«Чумной поезд»

Чумной поезд (fb2) - Чумной поезд [litres] 1557K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Леонидович Звонков - Дмитрий Валентинович Янковский

Дмитрий Янковский, Андрей Звонков Чумной поезд

Глава 1

В которой Алексея Еремеенко принимают за геолога, а толстушка Карина строит планы на будущее

За окнами вагона наконец сгустилась темнота. В родных краях, откуда прибыл на срочную службу сержант Еремеенко, солнце, как всюду на юге, садится летом в полдевятого, не позже, а не в одиннадцать часов вечера. Первое время, в подмосковной учебке, к поздним закатам и светлым ночам пришлось привыкать. Особенно к тому, что над северным горизонтом небо вообще не чернело всю ночь, а отливало оттенками расплавленного янтаря. Но теперь, по мере удаления поезда на юг, жизнь возвращалась в прежнее русло.

Забравшись на верхнюю боковую полку плацкарта, Еремеенко пялился на проплывающие за окном фонари и на собственное отражение в стекле. Несмотря на легкое недомогание, он улыбался. Чего стоит дурацкая простуда, подхваченная под вентиляцией в бункере, в сравнении с вновь обретенной свободой? Мелочи. Судя по позывам к влажному кашлю и отсутствию гриппозной ломоты в суставах, инфекция развивалась бактериальная, а не вирусная, что побудило Еремеенко купить в вокзальном аптечном пункте бисептол. Мама всегда его лечила бисептолом, и сержант в него верил. После приема таблеток состояние не то чтобы стабилизировалось, но как-то внутренне стало спокойнее и появилась надежда, что к утру простуда пройдет и вовсе.

Впрочем, мысли его куда больше были заняты перспективами гражданской жизни, чем простудой. Правду ведь говорят, что чем труднее дается достижение цели, тем больше радости оно приносит. Уволился Еремеенко не сразу. Пришлось понервничать. Мало того что он демобилизовался последним из своего призыва, так еще и полковник Бражников уговорил его задержаться в части на три дня[1]. Хорошо, не бесплатно. За так и не имело бы смысла оставаться, не только отдаляя долгожданную свободу от дисциплины и устава, но и рискуя нажить неприятности.

Некоторые дембеля стараются разукрасить форму, в которой увольняются, плетут аксельбанты из парашютных строп, вытачивают из акрила неуставные лычки и занимаются прочей фигней. Сам он на это время не тратил, прекрасно понимая, что никакой радости эти побрякушки дома не принесут и навсегда будут похоронены в кладовке. Вместо этого он намного усерднее, чем другие, изучал воинскую профессию и смежные дисциплины — радиотехнику, цифровую электронику, системы очистки и охлаждения воздуха. Внутренним чутьем и здравым смыслом понимая, что навыки, обретенные на службе, он нигде и никогда не получит, а вот пригодиться они могут и на гражданке. За это его ценил полковник Бражников и прилагал усилия, чтобы сделать службу сержанта менее насыщенной покраской заборов и подметанием плаца, зато более эффективной.

От военной формы Еремеенко избавился еще на вокзале, сразу после посещения коменданта. Зашел в туалет, там упаковал мундир в дорожную сумку, а взамен натянул купленные джинсы, черную футболку с изображением мультяшного удава, а поверх нее серую жилетку с большим количеством карманов. Ему нравилось прозвище, которым его наградили салаги на службе. За худобу, высокий рост, прожорливость и привычку раскачиваться, если что-то рассказывал или размышлял, они прозвали его Питоном, за что он их, всех оптом, окрестил бандерлогами. Ради их подготовки Бражников как раз и уговорил сержанта задержаться еще на три дня. Это, конечно, стоило нервов.

Зато теперь все волнения позади, а денег в кармане после покупки вожделенного смартфона осталось достаточно, чтобы в пути угостить пивком понравившуюся девчонку. Ясно было, что первую встречную вряд ли сразу получится уговорить на секс, но Еремеенко настолько истосковался по женскому обществу, что готов был проставиться только за одну лишь возможность задушевной беседы с представительницей противоположного пола. К сожалению, кандидаток на приятное вечернее времяпрепровождение в вагоне, похоже, не наблюдалось, хотя он и был набит до отказа. Пассажиры ехали по большей части компаниями, девушки под присмотром кавалеров или мужей, мамаши под не менее бдительным присмотром детей школьного возраста, пожилые пары погреть косточки у теплого Черного моря, мускулистые спортсмены, обсуждающие достоинства анапского виндсерфинга, краснолицые парни с заметным украинским акцентом, ожидающие возможности тяпнуть по сто пятьдесят граммов водочки, хмурые молчаливые кавказцы, недобро взирающие на всех, кто останавливал взгляд на их замотанной в хиджаб подруге. В этих взглядах читалась сакраментальная фраза из фильма про «Неуловимых мстителей»: «Она нэ танцуэт!» Одинокая девушка подходящего возраста в обозримом пространстве наблюдалась всего одна. Она тоже, судя по взглядам, искала, с кем познакомиться, но в ней было, наверное, под центнер веса, и ее не хотелось рассматривать в качестве сексуального объекта.

Оставалось лишь распаковать купленный перед отъездом смартфон и посмотреть, для чего он годится без подключения к Интернету. Симка в смартфоне еще не стояла, ее купить можно только дома, выбрав подходящий местный тариф. Зато даже без симки этот смартфон не только полностью отвечал представлениям о крутизне, но и стал для Еремеенко чем-то вроде памятного знака обретенной свободы после увольнения со срочной службы. Первая гражданская покупка.

Однако, просмотрев фабрично установленные приложения, Еремеенко ничего интересного для себя не обнаружил. Программы носили либо служебный характер, либо не работали без подключения к Интернету. Оставалось только испробовать камеру, которая, судя по маркировке, имела аж сорок мегапикселей! Но оставалось найти объекты съемки, чтобы оценить качество снимков. Фотографировать особо было нечего, а поиграться с новым приобретением очень уж хотелось, поэтому, выключив в настройках звук затвора и делая вид, что читает с экрана, Еремеенко сделал снимок пассажиров, находившихся в зоне видимости. Условия освещенности были не очень, но именно это позволяло адекватно оценить качество камеры. Правда, на первой фотографии все получилось размазанным. Пришлось чуть поправить настройки и сделать еще один снимок. Он получился великолепным.

Еремеенко поразился, насколько ярким, четким и контрастным он выглядел. Но Алексей тут же заподозрил подвох. Что, если он так сочно отображается только на экране данного смартфона? Он уже слышал о таких уловках производителя. Стоит просмотреть фотографии на любом другом устройстве, и вся красота исчезает, фотографии становятся самыми обычными блеклыми и не очень резкими. Делать все равно было пока нечего, и Еремеенко решил проверить догадку. Он вынул карту памяти из флагманского смартфона, вставил ее в свой заурядный копеечный «рукоблудник», а та, что стояла там, временно заняла место в шикарном девайсе.

Запуская галерею фотографий, Еремеенко волновался, боясь, что результат его не порадует. Но обошлось, сделанная фотография отлично смотрелась и на старой машинке. Бодрое расположение духа вернулось к сержанту, но больше новый смартфон пока не для чего было применить. Толк от него будет лишь по приезде, когда удастся скачать несколько интересных приложений. С сожалением выключив смартфон, чтобы попусту не сажать аккумулятор, Еремеенко снова уставился в окно.

После выхода поезда из московской санитарной зоны открыли туалеты, и началось брожение пассажиров. Проводница собрала билеты, укладывая их в папочку, согласно занятым местам.

— Из экспедиции, наверное? — чуть улыбнувшись, спросила она, глянув на Еремеенко.

— С чего вы взяли? — несколько опешил тот.

— Опыт! — ответила она. — В глазах возвращающихся с вахты какое-то время сохраняется огонь желания жить полной жизнью.

«Ни хрена себе завернула», — подумал Алексей.

— Вы на философском учились? — не скрывая иронии, спросил он вслух.

— С моей работой не нужно ни философского, ни психологического.

Она зачем-то подмигнула и двинулась дальше по вагону, собирая билеты.

Еремеенко призадумался, глядя ей вслед. А что, если это не просто философия, а попытка заигрывания? Маловероятно, но, в принципе, объяснимо. Существуют ведь нимфоманки. И для них трудно придумать работу лучше, чем проводницей. Договорилась с любым понравившимся мужчиной, заперлась с ним в купе, и твори что хочешь. Понятно, что это лишь в теории, но чего бы она вообще стала разговаривать с одиноким парнем? И почему именно с ним? На взгляд Еремеенко, это можно было объяснить двумя причинами. Во-первых, почти все мужчины в вагоне ехали с женщинами. Исключение составляли лишь двое украинцев и четверо виндсерферов, гоняющихся за морскими ветрами. Но украинцев, истосковавшихся по качественному алкоголю, судя по бегающим глазкам, больше интересовала возможность тяпнуть рюмашечку, а спортсменов в вагоне было всего четверо, и с любым из них было сложно побеседовать с глазу на глаз с целью соблазнения.

У Еремеенко чаще забилось сердце. Неужели удача сразу ему улыбнулась в лице доступной женщины с отдельным купе? Поверить в это сложно, но надо быть полным идиотом, чтобы никак не отреагировать на такой шанс. И хотя проводница не выглядела журнальной красоткой, но было ей около тридцати и фигурка вполне себе ничего. Кроме того, после годичного воздержания Еремеенко значительно снизил свои критерии к противоположному полу.

Проводница не успела разложить белье, пока поезд готовился к подаче на запасном пути, что характерно для сборных и дополнительных составов, поэтому прошлась по вагону второй раз, чтобы раздать пассажирам забытые ею пакеты. И снова улыбнулась Еремеенко, протянув пакет с бельем![2] Это точно никак не могло быть случайностью, и очень хотелось верить, что это совсем не случайность.

«Задорный перепихончик мне сегодня точно не помешает, — подумал Еремеенко, ощущая, как кровь разгоняется в жилах. — Наверняка бы и доктор прописал в лечебно-профилактических целях!»

— Молодой человек, пожалуйста, помогите достать матрац! — обратилась к Еремеенко худощавая женщина из соседнего плацкарта, путешествующая с мальчиком лет десяти.

Сержант отвлекся от приятных мыслей, соскользнул с верхней полки и помог разобраться с матрацами не только просившей даме, но и одинокой толстушке, то и дело бросающей на него заинтересованные и смущенные взгляды. Та была одета в простенькие легкие штаны с большими карманами и в темно-красную футболку навыпуск. На ее счет Еремеенко как раз никаких идей не имел, но если фортуна повернулась к нему лицом, непременно стоило совершить что-то доброе, например, помочь тем, к кому жизнь оказалась менее благосклонной.

— Спасибо… — Толстушка еще больше смутилась от оказанного внимания.

Выполнив долг, Алексей подумал, что пока пассажиры не улягутся, соваться на разведку к проводнице смысла нет, все равно им не удастся побыть наедине в закрытом купе. С другой стороны, надо было как-то ей дать понять, что он понял ее сигнал и готов на ответные действия. Нужно было как-то завязать разговор и затронуть деликатную тему, и сделать это надо быстро, пока она не раздала все белье и не направилась обратно к себе. Можно было у нее что-то купить, но нечто такое, на что деньги не окажутся выкинутыми попусту. Пиво? Нет, пиво нельзя, он ведь выпил таблетку от простуды[3]. Чаю? Чаю не хотелось совершенно. И тут приступ великодушия подсказал ему верный ход.

— Шоколадку хотите? — напрямую спросил он у толстушки.

— Вы серьезно? — Девушка опешила от неожиданности.

— Вполне.

— Тогда лучше вафельку, — осторожно попросила она.

«Вафельку! — подумал Еремеенко, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть смехом. — Очуметь».

Но ход оказался дельным. Когда проводница по пути обратно в свое купе поравнялась с Еремеенко, он спросил:

— А сладенькое у вас что-нибудь есть? Например, вафли?

— Конечно. Шоколад, печенье, крекеры, вафли.

— Замечательно. — Еремеенко удовлетворенно кивнул и поднялся с полки.

— Ну, тогда идемте. — Проводница пропустила Еремеенко вперед.

Не заходя в ее купе, он подождал в дверном проеме, когда она достанет с полки упаковку с вафлями.

— Нашел, кого угостить? — напрямую спросила проводница, пока никого не было рядом.

— Тьфу, глупости? Вы ее видели? Это же предлог, чтобы с вами поговорить тет-а-тет. У нас в экспедициях со сладеньким большие проблемы. Можно сказать — катастрофическое положение!

— Это я в курсе. Ты, похоже, не из тех, кто женщинам предпочитает водку. Даже пива себе не купил.

— У вас глаз — алмаз!

— Можно на «ты», — предложила проводница. — А то я и так рядом с тобой себя ощущаю одновременно бабушкой и педофилкой. Меня зовут Анна, можно Аня.

— Меня Алексей. На одну букву начинаемся.

— Ага. Лишь бы ты, начавшись на «а», на ней бы и не кончился.

— Скорее уж в ней, — осмелев, ответил Еремеенко, получая удовольствие от столь откровенной двусмысленности.

— Да, парень, похоже, припекло тебя не на шутку. Мне это в тебе нравится. Как пассажиры улягутся, давай приходи тихонько ко мне в купе. Будет тебе полный набор сладостей. Только не усни.

— Ага, конечно. После такого предложения у меня внутренний будильник уже начал звонить и сам не отключится.

— Вафельку не забудь. — Аня протянула упаковку. — А то девочка дважды расстроится.

— Не расстроится. Раз такое дело, я, с твоего позволения, свожу ее в ресторан. Очень хочется кого-то облагодетельствовать.

— Ну, валяй. А то замаешься время коротать.

Возвращался на свое место Еремеенко как на крыльях.

«Не показалось, — думал он. — Не померещилось! А она очень даже ничего!»

В какой-то момент эротические фантазии в виде мечтаний о предстоящем так захлестнули его, что пришлось выправить футболку, чтобы физиологическое отражение хода его мыслей не стало заметно окружающим. Но от толстушки это не ускользнуло, когда она брала из рук Еремеенко угощение. Она посмотрела на него одновременно со смущением и с надеждой.

«Похоже, что девочка изголодалась не меньше, чем я, — подумал сержант. — Но ей намного труднее. Жалко ее. Только утешить, как ей бы хотелось, сейчас я точно не смогу».

— Слушай, а зачем ты будешь аппетит перебивать? — неожиданно для самого себя спросил Еремеенко. — Пойдем сходим в вагон-ресторан и возьмем курочку-гриль. Хочешь? А то я даже не обедал толком и тем более не ужинал.

Как только Еремеенко заговорил о еде, проснулся его питоний желудок, заныл сладкой болью, напоминая о себе.

Впрочем, эта идея родилась не на пустом месте. Во-первых, проводница была права, время до встречи надо как-то скоротать. Во-вторых, перекусить все равно хотелось, и уж лучше поесть нормально, чем давиться всухомятку печеньками. В-третьих, смолотить целую курицу в одно горло хотя и было Еремеенко по силам, но зачем в себя запихивать хорошую еду, если можно ей поделиться и получить дополнительное удовольствие от собственного великодушия. В-четвертых, опять же в компании все-таки лучше, чем одному.

— Ой… Правда? — Толстушка округлила глаза.

— Конечно. Я Алексей. А тебя как зовут?

— Карина. Подожди, я вещи переложу.

— Давай помогу, Карина. Красивое имя. В роду есть армяне?

— По маминой линии. — Девушка кивнула.

Они вдвоем быстро уложили вещи Карины в багажный отсек под полкой и направились к вагону-ресторану. Поезд катился мягко, по «бархатному пути», без стыков, но все равно вагоны раскачивало из стороны в сторону. В тамбурах слышался грохот колес, а металлический пол ходуном гулял под ногами. Поезд подъезжал к Голутвину, и вагоны, сбавив скорость, бились на стрелках.

— Ой! — Карина пошатнулась, но Еремеенко успел подхватить ее под локоть.

«Она хоть и толстенькая, но прикольная, — подумал он. — Вся словно светится изнутри».

Мысль была непривычной и совершенно несвойственной для Еремеенко. Никогда раньше он не пытался смотреть на женщин иначе, чем на объект исключительно сексуальный. Но тут его мировоззрение словно дало сбой, и выходило, что с Кариной, несмотря на ее явно избыточный вес, не только можно пообщаться, но и получить от этого удовольствие. Подумалось даже, что если бы жизнь не столкнула их в поезде, в качестве случайных попутчиков, если бы они встретились в каком-нибудь другом месте или при других обстоятельствах, Еремеенко был бы не прочь завести с Кариной обычные дружеские отношения. Не спать с ней, конечно, — это уж чересчур, а вот затусить на пару, может быть, сходить куда-нибудь было бы прикольно.

— Постой… — Карина придержала его за руку посреди очередного перехода между вагонами. — Скажи, зачем ты это делаешь? Или почему?

Ее слова едва можно было разобрать из-за грохота колес.

— В каком смысле? — Еремеенко сделал вид, что не понял.

— Ну… Я ведь толстая, думаешь, я не знаю? — напрямик спросила Карина. — Зачем это все?

— Смеешься? — Еремеенко широко улыбнулся. — Ты классная. Я тебя знаю десять минут, а уже жалею, что мы не из одного города.

— Это ты смеешься надо мной. — Карина поджала губы. — И мне непонятно зачем.

— Да нет. Правда! — На перестуках Еремеенко приходилось говорить громко, почти кричать. — Сначала мне просто захотелось тебе сделать что-то приятное. Ну, потому что у меня хорошее настроение, а ты едешь одна, как и я. Но стоило разговориться, и я понял, что хочу провести с тобой вечер. Это честно. Идем.

— Нет, ты что, серьезно? — От избытка чувств на глазах Карины блеснули слезы.

— Тьфу на тебя! Еще не хватало разреветься. — Еремеенко взял ее за плечо и, повинуясь неожиданному порыву, погладил по голове.

От неожиданного проявления нежности в нем что-то словно перещелкнуло. За год он отвык от такого обращения. Пришлось сделать внутреннее усилие, чтобы заставить себя сказать как можно проще и веселее:

— Идем, правда, жрать уже хочется. Очень.

Говоря это, Еремеенко покривил душой. Есть, конечно, хотелось, но не очень, так как немного поташнивало и побаливало в груди и в животе. Но он решил, что это как раз от голода. Как закинет в топку пару кусочков курочки да отварной картошечки, так сразу и появится радость!

Добравшись до ресторана, они заняли свободные места у окна, заказали чай и курицу гриль. Официантка предупредила, что ресторан в два ночи закроется на уборку, и попросила особо не рассиживаться. Еремеенко был в ударе, шутил, дурачился, оказывал знаки внимания. Он все больше понимал, что избыточный вес Карины, который поначалу вызвал едва ли не отвращение, уже не имеет для него никакого значения. У них в части был парень, тоже жирдяй-ботаник, объект постоянных издевательств и насмешек, но Еремеенко с ним дружил и пару раз, защищая товарища, даже пускал в ход кулаки. И почему он должен пренебрежительно относиться к этой толстушке? Только потому, что она девушка?

«Фигня это все, — думал Еремеенко, глядя, с каким удовольствием и уважением к пище Карина ест курицу. — И плевать мне, что по этому поводу думает пресловутое общественное мнение».

За чаем разговорились. Еремеенко побаивался сказать, что он только что уволился из армии. У девчонок, он слышал об этом от сверстников, предвзятое отношение к недавно демобилизованным парням. Дескать, бывшие солдаты так изголодались по женским ласкам, что у них просто рвет крышу и они способны на любые глупости и гадости ради получения желаемого. И хотя сержант не очень-то доверял легендам, бродящим по казарме после отбоя, но он не хотел вызвать у Карины подозрение, что решил соблазнить хоть толстушку, раз уж больше некого. Он ничем, решительно ничем не хотел ее обижать. Неожиданно проснувшееся чувство можно было б назвать рыцарским, если бы слово уже не было напрочь забыто. Потому Алексей воспринял его скорее как ответственность и нежность, может быть жалость. Но не унижающую, а самую добрую. Поэтому он на ходу сочинил легенду, что ездил в Москву на заработки. В качестве доказательства показал свой крутой смартфон, дескать, вот, не зря трудился!

— А чего он выключен? — удивилась Карина.

— Только купил, решил симку дома поставить. — Еремеенко отмахнулся. — А без Интернета от него толку мало. Только в качестве фотика если.

— О! — Карина воодушевилась. — А давай селфи сделаем?

— Ну давай. — Еремеенко с усмешкой пожал плечами и хотел было уже включить смартфон, но Карина его остановила.

— Давай на мой, — попросила она, доставая аппарат из кармана штанов. — Хочешь, я тебе честно скажу почему, а ты решишь, фоткаться со мной или нет.

— Ты о чем?

— Понимаешь… Мы с тобой доедем, каждый до своего города, я потом проснусь утром, и мне трудно будет поверить, что в моей жизни был этот чудесный вечер, ужин… И ты. Все покажется сном, выдумкой или мечтой. А так точно буду знать — реальность!

— А ты, кстати, из какого города? — запоздало поинтересовался Еремеенко.

— Из Анапы, а ты?

— Вот это прикольно! Так я тоже из Анапы! Улица Крепостная.

— А я с улицы Ивана Голубца! — Карина рассмеялась. — Вот здорово! Оказывается, мы с тобой живем в двух шагах друг от друга.

— За такое знакомство можно и выпить! — Еремеенко поднял стакан с чаем так, словно в нем было вино.

Он подсел к Карине, и они сделали несколько совместных снимков на ее смартфон. Пару раз, осмелев, он обнял ее за плечи. Фотографии получились забавные — тощий Еремеенко колоритно смотрелся в обнимку с толстушкой. Припомнился известный видеоролик дуэта «Боня и Кузьмич».

— Может, еще чего-нибудь? — спросил он, вернувшись на свое место за столиком.

Он вдруг понял, что предпочел бы всю ночь провести с Кариной, проигнорировав недвусмысленное предложение проводницы.

— Не знаю. Надо бы хоть немного поспать, — ответила Карина. — А то неохота завтра быть как вареная курица.

— Ну, тогда, сударыня, позвольте вас проводить.

— Тем более что в поезде, как и за его пределами, мы живем совсем недалеко друг от друга.

В плацкарте Еремеенко помог Карине застелить постель, затем, стараясь не потревожить бабушку на нижней полке, забрался наверх. Его зазнобило немного, причем резко, будто включился внутренний генератор. Такое бывало, когда поднималась температура.

«Не уснуть бы», — подумал Еремеенко.

После вечера, проведенного с Кариной, он ощущал не только недомогание, но и заметное возбуждение. Он не хотел представлять толстушку голой, вряд ли бы ему это понравилось, но в одежде она ему уже откровенно нравилась. Настолько, что сексуальное желание не угасло, а, наоборот, проявлялось еще сильнее. Полнота Карины вдруг стала восприниматься как одежда, под которой скрывается изящное гибкое худенькое тело. Но, немного подумав над этической стороной вопроса, над обязательствами и ответственностью, Еремеенко все же решил, что ни к чему не обязывающий секс с проводницей-нимфоманкой нельзя расценивать ни как преступление против человечности, ни как предательство в отношении Карины. Пусть это будет как бы лечебная процедура. С другой стороны, он твердо решил продолжить знакомство с девушкой после возвращения домой. Немного помаявшись на полке и дождавшись, пока она уснет, Алексей осторожно соскользнул на пол и надел легкие сетчатые кроссовки на босу ногу. Пробравшись по вагону, он тихонько постучался в купе проводницы.

— О! Явился за сладеньким? — Открыв дверь, Аня улыбнулась. — Я уж думала, не дождусь.

— С чего бы?

— Да мало ли… Может, перевозбудился да и скинул все желание в туалете. Знаю я вас, вахтовиков-возвращенцев.

— Не, я не такой! — Еремеенко решительно шагнул через порог, одной рукой обнял Аню, другой захлопнул дверь купе.

— Притормози, оголодавший! — рассмеялась Аня.

— Чего ждать-то?

— Ты что, девственник? Не знаешь, что к женщинам подход нужен? У меня есть водочка. Примешь пятьдесят, для храбрости?

— Нет, — ответил Еремеенко, понимая, что после таблеток алкоголь ему противопоказан. — У меня физиология с водкой плохо совместима. Даже после воздержания.

— Тьфу, какой нежный мужик пошел! — Аня скривилась. — То ему старая, то ему толстая, то пахнет не так, то интимная прическа не по тому циркулю, то от водки не стоит…

— Ну, женщины тоже бывают… Это я не о тебе, но так, чисто ради справедливости.

— Ну ладно, хоть чаю выпей.

В голове Еремеенко замигала воображаемая красная лампочка сигнала тревоги. Что, если настойчивость, с которой Аня предлагала хоть что-то выпить, связана совсем не с радушием? Еремеенко не с Луны упал и прекрасно знал о существовании проституток-клофелинщиц, подливающих зелье в выпивку клиентам, чтобы те надежно лишались сознания. Но чтобы проводница?

Сержант укорил себя за излишнее простодушие. Стоило замаячить перспективе вступить в сексуальную связь, и он тут же, потеряв голову, готов был поверить в им же придуманную теорию о проводнице-нимфоманке, а не в здравую мысль, что его решили банально ограбить. Но даже подумав об этом, Еремеенко все равно не смог себя убедить в очевидном. Уж очень хотелось ему оттянуться и «спустить пар», накопленный за год военной службы.

«Я же не пью ничего, — подумал он. — Как она меня ограбит? Если сама не даст через пять минут, можно будет спокойно идти спать».

— Чаю я уже в вагоне-ресторане напился, — ответил он.

— Ну, ты и фрукт, Леша. — В голосе Ани послышалось раздражение.

Он не видел, что она, отвернувшись к столу, дважды нажала на тангенту рации. В эфире это создало звук, словно два раза коротко прошипели помехи. Кто в курсе условного сигнала, примет его, а кто не в курсе, тот ничего не поймет и не заподозрит.

— Я ведь не чай пить пришел, — напрямик заявил Еремеенко, не скрывая разочарования в голосе.

— Да ладно, не дуйся! — Аня прильнула к нему и потрепала по голове. — Ты с моей точки зрения на это взгляни. Пойми, что при всем бушующем во мне желании мне как-то неловко просто снять трусы и раздвинуть ноги. Я все-таки женщина. У меня тоже есть психология-физиология, и она включается от ласковых слов и хорошего обращения.

«Нет, не подстава, — с облегчением подумал Еремеенко. — Похоже на правду. К тому же она никому не звонила. А заранее устроить засаду тоже не могла, она ведь не знала, когда именно я приду. Одной ей со мной не справиться. Главное, не пить ничего. Раскрутится, хорошо, а нет, пойду спать».

Для эксперимента он притянул ее и поцеловал в губы. Губы у нее были сухими, тонкими, но все равно приятными.

— Так-то лучше… — прошептала она.

«Нет, не подстава…» — еще увереннее подумал Еремеенко.

— Я хочу тебя… — страстно прошептала Аня, прижимаясь еще сильнее. — Надо только вентиляцию в тамбуре закрыть. Я не достаю. Поможешь? Тебе роста без стремянки хватит.

— Это точно! — довольно ответил Еремеенко. — Помогу без проблем! Идем!

Аня выпустила Еремеенко, вышла следом и закрыла за собой дверь купе. Затем открыла выход в тамбур, перешагнула порог и подняла взгляд к потолку, словно примериваясь, как ловчее повернуть рычаг вентиляции. Не думая о возможном подвохе, Еремеенко поспешил следом и тоже в первую очередь посмотрел на потолок. А когда понял, что, кроме них с Аней, в тамбуре поджидают еще двое крепких мужиков, на оценку ситуации уже не оставалось времени.

Рыжеволосый парень из удобного положения и без слов ударил сержанта кулаком в голову, но тот рефлекторно шагнул вперед, ушел с линии атаки и увернулся от кулака, который крепко впечатался в железную стену тамбура. Еремеенко нанес ответный удар изо всех сил, вложив в него всю нахлынувшую свирепость, а затем, вдогонку, пнул нападающего в колено. Детина охнул, отшатнулся, не ожидая такого отпора, и зашипел сквозь зубы, схватившись здоровой рукой за колено. При этом он тряс ушибленной кистью. Второй из нападавших сунул руку в карман.

«Пистолет или нож», — успел подумать Алексей.

В юности он никогда не избегал жестоких уличных драк между районами, специально не искал ссор, но и не уклонялся, если вдруг звучал вечный зов: «Наших бьют!» И благодаря этому обладал богатым опытом рукопашных схваток. Кроме того, длинные руки, высокий рост, гибкость и природная ловкость давали ему возможность успешно применять бойцовские навыки на практике. За пару лет дворовых стычек он уяснил для себя несколько вещей, имевших, на его взгляд, ключевое значение в кулачном бою без оружия. Первое — нельзя осторожничать. Ни в чем. Нельзя отпрыгивать, увеличивать дистанцию до противника, потому что это лишь удлиняет время драки и сбивает дыхание. Нельзя беречь себя. Но в то же время нельзя беречь противника. Бить нужно изо всех сил, с хорошего замаха, на приседе, вкладывая в удар не только и не столько силу руки, сколько вес всего тела. Второе — нужно проявлять свирепость всеми доступными способами, включая мимику и голос. Иногда одного дикого крика, рычания достаточно, чтобы на уровне подсознания ввергнуть противника в ужас и заставить задуматься, стоит ли иметь дело с больным на всю голову психом, рычащим и оскаленным подобно зверю. Третье — не нужно задумываться о каких-то приемах, захватах и бросках. Бить нужно не только мощно, но и непрерывно, подавляя противника напором, не давая возможности перевести дух, оглядеться и оценить обстановку. Зачастую именно скорость нанесения ударов решала исход схватки. Именно из-за частоты ударов кошка способна одержать победу над собакой, которая в несколько раз тяжелее ее и сильнее. И четвертое — бить нужно по самым уязвимым местам, не стесняясь, лупить по коленям, тыкать пальцами в глаза, ломать носы, отрывать уши и наносить другие увечья, способные ошарашить противника особой жестокостью.

Но если в драке появляется оружие, то искусство уличной драки или перестает иметь смысл, или требует усиления в несколько раз по каждому пункту. Тут уж и вовсе не до игрушек. Здесь же, в тамбуре, оказавшись зажатым между двумя верзилами, каждый из которых весил на десяток килограммов больше тощего дембеля, сержант понял, что его не собираются просто побить. Так люди не бьют. Драки всегда начинаются со словесных баталий, с оскорблений, с запугивания. Нападают молча, без слов, только когда убивают. А значит, эти двое поджидали тут его именно, чтобы убить, а не с какой-то иной целью. Они напали именно на того, кто шагнул в тамбур следом за Аней. Безошибочно, чтобы не напасть на случайного пассажира, возвращающегося из ресторана.

Значит, действовать нужно с максимальной решимостью. На кону не материальные ценности, на кону жизнь.

Еремеенко не стал ждать, пока черноволосый достанет из кармана то, зачем потянулся, а бросился в атаку. Сначала нанес удар кулаком в нос. Промах! Противник довольно ловко отвел удар свободной рукой. Но Еремеенко не собирался на этом останавливаться. Шаг вперед, и сразу же удар локтем снизу вверх в подбородок. Тут уже черноволосый не успел увернуться, он клацнул зубами и, похоже, здорово прикусил язык. Он сделал еще шаг вперед и ударил всем телом. Верзила не удержал равновесие и впечатался спиной в наружную дверь вагона. Не давая ему опомниться и опустить задравшийся подбородок, сержант изо всех сил нанес прямой удар кулаком в кадык. В шее бандита что-то хрустнуло. А после такого обычно драться уже невозможно. Даже дышать сложно. Еремеенко в молодости сам пропустил парочку таких ударов и знал, что теперь черноволосый сможет только сидеть на корточках и хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

Но нельзя забывать и о втором нападавшем! Не оборачиваясь, глядя в отражение дверного стекла, Алексей лягнул ногой назад, стараясь попасть противнику в пах или живот. Но тот уклонился, зашел сбоку, отпихнув проводницу, и крепко приложил сержанта кулаком в ухо. К счастью, тот успел приподнять локоть, поэтому удар пришелся вскользь по виску, но искры из глаз все равно полетели.

Присев, Еремеенко встретил рыжего верзилу серией ударов по ребрам, но при такой разнице в весе это не могло надежно вывести из строя противника. Поэтому пришлось присесть еще ниже, схватить двумя руками противника за пояс и попытаться швырнуть через спину. Вот этого верзила не ожидал, сам стремился вперед, а тут ему еще активно помогли. Перевалившись через сержанта, он боднул лбом дверную ручку и грохнулся на четвереньки. Такой выгодной ситуации упускать было нельзя. Алексей распрямился, подпрыгнул, как можно выше, и хотел было приземлиться коленями верзиле на спину, чтобы сломать позвоночник, но не рассчитал высоту потолка и свой рост. В результате прыжок закончился, не начавшись — Еремеенко шарахнулся макушкой в потолок с такой силой, что у него на миг помутилось сознание. Тем не менее он все же попал в цель, только не коленями, а локтем. В позвоночнике противника что-то хрустнуло, и тот повалился на пол.

Обернувшись, сержант увидел у черноволосого в руке баллон с перцовым газом. Вот это уже было пострашнее ножа. Ножом еще надо суметь ударить, особенно через одежду, и надо иметь решимость, хорошо стоять на ногах, чтобы добиться результата. Если бы в руках противника, который никак не мог отдышаться, оказался нож, схватку можно было считать выигранной. Но струя перца, пущенная в лицо, обладает колоссальным останавливающим действием. Дыхательный аппарат человека так устроен, и дело тут вовсе не в слезоточивом эффекте. Просто испарение перцовой вытяжки так воздействует на рецепторы, что те, совершенно рефлекторно, не дают сделать нормальный вдох. А где нет снабжения кислородом мышц, там не может быть и нормального движения.

Алексей попытался отвернуть лицо, но было поздно — струя едкого газа ударила в нос и в глаза. То, что удалось опустить веки, значения уже не имело. Нужно было максимально использовать ту пару секунд, в течение которых действующее вещество окажет влияние на организм. Не задумываясь, Еремеенко нанес удар большим пальцем в глаз противника. Тот глухо взвыл, выронил баллон, который от торможения поезда закатился в щель тамбурной лестницы. Еще два удара Еремеенко нанес локтями, уже теряя дыхание. Поезд заметно сбавил ход, приближаясь к какому-то крупному городу. За окнами мелькали огни пригородных платформ.

Нужна еще хотя бы секунда, потому что, когда перец подействует окончательно, с Еремеенко и одна проводница справится. Она из пассивного наблюдателя могла превратиться в грозную боевую единицу, любой ценой пытающуюся замести следы.

Алексей не мог открыть глаза, иначе перец тут же начнет их выедать. Развернувшись, оставалось лишь вслепую молотить кулаками по воздуху, в надежде зацепить противника. Наконец это удалось — кулак на приличной скорости угодил в нос проводнице, та рухнула спиной в незапертую тамбурную дверь и села на задницу.

Еремеенко, развернувшись, попытался нащупать дверную ручку, чтобы ворваться в вагон и попросить помощи. Но это было ошибкой. Он не успел.

Проводница, понимая, что теперь, с разбитым носом, ей не удастся отвертеться от расспросов, тоже не собиралась сдаваться. Вскочив на ноги, она с короткого разбегу ударила Еремеенко плечом в спину, да так, что он крепко впечатался лицом в дверь, а затем, схватив его за волосы, принялась колотить головой обо все попадающиеся твердые поверхности.

Секунду сержант держался, пытался лягаться и лупить локтями, пару раз даже попал, но вскоре перец, смешавшись с потом, все же начал свое действие. Лицо его горело. Еремеенко захрипел, рухнул на колени, прижав ладони к разбитому и залитому кровью лицу, а проводница сняла одну из туфель и нанесла ему по затылку несколько мощных ударов каблуком.

Еремеенко рухнул на пол, отключаясь.

— Сученок… — выругалась Аня, шмыгая разбитым в кровь носом. — Конец тебе. Больше ни на кого не вскочишь, выродок долбаный.

Теперь для нее важнее всего было замести следы. Подельники не только не могли защитить ее в создавшейся ситуации, но и, напротив, их обнаружение в тамбуре грозило серьезными неприятностями. Один, кажется, со сломанным позвоночником, другой с глазом, вбитым внутрь черепа. Такое не замажешь и не объяснишь.

Может быть, в иное время проводница на спокойную голову и выработала бы какой-нибудь план, убедительное объяснение всей ситуации, например, действительно выдав Еремеенко за маньяка-насильника, а подельников за добрых заступников, которых безумный тощий маньячина изувечил голыми руками без оружия. Но времени уже не было, поезд бился на стрелках узловых станций в пригороде Воронежа, еще десять-пятнадцать минут — и вокзал. Действовать надо решительно и быстро.

Открыв замок спецключом, Аня первым делом вышвырнула из поезда беспомощного черноволосого. Для этого и усилий прилагать не пришлось. Он и так опирался спиной о дверь, оказалось, что достаточно открыть ее, и тело мешком рухнуло вниз, прокатилось по откосу, скрипя гравием в темноте, а затем с хрустом впечаталось в стальную опору и шлепнулось в бетонный водоотводный желоб, подняв фонтан брызг.

Дальше Ане пришлось потрудиться. Рыжеволосый хоть и дышал, но был парализован, а весил килограммов девяносто, не меньше. Пришлось сесть на пол и, держась за трубу стоп-крана, упираясь ногами в тело, выпихнуть его наружу.

В момент падения здоровенного бандита поезд проходил по путепроводу над платным участком трассы М-4. Кувыркнувшись в воздухе, еще живой верзила приложился головой о металлическое ограждение, по инерции перевалился через него и рухнул прямо в кузов проезжающего внизу огромного самосвала с песком. За шумом мотора и звуками музыки, доносящейся из приемника, водитель не заметил удар. Тело довольно глубоко погрузилось в песок, и на ходу, набегающим потоком воздуха, его начало заметать. Через пару минут уже трудно было понять, что под песчаным холмиком упокоился остывающий труп.

После путепровода поезд еще сбавил ход, и Аня засуетилась, понимая, что времени на принятие решений и действия остается совсем немного. Поезд по большому счету двигался уже в черте города, хотя и через пустынные районы, через промышленную зону.

Сняв с Еремеенко жилетку и обыскав ее, проводница нашла только дорогой смартфон. Второй, совсем никудышный, остался в кармане джинсов, и она даже не стала его вынимать. Затем, уже подробнее обыскав жилетку, она наткнулась на небольшое количество денег. Там же нашелся военный билет.

— Вот тебе и геолог… — окончательно расстроилась Аня. — Чуть с солдатиком в койку не прыгнула. Нюх начинаю терять.

Со злостью она подумала, что живым солдатика выкидывать из поезда нельзя. Скорость уже совсем маленькая, путепровод позади, он наверняка выживет при падении, даже если переломается, затем придет в себя, доберется до полицейского участка и сдаст ее. Чертыхнувшись, Аня закрыла вагонную дверь и сходила в купе за кухонным ножом, чтобы без затей перерезать Еремеенко горло. Но когда она вернулась в тамбур, тот вдруг пришел в себя и увидел нож. Женщина опешила. Она прекрасно помнила, как Еремеенко за пару секунд разделался с двумя громилами, а значит, несмотря на плачевное состояние, представлял огромную опасность и для нее. Но выбора не было. Выставив лезвие ножа перед собой, она осторожно шагнула вперед.

Алексей понял, что против ножа ему не выстоять. Перец немыслимо жег глаза и не давал нормально дышать, кровь из рассеченных бровей заливала ресницы.

Судя по звуку, поезд плелся едва-едва, видимо, пробираясь по крупному городу. Это давало шанс. Не дожидаясь, когда проводница пустит в ход нож, Еремеенко поднялся на ноги, навалился на ручку замка, а когда дверь распахнулась, вывалился наружу, не примериваясь. Опешившая от такого поступка Аня осталась стоять с ножом в руке.

А для сержанта короткий момент слепого падения закончился суровым ударом спиной и ногами, а затем и потерей сознания. Очнувшись, он понял, что при падении сильно повредил ногу. Боль была жуткая, голень опухла так, что трещали джинсы. Но разорвать ткань не вышло, китайцы давно научились делать ее прочнее туалетной бумаги. Впрочем, болело все тело, просто не так сильно, как нога. Голова раскалывалась, бил озноб, в груди все горело, а кашель так и рвался наружу.

«Сколько я тут пролежал? — подумал Еремеенко. — Солнце уже вышло из-за горизонта».

По его прикидкам, времени прошло больше часа, иначе он бы не успел так усугубить простуду, лежа летом на гравии железнодорожной насыпи.

Что делать дальше, он представлял себе слабо. Попробовал встать — не получилось. Пришлось ползти. Другого выхода нет. Но куда? Вдоль насыпи? Глупо. Пустырь, серые заборы, высокая трава, и ничего больше. А вот по сторонам виднелись крыши зданий. На западе и южнее строений было много, там точно был город, потому поезд и сбавил ход. Воронеж? Скорее всего, именно Воронеж. После Липецка он пришел к Анне. Логически думать плохо выходило. Мысли путались. Пусть будет Воронеж. Надо двигаться к дорогам. Там люди! Хотя и не факт. Впрочем, разницы нет, до центра города с больной ногой не добраться. Далеко. На севере домов было меньше, но располагались они значительно ближе.

И тут он ощутил в заднем кармане джинсов тяжесть старенького телефона. Неужели проводница его не взяла? Хотя что он стоит в сравнении с дорогим смартфоном? Его-то уж точно сперла, дрянь. Скорее всего, именно из-за него-то все и произошло. Проводница увидела дорогую игрушку, затем подумала, что перед ней геолог, возвращающийся с вахты… Она ведь так и сказала! Вот и весь сценарий. А раз геолог, значит, денег полная сумка и карманы. Вот удивилась, наверное, когда, кроме смартфона и полутора тысяч, не нашла ничего стоящего.

Но наличие телефона вселяло надежду. Можно ведь позвонить в «Скорую» или в полицию. И не важно, что Еремеенко представления не имел, где находится. Он знал, что, чисто технически, оператору несложно определить, с какой базой связан аппарат и где примерно находится. А тут еще и железная дорога как ориентир. Главное, дозвониться и сообщить о себе!

Но радость длилась недолго. Достав телефон, Еремеенко понял, что позвонить по нему уже никуда не получится. Экран треснул мелкими брызгами, а без него не работал и сенсор. Сжав бесполезный телефон в кулаке, Еремеенко попытался собраться с мыслями. Получилось не очень. Чувствовал он себя отвратительно. Боль от побоев и падения быстро нашла общий язык с инфекцией, разрывавшей грудь кашлем, и они вместе принялись вытягивать из Еремеенко последние силы и волю.

— Ну вот уж хрен! — вслух прошептал он. — Я, блин, как Мересьев, и без ног доползу до цели.

Приняв наконец решение добираться до ближайшей дороги, он собрался с духом и пополз через заросли осоки и конотопа.

Скорость такого передвижения оставляла желать лучшего, но выбирать не приходилось. Дальше еще хуже — пустырь оказался засыпан бетонной крошкой, завален проволокой и ржавыми кусками арматуры и кровельного железа. Но Еремеенко сдаваться не собирался.

— Не сдохну я здесь! — упрямо твердил он, работая стертыми почти до кости локтями. — Не сдохну, и все. Не сегодня.

Глава 2

В которой в воронежскую больницу «Скорой помощи» доставляется неизвестный с переломами и воспалением легких, травматологи думают, что с ним делать, терапевт предупреждает о приказе из Москвы, а врач-лаборант РПН нарушает инструкцию

Солнце перевалило за полдень, и летняя жара уже властвовала вовсю, местами разливая по асфальту зеркальные лужицы миражей. Автомобилей на дорогах было немного, так как одни их владельцы уже воспользовались возможностью оказаться на даче, а кто таковой не имел, томились на работе, мечтая оказаться на месте первых.

Машина «Скорой помощи», завывая сиреной и посверкивая синими маячками, выскочила с грунтовки промышленной зоны на окраине Воронежа, оставив за собой облако пыли. «Скорая» выкатилась на асфальт и повернула в сторону города.

— Юра, куда дали? — спросил водитель у сидящего рядом фельдшера в синей униформе.

— Погоди минуту, Михалыч! Еще не решили, — не отрывая телефонную трубку от уха, ответил тот. — Должны травматологию нам выделить. И не спеши, я парню не могу дать наркотик, у него все признаки черепно-мозговой. Так что не растряси, сам видел, у него перелом!

— Не учи отца кататься! — пробурчал Михалыч.

Он выключил сирену, въехав в жилую зону, из спецсигналов оставил только проблесковые маячки над крышей «Газели».

Созвонившись с отделом госпитализации, старший в бригаде фельдшер Юрий выяснил, что неизвестного пострадавшего готовы принять в травматологическом отделении больницы «Скорой помощи». Он сообщил об этом водителю и обернулся через плечо. Там, в салоне, рядом с парнем, лежащим без сознания на носилках, сидел второй фельдшер бригады по имени Василий.

— Как он? — спросил Юрий.

— Никак. — Василий пожал плечами. — В сознание не приходит. Сопор-кома «один». Джинсы бы надо срезать с него, голень, где перелом, сильно распухла.

— Довезем уже через десять минут, — успокоил его Юрий. — На хрен брать на себя лишнюю работу? Шину наложили, и хватит! Сдадим травматологам, а те уж пусть решают, что дальше делать.

Машину снова тряхнуло, но лежащий на носилках парень никак не отреагировал. Василий придержал трубку, ведущую от капельницы к вене пострадавшего.

Вскоре водитель повернул, и «Скорая» подкатила к приемному покою больницы, укрывшийся в прохладной тени шумящих на ветру тополей.

Фельдшеры выскочили из машины, один открыл дверь приемного, второй вместе с водителем вытащил носилки из машины, и вместе они закатили их по пандусу в приемный покой. Там бригаду встретил травматолог приемного отделения Башмин. Увидев шину, побои и капельницу, сразу понял, что больной его.

— К нам? С чем? — с ходу спросил он у старшего фельдшера бригады.

Юрий ответил:

— Закрытая черепно-мозговая травма темени. Множественные ушибы правой стороны тела, плеча, предплечья, перелом правой голени. Двойной. Да и еще. У него то ли ушиб легкого, то ли пневмония двухсторонняя. Сложно понять на ходу. Хрипит сильно. Больше склоняюсь к пневмонии, так как в блистере, найденном у него в кармане, не хватает четырех таблеток бисептола. Но раз уж травма тут тяжелая, то однозначно к вам — с пневмонией разберетесь, терапевты помогут.

— Безымянный, что ли? — с недовольством уточнил Башмин. — Ладно, молодой, одет хорошо, значит, родственники найдутся.

Юрий облегченно выдохнул, решив, что проблемы в приемном отделении не возникнут. Впрочем, ввиду ряда обстоятельств о проблемах думать было нужно. Да, безымянный, да, без сознания, да, без полиса. Но парень молодой, как справедливо заметил Башмин, родня найдется. Как только физиономия вернется в норму, фото отправят на опознание в полицию, если к тому времени сам не придет в себя и не расскажет, кто и откуда. А заодно кто отметелил и что украли.

Башмин сходил в кабинет за перчатками, но быстро вернулся в смотровую, уже в них, и принялся бегло осматривать пострадавшего.

— Криминал стопроцентный, полиция в курсе? — спросил медик. — Что сказали? Что при нем есть?

Он подумывал, удастся ли сбагрить неизвестного в другую больницу, но никаких мотивов не обнаруживал. Травматология забита, несмотря на лето и сезон отпусков. Придется принимать.

— Кроме бисептола, при нем был только этот разбитый смартфон, — показал Юрий. — Точнее, валялся рядом. Но вряд ли он чужой. Тем более разбит в хлам. И вероятно, парень еще был в сознании, когда понял, что аппарат разбит, потому и бросил его. Больше ничего по существу не скажу.

— Ладно, запишем как личные вещи. — Башмин вздохнул с заметной грустью. — Где обнаружили пострадавшего, кто нашел? Ребята, давайте поподробнее, мы его еще несколько дней не сможем толком расспросить. А следователь наверняка придет и будет вопрошать. Так что дайте в деталях картинку.

— Нашла его дама с собачкой, в промзоне возле улицы Богатырской. У самой дороги.

— Дама с собачкой? «В Крыму гуляли две собаки, один был шпиц, другая — Ия[4]», — толкая каталку с носилками, фыркнул фельдшер Василий. — Это уж скорее было чудовище, только видом схожее с собакой[5]. Да еще без намордника. У меня до сих пор мурашки по коже от этого монстра.

— Ага. — Юрий усмехнулся. — Какой ты Вачику намордник предлагаешь? Ему корзина для бумаг с трудом на нос налезет.

— Вачик? — Башмин покосился на Юрия. — Кличка больше для чохи подходит.

— Не, там не чоха-чиха! — решил излить душу Василий. — Там помесь бобтейла со всеми известными науке видами овчарок, включая кавказскую. И полное имя зверюги Вахтанг. Вачиком его та тетка звала, которая нас вызвала.

— Менты были? — уточнил Башмин, который никак не мог привыкнуть к слову «полицейские». — Помогите аккуратно на кушетку парня переложить.

Вчетвером они бережно переложили пострадавшего на кушетку, медсестра прикатила стойку для баллонов капельницы.

— Да, полицейские приезжали, — ответил Юрий. — Их эта дама с собачкой вызвала, поначалу вроде бы как на труп. Потом парень застонал, и она уже вызвала нас. Кстати, полицейский просил связаться с ними, как пациент придет в себя, потому что случай откровенно криминальный. Вот его визитка.

— Да, конечно. — Башмин забрал картонку с телефоном и данными следователя, достал из кармана халата платок и протер лоб от пота. — Нашли его у дороги, говорите? Есть признаки ДТП?

— Ну, что-то вроде. Большинство травм, скорее всего, получены в драке, — рассказал Юрий о результатах осмотра. — Но есть множественные ушибы и перелом ноги, голени, судя по гематоме обеих костей. И еще, очень пострадали глаза. Мне кажется, ему из баллончика в лицо брызнули. Да и с легкими непонятно что. Дыхание ослаблено, и хрипы с обеих сторон. Но это вам разбираться.

Фельдшер облегченно выдохнул. Ему не давала покоя ситуация с дыханием у доставленного больного.

Пострадавший парень лежал на кушетке, рядом стоял штатив с капельницей. Обезболивать наркотиками фельдшеры не стали, ведь на затылке больного имелась огромная гематома, и на первый взгляд что там, под ней, не определить. Поэтому первым делом Башмин написал направление в рентген-кабинет и вызвал санитаров. На грудь больного легла история болезни с короткой записью «Неизвестный», а рядом карандашом, чтобы легче было понимать, о ком именно идет речь, — «Удав», по рисунку на футболке. Так его и катали санитары по приемному отделению, а пострадавший кашлял, покрывая свое лицо и клеенчатое покрытие каталки розовыми брызгами мокроты.

Когда фельдшеры уехали, а рентгенологи закончили делать снимки, пострадавший остался на кушетке в смотровой, под капельницей. Джинсы с него срезать не стали, аккуратно стянули, придерживая отломанную ногу, отчего пострадавший окончательно потерял сознание, сняли футболку, на которой был изображен мультяшный удав, забрали все вещи, включая телефон и блистер. Все это оформили как личные вещи. Оставили на нем только серые трусы. Взамен снятой одежды на «Удава» натянули хлопковую больничную рубаху серо-голубого цвета с завязками. А так как предполагалось, что рубаху придется периодически снимать для осмотров и процедур, ее натянули задом наперед, через руки, прикрыв только грудь и живот. Разговорить больного никак не удавалось. На все обращения он только стонал и кашлял, быстро истощаясь и теряя сознание. Одно утешало, что сердце работало хорошо, хоть и в бешеном ритме, да и пульс был весьма уверенный, давление не снижалось меньше ста десяти на пятьдесят. А значит, никаких тяжелых скрытых кровотечений подозревать повода не было.

Кашель одновременно и обнадеживал и расстраивал. Если пострадавший реагирует на мокроту в бронхах, значит, рефлексы сохранены и он не в коме, но с другой стороны, постоянная одышка и хрипы постепенно выходили на первый план по мере решения проблем с травмами, которые только на первый взгляд производили впечатление ужасных. В основном это ушибы мягких тканей, ссадины, гематомы, и только перелом голени представлялся наиболее серьезным. Да огромный синяк на затылке и темени как бы намекал, что там под слоем кожи, крови и жира могут быть еще разбитые кости черепа и даже внутричерепная травма. О коварстве таких образований Башмин знал не с чужих слов. Эпидуральные гематомы развиваются незаметно, иногда часами, постепенно сжимая изнутри мозг и приводя к его вклинению в отверстие между черепом и первым позвонком, а это уже верная смерть.

Врача этот неизвестный парень уже немного раздражал. В коридоре стояли каталки и кресла с другими травмированными, требующими осмотра, а «Удава» никак не удавалось отправить в отделение. Слишком уж много травм было у него. И все требовали исключения более тяжелых, что могли быть скрыты под ушибами.

«История болезни» понемногу обрастала заключениями и данными анализов. Незаполненным пока оставался только «Осмотр в приемном отделении».

Травматолог понимал, что без помощи ему быстро не управиться.

Медсестра принесла и поменяла баллоны для капельницы, а Башмин принялся задумчиво изучать снимок черепа на негатоскопе. Рядом был закреплен снимок голени, на столе остались пленки с легкими в двух проекциях. Башмин почесал щетинистый подбородок, решительно направился к телефону и созвонился с Сергеем Герасименко, исполнявшим обязанности заведующего травматологией.

Пока вызванный врач добирался до приемного отделения, Башмин наспех оформил двух пострадавших с бытовыми травмами, не требующими операций. Одного с переломом предплечья отправил на рентген, выслушав упреки рентген-лаборанта, что их «неизвестный» обхаркал весь кабинет, и теперь, пока не уберутся, приема не будет. Травматолог развел руками, но этот жест рентгенологи не увидели. Говорить было нечего. Ну, обхаркал, что теперь? Он больной, ему можно. Вот если б он, Башмин, завалился в рентген-кабинет и сделал то же самое, было б странно.

Вместе, проведя короткий, но продуктивный консилиум, травматологи пришли к выводу, что травмы черепа у «Удава» нет. Более детальное обследование решили пока не проводить, так как безымянного пациента не отправишь на компьютерную томограмму без веских, обоснованных показаний, отделению это влетит в копеечку. С ногой все было ясно, голень перебита ровненько, как топором, но мягкие ткани при этом не рассечены, и, судя по гематоме, удар пришелся во что-то очень твердое, но при этом не острое.

— Как о бордюрный камень, — прикинул Башмин. — Если на угол, на излом, и еще сверху чем-то тяжелым. Но размозжение мягких тканей незначительное, значит, воздействие было коротким, как удар.

Герасименко осторожно ощупал ногу пострадавшего.

— Я такое видел однажды у девицы, — вспомнил он. — Пьяная ехала с кем-то в машине, додумалась высунуть ноги в открытое окно. И что думаешь? О столб на скорости, к счастью, не очень высокой, а то б без ног осталась. Вот у нее точно такой же след был на коже. Линейная гематома на голени, наискосочек. Остальные травмы — это побои, тут все очевидно. В глаза ему прыснули перечным газом, видимо, в драке. Так что происхождение ожога роговицы понятно. Офтальмологу покажем, когда в себя придет и если будут показания. Запиши: «Химический ожог роговицы». Однозначно тут какой-то криминал. Нужно медсестрам дать указание, как в себя придет, чтобы вызвали полицию.

— Хорошо, с этим все ясно. — Башмин снял снимки черепа и ноги с негатоскопа, взамен вставил снимки грудной клетки. — Сергей Семенович, повреждений ребер и легких я не вижу, но рентгенолог уверен, что тут, очевидно, воспаление. Говорит, плотность повышена, будто крупозная пневмония двухсторонняя в стадии разгара. И еще. Вот тут, в синусах, немного выпота. Видите? Экссудативный плеврит? Может, в реанимацию отправим сразу?

— Лучше вызови терапевта, пусть осмотрит и даст свое заключение. Чего нам голову ломать? Он не настолько тяжелый, реаниматологи завернут.

Прибыв по вызову Герасименко, терапевт Татьяна Васильева внимательно выслушала легкие пострадавшего, но тот вдруг закашлялся, не приходя в сознание. На кафельный пол из его рта вылетели розовые брызги.

— Легкое травмировано? — отскочив от неожиданности, спросила Васильева.

— Нет, — хором ответили травматологи и синхронно пожали плечами.

— Ребра целы! Плевра цела. Пневмоторакса нет, — добавил Башмин.

— Ладно, пневмония тут на сто процентов, — уверенно заявила Васильева. — Даже плевропневмония! Я назначаю ему кефзол по грамму два раза в день. Раствор Рингера до двух литров в сутки. Обезболивающие сами дадите, они ему температуру снизят. А вечером его еще раз в отделении осмотрит дежурный терапевт. Да, мальчики, утром пришел приказ МЗ[6], все пневмонии, особенно если есть подозрение на атипичное течение, отправлять на бактериологию без задержки по cito![7] В Москве отловили какую-то дрянь из категории ООИ, ставили ТОРС, и Роспотребнадзор разослал циркуляр настороженности. Я советую этого парня до получения результатов бактериологии мокроты положить в отдельную палату.

— Смеетесь? — Герасименко поморщился. — У нас в коридоре лежат, правда, недолго, день-два. Вот и он пока ляжет в коридоре. Максимум, что можем сделать, так это ширмочкой отгородить.

— Как хотите, мое дело предупредить! Если у него высеется какая-нибудь гадость — вам отвечать!

— Вы реально верите, что приличный парень в новой одежде может оказаться носителем опасной инфекции? — удивился Башмин. — Чего у него высеется? Пневмококки, пневмоцисты? Если он спидонос — то возможно. На ВИЧ кровь взяли. Ждем результатов.

— Мое дело предупредить, — ледяным тоном повторила Васильева, на выходе обернувшись через плечо.

Травматологи переглянулись и хмыкнули.

Через минуту медсестра шпателем собрала с пола мокроту в стерильную баночку, подписала этикетку: «М. примерно 25–30 лет, тр. от. И/Б № 18954. 12.45». Водитель больницы, чертыхаясь, что оторвали от лотка с разогретым обедом, отвез баночку в лабораторию.

Ногу пострадавшего упаковали в гипсовую лангету — на всякий случай, если все-таки найдутся документы и полис, в связи с чем, возможно, будет решено произвести операцию остеосинтеза штифтом. Место перелома отлично подходило для такой операции. Но пока парень неизвестный, нет полиса ОМС, вопрос с операцией по остеосинтезу отложили. Обломки состыковали, мелких осколков не было, кости переломились ровно, будто по линейке. Через два-три месяца уже будет хромать с палочкой, а еще через три хоть с парашютом сможет прыгать.

Около двух часов дня коробочка с образцом мокроты для анализа прибыла в лабораторию, но в руки лаборанта образец попал только к пятнадцати часам. Тот смазал ватным тампоном с мокротой предметные стекла для микроскопического исследования и положил их в окраску по Романовскому и Грамму. Пока таймер считал время, необходимое для качественного прокрашивания, лаборант заложил пробы в бульон, затем нанес питательную среду в чашку Петри. Все это, пометив специальными марками, он заложил в термостат на шесть часов. Это был тот временной минимум, который позволял получить рост колоний микроорганизмов для дальнейшего рассеивания на средах и типирования по серологическим вариантам. Стекла после окраски позволяют выяснить, только какие виды бактерий в мокроте есть вообще. Их там может быть несколько типов: стрептококки, стафилококки, палочки, цисты. А может, и грибы.

Из сушки стекла вышли к шестнадцати часам, но лаборант не спешил. Сходил к кофейному автомату, потом в туалет. Лишь через полчаса он вставил стекло с образцом мокроты под иммерсионный объектив микроскопа, капнул кедрового масла для увеличения светосилы оптики и настроил освещение от светодиодной матрицы. Приложившись глазами к окулярам, он принялся наводить резкость.

Когда мутное изображение наконец сфокусировалось, лаборант отпрянул от микроскопа, поднялся из кресла, снова шагнул к кулеру, чтобы глотнуть воды. От увиденного на предметном стекле во рту внезапно пересохло, а сердце заколотилось в бешеном ритме. Он сам удивился первой мысли, ворвавшейся в разгоряченный эмоциями ум.

«Домой попаду не скоро», — подумал лаборант.

В следующий миг отреагировал кишечник, и лаборант на собственном примере ощутил, что означает фраза «обгадиться от страха». Не без труда он заставил себя вернуться к микроскопу и снова прильнуть к окулярам. В круге изображения, отливающем желтизной из-за масла под иммерсионным объективом, он отчетливо разглядел заостренные по краям веретенообразные объекты с более темными кончиками и узким светлым пятнышком в центре. Чем-то эти бактерии напоминали кошачьи глаза с белым зрачком. Но лаборант прекрасно осознавал, что этими глазами на него смотрит сама смерть. Эта картинка раньше ему встречалась только в учебнике.

Лихорадочно меняя стекла с мазками, лаборант среди синих эритроцитов и лейкоцитов видел массы страшных палочек, и казалось, что в каждом новом стекле их становится все больше и больше, но такого просто не может быть.

Откуда она взялась тут?

Даже мысленно было трудно произнести слово, означающее болезнь, вызываемую этими микроорганизмами. Но лаборант вспомнил, что утром из Москвы пришло письмо о выявленном очаге завезенной атипичной лихорадки. Точного диагноза и возбудителя указано не было, только аббревиатура ТОРС[8] указывала, что болезнь относится по категории к классу болезней органов дыхания. А к нему четкое предписание о необходимости внимательно относиться ко всем случаям пневмонии.

Лаборант бросился к столу и посмотрел направление на лабораторное исследование, сопровождавшее образец мокроты. Диагнозом числилась двусторонняя пневмония.

Лаборанта от этой записи прошибло холодным потом. Он ледяной струйкой стек между лопатками и неприятной испариной выступил на лбу.

«Вот это пипец…» — подумал он.

Его судьба на ближайший месяц прорисовалась для него во всех ужасающих подробностях. Скорее всего, процентов на девяносто его ждала смерть. Смириться с этим было сложно, но и в панику впадать смысла было еще меньше.

«Может, и выживу… — Лаборант попытался себя успокоить. — Но жену и детей надо срочно убрать из города. В любом случае им тут теперь не место».

Он поколебался несколько секунд, поглядывая на стационарный телефон. В принципе, то, что он собирался сделать, делать было нельзя. Категорически. Нужно не жене звонить, а поднимать трубку стационарного телефона и докладывать о чрезвычайной ситуации. Но родственные чувства пересилили. Лаборант достал мобильник и набрал номер жены из контактов.

— Валя! — произнес он, едва произошло соединение. — Замолчи и слушай. Я ничего не буду объяснять. Сейчас ты приедешь домой, соберешь детей, и вы уедете к моим старикам в деревню. Срочно! Не спорь! Прямо сейчас, даже если тебя уволят за это. Собралась и вышла. Ясно? Да, делай, как я сказал, и молчи! Не до причитаний! Как-как? Хорошо! Ладно, отпуск возьми! За свой счет! Хоть на три дня! Только быстро. Чем быстрее, тем лучше. Да по херу! Не заставляй меня ругаться. Уезжайте! Я ничего не могу объяснить! Ты знаешь, где я работаю. Знаешь? Повтори, где я работаю? Вот. Осознала? Молодец. А теперь срочно валите из города. Просто сделай, как я сказал.

Он нажал кнопку отбоя, вытер со лба пот и выпил еще стакан воды. Снова бросил взгляд на стационарный телефон, но задумался. Нужно дать фору жене с детьми. Полчаса она будет чухаться, баба есть баба. Еще полчаса ей понадобится, чтобы выбраться за черту города. Если позвонить сейчас, то тревогу объявят примерно через час, а еще через полчаса силами полиции, МЧС, а может, и армии полностью блокируют город. Хорошо. В принципе, она успевает. Но, на всякий случай, лаборант решил дать им еще минут десять.

Он сходил в туалет, уселся на унитаз и пожалел, что обещал жене бросить курить. Хотелось затянуться дымом. До одури. До дрожи в пальцах. Но сигарет при себе не было, да и негоже было нарушать данное слово.

«Все! — решительно подумал лаборант. — Больше тянуть нельзя».

Он вернулся в кабинет, снял телефонную трубку и набрал внутренний номер заведующего.

— Георгий Шарифович, хорошо, что вы не ушли, — произнес он. — Зайдите, пожалуйста, в мою лабораторию.

— Субординацию забыли? — пробасил Георгий Шарифович.

— Форс-мажор у меня. Точнее, у нас. Так что давайте пока отложим субординацию, правда. В городе очаг по форме А20.

В трубке тут же раздался грохот пластика и частые гудки. Похоже, Георгий Шарифович не просто бросил трубку, а она выпала из его рук, а сам он помчался в лабораторию.

Через три минуты заведующий распахнул дверь и перескочил через порог.

— Вы уверены?! — спросил Георгий Шарифович у лаборанта, пытаясь совладать со сбившимся дыханием. — Уверены в том, что сообщили мне по телефону?

— Вот стекла. Смотрите. — Лаборант кивком указал на микроскоп.

— Откуда доставили образец?

— Из больницы «Скорой помощи», травматология.

— Господи? Да при чем тут травма?

— Вот направление. Видите? Отделение травматологии, диагноз двухсторонняя пневмония. Материал — мокрота. В мокроте сами увидите…

— Что я увижу? — Георгий Шарифович наклонился к микроскопу. — Не перекрашивали? Может, на других стеклах выглядит иначе?

— Везде одинаково. На перекрашивание уйдет еще час. Пять стекол, и везде как на ксероксе. Причем, судя по количеству эритроцитов и бактерий, это уже «малиновый мусс». Макрофаги набиты ими, как гранаты зернами. Детрит в лизосомах есть, но это разгар воспаления. Если верить руководству Евдокимовой из НИИ, то это пик воспаления.

— Хочешь, чтоб я произнес? — Георгий Шарифович оторвал взгляд от окуляров микроскопа и разогнулся.

— Давайте вызовем еще кого-нибудь. Я ведь с этой бактерией дела не имел. Теоретически только. Лекции, семинары, учения по нашей линии и МЧС. Может, это и не она?

— Чертовски похожа. — Георгий Шарифович пустил струйку воды из кулера, набрал в ладошку и умыл скуластое лицо. Затем покосился на лаборанта и добавил: — Может, сперва удостоверимся на электронном микроскопе?

— Как скажете. — Лаборант достал из шкафчика коробочку с материалом и уложил ее в герметичный пакет. — Вот материал. Но подумайте. Я помню, что при малейшем подозрении, даже по клинике, сначала поднимается тревога, а потом ищется подтверждение. Вас ведь никто не накажет, если мы сообщим о выявлении возбудителя в материале.

— Не накажет, — согласился Георгий Шарифович.

Он посмотрел на пакет таким же взглядом, каким бы окинул водородную бомбу на боевом взводе с работающим часовым механизмом.

— А вот если мы переосторожничаем, ваша голова слетит первой, — закончил мысль лаборант. — Уж простите за откровенность.

— Электронную микроскопию в любом случае надо делать. И антигенное типирование. Сейчас или позже, все равно надо точно выяснить, к какому серовару относить эту дрянь.

— Вы полагаете, что это может оказаться обычным иерсиниозом? — Лаборант усмехнулся. — Тех-то я очень хорошо знаю. Тоже не киски, но «зрачка» нет.

— Ладно, время работает против нас. Когда взяли материал?

Лаборант разгладил полиэтилен на баночке, чтобы лучше было видно направление.

— Двенадцать сорок пять, — ответил он.

— А сейчас семнадцать тридцать три. Прошло пять часов без малого. Два отделения, «Скорая помощь», можно сказать, в числе контактных. Это только навскидку, а если по инструкции, то весь корпус закроется. Бригада «Скорой» инфицирована на сто процентов. Ладно, пиши заключение по микроскопии, рапорт на мое имя, руководству я позвоню сам. И вот что еще. Это помещение пойдет под мойку. Ты попадаешь в категорию контактных. Как все чашки и среды уложишь в термостат, поедешь в карантин. Понял? Семье сказал?

Лаборант промолчал, но заведующий по глазам понял, что это его подчиненный сделал первым делом. Нарушение инструкции, разумеется. Но стоит ли его за это винить?

«Звонить своим? — подумал Георгий Шарифович. — Город ведь закроют».

Он ощутил, как голова вдруг наполнилась звоном, а в глазах замелькали звезды. Левая рука онемела, за ней словно исчезла вся левая половина тела. Он, не находя опоры в левой ноге, начал заваливаться и рухнул посреди лаборатории. Уголок рта безвольно опустился. Георгий Шарифович захрипел на полу, нелепо размахивая правой рукой.

Лаборант все понял. Налицо имелись все признаки инсульта. Пришлось вызвать «Скорую», и только после того, как начальника увезли, лаборант толкнул дверь в кабинет Георгия Шарифовича.

Переступив порог, он подумал немного, затем решительно снял трубку «красного телефона», служившего для прямой связи с главой областного Роспотребнадзора.

— Людмила Сергеевна? — не представившись, произнес он. — У нас два ЧП. Во-первых, Георгия Шарифовича хватил инсульт, и я отправил его на «Скорой». Во-вторых…

Он сделал паузу, собираясь с духом.

— Что такое? — раздался в трубке взволнованный женский голос.

Лаборант закрыл глаза, словно собираясь шагнуть в бездну, и доложил:

— На основании микроскопического анализа материала легочной мокроты, доставленной из больницы «Скорой помощи», у нас очаг по форме А20.2. Пока только по стеклам, серию на средах надо переделывать в условиях лаборатории особо опасных инфекций. Георгий Шарифович в курсе, собственно, я выполняю его распоряжение.

Лаборант хотел назвать свое имя и должность, но услышал в трубке частые гудки.

— Вот и все. Машинку запустил — пробормотал он себе под нос. — Главное, чтобы семья успела уехать в деревню.

Он набрал номер жены, но, едва услышав ее голос, понял, что она осталась на работе, а не едет в электричке с детьми.

— Не уехали? — спросил он.

— Ты что, серьезно? — Интонация была сварливая и скандальная. — То есть я должна все бросить?

— Нет, ты уже ничего не должна. Город закроют самое позднее через полчаса. Через час максимум. На въезд и на выезд. Меня не жди. Сидите дома, на улицу не выходи и детей не выпускай.

— Что ты несешь? Ты выпил, что ли?

— У нас в городе очаг чумы. — Он наконец выдавил из себя слово, которое никто пока так и не мог произнести. — Легочная форма. Передается воздушно-капельным путем при любом контакте. Смертность у нее почти сто процентов. Девяносто девять с гарантией. Это если не лечить. А если лечить, то девяносто пять. То есть если из вас кто-то заболеет, то уже не выживет, скорее всего, никто. Так тебе ясно?

— Ты что, не мог это прямо сказать? — В голосе жены послышались истерические нотки.

— Не мог, — устало ответил лаборант. — Иногда надо просто делать, что тебе говорят. Впрочем, наверное, теперь уже все равно.

Он полностью выключил мобильник, понимая, что жена теперь не устанет названивать, облокотился спиной о стену и снова закрыл глаза. В ушах гулко отдавались удары пульса.

Запущенная им машина действительно не только тронулась с места, но и начала набирать обороты. В городе, один за другим, в разных местах начали звонить телефоны, разнося тревожную весть. Страшное слово, которое пока осмелился произнести лишь лаборант в разговоре с женой, не звучало впрямую, все, кого это касалось, знали буквенно-цифровой код «А20.2», означавший легочную форму чумы.

Людмила Сергеевна Шиловская, возглавлявшая областной Роспотребнадзор, была, как про нее говорили, «тертым калачом». Чиновник со стажем. Врач-эпидемиолог еще с советских годов, когда молоденькая Людочка Шиловская после ординатуры организовывала карантины по ящуру и бруцеллезу в Воронежской области. Диссертаций не защитила, но получила «высшую категорию» и «Заслуженного врача России». С особо опасными инфекциями дело имела, и не на бумаге, а в поле. И город закрывать ей было не впервой. Хуже было, что случай, как ни крути, выпал особый и пришелся на самое жаркое время лета. Кроме того, пугала и крайне высокая смертность, и легкая передача при контакте. С одной стороны, это требовало решительных действий, с другой — нельзя было допустить панику.

Главное, что следовало выяснить, откуда в Воронеже появился больной, где и как он заразился? Людмила Сергеевна перелистала подшитые листы ксерокопии истории болезни, подколотую карту «Скорой», рапорт полиции с места обнаружения и протоколы опроса свидетеля. Заключение эксперта и лаборанта. Информация о больном нулевая. Фотография, сделанная цифровым фотоаппаратом, опись вещей, его состояние, избитое лицо, отсутствие документов крайне осложняли ситуацию, делая невозможным установление личности. Отпечатки пальцев сняли, но в базе их нет, значит, никогда ни к чему не привлекался. Никаких зацепок. Полный ноль.

Сидя в своем кабинете, пока еще в одиночестве, Людмила Сергеевна взвешивала различные варианты дальнейших действий. Она уже отзвонилась всем, кому посчитала нужным, подняла на ноги полицейское руководство и руководство МЧС, отдала распоряжения по возможным местам заражения, в «Скорой помощи» и в больнице, куда был доставлен больной. Уже без ее участия ответственные должностные лица собирали штаб при отделении Роспотребнадзора, но для него она выделила другое, более просторное, чем кабинет, помещение. Доложила она о ЧП и руководству Роспотребнадзора, даже метку себе поставила в ежедневнике: «Доложено о А20.2 в 18.07».

И все же, несмотря на все, вроде бы выполненное, сохранялось ощущение, что чего-то не хватает. Что-то забыли. Или коварная болезнь чем-то перехитрила, опередила, и никак не удавалось понять, где и в чем. Из-за этого Людмила Сергеевна ощущала нечто, очень похожее на медленно заползающий в сознание ужас. Она старалась подавить это чувство, сосредоточиться на решении текущих задач, но удавалось это с огромным трудом. В отличие от большинства обывателей она, как специалист и чиновник на ответственном посту, прекрасно понимала, чем может грозить городу любой неконтролируемый очаг чумы. А есть ли он или нет, никто не знает. Кроме того, томило ожидание сообщения о новых вспышках там или тут… Людмила Сергеевна заперла дверь, раскрыла окна и, в нарушение собственного приказа по городу, закурила, скрываясь от случайных свидетелей за занавеской. Руки дрожали.

За окном тревожно прозвучала сирена «Скорой».

«Вот так живешь, делаешь свою работу, а потом все в одну минуту переворачивается, — подумала Людмила Сергеевна. — И та земля, которая все твои сорок лет честно держала тебя, вдруг проваливается под ногами, и ты летишь, как во сне, в бездонную пропасть. А уцепиться не за что, потому что никто, кроме тебя, еще не оказывался в такой ситуации. И надо что-то решать. И не просто решать, а в узком пространстве между «еще нельзя» и «уже нельзя». И то, на что ты раньше просто не обращала внимания, уплотняется до сокрушительной плотности, а то, что казалось незыблемым и важным, превращается в прах».

Она понимала, что ей теперь придется удерживать равновесие, что называется, на лезвии бритвы, чтобы и не прошляпить ничего, и не впасть в перестраховку, которая порой может навредить больше, чем недосмотр.

С одной стороны, сам факт нахождения опасной бактерии в пробе мокроты надо еще подтвердить. Изображение в окуляре оптического микроскопа может напугать лаборанта и даже привести к инсульту заведующего, но это нельзя принимать как безоговорочную доказательную базу. Надо еще десять раз перепроверить и убедиться, с чем конкретно придется иметь дело. Электронная микроскопия и исследование на мышках расставят точки над «i». Но на это нужно время. Если отсечь все, чего мы не знаем, то времени у нас много. По поликлиникам и больницам разъехались врачи с докладами. Заместитель Людмилы Сергеевны поехал на городское радио и в телецентр, там записал объявление для жителей города. Мол, не паникуйте, граждане, дело привычное, инфекция не впервой встречается, поборем. Только вот не болтайтесь без дела по городу, и если температурка поднимется, кашель появится, не тащитесь на работу или в гости, а вызовите врача из поликлиники или в «Скорую» позвоните.

С другой стороны, если сейчас недожать, дескать, еще ничего не ясно, не будем делать резких движений, то это может закончиться не отдельными очажками, а частичным или почти полным вымиранием города. Без всяких преувеличений. В общем, осторожничать тоже нельзя. К тому же имелось несколько фактов, с которыми тоже приходилось считаться. Во-первых, в микроскоп смотрел не только лаборант. В него смотрел и заведующий лабораторией. И увидел там такое, от чего его тут же хватил инсульт. Факт косвенный, но Людмила Сергеевна не привыкла такие вещи скидывать со счетов. Во-вторых, десять минут назад она звонила в Москву, в Главное управление Роспотребнадзора. Говорила с Думченко, и тот подтвердил, что означенная в циркулярах «атипичная пневмония» на самом деле не что иное, как А20.2[9], то есть легочная форма чумы. Думченко также сообщил, что первичный источник нашли, вычислили всю цепочку контактных и заболевших, в общей сложности госпитализировали около трехсот человек. И добавил, что утечек быть не должно, мол, ищите у себя. Но голос Думченко дрогнул. И Людмила Сергеевна поняла, что нет стопроцентной уверенности. Слишком много людей. Исключить утечку невозможно. Чума в Москве и чума в Воронеже, скорее всего, — это не отдельные вспышки, а звенья одной цепи. Но что, если нет? Вдруг один заразный поехал в Москву, а другой в Воронеж? Случайность? Запросить подробный материал по вспышке в Москве? Не дадут, там все засекречено.

Таких случайностей не бывает, это понятно. Поэтому Людмила Сергеевна для себя решила, что дополнительные исследования, в создавшейся ситуации, не более чем формальность. На девяносто процентов в городе очаг чумы, да еще в легочной форме. Да еще с безымянным и бессловесным больным, от которого невозможно пока ничего узнать, а может, и не получится никогда узнать.

Мысль шла по кругу. Неизвестный в травматологии… Местный или приезжий? Фото с разбитым лицом ничего не даст. Сам он говорить не может. Полиция пока ничего не сообщила.

И все же придется принять одну версию, принять ее как рабочую, иначе действовать вообще будет сложно. Скорее всего «Удав», как обозначено на титульном листе истории болезни, доставил чуму из того же источника, который вызвал очаг в Москве. Ведь даже один источник так далеко от природных очагов можно назвать невероятной, роковой случайностью. Два разных уже находились бы за пределами научно обоснованной теории вероятностей. Это значит, что часть зараженных от одного источника осталась в Москве, и все они локализованы, по словам Думченко. Другая часть как-то попала в Воронеж, ввязалась в драку, и один из них попал в «Скорую».

«Нет, так быть не может, — подумала Людмила Сергеевна. — В такой стадии все, кто заразился одновременно, будут пребывать в одинаково тяжелом состоянии. То есть в коме».

Это означало, что либо заболевший один, либо где-то лежат в коме еще несколько человек. Необходимо было дать распоряжения полиции, «Скорой», чтобы чутко реагировали на любой подобный сигнал, но Людмила Сергеевна не успела это сделать. Зазвонил телефон прямой связи с Москвой.

— Да! — ответила он, подняв трубку. — Остап Тарасович? Слушаю.

— Очевидно, у нас с вами один источник заражения, — сообщил Думченко.

— Да, я как раз об этом думала. Два разных — это было бы чересчур.

— Судя по вашему докладу, обнаруженный больной находится в тяжелой стадии. Это значит, что заразился он, скорее всего, или в самолете, когда вместе с первичным летел из Оренбурга в Москву, либо в аэропорту «Домодедово», опять же от первичного. Иначе по времени не сходится. Судя по состоянию, он один из ранних заболевших.

— Да, согласна. Но что из этого следует?

— То, что он в очень заразном состоянии как-то добрался от Москвы до Воронежа. И я боюсь даже представить, сколько он оставил после себя контактных и зараженных. Очень важно выяснить его маршрут и контакты! — Думченко сделал паузу, то ли думал, то ли кому-то что-то говорил. — Да! Сейчас жизненно необходимо выяснить весь этот след и локализовать всех контактных. В Москве нам удалось это сделать, хотя не без труда, меньше чем за сутки. И ключевую роль в этом сыграла Наталья Евдокимова, главный специалист по чуме. Нам даже ФСБ пришлось привлекать.

— У нас город поменьше, — нахмурившись, ответила Людмила Сергеевна. — Мы уже закрылись на въезд и выезд. Воронеж проще закрыть, чем Москву.

Она поняла, к чему клонит Думченко. Впрочем, стоит ли отказываться от помощи? Вряд ли. Не та ситуация.

— Хотя я понимаю, о чем вы, — призналась она. — И если вы хотите предложить мне серьезного специалиста, я не буду делать вид, что мне не нужна помощь. Нужна. Только я не знаю, чем тут может помочь специалист по чуме. Нам бы сюда Шерлока Холмса, прямо из книжки.

— Никаких зацепок в установлении личности?

— Пока никаких, — со вздохом ответила Людмила Сергеевна.

— Удивитесь, но замену Шерлоку Холмсу я тоже могу предложить.

— Шутите?

— Нет. Выявить всех контактных с первичным больным нам помог Олег Иванович Пичугин. Аналитик из ФСБ. Голова у него, скажу я вам, дом советов. У нас тут была своя теория поначалу о первичном зараженном, так они с Натальей Евдокимовой, на пару, перевернули ее с ног на голову, и именно это предотвратило большую беду в Москве.

— Звучит сильно, но не очень обнадеживающе.

— Отчего так? — В голосе Думченко послышалась едва заметная ирония.

— Зацепок нет, Остап Тарасович, — повторила Людмила Сергеевна. — Вообще никаких. Физиономия у парня разбита так, что по фото не опознать. Если он наш, воронежский, вернулся, к примеру, из Москвы в родной город и привез заразу, был бы шанс опознать его по фото на формуляре в паспортном. А так — пальцем в небо. Это раз. Никто о его пропаже не заявлял. Это два. Документов при нем никаких. Вообще. Это три. Даже личных вещей нет, кроме блистера с бисептолом и разбитого смартфона. Его полицейские обещали реанимировать, может, есть какие-то в нем контакты. Но пока нет результатов. Понимаете? Сам парень в коме, показаний никаких дать не в состоянии. За что тут можно зацепиться? Тут даже Шерлок Холмс ничего бы не смог сделать. Он в своей дедукции опирался на факты. А тут фактов ноль.

— И что думаете делать?

— В первую очередь закрыли город. Слово «чума» говорить не будем, но и легендой насчет учений, как вы обошлись, мы тут ограничиться не сможем. Это вы сомневались, дескать, оно не оно. Но раз у вас оказалось оно, то и у нас оно. За рабочую берем версию, что кто-то от вас ускользнул и приехал к нам. Вы можете нам точно сказать, что из природного источника выехали не двое?

— Да, тут грех не согласиться. Нам удалось выяснить про одного. Один прилетел из Оренбурга в «Домодедово». Двоих не было.

— Уже легче, получается, что нам просто придется объявлять эпидситуацию. Если мы станем невнятно мямлить про учения, половина народа просто пошлет нас подальше и разбежится по деревням и дачам. Ищи их, свищи.

— Согласен. С моей стороны, однозначно «добро». В данном случае перестраховкой тут и не пахнет. Но Евдокимову с Пичугиным я к вам все же пришлю. Тут есть еще один аспект, о котором пока никто особо не знает.

— Плохое? — насторожилась Людмила Сергеевна.

— Нет, хорошее. Разработка НИИ Чумы. У Натальи Викторовны есть методика лечения, которая способна снизить смертность с девяносто пяти процентов до пятидесяти в самых трудных, запущенных случаях. Методика пока на стадии эксперимента, но промежуточные результаты очень обнадеживающие.

— Шутите?

— Нисколько. И автор этой методики Наталья Евдокимова.

— Тогда вообще вопросов нет. Когда они будут?

— Часа через полтора. Мы их скорыми темпами доставляем на военную авиабазу «Астафьево» под Москвой, оттуда военным бортом к вам. Так что, как говорят, прошу любить и не жаловаться.

— Спасибо.

Людмила Сергеевна положила трубку, затем, уже по мобильному, связалась с начальником городского УВД и попросила подготовить кортеж для встречи «московских гостей с особыми полномочиями».

Глава 3

В которой генерал Кочергин встречает эмиссаров из Москвы, а Наталья напоминает о том, что такое чума, показывая штабу РПН старинные гравюры

Военно-транспортный Ан-26 с ревом вырулил по бетонной полосе, оставляя после себя запах перегоревшего керосина. Пилоты выключили турбины, и они затихли с понижающимся воем. Воздушные винты вращались все медленнее и наконец замерли.

В таких самолетах для пассажиров никакие удобства не предусматривались, кроме длинных жестких лавок вдоль борта, предназначенных для размещения личного состава. Впрочем, и пассажиров было всего двое. Седовласый мужчина лет пятидесяти на вид, облаченный в строгий черный костюм, несмотря на жару, и женщина, возраст которой определить было не так-то просто. На ее лице и шее не было ни единой морщинки, фигура выглядела молодой и подтянутой, даже спортивной, но во взгляде на круглом чуть осунувшемся лице читался опыт руководителя, железная воля и внутренняя дисциплина. Несмотря на такое несоответствие, женщина выглядела вполне гармонично. Росту в ней было чуть больше ста пятидесяти сантиметров, а весила она, на вид, килограммов сорок — сорок пять. На ней красовался легкий серый брючный костюм, а ее короткие каштановые волосы были уложены в предельно простую, но весьма аккуратную прическу, вызывавшую ассоциации с плотно сидящей на голове шапочкой для плавания. На коленях женщина держала серебристый алюминиевый кейс.

— Как ты? — заботливо спросил мужчина у спутницы.

— Уже получше.

— Хорошо, что Головин вернул перед отлетом пакет с твоим недоеденным запасом. Я, конечно, слышал термин «голодный обморок», но чтобы у человека при мне щеки ввалились и он едва не упал кверху лапками, это уж совсем.

— Надо будет еще купить, — пробурчала женщина. — Именно спортивного питания. Там отличный баланс углеводов, белков и минералов.

По бетонке к самолету подкатил «УАЗ Патриот» с полицейской раскраской и проблесковыми маяками на крыше. Из него вышел солидный мужчина, одетый в гражданское, а водитель остался за рулем. Авиационные техники выкатили из капонира алюминиевый трап и установили его у открывшегося люка.

Завидев пассажиров, мужчина в гражданском поспешил встретить их у трапа.

— Генерал полиции Кочергин Станислав Аркадьевич, — представился он, когда прибывшие сошли на бетонку. — А вы, насколько понимаю, эмиссары из Москвы?

— Эмиссары — звучит слишком громко. — Женщина улыбнулась, но ее улыбка выдала некоторую усталость. — Меня зовут Наталья Викторовна Евдокимова. Я от РПН. А это Олег Иванович Пичугин.

— Ну, на его счет мне уже доложили с самого верхнего верха. — Генерал Кочергин ткнул пальцем в безоблачное небо и усмехнулся. — Рассказали вкратце о ваших подвигах в Москве. Неужели действительно удалось предотвратить? Ее самую?

Пичугин жестом намекнул, что не стоит продолжать.

— Давайте условимся, товарищ генерал, пока, без крайней необходимости, слово «чума» не произносить, — попросил он. — Но да. Удалось. Силами Натальи Викторовны в основном. Моя роль там была весьма рутинной.

— У меня о вас менее скромная информация. И не от моего начальства, а прямиком из ФСБ, — ответил Кочергин. — Так что велено оказывать вам всяческое содействие и непременно вас, Олег Иванович, завезти в местное управление безопасности для передачи необходимых полномочий по их линии.

Наталья без стеснения потянулась, разминая мышцы, затекшие за время полуторачасового перелета.

— Пробежаться бы пару километров, — серьезно прикинула она. — Но ведь вспотею, как лошадь. А когда доберусь до душа, пока не ясно. Так… Насчет слова «чума». Тут не так все однозначно. Дело в том, что в Москве нам сильно сопутствовала удача и было достаточно рассеянной информации для предотвращения масштабной чумной эпидемии. У вас, как сообщил мне Думченко, ситуация совершенно иная. Информации почти никакой.

Генерал жестом пригласил гостей в «УАЗ». Наталья с Пичугиным разместились на заднем сиденье, а Кочергин устроился рядом с водителем и развернулся на сиденье к пассажирам.

— Вы правы, у нас тут пока состояние полной неизвестности, — признался Кочергин. — Зацепиться не за что.

Машина тронулась с места.

— Запись с камер просматривали? — спросила Наталья.

— Их у нас не так уж много, — со вздохом ответил Кочергин. Да и что просматривать? Знали бы, что искать, давно бы искали.

Пичугин вмешался в разговор:

— Я слышал, что на больном была довольно приметная футболка, ну и другие приметы, простите за тавтологию. Вы выяснили, вообще такая футболка была в продаже на ваших рынках? Парень может быть местным? Вообще опросы дворников, таксистов, людей в близлежащих дворах проводились?

— Это наши люди сделали сразу, как только подняли тревогу по чу… Ну, по нашей инфекции. Отчеты присылают мне, зам мой сортирует, но раз не позвонил, значит, ничего нет пока.

— Тревогу подняли в шесть? — уточнила Наталья.

— Так точно…

— И если не точно, тоже так… — подколола Евдокимова генерала.

— Не понял, простите, — удивился Кочергин.

— Ничего. Шучу. Сейчас восемь семнадцать. — Она посмотрела на сгущающиеся сумерки за тонированными стеклами. — Значит, сбор и обработка информации идут два часа. Давайте обойдемся без общих обтекаемых фраз. Что конкретно удалось узнать? Камеры с автовокзала, с железнодорожного вокзала, из торговых центров обработали? Попадал в поле зрения молодой человек в похожей одежде?

Кочергин крякнул досадливо. Наталья поняла, что этого еще не сделали.

Она хотела съязвить, но сдержалась, а в груди уже закипало. Пичугин почувствовал ее раздражение и положил руку на руку спутницы. Полицейский не без удивления отметил, что этого банального жеста оказалось достаточно, чтобы успокоить женщину. Она задумалась, затем продолжила намного спокойнее, но с такой интонацией, словно читала лекцию не очень понятливым студентам:

— Станислав Аркадьевич, вы изначально приняли версию, что он не местный. Я это понимаю и не буду спорить. Хотя бы потому, что эта версия и меня устраивает. Но вы должны были обоснованно доказать, что он не местный, полностью исключить другую линию, что дало бы нам возможность без оглядки опираться на версию о приезжем и выяснять путь его проникновения в город. Вместо этого вы приняли догмат «нет информации».

Кочергин развел руками, мол, кто из нас не без греха.

— Я не могла такой сбор информации провести во время событий в Москве, но тут, в Воронеже, условия позволяют. Значит, и действовать здесь придется иначе. Понимаете, нам в Москве важно было не дать истинной информации дойти до сознания обывателя. Иначе бы все бросились из города, включая пассажиров зараженного авиарейса. Как их потом отлавливать? Поэтому руководство штаба при РПН Москвы приняло решение слово «чума» не произносить, журналистам выдавать диагноз атипичная пневмония, а вместо эпидемической ситуации объявить режим масштабных учений. Практика показала, что это оправданно. Но то Москва. Ее, как Воронеж, не закрыть!

— Да, у нас население от эпидемической ситуации в панику не впадет, — подтвердил Кочергин. — Были случаи, когда по ветеринарным соображениям приходилось закрывать город. Люди с пониманием относятся.

— С пониманием? Возможно. Но я думаю, что если сейчас дать должностным лицам расслабиться, беды не миновать, — спокойно заявила Наталья.

— Так вы приехали, чтобы мы не расслаблялись? — с едва заметной иронией уточнил Кочергин.

— Мы приехали вам помочь сделать то, что удалось нам в Москве, — ледяным тоном ответила женщина. — И подтолкнуть, если начнете тормозить. Речь ведь не о креслах и не о портфелях, а о жизнях людей. Возможно, об очень многих жизнях. Мне очень хорошо известен подход чиновников. Они предпочитают решать вопросы по мере их поступления. Чума такого нам не позволит и очень дорого спросит. Сотнями, если не тысячами жизней!

Евдокимова открыла кейс и достала несколько цветных фотографий, на которых Пичугин увидел труп умершего от легочной чумы казаха. Она протянула фото Кочергину.

— Вот такие трупы будете собирать по квартирам! — сообщила.

Генерал посмотрел на фото, побледнел, но ничего не ответил. Но Наталья про себя отметила, что ее продуманная атака на воображение генерала прошла успешно. Иногда должностным лицам не хватает именно этой малости — воображения.

«УАЗ» через КПП выехал за пределы военного аэродрома и направился по дороге в сторону Воронежа.

— Вас, Наталья Викторовна, мне велели доставить в местное отделение Роспотребнадзора, а вас, Олег Иванович, в местное управление ФСБ. РПН по пути, высадим Наталью Викторовну и поедем дальше. Ну а там уже по обстановке и обстоятельствам.

— Город точно закрыли? — напрямую спросила Наталья.

— Ну… — Кочергин замялся. — Пока неофициально, да. Людмила Сергеевна, наш руководитель РПН, по совету вашего Думченко, пока тоже объявила вроде как учения.

— И каков результат?

— В смысле?

— Как люди работают в этом режиме?

— Я как бы не задавался этим вопросом. Никто в таком виде его передо мной не ставил. Если вы ставите, то я отвечаю, что пока у меня нет данных. Впрочем, я понимаю, что вы хотели узнать, Наталья Викторовна, понимаю. Вы хотите узнать, насколько серьезно воспринимают ситуацию те или иные должностные лица. Так?

— Да. — Наталья кивнула.

— За всех я сказать не могу, но полиция настроена очень серьезно. Им же неважна причина, понимаете? Сказано перекрыть въезды в город и выезды из него, они стоят и перекрывают. У нас с этим просто. Приказ, и все.

— Я так понимаю, что вы намекаете на структуры, где приказ не значит так много? — уточнил Пичугин.

— Ни на что я не намекаю, — Кочергин поморщился. — Но за своих ребят я ручаюсь, на силы МЧС тоже можно положиться. За остальных сказать ничего не могу.

— К счастью, на данном этапе много зависит именно от ваших ребят, — произнесла Наталья. — И от сил МЧС. Которые выполняют приказы и вопросов не задают.

Пичугин не без удивления покосился на Наталью. Прошлой ночью она иронизировала по поводу полицейского, ответившего ей «не могу знать» на въезде в больничный корпус. Мол, солдафоны бездумные, не могут даже по-человечески разговаривать. Но тут, похоже, серьезность ситуации заставила ее несколько иначе взглянуть на такое положение дел и увидеть в воинской дисциплине не замеченные ранее достоинства.

«Чем серьезнее ситуация, тем меньше приходится полагаться на эмоции и больше на простые, почти рефлекторные, мотивации», — подумал Пичугин.

Он заподозрил, в каком направлении мыслит сейчас спутница и почему цепочка этих размышлений началась с обсуждения возможности или невозможности произнесения слова «чума».

— Посмотрите документы. — Кочергин передал через плечо прозрачную папку с бумагами. — Это отчеты от «Скорой» и копия из истории болезни — со слов сотрудников бригады, при осмотре в больнице. Людмила Сергеевна просила передать.

Наталья взяла бумаги, прочла несколько листов. Нахмурилась.

— Что там? — спросил Пичугин.

— Ничего хорошего. — Она передала часть бумаг. — Отчет бригады я видела, Думченко перебросил на смартфон электронной почтой. Там фигурирует версия, что потерпевший был избит. Драка? Это по вашей части, Станислав Аркадьевич.

— По моей. Но толку мало. Зацепиться не за что. Кто бил, за что били… Ни личность не установить… Вообще ничего. Скверно. Опера прошлись по всем ночным клубам, камеры во дворах посмотрели, хотя у нас их не больше десятка. Нигде ничего.

Возле здания Роспотребнадзора водитель остановил машину.

— Прибыли, — сообщил Кочергин. — Вам, Наталья Викторовна, выходить, а нам чуть дальше. На вахте вас ждут. Удостоверение при вас?

— Разумеется, — ответила женщина.

Она была одета в гражданский костюм, потому что не успела привести в порядок бордовый мундир офицера РПН, когда срочно вылетела из Москвы. Впрочем, форменную одежду она вообще не особо любила.

Пичугин открыл дверцу и выбрался из машины, пропуская Наталью с кейсом.

— На пару слов отойдем, — шепнул он ей.

Они удалились от машины метров на десять в сторону лестницы, ведущей к главному входу.

— Ты решила не скрывать больше слово «чума»?

— Не знаю. Не решила еще, а что?

— Мне бы хотелось придерживаться с тобой общей политики.

— Вспомни ночное совещание штаба РПН в Москве после пресс-конференции. Чем закончилось?

— Все, кроме нас, разъехались по домам.

— Верно. А что было бы, если бы и мы с тобой так расслабились?

— Все пассажиры рейса из Оренбурга стали бы источниками заразы и разнесли бы ее по всей Москве и России.

— Верно. Представляешь, сколько людей пришлось бы буквально отлавливать и насильно перемещать в эпидемиологические лагеря, спешно развернутые за городом? А сколько бы неизбежно погибли при имеющемся проценте смертности? Те, кого не успели бы найти?

— Твою роль в спасении города я вообще считаю ключевой, — признался Пичугин.

— Дело не в этом, а в том, что и Думченко как руководитель РПН, а с ним и Пивник как заместитель главного врача московской «Скорой» по эпидемиологии прекрасно знали, с чем мы столкнулись. Уже были результаты анализов таксиста Ширяева, и не было сомнений, что это именно чума в легочной форме. Это для журналистов мы придумали обтекаемую фразу «атипичная пневмония». Но даже в такой ситуации люди позволили себе спокойно поехать домой, удовлетворившись такой версией событий, которая позволяла им особо не напрягаться. Придумав обман для других, руководство штаба подсознательно само поверило в эту обтекаемость. Подсознательно, понимаешь? Если они там решили идти по следу болезни, закрывая очаги по мере их возникновения, то и тут будет то же самое. А знаешь, как та же ситуация стала бы развиваться в Европе, случись такое там, а не в Москве?

— Ну, там бы не стали раздумывать, конечно. Объявили бы эпидемию, привлекли бы армейские подразделения.

— Именно так. А знаешь, почему?

— Ну, менталитет…

— Менталитет тут ни при чем, — жестко ответила Наталья. — На эффективную борьбу с террористами им решительности не хватает, но с чумой все будет совсем иначе! Тут дело в генетической памяти об опустошительных эпидемиях, выкосивших, без преувеличения, половину населения средневековой Европы. Там слово «чума» подействовало бы не столько на разум, сколько на то самое подсознание, доводя действия насмерть перепуганных должностных лиц до простых, но эффективных рефлексов.

— Вроде армейских? — Пичугин не удержался от язвительного тона.

— Да. Я понимаю, что у тебя вызывает иронию. Да, я нелестного мнения о военных и других людях, бездумно выполняющих приказы. Но это в обычной жизни. На войне, скорее всего, только такое поведение и допустимо. Вот я и думаю, что всех этих людей, гражданских, не знающих слово «приказ» и давно уже позабывших о «черной смерти», можно мотивировать на предельную сосредоточенность только одним способом.

— Произнеся слово «чума»?

— Да. И напомнив, что именно оно означает. Я хочу им напомнить, что костехранилище в Чехии построено из останков погибших именно во время этой эпидемии! Кощунство, конечно, но это память ужаса.

— Понятно. Ну, тогда и я стесняться не буду. Пусть шевелятся. Решено?

— Решено. Мне даже без экспертизы понятно, что это чума. Если в Москве была чума, значит, и здесь она. И занесли ее именно от нас. Упустили мы кого-то. Или из пассажиров, или из вторичных контактных. И теперь нам предстоит понять, кто и как преодолел расстояние от Москвы до Воронежа и кого успел заразить по дороге? Для этого нам тут надо, как говорится всем хвосты накрутить.

— Теперь я понял, зачем ты перед отлетом сделала копии иллюстраций из справочника. Хочешь вызвать визуальный шок?

— Я попробую. Образная информация быстрее доходит до подсознания. — Она еле заметно прикоснулась к руке Пичугина, негромко проговорив: — Если сможешь, организуй покупку спортпитания, боюсь, мне будет некогда.

Тот кивнул, усмехнулся, вернулся в машину к заскучавшему было генералу и забрался на заднее сиденье.

Наталья направилась ко входу в Роспотребнадзор. За ее спиной хлопнула дверца внедорожника и донесся шум мотора отъезжающей машины. Не сбавляя шаг, она вынула удостоверение. Ее томило скверное предчувствие. Интуиция подсказывала, что ситуацию не получится купировать так же легко, как в Москве. Там столько всего сплелось, но все случайности, если связать и проанализировать цепочку событий, все же больше помогали, чем мешали. Не стала бы их частью злая воля Ковалева, решившего банально заработать на ситуации, было бы еще легче. Но из песни, как говорится, слова не выкинешь. Генерал ФСБ Ковалев в самый критический момент показал свое истинное лицо предателя, пытаясь под шумок эпидемии выкрасть и продать секретные данные американцам. Так что Наталье не только болезнь пришлось останавливать, но и Ковалева выводить на чистую воду. И даже лично задерживать.

— Вас ждут! — сообщил охранник на вахте, изучив удостоверение. — Проходите на второй этаж. Я позвоню, и вас встретят.

Наталья забрала удостоверение и молча кивнула. Не было ни времени, ни малейшего желания вступать в разговоры только ради вежливости. К тому же обморок в самолете стал тревожным звоночком. Теперь все время придется контролировать работу тела. Хотя к внутренней дисциплине Наталье было не привыкать. Нельзя отмахиваться от внутренних ощущений. Если не давать уровню адреналина подняться выше допустимого уровня, то и метаболизм будет в норме. Нужно следить за дыханием, не позволять себе злиться, и все будет в порядке.

Вот только сохранять спокойствие в складывающейся обстановке совсем непросто. В Москве Евдокимова понимала, что не сможет никому ничего доказать, никого не сможет расшевелить, поэтому осталась сама распутывать картину распространения чумы. Благо совершенно чужой, казалось бы, человек, Олег Пичугин, присоединился к ней и очень во многом помог. Но другие…

Наталья ощутила, как пульс снова начинает переходить на повышенные обороты, сделала пять глубоких вдохов и взяла себя в руки.

Здесь, в Воронеже, все может оказаться намного хуже. В Москве еще вчера изначально были все данные о первом обнаруженном заболевшем. Тот был таксистом и мог многих заразить, из-за чего все в полной мере понимали степень опасности. А тут один безымянный больной. И никаких иных сигналов. Это может создать иллюзию безопасности, иллюзию того, что беда как бы сама собой рассосалась. Вот этой иллюзии в головах местных руководителей Наталья боялась больше всего.

В коридоре ее встретила секретарь Людмилы Сергеевны Шиловской.

— Пройдемте в помещение штаба, — девушка жестом пригласила Наталью за собой. — Народ постепенно прибывает, скоро начнется первое совещание.

Женщина кивнула и проследовала в зал для пресс-конференций, рассчитанный примерно на сто журналистов. Внутри работали кондиционеры и было прохладно. Собравшиеся начальники и заместители, человек пятнадцать, заняли места не в пространстве для журналистов, а вокруг стола у трибуны. Чтобы их разместить, пришлось доставить разномастные офисные стулья и кресла из других помещений. Но пока свободных мест оставалось вдвое больше, чем занятых.

Завидев Наталью, из-за стола поднялась дама лет сорока пяти на вид и громко представила вошедшую.

— Товарищи, это представитель головного РПН, Наталья Викторовна Евдокимова.

Наталья добралась до стола и кивнула.

— А вы, как я понимаю, Людмила Сергеевна Шиловская?

— Совершенно верно. Мы виделись на республиканских совещаниях, но не нашлось повода для личного знакомства, — ответила та.

Она пригласила Евдокимову занять место за столом и обратилась к присутствующим:

— Коллеги! У нас не было времени заготовить на всех таблички с именами и должностями, поэтому просьба ко всем, называйте, пожалуйста, имя и должность перед выступлением. А вы, Наталья Викторовна, присаживайтесь где удобно.

Наталья выбрала кресло рядом с Людмилой Сергеевной, достала из портфеля несколько чистых листов бумаги, ручку и цифровой диктофон. Диктофон она сразу включила и положила перед собой, чтобы ничего из сказанного не упустить безвозвратно, а ручкой приготовилась записывать фамилии и должности, чтобы никого не перепутать. На самом деле ничего этого ей было не нужно, все атрибуты она выложила исключительно, чтобы не порождать слухов о своих необычных способностях.

— Мы с главным врачом станции «Скорой» как раз обсуждали необходимые меры, чтобы незамедлительно выявлять подозрительные симптомы, если будут вызовы на лихорадку и респираторные заболевания, — поделилась Людмила Сергеевна.

— От выявления очага прошло больше двух часов! — Наталья с упреком покачала головой. — От вашего доклада руководству РПН прошло два тридцать пять, и все это время диспетчеры и бригады «Скорой помощи» еще не получили всех необходимых инструкций?

— Нет, нет! Мы действуем по инструкции! Первичный инструктаж для линейных бригад и врачей поликлиник мы провели сразу, и в целом… Ну, они в курсе. — Людмила Сергеевна несколько стушевалась. — Правда ведь, Селиван Ерофеевич?

— Ну… Да! — Селиван Ерофеевич тоже замялся. — Больной-то пока всего один! Зачем поднимать панику в городе лишними расспросами на вызовах? Итак, город мы закрыли, люди, конечно, встревожены… Мы стараемся держать ситуацию под контролем. На вокзалах и на постах ДПС стоят приборы, которые измеряют температуру всем выходящим из города. Людей переписывают, предупреждают. Руководителям всех служб, кто должен работать за городом, приказали подготовить списки рабочих. В общем, если где-то появится атипичная пневмония, мы готовы. Отделение на тридцать коек в инфекционной больнице уже в дежурном режиме. Приказы написали и подписали. Мэр в курсе сразу был.

— Лишними расспросами, вы сказали? — Наталья еле сдержалась, чтобы не сжать кулаки. — Нет, Селиван Ерофеевич, они не лишние. И больной, судя по озвученным результатам микробиологии, не один. Он не может быть один. И не будет один… То, что вы готовы, — это хорошо. Но что вы сделали для предотвращения расползания инфекции, кроме пикетов на дорогах и медицинских постов?

— Я не согласен с вами, Наталья Викторовна! Больной один. И может быть один и дальше! Мы тут все на ушах стоим, меры принимаем, город несет колоссальные убытки! — уверенно заявил незнакомый толстощекий мужчина лет пятидесяти, не представившись. — Кто знает, сколько он пролежал там, у дороги? Когда его выкинули из машины? Где теперь эта машина? Вы, милочка, знаете, что псовые не болеют чумой и не разносят ее? Пострадавшего ведь обнаружила только собака, а ее хозяйка, судя по показаниям, к больному даже не приближалась и не прикасалась. Бригада «Скорой» уже изолирована, весь контактировавший с больным персонал изолирован, сам больной тоже переведен в отдельную палату…

— Переведен? — Наталья обреченно вздохнула. — Понятно. Сколько вы его держали в коридоре?

— До получения результатов микробиологии, — ответила за толстощекого Людмила Сергеевна. — Успокойтесь, Наталья Викторовна. Поставьте себя на место врачей-травматологов. Откуда им было знать? Пока он ими расценивался как обычный избитый бомж, они сделали все, что должны были. Кто ждет чуму каждую минуту? Для всех это был шок. Они и сейчас в себя никак не придут.

— То есть утром из Москвы к вам приходит циркуляр по атипичной пневмонии. В больницу доставляют человека с явной двусторонней пневмонией, харкающего кровью, и ваши спецы его кладут в коридоре? И сейчас вы предлагаете мне успокоиться? По-вашему, это нормально?

— Если мы каждого харкающего кровью бомжа будем класть в отдельную палату… — опять не представившись, проворчал толстощекий.

— Так, стоп! — Людмила Сергеевна хлопнула ладонью по столу. — Вы, Сергей Семенович, тоже не перегибайте палку! Наталья Викторовна права, циркуляр был! А вы с ним не ознакомились, когда было положено. И терапевт, судя по ее объяснительной, указала вам на возможную опасность, а вы отмахнулись.

Мужчина хмыкнул.

— Сергей Семенович Герасименко у нас исполняет обязанности заведующего травматологией в больнице «Скорой помощи», — представила его Людмила Сергеевна. — Да, он разместил больного с некоторыми огрехами. Но он руководствовался обстоятельствами и тем, что пациент неизвестный, без полиса.

— Это не огрехи! — спокойно заявила Наталья. — Это преступная халатность. Халатность, способная привести к очень серьезным последствиям. Надо признаться, что я ожидала нечто в этом роде. Это мне понятно, и это предсказуемо. По сути, мы не готовы к подобным ситуациям. Мы позабыли…

— Позабыли что? — поморщился Герасименко.

— Позабыли, что кроется за словом «чума». Для нас уже давным-давно за ним кроются только природные очаги и редчайшие случаи одиночного заражения. Бубонная форма для нас нечто вроде страшилок на ночь, так как не осталось черных крыс, способных ее переносить. Мы позабыли, что бывает и легочная форма, способная выкашивать мегаполисы при имеющемся уровне смертности и при почти полном отсутствии возможностей ее заметно снизить.

Она достала из портфеля пачку бумаг и одним стремительным движением раскинула их на столе, так что они оказались перед каждым участником совещания. Это были копии древних гравюр на тему чумы. Средневековые врачи в жутковатых масках, женщина в черных лохмотьях, верхом на крысе, танцующие скелеты, телеги, полные трупов.

— Я вам напомню, что такое чума, — пообещала Наталья. — В первую очередь это высокая смертность. Древние понимали важность наглядной агитации и выполняли ее, как умели, но весьма эффективно.

Она выложила на центр стола две гравюры. Одна изображала сожжение горы трупов, другая телегу, заполненную мертвецами.

— Если не лечить, то при легочной форме мы получаем почти сто процентов смертности. Если лечить антибиотиками, то девяносто пять. Эта статистика — неизбежность. Заболел — умер.

Она выдвинула на центр стола гравюру с танцующими скелетами.

— Вы нас запугать решили? — пробурчал Герасименко. — Мы тут, знаете ли, пуганые.

— Незаметно. Два часа! Два! А вы только думаете, какие меры принять! Хорошо хоть Кочергин город перекрыл.

— Наталья Викторовна… — Людмила Сергеевна старалась не смотреть на гравюры. — Мне кажется, вы сгущаете краски. Нет никаких данных, позволяющих сделать заключение о распространении очага. У нас один больной. Уже много часов. И нигде в городе больше не проявилось ничего подозрительного. Нигде.

— О чем это, по-вашему, говорит? — не скрывая иронии, спросила Наталья.

— Мы как раз до вашего прихода обсуждали это.

«Обсуждали они! — закипая от гнева, подумала Наталья. — Беседовали! Еще бы самовар на лужайке растопили».

— И к какому выводу пришли? — не выдавая эмоций, спросила она.

— Смотрите сами. О пропаже парня никто не заявил. Нашли его около автомобильной дороги, со следами побоев, а также со следами перцовой вытяжки. Что это значит? Значит это, что была потасовка, драка. Кочергин проверил все ночные клубы и дискотеки, ничего не было, а он докладывал еще до вашего приезда и предположил, что, вероятнее всего, из Москвы на юг ехала компания. Эдакие любители активного отдыха, они разъезжают на микроавтобусах в погоне за ветром, волнами, скалами… Ну, за чем они там гоняются? По дороге повздорили, например, из-за девушки. Парня избили, а потом выкинули на обочину и поехали дальше.

— Вы правда в это верите? — с легким нажимом спросила Наталья. — Или пытаетесь убедить себя, что все вот так и было и что ваш город беда миновала? Ведь куда уехали еще несколько гарантированно зараженных, уже не ваша головная боль, а моя. Так?

— Дело не в головной боли, а в компетенции, — уточнила Людмила Сергеевна. — В этом случае действительно это будет уже не в нашей компетенции, а в вашей как представителя головной организации.

— Красивая картинка, да. Не то что эти. — Наталья показала на копии гравюр. — Но, чтобы делать такие выводы и чтобы на них можно было опираться, вам бы не мешало познакомиться с «черной смертью» поближе. С ее коварством. Побродить по степям в противочумном костюме при температуре за сорок. Посмотреть в глаза двенадцатилетнему киргизскому мальчику, которого уже не спасти, потому что он от голода поймал зараженного суслика, зажарил на костре и съел. А потом за двое суток сгнил от септической чумы, успев перед смертью заразить родителей и братьев с сестрами. А так, боюсь, эта картинка существует только в вашем воображении. Знаете почему?

— Ну, просветите нас, заблудших, — фыркнув, предложил Герасименко.

Остальные члены совещания не встревали в разговор. Кто-то рассматривал картинки, кто-то внимал, приоткрыв рот, кто-то морщился, живо представляя себе все описанные Евдокимовой ужасы.

— Он не мог приехать на автомобиле, — уверенно заявила Наталья. — И я вам это, как говорится, на пальцах докажу. Не мог, потому что в его состоянии он был болен уже около суток. Или даже больше. Это значит, что мог он заразиться только в московском аэропорту «Домодедово», куда в воскресенье вечером прилетел борт из Оренбурга. Ну, или в самолете, что менее вероятно. Во-первых, потому что мы нашли всех прилетевших и изолировали их, и во-вторых, у него болезнь была бы в другой стадии. Затем он, по вашей версии, сел, надо полагать прямо в аэропорту, в машину и отправился на юг. То есть прямо тогда — а это уже никак не вяжется по времени! Допустим, он приехал к кому-то на квартиру, а утром или днем понедельника уже катил сюда с веселой компанией. Для чего и прилетел в Москву. Так?

— Вполне правдоподобно, на мой взгляд, — вставил реплику один из участников совещания. — Прошу прощения, не представился, заместитель руководителя Департамента здравоохранения Берман Давид Осипович. Я полагаю, версию с компанией вполне реальной. За иные виды транспорта зацепок нет, нам дали сводку из аэропорта, автостанции и с вокзала. За прошедшую ночь никто, похожий на заболевшего, в город не прибывал.

— И по характеру травм его точно били! — Герасименко покивал соглашаясь.

— До этого места правдоподобно, — согласилась Наталья. — Но дальше что? Судя по состоянию гематом и перелома, по вашему же отчету, кстати, Сергей Семенович, пострадавший получил побои ночью, то есть они свежие. Выходит, что до этого времени он ехал в одной машине с кем-то еще, но, главное, с водителем этой машины. И при этом его болезнь не прогрессировала?!

— И что здесь такого? — Людмила Сергеевна тоже не поняла ход мысли Натальи. — Мало ли наших больных легкомысленно относятся к простуде?

— А то, что они ехали почти сутки. Вместе. А продрома у этого серовара[10] в девяноста процентах наблюдается уже через двенадцать часов. И мы с вами знаем, что это была совсем не простуда! Им бы уже было бы не до драки, понимаете? С температурой тридцать девять, кашлем и болью в легких! Им было бы всем уже очень плохо. Нарастающий озноб, головная боль. И это не клиника обычной простуды! Любой нормальный человек, поняв, что болезнь не проходит на фоне приема бисептола, не поехал бы на юг, искать ветра, солнца и волн морских, а обратился бы к врачу. Тем более что боль в груди нарастает от часа к часу. Сработал бы банальный инстинкт самосохранения даже у последнего беспечного раздолбая, простите за вульгаризм.

— К чему вы клоните? — В голосе Людмилы Сергеевны послышалась дрожь.

— К тому, что те, с кем он ехал в машине, не могли его избить. Это во-первых. А во-вторых, они никуда не поехали бы из Воронежа. Они должны были бы остаться и обратиться к врачу. С такими же симптомами.

— Но ведь не было никаких подобных обращений!

— А что, если они не в больницу обратились… — Наталья не без удовольствия заметила, что Людмила Сергеевна побледнела. — Что, если просто в аптеку?

— Господи! Максим Федорович! — дрожащим голосом откликнула она.

— Да? — Худощавый мужчина в очках оторвал взгляд от разбросанных по столу гравюр.

— Сколько у нас аптек работает ночью?

— С ходу и не скажу. Надо узнать? Это я через полчаса сообщу. — Максим Федорович достал телефон и с извиняющимся видом принялся бубнить в трубку.

— Срочно! — велела Людмила Сергеевна и наконец тоже посмотрела на страшные рисунки.

«Проняло, — подумала Наталья. — Теперь начнут работать. Уже лучше».

— Так, коллеги, я должна навестить больного и всех зараженных. Они лежат в одном отделении? — Наталья подняла кейс. — Сколько их всего?

— По сводке дежурного инфекциониста, — не заглядывая в бумаги, отозвалась Людмила Сергеевна, — пятьдесят семь человек, исключая больных травматологии, которые никак не контактировали с пострадавшим.

— Хорошо, — ответила Наталья. — На это количество больных моего комплекса хватит!

Она посмотрела на большие часы, висящие на стене в зале. Они показали двадцать часов сорок три минуты.

Глава 4

В которой Стежнев гонится за поездом Москва — Адлер, размышляет над полученным заданием и избавляется от неприятного «балласта»

Черный, наглухо тонированный «Мерседес» мчался по трассе, включив синий проблесковый маячок, временно установленный на крыше. Солнце уже опустилось за горизонт, а сумеречное небо, медленно остывая, освещало алым светом плывущую за окнами степь, изрезанную неглубокими балками и рассеченную лесополосами из пирамидальных тополей. Водитель, одетый в черные брюки и кремовую рубашку, полностью сосредоточился на управлении, совершая один обгон за другим, невзирая на знаки и разметку. А на заднем сиденье задумчиво глядел в окно видный мужчина, одетый в дорогой костюм. Было ему меньше сорока лет, но ухоженные борода и усы придавали солидности.

Пролетев без остановки очередной пост ДПС, водитель чуть расслабился, глянул в зеркало и сказал пассажиру:

— Кир, дай мне эту мигалку напрокат. Братаны офигеют. Ни одна ментовская падла не остановила. А мы сколько уже отмахали…

— Без моих документов от этой мигалки никакого прока, — отмахнулся пассажир. — Если остановят, хрен отмажешься.

— А что за документы? Ментовские корочки, что ли?

— Круче. — Пассажир усмехнулся, достал из кармана удостоверение офицера ФСБ и протянул водителю.

— Офигеть! — Водитель скосил взгляд. — Стежнев… Не знал твоей фамилии, блин. Типа, офицер ФСБ? Липа ведь?

— Не липа, — пробурчал Стежнев, забирая удостоверение. — Крышу надо нормальную иметь.

— То есть тебя настоящий фээсбэшник крышует? Офигеть. Кстати, Болт как-то говорил, что ты там служил когда-то. Или батя твой. Да?

— Было дело. Ты на дорогу лучше смотри. Нам кровь из носа надо успеть в Новочеркасск до половины десятого.

— Успеем, не гони беса. С такой ксивой-то. Но вообще ты меня разочаровал, братан.

— Чем же? — Стежнев глянул на водителя с интересом.

— Тем, что служил, блин. Никто ведь не знает, поди?

— Ты же от Болта слышал, значит, знают, — не скрывая иронии, ответил Стежнев.

— А я вот не знал.

— И? — В голосе Стежнева проявились стальные нотки.

— Что «и»? Это выходит, Хлыщ меня назначил тебя слушаться, а ты, значит, мент. И выходит такая шняга, что я у мента на побегушках, что ли?

— Ты, Сеня, базар-то фильтруй. Я тебе не Болт и даже не Хлыщ. Сечешь тему?

— И в чем же разница?

— В том, что я Хлыщу говорю, как и чем рулить, а не он мне.

— Это Хлыщ тебя сейчас не слышал, ага.

— Я ему при тебе то же самое вотру, — спокойно ответил Стежнев.

— Ну, что для перевозки твоих яиц карьерный самосвал нужен, это мы слышали. Чего уж. Но все равно, я считаю, что бывших ментов не бывает, а быть у мента на побегушках — западло.

— Ты спецом кидаешься дурнем?[11] — поинтересовался Стежнев. — Я сказал, что служил в ФСБ, а не в ментовке. Разницы не улавливаешь?

— Ее нет почти, — спокойно ответил водитель. — Да ладно, не грузись. Хлыщ сказал, я делаю.

— Так и не трепись тогда попусту, — посоветовал Стежнев.

Вскоре объехали какой-то город по окружной трассе, снова без остановки пролетев пост ДПС. За окнами опять потянулась безлюдная степь.

— Тормозни, — велел Стежнев. — Поссать надо[12]. На дорожку сверни у лесополосы.

Водитель молча сбросил скорость и свернул на узкую дорожку, ведущую, по всей видимости, к поселку. Асфальтирована она была из рук вон плохо, в некоторых местах зияли дыры до щебенки. Чтобы долго не катить по ухабам, водитель остановил машину у ближайших кустов. Стежнев выбрался наружу и, подтянув брюки, чтобы не запачкать их в пыльной траве, сходил в заросли справить малую нужду. Вернувшись, он спросил у водителя:

— Сам-то пойдешь?

— А? Да, надо бы отлить.

Хлопнув дверцей, водитель тоже направился к кустам, но он еще не успел перебраться через кювет, когда Стежнев достал пистолет и навернул на него глушитель. Открыв окно и дождавшись, когда водитель скроется за кустами, Стежнев прицелился, почти наугад, и дважды нажал на спуск. Дважды раздался звучный хлопок, дважды клацнул затвор, выбрасывая стреляные гильзы. Из глушителя заструился сизый дымок от прогоревшего оружейного масла. За кустами с треском рухнуло тело.

— Базар надо фильтровать[13], Сеня, — произнес Стежнев. — Дольше бы прожил.

Он не спеша свернул глушитель, достал из кармана пару патронов и дозарядил ими магазин взамен отстрелянных.

Не выходя из машины, Стежнев перебрался за руль, развернулся на узкой дорожке в два приема и, вернувшись на трассу, поддал газу.

Отмороженные бандюганы вроде Сени или того же Хлыща порой его невероятно бесили. Самомнением в основном. По сути, это все шушера, какой калибр ни возьми. Мнят себя чем-то стоящим, масти себе выдумывают, систему иерархии… А копни чуть глубже, и за этой шелухой проявится обычный вор, боящийся всего на свете. И сколько угодно они могут кичиться, мол, тюрьма дом родной и туда вернуться за счастье, но правды в подобных бравадах не было нисколько. Стежнев после увольнения из ФСБ немало покрутился в уголовных кругах, чтобы составить о них мнение.

Но ему важна была не столько теоретическая сторона вопроса, сколько практическая. Точнее, он искал ответ на вопрос, как управлять криминальным миром себе на благо. В какой-то мере от этого зависело выживание. С учетом формулировки, с которой Стежнева выгнали из органов госбезопасности, несмотря на высокую должность отца, о безбедной мирной жизни нечего было и мечтать. А перебиваться с рубля на копейку он не собирался. Вот и приходилось втираться в доверие к бандюганам.

Благо и среди бывших коллег нашлось заинтересованное лицо. Генерал Ковалев, прекрасно осознавая, что далеко не любую работу он может поручить действующим офицерам ФСБ, и не менее отчетливо понимая, что у бандитов на подавляющее число грязных дел банально ума не хватит, он сразу взял уволенного Стежнева к себе под крыло. С точки зрения самого Стежнева, по сути, вообще мало что изменилось. Уменьшилась только мера ответственности, и отчитываться приходилось теперь только перед одним человеком, перед самим Ковалевым, а не перед стопкой начальников разных рангов. А доля власти, ради которой Стежнев пытался сделать карьеру, только увеличилась.

В общем, такой переход на нелегальное положение Стежнева устраивал в полной мере. Ковалеву каким-то образом удалось справить для него настоящее удостоверение офицера, а в случае чего генерал лично поручался за липового сотрудника перед другими службами. Зарплату Стежнев не получал, зато получил доступ к намного более жирному куску — к криминальным доходам бандитских группировок, контролируемых Ковалевым. Собственно, единственной задачей, которую Стежневу надлежало решать, была именно связь между Ковалевым и воровскими авторитетами.

Насчет самого Ковалева у Стежнева иллюзий не было, как и насчет бандитов. Ковалев был обычным преступником, что называется, оборотнем в погонах. А потому, на взгляд Стежнева, уважения заслуживал не большего, чем любой из воровских авторитетов. А вот бояться его стоило. И держаться его было необходимо, так как ему достаточно пальцем пошевелить, и от Стежнева мокрого места не останется. С учетом всего этого Стежнев выстраивал линию собственного поведения. Делал, что скажут, не болтал лишнего, бандитов доводил до ужаса, потому что, кроме страха, они ничего больше не понимали.

Взять того же водителя Сеню. Обязательно его было убивать? Вроде бы потрепался и забыл. Но нет. Дело не в том, что именно он сказал, а в чей адрес он осмелился вякнуть кривое слово. Теперь всякий будет знать, что в отношении Стежнева язык лучше придержать, а то головы лишиться можно на счет раз.

Еще лет пять назад Стежнев, читая от скуки какой-то романчик, скачанный из сети, обратил внимание на сюжет о бывшем военном по кличке Немой. Причем немотой он не страдал, просто ни с кем не вступал ни в какие дебаты, а сразу валил за любой непотребный базар. Поэтому с ним никто не разговаривал, и он жил молча. Именно к этому состоянию стремился Стежнев. Ни одного человека на свете он не считал достойным беседы с собой. А раз так, то нечего и время тратить. Взял, что надо, и свалил. Вот и вся философия.

Сверившись с навигатором, Стежнев свернул с трассы на второстепенную дорогу, ведущую к станции Новочеркасск. Именно туда в двадцать часов с минутами должен был прийти дополнительный поезд на Адлер под номером 202А. Этим поездом, согласно сведениям, полученным у коменданта на вокзале, возвращался на родину некто Алексей Еремеенко, сержант, демобилизованный из подмосковной секретной части.

Стежнев не любил задавать генералу Ковалеву лишних вопросов. Меньше знаешь, лучше спишь. Но в данной ситуации несложно было самому догадаться, зачем тот велел нагнать поезд, отыскать в нем Еремеенко и забрать все носители информации, какие при нем будут обнаружены.

Очевидно, Ковалев подозревал утечку не просто секретной, а весьма ценной для него информации из военно-космического бункера под Москвой. Эта информация могла стать для Ковалева билетом в новую жизнь за границей, да еще и с приличной пенсией. Конечно, если получится добыть информацию и слить ее агентам из ЦРУ. Но добыть ее было непросто. Если только кто-то другой не решил ее тоже продать. А у Ковалева на это нюх. Он сам всю жизнь руководствовался логикой предателя и другим ее приписывал с легкостью. Так и возникла у него идея, что руководитель проекта, полковник Бражников, нанял Еремеенко, чтобы тот безопасно доставил флешку с данными западному агенту. Логика в этом была, так как никто, кроме Еремеенко, не имел прямого контакта с руководителем проекта и не покидал часть в ближайшие дни.

С этим Бражниковым вообще какая-то мутная история произошла. Толком Ковалев ничего не говорил, но зачем-то велел достать ОЗК с изолирующим противогазом, забрал машину и умотал куда-то. Возможно, в ту самую секретную часть. Что-то там произошло из ряда вон выходящее, иначе можно было бы без ОЗК обойтись и уж тем более без громоздкого изолирующего противогаза. Это раз. Во-вторых, Ковалев зачем-то велел доставить к нему внештатного аналитика, хромого неудачника Пичугина, который слыл способностью делать выводы на основе очень разрозненных фактов. За каким Ковалеву понадобился этот бумажный червь? Что-то распутывать. ОЗК, плюс Пичугин, плюс переговоры с кем-то по поводу проекта Бражникова, пока Ковалев ехал в машине… Стежнев не любил задавать лишних вопросов, но давно научился сам делать выводы из разрозненных фактов. Вопрос выживания.

Но самая большая странность со стороны Ковалева — это, конечно, приказ убить Наталью Евдокимову, которая никак не была связана с Бражниковым. Ну, по крайней мере, видимой связи не улавливалось. Евдокимова занималась всякими инфекциями в Роспотребнадзоре. Баба как баба, на взгляд Стежнева, с такой можно было бы порезвиться. Маленькая, ладненькая, не то что большинство нынешних, которых легче перепрыгнуть, чем обойти, или большинство «форматных телок», больше напоминавших суповой набор или жертв концлагеря. Вот только зачем Ковалеву понадобилось ее убивать? Единственный вариант, который пришел Стежневу в голову, — это чтобы что-то скрыть. А что, если она спец по болячкам?

Стежнев, конечно, приказание выполнил, и Евдокимову пристрелил, когда она с Пичугиным оказалась на парковке возле больницы. Но вскоре после этого Ковалев приказал гнаться за поездом, в котором возвращался домой со службы сержант Еремеенко. Никак это не тянуло на банальные совпадения. ОЗК и Евдокимова — специалист по опасным болезням. Буча с Бражниковым и лучший аналитик. Причем из внештатников, чтобы меньше знал. Из всего этого Стежнев сделал вывод, что в секретном бункере, где проводил эксперименты Бражников, была, вероятно, совершена диверсия с применением бактериологического оружия, а Пичугин понадобился, чтобы размотать это дело. Ковалев хитрый лис и мог заподозрить Бражникова, мол, тот под прикрытием им же устроенной диверсии как-то умудрился отправить Еремеенко с данными на встречу, например, к агентам ЦРУ. А Евдокимова, возможно, поняла, что диверсия не настоящая, поэтому Ковалев и приказал ее убрать, пока она не слила эту информацию военным.

Все складывалось в очень интересную картину. Масштабность действий Ковалева говорила, что сам он за ценой не постоит в попытках добыть данные, перевозимые Еремеенко. А раз так, то цена этих данных очень высока. На миг Стежнев даже задумался, а не стоит ли попытаться на этот раз обыграть самого Ковалева? Забрать носитель с данными, грохнуть этого Еремеенко, а потом через бандюганов поискать выходы на агентов иностранных разведок? То, что у америкосов наверняка есть свои люди в криминальной среде и в среде националистов или либеральных ублюдков, он знал доподлинно. Контроль всякой вечно всем недовольной швали необходим Западу, ведь если получится когда-нибудь устроить в России революцию, никого, кроме откровенной швали, не выгнать на улицы, чтобы жечь все, громить, убивать. Нормальные люди на это не пойдут. Даже на Украине вся грязная работа делалась руками криминальных подонков, хотя и в простом народе там удалось накрутить антироссийские настроения. Народ вообще трудно направить на революционную деятельность. В нем есть здоровая мера социальной инерции, то, что можно назвать народной мудростью. Именно поэтому революционной деятельностью занимается только откровенное отребье, начиная от банального криминалитета и до либеральных крикунов всех мастей, живущих на щедрое вознаграждение Запада.

Но, подумав, Стежнев все же отказался от этой идеи. С Ковалевым шутки плохи. Этот старый черт из-под земли достанет.

Быстро темнело. Душная южная ночь быстро вступала в свои права, зажигая такие крупные звезды, каких не увидишь в небе больших городов. Впереди показались огни. Судя по навигатору, это был поселок Сармат, расположенный на окраине Новочеркасска. Стежнев выключил мигалку, остановился и снял ее с крыши, чтобы уже не привлекать излишнего внимания местной полиции. Одно дело, когда ты мчишься по трассе, и всем по большому счету все равно, какая там очередная «шишка» летит по своим делам. Совсем другое — небольшой городок, в каждом из которых у высокого полицейского начальства свои интересы и свой сор в избе, который никто не хочет никуда выносить. Поэтому любая незнакомая машина с проблесковым маячком в первую очередь воспринимается полицейскими как повод доложить наверх о возможной прибывшей ревизии из центра. И тут сразу же начнется паника: что, откуда… Начнут звонить тому же Ковалеву… Проще этого избежать, и пользоваться удостоверением лишь в случае необходимости, а не в плане отмазок.

Глава 5

В которой Пичугин встречает нового начальника и признается, что у него ничего не было, а в награду получает новенький смартфон

Когда Наталья скрылась из виду за дверями Роспотребнадзора, Пичугин прикинул, как лучше исполнить ее просьбу о приобретении спортивного питания. Он представления не имел, где это можно быстро и без проблем приобрести в Воронеже.

— Станислав Аркадьевич! — произнес он, обращаясь к Кочергину. — Не в службу, а в дружбу, как говорится. Личная просьба от Натальи Викторовны. Как вы заметили, она дама очень спортивная, не просто за фигурой следит, а у нее пунктик на питании. Мы в таком темпе собирались, что она не успела взять с собой запас. Не будете ли вы так любезны, организуйте покупку пары ведер сухой смеси белкового состава для атлетов. И пару баночек аминокислот ZMA.

Кочергин улыбнулся:

— Хороша девочка! Сколько ей? Тридцатничка еще нет? Все организуем в лучшем виде, не волнуйтесь. Куда доставить?

— Я думал, вы нам какой-нибудь транспорт дадите? — намекнул Олег.

— Вот, — обвел рукой салон джипа Кочергин. — Все удобства. И простор, и кондишен, и персональный водитель! Скорость, правда, не высока, но нам тут гонять негде. Знакомьтесь, это Володя, сержант полиции. Насчет питания не беспокойтесь. Пока будете в УФСБ, он все доставит. Так, Володя?

Водитель кивнул, не отрываясь от дороги, но все-таки добавил:

— Так точно, сделаю!

— Володя! Меня отвезешь в РПН на совещание, а сам вернешься к Олегу Ивановичу и поступаешь в его распоряжение!

На этот раз водитель ответил коротко:

— Есть!

Уже выходя из «Патриота», Пичугин прошептал, наклонившись к уху Кочергина:

— Ей тридцать пять, Станислав Аркадьевич. Вот что делают спорт и здоровый образ жизни!

Он аккуратно закрыл дверцу, оставив изумленного генерала в машине.

Дежурный по управлению выслушал Пичугина, связался по телефону с кем-то, после чего выписал временный пропуск. В провожатые ему выделили женщину-лейтенанта, но у той, видимо, тоже было немало дел, поэтому она сопроводила аналитика до нужного коридора и подсказала, за какой дверью его ждут.

«Странная ситуация, — подумал Пичугин. — Что-то тут не так. Даже в глуши не видел, чтобы неизвестно кого отпускали разгуливать по управлению ФСБ. Проверка? Подстава?»

Верить хотелось в лучшее, но готовиться он привык к худшему. Собравшись с духом, перешагнул порог просторного кабинета, который имел вытянутую форму, из-за чего больше напоминал отгороженную стенами часть дворцового коридора. Убранство тоже было под стать дворцовому. На дальней длинной стене красовался герб, точнее, это была эмблема ФСБ, но от старинного герба со щитом и мечом она отличалась мало. Слева и справа от эмблемы возвышались два одинаковых остекленных шкафа из орехового массива. На их полках сверкали кубки, холодное оружие на подставках, привезенное из разных стран, дипломы в рамках, различные сувениры, от морских раковин до статуэтки из черного дерева, изображающей африканскую пару, совокупляющуюся стоя.

Торцевые короткие стены были по всей ширине затянуты плотными бордовыми портьерами. Вряд ли там были окна, скорее шторы скрывали двери в прилегающие помещения.

Вдоль шкафов, почти во всю длину кабинета, тянулся стол, тоже сделанный из цельного древесного массива. Массивную столешницу, толщиной не менее пятнадцати сантиметров, украшала инкрустация в виде звездной карты со стилизованными изображениями зодиакальных созвездий.

Пичугин уже много раз убеждался, что чем дальше от Москвы находится кабинет управления ФСБ, тем затейливее он обставлен.

За столом сидел генерал-майор, в мундире и при погонах, довольно молодой для своего звания и должности. По его лицу трудно было определить точный возраст, уж слишком много событий оставили на нем следы, но был точно моложе Пичугина.

— Давайте сразу договоримся общаться без званий. Меня зовут Эдуард Филиппович, — представился он, поднимаясь навстречу вошедшему.

— У меня и нет звания. — Пичугин с улыбкой пожал плечами.

— Лукавите, дорогой мой! Лукавите! Вы — капитан запаса.

Начало разговора Пичугину не понравилось. Обращение «дорогой мой» было свойственно генералу Ковалеву, у которого Пичугин работал внештатным аналитиком после увольнения из ФСБ. Любая ассоциация с человеком, нанявшим киллера для Натальи, вызывала теперь крайне неприятные воспоминания. У него даже улыбка невольно слетела с губ, что не укрылось от цепкого взгляда Эдуарда Филипповича.

— Устали? — спросил тот.

— Есть немного. Прошедшие сутки были непростыми, — честно ответил Пичугин. — Плюс не самый комфортный перелет. Полтора часа на турбовинтовом транспортном самолете… Сами понимаете, не пассажирский лайнер.

— Да, отвыкли мы, отвыкли… — Эдуард Филиппович откинулся на спинку кожаного кресла, не уточняя, от чего они отвыкли, но добавил: — Раньше на У-2 и «Аннушках» летали, и ничего. Вы присаживайтесь, Олег Иванович, не стесняйтесь.

Пичугин опустился на один из многочисленных стульев, устроившись прямо напротив генерала.

— Ладно, приступим к делу. — Начальник воронежской ФСБ говорил спокойно, никаких бумаг перед ним не было, даже экран компьютера не светился. — Генерал Трифонов сообщил мне о вашем прибытии и о цели этого прибытия. А также сообщил о вашей роли в выявлении преступного замысла генерала Ковалева. Отработали вы замечательно, прямо виртуозно. Но тут, насколько я понимаю, вам предстоит работа больше в стиле полицейского расследования. Или я ошибаюсь?

«Похоже, не все ему Трифонов рассказал, — с тревогой подумал Пичугин. — Интересно, почему? Не доверяет? Только ли чумой и мерами борьбы вызван такой интерес? Ведь в Москве мы справились, почти не прибегая к помощи этого ведомства. Почти».

Пугающая догадка забрезжила на границе сознания, и от нее пробил озноб. Пичугин, чтобы сохранить самообладание, запретил себе думать в этом направлении. Нельзя выдавать себя.

— Что вы считаете стилем полицейского расследования? — вопросом на вопрос ответил Пичугин.

Это была его любимая тактика. Кем бы ни был собеседник, мягко, корректно вынудить его выйти за рамки привычных поведенческих шаблонов. И посмотреть, что получится.

— Эээ… — Эдуард Филлипович замялся. — Ладно, сформулирую вопрос иначе. Более точно. Насколько текущие события в Воронеже отвечают нашему, так сказать, профилю? Еще точнее, насколько они угрожают национальной безопасности?

— Возможная эпидемия чумы? — Пичугин нахмурился. — Очень угрожает она национальной безопасности. Сверх всякой меры.

— Я не об этом… — Эдуард Филиппович, видимо, сообразил, что Пичугин куда более крепкий орешек, чем он решил при первом взгляде. — Понимаете, генерал Трифонов у нас известный… Ну, как бы помягче выразиться о высоком начальстве… С его точки зрения, перестраховка — страшный грех. Поэтому он всегда выдает ситуацию мягче, чем она есть на самом деле. Понимаете? Я бы хотел услышать ваше личное мнение как преуспевшего внештатного аналитика.

— Боюсь вас разочаровать, — честно признался Пичугин. — Я не уполномочен давать какие-то личные оценки за пределами мнения непосредственного начальства.

— Э… А вам не кажется, дорогой мой…

— Нет, не кажется, — отрезал Пичугин. — Я прибыл в Воронеж в составе комиссии РПН, а также и по приказу генерала Трифонова с конкретной задачей — помочь сотрудникам Роспотребнадзора в установлении личности неизвестного заболевшего, с чем не справляется местное УВД и, между прочим, вы тоже. Ибо пока неизвестно, кто он, откуда и с кем имел контакты до обнаружения, высок риск распространения инфекции. Сами специалисты РПН эту задачу решить не смогут. Только совместными усилиями с МЧС, МВД и ФСБ.

— Ха! Лихо! — Эдуард Филиппович рассмеялся. — С чего вы взяли, что мы не справляемся? Я хочу понять, дорогой мой, что от нас скрывает генерал Трифонов? Он бы не послал вас сюда из Москвы, если бы дело касалось только установления личности какого-то бездомного. Речь, вероятно, идет о теракте с применением бактериологического оружия?

— Мочало сначала… — Пичугин устало выдохнул. — Я не уполномочен…

Слева раздался громкий хлопок в ладоши. Пичугин повернул голову и увидел генерала Трифонова собственной персоной, вышедшего из-за портьеры и аплодирующего последней реплике.

— Браво! — произнес Трифонов. — С вами, Олег Иванович, можно смело в разведку ходить. Я, говорит, не уполномочен… Генералу ФСБ… Ай да молодец! Вот на таких людях, Эдик, и держится национальная безопасность. А не на таких лоботрясах, как ты, скороспело нацепивших генеральские эполеты.

— Товарищ генерал! — обиженно протянул Эдуард Филиппович.

— Цыц! — велел Трифонов. — А вы молодец, Олег Иванович. А то отпустишь кого в свободный полет, так тем только дай возможность начальство прополоскать.

— Проверяли? — удивленно спросил Пичугин.

На самом деле, процентов на семьдесят удивление пришлось сыграть, так как он интуитивно предполагал нечто подобное. Например, что компьютер на самом деле не выключен, а генерал на прямой линии в скайпе внимательно слушает разговор. По-настоящему удивило его, что генерал опередил их с Натальей. Вот это действительно был фокус, достойный Копперфилда. Страшное предположение опять возникло в голове, но Пичугин снова отстроился от него.

— А как же! — Трифонов обогнул стол, уселся рядом с Эдуардом Филипповичем и поднял с пола кейс с защищенным ноутбуком в армейском ударопрочном корпусе. — Проверял. Есть такая надобность. Понимаешь, Эдик, Олег Иванович у нас — золотая голова. Незаменимых у нас нет, это точно, но аналитиками такого уровня грех разбрасываться. Понятно, почему Ковалев его держал вне штата. Чтобы поменьше было информации в отчетах о его заслугах. И везучий он настолько, что я, когда читал досье, целый графин воды выпил от избытка чувств. Редко когда такие качества соединяются в одном человеке. Вот ты, Эдик, везучий, но при этом мало отличаешься от столицы Кампучии. Только та Пномпень, а ты пень пнем. С Олегом Ивановичем ситуация прямо противоположная. Он и везучий, и умный, и дотошный, и преданный, что твой бобик, как выяснилось. Не уполномочен он, дескать. Ну, фрукт! Рад я, Олег Иванович, что события с Ковалевым привели вас ко мне. Очень рад.

«Он бы не приехал сюда только из-за чумы, — с замиранием сердца подумал Пичугин. — Да еще так спешил, что обогнал нас с Натальей. Что-то еще случилось. Что-то из ряда вон выходящее».

Пичугин ощутил, как на руках под рубашкой зашевелились волосы от прилива адреналина. С вегетативной реакцией справляться очень трудно, но ему удалось заставить себя дышать спокойно и контролировать голос, чтобы не изменился. Может, зрачки расширились? Не должны, не хотелось бы…

Однако именно в этот момент генерал Трифонов отвел глаза.

— А теперь, Эдик, покинь помещение, пожалуйста.

— Ну, товарищ генерал! — возмутился хозяин кабинета.

— Твою же мать, Эдик! Я очень хорошо к тебе отношусь, и ты это знаешь. Но порой ты начинаешь так тупить, что мне хочется убедить моих московских коллег в кадрах в недостаточности твоей компетенции. Если я хочу поговорить с кем-то наедине и прошу тебя покинуть помещение, ты должен телепортироваться, не возражая. А если не умеешь телепортироваться, то будь любезен поменять пространственные координаты своей задницы любым доступным для тебя способом. Иди чаю попей или покури… или адъютанта трахни.

Пичугин подумал было, что казарменная шутка относилась к нетрадиционной ориентации Эдуарда Филипповича, но потом сообразил, что это могло быть частью психологической атаки на самого Пичугина. Это могло быть попыткой заставить его мозг искать ответы на вопросы, которые не имели ни малейшего смысла. Ведь адъютантом могла быть и та самая встретившая его женщина-офицер. Наверняка и провожатую ему выбрали, чтобы напомнить о существовании женщин в штате.

«Не слабо взялись, — подумал Пичугин. — Не к добру это».

— Ладно, не кипятитесь, товарищ генерал. Так бы и сказали, что не для моих ушей. Чего грубить-то все время? Да еще при посторонних и младших по званию.

«Снова всплыл вопрос моего звания, — отметил Пичугин. — Не может это быть случайностью. Не та контора».

— Во-первых, если кого я и сочту посторонним, то уж точно не Олега Ивановича. Во-вторых, я тебе не грублю. И желаю тебе никогда не услышать, как я тебе грублю.

«Льстит, — уверенно подумал Пичугин. — Льстит безбожно и грубо. И вообще эта перепалка сильно напоминает дешевое деревенское шапито. А по факту — театр для одного зрителя. Для меня. Ну-ну. Поглядим, что дальше. Наверняка будет доверительная беседа».

Эдуард Филиппович покинул кабинет и крепко закрыл за собой дверь.

Как только щелкнул замок, Трифонов стразу стал серьезным.

— Эдик очень хороший офицер, — произнес он. — Я его еще сопляком помню. Рос под моим началом, в Москве. Оперился, перевели в Воронеж, главой управления. Молодой, не очень умный, но старательный, исполнительный и на своем месте. Волевой, умеет слушать более мозговитых консультантов, принимать решения, ценить сотрудников и нести за них личную ответственность. Так что относитесь к нему с уважением и доверием.

— Понятно. А это все для чего нужно было? — напрямую спросил Пичугин.

— А это чтобы он не расслаблялся и берега не терял, — ответил Трифонов и неожиданно заржал совершенно солдафонским хохотом.

Пичугин сглотнул. Он понимал, что с момента, как покинул машину Кочергина и переступил порог управления ФСБ, находится в состоянии массированной психологической обработки. И показное панибратство Эдуарда Филипповича, и неожиданное появление Трифонова, и театральная перебранка между двумя генералами, и доля лести в адрес Пичугина, все это вписывалось в общую картину принципов психологической атаки. Важно эту атаку осознать, что уже сделано, потом пропустить мимо ушей, насколько это вообще возможно, и понять, ради чего все это было затеяно. А главное — не верить ни одному слову, которому, по мнению манипулятора, обрабатываемый непременно должен поверить. Впрочем, последнее тайной не останется. Ради чего все, ему сообщат, иначе смысла не будет. А вот попытка выдернуть «клиента» из привычного психического состояния нужна для установки каких-то психологических якорей, которые отследить будет не так-то просто, когда сталкиваешься с ними в исполнении таких прожженных профессионалов, как генерал Трифонов.

Пичугин не без содрогания вспомнил сегодняшнее утро, когда он оказался перед Трифоновым в качестве подозреваемого в связи с предателем Ковалевым. Допрашивать генерал умел. Если бы не Наталья, которая лично обезвредила Ковалева, чем сняла с Олега обвинения, дальнейшие его перспективы могли быть весьма мрачными. Но после того как Ковалев застрелился в захваченном им самолете и при нем оказались диски с секретной информацией, все перевернулось с головы на ноги. Трифонов раскаялся, извинился и предложил работать в его аналитической группе. И хотя Пичугин только обещал подумать, начальник ждать не собирался, и уже к шести вечера первым заданием стал Воронеж, помощь местным силовикам в установлении личности заболевшего.

— Ладно, капитан, давай к делу. — Трифонов смахнул пальцем выступившую от смеха слезу и тут же успокоился, словно в его голове переключился тумблер, моментально переведя тело и эмоции на другой режим. — Давно ли вы знакомы и насколько близко сошлись с Евдокимовой?

Наверное, если бы под Олегом взорвалась петарда размером с гаванскую сигару, это бы оказало на него меньшее действие, чем прозвучавший вопрос. Пичугин едва не подпрыгнул, а может, даже и подпрыгнул.

— Ну… — произнес он, чтобы дать себе время прийти в себя.

— Спал ты с ней или нет? — с напором уточнил Трифонов.

— Что? — Олег постарался максимально сильно изумиться.

— Секс с ней был у тебя или нет? — откровенно, с немалой долей наглости спросил генерал.

Пичугин понял, что Трифонов его, что называется, «додавливает». Цель в такой ситуации у манипулятора всегда одна — выбить из-под «клиента» все привычные клинья, подвесить его в воздухе, а потом задать главный вопрос, на который тот ответит либо честно, либо соврет, но это будет сильно заметно.

Такое положение вещей мозг Пичугина воспринимал уже как критическое, и с восприятием вдруг произошло нечто необычное. Во-первых, время остановилось. Мир замер, словно на кинопленке. Трифонов, не успевший закрыть рот в конце вопроса, так и сидел неподвижный, как статуя.

Во-вторых, мысли в голове Пичугина не то что не замерли, а наоборот, прояснились так, как еще не прояснялись. В воздухе перед аналитиком, словно на фантастическом голографическом мониторе, светящимися туманными линиями прочертились логические взаимосвязи. Можно было мысленно взять любой модуль, переместить его, поменять местами с любым другим, поменять связи, ведущие к нему.

В первый миг это ошарашило Пичугина, но потом прояснившийся ум родил единственно правдоподобную идею.

«АКСОН! — подумал Пичугин. — Вот как может проявляться его работа! Надо не мешкать, а использовать это».

На самом деле, Пичугин чего-то подобного ждал. После того как прошлым утром Лемех дал ему АКСОН, чтобы подавить вживленный Ковалевым маячок слежения, Пичугин ждал хоть каких-то изменений в организме. АКСОН, принятый Натальей пятнадцать лет назад, проявлялся в ней достаточно явно. К примеру, ее внешний вид. Ей под сорок, а выглядит она на двадцать пять максимум. Двигается так, что в глазах размазывается… Хотя она сказала, что такое действие на ее тело АКСОН стал оказывать только после покушения и клинической смерти. Но все равно, электронная таблетка Лемеха не просто так дремала в желудке. Теперь она, похоже, проявилась и у Пичугина, хотя Наталья уверяла, что для ее полной интеграции в нервную систему понадобится пара недель, и намекнула, что чем больше экстрима переживает организм, тем активнее становится АКСОН. А тут прошло чуть больше суток. Но зато сейчас это проявление, выразившееся в небывалой здравости рассудка, несмотря на бессонную ночь, допрос, перелет сюда, было как нельзя кстати.

С точки зрения Пичугина, прошло секунд пятнадцать, а может, и целая минута, и он заметил, что мир не замер, просто движется неправдоподобно медленно. Трифонов все же закрывал рот. Но это движение казалось Пичугину настолько медленным, что его сразу было не отследить.

«Это не мир замедлился, — догадался Пичугин. — Это мое восприятие ускорилось до немыслимых значений».

Но тратить такую способность на глупые суматошные мысли было жаль, и Пичугин сосредоточился на главном — на ответе. Какого ответа ждал от него Трифонов? Каким ответом будет удовлетворен?

Понять было сложно, не зная мотиваций, по которым Трифонов его задал.

«Так, стоп! — Пичугин заставил себя успокоиться. — Какой интерес вообще Трифонову до Натальи? Она прижала Ковалева к стенке настолько, что тот решил застрелиться, лишь бы не оказаться на допросе в ФСБ. Факт. Отлично. Тогда вопрос Трифонова может быть обусловлен желанием завербовать Наталью как ценного сотрудника. Но генерал ведь не дурак. Он навел справки и должен знать, что Наталья при всей ее социальной ответственности не будет работать на военные структуры и структуры госбезопасности. Она, если так можно выразиться, идейный враг солдафонства. Нет-нет, тут что-то другое!»

Мысли Пичугина текли ровно, распределялись на параллельные логические потоки, нигде не вихрились и не мешали друг другу. Он оценил данную версию как возможную, но маловероятную, и мысленно отодвинул ее в сторону на воображаемом голографическом мониторе.

Какие еще могли быть возможности?

И тут у Пичугина словно бомба взорвалась в голове. Слова «Наталья», «Ковалев», «самолет», «задержание» словно образовали логический кластер на воображаемом мониторе, а затем озарились яркой, как ядерный взрыв, вспышкой.

«Ковалев захватил не просто самолет! — подумал Пичугин. — Он захватил самолет китайского министра. Это мне известно. Сообщали в новостях, и Головин сказал. Наталья не могла вынудить Ковалева застрелиться, если использовала только собственные естественные возможности единоборств, каким бы мастером ни была. Она весит чуть больше сорока кило. А Ковалев — боец, стрелок, проводивший часы в тире и в зале на татами. Наталья могла победить его только в том случае, если ей помог АКСОН, наделив невероятной скоростью и нечеловеческой реакцией. Поскольку это происходило в самолете китайского министра, там наверняка есть камеры наблюдения. Эти камеры сняли все, что происходило. Китайцы настолько оторопели от увиденного, что передали запись в ФСБ, где она прямиком попала к Трифонову, который курировал проект, украденный Ковалевым. Логично, что именно к нему!»

Эта цепочка была настолько безупречной, что мотивации Трифонова стали прозрачнее горного хрусталя. Увидев запись и сообразив, что Пичугин неизбежно вошел в доверие к Наталье, Трифонов решил выяснить природу столь необычных способностей, явно входящих в компетенцию госбезопасности. То есть, скорее всего, у него на ноутбуке именно эта запись. Он покажет ее и предложит проследить за женщиной. Но только в том случае, если получит устраивающий его ответ. Иначе найдет другой способ. Другой! А это намного хуже! Тогда за Натальей будет следить кто-то еще, а это куда хуже, чем следить за ней самому.

Придя к такому выводу, Пичугин моментально сформировал нужный ответ, и его восприятие вернулось к прежней скорости. Трифонов закрыл-таки рот, а аналитик произнес, поддерживая игриво солдафонский тон беседы:

— К сожалению, ничего не было. Да и когда нам? Все сутки на бегу. Просто поспать, и то некогда было.

— Вот как? — Трифонову не удалось скрыть удивление под маской спокойствия. — Но вы хотели?

Пичугин решил не разочаровывать генерала, с одной стороны, а с другой — не выдать своей симпатии к Наталье.

— А кто бы ее не захотел? Знойная женщина. Вы видели, какие у нее сисечки? Лифчик она, кажется, не признает.

— Да уж! Формы достойные! — поучив удовлетворявший его ответ, Трифонов расслабился. — Прямо в ладошку укладывай. На редкость пропорционально сложена! Я хоть и старый хрен, а оценил. Призывная девочка.

Он снова заржал, а Пичугин взял себя в руки, как-то очень легко справившись с мгновенно налетевшим и отступившим бешенством, чтобы не врезать ему кулаком «по сопатке». Генерала Трифонова он без рентгена «видел насквозь», понимал и то, что этот, в общем, образованный и достаточно интеллигентный человек играет роль. А если играет — нужно аккуратно подыграть.

— И не говорите! — Пичугин кивнул с деланым сожалением. — Мы приехали к ней домой, переодеться. Я намекнул, мол, давай расслабимся, напряжение снимем. А она — нет, ни в какую.

Он старался врать убедительно. Вряд ли генерал вычислит, что у них не было ни минуты свободного времени. Попутно он решил заострить внимание Трифонова на квартире Натальи, а про их совместный визит к Лемеху умолчать. Если интерес Трифонова связан с АКСОНом, это могло иметь смысл.

— То есть она вас, Олег Иванович, мягко и мотивированно отшила?

— Выходит, что так. Но раз мы с ней оказались в одном городе и решаем общую задачу, я намерен попытки свои не оставлять. — Пичугин понимал, что Трифонов и ждал такой откровенности, на грани бахвальства.

Молодая спортивная женщина — желанная добыча для уже немолодого бывшего фээсбэшника-аналитика, особенно перенесшего лучевую болезнь, если верить досье Пичугина.

— Не боитесь? — снова сделавшись предельно серьезным, спросил Трифонов. — Все-таки не юноша, особенно после тех доз, что получили на полигоне. Она же как кошка дикая!

— Чего мне бояться? Я же не насиловать ее собираюсь.

— Ну… Как сказать. Я не об этом. Евдокимова очень загадочная женщина. С сюрпризом, я бы сказал. — Трифонов сделал паузу, словно задумавшись, но на самом деле наблюдая за лицом Пичугина. — Хотите, я вам покажу интереснейшее кино? Выложи его на «Ютьюб», можно сразу отхватить пару миллионов просмотров. На нем, кстати, у вас будет возможность увидеть Наталью Викторовну в таком виде, что вам, думаю, понравится.

— Голой, что ли? — Пичугин постарался добавить интонацию как можно пошлее и улыбнулся.

— Не совсем, но близко к тому. В трусишках бегает по аэродрому. Хотите?

— Еще бы! Конечно! — горячо заверил Пичугин.

Он старался не выходить из роли озабоченного ловеласа и отметал желание посмотреть на себя со стороны. Ему действительно очень хотелось увидеть Наталью в момент захвата, и было немного приятно, что при этом у него даже не возникало необходимости лгать. Это был его единственный честный ответ за все время, проведенное в воронежском управлении. Вот только интересовали его совсем не неглиже и «трусишки» Натальи Евдокимовой, как выразился генерал Трифонов, а то, что заставило китайского министра передать запись ФСБ.

Трифонов включил воспроизведение. Звука не было. Ролик начинался сразу с действия, и запись шла с одной камеры. Скорее всего, китайцы сами обрезали файл, чтобы не показывать русским лишнего, так как на первых кадрах Ковалев с пистолетом в руке уже стоял в проходе между креслами самолета, и почти сразу в кадре появилась Наталья. Действительно, на ней не было ничего, кроме спортивного топика для фитнеса и трусов.

— Почему она в таком виде? — спросил Пичугин, отметив про себя, что о таких подробностях спутница ему вчера не рассказывала.

— Судя по камерам, на здание аэропорта ей пришлось прыгать сквозь стену пылающего авиационного керосина после взрыва заправщика, — ответил Трифонов. — Там кадры тоже эффектные, но эти круче.

— Одежда сгорела прямо на ней?

— Скорее оплавилась, а остатки Наталья Викторовна сама содрала с себя. Вот просто содрала, не останавливаясь. Я представить себе такого не могу. Вы видели на ее ногах ожоги?

— Я ее ног еще не видел, — ответил Пичугин, не отрывая взгляда от монитора.

Дальше монитор показал нечто невообразимое. Наталья в буквальном смысле исчезла в одном кадре, а в следующем появилась на полтора метра ближе к Ковалеву. Это произошло так стремительно, что Ковалев выстрелил не в Наталью, а в то место, где она только что находилась.

— Как вам такой фокус, Олег Иванович? — спросил Трифонов, нажав паузу.

— Это не монтаж? — для приличия усомнился Пичугин, отыгрывая удивление, но стараясь не перегнуть.

— Нет. Исследовали запись покадрово. Все перемещение ее заняло около сорока миллисекунд. На одном кадре изображение уже чуть смазанное, это говорит о том, что прыжок уже начался. На следующем кадре зафиксировалась только туманная полоса, а на третьем снова туманный силуэт. Три кадра, это пятьдесят пять миллисекунд. Значит, ваша знакомая преодолела полтора метра примерно за сорок — сорок пять миллисекунд. Но дело даже не в этом. Она стартовала с места и остановилась почти как вкопанная. Вы представляете, какую силу надо приложить, чтобы остановить даже сорок килограммов, разогнанных до скорости полтора метра за сорок миллисекунд? Дальше так же. Она уходит с линии огня.

Трифонов снова запустил воспроизведение. На экране Наталья сделала еще два столь же стремительных прыжка, сбила с ног Ковалева, и тот, не имея возможности попасть в Наталью, пустил пулю себе в голову.

— Невероятно! — прошептал Пичугин, делая вид, что удивлен до последней возможности.

Впрочем, играть почти и не приходилось. Как бы ни был он подготовлен к такой информации еще Лемехом, но одно дело слушать рассказ и совсем другое — увидеть.

— Собственно, поэтому я и прилетел, — признался Трифонов. — Чума чумой, но мне местная ситуация с распространением инфекции представляется не такой угрожающей, как в Москве. Один заболевший, его уже локализовали…

— Надо все равно выяснить, кого он мог еще заразить, — уверенно заявил Пичугин.

— Безусловно! И это очень удобный повод выяснить то, что действительно касается государственной безопасности.

— Вы о Наталье?

— Естественно!

— А чем, по-вашему, может быть вызвана такая аномалия? Природная способность? И что опасного в ней? Она же не производит впечатление социопата. Скорее наоборот.

Пичугин не просто так задал этот вопрос. Он хотел протестировать, как на него отреагирует Трифонов. И он отреагировал. Едва заметно. В его глазах мелькнула тень разочарования. Он ждал от Пичугина чего-то иного, возможно, ответов на собственные вопросы. Но не дождался.

— Нет, это не природная способность, — глухим тоном ответил Трифонов. — Я предполагал, что она вам сказала. Раз не сказала, значит, не доверяет.

— А с чего бы ей мне доверять? Мы с ней знакомы чуть более суток.

— Как бы там ни было, вам, Олег Иванович, ее доверия придется добиться. Это и есть ваше главное задание. Чума чумой, но мы должны выяснить о проекте АКСОН и о носителях этих устройств все. А если она такая не одна? — Трифонов, произнеся «непонятное», как он считал, для Пичугина словосочетание «Проект АКСОН», продолжил объяснять: — Я вам сейчас объясню, откуда у Натальи Викторовны могут быть такие способности, а потом вы поймете, что требуется именно от вас лично.

— Хорошо. — Пичугин кивнул, усмехнувшись про себя и стараясь «не потерять лицо».

— Дело в следующем. Вы знаете, что, как оказалось, Наталья Викторовна тоже была знакома с Ковалевым?

— Да. Естественно, ведь я с ней встретился собственно после того, как она позвонила ему. Ковалев привлек меня к расследованию инцидента с чумой, как я понял, по ее просьбе.

Трифонов наконец избавился от напускной грубости и казарменной пошлости. Теперь он говорил серьезно, и, похоже, этот монолог подготовил заранее.

— Так вот, пятнадцать лет назад она случайно оказалась впутана в историю, которая вскрылась только после самоубийства Ковалева. Все эти годы на Наталью Викторовну у нас ничего не было, мы за ней не следили, у нас вообще нет на нее сколько-нибудь полного досье. Только характеристики по работе, а они самые положительные.

— Вы компромат на нее собираете, что ли? — удивился Пичугин.

— Нет. Я сообщаю, что на нее у нас вообще почти нет никакой информации. Мы почти ничего не знаем о периоде ее жизни длиной в пятнадцать последних лет. Детский сад, школа, институт, диссертация, научная работа, работа специалиста по чуме. Все! Исключительно прекрасный сотрудник. Обаятельная, но очень серьезная женщина, с которой не может ужиться ни один мужчина. И никаких деталей за последние пятнадцать лет. Сейчас мои парни начали собирать информацию из ее прошлого. Но на это уйдет несколько дней или даже пара недель.

— Почему вас именно этот период интересует?

— Есть причина. Дело в том, что, судя по увиденным вами кадрам, пятнадцать лет назад она соприкоснулась с очень, очень, очень секретной разработкой, которую курировал тогда еще полковник Ковалев по линии госбезопасности. И ее сверхспособности не являются природными. Они являются следствием внедрения в ее организм этого аппарата под названием АКСОН.

— Да ладно… — Пичугин старательно изобразил неподдельное удивление.

Это удалось без труда, потому что хоть и слушал эту историю уже второй раз, но теперь как бы с другой стороны, и всего-то надо было реагировать адекватно. Поднимать брови, хмыкать, с сомнением покачивать головой.

— Именно так. В руководстве комитета были уверены, в основном на основании отчетов самого Ковалева, что все без исключения прототипы устройств уничтожены, а сам проект провалился. Из отчетов было известно, что этих прототипов было несколько. Но когда ко мне попала запись с Натальей Викторовной, стало очевидно, что как минимум один АКСОН сохранился и существует. Да не просто существует, а вживлен и успешно действует.

«Что бы он сказал, если бы узнал, что и у меня в желудке тоже стоит АКСОН?» — не без удовольствия подумал Пичугин.

— Раз прототип существует, то, скорее всего, выжил и один из создателей АКСОНа, некто профессор Лемех. Согласно отчету Ковалева, Василий Федотович Лемех погиб при взрыве лаборатории. Но откуда тогда взялся АКСОН у Евдокимовой?

— А может, от самого Ковалева? Если они давно знакомы. Такая версия вполне реальна.

Пичугин с удовольствием кинул Трифонову спасательный круг. Чугунный. И Трифонов тут же за него уцепился.

— Кстати! Действительно! Я почему-то не додумался до такой простой версии. Вы блестящий аналитик! Уверен, мы с вами сработаемся.

Пичугин подумал, что нужно спросить что-нибудь еще про АКСОН. Подробности. Иначе ушлый Трифонов не сейчас, так потом догадается, что его дурачат. Любой человек, ничего не знающий об АКСОНе, засыпал бы сейчас его вопросами. А если не засыпал, значит, не очень-то удивлен.

— А для чего вообще был нужен этот АКСОН? — ввернул Пичугин. — Никак не пойму идею.

Тут же в глазах Трифонова мелькнула тень удовлетворения. Он даже чуть расслабился. Клюнул на наживку.

— Согласно сохранившимся отчетам, АКСОН даже толком не протестировали. Не успели. Была лишь идея, воплощенная в нескольких прототипах. И все. Зато какая идея! По проекту он назывался официально «Изделие ИСВ-01», то есть индивидуальное средство выживания, АКСОНом его назвали сами создатели. Крошечный электронный модуль АКСОН после проглатывания человеком закреплялся на стенке его желудка и, внедрив некую субстанцию в организм, получал возможность подключить собственный микропроцессор к нейронной системе тела. Получился эдакий электронный доктор, способный активизировать нужные процессы в нужное время. Унимать боль, ускорять метаболизм и время реакции, значительно повышать остроту зрения и слуха, а еще ускорять заживление ран в несколько раз.

— Ого! Полезная штука! — присвистнул Пичугин.

А про себя подумал: «Он еще и мозги прочищает отлично. Работает как суперкомпьютер».

— Правда, военных заказчиков больше интересовала другая особенность АКСОНа, — продолжил Трифонов. — Так что Лемеху с командой на ее реализации пришлось сосредоточиться. После смерти бойца, пока еще сохранялась жизнеспособность нейронов и мышечной ткани, АКСОН должен был перехватывать управление и подавать в нервы запрограммированную последовательность импульсов. По сути, это была та же самая гальванизация трупа, которую демонстрировал еще Луиджи Гальвани в анатомических театрах, повергая зрителей в шок. Труп на столе начинал дергать конечностями и изгибаться как живой. Но во времена Гальвани не было мощных процессоров, способных упорядочить этот процесс, на время превратив погибшего в агрессивного «зомби».

Пичугин вспомнил свой ужас, когда погибшая, казалось бы, Наталья вдруг ожила и принялась щелкать зубами, пытаясь дотянуться до него. Хорошо еще, что он ей поверил и связал, как она требовала уже смертельно раненная.

— У группы Лемеха такой процессор был, — произнес Трифонов. — Он создал несколько «зомби-шаблонов» для АКСОНа, основанных на движениях различных хищников. По задумке, стоило мозгу погибшего бойца отключиться, управление на себя брал АКСОН и заставлял труп вскакивать, кидаться на противника, рвать, кусать и крушить все вокруг себя.

— Ничего себе! — Пичугин снова убедительно изобразил удивление.

— На этом наши познания об АКСОНе, сохранившиеся в техническом задании, исчерпывались. До гибели Ковалева. Но когда мы обнаружили его записи, из них стало ясно, что этими чудесами действие АКСОНа не ограничилось. Как это нередко бывает с научной мыслью, получилось не совсем так, как задумывали. Оказалось еще, что АКСОН после смерти носителя не только заставлял его действовать по программе зомби-матрицы, но также вторгался во все регуляторные системы организма, запускал регенерацию, снижал потребность мозга в кислороде и за какие-то десятки минут буквально возвращал человека к жизни. А дальше еще интереснее. После клинической смерти действие АКСОНа кардинально менялось. Он интегрировался в тело намного более полно и давал возможность словно переходить на экстремальный режим. Поэтому при задержании Ковалева Наталья двигалась с такой скоростью, что человеческий глаз не успевал за ней уследить. Значит, она уже погибала, и АКСОН вернул ее к жизни. Пока нам неизвестно, когда и как это произошло. До гибели Ковалева мы не знали о многих особенностях АКСОНа, как и о том, что он способен превратить человека в супергероя из комикса. Ковалев вообще убедил комиссию заказчика в том, что проект провалился. Выделенные средства были растрачены, а результата и работающего прототипа получено так и не было. Ему удалось обрубить все концы, и сейчас невозможно выяснить, что же было на самом деле. Официально не сохранилось в живых никого, кто имел хоть малейшее отношение к проекту «ИСВ-01». Я предполагал, что Ковалев убрал всех, кроме Евдокимовой. Теперь сомневаюсь. Вдруг это она всех убила, а Ковалева устранила последним? Но теперь, когда о существовании изделия стало известно, АКСОН становится значимым для государственной безопасности.

— Что же я должен сделать? — собранно и по-деловому, как бы проникнувшись серьезностью задания, спросил Пичугин.

Трифонов, оценив готовность к действию, чуть улыбнулся. Пичугин ему импонировал. Генерал сформулировал задачу:

— Вы должны собрать информацию и проанализировать ее. Интересует все, что связано с АКСОНом. Поведение носителя, в нашем случае Натальи Викторовны. Изменения ее физического и психологического состояния. Но главное, вам надо установить с ней доверительные отношения и постараться выяснить, когда и при каких обстоятельствах у нее появился АКСОН. Существуют ли другие прототипы? Если да, необходимо исследовать их и воссоздать. Вы же понимаете, мы тогда таких бойцов получим…

Трифонов причмокнул губами и закатил глаза.

«Скорее уж дырку от бублика», — подумал Пичугин, но на лице изобразил понимание и решимость к исполнению.

Из сказанного он сделал главный вывод, что никто не знает того, что профессор Лемех жив и, слава богу, здоров, как может быть здоров старик, которому под девяносто. Также никто не знает, что четыре часа назад он угощал кофе с бутербродами Пичугина и Наталью. И, конечно, об имеющихся у него еще нескольких образцах АКСОНа, соответственно, тоже никто не знал. И это было прекрасно.

«Как же хорошо, что Трифонов именно меня завербовал на это дело, а не кого-то другого! Прав был Лемех, когда говорил, мол, Господь все управит. Так, похоже, и есть. Повезло».

— Согласны взяться? — решил уточнить генерал.

— Еще бы! — с воодушевлением ответил Пичугин. — Такое интересное дело!

— Отлично. Я в Воронеже торчать, наверное, не буду. Хотя еще не решил. Но вот вам второй мобильник. — Трифонов выложил на стол смартфон последней модели. — Там вбит мой номер.

«И маячок с прослушкой наверняка, — подумал Пичугин. — Хорошо, хоть не запихивает его мне в брюхо, как Ковалев».

— Ого! Это же последняя модель? — Пичугин взял телефон, посмотрел на него правильным взглядом, как офисный менеджер на выигрышный лотерейный билет, и сунул в карман.

В глазах Трифонова снова мелькнул огонек торжества. Пичугин ни в чем не обманывал его ожиданий. Наверное, даже не обиделся за утренний допрос. Нормальный такой, правильный российский офицер, с истинным чувством долга и ответственности за Родину. Такие мужики могут идти в полный рост на пулеметы. Но Пичугин не производит впечатления фанатичного придурка, и это особенно радует. Может он повести свою игру? На более поздних этапах, когда много будет знать, то вполне. Но тогда и отношение будет соответствующее.

— Самый новейший. Продажи начались только вчера днем, — с гордостью сообщил Трифонов. — Специально для вас велел купить! Прямо из салона!

«Это он намекает, что они не успели в него маячок впендюрить, — подумал Пичугин. — Ага. Свежо предание, да верится с трудом».

Через пять минут, находясь в приподнятом расположении духа, он уже покинул кабинет и спустился в холл управления. Там он сдал временный пропуск дежурному, открыл дверь и не без удовольствия вышел на улицу. Кочергин, как оказалось, ждал в машине, оживленно с кем-то разговаривая по телефону.

— Хорошо, что вы освободились! — сказал он Пичугину, когда тот забрался на заднее сиденье. — И что приехали, тоже хорошо.

— В каком плане?

— Похоже, прибытие Натальи Викторовны уже дало некоторые плоды.

— Вы ездили в РПН?

— Да, и успел вернуться. Представьте, заволновался, хотел уже сходить за вами. Полагаю, что мое участие в вашей работе будет особенно полезным.

Он велел водителю ехать к офису Роспотребнадзора.

— В каком плане? — Пичугин насторожился.

— Ваша подруга поставила на уши штаб ООИ, — объяснил Кочергин. — Она позвонила с совещания штаба РПН и велела мне поднять всю полицию. Ну, это я преувеличиваю, просто от радости. Мне кажется, Наталья Викторовна напала на верный след. Она предположила, что если неизвестный прибыл на автомобиле, ввязался в драку и его выкинули на обочину, то все, с кем он контактировал, тоже заражены. Они ощущают недомогание.

— Обратились в больницу? — с надеждой в голосе спросил Пичугин.

— Нет, к сожалению. Но люди ведь вообще не склонны обращаться к врачу. Они сейчас же все умные. Начитаются статей в Интернете, и давай лечиться по «советам доктора Махалова»…

— В аптеку? Ай да молодец Наталья Викторовна! Умница!

— Вот и я радуюсь. Она велела опросить сотрудников аптек, которые работают круглосуточно, на предмет закупки определенных препаратов. Если кто-то обращался, аптекари могут дать приметы, и мы начнем полноценные разыскные мероприятия. Полагаю, что за день таких немного наберется, но хоть какая-то конкретика появилась, черт подери!

— Отлично. Действительно, хоть какой-то сдвиг с мертвой точки.

Между тем Пичугин радости не ощущал. У него было еще слишком мало информации, но его беспокоила атмосфера всеобщей расслабленности. Даже Трифонов, человек определенно неглупый и очень опытный, считал проблему АКСОНа более весомой, чем проблему с возникновением очага чумы в крупном городе. Похоже, та кажущаяся легкость, с какой удалось купировать ситуацию в Москве, у всех создала сильно искаженное представление об опасности.

«Надеюсь, Наталья приведет их в чувство своими картинками», — подумал Пичугин.

Вспомнив о спутнице, он вспомнил и о «подаренном» новейшем смартфоне. Не надо быть ясновидящим, чтобы осознавать наличие встроенного в него подслушивающего и локационного устройства-трекера. Возможно, что в нем установлен и детектор ПЭМИ[14], который считывает информацию с любой электроники, даже с холодильника, если тот выходит в эфир или Интернет. Похожее устройство, выданное Ковалевым под видом таблетки от головной боли, недавно едва не стоило Пичугину и Наталье жизни. Ведь именно этот маячок привел к ним Стежнева, стрелявшего в Наталью из пистолета.

«А ведь он все еще на свободе, — подумал Пичугин с замиранием сердца. — И может озадачиться местью за Ковалева».

Эта мысль настолько шокировала Пичугина, что он уже был скорее рад новому смартфону, чем недоволен подобным «подарком».

«По крайней мере, за нами будут присматривать и придут на помощь, если что, — успокоил он себя. — Но Наталью надо будет предупредить о наличии чужих ушей, чтобы она не сболтнула чего про Лемеха или АКСОН».

Он достал новый смартфон и набрал единственный номер, хранившийся в списке контактов.

— Трифонов слушает, — раздалось на другом конце. — Связь проверяете, Олег Иванович?

— Я не мальчик, чтобы баловаться с игрушечной рацией. Мне тут важная мысль в голову пришла. Вы знаете некоего Стежнева? Как же зовут его… А, вспомнил! Кирилл Стежнев.

— Ну… Про Кирилла не слышал, а вот генерала Стежнева я лично знал. Серьезный был мужик, но попал в сомнительную историю и был мирно выпровожен на пенсию. Изменой, как в случае с Ковалевым, там не пахло, но ситуация была весьма щекотливой.

— Я слышал о генерале Стежневе[15]. Кирилл его сын.

— Вы уверены?

— Сам Кирилл мне об этом сказал. Он представился, и я вспомнил про генерала, спросил, не его ли он сын. Кирилл подтвердил.

— И что из этого следует? Ну, допустим, у Стежнева есть сын. Это легко проверить, кстати.

— Это касается АКСОНа, — не моргнув глазом, заявил Пичугин.

На другом конце воцарилась короткая пауза.

— Вот даже как? — произнес после нее Трифонов.

— Да. Я тут в дороге обдумал и проанализировал полученную от вас информацию, вот и пришел к некоторым выводам.

— Вы в машине с Кочергиным?

— Да.

— Попросите остановиться и выйдите. Лишние уши нам ни к чему.

Пичугин передал Кочергину просьбу Трифонова. Тот мигом велел шоферу притормозить.

— Все, я один, — сообщил Пичугин, оказавшись на газоне у дороги.

— Рассказывайте.

— Вы мне сообщили, что АКСОН переходит в другой, более интенсивный режим только после смерти носителя. И именно этот экстремальный режим вас больше всего интересует. Так?

— Верно.

— Я теперь думаю, что не вас одного он интересует, вот что я понял. Смотрите, позавчера вечером я познакомился с Кириллом Стежневым. Он отвез меня к Ковалеву, где я узнал о ситуации с Бражниковым, что и вывело нас на источник распространения чумы.

— Вы это говорили на допросе.

— Верно, но я сейчас фокусирую ваше внимание на этом факте. Дело в том, что на допросе я не все сказал, — признался Пичугин. — Вы не спрашивали, а к чему было выдавать лишнюю информацию, от которой на тот момент никакой пользы не будет. Я объяснял вам тогда главное, что к хищению дисков с базы не имею отношения.

— Надо же… И только по этой причине умолчали?

— Еще я не был уверен в здравости собственного рассудка. Слишком это как-то из ряда вон. Сверхъестественно, что ли… В общем, дело было так. Мы с Натальей Викторовной работали в восемьдесят первой больнице. Когда закончили, она пошла прогревать машину и вышла из приемного отделения первой. Я замешкался, потому что оставил в кабинете, где раздевался, пропуск, а меня без него не выпускали. Я поднялся в кабинет и из окна увидел, что из кустов возле парковки выскочил человек и выстрелил Наталье в грудь из пистолета с глушителем. Она упала. Я схватил пропуск, помчался вниз, но когда прибежал на парковку, Наталья Викторовна как ни в чем не бывало уже сидела за рулем и прогревала машину.

— Может, вам показалось?

— Я тоже так и подумал, поэтому и не стал сообщать этого на допросе. Кто в такое поверит, решите еще, что я сдвинулся рассудком. Но есть три детали, которые всплыли в памяти, уже когда я анализировал полученную от вас информацию. Первое. Наталья вышла в халате, а за рулем была уже без него, и его нигде не было видно. Второе. Мне кажется, что когда мы отъезжали, я заметил в свете фар лужицу крови на асфальте. Но не уверен, так как было темно, около полуночи.

— А третье? — напомнил Трифонов.

— Наталья Викторовна не остановилась, чтобы предъявить выездной пропуск сотруднику полиции, а на скорости сбила шлагбаум.

— Ого. Этот факт легко проверить. Как и наличие следов крови на парковке. Получается, что Стежнев в нее стрелял не чтобы убить, а чтобы активизировать АКСОН? Значит, он о нем знает?

Пичугин оценил результат словесной атаки как удовлетворительный. Трифонов все глубже садился на крючок, теперь и он будет искать Стежнева, а не только полиция.

— Кирилл Стежнев был правой рукой Ковалева, — заявил Пичугин. — И у него не было мотивов убивать Наталью Викторовну. Но я уверен, что от генерала он мог узнать об АКСОНе.

— Или Ковалев, ничего не говоря Стежневу об АКСОНе, таким образом решил проверить, установлен он у Натальи Викторовны или нет…

— Это возможно. — Аналитик не стал перечить, так как не имело значения, что именно подумает Трифонов о мотивах Стежнева. — Но важно другое. Он мне показался крайне опасным человеком. Крайне. Он может просто попытаться отомстить за начальника, когда узнает, что к его гибели причастна Евдокимова. Даже если не знает об АКСОНе. А если знает, то наверняка попробует извлечь из этого какую-то выгоду. Например, похитив Наталью Викторовну. Понимаете?

— Да… Версия здравая. Надо найти этого Стежнева. Хорошо, займусь. Не думаю, что это займет много времени. Есть досье на генерала Стежнева, значит, есть фотографии сына. Запустим в систему распознавания лиц и где-нибудь да выявим.

— Спасибо. А то мне как-то тоже не по себе, я же все время буду рядом с Натальей Викторовной, — добавил Пичугин.

«Пусть думает, что я волнуюсь за собственную шкуру, — подумал он. — Так достовернее».

— Тогда все, — закончил разговор Трифонов.

Пичугин положил смартфон в карман так, чтобы часть корпуса торчала наружу. Штучка приметная, а Наталья не дура, поймет столь явный намек.

Он вернулся в машину. «УАЗ» тронулся и покатил в сторону здания Роспотребнадзора. Через минуту в кармане Пичугина зазвонил другой телефон, старомодный «Siemens ME45». На крошечном монохромном мониторчике высветился контакт Натальи.

— Слушаю! — ответил Пичугин.

— Ты с Кочергиным?

— Да. Мы подъезжаем к РПН.

— Отлично! Я вас у входа дождусь, чтобы вы не поднимались попусту.

— У тебя все нормально?

— Не думаю. Мне кажется, что ситуация очень опасная. Но мало кто это осознает. Надо нам с тобой пошевелиться, как в прошлый раз.

Глава 6

В которой Стежнев запрыгивает в поезд, а Карина беспокоится о пропавшем Еремееве

В Новочеркасске, в конце Баклановского проспекта, Стежнев свернул на Первомайскую улицу и вскоре выехал к станции. Оставив машину на парковке у вокзала, он направился к платформам. Нужный ему поезд 202А, судя по данным с вокзала, являлся дополнительным и двигался вне расписания, подолгу зависая на некоторых станциях. До его отправления оставалось еще больше пятнадцати минут, и Стежнев спешил, чтобы успеть сразу зайти в нужный вагон, показать Еремеенко удостоверение, взять вещички и вывести сержанта под белы рученьки, без шума и пыли. Но когда Стежнев выскочил на платформу возле последнего вагона, диктор по громкой связи передал, что «поезд 202А Москва — Адлер отправляется!». Видимо, сместилось расписание.

Чертыхнувшись, Стежнев понял, что планы придется менять. Он даже пожалел, что пристрелил Сеню, тот мог бы сейчас рвануть в Ростов и уже там подобрать его вместе с тепленьким Еремеенко. А так придется бросать машину и думать, как добираться до нее со следующей станции. А следующая — Ростов.

Но делать было нечего. Стежнев порадовался лишь тому, что прихватил с собой пластырь-кляп, хомут-стяжку для сковывания рук и некоторые другие нехитрые приспособления для пленения и пыток. Пока трудно было понять, как и где придется выбивать информацию из Еремеенко, где он держит секретные данные.

Садиться пришлось в последний вагон. В ответ на вопросительный взгляд парня-проводника Стежнев показал удостоверение ФСБ.

— Никому не говорите о присутствии офицера ФСБ, — приказным тоном велел он. — Проводим секретную операцию.

Поезд тронулся и начал разгоняться, грохоча колесами на стрелках.

— Начальнику я же должен доложить, — промямлил проводник.

— Не имеете права, — отрезал Стежнев. — Предоставьте мне место в вашем купе. Нужно подготовиться.

Спорить проводник не стал.

— Звать как? — спросил Стежнев.

— Семен.

— Сеня, что ли?

— Ну, можно и Сеня… — проводник пожал плечами.

«Еще один», — подумал Стежнев, перешагивая порог купе.

Он уселся и принялся обдумывать, как поступить. Спешить в вагон к Еремеенко глупо. Ну, посмотрит он на удостоверение, ну, испугается, а дальше что? Вязать его и пытать прямо там? Не выйдет, людно очень в плацкартном вагоне. Нужно дождаться Ростова и уже на остановке оперативненько сунуть солдатику ксиву в нос, вытащить под белы рученьки из вагона вместе с вещами, а там посмотреть. Или заручиться поддержкой местной полиции, чтобы помогли добраться до Новочеркасска, или такси взять. К счастью, отправляясь в поездку, Стежнев, как человек опытный, прихватил не только то, что может понадобиться для пленения и пыток, но и приличную сумму денег наличными.

С другой стороны, надо было глянуть на этого Еремеенко, чтобы потом уже действовать с пониманием ситуации. Парень мог оказаться здоровяком, которого не утащишь, если упрется, он мог уже напиться до свинского состояния, мог засесть в ресторане, и его придется оттуда вынимать тепленького. До Ростова не так уж далеко, чуть больше часа по расписанию, а потому следовало получить полную информацию о Еремеенко, чтобы сам захват прошел без сучка и без задоринки.

Предупредив Сеню-проводника, что вернется, Стежнев направился через грохочущие тамбуры и вагонные коридоры в начало состава. Он давно уже не ездил в поездах, не было на это ни желания, ни какой-то необходимости. Но пробудились воспоминания детства, когда они с отцом, видным майором госбезопасности, ездили в отпуск в Сочи. Люди тогда были совсем другими, ходили в гости из одного купе в другое, балагурили в коридоре у окон, флиртовали с девушками. Теперь же коридоры купейных вагонов выглядели как галереи колумбариев.

В плацкартных вагонах, как водится, кипела жизнь. И если раньше в них ездили только те, кому на купе не хватало, то теперь пассажиры в плацкартах ехали самого разного достатка, видимо, всех их объединяло нежелание путешествовать в похожем на гроб купе, а до туалета ходить через галерею колумбария. Визжали дети и прыгали перед сном, как мартышки, с полки на полку. Девушки-подружки хихикали, просматривая на смартфоне окошко чата. Дамы разгадывали кроссворды, старушки читали душеспасительную литературу, кто-то ужинал вареной курицей, кто-то, в качестве снотворного, допивал банку пива. Стежнев продирался через сплетения чужих судеб, как первооткрыватель через заросли лиан в джунглях. Только, в отличие от первооткрывателя, одет он был в дорогой костюм, и мысль у него была только одна — не запачкаться. Как в прямом, так и в переносном смысле.

Добравшись до вагона-ресторана, Стежнев чуть перевел дух. Народу за столиками сидело немного, несмотря на то что время было самым подходящим для ужина. Видимо, меню и цены ресторана устраивали далеко не всех пассажиров, а многие просто боялись оставлять вещи без присмотра. Стежнев, на всякий случай, поискал глазами людей в военной форме, но с удовлетворением отметил, что таковых среди посетителей не наблюдалось. И это было хорошо. Так повышалась вероятность, что Еремеенко не придется выволакивать из поезда пьяным в стельку. Скандал Стежневу был совсем не нужен. Чем тише пройдет захват, тем выше вероятность, что никто в вагоне потом о дембеле и не вспомнит.

Наконец Стежнев оказался в пятом вагоне, где, согласно данным военных касс, должен был ехать сержант Еремеенко, возвращаясь домой после срочной службы. Но и тут солдатика в форме он не обнаружил. Конечно, Еремеенко мог запросто переодеться, но вообще это было странно. Для курьера дембельская форма — отличное прикрытие. И если бы сам Стежнев перевозил ценные данные, он бы точно переодеваться в гражданскую одежду не стал. Впрочем, Бражников мог мыслить иначе и дал Еремеенко другие инструкции.

Хуже было, что на нижней боковой полке, где Стежнев ожидал увидеть солдата, сидела старушка, пытаясь набрать СМС на кнопочной клавиатуре старенькой «Нокии». Стежнев озадачился. Поменялись местами? Но в вагоне вообще не видно было никого, кто мог бы хоть как-то напоминать дембеля. Там ехали экстремалы, двое кавказцев, дородные украинцы, а остальные либо подростки, либо мужчины, давно вышедшие из призывного возраста.

— Простите, — Стежнев обратился к старушке, занимавшей место по билету Еремеенко. — А где солдатик? Он же должен был ехать на этом месте?

— Солдатик? Не знаю я никакого солдатика, — ответила старушка. — Тут парень ехал тощий, с зеленым червяком таким на футболке. Так он, кажется, вышел в Воронеже.

«Твою ж мать! — подумал Стежнев, стараясь не выдать эмоции. — Ни хрена себе замес! Неужели Бражников меня провел, подлюка?»

Такое вполне могло быть. Еремеенко мог купить билет до дома, чтобы не вызывать подозрений, но вышел там, где велел ему Бражников. И в настоящее время вполне уже мог сливать данные агенту ЦРУ в одном из воронежских кафе. То, что он переоделся в гражданку, говорило о многом. Это мог быть один из элементов общей маскировки.

«Твою мать!» — повторил про себя Стежнев.

Он прекрасно владел собой, но ощутил, как пульс, помимо воли, учащается и начинает отдавать в голову. Что делать? Выходить в Ростове и возвращаться к Ковалеву ни с чем? Так позорно проигрывать Стежнев не привык, поэтому его мозг начал судорожно искать выход из безвыходной, казалось бы, ситуации. Если бы не эта работа мозга, Стежнев бы вряд ли обратил внимание на толстую девушку, глядящую на него из соседнего отсека плацкарта. Взгляд у нее был информативный, выражал не любопытство, не скуку, им девушка явно пыталась привлечь внимание Стежнева.

«Что-то не так! — решил он. — Нужно больше информации».

Он ответил взглядом на взгляд толстушки, и та легким движением глаз намекнула, что, мол, надо выйти и поговорить. Стежнев извинился перед старушкой и направился в нерабочий тамбур, дальний от купе проводницы. Ему пришлось прождать минуты три, прежде чем дверь тамбура отворилась и в нее протиснулась толстушка.

— Простите, мне очень надо с вами поговорить, — сообщила она. — Только без лишних ушей. Меня зовут Карина. А вы друг Алексея?

Стежнев чуть было не спросил, о каком Алексее речь, но вовремя вспомнил, что это имя сержанта Еремеенко. Ответ следовало обдумать и сделать это молниеносно. Прикинуться другом? А смысл в чем? Смысл только один, заручиться поддержкой толстухи, которая что-то знает и чего-то явно боится, иначе бы не выжидала три минуты, прежде чем направиться следом за ним в тамбур. Но на друга Стежнев не тянул, он слишком мало знал о Еремеенко. К тому же доверие к гражданскому — это одно. Доверие к представителю власти — другое. Оно всегда чуть замешано на страхе, а потому толку от него больше.

В общем, лучше было сразу показать удостоверение ФСБ. Но под каким соусом подать интерес госбезопасности к демобилизованному солдату? Интуиция, которой Стежнев не был обделен, подсказывала ему, что толстушка воспринимает Еремеенко как положительного персонажа. В этом случае объявить его шпионом и предателем Родины означает прервать с девушкой эмоциональную связь. А делать этого нельзя. И получалось, что выход есть только один — соврать, что Еремеенко сотрудничает с ФСБ.

— Нет, не друг, — ответил Стежнев, доставая и раскрывая удостоверение.

Карина даже ойкнула, когда разглядела документ.

— ФСБ? — удивилась она. — Стежнев Кирилл Витальевич. Ничего не понимаю. Алексей… Им интересуется ФСБ?

— Алексей Еремеенко работает на нас, — не моргнув глазом, соврал Стежнев. — Он должен был ехать на том месте, где сейчас сидит старушка, выполнял функции курьера, перевозил сверхсекретные данные.

— Он с ней поменялся, да. — Карина кивнула. — Ей уступил нижнюю, сам забрался наверх. Вы знаете, а мне кажется, что он попал в беду.

«Опа-па… — подумал Стежнев. — Не подвела меня интуиция».

— В беду?

— Ну да. У меня концы с концами не складывались, я не была уверена… Но если вы говорите, что он курьер… На него ведь могли напасть?

— Теоретически могли. Например, если на него вышли агенты иностранной разведки. Но это маловероятно. Операция носила секретный характер. Однако есть один момент, который меня тревожит. По заданию он должен был изображать уволившегося со срочной службы солдата. Точнее, сержанта. Но эта старушка сказала, что он был в футболке с каким-то червяком. Непонятно…

— С удавом, да. Я ведь ощутила, что он что-то скрывает! Он мне сказал, что ездил в Москву на заработки, но это как-то не очень убедительно звучало, хотя он и показал мне такой крутой смартфон.

«Ничего себе! — подумал Стежнев. — Это уж точно неспроста! Зачем дембелю скрывать, что он дембель? Только если этого требует задание. И крутой смартфон — тоже интересно. Откуда? Наверняка от Бражникова. В нем, наверное, и записаны данные. А может быть, под смартфон замаскирован жесткий диск или что-то такое? Бражников в своем НИИ наверняка мог иметь подобные прототипы большой емкости».

— Ты сказала, что Еремеенко попал в беду, — произнес он вслух. — Что тебя навело на эту мысль?

— Ну, он же пропал!

— А он не мог сойти в Воронеже?

— А он разве должен был? Какое вы ему дали задание?

Стежнев осекся. Он понял, что толстуха заметила несоответствие в его легенде. Нужно было срочно выкручиваться, придумывать достоверную отмазку.

— Я как раз и боюсь, что случилось нечто неординарное, — ответил Стежнев. — Он мог заметить за собой слежку и сойти на первой удобной станции, например, решил обратиться в местное управление ФСБ, чтобы не стать жертвой нападения иностранных агентов.

По глазам Карины он понял, что попал в цель. Она проглотила его объяснение, видимо, оно совпадало с какими-то ее личными наблюдениями.

— Он не сошел, думаю. — Карина понизила голос. — Его сбросили. Возможно, убили. И в этом точно замешана проводница.

— С чего ты взяла?

— У нее нос разбит. Вечером, когда мы вернулись из вагона-ресторана, нос был в порядке. А утром на переносице пластырь. Понимаете? И Алексея на месте нет. Просто пропал, и все. Я к проводнице, она мне ответила, что Еремеенко сошел в Воронеже.

«Вот это уже зацепка, — подумал Стежнев. — Если проводница замешана, можно будет всю ниточку размотать».

— Так вы знакомы с Еремеенко? — уточнил он.

— Да, познакомились. Посидели в ресторане, поболтали, пофоткались.

— На его смартфон?

— Нет, на мой. — Карина поспешила достать смартфон из кармана штанов, но вытянула вместе с ним упаковку из трех презервативов.

Смутившись, она торопливо сунула их обратно. Стежнев сделал вид, что не обратил внимания, а сам подумал:

«Какая беспросветная дура! Она себя в зеркало видела? Кто с ней ляжет? А презервативы, дура, таскает. Да если бы кто-то согласился, ей на радостях должно быть не до презервативов».

Сам он презервативами не пользовался никогда в жизни, считая это унизительным. По его мнению, секс — это удовольствие, и никакие приспособления не должны его уменьшать. Использование латекса — это какая-то ущербность. Мужчина не должен приносить свое удовольствие в жертву страху женщины перед беременностью. Если боится, нечего соглашаться, а если без согласия, то какое ему дело до чьей-то беременности? Болезни? Да, но Стежнев брезглив и абы с кем в отношения не вступал. Предпочитал девочек, чистеньких и невинных. И никогда никаких презервативов! Одна мысль о том, что его «священного лингама» коснется вонючая резина, приводила Стежнева в омерзение. А насчет аборта пусть думают бабы. Это сугубо их проблемы. Чего еще ненавидел Стежнев в женщинах — это болтовня и месячные. Обе эти особенности в его сознании объединялись как неотъемлемая часть женской сущности. Поэтому он никогда не вступал в половые отношения в «эти дни» и с патологическими болтушками. Толстых девок он не любил не за толстоту, а за нежелание заниматься собой. В сексе ему как раз толстозадые нравились больше «гимнасток», жилистых, выносливых и фригидных, воспринимающих секс как спорт и желающих поставить рекорды длительности и количества оргазмов. Если б не срочное дело с Еремеенко, Стежнев уделил бы некоторое время этой пухляшке. При условии, что она еще девочка. А вот это уже вряд ли. Презервативы в кармане? Шалава. Слабый интерес к Карине растаял мгновенно.

Между тем, все еще находясь в смущении и пытаясь саму себя отвлечь от инцидента, девушка вывела на экран снимки с Еремеенко и показала их Стежневу. Тот просмотрел не без интереса — теперь он узнал, как клиент выглядит, а это уже неплохо.

— Мне кажется, что проводница как-то связана с иностранными шпионами, — заявила Карина. — Она заманила Алешу, его избили, забрали то, что он вез, и выкинули из вагона. Может быть, он еще жив и его надо искать?

— Хорошо. Я сейчас же сообщу руководству по секретному каналу связи, — с серьезным видом пообещал Стежнев. — А вы должны пообещать, что никому не скажете о нашем разговоре. Это секретная операция. Вы кому-то уже сообщали о пропаже Еремеенко?

— Да. Сначала я у проводницы пыталась узнать. Но та сказала, что Алексей сошел в Воронеже. На время я ей поверила, но потом по вагонам начали ходить полицейские, выспрашивать про отставших пассажиров. И я слышала, когда они спросили у проводницы, то та ответила, что отставших нет. А ведь это вранье.

— Что же вы сразу не сообщили полицейским об этом?

— Побоялась, — призналась Карина. — Но потом я ушла в тамбур и позвонила в полицию, попросила связать меня с начальством в Воронеже и уже им все рассказала. Может, он жив, и они его найдут.

«Ну и дела… — подумал Стежнев. — Да тут какая-то серьезная игра идет, о которой я ничего не знаю».

— Ладно. — Стежнев прикинул, что фото Еремеенко ему пригодится. — По блютусу можно у вас фотки курьера скачать?

— А у вас что, разве их нет? — Карина снова насторожилась.

«Вот же тварь недоверчивая», — подумал Стежнев, соображая, что на это ответить.

— Мне нужны доказательства его пребывания в поезде, — быстро сориентировавшись, соврал он. — Для начальства.

Карина перелила ему на смартфон самую удачную, на ее взгляд, фотографию.

Еще раз взяв с нее слово обо всем молчать, Стежнев попрощался и велел Карине вернуться на место. Сам же остался в тамбуре, чтобы не мельтешить в вагоне и не встревожить проводницу, которая теперь попала под подозрение к нему.

Глава 7

В которой Наталья посещает больницу «Скорой помощи», Пичугин пытается вычислить, откуда прибыл неизвестный, а неспящий Воронеж слушает по радио ночное музыкальное шоу «Чума»

«Патриот» с Пичугиным и Кочергиным подкатил к крылечку здания Роспотребнадзора. Наталья стояла в свете мощного фонаря, держа в руке кейс. В городе стемнело, народа на улицах почти не было, а по дорогам проезжали редкие машины такси и городской транспорт.

Галантный Кочергин открыл было дверь, собираясь выйти и поухаживать за дамой, однако Пичугин успел раньше. Он протянул руку, чтобы забрать кейс, но Наталья мотнула головой, мол, не надо. При этом Олег постарался встать так, чтобы новый смартфон оказался прямо перед ее глазами. Она вопросительно посмотрела в лицо спутника, и тот беззвучно произнес, артикулируя слова только губами: «Молчи». Потом коснулся уха, намекая на прослушку. Наталья едва заметно кивнула и влезла в салон «УАЗа». Пичугин забрался следом.

— Куда едем? — спросил Кочергин, захлопнув свою дверцу.

— В больницу «Скорой помощи», — ответила Наталья. — Нужно начать лечение и профилактику. Кстати, мы уже получили данные по антигенному типированию на мышках и электронную микроскопию.

— И что поведали мышки? — уточнил Пичугин.

Он успел поднабраться у Натальи специфических знаний, пока они проводили аналогичное расследование в Москве.

— Все вместе доказали, что возбудитель относится к виду иерсиния пестис, то есть чума. Четвертый серовар, тот же, что и в Москве. Это исключает возможную версию, что этот очаг возник сам по себе из эндемической зоны, например, Северного Кавказа, как некоторые думали в штабе РПН. Теперь сомнений нет, что этот неизвестный приехал из Москвы, а источник один — Серикджан, занесший чуму из Казахстана в Москву. Осталось найти подтверждение связи Серикджана с нашим неизвестным «Удавом». Поэтому сейчас крайне важно разобраться со смартфоном пострадавшего. Кстати, Станислав Аркадьевич, ваши спецы его смотрели?

Кочергин криво усмехнулся:

— Не разбирали, Наталья Викторовна, побоялись. Не стану выгораживать. Решили пока не спешить с этим. Дали только команду сохранить все его вещи.

— Телефон у вас?

— Нет, конечно! Там, в боксе у больного.

— Ясно. Олег, может, по твоей линии окажутся специалисты посмелее?

Кочергин проглотил пилюлю, от которой не смогла удержаться Наталья.

Пичугин извлек новенький смартфон, активировал экран и позвонил по единственному в памяти номеру. Получилось это довольно демонстративно и с долей этакого выпендрежа, превосходства службы безопасности над органами внутренних дел. Кочергин смотрел на дорогу. Водитель в разговор не вмешивался совсем, будто его и не было.

— Товарищ генерал, — обратился Пичугин к Трифонову. — Прошу прощения за беспокойство.

— Ничего, Олег Иванович, все, что нужно. Чем могу помочь?

— Мы сейчас произведем изъятие смартфона зараженного чумой, нужно попытаться восстановить данные, которые на нем могут храниться. Это может нам дать необходимый материал для выяснения личности пострадавшего.

— Я понял, забирайте смартфон, я организую специалистов. Вам позвонят. — Трифонов дал отбой.

— Эка, как у вас все быстро делается, — уважительным тоном заметил Кочергин. — Один звоночек, и тут же прилетят специалисты с чемоданчиками. Уже могу приказать расчищать вертолетную площадку?

— Нет смысла язвить, — спокойно ответил Пичугин. — Цена этой информации слишком велика. Отказываться от любой попытки извлечь ее — недопустимая беспечность. Я думаю, вам стоило сразу подключать местных спецов из ФСБ. Ставка больше, чем амбиции.

Наталья, слушая вполуха, наклонилась и достала из пространства между сиденьями доставленное водителем ведро с протеиновым порошком.

— Это чье? — спросила она удивленно.

— Ваше, — ответил Кочергин. — Олег Иванович дал задание, а мы выполнили.

Наталья повернулась к Пичугину и губами изобразила поцелуй, который, однако, никто в сумерках не разглядел.

— Спасибо! Спасибо, Олег! И вам, Станислав Аркадьевич, огромное спасибо. Не забыли. — Наталья опустила ведерко под ноги. — Сейчас мне пока не нужно, а вот когда в больнице закончим, потребуется проглотить пол-литра смеси.

— Там еще две банки «змашек», — подал голос водитель. — Как просили. Сказал, что для женщины, вот они и дали ультра лосс и ристал шейк. Вот чек.

Водитель через плечо протянул бумажку, но Кочергин выхватил ее.

— Это угощение, Наталья Викторовна, примите в подарок.

— Спасибо, — ответила Наталья. — Но я в состоянии оплатить.

— Не беспокойтесь. Вы гостья! — Генералу очень хотелось хоть чем-то реабилитироваться и получить снисхождение у «прекрасной дамы».

Машина въехала на территорию больницы. В воротах стоял усиленный наряд охраны. Аналогичные посты выставили у корпуса травматологии. В воздухе стоял терпкий запах каких-то цветов. Ветра не было совсем. Ночь навалилась жаркая, сухая.

Наталья вышла следом за Пичугиным, тот совершенно автоматически протянул руку, помогая выбраться из высокого внедорожника. Вряд ли помощь была нужна, но это воспитанная потребность уважительного этикета. Кочергин опустил стекло.

— Я вам там нужен?

— Наверное, нет, Станислав Аркадьевич, — произнесла Наталья. — Мы справимся. Вы дайте ваш номер, когда закончим, Олег вам позвонит.

Когда они подошли ко входу в корпус, она сказала негромко:

— Олег, у нас очень мало времени. Поэтому, чтоб не дублировать друг друга, ты занимаешься его смартфоном, а я больным и медперсоналом. Договорились?

— Так… — Пичугин попытался возразить, но Наталья ему показала кулак, и он воздержался.

На входе у них проверили документы, в списках значились оба. Пост пропустил в карантинную зону, где они в одной комнате переоделись в хирургическую форму, поверх которой натянули противочумные костюмы «Кварц-1». Наталья из кейса достала упакованные в полиэтилен коробки с ампулами и флаконы с порошком.

Когда закончили с переодеванием, им открыли дверь в травматологию. В герметичных костюмах невозможно было понять, какова температура в помещении, но, взглянув на термометр, установленный у входа, она убедилась, что воздух, согласно инструкции, держат на отметке в двадцать градусов. В четырех углах стояли активные ультрафиолетовые установки, обеззараживающие воздух в коридоре. Все окна были наглухо закрыты. Позади фильтров располагался передвижной кондиционер с гофрой, погруженной в вытяжку.

На посту сидел здоровенный мужчина, облаченный в сильно устаревший противочумный костюм. Состоял он из резиновых сапог, двух хлопчатобумажных халатов до пола, перепоясанных бинтом, через который перекинуто вафельное полотенце. Также в комплект входила пара толстых резиновых перчаток почти до локтей, а лицо его от шеи закрывала толстенная ватно-марлевая повязка, доходившая до самых глаз, скрытых за круглыми стеклами металлических мотоциклетных очков. На голове по самые брови был нахлобучен белый медицинский колпак. Так одевались врачи, работавшие в очагах чумы еще в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, когда эпидемии чумы свирепствовали в Средней Азии. Этот ПЧК стоял на вооружении санитарно-эпидемических служб и «Скорой помощи» до восьмидесятых годов и до сих пор не всюду списан, хотя медики, работающие в очагах особо опасных инфекций, как правило, обеспечены более современными средствами индивидуальной защиты.

Наталья поздоровалась с дежурным и спросила:

— Медбрат?

— Фельдшер, — отозвался дежурный. — Нас сняли с инфекционной бригады «Скорой». Народ в отпусках, завтра приедут другие.

— Не поняла, а что, на бригадах вам работать не нужно? — удивилась Наталья.

— Туда направили ребят из МЧС, а нас сюда.

— Понятно. Кто здесь лежит?

— Сотрудники отделения, врач из приемного, санитары, рентгенологи, медсестры, постовые. И этот в отдельной палате.

— Из врачей кто за ним наблюдает? — Наталья, продолжая задавать вопросы, выкладывала из пакетов коробки с ампулами.

— Я. — Дежурный выложил на крышку поста пластину с прикрепленным листом, разлинованным в таблицу. — Мне тут назначения оставили. У кровати монитор, я каждые полчаса снимаю показания. Все лекарства он получает. Хотя…

— Что хотя? — Наталья терпеть не могла, когда хоронят еще живых.

— Ну… — Фельдшер замялся. — Шансов мало.

— Это усовершенствованная вакцина Хавкина, от чумы. — Наталья показала на ампулы. — А вот тут экспериментальный препарат из Москвы, который резко повышает ферментную активность макрофагов. Надо сейчас ввести каждому инфицированному вне зависимости от клинических проявлений. Поняли?

— Понял.

— Сколько человек в отделении?

— Сорок два.

— Все медики?

— Нет, еще пациенты, которые однозначно контактировали с больным. Остальных отвезли в другое отделение, но тоже в карантине.

— Хорошо. Тут на пятьдесят зараженных. Вакцину вводим один раз, а экспериментальное лекарство два раза. — Наталья совершенно намеренно не озвучила название препарата, так как врачам оно ничего не скажет, его нет в справочниках и реестре лекарственных препаратов. — Второй раз завтра после полудня. Олег, не стой без дела, займись смартфоном!

Пичугин хмыкнул и обратился к дежурному:

— Мне нужны вещи неизвестного. Где они?

— Там, в палате, в пластиковом мешке. — Дежурный указал на палату с замком снаружи. — Одежду мы отправили в дезкамеру, она чистая и упакована. Только если будете забирать, расписку оставьте.

Пичугин перебрался в палату, а Наталья осталась инструктировать фельдшера о том, как приготовить лекарство, как вводить и, главное, как правильно оформить информированное согласие от всех инфицированных в отделении, что они согласны на добровольное участие в клинических испытаниях экспериментального препарата.

Затем они прошлись по палатам, где Наталья поговорила с каждым. Всех успокоила, правда подтвердила, что у неизвестного чума, но предупредила, что лекарства уже работают, что раз лечение начали еще до клинических признаков, значит, есть очень большой шанс, что все обойдется. Вот и вакцину привезла самую лучшую. Но нужно набраться терпения и мужества! Особенно уважительно она общалась с медиками, которые, сами находясь в карантине, продолжают оказывать помощь своим больным. Переговорила с травматологом из приемного отделения, утешила заплаканного терапевта, которая только повторяла: «А я же их предупреждала!»

Наталья ее похвалила, сказала, что везде так в России, беспечность — это наша хроническая наследственность.

Пичугину в палате было неуютно. Последний больной с легочной чумой, которого он видел живым, был таксист Ширяев и женщина по имени Алия, сестра молодого казахского трансвестита Серикджана, который и привез чуму в Москву. Ширяев умер, Алию продолжают лечить, и есть шанс ее спасти благодаря антибиотикам, которые она принимала от своей женской инфекции.

Но неизвестный парень был действительно плох. И трудно было сказать, что больше усиливает тягостное впечатление, множественные ушибы лица и головы или клокочущее тяжелое дыхание. Правая нога парня была упакована в гипс.

Пичугин осмотрелся и увидел в углу на металлическом столике пакет, в котором обрисовывались знакомые контуры смартфона.

Не раскрывая пакет, он рассмотрел его в свете лампы. Экран был покрыт мелкой сеткой трещин, а сам аппарат, похоже, раздавлен каблуком или коленом, потому что имел заметную деформацию.

При попытке прощупать телефон пальцами послышался характерный хруст. Материнской плате капец. Впрочем, пусть разбираются спецы-электронщики.

Аналитик с пакетом в руках покинул палату, но у поста уже не было ни Натальи, ни дежурного. Не зная, как бы обработать пакет, Пичугин решил их дождаться. Вскоре Наталья с дежурным вернулись.

— Вы все поняли? — на ходу уточняла она. — Вакцину под кожу, а экспериментальное лекарство внутримышечно. И не забывайте предупреждать, что температура непременно поднимется часа через два, но потом сама собой пройдет. Сбивать специально не надо!

Фельдшер кивал.

— Все понятно, Наталья Викторовна! Я все сделаю и передам по смене.

— Во сколько вас сменят?

— Обещали утром, в девять.

— Вам всего хватает? Шприцы, капельницы? Антибиотики? Говорите сейчас, потому что я поеду в Роспотребнадзор и буду докладывать. Кстати, где Герасименко? Он приходил?

— Нет, Наталья Викторовна, он позвонил, спросил, нужна ли помощь травматолога, и так как тут есть травматолог и медсестры, которые занимаются с больными сами, он решил не приходить. Сказал, что будет дома. Оставил телефон.

— Ладно, с ним потом разберемся. Где история неизвестного?

— В чистой зоне. Я набираю все в компьютер и завтра распечатаю.

— Логично. Как вас зовут? — Наталья оценила старательного и ответственного фельдшера.

— Бадюк Василий Евдокимович, фельдшер инфекционной подстанции.

— Вы молодец, Василий. Я отмечу вас непременно.

— Мне надо продезинфицировать пакет! — напомнил о себе Пичугин.

— А телефон?

— С этим пусть разбираются трифоновские спецы.

— Олег, он закрыт, но однозначно «грязный». Если опустить в дезраствор, умрет окончательно. Что делать?

— Я думал, что они его осмотрят в изолированных условиях. В конце концов, мое дело им его доставить. Или Кочергин прав насчет осторожности?

— Я не знаю, — Наталья потрясла пакет с телефоном. — Хлам это. Как больной?

— Ну как? Дышит, лежит… Приборчик около него показывает, что пульс сто двадцать в минуту. Дыхание двадцать четыре, эс-пе-о два восемьдесят семь процентов…

— Память аналитика — это нечто! Замечательно. А давление?

— Давление не запомнил, — съязвил Пичугин. — Сходи, сама посмотри!

— У меня все записано, — вмешался фельдшер, вот его показатели пятнадцать минут назад. Дышит он сам, сердце работает. По жидкости и электролитам он скомпенсирован. Глюкозу получает. В желудок зонд решили пока не ставить. Капаем витамины. Если завтра будет стабилен, установят зонд. Реаниматолог приходил, сказал, что у него в отделении есть ящик специального питания… В общем, если Бог поддержит, выходим! — Фельдшер говорил спокойно, уверенно, и от его слов Пичугину стало как-то менее тревожно за судьбу неизвестного парня.

— Олег, а там сим-карта и карта памяти внутри? — спросила Наталья.

— Наверное, и то и другое.

— Ну вот, смотри, на симке номер. Это же бездна информации о владельце! Можно обратиться к оператору и получить список номеров, кому он звонил вообще, скажем, вчера или даже неделю назад, узнать, на кого зарегистрирован номер. Так? Учитывая вчерашние события, я вполне допускаю, что карта зарегистрирована вообще на чужого человека, но попытаться надо. Это первое. Второе, если он ей пользовался и у нас будет список номеров, на которые он звонил, можно у его абонентов узнать, кому, по их данным, принадлежит номер. Это два. Как быстро это выйдет, я не знаю. Но Кочергин мог начать эти действия еще пять часов назад. И третье, на самой симке могут быть какие-то номера из списка контактов.

Пичугин смотрел через блистер на Наталью, практически не видя ее лица, а лишь угадывая его.

— И ты мне скажешь, что устала? Это с усталости ты так лихо все разложила?

— Я устала, товарищ Пичугин, только не имею права на эту усталость. Если мы проморгаем неизвестных контактных и болезнь распространится за пределами Воронежа, я буду считать это своей и твоей недоработкой. Бесполезностью нашего визита. Понимаешь?

— А на карте памяти, может, фотки какие-нибудь остались, селфи?

— Возможно.

— Василий! — Пичугин обратился к фельдшеру. — У вас тут среди конфиската есть чей-нибудь смартфон?

— Найдем!

Пичугин открыл пакет и вывалил телефон неизвестного на столешницу поста.

— Как бы его раскрыть?

Фельдшер на пару минут отлучился с поста и вернулся с одноразовым скальпелем.

— Вот, только не порежьте перчатку.

Пичугин кончиком скальпеля выудил симку и карту памяти, а смартфон со снятой крышкой убрал обратно в пакет.

— Может, отнесем Кочергину? — спросил он, взвесив упаковку на ладони.

— Времени нет. Номер телефона мы узнаем легко. Позвони себе или мне, номер высветится. А вот что на карте памяти, надо посмотреть. Включай!

Пичугин запустил галерею. Для того чтобы экран смартфона реагировал на палец в латексной перчатке, его пришлось намочить.

Наконец галерея открылась, но на карте оказались только две фотографии. Одна смазанная, а вторая отличного качества, но на ней была полная сюжетная каша. Пичугин не сразу разобрал, что изображено внутреннее пространство железнодорожного вагона, судя по отсутствию дверей и обилию ног — плацкартного.

Наталья поднялась на цыпочки, чтобы тоже разглядеть изображение на экране.

— Вагон?!

— Вагон.

Пичугин пытался понять, что хотел снять неведомый владелец смартфона. Не было никакого намека на композицию или на конкретный объект съемки. Будто человек поднял смартфон, подождал, пока аппарат выставит фокус, ведь качество снимка отменное по четкости, и нажал на спуск. Зачем? Загадка!

— Узнай, когда был сделан снимок!

— А как?

— Легко. Открываешь диспетчер файлов, находишь папку DCIM и в ней обнаруживаешь файлы. Рядом с номером дата создания.

— Тогда мочи палец!

— Почему это?

— У тебя пальцы тоньше. Не привык я к этим «рукоблудникам».

Наталья нашла папку с фотографиями, и они оба увидели, что снимки были сделаны первого января две тысячи первого года.

— Вот это дата! — удивился Пичугин. — Тогда фотоаппараты в телефонах только появлялись и были очень плохие. А тут размер фото, судя по качеству, мегапикселей тринадцать.

— Извините, — подал голос фельдшер. — У меня был такой же смартфон. В нем ужасная камера, пять мегапикселей.

— Что из этого следует? — Пичугин пожал плечами, от чего шлем костюма забавно приподнялся.

— Получается, снимки были сделаны не на этом смартфоне, — уверенно заявила Наталья. — И тот смартфон был новый, с невыставленными настройками по дате и времени.

Наталья набрала свой номер и отправила фотку к себе на телефон и на телефон Пичугина.

— Олег, забирай все! — сказала она. — И телефон, и карты, отнесем их Кочергину и Трифонову. Пусть разбираются. Идем! Времени в обрез!

— Что ты хочешь?

— Я хочу… — Наталья в задумчивости нажала кнопку на выходе и замолчала, ожидая, пока охрана и контролер карантина отопрут дверь отделения.

Уже сняв костюм и стоя на чистой пеленке в хлопчатобумажных бахилах, Наталья продолжила:

— Я хочу поскорее узнать, какие поезда прошли через Воронеж утром.

— Погоди. Ты исходишь из того, что парня избили утром?

— Думаю, что он в тот момент был еще не болен. Точнее, не проявлялась его болезнь. И он сопротивлялся. — Наталья взяла со стола историю с надписью «Неизвестный». — Вот смотри. Тут написано, что на его кулаках при осмотре были обнаружены многочисленные ссадины. Значит, не только его били, но и он защищался. Дрался. Он не смог бы сопротивляться, если бы уже проявились симптомы. И нападавших было несколько.

— Да, пожалуй, — согласился Пичугин. — Но есть труднообъяснимые странности. У него, по описи, не было ничего, ни мелочи, ни ключей, а футболка новая.

— Новая? Да, для бездомного это нонсенс. А как ты понял?

— После стирки и дезкамеры ношеная футболка была б сильно полинялой, а на этой сохранилась яркая картинка с удавом. Я ворот посмотрел, тоже не тертый.

— Любопытно, но что нам оно дает?

— Не знаю. Но в карманах джинсов тоже ничего. Не только вещей там нет, по описи, а вообще ничего, ни крошек, ни трухи, ни катышков. Так не бывает с ношеными вещами. И края карманов не затерты.

— Он что, купил новые вещи? — удивилась Наталья. — Весь комплект? Загадочно звучит. Погоди, а он не мог их украсть на рынке? За что и били.

— Украл и сразу на себя надел. Сомнительно.

— Да уж, загадок хватает.

Они окончательно переоделись и вышли к машине. Но Кочергина в ней видно не было.

— У меня это не выходит из головы, — продолжил Пичугин, направляясь к «уазику». — Я когда увидел вещи, подумал, что чего-то не хватает. Борсетки или сумки на пояс. Чего-то, где можно держать документы и деньги. Не ходят люди без этого по улицам. Если только совсем недалеко.

— Где Кочергин? — спросила Наталья у водителя.

— Станислав Аркадьевич уехал в управление по важным служебным делам, — ответил водитель. — Кроме чумы, в городе случились несколько нападений и кражи. Возможно, как-то связано с закрытием города.

— Еще только паники или беспорядков нам не хватало, — пробурчала Наталья.

— Тогда вези к вам в управление, — велел Пичугин водителю.

Тот сразу запустил двигатель.

Наталья устроилась на заднем сиденье, а Пичугин решил, что садиться вперед неудобно. Сел рядом.

Он понимал, что неплохо бы разобраться с загадочной фоткой из поезда. Точнее, с реальной датой, когда она была сделана. Ведь если это случилось сегодня или вчера ночью, значит, парень ехал в поезде. Эта версия вполне реальна, и она очень страшная.

«Парень купил бисептол, — думал Пичугин. — Значит, уже ощущал недомогание. А инкубационный период около двенадцати часов».

Пичугин положил ладонь на руку Натальи и продолжал размышлять, стараясь сложить головоломку.

Наталья глянула на него и, словно прочтя мысли, пояснила:

— Бисептол принимают обычно по девятьсот шестьдесят миллиграммов три раза в день, каждые-семь восемь часов. Выходит, если неизвестный принял последнюю пару таблеток незадолго до драки, утром, то первую выпил вечером, может быть, уже в поезде.

Пичугин в темноте посмотрел на Наталью и уловил блеск ее глаз. Он поднес руку к трифоновскому смартфону, жестом напоминая о прослушивающем устройстве.

Машина неспешно двигалась по ночному Воронежу, пешеходов было мало, частного транспорта тоже. Повсюду виднелись дополнительные посты ДПС из патрульных автомобилей. Посты были усилены металлическими турникетами, переносными прожекторами и устройствами принудительной остановки автомобилей, частично разложенными на асфальте. То и дело из динамиков установленной в «УАЗе» радиостанции доносились малопонятные переговоры полицейских. Говорили в основном условными фразами, состоящими из номеров приказов и законодательных актов, а также из давно сложившихся при радиообмене слов.

— Полста второй пятому на связь, — звучало на полицейской волне, едва пробиваясь через помехи ультракороткого эфира.

— На связи полста второй.

— Что у вас по ноль шестнадцать?

— Они прибыли, размещаются. Три по пять рабочих.

— Принял. Конец связи.

Постороннему человеку трудно было понять, что это значит, а спрашивать не хотелось.

Пичугин обратился к водителю:

— Можно включить радио? Любую местную станцию из популярных.

Тот ткнул пальцем в сенсор магнитолы, после чего из динамиков донеслось, заглушая шипение рации:

— …орогие жители и гости славного города Воронежа! В студии Радио «Волна» Максим Серавкин, на большом круглом циферблате, что висит напротив меня, двадцать два часа тридцать одна минута, и мы продолжаем ночное шоу «Чума»! Но прежде чем в нашем эфире прозвучат следующие двадцать хитов, я передаю совместное сообщение нашего доблестного заместителя начальника Роспотребнадзора Георгия Ивановича Штильмана и начальника МЧС по Южному федеральному округу Соловьева Константина Михайловича. Они расскажут о введенном четыре часа назад чрезвычайном положении у нас в городе. Пожалуйста, внимательно и серьезно прослушайте его.

Пошла запись: «Уважаемые сограждане, воронежцы и гости нашего города! Мы приносим искренние извинения, что в течение этой недели вам придется принять участие в масштабных совместных учениях Роспотребнадзора, МЧС, МВД, Войск химической и бактериологической защиты. Просим сознательно отнестись к этому мероприятию, не препятствовать работе медиков, полиции и сотрудников МЧС! При необходимости покинуть город вам нужно обратиться в ближайшую поликлинику, где развернуты специальные карантинные кабинеты, пройти недолгое обследование и, если вы здоровы, получить пропуск на выезд из города. Учения по условиям максимально приближены к реальности, поэтому любые попытки покинуть город самовольно в обход КПП и не соблюдая карантинные правила будут расцениваться как осознанные диверсионные действия и наказываться в административном порядке. Закон предусматривает наказание в виде административного ареста на срок от пяти до пятнадцати суток. В случаях неповиновения законным требованиям сотрудников РПН, МВД и МЧС к нарушителям будут применяться специальные средства.

По решению мэра Воронежа все бригады «Скорой помощи» усилены нарядами полиции. При необходимости вызывайте медицинскую помощь как обычно. Воздержитесь, пожалуйста, от визитов в поликлинику при наличии температуры и кашля. Вызывайте врачей на дом. Выполняйте все предписания и назначения неукоснительно.

Пожалуйста, отнеситесь к сложившейся ситуации с пониманием и гражданской ответственностью».

— Ну, чума! — раздался из динамиков восторженный голос ведущего ночного эфира. — А теперь мы начинаем второе отделение домашней дискотеки, и вас ждет очередная порция суперхитов от диджея Макса. По просьбе сотрудников больницы «Скорой помощи» мы ставим медляк от группы «Ленинград» под названием «Мне бы в небо!»

— Они опять долдонят об учениях, — обратилась Наталья к Пичугину. — Как в нашей московской ситуации.

— Пока не появится еще один очаг, они не введут полномасштабное ЧП, — ответил Пичугин. — Один случай еще не эпидемия. Я думаю, они мудро поступают. И этот Макс Серавкин — хорош! «Ночное шоу «Чума». Вот так надо избавляться от панических настроений. Нет, они молодцы! Мы тут на нервах, ищем способ, как спасти регион от эпидемии, а у них шоу! «Танцуй, Воронеж, гуляй, Европа! А ведь никто не знает, что над городом повисла полная…» Интересно, кто придумал?

— Хаит и Барац, авторы спектакля «День радио». Так называется ночное шоу на «Как бы радио», — ответил водитель. — Приезжали к нам на гастроли в прошлом году.

Машина подкатила к подъезду управления МВД.

— Олег, выясни, пожалуйста, все насчет поезда, — попросила Наталья. — И держи меня в курсе. Если подтвердится, что парень ехал в плацкарте, мы все окажемся в глубоком анусе. Как ты тут пропел. Потому что, мы тогда вместо поезда получим настоящий чумовоз, распространяющий эпидемию с севера на юг, быстро и неотвратимо. Я должна вернуться на совещание в РПН. Доложу результаты посещения больницы, обсудим дальнейшую тактику и текущую обстановку по городу.

Пичугин кивнул и покинул машину, которая снова тронулась с места и направилась в сторону Роспотребнадзора.

Дежурный по управлению, проверив документы, сообщил, что Пичугина приказано сразу проводить в кабинет Кочергина, что и было выполнено. Генерал сидел за столом, облаченный в мундир с большими звездами на погонах, и вид у него был усталый. Наверняка провел непростое для него совещание. Несмотря на июльскую жару, в кабинете было прохладно, мощный кондиционер прекрасно справлялся с работой. Генерал поднялся из-за стола навстречу Пичугину.

— Что удалось выяснить? — с ходу поинтересовался он.

— Станислав Аркадьевич, — Пичугин положил на стол пакет со смартфоном.

На лице Кочергина отразилось беспокойство.

— Не волнуйтесь! — успокоил его Пичугин. — Снаружи пакет обработан дезсредствами, но с самим телефоном нужно работать в особой стерильной зоне. Его обработать активным химическим веществом нельзя, повредятся электронные схемы.

— И зачем вы мне его привезли?

— Трифонов своих мастеров пришлет сюда. Пока он мне не сообщил об их прибытии. Не бойтесь. А результаты есть. Во-первых, мы знаем номер симки пострадавшего, и можно будет выяснить данные владельца. Есть вероятность, что ее купил именно хозяин телефона, а не подставное лицо, как сейчас водится, при нынешней-то миграции.

— Симку могли купить на улице, безликую, — возразил Кочергин. — Много раз с этим сталкивался. Но проверить надо.

— Во вторых, нужно выяснить, с кем общался ее владелец последнюю пару дней, — продолжил Пичугин. — Даже если симка безликая, есть шанс узнать от знакомых, кто он. В-третьих, я снял CD-карту, и на ней есть две фотки, но они датированы две тысячи первым годом.

— Какой же нам прок от них?

— Прок есть. Если они сделаны вчера, то наш больной ехал в поезде, где и снял внутренность плацкартного вагона.

— Ого? Вот это версия! Это, знаете ли… — Генерал направился к огромной карте города на стене. — Н-да. Там, где обнаружили пострадавшего, нет железнодорожных путей. До ближайших метров двести на юг, и они за промзоной. Вот тут его нашли. Незаконченное строительство, снесенные гаражи и немного частного сектора. Место безлюдное, там гуляют в основном собачники. Кстати, нашла его именно собачница. Вы знаете?

— Да. Ее поместили в карантин?

— Не знаю. Медики говорили, что собаки чумой не болеют, а баба та утверждает, что к больному не прикасалась.

— Станислав Аркадьевич, если он ехал в поезде, то давайте посмотрим все поезда, которые прошли через Воронеж с пяти утра до полудня.

Не прошло и пяти минут, как Кочергин распечатал таблицу, присланную из управления транспортной полиции.

Пичугин пробежал ее глазами строчка за строчкой:

225С — Мурманск — Адлер 13.32–13.37

533М — Москва — Адлер 14.23–14.28

202М и 202А — Москва — Адлер

в Воронеже 7.24–8.00

083С — Москва — Адлер

в Воронеже 9.17–9.57

292М и 292А — Москва — Адлер

в Воронеже 4.40

377Я — Москва — Новороссийск

в Воронеже 8.39–8.44

227А — Санкт-Петербург — Новороссийск

в Воронеже 10.50–10.54

306М — Москва — Сухум

в Воронеже 4.40–5.22

— Я думаю, что вот эти попадают под подозрение. — Пичугин взял с генеральского стола маркер и подчеркнул рейсы 202 и 083. — Еще 377 и 227 надо взять на контроль. Остальные вряд ли. Станислав Аркадьевич, а можно получить их подробные реальные маршруты и место, где они находятся сейчас?

— А если поезд — это ошибка? Если фотографии были сделаны не вчера? Невозможно же это выяснить, дата на телефоне не была установлена верно, вы сами сказали.

— Но мы просто обязаны отработать эту версию! — горячо произнес Пичугин. — Если неизвестный парень ехал в поезде уже больным, а это подтверждает лекарство, что при нем нашли, то поезд сейчас везет от сотни зараженных пассажиров! Они могут выходить на станциях, и через двое суток мы получим не один случай легочной чумы, а около сотни в разных городах. Вы представляете себе такое «шоу «Чума»? Это не машина, из которой выкинули нашего пострадавшего, где максимум могут быть еще четверо отморозков! Это, судя по фото, плацкартный вагон! А теперь сами смоделируйте ситуацию. Что получается?

Генерал протер платком вспотевшее лицо. На его лбу, несмотря на прохладный воздух в кабинете, тут же снова выступили капельки пота. Пичугин понял, что усилия потрачены не зря. Все же, кажется, удалось донести до генерала серьезность ситуации.

— Да, эту версию отработать придется, — ответил Кочергин и потянулся к телефону.

Тем временем в Роспотребнадзоре Наталья собрала с должностных лиц доклады о состоянии дел по городу и области.

Участники совещания казались довольно спокойными. Этого спокойствия Наталья и боялась больше всего. От него на практике все беды. Оно демотивирует. Придется подлить масла в огонь.

Наталья поднялась со стула и сказала:

— Думаю, прозвучавшие доклады не полностью отражают текущую обстановку. Кто из вас сообщил, что заведующий отделением травматологии инфицирован? Никто! А ведь он относится к контактным первого звена! Судя по его записи, он был в смотровом кабинете, лично общался с больным и оставил запись в истории болезни. Почему его не госпитализировали вместе с остальными?

Заместитель главного врача больницы «Скорой помощи» побледнел и пролепетал:

— Но Сергей Семенович уверял, что не спускался в приемное отделение.

— Тогда как он мог оставить запись в истории болезни о своем осмотре?

— Ну, может быть, написал позже? Я не знаю.

— А я знаю. — Наталья говорила жестко. — Я была в отделении, там сейчас размещены все сотрудники, прямо общавшиеся с больным. Один из них, травматолог Башмин, сказал мне, что Сергей Семенович был в смотровой, консультировал снимки и совместно с ним и терапевтом осматривал неизвестного на предмет выявления повреждения легкого. Потому что больной в это время кашлял розовой пеной. Мне нужно напоминать, что мокроту при легочной чуме называют еще «малиновый мусс» и это стадия активного распространения инфекции?

Участники совещания поменялись в лице. Недавнее спокойствие улетучивалось из помещения. Они поняли, что произошло.

— Теперь, коллеги, вы все являетесь контактными второго звена, ибо Сергей Семенович относится к однозначно инфицированным, как и его коллега Башмин. Он сейчас «зараженный по форме А20.2», а вы, напоминаю, контактные.

Заведующий «Скорой» выхватил мобильник и, едва не опрокинув стул, помчался в коридор отдавать распоряжения.

— У кого-то еще остались сомнения в необходимости моего визита, Людмила Сергеевна? — спросила Наталья, глядя на нее в упор. — С учениями — это вы хорошо придумали. Сейчас у вас начнется шоу «Чума!». Теперь насчет того, что я успела сделать. Я привезла всего пятьдесят доз вакцины Хавкина. Но это усовершенствованная вакцина, которая позволяет активировать гуморальный иммунитет и заметно снизить токсичность палочек чумы. Для активации макрофагального эффекта мы применили препарат на основе диаминодифенилсульфона, средства против проказы, с добавлениями пиримидинов[16]. Это заметно усиливает мощность нейтрофильных ферментов. Иерсиния, судя по лабораторным результатам, этой атаки не выдерживает. Если вы удержите количество заболевших до полусотни, это будет прекрасно. Я доложу Думченко, вам вышлют обновленную вакцину и еще пятьдесят флаконов нового лекарства. Инструкцию я оставила в отделении. Вопросы есть?

На общем собрании Наталья решила не называть лекарство экспериментальным, чтобы не возбуждать лишние страсти.

Вернулся заведующий станцией «Скорой помощи».

— Герасименко уже везут в отделение, — сообщил он.

— Замечательно, я попросила дежурного фельдшера Бадюка выделить ему коечку у окна. К сожалению, не в коридоре, — не скрывая язвительности, добавила Наталья.

В этот момент у нее зазвонил телефон.

— Что, Олег? — произнесла она в трубку, отвернувшись от микрофона на столе.

— Если он ехал в поезде, то это или 202А, или 377Я. Первый это Москва — Адлер, второй Москва — Новороссийск. В Воронеже 202-й был в семь утра, а 377-й в восемь тридцать девять. Остальные либо слишком рано, либо поздно. Есть еще поезда: на Ставрополь 070Ч, он проходит утром через Воронеж, тоже восемь тридцать девять. Ноль тридцать четвертый на Владикавказ проходит в семь сорок пять. И 062Ч «Эльбрус» от Москвы до Нальчика. В Воронеже он в восемь тридцать. Итого, пять штук. Это слишком много. Кочергин выясняет, все ли там здоровы. Думаю, это пустышки.

— Хорошо. Но с пятью поездами я звонить Думченко не буду. Свяжись с Головиным, вышли ему фото футболки неизвестного, пусть просмотрят камеры на вокзалах, может, кого-то увидят у касс или на посадке в период с пяти вечера до полуночи!

— Все понял. Работаем дальше.

Пичугин отключился.

— Что случилось, Наталья Викторовна? — спросила Людмила Сергеевна. Остальные притихли.

— Пока ничего, Людмила Сергеевна. Пока! — подчеркнула Наталья. — У нас есть пока косвенные неподтвержденные данные, что этот парень ехал в поезде, который прошел через Воронеж. Точные выводы пока делать нельзя. Олег Иванович сейчас пытается вычислить, каким поездом он мог ехать.

Людмила Сергеевна еле заметно выдохнула, решив, что инфекция, если она есть, уже выехала из области. И не по ее вине. А уж со своими чумными они как-нибудь разберутся! Источник изолирован, осталось только три дня подержать город на карантине и всех больных с температурой запереть в боксах.

Поднялся заместитель мэра Воронежа по службе коммунального хозяйства.

— Я доложу. Можно?

— Конечно. — Наталья кивнула.

Все обернулись к пожилому человеку с блокнотом в руках.

— Так вот, мы реконструировали в авральном порядке два корпуса инфекционной больницы. В общей сложности подготовили еще сто двадцать двухместных палат. Все оборудовали системами дистанционной связи типа «радионяня», для чего закупили сто пятьдесят комплектов. На вокзалы, в медпункты и во все крупные супермаркеты поставили термометры дистанционного типа. С их помощью сейчас волонтеры измеряют температуру всем входящим-выходящим. Все КПП на дорогах также обеспечены термометрами, палатками для помещения в карантин, автономными генераторами и кондиционерами. Запасов медикаментов и топлива хватит на три дня.

Хозяйственник зачитывал, Наталья слушала его вполуха. Время для Натальи текло иначе, постоянно казалось, что люди кругом не двигаются, а медленно и сонно плавают. И эта медлительность раздражала. Подсознательно хотелось дать всему миру мощный пендель, чтоб началась активность.

«Это субъективное, — сама себе сказала Наталья. — Это все только мое ощущение. Надо сдерживать себя. Не выделяться».

Наталья взяла со стола лист бумаги и принялась высчитывать, проводя по строчкам обратной стороной карандаша.

Доставлен в больницу 12.22

Бригада приехала на место обнаружения — 11.55

Обнаружен собачницей и ее собакой 11.12

Место в 300–400 метрах от железнодорожных путей. Станций рядом нет.

Сброшен?

Привезен и выброшен?

Исключено: проживает в частном секторе рядом с местом обнаружения? Нет. Полиция проверила.

Ночной клуб, дискотека, уличная драка, грабеж — данных нет.

О пропаже человека никто не заявил?

Она перевернула карандаш и подчеркнула слово «сброшен», а рядом приписала «спрыгнул?».

Набирая номер Пичугина, она покинула зал заседаний.

— Олег! Свяжитесь с транспортниками, не было ли сообщений от проводников об отставших пассажирах?

— Ого? Думаешь, он сошел в Воронеже, никого не предупредив?

— Я допускаю, что его или сбросили, или он сам спрыгнул. Потому и нога, кстати, сломана.

— Мы с Кочергиным сейчас поедем на место его обнаружения. Я хочу осмотреться.

— Хорошо. Я пока буду тут. — Наталья отключила телефон, положила в кармашек.

Тут же телефон звякнул. Она ответила, мельком глянув на экран.

— Слушаю вас, Виктор Владимирович! — Она обрадовалась полицейскому генералу Головину из Москвы как родному.

— Наталья Викторовна, похоже, ваш парень с удавом на майке засветился на Казанском вокзале. Но лицо плохо видно. Футболка. Я перешлю фото. Ждите.

— Время сообщите! Время его появления в любой точке, где его засекли камеры, нам надо знать обязательно. На какой поезд он сел?

— Не знаем! Ребята поехали расспрашивать тамошних охранников, но шансов нет. Там же миллионы людей ходят. Если только случайно на него почему-то обратили внимание. Самотохин вам привет передает, спрашивает, не нужно ли приехать помочь вам? Рвется! Еле за ремень удерживаю.

— Сама управлюсь, зачем он здесь? — не поддержала юмор генерала Наталья.

— Уж очень вы ему понравились в спортивной одежде. Хочу, говорит, еще раз увидеть, как Наталья Викторовна в одиночку опасных преступников берет…

Наталья отключила телефон. Проворчала: «Вот дураки!»

Совещание между тем неспешно шло своим ходом. Всем участникам периодически подвозили отчеты по выполнению приказов. Решались проблемы, гасились конфликты.

Ожидая новых данных от Пичугина, Наталья решила перекусить, извинилась перед собравшимися и спустилась на улицу, к машине.

За стенами Роспотребнадзора притих в ночи крупный город Воронеж. Притих, но продолжал жить. Наталья подозревала, что слух о чуме полз по городу, но воспринимался большинством жителей скептически. Так часто бывает. Подумала и позвонила Кочергину. Тот доложил, что, несмотря на ночь, обстановка в городе спокойнее не становится. Случилось несколько ограблений, произошло четыре попытки прорыва кордонов, но их пресекли с демонстративным применением специальных средств. Пару раз пришлось и пострелять. К счастью, только в воздух.

Поблагодарив Кочергина и сунув телефон обратно в карман, Наталья переложила из оставленного в машине ведерка несколько пакетов с белковым коктейлем к себе в кейс. Шейкера не было, водитель не догадался его купить, а Пичугин, несмотря на блестящий аналитический ум, видимо, забыл ему напомнить. Пришлось подняться в буфет РПН. Там она купила минеральной воды без газа, часть с жадностью выпила, а остатки смешала с белковым порошком, используя бутылку вместо шейкера.

Коктейль наполнил желудок, через несколько минут сердце забилось спокойнее. Наступила релаксация сытости. Спать не хотелось, но Наталья знала, что если появится такая возможность, уснуть труда не составит.

Трифонов узнал об АКСОНе. Узнал, что проект не провалился. Догадался, что у нее стоит это устройство. Она знала, что так будет. После ее выступления в «Домодедово» это не могло дальше оставаться тайной. Там, в «Домодедово», идя на рассчитанный риск, она не могла знать, что делом АКСОНа займется именно генерал Трифонов, но, наверное, это можно отнести к везению. Вся информация и все связи в одних руках. И человек, наверное, неплохой, раз не стал возлагать вину на Пичугина. А ведь это важно. Иногда человеческие качества больше определяют модель поведения, чем служебные. К сожалению, не всегда. Но, каким бы распрекрасным ни был Трифонов, о том, что Лемех жив, ему лучше не знать. Не готово еще человечество, в массе своей, принять такое изобретение.

К счастью, Лемех в свои годы полностью сохранил здравость рассудка и, узнав от Натальи о событиях в «Домодедово», скроется опять. Только бы не тянул! Потому что если Трифонов заподозрит, он найдет престарелого ученого без труда. Куда скроется Лемех, лучше никому не знать. Ни самой Наталье, ни Пичугину. А он сейчас наверняка думает, как аккуратно выпутать ее из пикантной ситуации. Но вдвоем будет легче. Наталья и одна справлялась с сохранением тайны пятнадцать лет, а с Пичугиным наверняка будет легче. Он настолько на ее стороне, что иногда от осознания этого дух захватывает. Наталья привыкла все проблемы решать сама, привыкла считать себя сильной, но сейчас… Сейчас ей было приятно, что появилось плечо, на которое можно опереться без оглядки.

Наталья вернулась в зал заседаний. Оказалось, там установили большой монитор и организовали прямую связь по скайпу с головным управлением РПН. Наталья заметила Думченко на экране, поняла, что тот ее заприметил еще от двери, но не стала подавать голос, так как пришлось бы перебивать Людмилу Сергеевну, которая заканчивала доклад.

— Спасибо, Людмила Сергеевна! — Думченко на экране кивнул. — Да, я понял! Вы все правильно делаете. А вот я вижу Наталью Викторовну! Может быть, она нам что-то еще расскажет?

Наталья поставила бутылку на пол и переместилась поближе к камере.

— Доброй ночи, Остап Тарасович! Если повторю что-то из доклада Людмилы Сергеевны, не обессудьте.

— Ничего! Расскажите, что вам удалось? — Думченко чуть повернул камеру на компьютере, и Наталья увидела Олейника и генерала МУРа Головина за спинами врачей.

— Пока нам немного удалось узнать, — призналась она. — Больной в сопоре[17] или коме-один[18], так что общаться с ним невозможно. Пневмония двухсторонняя, по форме А20, комплекс он получил. У остальных контактных клиники пока нет, все собраны в одном отделении, в отдельных палатах. Сейчас Пичугин получает данные из телефона пострадавшего, ждем поддержки ФСБ по технической проблеме. Я пока знаю только, что высока вероятность очень неприятной для нас всех версии. Возможно, пострадавший прибыл в Воронеж поездом, причем в плацкартном вагоне.

— Ого… — Думченко задумчиво почесал подбородок. — Вот это номер. Эту версию обязательно надо взять в приоритет!

— Мы взяли. Хуже, что нам пока не удается установить номер поезда. Подходящих по времени прохождения через Воронеж у нас пять поездов. Я просила Виктора Владимировича помочь с розыском больного по футболке. Нам известно, что похожий на него человек попал в поле зрения камеры на Казанском вокзале. Пока ждем от Головина дополнительной информации. Есть результат?

— Есть, Наталья Викторовна, сейчас он сам вам расскажет! — Думченко посторонился и дал место Головину.

Тот помахал рукой.

— Еще раз приветствую! Да. Он снят в двадцать один час сорок пять минут. Поездов там в вашу сторону мы насчитали три. Первый, 034С Москва — Владикавказ, мы исключили, так как он отправлялся в двадцать один пятьдесят. Парень никак бы не успел к поезду за пять минут с того места, где был снят. В двадцать два восемнадцать отошел поезд 062Ч. Это у нас Москва — Нальчик. Вариант возможный. Так же возможен и 202А Москва — Адлер. Он отошел в двадцать три шестнадцать, но он дополнительный, идет вне расписания, и я не знаю, во сколько он прошел Воронеж.

— Виктор Владимирович, а что это за место, где расположена камера? — спросила Наталья.

— Обычное место, лестница между первым и вторым этажами недалеко от зала ожидания. Поэтому камера захватила фигуру, но лицо не попало в кадр. — Головин пожал плечами. — А что вас интересует?

— Там аптека рядом есть, на втором или первом?

Головин к кому-то обернулся, но его собеседника не видно было в поле зрения камеры, потом ответил:

— Да, есть там аптечный киоск.

— Спасибо. Выясните насчет этого парня все, что сможете. Не могу доказать, но интуиция подсказывает, что это он.

— После выступления утром в «Домодедово» я поверю в любое чудо от Евдокимовой! — с усмешкой заявил Головин. — Сделаем все возможное.

— Спасибо, — ответила Наталья, несколько демонстративно поджав губы.

Ей не по душе было, что теперь вся мужская часть МВД, а может, и ФСБ горячо обсуждает ее женские прелести, попавшие в кадр, когда она в одном нижнем белье преследовала преступника в аэропорту.

— Остап Тарасович, я позвоню вам, как только будет ясность с поездами! — добавила Наталья, выходя из кадра.

Глава 8

В которой Стежнев допрашивает проводницу Аню, а та признается, что грабила Еремеенко по заданию начальника поезда

Оставшись один, Стежнев наконец получил возможность перевести дух и немного дать волю эмоциям. На самом деле он был ошарашен рассказом Карины. Нужно было разложить все по полочкам.

Выходило, что Еремеенко, который, по подозрению Ковалева, перевозил секретные документы, пропадает из вагона, и, судя по показаниям Карины, насильственно. По сути, это полностью подтверждало подозрения Ковалева, что Бражников использовал Еремеенко как курьера. Но кто-то, также узнавший о сделке, перехватил Еремеенко раньше. Для Стежнева теперь важно понять, какая именно сила вмешалась в ситуацию. Еремеенко мог стать жертвой спланированной операции ФСБ, о которой не было известно даже Ковалеву. Это могло случиться, если Бражникова еще раньше заподозрили в измене и начали проработку в режиме особой секретности.

«А это ведь полная жопа, — подумал он. — Если так, то мне головы не сносить. Когда начнут разматывать это дело, загребут, тут к гадалке не ходи. Надо драпать!»

Но прыгать с поезда на ходу, когда до Ростова оставалось чуть больше получаса, не имело смысла. Там можно будет спокойно и незаметно сойти. К тому же паниковать вообще рано. Вряд ли операцию такого масштаба можно было вообще утаить от пронырливого Ковалева, который водил дружбу с куратором Бражникова и сам был вне подозрений. Нет, если без паники и по здравому анализу, то ситуация скорее похожа на вмешательство агентов иностранной разведки, чем на работу ФСБ.

Само похищение Еремеенко было проведено совсем не в стиле ФСБ. Ведь, согласно показаниям Карины, проводница лично принимала участие в силовой фазе операции, но это было бы невозможно, если она не действующий офицер ФСБ.

Впрочем, действующего офицера, тем более женщину на такой должности, Стежнев без труда отличил бы даже в толпе. Он покинул тамбур, добрался до открытого купе проводницы и взглянул на нее, делая вид, что изучает расписание.

— Вы что тут делаете? — насторожившись, спросила проводница Аня.

— Я? — Стежнев безразлично пожал плечами. — В ресторан иду, глянул на расписание. Нельзя?

— Ну, так проходите, раз в ресторан. Смотрю же, не из моего вагона.

— Нервные все какие-то, — с усмешкой ответил Стежнев.

— Да с моей работой станешь нервной… — пробурчала Аня. — То одно, то другое…

— То нос разобьют… — Стежнев красноречиво коснулся собственной переносицы, того места, которое у Ани было заклеено пластырем.

— Вот-вот. Неудачно нагнулась, когда пол мыла, а тут бац, и стрелка под колеса.

Стежнев про себя отметил, что проговорено это было с нарочитой небрежностью, словно Аня хорошенько заучила эту версию. С ней все было понятно. На офицера ФСБ она не тянула никак от слова «совсем», значит, следовало действовать дальше, исходя из того, что она может быть как-то связана с иностранной разведкой. Возможно и скорее всего, сама того не зная. Например, ее завербовали именно ради похищения Еремеенко.

В эту версию отлично вписывались все детали, озвученные Кариной. Даже тот интересный факт, что Еремеенко в некотором роде шиковал. Хвастался дорогим смартфоном и пригласил незнакомую толстушку в ресторан. Возможно, Бражников выплатил ему сразу часть гонорара?

Сложив в уме все данные, Стежнев перебрался в вагон-ресторан, заказал пива и решил позвонить Ковалеву. Но вместо генерала трубку взял кто-то незнакомый. С ним Стежнев говорить не стал, но сам факт того, что телефон в чужих руках, вызвал беспокойство. Что, если все же ФСБ проводит операцию и Ковалев разоблачен и уже арестован? Что, если они засекли, откуда сейчас звонили, и Стежнева встретят в Ростове? Страх все больше овладевал им.

Теперь идея соскочить с поезда на ходу уже не казалась такой уж безумной. Но, с другой стороны, ну, спрыгнешь, а дальше что? Куда бежать? Есть ли в этом вообще смысл? Без денег, без документов, с которыми можно выехать за границу?

Нет, смысла в этом не было, все равно поймают.

А если все же попытаться обскакать Ковалева? Без оглядки на то, арестован он или нет. Если арестован, то завладеть носителем с данными и продать их от своего имени — вообще единственный и самый верный способ уцелеть. Только такой ход позволит заручиться поддержкой западных спецслужб в переправке за границу, а также еще даст и возможность обеспечить себя финансово до конца жизни. Все остальное — пустое и лишенное смысла паническое действие. Можно сбежать сейчас, можно бегать какое-то время, как лис, гонимый собаками, но кончится это одним — поимкой. Тут уж так — либо все, либо ничего.

Если же Ковалев не арестован, то все равно оставался смысл рискнуть. Стежневу уже надоело быть у генерала на побегушках, и он понимал, что рано или поздно, но предел наступит. Так лучше не доводить до него. Такого удобного момента, как сейчас, может, еще много лет ждать придется.

Приняв столь непростое решение, Стежнев ощутил заметное облегчение. Всегда так. Трудно сделать выбор, а дальше рефлексы бывшего фээсбэшника и опыт преступника начинают работать сами, направляя к поставленной цели.

В первую очередь следовало допросить проводницу Аню. К сожалению, в поезде нет мест, хорошо приспособленных для допроса, так что придется устраивать пытки, запершись в купе проводников. Стежнев проверил в карманах все необходимое — пластырь-кляп, несколько пластиковых хомутов, какими стягивают жгуты проводов, опасная бритва. Нож был бы удобнее, но Стежнев давно понял, что в качестве угрозы бритва действует на людей намного сильнее, они ее боятся гораздо больше, чем ножа. Вот если для убийства пускать в ход, то лучше нож. А для психологического воздействия нет ничего лучше опасной бритвы.

К счастью, большинство людей уже легли спать и сутолоки в проходе не было. Оказавшись у Аниного купе и увидев ее у порога, Стежнев без разговоров, одним ударом кулака отправил проводницу в нокаут, после чего закрыл и даже запер дверь, заклеил Ане рот пластырем, который прихватил на случай допроса Еремеенко, а руки стянул за спиной пластиковым хомутом для проводов. Обыскав ее, он обнаружил только телефон и спецключи для вагонных замков. Их Стежнев забрал — пригодятся, штука полезная.

Он убедился еще раз, что запер дверь купе на замок, и усадил находящуюся без сознания Аню на полку, привалив спиной к стене. Одну ее щиколотку он притянул хомутом к ножке стола, а другую ногу вытянул и отвел в сторону, прикрепив за хомут к стойке напротив. В результате Аня оказалась в весьма раскоряченной позе с широко раздвинутыми и скованными ногами и руками, спутанными за спиной. Не подергаешься. Рот ей он заклеил пластырем.

Он смотрел на проводницу и представлял, как будет допрашивать, медленно истязая ее. Тут важно было не сорваться. Все-таки информация сейчас важнее удовольствия от садизма.

Иногда Стежнев разряжал свое накопившееся напряжение на девочках, иногда на мальчиках — под настроение. Гомосексуальный опыт он приобрел подростком случайно в спортивном лагере, когда его после отбоя зажали два «мужика» из взрослой клубной команды и отделали и в зад и в рот так, что он несколько суток приходил в себя, пытаясь забыть происшедшее. С тех пор он дал себе зарок никогда не отдаваться, но всегда только брать и иметь. Брать, что нужно, и иметь, кого хочется! Власть над человеком, что может быть слаще? Только крики и стоны истязаемого и опускаемого человека. Он не всегда убивал после насилия. Зачем? Но когда убивал медленно и изощренно или пытал, то испытывал возбуждение, требующее непременного сексуального удовлетворения. И если мог, он пользовал умирающую жертву, чтоб сбросить напряжение в мошонке, избавиться от ломоты в паху. То, что Аня не девочка, его не останавливало.

«У баб дырок много, — говорил он сам себе. — Хоть одна подходящая, да найдется!»

Стежнев, чтобы не ждать, пока она очнется сама, отвесил Ане пару весомых пощечин. Та пришла в себя, попыталась замычать, затем начала бешено вращать глазами, пытаясь понять, что с ней происходит.

— Времени мало, работы много, — сообщил Стежнев, открывая перед лицом Ани опасную бритву. — Если ты будешь артачиться, мне тебя придется по кускам резать. Начну, ясное дело, с клитора.

Он опустил бритву и, медленно проведя лезвием, сделал на форменной Аниной юбке сантиметровый надрез. Лицо проводницы побагровело от напряжения.

— Так, сначала внимательно меня послушаем, — сообщил Стежнев. — Потом я сниму у тебя со рта пластырь, и ты ответишь на несколько вопросов. Тогда твоя комплектность не пострадает. Если попробуешь кричать, я тебя опять вырублю, но очнешься ты уже без обозначенной части тела. Если ты меня поняла, кивни.

Аня несколько раз судорожно кивнула.

— Ну вот и хорошо. У тебя есть шанс уцелеть. Теперь внимательно слушаем, что я скажу. Я офицер ФСБ. За все, что я с тобой сделаю, мне ровным счетом ничего не будет. А если сделаю это хорошо, то мне еще и премию дадут. — Стежнев сунул Ане под нос удостоверение. — Мне поручено расследовать обстоятельства пропажи курьера, перевозившего секретные документы. Я знаю, что ты лично принимала участие в нападении на него.

Стежнев достал смартфон и показал фотографию Еремеенко в обнимку с Кариной. По глазам Ани было понятно, что она знает, о ком речь.

— Так вот, — продолжил Стежнев. — Когда я сниму с твоего рта пластырь, ты без лишнего текста сообщишь мне следующее. Первое, куда дели курьера, жив он или убит. Второе, где сейчас находится носитель с данными, выглядит он как смартфон. И третье, кто тебя завербовал и как на него выйти. Все понятно?

От услышанного Аня впала в нечто вроде ступора. Она все слышала, все понимала, но масштаб катастрофы, в которую она себя ввергла, позарившись на один лишь смартфон Еремеенко, подавил ее.

Когда она шла на преступление, то самое большое, чего можно было ожидать, — это отсидка за ограбление. Это был совершенно иной расклад, чем складывался со слов Стежнева. Тюрьмы проводница не боялась. Она по молодости отсидела год за мошенничество и нашла пребывание в тюрьме более приятным, чем на воле, где надо каждый день мыть вагонные туалеты за нищенскую зарплату и где лесбиянке не так просто найти не то что постоянную пару, а даже возможность задорного перепихончика.

В тюрьме же работа не обременительная, шей себе перчатки, а недостатка в сексуальных партнершах не ощущается вовсе. К тому же общая камера не в пример просторнее купе проводников, в котором приходится ютиться большую часть жизни на свободе. Поэтому Аня рассматривала возможную отсидку исключительно как смену обстановки и, во многом, отдых на гарантированном пансионе с питанием и проживанием. К тому же все содеянное надо еще доказать! А это непросто, ввиду отсутствия улик.

Но если Еремеенко, которого она приняла за вахтовика, действительно оказался курьером, то дело принимает очень неприятный для Ани оборот. Перейти дорогу ФСБ — дело совсем другое, нежели оказаться в кабинете обычного следователя. Тут надо было выкручиваться. Оставалось либо напроситься к Стежневу на сотрудничество, либо пустить его по такому мудреному следу, который его наверняка запутает.

В последний момент Аня подумала, что можно сказать правду, мол, ограбить ограбили, но не знали, что он курьер. Отдать смартфон этот треклятый, и все дела. Но жизненный опыт ее от этого удержал. Сколько раз она пыталась говорить правду, столько и проигрывала, а вранье всегда приводило ее к нужному результату. Поэтому она решила не просто соврать и пустить Стежнева по ложному следу, а соврать с дополнительной выгодой, при этом подставив начальника поезда, который только и искал повод, чтобы избавиться от нее.

В свое время кое-кто из друзей кому надо из начальников замолвил словечко, чтобы в кадрах при приеме Ани на работу закрыли глаза на ее отсидку. Лесбийское сообщество все же имеет некоторые возможности, хотя ему и далеко до власти сообщества геев. Но этот начальник поезда имел слишком уж обостренное чувство социальной ответственности, так что неплохо было бы его проучить.

Начальник поезда — не такая легкая цель, как рядовая проводница. Его не свяжешь в купе, угрожая бритвой. Аня была уверена, что дальше Стежневу придется действовать в официальном порядке, докладывать куда следует, арестовывать начальника поезда, допрашивать его, возможно, в Москве. На это уйдет время, за которое сама Аня, подобно серой мышке, незаметно исчезнет.

— Ну, готова говорить? — уточнил Стежнев.

Аня кивнула, и он резким рывком сорвал с ее рта пластырь.

— Мы этого Алексея, или как его там, скинули с поезда! — выпалила Аня.

— Мы? — Стежнев сощурился.

— У меня было двое помощников, из моих знакомых, они деталей не знали, я сказала, что просто надо ограбить парня.

— А с ними что?

— Во время драки этот ваш курьер так их избил, что мне и от них пришлось избавиться. Иначе сложно было бы объяснить. Мне и самой досталось. — Аня шмыгнула распухшим носом. — Кто же знал, что он так дерется?

— Кто навел на него?

— Кто, кто? Начальник поезда! — соврала Аня. — Он велел изъять у парня новенький смартфон. И предупредил, что его нельзя повредить. Ну и все такое… Про данные ничего не говорил, видать, не мое дело.

«Концы с концами сходятся», — подумал Стежнев.

Он проглотил вранье проводницы, поскольку оно полностью отвечало сформировавшемуся у него представлению о ситуации. Он сам дал ей всю необходимую информацию для создания этой версии, и ему легко было в нее поверить. К тому же Аня в его глазах никак не тянула на самостоятельную единицу, а вот на позорную «шестерку» — вполне.

— Ну и где этот смартфон?

— Я его отдала начальнику поезда. Вот тогда же. Прямо сразу, еще когда в Воронеже стояли.

Это тоже походило на правду. Стежнев быстро потерял интерес к Ане. Все, отработала свое.

— Сболтнешь что лишнее, позвоночник в трех местах сломаю, — пообещал он, освобождая проводницу. — Чаю мне сделай, надо подумать.

Аня, размяв затекшие от хомута запястья, бросилась выполнять приказание, а Стежнев задумался. Просто вломиться к начальнику поезда, как он вломился в купе Ани, было недопустимо. Это штабной вагон, там и наряд полиции наличествует, завяжется перестрелка, а словить шальную пулю, без всякой надежды на результат, не входило в планы Стежнева. Нужно было тщательно обдумать возможности и составить план операции.

Если бы речь шла о другой ситуации, можно было бы снова представиться офицером ФСБ, втереться в доверие, а там уже подловить удобный момент и применить неожиданное силовое воздействие. Но у начальника поезда однозначно рыльце в пушку, он точно не будет расслаблен, если у него где-то спрятан носитель с похищенными секретными данными, а тут пожаловал офицер ФСБ. Нужен какой-то особенный план, некая импровизация.

На столе зашипела Анина рация, и Стежнев вздрогнул от неожиданности. Еще большей неожиданностью стало то, что на связь вышел сам начальник поезда.

— Внимание всем! В связи с непредвиденными чрезвычайными обстоятельствами поезд пройдет станцию Ростов без остановки. Дальнейший маршрут будет изменен по приказу Минтранса. Всем доложить о приеме! Никакой дополнительной информации пока сообщить не могу.

«Ни фига себе! — подумал Стежнев. — Это еще что такое?»

Он не мог знать истинных причин происходящего, а потому, вполне естественно, принял происходящее в рамках собственного представления о ситуации.

Мало кто вообще отдает себе отчет, что реальность, по сути, это набор представлений человека о происходящем вокруг. Именно эти представления побуждают людей как-то действовать и этим творить собственную реальность. Казалось бы, реальность состоит из фактов. Но это не так. Факты сами по себе без дополнительной интерпретации не могут быть использованы. А интерпретация всегда строится на основе некой базовой теории, которая отражает набор представлений о действительности, но никак не саму действительность.

У Стежнева сформировался вполне четкий набор представлений. Еременко курьер, перевозивший данные Бражникова. Курьера вычислила иностранная разведка и организовала нападение, результатом которого стало похищение данных. Видимо, это стало известно органам безопасности, и они блокировали поезд, чтобы предотвратить утечку данных и задержать пособников врага.

Все соответствовало имеющимся у Стежнева фактам.

Аня ворвалась в купе, схватила рацию и поспешила доложить, что приняла сообщение. На ней тоже лица не было, но ее мысли были совершенно другими, чем у Стежнева. Точнее, такими же, но он думал о собственной заднице, а она о своей. Аню тоже встревожило столь жесткое изменение расписания, но она это приняла на свой счет. В голове быстро сложился визит Стежнева и заинтересованность наряда полиции, который собирал информацию об отставших. Она заподозрила, что просто избавившись от Стежнева, пустив его по ложному следу, не избавится от самой проблемы, от последствий совершенно бессмысленного ограбления пассажира.

И тут Аня сообразила, как можно вытянуть из начальника поезда больше информации. Ведь стоит поезду пройти Ростов без остановки, в вагонах неизбежно начнут беспокоиться. Не обязательно начнется паника, но осаждать купе проводницы начнут точно, пытаясь получить ответы на возникшие вопросы.

Аня взяла рацию и твердым голосом спросила в эфире, не называя ни себя, ни номер вагона:

— А пассажирам что объяснять?

Рация ответила лишь шипением. Похоже, начальник тоже не знал ответа на этот вопрос.

— Такое сейчас начнется… — прошептала Аня, положив рацию на стол. — Надо что-то придумать. Может, вы, со своим удостоверением? Представитесь, объясните. Нас же тут живьем сожрут.

— Тебя, а не нас, — резонно ответил Стежнев. — Я в любой момент отсюда могу уйти.

— Куда? — с легкой иронией спросила Аня. — В другой вагон? Думаете, там иначе будут развиваться события? Мы теперь в одной лодке.

— Это я в лодке, — пробурчал Стежнев. — В лодке с мотором. А ты, проводница, в жопе, а не в лодке. Выкручивайся!

Он не бравировал, а отдавал себе полный отчет, что складывающаяся ситуация ему на руку. Даже если в вагонах начнутся беспорядки, Стежнев останется в выигрыше, так как полицейским нарядам будет чем заняться, а ему станет проще добраться до начальника поезда. Но если беспорядки и не начнутся, все равно изменение расписания движения поезда и отмену стоянок Стежнев оценивал для себя как положительный факт. По крайней мере, никто никуда из вагонов не денется, и времени получается намного больше, чем оставшиеся пятнадцать минут до Ростова.

Конечно, оставались в голове и вопросы. Например, не отклонят ли поезд от маршрута, не загонят ли в какую-то карантинную зону, с оцеплением и колючей проволокой, из которой уже не выбраться незаметно. Но Стежнев привык решать проблемы по мере их возникновения, а не выдумывать варианты развития событий. Сколь бы ни были вероятны предположения, это всегда именно предположения, так как простым смертным предвидеть будущее не дано. А раз это предположения, то досконально подготовиться к грядущим событиям все равно не получится, так как наступят они не в том виде, как предполагалось. Куда эффективнее иметь возможности и средства, чтобы решить уже возникшие проблемы, а не лихо справляться с ними у себя в голове, когда они еще не возникли.

По сути, все кажущееся многообразие проблем сводится к вполне шаблонным схемам. Это или нехватка денег, тогда их надо просто иметь, на разные случаи, а не придумывать, зачем и по какому поводу они могут понадобиться. Или нехватка знакомств, тогда ими надо обзаводиться при любой возможности, лишними они точно не будут. Или нехватка времени, но его всегда, вне зависимости от характера проблем, надо распределять рационально. Или нехватка физической силы и ловкости, но это надо больше времени проводить в спортзале, тоже независимо от сути возможных проблем. Отработав эти шаблонные направления, ты оказываешься готов к любым неожиданностям, и нет смысла воображать, в каком именно виде они могут обрушиться.

Конечно, не хотелось в назревающей ситуации застрять, но Стежнев был уверен, что сможет выбраться из нее в любом случае, какой бы она ни была. Лишь само слово «болезнь» отозвалось внутри неприятной вибрацией. Стежнев ощутил странное беспокойство, как от дежавю, словно с этим словом что-то было накрепко связано в недавних событиях, но что именно?

И вдруг его осенило. Так ведь генерал Ковалев именно по поводу болезни вчера вызвал к себе аналитика Пичугина! И вся кутерьма эта началась именно из-за какой-то болезни.

«Так! Ковалев вызвал Пичугина, потому что в секретном бункере, во время эксперимента, заболел полковник Бражников, — подумал Стежнев. — Никто не мог понять, чем именно. Полагали, что это теракт с применением бактериологического оружия. Но еще раньше Бражников передает секретные данные Еремеенко, уволившемуся со срочной службы, и нанимает его курьером. Что, если… Вот черт!»

Стежнев понял, что ситуация не так хороша, как казалось, и времени на все может оказаться куда меньше, чем хотелось бы. Ведь вероятность, что Еремеенко заразился неведомой заразой в бункере у Бражникова в момент передачи смартфона с данными, была очень высока. Аня сказала, что Еремеенко после ограбления скинули с поезда. Его могли обнаружить, больного опасной инфекцией. Затем вычислить, на каком поезде он ехал, и блокировать его. Так вот почему наряды полиции ходили по поезду и узнавали, не отстал ли кто-то из пассажиров!

Дело принимало все более дурной оборот. Из-за пустяка не станут менять расписание поезда! Это значит, что инфекция действительно опасная, входящая в список особо опасных. Да другую бы и не стали использовать для теракта в бункере.

Стежнев вспомнил, как накануне Ковалев попросил его достать в военной части ОЗК и изолирующий противогаз, а затем забрал машину и куда-то уехал. Наверняка в зараженный бункер! Иначе зачем ему подобное снаряжение в Подмосковье? Получалось, что Ковалев пытался выкрасть данные Бражникова, но тот, передав их Еремеенко, наверное, уничтожил исходники и оставил Ковалева с носом. Вот почему пришлось посылать Стежнева в погоню за курьером.

При таких раскладах Еремеенко вполне мог сесть в поезд уже больным, что и было выяснено уже при его обнаружении в Воронеже.

«Велика вероятность, что Еремеенко жив, — подумал он. — Если бы обнаружили труп, вряд ли бы стали делать анализы[19]. А так, возможно, что у него были явные симптомы».

Аня наконец принесла чай. Стежнев с удовольствием отхлебнул из стакана, глядя в темное окно, за которым время от времени мелькали далекие и близкие огни.

Если Еремееко жив, это могло иметь серьезные последствия для Стежнева. Например, он мог сдать Бражникова, а под раздачу мог попасть и Ковалев. Тогда понятно, почему по его телефону ответил кто-то другой.

Не страх, но неприятное беспокойство волной отдалось в груди Стежнева. Наработанный рефлекс зверя толкал его на немедленное бегство, но жадность велела оставаться и довести дело до конца. Победила жадность.

«Важно понять, мог ли Еремеенко заразить поезд. Существует ли такая болезнь, при которой за сутки человек переходит в заразное состояние»?

От ответа на этот вопрос сейчас многое зависело в судьбе Стежнева, и он, не откладывая, решил залезть в Интернет сразу, как только смартфон поймает сигнал телефонной сети.

Глава 9

В которой Пичугин и Наталья осматривают место обнаружения неизвестного и пытаются понять номер поезда, на котором он ехал

Пичугин изнывал от бездействия в кабинете Кочергина. Время шло, а дела по большому счету не продвигались. Поезд, возможно полный зараженных людей, удалялся на юг, а его номер до сих пор не был известен. Трифонов также пока не прислал обещанных спецов-электронщиков, хотя стрелки стилизованных под старину часов приближалось к одиннадцати.

Кочергин, стоя у карты, размышлял над версией, что больной мог быть сброшен с поезда или спрыгнул сам.

«Надо позвонить Трифонову, — подумал Пичугин. — Интересно, он еще в Воронеже или уже умотал в Москву?»

Выбрав номер из контактов, Пичугин почти сразу услышал голос генерала.

— Олег Иванович, я не забыл! — произнес Трифонов без предисловий. — Но если смартфон заражен, парни мои должны работать в стерильной зоне, и для них сейчас оборудуют место. Сам понимаешь, на это нужно время. Вам скоро позвонят.

Он разорвал соединение. Пичугин понял, что додавить Трифонова частотой звонков точно не выйдет. Придется ждать.

Кочергин вернулся за стол, просмотрел список поездов и вычеркнул все, которые отправлялись с Курского вокзала или проходили через Курск. Два поезда отсеялись: 083С, потом 227А. Остались: 202А, 377Я, 062Ч, 034С, 077Ч — пять номеров. Те, что проходят через Рязань, Липецк или Воронежские Грязи и прибывают в Воронеж с семи утра до одиннадцати.

Затем он набрал телефон транспортной полиции и приказал связаться с нарядами полиции в перечисленных поездах, чтобы те выяснили, не пропадал ли молодой человек с названными приметами: высокий, худой, одет в джинсы и футболку с рисунком удава.

— Надо еще раз осмотреть место, где нашли парня, — произнес Пичугин. Я думаю, мы там что-то найдем. Можем найти. Давайте заедем за Натальей и возьмем ее с собой.

— Зачем ее?

Пичугин улыбнулся:

— Если не возьмем, не простит. А вы ее в гневе не видели.

— Согласен. Возьмем. Звоните ей.

Пичугин набрал номер Натальи, сообщил о планах.

— Да, я с вами! — воодушевилась она. — В РПН я точно пока ничем никому помочь не могу. У меня ощущение, что мы топчемся на месте.

— У меня, к сожалению, тоже, — признался Пичугин.

Они с Кочергиным и водителем подкатили на «УАЗе» к зданию РПН и подобрали Наталью.

— С чего вы решили поехать на место? — уточнила она, усаживаясь позади водителя.

— Думаю, есть смысл поискать там подтверждение твоей версии. Что сообщают из Москвы?

— Его футболка засветилась на Казанском вокзале без десяти десять вчера вечером. Лица, правда, не видно. Но с камерой рядом аптечный киоск. Наверное, он там покупал бисептол. А значит, он уже перед посадкой почувствовал недомогание. Это дает зацепку заражения или на утро понедельника, или ночью с воскресенья на понедельник. Остается узнать, кто он и где мог заразиться? — поделилась соображениями Наталья. — Группа Головина проводит дознание на вокзале. Но пока от него нет вестей. И тупо ждать тоже нет сил.

Наталья положила руку на ладонь Пичугина, он чуть сжал ее пальцы. За окнами простиралась бесконечная ночь, убегали назад редкие огни городской окраины.

Уже через пятнадцать минут «УАЗ» остановился неподалеку от пустыря, заваленного строительным мусором. Зону по всем правилам обнесли временными турникетами, у которых дежурили полицейские со служебными собаками.

— Для входа внутрь зоны нужно надевать этот чертов костюм, — пробурчал Кочергин. — Сами справитесь, или я вам нужен?

— Справимся, — усмехнулась Наталья.

Зазвонил новый смартфон Пичугина. Тот включил громкую связь и сказал:

— Здравствуйте еще раз! Есть новости?

— Мои ребята проверили смартфон, — сообщил генерал. — Он мертв на двести процентов. Система определения местоположения в нем не включалась почти год. Оперативная память чиста. Сожалею, что ничем помочь не смогли. А где из него сим-карта и карта памяти?

— Остались у криминалиста УВД, — ответил Пичугин. — Там нет ничего ценного, номер чужой и одна фотка. На ней снимок плацкартного вагона изнутри, дата создания файла явно неактуальная, две тысячи первый год. Если они нужны, пошлите кого-нибудь забрать!

— Хорошо, спасибо, — сказал суховато Трифонов и отключился.

Пичугин пожал плечами и сунул смартфон в карман.

— Идем, — подогнала Наталья.

Они облачились в костюмы в специальном трейлере, оборудованном для этих целей. Только после этого ответственный дежурный от МЧС пропустил их за ограждение.

— Никто из полицейских даже не подумал обследовать место на наличие следов, — посетовала Наталья. — Зла не хватает.

— Их можно понять. — Пичугин усмехнулся. — Ребята боятся заразы. Дело даже не в том, что они не хотят надевать костюмы…

— Я этого понять не могу, — призналась Наталья. — Они взялись за работу, а делают ее спустя рукава.

Самый беглый осмотр в свете мощных ксеноновых прожекторов сразу же выявил следы волочения. Трава была примята со стороны железной дороги, на пыли остались заметные борозды. Видимо, свою роль сыграла поляризация искусственного света, то, что не появлялось в солнечном свете, рассеянном, в направленных лучах прорисовалось. Так в косых лучах видны вмятины на бумаге.

— Или его тащили, или он сам полз! — воскликнула Наталья. — Но его точно не из машины выкинули! Надо осмотреть участок от железной дороги!

— Нда… — Пичугин, подтянув складки противочумного костюма, присел на корточки. — Похоже, все до сих пор исходили из ошибочной версии. Как вчера в Москве.

— Нам надо доказать истинную! — убежденно заявила Наталья. — Иначе быть большой беде! Сразу, как ты показал мне фотки, я была уверена, что пострадавший прибыл на поезде. Как правило, самая ужасная версия оказывается верной. Но теперь у нас есть доказательства, что он точно с поезда! Фото с Казанского, фото в телефоне и эти следы.

— Но эти доказательства убедительны только для нас, — со вздохом ответил Пичугин. — Боюсь, что Думченко этого будет мало. Ладно. Сюда нужно кинолога с собакой, посмотрим, куда ведет след. Точнее, откуда.

К счастью, несколько кинологов обеспечивали охрану периметра временного заграждения, их не пришлось специально вызывать. Кочергин, понимая, что первым в случае чего получит за нерасторопность, старался во всем угодить Наталье. Время ушло лишь на то, чтобы облачить кинолога в противочумный костюм, которым тот пользоваться не умел. Собаке защита не требовалась, так как Наталья напомнила, псовые не переносят человеческую чуму и не болеют ей. У них своя чума — чума плотоядных.

Взяв след от места, где нашли пострадавшего, собака уверенно потянула кинолога в сторону железнодорожных путей. Пробираясь следом через кучи бетонных обломков, Пичугин снова удивился, насколько стало легко двигаться. Даже в противочумном костюме. Ни привычной одышки, ни свиста в ушах, ни заметной усталости. Похоже, АКСОН новой модели интегрировался в тело быстрее, чем это произошло у Натальи пятнадцать лет назад, с АКСОНом старой прошивки.

Собака залаяла, потеряв след у железнодорожной насыпи. Но там, где она села, были заметны углубления на гравии, оставленные конечностями и телом упавшего человека.

— Об этот столб он, скорее всего, ногу сломал. — Наталья осмотрела одну из контактных опор. — Видишь, след от нее начинается. Сюда бы криминалиста, осмотреть место на предмет ниток от джинсов и футболки. Хотя и так понятно.

— Понятно, — согласился Пичугин. — Но это нам мало дало.

— Почему?

— Потому что, пока мы ни на шаг не приблизились к определению конкретного поезда.

— Факт, — ответила Наталья.

Они пустились в обратный путь. Пес, поняв, что работа сделана, принялся метить редкие кусты на промзоне.

— И все же ты не прав. Доказанность версии с поездом сама по себе многое меняет! — на ходу говорила Наталья.

— Что меняет? Мы не знаем, какой конкретно поезд сейчас увозит на юг сотни зараженных!

— Ну да. Но ситуацию в Воронеже это меняет кардинально! Из нее напрямую следует, что других зараженных, кроме контактных с пострадавшим, в Воронеже больше нет. Нельзя так думать, нельзя расслабляться, но, скорее всего, это все-таки так. Хотя какое тут расслабление? Ты прав, у нас теперь полный поезд гарантированно зараженных. Этот поезд либо куда-то едет, и из него, на каждой станции, выходят пассажиры, разнося заразу по городам, либо он уже приехал и вывалил на вокзал людей, как бомбы из кассеты.

— Думать даже страшно. В поезде может быть от восьмисот до полутора тысяч пассажиров. Женщины, дети…

— Нужно остановить все пять поездов, попавших под подозрение, — глухим тоном заявила Наталья. — Дальше проверки, анализы.

Добравшись до трейлера и освободившись от защитного костюма, Наталья первым делом созвонилась с Думченко. Разговор сразу пошел на повышенных тонах. Кочергин, ощущая себя неловко, вернулся к «УАЗу», а Пичугин решил не оставлять Наталью одну в сложной для нее ситуации. Она напирала, рассказывала о следах, которые удалось найти, но Думченко, похоже, оставался непреклонен и требовал доказательств. В тишине трейлера можно было различить доносящийся из динамика голос:

— Остановить пять поездов и посадить их пассажиров в карантин? Это слишком! Исключите хотя бы три! С двумя поездами я разберусь! Но пять загнать в тупик мне никто не позволит!

В конце концов Наталья нажала иконку отбоя и с недовольным видом сунула телефон в карман.

— Не могу! — негромко произнесла она. — Словно головой о бетонную стену. Почему так, Олег? Неужели тысячи человек, опоздавших на несколько часов в свои курортные отели, в случае остановки поездов страшнее сотен тысяч погибших от чумы, если поезда не остановить?

— Ну… — Пичугин бессильно развел руками.

— Нет, не сдамся я! — твердо заявила Наталья. — Мне всю жизнь приходилось работать в условиях всеобщей недооценки опасности. И я никогда не сдавалась. Мы же выяснили очень важную вещь!

— Какую? — осторожно поинтересовался Пичугин.

— Наш пострадавший не доехал до станции Воронеж! Понимаешь?

— Естественно. И что?

— Но он ведь не сам вышел! Его выкинули! А ехал он куда?

— Куда угодно он мог ехать — Пичугин никак не мог сообразить, к чему клонит Наталья.

— Думченко мне пообещал, что если точно определим поезд и получим доказательства, он его остановит.

— Но мы не знаем номер поезда! — воскликнул Пичугин.

— Теперь мы можем его легко узнать! За пару минут! Неужели не понимаешь? Смотри, наш пострадавший купил билет до какой-то станции. Но выкинули его из поезда раньше. Значит, он по билету сейчас числится пассажиром, а по факту его в поезде нет. Кочергину нужно просто связаться с начальниками двух поездов и выяснить, от какого из них отстал пассажир с нужными приметами. Даже пол и возраст — достаточно. А ведь ребята из транспортной полиции по такому случаю могут выяснить у окружающих пассажиров и более детальную информацию. Например, кто-то мог запомнить изображение на футболке, оно приметное.

— Мы эту версию уже озвучили транспортникам, минут двадцать назад, — признался Пичугин. — Но от них нет пока вестей! Давай поторопим?

Он бросился к машине и дал Кочергину задание связаться с начальниками поездов и с полицейскими нарядами на линии. Наталья все это время мерила шагами пространство вокруг трейлера.

— Чаю не хотите? — спросил у нее один из полицейских.

— Хочу, — призналась она. — Буду крайне признательна. — Она достала из кейса бутылку с белковым коктейлем.

— Можете к нам в гости, если хотите. — Полицейский указал на автобус с сине-белой раскраской, на котором привезли сотрудников для оцепления.

— С удовольствием. Я люблю пассивную протоплазму, — процитировала она персонажа из рассказа Роберта Шекли[20]. — Но я еще люблю и быстрые углеводы! Сахару побольше положите!

Полицейский усмехнулся:

— За фигуру не беспокоитесь?

— Не беспокоюсь! — отрезала Наталья. — Мозгу глюкозы не хватает.

Наталья забралась в автобус, там оказалось уютнее, чем она думала. На двух откидных столиках лежали бутерброды, стояли термосы с чаем.

«Незатейливое человеческое счастье», — подумала она.

Ей уступили место у столика, кто-то из полицейских выразительно показал кулак товарищам, чтобы не матерились при даме. Чай оказался как-то по-особенному вкусным, каким он бывает не дома, не в ресторане, а в каких-нибудь особых местах вроде палатки на горном перевале или бревенчатого домика посреди занесенной снегом тайги. Наталья подула через краешек чашки и поняла, что ей сейчас просто необходимо было отвлечься, иначе мозг, не находя выхода, неизбежно загонит тело в экстремальный режим.

Минут через десять Пичугин заглянул через открытую дверь в автобус.

— Снова мимо, — неохотно сообщил он.

— В смысле? — удивилась Наталья.

— Ни в одном из поездов отставших не обнаружено. Согласно докладам начальников составов, все на своих местах.

— Быть этого не может! — убежденно заявила Наталья.

— Почему?

— Как почему? — Потому что пострадавший остался здесь, в Воронеже, а поезд ушел. Значит, отставший обязан быть! Как иначе? А другие четыре поезда?

— То же самое. От одного отстала семья, но им за сорок. От другого отстала девушка. И все.

— Ну не может же быть!

— А ты не думала, что мы могли ошибиться? — Пичугин посмотрел на Наталью.

— В смысле?

— В том смысле, что пострадавший никогда не ехал в поезде, а его разбитый смартфон вместе с фотками принадлежал грабителю.

Наталья допила чай и решительным шагом покинула автобус. Пичугин едва успел посторониться.

— Идем! — велела она.

Пичугин, ощущая себя виноватым, поплелся следом.

— Ты чушь несешь! — на ходу говорила она, словно вбивая каждое слово, как гвоздь. — Чушь! Откровенную! Следы! Мы нашли следы. Это факт. Значит, пострадавший сам дополз от путей до того места, где его обнаружили.

— Или его доволокли. По характеру следов я бы не взялся точно судить.

— Даже если волокли, это ничего не меняет! — заявила Наталья. — Все равно телефон не мог принадлежать грабителю!

— Почему?

— Потому что если человека волокли, да еще с поломанной ногой, он не смог бы уже драться смертным боем. А травмы рук, описанные травматологом, и фотографии его кулаков, которые нам показал Кочергин, говорят о крайне жестокой схватке.

— Ну… Да… — Пичугину пришлось признать очевидное. — Мы активировали сим-карту, она левая, но хозяин смартфона звонил кому-то в Подмосковье, и эта кто-то назвала владельца смартфона козлом, после чего не берет трубку.

— Понятно… Только не надо пытаться меня убедить, что разбитый смартфон вообще кто-то потерял три дня назад и он случайно оказался рядом с потерпевшим, — попросила Наталья.

— Не буду. Но тогда получается, что у нас вообще никакие концы с концами не сходятся! Ведь у нас есть человек, который точно отстал от поезда. Но нет ни одного поезда из пяти, от которого бы отстал человек с имеющимися приметами. Если бы речь шла о самолете, я бы предположил какой-то частный самолет, неучтенный рейс…

— Стоп! — Наталья остановилась как вкопанная. — Неучтенный рейс? А если он выпал с дрезины или с маневрового тепловоза? А то, что мы приняли за побои, — травмы от падения.

— Не получится. Во-первых, драка точно была. Хотя бы потому, что пострадавшему в глаза прыснули из перцового баллона.

— И что? Представь, у нас есть гипотетический машинист какого-то тепловоза. Он обнаруживает в машинном отделении незнакомца, который залез туда, чтобы бесплатно проехать. Машинист пытается его погнать, завязывается драка…

— Наташа… — Пичугин взял Наталью за руку. — Успокойся, пожалуйста. Я понимаю, как тебе трудно, но с катушек не слетай. Ладно? Это уже на грани бреда. Фотографии сделаны в плацкартном вагоне, а не в тепловозе. Ты пытаешься подогнать факты под свою версию, а это неправильный путь.

— Да, извини… — Наталья вдохнула пару раз, чтобы прийти в себя. — Загоняюсь, ты прав. И прав в том, что концы с концами не сходятся. Смотри. С одной стороны, у нас есть фотографии и следы. Это говорит о том, что человек упал с поезда, не доехав до станции назначения. С другой стороны, Кочергин не получил сведений о парне, отставшем от поезда. Я не понимаю, как это может быть. Но я уверена, что прямо сейчас куда-то едет поезд, полный людей, зараженных чумой. Можешь это называть интуицией, можешь…

Пичугин спохватился, прижал палец к губам и снова показал на торчащий из кармана смартфон, напоминая, что в нем может быть подслушивающее устройство и нельзя ничего говорить об АКСОНе.

— Можешь мне вообще не верить, — быстро сориентировалась Наталья. — Но я не сдамся.

Пичугин не ответил. Его потребность помочь Наталье достигла какого-то физического порога, за которым желание превратилось в нечто большее. И тут произошло то же самое, что случилось в кабинете во время беседы с Трифоновым. Пичугин словно провалился на другой уровень восприятия. Его ум, память, логика начали работать холодно и слаженно, как платы хорошо настроенного компьютера.

— Так, погоди! — воскликнул он, вынимая новый смартфон из кармана. — Секунду…

— Что ты там хочешь найти? — уже без всякой надежды спросила Наталья.

Пичугин включил экран и вывел на него четкую фотографию из плацкартного вагона, которую перекачал в кабинете Кочергина.

— Вот же черт! Наташа, отгадка все это время у нас была! Была, а я ее не заметил! Смотри!

Он ткнул пальцем в экран, в то место снимка, где один из спортсменов-экстремалов, сидя на нижней полке, что-то изучал на экране смартфона.

— Что такого? — удивилась Наталья. — Человек в чате общается или играет в игру…

— Да нет! Ты на модель смартфона посмотри. Точно такой же, какой мне подарил Трифонов!

— И что?

— Его продажи начались только вчера днем. Днем! Понимаешь? Вчера! А за окнами вагона на снимке вечер. Судя по освещению. Это значит, что мужчина на снимке купил новенький смартфон прямо перед поездкой. То есть днем. А вечером он уже ехал с ним в поезде и попал в кадр этого снимка.

— Ничего себе! Это не просто зацепка! Это тройной рыболовный крючок! — воскликнула Наталья. — А ты говорил, что только у меня голова хорошо работает! Вот ты точно гениальный аналитик! Но… Да, это подтверждает мою версию, и это доказательство уже точно можно предъявить Думченко. Но все равно мы еще не выяснили, о каком поезде идет речь! Хотя нет… Все даже хуже, чем в самом начале.

— Почему хуже?

— Потому что ни в одном из поездов, взятых нами на подозрение, нет отставшего пассажира с имеющимися приметами. Знаешь, о чем это говорит? О том, что Думченко молодец, а я истеричная дура. Вот о чем.

— Зря ты так… — попытался ее успокоить Пичугин.

— Мы в чем-то ошиблись. Я в чем-то ошиблась. И если бы Думченко сразу поддался на мою провокацию и мы бы остановили поезда, то ничего бы в них не нашли. А зараженный поезд, который почему-то выпал из зоны нашего внимания, продолжил бы двигаться. И потом его было бы уже не остановить, даже если бы мы его выявили. Кто бы нам поверил, после прокола с пятью поездами?

— Да уж… Может, оно и к лучшему, что Думченко оказался таким непробиваемым.

Наталья лишь хмыкнула.

— Может, мы сильно ошиблись насчет времени отправления? — прикинул Пичугин. — Ты предположила одно, а по каким-то неучтенным причинам вышло иначе.

— С этим я не могла ошибиться. Наш пострадавший мог заразиться только в «Домодедово» или в самолете, что несколько раньше. Никак иначе. Это было позапрошлой ночью. Позже нашему неизвестному заразиться было негде, так как мы в Москве выявили всех контактных. Всех до единого, как я думала до сих пор… Понимаешь, больше всего меня тревожит мысль, что мы кого-то не нашли. И пока мы не выясним, сохраняется опасность появления новых очагов чумы.

— На снимке за окнами вагона вечер, — задумчиво повторил Пичугин.

— Ну и что? Мы знаем, что поезд вышел из Москвы. Но по снимку мы не можем определить время его отправления, потому что мы не знаем, через сколько после отправления фотограф нажал на кнопку и сделал эту фотографию. Есть другая зацепка, это фото с Казанского. Но это же не единственная в мире футболка. А я вцепилась в нее. Вдруг это кто-то совсем другой?

— Погоди… — сам пока не особо веря в догадку, прошептал Пичугин.

— Что? — Наталья пристально глянула на него.

— Сам снимок… Его характер… Зачем он сделан и почему снимков два?

— Как это можно узнать?

— На основании анализа фактов! — уже смелее заявил Пичугин. — Я же аналитик, черт возьми! Давай подумаем. Зачем человек взял и щелкнул два снимка? Один из них размазанный. Явный брак. Другой четкий. Почему их два?

— Ты же сам ответил. Один не получился. Или настройки были неверно выставлены, или поезд дернулся.

— Верно! — Пичугин с довольным видом поднял указательный палец. — Но зачем человеку вообще понадобилось такое снимать? Незнакомых, судя по позам, людей. Они даже не знали, что их снимают.

— Тест? — догадалась Наталья.

— Именно!

— Но это лишь предположение… — Наталья покачала головой. — Очень зыбкое и ничем не доказуемое.

— Напротив! Я легко тебе докажу и кому угодно докажу, что снимок был сделан вечером, примерно через полчаса после отхода поезда. Мы с тобой сильно ошиблись! Сильно! Наш неизвестный выехал не утром, не днем! Днем смартфон этой модели только поступил в продажу. Наш пострадавший выехал из Москвы вечером!

— Но с чего ты взял, что фотография сделана через полчаса после отхода поезда, а не через четыре часа? — удивилась Наталья.

— Белье, Наташенька! Белье! Посмотри на снимок, ни одна из полок не застелена. Это значит, что поезд двигался в санитарной зоне Москвы, а проводники еще не раздали белье! Это явно не фирменный поезд, это скорее всего дополнительный. Понимаешь? Проводник один на вагон и не успел разложить белье!

— Вот это уже точно высший пилотаж! — восхищенно заявила Наталья. — Надо срочно переориентировать Кочергина. Если успеем узнать номер поезда, то мы такие молодцы, что дальше некуда!

«Радуется, как девчонка», — не без удовольствия подумал Пичугин.

Кочергин воспринял новость с воодушевлением и тут же принялся за работу. Он созвонился с вокзалом и выяснил, что в указанный промежуток времени, с отправлением из Москвы вечером, попадают два поезда: «Эльбрус» до Нальчика и 202А до Адлера. Остальные два отходят с Курского, если взять во внимание фото Головина, то их можно отсечь. Но дополнительный один — 202А.

— Ищем отставших! — напомнила ему Наталья.

Кочергину пришлось созвониться с майором Синицыным, чтобы тот связался с начальниками и этих двух поездов. Но результат всех шокировал.

— От одного поезда отстал дедушка, лет семидесяти, — сообщил Кочергин, отложив телефон. — Больше отставших нет. Снова мимо?

— Быть не может, — покачал головой Пичугин. — Может, упустили какой-то из поездов? Еще один дополнительный? Возможно такое, что ваше расписание устарело?

— Нет. Мы же его получили прямо с вокзала. Нет нигде отставших, кроме этого дедушки.

— Куда ни кинь, всюду клин, — пробормотал Пичугин.

— Ну… Тут делать точно больше нечего. — Видно было, что Кочергин стремится поскорее убраться от заграждения, за которое можно входить только в противочумном костюме. — Поехали в управление.

Наталья и Пичугин молча устроились на заднем сиденье «УАЗа». Водитель завел машину, вырулил на асфальт и погнал в сторону города. Пичугин подумал, затем решительно взял Наталью за руку. Она не отстранилась, наоборот, крепче стиснула пальцы.

Каждый думал о своем. Им было приятно держать друг друга за руку.

Несмотря на внешнее спокойствие, Пичугин пребывал в состоянии, близком к шоку. Он, как и Наталья, теперь был уверен, что пострадавший прибыл на поезде. Драка произошла в вагоне, возможно, в тамбуре. Парня избили и выкинули на подъезде к городу. Также не оставалось сомнений, что поезд вышел из Москвы вечером. Об этом говорила степень освещенности за окнами и отсутствие постелей на полках. Промашки быть не могло. Модель, построенная по всем правилам аналитики, казалась безупречной и достоверной. Но в то же время что-то в ней было не так. Модель предусматривала, что один из пассажиров отстал от поезда, так как сейчас находился в больнице «Скорой помощи» города Воронежа. Что такого могло вклиниться в эту модель?

— Злая воля, — произнесла Наталья.

Пичугин глянул на нее с удивлением.

— Ты о чем? — осторожно спросил Пичугин.

— Ты хотел понять, что вклинилось в построенную тобой модель, — как ни в чем не бывало ответила Наталья. — Я считаю, что это злая человеческая воля.

— Что ты подразумеваешь под злой волей? — уточнил он.

— В нашем случае пока не знаю. Но понимаешь, само собой случается лишь то, что уже случалось много раз и что должно случаться, согласно банальной статистике. Об этом говорит весь мой опыт. Когда же возникают неожиданности, которых в нашем деле полно, несуразности, несоответствия, то речь, скорее всего, идет о злой воле. Это значит, кто-то совершил намеренное преступление и намеренно запутывает следы. Закон «бритвы Оккама». Случайность связана с наиболее вероятным событием. Если происходит менее вероятное, значит, не случайное, а преднамеренное. То есть чья-то воля. В данном случае эта воля недобрая. Я множила сущности, не допуская наиболее вероятной. Он точно не сошел сам с поезда, и это было очевидно с самого начала. А значит, нам будет проблематично найти его след.

— Звучит логично, — согласился Пичугин. — К тому же преступление тут налицо. Парня избили и скинули с поезда. Но не понимаю, каким местом это к тому, что мы не можем найти сведения об отставшем пассажире.

— Я как раз думал над этим, — отозвался Кочергин с переднего сиденья. — И пришел к такому же выводу, что и Наталья Викторовна. К похожему, точнее. Возможно, наш пострадавший вообще не был пассажиром поезда. Но ехал в нем.

— Проводник? Нет, что вы. — Наталья покачала головой. — Пропажу проводника бы сразу заметили и подняли бы тревогу.

— Конечно, я не о проводнике говорю, — ответил Кочергин. — Но вы не думаете о том, о чем думаю я как полицейский. Понимаете, в поездах, кроме легального обслуживающего персонала, полно всяких торговцев, катал и прочей шушеры. Менялы всякие, люди, которые косят под инвалидов, цыгане, даже проститутки.

— В поездах? — удивился Пичугин.

Наталья покосилась на него с недоумением.

— Представьте себе, и в поездах тоже, — подтвердил Кочергин. — Не буду при даме углубляться в подробности, но они находят себе работу даже в плацкартных вагонах.

— Наш пострадавший на проститутку мало похож. — Наталья выражением лица напомнила мужчинам, что они отвлеклись от темы.

— Ну, это я просто перечислял, — поспешил оправдаться Кочергин. — На самом деле речь идет о криминальных элементах, которые промышляют в поездах, не приобретая билетов. Как яркий пример — каталы. Подпаивают людей, сажают играть в карты, обирают до нитки, и ищи их потом, свищи. Они билетов не покупают, так что найти их потом очень сложно.

— Интересная версия, — согласилась Наталья. — Признаться, я об этом не подумала.

— Я тоже. — Пичугин кивнул. — Мы законопослушные, без билетов не ездим.

Приободрившись признанием правоты, Кочергин продолжил:

— В общем, могло быть так. Парень наш, например, катала. С подельниками он выставил кого-то на деньги, но должник не захотел с ними расставаться по-доброму. Его вывели в тамбур, началась драка…

— Не клеится, — признался Пичугин. — Если бы такое произошло, то из поезда бы выкинули ограбленного клиента, а не одного из катал.

— Пожалуй, да, — признал Кочергин. — Но если этот парень клиент, значит, он пассажир. А из пассажиров, как нам сообщили, никто не пропадал. Действительно, не клеится. А такая красивая версия могла бы сложиться…

Уже на въезде во двор управления у Кочергина зазвонил телефон.

— Да. Как раз въехали. Что? Так-так! Хорошо! Сейчас поднимемся!

Он обернулся и сообщил:

— Есть новые сведения. Похоже, мы все-таки были правы. Даже я в какой-то мере. Сейчас выясним подробности, начнем прорабатывать эту версию.

— Злая воля? — с невеселой усмешкой спросила Наталья.

— Похоже, что именно так, — кивнув, ответил полицейский.

По лестнице поднимались бегом. Пичугин перебирал в уме возможные варианты, исходя из скудной информации, полученной от Кочергина. Но ясно было одно — полицейские что-то вызнали, что не было известно раньше. И, кажется, напали на след.

Разместившись в кабинете, все с нетерпением ожидали, когда Синицын закончит говорить с кем-то по телефону. Наконец он отложил мобильник на стол и осмотрел собравшихся.

— Сведения о том, что ни от одного поезда никто не отстал, нельзя считать достоверными, — сообщил Синицын. — Правда, нельзя их пока считать и однозначно ложными.

— Вы говорите загадками, — посетовала Наталья.

— Тут только загадки и есть, — парировал майор. — Дело в том, что с нами только что вышла на связь женщина, которая дозвонилась по мобильному. Это произошло почти сразу после того, как мы отправили запрос по новой группе указанных вами поездов. Представилась как Карина Сабитова, жительница города Анапы. Я сразу по ЦАБ[21] пробил, такая есть на самом деле.

— Она не член поездной бригады? — удивился Пичугин.

— В том и дело, что нет. Судя по фоновым звукам во время разговора, она действительно говорила из движущегося поезда. Гражданка Сабитова сообщила, что ночью, в промежутке между тремя и шестью часами утра, из поезда пропал пассажир, с которым она познакомилась. А теперь, внимание. Приметы пассажира, точнее, описание его одежды, почти в точности совпадают с описанием одежды нашего потерпевшего.

— Почти, это как? — уточнила Наталья. — На нем же ничего, кроме футболки и джинсов, не было.

— Зато футболка приметная, — с улыбкой ответил Синицын. — С мультяшным змеем. Но, кроме того, со слов гражданки Сабитовой, в поезде на парне была надета еще и жилетка.

— Ого! — Наталья заметно приободрилась. — Это уже не полный ноль. Номер поезда, маршрут?

— Так… Поезд 202А, Москва — Адлер, дополнительный…

— Что?! — Наталья привстала со стула. Она не первый раз слышит этот номер, но только сейчас цифры приобрели особый, какой-то мистический смысл.

Кочергин и Пичугин покосились на нее, каждый со своей стороны.

— 202А? — переспросила Наталья.

— Ну… Да. — Синицын на всякий случай глянул в бумажку. — А что такое?

— Вы знаете, какой код чумы по международной классификации болезней? Код легочной формы — А20.2. Он в точности соответствует номеру поезда!

— Ни хрена себе… — присвистнул Кочергин. — Вот так знак!

— Чумной поезд… — прошептал Пичугин, но в наступившей тишине его все услышали.

Стало еще тише.

— Связь прервалась во время разговора, — продолжил отчет Синицын. — Видимо, поезд вышел из зоны действия сети. Но кое-что узнать удалось. По словам гражданки Сабитовой, она познакомилась с парнем. Они посидели в ресторане, потом пошли спать. Это было еще до станции Воронеж, где-то между Рязанью и Липецком. А поутру его не оказалось на месте. И весь день она не может найти его в поезде.

— Но при этом по данным проводника получается, что отставших пассажиров нет? — удивился Пичугин.

— В том и дело! — Синицын поднял указательный палец. — Гражданка Сабитова потому нам и позвонила! Она услышала, что начальник поезда спрашивал у проводницы вагона об отставших. Но та ответила, что отставших нет, то есть прямым образом соврала. И у нее при этом травма носа.

— Ого! Результат вероятной драки? — предположила Наталья. — Вот только сочтет ли Думченко это за доказательство… Боюсь, что нет. Впрочем, отсекаем лишние сущности и получаем, что поезд один!

— Так мы же можем выяснить личность пассажира, который ехал на определенном месте! — с возбуждением произнес Пичугин. — Будет ясно, где он купил билет, куда ехал…

Синицын набрал номер, но покачал головой.

— Пока вне зоны досягаемости, — сообщил он. — Но это реальный путь. Узнаем, кто, что, кто родственники, а главное, до какой станции куплен билет.

— Злая воля, — спокойно вымолвила Наталья. — Как обычно. Когда что-то отклоняется от естественного хода вещей, ищи злую волю. Предполагаю, что проводница намеренно дает ложную информацию, а значит, она заодно с преступниками. В этом нет ничего удивительного. На парне была жилетка. Значит, она пропала, ведь мы ее не нашли. Вот и картина. Проводница заманила парня, его ограбили, выкинули из поезда. В драке проводнице, видимо, прилетело по носу. Вот и весь сценарий. Но как это доказать Думченко? Не номером же поезда…

У Синицына снова зазвонил телефон.

— Сабитова! — сообщил он и принял вызов. — Да, майор Синицын. Да, спасибо. Мы прорабатываем ваш сигнал. Но нам нужны доказательства. Скажите, пожалуйста, на каком месте ехал пропавший. Да, номер. И вагон. Ага…

Синицын записал что-то на бумаге, но тут снова связь оборвалась.

— Гадство… — пробурчал майор. — Связь с базами на ходу очень нестабильна. Зато у нас есть все данные на пострадавшего! Сейчас мы быстренько выясним, на чьи документы был в Москве куплен билет!

Пичугин ощутил, как у него начинает разгоняться сердце. Расследование было непростым. Поначалу действительно казалось, что нет никаких зацепок. Но шаг за шагом все же удалось размотать дело до вменяемого результата. Дальше — проще. Установят, кем куплен билет. Это даст полные данные о личности пострадавшего. Тут же станет ясно, докуда следовал, точнее, должен был проследовать пассажир. И если пункт назначения дальше Воронежа, то это станет основанием для полиции допросить проводницу. Вот только время работало не на людей, а на угнездившуюся в поезде заразу.

Наталья перезвонила Думченко. На этот раз беседа прошла в более продуктивном ключе.

— Нужно принимать решение, — твердо заявила Наталья в трубку. — Я уверена, что это тот самый поезд. Сошлись все признаки неизвестного пассажира. Известен точный номер. Прямых доказательств у меня пока нет, но есть косвенные. Много косвенных, понимаете? Их достаточно, чтобы принять такое решение. И если мы его не примем, то скоро поезд дойдет до крупного города, часть зараженных пассажиров выйдет. И что мы тогда будем делать? Если скоро Ростов-на-Дону… Ростов закрывать, как Воронеж? Хорошо. Я буду ждать. Да бог с вами, Остап Тарасович! Нет, я не давлю на вас, я лишь объясняю, что если кому и влетит за медлительность, то точно не мне. Да, хорошо.

— Ну как? — спросил Пичугин, когда она положила телефон в карман.

— Лучше. Теперь он мне верит. Сказал, что сейчас обратится напрямую в министерство. Полномочий у него хватает! Олег, нам необходимо остановить этот поезд, пока он не достиг Ростова или даже Краснодара. Жизненно необходимо.

— Я понимаю, но почему именно Ростов? Большой город?

— Не только. Поезд едет в Адлер. Это южный, курортный маршрут. Поезд не основной, дополнительный. Это значит, что в сезон основных поездов не хватает. Люди массово едут на юг, к морю. К морю, понимаешь?

— Да. — Пичугин кивнул. — Они едут до конца, и на промежуточных станциях мало кто выходит. Это снижает риск заражения.

— Верно. Мы, конечно, проверим всех пассажиров, кто сходил по пути следования. Но их точно немного. И они, скорее всего, пока не заразные. Но Ростов — дело другое. Если там окажутся заразные, в толпе, в общественном транспорте…

Синицын засел на стационарном телефоне, связался с Москвой и без затруднений выяснил, кто купил билет на указанное место. Правда, когда он записывал данные, вид у него был предельно озадаченным.

— Кхе… — произнес Синицын, положив трубку. — Знаете, кто купил билет?

Никто не ответил, все ждали известий, весьма неожиданных, судя по реакции Синицына.

— Билет куплен на имя гражданки Никифоровой Елизаветы Мироновны, сорок восьмого года рождения. От Москвы до Сочи, — сообщил тот.

— Вот это сюрприз. — Лицо Натальи сделалось мрачнее тучи. — Это что мне, отбой давать Думченко? Так… Нет. У нас же парень в больнице. А где тогда сама гражданка Никифорова? Станислав Аркадьевич, есть же наряд полиции в поезде?

— По линии МВД, да, имеется, — с готовностью ответил Кочергин.

— Быстро, пока поезд не дошел до Ростова, нужно выяснить через начальника поезда, где сейчас находится гражданка Никифорова. Не у проводницы! Пусть привлекут наряд и распутают эту кашу!

— Понял!

Кочергин тут же отправился в свой кабинет, связаться с Москвой по прямому телефону.

— Карту вагона надо глянуть, — попросил Пичугин. — Указанное место верхнее или нижнее?

Синицын дал распоряжение, и один из парней за компьютером вывел на экран схему вагона, найдя ее в Интернете. Пичугин посмотрел на картинку и улыбнулся.

— Верхнее место! — произнес он. — Снимок тоже был сделан с верхнего бокового места!

Пичугин достал смартфон и показал всем фотографию с карты памяти.

— Да, определенно, — согласился Синицын.

— Он поменялся местами со старушкой! — сообщил Пичугин о своем выводе. — Это молодой парень, ему достался билет на нижнюю боковую полку. А бабушке осталась верхняя. Вот он ей и предложил поменяться. Или она его попросила?

— Так тогда надо выяснить, кто купил билет на нижнюю! — обрадованно воскликнул Кочергин и тут же принялся вызванивать Москву по телефону.

Но эти изыскания, на которые он потратил минут пять, тоже не привели ни к чему.

— Засада… — сообщил он, положив трубку. — Тоже мимо. И там женщина купила билет.

— Возможно, он из другого плацкартного отсека, — прикинула Наталья. — Увидел бабушку неподалеку, предложил ей поменяться. А может быть, он из другого вагона? Смогут разобраться?

И вдруг смартфон Синицына пропиликал, приняв сообщение. Майор глянул на экран и остолбенел. Кочергин подскочил к нему, посмотрел на изображение через плечо.

— Обалдеть… — произнес он. — Вот и наш удав на футболке.

Следом пришло сообщение от начальника поезда:

«202А прошел станцию Новочеркасск, стоянка двадцать две минуты».

Пичугин тоже вскочил из-за стола, но Наталья его опередила, первой взяв смартфон у полицейских.

Изображение на экране оказалось самым обычным селфи, которое запечатлело худощавого парня и пухлую девушку за столом в вагоне-ресторане. На футболке парня, поверх которой была надета жилетка, красовался мультяшный удав.

Наталья смотрела на фото недолго, передала смартфон Пичугину, тут же схватила свой и набрала Думченко.

— У меня есть стопроцентные доказательства, Остап Тарасович! — сообщила она. — Мы получили фото от пассажирки поезда. Она сделала селфи с нашим пострадавшим в поезде 202А Москва — Адлер, вчера, около часа ночи. Поезд через час подойдет к Ростову! Действовать надо незамедлительно! Дайте приказ закрыть поезд, мы выезжаем в Ростов! Да и еще, он же останавливался, надо выяснить, кто сходил на остановках.

Наталья повернулась к Кочергину и майору:

— Нам нужна машина порезвее вашего «патрика». И тоже с мигалками! — сообщила она.

— Наталья Викторовна, за час вы до Ростова не доедете, минимум пять-шесть. Может, не стоит суетиться? Сейчас поезд закроют, определят, куда его загнать, туда и поедете. А может, и полетите!

— Действительно, — согласилась Наталья. — Горячусь. Суета делу вредит. Главное, мы нашли поезд. Олег, у нас минимум час форы. Давайте лучше поужинаем, чем горячку пороть.

— У нас тут недалеко круглосуточный ресторан, — с улыбкой ответил Кочергин. — Весьма приличная кухня. Я приглашаю. Майор, будь на связи.

Глава 10

В которой в четвертый вагон садится команда военизированной охраны из Ростова-на-Дону, Стежнев считает, что его подставили, и принимает неожиданное решение

Когда мобильная связь наконец снова восстановилась, Стежнев набрал запрос в поисковой системе: «Особо опасные инфекции». Оказалось, что мировым сообществом в список наиболее опасных внесено не так уж много болезней. Больше всего Стежнева интересовали инкубационные периоды каждой из них. Он где-то слышал, что пока длится этот самый инкубационный период, человек не заразен и безопасен для окружающих. Просмотрев весь список, Стежнев обнаружил, что ни одна болезнь не имеет инкубационного периода меньше двух-трех дней. И это было странно, потому что непонятно тогда, зачем закрыли поезд.

С момента посадки Еремеенко в поезд прошли всего сутки. Из воинской части он убыл еще утром, до того как болезнь проявилась в бункере Бражникова. Это даже меньше двух суток. Трех не прошло точно. Более того, судя по показаниям Ани, они скинули Еремеенко в Воронеже, то есть почти сутки назад. Это значит, что тот находился в поезде всего ничего с момента посадки и физически не мог никого заразить.

С одной стороны, это было хорошо, так как самому можно было не опасаться заразы. Но с другой — что-то во всем этом было не так. С чего это кому-то пришло в голову запирать поезд и менять его расписание? Чья-то глупая перестраховка? Возможно. Есть масса чиновников, судорожно цепляющихся за свои кресла. А если нет? Если дело в чем-то другом?

Но сколько Стежнев ни думал, ему в голову не приходил ни один адекватный вариант. Если даже это чья-то игра, он не представлял, чья именно и против кого затеяна. Нужно держать ухо востро.

Среди новостных ссылок, расположенных в колонке правее статьи о болезнях, одна привлекла внимание Стежнева. «Террористический акт в «Домодедово», — гласила она.

Заинтересовавшись, Стежнев перешел по ней на новостной сайт и оторопел. В самом начале статьи красовалась фотография с мертвым генералом Ковалевым и подписью: «Террорист покончил с собой».

Вот это был номер так номер. Уж насколько у Стежнева были крепкие нервы и слабо развитое воображение, но и он ощутил, как похолодели кончики пальцев.

Ковалев мертв! Это настолько меняло ситуацию, что аж голова кругом пошла. Это означало, что времени вообще нет нисколько. Если генерал решился на теракт в аэропорту, значит, ему крепко наступили на хвост. И не надо быть гадалкой, чтобы понять — все дело в секретных документах Бражникова.

В сознании Стежнева моментально выстроилась схема, в которую теперь вписывалось буквально все.

Итак, Бражников задумал предательство. Он подготовил и передал секретные данные Еремеенко и объяснил, с кем, где и когда надо встретиться для их передачи. Может быть, даже не объясняя ничего про данные, а просто попросил отвезти и передать нужному человеку смартфон, поэтому дембель и хвастался им! Он, вероятно, не знал и не знает о содержимом. Зачем ему знать? Он «почтовый голубь», дело которого отнести письмо. Ковалев об этом не знал, но, пользуясь эвакуацией людей из бункера ввиду чрезвычайной ситуации с заразой, велел Стежневу достать ОЗК и противогаз, в которых сам сунулся в бункер. Но там он, видимо, обнаружил, что Бражников данные уничтожил, а остались лишь переданные Еремеенко. Тогда Ковалев звонит Стежневу, велит сначала убить Наталью Евдокимову, специалиста по опасным инфекциям, чтобы та не размотала, откуда взялась зараза в городе, а потом велит догонять поезд с Еремеенко.

Стежнев остановил поток мыслей и почесал бородку. Все же концы с концами не совсем сходились. Если все так, то как вышло, что Ковалев попался? Ладно, если бы его взяли в бункере, это было бы объяснимо. Но аэропорт-то ему зачем понадобился?

И тут Стежневу стало страшно. А что, если это все подстава чистой воды? Что, если Ковалев его просто слил? Он взял ОЗК, залез в бункер, вытащил диск с данными и решил драпануть с ним в аэропорт. А чтобы Стежнев не мешался, отправил его по ложному следу, за Еремеенко, о котором узнал, что тот в этот день убыл из воинской части.

Но через миг у Стежнева отлегло от сердца. Нет, такого быть не может! Ведь Аня сообщила, что по указанию начальника поезда ограбила Еремеенко именно ради данных на его смартфоне.

«Уже легче, — подумал Стежнев, вытирая пот со лба. — Но все равно ситуация непонятная».

И тут его снова осенило. Верным ему теперь показался не первый вариант и не второй, а некий промежуточный.

Бражников действительно отдал смартфон с данными Еремеенко. Это подтверждают показания Ани, и это ясно из рассказа Карины. То, что Еремеенко не знает о содержимом, подтверждает факт, насколько небрежно он обращается с носителем секретных данных. Для него это просто смартфон. Ковалев действительно попал в бункер, это доказывает его просьба достать ОЗК. Но дело в том, что Бражников не мог удалить данные в бункере. Они остались на сервере. Ведь от него потребовали бы объяснений, и он бы попался. Значит, попав в бункер, Ковалев добыл диск с данными и помчался с ним в аэропорт.

Но зачем тогда посылать Стежнева в погоню за Еремеенко? Если диск на руках…

«Вот я идиот! — подумал Стежнев, едва не хлопнув себя ладонью по лбу, еле сдержался. — Все ведь ясно, как белый день! Дело в ценности данных! Если они только у Ковалева, они стоят очень много. А если Еремеенко передаст их иностранным агентам раньше, чем генерал, то они уже не будут стоить ничего».

Это объясняло все. Ковалев просто хотел отнять у Еремеенко смартфон с секретной информацией, и ничего больше. Лишь затем, чтобы не обнулилась ценность данных, имеющихся у него самого Ковалева. Он же так и сказал: «Найти и изъять все электронные накопители данных». То, что курьер при этом погибнет, не имело никакого значения. Забрать! Больше Ковалеву ничего не было нужно. Он даже не велел их доставить, это как бы подразумевалось, но не озвучивалось. Выходит, уже отдавая этот приказ, он не рассчитывал получать перевозимое Еремеенко, потому что направлялся в международный аэропорт «Домодедово». И там понял, что его вычислили и ждут. Потому и теракт… У него не было другого способа улететь. А когда понял, что план провалился, предпочел застрелиться.

Стежнев ощутил, как намного легче стало дышать. Ситуация складывалась непростая, но не такая критичная, какой она ему показалась вначале. Просто теперь она требовала решительных действий, а не обдумывания. Сейчас надо пробиваться к начальнику поезда и брать быка за рога. Добыть смартфон, выяснить, кто заказчик, а потом самому договориться о продаже.

«Вся эта кутерьма с заразой мне выгодна! — подумал Стежнев, приходя во все более бодрое расположение духа. — Начальник поезда, получив сообщение о заражении поезда, наверняка принял это за маскировку работы спецслужб. И вполне мог или тщательно спрятать аппарат, или вообще избавиться от него, выбросив в окно. Однако уже очевидно, что вся кутерьма с инфекцией не игра, слишком уж реалистично и долго, и он расслабился. Выполняет свои обязанности и думает, как бы закончить задание в сложившейся ситуации».

И действительно, если до закрытия вагонов начальник поезда сразу заподозрил бы неладное при появлении «офицера ФСБ», сразу бы решил, что это за ним и за похищенными у курьера данными, то теперь все можно обыграть намного мягче. Можно представиться фээсбэшником и сказать, что идет расследование ситуации с заразой, проверка версии о бактериологической диверсии. Начальник поезда расслабится, поймет, что не по его душу, и тут-то его можно неожиданно нахлобучить.

— Пойду прогуляюсь, — сообщил Стежнев Ане, поднимаясь с полки. — Какой номер штабного вагона?

Проводница не успела ответить, поезд довольно резко начал сбавлять ход. Стежневу даже пришлось упереться рукой в переборку купе, чтобы не упасть.

— Что за черт? — спросил он.

— Ростов, — сообщила женщина. — На стрелках притормозили.

Стежнев выбрался в коридор и прильнул к окну, разглядев впереди огни большого города. Поезд, все еще сохраняя приличную скорость и больше не притормаживая, уверенно двигался в сторону вокзала.

Один из украинцев поднялся с нижней полки и встал рядом со Стежневым, тоже стараясь рассмотреть, что происходит за окном вагона.

— Шо за фигня? — спросил он, сильно смягчая звук «г». — Чому перед Ростовом не гальмуемо?

Стежнев не ответил. Его бесило, когда украинцы, прекрасно зная русский, начинают выделываться на жутком суржике, не имеющем отношения к литературным нормам украинского. Они вообще, в большинстве, на украинском и не думают. Это понятно хотя бы из того, что человек, думающий на украинском, никогда бы не придумал для русских уничижительное прозвище «колорады». Потому что по-украински «коло Рады» означает «возле Верховного совета Украины». И любому реальному носителю языка это очевидно бы резало слух. Но никому не порезало, и пользовались этим прозвищем долго, видимо, пока кто-то не образумил. То же самое с известной кричалкой «кто не скаче, тот москаль!». Дело в том, что в украинском языке есть норма, по которой про человека говорят «людына стрибае», а «скаче» говорят только про животных, например, «скаче як мавпа». Американские русскоговорящие агенты, придумавшие эту кричалку, в таких тонкостях явно не разбирались, но и сами украинцы подвох заметили не сразу, что говорит о весьма невысоком уровне знания ими «родного» языка.

Украинец, похоже, понял, что тут такое не пройдет, и перешел на русский.

— Чего не тормозим?

— Потому что Ростов пройдем без остановки, — спокойно ответил Стежнев.

— Это что, в расписании так?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь?

— От верблюда, — не удержался от хамства Стежнев и показал удостоверение. — Угроза теракта. Приказ Минтранса.

Тут же всполошились люди в ближайших отсеках плацкарта. Они вставали или лежа смотрели в окна, прикрываясь руками от света ламп.

Женщина, сидевшая в ближайшем отсеке, экспрессивно обратилась к Стежневу:

— Что вы там говорили? Какой теракт?

— Никакого теракта! — Стежнев поднял руку. — Обычная мера предосторожности.

— Ни фига себе предосторожность! — возмутился один из экстремалов, слезая с верхней полки. — А ну говорите честно, что случилось?

Стежнев пожалел, что показал удостоверение и начал беседу с украинцем. Теперь въедливые и напуганные пассажиры от него точно не отстанут. С другой стороны, теперь все будут принимать его за офицера ФСБ, а это ему только на руку. У всего есть положительные и отрицательные стороны.

И тут судьба проявила к Стежневу благосклонность. Включились динамики, по которым транслируют радио, и в них раздался мужской голос:

«Внимание! Сообщение от начальника поезда! У Роспотребнадзора есть данные, что в нашем поезде ехал пассажир, заболевший редкой и опасной формой атипичной пневмонии. Велика вероятность, что многие в поезде заражены. Для беспокойства нет причины, болезнь легко излечивается на ранних стадиях. Но она очень заразна, и для проведения необходимых карантинных и медицинских мероприятий решено отклонить поезд от маршрута, чтобы не ставить под угрозу заражения крупные города. В степи будет организован карантинный городок, в котором всем в кратчайшие сроки сделают прививки, после чего поезд отправится по своему обычному маршруту. Прошу отнестись к ситуации с пониманием и сохранять спокойствие».

Динамики отключились, народ загудел. Проснулись спавшие, заплакали дети. Они ничего не понимали, но беспокойство взрослых им передалось.

Стежнев развел руками, мол, ну вот, ничего уже не надо объяснять.

— Это что, теракт? — напрямую спросила поднявшаяся с полки грузная женщина. — Почему тут работает ФСБ?

— Мы отрабатываем все возможные версии, — спокойно ответил Стежнев. — В том числи и такую.

— Но, почему именно в нашем вагоне?

— Потому что именно тут ехал больной. — Стежнев вспомнил фотографию с Еремеенко, которую ему показала Карина, и добавил: — Парень со змеей на футболке.

— А, видали, — не скрывая иронии, пробурчал украинец. — Проводницу нашу кадрил.

Стежнев прикинул, что сейчас не лучшее время соваться к начальнику поезда. Там сейчас все на ушах, в штабной вагон ломанулись пассажиры, и у купе начальника толчется куча народа. Нужно подождать, когда все проводники и полицейские получат распоряжения и начнут их выполнять. Тогда там будет поспокойнее, и можно будет провернуть задуманное. Еще бы паника началась, небольшая, локальная, тогда было бы совсем хорошо. Вот тогда бы туда отправились полицейские, и можно было бы взять в оборот начальника поезда. В таких условиях это уже не составило бы труда.

Стежнев вернулся в купе проводницы и забрал у нее рацию.

— Мне надо знать обо всех происшествиях, информация о которых прозвучит в эфире. Как только что-то случится, туда отправят ментов, а я смогу спокойно поговорить с начальником поезда.

Аня не стала возражать. Даже более того, Стежневу показалось, что в ее глазах промелькнула тень облегчения. Но с чем это связано, Стежнев не понимал. Чему она обрадовалась? Что все скоро разрешится или, наоборот, что все немного затягивается?

Впрочем, история, рассказанная ей, слишком уж соответствовала сложившимся у Стежнева представлениям о ситуации, чтобы в чем-то усомниться.

Через полчаса после Ростова поезд снова начал сбавлять ход. Стежнев подумал, что состав приближается к обещанному карантинному лагерю. Чтобы взбудораженные пассажиры его не донимали, он перебрался в рабочий тамбур и оттуда наблюдал за происходящим снаружи. Впрочем, за окнами была темнота, наверняка их загнали на ветку, проходящую вдали от городов. Лишь впереди маячило какое-то неясное зарево. Ожила рация, проводникам приказали приготовиться к обходу сотрудниками Роспотребнадзора. Затем вызвали именно Анин вагон, пришлось вернуться и передать ей рацию на время.

— Откройте дверь рабочего тамбура, — приказал голос в эфире. — Решено начинать с вас. Говорят, больной ехал в вашем вагоне, но вы не докладывали об отставших.

— У меня нет отставших, это какая-то ошибка!

— Хорошо. С начальником потом будете разбираться. Сейчас не до того.

Аня забрала рацию и покинула купе, готовилась исполнять приказ. Стежнев чертыхнулся про себя и прильнул к окну, недовольный тем, что контроль над ситуацией ускользает из его рук. Зарево становилось все ближе. Похоже, в степи действительно развернули лагерь, успели подогнать мощные генераторы и прожектора. По оконному стеклу полетели косые брызги. Дождь? Как всегда, вовремя. Впрочем, при такой жаре вполне закономерно, что рано или поздно пойдет дождь. Вот и пошел. Вода на стекле еще сильнее ухудшала видимость, размывая и без того скверную картинку.

«Документы бы не начали проверять всерьез, — забеспокоился Стежнев. — Ковалеву конец, теперь некому прикрывать и отмазывать».

Стежнев повел левым плечом, ощущая тяжесть пистолета в кобуре под мышкой. Если будет совсем плохо, придется прорываться с боем. Вряд ли кто-то в лагере готов к вооруженному сопротивлению, да еще со стороны человека с подготовкой, какую имел Стежнев. Но это на крайний случай.

Впрочем, ситуация поменялась так кардинально, что само понятие крайнего случая приобрело другой смысл. Раньше Стежнев во многом осторожничал, чтобы ничем не выдать свой реальный статус бандита, прикрывшегося генералом ФСБ. Приходилось вести себя, как ведут себя реальные сотрудники госбезопасности, так же как они одеваться, даже во многом соблюдать законы и протоколы. Иначе, как говорят в криминальном мире, спалишься.

Но теперь о прикрытии со стороны Ковалева можно было забыть. Стежнев остался сам по себе, и эти уловки теряли смысл. Вести полноценную двойную жизнь невозможно, а значит, возможно, правильнее будет скинуть овечью шкуру, чтобы в ногах не путалась. Это стоило серьезно обдумать. Собственная шкура точно дороже овечьей.

Зарево впереди из бесформенного пятна света превратилось в огни нескольких мощных прожекторов. Их выставили таким образом, чтобы лучи били прямо в окна вагонов, затрудняя возможность изнутри разглядеть то, что снаружи. Кроме того, прямо перед прожекторами разместили три бронетранспортера, чтобы их тени отлично читались на фоне слепящих световых пятен. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — это всего лишь мера устрашения. Но очень эффективная мера. Никто не рыпнется из поезда, видя силуэты боевых машин.

Снова ожили динамики радио. Мужской голос произнес:

«Внимание! Всем пассажирам занять места согласно билетам. Сейчас вас осмотрят специалисты МЧС и Роспотребнадзора. Всем пассажирам и проводникам, а также работникам ресторана категорически запрещается покидать вагоны. В случае нарушения приказа предусмотрена уголовная ответственность. Поезд оцеплен силами Росгвардии, поэтому любая попытка покинуть его не имеет смысла. Оставайтесь на своих местах! Это поможет завершить карантинные мероприятия в кратчайшие сроки».

На самом деле все было не совсем так, как сообщили по радио. Не было большого смысла снаряжать множество солдат или бойцов Росгвардии для полного оцепления вокруг поезда. Для этого потребовалось бы их присутствие в зоне возможного заражения, после чего уже всем пришлось бы пройти дезинфекцию. Куда продуктивнее было подогнать к месту остановки всего шесть бронетранспортеров, по три с каждой стороны, и высветить их прожекторами так, чтобы, кроме них, не видно было ничего. Это с большой долей вероятности способно было удержать людей в вагонах, демотивировать их от попытки выйти из-под контроля.

От вида бронированной техники даже Стежневу сделалось не по себе.

Поезд остановился, в тамбуре лязгнула откидная ступенька.

Из темноты на свет вышли группы в костюмах высшей биологической защиты, известных специалистам как ПЧК «Кварц-1».

Первым свой вагон открыла Аня, и люди поднялись по ступеням в тамбур. Они не вступали в разговоры, не отвечали на вопросы. Быстро направляя на лоб каждого пассажира небольшие, похожие на игрушечные пистолеты приборы, несколько секунд наблюдали, глядя на экран, потом переходили к другому. Если вдруг отмечали, что температура повышена, выясняли фамилию, имя, отчество, возраст, место в вагоне, откуда выехал, куда следует. Специалист с термометром переходил к следующему пассажиру, а другой с планшетом продолжал выспрашивать, есть ли кашель, боль в груди и суставах, головная боль… В горло не смотрели, никаких иных обследований не проводили. Два человека быстро перемещались по вагону, говоря только самое необходимое, они не прикасались ни к кому, и от этого было особенно жутко.

Из-под герметичных шлемов слышались только приглушенные слова:

— Подойдите. Стойте, спасибо, займите свое место!

— Фамилия, имя, отчество…

И так далее. Спокойно и методично.

Некоторые все-таки пытались задавать вопросы, но специалисты жестами показывали, что ответа не будет. Один только сказал, когда гомон достиг такого уровня, что обращений эпидемиологов не стало слышно:

— Успокойтесь, граждане! На все вопросы вам ответит начальник поезда. Мы не уполномочены давать объяснения. Знаем не больше вашего. Просто выполняем поручение! Займите свои места, не вынуждайте нас пригласить военных! Чем быстрее мы закончим осмотр, тем раньше поезд отправится дальше.

Чтобы его слышали все, он включил на поясе небольшое громкоговорящее устройство, как у рекламных агентов на улице, приглашающих посетить магазин или принять участие в экскурсии. Резкий, искаженный микрофоном голос произвел еще более гнетущее впечатление.

Но необходимый эффект был достигнут. Люди замолчали.

Наконец обход закончился.

Стежнев сообразил, что он имел промежуточный характер, медики хотели просто убедиться в наличии заболевших и узнать их приблизительное количество. Сам эпидемиологический лагерь и сортировка будут дальше. И еще неизвестно когда.

Но самой неприятной неожиданностью для него стало другое. Стоило врачам в защитных костюмах покинуть вагон, как в тамбур поднялись трое вооруженных людей в ОЗК и изолирующих противогазах. Не оставалось сомнений, что это военные. Причем подготовили их специально для несения службы в вагоне поезда, поскольку вместо автоматов Калашникова, способных прошить навылет весь вагон, их вооружили скорострельными «Кипарисами», пробивная способность которых гораздо ниже, чем у «АК». Стежневу это говорило еще и о том, что у этих военных имеется приказ пустить оружие в ход, если что. Иначе бы им как раз дали «калаши» с холостыми патронами, а то и вообще пустые. Но что подразумевать под «если что», Стежнев пока представлял себе слабо.

Лишь через пару минут, когда поезд тронулся, а ребята в ОЗК остались в тамбуре, Стежнев заподозрил неладное. Он добрался по проходу до противоположного тамбура и там тоже обнаружил трех бойцов в ОЗК с «Кипарисами». И зачем они с двух сторон вагона? Во всех вагонах они или только в этом? Это имело важное значение, нужно было срочно получить недостающие данные. Стежнев спешно вернулся в купе и велел Ане выяснить по рации у начальника, как ей действовать в изменившейся ситуации, упомянув вооруженных военных.

— У вас в вагоне выявили людей с повышенной температурой, — ответил мужчина. — И, судя по данным РПН, больной тоже ехал в вашем вагоне. Поэтому его блокировали. В остальных вагонах чисто.

«Значит, остальные тамбуры не охраняются, — подумал Стежнев. — Уже хорошо».

Хотя, на самом деле, хорошего было мало. Можно было попробовать козырнуть удостоверением и потребовать пропустить офицера ФСБ, но в данном случае это могло не сработать. Карантин есть карантин. И тут уже возникнут вопросы, мол, что Стежнев вообще делает в поезде без билета, кто его сюда прислал и так далее. А там и до беды недалеко. Прикрывать-то уже некому!

Состояние было непривычным. Из-за этого Стежнев никак не мог сосредоточиться, чтобы принять решение. Он привык к роли «офицера ФСБ» настолько, что без возможности оперировать ей полноценно ощущал себя сильно не в своей тарелке. Но сидеть в вагоне и ждать с моря погоды тоже было нельзя.

Вскоре стало ясно, что вооруженные военные в ОЗК раздражают не только его. Пассажиры в вагоне начали роптать. Сначала запричитала одна из женщин. Экстремалы попросили ее успокоиться, и она замолчала, но ее трясло, то ли от нервов, то ли от болезни. Затем один из украинцев достал телефон и попытался кому-то дозвониться. Не вышло. Стежнев взглянул на индикатор своего смартфона и убедился, что сети нет. Скорее всего, ее выключили намеренно в зоне прохождения поезда, чтобы никто не мог сообщить о происходящем родственникам и знакомым. Или на вагоны установили специальные глушилки сотовой связи, что сути не меняет. Как только народ сообразит, в чем дело, то и до бунта недалеко.

И тут Стежнева осенило, что именно бунт ему и нужен! Именно бунт, массовые беспорядки заставят военных покинуть пост и вмешаться в ситуацию. Как только это произойдет, они станут уязвимы и можно будет взять контроль над ситуацией в свои руки.

Вот только одному с этим не справиться. Нужно завербовать помощников, причем так, чтобы сами завербованные были уверены, что бунт в их интересах.

Стежнев задержал взгляд на «свидомых» украинцах. Представители нации, устроившей переворот в собственной стране, превратив ее из благополучной в находящуюся на грани нищеты, могли оказаться полезны в силу их менталитета. Конечно, не все жители Украины таковы, но именно те, кто кичится умением говорить на суржике, могли оказаться для Стежнева особенно полезны. В любом случае следовало прощупать почву в этом направлении. К сожалению, без катализатора, способного запустить нужные Стежневу процессы и отключить инстинкт самосохранения, было не обойтись.

— Водка есть? — вернувшись в купе, спросил Стежнев у Ани.

— Ну, есть… — неохотно призналась та.

— Доставай! — рыкнул на нее Стежнев.

— Тьфу на вас…

Но делать нечего. Проводница с ногами забралась на полку, порылась в коробках наверху и передала Стежневу небольшой картонный ящик. В нем оказались три бутылки водки, заваленные огромным количеством пакетиков с молотым красным перцем и другими специями.

— А это тебе за каким хреном? — Стежнев вынул один из пакетиков.

— Подруге везу. — Аня пожала плечами. — На консервации. У них там в сезон по нормальной цене не купить.

«Ну, ты и дура, — подумал Стежнев с нарастающей неприязнью. — Как можно вообще думать о том, чтобы и без того копеечный перец покупать подешевле? Жуть. Обывательский ад. Днище».

Спрятав одну из поллитровок под полу пиджака, Стежнев покинул купе и, проталкиваясь через толпу возбужденных пассажиров, направился к украинцам. Притормозив у входа в отсек, он привлек их внимание едва заметным кивком и сдвинул полу пиджака, показав пробку и этикетку на бутылке. Те тут же уцепились за нее взглядом, а Стежнев попятился, как Крысолов[22], увлекая украинцев за собой.

— Э, погодь! — произнес украинец ему вслед. — В тамбур-то не выпустят. Там эти.

— Есть места и получше тамбура, — ответил Стежнев, первым заходя в купе проводницы. — Испарилась быстренько! Полы там помой или еще что полезное сделай.

Аня не стала испытывать судьбу и перебралась в коридор. Стежнев запустил двух украинцев, закрыл за ними дверь и поставил бутылку на стол.

Один из украинцев, без обсуждения, взболтал бутылку, видимо, надеясь проверить так качество напитка, после чего отвернул пробку и понюхал.

— Годится, — констатировал он. — Ацетон нот детектед.

Стежнев поставил на стол три чайных стакана в подстаканниках и плеснул пальца на три водки в каждый.

— Повод? — спросил один.

— Веский, — ответил Стежнев. — Меня Кириллом звать.

— Меня Степаном, — спохватился один из украинцев.

— Меня Микола.

— Ну, за знакомство! — Стежнев залпом выпил налитое.

Степан и Микола тоже бахнули, занюхав первую кулаками.

— У хохлов и сала нет? — не преминул съязвить Стежнев.

— За хохла и ответить можно… — севшим голосом заметил Микола.

Кирилл не ответил, потер ладони и снял пиджак, закинув на верхнюю полку. Пистолет в подмышечной кобуре ответил за него по поводу его права называть кого угодно как угодно.

— Сала нет, спрашиваю? — переспросил он, снова садясь к окошку.

— Сала нет, — с вызовом ответил Степан. — Плавится оно на жаре. А вот ковбаса есть. З бараниной.

— Вперед! За колбасой! — посоветовал Стежнев, снова разливая водку по стаканам.

Степан в дебаты вступать не стал, быстренько вымелся из купе.

— Чего хочешь? — напрямую спросил Микола.

— А сам не понимаешь? Куда, думаешь, нас везут?

— Сказали же, в карантинный лагерь. Нет?

— И ты веришь?

— Москалям верить вообще нельзя, — философски заметил Микола.

— Верить никому нельзя, — поправил его Стежнев. — Мне можно[23].

— Ага, — хмыкнул Микола, не сводя взгляд со стакана с водкой.

Вернулся Степан с колбасой и здоровенным складным ножом, которым можно без труда с одного удара заколоть поросенка.

— Свинорез свой убери, — посоветовал Стежнев.

Степан подчинился. Кирилл достал «Лазерман», вынул лезвие и аккуратно порезал им колбасу на кусочки.

— Погнали! — сказал он и залпом махнул содержимое стакана.

— Он думает, нас не в лагерь везут, — сообщил Микола Степану.

— Думает или знает?

— Знает, — ответил Стежнев, сначала занюхав водку кусочком колбасы, потом закинув его в рот. — До стрелки идем. Там вагон отцепят, заново состав соберут и погонят в теплые края. А наш вагон обольют безином и спалят на хрен.

— Ты нормальный? — Микола повертел пальцем у виска. — В России такое может быть?

— Не, це гонево!

— Вас не поймешь! — Стежнев рассмеялся. — То Россия на все способна и эшелонами гонит на Украину танковые бригады, чтобы всех раскатать гусеницами. То один вагон спалить не может.

— Так с москалями же.

— А хохлы хохлов не бьют, что ли?

— Ну если которые против власти идут, то бьют. А тут разные.

— Тут уже все одинаковые, — ответил Стежнев. — Видел врачей в костюмах? Зачем заходили, знаешь? Проверить, нет ли людей с температурой. Если есть, все, пипец. Зараза не только попала в поезд, но уже и действует. А зараза эта не простая. Ни лекарства, ни вакцины от нее нет. Это боевое отравляющее вещество. Которое ваши же соотечественники распылили вчера в «Домодедово». Новости читали ведь?

— Складно брэшет, — признал Степан. — В «Домодедово» был теракт.

— Там заразился один чудик, — продолжил Стежнев. — Всех удалось локализовать под видом учений. А за одним не уследили. Он и сел в поезд. В этот вагон. И заразил тут бабку, проводницу и жирную девку. А сам вышел в Воронеже. Его отследили, но теперь всем тут капец. Никто не станет рисковать миллионами ради полусотни людей. Заметили, что у вояк в тамбурах автоматы не игрушечные? Были бы шутки, дали бы им «калаши» без патронов, дабы чего не вышло.

— И то верно, — согласился Микола. — А ты что предлагаешь? На ежа с голой жопою?

— У меня пистолет с глушителем. Если, конечно, в открытую напасть, они нас в капусту покрошат. А если их выманить в вагон, то я их пощелкаю, они даже не поймут, что происходит и что хлопает.

— Можно драку устроить, — прикинул Степан.

— Верно мыслишь, — похвалил Стежнев. — Это отвлечет.

— Мы тоже заразились, что ли? — заинтересовался Микола.

— Это сказать сложно, — честно ответил Стежнев. — Но если дернем отсюда, то можно будет в больницу обратиться. А если тут сгорим, то без вариантов.

— Не, ты гонишь, — уверенно заявил Степан. — Или в штаны наклал. Москали не будут жечь целый вагон москалей. Сделают прививки, и все. Поедем дальше. К тому же если тебе верить, то лекарства от этой заразы нет, на хрен нам тогда в больницу? Все равно сдохнем, и так и так. А если останемся, есть шанс получить прививку и выжить. Нет, москалыку, нас на этот кипиш ты не подпишешь.

— Пасть закрой, — посоветовал своему другу разгорячившийся водкой Микола. — Если хотя бы четверть того, что он говорит, не брехня, то мы в выигрыше.

— Ты о чем?

— Да о том, что если зараза вообще есть, то нам по-любому надо дергать отсюда. А в этом москаль не брешет.

— С чего ты взял?

— Да с того, дурень, что врачи заходили в костюмах. Значит, зараза точно есть. Это не спектакль. Нам надо дергать отсюда, рвать когти на ближайший рынок, и заразить там как можно больше москалей. А потом уже в больницу. Если болезнь излечима, вылечат, а если нет, так и так сдохнем. Но если в вагоне останемся, сгорим, как крысы в бочке. А вот если сдохнем от заразы, заразив тысячи москалей, помрем героями. Есть разница? Жинке твоей пособие, моим спиногрызам тоже. Орден дадут посмертно, улицу в нашу честь назовут. — Он глянул на Кирилла и добавил: — Наливай!

Стежнев разлил остатки водки, боясь спугнуть удачу.

— В поезде еще ваши есть? — напрямую спросил он.

— Наши усюду есть, — рассмеялся Степан, явно захмелев больше Миколы.

— Есть еще в трех вагонах, — по делу ответил Микола. — В одном трое, в двух других по двое. Не было билетов в один, все переполнено. Но я до них дозвониться не смог.

— Связь обрубили, чтобы никто родственникам не сообщил, — кивнув, ответил Стежнев. — Это неважно. Важно, что они есть. Знакомы?

— Та кумовья со сватами, — снова заржал Степан. — Подпишутся на любой кипиш против москалей. Ну и кроме голодовки.

— Ясно. — Стежнев убрал под стол пустую бутылку. — Тогда надо брать под контроль весь поезд, выбивать ментов, военных, собирать всех ваших в кучу и тех, кто за нами пойдет. Оружия хватит. Мой пистолет, шесть стволов у военных плюс те, что отберем у ментов. С этим не то что поезд можно контролировать, а деревеньку средних размеров.

— А потом что? — уточнил Микола.

— Потом отбираем все деньги и ценности у пассажиров, по рации велим машинисту остановить поезд и уходим в степь. А дальше разбегаемся. Идет?

— Идет! — Микола кивнул.

— Еще и оттрахаем всех красивых баб! — У Степана глаза загорелись от этой идеи.

— Это не возбраняется, — согласился Стежнев. — Я и сам бы кого-нить насадил на клык. А то все работа, работа…

Степан снова заржал, а Стежнев с Миколой начали строить план нападения на военных.

Глава 11

В которой Наталья за ужином рассказывает Кочергину и Пичугину о создании циклосульфона, а академик Олейник теряет сознание от боли в груди

Пока Наталья и Пичугин ужинали в обществе Кочергина, в московском штабе РПН кипела работа. Собирали данные по всем возможным каналам, звонили телефоны, шуршали вентиляторы компьютеров.

Иван Иванович Олейник задумчиво обернулся к Думченко и спросил:

— Остап, ты уже доложил премьеру и в администрацию, что чума в поезде?

— Конечно, через час ждут в Доме Правительства с докладом, там собирают расширенную коллегию и ждут нас с Головиным и Тумасяном для отчета о ситуации. — Думченко тяжело вздохнул. — Мы пока не можем установить, кто именно вырвался из Москвы. А это означает, что он может быть не один. Вообще, в правительстве и ЭмЗэ, видимо, считают, что мы потеряли контроль над ситуацией.

В этом была доля правды. Потеряли, чего уж тут говорить. Стоило Наталье так ловко локализовать чуму в Москве, а тут новый удар. Кто-то все же просочился и проявился на юге в самый сезон. Да еще в поезде. Наихудший, пожалуй, вариант из всех возможных. В самолете двести человек, тут больше тысячи.

Наталья дала номер поезда, но что делать дальше? Останавливать поезд? Очень, очень это рискованно для репутации. Предельно рискованно.

Смущал и тот факт, что второй раз уже она, пусть и при поддержке очень толкового ассистента из спецслужб, спасает и академиков, и всю страну от большой беды. Чего стоили они со своими званиями и регалиями? Впрочем, это закономерно, кто-то варит, а кто-то снимает пенки и получает ордена.

Но очень сложное решение принимать все же им. Наталья свою работу выполнила с честью. Но дальше что? Эта работа не будет напрасной, только если этими данными правильно воспользоваться. И вовремя.

Думченко восхищался Натальей, а Олейник, который любил эту женщину, как дедушка любит внучку, как учитель лучшую ученицу, немного жалел и если и завидовал, то только молодости и энергии. Эта «Железная кнопка», как любовно прозвал бывший завкафедрой свою лаборантку, обладала феноменальной работоспособностью и отвагой. «Наташка — настоящий воин с духом самураев, — говорил он родным, когда в семейном кругу заходил о ней разговор. — Эта девочка может занять мое место в отечественной эпидемиологии!»

К сожалению, это понимал не только академик Олейник. У любого героя есть враги. Были они и у Евдокимовой, были и у него самого. И полбеды, если враг открыт, но очень обидно и горько понимать, что есть где-то тайные недоброжелатели, завистники. Обычно в конкурирующих организациях, но бывают и среди своих. Люди, которые, улыбаясь, при встрече пожимают руку, справляются об успехах, желают их, этих успехов… Но только на словах, в глубине души они ненавидят и только ждут подходящего случая, чтобы нанести удар.

Это у них называлось «Свалить белого медведя», как негласно называли Олейника коллеги. Прозвище это зародилось в далекие восьмидесятые, дали его за габариты и седину. Но ведь недаром белый медведь самый опасный хищник Севера! Свалить Олейника? Шутить изволите? Где они, те, кто пытался? Затаились и ждут. Чего ждут? Они понимают, академик стар, а значит, надо ждать. Время само свалит или обстоятельства.

Вот о них, об этих недоброжелателях, думал Олейник. Стоит ему ошибиться, они налетят со всех сторон, как лайки, и начнут рвать на части. Только дай повод.

Наконец академик нашел в себе силы посмотреть в глаза Думченко.

— Остап, Наташка уже второй раз спасает наши жопы, признай это, — твердо произнес он. — Поезд определен, осталось локализовать пассажиров, пройти по маршруту, выловить сошедших, всех взять на карантин. Да, это непросто и займет время. Да, мы уже не молоды. Но если пустим на самотек, нас стопчут. В Росздравнадзоре хватает «доброжелателей», которые с удовольствием обживут наши кабинеты. За сохранность пассажиров ответят люди в регионах и МЧС. Мы свою работу делаем.

— Я не спорю, — отозвался Думченко. — Но если мы поддержим Евдокимову, а она где-то сорвется? Мы тоже пойдем ко дну. Она потащит нас, как пушечное ядро, привязанное к ногам.

— Эта Железная кнопка уже немало задниц исколола. — Олейник усмехнулся. — Она настоящий боец, покруче нас. Или я не прав?

— Прав, — снова согласился Думченко. — Надо бы, конечно, ее поддержать. Но я беспокоюсь, что она не спит уже вторые сутки. Мы-то хоть по пять часов утащили, а она? Ты понимаешь, что надеяться на ее запас сил мы не можем. Стоит ей ошибиться, это по нам другим концом так ударит, что глаза вылезут.

— Это война, Остап, не мне тебе объяснять. А успех на войне всегда лежит в зоне риска. Кто способен на больший риск, то и выигрывает. Сейчас я пойду к себе и набросаю план действий до шести утра. Потом с ним мы поедем на ковер. Может быть, за этот час к нам придет еще какая-нибудь информация и картинка прояснится. Ты определился, куда гонят поезд?

— Сейчас в него сядет Ростовская команда из РПН и МЧС, начнут предварительную сортировку и осмотры. А потом, думаю, найдут какую-нибудь подходящую военную базу, где развернут карантинный госпиталь. Тумасян сейчас работает с картами. Думаю, он что-то подобрал уже.

— Поезд не должен дойти до Туапсе или Анапы. — Олейник сжал кулак. — Это ясно как божий день. Хорошо бы найти тупичок в степи, чтоб жилья рядом не было, но была вода и электричество.

Пиликнул телефон Олейника, и тот, посмотрев на экран, поднес трубку к уху.

— Слушаю, Наташа! — Он улыбнулся, отметив, что в ее голосе нет и намека на усталость.

— Иван Иванович! Весь привезенный запас циклосульфона я оставила в больнице. Там было пятьдесят доз. Нужно еще. Пожалуйста, еще пятьдесят перешлите Шиловской, она в курсе. Инструкции я оставила в отделении и ей лично. Остальное, что еще есть в лаборатории, отправьте ко мне. Должно быть еще триста флаконов. Но сейчас и этого мало!

Олейник ощутил, как струйка холодного пота пробежала между лопаток. Заявка от Евдокимовой на хлорсульфоновую кислоту лежала в его папке «не очень срочных закупок» уже третий месяц. Лето, все в отпусках. Склады под Нижним Новгородом пусты, синтезаторы в Дзержинском на мойке. И ведь он предупреждал Наталью, что закупку проведет не раньше сентября, и она вроде бы согласилась. И где теперь взять сульфохлорид? Может быть, где-то и есть заначка, да как узнать где?

— Хорошо, Наташа! — напряженно ответил Олейник. — Я постараюсь найти сульфохлорид. А остальные компоненты есть?

— Да, все есть! Вы позвоните Огородниковой Любе, она не спит. Я отправила ее в институт, пусть кто-нибудь заберет флаконы! Люда их должна уже упаковывать. И насчет пропуска на вывоз распорядитесь!

— Ты там поспи хоть немного, — отечески посоветовал Олейник. — Остап Тарасович сейчас решает, куда отгонят поезд. У тебя есть часа три-четыре. Это точно.

Думченко стоял рядом, и звонкий голос Натальи из трубки был хорошо слышен ему.

— Вот уж действительно — Железная кнопка! — с усмешкой произнес он. — По голосу не скажешь, что она на ногах уже больше тридцати часов! Идем работать.

Олейник убрал телефон, помрачнел и задумался.

— Где взять полтонны хлорсульфоновой кислоты? — спросил он.

— Ты реально хочешь запустить еще одну серию препарата? — Думченко удивился. — Она не понимает, что РЗН не пропустит ее сейчас? Неделя или даже месяц уйдет на согласование. И им до фонаря, что там эпидемия! Лекарство не проходит по стандартам. Оно официально в разработке, в стадии исследований на животных. Тебе нужны приключения на твою седую морщинистую жопу? Все смерти, что случатся после введения, интерпретируют как результат токсичности лекарства. Хочешь отмазываться потом? Мой тебе совет — не суетись. Есть эти три сотни флаконов, ими и оперируйте. И так теперь отписываться придется года два. Росздравнадзор и тебя, и меня, и особенно Наталью… — Думченко закончил фразу матом, объяснив, что с ними всеми сделает эта организация.

— Остап, — Олейник направился к выходу, — у нас никогда не будет подобного шанса для таких испытаний. Я знаю, что циклосульфон не токсичен, не верю, а знаю. В наших дозах он абсолютно безвреден. И если с пятидесяти процентов обреченных мы снизим цифру даже до двадцати пяти — это будет успех!

— Пропуск в рай решил справить? Не советую. Тебе и так зачтется. А для диссертации Наташе трех сотен доз хватит. Да, люди не павианы, это уникальный случай. Но мы не в Советском Союзе живем, не забывай. Сейчас любой повод используют для судебного разбирательства. Если кто-нибудь капнет в СКР о применении препарата без надлежащих допусков, даже при стопроцентной выживаемости возбудят дело и подадут в суд. Из чистого, поверь мне, формализма! Чтобы галочку поставить! Любой судья признает вас виновными, даже без пострадавших. Ты слетишь! Наташка может получить срок и лишиться диплома. Зачем так рисковать? Успокойся, Иван. Нет сырья, и не надо дергаться. Ты можешь честно сказать ей, что имеющиеся триста флаконов — это лимит. Все. Остальные больные пусть получают лечение по стандартной схеме. Ну, тетрациклины и сладкая водичка! Будет контрольная группа для сравнения.

— Ага. И девяносто восемь процентов смертности. Я все-таки попытаюсь. Мне костер не страшен[24], — произнес Олейник и шагнул за дверь.

Думченко хотел было отправиться следом, но передумал. Похоже, Олейник затеял опасную игру. Сам-то он уже не молод и не боится нести ответственность. Но если он втянет в это Евдокимову? Будет плохо. Тем более есть ведь возможность ее удержать! Просто не разрешить ничего делать, не развивать ситуацию. Тихо отработать около сотни больных, остальных взять для сравнения, тут уж кому как повезет.

Но если бы Наталья знала о сути его размышлений, она бы их точно не поприветствовала. Она ненавидела, когда кто-то из соображений опеки пытается вставлять ей палки в колеса. Нет уж.

Сидя за столиком в воронежском кафе «Пикник на обочине», она краем глаза наблюдала, как у Пичугина в соседнем кресле от усталости закрылись глаза и он начал поклевывать носом.

— А вы спать не хотите, Наталья Викторовна? — спросил генерал Кочергин, разглядывая меню.

— А вы? — немного раздраженно парировала она. — Простите. Нет. Мне сейчас не до сна. Все очень плохо и неясно.

— Что плохо? — не понял Кочергин. — Нет, я не спорю, что ситуация тревожная, но мы делаем все, что в наших силах. Может, даже чуть больше. Откровенно говоря, если бы не вы с Олегом Ивановичем, мы бы о поезде, наверное, узнали только завтра, когда на конечной начали бы выгружать больных! Да, это уже не наша территория, но я все-таки гражданин России и отвечаю не только за Воронеж и область.

— Слава богу, что вы это понимаете, — мрачно сказала Наталья. — Многие люди, к сожалению, мыслят категориями «допустимых потерь». А я вот хочу, чтоб все потери были недопустимыми.

— Что такое хлорсульфоновая кислота? — спросил Олег Пичугин, не открывая глаз.

— Я думала, что ты спишь! — Она обернулась к спутнику с улыбкой.

— Глаза немного режет, устали. — Олег потянулся, хрустнув суставами. — А так я очень даже бодр. Так что же это за кислота? Может быть, объяснишь, пока готовится наш заказ?

Евдокимова глянула на Кочергина, в глазах которого читался тот же вопрос.

— Хорошо. Я постараюсь коротко. Вы уж извините, без подробностей и деталей, самую суть. В общем, вакцина, созданная Виктором Ароновичем Хавкиным в начале двадцатого века, на самом деле работает слабо. И не потому, что она плохая. Нет. Вакцина отличная. Сейчас ее доработали, и она стала еще лучше. Но все равно лишь на десять-двадцать процентов повышает устойчивость к чуме. И дело в том, что вакцина повышает так называемый гуморальный иммунитет, то есть обеспечивает выработку иммуноглобулинов против микроба. Но даже очень высокий их титр не обеспечивает стопроцентную устойчивость организма к инфекции. Основным противником чумных палочек являются фагоциты, такие клетки крови, которые, как амебы, проглатывают бактерии и растворяют их с помощью особых ферментов. Только у большинства людей силы этих ферментов не хватает, и палочка даже размножается внутри фагоцитов. — Наталья криво усмехнулась. — Такая вот нахалка. Я искала способ усиления активности этих ферментов, чтобы они могли растворить мембрану чумной бактерии.

Кочергин кивнул. Пичугин, по-прежнему сидевший с закрытыми глазами, положил под столом руку на руку Натальи.

— Так вот, я пять лет назад обнаружила в работах одного врача по фамилии Цыбулькин сообщение, что препараты на основе хлорсульфонов усиливают фагоцитоз нейтрофилов, доводя его до завершения. То есть бактерия, попавшая в нейтрофил, растворяется полностью, по сути, сгорает. Причем в статье указано, что Цыбулькин проверял действие препарата на туберкулезных микобактериях, которые обладают особенно прочной мембраной. Из-за чего туберкулез довольно сложно лечить. Но у микобактерий главная особенность то, что они медленно размножаются. Чего не скажешь об иерсиниях. Так вот, Цыбулькин предположил и доказал, что сульфоны усиливают расщепляющие ферменты. Мукополисахариды микробной стенки разрушаются полностью. Эта статья была написана еще в конце шестидесятых. Мы провели серию экспериментов на мышах и возродили тему. В министерстве нам выделили грант, и вот сейчас, через два года, уже идут лабораторные испытания препарата под названием «циклосульфон». Но это требует очень больших затрат. Для синтеза циклосульфона нужна хлорсульфоновая кислота, которая дает основу для синтеза диаминодифенилсульфона, или сокращенно — ДДС[25]. Препарат этот в мире и России есть, но его очень мало. Создают его, кстати, для лечения прокаженных. Только мы в его формулу добавили кое-какие радикалы и получили еще более удачное лекарство. Во-первых, менее токсичное для печени, во-вторых, раз в десять активнее в плане фагоцитоза. В своей лаборатории мы сделали партию, ту, которая испытывается на павианах, но сейчас лекарства осталось мало. Вы слышали, часть я привезла сюда, часть использовала в Москве, и еще триста флаконов осталось. Но на полторы тысячи инфицированных этого не хватит.

Дослушав, Кочергин сказал:

— Я, конечно, не врач, но как юрист должен предупредить, если препарат не разрешен к применению на людях, вы очень рискуете, Наталья Викторовна. Какой бы он замечательный ни был.

Евдокимова едва заметно напряглась, но удержалась от возражения, кивнула.

— Вы правы, Станислав Аркадьевич. Поэтому я заручилась поддержкой руководства Роспотребнадзора.

— Надеюсь, письменной? — без тени улыбки спросил Кочергин.

— Не было времени. Пока устной, но Думченко обещал все утвердить.

— Вы настолько уверены в нем? Слова, вы должны понимать, не стоят ничего.

— Это и в его интересах, — ответила Наталья. — Ведь с него тоже спросят, если что. А так он формально прикроет мне спину, а мой шеф, директор института академик Олейник, прикроет ему. Они все-таки друзья уже много лет.

Кочергин ничего не сказал, но Наталья уловила на его лице скептическую гримасу.

— Ладно, поздно играть отбой, — сказала она.

— Думаете, удастся прикрыться формулой «победителя не судят»? — спросил Кочергин.

— Не думаю, но это немаловажный фактор. Если статистика даст положительные результаты, нам будет с чем идти в Минздрав и получать деньги и разрешение на испытания препарата.

— Подонки есть везде. — Кочергин пожал плечами, отодвигаясь от стола и позволяя официанту поставить блюда. — Им плевать на ваши разработки и нужность лекарства. Вы взрослый человек. Готовы ли вы к такой битве?

Наталья твердо посмотрела в глаза генералу:

— Я готова.

— Тогда давайте поедим. — Кочергин улыбнулся. — Дай Бог вам успехов!

Наталья не стала возражать. Ей было о чем подумать. Больше всего ее задели за живое слова о доверии к Олейнику и Думченко. Было ли оно полным? Да, безусловно. Оправданно ли оно? Это совсем другой вопрос. И ответить на него могли только действия Олейника и Думченко. Не слова, не обещания, а именно действия.

Между тем Думченко постучал в кабинет Олейника и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. Мельком он заметил, как быстро убрал Олейник руку, только что прижатую к груди.

— Давит? — напрямую спросил Думченко.

— Так, чуть-чуть, — отмахнулся Олейник. — Я ведь не мальчик уже. Есть новости?

— Скорее изменения. Не надо никуда ехать, нас свяжут по телемосту, по закрытому каналу.

— И на том спасибо, — улыбнулся Олейник. — Что-то мне совсем не хотелось бы сейчас являться на ковер. При всей их улыбчивости и тихом голосе понимаю же, что по шерстке не погладят. Они от нас ждут чудес. Известно, кто в коллегии Совмина?

— Список прислали. Тебя там нет.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо.

— Склоняюсь к мнению, что на тебе готовы поставить крест, — предположил Думченко. — Иначе бы не вызвали, а пригласили в коллегию как эксперта.

— А кто есть в списке? — Олейник снова потер левую половину груди.

— Решетник из Росздравнадзора, при нем Колупаева, она инфекционист Москвы, Тумасяна тоже позвали, как замначальника округа по МЧС. Левон уже там.

— Хоть один из нашей команды. Еще кого?

— Твоего зама из НИИ.

— Лозовика? — Олейник вскинулся. — Это намек!

— Вот и я об этом. Не тебя, а его пригласили.

— От РПН кого? Тебя?

Думченко кивнул:

— Да, только я послал зама, сослался, что тут я нужнее.

— Ты мудр. А она как?

— Нормально. Мой человек. Ситуацией владеет, постоянно на связи.

— Что Тумасян придумал?

— Нашел авиабазу в Приазовье. Приморск. Там площадь огромная, степь нараспашку. Рядом городок. Но все есть. ВПП[26], связь, вода, энергия. Тумасян подготовил рапорт, и я утвердил. Письмо в Краснодар отправили и в Ростов, там собирают бригады врачей. Человек тридцать, и столько же средних медиков. На сутки хватит, а там еще наберем, на смену. Поезд подгонят максимально близко к базе. Там пакгаузы и есть дебаркадер. Правда, он старый, но чинить уже некогда.

— Остап, ты выяснял насчет хлорсульфона?

— Нет. — Думченко ответил чуть раздраженно. — Оставь эту затею. Нет ни в Москве, ни области этой кислоты! Если и есть, то где-нибудь за Уралом! Позвони Наташке и скажи, что нет! Все, закрой тему! И себя спасешь, и ее. Пиши письмо в Совмин о разрешении на применение экспериментального препарата. Если министры подпишут, тогда сможешь посуетиться насчет новой партии. Но не сейчас! Нужно, чтобы все разрешения подписал и премьер, и министр здравоохранения. Такую бумагу никто не пробьет. А без нее помалкивай в тряпочку.

— Ты прав. — Олейник достал из стола коробочку с кардикетом, кинул в рот таблетку. — Пойду писать.

— Иван, дай мне слово.

— Какое?

— Как только все успокоится, ты ляжешь на коронарографию!

— Даю. — Олейник улыбнулся. — Неделю я продержусь.

Думченко посмотрел на часы.

— Минут через десять будет связь, если готов — приходи.

— Хорошо! — ответил он как можно бодрее, но поморщился, когда за Думченко закрылась дверь.

На письмо ушло не больше получаса. Забрав листы из принтера, Олейник подписал его, вызвал секретаршу Думченко и приказал:

— Срочно с курьером в правительство! — Глядя в ее сонные глаза, добавил: — Это очень срочно и очень важно! Зарегистрируйте и отправляйте!

Защемило в груди.

Сердце болело. Сильно. Но куда больше Олейника мучила не физическая, а душевная боль. Он понимал, что Думченко прав, что соваться в задуманную им авантюру опасно до крайности. Но как можно бросить Наталью? А людей? Девяносто восемь процентов смертности. Это приговор всем, когда локализуют в Приморске. Почти всем заразившимся. Выживет десяток из тысячи. Только из-за того, что кто-то где-то не подписал нужных бумаг.

«Позвонить Наталье?» — подумал Олейник, доставая телефон.

В это время Наталья уплетала бифштекс в кафе «Пикник на обочине» и вдруг задумалась, отложила вилку.

«Что-то дурное у меня предчувствие, — подумала она. — Надо бы позвонить Олейнику».

Но ни Олейник не нажал кнопку вызова, ни она сама.

«Там у них и так хлопот хватает», — резонно подумала Наталья и снова взяла вилку.

Кочергин возился с чуть пересушенным на углях стейком. Периодически ему названивали подчиненные, докладывали о состоянии дел, Кочергин выслушивал, чаще всего отвечая «да» или «нет», хвалил «молодец» или отвечал многозначительно «завтра поговорим». Пичугин развернул фольгу, в которой была запечена на гриле радужная форель, затем аккуратно взялся отделять от костей кусочки па́рящего ароматного мяса и отправлял в рот. Он отложил вилку и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Идея! Позвоню-ка я начальству.

— Какому? — буркнула Наталья.

— Прямому, — улыбнулся Пичугин. — Надеюсь, оно не спит.

— ФСБ и МВД не спят никогда, — отозвался Кочергин. — Звоните!

Пичугин извлек двумя пальцами смартфон «от Трифонова» и ткнул в иконку номера генерала. Тот отозвался мгновенно, будто только и ждал звонка. Голос у него был совсем не заспанный.

Пичугин сразу «взял быка за рога».

— Товарищ генерал, нужна ваша помощь!

— Всем, что в моих силах! — отозвался Трифонов.

— Очень нужна кислота… — Пичугин обратился к Наталье: — Как ее правильно?

— Хлорсульфоновая, — ответила она.

— Вот! Хлорсульфоновая. Из нее сделают очень нужное лекарство циклосульфон, которое значительно снизит смертность в нашем случае.

— Много надо? — спросил генерал.

— Полтонны, — заинтересованным тоном произнесла Наталья. — Неужели достанет?

— Я перезвоню, — неопределенно ответил Трифонов.

— Если достанет, я его… — Наталья сделала неопределенный жест, сама не понимая до конца, чем же закончить фразу.

Пичугин заинтересованно ждал, чем же готова наградить Трифонова Наталья в случае успеха.

— Я ему руку пожму! — нашлась наконец она, не оправдав ожиданий Пичугина. По выражению его лица она поняла, что за мысли промелькнули в его голове, и добавила: — А вот тебя поцелую!

Она улыбнулась, не обращая внимания на удивление Кочергина.

— Я вот… — Кочергин запнулся на секунду. — Короче, хотел спросить, Наталья Викторовна.

— Спросите. — Наталья приподняла голову от тарелки и едва не икнула, приложив заметное усилие, чтобы сдержаться. — Я чуток посижу. Переела.

— Вот вы и ответили. — Кочергин рассмеялся. — А то я сижу, удивляюсь, как столько вмещается в такой хрупкий организм? Я нисколько не оговариваю вас, если есть аппетит, кушайте на здоровье. Но у меня дочка такой же комплекции, так она по чайной ложке ест.

— У меня обмен высокий, Станислав Аркадьевич. — На лице Натальи не мелькнуло и тени смущения. — Много трачу энергии, много приходится потреблять. Сплю мало, а работаю много.

— Мне бы таких работников, — позавидовал Кочергин. — Но ведь так вредно?

— Дело привычки, я в этом режиме живу уже много лет. Не даю себе поблажек. Со мной трудно жить и работать. Я страшный человек. Тиран, деспот, коварна, злопамятна. Хотя нет. Я не злопамятна, просто злая и память хорошая.

— По вам не скажешь, что вы злая. — Кочергин покачал головой.

Он хотел добавить что-то еще насчет кукольной внешности Натальи, но увидел в ее черных глазах огонь и промолчал.

— Это же хорошо. Враги недооценивают, — отшутилась она. — Маскируюсь.

Пичугин занимался форелью и в разговор не вмешивался.

— Неужели у вас есть враги? — Кочергин вздернул брови. — Не верю.

— У любого серьезного и ответственного человека есть враги. Особенно у человека с определенной позицией в жизни и собственным мнением. — Наталья нисколько не кокетничала. — Мы не всех своих врагов знаем, к сожалению, но они точно есть.

— И вы всегда готовы к бою?

— Именно так. — Наталья подцепила на вилку оставшийся кусочек бифштекса. — Всегда.

Кочергин снова ощутил скрытую энергию, исходящую от этой маленькой женщины. Его словно жаром из открытой печи окатило. Он оттянул воротник рубашки и глубоко вздохнул:

— Не скрою, Наталья Викторовна, вы меня поразили.

Их разговор прервала мелодия входящего вызова на смартфоне Пичугина. Наталья заметила надпись «Трифонов» на экране. Пичугин поднес аппарат к уху.

— Слушаю!

— Записывайте, Олег Иванович! В лаборатории комплексных соединений НИИ физической химии имеется запас хлорсульфоновой кислоты около семисот килограммов в емкостях по пятьдесят литров. Ройтбурт готов поделиться с возвратом, но при условии, что емкости вернут сразу. Если есть машина, присылайте утром. Да, запишите его телефон… — Пичугин поискал ручку.

— Диктуй, я запомню, — заявила Наталья.

Пичугин включил громкую связь.

Трифонов продиктовал номер заведующего лабораторией Ройтбурта Владимира Михайловича.

— Спасибо! Сейчас все передам в Москву. Вы всех очень выручили!

— Благое дело! — ответил Трифонов и положил трубку.

«Надо же, — подумала Наталья. — Каков! Благое дело. Неожиданно».

— Извините, Станислав Аркадьевич, я должна позвонить руководству, — сообщила Наталья, вставая из-за стола.

— Конечно, конечно. — Кочергин вернулся к остывшему стейку.

Тем временем в Москве близилось к завершению дистанционное совещание, организованное по телемосту. Тумасян получил добро на организацию карантинного лагеря и госпиталя на авиабазе под Приморском. Представитель от МО прямо во время телемоста связался с командующим Юго-Восточным округом и договорился о поддержке со стороны армии и ВВС. Все были очень благожелательны и старались помогать по мере сил. Премьер, как обычно, чуть улыбался, но при этом сохранял серьезность. Ему передали листок, премьер на секунду опустил глаза и прочитал:

— Иван Иванович, а вам удалось выяснить, откуда в поезде взялся этот больной мужчина, который сейчас в Воронеже лежит?

Олейник запнулся, покраснел.

— Нет еще, пока не выяснили. Он получает лечение, и мы надеемся, что когда он придет в себя, мы выясним, как он заразился и где.

— Я имею на руках мнение специалистов, что больные первой цепочки зараженных с легочной формой обычно не выживают, потому что невозможно вовремя начать лечение. Откуда уверенность, что он выживет?

— Он молодой еще человек, крепкий и весьма неплохо отвечает на проводимое лечение, — принялся объяснять Олейник, поймав себя на том, что оправдывается.

В груди его опять появилось чувство, будто кто-то чиркнул спичкой, она полыхнула жаром и начала разгораться, поднимаясь все выше и захватывая грудь все шире. Олейник нащупал в кармане спрей изокет и, отвернувшись от камеры, пшикнул в рот. Жжение отпустило, собравшись в тонкую иголочку где-то посреди груди и промеж лопаток.

— Мне доложили, что ваши спецы как-то очень хитро взялись его лечить.

— Да, — Олейник кивнул. — Мной принято решение, учитывая исключительность ситуации, применить экспериментальное лекарство. Я подготовил докладную на ваше имя и Валерии Даниловны, чтобы вы дали разрешение на его официальное испытание, несмотря на то что требуемая программа лабораторных исследований еще не завершена.

К горлу подступил ком, Олейник кашлянул.

— Хорошо, — произнес премьер. — Мы тут все понимаем, ситуация действительно экстраординарная, и если вы лично гарантируете успех от вашего чудо-лекарства, то мы готовы дать вам такое разрешение.

Олейник услышал глухой рокот в зале, где проходила коллегия, и понял, что возражают представители Росздравнадзора. Он оперся о кресло правой рукой, потому что левая вдруг ослабела.

«Черт, не инсульт же, это было бы слишком! — подумал он, потом вспомнил, что болевой приступ при стенокардии может сопровождаться слабостью в левой руке. — Только бы не инфаркт!»

— Я уже отправил письмо с пакетом обоснования проведения испытания препарата, — сообщил он вслух. — На ваше имя и Валерии Даниловне Дроздовой. Прошу вас не затягивать рассмотрение, препарат есть, и мы готовы спасать, важно оформить юридические детали. У меня, в общем-то, все.

Он ощутил, как в кармане завибрировал смартфон, отошел от стола, скрывшись за границей поля зрения камеры, и присел на подлокотник кресла. Кардикет остался в его кабинете. Надо дойти. Кто звонил? Он достал трубку и увидел, что пропущен звонок от Натальи. Перезвонить, а потом дойти до кабинета или вернуться в кабинет, принять лекарство и перезвонить?

Он встал и на негнущихся ногах направился к выходу из зала. За его спиной Думченко давал последние ответы на вопросы, а Тумасян, который был там, в Белом доме, докладывал, что готов вылететь в Приморск. Олейник краем уха услышал гортанный акцент Левона Рубеновича:

— Я прошу направить с нами в Приморск и доктора Евдокимову!

Олейник, не оборачиваясь, усмехнулся. Тумасян наступил своей амбициозности на горло и хочет, чтоб его помощницей была Наталья. Это подвиг для гордого сына армянского народа. Побороть понты и признать, что эта малявка — незаменимый спец!

«Все-таки есть хорошие люди в моем окружении», — подумал он, распахивая дверь.

Ему еще хватило силы, чтобы дойти до кабинета, сесть в кресло и принять кардикет. Голова закружилась, он протянул руку и нажал кнопку связи с секретарем штаба. Из динамика раздался женский голос: «Роспотребнадзор. Слушаю!» Олейник попытался что-то сказать, но из горла доносился только хрип. Он словно сквозь вату увидел и услышал, как в кабинет вбегает Думченко, следом еще несколько врачей. Его уложили на пол, расстегнули рубашку. Кто-то брызнул еще изокетом в рот, и Олейник окончательно потерял сознание.

Глава 12

В которой Стежнев находит новых друзей и узнает, что его жестоко обманули

Разойдясь из купе, для большей достоверности украинцы и Стежнев решили сделать паузу минут в десять, чтобы начавшаяся потом драка сразу обратила на себя внимание военных в тамбуре. Время терять было нельзя. Но и спешка никогда и никого еще не доводила до добра.

Наконец, как и было условлено, Степан, пошатываясь на нетвердых ногах, направился в сторону туалета.

— Туалет закрыт! — с нарочитой грубостью остановил его Кирилл.

Степану особо играть пьяного не требовалось, от водки его и впрямь заметно развезло.

— Чо? — он поднял мутный взгляд на Стежнева. — Ты тут кто такой?

— Закрыт туалет, говорю! — с нажимом повторил Стежнев.

— Что вы там шумите? — Один из экстремалов выглянул в проход с полки, но, заметив Стежнева, развивать свою позицию не стал.

— Да мне плевать хотелось, — заявил Степан. — Закрыт туалет, я поссу и в тамбуре.

Он направился к туалету, несколько раз дернул ручку, но безуспешно. Тогда, как и обещал, шагнул к двери тамбура, в котором расположились вооруженные военные в ОЗК, и при этом решительно расстегнул молнию на брюках. На вооруженных людей он демонстративно не обращал внимания.

— Э! — прохрипел один из военных мембраной противогаза. — Отошел от двери!

— Ты мне, морда москальская, не указывай! — ответил Степан.

Но не успел он сделать то, ради чего отвернулся спиной к пассажирам, как Стежнев подскочил к нему сзади, схватил за пояс брюк под футболкой и резко рванул на себя, перебросив Степана через бедро, потащил по проходу.

Грохнулся на пол Степан неумело, как вязанка поленьев, но тут же вскочил и бросился на противника. Завязалась драка, со столиков на пол полетели стаканы и пластиковые бутылки. Закричали пассажиры, завизжала женщина. Паника в вагоне нарастала.

Тут же со своего места вскочил Микола и бросился на помощь товарищу. Вдвоем они шутя подмяли под себя Стежнева, но тот вынул пистолет из-под полы куртки и направил в потолок. Без глушителя выстрел в замкнутом пространстве получился не просто громким, а заложил уши, оставив вместо звуков окружающего мира один непрерывный свист. Сквозь него, как сквозь вату, прорвалась грохнувшая очередь — это выскочили из тамбура трое военных, один из них, для острастки, тоже пальнул в потолок.

Пока дверь в тамбур оставалась открытой, следовало действовать немедленно. Военные видели Степана через окно двери, они видели, как Стежнев пытался его оттащить от тамбура. Поэтому, в их представлении, противниками были украинцы, а Кирилла надо было выручать. Что они и сделали.

— Двое встали! — заорал старший, похрюкивая мембраной противогаза. — На колени! Лицом ко мне!

Стежнев, покачиваясь, оперся спиной о переборку, достал удостоверение и показал одному из военных. Тот отвернулся к Степану и Миколе, стоящим на коленях, и тут же пуля, неожиданно выпущенная Стежневым из пистолета, пробила ему голову. Без паузы прозвучали еще два выстрела. Степан и Микола выхватили у падающих на пол военных «Кипарисы».

Но еще трое военных оставались в нерабочем тамбуре на другом конце вагона. Они видели кутерьму через стекло в двери и поняли, что происходит, но не могли пустить оружие в ход, рискуя задеть пассажиров. Понимая это, Микола полоснул по ним двумя очередями из «Кипариса». В тамбуре раздались крики умирающих, а через минуту все стихло.

— Я за пушками! — выкрикнул Степан.

Он рванул через весь вагон к нерабочему тамбуру, но замок двери был заперт. Пришлось Стежневу, держа трофейный «Кипарис» наготове, идти на помощь со спецключами. Пассажиры глядели на него. Их взгляды по большей части были испуганными, но экстремалы и кавказцы смотрели недобро, от них можно было ожидать чего угодно.

— Только рыпнись! — прорычал Степан на одного из кавказцев, пока Кирилл возился с ключами. — Кишки размотаю по всему вагону.

Открыв дверь, Стежнев и украинец вынули оружие из рук военных, облаченных в перчатки. Также они забрали у каждого по два запасных магазина с патронами.

— Ну все, этот вагон наш, — резюмировал Стежнев. — Но этого мало. Надо собрать ваших мужиков, нейтрализовать ментов и двигаться вперед, в сторону штабного вагона. По пути пугать народ, сеять панику и вычленять из толпы всех, кто готов встать на нашу сторону. Всяких дешевых либералов, криминальные элементы, ну и ваших, конечно, великодревних.

На «великодревних» Степан обиделся, но виду не показал. Он уже начал побаиваться Стежнева. Если люди много говорят, то мало делают, а если много делают, то мало говорят. Это обычно и нормально. Но Стежнев сначала говорил, а потом именно это и делал. С таким Степан не сталкивался еще никогда, и это его пугало.

— Может, тут еще замочить кого? — спросил на всякий случай Степан. — Ну, для паники. Или, может, лучше трахнуть? Вот эту?

Он показал на спутницу одного из кавказцев, на вид ей едва исполнилось восемнадцать.

— Идиот! — Стежнев подтолкнул Степана вперед. — Не до траха сейчас! Менты в поезде! Два наряда еще как минимум! Возьмем все под контроль, тогда я сам тебе составлю компанию.

Втроем с Миколой они решительно направились в сторону штабного вагона. Но стоило им оказаться в грохочущем межтамбурном пространстве, кто-то из следующего вагона открыл по ним пистолетный огонь. Две пули ударили в толстые стальные переборки тамбура, с визгом отрикошетив от них, а одна пробила полу пиджака Стежнева. Кирилл понял, что впереди как раз могли находиться полицейские, подоспевшие на пальбу. Так быстро он их не ожидал, но и становиться легкой мишенью не собирался. С бедра, не целясь, ответил двумя короткими очередями, по три пули в каждой, чтобы просто побудить противника укрыться и выиграть время.

В следующий миг, отпихнув в сторону опешившего Миколу, Стежнев прижался к металлической переборке и коротко выглянул в выбитое пулями окно тамбура. Видно никого не было. Это означало, что его очередь, для острастки, оказалась небесполезной. Полицейские укрылись, и теперь стоит им высунуться, Стежнев сможет бить по ним прицельно.

— Микола, поддержи огнем! — приказал он.

Не было ни малейшей уверенности, что украинец справится со скорострельным «Кипарисом» и попадет вообще хоть куда-то. Но реальный бой — это не стрельба в тире на Олимпийских играх. В реальном бою огромное значение играет просто статистическое число пуль, выпущенное в сторону противника. Хоть вообще без прицела, хоть один автомат высунь из-за угла.

— Если кто высунется, мочи! — добавил Стежнев.

Тут же над ухом грохнула очередь, а раскаленные гильзы посыпались едва ли не за шиворот Стежневу. Тот едва увернулся, заметил впереди силуэт, мелькнувший в дверном проеме, и тоже выстрелил. Тело полицейского в форме вывалилось в пространство тамбура. Кирилл решил закрепить успех и наугад шарахнул очередью по стене. Пули без труда прошили тонкий пластик, пронеслись через туалет, оставляя дыры в металлической раковине и унитазе, а потом, уже кувыркаясь, пролетели еще несколько отсеков плацкарта, никого, к счастью, не зацепив. Пассажиры залегли на пол еще раньше, как только трое полицейских устроили засаду.

В ответ из вагона тоже раздались выстрелы, от рикошета посыпались стекла, но Стежнев не стал прятаться, а, наоборот, проследил, на каком уровне и под каким углом появились в стене пулевые отверстия.

— Стреляй, куда я! — велел он Миколе и выпустил остатки патронов туда, где предполагал цель.

Не ожидая результата, он перезарядил новый магазин, но, судя по крикам в вагоне, пули явно достигли цели.

— Вперед! — скомандовал Кирилл.

Он первым метнулся через тамбур и оказался в дверном проеме у туалета. Там лежал еще один труп полицейского, через него пришлось перескочить. Третий, раненный в живот и в грудь, уронил пистолет и корчился на полу. Стежнев добил его выстрелом в голову.

Но тут произошло неожиданное — один из крепких парней выскочил из отсека и бросился к лежащему на полу пистолету. Стежнев хотел было срезать его очередью, но вовремя одумался, пожалел патроны. Вместо этого он поставил «Кипарис» на предохранитель и нанес им встречный удар парню в голову. Тот словно на столб налетел, у него даже ноги на миг оторвались от пола. Рухнув на спину, парень больше не поднимался. Остальные пассажиры прятали глаза.

«Вот теперь все они оценили примерно, чем готовы пожертвовать, а чем жертвовать не станут, — с удовлетворением подумал он. — Жалкие крысы».

— Оружие отберите! — крикнул он вслух украинцам.

Дальше все пошло как по маслу. Разоружив убитых полицейских, украинцы добрались до вагона, где ехали их друзья. Вооружили одного из них, дали Степану еще два пистолета и велели привести товарищей.

— Еще двоих ментов там вальнули, — довольно сообщил он, когда вернулся.

— А это кто? — спросил Микола, указав на незнакомцев.

— Тоже наши. В картишки тут москалей надували. Решили с нами пойти.

— Наша задача — добраться до штабного вагона! — сообщил Стежнев.

— А чё там? — спросил один из прибывших.

— Там все, — спокойно ответил Кирилл. — Захватим штабной вагон, значит, захватим поезд. Оттуда свяжемся с машинистом, потребуем остановки, выйдем и растворимся в степях.

— Годный план! — поддержал его Микола.

Украинцы сразу повеселели.

По пути к цели обезоружили еще двух полицейских, но убивать не стали, просто заперли обоих в туалете, закрыв его спецключом. Пассажиры жались к стенам, стараясь стать незаметными для вооруженных бандитов, лишь иногда Стежнев ловил на себе полные ненависти мужские взгляды. Но одной ненависти мало, чтобы что-то предпринять. Он вспомнил, как смотрел фильм «Брат». Там герой Бодрова вечно всех спрашивал, в чем сила, мол. При этом он потрясал перед носом собеседника пушкой того или иного калибра, очевидно демонстрируя зрителю ответ на свой вопрос. Сила с тем, у кого оружие. И у кого оно лучше, кто с ним ловчее умеет обращаться, у кого его больше, тот и сильнее. Тут же все оружие в поезде было под контролем Стежнева, и он не волновался по поводу взглядов. Пусть смотрят. За погляд денег не берут.

В штабном вагоне отряд бандитов под предводительством Стежнева устроил показательное избиение всех, кто там находился. Вламывались в купе, избивали мужчин, тут же, не отходя, насиловали женщин.

Но Стежневу было не до того. Начальник поезда заперся в штабном купе, пришлось стрелять в замок, только после этого дверь поддалась и откатилась в сторону. За ней оказался невысокий мужчиной с пузиком, перепуганный донельзя. Его вид настолько не вязался с представлением об агенте, завербованном иностранной разведкой, что Кирилл опешил.

— Ты начальник поезда? — уточнил он, уже подозревая неладное.

Начальник поезда лишь закивал головой, как китайский болванчик.

— Где смартфон Еремеенко? — попытался выяснить Стежнев, доставая из кармана опасную бритву.

Начальник поезда побледнел, колени его подогнулись, и Стежневу пришлось швырнуть его на полку, чтобы тот не упал.

— Я не знаю… Какой смартфон? При чем тут смартфон?

Стежнев понял, что это не могло быть актерской игрой. Даже талантливый актер, с учетом создавшейся обстановки, не мог бы сыграть настолько убедительно.

— Ты приказал Ане из четвертого вагона ограбить курьера?

— Что? — Начальник поезда выпучил глаза. — Да эта Аня… Я не знал, как от нее избавиться! Она же срок мотала за мошенничество…

Он лепетал что-то еще, но Стежнев его уже не слушал. Он сложил бритву, убрал ее в карман и сел на полку напротив начальника поезда.

Нет, тот определенно не лгал и не играл роль. Картина произошедшего только теперь начала складываться в сознании Стежнева. Аня его провела. Провела, подставив начальника поезда, который имел на нее зуб. Но и она на агента разведки не похожа. Впрочем, она им и не была. Обычная воровка. Карина ведь говорила, что Еремеенко заигрывал с проводницей. Она его соблазнила, наверняка опоила, тупо ограбила и выкинула из поезда. Она не знала, что он курьер! Не знала. Стежнев, связав ее, сам ей все рассказал, а она, чтобы подставить начальника поезда и отвести внимание Стежнева от себя, просто использовала его же версию.

Кирилл едва не вскипел от злости. Какая-то сраная проводница провела его, как пацана! И выходит, что смартфон у нее! Можно было просто забрать его и не устраивать всю эту канитель с захватом поезда! Надо бы лишь чуть с меньшим пренебрежением на нее посмотреть.

И все!

Возбужденный и раскрасневшийся, Стежнев выскочил из купе в коридор.

— Эй! — рявкнул он, чтобы собрать свой отряд.

— Мы уже! — весело сообщил Степан, показав откровенный жест, означающий половой акт. — Давай, останавливай поезд.

— У меня еще одно дело есть.

— У тебя? — напрягся Микола.

— У нас, — тут же соврал Стежнев. — Начальник поезда слил тему, что у проводницы нашего вагона куча бабла. Весь сбор с работающих в поезде торговцев и криминалитета. Она кассир! Там деньжищ выше башки. Поделим — и свалим. А если сейчас поезд остановить, то проводница сама сольется с кассой. Хрен ее найдешь!

— Резонно.

Микола провел со своими разъяснительную работу, убедив, что деньги важнее возможности кого-нибудь еще изнасиловать. К тому же, это он использовал в качестве контрольного аргумента, в штабном вагоне и глаз особо положить не на кого.

Они направились обратно. На ходу Стежнев размышлял, как будет выкручиваться. Никаких денег у Ани, конечно, нет. Его цель смартфон, который она отобрала у Еремеенко, даже приблизительно не представляя его ценности. Ну и ей самой хорошо бы кровищу по капле выпустить. Тоже приятно. Тоже цель. Хотя и не главная. А этих… Этих придется просто перестрелять, других вариантов нет.

Глава 13

В которой Олейника отвозят в кардиоцентр, Думченко принимает решение и прячет важный документ, а Наталья злится, вспоминая фильм «Гусарская баллада»

Олейника увезли на «Скорой». Предварительный диагноз — инфаркт. Думченко остался один в кабинете, пытаясь решить, какую линию гнуть дальше. На чью сторону встать? Он был твердо убежден, что побеждать должен здравый смысл, а не импульсивность. Но что в данном случае есть здравый смысл?

В кармане завибрировал телефон. Говорить не хотелось, но это звонила Наталья. Ее проигнорировать нельзя. Но что сказать? Не окажется ли известие о состоянии Олейника для нее таким ударом, что ей трудно будет собраться? Стоит ли рисковать и говорить правду? Она узнает все равно, но надо именно сейчас?

— Да, Наталья, я слушаю! — ответил Думченко в трубку.

— Остап Тарасович, я не могу дозвониться до Ивана Ивановича.

— Он сейчас очень занят, — соврал Думченко. — Потом свяжешься. Как вы там? Есть какие-то новости?

— Да. Хорошая новость. Нам нашли полтонны хлорсульфона. В Москве! Вы представляете? Надо организовать доставку к нам в лабораторию! Синтезатор уже готовят. Остап Тарасович, передайте, пожалуйста, Олейнику!

— Я передам, Наташа.

— Спасибо, Остап Тарасович!

— Наташа! — Думченко понял, что она готова отключить телефон.

— Что?

— Вас ждет борт на аэродроме, вы должны вылететь в Приморск, Тумасян потребовал вас.

— Хорошо, мы готовы. Тут обстановка стабилизируется и под контролем. Этот парень, фамилию я еще не знаю, он был выброшен из поезда. Полагаю, что еще и ограблен. Вы узнали, откуда он и где мог заразиться?

— Нет, Наташа, пока нет. Сейчас его фото, полученное от генерала Кочергина, предъявляют всем контактным, но информации о нем нет никакой.

— Значит, вероятность утечки сохраняется?

— Увы, да. Как он там?

— Когда осматривала, был тяжелый, но стабильный. Циклосульфон я ему ввела, вакцину тоже получил, пока можем только ждать. Антибиотики и жидкости получает по схеме. Одна надежда на его молодость и Божье провидение.

— Я понимаю, — поворчал Думченко.

Он вспомнил о докладной от Евдокимовой с просьбой разрешить применение экспериментального препарата. Он ей сказал «да», но бумагу, не подписав, положил в стол. Брать на себя такую ответственность он не собирался. Стоит ли предупредить? Стоит.

— Вот что, Наталья, вы поосторожнее там с этим лекарством, — выдавил из себя Думченко.

— В каком смысле?

— В смысле применения. Кому вы еще его ввели?

— Всем контактировавшим с больным.

Думченко протер вспотевшее лицо ладонью.

— Сколько всего людей получили этот препарат?

Наталья на секунду замолчала и ответила уверенно:

— Тридцать восемь человек! Двадцать один в Москве и семнадцать в Воронеже. Мне еще понадобится у них всех взять кровь на иммунологию. Но мы это уже своими силами организуем.

— Я понял, Наташа. — Думченко постарался сказать это как можно равнодушнее. — Выдвигайтесь в аэропорт, там вас встретят. Борт или на подлете, или уже ждет, я деталей не знаю, Тумасян договаривался, а он сам сейчас готовится вылететь в Приморск, занят погрузкой.

— Остап Тарасович, понадобятся еще врачи, вы уже решили, откуда они будут?

— Да, десять человек со средним персоналом уже сели в поезд в Ростове, еще человек пятнадцать-семнадцать мобилизуют в Краснодаре, и несколько будет из Анапы и Новороссийска. Списки сейчас готовятся. Утром перешлю почтой. Еще с Тумасяном команда врачей МЧС, но количество не знаю. Тебя назначили его замом.

Только когда Евдокимова отключилась, Думченко выдохнул с облегчением. Он давно бросил курить, но сейчас хотелось затянуться и руки дрожали. Наталья не спросила, подписал ли он докладную. Она уверена, что подписал. И если б ему пришлось соврать, она бы почувствовала. Наверняка бы почувствовала. Впрочем, почему? Ведь соврал же он насчет Олейника, и она не усомнилась. Но в любом случае хорошо, что она не спросила. Думченко перебрался к себе в кабинет, сел в кресло и вытащил из ящика лист, на котором твердым, похожим на школьный, почерком Натальи было написано: «Прошу Вас разрешить применение экспериментального препарата циклосульфон для лечения и профилактики у больных с легочной формой чумы». И резолюция Олейника: «Не возражаю…» и так далее.

Думченко взял ручку, несколько минут держал ее над листком, раздумывая, что написать? «Запрещаю»? «Разрешаю»? Или найти какую-нибудь обтекаемую формулировку? Но ничего обтекаемого не находилось. Тридцать восемь человек. Наташка у каждого пациента получила разрешение… Стоп! Стоп! У каждого? Думченко опять вспотел. А этот неизвестный в Воронеже? Он же без сознания, а препарат уже введен!

«Боже мой! — с содроганием подумал Думченко. — Если об этом узнают в Росздравнадзоре?! Это кошмар. Это стопроцентно подсудное дело! Скандал! И никакие разрешения ничего не изменят. Господи, только бы он выжил! Выжил бы и подписал информированное согласие. А если не подпишет? Вот из вредности, из подлости душевной? Денег захочет срубить по-легкому? Тогда лучше бы он не выжил. Болезнь тяжела. Не всегда ее можно победить! Эх, Наталья! Такой подставы не ждал. Шиловская стукнет? Наверняка. Кому? Мне? Мне пока еще не стукнула. А если сразу в РЗН? Ведь она знает, что Наталья мой человек! Может. Очень даже может. Вот сейчас выдержит немного время и позвонит куда надо!»

Думченко опять посмотрел на докладную. Подписать ее означало вписаться в это дело. Но если не подписать, расхлебывать будет одна Наталья.

«Я, конечно, тоже получу по яйцам, — прикинул про себя Думченко. — Крепко получу. Хотя бы за то, что держал авантюристку на ответственном посту. Если выговор или премии лишат, это можно пережить. Но если будет суд, Наталья наверняка скажет, мол, начальству доложила и получила добро. А что я скажу? А я скажу, что ничего не давал. Все тут носились колбасой, текучка. Я, мол, запретил, но она не заметила или забыла! Слова — это только слова, а на бумаге надо написать: «Запрещаю». Нет, не надо. Ничего пока не надо, вот когда привлекут как свидетеля, тогда и напишу то, что будет самым подходящим. Что я ей ответил? Я ее попросил подождать. А она ждать не стала. Кто-нибудь слышал, что я ей сказал? Да, Иван был. Он и разрешил, но Иван сейчас не при делах. Не факт, что вообще выживет. А если выживет? С ним я договорюсь. Если выживет, тогда все будет легче. А если нет? Лозовик Наташку сгноит. Он ее под суд отдать мечтает. Спит и видит. Точнее, не мечтает, это такой подарок судьбы, о котором он и мечтать не мог».

Решив оттянуть неизбежное, Думченко ощутил некоторое облегчение. Но гадостное ощущение за собственное малодушие сохранялось, и оно потихоньку перерастало в злость на Наталью.

«Дался им этот циклосульфон! — лихорадочно думал Думченко. Вот черти. Что Иван, что она. Фанатики хреновы! Им людей спасать, а мне разгребать авгиевы конюшни из-за них! В Росздравнадзоре такой случай тоже не упустят. Шум поднимут до небес. Иван отправил докладную премьеру. А если тот подписал разрешение? А если нет? Как бы узнать?»

Думченко принялся раскачиваться в кресле.

«Валерия Даниловна! — вспомнил он. — Вот! Я ей звонил, а она не перезвонила. Повод есть позвонить. Доложить насчет Олейника, проявить заботу. Да. И как бы между делом спросить насчет подписи. Ведь Иван же волнуется, просил проконтролировать. Я и проконтролирую».

Думченко достал телефон. Уже три часа ночи, начало четвертого. Глаза сохнут. Министр еще не освободилась? Или спит? Нет. Это невозможно. Она бы позвонила, прежде чем отдыхать. Он нажал вызов без особой надежды, готов был услышать длинные гудки, отсчитать десяток и сбросить.

— Я слушаю, Остап Тарасович, — раздался в трубке женский голос. — Я слушаю!

— Здравствуйте, Валерия Даниловна! — Думченко старался говорить с нужной степенью волнения. — Олейника госпитализировали.

— Что случилось? Вижу, вы мне звонили. Извините, были важные дела, не посмотрела.

— Я все понимаю. У Ивана Ивановича, возможно, инфаркт. Отвезли в городской центр кардиологии.

— Я поняла, Остап Тарасович, там отличные врачи! Вы что-то предлагаете?

— Нет, я согласен абсолютно. Да. Там все сделают! Иван просил узнать, подписал ли премьер его докладную насчет экспериментального лекарства? — Думченко задержал дыхание в ожидании ответа.

— Нет, при мне он ничего такого не получал, и я не видела докладной от Олейника. Видимо, еще в пути. Вы не волнуйтесь, мы все понимаем.

«Что вы понимаете?!» — чуть не заорал Думченко. — Что ты, курица, понимаешь? Что сейчас нас начнут жрать с говном? И ни ты, ни премьер нам уже не поможете».

Но, сдержавшись, произнес он другое и гораздо спокойнее:

— Спасибо. Мы ждем этот документ.

Он не сказал, что препарат уже начал применяться. Зачем давать повод для упреков в торопливости?

После разговора Думченко посидел еще пару минут над замолчавшим телефоном и отправился в штаб, узнать состояние дел. Все ли из контактных выявлены? Готовы ли списки пассажиров поезда, которые вышли на станциях до Новочеркасска? Всех их нужно изловить и поместить в карантин!

«Только бы Наталья не наломала дров! — подумал Думченко. — Все ведь сгорим!»

Он всерьез надеялся, что здравый смысл у Натальи возобладает над импульсивностью и она не бросится на амбразуру, утягивая всех за собой. Впрочем, он сам понимал, что если дело коснется спасения жизни людей, Наталья запросто пожертвует собственной. Такая натура. И это пугало Думченко едва не до судорог.

Он даже потянулся за телефоном, чтобы расставить все точки сразу и бесповоротно.

«Надо просто сказать Наталье, что разрешения нет и не будет», — подумал он.

Он нажал кнопку вызова, чувствуя, как дрожат пальцы.

— Да! — ответила Наталья.

Слышно было, что она едет в машине.

Но у Думченко не хватило смелости произнести заготовленную фразу.

— Вас не слышно! — громче произнесла Наталья.

Думченко нажал иконку отбоя.

Телефон почти сразу завибрировал.

— Слушаю! — ответил Думченко, ощущая холодный пот на лбу.

— Вы звонили, Остап Тарасович?

— Нет, смартфон чудит.

— А, простите.

Наталья бросила смартфон в карман. Что-то ей не понравилось в тоне Думченко, но что именно, она осознанно сразу не поняла. Неуверенность какая-то. Ладно. Шила в мешке не утаишь.

Кочергин отвез Евдокимову и Пичугина в аэропорт. У КПП на входе их встретили сотрудник карантинной службы аэропорта и офицер МЧС. Генерал церемонно раскланялся с Натальей, пожал руку Пичугину, простился и уехал.

Сотрудница карантина вежливо поздоровалась со всеми, с любопытством рассматривая Наталью, но в разговоры не вступала и не расспрашивала ни о чем. Видимо, она соблюдала некий протокол, или ей просто было любопытно посмотреть на московскую гостью. Видимо, не дождавшись распоряжений, она ушла. Молодой человек, офицер МЧС с погонами лейтенанта, проводил московских эмиссаров в зал ожидания VIP и сказал:

— Ваш борт на подлете, сядет минут через двадцать, но еще час на заправку. Так что вылет дают около пяти утра. Может быть, хотите чай, кофе или подремать? Я организую.

— Я бы поспал, — признался Пичугин.

— А мне принесите бутылку минеральной воды без газа, — попросила Наталья. — И большую кружку крепкого кофе. Мне нужно еще сделать пару звонков.

Она присела к низкому журнальному столику, нажала кнопку вызова Олейника. Несколько секунд ждала, слушая гудки, и уже собиралась сбросить, как в трубке щелкнуло и молодой женский голос ответил:

— Слушаю вас! Говорите!

— Здравствуйте. — Наталья не встревожилась, не успела толком удивиться. — Кто это? Мне нужен Иван Иванович Олейник. Это его телефон?

— Да, все правильно, подождите, пожалуйста, я врача позову.

Послышались шаги, посторонние шумы, два плохо различимых голоса, мужской и женский. Затем мужчина твердо и внятно спросил:

— С кем имею честь беседовать?

Наталья невольно улыбнулась старомодному обороту из уст современного человека.

— Это Евдокимова. Меня зовут Наталья Викторовна, и я старший научный сотрудник Роспотребнадзора. Мне нужен академик Олейник.

— Очень приятно, Наталья Викторовна! Я дежурный врач отделения неотложной кардиологии, и меня зовут Давид Шаликашвили. Можно без отчества. Иван Иванович предупредил нас, что вы будете звонить. Он просил передать дословно следующее: «Документы отправлены в Белый дом на подпись. Работайте спокойно! Кислоту пока не нашел. Думченко все держит под контролем».

— Что с Иваном Ивановичем? Он жив?

— Обижаете, Наталья Викторовна! — Шаликашвили говорил спокойно, но в его голосе слышалась какая-то скрытая радость. — Он жив и спит. Ему выполнена коронарография, обнаружен критический стеноз передней огибающей коронарной артерии и после ангиопластики установлен стент, все прошло в штатном режиме, без осложнений. К сожалению, небольшой участок миокарда поврежден, там успел сформироваться инфаркт. Сейчас больной стабилен и находится в палате интенсивной терапии. Ритм синусовый, давление сто на шестьдесят, дыхание шестнадцать в минуту.

— Спасибо, Давид, — поблагодарила Наталья. — Телефон ему дадите завтра?

— Не знаю, — честно ответил Шаликашвили. — Это решит заведующий отделением. Все будет зависеть от состояния больного. Обычно мы стараемся охранять их покой. Волнения ни к чему.

— Я понимаю, доктор, только постарайтесь донести до сознания заведующего, что если Иван Иванович не сможет получать от меня текущие сведения, то волноваться он будет еще сильнее. Впрочем, я полностью полагаюсь на вас как профессионала.

— Наталья Викторовна, поймите и вы, что так подробно и вежливо я вам рассказываю только потому, что мы тут немного в курсе обстановки в Москве и Воронеже. И понимаем всю ответственность, которую вы несете. Академик нам кое-что рассказал и просил с вами быть предельно откровенными.

— Спасибо, Давид, — повторила Наталья. — До связи.

Она отложила телефон и зажмурилась, еле удержалась, чтобы не всхлипнуть. Волной накатили быстро меняющиеся картинки, в которых воображение в красках и подробностях нарисовало, как Олейник лежит один, опутанный проводами и трубками, в реанимации. Стало его жалко до рези в глазах.

Наталья глянула на уснувшего Олега, который, скинув обувь, свернулся калачиком на диване. Смартфон на столе показывал восемь минут пятого. Небо за окном становилось серым, приближался рассвет.

Распахнулась дверь. Лейтенант МЧС принес двухлитровую бутылку с минеральной водой, кофе и бутерброды на подносе.

— Наталья Викторовна, я подумал, что вы захотите перекусить…

Наталья подняла глаза и улыбнулась. Лейтенант ей напомнил артиста из фильма «Гусарская баллада», который играл пленного французского офицера. «Я лейтенант из корпуса Мюрата… с кем отступать, теперь мне все равно».

— Как вас зовут, лейтенант?

— Александр Назаров, — с улыбкой ответил лейтенант.

— Спасибо, Александр. Вы можете идти.

Назаров направился к двери.

Наталья сама себе не могла объяснить, зачем она спросила, как его зовут. «Ждала, что он ответит типа «Меня зовут Винценто Сальгари»? Глупо… А на глупости у меня нет привилегии. Тогда что? Если все это не глупость, что тогда? Тогда это еще один побочный эффект АКСОНа? В чем смысл? Чего еще мы о нем не знаем?»

Назаров удалился и прикрыл дверь. Наталья обратила внимание на две видеокамеры, расположенные так, чтоб весь зал попадал в их поле обзора.

За панорамным окном открывалось летное поле. На небе начали проявляться розовеющие облака, быстро таяли звезды. Новолуние. Черная ночь уступала новому дню. Издалека доносились приглушенные объявления: «Совершил посадку…», «Начинается регистрация на рейс…»

В самолете позвонить не получится. Олейник сказал, что можно работать спокойно. Значит, он уверен, разрешение на использование циклосульфона есть.

Наталья открыла кейс, достала пакет с белковым коктейлем, банку с аминокислотами ЗМА. Пока готовила себе питание, набрала номер Огородниковой, та сейчас в лаборатории, ждет вестей. Или спит? Может, и спит. Три длинных гудка, женский голос:

— Я слушаю, Наталья Викторовна!

— Лена! Доброе утро. Хлорсульфоновую кислоту надо забрать. — Наталья по памяти продиктовала телефон Ройтбурта. — Если возникнет проблема с доставкой, звони мне до пяти. Потом я буду в самолете, связи не будет. Вот еще, запиши телефон генерала Головина. Если возникнут любые проблемы с охраной или полицией, звони ему, он их решит. Он в курсе всех наших дел.

— Какие проблемы?

— Любые, которые могут помешать синтезу циклосульфона.

— Я не понимаю.

— Мне некогда объяснять. Просто запиши телефон. В восемь утра Ройтбурт откроет свою лабораторию и отдаст нам десять контейнеров с сульфохлоридом.

— Я все записала, Наталья Викторовна. Иван Иванович не отвечает, я ему звонила…

— Олейник с инфарктом лежит в кардиологии. Он жив, все под контролем.

Огородникова охнула:

— Как же это?

— Бывает, Лена, он не молод. Укатали сивку… Успокойся и работай! Как только у меня будет связь, я позвоню. По всем проблемам обращайся к Головину. Мне параллельно обязательно отправляй СМС. Я прочту и разберусь. — Наталья говорила и одновременно взбалтывала бутылку с бюветом, как шейкер. — Все, до связи!

Вернулся лейтенант Назаров.

— Наталья Викторовна! Борт приземлился. Пока на рулежке, их сейчас заправят, и вы вылетите.

— Я помню, — устало ответила Наталья. Подумала, что вышло резко, и добавила: — Спасибо, лейтенант. Через сорок минут приходите, проводите нас до трапа. А пока просьба не беспокоить!

— Есть! — Назаров от такого тона выпучил глаза и выскочил за дверь.

«Мне не надо ничего повторять дважды… — подумала Наталья и сбросила нахлынувшее раздражение. — Но мальчик проявляет усердие и внимание. Он не виноват, что ты такая Железная кнопка!»

Глава 14

В которой бандиты под предводительством Стежнева встречают решительное сопротивление, а проводница Аня торжествует

Проводница Аня тоже прекрасно понимала ситуацию. С одной стороны, что даст попытка отправить Стежнева по ложному пути? Выиграть полчаса или час времени? А потом что? Пока еще сидела с завязанными руками и заклеенным ртом, женщина уже понимала, что шанс на спасение у нее есть. Стоит заставить Стежнева отправиться потрошить начальника поезда, у нее будет время, чтобы подготовиться. Она не стала терять его даром.

Едва Стежнев с Миколой и Степаном покинули вагон, Аня начала действовать. Выскочив из купе, она в полный голос крикнула:

— Они вернутся! Это бандиты! Женщин, детей и тех, кто не хочет или не может драться, надо увести в третий, второй и первый вагоны, там распределить! Быстрее!

— С кем драться? С этими, что ли? — пробурчала полная женщина из первого отсека. — Они военных покрошили в мелкий винегрет, а уж нам-то куда с ними тягаться…

— У меня есть план. Этот выродок, который выдавал себя за офицера ФСБ, обязательно вернется, чтобы убить меня. Я его обманула, пустила по ложному следу. У того парня. — Она показала на кавказца. — Ружье в ручной клади.

— А у нас два подводных ружья! — сообщил один из экстремалов. — Правда, гарпунов всего четыре… Но зато ими можно дел наделать.

— С острогой против автоматов? — невесело рассмеялась пассажирка из первого отсека. — Да, насмешили. Нет, я пас. Уходить так уходить и запирать вагоны, чтобы затруднить им проход.

— Запирать вагон бессмысленно, у их главаря есть спецключи.

— Ну, тогда, дорогуша, тебе тут и оставаться. Ты его обманула, пусть он тебя на части и рвет. А мы сматываемся.

Пассажирка поднялась и начала спешно собирать вещи. Остальные последовали ее примеру.

— Вэщи никто нэ бэрет! — громогласно заявил один из кавказцев, которого Аня обозначила как владельца ружья. — Вэщи, чамоданы, сумка, надо для барыкады! Мы будем убывать этого щакала. Вэщи вам мэшать будут! Уходыте!

Его тут же поддержали все экстремалы и второй кавказец.

— Берите только телефоны, деньги и документы! — распорядился длинноволосый спортсмен, доставая из сумки чехол с подводным ружьем. — Если будем проходить карантин, вещи все равно сожгут наверняка. Не за них сейчас надо цепляться.

К удивлению Ани, никто спорить не стал, все, даже полная пассажирка, отнеслись с пониманием. Женщины, дети, пожилые начали организованно покидать вагон в направлении локомотива. Мужчины же, в основном спортсмены и кавказцы, принялись готовиться к бою. Они доставали с полок туго набитые сумки и складывали их в отсеках ближе к концу вагона, чтобы те могли остановить пули. Один из спортсменов накручивал жутковатого вида наконечники на гарпуны.

Проводница же тоже занялась приготовлениями, но у себя в купе. Она быстро раскрыла все пакетики с перцем и специями, высыпав порошок, от которого хотелось чихать, в картонную коробку. Затем достала блок сигарет и весь табак выпотрошила туда же, перемешав его с перцем. Коробку она поставила на стол, рядом с выключенным вентилятором.

— Ребята, у кого-нибудь есть складной нож с плоскогубцами и отвертками? — выкрикнула она, высунувшись в коридор.

Один из спортсменов бросил возиться с сумками и принес мультитул.

С его помощью он, по указанию Ани, раскрутил выключатель вентилятора.

— Вот прищепка, — Аня протянула деревянную бельевую прищепку, в конец которой были воткнуты две канцелярские кнопки. — Надо к кнопкам приделать проводки от выключателя. Я между контактами вставлю пуговицу, чтобы они оставались разомкнутыми. Привяжу нитку одним концом к пуговице, другим к дверной ручке. Когда это придурок откроет дверь, пуговица выскочит, контакты замкнутся, вентилятор закрутится, и весь перец ему в морду. А тут вы по нему стрелять.

— Отличная идея! — воодушевился спортсмен. — Еще бы дымовую завесу.

Он сбегал в дальний отсек, взял у кавказца ружейную масленку и, вернувшись в купе, налил масла на катушку вентиляторного мотора.

— А не замкнет? — заволновалась Аня.

— Нет, там провода лаком покрыты, не замкнет.

Они вдвоем доделали пусковой механизм и проверили его. Все работало, как задумано. Установив коробку с перцем перед вентилятором, Аня, на всякий случай, положила на стол смартфон Еремеенко. Она прикинула, что если Стежнев вдруг выживет и получит смартфон курьера, на котором, возможно, есть нужные ему данные, он не будет больше гоняться за самой Аней.

Натянув нитку и закрыв дверь купе, Аня поспешила перебраться в третий вагон.

В это время Стежнев как раз принял решение возвращаться, чтобы примерно наказать обманувшую его проводницу и изъять у нее смартфон с драгоценными данными. Но когда он ворвался в четвертый вагон, оказалось, что тот пуст. На полу валялись лишь трупы в ОЗК.

«Свинтила, сука!» — подумал Кирилл, понимая, что сейчас начнутся разборки с украинцами.

Те столпились у него за спиной, направив в обе стороны по проходу стволы пистолетов и автоматов.

— Ну и где бабки? — недобрым тоном поинтересовался Микола.

Стежневу ничего не оставалось, как распахнуть дверь купе проводницы. Нить, привязанная к ручке, натянулась, пуговица, зажатая между контактами прищепки выскочила, замкнув цепь. Вентилятор на столе завертелся, моментально выдув в коридор тучу перемешанного с табаком перца.

За секунду в проходе и в купе образовалось густое облако из едкого порошка. Стежневу и бандитам пришлось зажмуриться, и в этот момент их атаковали из дальнего тамбура.

Кавказец снарядил ружье пятью патронами с картечью, и первые же два заряда произвели в рядах противника значительное опустошение — трое бандитов рухнули на пол, роняя оружие.

Экстремалы пустили в ход подводные ружья, и тоже удачно — один гарпун попал бандиту в грудь, убив его на месте. Другому повезло меньше, зазубренный наконечник попал ему в живот. Бандит упал, корчась в мучениях.

Перец и табак уже начали свое действие. Бандиты не могли нормально дышать и почти ничего не видели. Стежнев наугад дважды выстрелил из пистолета, но ни в кого не попал. Тут же грянула очередь из «Кипариса» — кто-то из бандитов выстрелил наугад в сторону тамбура. Но кавказцы и спортсмены спрятались за баррикадой из сумок и чемоданов, оказавшейся непроницаемой для пистолетных пуль.

В это время мотор вентилятора уже разогрелся в достаточной степени, и вылитое на него масло начало испаряться густым сизым дымом, образовав еще более плотную завесу, в который не видно стало вообще ничего.

Пользуясь этим, кавказец высадил в гущу бандитов оставшиеся три патрона, насмерть поразив еще двух бандитов и одного ранив. Остальным стало ясно, что в сложившейся ситуации надо прорываться вперед, к противнику, чтобы оказаться вне едкого облака и более эффективно применить оружие. Двое рванули вперед, выставив перед собой стволы пистолетов. Но не успели они пробежать двух отсеков, как их атаковал второй кавказец, вооруженный двумя ножами. Он выскочил неожиданно, когда бандиты с разбегу уже проскочили его отсек. Поэтому кавказец оказался в выгодной позиции, бил в спину уверенно и быстро.

За секунду завладев пистолетами, он бросил один спортсмену, и они вдвоем открыли из двух стволов огонь по мечущимся в клубах дыма бандитам. У тех не осталось вариантов, пришлось отступить в соседний вагон. Стежнев надеялся взять там заложников, но Аня и тут его перехитрила. Стоило ей оказаться в третьем вагоне, она тут же вышла в эфир и договорилась с проводником пятого вагона, чтобы тот увел пассажиров дальше, и не просто запер двери тамбура, а вывел бы из строя замок, так как Стежнев завладел спецключами.

Получилось, что бандиты не могут взять заложников, так как, если они начнут проламываться через запертый тамбур в шестой вагон, им в спину ударят экстремалы с кавказцами, завладевшие оружием убитых. Но сами противники Стежнева тоже не могли двинуться вперед, так как прочихавшиеся бандиты готовы были ударить очередями по любому, кто сунется в их вагон.

Установился зыбкий паритет.

Поняв, что стрельбы больше не будет, вернулась Аня.

— Ни хрена себе! — произнесла она сдавленным голосом, увидев почти десяток трупов в вагоне, залитом кровью. — Сколько же их осталось, если вы всех положили?

— Не знаю, — один из спортсменов пожал плечами. — Человек пять.

Аня осторожно осмотрела тела, но Стежнева не опознала.

— Ушел, гад, — сообщила она. — Главный ушел.

— Никуда не денется. На следующей остановке его возьмем. Благодаря вам все. Отлично вы с перцем придумали. Рация у вас далеко? Надо доложить обстановку, — спортсмен с задатками лидера автоматически принял на себя командование, но оставлял проводнице право решать.

Аня передала рацию спортсмену, и тот сообщил, что бандитов удалось блокировать в вагоне, но нужно сообщить об этом руководству вне поезда, чтобы на следующей остановке их задержали силами полиции или армии, так как нет возможности самим взять их штурмом.

— Отлично! — ответил начальник поезда. — Тут они такое устроили… Тимашевскую мы прошли без остановки! Но у нас в шестнадцатом вагоне уцелело и осталось при оружии еще трое полицейских. Они с нашей стороны блокируют бандитов. А вы не дайте им в сторону локомотива прорваться. Наверняка попробуют, им уже терять нечего.

Но вдруг новый мужской голос раздался в эфире.

— Это первый вагон, — сообщил он. — Тут у нас есть люди, готовые и способные оказать вам профессиональную помощь в задержании бандитов. Можем прислать.

— Спецназ ФСБ у них там, что ли? — недоуменно спросил спортсмен у друзей.

— Нэт разныцы! — уверенно заявил кавказец с ружьем. — Пусть присылают!

— Хорошо, мы ждем подкрепление! — ответил спортсмен в эфир.

Только он отдал рацию Ане, из пятого вагона раздались несколько автоматных очередей.

— Вот, щайтан! — воскликнул кавказец. — Полиция там, что ли?

— У полицейских пистолеты, — возразил спортсмен. — Хреновое дело. Возможно, кто-то сунулся в вагон с той стороны, и его обстреляли. И ведь не проверить никак. Сами сунемся, тоже получим.

— Что там у вас? — раздался незнакомый голос в эфире. — Это полицейский наряд.

— Мы только стрельбу слышали, нет возможности посмотреть. Но сейчас к нам обещали прислать какую-то спецуру. Сообщим, когда узнаем.

— Принял, будем на связи.

Проводница запретила трогать убитых.

— Следователи будут работать, эксперты! — пояснила она.

Инициативные ребята согласились. Прошло еще несколько минут, хлопнули двери тамбура, в проход плацкартного вагона высыпали дети. От удивления добровольцы не успели разразиться возмущенными криками, но тут до них дошло, что это не дети, а карлики. Три человека в гимнастических трико. Экстремалы не смогли сдержать смеха. Предводитель группы высоким голосом сказал:

— Мы цирковые, в первом вагоне наша труппа, а мы гимнасты и акробаты. Едем на гастроли в Крым. Мы можем драться. Где бандиты?

— Ребята. Вы, конечно, все герои, — с улыбкой ответил лидер спортсменов. — Но тут все-таки немножечко стреляют!

Главный циркач насупился. Он увидел кавказца с ружьем, который как раз набивал магазин патронами. Никто не понял, что происходит. Толпящиеся за его спиной двое других гимнастов перегруппировались, началось движение, две миниатюрные фигуры пролетели под потолком по проходу, кавказец отлетел к окну в отсеке и свалился под полку, при этом ружье из его рук вылетело, и уже через мгновение оно было у руководителя труппы, направлено в сторону тамбура пятого вагона.

Отследить движения лилипутов было очень сложно, они подобно обезьянам цеплялись руками ногами, отталкиваясь от любых выступов на стенах, и перелетали с места на место. При этом держать всех в поле зрения не удавалось. Кто-то отвлекал внимание, кто-то наносил внезапный удар. И все похожи как близнецы в одинаковых трико.

Кавказец, лишившийся своего ружья, поднялся, потирая грудь, куда пришелся удар миниатюрной пятки.

— Каратисты, да? — спросил он без гнева. — Маладэц!

Лидер экстремалов пальцами отвел ствол и сказал:

— Это все замечательно, мы ценим любую поддержку. Но мы не знаем точно, сколько их осталось и с каким оружием. Лучше дождаться вмешательства силовиков.

Лидер карликов задумался и ответил:

— Ладно. Но мы останемся, на всякий случай.

Возражать никто не стал.

За окнами уже было светло, утро полностью вступило в свои права. Поезд начал сбавлять ход.

— Всем внимание! — раздался в эфире голос начальника поезда. — Прибыли на карантинную остановку. Просьба всем оставаться на местах. Сюда обещали подтянуть военных. Будем надеяться, что все обошлось.

Когда поезд полностью остановился, стало ясно, что к его прибытию подготовились всерьез. За окнами виднелось несколько бронемашин и отряд вооруженных людей в ОЗК, сразу же пошедших на штурм пятого вагона.

Под прикрытием автоматчиков и башенного КПВТ[27] на бронетранспортере бойцы заложили взрывчатку под вагон и с одного подрыва проделали в нем дыру, через которую можно было проехать на автомобиле. Выстроившись в боевой порядок, военные ворвались через пробоину внутрь, но сразу стало ясно, что все меры предосторожности излишни.

— Седьмой пятому! — вызвал штаб в эфире командир группы захвата.

— На связи пятый.

— Тут живых нет. Одни трупы. Такое ощущение, что они друг друга перестреляли.

— Причина ясна?

— Никак нет. Тут следователям надо работать.

— Принял. В четвертом вагоне есть свидетели. Опросите их, и пусть опознают тела. Проводница там должна знать пассажиров.

— Принял! Конец связи!

Через минуту командир группы захвата, облаченный в ОЗК и изолирующий противогаз, постучал в дверь четвертого вагона. Аня открыла ему и откинула подножку, чтобы легче было забраться.

— Сможете опознать трупы? Все ли на месте? — спросил он.

— Наверное. Думаете, кто-то мог уйти? — спросила Аня, думая о Стежневе.

— Для того вы и нужны.

Аня дрожащими руками открыла двери и на ватных ногах вошла в пятый вагон. Но ее тут же отпустило. На полу, в луже крови, лежал труп Стежнева. Лицо его было изуродовано несколькими выстрелами, от головы вообще мало осталось, но костюмчик был его, и фрагмент бороды виднелся, густо залитый кровью.

— Это их главарь! — с облегчением воскликнула Аня. — У него должно быть удостоверение ФСБ в пиджаке.

— Проверьте, мне неудобно в толстых перчатках, — велел военный.

Поборов брезгливость, Аня обшарила пиджак, достала удостоверение и передала его военному.

— Понятно, — ответил тот. — Будем разбираться. Все на месте?

— Да, — уверенным тоном ответила Аня.

На самом деле, ее не было в вагоне во время перестрелки, и точное число бандитов она сосчитать не могла. Но ее так захлестнула радость от гибели Стежнева, что остальное казалось мелочью.

Глава 15

В которой Наталья вместе с Пичугиным делают новое открытие, Думченко договаривается, что академик Олейник проспит два дня, а поезд загоняют на старую секретную военную базу

Передышка в сорок минут — подарок судьбы. Можно спокойно посидеть, проанализировать накопившуюся информацию. И хотя этот процесс у Натальи не прекращался, отсутствие необходимости решать какие-то экстренные задачи, бежать, объяснять, расспрашивать — это прекрасно! Она по одной закинула в рот большие таблетки ЗМА, раскусила не без удовольствия, проглотила, запивая коктейлем из бутылки. Накопились вопросы не первоочередные, но требующие осмысления. И первый — зачем Ройтбурту хлорсульфоновая кислота? Комплексоны[28] — очень общее название для лаборатории. На кого она может работать? Да на кого угодно. Наталья открыла страничку с СМС-сообщениями и отправила Огородниковой: «Лена, собери все данные о работах Ройтбурта В.М. за последние пять-десять лет. Обрати внимание на все, что может иметь отношение к иминам[29], дифенилам и сульфонам».

Вопрос второй — почему Думченко не сказал о том, что Олейника госпитализировали? Хотя нет, не почему, а зачем? Зачем ему нужно было скрыть этот факт? Зачем он выспрашивал о том, сколько человек получили препарат? Хотя это нетрудно объяснить, ведь препарат без сертификата и разрешения. Думченко боится. Кочергин абсолютно прав — риск огромен. А недоброжелателей у всех нас хватает. Однако Олейник уверен, что разрешение есть. «Работайте спокойно».

Евдокимова понимала, что нельзя верить словам, но у нее не было времени на ожидание подписей. Надо было спасать людей. За препарат она не боялась и тем более не боялась подонков. Хотя не всегда может получиться, как вышло с Ковалевым. Многие недосягаемы.

Внезапно, наперекор анализу, в памяти всплыла фраза поручика Ржевского: «Мадемуазель! При чем тут, право, вы? Любите вы хоть черта!»

Наталья усмехнулась.

«Что-то меня клинит на «Гусарской балладе», — подумала она. — То лейтенант у меня французский, то Ржевский со своей феноменальной галантностью».

Итак, вопрос четвертый, что с поездом? Она пробежалась по списку телефонов и нашла номер генерала Головина, набрала и отправила СМС: «Виктор Владимирович! Доброе утро! Будьте любезны переслать мне всю имеющуюся информацию по составу пассажиров поезда 202А на почту и особенно все, что удалось узнать о количестве инфицированных. Откуда взялся воронежский пациент? Его данные? Здесь он до сих пор числится как Неизвестный».

Ответная СМС прилетела от Головина через минуту. Она была в стиле писем солдата Сухова[30]: «Добрый день, любезная Наталья Викторовна! Спешу сообщить Вам, что данные пассажира выясняем. Имеем список всех пассажиров в четвертом вагоне, вычисляем вероятного. ВВП ГГ».

Последнюю аббревиатуру Наталья уже видела от Головина, и она означала «Ваш верный поклонник, генерал Головин».

Ответила «Спасибо». Закончив переписку по СМС, Наталья откинулась на диване, прижимая бутылку с коктейлем к груди. Рядом спал Пичугин в мятом костюме. В сердце потеплело, и Наталья еле сдержала слезы, вызванные нахлынувшей нежностью.

«Провидение! — подумала она. — Мы узнали друг о друге двое суток назад, а такое ощущение, будто давно знакомы, просто не виделись пятнадцать лет. Судьба и ее подарки. Как же все чудесно получается. Ведь за пролетевшие тридцать шесть часов нашего знакомства я его практически не отпускала от себя. Те три-четыре часа, что он провел в «застенках Лубянки», у генерала Трифонова, не в счет. Олег мне ничего толком и не рассказал о вчерашней встрече с новым начальником. Наверное, ему было непросто. Но после бессонной ночи, перестрелки в поселке Изумруд, погони и задержания трехчасовой допрос у Трифонова он перенес достойно. И выглядел, в общем, весьма неплохо. Его не били, и это хорошо. А может быть, плохо? Для АКСОНа плохо. АКСОН такой, чем хуже человеку, тем активнее работает «таблетка».

Она поглядела на камеры. «Наверное, дико будет выглядеть, если Пичугина поднять с дивана и отметелить. С любовью и заботой! Чувство юмора довольно странное, но хорошо, хоть я его еще не потеряла.

Нет уж, пусть все идет, как идет, — подумала Наталья. — Он устал».

Сработали внутренние часы. Через десять минут придет этот «французский лейтенант» Назаров. Его немного холодное, а точнее, холеное породистое лицо невольно ассоциировалось с внешностью актера[31]из «Гусарской баллады». «Дался он мне»! Евдокимова разозлилась на упрямо лезущие в голову мысли и тексты из фильма.

Она поставила бутылку на стол, подошла к Пичугину и присела на корточки рядом.

— Я не сплю, — произнес Олег, открывая глаза. — Уловил твое дыхание.

— Но ты спал?

— Как сурок! И снилась какая-то чепуха. — Пичугин принялся обуваться. — Пойду умоюсь. А ты не ложилась?

— Нет. Я не хочу. — Наталья вернулась к столу. — Олейника с инфарктом положили.

— Ого! Сочувствую. Состояние очень тяжелое?

— Его прооперировали, поставили стент в сердце. Знаешь что это такое?

— Знаю. — Пичугин скрылся за дверью, но оставил щелку. — Металлический каркас в сосуде.

— Врач, который оперировал, говорит, что опасности нет. Правда, инфаркт успел сформироваться. Думченко мне ничего не сказал. Даже больше того, он впрямую соврал! Сказал, мол, Олейник занят, потому и не отвечает на звонки!

Пичугин спросил из туалета:

— Почему сразу соврал? Может, он просто не хотел тебя расстраивать.

— Возможно, ты прав.

Через минуту Пичугин вернулся и устало плюхнулся на диван.

— Надо сказать этому… Винценто Сальгари, чтоб принес еще кофе.

Наталья, собиравшаяся что-то сказать, удивленно глянула на Пичугина.

— Как ты сказал? Винценто Сальгари? Почему?

— Мне кажется, он похож. Я его сразу так окрестил, когда увидел. В уме. А чего ты переполошилась?

— Все сорок минут, что ты спал, мне в голову лезла «Гусарская баллада», — призналась она. — Упорно лезла! Вот мне больше думать было не о чем? Да? А что тебе снилось?

— А ты знаешь, она же и снилась… Не сам фильм, а какие-то зрительные ассоциации. — Пичугин замер. — Хочешь сказать?

— Да. Они синхронизируются. Пока ты спал, они синхронизировались или пытались синхронизироваться.

— Но как? Ведь мощность мизерная.

— Может, через наши мозги. Олег, потенциалы колебаний мозга в СВЧ-диапазоне[32] достигают от сотен микровольт до милливольта. Это немало.

Пичугин выложил на стол смартфон «от Трифонова» с намеком.

— Но это значит, что…

— Да. Коллективный разум. Он пытается создать коллективный разум.

— Он? Как он может?

— Не он. Наши мозги. Мы сами. Он только создает для этого условия. Синхронизирует.

Пичугин представил казарму, роту спящих солдат с установленными в каждом АКСОНами, и эти ребята имеют то, о чем только может мечтать любой командир, — абсолютное взаимопонимание. То, чего хочет достичь нормальный командир роты, взвода и отделения и чего добиваются тренировкой в течение нескольких лет только бойцы спецназа после тщательного отбора и занятий. А тут дал каждому по пилюле, месяц погонял по полигону и обеспечил спокойный сон в одном помещении — готова идеальная армия.

— Все очень зыбко, — призналась Наталья. — Не случайно говорят, что дьявол — обезьяна Бога.

— Что ты хочешь сказать? — Пичугин спросил, но и сам уже понял ответ. — Да. Ты права. Велик соблазн. Просто огромен. Создатель прав.

Наталья поняла, что так Пичугин назвал не Бога, а профессора Лемеха, создателя АКСОНа.

— Олег, мне сейчас не хочется занимать голову этой темой. Не то чтобы я не могла, просто она слишком огромна. Да и сам понимаешь, нет на это благословения. А в обход его воли мне совесть и любовь к нему не позволяют. Мы ему жизнями обязаны.

— Ты права.

Пичугин наклонился к столу:

— Форель давно переварилась. И я сейчас «еще подкинул бы в топку дровишек»!

— Усовершенствование людей создает нелюдей, — сказала Наталья. — Никаких не совершенных и уж тем более не сверх…

— Давай без драматизма. — Пичугин оглянулся на входящего лейтенанта. — А вот и наш Винценто Сальгари! Вы не принесли чего-нибудь жирненького? А то нам на хлеб положить нечего.

— Завтрак вас ждет в буфете. Вообще-то меня зовут Александр Назаров. Но вы правы, мне не впервые говорят, что я похож на артиста Владимира Ширяева в молодости. Пойдемте, борт готов к вылету. Как только вы подкрепитесь, я провожу вас на посадку.

Лейтенант Назаров нисколько не смутился. Видимо, привык уже. Фильм видели все и, конечно, не могли уже не «задолбать» его этим сравнением. Наверняка поначалу его бесили аллюзии, теперь он относился к ним с философским безразличием.

Пичугин попытался представить себе лейтенанта как носителя АКСОНа, ничего не получалось. «Как и все, наверное, был бы. Я-то не меняюсь. Хотя всего вторые сутки идут, как он во мне. Но вот Наталья совсем иначе воспринимает это. Видимо, меня еще ждут сюрпризы от «машинки».

Больше тему АКСОНа они не поднимали. Наскоро перекусив, Пичугин и Евдокимова поднялись по трапу в самолет МЧС, возможно, тот же самый Ан-26, что принес их вчера в Воронеж. Телефон Натальи не умолкал от эсэмэсок, она читала, отправляла ответы. Трифонов не звонил. Пичугин получил на свой древний «Сименс» СМС от главного редактора «Военной тайны»: «Как сможешь, позвони, есть тема!»

Пичугин усмехнулся. Похоже, часть информации о происходящем уже начала утекать в прессу. Но сам он содействовать этому не собирался.

Самолет оторвался от земли и, развернувшись с небольшим креном, взял курс на юг.

Наталья задумалась, соврал ей все же Думченко или нет. Формально соврал. Но каков был его мотив при этом? Ощущение зарождалось нехорошее. Вроде и нет особых причин, но такие странные поступки создают между людьми стены недоверия, которые потом очень трудно разрушить.

Впрочем, и Думченко думал о Наталье. Вот только у него информации было намного больше. Он располагал не только фактами, но и, много раз прокрутив в голове ситуацию, мог выстроить систему достаточно вероятных предположений.

Одним из таких предположений были дальнейшие действия Натальи. Зная ее, тут не надо иметь дар ясновидения. Имея возможность, Наталья забудет об осторожности и начнет спасать людей. Для нее это не результат размышления, а рефлекс второго порядка. Максимум третьего.

Думченко специально приехал в кардиоцентр, куда положили Олейника, как можно раньше. В такое время, когда дежурные врачи или уже не ложатся, или просыпаются, потому что надо писать последние за дежурство дневники в истории больных, помогать дежурным сестрам привести в порядок тяжелых больных, переворачивая, пока идет смена простыней, пеленок. Посчитать расход жидкостей и объемы вылитой и собранной мочи. Снять кардиограммы и составить предварительное заключение о состоянии больных. Кому-то написать этапный эпикриз, кому-то переводной, а кому-то и посмертный, потому что случается всякое.

Охранник уперся в удостоверение главы Роспотребнадзора оловянным глазом, стараясь сообразить, кто это к ним пожаловал. Но где-то в уголках прокуренного и проспиртованного мозга уцелевшие остатки чувства самосохранения подсказали, что это большой начальник и в бутылку лезть нельзя. Пробурчав что-то невнятное, охранник пропустил Думченко, даже не потребовав надеть бахилы. Впрочем, лето и сухая погода прощали такие отступления от правил.

— Позвоните дежурному врачу, — потребовал Думченко. — Скажите, что я прибыл по поводу больного Олейника, который ночью поступил. Я не хочу топтать в отделении уличной обувью. Пусть выйдет к лифту.

Охранник позвонил и доложил. Думченко ждал.

— Поднимайтесь, — сказал охранник. — На второй этаж. Только не звоните, больные спят.

— Я не буду звонить. Врача как зовут?

— Так это, как его… В общем, грузин, хотя тут их полно. Давид Шаликашвили. — Охранник напряженно наморщил лоб.

— Отчество есть?

— А как же, только больно заковыристое, — с виноватым видом ответил охранник. — Зовут Давид, и сам просит, чтобы без отчества. А ежели надо вам, так сами спросите.

Думченко устало махнул рукой. Понял, что спорить бесполезно, не стал ждать лифт, поднялся пешком на второй этаж.

Дежурный стоял у двери отделения. Увидев Думченко в бордовой форме РПН, немного приободрился.

— Вы из Роспотребнадзора? С кем имею честь?

— Думченко, меня зовут Остап Тарасович. А вы, как я понимаю, Давид Шаликашвили?

— Именно так.

На предложение назвать отчество Шаликашвили отмахнулся, произнеся обычное: «Можно без отчества». Думченко не стал настаивать. Он слишком устал за прошедшие сутки, чтобы спорить из-за такой мелочи. Ну, не хочет человек, это его право.

— Вам доложить состояние Олейника?

— Ну да, только коротко.

— Короче некуда, — усмехнулся дежурный врач. — Поступил с клиникой острой ишемии боковой стенки, болевой приступ купировали наркотиками. Гемодинамика стабильная, перед началом коронарографии он проснулся, подписал согласие. Под легкой седацией[33] присутствовал на операции[34], практически с первой порцией контраста обнаружили критический стеноз в огибающей артерии, и больной дал согласие на установку стента. Вообще мы их поставили три на протяжении, но только один участок закрылся на 90 %, остальные были так, семьдесят, восемьдесят… После пластики наполнение восстановилось, сейчас фракция выброса почти восемьдесят процентов. Он в полном порядке. Два дня подержим на антикоагулянтах[35] и выпишем.

Думченко, возражая, махнул рукой и сказал:

— Вот не надо. Торопиться не надо. Я его друг. Понимаете, Иван очень сильно нервничал прошедшие сутки. Если проснется, начнет выспрашивать, опять волнения. Вы его подержите эти двое суток в медикаментозном сне. Пусть отдохнет. Если лекарства какие нужны, только скажите! Все, что угодно. Обстановка у нас очень нервная, пока нечем его обрадовать. Так что пусть он поспит, а через пару дней переведем его в Кремлевку. Вы не против?

— Так с чего мне быть против? — усмехнулся Шаликашвили. — Сон — лучшее лекарство! У нас все есть, не волнуйтесь. Два дня проспит как младенец.

— Вот и замечательно.

Думченко улыбнулся, но улыбка получилась вымученная, кривая. Ему не хотелось объяснять врачу, что если Олейник проснется, то работать относительно спокойно и тем более методично не получится. Потому что Иван потребует бросить все дела и заниматься только этим чертовым циклосульфоном, а на это нет ни времени, ни сил, ни, что важно, понимания. В первую очередь о легитимности использования экспериментального лекарства должна была думать Наталья. Не надеяться на доброго начальника, а сама побегать с бумажками, получить разрешение, наладить мосты со всеми инстанциями. Но они же гордые, деловые. За спиной же акадэмик!

Думченко опять разозлился на Евдокимову. Этот еще парень из поезда, черт его знает, откуда взялся. И тоже зараженный чумой. Нет никаких сомнений, что он каким-то неизвестным путем сумел заразиться. И пока не станет известно каким, то это дыра в общей картине. Даже если через нее ушел пока только один, тревогу отменять нельзя.

Думченко знал, что сейчас во всех регионах представители Роспотребнадзора и МЧС теребят врачей поликлиник, фельшеров из ФАПов[36], читают лекции по особо опасным инфекциям. По всем! Не делая исключения, не акцентируя внимание на чуме, чтоб не сеять панику. Все оформлено как внеплановые учения. Проверка готовности. Создали слух, мол, специально наняли волонтеров и пустили по регионам, чтобы те симулировали симптомы чумы, дизентерии, холеры и отмечали, собирают ли врачи и фельдшера на «Скорой» эпиданамнез, выполняют ли требования по асептике и антисептике при осмотре больных?

Спустившись на улицу, он сел в служебный автомобиль и велел водителю:

— В Белый дом.

Его не вызывали на коллегию, но раз уж он входит в состав экспертной группы, то надо хотя бы раз появиться на совещании, которое ни на минуту не прерывалось. Периодически менялись только люди. От руководителей транспортных служб, МВД, ФСБ, МЧС непрерывным потоком шли рапорты из регионов. Крайними и во всем виноватыми по традиции делали медиков. А кого еще?

Думченко вспомнил фильм «Обыкновенное чудо» и реплику министра-администратора: «Разыщите доктора и свалите все на него!»

А чтобы самому не остаться крайним, следовало верно разыграть карты, и только. Положиться на правильных людей, имеющих правильные, для данной ситуации, мотивы. Взять, к примеру, Лозовика. Заместитель Олейника, доктор наук, заведовал лабораторией вакцин и сывороток в НИИ эпидемиологии, звезд с неба никогда не хватал, а вот амбиций хоть отбавляй. Он по знакомству получил должность заместителя по науке НИИ чумы. Он ненавидит Наталью за энергию, ум и работоспособность. За то, что если б она уже имела докторскую степень, Олейник пробил бы ее на должность зама, и теперь диссертация Евдокимовой — это прямая угроза Лозовику лишиться должности. Сложившаяся ситуация для него подарок судьбы. Одним ударом свалить и академика, и его любимицу. Такую возможность он не упустит и будет дожимать.

Когда Думченко добрался до правительственной коллегии по чрезвычайной ситуации, там шло бурное обсуждение. Выяснилось, что прямая железнодорожная двухколейка шла в Приморск и сворачивала там на юг в сторону Тамани, а вот к найденной Тумасяном авиабазе уходила секретная ветка, построенная еще немцами в сорок первом и достроенная нашими в сорок третьем и сорок четвертом годах зимой. Последний состав по ней прошел в пятьдесят третьем или пятьдесят четвертом, когда была закрыта база ГУМТО РВГК РККА[37], оставшаяся после Великой Отечественной войны. Базу расформировали и закрыли вскоре после смерти Сталина. Ветку занесло песком, и только профиль насыпи напоминал, что там под травяным ковром и грунтом есть или должны быть рельсы. Соответственно все годы никто не менял ни рельсы, ни шпалы.

Представитель РЖД доложил, что ночью авральная бригада, прибывшая из Тимашевского депо, расчистила пути. Они пустили мотодрезину и укрепили разболтанные стыки, но уйти на Ольгинскую уже не успели. Поэтому ремонтная дрезина дошла до конца, но будет стоять в тупике, пока весь состав не уберут с путей. Обсуждался вопрос, что делать с зараженным поездом. Мнения начальников разошлись. С одной стороны, предлагалось все сжечь. Вместе с вещами. Так что визит главы Роспотребнадзора в коллегию оказался весьма кстати. Мнение заместителя Думченко в расчет брать не собирались, хотя она убеждала собравшихся, что живем уже не в прошлом и тем более не в позапрошлом веке и нет необходимости сжигать поезд. Достаточно пригнать передвижные дезинфекционные камеры и все пропустить через обработку паром. Но страх еще раз упустить опасную бациллу перевешивал.

— Огонь! Только огонь! — бубнил в микрофон представитель Министерства транспорта и добавлял: — Что нам, жалко эту рухлядь? Там все вагоны уже откатали свой ресурс три раза! Это ж дополнительный!

— Дай вам волю, вы и людей спалите заживо вместе с поездом! — парировал заместитель министра здравоохранения. — Нельзя же так!

— Да это ваши работнички с ума сошли! Загнали поезд с чумой в курортную зону! Вы соображаете, что будет, если хоть один из этих больных сбежит? Какие меры безопасности приняты? Зону оцепили? Вышки с пулеметами поставили?

— Не порите горячку, — ответил заместитель министра МЧС. — Мы действуем по регламенту и приказам. Поезд как очаг инфекции локализован. Зону мы уже организовываем. Оцепление там будет. И вышки, и пулеметы, и собаки, все как положено. Давайте только без ненужной ажитации!

Думченко занял место рядом со своим заместителем и, наклонившись к ее уху, спросил:

— От Тумасяна есть новости?

— Пока нет, они должны с минуту на минуту приземлиться, он сразу позвонит. Поезд прошел Тимашевскую, движется к Ольгинской, там починили стрелку и готовятся пустить его по ветке на базу ГУМТО. — Заместитель читала с листочка, на который заносила все важнейшие сведения, которые высвечивались на огромных плазменных экранах в центре кольцевого стола.

— Из спецвагона ростовчане что говорят?

— Ничего важного, они готовы. Сообщили только, что в поезде выявлены полтора десятка пассажиров с температурой от 38 до 40, много кашляющих в четвертом вагоне, из которого пропал этот воронежский пациент. Из МВД доложили, что ночью в поезде была нештатная ситуация. Стрельба. Но без подробностей. Есть жертвы. Поезд ждет спецназ, как только прибудет на базу, его возьмут штурмом.

— Ну, я бы удивился, если бы все проходило гладко и тихо, — сказал Думченко. — Что они еще сообщают?

— Говорят, что в Приморск выслана оперативная группа следователей для разбора происшествия вместе с судмедэкспертами.

— Понятно. Росздравнадзор ничего не объявлял?

— Нет, молчат. Шушукаются в своей группе, но никаких заявлений не делали.

— Хорошо. — Думченко помрачнел.

Он понимал, что РЗН не простит самоуправства Натальи. И если они не делают официальных заявлений, значит, готовят удар исподтишка.

Глава 16

В которой у Тумасяна голова идет кругом, Наталья проводит инструктаж, а поезд томится под южным солнцем

Когда самолет заложил вираж, заходя на посадку, Наталья прильнула к иллюминатору, высматривая карантинный лагерь. Внизу, в свете яркого солнца, виднелись деревянные пулеметные вышки, армейские палатки из тяжелого брезента и пухлые надувные ангары, скроенные из серебристо-серой прорезиненной ткани. Деталей сверху разглядеть не получалось, но все равно угадывались раздельные сектора, в которых палатки были расставлены упорядоченными рядами.

Тумасян должен был разделить больных, контактных и здоровых, расселив их по соответствующим секторам. Впрочем, одной из последних СМС перед вылетом из Воронежа Евдокимова получила странное сообщение от Головина: «В поезде произошла нештатная ситуация. Будьте осторожны. ВВП ГГ».

Наталья подумала, что если в результате нештатной ситуации пассажиры поезда перемешались, они все теперь должны расцениваться как зараженные. Понимает это Тумасян? Наверняка. Тогда он в первую очередь отсортирует явно больных и будет их высаживать последними. Первыми эвакуирует детей. Остальных разделит по возрасту и полу и распределит по шесть-восемь человек на палатку.

И только когда все условно здоровые будут размещены, из вагона выведут или вынесут больных. Так должно быть.

Наконец она разглядела внизу поезд, стоящий в стороне от взлетно-посадочной полосы. Посреди степи и военных объектов выглядел он тревожно, как в кадрах триллера. Вокруг него цепью расположились солдаты, машины, а над одним из вагонов поднимается дым. Причем такой, что с дымом из печки не спутаешь. Значит, пожар.

«Вот она, внештатная ситуация», — подумала Наталья.

Живой коридор из солдат, облаченных в ОЗК, почти невидимый на фоне травы, протянулся до самого проволочного ограждения. Больше никого видно не было. Скорее всего, выгрузка еще не началась, иначе гражданские в ярких одеждах бросались бы в глаза. Наталья обратила внимание на прицепленные к хвосту состава грузовую платформу и пассажирский вагон, но не поняла, что там.

Головин прислал на электронную почту список пассажиров. 1286 по билетам. Это без проводников и работников вагона-ресторана, те шли отдельным списком. Еще 42 человека. Итого, 1328. Наверняка есть и левые пассажиры, безбилетники. Наталья показала Пичугину сообщение о нештатной ситуации и общее число пассажиров с поездной бригадой.

Кроме них, в салоне никого не было, но на полу, у аппарели, стояли еще несколько контейнеров с маркировкой МЧС и большая картонная коробка с надписью маркером: «НИИ Ч, ЦНИЛ ЭФ. Для Евдокимовой Н.В.». Олейник успел отправить партию циклосульфона. Огородникова сообщила, что емкости с сульфохлоридом прибыли в институт, и она зарядила синтезатор на выпуск первой партии препарата. Это значит, что часам к трем дня, после очистки, в колбе появится порядка семисот граммов белого порошка.

Наталью беспокоило, что исследования на безопасность столь важного лекарства застопорились. Лозовик будет стопорить все, он бюрократ и трус. А пока Олейник в больнице, все заявления нужно подавать именно ему. Это тупик. Так что придется идти на риск. Но когда на кону жизнь больше тысячи человек, об оправданности такого риска Наталья и думать не собиралась.

Самолет дернулся, когда шасси коснулись бетонной полосы, оставив в безветренном воздухе два серых облачка дыма. Тут же заревели переложенные на реверс винты. Наталья прижалась к Пичугину.

— Сели, — сказала она.

Но в ее голосе не послышалось облегчения. Оно и понятно, впереди предстояла большая работа. И неизвестно еще, какие трудности могут встать на пути.

В кармане Пичугина пропиликал, приняв СМС, смартфон «от Трифонова». Пичугин просмотрел текст. «Олег Иванович. Вы поступаете в распоряжение п/п Ермакова Сергея Борисовича и объединенной следственной бригады. Это начальник УФСБ в Приморске. Пакет необходимых документов получите у него. Работайте. Т.»

«Таких преференций мне и в лучшие времена штатной службы не делали, — с усмешкой подумал он. — Приятно, черт возьми, быть востребованным».

Самолет остановился на рулежной полосе у капонира, с гулом опустилась грузовая аппарель. Тут же появились солдаты, начали выгружать ящики.

Открылась дверь кабины пилотов, и командир экипажа махнул пассажирам, мол, выходите прямо через аппарель.

— Идем. — Пичугин подал Наталье руку и помог спуститься по крутому пандусу на бетон.

Он понимал, что спутница прекрасно справилась бы и без него, но не смог побороть в себе желания соблюсти этикет. Наталья, впрочем, тоже перечить этой галантности не стала, а оперлась на предложенную руку.

«Женщина! — подумал Пичугин с нескрываемым удовольствием. — Да еще какая! Несмотря на АКСОН. А ведь с ним на самом деле ни в чьей помощи она не нуждается. Но то в физическом плане. А в психологическом все равно — женщина. Как ни крути».

К самолету устремился заранее припаркованный у рулежки погрузчик, в ожидании стоял «КамАЗ» с откинутыми бортами и военный «УАЗ» без верха.

Стоящий возле машины прапорщик приветливо помахал рукой.

— Это по нашу душу, — указала на него взглядом Наталья.

— Прапорщик Кравцов! — браво представился он. — Прошу садиться. Вещи ваши где?

Евдокимова приподняла серебристый чемоданчик, демонстрируя его Кравцову.

— Это все? — удивился тот.

— В салоне еще картонная коробка с лекарством. Обращайтесь с ней осторожнее.

Кравцов окликнул одного из солдат, объяснил, что требуется. Через пару минут коробку загрузили в багажник «УАЗа».

— Куда едем? — спросил Пичугин, когда машина покатила по рулежке прочь от самолета.

— Приказано доставить на КПП аэродрома, — ответил Кравцов.

— Обоих? — спросила Наталья. — Мне нужно в карантинный госпиталь.

— Не знаю. Мне приказали, как только сядет борт из Воронежа, пассажиров доставить на КПП. Там все узнаете.

Она воздержалась от дискуссии, вздохнула и положила ладонь поверх ладони Пичугина.

В окно было видно, как через ворота КПП на территорию авиабазы въезжали военные и гражданские фуры и направлялись дальше, к отгороженному колючей проволокой карантинному лагерю. Среди грузовиков можно было различить мощные радиотелефонные комплексы со сложенными антеннами, электростанции, даже несколько рефрижераторов.

— Я думаю, продукты везут, — предположила Наталья. — Представь, сколько народу надо кормить.

— Приехали! — сообщил Кравцов.

В помещении комендатуры среди военных можно было разглядеть несколько человек в штатском. Один из них, едва увидев Пичугина, направился к нему.

— Вы Пичугин?

— Да.

— Подполковник Ермаков, начальник местного отделения ФСБ.

— Мне о вас сообщил Трифонов, — ответил Пичугин.

— Хорошо. Только что прошло совещание, возникли некоторые проблемы. Так что решили устроить перерыв на завтрак, потом собраться с духом и принять соответствующие решения. К тому времени и документы для вас подготовят.

— Какие документы? — удивился Пичугин.

— Пропуск на территорию аэродрома и карантинной зоны.

— Что случилось в поезде? — спросил он Ермакова.

— Сейчас все узнаете. — Подполковник осмотрел измятый костюм Пичугина. — У вас пятьдесят второй?

— Верно.

— Вас аттестовали, капитан. Форму получите. Жить будете рядом с госпиталем, как и вся бригада следователей.

— Приятно слышать. Трифонов сказал, что вы можете нам разъяснить некоторые обстоятельства.

Пичугин оглянулся, пытаясь отыскать взглядом Наталью, затерявшуюся в толпе крупных мужчин.

Ермаков потянул его за локоть.

— Олег Иванович, оставьте ее. У Натальи Викторовны масса забот. Я не гарантирую, что вы вообще в ближайшие пару дней увидитесь.

Они покинули здание комендатуры и направились к столовой.

Пахло оттуда вкусно. Пичугин вспомнил, как стоял на довольствии в Семипалатинске, как вечером, уже за пределом регламента, заскакивал в офицерскую столовую и перехватывал наскоро разогретыми бифштексами, балагурил с девушками из персонала.

Забавно, но внутри столовая выглядела так же, как в те далекие дни. Это вызвало целый ворох приятных воспоминаний.

«Прогресс, конечно, штука хорошая, — подумал Пичугин. — Но что-то иногда должно оставаться неизменным».

Солдаты в белой униформе разносили подносы с едой. На них была все та же картошка, что и в Семипалатинске, все с теми же бифштексами, приправленными зеленым горошком. Так же, как и тогда, можно было взять вместо картошки гречку с гуляшом из говядины, с яичницей, выложенной на краю тарелки. Но Пичугин всегда предпочитал бифштекс. Также подали вареные яйца и по-солдатски крепкий черный чай с рафинадом.

Ермаков разбил яйцо и принялся его сосредоточенно чистить. Пичугин последовал его примеру и осторожно поинтересовался:

— Вы упоминали проблемы. Можете меня ввести в курс дела?

— Конечно. Раз уж вы не попали на совещание. Надо подумать, с чего начать…

— С происшествия в поезде, — подсказал Пичугин.

— Да, пожалуй. В общих чертах дело было так. Когда в Ростове поезд закрыли, четвертый вагон блокировали силами Росгвардии. Оба тамбура. Бойцы были в ОЗК, с оружием. Пассажиры с Украины устроили драку, росгвардейцы ворвались в вагон, но у кого-то из украинцев оказался пистолет. Используя фактор неожиданности, гвардейцев перебили, завладели их оружием, двинулись по вагонам. К ним примкнули все встреченные на пути криминальные элементы. Фактически эта банда установила контроль над поездом, начиная от четвертого вагона и до штабного, девятого.

— Откуда такие подробности? — удивился Пичугин.

— От проводницы четвертого вагона, она была свидетелем.

— Интересно. — Пичугин доел яйцо, запил несколькими глотками чая и принялся за бифштекс. — И странно.

— Что странно?

— Странно, что они дошли до штабного вагона, а дальше не двинулись. Что им там нужно было? Остановить поезд?

— Естественно. Это можно сделать только из купе начальника поезда, а еще лучше, его самого принудить отдать такой приказ.

— Вы считаете, что это логично? — Пичугин чуть усмехнулся.

— Трифонов мне говорил, что вы прямо чародей в аналитике. Но, честно говоря, не могу найти в этих событиях ничего странного.

— Не можете? Да… Бифштекс отлично приготовлен, кстати. Вас ничего не напрягает. А меня напрягает.

— Что именно?

— Поезд ведь не остановили.

— Черт… — Ермаков хмыкнул. — А ведь действительно. Не остановили.

— Значит, они шли не за этим. Им нужно было что-то другое в штабном вагоне, — уверенно заявил Пичугин. — По поведению человек не так сложен, как он о себе думает. То есть мысли у него сложные, но наблюдаемое поведение, вне зависимости от этих мыслей, укладывается в довольно простые схемы. Я знаете как считаю?

— Просветите, — без тени иронии произнес Ермаков.

— Я считаю, что человек поступает не так, как хочет поступить, и не так, как может поступить, а так и только так, как не может не поступить в данный момент. И это определяет систему его мотиваций процентов на девяносто. Еще пять процентов — это мотивации социального характера, и лишь пять процентов остается на фактический личный выбор.

— Хм… Интересно.

— Да. Я вот могу с уверенностью сказать, что если банда достигла штабного вагона, но не остановила поезд, значит, она целиком или частью двинулась обратно в четвертый вагон.

Ермаков едва не подавился, отложил вилку и отер губы салфеткой.

— Вам кто-то сообщил? Трифонов?

— Нет. Это выводы из той информации, которую я только что узнал от вас. Если банда дошла до цели, а задачу не выполнила, то или цель была другая, или задача сменилась. Вероятнее всего, они шли по ложному пути и вернулись, когда это поняли. Очевидно, что если бы они шли только затем, чтобы остановить поезд, они бы это сделали.

— Простите! — Ермаков набрал номер Трифонова. — Товарищ генерал, я прошу прощения, но это для меня и для группы расследования очень важно. Вы сообщили детали происшествия в поезде Олегу Ивановичу? Кхе… Понятно. Да он тут, простите, выдает такое, чего знать не мог, но попадает в самую точку. Да, я помню, вы предупреждали. Хорошо, я понял.

Пичугин слушал, не скрывая улыбки.

— Проверили? — спросил он, когда Ермаков положил трубку.

— Уж простите.

— Да я понимаю. То есть так оно и было?

— Да. Они действительно вернулись. И никто не понимает зачем.

— Проводницу опрашивали?

— Она заражена. И у нее уже проявились симптомы. Сейчас мы как раз, после перерыва, будем думать, из кого сформировать следственную группу «в грязной зоне».

— Боятся парни? — Пичугин с наслаждением разделался с бифштексом и промокнул куском хлеба подливку.

— Ну…

— Я пойду, не мучайтесь. Мне все равно надо быть поближе к Наталье, это часть задания Трифонова.

— Вы серьезно?

— Более чем. За эти дни я уже столько раз надевал и, что намного серьезнее, снимал противочумный костюм, что скоро смогу сам стать инструктором.

— Это решает массу проблем! Доложу на совещании, все выдохнут.

— Вот и хорошо. Что было дальше, когда банда вернулась в четвертый вагон?

— Там у одного парня, у чеченца, было ружье, — ответил Ермаков. — У двоих еще подводные ружья. Пока банда бегала туда-сюда, в четвертом вагоне им приготовили засаду. Представляете, приспособили вентилятор к коробке с молотым перцем и табаком, сделали что-то вроде растяжки, и когда бандиты открыли дверь, им все это в лицо…

— Стоп! — Пичугин сложил ладони. — Стоп! Засаду? Вентилятор? Перец?

— Да. А пока бандиты обливались слезами и чихали, по ним открыли огонь, половину перебили, часть отступила в пятый вагон, из которого проводник вывел людей.

— Да погодите вы! — взмолился Пичугин. — Вы меня с мысли сбиваете. Если там вентилятор и перец, то бандитов ждали! Понимаете? Ждали! Кто-то был уверен, что бандиты вернутся. Кто-то примерно знал об их планах. Скорее всего, это проводница.

— Что ждали, я соглашусь, хотя это и странно. Но почему вы так уверенно переводите стрелки на проводницу?

Пичугин рассказал Ермакову о трудностях с определением номера поезда в Воронеже и о том, как Карина из поезда дозвонилась в полицию.

— Она изначально обвинила проводницу в связи с преступниками, — закончил рассказ аналитик и продолжил: — Но это лишь одна зацепка. Другая состоит в том, что проводница не доложила о пропавшем пассажире, хотя он был. Можно сделать вывод, что она имеет отношение к банде и знает, зачем преступники двинулись сначала в штабной вагон, а потом должны были вернуться обратно.

— Нет, тут, простите, не вяжется. Если она член банды, то зачем ей на своих же устраивать засаду?

— Это попытка уйти от ответственности, — уверенно ответил Пичугин и глотнул чаю. — Очевидно ведь, если бандиты еще могут остаться неизвестными или скрыться, то на нее точно укажут пассажиры.

Ермаков задумался.

— Да, возможно, — согласился он.

— Чем все закончилось в поезде?

— Ну, бандиты заперлись в пятом вагоне. Пассажиры оттуда убежали в шестой. А затем, по непонятной причине, бандиты перестреляли друг друга.

— Прямо никто не выжил?

— Это трудно сказать. Проводница командиру группы спецназа сообщила, что погибли все. Он проводил опознание сразу после штурма вагона. Главное, она утверждает, что главарь погиб. И вот этот главарь оказался фигурой весьма примечательной. Он сел в поезд непосредственно перед Ростовом. Сел без билета, в какой вагон, пока не выяснили. Но организовал драку, судя по показаниям проводницы, именно он.

Пичугин заметил, что Ермаков чего-то не договаривает. Но тот не стал дожидаться вопроса, сам сообщил:

— Есть одна странность.

— Какая? — приободрил его Пичугин.

— У их главаря было обнаружено удостоверение офицера ФСБ. Подлинное. Но мы уже получили ответ из управления, что такого сотрудника не числится. Точнее, сейчас не числится. Много лет назад Кирилл Стежнев был уволен…

— Кто? — Пичугин едва не подпрыгнул на стуле. — Стежнев?

— Вы его знаете? — удивился Ермаков.

— Это подручный генерала Ковалева.

— Того…

— Да, того самого! Что Стежнев делал в поезде?

— Представления не имею. Но он изначально пробрался именно в четвертый вагон, а потом снова в него вернулся…

— Это важная информация! Это не может быть случайностью! Стежнев, безусловно, действовал не по собственной инициативе! Он выполнял приказ Ковалева. Это как-то связано. Неужели генерал виноват в распространении чумы? Но нет! Мы же в Роспотребнадзоре с Евдокимовой выявили первичного больного! Странно. Стежнев точно погиб?

— У нас нет повода для сомнений.

— Ладно. Кроме проводницы, никого не допрашивали? — уточнил Пичугин.

— Да и ее толком еще не допрашивали. Вагон заражен, проводница заражена. Ее не допрашивал, а взял первичные показания командир штурмовой группы. Сразу после штурма вагона. Во время опознания. Он был в ОЗК. Сейчас больных перемещают в лагерь. Допросить можно будет уже там. Но на совещании началась дележка, кому лезть в противочумный костюм, а кому нет. Естественно, начали тыкать в самых младших и неопытных. Кто ж при нормальных погонах полезет в ад.

— Знакомо, — усмехнулся Пичугин. — Ладно, я эту проблему решу.

— Не боитесь?

— Нет. Говорю же, десять раз за последние двое суток надевал противочумный костюм. Острота ощущений начинает притупляться.

Он не стал повторять, что для него это не только способ оставаться первым в курсе событий, но и находиться рядом с Натальей.

Она тем временем общалась с Тумасяном в комендатуре.

— Здесь творится черт знает что! — жаловался тот. — Каждый тянет в свою сторону. Вы знаете, что к составу прицепили вагон с врачами из Ростова? Это тридцать человек врачей и фельдшеров. По приказу Думченко.

— Это же хорошо. — Наталья пожала плечами. — Не надо попусту возмущаться. А что там за платформа еще?

— Это биотуалеты, везли в Сочи, реквизировали для нас.

— Понятно. Важная вещь.

— Думченко мне сказал, что должны приехать еще около десятка врачей и медсестер из Краснодара и Анапы. Где они?

Наконец вернулся комендант, обеспечивавший подготовку к выгрузке пассажиров, и доложил о готовности начать операцию.

— С вашей стороны все готово? — спросил он у Тумасяна.

— Что? — Тумасян заметно занервничал. — Нет, что вы! Пока нельзя. Что за спешка? Наталья Викторовна, хоть вы встаньте на мою сторону! Ростовская группа никого не слушает, они пытаются самовольно начать сортировку, и, видите, комендант туда же. Я приказал никого не пускать в вагоны, даже в защитных костюмах.

— То есть пассажиров еще не выгрузили? — В голосе Натальи проявились стальные нотки.

— Нет, конечно. Ждут, сидят по вагонам.

— То есть время уже девять, а людей вы жарите на солнцепеке?

— Почему я? — возмутился Тумасян. — Еще не все оборудование установлено. Медики кто где, не устроены. Зоны не разграничены, колючей проволоки хватило только на общий периметр, внутренние зоны приходится разделять колышками и красно-белой лентой. Но ведь так нельзя!

— Левон Рубенович. — Наталья взяла Тумасяна за рукав. — Вы военный человек. Врач. Возьмите себя в руки. Закажите еще проволоку и организуете границы, когда привезут бухты. Там же на совещании руководство, как можно более срочно зачитайте все циркуляры, пришедшие из Москвы и Краснодара. И напомните всем, пожалуйста, что это не учения, а болезнь самая настоящая и очень страшная. А вот пассажиров поезда пугать не надо. Они и так напуганы, а там, безусловно, есть сердечники, люди с какими-то другими заболеваниями. И это тоже опасность весьма высокая, ее нельзя не учитывать.

— Мне еще даже приказ не зачитали о назначении! — взмолился Тумасян. — А вы уже на меня всех собак вешаете!

Но этой отговоркой долго пользоваться не вышло. Уже через десять минут представитель МЧС зачитал присутствующим приказ министра МЧС о назначении Тумасяна начальником карантинного госпиталя, Евдокимову назначили его заместителем по лечебной работе. Остальные, прикомандированные из регионов, поступают в их распоряжение. Других начальников нет.

Все вопросы субординации мгновенно снялись, и начал устанавливаться должный порядок. Тумасян, собравшись, приказал доставить еще колючей проволоки, а сортировку, размещение и работу с пассажирами поезда целиком переложил на Наталью.

Та первым делом потребовала составить список всех врачей по специальностям. Определила время на распределение пассажиров по палаткам — три часа. Больных распорядилась поместить в отдельный ангар, напомнила, что врачам обязательно работать в паре с медсестрой или фельдшером и тщательнейшим образом расспрашивать, кто и где с кем контактировал, куда ходил по вагонам. Кратко она рассказала, что источник инфекции в поезде был один — молодой парень в футболке с удавом из мультика. Он менялся местами с пожилыми пассажирками из разных вагонов, имеет большое значение, кто контактировал именно с ним. Пассажиры того вагона, где его обобрали и скинули с поезда, однозначно попадают в отдельную зону рядом с клиническим ангаром, куда нужно доставить всех заразившихся. А тех, кто находился в вагоне, но еще не болен, а также пассажиров из шестого, пятого и третьего вагонов, которые точно контактировали с пассажирами четвертого, Наталья потребовала разместить в первой зоне, в палатках по четыре пациента. Остальных приказала разместить по восемь человек.

Евдокимова напомнила правила организации карантинных зон. Особо отметила, что история российской медицины пока не имеет опыта развертывания таких огромных карантинов. Поэтому предостерегла от любой самодеятельности, напомнила, что действовать надо строго по приказам.

Тумасян наконец доложил, что формирование отделений заканчивается и сейчас всех медиков доставят к рабочей зоне. Времени на разговоры больше нет. С помощью Натальи он разделил всю команду на тех, кто будет проводить первичный опрос, осмотр и составлять карточки, и на тех, кто будет дежурить и кто будет вести документацию в административном ангаре. Он приказал к вечеру составить исчерпывающие графики дежурств.

Лагерь медиков Тумасян приказал обустроить неподалеку от карантинной зоны. Согласно его распоряжению, все они получили рации и инструкции по применению. При этом использовались только кодированные каналы во избежание перехвата чересчур любопытными представителями СМИ. Но даже на защищенных частотах Тумасян запретил использовать слово «чума». В качестве основного диагноза надлежало оперировать формулировкой «атипичная пневмония и атипичная лихорадка». У кого из больных высеется палочка чумы, Тумасян приказал маркировать карту меткой «А20.2».

Он представил всем заместителя по режиму, в обязанности которого входит обеспечение охраны доступа в зону и из зоны и секретности.

Последней снова взяла слово Наталья. Она сказала:

— Итак, коллеги. Прошу запомнить, я не Натуська, не Наталка и не Наташка, зовут меня Наталья Викторовна. Я буду отвечать за весь лечебно-диагностический процесс и особенно за эпидемиологию. И сразу предупреждаю, я очень не люблю несколько вещей. Не люблю и не прощаю матерщину, ложь, опоздания и неточность исполнения распоряжений. Я не принимаю объяснения «я неправильно вас понял». Если что-то не поняли — переспросите. Связь есть. Запомните главное правило: «Не знаете, что делать, — не делайте ничего». Лучше вызывайте старшего смены или меня. Никакой инициативы, даже на первый взгляд разумной. Никакой тем более самодеятельности. С карантинной службой не спорить! Все текущие вопросы вы будете решать со старшими врачами отделений. При возникновении любой экстраординарной ситуации, скандалов, психозов, болезней неинфекционного происхождения надлежит сразу докладывать по первому каналу. Если обнаружите нехватку персонала, тоже немедленно докладывайте. Все идеи и предложения выдвигать только по окончании сортировки и первичного осмотра во время совещаний. Теперь регламент. Сейчас начнется выгрузка пассажиров. Детей с матерями выводить отдельно, стариков и тех, кто озвучил себя как хронических больных, тоже отдельно. Больные из четвертого вагона и зараженные, естественно, не вместе со всеми. Так же отдельно следует разместить больных с температурой, наблюдаемой средствами объективного контроля. Будем разбираться с причинами. Не факт, что они заражены чумой. Остальных без клинических признаков воспалений ВДП сортируйте группами по четыре-шесть человек. Как они ехали в купе. Напоминаю, инфекция может распространяться только воздушно-капельно. Поэтому чем меньше люди будут контактировать между собой, тем меньше вероятность ее распространения. Режим дезинфекции соблюдать очень строго, с этим нам поможет армия. Вооруженная охрана останется только за периметром.

Она сделала паузу и продолжила:

— И еще, в госпитале будет работать следственная группа. Их задача опрашивать людей. Не мешайте им. Если попросят поучаствовать в качестве понятых, не отказывайте. Вопросы есть? Что-нибудь непонятно? Спрашивайте сейчас. Спрашивайте потом. Не пытайтесь руководствоваться своими соображениями. Для вас должны существовать только действующие приказы или устные от нас. За самовольное действие без согласования накажу.

— По попке отшлепаете? — пошутил кто-то в зале.

— Отстраню от работы в зоне карантина и посажу за учебники. А потом приеду в вашу больницу и проведу тотальную проверку всему персоналу по эпидрежиму. Предупреждаю также, что у меня отличная память на лица, голоса и я не делаю различий в званиях. А еще у меня отличный слух. Я не шучу. Это касается тех, кто думает, будто я не услышу вашей матерщины. А вас, коллега, я уже запомнила. Еще вопросы есть?

Тишина.

— Тогда останьтесь старшие врачи групп, кардиологи, педиатры и, если есть, аллерголог. Остальные могут идти и готовиться к выгрузке пассажиров.

Наталья закончила, но заметила, что Тумасян нервничает. Он явно не хотел, чтобы последнее слово осталось не за ним. Так и вышло.

— Минуточку, коллеги! — остановил он медиков, направившихся к выходу. — Не забывайте о режиме труда и отдыха! Нам нужно продержаться пять-десять дней! Только на шестые сутки мы начнем выписывать людей и отправлять по месту назначения. Поэтому в карты заносите всю информацию! Шаблоны опросника вам выдадут. Теперь все. Старшим групп и врачам неинфекционных специальностей остаться.

Отдав все необходимые распоряжения оставшимся медикам, Наталья с Тумасяном направились в столовую.

Тумасян поделился, что его помощник, старший лейтенант, сейчас заканчивает сборку лагеря.

— Время затянули, — пояснил он. — Потому что изначально планировку госпиталя взяли армейскую, без учета специфики инфекции. Поэтому пришлось срочно все менять. Создавать дополнительные зоны для дезинфекции и «чистый» коридор.

— А поезд стоит запертый на солнцепеке, — едва не прорычала Наталья. Уже три часа стоит.

Тумасян предпочел умолкнуть.

Впрочем, сами люди начали о себе заботиться — многие не выдержали и принялись выбивать стекла в вагонах, несмотря на предостережения солдат. К счастью, у командиров хватило ума не начать пальбу. Хватило направленных на окна автоматов. Увидев солдат в ОЗК и решительно направленное на окна оружие, никто не рискнул вылезать. Голоса и крики людей из вагонов перекрывались голосом из мегафона:

— Граждане, успокойтесь, начинается выгрузка, с собой берите только документы, деньги, белье и предметы личной гигиены! Не пытайтесь взять алкоголь. Это запрещено. Если есть медицинская документация, справки, выписки, медицинские карты, возьмите обязательно. Первыми высаживаются женщины и дети, потом пенсионеры и инвалиды. Внимательно слушайте номер выгружаемого вагона! Не допускайте паники. Вещи выносите из вагона и грузите на тележки. В случае злостного нарушения регламента есть приказ о применении оружия на поражение.

Объявление записали и транслировали без перерыва.

Женщины и дети выходили первыми, за ними старики. Все озирались, демонстрируя высшую степень испуга и замешательства. Вагон, подвергшийся штурму, хотя и потушили три часа назад, но он хранил на себе следы пожара, что служило подтверждением серьезности ситуации.

Но те, кто оставался в вагонах, эту серьезность понимали не в полной мере. Кто-то, не дожидаясь выгрузки стариков, полез через окно. Его попытались сдержать, завязалась потасовка, раздались громкие матерные выкрики, женский визг. На фоне постоянно доносящегося из громкоговорителя монотонного голоса, подсознательно ассоциирующегося с фашистскими трансляциями для партизан о необходимости сдаться, все это воспринималось еще более пугающим.

Внезапно голос диктора перекрыла очередь из автомата, с крыши одного из вагонов полетела краска. Вылезшие по пояс из окон крепкие мужики убрались, а по стенам вагона потекла вода из пробитого в крыше резервуара.

Люди притихли. Только дети плакали.

Когда дошла очередь до мужчин и женщин, выяснилось, что некоторым требуется медицинская помощь, не связанная с инфекционными заболеваниями. За три часа стояния на жаре конфликты между мужчинами превратились в неизбежность, и некоторым в драках досталось изрядно. Обошлось без переломов, но лица были разбиты не менее чем у десятка человек, у некоторых имелись порезы от стекол, у двух признаки сотрясения мозга.

А в это время Думченко находился на совещании в Доме Правительства. Он с трудом высидел до полудня, голова кружилась от усталости, аппетита не было. Он позвонил около одиннадцати в кардиоцентр, попросил связать его с заведующим отделением неотложной кардиологии, терпеливо ждал минут семь, наконец ответил мужской голос с легким акцентом:

— Заведующий отделением. С кем говорю?

— Это Думченко, Остап Тарасович.

Фамилия на слуху, должен отреагировать.

— Очень приятно, Качарава Николай Возгенович. Чем могу помочь, Остап Тарасович?

— Я хотел узнать, как состояние больного Олейника.

Похоже, что Давид Шаликашвили предупредил заведующего о визите большого начальника рано утром. Потому что заведующий без запинок ответил:

— Все хорошо, Остап Тарасович, больной доставлен был своевременно, сейчас он спит, как вы просили. Гемодинамика стабильная, вечером проснется, мы его покормим, и будет спать дальше. У вас есть пожелания?

— Нет. — Думченко удовлетворенно улыбнулся. — Спасибо за заботу. Мы старые друзья, Николай Возгенович, сами понимаете…

— Отлично понимаю! Иван Иванович читал лекции на нашем курсе, когда я еще был студентом. Мы его бережем.

— Я решаю вопрос с его переводом в клинику управделами президента. Он сможет перенести перевозку?

— Без проблем! Вообще, мы можем его завтра выписать. Стенты работают отлично.

— Нет! Нет! Не торопитесь! Давайте мы его завтра переведем. Во сколько прислать перевозку?

— Как вам будет угодно. Выписной эпикриз я подготовлю к полудню, но он может полежать до трех.

— Спасибо! Я вам обязан, Николай Возгенович. — Думченко отключил аппарат.

Он предложил заместительнице поработать в коллегии до семи вечера, пока он съездит домой, хоть несколько часов подремлет. Та согласилась.

— Постарайтесь фиксировать все случаи повышенной температуры у пассажиров, сошедших с поезда до Новочеркасска включительно. Сколько уже выловили?

Заместитель заглянула в записи.

— Тридцать три человека.

— А сколько по списку?

— Пятьдесят семь. Ну и еще несколько, возможно, ехали без билетов. Из штаба по маршруту поезда разосланы письма участковым полиции о необходимости выяснить обо всех, ездивших в Москву и прибывших ночью и до вечера. Но…

— Что — но? — Думченко насторожился.

— Из тех двадцати четырех, что в розыске, несколько человек сошли в Грязях, и, по описанию, рыбаки. Судя по билетам, они ехали в четвертом вагоне.

— Где ехал чумной?

— Да.

— Их надо разыскать!

— Головин уже отправил письмо в Грязи, там обещали их найти.

— Прикрепите к группе розыска нашего сотрудника.

— Уже! — Заместитель показала номер телефона и данные представителя РПН по Липецкой области.

— Ну хорошо, ждем.

Думченко вспомнил слова Олейника: «Мы как последние дураки ждем нападения, сколько можно отступаем, словно пытаясь договориться с агрессором, а потом героически побеждаем его, списывая погибших на «допустимые потери»!» И так во всем».

Думченко направился к выходу, но его задержал заместитель Олейника Лозовик.

— Остап Тарасович!

Думченко остановился.

— Слушаю вас. Что-то случилось?

— В институт пришел запрос из Росздравнадзора. Они получили сигнал о применении нашим сотрудником экспериментального препарата. Я звонил Евдокимовой, она сказала, что действует с разрешения Олейника и вас. Я ничего об этом не знаю, и мне было очень неловко. Иван Иванович в больнице, и я не могу сейчас поговорить с ним, а что вы скажете по этому поводу?

Думченко пожал плечами:

— Ничего. Мне ничего об этом не известно.

— Наталья Викторовна сказала, будто оставляла для вас служебную записку, и утверждает, что вы не возражали.

— Я спрошу у секретаря, — пообещал Думченко. — Видимо, ее документ там. А в чем проблема? По этому вопросу принимает решения ее начальник, ваш директор, он при свидетелях обещал подать необходимое предложение министру и премьеру. А те готовы были подписать. Вы же сами это слышали?

— Пока никаких разрешительных документов нет, — раздраженно ответил Лозовик. — Я надеялся, что хоть вы дали ей карт-бланш.

— Что-то случилось?

— Да уж случилось. — Лозовик кивнул. — Из Воронежа пришло письмо, что Наталья Викторовна без оформления документов вводила больным экспериментальный препарат.

— Этого не может быть! — разозлился Думченко. — Евдокимова — эталон скрупулезности и педантичности. Как минимум информированное согласие больных на добровольное участие в испытании она получала.

— Допускаю, что так и было, но Росздравнадзор утверждает, что там есть один пациент, он без сознания и ничего не мог подписать. А ему она тоже вводила свое лекарство. Значит, не настолько она педантична, как вы говорите, и законопослушна. Так вот, до разрешения неприятной ситуации я закрываю ее лабораторию.

— Это ваше право как заместителя директора.

— И нужно отозвать Евдокимову.

— С какой стати? — Думченко отлично понимал Лозовика, но не мог отказать себе в удовольствии потрепать его нервишки. — Евдокимова отличный эпидемиолог, Тумасян ее просил себе в помощь, ее назначение утверждено на уровне министра. Вы хотите поспорить с министром?

Лозовик изменился в лице. Министра он боялся больше, чем Олейника и Думченко.

— Мой вам совет, — Думченко наклонился к уху Лозовика. — Не бегите впереди паровоза. Вы лично ничем не отвечаете за сотрудницу института, а я отвечаю за представителя Роспотребнадзора, и она сейчас там находится как сотрудник моей организации. Я считаю ее нахождение в Приморске необходимым. Теперь извините, мне осталось несколько часов на отдых, и я надеюсь их использовать. А закрыть лабораторию — ваше право, и заодно подготовьте объяснение для директора, который, как нам всем известно, рассчитывает на получение новой партии препарата. И, когда выпишется из больницы, задаст вам вопрос, на каком основании его распоряжение не было выполнено. Придумайте пока объяснение поубедительнее. Впрочем, я не намерен вмешиваться в ваши дела. Только советую, как старший товарищ. Не спешите с решениями!

Лозовик помрачнел и оставил Думченко в покое.

Тот вышел к лифтовому холлу и думал только об одном, успел Иван отправить курьера с пакетом в приемную правительства или нет? И где этот пакет сейчас? К сожалению, в этой организации у него не было никого, чтобы «приделать ноги» бумаге… «Волновать Олейника сейчас не надо. У нас есть еще три-четыре дня. Есть. Для сердца Олейника эти дни покоя очень важны.

Все не так важно, как жизнь и покой старого друга.

А с другой стороны, Евдокимова умница и бесценный сотрудник. Подставить ее означало подставить Ивана. Этот чертов циклосульфон! Но их можно понять. И нельзя понимать. Нельзя приносить институт и репутацию академика в жертву научному азарту и нарушать порядок и закон. Даже ради спасения полутора тысяч людей. Нельзя порядок превращать в хаос.

Ладно, пусть пока все идет, как идет. У Натальи есть запас препарата еще человек на семьдесят. Для ее диссертации этого хватит. Главное, не пороть горячки. Не суетиться, не паниковать».

Спустившись и сев в служебный автомобиль, Думченко приказал водителю ехать на Вадковский, в контору. Он хотел получить сводки, приходящие из регионов. Связаться с Шиловской и спросить, какая бдительная сволочь стукнула в Росздравнадзор? Конечно, глава Роспотребнадзора не собирался именно так спрашивать, но имел в виду именно это.

Евдокимова не подарок, врагов заводит быстрее, чем друзей. И те не преминут воспользоваться любой возможностью, чтобы отомстить. Что сделает Росздравнадзор, получив сообщение о несанкционированном применении экспериментального препарата? Проверит факт и постарается заручиться показаниями свидетелей. А потом? Начнет переписку с министерством? Как вариант. Нет, они поспешат поднять волну. А значит, проверять и терять время на подбор свидетелей не станут.

«Если у них не будет данных о разрешении, то именно от меня потребуют наложить санкции на НИИ чумы и лабораторию, — подумал Думченко. — И это лучше всего. Я начну переписку, потянем время. Тогда будет тайм-аут, Иван придет в себя, а ситуация с чумой будет уже полностью под контролем. Нам нужно всего-то пять-семь дней. Сегодня среда. Болезнь гуляет по стране четвертые сутки, если считать от воскресенья. Если удастся локализовать всех, кто мог иметь прямой контакт с заболевшими, то мы остановим распространение. Но нет данных, как заразился этот парень из поезда. И пока мы не знаем, от кого, опасность сохраняется».

Добравшись до кабинета, Думченко дозвонился в Воронеж Шиловской, та доложила, что обстановка в городе под контролем, новых зараженных нет, а среди контактных клиника проявилась у двенадцати медработников «Скорой» и приемного отделения. Если за сутки не появятся новые, то можно будет снять блокаду с города. Она сообщила, что ждет документы на больного в БСМП. Думченко не мог решиться заставить себя спросить о сообщении в РЗН. Шиловская закончила доклад и ждала резолюции.

Думченко сделал небольшую паузу и спросил:

— Людмила Сергеевна, мне передали, что в Росздравнадзор пришло какое-то письмо из Воронежа. Вам известно что-нибудь об этом?

Шиловская помолчала, и Думченко понял, что ей понятно, о чем речь. Затем собеседница решила уклониться от прямого ответа.

— Я выясню, Остап Тарасович, и доложу вам. Допускаю, что после визита вашей сотрудницы в отделение подобное письмо могло иметь место. В детали я пока не посвящена. Подождите до вечера, я вам позвоню.

— Хорошо, — ответил Думченко. — Жду вашего доклада после семи вечера.

Он положил трубку. После двух суток напряженной работы и краткого сна на диванчике в кабинете он ощущал грязь на коже и запах из-под мышек. Хотелось принять душ и хоть три-четыре часа проспать в тишине на чистой простыне.

Часы показали четырнадцать ноль-ноль.

Думченко поднялся из кресла, и тут зазвонил телефон. Взять? Надо. Сейчас любой звонок может быть очень важным. Снял трубку.

— Я слушаю, Думченко.

— Остап Тарасович! — В трубке раздался женский голос, весьма приятный. — Меня зовут Судаева Вероника Михайловна, я старший следователь прокуратуры.

— Очень приятно, Вероника Михайловна. — Думченко подтянул к себе кресло и сел. — Чем могу помочь?

— К нам поступило заявление с требованием проверки законности действий врача Евдокимовой. В нем сообщается, что она без разрешения вашей организации и Росздравнадзора применяет не разрешенный к испытаниям на людях лекарственный препарат. Я дала запрос в Фармкомитет и оттуда получила ответ, что препарата, указанного в заявлении, нет в реестре разрешенных лекарственных средств. Как вы понимаете, Остап Тарасович, это статья. Также я навела справки, что врач-эпидемиолог Евдокимова числится в двух организациях, как специалист Роспотребнадзора и заведующая лабораторией экспериментальной фармакологии НИИ чумы. Что вам известно об этом?

— Простите, Вероника Михайловна, о чем?

— О применении Евдокимовой еще не допущенного лекарства.

— Ничего. Я не получал от нее никаких отчетов.

— А о препарате вы что-нибудь знаете?

— В целом да. Препарат в разработке. Идут испытания на животных. Что вы хотите от меня?

— Мне нужно взять объяснение с Евдокимовой.

— Она в командировке, как только вернется, я передам ей о вашей просьбе. И скажу ей, чтобы явилась в прокуратуру.

— Когда она вернется?

— Надеюсь, что дней через десять, если не будет осложнений.

— Я не могу ждать. Остап Тарасович, если в ближайшие сутки подтвердится факт применения ею неразрешенного препарата, я потребую в прокуратуре возбуждения дела и выпишу постановление на ее арест. Прошу вас связаться с ней и убедить приехать как можно быстрее, тем самым не усугублять своего преступления.

— Я могу ручаться, Вероника Михайловна, что Наталья Викторовна законопослушна, и все что она делает, только с разрешения своего начальства. То есть с разрешения директора НИИ чумы.

— Я пыталась связаться с академиком Олейником, но не смогла. Нашла только его зама, но он не слышал ничего о разрешении.

— Не слышал — не означает, что разрешения не существует. — Думченко старался говорить спокойно, хотя у него заломило затылок и темные пятна поплыли перед глазами. — Как минимум десять человек могут подтвердить, что премьер-министр и министр здравоохранения обещали академику подписать его докладную о разрешении применения экспериментального препарата.

— Пока я этого документа не увижу, дело не остановить. Прокуратура дала запросы независимым экспертам о действительной необходимости и обоснованности использования на людях непроверенного, опытного лекарства. И в интересах Евдокимовой как можно скорее появиться в моем кабинете и дать объяснение. Я рекомендую вам отозвать ее из командировки.

— Извините, Вероника Михайловна, но обстоятельства пока складываются так, что я не могу отозвать ее. И объяснить вам причины этого тоже не могу. Если вам удастся по своим каналам выяснить, чем сейчас занята Евдокимова, то может быть, вы поймете, как важна ее работа.

Думченко положил трубку. Потер затылок.

«Давление подскочило. Капотенчику принять нужно», — подумал он.

Выйдя в приемную, он поинтересовался у секретарши:

— Марина, у вас капотен есть?

— Каптоприл по двадцать пять!

— Дайте две.

— А не много? Я по половинке пью, — удивилась секретарша.

— Сравнила свою комплекцию и мою. Давай пятьдесят миллиграммов, говорю. У меня сейчас давление точно под двести.

Секретарша выдавила две таблетки и протянула на ладони вместе со стаканом воды из кулера.

— Так, я уехал домой. Сплю до шести, потом поеду в Совмин на коллегию. Головин появлялся?

— Утром был, оставил списки найденных контактных.

— Марина, попроси его связаться со мной после шести. Я сейчас умру, если не посплю.

К шестнадцати часам в Приморске закончилась выгрузка и сортировка пассажиров зараженного поезда. Больных сразу уводили и уносили в отдельный надувной ангар. Людей проводили через длинный навес с ширмами, где на них заводили карты, забирали документы, мобильные телефоны, ценности, деньги, все упаковывали в пластиковые пакеты. По инструкции всех следовало переодеть, но нужное количество пижам не успели доставить, поэтому решили провести переодевание позже, уже по секторам.

Люди двигались как по коридору, по сторонам стояли солдаты в ОЗК, держа под прицелом спускающихся из вагонов. За стеклами изолирующих противогазов было не видно глаз, но можно было понять, каково бойцам под палящими лучами южного солнца.

Наталья распределила участки-отделения между врачами, и по мере заполнения палаток начался сбор информации по контактам между пассажирами.

В основной ангар, где расположился штаб и руководство госпиталя, офисный центр, картотека, лаборатории и склад медикаментов, потянулась группа молодых следователей, которым велели начать опрос свидетелей перестрелки в поезде. Тумасян попросил не торопиться, костюмов противочумных на всех не хватает.

Его буквально рвали на части, одолевая организационными вопросами. Запаздывала организация пищеблоков. Наконец решили в каждом отделении разместить свою полевую кухню. Это уменьшало объем перемещений между чистой зоной и карантинными участками. Непрерывно работала система оповещения, уговаривая людей сохранять спокойствие, выполнять требования врачей, набраться терпения и понимать, что до окончательного разъяснения ситуации с болезнью потребуется около трех суток, после чего все незаболевшие будут возвращены к месту назначения.

Для вызова врача в каждой палатке была установлена кнопка. Наталья видела, что страх пропитал толпу. Она вызвала по рации Тумасяна и сообщила, что очень нужны психологи, человек десять. Также надо уделить особое внимание детям. В ангаре, где разместилось детское отделение, стоял непрерывный рев. Как только замолкал один, кто-то в другом краю огромного помещения заводил шарманку типа «Пить хочу!» или «Мне жарко!», «Где моя игрушка!».

У Натальи на поясе включилась рация.

— Наталья Викторовна, подойдите к поезду, первый вагон! — раздался в эфире мужской голос. — Сразу за локомотивом!

Евдокимова в «Кварце» рванула, как спринтер на короткой дистанции, опасаясь, что там еще один очаг температурящих. Ее встретил военный в ОЗК и противогазе.

— Тут у нас ситуация, — доложил он.

— Рассказывайте, только, пожалуйста, без солдафонских присказок.

Офицер усмехнулся за стеклом противогаза и сказал:

— Первый вагон был отгорожен от остального поезда, его полностью выкупили артисты цирка. Там, скорее всего, никто вообще не заражен.

— Это не имеет значения. — Наталья покачала головой за блистером шлема. — Всех выгружать, на обследования по общим правилам. Мы не можем так рисковать.

Но через миг ее серьезность сменилась невольной улыбкой. Офицер оглянулся и увидел, что циркачей уже высаживают из вагона. В первый миг могло показаться, что это дети, но на самом деле это были лилипуты. Человек тридцать. Один бегом направился к Наталье, забавно перебирая кривыми ногами. Он был сантиметров на тридцать ниже Натальи.

— Вы тут главная? — поинтересовался он писклявым голосом. — Мне сказали, придет женщина.

— Да, — ответила Наталья, сдерживая улыбку.

— Мы ехали в Анапу, оттуда в Керчь, и у нас чес по Крыму. Ведь Крым наш!

— А вы кто?

— Простите, меня зовут Михаил Афанасьев. Я художественный руководитель цирковой труппы. А моя жена директор. Вы понимаете, у нас договор, а сроки нарушаются. Нам выставят неустойку. Труппа понесет огромные убытки. Как нам быть? Мы ни с кем не контактировали. Только трое наших, акробаты, отправились на помощь в четвертый вагон. Но они не успели вернуться.

— Их уже высадили, отправлены в первую зону, — подтвердил офицер.

— Михаил, это все не важно, — как можно спокойнее пояснила Наталья. — Как вы понимаете, ситуация нештатная. Мы не станем задерживать никого, как только разберемся с заболевшими. На все потребуется три-четыре дня. Отпустить вас сейчас я не имею права. Весь поезд считается зараженным.

— Я могу идти? — спросил офицер.

— Да, ступайте, спасибо. — Наталья кивнула за блистером шлема.

— О боже! Мы пропали! — запричитал Михаил. — У нас первое выступление завтра в Анапе. Что нам делать?

— Сейчас вас разместят. К вам прибудет врач… Поймите, у нас и без вас забот хватает. Дети, хотя бы… Я не представляю, как решить многие из этих проблем.

— Дети? — переспросил Михаил. — Какие дети?

— Сто пятьдесят детей с матерями из поезда. Их изолировали в ангаре, это необходимо, но вы представляете, как им страшно? Они плачут, сами себе нагнетают обстановку. У меня от этого голова кругом. И среди них могут быть зараженные.

— Погодите! Но у нас детский цирк! Веселые номера, дрессированные собачки, обезьянка, попугаи, фокусы, акробаты. Мы можем выступить! Детям будет весело и не так страшно! У нас и коверные есть, и акробаты!

— Вы сами не понимаете, что говорите! — остановила его Наталья. — Ваш вагон был закрыт! Если ваши люди не ходили по вагонам, то вероятность девяносто процентов, что вы вообще не заражены. Мы не можем вас отпустить, мы обязаны вас проверить, но по факту вы все, скорее всего, здоровы. А вы предлагаете организовать цирковое шоу в условно зараженном ангаре. К тому же обезьяну туда нельзя, можно только птиц и собак…

— Что? — Михаил отошел на шаг и пристально глянул через стекло шлема в глаза Натальи.

Она осеклась. Поняла, что сболтнула лишнего. Ведь собаки и птицы не болеют чумой.

— Понятно… — побледнев, произнес Михаил. — Можно, значит, только собачек…

— Никого нельзя! — отрезала Наталья. — Для вас это неоправданный риск. И раз вы поняли, о какой болезни идет речь, попрошу вас не распространяться и не сеять панику.

— Не будет никой паники. Но мы будем работать. Там дети! Вы сами сказали, что там полторы сотни больных детей. Мы не можем их бросить, даже если это опасно. Я скажу, что речь идет об очень опасной болезни, но называть не буду. И еще, мои люди ходили в вагон-ресторан. Я не дам гарантий, что не ходили. Как я могу называть эту болезнь?

— Атипичная пневмония, — на автомате ответила Наталья и снова осеклась.

— Да. Опасная атипичная пневмония. Соберу только добровольцев. Собачек можно, обезьяну нельзя.

— Я бы вам не рекомендовала… — Наталья задумалась, снова представила плачущих в ангаре детей и добавила: — Но и запрещать не стану. Формально все должны пробыть в карантине положенные дни.

— Хорошо, — ответил Михаил, направился к вагону и взялся обсуждать ситуацию с коллегами.

Маленькие человечки, мужчины и женщины, слушали его внимательно и серьезно.

Через несколько минут он вернулся и твердым голосом произнес:

— Мы все работаем. Всей труппой. Никто не отказался.

— Погодите, надо согласовать. — Наталья нажала тангенту радиостанции. — Левон Рубенович, здесь Евдокимова. Я нашла психологов для детского отделения. Артисты цирка. Выделите им сцену для выступления с животными.

— Принял. А что за животные?

— Собаки.

— А, это нормально. Но вообще-то ангар условно зараженный. Они из какого вагона?

— Из первого, — не стала врать Наталья.

— Так он же, согласно записям, был закрыт! Ваши циркачи, вероятно, чистые! Нет, тогда не надо! Это же заразу разносить.

Михаил слышал эфир, и его почти детское лицо выражало все большую досаду. Наконец, уже почти отчаявшись, он показал Наталье три пальца и потом двумя изобразил хождение. Она сразу поняла, что он хочет сказать. И это был единственный шанс убедить Тумасяна.

— Левон Рубенович. Они не чистые. Когда в поезде была заварушка, они покидали первый вагон, чтобы выяснить, что за выстрелы. И руководитель труппы говорит, что его люди ходили по вагонам, как минимум в вагон-ресторан.

— Я понял. Тогда не смею возражать, под вашу ответственность. Конец связи.

Наталья глянула на Михаила.

— Спасибо, — от души поблагодарил тот.

— Грех на душу взяла, — неохотно сообщила Наталья. — Ненавижу лукавить.

— Это не грех, — спокойно ответил Михаил. — Все по-честному!

— Ладно. Тогда реквизит берите самый простой, что не жалко.

— Сожгут?

— Да, инструкция. Взять можно только собак. Если у вас обезьяны, оставьте в вагоне.

— Сожжете тоже?

Наталья рассердилась.

— Не говорите глупостей! Просто они посидят в отдельной клетке. Обезьяны, как все приматы, в группе риска. К вам подойдут мои люди, дадите рекомендации по питанию обезьяны.

Михаил побежал к вагону. Оттуда донесся его голос:

— Дети мои! Мы работаем! Я договорился! С собой только костюмы, грим и легкий реквизит! Дети ждут! С собой можно взять птиц и собак.

— А Мими? Я ее не оставлю.

— Я вас умоляю! Мими будет ждать тут. Ее нельзя!

— Миша, договорись, я без Мими шагу не сделаю.

— Ляля, успокойся, если ты не пойдешь, Мими пристрелят, если пойдешь, ее будут кормить, я договорился.

— Боже мой, где они возьмут питание? У нее же гастрит!

— Ляля, тут кругом одни врачи и солдаты. Мне обещали.

— Ты такой доверчивый, Миша…

— Я ей верю. Она как мы, немножечко выше. И я ей верю.

— Миша, я уже в костюме, пойдем так?

— Выходим, выходим! Вещи все оставить здесь. Берите грим, легкий реквизит и личные вещи, документы. Что унесете в руках! — повторял Михаил, хлопая в ладоши маленькими ручонками.

Лилипуты, как горох, посыпались из вагона.

— Всем на постах! — сообщил голос в эфире. — Метеорологи объявили к ночи штормовое предупреждение до шести баллов.

— Здесь Евдокимова. Сколько у нас времени?

— Часов пять, может, чуть больше.

— Уложимся. Начинайте кормить размещенных, всю документацию в первый ангар. К детскому ангару идут циркачи. Обеспечьте им коридор.

— Лейтенант Марков принял! Мы слышали, что идут добровольцы.

Циркачи направились в сторону детского ангара. И это было самое необычное шествие. Солдаты опускали автоматы, и непонятно было, что там творилось за стеклами противогазов. Смеялись, плакали? Кто-то выдохнул в рацию:

— Вот это картинка, жаль снимать нечем!

— Отставить болтовню в эфире! — оборвала его Наталья. — Это отважные люди. Давайте с уважением к ним относиться. Их вакцинировать первыми!

«Знали бы ситуацию, взяли бы «на караул», — подумала она. — Но не всем все надо знать».

Глава 17

В которой Стежнев ищет способ сбежать из госпиталя, а в карантинной зоне на свежем воздухе назревает бунт

Лишь ближе к вечеру Ермакову удалось договориться с Тумасяном о работе следствия от ФСБ в «грязной зоне». Изначально предполагалось, что группу возглавит Пичугин, а ему в помощь дадут молодых сотрудников, которые сами по себе не стоят ничего, за отсутствием опыта, но могут оказаться полезны на побегушках.

— А вы пробовали на это с моей колокольни взглянуть? — спросил Пичугин у Ермакова, когда тот озвучил свое решение.

Они сели на скамейку в курилке возле КПП, под натянутой маскировочной сеткой. Тени она давала мало, солнце, хотя и начинало клониться к горизонту, палило нещадно.

— Что вы имеете в виду? — спросил Ермаков.

— То, что я предпочел бы работать без помех. Я, простите, не воспитатель детского сада.

— Это вы зря. — Ермаков покачал головой. — Мы вам даем в помощь действующих офицеров…

— Вот и пусть действуют там, где от них есть прок!

— Геройствовать изволите?

— Нет. Геройство тут ни при чем. Просто…

— Ну, выкладывайте, не стесняйтесь.

— Хорошо. Я почти уверен, что Стежнев жив. И если это так, то опасность грозит всем без исключения, всем, кто находится в лагере. И чем меньше мы будем мотивировать его к дополнительной деятельности, тем лучше будет для всех.

— В покое предлагаете оставить?

— Нет, по крайней мере не пугать. Если он увидит, что в лагере работает следственная группа, он начнет поиск оперативных решений для обеспечения собственной безопасности. Он может замыслить побег, может завладеть оружием охраны. Да что угодно он может сделать. Мне пришлось оценить степень его отмороженности, уж поверьте. Он понимает, что нештатную ситуацию будут разбирать следователи, но чем меньше будет ажиотажа и активности, тем больше вероятность, что он не станет ничего предпринимать, а постарается уйти по-тихому. Вы лучше усильте контроль периметра и окружающей территории.

— Хорошо, допустим. Что вы конкретно предлагаете?

— Я предлагаю решение, которое не только всех устроит, но и будет наиболее эффективным. Я прекрасно понимаю, что все боятся идти в зараженную зону. И, я вас уверяю, в этом нет ни малейшей необходимости. Наоборот, от этого будет только хуже. Повторяю, спугнем Стежнева, если он в лагере, наверняка подтолкнем к активным действиям. А он в этом состоянии способен таких дров наломать, и опять будут жертвы. Так что с вас потом спросят.

Этот аргумент упал в благодатную почву. Ермаков задумался.

— Возможно, вы правы, — согласился он. — А справитесь?

— Так там задача плевая. Все главные свидетели у нас из четвертого вагона. А они в отдельном ангаре. Мне нужно взять диктофон в пакете и записать все показания так, чтобы это были не бумажки и их можно было бы вынести из зоны. Потом люди подпишут протоколы.

— Логично. Вижу, вы глубоко в теме.

— Говорю же, два дня уже покрутился. Поневоле поймешь, что к чему.

— Ну хорошо, вам тогда и карты в руки. Тумасян не дал нам ни одного «Кварца», так что идти вам придется в ОЗК и изолирующем противогазе. На жаре это сложно.

— Я вас умоляю! — рассмеялся Пичугин. — Это в Семипалатинске, после испытаний, в ОЗК и противогазе было сложно. А тут не Казахстан.

— Теперь понятно, почему генерал мне вас в таких ярких красках расписывал. Не будем терять время.

Облачившись, аналитик направился к поезду в «грязную зону». Вся она была огорожена колючей проволокой, и ею же частично были отгорожены несколько зон. На большее проволоки пока не хватало, но люди были напуганы, следовали инструкциям, так что проблемами пока и не пахло.

На въезде дежурили военные, тоже все в защитных костюмах и с оружием. Старший наряда проверил выданный Ермаковым бейдж, связался по рации с кем-то, затем разрешил следовать дальше.

Пичугин, двигаясь между рядами «колючки», мимо огороженных красно-белыми ленточками секторов, не мог отделаться от ассоциации с концентрационным лагерем. Близилось время ужина, в каждом секторе дымили полевые кухни, люди собирались в очереди за раздачей еды. Все были напуганы, и мужчины, и женщины. Общее угнетенное состояние усиливалось еще и от того, что сектора разделили по гендерному принципу — мужчин отдельно, женщин отдельно. Так оказались разделены друзья, любимые, даже семьи. Кто-то пытался перекрикиваться между секторами, но военные вежливо просили отойти от ленточек и соблюдать распорядок.

Лица многих мужчин были изрядно разбиты, скорее всего, в потасовках, возникших во время трехчасовой стоянки на жаре. Впрочем, беспорядки в вагонах могли начаться и раньше, сразу после объявления о закрытии поезда.

Ветер потихоньку начинал крепчать. На проселке у въезда то и дело возникали пыльные вихрики, а алюминиевая обшивка старых складских ангаров грохотала в местах прохудившегося крепления. В нескольких надувных ангарах расположили тех, кого решено было не селить в палатках по шесть человек. Это были дети, старики, пациенты с выраженными болезненными симптомами. Ангары эти привезли и установили непосредственно под задачи карантинного лагеря, и они на авиабазе смотрелись чуждо, словно принайтованные к земле дирижабли. Саму карантинную зону обустроили подальше от основных построек авиабазы и тоже отгородили колючей проволокой. Судя по прохудившимся алюминиевым ангарам, это место было давно заброшено за ненадобностью, да и лучшие дни самой авиабазы тоже остались, судя по всему, далеко в прошлом. За взлетной полосой виднелись пустые капониры, и лишь дальше можно было разглядеть несколько самолетов. Техники в комбинезонах песочного цвета ползали по ним, закрепляя брезентовые тенты по случаю штормового предупреждения.

Пичугин остановился, прикидывая, как лучше попасть ко второму ангару, где, согласно записи Ермакова, разместили пассажиров четвертого вагона. Чтобы не обходить, он пустился прямиком через заросли бурьяна и высоких кустов репейника, обходя старые постройки.

Олег прекрасно понимал, что его миссия по расследованию — пустая формальность. Просто так положено, опросить свидетелей. По сути же, дело будет сразу закрыто ввиду отсутствия подозреваемых. Согласно имеющейся у Ермакова версии, все преступники погибли. И никакой опрос свидетелей не сможет эту версию поменять. Но формальность никто не отменял. Показания нужно получить, подшить и дать заключение. Профессиональные следователи сделают это лучше аналитика ФСБ, но сейчас он единственный, кто может поговорить со свидетелями и восстановить картину происходившего. Пока люди могут рассказывать, нужно использовать это время. Постепенно детали забудутся, а реальные события подменятся фантазиями. Люди, вместо простого рассказа, начнут рассказывать свои версии, теории, соображения.

В принципе, оно, может, так и есть. По какой-то причине вышла ссора, и бандиты перестреляли друг друга. При скоротечных огневых контактах на короткой дистанции это самый вероятный исход, когда гибнут оба противника. Пистолетная пуля мгновенно убивает только в кино или если попадет в голову и определенные участки тела, богатые сосудами. А в остальных случаях даже у того, в кого попали, хватает времени и сил, чтобы ответить. Но Пичугин не собирался придерживаться этой версии. Хорошо, если так. Но надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему. Стежнев мог подкинуть удостоверение кому-то, а сам улизнуть.

«В лагерь ему соваться не было смысла, — думал Олег, путаясь ногами в траве. — Разве только он ощутил недомогание. А это невозможно, времени мало прошло. С другой стороны, он мог перестраховаться. Проще получить медицинскую помощь бесплатно, в лагере, а не вызывать подозрения, обратившись в поликлинику с особо опасной инфекцией».

Но в этом случае Стежнев должен быть уверен, что его не узнают. А он фигура заметная. Раз он устроил заварушку, то его многие видели в поезде и многие запомнили.

Но в то же время приметная внешность, а у Стежнева была именно такая, может стать лучшей маскировкой, если ее изменить. Стоит сбрить бороду, переодеться… Нет, этого мало. Грим? Вряд ли, заметно.

Неожиданно Пичугин едва не по колено провалился в подвернувшуюся под ногу яму.

— Черт! — в сердцах выругался он.

Из ямы торчали прогнившие доски, а сама она оказалась довольно большой, похожей на вход в обвалившееся подземное сооружение, вроде блиндажа.

— С войны осталась, что ли? — Аналитик выбрался из ямы и осмотрел ОЗК на предмет повреждений.

К счастью, прорезиненная ткань не пострадала, а то бы пришлось возвращаться.

Добравшись до ангара, снова пришлось предъявить бейдж и дождаться всех согласований, которые начальник поста провел по рации с вышестоящим начальством. Тумасян, при всей его нервозности и суетливости, сумел весьма недурно наладить службу и быт.

Над входом в металлический шлюз ангара щелкнул громкоговоритель, и знакомый голос Натальи произнес:

— Товарищи! С вами говорит заместитель главного врача карантинного госпиталя Евдокимова Наталья Викторовна. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Выявленные больные локализованы. Угрозы новых заражений нет, но если кто-то из вас почувствует озноб, кашель, головную боль, нажмите на кнопку, закрепленную на столбе в центре вашей палатки. И ждите! После ужина медработники обойдут все палатки, измерят температуру и введут вам специальную вакцину. Если вы страдаете аллергией, пожалуйста, предупреждайте. По поводу любого недомогания нажимайте на кнопку, вам окажут необходимую помощь. Все вещи пройдут дезинфекцию и будут вам возвращены. Пожалуйста, не пытайтесь самовольно покинуть карантинную зону. Это очень опасно!»

— Все вещи, которые при вас, будут считаться зараженными, вы в курсе? — сообщил начальник поста, возвращая бедж.

— У меня диктофон упакован в пакет и опечатан. — Пичугин предъявил устройство, достав его из противогазной сумки.

— Ясно.

Начальник поста распахнул металлическую дверь.

«Если Стежнев в лагере, он не мог не слышать сообщение от Натальи, — подумал Пичугин. — А ведь он в нее стрелял, попал и видел ее мертвой. А тут живехонька. Испугается? Как бы он в панику не впал и не начал чудить. Сдвинуться и потерять контроль над собой от такого сообщения вполне реально. А в нынешней ситуации, когда все идет явно не по плану, Стежнев способен на любые неадекватные действия».

И хотя уверенности в том, что Стежнев действительно в лагере, у Пичугина не было, но тревога в сердце закралась.

«Зачем она выступила? — подумал Олег, переступая порог шлюзовой камеры. — Полагает, что живой женский голос сработает успокаивающе? Впрочем, у нее действительно есть такая способность, вселять в людей уверенность и спокойствие. Может быть, она права? В голосах врачей иногда отсутствовала дикторская формальность, и это добавляло веры в благоприятный исход».

Он не знал, что в это время Стежнев находился неподалеку, всего в двух секторах от ангара, ближе к взлетной полосе. Среди прочих пациентов лагеря Кирилл ничем не выделялся, а что лицо его было сильно разбито, так у многих мужчин наблюдалось то же самое. Один его глаз заплыл, под другим виднелся яркий кровоподтек. Одет он был в дешевые спортивные штаны с оттянутыми коленями и линялую майку, всю заляпанную пятнами крови. Даже близкие знакомые вряд ли бы узнали его, не говоря о Пичугине, который видел его всего пару раз.

Когда Стежнев с бандитами забаррикадировался в пятом вагоне после перестрелки, произошло то, чего он не ожидал. В эфире прозвучало сообщение о группе профессионалов, способных пойти на штурм вагона. Кирилл принял решение моментально. Он перестрелял подельников, которые такого подхода никак не ожидали, одному, похожему на себя ростом и телосложением, изуродовал лицо, переодел в свою одежду, сунул пистолет и удостоверение ФСБ. Потом пришлось поработать и над собой, переодеться в одежду убитого, и, не жалея себя и своей холеной внешности, как следует размочалить лицо несколькими ударами о стену. Стежнев понимал, что в такой обстановке среди пассажиров неизбежны драки, и подобный «камуфляж» будет выглядеть вполне естественно. Насчет документов тоже можно было не беспокоиться, а взять паспорт из кармана убитого. При таком состоянии лица сличить фотографию попросту невозможно, а сам паспорт настоящий и пройдет любые проверки. К тому же документ оказался украинский, для зарубежных поездок и не содержал никаких данных владельца, кроме гражданства.

Конечно, если вагон возьмут штурмом, то любой, находящийся внутри, попадет под подозрение. Вот только Стежнев не собирался этого дожидаться. Открыв туалет спецключом, он наскоро намылил лицо и сбрил бороду и усы. Это сделало его неузнаваемым. Люди обычно замечают только самые яркие детали внешности, а растительность всегда составляет девяносто процентов представления о лице. Если же учесть нанесенные самому себе побои и кровоподтеки, то о случайном опознании можно было больше не беспокоиться.

Убрав опасную бритву в тот же карман, куда сперва спрятал чужой паспорт, Стежнев через окно туалета перебрался на крышу вагона. Место нехорошее, так как начинало светать, поезд шел медленно, будто прощупывая пути, вполне можно было бы спрыгнуть, но кругом голая степь, одинокого человека сразу заметят из поезда и сообщат, а значит, и догонят. Прыгать нельзя и оставаться на крыше тоже, потому что тень находящегося на крыше человека скоро могла четко прорисоваться, дополнив теневой силуэт поезда. К счастью, все туалеты заперли, во избежание разноса заразы, так что можно было попасть обратно в любой из вагонов, тихонько открыв его спецключом. А затем ускользнуть в тамбур и уже в другом вагоне затеряться среди пассажиров.

Никто его не узнает, документы есть. Владелец документов мертв, и его опознают не скоро, если вообще опознают. Разница между фотографией в паспорте и внешностью определится только через несколько дней. За это время что-нибудь придумается. Карантин рано или поздно откроют, и можно будет рвануть, куда захочется.

К тому же возникла мысль о болезни. Если заразился, то куда лучше под чужим именем получить медицинскую помощь на месте, а не попасться потом с болезнью где-то еще.

«Умер Кирилл, да и хрен с ним, — подумал Стежнев о своей прежней личности. — Все равно придется и имя другое брать, и легенду. Подкузьмил мне Ковалев, гореть ему в аду. Но ладно. Надо думать о будущем».

Как и предполагал Стежнев, влиться в толпу возбужденных пассажиров, среди которых было немало мужчин с разбитыми лицами, оказалось проще простого. И когда по мере выгрузки до него дошла очередь, он, совершенно уверенный в себе, сошел с подножки. Люди с оружием его не пугали, он повидал их достаточно на своем веку.

Во время выгрузки и распределения пассажиров Стежнев обратил внимание, что всех людей из четвертого вагона взялись размещать вместе. Оно и понятно, ведь у них риск заразиться от Еремеенко был выше, чем у остальных. Кириллу это было на руку, так как всего два еще живых человека могли бы опознать его и в измененном виде, проводница и толстушка Карина. Они общались с ним ближе всего, могли заметить что-то кроме дорогого костюма, бороды и усов. И обе они будут размещены в отдельном ангаре, лучше и не придумать.

Самого Стежнева после проверки документов и карманов разместили в одном из ближайших ко второму ангару мужских секторов, в палатке на шесть человек. Опасную бритву, чтобы ее не отобрали, Кирилл не задумываясь ввел себе в задний проход, прекрасно понимая, что сейчас никто не станет каждому пассажиру устраивать проктологический осмотр. К тому же нож так спрятать сложно, а опасная бритва в нынешние времена является настолько экзотичной, что о существовании такого предмета вообще мало кто задумывается в обычной жизни.

После размещения в секторе Стежнев заперся в биотуалете и не без труда извлек бритву, затем, обтерев ее туалетной бумагой, завернул в небольшой рулон, чтобы не раскрылась случайно, и спрятал за отворотом носка. Совсем не отягощать себя металлом Стежнев не мог, слишком привык к ощущению, которое дает человеку оружие. Без него он чувствовал себя хуже, чем голым.

И вдруг Кирилл заметил такое, что взволновало его. Отгороженные пластиковой лентой сектора хорошо просматривались, и там, через один сектор ближе к ангару, где распределили людей из четвертого вагона, он заметил грузную толстушку. Приглядевшись, он узнал в ней Карину. Конечно, с такого расстояния она не могла бы его узнать, да и не смотрела в его сторону, но почему она не в ангаре, не со всеми остальными пассажирами четвертого вагона?

Стежнев не стал перебирать варианты, понимая, что причины ему не важны. Куда важнее был результат, и надо было понять, насколько может нести угрозу такое близкое присутствие Карины.

«Ночью можно будет втихаря полоснуть ей бритвой по горлу, — подумал он. — Если дополнительную охрану не выставят. Пробраться к ней в сектор — дело пустяковое. Затем дождаться, когда она пойдет в туалет, и там же, в туалете, ее и разделать, как свинью».

Подумав о крови и мучениях жертвы, Стежнев ощутил заметное сексуальное возбуждение. Когда дело касалось убийства мужчин, оно не было таким ярким, и Стежнев на него не обращал особого внимания. А вот женщин ему убивать раньше не доводилось, не было причин и приказов. Все изменилось, когда Ковалев приказал убить Наталью Евдокимову, докторшу из РПН. Никак не удавалось привести себя в ощущение отчуждения, равнодушно нажать на спуск. Подсознательно он никак не мог отнестись к этому действию безразлично. Приказ исполнить надо, это не обсуждается, но убить такую женщину — это поднимало внутри невероятные эмоции. Между ним, киллером, и будущей жертвой установилась какая-то интимная связь, которую жертва не чувствовала и не должна была чувствовать, а вот он, Стежнев, получал огромный поток энергии, предвкушая ее смерть. Поджидая ее ночью в кустах на больничной парковке, представляя, как всадит в женскую грудь пулю, он пережил неожиданное и приятное ощущение. Стежнев так возбудился, что пришлось сбросить напряжение мастурбацией, которая не заняла много времени. Только это и помогло успокоиться, избавиться от дрожания руки и сделать точный выстрел. Затем, когда он пытал проводницу в купе и угрожал ей бритвой, возбуждение снова возникло, хотя и в меньшей степени. Тогда Стежнев понимал, что все это больше инсценировка, но весьма достоверная, иначе бы не добился нужного результата. Теперь же вожделение захлестнуло с новой силой, когда он представил, как перережет горло девушке и будет наслаждаться ее конвульсиями, похожими на оргазм. Его даже затрясло. Видимо, кроме природной склонности к садизму, сказалось еще и довольно долгое сексуальное воздержание. Собственно, после того сброса напряжения перед убийством Натальи у него и не было ничего. Сколько прошло времени? Два дня? Три? Столько событий произошло, что время искажается в памяти и кажется, будто пролетели недели.

«Может, толстуху сначала трахнуть, потом убить?» — всерьез задумался Стежнев.

Мысль была странной. Его партнершами, как правило, были худенькие школьницы, нимфетки-целочки, которых он покупал при надобности за побрякушки или деньги, а потом забывал. Не признавая латексной безопасности, брезгливый Стежнев таким образом старался уберечь себя от возможных половых инфекций и особенно от СПИДа. Такую, как Карина, он бы раньше никогда, даже теоретически, не смог бы трахнуть. Но после убийства Евдокимовой сама мысль о женских страданиях и смерти вызывала столь яркие садистские эмоции, что внешность объекта уже не имела значения. Теперь он понимал весь кайф от этого деяния. И он был так силен, что пришлось сделать могучее усилие в уме, чтобы подавить желание и унять дрожь в руках.

Чтобы отвлечься, Стежнев принялся изучать окружающее пространство и заметил человека, бредущего ко второму ангару. В отличие от врачей, облачен он был не в противочумный костюм «Кварц», а в обычный армейский ОЗК с изолирующим противогазом. И это тоже встревожило Стежнева. Он пока не мог сложить два события в единую логику, но интуиция преступника подсказывала ему, что повод для тревоги есть. Сначала Карина. Почему ее поместили не в ангаре, а устроили в женском секторе с теми, кто не проявлял симптомов болезни? И только это произошло, почти сразу незнакомец, из военных, полиции или ФСБ, судя по ОЗК, направляется в тот же ангар, где размещались пассажиры четвертого вагона. Совпадение? Очень сомнительно. Следствие? Это логично, после произошедшего в поезде уголовное дело возбудят по факту и начнут следствие. При этом обязаны опросить свидетелей. Но почему не группа, почему всего один человек? Походка показалась знакомой.

Беспокойство Стежнева нарастало, но тут он заметил, что бредущий к ангару мужчина вдруг резко остановился и даже вроде как стал пониже ростом.

«Провалился? — удивленно подумал Стежнев. — Интересно, куда?»

Он глянул на солнце, прикинул азимут на странное место и по каким ориентирам его можно запомнить. Получалось, что если встать у входа в палатку, то линия азимута ляжет прямиком к фонарю у второго ангара. Это хорошо, так как, когда фонари зажгут, они станут в темноте южной ночи отличными ориентирами.

Стежнев и сам себе не смог бы ответить на вопрос, зачем ему засекать координаты какой-то ямы, но когда находишься на враждебной территории, где случиться может что угодно, лучше иметь максимум информации. Пригодиться может все, любая складка местности, особенно такие неожиданные находки.

Когда мужчина в ОЗК выбрался из ямы и добрел до ангара, стало ясно, что он намеревается зайти внутрь. У него проверили документы, и в этот момент из громкоговорителей начали транслировать обращение Натальи. Услышав, как она представилась, назвав свое полное имя и фамилию, Стежнев, несмотря на жару, ощутил, как у него похолодела спина. На мгновение мир потерял реальность и стал зыбким.

«Откуда она? Быть не может! — мелькнуло у него в голове. — Я ведь ее пристрелил! Совершенно точно!»

Мысли метались и путались, но ошибки быть не могло. Стежнев прекрасно понимал, что если бы Евдокимова оказалась в бронежилете, попадание в кевлар выглядело бы совершенно иначе, чем попадание в незащищенное тело. Бронежилет исключен. Да и крови была целая лужа. Стежнев стрелял отлично и попал, куда целил — в левую часть грудины. Пуля наверняка пробила аорту, а это верная смерть. Но даже если произошло чудо, если Наталья выжила, то она точно не смогла бы через два дня после столь тяжелого ранения оказаться в Приморске! Это уже вообще за гранью! Этого просто не могло быть! Это уже из разряда баек про зомби…

Но стоило в голове Стежнева всплыть слову «зомби», бессвязное кружение мыслей прекратилось. Он вспомнил, как его отец, генерал ФСБ, не веривший ни в какую мистику, один раз тоже употребил это слово. А было это давно, пятнадцать лет назад, при очень странных обстоятельствах. Причем обстоятельства эти были связаны с Ковалевым. А такое уже на случайность не спишешь.

Со слов отца, пятнадцать лет назад Ковалев курировал секретную военную разработку. Электронное устройство, выполненное в виде таблетки, которую надлежало проглотить. После закрепления на стенке желудка устройство внедрялось в нервную систему и должно было имитировать двигательные импульсы. Убитый в бою солдат, при жизни проглотивший такую «таблетку», натурально превращался в зомби. Только не от колдовства, а от науки. Он поднимался и, пока мышцы подлежали гальванизации, совершал движения по заданной программе, имитирующей боевые движения дикого зверя. В общем, крушил врага. Но что-то там разработчики то ли не учли, то ли намудрили лишнего, в результате чего таблетка не просто гальванизировала труп, а еще и усиливала регенерацию до такой степени, что человек в полной мере реанимировался после смертельного ранения и уже через несколько часов способен был выполнять боевую задачу. Об этой особенности «таблетки» не догадывались даже сами разработчики, и проявилась она при весьма драматичных обстоятельствах именно пятнадцать лет назад. Ковалев курировал этот проект по линии ФСБ. Стежнев не смог припомнить, что там конкретно случилось, но суть в том, что проект провалился, а генерала тогда даже подвергли проверке, было подозрение в корыстном использовании разработки. Как-то ему удалось отмазаться.

И тут Ковалев посылает Стежнева убить какую-то докторшу. Какой в этом смысл? Поначалу Стежнев думал, что она могла знать что-то про диверсию в бункере и ее потребовалось убрать. Но теперь эта версия уже не казалась такой правдоподобной. Ведь произошедшее в бункере было совершенно секретным, и гражданским специалистам не было предоставлено никакой информации. При чем тут тогда Наталья?

И это не единственная странность. Вторая странность — Пичугин. Его Ковалев отправил пасти Наталью под видом помощи. И он первым оказался возле Натальи, когда в нее попала пуля. Стежнев тогда бросился наутек, как и положено киллеру, но теперь всерьез задумался. Нет, на случайности это никак не тянуло.

Но стоило допустить между этими событиями логическую связь, сразу вырисовывалась более внятная картина. Во-первых, Ковалев курировал проект. И он же его объявил провалившимся. Значит, он мог знать о нем что-то, чего не знали другие. Во-вторых, до происшествия с заражением в бункере генерал не предпринимал никаких заметных попыток выкрасть информацию полковника Бражникова, связанную с космическим проектом. А потом вдруг резко заинтересовался. Может, его интерес был не внезапным, а наигранным? Может, он всех, включая Стежнева, пустил по ложному следу?

Вдруг, согласно имеющимся только у Ковалева данным, он предполагал, что Евдокимова проглотила оживляющую таблетку? Как проверить, работает ли она? Убив ее! Раз ожила, значит, работает. И именно с этим был связан приказ напасть на дом в поселке «Изумруд». Ковалев хотел не проектом Бражникова завладеть, а образцом этой самой таблетки! Он знал, что она будет там. Убить Наталью, вырезать у нее из желудка устройство, и все дела. А потом доделать то, что не успел пятнадцать лет назад. Например, использовать самому или продать таблетку на Западе.

Но теперь Ковалев мертв, а Наталья с драгоценным устройством совсем рядом, прямо тут, в лагере.

«Это ли не шанс? — подумал Стежнев. — Надо сделать то, что не удалось Ковалеву! Разработать план, напасть на Евдокимову, вырезать у нее устройство из тела, а дальше разберемся».

Но Кирилл понимал, что все легко выглядит только в теории. На самом деле основных проблем две. Первая, узнать, где размещена Наталья, и добраться до нее. Вторая, как самому из охотника не превратиться в жертву. Судя по рассказу отца, человек с таким устройством в желудке приобретал дополнительные физические возможности, не только регенерацию, но и силу, и скорость. Да и Ковалев погиб при весьма странных обстоятельствах. Не так он прост, чтобы пасть от руки обычного человека.

Стежнев задумался. В принципе, в случае какой-то сложной эпидемиологической ситуации Наталья, скорее всего, сама прибудет на место. А такую ситуацию нетрудно имитировать. Но что это даст? Кругом солдаты с автоматами, не особо попрыгаешь.

Вспомнилась яма, в которую провалился мужчина в ОЗК, когда направлялся к ангару. Яма. Что это может дать? Человек с устройством в желудке имитирует движения дикого зверя. Так вот что имел в виду Ковалев, когда предостерегал, что в доме, который он приказал взять штурмом, могут находиться дикие львы! Он именно об этом хотел сказать, но не спешил выдавать тайну! Он всегда легко жертвовал другими.

Мысли Стежнева снова вернулись к яме. Зверей ловят в ловчие ямы. С кольями.

«Наталье надо устроить ловушку, — решил Кирилл. — Но не сейчас. После этого нужно бежать из лагеря, а это само по себе непросто. Но прежде чем бежать с устройством, вынутым из желудка Натальи, хорошо бы получить вакцину. Потом уже будет не до этого».

Дождавшись, когда двое врачей в желтых «Кварцах» проходили мимо, Стежнев окликнул их:

— Простите!

— Да? — один из них обернулся и шагнул к ленточке, ограждающей сектор.

— Говорили о каких-то прививках… Когда их будут делать?

— Не волнуйтесь, мы проводим вакцинацию. А вы что, ощущаете недомогание? — Медик забеспокоился.

Стежнев не знал, что ответить, затем подобрал уклончивый ответ:

— Не знаю. Голова болит, но это, возможно, от сотрясения. В драке пострадал.

— В каком вагоне? Вы были в четвертом вагоне? Проходили через него?

— Нет! — ответил Стежнев, пожалев уже, что решился привлечь к себе внимание.

— А в каком? Почему вы спросили про вакцину?

— Потому что я беспокоюсь! — Кирилл представления не имел, в какой вагон влез через туалет и в каком затерялся среди пассажиров. Он не считал вагоны, перебираясь по крышам, сколько стыков он преодолел, три, пять?

Но главное, он представления не имел, в какой вагон купил билет тот украинец, у которого он изъял паспорт. А тут, в лагере, проверить это по спискам скоро не составит труда.

«Нельзя было привлекать к себе внимание! — снова подумал Стежнев. — Поспешил!»

Придется выкручиваться. К счастью, в это время из биотуалета вышел один из размещенных в этом секторе мужчин. Второй медик, увидев его, воскликнул:

— Макс?

Мужчина обернулся и с удивлением глянул на медика, всматриваясь в лицо через блистер шлема.

— Серега? — осторожно спросил Макс.

— Да! Вот ты попал!

— Да не говори. Домой возвращался из Москвы, а тут такой блудняк. Расскажешь, что происходит вообще? Стремно как-то. Чего ждать-то вообще?

Серега тоже направился к ограждению, но напарник придержал его за локоть.

— Секретная же информация!

— Слушай, не гони! — отмахнулся Серега. — Мы с Максом из одного двора, в пинг-понг по выходным режемся. Или ты своим дружбанам тоже правды не скажешь?

— Не знаю.

— Вот и не свисти.

Серега поманил Макса в дальний угол сектора и принялся ему что-то рассказывать, оживленно жестикулируя. Стежнев прислушался, но крепчающий ветер начал посвистывать и хлопать пологом палатки, так что ничего нельзя было разобрать.

Второй медик связался по рации со штабом и сообщил, что в одном из секторов есть странный больной, у которого, возможно, проявились симптомы в виде головной боли. Ему ответила сама Наталья, попросив, пока принимается решение, оградить его от других людей, размещенных в этом секторе.

«Допрыгался, — подумал Стежнев. — Но если Евдокимова явится, может, это чем-то поможет. Узнать она меня не сможет. Видела в темноте, в маске. Так что исключено. А вот проверка документов с последующим допросом может привести к весьма плачевным последствиям».

— Во втором ангаре, мне сообщили, работает следователь, Олег Иванович Пичугин, — снова вышла на связь Наталья. — Надо опросить пассажиров и проводника четвертого вагона, не появлялся ли у них этот пациент. Возможно, мы не всех контактных выявили. Тогда будем принимать решение о переводе.

Медик попросил Стежнева устроиться на траве в углу сектора.

— Серега, заканчивай болтать! — окликнул напарника медик. — Нужно во второй ангар смотаться, доложить ситуацию следователю.

— Ладно! — Серега попрощался с Максом. — Я сейчас смотаюсь, и начнем ваш сектор прививать. Так что решай.

— Хорошо.

Серега рванул напрямик к ангару, вызвав новый прилив тревоги у Стежнева.

«Если устроят очную ставку с проводницей, она меня точно узнает, — подумал Стежнев. — Может, лучше прикинуться больным?»

Других вариантов не было. Стежнев закатил глаза и начал валиться на бок.

— Серега, стой! — закричал медик. — Тут и так все ясно! Вызывай бригаду! Проворонили зараженного!

Началась суета, которую Кирилл воспринимал слабо. Он хорошо знал, что для симуляции тяжелых состояний надо не просто прикидываться, а изо всех сил постараться убедить подсознание именно на физиологическом уровне, что тебе плохо. Тогда и пульс не сочтут нормальным, и давление уползет, проверено. Поэтому он глубоко погрузился в себя, стараясь вспоминать самые отвратительные, тошнотворные события своей жизни. Голоса из реальности доносились до него, как из другого мира. Стежнева уложили на носилки и куда-то понесли. Наконец рвотный ком окончательно подкатил к горлу, и Кирилла вырвало. От этого действительно стало плохо, на лбу выступила испарина.

— У него лоб вспотел! — раздался женский голос.

— Только не доставляйте его к больным! — через помехи в эфире пробился голос Натальи. — Раз у него побои, это может быть в результате сотрясения мозга или внутричерепная гематома.

— И куда его? — спросил в эфире Тумасян. — К чистым опасно для чистых, к грязным опасно для пациента.

— Пока под навесом оставьте. Нужен первичный осмотр, желательно неврологом или врачом общей практики. Я скоро подойду!

— Мы убрали его, ветер крепчает.

— Тогда в стороне от секторов. Там есть пустырь, рядом со вторым ангаром.

Наконец носилки уложили на землю, Стежневу осмотрели горло, прослушали дыхание, померили температуру.

— Нет, он определенно чист! — выдал заключение врач. — К заразным его точно нельзя. — Ни температуры, ни изменений слизистой. В легких чисто! Вообще никаких признаков инфекции не вижу.

— Мне уже легче! — симулируя слабость в голосе, произнес Стежнев. — Говорю же, это последствия драки.

— Лежите, лежите. Сейчас пару уколов вам сделаем.

Стежнев приоткрыл глаза и осторожно осмотрелся через ресницы. Положили его действительно на пустыре, между его сектором и ангаром. Где-то рядом была та самая яма, которую страсть как хотелось исследовать. Но не вскакивать же. Вообще, чем больше Кирилл думал об этой яме, тем на более осознанный уровень смещалось интуитивное ощущение ее важности. Поначалу вообще непонятно было, зачем мозг ухватился за эту информацию, но теперь размышления начинали выходить в продуктивное русло.

Он подумал, что по всем внешним признакам авиабаза старая, возможно, ведет свою историю еще со Второй мировой. А если так, то под землей просто обязаны быть какие-то коммуникации. Часть их наверняка используются по сей день, а часть заброшена или находится в аварийном состоянии. Их необходимо обследовать, так как некоторые ходы могут выходить за огражденный периметр, что сделает побег из зоны предельно простым.

Внезапно внимание Стежнева привлекла фраза, сказанная неподалеку, и он прислушался к разговору медиков.

— Ты слышал, что ростовские говорят? — спрашивал один голос.

— Да мало ли что говорят! Эта мелкая же сказала на совещании, что у нее есть разрешение.

— Мелкая! — кто-то прыснул смехом.

— А что, крупная, что ли? Она же чуть больше этих циркачей-лилипутов. Ей надо было фокусы показывать, а она свой талант в РПН зарыла.

— Ты гонишь! Мне кажется, с ней такие фокусы можно вытворять, что ух!

— Помечтай. Как бы она с нами фокус не выкинула.

— Нам-то что? Нам приказали, мы вводим лекарство.

— Хрен там. Ты письменное разрешение видел? Нет. Значит, что должен сделать? Доложить начальству.

— Сам и докладывай. Если это лекарство так хорошо, как Евдокимова о нем говорила, то это людей спасет. Ты предлагаешь все под откос пустить ради формалистики?

— Так в том и дело, что, кроме ее слов, нет ничего. Ростовские говорили, она вроде дисер лепит про это лекарство. Очень удобно, не надо обезьянок мучить, сразу испытает на людях. Я считаю, что пациенты должны знать, что лекарство экспериментальное и пока не допущено к применению на людях. Вот это может всех спасти, понимаешь?

— Тихо, блин! Смотри, она идет.

Стежнев напрягся. Он постарался убедить себя, что Наталья даже при близком контакте не сможет его узнать. Но тревога не отпускала.

— Вот больной, — произнес один из мужских голосов.

— Вижу, — ответила Евдокимова. — Нормально ему досталось. Уже выяснили, в каком вагоне он ехал?

— Да. В двенадцатом. Пасюк Леонид Пантелеевич. Гражданин Украины. Паспорт международный, поэтому пока не ясно, где прописан, состоит в браке или нет.

— А орган, выдавший документ?

— Там просто четыре цифры, хрен их разберешь!

— Я же просила следить за речью! — напомнила Наталья. — Сколько лет?

— Мне или ему? Ему двадцать семь.

Стежнев, не открывая глаз, услышал шорох пластикового противочумного костюма. Наталья присела рядом с ним на корточки.

— Больной, вы меня слышите?

— Да. — Стежнев заставил себя поднять веки.

— На что жалуетесь?

— Головная боль, тошнота, — прошептал Стежнев.

— Сознание теряли в драке?

— Да, было. Секунд на десять вырубился.

Наталья как невролог осмотрела глаза, потребовала высунуть язык, оскалить зубы и лежа найти пальцами кончик носа. Стежнев все выполнил точно.

— Понятно. Признаков нарушения кровообращения в мозгу нет. За те часы, что прошли, что-нибудь да проявилось бы. Сотрясение да, есть. Ушиб мозга. Ушибы мягких тканей лица. Постельный режим, мочегонные легкие, бессолевую диету, а в остальном не по моей части, — сообщила Наталья.

— И куда его? Обратно в сектор или в ангар к сердечникам?

— Мы поставили еще одну палатку для неинфекционных, — ответила Наталья. — Там нет тяжелых, только те, кому нужен присмотр, как и ему. Аллергики, с нервными расстройствами, с сотрясениями мозга и переломами. Свяжитесь с Тумасяном, скажите, что я распорядилась.

— Хорошо.

Наталья направилась прочь, но остановилась и, не оборачиваясь, произнесла:

— Да, и еще! — Она жестом подозвала к себе ростовчанина и продолжила в полголоса: — Я слышала все, что вы говорили перед моим приходом. Каждое слово. Если произойдет утечка панической дезинформации, вы понимаете, что произойдет? — Ее голос глухо звучал из-за шлема. — В лагере начнется паника. Люди перемешаются, солдаты применят оружие, польется кровь. И эта кровь будет на ваших руках и руках тех, кто не умеет элементарно держать язык за зубами. Я предупреждала, никакой самодеятельности! Не хотите работать, рапорт на стол и можете возвращаться по месту жительства!

— Врачебная тайна тут ни при чем! — ответил второй из медиков, подойдя поближе, он нарочно повысил голос, вызывая начальницу на скандал. — Вы используете ситуацию в личных целях! Пациенты должны знать, на какой риск идут.

— Прекратите орать! Какие личные цели? Вы или глупец, или вредитель! — возмущенно обернулась Наталья.

— Ой, да слухами земля полнится. Вы и пациентов подставляете, не сообщая им, что препарат экспериментальный, и нас, врачей, которых обманом заставили колоть это препарат. И не надо пугать нас беспорядками в лагере. Люди умные, они поймут, если им рассказать. Кто захочет рискнуть, примет участие в вашем эксперименте, а кто не захочет…

— Кто не захочет, тот умрет, — отрезала Наталья. Она взяла спорщика за рукав и, потянув за собой, отвела еще на несколько шагов в сторону от Стежнева: — Хочу напомнить, что смертность от легочной формы… Да, от легочной формы чумы составляет почти сто процентов, даже если мы начнем лечение антибиотиками. Каждому пациенту я лично все объясняю и даю подписать информированное согласие на участие в эксперименте. Я знаю, что если не применить циклосульфон, все, заразившиеся в поезде, умрут в течение десяти дней. Впрочем, много слов. Много слов, для таких, как вы. Для любителей всюду отстаивать не справедливость, а личное о ней представление. Устраивать бунты и революции ради призрачных великих целей. Много слов. Я скажу короче. Вас и других подстрекателей я отдам под суд. Сейчас отстраню от работы. За нарушение субординации и отказ от выполнения своих прямых обязанностей в чрезвычайной ситуации. За действия, способные повлечь массовые беспорядки и гибель людей. Я не юрист. ФСБ найдет нужные формулировки, а сейчас идите переодевайтесь. Ваша работа закончена. — Она уже собралась уходить.

— Что? — возмутился ростовчанин.

— Э, Серега, остынь! — Кто-то попробовал его остановить, но безуспешно.

Стежнев увидел, как парень в защитном костюме метнулся к Наталье.

— Ты, мандавошка наперсточная! — выкрикнул он. — Ты мне угрожать будешь? Сама пойдешь под суд.

И тут Стежнев в лучах заходившего солнца увидел лицо Натальи за блистером шлема. Что угодно он ожидал увидеть, любое выражение на ее лице, сосредоточенность, холодный расчет, испуг, решимость… Что угодно, но только не чистую искреннюю улыбку.

— Стой, дурачок! — со смехом попыталась остановить Серегу Наталья.

Но тому уже кровь ударила в голову. Он сделал шаг, занес руку. А дальше произошло невозможное. Стежнев не смог отследить движение Натальи, на его взгляд, она просто пропала в одном месте и появилась уже за спиной у Сереги. Одно молниеносное движение, точное, как пуля. Захват за запястье, короткий мощный рывок, и вот уже Серега лежит в траве с заломанной за спину рукой, а Наталья, прижав его коленом, вызывает по рации военный патруль.

— Ты только не дергайся, пожалуйста, — вкрадчивым тоном попросила Наталья. — А то костюмчик, не ровен час, порвется. А они у нас в дефиците. Интересно, если все же порвется, ты согласишься на применение экспериментального препарата или предпочтешь на авось, стрептомицином[38] и тетрациклином лечиться по старинке?

Прибывшие военные в ОЗК отконвоировали фельдшера Серегу в сторону комендатуры. Наталья осмотрела остальных медиков. Никто не проронил ни слова.

— Больного не забудьте доставить, куда сказано, — она указала на Стежнева. — И не забывайте, зачем вы здесь. Если забыли, я напомню. Вы здесь, чтобы спасать людей. И то, что они пока выглядят здоровыми, ничего не значит.

Из второго ангара выскочил Пичугин, увидел Наталью и прямиком бросился к ней, путаясь в полах ОЗК. Наталья махнула ему, мол, не спеши, подожду. Стежнева подняли на носилках и понесли к указанной палатке.

— Ты в порядке? — спросил Пичугин, перебравшись наконец через свободный от палаток пустырь.

— Что со мной станет? — отмахнулась Наталья.

— По рации услышал, как ты патруль вызываешь…

— Я поняла. Сам как?

— Работаю. Жарко. А у тебя?

Наталья осмотрелась, убедившись, что на пустыре, кроме них, никого не осталось.

— Так себе, — призналась она. — Похоже, будут проблемы.

— С чем?

— С циклосульфоном. Не знаю, кто слил информацию, но скорее всего, из Воронежа просочилась, больше неоткуда. Пошел слух, что препарат экспериментальный. Сейчас меня впрямую обвинили тут в преследовании личных целей.

— Чушь, выкинь из головы. Один придурок — это еще не показатель.

— Надеюсь, — ответила Наталья. — Но ситуация нехорошая. Письменного разрешения на руках у меня нет. В Воронеже пациент без сознания, его письменное согласие получить было невозможно.

— Но ты же не могла бросить его умирать! Клятва Гиппократа и все такое. Да и статья есть, неоказание помощи.

— Не беси меня! При чем тут клятва Гиппократа? Она не имеет ни малейшей юридической силы. А мои действия формально пока подсудны. Если бы пациент умер, мне бы не было ничего. А выживет, мне светят большие неприятности, могут и срок вкатить, реальный или условный. В любом случае это похоронит всю разработку. Но ты прав. Я не могла просто бросить его умирать. Да и этих всех… — Она неопределенно повертела пальцем в перчатке. — Тоже.

— С присягой все сложнее, — ответил Пичугин. — Точнее, проще. У тебя много дел?

— А сам как думаешь? И предчувствия, повторюсь, у меня нехорошие по циклосульфону. Тумасян помалкивает, но я вижу, что он тоже недоволен, что я колю препарат, не имея на руках письменного разрешения. А у тебя что?

— Надо закончить с показаниями свидетелей. И я должен тебя предупредить. Только учти, информация секретная.

— Да не тяни!

— Тип, который в тебя стрелял у больницы, — это Кирилл Стежнев. Прихвостень Ковалева. Он же, этот Стежнев, руководил бандитами при нападении на дом Лемеха в «Изумруде». Удостоверение на его имя было найдено в кармане одного из бандитов, устроивших перестрелку в поезде. А перестрелка была в четвертом вагоне. Именно там, где ехал наш воронежский «удав». В этом есть какая-то связь, но я никак не могу понять, какая именно.

— Да уж. Для совпадения как-то слишком. Что ты об этом думаешь?

— Голову сломал, но ничего конкретного не складывается.

— Но по факту Ковалеву я позвонила из-за чумы в Москве.

— А со мной Ковалев связался из-за чумы в бункере Бражникова.

— Да. И у нас есть один больной, который каким-то образом заразился в Москве и попал в Воронеж. По времени он мог заразиться только от Серикджана. Выходит, Ковалев может быть как-то связан с путем, которым зараза попала в Москву?

— Каким-то. Да. Но каким? Надо узнать у Трифонова, не был ли кто-то командирован из той воинской части, где работал Бражников, в южном направлении. По времени наш воронежский мог заразиться от Бражникова?

— Разве что утром в понедельник, до полудня. Так Стежнев мертв?

— В том и дело, что я не уверен. Но смотри, если наш парень — это военный из бункера, то при нем должно было быть удостоверение личности. А может, и какие-то секретные данные, которые он вез куда-то. Иначе зачем его выслеживал Стежнев? Трифонов должен знать. Но при нем ничего не было, кроме старенького смартфона. Я не представляю такой смартфон в руках офицера. А солдат не посылают в подобные командировки. Понимаешь? Неувязка на неувязке. И среди карантинных из четвертого вагона нет той девушки, Карины, которая дозвонилась в полицию Воронежа. Узнай, где она, мне важно с ней переговорить. У нее ведь были подозрения насчет проводницы, может, она ключ ко всему. И мне надо понять, как правильно построить для нее вопросы и на чем ловить.

— Это мы сейчас выясним.

Она связалась по рации с медиками, ведущими документацию.

— Да, девушка, без температуры и других признаков продромы отправлена в седьмой сектор. Карина Сабитова.

— Где это? — уточнил Пичугин.

— Вон там. — Наталья показала на палатки за пустырем. — Я должна разобраться, какой олух отправил пассажирку из четвертого вагона не в ангар вместе с остальными?

— Ну, тогда я пойду, закончу с формальной частью, затем к Карине, а потом уже возьму проводницу за жабры. Так будет продуктивнее всего.

— Хорошо.

— И будь осторожна. Если Стежнев в лагере, тебе может грозить опасность.

— Не смеши! Все, давай, пойду я работать.

Глава 18

В которой врачи из самых лучших побуждений устраивают большую беду, а Стежнев впервые в жизни распечатывает презерватив

Кроме дежурного медика, в каждой зоне работали по два солдата в ОЗК, которые забирали принесенные из чистой зоны воду, вещи, перекидывали мусорные мешки в огромные контейнеры. Поутру грузовики должны отвезти скопившийся мусор к заранее отрытой яме в степи, вывалить, после чего все планировалось залить бензином и сжечь. А пока оранжевые корыта ждали, чтобы их наполнили. Установить более серьезные границы не было ни времени, ни возможности. Колючая проволока огораживала только основной периметр, и вышки с пулеметами и собаки — все это было на границе огромной территории. Внутри же все разделения на чистую и карантинную зоны были весьма условны.

Люди не могли усидеть в палатках. Мешала духота, которую не разгонял даже крепчающий ветер, и отсутствие развлечений. Из громкоговорителей, закрепленных на ангарах, доносились исключительно инструкции по поведению в карантине и призывы сохранять спокойствие. Это многих нервировало. Людям хотелось общения, и они выходили из палаток, не обращая внимания на уговоры медиков, обсуждали положение, в котором оказались.

Стежнев, оказавшись на новом месте, в большой армейской палатке, внутри которой были расставлены низкие койки, быстро понял, что у него тут могут образоваться помощники, которые сами знать не будут о своей роли. Дело в том, что гендерный состав пациентов тут был смешанным. Спальные зоны на мужскую и женскую разделяла брезентовая ширма, но больше половины пространства палатки было превращено в общую зону, где стоял стол для совместного приема пищи. Больные все были легкие: аллергики, истеричные барышни, парочка мужчин с переломами. Причем женщин тут было большинство, и почти все они попали сюда, судя по осунувшимся лицам и синякам под глазами, именно из-за нервного срыва.

Ужин закончился, посуду убрали, но общение за столом продолжалось. Лишь несколько человек, в основном мужчины, предпочли перебраться в спальную зону. Стежнев устроился за столом, прислушался к разговорам. Разговоры были самыми обычными, женскими, но Кирилл слушал их с неослабевающим вниманием, стараясь найти хоть малейшую зацепку, для того чтобы ввернуть нужное слово.

— Я вообще не уверена, что кто-то болен, — наконец озвучила одна из женщин. — Какая пневмония, если никто даже не чихнул?

— Я краем уха от одного врача тут слышал, что это просто учения для испытания новой вакцины, — сказал Стежнев, имитируя украинский акцент, так, чтобы его все услышали.

— Что? — Ближайшая женщина повернулась к нему: — Разве такое возможно? Испортить людям отпуск ради каких-то учений?

— Какая страна, такие и порядки, — философски заметил Стежнев. — За что купил, за то и продаю.

Он поднялся из-за стола, чтобы не мешать дальнейшему обсуждению. Ему важно было дать толчок для детонации. А дальше человеческая глупость, недальновидность и стадный инстинкт должны были довершить начатое.

Стежнев не ожидал многого. Вечер быстро опускался, скоро совсем стемнеет. Но скандал неизбежен. У кого-то нервы не выдержат, сбегутся врачи и охранники, и тогда, прорезав в палатке небольшую дыру, можно будет выбраться наружу и заняться главным. К тому же новенького хотя и внесли в общий список, но список списком, а визуальная привычка визуальной привычкой. Медики, дежурившие внутри, еще на подсознательном уровне не привыкли к нему. Они даже ужином его не обеспечили. Забыли внести в порционный лист. И это прекрасно. Это говорило Стежневу о том, что он все еще находится вне их зоны внимания.

— Мы можем поговорить с кем-то из начальства? — наконец раздался требовательный голос одной из женщин. — Да, прямо сейчас!

— Не шумите, пожалуйста! — попросил голос медика.

Но процесс уже было не остановить. Врач попытался связаться по рации с начальством, и именно это стало детонатором дальнейших событий. Взвинченные женщины решили, что тот собирается вызвать охрану, и с визгом набросились на него. Одна вырвала рацию и принялась сбивчиво передавать в эфир сделанные выводы:

— Слушайте все! — Она то и дело срывалась на визг, прижав тангенту рации. — Нет никакой болезни! Нас используют вместо лабораторных мышей! Не дайте себя обмануть! Спасайтесь сами, спасайте близких.

Это было уже серьезно. Из раций, настроенных на один канал, понеслись ее истеричные вопли в разных концах карантинной зоны и внутри ангаров. Мужчины за ширмой повыскакивали и бросились выяснять, что происходит и почему. Через пару секунд Стежнев остался один за ширмой, достал бритву и, сделав в полотне палатки разрез, на четвереньках выбрался наружу.

Солнце уже зашло, над степью сгущались короткие южные сумерки. Стежнев убрал лезвие, прижался к земле и пополз в сторону пустыря. Он знал, что скоро зажгут прожектора и тогда станет совсем хорошо. Чем ярче свет, тем глубже и плотнее тени. Легче спрятаться.

План, казавшийся поначалу весьма эфемерным, начал приобретать все большую плотность. Стежнев примерно представлял, и как заманить Наталью в нужное место, и как убить ее, несмотря на ее способности. Хорошо, что она их продемонстрировала в схватке с придурочным Серегой! Теперь понятно, чего ожидать. Евдокимова двигается с невероятной скоростью. Возможно, и скорее всего, способна даже увернуться от пули. Значит, нельзя дать ей такой возможности, нужно заблокировать ее в тесном пространстве под огнем автоматического оружия. А для этого нужны две вещи. Узкое место и, собственно, автомат. И если добыть второе для Стежнева не составляло труда, то с первым было сложнее. Тут можно было надеяться только на удачу.

Стежнев приподнял голову и в свете догорающего заката сориентировался. Вот тот сектор, в котором его разместили перед симуляцией обморока. Вон край палатки. От него нужно провести мысленную линию на столб. Отлично.

Кирилл ползком пустился в выбранном направлении и через минуту оказался в нужном, как ему показалось, месте. Трава тут росла немного гуще, а это говорило, что когда-то здесь проводились земляные работы. Еще несколько метров, и руки нащупали край ямы. Сухая земля посыпалась вниз, судя по звуку, на трухлявые пересохшие доски.

Он на всякий случай осмотрелся и попытался соскользнуть в яму, но из этого ничего не вышло. Дощатый настил оказался на небольшой глубине, по колено. Но когда Кирилл ощупал пространство, он понял, что вбок уходит нечто вроде лаза, правда тоже узкий — кошка едва пролезет.

Но расстраиваться было рано. Стежнев понимал, что дыра в земле, скорее всего, является частью более масштабных подземных сооружений, надо лишь приложить усилие, чтобы разобрать доски перекрытия.

Работать в полной темноте было сложно. Фонари включили, но легче от этого не стало, в яму свет не проникал все равно. Пришлось упираться в осыпающиеся стены и расталкивать доски ногами. Когда конструкция рухнула, вертикальный лаз превратился в довольно широкий тоннель, по которому можно было двигаться, чуть пригнувшись. В темноте приходилось ориентироваться на ощупь, держась за стену.

Прежде чем перейти к активной фазе выполнения плана, Кирилл промерил тоннель шагами и убедился, что выходит он далеко за периметром. По пути он нащупал несколько запертых стальных дверей, но судя по ржавчине на петлях и механизме, их не открывали уже несколько десятков лет. Выход тоже был завален, но не так сильно, как вход, поэтому Стежнев решил разобрать тут доски при надобности, а не терять время сейчас.

Со временем была напряженка. В лагере уже неспокойно, а это значит, что начальство, особенно ответственное за режим, распределит охрану внутри, чтобы пресечь возможный прорыв секторов. Конечно, оставалась вероятность, что устроенный в палатке скандал так и останется просто скандалом. Но вероятность бунта все же была высокой, ведь женщине удалось выкрикнуть обвинения в эфир, и до чьих-то ушей они наверняка долетели. Стежнев очень на это надеялся.

Вернувшись ко входу в тоннель, Кирилл осторожно высунул голову и осмотрелся. Для одной части плана ему нужен был позывной любого из медиков. Для другой позывной любого охранника. При этом и того и другого необходимо убить.

Как и предполагал Стежнев, вооруженных автоматами солдат не хватало на полноценную охрану внутреннего пространства лагеря, а потому их выставили для острастки, по одному на каждые два-три сектора. Конечно, в отношении гражданских, которых способна остановить автоматная очередь, выпущенная в небо, такой подход был вполне оправдан. А вооруженное нападение на солдат, с точки зрения начальства, было исключено.

Конечно, бритву сложно было рассматривать как оружие, но Кирилл не сомневался в ее эффективности. Надо лишь грамотно ей воспользоваться. И не спешить.

Нельзя было просто напасть на ближайшего солдата, так как это никак не решило бы всех задач, поставленных Стежневым. Нужно было сначала узнать его позывной.

Впрочем, Кирилл с самого начала прекрасно понимал, как это организовать. Он слишком хорошо знал армейские инструкции, чтобы сомневаться в успехе своего плана.

Стежнев ползком подобрался к военному, но не очень близко, после чего начал активно скрести по земле ногами, чтобы звук долетел до солдата. Тот прислушался, завертел головой. Он не понимал характера звука и откуда он точно доносится, и уж тем более не представлял, что такой звук может издавать. А покидать пост ему было нельзя. Естественно, что он нажал тангенту рации и произнес в эфир свой позывной:

— Я сто второй, четырнадцатый, ответьте сто второму.

Дальше медлить было нельзя, и Кирилл мощно рванул вперед. Солдат заметил его, секунду или две раздумывал, затем, несколько раз соскользнув перчаткой ОЗК, снял оружие с предохранителя, но передернуть затвор уже не успел. Стежнев оказался рядом и одним ударом ноги отстегнул магазин с патронами от автомата. Солдат попытался перехватить оружие для рукопашной схватки, но его подготовка оказалась намного слабее подготовки Стежнева. Тот поднырнул под ноги солдата, повалил его и молниеносным движением перерезал горло опасной бритвой.

— Четырнадцатый на связи! — прошипела рация. — Что у вас, сто второй?

Стежнев прижал тангенту и ответил:

— Один из больных мочится у палатки. Нарочно! Туалеты же рядом!

— Отставить! Ничего не предпринимать! Контролируйте только выход из секторов.

— Принял! — ответил Кирилл.

Теперь у него был позывной солдата, который в нужное время позволит, ни у кого не вызывая подозрений, поднять тревогу и стянуть все силы военных туда, где от них не будет ни малейшего прока.

Солдат еще дергался в конвульсиях, когда Стежнев, кряхтя и тихо ругаясь, оттащил его к яме и сбросил вниз. С первой частью плана было покончено, надо было начинать самое сложное — устройство ловушки для Натальи. Кирилл видел, как стремительно она могла двигаться, и не сомневался, что она способна уйти с линии огня раньше, чем ее поразит пуля. Поэтому суть ловушки состояла в том, чтобы не дать Евдокимовой возможности для маневра.

Сняв с автомата ремень, Стежнев им примотал оружие к дощатой стене тоннеля, направив ствол на вход. Распустив на длинные лоскуты солдатскую униформу, он связал импровизированную бечевку, один конец которой привязал к спусковому крючку, а другой к доске, торчащей из стенки ямы. Стоит кому-то упасть сверху, он, еще не долетев донизу, спустит курок автомата, и тот даст длинную очередь точно в падающее тело.

«От промежности до подбородка прошьет, — подумал про Наталью Стежнев, снова ощущая нарастающее сексуальное возбуждение. — Ты быстрая, конечно, но вряд ли умеешь летать. А потом я тебя быстренько выпотрошу, достану штуковинку из желудка, и все дела».

Чем больше он думал об этом, тем сильнее возбуждался. Но, хотя размышления такого рода доставляли Стежневу заметное наслаждение, нужно было действовать дальше. Впереди ждала самая легкая, но тоже необходимая, часть плана. Теперь нужно было узнать позывной любого медика, убить его, а затем, от его имени, вызвать Наталью на пустырь, якобы к необычному больному. Затем поднять тревогу от имени военного и очистить от солдат место действия. Затем, облачившись в костюм медика, встретить Евдокимову и доложить ей, что подозрительный больной скрылся под землей. Скорее всего, она погонится за ним сразу и нарвется на автоматную очередь. Дальше надо будет перебить всех сопровождающих, если они будут из медиков, то наверняка без оружия. Солдаты по тревоге стянутся к якобы прорванному периметру. Ну и все. Дальше достать «таблетку» из желудка женщины при помощи бритвы и уйти по тоннелю за периметр. Пока тут сообразят, что случилось и куда мог деться напавший на Наталью, он уйдет далеко на запад, к Азовскому морю, а там уже сориентируется.

Стежнев надеялся, что за это время толпа, услышав версию об испытаниях экспериментального препарата, будет готова к полноценному бунту. Бунт не был необходимой частью плана, можно было обойтись без него, но Кирилл понимал, что в суматохе легче будет все провернуть.

Находясь в глубине ямы, он не знал, что посеянное им зерно раздора не только взошло, но и дало буйные всходы. Выкрики в эфир не остались незамеченными, и вскоре по всему лагерю прошел слух, что людей используют вместо лабораторных животных.

Особенно бурно восприняли известие мамаши в детском отделении. Боясь не только за себя, но и за детей, они представляли собой, без преувеличения, грозную силу.

— На нас проводят эксперименты! — кричали они.

— Мы все тут подопытные!

— Нет никакой болезни! Это испытание лекарства!

— Все это вранье! Мы не обезьяны для экспериментов!

Мамаши, которые были постарше, покрепче и понаглее, напали на трех медсестер и лаборантов, дежуривших в ангаре. Схватка длилась недолго — они уложили медиков на землю и связали скотчем. Дальше истерия пошла по нарастающей, как это обычно бывает с перевозбужденной толпой.

Только когда женщины захватили рации и потребовали всех немедленно отпустить, угрожая убить медиков, Стежнев услышал это в эфире и оценил масштаб происходящего. Нужно было действовать быстро, иначе волна бунта может внести хаос и в его планы.

Вдалеке грохнула короткая автоматная очередь. Похоже, выкрики в эфире донеслись до очень многих ушей, возможно, до отцов тех детишек, которые оказались в эпицентре бунта. Теперь он принял неуправляемый характер — люди покинули сектора и бросились к ограждению периметра. Солдаты, не имея приказ применять оружие на поражение, принялись палить в воздух, лишь усиливая суматоху.

Военных было необходимо убрать с поля боя, но теперь у Стежнева для этого были все средства.

— Четырнадцатый, ответьте сто второму! — истерически прокричал он в эфир. — Люди рвут западную часть периметра!

— Принял четырнадцатый! — ответила рация. — Всем нарядам в западную часть лагеря. Срочно! В случае прорыва ограждения применять оружие на поражение! Никто не должен уйти в степь.

Солдаты рванули с бесполезных уже позиций на запад, в сторону взлетки, перестав на время интересовать Кирилла. Теперь ему были нужны медики, но их не найти, сидя в яме. Сунув бритву в карман, он выбрался под темное небо и поднялся во весь рост в свете прожекторов.

Вокруг беспорядочно носились люди. Перемешались мужчины и женщины, с запада послышалась стрельба. Возможно, весть о прорыве заграждения донеслась не только до солдат, но и до пациентов, которые тоже устремились туда, где, по их мнению, колючая проволока уже не мешала проходу. Грохнул пулемет на вышке, обозначая линию огня плотными светящимися трассерами. Били поверх голов, пытаясь остудить самые горячие из них, но насколько преуспели в этом, судить было трудно.

Стежнев направился в сторону административного ангара, где вероятность наткнуться на медиков была выше, но не успел сделать и нескольких шагов, как на него налетела толстушка Карина. Налетела, отпрянула и замерла. Видно было, что она сразу узнала его, несмотря на побои и отсутствие бороды. Узнала и испугалась.

Это в планы Стежнева не входило никак. Он должен считаться мертвым так долго, как только возможно. А тут эта толстуха, ни с того ни с сего. Стежнев не понимал, почему она вообще до сих пор не со всеми в ангаре? Почему именно она? Но это уже не имело значения в данный момент.

Не думая, на одних рефлексах, Стежнев бросился к Карине и ухватил ее за горло, не давая вскрикнуть.

— Пикнешь, шею сверну! — прорычал он, снова ощущая наплыв сексуального возбуждения.

Девчонку трясло от страха, но воспринималось это как призыв к действию.

Ему противно было даже думать о сексе с толстой, но его физиология на этот счет имела собственное мнение. Стараясь не обращать внимание на столь мощное состояние, Стежнев поволок Карину к проему в земле. Пришлось просунуть руку вниз и отвязать от доски тесьму, ведущую к спусковому крючку автомата, чтобы самому не стать жертвой собственной ловушки. Когда с этим было покончено, он отвесил Карине увесистую оплеуху, от чего та на мгновение отключилась, а потом рывком за ногу затащил в тоннель и снова схватил за горло.

Карина хрипела в темноте и едва могла дышать. Крепчающий ветер сыпал с краев ямы вниз сухую землю, поднимая пыль. Стежнев закашлялся, свободной рукой достал из кармана бритву, которая мелькнула на фоне светлого проема. Толстуха забилась, как крупная рыбина на льду, но вырваться не могла.

«Нет, — подумал Стежнев, уже не в силах бороться с накатившей волной возбуждения. — Все же я ее сначала трахну».

— Снимай трусы! — прохрипел он.

Она, крупно дрожа, подчинилась. Кирилл сунул ей руку между бедер, но там было сухо, как в Сахаре.

— У меня они со смазкой… — выдохнула Карина, теряя силы.

— Что? — Стежнев чуть ослабил хватку.

— Презервативы. Со смазкой.

«Дура дурой, а права, — подумал Стежнев. — Перепугалась, тварь. А на сухую действительно не получится».

— Только не убивайте! — взмолилась девушка, как только ее горло отпустили железные пальцы Кирилла. — Я никому о вас не скажу. Тут тихо буду сидеть. Сделаю все, что скажете! Как угодно!

Ее хриплые причитания возбудили Стежнева еще сильнее. Он выхватил из руки Карины презерватив и зубами разорвал упаковку. В темноте звучно расстегнулась «молния» на штанах. Но не успел он надеть презерватив, как ощутил странное ощущение в горле, словно не он душил Карину, а она его. Он отшатнулся и потрогал шею.

— Сука, что это? — пытался сказать он, но губы его не слушались.

Они словно наливались водой, кожу на лице и шее запалило огнем, и воображаемое пламя спускалось все ниже на грудь. Стежнев не понимал, что происходит, гортань будто стягивало петлей, воздух проходил все труднее. Но когда убедился, что никто его не держал за горло, облегчения все равно не почувствовал. Наоборот, становилось хуже, тяжелее дышать.

Он уже не чувствовал боли на коже и во рту, где язык словно превратился в батон вареной колбасы. Воздух вдруг стал еле-еле проходить через горло, со свистом, все труднее с каждым вдохом. Стежнев отпустил девушку, щупал свою стремительно набухающую шею и лицо. Он все еще пытался втянуть хоть капельку воздуха, но отек гортани спустился в трахею. В глазах засверкали огненные пятна, постепенно угасая. Остатки сознания покинули его, и, рухнув к ногам Карины, Стежнев забился в судорогах от стремительно развивающейся анафилаксии. Сердце билось в сумасшедшем ритме, наконец сорвалось в фибрилляцию и через три минуты остановилось. Минуты две еще длилась агония, наконец Кирилл вытянулся, словно пытаясь вынырнуть на свежий воздух, и, обгадившись, а затем и извергнув семенную жидкость, затих.

Карина, не понимая, что происходит, присела на корточки и ощупала мертвое лицо Стежнева. Это было так же страшно, как и все происходящее до момента, как Кирилл захрипел. Не выдержав, она закричала пронзительно, срываясь на визг, вложив в него весь ужас, зажмурившись, поползла в сторону выхода из тоннеля. Лишь когда голова ее и плечи высунулись на поверхность, ветер пошевелил волосы, ей стало легче. Подгонял ужас, что Стежнев сейчас очнется и схватит за ноги! Свет прожекторов возвратил Карине замутившийся было рассудок. Она рванулась изо всех сил, переваливая пухлые бедра через край ямы, выбралась и побежала в сторону ближайшего ангара, не переставая визжать, пока окончательно не посадила голос. Ей никто не мешал, перед вторым ангаром и около палаток никого не было, а разъяренные бунтовщики сместились ближе к ограждению.

Глава 19

В которой Наталья убедительно аргументирует, Тумасян впадает в тоску, а Думченко настаивает на возвращении Натальи в Москву

Никто из обезумевших от страха людей не решался штурмовать колючую проволоку, хотя самые горячие головы предлагали накинуть на нее палатки и по ним перебраться на волю. Идея была вполне продуктивной, но от ее выполнения удерживали пулеметчики на вышках, то и дело рассекавшие ночь алыми очередями трассирующих пуль.

— Да не будут они по людям стрелять! — истошно орал мужской голос.

— Так иди первым, чего орешь? — предложили ему.

Штурм захлебнулся, так как среди горячих голов не нашлось одного, особо буйного и глупого. К этому времени по приказу заместителя Тумасяна в толпу ворвались офицеры охраны, вооруженные электрошокерами. Сзади их прикрывали солдаты, сдав боевые патроны, зато ловко орудуя прикладами и кулаками. Вклинившись в толпу бунтовщиков, охранникам удалось рассечь ее на несколько частей, оттеснить от проволоки и уложить на землю особо рьяных.

Однако выкрики в эфире продолжались. Мамаши в детском ангаре, не получавшие никаких ответов снаружи, все больше входили в раж, грозя, как в кино, начать убивать заложников по одному, если им не предоставят автобус. Что делать, никто не знал. Наталья, понимая, что у данной ситуации нет мирного решения, снова натянула «Кварц» и направилась к выходу. Тумасяну доложили, когда она уже покинула административный ангар.

— Евдокимова, ответьте Тумасяну.

— Слушаю, Левон Рубенович.

— Куда вы?

— Мамаш усмирять. Они же обезумели там от страха. Одни инстинкты.

— И что вы сделаете?

— Поговорю с ними по-женски.

— Так вас не впустят же!

— Я вежливо, не волнуйтесь. Конец связи.

Наталья отпустила тангенту, а Тумасян в эфире продолжил попытки призвать мамаш к здравомыслию. Но выходило как-то не очень. Наконец в эфире воцарилась тишина.

«Костюм надевает», — подумала Наталья.

Но для нее это уже не имело значения. Подняв бедж и непрерывно называя свои должность и имя, Наталья прошла через кольцо солдат и, распахнув шлюзовую дверь, оказалась в ангаре.

Мамаши ее заметили у входа.

— Стой! Не шевелись! — выкрикнула одна, размахивая вилкой, не убранной посудомойщиками после ужина. — На колени!

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь! — Евдокимова подняла руки.

Она понимала, что «Кварц» на большой скорости не только будет мешать, но может и порваться. Но выхода не было, ситуация требовала пойти на отчаянный риск. Наталья резко наклонилась вперед и рванула к женщине, почти с низкого старта. Воздух сделался упругим, как вода, но и мышцы в экстремальном режиме под управлением АКСОНа приобрели силу гидравлических домкратов и скорость приличного микропроцессора. Костюм из плотной синтетики облепил ее тело и, собравшись сзади, натянулся. Мир вокруг словно замер, но Наталья понимала, что это изменилось ее личное восприятие времени. В обычном состоянии человек способен воспринимать примерно двадцать пять изменений состояния окружающей реальности в секунду. Все, что происходит быстрее, кажется происходящим одновременно. Но это только кажется. К примеру, собака способна воспринимать мир со скоростью шестьдесят состояний в секунду, поэтому ловит фрисби или мячик намного точнее, чем человек. С ее точки зрения, летящие предметы движутся медленнее. Но Наталья в экстремальном режиме воспринимала происходящее намного быстрее, близко к дискретности современных высокоскоростных камер, позволяющих снимать полет пули или снаряда. С ее точки зрения, люди замерли, как статуи.

Оказавшись возле женщины с вилкой, Евдокимова, борясь с огромной инерцией, сбавила ход, взяла вилку перчаткой, а женщину слегка толкнула плечом. Но во время движения накопилось столько кинетической энергии, что от этого «слегка» женщину отбросило на полог ангара, после чего она смешно шлепнулась на четвереньки.

Отшвырнув вилку в сторону выхода, Наталья снова сделала рывок в сторону мамаш, охранявших плененных медиков. Вилка медленно, очень медленно плыла в воздухе, так же медленно поворачиваясь, а она раскидала мамаш, словно кегли, после чего остановилась и, отдышавшись, спросила как можно громче:

— Продолжать будем?

Воцарилась гнетущая тишина, которую нарушил звон вилки, ударившийся в шлюзовую дверь. Мамаши, отвесив челюсти, переглядывались, не понимая, как самим себе объяснить произошедшее.

Наталья размотала скотч с рук пленников и сказала в сторону мамаш:

— Думаю, инцидент исчерпан. А то кто-нибудь, не ровен час, чем-нибудь случайно поранится. Если вы успокоились, я готова забыть о ваших угрозах. Никто не проводит никаких испытаний. Болезнь есть, она реальна, и вы в этом скоро убедитесь.

Она сообщила в эфир, что взяла ситуацию под контроль. В ангар тут же ворвались солдаты в ОЗК и окриками восстановили полный порядок, разогнав женщин по спальным зонам.

Тумасян тоже надел защитный костюм и бросился к злополучному ангару. Он считал, что как ответственное лицо просто обязан быть на месте. Тем более Наталья сообщила, что ситуация под контролем.

Оказавшись у ангара, он связался с ней и уточнил обстановку.

— Заходите, Левон Рубенович, все в порядке, — ответила она.

Когда Тумасян миновал шлюз и оказался в ангаре, он увидел, что большая часть мамаш уже находилась в спальных палатках, а три дамочки мирно лежат в процедурном отсеке и медсестры, почему-то не в защитных костюмах, обрабатывают ссадины и меряют давление.

Тумасян в сопровождении пяти солдат с шокерами обошел разгромленное детское отделение. Мамы успокаивали детей, но те уже устали плакать. Наталья встретила Тумасяна у палаток.

— Вам удалось разобраться, Наталья Викторовна? — спросил он.

— Да, Левон Рубенович. Мне все ясно. Фельдшер из обслуживающего персонала «по большому секрету» начал рассказывать пациентам, что на них испытывают секретное лекарство для армии.

— Кто конкретно?

— Одного я задержала на месте преступления, что называется. Он из ростовских. Но он один не мог так слух разнести. Наверняка кто-то из педиатров тоже проговорился или раздатчики во время ужина. Никто из медсестер этого сказать не мог. Опрошенные мной мамы в один голос утверждают, что человек был в таком же костюме, как на нас.

— Будете выяснять? — осведомился Тумасян.

— Вот уж нет. Ни выяснять, ни объяснять не буду. Теперь это не имеет никакого смысла. Завтра и послезавтра возьмем кровь на иммунологию. Если до пятницы и субботы здесь никто не заболеет, можно начинать выписку.

— Вот что, Наталья Викторовна, — сказал Тумасян, отводя ее подальше от палаток. — Прекратите введение своего циклосульфона. Хватит. И пока я не увижу разрешение на бумаге с визой министра, я запрещаю любые эксперименты.

— Я поняла, — глухо ответила Евдокимова. — Разрешите идти?

— Идите. Нет, погодите! — Тумасян догнал ее. — Как вы тут все уладили?

— Я их уговорила, — ответила Наталья. — Аргументы оказались сногсшибательны.

— Я ничего не понимаю, — растерялся Тумасян. — Какие аргументы?

Но на это Наталья уже не ответила.

— Черт знает что! — воскликнул он и догнал Наталью на выходе из ангара.

Дождался, пока их обоих обольют антисептиками. Потом они сняли «Кварцы», и Тумасян с нажимом спросил, гневно сверкая глазами:

— Наталья Викторовна! Вы их били?

— Ну что вы, Левон Рубенович. Где я и где они! Каждая на голову выше меня. Я им объяснила доступно, что они не правы, и они согласились с моими доводами.

— Черт знает что! — снова выругался Тумасян. — А если они напишут жалобы?

— На что? На то, что они взяли заложников и угрожали их убить, а я им не позволила это сделать? Вся база слышала их вопли по радиоканалу. Не старайтесь выглядеть нелепо, Левон Рубенович. Циклосульфон я вводить больше не буду. А насчет решения ситуации, то оптимально будет принять мою версию.

Тумасян бессильно развел руками:

— Я уже жалею, что просил Думченко дать вас в помощь. Вы же как бомба.

— Совсем нет, Левон Рубенович, я представляю собой чисто оборонительную систему. Кнопка железная, обыкновенная. Никому не советую на меня садиться. Если же этого не делать, то ваш зад в полной безопасности.

— Ох, сомневаюсь что-то… — Он вздохнул.

Левон Рубенович тяжело переживал события ночи. Он не мог уснуть. А это было необходимо. Все-таки без жертв не обошлось, а раз он главный, то и ответственность вся на нем. Восстановление карантинных зон, новую сортировку и осмотры закончили только под утро. Раненых разместили в ангаре, где была развернута экстренная операционная. Примчалась вызванная из Приморской ЦРБ хирургическая бригада. К счастью, уже развернули и запустили рентген-кабинет. Поэтому с диагностикой переломов и обнаружением пуль в мягких тканях задержек не было. Остальные бывшие пассажиры поезда 202А успокоились.

На стук в дверь Тумасян ответил не сразу. Наталье пришлось постучать еще раз, но, так и не дождавшись приглашения, она толкнула дверь. Тумасян был трезв, жив и сидел, немигающими глазами уставившись в одну точку.

Евдокимовой не понравилась его поза. Сквозила в ней беззащитность и безысходность. С него можно было лепить статую «несчастный Тумасян».

— Левон Рубенович, в чем дело?

— Мне нужно отвечать? — спросил Тумасян.

— Как хотите. Вы чего ждали? — Наталья разозлилась. — Что все будут понятливые, социально ответственные и все правильно поймут? Вы же опытный врач-эпидемиолог. Чем страшны эпидемии? Почему они растут как пожар? Потому что люди в страхе бегут, стараясь уйти подальше, и разносят болезнь. Мы же знаем это. Мы всегда к этому готовы. Вы — военный человек. Возьмите себя в руки.

— Вы правы, безусловно, но мне не легче. Я обязан был предусмотреть это. Надо было их жестко разделить заборами с колючкой, а не этими фиктивными ленточками.

— Времени не хватило. «Колючки» не хватило. Но главное ведь не в этом. Главная проблема, что ни мы и никто в практике российской эпидемиологии еще не организовывали в чистом поле карантинный госпиталь на полторы тысячи людей. Поэтому неизбежно было все. — Наталья помолчала и решила прояснить ситуацию: — Вы вините меня? С циклосульфоном?

Тумасян поднял на нее глаза.

— Да так, честно говоря, не особенно. Для скандала хватило бы любых уколов. Я понимаю, что циклосульфон ни при чем. Люди ведь не понимают, что им колют. Конечно, сам факт экспериментального, непроверенного и неутвержденного лекарства — это как огонь рядом с порохом. Но теперь поздно оправдываться. Нас всех ждет серьезное взыскание.

— Левон Рубенович, не спешите оформлять явку с повинной. Давайте дождемся окончания расследования ФСБ. Очевидно, что в числе пассажиров были бандиты, и мы могли бы ждать повторения ЧП, что уже случилось в поезде на перегоне Староминская — Тимашевск, но все-таки это прерогатива полиции, а не ваша.

— Не утешайте меня, Наталья Викторовна. Я переживу. И стреляться не собираюсь, и не сопьюсь. Идите отдыхайте. Я посижу сейчас, потом сделаю обход и тоже постараюсь подремать.

Евдокимова улыбнулась. Тумасян пришел в себя, даже стал немножко шутить.

Когда она ушла, Левон Рубенович сказал, не обращаясь ни к кому:

— Как же хочется видеть в людях людей, а не скотов…

Женщина, покинув кабинет, направилась не спать, а работать. Надев «Кварц», она решила наведаться в ангар к больным и зараженным. Состояние поступившей ночью девушки ее беспокоило. Кроме того, что у нее явно проявились симптомы, она еще и пережила мощное эмоциональное потрясение во время бунта. Кто-то из мужчин на нее напал, хотел изнасиловать. Из-за этого девушка требовала повышенного внимания. Наталья попросила выставить ширму, чтобы отгородиться от лишних глаз.

Психологическое состояние больной было чудовищным. Она металась, кричала про какую-то яму, про трупы, находилась на грани полного бреда.

— Успокойтесь, пожалуйста! — Наталья придержала ее за руку. — Вас зовут Карина?

— Да… — Она немного расслабилась.

— А меня Наталья Викторовна. Вы в безопасности. Понимаете?

— Да. Мне так плохо… Сил нет.

— Я понимаю. Мы уже ввели вам необходимые лекарства, будет легче, я обещаю.

Евдокимова задумалась, в праве ли она расспрашивать о попытке изнасилования? Скорее всего это работа следователей, и надо бы вызвать Пичугина. Но в то же время женщине с женщиной разговаривать проще.

Она отошла в сторону и набрала Олега на упакованном в специальный пакет телефоне, чтобы не говорить в эфире.

— Да! — бодро ответил тот.

— Я сейчас беседую с женщиной, подвергшейся нападению на сексуальной почве. Могу я взять у нее показания, а потом передать тебе?

— Конечно. Так будет лучше. У тебя все в порядке?

— Да. Во время бунта я был во втором ангаре. Стороной прошло. А ты?

— У меня тоже все хорошо. Я пойду работать.

Убрав телефон, она снова подсела к Карине.

— Кто на вас напал? — напрямую спросила она.

— Бандит. Тот, из поезда. С удостоверением ФСБ. Не помню, как его…

— Стежнев? — сразу догадалась Наталья.

— Да, точно. Он умер.

— Как?

— Я не знаю! — Карина сорвалась на хрип.

— Успокойтесь! — Наталья снова положила ей ладонь в перчатке на запястье.

— Я не знаю… — ответила Карина уже спокойнее. — Он открыл упаковку с презервативом. Зубами. Потом захрипел, словно там был яд, а не презерватив, и умер. Он там, в яме, на пустыре, недалеко от моего сектора.

Наталья снова дозвонилась Пичугину и сообщила важную информацию.

— Я, кажется, знаю эту яму! — припомнил Пичугин. — Я провалился в нее, когда шел к ангару через пустырь. Сейчас глянем. Спасибо.

— Я умру? — спросила Карина.

— Нет, — честно ответила Наталья, убирая телефон. — У вас атипичное протекание болезни, более легкое, чем обычно. Организм имеет какие-то ресурсы бороться.

— Потому что я толстая?

— Не знаю. Вряд ли это связано с весом. Никто не знает. Есть только экспериментальная статистика, что пять процентов от любой популяции по каким-то причинам выживает при эпидемиях смертельных болезней.

Карина, кажется, не поняла, что ей сказали, потому что перевела тему:

— А что с Алексеем, вы не знаете? Он пропал из поезда. Тоже болен?

— Так это вы звонили в полицию Воронежа? — догадалась Наталья.

— Да. Алексей пропал. Мне кажется, это проводница с ним что-то сделала.

— С проводницей разберутся, идет следствие. Значит, его зовут Алексей? Он в больнице, в Воронеже. А фамилию вы его знаете?

— Нет. Он вообще представился… Я не помню, помню, что приехал на заработки. Но этот бандит, Стежнев, наплел много чего.

— Про Алексея? — насторожилась Наталья.

— Да. Стежнев сразу начал его искать. Но, понимаете, Алексей поменялся местами со старушкой. Я думала, что Стежнев из ФСБ, он показал мне удостоверение. Я ему все рассказала о проводнице.

— И что же он говорил об Алексее?

— Сказал, что Алексей только уволился со службы, что он солдат. И перевозил какие-то важные секретные данные.

«Ничего себе! — подумала Наталья. — Тут все может оказаться сложнее, чем хотелось бы».

Зазвонил телефон. Наталья нажала кнопку ответа под полиэтиленом защитного пакета.

— В яме труп! — с ходу сообщил Пичугин. — Это Стежнев. Без бороды, усов, с побитой рожей, но именно он. Я его видел достаточно близко, чтобы опознать. Наверняка его отпечатки совпадут с отпечатками на гильзах из «Изумруда». Представляешь? Он зачем-то сел в поезд! Есть какая-то связь!

— Насильственная смерть? — Наталья отошла подальше, чтобы Карина ее не могла слышать.

— Трудно сказать. Он синий, словно его душили, и признаки, что он умер от удушья. В дерьме и сперме.

— Понятно. Если стоишь, сядь на стул. У меня есть кое-что для тебя удивительное. Я побеседовала с Кариной, это она звонила в Воронеж. Так вот, Стежнев не просто так сел в поезд, он искал именно нашего «удава». При этом Карине он сообщил, что парень демобилизовался со срочной службы.

— Быть не может! — возразил Пичугин. — Я звонил Трифонову, он проверил, из воинской части никто не убывал в эти дни. Последний солдат уволился аж за три дня до событий в бункере. А имя, фамилию Карина назвала?

— Только имя. Алексей.

— Хорошо. Но боюсь, это ошибка. Она узнала от Стежнева, а тот вряд ли сказал правду. А теперь концов не найти. Валяется тут с расстегнутыми штанами.

— Да уж. — Наталья вздохнула. — Девушка рассказала, что он пытался ее изнасиловать, открыл упаковку с презервативом зубами. И умер, словно от яда. Мне кажется, это аллергический шок. Слышала я о таком. Острая аллергическая реакция на контрацептивное средство ноноксинол, входящее в силиконовую смазку. Отек горла, удушье… Если никогда не пользовался презервативами, мог и не знать о такой особенности собственного организма.

— Страшная смерть. Очень уж смахивает на кару небесную. Ладно, ты по своей линии выясняй, а мне тут в помощь Ермаков прислал молодых ребят, будем пальчики у трупа откатывать, а потом передадим в ваше ведомство, на вскрытие. Проконтролируешь?

— Конечно. Еще Карина обмолвилась о каких-то секретных данных, какие мог перевозить Алексей. Информация тоже от Стежнева, но…

— Нда. — Пичугин задумался. — Как-то очень все сходится. Нехорошее ощущение. Знаешь, на что похоже? На предательство полковника Бражникова. Все так выглядит, словно он передал курьеру секретные данные, а затем закрутилась история в бункере с болезнью.

— Очень сомнительно! — возразила Наталья. — Тогда получается, что Бражников нарочно попросил привезти чуму из Казахстана и поручил это брату жены, Серикджану. Это бредом попахивает, понимаешь? Кто будет транспортировать неизлечимую инфекцию, используя себя в качестве носителя? Тут никакие деньги не могут стать мотивацией. Почти верная смерть.

— А если ради близких? — предположил Пичугин. — Получить огромные деньги для близких ценой собственной жизни. Невозможно, думаешь?

— Не думаю, что в одном человеке может сочетаться душа предателя с душой альтруиста.

— А террористы? Совершают кошмарное преступление, идут на верную смерть, чтобы обеспечить родственников. Или, тоже такое слышал, люди страхуют жизнь на крупную сумму, а потом устраивают катастрофу, в которой, кроме них, гибнет огромное число людей. Я сообщу Трифонову, пусть разбирается. Мне тут вероятность не кажется нулевой.

— Хорошо, все тогда.

Наталья положила трубку и вернулась к Карине. Нужно было ее успокоить. Она сердцем чувствовала некую связь между Кариной и больным, лежащим в Воронеже. В череде драматических и трагических событий эта связь, возможно, самое ценное последствие произошедшего. С ней надо обращаться бережно.

— Алексея доставили в больницу, — сообщила Наталья. — Вовремя. Мы дали ему очень мощное лекарство, и можно надеяться на благоприятный исход. Вообще, вы, Карина, сыграли в этой истории очень важную роль. Если бы не ваш звонок, неизвестно еще, как скоро бы мы определили номер поезда и дали бы разрешение закрыть его, если бы не такое подтверждение. И с Алексеем, я надеюсь, все будет хорошо.

— Он из Анапы, как и я, — поделилась Карина. — Он такой… Яркий, интересный, живой. В вагоне были другие женщины, но он со мной познакомился. Хотя я толстая. Мне поначалу показалось, что из жалости, но потом… Из жалости так не бывает. Неужели я ему правда понравилась?

— Он выздоровеет и найдет вас, — решила успокоить ее Наталья.

— Нет. — Карина вздохнула, и на ее глазах выступили слезы. — Мы не обменялись ни телефонами, ни адресами. Я сказала только улицу, на которой живу.

— Вам сейчас обоим важно выздороветь, — уверенно заявила Наталья. — Очень вам этого желаю. Простите, у меня много дел.

— Успехов вам! — пожелала девушка.

Евдокимова покинула ангар. Мысли о Карине быстро сменились более важными — о ситуации с циклосульфоном. Прерывать введение препарата нельзя. Самый большой перерыв — сутки. Но и нарушать приказ Тумасяна не хотелось. Нужно было добыть разрешение. В принципе, чисто формально, Наталья понимала, что даже если разрешения не будет, ее не так уж просто будет прищучить. Ведь письменное согласие добровольно дали все пациенты.

«Все, кроме одного, — подумала она. — Алексей в Воронеже был без сознания и подписать ничего не мог. А циклосульфон ему я вводила. Потом Бадюку и Шиловской оставила инструкцию. Это зацепка, да. Очень серьезная. И если вылезет…»

Зазвонил телефон. Оказалось, что это Думченко.

— Здравствуйте, Остап Тарасович, — ответила Наталья.

— Здравствуйте, Наталья Викторовна. — Голос его был сух, как саксаул.

— Что-то еще случилось?

— Все то же, о чем и предупреждал. Прокуратура открыла дело.

— Что вменяют?

— Несанкционированное испытание лекарства.

— То есть как несанкционированное? — Наталья постаралась удивиться, но снова припомнилось выражение Кочергина: «Вы так в нем уверены?»

— Это не телефонный разговор. Прилетайте первым же рейсом.

— Вы официально отзываете меня?

— А вы там еще нужны?

— Неправильно строите вопрос, Остап Тарасович. Я официально прикомандирована к госпиталю МЧС, вы отзываете или нет? Если да, пришлите приказ. В противном случае я самовольно бросить эту работу не могу. Тут порядка ста десяти больных и инфицированных. Опыта работы с чумными нет ни у кого, лечат по стандарту, разработанному еще в конце двадцатого века. Аргументируйте, пожалуйста, необходимость моего приезда в Москву. — Наталья сознательно пошла на конфликт. В одно мгновение добрые дружеские отношения забыты.

— Мне не хочется, чтоб вас в наручниках доставили в СКР и поместили в СИЗО, понимаете?

— Мне плевать. Я написала вам рапорт о необходимости применения циклосульфона, я уверена, что вы его подписали. Иван Иванович подал докладную в правительство, обещал, что будет официальное разрешение, а ждать, пока его подпишут, у нас не было времени. Я не считаю себя виновной. Поговорите с Олейником.

Тут Думченко разъярился:

— Да пойми ты! Пойми, Иван с инфарктом лежит, и я не имею права сейчас его нагружать этой проблемой и взять на себя ответственность тоже не могу, кто прикроет вас обоих?

— Олейника отправят на пенсию, а меня вы решили принести в жертву? — спокойно сказала Наталья.

— Не смей обвинять меня.

— Я не обвиняю, я делаю простой вывод. Где докладная?

— Не знаю. — Думченко уже рычал в трубку. — Прилетай и разберешься тут сама, у меня нет возможности. Лозовик уже громит твою лабораторию. Уже ваш анализатор «Келлер» вынес. Мне твои девочки передали. Слух идет, что хотят с синтезатора медь теплообменника срезать!

— Мне сказали, что лаборатория опечатана!

— Распечатал, вынес и снова опечатал. Он хозяин!

— Мне через сутки надо взять кровь у всех, это еще сто пробирок. Если улечу, останемся с носом. Никому этого здесь не нужно.

— Тумасяну поручи.

— Ему не до моих просьб. Скажите прокурорам, что в следующий понедельник или во вторник я буду у них.

— Их накручивает РЗН, боюсь, они не согласятся ждать. А если получат санкцию на арест, то ты присядешь на несколько дней до суда. Понимаешь? И суд уже решит о мере пресечения.

— Понимаю. Где Олейник?

— Где надо. — Голос Думченко опять стал трескучим и жестким. — В Кремлевке. И я надеюсь, что две недели ему никто не будет нервы трепать! Давай прилетай! Брось все и прилетай, — повторил он и отключился.

Наталья уставилась на аппарат.

Как это все некстати! Она не боялась разбирательства. Вины нет. Совесть чиста. Обидно было, что работа, которой отдала пять последних лет, спускалась псу под хвост. Это значит, что большая часть заболевших получит стандартную схему. Половина наверняка умрет. Она решила позвонить Головину.

«Как он написал в СМС? «ВВП ГГ». Посмотрим, какой он верный», — подумала Наталья и ткнула пальцем в иконку «Головин».

Генерал ответил сразу. Он поздоровался и, не дожидаясь вопроса от Натальи, сказал:

— Наталья Викторовна, надо прилететь. Ситуация вне моей компетенции.

— Меня арестуют?

— Думаю, что нет. Но под подпиской придется посидеть.

— Это полбеды.

— Хорошо, что вы так спокойно реагируете. Я весь на вашей стороне. Не падайте духом…

— Не дождетесь! — зло сказала Евдокимова.

— Вы — настоящий боец, я в вас уверен, — ответил он.

Наталья сразу направилась в поисках заместителя Тумасяна по режиму, он отвечал и за все перевозки, включая авиацию. Предстояло выяснить, когда ближайший борт на Москву. Самолеты прилетали и улетали ежедневно, иногда по несколько бортов в день.

Он нашелся в комендатуре аэродрома. И очень любезно встретил Наталью, объявив, что борт на Москву будет сегодня, в семь вечера.

— Желаете лететь? — уточнил он.

— Не желаю, но надо, — ответила женщина. — Где посадка?

— На нашем краю базы. Я внесу вас в список пассажиров.

— Спасибо. — Улыбка Евдокимовой вышла кривоватой.

Встречаться с коллегами не хотелось. Слух о ее отзыве скоро поползет по лагерю, и меньше всего она хотела видеть злорадные ухмылки.

После завтрака врачи и фельдшера пошли на обход. Несколько человек с температурой и явлениями воспалений верхних дыхательных путей (ОРЗ) переместили в ангар к остальным больным. Там всех разделяли попарно. Если за сутки в мазках не обнаружится палочка чумы, этих пациентов из зоны А20 уберут.

Пичугин, не очень довольный, что Ермаков все же навязал на его шею молодых следователей, работал в ОЗК до обеда. Труп Стежнева обследовали криминалисты, потом перенесли в палатку для вскрытия. Чем выше поднималось солнце, тем труднее было находиться в защитном костюме. Да и смысла в этом особого уже не было. Раздав поручения молодым, он в сопровождении солдат вышел за пределы карантинной зоны, где костюм обработали дезинфицирующими растворами и холодной водой.

Немного остыв, аналитик снял с себя защиту и направился в зал для отдыха. Есть не хотелось, хотелось просто расслабиться. Залом для отдыха оказался обычный тренажерный зал, внутри этого же ангара, где, кроме ковриков, надувных огромных мячей и гантелей, больше ничего спортивного не было. Но там стояли несколько пляжных шезлонгов, на которых можно полежать. Работал музыкальный центр, настроенный на волну местной музыкальной радиостанции, разминались несколько отдыхавших после работы медиков.

Олег устроился в шезлонге и закрыл глаза, обдумывая информацию, полученную по телефону от Натальи. И вдруг, совершенно неожиданно, он ощутил ее ладонь на своем запястье и открыл глаза.

— Лежи, — с улыбкой произнесла она, не убирая руки.

Женщина присела на корточки рядом с шезлонгом. На ней была голубая врачебная форма и никакого макияжа. На лице грусть, под глазами темные круги.

— Давай я принесу тебе шезлонг, ляжешь рядом? — предложил Пичугин.

Вместо ответа она произнесла:

— Меня отзывают в Москву.

— Это из-за ночного бунта? Тумасян выгоняет?

— Нет. — Наталья покачала головой. — Кочергин был прав. Прав дважды.

— Думченко слил?

— Да, и прокуратура с подачи Росздравнадзора завела дело о несанкционированном испытании на людях циклосульфона.

— Скверно. Могут посадить?

— Не знаю. Работе мешают, программу сорвут. В любом случае сначала будут собирать показания свидетелей, наверняка от кого-то получат заявление, что после введения лекарства было ухудшение самочувствия или что не предупредила о том, что препарат экспериментальный. В общем, наберут материал, потом передадут в суд. При желании можно раздуть дело до небес. А там, как суд решит, могут оставить без диплома… Все могут. — Она вздохнула. — Работу жалко. Еще год-два, и подали бы заявку на клинические испытания не только при чуме, а при туберкулезе и прочих бактериальных болезнях. Циклосульфон ведь не только для лечения чумы. У него много полезных свойств. Индусы в него вцепились бы наверняка. Там случаи чумы и проказы регистрируются ежегодно.

Олег перенастроил шезлонг для сидения, Наталья устроилась на краю.

— А что с письмом Олейника?

— Ничего. Где-то потерялось.

— То есть как потерялось?

— Его нет. Оно не завизировано, как обещано министром здравоохранения и премьером.

— Но его точно доставили в приемную премьера?

— Я уверена. Иван Иванович его отправил с курьером.

— А твоя докладная Думченко? Почему он ее следователю не показал?

— Не знаю. Я написала, по-моему, даже при тебе, Иван Иванович надписал что-то вроде: «Считаю необходимым разрешить в сложившихся обстоятельствах». Я оставила ее на столе у Думченко. Сейчас он об этом не хочет говорить.

— Он как-то объясняет?

— Говорит, что нельзя волновать Олейника, мол, у него инфаркт, он лежит и его покой надо охранять!

— Понять можно.

— Понять, да, а простить? А доверять?

Олег ничего не ответил. Он давно не верил никому. И тут же мысленно поправил себя, конечно, кроме Натальи. На память пришел ее поцелуй в машине и слова: «Я тебя вытащу!» И ведь вытащила! После такого нельзя не верить.

— Мне тут одна идея пришла в голову, — задумчиво произнес он. — Если кто и может найти письмо Олейника и «приделать ему ноги», то это мой нынешний куратор.

— Трифонов?

— Да. Даже знаю, что он потребует взамен. Позвонить?

— Я не знаю. А как же Василий Федотович?

— Помнишь его слова?

— Я многие его слова помню, о чем ты?

— Господь управит.

— Помню.

— Вот я думаю, он тем самым дал тебе карт-бланш. Открывшись Трифонову, ты ничего не потеряешь, он ведь и так знает об АКСОНе у тебя.

— Но не знает, что он и у тебя.

— А вот с этим пока торопиться не будем. Смысла нет. Бросим одну монетку, вторую прибережем на другой экстренный случай.

Пичугин наклонился к щеке Натальи, поцеловать, но она неожиданно подставила губы. Поцелуй вышел коротким, но очень приятным.

— Пойду позвоню. — Олег неохотно прервал поцелуй, ощущая легкое головокружение. — Давно со мной так не было.

— И со мной. Я буду собираться. Рейс сегодня в семь. — Она улыбнулась и покачала головой. — Где ж ты раньше был?

— Болел. — Пичугин усмехнулся и поднялся из шезлонга. — И ни с кем не целовался. Жди меня. Я расскажу все, что узнаю.

Глава 20

В которой генерал Трифонов чувствует, что его водят за нос, едет в монастырь и пугается рассвета

После разговора с Пичугиным в Воронеже генерал Трифонов задерживаться в городе не стал. Его вербовку он завершил, задачу, в виде АКСОНа, ему определил. Что еще? Дальше надо ждать результатов.

Он не испытывал угрызений совести по поводу задержания аналитика во вторник утром. Это рутинная работа. Пичугин отлично понимал цепочку в развитии событий, знал, что его ждет, твердо вел свою линию и благодаря Наталье оказался на свободе в тот же день.

Наоборот, Трифонов был даже рад, что в таком экстренном формате он хорошо узнал этого человека, оценил его умственные способности и моральные качества. Подняв его досье и весь нелегкий путь в карьере офицера госбезопасности, генерал понял, насколько Олег был недооценен прежним руководством. Впрочем, такая ли это редкость? Пережитые испытания закалили «бойца невидимого фронта», добавили ему житейской и военной мудрости, психологической стойкости. Теперь он, как хороший коньяк, чем дольше выдержка, тем дороже.

Он неплох. Выглядит солидно, уверенно. Остроумен. Внешность? Ну, для мужчины во внешности важнее всего аккуратность и умение подать себя, соответствовать обществу. Пичугину это все свойственно. Амбициозность? А правильнее сказать, нормальное честолюбие присутствует. Он использует любые шансы, чтобы вернуть свой статус и звание. Ему только не повезло с куратором, но это бабушка надвое сказала, судя по событиям, кому больше не повезло. Пичугину, которого Ковалев вытащил из Барнаула, где он «бомжевал» последние два года, или генералу, хитрую комбинацию которого раскрутил аналитик и фактически подвел к провалу и гибели. А везучесть? В понедельник встретил Евдокимову и уже амуры крутит. И еще не совсем ясно, кто кого больше старается охмурить.

Получив задание, агент Пичугин заглотнул наживку и теперь за звезду на погоны и карьеру будет рыть копытом землю, завоевывая доверие Натальи, которая ему явно симпатизирует. С его способностями он вполне имеет шанс до выхода в отставку заработать звание подполковника.

Сейчас от реанимации проекта ИСВ-1, прозванного АКСОНом, зависит многое. В том числе и карьера Трифонова, финансирование его отдела, который сейчас рискует потерять проект «Американка» из-за тяжелой болезни разработчика.

В Москве почти весь штат трифоновского отдела занят восстановлением всего, что можно накопать по событиям пятнадцати- и двадцатилетней давности. Очевидно было только то, что выделенные на разработку прибора средства оказались растрачены, проект признан неудачным, Госкомиссия его закрыла по акту. И все это было под курацией Ковалева. Он то ли покрывал Лемеха, фактически разворовавшего государственные средства, то ли повел какую-то свою игру, подставив профессора. Спустя еще несколько лет вдруг вокруг генерала опять возникает какая-то нездоровая суета, а отставной и опальный профессор погибает в собственной лаборатории от взрыва газа, куда пришел непонятно зачем. Экспертиза, проведенная ковалевскими специалистами, показала, что в лаборатории была утечка газа, а профессор, зайдя, включил свет, искра вызвала взрыв. Сейчас в здании НИИ, где когда-то была лаборатория Лемеха, офисный центр, прошло уже несколько ремонтов и реконструкций, и теперь определить реальную причину ЧП невозможно.

Оставив распоряжения местному начальнику ФСБ генералу Эдику, Трифонов тем же бортом, который доставил Пичугина и Евдокимову в Воронеж, вернулся в Москву. Он, конечно, не мог, как Наталья, не спать сутками, поэтому предпочел поговорку «Утро вечера мудренее».

На следующий день он примчался в отдел к семи утра. Час ушел на душ, завтрак, параллельно с чтением сводок, пришедших к утру среды. В восемь на него обрушился такой поток сведений, что к полудню генерал взял тайм-аут и решил проанализировать информацию в тишине и без суеты.

Что выходило? А выходило, что его водят за нос и весьма искусно. Кто? А не этот ли самый Пичугин, Евдокимова и внезапно оживший профессор Лемех? Который, как выяснилось, не собирался погибать. Потому, что уже после взрыва успел прожить как минимум год в своей квартире, ибо исправно платил за нее, оставляя подписи в счетах, потом он же ее весьма выгодно продал. Ибо трехкомнатные апартаменты в сталинском доме на проспекте Мира стоят очень дорого. И вот только после этого исчез. Но тут по сводке о перестрелке в подмосковном элитном коттеджном поселке «Изумруд» среди проживающих бизнесменов и микроолигархов-миллионеров обнаруживается старичок, поразительно похожий на пропавшего профессора. А неподалеку от его дома всплывают стволы, пропавшие пятнадцать лет назад, именно в тот день, когда прогремел взрыв, якобы унесший жизнь этого очень странного дедушки.

Трифонов приказал обыскать дом.

В делах прошел день и ночь, и предъявленные к утру четверга результаты обыска повергли генерала в состояние шока.

Во-первых, в лаборатории, что располагалась в доме, демонтированы все компьютеры, там явно изготавливалось что-то микроэлектронное и с нанотехнологиями. Но никаких документов обнаружить не удалось. То есть дом бросили, и следы постарались замести.

Подняв записи с камер наблюдения охраны, Трифонов выяснил, что в ночь перестрелки с понедельника на вторник именно Пичугин подъехал к дому Лемеха. Причем сразу после того, как, по утверждению Пичугина, Наталью подстрелили во дворе больницы. Это подтвердилось показаниями охранника на воротах и лужицей крови на стоянке у хирургического корпуса. Анализ подтвердил соответствие с группой крови Натальи, сведения о которой были сразу получены из РПН.

Аналитик приехал к дому, где обитал таинственный старичок, и в машине никого рядом с ним не было. А вот уезжал он уже утром рано с Натальей за рулем этой же самой «Шкоды Йети». Значит, он ночью привез Наталью, а следом за ними туда же нагрянули бандиты, которые чего-то между собой не поделили, поубивали друг друга из пропавшего оружия ковалевской группы. И можно было бы забыть о перестрелке, если бы в результате обыска загадочного особнячка в подвале металлодетектор не обнаружил тайник, в котором хранились еще четыре пистолета «Гюрза», снайперская винтовка, спутниковые телефоны «Иридиум» с насмерть разряженными аккумуляторами и тактические радиостанции спецслужб «Северок-К». Это все числилось за Ковалевым. Вот тебе и старичок-боровичок! А его самого-то и след простыл.

Посидев над всеми докладами около часа, генерал отдал приказ разыскать след таинственного старика. Олег и Наталья никуда не денутся. Они на виду. Заняты делом, и пусть пока разбираются со своими проблемами. Куда важнее сейчас разыскать пропавшего или сбежавшего профессора. Сколько ему? Восемьдесят. А какой резвый. А может, и у него стоит этот АКСОН? Вот это будет весело.

В ожидании новых донесений от оперативных групп Трифонов принялся листать изрядно распухшее личное дело Натальи Евдокимовой. Проделана была поистине титаническая работа: листы с секретными характеристиками; расшифровки частных бесед с однокурсниками, в которых она упоминалась, подслушанные пересуды сотрудников института и Роспотребнадзора. Все удалось раздобыть за сутки. Так, в досье оказались даже воспоминания инструктора по вождению из автошколы, где почти десять лет назад училась женщина, все эпизоды нарушений ПДД, которых было совсем немного. Беседы с немногими ее мужчинами за период от окончания института до последних месяцев.

Перед Трифоновым раскрывался очень необычный человек. Больше всего напоминающий отлитую из драгоценного металла отполированную фигурку. Ювелирное изделие, в котором нет ни одной лишней детали, черточки, завитка или кристалла, а все пропорции подчинены строгой симметрии или математическому закону. На память пришло сравнение «золотого сечения». Если можно человеческую натуру, внешние и внутренние характеристики отразить в математике, то именно эта пропорция лучше всего подходила для Натальи. И почти все, дававшие отзывы о ней, прямо или косвенно отмечали, что нынешний ее характер определился именно в период после две тысячи второго года. Года, когда погиб ее друг, или любимый, Михаил Зверев.

Генерал, читая положительные и отрицательные отзывы, проникался все большей симпатией к этой женщине. Он старался противостоять этому чувству, чтобы не утратить объективности в оценке. Но применяя получавшийся тип работника и человека к своим сотрудникам, Трифонов все сильнее хотел видеть Евдокимову среди них. Это желание в большей степени походило на каприз. Как дети иногда хотят иметь у себя какой-то совершенно недетский предмет только потому, что он им нравится. Шестеренку, или подшипник, или механизм из часов, если это мальчишки, или обломок дешевой, но блестящей бижутерии, если девочки.

Пожилой генерал вдруг мечтательно представил ее на службе в своем отделе, и сладкой болью полоснуло по сердцу.

«Это была бы настоящая жемчужина среди моих остолопов», — подумал Трифонов.

И одернул себя. Тоже, размечтался старый хрен! Каждый человек должен быть на своем месте. А судя по досье, место ее — это НИИ чумы и должность директора лет через пять. А для этого ей нужно защитить докторскую диссертацию. Закончить разработку новейшего препарата. Получить положенные награды и почести.

Трифонов еще раз прошелся с карандашом по отрицательным отзывам и характеристикам. Выписал имена недоброжелателей и приказал доставить досье на них. Захотелось понять, кто те люди, что негативно относятся к Наталье, чем она их не устраивает?

Получив требуемые данные, генерал понял, что больше всего этим людям мешает фанатичная и фантастическая работоспособность Евдокимовой. Они все в различной степени возможностей сидели у финансовых краников, питающих отечественную эпидемиологию, и их совершенно не радовала перспектива иметь в качестве контролера и потребителя этих финансов Наталью, которая не простит ничего и ничего не забудет и которая ни одному рублю не позволит осесть в их карманах.

Принесли отчет и заключение экспертов-криминалистов по единицам оружия и спецтехники, обнаруженных в доме. Все пропавшие по номерам сошлись. Ничего больше не пропало. Судя по результатам лабораторных исследований, из пистолетов больше десяти лет не стреляли, их не чистили и не смазывали. Связная техника тоже не включалась. Тогда как она попала в дом? Ее, как и оружие, передал сам Ковалев? Зачем?

Что же получается?

А получается, что Олег и Наталья были в доме, когда шла пальба, но новый агент капитан Пичугин об этом не рассказал ни слова, как и о том, что был в том доме и наверняка знает таинственного старичка. А что еще он знает?

«В свое время мы подумаем и об этом», — процитировал в уме Трифонов фразу из любимого телесериала Ю.В. Андропова[39].

Итак. Задача номер один — это найти и допросить профессора Лемеха.

Трифонов был уверен, что эта беседа раскроет многие тайны. И тайну проекта ИСВ-1, называемого АКСОН, и тайну Натальи Евдокимовой, которая исполняет совершенно нечеловеческие трюки, и тайну перестрелки в поселке «Изумруд».

К двум часам дня ему доложили, что на след загадочного старичка удалось выйти. И даже проследить до Костромы.

— Почему до Костромы? — спросил генерал. — А дальше? Так он сейчас в Костроме? Как бы он себя ни повел, разыщите и организуйте мне с ним встречу.

Подчиненные козырнули и кинулись исполнять. Генерал же схватил «Гелендваген» с водителем, ибо интуиция ему подсказала, что, возможно, придется ехать по сильно пересеченной местности. Усевшись в автомобиль, который называл «Малевич» за ассоциацию с известной картиной, Трифонов приказал мчаться в Кострому.

В дорогу он взял с собой документы по АКСОНу, которые удалось найти у предателя Ковалева, а также отчеты наружки, которая сообщала все, что узнала про Наталью Евдокимову. Среди прочих бумаг Трифонов нашел сообщение, что против Н.В. Евдокимовой возбуждено дело по факту проведения испытаний на людях экспериментального препарата. И следом, что ее отозвал Роспотребнадзор из Приморска для явки в Следственный комитет России. И приписочка: «О.И. Пичугин продолжает работу в Приморске».

«Ну что же, — подумал генерал, — может быть, это и к лучшему».

Он приказал выяснить все подробности ситуации с Натальей и этим препаратом.

Около шести вечера позвонил Пичугин, сказал, что академик Олейник подал докладную в правительство, но ее судьба неизвестна. Бумагу должны были подписать министр здравоохранения и премьер, но она до них не дошла. Очень важно разыскать ее и убедиться, что она подписана. Трифонов ответил, что постарается разобраться. Перезвонил через сорок минут и сказал, что нужен входящий номер документа в приемной премьера. Без этого разыскать не выйдет. Велел Наталье, улетающей в Москву, непременно узнать этот номер, когда она придет в Роспотребнадзор.

Через полтора часа, пролетая через Переславль-Залесский, генерал принял звонок, в котором ему доложили, что разыскиваемый старик еще в среду на попутках добрался до Покровского мужского монастыря на границе между Костромской и Ивановской областью. Там, согласно присланному в епархию наместником отчету, старик принял монашеский постриг. Перед этим он еще в Костроме попытался сжечь документы, среди которых паспорт гражданина РФ на имя Лемеха Василия Федотовича. Восстановить данные удалось по уцелевшей странице с серией и номером.

Трифонов задумался, затем приказал водителю проложить маршрут до монастыря. Асфальтовой дороги туда не было, пришлось потрястись. Зато внедорожник себя полностью оправдал.

Монастырь был стар и вырос из-за горизонта в закатных сумерках как старинная крепость. Силами общины и спонсоров он возрождался после почти полного разрушения, храмы еще были скрыты строительными лесами, но уже поднялась обновленная монастырская стена, мощная, как и положено оборонительному сооружению.

Только благодаря высокой проходимости немецкой машины Трифонов успешно одолел семьдесят километров по разбитой грунтовой дороге. Под стенами монастыря расстилались поля с остатками жнивья, частично уже распаханные, да еще свет фар выхватывал молчаливые остывающие силуэты сельхозтехники у дороги. Несмотря на лето и четыреста километров на северо-восток от Москвы, темнело быстро.

На монастырской стене не горел ни один фонарь. «Гелендваген» остановился перед тяжелыми окованными воротами. Трифонов приказал водителю:

— Жди меня. Один пойду.

Генерал остановился у ворот и несколько раз дернул ручку стального тросика, который вытягивался из железной трубы, уходящей в стену. В ответ, где-то далеко внутри обители, раздавался звон небольшого колокола. Трифонов ожидал, что откроется окошечко, через него спросят, кто пожаловал в такую пору, но ничего такого не произошло. Громыхнул засов, затем, скрипнув, немного откатилась одна створка ворот.

Трифонов протиснулся через щель и в густых сумерках увидел бородатого человека в подряснике. Не столько даже увидел, сколько угадал, ощутил его, по дыханию и запаху ладана. Монах навалился на воротину, задвинул засов.

— Доброй ночи. Вы не спросите, кто я? — удивился Трифонов, предположив, что у привратника может быть обет молчания.

— По благословению митрополита вас ждет игумен, — ответил мужчина.

Это мог быть монах или послушник, но Трифонов не мог разобрать ни возраста, ни сана в темноте.

— Отцу Гермогену звонили из епархии, — продолжил мужчина. — Мне велено встретить вас и проводить. Прошу, следуйте за мной.

Трифонов очень поверхностно разбирался в монастырском этикете, знал только то, что успел прочесть в Интернете по дороге, потому чувствовал себя не в своей тарелке. Он знал, что перед входом в обитель нужно перекреститься, как и входя в любую дверь, над которой укреплено распятие или образ, но забыл. Сейчас он лихорадочно припоминал, что нужно еще сделать, чтобы вести себя, как положено по монастырскому уставу, но все в голове перемешалось. Он наблюдал за провожатым и старался подражать ему, переживая нескладность своих действий.

Внутри обители возвышалось несколько ремонтируемых храмов. Несмотря на еще не убранные леса, над входами светились то ли лампады, то ли что-то электрическое, чуть освещая иконы, обозначающие, какому святому принадлежит храм.

Провожатый вывел Трифонова к небольшому двухэтажному дому с освещенными окнами, судя по оттенку света, в некоторых кельях горели свечи.

«Электричества тут нет, что ли? — немного раздраженно подумал Трифонов. — Двадцать первый век. Архаизм. Или такая упертость и нежелание принимать блага цивилизации?»

— Игумен примет вас в трапезной, — сообщил провожатый, отворяя дверь и пропуская гостя вперед.

Закончив выполнять возложенное на него поручение, мужчина покинул помещение, закрыв дверь за Трифоновым.

Будучи мастером психологической игры, генерал догадался, что прием в трапезной — это нежелание настоятеля ставить мирского человека в дурацкое положение. В трапезной все на равных. Тут нет начальника, настоятеля или главы прихода, хотя он, конечно, есть. Там игумен — просто радушный хозяин, а генерал ФСБ — угощаемый гость. Это все различие между ними, когда оба в трапезной.

Игумен встретил Трифонова стоя. Он был без облачения, как и все в монастыре после вечерней трапезы, и без креста. Увидев склонившегося под низкой притолокой трапезной генерала, который неуверенно перекрестился, игумен приблизился и провел гостя к столу. Трифонов понял, опять игумен обошел этикет. Не ждал он сложенных под благословение рук, обращения смиренного прихожанина.

Наместник монастыря, игумен Гермоген, судя по его досье, с которым ознакомился Трифонов перед выездом из Костромы, человек не старый. Ничего компрометирующего генерал не обнаружил. Пять лет назад отцу Гермогену было дано послушание: восстановить монастырь. Восстановил и продолжает восстанавливать. Сейчас монастырь кормит себя, десятка два бомжей и прочих пришлых неприкаянных, лечит алкоголиков и наркоманов трудотерапией.

Трифонов мучительно пытался сообразить, как лучше обращаться: по-мирскому или по-церковному? Попытаться доминировать, махнуть корочками перед глазами, требовать, а не просить? Это значит сразу погубить свою миссию. Не хотелось давить, но времени было мало. Или использовать протекцию? Мол, благословили в патриархии, сообщили в епархию, вас должны были предупредить и вы обязаны помогать? Выбор нелегкий. Игумен не стал ждать, какое решение примет генерал, и первым обратился:

— Доброй ночи, господин генерал. Не стану вас задерживать. Мне передали вашу просьбу и объяснили ее заботой о благе государства. Я не вижу препятствий для ее удовлетворения.

— То есть, если я правильно вас понял, я могу увидеть и поговорить с Василием Федотовичем Лемехом? — обрадовался столь быстрому решению проблемы Трифонов.

«Хорошо, что без конфликтов, — подумал он. — В монастыре старичок мог попытаться спрятаться и скрыть свои секреты. А тут вон как. Хотите? Пожалуйста! Выходит, Лемех уже заготовил достоверную легенду, которую сейчас мне и выложит. Но мне бы правду узнать. А не ту сказку, что приготовил беглый профессор!»

Игумен, видимо, подбирал слова. Трифонов ждал.

— Если формально, то да. Но раба Божия Лемеха больше нет. Есть инок Лука. Василий Федотович принял это имя при постриге. Он ушел из мира.

— Как я должен понимать это? — удивился Трифонов. — Он жив?

— Биологически да, а духовно и юридически Василия Лемеха больше нет. Он уничтожил все документы, которые хоть как-то могли его идентифицировать. И не желает покидать обитель.

— Я могу с ним поговорить или нет? — едва не разозлился генерал, но осадил себя. — У меня не так много времени. Василий Федотович, то есть Лука, является хранителем важной информации государственного значения. Я должен его допросить.

— Можете. И обязательно поговорите. Инок сам пожелал этой беседы. Есть только одно условие, но оно непременное. Говорить вы будете в храме.

— Где? — удивился Трифонов.

Он думал, что сейчас пара дюжих монахов-спецназовцев под белы ручки приведут или принесут Лемеха и он тут вот, за длинным массивным столом трапезной, наконец все выложит. Но в храме?

— Зачем в храме? — не удержался Трифонов от вопроса.

— Это единственное и непреложное условие инока Луки. — Игумен был тверд.

— Вы можете объяснить эту прихоть? — Генерал не без труда подобрал подходящее слово, едва не сказав «придурь».

— Я думаю, тем самым он хочет избавить вас от сомнений в своей искренности и быть уверенным в вашей.

Игумен не улыбался. Голос его был мягким и спокойным. Таким тоном опытные педагоги разговаривают с бестолковыми детьми.

Трифонов, уловивший эту интонацию, разозлился, но не стал спорить. В принципе, какая разница? Профессор имеет право на каприз. Хорошо хоть, что, уходя из мира, не ушел совсем, банально покончив с собой. Уход же в монастырь поразил генерала, пожалуй, сильнее, чем вполне ожидаемое самоубийство.

— Ну хорошо. — Трифонов поднялся. — Не будем терять время. Где я его увижу?

Игумен направился к двери.

— Я провожу вас. На территории обители нет света, вы можете заблудиться.

— Почему нет света? Экономите электричество? — полюбопытствовал Трифонов.

— Нет. Дело не в этом, — объяснил игумен. — Линию тянуть дорого, дизель один и уже стар, топливо недешево. Так что устав принят таков, что электричеством мы пользуемся только по необходимости, когда без него невозможно обойтись. Или по праздникам, для освещения храмов и монастырской стены. В обычные дни живем по древнему уложению от зари до зари. А для прочих забот нам хватает свечей, лампад и керосиновых ламп.

Трифонов хотел еще расспросить игумена, как это того угораздило связать свою жизнь с церковью, но вопросы вдруг показались неуместными, пустыми, лишенными смысла. Сама собой пришла мысль, что если человек решил связать свою жизнь со служением Богу, то вопросы «зачем и почему» оказываются интимными и неэтичными.

Проходя по территории среди храмовых стен, генерал вдруг почувствовал себя ничтожно маленьким под этим звездным небом, в котором над костистыми силуэтами возрождаемых храмов чернели купола и кресты. Казалось, что ветер забыл этот уголок. От накаленной за день земли поднимался терпкий дух перегретого песка.

Игумен подвел Трифонова ко входу в небольшую бревенчатую церковь. Из-за неприкрытой створки вырывался слабый отблеск.

— Пожалуйста, заходите. — Наместник открыл дверь.

Трифонов не отличался особо высоким ростом, но опять ему, чтобы войти, пришлось склонить голову. Он перекрестился, переступив порог.

И снова он вошел один, игумен остался снаружи. Генерала будто передавали из рук в руки.

И Трифонов почувствовал заботу этих рук. Тревога и возбуждение, предвкушение непростого разговора, заготовленные вопросы, ожидание подавления и принуждения строптивого профессора — все испарилось, превратившись во что-то бессмысленное и неважное.

Внутри церкви было неожиданно светло. Кроме лампад, освещавших несколько икон и распятие, горели свечи на кануне[40] и в подсвечнике у образа Спаса Нерукотворного.

Трифонов, который видел профессора Лемеха только на фотографиях 90-х, не ожидал увидеть сгорбленную фигуру в подряснике.

— Василий Федотович… — начал было генерал, но вспомнил слова игумена, что Василия Лемеха больше нет. — Простите, не знаю, как лучше обращаться. Брат, отец?

— Никак не надо обращаться, — тихо ответил Лемех. — Обращайтесь к Богу, меня все равно уже нет. Вы хотите что-то узнать об АКСОНе?

— Да, и не только о нем, — подтвердил Трифонов, всматриваясь в лицо собеседника. — Проект удался? Вы или Ковалев фальсифицировали провал?

— Сначала Ковалев, а потом и я поддержал эту версию. Но давайте сперва помолимся.

Лемех вышел на середину церкви и жестом пригласил Трифонова встать рядом. Тот хотел еще задать вопрос о Наталье, о том, кто еще был носителем АКСОНа, но не успел.

Монах нараспев прочитал Господню молитву и Символ веры, затем Трисвятое. Трифонов воспринимал это как необходимый спектакль. Терпеливо ждал, не участвуя в молитве.

«Чего он хочет? — думал он. — Чтобы я поверил в его набожность? Хорошо, я верю».

Лемех закончил чтение, перекрестился и произнес:

— Сейчас мы, генерал, поговорим, и я расскажу вам все, что вы хотите узнать. После беседы вы скажете, что возьмете личную заботу о благе этих людей и не причините им никакого вреда.

— Это условие? — хрипло спросил Трифонов. Его вдруг затрясло от волнения.

— Если вам так проще понять меня, да. Впрочем, и без условий я вам расскажу все о проекте, и вы сами поймете, почему АКСОН не должен существовать. Еще я поручусь за названных мною людей, что они не представляют никакой опасности, это Олег Иванович Пичугин и Наталья Викторовна Евдокимова.

Трифонов незаметно в кармане нажал кнопку диктофона. Он уже хотел задать первый вопрос, но Лемех, повернувшись к алтарю, перекрестился и произнес:

— Я раб Божий, новообращенный инок Лука, в миру Василий Лемех, доктор биологических наук, профессор биофизики и руководитель проекта ИСВ-один, даю обет в храме, перед алтарем, что не утаю ничего, к чему приложил руку свою и разум в создании устройства, именуемого АКСОН. — Лемех поцеловал крест и Евангелие, лежащие на аналое, после чего произнес: — Спрашивайте.

Он задавал вопросы и получал ясные и предельно откровенные ответы. Так он выяснил суть отношений Лемеха и Ковалева, узнал о том, что первым долгим носителем АКСОНа был Михаил Зверев, и именно от него впервые профессор узнал, что изобретение может вытаскивать с того света умершего человека. Да не просто вытаскивать, а еще и наделять эстраординарными способностями. Этот факт и подтолкнул Лемеха к осознанию опасности его изобретения.

Были ли основания у Трифонова сомневаться в искренности? Он не думал об этом. Сама обстановка церкви указывала, что верующий человек сейчас предельно честен, как на исповеди. И считать его лукавым подонком может только тот, кто сам бы в аналогичной обстановке вел бы себя как подонок. А генерал себя таковым не считал.

Сомнений в искренности не возникло еще и потому, что старый профессор считал себя виноватым во всем, что произошло, в большей степени, чем предатель Ковалев. В научном азарте он с коллегами не учел возможных последствий. Мечтая создать средство выживания, как теперь был убежден Лемех, они открыли или приоткрыли врата ада. Соблазн, который породил АКСОН, столь велик, что любому смертному, прикоснувшемуся к тайне этого устройства, сложно признать его опасным, осознать, куда ведет тропа благих намерений.

— А как же Наталья? — попытался возразить Трифонов. — Она же не поддалась соблазну.

— Даст Бог, и не поддастся, — ответил Лемех. — Ведь теперь она влюблена, и ею движет не ненависть или алчность, а любовь. Чтобы это чувство и отношения не были кособокими, я последний прототип отдал предмету ее любви, Олегу Пичугину.

Трифонов еле сдержал охватившее его волнение. Он же чувствовал, что этот Пичугин что-то утаивает! А тут вот оно что! Он тоже носитель АКСОНа.

— И давно вы ему дали? — стараясь не выдать волнения, спросил Трифонов.

— В ночь с понедельника на вторник. Когда он привез ко мне подстреленную и оживающую Наташу.

У Трифонова голова пошла кругом. Значит, разговаривая с Пичугиным в Воронеже и рассказывая ему об АКСОНе, он ничего нового, по сути, не сообщил. Пичугин все это знал и тупо развел его, генерала ФСБ, как мальчишку. Но почему-то эта мысль привела Трифонова не в ярость, а вызвала смех.

«Как же я, наверное, глупо выглядел! — подумал он. — Пичугин все знал и все знает! А может быть, это и к лучшему? Я знаю, что он знает, а он не знает, что я знаю. Надо его тоже отозвать. Настала пора поговорить начистоту. Нам троим. Я, Пичугин и Евдокимова».

Укрепившись в этом решении, Трифонов уже задавал вопросы, выясняя подробности и обстоятельства появления оружия в доме, расспросил о перестрелке. Выходило, что двое дали бой почти пятнадцати вооруженным бандитам и перебили их.

Трифонов взялся уточнить, что его собеседник знает о судьбе бандитов и считает ли своих протеже убийцами. Пусть не ради выгоды, а защищаясь, но все-таки они фигуранты бандитской разборки.

Монах объяснил, что ни Наталья, ни Олег не стреляли на поражение, максимум, что они могли, — это ранить нескольких бандитов, ведь они надеялись, что тех остановит вызванная соседями полиция. А то, что там оказались трупы, в этом нет вины ни Натальи, ни Олега. Скорее всего, бандитов перестрелял их предводитель, когда понял, что операция по захвату этой пары провалена.

Трифонову ничего не оставалось, как согласиться с логикой. Но к концу пятичасовой беседы он заметил, что в глазах Лемеха то и дело загорается огонек сомнения. О чем он думал? Боялся, что Трифонов не согласится на условие? Пожалуй, не стоило тревожить старика. Ведь за ним, вопреки его собственному мнению, не было никакой вины.

— Я не очень верующий, — признался Трифонов. — Большую часть жизни прожил, что называется, в стране победившего атеизма. Поэтому я не очень уютно себя ощущаю. Я хочу, чтобы вы были уверены в моих добрых намерениях в отношении Евдокимовой и Пичугина. Даю слово офицера, что вы можете быть спокойны. Если надо, что еще я могу сделать? — Но, уже спрашивая, генерал понял, что наверняка убедит собеседника. Он повернулся к аналою, перекрестился и поцеловал крест и Евангелие, как это сделал перед началом беседы Василий Федотович. Все это Трифонов совершил, не раздумывая и не смущаясь, а лишь повинуясь душевному порыву.

Лемех улыбнулся в полумраке, и в ту же секунду в алтаре словно стало светлее. Трифонов с удивлением присмотрелся и понял, что не ошибся, что свет, вполне физический и явный, медленно разгорается в алтарном пространстве. Отсвет упал на лицо Лемеха, который отрешенно продолжал улыбаться. Золотистые лучи, вырывавшиеся через щели в иконостасе и царские врата, померкли. Все длилось меньше минуты.

Трифонов вскочил в изумлении.

— Что это? — спросил он.

— Солнце, — спокойно ответил Лемех. — Начался рассвет. Окна алтаря обращены на восток.

— Правда? Вот не ожидал, что вы, Божий человек, не увидите в этом знамения, — попытался пошутить Трифонов.

— Вы хотели объяснений, я подобрал для вас самое простое, — усмехнулся Лемех. — Впрочем, вы можете считать это знамением. Ведь каждый принимает лишь то объяснение, которое соответствует личной вере, а остальные безжалостно отвергает. Я же в одинаковой степени верю и в рассвет, и в знамения.

Генерал понял, что разговор закончен. Лемех останется замаливать свои грехи, а дальнейшая судьба и проекта, и носителей АКСОНа переходит в руки Трифонова.

— Ваша воля теперь карать или миловать, — словно прочтя его мысли, произнес Лемех. — Обеты наши, в общем, ни при чем, это важная формальность лично для меня. Я верю, что Господь направит вас, генерал. Ступайте, и ангела-хранителя вам в дорогу.

Трифонов кивнул на прощание и отворил церковную дверь.

Выйдя из пропитанной ладаном и горелым воском атмосферы, Трифонов ощутил не столько облегчение, сколько ощущение, что на него снова навалились все мирские проблемы. Над широким монастырским двором светлело небо с легкими розовыми облаками. Трифонов обернулся на восточную стену монастыря, почти вплотную примыкавшую к бревенчатой церкви. Алтарные окошки хоть и были обращены на восток, но почти в упор смотрели на свежую кирпичную кладку.

«Значит, рассвет? — снова передернул плечами Трифонов. — Рассказать кому, не поверят. А мне что остается?»

Глава 21

В которой Наталью не пускают на работу, следователь берет подписку о невыезде, а Пичугин устраивает приятный сюрприз

Самолет выкатили с рулежки и подали для посадки, без затей, по-военному, просто опустив аппарель вместо трапа. Пичугин стоял рядом, затихающий после шторма ветер трепал полы его пиджака. Прохлады суховей не принес, от бетона поднималось горячее марево. От самолета пахло горелым керосином и амортизаторной жидкостью. У Олега зазвонил телефон, он глянул на экран и сообщил, что это Трифонов.

— Поставлю на громкую связь, — сказал он.

Выслушав приветствие, генерал задал три вопроса:

— Евдокимова рядом?

— Да.

— Слышит наш разговор?

— Да.

— Адвокат у нее есть?

— Найдем.

Он сделал паузу, затем начал давать указания:

— Хорошо, как приедет в Москву, пусть узнает номер документа, входящий, с которым письмо приняли в правительстве. Но я ничего не обещаю. Просто с чего-то надо начинать. И пусть помнит, что никто не обязан давать показания против себя.

— Я не считаю себя виноватой, — ответила Наталья, надеясь, что Трифонов ее услышит.

— Тогда и держите эту позицию.

Трифонов отключился, а Пичугин, убрав смартфон, сказал:

— Ладно, не кисни. Ты же боец, как говорит Головин.

— Я не кисну, Олег. Я злюсь.

— На Думченко?

— На себя. На свою доверчивость. Надо было дождаться, пока он подпишет мою записку, и снять хотя бы ксерокопию. Век живи, век учись, а дураком помрешь. Ну ничего, вернусь, первым делом заберу эту бумагу. Тяжело привыкнуть к бюрократии. Я сама такая, но всегда отвечаю за свои намерения и поступки.

— Ну, скажешь чего-нибудь на прощание?

— Дурак, я терпеть не могу прощаться. Жду тебя в ближайшие дни. Завтра созвонимся, расскажу, как дела. — Она вздохнула прерывисто, будто всхлипнула. — Обидно очень, тут работы для меня еще недели на две.

Олег хотел обнять ее у посадки в самолет, но она отвернулась и быстро поднялась, скрывшись в чреве самолета.

Наталья не хотела, чтобы он видел ее злые слезы.

Дорога выдалась непростой. Шторм ушел на север, и самолет изрядно потрепало в зоне созданных им турбулентностей. В Астафьеве Наталью никто не встретил, хорошо еще морячок-срочник подкинул ее до Щербинки на «УАЗе» командира базы. Потом на такси, но все равно домой она добралась только к двум ночи.

После душа женщина, не вытираясь и не одеваясь, села на коврик рядом с кроватью в позу лотоса, дыханием и несложной мантрой привела свое психическое состояние в норму. Через час, окончательно успокоившись, она перебралась в постель и мгновенно уснула.

В восемь утра она приехала к НИИ чумы с главной целью, выяснить, что происходит с лабораторией. Но на вахте охрана встала грудью поперек прохода.

— Нельзя, Наталья Викторовна! Приказ директора.

— Какого директора? Вы с ума сошли? — возмутилась Евдокимова. — Олейника?

— Нет, исполняющего обязанности директора, Лозовика! Говорят, что академик-то тю-тю. Инфаркт, говорят, у него жуткий. Отработался!

— Говорят, говорят. — Женщина разозлилась. — Ладно. Где приказ?

— В кадрах, Наталья Викторовна! Вы временно отстранены от работы до окончания следствия.

— Какого следствия?

— Так дело же заведено, — удивился ее незнанию охранник. — Вы сходите в кадры, у них там все. Они вам скажут, куда надо ехать.

— Спасибо, разберусь, — прервала охранника Наталья.

В отдел кадров она обращаться не стала, а сразу поехала в Роспотребнадзор, чтобы потом оттуда идти к следователю с ксерокопией записки, на которой, как она была уверена, стоят визы Олейника и Думченко. Слабенький щит, но все-таки хоть такой.

Марина, секретарша Думченко, встретила ее холодно.

— Остап Тарасович в Доме Правительства на коллегии по поводу ЧП, — канцелярским тоном сообщила она. — А вам нужно идти в следственный комитет. Знаете, где он?

— Знаю, тут рядом, на Новослободской. — Наталья удивленно посмотрела на секретаршу. — Марина, я вас чем-то обидела?

От этого вопроса вся неприступность секретарши в один миг улетучилась. Она вдруг всхлипнула и запричитала:

— Наталья Викторовна! Что же это вы? Как же теперь?

— Все нормально, Марина. Делаем, что должны. Что вы меня прежде времени отпеваете? Можете помочь?

— Да чем же?

— Первое, мне нужно из кабинета Думченко взять мою докладную записку с его разрешением применять циклосульфон. Можете? — с надеждой спросила Наталья.

Марина кивнула. Потом покачала головой:

— Ой, нет! Выносить нельзя!

— Не бойтесь, мне нужен только ксерокс с нее. И заверите «Копия верна». Сделаете?

— Попробую. А вы посидите за меня пять минут?

— Конечно.

Секретарша скрылась в кабинете начальника, но через секунду выскочила и показала документ, на котором только размашистым почерком Олейника была написана резолюция: «Не возражаю, в связи с экстренностью эпидемситуации!» Никаких других разрешений на бумаге не было.

Наталья крепко сжала губы. Вспомнила пророческий вопрос Кочергина: «Вы так ему верите?»

«Больше не верю», — подумала она.

— Такая бумага мне не поможет, — убежденно произнесла Наталья. — Тогда второе дело. Марина, мне нужно узнать, с каким входящим приняли письмо Олейника в правительстве. Курьер зарегистрировал входящий номер?

Марина проверила журнал документов, но номер был только исходящий из РПН.

— Я постараюсь узнать! — пообещала секретарша.

«Тоже мимо», — сокрушенно подумала Наталья.

Когда она вылетала, ей все казалось проще. Пришла, взяла бумаги, узнала номер, и все. Но на практике, как водится, одно разгильдяйство накладывалось на другое, постепенно переходя критическую отметку.

Наталья отправила СМС Пичугину, что номер узнать не смогла. Тот ответил, что передаст информацию Трифонову.

Не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в следственный комитет. Он располагался недалеко, и Наталья решила не утруждать себя поисками транспорта.

«Олейник отправил письмо, и оно было принято в канцелярии правительства, — на ходу предположила Наталья. — Но оно не дошло до адресата в тот же час, несмотря на срочность, и до сих пор не дошло. Почему? Или хроническое разгильдяйство делопроизводителей, что весьма странно для такой организации, как Правительство России, или в их рядах есть агенты Росздравнадзора. Это возможно, хотя и покажется кому-то смешным. Какие агенты одной правительственной организации в другой? Но мне совсем не смешно. Если там действительно есть люди, связанные с Росздравнадзором, то они могли даже выкрасть письмо Олейника».

Так, размышляя, Наталья пешком добралась до следственного комитета. Представившись дежурному, она дождалась, когда ей выдадут временный пропуск, и поднялась в указанный кабинет.

— Наталья Викторовна? — не приподнимаясь из-за стола, уточнил следователь.

— Да, вы же знаете, — ответила она.

— Хорошо. Присаживайтесь. Я не буду ходить вокруг да около. Вы же знаете, в чем вас обвиняют?

— Представления не имею, — с уверенностью, но без ноток вызова, ответила она.

— Как так? — Следователь изобразил удивление.

Евдокимова развела руками.

— А что же на вас уголовное дело завели?

— Не я же его заводила.

— Да. То есть виновной вы себя не чувствуете ни в чем?

— Нет. Мне не в чем себя винить.

— Вы о моральной стороне вопроса или о юридической?

— Я не юрист.

— Хорошо… — Следователь ощутил, что несколько теряет инициативу в беседе, и решил активнее подойти к делу. — Вы применяли запрещенный препарат на людях?

— Нет, — честно ответила Наталья. — Мы вообще ни в институте, ни в РПН не работаем с запрещенными препаратами.

Этот ответ выбил следователя из колеи. Он стал суетлив и нервозен.

— То есть как, разве этот… ваш…

Наталья ему не помогала. Следователь полез в дело, вытащил листок с заявлением.

— Вот, циклосульфон, экспериментальный препарат. Вы вводили его людям?

— С чего вы взяли, что он запрещенный? — спокойно спросила Наталья.

— Так вот есть справка из Фармкомитета России, «препарат с названием циклосульфон не входит в реестр лекарственных средств»! Разве это не означает, что его запретили к использованию?

— Нет. Это означает, что он еще не прошел всех проверок, необходимых для внесения в названный вами реестр. Этот реестр, по сути, определяет возможность его коммерческого использования и свободной продажи в аптеках. Препараты, которые не входят в реестр, нельзя продавать, то есть использовать в целях наживы без разрешения Фармкомитета. А препараты, которые нельзя применять для оказания медицинской помощи, входят совсем в другой список, в список запрещенных препаратов. И циклосульфона в этом списке нет, так как он не является ни токсичным, ни психотропным веществом, а воздействует исключительно на ферментную активность защитных клеток. То есть поднимает иммунитет. Мало ли привозят из-за рубежа лекарств, привозят и применяют, а в реестре лекарственных средств России их нет. Фармкомитет разрешает коммерческое использование лекарств, но не запрещает применение лекарств вообще. Это не в его власти. В чем вы меня конкретно обвиняете? Лекарством я не торговала, в целях наживы не использовала.

— Хорошо. — Следователь задумался, выискивая способ выбраться из им же созданного юридического тупика. — Запрещенных препаратов вы не использовали. А экспериментальный? Его ведь тоже нельзя применять. Выходит, вы испытывали его на людях.

— Применяла. Но не испытывала, а спасала больных людей.

Следователь взбодрился.

— Ну вот! А говорите, не виновны?! Это же вина! Только не надо демагогии, что это за болезнь такая, что нельзя помочь разрешенными средствами? А вы полезли к ним со своим непроверенным зельем! Кто вам позволил вводить этот препарат?

— Позволило мое руководство. Это во-первых. А во-вторых, болезнь, которую, как вы считаете, можно вылечить разрешенными средствами — это самая что ни на есть чума. Легочная форма.

Следователь отшатнулся, не ожидая услышать страшное слово.

— Что же вы побледнели? Я обязана на допросе отвечать только правду. Я ее и говорю. Смертность от этой формы чумы, если ее лечить разрешенными, как вы говорите, средствами, составляет семьдесят процентов от числа заболевших. У нас в Приморске, в карантинном лагере, за колючей проволокой с пулеметными вышками и собаками в настоящий момент имеется около полутора сотен инфицированных.

— С какими вышками? — Следователь решил, что ослышался.

— С пулеметными. И прошлой ночью, именно из-за версии, похожей на вашу, люди в лагере устроили бунт. По ним стреляли. Их задерживали собаки.

— Вы фантастический фильм мне пересказываете?

— Нет. Уточните в МЧС, они и армейские подразделения обеспечивают режим в лагере.

— Извините. Мне нужно уточнить, — промямлил следователь.

«Ох, и влетит мне от Олейника, когда выздоровеет, — подумала Наталья. — А с другой стороны, плевать. Во-первых, я не имею права лгать следователю. А во-вторых, они-то меня подставили, глазом не моргнув. Имею права и я вывалить корзинку грязного белья из их уютного гнездышка».

Следователь сделал несколько звонков, один из них, похоже, уже в Приморск, Тумасяну.

«Он понял, что это насчет меня, — подумала Наталья. — Наверняка понял».

Когда следователь отложил телефон, руки у него заметно дрожали.

— Вы что же думаете, что серьезность ситуации вас оправдывает? — сощурился следователь. — Преступление есть преступление!

— Я никакого преступления, повторюсь, не совершала. Если кто-то, пользуясь ситуацией, решил использовать следственный комитет вообще и вас в частности, чтобы очернить меня, и в это время, за моей спиной, провернуть какие-то свои темные делишки в корыстных целях, я к этому отношения не имею. Рано или поздно прокуратура выяснит, чьи действия были законны, а чьи нет и кто в чьих интересах действовал. И что его на это мотивировало.

— Вы мне угрожаете? — удивился следователь.

— Зачем?

— Но вы сейчас сказали, что кто-то меня подкупил…

— Ничего подобного я не говорила. Я лишь сказала, что не совершала никаких преступлений, а если кто-то превысил или превышает свои должностные полномочия, прокуратура разберется, кто нарушил и что было для этого мотивацией.

— Нда… Как-то вы все с ног на голову перевернули, — признался следователь.

— Наоборот, поставила с головы на ноги. Дело в том, что циклосульфон снижает смертность до пятнадцати или даже пяти процентов, если вводить его до начала разгара болезни. А это значит, что умрет не семьдесят человек из сотни, а десять из сотни. Да, это экспериментальный препарат, но на его применение нет никаких запретов. Просто применять его надо с согласия пациентов. И у меня есть письменные согласия от каждого из них. Некоторые отказались. Им препарат не вводили. И они, скорее всего, умрут. Это их выбор.

— Хорошо, раз уж вы так откровенны, буду откровенен и я. Есть сигнал, что один пациент находится без сознания, и вы ему тоже вводили ваше лекарство.

— Он подал жалобу? Или его родственники?

— Он без сознания! А у меня сигнал, что вы ему вводили экспериментальный препарат!

— Ну, так в чем тогда вы меня вините? Вот когда он придет в себя, если будет в претензии за то, что не помер, может быть, и напишет? А то, что я ему вводила, как вы утверждаете, требует доказательств, а не голословных обвинений.

— Вы что же, утверждаете, что не вводили?

— Я утверждаю, что в правовой системе Российской Федерации существует презумпция невиновности. И это не мне надо доказывать, что я права, а вам, что я в чем-то виновата. Вы уверены, что препарат действительно был введен этому больному? Как его зовут, вы знаете? У вас есть результаты анализа крови больного, в которой обнаружен препарат?

Последний вопрос поразил следователя, как удар в темя деревянным молотком для рауш-наркоза. Он несколько минут молчал, подбирая слова, и выдавил:

— Вот что, Наталья Викторовна, пока вы под следствием, подпишите, что предупреждены о запрете покидать Москву. А я вас вызову, когда получу необходимые документы. Спасибо, что пришли без повестки.

Протокол Евдокимова подписывать отказалась, только подписку о невыезде.

Она покинула СКР, размышляя о результатах беседы.

Этот въедливый товарищ, конечно, будет собирать бумажки из разных инстанций. На это потребуется время. Но особенно обидно, что все это время протечет бесцельно. Предчувствие неприкаянности бесило сильнее всего.

Наталья набрала номер Головина.

— Слушаю, Наталья Викторовна. Вы в порядке?

— Как всегда, Виктор Владимирович.

— Подписка?

— Да. Но я вам звоню не по этому поводу.

— А что случилось?

— Я во вторник просила вас позаботиться о моей «Йети», вы не скажете, где она?

— В сервисе, Наталья Викторовна. — Головин назвал адрес сервиса. — Вам надо съездить и договориться о ремонте. Все, что мы могли, — это организовать эвакуацию вашей «Шкоды». А насчет ремонта, сами понимаете, нужны документы и владелец.

— Спасибо, я вам отдам за доставку.

Вот именно сейчас ехать в сервис не хотелось. Стояла машина там три дня, постоит еще два. Пока разговаривала с Головиным, добралась до метро.

Приехав домой, переоделась, развела оставшийся пакет с протеиновым коктейлем и принялась изнурять себя на тренажере. Злость на всех вредителей-бюрократов она изливала на свое тело, наворачивая километры на беговой дорожке и качая пресс и спину, отжимаясь попеременно на одной руке. Время летело незаметно.

Около трех в дверь позвонили.

С полотенцем в руках Наталья подошла к двери и, не посмотрев на экран видеодомофона и не спрашивая, отворила. Ей не было видений, и она не задумывалась, кто бы это мог быть. За дверью стоял Пичугин с синим термоконтейнером для перевозки анализов.

— Па-бам! — сказал он. — Не ждала?

Наталья вытерла лицо, бросила на стул полотенце и молча обняла его, повиснув на шее. Потом сказала:

— Я тебя давно ждала и всегда рада.

Пичугин, не знавший, куда девать контейнер, переступил порог, а Наталья так и висела, поджав ноги.

— Я никогда не отрицал фатальности в жизни и принимаю такие подарки судьбы с радостью. Наташа, держи сто семнадцать пробирок. Еще тепленькие. Взяли сегодня в восемь утра.

Евдокимова встала на ноги и закрыла за ним дверь.

— Это очень хорошо. Правда, я сейчас без работы, без лаборатории. Я вообще никто. Идет следствие. Ну, пусть оно идет своим чередом, а мы пойдем на кухню. Чай или кофе? Как быстро ты добрался? Что-то случилось?

Она выпалила все вопросы на одном дыхании.

Пичугин поставил контейнер на стул, потом присел к столу, а Наталья принялась готовить кофе.

— Да все сложилось удачно. Твой «плач Ярославны» был услышан Тумасяном, и он дал команду сегодня утром взять кровь у всех получающих циклосульфон. На обходе врачи среди карантинных пациентов выявили еще трех заболевающих. Вчера вечером трое, и сегодня… Остальные поутихли. Циркачи развлекают детишек. Карину помнишь? Девушку, которая познакомилась в поезде с нашим воронежским неизвестным и шум подняла из-за его исчезновения? Она в порядке. Кашляет, но ни на что не жалуется. Ты ей вводила свое лекарство?

— Нет. На нее у меня не хватило. Получила только вакцину и стандартную схему лечения. Но она и сама молодец. — Наталья налила напиток из турки в чашку. — Меня больше волнует состояние этого парня, «удава» из Воронежа. Он тяжелый.

Пичугин загадочно улыбнулся, сделал глоток дегтярно-черного и вязкого кофе.

— Кусочек сахара дай, пожалуйста, — попросил он.

Наталья налила себе чашку и пила без сахара мелкими глотками с холодной водой.

— А как же ты прилетел? Утром дали борт?

— Да, в девять тридцать, я получил от тебя СМС, сразу ее перебросил Трифонову, что, мол, номер найти не удалось, и с ящичком вылетел. А этим бортом ночью прилетела из Москвы группа депутатов Госдумы с красными носками и шапками. Тумасян их не пускает в зону. Они скандалят, требуют дать им костюмы. Хотят разобраться в ситуации. Левон Рубенович скоро огнем плеваться начнет. Летчикам приказали вернуться в Москву, вот они меня и забрали.

— Ты сам улетел? Без приказа?

Пичугин улыбнулся:

— Кто же меня отпустит без приказа? Распоряжение Трифонова. Кстати, собирайся. Он ждет нас к пяти.

— У меня есть выбор?

— Нет. Это приказ.

— Приказ?

— Да, приказ мне, доставить тебя к нему к семнадцати ноль-ноль.

— Он знает все?

— Думаю, он знает главное, что АКСОН работает и стоит у тебя. Трифонов хочет знать детали.

— Можно спрогнозировать его предложения?

— Я думаю, что он предложит тебе перейти к нему на службу. Не знаю в качестве кого. Только так он сможет тебя избавить от неприятностей.

— Я не спецагент, Олег. Я врач, а мои враги — это болезни и дураки. Причем болезней немного, но они очень опасны. А дураков огромное число, и почему-то все они у власти, и тем самым намного опаснее болезней.

Часы показали половину четвертого.

— Пока говорить не о чем, — ответил Пичугин. — Я вызову такси.

Глава 22

В которой Наталью опять допрашивают, она получает заманчивое предложение, а капитан Пичугин становится майором

Пока Наталья одевалась, Пичугин набрал номер Трифонова. Генерал ответил сразу.

— Вы в Москве. — Он не спрашивал, а констатировал.

— Да.

— С Евдокимовой поговорили? Проблем не будет?

— В общем, без деталей. Куда нам ехать?

— У подъезда стоит машина-такси, номер простой — 123, водитель знает куда везти.

Наталья оделась, как всегда, изысканно, неброско, не используя никаких украшений, и вышла из спальни.

— Поехали, — решительно произнесла она. — Такси вызвал?

— Ждет у подъезда. — Пичугин поднялся. — Идем.

Заняв места в машине, они не проронили ни слова, только держались за руки.

Водитель кружил по Москве, выбираясь на кольцо, и когда автомобиль свернул на Пятницкое шоссе, Пичугин встревожился. Похоже, их везли в поселок «Изумруд».

Сомнения исчезли, когда проехали поднятый шлагбаум на въезде в поселок и машина тормознула у дома Лемеха. Пичугин понял, что Трифонов знает почти все или даже все. И о ночном бое, и об АКСОНе, и наверное, о том, что устройство стоит не только у Натальи.

«Ни в коем случае не врать!» — подумал Олег и отпустил Наташину руку.

Калитка при входе во двор оказалась незаперта. У Пичугина не возникло ощущения, что во дворе или в доме много людей. Впрочем, они могут ждать в машинах где-нибудь неподалеку.

Это был дом, из которого они уехали во вторник в шестом часу пополудни, простившись с хозяином, как полагали тогда, навсегда. А если Лемех здесь? Во дворе действительно не оказалось никого. Наталья, толкнув входную дверь и переступив порог прихожей, скинула туфли и сунула ноги в войлочные шлепанцы.

Из гостиной выглянул генерал Трифонов.

— Вот даже как? — Он удивленно поднял брови. — А у вас, Олег Иванович, здесь тоже есть свои тапочки? Я не удивлюсь.

— Нет. Я не успел прижиться, — попытался пошутить Пичугин.

— А я все думал, что же за дети тут бывают у одинокого старика? — постарался свести к шутке эффект своего появления Трифонов.

— Где Василий Федотович? — сразу спросила Евдокимова.

— Ай-яй-яй… Наталья Викторовна, вы же знаете, что он уехал, или, точнее, съехал. Но давайте не будем опережать события. — Генерал пригласил приехавших к столу в гостиной. — Я тут немного похозяйничал и взял на себя заботу заварить чай. У Лемеха запасы чудесных сортов индийских и английских чаев.

Пичугин наблюдал за генералом, удивляясь, насколько его поведение сейчас отличалось от воронежской встречи в кабинете генерала Эдика… Здесь он выглядел совершенно другим человеком. Интеллигентный, утонченный, наверное, даже галантный. Надолго ли его хватит? Получается, тогда он играл одну роль, а сейчас другую, для Натальи?

Трифонов старательно избегал смотреть Наталье и Пичугину в глаза. Возможно, он боялся, как свойственно людям. Боялся неизвестности, не зная, чего ожидать.

Евдокимова присела к столу и вела себя так свободно, будто не происходило ничего особенного. Олег устроился рядом.

Генерал поставил чашки, корзинку с печеньем и сахарницу. Себе взял кружку Лемеха. Разлил заваренный чай. Он действительно старался быть галантным, словно пытался завоевать доверие, подменив собой хозяина дома.

— Простите, товарищ генерал, не знаю вашего имени-отчества, — не выдержала Наталья. — Давайте не будем плести кружева. Вы ведь хотели меня допросить? Я готова. Мне нечего скрывать.

— Зовут меня Михаил Иванович. Можете так обращаться. Раз вы готовы, первый вопрос к вам, Наталья Викторовна. При каких обстоятельствах и когда к вам попало изделие лаборатории цифрового моделирования биообъектов НИИ биофизики под руководством профессора Лемеха, которое официально называлось ИСВ-1, а разработчики называли АКСОНом?

— Его меня вынудил проглотить Василий Федотович Лемех двадцать седьмого сентября две тысячи второго года. Я пыталась спасти своего товарища Михаила Зверева, студента третьего курса медицинского института. Миша тогда узнал о планах генерала ФСБ Ковалева продать большую партию АКСОНов каким-то бандитам или террористам и вознамерился этому помешать. Михаил поручил меня Лемеху с просьбой задержать и не отпускать. Когда Василий Федотович понял, что удержать меня не сможет, он дал мне АКСОН и настоял, чтобы я его проглотила. Сделал он это, чтобы я имела шанс выжить, если все-таки успею на помощь Мише.

— Что вам известно об этой операции?

— Ничего. Ничего, кроме того, что на закрытом заводе на окраине Москвы должна была состояться передача товара и денег. Я знала адрес завода.

— А что случилось с Михаилом Зверевым?

— Он погиб.

— Вы знаете как?

— В общих чертах. Миша взорвал всех и погиб сам при взрыве.

— Что он взорвал?

— Бензовоз. Он угнал автоцистерну с бензином. Водителя оглушил.

— Как он узнал о сделке?

— Я не знаю. Он мне не рассказывал, но как-то узнал. Впрочем, сейчас полагаю, что услышал, а затем события реконструировал в мозгу. Как это сейчас могу делать я. Такие способности носитель АКСОНа приобретает только в случае смерти и… Не знаю, как это назвать. Воскрешения, слишком громко.

— Да уж. После восстановления жизненных функций, — подсказал Трифонов. — И все эти годы вы носите в себе этот прибор?

— Да.

— Вы хорошо знакомы с Лемехом?

— Да, с сентября две тысячи второго, достаточно хорошо, чтобы регулярно навещать его. Он даже выделил мне в этом доме свою комнату.

Пичугин был уверен, что гостиная напичкана специальной аппаратурой. Трифонов имел возможность установить тут камеры и микрофоны, а раз имел, вряд ли ее упустил. Скорее всего, ведется не только запись, но и непосредственный анализ происходящего специалистом по дистанционной оценке психологических состояний. А в ухе генерала наверняка приемник, чтобы сразу слышать рекомендации этого специалиста.

— Да, я это понял по тапочкам вашего размера и белью в шкафчике, — спокойно сообщил Трифонов. — Значит, все эти годы Лемех ставил эксперименты с вашим участием?

— В известном смысле так. — Наталья кивнула. — Он периодически оптимизировал программу в процессоре АКСОНа и попутно что-то в ней добавлял.

— И как это себя проявляло?

— Как и было задано изначально, небольшие раны затягивались за минуты, а серьезные травмы за часы. Выносливость увеличилась раза в три или четыре, слух и зрение тоже. Расширился диапазон и чувствительность по всем каналам восприятия. АКСОН создал в сердце дополнительный центр автоматии, на случай ранения. Так я выжила при пулевом ранении аорты ночью в понедельник. Рана затянулась за десять минут. Сердце восстановило давление за двадцать минут, мозг почти не пострадал. Работа мышц в состоянии «зомби» обеспечила кровообращение, частично компенсировав временную остановку сердца.

— Понятно. А как вы объясните свои возможности, свидетелей которым было немало в «Домодедово»? Как вы убили Ковалева?

— Я его не убивала. Он сам себя убил.

— Но вы этому поспособствовали?

— Я дала ему понять, что уйти ему не позволю. Когда он понял, что не сможет оказать мне противодействие, он предпочел застрелиться.

— То есть это АКСОН дал вам способность двигаться с такой скоростью?

— Нет, — возразила Наталья. — АКСОН меня оживил после смертельного ранения, а в процессе восстановления нервных тканей возникла и эта способность. АКСОН создал условия для ускорения проходимости нервных импульсов и помог добавить митохондрии в мышечные клетки. Впрочем, я это поддерживала постоянными тренировками. Без регулярных занятий и нагрузок АКСОН обеспечит только выживание. Он будет развивать те функции организма, которые человек развивает сам. Если не заниматься постоянно физкультурой, экстрарежим может привести к серьезным травмам суставов и связок.

— Сколько лет вы занимаетесь восточными единоборствами?

— Два года с Мишей и еще десять лет ходила в клуб, последние годы не успеваю посещать секцию, занимаюсь дома, когда есть время.

— Приличный срок, отличная форма. Вы это делаете, чтоб у знакомых не возникало вопросов о ваших физических способностях?

— Я занимаюсь для поддержания формы. — Наталья держала голос спокойным. — Это мой образ жизни. Если коротко резюмировать эффект АКСОНа, он оптимизировал физиологию организма. Это требует определенных правил жизни и постоянных занятий на тренажерах.

— Сколько часов вы спите? За время наблюдения в Москве и Воронеже вы не спали около сорока часов и не показывали признаков усталости.

— Я же объяснила, физиология максимально оптимизирована. Утомление отчасти связано с накоплением в тканях молочной кислоты и других токсинов, а у меня этого не происходит. Однако приходится много есть.

— Как вы относитесь к Олегу Ивановичу Пичугину? — Генерал спросил так, будто речь идет о каком-то постороннем человеке.

— Я люблю его. — Наталья улыбнулась.

— Вы давно с ним знакомы?

— Четвертый день.

— И сразу, вот так, любите?

— Да. Сразу. Как увидела.

Олег вспотел. Пульс участился и начал отдаваться в висках.

— Допустим. — Трифонов задумался. — А как он к вам относится, что вы думаете?

— Точно так же. Он меня любит.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Наталья глянула на Трифонова в упор и без улыбки. — У вас нет причины мне не верить, Михаил Иванович. Хотя вы обычно используете обратный принцип. Вам нужен убедительный аргумент, чтобы верить. Я не собираюсь для этого ни целовать, ни каким-то иным способом доказывать свои чувства к Олегу. Вспомните, на что я пошла ради него. Это для вас должен быть тот самый несокрушимый аргумент.

Трифонов оттянул воротник сорочки и на некоторое время умолк.

Пичугин понял, что пауза сделана неспроста. Сейчас специалисты анализируют голос Натальи по интонациям, определяют, где ложь, где правда, а генерал ждет их вердикта. Пичугин не был уверен, что смог бы отвечать так же просто и искренне, как Наталья.

— Олег Иванович, — обратился к Пичугину Трифонов. — Вы что на это заявление скажете?

— То же самое, я люблю ее, — ответил тот.

— За четыре дня? — удивился Трифонов. — И сразу такая взаимность?

— Сразу. Я обаятельнее и милее женщины не встречал.

— Удивили, — признался Трифонов. — Я, конечно, всякое допускаю, но все равно удивлен.

— Товарищ генерал, — напомнила о себе Евдокимова. — Вас только это интересует?

Вопрос немного выбил Трифонова из колеи.

— Нет, конечно. У меня масса вопросов.

— Тогда спрашивайте. У вас ведь нет повода сомневаться в искренности наших ответов?

— Когда вы узнали, что в доме Лемеха есть тайник с оружием?

— Ночью в понедельник.

— Вы знали о его происхождении?

— Да, Василий Федотович сказал, что Миша его захватил у наемных убийц в сентябре две тысячи второго года.

— И все эти годы арсенал хранился в подвале?

— Не знаю. Василий Федотович предложил им воспользоваться только в ту ночь, когда бандиты приехали, чтобы убить нас.

— Почему вы так решили?

— Василий Федотович обнаружил у Олега датчик ПЭМИ, благодаря которому они нас нашли в этом доме, а я услышала разговоры убийц. Убежать мы не могли. Лемех стар, Олег болен, а я одна после ранения не имела возможности справиться с десятком вооруженных бандитов. Василий Федотович предложил взять оружие из тайника.

— Вы знаете, что еще в тайнике?

— Василий Федотович сказал, что есть еще пистолеты. Но нам они не были нужны.

— Вы умеете стрелять из снайперской винтовки?

— Мне Миша рассказывал. Я читала инструкцию в Интернете.

— Он не говорил вам, что у него есть оружие?

— Говорил, но я ни разу не видела.

— И вы вот так без опыта взялись стрелять?

— Для меня это несложно. Миша в армии был снайпером и рассказывал кое-что, когда мы дружили.

Трифонов потер переносицу.

— Сколько вы сделали выстрелов?

— Точно не помню. Около пяти. Два точно с дерева во дворе, остальные из леса.

— Наталья Викторовна, мне трудно поверить, что женщина без опыта ведет бой по всем правилам.

— Но ваш консультант же говорит, что я не лгу. — Наталья сделала жест, словно указывая на невидимые камеры. — И эксперты дали вам заключение…

— Вы слышите, что мне говорят в ухо?

— Конечно. Я слышу, что ваш эксперт говорит в машине за два дома отсюда, но с задержкой. Скорость звука ниже скорости радиоволн.

Трифонов озадаченно крякнул. Он не привык, чтобы с ним разговаривали так откровенно, а то, что он считает секретом, таковым не является.

— Что вы хотите от меня? — неожиданно спросил он.

Евдокимова пожала плечами:

— Ничего. Хотя, пожалуй, только одно. Олег просил вас помочь разыскать важный документ, затерявшийся в приемной правительства. Если вы сможете найти эту бумагу и организовать необходимые подписи, я буду вам обязана.

— Обязаны? — переспросил Трифонов.

— Признательна. И уже не в первый раз. Я уже обещала вам пожать руку за найденный сульфохлорид для производства лекарства.

Трифонов не мог сдержать улыбку, поэтому поднялся из-за стола и спросил не оборачиваясь:

— Еще чаю хотите?

— Не откажусь, — ответила Наталья, допивая из своей чашки.

— Я могу сделать вывод, Наталья Викторовна, что вы не питаете личной неприязни ко мне и организации, которую я представляю? — спросил Трифонов, вернувшись с полным чайником.

— Не питаю. Если вы о личной ненависти к генералу Ковалеву, то я считаю его виновным в гибели моего друга. Ну а через него был некоторый негатив в отношении всей организации. В целом я считаю, что вы заняты важным делом, и у меня лично к вам нет никаких претензий.

— И на том спасибо, — проворчал Трифонов, усаживаясь за стол. — Я вот еще что спрошу. Вы сказали, что у Пичугина Лемех обнаружил датчик ПЭМИ, он и сейчас стоит?

— Нет. Мы его удалили.

— Каким же образом?

— Датчик был в виде таблетки, закрепившейся в желудке. Василий Федотович дал Олегу АКСОН, и тот обезвредил устройство. После чего со рвотой датчик удалился.

— Вы хотите сказать, что сейчас у Пичугина стоит АКСОН?

— Я именно об этом и сказала.

Олег заметил, что генерал не особенно удивился. Он знал. И узнать это он мог только от Лемеха. Или все же сам догадался? Но не похоже, что они с Натальей где-то прокололись.

— Вы понимаете, что это означает? — Трифонов чуть сощурился.

— Не понимаю вас. Для меня это означает, что Олег Иванович получил шанс выжить, если на него будет совершено нападение. Не больше и не меньше.

— Олег Иванович, а вы как объясните тот факт, что в той беседе вы ничего мне об этом не сказали?

— А надо ли объяснять? — Аналитик пожал плечами. — В Воронеже у меня не было убедительной причины быть с вами настолько откровенным, товарищ генерал, чтобы сразу выложить всю информацию. Кроме того, я и Наталья обязаны Василию Федотовичу и обещали сохранить его тайну. Думаю, у вас нет причины подозревать меня в неумении хранить секреты?

Трифонов нахмурился. Конечно, ему было неприятно чувствовать себя одураченным.

— А сейчас в откровенности уже нет необходимости, — добавил Пичугин.

— Почему вы так решили? — осторожно спросил генерал.

— Потому что, я уверен, Василий Федотович вам сам все рассказал, и полагаю, что сделал это в обмен на наши жизни. Полагаю также, что сделал он это под ваше честное слово. Он ведь идеалист. Верующий человек. Верит в Бога, верит людям. Поверил и вам, передав ответственность за любое решение.

Генерал вынул миниатюрный приемник из уха и жестом приказал операторам выключить камеры и прослушку.

— Интересный подход, — сообщил он.

— Весь этот спектакль был устроен исключительно с одной целью, — уверенно заявил Пичугин. — Проверить, насколько Наталья загнана в угол.

Трифонов несколько напряженно вздернул брови, а Евдокимова искоса глянула на Пичугина.

— Сначала я все списал на случайности, — признался он. — И хотя не особенно вам доверял, товарищ генерал, но и обвинять без повода вас не хотелось бы. Теоретически, конечно, кто-то из воронежских врачей мог бы действительно отправить письмо в Москву о том, что циклосульфон вкололи больному, который без сознания, то есть без его письменного согласия. Но, взвесив ситуацию, я усомнился в этом. Во-первых, ни у кого на это не было мотива. Всем в Воронеже, включая Шиловскую, выгодно как можно быстрее победить болезнь, с как можно меньшими потерями и чтобы об этом поскорее забыли. А тут такой скандал. Смысл? И хотя люди способны делать гадости и без особых на то мотиваций, я поставил себе в голове галочку. Во-вторых, при мне Наталья никому не говорила название препарата.

— На совещании я его тоже не озвучивала, — кивнула она.

— И получается, что первым название «циклосульфон» услышал Кочергин, а затем и вы, — заявил Пичугин. — Когда Наталья рассказала о его разработке и о надобности в кислоте. Я еще тогда подумал, чего это Кочергин так интересуется отношениями между Натальей, Олейником и Думченко? Несколько раз уточнил, насколько она им доверяет. И, заметив ее неуверенность, передал вам, думаю. От него же вы узнали, что препарат экспериментальный, а затем выяснили, все ли из заразившихся медиков подписали согласие на введение циклосульфона.

— Герасименко отказался категорически, — сообщила Наталья.

— И вы, товарищ генерал, дозвонившись до Герасименко, как-то мотивировали его написать соответствующую жалобу в Москву, в Росздравнадзор, — с уверенностью добавил Пичугин. — Вам-то точно не могли отказать в возможности телефонного разговора.

— Но зачем? — удивилась Евдокимова.

— Чтобы загнать тебя в угол, — пояснил Олег. — Что весьма не просто. Ты ведь ничего не боишься. Ничего, кроме одной малости. Остаться ненужной, недоделать, не завершить, остаться без любимой и важной для тебя работы. А вы, товарищ генерал, безусловно, переворошили документы, характеризующие Наталью, и поняли это. Поняли, что у вас есть единственный рычаг воздействия на нее.

— И давно вы пришли к таким выводам? — с мрачным видом спросил Трифонов.

— Сразу, как только получил от Наташи СМС, что она не смогла найти входящий номер письма Олейника.

Трифонов опустил взгляд и почесал кончик носа.

— Это тут при чем? — удивилась Наталья.

— А я вам сейчас фокус покажу, — произнес Пичугин с кривой усмешкой. — Вангую я, что номера не оказалось там, где он точно должен был быть.

— Ну да… — осторожно подтвердила Евдокимова. — В журнале был вписан только исходящий, а входящий курьер забыл вписать.

— Забыл? — Пичугин в упор посмотрел на генерала, но тот отвел взгляд. — Я уверен, что он не забыл. Его вежливо попросили этого не делать до вечера или до понедельника. Это ведь пустая формальность. Кому может он понадобиться?

— Но зачем? — все еще не понимала Наталья.

— Для того, чтобы сломить тебя психологически. Этот номер вообще, по сути, ни для чего никому не нужен. Письмо или есть, или его нет. Кто-то, конечно, мог бы его придержать в своих целях или даже выкрасть, но исходящий номер-то есть! Олейник выздоровеет и подтвердит не только отправку, но и то, что ты действовала по его распоряжению. И все обвинения следствия, и без того шитые белыми нитками, превратятся в пшик. И не только! Начнется разбирательство, куда письмо делось и кто виноват в том, что оно не попало куда следует. Полетят головы, но среди них твоей головы не будет. Понимая это, товарищ генерал, вам пришлось создать у Натальи иллюзию безысходности, потому что до самой безысходности было далеко. И вот, когда она впрямую попросила у вас помощи, вы рекомендовали ей сделать только одно, бессмысленное, по сути, действие. Узнать входящий номер. Прекрасно зная, что она его в журнале не найдет. Ты ведь была уверена, что это просто?

— Конечно, — согласилась женщина. — И когда его не оказалось, это меня действительно несколько деморализовало. А еще то, что не пустили на работу. Ощущение ненужности…

— Именно.

— Потом еще следователь…

— А потом, без всяких пауз, приезжаю я и передаю приказ прибыть к Трифонову, — добавил Пичугин. — И ты уже полностью готова на все, потому что тебе, в твоем представлении, терять уже нечего. Но так ли это на самом деле? Стоит Олейнику узнать, что происходит, и вся эта выстроенная иллюзия растает, как утренний туман на рассвете.

При слове «рассвет» Трифонов вздрогнул, и это не укрылось ни от Натальи, ни от Олега. Что-то мощное, на уровне подсознания, было у Трифонова ассоциировано с этим словом.

— Что с Василием Федотовичем? Он жив? — Наталья глянула на генерала в упор.

Генерал понял, что его усилия обернулись против него самого. Он создал у Натальи ощущение загнанности, но стоит ей полностью проникнуться этим ощущением, убедить себя, что ей действительно терять нечего, и тогда она может стать по-настоящему опасной. И никто пока не знает, насколько именно опасной. Дом оцепили двадцать оперативников. Но бандитов было пятнадцать, и они потерпели поражение, хотя ни Наталья, ни Пичугин не стреляли на поражение. А если Наталья слетит с катушек и решит, что Лемех убит или задержан, может начать мстить…

— Да жив, он жив! — поспешил успокоить ее Трифонов. — Но это уже не совсем Лемех.

Наталья плотнее сжала губы, и он решил загадками больше не говорить.

— Дело в том, что профессор Лемех постригся в монахи, ушел из мира, как говорят, — сообщил он. — Лемеха больше нет, теперь есть инок Лука в Покровском монастыре. Василий Федотович принял монашество.

— Когда вы его видели? — спросила Наталья.

— Сегодня ночью.

— Он добровольно вам все рассказал?

— Абсолютно, без какого-либо принуждения. Мы встречались в монастырском храме. После беседы я уехал, а он остался. Он же сказал вам, прощаясь, что ваш АКСОН перестал быть тайной после операции в аэропорту, и вы сами это понимали. Знали, что вас ждет. Ведь так?

— Так, — согласилась Наталья.

— А значит, для меня было лишь делом времени выяснить, откуда он у вас. И я узнал. Узнал так много, что мне нужно было как-то освоиться с этой информацией. Сложилась головоломка, решить которую мне помог сам Василий Федотович.

— Но зачем же был весь этот спектакль? — напрямую спросила Наталья. — Вам что-то от меня нужно. Вы решили меня деморализовать, чтобы я психологически была готова принять несвойственное мне решение.

— Все так. — Трифонов грустно развел руками.

— Какого решения вы от меня ждали?

— Теперь это уже не имеет никакого значения. Олег Иванович меня раскусил, и теперь моя игра потеряла всякий смысл. Мне остается лишь попрощаться с вами.

— Так просто? — удивился Пичугин.

— А что я могу? Навесить на вас еще каких-то собак? А толк-то? Я даже не уверен, что мне хватит оперативников просто вас задержать и отконвоировать. И без жертв не обойдется точно. А если будут жертвы, с меня за них спросят и потребуют объяснений. А у меня, можно сказать, нулевые доказательства. У нас с этим строго. Обвинят в преследовании личных целей и вышибут, как вышибли в свое время генерала Стежнева. С почестями. К тому же на самом деле никаких личных целей я не преследую. Исключительно государственная безопасность.

— Вы сомневаетесь в моей безопасности для общества? — поняла Наталья.

— Были сомнения, — уклончиво ответил Трифонов и снова разлил чай по чашкам. — Но, наблюдая за текущими событиями, я понял, что был не прав. Лемех меня уверил, что АКСОНов больше нет. У вас единственные. Насчет вашей лояльности интересам общества и государства я не сомневаюсь. А Олега Ивановича к тому же я принял на службу. И теперь выяснил главное. Вы любите друг друга, значит, будете держаться вместе, хотя бы какое-то время. А там поглядим.

— Вот почему вы так зациклились на этом вопросе, — недовольно пробурчал Пичугин.

— Не зациклился, а заострил внимание. — Трифонов улыбнулся. — В общем, думаю, каждому из нас надо просто заниматься своим делом. Так будет лучше для всех. Поэтому задерживать вас больше я не буду. С вами, Олег Иванович, созвонимся завтра по работе, а с вами, Наталья Викторовна, надеюсь видеться теперь только на совместных пикниках, если вы меня пригласите. Бумага ваша, докладная Олейника, уже найдена, не волнуйтесь. И с лабораторией все будет в порядке, никто вас больше не побеспокоит, занимайтесь исследованиями, пишите диссертацию. И мне, право, стыдно за то, что я это затеял. Но это все было до разговора с Лемехом.

— Меня Василий Федотович тоже сразу очаровал. — Пичугин хмыкнул.

— Дело даже не в очаровании. Мне очаровываться ни по возрасту, ни по должности не положено. А вот вера…

— Вера во что? — Наталья опустила чашку, глянув поверх не на генерала.

— В людей, наверное. Трифонов помолчал, подбирая слова. — Моя служба имеет такую специфику, что людям просто ее получается доверять. Я по привычке встал на эту стезю и с вами. Психологические игры, недоверие, проверки… И дело не в том, что вы их прошли, нет. Инок Лука, не Лемех уже, а именно монах в монастыре, дал мне понять, что не ко всему можно прикладывать мерки службы, даже когда дело касается интересов безопасности государства. И он прав.

— Тогда, до свидания! — Наталья допила чай и первой поднялась из-за стола.

Они с Пичугиным взялись за руки и направились в прихожую.

«Что-то тут не так, — подумала Наталья. — Нет у меня ощущения, что мы выиграли. Есть тут какой-то подвох. В чем-то мы сами себя перехитрили».

— Думаешь? — вслух уточнил Олег.

Наталья пожала плечами, отпустила его руку и принялась обуваться.

«Генерал не стал бы устраивать столь затейливую игру просто так, — продолжала размышлять Наталья. — Что-то ему от меня было нужно. Что-то важное для него. А ощущение такое, словно не мы его чего-то лишили, а сами чего-то лишились».

Наталья замерла, повернулась в сторону гостиной. Трифонов сидел за столом не шевелясь. Мысли в ее голове лихорадочно метались. Лемех, АКСОН, циклосульфон… Что от нее нужно было генералу? Это важно! Это, возможно, важнее, чем казалось минуту назад. Для чего он затевал все это и что для него потеряло смысл?

— Разувайся! — тихо приказала Наталья.

— С ума сошла? — прошептал Пичугин. — Ноги бы унести!

— Нет. Это все спектакль для двух зрителей. Для тебя и для меня.

— И что мы делаем?

Наталья снова натянула свои тапочки и первой вернулась в гостиную.

— Михаил Иванович! Вы нашли какие-то документы про проекту АКСОН, — заявила она, не присаживаясь за стол. — Их изъяли у Ковалева? Много документации?

Тот от удивления и неожиданности отвесил челюсть.

— С чего вы взяли?

— А зачем тогда вы устроили всю эту игру? Я вам для чего-то была нужна. Но для чего? Для оперативной работы? Чушь. Значит, для научной. Допустим, вас заинтересовал циклосульфон. Но скоро закончатся испытания, и он станет если не общедоступен, то точно доступен для вас. Что тогда? Зачем я вам? Остается только один вариант. После гибели Ковалева вы изъяли у него важные документы, часть спецификации по проекту Лемеха. Наверняка этой ночью вы предложили Лемеху продолжить работу над проектом, но он отказался. Он никогда не был от него в восторге, считал, что АКСОН, в случае достаточно массового внедрения, разделит человечество на неравные и неравноправные группы.

— А вы что думаете по этому поводу?

— Я считаю, что это идеальное лечебное средство, которое можно применять в очень сложных случаях, — честно ответила Наталья. — И в этом плане я не соглашалась с Василием Федотовичем. Люди никогда не были равны. Ни в возможностях, ни в способностях, ни в задачах и целях, которые им предстоит решить и достигнуть. На одних лежит большее бремя опасности и ответственности, чем на других. Есть пожарные, врачи и журналисты в «горячих точках», есть спасатели, альпинисты, есть летчики и моряки, есть космонавты. У всех у них организм работает в запредельных режимах, и ресурсов, данных природой, для их деятельности иногда не хватает.

— Вы не упомянули военных, — спокойным тоном произнес Трифонов.

— Да, не упомянула. Я им не очень доверяю. Хотя без них нельзя. Они знают, как защищать страну и народ, у них есть для этого средства. Но когда армия бездействует, она начинает, грубо говоря, мечтать о войне, ощущая собственную ненужность. Как я ее ощущала всего несколько часов назад. Я очень хорошо понимаю это чувство. Но у военных, при всем моем уважении к их подвигам, оно направлено в деструктивное русло.

— Понятно. Но вы все же вернулись.

— Я поняла, чего вы от меня хотели, зачем затеяли весь этот спектакль. Вы хотели вынудить меня, вопреки желанию Василия Федотовича, взяться за возрождение АКСОНа.

— Да, грешен был. И уже извинился.

— Я согласна и готова, — огорошила всех Наталья. — И без всякого принуждения, по доброй воле и при моей полной инициативе.

— Кхе… — Трифонов несколько растерялся. — Ну, тогда садитесь.

Евдокимова и Пичугин вернулись за стол.

— Что у вас есть? — уточнила Наталья.

— По документам, сохранившимся у Ковалева, нам удалось восстановить примерно две трети данных по АКСОНу. Программный код первых изделий, некоторые спецификации по самому изделию. Если вы сами горите желанием заняться этой работой, я с великим удовольствием передам ее вам. И не только потому, что разговор с Лемехом очень сильно меня отрезвил и повлиял на мое восприятие ситуации. Есть и более объективные причины. Вы в теме. Вы по себе знаете, как работает устройство. Вы были близко знакомы с Лемехом. Вы медик. Кому бы я ни поручил эту разработку, они будут несколько лет только собирать все в кучу, тогда как у вас уже есть достаточно крепкое представление о предмете. Если бы я мог хотя бы предположить, что вы добровольно согласитесь на сотрудничество, я бы, поверьте, эту постыдную для меня игру не стал бы затевать.

— Почему вы были уверены, что я пошла бы на сотрудничество только под давлением? Это что — рефлекс разведчика?

— Не он один. Вы ведь тогда, при нападении бандитов, могли бы просто уйти через лес, не вступая в бой. Но вы вступили. Для меня это говорит о вашем отношении к Лемеху. А в документах Ковалева содержались доклады Лемеха, выражающие его осторожное отношение к последствиям применения АКСОНа, его неуверенность в необходимости продолжения работ. Я был уверен, что вы разделяете это мнение и не пойдете против его авторской воли. Когда я узнал, что профессор уничтожил все документы и данные, находившиеся в доме, я лишь укрепился в этом. А поговорив с ним, уверился окончательно в бесперспективности вашего добровольного согласия на эту работу.

— Понятно. — Евдокимова кивнула. — Но это не совсем так. Мы неоднократно спорили об этом с Василием Федотовичем. Я, как врач, понимала, какие медицинские перспективы открывает перед людьми АКСОН. И даже если это благо будет дано не всем, человечество в целом от этого только выиграет. Но вот военную составляющую, уж простите, я постараюсь свести к минимуму, буду в этом откровенна.

— Не удивлен, — признался Трифонов. — Больше удивлен тем, что согласились. Но такое ваше решение избавляет лично меня от массы проблем. И я соглашусь. Безусловно.

— Вас не узнать, — честно поделился впечатлением Пичугин. — В Воронеже вы произвели на меня совершенно иное впечатление. И сегодня я ожидал жесткого торга, сделок, а не мирового соглашения.

— Ну… Насчет Воронежа, думаю, вы все понимаете, — ответил Трифонов. — Причина в том же, что и с уважаемой Натальей Викторовной. Психологическое воздействие, поверка… Прошу прощения. А что касается мировой. Ну говорю же, всем выгодно.

«Он недоговаривает чего-то, — подумал Олег. — Прячет какую-то собственную уязвимость, которая возникла у него недавно, к которой он еще сам не привык. Что-то произошло во время разговора с Лемехом, скорее всего. Как бы вызнать?»

— Я думаю, мы теперь поступим так, — продолжил генерал. — Вы, Наталья Викторовна, продолжите работу над циклосульфоном. Препарат важный, нужный, и возможно, у него даже больше областей применения, чем мы все пока думаем. Я сначала передам вам все имеющиеся у нас документы по проекту ИСВ-1, вы их изучите и переформатируете в концепцию проекта ИСВ-2. За это время мы, со своей стороны, подготовим гранты. Необходимое оборудование, вы наберете людей, и мы плавно сольем наши интересы с вашими.

— Не возражаю. — Евдокимова кивнула. — Теперь, думаю, все.

«Не все! — подумал Пичугин, положив под столом ладонь ей на руку. — Он что-то скрывает, что-то такое, что нам важно знать!»

Женщина, готовая было встать, осталась на стуле. Трифонов удивленно поднял брови.

— Вы ведь что-то еще хотели узнать? — почти наугад спросила она.

— С чего вы взяли? — Трифонов чуть напрягся.

— Интуиция, — ответила Наталья. — АКСОН значительно способствует ее развитию.

— Шутить изволите?

— Нисколько.

— Ладно, хорошо. Один вопрос меня действительно мучает.

— Почему же не задаете? — удивилась Наталья.

— Уверен, что не ответите. А никаких зацепок у меня нет.

— Попытайте счастья.

— Ну…

— Погодите! — прервал их Пичугин. — Мы сошлись на мировой, не заключали никаких сделок, никого ни к чему не принуждали. Это очень странно в сложившейся ситуации. Даже какое-то тревожное ощущение вызывает.

— Вы серьезно? — Трифонов рассмеялся.

— Я предлагаю, для сохранения общего статуса беседы, одну сделку все же заключить.

— И в чем ее суть? — заинтересовался генерал.

— Тот вопрос, который вы не решаетесь задать, важен для вас? — уточнил Олег.

— Честно? Не знаю, — ответил Трифонов. — Он вызывает у меня острейшее любопытство, не дающее мне покоя. А насколько ответ для меня важен, я не знаю.

— Отлично! — приободрился Пичугин. — У меня есть точно такой же вопрос. Я тоже представления не имею, важен ли для нас ответ, который прозвучит, но лично меня одолевает жуткое любопытство. Давайте обменяемся? Мы откровенно отвечаем на ваш вопрос, а вы, так же откровенно, на мой.

— Лучше наоборот, — по привычке принялся торговаться генерал. — Сначала вы свой. Заинтриговали.

— Хорошо, — согласился Олег, коротко глянув на Наталью, словно спросив у нее разрешения, хотя ничего между ними озвучено не было. — Когда я сказал «как туман на рассвете», вы вздрогнули. Почему?

Трифонов настолько был поражен вопросом, что на несколько секунд замер. Его лицо словно превратилось в восковую маску, некоторое время ничего не выражая. Пичугин сразу понял, что попал точно в цель, в некую ахиллесову пяту генерала. И это был, возможно, самый важный выстрел его в жизни. Теперь многое зависело от искренности Трифонова.

— Ладно… — Он улыбнулся, но улыбка получилась совсем ему несвойственной и смущенной. — Вопрос неожиданный. Но раз мы затеяли такую игру, простите, не игру, откровенный разговор, я отвечу на него. Во время разговора с Лемехом, точнее, с иноком Лукой в храме, мы обменялись клятвами. Он пообещал мне рассказать всю правду о проекте, а я же пообещал ему не причинять вам вреда. И вот, когда мы закончили разговор, прямо в ту же минуту, алтарь осветился ярким светом. Это было очень странно и неожиданно, я, признаюсь, испугался. Лемех сказал, что это рассвет, мол, окна выходят на восток. Но сам я, признаюсь, воспринял это как знамение. Если бы не это, наш разговор, скорее всего, протекал бы совершенно в другом ключе. В общем, беседа с Лукой произвела в моей душе и сознании некое действие, материалистического объяснения которому я не нахожу. Вас устроил ответ?

— Более чем. — Олег кивнул.

— Теперь ваш вопрос, — произнесла Наталья.

— Просматривая запись с камер наблюдения в аэропорту, перед вашим вылетом в Приморск, я обратил внимание на одну странную фразу. «Они синхронизируются». Что вы имели в виду?

— Благодаря АКСОНам мы можем общаться, не разговаривая вслух, — ответила Наталья и положила руку на запястье Пичугина. — Вот так, просто прикасаясь друг к другу. Обмениваемся мыслями. АКСОНы, находясь и у меня, и у него, синхронизировали наши сознания настолько, что мы способны не только обмениваться электрическими сигналами через кожу, но и верно интерпретировать их. То есть мы как бы стали думать одинаково, как бы обрабатывать схожую информацию одинаковыми зонами мозга. В общем, мы понимаем друг друга без слов. И на это уходят доли секунд. Мы в этот момент как бы единое целое. Я, наверное, неудачно пыталась объяснить этот процесс, но пока только так. В виде гипотезы. Это явление и способность требуют особого изучения.

Трифонов от неожиданности чуть не опрокинул стоявшую на краю чашку.

— Лемех, наверное, даже не предполагал такого, — с трудом выдавил он из себя. — Но это ведь. Телепатия?

— Не совсем, на расстоянии мы общаться не можем и чужие мысли не читаем, — с улыбкой ответила Наталья. — Скорее это обмен биоэлектическими импульсами через нервные окончания кожи. И их интерпретация. Но, впрочем, да, в какой-то мере.

— Вот что вы имели в виду под словами «коллективный разум», — задумчиво произнес Трифонов. — Это открывает такие перспективы, о которых я даже не думал.

— А о моих перспективах вы думали? — напрямик спросил Пичугин. — С перспективами АКСОНа туманно, но понятно. С перспективами Натальи Викторовны все ясно и очевидно, они прекрасны. А с моими что?

— Да, понимаю. — Генерал кивнул. — Но вы ведь мечтали о карьере в госбезопасности. Просто не сложилось. Я думал, что ваше восстановление в звании…

Олег хмыкнул.

— Да понял, понял! — Трифонов улыбнулся. — Вот, хотел вам сюрприз сделать, а вы тут, понимаешь ли, давите на меня. Ладно, я думаю, вы признаете достойной наградой представление к очередному званию?

— Более чем! — довольно ответил Пичугин.

— На том и порешим, — закончил Трифонов. — Разговор непростой, но все вроде довольны.

Наталья, задумчиво изучавшая лицо генерала, посмотрела на него не очень ласково. Проанализировав все услышанное за прошедшие часы в доме Лемеха, она пришла к весьма невеселому выводу и решила, что наступило время в бочки меда добавить увесистую ложку дегтя.

— Михаил Иванович. Я не нахожу никаких оправданий вашим действиям, если они действительно имели место, а не являются только умозаключениями аналитика Пичугина. Ваша, как вы выразились, игра, особенно вброс, как сейчас говорят, устроенный Герасименко в Роспотребнадзор, может стоить жизни многим людям. Если вы хоть какое-то, пусть не прямое отношение имеете к бунту в карантинной зоне, то кровь погибшего солдата и жизни многих зараженных людей во втором ангаре на ваших руках. Если прервать инъекции циклосульфона заболевшим в лагере, это может кончиться большой трагедией. И единственным искуплением вины может быть только одно — это немедленная отправка нас с Олегом обратно в Приморск! А также помощь в работе по спасению этих людей.

— Я не имею отношения к заявлению Герасименко, это полностью его инициатива, — постарался откреститься Трифонов. — Моя вина только в использовании ситуации и работе с курьером. Тут, Олег Иванович, вы попали в самую точку. Браво! Когда я понял, что бюрократы из РЗН хотят навредить лично вам, Наталья Викторовна, и свалить с должности вашего директора, я принял необходимые меры, и документ был найден и подписан.

— У меня нет оснований вам не верить, — произнесла Наталья, не сводя глаз с лица генерала. — Если в лаборатории возобновлен синтез циклосульфона, мне тут делать нечего. Организуйте наш отъезд в Приморск.

— Вас туда доставят вместе с лекарством, — пообещал генерал. — В кратчайшие сроки и вместе с официальным разрешением на применение препарата. Если его применить, насколько можно минимизировать жертвы?

— Без него как минимум пятьдесят человек умрут. Но и с ним, конечно, смертей избежать не получится. Думаю, что человек десять спасти не удастся. А там поглядим. Сами понимаете, циклосульфон на стадии изучения, статистики по применению на людях нет никакой. Вакциной, тетрациклинами и другими антибиотиками, включая и сульфаниламиды, нам удается спасти до девяноста процентов, при условии, что начинаем лечить еще в инкубационном периоде. Чем позже, тем меньше шансов на выживание. Но беда еще и в том, что в некоторых организмах иерсиния пестис размножается очень быстро, слишком быстро, это связано с биохимией и генетикой человека. Иммунитет просто не успевает реагировать. Тут мы ничего не можем сделать. Палочка выделяет смертельные токсины, пока жива, и особенно страшные яды, когда погибает. Они и убивают человека. Особенно стариков из-за сопутствующих болезней, курильщиков из-за больных легких и детей из-за малой массы тела и объема крови. У них инфекция распространяется особенно быстро по венам и лимфе. Михаил Иванович, в России очень мало врачей, имевших дело с чумой так близко, и я одна из немногих, кто понимает реальную ситуацию, потому что знаю ее не по инструкциям. А тут ваши игры.

— Уверен, что они не повредили делу, — заявил Трифонов. — Собирайтесь. Скоро предоставлю вам транспорт. И…

— Что еще? — удивилась Наталья.

— Два часа назад мне сообщили, что Герасименко умер в больнице, — ответил генерал. — Такая вот история.

— А наш неизвестный пациент?

— Жив. В Воронеже вообще умерло лишь двое, оба из медиков. Сам Герасименко и фельдшер бригады «Скорой помощи», которая доставила неизвестного, Семецкий. Я держу это дело на контроле, не хуже вашего штаба ТОРС.

Наталья огорченно поджала губы. Никак не могла, да и не хотела, привыкать к смертям. Даже к смертям людей, посчитавших себя ее врагами.

У генерала зазвонил телефон.

— Трифонов! — ответил он. — Да? Хорошо. Это точно? Нда… Вот так даже? Деньгами? Ясно. Да, это важная информация.

Он положил трубку и добавил:

— Вот те на… А ведь вы снова правы оказались, товарищ майор.

— Насчет чего это? — насторожился Пичугин.

— А насчет воронежского неизвестного. Помните, это ведь вы предположили, что он как-то связан с Бражниковым. А я вас пытался уверить, что в понедельник часть никто не покидал. Так вот, я ошибся, точнее, меня ввели в заблуждение, а вы оказались правы. Когда после вашего вопроса начали выяснять, один из дежурных по части признался, что у него был договор с полковником Бражниковым прикрыть пребывание в части уже демобилизованного солдата. По дружбе…

«Только бы не измена, столько голов полетит…» — с замиранием сердца подумал Пичугин.

— А какой ему был смысл? — осторожно спросил он вслух.

— Оказалось, самый простой. Полковник такой же фанат своего дела, как и вы, Наталья Викторовна. — Трифонов улыбнулся, как бы сделав комплимент. — И он очень переживал за успешное проведение крайней серии экспериментов, поэтому пошел на нарушение режима. А сержант Алексей Еремеенко, по просьбе Бражникова, должен был подготовить молодых механиков перед уходом, и полковник ему за это заплатил.

— Так вот откуда у него деньги на смартфон! — Олег щелкнул пальцами. — А я все думал, концы не сходились с концами! Чтобы солдат купил такую дорогую вещицу!

— Но это ведь замечательно! — воскликнула Евдокимова. — Если наш воронежский — это тот Еремеенко, который заразился от вашего Бражникова в Москве, то вся цепочка распространения инфекции теперь у нас есть! Без всяких неизвестных! Можно выкинуть эту проблему из головы и спокойно работать! Нет больше угрозы утечки инфекции.

«Ей бы только работать, — подумал Пичугин. — Хотя, может, и не только. Разберемся потихоньку».

«Разберемся, — мысленно ответила ему Наталья. — Но я тебя теперь никуда не отпущу. Даже не надейся».

«Зачем ты согласилась на работу с АКСОНом? Василий Федотович был бы против».

«Я не согласилась, а напросилась. Если все данные, сохраненные Ковалевым и добытые твоим нынешним начальником, попадут в чужие руки, быть беде. А когда они в наших руках, мы что-нибудь придумаем».

Пичугин не ответил, он улыбнулся и только крепче сжал ее пальцы.

Эпилог

Соленый ветер с моря шумел в кронах акаций. Томное августовское солнце, перевалив за полдень, разогрело асфальт на улицах Анапы до такого состояния, что, казалось, идущие на пляж курортники оставляют на размягчившемся битуме следы от шлепанцев и босоножек. Заканчивались школьные каникулы, детей среди приезжих становилось все меньше, но вместе с тем приближался бархатный сезон, из-за чего парковки у отелей были сплошь заставлены крутыми московскими внедорожниками.

За год срочной службы Еремеенко от всего этого не успел отвыкнуть, но успел соскучиться по родному городу, по кривоватым акациям, выцветшему от жары небу и запаху шашлыка из прибрежных кафе. К сожалению, возвращение домой оказалось намного сложнее, чем ему бы хотелось. Сначала нападение в поезде, затем проклятая пневмония, приковавшая его к постели в Воронеже и чуть не убившая.

Но был в этой истории один важный положительный момент, из-за которого уже почти месяц Еремеенко выходил из дома, опираясь на ортопедическую трость, ковылял по тротуару до соседней улицы и там нес дежурство поочередно у каждого продуктового магазина. Сначала у одного, потом у другого. Сперва по утрам, потом по вечерам, теперь ближе к обеду. И хотя его поиски пока не увенчались успехом, он не терял надежды. По логике, если Карина живет на Ивана Голубца, то рано или поздно ей понадобится выйти в магазин, и они наконец встретятся. К сожалению, он не знал точного адреса девушки, только улицу, на которой она жила. Ничего больше. Но желание встретиться было настолько сильно, что Еремеенко не собирался отказываться от своей затеи.

И вдруг, в тени между домами, на другой стороне улицы, он заметил фигуру, которая показалась ему знакомой. Карина? Пока она не вышла из тени, уверенности не было, но вроде и походка, и манера двигаться, и рост были очень похожи. Вот только девушка помнилась ему довольно полненькой, а эта выглядела заметно стройнее. Опять мимо?

Она сделала еще несколько шагов, оказалась на солнечном свету, но тут же прикрыла от него глаза ладонью, скрыв и лицо. Еремеенко, несмотря на еще дававшую о себе знать боль в голени, заковылял к пешеходному переходу, затем не выдержал и крикнул через дорогу:

— Карина!

Девушка вздрогнула, убрала от лица руку и поискала глазами, кто бы мог позвать ее по имени.

— Карина! — снова выкрикнул Еремеенко, встал на здоровую ногу и замахал в воздухе металлической тростью. — Карина! Это я! Алексей!

— Господи… — прошептала она.

Не сводя с Еремеенко взгляда, тоже поспешила к переходу. Он сначала прыгал на одной ноге, размахивая тростью, затем спешно заковылял к светофору, не обращая внимания на удивленные и осуждающие взгляды прохожих.

Зажегся красный сигнал. Карина и Алексей, стоя на противоположных сторонах улицы, не сводили друг с друга глаз. Между ними проносились машины, автобусы, мотоциклы, велосипеды, но они смотрели сквозь них, не замечая ничего.

Еремеенко снова помахал тростью, мол, стой там, я сам перейду. Карина улыбнулась в ответ и кивнула.

— Молодой человек, поаккуратнее! — пробурчала старушка. — Что вы машете своей палкой?

— Не буду, мамаша! Простите великодушно!

На лицах прохожих тоже заиграли улыбки.

Зажегся зеленый. Алексей, сильно прихрамывая, пересек улицу и остановился рядом с Кариной. Прохожие обтекали их, как река.

— Я тебя тут искал целый месяц, — признался он. — Ждал, когда ты в магазин выйдешь. Кроме улицы, я ничего и не знал.

— А я не в магазин. Думала сухого вина выпить в кафе на берегу.

— Ну вот, а я бы так и ждал у магазина.

— Я тут по магазинам не хожу, у меня супермаркет рядом с работой, там все дешевле, а тут для курортников. Это чудо, что мы встретились.

На переходе снова зажегся красный, и теперь только редкие пешеходы проходили мимо них по тротуару.

— Чудо, — согласился Еремеенко. — Я бы сейчас тоже вина выпил. За компанию.

— Я так рада тебя видеть… Даже не верится. А ты правда меня искал?

— Сразу начал, как только из больницы выписали.

— А нас заперли в карантинном лагере. Весь поезд! Там такое было! Жуть. Потом расскажу. Некоторые даже умерли! Говорят, двенадцать человек. Проводницу нашу, Аню, помнишь? И все трупы сожгли! Ты знаешь, что это было? Я тоже болела, но легче других.

— Мне сказали, что это атипичная пневмония. Какой-то вирус или микроб. Я в них не разбираюсь.

— Пострашнее. Это чудо, что мы оба живы. Но самое большое чудо, что ты меня целый месяц искал. Правда. — Она опустила глаза. — А я похудела на пятнадцать килограммов.

— Я заметил. Ты молодец!

— Это от болезни, — поспешила добавить Карина, чтобы Еремеенко не подумал, будто она специально занималась фитнесом.

— Да, понятно.

— Может быть, пойдем в кафе? — спросила девушка, не понимая, как себя вести дальше.

— Да, конечно, давай, — несколько разочарованно ответил Еремеенко.

Совершенно неожиданно для себя он почувствовал неудержимое желание обнять и поцеловать Карину. Прямо тут, на улице, вопреки всяким нормам приличия и здравому смыслу. Но она не давала никакого намека на то, что тоже хотела бы этого. Возможно, она видела в нем только друга, а может быть, просто стеснялась.

В нерешительности и затянувшейся паузе они оба глянули на светофор, ожидая зеленого сигнала. Но в этот момент порыв соленого ветра упруго толкнул Карину в спину, она сделала короткий шаг, оказавшись вплотную к Еремеенко, и ухватилась за его плечи. Она приоткрыла рот, чтобы извиниться или что-то сказать, но Алексей понял ее движение по-своему, он зажмурился от нахлынувших чувств, обнял девушку за талию, прижал к себе и поцеловал в губы. Она ответила горячо, словно ветер раздувал в ней все большую страсть.

И, когда зажегся зеленый, они так и остались на тротуаре, целуясь взапой, словно школьники на рассвете после выпускного бала. Ветер шумел над их головами, роняя с акаций первые желтые листья, прохожие обходили, но Карина и Еремеенко не обращали на них никакого внимания. В их реальности не было никого и ничего. Только они, только ветер и солнце.

Затем они взялись за руки и молча направились в сторону моря, а ветер носился вокруг них, то и дело поднимая вдоль тротуара пылевые вихрики.

Сноски

1

Об этих событиях читайте в романе А. Звонкова и Д. Янковского «Не время умирать».

(обратно)

2

Сейчас обычно белье уже лежит на полках (деньги за белье входят в цену билета!).

(обратно)

3

Распространенное заблуждение. Пиво не убивает лечебного эффекта антибиотика, а вот витамины В, которые в нем есть (если это живое пиво), как раз помогают триметаприму (главный лечебный агент бисептола) легче убивать бактерии и тормозить их размножение.

(обратно)

4

Из эпиграммы В. Гафта на актрису Ию Савину.

(обратно)

5

Цитата из «Собаки Баскервилей» А.К. Дойла.

(обратно)

6

Министерство здравоохранения.

(обратно)

7

Срочно (лат.) — ставился врачами на рецептах лекарств, требующих приготовления в течение дня. Stati! — немедленно, в присутствии заказчика.

(обратно)

8

Тяжелый острый респираторный синдром — обобщенное указание на возможную легочную форму особо опасных инфекций: чумы, сибирской язвы, бруцеллеза, туляремии.

(обратно)

9

Эти события описаны в романе «Не время умирать».

(обратно)

10

Серологический вариант штамма iersinia pestis. Всего известно 4 природных серовара, в 1944 году особенно (в 60 раз) вирулентный серовар искусственно выведен японским врачом Сиро Исии в отряде 731. Нельзя исключить, что этот серовар до сих пор обитает в некоторых районах Маньчжурии и прилегающих территориях РФ.

(обратно)

11

Ты нарочно прикидываешься дураком? (блатн.)

(обратно)

12

Остановись, мне нужно помочиться (блатн.).

(обратно)

13

Думать надо, что и кому говоришь (блатн.).

(обратно)

14

Детектор побочного электромагнитного излучения.

(обратно)

15

Генерал Стежнев — один из персонажей романа Д. Янковского «Побочный эффект», 2002.

(обратно)

16

Органические соединения, входящие в состав нуклеиновых кислот. В качестве лекарства используется метилурацил, который способствует заживлению ран и язв.

(обратно)

17

Глубокий и нездоровый сон, может сопровождаться бредом, видениями, дезориентацией.

(обратно)

18

Первая степень комы (всего их три), граничит с сопором, когда больной пытается реагировать на обращения, но это ему дается с трудом. Чаще всего пишут «сознание: сопор-кома-I».

(обратно)

19

Если на вскрытии трупа появляется подозрение на опасную инфекцию, даже если причиной смерти стала не она, то патанатомом анализы и посевы из тканей и органов берутся все равно.

(обратно)

20

«Абсолютное оружие» Р. Шекли.

(обратно)

21

Центральное адресное бюро.

(обратно)

22

Гаммельнский крысолов — мужчина с дудочкой, который, играя на ней, увел сперва крыс из города, а когда ему не заплатили за работу, точно так же похитил и детей. Европейская легенда времен эпидемии чумы и детских крестовых походов.

(обратно)

23

Фраза начальника гестапо Мюллера из телефильма «Семнадцать мгновений весны».

(обратно)

24

Цитата из стихотворения Р.Л. Стивенсона «Вересковый мед».

(обратно)

25

Дапсон, лампрен (имп.).

(обратно)

26

Взлетно-посадочная полоса.

(обратно)

27

Крупнокалиберный пулемет Владимирова, танковый. Калибр 14,5 мм.

(обратно)

28

Комплексные соединения часто органического происхождения, к ним относятся нуклеиновые кислоты, азотистые основания и аминокислоты. Многие лекарства представляют комплексные соединения. Обычно такие названия лабораториям дают из соображений секретности.

(обратно)

29

Имины — азотистые основания и сложные гетероциклические соединения, к которым относится ГЕМ (входящий в состав гемоглобина — переносчика газов крови).

(обратно)

30

Герой фильма В. Мотыля «Белое солнце пустыни».

(обратно)

31

Заслуженный артист РФ Владимир Ширяев.

(обратно)

32

Сверхвысокочастотный диапазон — микроволны миллиметрового диапазона.

(обратно)

33

Успокоительное средство, больной не спит, и операционная бригада общается с ним.

(обратно)

34

Термин, используемый хирургами, если операция выполняется больному в сознании, при местном обезболивании.

(обратно)

35

Средства, замедляющие свертывание крови.

(обратно)

36

ФАП — фельдшерско-акушерский пункт в сельской местности, амбулатория с небольшим стационаром.

(обратно)

37

Главное управление материально-технического обеспечения резерва Верховного главнокомандующего Рабоче-крестьянской Красной армии.

(обратно)

38

Нейротоксичный антибиотик, при передозировке вызывает поражение слухового нерва и глухоту. Входил в основную схему лечения и профилактики чумы при контакте и заражении с 60-х годов XX века.

(обратно)

39

«Семнадцать мгновений весны». Ю.В. Андропов — председатель КГБ СССР.

(обратно)

40

Небольшой столик с изображением распятия и ячейками для свечей, которые ставят верующие с молитвой об упокоении родственников.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg