«Ад Лабрисфорта»

Ад Лабрисфорта (fb2) - Ад Лабрисфорта 1150K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джей Эм

Джей Эм Ад Лабрисфорта

© ЭИ «@элита» 2016

* * *

Часть 1. Отражение лезвия

Зеркала отражают одни лишь маски.

Оскар Уайльд

Парк «Перекрёсток», Сэдэн-сити, лето 1991 года

Стоя на берегу, он понял, что не может двинуться с места. Ноги будто прилипли к земле.

– Помогите! – раздалось в третий раз.

Первый крик заставил его свернуть с тропинки, проходившей выше по берегу, за деревьями. Когда на помощь позвали во второй раз, он увидел, кто кричит. Девочка, которая как-то умудрилась оказаться на самой середине пруда. Он приблизился к воде и в нерешительности остановился.

«Нет, это всё неправда, это сон. Она не тонет в этом пруду, никто не тонет…»

Но девочка тонула. Она уже почти не боролась за свою жизнь, не кричала, всё слабее била руками по воде. А потом исчезла. Только круги ещё бежали по тёмной буро-зелёной глади.

Зачем он пошёл сегодня гулять один, зачем из-за пустяка поссорился с друзьями? Неужели кроме него никого нет здесь, во всём этом парке, неужели никто ничего не видит и не слышит? Никто из взрослых? Какая-то долговязая девчонка, как истукан, стоит на противоположном берегу. Всего лишь девчонка. На взрослых никогда нельзя положиться. В нужный момент их не бывает рядом.

Круги исчезли, осталась лёгкая рябь от ветра. В небе протяжно кричали стрижи, за оградой парка по Ривер-стрит проносились машины. Тихо шумели росшие вокруг пруда старые липы и тополя. Низко над водой кружились разноцветные бабочки. Низко, низко, над самой водой.

«Я всё равно не смог бы доплыть. Я ничем бы ей не помог, и сам утонул бы из-за неё».

Уэсли стало так страшно, словно его самого затягивало в тёмную холодную глубину. Он сделал шаг назад. Это оказалось совсем легко – не то что попытаться зайти в воду. Значит, он сможет убежать. Убежать прочь отсюда.

И он побежал.

Офис Патриции, Сэдэн-сити, 28 октября 2011 года

Сидя за компьютером в своём кабинете, Патриция Райс допивала вторую чашку кофе. И раскладывала по папкам файлы, беспорядочно «валяющиеся» на рабочем столе.

«Жители Сэдэн-сити против строительства тюрьмы». Отсканированная статья из «Городских новостей» от одиннадцатого июля тысяча девятьсот девяносто первого года.

«Вчера на Эквалити-сквер, около здания городской мэрии, прошёл пикет, – говорилось в заметке. – Более пятисот человек собрались выразить протест против того, чтобы скала Лабрисфорт была превращена в тюрьму. Комментируя это событие, мэр Ларсон Фокс заявил, что город повлиять на развитие ситуации никак не может: по закону остров находится в юрисдикции округа. В этот же день аналогичная акция протеста прошла в соседнем Лотлорне».

Следующий файл: «Предсказательница назвала Лабрисфортскую тюрьму проклятием города». Ещё один скан публикации, на этот раз из «Вечернего Сэдэн-сити». «Известный экстрасенс и астролог Сандра Миднайт поделилась с корреспондентом «ВС» своим мнением относительно появления тюрьмы на острове недалеко от побережья. Она считает, что это принесёт несчастье жителям Сэдэн-сити и окрестных городов».

Бульварная газетёнка. Но всё равно не стоит выбрасывать этот файл. Слишком мало о Лабрисфорте доступных сведений. Слишком много времени Патриция провела в городской библиотеке в поисках нескольких газетных страниц. Все статьи – двадцатилетней давности. После этого – ни слова ни в бумажных, ни в электронных средствах массовой информации. Молчание.

А тюрьма «особого режима» на острове была построена вопреки всем протестам жителей и предсказаниям местных гадалок. И автоматически получила одноимённое с островом название.

Патриция в то время, так же как теперь, жила в Сэдэн-сити. Но двенадцатилетние дети не очень-то интересуются появлением новых тюрем. Ей вспоминалась только пара случайно услышанных разговоров между взрослыми. Услышанных именно в то лето, но – не позже. Позже ничего подобного не было, никогда.

Отчего так? Можно понять, почему «официальные» источники информации вроде газет стали обходить «тюремную» тему стороной. Но горожане? Что их заставило как-то вдруг забыть о существовании Лабрисфорта? Нет, «забыть» – неправильное слово. Скорее – перестать о нём думать. А помнили и знали про эту тюрьму все, в том числе и сама Патриция. Но это ничего не значило до тех пор, пока не появился Флэш.

Патриция положила сканы статей в папку «Публикации» и создала ещё одну. Подумав немного, назвала её «Описания». Сюда можно поместить, во-первых, абзац из окружного географического справочника, посвящённый острову. Очень короткий абзац. Впрочем, безжизненная скала, торчащая из воды примерно в десяти километрах от пустынного морского побережья к западу от Сэдэн-сити, вряд ли заслуживает и такого описания.

«Берега острова, – сказано в этом абзаце, – представляют собой отвесные обрывы высотой пятнадцать метров и более. Верхняя часть скалы видом напоминает почти ровную естественную площадку. Почвенного слоя нет, ландшафт каменистый, поэтому сколько-нибудь значительный растительный покров отсутствует. Остров служит местом отдыха для морских птиц. Других животных здесь никогда не наблюдалось. Имеется один источник пресной воды».

Дальше шло ещё несколько фраз, описывающих небогатую историю Лабрисфортской скалы, но они не так уж существенны.

Справочник более чем двадцатилетней давности. «Наверное, сейчас остров местом отдыха для морских птиц уже не служит, – мелькнуло в голове Патриции. – По крайней мере, будь я на месте этих птиц, ни за что не стала бы там отдыхать».

В ту же папку «Описания» Патриция поместила план тюрьмы, который сама начертила со слов Флэша. Что ещё остаётся? Безымянный текст сомнительного содержания.

«Тюрьма Лабрисфорт – место, куда отправляют тех, кто должен исчезнуть. Место, где не живут долго. Откуда не возвращаются. О ней лучше не знать – если вам дорого собственное спокойствие. Потому что там не существует прав, закона, человеческих отношений. Там нет ничего, к чему мы привыкли в повседневной реальности. «Повседневная реальность» там исчезает, а взамен неё появляется другая. И приближаться к этой другой реальности нежелательно. По той же причине: любой нормальный человек дорожит собственным спокойствием».

Пожалуй, это стоило бы окрестить «Бредни Патриции Райс». Или просто удалить из компьютера.

Но она не сделала ни того, ни другого. Оставив файл безымянным, присоединила его к остальным и закрыла папку.

На часах сравнялось три пополудни. На три назначена встреча с миссис Бродхен.

Не успела Патриция подумать об этом, как в дверь постучали и, не дожидаясь приглашения войти, на пороге появилась Амалия Бродхен собственной персоной.

– Здравствуйте, Патриция, дорогая! Мне так нужно с вами поговорить…

Амалия Бродхен была постоянной клиенткой, они давно обращались друг к другу по именам, без лишних формальностей. «Доктор Райс» Патрицию называли или подростки, или новые пациенты на первых консультациях.

На тридцатой минуте беседы она поймала себя на том, что уже в третий раз смотрит на часы через абсолютно равные десятиминутные промежутки времени. Но дальше Патриция сбилась. В четвёртый раз вместо 15:40 в уголке экрана светилось 15:37.

Амалия, разумеется, косых взглядов консультирующего её психолога в сторону компьютера не замечала.

– Наши с ним отношения никогда не наладятся, Патриция, – кудахтала она. – Ох, вы представить себе не можете! Позавчера он опять напомнил мне, что я… ну, вы понимаете… прибавила в весе. Нет, он, конечно, не заявил этого прямо мне в глаза, но так явно намекнул… Он сказал, что моя «Тойота» скоро развалится, и мне придётся покупать новую машину! Я, естественно, не могла стерпеть такого издевательства. Вы ведь согласны, что такое нельзя терпеть? Знаете, Патриция, чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что мой муж – настоящий негодяй…

«А мой бывший муж, – подумала Патриция, – говорил мне, что я выгляжу так, будто меня искупали в отбеливателе. И ничего, пережила».

До конца часовой встречи оставалось ещё пятнадцать минут.

«Ты лицемерка. Ты не только не сочувствуешь всем этим миссис бродхен, ты их терпеть не можешь. Но в конце сеанса обязательно скажешь этой тётке что-нибудь такое, от чего ей немного полегчает. После очередных десяти консультаций она перечислит на твой счёт деньги, и все останутся довольны. Только не пора ли кроме болтовни освоить методы работы посовременнее? Как минимум, это будет честнее.

А ещё ты истеричка».

Ровно в четыре Патриция сердечно распрощалась со своей пациенткой.

Несколько минут она неподвижно сидела в кресле, закрыв глаза. Миссис и мистеры бродхен жутко утомительны. Но если бы у неё был выбор, она предпочла бы, как раньше, возиться с ними, и никогда не слышать ничего ни о каких тюрьмах. Потому что теперь ей страшно. На самом деле страшно.

В её практике были случаи, которые оказали на неё почти такое же угнетающее влияние, как история Флэша. Почти, но не совсем.

Был мальчик по имени Фред Паоло, которого его мать Сара приводила на консультации в надежде, что он станет прежним – весёлым, жизнерадостным, общительным ребёнком. Сара рассказала, что во время отпуска поехала вместе с Фредом на старую ферму своей тётушки. Решила, что и сыну, и ей самой будет полезно отвлечься от городской жизни, выбраться на природу и подышать свежим воздухом.

В первый же вечер они вышли прогуляться по окрестностям и забрались на невысокую гору, в которой были штольни. Когда-то, больше века назад, там добывали известняк. После того, как производство закрылось, штольни стояли заброшенными, и служили сомнительной ценности достопримечательностью для туристов и пристанищем для любителей выпить подальше от цивилизации.

Сара и глазом моргнуть не успела, как её сын скрылся в одной из рукотворных «пещер». Она тут же поспешила за ним – но мальчика там не оказалось. Решив, что по ошибке вошла не в ту штольню, Сара побежала в другую, в третью – всё напрасно. Фреда она не нашла нигде.

Женщина ужасно перепугалась, долго звала сына, наконец, принялась звонить родным, в полицию, и везде, куда можно. Фреда искали всю ночь, но никаких результатов поиски не принесли.

Несколько раз Сара сама порывалась идти в штольни, но ей не позволяли, потому что в таком состоянии она ничем не могла помочь, только сама заблудилась бы в каменных коридорах и переходах. Остаток ночи она проплакала возле зияющих непроглядной чернотой входов внутрь горы.

Фред появился на рассвете. Откуда – никто заметить не успел. Мать с плачем бросилась к нему. Её сердце готово было разорваться от счастья, на которое она уже не надеялась…

А вот Фред не плакал. И не выглядел ни напуганным своим путешествием в неизвестность, ни обрадованным возвращением. Он был спокоен. Неправдоподобно спокоен.

Где он находился всё это время, что видел – так и осталось тайной для всех. Вернулся он абсолютно здоровым – ни единой царапины. Но что-то с ним всё-таки произошло. Он стал замкнутым, неэмоциональным, равнодушным ко всему, и почти не разговаривал.

Патриция провела с Фредом четыре консультации. Дотерпеть до десяти не хватило сил. Денег с его матери она не взяла, и всё равно во время их последнего разговора чувствовала себя кругом виноватой. Это был полнейший провал. Она точно знала, что не окажет ребёнку никакой помощи. После четырёх встреч с ним она сама едва выкарабкалась из депрессии.

Случай Ларри Гилвена был одним из немногих, когда Патриции пришлось иметь дело с настоящим психопатом. И не просто с психопатом, а с психопатом-убийцей. Она была в числе экспертов, которые как раз и дали единогласное заключение о том, что этот убийца страдает психопатией.

Общение с Гилвеном напоминало прогулку по болоту. Делая шаг, не можешь быть уверен, сделаешь ли следующий, или провалишься в трясину с головой.

Он не был буйным, разговаривал всегда тихо и вёл себя спокойно. Так – тихо и спокойно – он прожил большую часть своей жизни. Друзья и соседи отзывались о нём как о хорошем человеке. И, кажется, так до конца и не поверили, что это именно Гилвен в один прекрасный день застрелил из охотничьего ружья свою жену, тёщу и сына. Сам он после этого тоже попытался застрелиться, но провозился с ружьём слишком долго. Успела приехать полиция, и самоубийство не состоялось.

Во время бесед большую часть времени Гилвен рассуждал как вполне разумный человек. Но потом наступал момент, когда он произносил несколько фраз, выдававших всю глубину его безумия. И у Патриции появлялось чувство, что она заглядывает в бездонный тёмный колодец. В такие моменты она начинала ощущать почти физическую тошноту.

После Гилвена желания принимать участие в каких бы то ни было экспертизах у Патриции не возникало. Впредь она имела дело, в основном, с такими пациентами как миссис Бродхен и ей подобные.

Оба раза – и в ситуации с Фрэдом, и с Ларри Гилвеном – Патриции удалось вовремя отступить, прямо-таки бежать с поля боя, спасаясь от темноты, которая грозила вот-вот её настигнуть. Другое дело – лабрисфортская «одиссея». Во встрече с Флэшем Патриции виделось что-то едва ли не фатальное. Она не то чтобы не смогла прекратить работать с ним или увериться в том, что её очередной пациент – сумасшедший. Для первого можно было найти какой-нибудь благовидный предлог, да и для второго поводов хватало. Но она не захотела сделать ни того, ни другого.

«Хватит самокопаний, – приказала себе Патриция, не открывая глаз. – Оставь профессиональные навыки для своих посетителей».

Флэш должен был приехать с минуты на минуту. Она ждала звонка. Когда он, наконец, раздался, коротко ответила и спустилась из кабинета на улицу – встретить. Флэш вышел из такси, и вместе они поднялись обратно к ней, на третий этаж офисного здания.

Он устроился на стуле, который недавно покинула Амалия Бродхен и, глядя мимо Патриции, сказал:

– Зачем ты хочешь всё это записывать? Для чего тебе нужно подробное описание Лабрисфорта? И эти материалы, которые ты ищешь?

– Не знаю, – Патриция нервно передёрнула плечами. Флэш, услышав звук голоса, чуть повернулся. Теперь казалось, что он смотрит точно на неё. Хотя на самом деле его глаза – голубые глаза, которые так странно было видеть на смуглом лице – не могли смотреть никуда. – То есть, может быть, и знаю, Уэс. Уж раз мы начали… ну… в общем… Я считаю, мы должны это дело завершить. Собрать вместе все сведения, какие у нас есть. Вдруг это как-то нам поможет… Поможет понять, что делать дальше. Да чего я тебе рассказываю – ты ведь и сам хотел писать о Лабрисфорте.

– Да. Ладно. Ладно, давай продолжать.

– Будешь кофе?

– Да. Спасибо.

«В здании тюрьмы два крыла высотой в три этажа, – спустя минуту начала записывать Патриция под диктовку. – Там расположены камеры. Если смотреть со стороны входа, правым будет женский блок, левым – мужской. Лабрисфорт – «двуполая» тюрьма, но содержание заключённых устроено так, что арестанты из того и другого блоков друг друга никогда не видят. Выход на прогулку, помывки – всё в разное время. Центральная часть между крыльями – двухэтажная, в ней административные и служебные помещения.

Крыша тюрьмы плоская, стены без единого выступа. Лабрисфорт – чёртова коробка из бетона метровой толщины («чёртова» – сказал Флэш, Патриция отстучала на клавишах просто «коробка»).

На окнах камер решётки такие частые, что руку между прутьями не просунет и ребёнок. А диаметром прутья не сильно уступают этой самой руке. Размером окошки полметра на полметра.

На первом этаже в каждом блоке по восемь камер-одиночек: четыре вдоль одной стены и четыре вдоль другой. В этих камерах окон нет вовсе. Их «постояльцы» задерживаются в Лабрисфорте меньше остальных. Это камеры для смертников. В центральной части, между крыльями, на первом этаже душ, лазарет и кухня.

На втором – тоже по восемь одиночных камер, но эти – для постоянных (или более-менее постоянных) обитателей. По центру находятся кабинеты тюремной администрации и подсобки.

На последнем, третьем этаже, по четыре камеры в том и в другом крыле, каждая на четыре человека. То есть Лабрисфорт максимально рассчитан на шестьдесят четыре заключённых, по тридцать два того и другого пола.

Для каждого блока есть свой прогулочный двор, наглухо отделённый от окружающего мира. С одной стороны ограду заменяет стена тюрьмы, три другие сложены из бетонных блоков. Высотой этот забор четыре метра. Говорят, ещё на пару метров он углублён под землю. Ненужная предосторожность. Лабрисфортская «земля» сама по прочности мало уступает бетону.

Выходов в ограде нет. Попасть во дворы можно только из здания тюрьмы. Они как часть постройки, но без потолка и пола.

Вокруг здания вместе с прогулочными дворами проходит ещё один забор. Шестиметровой высоты. Сделан из колючей проволоки, по которой пропущен ток. Около забора сторожевые вышки, на каждой по два снайпера.

В восемь утра прилетает вертолёт, приземляется на площадке, которая тоже находится внутри периметра проволочного забора. Он привозит тюремное начальство и персонал, и забирает надзирателей предыдущей смены. Вечером возвращается с новой сменой конвоя. Охранники работают по суткам, кто-то – с вечера до вечера, кто-то – с утра до утра. На этаж каждого блока приходится по трое, плюс один старший надзиратель на блок. Меняются по графику, а не так чтобы один охранник постоянно дежурил на одном этаже.

Вечером все, чей рабочий день закончен, отбывают на вертолёте обратно на материк. Заключённых тоже доставляют по воздуху. Другого сообщения с берегом нет. Где-то на острове имеется ангар с резервным вертолётом на случай непредвиденных ситуаций. Может, даже с двумя или тремя. Этого я точно не знаю. («Точно не известно» – записала Патриция.)

Флэш замолчал. Патриция тоже молчала, уверенная, что он добавит что-то ещё.

– Да, я забыл самое главное. За двадцать лет существования Лабрисфортской тюрьмы оттуда никто не смог совершить побега.

– М-мм… – протянула Патриция. – Надо написать «никто, кроме одного человека».

– Нет. Просто никто. Я бы не назвал побегом то, что произошло со мной.

Патриция хотела возразить, но не сделала этого. Тишина в комнате стала гнетущей. Они оба словно ощутили чьё-то незримое постороннее присутствие.

– Почему ты мне поверила? – нарушил молчание Флэш.

Почувствовав, что ужасно устала сидеть весь день за столом, Патриция встала и прошлась туда-сюда по кабинету.

«Из-за твоих глаз, мать твою. Этот чёртов огонь, в который ты взглянул однажды, не просто в них отразился – отражение осталось навсегда. Или, по крайней мере, какой-то отблеск отражения», – хотелось сказать ей. Но вместо этого она только пожала плечами:

– Не знаю.

Конечно, поверила она не сразу. Ни один нормальный человек не поверит сразу в такую историю. А Флэш далеко не сразу ей всё рассказал – по той же причине. Ни один нормальный человек этого бы не сделал. Тем более что обратился к Патриции Флэш без большой охоты. Последовал совету их общего знакомого, но явно не рассчитывал, что какой-то психолог в состоянии ему чем-то помочь.

Несколько консультаций прошли впустую. На все вопросы Патриции Флэш отвечал коротко и равнодушно. Она думала уже, что придётся прекратить напрасно тратить своё и его время. Но всё-таки решила сделать ещё одну попытку. И просто наугад, не особо рассчитывая, что это к чему-то приведёт, сказала, что однажды на её глазах погиб человек. В подробности вдаваться не стала, было это давно, в детстве. Хотя воспоминание осталось на всю жизнь…

Патриция знала: с некоторыми пациентами такие «собственные примеры» срабатывают. Независимо от степени правдивости. Впрочем, в случае с Флэшем она сказала абсолютную правду. Но была почти уверена, что даже это не сыграет никакой роли. Флэш слишком непохож на большинство людей, с которыми она привыкла работать.

Она ожидала, что услышит что-нибудь вроде ничего не значащего «В самом деле?..», и на этом всё закончится. К тому же он ещё и отвлёкся от разговора. Его слух уловил шум, на который Патриция не обратила бы внимания – лёгкие шуршащие щелчки по стеклу. Флэш повернул лицо к окну.

– Что это?

Патриция потянулась к жалюзи и отодвинула пару полосок с краю.

– Ничего особенного. Ночная бабочка стучится в стекло.

Встреча с Флэшем была назначена на последний час работы, с пяти до шести.

– Странно, я думала, в октябре для них уже слишком холодно.

Патриция встала и закрыла форточку. Ей не хотелось, чтобы насекомое попало в комнату.

– В Лабрисфорте это обычное дело, – неожиданно подал голос Флэш.

– Что? – Патриция не сразу поняла, что он имеет в виду.

– Видеть, как погибают люди. Кейса убили на второй день после того, как мы попали в тюрьму.

Как выяснилось позже, эпизод с Дэвидом Кейсом играл во всей «лабрисфортской» истории далеко не самую важную роль. Но упоминание о нём всё изменило. Флэш начал рассказывать о тюрьме на острове. Сначала – понемногу, потом всё больше. Пока Патриции не стало казаться, будто она сама провела там столько же времени, сколько и он, почти месяц. И уже поздно было жалеть, что не прекратила встречи с Флэшем до того, как он решил быть с ней откровенным.

– Я не знаю, почему я тебе поверила, – повторила Патриция и остановилась напротив вделанного в дверцу платяного шкафа зеркала. Окинув взглядом своё блеклое отражение, раздражённо подумала: «Отлично. Просто отлично, как всегда». На неё смотрела высокая женщина с невыразительным овальным лицом и длинными светлыми волосами нароспуск.

– А я знаю. Наверное, мы оба с тобой сумасшедшие, как думаешь?

– Ничего подобного! – сердито возразила Патриция. Слишком сердито – ведь она прекрасно знала, что Флэш сказал это не всерьёз.

– Похоже, тебе пора домой. Отдохни как следует. У тебя усталая походка.

– Да. Я устала.

– Подбросишь меня?

– Конечно. О чём речь.

– Слушай, Уэс, – сказала Патриция, когда они подъезжали к его дому на Твин-стрит, – я бы вообще всё хотела записать. Всё, что произошло с тобой в Лабрисфорте.

– А я расхотел. Знаешь, Пат, перед тем как попасть туда, я действительно думал, что напишу потом целую серию репортажей, и это что-то будет значить, заставит кого-то задуматься… Но глупо было бы считать так теперь, правда? Писанина здесь не поможет. Но если ты просто зачем-то хочешь это сделать – пиши. Ты же, наверное, наизусть выучила всё, что я тебе рассказывал.

Дождливое время. Сэдэн-сити, начало августа 2011 года

Уэсли Флэш проснулся среди ночи. Опять он увидел этот сон… Прежде Флэш всегда с недоверием относился к рассказам людей, которые уверяли, что иногда им снятся одинаковые сны. Зря. Его сон повторялся с пугающим постоянством. В последние недели Флэш видел его не реже чем каждые три-четыре ночи. И всегда просыпался после этого с явственным ощущением тяжести в груди. Сон был из тех, после которых не удаётся просто перевернуться на другой бок и снова заснуть.

«Чёрт бы побрал тебя, Гэб», – пробормотал Флэш, поднялся с кровати и, не включая света, подошёл к окну.

Дождь лил как из ведра. Мерное шуршание воды нарушалось лишь шумом проносящихся по шоссе автомобилей. Пару минут Уэсли бездумно следил, как скользят по стеклу дождевые струи, образуя причудливый серебристый рисунок, как отражается в них свет фонарей…

«Я не был виновен, Уэс», – повторял в сновидении Гэбриэл Уинслейт, печально качая головой. А спящий Уэсли думал: «Он не был виновен, но он погиб. Хотя его не приговаривали к смерти».

Просыпаясь, Флэш не мог понять, откуда во сне берётся такая явственная уверенность, что его друга уже нет в живых. Только ли из-за этого «был», или почему-то ещё?

Это «кино» из ночи в ночь, капля за каплей переполняло чашу терпения Уэсли. Точнее, не терпения. Желания докопаться до правды.

Желание это и без того не давало ему покоя. Чутьё подсказывало, в истории с Гэбом не просто «что-то нечисто» – в ней «нечисто» всё от начала до конца. Много раз прежде это же самое «чутьё» и тяга к правдоискательству помогали Флэшу делать блестящие расследования, которые, в свою очередь, делали громкое имя газете, в которой он работал. Но теперь речь шла не только о его профессионализме, не только о журналистском «азарте» и популярности газеты. Речь шла о его друге.

Надо наконец принять какое-то решение… Решить, совершит ли он то, о чём подумал сразу после суда над Гэбом.

Флэш отошёл от окна. Нашарил на тумбочке возле кровати пачку «Суперкингз», зажигалку, и закурил. Первая сигарета слишком быстро превратилась в обжигающий губы окурок. Следующую Уэсли курил медленнее и уже лёжа в постели.

Когда в пепельнице потух третий окурок, выбор был сделан. Завтра же нужно поговорить с Джимом.

* * *

– Детектив, никаких доказательств у меня нет, но я уверена: велосипед украли соседи.

Женщина выжидательно уставилась на Джима Арнона круглыми светлыми глазами. Джим понимал, что должен соответствующим образом отреагировать на это заявление. Но никак не мог заставить себя задать вопрос. Велосипед у сына миссис Аркетт «воровали» уже дважды. В прошлый раз, как выяснилось, он проспорил его школьному приятелю, а родителям побоялся в этом признаться. Теперь велосипед загадочным образом исчез с самого порога дома Аркеттов, стоило на минутку оставить его там без присмотра.

Джима спас звонок сотового. Увидев, что звонит Уэсли Флэш, он даже не успел удивиться – хотя стоило бы. Извинился перед заявительницей и ответил:

– Да?

– Привет, Джим. У тебя найдётся сегодня немного свободного времени? Есть одно дело.

– Да без проблем. Приезжай вечером ко мне. Адрес забыл, что ли?

– Помню. Но разговор серьёзный.

– Ясно. Не хочешь, чтобы дети путались под ногами и всё такое…

– Вроде того.

– В семь в «Серебряной планете», идёт?

– Идёт.

Джим убрал трубку в карман. Спасение оказалось всего лишь отсрочкой. Миссис Аркетт по-прежнему сидела напротив, аккуратно сложив руки на стоящей на коленях сумочке, и ждала от Арнона какой-то реакции на своё заявление.

По инерции Джим ещё раз извинился. Миссис Аркетт истолковала это по-своему – видимо, детектив позабыл суть проблемы.

– Я думаю, велосипед Джорджи украли наши соседи. Видите ли, это очень странные люди. Я иногда наблюдаю за ними, и просто не могу не замечать… Они держат трёх кошек и не закрывают на ночь занавески в спальне.

Чарли Вэнхейм, чей рабочий стол находился в другом углу кабинета, помахал Джиму из-за спины миссис Аркетт и сделал жест, изображающий приставленный к виску пистолет. Подразумевать он мог одно из двух: или таков, по его мнению, единственный способ избавиться от заявительницы, или Арнону самому в этой ситуации остаётся только застрелиться.

* * *

Кафе-бар «Серебряная планета» славилось своим грибным ризотто и ассортиментом недорогой, но разнообразной выпивки – если не на весь Сэдэн-сити, то на весь Центральный район города точно. Уэсли Флэшу и Джиму Арнону это было хорошо известно, но сегодня они оба не настроились отдавать должное итальянской кухне в местном исполнении. Взяли только по бокалу пива, чтобы сделать хоть какой-то заказ.

– Мы давно не виделись, Уэс, – сказал Джим, отхлебнув большой глоток из запотевшего высокого стакана. – Но если дело и вправду серьёзное – давай сразу к нему.

– Это насчёт Лабрисфортской тюрьмы.

Услышав эти слова, Джим ощутил, как непроизвольно напряглись все его мускулы.

– Если ты опять за старое, – голос Арнона прозвучал довольно резко, – если опять начнёшь упрекать, что я ничего не сделал для Гэба, я лучше пойду.

– Нет, слушай, это в прошлом. Я ведь уже извинился, Джим. А тогда ляпнул сгоряча…

– Нет, не сгоряча. Это Гэб прожужжал тебе все уши. Он уже давно стал видеть во мне врага. Потому что я вовремя сумел выбраться из дерьма, а он нет. Ты тоже сумел – но к тебе у него другое отношение. Я белый, да к тому же полицейская ищейка. Не хочу больше слышать о той истории, Уэс. Лучше нам на этом и попрощаться.

Джим начал вставать из-за стола, но рука Уэсли легла на его запястье.

– Сядь, Джим. Пожалуйста. Я не собирался вспоминать старое. Мне нужна твоя помощь.

Помедлив, Джим опустился обратно на стул.

– Ладно. Извини.

– Проехали. Бывает.

– Так о чём речь?

– Мне надо попасть в Лабрисфорт.

От неожиданности Арнон даже не сразу отреагировал – секунду-другую просто непонимающе смотрел на Уэсли. А потом произнёс примерно те слова, которых Флэш ждал от него:

– Уэс, ты последние мозги растерял? Устроить побег Уинслейту – невыполнимая задача. Оттуда никто никогда не убегал.

– Я и не собираюсь устраивать побег. Потому хотя бы, что, думаю, Гэба нет в живых. Я должен оказаться там как заключённый. – Уэсли сделал паузу, но Джим промолчал. – За хулиганство в пьяном виде туда не сажают. А становиться серийным маньяком я не собираюсь.

– И что дальше? – ледяным тоном осведомился Арнон.

– Сколько человек из Сэдэн-сити на твоей памяти были осуждены на заключение в Лабрисфорте?

– Один. – Джим ответил с заметной неохотой.

– Правильно. Значит, я должен стать обвиняемым по делу Уинслейта.

– Вторым?

– Там всё слишком неясно, Джим. Может, вообще всё притянуто за уши. Бывает же, что выясняются новые факты – тут полно всяких вариантов…

– Дело Уинслейта сдано в архив, – отрезал Арнон. – А ты несёшь бред. – Он с трудом старался не сорваться на крик. – Если хочешь покончить самоубийством – выбери способ попроще. Как тебе в голову могло прийти добровольно сесть в тюрьму? В эту тюрьму?

Усилием воли Джим заставил себя разжать пальцы, с силой стискивавшие верхний край стакана. Пожалуй, так можно раздавить его и порезаться. Из колонок доносилась жизнерадостная музыка, за соседним столиком кто-то весело смеялся. Слух Джима едва улавливал эти звуки, настолько они казались неуместными – будто голоса какого-то другого, нездешнего мира.

– Я много размышлял о Лабрисфорте после того, как туда попал Гэб. – Уэсли говорил негромко и спокойно. – И знаешь, что я понял? Это впервые в жизни. Впервые я задумался о том, что совсем рядом находится это странное место, эта тюрьма, про которую всем известно одно: она живёт по каким-то своим особенным законам. Все знают, и все давно стали воспринимать это как часть обычной повседневной жизни. Тебя это не удивляет?

– А почему должно удивлять? Заключённые оттуда не выходят, туда привозят только смертников и пожизненников. Посещения не разрешаются. А тем, кто там работает, наверняка запрещено трепать языком.

– Тебе не кажется, Джим, что людям стоило бы побольше знать о Лабрисфорте?

– Зачем?

«Затем, что вокруг этого места тьма, непроглядная тьма, – подумал Уэсли. – И, может, это помогло бы её немного рассеять».

– Лабрисфорт не значится в списках исправительных учреждений. Официально его как будто и не существует. Но мы-то в курсе, что он существует, правда? Всё это попахивает нарушением прав человека.

– Слушай, Уэс, если начистоту, ты не думаешь, что права некоторых людей стоит нарушать? Тех, например, кто сам нарушил чьи-то права, и сильно нарушил, а? Ты верно заметил: в Лабрисфорт попадают не за хулиганство в пьяном виде.

– Не всё так просто, Джим. В виновности Гэба я всегда сомневался… И потом, если бы пострадала обычная девушка, его, скорее всего, отправили бы не в эту тюрьму.

– Вот и все твои «права человека», – язвительно заметил Арнон. – Ты просто не оставляешь надежды помочь Уинслейту.

– Я же сказал, Джим, Гэбу уже не поможешь.

– Откуда ты можешь это знать?

– Не важно. Предчувствие.

Арнон скептически покачал головой, давая понять, что такое объяснение его не устраивает. И не только оно, а вообще вся эта история.

– Нет, Уэс, ты не понимаешь, о чём просишь. Чтобы я подставил тебя… чтобы я тебя убил – нет, это слишком.

– Я смогу выжить там и найду способ выбраться. Не будь я в себе уверен – не стал бы и заикаться.

– Конечно… Ты в себе уверен – как всегда. Но иногда это здорово мешает, Уэс. Если бы я даже согласился – не представляю, как можно устроить то, о чём ты говоришь. Прямого отношения к расследованию по делу Гэба я никогда не имел. Просто… просто следил за его ходом, пока была возможность…

«И приложил все усилия, чтобы никто не заподозрил, что ты знаком с обвиняемым. Но я не держу на тебя за это зла, Джим. Видит бог, не держу».

– Значит, нет, Джим? – по лицу Арнона Уэсли видел: дальнейший разговор бесполезен.

– Нет, Уэс. Прости. То есть… ты поймёшь – это для твоего же блага. Послушай моего совета: перестань так наплевательски относиться к своей жизни. За три десятка лет пора бы научиться ценить то, что у тебя есть. Ведь это далось не так-то просто, а?

Флэш знал, что имеет в виду его друг. Работу, во-первых. Работу, за которую неплохо платят, которая позволяет снимать хорошую квартиру и жить вполне прилично. Но работа никуда бы не делась…

– Когда я обещаю хороший репортаж, Джим, редактор уже давно верит с полуслова. Ради этого он готов потерпеть моё отсутствие. Даже длиной в месяц или около того.

– Он согласился бы напечатать статью о Лабрисфорте?

– Почему бы нет? Хотя, думаю, выбором темы он был бы удивлён… по крайней мере, поначалу.

– «Отсутствие длиной в месяц». Нет, Уэс, ты точно не в себе. «Отсутствие длиной навсегда» – вот так вернее. Ты подумал о людях, которые рядом с тобой? О Люсии? Интересно, как она отнесётся к твоей идее?

Да, Джим, для которого семья всегда занимала особое место в жизни, просто не мог не задать этого вопроса. Даже если, как в случае с Флэшем, речь не совсем о семье, а лишь о некотором её подобии. Бывало, что Уэсли и Люсия по нескольку месяцев жили вместе, но рано или поздно всё равно наступал момент, когда становилось нужно друг от друга отдохнуть – и они разъезжались по разным квартирам. Как теперь.

Но, конечно же, он думал о Люсии. И решил, что правды рассказать ей не сможет. А полуправды – тем более.

Только сейчас Флэш обратил внимание на то, что между салфетницей и солонкой на столе лежит чайная ложка. Наверное, официанты забыли её убрать. Машинально взяв ложку за ручку, Уэсли покачал её туда-сюда, точно маятник.

– Ты знаешь, что такое лабрис, Джим?

– Знаю, знаю, – ворчливо откликнулся Арнон. – То, чем размахивают амазонки и феминистки всех времён и народов.

– Обоюдоострый топор… – задумчиво протянул Уэсли. – Что бы это могло значить?

– Ничего, Уэс. К Лабрисфорту это не имеет никакого отношения.

– Да. Мне известна история про Фердинанда Лабри, который сотню лет назад в альпинистском снаряжении залез на эту чёртову скалу, и местное краеведческое общество предложило окрестить этот камень в честь него, почему-то добавив в придачу «форт». Хотя никаких фортов там сроду не было.

Арнон досадливо передёрнул плечами.

– Брось ты всё это, Уэс. Не ищи приключений на свою задницу. Помнишь, о чём мы мечтали в приюте? И когда сбегали, и жили как бездомные собаки? Чтобы у нас был собственный дом и семья. Теперь у меня они есть, и вот что я тебе скажу: это единственное, ради чего стоит жить. Единственное настоящее. Ты взрослый человек, не мне тебя учить… Но не бросай на ветер своего шанса. Потом можешь пожалеть.

– Я знаю, друг, – улыбнулся Флэш. – Ты прав.

«А я знаю, что ты упрямый осёл, ни за что меня не послушаешь и будешь гнуть своё», – подумал Джим. И ещё подумал, что Уэсли прекрасно известно, какие мысли сейчас у него, Джима, в голове. Слишком давно они двое знакомы, чтобы не понять таких вещей.

Покинули кафе Уэсли и Арнон вместе, но ни по дороге к выходу, ни на улице ни о чём больше не говорили. И расстались молча, пожав друг другу руки и кивнув на прощание. Всё, что могло быть сказано в этот вечер, уже было сказано.

Джим направился к стоянке такси, а Уэсли сел на свой мотоцикл. Ехать сразу домой желания не было, поэтому он решил покататься по пригородам, где движение не такое оживлённое, как в центре, и можно набрать хорошую скорость. Ему хотелось просто мчаться по дороге, вдыхать сырой, пахнущий дождём воздух и не думать ни о чём, совершенно ни о чём. Но он сомневался, что последнее получится.

Прошлое

Джим Арнон в их разговоре вспомнил приют. Уэсли тоже иногда вспоминал его, и та жизнь казалась ему одновременно и вчерашним днём, и чем-то ужасно далёким, давно канувшим в небытие. Но в любом случае приютское детство всегда оставалось для Флэша чем-то важным, о чём никогда нельзя забывать.

У них была большая компания, человек десять, они постоянно держались вместе – и когда находились в приюте, и во время побегов. Побегов было не меньше пяти, а может, и больше. Бывало, проходили месяцы, прежде чем их ловили и снова водворяли в «учреждение социальной реабилитации для детей «Доверие».

«Доверие» полвека назад организовал священник по имени Дариус Кэллен, и с тех пор оно существовало на пожертвования. Задумывалось «Доверие» как временное пристанище, из которого детей будут забирать в приёмные семьи. Но, поскольку большинство его обитателей относились к категории «трудных», желающих взять их под свой кров находилось не много. Никому из приятелей Флэша так и не повезло, и ему самому тоже, хотя, в отличие от многих других, он попал в «Доверие» не в «трудном» подростковом возрасте, а сразу после рождения.

В компанию Уэсли входили и Джим Арнон, и Гэбриэл Уинслейт. Ещё были Дылда Джек Уильямс, Майк Валенски, Толстяк Шейн, и другие ребята. Почти у каждого из них имелись свои странности в характере, а у некоторых и во внешности, так что Уэсли со своими голубыми глазами, доставшимися от матери, и тёмной кожей – отцовским «наследием» – не считался среди них каким-то «особенным». Он был своим, его любили, как брата – все они тогда были братьями. С каким-то недетским пониманием относились к склонностям и привычкам друг друга, прощали недостатки. А если придумывали клички, то никто на них не обижался. Уэсли за ярко-синий взгляд прозвали Флэшем. Позже, получая паспорт, это прозвище он вписал вместо приютской фамилии Джонс.

Что касается склонностей и привычек, у Флэша главных пристрастия было два, и оба они в своё время сослужили ему хорошую службу.

В отличие от многих сверстников, Уэсли любил читать. Как эта любовь появилась, на всю жизнь осталось для него загадкой. Существование в приюте и, тем более, на улице, никак не могло способствовать её развитию. Но сколько Флэш помнил себя, чтение всегда было для него не скучной работой, а развлечением. Если в руки попадала интересная книга, он мог читать в любых обстоятельствах: на уроках в приютской школе, за обедом в столовой, сидя на вокзале или в подвале какого-нибудь дома, который служил убежищем для их компании во время очередного побега.

Именно это в восемнадцатилетнем возрасте позволило ему начать карьеру журналиста. Самоуверенно заявившись в редакцию одной из городских газет, на вопрос редактора, умеет ли он, Флэш, писать статьи, Уэсли без колебания ответил «да».

Любой врождённый талант, любая богатая от природы фантазия нуждается для развития в какой-то почве. Большой опыт чтения дал Флэшу естественную грамотность и способность без труда излагать на бумаге собственные мысли или описывать суть любого события. И, главное, ему удавалось делать это легко, так, что при чтении его тексты не только не навевали скуку, но сразу вызывали интерес.

Второе увлечение Уэсли – восточные единоборства – его товарищам казалось более понятным. В приюте были не одни друзья, и редкий день обходился без драки. Но оно представляло собой и бо́льшую проблему: ясное дело, в детстве возможности ходить в спортивную секцию у Флэша не было. Правда, постоянные потасовки развивали бойцовский характер – и, наверное, это было неплохо. Трусить и сдаваться без борьбы Флэш себе не позволял. Но ни о каком мастерстве речи тогда идти не могло. Иногда удавалось посмотреть японский или китайский фильм, иногда – прочесть какую-нибудь книгу о единоборствах. Но по фильмам и книгам многому не научишься.

Тренироваться по-настоящему Уэсли начал в шестнадцать лет, когда приют навсегда остался в прошлом.

Он мог прожить там ещё два года, но решил, что с него хватит. Не то чтобы в «Доверии» жилось так уж невыносимо – причиной всех совершённых в своё время побегов было стремление к «свободе», а не плохие условия. Но как раз поэтому, получив шанс обрести свободу на законных основаниях, Уэсли не мог его не использовать. Имелась возможность пойти в профессионально-технический лицей и получить рабочую специальность, но Уэсли не стал этого делать. Он нашёл работу.

Вывеску спортивного клуба «Восток» Флэш впервые увидел четыре года назад. Кроме самого названия, на ней было написано, что здесь проводятся занятия по каратэ, ушу, дзюдо, тайскому боксу, кэндо, а также по йоге и системе цигун. Уэсли не меньше часа проторчал у двери клуба, наблюдая, как время от времени заходят и выходят люди – мужчины и женщины, взрослые, подростки и даже дети младше него. Все со спортивными сумками или рюкзаками, у некоторых за спиной висят длинные чехлы – нетрудно догадаться, что в них мечи для фехтования. Флэш попытался заглядывать в окна, но на первом этаже с улицы можно было увидеть только холл и лестницу. А обойти здание со всех сторон не получалось из-за забора, лезть через который днём Уэсли не решился. Но за деревьями, росшими во дворе клуба, он разглядел разные спортивные снаряды – наверное, в тёплую погоду тренировки проходят на свежем воздухе.

Стоя возле ограды, Флэш пообещал себе, что когда-нибудь он обязательно будет тренироваться в «Востоке». Но это право нужно было ещё получить. Поэтому четыре года спустя он вернулся сюда в поисках работы.

Его не выпроводили сразу же, и это было хорошо. Девушка-администратор предложила подождать. Четверть часа Флэш просидел в холле, разглядывая репродукции китайских акварелей, развешанные на стенах. Потом администратор отвела его к директору. На вопрос, какую работу он, Уэсли, ищет, Флэш ответил:

– Подсобного рабочего, уборщика. Могу делать всё, что будет надо.

На вид Флэш мог бы сойти и за восемнадцатилетнего – высокий, крепкий, широкоплечий. Но документы директору пришлось показать.

– Вряд ли за неполный рабочий день вы успеете справиться со всей работой, которую у нас приходится делать, мистер Флэш.

– Я буду работать полный день.

– Но вам ведь всего шестнадцать лет.

– Почти семнадцать. И мне очень хотелось бы здесь работать.

– Ну что же, приходите завтра с утра. Мы как раз собираемся начать ремонт в зале для каратэ. У нас есть два подсобных работника, но втроём вы справитесь быстрее.

Уэсли остался в «Востоке» и после ремонта. Ещё одни рабочие руки для клуба оказались совсем не лишними, без дела сидеть не приходилось. То нужно было помочь выгрузить и установить новые тренажёры, то починить какую-нибудь мебель, то провести генеральную уборку в одном из спортзалов.

Месяц спустя он попросил у директора Бэлисонга разрешения приходить на работу на два часа раньше. Тот поинтересовался: зачем? И Флэш ответил, что хотел бы заниматься на клубных тренажёрах и снарядах.

Разрешение было получено. Несколько месяцев Флэш тренировался, как умел – делал силовые упражнения, иногда пытался повторить то, что урывками видел на тренировках по единоборствам.

Однажды утром, после очередного трёхминутного раунда на боксёрской груше, он обнаружил, что за ним наблюдают. За его спиной стоял директор Бэлисонг, который по совместительству был тренером по каратэ. Точнее, в первую очередь, как давно знал Флэш, он был именно тренером, и совмещал эту работу с директорскими обязанностями.

– На боковых ударах делаешь слишком большие замахи, – сказал Бэлисонг. – Подставляешь голову и мало двигаешься на ногах. Взрослые тренировки у меня с семи до девяти. Можешь приходить и заниматься бесплатно.

Конечно, Уэсли пришёл на следующий же день, упорно стараясь не думать о том, зачем Кристоферу Бэлисонгу такой бестолковый ученик, который всё делает неправильно.

Первое время, пока работал в «Востоке», Флэш снимал квартиру вместе с Джимом Арноном, Дылдой Джеком и двумя другими друзьями, которые покинули приют одновременно с ним. Той весной из «Доверия» свалила почти вся их компания. Только Майк Валенски остался доучиваться ещё два года. Все квартирные соседи Флэша нашли – или пытались найти – работу. Четверо остальных, среди них и Гэб Уинслейт, поступили в лицей и получили комнаты в тамошнем общежитии.

Уже тогда жизнь большинства из них, ещё не успев толком начаться, стала рушиться. Двоим парням не удалось найти работу – возможно, они искали не особо хорошо. Связавшись с какой-то уличной бандой, они начали промышлять воровством, и вскоре загремели в исправительную колонию для несовершеннолетних. Тогда же в квартиру из лицейского общежития переселились Гэб Уинслейт и Норман Псих. Последний своё прозвище заработал ещё в приюте, потому что всегда был истеричным, как девчонка. Малейшая неприятность могла привести его в бешенство – или довести чуть не до слёз, в зависимости от настроения. Но все его закидоны вполне можно было выносить – до тех пор, пока Норман не приохотился курить «траву». От дури у него совершенно съезжала крыша, он начинал плести всё, что в голову ни придёт, так что сил не было слушать. Почему-то его «переклинивало» на религиозных темах, особенно он любил разглагольствовать про «Откровение Иоанна Богослова». Может быть, потому, что это была единственная библейская книга, которую Норман умудрился прочитать. Наверное, одолеть её стоило ему немало усилий – но он действительно это сделал.

Самое сильное впечатление на Психа произвело начало девятой главы, где говорится про «кладезь бездны», тот самый, который отворила упавшая с неба на землю звезда, и из которого вышла армия ангела бездны Аполлиона. Иногда Норман мог часами твердить про этот «кладезь», и отвязаться от него по-хорошему не было никакой возможности.

Гэб тоже давно пристрастился к марихуане. Глядя на него и Нормана, начали покуривать и остальные.

Своих ощущений от первого косяка Уэсли толком не помнил. Зато последний запомнил на всю жизнь.

Начало осени в тот год выдалось жарким, солнце в сентябре палило как в разгар лета. В квартиру, как обычно по вечерам, набилось человек пятнадцать народу, и дышать было нечем. Уэсли, вернувшемуся после рабочего дня, больше всего хотелось оказаться в одиночестве и выспаться. Но такой роскоши в ближайшее время не предвиделось. В спальне заперлась какая-то парочка – кажется, Гэб со своей новой подружкой. Остальные толпились в гостиной и в кухне.

Флэш сидел на кухонном подоконнике и битый час слушал, как Норман Псих распространяется на свою любимую тему.

– Это хренова пропасть, этот кладезь бездны. Такая, я думаю, что если свалишься туда – то не выберешься нипочём. Там дым, и темно как чёрт знает где, написано, что от этого дыма, если только он из кладезя выйдет, может даже потемнеть солнце. Ещё там сидит саранча – но я считаю, что на самом деле это никакая не саранча…

– Правильно Норман, это не саранча, это бабочки.

– Чего? – слегка оторопело переспросил Псих. Он давно привык, что его рассуждения никто толком не слушает и, уж конечно, не ведёт с ним диалога – разве что куда подальше посылает.

– Посмотри на задницу Салли Мэйб.

Уэсли не без труда вспомнил имя этой девчонки – одной из многих, то исчезающих, то появляющихся в кухне. На ней были надеты джинсы с таким низким поясом, что непонятно, как вообще держались. Сзади джинсы украшал узор из стразов – здоровенная блестящая и переливающаяся бабочка.

– А-а, – расплылся в улыбке Норман, когда до него дошёл смысл шутки. – Если бы в колодце было много таких бабочек, я бы поселился в этом чёртовом колодце…

Псих протянул Флэшу сигарету, и тот взял. Не то чтобы ему очень хотелось курить – но нужно было расслабиться. Отвлечься от внезапно накатившего чувства отвращения. Ему вдруг стало противно сидеть в этой кухне, рядом с идиотом Норманом и обкуренными девицами.

«Ненавижу всё это, ненавижу их всех, не могу больше оставаться среди них – моя жизнь должна быть другой, лучше, чем у них…»

Уэсли затянулся. Как раз в этот момент в соседней комнате на полную громкость включили музыку – что-то клубное, с повторяющимся сумасшедшим ритмом. Девчонки в кухне начали танцевать, а Салли Мэйб – или её всё-таки звали Сэнди? – подошла и попыталась взгромоздиться Флэшу на колени. В итоге они оба грохнулись с подоконника, Салли-Сэнди визгливо захихикала, Уэсли хотел что-то ей сказать… Но не смог.

Он больше не слышал музыки, не замечал ни девушки, ни кухни. Он видел только круги, разбегающиеся по тёмной воде, и чувствовал страх.

Похожий страх он испытал однажды в детстве – и тогда же решил, что никогда впредь не позволит себе так бояться. Потому что это позорно, потому что всегда нужно стремиться быть смелее других, быть впереди, быть лучше…

– Флэш! Эй, Флэш! – это Гэб Уинслейт, успевший к тому времени покинуть спальню, изо всех сил тряс Уэсли за плечи.

Девицы что-то тараторили наперебой, Норман Псих монотонно бубнил одну и ту же фразу: «Я не понимаю, что произошло».

Внезапно Уэсли вскочил, чуть не сбив Гэба с ног, и сгрёб Нормана за шиворот.

– Не понимаешь? Не понимаешь, мать твою? Это всё ты со своим идиотским кладезем бездны! Ты виноват!..

– Эй, да ты чего… – попробовал отвязаться от него Псих. Флэш отшвырнул Нормана так, что тот врезался в кухонный стол.

– Он с ума сошёл! Обалдел совсем! – заорал Норман, скрываясь в гостиной. Уинслейт в это время пытался удержать Уэсли. Но Флэш и сам оставил попытки преследовать свою жертву.

– Всё нормально, Гэб. Слышишь? Отцепись от меня.

– Да что случилось-то?

– Не знаю. Просто… я почему-то отключился на секунду. Вот и всё.

Через пару минут он извинился перед Норманом, толком не понимая, что заставило его наброситься на приятеля.

После этого случая ни к какой наркоте Уэсли не притрагивался никогда в жизни.

Несмотря на мысли, посетившие Флэша в тот день на кухне, первым ушёл не он, а Джим. Ушёл сразу после своего семнадцатилетия. Сначала все подумали, это какая-то шутка – никто не верил, что он решил поступить в полицейскую школу. Когда стало ясно, что шутить Арнон не собирается, Гэб, недолго думая, полез в драку. Его оттащили и держали, пока Джим бросал в сумку свои вещи. Всё это время Уинслейт материл Арнона на чём свет стоит. Самым безобидным из сыплющихся потоком оскорблений было «полицейская шлюха».

Для Уэсли решение Джима оказалось таким же неожиданным, как для всех остальных – хотя в последнее время именно с ним он общался больше, чем с другими. С ним, и ещё с Гэбом. Заставить себя одобрить выбор друга Флэш не смог, но не стал и осуждать. Тем более так бурно, как Гэб. Стараясь не обращать внимания на крики и проклятия Уинслейта, они спокойно попрощались в коридоре – и после этого не виделись несколько лет.

Спустя некоторое время после ухода Арнона Уэсли тоже окончательно осточертела квартира, всё больше напоминающая притон, пьяные вечеринки, Норман с его травой и толпа легкодоступных девчонок. То, что они готовы на всё, приводило в восторг только поначалу, а потом наскучило. Уж если завести подружку, то такую, которая будет с тобой одним – как минимум в то время, пока ты с ней встречаешься.

Флэш перебрался в отдельную квартиру. Она была крошечной, с плохой меблировкой, за неё приходилось больше платить – но зато здесь он стал себе хозяином.

Дела в спортклубе шли успешно. Уэсли уделял тренировкам много времени; помимо каратэ, начал знакомиться и с другими стилями, занялся тайским боксом и ушу, освоил приёмы дзюдо. Вполне можно было надеяться, что через год-два труд подсобного рабочего останется в прошлом, и ему доверят тренировать какую-нибудь из младших групп.

Но тренером Уэсли так и не сделался, выбрал другую профессию.

Результатом очередных соревнований, в которых он принял участие, кроме медали стала ещё и сломанная нога. Пока перелом не сросся, Флэш был вынужден безвылазно сидеть дома два месяца. Прогулки на костылях до ближайшего магазина в счёт не шли.

Свободное время, которого появилось в избытке, нужно было чем-то заполнять. Читать с утра до вечера, при всей своей любви к этому времяпрепровождению, Уэсли не мог. Телевизор отвлекал его максимум на час-другой. Тогда-то он и попробовал сочинять небольшие истории, рассказы и очерки. Точнее, сочинял он и прежде, но только мысленно. А теперь впервые записал придуманное – и это занятие ему понравилось.

Едва выздоровев, он отправился в редакцию «Обозрения». Конечно, сразу принимать его в штат никто не собирался. Полгода он писал статьи для газеты, получая плату с «выработки». Деньги выходили небольшие, но плюсом было то, что внештатнику не надо присутствовать в редакции каждый день с девяти до шести. Он обсуждал с редактором тему, если нужно – редактор делал нужные звонки, но чаще Флэш сам налаживал контакты, связывался с теми, с кем требовалось для написания очередного материала, и договаривался об интервью. После этого покидал редакцию, и возвращался уже с готовым текстом.

Такой свободный график позволял не отказываться совсем от работы в спортклубе. Отказаться было бы рискованно: неизвестно, примут ли его в газету, как полноценного сотрудника, или нет. Кристофер Бэлисонг, правда, узнав о новом повороте в судьбе своего ученика, заметил, что с его воображением уже давно пора было попробовать себя в какой-нибудь творческой профессии. Флэш улыбнулся и кивнул, пытаясь про себя сообразить, как Кристофер мог судить насчёт его воображения. Не во время же тренировок он, Уэсли, это воображение проявлял, и не во время работы, когда ремонтировал тренажёры или мыл в спортзалах окна…

Что же касалось газеты, Флэш надеялся на лучшее – и не зря. Его приняли, и «Восток» превратился для него из места работы и обучения только в место тренировок, потому что прекращать их Уэсли не собирался.

Журналистское образование он получил заочно, уже имея немалый опыт работы в газете.

С Джимом Арноном после долгой разлуки Флэш встретился случайно, когда по газетным делам пришёл в городское управление полиции. Вечером того дня, после работы, они долго сидели в «Серебряной планете» – у них было, что друг другу рассказать.

Кроме Джима, из прежней компании Уэсли поддерживал отношения только с Гэбом Уинслейтом – причём постоянно, без длительных «пробелов», как в случае с Арноном. Уинслейта Флэш считал своим лучшим другом. Тем больнее было от того, что Гэб, по выражению Джима Арнона, так и не «выбрался из дерьма». У него не получилось… А может, он никогда всерьёз не ставил перед собой такой цели. Уэсли больно было осознавать, но он понимал, что однажды навсегда потеряет своего друга. Гэб не бросил увлечения наркотиками – напротив, увязал всё сильнее, и уже больше года как сидел на игле. Флэш не раз предлагал ему помощь, говорил о лечении. Ему самому было тошно – в этих речах против воли звучало занудное нравоучение. Но он не мог просто молча наблюдать, как друг медленно умирает, и притворяться, что всё нормально.

Впрочем, разговоры были бесполезны: о клиниках и врачах Гэб слышать не хотел.

Судьба остальных приютских приятелей Флэша сложилась по-разному. Майк Валенски и Джек Уильямс смогли более-менее наладить свою жизнь, нашли работу и завели семьи. Толстяк Шейн и ещё один парень спились и скололись – с ними было ещё хуже, чем с Гэбом. Нормана Психа уже не стало в живых. Те двое, что ещё по малолетству отсидели в колонии, стали настоящими бандитами. Всё это Уэсли знал частично от Уинслейта, частично из разных слухов и пересудов.

В Лабрисфортскую тюрьму Гэб Уинслейт попал за четыре месяца до того, как Флэш поделился своими планами насчёт этого места с Джимом Арноном.

Началось всё с перебранки в ночном клубе «Крим». Гэб и некая девица устроили там прилюдный скандал. Девице то ли показалась, что Уинслейт к ней пристаёт, то ли он на самом деле приставал – наверняка не известно. Но, так или иначе, она обозвала его «грязным черножопым», на что он не замедлил объявить её «подзаборной шлюхой». Дальше – больше. Они орали друг на друга, пока не вмешался клубный вышибала. Непосредственными свидетелями ссоры было около сотни человек. Некоторые впоследствии уверяли, что слышали, как Гэб грозился прикончить девушку.

И два часа спустя её действительно обнаружили мёртвой – под лестницей, ведущей на второй этаж клуба. Как было установлено позже, умерла она от героиново-алкогольной передозировки. Но сотворила это с собой не сама – по крайней мере, не совсем сама. Укол она сделала, скорее всего, по доброй воле, потому что была наркоманкой «со стажем». Но что касается выпивки – ей явно «помогли». Когда девушку нашли, её руки и ноги были связаны. А рядом валялось «орудие убийства» – пустая бутылка из-под джина с перемазанным губной помадой горлышком. И с отпечатками пальцев Гэба Уинслейта.

Уэсли узнал о случившемся на следующий день, и тут же поехал в следственный изолятор, чтобы увидеться с другом.

«Я этого не делал. Ты мне веришь, Уэс?» – сказал Уинслейт.

Флэш не знал, что ответить. Ему хотелось верить.

Вспомнился случай из приютской жизни. Тогда у него был заклятый враг – пацан по имени Жирный Том, старше его на два года. Известен он был привычкой отбирать отбирал у младших деньги, если те у них изредка появлялись. Таким образом Жирному удалось скопить довольно крупную по меркам приюта сумму.

Спереть накопления Тома Уэсли решил не от жадности, а из мести. Улучив подходящий момент, он привёл план в исполнение. Изобрести какой-нибудь хитроумный тайник Жирный не потрудился, видимо, рассчитывая, что один его авторитет служит надёжной охраной богатству. Деньги лежали в прикроватной тумбочке.

В комнате, которую он делил с Гэбом и ещё двумя мальчишками, Флэш спрятал деньги в свой матрас, потому что ещё не решил, что делать с ними дальше. Но идея оказалась провальной. Заявившись в отсутствие Уэсли, Жирный первым делом обшарил тумбочку, а следом за этим именно матрас и распотрошил. В тот же день Том и его дружки тесным кольцом обступили группу младших ребят, среди которых были и Уэсли, и Гэб. Притворно спокойным голосом Жирный задал вопрос, который повис в воздухе:

– Кто из вас, сопливые ублюдки, взял мои деньги?

В личности вора он уже не сомневался. Но хотел поиграть на публику – чтобы другим впредь неповадно было.

Признания, естественно, не последовало. Жирный, перейдя на угрожающий тон, прошипел:

– Ладно… я сам скажу, кто это сделал.

«Сейчас он меня убьёт», – подумал Уэсли, когда Том медленно повернул голову в его сторону. Мысль была абсолютно холодной и ясной, без всякой паники. Бояться? Нет, такого счастья Том не дождётся. Пусть даже на самом деле он никакой не жирный, а просто слишком здоровый для своих лет – наполовину тяжелее Флэша и на полторы головы выше.

И вдруг, когда Жирный уже открыл рот, чтобы назвать имя, из толпы раздался голос:

– Том, это я спёр твои бабки. И спрятал в матрас Уэса. Побоялся к себе…

Уэсли не видел, кто говорит, но догадался по голосу. Гэб Уинслейт. В то время ещё не закадычный друг – просто сосед по комнате.

– Ты-ы?.. – в голосе Жирного прозвучало явное разочарование. – А какого чёрта раскололся? Теперь не боишься, что ли?

– Ну… было бы несправедливо…

– Какой справедливый выискался!

– Да врёт он, Том. Это я взял… – слова сорвались с языка почти помимо воли. Уэсли сам не знал, почему произнёс их. Но сказанного не воротишь.

– Чего это вы друг за друга заступаетесь? – нехорошо хмыкнул Жирный. – Подружки…

Дальнейших разборок Том устраивать не стал, и досталось в тот раз обоим. И Гэб, и Уэсли после этого две недели ходил в синяках. Но не будет большим преувеличением сказать, что Уинслейт в тот раз спас Флэшу жизнь. До драк со смертельным исходом в приюте уже доходило. И все знали, что Жирный таскает в кармане настоящий заточенный нож.

Оказалось, Гэб видел, что Уэсли прятал деньги. На вопрос Флэша – почему признался – он ответил:

– Я с Жирным прежде не цапался, меня бы он на первый раз очень уж сильно колотить не стал. Зря ты вылез… Ну, всё равно, я хоть его внимание отвлёк.

Это была правда. Мысль о том, что кто-то может пожертвовать собой ради другого, не укладывалась в голове Тома. Он до конца сомневался, кто из двоих действительно виновен – поэтому и кулаками работал не в полную силу.

Так, в одиннадцать лет, началась дружба Уинслейта и Флэша. Познакомился Гэб и с другими приятелями Уэсли – Майком и Джеком. А вскоре к их компании присоединилось ещё несколько человек.

Теперь, много лет спустя, Уэсли не хотелось думать, что Гэб сам способен на убийство.

Пытаясь как-то помочь, он обратился к Джиму – это была та соломинка, за которую хватается утопающий. Но Арнон не смог бы ничего предпринять, даже если бы захотел. Он сказал:

– Ты же понимаешь, Уэс, Гэб обкололся в ту ночь. Это меняет людей. У него сорвало башню. Там ведь его отпечатки… С такими уликами не поспоришь.

Вот тут-то Флэш и обвинил Джима в предательстве старой дружбы. Правда, потом, успокоившись, действительно извинился.

Сам же Уинслейт упомянутые улики объяснял по-своему:

– Уэс, я просто пил из этой бутылки. Пил, а после бросил где-то, не помню… В тот вечер мне можно было пить сколько угодно, я был чист, серьёзно. Анализы – подделка.

– Но на бутылке только твои отпечатки, Гэб…

– Чёрт возьми, это всё полная лажа! На ней должны быть отпечатки ещё кучи народа! И бармена, и… убийцы. Не понимаю, почему их нет! Девчонку убили после того, как я бросил бутылку. И сделал это кто-то другой. Мало ли, что я плёл, когда разозлился… Да мне бы в голову не пришло поить её джином! Я… ну не знаю – может, врезал бы ей от злости. Но связывать и лить в рот выпивку – это же бред! Да ещё и бутылку тут же оставить – как нарочно, чтобы её нашли. Я не такой псих.

– Мать твою, Гэб… На хрена ты к ней полез?!

В ответ Уинслейт пожал плечами и повторил:

– Я не делал этого, Уэс. Я её не убивал.

Естественно, суд признал Гэба виновным. И приговорил к пожизненному заключению в тюрьме Лабрисфорт.

Возможно, всё могло бы закончиться несколько иначе. Осудили бы Уинслейта в любом случае, но посадить могли бы и в обычную тюрьму. Если бы не одно обстоятельство. Убитая оказалась дочерью мэра Сэдэн-сити. Сам Гэб узнал об этом уже после того как был задержан. И вообще, в курсе были не многие. Для посетителей «Крима» это была просто «какая-то девушка». А с теми из них, кто выступал свидетелями на судебном процессе, явно хорошо «поработали». Может, в ход пошли подкупы, может – запугивания. Или – то и другое.

Уэсли ждал, что люди мэра Саммерса выйдут и на него. Он не раз навещал Гэба в изоляторе, и на свои деньги нанял для него адвоката. Проследить связь между ними не составляло большого труда, но почему-то «разговор по душам» так и не состоялся. Семья Саммерсов сделала всё, чтобы трагедия не превратилась в достояние общественности. Но один момент всё-таки упустила…

Правда, в конечном итоге это упущение против мэра не обернулось. Поначалу для Уэсли история, в которой замешан Гэб, была слишком личной, чтобы использовать её в профессиональных целях. Только позже, когда Лабрисфорт в этой истории занял чуть ли не главное место, Флэш стал думать, что рассказать её всё же стоит.

Присутствовать на первом и последнем заседании суда по делу Уинслейта Флэшу не позволили, потому что родственником обвиняемого он не являлся, а процесс был закрытым. Нанятого адвоката в последний момент без всяких объяснений заменили на государственного.

На следующий день после суда Гэбриэл Уинслейт бесследно исчез из Сэдэн-сити. О том, что его отправили в Лабрисфорт, Уэсли смог узнать только через Арнона.

– Ты хочешь сказать, он уже на этом треклятом острове? А как насчёт апелляций, кассаций и прочего?

Джим молчал.

– Мне надо его увидеть. И ещё нужно найти хорошего адвоката…

– Уэс, послушай. Гэб в Лабрисфортской тюрьме. – Арнон произнёс это с особым нажимом. – Теперь уже ничего нельзя сделать.

– То есть как это – ничего? Я прекрасно знаю, в каком мире мы живём, но хоть какие-то законы должны действовать…

– Только не в том случае, когда речь о Лабрисфорте.

После этого мысли о тюрьме на острове стали преследовать Флэша постоянно. Потом навязчиво начал повторяться сон, в котором Гэб говорил о себе в прошедшем времени. Всё это вместе и заставило Уэсли попросить Джима о встрече – но безрезультатно.

Преступление. Сэдэн-сити, начало августа 2011 года

Уэсли остановил мотоцикл у подъезда своего дома под утро. В тот час, когда рассвет уже близко, но ещё не настолько, чтобы рассеять ночную темноту.

Перед работой нужно немного поспать, иначе придётся весь день клевать носом.

Придя в редакцию, он открыл городской телефонный справочник и набрал номер.

Там, где есть одна возможность – найдётся и другая. Если с одной ничего не получается, надо пробовать следующую…

– Приёмная, здравствуйте, – послышался в трубке голос секретарши.

– Здравствуйте. Вас беспокоит Уэсли Флэш, корреспондент газеты «Обозрение». Могу я услышать мистера Саммерса?

– Минутку, я вас соединю…

Тишина, как показалось Флэшу, длилась очень долго. Не выпуская трубки из рук, он встал из-за стола и плотно прикрыл дверь, потому что из кабинета напротив вышла фотограф Мария Рэнд и остановилась с кем-то поболтать в коридоре.

– Алло?

– Здравствуйте, мистер Саммерс. Это Уэсли Флэш, корреспондент газеты «Обозрение». Мы не могли бы с вами встретиться – если у вас найдётся время, чтобы ответить на несколько вопросов?

– Вы хотите взять интервью? Почему бы вам не связаться с моим пресс-секретарём и заранее не обговорить тему и вопросы?

– Извините, но я не думаю, что было бы удобно решать через пресс-секретаря такие вопросы…

– Почему вы так считаете?

– Речь идёт о довольно личных вещах, мистер Саммерс. Вам ведь знакомо имя Гэбриэла Уинслейта?

Ответом Уэсли стало молчание. Он продолжал:

– Уинслейт был обвиняемым в деле об убийстве вашей дочери. Я считаю, что в ходе расследования были допущены нарушения закона. Могли бы вы как-то это прокомментировать?

– Я не понимаю, о чём вы говорите, – ледяным голосом сказал Саммерс и положил трубку.

Теперь оставалось только ждать. Трудно было доработать до конца этот день. Ожидание потребовало немалого терпения. Уэсли чувствовал себя так, как будто ему предстоит серьёзный бой. И не раз вспоминал, чему учил его тренер Бэлисонг: нельзя слишком расслабляться перед поединком, но и чересчур напряжённым быть тоже не следует. Выдержка важна для бойца в любых ситуациях. Не только когда приходится терпеть боль, но и в психологическом смысле – например, если противник выглядит более сильным, или если у него это первый раунд, а ты уже отстоял один или два.

На сколько максимально хватило бы его выдержки, Уэсли узнать так и не удалось. Когда вечером за ним пришли, некоторый её запас у него ещё оставался.

Прямо перед этим ему позвонил Джим.

– Ты понимаешь, что ты натворил, идиот чёртов? – орал в трубку Арнон. – Это же всё равно что собственный приговор подписать! Даже если тебе и удастся сбежать оттуда – хотя ни хрена тебе не удастся – ты для всех будешь преступником, настоящим преступником! Никакой обратной дороги!

Джим был почти прав. Флэш записал на диктофон разговор с Саммерсом, и с редактором обмолвился насчёт будущего репортажа, который потребует его временного отсутствия – но всё это не значило ровным счётом ничего. По крайней мере, не в том случае, когда речь шла о Лабрисфорте.

В дверь его квартиры позвонили.

– Извини, Джим, мне, кажется, пора, – сказал Уэсли, отключил связь и пошёл открывать.

– Мистер Уэсли Флэш? – спросил один из стоящих на пороге полицейских.

– Да, а в чём дело?

– Вы арестованы по обвинению в торговле наркотиками и соучастии в убийстве.

– Что? Я ничего не делал! Вы не имеете права! – крикнул Флэш, изображая сопротивление намерению полицейских надеть на него наручники. Надо было вести себя естественно.

«Одному из вас, ребята, я мог бы сломать шею, если бы захотел, – мелькнуло в голове Уэсли во время этой «борьбы». – Правда, второй, наверное, успел бы меня пристрелить… А может быть, и не успел бы. Кстати, интересно, почему Саммерс выбрал такой способ разбираться с нежелательными людьми? Почему бы просто не нанять парней, которые быстро и без всяких судебных театральных постановок уладят всё раз и навсегда?»

Рассуждения Флэша прервал весьма чувствительный пинок в живот. Стражам порядка наконец-то удалось скрутить ему руки за спиной. После этого полицейские выволокли Уэсли из квартиры и повели к машине.

И зачем только он побеспокоил Джима разговором в «Серебряной планете»? Вторая возможность оказалась гораздо вернее.

* * *

Обстоятельства совершённого им преступления Флэш узнал во время допросов, которые попеременно вели двое – занудный полицейский чиновник и любитель поорать и помахать кулаками.

– Вы употребляете наркотики?

– Нет.

– А торгуете давно?

– Никогда не занимался ничем таким.

– При обыске в вашей квартире нашли сто пятьдесят грамм героина.

– Понятия не имею, откуда он там взялся.

– Вы знали, что ваш знакомый Гэбриэл Уинслейт употребляет наркотики?

– Да. Знал.

– Вы продавали наркотики ему?

– Ни ему, ни кому другому.

– Вечером одиннадцатого апреля вы были в ночном клубе «Крим»?

– Нет.

– Можете вспомнить, где вы тогда были?

– А вы можете вспомнить, где были в конкретный день четыре с лишним месяца назад?

– Отвечайте на поставленный вопрос.

– Нет, точно вспомнить не могу.

– В ночь, когда убили Диану Саммерс, ты был в «Криме» и продал героин Уинслейту.

– Я не был там и ничего не продавал.

– Разве я задал вопрос? Заткнись, сволочь, и дослушай до конца! Сколько доз ты ему продал?

– Я ничего никому не продавал.

– Ты что, совсем тупая скотина? Теперь я задал вопрос! Я спросил: сколько?

– Ни одной.

– Ответ неверный! – весомость заявления подтвердил удар ладонью по уху.

– Ты знал, что Уинслейт берёт порошок не только для себя, но и чтобы насильно сделать укол Диане Саммерс?

– Он не…

– Что ты сказал?

– Я не мог этого знать, потому что ничего ему не продавал.

– Ты предложил Уинслейту убить Саммерс таким способом?

– Нет.

– Ответ неверный!

Время между допросами Флэш проводил в камере следственного изолятора. Одиночной. Гэба Тоже держали в одиночке.

Прошла неделя. Дважды к нему приходили посетители, один раз Люсия и один раз Джим. Люсия была сама не своя. Конечно, она была уверена, что Уэсли не совершал никакого преступления, и не могла понять, почему всё это случилось. Флэш почувствовал себя ужасно виноватым перед ней – особенно когда Люсия не выдержала и расплакалась. Но было и другое чувство. Он знал, что иначе поступить не мог.

Люсия передала для него кое-какие вещи, бытовые мелочи, без которых привычному к комфортной жизни человеку трудно обходиться. Прежде Уэсли никогда не думал, что зубная щётка и прочая ерунда могут его так обрадовать.

Джим говорил с Флэшем спокойно и коротко. Видно было, что он едва сдерживается, чтобы не обругать друга последними словами. Он завёл было речь про частного адвоката, но Уэсли прервал его:

– Адвокатов мы уже проходили. С Гэбом. Но мне-то в любом случае адвокат нужен в последнюю очередь. Пойми, Джим, я принял решение. Так что не будем зря тратить время.

Правосудие

Естественно, заседание суда было закрытым.

Ведший процесс судья производил впечатление какой-то необыкновенной плоскости и серости – точно газетная фотография. Народу в зале было мало. Кроме должностных лиц и обвиняемого – всего три человека. Видимо, родственники погибшей девушки. Саммерс не присутствовал.

После того как была изложена версия событий, с которой Флэша любезно ознакомили на допросах, в зал одного за другим вызвали четверых свидетелей. Оказалось, что эти люди «видели» Уэсли в клубе «Крим» той апрельской ночью. Видели, как он разговаривал с другим темнокожим парнем – да, возможно, это был Уинслейт, на фотографии очень похож. Потом обвиняемый и этот Уинслейт куда-то вместе ушли. Один из свидетелей запечатлел в своей памяти даже тот момент, когда Флэш продавал своему спутнику наркотики. А слух его при этом уловил обрывки разговора, и речь шла о Диане Саммерс, с которой Уинслейт только что поссорился. Вполне вероятно, обсуждалось убийство.

Обвинитель обратился к Флэшу с вопросами. Уэсли отвечал – правду и ничего, кроме правды. У защитника пара вопросов тоже нашлась – скорее всего, задал он их главным образом с целью убедить присутствующих в том, что не спит.

Закончилось всё за полтора часа – удивительно быстро для судебного заседания. А впрочем, не так уж и удивительно – в этом случае.

Обвинитель произнёс заключительное слово – лаконично и без каких-либо пространных отступлений. Виновен. Виновен. Виновен.

Адвокат, напротив, говорил так, будто его одолевала смертельная усталость и в придачу зубная боль.

Сомневаться в том, что за всем этим последует, не приходилось. Уэсли охватило какое-то неправдоподобное спокойствие, он сидел, прикрыв глаза. Когда ему дали слово, он отказался признать себя виновным, и больше ничего говорить не стал.

В очередной раз прокашлявшись, слово взял «газетный» судья. Голос его был под стать внешности – не человеческая речь, а звуки ударов по клавишам допотопной печатной машинки.

– …Признаётся виновным в незаконном обороте наркотических веществ с целью сбыта… признаётся виновным в соучастии в убийстве… Приговаривается к пожизненному заключению в тюрьме строгого режима на острове Лабрисфорт… Приговор окончательный.

Выходя из клетки в сопровождении двух конвойных, Уэсли мельком глянул на статуэтку Фемиды, которую ещё в начале заседания заметил на судейском столе. Лицом богиня была повёрнута к судье, а к сидящим в зале – спиной.

«Вместо меча тебе в руки стоило бы дать топор, детка, топор с двумя лезвиями, похожими на крылья, – подумал Флэш. – И нарядить в штаны Салли Мэйб, в джинсы с бабочкой на заднице».

Путь

Ночью с двенадцатого на тринадцатое августа Флэш почти не спал. Это была ночь после суда, последняя в следственном изоляторе. Он не испытывал такого отчаяния, какое, наверное, чувствовал бы на его месте обычный несправедливо осуждённый. Но мысль о том, что его свобода больше ему не принадлежит, против воли вызывала ощущение холодной пустоты где-то в животе.

И было ещё кое-что, совсем непонятное и противоположное естественному нежеланию оказаться запертым в клетке. Лабрисфорт притягивал, точно магнит. О чём бы ни начинал думать Уэсли, в итоге все помыслы обращались к тюрьме на острове. Как будто там его ждала не просто камера-одиночка, а какое-то живое существо. Ждало и звало.

Откуда взялось это чувство? С Гэбом оно никак не может быть связано. Гэба уже нет… Но что это тогда такое? Он не знал. И подозревал, что лучше бы никогда и не узнавать. Но обратной дороги не было.

Уэсли удивился, когда за ним не пришли утром. Но позже понял причину задержки. Откуда-то из другого города должны были привезти ещё одного осуждённого. Тюрьма на острове ожидала сразу двоих гостей.

Дверь отперли только вечером. Тяжёлые стальные кольца, словно голодные челюсти, обхватили лодыжки и запястья Флэша. Он не проронил ни слова и, когда надзиратель велел: «Выходи. С пустыми руками, никаких личных вещей» – так же молча покинул камеру. Снаружи стоял второй охранник.

Тюремный коридор, по которому они шли, казался бесконечным. Сколько раз Уэсли прежде проходил здесь – мимо камер, заполненных заключёнными – вслед из-за решёток всегда раздавались громкие возгласы. Неразборчивые окрики, непотребная брань, иногда смех по неведомому поводу. Надзиратели в ответ приказывали обитателям камер заткнуться. Но сегодня вокруг почему-то царила мёртвая тишина, словно это был коридор гробницы египетского фараона.

На улице ждал закрытый фургон. Когда его отперли, оказалось, что внутри сидит другой заключённый, закованный точно так же как Флэш.

Не имея возможности смотреть в окно, Уэсли не смог сориентироваться и понять, куда их везут. Он пытался считать повороты и запоминать направление, но вскоре сбился. Когда же фургон, наконец, остановился, и дверцы открылись, в студенисто-серых вечерних сумерках Флэш увидел то, что и ожидал: вертолёт военного образца.

Обоих заключённых затолкали в этот вертолёт настолько быстро, насколько возможно. Но заметить, что находятся они на площадке, со всех сторон обнесённой высоченной глухой металлической оградой, Флэш успел. Ни малейшего шанса определить, где располагается этот «аэродром». Ехали они достаточно долго, чтобы покинуть Сэдэн-сити. Но с тем же успехом могли находиться и в черте города.

В той части вертолёта, где поместились заключённые и их конвой (теперь уже в числе четырёх человек – к двум прежним прибавились ещё двое), окон не было. Поэтому когда вертолёт поднялся в воздух, Флэш не мог видеть, какая местность остаётся внизу. Зато он наверняка знал, что вскоре там появится тёмно-ртутная гладь моря.

Единственное, чем сейчас можно было заниматься – рассматривать своих, если можно так выразиться, попутчиков. Со стороны могло показаться, что Флэша они интересуют меньше всего – он сидел, откинувшись на спинку кресла и свесив между колен закованные руки. Но глаза внимательно глядели из-под полуприкрытых век.

Второй заключённый был примерно его же возраста или чуть моложе. Среднего телосложения, светловолосый, с ничем не примечательным лицом. Сейчас он заметно нервничал. Его глаза были открыты так широко, что едва из орбит не лезли, а плотно сжатые губы побелели.

«Либо он ничего не знает, и его пугает неизвестность, – решил Флэш, – либо, наоборот, откуда-то знает чересчур много. Скорее всё-таки первое… он ведь не из Сэдэн-сити».

Ещё минуту-другую парень сидел неподвижно. Но, в конце концов, не выдержал.

– Что происходит? – голос его сорвался от нервного напряжения. – Куда мы летим? Почему в таком вертолёте?

– Кейс, прижми задницу и сиди молча, – сказал один из сопровождавших их от изолятора надзирателей, которого, как вспомнил Уэсли, звали Халеберн.

Кейс эту реплику проигнорировал, снова задал тот же вопрос, да ещё попытался встать с кресла.

– Придётся тебя успокоить, – бросил Халеберн.

С этими словами он прижал грудь и голову Кейса к спинке сиденья. Второй надзиратель, имени которого Уэсли не знал, вытащил из стоявшего на полу вертолёта чемоданчика заранее приготовленный шприц и, сняв с иглы колпачок, воткнул её Кейсу в шею. Через несколько секунд крик заключённого перешёл в невнятное бормотание, потом и вовсе стих. Халеберн отпустил Кейса, голова которого свесилась набок, словно у старой тряпичной куклы.

– Эй, парни, – раздался вдруг голос одного из незнакомых охранников, – нельзя было обойтись без лекарств и просто доходчиво разъяснить мальчику, что его везут в Лабрисфорт?

Выходит, вторая двойка конвойных – из Лабрисфортской тюрьмы. Поняв это, Флэш тут же переключил на них внимание.

Лицо говорившего скрывала тень. Но почему-то Уэсли был уверен, что на этом лице застыла улыбка. Фигура надзирателя производила впечатление чего-то прямоугольного, даже, скорее, квадратного. Его напарник сидел так, что разглядеть его толком вообще не получалось. Пока сказать о нём можно было одно: довольно худой.

Одеты оба лабрисфортских охранника были в совершенно другую форму, чем их коллеги из следственного изолятора. А вооружены не только пистолетами, но и автоматами.

– Проще обойтись без всяких объяснений, – откликнулся Халеберн.

– Проще? Ну-ну… – улыбка, похоже, расползлась шире. И это не предвещало ничего хорошего.

Дальше летели молча. Уэсли старался думать о чём угодно, кроме шприца с отравой, превращающей человека в паралитика. Ему хотелось верить, что в этом – или похожем на этот – вертолёте Гэб Уинслейт не сидел, безвольно повиснув и капая слюной себе на грудь, как сейчас Кейс.

Конечно, укол можно рассматривать как необходимую меру. Может, этому парню лучше какое-то время не осознавать действительности. Но, в любом случае, выбора ему не давали. Это слишком напоминало какое-то психологическое изнасилование. Поэтому Флэш и надеялся, что человек, которого он считал своим братом, не сломался, и у него хватило выдержки – хотя бы на этом этапе.

Летели они недолго, но за это время успело совсем стемнеть. О том, что цель близка, известила вспышка, внезапно осветившая внутренность вертолёта, точно молния. Но это была не молния, а луч одного из лабрисфортских прожекторов. Последовало ещё несколько таких же вспышек, одна ярче другой. Лучи носились по небу, кромсая ночь в клочья. Потом вспышки прекратились. «Блуждающий» свет убрали, чтобы не мешать пилоту. Значит, на острове знают, что вертолёт вот-вот приземлится. Значит, уже совсем близко.

Лабрисфортская тюрьма (I)

Первым из вертолёта вышел худой надзиратель. За ним – Кейс, который успел прийти в чувство ровно настолько, чтобы держаться на ногах, но отчёта в происходящем себе толком ещё не отдавал. Потом настала очередь Флэша. Последним вылез надзиратель с квадратной фигурой.

Когда все четверо отошли на достаточное расстояние, вертолёт взмыл в воздух, унося выполнивших свою миссию охранников из следственного изолятора. Им ни к чему здесь задерживаться. А вертолёту через час предстоял ещё один рейс на остров – со сменой охраны на борту.

Резкий порыв холодного и едкого морского ветра ударил в лицо Уэсли. От него защипало глаза, но он не закрыл их. Нужно смотреть вокруг и запоминать увиденное.

Посадочная площадка была хорошо освещена, но разглядеть Флэш успел не многое. Вряд ли конвойным понравилось бы, начни он с любопытством вертеть головой по сторонам. Он заметил высокую проволочную ограду, сторожевые вышки и приземистый серый силуэт здания, вырисовывающийся на фоне чёрного неба. К этому зданию они и направлялись – двое закованных заключённых и двое конвойных по сторонам.

– Что-то сегодня поздновато, Визер, – сказал худому надзирателю дежурный, сидевший за столом в довольно просторном холле. В этом холле они оказались, когда тяжёлая металлическая дверь – главный вход в Лабрисфортскую тюрьму – захлопнулась за их спинами.

– Гостя ждали очень уж издалека, – отозвался Визер, кивнув на Кейса, и подал дежурному какие-то бумаги.

– Вот так, двоих сразу, – со значением добавил обладатель квадратной фигуры и осклабился.

Видимо, заводя речь о заключённых, он всегда улыбался.

– Может, тебя, Рокки, это и радует, – тусклым голосом произнёс дежурный, глянув в полученные от Визера бумаги и быстро набив что-то на клавиатуре компьютера, – а мне лично по хрен, привезли вы одного, двоих, или десятерых.

– Ты это чего, а?.. – Рокки угрожающе навис над столом.

– Отвали, Костолом, сделай одолжение, – сказал дежурный, даже не взглянув на него и продолжая печатать.

– Пошли, – окликнул Рокки Визер, – отведём их.

Рокки нехотя отошёл от стола и несколько раз через плечо оглянулся на дежурного.

Всё это время Уэсли наблюдал за происходящим и запоминал. И – ничего больше. Как будто смотрел со стороны, как будто это происходило не с ним. Он собрал всю свою силу воли – и, находясь внутри действия, превратился в наблюдателя. Никаких оценок, никаких эмоций. А иначе… иначе можно заработать укол в шею, как Кейс.

Прежде всего, при ровном ярком свете он внимательнее разглядел своих конвойных.

Рокки Костолом был обладателем копны кучерявых медно-рыжих волос, маленьких глазок того же цвета (что выглядело достаточно странно), тяжёлой челюсти и молотоподобных кулачищ.

Визер рядом с ним казался тощим, хотя вообще-то худоба его не была чрезмерной. Скорее не худоба, а стройность. Черты лица – тонкие и правильные. Пожалуй, их можно было бы назвать красивыми. Да только просматривалось в них что-то такое, что никак не позволяло этого сделать. Что именно – сразу и не поймёшь.

На второй этаж поднялись по крутой, не слишком широкой лестнице, пересекли ещё один холл и остановились у двери, за которой тут же исчез Визер. Мгновение спустя Уэсли услышал шёпот:

– Тебя как звать?

Он назвал имя.

– А меня – Дэвид Кейс, – последовал ответ.

Парень более-менее очухался после укола. Но чувствовал себя, похоже, плохо – белый, как полотно, весь в испарине, несмотря на то, что совсем не жарко.

Возможно, они перекинулись бы ещё парой фраз. Но стоящий позади Рокки рявкнул:

– Хорош сплетничать, девочки! – и подступил ближе, явно не собираясь ограничиваться одним предупреждением.

Но как раз в этот момент из-за двери высунулся Визер. Окинув быстрым взглядом обоих заключённых, он кивнул Флэшу:

– Ты, иди сюда.

Уэсли повиновался. Они прошли по небольшому коридору, в конце которого стоял письменный стол. Наверное, обычно за ним сидит секретарь, или кто-то вроде того, кто должен вести в тюрьме «бумажную» работу.

Миновав ещё одну дверь, Флэш и Визер оказались в просторном кабинете. Здесь их ждали два человека. Один, повернувшись спиной к двери, стоял у окна. Второй сидел за столом. Даже в таком положении сразу бросалось в глаза, что он очень маленького роста, и со значительным количеством избыточного веса. Его окружённая редкими тёмными прядями лысина отражала свет, точно отполированная. Именно к нему и обратился Визер:

– Флэш, мистер Бонс.

Круглый коротышка покивал головой. Визер отошёл в сторону. Уэсли остался стоять посреди комнаты.

Посмотрев ему в глаза, Бонс спросил:

– Так значит, тебя зовут Флэш?

– Да, – ответил Уэсли, не забыв прибавить в конце «сэр».

– Странное имя… – протянул Бонс. – Впрочем, какое это имеет значение? Добро пожаловать в Лабрисфорт! – в его голосе сквозило радушие гостеприимного хозяина. – Моё имя Фрэнк Бонс, и я здесь начальник. А для тебя ещё и царь и бог. Это – начальник кивнул на человека возле окна, – мистер Стэнли Голд, мой заместитель. Извини его заранее, он не любит наших приёмов. Но я всё же прошу его присутствовать. Так, знаешь ли, спокойнее.

Выдержав паузу, Бонс поднялся со стула и, опершись о полированную поверхность стола своими толстыми пальцами, медленно произнёс:

– Надеюсь, ты постараешься вести себя хорошо. Так будет лучше для всех, и для тебя – в первую очередь.

С этими словами он подошёл к Флэшу вплотную. Рядом с высоким подтянутым Уэсли, начальник тюрьмы казался ещё более коротким и круглым. Но его лицо, секунду назад тоже какое-то всё круглое и мягкое, внезапно исказилось, сделалось каменным. Он больше не походил на радушного хозяина. Теперь это был маленький злобный гном, которого потревожили в его подземном логове. Голос стал неприятно скрежещущим: точно ржавым железом скребли по ржавому железу.

– Слышал, что я сказал, ты, черномазая скотина?!

Уэсли ожидал чего-то в таком роде. Если и не сразу аж от начальника тюрьмы – то от кого-нибудь из охранников, потому был к этому готов. Ничем не выдав, что вообще слышал крик, он стоял, глядя в окно поверх головы Бонса, чья лысая макушка находилась на уровне его груди. Начальнику такая реакция – точнее, отсутствие всякой реакции – явно не понравилась. Впрочем, ему наверняка не понравилась бы любая реакция. Коротко размахнувшись, он ударил Уэсли кулаком в живот. Несмотря на рыхлую комплекцию Бонса, удар вышел совсем не слабый.

Но Флэш не зря отправлялся сюда с уверенностью, что крики и побои его не сломают. Принимая удар, он втянул живот и напряг мышцы, чтобы свести воздействие к минимуму. Не последовало ни вскрика, ни выражения боли на лице. Можно было бы, конечно, всё это изобразить. Но Уэсли был уверен, что для Фрэнка Бонса всё едино. Его взбесила выносливость вновь прибывшего заключённого – и он стал методично колотить его сначала в одно и то же место, потом – куда попало. Точно так же он колотил бы стонущую от боли жертву – только, может быть, не со злостью, а с радостью. Но такого удовольствия Уэсли решил ему не доставлять. Раз уж он здесь – будет держаться. Столько, сколько сможет.

При других обстоятельствах, даже закованный в цепи, Флэш мог бы разделаться с Бонсом без особого труда. При других – это значит, не в Лабрисфорте. Поэтому Уэсли продолжал стоять под градом ударов, а Фрэнк Бонс продолжал выходить из себя, стараясь найти брешь в обороне противника. Потому что, хотя Уэсли и не предпринимал никаких видимых действий, Бонс чувствовал, что между ними происходит борьба.

Неизвестно, сколько бы это длилось, но всё-таки начальник тюрьмы добился своего. Друг за другом последовали два удара по лицу – один снизу в подбородок, второй – по носу. Между глаз взорвалась боль, как будто туда вонзился осколок разбитого стекла. Уэсли ощутил, как губы повлажнели – по ним потекла кровь, наполнив рот привкусом горячего железа. Всё вокруг заволокла сияющая пелена, и колени подогнулись.

После этого Бонс решил, что с первого «гостя» на сей раз хватит. Отдуваясь, вернулся за свой стол и кивнул Визеру:

– Убери его и давай сюда другого.

Надзиратель не успел выйти из своего угла, как Флэш сам встал на ноги. Визер удивлённо приподнял бровь. Видимо, после «приёмов» Бонса мало кто мог встать самостоятельно.

В этот момент впервые подал голос всё время простоявший отвернувшись к окну заместитель Стэнли Голд:

– Второй этаж, Визер.

– Да, сэр, – откликнулся надзиратель и прикладом автомата подтолкнул Флэша к двери.

В холле Уэсли поймал на себе взгляд Дэвида Кейса. И рад был бы не попасться ему на глаза – вид разбитого носа и окровавленных губ не порадует того, кого в ближайшем будущем ждут такие же «радости». Но от него здесь ничего не зависело.

– Рокки, отведи этого на второй этаж, – обратился Визер к Костолому. – А ты заходи, – это уже Кейсу.

Бледный и пошатывающийся, второй заключённый отправился на расправу. А Рокки Костолом кивнул на дверь с противоположной стороны холла и скомандовал:

– Туда. Пошёл.

Флэш подчинился.

Помещение, где они оказались, было складом. Навстречу им вышел человек, выглядевший, несмотря на не такой уж поздний час, сонным.

– А, новый постоялец… – протянул он, нисколько не удивившись разбитому лицу Уэсли.

Вероятно, заключённые в ином состоянии сюда и не приходили.

Оглядев Флэша, сонный порылся на полках и вытащил комплект арестантской формы.

– Держи ключи, Вик, – сказал ему Рокки, что-то протягивая.

– Нет, – отмахнулся Вик от Костолома, – разбирайся с ним сам. Мне плевать, что по правилам надзирателей должно быть всегда двое, а ты припёрся один! Моё дело – выдать тряпки. А дальше – как хотите.

– Держи ключи, – терпеливо повторил Рокки тоном отца, разговаривающего с непонятливым ребёнком.

– Чёрт! Провалиться бы тебе! – пробормотал Вик, принимая связку.

Костолом снял с плеча автомат и направил дуло в грудь Флэша. Вик, всё ещё ворча, отпер сначала ножные кандалы, потом наручники, подобрал цепи и тут же отошёл в сторону.

– Раздевайся, – приказал Рокки.

Уэсли стащил с себя джинсы и футболку – их на смену приносила ему Люсия. Одежда, в которой его забрали из дома, осталась в камере изолятора вместе с другими вещами.

– Обувь тоже, – подал голос Костолом. – Трусы, носки – всё.

Флэш с лёгкостью снял кроссовки – шнурков у него давно не было. За ними последовало бельё.

Вик вытащил из шкафа металлодетектор и провёл им вдоль тела Уэсли.

– Ага, можешь ещё его ощупать, да получше, во всех местах. – Рокки хрюкнул, что, по-видимому, означало смех.

Вик глянул на него с ненавистью, но ничего не сказал. Молча обрызгал Флэша с головы до ног какой-то вонючей химией из аэрозоля, затем то же самое проделал с его валяющимся на полу бельём и велел:

– Подбери.

Уэсли поднял мокрые носки и плавки. Остальную его одежду Вик сам сгрёб в охапку и швырнул в бак возле дальней стены. После этого вручил Флэшу серую куртку, штаны, что-то вроде шортов – нижнее бельё на смену, пару грубых тяжеленных бот, застёгивающихся сбоку на молнию, и комплект замызганного постельного белья.

– На выход. – Костолом ткнул пальцем в сторону двери. – Продолжай дрыхнуть, Вик. И когда я в следующий раз приду без напарника, лучше не возникай.

Уэсли, хотя его волосы и без того были коротко острижены, ожидал, что его обреют наголо. Но этого не произошло. Похоже, в тюрьме на острове подобными процедурами не утруждаются.

Под конвоем вооружённого автоматом Рокки, с серыми лабрисфортскими тряпками и ботинками в руках Флэш вновь очутился холле.

– Направо, – бросил Костолом.

Уэсли повернул, куда велено. На сей раз перед ним была не дверь, а проход в виде прямоугольной арки, который вёл на второй этаж мужского блока.

Прежде чем попасть в основной коридор между двумя рядами камер, они миновали небольшой коридорчик, в противоположных концах которого располагались две двери. Впоследствии Флэш узнал, что за одной из них – кабинет старшего надзирателя по блоку, за другой – карцер. Здесь же находилась и лестница на третий этаж. Попасть туда можно было только таким образом, из боковых блоков, в центральной части здание имело лишь два этажа.

Миновав двери, лестницу и ещё один проход-арку, Флэш оказался в коридоре с камерами. Их было по четыре справа и слева. Негусто. Теперь понятно, почему в Лабрисфорте не использовано распространённое во многих тюрьмах «ярусное» устройство без перекрытий между этажами, которое позволяет не раздувать штат охранников. Здесь заключённых не так-то много и, чтобы наблюдать за ними, большого количества охраны не нужно.

Лабрисфортский коридор оказался узким. Конечно, ширины его хватало для того, чтобы, держась середины, надзиратель мог не опасаться, что его достанут из камеры. Но по сравнению с коридором изолятора он был узким, и с довольно низким потолком. Со всех сторон тут окружал серый бетон, единственными видимыми металлическими конструкциями были решётчатые передние стенки камер. Из прутьев такой толщины, что их вполне можно использовать на устройство клетки для динозавра.

Лабрисфорт встретил Уэсли тишиной, похожей на ту, которой проводил следственный изолятор. Или даже более тихой – если тишина может быть «более» и «менее» тихой. Нарушали её лишь звуки шагов, гулко отдающиеся в камне. Заключённые в камерах молчали.

Приказ стоять Рокки отдал, когда дошли до третьих от начала камер. Впереди оставались ещё четвёртые, а в самом конце коридора – служебная комната надзирателей.

Гостеприимно распахнув дверь правой, если смотреть с той стороны, откуда они пришли, камеры, Костолом распорядился:

– К дальней стенке.

Когда Флэш зашёл, Рокки заорал, обращаясь к кому-то, кто, видимо, должен бы находиться в служебной комнате:

– Эй, двадцать вторую надо закрыть!

– Порядок, Рокки! – последовал ответ. – Помощь нужна?

– Да нет, сам управлюсь. Ты, лёг на пузо, руками ко мне, чтобы я их видел. – Последнее относилось уже к Уэсли.

Пока Костолом ковырялся ключом в замке, Флэш, лёжа на бетоне, всем телом ощущал всепроникающий лабрисфортский холод.

Выходит, в тюрьме на острове двери камер закрываются по двойной системе: и автоматически, и вручную.

– Сегодня посидишь на диете. Ужин уже прошёл, – сказал Костолом и удалился, помахивая связкой ключей.

Флэш огляделся. Камера была одиночкой – чему нельзя не порадоваться. Позже, ради любопытства, Уэсли измерил её. Оказалось – четыре шага в ширину, и шесть – в длину. Весь интерьер состоял из низкой железной кровати возле одной стены и унитаза – возле другой. Были, впрочем, ещё торчащий прямо из стены водопроводный кран и прикрытый решёткой сток под ним. Однажды Флэш где-то читал о благоустроенных иностранных – кажется, скандинавских – тюрьмах. Да уж, Скандинавия – это Скандинавия, а Лабрисфорт – это Лабрисфорт.

Уэсли ощупал разбитое лицо. Нос сильно опух, но сломан не был.

Одеваясь, он продолжал осмотр своего «жилища». У потолка имелось маленькое окошко, забранное той же «динозавровой» решёткой. Интересно, ведётся ли за каждой камерой наблюдение? В коридоре Флэш заметил видеокамеру, но внутри его новой «квартиры» ничего похожего, вроде бы, нет.

Надеть на себя пришлось пока только арестантское добро. Его собственные плавки и носки после обработки были совсем мокрыми.

Уэсли проверил кран – слава богу, он оказался исправным. Мокрой рукой Флэш вытер засохшую кровь из-под носа и с подбородка.

Вода воняла болотом. И, к тому же, попадала не только в сток, но и на пол, который и без того был сырым. Но это мелочи.

Уэсли как следует прополоскал обработанное бельё. Когда развешивал его сушиться на спинку кровати, из камеры напротив раздался оклик:

– Эй, ты! Что, первая ночь в пятизвёздочном отеле?

Флэш обернулся.

У решётки стоял парень, габаритами не уступающий Рокки Костолому. Но, если в лице Рокки явно просматривалось что-то бульдожье, то этот походил, скорее, на хищную птицу. Такую ассоциацию вызывали и круглые немигающие глаза, и крючковатый орлиный нос.

– Тебе повезло, что явился так поздно. А то мы бы тоже устроили тебе горячую встречу. Ну, ничего, готовься. Встретим. Берни Оллз пообещал – значит, так и будет. – Не дожидаясь ответа, этот самый Берни Оллз удалился вглубь своей камеры.

Уэсли ничего не ответил. Только усмехнулся про себя: «Как же, стану я тратить время на подготовку к встрече с тобой».

Сейчас есть дела поважнее.

Например, раз и навсегда справиться с чувством безысходности, какое обычно испытывают, оказавшись в захлопнутой ловушке. Это ощущение, вопреки доводам разума, тошнотворной волной подступило к горлу в тот момент, когда Костолом запер дверь. И сделало то, чего не смог добиться Фрэнк Бонс с его побоями: нарушило отрешённость Уэсли.

Усевшись на кровать, он сосредоточил всё своё внимание на том, чтобы сегодня, субботним вечером тринадцатого августа, его первым вечером в Лабрисфорте, это предательское чувство возникло в первый и последний раз. Паника и безысходность в любой ситуации – злейшие враги.

«Это просто поединок, всего лишь ещё один поединок, в котором тебе предстоит участвовать. Который тебе предстоит выиграть».

Несмотря на кажущуюся сложность задачи, выполнить её удалось. Флэш вновь обрёл пошатнувшийся было самоконтроль, а заодно и уверенность, что это не сиюминутное достижение. И не ошибся. За всё время пребывания в Лабрисфортской тюрьме он испытал, пожалуй, все возможные отрицательные чувства – но не отчаяние.

Отчаяние пришло позже.

Теперь же Уэсли был почти спокоен. Его не оставляла убеждённость: он сможет сделать то, что не удавалось ещё никому – вырваться из Лабрисфорта.

Он попытался как следует припомнить всё увиденное. Мимо скольких «обитаемых» одиночек он прошёл? Первая камера слева – он точно помнил – занята. Напротив неё, кажется, пустая. Во второй справа, соседней с его собственной, тоже кто-то сидит. Во второй слева – никого. В третьей слева располагается, как уже выяснилось, некий Берни Оллз. Последняя, четвёртая слева камера, также заселена: кто-то там стоял у решётки, когда Флэш заходил в своё лабрисфортское «жилище». А вот последняя справа, вторая смежная с ним, не занята.

Уэсли застелил кровать и лёг. Матрас оказался тощим и жёстким, подушка – плоской, как блин. Когда Флэш положил на неё голову, взгляд упёрся в потолок под углом почти в девяносто градусов. В таком положении распухший нос совсем заложило, пришлось дышать ртом.

В камере были исписаны не только стены, но и потолок. Ещё бы – он здесь такой низкий. Встав на кровать, достать можно запросто.

Некоторые надписи выцарапаны на бетоне, некоторые намалёваны краской. Интересно, чем их делали? Ведь у его предшественников, так же как у него у него самого, поначалу не могло быть под рукой ничего подходящего. Какая уж тут писанина, когда даже долбанной зубной щётки нет. Единственное, а оттого удивительное проявление лабрисфортской заботы – рулон туалетной бумаги на бачке унитаза.

Впрочем, что касается надписей, возможность как-нибудь исхитриться есть в любом случае. Например, отломать «язычок» бегунка от молнии на ботинке, и карябать им. Правда, наверняка заодно окарябаешь и собственные пальцы – но если очень хочется оставить о себе память, можно и потерпеть.

Света тусклой коридорной лампочки вполне хватало, чтобы прочесть надписи. Большинство из них – имена и даты вперемежку с матерщиной. Встречались и более пространные изречения: «Не хочу умирать, но не могу жить», «Жизнь – дерьмо», «Билли имел всех вас, суки». Одно из самых длинных изречений гласило: «Пришедший сюда после меня – ты не задержишься здесь надолго. Следующий на очереди».

Но самой странной оказалась другая, совсем короткая надпись. Рядом с окном, на границе потолка и стены, значилось: «Ад.11». Прямо какой-то грёбаный адрес. «Где вы живёте?» – «Тут, недалеко, в Аду, улица Преисподняя, дом 11». Эти буквы и цифры были не накарябаны, а нарисованы, как сначала показалось Уэсли, копотью от свечки. Но копоть бывает тёмно-серой, а цвет надписи – ближе к ржаво-красноватому.

Интересно, что подразумевал автор?..

Ладно, не важно. Флэш повернулся на бок и закрыл глаза. Через несколько минут навалилась тяжёлая дремота. Уэсли не услышал, как некоторое время спустя в другом конце коридора послышался шум. Визер вёл – точнее, тащил на третий этаж полубесчувственного Кейса.

Утренние прогулки на свежем воздухе

Проснулся Флэш от громкого режущего слух звука, похожего одновременно на звонок и на многократно усиленный скрип заржавленных дверных петель.

За клетчатым окошком уже рассвело, но не нужно иметь часы, чтобы догадаться: час ещё ранний. Позже Уэсли узнал точное время подъёма в Лабрисфорте – половина седьмого.

В камере было холодно. Вода из крана текла ледяная. Стараясь унять дрожь, Флэш поплескал в лицо, потом осторожно прочистил нос от запёкшихся сгустков крови.

Вновь пришла на ум вчерашняя мысль о зубной щётке. Единственной возможной, хотя и далеко не лучшей заменой оказалась полоска ткани. Её Уэсли оторвал от серого полотенца, которое Вик накануне выдал ему вместе с постельным бельём. В отличие от формы, полотенце серым было явно не «от рождения». Но выбирать, в любом случае, не из чего.

Слишком затягивать эту пародию на умывание Флэш не стал: лужи в камере не просохнут, наверное, лет сто. Покончив с «водными процедурами», застелил кровать и уселся в ожидании дальнейших событий.

Долго ждать они не заставили.

Послышались шаги и звяканье металла. Время от времени раздавались окрики. Уэсли подошёл к решётке и увидел в коридоре двух незнакомых надзирателей. Один из них держал наготове автомат, другой катил небольшую тележку, уставленную тарелками и кружками.

Дожидаясь, пока очередь дойдёт до него, Флэш вернулся на кровать. Когда надзиратели остановились возле его камеры, он повернулся в их сторону и взглянул прямо в наставленное на него автоматное дуло.

Несколько секунд ничего не происходило, потом тот, что с автоматом, крикнул:

– Остолбенел, мать твою?!

– Не ори, Фил, – перебил напарника надзиратель с тележкой. – Это один из вчерашних новых.

– А, чёрт дери… Живо к задней стене! Такие вот у нас правила, учи, мать твою!

Уэсли выполнил приказ.

Напарник Фила отпер окошко посреди двери. С внутренней стороны к этому окошку была приделана подставка. На неё тюремщик брякнул тарелку и кружку, после чего вновь запер окно. Процессия двинулась дальше.

Посуда была пластмассовая. Взяв в руки тарелку, Флэш решил, что когда-то она, возможно, была синей или зелёной. Но теперь совершенно потеряла первоначальный цвет и выглядела такой ободранной, будто её изо дня в день скребли толчёным стеклом. Недалеко от тарелки ушла и кружка, у которой в придачу ко всему были обгрызенные края. Уэсли рискнул предположить, что блеклая жидкость, налитая в неё, должна иметь какое-то отношение к чаю.

С содержимым тарелки определиться было сложнее. Мешая его погнутой алюминиевой ложкой, Флэш долго гадал, какое происхождение имеет лабрисфортский завтрак – грязновато-серая субстанция средней гущины.

Но Уэсли ничего не ел со вчерашнего обеда в следственном изоляторе. Собравшись с духом, он отправил в рот ложку непонятного варева, и сообразил, что это, кажется, перловка, разбрякшая до почти киселеобразного состояния. В приюте нередко приходилось есть перловую кашу. Но там, за стенами Лабрисфортской тюрьмы, она как будто имела какой-то другой вкус.

Минут через пять после того, как Флэш одолел последнюю ложку крупяной жижи, те же надзиратели опять прошлись по коридору и собрали посуду.

После завтрака Уэсли вновь уселся на кровать. Он пробыл в Лабрисфорте слишком мало, чтобы найти себе какое-то занятие. Сперва надо освоиться со здешним распорядком.

Иногда просто сидеть и ждать оказывается сложнее всего. Но и это нужно уметь… особенно здесь.

Несколько раз Флэш подходил к решётке. Справа была видна приоткрытая дверь в комнату надзирателей. В этой комнате над столом висели часы. Когда на них сравнялось восемь, в коридоре появились четверо надзирателей. Трое из них были Уэсли уже знакомы: Визер и те, что разносили завтрак. У них в руках были автоматы. Четвёртый, обритый наголо темнокожий, держал связку ключей. Он отпер камеру. Из неё тут же вышел человек с прижатыми к затылку руками и медленно зашагал по коридору. Следом за арестантом, тыча ему в спину автоматный ствол, двинулся Фил. Потом выпустили Берни Оллза, и пришёл черёд Уэсли. Он вышел так же, как остальные, не давая повода к напоминанию о здешних правилах. Фил с напарником «пасли» троих подопечных, бритый и Визер выпускали следующего заключённого.

Бритый спросил:

– Садист, ты вчера привёз новых?

– Мы с Костоломом, – последовал ответ.

Хотя этот диалог произошёл за спиной Уэсли, сомневаться в том, кому адресован вопрос, не приходилось.

Пожалуй, трудно придумать для Визера более подходящую кличку. Именно выражение почти болезненной жестокости искажало черты его лица, делая их отталкивающими по неуловимой и непонятной на первый взгляд причине.

Когда все пять выпущенных заключённых построились в колонну, конвой расположился по бокам и позади. Таким порядком покинули коридор с камерами и стали спускаться на первый этаж.

Здесь процессия пересекла холл, но не в направлении центрального входа. Он для заключённых открывался лишь в одном направлении. Справа и слева от него было ещё две двери. Колонна направилась к правой. Левая, видимо, предназначалась для содержащихся в Лабрисфорте женщин.

Один из ожидавших возле двери охранников отворил дверь. Заключённые по очереди вышли.

Они очутились в тюремном дворе. Четырёхметровая бетонная ограда окружала его с трёх сторон, лабрисфортская стена ограничивала с четвёртой. Кругом серые камни, серые камни, серые камни… над головой – серое небо.

Во дворе уже были люди. «Постояльцы с первого этажа» – сообразил Уэсли. Спустя немного привели тех, кто сидел на третьем. После этого надзиратели закрыли дверь. Кто-то из них, конечно, остался по другую её сторону. Но в самом дворе теперь были одни заключённые. Наблюдали за ними только снайперы со своих вышек. И, скорее всего, велось ещё видеонаблюдение.

Уэсли вспомнил об обещании, данном ему вчера вечером Берни Оллзом. Не стоит терять бдительности… Вполне возможно, это был не пустой трёп.

Флэш не знал, что пока можно расслабиться. Сегодня был не его день. Не его очередь.

Пройдясь туда-сюда, он остановился около стены – той, что была стеной здания. Прислонился. Прикосновение бетона оказалось на удивление ледяным. Да, на улице было не жарко, в августовском воздухе уже ощущалось дыхание приближающейся осени. Особенно тут, на продуваемом всеми ветрами острове. Но всё равно ещё лето, и таким холодным бетон быть просто не может…

Но, чёрт возьми, это всего лишь стена. И лучше оставаться рядом с ней – по крайней мере, со спины никто не нападёт.

Флэш ещё раз осмотрелся, стараясь запомнить каждую мелочь. Всё то же… нависшее небо, бетонная ограда. Под ногами – гладко отполированный многочисленными подошвами тюремных ботинок камень. Нигде ни единой травинки. Ни единого признака, что на этом острове есть какая-то жизнь, кроме тюремной.

Уэсли переключил внимание на обитателей Лабрисфорта. Некоторые из них стояли группками по нескольку человек, некоторые бесцельно бродили по двору. Кое-кто, как сам Флэш, подпирал стены. Четверо или пятеро курили. На них он старался не смотреть: давно уже страдал из-за отсутствия сигарет. Хотя обычные сигареты были явно не у всех. В воздухе отчётливо ощущался марихуановый душок.

Гэба Уинслейта здесь не было. Уже не было. Уэсли чувствовал боль утраты – но не удивление. Он давно знал, что так и будет.

Особого внимания на Флэша пока никто не обращал. Изредка бросали косые взгляды – на него и на стоявшего неподалёку Кейса. Сам же он вглядывался в лица, пытаясь вспомнить своих соседей по этажу. Но до сих пор большинство из них он видел мельком, поэтому, кроме Берни Оллза, наверняка узнать удалось только одного. И то лишь потому, что он привлекал внимание своей странностью. Стоял он всё время в одиночестве, полуприкрыв глаза. И улыбался. Сейчас, в этом дворе, он был единственным улыбающимся человеком. Уэсли напряг память и припомнил, что проходил мимо его камеры – первой слева, если смотреть со стороны лестницы – дважды. Вчера вечером и сегодня утром. И оба раза этот тип улыбался, глядя в коридор. Возраста он был неопределённого – с одинаковым успехом можно дать и тридцать пять лет, и сорок пять.

Внезапно от одной группы заключённых отделился какой-то человек и, быстро шагая к стене, громко крикнул:

– Эй, ты!

Оклик был адресован не Флэшу. Кричавший направлялся к Дэвиду Кейсу. Остановившись напротив Кейса, он сложил руки на груди и замер. В своей «прошлой», долабрисфортской жизни, этот персонаж вполне мог быть боксёром-тяжеловесом. У него были широченные плечи, бычья шея и перебитый нос.

– Новый, значит, – протянул громила. – Вчера приехал?

Кейс молча кивнул.

– Ты башкой не маши, словами отвечай. Звать меня Джо, и я здесь главный. Усёк?

Кейса явно проверяли на «прочность». Стоит понаблюдать… Нетрудно догадаться, кто станет следующим.

– Усёк, – откликнулся Кейс.

– Это хорошо. Но мало. Если протащил с собой бабки, колись.

– Нет у меня ничего…

– А чего это ты так занервничал? Может, всё-таки есть, а? – Джо говорил громко. Слишком громко.

– Сказал же – нет.

– С чего я должен верить тебе на слово? Может, лучше выбить из тебя правду, а?

Конечно, деньги – просто предлог.

Джо ударил, но Кейсу удалось увернуться. Вот только бил Джо пока лениво, почти не глядя и вполсилы. Ситуация складывалась явно не в пользу Кейса: мало того, что весовые категории не шли ни в какое сравнение, он ещё и после вчерашнего «приёма» у Бонса не отошёл. Уже второй удар Джо достиг цели. Сгустившаяся во дворе тишина взорвалась криками:

– Давай, Джо, врежь ему!

– Бей скотину!

Дерущихся окружили плотным кольцом, и Флэш как-то невольно тоже оказался в этой толпе. Сейчас он временно никого не интересовал.

Прошли всего секунды, а Кейс уже упал на землю и только прикрывал согнутыми коленями живот, а голову – руками. Вскоре он был не способен уже и на это. Удары тяжёлых ботинок градом рушились на него. Лицо Джо исказила гримаса тупой злобы. Это было не лицо, а жуткая, неживая маска. Глаза зрителей горели азартом. Некоторые из арестантов откровенно радовались: ни дать ни взять – дети в цирке.

Уэсли каждую секунду ждал, что надзиратели остановят бойню. Пару раз железная дверь открывалась, и из неё выглядывали. Но на том всё и заканчивалось. Они в два счёта могли бы прекратить это, ведь у них оружие… Но не прекратили. Им явно и самим было интересно, что будет дальше.

Для Уэсли Кейс был никем. И, вполне возможно, в Лабрисфорт он попал заслуженно. Но здесь происходила уже не драка, а настоящее убийство. Флэш не впервые видел подобное. В памяти мгновенно ожили сцены приютской и уличной жизни. Ему всегда претило быть в таких ситуациях просто наблюдателем. Но иногда приходилось. Довольно часто приходилось… Чаще, чем вмешиваться и помогать более слабому. Намного чаще.

Но тогда – это тогда, а сейчас – это сейчас.

Те места, куда накануне Фрэнк Бонс прикладывал свои кулаки, особенно рёбра и распухший нос – немилосердно болели. Не обращая на это внимания, Флэш протолкался в первый ряд и совсем уже было приготовился рвануться в драку.

Внезапно откуда-то сбоку послышался негромкий голос. Удивительно, что рёв «болельщиков» Джо не заглушил его.

– Не делай этого.

Флэш повернулся. Рядом стоял человек, чей взгляд, так же как все все остальные взгляды, был устремлён на буйствующего Джо и его жертву. Но в этом взгляде не было ничего похожего на азарт и, тем более, радость. Усталость и, быть может, лёгкое презрение – вот что в нём было.

– Поздно. Бесполезно. – Говоривший покачал головой. На мгновение его чёрные глаза, одновременно и внимательные, и как будто устремлённые в какую-то нездешнюю даль, задержались на Уэсли. Но лишь на мгновение.

Он был прав, обладатель этих глаз, чертовски, тысячу раз прав: поздно. Джо продолжал пинать мёртвое тело.

Когда это дошло до всех, кольцо зрителей распалось. Джо, в последний раз врезав ногой по тому, что ещё недавно было Кейсом, сплюнул на землю и отошёл. Несколько человек тут же устремились за ним.

Уэсли, выбравшийся из толпы одним из первых, успел заметить, что единственным, кто всё время оставался вне круга «болельщиков», совершенно в стороне от происходящего, был тот самый постоянно улыбающийся тип из первой слева камеры. Он улыбался и сейчас, и стоял так же неподвижно.

Теперь, когда всё было кончено, появились надзиратели. Фил вплотную подошёл к Джо и проорал ему в самую физиономию:

– Какого хрена ты опять устроил драку, сукин сын?

С Филом Джо уже не мог вести себя, как «главный». Потому что у Фила был автомат, которым он не замедлил воспользоваться – правда, не по прямому назначению. Приклад с силой врезался Джо ниже пояса.

К телу тем временем подошёл человек с густой чёрной бородой, в накинутом на плечи халате. Тюремный врач. Он пощупал пульс под подбородком Кейса, приподнял веко, что-то сказал стоявшему рядом Визеру. Тот накрыл тело грязной тряпкой. Видневшаяся из-под её края тёмно-красная лужа тускло поблёскивала, не желая впитываться в Лабрисфортскую скалу.

Надзиратели принялись загонять заключённых обратно в здание. Фил разорялся о том, что по милости Джо у них будет двадцатиминутная прогулка вместо часовой, и пусть кто попробует вякнуть, и всё в таком духе.

Против всех, кто шёл неохотно, надзиратели активно использовали приклады своих автоматов. Уэсли не стал дожидаться крайних мер и без посторонней помощи направился к двери.

Оказавшись вновь в своей камере, где не отвлекали ни окрики охраны, ни детали тюремной жизни, которые нужно было подмечать, Уэсли погрузился в размышления.

Он думал о последовательности событий сегодняшнего утра. Тошнотворный тюремный завтрак. Леденящий холод бетонной стены. Совершённое на его глазах убийство.

Вкус. Осязание. Зрение.

Лабрисфорт даёт себя почувствовать. Приоткрывает непроницаемую завесу тайны, надёжно прячущую всё, о чём не положено догадываться тем, кто не был и никогда не будет здесь.

Всё время, пока эти мысли крутились в голове Флэша, взгляд его не отлипал от непонятный надписи «Ад. 11». Внезапно, словно вырвавшись из-под гипнотического влияния, он почувствовал настоящую ярость.

«Почему, когда смотрю на эти чёртовы каракули, мысли теряют всякую ясность и логичность? Думать так может только законченный псих… Поганая писанина!»

Повинуясь минутному порыву, Флэш открыл кран и, набрав пригоршню воды, плеснул на сгиб между стеной и потолком. И тут же понял, что сделал только хуже. Надпись не смылась. Красновато-бурые потёки полились по стене, отчего буквы и цифры приобрели ещё более неприятный вид. Теперь можно было бы попробовать оттереть, но касаться надписи почему-то совсем не хотелось. Пусть остаётся как есть. В конце концов, дело не в надписи, не в том, чем она сделана, и даже не в том, какой смысл вложил в неё автор-психопат.

Дело в нём самом. Что бы ни творилось вокруг, нельзя терять внутреннего равновесия. Нельзя сдаваться.

Просто нужно думать о другом. О том, например, что он, Уэсли, оказался прав насчёт Гэба. Как было с ним?.. Как с Дэвидом Кейсом, или иначе? Здесь же существует тысяча и один способ погибнуть…

Но ведь именно благодаря Гэбу появился план отправиться в Лабрисфортскую тюрьму. И сегодня эта тюрьма решила познакомиться с новым «гостем»…

Опять всё сначала!

К чёрту. Он мается от непривычного безделья, вот и всё. Сколько времени уже пялится на эти проклятые буквы? Оцепенение, которое нагоняют серые тюремные стены, не приведёт ни к чему хорошему.

Уэсли поднялся с кровати, начал разминать затёкшие мышцы и сразу почувствовал себя легче и свободнее. Не только физически. Тяжёлые мысли если не совсем исчезли, то, как минимум, ушли на второй план.

Во время тренировки Уэсли не обращал внимания на Берни Оллза, который таращился из-за своей решётки, и кажется, что-то говорил. Старался не замечать проходившего каждые четверть часа мимо камер Фила с автоматом наперевес, и не отреагировал на его окрик… Впрочем, судя по тому, что за этим ничего не последовало, обращался Фил всё же не к нему.

Остановился Флэш лишь когда откуда-то, как ему показалось, из невообразимой дали, донёсся лязг решёток соседних камер. Разносили обед.

Уэсли проглотил еду механически, совершенно о ней не задумываясь. И впоследствии не мог вспомнить, что же на сей раз лежало в тарелке. Точно не перловка, но что-то не более аппетитное. Но голод заявлял о себе, как-то утолять его было нужно. Хотя бы ненадолго. Сытностью лабрисфортская еда не отличалась, полуголодное состояние было здесь привычным.

Когда охранники забрали посуду, Уэсли подошёл к решётке и заглянул в дверь в конце коридора. Часы показывали четверть третьего.

Спустя час после обеда Флэш возобновил свои занятия. И не прекращал до ужина, который ему запомнился – скользкие макароны и крошечное подобие котлеты. Сносно… Или так показалось из-за того, что он снова сильно проголодался?

Покончив с ужином, Уэсли сделал то, о чём уже думал как о возможности: испортил молнию на ботинке. Теперь застёгивать и расстёгивать её будет неудобно, но придётся потерпеть.

Конечно, цели оставлять на стене свой автограф у него не было. Флэш нацарапал цифры 13 и 14 – не хотелось терять счёт времени. Царапать оказалось непросто, тем более такой крошечной железкой. Лабрисфортский бетон поддавался с трудом. Но разглядеть цифры всё-таки можно. Завершив дело, Уэсли спрятал своё «орудие труда» под ножку кровати и лёг.

Он чувствовал усталость и был этому рад. Меньше будут лезть в голову всякие идиотские мысли.

Душевой день

Следующее утро было похоже на предыдущее. Время в Лабрисфорте, за исключением некоторых моментов, вообще тянулось однообразно.

Отличий было только три: во-первых, на завтрак вместо перловки принесли макароны – явные собратья вчерашних, теперь уже окончательно превратившиеся в тесто. Во-вторых, дежурила новая смена надзирателей. Из знакомых среди них оказался один Рокки Костолом. А в-третьих – так же как вчера вчера, ровно в восемь заключённых вывели из камер, но, спустившись на первый этаж, они двинулись не к выходу во двор, а к одной из дверей слева от лестницы.

Арестантов со всех трёх этажей мужского блока Лабрисфорта согнали в тесное для такого количества людей помещение – нечто вроде предбанника. Вооружённые надзиратели встали по углам, а заключённые принялись раздеваться догола, бросая всю одежду в стоящий у стены бак. Уэсли последовал общему примеру.

Когда с этой процедурой было покончено, все, один за другим, прошли в следующую дверь и очутились в просторной по сравнению с предбанником комнате с выложенными плиткой стенами, вмонтированными в потолок распылителями и водостоками в полу.

Понедельник оказался душевым днём.

У Флэша возникла навязчивая ассоциация с газовой камерой фашистского концлагеря времён Второй Мировой войны. Не то чтобы он читал и смотрел много хроник тех лет – но того, что довелось прочесть и увидеть, было достаточно. Полегчало ему только когда с потолка упругими струями хлынула вода. Самая обычная «болотная» лабрисфортская вода. И даже довольно тёплая.

Громила Джо ещё раз наглядно подтвердил, что он здесь главный: забрал себе единственный выданный заключённым кусок мыла. Один на всех – не слишком-то щедро… У некоторых, правда, имелось своё собственное мыло, но далеко не у каждого. Тем не менее, оспаривать права Джо на «общественный» кусок никто не собирался.

Уэсли посмотрел в другую сторону. Там, возле водостока, пристроились двое парней. Один стоял на коленях, а другой притиснулся бёдрами к его лицу.

Джо, тем временем, как бы невзначай передумал мыться и, сунув мыло в руки одного из постоянно окружавших его шестёрок, направился к Флэшу. Заметив это, Берни Оллз крикнул:

– Эй, Джо! Вчера ты уже сделал одного. Ты обещал, что второй будет мой!

– Мало ли, что я обещал, – не глядя на Оллза, бросил Джо.

Берни насупился, но спорить не стал.

Джо застыл в паре метров от Уэсли. С Кейсом он вёл себя точно так же – видимо, это его постоянная тактика.

В душевой воцарилась мёртвая тишина. Все ожидали предстоящего зрелища. Краем глаза Уэсли заметил, что даже парень у водостока оттолкнул от себя стоявшего на коленях и стал наблюдать за происходящим.

Глядя в на Флэша в упор, Джо медленно процедил:

– Скажи-ка, к кому ты себя причисляешь: к тем, кто имеет, или к тем, кого имеют?

Уэсли внезапно ощутил, как его губы – совершенно непроизвольно – скривились в презрительной улыбке.

– Для тебя люди делятся только на эти категории? – осведомился он.

Наверное, Джо не привык видеть на лицах своих потенциальных противников презрение. Поэтому решил не продолжать дискуссию, а перейти сразу ко второй части – к расправе с «новым».

Они были примерно одного роста. Мускулатура у Джо была накачена, пожалуй, более рельефно, чем у Флэша. И в плечах он был пошире Уэсли. И, как минимум, килограммов на десять тяжелее. Но это ещё ничего не значило.

Да, Джо точно когда-то занимался боксом. Ноги у него шли в дело, только когда противник уже валялся на земле, как Кейс вчера. Но начинал атаковать он руками. И защищаться привык больше от рук. Поэтому, когда Уэсли удачно уклонился от кулачищ соперника, первый же его боковой удар ногой попал в цель – в голову Джо. И порядком оглушил громилу. Брать такой высокий уровень, стоя на скользком полу душевой, было опасно. Но Флэш хорошо умел держать равновесие. Не теряя времени, он снова пустил в ход ноги и пнул Джо в голень.

Но боль того только разъярила. Громила бросился на своего противника, нанося удары с бешеной скоростью, и так же молниеносно уворачиваясь от ответных. Неповоротливым он казался лишь с виду.

Уверенный, что пробил оборону Флэша, он попытался схватить его за ноги и повалить борцовским приёмом. Мощный удар локтем сверху пресёк эту попытку. Уэсли оттолкнул Джо, нанёс обманный прямой удар ногой в живот, и тут же перевёл снова на боковой. Джо инстинктивно опустил руки, защищаясь от прямого – и опять словил в голову.

Но и после этого он ещё был далёк от того, чтобы сдаться.

Поединок затянулся. Оба соперника порядком выдохлись, но продолжали драку. Флэш прикладывал максимум усилий, чтобы защитить лицо – нос ещё не зажил после бонсовых кулаков.

Для громилы не одержать победу означало утратить часть своего авторитета. Один раз он поскользнулся – с выбором места для разборки он явно допустил просчёт, потому что на мокром полу чувствовал себя не очень уверенно. Но, не дав возможности нанести решающий удар, он мгновенно вскочил на ноги. Стало окончательно ясно, что победителем не выйдет никто: силы равны.

И тогда Джо всё-таки остановился. Конечно, он был готов отразить любую атаку противника – но Уэсли тоже замер на месте.

Крики и возгласы зрителей стихли. Тишину нарушало только тяжёлое дыхание соперников. Несколько секунд они стояли, сверля друг друга взглядами. Потом Джо отошёл к своим шестёркам. Отобрал у них мыло и, видимо, решив временно забыть о Флэше – или хотя бы сделать вид, что забыл – принялся за мытьё. Внезапного нападения он мог не опасаться: роль сторожевых псов выполняли шестёрки.

«Жизнь» в душевой, тем временем, пошла своим ходом. Снова послышались разговоры. Большинство заключённых мылись, стоя под распылителями, точнее, пытались мыться – при дефиците душевых принадлежностей получалось это не слишком хорошо. Двое у водостока возобновили своё занятие. Или это были уже другие – Уэсли не присматривался. Он продолжал неподвижно стоять там, где прекратилась драка.

– Можешь спокойно помыться. Сейчас он больше не станет наезжать.

Голос был знакомым. Обернувшись, Флэш увидел парня, который говорил с ним вчера во дворе.

– Тебе откуда знать?

– Я давно здесь. Изучил его повадки.

Парень отошёл, выбрав себе место под распылителем. Уэсли заметил под его левой ключицей татуировку. На первый взгляд это был просто абстрактный рисунок, сделанный чёрной и золотой красками. Но если присмотреться внимательнее, становится понятно, что картинка напоминает двустворчатые узорные ворота.

Последовав совету, Флэш тоже встал под один из распылителей.

Когда отведённое для мытья время закончилось, воду выключили, и в дверь заглянул надзиратель. Вместе с ним заглянул автоматный ствол. Надзиратель осмотрелся – вероятно, чтобы убедиться в отсутствии очередного трупа, потом скомандовал:

– На выход по одному!

Заключённые вновь столпились в тесном предбаннике. К баку с одеждой подходили по очереди. На краю бака висели драные, сомнительной чистоты полотенца.

В баке Флэш ожидал найти чистую форму – но она была явно той же самой, которую они оставили. Позже он узнал, что сменную одежду, так же как постельное бельё, выдают раз в две недели. Затруднительно оказалось отыскать свой комплект – единственными опознавательными знаками были цифры от одного до четырёх на воротниках курток и поясах штанов, обозначающие размер. Но комплектов каждого размера было, естественно, несколько. Уэсли надел пару, на которой значились тройки, но вовсе не был уверен, что эта та самая форма, которую он снял.

Зато свои ботинки с испорченной застёжкой он узнал сразу.

Уже в камере Флэш вспомнил, что не сделал кое-что важное. И тут же исправил оплошность: на стене в изголовье кровать появилась третья цифра – «15».

* * *

В душевые дни прогулки происходили перед обедом. Процедура выведения заключённых повторялась из раза в раз: два охранника с третьего этажа спускались на первый, и конвой из четырёх надзирателей выпускал оттуда арестантов. Двое конвойных оставались сторожить дверь в прогулочный двор, двое шли на второй этаж, с тамошними боссами снова образовывали «четвёрку» и выводили обитателей второго и третьего этажей. К двоим «сторожам» у двери присоединялся третий, и вместе они несли караул до конца прогулки.

Оказавшись снова в тюремном дворе, Уэсли подумал о Джо: предпримет ли тот попытку восстановить свою подпорченную репутацию? Но подумал лишь мимоходом – по большому счёту, его это не особенно волновало. Он по-прежнему не терял уверенности в своих силах.

Кроме планов Джо, было ещё полно поводов для размышлений. Точнее, вопросов. Но вопросы требуют ответов, а для этого нужен тот, кто знает Лабрисфорт более-менее хорошо.

Флэш не мог не вспомнить о парне с татуировкой. Вот кто действительно должен знать предостаточно… Отыскав его взглядом, Уэсли неторопливым шагом направился в его сторону.

Вопросов много. Слишком много – по крайней мере, для первого раза. Начать, наверное, лучше всего с чего-нибудь незначительного – чтобы не вызвать подозрений. Ведь для всех тут он, Уэсли Флэш, просто недавно прибывший новый, которого должны удивлять отличия Лабрисфорта от других тюрем. Значит, и вести себя нужно, как такой новичок. И не подавать виду, что кое-что о тюрьме на острове он знал ещё до того, как попал сюда. Очень мало, конечно, но достаточно, чтобы ничему не удивляться.

Пока Уэсли продолжал считать, что здесь его ничего не может удивить по-настоящему.

– Ты правда давно попал сюда? – спросил Флэш человека, на чьей груди были нарисованы ворота.

– Правда, – ответил тот. – Пять лет – для Лабрисфорта очень давно.

– Слушай… что это за дыра такая? Странные здесь порядки…

– Нет здесь никаких порядков.

Они вместе шагали по двору.

– Ты неплохо дрался утром, – заметил парень. – Не скажу того же о своём первом знакомстве с Джо… – он криво, невесело усмехнулся и добавил: – Меня зовут Фортадо. Ральф Фортадо.

Флэш назвал своё имя.

– А что, этот Джо всем устраивает такие тёплые встречи?

– Да. С тех пор, как завоевал себе право быть главным. Иногда уступает Берни, но редко. Из всех, кто сейчас в этом дворе, Джо в Лабрисфорте дольше всех. И возрастом – старший. Сам видишь, стариков здесь нет. До старости тут не доживают. А ещё Джо единственный, у кого есть оружие. Заточка. Он везде таскает её с собой – ну, кроме душа. А ты здорово его разозлил. Он теперь ко всем цепляется.

Уэсли посмотрел в том направлении, куда кивнул Ральф Фортадо.

Джо что-то не поделил с парнем, который не входил в число вечно окружавших его шестёрок.

– Проваливай, пока не размазал тебя по земле! – орал громила. – И не суйся не в своё дело, чёртова рыбья жратва!

После этих слов парень внезапно замолчал, как-то изменился в лице и попятился.

– Чего это он? – спросил Уэсли. – Бывают оскорбления и похуже, чем «рыбья жратва».

– Это Гарри Линделл с первого этажа, – пояснил Ральф. – Их называют «квартирантами».

– Почему?

– Потому что они меньше других задерживаются в Лабрисфорте. А после расстрела к телам привязывают какой-нибудь груз и бросают в море.

Флэш знал, что в тюрьме на острове есть приговорённые к смертной казни. Но от слов Фортадо ему сделалось не по себе.

– Одному чёрту известно, сколько народу за эти четырнадцать лет – с лета девяносто седьмого, когда открылась тюрьма – отправили отсюда на тот свет. Знаешь, тут не назначают сроков казни, и всё такое. Не утруждаются формальностями. Просто боссы ждут, когда «квартирантов» скопится побольше, и собирают всех кучей. Приговоров не зачитывают – или что там положено зачитывать… Зато вполне могут ещё и отпинать перед смертью. После этого – на задний двор. А уж оттуда – вниз со скалы. Так что сам понимаешь: Линделлу было бы лучше, чтобы Джо его обматерил, чем обозвал «рыбьей жратвой».

– Ясно. А что за задний двор?

– Специально для того и предназначен. Он с другой стороны здания.

Окно в камере Уэсли выходило как раз в направлении заднего двора. Но разглядеть этот двор из него было нельзя. Утром Флэш для интереса подтянулся, насколько возможно, на руках, держась за решётку – проверил, какой будет обзор. Но увидел только небо, скалу и верхнюю часть проволочного забора. Подтянуться выше и заглянуть подальше – а точнее, поближе к зданию тюрьмы – мешал потолок.

С минуту Уэсли и Ральф молчали, потом снова заговорил Флэш:

– Слушай, наверное, ты всех здесь знаешь – что это за тип? – он кивнул на человека из первой камеры слева, того, который постоянно улыбался странной безмятежной улыбкой.

Он улыбался и сейчас. Только не стоял, замерев на месте, как вчера, а сидел, прислонившись к ограде. Его зелёные кошачьи глаза были прищурены, руки обхватывали колени.

– Этот? – на лице Ральфа появилась мрачная усмешка. – Мьют – Немой. Один из редких, кого Джо при первой встрече не испытывал на прочность. Слухи о его прибытии дошли гораздо раньше него самого… С ним вообще никто не связывается. По правилам на прогулке он должен быть в цепях. Но боссы не очень-то уважают правила – до тех пор, пока у них в руках автоматы.

– Он что, действительно не говорит?

– Да почему… говорит. Но чаще предпочитает молчать.

Флэш решил сменить тему. Чрезмерное любопытство может оказаться ему не на пользу. Доверять тут нет основания никому. Даже Фортадо, хотя он и кажется вполне доброжелательным.

К тому же стоит подумать о насущном.

– Ральф, можно здесь достать какие-нибудь вещи? Зубную щётку, например?

– Достать можно всё: от ниток с иголкой до героина. Всё, кроме оружия. Джо со своей заточкой не в счёт. Само собой, можно и щётку. Вопрос в том, сколько ты заплатишь тем из наших боссов, которые занимаются торговыми делишками.

– А как с деньгами обстоит дело? – продолжал расспрашивать Флэш.

– Ты ничего не пронёс с собой? Можешь не опасаться, я не отношусь к шестёркам ни Джо, ни Берни.

– У меня ничего нет, на самом деле. Если честно, с трудом представляю, как такое можно провернуть.

– Есть способы. Напомни потом, расскажу тебе один… Сейчас, правда, уже без толку, но – так, от нечего делать.

– А как-то заработать здесь можно?

– Да. Некоторые варианты тебе вряд ли подойдут…

– А другие?

– Другие – от случая к случаю. И случаи эти зависят тоже от боссов. Иногда они какую-нибудь работу заказывают. Некоторые потом действительно платят.

– Что за работа?

– Да разное. Вот Филу один раз приспичило чётки заиметь, обязательно ручной работы. Он одному парню дал кучу деревянных заготовок и наждачку, и велел бусины для этих чёток вытачивать. Чтобы одинаковые и ровные. Тот долго корпел, но сделал. Заниматься-то тут всё равно особо нечем, времени вагон. Фил ему заплатил. Вот так. Может, и тебе со временем что такое подвернётся. А пока – обходись…

* * *

Сказать, что тесная холодная камера сводила с ума, было бы преувеличением. Позволить себе так раскиснуть на третий же день нахождения в тюрьме – слишком большая слабость. Но всё же обстановка сильно угнетала, поэтому Флэш старался отвлечься, как мог. Хотя круг возможных занятий в Лабрисфорте был весьма невелик. Разговор с Фортадо, правда, дал много пищи для размышлений. Уэсли систематизировал в уме все полученные о тюрьме на острове сведения, фиксировал в памяти даже мелкие, незначительные факты. Дорого он дал бы сейчас за блокнот и ручку! Но рассчитывать приходилось лишь на собственные мозги.

Лабрисфортская тюрьма (II)

В следующие два дня Уэсли продолжал изучать лабрисфортскую жизнь. Разговаривал не только с Фортадо, но и с некоторыми другими арестантами. Все они, за исключением двух главных громил, Джо и Берни Оллза, и их ближайших шестёрок, отнеслись к Флэшу безразлично, без особенной враждебности. Быть может, потому, что у них был шанс убедиться: по отношению к Флэшу этой самой враждебности лучше не проявлять.

Большинство обитателей Лабрисфортской тюрьмы не любили разводить разговоры. Но встречались и исключения. Например, болтовню одного парня просто невозможно было остановить. Звали его Реджинальд Питер Филдингтон – сам он всегда называл себя именно так, без всяких сокращений. К такому имени тянуло добавить приставку «сэр». Как ни странно, во внешности его обладателя действительно проглядывало что-то аристократическое – несмотря на серую тюремную робу и на то, что он был наркоманом, подсевшим на иглу задолго до того, как попал в Лабрисфорт.

Однажды Уэсли спросил Филдингтона, сколько времени тот провёл в тюрьме – и тут же пожалел об этом. Реджинальд Питер, казалось, только и дожидался, когда с ним заговорят. Его точно прорвало: он извергал тонны слов в секунду – причём к вопросу Уэсли они имели мало отношения, и вообще были не особо связаны между собой по смыслу. Если бы Уэсли и захотел, не запомнил бы и одной десятой части из сказанного. По сравнению с Филдингтоном даже Норман Псих мог бы показаться рассудительным.

Когда «речь» наконец была завершена, и Реджинальд Питер заметил, что Флэш ещё стоит рядом, он был явно удивлён таким долготерпение слушателя.

С этим же человеком была связана история о пронесённых в Лабрисфорт немалых деньгах, которую Фортадо всё-таки рассказал Уэсли. Дело обстояло так. За день до суда в изолятор к Филдингтону пришла его подружка. Она знала, что если Питер загремит в тюрьму, без денег ему там долго не протянуть, поэтому на ту встречу принесла с собой небольшой свёрточек из крупных купюр, туго скатанных рулоном и герметично обёрнутых плёнкой и скотчем. Внутри свёртка была продета тонкая прочная нитка. Девушка очень натурально изобразила истерику, умоляя позволить ей на прощание обнять любимого. Охрана сжалилась над несчастной. Во время этих объятий девица ловко засунула свой прощальный подарок Филдингтону в задний карман штанов.

До поры до времени тот припрятал деньги в своей камере, а после суда, перед тем как покинуть изолятор, каким-то одному ему известным способом умудрился затолкать свёрток себе в глотку, а нитку привязал к зубу. В нутро к нему, ясное дело, никто не заглядывал, и в Лабрисфорте Филдингтон преспокойно вытащил своё богатство из желудка. Конечно, в этом был риск: ведь если бы нитка оборвалась, в тюрьме на острове никто не стал бы оперативным путём извлекать из пищеварительного тракта заключённого посторонний предмет, и Филдингтон загнулся бы в мучениях.

Громила Джо Питера не тронул. Продажа наркоты была источником его доходов, он выступал посредником между заключёнными и приторговывающими надзирателями. Поэтому терять лишнего потребителя дури для него было нежелательно.

Тому, что со временем эта история стала не просто всеобщим достоянием, а одной из здешних легенд, Уэсли не удивился: при патологической болтливости Филдингтона иначе и быть не могло.

Другой личностью, привлёкшей внимание Уэсли, был тот самый Мьют. Поначалу Флэш не мог уяснить, почему этот человек вызывает к себе такое чувство: брезгливый интерес, смешанный с отвращением и даже каким-то иррациональным страхом. Так тянет снизить скорость и обернуться, когда проезжаешь мимо места автокатастрофы на дороге. Немного понятнее сделалось после того, как он стал свидетелем разговора между Мьютом и небезызвестным Реджинальдом Питером. Кому ещё, кроме как полоумному Филдингтону, могло прийти в голову разговаривать с Мьютом, которого даже Джо и Берни предпочитали обходить стороной… Хотя, как ни странно, именно в тот раз Питер говорил абсолютно связно, и – по его, филдингтонским, меркам – находился во вполне здравом уме.

Мьют сидел на своём излюбленном месте – около ограды, в самом углу, отдельно от всех. Естественно, лыбился, думая о чём-то одному лишь ему известном. Филдингтон брёл по двору и жевал чёрствый кусок хлеба, припрятанный со вчерашнего ужина. Проходя мимо Мьюта, он остановился и явно собрался заговорить. Уэсли заметил это и, делая вид, что занят чем-то своим, приблизился на такое расстояние, с которого можно слышать слова.

Прожевав и проглотив то, что было у него во рту, Филдингтон сказал Мьюту:

– Слушай, про тебя столько всякого рассказывают… Врут небось, а?

– Что ты имеешь в виду, Пит?

Флэш впервые услышал голос Мьюта – вкрадчивый, почти ласковый.

– Ну, как – что… – Филдингтон ухмыльнулся. – Сам знаешь…

– Нет. Откуда мне знать?

Глаза Мьюта, до того прищуренные, внезапно распахнулись и уставились на Питера.

– Ну… – Питер сделал пространный жест рукой, – говорят, ты людей просто так убиваешь… ни с того, ни с сего.

– Конечно, врут. Я никогда никого не убивал без причины.

– А как же тогда болтовня про детей? – Филдингтон противоречил сам себе: ведь в начале разговора он высказал сомнение в правдивости слухов.

– Дети… – Мьют слегка покачал головой. – Все видят в них только детей. Но надо уметь смотреть и чуть подальше своего носа, да, Пит?

Филдингтон, не понимая, к чему клонит собеседник, пожал плечами.

– Я видел их сущность, – продолжал Мьют. – Мне достаточно посмотреть человеку в глаза, чтобы увидеть его сущность, Пит. Бывает, что сильные несут в себе тьму. А бывает – слабые… Трусливые, легковерные. Но особенно – гордые. Те, кто рвутся стать богами, богами на земле. А это неправильно, Пит. Совсем неправильно. Их надо останавливать, пока они не натворили бед.

– Значит, ты один видишь эту, как её – сущность? Ты один, и больше никто?

– Да, ты правильно понял. Я искал их, выслеживал. Не всегда это были дети. Я уничтожал всех, как сорняки… А потом – в огонь. Против них может помочь только огонь, только огонь, Пит. Иначе… иначе они не уходят.

– Но ты же сжигал не только убитых?

– Не только… От живых так можно отделаться сразу и наверняка. Но, знаешь, это меня и подвело. Те десять детей стали последними, от кого я избавил мир. Это всё их крики. Если бы они так не вопили, я услышал бы, как полицейские ломятся в двери, и ушёл бы вовремя. Но с теми десятью я всё-таки покончил. Правда, этого мало, Пит, очень мало.

– Слушай, – на лице Филдингтона отражалось какое-то напряжение, почти тревога, – ты что же, занимался этим у себя дома?

– Что ты. Естественно, нет.

– А где?

– В церкви. В своём приходе.

– Где?..

– В моём приходе. Я же священник, Пит.

Услышав это, Реджинальд Питер Филдингтон, наркоман, застреливший шестерых из-за суммы денег, которой ему едва хватило на одну дозу, поперхнулся хлебной коркой, от которой машинально продолжал откусывать на протяжении всего разговора.

Наблюдая за «квартирантами» – расстрельниками – Уэсли вскоре понял, что всех их объединяет какая-то общая черта. На первый взгляд это были такие же разные люди, как остальные. Но если присмотреться внимательнее, по походке, по выражению лиц становилось ясно, что их жизнь отмечена печатью постоянного ожидания.

Их было пятеро. Пятеро людей, сломленных мрачной теснотой камер без окон, и тем, что каждые четверть часа, когда надзиратель совершал обход, их ожидание превращалось в настоящую пытку: сейчас? или ещё четверть часа спустя? или завтра?..

Когда-то эти люди ломали чужие жизни. Теперь ломались их собственные.

Флэш не пытался представить себе, что они совершили. Если даже Мьют не приговорён к казни… Впрочем, здесь, скорее всего, дело в том, что Мьют считается психически больным.

«Может быть, Джим прав, может, права некоторых людей стоит нарушать – таких, например, как Мьют, или Филдингтон, или эти громилы, – думал Уэсли. – Они вполне заслуживают того, чтобы закончить свои дни в таком месте, как Лабрисфорт».

Но ведь сюда могут попасть и невиновные. Разве он не доказал это на своём примере?

Числился среди «квартирантов» и некий Роджер Фрэнсис. Но не среди тех пяти. Он был шестым, и статус имел особый. Ральф Фортадо рассказал Уэсли, что Фрэнсис благополучно пережил уже два расстрела – то есть, его оба раза не включали в очередную партию приговорённых.

Дело было в том, что Роджер Фрэнсис – учёный. Поговаривали даже, что он имеет научную степень – и, вроде бы, не одну, за что ему и прилепили кличку Доктор. Мнения о том, каких именно наук он доктор, расходились. Ральф был уверен, что наиболее вероятные варианты – математика и химия, либо – математика и физика, либо все три науки разом. Другие склонны были приписывать Фрэнсису если не докторство, то, как минимум, обширные познания в области биологии, информационных технологий, и ещё каких-то нескольких «логий», которых Фортадо припомнить не мог. Возможность гадать о специализации Фрэнсиса существовала по той причине, что сам учёный на эту тему распространяться не любил. На научной почве Доктор был малость свихнут. А может, и не малость. Обсуждать свою работу или что-то с ней связанное здесь, в тюрьме, с арестантами, для него было всё равно что для адепта какого-нибудь тайного общества вести с непосвящёнными дискуссии о вере. То, что его не поймут – полбеды. Гораздо хуже, что сама по себе такая ситуация унизительна.

Но кое с кем в Лабрисфорте Доктору своим научным капиталом делиться приходилось. В этом заключался секрет его тюремного «долгожительства».

– Он пробыл на острове уже полгода, – сообщил Флэшу Ральф. – Тех смертников, вместе с которыми его должны были расстрелять, давно сожрали рыбы.

– А почему это ему так везёт? – поинтересовался Уэсли.

– А ты угадай, – нарочито таинственно улыбнулся Ральф.

– Э-э… Говоришь, он химик?

– Ну да. Молодец, Флэш, ты умный парень. Доктор больше времени, чем в своей камере, проводит в специально оборудованной каморке за складом. И стряпает там для наших боссов наркоту. Думаю, что из таблеток, которые можно купить в любой аптеке. Средства от кашля, и всё такое. А может, я ошибаюсь, и там что-то посерьёзнее… И даже не только дурь.

– А что ещё?

– Знать – не знаю. Но ведь попал сюда Доктор не из-за наркоты. Бомбы делал.

Но началось всё не с бомб. Ральф рассказал Уэсли то, что ему было известно о Фрэнсисе. А известно ему было немало, потому что как-то раз он случайно услышал разговор двух надзирателей, которые трепались насчёт Доктора.

Оказалось, что Фрэнсис большую часть сознательной жизни трудился над разработкой какой-то технологии, которую ни за что не желали принимать всерьёз в научных кругах. Что это была за технология, Фортадо толком понять не смог – потому что и сами лабрисфортские охранники этого не понимали. Дело было затратное, и Доктор, у которого поначалу водились денежки, порядком поиздержался. Легальных путей финансирования своей дальнейшей деятельности Фрэнсис не обнаружил – желающих оказать ему спонсорскую поддержку не нашлось. С горя учёный заключил сомнительную сделку с сомнительными личностями. Впрочем, сомнительной сделка была для обеих сторон: Роджер продал ещё не изобретённое изобретение. При условии, что тёмные личности материально помогут осуществить великий замысел, права на готовую технологию должны были перейти к ним.

– Короче, я считаю, он делал какое-то оружие, – подвёл итог этой части рассказа Ральф. – Не станут же бандиты интересоваться усовершенствованным аппаратом по производству попкорна, правда? Нет, вряд ли, конечно, Доктор пытался слепить карманную термоядерную бомбу или гибрид «Узи» и «Калашникова». Скорее всего, что-то, связанное с химией, или, может, с биологией, с генетикой… Или вообще какие-нибудь технологии для информационной войны. Но это так, домыслы.

Дела Доктора не двинулись в гору и после того, как у него появились деньги, чтобы продолжать исследования. Время шло, а подозрительная группировка компаньонов Фрэнсиса всё не получала желаемого результата – прибыли, которую надеялась выручить от продажи таинственного оружия другой, ещё более подозрительной группировке. Когда бандитам окончательно надоело ждать, денежный поток, ведущий в лабораторию Доктора – и вылетающий оттуда в трубу – был раз и навсегда перекрыт. А Доктор оказался кругом должен своим недавним благодетелям. Суммы долгов стремились к астрономическим, а расплачиваться было нечем.

Бывшие компаньоны предложили Фрэнсису альтернативу: отправиться в море с камнем на шее, или срочно переоборудовать свою лабораторию для новых целей, а именно – самого простого и экономичного производства взрывчатых веществ и взрывных устройств.

Очень может быть, Доктор посомневался, прежде чем сделать выбор. Он верил, что занимается по-настоящему великим делом, и тратить свои умственные способности и время на такие смехотворно элементарные задачи было для него почти равносильно смерти. Почти – но, видимо, не совсем. В итоге он всё-таки согласился фабриковать взрывчатку, которую его компаньоны-хозяева перепродавали, наверное, той самой ещё более подозрительной группировке, которой поначалу надеялись сбыть докторское изобретение. Та группировка – то ли сама, то ли через сеть каких-то посредников – оказалась связанной с ближневосточными террористами. Когда лавочку фабрикантов бомб накрыли, ситуация возникла щекотливая. Замять дело было никак нельзя, сильно раскручивать – опасно. Кто-то предложил простой и безопасный для всех – или почти для всех – выход: найти козла отпущения. Недолго думая, на эту важную роль выбрали Фрэнсиса, объявив его организатором сети подпольных цехов по изготовлению и продаже оружия.

– Такая вот с Доком история, – заключил Фортадо. – Иногда я думаю – лучше бы его, как положено, пристрелили в срок. Но это я не со зла.

– А с чего?

– Да так. Считай меня параноиком, но мне всё время кажется, что как-нибудь наши боссы забавы ради велят Доку построить пыточный агрегат. По типу средневековых, знаешь – только, разумеется, усовершенствованный по последнему слову техники. Тогда нам всем несладко придётся.

Уэсли попытался угадать: шутит Ральф или говорит всерьёз? Но по выражению его лица понять это было нельзя.

– Док – он согласится, – продолжал Фортадо. – Особенно если ему за это дадут возможность поэкспериментировать. Заключённые для экспериментов – самый тот материал. Слышал я как-то одну такую историю. Давно дело было, когда учёные про человеческие мозги ещё совсем мало знали. И очень рвались свои познания расширить. Надо же точно установить, какая часть мозга за что в организме отвечает. А как установишь? Не в своих же собственных головах копаться? Думали-думали, как быть, да и придумали. Возьмут какого-нибудь арестанта, расковыряют ему башку, электричеством на мозги воздействуют и смотрят: туда ткнули – рука дёрнулась, сюда – нога. Так и накопили научных знаний целую кучу.

Уэсли вспомнил, что однажды где-то ему действительно приходилось читать о таких исследованиях. Но тогда он не представлял, что сам окажется в роли заключённого.

За всё время, проведённое в тюрьме на острове, с Доктором Флэш говорил мало. Перекинулся десятком фраз – не больше того. Поэтому составить личного впечатления насчёт глубины его помешательства на проблемах науки Уэсли не пришлось. Всё, что он мог сказать о Роджере Фрэнсисе – что его внешность под известный стереотип «сумасшедшего учёного» совсем не подходит. Челюсть у Доктора была квадратная и решительная, шевелюра густая, без намёка на лысину, сложение крепкое. Единственным признаком высокого ума на его лице были очки с толстыми стёклами – видимо, зрение за время своих исследовательских изысканий он посадил порядочно.

Но стереотип – на то и стереотип, чтобы жизненные примеры его опровергали.

* * *

Шестой день пребывания Флэша в Лабрисфорте, четверг, был вторым душевым из двух полагающихся в неделю. Как всегда по четвергам, в тюрьму привезли парикмахера, которого надзиратели звали Оксом. Правда, похож он был скорее на мясника.

Импровизированную «парикмахерскую» устроили в небольшом предбаннике перед душевой. Всё, что для этого понадобилось – два стула, на один из которых по очереди садились заключённые, а на другом Окс разместил весьма ограниченный набор парикмахерских принадлежностей.

Во время бритья, сидя со скованными руками и ногами, Уэсли ощущал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Хорошо, что опасные бритвы вышли из употребления. А то такой молодчик, как Окс, пожалуй, просто для смеха мог бы малость ошибиться…

Ральф Фортадо сказал Уэсли, что когда-то вместо того, чтобы возить парикмахера, заключённым выдавали одноразовые бритвенные станки. А потом перестали. Но не из-за опасений, что кто-нибудь из арестантов исхитрится с помощью станка покончить с собой. В Лабрисфорте это никого особо не волнует. Хочешь – головой о стену бейся, хочешь – на штанах вешайся, хочешь – голодом себя умори. Дело хозяйское. Главное, убить бритвенным станком кого-то другого не получится. Лезвием станка, то есть. Но один умник заточил до остроты ручку, и ткнул в пузо зазевавшемуся охраннику. Его сразу пристрелили, но и охранник загнулся. С тех пор боссы особенно внимательно начали следить за подопечными своими «третьими глазами» – то бишь, автоматными дулами. Станки выдавать перестали, а заодно, на всякий случай, и зубные щётки – и теперь их приходилось доставать контрабандой.

В душевой на сей раз всё пошло обычным чередом. Уэсли уже не был новым, поэтому никаких «плановых» разборок пока не намечалось – а значит, не предвиделось ничего интересного.

Многих заключённых занимало не столько мытьё, сколько, если можно так выразиться, сексуальная жизнь. Душевая являлась одним из немногих мест, где ей можно было беспрепятственно уделить время – и наиболее подходящим. Некоторых, впрочем, устраивал и тюремный двор, но в душе, как-никак, удобнее, и хотя бы нет наблюдательных вышек.

Происходило всё на удивление мирно, без какого бы то ни было принуждения – чего никак нельзя было ждать от Лабрисфорта. Все желающие один за другим пользовались «услугами» одного и того же парня – и тот не сопротивлялся.

Здесь Уэсли впервые изменил своим наблюдательским целям. Он слишком мало пробыл в тюрьме, чтобы такое зрелище стало для него привычным. Его мутило при одном взгляде на образовавшуюся в углу душевой очередь. Но волей-неволей он заметил, что первым в этой очереди был Джо, которого сегодня не интересовали драки. Даже мыло, которое громила всегда по общепризнанному неоспоримому праву захватывал первым, в этот день он сразу великодушно уступил своим шестёркам. Правда, предупредив, чтобы до тех пор, пока он, Джо, не освободится, мыло оставалось у них и к остальным в руки не попадало.

– Эй! – Флэша толкнул в плечо какой-то ухмыляющийся тип, но совсем не сильно. Кивнув на очередь, он спросил: – Присоединиться не желаешь? Чтобы долго не ждать, можем трахнуть его вдвоём. Увидишь, тебе понравится. Малыш сделает, что захочешь.

Уэсли отвернулся и промолчал. Ему и без того тошно было слушать хриплые возгласы и стоны, доносящиеся из угла душевой.

– Много теряешь, – протянул его собеседник. Кажется, он хотел добавить что-то ещё, но передумал, чему Уэсли не мог не порадоваться.

На дневной прогулке к Флэшу подошёл Ральф Фортадо. Вытащив изо рта тлеющий косяк и выдохнув густое облако марихуанового дыма, он сказал:

– Ну что, привыкаешь к здешней жизни?

– Пытаюсь.

Спрашивать, как Фортадо добывает деньги на траву, случайными заработками, или как-то иначе, Уэсли не стал.

– Ну и правильно. Отрицание действительности – не лучший выход, – хмыкнул Ральф. – Если не пытаться – будет хуже. Можешь мне поверить.

– Верить-то я верю. Только насчёт совсем привыкнуть – это вряд ли получится…

– Почему? – Ральф продолжал улыбаться. Ответ на вопрос он, конечно знал, но – свой ответ. Ему было любопытно услышать, что скажет Уэсли.

– Здесь всё не так, как представляется на первый взгляд.

Фортадо удивлённо приподнял брови:

– Например?

– Да многое. Например, сразу не скажешь, что Джо – гомик.

Тут Ральф уже не просто улыбнулся, а рассмеялся.

– И не говори. Особенно ему в лицо. Потому что он сам так не считает. Это я уже серьёзно, Флэш. – Фортадо действительно посерьёзнел. – В драке Джо с тобой, может, и не справится. Но разборки один на один – это так, традиционная показуха. И… раз ты до сих пор жив – значит, всерьёз он не злится. Ты ведь не оспариваешь его первенство. А вот если ему кто на самом деле поперёк глотки – он способ разделаться найдёт. С помощью шестёрок, а то и вовсе не своими руками. У него бабки водятся. А боссы… ну, подумаешь, для них это – пара лишних патронов. В рапорте потом напишут – мол, была попытка нападения, возникла необходимость самообороны. Так уже не раз случалось.

– Ну, дело не только в Джо. Вообще, весь этот бардак в душевой…

Ральф вновь потерял свою серьёзность.

– Ты здесь недолго, брат. Знаешь, как это бывает… Поначалу думаешь – вот, совсем рядом, в соседнем крыле – женщины… Но со временем понимаешь, что всё равно не увидишь их никогда. А если честно, тамошних женщин, может, лучше и не видеть. А другие… они в другом мире. В общем, приходится довольствоваться тем, что есть.

Уэсли неопределённо кашлянул.

– Никогда бы не подумал, что в тюрьме это бывает настолько… ну… тихо и спокойно.

– Раньше не было. – Ральф бросил на землю окурок, раздавил его носком ботинка, достал ещё одну сигарету. – В смысле, было совсем не тихо и не спокойно. Тех, кто слабее, имели только так. Но благодаря ему всё изменилось.

Уэсли посмотрел в ту сторону, куда указал Фортадо, и увидел худого низкорослого парня лет двадцати пяти. У него были светлые волосы и глаза, и бледное худое лицо. Теперь Флэш вспомнил, что это именно к нему в душевой выстроилась целая очередь. А камера его находилась на втором этаже, слева от камеры Уэсли.

– Кто он? – спросил Флэш.

Фортадо пожал плечами.

– Мисси. Подружка. На его первой прогулке Джо собрался было показать ему, как всегда, кто здесь главный. Все уже столпились вокруг – ну, ты представляешь картину. И знаешь, что он сказал? «Ну не все же сразу, мальчики. А по очереди – пожалуйста. Можете делать мне больно, но не очень сильно». Он извращенец. Мазохист. Джо не стал его бить. Мисси самому нравится жить так… Серьёзно. Хотя, если разобраться, иначе он бы тут и не выжил.

– Потому что слабый?

– Потому что наши громилы всё равно дознались бы, кто он такой. И не потерпели бы гея, который отказывается давать по собственной воле. Нетрудно догадаться, что бы они с ним сделали.

– Прикончили бы?

– А то. Но перед этим очень долго делали бы очень больно… А так – Мисси, можно сказать, сохраняет в Лабрисфорте мир.

– Почему?

– Как-то раз Садист Визер запер его в карцер. Надолго. Захотел провести эксперимент: что будут делать остальные – ну, ради смеха, понимаешь? Любит он такие опыты ставить. На то и Садист. Так вот: эксперимент удался. Всё стало как прежде, когда сильные трахали слабых. Или – очень сильные – просто сильных… – Фортадо усмехнулся – на этот раз своей особенной усмешкой, в которой не было ни капли веселья. – В общем, неохота про это вспоминать. Так продолжалось, пока Мисси не выпустили. А до его появления так всё время было.

– Ясно… Сегодня мне уже предлагали встать в очередь. Но вряд ли я когда-то это сделаю. Всё-таки, несмотря ни на что, предпочитаю женщин.

– Это хорошо. Но смотри, чтобы тебя кто-нибудь не предпочёл. А то захотят разнообразия… – Фортадо снова усмехнулся и, наступив на окурок второго косяка, зашагал прочь.

Глядя ему вслед, Уэсли думал о том, что трава делает Ральфа весьма разговорчивым. И ещё о том, что Фортадо, безусловно, сильный парень. Но вот до очень сильного явно не дотягивает.

Падение

На следующее утро, девятнадцатого августа, Уэсли проснулся за два часа до подъёма. Время он узнал, подойдя к решётке и заглянув в вечно открытую дверь надзирательской комнаты.

За письменным столом, делая вид, что сочиняет рапорт, сидел Фил. На самом деле он засыпал и был близок к тому, чтобы уткнуться носом в клавиатуру. Сбоку на этот стол были закинуты чьи-то ноги в ботинках на протекторной подошве. Сам обладатель внушительной обуви находился вне поля зрения Уэсли.

В камере напротив храпел Берни Оллз. Больше не было слышно ничего. Лабрисфорт погряз в тишине.

Уэсли вернулся на кровать, пока надзиратели не обратили нежелательного внимания на заключённого, который торчит у решётки в неположенное время. Почему-то он был уверен, что заснуть теперь не удастся. На сердце сделалось тревожно и тягостно. Он как будто ждал чего-то в этот предутренний час, а чего – и сам не знал.

Он долго смотрел в окно, в темноту, время от времени пронзаемую лучами прожекторов. А потом перевёл взгляд правее, на осточертевшую надпись «Ад. 11». И почувствовал, что спать ему всё-таки хочется. Веки начали тяжелеть и слипаться. Но цифра «одиннадцать» назойливо маячила даже перед закрытыми глазами. Две короткие параллельные черты… Может, это вовсе и не «одиннадцать»? Может, действительно знак параллельности, или римская двойка? Но это не менее нелепо, чем «адский» адрес.

Зачеркнуть эту цифру… Перечеркнуть крест-накрест… Уэсли ясно представил, как чертит этот «икс» поверх двух параллельных линий, и получается…

…Раскат грома растерзал тишину, как хищник терзает давно подстерегаемую жертву. Только это был не гром с неба. Автоматные очереди – вот что это было.

И Уэсли понял, что всё это время стоял на краю. Но больше нет твёрдой почвы под ногами. Тёмные воды сомкнулись над ним, и он достиг дна.

Когда он пришёл в себя, за окном было уже серо. Но, конечно, надзиратели не позволили бы ему оставаться в кровати после подъёма.

Значит, он провёл там около полутора часов. Где – там? Ведь он не выходил из своей чёртовой камеры, он не мог отсюда выйти. Вдруг это всё же был сон?..

Нет. Зачем себя обманывать? Он знал, что это не сон – но и не явь. И «побывал» он не где-то там, а всё тут же, в Лабрисфорте. Но это был другой Лабрисфорт.

Прозвенел звонок, и Уэсли поднялся с постели. Он чувствовал себя усталым и разбитым, как будто со вчерашнего дня вообще не ложился отдыхать. Но если бы дело было в одном физическом дискомфорте, об этом бы не стоило беспокоиться.

Завтрак Флэш глотал, совершенно не ощущая вкуса пищи. С одинаковым успехом он мог бы сейчас жевать и воняющую псиной тюремную кашу, и деликатесы из французского ресторана – и не заметил бы разницы. Ел только потому, что знал: обед дадут не скоро, есть нужно.

Во дворе разговаривать ни с кем не хотелось. Но Ральф Фортадо подошёл сам, и Флэш воспользовался моментом.

– Ты слышал выстрелы сегодня утром? – спросил он.

– Да. Их всегда слышит весь Лабрисфорт. Вчера после обеда привезли ещё одного «квартиранта». Боссы решили, их собралось уже достаточно. Шесть наших, пять из женского блока. Теперь на первом этаже охране временно будет не работа, а лафа.

– Ч-чёрт… Неохота как-то постоянно это слушать, – сказал Уэсли.

– То-то ты сегодня не в своей тарелке. Постоянно – не постоянно, а раза два в полгода слушать придётся. Поначалу особенно сильно на нервы действует…

Флэш промолчал. Не мог же он сказать, что, кроме звуков стрельбы, на его нервы подействовало и другое обстоятельство. Это обстоятельство было слишком странным, чтобы о нём говорить.

Глянув в сторону, он заметил, что в дальнем углу тюремного двора преспокойно разгуливает Доктор взрывчатологических и наркотических наук, которого в третий раз решили не ставить под пули.

Весь день до самого вечера Уэсли изводил себя попытками найти рациональное объяснение тому, что произошло с ним на рассвете. Но – безрезультатно. Поэтому в конце концов решил раз и навсегда от этого отказаться.

Надо просто принять случившееся, принять как реальность – пусть даже это совершенно нереальная реальность. Принять как вызов, без лишних рассуждений. И – не сдаваться.

Здесь его целью по-прежнему остаётся одно: увидеть изнутри жизнь тюрьмы на острове – чтобы потом рассказать о ней.

Что означает путешествие туда, в другой Лабрисфорт, он пока не знал наверняка. Но что-то подсказывало: ему ещё предстоит туда вернуться. И, может быть, тогда станет понятнее.

А пока нужно продолжать делать своё дело. Уэсли пообещал себе, что на завтрашней прогулке обязательно постарается разузнать о Лабрисфортской тюрьме и её обитателях что-нибудь новое.

* * *

Это обещание он сдержал, хотя и не совсем так, как собирался. Флэш спросил Ральфа, кем тот был прежде, до того, как попал в Лабрисфорт. И тут же мысленно обругал себя. Не стоило заговаривать на эту тему. Здесь такое не принято. «Старожилы» и так всё друг про друга знают, а «новым» лучше поменьше трепаться.

Но Фортадо ответил без всякого раздражения:

– Диджеем был. Играл в разных клубах. – Сказав это, он даже улыбнулся. Не обычной безрадостной ухмылкой, а настоящей улыбкой. Но во взгляде Ральфа появилась тоска. Этого Уэсли не мог не заметить. – Психоделику играл. У меня неплохо получалось, серьёзно… И многим нравилось. В этой музыке была вся моя жизнь… Чёрт, до сих пор никак не могу забыть то время. А ведь знаю, что мне суждено подохнуть здесь.

И тут Уэсли снова задал вопрос – ещё более неожиданный для себя, чем первый. Как будто его голос прозвучал независимо от него самого.

– А татуировку ты тоже в то время сделал?

Ральф, как ни странно, нисколько такому интересу не удивился.

– Да. Сам придумал рисунок. То есть, может, и не сам… Просто откуда-то он взялся у меня в голове, и я решил – пусть всегда будет со мной.

– Ясно, – кивнул Уэсли. Надо сменить тему, а то что-то его сегодня заносит… Как бы не брякнуть что-нибудь совсем уж недопустимое – например, насчёт причины, почему Фортадо угодил за решётку. В Лабрисфорте все невиновны. Все до одного.

Уэсли знал, что Ральф сидит на третьем этаже, в четырёхместной камере, а не в одиночной. Значит, его преступление квалифицируется как менее опасное, чем то, которое повесили на него, Флэша. Уэсли, правда, поспорил бы, что менее опасных преступников следует сажать в общие камеры. Это может стать наказанием похуже одиночки. Но Ральфу тут, если можно так выразиться, повезло. Лабрисфорт не забит до отказа, и Фортадо, если не считать кратковременного соседства с Кейсом, в последние месяцы сидел один в камере на четверых – единственный из обитателей третьего этажа.

Расспрашивать дальше Ральфа о нём самом Уэсли больше не стал. Но об осторожности в этот день решил забыть. Пора уже выяснить то, что ему хотелось выяснить ещё в первый день…

– Слушай, Ральф, ты знал парня по имени Гэб Уинслейт?

Фортадо помолчал немного, потом произнёс, странно растягивая слова:

– Тебе и о нём нужно услышать?

– Да, – коротко бросил Уэсли.

– Знаешь, Уэс, иногда мне кажется, что ты совсем не такой, как все здесь. И я думаю: кто ты?..

С этими словами Ральф обернулся к Флэшу. Две пары глаз – светло-синие на смуглом лице Уэсли и угольно-чёрные на бледном лице Фортадо – несколько секунд глядели друг в друга, не отрываясь. Потом Ральф отвёл взгляд.

– Да, – сказал он. – Я знал этого парня. Он на втором этаже сидел, в восемнадцатой. Как раз через одну от твоей. Тебя, конечно, интересует, почему его здесь нет.

– Точно.

– Ага. Но после не жалей, что спросил. Собирали однажды посуду после завтрака… И вот возле самой решётки Уинслейт возьми да и урони миску. И сразу нагнулся поднять. А ведь резких движений делать нельзя, ты знаешь. Вот и всё.

Уэсли проглотил неизвестно откуда взявшийся в горле комок.

– Когда это случилось?

– В начале лета.

Ральф, засунув руки глубоко в карманы серой робы, направился на противоположную сторону двора. Уэсли не заметил этого.

Что ж, смерть Гэба хотя бы не стала развлечением для орущей толпы и поводом для ставок. Но… чёрт, так бессмысленно…

Значит, в начале лета. Именно тогда он начал видеть один и тот же сон.

А с тех пор, как Флэш принял окончательное решение отправиться в Лабрисфорт, этот сон не приснился ему ни разу.

* * *

В следующие десять дней Уэсли продолжал расширять свои познания о Лабрисфорте. Ему стало известно, что когда-то между «лагерями» Джо и Берни Оллза шли долгие и продолжительные сражения за право главенства. Но некоторое время назад война им, кажется, просто наскучила, и они заключили временное перемирие, по которому Джо был самым главным, а Оллз – вторым после него.

Узнал Уэсли и то, что Визера зовут Садистом не по той причине, что он любит размахивать прикладом своего автомата, как, скажем, Костолом. Примитивный мордобой никогда особо его не интересовал. Визер предпочитал придумывать что-то поинтереснее. Например, заранее сообщал смертникам о дате казни, и наблюдал за их поведением. Потом оказывалось, что в этот день казнить их вовсе не собираются, и расстрел откладывается на неопределённое время. Ещё Визеру нравилось надолго запирать заключённых в карцер, или каким-нибудь хитрым способом натравливать друг на друга громил, тем самым нарушая хрупкий мир.

Среди обитателей Лабрисфорта ходила история о том, как однажды Визер устроил на острове «охоту». Точнее, устроил не он один, участие в охоте приняли и другие боссы. Но идея пришла в голову именно Садисту. Одному из заключённых по имени Миллер надзиратели «дали шанс». Вывели не через боковую дверь, которая выходила в прогулочный двор, а через центральную, выпустили за ограду из колючей проволоки. И сказали, что дальше он может делать всё, что посчитает нужным. Спасаться, бежать с острова любым способом, какой ему придёт в голову.

Через час Визер и все, кто захотели пойти с ним (или не все – если желающих нашлось слишком много, ведь кто-то должен был остаться охранять тюрьму) вышли на охоту. Некоторые считали, толку от затеи не будет, потому что у Миллера, скорее всего, поехала крыша от внезапно свалившейся свободы, и он прыгнул в море с какого-нибудь обрыва, в надежде доплыть до берега. И уже час как кормит рыб. Но Визер желал провести время с интересом, он сам предложил кандидатуру Миллера на роль «дичи» – и не просчитался. Этот парень был не из тех, кто легко теряет голову.

На скале, где спрятаться практически негде, он умудрился скрываться от преследователей почти целый день. Но, в конечном счёте, остров оказался для него такой же ловушкой, как и тюрьма – именно потому, что был островом. Охранников вертолётного ангара предупредили об охоте. Приближаться к месту стоянки резервного вертолёта для Миллера было бы верным самоубийством – не хуже попытки спастись вплавь.

– Думаю, Миллер с самого начала не рассчитывал ни на что, кроме как продать свою жизнь подороже, – предположил Ральф Фортадо, когда они с Уэсли разговаривали об этой истории.

– И что, оправдались его расчёты?

– Зависит от того, что значило «подороже» в его представлении. Если он хотел перебить нескольких «охотников» – то не оправдались. Прикончил-то он всего одного босса. Правда, когда у преследователей автоматы, а у тебя только собственные руки да камни – это тоже немало. Но бессмысленно…

– Знаешь, Флэш, – добавил, помолчав, Фортадо, – думаю, окажись я на месте этого Миллера, вообще никуда бы не побежал. Не доставил бы им такого счастья. Просто сел бы напротив ограды, и стал ждать, когда они выйдут. А ты?..

– Не знаю, – честно признался Уэсли.

Бывало, арестанты развлечения ради начинали придумывать про надзирателей всякие небылицы. Гадали, например, откуда у Садиста взялись его садистские наклонности. Любимой версией была классическая история про трудное детство.

– Видно, его папаша пил по-чёрному, и лупил сынулю почём зря, – заявлял кто-нибудь из заключённых.

– Или это был не папаша, а отчим, – поддакивал другой. – И он его не только лупил, но ещё и трахал. А что – бывает…

– Не гоните, – возражал третий. – Чего там с ним было в детстве – это тут ни при чём. Просто его бросила баба. Все его бабы бросают его после первого же раза. Потому что он с ними не может ни хрена.

– Точно!..

Дальше обычно следовал взрыв хохота и очередные предположения.

Про других лабрисфортских боссов тоже сочиняли. Только насчёт Стэнли Голда Уэсли не слышал ничего и никогда. И Ральф о нём ничего не знал.

Иногда Флэш думал, что болтовня обитателей Лабрисфорта далеко не беспочвенна. Если человек идёт работать охранником в тюрьму, тем более – в такую тюрьму, у этого должны быть какие-то причины. Более значительные и более личные, чем необходимость зарабатывать себе на жизнь. Ведь какую-то альтернативу найти всегда можно… если, конечно, ты этого хочешь.

В том-то всё и дело. Флэш был уверен, что большинство лабрисфортских охранников – да, наверное, и других работников тоже – личности в своём роде столь же «незаурядные» как и те, кого они охраняют.

Визер с его «охотой» и прочими нестандартными «идеями», Рокки с его кулаками, один из старших надзирателей по имени Роулкрафт – это всего лишь несколько примеров из множества. У Роулкрафта была привычка время от времени заглядывать в камеру слева от «жилища» Уэсли – ту, в которой сидел Мисси. И без всяких предосторожностей вроде направленного в спину автомата уводить Подружку на первый этаж.

Ещё в один из этих десяти дней Уэсли имел счастье познакомиться с важной лабрисфортской традицией – «зубодробиловкой».

Однажды, выпустив заключённых на прогулку, надзиратели не остались, как обычно, внутри здания тюрьмы сторожить единственный выход, а последовали за ними во двор.

Выстроив своих «подопечных» в шеренгу, они встали за их спинами, держа автоматы наготове. А через минуту во двор явился царь и бог Лабрисфорта – собственной персоной Фрэнк Бонс.

– Ну что, хреновы недоумки! – заорал он. – Соскучились по папочке?

Со стороны это могло бы выглядеть комично: каждый второй из «хреновых недоумков» мог бы одной левой пришибить жирного коротышку Бонса. Но заключённые прекрасно знали, что находятся под двойным прицелом – надзирателей и снайперов. Знали они также и то, что последует за короткой речью начальника, и смешно им не было. Да и у стороннего наблюдателя – если бы он мог здесь присутствовать – желание смеяться отпало бы, если бы он присмотрелся к Бонсу внимательнее, и разглядел злобный огонь, горящий в его заплывших глазках.

Долгих речей начальник разводить не стал, сразу перешёл к делу. Он двигался вдоль шеренги, задерживаясь возле каждого арестанта совсем ненадолго, но за это время успевал хорошо поработать. Целью его ботинок становился чей-нибудь пах или колено, кулаков – солнечное сплетение или печень. И, в отличие от надзирателей, которые к одним заключённым относились более благосклонно, чем к другим, Бонс ни для кого не делал исключений.

Когда настала очередь Уэсли, начальник Лабрисфорта никак не выделил его среди остальных. Но вряд ли он забыл, как долго в прошлый раз не мог добиться нужного результата. Поэтому теперь сразу нанёс два резких и сильных удара по лицу – как тогда. Уэсли и на этот раз стерпел боль так, как будто вовсе её не почувствовал. Выходить из себя, добиваясь его «капитуляции», при посторонних Бонс не стал. Может быть, опасался, что наступит эта капитуляция слишком нескоро. Поэтому перешёл от Уэсли к следующему и продолжил своё занятие.

Про Фрэнка Бонса между собой заключённые рассказывали, что дома он живёт «под каблуком» у своей жены. Она отбирает у него все деньги и, бывает, даже поколачивает. Поэтому он и строит из себя «тюремного властелина» – надо же хоть где-то навёрстывать упущенное.

* * *

Всё это время было для Флэша временем постоянной борьбы. Не только с холодом, голодом и болью. Он вступил в схватку с силой, настоящего имени которой не знал – но про себя он называл её именем этого места, именем Лабрисфорта. И тюрьма была лишь одним из её воплощений.

Ещё трижды он оказывался на дне пропасти, в которую впервые упал, услышав выстрелы на заднем дворе тюрьмы. Инстинктивно Уэсли каждый раз сопротивлялся «падению» – слишком сильны были страх и отвращение, сопровождающие его. Но был уверен: через всё это нужно пройти, потому что там, в другой, нереальной реальности, можно найти ответ на главный вопрос.

Полоса препятствий

Тридцатого августа, на восемнадцатый день пребывания в тюрьме, Уэсли угодил в карцер. И ещё он разрушил Храм – но это уже было не в тюрьме.

Началось всё со ссоры с Филдингтоном, которая случилась на прогулке.

С утра Реджинальд Питер как раз вколол себе очередную дозу. На ногах он держался, но не соображал совершенно. Мотаясь по двору, время от времени останавливался возле кого-нибудь, и начинал нести свою обычную околесицу.

К Уэсли Филдингтон подошёл в полной уверенности, что на прошлой прогулке видел у него в руках косяк и, раз такое дело, значит, у него есть и теперь. Может, Питер выдумал это, может, с кем-то перепутал Уэсли – тот был не единственным темнокожим среди заключённых.

Поначалу Флэш терпеливо старался втолковать Филдингтону, что не имеет денег даже на обыкновенную сигарету, не то что на косяк. Но Филдингтона эти доводы не убедили. Отвязаться от него по-хорошему не получилось. Когда Питер окончательно достал Уэсли своим трёпом, Флэш послал его по известному адресу и отошёл в сторону. Он знал, что с обдолбанными так вести себя не слишком разумно, но у него просто не хватило терпения.

Довольно долгое время потребовалось, чтобы смысл сказанного дошёл до Питера. Когда же это свершилось, он с криком: «Ах ты, погань!» – бросился на Уэсли. Он явно рассчитывал с разбега ударить Флэша, но Уэсли, левой рукой отбив занесённый для удара кулак, правой двинул Питера в челюсть. Филдингтон рухнул на землю, как пустой мешок.

Тут же из-за железной двери повыскакивали надзиратели. Медлить они не стали – Флэш не был любителем драк со смертельным исходом, как Джо и Берни Оллз, занимательного зрелища не предвиделось.

Автоматные приклады замелькали в воздухе. По настроению боссы могли бы поступить так же и с Джо, и с Оллзом – но могли и спустить, сделав вид, что ничего не было. В случае Уэсли вариантов не существовало. Закончив «обработку», его снабдили цепями на руки и ноги и отвели в «морозилку» на втором этаже – в карцер.

В камерах по зимам слабое отопление всё-таки включали. «Морозилка» заслужила своё прозвище за то, что там никакого намёка на отопительные трубы не было вообще.

А ещё в карцере оказалось ужасно тесно – не получалось ни встать в полный рост, ни лечь, вытянув ноги. Можно было или сидеть, или лежать, согнув колени.

Пока дверь за Уэсли не закрылась, он успел заметить, что вокруг только бетонные стены. А потом нельзя было разглядеть уже ничего. Зато имелась возможность исследовать большую часть окружающего пространства на ощупь, не двигаясь с места. Так Уэсли обнаружил решётку вентиляции и дыру в полу, которая заменяла здесь унитаз.

Всё тело ныло от побоев. Усилием воли Флэш приказал себе перестать обращать внимание на эту боль.

Однажды Ральф Фортадо сказал: «У Лабрисфорта есть один-единственный плюс. Тут нет никаких паразитов – ни крыс, ни мышей, ни насекомых. Хотя иногда я думаю, что это вовсе никакой не плюс…»

Почему-то сейчас эти слова вспомнились Флэшу. Да, в некотором смысле это действительно не плюс. Ведь все эти твари могут жить практически везде. Но не здесь. Здесь что-то отпугивает даже их.

Тщетно вглядываясь в непроницаемую темноту и заставляя себя не дрожать от пронизывающего холода, Уэсли вдруг понял, что именно тут, в карцере, находится сердце островной тюрьмы. Или никакое не сердце, а голодная жадная пасть – тут Лабрисфорт подбирается к тебе так близко, что может запросто сожрать.

Скольких человек сломала «морозилка»? Сколько убийц, грабителей и насильников колотили в железную дверь и в стены, орали, пока хватало сил, и теряли остатки рассудка…

Но он себе такого не позволит. Главное – не сосредотачиваться на том, что находишься в таком поганом месте…

Уэсли закрыл глаза. Всё равно нет никакой разницы: с открытыми видишь не больше, чем с закрытыми.

«Зачем я ударил этого полоумного? – подумал Флэш. – Да, он меня порядком разозлил, но он намного слабее, и я мог бы обойтись без мордобоя. Я начинаю становиться такой же сволочью, как большинство здешних».

Едва эта мысль успела оформиться в сознании, как Флэш ощутил знакомое уже чувство погружения в холодный мрак, отделяющий здешний мир от…

Уэсли сжал зубы и до боли стиснул кулаки.

«Всем привет, Алиса отправляется в грёбаное хреново Зазеркалье».

На дне не было темно – как обычно. Тёмный водоворот, затягивающий в бездну, остался позади. На дне был туман – серый, мутноватый.

С лестницы, на которой стоял, Флэш постарался сойти как можно быстрее – потому что знал, что это за лестница. Каждый шаг по ступеням сопровождался негромким чавкающим звуком. Ноги ступали по мягкой, слегка пружинящей поверхности грязновато-розового цвета. У Флэша никогда не возникало желания как-то проверять правильность своей догадки, но по виду эта поверхность больше всего напоминало сырое мясо, не живую, но и не совсем мёртвую, местами как будто даже шевелящуюся плоть.

Спустившись наконец по лестнице и ступив на твёрдую землю, Уэсли вздохнул с облегчением. Туман рассеялся – не полностью, но настолько, что можно было разглядеть хмурое небо, дорогу и болезненно-корявые деревья вдоль её обочин.

Впереди, прямо посреди дороги, высилось тяжеловесное каменное строение. Мегалитический храм. А перед ним, низко опустив голову, сидела она. Жрица, женщина в мешковатых серых одеждах, с лицом, наполовину закрытым низко надвинутым капюшоном.

Под одеждами ясно угадывалась начинающая расплываться фигура матери семейства далеко за сорок. Этот возраст подтверждала увядающая кожа лица, опустившиеся уголки губ и две заметных морщины, идущие от них к носу.

Почти всегда женщина была такой. Но иногда она менялась… Однажды Уэсли видел её – он был уверен, что не другую, а именно её – стройной молодой девушкой с яркими губами и гладкой кожей без единой морщинки. А в следующий раз она оказалась древней старухой. Её тело было худым и иссохшим, а лицо походило на печёное яблоко. Выбившиеся из-под капюшона длинные седые пряди развевалась на ветру. Но сам Уэсли, стоя рядом, не чувствовал никакого ветра. И тогда он понял: женщину окутывает ветер времени. Она, абсолютно неподвижная в пространстве, постоянно движется сквозь время. Флэш был готов поклясться: если присмотреться внимательнее, можно уловить, как лицо её меняет не только возраст, но и сами черты, принимая облик разных женщин разных времён.

Восемь раз до этого Уэсли проходил мимо сидящей женщины. И никогда она не обращала на него внимания. Но теперь словно впервые заметила – подняла голову, и серый капюшон соскользнул ей на плечи.

Их взгляды встретились. Женщина смотрела на Уэсли, и её глаза были абсолютно пустыми. Разум подсказывал Флэшу, что только эта пустота и имеет значение. Но чувства говорили другое. Чувства говорили, что он знает эти глаза. Ведь они так похожи на его собственные.

– Мама, – беззвучно, одними губами произнёс Уэсли.

Да, именно так. Женщина с пустыми глазами. Жрица Храма Времени. Его мать.

Пусть это просто мгновенный обман, одна из бесчисленных масок, которые примеряла на себя Жрица. Пусть на самом деле она не была Эвелин Джонс, не пожелавшей забрать своего сына из роддома, а лишь приняла её обличие. Чувства отказывались отвергнуть обман. В этот момент Уэсли действительно верил, что видит свою мать.

Он никогда ничего не знал о ней – кроме того, что она была белой и бросила его. И никогда не пытался разузнать больше. Не задумывался, что бы мог сказать ей при встрече. И уж совсем не ожидал, что почувствует такой гнев.

– Почему ты так со мной поступила? – спросил Флэш, глядя в глаза своей матери.

– У меня не было другого выхода, поверь, – ответила женщина с пустым взглядом. – Твой отец оказался таким подлецом! Сбежал к какой-то продажной девке. Я осталась одна на целом свете, без всякой поддержки, без помощи. Родители в то время уже давно не хотели иметь со мной ничего общего. И всё из-за него, из-за твоего папаши. Они сто раз говорили мне, что я не должна с ним связываться, что он мне не пара. Но я была полной дурой, не слушала их. Потом-то поняла, насколько права была моя мать: нельзя было иметь дело с этим ублюдком. Но было уже поздно. Отец заявил, что я им больше не дочь, и маме запретил со мной видеться… У меня не было даже своего жилья! Не было ни работы, ни денег – ничего не было! Как бы я стала существовать с новорождённым ребёнком на руках? Вдвоём с тобой мы бы не выжили. Умерли бы с голоду.

– Неправда. Тебе было всё равно, выживу я или подохну. Ты никогда не пыталась меня разыскать, увидеться…

– Нет, нет! – её лицо исказилось страданием. – Мне было очень тяжело. Я ненавидела себя за это… Я по тебе скучала.

– Врёшь! Я был тебе не нужен.

– Не говори так! – воскликнула она. – Прошу тебя…

– Знаешь, я тоже ни разу в жизни не хотел тебя увидеть. Мне было проще думать, что ты умерла.

– Нет! – в отчаянии она замотала головой, отвергая услышанные слова.

– Да, – сказал Уэсли и обошёл сидящую женщину. Ему хотелось стать от неё как можно дальше. Уйти назад он не мог – сейчас для него не было отсюда обратной дороги. А кратчайший путь вперёд лежал через мегалитическое сооружение. И Флэш вошёл в Храм Времени, куда прежде входил неоднократно, но никогда подолгу не задерживался.

Но теперь позади осталась эта женщина, которую он назвал словом, каким обычно называют самого близкого, самого дорогого человека. Словом, которое для него всегда значило так мало… Осталась какая-то недосказанность, желание продолжать разговор. Поэтому Уэсли замешкался под сводами Храма.

Постройка представляла собой четыре колонны, соединённые поверху толстым кольцом из каменных блоков. Внутри кольца блоки образовывали крестообразное перекрытие. А на земле в центре Храма был установлен алтарь – плоский округлый камень на тонком столбике-подставке. Откуда-то сверху, возникая прямо из воздуха, на этот камень постоянно сыпались белые хлопья, похожие на снег. Но это был не снег. Касаясь алтаря, хлопья исчезали, на их месте тут же появлялись новые…

Это падало и таяло, бесследно исчезало время.

– Уэсли… – позвала мать Флэша. – Ты не можешь так поступить со мной. Я подарила тебе жизнь!

Он понял, что должен дать выход нарастающей злости. Иначе просто сойдёт с ума.

Тяжёлые каменные балки по углам и сверху… рядом с ними этот тонкий столбик, поддерживающий алтарь, выглядит таким неуместно-хлипким. Уэсли догадался вдруг, что, несмотря на всю свою громоздкость, постройка Храма очень, очень хрупка. Ему захотелось ударить по этому столбику – наверняка тяжёлый лабрисфортский ботинок разобьёт его пополам.

– Уэсли! – послышалось вновь. – Ты не можешь…

Флэш сделал одной ногой шаг назад, чтобы удар получился сильнее. Но вдруг как будто какая-то невидимая сила остановила его.

«Учись контролировать свою злость. Если она станет чрезмерной, ты будешь видеть только её, а не своего противника». Бэлисонг сказал ему это на одной из первых тренировок. Он хорошо усвоил это, и помнил всегда. А теперь почему забыл?..

Непонятно, зачем он собирается разбить камень. Непонятно, зачем злится на женщину, которая никогда не была и не может быть его матерью. А если бы даже и была… Он не в состоянии её простить – точно так же, как не в состоянии не простить. Потому что ему не за что её прощать или не прощать. Всё это в прошлом. Всё это давно не существует. Время ушло.

– Ты не можешь так поступить…

– Ты права, я не могу. И не буду, – отозвался Уэсли и вышел из Храма.

– Нееет! – закричала Жрица, которая больше не была его матерью.

Флэш покинул Храм Времени, не коснувшись столбика под алтарём, но почему-то алтарь пошатнулся и упал. Исчезли светящиеся хлопья. А потом земля дрогнула, словно в глубине её пробудилось и шевельнулось что-то огромное и живое. Четыре боковых мегалита, кольцо и перекрытие – всё обрушилось и превратилось в груду камней.

– Что ты наделал? – усталым голосом, в котором уже не было ни намёка на прежние боль или раскаяние, спросила Жрица.

Единственной чертой, которую Уэсли узнал в её успевшем уже измениться лице, были пустые глаза.

– Ты должен был сделать это! Должен… должен…

«Почему – должен?» – хотел спросить Флэш. Но не успел.

– Потому что тогда эта темница стала бы в сто раз крепче, – ответил кто-то на его невысказанный вопрос. Уэсли не сразу понял, кто говорит с ним. Точно не Жрица – она, надевая капюшон, всё повторяла эхом своё «должен…» Да и голос был мужской, а не женский. Только внимательно оглядевшись вокруг, Флэш всё-таки заметил силуэт – не человека, а именно силуэт, тень, похожую на полустёртое изображение. Стоял теневой силуэт по другую сторону каменного холма, образовавшегося на месте Храма.

– Если бы я опрокинул алтарь, постройка стала бы крепче?

– Ты бы его не опрокинул. А крепче – да, она стала бы крепкой и огромной. И ты вечно думал бы о том, что должен простить свою мать – и не мог бы её простить.

– Кто ты такой? Откуда тебе известно обо мне и о моей матери?

– Я – строитель, который был заключён в своё строение, – сказал человек-тень. – Называть меня можешь Грэгом. Что и откуда мне известно – не самый важный сейчас вопрос. Благодаря тебе я освободился, и смогу навсегда уйти отсюда. Поэтому, пока я ещё здесь, и ещё есть время – спрашивай. Я перед тобой в долгу, который не оплатить. Но я кое-что знаю – и, может быть, мои ответы помогут тебе.

Уэсли молчал в замешательстве. Все его предыдущие «путешествия» сюда начинались одинаково: он спускался по лестнице, проходил мимо Жрицы, через Храм – и шёл дальше по дороге до ворот. Ничего похожего на сегодняшние события раньше не было. Что это значит? Он сделал что-то такое, чего не делал прежде? Что? Съездил по физиономии Филдингтону? Попал в карцер? Нет, это всё не то. О чём он думал перед тем, как оказался здесь? За секунду до того, как тьма волной накатила и потащила за собой?.. «Я начинаю становиться таким же, как…»

– Скажи, всё, что происходит – имеет отношение к Лабрисфортской тюрьме?

– Отношение? Да. Безусловно. Всё это имеет к тюрьме самое прямое отношение…

– Все, кто попадают туда, начинают видеть всякие странные вещи?

– Не все… некоторые. Кто-то видит «странные вещи», кто-то просто чувствует, а кто-то уже ничего не чувствует и не видит.

– Это место, где мы сейчас находимся – Лабрисфорт? Это, и все остальные, в которых я был до этого?

– В каком-то смысле, – ответил «силуэт».

– Чёрт, – выругался Уэсли. – Ладно, скажи просто, правильно ли я догадался. Я думаю, это как бы разные воплощения Лабрисфорта… В моём мире он – тюрьма, но он может быть и чем-то другим, ещё похуже, правда? И знаешь, что ещё я думаю? Я думаю, это то, к чему он стремится – там, в моём мире. Стать не просто тюрьмой для сотни человек, а чем-то намного побольше и похуже. Прав я или нет?

– Прав, не прав… Ты спрашиваешь не о том, о чём нужно! – почти с раздражением воскликнул Грэг. – А время уходит!

– Так скажи мне сам: что я такое должен узнать?

– Сказать я тебе могу одно: беги отсюда. Беги с острова, и никогда не приближайся к нему. Тогда ты больше не увидишь никаких воплощений, и он не сможет достать тебя.

– Это совет труса, – поморщился Флэш. – Да, я собираюсь бежать, я это сделаю – но не теперь. Мне пока неизвестно самое главное: какой именно из всех этих вариантов Лабрисфорта, через которые я прошёл, воплотится в моей реальности, в обычном человеческом мире. В прошлые разы я видел чёртово полицейское государство, и мир, где власть принадлежит фанатикам, и… ещё другое – не лучше. Но я не знаю наверняка, чего ждать – а значит, не знаю, как с этим бороться.

– Моё время заканчивается, – едва слышным шёпотом произнёс Грэг, и Уэсли только сейчас заметил, что силуэт собеседника с каждой секундой становится всё бледнее. Сквозь него уже можно разглядеть дорогу, небо, деревья – всё, что находилось у него за спиной. – Запомни одно: из того, что ты назвал другими мирами и воплощениями Лабрисфорта – десять можешь пройти без страха. Но бойся одиннадцатого. Там тебя ждёт смерть. Не забывай: у топора два лезвия. Не заблудись в отражениях… в отражениях на их заточенных кромках…

С этими словами человек-тень исчез.

Уэсли досадливо поморщился. Возможно, этот Грэг и мог бы чем-то помочь ему – если бы действительно отвечал на вопросы, а не болтал непонятно что. Размышлять над его загадками сейчас не время. Сейчас нужно идти вперёд.

Уэсли обошёл разрушенный Храм и двинулся по знакомой дороге. Слух уловил звуки музыки, сильно приглушенные расстоянием, но достаточно громкие, чтобы уловить их ритм. Это было что-то вроде электронной психоделики.

Через несколько минут пути Уэсли увидел ворота. До этого он входил в них четырежды, и столько же раз выходил. Ворота были из чистого золота, огромные, уходящие куда-то в самое небо. Клубящийся вокруг туман начал рассеиваться, обнажая тускло поблёскивающие кованые узоры.

По сторонам ворот замерли двое стражей, похожих на римских центурионов. В их руках были копья, к поясам пристёгнуты короткие широкие мечи. Лица стражей, частично скрытые нащёчниками шлемов, казались знакомыми… Но приглядываться Уэсли не стал, и сами стражи никакого внимания на него не обратили. Они знали, что ему преграждать дорогу не должны.

Флэш толкнул ворота, заранее зная, что тяжёлые створки откроются на удивление легко.

Первым, что он увидел по ту сторону ворот, как всегда, оказалась живая статуя из светло-зелёного нефрита. Конечно, живым существом в полном смысле слова статуя не была – но не была и механизмом. Она двигалась, и только на первый взгляд её медленные движения казались хаотичными. Если смотреть достаточно долго, становилось понятно: они вобрали в себя элементы множества танцев многих эпох.

Не заставил себя ждать и ещё один повторяющийся во всех мирах-воплощениях «рефрен». Впереди из-за деревьев на дорогу выбежал человек, который спасался от погони (Уэсли это было известно, хотя те, кто гнались за ним, ещё не появились). Беглец оглянулся. На его лице отразились ужас и отчаяние.

В этот момент двое его преследователей выскочили следом за ним и, спустя секунду, настигли свою жертву.

Каждый раз Уэсли пытался помочь этому человеку. Бежал, но это не помогало: расстояние не сокращалось, и Флэш не успевал ничего сделать.

Он помнил о своих прошлых неудачах, но всё равно предпринял попытку и теперь. И снова бег не принёс никакой пользы. Место трагедии, словно линия горизонта, отодвигалось по мере приближения Уэсли.

Преследуемого повалили на землю, один из догнавших его подобрал с земли увесистый камень и обрушил на голову несчастной жертвы. После этого убийцы сорвались с места и исчезли среди окутанных туманом деревьев так же стремительно, как появились.

Уэсли остановился, тяжело дыша. Ведь он действительно бежал!

Структура пространства снова стала нормальной. По крайней мере, относительно.

Мимо тела Флэш прошёл, стараясь на него не глядеть. Но боковым зрением всё равно заметил расплывающуюся кровавую лужу.

Это был последний общий для всех «реальностей», в которых он бывал раньше, эпизод. Дальше начинали появляться отличия. Так произошло и на этот раз.

Дорога привела Флэша в разрушенный город. Со всех сторон здесь громоздились кучи битого кирпича, обломки бетонных блоков, искорёженная арматура – всё, что осталось от зданий. Рядом ржавели брошенные автомобили. То тут, то там поперёк улиц лежали трухлявые древесные стволы. Когда-то эти деревья росли на газонах, но погибли. Некоторые были выворочены из почвы с корнями, некоторые, похоже, просто сломались и упали от старости, истлев изнутри. Сами газоны превратились в участки иссохшей земли, которая больше напоминала пыль. Асфальт тротуаров и дорог прорезали глубокие трещины, а кое-где он совсем искрошился.

Что уничтожило этот город? Война, обернувшаяся глобальной катастрофой? Никакого оружия, никаких явных следов обстрелов или бомбёжек Уэсли не видел. Но оружие – не обязательно винтовки, автоматы и пистолеты, и не обязательно фугасные авиабомбы.

Довольно скоро Уэсли понял, что совершенно пустым мёртвый город не был. Среди развалин он заметил людей – они то появлялись, то исчезали, бежали, торопились куда-то, как будто все были заняты каким-то важным делом. Но каким – Уэсли пока не мог понять.

Он шагал по улице, гадая, что ожидает его тут – и вдруг, неосторожно наступив на край широкой трещины, почувствовал, что асфальт под ногами начал крошиться. Под улицей, наверное, проходили какие-то коммуникации, обветшавшие за годы царящего здесь запустения, и земля вместе с асфальтовым покрытием обваливалась в пустоту.

Удержаться на ногах и отступить от вмиг образовавшейся осыпи Флэш не успел. Всё, что оставалось делать сейчас – цепляться за края, изо всех сил стараться не съехать в расширяющуюся с каждой секундой яму. Куски асфальта ломались под пальцами, и найти новую опору для рук становилось всё труднее.

Борьба с обвалом отняла у Флэша немало сил, прежде чем удалось найти прочно державшийся камень, ухватиться за него, подтянуться и выбраться на более-менее надёжную поверхность.

Теперь шагать по здешним улицам придётся осторожнее, внимательно глядя под ноги.

Чтобы обогнуть опасный участок, Уэсли свернул в боковой переулок. Здесь его ждала первая встреча с обитателем разрушенного города.

Человек сидел прямо посреди улицы, рядом с огромной мусорной кучей. На вид ему можно было дать лет девяносто, не меньше. Одеждой ему служили лохмотья, едва прикрывающие тощее старческое тело с потемневшей морщинистой кожей. Трясущаяся голова старика была абсолютно лысой. Редкая седая борода клочьями висела до самого пояса.

До тех пор, пока Уэсли не попытался обойти старика, протиснувшись между ним и кучей мусора, тот как будто вообще его не видел. Но стоило Флэшу приблизиться, старик схватил валяющуюся рядом с ним палку и, если бы Уэсли вовремя не увернулся, ударил бы его. Конечно, даже достигни удар цели – он получился бы не таким уж сильным, ведь наносил его всего лишь немощный, еле живой старик. Опасаться тут нечего. Но в самом этом движении и во всём облике жителя разрушенного города было столько злобы, что Флэш на мгновение растерялся.

– Куда это ты собрался? – голос старика звучал скрипуче. – Думаешь, я дам тебе пройти? Как же!.. – Старик расхохотался. Лицо его сморщилось, беззубый рот открылся так, что стали видны голые дёсны. Смех напоминал булькающий кашель. Когда он, наконец, стих, старик сказал:

– Ты не пройдёшь здесь. Я тебя не пропущу. Тебе со мной не справиться.

– Не думаешь же ты, что я стану с тобой драться? – поинтересовался Флэш, начиная всерьёз злиться на ополоумевшего деда, который выглядел настолько древним, что, казалось, попытка подняться на ноги и пройти десяток шагов станет для него смертельной. Уэсли даже померещилось, что за пару минут, проведённых им около старика, тот сделался… ещё более старым.

Мгновение-другое стояла полная тишина, если не считать едва слышимой далёкой музыки. А потом старик проскрипел:

– Я не думаю. Я знаю: станешь. – С этими словами он пристально уставился Уэсли в лицо.

От удивления Флэш чуть не выругался вслух. Глаза этого человека не были глазами старика – выцветшими, слезящимися и усталыми. Это были бешеные глаза, готовые убить взглядом – если бы их обладатель имел такую возможность.

Дальше произошло то, чему Уэсли объяснения найти не мог – и не пытался. Старик поднял сложенные «чашей» ладони – совершенно пустые – и вдруг без всякой видимой причины в них вспыхнуло пламя. Тут же огонь перекинулся на запястья, дошёл до локтей, до плеч…. И вот уже всё тело старика охвачено огнём.

Уэсли видел, как полыхает ветхое рубище и седая борода, как обугливается кожа…. В небо поднимался дым, в воздухе разлился отвратительный запах горелой плоти.

Всё закончилось в считанные минуты. От человека осталась горстка серого пепла.

Стоило воспользоваться моментом, перешагнуть через неё и двинуться дальше. Но потрясённый Уэсли замешкался – а потом было уже поздно.

Пепел шевельнулся, как от дуновения лёгкого ветерка. Но ветра не было. Куча пепла становилась больше, приобретала форму – форму сидящей человеческой фигуры. И вдруг пепел разлетелся – оказалось, что это всего лишь тонкий слой, покрывавший кожу. И полный сил молодой человек вскочил на ноги.

Одет он был в джинсы и майку, под которой без труда угадывались крепкие мышцы. На его предплечье Уэсли увидел татуировку – шесть букв от запястья к локтю. «Феникс».

Единственное, что не изменилось в человеке после того как он сгорел и возродился – глаза.

Теперь уже не приходилось сомневаться, что драки не избежать. Уэсли подобрал с земли первое, что попалось под руку – кусок тонкой металлической трубы. Не самый лучший вариант, если учесть, что труба проржавевшая. Но выбирать не из чего.

Палка, которую в руках прежнего Феникса можно было принять за стариковский посох, в руках помолодевшего превратилась в оружие, которым он отлично владел. Флэшу оставалось только порадоваться, что когда-то он уделял время отработке фехтовальных приёмов. Это позволило ему отбивать яростные атаки Феникса или уклоняться от них – и атаковать самому.

Но превосходство явно было на стороне Феникса. Он как будто вовсе не ощущал боли, когда «оружие» Флэша достигало своей цели. Чего никак нельзя сказать об Уэсли, который уже получил множество чувствительных ударов. Если так будет продолжаться – ему не победить.

Надеялся Уэсли лишь на одно обстоятельство. В начале поединка Феникс выглядел на несколько лет моложе него, теперь – на несколько лет старше. Конечно, дело может быть в физическом напряжении, в усталости… Но Флэш очень рассчитывал, что не только в этом.

И, спустя ещё некоторое время, когда сам Уэсли уже начал выбиваться из сил, он убедился в правильности своей догадки.

Феникс менялся. Старел. Сейчас на вид ему можно было дать лет пятьдесят.

Но он понял: противник ему попался далеко не слабый. Знал, что Флэш видит в нём перемены, что с каждой секундой шансы одержать верх уменьшаются. Поэтому стал нападать с удвоенной силой. И произошло то, что только каким-то чудом не случилось раньше: приняв на себя очередной удар, ржавая труба в руках Флэша сломалась пополам.

Хвататься за обломки было бесполезно. От нескольких атак Феникса Уэсли увернулся. Но долго так не продержаться… Феникс теперь казался шестидесятилетним. Вырвать палку из его рук по-прежнему не удавалось, и впереди у него оставалось достаточно времени, чтобы прикончить соперника.

Значит, придётся рискнуть. Отбив удар Феникса, Уэсли бросился вперёд и вниз, подхватив противника под колени и одновременно надавил плечом на корпус. Будь Феникс моложе, он наверняка вовремя освободился бы – но сейчас потерял равновесие и упал. Не давая ему опомниться, Флэш навалился сверху и наконец-то смог отнять у Феникса палку. Даже после этого борьба шла ещё довольно долго. Но Феникс продолжал стареть, его сопротивление слабело. В конце концов у Флэша получилось добраться до его шеи и сделать удушающий приём. Он мог бы убить своего противника. Но вместо этого просто удерживал до тех пор, пока он не состарится ещё сильнее. А потом поднялся, оставив Феникса лежать на земле. Встать на ноги для нового нападения тот уже не мог.

Дожидаться очередной его смерти и возрождения Уэсли не стал. Пошёл дальше своей дорогой, миновав злополучный рубеж – мусорную кучу.

Кто такой этот Феникс? Ещё один пленник Лабрисфорта – как Жрица, как Грэг, как все остальные, кого он, Уэсли, встретил, путешествуя по «параллельным реальностям» тюрьмы на острове? Кем бы Феникс ни был до того, как попал сюда, в своей «человеческой» жизни – здесь он превратился в символ. В воплощение беспричинной злобы и агрессии, которая вспыхивает в человеческих душах непонятно почему и заставляет иногда совершать странные вещи…

Уэсли шёл, растирая повреждённый в драке локоть. Этот и ещё не меньше десятка других серьёзных ушибов болели немилосердно. Но Флэш приказал себе не акцентировать внимание на боли. Так можно пропустить очередную опасность, которыми этот «лабрисфортский мир» явно изобиловал.

Уэсли чувствовал, что здесь бдительности терять нельзя ни на секунду – и предчувствие не подвело. На одной из улиц совсем рядом с ним рухнул огромный бетонный блок, отвалившийся от стены полуразрушенного дома. Следом посыпался целый град камней. Едва выбравшись из-под этого «обстрела», Флэш увидел, что прямо на него катит ржавый бульдозер. В другой ситуации можно было бы удивиться: как такая рухлядь вообще в состоянии ездить? Спастись от машины удалось бегством – к счастью, высокую скорость она развить не могла. Возможности узнать, кто сидел в кабине бульдозера, Флэшу не представилось.

Через ещё один провал в асфальте, на этот раз образовавшийся давно, Уэсли пришлось перейти по хлипкому, готовому вот-вот разрушиться мостику. Глубина котлована была метров пятьдесят, не меньше – наверное, там проходил тоннель метро.

Во время всего пути Уэсли то и дело видел мелькающие по сторонам и впереди силуэты жителей этого мира. Они спешили, находились в постоянном движении. На бегу добывали себе какую-то пищу – может быть, ловили бродячих животных, может, искали какие-нибудь старые, давно испорченные запасы. На бегу умудрялись поедать найденное – быстро, чтобы не отобрали те, кто сильнее. А если отобрать всё-таки пытались – до последнего дрались за каждый кусок. У всех была одна цель, и теперь Флэш знал, какая. Сохранить свою жизнь. Преодолеть очередное препятствие. Остановиться, замешкаться, зазеваться здесь нельзя. Тот, кто останавливался – погибал.

Уэсли был в этом мире «гостем», а они, эти вечно спасающиеся серые тени, жили тут постоянно. Другого им дано не было: или спасайся, или умри. Бесконечная борьба за выживание. Бег по полосе препятствий.

Рано или поздно «здешние» неминуемо должны были прийти к выводу, что «чужак» представляет для них угрозу. Когда это, наконец, случилось, Уэсли мог рассчитывать только на свои ноги. Путь выбирать уже не приходилось. Он бежал, каждую секунду рискуя вновь провалиться в какую-нибудь яму или попасть под обвал. Но когда за твоей спиной реальная угроза – а толпа людей, живущих по законам стаи, несомненно, одна из самых реальнейших угроз – о возможных и предположительных лучше не задумываться.

Главное – добраться до окраины города. Флэш был уверен, что дальше преследователи гнаться за ним не будут. Так и вышло. Когда городские развалины остались позади, жители начали отставать и вскоре повернули обратно.

Уэсли шагал по той самой дороге, по которой пришёл сюда – но в обратном направлении, к воротам. Он знал, что настало время уходить.

Движущейся статуи рядом с золотыми створками не оказалось. Её Уэсли всегда видел только при входе.

Перешагивая через оставшиеся от Храма Времени камни, Флэш взглянул на Жрицу. Точнее, на бывшую жрицу. Она была та же, всё так же постоянно менялась. Несмотря на то, что Храма больше не существовало. В сторону Уэсли она даже не повернула головы.

Ему оставалось только взобраться по наполовину живой грязно-розовой лестнице. Дорого бы он дал, чтобы найти какой-нибудь другой путь отсюда. Но другого пути не было. Преодолевая отвращение, Флэш поднялся на несколько ступеней

…и утонул в темноте. По законам логики сейчас он, наоборот, должен был подниматься к поверхности – ведь падением, движением вниз представлялся ему путь сюда. Но он снова тонул, хотя возвращался обратно, туда, откуда пришёл.

Тюремный карцер был тёмным, тесным и холодным.

Пистолет на столе, деньги в кармане

Перед «параллельным миром» разрушенного города Уэсли прошёл ещё четыре. В первый раз, в день расстрела лабрисфортских смертников, он побывал в мире, живущем по очень простым правилам.

В начале «путешествия» тогда были те же ступени, Храм и золотые ворота со стражами. Играла та же самая музыка, медленно двигалась светло-зелёная статуя. И эпизод с убийством прошёл по тому сценарию, который в дальнейшем начал повторяться.

Лишь после этого первый мир показал своё собственное, отличное от всех последующих лицо.

Дорога привела Уэсли в город. Не разрушенный, но какой-то на удивление мрачный, тяжеловесный, серый и приземистый.

Почти сразу Флэша плотным кольцом окружила толпа горожан. Все они – мужчины и женщины, молодые и более старшего возраста – были удивительно похожи друг на друга. Высокий рост, мощное телосложение, невыразительные лица.

– Держите его, – сказал парень в комбинезоне и бейсбольной кепке. – Посмотрим, что у него есть.

– Нет, – перебил другой. – Отведём его к Шефу.

Не теряя времени на убеждения, первый врезал возразившему в живот, после чего повторил:

– Держите его.

Несколько пар рук ухватили Флэша за локти, плечи и запястья. Другие руки принялись шарить по карманам. К удивлению Уэсли, в одном из них оказалось пара скомканных банкнот, которые были незамедлительно вытащены.

Нашедший деньги радостно заухмылялся, а когда к ним потянулась чья-то ладонь, не церемонясь, треснул по ней.

– Вот теперь ведёмте его к Шефу, – изрёк он, довольный находкой.

Толпа сдвинулась с места и зашагала по улице. Уэсли не оставалось ничего, кроме как идти внутри этого живого кольца.

Иногда его подгоняли, с силой толкая в спину. Попыток освободиться он не делал – с таким количеством противников не справиться.

Улицы города во многих местах были захламлены, перерыты и покрыты грязью. Окна некоторых домов таращились разбитыми стёклами. Из открытых дверей баров доносились крики и ругань, на тротуарах около них собирались пьяные компании и затевали драки.

– Ведём прямо к Шефу в берлогу? – спросил кто-то из «провожатых» Флэша.

– Ну да… В эту его, мать её, Резиденцию…

После нескольких минут пути упомянутая Резиденция замаячила впереди. Конечно, Уэсли никто не сообщал, что это именно она – но догадаться было нетрудно. Слишком хорошо знакомы тяжеловесные бетонные стены. Резиденция представляла собой копию здания Лабрисфортской тюрьмы. Только стояла она не на скале, а посреди городской площади, и вокруг не было ограды, прогулочных дворов и снайперских вышек.

Когда горожане приблизились ко входу в Резиденцию, путь им преградили здоровые даже по здешним меркам вооружённые охранники.

– Куда? – коротко поинтересовался один из них.

– К Шефу. Чужака ведём.

– А-а… – протянул охранник. – За мной идите. Не все. Ты и ты вот, – ткнул он пальцем в выбранных кандидатов, после чего зашёл внутрь здания. Двое горожан, подталкивая впереди себя Флэша, последовали за ним.

Коридоры Резиденции походили на тюремные, но расположение их оказалось немного другое. И, само собой, отсутствовали камеры.

Охранник на ходу поговорил с кем-то по телефону. Примерно на полпути он повернул обратно, а процессию встретил какой-то тип, который и довёл до желаемой цели – двери в кабинет «Шефа». Приказав ждать, сам он без лишних церемоний исчез за этой дверью, а минуту спустя высунулся и мотнул головой – что, видимо, означало приглашение войти.

Шеф сидел, закинув ноги на письменный стол, на котором вперемешку валялись несвежего вида бумаги, разобранный пистолет, патроны, деньги и сигаретные окурки. В руке он держал наполовину опустошённую пивную бутылку. На груди линялой футболки, в которую Шеф был облачён, красовалось мокрое пятно – наверное, не слишком аккуратно пил.

Шефа Уэсли узнал без труда. Им оказался не кто иной, как Джо. То есть, сначала Уэсли подумал, что это Джо, и ожидал, что тот его тоже вспомнит. Но этого не произошло. Флэш понял, что «здешний» Джо – не совсем тот, которого он знал в Лабрисфортской тюрьме. Скорее, двойник.

– Ну, и на кой хрен вы его притащили? – обратился Шеф-Джо к горожанам.

– Ну… мы подумали, Шеф… Он ведь не здешний – сразу видно. Вот, мы и подумали…

– Интересно, каким местом? – ядовито поинтересовался Шеф. Но всё же, грохнув на стол бутылку, спустил на пол ноги, поднялся и медленно приблизился к Флэшу.

– Что, и правда, не из наших краёв?

– Да… – отозвался Уэсли. Но ответ его прозвучал не особо уверенно: он не очень хорошо представлял себе, где находится, и какие края считаются тут «нашими».

– И уж вряд ли с пустыми руками?

Не дожидаясь ответа, Шеф запустил пятерню в карман Флэша и достал целую пачку денег. О том, откуда она там взялась, Уэсли даже не стал думать. Если в его карман непонятно как попали несколько банкнот, почему бы там не оказаться и пачке?

– Неплохо… – протянул Шеф и бросил деньги на свой стол. Настроение его заметно улучшилось.

Чего нельзя было сказать о горожанах. Флэш прекрасно видел, как они переглянулись за спиной у Шефа. Во взглядах читалось явное недоумение: почему они пропустили находку?..

– Вы правильно сделали, что не обшарили его карманы, – как бы между делом заметил Шеф.

Горожане неловко переминались с ноги на ногу.

Флэшу всё это начинало надоедать. Почему-то кулаки так и чесались – тянуло полезть в драку. Но со стороны Шефа никаких провокаций не последовало. Всё-таки этот человек не Джо, ему не требовалось постоянно подтверждать свой авторитет: его авторитет уже доказан и подтверждён раз и навсегда. Для всех здесь он был Шефом, имел власть – потому что располагал двумя главными в этом мире вещами: силой и деньгами. Его боялись. И этого ему было достаточно.

– Проваливай, пока я добрый, – сказал Шеф и вернулся за стол, к своему пиву. – Что вы стоите столбами? Выведите чужака и убирайтесь все! – это относилось уже к горожанам и подчинённому, который их привёл. В голосе прозвучала угроза. Местные обитатели мгновенно вспомнили, что настроение Шефа может быстро ухудшиться – особенно если медлить с выполнением приказов.

В считанные секунды все оказались за дверью.

Остальные жители ещё толпились у Резиденции. Когда к ним вновь присоединились двое побывавших у Шефа товарищей, последовал короткий вопрос:

– Ну?..

И столь же лаконичный ответ – неопределённый взмах рукой.

Уэсли снова зашагал внутри живого кольца. Разомкнулось оно там же, где и образовалось – на городской окраине. Проводили Флэша неслабым толчком промеж лопаток и возгласом:

– Проваливай!

Когда он направился прочь, за спиной послышалось:

– Отколотить бы… чтобы не совались всякие…

– Нет, его Шеф отпустил.

Вернулся Уэсли уже известной дорогой – через ворота, Храм, лестницу и темноту.

По стойке «Смирно!»

Посещение следующей лабрисфортской реальности произошло три дня спустя. Флэш пришёл в тот же самый город, что и в прошлый раз. Он узнал его, хотя город изменился – улицы стали более прямыми и широкими, и вся планировка производила впечатление геометрической выверенности. Грязь и мусор бесследно исчезли с тротуаров. Под ногами не замечалось ни пылинки. Но менее мрачным от этой чистоты город не стал.

Когда Уэсли услышал звук, отталкивающее впечатление только усилилось. Приближаясь, звук заглушал доносившуюся издали музыку, нарастал – резкий, монотонный. Звук, который производило множество тяжёлых подошв, одновременно опускающихся на каменные плиты.

Из-за угла показался строй марширующих людей в серой форме. Стоило Уэсли попасть в поле их зрения, движение по команде прекратилось. От строя отделился шедший впереди человек и, чеканя шаг, направился к Флэшу.

– Назовите себя и объясните, почему находитесь здесь в неположенное время. – Голос этого типа, которого Уэсли про себя назвал «командиром», звучал отрывисто, точно собачий лай.

– Я… э-э…

– Не желаете отвечать? – брови командира сошлись к переносице.

Одна его рука легла на поясную кобуру, а другая скользнула в карман Уэсли – и вытащила кожаные «корочки».

Изучив документ, который, видимо, удостоверял личность Флэша, командир отправил «корочки» в собственный карман, щелчком сбил соринку с манжеты своего мундира и объявил:

– Так я и думал. Вы не местный. Иначе не прохаживались бы здесь в неположенное время. Прошу следовать за мной.

Командир отвёл Уэсли в конец строя и приставил к нему конвойных. В таком составе отряд двинулся дальше.

Флэш, не маршировавший, в отличие от всех остальных, чувствовал себя настолько «не местным», насколько это вообще возможно.

Несколько раз на пути встречались такие же колонны марширующих солдат. Штатские – если они были в этом городе – на глаза не попадались.

– Напра-во! К Штабу – шагом марш! – донеслось от «головы» строя.

Естественно, этот Штаб оказался повторением Лабрисфортской тюрьмы.

По команде строй замер на месте. Командир подошёл к дверям Штаба, возле которых несли караул двое солдат, обменялся с ними военным приветствием «под козырёк» и что-то сказал. Флэш разобрал только одно слово – «Главнокомандующий».

Через пару минут командир и конвой сопровождали Уэсли на пути по коридорам Штаба. По дороге то и дело встречались караульные. Нужную провожатым Флэша – и, без сомнения, самую главную здесь дверь – тоже охраняли. Как же иначе? Но разрешение войти было получено, и командир ввёл Уэсли и вошёл сам, а сопровождение осталось за порогом.

Главнокомандующий, одетый в такую же серую форму, как солдаты, был толст, лыс и мал ростом. Точная – или почти точная – копия Фрэнка Бонса.

По логике вещей, он должен был нелепо выглядеть в такой роли – точно так же, как Бонс должен был нелепо выглядеть в роли начальника тюрьмы. Но, в точности как Бонс, он так не выглядел. Только причины в том и в другом случае были разные. В лице Главнокомандующего открыто читалась жёсткая властность, а Бонс был гораздо ближе к «жестокости», чем к «жёсткости». Он страдал комплексом несостоявшегося Наполеона, его постоянно злило то, что командовать ему позволено лишь несколькими десятками заключённых. На этих же заключённых он свою злобу и срывал. В отличие от Бонса, Главнокомандующий собственный комплекс удовлетворил в достаточной мере. Он приказывал многим людям, распоряжался многими территориями – и вполне мог подчинить себе новые. Он обладал немалой властью.

Поднявшись из-за стола, на котором аккуратными стопками лежали документы и рядком стояла техника, Главнокомандующий приблизился к человеку, которого Флэш мысленно именовал «командиром». Тот, и так стоявший, вытянувшись по стойке «Смирно!», вытянулся ещё сильнее – хотя сильнее, вроде бы, уже некуда. Немного расслабился он, лишь услышав из высокопоставленных уст «Вольно!»

– Документы пленного у вас? – осведомился Главнокомандующий.

– Да, сэр! – командир протянул ему конфискованные «корочки».

А Уэсли с крайне неприятным ощущением отметил про себя этого «пленного».

– Не местный? – обратился к Флэшу Главнокомандующий. Похоже, у них здесь это любимая тема для разговоров.

На какое-то мгновение Уэсли показалось, что на него смотрит Бонс. Но это было не так. Как и в случае с Шефом-«Джо», сходство оказалось чисто внешним.

– Да.

– Почему находились на окраине города в неположенное время?

– Я не знаком с вашими порядками.

– Вам неизвестно, что, отправляясь в чужую страну, нужно изучить её законы?

– Я… случайно попал сюда.

– Может, вы шпион?.. – в тоне Главнокомандующего прозвучали явные издевательские нотки.

– Что? Нет, я…

– Сам вижу, что нет. Попались больно уж глупо. Он нам бесполезен. – Последняя фраза адресовалась командиру. – Ни к чему тратить время на допрос. И забивать тюрьмы всякими недоумками, когда не хватает места для настоящих преступников. Выведите его, только проследите, чтобы убрался из города.

– Есть, сэр! – гаркнул командир.

– Выполняйте.

До городской черты Флэша сопроводили конвойные. Возвращение в тюремную камеру прошло как обычно.

Во имя великой Веры

Очередное посещение знакомого города случилось почти сразу после скудного и, как всегда, отвратительного на вкус тюремного ужина. В третьем мире горожане военной формы не носили, зато большинство было одето в одинаковые бесформенные балахоны, часто – с надвинутыми на лица капюшонами.

По улицам здесь ходили не строем. Но Флэш попал в город в такой момент, когда жители куда-то целенаправленно спешили. Уэсли влился в человеческий поток, и вскоре очутился в толпе, которая собиралась посреди площади. Наверное, должно было произойти что-то важное.

Протискиваться в передние ряды Уэсли не стал. Из-за отличающейся одежды он и так выделялся из толпы, привлекать к себе лишнее внимание не хотелось. Благодаря высокому росту он и издали мог видеть то, ради чего сходились горожане. Оказалось, что они обступили деревянный помост, что-то вроде не слишком старательно сооружённой сцены. На сцене этой стоял человек – с уверенностью сказать, мужчина или женщина, было нельзя: широкий балахон маскировал фигуру, на лицо, почти полностью его скрывая, свешивались длинные волосы.

Вскоре вся площадь заполнилась народом. Человек на помосте, видимо, решил, что зрителей достаточно, и заговорил. Голос был высокий, звонкий – это оказалась женщина. Точнее, молодая девушка.

– Братья и сёстры! – она не просто говорила, а выкрикивала слова, и они вонзались в тишину, как вонзаются в мишень остро отточенные кинжалы. Толпа вела себя на удивление тихо. – Вы собрались здесь, чтобы стать свидетелями моей преданности нашей великой Вере! И я клянусь: вы ими станете!

Внезапно толпа взорвалась громом голосов, в которых смешивались восторг, благоговение и… ярость.

– В доказательство своих слов я выполню Жертвенный обет – здесь и сейчас!

Новая волна многоголосого крика взлетела к серому небу.

Происходящее всё больше становилось похоже на какой-то обряд. Но что именно должно случиться?

Долго гадать Флэшу не пришлось. Из рукава балахона девушка извлекла предмет, ярко и холодно блеснувший в её руке. Нож.

Несколько раз ткнув лезвием в левый рукав своего одеяния чуть пониже плеча, она с силой потянула материю и отшвырнула оторвавшийся кусок. После проделала то же и со вторым рукавом.

Зрители смолкли. В туманном воздухе вновь повисла тишина. Напряжённая, ожидающая.

Девушка села на помост, поджав под себя босые ноги. Склонила голову, сосредоточенно глядя сквозь пряди волос. Но направлен этот взгляд был уже не на зрителей. Она смотрела куда-то в пустоту – или, может быть, внутрь себя.

А потом девушка подняла руки, правую – с ножом в ладони, и левую – запястьем вверх. Свела их перед грудью, и с молниеносной быстротой и точностью начертила на запястье т-образный разрез. Мгновение рана оставалась почти незаметной – мгновение перед тем, как потемнела и обозначилась двумя густо-алыми чертами.

Не теряя времени, ставшего вдруг таким драгоценным, девушка перехватила нож изуродованной рукой и разрезала правое запястье. Потом пальцы разжались, и ненужное больше оружие выпало из них.

Самоубийца раскинула руки в стороны, точно пытаясь обнять глазеющую толпу. Буквы «т» на её запястьях потеряли чёткость, растеклись бесформенными пятнами, кровь закапала на доски помоста. Тонкие пальцы раскрытых ладоней были бледны, как и её лицо, на котором отражалась прежняя сосредоточенность… но окрасившаяся в новый, блаженно-мученический оттенок.

Толпа замерла, не смея шелохнуться. Толпа видела героиню, которая исполняет обет, добровольно отдавая жизнь во имя Веры. Толпа испытывала благоговение, не замечая в происходящем ни бессмысленности, ни жестокости. Глаза жадно провожали каждую каплю жизни, покидавшую тело самоубийцы.

Флэш почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда. Но люди вокруг стояли чересчур плотно: чтобы пройти, их пришлось бы расталкивать. Усилием воли Уэсли запретил себе делать это. Продолжал стоять, зажатый живыми тисками, и старался не смотреть на сцену. Но зрелище притягивало взгляд против воли.

Кровавые лужи растекались по доскам помоста всё шире. Голова самоубийцы клонилась на грудь. Плечи дрожали от напряжения. Казалось, это не закончится никогда. Но настал момент, когда потеря стала слишком большой. Девушка ослабела, не могла больше сидеть, и упала на бок, неловко подвернув искалеченную руку. Толпа от этого падения пришла в неистовство. Раздался долгий протяжный крик – один из множества глоток. Люди начали раскачиваться из стороны в сторону и подпрыгивать. Поднятые к небу руки скрыли помост от глаз Флэша. Под оглушительный гул голосов, повторяющих одни и те же слова, которые невозможно было разобрать, Уэсли принялся расчищать себе путь через толпу. Сейчас, когда всё вокруг пришло в движение, это оказалось совсем не трудно.

Успокоилась толпа так же внезапно, как начала буйствовать. А потом стала таять на глазах, превращаясь в отдельных людей, которые расходились в разные стороны. Мёртвая мученица, лежащая на помосте и похожая скорее на бесформенную кучу тряпья, чем на человека, уже никого не интересовала.

Зато теперь освободившееся внимание горожан не мог не привлечь чужак. Новое сборище образовалось уже около Уэсли. Конечно, далеко не такое огромное, как вокруг самоубийцы, но всё же порядочное. Послышались удивлённые возгласы. Потом один из горожан выступил вперёд и произнёс:

– Мы не спрашиваем, кто ты и откуда. Но покажи нам свой Символ Веры.

Показать?.. Значит, здесь под этим словосочетанием подразумевается какой-то предмет. На всякий случай Флэш сам проверил свои карманы, но в них ничего не обнаружилось.

– Ты не хочешь выполнить просьбу? – несмотря на мягкую формулировку, вопрос прозвучал довольно угрожающе. – Ну так я сам взгляну…

Цепкие пальцы ухватились за ворот куртки Флэша и рванули с неожиданной силой. Уэсли мог бы воспротивиться этому. Мог бы даже сломать руку, не дав ей завершить движения. Но не сделал этого.

Ткань разорвалась, открылась грудь Флэша, и все собравшиеся чуть ли не в один голос воскликнули:

– У него нет Символа!.. Нет!

– Нет! Нет!.. – загремело со всех сторон.

Верующие возводили глаза к небу и прижимали ладони пониже своих шей – туда, где, скрываясь под балахонами, находились их собственные Символы Веры.

Говоривший с Флэшем кое-как справился с изумлением и вновь обратился к нему:

– Нам не остаётся ничего, кроме как отвести тебя к Его Святейшеству. – Произнося последние слова, он почтительно склонил голову. Почтение это было адресовано явно не Уэсли.

– Да! Да! – раздались одобрительные возгласы из толпы. – Отведём его в Главный Храм!

Было бы по меньшей мере странно, если бы здание Главного Храма не походило на серую коробку Лабрисфорта. Хотя трудно вообразить себе архитектурную форму, менее подходящую для какого бы то ни было святилища. Впрочем, для здешних сумасшедших это в самый раз.

Над входом красовалась геометрически неправильная звезда со множеством несимметричных лучей, отлитая из жёлтого металла, вполне возможно, из золота. Видимо, увеличенная копия того самого Символа, который с него только что так настойчиво требовали.

Двери никем не охранялись. Входили и выходили горожане совершенно свободно. Но при этом обязательно склонялись в низких поклонах. И это был не единственный знак почтения – в чём вскоре убедился Уэсли.

Вступив под своды своего святилища, в огромный полутёмный зал, его «провожатые» дружно рухнули на колени и принялись сотрясать воздух ритуальными фразами, которые громко твердили хором. О Флэше на время, вроде бы, совсем забыли. Но шанса выбраться из Храма не представилось: коленопреклонённые тела окружали со всех сторон. Протиснуться, не наступив на кого-нибудь, было просто нельзя.

Когда обряд, наконец, завершился, горожане поднялись с колен и лишь теперь заметили, что Уэсли всё это время простоял в полный рост. Очередное святотатство потрясло их не меньше прежнего, но, похоже, бурное выражение отрицательных эмоций под сводами Храма не приветствовалось. Последовало некоторое замешательство – наверное, они задумались, можно ли вообще нечестивому чужестранцу находиться в святилище. Потом кто-то из них (может, тот, который первым заговорил с Флэшем, а может, и другой – лиц под капюшонами толком видно не было) произнёс прерывающимся от волнения голосом:

– Уж теперь-то мы просто обязаны довести всё до сведения Его Святейшества!

– Идёмте, идёмте! – тут же поддержали его другие.

Покинув зал, они двинулись по узким коридорам Храма. Верующие, сгорбившись и твердя под нос молитвы, семенили друг за другом длинной вереницей, Уэсли шёл среди них. Но слишком близко они старались не подходить, чтобы подолы балахонов случайно не коснулись ног Флэша.

В коридорах царил полумрак. Окон не было. Скупое освещение давали только расположенные на порядочном расстоянии друг от друга массивные лампы, стилизованные под старину. Стены сплошь покрывали какие-то письмена. Глядя на них, Уэсли почему-то вспомнил исчерченный потолок своей лабрисфортской камеры.

Флэш и его многочисленные сопровождающие были далеко не единственными посетителями Храма. Навстречу попадались такие же бормочущие «балахоны», иногда по одному, чаще – группами по несколько.

Конечно, сразу зайти к Его Святейшеству было нельзя. Сначала пришлось поговорить с приближёнными.

Переговоры затянулись. Стоя возле двери в кабинет Его Святейшества, на которой, естественно, красовался знакомый Символ, Уэсли гадал: с кем ему предстоит встретиться? Кого так фанатично почитают эти легковерные болваны?

Когда милостивое разрешение на визит было получено, четверо горожан, один за другим, просочились в «святейшую» дверь и протолкали с собой Флэша.

Последовали долгие витиеватые приветствия, превозносившие Его Святейшество до самых небес и ещё выше. И только после этого один из верующих неестественно дребезжащим голосом сказал:

– Ваше Святейшество, мы привели человека… чужака. У него… нет Символа Веры.

Флэш, который не думал горбиться по примеру всех остальных, прекрасно видел, что и бесконечные приветственные словеса, и краткое изложение сути дела произносились в абсолютно пустой комнате. В кабинете было так же мрачно, как в коридорах, стены драпировали тяжёлые тёмные портьеры. Но никого, с кем можно было бы говорить, не наблюдалось. Может, эти фанатики считают своё Святейшество каким-нибудь невидимым воплощением?

Но Уэсли ошибся. Одна из портьер отодвинулась, открыв окно, из которого хлынул полуденный свет этого мира – сероватый, но вполне достаточный для того, чтобы разглядеть низкорослую фигуру, скрывавшуюся до того в тени в глубине кабинета. На Его Святейшестве тоже был серый балахон, но без капюшона. На шее блестела толстая цепь с подвешенным к ней тяжёлым металлическим шаром, ощетинившимся во все стороны острыми разнокалиберными шипами. Символ Веры.

– Приветствую моих прихожан!

Его Святейшество рассчитанным движением отступил от окна, давая пастве возможность лицезреть свой облик уже без сопровождения световых эффектов, в более «земном» виде.

– Приветствую и тебя, чужак…

Его Святейшество глянул на Уэсли в упор. Зелёные немигающие глаза. Мелкие черты лица, тёмные волосы… Губы, готовые изогнуться в улыбку. Мьют.

Один из прихожан хотел что-то сказать, но Его Святейшество предупреждающе взмахнул рукой:

– Я желаю говорить с чужестранцем. – Он пристально посмотрел в лицо Уэсли. – Как твоё имя?

Флэш назвался.

– Ты пришёл издалека?

Уэсли ответил утвердительно, хотя, как он сам считал, это было не совсем верно.

– И ты не посвящён в Веру? У тебя действительно нет Символа?

– Нет, не посвящён.

– Полагаю, ты пришёл к нам именно затем, чтобы Веру обрести? – продолжал Его Святейшество. – Надеюсь, ты понимаешь: это – главное в жизни каждого человека.

Флэш решил, что пора заканчивать с этой комедией. Наверное, с такими фанатиками стоило бы держаться осмотрительно… Наверное, стоило бы.

– Нет, я здесь не для этого. И не считаю, что это в жизни главное.

На миг в комнате повисла мёртвая тишина. Верующие, не переставая шептавшие вполголоса молитвы, запнулись на полуслове и замолчали. Лицо Его Святейшества исказилось гневом и, кажется, страхом. Но лишь на миг – он тут же справился со своими эмоциями и тихо произнёс:

– Вон с глаз моих, безбожник. Прочь из Храма. И из города.

Верующие не стали испытывать судьбу и ждать, исполнит «безбожник» высочайшую волю или нет, и поспешили на деле доказать свою преданность, не побоявшись даже оскверниться прикосновением к святотатцу. Подхватив Флэша под руки, они попятились к выходу, умудряясь при этом ещё и кланяться. За дверью, где риска повернуться спиной к Его Святейшеству уже не было, дело изгнания еретика пошло проще. А на улицах его и вовсе можно было то и дело поторапливать, чтобы он убирался поскорее.

Город будущего

Всё, что Уэсли видел в четвёртой лабрисфортской «параллели», он позже определили про себя одним словом: крушение. Несмотря на то, что поначалу такого исхода ничто не предвещало.

Город, в котором он побывал уже трижды, на этот раз выглядел преобразившимся – куда новее и современнее. В нём появилось много высотных зданий, огромные световые рекламные щиты и видеоэкраны, целые потоки транспорта, и даже что-то, что Флэш сначала принял за футуристические скульптуры – но, как стало ясно позже, это были автоматы не совсем понятного ему назначения. И чем дальше он шёл, тем больше попадалось на пути такого, чего нельзя увидеть в городах его мира.

Жители поднимались по лестницам, делали шаг под огромные кольцевидные арки – и исчезали. Наверное, это какой-то новый вид транспорта, который позволяет мгновенно перемещаться в пространстве. Уборку улиц проводили машины, которыми люди или не управляли вовсе, или управляли дистанционно. Экраны Интернет-киосков и платёжных терминалов представляли собой голограммы.

Поначалу на Уэсли этот мир произвёл почти благоприятное впечатление. По крайней мере, он оказался гораздо дружелюбнее к чужому, чем прошлые три. Не происходило ничего ужасного, горожане не обращали на Флэша особого внимания и не спешили хватать его и куда-то тащить. Он просто гулял по улицам, и это было даже интересно. Вот только обилие техники, агрегатов, компьютеров и прочих машин самого разного назначения казалось всё-таки несколько чрезмерным.

«Глупости, – посмеялся Уэсли сам над собой. – Это параноидальный страх перед технологией. Нас приучили бояться машин – потому что нельзя исключать возможности, что однажды они станут умнее своих создателей. А значит, сразу захотят независимости и начнут методично стирать человечество с лица земли. Старый добрый научно-фантастический сюжет».

Любопытства ради Уэсли стал заходить в магазины, кафе, пару остановок проехал на местном аналоге автобуса – благо, на сей раз в кармане у него обнаружилась пластиковая карточка, которой можно было рассчитаться за любой товар или услугу. Продавцами и официантами оказались роботы, а в автобусе не было водительского места. Машину вёл компьютер.

Напоследок Флэш решил заглянуть в парикмахерскую. Стричься он совсем не собирался, но хотелось узнать, остался ли там человеческий персонал. Как выяснилось – нет. Любые услуги по стрижке, укладке окраске и прочему, что ещё можно сотворить с волосами – выполняли машины. Донёсшийся из динамика голос поинтересовался у нового посетителя, чего он желает, едва Флэш переступил порог. Но Уэсли сказал, что зайдёт в парикмахерскую позже – он забыл, что у него назначена встреча.

– Очень жаль, но ждём вас в другой раз, – вежливо откликнулся голос. – До свидания.

Выйдя на улицу, Уэсли обратил внимание, что уже смеркается. Это тоже было ново. Три прежних «путешествия» он совершил при свете дня.

Вскоре зажглись фонари, неоновые рекламы засияли ярче, одно за другим стали освещаться окна в домах. И вдруг, совершенно неожиданно, свет принялся мигать, как будто начались перебои с электричеством. «Может быть, у них здесь всегда так?» – мелькнула в голове нелепая мысль. Нет, такое, конечно, невозможно.

Это было ясно и по тому, как повели себя люди. Со всех сторон послышались взволнованные возгласы, кто-то остановился, кто-то, наоборот, побежал. С каждой минутой тревожное настроение нарастало.

А свет продолжал то гаснуть, то зажигаться снова. Потом прямо над головами прохожих заискрили провода. Раздались крики, сразу десятка два народу ринулось по улице, поднялась паника.

Это людское течение увлекло Уэсли за собой, ни малейшего шанса выбраться из него не было. Он побежал вместе с остальными, и вскоре увидел, что во многих домах вспыхивают пожары.

На дорогах начали сталкиваться автомобили, появлялись огромные пробки. По тротуарам потекли целые реки воды – наверное, неподалёку прорвались водопроводные трубы. Послышался грохот. Уэсли решил, что где-то взрываются газопроводы.

Не прошло и четверти часа, а по городу в беспорядке заметались целые толпы народа. Этих горожан уже стоило опасаться – но не из-за того, что они проявят к незваному гостю враждебность, а потому, что, мчась в ужасе, не разбирая дороги, могут сбить с ног. До Уэсли дела им не было ни раньше, ни теперь. Только что они жили своей обычной повседневной жизнью, а сейчас хотели одного: спастись.

Флэшу пришлось немало побегать – то вместе с другими, то от них, – прежде чем он отыскал улицу, где народу оказалось поменьше, и можно было перевести дух. А заодно попытаться узнать, что же тут творится. Люди, когда Уэсли окликал их и заговаривал, смотрели на него вытаращенными от ужаса глазами, мотали головами и не могли произнести ни слова. Лишь на четвёртый или пятый раз ему повезло.

– Пожалуйста, скажите, что происходит в городе? Я не отсюда, недавно приехал, и ничего не понимаю, – в который раз задал Флэш один и тот же вопрос. Обращался он к девушке, которая, запыхавшись от долгого бега, остановилась на углу, не в силах двигаться дальше.

– Как вы можете не знать то, что знают все? – удивлённо выдохнула она. – Нашли время шутить!

– Нет, какие шутки? Я на самом деле не знаю, что случилось.

– Что случилось? – почти сердито крикнула она. – Всё! Всё случилось, всё, что предсказывали! Сначала только он один и верил, что предсказания врут! Но он заставил поверить всех! И теперь мы за это расплачиваемся…

– Кто? Кто – он?

– Главный Техник. Он обещал, что машины превратят нашу жизнь в рай на земле. И мы сами отдали всю власть в его руки. Но было предсказано: если люди доверят машинам управлять всем – наступит конец. И вот… – она обвела рукой вокруг. – Видите? Правда. Всё – правда. Бежать бесполезно, потому что не спасётся никто.

Прислонившись к стене, девушка медленно сползла на землю и обхватила колени руками.

Уэсли пошёл дальше, оставив её одну. Он ничем не мог помочь ей – они были из разных миров, и её миру суждено было погибнуть из-за самонадеянности какого-то Главного Техника и глупости тех, кто позволил ему воплотить в жизнь сверхнаучные планы.

Флэш благополучно пересёк несколько кварталов, когда в небе послышался гул, похожий на рёв огромного умирающего животного. Оглянувшись, Уэсли увидел, как примерно на то место, откуда он ушёл и где осталась девушка, рухнул какой-то летательный аппарат. Про себя он назвал его «самолётом», но, насколько можно было разглядеть в темноте, формой тот больше напоминал научно-фантастическую летающую тарелку. Раздался оглушительный взрыв, и в небо взметнулся столб пламени.

Встретиться с Главным Техником Уэсли было не суждено. Пока город жил, никому не пришло в голову препроводить к нему чужака. А теперь город умирал. И, может быть, Главный Техник погиб самым первым, съеденный вышедшими из повиновения машинами.

После разговора с девушкой внутренний голос подсказал Уэсли, что для него пришло время возвращаться. Покинув город и его жителей, для которых не было выхода из их машинной тюрьмы, Флэш направился к золотым воротам.

«Интересно, если бы я всё-таки увидел его, – думал он по дороге, – кем бы оказался этот Главный Техник? Лабрисфортским Доктором Фрэнсисом, которому в этом мире удалось осуществить свою научно-техническую мечту?»

Лабрисфортская тюрьма (III)

Холодная сырость пробирала до костей. Мышцы, размять которые не было никакой возможности, затекли и тупо ныли. И побои, полученные в драке с Фениксом, тоже давали о себе знать. Физические ощущения одного мира переходили в другой. Интересно, а если погибнешь, находясь в одной из этих «параллельных реальностей» – это будет настоящая смерть? Наверное, да. Говорил же Грэг, что его, Уэсли, ждёт смерть в одиннадцатом мире.

А если погибнешь здесь, в тюрьме «человеческой реальности»? Просто… погибнешь, или попадёшься в сети Лабрисфорта, сделавшись тенью, заточённой в камне, или бессмертным, который умирает и возрождается каждые четверть часа?.. Или для этого не нужно погибать – ведь в других мирах живут и двойники тех, кто ещё жив здесь – Бонса, Мьюта, Джо…

Зазеркалье. Чёртово зазеркалье. Только вместо зеркала – лезвие… лезвие топора.

Пожалуй, пришло время всерьёз задуматься о том, как выбираться из Лабрисфорта.

По словам Грэга, десять из одиннадцати миров можно пройти, ничего не опасаясь. И Уэсли собирался это сделать, потому что надеялся если не найти там подсказку, то хотя бы получить максимум сведений.

В «мирное» время в десятках государств Земли идут войны. Террористы готовы уничтожать людей сотнями только за то, что у них другой цвет кожи и другая вера. Тысячи пойдут на всё, на любое преступление, лишь бы заполучить кусок пожирнее. Жизни ценятся в грош за килограмм. Те, кто должны исполнять закон – продажны, как шлюхи из самого грязного борделя. «Защитники интересов народа» в корыстности не отстают от законников. Детей учат, что убить так же просто, как нажать кнопку на клавиатуре. Страх, ненависть и боль переполняют каждый день, каждый миг человеческого существования…

Сидя в холодном карцере Уэсли почти наяву, не заглядывая ни в какие потусторонние глубины, увидел, как мир разваливается ко всем чертям. Мир разваливается, и остаётся одна гигантская, размером с целую планету, скала, на которой громоздится тюремное здание континентальных масштабов. Лабрисфорт. Спящий дракон, чьё зловонное дыхание отравляет пространство на десятки миль вокруг. Нет – пробуждающийся дракон…

Почему он, Флэш, должен увидеть лишь десять из бесконечного множества вариантов тьмы, которую Лабрисфорт несёт в мир людей? Этого он не знал. Но если он увидит хотя бы эти десять – будет знать уже что-то, а это лучше, чем полная неизвестность. Это даст какой-то шанс для борьбы.

Если считать саму тюрьму первым миром, то всего он побывал уже в шести. Остаются ещё четыре. Но весь фокус в том, что в другие реальности он переходит не по своей воле. Каждый раз что-то – или кто-то – толкает его туда. И где гарантия, что после десятого тут же не «подтолкнут» в смертельно опасный одиннадцатый мир?

Придётся рискнуть. Но риск не должен быть совсем уж глупым. Нужно продумать план бегства. И как только десятая реальность будет пройдена – немедленно привести его в исполнение. Грэг сказал, что за границами этого острова власть Лабрисфорта уже не будет такой сильной – значит, не будет и никаких путешествий в «параллельные миры». Уэсли почему-то сразу решил, что Грэгу можно верить.

Придумать, как можно сбежать из Лабрисфорта, тюрьмы, из которой никто никогда не убегал – вот что ему предстоит.

В карцере Флэш провёл неполные трое суток. За это время ему всего раз принесли миску баланды и кружку вонючей воды.

Недостаток пищи не сильно отразился на состоянии Уэсли. Места для движения не было, запасы энергии просто не на что тратить. Да и жажда из-за сырости давала о себе знать не слишком мучительно.

Поздно вечером первого сентября Садист Визер отпер дверь. Похоже, он питал к карцерам особую слабость. Но на этот раз его ждало разочарование: ни криков, ни мольбы выпустить из клетки не последовало. Повинуясь приказу, Флэш молча поднялся на ноги и вышел. Движение отозвалось болью в одеревеневших суставах, но он ничем этого не выдал. По доброй лабрисфортской традиции автоматное дуло тут же уставилось ему в грудь.

Визер был явно недоволен таким слабым эффектом от карцера. Уэсли догадывался об этом, несмотря на то, что надзиратель виду не подавал – на его лице застыло обычное выражение превосходства над всеми. Флэшу, впрочем, было безразлично, о чём думает про себя этот тип. Радовало, что выпускать его не явился Костолом. Тот наверняка не упустил бы возможности лишний раз пустить в ход кулаки – а Уэсли и без того был не в лучшей форме. Садист до тупого рукоприкладства опускался только в исключительных случаях. Этот раз исключением не стал.

Они прошли мимо обиталища Мьюта, который в этот поздний час ещё бодрствовал и таращился в коридор, сидя на кровати. И мимо камеры Мисси, которая была пуста и не заперта. Как раз по вечерам, в свои ночные дежурства, старший надзиратель Роулкрафт чаще всего забирал Подружку.

Все эти детали Флэш отмечал автоматически – потому что приучил себя видеть каждую подробность тюремной жизни. Хотя теперь, пожалуй, стоит перестать размениваться на мелочи. Теперь у него есть задача поважнее…

Именно она уже много часов подряд занимала его мысли. Флэш перебирал в уме варианты побега, и один за другим отметал как невозможные.

Когда они остановились на пороге камеры, Визер крикнул Сэмюэла, бритого охранника, тот вышел из надзирательской комнаты и снял с Уэсли цепи. Водворив своего «подопечного» на место, конвойные удалились.

Для ужина было уже слишком поздно. Ну и наплевать.

Через силу Уэсли заставил себя двигаться, выполнять обычный комплекс упражнений. Сначала тело сопротивлялось этому каждой своей клеткой – ведь рядом была пусть и жёсткая, как доска, но всё же кровать, на которой можно вытянуться во весь рост… Но Флэш упорно продолжал тренировку, и ему удалось полностью сосредоточиться на ней, преодолеть собственную слабость.

Другие миры, параллельные реальности – всё это стало казаться таким далёким, ненастоящим… Но ушибленный локоть, на котором осталась вполне реальная ссадина, болел по-настоящему.

На кровать Уэсли рухнул уже почти без сил. Но это была хорошая усталость. Он был рад, что не завалился сразу после «морозилки».

Не пролежав и минуты, Флэш кое-что вспомнил, поднялся и вытащил из-под ножки кровати крошечную железку от молнии – своё орудие для письма. Три процарапанные на стене цифры отметили время пребывания в карцере.

Утренней прогулке на следующий день Уэсли радовался настолько, насколько вообще можно радоваться прогулке в тюремном дворе. После затхлой атмосферы каменного мешка приятно было подышать свежим воздухом. И небо над головой – пусть серое, хмурое, но всё повыше, чем потолок.

– Флэш… – послышалось из-за спины.

Уэсли оглянулся. Рядом стоял Ральф Фортадо.

– Так и думал, что из-за Филдингтона тебя долго не продержат.

– А долго – это сколько?

– Ну… – Ральф сделал неопределённый жест. – Верхней границы нет. Были случаи, и по месяцу сидели. «Морозилок» – по штуке на этаж, место есть. Некоторые парни на своих ногах не выходили уже.

Они, не торопясь, зашагали вдоль ограды. Уэсли – расправив плечи, Фортадо – ссутулившись и засунув руки в карманы.

– Ну вот, – сказал Ральф, – теперь ты ещё больше знаешь о нашем общем доме. Есть о чём подумать долгими вечерами, правда?..

На Уэсли эти слова почему-то произвели странное впечатление. Ему показалось, что Фортадо знает всё о том, что ему, Уэсли, довелось увидеть. Всё. И вот сейчас спросит…

Ужасно вдруг захотелось как-то от него отделаться. Или хотя бы увести разговор совсем в другое русло.

– Это ты опять, что ли, насчёт женщин? – сказал он первое, что пришло в голову.

Ральф пожал плечами:

– Насчёт женщин можно только трепаться. Слушай, я расскажу тебе про одну лабрисфортскую женщину.

– Что за женщина?

– Её звали – да и сейчас, насколько я знаю, зовут – Клара Риджмор-Хэй.

– Э-э, – внезапно встрял в их разговор околачивающийся поблизости Реджинальд Питер Филдингтон, – про Клару я тоже знаю.

Говорил он как ни в чём не бывало, явно и думать забыв, что три дня назад имел к Уэсли какие-то претензии. Вполне возможно, он не помнил и вчерашнего дня, не то что более ранних событий.

– Но что там – Клара? – разглагольствовал Питер. – Я знаю историю той китаянки, Ведьмы Къянгвэй. Готов поспорить: вы о ней ничего не слышали.

Уэсли ни о какой китайской ведьме и правда не слышал. Знал ли о ней Ральф – неизвестно, он не сказал Филдингтону ни «да», ни «нет». Но и не прогнал его. И Реджинальд Питер не преминул воспользоваться представившимся шансом потрепать языком. Сегодня на него нашло одно из нечастых «просветлений», так что его рассказ можно было вытерпеть.

– Так вот, значит, Ведьма – это та самая, у которой отец продавал всякую жутко дорогую старинную белиберду – ну, антиквариат, – Филдингтону удалось выговорить последнее слово без запинки. Видимо, в этот день он действительно был почти в здравом уме. – И которая из-за этого свихнулась, убила собственных детей и ещё кучу народу в придачу.

– Свихнулась из-за того, что её отец продавал антиквариат? – уточнил Ральф.

– Да нет, свихнулась она, может, сама по себе… Уж этого я точно не знаю. Зато остальное – в подробностях, – в голосе Филдингтона прозвучали горделивые нотки. – Мне рассказал Док Фрэнсис, а ему – кто-то из наших боссов. А уж им-то всё известно…

Всё-таки степень вменяемости Реджинальда Питера измерялась несколько иначе, чем у всех остальных людей. Его мысли часто перескакивали с одного на другое, шли им одним известными путями – так что многие детали истории приходилось додумывать. Но примерный смысл уловить было вполне можно.

Къянгвэй, которую Ведьмой прозвали уже здесь, в тюрьме, китаянкой была только наполовину, по отцовской линии. Её отец вёл прибыльную торговлю восточными предметами старины. Среди его покупателей имелось немало состоятельных людей, в том числе довольно известные деятели политики и бизнеса. Жена антиквара умерла рано, поэтому дочь с молодых лет помогала отцу вести дела.

– Ну вот, так у них всё и шло. Долго. У Ведьмы со временем уже своя семья появилась. Но жили они все вместе, в отцовском доме, на первом этаже которого как раз и был магазин. А потом начались убийства, – изрёк Филдингтон, вероятно, считая, что слушателям это многое объясняет.

Один за другим при странных обстоятельствах погибли трое постоянных клиентов отца Къянгвэй.

– Это всё были важные шишки, знаете, – пояснил Реджинальд Питер. – Один руководил окружным подразделением какой-то партии – не помню, какой. Его отравили. Другой – без понятия, чем он занимался, скорее всего, ничем – просто тратил денежки, которые достались ему по наследству, потому что был ни много ни мало – настоящий граф. И этого самого графа вдруг переехало машиной. А после ещё жена владельца автомобильного завода «случайно» выпала из окна.

– Ну, и дальше что? – полюбопытствовал Ральф, потому что рассказчик, дойдя до этого момента, умолк, и молчание продолжалось очень уж долго.

– А? – встрепенулся Филдингтон. – Ну да. Оказалось, вся эта катавасия случилась из-за одной побрякушки.

В ходе расследования, которое начали после того, как количество убийств возросло с трёх до шести, выяснилось, каждый из погибших состоятельных людей незадолго до своей смерти побывал в магазине отца Къянгвэй. И все интересовались одной и той же драгоценной вещью старинной работы.

– Вроде, статуэтка дракона это была, или другой какой-то зверюги, – сказал Питер. – Покупателей на эту штуковину столько нашлось, что отбою не было. Наверное, ведьмин папаша время тянул и цену набивал, чтобы подороже этого дракона сбыть. Ну, и дождался.

Очередную покупательницу, светскую даму по имени Джейн Отис, зарезали прямо в магазине.

– Её сама Къянгвэй встретила, отец в это время куда-то вышел по делам. Побеседовали они мило, чаю попили, то-другое. И тут в разговоре выясняется, что дамочка тоже явилась покупать дракона. Ну, и всё. Старикан заявляется домой и видит, как его дочурка заталкивает миссис Отис в багажник машины. А горло у миссис Отис – того, перерезано.

– А причём здесь дети, Пит? – задал вопрос Уэсли. – Ты говорил, Къянгвэй убила своих детей. Не пытались же дети тоже присвоить себе этого дракона?

– Ясное дело – на кой он им сдался? Дети просто оказались в неподходящее время в неподходящем месте. Увидели, как их мамочка расправилась с покупательницей, и хотели бежать искать дедушку, чтобы ему про это рассказать. Вот как было.

– Не понимаю, – покачал головой Фортадо. – Что-то не сильно на правду похоже. Чтобы человеку вот так снесло голову из-за какой-то хреновины, пусть и чёрт знает какой древней…

– Не понимает он, – передразнил Реджинальд Питер, обидевшись, что в правдивости его слов усомнились. – Тут же не скажешь точно: может, Ведьма всегда сумасшедшая была, но никто про это не догадывался. А может, и не сумасшедшая… Может, просто были у неё с муженьком какие-то мафиозные делишки, для которых папашина торговля хорошим прикрытием служила. Вдруг, например, внутри этого дракона спрятано чего-то было? Или… а, ладно, всё равно уж не узнает никто.

С этими словами Филдингтон удалился к другой группе заключённых.

– Думаешь, он всё это выдумал? – спросил Уэсли у Фортадо.

– Всё – вряд ли. Куда ему. Я слышал, что в женском блоке сидела какая-то девица, которую звали Ведьмой. Но так, краем уха, без подробностей.

– Но ты ведь хотел рассказать про какую-то другую, да? Про Клару Риджмор-Хэй – так, кажется?

– Ага. Раньше о ней много болтали. Говорили, она красивая, и всё такое. Понятия не имею, правда это или нет, но один из наших боссов решил самолично проверить. По правилам, в женском блоке должны находиться только надзиратели-женщины. Но ты же знаешь, как здесь соблюдают правила.

В общем, явился он к ним во двор во время прогулки. И давай Клару лапать. А она толком и не сопротивляется, только говорит: «Не отстанешь – глаза вырву». Он-то думал – так, ломается для виду…

– А она что, действительно ему глаза вырвала?

– Не-а, вырвать – не вырвала. Но проткнула насквозь один глаз. Он же её не держал особо, потому что она не дёргалась. Ну, она руку и протянула – так, знаешь, как будто просто до щеки дотронуться. Он и сообразить ничего не успел, как Кларин большой палец уже внутри его черепушки оказался. Короче, дырка в башке, кровища ручьём. Выжил этот босс или нет – неизвестно. Но у нас я его с тех пор никогда не видел. Почему Клару за это не убили – тоже не знаю. Думаю, охранницы из женского блока не позволили. Наши боссы с ними не очень-то связываются…

Уэсли слушал этот рассказ Фортадо так же внимательно, как все истории о тюремной жизни. Но одновременно думал и о другом. Возможно, зря он переменил тему, когда ему показалось, что Фортадо знает больше, чем, вроде бы, может знать. Возможно, бежать вдвоём проще, чем в одиночку.

Ральф замолчал.

Пауза затянулась… Наконец Уэсли спросил:

– Слушай, за то время, что ты здесь, кто-нибудь пытался отсюда выбраться?

Неизвестно, принял Фортадо этот вопрос за пустое любопытство, или сразу усмотрел какой-то умысел. Но ответить – ответил.

– Бывало… Я своими глазами видел, как парни бросались на эту стену, – Ральф ткнул пальцем в ограду. – Не с голыми руками, конечно. Доставали верёвки, делали из чего-то крючки. У некоторых получалось лезть по стене быстро и ловко… Но пули всё равно быстрее. Поэтому ещё я видел, как их трупы, начинённые свинцом, вытаскивают со двора.

Один пробовал пилить оконную решётку. Но его работа чересчур затянулась. Поползли слухи, и парень с напильником исчез тихо и навсегда. А перепилил он всего один прут.

Дарвин Крейн, совсем сумасшедший, ковырял уличную стену в камере – ход в бетоне делал. Он попал сюда лет в пятьдесят с лишним, в первый год, как тюрьма начала работать. Просидел тринадцать лет, а в прошлом году его стукнул инфаркт. Уверен, это единственный случай за всю историю Лабрисфорта, когда заключённый умер своей смертью. В стене его «квартиры» нашли дырку – сантиметров тридцать в диаметре, а глубиной не больше двадцати. Так что впереди у него оставалось ещё восемьдесят сантиметров. Вообще, боссам с самого начала было известно, чем занимается Дарвин, хотя он умудрялся как-то свою нору маскировать. Но они всё равно знали, даже ставки делали – сколько он ещё пророет, прежде чем загнётся от старости.

На что рассчитывали все эти парни – не знаю. Надеялись, что ли, врасплох захватить охрану в ангаре и угнать вертолёт… По-моему, это нереально, потому что сторожат его такие же боссы с автоматами, как тут у нас. Но это единственный путь с острова.

Круче всего была попытка с вертолётом. Не со здешним, с другим. Он прилетел с материка. Думаю, за Дэном Раффлзом прилетал – этот тип был важной бандитской шишкой. Но ни черта у Раффлза не вышло. С берега боссам сразу сказали, что не посылали никакого вертолёта. Наверное, обломки этой «птички» до сих пор где-то здесь, на дне, неподалёку.

– Но ведь какой-то выход должен быть, Ральф.

Непраздный интерес Флэша стал слишком очевиден. Фортадо внимательно посмотрел на него своими чёрными глазами.

– Я так и знал, Уэс, что однажды ты об этом заговоришь. Но я сразу скажу тебе: даже не думай. Забудь. Отовсюду есть выход – но не из Лабрисфорта.

– Нет. Должен быть и отсюда.

– Ч-чёрт! – на мгновение Ральф прижал ладонь к виску, как будто внезапно ощутил боль. – Я знаю, ты рассчитываешь на свои возможности… Но для тебя это плохо кончится. Я чувствую. Можешь не верить, или считать меня психом, мне всё равно. Я просто хочу как лучше для тебя. Чтобы ты прожил подольше. – Фортадо замолчал, словно удивлённый собственными словами. Потом продолжил уже тише и спокойнее: – Странно… Я сам не знаю, почему всё это говорю.

Флэш молчал. Он догадывался, о какой «странности» говорит Ральф. Это всё влияние Лабрисфорта – не один же он, Уэсли, его ощущает. Но объяснить этого Фортадо он не мог. Не нашёл бы подходящих слов.

Взглянул на Ральфа, Флэш увидел, что на его лице написана безнадёжность.

Спустя около часа после прогулки, Уэсли, сидя в своей одиночке, услышал гулко разносящиеся по тюремному коридору шаги. Шли из дальнего конца коридора, со стороны лестницы.

Шаги приблизились и затихли – напротив его решётки. Надзиратель был незнакомый. То есть, Флэш, конечно, видел его раньше, но имени не знал.

– На выход, – скомандовал охранник, открыв замок.

Уже привычно медленно, без лишних движений Уэсли покинул камеру.

– Пошёл! – велел надзиратель, указав в сторону лестницы.

В голове Уэсли закопошилась мерзкая назойливая мысль: ошибся. Ошибся, ошибся… Нельзя было говорить с Фортадо о побеге. За эту мысль Флэшу позднее стало стыдно.

Спускаться на первый этаж не стали. Охранник отдал приказ:

– Прямо! – и они миновали лестничную площадку, оказавшись в холле второго этажа, где находились кабинеты тюремного начальства.

Так-так. Фрэнк Бонс, видимо, уже разминает свои жирные кулаки.

Мысль о скорой встрече с начальником казалась настолько очевидной, что Уэсли без напоминаний направился к его двери. Но из-за спины послышалось:

– Не туда!

Флэш оглянулся. Надзиратель показал на другую дверь.

Когда они вошли, оказалось, что за столом в этом кабинете сидит заместитель начальника Лабрисфорта Стэнли Голд.

– Спасибо, Дженкинс, – сказал Голд надзирателю. Тот кивнул и вышел.

– Вы можете сесть, – указал замначальника на свободный стул.

Уэсли поблагодарил, а про себя удивился: «я что, уже не в Лабрисфорте?..»

– Я попросил Дженкинса позвать вас потому, что вы могли бы оказать мне кое-какую помощь… Вы ведь журналист по профессии?

Уэсли ответил утвердительно.

– Не взялись бы вы написать что-то вроде презентационной речи… Видите ли, мой младший брат владеет небольшой собственной хлебопекарней. Он собирается принять участие в ежегодном форуме малых предпринимателей, но для этого нужна презентация, представляющая его бизнес. Фотографии есть, остаётся текст. Можно было бы обратиться в какое-нибудь агентство, но сначала я хотел узнать – возможно, вы взялись бы за эту работу. Не бесплатно, разумеется.

Флэш никогда не занимался рекламной журналистикой. Она была ему неинтересна. Но это на свободе можно позволить себе выбирать, а здесь – совсем другое дело. Тем более что усилия для написания такого материала требуются минимальные.

– Если у меня будет какая-то информация о предприятии вашего брата: немного истории, немного цифр – самые основные экономические показатели, и несколько слов о дальнейшем развитии – я сделаю вам этот текст, мистер Голд. На сколько минут примерно должна быть презентация?

– Минут на семь, максимум – на десять.

– Пара часов работы. Но… мне нужно сесть за компьютер.

– Да, да, – кивнул Голд, вытаскивая из футляра нетбук. – Здесь на рабочем столе документы, которые дал мне Рэндольф… Рэндольф – это мой брат. Думаю, там вы найдёте все сведения, которые нужны. – Голд положил нетбук на пустой письменный стол, который стоял справа от его собственного. – Можете садиться и работать.

На столе самого заместителя начальника кроме компьютера находился пульт системы связи и наблюдения. Наверное, с него можно было автоматически открывать и закрывать решётки и следить за изображением с тюремных видеокамер. Уэсли предполагал, что в надзирательских комнатах находятся такие же пульты для каждого этажа. А у заместителя начальника, значит, сразу для всей тюрьмы.

Оказавшись за компьютером, Флэш почувствовал, насколько соскучился по своей работе. Уж на что тема хлебопекарного бизнеса была мало занимательной – но даже этот небольшой рекламный текст он писал почти с удовольствием.

Но поставленная Голдом задача не могла захватить его настолько, чтобы он не осознавал всей странности ситуации. Почему Голд так доверяет ему, что позволил находиться с собой в одной комнате, не приняв никаких мер предосторожности? Возможно, он вооружён – но наготове, как здесь полагается, своего оружия не держит. И даже о наручниках не позаботился… Не может быть, чтобы он так относился ко всем здешним заключённым. Конечно, не может – это вряд ли прошло бы ему даром.

Неужели дело лишь в том, что его брат пожалел денег на заказ статьи в агентстве, и рассчитывает получить презентацию «по дешёвке»? Объяснение как будто логичное… Но почему-то в него слабо верилось.

Совсем перестал верить Уэсли, когда заметил, как заместитель начальника небрежно чертит что-то на листе бумаги. Бывает, что человек отвлекается на свои мысли, а его рука при этом словно бы сама по себе вырисовывает какие-нибудь закорючки. Так это и выглядело со стороны. Но Уэсли было прекрасно видно, во что нарисованные Голдом закорючки сложились в конечном итоге. Заместитель начальника тюрьмы изобразил двустворчатые ворота. Не очень ясно и точно, но Уэсли слишком хорошо был известен этот орнамент, чтобы его не узнать. Он видел его прорисованным во всех деталях – на груди Ральфа Фортадо.

Что это значит? Голд тоже его видел? Или это совпадение? Нет, надо быть дураком, чтобы поверить в такое. Но что тогда?..

Голд отодвинул в сторону исчерченный листок и взял другой. Шариковая ручка принялась снова вычерчивать тот же узор.

«Он как будто хочет, чтобы я это заметил», – мелькнуло в голове Уэсли. Совершенная нелепость…

После этого открытия Флэш не без труда вернулся к теме зернового хлеба, булок и пончиков с кремовой начинкой. Но, в конце концов, не смог преодолеть любопытства и заглянул в несколько папок с файлами, не касающимися предприятия Голда-младшего. Заместитель начальника сказал, что на рабочий стол скопированы документы, «которые дал Рэндольф». То есть нетбук принадлежит самому Стэнли, а не его брату.

Семейные фотографии, электронные книги, фильмы, музыка – всё это Уэсли не интересовало. А вот текстовый файл без названия – другое дело.

«Почему я не могу уйти?» – прочитал Уэсли, открыв этот документ. И дальше:

«Не могу не могу НЕ МОГУ немогунемогунемогунемогу. Не могу

уйти

Он не отпускает.

онникогданеотпускает»

Теперь Уэсли уже не сомневался: причина, по которой заместитель начальника вызвал его сюда – вовсе не написание статьи, и не важно, осознаёт это сам Голд или нет. Да, вероятно, у его брата действительно есть хлебопекарня, и он действительно собирается на форум. Но не в этом дело.

Когда текст был готов, Голд, как обещал, заплатил – и даже больше, чем ожидал Уэсли.

Перед тем, как позвать надзирателя, которому предстояло отвести Флэша обратно в камеру, замначальника почему-то помедлил – как будто сделано и сказано было ещё не всё. В его взгляде появилась отрешённость, точно он что-то пытался вспомнить, и никак не мог. Но уже в следующую минуту он набрал номер Дженкинса.

«Голд не может вспомнить – потому что, наверное, он не из тех, кто видит в Лабрисфорте «странные вещи» вроде всяких чёртовых параллельных реальностей, а из тех, кто их только чувствует. А я вот – вижу. О, какое везение! Какое, мать твою, везение!» – думал Уэсли, шагая по коридору с заложенными за голову руками.

* * *

На прогулке Флэш поговорил с Фортадо насчёт лабрисфортских цен. Разговор этот его мало обрадовал. Всего его нынешнего состояния хватало на зубную щётку, тюбик пасты, кусок мыла, несколько пачек сигарет и зажигалку. Ну что ж – легко пришло, легко ушло, как говорится. Туда и дорога.

На очередную прогулку – это было четвёртое сентября, воскресенье – Ральф доставил покупки. Пронёс под формой и как можно незаметнее передал Флэшу. Подобие секретности соблюдалось – хотя, что касается, например, сигарет – курящих арестантов и охрана, и снайперы прекрасно видели. Но относились лояльно. Даже к наличию зажигалок – скорее всего, по той причине, что устроить в Лабрисфорте пожар просто не получится. Максимум – есть возможность спалить собственный матрас, но какой в этом смысл?

Закурив, Уэсли почувствовал себя почти счастливым – относительно, конечно. Ральф от предложенной сигареты тоже не отказался. Но вёл он себя и вчера и сегодня как-то странно. Был неразговорчив, смотрел куда-то в сторону, мимо Флэша.

– Знаешь, что… – медленно, словно слова давались с трудом, произнёс Фортадо – и Уэсли понял, что он всё-таки решил вернуться к позавчерашнему разговору, – Знаешь, Уэс… я ведь верю, что ты сможешь найти этот долбаный выход. Никто не мог… а ты – сможешь. Правда, я верю… – вот теперь Ральф посмотрел Флэшу в лицо. Глаза его странно, лихорадочно блестели. – В общем, если ты ещё не передумал брать попутчиков… Ты же не просто так всё это говорил, да?..

– Да, – кивнул Уэсли.

– Я буду помогать, чем смогу. Только бы вырваться отсюда…

Резко развернувшись, Фортадо чуть не бегом бросился прочь.

Уэсли курил, присев на корточки возле тюремной стены. Он думал о словах Ральфа и настолько углубился в свои мысли, что вздрогнул, когда совсем рядом прозвучало:

– Привет, Уэнди.

Негромкий, вкрадчивый голос. Легко догадаться, кому он принадлежит.

Мьют стоял, сложив руки на груди и слегка наклонив голову набок, и улыбался, не разжимая губ.

Уэсли отлично помнил, что этот человек опасен. Но, поддавшись совершенно глупому раздражению, довольно грубо сказал:

– Не коверкай моё имя.

– Имя… – Мьют едва заметно качнул головой. – Имя не имеет значения. Не верь тем, кто скажет: «Nomen est omen». Важно не имя, а суть… ты же знаешь.

– Да, знаю, – неожиданно для самого себя ответил Уэсли. У него вдруг возникло необъяснимое ощущение не полной реальности происходящего. Как будто он сам и Мьют вместе перенеслись в одну из лабрисфортских «параллелей».

– Значит, я не ошибся. Я почти никогда не ошибаюсь. Потому что могу видеть… многими глазами. Иногда даже глазами Бога.

– Не тебе рассуждать о Боге.

– В самом деле? – голос Мьюта упал до шёпота, а устремлённые на Флэша немигающие глаза превратились в две зелёные бездны. – Я много раз говорил с Богом. И – тебя это удивит, но… он меня слышал… слышит.

Мьют отрывисто рассмеялся. Так внезапно, что Уэсли снова вздрогнул.

– Считаешь меня сумасшедшим? Быть может, ты прав.

– Мне неизвестно, сумасшедший ты или нет. Неизвестно, кто ты.

– А ты не так уж и глуп… поэтому, возможно, однажды поймёшь кое-что.

– Не знал, что ты ещё и пророк. Думал, ты по другой части – истребляешь тех, кто тебе не по нраву.

Мьют расплылся в улыбке ещё сильнее:

– Это было моё главное дело… Но мои предпочтения тут ни при чём. Этим людям нельзя было позволять жить. Таким, как они, не надо жить, определённо. Потому что они считают себя лучше других. Уверены, что они сами – боги. Жаль, я успел уничтожить так мало.

– По-твоему, всех, кто стремится чего-то достичь в жизни, нужно убивать? Чтобы остались только такие, кто вообще ни на что не способны?

Прищурившись, Мьют покачал головой.

– Ты говоришь так, потому что ты – один из них...

– Кто дал тебе право решать, кто должен жить, а кто – нет?

– А разве ты, глядя на всех этих преступников, на убийц, которые собрались здесь, не судишь их? Не думаешь, что лучше бы им было совсем не рождаться? Разница лишь в том, что твои мысли так и остаются мыслями, ты не решаешься на действия. Но и у тебя есть своё личное чувство справедливости.

– Существует грань… – внезапно Уэсли почувствовал странную дурноту, почти физическое головокружение – словно в этот момент как раз и оказался на узкой грани между двумя бездонным пропастями. – Грань между справедливостью и… и… – собственный язык как будто перестал повиноваться ему, и мысли начали путаться. Они тонули в холодном зелёном свете чужого безумного взгляда.

Он так и не договорил – в тот раз.

– С тобой интересно разговаривать, – сказал Мьют. – Как-нибудь мы продолжим… – Лёгким пружинящим шагом он направился к двери, в которой уже возникли вооружённые надзиратели. Время прогулки вышло.

Уэсли выпрямился в полный рост с таким трудом, точно на плечах лежал тяжёлый груз. Медленно, несмотря на окрики торопящих заключённых надзирателей, побрёл к выходу. Отвратительное чувство слабости и беспомощности его ещё не покинуло.

На полпути он обнаружил, что до сих пор держит в пальцах давно потухший окурок, и отшвырнул его с такой злостью, словно в нём была причина всех бед.

Сон разума

«Как-нибудь мы продолжим…» – эти слова эхом звучали в голове Уэсли, когда вечером того же дня он очутился на почти привычных влажно-розоватых ступенях и привычно поспешил с них убраться.

Дальше – по известной дороге: мимо Храма Времени – то есть, теперь уже камней, оставшихся от Храма, к воротам, мимо вечно танцующей нефритовой статуи, мимо человека с разбитой головой.

Ну, и чего дальше ждать от этого, седьмого, мира?..

Здесь снова всё то же: город. Знакомый и незнакомый, всегда один и всегда меняющийся. Уэсли не сомневался, что в прошлый раз, в мире «полосы препятствий», видел его развалины. А сейчас эти развалины выглядели как древние руины не менее чем тысячелетней давности. То, что было некогда каменными стенами, во многих местах рассыпалось в пыль. А уцелевшие камни, накрепко вросшие в твёрдую почву, хранили на себе следы бессчётных дождей и ветров. Кое-где между ними пробивалась убогая растительность – длинные тонкие серо-жёлтые стебли. Их назойливый сухой шелест наводит на мысли не о жизни, а как раз наоборот.

Вдали, за пределами погибшего города, что-то поблёскивало в тусклом свете здешнего дня. Поверхность реки или озера? Да, точно, там какой-то водоём. Прежде разглядеть его мешали городские здания.

Уэсли быстрым шагом направился вперёд, огибая крупные камни и продираясь сквозь внушавшие отвращение и в придачу ещё и колючие заросли.

Когда большая часть пути была пройдена, появилась возможность разглядеть реку лучше. И вот тут Уэсли остановился, как вкопанный. Ему захотелось развернуться и бегом убраться отсюда прочь. Но сделать этого было нельзя, пока нельзя, и он, как во сне, побрёл дальше.

Он остановился у реки, медленно и неторопливо катящей свои воды в пологих берегах. От разлитого в воздухе резкого ржаво-железистого запаха к горлу подкатил спазм. Уэсли знал: ему придётся переправляться на другой берег. Переправляться не по мосту и не в лодке. Вброд – через реку, воды которой тяжелы и тёмно-красны. Через реку крови.

Многое бы он отдал, чтобы этого не делать. Но иначе из этого мира не уйти никогда. Хорошо ещё, что тут река не слишком широкая.

Уэсли сделал шаг. Другой, третий…

Берег остался позади. Алый всплеск лизнул носки ботинок, брызги попали на низ штанин. Ещё шаг. Ещё. Ещё.

Кровавая «вода» поднималась всё выше – до колен, до пояса, до середины груди. Дальше дно перестало опускаться. Это самая большая глубина здесь. Так – по грудь в крови – предстоит проделать большую часть пути через реку.

Одежда промокла и облепила тело. В нос бил густой тошнотворный запах. Чтобы не чувствовать его, Флэш начал дышать ртом.

В довершении всего обо что-то острое он сильно поранил лодыжку. Боль пронзила ногу до самого колена. Лишь отчаянное нежелание окунуться в кровь с головой помогло Флэшу не споткнуться. Сильно хромая, он двинулся дальше.

Что может быть на дне этой реки, обо что можно так оцарапаться? И из чего само это дно?.. Лучше не думать.

Когда позади осталась середина реки, Уэсли заметил: на противоположном берегу, словно поджидая его, сидит какой-то человек. Знать, кто он такой, почему-то очень не хотелось. И не хотелось с ним встречаться… Но ясно, что этого не избежать.

Время как будто застыло. Флэш даже удивился, когда уровень кровавой жижи начал вдруг понижаться – и постепенно сошёл на нет.

Сделав несколько шагов по берегу, Уэсли внезапно понял, что на одежде не осталось ни кровавых, ни просто мокрых следов. Как это получилось? Кровь в реке не была иллюзией… Впрочем, отсутствию следов можно только порадоваться.

Сидящий на песке поджав ноги «по-турецки» человек – тот самый, которого Флэш увидел ещё на середине брода – приветствовал путника довольной улыбкой. Не узнавать его дальше при всём желании было нельзя: он один умел так по-сумасшедшему улыбаться. Единственный в своём роде – преподобный Мьют.

Правда, здесь он выглядел немного по-другому, чем в Лабрисфортской тюрьме. И от Его Святейшества из четвёртой параллели тоже отличался. «Так он должен выглядеть на самом деле», – почему-то подумал Уэсли.

Вместо серой тюремной формы Мьют был одет в странную, принадлежащую непонятно какой церкви коричневую рясу. Его волосы из просто тёмных сделались абсолютно чёрными, и отпущены были длиннее, чем позволяла стандартная тюремная стрижка. В ушах появились золотые серьги-колечки.

На шее Мьюта висела цепь. А на ней – нет, не тот символ, который Уэсли видел в городе фанатиков. Два серых кубика, соединённые третьим – поменьше. Здание Лабрисфортской тюрьмы в миниатюре.

Чем ближе подходил Уэсли, тем Мьюту становилось смешнее. Наконец он не выдержал и расхохотался.

– Кровь!.. Посмотрите, у него идёт кровь! – разобрал Флэш произносимые сквозь смех слова.

Какая, к чёрту, кровь? Уэсли оглядел себя. Правая штанина внизу действительно была перепачкана кровью. Это была не «речная» кровь, а его собственная, из пореза.

Когда Флэш подошёл к Мьюту вплотную, тот уже перестал смеяться, только ухмылялся, поглядывая на Уэсли снизу вверх.

– Поболтаем? – знакомый негромкий мягкий голос.

– Да, преподобный. Продолжим разговор.

– Продолжим?.. – он как будто удивился. Но удивление быстро прошло. Здешний Мьют был не совсем тот же, что в Лабрисфорте, однако между ними существовала связь – и очень тесная. Следующие слова преподобного это подтвердили.

– Тебе нужны доказательства, Уэнди… Уэсли? Доказательства того, что Бог слышит меня? Верить ты не умеешь, так ведь?

– Точно. Не умею. Но знаю, преподобный, что существует грань между справедливостью и слепым подчинением чужой воле. – Как ни странно, теперь Уэсли чувствовал себя увереннее, чем в тюремном дворе. Окончание фразы не было продумано заранее – оно пришло спонтанно, вдруг. – Даже не грань, а большая разница.

– Ты меня обвиняешь в слепоте?

– Я никого ни в чём не обвиняю. И давай обойдёмся без всяких доказательств – хотя, не сомневаюсь, у тебя их найдётся не один десяток. Может, тебя и вправду кто-то слышит. Но не думаю, что это Бог.

– Да уж и не тебе рассуждать о Боге… Ты не знаешь ни жалости, ни сострадания. Тебе всегда нужно быть впереди, и больше всего ты боишься… оказаться вторым. – Говоря, он по-прежнему продолжал ухмыляться.

– А ты, преподобный? Чего ты боишься?

Мьют поднял на Уэсли взгляд – сияющий, безмятежный.

– Теперь – ничего, Уэнди. Я боялся… когда-то давно. Боялся таких, как ты. Но потом я понял, что могу их уничтожать. А потом пришёл сюда, и больше я ничего не боюсь.

– Ты поддался! – воскликнул Флэш, поражённый внезапно пришедшим пониманием. – Ты с детства боялся тех, кто сильнее тебя, лучше тебя – наверное, твои родители тебя убеждали, что такие невоспитанные и грубые люди – ужасные грешники, которые заслуживают наказания, да? Ты боялся их и поддался своему страху. И стал убивать. И он завладел твоим сердцем. Лабрисфорт. Он призвал тебя к себе, и сделал своим пророком.

– Может, ты и прав, – сладким голосом протянул Мьют. – А может, и нет… В любом случае, он призвал не одного меня, Уэнди. Не одного, нет.

– Я не такой, как ты. Я не сдамся. Кто бы он ни был – я буду бороться с ним до конца. До конца, слышишь? Я не позволю ему и дальше отравлять всё вокруг своей злобой, я пройду эти чёртовы десять миров, и пойму, как можно победить его…

– А если не поймёшь? Если ответ – в одиннадцатом мире? – весело осведомился Мьют.

Он не только не удивился словам про «десять миров», он знал и про одиннадцатый… Ему, пророку Лабрисфорта, известно всё.

Флэш почувствовал, как непроизвольно сжались кулаки. Снова сделалось не по себе – и гораздо сильнее, чем на утренней прогулке.

Земля уходила из-под ног, искажалось пространство, приобретая тысячу измерений вместо привычных трёх, время то как будто вообще исчезало, то растягивалось, и секунды превращались в минуты, а минуты – в часы…

– Опротивело мне с тобой трепаться, преподобный, – сказал Уэсли. Простые понятные слова. Именно в простоте и понятности он сейчас нуждался больше всего. И, возможно, если бы Мьют отреагировал предсказуемо, если бы ответил грубостью или промолчал – всё могло бы вернуться на свои места.

Но преподобный вместо этого изрёк:

– Твоя беда в том, что ты считаешь бесконечность бесконечно огромной. На самом деле она бесконечно мала. Она стремится в сторону отрицательных величин.

Мир взорвался. Потерял последние черты рациональности. И хуже всего было то, что вернуться в реальность тюрьмы на острове было нельзя. Слишком рано. Предстояло снова двигаться вперёд…

В бесконечно малую бесконечность.

Пространство действительно сжималось. Со всех сторон что-то падало, нависали тёмные мерцающие своды, а в них – и над ними, и под ними – распахивали глаза-бездны чёрно-красные крылатые иглозубые химеры, и яд их смешивался с огнём, и вскипали чудовищные вихри. Бешеной каруселью мелькали лица, лица, лица – искажённые, безумные…

Взгляд выхватил из этой круговерти фигуру женщины в голубом атласном платье с кринолином. Её белокурые волосы волной ниспадали на плечи. Её лицо было прекрасно… Но такая красота способна ранить, причинять боль. Как красота отточенного сияющего лезвия.

Вокруг её запястья была обвита серебристая лента с какой-то подвеской, которую женщина небрежно вертела в пальцах.

Она всё ближе, ближе… И вот Уэсли узнал её.

– Ты – Клара. Клара Риджмор-Хэй.

Женщина едва заметно покачала головой и поправила:

– Королева Риджмор-Хэй.

Она улыбнулась, сверкнув ослепительно-белыми зубами. Выпустила брелок, позволив тому свободно висеть на ленте. И Уэсли наконец разглядел, что это. Круглое слизистое глазное яблоко.

Клара положила ладонь на грудь Флэша.

– У тебя красивые глаза…

В этот момент из-за её спины выглянула другая женщина. У неё была фарфоровой чистоты кожа, тёмные, чуть раскосые глаза и гладкие чёрные волосы. По винного цвета шёлковому платью змеилась вышивка в форме извивающихся огненных драконов.

Уэсли отмахнулся от обеих женщин как от наваждения – и они исчезли, подхваченные бушевавшим вокруг смерчем. Ведь они и вправду были ожившими наваждениями. Жительницами седьмого мира, который представлял собой не что иное, как воплотившийся в реальность кошмарный сон.

Снова нескончаемой чередой замелькали лица, крылья и клочья тьмы. И глаза без лиц – открывающиеся, открывающиеся, бесконечно открывающиеся… Дождь шипящей ядовитой слюны, когти, рвущие уплотняющееся пространство… Иногда они задевали Уэсли, оставляя на теле нечувствительные пока раны.

Все создания тьмы, которые когда-либо представлялись, мерещились, изображались людьми – все они сейчас были здесь. Все были родом отсюда. Уэсли попал в настоящий эпицентр безумия. Здесь, за рассыпавшимся в пыль городом, на том берегу кровавой реки собрались на воскресный пикник все страхи, все твари и монстры, порождённые человеческим разумом за тысячелетия его существования.

Флэш чувствовал, что его возможности на пределе, что если он пробудет тут ещё немного – обратно не вернётся уже никогда. Но это же только седьмой мир…

Он не помнил, в какой момент лабрисфортская реальность номер семь выпустила его из своих когтей. Не помнил, как миновал ворота, разрушенный Храм и лестницу – ведь, кажется, даже кровавую реку не пересекал в обратном направлении. Всё слилось в сплошной хаос, в котором не было ни малейшего намёка на логическую последовательность.

Когда он очнулся в своей камере, всё его тело сотрясала дрожь, как при ознобе. Бросало то в жар, то в холод. Голова раскалывалась. И проклятая слабость, телесное ощущение собственной беспомощности, никак не оставляла его.

«Это пройдёт, должно пройти», – убеждал себя Уэсли до тех пор, пока не почувствовал, что силы потихоньку начинают к нему возвращаться. Тогда он поднялся с кровати и осмотрел свои раны. На ноге чуть выше щиколотки обнаружился глубокий разрез. Флэш промыл его водой из-под крана и промокнул туалетной бумагой. Не страшно, заживёт. Остальные ссадины и ушибы серьёзными последствиями вроде бы тоже не грозили. Но слишком уж их было много.

Впереди ещё три мира… А от того, что он побывал в пяти предыдущих – не считая самой тюрьмы – нет никакого толку. Он не увидел там ничего, что могло бы подсказать, как противостоять тёмной силе Лабрисфорта. Даже если он сможет выбраться отсюда живым и избежать дальнейших преследований – что станет делать дальше? Писать статьи о нарушении прав заключённых? Это же смешно: зная то, что он знает теперь. Что тюрьма – лишь первое звено в цепи… Тюрьма вообще – как идея лишения свободы, и Лабрисфорт – как одно из худших её воплощений.

Но это же наказание, и часто – заслуженное, наказание за преступление, – возражал он сам себе. Что толкает человека на преступление? Ответы были всё те же: страх, ненависть, жестокость, жажда наживы… А что представляет собой изнутри тюремная система, что она порождает? Жестокость, ненависть, страх…

Два лезвия одного топора.

И те же самые причины дают множество других следствий – от анархии до тоталитаризма, до правления религиозных или научных фанатиков… и даже до полного всеобщего безумия.

Как бороться с этим? И можно ли вообще как-то бороться? Может, стоит просто плюнуть на всё и бежать, не дожидаясь новых вояжей в потусторонние миры? Бежать и забыть, забыть всё это…

Но такие мысли – мысли труса и слабака. Они означают поражение, полное поражение.

Если можно физически чувствовать, как тьма сгущается вокруг, в тот момент Уэсли чувствовал именно это.

Лабрисфортская тюрьма (IV)

– Нет, Уэс. Это ни к чёрту не годится. Про здешнюю канализационную систему забудь – если только не умеешь просачиваться сквозь водостоки. Нет, ты не подумай, что я помешать хочу… Если бы идея была толковая – тогда другое дело. – Выпалив всё это разом, Ральф Фортадо перевёл дух. Потом продолжил: – Я тебе вот что скажу: если уж на то пошло… надо попробовать лазарет.

– Лазарет?

– Ну да. – Ральф искоса глянул на Уэсли и нервно прикурил сигарету. – Я слышал, в лазаретной умывалке есть какая-то вентиляционная решётка… в общем, если её оторвать – можно через вентиляцию попасть на крышу. Чёрт его знает, как – видно, там как-то вверх можно проползти, лазарет на первом этаже. Но если подумать… наверное, пустой трёп всё это. Я это узнал от Альберта Грина, который лежал в лазарете после драки с Берни Оллзом. А Оллз-то ему всю башку на фиг отбил… Когда Перкинсу надоело держать Грина у себя, он его выписал, и его затолкали обратно в камеру. Три дня он проходил, как полоумный – почище Филдингтона. А на четвёртый упал посреди двора и умер. Так что наверняка у него насчёт этой решётки глюки пошли, и нечего было мне его слушать… И потом, какой шанс, что нас не подстрелят на крыше? Один из ста? А ведь есть ещё ограда из колючки… Ну, ладно – к примеру, сопрём из лазарета резиновые простыни. Там они должны быть. Но нужно ещё добраться до вертолётного ангара… А там что? Пилота, что ли, в заложники брать? С голыми руками, когда у охраны – автоматы?..

– Ну, предположим, что пока это будет наш план. Другого-то всё равно нет, так?

– Это не план, Уэс, это полное фуфло, – покачал головой Фортадо. – Мы в хренов лазарет и то не попадём. Потому что попадают туда только те, до кого руки не доходят пристрелить, вроде Альберта Грина. Пока держишься на своих двоих – тебя туда не положат. А уж если что-то серьёзное – скорее отправишься кормить рыб, а не на больничную койку.

– Придётся рисковать. У меня есть мысль, как можно было бы стать пациентом.

– Что за мысль?

Уэсли объяснил свою идею, и добавил:

– А если с этой вентиляцией ничего не выйдет, мы просто вернёмся обратно в свои камеры.

– Надо быть полным психом, чтобы пытаться всё это проделать, – подытожил Ральф. – Но с другой стороны… чёрт… а вдруг что-то получится?..

– Вот именно. Думай. Но решай быстрее.

– А, – махнул рукой Фортадо. – Чего там думать. Я с тобой. Может… попробую достать для нас что-нибудь. Ну, инструмент, чтобы разворотить эту чёртову решётку. Да и верёвка пригодилась бы. Но насчёт оружия… нет, лучше и не дёргаться. Так что не знаю, как мы будем выбираться с острова. Если вообще будем…

– Для начала – нужно выбраться из тюрьмы.

– Ты псих, – усмехнулся Ральф. – Мы с тобой станем как тот парень, на которого охотились боссы, Миллер. Как два грёбаных Миллера.

– Ну, про Миллера они знали, они сами его выпустили. А про нас узнают не сразу.

– Ты псих, – так же с усмешкой повторил Ральф. – И я, наверное, тоже свихнулся.

Уэсли хотел что-то ответить, но слова так и остались непроизнесенными. Его взгляд случайно остановился на сидевшем возле противоположной стены Мисси. И в ту же секунду нахлынуло знакомое – слишком знакомое – чувство исчезновения граней между реальностями. На какое-то мгновение Флэш испугался, что это случится прямо тут, посреди двора. И что боссы сделают с арестантом, который потерял сознание и не подаёт признаков жизни? Вряд ли им придёт в голову, что он просто отправился «погулять» в другой мир, и скоро «вернётся». Такие тонкости – не их ума дело. Со скалы – да в море, вот тебе и всё.

Но в следующий момент Уэсли понял, что путешествия в очередную параллель пока можно не опасаться. Здесь что-то другое. Разговор с Фортадо отодвинулся на дальний план. Хотя, казалось бы, что сейчас может быть важнее?..

– Мне надо с ним поговорить, – внезапно севшим голосом произнёс Флэш.

Ральф явно удивился такой смене темы, и причины её не понял, но, проследив за взглядом Уэсли, полусерьёзно бросил:

– Что, решил изменить своим принципам относительно женщин?..

– Иди к чёрту, – беззлобно огрызнулся Уэсли. – Похоже, что я нахожусь в сексуальном настроении?

– Нет. Если серьёзно, ты выглядишь почти что больным.

– Ну вот. Я же сказал: мне нужно поговорить с ним.

– Да о чём с этой шлюхой разговаривать?..

В ответ Уэсли только покачал головой, потому что и сам не знал – о чём. Но всё-таки пересёк двор, остановился рядом с Мисси и сказал:

– Привет.

Мисси поднял на него взгляд.

– А… это ты. Ты долго… обычно парни сразу… Хочешь прямо здесь?

– Я хотел спросить…

– Да не обязательно меня спрашивать. Просто скажи, как ты хочешь. – Он выжидательно смотрел на Флэша.

– Как тебя зовут?

Это явно было не то, что Мисси рассчитывал услышать.

– Ну… ты же знаешь, как меня здесь называют.

– Эту кличку придумали те, кому от тебя нужно совсем не то, что мне.

– А тебе… что нужно?

– Поговорить.

– Тебе правда интересно моё настоящее имя? – несколько мгновений Мисси смотрел на Флэша, как на придурка. Потом на его лице отразилось удивление – словно перед ним стоял не человек, а какое-то фантастическое существо. – Керк Шеви. Не пойму, зачем тебе это знать…

Он не понимал. А вот Уэсли вдруг понял… понял, почему Керк Шеви так ведёт себя. И почувствовал к этому человеку странную смесь жалости пополам с презрением.

В голове Мисси не укладывалось, что он может кому-то понадобиться не для секса, а с какой-то другой целью. Ральф Фортадо попал в точку, назвав Шеви мазохистом. Он привык быть вещью, жертвой. Его изумило, что к нему могут обратиться как к человеку.

Неудивительно, что старший босс уводил Мисси из камеры, даже не думая держать его на прицеле. Такой человек, как Шеви, просто не способен причинить вред кому бы то ни было. Но как же его угораздило угодить в Лабрисфорт?

– Из-за чего ты здесь?

Глаза Шеви округлились от изумления.

– Серьёзно, ты хочешь узнать?.. – на его губах появилось подобие недоверчивой улыбки. Он ожидал, что Уэсли издевательски рассмеётся и скажет что-нибудь типа «Естественно, нет, придурок. Иди сюда и становись на колени, пока я не рассердился всерьёз».

Но вместо этого последовал утвердительный кивок. И Шеви заговорил – быстро, сбивчиво, словно боялся, что Уэсли вот-вот передумает и не станет слушать:

– Из-за одного парня. Он оказался какой-то важной персоной, политиком. Поэтому дело замяли. Но это после было. А тогда он просто вылез из своей тачки и снял меня… Я понятия не имел, кто он. Тип с деньгами – мало ли таких? Привёз он меня к себе. На последнем этаже небоскрёба квартира у него была. Шикарная обстановка, мебель старинная, картины и всё такое… Мне уже тогда не по себе сделалось. Больше к дешёвым мотелям привык.

Но сначала всё, вроде, нормально было. Выпивка, то-сё. Но тянул он больно долго… Потом взял да и вышел куда-то. Ну, я жду… Стою, виски допиваю, в окошко смотрю, и жду. Слышу – идёт. Оборачиваюсь… и всё. Аж стакан от страха выронил, разбил вдребезги. Увидел, что у него, у мужика этого, ножик в руках. Такой мяснику бы в пору. Держит он этот нож и ко мне всё ближе подходит. А от злости его всего аж трясёт.

В общем, сдвинутый он по этому делу оказался… Орал, что пидоров резать надо, как свиней, и всё такое. Не знаю, как я увернулся, когда он ножом ударил… Наверное, слишком уж он разозлился, не соображал ничего, потому и промазал.

Ну, и воткнулся нож в подоконник. Да так воткнулся – чуть не до половины лезвия. Он обратно дёргает – ни в какую. Тут бы мне и бежать – а я в дальний угол забился и там как прилип. Он нож бросил, но озверел окончательно. Схватился за кресло – здоровенное такое. Над головой поднял – хотел в меня швырнуть. А окно-то у него за спиной как раз… французское, знаешь, от пола до потолка. Ну, и не рассчитал он… Поднять кресло – поднял, а кинуть силёнок не хватает. Ну… и качнуло его. Перевесило. Назад, в окошко. Если бы он один падал – так ничего. А креслищем-то стекло выбило, и он – с тридцатого этажа вниз. Я так там и просидел, пока копы не приехали. Ну, и пришили мне убийство. Что я то креслице и с места бы не сдвинул – это никому не интересно. Вот так… Ты, конечно, вряд ли всей этой истории веришь…

– Верю, – сказал Флэш. И не солгал.

Кто угодно мог бы наврать о своей невиновности – только не Керк Шеви.

– А чего ты вообще… заниматься-то этим стал?

– Не надо, – почти попросил Керк.

– Ну, не хочешь – не рассказывай.

– Да я бы рассказал. Но таким, как ты, неприятно такие истории слушать…

– Каким это – «таким, как я»?

– Ну, нормальным людям. Мужчинам особенно.

– Я за свою жизнь много разных историй выслушал. Журналистом работал.

– Серьёзно? – впервые Шеви позволил себе задержать взгляд на своём собеседнике чуть дольше, чем на один миг.

– Да.

– Ну, у меня-то история не такая… – Керк улыбнулся через силу. – Плохая история… Стал я этим заниматься, потому что по-другому… жить не получалось. Мне когда пять лет было, мою мать у меня на глазах изнасиловали. Пьяный какой-то, или наркоман. Я тогда не понимал ничего, только испугался по-страшному. Она мне «Беги!» – крикнула. Я и побежал… ничем помочь не попытался. А как вырос, как понял всё…

В общем, никогда у меня ничего не получалось ни с женщинами, ни с мужчинами – если я сам пробовал… Нужно, чтобы обязательно – меня, и чтобы грубо, чтобы боль терпеть, унижения… А если долго ничего такого нет – хоть в петлю лезь, так себя ненавидеть начинаешь. Вот и нашёл себе такую… работу. Всегда можно то, в чём нуждаюсь, получить – ну, и деньги ещё…

Уэсли действительно захотелось закончить этот разговор, но он всё же спросил:

– Что, все, с кем встречаться приходилось, садистами были?

– Не все… в обычной своей жизни. Там, в обычной жизни, у них подруги, или жёны. Семьи, дети – всё как положено. Но иногда им нужно почувствовать себя по-настоящему сильными, хозяевами почувствовать… Ты, просто, может, другой, и о таких вещах не задумываешься. Но очень многих заводит чужая боль, правда. – Шеви, кажется, хотел добавить что-то ещё, но покачал головой: – Нет, всё, можно, я больше не буду тебе об этом рассказывать?

Как раз в этот момент железная дверь со скрежетом отворилась, оповещая об окончании прогулки.

На обед и на ужин в тот день дали знаменитую лабрисфортскую перловку. Вместо того, чтобы заталкивать её в себя, Уэсли вывалил часть обеденной порции и всю вечернюю на сложенную в несколько раз туалетную бумагу, которую положил на пол, за спинку кровати – подальше от посторонних глаз. Ральф Фортадо, наверное, в то же время проделал то же самое. Уэсли подумал, что у него, скорее всего, имеется более подходящее место, куда спрятать кашу. Он же давно здесь, мог устроить себе какой-нибудь тайник…

* * *

На следующее утро, шестого сентября, Уэсли отправился на прогулку в лучшем настроении, чем обычно. В «лучшем» – применительно к Лабрисфорту, само собой.

Причина была в том, что план побега – дурацкий, но пока единственный – уже начал осуществляться… Не терпелось увидеть Фортадо.

Когда арестантов со второго этажа, в том числе и Уэсли, запустили во двор, там уже находились обитатели первого. (После расстрела девятнадцатого августа с первого этажа некоторое время выводили только Роджера Фрэнсиса, но недавно прислали сразу двоих расстрельников. Одиночки «квартирантов» не стояли пустыми подолгу). Через минуту должны появиться заключённые с третьего этажа – Джо, его шестёрки, шестёрки Оллза, «нейтральные» арестанты, не входящие ни в один из «лагерей», Реджинальд Питер Филдингтон и, конечно, Ральф… Дверь открылась, и все они вошли в предбанник. Все, кроме Ральфа.

Чёрт… он же один в камере. Что могло произойти? Это в другой, нелабрисфортской жизни, если человек не пришёл куда-то в положенное время – это ещё ничего не значит. Но здесь это значит очень многое. И не предвещает ничего хорошего.

Уэсли решил, что надо внимательно послушать, о чём будут говорить обитатели третьего этажа. Но этого не понадобилось – благодаря Реджинальду Питеру.

Едва ступив по двору несколько шагов, он принялся бубнить, обращаясь одновременно ко всем и ни к кому конкретно:

– Это что же? Если тут вот так запросто начнут рушиться потолки, я добровольно перейду к рыбьему корму, и пусть меня пристрелят. По-моему, это получше, чем быть раздавленным…

Уэсли окликнул Питера:

– Эй, Пит, про какой это потолок ты треплешься?

Филдингтон глянул удивлённо:

– Как это – какой потолок? Обычный потолок… – и ткнул пальцем вверх, в затянутое тучами небо.

Похоже, вопрос для него оказался слишком отвлечённым.

– Где обвалился потолок? – конкретизировал Флэш, хотя сам уже догадывался, что услышит в ответ. Но не желал верить догадке.

– Как где? – сегодня Питера явно тянуло задавать вопросы. – Известно, где… с нами по соседству. У Фортадо. Я и не думал, что здешний потолок рухнуть может. А он взял, да и смог. Отвалился среди ночи кусище бетона прямо над койкой…

Уэсли отошёл от Реджинальда Питера. Слушать его дальше не хотелось. И затыкать единственным возможным способом – тоже.

Вспомнилось, что ночью, вроде бы, действительно был какой-то шум. Но особого значения Уэсли ему не придал. Не автоматная очередь под окном, в конце концов. Впрочем, если бы бетон обрушился на пол – грохот, наверное, был бы сильный. Но он упал не на пол…

Чёрт.

Флэш чем угодно готов был поклясться: это не простое совпадение. И напрасно Филдингтон суетится. На него потолок не обвалится.

На душе сделалось горько и тяжело. Можно ли было назвать их с Фортадо друзьями? По большому счёту, это не так уж и важно…

Они собирались вместе бежать. И это он, Уэсли, завёл разговор о побеге. И если быть честным, не убеждать себя – «вдруг всё-таки случайно…» – нет никаких сомнений в том, что именно он толкнул Ральфа к гибели.

Фортадо попытался… и попытка не удалась. Уэсли предстоит в одиночку осуществить их – то есть, теперь уже только его – план. Насколько это удастся – особенно без обещанных Ральфом инструментов, – неизвестно. Остаётся надеяться, что в лазарете найдётся что-нибудь, чем можно будет попытаться сбить решётку. Если же нет – он застрянет в этом лазарете… Или, может, с решёткой всё получится, но его пристрелят на крыше тюрьмы. О вертолётном ангаре вряд ли вообще стоит думать – возможность добраться до него стремится к нулю. Мьюту это понравилось бы…

Да, как сказал вчера Фортадо, план – полное фуфло. Но отступать Уэсли не собирался. В его камере потолок тоже вполне мог бы рухнуть… Но не рухнул. Игра ещё продолжается.

Лабиринт

Вечер в шестой день сентября был наполнен чувством неотвратимости. Флэш собрал все оставшиеся у него силы для того, чтобы, в очередной раз перешагивая границу миров, сохранить хоть какое-то подобие спокойствия. Ведь однажды он обещал себе, что не будет впадать в отчаяние – какие бы сюрпризы ни приготовила ему Лабрисфортская тюрьма.

До сих пор он держался. Поборол подступающую панику и на этот раз. Вопрос в том, насколько ещё его хватит. Он чувствовал себя усталым. Ужасно усталым.

Многоликий город за золотыми воротами восстал из руин. Но теперь это был уже не город с отдельными домами и улицами, а что-то наподобие средневековой крепости гигантских размеров. Нескончаемо долго Флэш шёл мимо стены, прежде чем увидел вход – или, скорее, узкий лаз между каменными плитами, и протиснулся в него.

Внутри, под низкими сводами, царили полумрак и сырой холод. Направо, налево и прямо расходились коридоры, ширины которых хватило бы лишь для того, чтобы кое-как разминулись двое.

Без всяких размышлений Уэсли выбрал центральный коридор. Через несколько шагов обнаружил боковые ответвления от него. Свернул направо. Потом снова направо…

Лабиринт. Вот где он оказался.

И к чему же теперь нужно приготовиться? К появлению Минотавра? И ни одной Ариадны на тысячу километров вокруг…

Коридоры, коридоры. Некоторые ведут под небольшим углом вверх, другие, наоборот, понижаются. Одни расположены прямо, другие извиваются, как щупальца гигантского спрута. Их сотни… тысячи… бесконечное множество.

Здесь тяжело дышать. Стены словно придавливали к земле. Но Уэсли шёл и шёл, попадая всё в новые и новые тупики. Поворачивал назад, искал другие тоннели… и снова приходил в тупики.

Западня… Отсюда не выбраться.

Вот очередной «слепой», заканчивающийся глухой стеной коридор. Уэсли хотел уже повернуть обратно, но вдруг разглядел в углу что-то… кого-то. Там сидел человек. Человек очень маленького роста. Или… неужели ребёнок?

Да, это был ребёнок. Темнокожий мальчик лет десяти. Обхватив руками подтянутые к подбородку колени, он смотрел в пол перед собой. Но когда Уэсли приблизился, мальчик поднял лицо и взглянул на него… взглянул светлыми, голубыми глазами. И почему-то видеть этот взгляд было хуже, намного хуже, чем всех тех чудовищ, которые промелькнули перед глазами Флэша в прошлой параллели Лабрисфорта.

– Я долго ждал, когда ты придёшь, – сказал мальчик. В его голосе прозвучали тоскливые ноты. – Теперь мне хотя бы есть с кем поговорить.

– Почему ты здесь? – спросил Уэсли, сам того не желая. Его голосом как будто управлял кто-то посторонний.

– Я здесь живу.

– Но разве здесь твоё место?

– Когда-то оно было не здесь. Среди людей… среди других детей… Но потом утонула девочка, и я больше не смог там жить. Я ушёл.

– Почему?

– Потому что там слишком тяжело. Слишком много жестокости, ненависти и страха.

Уэсли вздрогнул. На секунду ему показалось, что с ним говорит вовсе не ребёнок, а одно из отвратительных порождений Лабрисфорта, напялившее на себя маску мальчишки. И оно издевается, произнося вслух его, Флэша, собственные мысли. И вот сейчас сбросит свою личину и рассмеётся ехидным смехом… Но этого не произошло. Ребёнок остался ребёнком, который продолжал говорить:

– Там живут люди, обычные люди, неплохие люди… Но часто они сами не замечают, как причиняют боль другим. Но их злоба делает своё дело. Она разъедает реальности, она просачивается сквозь миры… И собирается в пропастях, в глубоких-глубоких озёрах тьмы.

– В пропастях? Таких как Лабрисфорт?

– Да. Тьма собирается, и становится живой. Её источник – люди там, наверху… Но здесь она живёт уже сама по себе. Живёт и набирает силу. И возвращается к тем, кто её породил. И превращает в своих рабов.

– Но если ты знаешь всё это, почему не стал сопротивляться тьме?

– Это невозможно. – Снова в интонации мальчика послышалась печаль, какой просто не должно быть в голосе ребёнка.

– Почему? Люди совершают и добрые поступки. Они тоже должны что-то значить…

– Я ничего не знаю об этом, – безучастно пожал плечами маленький собеседник Уэсли. И добавил с неожиданным нажимом: – И ты тоже не знаешь.

– Неправда, – возразил Уэсли. – Ну, подумай: если тьма существует – должен существовать и свет. И он может бороться с тьмой.

– Бороться? Нет, – тут же откликнулся мальчишка. – Не может. Бабочка не сможет летать, если у неё крылья только справа, или только слева.

– Ладно… Но ты-то зачем ушёл жить в эту пропасть?

– А зачем дожидаться, когда в неё рухнет всё? – вопросом на вопрос ответил он.

– Но ведь пока этот момент ещё не наступил. А ты всё время сидишь здесь, и не видишь ничего другого…

– Нет, вижу иногда. Иногда, очень редко, я ухожу отсюда. И где-нибудь гуляю. Или рисую… на стенах, или на чём-то ещё. Но потом возвращаюсь. А ты лучше сядь, отдохни. Здесь тяжело стоять.

– Нет, мне нужно идти. – Уэсли сделал шаг назад. Мальчик ничего не сказал, только снова покачал головой с обречённым видом – и отвёл взгляд.

Вот в чём опасность лабиринта. Здесь не будут нападать, не будут бить и рвать когтями. Здешняя безликая сила заставляет повиноваться иначе. Она вызывает чувство безысходности и бесконечной усталости, принуждает сесть, застыть неподвижно и не двигаться с места. Остаться тут навсегда.

Ну уж нет. В отличие от мальчишки, Уэсли не собирался становится жителем лабиринта. Заставляют сесть? Значит, надо бежать.

Развернувшись, Флэш со всех ног пустился по коридору. В тот же момент каменные стены лабиринта точно ожили – заблестели влажно, и вроде бы даже задвигались. По ним побежали волны, как по водной глади в ветреную погоду. Не коридоры – внутренности какого-то чудовищного организма…

Ходы оставались такими же узкими. Ужасные превращения происходили в каком-нибудь полуметре от лица Уэсли. В неживом проступало живое, но, так и не достигнув состояния настоящей жизни, застывало на стадии отвратительного вечно голодного полусуществования.

А потом на стенах начали проступать лица. Сначала неясными бледными пятнами, затем всё чётче… Провалы ртов выкрикивали что-то на разных языках, и только часть из этих языков принадлежала человеческому миру. И только некоторые лица напоминали человеческие…

Бежать здесь было раз в десять тяжелее, чем обычно. К каждой ноге словно привязано по чугунной гире. Лёгкие Уэсли готовы были разорваться от напряжения, сердце стучало как сумасшедшее.

Иногда впереди из ниоткуда возникали фигуры каких-то мужчин и женщин – одни из них казались смутно знакомыми, другие – совершенно чужими. И все они шептали в один голос: «Остановись… Остановись, останься, отдохни…» И шёпот становился грохотом, и гулко разносится по тоннелям.

Как же хочется последовать этому призыву… Остановиться, отдышаться, и…

Нет. Нет, нет, нельзя.

Уэсли бежал – а люди не думала отступать с его дороги. Каждый раз казалось, что столкновение с ними неизбежно. Но каждый раз его не происходило. Они оказывались не более чем туманом, призрачными бестелесными образами.

Целую вечность продолжалась гонка по лабиринту. По лабиринту-миру, пронизывающему землю и небо, не имеющему ни начала, ни конца. По лабиринту, стремящемуся к отрицательной бесконечности.

Лабиринт. Лабиринт. Лабиринт.

…Лишь очутившись в своей камере, Уэсли понял, что бежать больше не нужно.

Побег?

В последующие два дня Уэсли не предпринимал ничего, и ничего не происходило. Точнее, почти ничего. Только увеличивалась после каждой кормёжки куча объедков на бумажной подложке.

А в пятницу, девятого сентября, он решил, что план пора привести в исполнение. С него хватит. Пусть два оставшихся мира катятся к чертям. Ему совсем не улыбалось сразу после них загреметь в одиннадцатый.

Зря он тогда обозвал этого несчастного, Грэга, трусом. Тот был прав: отсюда надо бежать как можно быстрее. В лабрисфортских мирах не найти ответа – как бороться с Лабрисфортом. В них лишь увязаешь всё глубже, точно в болоте. Шанс для борьбы появится, только если Уэсли выберется отсюда. Тогда можно будет всё обдумать… И, возможно, в голову придут какие-то дельные мысли. Но здесь и сейчас не место и не время изображать героя.

В два часа дня, как обычно, принесли обед. Уэсли, постаравшись не привлечь ненужного внимания Оллза, вывалил всю еду в унитаз. Надо действовать быстрее… Через несколько минут посуду заберут, а ложкой, как-никак, удобнее, чем руками…

Происхождение скопившейся на туалетной бумаге массы постороннему человеку показалось бы весьма сомнительным. Её и первоначально-то можно было назвать пищей с большой натяжкой, а теперь она ещё и позеленела от плесени и отвратительно воняла. Чёрт… Одно дело – планировать, и совсем другое – на деле затолкать в себя такую мерзость.

Но надзиратели вот-вот вернуться за посудой…

«Только бы не стошнило раньше времени» – с этой мыслью Флэш стряхнул в тарелку горку липкой дряни, мужественно воткнул в неё ложку и, зачерпнув с верхом, проглотил. Комок проскользнул по пищеводу, но, оказавшись в желудке, отчаянно запросился обратно. Нет, этого никак нельзя… Уэсли сделал глоток воды и, собрав волю в кулак, принялся методично уничтожать серо-зелёную субстанцию. Подчистив последнее, залпом выпил ещё воды. В этот момент в коридоре раздались шаги. Флэш скомкал грязные листы и бросил в угол. Когда надзиратели подошли, он, как полагается, вернул посуду.

Желудок продолжал делать попытки избавиться от наполнившей его заплесневелой отравы. Флэш решил не рисковать и не делать лишних движений, а спокойно полежать на кровати.

Он лежал с закрытыми глазами и ждал. Ждал, когда зараза проникнет в кровь и наступит настоящее отравление.

Вынужденное бездействие, как обычно бывает, породило множество сомнений. Вдруг он будет чувствовать себя слишком плохо? Вдруг надзиратели решат с ним не возиться? Вдруг никакой вентиляционной решётки вообще нет?

Не думать. Не думать обо всём этом. Не думать ни о чём… Дело начато.

Он стал прислушиваться к лабрисфортским звукам. Ходьба по коридору каждые четверть часа. Окрики, ругательства… Голоса из комнаты надзирателей…

Признаки того, что всё идёт, как задумано, появились несколько часов спустя. В желудке растеклась тяжёлая тупая боль. На лбу, несмотря на вечный здешний холод, выступил пот. Вернулась прекратившаяся было тошнота.

Рядом послышался скрип отпираемого замка. Открыли решётку. Это в камере Шеви. Босс Роулкрафт захотел поразвлечься.

Шаги двух пар ног стихли в направлении лестницы. Почти сразу после этого кто-то из надзирателей прошёл миом камер. Потом тишина… недолгая. Но за этот небольшой промежуток времени Уэсли почувствовал себя значительно хуже.

…Снова шаги. Мисси ведут обратно? Что-то больно уж быстро… Нет. Опять отпирают замок. Значит, уже семь часов. Время ужина. Пора преступать к следующему этапу плана.

Уэсли сел на кровати. Камера слегка пошатнулась… Сердце забилось чаще. То ли от волнения, то ли от повышенной температуры.

Надзиратели, Фил и Рокки, уже сунули тарелку Берни Оллзу и заключённому в последней камере, которого звали Вернон, и направились к Флэшу. Он поднялся на ноги и отошёл к дальней стене камеры. Очень медленно (по крайней мере, так показалось Уэсли) ключ повернулся в замке, отворилось окошко в решётке. Миска и кружка грохнулись о подставку. Заперев окно, Фил с Костоломом пошли дальше.

Уэсли стоял, не двигаясь с места. Колени ощутимо дрожали. Пот тёк по телу ручьями, волнами накатывала тошнота. Он дожидался возвращения надзирателей.

Наконец-то опять шаги. Рокки с автоматом, Фил собирает посуду на тележку. Забрали у Оллза, у Вернона…

– Чего не жрал? – последовала реакция Костолома на нетронутый ужин.

Долгожданный момент…

Уэсли сделал пару медленных, нетвёрдых шагов. Более медленных и нетвёрдых, чем мог бы.

«Ближе не нужно… и не дёргаться… никаких резких движений».

Послышался окрик, но Флэш не обратил на него внимания. Его колени подогнулись – но он не упал, скорее, опустился на пол. Каждая мышца тела находилась в чудовищном напряжении. Им ничего не стоит начать стрельбу в ответ на странное поведение заключённого.

«Руки. Они должны видеть, что в руках ничего нет».

Флэш упёрся ладонями в пол. Дальше всё произошло само собой. Хотя, возможно, свою роль сыграло то, что психологически он заранее был настроен именно на такое развитие событий. Его стошнило, и он повалился набок – вполне натурально, но умудрившись при этом не вляпаться в блевотину.

– Мать твою! – заорал Костолом. – Вот скотина! Подох, что ли?!

– Что-то у меня нет охоты возиться с трупом. Давай Перкинса позовём – пусть разбирается, – предложил Фил.

– И то… Иди, сходи за ним.

Рокки остался возле камеры, Фил ушёл.

Перкинс… Это имя Уэсли приходилось слышать. Его упоминал Ральф Фортадо. Это здешний врач. Всё-таки шансы, что удастся хотя бы начало плана, есть. Пищевое отравление не сразу отличишь от какой-нибудь желудочной инфекции, так что действительно могут отправить в лазарет. Поголовная эпидемия здесь никому не нужна: слишком много возни. А решить проблему самым простым путём, с помощью автомата, тоже не получится, сложновато будет свалить на самооборону. Правда, когда дело касается Лабрисфорта, наверняка утверждать нельзя ничего – и тем не менее…

А если бы Ральф был жив, если бы с ним сейчас происходило то же самое – всё выглядело бы намного убедительнее…

Но даже в одиночку уже удалось кое-чего добиться. Ведь Фил пошёл за врачом.

– Чёрт вас подери… машете своими прикладами направо-налево, а потом естественно – в лазарет, как будто я новые внутренности вставлять умею, вместо тех, что вы в месиво превращаете…

– Не завирался бы ты, Перкинс, – в голосе Роки прозвучали угрожающие нотки. – Твоя палата вечно пустая стоит. Задаром деньги получаешь.

Уэсли приоткрыл глаза и глянул на врача. Его лицо, обрамлённое чёрной бородой, тоже знакомо… Ну да, конечно. Первая Лабрисфортская прогулка. Врач осматривал тело убитого Дэвида Кейса.

– Деваться тебе некуда, – продолжал Костолом. – Мы с Филом думали, он коньки отбросил, а он вон, вроде, шевелится. Больной он. Вот и забирай к себе.

– Больной… Да как они ещё все не передохнут… Но этот жить будет. Так что труп убирать вам не придётся.

– Э, нет. Будет, не будет – теперь это твоя забота. – Похоже, для Костолома спровадить Флэша в лазарет стало делом принципа. Он не любил уступать никому и ни в чём.

– У меня, между прочим, рабочий день заканчивается.

– Но санитар-то у тебя там дежурить будет?

Перкинс помрачнел:

– Будет. По твоей милости. Останется Энджело сторожить, которого ты позавчера отделал до состояния мешка с костями.

Энджело был одним из шестёрок Берни Оллза. Во вторник, по дороге с прогулки, прямо в холле первого этажа ему действительно досталось от Рокки. Да так крепко, что с пола он не поднялся. Уэсли подумал тогда, что боссы его пристрелят. Но выстрелов во всё то время, что арестанты были на прогулке, так и не последовало. Значит, Энджело отправили в лазарет… Своя логика в этом есть: из холла до лазарета ближе, чем до моря, в которое нужно было бы выбросить тело.

– Не тяни, Перкинс, – сказал Фил, отпирая дверь камеры.

Зайдя внутрь, он пнул Уэсли носком ботинка:

– Эй, живой? Идти можешь?

Флэш с трудом начал подниматься.

Минуту спустя процессия двинулась по коридору. В середине, пошатываясь, шагал Уэсли. По сторонам – Фил и Перкинс. Позади тяжело топал Костолом.

Спустившись на первый этаж, повернули налево, куда обычно сворачивали, ведя заключённых на помывку. Тюремный лазарет находился сразу за душевой. Состоял он из двух частей: ограждённой решёткой «палаты» и ещё одного помещения, дверь в которое была приоткрыта наполовину – наверное, кабинета врача. В палате стояло пять коек, на одной из них кто-то неподвижно лежал. Кто – догадаться нетрудно.

Перкинс указал Уэсли на крайнюю койку:

– Ложись.

Флэш подчинился, почти упав на кровать, как совершенно обессиливший человек.

Оба надзирателя вышли. Откуда-то появился санитар и принялся выяснять у Перкинса, что случилось. Они тоже направились было к выходу, как вдруг заметили, что с новым пациентом неладно.

Флэш свесился с кровати, и его опять вырвало.

– Дерьмо! – прокомментировал ситуацию Перкинс. – Крейг, в умывалку его, пусть там проблюётся. А то загадит нам здесь всё…

Врач и санитар подхватили Уэсли под руки и поволокли к двери в дальнем конце палаты.

– Провалиться бы Костолому к чертям… – пропыхтел Перкинс. Крейг выразил своё мнение о Рокки ещё более красноречиво.

Распахнув дверь, они втолкнули Флэша внутрь. В темноте он полетел на пол, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не приложиться головой.

Дверь громко захлопнулась за спиной, потом послышались удаляющиеся шаги двух пар ног, сопровождаемые ругательствами, а мгновение спустя – лязг запираемой решётки.

Несколько секунд, мимолётных и вечных, Уэсли стоял на четвереньках в кромешной темноте. Нужно немного прийти в себя… Конечно, самочувствие его было вовсе не таким плохим, как он хотел показать. Но далеко не лучшим.

До этого момента всё шло, как надо. Отравление получилось самым что ни на есть настоящим, но при этом не свалило с ног. Надзиратели обратили на Уэсли внимание – а ведь могли бы просто продолжить собирать грязную посуду. А ещё могли без лишних церемоний пустить в ход автоматы… но не сделали этого. Не слишком ли много удачных совпадений?..

Но какой смысл раздумывать об этом теперь, когда надо двигаться дальше? О времени забывать не стоит… Да, Перкинсу и санитару до нового пациента дела мало, но рано или поздно они поинтересуются, почему он так надолго застрял в умывалке.

Уэсли поднялся в полный рост. Пошарил по стене, обнаружил выключатель и щёлкнул им. И понял, что план летит к чертям. В темноте он не слышал ни единого постороннего звука, не заподозрил ничего. Но в тусклом свете лампочки увидел, что не один здесь.

В углу, вжавшись в стену спиной, стоял Керк Шеви.

– Ч-чёрт! – выдохнул Уэсли. – Так вот, значит, где ты развлекаешь нашего босса…

– Нет, – покачал головой Шеви. – Не здесь. Тут рядом служебная комната. Почти всегда пустая. Но его к начальнику срочно вызвали. Он там меня не оставил, мало ли, может, зайдёт кто. Сюда привёл. У него ключи от лазаретной клетки есть. Сказал ждать…

– Когда вернётся?

– Не знаю…

– Давно ты здесь сидишь? – задав этот вопрос, Уэсли сделал пару торопливых глотков из-под крана. Ужасно хотелось пить.

– Минут десять. А ты… ты же… не случайно в лазарет попал?

Флэш поперхнулся водой. Приблизившись к Шеви, он угрожающе спросил:

– А ты это откуда знаешь?

Керк, вышедший было из своего угла, шарахнулся обратно, как ошпаренный, и закрыл лицо согнутой в локте рукой. Только слепой не понял бы, что он ждёт удара. И не одного.

Уэсли почувствовал раздражение. Тратить время на этого несчастного…

– Слушай, – он постарался говорить как можно спокойнее. – Я не собираюсь тебя бить. Я тут действительно не случайно. Свалить собираюсь из этой дыры. И мне нужно, чтобы Роулкрафт, вернувшись, не узнал этого от тебя. Потому что, скорее всего, он придёт сюда раньше, чем врач.

Шеви сделал из этих слово свои выводы. Его лицо побледнело, глаза округлились. Еле выговаривая слова дрожащими губами, он пробормотал:

– Ты меня убьёшь?

Флэш почувствовал, что начинает злиться всерьёз. Но всё же изо всех сил старался, чтобы в голосе это не прозвучало.

– Нет. Никакого вреда я тебе не причиню.

– Я тебе обещаю, клянусь, никто от меня ничего не узнает. Я ничего не скажу…

– Ну уж нет. Ты выложишь всё первому, кто сделает тебе чуть побольнее, чем тебе нравится. Поэтому ты пойдёшь со мной. Конечно, если у меня вообще что-то получится.

Вентиляционную решётку в стене Уэсли уже давно заметил. Но этим разговором с Шеви он как будто сам оттягивал момент, когда всё решиться. Удастся вырвать решётку из стены… или не удастся.

Шеви отчаянно замотал головой:

– Нет, нет!

Уэсли удивился. Можно подумать, для этого придурка шанс выйти на свободу – хуже смерти.

– До тебя не дошло, что я сказал? Я хочу отсюда выбраться! Освободиться, ясно тебе?

– Ясно. Поэтому я и не могу идти с тобой.

– Хочешь подохнуть здесь, трахаясь с убийцами и бандитами?

– Те не… не понимаешь… – от волнения Шеви начал заикаться.

– Не понимаю чего?

– Лабрисфорт не отпускает таких, как я… как Ральф Фортадо…

Чёрт! Похоже, Шеви известно больше, чем можно подумать. То обстоятельство, что последнюю фразу он произнёс как-то почти бессознательно, автоматически – ускользнуло от внимания Уэсли. Раздражение переросло в настоящую ярость.

Одним шагом он преодолел разделявшее их с Шеви расстояние. Керк от этого резкого движения словно бы вернулся в реальность из какого-то неведомого далека. И увидел возвышающегося над ним Флэша с лицом, искажённым гневом. Защищаясь от ожидаемых побоев, он снова прикрыл локтем голову.

Уэсли одной рукой сгрёб Шеви за шиворот, другой схватил за предплечье и с лёгкостью отвёл в сторону закрывавший лицо локоть. Керк не сопротивлялся. Он вообще не умел сопротивляться.

– Что тебе известно о Фортадо? – негромко, но угрожающе произнёс Флэш. – Говори, чёртов мазохист, а то словишь кайф по полной программе.

– Я ничего не знаю, клянусь! Не знаю, почему сказал про него. Не понимаю… – от страха глаза Шеви сделались огромными.

– Врёшь!

– Правда, не знаю… Не надо, пожалуйста… Отпусти, ты мне больно делаешь…

– А тебе это разве не нравится, а?

– Не надо… Ты мне руку сломаешь!

Чего доброго, этот болван начнёт визжать, как резаный. Флэш разжал пальцы. Керк втиснулся как можно дальше в угол и с ужасом смотрел на него, прижимая к груди руку – рукав сполз до локтя, повыше запястья были заметны тёмно-красные следы.

Уэсли тряхнул головой, точно пытаясь избавиться от внезапно завладевшей его сознанием агрессии. Этот Шеви, вечная жертва, в ком угодно пробудит садиста…

А может, дело не в Шеви.

Надо взять себя в руки. Керк ничего не скажет, хоть на кусочки его режь. Он на самом деле не знает, почему эти слова и имя Фортадо сорвались с его языка.

– Ладно, извини, – Флэш постарался произнести это самым миролюбивым голосом. – Я не хотел… Но если отсюда есть выход, пойдём мы вместе. По-другому нельзя.

– Хорошо, – обречённо отозвался Шеви.

Уэсли подошёл к решётке, посмотрел сквозь неё, но ничего не увидел. Между прутьями была одна темнота.

Керк Шеви с опаской приблизился и нерешительно остановился за спиной Флэша. Выйти из умывалки он не пытался. То ли понимал, что Уэсли, даже находясь не в лучшей физической форме, без труда его остановит, то ли вообще был не в состоянии кому-то в чём-то не подчиниться.

Глядя на решётку, на миг Уэсли ощутил головокружение и тошноту. Но всё тут же пришло в норму – даже испугаться не успел, что отравление снова даёт о себе знать.

Дальше тянуть просто нельзя. Из-за Шеви и так уже потеряна куча времени.

Он дотронулся до прутьев решётки. Холодный металл обжёг кожу. Отчаянно захотелось отдёрнуть руку… Это было как последнее предупреждение.

Но Уэсли отбросил прочь все смутные ощущения и предчувствия, просунул пальцы между прутьев, сжал, потянул на себя – проверить, крепко ли держится. И только теперь вспомнил, что не посмотрел, есть ли на лазаретной койке резиновая простыня. Но было уже поздно.

…Мир, привычный мир, в котором хотя бы относительно можно контролировать всё происходящее с тобой, закончился. Металл прутьев, секунду назад абсолютно материальный и физически ощутимый, исчез. Пальцы держались за пустоту.

Реальность растаяла. Реальность стала текучей. Превратилась в огромное озеро с тяжёлой, тёмной водой, в которой тонет всё.

Туман на дне пропасти на этот раз был совсем густым и непроницаемым. Он наводил на мысли о глухих бетонных стенах. О том, что невесомый водяной пар и тяжеловесные камни могут каким-то непостижимым образом представлять собой единое целое.

Сквозь серую мглу виднелись золотые отблески. Впереди – ворота.

Внезапно Уэсли почувствовал, что сбоку к нему кто-то прижимается. Чья-то ладонь крепко обхватила руку повыше локтя.

– Отцепись, – сердито сказал Флэш насмерть перепуганному Шеви и дёрнул плечом. Тот, естественно, тут же отпрянул в сторону.

Да, он действительно был напуган. Но не удивлён. И вопросов о том, где они очутились, не задавал.

Уэсли стоял перед воротами в замешательстве. Знал, что войти придётся – но что-то словно удерживало его по эту сторону.

И тогда он посмотрел вбок, и увидел одного из стражей. Замечал он его уже много раз, но лишь сейчас впервые увидел. Увидел не только доспехи римского центуриона, но и человека, в них одетого.

– Ральф… – тихо, ни к кому не обращаясь, произнёс Уэсли. Он знал, что страж не взглянет на него. Не двинется с места, не нарушит своего долга.

Поворачиваясь в другую сторону, Уэсли уже знал, кто стоит там. Справа от ворот, вытянувшись по стойке «Смирно!» так же, как Ральф, и так же устремив взгляд в бесконечность, застыл второй страж – Стэнли Голд.

Вот он и узнал, почему Ральф Фортадо из тюрьмы на острове носил на груди знак ворот, а заместитель начальника писал в своём компьютере странные вещи. Теперь можно идти дальше. И Флэш пошёл. Керк Шеви молча последовал за ним.

Нефритовая статуя стояла на своём обычном месте за воротами. И продолжала вечное движение под отдалённые звуки музыки.

– И ты здесь, Гэб, – сказал Флэш, глядя на статую.

Конечно, он был не совсем прав. Движущаяся статуя – не Гэбриэл Уинслейт, даже внешне ничем не напоминает его. И всё же она означает, что друг Уэсли, погибнув в человеческой реальности, остался пленником миров Лабрисфорта.

Нефрит – это было прозвище Гэба в юности, потому что он где-то стянул и долго носил толстое серебряное кольцо, в которое был вправлен этот камень. И клубные вечеринки, где можно потанцевать, Гэб всегда любил…

Пройдя несколько шагов по дороге, Уэсли вдруг подумал о Шеви. Пока он, Флэш, стоял возле статуи, Керк успел удалиться немного вперёд. Хм-м… Ясно, почему Ральф и Стэнли Голд ощущали свою причастность к Лабрисфортской пропасти. Но почему Шеви сказал, что таких, как он, Лабрисфорт не отпускает?

Флэш понял и это – но поздно. В тот момент, когда его «личное время» уже застыло, и он, вопреки всем усилиям, не мог сдвинуться с места. А время Керка Шеви продолжало двигаться – к своему завершению.

Убийцы выскочили из тумана, Шеви попытался бежать, но тщетно.

Заранее зная, что это невозможно, Флэш постарался разорвать незримые путы и защитить Керка. Разумеется, безрезультатно. Когда время «оттаяло», ему осталось только пройти мимо окровавленного тела.

Да, Шеви ничего не знал наверняка – но предчувствовал такой исход. Он боялся смерти. А Уэсли потащил его с собой. И он же подбил Ральфа бежать… Теперь оба мертвы.

Чёрт возьми… Ведь не трудно было догадаться, что эта из раза в раз убиваемая жертва – именно Шеви.

Дорога была впереди, и дорога ждала. Туманно-каменный путь через мир номер девять.

«Только девять, не десять и, тем более, не одиннадцать», – напомнил себе Уэсли.

Неизвестно, был ли возможен побег из лазаретной умывалки. Но через девятую (только девятую) параллель Лабрисфорта можно пройти. Не побывать в ней и вернуться обратно, а именно пройти через неё. В этом Уэсли убеждал себя, шагая в неизвестность.

Внезапно он почувствовал, как всё тело покрывается потом. Вечный лабрисфортский холод исчез, бессильно растворился в палящей жаре.

По земле прошла волна дрожи. Всего в нескольких метрах от Уэсли образовалась широкая трещина, и из неё вертикально вверх взметнулся столб ярко-оранжевого пламени – словно какой-то огненный джинн вырвался на свободу из многолетнего заточения.

Кожу лица обожгло волной раскалённого воздуха, дыхание перехватило. Уэсли поспешно отвернулся и зашагал в другом направлении. Дышать стало полегче, но пекло было такое же нестерпимое. А через минуту всё повторилось: ещё одна огненная стена заставила свернуть с пути.

И куда бы он ни пошёл – всюду творилось то же самое. Всё новые и новые потоки пламени вырывались из-под земли.

«Я пройду, пройду, должен пройти, – твердил Уэсли, не замечая, что произносит слова вслух. – Уйти – это единственное, что я должен сделать. Бросай мне вызов, сколько угодно вызовов – я их не приму».

К кому он обращался – он не знал.

Так много пламени… Огненные столбы росли, смыкались где-то в вышине, появлялись поперечные потоки… Уэсли понял, что вокруг него образуется гигантская огненная клетка. Перекрестья «прутьев» из пламени окружили его со всех сторон.

Огонь не был похож на обыкновенное, привычное пламя человеческого мира. Законы тамошней физики здесь не действовали. Он почти не рассеивал темноты. Тени внутри клетки сгустились до осязаемого, какого-то каменного состояния. И в самом центре этого тёмного не то облака, не то монолита что-то шевельнулось…

Уэсли остановился. Он не мог больше сделать ни шага. Из тяжёлых чёрных теней вышел человек, и направилась к нему.

Чем ближе подходил человек, тем лучше можно было его разглядеть. И – тем хуже становилось Уэсли. Он видел ярко-рыжие блики, мечущиеся по тёмной коже того, кто появился из теней. Он видел его лицо… Он словно смотрел в зеркало – но отражение в этом зеркале обрело свою собственную жизнь.

Одежда на «отражении» была другая, вместо тюремной робы – кожаные штаны. А в ушах были продеты золотые серьги в виде небольших, но тяжёлых колец.

Но эти отличия ничего не значили. В остальном появившийся из теней выглядел как абсолютный двойник Уэсли Флэша.

«Я не приму твой вызов, слышишь? Не здесь… не так… Я просто пройду мимо, и ты окажешься всего лишь призраком, ты растаешь в тумане, ты…»

Медленным, неторопливым шагом приближалось к Уэсли порождение огненно-каменных теней, окутанное клубами пламени и тьмы. Приближался… он сам. Не в силах пошевелиться, Флэш чувствовал, что все его мускулы как будто онемели. Как будто превратились в лёд – несмотря на жару. Полную неподвижность нарушало только прерывистое дыхание, с трудом вырывающееся из груди.

Двойник подходил всё ближе. Всё меньшее расстояние разделяло их. И вот – он рядом.

«… – ты – тьма, и я ненавижу тебя. И если у меня хватит сил, я тебя уничтожу. И их хватит. Я сильнее тебя».

Двойник улыбнулся и протянул руку к лицу Уэсли. Флэш пытался отстраниться, но тщетно. Эти попытки только удвоили боль в напряжённых до предела мускулах. А Двойник всё равно сделал по-своему: приподнял голову Уэсли за подбородок.

Флэшу показалось, что его кожи коснулся раскалённый металл. Но даже резкая боль не помогла побороть овладевшее им оцепенение.

…найти в себе силы… найти в себе силы… не сдаваться.

– Ты мне не помешаешь, – хрипло прошептал Уэсли, едва разлепив пересохшие губы. – Я закончу то, что начал. Я уйду.

– Да неужели?… – Голос Двойника по тембру напоминал голос Флэша, только звучал намного увереннее. И – в нём слышались явно издевательские нотки. – Уходи. Уходи, но сначала выберись из своей клетки.

– Выберусь, будь уверен. Я выберусь из клетки. И убью тебя.

Убрав от лица Уэсли руку, Двойник сделал шаг назад и, запрокинув голову, рассмеялся.

Стало чуть легче, потому что исчезла обжигающая боль. Но этот смех… Жутко видеть себя хохочущим, когда тебе… так плохо.

Невыносимо слушать этот смех. Невыносимо смотреть на неестественно-яркие красно-жёлтые отсветы, отбрасываемые раскачивающимися золотыми серьгами Двойника.

Но когда смех, наконец, прекратился, Флэш понял, что худшее впереди. Потому что Двойник вновь приблизился к нему и протянул руки. И на этот раз все десять огненных пальцев скользнули по щекам, а потом впились в шею пониже затылка.

«Он только выглядит существом из плоти, – мелькнуло в голове Уэсли. – В его венах течёт не кровь, а пламя».

Терпеть прикосновение Двойника становилось невмоготу. Ощущение выходило за грани физической боли. Оно проникало в сознание, ломая барьеры, которые обычно делают человеческий разум недоступным для постороннего вмешательства. Вытягивало самые потаённые мысли, заставляло чувствовать себя слабым и беззащитным.

– Нет, ты никогда не выберешься. – Двойник был так близко, что его губы почти касались губ Уэсли. Флэш ощущал на лице опаляющий жар дыхания существа с огненной кровью. – Ведь если ты сбежишь, ты проиграешь, и окажешься слабаком. Ты не выберешься. Ты – мой. И навсегда останешься моим.

Уэсли понял вдруг, что до этого момента не видел Двойника по-настоящему. Потому что не видел его глаз. Глаза Двойника вовсе не были похожи на глаза Уэсли.

В них бушевало пламя. Это были не глаза, а две раскалённые ало-жёлто-золотые бездны, которые горели яростным, всепожирающим огнём. Из последних сил пытаясь не утонуть в этом огне, Флэш подумал: «Мне плевать, окажусь я слабаком или нет».

На мгновение ему показалось, что огненная хватка ослабла, и он свободен.

«Мне плевать… но тебя я прикончу».

Огонь захлестнул с головой, и не стало больше ничего.

Побережье западнее Сэдэн-сити, утро 10 сентября 2011 года

Холод. Боль.

Сырой, пронизывающий холод от мелкой мокрой гальки и от ветра. Боль во всём теле, в каждой мышце.

Уэсли Флэш открыл глаза. Но они не открылись. Он открыл их ещё раз, потом снова и снова – но результат был тот же.

Почему? Он лежал на спине, и должен был видеть над собой небо. Даже если оно ночное и пасмурное – он всё равно должен его видеть…

Но когда вернулись воспоминания, ответ на вопрос – куда подевалось небо? – стал ясен. Слишком ясен. Небо на месте. Никуда оно не девалось.

Захотелось кричать. В первое мгновение Уэсли сдерживался, закусив губу. Но зачем? Не нужно…

Его пальцы сжались в кулаки, стиснув мелкие острые камешки, и он закричал так громко, как только мог. Сначала это были бессвязные, переполненные болью и яростью крики, после – ругательства. А потом сил кричать не осталось.

Где-то совсем рядом шуршали волны. Иногда их плеск становился сильнее, и Уэсли чувствовал на коже водяные брызги. Ветер трепал изодранные лохмотья, в которые превратилась тюремная роба Флэша. Свинцовые тучи, плывущие по низкому хмурому небу, отражались в его невидящих глазах.

Может быть, прошло полдня, а может – всего полчаса. Боль никуда не исчезла. Но нельзя же вечность проваляться на этом пустынном берегу. Не для того он освободился из Лабрисфорта, не для того так дорого заплатил за эту свободу.

Пока Уэсли понятия не имел, как будет добираться отсюда до какого-нибудь более-менее людного места. Но для начала нужно попробовать хотя бы встать на ноги…

Он уже собрался это сделать, но едва сел, как вдруг услышал рядом надтреснутый голос:

– А я думаю: кто это тут так орёт – за километр слыхать… Ты вот, значит. Ага.

Обращались, конечно, к Уэсли. Но слышать говорящего, не видя его, казалось странно и неприятно. Флэш почувствовал растерянность.

– Кто вы?

Он и сам понимал, насколько глупо звучит вопрос. Просто ничего другого не пришло в голову.

Но собеседник почему-то ничуть не удивился. То ли рассмеялся дребезжащим смехом, то ли закашлялся, после чего заговорил:

– Кто я? Да я удивляюсь, что хоть это ещё помню! Элвин Смит меня звать. Нет, ну надо было так надраться… Осёл я старый, больше никто! Куда поехал вчера – не помню. С кем – не помню… Помню только, что знать я их не знаю. Все деньги упёрли, сволочи! А из машины, видать, как мусор выкинули. Тоже не помню!.. А завезли-то… к чёрту на самые рога. И как теперь домой попасть? Ну, видно, спасибо сказать нужно, что насмерть не прибили. Будет в другой раз наука… А ты-то здесь чего? А? – закончив монолог, поинтересовался Смит.

Хотя Уэсли и не мог его видеть, несложно было догадаться, что Элвин – пьянчужка со стажем. Может быть, то, что он именно накануне вечером угодил в переделку, станет удачным совпадением…

– Да так, – сказал Флэш, – тоже не по своей охоте. А у вас вообще всё украли? И телефон?

– Телефон у меня такой, что его красть без толку: и за копейку не продашь. Не взяли они телефон. Но просить, чтоб за бесплатно меня отсюда до самого Гардена везли, мне некого.

– В Хиллз-Гардене живёте?

– Ага, – откликнулся Смит.

Значит, всё не так плохо. Хиллз-Гарден – западный район Сэдэн-сити. От города до побережья не больше часа езды.

– Слушайте, если дадите позвонить с вашего телефона, обещаю, что нас заберут отсюда обоих.

– Обоих? Да звони, если такое дело, если обоих. – С этими словами Смит вытащил из кармана допотопную трубку и протянул Уэсли. Но тот не взял.

– Наберите, пожалуйста, номер.

– А сам-то чего?..

– Лучше вы.

– Ну, как знаешь. – Смит принялся тыкать в клавиши. Уэсли продиктовал ему номер сотового Джима Арнона, который помнил наизусть.

Джим приехал так быстро, как только смог. Но для Уэсли ожидание оказалось чересчур долгим. Незадолго до появления Арнона он потерял сознание. Джиму и Элвину Смиту пришлось затаскивать его на заднее сиденье автомобиля. Очнулся он лишь в самом конце дороги, уже после того, как Джим высадил Смита в Хиллз-Гардене.

– Джим… – надсаженным, охрипшим голосом позвал Флэш.

От неожиданности Арнон вздрогнул. Вырулив на обочину, притормозил и обернулся к нему.

– Чтоб тебя, Уэс… Ну, ты как?..

– Ничего. Порядок.

– Всё-таки ты это сделал, псих чёртов… А ведь я был уверен, что больше никогда тебя не увижу.

Зябко кутаясь в куртку, накинутую на его плечи Арноном, Флэш сказал:

– Поехали, Джим. Отвези меня быстрей. Ты и так рискуешь. Наверное, меня давно ищут.

– Нет, – покачал головой Джим. – Для этого больше оснований нет.

– Почему?

– После смерти Саммерса никто не станет предъявлять тебе никаких обвинений. Слишком очевидно, что дело было сфабриковано.

– Когда это произошло?

– Две недели назад.

– Две недели? Но…

– Да, но, Уэс. Очень уж многие тёмные делишки господина мэра всплыли на поверхность, и он пустил себе пулю в лоб. Но Лабрисфорт остаётся Лабрисфортом. Эта не та тюрьма, из которой могут освободить. Даже невиновного.

– Да. Это точно.

– Но, раз ты теперь на свободе, обратно отправить тебя не смогут. Против тебя ничего нет. Всё, едем. Хватит разговоров. Тебе в больницу нужно.

Джим уже собрался вернуться на дорогу, но кое о чём вспомнил. Вытащил из кармана плоскую металлическую фляжку с виски, отвинтил крышку и подал Флэшу.

– На, глотни. Хоть согреешься.

Уэсли протянул руку, но фляжку почему-то не взял. Слова «Держи, Уэс» были готовы сорваться с языка Джима. Но вдруг он впервые задумался о том, почему во всё время их разговора Флэш, не отрываясь смотрит в одну точку. Догадка поразила Арнона так сильно, что он выронил фляжку. Булькнув, выпивка плеснулась на пол автомобиля.

– Уэс… твои глаза… – только и смог произнести он.

– Да, Джим, – кивнул Флэш, и на его губах появилась улыбка, от которой у Арнона по коже прошёл мороз. – Я не вижу. И, кстати, хотя ты до сих пор не спросил, но насчёт Гэба я был прав. Его убили ещё в начале лета.

Часть 2. Полёт бабочки

То, что гусеница называет Концом света, Мастер назовёт бабочкой.

Ричард Бах. «Иллюзии»

Спортивный клуб «Восток», Сэдэн-сити, 3 октября 2011 года

Закончив поливать комнатные цветы, Кристофер Бэлисонг поставил на подоконник бутылку с водой. Как раз в этот момент закипел чайник, и Кристофер заварил зелёный чай в двух чашках из тонкого белого фарфора.

– Как Люсия? – спросил он, поставив одну чашку на журнальный столик рядом с креслом, в котором сидел Уэсли Флэш.

– Нормально. Она с самого начала считала, что меня обвинили по ошибке. И надеялась: правда рано или поздно выяснится. Она… ничего не знает про Лабрисфорт. Я до сих пор не сказал ей, что это была не случайность. Не смог.

– Может, зря?

– Нет, Крис, не думаю.

Уэсли ощупью нашёл ручку чашки и сделал глоток чая. Потом опустил чашку на стол около блюдца. Так же на ощупь отыскал блюдце, и переставил чашку на него.

– Сейчас Люсия почти постоянно рядом… Готовит, делает всё по дому. И я всё жду: когда ей надоест эта тягомотина?

– А почему должна надоесть?

– Да ладно, ты же понимаешь… Кому охота жить с инвалидом? Если не надоест ей – надоест мне.

– Со временем ты, возможно, изменишь мнение на этот счёт. Это ведь не какое-то одолжение, которое вы с ней делаете друг другу. Это ваша жизнь.

– Да, ты прав. Но давай не будем об этом.

– Ладо, понял, – согласился Кристофер, и помедлил, как будто раздумывая, задавать следующий вопрос или нет. Но всё же спросил:

– Что говорят врачи?

– Ничего. Тщетно пытаются скрыть недоумение. Они так и не смогли понять, что случилось с моими глазами. Назначили какое-то дурацкое лечение, которое всё равно что мёртвому припарка. В общем, скоро мне окончательно осточертеют все эти капли, таблетки и уколы. Это бесполезно. Врачи здесь не помогут, потому что им неизвестна причина…

Кристоферу причина тоже не была известна. Он знал одно: затея с «поездкой» на Лабрисфортскую скалу дорого обошлась его ученику. Цена оказалась гораздо выше, чем месяц свободы. И, кажется, даже выше, чем способность видеть.

Думать о том, стал бы он, Кристофер, отговаривать Уэсли от этой затеи, если бы был в курсе заранее, сейчас поздно, а значит – бессмысленно. Узнав обо всём от Люсии уже после исчезновения Флэша из Сэдэн-сити, Бэлисонг, так же как подруга Уэсли, поначалу считал, что его ученика кто-то подставил – кто-то, кому Флэш помешал как журналист. Размышлял, может ли чем-то помочь в сложившейся ситуации. Но ответа на этот вопрос не было.

Только когда Уэсли вернулся и спустя некоторое время рассказал Бэлисонгу, что сам решил отправиться в тюрьму, картина начала проясняться. Но лишь слегка. Слишком о многом Флэш молчал. И молчание явно шло ему не на пользу.

– А ты сам говорил врачам что-нибудь насчёт причины?

Флэш досадливо поморщился:

– Я говорил им, что мог сказать. В любом случае, от рассказов толку мало.

Бэлисонг задумчиво смотрел на поднимающийся над чайной чашкой пар.

– Послушай, Уэсли… Я не знаю, что с тобой произошло, не знаю, что тебе пришлось увидеть там, что пережить. Но догадываюсь, вся эта лабрисфортская история для тебя – больше, чем журналистская авантюра, чем желание помочь попавшему в тюрьму другу… Ты можешь не рассказывать об этом ни мне, ни Люсии. Можешь отказаться от мысли написать статью о Лабрисфорте. Но кому-то ты должен рассказать всё.

Флэш долго молчал, но потом всё-таки ответил:

– Нет, Крис, это ни к чему. Мне не нужно, чтобы меня ещё и сумасшедшим считать начали. Скоро… скоро я приду в норму. Найду себе какое-нибудь занятие. Или надо что-то изменить, уехать отсюда… Посмотрим.

– Так делай это. Не жди ничего. Иначе твоё ожидание может затянуться чересчур надолго. Думаю, ты и журналистикой мог бы продолжать заниматься. В твоей газете тебя достаточно ценят, а решить технические вопросы для редакции не проблема.

– Мне осточертела газета, а заодно и журналистика.

– Ну так займись чем-то другим.

Дальше сохранять видимость спокойствия Уэсли не удалось.

– Неужели ты не понимаешь, Крис? – взорвался он. – Я оказался по уши в дерьме, и из него не так-то легко выбраться!

– Да – если ты этого не хочешь.

– Чёрт возьми! Думаешь, я себя жалею?

– Похоже на то. Но мы слишком давно знакомы, чтобы я поверил, что тебе это и нужно. Прошёл почти месяц, ты чувствуешь себя вполне нормально, но ни разу не заглянул в спортзал…

– Ради бога, Крис! Какой в этом смысл для меня теперь? – Флэш в сердцах грохнул на блюдце полупустую чайную чашку. Тут же снова схватил её, одним глотком допил чай и опустил чашку обратно – точно посередине блюдца. – Да, я время от времени буду ходить в качалку, просто чтобы не потерять форму. Но о чём ещё может быть речь?

– Этого мы не узнаем, пока ты не придёшь с другим настроением.

Уэсли ничего не сказал в ответ, только покачал головой. Пауза затянулась. Во время неё Кристофер заметил, что один из цветочных горшков почему-то стоит не на подоконнике, а на книжной полке. Наверное, Мария-Луиза, женщина, которая убирается в кабинетах, переставила его, когда стирала пыль, и забыла вернуть на место.

Бэлисонг снял цветок с полки. Это был «живой камень». Два плотных, почти симметричных серо-зелёных листа – вот и всё растение. Поливать его нужно редко, не чаще, чем раз в месяц. Кажется, сейчас самое время.

Кристофер осторожно наклонил бутылку, чтобы не выплеснулось лишнего воды. Если «живой камень» залить, он может погибнуть.

– Всё-таки, Уэсли, тебе надо бы с кем-нибудь поделиться всей этой историей. Бывает, с близкими и вообще со знакомыми о каких-то вещах говорить трудно. Но всегда можно найти выход. Я бы посоветовал тебе встретиться с одним человеком. Её зовут Патриция Райс.

– А это, случайно, не та, которую ты упоминал как-то… которая психологом работает?

– Она самая.

– Крис, ты бы уж сразу меня к психиатру посылал. Оно бы вернее было, честное слово.

– Да ладно тебе. Я не настаиваю, просто подумай над этим.

– Хорошо, Крис, подумаю, – довольно безучастно откликнулся Уэсли.

Сэдэн-сити – Лотлорн, 30 октября 2011 года

Утро было холодным. Холодным и пасмурным. Осень в нынешнем году тёплой погодой не баловала.

Патриция встала рано, не без труда преодолев желание подольше поспать в воскресенье. Но предстояло сделать кое-что… Дорого бы она дала за то, чтобы этого можно было избежать – всего этого. Знакомства с Уэсли Флэшем, выслушивания его истории… веры в эту историю. И поездки, которую она задумала сегодня совершить.

Из ванной Патриция по привычке пошла на кухню. Но, заглянув в холодильник, поняла, что есть ей совсем не хочется. Ограничилась тем, что сварила кофе. Почувствовать себя немного пободрее не помешает. Выпила две чашки: одну с молоком, другую – без. Потом пошла одеваться.

По погоде сейчас пришлось бы что-нибудь потеплее, вроде джинсов, свитера и куртки. Но Патриция почему-то надела длинное летнее платье, в котором, как знала сама, выглядит чересчур высокой. А поверх него – лёгкую кофту.

К косметике не хотелось даже прикасаться. Случай не тот. В последнее время очень часто бывал «не тот случай».

Из дома Патриция вышла в восемь, а около десяти была уже в Лотлорне, небольшом прибрежном городке к юго-западу от Сэдэн-сити. Чтобы добраться до лодочной станции, понадобилось не раз останавливать машину и задавать вопросы. Но в итоге Патриция нашла то, что искала.

– Не самую подходящую погоду вы выбрали, чтобы покататься, мисс, – ухмыльнувшись, заметил прокатчик.

Патриция в ответ мило улыбнулась и сказала что-то незначительное. Пусть думает, что она – просто сумасбродка, которой некуда девать лишние деньги. Но на самом деле у неё вовсе не было желания улыбаться этому типу.

Несколько минут спустя пятиместный прогулочный катер нёс её одну прочь от пристани. Не совсем одну, конечно, а в компании капитана, которому она сказала, что хочет плыть вдоль берега в северном направлении. С картой Патриция сверилась ещё вчера. Прикинула в уме расстояние и сопоставила с примерной скоростью катера.

Вид морской глади, серой воды, сливающейся у горизонта с того же цвета небом, действовал успокаивающе. Ветер в этот день был слабый, волны – невысокие.

Решив, что прошло уже достаточно времени, Патриция попросила капитана, чтобы он направил катер дальше в море.

Когда береговая линия слилась с горизонтом, скорость движения замедлилась.

– Ещё дальше на таком судне плыть опасно, мисс. Мы уже на пять километров удалились, это предельное расстояние.

– Хорошо, тогда плывём опять вдоль берега, к северу.

– Тоже нежелательно.

– Почему?

– Подойдём слишком близко к Лабрисфортской скале.

Патриция сделала удивлённое лицо, надеясь, что правдоподобно изображает приезжую.

– Что за скала? Никогда не слышала.

– Вообще-то это не просто скала, а остров. Скалистый остров. На нём находится тюрьма, поэтому и запрещено подплывать близко.

– А есть какое-то оговоренное расстояние? Мне интересно было бы хотя бы издалека увидеть эту скалу. Можно же немного приблизиться?

– Если только совсем немного. Вы же не хотите рисковать, правда, мисс?

Лица капитана Патриция не видела, но была уверена, что, говорит всё это он с самым мрачным видом.

Через некоторое время катер стал замедлять ход.

– Всё, мисс, дальше – нельзя.

Патриция решила, что напрасно затеяла эту поездку. Но капитан сказал:

– Нет, вы не туда смотрите. Вон этот остров.

И, проследив за направлением, в котором он указывал, Патриция увидела Лабрисфорт.

Всего лишь тёмное пятно у горизонта. Но ей показалось, что она вот-вот разглядит приземистое мрачное строение на вершине скалы. И вышки, и колючую проволоку, и задний двор, откуда для многих путь ведёт прямиком в море… Конечно, всё это только воображение. Разыгравшееся глупое воображение – для неё. Но ведь дело не в ней…

Несмотря на все эти мысли, ни страха, ни даже сильного волнения Патриция сейчас не чувствовала. Но была какая-то подавленность, ощущение неизбежности и потерянности.

Она мысленно обругала себя. «Чего ты хотела добиться этой поездкой? Решила взглянуть «врагу в лицо»? Увидеть тёмные пропасти и огненные бездны, о которых рассказывал Флэш? Ну так на, получай вместо этого кучу других «приятностей»: смутные тревожные воспоминания, уходящую из-под ног почву – в общем, очередную депрессию».

Там, на этом острове, живёт что-то, чему она не знает имени, но с чем ей уже приходилось сталкиваться. Это «что-то» поманило мальчика по имени Фред Паоло, позвало за собой – и сделало так, что он на целую ночь потерялся в тёмных коридорах штолен, и навсегда – в тёмных коридорах своего разума. Эта же безымянная сила подсказала Ларри Гилвену лёгкое решение всех его семейных проблем с помощью охотничьего ружья. И она же однажды, очень давно, заставила её, Патрицию, не совершить одного поступка – может быть, самого важного в жизни.

– Не повернуть ли нам к берегу, мисс? – спросил капитан.

– Да. Да, поворачиваем к берегу. Спасибо.

Прошлое

– Чего ты ревёшь, Патти?

– Я не реву. – Патриция быстро вытерла рукавом мокрые глаза. – Тебе померещилось.

– Ещё и врёшь в придачу, – сонным голосом протянула Сибил Райс.

Патриция не ответила, но плакать перестала, потому что рассердилась на сестру. Никто не звал Сибил сюда. По выходным в это время ей вообще полагается ещё спать. Хотя она и старше Патриции. Просто она соня, вечно дрыхнет до обеда.

Патриция вышла на террасу, чтобы посидеть и почитать в одиночестве. А может быть, и помечтать. И тут – нате вам – в самый неподходящий момент заявляется Сибил.

– Лучше бы ты помогала маме готовить завтрак, чем торчать здесь, – продолжала надоедать сестра.

– Ты тоже не помогаешь, – огрызнулась Патриция. Сибил тут же сменила тему:

– Так из-за чего ты распустила сопли, скажешь ты мне или нет?

Стало ясно, что просто так отстать она не собирается.

– Мне жалко Соловья. Он такой хороший, он хотел помочь этому противному Студенту…

Патриция сказала правду. Слёзы подступили к её горлу действительно из-за истории, которую она прочла в книге сказок. Но – не только. Ещё потому, что кусты сирени возле террасы цвели так красиво, и так сладко пахли, омытые ночным дождём. И потому, что где-то в их ветках прятались и весело чирикали птицы, и потому, что лужи подсыхали на вымощенной камнями дорожке около дома, и в них отражались облака, а из кухни доносился запах кофе и свежей выпечки – такой тёплый, такой родной. Но обо всём этом Сибил нельзя говорить. Впрочем, ей нельзя было говорить и про книгу. Но Патриция просто не сумела в нужный момент придумать никакого убедительного вранья.

– Дура ты, Патти, – презрительно фыркнула Сибил. – Да уж, на тебя это похоже: реветь из-за какой-то сказки! А я её, кстати, тоже читала когда-то. И помню, что твой Соловей сдох и остался валяться под кустом. Только сумасшедший станет жертвовать собой ради другого.

Слова сестры настолько поразили Патрицию, что она даже забыла обидеться на «дуру».

– Почему – только сумасшедший?

– Потому что. Ты бы разве так поступила?

– Я не сумасшедшая, – надулась Патриция. – Сумасшедший – дядя Джейк.

– Если станешь болтать глупости, тебя тоже посадят в психушку, как дядю Джейка.

Полгода назад у Джейка Шварца, брата матери Сибил и Патриции, обнаружилось серьёзное нарушение психики. Его направили на лечение в закрытую клинику. Патриция больше его не видела, но Сибил однажды ездила вместе с родителями навещать дядю Джейка. И после поездки поделилась с младшей сестрой впечатлениями. Дядя Джейк, – говорила она, – стал совсем странный и никого не узнаёт. И доктора говорят, что, наверное, уже никогда узнавать не будет. Услышав это, Патриция ужасно расстроилась, потому что всегда любила дядю Джейка.

Ночью Сибил шутки ради начала рассказывать ей, как жутко в психушке, какие там все страшные – и пациенты, и врачи, как больных связывают и запирают в палатах с мягкими стенами. В результате Патриция расплакалась, и у неё началась истерика. Ведь Сибил, без сомнения, говорила правду – не могла же она врать! Сибил в их семье считалась лучше всех и умнее всех. А Патриция была вторым ребёнком, во всех смыслах.

С тех пор было достаточно одного упоминания о дяде Джейке и психушке, чтобы настроение младшей дочери Маргариты и Саймона Райсов всерьёз и надолго испортилось.

– Это тебя посадят в психушку, Сибил. – Патриция насупилась и уставилась на сестру исподлобья.

– Ну уж нет. Я бы никогда не поступила так, как этот полоумный Соловей из сказки. Мне без разницы, нужны кому-то красные розы или какие-нибудь ещё. Мне они точно не нужны.

И мама, и папа всегда хвалили Сибил за то, что она хорошо учится, много знает и умеет, и разбирается в разных вещах. И вообще, у неё «широкий кругозор». Можно на неё злиться, но нельзя не прислушиваться к тому, что она говорит.

А ещё Сибил хвалили за то, что она «самая красивая». Патриция с детства знала, что долговязые нескладные девочки с бесцветными и прямыми, как солома, волосами красивыми не бывают. Потому что «красивые» – это такие, как Сибил. У них должны быть каштановые кудри, яркие глаза и губы, и аккуратная фигура.

Сибил это тоже знала. Поэтому, когда пришло время, она порылась в женихах, как в сору, и откопала кое-что, на сор совсем не похожее – «удачную партию».

Патриции раскопки не светили. Но когда ей исполнилось двадцать семь, на её горизонте всё-таки нарисовалась какая-то, пусть и не особенно удачная, «партия» в лице Кевина Андерса. И она согласилась за него выйти. Правда, до самого последнего момента не была уверена, делает ли это для того, чтобы постоянно не слышать упрёков родителей, сестры, друзей и знакомых – или по какой-то другой причине.

Истратив на брак с Андерсом пять лет своей жизни, полгода назад Патриция окончательно с ним порвала. Никаких по-настоящему важных поводов для этого не было – точно так ей заявили все подруги, и Сибил, и мама, когда узнали. Да, случались ссоры – но кто обходится без них? Разве Кевин какой-то негодяй? Разве когда-нибудь обижал её всерьёз? Разве не хочет работать, сидит на её шее?

«Нет, нет, нет», – отвечала Патриция на все эти вопросы. Отвечала правду – или почти правду. «Так в чём же тогда дело?» – спрашивали её. И на этом месте она каждый раз старалась прекратить разговор.

«Ни в чём. Или – почти ни в чём. Просто мы всегда были безразличны друг другу. Но вечно так продолжаться не могло. Ещё немного – и мы начали бы друг друга ненавидеть».

Позже Патрицию иногда посещала мысль о том, что, если бы она не решилась на развод, дело было бы совсем плохо. Слишком часто в последние месяцы совместной жизни она ловила себя на том, что ей хочется прикончить Кевина.

Офис Патриции, Сэдэн-сити, 1 ноября 2011 года

– Мы с тобой забыли записать, что нам известно из истории тюрьмы, – скороговоркой выпалила Патриция, едва они с Уэсли переступил порог её кабинета.

– Ты не находишь, что наши встречи стали мало похожи на консультации, которые психолог проводит для своего пациента? – усмехнулся Флэш.

– Да какое это имеет значение! Психолог и пациент канули в небытие… с тех пор, как я поняла, что загадка этой чёртовой тюрьмы меня слишком интересует.

– Да, в самом деле. Ты же не берёшь с меня деньги, как с других твоих посетителей. – Говоря это, Уэсли ещё улыбался, но дальше продолжил серьёзно: – Ты действительно считаешь, что это загадка, которую можно отгадать?

Патриция помолчала, обдумывая ответ. Потом произнесла медленно:

– Я думаю… мы не знаем чего-то серьёзного и важного, что позволило бы расставить всё по местам.

– Я тоже так думал. Думал, что в одном из этих проклятых параллельных измерений найду ответ – или, хотя бы, какой-то намёк на ответ: что делать с этой тьмой, которая расползается из Лабрисфорта и отравляет людей, как с ней бороться… Но – ничего. Я же тебе говорил. Ни ответов, ни намёков. Это хаос, сплошной хаос, Пат. Там не действует никакая логика. А тьма – она идёт не только из Лабрисфорта. Она идёт отовсюду.

– Тише, тише, – машинально Патриция сделала успокаивающий жест, как будто разговаривала со зрячим человеком. Успокаивающая интонация прозвучала и в голосе, хотя ей ужасно трудно было побороть желание поддакнуть Флэшу, дав волю собственному тоскливому мрачному настроению. – Возможно, ты прав, Уэс. Но давай всё-таки доведём наше дело до конца. Когда записываешь, разобраться во всём становится проще.

– Я понял: ты решила отобрать мои лавры, и сама хочешь написать обличительную статью о «тюрьме по ту сторону закона». – Уэсли снова улыбнулся, и Патриция догадалась, что он так же, как она сама, изо всех сил старается побороть отчаяние. – Забирай, мне не жалко. Но смотри, не впади в мистицизм – если собираешься писать не для жёлтой прессы, и хочешь, чтобы тебя восприняли всерьёз. Ладно, что там у нас… история? Истории совсем мало. Всего-то две даты. В девяносто седьмом году Лабрисфорт стал действующей тюрьмой. А к его строительству преступили, как ты сама знаешь, в девяносто первом. Работы были начаты летом. Тем самым летом, когда утонула девочка…

Патриция почувствовала себя так, будто её окатили ведром ледяной воды.

– Какая девочка?

– Что?

– Ты только что сказал, что тем летом утонула девочка.

– Да… Но это не имеет отношения к делу. Просто… случайное воспоминание.

– Нет, постой. Откуда тебе известно про этот случай? Ты можешь рассказать?

Уэсли пристально посмотрел на Патрицию. Она знала, что ошибается, что смотреть он не может – но вопреки доводам разума ощутила это именно как взгляд.

– Ты была там. – Слова прозвучали без малейшей вопросительной интонации. – В тот день, на другом берегу пруда. Ты как-то говорила, что однажды на твоих глазах погиб человек. Теперь я знаю, что это был за человек… А ты и тогда уже была высокой. Девчонка, слишком высокая для своего возраста.

– Я не понимаю…

– Что здесь непонятного, Пат? Мы оба видели это. Оба стояли там, и не сделали ничего. Не попытались помочь.

– Я тебя не заметила… Я не помню, чтобы там был кто-то ещё.

– Но ты ведь помнишь бабочек, правда?

Да, бабочек она помнила. Кажется, это мельтешение разноцветных крыльев, этот лёгкий танец над тёмной водой напугал её сильнее, чем само несчастье. Она не смогла больше на это смотреть – и закрыла лицо руками. Как раз в этот момент мальчишка на противоположном берегу бросился прочь. Когда он стоял неподвижно, Патриция не замечала его. Но на движение по ту сторону пруда, конечно, обратила бы внимание – если бы её глаза были открыты. Не отрывая ладоней от лица, она сделала шаг назад, потом ещё и ещё – пока не споткнулась обо что-то и не грохнулась спиной на землю. От удара на миг перехватило дыхание, но боли она не почувствовала. Вскочив на ноги, убежала из парка так же, как и Уэсли.

Из холода Патрицию бросило в жар. Она рывком встала со стула, чуть не опрокинув его.

– Ты понимаешь, что это значит, Уэс? Всё началось не в августе этого года, и даже не в апреле, когда арестовали Гэбриэла! А двадцать лет назад, тем летом… И я с самого начала тоже была с этим связана! Мы оба как-то связаны с Лабрисфортом.

– Подожди, – теперь уже Уэсли пришлось её успокаивать. – Не надо торопиться с выводами. Случайность исключать нельзя…

– Ты действительно так думаешь? – голос Патриции звучал отрывисто, почти сердито, но Флэш знал, что это просто следствие нервного напряжения. На самом деле она не сердилась, но, похоже, была готова не то расплакаться, не то рассмеяться. – Давай проверим. Какая у нас ещё есть дата? Девяносто седьмой год. Прекрасно. В девяносто седьмом я решила стать психологом.

– И что же?

– А то, что причина такого решения была одна. В этом году мой дядя по материнской линии повесился в психбольнице, где пробыл до того семь лет. Всё это время я до икоты боялась, что однажды тоже сойду с ума. Мне рассказывали, психические расстройства могут передаваться по наследству. Так что мой выбор профессии был глупой и слабой попыткой защититься, только и всего. – Патриция перевела дух, и уже спокойнее закончила: – Теперь – твой ход, Уэс. Давай, сделай экскурс в историю на четырнадцать лет назад.

Уэсли задумался, но не надолго. К чему длительные размышления, когда всё и так ясно…

– Со мной в девяносто седьмом произошло что-то похожее на мои тюремные «путешествия»… Отдалённо, но всё-таки похожее. Длилось это какое-то мгновение, не больше. А потом я ни с того ни с сего с кулаками кинулся на одного парня. У меня была компания – не самая лучшая, но они были моими друзьями… А этот момент, он стал как бы поворотной точкой. Я испугался, что зря потрачу свою жизнь с наркоманами, малолетними преступниками и уличными потаскушками, что сдохну в грязи и ничего не смогу добиться. И… в общем, вскоре после этого я изменил свою жизнь.

– Ну вот. Это ведь подтверждает мою догадку, правда? – говоря это, Патриция нервно вертела в руках шариковую ручку. – По-моему, Уэсли, именно в этих событиях и стоит искать единственно верный ответ. Тот, которого ты не нашёл в своих параллельных измерениях.

Ручка выскользнула из пальцев и упала на пол. Патриция полезла её поднимать и задела локтем кружку на компьютерном столе, который был приставлен к письменному так, что вместе они образовывали букву «г». А когда выбиралась из-под стола, вдобавок больно приложилась об его край затылком.

– Ты решила устроить погром в собственном кабинете?

– Нашёл время для шуточек!

– Ладно, Пат, может, ты права насчёт ответа. Для совпадения это слишком уж странно… Но я не понимаю, при чём здесь эта девочка.

– Мы должны хоть что-то о ней разузнать. По-моему, тогда, в девяносто первом, её так и не нашли. По крайней мере, я не слышала никаких разговоров о том, что в пруду «Перекрёстка» выловили кого-то утонувшего. А ведь спастись она никак не могла.

– Я тоже ничего не слышал. И это странно. Пруд не такой уж большой, и замкнутый, если не считать нескольких ручьёв. Этот несчастный случай просто обязан был стать явным… но не стал.

– Мало ли, какие могут быть причины… Может, там водоросли на дне, и она в них запуталась. Или ил, который затягивает – вроде болотной трясины. И как ей вообще пришло в голову купаться в пруду «Перекрёстка»? По-моему, никто в своём уме туда бы не полез. Там такая грязь, камыши, ряска, и вода чёрная – жуть берёт.

– Ну, дети много куда могут залезть. Но, если честно, у меня заходить в этот пруд тоже никогда желания не возникало. Никогда – до десяти лет.

– А после ты там не был, да? Я угадала?

– Угадала, – тусклым голосом откликнулся Уэсли.

Стыдно было признаться в этом даже самому себе, но он действительно целых двадцать лет обходил перекрёсткинский пруд стороной. Точнее, не то чтобы обходил… просто ему нечего было там делать. В парке он иногда бывал, но всегда не в той его части, где находился пруд.

– Ещё бы не угадать. Я тоже с тех пор к нему не приближалась. Вообще в «Перекрёсток» не заглядывала.

– Получается, эта девочка должна числиться не как утонувшая, а как пропавшая. Если она одна в Сэдэн-сити пропала в то лето, то мы сможем узнать, кто она.

– Если даже и не одна – думаю, узнаем. Наверняка только у одной из пропавших такое имя.

С этими словами Патриция встала из-за стола, подошла к шкафу и достала с верхней полки картонную коробку из-под обуви. Обычно в таких коробках держат мелочи, которые никому никогда не пригодятся, но выкинуть жалко.

– Кажется, тебе известно больше, чем мне – заметил Уэсли.

– Ненамного. Вот, – она взяла Флэша за руку и положила на его ладонь пластмассовый детский медальон в виде сердечка, выкрашенного золотой краской. В петельку медальона была продета дешёвенькая тонкая цепочка. Пять объёмных букв на сердечке сложились под пальцами Уэсли в слово – «Полли».

– Откуда это у тебя, Пат?

– Свою одежду девочка оставила на «моем» берегу. Одежду, обувь и эту подвеску. Я прошла дальше того места, где всё это лежало, остановилась у самой воды. Но потом попятилась, под ноги попались её туфли – в общем, я свалилась, а медальон случайно оказался у меня под рукой. После, когда я убежала из парка, заметила, что машинально схватила его.

– И столько лет хранишь? Зачем?

– Не знаю. Помню, я принесла его домой и спрятала в своём тайнике – на чердаке нашего дома у меня в детстве был тайник. И долго боялась к нему даже прикасаться. Мне казалась, эта безделушка обладает чуть ли не колдовской силой. Ведь это вещь погибшей девочки… Несколько раз я перепрятывала медальон куда-то ещё, а потом просто о нём забыла. И только через много лет, когда мы делали ремонт и выкидывали всякое старьё, случайно нашла среди своих детских игрушек. Я была уже взрослой, и всё равно мне стало не по себе… Но выбросить его почему-то не смогла. И, чтобы не хранить дома, отнесла сюда, на работу. Уже не один год он лежит тут у меня.

– Знали бы об этом твои пациенты.

– Хочешь сказать, тогда они, вместо того, чтобы платить мне деньги, скинулись бы и меня саму отвели бы к психоаналитику?

– Нашла время для шуточек! Но вообще – да, что-то в этом роде. А если серьёзно – я поговорю с Джимом Арноном. Родители должны были разыскивать эту Полли, наверняка было заведено дело.

Школа Эйпла и Гордона

На следующий день Уэсли уже совсем было собрался позвонить Патриции и сообщить, что поиски придётся вести как-то иначе. По словам Джима, дела о без вести пропавших больше пятнадцати лет в полицейских архивах не хранятся. Но Патриция его опередила и позвонила сама.

– Можешь не беспокоить своего друга, который работает в полиции, – сказала она. И продолжила, не дав Уэсли объяснить, что он своего друга из полиции уже побеспокоил. – Я вспомнила кое-что. Тогда было начало лета, в школах ещё шли занятия. Эта одежда, которую она оставила на берегу – это школьная форма. Синяя юбка и блузка с эмблемой «Эй-Джи» – форма школы Эйпла и Гордона. Я узнала эту форму, потому что бывала в школе Эйпла и Гордона, меня хотели отдать туда учиться, но потом родители передумали… В общем, теперь нам просто нужно съездить туда и найти кого-нибудь, кто проработал в школе как минимум двадцать лет. Надеюсь, такие люди найдутся. Они должны помнить случай с пропавшей девочкой.

– Не факт, что они захотят вытаскивать из шкафов такие скелеты.

– Ну, если мы не сможем их разговорить – грош тогда цена и мне, и тебе. Я повешу амбарный замок на свой кабинет, а тебя заставлю выбросить в мусорку твой журналистский диплом.

* * *

– Скажи, почему это место кажется мне каким-то мрачным?

– Потому что, как написали бы в каком-нибудь готическом романе, оно мрачно до ужаса.

Уэсли и Патриция шли по дубовой аллее, которая вела к зданию школы, построенному в псевдовикторианском стиле. Аллея выглядела какой-то осиротевшей. С деревьев облетали сухие листья, на асфальте ещё не просохли лужи от недавнего дождя. Школа, окружённая оградой с кованым растительным орнаментом, походила на опустевшую усадьбу аристократа конца девятнадцатого века. Возможно, во время занятий, на переменах, когда в школьном дворе бегают и играют дети, всё здесь выглядит иначе. Но Патриция и Флэш специально приехали, когда уроки уже закончились. На это время они договорились с директором миссис Уайт.

– Интересно, Пат, что ты подумала об этой школе, когда нарисовалась перспектива тут учиться?

– Она показалась мне чем-то вроде замка из истории про вампиров.

– Добрые сказки ты читала в детстве, ничего не скажешь…

– Честно говоря, та школа, в которую я в конце концов пошла, мне тоже не понравилась. Хотя на зловещий замок не похожа.

Шагали Уэсли и Патриция не спеша. Но даже при таком темпе, чтобы идти уверенно, Флэшу приходилось держать Патрицию под руку. За время их знакомства её не раз посещала мысль, что такому человеку, как он, попасть в зависимость, вызванную слепотой, особенно тяжело. Он всегда и во всём привык полагаться на себя одного – и вдруг в некоторых ситуациях становится нужно, чтобы кто-то обязательно был рядом.

– Значит, делим работу пополам, – сказала Патриция, когда они подходили к дверям «Эйпла и Гордона». – Ты будешь беседовать с этим реликтом от педагогики, как её…

– Миссис Темплтайм.

– Точно. А я возьму на себя главное занудство – деректриссину экскурсию по школе.

– Ага. Только неудобно получится, когда статья о старейших учебных заведениях Сэдэн-сити так и не будет опубликована ни в одной из городских газет…

– Ну, может же быть, что статью не приняла ни одна редакция? Мы ведь всего лишь парочка придурков-энтузиастов…

Миссис Уайт тут же увела Патрицию, для убедительности заранее вооружившуюся фотоаппаратом, снимать специально оставленных после занятий «образцовых» старшеклассников и прочие школьные достопримечательности. А Флэш расположился в директорском кабинете в компании с кладезем эйплгордоновской истории – Вирджинией Темплтайм. Эта почтенная седовласая дама трудилась на ниве образования не двадцать, а уже добрых тридцать с лишним лет, и, если не считать первые восемь месяцев – всё время в школе Эйпла и Гордона.

Собеседницей миссис Темплтайм оказалась непростой. Поговорить она любила, но в этом и была вся проблема. Речи о годах работы в «Эйпл и Гордон», о коллегах-учителях, о программах по изучению французского языка, о достижениях выпускников и обо всех двойках, которые она поставила в ученические дневники, лились нескончаемым потоком. При всём своём умении повернуть разговор в нужное русло, Уэсли далеко не сразу удалось подвести Вирджинию к теме «сложных» моментов в истории школы. Он успел пожалеть о том, что отклонил предложение Патриции наврать совсем уж нагло: представиться сотрудниками какого-нибудь сыскного агентства и задать вопрос об исчезнувшей ученице прямо в лоб. С другой стороны, из этого могло бы ничего не выйти…

Но наконец что-то начало сдвигаться. Трудности? Да, трудности бывают, но, разумеется, не всё для печати. Просто чтобы представить целостную картину. Нехватка денег, нехватка хороших кадров, падение уровня морали и нравственности и среди учителей, и среди учеников… Да, проблемы с поведением… Трудные подростки. Драки, пиво, сигареты, даже наркотики – конечно, тоже не для печати. Переходный возраст со всеми своими последствиями… Разводы родителей, слабая детская психика, депрессии, агрессия… Да, некоторые начинают видеть мир в чёрном свете, вплоть до нежелания жить. Особенно эти, ну, знаете, которые относят себя ко всяким неформальным течениям…

Наступал опасный момент: пожилая учительница была готова углубиться в животрепещущую проблему вреда «так называемых субкультур», тяжёлой музыки и «всего, к чему это приводит». Нужно было срочно вернуть её мысли на прежний путь.

– А что, среди учеников бывали случаи самоубийства?

– Нет, нет, до таких крайностей не доходило никогда!

Единственное, что имело место – трагическое стечение обстоятельств… И – очень давно… Не для печати: одна из учениц пропала, родители обращались в полицию, но никто так и не смог её найти и узнать, жива она или нет. Полли Пинго просто исчезла.

– Знаете, возможно, это был какой-то несчастный случай, или даже преступление… – Речь Вирджинии журчала негромко и плавно. Если бы тема разговора не интересовала собеседника мисс Темплтайм по-настоящему, его наверняка начало бы клонить в сон. – Но не исключено, что она сбежала из дома. Вообще-то на неё это совсем не было похоже – я хорошо знала Полли, с самого начала преподавала в её классе. Но в том-то и дело: в конце того учебного года Полли стала вести себя странно… Будь она постарше, можно было бы сказать, что это ярчайший пример «сюрпризов» подросткового возраста…

Что значит «странно»? Нет, она не отбилась от рук, не грубила ни учителям, ни сверстникам. Никакого хулиганства, никаких истерик. Наоборот, она сделалась какой-то слишком тихой, как будто медленно угасала… И стала хуже учиться. Её всё время словно бы отвлекало что-то, какие-то тяжёлые мысли. Болезнь? Нет, родители водили её на обследование, никаких заболеваний у неё не нашли. Проблемы в семье? Насколько мне известно, тоже нет. Очень приличная была семья, они жили в Хиллз-Гардене…

– Но мы с вами совсем ушли в сторону, я хотела ещё о многом рассказать…

«Нет, в сторону мы уйдём сейчас, – подумал Уэсли. – Но это уже не важно».

Он послушал ещё какое-то время о том, что немало известных в городе людей училось именно в школе Эйпла и Гордона, и многие из них до сих пор не забывают своих учителей. Но вскоре вернулись директриса и Патриция. «Материала» и у неё и у Флэша набралось уже «достаточно». Сердечно распрощавшись с миссис Уйат и миссис Темплтайм, они покинул «Эйпл и Гордон».

– Получается, как мы и рассчитывали, – подвела итог Патриция. – В вампирском замке обнаружился один призрак из прошлого, не больше и не меньше. – Она старалась говорить в прежнем полусерьёзном тоне, но по голосу чувствовалось, что даётся ей это не без труда. Флэш догадался, что экскурсия по «Эйпл и Гордон» произвела на неё угнетающее впечатление.

– По-моему, Пат, ты занижаешь количество. Кажется, тебе встретилась ещё как минимум парочка.

– Ну, в общем, да… ты почти угадал. Почему-то школы навевают на меня не меньшую тоску, чем больницы. Наверное, просто вспоминаю время своей учёбы… честно говоря, мало было хорошего.

На минуту Патриция задумалась о чём-то своём – но тут же прогнала эти мысли.

– Так, что у нас есть? Непонятный случай, поведение девочки стало странным, а потом она взяла и исчезла. Её не нашли… даже одежда, брошенная на берегу пруда, никого не навела на мысль, что надо бы его обыскать.

– Ну, мало ли кто мог утащить одежду – ещё до того, как она вызвала чьи-то подозрения. Может, какие-нибудь дети подумали, что это будет удачная шутка. Может, местный бродяга решил, что лишняя тряпка в хозяйстве пригодится.

С неба упали первые капли дождя. Патриция открыла свой зонт-«трость» – достаточно большой, чтобы защитить от холодной мороси двоих. Время было ещё не вечернее, но тучи так плотно затянули небо, что город казался погруженным в ранние сумерки.

Патриции не хотелось говорить то, что она собиралась сказать сейчас. Но это не имело значения. Если бы не сказала она, сказал бы Флэш. Но «золотое» пластмассовое сердечко все эти годы хранилось у неё – и она решила, что честнее будет ей заговорить первой.

– Если семья Полли не переехала за эти годы, её нетрудно будет разыскать. Не думаю, что в Хиллз-Гардене найдётся много людей с такой странной фамилией.

– Считаешь, за нами долг, да?

– Вроде того.

– А как бы ты отнеслась к тому, что через двадцать лет после смерти твоей дочери к тебе приходят какие-то люди и говорят, что видели, как она погибла, но не попытались её спасти, и даже никому об этом не сообщили?

– Не знаю. Мы были детьми…

– Да. Всего лишь детьми. Но вряд ли это нас оправдывает, как думаешь?

– В любом случае, если мы ничего не сделаем и сейчас – это будет то же самое… Всё повторится. Мы сбежим – как тогда, на берегу. Только теперь мы уже не дети.

С аллеи они свернули на стоянку, где была припаркован «Форд» Патриции.

Девочка, которая купалась в пруду

– Здравствуйте, миссис Пинго… Меня зовут Патриция Райс, мы с вами незнакомы, но я знала Полли, мы вместе учились в «Эйпл и Гордон».

– Да, правда? Она никогда не говорила, что у неё была подруга по имени Патриция.

Голос в трубке звучал немного рассеянно, но не удивлённо. Как будто бы речь шла о вчерашнем дне, а не о событиях двадцатилетней давности.

– Ну, мы не были такими уж близкими подругами, но всё-таки дружили…

Патриция зажмурилась. Как же противно врать! Вместо того чтобы продолжать разговор, она готова была треснуть телефонной трубкой по собственной голове.

«Похоже, совесть решила не мучить меня, а убить мгновенно, отомстив за все консультации, которые я провела для разочарованных домохозяек, обманутых жён и мужей, потерявших смысл жизни стариков и комплексующих подростков».

– Летом девяносто первого года я уехала из Сэдэн-сити, миссис Пинго, и вернулась только недавно. И узнала, что буквально через несколько дней после моего отъезда Полли… что с ней случилось… Простите, я не хотела бы причинять вам боль…

– Я смирилась с тем, что произошло с моей девочкой, Патриция. Вы что-то хотели мне сказать?

– Да, миссис Пинго. У меня осталась одна вещь Полли. Она дала мне её незадолго до того как мы расстались. Дала поносить… А вернуть я забыла – спешка, сборы, знаете, как бывает. В общем, эта вещь, эта подвеска в виде сердечка, осталась у меня. Но теперь я подумала, что должна отдать её вам. Может, это глупость, но я хотела бы это сделать – в память о Полли.

– Да… – Клементина Пинго, телефон которой Патриция нашла в городском справочнике, снова говорила как-то рассеянно, словно её мысли блуждали где-то очень далеко. – Я знаю, о чём речь. Этот медальон купил ей Грэгори… её отец. Полли так нравилась это сердечко, я помню, она всё время его носила. Я думала, медальон был на ней в тот день, когда… Странно, что она отдала его. Там ведь написано её имя.

«И странно, что девочка с другим именем его взяла», – мысленно закончила за неё Патриция. – Но миссис Пинго этих слов не произнесла. Посчитала бестактностью, или вовсе не обратила внимания на это обстоятельство.

– Да, Патриция, – продолжала она, – если вы вернёте мне медальон, я буду вам благодарна. Я до сих пор храню все её вещи. Как будто… знаете, как будто она может вернуться. Нет, не обращайте внимания, я иногда говорю бог знает что. Приезжайте, я живу в Хиллз-Гарден, Эйчерон-стрит, дом один. Хотя, если вы нашли мой телефон, то знаете и адрес… По вечерам я всегда дома.

– Спасибо. Я ещё позвоню вам, миссис Пинго, скажу точно, в котором часу приеду.

– Буду вас ждать.

Патриция знала, что если сама не позвонит Клементине Пинго, это сделает Уэсли. Но она не стала перекладывать это на него. Пришлось самой сочинять от начала и до конца. Неприятно, но что поделаешь? Заставить себя сказать правду по телефону она не смогла бы.

* * *

– Здесь так же ужасно, как около «Эйпла и Гордона»? И дом такой же тоскливый, как школа? – спросил Уэсли, когда они приехали по нужному адресу.

– Да нет, – пожала плечами Патриция. – Дом как дом, обычный коттедж. Веранда, черепичная крыша, по стенам виноград вьётся. Только сейчас листьев на нём нет… и в саду пусто. Всё выглядит немного заброшенным, а так – ничего особенного… «Ничего особенного с виду» – хотела сказать она, но так и не произнесла последнего слова. Да это было и не нужно. Каким бы обыкновенным и непримечательным этот дом ни выглядел, для них двоих он был чем-то почти сверхъестественным. Он стоял на перекрёстке миров, его двери вели в прошлое, в зазеркалье.

Калитка из металлических прутьев, когда-то покрашенных зелёной краской, которая теперь наполовину облупилась, оказалась незапертой. На дорожке, ведущей к веранде, брусчатка во многих местах была расколота и выщерблена. Ветхость, которую Патриция заметила ещё издали, вблизи бросалась в глаза куда сильнее. Первая мысль, которая приходила в голову при взгляде на это запустение – «наверное, когда-то тут всё было по-другому». Когда-то, когда тут жили молодые муж и жена с ребёнком. Когда-то – двадцать лет назад.

Они поднялись на террасу, и Патриция нажала кнопку звонка. Дверь открыла ещё далеко не старая, но постаревшая, рано поседевшая женщина.

– Миссис Пинго?

– Да. А вы Патриция?

Патриция утвердительно кивнула.

– А это тот молодой человек, о котором вы говорили, что он тоже учился вместе с вами и знал Полли? Простите, у меня не очень хорошая память на имена…

– Уэсли Флэш, мэм.

– Да, Уэсли. Проходите, пожалуйста.

Значит, Клементина не намерена просто с порога забрать вещь своей дочери и распрощаться. И дело тут не в одной вежливости. С первого взгляда на эту женщину Патриция поняла, что миссис Пинго живёт прошлым. Такой тип людей был ей хорошо знаком. Здесь и сейчас они всегда как бы только наполовину, поэтому нередко бывают рассеянны. Их глаза часто смотрят в какую-то невидимую для других даль, а мысли всё стараются и стараются повернуть время вспять.

Для Клементины не было ничего удивительного в том, что двое взрослых незнакомых людей пришли к ней поговорить о её пропавшей два десятка лет назад дочери. Конечно, эти годы прошли, и оставили свой след на всём, не пощадив и её саму. Но события двадцатилетней давности для миссис Пинго были явно более реальными, чем нынешний день.

Клементина проводила Патрицию и Уэсли в гостиную. При входе в эту комнату сразу бросалось в глаза, как здесь много фотографий. Настолько много, что не было бы преувеличением назвать их главной частью обстановки. Фото в рамках висели на стенах, стояли на полках и столе. Те, для которых рамок не хватило, были прислонены к рядам книг в шкафу, к вазочкам или ещё каким-нибудь опорам. Патриция подумала, что кроме них тут наверняка хранится множество фотографий в альбомах – и не ошиблась. Она и опомниться не успела, как оказалась сидящей на потёртом гобеленовом диване с кофейной чашкой в руках и толстым семейным фотоальбомом на коленях. Кофейник и чашки появились на столике возле дивана как по мановению волшебной палочки, стоило гостям утвердительно ответить на предложение выпить кофе. Видимо, в кухне всё это заранее стояло наготове, специально к их приходу. А фотоальбом Клементина достала, не вставая с дивана, с ближайшей полки.

– Вот, – говорила она, переворачивая слегка пожелтевшую с краю картонную страницу, – это я с моей Полли, прямо во дворе родильного дома, нас только что выписали. А на этой фотографии ей уже семь месяцев. Видите кроватку? Мы вместе с Грэгори покупали её для дочки, специально ездили в детский универмаг «Свит», он тогда был новый, недавно открылся…

Патриции стало холодно, несмотря на то, что кофе был горячий. При каждом глотке думалось об одном и том же: без сомнения, из этой чашки когда-то пила Полли.

Скоро миссис Пинго перелистает все страницы с младенческими фотографиями своей дочери, на которых она – просто ребёнок, для постороннего человека похожий на всех остальных новорождённых. Скоро ей будет два года, пять, семь лет – и Патриция наконец-то узнает, как выглядела девочка, которой пришло в голову пойти поплавать в пруду парка «Перекрёсток». Она поняла, что ей совсем не хочется этого знать. «Лучше бы я сейчас ничего не видела, так же, как Флэш» – подумала она, пытаясь справится с ознобом.

Клементина, словно услышав её мысли, сказала:

– Жаль, Уэсли, вы не можете посмотреть альбомы вместе с нами. Ох, простите, говорить так – бестактность с моей стороны…

– Ничего, мэм, – улыбнулся, глядя мимо неё, Флэш. – Мне достаточно слушать, что вы рассказываете.

– Здесь мы с моими родителями, на двадцать пятой годовщине их свадьбы. А это моя подруга Айша Грант, её сын родился ровно через неделю после моей Полли.

Подвеска в виде сердечка всё ещё лежала во внутреннем кармашке сумки Патриции. Миссис Пинго до сих пор про неё не спросила – как будто вовсе забыла, зачем пришли к ней гости. И Патриция не напоминала ей. Она догадывалась, что пока Клементина не держит эту вещь в руках, всё остаётся по-прежнему, и её дочь для неё словно бы жива. Может, она действительно смирилась с исчезновением Полли, но точно не верила, что её девочки больше нет.

Полли оказалась рыжеволосой. Не ярко рыжеволосой, а слегка рыжеватой, с большими светлыми глазами. На фото, где ей было два-три года, она смотрелась довольно пухленькой, но к пяти годам изменилась, стало заметно, что она вырастет стройной.

«Могла бы вырасти», – поправила себя Патриция.

– Здесь мы все возле нашего дома в Лотлорне. Нас снимала Айша. – На фотографии Клементина и её муж сидели на траве, а Полли стояла рядом, улыбалась и махала рукой. Миссис Пинго узнать можно было с трудом. Она выглядела как совсем молодая девушка. Длинные русые волосы струились по плечам, лицо гладкое, ни одной морщинки. – Думаю, Полли рассказывала вам: до того, как переехать в Сэдэн-сити, мы жили в Лотлорне. Это были такие счастливые времена… А потом Грэг устроился работать в строительную компанию Флайта, здесь, в Сэдэн-сити. Мы переехали. Вскоре они получили заказ на строительство этой тюрьмы, и всё закончилось. Вся наша счастливая жизнь.

Патриция чуть не выронила чашку из рук. При всём желании она сейчас не смогла бы произнести ни звука, и её взгляд беспомощно остановился на лице Уэсли. Может быть, Флэш как-то это почувствовал, а может, он задал бы вопрос в любом случае.

– Какой тюрьмы, миссис Пинго? – его голос звучал абсолютно спокойно, как будто он заранее знал, как всё обстоит на самом деле.

– Той, которую задумали строить на Лабрисфортской скале, – объяснила Клементина. (Не «построили», а «задумали строить» – машинально отметила про себя Патриция).

– Знаете, – продолжала миссис Пинго, – он ведь сначала хотел отказаться делать этот проект. Он сразу понял, что это будет не просто обыкновенная тюрьма, а что-то на грани закона… или даже за гранью. Я никогда не стремилась разбираться во всём этом, потому что это ужасно. Но постоянно отговаривала Грэгори… и наша Полли тоже. Нет, мы ей, конечно, ничего об этом не рассказывали. Она случайно наш с Грэгори разговор услышала – и тут же говорит: «Папочка, пожалуйста, не надо строить этот противный лабиринт». Название «Лабрисфорт» она или не запомнила, или ей трудно было выговаривать, вот и назвала лабиринтом.

Грэгори тогда целый месяц ходил такой хмурый, всё размышлял, какое же принять решение. Если бы он как специалист сказал Флайту – ну, не просто сказал, а сделал бы обоснованное заключение, что их компания с такой работой не справится, Флайт, скорее всего, отказался бы. Причины на то были: на этой скале ужасно трудно делать инженерные сети. Но всё-таки муж взялся за работу. Государственный заказ – это же верные деньги.

А Полли, бедняжка, так расстроилась из-за того, что отец её не послушал. Она, знаете, всё просила, чтобы мы куда-нибудь уехали отсюда, не хотела оставаться. Но Грэгори уже не мог никуда ехать.

Клементина всё говорила и говорила. Патриция порадовалась, что напротив миссис Пинго сидит Уэсли, кивающий с невозмутимым видом, а она сама – рядом с женщиной, и та не видит её лица.

«Я, наверное, выгляжу так, как будто мне только что приснился кошмар. Почему я не могу взять себя в руки? Даже в море, когда я видела у горизонта эту чёртову скалу, мне не было страшно. Так что творится со мной теперь?»

– Миссис Пинго, – собрав волю в кулак, Патриция заставила свой голос не дрожать. – Я помню, в конце того учебного года Полли как-то изменилась… грустила часто.

– Да, Патриция, это вы правильно заметили. Бывало, ходит по дому – такая печальная, а потом вдруг заплачет. А раньше ведь всегда весёлая была, хохотушка. Но той весной мою девочку как подменили. Я уж и не знала, чем её утешить. Гулять водила, в кино, в парк на каруселях кататься чуть не каждый день. Игрушки новые покупала, вкусненькое готовила – ничего не помогло. «Ну что такое, – скажу ей, – расскажи маме?» А она всё одно: «Пусть папа не строит лабиринт». Так ужасно это на неё подействовало… Сны страшные начали сниться, есть стала мало, похудела. Тогда уж я совсем испугалась, в больницу её повела. И к каким врачам мы с ней только ни ходили – никто так ничего толкового и не сказал. Болезней никаких нет. Я спрашиваю: а что же с ней такое? Ну, говорят, просто общения не хватает, новых впечатлений. Посоветовали обстановку сменить, куда-нибудь на юг съездить. Я Грэгори предложила, чтобы мы с ней вдвоём поехали. Так он – ни в какую, не захотел нас отпускать. Вот моя девочка сама и ушла…

Патриция была почти уверена, что миссис Пинго расплачется. И почему-то подумала, что так было бы лучше. Но Клементина не заплакала. С минуту она молча смотрела в одну точку перед собой, словно видела окружающее не лучше, чем Уэсли Флэш. Но потом, точно вспомнив всё-таки о настоящем, поднялась с дивана и жестом позвала гостей за собой:

– Пойдёмте, я покажу вам её комнату. Я убираюсь там каждую неделю, но никогда ничего не переставляю и не меняю. Там всё так, как было при Полли.

Патриции казалось, что ей снится какой-то странный, но при этом очень реалистичный сон. Встав с дивана, она подала руку Флэшу. Вслед за хозяйкой они вышли из гостиной и поднялись по лестнице на второй этаж, где находились спальни.

Клементина открыла первую дверь справа.

– Вот здесь, проходите.

Патриция не сразу поняла, что вцепилась в руку Уэсли чересчур сильно. Флэш ничем этого не выдавал, но она сама сообразила, что сейчас скорее мешает ему, чем помогает, и ослабила «хватку».

«Кажется, это я держусь за него, чтобы не упасть, а не наоборот». Голова Патриции кружилась, сердце бешено колотилось в груди. Этот дом, эта женщина, эта детская спальня, два десятка лет назад покинутая своей обитательницей, окончательно вывели её из равновесия. Она чувствовала себя так, будто стоит на самом краю высокого обрыва, и какая-то сила неумолимо подталкивает её сделать последний шаг.

Кровать в комнате Полли была аккуратно застелена, на полках расставлены книги и игрушки. В платяной шкаф не нужно и заглядывать: и так ясно, что вся одежда разложена там по местам.

Миссис Пинго выдвинула ящик письменного стола.

– Вот здесь все её школьные тетради и учебники, видите? Если хотите, можете посмотреть. Или даже – возьмите что-нибудь на память.

– Ну что вы…

– Нет, правда, возьмите. Мне будет приятно. Я рада, что кроме меня кто-то ещё помнит о дочке.

– Спасибо, миссис Пинго.

Патриция наугад вытащила из стопки какую-то тоненькую тетрадь и спрятала в сумку.

– Вот это, – Клементина указала на подоконник, – её любимый кактус. Она посадила его сама, во-от таким маленьким.

Теперь кактус был в высоту не меньше тридцати сантиметров.

– И рисунки тоже её?

Патриция подошла к кровати, над изголовьем которой вся стена была завешана рисунками. Одни держались с помощью кнопок, другие – на скотче.

– Да, Полли любила рисовать.

Ничего особенного в картинках не было – обычные детские рисунки с нарушением перспективы, пропорций и логики, более или менее удачные. Краски сильно выцвели и потускнели. Можно было бы просто кивнуть, сказать Клементине что-нибудь незначительное и отойти от кровати, но Патриция смотрела на рисунки, не отрываясь. Не меньше чем на десятке из них были нарисованы бабочки. По одной или по несколько, на цветном фоне или посреди белого листа.

– Тут, в основном, её последние рисунки, – объяснила Клементина. – Эти бабочки – вы заметили, да?

Патриция молча кивнула.

– В последнее время она рисовала их очень часто, здесь ещё не все. Я всё удивлялась – потому что вообще-то Полли никогда не любила никаких насекомых. Знаете, некоторым детям интересно рассматривать жуков, стрекоз и всякую такую живность. Но не Полли, ей всегда это было неприятно, можно сказать, она их боялась. И бабочек тоже. Однажды, когда она была совсем крошкой, в её спальню попала огромная ночная бабочка. Полли ужасно испугалась, так плакала. И потом отказывалась ложиться в комнате спать, хотя я пришлёпнула ту бабочку веником и выбросила. И вдруг появились эти рисунки, так много… Она говорила, что рисует то, что ей снится. Я спрашивала – неужели ей снятся бабочки? А она вовсе непонятное отвечала – что бабочка, как им рассказала учительница в школе, в древности считалась символом души. А то, что ей снится – не бабочка, а что-то другое, только похожее на бабочку. Всё это было так странно слышать от ребёнка… я даже подумала: наверное, эта учительница во всём и виновата, наверное, она какая-нибудь ненормальная и пугает детей всякими выдумками. Но когда я попыталась выяснить у Полли – ну, стала задавать разные наводящие вопросы и всё такое – она сказала, что учительница тут ни при чём. А вот папе стоило бы бросить строить лабиринт. Я помню весь этот разговор, как будто он был вчера… Простите, я столько говорю, а ведь вам всё это неинтересно.

– Нет, что вы, миссис Пинго, как раз наоборот. – Хотя бы сейчас Патриция могла ответить Клементине искренне, без всякого вранья.

Некоторым бабочкам Полли старательно раскрасила каждое крыло, прорисовала усики и глаза по бокам головы, другие были схематично, совсем по-детски набросаны, а третьи и вовсе напоминали три параллельные линии, перечёркнутые крест-накрест. Центральная линяя, более длинная чем две боковые, находилась посередине образующего крылья «икса» – это было «тело» бабочки. Или рукоять чего-то другого, только похожего на бабочку. Смотря что девочка хотела изобразить.

– После того, как стало ясно, что Полли не найдут – продолжала рассказывать миссис Пинго, когда они спускались на первый этаж, – я просила Грэгори, чтобы он одумался хотя бы теперь. Ведь это был знак… это было наказание божье за то, что он построил эту проклятую тюрьму. Вы, может, посчитаете, что это бредни выжившей из ума старухи, но я верю в такие вещи, всегда верила… А вот Грэгори нет. Но в конечном счёте он за это и поплатился…

Знаете, что он мне сказал тогда? «Если это наказание божье, пусть этот бог, который отнял у меня дочь, убирается в ад». После несчастья с Полли Грэгори вообще изменился. Стал таким замкнутым, и, случалось, даже со мной вёл себя грубо. Прежде-то за ним такого никогда не водилось. Одним словом, его тоже как подменили…

Несколько лет они промучились с этим строительством. Оно ужасно затянулось, его то и дело приостанавливали – по разным причинам. Но полностью работы так и не свернули. Сначала они рыли эту скалу, прокладывали коммуникации. Потом возводили само здание… Всё это тянулось пять лет. Но всё-таки Грэг закончил то, что начал. И в самые последние дни, кода там всё уже было готово, случилось несчастье. Грузовик, в котором он ехал, сорвался с обрыва и упал в море. И я осталась одна… Да, можете считать меня суеверной и сумасшедшей, но иногда я думаю, что эта тюрьма не захотела его отпускать. Она украла его сердце. Где всё началось, там и закончилось всё…

– Нет, я не думаю, что это суеверие. – Второй раз за этот вечер Патриция сказала Клементине абсолютную правду.

– И вы всё это время так и прожили одна, миссис Пинго? – задал вопрос Уэсли.

– Да. Я любила Грэгори, несмотря на то, что в последние годы жить с ним было тяжело. Но я никогда не думала о том, чтобы снова выйти замуж. А дети… через год после несчастья с Полли я заболела, и мне сделали операцию, после которой детей у меня больше быть не могло.

Визит становился всё более тягостным. Наконец Уэсли и Патриция собрались уходить – и, кажется, это стало облегчением для всех троих. Только на пороге Патриция отдала миссис Пинго кулон её дочери. Клементина молча взяла подвеску. Её взгляд опять сделался отсутствующим. Но тут же она очнулась от своего мимолётного забытья, схватила Патрицию за запястье, положила вещицу ей в руку и накрыла сверху своими ладонями.

– По-моему, дорогая, будет правильнее, если это останется у вас. Пожалуйста, не забывайте Полли.

Это была одна из тех ситуаций, в которых любые слова неуместны, но Патриция всё же пробормотала какие-то слова благодарности.

– Мы не сделали этого, – сказал Флэш, когда они ехали в офис Патриции. – Не сказали ей правды. Всё было напрасно.

– Нет, слушай…

– Что, Пат? Ты же сама говорила: если мы сбежим – всё повторится, как тогда. И вот – всё повторилось. Я не тебя в этом виню, не думай. Я струсил точно так же.

– Нет, я имела в виду – не всё ещё закончено. Смысл в том, что мы будем делать дальше…

– А что мы можем сделать дальше?

– Успокоиться, для начала. По-моему, мы оба немного не в себе после этой встречи. Сейчас приедем ко мне, выпьем чего-нибудь…

– С каких это пор ты держишь в своём офисе «что-нибудь» кроме кофе?

– Всегда держала. Но не было повода предложить. У меня нервная работа. Иногда без глотка чего-то покрепче кофе не обойтись.

Уэсли хмыкнул.

– Так вот, сначала выпьем, – повторила Патриция, – а потом… продолжим записывать.

– Да, план просто потрясающий, ничего не скажешь.

– С удовольствием выслушаю другие предложения, если они у тебя есть.

– Ладно. Притворюсь, что не слышал этого. Ты лучше мне скажи, как выглядел Грэг?

– Кто?

– Грэгори Пинго. Ты же смотрела фотографии.

Только теперь Патриция запоздало уловила связь имён. Слушая Клементину, она была слишком занята своими собственными воспоминаниями – точнее, одним-единственным воспоминанием, накрепко связавшим её с дочерью миссис Пинго. И эта подробность из рассказа Флэша в её памяти не всплыла.

– Ты думаешь, Уэс… что видел там именно его?

– Нечего и думать: я знаю это. «Строитель, который был заключён в своё строение». Конечно, я видел именно его – Грэгори Пинго. Но видел таким, что толком и разглядеть нельзя было, поэтому тебя о нём и спрашиваю.

– Ну… – Патриция попыталась припомнить лицо мужчины с фотографий в семейном альбоме Клементины. – Как он выглядел… Да обычный человек, ничего такого примечательного. Светлые волосы, вроде чуть вьющиеся. Стрижка короткая. Худощавый. Рубашка, джинсы. Не знаю, Уэс, что я должна была увидеть на этих фотографиях. Что ты ещё от меня требуешь?

– Да нет, ничего. Всё это не важно. Пусть для меня он остаётся человеком-тенью. Главное, что он, так или иначе, освободился… что бы эта свобода ему ни принесла.

Маски

– Значит, что мы имеем, – сказала Патриция после того, как они оба осушили по рюмке коричнево-золотистого напитка, который был гораздо крепче кофе. – Инженеру Грэгори Пинго поручают спроектировать здание, которое будет использоваться для не самых лучших, мягко говоря, целей. Он имеет возможность отказаться, но задание означает гарантированный доход, и Грэг соглашается. Его не в меру впечатлительная дочка, услышав разговоры взрослых, забивает себе голову какими-то страхами, впадает в депрессию, и дело доходит до самоубийства – осознанного, или не совсем… Это официальная версия.

Патриция нацарапала на листе бумаги несколько слов – краткий конспект всего вышесказанного, обвела неровным прямоугольником и поставила рядом цифру «1».

– Дальше. Версия номер два – что называется, не для широкой публики. Грэгори погнался за деньгами, не устоял перед искушением… Короче говоря, ступил на скользкую дорожку. И попал в ловушку.

– Попал в ловушку Лабрисфорта, – уточнил Уэсли. – И началась цепная реакция. Лабрисфорт поймал Грэга, но ему нужно было распространять своё влияние и дальше. Через Грэга он добрался до его дочери, которая поняла, что её начинает окружать тьма… По-моему, дети вообще чувствительнее к таким вещам, чем взрослые. И в конце концов она увидела этих своих бабочек над водой, над глубокой тёмной водой, и пошла к ним. Лабрисфорт убил её.

– Стоп, – Патриция со значением подняла указательный палец, забыв, что Флэш не видит её жеста. – Я думаю, дело в том, что Полли стало слишком тяжело жить в постоянном страхе, она искала выход…

– И не нашла никакого другого, кроме как утопиться в пруду? Восьмилетняя девочка?

– На свете и не такое бывает, Уэс.

– Это я и без вас знаю, мисс психолог, – поддел Флэш. – Но здесь – не тот случай. Полли не спасения от своих страхов искала в этом чёртовом пруду. Это Лабрисфорт привёл её на берег, Лабрисфорт заставил войти в воду и поплыть на глубину. Она не хотела утонуть, она звала на помощь, ты помнишь?

– Это могло быть просто инстинктивно… Многие самоубийцы в последний момент жалеют о своём поступке.

– Наверняка ты читала статистику в каком-нибудь психологическом журнале, – снова съязвил Уэсли.

– Ладно. Правды мы всё равно не узнаем, а результат так и так один: Полли погибла.

– Её убил Лабрисфорт. Потому что его цель была не запугать, а убить. И – найти себе новые жертвы.

– Это ты, видимо, подразумеваешь нас…

– В самую точку. Тут мы ему очень удачно попались. Белая девочка и чёрный мальчик на разных берегах одного пруда. Именно тогда Лабрисфорт нас выбрал.

– Почему?

– Откуда мне знать? Потому что там были именно мы. Вот и всё.

– Ты всё время так странно об этом говоришь, Уэс… «Лабрисфорт убил её», «Лабрисфорт выбрал нас». Ты как будто считаешь его чем-то вроде живого существа.

Уже не в первый раз Патриции показалось, что Флэш не просто смотрит в её сторону, а видит её.

– Если тебе так больше нравится, называй его не Лабрисфортом, а тьмой, злом – как угодно. Не знаю, живое или нет, но это действительно существо – или, может, сущность. Хотя по мне, как ни назови, всё едино. Смысл от этого не меняется.

– Здесь что-то не то. Мы чего-то не понимаем, Уэс. Что-то упускаем из внимания.

– Пат, ради бога! Не время заниматься психоанализом. Я ведь рассказывал тебе про мальчишку в лабиринте, помнишь? Он говорил как раз об этом. Зло, которое люди изо дня в день причиняют друг другу, обретает собственную жизнь. И Лабрисфорт – одно из проявлений этой тёмной жизни.

«Зло, которое люди причиняют друг другу» – записала Патриция. И ниже: «Обретает собственную жизнь». Это были всего лишь слова, ничуть не приближающие к пониманию. Возможно, всё прояснилось бы, если бы к ним добавить что-то ещё… вот только что?

Глядя на исписанный лист, Патриция грызла кончик карандаша.

– Скажи, Уэс, почему ты не попытался спасти Полли?

– По-моему, ты и сама это знаешь. Я струсил. До жути испугался.

– Испугался чего?

– Давай ещё устроим сеанс гипноза с погружением в прошлое! Что ты хочешь, чтобы я сказал? Я не мог рисковать своей жизнью ради незнакомой девчонки, чёрт возьми, вдруг она спаслась бы, а я бы утонул? Моя жизнь была для меня важнее! Я впервые понял, что могу умереть – поэтому мне стало страшно!

Флэш говорил на повышенных тонах. Это имеет значение… Патриция привыкла слушать не только что ей говорят, но и – как. Предвосхищая вопрос, который неминуемо должен был последовать, когда Уэсли немного успокоится, она сказала:

– Я тоже ужасно испугалась. Но причины несколько другого… Теперь смотри. Ты рассказывал мне обо всех этих мирах, которые видел, когда был в Лабрисфорте. Ты видел государства, где у людей отнимают свободу, видел лабиринт, и огненную клетку… И думал о том, что делать, если весь наш мир станет похож на клетку или лабиринт.

– Не в прямом же смысле…

– Нет, постой, я понимаю, что не в прямом. Я пытаюсь заглянуть глубже. Ты видел врага и пытался найти способ борьбы с ним. Хотел найти ответ – как ты, именно ты, сможешь бороться с этим врагом. Я ничего не путаю?

– Ну, примерно так… Да я же сам тебе всё это говорил, ты просто пересказываешь мои слова, Пат.

– В этом всё и дело. Когда я видела Лабрисфорт, у меня возникали совершенно другие мысли.

– Ты видела Лабрисфорт? Ничего не понимаю. Когда? Как ты могла его видеть?

– Ну, смоталась на выходных в Лотлорн, заплатила за прокат катера, и мы подплыли, насколько можно, к Лабрисфортской скале.

– Надо же – и ничего мне не сказала … Отлично!

– Ну, не думаю, что это имеет такое уж важное значение…

Уэсли покачал головой.

– Да ладно тебе. Я не собиралась скрывать, но нужно было всё уложить в голове. Теперь-то я ведь тебе говорю. В общем, со мной было так: я не думала о диктатурах и катастрофах, которые происходят из-за человеческой глупости. И о будущем мира, и о борьбе с несвободой тоже. У меня в голове было что-то совсем другое. Мне просто стало непереносимо тяжело, вспомнилось прошлое… Мне казалось, что если я как можно быстрее не уберусь подальше от этого места, то сойду с ума от тоски. И всё.

– Что – всё? Я не понимаю, к чему ты клонишь. Твои психологические дебри – слишком большая заумь для меня.

– Да нет же, всё просто. У нас были разные причины не помочь тонущей Полли. И присутствие в этой тюрьме – или около неё – вызывает у нас разные мысли и ассоциации.

– Твою прогулку по воде вряд ли можно назвать «присутствием около этой тюрьмы».

– Так и воздействие Лабрисфорта на меня было слабее. Окажись я в его стенах – может, я тоже увидела бы другие реальности. Но не думаю, что они были бы теми же самыми, которые видел ты. А будь Лабрисфорт какой-то совершенно объективной сущностью, которая живёт своей жизнью – наверное, мы должны были бы видеть и чувствовать одно и то же. Вот что я хотела сказать.

Патриция замолчала. Тишина в кабинете стала почти осязаемой. Уэсли казался спокойным, но так, как будто сохранить это спокойствие ему стоило немалого труда.

– А я считал, ты мне веришь, – медленно произнёс он, когда молчать дальше не осталось уже ни сил, ни смысла.

– Да как ты не поймёшь, Уэс? Я тебе верю! Я имею в виду только одно: другой на твоём месте мог бы увидеть что-то другое. В этом, мне кажется, ответ на загадку Лабрисфорта. То есть, не сам ответ, а первый шаг к ответу. По-моему, наша с тобой встреча – сейчас, взрослыми – это случайность, счастливая случайность. Мы не должны были встретиться, не должны были получить возможность сопоставить наши ощущения и мысли. Это происшествие с Полли – оно, конечно, повлияло и на тебя, и на меня. Но для каждого из нас в отдельности оставалось просто тревожным воспоминанием из детства. И только когда мы поняли, что оба были там, стала очевидна эта связь, связь с тюрьмой.

– Ты можешь думать всё, что угодно. Но я побывал в Лабрисфорте и в его чёртовых параллелях, и это не мои выдумки, не галлюцинации и не хренов субъективизм – или как там это ещё называется. Как ты объяснишь мою встречу с Грэгори Пинго? Как я мог вообразить себе человека, который реально существовал? А Ральф Фортадо и Стэнли Голд? Они связаны с параллельными мирами Лабрисфорта. Они не знали этого, но чувствовали на протяжении всей жизни. Керк Шеви не хотел идти со мной, потому что предвидел свою смерть. И полоумный Мьют знал о том, что Лабрисфорт – это больше, чем просто тюрьма. Ещё бы ему не знать – ведь это именно Лабрисфорт свёл его с ума и превратил в чудовище! Может, для тебя всё это только болтовня, или забавные примеры из твоей психологической практики. Но для меня они – реальные, живые люди. Я был там, я знал их…

– Нет, подожди, Уэсли. Я ничего не отрицаю. И Ральф, и Голд могли быть связаны с Лабрисфортом, как и мы с тобой. Но вовсе не обязательно, что они воспринимали эту связь так же как ты. Для них это могло быть что-то своё, другое.

– Ещё всего один вопрос. – Тон Уэсли стал нарочито холодным. – Неприятность, которая произошла с моими глазами – тоже результат творчества моего воображения? Или я подсознательно стремился ослепнуть, а?

Патриция начала злиться:

– Ты всё время пытаешься перевернуть мои слова с ног на голову. Я не говорила, что Лабрисфорта не существует, и ты его себе вообразил. Единственное, что я уже битый час пытаюсь тебе втолковать: Лабрисфорт – это нечто, что любой, кто с ним связан, видит по-своему. Для тебя это воплощённое стремление к превосходству – нет, не перебивай, дай договорить! – Патриция повысила голос, не позволяя Флэшу прервать её. – Ты не можешь отдать свою жизнь за какую-то тонущую девчонку, для этого твоя жизнь слишком дорога. Но вот за всё человечество, в борьбе с несвободой, со злом – ты готов ею пожертвовать. Это достойная цель.

А для меня Лабрисфорт – это сумасшествие… Я с детства была помешана на том, что могу стать сумасшедшей, как брат моей матери. И случай с Полли попал в эту же точку. Звучит странно, но я не полезла в воду потому, что боялась сойти с ума. Долго объяснять, откуда такая связь возникла в моём воображении. Но так уж получилось. Фортадо, Шеви, Стэнли Голд и все остальные не были в тот день в парке «Перекрёсток», но наверняка стояли около других «прудов»… Около своих «прудов». Все попали в какое-то испытание, испытание Лабрисфорта. И не выдержали его. Каждый по своим причинам. Слабость, которую ты проявил однажды, может стать твоей навсегда. И для тебя тьма всегда будет носить маску этой твоей слабости. И пока не сорвёшь маску – не узнаешь, что же на самом деле скрывается за ней.

Говоря всё это, Патриция не исключала возможности, что Флэш окончательно разозлится и впредь не захочет её видеть. Но она не желала оставлять никаких недоговоренностей. Она сказала всё, что думала – и это принесло облегчение. Но корме того появилась и какая-то пустота, которую пока нечем было заполнить.

«Наверное, так ощущает себя воздушный шарик, из которого вышел весь воздух. Вот только летел – и на тебе, валяется на земле. И думает: «А дальше-то что?..»

– Я не хочу больше об этом говорить, – устало произнёс Уэсли. У него было такое чувство, как будто где-то он всё это уже слышал. Если не то же самое, то что-то похожее. – По-моему, когда я блуждал по моему воображаемому Лабрисфорту, я понимал в сто раз больше, чем теперь. Конечно, может, мне только так казалось… Но это было хотя бы что-то. В общем, я думаю, на сегодня уже достаточно сказано. Пора нам попрощаться и подумать – каждому по отдельности.

Брошенная перчатка

Уэсли просидел в раздевалке больше времени, чем требовалось, чтобы переодеться. Раза в три больше. Но к стоявшей на полу возле его ног спортивной сумке так и не притронулся.

«Какого чёрта я здесь делаю?»

У входа в клуб его встретил тренер Бэлисонг, вместе они поднялись по лестнице, он же довёл Флэша до раздевалки. Довёл, держа за руку.

Какого чёрта…

По уму, сейчас нужно встать, забрать свою сумку, выйти и попрощаться. И никогда больше не приходить в клуб. Но Уэсли знал, что не сделает этого. Но и заставить себя начать переодеваться он не мог. Поэтому и сидел – сидел слишком долго, ожидая, что кто-нибудь войдёт… и зная, что не войдёт никто. Тренировка группы в этом зале проходит в другое время. А Кристофер способен дожидаться не одно столетие…

Нет, это просто смешно. Хватит вести себя, как глупый мальчишка, который схлопотал двойку и не идёт домой, потому что боится получить взбучку от родителей.

«Удивительно, что такое сравнение пришло мне в голову, – отметил про себя Флэш, вытаскивая из сумки кимоно. – Меня в детстве некому было ругать за двойки».

– Я рад, что ты решил возобновить тренировки, – сказал Бэлисонг, когда Уэсли наконец вышел из раздевалки в зал. Сказал как ни в чём не бывало. Как будто верил, что Флэшу потребовалось двадцать с лишним минут на переодевание.

Странно было чувствовать под босыми ногами привычную упругую поверхность татами, улавливать знакомую акустику зала – но не видеть ничего, совершенно ничего.

«Чёрт, я даже не знаю, стою ли левым боком к окну, или как-нибудь по диагонали, носом в угол зала».

– Начнём. – Голос Бэлисонга звучал точно впереди. Ладно, этого достаточно. Они напротив друг друга – учитель напротив ученика, как и должно быть.

– Сэйдза! – скомандовал Кристофер.

Уэсли сел «по-японски» – на пятки, и положил ладони на бёдра. Он изучал многие боевые искусства, но каратэ всегда оставалось для него основным стилем, тем, с чего всё началось. И сегодня он пришёл именно на тренировку по каратэ, которая должна пройти по соответствующему этикету.

– Сэнсэй-ни-рэй! – собственный голос прозвучал как-то непривычно. Не сосредотачиваться на этом… Поклон – ладони перед собой, левая касается пола чуть раньше правой, указательные и большие пальцы образуют треугольник. По крайней мере, в точности этих движений можно быть уверенным.

– Додзе-ни-рэй! Отогай-ни-рэй! – это уже Кристофер. Ещё два поклона… – Мокусо!

Медитация перед тренировкой и после неё длится не больше минуты. Это не столько настоящая медитация, сколько время для того чтобы привести себя в нужный настрой. Собранность, состояние готовности – в начале, отдых и успокоение – в конце.

«Я мог бы и не закрывать глаза», – подумал Уэсли. Но всё же закрыл. И понял, что сегодня никакого «нужного настроя» не получится. Была только неуверенность и ощущение полного разлада с миром – одним словом, всё, что нужному настрою противоречит.

– Мокусо ямэ! Татэ!

Уэсли поднялся на ноги.

Начали, как обычно, с разминки. Основные упражнения Уэсли помнил наизусть. Бэлисонг не всегда придерживался стандартов – мог менять последовательность упражнений, заменять одни другими, вводить новые. Но это трудностей не вызвало: даже на обычных тренировках он не просто показывал и называл упражнение вслух, но и давал необходимые пояснения, что и как делать.

За разминкой последовали упражнения на снарядах. С боксёрской грушей и макиварой – «подушкой» для отработки ударов – всё получалось не так уж плохо. Гораздо хуже было бить по небольшим «лапам», через раз промахиваясь. Когда нога или рука Уэсли пролетала мимо цели, ему хотелось плюнуть на всё, развернуться и уйти. Но это будет очередным проявлением слабости… И – это разочарует Кристофера, хотя виду тот, конечно, не подаст. Флэш заставлял себя продолжать работать по заданию, не думая, насколько нелепо его действия выглядят со стороны.

В начале второго часа тренировки Бэлисонг велел повторять ката – упражнения формы.

– Начинай с первых пяти принципов, потом вспоминай всё подряд, до программы чёрного пояса.

Здесь дело пошло лучше, потому что ситуация была более привычной. Кристофер время от времени требовал от своих учеников выполнять ката с закрытыми глазами. Ощущение собственного тела в пространстве, баланс, равновесие и гармоничность движения играют в упражнениях формы особенно важную роль. А слишком сильная «привязка» к зрению зачастую мешает совершенствовать свои навыки. Уэсли двигался легко, почти не испытывая неудобств. Его тело помнило каждую стойку, каждый блок, удар и переход, и иногда «опережало» память его разума. Флэш почувствовал, как к нему постепенно начинает возвращаться уверенность в себе, и даже какое-то подобие спокойствия – но постарался сосредоточиться не на этом, а на собственном дыхании, на том, вовремя ли он делает выдох и вдох, и даёт ли это нужную концентрацию энергии и силы.

Но вот Уэсли повторил все известные ему ката. И когда Бэлисонг сказал, что нужно надевать защиту на руки и на ноги, он всё-таки не выдержал:

– Крис, может, я лучше пойду в качалку?

– В качалку можешь сходить и после спаррингов. Или в следующий раз.

Отступать было некуда.

Ради развития способности не теряться в любой ситуации Бэлисонг иногда проводил поединки по «особым» правилам – например, когда один из бойцов действовал только ногами и одной рукой, или когда против одного выходили двое или трое. Или – когда у одного из соперников были завязаны глаза. Но это было совсем другое… Это не воспринималось слишком всерьёз. Тогда Уэсли знал, что через три минуты развяжет закрывающее обзор полотенце, и всё будет как обычно.

Теперь развязывать было нечего.

Ритуальный поклон перед поединком… Пока понятно, где противник. Но дальше…

Надо слушать… Слушать движения Кристофера. Но как, к чёрту, расслышать их достаточно хорошо, когда мешают собственные шаги, собственное дыхание?

Нужно двигаться. Постоянно двигаться, не застывать на месте. Создавать вокруг себя защитное поле, ложные цели – и тут же уходить… Но что бы он, Уэсли, ни делал, в любом случае сам останется гораздо лучшей мишенью, чем любой зрячий противник.

Флэш пропустил несколько ударов. Ч-чёрт! Так теперь и будет. Будет всегда, всё время. И это ещё Кристофер явно подстраивается под него, не действует в полную силу. Ну ладно, он – тренер, учитель, можно стерпеть. Но если на его месте окажется кто-нибудь другой…

Может, в ближнем бою удастся использовать борцовскую технику… Но сделать удачный захват не получалось, чувство равновесия подводило, противник уходил.

Скорее бы закончилось время. Скорее бы всё это закончилось…

Но когда сигнал таймера наконец-то раздался, это не принесло ничего, кроме досады.

Флэш молча сел на татами и вытер лицо полотенцем.

– Отдыхаем минуту, – объявил Бэлисонг. – И – второй раунд.

– Слушай, Крис… – Уэсли покачал головой. – Я не персонаж фильма Такэси Китано. Я чувствую себя полным идиотом. И не вижу никакого смысла всё это продолжать. Чего людей смешить?

– Оно и правда: чего людей смешить? – сказал Кристофер. В этот момент Уэсли почувствовал какое-то движение рядом со своим лицом, инстинктивно выбросил перед собой руку – и поймал перчатку-шингард, которой запустил в него Бэлисонг.

– Хватит смешить людей уверенностью в том, что ты ничего не можешь. Отвлекись от своей проблемы хоть на минуту. Перестань постоянно думать, что стал хуже других. И вообще – поменьше думай, хотя бы во время спарринга.

«Легко обо всём это говорить, когда у самого с глазами полный порядок» – разумеется, вслух Уэсли этого не произнёс, но мысль была слишком логичной, слишком очевидно следовала из всей этой ситуации. Поэтому Уэсли не произнёс, но произнёс Бэлисонг.

– Да, мне легко говорить. Потому что я не на твоём месте. Это чистая правда, но это не то, что сейчас важно. Я не верю, что ты ничему не научился за эти годы. Точнее – я знаю, что научился. Постарайся не ставить лишних преград на собственном пути.

Логика подсказывала очередное «легко рассуждать, когда у самого…» или «легко философию разводить, когда…» Логика, основанная на постоянных мыслях о собственной проблеме. Выставляющая эту проблему на первое и главное место – а как же иначе, если проблема эта своя, собственная…

На какое-то мгновение Уэсли сделалось тяжело и почти физически тошно. Пришло совершенно дикое желание выбраться, вырваться из собственного тела, из этой приковывающей к земле тюрьмы. А заодно и из собственного разума – собственного, собственного – и тоже накрепко к чему-то приковывающего.

Но это навязчивое желание освободиться – оно ведь и есть оковы…

Понимание вспыхнуло, и не осталось никаких мыслей, одна ясность. О том, что в его голову летит ещё один шингард, Уэсли знал, когда перчатка была ещё на полпути. А когда она подлетела ближе, не стал её отбивать, просто уклонился.

Второй и последующие спарринги были далеко не идеальными. Флэш по-прежнему пропускал немало ударов, но всё же гораздо меньше, чем в первом поединке. Довольно часто ему удавалось удачно блокировать удары или уходить от них, лучше стало с ответными атаками и с борцовскими приёмами. Исчезала скованность движений, возвращалась былая лёгкость.

Не нужно намеренно прислушиваться к сопернику – слух, так же как глаза, может воспринимать окружающую реальность естественно, без каких-либо волевых усилий. И слух – это ещё не всё, далеко не всё. Если мысли перестают носиться по замкнутому кругу, внимание обращается к тому, что действительно происходит – происходит внутри и вокруг. Тогда можно не только слышать, но и чувствовать – чувством, для которого нет названия. Пред-чувствовать. Не видеть, но предвидеть.

Уходя из клуба, Уэсли точно знал, что через день снова придёт на тренировку. Переступая порог «Востока» двумя часами раньше, он совсем не был в этом уверен.

* * *

На следующую тренировку Флэш пришёл, как было решено. И ещё на одну. Но вот насчёт очередной был не уверен. И не потому, что опять стал сомневаться в своих силах. Всё было наоборот.

Ещё в спортзале он принял решение и наметил на завтрашний день одно дело. И не знал, чем оно закончится. Впрочем… вряд ли стоит настолько уж всё драматизировать. Вряд ли есть смысл думать о том, что он может не вернуться. Ведь это будет всего лишь десятый мир.

Уже за полночь Уэсли надиктовал для Патриции электронное письмо.

«Привет, – говорилось в нём, – предыдущий разговор у нас получился странноватый. Но мы с тобой вообще бьём все рекорды по количеству странностей на брата, правда? Это я пытаюсь шутить. В общем, ладно, Пат, если я брякнул что-то не то – извини. И извини, что пишу, а не приехал к тебе объяснить всё. Но ты начала бы меня отговаривать, и это было бы только потерянное время.

Помнишь, в прошлый раз я сказал, что пока находился в Лабрисфорте, был ближе к пониманию происходящего, чем теперь? Даже если на самом деле это не совсем так, в одном я убеждён: побег раньше времени, до того, как я увидел, что представляет собой десятая лабрисфортская параллель – это ошибка.

Не знаю, Пат, может, ты права, и всё это было просто у меня в голове, выдумки, больное воображение и ничего больше… Но это не важно. Если для кого-то мои выдумки имеют значения, так это для меня. Одним словом, я решил исправить свою ошибку. Конечно, я не собираюсь снова в тюрьму, но ты сама подсказала мне, как можно без этого обойтись. Я приближусь к скале, насколько получится – и, думаю, этого будет достаточно.

Считай меня законченным психом, но, по-моему, из этой затеи что-то должно получиться. Вдруг я наконец-то пойму смысл всей этой игры? И мы с тобой получим шанс выиграть. Более верный, чем если будем продолжать сидеть в кабинете, рассуждая об утонувшей двадцать лет назад девочке.

Что и говорить, неприятность с глазами сильно на меня повлияла. Настолько, что я готов был сдаться. А ведь Лабрисфорту – или как мы с тобой его называли? – тьме, злу, только это и нужно.

Но сдаваться нельзя, никогда и ни за что. Пока ты не сдался, есть возможность одержать победу. Это действительно так, поверь. Лабрисфорт не всесилен. Я получил тому доказательство, но из-за своей потери совершенно не придал ему значения. Речь об истории с мэром Саммерсом, Пат. Я уверен, тут не случайное совпадение. Неспроста этот тип понёс справедливое наказание от своей же руки. Думай, что хочешь, но что-то подсказывает мне абсолютно определённо: если бы я не вступил в противостояние с Лабрисфортом, Саммерс здравствовал бы до сих пор, и продолжал бы творить в городе всё, что его душе угодно.

И наша с тобой встреча, Пат, это тоже очки в нашу пользу. Вдвоём у нас больше шансов его победить.

Не думай о плохом, Пат. Мы с тобой обязательно увидимся, и скоро. Я сделаю это только один раз. Я не самоубийца, и не собираюсь отправляться в одиннадцатый мир, который Грэг Пинго назвал смертельным. Разумно это или нет, но Грэгу я верю. Да, он поддался влиянию Лабрисфорта, но когда говорил со мной, уже от него освободился. И, по-моему, был искренним.

Прощаться не буду – и ты со мной не вздумай».

Отправил письмо Флэш рано утром, как только проснулся.

Ответ. 10 ноября 2011 года

– Прости, Джим, что поднял тебя в такую рань, – сказал Уэсли, когда они с Арноном выехали из Сэдэн-сити в направлении Лотлорна. – На работе проблем не будет, опоздаешь ведь?

– Ничего. Я отпросился. На весь день, потому что я дождусь тебя там. Я понятия не имею, зачем ты это задумал, но отговаривать, видно, бесполезно. Поэтому я просто тебя дождусь.

– Спасибо.

Через паузу, явно сомневаясь, стоит ли задавать следующий вопрос, Джим всё-таки не удержался:

– А Люсии ты что сказал?

– Она вчера поехала навестить своих родителей, так что объяснений не понадобилось. И лучше не продолжай эту тему, Джим. Может, я, как крот, ни хрена не вижу, но о каждом своём шаге отчитываться не обязан.

Арнон неодобрительно покачал головой, но говорить ничего не стал.

* * *

Придя утром на работу, Патриция по привычке первым делом просмотрела почту. В ящике лежало пять новых писем. Три – рекламная рассылка, одно от институтской подруги и коллеги по работе Джулии Бирс, и одно от Уэсли Флэша. Его Патриция открыла первым. Начала читать, дошла до середины, поперхнулась кофе, закашлялась, выругалась и, в довершении счастья, уронила кружку. На колени и на пол выплеснулись остатки горячего питья.

«Чёрт бы тебя побрал, Уэсли Флэш, упрямый идиот!»

«Я убеждён, я решил, я пойму смысл, я уверен…» Самоуверенный придурок, и никто больше.

Кое-как вытерев лужу с пола и брызги с одежды, Патриция взялась за сотовый, но, поразмыслив, отложила в сторону. Ясное дело: Флэш уже на пути в Лотлорн. Что она ему скажет? Начнёт советовать повернуть обратно? Но это ведь без толку.

Сердито хмурясь, Патриция дочитала письмо. Потом выдернула из карандашницы шариковую ручку и принялась машинально чертить что-то на бумаге. По случайности это оказался тот самый листок, на котором она писала во время их с Флэшем прошлого разговора. Неделю он без дела провалялся на её столе, а теперь почему-то подвернулся под руку.

Размышляя о том, приехал Уэсли в Лотлорн или ещё нет, она бездумно чиркала по листу. И вдруг поймала себя на том, что в последние полминуты из-под её пера выходит одно и то же: короткие параллельные чёрточки, похожие на небрежно написанные единицы. Чёрточки складывались в строки и столбцы, заняв уже больше половины листа. Они полностью покрыли надпись, которую в прошлый раз сделала Патриция:

«Зло, которое люди причиняют друг другу,

обретает собственную жизнь».

Буквы в слове «зло», жирно обведённые, были заметнее всего. Но почему-то глаза Патриции не задержались на них. Взгляд скользил дальше, как будто его что-то притягивало. В этой фразе явно напрашивалось другое смысловое ударение. Перечитав её ещё раз, Патриция обвела кособоким овалом слово «люди». Потом открыла ящик письменного стола и достала из него тетрадку в зелёной обложке, на которой была надпись: «Для работ по математике, Полли Пинго, 2-й класс».

Эту тетрадку Патриция переложила из своей сумки в стол в тот же день, когда получила от Клементины на память о её дочери. Они с Уэсли приехали сюда из дома Пинго, пили и разговаривали, в какой-то момент Патриции понадобилось найти телефон, она полезла в сумку и наткнулась на тетрадь. Не стала заглядывать в неё сама и ничего не сказала Флэшу – а он, наверное, не вспомнил. Сунула в верхний ящик, единственный запирающийся из трёх, и зачем-то повернула ключ в замке. Хотя обычно никогда этого не делала, и вообще пользовалась ящиком с ключом редко, предпочитая складывать необходимые вещи в более удобно расположенный средний.

«Я спрятала тетрадь Полли так же, как два десятка лет назад спрятала её медальон. Спрятала, чтобы не трогать долго-долго, чтобы забыть… Но мне же теперь не двенадцать лет. Если и не во всём, то в одном Флэш прав: нельзя сдаваться и идти на поводу у собственной слабости».

Одну за другой Патриция стала перелистывать страницы, исписанные чернилами, от времени поменявшими цвет с фиолетового на грязновато-синий с оттенком желтизны. Математические примеры, простенькие задачки, исправленные ошибки, оценки… На первых листах – четвёрки и пятёрки, и совсем мало исправлений, ближе к концу – всё больше троек и правок красной пастой, и даже двойка. Патриция посмотрела на даты, проставленные на полях. Оказалось, в этой тетрадке Полли писала с марта по июнь девяносто первого года.

В конце тетради осталось несколько чистых листов. Вот и всё. Хотя… Патриция вспомнила, что сама в школе часто рисовала на корках тетрадок. Иногда получалось, что тетрадь только начата, а задняя обложка с внутренней стороны уже сплошь покрыта каракулями.

Патриция перевернула все листы в зелёной тетради. Нет, Полли ничего не нарисовала на обложке. Зато что-то написала.

«У каждого человека есть отражение. Ты и твоё отражение – это два крыла бабочки, а бабочка – это душа. Когда я заблудилась в лабиринте, мне стало казаться, что я уже умерла. Если бы кто-нибудь убил меня сейчас, я бы, наверное, этого даже не заметила. Когда я смотрю на своё отражение, оно зовёт меня к себе. Но я его боюсь. Я боюсь».

Трудно поверить, что это мог написать восьмилетний ребёнок. Но почерк детский, тот же самый, что во всей остальной тетради.

Патриция покачала головой и, повинуясь какому-то внутреннему движению души, сделала запись под словами девочки: «Полли, ты поддалась своему страху».

А потом в её голове словно сверкнула молния. Здесь же, в тетради Полли, на чистой странице в клеточку, рядом с зелёной обложкой, она начала писать имена: Грэг Пинго, Полли, У. Ф., П. Р., Гэбриэл Уинслейт, Дж. Саммерс, Ральф Фортадо, Стэнли Голд, Керк Шеви, Мьют, Фрэнк Бонс, Доктор Фрэнсис, Джо.

Помедлив, Патриция добавила после «Джо» сокращение «и т. п.». Отложила ручку и посмотрела на получившийся список. Все имена шли в столбик, так что с правой стороны оставалось место. Место, которое нужно заполнить.

– Так… – пробурчала себе под нос Патриция. – История начинается с Грэга.

«Алчность?» – записала она напротив имени Грэгори. «Желание заработать деньги – страх остаться без денег».

– Теперь ты, Полли. Ну, здесь всё просто…

«Чувствительность – детская восприимчивость – подавленность, уныние – постоянный страх».

– Дальше… Нет, эту парочку пока пропустим. Получается, следующий – Гэб Уинслейт. Ещё проще, чем с Полли.

«C21H23NO5. Короче, наркота. Причина общеизвестна: желание уйти от действительности. Страх перед действительностью». Немного подумав, под именем Уинслейта Патриция приписала мелкими буквами «П. Филдингтон». А почему бы нет? Может, эти двое и были совсем разными людьми, но, как минимум, в одном походили друг на друга.

– Так, что у нас получается? Ага, интересно…

Три имени – и три совпадения. А если считать Филдингтона – даже четыре.

Патриция трижды взяла в кружок слово «страх». Значит, дальше надо двигаться в этом же направлении.

«Дж. Саммерс: страх потерять своё кресло, власть и репутацию».

– Отлично, господин мэр. Вы очень пеклись о своей репутации, не так ли? Любили, чтобы в газетах рассказывали, как вы дарите костыли больным старушкам, как заботитесь о порядке в городе и о благополучии жителей. Вы очень любили свою власть. Но недостаточно любили собственную дочь.

Дальше – Ральф Фортадо и Стэнли Голд. Хм-м…

Пока Патриция ограничилась тем, что поставила возле этих двух имён знаки вопроса. Зато после у неё не возникло никаких затруднений: «Керк Шеви – жертва, комплекс вины неразделим со страхом». «Мьют – слабохарактерный фанатик, не нашедший лучшего выхода, кроме как убивать тех, перед кем испытывает страх: сильных и целеустремлённых людей». «Фрэнк Бонс – явный комплекс неполноценности, истоки не имеют значения. Самоутверждается за счёт тех, кто в его власти и кого он ненавидит. Ненависть часто связана со страхом». «Доктор Фрэнсис – техно-науко-фил. Вариант бегства, неприятия реальности – страха перед реальностью». «Джо и подобные ему громилы – преступники, чья мораль основывается на силе, подчинении и страхе. Подчиняют себе тех, кто слабее, и сами подчиняются сильнейшим».

Так… неплохо. Но нужно вернуться к вопросительным знакам. Ральф Фортадо…

– Похоже, Ральф, ты так и останешься загадкой. Исключением, которое если и не подтверждает правило, то хотя бы не опровергает его. С тобой могло произойти всё, что угодно, в твоём сердце мог жить любой страх.

Напротив имени Стэнли Голда с пометкой «предположительно» Патриция сделала запись: «Страх потерять работу, постоянный заработок? Возможно, какие-то личные взаимоотношения с Бонсом».

Ну что ж, теперь – финальный аккорд… Идём в начало списка. «Стремление к превосходству – страх оказаться не первым», – написала она рядом с буквами «У.Ф.», и «истеричность, легковерие, страх чокнуться, помешаться, тронуться умом и загреметь в психушку» – рядом с «П. Р.». При этом на губах у неё появилась недобрая усмешка.

«Да, Уэс, у нас обоих было чего бояться, в этом-то вся и штука».

Значит, двенадцать верных совпадений из четырнадцати, плюс два возможных. Хорошо… Наверное, таких примеров можно привести десятки. Но она записала только известных ей людей – и сейчас этого достаточно.

Вопрос в другом. Что это даёт?

У страха всегда есть какие-то причины…

Патриция ещё раз пробежала глазами список, стараясь не сосредотачиваться на частностях.

Взгляд выхватывал из текста отдельные фрагменты. «Жадность… власть… стремление к превосходству… бегство… уныние…» Почему-то в памяти сразу появилась аналогия с сегодняшним письмом Флэша: «Я убеждён, я решил, я пойму смысл, я уверен…», потом – с их прошлым разговором: «Я не мог рисковать жизнью из-за незнакомой девчонки». И наконец – последняя строчка, написанная Полли Пинго в зелёной тетради – может, последняя строчка, написанная ею в жизни: «Я боюсь».

Я, я, снова я, бесконечное я…

Вот оно.

«Зло, которое люди причиняют друг другу…»

«…которое люди причиняют…»

Люди.

Схватив сотовый, Патриция набрала номер Флэша.

– Абонент не отвечает, или временно недоступен, – через положенное время сообщила девушка-робот.

Уэсли не хочет разговаривать? Нет, если бы он услышал звонок, взял бы трубку. Хотя бы для того, чтобы подтвердить окончательность своего решения. И сотового оператора тоже вряд ли стоит винить…

Просто всё дело в том, что уже поздно. Уэсли сделал свой ход, продолжил игру. И нет возможности объяснить ему, что первый из одиннадцати параллельных миров – не в тюрьме Лабрисфорт, а в нём самом, в его собственном разуме. В его, или её, Патриции, или кого угодно другого. Тюрьмы придуманы и построены людьми. Любая диктатура, любой фанатизм, все кошмары и все ады придуманы и созданы людьми. Только будучи придуманными и созданными, они обретают собственную жизнь и начинают порабощать своих создателей.

Поздно. Она не сможет предупредить Уэсли, что он отправился вовсе не в предпоследнее, а в самое последнее, одиннадцатое путешествие, от которого предостерегал его Грэгори Пинго.

Закрыв зелёную тетрадку, Патриция на задней стороне её обложки повторила рисунок, виденный в комнате Полли – два соединённых между собой треугольных «лезвия» – очень схематичное изображение топора. Всё просто: две половинки целого, ты и твоё отражение, страх и способность бояться, страх и трусость. Это раз.

Два – ещё один чернильный «топор» на зелёной бумаге (ха-ха, его можно было бы принять за рисунок банта – такие «бантики» дети пририсовывают на голову человечкам, если хотят изобразить девочку). Снова – ты и твоё отражение, светлая половинка и тёмная (закрасим одну сторону банта – тьфу ты, одно лезвие). Ты – и твоё личное чудовище, твой страх, а вместе с ним жадность, жажда власти, стремление к превосходству, ненависть, уныние и прочие «радости».

Уэсли не сильно ошибся, считая тёмную силу, с которой ему довелось столкнуться, объективной. Но не ошиблась и Патриция, усомнившись в её объективности. Всё так: это вполне реально существующий враг, но находится он не снаружи, а внутри. Никогда нельзя об этом забывать. Иначе можно решить, что твоя проблема вовсе не в тебе самом.

Патриция пририсовала обоим «топорам» рукоятки.

Да, от этого не отвертеться. Ты вынужден бояться своего страха, вынужден вечно бороться со своим чудовищем, ведь вы с ним – два лезвия одного топора, у вас на двоих всего одна рукоятка – ой, то есть, одно тело.

Вечно бояться и вечно бороться. Если только…

Три. Начертим последнюю «бабочку девочки Полли». И ударимся в высокие материи…

Или – нет, лучше не надо. Лучше просто вспомнить, что сказал однажды Кристофер Бэлисонг, близкий друг семьи Райсов, человек, которого Патриция всегда очень уважала.

Это было давно. Пат Райс тогда ещё не закончила школу, носила рваные джинсы с тяжёлыми металлическими цепочками, ботинки на протекторной подошве и чёрные майки с надписями «Nirvana» и «Sepultura». И ужасно любила порассуждать, а иногда и поспорить, о философских вопросах. Но рассуждать и спорить – вот беда – было особо не с кем. Отца занимала работа, маму – домашние дела, у друзей имелись другие интересы, а Сибил, стоило ей услышать что-то, что вне её понимания, недолго думая, обзывала младшую сестру дурой и психопаткой. Поэтому и получалось, что только с Крисом, когда тот находил время заглянуть к Райсам, Патриции удавалось отвести душу. Случалось это не так-то часто, но если случалось, Кристофер слушал внимательно, серьёзно – но не чересчур. Если у него была другая точка зрения, он прямо говорил об этом. И, если Патриция ждала объяснений, объяснял, а не отделывался отговорками вроде «когда повзрослеешь, сама поймёшь».

Одно время её постоянно тянуло обсуждать тему добра и зла. Выслушав, не перебивая, очередной долгий монолог, Кристофер заметил, что всё это, конечно, верно, но «по большей части добро и зло существуют только в наших головах».

– Нет, постой, – тут же запротестовала Патриция. – А если я сейчас возьму камень и пойду кого-нибудь прибью – это что, будет только в моей голове?

– И в наших делах, – дополнил Бэлисонг своё замечание. – Что, в сущности, одно и то же, ведь намерение совершить то-то и то-то появляется в твоей голове и нигде больше. Осознаёшь ты его или нет – это уже другой вопрос.

– По-твоему, вне человеческих мыслей и человеческих дел совсем нет ни добра, ни зла?

– Примерно так.

– Но… там же вообще ничего нет! Ну, ладно, может, не совсем… Природа, животные – они существуют сами по себе, независимо от нас. Но если я смотрю на этих птиц, – она кивнула на голубей, клевавших зёрна возле цветочной клумбы, – на небо, на деревья – всё это уже в моих мыслях. Или в твоих, если смотришь ты.

– А если смотрю не я и не ты?

– Выходит, кто-то другой?

– А если убрать «кого-то» и оставить «смотрю»?

– Так не бывает!

– Нет, тут я бы не согласился. Вне наших мыслей и наших дел нет только нашего «я». Но, по-моему, это вовсе не страшно. Как раз наоборот. Тебе не кажется, что настоящая жизнь лишь там и начинается, где никакого «я» нет? Конечно, – улыбнулся Кристофер, – слишком буквально всё это понимать не стоит. «Я» не так уж плохо, иногда именно оно побуждает нас выйти за его пределы… И тогда даже в наших мыслях и делах будет не одно только наше маленькое «я».

После того разговора Патриция долго ломала голову над словами Кристофера. Полезла в книги, потом отложила книги. Думала ещё, собралась в следующий раз поспорить. Потом передумала спорить. Пришла к какому-то выводу. Но со временем – через долгое время – обо всём забыла. Так же, как забыла о медальоне Полли Пинго.

Но теперь эти «вне», «маленькое «я» и «выйти за пределы» всплыли в памяти с поразительной ясностью. Патриции показалось, что земля уходит у неё из-под ног, исчезают все привычные опоры. Это ощущение могло бы быть пугающим… но не было. Не пытаясь противостоять ему, Патриция написала в одной половинке нарисованной «бабочки» слово «я», а другую оставила пустой.

Вот оно. Единственная настоящая бабочка, а не двулезвийный топор, как два первых рисунка.

Не Патриции ли с её работой знать, какие хитрые механизмы «я» способно создавать для собственной защиты, для того, чтобы доказать свою постоянную, неизменную значимость, и с какой силой может за них цепляться? Не ей ли знать, как защитная скорлупа превращается в стены тюрьмы, отделяющие от жизни – разве мало случаев депрессий и неврозов она перевидала за годы практики? А её собственный пример, и пример Уэсли?.. Но что люди защищают, и от чего? Может быть, ложь от разоблачения? Ложь, которая боится разоблачения – вот она, причина страха. Но стоит распознать ложь, перестать считать её правдой – «защитная тюрьма» начинает рушиться. Становится понятнее истинное положение вещей. Бесчисленные взаимосвязи вместо отделённости, бесконечные изменения вместо постоянства.

Цепляние ослабевает. И в мыслях и делах появляется место не для одного только маленького «я». Там, где есть не только маленькое «я», ослабевают жадность, ненависть и стремление к превосходству, потому что ослабевает источник, который порождает всё это. Там не остаётся страха, потому что исчезает его причина. Значит, только оказавшись там, на другой стороне, «вне» – можно преодолеть свой страх. Выйти за пределы. Победить без борьбы.

– Пожалуйста, пойми это, пойми, – шептала Патриция, глядя на изрисованную бумагу. – Ты должен. Ты должен.

Но это ведь так трудно…

Она сидела, уперев локти в стол и уронив на ладони голову. Пальцы обеих рук ерошили длинные светлые волосы.

Это трудно, потому что дорога на ту сторону лежит мимо драконьего логова. И чудовище обязательно выползет и преградит твой путь. И гораздо проще начать сражаться с ним привычными, знакомыми методами, пытаясь загнать обратно во тьму – чем признать одну-единственную правду.

Новое обличие

– Пожалуйста, Джим, не отходи слишком далеко. Если я начну топтаться на месте, как идиот, всё сразу будет понятно. Они и без того наверняка удивятся, что эта чёртова скала стала пользоваться такой популярностью. А если ещё взглянуть на неё захочет слепой… Не поймут.

– Я тоже не понимаю, Уэс, – сказал Арнон, останавливая машину. – Только дело не в слепоте… А вот просто: не понимаю, зачем тебе это надо, и всё. Но – помню, помню – я обещал не задавать вопросов.

– Вот-вот. Желательно, чтобы на лодочной станции их тоже не задавали.

– Да ладно тебе. Не всё им равно – кому, зачем и куда. Главное, ты отвалишь бабки за аренду катера. И сезон ещё не закрыт, плыть можно. А остальное их волновать не должно. Кстати, если не хочешь усложнять себе жизнь, держись за мою руку. Мне плевать, если эти лодочники решат, что мы с тобой педики. Или тебя это смутит?..

Арнон пытался шутить, но на сердце у него делалось всё тяжелее. Чувство было такое, что всё повторяется, и он снова бросает друга одного, отступает в сторону, как в истории с тюрьмой. Не важно, что Уэсли сам так решил, не важно, что он, Джим, ничего не мог изменить – он же и не пробовал… Не попытался даже после того, как открылись все аферы Саммерса.

– Нет, дорогой, меня это не смутило бы. Но тогда получится совсем странно: ведь мы бы должны плыть вместе – романтическая прогулка, и всё такое…

Арнон через силу улыбнулся. Он знал, что предлагать это бесполезно, но всё же сказал:

– Если хочешь, поедем вместе. Изобразим романтическую парочку. Обещаю не быть слишком настойчивым.

– Ну да, так я тебе и поверил, – Уэсли ткнул друга кулаком в плечо. – Всю жизнь подозревал, что женитьба для тебя – только прикрытие. А если серьёзно, Джим: я понимаю, почему ты это говоришь, и спасибо тебе ещё раз за всё… Но – так не получится, нет. Мне лучше бы вообще быть одному, но без капитана-то никуда не поплывёшь… В общем, сейчас выручи меня, чтобы на станции никто не понял, что я – слепая мышь.

Джим постарался не подвести. Шагал рядом, иногда как будто случайно задевал за рукав Уэсли, передавал ему то деньги, то телефон так, что эти жесты, не привлекая постороннего внимания, становились для него ориентирами. И в конце концов всё получилось, как Флэш и задумал. Прокатчик посмотрел на двоих подошедших парней – темнокожего в солнечных очках, и белого – тоже в очках, но обычных, прозрачных – довольно равнодушно. Если и удивился странной прихоти посетителя – а водную прогулку в холодную осеннюю погоду, де ещё с утра в будний день иначе, как странной прихотью, не назовёшь, – то виду не подал.

И уже через несколько минут Уэсли благополучно очутился в катере. Джим напряжённо следил за движениями Флэша, когда тот устраивался на пассажирском месте – внутри катера как-то помочь ему уже не было возможности. Арнон не мог не заметить чрезмерной осторожности и медлительности этих движений, что так не свойственно было Уэсли прежде. Но другие не знали, что ему свойственно и что нет, да и не присматривались особенно.

Спустя ещё немного времени катер отплыл, Джим покинул пристань и вернулся к своей машине – ждать, как обещал.

«Надеюсь, у меня не тот же самый капитан, с которым плавала Пат», – не успел Флэш это подумать, как капитан сказал:

– Дней десять назад я возил на такую же прогулку одну женщину. Новая мода, что ли, нынешней осеню появилась… Нет, конечно, катера всегда брали напрокат – но летом, когда жарко. И компаниями – по многу человек, знаете. Отдохнуть, повеселиться. А в такую погоду – какое удовольствие плавать?

Деньги были заплачены, и капитан мог высказывать свои суждения без всякого риска.

«Ну, раз уж всё сложилось именно так, – решил Уэсли, – надо постараться повернуть ситуацию в свою пользу».

– Так вы говорите, какая-то женщина ездила с вами на прогулку? А что за женщина?

– Да откуда я знаю? Туристка какая-нибудь, со странностями. У нас туристы часто бывают. Но тоже всё больше летом. Любители на пляже поваляться.

– А я ведь и сам в Лотлорн отдохнуть приехал. Знакомые у меня здесь живут – давно к себе в гости звали, вот и решил съездить. В море неплохо было бы поплавать, но летом никак выбраться не удалось, только вот теперь.

– Ну, это ничего. В Лотлорне вам и кроме пляжа найдётся на что поглядеть: городишко у нас хоть небольшой, но с историей. Постарше соседнего Сэдэн-сити будет. И зданий старинных красивых много, и музей хороший – если природой интересуетесь, культурой, и всяким таким. В театре спектакли разные идут. А недавно ещё парк аттракционов простроили. Ну, это, конечно, для детишек больше. А насчёт той женщины не знаю – может, она всё это уже посмотрела, а может, просто такая любительница морских прогулок попалась. В общем, дошли мы с ней аж до самой Лабрисфортской скалы.

– Разве к Лабрисфорту можно подплывать?

– Да что вы, какое там подплывать! Во-первых, на наших катерах так далеко от берега нельзя – безопасность соблюдать надо. А во-вторых… Та женщина, видно, не слышала прежде про эту скалу, а вы-то, вижу, в курсе… Подплыть можно ровно настолько, чтобы остров чуть-чуть на горизонте виднелся.

«Значит, женщина прежде про скалу не слышала, – усмехнулся про себя Флэш. – Поздравляю, Пат, ты неплохая актриса».

– Да, мне известно, что это за остров. И, знаете, я тоже хочу на него взглянуть. Плывемте туда, откуда его будет видно.

Капитан хмыкнул и пробурчал что-то себе под нос – наверное, удивлялся, чего интересного нашли в Лабрисфортской скале эти дурные туристы. Но вслух сказал:

– Ладно, как пожелаете. Туда – так туда. Но я предупредил: смотреть будете издалека. Очень издалека.

– Конечно, жизнью я и сам рисковать не хочу, – Уэсли изобразил на лице улыбку человека, который понимает, о чём говорит. – Но у меня одна просьба: как только появится остров, пожалуйста, сразу скажите мне об этом. Зрение у меня не самое хорошее.

«Я должен быть хоть как-то готов… Должен знать хотя бы секундой раньше, чем…»

– Хорошо, скажу, – пожал плечами капитан. – Но с плохим-то зрением, может, вы и вовсе Лабрисфорта не разглядите.

– Ну – нет, так нет.

«Да уж, не разгляжу – это точно. Но это не имеет значения. Главное, он меня разглядит».

Зрение здесь не так уж и важно. Уэсли и без того чувствовал, что расстояние между ним и Лабрисфортом сокращается. Чувствовал всей душой и всем телом. Морской ветер, казалось, потерял свою свежесть. Ощущать его дуновение стало неприятно, как дыхание сквозняка в коридорах какого-нибудь сырого старого подземелья. Недоброе тёмное предчувствие тяжёлым грузом навалилось на плечи. В голове сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее завертелся водоворот воспоминаний.

Серые бетонные стены, холод, бесконечный холод, изрисованный потолок камеры, выстрелы в предутренней темноте, тесный сырой карцер, сумасшедшие глаза Мьюта, автоматные дула, автоматные приклады, безумная болтовня Филдингтона, обречённость Керка Шеви, отсюда нет выхода, нет выхода, рухнувший потолок в камере Фортадо, клетка-лабиринт-кошмар-катастрофа, стены-ограды-решётки, изрисованный потолок камеры

А что, если это случится раньше, когда скала ещё не покажется из-за горизонта? А что, если…

– Приплыли, – объявил капитан, останавливая катер. – Вон, глядите: ваш остров во всей красе.

Ответа не последовало. В первые мгновения капитан не придал этому особого значения, но потом, словно почувствовав неладное, обернулся и посмотрел на пассажира.

– Эй… Мистер, что с вами?

Уэсли смотрел на туман. И видел его. И это было совсем не как во сне. Во сне ты порой не отдаёшь себе отчёта в том, что видишь. Или замечаешь какие-то отдельные детали, которые почему-то слишком выделяются на общем фоне, а остальное ускользает от восприятия. Во сне, даже если ты не понимаешь, что спишь, всегда остаётся ощущение нереальности. Здесь же зрение работало точно как в действительности, в привычной действительности бодрствования. Не важно, насколько реально само видимое. Главное – зрение вполне реально…

По живой – или полуживой – лестнице Флэш спустился, почти не чувствуя обычной брезгливости. Даже эти отвратительные ступени под ногами было приятно видеть. Не важно, какие они, и из чего.

Из тумана показались груда камней – обломки Храма Времени, тюрьмы Грэгори Пинго. Тюрьмы, которую он сам для себя построил, и покинул лишь благодаря счастливой случайности. Молча и неподвижно сидела возле рухнувшего Храма Жрица. Тот раз, когда она заметила Уэсли и заговорила с ним, так и остался единственным.

Фортадо и Голд, стражи золотых ворот, Гэбриэл Уинслейт, Керк Шеви – Флэш был уверен, что никогда больше не увидит этих людей, ведь в человеческом мире всех их, кроме одного, уже не было, а в параллели Лабрисфорта он возвращаться не собирался… Но вернулся – и опять все эти лица промелькнули перед ним.

Дальше его вновь ждала дорога. Самая обыкновенная дорога, по сторонам которой тянулись сначала пустыри, поросшие редким кустарником, потом показались какие-то постройки, похожие на фермы. Когда эта сельская местность осталась позади, начались придорожные забегаловки, магазинчики, автозаправки и здания явно промышленного назначения. Уэсли приближался к городу – снова к городу, но этот город отличался от всех, которые он видел в других лабрисфортских параллелях. В тех городах – или одном городе, меняющем свои обличия – всегда присутствовала какая-то схематичность, условность, это были хотя и приближённые к реальности, но всё-таки только символы. Здесь же, по дороге в обитель человеческой цивилизации, не было совершенно ничего символического – настолько всё выглядело обыденным и привычным. Флэш ожидал чего угодно, только не этого. Пройти мир оживающих ночных кошмаров, пройти огненную бездну – и оказаться на обычном шоссе, ведущем в самый обычный город, каких в мире тысячи… Это было до того неожиданно – наверное, ничто другое так не удивило бы Уэсли. Поджидающая его толпа убийц, которые схватят и отведут в какой-нибудь концентрационный лагерь, полчище монстров голливудского образца, десять казней египетских, четыре всадника, семь печатей, и жена, сидящая на звере багряном в придачу – всё это показалось бы более уместным для десятой лабрисфортской параллели, чем вон тот загородный гипермаркет, или автомобильная стоянка рядом с ним, или железнодорожный мост над головой… Город и его обитатели жили своей жизнью. И не ждали гостей из других миров. Не обращали на Флэша внимания, не узнавали в нём чужака, не желали причинять вреда и не пытались вести к местным правителям, начальникам – или кто у них здесь был. Никаких бедствий и катастроф тоже как будто не предвиделось. Этот вояж всё больше напоминал не путешествие в другой мир, а поездку в соседний округ. Или…

Наконец-то оно появилось, это «или». Флэш настолько погрузился в собственное недоумение, что не сразу всё встало на свои места, не сразу он понял, по какому шоссе идёт, и черту какого города только что пересёк.

Вэст-Вэлли-роуд, кратчайшая дорога из Лотлорна в Хиллз-Гарден. Сэдэн-сити – вот куда Уэсли пришёл. Город, в котором он родился и в котором прожил всю жизнь. Гипермаркет – это недавно построенный филиал торговой сети «Орион»; заводские помещения, которые он миновал – цеха аккумуляторного завода, вокруг вредности которого в последние пять лет столько шуму. А поезда, едущие по железнодорожному мосту, направляются к сэдэнскому вокзалу «Глория» – или, наоборот, от него.

«Это не может быть правдой. Не может быть правдой, не может», – думал он, шагая по знакомым с детства улицам. И одну за другой узнавал детали. Не те, бросающиеся в глаза, которые первым делом привлекают внимание приезжих – вроде красивых ухоженных клумб, фонтанов, ярких вывесок и домов необычной архитектуры. Другие, известные только давним жителям. Выбоины на ступенях лестницы в парке. Прогалина, делающая несимметричной еловую аллею на площади Свободы. (Несколько лет назад в сильную бурю одна из старых елей рухнула, не выдержав напора ветра). Нецензурная надпись с обратной стороны мемориальной стелы в честь основания города. Стелу установили в Хиллз-Гардене, потому что именно этот район Сэдэн-сити был построен самым первым.

Когда Уэсли заметил возле дверей винного магазина «Аркадия» одноногого старика-пропойцу, который вечно здесь околачивался и клянчил у прохожих деньги, по его спине пробежал холодок.

«Нет, это не должен быть Сэдэн-сити. То есть, может, это и он – но ненастоящий. Просто очень похожий. Очень – но не совсем же…»

Прогулка по городу превратилась в игру «найди десять отличий». Но оказалось, что выиграть в этой игре невозможно. «На этом углу не должно быть газетного ларька. Или его поставили недавно? В моём Сэдэн-сити на проспекте По осталось три старых фонаря в виде шаров, а остальные заменили на новые, обычные. А тут старых фонарей четыре. Нет, чёрт, может, и там тоже четыре – я мог забыть».

А все те особенности города, насчёт которых он не сомневался, были здесь совершенно такими же, как в другом Сэдэн-сити. Или в другом – как здесь.

«Хотелось бы знать, если из Хиллз-Гардена я доберусь до Центрального района, найду третий дом по Твин-стрит и квартиру номер восемнадцать в этом доме – кто будет меня там ждать? Слепой двойник, двойник с огненными глазами? Или все четыре всадника апокалипсиса разом? Или какой-нибудь посторонний, незнакомый человек – а почему бы и нет…»

А есть ли в этом Сэдэн-сити офис психолога Патриции К. Райс? А редакция «Обозрения»? Клуб «Восток»?

Уэсли понял, что ещё немного – и ноги действительно понесут его по этому маршруту, для начала прямиком на Твин-стрит, и дальше… Если, конечно, в собственной квартире он не встретит никого – или ничего такого, кто или что убьёт его, сведёт с ума – или как-то ещё помешает продолжать путешествие.

Нет, к чёрту.

Флэш сел на первую попавшуюся скамейку. Он никуда не пойдёт. Он не собирается наведываться к самому себе в гости. Этот сюжет лучше оставить для научно-фантастических романов, где речь идёт о разных шутках пространства и времени. Или для психоаналитиков.

Ему некуда идти в этом городе. Через все предыдущие миры его словно бы вели какие-то внутренние ощущения, которые подсказывали, когда стоит просто следовать за событиями и ничего не предпринимать, когда – бороться за свою жизнь, и когда – спасаться бегством. Иногда его направляли действия противников: если угроза становится слишком явной, нужно прорываться с боем. Но теперь не было никаких внутренних подсказок, никаких предчувствий, ни чувства опасности. Прямо как в обычной жизни… По большей части все события, которые от тебя не зависят, случаются внезапно и неожиданно, и лишь потом начинаешь додумывать какие-то упущенные из внимания связи, и кажется уже, что происшедшее можно было если не предотвратить, то хотя бы предвидеть…

Наверное, здесь нечего искать – так же, как в девяти других лабрисфортских параллелях. Надо просто встать и направиться обратно – по той же самой дороге, по которой он сюда явился. И нечего гадать, почему этот мир оказался таким… Пусть все загадки и все вопросы катятся куда подальше.

Но, поднявшись со скамейки, Уэсли увидел наконец то, что так долго пытался найти: отличие. Явное и неоспоримое отличие этого Сэдэн-сити от того, который он знал. Над домами проспекта По маячила верхушка какого-то высотного здания, которого точно не было в знакомом Флэшу Хиллз-Гардене. Недавно построенным оно быть не могло: такие дома не строятся за месяц-другой. Почему он, разгуливая по проспекту и по площади, до сих пор не заметил эту махину – вопрос отдельный. И – не самый важный. Главное, теперь он знает, куда нужно идти.

Высотка отдалённо напоминала нью-йоркский Эмпайр-стейт-билдинг, только значительно уменьшенный и упрощённый. Стены здания были выкрашены в синий цвет, а зеркальные стёкла окон отражали плывущие по небу облака.

Уэсли прикинул в уме расстояние. Скорее всего, дом находится через пару улиц от проспекта По, на Вер-Лэйн, ближе к её пересечению с Моррисон-стрит. Значит, до него не больше десяти минут ходу.

«Интересно, если в здешнем Сэдэн-сити проехаться на автобусе или такси, зайти в магазин или кафешку – всё будет как обычно? Или водителем такси окажется Джо, а за барной стойкой будут стоять Ведьма и Клара Риджмор-Хэй?»

Решив не испытывать судьбу, Уэсли направился к синей высотке пешком. По крайней мере, на улицах среди пешеходов ему до сих пор не попалось ни одного знакомого человека – пусть и дальше будет так же.

Флэш не ошибся: высотка действительно находилась на пересечении Вер-Лэйн и Моррисон, прямо по соседству с жилыми домами. Хотя уместнее ей было появиться не здесь, а в центре города, где больше офисных зданий, и вообще сосредоточена основная деловая жизнь. Но дом был там, где он был, и Уэсли, чтобы быстрее до него добраться и не огибать углы, «срезал» путь через дворы.

Стараясь без толку не гадать о том, что может находиться внутри высотки, Уэсли спешил, уже ни на что больше не обращая внимания. Синее здание с зеркальными окнами – единственное, что имеет значение в этом городе. Остальное – всего лишь отражение, копия реального Сэдэн-сити. Подделка, в которой нет настоящей жизни. Домохозяйка с продуктовыми сумками, с трудом выбирающаяся из автомобиля, парень, ведущий на поводке фокстерьера, молодая мать с коляской – всё это актёры среди декораций, которые играют несложные, хорошо заученные роли. Влюблённая пара, школьник с объёмистым рюкзаком за плечами, малышня на детской площадке… Минуя их всех, нужно спешить дальше. Цель совсем близко – это последний двор, остаётся пересечь только автомобильную стоянку возле высотки, и войти.

Вдруг Уэсли остановился, как вкопанный.

Малышня на детской площадке.

Он спиной почувствовал взгляд и обернулся.

Дети устроили «кучу малу» в песочнице, но один из них во время этой возни умудрялся смотреть на Флэша, не отрываясь. Он выглядел не десятилетним, как в первую их встречу, а гораздо младше, на пять-шесть лет. Но это был именно он, мальчик из лабиринта, темнокожий ребёнок с голубыми глазами. Не узнать его было невозможно.

Бесконечно долго – целую минуту – они смотрели друг на друга.

«Иногда, очень редко, я ухожу, и где-нибудь гуляю», – так мальчишка сказал, когда они виделись в прошлый раз. И ещё он сказал…

Ребёнок перешагнул через бортик песочницы, оставив своих товарищей по игре. Но к Уэсли он не подошёл, а, присев на корточки, начертил что-то указательным пальцем в пыли.

«Иногда я ухожу, и где-нибудь гуляю. Или рисую… на стенах, или на чём-то ещё».

«Это ты написал ту цифру и то слово в моей тюремной камере», – без слов обратился к мальчику Уэсли. Он не спрашивал, потому что правда и так была ему известна.

Мальчик ничего не ответил – ни вслух, ни мысленно. Но его рука повторила то же движение, палец ещё раз провёл в пыли две короткие параллельные линии. Одиннадцать.

– Нет. – Кажется, Уэсли произнёс это вслух. Но ребёнок молча кивнул, поднялся на ноги и вернулся к остальным малышам. Всё, что мог, он сделал.

Флэш стоял, не в силах двинуться с места. Что это значит? Лабрисфорт устроил так, что он просто «перескочил» десятый мир, попав сразу в одиннадцатый? Или… Или он, Уэсли, допустил какую-то ошибку?.. Ошибку в предположениях?

Не обращая ни на кого внимания, безразличный к тому, что подумают о нём проходящие мимо пешеходы (ещё бы – задумываться, это же всё ненастоящее, всё обман, театр с город величиной), Флэш сел на бордюрный камень. И замер, словно боясь пошевелиться. Казалось, любое движение может разрушить возникшую вдруг внутреннюю тишину.

Ненастоящий двор, ненастоящий город со всем, что в нём было, начиная от детских игрушек в песочнице и заканчивая фабриками и заводами – представился какой-то огромной машиной, механизмом, все детали которого подобраны и подогнаны друг к другу. И этот механизм мог бы действовать, двигаться вечно, потому что на месте износившейся детали тут же появлялась точно такая же новая. Но движение это не приводило ни к чему, не имело никакого смысла, как езда игрушечного поезда по железной дороге, рельсы которой замкнуты в кольцо.

Ненастоящий город… но ведь на самом деле он ничем не отличается от настоящего. Не считать же эту синюю высотку действительно значительным отличием…

«Да, я ошибся». Пора посмотреть правде в глаза и признать это.

Есть город, а за городом – море, а в море – остров, на котором Грэг Пинго, не пожелав поступиться какими-то собственными выгодами, построил не совсем обычную тюрьму. И с тех пор эта тюрьма, как магнит, притягивает к себе темноту. Но вовсе не великое космическое зло, не вселенское неназываемое тёмное начало. Ту темноту, которая сидит у каждого человека внутри. Приходит момент, когда почему-то вдруг не можешь с ней справиться и – хоп – глазом моргнуть не успеваешь, как ты уже на крючке.

Однажды, дрожа от холода в лабрисфортском карцере-«морозилке», он подумал, что угодил туда потому, что начинает становиться такой же сволочью, как большинство заключённых. Выходит, ошибся. Не начинал. Всегда был – иначе вообще не попал бы в Лабрисфорт. И не важно, что он не совершал таких преступлений, как Джо, Филдингтон или Мьют. Была Полли Пинго, ради которой он не мог рисковать своей драгоценной жизнью. И это было только начало. Как там сказала Патриция?.. «Воплощённое стремление к превосходству»?..

Господи, ведь почти то же самое ему говорил этот сумасшедший убийца, Мьют. Говорил и в тюремном дворе, и на берегу кровавой реки. Может, он и законченный псих, но в проницательности ему не откажешь. Он не утруждался психологическими методами исследования – просто взял и попал в точку.

«Они считают себя лучше других… Ты говоришь так, потому что ты – один из них». «Ты не знаешь ни жалости, ни сострадания. Тебе всегда нужно быть впереди, и больше всего ты боишься оказаться вторым». «Лабрисфорт призвал не одного меня, Уэнди. Не одного, нет».

Дело Гэба Уинслейта было только предлогом. Способом привести в действие механизм тщеславия. Ну естественно: кто, как не великий журналист Уэсли Флэш поведает миру правду о тюрьме на острове? Хотя сесть в тюрьму, из которой нет выхода – чересчур безумный поступок даже для самого отчаянного репортёра. Чересчур безумный, чтобы совершить его совсем, полностью добровольно. Приманка оказалась слишком притягательной. Ловушка захлопнулась.

«Да, Пат, ты была права. Наверное, ты не порадовалась бы тому, что ход твоей мысли совпал с выводами безумного – но что есть, то есть. Во всей этой лабрисфортской истории есть огромная доля грёбаного субъективизма. Похоже, я хуже, чем думал о себе. Ха-ха… Если бы Лабрисфорт, фигурально выражаясь, не сидел у меня внутри с рождения – ну, или лет с восьми-десяти – в тридцать лет я бы, выражаясь самым прямым текстом, не сидел внутри Лабрисфорта».

Вот вам и отгадка – ошибка в счёте ровно на одну единицу. (И снова маньяк на высоте: как он и предсказывал, нашлась она именно в одиннадцатом мире). Первая лабрисфортская параллель – не на острове в море, а гораздо, гораздо ближе.

«В одиннадцатом мире тебя ждёт смерть» – предрёк Грэгори Пинго. Что же, самое время помереть со смеху. А что ещё остаётся делать, когда понимаешь, что всю жизнь таскал целый ад в своей собственной голове?

Поэтому Лабрисфорт всегда и оказывался на шаг впереди. Не зря же двойник Уэсли, обитатель огненного мира, выглядел таким довольным, когда Флэш обещал его уничтожить. Своей злостью Уэсли лишь умножил силу своего внутреннего чудовища.

«Если ты сбежишь, ты проиграешь, и окажешься слабаком, – сказал Двойник. – (Но ты же не хочешь быть слабаком? – этого он не сказал, но прекрасно знал, что дело обстоит именно так.) Ты не выберешься. Ты – мой. И навсегда останешься моим».

Правда, Уэсли с великим трудом всё-таки удалось выдавить из себя, что «ему плевать, окажется он слабаком или нет». Случилась такая досадная неприятность. Жертва чуть было не ускользнула, отделавшись лёгкой слепотой. Но Лабрисфорт в два счёта наверстал упущенное. Ведь о настоящем побеге, о настоящем освобождении речи не было – Уэсли до последней минуты был полон гнева и грозился прикончить Двойника.

Всего-то и нужно было – привести в движение другую марионетку из этого же театра, Джейкоба Саммерса. Этот актёр лабрисфортской сцены уже давно добровольно опутал себя не просто нитками, а настоящей паутиной из собственного стремления к власти и страха её лишиться. И теперь достаточно одного щелчка пальцами – хлоп! – господин мэр простреливает себе башку. А борец со злом Уэсли Флэш гордо полагает, что восторжествовала справедливость, и возмездие настигло виновного – конечно, благодаря его, Флэша, самоотверженной борьбе с огненноглазым демоном. Возможна одна победа – значит, возможна и другая! И вот Уэсли Флэш уже спешит продолжить борьбу – что Лабрисфорту и нужно. Ведь Уэсли Флэш обсчитался, он не мог причислить свой обожаемый внутренний мир к числу гадких лабрисфортских параллелей. Не мог и предположить, что они, параллели – не что иное, как порождение этого самого внутреннего мира. Ну, если и не совсем – то, как минимум, наполовину. Он не мог причислить, не мог предположить – и в итоге сам купил себе билет в один конец.

«Не удивлюсь, если на часах сейчас ровно одиннадцать ноль-ноль», – подумал Флэш. Рядом всё так же играли дети, и гуляла по двору женщина с коляской, и другая домохозяйка выгружала покупки из машины. А слева, чуть в отдалении, возвышалось синее здание с зеркальными стёклами.

«Лучший способ борьбы для тебя – размозжить кирпичом собственную голову, – сказал внутренний голос. – Но ты на это не решишься, твоя голова для тебя слишком важна, не так ли?» Уэсли захотелось рассмеяться и согласиться с этим голосом.

Но он не сделал ни того, ни другого. Пусть и недолгое время, но он был слеп, и узнал про голоса несколько больше, чем многие зрячие. С собственным внутренним голосом нельзя соглашаться или не соглашаться, потому что это – ты сам. А голос в его голове был чужим.

И, поняв это, он действительно рассмеялся – но уже по своей воле.

Другая сторона

Тиканье часов, которого Патриция обычно – почти всегда – не замечала, стало невыносимым. Она поняла, что больше не в состоянии просто сидеть за столом и ждать непонятно чего.

Но что она сейчас может сделать? Снова поехать в Лотлорн? Ожидание в кабинете превратится в ожидание в пути, а когда она приедет, всё наверняка уже закончится – так или иначе.

Всё закончится… Всё закончится там, где началось. Что-то в этом роде, кажется, сказала Клементина Пинго, вспоминая о случившемся с её мужем. Но ведь это только для Грэгори всё началось с тюрьмы, когда он взялся за строительство. А она, Патриция, и Уэсли, не имели к этому никакого отношения. Начало их лабрисфортской истории совсем в другом месте – около пруда в парке «Перекрёсток»!

Патриция вскочила, схватила со стола ключи от машины и от офиса, сгребла в охапку сумку и плащ – и выбежала за дверь, как будто её сдуло ураганом.

Флэш отправился к острову… И, наверное, это правильно. Но её путь лежит не к лодочной станции в Лотлорне. Её цель куда ближе, в каких-нибудь пятнадцати минутах езды.

За прошедшие двадцать лет в парке мало что изменилось. А что может здесь так уж сильно измениться? Те же клумбы – сейчас на них доцветают последние осенние астры и георгины, – те же аллеи, обсаженные тополями и липами, те же газоны. Скамейки раньше были другие, попроще. Теперь поставили новые, на узорных кованых ножках. Но поставили, естественно, там же, где стояли прежние.

Медленно шагая по парку, Патриция сама почти не верила в то, что два десятка лет избегала бывать тут. Интересно, что бы сказали её пациенты, знай они об этом…

Народу в той части «Перекрёстка», где располагался пруд, сегодня оказалось немного. Несколько матерей с малышами; мальчишка, в одиночестве гоняющий футбольный мяч; парень с девушкой – почему-то на разных концах скамейки – видно, только что поссорились. В отдалении маячили два типа подозрительно нетрезвой и бродяжьей наружности. Вот и всё.

Конечно, для семейных пикников сейчас не время. Сырость, ветер, холод. Желающих прогуливаться в такую погоду мало.

«Но их не так мало, как в тот день двадцать лет назад – правда? Хотя тогда было лето, было солнечно и тепло…»

Всё, хватит топтаться на месте, изображая ходьбу. Патриция ускорила шаг. Вскоре из-за деревьев показалась зеленовато-свинцовая гладь пруда. Усилием воли заставив себя не остановиться, не повернуть прочь, Патриция подошла к самому берегу.

«Кажется, я стою на том самом месте. Или нет? Тогда я прошла чуть дальше… и чуть ближе к воде».

Сырой холод забрался под одежду, заставив Патрицию содрогнуться. А может, дело было вовсе не в холоде.

«Вот, я здесь. Но зачем?»

Вода у берега была тёмной – казалось, что дно пруда не понижается, а обрывается отвесно. Подступив совсем близко к краю, Патриция заглянула в глубину – так заглядывают не в большой открытый водоём, а в колодец, который сверху представляется бездонным. Заглянула – и увидела своё отражение.

* * *

Всё ещё продолжая смеяться, Уэсли поднялся с бордюра и направился к синей высотке. Нет, в самом деле, это хитрый ход со стороны Лабрисфорта – так использовать его стремление к превосходству. Хочешь быть первым во всём? Прекрасно! Будь величайшим злодеем, носителем вселенского зла. Это тоже немало значит, не правда ли? Считай себя монстром, недостойным существования. В твоём сердце живёт самая чёрная тьма, которая заставляет тебя всюду видеть собственное подобие. Власть, основанная на силе? Это отражение твоего стремления быть сильнее других, и ничего больше. Диктатура? Ну, естественно, ведь в душе ты хочешь держать всех, кто тебя окружает, под контролем. Здесь недалеко и до фанатизма. «Цель оправдывает средства» – это вполне твоя философия, вне всякого сомнения. Господства проще всего добиться с помощью оружия, или с помощью машин – не важно, что это приведёт к катастрофе. А если станет совсем трудно – твоя задача одна: выжить. Выжить любой ценой – за счёт других, тех, кто слабее. Твоя душа – сплошной кошмар, каждая твоя мысль – как мерзкая тварь; если бы они существовали реально, твои мысли, тебе первому стало бы дурно от встречи с ними. Твоя собственная душа – твоя тюрьма. Ты – демон с огнём вместо крови и вместо глаз. Ненавидь себя. Разрушь себя и уничтожь.

Ты, ты, твоё, собственное, себя, себя…

Номер не пройдёт.

Иногда признать существование своей «тёмной стороны» полезно. Мысль о том, что он, Уэсли, может поступать не лучше других лабрисфортских обитателей, помогла ему пройти искушение «праведным» гневом. Храм Времени разрушился – и освободил не только Грэга Пинго, но и самого Флэша – от его прошлого, от обиды на мать.

Но слишком навязчивые размышления о худшей половине себя самого – это обратная сторона тщеславия.

«Мне кое-что стало понятно про темноту – про темноту внутри и снаружи. Как ни крути, на роль великого злодея я не тяну. Вселенские масштабы явно не мои. Тьма, которая есть во мне, не сможет заслонить небо. Думать иначе – всё равно что представлять ураганным ветром лёгкое дуновение… Лёгкое, как взмах крошечных крыльев».

Миновав последний ряд машин на стоянке, Уэсли поднялся по ступеням, ведущим к большим зеркальным дверям. Стоило ему приблизиться, как двери с едва слышным шуршанием разошлись в стороны. А когда Флэш переступил порог, почти беззвучно сомкнулись за его спиной.

Он оказался в просторном холле, наполненном людьми. Некоторые спешили, некоторые не слишком торопливо шли куда-то по своим делам. Не успел толком оглядеться, как к нему подошла светловолосая девушка в униформе: белая блузка, чёрные юбка и жилет, туфли на умеренно высоком каблуке. Мило улыбнувшись, блондинка поприветствовала его:

– Здравствуйте, мистер Флэш. Пожалуйста, пойдёмте со мной. Я провожу вас к леди Виктории.

Можно было бы задать блондинке один за другим сразу несколько очевидно напрашивающихся вопросов. Но Уэсли предпочёл воздержаться, и вежливо кивнул:

– Хорошо, пойдёмте, мисс Норма.

Имя девушки он прочитал на бейдже, приколотом к нагрудному карману её жилета.

Пока будем действовать по здешним правилам…

Интересно, кто такая эта леди Виктория? Она носит мрачный балахон и, выходя из дома по утрам, не забывает прихватить косу? Что, чёрт побери, означают слова Грэгори Пинго насчёт этого мира?

Ладно, надо успокоиться. Быть внутренне таким же спокойным, как внешне. Конечно, Грэг не имел в виду столь явных аналогий. Но почему-то был уверен, что если он, Флэш, дойдёт до одиннадцатой лабрисфортской параллели, то проиграет окончательно – проиграет в игре, где ставкой будет его жизнь. Провалит самое главное испытание.

Откуда у Грэга была такая уверенность? Он проиграл сам. Погиб в мире людей и попал в вечный плен в другом мире. Возможно, любой, кого коснулось влияние Лабрисфорта, заранее обречён. Наверное, дело в этом.

Наверное.

Так думал Уэсли, шагая вслед за девушкой в униформе по направлению к лифтам. Интерьер холла был неброский, но в нём чувствовалась почти неуловимый оттенок роскоши. Настоящей роскоши – без вычурности и кричащих деталей. Цветовая гамма, в которой оформлены стены и пол, приятна для глаз, отделка продумана до мелочей. Узоры на паркетном полу, расположение турникетов, разделяющих течение толпы на не мешающие один другому потоки, два ряда боковых дверей, светильники на высоком потолке, растения в простых, но изысканных вазах – всё это создавало впечатление целостности, завершённости, единства. И ничто не нарушало бы гармонии, если бы не обилие зеркал. Даже не просто обилие, а явно чрезмерное количество. Это единственная деталь, говорившая, что вкус тех, кто занимался декором этого помещения, небезупречен.

Каждого, кто проходил через холл, на всём пути сопровождали многократные отражения, движущиеся вместе с ним из одного зеркала в другое. Зеркала непомерно расширяли и без того немаленькое пространство, а так как людей в холле было много, возникала зрительная иллюзия гигантского столпотворения.

– Пожалуйста, сюда, мистер Флэш.

Они дошли до лифтов. Блондинка нажала кнопку вызова. Когда двери открылись, пропустила Флэша вперёд и выбрала этаж. Какой именно, он заметить не успел.

В лифте тоже были зеркала. Уэсли думал: где эффект зрительно расширенного пространства не нравится ему больше – в только что покинутом огромном холле, или здесь, в маленькой лифтовой кабине? И решил, что в обоих случаях он неприятен одинаково.

Весь путь из холла до нужного этажа они так и проделали вдвоём, их лифт никто не остановил. Когда двери открылись, блондинка снова пригласила Уэсли следовать за ней – как будто он мог потеряться по дороге. Как будто здесь ему нашлось бы, где потеряться.

Они проследовали по длинному коридору, в котором оказалось совсем не так людно, как в холле внизу. Несколько раз из боковых дверей выходили и тут же скрывались в других дверях люди, похожие на слуг. Одеты они были по-разному. Но одежду каждого почему-то тянуло назвать униформой – так же как костюм блондинки. И вели себя они так, как должна себя вести хорошо обученная прислуга: расторопные, спешащие выполнять свою работу, не отвлекающиеся на посторонние дела. Горничная в переднике, с полотенцем в руках, шла вытирать пыль. Лакей в безупречном костюме торопился принести кому-то поднос, на котором стояли бокалы и бутылка тёмного стекла.

Шаги в коридоре звучали приглушённо из-за толстого мягкого ковра, которым был застлан пол. А на стенах и тут висели зеркала, бесконечные зеркала, на фоне которых терялось всё остальное – хотя были здесь и картины, и необычной формы светильники, и большие напольные вазы.

Уэсли и его спутница дошли до конца коридора. Все боковые двери остались позади. Более чем ясно, что нужная им дверь – последняя, центральная. Но всё равно блондинка не преминула ещё раз направить Флэша:

– Проходите сюда, пожалуйста. Леди Виктория вас ждёт.

Сказав это, провожатая исчезла, словно её никогда и не было. Растворилась в недрах огромного здания, подобно всей остальной здешней прислуге. А Уэсли не оставалось ничего, кроме как повернуть полированную ручку и открыть массивную дверь, ведущую в кабинет таинственной леди Виктории.

В кабинете не было зеркал. Это первое, что бросилось в глаза Уэсли – и он с удивлением понял, что это принесло ему настоящее облегчение. Зеркал не было – но были огромные окна, не окна даже, а прозрачные стеклянные стены. И за ними – небо. Пространство не умножалось искусственно, повторяясь бесчисленное множество раз в самом себе, а было открытым, свободным, каким-то воздушным.

Сам кабинет оказался большим и почти не занятым мебелью. Длинный стол, стоявший ровно посередине, представлял собой основную деталь обстановки. И во главе этого стола, как раз напротив двери, в кресле с высокой спинкой сидела хозяйка кабинета – а может быть, хозяйка всего этого здания.

– Здравствуй, Уэсли. – Леди Виктория поднялась навстречу гостю. – Я ведь могу называть тебя так, правда?

Флэш ничего не ответил. Кажется, его согласие не особо и требовалось.

– Присаживайся. – Леди Виктория кивнула на кресло по правую руку от её собственного. – Путь сюда неблизкий, думаю, ты устал. Впрочем, можешь расположиться и с большим удобством. В конце концов, встреча у нас неофициальная.

Кроме стола, здесь имелся большой кожаный диван, занимавший угол кабинета. На вид он казался очень удобным, но почему-то при одном взгляде на него Уэсли сделалось неприятно. Вспомнились чуть пружинящие под ногами мягковатые ступени не то полумёртвой не то полуживой лестницы, по которым он приходил в каждую лабрисфортскую параллель и уходил из неё.

– Нет, спасибо, – отказался он и уселся в кресло.

Леди Виктория улыбнулась.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Не хочется. Благодарю.

– А я налью всё-таки, – сказала хозяйка. – Не лишай меня возможности проявить гостеприимство.

Подойдя к одной из стен кабинета – к той её части, которая не была окном, – она нажала кнопку, и панель светлого дерева в квадратный метр величиной отодвинулась в сторону, открыв роскошный бар.

– Шираз, токайское?.. – предложила Виктория.

– «Бордо Розе».

– Прекрасный выбор, – снова улыбнувшись обворожительной улыбкой, одобрила женщина. Взяв два бокала, она поставила их на стол и до половины наполнила розово-золотистым напитком из заранее откупоренной бутылки. Один бокал Виктория пододвинула Флэшу, другой взяла небрежным движением за ножку и, приподняв, полюбовалась цветом вина.

Падающий из окна свет как нельзя более удачно озарял её точёную фигуру египетской богини, все достоинства которой выгодно подчёркивал безупречный белый брючный костюм. Подчёркивал – но ни в коей мере не приоткрывал, никакой безвкусицы вроде чересчур глубокого декольте или слишком короткого жакета, который будет задираться, обнажая полоску спины над брюками, когда его обладательница сядет. Высокие скулы Виктории, прямой нос, тёмно-оливковая кожа продолжали ассоциации с Египтом. Точно так же, как миндалевидные карие глаза в тени длинных ресниц, тонкие дугообразные брови и чуть полноватые губы. Её чёрные волосы были собраны в пучок на затылке и закручены в узел, так что свободными оставались только концы. Но даже так локоны доставали до середины спины. Наверное, когда она распускает волосы, они эбеновой завесой падают до самого пояса. В маленьких ушах Виктории, и на изящных длинных пальцах, и на стройной шее поблёскивало и переливалось несколько прозрачных бриллиантов.

Уэсли казалось, что никогда прежде не видел он в человеческих движениях такой соразмерности и идеальной грации, как у Виктории. Не встречал никого с такой по-королевски естественно-гордой осанкой. Но хотя внешне она выглядела скорее хрупкой, чем сильной, от неё исходило такое ощущение силы и властности, которое затмевало собой и побеждало всё: красоту, изящество, совершенство, и даже желание, которая эта женщина могла бы вызывать – будь она немного другой. Безграничное могущество одевало её непроницаемой бронёй, делало недостижимой, неуязвимой, вечной царицей зримого мира.

Качнув бокал из стороны в сторону, Виктория поставила его на стол. Флэш к своему так и не притронулся.

– Ты знаешь, зачем я тебя позвала, Уэсли? – спросила женщина. Её голос был под стать внешности: негромкий, мелодичный. Но в нём звучала сталь. Или, лучше сказать, в нём звучал алмаз – если такое сравнение допустимо.

– Понятия не имею.

– Неправда. Обманывать меня не пытайся, в этом нет никакого смысла. Но, так уж и быть – скажу, если тебе так хочется. Я позвала тебя, чтобы ты, наконец, определился с выбором. Чтобы выбрал один из девяти вариантов… Ладно, ладно, шучу, – она опять улыбнулась. – На самом деле их, конечно, не девять, а гораздо больше. Вряд ли тебя удовлетворит грубая власть над какими-нибудь недалёкими людьми. Вряд ли ты захочешь стать дешёвым проповедником, который вешает лапшу на уши кучке легковерных идиотов. Ведь так? Кошмары, безумие… – Виктория презрительно поморщилась – и даже эта гримаса ни на секунду не сделала её лицо некрасивым, тем более – отталкивающим. – Всё это крайности, крайности твоей фантазии, и ничего больше. Карьера демона не для тебя, я права? – она звонко, весело рассмеялась. – У меня есть куда более рациональные предложения, Уэсли. Скажем, хорошее продвижение в сфере журналистики. Сэдэн-сити – всего лишь провинциальный городишко, пусть его население и перевалило за полмиллиона. А успешная работа в столичных газетах сделает твоё мнение чем-то таким, к чему станут прислушиваться… Твоё имя будет на слуху, и ты встанешь вровень с самыми известными, самыми богатыми людьми. Женщины из высшего общества будут искать твоего внимания, мужчины – дружбы… и всё в этом роде. Квартира в сэдэнском Центральном районе, «Субару» и «Харлей» – это же не предел мечтаний, правда?

– Наверное. Ну и что?

– Что – это ты решишь сам.

Виктория поднялась с кресла, плавной – но без покачивания бёдрами – походкой приблизилась к окну, и остановилась, глядя вниз, на простиравшийся у подножия высотки город.

– Иди сюда, – позвала она Уэсли. – Взгляни.

Хотя в её голосе не было намёка на явно повелительный тон, подчиняться Флэшу не хотелось. Но любопытно было посмотреть, как выглядит Сэдэн-сити сверху, поэтому он всё-таки подошёл. И ничего особо интересного не увидел. С такой высоты городская жизнь больше всего напоминала копошение в гигантском муравейнике.

– Дальше может быть всё, что угодно, – продолжала Виктория. – Разве твоя фантазия тебе изменила? Международный уровень, например. Или не газеты, а телевидение. Или от ремесла ты перейдёшь к искусству. Почему бы нет? Или, скажем, политика. Тоже неплохо, как считаешь? Но это всё просто примеры, ты же понимаешь, Уэсли. Если я говорю, что может быть всё, что угодно – не сомневайся, так оно и есть. Уж чего-чего, а недоверия между нами быть не должно. За свои слова я отвечаю, будь уверен. Да ты и сам знаешь, что мои возможности далеко простираются… К примеру, история с Джейкобом Саммерсом – это так, баловство, шутка.

Женщина смотрела не на Флэша, а в окно. Выражение её лица было безмятежным и чуть-чуть ироничным.

– Я тебя понял, Виктория, – сказал Уэсли, так же не отрывая взгляда от окна. Он ещё пытался разглядеть далеко внизу какие-нибудь подробности повседневной городской действительности. – Но я не вижу выбора, который ты мне предлагаешь. С одной стороны твои девять – или гораздо больше – вариантов. А что с другой?

– С другой? – Виктория изобразила лёгкое удивление. – С другой – ничего. Одна пустота, Уэсли. По крайней мере, тебя там точно нет.

Флэш отвернулся от окна и взглянул на женщину.

– А разве это имеет значение?

– Брось! – Виктория снова рассмеялась. – Не разочаровывай меня, не задавай таких неразумных вопросов. Само собой, это имеет значение. А что ещё может иметь значение?

– Ничего, – в тон ей откликнулся Флэш. – Одна пустота.

– А ты шутник. Да, как же я забыла? Ты склонен мыслить неординарно. Ты вообще человек необычный. Собственно, поэтому ты и здесь. Хочешь верь, хочешь – нет, но я мало кому уделяю столько времени… Ты не такой, как многие другие. И ты сам всегда это знал. Знал, что в твоей жизни должен быть настоящий смысл, а не просто бестолковое каждодневное существование. Ты не такой глупец, как Джим Арнон. Он, как и ты, смог навсегда порвать с приютским прошлым – но зачем? Чтобы содержать жену за то, что она готовит ему обед, и утирать носы выводку сопливых детишек? Погрязнуть в мелочах, в быту, в серости – это не для тебя. Сам знаешь.

– Знаю, – эхом повторил Уэсли. – Но…

– Избавь! Какие могут быть «но»? – В голосе Виктории прозвучало почти что негодование – правда, с едва заметными бархатистыми интонациями. – Эта жизнь, этот мир, – Виктория указала за окно, – существует или для тебя – или не для тебя, понимаешь? Ты ведь способен уловить разницу, да? Этот мир – такой, какой он есть: жизни в нём ценятся в грош за килограмм, те, кто должны исполнять закон – продажны, как шлюхи из самого грязного борделя. «Защитники интересов народа» в корыстности не отстают от законников. Детей учат, что убить так же просто, как нажать кнопку на клавиатуре. Страх, ненависть и боль переполняют каждый день, каждый миг человеческого существования…

– Замолчи. Замолчи, прошу тебя, – попросил Уэсли.

Но Виктория продолжала говорить – с каждой секундой всё убедительнее и настойчивее.

– Зачем мне молчать? Разве это неправда? Скажи? Я не верю, что ты сможешь так лгать мне.

– Правда… Но…

– Не время для сомнений! Этот мир – такой, какой он есть. Но ничто не мешает тебе стать тем, кто его изменит. Ничто не мешает тебе принести в мир то, что ты считаешь нужным. И взамен взять то, что нужно тебе. Скажи только одно слово. Что? Чего ты хочешь? Я не ставлю никаких условий. Никаких границ. Всё, что угодно. Решайся.

Флэш больше не смотрел на Викторию. Он молча отвернулся, и держал глаза закрытыми гораздо дольше, чем нужно для того, чтобы очередной раз моргнуть. Сильнее всего на свете ему захотелось не видеть ничего этого.

– Ах да, – раздался из-за его спины голос, ставший вкрадчивым, – я забыла одну маленькую деталь. Как я могла – это же самое важное! Твои глаза. Конечно, для меня это с самого начала само собой разумелось, здесь обсуждать нечего. Но если ты ещё не понял: зрение к тебе вернётся. Не только здесь – совсем. Снова будешь видеть, как раньше, и ещё лучше.

Флэш молчал.

– Я жду твоего ответа, Уэсли.

* * *

Патриция заглянула в глубину – и увидела своё отражение. Из тёмной буро-зелёной воды на неё смотрела двенадцатилетняя девочка с длинными светлыми волосами.

– Помогите!..

Крик разнёсся над прудом, пролетел по пустым парковым аллеям. Потом ещё один, и ещё…

В груди у Патриции похолодело. Ладони сжались в кулаки, дыхание перехватило. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди, или не выдержит, остановится навсегда, разобьётся.

Движение посередине пруда становилось всё слабее.

«Только сумасшедший станет жертвовать собой ради другого. Только сумасшедший станет жертвовать собой ради другого. Только сумасшедший…» – раз за разом звучало в голове. Патриции самой хотелось кричать, кричать во всё горло – чтобы заглушить этот голос, не слышать этих слов. Но если она закричит – тогда точно станет сумасшедшей.

«Ты бы разве так поступила? Ты бы разве так поступила?»

«Я не сумасшедшая!»

Тёмная вода, глубина, тёмные коридоры, палаты, палаты без окон, безумие, безумие, тьма.

Я не сумасшедшая

янесумасшедшая янесумасшедшая я не

сумасшедшая.

Посреди пруда уже никого не видно. Патриция прижала ладони к лицу и медленно попятилась. Тут что-то попалось ей под ногу, дрожащие колени подогнулись, и Патриция шлёпнулась на спину. Во время падения по инерции раскинула руки в стороны, ладони раскрылись, и правая угодила точно на какой-то маленький предмет. Стиснув кулаки, Патриция случайно схватила эту вещь. Но тут же разжала пальцы, словно находка обожгла ей руку, и подвеска Полли Пинго упала на землю.

Может быть, Патриция всё-таки закричала, может – не издала ни звука. А может, беззвучным получился крик. И она побежала – снова побежала, но не прочь из парка. С разбегу бултыхнулась с воду – прямо в холодную темноту, не поняв толком, действительно ли дно здесь обрывается в глубину, или собственная паника заставила её забарахтаться ещё на мелководье, когда ноги могли бы найти себе опору.

«Я умею плавать, я же училась, я проплывала туда и обратно большой бассейн…»

Но здесь не бассейн. Здесь так глубоко, так далеко плыть, и толком непонятно, в какую сторону, потому что Полли исчезла под водой, и, наверное, больше не покажется на поверхности.

«Если она уже на дне, у меня ничего не получится. Нырнуть я не смогу. Если попытаюсь – не вынырну. Слишком глубоко».

Слишком…

глубина темнота глубина темнота

«Только сумасшедший станет жертвовать собой ради другого. Только сумасшедший».

Патриция чувствовала, что с каждым мгновением её руки становятся всё тяжелее, и всё хуже слушаются. В рот и в нос попала вода, отдающая отвратительной затхлостью болота. Обутой в открытый сандалий ноги едва уловимо коснулось что-то лёгкое, скользкое – скорее всего, водоросли. А если нет?..

«Мне не справиться с этой глубиной. Теперь она убьёт нас обеих. Только сумасшедший станет жертвовать…»

Патриция была почти готова сдаться и бессильно погрузиться в воду с головой, как вдруг совсем рядом услышала плеск. Это Полли Пинго сделала последнюю попытку бороться за свою жизнь, вырвалась на поверхность и ударила по воде руками.

– Держись! Но не вздумай утопить меня! – то ли крикнула, то ли подумала Патриция, хватая девочку одной рукой, а другой загребая изо всех своих сил.

В первые секунды Полли и правда стала слишком сильно хвататься за свою спасительницу, как Патриция и опасалась. Но потом – то ли обессилев, то ли поняв, что делать этого нельзя, ослабила хватку. И даже начала потихоньку грести свободной рукой и ногами.

«Мы выберемся. Мы уплывём от твоих бабочек, Полли. Осталось немного – берег близко».

Но берег был ещё не близко. Патриции не хватало дыхания, в плечи словно впились раскалённые железные крючья. Ноги снова путались в водорослях – или что там на дне этого проклятого пруда. Ещё один несвоевременный вдох – ещё один глоток воды, которая попала в дыхательное горло.

«Если я начну кашлять, то захлебнусь, и тогда мы точно утонем. Утонем в несчастных пяти метрах от берега. И нас не найдут, потому что мы запутаемся в водорослях, а одежду Полли утащит бродяга, и никто не догадается искать в пруду. И Сибил никогда не узнает, что не только сумасшедшие могут жертвовать собой ради других. Впрочем… Сибил в любом случае ничего не узнает. Я ей не скажу. Бесполезно говорить, особенно некоторым».

И тут Патриция действительно закашлялась, и поняла, что плыть больше не может. Она сделала ещё несколько рывков, которые «плаванием» назвать было никак нельзя, и стала тонуть. Но тонуть оказалось уже негде. Совсем рядом возникло вязкое илистое дно.

Волоча за собой Полли, Патриция поползла по этому дну. Она цеплялась за грязь, которая выскальзывала между пальцами, за осклизлые коряги и корни росшего из воды камыша. И через считанные секунды в изнеможении рухнула на берег, в траву – мокрая, перепачканная с ног до головы, замёрзшая, задыхающаяся – и счастливая.

* * *

– Я жду твоего ответа, Уэсли, – сказала Виктория. – Но вечно я ждать не смогу, даже если захочу этого. О чём думать? Тебе достаточно произнести всего одно слово – так произнеси его.

Флэш не открывал глаз, но это не помогало. Виктория, как наваждение, была всюду, даже перед его внутренним взором. Отовсюду звучал её негромкий, но властный голос – голос человека, уверенного в своей силе и могуществе.

«Чего ты хочешь? Всё, что угодно… Мои возможности простираются далеко… Решайся. Этот мир существует или для тебя – или не для тебя… Ты не такой, как многие другие… Успешная работа… Международный уровень… Ах да – твои глаза. Ты снова будешь видеть…»

– Ну же! Сколько можно тянуть? Будь мужчиной! Ты что, боишься? Как тогда, двадцать лет назад, на берегу того пруда? Неужели ты так и остался несчастным трусливым мальчишкой? Неужели все эти годы для тебя прошли зря?

Вот оно. Ты не рассчитала совсем чуть-чуть, Виктория. Но – ты не рассчитала. Ты слишком… зрячая для того, чтобы понять: некоторые удары – чересчур явные. Не нужно видеть их, чтобы пред-видеть.

Когда Уэсли открыл глаза, он не увидел ни женщины в белом костюме, ни кабинета со всей его обстановкой, ни города за окнами. Всё вокруг залил яркий свет.

– Не знаю, зря прошли годы, или не зря. Тогда я действительно боялся. Теперь – кажется, не боюсь.

– Значит, я всё же в тебе не ошиблась? Ты заставил меня поволноваться.

– Не волнуйся. Тогда я не пошёл вперёд, потому что боялся. Но теперь всё наоборот, мы в зазеркалье, Виктория. Или мне лучше назвать тебя твоим настоящим именем, моё отражение? Если я смог разглядеть правду – получается, ушёл с линии атаки, перестал быть мишенью. Мне нечего защищать, и не от чего. Все эти годы я прожил в тюрьме, но сейчас, похоже, она разрушилась. Этот мир не существует или для меня, или не для меня. Он просто существует. Если я порой вижу в нём только страх и боль, это, скорее, моя, а не его проблема.

– Уэсли, ты ослеп окончательно! – раздался откуда-то из света крик. Повернувшись в том направлении, откуда он донёсся, Флэш заметил смутные очертания знакомой фигуры. – Что ты творишь, ты же уничтожаешь самого себя! – продолжала кричать Виктория. Всё-таки она потеряла самообладание. – Ты отказываешься от шанса, которого ждал всю жизнь! Ты не можешь этого сделать, ты не такой! Тебе нужно принять дар, который ты заслужил! Слово, одно только слово!..

Одно слово.

– Нет, – сказал Уэсли.

Неясный силуэт исчез, окончательно растворившись в ослепительном сиянии.

* * *

Патриция медленно приподнялась на руках, перевернулась на спину, потом села. Холод пробрал её до костей – потому что был не июнь, а ноябрь. Не июнь тысяча девятьсот девяносто первого года, а ноябрь две тысячи одиннадцатого. И на берегу пруда она была одна.

Но её одежда промокла насквозь. Несмотря на то, что это были не летний сарафан и сандалии, а плащ, брюки и ботинки. Всё было мокрое и ужасно грязное.

Она провела руками по волосам в тщетной попытке привести их в порядок, но всё, что ей удалось – собрать с них немного тины и листиков ряски.

Вытащив из кармана носовой платок, Патриция, как могла, тщательно обтёрла лицо. Хотя бы не идти чумазой…

Дыхание её успокоилось, сердце билось в груди сильно и ровно.

Поднявшись на ноги, отряхивать и чистить плащ Патриция не пыталась. Всё равно без толку.

Она шагала по парку, мимо немногих его посетителей, и не думала о том, какие мысли появляются в их головах на её счёт. Ей было о чём подумать, кроме этого.

Как раз в тот момент, когда она дошла до своего «Форда», который оставила за оградой «Перекрёстка», выглянуло солнце. Теплее от него не сделалось – это солнце поздней осени, которое не в силах справиться с подступающими всё ближе холодами. Но даже в этих негреющих лучах всё вокруг как-то сразу преобразилось, словно повеселело.

Вдруг за спиной Патриции послышалось не очень уверенное покашливание, и чей-то голос произнёс:

– Э-ээ… мисс… вам не нужна помощь?

Патриция обернулась. Оказалось, это сказала какая-то светловолосая голубоглазая девушка, похожая на шведку или датчанку. А может быть, на норвежку.

– Нет, спасибо, – улыбнулась Патриция. – Я… видите ли, просто решила искупаться. – Не выдержав, она рассмеялась, зажала рот ладонью – но бесполезно: смех всё равно вырвался на свободу. С волос летели брызги, золотыми искорками поблёскивая в солнечных лучах.

Девушка поначалу растерялась, но потом и сама не удержался от улыбки:

– Ну, вы прямо русалка…

– Ага. Люблю иногда поплавать. – Патриция наконец-то справилась со смехом, но улыбаться ещё продолжала. – Простите. Простите меня. Спасибо. – Не понимая толком, за что извиняется и за что благодарит, она забралась в машину. Минуту-другую сидела, переводя дух, а потом протянула руку к лежавшей на соседнем сиденье сумке. Расчёска, зеркало, бумажные платки… Всё это подождёт. Телефон… Да, может, на этот раз получится дозвониться Флэшу. Но самую главную, самую важную вещь она спрятала отдельно от всего остального, во внутренний кармашек, застёгнутый на молнию. Патриция открыла застёжку и пошарила в кармане. Кулона в виде золотого сердечка, подвески с надписью «Полли», на месте не оказалось.

* * *

– Мистер… Эй, мистер, вы что там, заснули?

– Нет, что вы, вам показалось, – ответил Уэсли капитану катера, и улыбнулся для убедительности.

– По мне, так оно недолго и заснуть – прогулка-то не больно интересная выходит, а? Вон она, ваша Лабрисфортская скала, на самом горизонте. Просили сказать, когда её видно станет, так я и говорю.

– Да, правда? Никак не разгляжу, у меня на самом деле плохое зрение, простите.

– Правее смотрите, вон туда… Нет, ещё правее. Видите теперь?

Уэсли повернулся правее.

– Что-то очень смутно… Можно нам подойти поближе?

– Мистер, нельзя по правилам, безопасность – такое дело… Не положено на этом вот катере дальше от берега отплывать.

– А если хотя бы чуть-чуть ближе? За дополнительную плату…

Слова Уэсли поспешил подкрепить делом – благо, точно знал, сколько денег лежит у него в кармане.

– Ну ладно… – проворчал капитан, принимая «дополнительную плату». – Но – вы сами сказали: чуть-чуть.

– Спасибо вам. Для меня, знаете, это очень важно… Вы слышали когда-нибудь про Фердинанда Лабри?

– Да приходилось… Скалу-то в честь него назвали.

– Совершенно верно. Поэтому мне и интересно на неё взглянуть. Фердинанд Лабри – мой прадедушка.

Капитан хмыкнул.

– Троюродный, – уточнил Флэш.

– Ну, если троюродный… Понятно.

Катер скользил всё дальше по волнам.

– Вы же понимаете, я не могу не интересоваться семейной историей. Ни разу не взглянуть на скалу – по меньшей мере, неуважение к прадедушкиной памяти.

– Ясное дело…

– А тут ещё вся эта история с тюрьмой. Ну, вы понимаете.

– С какой тюрьмой?

Уэсли проглотил всё это время стоявший у него в горле комок, вздохнул полной грудью, и уточнил:

– С тюрьмой на острове.

– Ну, вы вспомнили, – махнул рукой капитан. – И где только откопали эту историю? Я-то считал, она мало кому известна. Ну да, было дело лет двадцать тому назад, хотели эту самую тюрьму строить. Да передумали. Больно трудно – на таком-то камне. Затрат много, и всё такое.

– Значит, не построили тюрьму?

– Чудной вы, мистер – вы уж меня простите… – «весь в прадедушку» – домыслил про себя капитан, но вслух этого, конечно, не произнёс. – Ну если бы была на острове тюрьма – повёз бы я вас дальше? Не знаю, как вам, а мне жить ещё не надоело. Кстати, и сейчас дальше я вас не повезу. Но не из-за какой-то там тюрьмы, а потому, что полтора километра лишних мы прошли. Уж пожалуйста, любуйтесь отсюда на ваш фамильный остров.

– Да, спасибо, капитан. Извините, если я веду себя странно. Это всё избыток эмоций, знаете… Семейная история для меня на самом деле очень важна. Было бы просто ужасно, если бы на прадедушкином острове построили тюрьму. А сейчас я чувствую… то есть, своими глазами вижу, что никакой тюрьмы нет. И… в общем, спасибо вам.

Капитан усмехнулся, а Уэсли, подождав ещё с минуту, сказал:

– Ну, пора нам и возвращаться.

– Вот и хорошо, что пора, – откликнулся капитан, разворачивая катер.

В этот момент послышалась приглушённая слоем материи мелодия звонка.

Пора возвращаться. «Я знаю, – подумал Флэш, отыскивая в карманах телефон, – это не единственная тюрьма на свете. Да и не только в тюрьмах дело. Но теперь можно надеяться, что всё это имело смысл не для меня одного. Что все вы стали свободны по-настоящему – Грэг, Стэнли, Ральф, Гэб… И даже ты, Саммерс, и ты, Мьют, и Бонс, и Джо, и Шеви, и все остальные».

Пора возвращаться, и хорошо, что пора. «Может быть, теперь у меня действительно получится вернуться, Люсия. Получится вернуться по-настоящему».

Послесловие

В основе книги – буддийская концепция отсутствия «я» (анатта, анатман). Для избежания ошибок необходимо пояснение. Кристофер Бэллисонг формулирует идею достаточно жёстко: «Настоящая жизнь лишь там и начинается, где никакого «я» нет» – что представляется оправданным в разговоре с Патрицией. Но в соответствии с первоисточником надо уточнить, что анатта означает не отсутствие какого бы то ни было «я» вообще, а конкретно – постоянного, неизменного, независимо существующего «я».

Оглавление

Часть 1. Отражение лезвия

  Парк «Перекрёсток», Сэдэн-сити, лето 1991 года

  Офис Патриции, Сэдэн-сити, 28 октября 2011 года

  Дождливое время. Сэдэн-сити, начало августа 2011 года

  Прошлое

  Преступление. Сэдэн-сити, начало августа 2011 года

  Правосудие

  Путь

  Лабрисфортская тюрьма (I)

  Утренние прогулки на свежем воздухе

  Душевой день

  Лабрисфортская тюрьма (II)

  Падение

  Полоса препятствий

  Пистолет на столе, деньги в кармане

  По стойке «Смирно!»

  Во имя великой Веры

  Город будущего

  Лабрисфортская тюрьма (III)

  Сон разума

  Лабрисфортская тюрьма (IV)

  Лабиринт

  Побег?

  Побережье западнее Сэдэн-сити, утро 10 сентября 2011 года

Часть 2. Полёт бабочки

  Спортивный клуб «Восток», Сэдэн-сити, 3 октября 2011 года

  Сэдэн-сити – Лотлорн, 30 октября 2011 года

  Прошлое

  Офис Патриции, Сэдэн-сити, 1 ноября 2011 года

  Школа Эйпла и Гордона

  Девочка, которая купалась в пруду

  Маски

  Брошенная перчатка

  Ответ. 10 ноября 2011 года

  Новое обличие

  Другая сторона

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg