«Мечи свою молнию даже в смерть»

Мечи свою молнию даже в смерть (fb2) - Мечи свою молнию даже в смерть (Укок, или Битва Трех Царевен - 2) 5294K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Резун

Игорь Резун Укок, или Битва Трёх Царевен. Часть 2. Мечи свою молнию даже в смерть

Пролог

Галина работала в офисе страховой компании «АКМЭ» – и много раз подумывала о том, чтобы как-нибудь в поисковике набрать это злополучное слово и выяснить, что оно значит… но руки не доходили. А вот слово «страх», входящее в название ее конторы, прочитывалось мозгом особенно четко: и часто утром, вталкивая свое худое тело в переполненный троллейбус, а затем отдавая его во власть грохочущего потока метрополитена, Галя думала: нормально ли это, если она работает в страхе?

Ее офис занимал одну из комнаток второго этажа старинного здания на Октябрьской улице, названной когда-то горожанами Болдыревской, в честь одного из чиновников, благоволившего молодому сибирскому «прыщу на ровном месте» – городу Новониколаевску. Выстроил его купец Зейдан. Крещеный еврей, а потом взял да и подарил почти нищему, по тогдашним меркам, городскому голове Владимиру Жернакову; усатый благообразный купчик-интеллигент учился в Базеле, бывал в Англии, но состояния на родине так и не сколотил, живя приживалкой в доме сестры своей, Марии Даниловны. Жернаков поломался-поломался, но дар принял; в самом деле, неприлично-с принимать гостей рядом с будуаром сестры, а Зейдан получил от города освобождение от пошлин и некоторых налогов на пять лет…

В революционные вихри с дома снесло всю спесь и будто сорвало крышу, освобождая для пролития чаши последнего ангела: когда пьяная толпа возбужденных революцией горожан грабила склад аптекаря Штильмана, в котором обнаружился – о, чудо! – шустовский коньяк, лежавший аж с 14-го года, то сюда ворвалась солдатня из маршевых рот. Одну горничную, почти девочку, изнасиловали прямо на столе бильярдном: любил Владимир Ипполитович сие неспешное культурное развлечение! – вторую, которая была и кухаркой, и родственницей Жернакова, выволокли во двор, да там и кончили, чего уж церемонится. Дворника, по причине его крайнего пьянства и бессознательности, не тронули, только на всякий случай сломали два ребра сапогами и повязали на шею красный бант, вырезанный из портьеры: наш человек, из самых что ни на есть низов, хоть и холуй! Тот почти не проснулся, даже от боли; так и лежал, постанывая между храпом, а кровь пропитывала край красной материи, делая его черным, и вольготно текла вниз, по ступенькам и ступенечкам, только вниз, будто стремясь спрятаться, впитаться в землю – разыскивая ее и не находя, ибо все тут, даже двор выложили добротным кирпичом.

О чем я… Ах. Да, кровь и ступени. Нет, сейчас крови не было: ведь тут ютилось с десяток достаточно пафосных организации и пожилые женщины с тряпками в руках и лицами серыми, как тряпки, каждый вечер драили эти лестнички и коридоры. А лестнички переходили одна в другую, множились и пересекались, напоминая ленту Мебиуса; и сколько раз запутанные их кружевом посетители блажили в свои телефоны, потерявшись в каменных кишках: «Алё!!! Чо? Че-куда, говорю? Да я ни хрена не могу найти вас!». Галина сама с трудом поначалу запомнила этот путь к офису, мимо массажного салона, рекламного агентства, но не доходя до коллекторской конторы и сбоку от комнаты музыкального радио. Да, еще секс-шоп на первом, который обозначал правильное направление – а иначе можно было зайти в салон мобильной связи.

Галина, худощавая женщина лет двадцати семи, с короткими каштановыми волосами, ходила на работу. Соблюдая нехитрый дресс-код: кофточка, можно джинсы, никаких голых животов с пирсингом, каблуки обязательно. Вот они-то однажды и сыграли с ней злую шутку: поняв, что ремешки на пятке просто перепиливаю сухожилия, Галя их расстегнула, но потом огнем схватило и пальцы в носке и она поняла, что новые туфли от Monardy есть тайное орудие пытки, заброшенное в Россию наверняка либо ЦПРРУ, либо «Моссадом», либо и теми и другими вместе. Она с трудом дождалась окончания работы всего офиса, выговорив себе пару часов после, выслушала инструкцию офис-менеджера, как правильно ставить на сигнализацию и с наслаждением разулась. Ковролин офиса, слегка потертый, показался ей персидским ковром.

Сложности начались, когда она решила так и пойти домой – босиком, и не пользоваться метро, а прошагать пару остановок по теплому вечернему асфальту, слегка пыльному, щекочущему пятки тополиным пухом; ведь делала же так в юности бесшабашной, после танцев, почему бы и нет? Да и поздно уже, мало кто будет глазеть на нее, и в троллейбусе ноги не отдавят. Она кинула туфли в сумочку, заперла офис, и стала, придерживая телефон у уха – чтобы позвонить в УВО, спускаться по ступеням.

Ее голую ступню, худую, с небольшой шишкой от обуви, укололо. Она не поняла, что; потом второй раз… с трудом пробормотав нужные слова, она с досадой остановилась, осмотрела подошву. Нет. Даже не запачкалась. Ступени холодноватые – в этом доме всегда жил холод! Пошла дальше.

Но к концу пролета ей пришлось схватиться за массивные перила. Накатывала дурнота; странная – не зовущая рвоту, а так – размывающая сознание. Почудились шорохи. Стук сапог. Клацанье неведомых механизмов – оружейных. Что это с ней? И как завершающий аккорд, явно донеслись какие-то стоны, и даже почудился запах жженой бумаги…

Задыхаясь, женщина сбежала вниз: под голыми подошвами ступни горели. Никого ей не встретилось по пути, дверь закрывается внизу на кодовый замок, ни сторожей тут, ни охранников. Оказавшись во дворе, ногами на кирпичной глади, она облегчения не ощутила. Квадратный колодезь двора сдавливал ее, налипал на тело, как пропотевшая роба. Каким-то немым в фильмом в мозгу начали крутиться картинки: красноармейцы в острых шапках, будто с пиками, ведут босых и полуоборванных людей; господин в рваном цилиндре и с кровью на кружевной манишке; поп в разодранной рясе, с клочьями бороды… Они идут в арку двора, там мечутся какие-то босые и простоволосые женщины… Что это? И запах пота, дегтя, горелой бумаги, запах беды.

…Она вырвалась из этого двора, как из клетки. С трудом дошла домой, по пути ушибив палец о бордюр тротуара. Странно, но на следующий день это палец даже не посинел и исчезла ссадина, но она заболела. Температура лихорадила тело, голова раскалывалась. Позвонила шефу, молоденькому толстячку Юре Николаевичу; отпросила три дня без содержания. Дал.

А на третий день сам позвонил: переезжаем, Галя, мэрия выдавливает. Говорят, историческое наследие, надо освобождать. Музей тут будут делать. А мы в новый офис на Железнодорожной, двадцатый этаж – тепло, светло и мухи не кусают. Так что приходи туда.

– а… ага… – слабо сказала Галя в трубку и потом спросила – а музей какой у нас там будет?

Юра Николаевич, только что вернувшийся из Таиланда, жизнерадостно и сыто заржал:

– Музей? Этот, как эта бодяга называется… политических репрессий, вот. Тут же эта фигня была раньше, че-ка. Ну, и они тут беспредел творили: расстреливали, пытали и потом архивы жгли. Ну, вот такая фигня. Не парься, все это давно было.

Да, это было давно. Неизвестный пулеметчик тарахтел на Старобазарной. Поливая свинцом передовой отряд каппелевцев; а тут в огне пропадали документы, связанные с операцией чекистов против отрядов барона Унгерна; и здесь орудовал товарищ Роберт Эйхе, уже знавший о таинственной девочке, опекаемой кровавым бароном – одной из девочек, которым суждено родить Повелителя Мира… Сюда. После захвата барона в Манчжурии, его и привезли. Перед судом и расстрелом, перед которым он прокричал стрелкам «акмэ!»; то есть «возрождение». Впрочем, какое до этого было дело Галине? Страх – он и есть страх, страх давний и позабытый.

На четвертый день она пришла на новое место – уже в кедах, намеренная держать оборону до конца: ноги отказывались повиноваться колодке почти всех туфель. Но обошлось без выговора. Да и она зареклась разуваться на работе, вот только…

Вот только запах горелой бумаги у нее неизменно теперь вызывал рвоту.

Новости

«Как стало известно европейским информагентствам, последнее интервью известного обозревателя Али Орхана Джемаля, главного редактора англоязычного исламского Интернет-ресурса „Новый пророк“, базирующегося в Лондоне, окончательно разозлило верховные религиозные власти Ирана. Председатель Совета Стражей исламской революции господин Тарик аби-Фадр заявил, что будет настаивать на издании специальной фетвы, ставящей Али Джемаля вне закона. С этого момента каждый мусульманин может убить известного обозревателя, не опасаясь возмездия, по крайней мере, по законам шариата. Эту новость охотно растиражировала новая информационно-поисковая система abracadabra.go, о которой специалисты говорят как об „Аль-Джазире“ в мире Мировой Паутины.

Тем не менее, г-н Джемаль не успокаивается. На прошлой неделе он заявил телеканалу ВВС, что успех в нынешней войне принесет, по его мнению, союз древнего фанатизма и современного оружия, и даже указал тех, кто таким преимуществом уже обладает на Востоке…»

Кейт Рокетс. «Атака на здравый смысл»

The Baltimore Sun, Балтимор, США

Точка сборки-1 Лондон. Гайд-парк Али Орхан и слушатели

Прошли те времена, когда выступающие в лондонском Гайд-парке взбирались на дубовые бочки, цепляясь грубыми башмаками за отставшие ободы, а в ораторов, не угодивших толпе, летели гнилая брюква и селедочные головы; теперь в просторах этого большого парка возвели легкие конференц-залы, которые быстро оказались заняты по часам проповедниками новых сект и модных бизнес-проекций. Слово обесценилось в Гайд-парке, а точнее, привязанное параллельным курсом к фунту и евро, колебалось с ним в ритмах разноименных бирж.

Али Орхан Джемаль ронял свои слова в публику гулко и размеренно, точно метал камни из пращи – точно, в лоб.

– …Дни американского колосса сочтены. Мы считаем их в десятилетиях. История считает иначе. В секундах. Это – ступени Голгофы, по которой идет Иисус. Для торговца они долги, сколько бы их ни было. Для Сына Божьего они коротки, ибо, сколько бы их ни было, они конечны. Он считает каждую. Европа должна думать о том, что будет ПОСЛЕ ТОГО, как новый Вавилон бывшего Дикого Запада падет под смертельным и обжигающим броском исламского этноса. А этот Вавилон падет, ибо гордится своим высокоточным оружием, но не понимает, что в предстоящей войне победу обеспечит только безмерный фанатизм, прилагаемый к этому оружию… А фанатизма у американцев нет давно. Они сожрали его с гамбургерами и запили кока-колой! Их фанатизма хватает только на то, чтобы вставать при звуках государственного гимна…. И тут мы не можем не вспомнить пример Персии и Византии. Нет! Не Восток тогда противостоял Персии, хотя именно он считался ее самым заклятым врагом. Восток, которого Византия не знала… и не хотела знать, начинал свой мощный разворот на Запад. Древние силы Гаспара, отчасти принадлежащие Валтасару, готовились начать свое торжествующее шествие. Монгольские орды уже подмяли под себя Сибирь, перевалили за Урал, брали дань со славянских племен. И что делает Европа? Она посылает на Восток Крестовое воинство. Но, как известно, все это оказалось не более чем авантюрой. Только два первых похода были удачными. Потом все пошло вспять. Последние Крестовые походы вышли бесславными. А удачными они были только для итальянских и немецких оружейников да иудейских спекулянтов, снабжавших Конрада Монферратского упряжью и провиантом… Но! У Европы тогда была сильная разведка. И эта разведка нашла способ повернуть орды восточных завоевателей на низкорослых лошаденках – ВБОК! Орды потомка великого Чингисхана, носившего титул Хулагу, брата не менее великого Менгу-хана, сокрушили Персию и, лишь остановленные в Сирии, обескровленные, прервали свой путь. Сил достигнуть галльских и немецких замков у них уже не было. Так спаслась Европа, так русские оказались на века соседями монгольских правителей, так родился Восток, который никогда не поймет Запад, и Запад, извечно презирающий Восток. Так родились Редъярд Киплинг и аятолла Хомейни. Так родились мы все, пребывающие в этом разорванном состоянии – между новоизобретенным нами Мельхиором, царем Запада и вечным Гаспаром, непонятым нами царем Востока.

Джемаль помолчал. Он мог, по условиям договора, выступать с сигарой, дерзко презирая нормы политкорректности; но его чудовищно длинная сигара типа Diadema давно погасла, и он только взмахивал ею, как амазонка лингамом, рассекая пространство; нет, скорее всего, его коричневый одиннадцатый палец был бритвой Оккама, утверждающей, как известно, будто все, что может быть доказано просто, невозможно объяснить сложней.

– …Мои слова сейчас не нужны. Они не нужны ни вам, ни мне. Они будут нужны через пятьдесят… нет, через сто лет! Когда Соединенные Штаты Европы столкнутся с окрепшим натиском ислама, уже разбуженного кровью, – как была разбужена новыми завоеваниями, новой кровью и новым золотом империя Аббасидов! – и поймет, что ничего, кроме своей протухшей политкорректности, она противопоставить уже не может. Французские бунты недавних лет – это так, крошки. Крошки сухаря на Божьих усах… а кто-то сомневается, что у него есть усы? Думаю, что у него есть и усы, и хорошая, добрая грудь, и длинный толстый пенис… не надо кривиться! Бог есть все, это Пространство, это все, и все это есть Любовь. Так вот, тогда Европе придется реанимировать свои разведки. Но это искусство состоит не в том, чтобы виртуозно владеть отравленными зонтиками и сливать компроматы. Нет. Это искусство посредничества. Это венецианская торговля. Принципами, благами, верованиями. Лучше всех это понимали низариты-исмаилиты, а точнее, те, кого сейчас с легкой руки романистов стали называть ассасинами. Хасан Гусейн ас-Саббах был мудрым старцем. Он создал преуспевающую «фирму» по выполнению заказов на устранение неугодных… не гнушался ни сотрудничеством с крестоносцами, ни дружбой с мамлюками, ни щедро оплачиваемыми поручениями Аббасидов. Но он проторговался! И в этом заключалась единственная правда истории. Он был самым крупным и сильным игроком на восточной бирже, в разваливающемся царстве Сельджукидов, и его игра пошла на понижение. В конце концов именно европейские купцы от разведки… а тогда функции разведчиков выполняли именно купцы! Они сначала направили на его крепости Хулагу-хана, а затем договорились с Бейбарсом Первым, возможно, соблазнив его рассказами о неимоверных богатствах ассасинов, которые, кстати, ищут до сих пор, и двинули на него мамелюкские войска. Крестовые походы к тому времени уже выдохлись, последние солдаты Людовика IX гнили заживо в пустынях Туниса, уничтожаемые жаждой, бескормицей и чумой. Но Бейбарс взял Мусайаф, последнюю цитадель ас-Синана, и повесил ее последнего коменданта, Девятого Старца, не успевшего формально занять этот инфернальный престол. Как это было – неважно. Арабский мир снова погряз в распрях, монголы, укрепившиеся в Иране, приняли мусульманство, и Восток на долгие столетия зажил под пятой будущей Блистательной Порты. Европа жила спокойно, решая свои мелкие, в формате истории, династические недоразумения. Сможет ли Европа сделать то же самое почти через десять веков? Сомневаюсь. Европа развращена сытостью и толерантностью, она гибнет. Здесь нет фанатизма, здесь есть политкорректность – этот сифилис слабого ума и робкой души!

Какой-то «невнятный», сотканный из намеков на пол и неясных теней молодой человек принес Али Джемалю стакан воды, бесшумно ступая по паркету в белых теннисных туфлях. Лектор взял ее, полюбовался прозрачностью на свет и сначала протянул его юноше. Тот покорно отпил. Только потом Джемаль опрокинул его в глотку, выпил, а затем выдвинул вперед круглую голову – шар, увенчанный окладистой курчавой бородой, – взмахнул сигарой и проревел:

– Мы умрем, если не научимся торговаться, но не на аукционах Christies и виртуальных биржах! Мы умрем, если не поймем, что Восток – это торговля, это баланс интересов! Нам надо найти посредников на Востоке, а пока им, как жирной костью, кормятся лишь симуляторы от политики! Сейчас Европа успешно направляет агрессию Востока против США – я об этом говорил и буду говорить в своих газетных колонках. Но настанет время, когда Соединенным Штатам… Европы! – придется столкнуться с фанатичным исламом. Точнее – с тем, что принято считать фанатичным исламом. Хотя на самом деле он не столь фанатичен и не совсем ислам, как многие думают…

Из первых рядов кто-то, очевидно, не сдержавшись, заорал: «Мусульманский экуменизм, Хо-мей-ни!» Но Али Джемаль отбил этот незримый теннисный мячик одним движением огромной ладони-лопаты.

– Мусульманский экуменизм, провозглашенный аятоллой Хомейни лет пять назад, – невозмутимо проговорил он, – не более, чем восточная хитрость в ключе чисто западного трюкачества. Суннит никогда не будет братом шииту, а суфий никогда не примирится с исмаилитом. Нет! Европа путает две очевидные вещи. Это Смысл Веры и Направление Веры. Иудеохристианский мир монолитен только на вид, но его гибель – безверие. Направление Веры есть – это вера в Иисуса Христа, Сына Божьего, а Смысла Веры – нет! Зачем верить, когда ученые, клонировав овечку Долли, уже подменили собой Руку Творца?! Восток отличается тем, что Смысл Веры там един и неделим, незыблем и вечен. Верить там – означает жить. А вот Направление Веры может быть разным. Можно верить в седьмого имама Исмаила, а можно в двенадцатого Али, но это не колеблет не то чтобы веры в Коран – это не колеблет решимости мусульманина умереть за Священную Книгу Пророка. А Европа пронизана гнилостным размышлением: а за какую Библию я буду умирать – за «вашу» или за «нашу»?!

Джемаль сорвал бешеную волну аплодисментов; она катилась наперекор всем законам физики – снизу, и хлопали сначала богатые интеллектуалы, купившие билеты на первые места, а затем уже и галерка, опомнившаяся от простоты и гениальности высказанного обвинения. Джемалю тот же юноша принес еще один стакан воды.

– …Восток и его ислам разнородны. Раздроблены. Между группами противоречия, которые вполне может найти талантливый исследователь. А умный человек просто сделает на этом базаре свою торговлю. И выиграет! Но политика Европы по-прежнему остается «огнем и мечом» в отношении врагов и «словом и умиротворением» в отношении друзей, в то время как восточная традиция диктует стиль поведения с точностью до наоборот. На Востоке уважают сильных и дружат с ними, а врагов заманивают хитростью и показной лаской.

В одной из лож конференц-зала, отделенных от общего пространства пуленепробиваемым экраном (ложи VIP научились хорошо охранять от чересчур буйных слушателей!), сидели Сара Фергюссон, сэр Реджинальд, Капитоныч и молодой араб, по специальности физик-атомщик, работавший в Нью-Йорке, в МАГАТЭ[1]; он был приглашен Сарой и только ухмылялся, хлопая своими пышными, как у женщины, ресницами, слушая пассажи Джемаля. Герцогиня Йоркская, сбросив на ковер туфли, сидела на диване с бокалом разбавленного скотча, без стеснения возложив босые ноги в брюках лилового цвета на колени Капитонычу – тот боялся пошевелиться. Но папарацци здесь не было, и герцогиня могла себя чувствовать совершенно свободно. Она, правда, явно скучала.

– Он славно говорит! – отметила она, щурясь и откидывая назад голову с превосходной рыжей гривой, обработанной лучшими парикмахерами. – Он такой милый, этот буйный араб… Как ты думаешь, Реджи?

Сэр Реджинальд почтительно хмыкнул.

– Думаю, что мистер Джемаль знает, что говорит, – заметил он. – Как мне известно, он крупный держатель акций ряда нефтяных концернов, и акции арабских компаний после его лекции явно поднимутся на пару пунктов… я вижу внизу пару брокеров!

Араб слушал их разговор и только махал ресницами. Он был в европейском костюме: безупречно-черный с безупречным белым. Но на голове его прочно сидела чалма бедуина.

– А вы что скажете, мистер аль-Талир?

Араб склонил голову, медленно произнес необыкновенно мелодичным, как у певца Ла-Скала, голосом:

– Он говорит, как первые глашатаи Корана на базаре в Медине… В его сердце, несомненно, живет Аллах!

Между тем Али Орхан Джемаль внизу, закончив изобличать погрязнувшую в безверии Европу и советовать ей торговаться, перешел к вещам, напрямую не касавшимся темы лекции. Его черная борода обрамляла шар белого лица, как мох.

– И, завершая сегодняшнюю лекцию, не могу не сказать, дамы и господа, о моей коллеге, профессоре Сорбонны, госпоже Марике Мерди, которая пострадала в результате покушения, расследуемого сейчас органами французского правосудия… Как вы знаете, сбор от лекции пойдет на оплату ее лечения. Марика Мерди всегда говорила о символах. Символ в ее концепции – это самоценный элемент цивилизационной структуры. Камень под вашей ногой по пути к Свободе Сознания по топкому болоту нынешнего Бытия! Поэтому я скажу о символах. Когда-то и Запад, и Восток жили символами. Одни искали чашу Грааля, а другие обожествляли михрабы – на самом деле, не более чем ниши в стене мечетей, по определению Жоржа Соважэ, всего лишь «уменьшенная копия дворцовой апсиды»! Символ двигал Жизнь. Но потом просвещенный Запад ушел в знание, которое было занято лишь развенчанием символов, а Восток остался на том же пиитическом уровне символизма. И вот что я скажу…

Он дерзко и демонстративно раскурил сигару, достав зажигалку из необъятных карманов; в два счета и гневно пыхнул дымом в сторону аудитории, словно Дракон.

– …я расскажу вам старую суфийскую легенду, упомянутую в книге ал-Кушайри, в книге тысяча сорок шестого года, «Послание к суфиям». Кстати, ал-Кушайри был современником перса ал-Худаири, написавшего в тысяча пятьдесят седьмом теоретический труд о суфизме, который сейчас изучают в обязательном порядке студенты философского факультета Кембриджа… Итак, в далекой стране было когда-то совершенное общество. Люди в нем жили в радости и гармонии – как друг с другом, так и с миром. Но мудрецы узнали, что через какое-то время их материк скроется под водами океана, и разработали план переселения на острова, которые лишь отдаленно напоминали их прежнюю страну. Те, кто перебрался туда, прошли тяжелые испытания: суровый климат новой земли и гибель многих из своих сородичей в процессе привыкания. И люди приспособились к холодам и каменистым полям, но огрубели их души, зачерствело сознание. Чтобы смягчить боль, которую приносили жителям мысли о прошлом, мудрецы уничтожили их воспоминания. Но у тех немногих, кто жил мечтами о возвращении в старый мир, постоянно возникали в сознании образы, приходили сны – о Золотом веке! Эти люди упорно не хотели забывать страну грез! Они рассказывали о своих снах другим соплеменникам. Но люди интерпретировали их слова, используя огрубленный язык и сознание, и смысл того, что было открыто внутреннему сновидению визионеров, ускользал. Тогда ясновидящие стали образовывать сообщества знающих и обучать своему искусству людей одаренных, способных понять символ и интерпретировать его. Их науки были многомерны, сверкали глубоким смыслом и жизнью. То, чем владели эти мудрецы, можно назвать искусством символического постижения реальности, доступным лишь немногим. Результатом такого обучения стало появление великого множества метафор, аллегорий и эмблем…

Из первых рядов вновь кто-то заорал:

– Да видал я ваши аллегории в гробу! Все масс-медиа – аллегория мастурбаторов!

Но Джемаль опять не заметил выкрика.

– …да, аллегорий. Вы можете справедливо возразить, что нынешнее общество тоже мифологизировано. Действительно, чем отличается миф о возможном полете в космос американского президента в две тысячи десятом году на суперчелноке «Спайрс» от мифа о вознесении Пророка на Седьмое небо крылатым конем Буракой? Мифы творят масс-медиа. Но эти мифы вторичны. Они бескровны, в них нет плоти – и нет веры. Наши символы – набор гремящей пустоты. Рекламисты безуспешно стараются вызвать сакральную любовь с помощью наготы, забывая о том, что символ обнаженной женщины означает презрение к земным вещам, отрицание их, а пламя в ее правой ладони символизирует любовь к Богу. То, что они хотят вызвать, – это как раз профаническая «любовь», которую олицетворяет женщина в дорогих одеждах и с сосудом в руках, наполненным золотом. Символ достигает обратного эффекта, воздействуя из глубины веков! Посмотрите на картины Тициана, и все поймете… Алмаз на эмблеме «Рено»? Так это символ постоянства и неподкупности – но о чем говорить, когда модели меняются, а скидки все лукавей с каждым годом? Реклама парфюма La Perla – ворота, ведущие, скорее всего, в ад, ибо в рай по древнейшей традиции ведет Лестница… Опять подмена понятий и символов! Эмблема ООН, по замыслу создателей, содержит идею центра, представленную Северным полюсом, и здесь же пальмовые листья… Но эмблема нарисована так, словно перед нами мишень! Кто тогда стрелок, который целится в этот мир? Кто поразит его в самое сердце?! А глаз, парящий над усеченной пирамидой на однодолларовой бумажке? Ну, ну, поройтесь в карманах… У вас там безликие кредитные карточки! Огненный глаз возлюбленного Кали – Шивы – уничтожает иллюзорный мир в конце очередного цикла или мантавантры. Так и доллар, символ американской мощи, уничтожит сам себя, и мы увидим еще этот бесславный конец так называемого Нового Света!

Махаб аль-Талир снова усмехнулся. Сэр Реджинальд посмотрел на него:

– Бисимиллах! В тысяча девятьсот тридцать седьмом профессор Маллован в Месопотамии, у местечка Телль-Брак в Хабурской долине, откопал святилище с тысячами глазастых идолов – примитивных трапеций с двумя очами на вершине. Храм датировался трехтысячным годом до нашей эры… Скорее всего, это шумерская богиня Нинхурсаг, а ее глаз – это магическая веб-камера горнего мира, призванная наблюдать за всеми ее детьми. Так что за США наблюдает само Небо.

– О! Я никогда не доверяла доллару! – глубокомысленно заключила Сара Фергюссон, делая большой глоток скотча. – Мы с Эндрю держим капиталы только в старых добрых фунтах.

Капитоныч ничего не сказал, только посматривал на царственные ступни, лежащие на его джинсовых коленях. Ступни иногда лениво почесывались одна об другую.

– …масс-медиа, предназначенные обеспечивать адекватное функционирование общественных и прочих механизмов воздействия, выступили массированным фронтом против знания, сохраненного в символах, забивая грязными потоками извращенной символики, сумбурности информации важнейшие стороны нашего существования, связанные с интеллектуальной интуицией, эвристической деятельностью и снами. Символы, предназначенные для разговора с Душой, превращаются в средство социального манипулирования и формирования человека Толпы. Я не говорю об Америке – ее дни сочтены, мене, тэкэл, фарес! Я говорю с тобой, Европа. Посмотри на себя! Что ты с собой сделала?! Опутанная сетью Интернета, ошельмованная новостями CNN, ты утратила вкус мифа. Миф стал мифическим, сиречь – нереальным, лишенным собственной энергии и хладным, как персидская мифология, как руины Колизея. А ведь на восточных базарах Его Величество Миф и сегодня живет активной, самостоятельной жизнью! В этом – крах Европы. Из мифа она в своем двухтысячелетнем иудеохристианстве выварила все, всякое тектоническое и космогоническое содержание – осталась одна шелуха, слышите: ше-лу-ха! – едва ли связанная с каким-либо инобытийным смыслом, кроме рекламного.

– Я слышал, что аятолла его проклял, – задумчиво проговорил сэр Реджи. – Вот почему он отсиживается в Лондоне, а на его лекции приезжают даже из Австралии.

– Мир символов – это промежуточный мир соответствий – мир correspondance totale[2]! – и его отлично понимали поэты-символисты конца прошлого века. Это мир отражения Нарцисса (которое не является ни водой, ни Нарциссом) и видений Орфея (которые не принадлежат ни этому миру, ни подземному миру Гадеса), и это зеркальный мир Рильке и Жана Кокто. Но мы этого не понимаем… Для нас, перешагнувших в третье тысячелетие христианской эры, это ощущение должно быть еще острее и актуальнее, чем во времена пережитой нашими предками античности. Мы снова знаем из нашего повседневного опыта об «инциденте в Росуэлле», о пришельцах с летающих тарелок, о посланцах таинственных махатм, и вестниках, и фантастических мафиях, и гигантских муравьях, и оживших трупах, и таинственных крестах, и всесильных кругах заговорщиков… Оглядитесь! Мир населен мифами и живет ими. В наше время на наших глазах разыгрываются гигантские магические баталии и приносятся человеческие жертвоприношения, масштаб и изощренность которых недоступны воображению самых яростных фанатиков прошлого. Сейчас это видят многие… Но надо быть опытным и хладнокровным путником, способным преодолеть деформацию реальности, связанную со страхом и азартом от необычной схватки – вспомните борьбу Иакова с ангелом и Муххамада с Джебраилом! – и войти в сферу высокого созерцания, где перед нами открывается мир символов и закон соответствий.

Джемаль второй раз сорвал порцию аплодисментов, от которых, казалось, завибрировало пуленепробиваемое стекло. Герцогиня Йоркская посмотрела на замершего Капитоныча, потом убрала ноги с его колен и со вздохом опустила их на ковер. Капризно обратилась к сэру Реджи:

– Реджи, составьте мне компанию… я хочу еще виски! А то потом опять таблоиды распишут, что Сара напилась в одиночестве.

Сэр Реджи погрузил в рыжую бороду сотовый телефон и сделал заказ. Через минуту служащий, высокий индус, внес в ложу бутылку на подносе.

А Джемаль заканчивал. Его сигара погасла, изжеванная до пепельного кончика, – так яростно он терзал ее белыми здоровыми зубами.

– …но Европа не должна забывать, что мировое господство – это химера. Закон больших чисел пресекает безудержную экспансию! США об этом все-таки забыли – история ничему не учит президентов с бумажных купюр! Одурев от успеха завоевания прерий, они возомнили неприсоединенными прериями весь остальной мир! Ассирийцы в погоне за покорением других народов превратили страну в один большой военный лагерь, и страна пришла к экономическому краху. Александр Македонский умер бездетным, не дожив до сорока и успев захватить только Переднюю Азию и Восточное Средиземноморье, а его диадохи растащили могучее государство. Карл Мартелл разгромил арабов при Пуатье, вынудив их прекратить завоевания. Смерть Чингисхана заставила Батыя уйти из Восточной Европы, лишив монголов возможности выйти «к последнему морю». Френсис Дрейк уничтожил «Непобедимую Армаду», подкосив испанский флот и лишив Испанию возможности колонизировать весь мир. Поляки (и не только они) разбили под Варшавой войска Михаила Тухачевского, провалив Мировую революцию. Сибирские дивизии встали на пути гитлеровцев под Москвой, похоронив тысячелетний Рейх. Сатьяграха Махатмы Ганди расшатала изнутри Британскую империю. Русский «Терминатор» Горбачев тихо развалил Советский Союз. Если государство развивается вовне, экстенсивно, значит, оно рано или поздно достигнет пределов своей мощи и рухнет. Так рухнет и Европа, если после разгрома США она пойдет в Новый Свет владыкой или начнет экспансию на Восток. Европе надо быть в своем историческом гнезде и торговаться, торговаться, торговаться… Sic![3] Я все сказал. Ваши вопросы. Черт, и дайте мне сигару!

Сара Фергюссон, отпив из бокала новую порцию виски, пожаловалась Капитонычу, которого она называла фамильярно – «Кэппи»:

– Кэппи, с тех пор, как вы меня научили ходить босиком по углям, у меня болят ноги от каблуков. А Эндрю не умеет делать массаж ступней… Вот вам тема нового семинара! Вы не сделаете мне его сейчас?

Но Капитоныч, обычно охочий до любой помощи, почему-то застыл, как котлета в морозилке, и сидел не шевелясь. Едва поняв вопрос Сары Фергюссон, он вздрогнул и промямлил:

– Ваше высочество…

– К черту! Бросьте! Сара.

– Да, леди Сара… потом… у меня сейчас холоден эгрегор.

Женщина покорно кивнула и стала нашаривать ногами туфли.

Между тем Мими, Сурия и Ли Хань сидели внизу, в задних рядах, оборудованных микрофонами на стойках. Они действовали ловко и организованно: не успел Джемаль швырнуть в зал короткое свое «sic!», как черная Мими рванула к микрофону. Она выбрала самый короткий путь, и, так как была по обыкновению босой, полезла прямо по головам, цепляясь гибкими голыми ступнями за жесткие сплетения дрэдов, безнадежные лысины, чьи-то плечи и за спинки пластиковых стульев. Этому натиску никто не успел ничего противопоставить. Сурия – не в сари, а в обтягивающем струящемся платье, проскользнула за спинами, а Ли Хань, с вежливой улыбочкой Брюса Ли раскидав толпу, занял третий, последний микрофон. Первой «выстрелила» Мими, с сильным акцентом она бросила в микрофон:

– Мистер Джемаль, означает ли, что вы в своем выступлении натравливаете Европу на Соединенные Штаты?

Философ возвышался над кафедрой, как Колосс Родосский. Черный мох лез их белоснежного воротника медвежьими клоками. Он пыхнул сигарой.

– Я говорю только то, что Европа должна сохранять себя, а не думать об интересах Атлантики. Европе хватит Средиземноморья! Следующий вопрос!

Микрофоном завладела Сурия, посещавшая курсы философии в Принстоне, – она тоже умела резать словами, как бритвой:

– Как вы думаете, Европа может договориться с так называемыми ассасинами?

Джемаль двинул мощными плечами:

– Один раз, по моим данным, Европа это уже сделала… Сегодня низариты-исмаилиты представляют самую практичную шиитскую группу. Но им не хватает мистического центра… Если Европа оживит шейха аль-Джабаля, чье имя наводило ужас на крестоносцев, то – возможно. Или возродится кто-то из рода Великих Старцев… Это будет хороший торг!

– Что вы думаете о символизме у большевиков?

Джемаль гортанно рассмеялся. Сделал широкий знак рукой, призывая аудиторию к тишине, – видимо, вопрос его раззадорил.

– Вот у кого надо учиться Европе! Россия за семьдесят с лишним лет коммунистического господства насквозь пропиталась символизмом… там тоже живет Вера! Русские манифесты, декларируемые с красными знаменами в канун нашего праздника Всех Святых, – это мистерия Адама; человеческий цикл в один год и божественный пятилетний – их экономические пятилетки. Правитель Израиля, хранитель Иакова, правитель Четвертого Неба, Ангел Михаил воевал с Драконом – и низвергнул Сатану так же, как Михаил Горбачев низвергнул «Империю Зла». Русский медведь – символ бессознательного, области инстинктов… Пять ран Спасителя стали эмблемой русской революции. Она же, Революция, в откровениях Иоанна Богослова предвосхитила Конец Мира. А не забыли ли вы русский Чернобыль?! А серп и молот?..

Тут Джемаля опять прервали. Чей-то очень нетрезвый голос из первых рядов вклинился в его безупречный английский и с интонацией завсегдатая пивного киоска выпалил:

– Справа молот, слева серп! Это наш советский герб… Хошь ты жни, а хошь и куй, все равно получишь…

И он смачно произнес то самое сакральное слово, которое большинство присутствующих попросту не поняло. Из всех улыбнулись лишь, наверно, Капитоныч и Мими, которую русский маг тайно обучал навыкам матерщины, взамен перенимая от нее искусство изощренной негритянской ругани.

Джемаль начал что-то объяснять про молот и серп, но народ уже расходился. Слушатели остались довольны, хотя, конечно, Джемалю не хватало экспрессии. Капитоныч с сожалением посмотрел на холеные ступни Сары Фергюссон, уже спрятанные в босоножки, на бутылку виски, но, бросив сэру Реджи: «Старина, я на минуту!» – рванулся к выходу.

Герцогиня Йоркская грациозно потянулась на мягком диване:

– Куда это он, Реджи? Я заказала пати в Millenium Mayfair на Гроссвенор-сквер… Кейт тоже приедет, она говорит, что хочет научиться танцевать на битом стекле, это для нее ново. Он придет?

– Придет, Сара, – успокоил ее сэр Реджи, поднимаясь. – Наверно, он хочет насыпать бисера за шиворот нашему философу… Мистер аль-Талир, вы с нами?

Араб почтительно поклонился, приложив смуглую руку к черному борту костюма.

– Прошу принять мои извинения, сэр Реджи и ваша светлость… У меня неотложные дела в нашем офисе. Вы сможете найти меня на следующей неделе по телефону.

…Джемаль выходил из этого шале, общий вид которого изуродовал, по мнению лондонцев, Гайд-парк, к своему автомобилю, скромному «Ford Mondeo», а за ним, приплясывая, колесом перекатываясь, двигался Капитоныч в тельняшке, камуфляжных штанах, одеваемых в России «на картошку», и в тапках с деревянной подошвой, как у монахов Шао-Линя; тапки грохотали о плитки тротуара, словно кастаньеты. Капитоныч метал бисер легко и привычно, ничуть не сбиваясь на английском и находя новые грани англосаксонских идиом:

– …что вы скажете о Тридцати Пяти, мистер Джемаль? Тридцать пять миллиметров – это формат пленки для арт-хаусного кино… «Догвилль» Ларса фон Триера – а у нас в России настоящий дог-вилль, собачья жизнь! Наш эгрегор растет вместе с проклинаемой вами Америкой, там едят горячих собак, а мы позволяем им гадить на улицах! Не значит ли это, что нам все-таки удастся нагадить на голову Америке?! Нам всем, вместе со старушкой Европой?

– Возможно, – бурчал Джемаль, ошеломленный и очарованный натиском этого рыжебородого русского, говорившего по-английски, тем не менее, с каким-то странным ирландским акцентом.

– Тридцать пять человек погибло и более девяноста трех получило ранения в результате взрывов двух заминированных автомобилей в багдадском районе Мадинат ас-Садр, населенном преимущественно шиитами… Вы слыхали? Это из новостей! Об этом сообщил катарский телеканал «Аль-Джазира»… Джазир ас-Салам – это пятый правитель династии, основанной Саладином. Ее второстепенная ветвь начала править в Йемене в тысяча сто семьдесят четвертом, а закончила в тысяча двести двадцать девятом… то есть сорок пять лет, верно? Вроде не сходится, а вспомните еще десять лет под протекторатом… а? Йемен – это круто, сэр Джемаль! У нас говорят «е-ка-лэ-мэ-нэ» – звучит почти как «Йемен». Не ИЙМЕН сто рублей, а ИЙМЕН сто друзей!

– Что вы хотите? – У философа потухла сигара во рту.

Но Капитоныч азартно выплясывал. Сандалии били по ушам лектора автоматными очередями, колотясь об асфальт. Джемаль уже взялся за ручку двери машины, но тут Капитоныч припечатал его убийственно точной тирадой, выученной будто наизусть:

– …Energy Solutions считает, что оптимальным вариантом для Украины в долгосрочной перспективе является транспортировка каспийской нефти. В то же время, согласно расчетам Energy Solutions, положительный чистый денежный результат от эксплуатации нефтепровода Одесса – Броды в режиме трехлетнего временного реверса в соответствии с предложениями ТНК-BP составит тридцать пять миллионов долларов. Подъем акций ровно на три-пять пунктов… А? Что вы об этом думаете?

Али Орхан Джемаль застыл с вытаращенными глазами; от изумления он едва мог нашарить толстыми пальцами хромированную ручку машины. Он прижался к ней, пятясь от приплясывающего Капитоныча.

– Черт подери! Да что вам нужно?! – захрипел он. – Я не даю частных уроков! Я не знаю, где расположен ближайший паб! Я не знаю, разводят ли гусей в Северном Корнуолле!

– Тридцать пять тысяч одних курьеров, – шарахнул его в упор Капитоныч. – Так наш Хлестаков говорил. Гоголь, «Ревизор». Помните? Кроме того, с тех пор, как мир сотрясли могучие звуки «In Rock»[4], прошло уже тридцать пять лет. И вот свершилось! В далеком, затерянном среди тайги и бездорожья городе Иркутске выступили короли рока! В это бурное время, в старой доброй Англии, один джазовый клавишник по имени Джон Лорд и блюзовый гитарист по имени Риччи Блэкмор создали группу «Deep Purple». А вы помните?

Джемаль взвыл и бросился в салон «форда», как в омут. Но он захватил лапой клавишу, управляющую стеклом, и оно поехало вниз; в образовавшуюся щель Капитоныч сделал контрольный выстрел – в голову.

– Ровно тридцать пять лет назад, пятнадцатого февраля, в СССР была принята на вооружение и поставлена на боевое дежурство система предупреждения о ракетном нападении… Что у вас спрашивал человек по имени Робер Вуаве?!

Али Орхан Джемаль побелел. Он только сейчас понял, чего добивался этот странный, грохочущий, как грузовик с жестью, рыжебородый. Джемаль навалился на руль, ударил ногой по педали газа и выкрикнул с ужасом:

– О, Бог мой! Я не помню!!!

Он действительно не помнил. «Ford Mondeo» сорвался с места, обдав Капитоныча запахом плохо прогретого двигателя. Маг вздохнул, сбросил гремящие свои тапки и повернулся в сторону небольшой толпы, собравшейся на тротуаре и азартно наблюдавшей за ним – с улыбками. Маг погрозил им тапком в руке:

– Как дал бы сейчас!.. Нет, с бобами в марле было проще. Эгрегор проще пер! А ну, басурмане, разойдись, раз, два!

– Кэппи! – раздался голос. – Кейт уже там… Нас ждут!

Сара Фергюссон стояла у голубого «RR Silver Seraph» уже в полном великолепии своего белого костюма, но без туфель, и, разговаривая по телефону, махала магу рукой. Капитоныч нагнул голову, как бычок, и понесся через толпу к ней – публика расступилась. Хлопнули дверцы. Капитоныча приняло роскошное заднее сидение «Серебряного Серафима». А герцогиня бесцеремонно плюхнула на его колени свои ножки, чуть испачканные пылью Лондона.

– О, Кэппи! Я вас умоляю… этот ваш эгрегор… Он такой большой! Это у всех русских? Ну, помассируйте меня, черт вас подери, я буду потом рассказывать об этом моей подружке Кейт Мосс.

А в противоположную сторону от них удалялся вишневый «Ford Mondeo». За рулем почему-то вспотевший Джемаль, стиснув зубы, смотрел вперед и понимал, что рыжебородый ткнул его носом. Да, он разговаривал на прошлой неделе с каким-то арабом, готовившим якобы статью для швейцарского журнала. Но – что было удивительно! – обладавший превосходной, феноменальной памятью Али Орхан Джемаль совершенно не мог сейчас вспомнить ни лица этого странного интервьюера, ни того, как его зовут.

И это отчего-то пугало Джемаля невообразимо.

Документы

Подтверждено источником: 090123-7567500-p255_confidential_reports

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-8987875546546

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел оперативной связи

Шифрованное сообщение в рамках операции «Тетрада»

Лондон, источник: RMR

…Согласно сообщению источника в Лондоне, глава Организации, некто Вуаве Робер, провел встречу с Али Орхан Джемалем, являющимся одним из крупнейших экспертов по исламу… Также источник настаивает, что вышеуказанный Вуаве, используя биоэнергетические технологии запрещенного спектра, провел масштабное сканирование мозга последнего… с целью неявного (против воли субъекта) извлечения информации и использования ее в негативных целях. Приказано резидентуре Управления в Лондоне организовать наблюдение за Али Орхан Джемалем с целью недопущения его гибели. Также предписывается развернуть временную операцию по отслеживанию передвижений упомянутого Вуаве для обеспечения… полного контроля над развитием ситуации…

Новости

«…последнего скандала, связанного с откровениями бывшего младшего помощника начальника концлагеря Заксенхаузен Родольфо Штоффа, скончавшегося недавно в Бразилии. Дневники Штоффа стали известны благодаря бразильским журналистам…

…шокирующие подробности того, как во время войны немецкое оккультное общество „Аннэнербе“ буквально охотилось за молодыми восточноевропейскими цыганками в возрасте от тринадцати лет. Как утверждает Штофф, все концентрационные лагеря получили строжайший приказ отправлять любой поступивший контингент, подходящий под эти параметры, на базу „Аннэнербе“ в Нюрнберг для проведения опытов. Видимо, на Штоффа также ложилась обязанность сопровождать несчастных до места, потому что в его дневниках содержится немало шокирующих подробностей…

Нацисты искали нечто, связанное с необычным строением половых органов цыганок… Для этого молодых девушек привязывали к некой конструкции наподобие дыбы, а затем подвергали их гениталии воздействию раскаленного металла, кислоты, проводили электрический ток – и все это в поисках некоего знака, который, по мнению нацистов, должен был проступить на коже и обеспечить разгадку какой-то тайны…

Через лабораторию в Нюрнберге прошло несколько сотен молодых девушек цыганских кровей, и все они в итоге, искалеченные, оказались в печи…»

Присцилла Хаперс. «Ночь Европы»

The Daily Telegraf, Лондон, Великобритания

Точка сборки-2 Новосибирск Сибирское Территориальное Отделение Спецуправления «Й» ФСБ РФ Заратустров и другие

– …М-да. Хорошая защита, круговая! – пробормотал Заратустров, отправляя в рот очередную шоколадную крошку. – Нет, но я-то – какой идиот, а?!

– Не переживайте вы так, Александр Григорьевич! – мягко проговорила Альмах, подвигая ближе к полковнику крохотную детскую шоколадку за восемь рублей, от которой он периодически отщипывал кусочки, точно от ломтика хлеба на дипломатическом обеде – строго в соответствии с этикетом. – Там работали профессионалы. Кроме петушиной лапки с восемью колечками, там еще масса оберегов была… акация засушенная, в стеклянной банке, пентакль в круге, менгиры маленькие над входом. Плюс в каждом углу по свече, замыкающей Энергетическое Пространство. У нас на датчиках это место стабильно белым цветом отображалось – все в норме, нормальная, активная энергетика.

– Петух, прогоняющий «нечистую силу» криком на восходе солнца, – символ борьбы с несправедливостью… универсальный Будильник Опасности… – пробормотал полковник, отщипывая кусочки шоколада и отправляя их в рот рассеянно, не ощущая вкуса. – Акация – символ души и бессмертия… Чтобы жить вечно, надо знать, как умереть! Закон Хирама. Менгир… тьфу, мать вашу, ворота в другой мир! А что там было, в зоне наблюдения объектов, а?!

Они сидели в том же тесном кабинете Заратустрова, который осеняло ненастоящее солнце, блистая сквозь стальные ребра ненастоящего моста. Полковник в форменной, парадной черной рубашке, с жестким воротничком и погонами оранжевого цвета с темно-красными прожилками. Из воротника поднималась его худая, жилистая и морщинистая шея, продубленная солнцем и ветром дачи; руки, оголенные до локтей, лежали на бумагах. Напротив пристроилась Альмах в скромном бордовом платье, плотно обхватывавшем осиную талию и туго натянутом на небольших, но выпуклых грудках, и слева от нее – расплывшийся в маленьком креслице, квашнеобразный начальник оперативного отдела майор Рублев – с курчавой шевелюрой Пушкина и крохотными, заплывшими глазками провинциального алкоголика. Полковник щипал шоколадку Альмах, рассеянно смотрел на ватман на стене и что-то бормотал про себя.

А обсуждали они последние данные по анализу места побоища у Ельцовки, собранные экспертами Спецуправления в дымных развалинах кирпичной крепости.

– Они сняли частный дом в районе городской барахолки, – сонно проговорил Рублев, однако сонливость эта была очень обманчива, – и оставались в зоне удержания. Но там были их астральные двойники… ну, куклы, сами знаете, товарищ полковник! Группа наведалась туда сразу же после инцидента, но кроме кукол – ничего. Фон был стандартный, зеленый, то есть повышенная активность при сохранении позитивного…

– Я знаю! – сварливо перебил Заратустров. – Черт подери! Ну я-то сразу должен был сообразить… Обе из вагри, обе – шовани. Ну что еще они могли придумать?! Черт! Элина Глебовна… не удружите еще кофейку?

Та слезла со стульчика, не беспокоясь о тапках, в своих прозрачных колготках шагнула в коридор и позвала: «Андрюша! Один кофе!» Полковник мрачно проследил за движением точеных ступней, казавшихся мраморными в этом капроне, и проворчал:

– Опять «Андрюша!»?! Опять его от наблюдения отвлекаете?!

– Но, товарищ полковник, кофейный аппарат сломался, вы же сами знаете… Хотите, я схожу в зал?

– Не надо, – надулся Заратустров.

Сегодняшний дежурный по Управлению, молоденький Андрей Зверев, славился тем, что за одну минуту, как микроволновка, нагревал в ладонях литровую банку с водой до температуры кипения. Сейчас, при безнадежно сломавшихся двух старых кофейных аппаратах, сотрудники беззастенчиво пользовались этим даром всякий раз, когда необходимо было вскипятить воду.

Альмах молча поставила перед Зарастустровым чашечку с турецким кофе, принятую в коридоре из чьих-то заботливых рук. В вырезе бордового платья качнулся, потом снова лег на бархатную кожицу золотой кулончик в виде астрологического лунного знака.

Заратустров крякнул и с досадой помешал отмерянный по его вкусу сахар. Затем бросил:

– Ладно. Это понятно. Они наверняка догадались, что находятся под наблюдением… вот и совершили этот фокус. Хорошо. Черт с ним! Давайте по персоналиям… Подняли архивы?

– Так точно, товарищ полковник.

Рублев ответил, как спросонья, подвигал под столом своими слоновьими ногами и продолжил все так же – словно нехотя:

– Объект «Праматерь». По прежней операции – «Венера». Венера Гайчиевна Антанадис, девичья фамилия не установлена. Место рождения – предположительно в Хуши, Румыния, это в ста километрах от Кишинева. Родители предположительно из общины вагри, имена не установлены, год рождения предположительно – тысяча девятьсот сорок четвертый – тысяча девятьсот сорок шестой…

– Что вы все – «предположительно»?! – вспылил Заратустров. – Черт подери, не йоги, а гадалки на кофейной гуще!

И снова Альмах погасила этот понятный взрыв негодования, ближе подвинув Заратустрову шоколадную фольгу, сообщив:

– Цитирую, Александр Григорьевич: «…с согласия опекунши гражданки Шахимазоевой Бэлы, гражданки Антанадис В. А., имеющей двойное гражданство Республики Молдова и Греции, упомянутая гражданка Шахимазоева Б. помечена энергетическими метками на уровне средних и нижних чакр, а также была подвержена локализованному включению в области подкорковой сферы мозга с целью постоянного контроля ее энергетической активности и перемещения. За оперативную связь с гражданкой Шахимазоевой Б. отвечают сотрудники Управления „Й“ подполковник Тарасов и подполковник Зелицын (операция „Выход“). В настоящее время гражданка Шахимазоева Б. и гражданка Антанадис В. А. отбыли на пребывание в район озера Байкал с целью лечения лейкемии, диагностированной у гражданки Антанадис В. А.». Это из рапорта нашего в Москву, после той операции… Вы доверяете цитате?

– Безусловно. Не терзайте меня своей абсолютной памятью!

– Мы отправили их в Листвянку, и там все идет благополучно. Зелицын, как вы знаете, погиб на Кавказе, а Тарасов – одиннадцатого сентября в США. По документам Шахимазоева оказалась, конечно, вовсе не ею… Но, так как объекты не проявляли активности, углубленная проверка не проводилась. Занялись этим только сейчас. А время уже упущено, сами понимаете. Поэтому по Шахимазоевой Бэле – Патрине – и Венере Антанадис – Мирикле – мы начали работать только три дня назад.

Полковник сумрачно отрезал коричневый кончик El Rey del Mundo. Вставил в рот, раскурил, показывая этим Рублеву: все, извини, Женя, слушаю…

– …аналитики склоняются к сорок пятому. Тем более что нашли ряд документов. Община вагри была обнаружена отрядом НКВД «СМЕРШ» в районе Хуши в июне сорок пятого. Цыган задержали, имеется рапорт некоего Татаринова, майора УНКВД, отвечающего за проверку состояний на оккупированных территориях… Оказывается, община находилась около двух лет на оккупированной территории, все другие цыганские общины были уничтожены отрядами СС и местными националистами. Эти – остались. Татаринов заподозрил сотрудничество с оккупантами, задержал и проверял их около недели. Потом цыган почему-то отпустили, видимо, был приказ заниматься более серьезными задачами: там много осталось диверсионных отрядов. Но есть такой эпизод: в середине сорок пятого в квадрат Яссы – Кишинев были направлены два сотрудника организации «Аннэнербе» – оберштурмфюрер Эрих Гиланд и шарфюрер Матильда Эмм. Каково было задание – не установлено. Оба убиты в стычке с партизанами… Одним словом, энкаведешники отпустили вагри, всего – около двадцати человек. А через неделю тот же отряд, прочесывая квадрат близ Хуши, наткнулся на трупы. Практически все цыгане были мертвы, причина смерти, как следует из рапорта того же Татаринова, – отравление грибами или ягодами во время ужина.

– Вагри-то? Отравились?! – проворчал Заратустров, яростно жуя сигару. – Вагри, которые знали все коренья и ягодки, как мы с вами – номера автобусов? Ерунда какая-то…

Рублев пожал плечами, ходившими под кожей мятого пиджака, как барханы.

– Тем не менее, документы… товарищ полковник! В живых остались только эта девочка – почти годовалая – и два члена из ее табора, по какой-то причине бывшие вне общины во время ужина. В общем, Татаринов ограничился отправкой донесения и отпустил вагри на все четыре стороны. Потом, по нашим данным, они прибились к табору сэрвов, кочевавших тогда близ Котовска. Дальнейший путь, как вы понимаете, можно проследить только пунктирно: Лево – Бендеры – Тирасполь – Одесса – Николаев – Мелитополь. Где-то на Мелитополе они осели. Я думаю, сэрвы приняли вагри в табор только потому, что от тех осталось лишь несколько человек… видимо, так решил вожак. В итоге они в начале шестидесятых оседают под Ждановым.

– Да, – хмуро подтвердил полковник, – Хрущев тогда всех сажал на землю, и цыган – тоже… Элина Глебовна, ничего, что я тут ваш шоколад?..

– Кушайте, Александр Григорьевич!

Она потянулась к сумочке, расстегнула ее зачем-то, достала еще одну крохотную шоколадку и украдкой положила на стол.

– Так вот, в то время объекту «Праматерь» было уже предположительно пятнадцать-восемнадцать лет. Документы остались от тогдашней переписи… В дальнейшем мы обнаружили следы табора уже снова в районе Одессы. Они вливаются в какой-то винодельческий совхоз, видимо, чтобы избежать преследований. Это данные тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Приблизительно в это же время, годом, наверно, одним-двумя раньше, в Одессе появляется грек Георгий Антанадис, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения. Предприниматель. Торгует вином, зерном, шерстью. Скорее всего, он встречается с общиной в один из приездов за вином, в совхоз «Беляевский». Вот этот Георгий Антанадис…

– А тот, которого обнаружили там, на развалинах? – перебил полковник.

– Это Константинос Павалакос, – вступила в разговор Альмах, – его компаньон и, наверно, слуга. Он работал с Антанадисом как раз с тысяча девятьсот шестьдесят четвертого.

– Как опознали?!

– По останкам, найденным в автомобиле «Cadillac Eldorado». Он был судим…

– Тяжкое преступление?

– Нет. В шестьдесят шестом брали за незаконные валютные махинации, за золото…

– А, ну да. Тогда многих по этому делу заметали, – буркнул Заратустров. – Послехрущевская истерия, особенно на Украине. Ладно. Дальше!

– Антанадис женится на Мирикле в тысяча девятьсот шестьдесят пятом, в сентябре, – продолжал Рублев меланхолично, – об этом есть запись в архивах одесского загса. Я думаю, это ему нужно было для того, чтобы организовать законный выезд за рубеж. Уже в январе тысяча девятьсот шестьдесят шестого они выезжают в Грецию. Мирикла на тот момент одна: все ее остававшиеся в живых родственники из вагри умерли. Конечно, все это было трудно, но… я полагаю, что дело не обошлось без небольшой взятки. В Одесском горкоме работал один давний знакомый Антанадиса, некто Михаил Херцог. Он и устроил им это дело. Они отбывают в Грецию. В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, как известно, следует военный переворот, к власти приходит военная хунта, «черные полковники». Антанадис – преуспевающий делец, он открывает фирму «Чудо». Делает чудеса.

Более искушенная в симпатиях и антипатиях Заратустрова, Альмах поспешно добавила:

– Ничего криминального, Александр Григорьевич… Хиромантия, привороты, хождение по воде… так, обычные фокусы. В духе нашего мага Лонго. Но у него дела идут. У него все дела шли хорошо, до семьдесят четвертого, до падения хунты. Видать, Антанадис не с теми, с кем нужно, делился… В общем, в семьдесят восьмом ему стало неуютно. Завели уголовное дело. Он попытался уйти. Ему помог друг семьи, некто Иоаннис Николопулос. В том же году, после падения диктатуры, он стал ведущим экспертом греческого правительства по вопросам так называемого «Греческого лобби» в США и служил советником посольства в Вашингтоне и греческой миссии в ООН. А в тысяча девятьсот восьмидесятом – тысяча девятьсот восемьдесят втором годах он служил в качестве советника по делам прессы и культуры в посольстве Греции в Москве. Думаю, он похлопотал о документах.

Благодарно посмотрев на Альмах, Рублев продолжил:

– …В августе тысяча девятьсот восьмидесятого, предположительно на танкере «Карпатос», спрятавшись в пустом танке, они прибывают в Николаев. Тут, я думаю, снова не обошлось без Херцога – вид на жительство, информация о том, что Антанадис щедро помогал греческой компартии. В общем…

– Херцог жив? – снова перебил Заратустров, разворачивая вторую шоколадку.

Рублев покачал дынеобразной головой.

– Нет. Арестовали при Андропове, в период кампании, и быстро расстреляли.

– Черт!

– После этой даты мы Антанадиса и Мириклу теряем. Но… товарищ полковник, тут начинаются странности.

– Какие?!

– Дело в том, что вроде как у Антанадиса все идет хорошо. Он возобновляет свои старые связи, торгует вином, табаком, зерном… зерно – это рынок, требующий постоянства. А он вдруг все бросает и начинает бегать. Только наладит дело – продал и дальше. Одесса, Николаев, Черкассы, Харьков, потом Астрахань… потом Казахстан. Там Антанадис отметился в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом… Такое ощущение, что он спасается с женой от преследований.

– Основания?!

– Было покушение… или ДТП. В восемьдесят пятом, в Астрахани. Трактор К-500 «Кировец» переехал его «Волгу». Правым колесом. Антанадиса и его жену спасла только хорошая реакция – вовремя выбросились из машины. Дело закрыли, потому что водитель трактора умер буквально сразу же, от остановки сердца, когда машина начала корежить «Волгу». Вот. Антанадис с Мириклой исчезли. А в девяностом грек объявляется в Новосибирске. Автосалон открыл. Торгует. У него фишка была: даже самые дорогие автомобили, купленные у него, не угоняют.

Заратустров вскинул кустистые брови:

– Запрещенная магическая активность?

– Нет, Александр Григорьевич… тоже все просто. Ну, отрезал во время переговоров колечко волос покупателя да и спрятал в хитрое место под кузовом. Срабатывало, как сигнализация…

– И ни одной не угнали?

Рублев нахмурился. На его большом белом лбу морщинки выглядели, как складки гипса.

– Ну… два раза пытались. И в обоих случаях угонщики погибали. Двое сошли с ума и перестреляли друг друга, а двое умерли от кровоизлияния. Внутреннего.

Снова вмешалась Альмах. Она уже слезла со своего стульчика, подошла к ватману и с интересом рассматривала схему. Белое золото волос горело в лучах придуманного солнца.

– А второй объект?

– Примерно в это время Антанадис, по информации одного из наших старых агентов, находит девочку. В поездке. Ей от силы месяц. Ну, и отсюда…

– Понял, по второй!

Рублев вздохнул. В его исполнении это звучало так, словно вздыхал гиппопотам.

– Товарищ полковник… тут темнота. Полная. У нас был источник в общине сэрвов, та, что жила под управлением Бено, или Василя. Но… он, так сказать, не регулярный… все, что он смог как-то узнать, – это то, что объект «Образ» тоже из вагри. Родители не установлены. Год рождения – предположительно тысяча девятьсот девяностый. Но есть небольшая зацепка: в поселке Кожевниково в июне тысяча девятьсот девяностого на трассе Новосибирск – Томск были обнаружены трупы двоих цыган. Судя по детородному возрасту, женщина могла быть матерью объекта. Убиты эти двое были с ритуальными особенностями: отсечены ступни, вырезаны половые органы, деактивирован визуальный канал мозга. В общем, не просто так. Потом неподалеку от этого места обнаружили еще одну цыганку… с рубленой раной в спине. По нашим данным, ее госпитализировали, но дальше следы теряются. Во всяком случае, данных о смерти нет. Примерно в это же время у объекта «Праматерь» появляется месячный или двухмесячный младенец – девочка, которую цыганка воспитывает по сей день.

Заратустров снова пошумел фольгой.

– А дальше… отследили?

– Ну… не совсем. Дело в том, что в девяносто пятом Антанадис снова исчезает. Причем… – Рублев запнулся первый раз, начал копаться в папках, которые он держал на пухлом колене.

– Вот. По информации Дзержинского райотдела, Антанадис был убит.

– Каким образом?

– Судя по способу – криминал. Вероятно, это все разборки, связанные с автобизнесом. Но вот что странно… Он вышел из дома, сел в свой «Jeep Cherokee», а те подскочили на «девятке» и начали стрелять из автомата. Вроде как его жена с ребенком уже вышли, но преступники расстреляли грека, выпавшего из машины, и уехали. Убийц взяли буквально через сутки, случайно, на Бердском КПП, с оружием. Там они и раскололись. Есть материалы дела, которое вел некий следователь Лидиев. Так вот, бойцы группировки Самсона признались, что стреляли не только в него, но и в женщину с девочкой – чтобы убрать свидетелей. Однако промахнулись. В придачу у них почему-то заклинило замки дверей, и тогда они выхлестали стекло и палили из окон…

– Из окна «Жигулей» много не попалишь…

– В том-то и дело! Но Лидиев оказался настырным и провел следственный эксперимент. Оказалось, что в стене подъезда, в двери деревянной и в Антанадисе – одни и те же пули, убийцы два рожка расстреляли. Но та женщина, жена – Мирикла – ни царапинки не получила. Более того, баллисты вообще с ума сошли: получалось, что пули изменяли направление и, изгибая траекторию, попадали прямо в лежащего на асфальте Антанадиса. А потом… – Рублев вздохнул, понимая всю шаткость своих позиций, – потом получилось вот что: Антанадис лежит в морге. Свидетелей – ни одного. И либо пальцев его в картотеке не было, либо система… она как раз в это время зависла. Не было доступа. Вдова тело не опознает. Лидиев берет подписку. Цыганка, девочка и с ними – некий мужчина все-таки, неизвестно как, получают загранпаспорт и… улетают прямым рейсом из Новосибирска в Вену. Мирикла Антанадис и Георгий Антанадис. И удочеренная девочка – Бэла Шахимазоева. В общем, когда там дознались, уже было поздно. Послали дело в архив, а сейчас мы его открыли.

Заратустров бросил в пепельницу сигару так, что та взорвалась облачком пепла.

– Проклятье! Но это же бардак! Как так?!

– А вот так. По нашим данным, Антанадиса убили в Москве, в девяносто восьмом, поэтому получается, что с Мириклой выезжал за рубеж другой человек, и в Москве она опознала не мужа, а другого человека. Такие вот дела…

Заратустров сердито засопел. Сигара проделала короткий путь до пепельницы и свалила туда кучку пепла, как самосвал.

– Вопрос в том, ЗАЧЕМ ей это было нужно… – буркнул полковник. – Родной муж лежит в морге, а она едет за рубеж явно с подставным лицом. В Москве кого…

– …опознали? – многозначительно подсказала Альмах. – Думаю, это не принципиально. С ее ведь слов записали.

Полковник принялся яростно тереть виски – характерный для него жест. Сильные коричневые пальцы оставляли на коже красные полосы.

– Стало быть, ей это было НАДО. Значит, она понимала, что за ней охотятся. И те, кто охотятся, либо все равно не поверят в смерть Мириклы, даже если цыганка хорошо ее инсценирует, либо… либо кто-то ТАМ, у них, был посвящен в эту инсценировку. Черт возьми, уравнение со всеми неизвестными. Как думаешь, Рублев, ассасины?

Тот снова покатал под жеваной тканью пиджака шары плеч.

– Думаю, что без «Аннэнербе» не обошлось. Тату-маркер могли нанести Мирикле именно они – немцы в сорок третьем, как сейчас известно, побывали в Аламуте и крепко вычистили скалу, произвели раскопки в Казвине и Кередже. О проекте «Невесты Старца» они могли быть осведомлены не хуже нас, товарищ полковник! Тогда логичным выглядит и преследование со стороны ассасинов. Сбой цепочки: тату нанесена, возможно, не инициированной Невестой. ТАК? Следовательно, лишнее звено надо уничтожить. Тогда логично выглядит смерть ее общины и преследования. А что касается Бэлы Шахимазоевой… впрочем, какая она Шахимазоева! Что касается объекта «Образ», то тут я даже не знаю, что и думать.

В этот момент Альмах, грациозно потянувшись гибким, сытым телом, отчего бордовая ткань еле слышно скрипнула, запрокинула золотую голову и проворковала:

– Чай Ратри…

– Что? – изумился полковник.

– Да есть такая легендочка, Александр Григорьевич. Нет, я это так, скорее, для себя.

– Антанадис знал?

– Скорее всего, товарищ полковник. Его дед по отцовской линии – последний Хранитель храма Афины Паллады, Александропулос из греческого города Кипарисия. А мать – цыганка, только не установлено, из какого рода. Антанадис обладал, по нашим предположениям, силой мага второго уровня, на сканерах он бы отразился фиолетовым цветом. Думаю, он пытался переломить влияние, но не смог… Видимо, это и послужило причиной того, что Мирикла была обнаружена, и что за ней с Антанадисом началась новая охота.

Заратустров перекинул сигару в другой угол рта. На бурой шее ритмично двигался кадык.

– Одним словом, – подвел он итог, – мы опять в самой заднице. Происхождение энергетической силы объектов точно не знаем, цепочки ее передачи не установлены, местонахождение – ноль информации. Черт возьми! За что деньги получаем?! Нам так ни копейки больше не дадут не то что на расширение, но и… – он почему-то сердито уколол глазами Альмах, – …на кофейные аппараты! Тьфу!

Рублев потупился. В его изображении это выглядело комично.

– Товарищ полковник, приблизительно определен квадрат… Это, кстати, где-то рядом! Центральный и Железнодорожный районы.

– Ищите! – жестко отрезал Заратустров. – Ищите! А то их найдут поперед нас… сами знаете кто. Элина Глебовна, все материалы объединить и приобщить к делу операции «Невесты». Еще двух Невест имеем… так!

Он с удивлением посмотрел на кусочек пустой фольги.

– Э-э… Элина Глебовна, я весь ваш шоколад схрумкал! Сколько я вам должен?

Женщина мило улыбнулась. Холеные белые пальчики забрали бумажку.

– Пустое, Александр Григорьевич. Я дочке по дороге еще куплю…

– Нет, позвольте…

– А я говорю – бросьте! Я пойду?

– Да, все свободны. Спасибо, товарищи.

Альмах вышла в коридор первой, мелькая помпонами тапок. Рублев как раз вынимал свое тело из креслица, когда внезапно дверь открылась и на пороге снова появилась Элина. В ее руке трепетал осиновым листочком свежий квадрат факс-сообщения.

Заратустров обрадовался:

– Ага! Все-таки надумали! Сейчас я кошелек достану, Элина Глебовна…

– Не надо! Товарищ полковник, – хрипловатым от волнения голосом проговорила она, – от нашего резидента в Париже… только что получили.

– Что такое?

– Час назад из лондонского Хитроу вылетели три рейса, с интервалом примерно в двадцать минут. Разные авиакомпании… Рейсы в Калининград, Прагу и Варшаву. На всех трех рейсах зарегистрированы мистер Роберт-Антуан Вуаве и Мириам Эрдикюль.

Полковник застыл с открытым ртом, испачканным шоколадной крошкой.

– Вот так… – ошарашенно пробормотал он.

Альмах стояла у дверей, на золотой кулончик падал свет их коридора и капелькой дрожал на бархатной коже груди; Заратустров показал ей: мол, зайдите, дверь прикройте.

– Так, – проговорил он, глянув на свои «командирские» часы в корпусе из полированной платины. – Так! Глупо думать, что они полетят в традиционных арабских костюмах, в парандже или как это там… они летят абсолютно одинаковыми, черт подери! Бьюсь об заклад! И даже двойников подобрали. Значит… Значит, времени у нас всего ничего. Минут сорок от силы.

Он прожег взглядом Рублева.

– Женя, как скоро мы можем задействовать группы с приборами в Праге, Варшаве и Калининграде?

Рублев, до того представлявший собой образ дремлющего в грязи гиппопотама, тут ответил четко и быстро, без единой запинки.

– В Калининграде это проще всего, через десять минут, они там на боевом дежурстве. В Польше… сложнее, но минут двадцать уйдет. Прага – средне, там тоже около того.

– Выполняй! – рявкнул полковник. – Мухой! Но пусть ничего не предпринимают.

Только ветер прошел по кабинетику, казалось – даже зарябило фальшивое окно, словно дернулся несуществующий тюль. Рублев исчез. Только Альмах, которой пришлось выпрыгнуть из тапочек, чтобы не быть задавленной этим громадным метеоритом, стояла с факсом в тонкой руке.

– Куда они полетят, Элина Глебовна, как думаете?

– Вряд ли в Калининград. Они же не идиоты… – пробормотала она. – Скорее всего, в Польшу. У них там есть на кого опереться. Может, и в Прагу. Но это маловероятно.

Заратустров покачал головой – коротко стриженный ежик волос заблестел рыбьей чешуей под лампой дневного света. Полковник встал и подошел к схеме, где краснели, синели и чернели артерии, вены установленных связей. Затем устало обронил:

– Идите. Как только что-то прояснится, доложите немедля.

За его спиной прошуршали по ковролину тапочки.

Новости

«…отвечая на вопрос корреспондента британской „The Independent“, господин Путин порекомендовал „отказаться от терминологии прошлого и не искать в темной комнате черную кошку, которой там нет“. Вполне закономерно услышать это любимое выражение Дэн Сяо Пина из уст бывшего кадрового разведчика КГБ, специализировавшегося, по меткому выражению той же газеты, на „разведении черных кошек“…

…тем более, что… именно сейчас русская контрразведка проявляет подозрительную активность в странах восточной Европы в целях, очевидно, раскола НАТО и недопущения в него новых членов. Чешское МИД уже выразило озабоченность по поводу противоправных действий, совершаемых некоторыми русскими эмигрантами в Чехии, и недвусмысленно указало, что ко всем гражданам, ведущим на территории Чехии незаконную деятельность, будут применены самые суровые меры…»

Ингвард Аймэн. «Путинский modus operandi»

The Sunday Oregonian, Портленд, США

Точка сборки-3 Прага. Аэропорт Рузыне Роберт Вуаве, Мириам и другие

Два мощных двигателя компании «Пратт энд Уитни» несли лайнер «Boeing-757L» в воздушном пространстве Германии, над Лейпцигом. Объявили о скорой посадке и пассажиров попросили через пять минут отключить мобильные телефоны. Многие стали тут же звонить, сообщая встречающим о времени прилета, а в кармане черноволосого смуглого ливанца в третьем ряду салона бизнес-класса, наоборот, бесшумно завибрировал мобильный – на входящие.

Вуаве прижал к уху крохотную коробочку. Выслушал сообщение. Затем проговорил, не оборачиваясь к сидящей рядом Мириам:

– К сожалению, нас встречают. Надо приготовиться.

Он произнес эти слова бесстрастно, но все-таки значение, которое он вложил в них, было моментально прочувствовано женщиной.

Вуаве был одет в обычную униформу менеджера, вынужденного полжизни болтаться в небе между Европой и Америкой: черные костюм от Calvin Klein, сорочка от Levanto и темно-синий галстук, купленный в одном из VIP-бутиков «Хэрродса». Мириам была в простеньком бирюзовом платье от Cavally с ниткой искусственного жемчуга и в босоножках эксклюзивной коллекции от Nina Ricci. Никаких украшений, только золотые сережки и запечатанный пирсингом пупок – впрочем, он виден не был. Мириам пошевелилась и так же спокойно, тихо ответила:

– Куда?!

Обоим лишние слова явно не требовались. На табло зажглась предупредительная просьба пристегнуть ремни и воздержаться от хождения по салону; но по опыту полетов и Мириам, и Вуаве знали, что летчики перестраховываются, давая эту команду как минимум на пять минут раньше. Поэтому Мириам легко встала и направилась к размещенному позади салона туалету. Стюардесса, рослая светловолосая немка с профессионально короткой, удобной стрижкой, проводила ее осуждающим взглядом: ну, конечно, эта корова не могла сходить в интимное заведение раньше! Еще придется ее вызывать… Интересно, она понимает по-английски?

Вуаве не смотрел назад. Он равнодушно забросил в рот несколько мятных леденцов, с вежливой брезгливостью отказавшись от розовых облаток Cadberry, предложенных стюардессой, и закрепил замок ремня под полами пиджака. Ремень болтался, но ливанец даже не подумал о его регулировке. Ему было все равно. Он только считал минуты и рассматривал варианты.

Волнения стюардессы оказались напрасны: Мириам появилась из-за портьеры даже быстрее, чем можно было предполагать. Женщина шла по проходу – в бизнес-классе на этом рейсе пустовало около десятка мест – но в этот момент какой-то пузатый чех, до этого времени спокойно читавший «Фигаро», вдруг опомнился, уронил газету и рванулся в туалет, грохоча жесткими штиблетами.

– Аh, shit! – пробормотала стюардесса и бросилась за ним. – Sir, excuse me! Couldn’t you refrain from…[5]

Но чех ее не слушал. Выставив вперед свой живот, как таран, он ударил им Мириам в бок; Вуаве не видел, как спокойное и даже ленивое лицо турчанки исказила гримаса острой секундной боли; она покачнулась, но совладала с собой и спокойно прошла к своему месту. Уселась, будто несла в себе какой-то драгоценный сосуд – боясь расплескать. Набросила на колени, укрытые платьем, такой же, как у Вуаве, до предела расслабленный ремень.

Стюардесса стучала в двери кабинки согнутым пальчиком, с едва сдерживаемым раздражением прося пассажира занять свое место. Семьдесят восемь пассажиров салона бизнес-класса не обращали на эту суету внимания, только двое русских у самого выхода комментировали ситуацию на непонятном большинству языке.

Женщина пошевелилась, устраиваясь в кресле. Не глядя на нее по-прежнему, Вуаве обронил:

– Все в порядке?

Мириам криво усмехнулась. Поправила платье.

– Да. Только, дорогой мой, мне придется ехать в отель босиком. На каблуках я могу ЕЕ выронить… мышцы не выдерживают.

Вуаве мельком посмотрел на ее голые ступни, лежащие на зеленом покрытии пола самолета, – белые, с перламутровым лаком на ногтях холеных пальцев. Равнодушно заметил:

– Это не принципиально. Думаю, ты никого не удивишь. При современных мерах безопасности на терминалах разувают всех.

Самолет снижался; разрубая крыльями облака, машина неслась к аэропорту Рузыне, в десятке километров от Праги. Мерцало табло. Стюардесса наконец выгнала из туалетной кабинки красного, как рак, чеха – он на ходу застегивал скользкие пуговицы ширинки – и быстрым взглядом осмотрела кабинку; потом усмехнулась, подняла с пола что-то белое и швырнула в контейнер для мусора.

Если бы зеркало, висевшее над умывальником, могло показать, что здесь происходило, то стюардесса увидала бы сейчас белый живот, выбритый пах и женское лоно, которое распирали жесткие, даже острые углы странной фигуры – бронзового треугольника, наложенного на бронзовый же квадрат.

Тем временем, за десять минут до того, как в залах «Прага Рузыне» на трех языках объявили о прибытии рейса номер восемь тысяч восемьсот девять, Лондон – Прага – Москва, к служебному входу в аэропорт подъехала черная «ауди». В ночи, окутывающей город, она была совершенно незаметна, а в аэропорту – тем более. Два человека, вышедшие из нее, несли поклажу: один тащил настоящий кофр, второй обошелся скромным кейсом. Оба – профессионально безликие; в одном, с внушительными фельдфебельскими усами и бакенбардами, угадывался чех – любитель «Пльзенского», а во втором можно было безошибочно узнать русского – по движению челюстей, мнущих жевательную резинку, и по огромным солнцезащитным очкам, очевидно, не нужным в такой пасмурный день, как этот. Люди поднялись по лестнице в помещение службы безопасности, и старший, чех, молча предъявил дежурному бумагу с государственным гербом и коротким текстом. Пока дежурный изумленно вчитывался, чех произнес по-английски:

– Urgently. All through one terminal. We need five minutes to adjust the equipment[6].

Дежурный только хлопнул глазами; через секунду он уже снимал трубку, связываясь с терминалом. Посетители, не слушая его объяснений, развернулись и быстро пошли вниз. Видно было, что они отлично знают, где находится терминал приема прибывших пассажиров.

За стойкой уже дежурили два таможенника и сотрудница аэропорта, высокая темноглазая молдаванка. На двух соседних терминалах зажглись табло: «The terminal temporarily does not work. We apologize for the delivered inconveniences!»[7]

Пассажиры, недовольно гомоня, – кто-то громче, кто-то тише, – вытягивались в очередь на проход. Двое русских в неряшливо повязанных галстуках толклись в очереди, один из них склонился к своим ботинкам из ярко-желтой кожи, а второй пихнул его локтем:

– Лева, офуел? Тут не нужно… Мы же не улетаем, нафиг!

– Ну, мля…

Его товарищ разогнулся. Пассажиры: немцы, поляки, стайка американских студентов, старички из Бельгии, две монашки и несколько сосредоточенных менеджеров – проходили через рамку. Это была обычная процедура, принятая в некоторых аэропортах бывшего Восточного блока по требованию Евросоюза. Но сейчас на рамке были укреплены небольшие датчики, а провода тянулись под вскрытым ковролином за ширму, где у ноутбука дежурил русский в темных очках, а чех, шевеля усами, уставился в монитор видеокамеры, показывающей всех проходящих пассажиров.

Русские между тем странно замешкались; мужчина в желтых ботинках нахально ткнул пальцем в кого-то и громко сказал товарищу:

– Е-па мать! А это вон… смотри!

За худощавым, седоватым ливанцем в тонких золоченых очках без оправы размеренно двигалась женщина в платье светлой бирюзы; она шла босиком, гладя своими полными, ухоженными ступнями пол аэропорта. Видно было, что это не удивляет ни саму женщину, ни тех, кто шел рядом, – никого, за исключением двух русских.

– Ништяк телка! – отреагировал тот, кто сделал товарищу ценное замечание. – Блин, Лева, пойдем, нам таких утром вагон подкатят…

Женщина и человек в очках уже проходили через рамку. Босая пассажирка замешкалась, зацепившись краем платья за край рамки; в это время на ноутбуке за шторкой экран тревожно мигнул густо-сиреневым, и оба наблюдателя моментально напряглись. Усатый хрипло бросил напарнику:

– Scan![8]

Изображение на мониторе многократно увеличилось, и сиреневое пятнышко тоже. Стало видно, как во внутреннем кармане одного из проходящих прибор обрисовал топорно сделанную куклу – вероятно, деревянную.

– Черт! – по-русски проговорил человек в темных очках. – Бутор, Макс. Вуду, ничего серьезного.

Пара уже вышла на открытую стоянку. Босые ступни женщины бесшумно ступали по гладкому асфальту, в неярком свете ночных огней казались матовыми. Вот к тротуару подкатил «мерседес» черного цвета, подходящий к оттенку пражской ночи, и эти роскошные ступни исчезли за его лаковой дверцей, как и старомодные штиблеты ее спутника. А двое русских остановились перед витриной киоска Duty free, рассматривая бутылки с этикетками. Тот, которого звали Лева, заметил оживленно:

– Мля! Думал, куклу забыл… вот она!

– Какую?

– Да эту, помнишь? В магазине черной магии-то купили, у негра. В этом, как его… в Сохе, типа.

– А… ну да. Пойдем, такси надо взять.

Через десять минут двое с чемоданами, уложив в них привезенную аппаратуру, покинули аэропорт, поблагодарив дежурного, а тот все еще обеспокоенно размышлял, как докладывать о визите двух странных интерполовцев из особого отдела.

А еще через двадцать минут «Боинг» авиакомпании «British Airways» поднялся в воздух. В кабинке буфета немка-стюардесса рассказывала подруге, рыжеволосой полячке:

– Представляешь, что эта толстая корова, из бизнес-класса, в туалете делала?

– А, которая сидела на тридцать четвертом месте?

– Да. Вот! – Стюардесса с возмущением показала коллеге стильные босоножки. – Под креслом оставила. А в туалете – трусики. Видать, захотелось дамочке срочно оргазм испытать перед Прагой… Представляешь?

Девушки захихикали. Полячка деловито прибрала туфли в шкаф.

– Прилетим в Москву, я знакомой в комиссионный сдам… Хорошая обувь, сразу видно. Вот извращенка, да?

* * *

Было уже без четверти двенадцать ночи, когда глубоко под землей, в центре Новосибирска, Элина Альмах плюхнулась на кожаный диванчик в комнатке отдыха и скинула на ковер тапочки, заявив:

– Не могу, Александр Григорьевич! Ноги не держат… Последнее сообщение из Праги было. Ни-че-го. Ни там, ни в Калининграде, ни в Варшаве ничего не обнаружили.

Полковник молчал, посасывая потухшую сигару. Мрачно.

– Значит, – глухо проговорил он, – либо наши люди сработали некорректно, либо… либо они куда-то спрятали улльру. И в багаже, и на теле она непременно бы дала сиреневый эффект. Непременно! Это правило, в котором исключений нет.

– Может, они ее накрыли каким-то энергетическим экраном? – устало предположила Альмах, массируя тонкие ступни, обтянутые хорошими колготками. – Ох…

– Ну да. Тряпочкой магической обернули… Черт возьми, Элина Глебовна, как мы все-таки об этом еще мало знаем! И как ненадежны все эти электронные приборы обнаружения… Человек, человек нужен, биолокатор. А где ты столько наберешь, а?

Альмах кивнула, просительно посмотрела на полковника.

– Александр Григорьевич… может, вы меня отпустите, а? Я домой на пару часиков, хоть вздремну немного.

– Да, – рассеянно разрешил Заратустров. – Да, и у дежурного все-таки возьмите шоколадку. Я вам оставил.

Новости

«…похоже, что стиль casual, помноженный с легкой руки модных проповедников „простоты“, восприняли в Москве с русской истовостью… Теперь, если зайти в офис крупной компании, нередко можно встретить молодую сотрудницу, которая поприветствует вас, щеголяя в модных джинсах и хлопковом топе. При этом из-под джинсов будут выглядывать голые пальцы ее босых ног с двухсотдолларовым педикюром, а из-под топа – фрагмент голого тела. Недавнее выступление в московском найт-клубе CrazySorry мага и кудесника Рами Капитоно ввело моду на босые ноги среди модной столичной тусовки. Оголяя пятки в своих офисах, молодые люди черпают „энергетику земли“ и „разжигают внутренний огонь“. Увлечение это подтверждается несколькими последними обозрениями по искусству фэн-шуй: спрос на шероховатую плитку, по которой ходили босиком китайские мудрецы, впитывая „благотворную ци“, вырос в Москве в несколько раз… Любопытно то, что сам Рами, сибирский волшебник, приехал в Москву отнюдь не из Сибири, а из Лондона, где, по слухам, живет на полном попечении герцогини Йоркской, леди Сары…»

Лида Типперс-Жэрнен. «Что они там носят?»

Herald Tribune, Нейи-сюр-Сен, Франция

Тексты Майя и Алексей

– А все-таки она мне не нравится! – задумчиво проговорил Алексей, катая по столу крошки и лепя из них Хлебного Человечка.

– Что? Котлета не нравится?! – удивилась Майя. – Ты же сам хотел из лосося!

Она стояла у плиты на кухне, в очень откровенном бикини и грубоватом кожаном фартучке, который надежно защищал ее тело спереди от брызг масла, но открывал сзади соблазнительные ягодицы, символически прикрытые полосочками трусиков-стрингов. Этот наряд являлся смысловым продолжением только что проведенного ритуала «Двойной поКУПки», разработанного ими не так давно. Развивая тему выгодных покупок, Майя высказала мысль, что по-настоящему удачный шопинг будет, если производить поКУПки в КУПальнике. Идея казалась заманчивой, но Алексей резонно заметил:

– М-да. В купальнике мы еще где-нибудь в Майами или в Париже все купим… А в среднестатистическом российском магазине ментов сразу вызовут. Помнишь, мы в июне в банке деньги снимали?

– О, конечно! – расхохоталась девушка. – Я, по-моему, была в шортах, босиком и… ага, в майке с Годзиллой. А ты – в кофте из рыболовной сетки и в шортах клетчатых.

– Да. Помнишь, как тетка-администратор орала?!

– Конечно. «Еще бы голая пришла, шалава!» – передразнила Майя. – А охраннику нравилось, он даже не сразу нас выпер, помнишь?

– Да, – скептически подтвердил тот. – Если бы не та девушка, у которой ты заняла туфли на пять минут, мы бы так перевод и не получили. Одним словом, есть в России ситуации, с которыми не справится ни один волшебник. Даже танцующий.

Но они все-таки решили попробовать. И вот, потратив полтора часа, все-таки нашли такой магазин. Он стоял на берегу Бердского залива, в элитном коттеджном поселке «Изумрудный», и там торговали омарами, лягушачьими лапками и плодами фейхоа. А заходить туда можно быть в чем угодно. Более того, менеджеры, радостно улыбаясь парочке в неглиже, – хотя Алексей все-таки надел шорты – продали им филе лосося с безумной скидкой, в рамках акции «У самого синего моря», да еще одарили немного смущенную Майю бесплатным абонементом в солярий на зиму. Симорон в очередной раз ласково помахал им доброй розовой ладошкой!

Теперь девушка жарила котлеты из лосося, а Алексей сосредоточенно катал хлебные мякиши.

Он еще что-то сказал, но Майя ничего не расслышала в треске и шипении. Она положила последнюю котлету на серебряное блюдо и похвасталась:

– Во, как пахнут! Аж слюнки… Ешь, давай. Ты что там говорил?

– Да ту квартиру. Двумя этажами ниже, под волшебной. На Лескова. Посмотреть бы ее?

– Ну, давай предложим ее хозяевам переоборудование, – рассудила девушка, накладывая ему котлеты и облизывая пальчики: вкусно! – Придем и…

– Да я думаю, что ЭТИМ хозяевам никакая волшебная квартира не нужна, – пробормотал Алексей, принимаясь за котлету. – Роскошно, Майка… Нет, есть другой способ.

– Какой? Взломать замок, да?

– Ну… вроде того.

– Ты с ума сошел! – испугалась Майя. – Тогда точно милицией кончится!

Они словно поменялись ролями – обычно в их тандеме Майя была самой «безбашенной».

– Да не переживай ты… Не будем мы ничего взламывать. Ты о промышленном альпинизме слышала? Есть у меня друг один, он этим занимается.

– Ну, это, знаешь, тоже… Соседи, увидев этих твоих альпинистов, первым делом позвонят в милицию. Забудь.

– Почему? – не сдавался молодой человек. – Если нашу Агнию Андреевну убедить в том, что мы поработаем над ее квартирой снаружи, то… то она станет внизу, как цербер, и нас прикроет. А мы тогда в окна той квартиры и заглянем.

– Интересно, что ты ей предложишь? – засмеялась Майя, обильно поливая котлету грибным соусом. – Установить выносную магическую духобойку, защищающую от темных сил? Или антенну астральной связи?!

– А вот… щели заделывать! – блеснул очками Алексей. – Друг у меня, Виталий… В общем, есть идея. ТАКуй!

– Погоди ты…

– ТАКуй, говорю.

Они крепко сцепились под столом босыми ногами и одновременно выкинули вперед руки, выкрикнув: «ТАК!» И, казалось, забыли об этом. Но на самом деле забыла только Майя.

К вечеру этого же дня, когда девушка была в институте на консультации, Алексей позвонил ей по мобильному и загадочно спросил:

– Ты можешь представить себя большой, жирной, отвратительной мухой?!

– Что?! Ты чего?

– А придется, – он причмокнул. – Будешь по стене ползать. Как муха!

– Что, неужели Агния Андреевна согласилась?

– А то… Завтра ближе к полудню и начнем. Когда этот спальный район вымрет.

Друг Виталий, о котором говорил Алексей, оказался высоченным, внешне нескладным парнем с косматыми прядями волос и толстыми губами, напоминавшими то ли бурятские позы, то ли уйгурские манты. Очевидно, разлеплялись эти «манты» только в самой крайней необходимости: он выслушал Алексея, изредка бурча какое-то нутряное «угу», а потом все-таки разлепил их, спросив:

– А чего мы делать-то будем, на стене?

– Трещины заделывать!

– Какие трещины? Это литой дом, там не бывает трещин…

– Трещины есть в любом доме, – авторитетно сообщил Алексей. – Это ж наша родина, сынок… А нет – так нарисуем.

Альпинист, которого звали Виталием, усмехнулся, посмотрел на Майю – девушка стояла в шикарном сарафане с подсолнухами – и снова разлепил губы-манты:

– Ну… ладно. Грязная одежда есть?

– Грязная?! Да вроде нет.

– Ну, подберу что-нибудь. Роба у меня есть, краской заляпанная.

– Вы че, мальчишки, офигели?! – возмутилась Майя. – То косячок курить, то это… чужое, заляпанное надевать. Еще и потное, наверно. Не буду я!

– А в чем будешь? – с интересом спросил Алексей.

Майя упрямо тряхнула копной волос.

– В купальнике буду! В полдень жара самая… Вот!

Губастый хмыкнул, кивнул на босые ноги девушки:

– У нас кроссовки с шипами. Дать?

Майя выхватила из кармана Алексея карандаш и бросила его на асфальт. Остановив парня, попытавшего поднять канцелярский товар, она тут же ловко подцепила тонкую палочку загорелыми, гибкими пальцами ступни и подняла, затем вынула зажатый ими карандаш и подала Виталию.

– А такое видали? С шипами…

Альпинист впервые посмотрел на нее с уважением.

– Сильно! Ладно, завтра в двенадцать на Лескова, на крыше.

* * *

На следующий день они стояли на крыше дома. Район новой застройки расстилался вокруг, сквозь мох пятиэтажек-«хрущоб» и даже чудом сохранившихся частных домиков с гнилыми сараями, тянулись вверх крепкие подберезовики новых домов из литого бетона. Равнодушно покачивали в ярком небе краны – суставчатыми клювами. Пахло нагретым железом, голубями и битумом – пятки девушки после пары шагов стали совершенно черными. Она раскинула руки и помечтала вслух:

– Лешка! Красота какая! Ветерок обдувает. Тут бы тряпку кинуть. И загорать. Обнаженной, да?!

– Ага. А тебя американский спутник-шпион из космоса сфотографирует – и в «Плейбой».

– Ну и что? Ты хочешь сказать, я такая страшная, что для твоего «Плейбоя» не подхожу?! – надула губки Майя.

Пока они перепирались, Виталий и его помощник, который оказался таким же длинным и молчаливым, раскладывали свою жутковатую упряжь: тросы, карабины, кожаные пояса и разнообразные пластины. Все это гремело, звенело и с трудом распутывалось. Майя, стоявшая на крыше в одном купальнике телесного цвета, – стройная, ладненькая, бронзовая – со страхом посмотрела на причиндалы промышленных альпинистов. К ним подошел Виталик, держа в руках крепеж, похожий на седло.

– Значит, вот так вот одевается, вот тут ролик-регулятор. Вверх-вниз. Это для передвижения по горизонтали…

– А не оборвется?! – тревожно поинтересовалась девушка.

– Страховка, – скупо обронил Виталик. – И вот еще, если перевернетесь… бывает такое, снасть американская, хитрая. Так вот, если перевернетесь, то не дрыгайте ногами, только запутаете все. А вот так складываете… ноги! И вместе аккуратно поднимаете вверх. Центр тяжести смещается, тело возвращается в исходное…

– А что, было, да?

– Было тут в прошлый раз с одним…

– И что, разбился, да? – ахнула Майя.

Виталик посмотрел на нее пристально.

– Не. Дерьмо за шиворот потекло… обделался он со страху. Но вам, миледи, это, похоже, не грозит! Вовка, закончил?

– Да.

– Обряжаемся!

Внизу, в тишине двора, увязнув в траве своими квадратными жесткими каблуками, стояла Агния Андреевна. Ее присутствие полностью обеспечило успех операции: монументальная дама уже два раза пресекла поползновения бдительных бабулек «позвонить куда надо» и всем отвечала одно и то же: мол, энергетические трещины ребята заделывают. Хотя Агния Андреевна и сама толком не знала, зачем все это. Но Алексей пообещал ей еще прикрепить над окном тарелку, так как жильцы жаловались, что с ее стороны дома плохо ловится телесигнал, даже у владельцев навороченных спутниковых систем. Тарелка – обыкновенная, суповая, выкрашенная для пущего колорита «золотой» краской, сейчас была где-то там, у молодняка.

Агния Андреевна вообще слегка сомневалась в успехе мероприятия, ибо то, что сотворили с ее квартирой, разумному описанию не поддавалось. Больше всего ее смущал настольный торшер с кроваво-красным абажуром, прилепленный к потолку вверх ногами вместо привычной пятирожковой люстры: «Чтобы было все в АЖУРЕ, надо жить под АбаЖУРом!» Из середины этого «ажура» свешивалась мохнатая лапа Кинг-Конга с устрашающе синими ногтями, купленная Майей в магазине приколов: чтобы «на Небе была Мохнатая Лапа». Метафора мохнатой лапы была понятна Агнии Андреевне, так как она всю жизнь только ею и пользовалась, но рука, покачивавшаяся над головой и блестевшая когтями, все же нервировала. Впрочем, по сравнению с тем, что ее спецы сотворили в кухне, перевернутый абажур выглядел детской шалостью. Там в центре стоял круглый столик для завтраков с нарисованным на нем ртом, по краям столика сахарно белели огромные зубы («чтобы пища была вКУСной, стол должен слегка поКУСывать!»), а с холодильника свисал фиолетовый коврик-язык (кухонный гарнитур ей чудесным образом достался в кредит со смешными процентами, как объяснил Алексей, почти что в ЛИЗИНГ). В углу к стене была пришпилена буржуйка, выкрашенная все тем же «золотом», – чтобы «жить, как буржуи». Этого Агнии Андреевне, конечно же, очень хотелось, но морально она была не совсем готова въезжать в эту квартиру. Квартиру, в которой вместо человеческого звонка грохотал шарик с мелкими монетами, вертящийся от действия ручки на внешней стороне: таким образом, любой посетитель «накручивал денег» хозяйке квартиры.

Поэтому она сейчас стояла, наблюдая за началом работ, и только время от времени тяжело вздыхала, со свистом выпуская воздух из необъятной грудной клетки. Она не заметила, как рядом с ней появился старичок с торчащей козлиной бородкой, в пиджаке с орденскими планками, в тренировочных лже-адидасовских штанах и советских красных кедах. Старичок посмотрел наверх, щурясь, и раздраженно произнес:

– Вот ведь че творят, че творят-то! Средь бела дня… воруют, памашь, частное трудовое достояние. Надо бы звякнуть, кому следует.

– Перестаньте, – брезгливо оборвала его женщина. – Это моя квартира. Люди работают. Щели заделывают. Энергетические.

– Щели? – поразился старичок. – Куды щели?

– В параллельный мир! – брякнула Агния Андреевна то, что сама слышала от Алексея.

Старичок нахмурился и потащил из кармана очки в роговой оправе.

– А там, между прочим, – с обидой сказал он, – в ентом мире, и моя квартира имеется… Заслуженная! Потому я, памашь, со всем пристрастием…

Старичком был не кто иной, как дед Клава. С того времени, как он сдал свою жилплощадь странной троице, душа у него была не на месте. Количество зеленых бумажек под матрацем немного уменьшилось, и это точило мозг: деду Клаве хотелось, чтобы бумажки не убывали, но в то же время колбаса в холодильнике не переводилась. Поэтому, промаявшись всю ночь, он не выдержал, надел свой пиджак с колодками, новые «треники» и поехал к квартирантам, втайне надеясь выскрести у них под каким-нибудь предлогом еще немного зеленых бумажек. Возня на стене дома, над окнами его квартиры, деда Клаву порядком озадачила.

А четверка на стене продолжала делать свое дело. Виталик и его помощник меланхолично мазали мастикой «трещины», нарисованные накануне черным маркером. Над ними синело небо, белели новостройки, ветерок трепал лацканы старых стройотрядовских курток, действительно, заляпанных краской всех цветов. Оглядевшись на тихий двор, Алексей повернулся к Майе и, закрыв баночку с мастикой, кивнул ей: мол, спускаемся. Сам взялся за переключатель ролика и легко поехал вниз.

Им с девушкой достались три окна: кухня и две комнаты. Сам Алексей первым делом оказался у кухни, вгляделся в темное стекло. Ничего особенного. Жалкая кухонька с белеными стенами дышала неуютом, желтоватые шторы и налет на стекле говорил о том, что тут много и часто курят. На подоконнике даже виднелись пепельница и пустая пачка из-под дамских тоненьких сигарилл. Марка обычная, пафосная – из бара стандартного ночного клуба. Единственное, что поразило Алексея, – это большой, явно старинный медный таз, стоявший у стены в углу. Он мерцал, как закатное солнце.

– Переходим… – скомандовал он девушке и, справившись с регулятором, слегка отталкиваясь от стены подошвами кожаных сандалий, начал передвигаться вбок. Хитрая система талей вверху облегчала их передвижение.

Тем временем внизу дед Клава нацепил на сухой нос очки, сфокусировал зрение и тут же увидел нечто непотребное.

– Да она ж ГОЛАЯ!!! – завизжал он истошно.

Крик этот прорезал двор, как свист летящей мины. Мамаши, выгуливавшие детей в песочницах, сначала пригнулись, потом заинтересованно задрали головы; пара тинэйджеров, попиравших скамейку в углу двора и пивших пиво, тоже посмотрели вверх и прокомментировали увиденное в нецензурных, но радостных выражениях. Агния Андреевна тоже посмотрела наверх и только тут поняла, что снизу повисшая на тросах девчонка действительно кажется совсем голой. Именно в таком купальнике, сливающемся с телом, Майя делала при ней асаны.

Но вопль деда Клавы сделал свое дело. Теперь он притопывал на месте и подпрыгивал, как кавалерийский конь, первый раз выведенный на плац после долгого стояния в конюшне.

– Успокойтесь, – процедила сквозь золотые зубы женщина. – Это купальник такой. Сама ими торговала.

Однако было поздно. Группка из молодежи росла. Бабушки встали и начали методичное оцепление двора, вытягивая морщинистые шеи.

Наверху всего этого не было ни видно, ни слышно. Алексей перебрался к окну большой комнаты; Майя, азартно шурша голыми пятками по бетону, переместилась к крайнему окну, наглухо занавешенному зеленой шторой, – вдруг есть щелочка.

Алексей уже осматривал большую комнату. Там было пустынно и затхло; от дверцы шкафа тянулась леска, на ней сушилось белье и, что интересно, белая больничная шапочка, которую носят медсестры. На столе куча недогоревших свечей из красного воска, такие же красные пятна на полу. Кусок мела. Странный треножник. Алексей прищурился, рассматривая что-то черное, лежащее у вазы с давно засохшим гладиолусом, и фыркнул от смеха.

В это время Майя уперлась ногами в стену и повисла прямо перед шторами. Ни щелочки. Ясно. Жаль!

И внезапно она что-то почувствовала. Очень остро и больно: что-то страшное поднялось на нее из-за этих штор. Сознание поплыло. Ей показалось, что эти шторы вдруг вспучились, вытянули сквозь стекло свои зеленые руки с кистями и вцепились ей в горло. В глазах полыхнула сиреневая молния, и девушка, потеряв равновесие, с визгом перевернулась вверх ногами и выпустила поддерживающий трос. Конечно, все наставления Виталика она тотчас забыла и начала молотить ногами, все больше запутываясь в веревках.

– Майя, что случилось?!

Двор ахнул.

– Падает! – заорал кто-то дурным голосом.

Мамы похватали малышей и бросились под защиту бетонных козырьков, бросая в песке совочки и формочки. Малыши отчаянно голосили, жалея свое имущество. А дед Клава вдруг тоже прозрел и заорал пронзительно:

– Ах, че творят, сучонки! Они в мою квартиру-то лезут! В мою квартиру-у-у!

Он пихнул Агнию Андреевну в бок так, что та едва устояла, и заметался по двору, истошно крича:

– Грабят! Средь бела дня! Грабят!!! Люди добрые!!! Спасите!!! Убивают!!! Пожар!!! Милиция!!! Караул!!!

Майя задыхалась. Мир перевернулся и болтался перед глазами многоэтажной бездной. В голове вспыхивали жгучие звезды, разламывая мозг. Алексей, побледнев, пытался подобраться к ней, но веревки, как назло, не хватало. Он крикнул Виталику «Помогай!» – и тот стал спускаться ниже. Они едва подхватили бьющуюся в конвульсиях девушку и стали ее переворачивать.

Тем временем дед Клава не выдержал. Он кинулся в подъезд, по пути подхватив детскую лопаточку, та в его руках сразу стала саперной – грозным оружием мотопехоты. Лифт елозил где-то между этажами, и дед Клава не стал его ждать. Богатырским здоровьем он не обладал, но сознание того, что под угрозой находится его собственная квартира, заработанная потом, кровью и чернилами доносов, удесятерило его силы. Старик понесся вверх, как молодой, перепрыгивая через ступени. Его алые кеды наливались кровью обреченных на гибель врагов.

Много чего дурного сделал в своей жизни Клавдий Павлович Саватеев, много… Но никогда он не совершал явной глупости. Даже когда в пятнадцать лет он настучал на одноклассницу Тоньку Снегиреву, заучку и зануду, что ее отец привез с войны трофейные пластинки с похабными американскими песнями и, вообще, разлагается, как последняя гнида, вместе с дочерью, он и то поступил умно: спрятался в сортире, наблюдая, как в школьный двор заехала черная «эмка». Двое мужчин в одинаковых костюмах потащили было к ней Тоньку, голенастую сволочь, но та вырвалась и побежала – знала, наверно, чем это все кончается. Да только упала она, разбив коленку, а когда ее подняли, начала кусаться. Тут у одного из энкаведешников нервы не выдержали, и он ударил ее по лицу – расшиб очки, и стекло распороло щеку девчонки, залив ему руки клюквенным цветом. Энкаведешники, матерясь, все-таки затолкали девочку в машину, а Клава стоял за пыльным стеклом и, млея, рассматривал оставшиеся на асфальте окровавленную оправу с одним целым стеклом, осколки и порванную туфлю на ремешке – сорвали, пока запихивали.

Не-ет, умный был парнишка – Клашка-какашка!

А вот сейчас он сделал явную глупость. Потому что с разгону залетел в дверь своей квартиры, даже не успев удивиться, что дверь ее, обитая черным дерматином, была распахнута. Дед остановился в прихожей.

Квартира сначала оглушила его нехорошей тишиной.

– А-а… – проблеял дед Клава.

И она взорвалась! Огромный, выше его, клубок извивающихся змей с черными, масляно блестящими телами выкатился на деда Клаву. Из середины клубка на него смотрел ужасный глаз размером в человеческий рост, немигающий и желтоватый, а по краям ощерились клыки. Глаз приблизился к нему, дохнул чем-то смрадным, жженой серой и копотью, и уши деду раздробил замогильный хохот.

Сознание лопнуло, как пузырь.

– Аааааааааааааа!!! – с этим криком дед Клава понесся, размахивая лопаткой, вниз по лестнице – прочь.

* * *

В это время на крыше Алексей, удерживая на руках задыхавшуюся, посиневшую девочку, названивал в «Скорую». Ему повезло: диспетчер ответила сразу.

Через минуту реанимобиль «Скорой», следовавший по Октябрьскому мосту и как раз приближавшийся к улице Лескова, получил сообщение диспетчера. Водитель, молодой большеносый парень, врубил сирену с маячками, и желтенький «уазик», сверкая, понесся прямо по разделительной полосе. На переднем сиденье усталая сорокалетняя женщина-врач зевнула и профессионально спокойно отреагировала на вызов:

– Судороги, задыхается… тепловой удар, наверно. Жара такая, понятно.

Потом посмотрела на адрес:

– Лескова, сорок четыре? Это же Ольгин дом, она там квартиру с кем-то снимает… Слушай, а чего она сегодня подменилась?

– На отдыхаловку поехала, – сообщил водитель. – С парнями.

– Везет же некоторым, – завистливо пробормотала врач. – А тут пашешь, как лошадь, и все равно денег нету… Вон, первый поворот, направо.

…Агния Андреевна уже поняла, что вляпалась, причем конкретно. Последний раз так было, когда на барахолке она обсчитала пузатого мужика в гражданском, а тот возьми да окажись майором ОБЭПа. Девушка, которую поднимали, голосила; орали дети да и из подъезда донесся какой-то жуткий, леденящий душу вопль. Женщина, пошатываясь, стала отступать в кусты.

В этот момент во двор, взревывая, влетела «Скорая».

– Точно ее дом! – проговорила врач, выходя. – Че, не к ней ли, а?

Внезапно дверь подъезда отлетела на петлях. Что-то невообразимое вырвалось оттуда: орущее, разлохмаченное остатками волос, разодранное чуть ли не по диагонали.

Это был дед Клава. Невероятно жуткая картина все еще стояла у него перед глазами, и, когда он увидел перед собой двух Серых, с непонятными масками на лицах, он понял: это за ним.

– Уаоооо-ааа!

Хрясь! И один Серый с воплем схватился за нос: детская лопаточка в руках старика обрубила его крохотный кончик, кровь фонтаном брызнула на серые комбинезоны нового образца.

Хрясь!!! Лопатка страшным ударом врубилась в боковое стекло, отчего сидящий внутри другой Серый с криком забился в глубь салона. Но тут уже силы были неравны, да лопатка застряла в стекле. Дед Клава головой боднул третьего Серого в живот, свалив того на асфальт, и побежал дальше, вопя нечеловеческим голосом.

– Психбригаду вызывайте! Срочно! На Лескова! Нападение! – орал в машине в рацию обезумевший фельдшер. Ему повезло, в то время как водитель сидел у колеса, безуспешно зажимая окровавленный нос.

* * *

Всего этого Алексей не слышал, и был он уже не на крыше. Как только послышался звук сирены, Виталик позеленел от злости.

– Ну, черт… сейчас начнется!

– Виталь, ты уходи, – жалко попросил Алексей. – Я сам ее… стащу.

Виталий не стал себя уговаривать. Бросил напарнику:

– Быстро крепеж снимай, хрен с ними, с веревками. Через крайний выход, в другой подъезд, понял?

Алексей с трудом стащил девушку вниз по лестнице и стал спускаться – лифт, как назло, застрял где-то. Между двенадцатым и четырнадцатым этажами он наткнулся на древнюю бабушку с клюкой, которая, охая, поднималась наверх. Глаза у бабульки были синие-синие, добрые и, видимо, совсем слепые. Голые ступни Майи толкнули ее, Алексей извинился, а бабулька заморгала синими глазами и прошамкала:

– Да ниче, соколик, уродилась картошка, тока гнилая нынче вся…

И пошаркала дальше.

Алексей донес девушку до площадки седьмого этажа, и тут где-то наверху бабахнуло, будто с размаху разбили об стенку электрическую лампочку. И тотчас же Майя, которая до того действительно задыхалась, вдруг порозовела. В ту же секунду она соскочила с рук Алексея, как ни в чем не бывало.

– Ты что? Ты куда меня тащишь?! – взвизгнула она.

Ошеломленный Алексей развел руки:

– Но ты же…

Тут Майя со всей силы внезапно влепила ему пощечину – звонкую, как удар гонга. Алексей отпрянул и, потирая щеку, пролепетал:

– Ты что?

– А ты что?! Да как ты мог… такое!!! Со мной! – Она снова задыхалась, но только уже от гнева.

– Ладно, – проговорил молодой человек, тряхнув головой, – дома разберемся. Если ты оклемалась, быстрей пойдем отсюда. Мы тут, кажется, неслабую кашу заварили…

Майя вырвала руку, когда он прикоснулся к ней, и пошла сама вниз. Тут до них донесся странный звук: что-то падало со ступенек, катилось, гремя, и через пару секунд таки выкатилось им под ноги на лестничную площадку.

Алексей пригляделся и ахнул: это был искусственный глаз. Стеклянный. Со зрачком изумительного ярко-синего цвета.

Внизу дед Клава бегал по двору, почти сорвав с себя всю одежду: она отчего-то вдруг стала душить его, жечь. Он кидался песком и камнями, хулил страшными словами пытавшихся поймать его санитаров из психбригады, иногда падал на четвереньки и начинал яростно рвать остатками зубов сухую траву. Наконец забрался в переплетения детского турника-глобуса да застрял ногой; тут его и скрутили санитары.

В этой дикой суматохе и истерии Алексею с Майей удалось выскользнуть из подъезда, обежать дом, прыгая по битым кирпичам, и забраться в свою «сузуки». Молодой человек завел мотор, машина рванула с места. Они пронеслись мимо какой-то полной женщины, которая брела по дорожке от дома, алчно поедая мороженое и размахивая туфлями в руке – теми самыми, с грубыми квадратными каблуками. Ее лицо светилось неописуемым счастьем.

– Гос-споди! – поразилась Майя, еще не отошедшая от случившегося. – Да это же Агния Андреевна! С ней-то что случилось?

Новости

«…Сибирь становится популярным местом туристических поездок для экстравагантных европейцев. С детства убежденные в том, что в этом крае двенадцать месяцев лежит снег, скрипя под лапами огромных косматых медведей, путешественники с изумлением обнаруживают широкие улицы сибирской столицы, чистые тротуары, обаятельных юных леди и веселых молодых людей… К традиционному посещению Алтая, этой „Сибирской Швейцарии“, предлагается эксклюзивная программа, разработанная и проводимая ранее неизвестным молодежным объединением „БиЗ-НЕ-СИМОРОН“, которая предлагает чопорному британцу или робкому бельгийцу совершить ряд вдохновенных глупостей: прогуляться босиком по оживленной русской улице, облиться водой и промокнуть до нитки у памятника самому главному большевику, походить с завязанными глазами по ужасным русским буреломам в пригородах. Как уверяют те, кто уже успел побывать в таком путешествии, это необыкновенно захватывающее мероприятие, в полной мере украшенное раскомлексованностью их новых российских друзей: девушки не стесняются своих грязных пяток во время прогулок по главной улице, а юноши – своих атлетически сложенных нагих тел, отдыхающих на нудистском пляже… Известно, что направление „Сибирских Приключений“ в Лондоне активно лоббирует известная светская хулиганка леди Сара Фергюссон…»

Люсе Фершоу. «Новый отдых для новой Европы»

Die Welt, Берлин, Германия

Лабораторная работа-1 Новосибирск. Площадь Ленина «БиЗ». Комсомольский субботник

Не зря знающие люди говорят, что кладбище лечит. Оно действительно излечивает от суетливого поиска истины и мыслей о немедленной расправе. За его воротами кажется – все, ну перегорела еще одна вольфрамовая нитка жизни. Чего уж тут… Кому нужно что-то доказывать? И наплывает странная апатия, и вместе с шуршанием комьев глины на крышке гроба накатывает волнами ощущение вечности – не хочется… ничего не хочется.

Через день после той самой ночевки в квартире Медного и после визита странного цыгана с лошадью на похоронах Валерки побывали Медный, Лис, Шкипер, непривычно тихая Камилла и рыжий Юра, которому покойный подарил однажды просто так роскошную камеру «Sony». Лес уже умирал; его было не обмануть потеющей мелким дождичком теплынью, комариными писками за ухом. Лес готовился умирать, и он знал, что делал. Багряный пал уже начал подниматься по кронам, и все плотней обхватывали ноги прелые лапы листьев. Из уважения к процессу похорон все обулись, даже Лис, которая ругалась вполголоса, спотыкаясь на каблуках. Шишки в хвойной наволочке стали уже твердыми, сухими – они отдали все, что можно, этой земле и высохли. Да, лес тоже умирал, и это как-то примиряло людей с потерей.

Да и достаточно было посмотреть на неестественно, непривычно парадный для нашего глаза катафалк похоронной конторы (если бы не тонированные стекла да серебряные вензеля – «Газель» как «Газель», ординарная маршрутка!); на приехавшую откуда-то их Казахстана мачеху Валерки, женщину дородную, крикливую и всем недовольную; на то, как она распоряжается, жадно мнет в руках сотенные купюры, как зыркает глазами… как тяжело бухают литавры оркестра, и у старичка с трубой тащится по мокрой земле выползший из штанин белый червячок тесемки ветхозаветных кальсон – достаточно было пропитаться этим кладбищем, чтобы почувствовать: не только похоронили человека обыденно-серо, но и все предшествующее было очень обыкновенно.

Лис путалась, рассказывая, отчего это ей показалось, что за ними следили в ту ночь. Путалась и несла околесицу, сама смущаясь: вроде того, что у торговки на углу она заприметила шесть пальцев, а через минуту уже положенные пять; что та нагло грызла свои же собственные семечки и курила свои же сигареты, чего не делает ни один порядочный боец уличного торгового фронта. В общем, почудилось Лис, и все. Но это было уже к делу не пришить – да и надо ли?

Странная история с фотоархивом тоже вроде как прояснилась быстро: в тот день Валеркина бабка решила, по доброте душевной, прибраться у внука да протереть эти симпатичные разноцветные кружочки от пыли, но сослепу схватила с полки какой-то необыкновенно едучий состав для сведения пятен – вот и свела почти двадцать гигабайт начисто. Невероятно, но факт. А потом, надышавшись этой гадостью, сама же и рухнула посреди кухни. Про сиреневый свет доходчиво пояснили знакомые, сообщив, что такое бывает, если берешь просроченные китайские батарейки, которые, прежде чем умереть до срока, шибают остатней энергией, как перебродившее вино. Одним словом, все было просто, и бритва Оккама отсекла от них Валерку со всеми пережитыми страхами и тревогами. Только Шкипер что-то недовольно бурчал про автобус, про улльру, но Медный перестал придавать этому значение и даже положил распечатки в кипу газет, приготовленных на растопку: оттуда он брал с собой сухую бумагу на розжиг костра. Тут уж не до мистических исканий – надо было готовить первое серьезное мероприятие «БиЗ». А БиЗ (как они уже поняли) – не Симорон, и поэтому хаосу тут места не было.

Медный, хорошо помнивший институтские вечера художественной самодеятельности, приказал каждому приготовить свой «номер» с соответствующим ритуалом. Таким образом, получалась вполне приличная ярмарка разнообразных Симорон-технологий. А Медный и Шкипер задумали замаскировать все это дело «комсомольским субботником» и провести мероприятие не где-нибудь, а в самом пафосном месте города – на площади лысого коммунистического вождя, у его памятника, перед мощным фасадом оперного театра.

Памятник этот воздвигли тут в семидесятом году по проекту скульптора Бродского, верноподданного однофамильца поэта-диссидента. Вождь стоял, как ему и положено, наклонив лобастую голову, одной рукой придерживал себя за что-то пониже спины, а вторую руку протягивал вперед, но не твердо, а как-то смущенно, в полудвижении, словно решил было повести народ к сияющим высотам коммунизма да потом передумал: мол, подите вы все. И вообще, вождь напоминал печального Моисея, с тоской смотревшего на волочащееся за ним по пустыне племя Израилево и уже сожалеющего, что ввязался в такую скользкую историю. Не зря, наверно, именно под вождем снимался голый сэр Реджи, уловив в нем эту каменную обреченность.

А остальные фигуры шутники уже давно обсмеяли в постперестроечные годы: девушка, например, стояла с протянутой рукой у ресторана, живописуя собой известные строки: «Я стою у ресторана – замуж поздно, сдохнуть рано!»; а рабочий, колхозник и красноармеец наставляли свои винтовки прямо на красное здание областного отделения федерального казначейства, недвусмысленно призывая граждан снова все у всех отнять и поделить среди своих.

Но как бы то ни было, а Ленин возвышался над площадью на двухметровом постаменте, и было в этой громаде еще шесть метров чистого роста. «Тарзанку», конечно, с него спустить не представлялось возможным, но идея подняться на верхотуру выглядела заманчиво. Поэтому Медный и Шкипер облачились в робу, напоминавшую зелено-оранжевое оперение дорожных рабочих, взяли веселенькой расцветки ведра и швабры и, укрепив на каменной башке хитрую систему талей, начали поднимать туда ведра с водой и орудовать швабрами – якобы мыть статую. На самом деле через одного они поднимали на талях визжащих девчонок, гогочущих парней и публику постарше – тех, кто посмелее. На верхотуре Шкипер делал снимки цифровым фотоаппаратом: это называлось «экологическим озеЛЕНИНием чакр» и должно было сосредоточить общую гармонию в зоне сердца. В принципе, у Медного была «отмазка» – заявку на проведение такой акции силами патриотически настроенной молодежи они подавали, но воспользоваться ею не хотелось бы. Тогда бы получилось как-то казенно, а не по-симороновски.

Су Ян ходила по площади с плошкой риса и предлагала всем «наРИСовать хорошее настроение». А поскольку кореянка одета была в белоснежное кимоно и трогательно семенила успевшими загореть босыми ножками (ее комплексы растаяли, как прошлогодний снег), то ей верили. Первым, кому она наРИСовала хорошее настроение, был массивный мужчина с задумчивым и скорбным лицом Платона. Он торопился в мэрию, расположенную в ста метрах от каменных идолов. Девушка загородила ему дорогу, защебетала, и через полминуты он уже причастился ее рисом, неуклюже орудуя палочками. А когда она своим тонким пальчиком нарисовала на его потном лбу «иероглиф счастья», тот устало улыбнулся, пошел было вперед, но через три метра вдруг хлопнул себя по этой самой части черепа: «Ах, блин! У Шкирдяева же банкет с коньяком!» – просиял и резво понесся в противоположную от мэрии сторону. Су Ян вообще пользовалась страшной популярностью. Несколько бабушек даже жалостливо поинтересовались, не из Хиросимы ли она. Подвыпивший молодой человек назвал ее «Чио-Чио-сан»; средних лет дама озорно пропела пару строк песни «Девушка из Нагасаки», подражая Высоцкому; а двое молодых спортивного вида парней сравнили ее с «короллой»-трехлеткой и попытались увести в ресторан: кореянка не далась. Как бы то ни было, а «вREDных» людей она отлавливала отменно и возвращала им хорошее настроение. Самой вредной оказалась начальница районной СЭС, шедшая на совещание в мэрию. Начала она с крика о немытых палочках в частности (хотя у Су Ян имелось около сотни комплектов) и туберкулезных палочках вообще, а закончила, мило щебеча и записывая у Су Ян рецепт приготовления «настоящей» острой корейской моркови.

Лис, для такого случая специально сшившая себе разноцветные шаровары (одна штанина желтая, другая – черная), нацепила на щиколотки браслеты с колокольчиками и ходила по площади, притопывая голыми пятками. Колокольцы звенели, в ее длинных руках грохотал маленький бубен, в роскошных волосах сверкала фальшивая диадема… А ногти на ногах она вообще покрасила десятью разными цветами лака, распотрошив все свои залежи косметики. Девушка цЭлинаправленно охотилась за хмурыми молодыми людьми. Завидев таких, подходила и, коварно сверкая зелеными глазами, предлагала «поГАДать на счастье». Молодые люди, сидевшие с ногами на скамейках и мрачно потягивавшие пиво, нехотя соглашались. Тогда Лис распахивала что-то наподобие батника, в который была наряжена сверху, и демонстрировала молодым людям свою роскошную грудь в очень символическом бикини: в знакомой всем мужчинам ложбинке уютно лежал ужик, совсем как настоящий. То ли от созерцания этого секретного оружия, то ли от явления ГАДа молодые люди валились со скамеек, иногда вместе с пивом, но, узнав, что ужик резиновый и сшит на самом деле из искусственного фаллоса, хохотали, как безумные, катаясь по траве. Самые отчаянные пытались уволочь Лис в кусты, но девушка тогда нажимала ужику на хвост, и тот возился, издавая шипение, чего было достаточно, чтобы обратить в бегство даже самого нахального кавалера.

Иван продавал приворотное зелье. В гавайской рубахе и необъятных «бермудах» он сидел на скамье у самого входа в сквер, у станции метро, под самодельным плакатом: «ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ. ПРИВОРАЧИВАЕТ, ОТВОРАЧИВАЕТ, КРЕПИТ». Сидел же он, надвинув на глаза панаму, с таким же выражением, с каким в Сочи сидят у своих напольных весов граждане неразличимой местной национальности – скучающе. Именно это и срабатывало. Каждая третья задумчивая девушка останавливалась и начинала сварливо выяснять, что это и как. Иван долго выпытывал у барышень всяческие подробности: кого они хотят «приворотить», надолго ли, действительно ли им это надо… А когда торг оказывался неуместен, меланхолично сдергивал тряпку с края скамейки: под ней красовались тиски с зажатым в них фаллосом из секс-шопа, родным братом лисиного лже-ужика. Сдергивал и лениво говорил:

– Ну что ж, приворачивайте…

Барышни смеялись, сначала нервно, а потом уже весело. А две из них стали так увлеченно крутить тиски, что чуть было не сплющили в стальных губках ценный реквизит. Иван еле успел его спасти, пояснив, в чем состояла суть метафоры. Девушки долго смеялись, а потом пообещали как-нибудь принести настоящий.

Данила, устроившись на противоположном конце парка, занимался совершенно мужским делом – «качал бизнес-пресс». Для этого он позаботился о доставке на зеленую траву газона настоящего тренажера Kettler – с хромированными штангами и желто-черной резиной. Более того, тренажер оказался соединен шлангом с хитроумным устройством. Этот аттракцион пользовался особой популярностью среди юношей. Они нависали над тренажером, потея, сбросив кроссовки и расстегнув рубахи, а «пресс» вдыхал еще глоток воздуха в поднимающуюся сбоку резиновую руку с надписью: «Наш бизнес». Рука вставала в положение ОК. Для того, чтобы все было действительно ОК, требовался не один десяток отжиманий. Но дело того стоило: мастерам спортивного качания «бизнес-пресса» Данила вручал сертификат с золотым обрезом и печатью, удостоверяющий, что предъявитель сего имеет безусловную карму успеха в бизнесе и так далее. Но народ шел отнюдь не могучий, а истерзанный ночными клубами и чатами: за полтора часа Данила вручил только два таких сертификата. Иногда он и сам, сняв белоснежную майку с устрашающей надписью: «ПЛОХОЕ НАСТРОЕНИЕ? ЩАС ЗАТРАЛИМ РЫБКУ!», брался за штанги, и тренажер стонал и пел под его огромным мускулистым телом.

А в самой середине парка, куда неизменно отправляли своих «затраленных» и Лис, и Су Ян, и Иван, и Данила, творилось нечто и вовсе сумасшедшее. На центральной аллее приплясывала корова с художественно разлетавшимся хвостом, с головой из папье-маше и четырьмя ногами. То, что эти ноги – босые, девичьи и весьма изящные, можно было разглядеть только очень вблизи, ибо они были покрыты, для сходства с настоящими коровьими копытами, от ступни до колен черной краской – той самой, которую когда-то использовала Лис в своем историческом походе за фруктами. Потому этим «копытам» были нипочем и бычки, и плевки, и битое стекло – все то, чего до смерти боится каждая здравомыслящая горожанка. Корова азартно приплясывала на асфальте центральной аллеи, распевая частушки и одаривая пришедших молоком. Для этого дежурившая у коровы Олеся подставляла под «брюхо» эмалированную кружку, в которую била тугая струя настоящего свежего молочка.

– За вредность! – поясняла девушка. – Чтоб не вредничать…

Народ понимающе смеялся, на глазах излечиваясь от своего плохого настроения и загруженности, с которыми вышел из дома.

А у коровы внутри ругались:

– Милка, балда, ты мне опять всю задницу залила! – шипела Ирка, забыв про весь политес. – Не можешь аккуратней из бутылки прыскать, а?!

Принцесса в долгу не осталась:

– А ты зад не отклячивай, корова такая! И ты меня уже два раза пнула, осторожнее ногами махай!

Впрочем, эти ругалки не портили настроения Ирке и Людмиле, которые потели под тяжелой попоной «коровы». Там было неимоверно жарко, поэтому девушки отплясывали в одних трусиках, и их движениям ничего не мешало.

Одним словом, акция «Молоко за вредность» шла полным ходом. Камилла и Олеся, дежурившие у коровы, иногда бегали в соседний магазин за молоком. Они напоили народ уже тремя литрами, что несомненно являлось хорошим показателем надоев в «Лаборатории ANдреналин».

Все это безобразие, творившееся в летнем парке в самом центре города, на главной его площади, растиражированной на открытках, на его пасторальной визитке – катилось само собой, вскипало фонтанами смеха, звенело азартными девичьими голосами и не напрягало никого. Никого, кроме двух милиционеров, несших в этом районе нелегкое бремя патрульно-постовой службы: молоденького с редкими бровями и пожилого, животастого и рыжеусого, похожего на громадную серую грушу. Они уже пережили некогда момент шока, задерживая под памятником фотографировавшегося голым иностранца, и теперь нутром чуяли: чудачества этой странной молодежи добром не кончатся.

Первым делом они наткнулись на Су Ян. Кореянка доверчиво протянула милиционерам плошку с рисом и новые комплекты палочек доброго букового цвета. Она кратко объяснила, зачем нужен рис, и как она будет РИСовать: без спроса тянуть руки ко лбам представителей власти она не решилась – и правильно.

– А че, ничего видно не будет? – спросил молоденький, с готовностью снял кепи, обнажив потный лоб, и руками полез в плошку с рисом.

– А разрешение на торговлю-то есть? – насупился рыжеусый, забирая оба комплекта палочек.

Су Ян, робея, вывела на милицейский коже иероглиф счастья, объяснила, что угощение не продает, а так… бесплатно…

– Уматный рис, Иваныч! – воскликнул молоденький, облизывая пальцы. – С медком!

Старший хмыкнул, еще раз обозрел хрупкую фигуру девушки, особенно оранжевый лак на пальчиках ее ног, и пробурчал:

– Вы эта… с медком! Все равно, не очень тут! Рисуйте! Вон, мел купите и дома идите себе рисуйте… Пойдем, Коля!

Следующим испытанием для милицейских нервов стала Лис. Девушка благоразумно хотела было уже избавить сотрудников правоохранительных органов от своего аттракциона, но не получилось. Молоденький первый обратил внимание на нее:

– Гражданочка… а что вы там прячете, а?

Лис отважно распахнула пиджачок. Ужик зашипел. Рыжеусый попятился назад, а молодой побледнел, но остался на месте, хлопая глазами.

– Н-ниххх-ху… – выдавил он. – Эт че, настоящий? Кусается?!

Лис пояснила, что послужило основой для блестящей резиновой кожи гада. Молоденький молчал, почему-то облизываясь и глядя не столько на ужика, сколько на роскошные груди Лис, едва прикрытые бикини. Подошел, бочком, старший. Его изумили и грудь, и ужик, и радуга лака на голых ногах девушки. Он ткнул толстым пальцем в Лис:

– И скока берете, гражданка? За показ?

– Ничего не беру, – дерзко ответила Лис. – Благотворительная акция. Гады – народу! ЗаГАДывайте желание…

Рыжеусый уже хотел было принять меры, но молодой потянул его за рукав:

– Пойдем, Иваныч… Девка хорошая, смотри, как прикалывается! Идите, гра… девушка!

Они пошли дальше, давя высокими ботинками свежий, лилового цвета асфальт.

– Черт-те что! – выпалил старший. – Вся молодежь – уроды как уроды, нормальные то есть. Но эти же… Нет чтоб им посидеть, пивка побухать, так они с гадами разными таскаются! Тьфу!

– Не говори, Иваныч! – поддержал напарник. – Но девка-то ниче.

Они проходили как раз мимо Ивана. Сначала мельком взглянули на происходящее, потом раскрыли рты, потом остановились и грозно засопели. Иван улыбался, наблюдая за процессом, а у тисочков сгрудились двое: худая девица с каштановыми волосами, чуть завивавшимися у кончиков, и толстый парень-увалень в очках. Девушка одной рукой вцепилась в громадный резиновый фаллос, торчащий из тисков, другой накручивала рычажок и худым плечом отталкивала парня, со смехом пытавшегося ей помешать.

– Андрюха… ну, пусти! Ну, перестань! Дай мне хоть подержаться-то за него! Дай, я тебя сейчас приворотю… или приворожу… Как правильно, молодой человек?

– Эт-то что у вас тут происходит, молодые люди?! – загрохотал старший, у которого при виде темно-коричневого бесстыдства лопнуло всякое терпение. – А ну, прекратите немедленно! Документы есть у вас?!

Девушка в разлохмаченных джинсах и топике ойкнула и обернулась. Иван быстро скручивал рычажок, ослабляя зажим. Парень в очках потупился и зачем-то спрятал за спину туфли девушки, которые держал в руках.

– Привораживаем, – бодро ответил Иван, вставая каланчой. – Приворот делаем. По всем правилам технического соответствия…

– А меня не е…т, чего вы тут приворачиваете! – рыкнул старший. – Документы ваши!

Иван полез за паспортом. А девчонка вдруг быстро выхватила резиновый фаллос из тисков и бестрепетно спрятала его себе… за топик. Прямо на грудь, как птенца. Рука молодого милиционера, протянувшаяся за вещдоком, застыла в воздухе.

Между тем старший, сопя, проверил паспорт Ивана и принял в руки документ от тюфяка в очках. Он бормотал:

– Вот сейчас в отделении разберемся… кто приворачивает, кому приворачивает… и на каком основании…Так! Так… – Последнее он протянул уже растерянно: – Т-т-аак…

Он выпустил из рук документ очкастого (кажется, это был студенческий билет с лиловой корочкой), и рука его машинально потянулась к седому виску. Под взглядом холодных голубых глаз этого странного парня, который как раз снял очки и меланхолично протирал их, рука как-то сама собой согнулась и стала яростно скрести щеку.

– Кхе! – густо крякнул старший. – Кхе… пойдем, Коля.

Теперь уже он потянул за рукав напарника, вертящего головой и спрашивающего:

– А че, Иваныч? А как же эти, Иваныч?!

Милиционеры удалялись. Старший достал платок и вытер вспотевшее лицо.

– Колян, давай-ка по водичке холодной, – буркнул он. – Ну и денек!

– А че он тебе показал, Иваныч?

– Да так… Эта… Не балаболь ты! – вдруг с раздражением прикрикнул он на напарника. – Балаболка… Ива-аныч, Иваныч… Тоже мне! Как сдурели все, черти голоногие. И как не стыдно…

Ворча, он быстрым шагом шел к белеющему в глубине сквера киоску с холодильниками «Кока-Колы». Вряд ли он мог признаться напарнику, что с ним, отдавшим органам уже десять лет жизни, случился обиднейший казус: документ, который предъявил ему толстый, был до того пугающе значителен, что продирал аж до задницы, как он бы сам выразился. Документ какого-то ведомства… Тьфу! Какого?! Вот сейчас, всего через три минуты после происшествия, милиционер не мог даже припомнить, ЧТО это был за документ! От этого неприятно сосало под ложечкой.

А молодые люди у скамейки Ивана рассмеялись. Юлька (а это была она), стыдливо усмехнувшись, достала из топика уютно поместившийся там пенис, отдала Ивану:

– Возьмите… отнять хотели! Андрюха, а ты чего ему показал?

– Студенческий, – тот растерянно блеснул очками. – У меня фамилия, как у мэра. Наверно, подумал, что я – сын.

– Вот и здорово! – Иван тоже улыбнулся. – Ребята, а давайте еще молочка хватанем? За вредность этих двух представителей закона, ага? У нас тут и корова недалеко. Как рояль в кустах.

– Это дело!

– Я только сейчас наше хозяйство соберу. На сегодня, кажется, достаточно!

Он ловко сложил свои инструменты в сумку.

* * *

Для милиционеров это был явно очень трудный день. Выпив по жестянобокой баночке ломящей зубы американской шипучки, оба утерли лбы, как после тяжелой работы, и снова пошли по скверу. На этот раз уже в сторону памятника, где суетились странные люди в оранжевых жилетах. Приближение милиции не осталось незамеченным: Шкипер, находившийся внизу, тихо свистнул Медному.

Медный как раз фотографировал визжащую девчонку – веселую толстушку, счастливо болтающую сытыми ножками. Еще бы – она вознеслась над площадью, как птица. Внизу серел мрамор монумента и лаковые крыши машин.

– Секундочку… Улыбочка! – скомандовал Медный.

Подруга девушки, молоденькая, но своим обличьем, нахмуренными бровями и глухим платьем без выреза походившая на помолодевшую Шапокляк, не пожелав расстаться с босоножками, переминалась внизу с ноги на ногу и скептически слушала визг сверху:

– Ой, Танька! Ой, как здорово! Давай, после меня…

– Ваши документы! – настиг Шкипера суровый голос власти. – Что мы тут делаем? Кто разрешил?!

– Мы себя под Лениным чистим! – не растерялся Шкипер. – И Ленина тоже… Молодежный субботник. Коммунистический авангард молодежи, вот. Товарищ Медный, воду подавать?

– Давай! – откликнулся тот.

Красное пластиковое ведро, роняя капли, поползло по веревкам вверх. А там Медный шепнул толстушке:

– Для того, чтобы было счастье… надо помыть лысинку дедушке. Древняя китайская традиция. Как, есть желание?

– Канешна!

Внизу милиционеры еще соображали, как классифицировать очередное происшествие, на вид – совершенное хулиганство. А ведро уже было вверху, у головы вождя мирового пролетариата, и подруга полненькой, Танюха, задрала голову, наблюдая за тем, что делает там ее подопечная. А та взялась одной рукой за тряпку, другой за ведро…

– Ой!

Двенадцать литров чистой воды низверглось сверху – водопадом. Прямо на не успевшую отскочить Таньку. И чуть было не попало на представителей правопорядка.

– Вот видите… – укоризненно заметил Шкипер, едва сдерживая смех, – сколько воды пропало! А мы ее, между прочим, экологически чистую, из колодца в Шушенском сюда привезли.

Танька стояла мокрая, как мышь. Серое платье тотчас облепило ее невысокую, но очень ладную и выпуклую фигуру. Отфыркиваясь, Татьяна заголосила:

– Натаха, дура ты, блин! Ты что сделала?! Как я теперь пойду?.. Тьфу, босоножки скользят!!!

Милиционеры топтались на месте. Вроде бы и хулиганство, а вроде и…

– Заявление подавать будете, гражданка? – с надеждой спросил мокрую молоденький.

– Тьфу! Какое заявление?! Ай, отстаньте, честное слово! Натаха! Спускайся!..

Слуги закона, потоптавшись и хмыкнув, отошли. На их поясах сороками трещали рации.

Натаха, дрыгая ногами, опускалась с небес на землю. Ее подруга, чертыхаясь, расстегнула ремешки босоножек, в которых подошвы стоп действительно скользили, как по льду, и стала босыми ногами в огромную лужу. С ее черных прямых волос стекали капли.

Легко спустился и Медный. Бросил Шкиперу:

– Ну все, пора кончать… Похоже, мы отлично посиморонили. Девчонки, а молочка? Чтоб не простудиться?

– Теперь только молочка… от бешеной коровки! – с досадой пробурчала Татьяна, выжимая край платья. – Ну, Натаха, я тебя убъю! Когда-нибудь…

– Вот поэтому и молочко нужно, – заметил Медный, – для куража… Шкипер, давай собирать железо.

Ребята собрались быстро – пока подруги мирились. Помирились они своеобразно: Натаха, разбитная и зеленоглазая, заметив второе, неиспользованное ведро воды (которое так и постояло на солнце все эти часы – наготове), подскочила к нему:

– Танька, ну не гунди… А хочешь, вот так?

И одним махом вылила на себя это ведро. Кто-то из прохожих одобрительно присвистнул. На Натахе был желтый сарафан с рюшками, и сейчас она тоже превратилась в скульптуру богини плодородия. Более того, мокрая ткань стала почти прозрачной, и под платьем, под легким лифчиком затемнели крупные соски мощных, выпуклых грудей. Мокрая Танька, посмотрев на это, прыснула:

– Ну, блин! Теперь мы с тобой, как две дуры, пойдем… с мытыми шеями… А где ваша коровка, ребята? Там хоть обсохнуть можно?

– Можно, можно…

Медный видел – акция удалась. С боковой аллеи вышла Лис, пряча в пакет искусственное животное. Доложила: она познакомилась с двумя прикольными цыганками, молодой и старой, отлично говорящими по-русски, но странными какими-то, азартными, как студентки. Сейчас они подойдут к месту расположения «коровы».

– А вообще, – добавила Лис, – все здорово! Как у Стругацких: никто не ушел обиженным!

Медный кивнул. Он смотрел вперед: видел, как пританцовывает на асфальте центральной аллеи их «корова», как вопят около нее счастливые ребятишки, а на траве белеет трехлитровая банка молока, около которой стояли незнакомые девчонка и парень. Девчонка – задорная, худая, с длинными каштановыми волосами, в продранных, закатанных на тонкие щиколотки джинсах, а парень – толстяк в очках. Медный видел, как спешит к ним по боковой аллее Олеся в ярком своем, с подсолнухами, платье, а с другой аллеи подходит Иван, и напротив, между скамейками, идут две настоящие цыганки – в роскошных необъятных юбках, со сверкающими в волосах монетами: молодая – в платке на осиной талии, а старшая – в красной косынке на седоватых волосах.

Аллеи сходились тут Андреевским крестом, и сейчас со всех четырех сторон к центру приближались силы, взаимоисключающие друг друга, сходились Материя и Антиматерия, и это грозило страшными последствиями. Но Медный этого не знал.

И не смог бы узнать, потому что на арене внезапно появился новый игрок.

Со стороны ступеней Оперного театра, сердито сигналя, распугивая карапузов (мамы едва успевали выхватывать тех из-под колес, ругаясь), приближался черный «мерседес». Посторонний бы признал в нем овеянный анекдотами и легендами «шестисотый». Но на самом деле это было барахло модели S380 – с тем же одутловатым корпусом, но без шильдика на правой стойке кузова и без надписи V12, дающей его владельцу право считать себя обладателем настоящего S600. Двое молодых вахлаков, сидевших внутри, денег не собрали ни на что большее, но пафоса у них было столько же, сколько и наглости. И вот, ленясь выезжать от подъезда театра на забитую машинами боковую улицу Орджоникидзе, где образовалась пробка, они нагло катили по пешеходной аллее, намереваясь вывернуть из парка у самого провала станции метро.

Они гуднули Юле и Андрею. Те опасливо убрались на газон. И тут взгляд Юльки, радостный, светящийся наслаждением, – она напилась холодного молока, а сейчас баловалась ванильным мороженым – внезапно напоролся на чей-то другой взгляд. Кинжально-ненавидящий, разящий Злом. Резкая боль пронзила весь организм девушки, как если бы торчащий из старой доски гвоздь разорвал кожу ступни и, раздвигая сухожилия, вошел в упругую плоть мышечной ткани, выпуская теплую кровь… Юлька пискнула, выпустила мороженое из слабеющих рук и рухнула на траву.

– Юлька-а!

Крик Андрея был заглушен недовольным гудком. Но «мерседес» вынужден был остановиться: на его пути танцевала корова.

И в этот момент все смешалось, закрутилось с какой-то невероятной быстротой. И то, что происходило в центре площадки, словно заморозило всех приближающихся к ней. Застыл Медный, идущий с Лис, Шкипером и двумя своими новыми знакомыми, остановился в необъяснимой растерянности и замер Иван, оглядываясь, ища глазами своих. И цыганки остановились.

До Мириклы тоже дошло это смрадное дыхание Зла, большого и неостановимого. Цыганка поняла, что они оказались меж двух огней. Впереди было Зло и сзади – тоже оно, только поменьше, пожиже: два милиционера в серой форме, от которых, как по опыту знала Мирикла, ничего хорошего ожидать не приходится, особенно в центре города.

Цыганка тронула за плечо Патрину, у которой еще сверкали глазенки: та только что познакомилась с такими чудесными людьми – веселыми, дурачащимися вволю, – которые пригласили ее и Мириклу к «корове». После бесконечного их кочевья по раскаленному городу, после этих последних ночей в приюте Святой Терезы, гостеприимном, но мрачноватом и унылом, как все подобные заведения, эта встреча была глотком счастья.

Мирикла требовательно сжала худое плечо:

– Патри… нам снова надо сделать ЭТО. Танцуй!

Девочка посмотрела на нее с досадой и кротко кивнула.

А там, на аллее, водитель «мерса» высунулся из окна.

– Э, мля! Уроды ряженые! – заорал он лениво. – Пошли нах отсюдова! С дороги, мля! Епт, че, не поняли?!

Он с остервенением вдавил кнопку сигнала.

Звук этот, равно как и его обидные слова, достиг ушей тех, кто приводил в движение «корову». Им было плохо видно. Девушки уже успели поменяться местами, и теперь согнувшаяся Людочка была впереди. Она попыталась посмотреть, что происходит, но сквозь прорези трудно было что-либо разглядеть, и поэтому девушка чуть откинула коровью голову из папье-маше и выпростала лицо наружу.

Это произвело впечатление на водителя машины. Он еще громче завопил:

– О, мля! Чувырла лохматая! Коровень… Иди нах, я кому говорю!

Еще месяц назад Людочка бы, возможно, потупилась и, глотая слезы, отошла в сторону. Но сейчас в ее нервных, бьющихся под коленкой жилочках текла кровь Принцессы Укок! И эта королевская кровь моментально вскипела.

– Ах ты… КОЗЕЛ! – выкрикнула она неожиданно для себя. – Да мы тебя сейчас… забодаем!

Рядом, на траве, Андрей склонился над побледневшей Юлькой и, стиснув зубы, делал единственно возможное – массировал ей виски по особой системе, стимулируя кровообращение мозга, чтобы снять энергетическое поражение, настигшее девушку неизвестно откуда. Он уже знал, что это не обморок, не тепловой удар… На суету с «мерсом» он не обращал внимания.

Но водителю машины, нагло поправшему все правила движения, слова Людочки очень не понравились.

– Что-о? – заревел он. – Да я тя щас, коза драная, дура ты гребаная!

Он выскочил из машины. Это был молодой вахлак, раскормленный, в дорогих джинсах и кожаной куртке – они все носят кожаные куртки, даже в жару.

Но он не рассчитал.

Голова с рогами из папье-маше опустилась, как забрало. Черные коровьи ноги выбили искры из асфальта.

И «корова», взревев, понеслась на парня. Навыков матадора у него явно не было. Он не успел ни уклониться, ни выставить руки – корова с размаху ударилась в его мягкий белый живот. А так как под тканью была все-таки крепкая отчаянная голова, удар получился смачным. Грубиян, всхлипнув, улетел на газон. А Людочка попятилась и сделала новый бросок. Ирка, поставленная сзади и лишенная возможности наблюдать за происходящим, могла только, ругаясь, следовать за передней частью «коровы». А эта передняя часть легко вспрыгнула на горячий капот и оттуда – на крышу машины. Там она принялась отбивать чечетку черными пятками, вопя:

– А ты не езди, где не надо! А ты не езди, где попало! Дурак! Вот!

Народ, наблюдавший эту сцену, радостно заулюлюкал – владельцы черных «мерседесов» никогда не пользовались любовью общественности.

Медный, остановившийся было, увидел – там что-то происходит. Он бросился вперед, крикнув Лис:

– Куда Олеська делась? Корова взбесилась, видала?!

Для милиционеров, шагающих по аллее, неожиданная заваруха в центре сквера была и того неожиданней. Они уже настроились хорошенько потрясти цыганок, замеченных ими метрах в пятидесяти, как тут послышались крики, а эти две чертовы куклы вдруг стали танцевать, как в индийском фильме. Их коричневые ступни чертили асфальт кругами.

– Черт! Че с ними?! Иваныч?! – ошарашенно выдавил младший.

Напарник тоже выпучил глаза:

– Беспредел какой-то… Пойдем!

Они двинулись к цыганкам, на ходу доставая дубинки – на всякий случай. Над сквером желтело, расталкивая редкие облачка, солнце. Листва деревьев сверкала в его лучах, зЭлиная до нестерпимости, и слепила глаза. То ли от этих бликов, скачущих везде, даже по тротуару, то ли от жары, глаза заслезились; Иваныч, шедший впереди, приложил ладони лицу и зарычал:

– Вот гады! Туда побежали…

– Куда? – не понял напарник. – Ни хера не вижу…

Топая ботинками, милиционеры помчались по аллее, мимо скамеек с влюбленными. Но – странное дело – по мере того, как они приближались к танцующей паре, к вертящимся платьям, очертания цыганок все более расплывались. Будто плавали в раскаленном костром воздухе. И вот стражи порядка уже подбежали к тому месту, где еще кружился желтый листок, задетый ногой Патрины…

– Куда же они побежали, чертовки? Ох, надо было у них сразу документы проверить…

Если две молодые девушки, весом по семьдесят килограммов каждая, взберутся на крышу изделия штутгартского концерна, то ни машине, ни концерну ничего не будет. И даже если эти девушки начнут прыгать по крыше, как молодые козы, долбя ее пятками, то концерну по-прежнему ничего не будет. А вот крыше…

Металл начал скрипеть и, гулко ухая, прогибаться.

– Лелик! – заорал с травы водитель. – Мочи их! Они же тачку уродуют!

Тем временем Людочка и Ирка, притопывая, уже пели звонкими голосами известную песенку, несколько переиначив ее на свой лад:

А нам все равно, а нам все равно, Пусть коровы мы, симороно-вы! Дело есть у нас – в этот жуткий час Мы волшебную косим трын-траву!

Лелик, верзила в темных очках-каплях, испуганно выскочил из салона, крыша которого грозила рухнуть ему на голову. И выхватил из-за ремня джинсов газовый пистолет, очень похожий на «ПМ» – самый модный газовик года.

Однако ни Ирка, ни Людочка не могли видеть такого угрожающего маневра. Это им и помогло.

Голая пятка Ирки, закаленная бетоном тысяч вымытых подъездов и чуточку шершавая, совершенно непроизвольно со звоном въехала в правый глаз размахивающего оружием Лелика. Очки захрустели, брызнули темными скорлупками, а сам верзила, завопив голосом козленка, схватился за глаз и закрутился на месте.

В этот момент сквозь небольшую и уже начавшую аплодировать группу зевак протолкнулись Медный, Шкипер, Иван и Лис. Услышав знакомые голоса, участницы дуэта «Коровы» спрыгнули с изрядно попорченной крыши автомобиля и, еще не представляя себе ситуацию, начали выпутываться из помятых рогожей. Коровья голова, раздавленная о живот водителя «мерса», жалко болталась.

Выпутавшись первой, Людочка с ужасом увидела, что стоит в окружении двух десятков хохочущих людей разного возраста, показывающих ей большие пальцы, – мол, молодец! И что самое страшное – стоит она топлесс, как была, дерзко открыв свою плоскую грудь всем взорам. Впрочем, и Ирка была не лучше. Она стояла, оторопевши, и только хлопала глазами – так обнажаться ей еще не приходилось.

– Ой! – взвизгнула Принцесса и лихорадочно прикрылась обеими руками.

Толпа радостно заржала, впрочем, совсем не злобно, а одобрительно. Лис в этот момент набросила на Людочку что-то из реквизита: кажется, штору.

А поднявшийся с травы водитель пошел было на Ирку, но остановился, ошеломленный видом ее обнаженных прелестей.

– Вы, мля, че, совсем, а? – хрипло выдавил он.

Быстро подоспевшая Су Ян без лишних слов кинула Ирке ее синее платье. Та прижала его к себе, и «лабораторщики» начали быстро отступать в кусты, сохраняя боевой порядок и пряча девушек. Народ хлопал; раздавались голоса: «А еще?» В этот момент из-за машины выскочил Лелик. Из щеки текла кровь – из-за глубокой, но явно не смертельной царапины от разбитых очков. Теперь было видно, что глаза у Лелика дурные, совершенно обкуренные. В руках он по-прежнему держал газовый пистолет и орал:

– Мля, замочу! Стоять! Стоять, я говорю!!!

И тотчас перед ним выросли двое в сером.

Они свое дело знали. Старший, рыжеусый, тренированным жестом выбил из рук дебошира пистолет и тотчас уложил того мордой на горяченный капот «мерса». Младший ловко поставил задержанного в позу «Х», у салона водителя, и обыскал его.

– Вы че, волки позорные! – всхлипывая, выл тот. – Они ж нам тачку уделали… Вы че, волки!

– Я тебе сейчас покажу, «волки»! – проворчал рыжеусый, тихонько двинув скулящему по почкам. – В отделении разберемся. Наркотики есть? Коля, осмотри машину…

Милиционеры были счастливы. Энергия, бурлившая в них с самого утра, наконец нашла выход. Зеваки, тускнея лицами, стали расходиться: ясно было, что и ствол незарегистрированный, и наркотики найдут. В такой машине да ничего не найти?

Продавленная крыша «мерса» тоскливо калилась на открытом солнце.

Молоденький страж порядка вызывал по рации автопатруль.

* * *

А ребята шли по аллее к метро. Ирка судорожно смеялась, расправляя на себе натянутое наспех платье. Людочка же с помощью Лис обмоталась шторой так, что казалось, будто на ней сари. Кремовая с золотом ткань выглядела отличным нарядом. Через двадцать шагов их нагнала запыхавшаяся Олеся. Торопливо шаркая пятками по асфальту, она призналась:

– Блин, я страху натерпелась! Бегу, а навстречу – менты… А у меня же прописки до сих пор нет! Пришлось в кусты прятаться. Ну что, все целы?

– Да, – ответил ей Шкипер. – Ты много пропустила… Выговор.

– Слушайте, – вдруг проговорила Ирка. – А где эти ребята, двое? Толстый парень и девчонка?

– Какие?

– Ну… которые пришли, когда ты, Олеся, за молоком побежала. С ней там, с девчонкой, плохо, кажется, было.

– Я там никого уже не видел, – рассеянно успокоил Медный. – Видимо, просто перегрелась. Ушли они.

А его тормошила Ирка, еще не оправившаяся от пережитого:

– Андрей, ну как мы их, а? По заслугам ведь получили, да?! Прут по тротуару, детей пугают…

– Ну да.

– Нет, как мы их?! – возопила Ирка еще раз, оглянулась на новых друзей и выкрикнула недавно узнанное: «БиЗ – НЕ СИМОРОН!»

– БИЗНЕСИМОРОН!!! – хором заревели остальные.

Прохожие шарахнулись в стороны от идущей группы.

Медный улыбался, поддерживая общее настроение, а сам все время думал: не показалось ли ему?! Эта Юля, худенькая, в джинсах, с фенечками на хрупких запястьях и тонких щиколотках ног, с каким-то очень несчастным лицом… Из-за лица-то их и пригласили… Так вот она почему-то казалась ему той самой девушкой, о которой рассказывал загадочный цыган. Но этого не может быть! Чтобы вот так случайно встретиться… Медный отогнал от себя эти мысли. Шкипер рассказывал ему, что две мокрые девчонки успели оставить ему телефоны, и их обязательно надо пригласить на семинары. Вон как Натаха на себя воду вылила, не испугавшись ни капельки за свои волосы!

Медный кивал. Девушка с фенечками не выходила из головы. А еще и то, что в решающий момент осталась без присмотра их «корова», и то, что куда-то исчезли эти цыганки.

В общем, все прошло хорошо, но какой-то осадок оставался. С этим ощущением он и вошел в прохладный сумрак метрополитена.

…А в километре от них по скрипучей лестнице старого деревянного дома, построенного еще в тысяча девятьсот третьем году купцом Штейнером, устало поднялись две женщины. Цыганки. Старшая сняла с головы платок – сверкнули на висках монисто.

– Мири, – услышала она, – почему мы все время бежим? От кого сейчас мы бежали?!

Мирикла обернулась. Патрина стояла на нижней ступеньке, требовательно и обиженно смотря на нее. Вокруг безмолвно зеленели старые липы. Цыганка поправила локон на потном лбу девочки.

– Сегодня, Патри, – проговорила она, – нас снова нашли те люди, которые сожгли наш дом и убили Исидора… Я боюсь, что они придут и сюда. В приют.

Новости

«…Интерпол так до сих пор и не дал убедительного комментария по поводу внезапной смерти Ричарда Дилли, одного из известных специалистов в области гидродинамики. Трагедия произошла во время его восточноевропейского турне с лекциями об информационных свойствах воды. Без пяти минут Нобелевский лауреат, как предполагали многие, Дилли еще несколько месяцев назад заявил в интервью американскому журналу „Нейчур“, что им, наконец, найден способ устойчивой передачи различных данных без помощи радиоволн или какого-либо кабеля. Дилли утверждал, что основой новой энергоинформационной системы будет служить простая вода, взятая из мирового океана и впадающих в него рек и ручьев. С помощью простейших передатчиков, погруженных в воду в Буэнос-Айресе, можно будет передавать в Лос-Анджелес информацию со скоростью не менее 300 Гб в секунду, что многократно превосходит возможности любой известной ныне техники… Во время турне по Восточной Европе, находясь в университете Бухареста, Дилли дал последнее интервью представителям информационной службы новой глобальной поисковой системы abracadabra.go, после чего через 18 часов покончил жизнь самоубийством в поезде Бухарест – Варшава, приняв смертельную дозу цианистого калия и не оставив никакой предсмертной записки. Самым загадочным в этой истории является то, что представители Интерпола, который немедленно заинтересовался смертью известного физика, и представители ЦРУ, курировавшего работы Дилли, так до сих пор и не смогли найти его научного архива с данными исследований – он исчез не позже, чем обнаружили смерть Дилли…»

Боб Фишер. «Научные войны»

Los Angeles Times, Лос-Анджелес, США

Тексты Майя и Алексей

После того случая Майя заболела. Это была не обычная простуда, просто какой-то холод в одночасье объял ее, окружил ребристым, давящим коконом. Она впервые попросила Алексея свозить ее в обувной магазин и выбрала себе закрытые черные туфли на низком каблуке. Алексей поразился, зная, как она обожает шлепать босой по летним улицам и ненавидит малейшую несвободу своих аккуратных ступней, но ничего не сказал. Майя часами сидела на кровати, закутавшись в плед и задраив форточки, хотя на улице плавился асфальт, и часто забывалась, смотря в одну точку. Алексею приходилось тормошить ее, делать массаж каждый час.

Он уже не обижался на нее за пощечину. Глупо было обижаться. Рыдая, она дома рассказала ему все. Рассказ был страшен и дик.

– …понимаешь, Алеша, – говорила она всхлипывая, – я не знаю, как это было! Не знаю! Только не обижайся… и не перебивай меня, пожалуйста, я тебя прошу! Я вот помню, как подлезла к этому окну. С зелеными шторами.

– Ну.

– Не перебивай, милый мой, родненький, ну, пожалуйста! Так вот, я подлезла… а потом мне вроде как стало жарко… пить захотелось. Ты меня поднял наверх. И там… и там… – ее плечи, накрытые пледом, затряслись, и она еще плотнее закуталась, – снял с меня купальник и на глазах у… у всех ребят… меня изнасиловал! Понимаешь, изнасиловал! И туда, и… туда!!! Как мог, везде. А я ничего не могла сделать. Мне больно было, Леша! Но вроде и нравилось, я сама все к тебе… себя подставляла… Кошмар! А они смотрели и смеялись. Как в порнотеатре…

Она зарыдала. Наплакавшись, выпила принесенный им стакан отвара шиповника, стуча зубками о край чашки, немного успокоилась.

– Я понимаю, все это совершено не так… то есть вообще не было этого. Я себя осмотрела, конечно, я все понимаю. Да и не могло быть сейчас у нас этого, ты знаешь! Но… но я же помню! Лешка, откуда все ЭТО?! Ты же мне рассказал, как на самом деле было! А я помню только эту сцену и то, как ты меня по лестнице несешь. Вот я и… я и… не выдержала!

– Успокойся, Маюша. Не было ничего. Точно.

– Тогда откуда это?!

– Ты… ты только не волнуйся. Могу тебе сказать, что я предполагаю. Не испугаешься?

– Нет! После этого… мне уже все поровну, честно.

– Помнишь, – задумчиво протянул он, перебирая ворсистый край пледа тонкими, как у музыканта, пальцами, – мы смотрели фильм «Ребенок Розмари»?

– Да… и что? Ты хочешь сказать, меня… О, Господи!

– Да, Маюшка… Тебя изнасиловали. Только не я. И не… физически. Это астральное изнасилование. Это сделало то… вернее, сделал тот, кого обычно называют чертом. Сатаной.

– Как…

– А вот так. Энергетически. На астральном уровне. Для него это пара пустяков. Поэтому ты все помнишь, как наяву. Как будто это было. Поэтому тебе и… нравилось, и ты ничего не могла сделать. Такие вот дела.

Она помолчала. Допила отвар, уже не лязгая зубами. Чуть распахнула плед, положила рукой его горячую ладонь на свои голые ступни, попросила:

– Погрей… мне теперь почему-то все время холодно. Ладно. Я понимаю… наверно, все пройдет когда-нибудь… Значит, там сатанисты жили? Помнишь, мы смотрели в окно большой комнаты? Я ведь этого еще не забыла. Этот пятиугольник, нарисованный мелом на полу. Они его вызывали.

Алексей покачал головой. Снял очки. Он не был близорук – легкая коррекция. Серые добрые глаза, оставшиеся без линз, смотрели всегда чуть грустно и совсем не блестели.

– Видишь ли… Майка, Сатана обычно не приходит к тем, кто его зовет. Неинтересны они ему. А ищет он тех, кто никогда не будет его звать. Такой вот парадокс! Вообще, это все мифы, традиционная картинка: пентаграмма, свечи. Нет. Я думаю, тут занимались передачей энергии. Направленным ударом.

– А свечи зачем?

– Канал связи. Принято считать, что только с Богом, так как свечки ставят в церквях… Но на самом деле это канал связи с иным, потусторонним миром. Плюс огонь… Помнишь, я говорил о том, что огонь живет смертью Земли? Это отсекает от Земли энергетику сильного источника, которая потом может передаваться на расстоянии, усиливаться. Если свечи расставлены в углах пентаграммы, то они становятся сильными передатчиками.

– А почему именно пентаграмма? Почему пятиугольник?!

– Да ерунда это все. На самом деле передавать энергетику можно и в гексаграмме – шестиугольнике, и в эннеаграмме – девятиугольнике. Все зависит от силы источника, то есть от человека, использующего этот магический контур для передачи энергии. У кого-то элементарно пороху не хватит на эннеаграмму! Она его сожжет, сама.

– А этот… был сильный?

– Эта! – поправил Алексей. – Как ни странно, пентаграмму используют чаще всего женщины, причем женщины с сильным андрогинным началом дьяволицы. Это еще Леви в «Ритуалах трансцендентальной магии» описал. Пятерка – число секса, обладающее насильственно-подавляющими свойствами. Женщине проще исторгнуть из себя энергетику именно с этим катализатором. Благовония, которые мы видели, палочки – это все «к слову», так сказать. Треножник… Там наверняка жгли ритуальное вещество. Может быть, серу – тогда речь идет просто об энергетическом ударе; может, экскременты – тогда это удар, направленный на отравление организма; может, фигурка человека, изготовленная по ритуалу. В общем, вариантов куча.

– А зачем… – Мая отвернулась и слегка покраснела, – этот… фаллоимитатор.

Стараясь взбодрить ее, Алексей рассмеялся.

– Ну… как тебе сказать?

– Как есть, так и скажи. Не надо только меня оберегать!

– Ну, если источник – женщина, она, конечно, обнажена и прислуживает ей вторая… обнаженная. Поэтому они использовали этот фалломитатор для совокупления источника с Сатаной. Помогали, так сказать. Сила женского оргазма на самом деле чудовищна, и она образует тот сгусток энергии, который вылетает из пентаграммы и передается по определенному «адресу». А направление формирует нечто, сожженное в треножнике. Вот и все.

– Да-а… абзац полный! – прошептала Майя. – И что же нам теперь делать?

Алексей помолчал. Еще раз ласково погладил оливковую кожу ее ног.

– Парить ножки твои милые… лечиться от простуды, натурально! И витамины пить. И все. Парить с боярышником, в тазу… Да, кстати, вот таз меня смутил.

– Чем?

– Не могу понять, ЗАЧЕМ он. Вещица антикварная, сейчас таких нет, все давно на цветмет снесли. Для передачи энергетики ни в одном мистическом ритуале таз не фигурирует. Тем более – медный. Медь – это Венера, в соответствии с представлениями алхимиков. Но Венера слабо связана с оккультным миром. Источник использовал Луну – это «фирменный» знак Тьмы. У меня единственное объяснение.

– Какое?

Алексей надел очки. Улыбнулся. Видимо, ничего страшного он не готовился сообщить.

– Знаешь, как писал свои знаменитые катрены Мишель де Нотр-Дам? Нострадамус? Он опускал ноги в медный таз с холодной родниковой водой, в которой растворял щепотку серебра. Вода на самом деле – уникальный проводник энергии. Она ведь присутствует везде – и в теле человека, и в самом сухом воздухе. Влага есть во всем, пусть это и доли процента. Представь, что на одном конце земного шара некто нагружает эти капельки, эти молекулы воды информацией, и они тут же взаимодействуют с воздухом, а потом с мировым океаном, а потом – с рекой, а потом – с адресатом. Представляешь? Уникальный способ беспроводной, безволновой передачи информации на огромнейшие расстояния. Венера, то есть медь, усиливает этот эффект, серебро – тоже. Мертвая вода охраняет информацию от тех, кому ее знать не положено. Ты в курсе, что немецкая оккультная организации «Аннэнербе» еще в сорок втором проводила опыты по шифрованию сообщений для подводных лодок адмирала Деница в Балтийском море? У немцев было довольно много экстрасенсов, в том числе и некая японка по имени Накиро Кухаро. Для нее изготовили нечто вроде «валенок», из чистой меди. Она надевала их на ноги, садилась на берегу фиорда, опускала ноги в воду. Ей давали бумажку с текстом, а она передавала его воде. В Атлантике лодки должны были принять ее сигнал. Так вот, из семи лодок, участвовавших в эксперименте, – там тоже были экстрасенсы из штата «Аннэнербе» – три получили почти полностью расшифрованный текст!

– А потом что?

– Не знаю. Архивы этой организации загребли американцы и до сих пор не рассекретили. Но эта, Кухаро, вскоре умерла. Банально – простудилась и каюк. В общем, передача информации через воду – очень древний способ. Но это также и средство перехвата сообщений. Если двое в разных концах земного шара сидят с ногами в медных тазах, то третьему, опустившему ноги в такой же таз на середине цепочки, можно, в принципе, при желании перехватить передаваемую информацию…

– Ой. А можно мне будет попробовать? Купим в антикварном старый таз…

– Не раньше, чем твои ножки станут снова горячими! – подытожил Алексей, поднимаясь. – А то заболеешь, как Накиро Кухаро. Что тебе на обед приготовить, Маюша?

Когда он уже вышел в коридор, там, на полочке под священным кактусом, требовательно задребезжал телефон. Майя замерла. Она услышала, как Алексей удивленно проговорил, обращаясь к невидимому собеседнику:

– Ага, любопытно… Чем же это мы заинтересовали прокуратуру?!

Новости

«…из Американского госпиталя в Париже выписана философ, доктор теологии, известная Марика Мерди, ставшая не так давно жертвой покушения, совершенного неизвестной организацией ультралевого или ультраправого толка… Женщина перенесла около десятка операций и до сих пор лишена возможности двигаться самостоятельно. Доктор Оноре Ребеф, лечащий врач г-жи Мерди, заявил: единственное, что удалось сделать хирургам, – это вернуть надежду г-же Мерди на то, что она когда-нибудь снова заговорит. Журналисты, комментирующие эту новость, уже гадают: какое зловещее предсказание сделает этот скандальный лектор, прозванный „кассандрой из Отей“, когда получит возможность снова взойти или въехать в инвалидном кресле на кафедру?»

Денис Штоклофф. «Мир без нас»

Der Standart, Вена, Австрия

Точка сборки-4 Новосибирск. Улица Лескова, 44 Майя, Алексей, Пилатик и другие

Пилатик уже чисто физически ощущал, как собралась и уплотнилась вокруг него атмосфера. Все краски и звуки стали гуще. Изменился даже цвет плеч Марины, оттененных белизной ночной рубашки, когда она, встав утром, заваривала ему кофе. С недавних пор жена начала провожать Пилатика на работу, странно и грустно рассматривая его своими большими, влажными черными маслинами глаз. Она что-то предчувствовала, но не говорила. Видно, и сама понять не могла.

Стал более густым шум автомобилей в окне, выходящем на Красный проспект, стали душными запахи дыма из курилки на втором этаже, у балкончика-эркера… И информация вокруг него стала вязкой – цепляла, заставляла прислушиваться к каждому звуку, оброненному слову.

Он ощущал – что-то надвигается. Как тогда, перед Башней.

…Пилатик не курил, но, проходя мимо площадки на узкой лестнице, всегда останавливался – покалякать с дежурными следователями, у которых обычно можно узнать все перипетии прошедших суток. Областная прокуратура по пустякам не работала. В этот раз у окна, расшитого еще прежней столетней рамой на восемь стеклянных квадратиков, стоял долговязый Свирко – дежурный следователь с вислыми запорожскими усами.

– Ну, чего, отпустил ты этого типа? – поинтересовался он, кивнув на окно.

Там садился в бежевую «Волгу» молодой человек с лисьими глазами, одетый в дорогой полотняный костюм, – адвокат академика Шимерзаева.

– Да, – нехотя отозвался Пилатик, стараясь не дышать носом: Свирко отличался застарелой любовью к «Беломорканалу» с его кисловатым, словно пороховым, запахом дыма. – Академик из больницы выписывается. Грозит нас тут всех передавить… как мышей. В Генпрокуратуру жалобу написал.

– По поводу того психа? Который в СИЗО помер?

– Ну да…

Пилатик зацепился за слово «помер» и подумал про себя, что это не совсем точное определение.

– Да-а-а, – рассеянно протянул Свирко, гася толстый окурок, – одним психом меньше. А он правда, что ли, рубленую рану головы получил?

– Кто?!

– АкадЭмик. В газетах писали.

– Да ну его! Тот даже топором не успел замахнуться. Убежал Шимерзаев через окно.

– А-а… Тут вон, на Лескова, водителю «Скорой» полноса отрубили. И знаешь, чем? Детской лопаткой, для песочницы. Бригада на вызов к девушке поехала, а там псих какой-то оказался… с лопаткой…

«На Лескова», – увязло в мозгу следователя; он уже занес ногу в дырчатом штиблете на ступеньку лестницы, но внезапно замер:

– На Лескова?

– Ну. Сорок четвертый дом… Это недалеко от Шевченковского жилмассива.

Где же он мог слышать название этой улицы? Пилатик думал недолго: ответ тут же всплыл в памяти. После роковых событий лета прошлого года, когда полковник Заратустров проводил реабилитацию всех участников ТОЙ САМОЙ операции, он и ему с Мариной предложил уютную «трешку» из фондов Спецуправления на улице Лескова, в новом литом доме. Чтобы сменить место жительства, развеяться… Но Марина напрочь отказалась уезжать из района «Золотой Рощи». Заратустров тогда сказал, что поселил там, в Шевченковском, ту девчонку, у которой была ассасинская татуировка, и которая столько пережила – не меньше, чем сам Пилатик. Точно!

– А ну-ка, родной, – Пилатик взял следователя за острый локоть, – пойдем-ка ко мне в кабинет. Покурим!

– Ты же не куришь! – поразился тот.

– Пойдем, пойдем. Попробую… Вдруг понравится!

…Все остальное было уже делом техники. Об инциденте на улице Лескова Пилатику было рассказано во всех подробностях – сначала бедолагой-водителем машины «Скорой помощи», которому в больнице кончик носа пришили, но веру в его мужскую неотразимость поколебали; потом усталой женщиной-врачом, которой тогда очень повезло: она отделалась лишь легкой травмой живота; а затем и бабушками из двора, наблюдавшими весь спектакль с начала альпинистского шоу до самой развязки. Оставалось снять трубку и позвонить молодому человеку по имени Алексей, которого Пилатик знал как жениха веселой девушки Майи-Волшебницы, очаровавшей их всех тогда, на семинаре.

И вот он в квартире номер девяносто семь, в доме сорок четыре по улице Лескова, на грязном линолеуме, усеянном окурками сигарет, битым стеклом и обрывками газет. А под их туфлями и ботинками распластались на полу очертания двоих человек – нарисованные мелом фигуры.

Пилатик был в этой квартире сутками раньше. Почти сразу после разговора со Свирко. Само собой получилось: поднял сводку, а там – труп на Лескова. Вовремя успел Пилатик – застал момент увоза тел, помещенных в черные мешки. В квартире остались только двое криминалистов: опер и два следователя – из городской прокуратуры и из райотдела; второй заполнял бумаги, присев у края большого, загаженного остатками еды и рыбьими костями стола. Следователь из облпрокуратуры, румяный здоровяк Ревзин, уже отписался и теперь просто расхаживал по квартире, грохоча крепкими ботинками.

Пилатику он не мешал, а даже охотно описал всю картину происшествия.

– Хата эта некоего Саватеева Клавдия Палыча… Да вот, такое имечко смешное у него. Пенсионер. Живет на том берегу. Там уже опер из райотдела побывал. По слухам, сначала сдавал ее каким-то девкам верующим, потом, недавно, – молодым студентам. Но, видно, замордовал. Съехали они. А эти сюда вселились дня два назад, если не три… Чуешь, вонь какая?!

– Чую, – согласился Пилатик. – А как попали-то?

– Да они наверняка с ним бухали. Тут как раз два дня назад этот старик в горячку впал, на врачей «Скорой» с лопаткой кидался. В общем, старика в дурку забрали, на Владимировской лежит, а эти сначала смылись, потом вернулись… допивать. Принесли с собой стеклоочиститель, начали с него. Потом нашли какую-то дрянь у деда в кладовке. Ну и того… как обычно – ссора. Она, – следователь кивнул на меловой силуэт, изображавший женщину, судя по небрежно начертанной, похожей на раздавленного таракана, букве «Ж» рядом, – бутылку в «розочку» разбила, и ему по горлу. А он, видать, мужик здоровый был, успел нож схватить и – бац! – прямо ей в сердце. А сам попытался до двери добраться, но уже все. Кровью истек. Вот они и лежали, пока соседка на запах не пожаловалась. Так что все элементарно, Ватсон.

Пилатик не разделил радостного возбуждения следователя. Походил по квартире, косясь на опера. Посмотрел на половичок, лежавший сбоку. Половичок этот, как он успел заметить, находился аккурат под головой неопрятного седого бомжа: момент водворения его трупа в черный пластик Пилатик еще застал. Эраст Георгиевич натянул приготовленные хозяйственные перчатки дурацкого розового цвета, перебрал на столе пузырьки, воняющие стеклоочистителем, заглянул на кухню, в умывальник…

* * *

…Сейчас они стояли уже в более-менее прибранной квартире: распахнутые окна выпустили вонь начавших разлагаться трупов, остатки пищи дворник свалил в огромный мешок и унес. Остались только силуэты на полу, окурки и мусор. Задумчиво шевеля носком своего штиблета прилипший кусок газеты, Пилатик негромко говорил:

– …Все это, конечно, ерунда. Мужчина-бомж лежал на половичке. Если бы он лежал на нем двое суток, тряпка пропиталась бы кровью и пропустила большое пятно на пол. А там только слегка напачкано. На емкостях из-под стеклоочистителя торговые марки фирменного магазина хозтоваров «Блеск» – это супермаркет на площади Калинина. Ни один бомж не сунется туда покупать это дерьмо, его просто охрана не пустит. Окурки совершенно разнокалиберные: по крайней мере, четыре наименования не совпадают с марками пустых пачек на столе и в мусорном ведре. Я был в морге. Женщина убита ударом ножа под правую грудь, а порез на ее платье – слева. Остатки стекла бутылки из-под портвейна сконцентрированы в правом углу комнаты, у батареи, в том время как ссора началась, скорее всего, у стола.

– То есть? – так же тихо пробормотал стоящий рядом Алексей. Майя, крепко державшая его за руку, молчала.

– То есть, – вздохнул Пилатик, – примерно через три-четыре часа после того, как вы отсюда ушли, а психбригада увезла Саватеева, сюда принесли тела двоих бомжей, убитых где-нибудь на пустыре. Мужчине горло перерезали, женщину – ножом в сердце… Чтобы не пачкаться в крови, их предварительно напоили до беспамятства, раздели, одежду принесли тоже отдельно, в мешках, тут наскоро натянули, разбросали окурки, бутылки, пузырьки. Маленько побили-покрушили все вокруг, портвейном на стены поплескали. Бутылку разбили о батарею – это удобнее, чем об стол. Вот и все. Поэтому столько нестыковок.

– Господи! – в первый раз за всю их встречу прошептала Майя. – Да что же здесь такое произошло… до этого? Что, старик с ума сошел?

Она стояла, упакованная наглухо: в темных демисезонных ботиночках, джинсах и серебристо-черной ветровке.

– Не знаю, молодые люди, не знаю… вам видней. То есть вам было видней. Вы на самом деле осмотрите комнаты! Кухню. Ничего не пропало из того, что вы в окна наблюдали?

Майя передернула плечами:

– Эраст Георгиевич, а можно я внизу подожду, в машине? Мне тут… тяжеловато.

– Конечно… Алеша, проводи!

Алексей довел девушку до лифта, подождал, пока тот доставит ее вниз. Из окна лестничной площадки он наблюдал, как она села в свою машинку-двухдверку. Только после этого парень вернулся в квартиру, пробежал по ней, вернулся к Пилатику и доложил:

– Эраст Георгиевич! Этого нет… медицинского колпака, белого. Фаллоимитатор тут был. Да, не удивляйтесь. Из секс-шопа. И таза нет на кухне, медного! Это интересно.

– Более чем. Наблюдательный молодой человек! – произнес кто-то над его ухом скрипучим голосом, выдающим в его обладателе старика.

Алексей повернул голову. В комнате совершенно неожиданным образом возник еще один человек: невысокого роста, волосы коротким ежиком, с сединой. Лицо доброе, крестьянское и какое-то абсолютно не запоминающееся, с носом-картошкой и голубоватыми глазами. Одет он был, несмотря на теплынь, в офицерский коричневый пыльник, под которым виднелась обычная рубашка хаки с серой селедкой галстука. Руки этот тип держал в карманах пыльника.

Голубоватые глазенки бесцеремонно ощупывали Алексея, как ощупывают на рынке понравившийся кусок свинины.

– А это… – поспешил представить его ничуть не удивившийся Пилатик, – Это…

– Иванов, – опередил его человек в пыльнике. – Иван Петрович. Служба пожарной охраны.

Он произнес это таким тоном, будто бы на самом деле говорил: чушь собачья, не верьте ни единому слову. И даже руку не протянул.

– Ему можно все рассказать. Он в курсе, – доверительно заметил Пилатик.

А человек сверлил Алексея глазами.

– Нуте-с, что вы еще заметили, кроме таза, молодой человек?

Косясь на Пилатика, Алексей рассказал. «Иванов» слушал, флегматично поковыривая какие-то лоскуты на полу своим ботинком – обыкновенным офицерским штиблетом из «Военторга». Один раз он четко и быстро, как бритвой полоснув, спросил:

– Пачка сигарет… МАРКА?!

Алексей назвал. Потом еще описал ощущения Майи. Пилатик вздыхал, «Иванов» хмурился. Под конец рассказа Алексей спохватился.

– А, вот еще. Я, когда ванную комнату начал осматривать – таз искал, – под ванной вот что нашел…

И он подал «Иванову» вышитый платочек. Обыкновенный девичий носовой платок, по краям обметанный красненькой ниткой, с вышитыми по углам цифрами: 6-31-36-1. Человек в пыльнике повертел платок в руках, приложил его к носу и хмыкнул:

– Ну что ж, неплохо для начала. Вас как зовут, молодой человек?

– Алексей…

– Хороший класс показываете, Алеша. Телесными практиками не занимались?

– Я… в ашраме жил. Давно, – слегка покраснел тот.

– Молодца-а! Далеко пойдете! А платочек себе оставьте. На память. Эраст Георгиевич, ну, я пойду? В принципе, с точки зрения Госпожнадзора меня тут уже мало что интересует.

Человек в пыльнике исчез, оставив в памяти Алексея даже не свои бледно-голубоватые стариковские глаза и не очертания лица, а только разбегающуюся сеть мельчайших морщинок.

Они с Пилатиком вышли. Тот возился, запирая дверь, а Алексей полетел вниз, прыгая через ступеньки, торопясь к Майе.

Девушка сидела в машине, положив голову на руль. Алексей первым делом погладил ее по нагревшемуся плечу:

– Майка! Ты как?

– Средне… Слушай, я тут нашла…

– Бомбу? Это прекрасно!

– Ну тебя… пойдем, покажу.

Они вышли из машины. Майя потащила молодого человека за дом. Таким путем они отступали, когда началась вся эта катавасия. Дорога тут была усыпана битым кирпичом. И вот в одной из ям среди строительного безобразия Алексей увидел несгоревшую пачку газет. Дождь ли, сырость помешали огню ее уничтожить, только лишь перегорел шпагатик, связывающий газеты, и сейчас легкий ветерок играл обугленными краями бумаг, рекламных буклетов и приглашений на презентации. Вверху белела бумажка с гербом СССР и обрывком текста: «…аемый Клавдий Павлович!…лашаем на торжество, посвященное годовщине со дня рождения тов. Маркса Карла…положника марксизма-ленинизма». Алексей сопоставил написанные на краях газет номера и ахнул:

– Лескова, сорок четыре, квартира девяносто семь! Это же та квартира, в которой я только что… А ты что тут делала?

– Я прогуляться вышла, – виновато проговорила Майя. – Ну, смотрю, эта пачка. Ее пацанята, наверно, из общей кучи утащили – они же любят бумагу жечь. Остановилась, а тут… прямо к ногам ветерком из кучи вынесло.

И она протянула Алексею плотный картонный кусок. Это был белый, хорошего качества картон. Поэтому он хоть и обгорел по краям, но огню не поддался. А на белой поверхности выстроились в колонки цифры.

– Блин! Центр – Юстасу, Юстас – Центру… – заметил Алексей. – Шифровка, однако! Надо бы Пилатику показать!

Но, едва он произнес эти слова, мимо них проехала, покидая двор, черная прокурорская «Волга» Эраста Георгиевича, и им оставалось только помахать ей вслед рукой.

Над «нехорошим», стоящим на неустроенной улочке домом с литыми стенами, возносящимися в небеса, злорадной пуговицей поблескивало солнце.

* * *

А Пилатик между тем держал путь совсем не в здание облпрокуратуры, где ему выделили кабинет. «Волга» с площади Автовокзала скользнула на улицу Фабричную, за которой высились высокие стрелы кранов – тут начинался речной порт, – а потом и того дальше, на улицу Владимировскую. Здесь на углу, под железной дорогой, рядом с самым первым городским тоннельчиком, пробитым в тысяча девятьсот тринадцатом году, о чем и извещали каменные цифры на его окаеме, располагались древнейшие, в несколько обхватов, тополя, а за ними – корпуса из красного кирпича, уродливые бастионы. Кладка была даже не красной, а бурой, и во многих местах откровенно поросла прохладным шелковистым мхом. Когда-то выстроенные для размещения маршевых рот пехотных батальонов, отправляемых Сибирью в мясорубку первой мировой, они в семнадцатом году стали прибежищем бунтующих рабочих – бунтующих отнюдь не за идеи призрачного марксизма, а просто оттого, что в городе не стало сахара и хлеба, а спекулянты вздули цены – эти корпуса громили пушками, и до сих пор проплешины от попавших снарядов остались на кирпичной кладке. Потом здесь разместили эскадроны ЧОНа, залившего пол-Сибири кровью не согласных с продразверсткой крестьян. Затем корпуса передали легендарному в городе заведению – Областному психоневрологическому диспансеру. «Дурке», проще говоря. И, хотя это учреждение ничем от городского психдиспансера, на улице 1905 года, не отличалось, тут тоже был корпус неврозов – для «легких». Правда, о нем ходили мрачные слухи: говорили, что с «Владимирки» не возвращаются.

Сейчас Пилатик ехал к одному из пациентов этого диспансера, доставленного туда недавно с диагнозом delirium tremens, сиречь белая горячка. Но, по здравому размышлению, медики диагноз изменили.

Беседе с больным предшествовала встреча с главврачом. Больше всего Пилатик боялся услышать что-нибудь вроде того, что сообщил ему судмедэкперт: мол, у пациента Саватеева открылся третий глаз или обнаружился раздвоенный язык. Но врач, сравнительно молодой человек с физиономией рыночного рэкетира и в модных очках без оправы, ничего страшного не сказал.

– Ну, что мы имеем, – говорил он разочарованно, раскладывая перед следователем какие-то бумаги с разноцветными кругами, квадратами и невнятными рисунками. – Первоначально диагностировали стопроцентный делирий, сейчас можно с уверенностью говорить об обострении долговременного шизофренического синдрома, осложненного опухолью мозга. Вот рентген.

– А мозг-то сам… есть? – с опаской осведомился Пилатик.

Врач удивленно посмотрел на него.

– Странный вопрос… Как бы он тогда жил?!

– Да вот. Живут некоторые.

Психиатр деликатно усмехнулся плоской, по его мнению, шутке и продолжил:

– Рентген мы сделали сразу. Обнаружили образование в левом полушарии мозга и, возможно, инородный предмет. Надо делать трепанацию черепа. Судя по всему, он не воевал, ранений не имел… Это не осколок Великой Отечественной. А прибор, к сожалению, не показывает подробно. Инородное тело слишком уж внедрилось в мозговую ткань, да в придачу оказалось зажато между пластинами черепа. Что-то вроде звезды.

– Пятиконечной…

Психиатр укоризненно посмотрел на следователя: вот солдафонщина!

– Шестиконечной! – поправил он с досадой. – Впрочем, это все. А что я вам сказать хотел, так это… м-да. Вот смотрите.

Он положил перед Пилатиком кучу трогательных рисунков: девочка с собакой, женщина с шариком, семейство в парке. Рисунки почти детские, неумелые, без перспективы и теней. Пилатик равнодушно уставился в детское творчество.

– А что это у них в головах у всех? – удивился он. – Палки какие-то… Трубы?

– Иголки, – пояснил психиатр, улыбаясь. – Это я вам показал рисунки классических шизоидов, сделанные в период обострения. Все они рисуют иголки в голове изображаемых субъектов, бессознательно, отражая таким образом ощущение собственных постоянных диких головных болей. А вот наш гражданин Саватеев ничего такого не рисует. Один раз нарисовал какого-то индуса в чалме, второй раз – голую, простите, женщину с этим, простите… ну, вы поняли!

– В третий? – с надеждой спросил следователь.

– А на третий раз отказался. Вам надо, говорит, вы и рисуйте! Вообще, должен сказать, для шизоида на редкость здоровая реакция.

– Я могу с ним поговорить?

Психиатр покачал головой.

– Боюсь вас огорчить, товарищ… Пилатик. Во-первых, у него не прошел реабилитационный курс, мы ему колем сильные нейролептики. Во-вторых, у него только сегодня утром была вспышка сумеречного состояния, а он… он – буйный. По потолку бегает, как муха.

– Правда?

– Ну, – врач сконфузился, – это санитары так шутят. Говорят, видел кто-то… Здоровых мужиков раскидывает в стороны. Ну, что я могу для вас сделать? Могу дать возможность глянуть на него в закрытой палате. Через глазок.

И Пилатик глянул. В окуляр глазка, открывающего вид на всю одиночную палату камерой-обскурой и чуть искажающего предметы, он увидел высокого костистого старика в белом, босого – неимоверных размеров ступни, желтые и измозоленные, как у Вечного Жида, постоянно приплясывали, находясь в беспорядочном движении. Приплясывали бы и руки, если бы не были стянуты за спиной белой смирительной рубашкой, в которой старик с отросшей бородой и совершенно лысым блестящим черепом походил на индийского брамина. Он что-то бормотал, кругами ходил по палате, а иногда внезапно начинал метаться и биться головой об обитые пробкой стены.

Пилатик уже был готов совсем увериться в сумасшествии одного из главных фигурантов его дела, как тут Саватеев подбежал и глянул в глазок. И Пилатик едва подавил изумленный вскрик: глаза безумца жили совершенно отдельно от его истерзанного болезнью тела. Это были глаза здорового человека! Они лениво усмехались и смотрели на Пилатика со странным, леденящим душу холодом существа, во много раз более могущественного, чем все эти санитары и доктора вместе взятые.

Новости

«…Информационная экспансия нового глобального поискового ресурса abracadabra.go, по словам европейских экспертов, просто завораживает. Одна из ведущих специалистов ресурса Google Рейчел Каховски высказалась следующим образом: „…abracadabra.go развивается так, как будто ей помогает сам Дьявол!“ Тем не менее, необходимо объективно признать, что количество статей в сетевой энциклопедии ресурса abracadabra.go на сегодняшний день фактически превысило количество материалов в известной энциклопедии Wikipedia – сейчас там 1332 тысяч статей, в то время как новый ресурс может похвастаться уже двумя миллионами материалов. Крупнейшие СМИ, такие как, например, холдинг ВВС и лондонская „Times“, уже объявили, что при работе по поиску информации они отдают предпочтение именно ресурсу abracadabra.go, дающему наиболее точный и полный результат поиска. В то же самое время госдепартамент США в очередной раз отказал ресурсу в регистрации на территории Соединенных Штатов и указал на необходимость тщательной проверки источников информации ресурса, а также стоящих за ним лиц и организаций…»

Анри Блом. «Сетевое похищение Европы»

Herald Tribune, Нейи-сюр-Сен, Франция

Точка сборки-5 Новосибирск. Улица Большевистская Медный, Данила, Иван и другие

Данила позвонил Медному неожиданно, словно вынырнув из небытия. Обычно он не снисходил до таких звонков, демонстрируя свою занятость – тут ведь набрал номер… Медный с изумлением услышал просьбу дать разрешение провести мини-семинар по постройке дома!

– Какого? – не понял Медный.

– Ну, эта… Короче! Налоговая на меня бочку катит. У меня одно ЧП, типа, в натуре, не ведет хозяйственной деятельности. Вот и, типа, штраф требуют.

– А тебе че нужно?

– Ну, типа… Медный, врубайся: я им дом построю. На углу Большевистской и Добролюбова. Ну, за метро «Речной вокзал».

– И что?

– Ну, мы, типа, будем это хитро делать… Я, Иван и Соня. Только мы, понял?

– А почему только вы?!

– Ну… мы эта, типа, самые сильные трансляторы.

Выслушав то, что предлагал ему Данила, Медный обескураженно поинтересовался:

– А это кто вам… такое придумал?!

– Да наш препод. По документоведению. Кричит: «Раз вы волшебники, вот и сдавайте. На практике».

– Погоди… Не понял! Препод по документоведению? Он что, симоронавт?!

Тут Данила разразился такой бранью в адрес неведомого преподавателя, что Медный вынужден был его остановить:

– Але! Ну-ка, остынь… я как-никак тоже препод. По жизни. Ладно, валяйте. Считайте, что я прикрою, в случае чего. Когда начнете? Ладно, я подъеду. И не увлекайтесь там.

Жить становилось все лучше, все интереснее.

* * *

Жизнь на крохотном перекрестке улицы Большевистской и спускающейся к ней улицы Добролюбова была сонной и малоинтересной. Автобусы тормозили тут только «по требованию». Следующей остановкой был узловой, метрошный «Речной Вокзал», а за тротуарами улицы догнивала бывшая Алтайская слободка, примостившаяся на выселках прежнего Ново-Николаевска: кургузые домишки, в которых во время оно селились семьи ломовых извозчиков да мелкий трактовый люд. Недалеко, на улице Инской, ставшей простым переулком, утопал в грязи настоящий булыжник образца тысяча восемьсот девяносто девятого года, положенный тут «каретным купцом» Мефодием Карабузовым – первая мощеная улица Ново-Николаевска.

Но век этих домишек был недолог. Часть из них купили, снесли и поставили на их месте кирпичные шале, в которых, в отличие от швейцарских, не отдыхали, а занимались шиномонтажом, ремонтом и оптовой торговлей стройматериалами – благо основной торговый тракт по-прежнему находился рядом. Часть домишек, скособочившихся, подслеповато смотрящих на шумящую Большевистскую, все еще держалась за счет своих неимоверно пьющих и упрямых хозяев: с ними и простой разговор трудно было составить, не то что покупку сделать.

Один из этих домиков неизменно привлекал внимание зевак, первый раз едущих в автобусе от остановки «Речной Вокзал»: в косореберье забора внезапно высверкивала солнечным бликом диковинная зеркально-хрустальная конструкция, казавшаяся то ли миниатюрным чертогом, то ли дверью в иной мир; высверкивала да исчезала. И лишь немногие знали, что столь художественная калитка посреди гнилого, разваленного забора была дипломной работой соседского мальчишки, учившегося в Архитектурной академии. И создана она была за три дня из обрезков тонированного стекла, с помощью сварки. А хозяину – бутылку, чтоб не препятствовал.

Сейчас мимо этой самой замысловатой конструкции шла Светлана Щучкина, старший инспектор налоговой службы Октябрьского района, в ведении которого находилось ЧП с хитрым названием «ДАН-НИЛ», в отношении коего налоговая служба готовилась предпринять ряд непопулярных мер. Светлана была девушкой отчаянной, строгой, грохотала по тротуару ногами в темных закрытых туфельках и гордо несла на себе брючный костюмчик китайского производства, с местной барахолки, – недорогой, но вполне корректный.

Ее внимание привлекли трое людей, стоявших посреди тротуара, так что прохожим приходилось их огибать. Стояли по-хозяйски, уверенно, абсолютно не реагируя ни на тычки, ни на обидные слова, оброненные в их адрес. Слева стоял, очевидно, архитектор – молодой парнишка, высокий, с аристократичными чертами лица, в богемном желтом пиджаке. Справа – светловолосая девушка в офисной, минимально укороченной юбке и блузке. Она что-то старательно записывала в папку. В центре же – верзила-мужик в костюме, с нескладно повязанным галстуком и в кроссовках под брюки, по нынешней плебейской моде. На голове же у него возвышалась вполне пенсионерская фетровая шляпа с черной лентой, которую в сорок пять лет предпочитают носить все люди с устойчивым рабоче-крестьянским воспитанием.

Архитектор краснел, девушка записывала, а мордатый разорялся в мобильный телефон:

– Саныч! Какого, нах, у тебя раствор на кровлю не дают! Да я вас сейчас голышом заставлю бетон месить! Давай, пинай их там, сейчас металлочерепицу подвезут…

Светлана мельком глянула в их сторону, но прошла мимо – торопилась в свою налоговую. Она постояла на остановке, поправив темные локоны. Автобус? Наверно, автобус. Маршрутка – это если повезет.

Между тем мордатый орал на всю улицу. Его вопли только иногда перекрывал с гулом стартующий на перекрестке транспорт.

– А? А меня мует это все?! Давай, чтобы блоки были… и смотри… У тебя крановщик на втором агрегате, че, в шары долбится?! Он куда стрелу повернул?! А?

Светлане стало интересно. Она повернула изящную головку в ту сторону, куда вперили взгляды трое озабоченных трудяг, но, кроме покосившегося домика, запущенного двора и зеркального входа, ничего не увидела. Она поймала себя на мысли, что ни одного крана не видит даже на залитом голубым светом горизонте. Девушка нахмурилась и подошла ближе.

– …теперь слушай, блин! Труб на двенадцать не будет. Сантехнику привезут итальянскую – бери, потом поменяем…

– Товарищи! – робко обратилась молодая женщина. – А что тут… тут что-то строят?

Архитектор, молодой парень, скосил на нее глаза и с явным пренебрежением обронил:

– Высотный дом в двадцать три этажа. Не мешайте работать, девушка, отойдите.

– Высотный? Дом?! – Светлана расширила глаза и даже пропятилась. – Где?! Вы что, с ума сошли?!

Но троица не отвечала, вполне занятая своими делами. На кривом заборе грелся рыжий, подлый на вид кот. Вороны устало переругивались в обрезанных культях тополей. Неслись по Большевистской машины, обдавая окрестности затхлостью выхлопов. «Афера!» – догадалась сметливая Светлана и бросилась к первому попавшемуся мужику, стоявшему на остановке.

– Това… Мужчина! – сурово сказала она. – Там аферисты вон стоят. Сделайте что-нибудь.

Мужик прекратил лузгать в кулак семечки, удивленно уставился на женщину.

– Аферисты?! А че делают?

– Строят! Несуществующее здание! – возмущенно прокричала Света. – Сейчас квартиры там продавать будут! Да что вы, честное слово, газет не читаете, что ли?! Ну, ведь на глазах нас зомбируют…

– Замба… чего? – изумился мужик, а потом изрек: – Строят – значит НАДА! – и прыгнул в подъехавшую маршрутку, двигающуюся, кстати, в нужном Светке направлении.

Затем Светлана попробовала найти понимание у женщины средних лет, стоящей с сумками.

– Женщина! Надо милицию вызвать! Что происходит рядом? Кошмар просто!

Но женщина прозрачно глянула на нее и посетовала:

– Вот за укроп ломят, не дай боже-господи! Совсем с ума посходили… А ты, доча, говоришь – строют!

И та тоже исчезла в зеве автобуса.

Светлана отступать не привыкла. Пропустив свой маршрут, она начала метаться по остановке, ловя выходящих с перекрестка людей, и наконец поймала лысого, сурового на вид дядьку с портфелем.

– Ну, девушка, только ради вас, – проворчал он, расслабляя узел галстука. – Ну, ведите. Где там они у нас, эти извращенцы?

Светлана подвела мужчину к троице. В это время главный, мордатый, распоряжался:

– Так! Отделочников на южный фасад, быстро! Мне трещины не нужны, понял? А то сам, как ихтиандра, будешь там ползать… Да я отсюда вижу трещины.

– Ну, что я вам говорила?! – торжествующе спросила Светлана.

Мужик пригляделся, потом снял свои очки, протер их аккуратной кремовой тряпочкой, снова нацепил на нос и… набросился на женщину:

– Что вы мне голову морочите, а?!

Женщина попятилась в испуге.

– Что голову морочите, я вас спрашиваю? Люди дом строят, неужели не видно?! Что вы привязываетесь? Денег у вас нет?! А квартирку хочется… Знаю я вас таких, только предлог ищете! Нате вам червонец, катитесь отсюдова.

Он вырвал откуда-то из кармана купюру и швырнул ей. Но она деньги не приняла. Бумажка легла на асфальт, ей под ноги. А мужчина, возмущенно размахивая портфелем, пошел дальше по Добролюбова, иногда удовлетворенно оглядываясь на «строящийся» дом.

У Светланы на светло-карих глазах вскипели горючие слезы. Она поняла, что ее приняли за одну из тех девочек-припевочек, которые летом зарабатывают себе на жизнь нехитрой фразой: «Молодой человек, у вас не будет пяти рублей? На метро не хватает!»

А вокруг уже собралась небольшая толпа. Какая-то старушка восхищалась тем, как сейчас «строют», женщина в платке прикидывала, сколько будут стоить квартиры в красавце-доме, молодая пара тихонько обсуждала вариант размена. Подкатил и какой-то деловой – нет, не в «мерседесе», всего лишь в скоромном темном «лексусе» последней модели, – высунул потное лицо:

– Э, братва, квартиры почем?

Ему ответил архитектор, лениво процедив:

– Не продается. Дом ведомственный. По списку распределение!

Делового это не смутило, он бросил свою машину чуть ли не посреди улицы, вылез и начал названивать кому-то по сотовому:

– Санек, але! Мать твою, это Серый… Але! Тут, короче, дом сдают. На Добролюбова, да. Короче, давай хватай все бабки, надо думать че-как…

Светлана с ужасом посмотрела на взволнованных людей, поедающих жадными глазами пустое пространство, и на трех аферистов, спокойно делающих свое черное дело – с абсолютной серьезностью. Она пискнула что-то вроде: «Караул!» – но внезапно цементная пыль несуществующей стройки забилась в легкие, и она закашлялась. От этого Светлана потеряла весь задор и тихонько отошла. Метрах в десяти от толпы она устало опустилась в своих брючках прямо на теплый бетонный «кукиш», оставшийся тут после какой-то реконструкции, посмотрела на свои пыльные туфли и ощутила жжение в ногах. Она сбросила туфли, прижала пятки к асфальту. Так и сидела, блаженно шевеля пальцами. Что же это такое происходит, а? Кто с ума сошел – она одна или они все?!

Внезапно рядом с ней на камень опустилась долговязая девушка в желто-черных клоунских шароварах и с «конским хвостом» ярко-красных волос. Зажав сигарету между красивыми губами, она спросила:

– Есть зажигалка?

– Да. Возьмите! – Светлана отдала зажигалку, сама она курить не хотела.

Незнакомка затянулась и выпустила дым своими красивыми губами. Светлана посмотрела на ее шаровары: она тоже боса, а ногти разноцветные. Чудно!

– Переживаешь? – не глядя на нее, спросила незнакомка.

– Ну, а как… они же людей обманывают!

– Спокойно! Они никого не обманывают. Квартиры не продают, деньги не принимают. Это ВКМ. Волшебная Картина Мира.

– Какая?!

– Волшебная. Вот мы тут посимороним, а вдруг и правда красивый дом потом построят вместо этого убожества?

Солнце яростно сверкало в зеркальных створках крыльца. И люди этого не видели. Они видели растущий на глазах дом-красавец.

– Но этого быть не может! – горячо возразила Светлана. – Это… это черт его знает что!

– А пойдем, посмотрим, – просто предложила та.

Забыв про туфли, Светлана пошла за ней. Стало уже совсем жарко – полдень. Загазованное облако ползло с Большевистской. И внезапно в этом мареве она увидела дом. Правда, чуть дальше, где-то за линией железной дороги. Но за ним суетились краны, его красные стены горели торжественно, и белые рамы окон светились в дымке мечты…

Неужели это… Светлане стало сначала дурно, а потом хорошо. И чей-то голос прошептал ей на ухо:

– Это Волшебная Картина Мира, помни.

* * *

Через полчаса в помещение налоговой инспекции по Октябрьскому ворвалась растрепанная женщина в строгом брючном костюме – но с закатанными штанинами и без туфель. Едва начальница успела отреагировать на нарушение дресс-кода, как сотрудница шлепнула на стол заявление и заголосила:

– Катерина Матвеевна! На Добролюбова дом строят! ЧП «ДАН-НИЛА». Тридцать процентов квартир для нашей налоговой! Надо заяву писать!

Начальница, которая сама ютилась в двухкомнатной с сыном, невесткой и собственным внуком, новость оценила. И уже не глядя на подвернутые брючины своей сотрудницы, доброжелательно проворчала:

– Че-Пэ «ДАН-НИЛА»? А мы уже собрались на них приставов насылать… Ну ладно, обождем. Рассказывай, куда писать и на чье имя?

…Еще через пятнадцать минут к месту сборища подъехал Медный. Он добирался на маршрутке, и за триста метров до остановки машина встала – впереди бурлило бескрайнее море транспорта. Водитель сигналил, пытался проехать по обочине, но бесполезно: все оказалось загорожено. Затем ему позвонили по мобильному. А когда пассажиры начали роптать, водитель лениво пояснил:

– На Добролюбова стройку открыли… перегородили все. Бесполезняк.

Медный плюнул и вышел. Пошел пешком. Он добрался к месту и обнаружил, что проезжую часть действительно перегородил длинный грузовик с прицепом; строительные рабочие снимали оттуда новенькие бело-синие легкие щиты и тут же, на глазах, сооружали строительный забор из вагонки и жести. Какой-то человек в сером пиджаке, с красной жилистой шеей, коротко стриженный, увещевал топу зевак:

– Граждане, граждане! Расходимся… Расходимся, я вам говорю. Все вопросы – к военно-строительной компании. Телефоны написаны на стенде. Расходимся…

Медный ошалело смотрел на эту суету. Тут же сзади посигналили. Он обернулся и увидел вишневый «Opel Vectra», из окон которого выглядывали лица Ивана, Сони, Данилы и Лис. Медный загрузился в горячее нутро машины.

– Ни фига себе… вы че?! Получилось, что ли?

Оказалось, что деловой мужик, интересовавшийся ценой, в течение получаса провернул по мобильному гениальному комбинацию: дом, на месте которого поднималась виртуальная стройка, он вместе с участком выкупил у хозяина, едва вышедшего из запоя, а потом тут же втридорога перепродал Военно-строительной компании, которая, хоть ничего и не планировала, но тут же объявила о начале строительства и отрядила рабочих на огораживание. А ЧП «ДАН-НИЛ» компания просто взяла в качестве соучредителей и тут же положила на счет Данилы круглую сумму, чтобы избежать лишних вопросов.

– Прикинь! – радостно кипел Данила, вертя руль. – Этот наш, документовед… каз-зел! Он тоже пришел, говорит: ладно, зачет записываю, а экзамен вам все равно сдавать.

– А где он сам? – с любопытством спросил Медный.

– Да вон, идет…

«Opel Vectra» как раз стартовал с перекрестка, найдя лазейку в тугом коконе автомобилей, и, когда он пролетал по «зебре», Медный увидел невысокого пожилого человечка в сереньком костюмчике, переходящего дорогу. Обыкновенный пенсионер, видно, бывший военный – на лацкане какой-то значок-ромбик… Но машина пролетела мимо, а тот, стриженый, скромно прыгнул в подошедший автобус.

* * *

А еще через час полковник Заратустров, склоняясь над картой, распечатанной по его требованию, по-старинке – на бумаге, сжимая зубами потухшую сигару, чертил красным и синим маркером по листам. Рукава белой сорочки закатаны, коричневые локти морщинисты. Раз! Отчеркнул квадрат.

– Это все, что они сканировали?

– Да, товарищ полковник.

– Ерунда, – пробурчал он. – Это бывшая хата «белых братьев», тут все умерло давно… Так. Это тоже знакомое место. Нет, не катит. Здесь? Здесь было в прошлом году…

– Черная месса, товарищ полковник, – подсказала стоявшая за его спиной Альмах.

– Тоже мимо кассы. Так! Вот… Смотрите! Это территория завода «Труд». Он акционирован, масса бесхозных клетушек. Думаю, что нам надо прошарить все канализационные люки. Понятно? Так, Астафьев, немедленно свяжитесь с ИЦ, мне нужны чертежи подземных коммуникаций завода. И группу обследования туда отправьте. Немедленно!

Он остановился. Бросил маркеры. Разжег сигару. А потом добавил серьезно:

– Если с Лескова, то им удобно было спрятать все это именно там.

Результат выдали через полтора часа. Неприметная дежурная машина Горводоканала, обыкновенный «зилок» с фургоном, стояла у одного из канализационных колодцев на территории замерших цехов завода «Труд», одного из старейших в Новосибирске, по ветхости частично проданного под склады. У шахты копались ремонтники в грязных одеждах, а в самом фургоне полковник Заратустров в своем непрезентабельном костюме все так же жевал сигару. В кунге, вытянувшись перед ним в струну, плотный розовощекий старлей Астафьев докладывал:

– Товарищ полковник, обнаружены останки в сильной степени мумификации. По сохранившимся фрагментам кожи на пальцах кистей установлено, что останки принадлежат Веронике Игоревне Хмельновой, восемьдесят девятого года рождения, ранее не судимой, по учету ИЦ Спецуправления не проходившей, объект ординарный. Несмотря на мумификацию, экспресс-анализ эгрегора установил: убита от трех до пяти дней назад. Наши сотрудники провели беседы с соседями по месту проживания объекта, по улице Лескова, сорок четыре. Выяснилось, что означенная Хмельнова В. И. проживала в квартире семьдесят девятой данного дома с напарницей, личность которой не установлена. Подробности выясняем.

Полковник поморщился и тяжело поглядел в мутное окошко. Еще раз поморщился, будто от зубной боли, выплюнул сигару и обронил:

– Так… все ясно. Значит, забирайте все останки и начинайте выяснять контакты этой Вероники. Вы сказали, что она была связана с психологическими семинарами… У кого, когда, где? Полностью! До последней случайной встречи… Задание понятно?

– Так точно!

– Выполняйте.

Астафьев, одетый в нечистый мешковатый костюм обычного российского сантехника, вывалился из дверей. А Заратустров, сжимая в пальцах тельце сигары, привалился лбом к холодному стеклу и закрыл глаза.

На заводе уныло прозвучала какая-то тревожная сирена.

Господи, сколько работы еще… И как с ней справиться? Он очень хотел ошибиться, предполагая, что смерть девицы, занимавшейся в группе психотренинга, напрямую связана с ее проживанием вместе с таинственной подругой в самой непосредственной близости от квартиры объекта «Невеста».

Никто тут не ошибался. Никто. Еще не рассказал Свирко следователю Пилатику про психа с Лескова. Еще не окропила драный линолеум кровь бомжей, привезенных сюда в мешках. Все случилось ПОСЛЕ переполоха во дворе и нападения обезумевшего старика на врачей…

А между тем в городе пролился дождь. Последний летний – теплый.

* * *

…Оно шаркнуло, когда Вера укладывала свой любимый желтый топик на самый верх сумки, уже пучившей свой синий живот от разнообразного тряпичного мяса. Шаркнуло прямо за спиной – тихонько, но Вера сразу же поняла, что это за звук. Когда задевают старую половицу в коридоре, она отчаянно скрипит или стреляет вот так – сухо. Девушка не обернулась, только застыла, ощущая полоской голой спины между джинсами и краем белой ветровки этот холодящий, пощипывающий взгляд черных глаз.

– Ты куда это собираешься?

Вера медленно обернулась. Ольга стояла в коридоре кухни, опершись плечом в кимоно об косяк. Гладкая головка, как обычно, утыкана деревянными спицами. На улице люди оборачивались при виде этой диковинной гламурной японочки, каким-то чертом занесенной в столицу Сибири. Но она лишь невозмутимо семенила своими крохотными ножками, белыми голыми ступнями во вьетнамках, когда шла в Центр Иероглифики на занятия, в своем кимоно розово-желтой пестроты и с этими дурацкими палками в голове. А когда она вышагивала в дырявых джинсах и босая, шаркая пятками по асфальтовой копоти, или же громко стучала каблуками модных туфель, так никто и не смотрел. Девка как девка. Маленькая, черненькая, хитроглазая. Может, ее и не Ольга совсем зовут? Да, она сама говорила, что любит путать имена, дурачиться; примерять на себя разные личины… Иногда как-то еще себя называла – на «о»…

Сейчас она была в кимоно, вьетнамки – в руках, и по ее босым, чисто вымытым ступням Вера поняла: с улицы. Шла под дождем… Кимоно промокло по краю, потемнело. В руках у Ольги – хрустящий веер. Хлопает – туда-сюда, сюда-туда. Губы-вишенки полуоткрыты.

Она пришла с мокрыми ногами, а половица прилипла к голой подошве и скрипнула – вот почему Вера услышала.

Девушка похолодела на миг: знает? – и выдавила, напустив на лицо вымученную, плачущую в уголках губ улыбку:

– Да вот, Витька пригласил… на пляж…

– На пляж? – удивилась подруга. – Дождь хлещет по всему городу. Я от самого метро босиком шлепаю!

– А… а… а мы с ним в Ордынку поедем, – нашлась Вера, – к его родителям. Там, говорит, ваще засуха.

Слава Богу, Ольга не стала выяснять нюансы: почему Витькины родители вдруг оказались в Ордынке, а не в Северном; почему капризная Вера решила поехать из комфортного города в деревню… Она кивнула, как будто все нормально, и неожиданно зажглась:

– Во! Давай я тебе ритуал изображу! Нам сегодня сэнсэй показал.

– Какой ритуал?!

– На Отдых Души, – загадочно ответила та. – Давай-давай! Пойдем туда, помедитируем на дорожку.

– Ну… ну давай… – растерялась Вера.

– Только, – глаза Ольги блеснули то ли угрожающим, то ли просто жадным блеском, – ты разденься. Как обычно.

Она обернулась и пошла, ведя Веру за собой, словно на невидимом поводке.

Та уже догадывалась, чем это может кончиться: коврик, благовония, чувство сладкого одурения, подкатывающее откуда-то из самого низа живота, и потеря контроля, а потом жгучий стыд за свое исступление и ласки, которые буквально вырывала, вытаскивала из нее подруга. Ладно. Пусть будет последний сеанс. Перетолчется. Только бы вырваться из этой квартиры!

– Только я совсем раздеваться не буду, – угрюмо обронила Вера, идя за подругой, – у меня эта… ситуация.

Та легко кивнула – ладно, мол!

Посередине их крохотной «медитационной» комнатушки белел коврик, все еще густо пахло сандаловыми палочками. Ольга стащила с себя кимоно (белья она, по наблюдениям Веры, не носила никогда), уже голой присела перед подсвечником, зажигая палочку. Стали четко обозначены икры сильных ног, сухожилия на маленьких ступнях напряглись; мышцы лобка выпукло отметились, загорелая спинка прорезалась острыми лопатками. Вера неуверенно разделась до лифчика и трусиков, а одежду опасливо повесила на единственный стул, стоящий рядом, кроссовки тоже отставила недалеко. Если что – в кармане ветровки электрошокер. И кроссовки под рукой – обуться и бежать, скорей! Без обуви бегать она не любила. Пусть Ольга только попробует ее снова одурманить, превратить в голую бесстыдную куклу…

Ольга села на коврик. Соски ее маленьких острых грудей темнели вишенками. Уже чувствует! Уже приготовилась. Вера опустилась на коврик.

– Нет, вот так садись… Мы должны соединить нижние чакры Кундалини, – говорила Ольга, раскладывая ее руки и ноги привычно уверенными движениями. – Это называется «союз Змеи и Паука». Вот так, ноги мне на бедра, а я на твои…

За маленькой головкой покачивались деревянные спицы. Вера ощутила на своих бедрах ее прохладные мягкие босые ступни с чуть шероховатыми подушечками пальцев без лака на ногтях – маленьких пальчиков, коротких. Кажется, она никогда педикюра не делала, считая это глупостью.

Девушки уселись, сплетясь голыми ногами. Ольга поставила посредине свечку, которая освещала их коленки мерцающим светом, и начала:

– Ом мани падме хум!

– Ом мани падме хум! – покорно повторила Вера.

Хотелось пить. Язык непослушно ворочался во рту. Босые пятки Ольги ласково и требовательно стискивали ее бедра.

– Ом мани ихра нака!

– Ом мани ихра нака!

– Омммм… – протянул Ольга, закидывая голову.

– Оммм!

Ее груди напрягались, повинуясь тонусу мышц. Вера помотала головой: запах сандала щекотал нос. От кожи Ольги шел трепещущий жар. Спицы на глазах расплывались…

– Оммм…

– Ом мани кари нака! Падме, падме!

– Ом мани… Падме, падме!

«Если попробует снять с меня лифчик, – проплыло в голове Веры, – а она может… пальцы ног умелые… тут же схвачу шокер!» Мысли вязли одна в другой, словно испачканные патокой.

– Оммм!

– Оммм!

– Мане!

– Мане!

– Падме!

– Падме!

– Хум! Нака!

– Нака!

– Нака!!!

Кажется, она своими ступнями была уже на талии Веры. Очень гладкие, словно пластиковые, твердые пятки ее ног добрались куда-то под сердце… И тут внезапно Вера поняла, что подруга, откинувшаяся назад да замершая в такой позе, в которой просто не может удержаться человек, не знакомый с долгой практикой хатха-йоги, уже обхватила ногами ее шею и сдавила стальными тисками. Голые пальцы ступней Ольги впились в щеки Веры, зафиксиров их, как в рамке, намертво – не двинуться…

– Омммаа… ааааа-сссука!

Вера дернулась. В принципе, она в два раза крупнее этой дюймовочки, лже-японки, она имеет первый разряд по айкидо… Вот сейчас бы схватить шокер, всего-то одно движение. Но вместо этого она схватилась руками за щиколотки Ольги, ощущая, как холодна на ощупь ледяная гладкая кожа девичьих ног. Вера выпучила глаза, открыла рот и заорала все, что так долго копила:

– Сука, не трогай меня, оставь, оста-аа-вь!

А Ольга вдруг изогнулась, а точнее, распрямилась тетивой нагого тела с болтающимися грудками, с этим невероятно мускулистым пахом и выбросила руки вперед. Одна спица, выдернутая из ее высокой японской причесочки, собранной из гладких, черных и блестящих волос, стрелой вылетела вперед. В следующий миг ее острый конец вошел в правую глазницу Веры, протыкая маслянистую склеру, проходя сквозь сосуды глазного яблока и разрывая их, нанизывая белую с прожилками ягоду на себя, перебивая нерв и через отверстие в черепе раскаленным шилом влезая в мозг.

Вера, можно сказать, и не ощутила боли – просто всплеск, резкая темнота в обоих глазах, звон в ушах и дикое ощущение угля в самом центре головы, будто сдвинули крышку и плеснули туда кипятком.

– Омммаааааааааа…. – захрипела она.

Спица проталкивалась вперед, и ее тело распихивало сосуды мозга, обрывая паутинку нейронов, и вот с последним движением дерево, жутковато скрипнув, уперлось в височную кость изнутри, процарапав по ней, а мозг заполнила кровь разодранной ткани.

Судорога скрутила тело Веры, незагоревшее, в глухом лифчике и кружевных трусиках; сознание расплескалось заревом и погасло. Как манекен, девушка повалилась навзничь, затылком назад, да гулко ударилась им об пол – тут коврика не было. Из глаза торчала вверх черная спица.

Ольга убрала ноги с тела бывшей подруги. Коротко, по-звериному, выдохнула, переводя дух. Встала, нагая; потом склонилась над лежащим телом. Ловкими и жестокими руками, одним движением содрала с мертвой лифчик, вывалила наружу большие, полные груди Веры – ничего. Усмехнулась, исследовала чашечки. К внутренней стороне одной из них жевательной резинкой прикреплен комочек… Она развернула. В полумраке белел платочек, совсем девичий, если бы не треугольник в самой середине и четыре цифры, вышитые по краям неровным стежком: 6-1-36-31. Из второй чашечки она извлекла тонкую папиросную бумажку с набором цифр. Они были записаны бисерным Ольгиным почерком, размером с булавочную головку.

80 70 19 80 19

13 90 10 14 11

66 64 15 51 66

35 14 36 51 52

46 31 44 22 32

24 22 54 44 15

16 54 24 53 Н3

22 21 54 64 Л

65 12 62 63 ХХ

Ольга пробежала глазами цифры – все правильно. Потом снова склонилась над лежащим телом: одна глазница полностью заполнилась кровью, густой, темно-бурого цвета, и сейчас эти капли сползали по щеке, покрытой розовым пушком, на пол. Ольга обмакнула палец без маникюра в кровь и нарисовала рядом, на квадрате дощатого некрашеного пола, квадрат с буквой «С» в середине. Встала.

Она понимала: все, надо уходить. Жадная, глупая и вороватая девка сполна заплатила за свои попытки проникнуть туда, куда посторонним заходить нельзя. Что ж, теперь задача Ольги – быстрее уйти отсюда. ОН любит смерть. ОН очень скоро придет, вызванный пряным, свежим и вкусным духом крови. Она оставит ЕМУ послание, которое рассчитывала передать совсем по-другому. ОН разберется с телом и со всеми деталями, на то есть вся ЕГО беспредельная власть – власть Первопричины и Первопредка.

Итак, теперь Ольга покончила со второй дурочкой – первая была хромая и толстая, пришла с этим платочком… Как она хрипела, когда Ольга с улыбкой душила ее шнурочком! Как свинья. Что ж, все они – мусор.

Те, кем будут когда-нибудь управлять, как стадом свиней.

Ольга с размаху зажала бумажку между указательным и средним пальчиками маленькой кисти и, не промахнувшись, насадила ее на конец острой спицы, торчащей из глаза мертвой девчонки. Как использованную офисную бумажку-напоминание.

Квадрат с буквой «С» краснел в изголовье, бумажка чернела цифрами, маленькими и черными, как муравьи.

…Спустя пять минут беспорядочноволосая пацанка в драных джинсах на булавках, в кожаной косухе, в растоптанных кроссовках бывшей подруги, оставила квартиру. Кроссовки сохраняли тепло ласковых, не знавших ничего иного, ног Веры – и Ольге было приятно это послевкусие чужого тела, запаха другого пота, пропитавшего эту одежду. Она погружалась в него, и это было как совокупление!

Ольга, со спортивной сумкой на плече, легко сбежала по ступенькам подъезда и покинула девятиэтажку в центре Октябрьского района. Даже бабки не встретились ей по пути. А могли бы; и покачали бы они головами, осуждая это чудище в не свойственной барышням одежде. Но они бы никогда не узнали, что это вовсе не чудище, а Чудовище, имя которому – три шестерки по каждой основной диагонали квадрата.

Новости

«…в книге британского исследователя Джона Куотерли приводятся сенсационные сведения о причастности известного европейского медиума и паранормала, небезызвестного Вольфа Мессинга, к рождению в недрах зловещей советской организации МГБ-КГБ так называемой „паранормальной разведки“, созданной по инициативе Лаврентия Берия. Куотерли утверждает, что именно Вольф Мессинг привлекался в 1944 году к организации экспедиции в Тибет и в Северный Иран, где советская разведка планировала обнаружить не только легендарный „вход в Шамбалу“, так и не найденный Гитлером, но и артефакты древних персов, в частности, мифическую „Библиотеку Аламута“, о факте существования которой до сих пор безуспешно спорят историки и археологи…»

Кит Сименс. «Кто они, русские йоги?»

Frankfurter Rundschau, Франкфурт, Германия

Тексты Полковник и Альмах

Вечерело. Заратустров устал настолько, насколько может устать человек на переднем крае сражения – когда посвист пуль уже воспринимается как блаженная музыка. Ведь пуля, отлитая для тебя и несущая тебе смерть, совсем не свистит. Она молча ударяет под сердце или в шею.

Заратустров устал. Линии на большом ватмане никак не сходились. Ни по одной из фаз операции «Невесты» не было ясности. Копилась только тяжелая, тягучая тревога. Она никуда не уходила, не выдавливалась в документы и сводки. За стеной шуршал Оперативный зал, с дежурным – Горским.

А Элина Альмах собиралась домой.

Была полночь.

Полночь – скоро уйдут последние поезда метрополитена. Город зачах, только немного в центре пылает рекламами, как пожарищами; только на основных магистралях пялятся в тебя рекламные щиты, освещенные лампочками на кронштейнах.

Полковник перекинул через локоть свой пыльник, серый пиджак и вышел в коридор Спецуправления:

– Элина Глебовна… Идете?

Она вышла из комнаты отдыха, стуча каблуками, заменившими ей тапочки. На ней темно-красное бархатное платье с короткими рукавами. В руках – сумочка и пакет. Полковник галантно протянул руку.

– Позвольте…

– Да ладно вам, Александр Григорьевич, там только курочка.

– Все равно. Я вас подброшу?

– В деревню Каинку? – женщина усмехнулась. – Дочка у бабушки. Я сейчас туда. Возьму такси с автовокзала.

– Ну, так хоть до автовокзала, – упрямо проговорил Заратустров.

Они миновали шахту лифта, поднялись наверх. Железная дверца впустила их в банную, пряную после дождя теплоту августовской ночи. В свете уличных фонарей холеное лицо Элины Альмах сразу поблекло, потеряло гламур… и стало лицом обыкновенной женщины «ближе к сорока», с морщинками в углах еще красивых губ, с небольшими складками на подбородке, с выбившимися из прически прядями на виске. Полковник распахнул дверцу своего «Москвича»:

– Прошу!

Она уселась рядом. Заратустров завел машину, помедлил секунд пятнадцать и тронул с места. Улица Серебряниковская с мерцающими посредине рельсами трамвайных путей покорно текла под колеса. Это одна из старейший улиц, до революции называвшаяся Васильевским спуском. Жители ее сначала слезно молили городскую управу построить мост через речку Каменку, а потом собирали деньги на трамвай – и то, и другое появилось на улице только при советской власти, в тридцатые. И вот теперь она светлыми окнами «сталинских» домов ласково наблюдала за автомобилем Заратустрова.

И смеялась.

Потому что, проехав метров двадцать пять, машина полковника зачихала, начала брюзжать и… остановилась. Заратустров кинул взгляд на приборную доску.

– Черт! Бензинчик-то у меня… совсем кончился!

Автомобиль, тихонько сопя радиатором, виновато остановился у тротуара. Заратустров жалко посмотрел на женщину.

– О, я вас умоляю, Александр Григорьевич! – засмеялась та. – Я вам говорю – такси возьму! До автовокзала пешком пройдем… А вы как?

– Доберемся! – хмуро проговорил Заратустров, открывая дверцу.

Они пошли вниз по улице. Автомобиль полковник бросил, даже не ставя на сигнализацию, у тротуара. Заратустров придерживал локоть Альмах. Здания плыли на них болотными жабами. Фонари тускло мерцали в нишах.

– Элина Глебовна, – проговорил Заратустров, разыскивая по карманам «дежурные» сигариллы, – а чего это вам… пардон, вот они! Так вот, чего бы вам не того, а? Вы сколько у нас служите?

– Пять лет.

– Вот! Год за три. Выслуга – чистая пятнашка. На пенсию выйдете подполковником, а? Будете внучат растить…

– Нет пока еще внучат, Александр Григорьевич, – вздохнула Альмах, плывя по тротуару лебедушкой. – Только сын и дочка. Дочке еще рано. А сын… Ему ничего не нужно. Пока.

– Вот как? Он у вас где?

– В Академии ФСБ, где ж еще. Говорит: «Сначала молодость отгуляю, мама, потом только на дембель. К женитьбе». Диплом хочет писать по Вольфу Мессингу… Герой он у меня, только зубы лечить боится! Уговорить не могу. Так что вот такие дела, Александр Григорьевич… Курочку вот дочке везу. У них в Каинке всю птицу истребили. Птичий грипп, говорят…

– Да. Чего только не придумают, – буркнул полковник. – Так у вас сын… Сколько ему?

– Двадцать один.

– Ага. Ну, да.

– Что «да», Александр Григорьевич?

– Ну, я к тому, что на выслуге-то лет, значит…

Женщина рассмеялась роскошно – тем самым контральто, которым она баловала радиослушателей на еженедельном канале.

– К чему-то вы клоните, Александр Григорьевич… Я вас не устраиваю? Мои тапочки вам не нравятся?

– Да Бог с вами! Тапочки – это здорово. И ноги у вас красивые. Дело-то не в этом.

– А в чем?

Он молчал, раскуривая сигариллу.

– Вы его не ругайте. Мужчине позволительно бояться двух болей: во рту и… и между ног.

– Любопытно. Это отчего же?

– Атавизм. Наследие первобытнообщинного детства всего человечества… Тогда, если молодой половозрелый член племени, охотник, терял зубы или не мог ими есть, то все, кранты. Разжевывали пищу только старикам, и то не из уважения к старости, а только для того, чтобы сохранить в полном объеме важную для племени информацию, опыт. Если молодой мужчина терял способность пережевывать пищу или воспроизводить потомство, он был обречен. И в том, и в другом случае его ждала смерть. В первом – медленная, от истощения, потому что в лучшем случае он вынужден был довольствоваться обсасыванием оставшихся костей; во втором – более быстрая, ибо такими на охоте жертвовали в первую очередь.

– М-да. Жестокое время… Но я понимаю. Неужели все действительно идет оттуда?

– А откуда еще? Элина Глебовна, помните, я вам рассказывал про эксперимент? «Подводная лодка» называется.

– Ну да. Что-то помню.

– Эти опыты проводились у нас…

Полковник шел медленно, прогулочным шагом, заложив за спину руки; пыльник он оставил в машине, лишь набросил на плечи пиджак.

– …но не на очень серьезном уровне. Так, детский сад. Их описал в своих книгах Козлов – эту-то литературу вы читали. Ну, а в США, в Миннесоте, на родине всемирно известного теста MMPI, эксперимент проводился непрерывно с тысяча девятьсот семьдесят восьмого по тысяча девятьсот девяносто третий год. Пятнадцать лет. Вам не холодно, Элина Глебовна?

– Да вы что? Теплынь какая! Как в бане натопленной.

– Так вот, людей, человек двадцать-двадцать пять, строили у стенки. Построенные объявлялись командой подводной лодки, терпящей бедствие. Количество торпедных аппаратов, рассчитанных на один выстрел, – ровно половина от количества людей… А потом звучал сигнал. И каждый мог вытолкнуть того, кого, по его мнению, надо спасти… через торпедный аппарат. Только одного.

– О! Я слышала, – улыбнулась Альмах. – Говорят, сурово, но действенно.

– Еще бы. Почти весь состав нашего территориального отделения так набран. Так вот, логично было бы предположить, что нормальные, обремененные моральными нормами, одним словом, во всех смыслах достойные гомо сапиенсы вытолкнут вперед тех, кого принято спасать. То есть почти детей – а группы бывали смешанные! – стариков, слабых, инвалидов и так далее.

– И что, так и было? – с любопытством спросила Альмах, меряя узконосыми туфлями асфальт.

– Было, – полковник криво усмехнулся. – Только не так. Как показали пятнадцатилетние эксперименты, вперед выталкивали самых молодых – но не детей – самых здоровых, самых жизнеспособных, без учета их интеллектуальных способностей. Причем чаще всего – мужчин…

– О, интересно. А женщин?

– Американцы анонимно вводили в группы женщин, не способных к деторождению. То есть, кроме организаторов, никто об этом не знал… И каждый раз такие женщины оставались в группе! Хотя других, таких же молодых, сексапильных, но могущих родить, выталкивали. То есть – спасали. Если, конечно, в группе недостаточно было молодых, здоровых мужчин.

– Кобелей, одним словом… – печально усмехнулась женщина.

– Совершенно верно, кобелей или жеребцов, – не обиделся Заратустров. – И оказалось, что все эти моралитэ, вбитые в башку цивилизацией, вся эта политкорректность и сострадание на самом деле не работают в экстренной ситуации. Работает жесткий природный закон родом из тех же первобытнообщинных времен: спасать надо тех, кто сможет продолжить род! То есть молодых, здоровых, физически наиболее сильных, выносливых, способных к деторождению. Понимаете?

– Ну да, – она поежилась. – То есть никакого милосердия?

– Милосердие, сострадание, любовь к ближнему – это, к сожалению, игрушки, навязанные человеку иудеохристианской цивилизацией. За две тысячи лет ей удалось извратить основной закон сохранения человеческого рода, который и диктует нам, кого спасать, кого защищать… Вы же знаете этот анекдот, что когда-нибудь президентом США станет фригидная, одноногая, лысая негритянка с лесбийской ориентацией. То есть со всем набором социально защищаемых качеств… А между тем природа-то говорит по-другому.

Заратустров попыхивал сигариллой. Дома молча двигались мимо – в полночь эта улица была, как высохшее русло реки. Только рельсы сверкали в фонарном свете изгибающимися, змеиными спинками.

– Элина Глебовна, – коварным голосом спросил он, – позвольте вам провокационный вопрос задать? Не обидитесь?

– Всенепременно, Александр Григорьич, задавайте, конечно!

– А вот вы, оказавшись со своими двумя детьми в ситуации «кризисной подводной лодки», вы кого вытолкнете?

Альмах резко, гортанно рассмеялась, потом неожиданно проговорила:

– А давайте… пойдем по путям! Там плитка ровная. Ну-ка, погодите…

Она оперлась на плечо полковника и вдруг ловко разулась. Женщина со смехом перебежала на середину улицы, где трамвайные пути были забраны в безупречную выпуклую скорлупу новой плитки, имитирующей старую брусчатку. Полковник последовал за ней. Элина пошла между путями, ступая по этой нагретой за день гладкой плитке размеренно, с наслаждением. Свет фонарей здесь слабел, и ее белые незагоревшие ступни мерцали светлячками.

Наконец она заговорила; начала чуть дрогнувшим голосом:

– Да… вы правильно этот вопрос задали. Я бы сама не решилась. Кого бы я вытолкнула? Саньку, конечно… конечно, Саньку. Он более крепкий, приспособленный к жизни. Он, как вы говорите, сможет продолжить род. А Олечка… она со мной. Четыре годика. Куда ей без меня? Погибнет, все равно… Ой, какая плитка теплая. Жаль, вы этого не можете почувствовать. Это как по нашей Базе – в тапочках.

Заратустров рассмеялся. Бережно взял женщину под локоть.

– Элина Глебовна, я-то вами страсть как доволен. Вы у меня – лучший начальник штаба за всю мою службу! Когда вы там, на Базе, я могу спать спокойно… Но, понимаете, я, скажем так… я чувствую, что близко – война.

Они шли через замерший перекресток, мимо светофора, ошалело горящего желтым в ночь, мимо витрин фирменного магазина швейной фабрики, где таращились на них из-за стекла пустоглазые манекены.

Альмах и не думала смеяться. Она только склонила голову с золотыми своими волосами.

– Это так серьезно, Александр Григорьевич?

– Понимаете, во всех этих перипетиях последних дней… Это началось с инцидента в Ельцовке и продолжается до сих пор. Взять хотя бы вот этот якобы мумифицированный труп в шахте на территории завода. Так вот, я начинаю думать, что во всех этих делах нам противостоит не простой противник.

– Вы имеете в виду ассасинов?

– Ну, ассасины – ассасинами, конечно. Робер Вуаве, который проскользнул мимо нас в восточную Европу, он тоже не лаптем щи хлебает. Магистр ложи… Понимаете, за всем этим кто-то стоит. Совершенно всесильный, беспощадный… – Заратустров помолчал, потом убежденно добавил: – Нечто первородное. Зло. Просто запредельный противник. Наше счастье, что он играет не в полную силу, что он просто ПОМОГАЕТ ассасинам.

Бывший Васильевский спуск тек под ноги брусчаткой, сползая к бывшей реке Каменке. Когда-то на этой улице скрипели ломовые телеги, готовящиеся выйти на Сибирский тракт. Альмах рассматривала звездное небо, плывшее у них над головами. А полковник продолжал:

– Вы ведь знаете о том, что первые люди, возможно, были андрогинами? Чудесные существа, объединяющие мужское и женское начала. Речь не идет о банальных половых особенностях… Это страшное сочетание мужского логического, холодного ума, беспощадного стремления к доминированию во всем с женской чудовищной интуитивностью, особой чувствительностью и дьявольской хитростью. Возможно, именно они и описаны в греческих мифах как боги. У меня такое ощущение, что мы играем против андрогина. То есть – сверхчеловека. И на какие жертвы он может пойти – неизвестно. Поэтому я и боюсь за вас, Элина Глебовна. За себя, конечно, тоже, но главное – за вас, за Игоря Борисыча… За всех.

Серебряниковская поворачивала. С правой стороны тускло блестели огоньками сигнализации мелкие лавки-магазинчики. Темнел провал моста. Над ним, звеня и чертя в ночи полосу освещенных окон, пролетела электричка. Плитка кончилась; но Альмах не стала обуваться, а прошла с полковником холодную темноту моста и вышла на автовокзальный пятачок, где во тьме дремало несколько «Икарусов» да масляно светились таксишные гребешки, пожала полковнику руку.

– Александр Григорьевич, вы зря это… никуда я не уйду. Вы же знаете, я у вас научилась быть фаталисткой. Делай, что должно, и – будь, что будет.

– Единственная стоящая заповедь, которую сообщил иудеям Моисей, – горько усмехнулся Заратустров, тоже пожимая ей руку. – Ну что ж… тогда до завтра!

– До встречи, Александр Григорьевич.

Мелькнув пяточками, она упорхнула в одну из машин. В салоне зажегся свет на секунду, и было видно ее улыбающееся лицо и хмурую физиономию водителя. Белая «Toyota Caldina» почти бесшумно проехала мимо. Полковник сунул в рот еще одну сигариллу и огляделся вокруг. На полутемной площади он был почти один, вдали, в свете прожектора, горел золотом купол собора во имя Александра Невского.

Ехать домой по-прежнему не хотелось.

Документы

Подтверждено источником: 0945654323-433400-p255_confidential_reports

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-8897986

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел радиоперехвата

Перехват телефонного разговора в рамках операции «Невесты»

Париж, агент «Спутник 667-98», № засекр. – ОД Базы, № засекр.

Перехват: 7:45–7:53

Начало устойчивой связи: 7:45

– Алло! База, говорит 667-98. Алло!

– Слушаю, 667-98. Говорите.

– Дайте оперативного дежурного!

– Спокойнее, 667-98. Почему вы пользуетесь открытым каналом связи?

– Потому что потому! Дайте дежурного, я вам говорю!!! Я использовал резервный мобильный номер! Черт… Дежурного.

– 667-98, держите себя в рамках! Подождите… Повторите ваш код доступа.

– 6667-98-09978756810289646…

(Пауза.)

– Оператор отдела наблюдения слушает. Доброго времени суток, 667-98!

– Черт вас возьми! Мне нужен оперативный дежурный!

– Дежурный занят, 667-98. Что случилось?

– А, мать вашу… мне нужен кто-нибудь, кто курирует операцию «Невесты».

– 667-98, вы нарушаете правила. Нельзя называть кодированные имена в устных сообщениях! Я вам повторяю: сейчас никого нет. Я передам вашу информацию, говорите.

(Пауза.)

– Объект 56-777 получил очень сильный удар. Совсем недавно. Я докладывал… Вся энергетическая защита уничтожена! Внешне – тепловой удар, общее поражение. На деле – все, капец полный.

– 667-98, я вас не понимаю, выражайтесь яснее.

– Все, объект без защиты! Вы понимаете или нет?! Я ничего не смогу сделать, если что! Немедленно усиливайте охрану! И сопровождение! Слышите? Я требую усилить периметр защиты!!!

– Спокойнее, 667-98. Я передам информацию. Вы говорите об аппаратурной защите?

– И о той, и о другой! Внешнее кольцо надо, хотя бы три-четыре человека! И аппаратура… Эта гребаная подкова может не спасти.

– Без паники, 667-98.

– Тьфу!

– Я передам, что 667-98 просит помощь по варианту АА-02, так я вас понял?

– Да!

– Срок допустимого ожидания – 24 часа, верно?

– Да!!!

– Минуточку… подтвердите ваш код доступа.

– 6667-98-09978756810289646!!!

– Еще немного… Ваш запрос обрабатывается. Сейчас я выдам вам номер регистрации запроса… Алло! 667-98? Вы на связи?

(Окончание устойчивой связи: 7:55)

Новости

«…вопрос о существовании крупнейшего за Уралом российского оборонного сооружения может решиться гораздо раньше, чем предполагают западные исследователи, указывающие в качестве потенциальной даты на 2010–2015 годы. Не так давно на специальном брифинге глава Новосибирской области Виктор Толоконский решительно опроверг факт существования в областном центре многоуровневого оборонного бункера, оставшегося со времен второй мировой войны… По словам новосибирского губернатора, все журналистские домыслы о существовании более чем 57-метрового подземного сооружения являются злонамеренной выдумкой. В то же время в местных СМИ время от времени появляются статьи о деятельности некоей строительной компании, получившей право на застройку в том месте, где может располагаться секретное сооружение. Также в этих статьях говорится о том, что при сравнительно малых капиталовложениях, объявленных компанией, инвесторам предлагается не менее одного квадратного километра территории для расположения подземных площадок для магазинов, складов и автостоянок на месте застройки современного, хоть и малоэтажного комплекса „Сибирь-Сити“…»

Айвен Босханг. «Сибирь поднимается»

The Independent, Лондон, Великобритания

Тексты Полковник и другие

…Последний поезд метро уходит с того берега, с площади Карла Маркса, в ноль пятнадцать. В тридцать пять минут он, уже высадив пассажиров на станции «Заельцовская», синим лязгающим червем втягивается в створ путей метродепо и застывает до утра в неподвижности. Но в двадцать пять минут его двери распахиваются на станции «Красный проспект», за одну остановку до конечной.

Этот человек зашел на станцию ровно за две минуты до появления поезда из тоннеля. То ли он предвидел это, то ли рассчитал – вряд ли можно было догадаться, собственно, как и запомнить этого человека. Он был ни молодой, ни старый, лицо – никакое, одежда – серая, сливающаяся, казалось бы, с любым фоном. На плече – небольшая спортивная сумка, в которой частные охранники обычно носят пару пачек китайской сухой лапши, бутерброды да бутылку минералки.

На платформе этот человек появился и вовсе за минуту до подхода поезда. Когда же тот замер у перрона и выпустил пассажиров, которые на секунду перекрыли обзор машинисту, загородив своими телами вид последнего вагона, то именно в эту самую секунду человек бесшумно прыгнул на рельсы позади состава. Сберегая секунды до отправления, пригибаясь, он серой мышью скользнул в тоннель, прочь с освещенной станции. Человек не боялся напряжения в несколько тысяч вольт на токопроводящем рельсе; да и казалось – он вообще ничего не боялся. Он шел по шпалам беззвучно, точно отмеряя движения, ни разу не запнувшись, удалился от станции метров на пятьдесят и подождал: в этот момент дежурный по депо сообщил о сходе с линий всех электропоездов, а другой дежурный, энергетик, повернул рубильник. Ток ушел из метро, вспыхнул мутноватый свет аварийного освещения, а человек шагнул вбок, вжался в стену и в одно мгновение стал неотличим от серого бетона, от переплетения проводов.

Через двадцать с небольшим минут по тоннелю разнеслось ленивое полязгивание, и показалась дрезина, так называемый «рельсомер». Проверяя исправность пути, она тащила за собой платформу с рабочими-ремонтниками. Эта дрезина проплыла мимо вжавшегося в стену человека, обдав его мазутным духом, и исчезла в глубине тоннеля. Вот тогда он вернулся на шпалы и зашагал вперед еще ловчее и быстрей.

Через десять минут он достиг небольшого моста. Здесь верхняя ветка метро нависала над нижней, связывавшей городской железнодорожный вокзал с центром и поблескивавшей внизу путями. Человек достал из сумки нехитрое приспособление, состоящее из коробки, троса с блоком, прикрепил его к стальному перекрытию и, держась за крепление на блоке, быстро соскользнул вниз. На этой, нижней ветке работала пока только одна колея. Второй тоннель доделывали, и тут можно было уже не караулить дрезину. Человек поколдовал с пультом сигнализации; трос, только что позволивший ему спуск, бесшумно втянулся в черную коробку-накопитель: теперь он оказался почти незаметен на фоне металлических городушек подземного моста.

Вот теперь человек перемещался боком. Этот тоннель, более новый, постоянно пересекал какие-то сколы породы, трещины в земле, изобиловал нишами непонятного назначения. Но человек точно знал, какая ниша ему нужна! Через пятнадцать минут ходьбы он сделал два шага вправо, вставил свое худое тело, как жетон в щель метрошного турникета, в малоприметную щель. Та приняла его и выпустила с другой стороны. Там уходил вниз колодец с металлической лестницей. Он не был освещен – кромешная тьма заполняла его, лампочки тут были мертвы с давних пор, с января сорок третьего, когда одним движением был обесточен весь этот огромный комплекс. Но ЭТОМУ человеку – и человеку ли? – не был нужен свет.

Обезьяной он спустился вниз, к конечному пункту своего путешествия. Теперь он находился в странном месте: многочисленные вентили, задвижки труб и ящики трансформаторов были покрыты серой массой, словно тестом, омертвлены в бетонном волокне, залиты. Ближе ко дну бетон образовывал сплошную массу. Видно было, что качали его сюда вдоволь, не жалея, заполняя им каждый сантиметр и не обращая внимания на то, что, окаменев, он уничтожит всю хитроумную вентиляционную и водоснабжающую систему.

Но это человека не интересовало. Он спокойно опростал сумку, вынув из нее разнообразные черные коробочки с экранами таймеров. Затем укрепил их на стенах, одна из которых была цельнолитая, бетонная, другая – кирпичная, старой щербатой кладки. После он отрегулировал коробочки, и на них зажглись табло с цифрами. Удовлетворенно оглядев сотворенное, он покрепче взялся руками за ржавые прутья лестницы, по которой спустился сюда, и… погрузился в сон. Если можно было назвать это сном.

Выйдет он отсюда только в короткий промежуток между пятью сорока и шестью пятнадцатью утра – промежуток между окончанием работ в метро и выходом на линию первого поезда, когда риск наткнуться в тоннеле на рабочих дистанции пути минимален.

Этот человек не планировал лишних жертв.

А находился он на большой глубине примерно посредине между Оперным театром и зданием бывшей Ново-Николаевской каторжной тюрьмы.

* * *

С утра Заратустров был не в духе. Добравшись на работу на гремящем трамвае, он без слов передал ключи от «Москвича» дежурному посыльному, страшным голосом пробурчав: «Полный бак!» – и прошел в кабинет, не посетив, как обычно, зал и не поинтересовавшись состоянием дел. В кабинете зло оборвал гильотинкой кончик свежей сигары, бросил в коммутатор сердито:

– Дежурного и сводку. Ко мне!

Через несколько минут в кабинет вошла Элина Глебовна. Вчерашний вино-багровый плюш она сменила на костюмчик тусклого бутылочного цвета, но прическа и макияж были, как всегда, безупречны. На чуть пухловатом запястье – тончайшая серебряная цепочка с крохотной звездочкой. Альмах никогда не носила дорогих украшений, все ее безделушки были неизменно недороги, но безумно изящны. Полковник коротко поздоровался, нахмурил брови.

– А почему вы? Горского меняет Астафьев, разве не так?

– Заболел наш Астафьев, – кротко пояснила Альмах. – Прислали за мной машину в полшестого.

Заратустров засопел. Принял из ее нежных ручек сводку. Зачем-то посмотрел на ее ноги – в тех же туфлях и телесного цвета чулках, тапочки еще не обула. Ну-ну. Полковник читал сводку, расхаживал по кабинетику и вдруг внезапно рассвирепел:

– А что это за объект «оранжевого» уровня в непосредственной близости от Базы? Это как понимать? Что, мышей совсем не ловим уже?!

– Вчера зарегистрировали, – выдержав его тон, спокойно сказала Альмах. – Было свечение примерно на нашем уровне, но так и не проявилось потом никак.

– На нашем уровне? – саркастически проговорил Заратустров. – Мать вашу, да это на НАШЕЙ ГЛУБИНЕ! Чего он там делал? Крот, что ли, слепой, подземный житель?! Немедленно проверить, немедленно! Все. Идите.

Он слышал стук ее каблуков. И жалел, что позволил себе резкость.

…А между тем, примерно через пятнадцать минут, всего лишь в пятидесяти метрах от Заратустрова и в самой непосредственной близости от Оперативного зала, на другой стороне его кирпичной стены, на черных коробочках цифры одновременно обратились в нули. Раздался взрыв.

Пол дрогнул под ногами Заратустрова. Он посмотрел на «окно» и увидел, что в нем исчез мост. И солнце, бьющее в переплетение металла. Все исчезло. Одновременно полковник ощутил запах гари и странное шуршание. Он кинулся к двери. По коридору, по линолеуму, вырываясь с налету из-за угла, несся под ноги быстро набирающий силу мутный поток воды.

* * *

Ровно сто лет назад, костеря на чем свет стоит нечистых на руку торговцев дровами, добрые ново-николаевцы не знали, что причиной мокрых дров, покупаемых в единственном месте – на городском Дровяном базаре, являются ключи подземного озера. Зажатое в карстовой колыбели, это озеро питало речку Каменку да изредка выливалось вверх ключами. Именно оно погубило в январе сорок третьего, ледяной водой сметя почти две сотни пленных немцев-строителей и полсотни вольнонаемных, идею создания оборонного бункера в Западной Сибири. Это озеро начало подмывать железобетонные контрофорсы Оперного и изукрасило трещинами его только что оштукатуренную колоннаду работы талантливого немца Вильгельма Бардта. Именно оно, загнанное в подполье, залитое и законопаченное сверху немыслимым количеством бетона, тоскливо дремало, ожидая пробуждения.

И пробуждение пришло.

Мощный взрыв проломил бетон на уровне четвертого, полностью затопленного подземного этажа. А второй взрыв разнес в пыль кирпичную стену, отделявшую помещения Спецуправления от вентиляционной шахты № 4-бис недостроенного бункера. И огромные массы воды, ревя, хлынули внутрь…

Полковника снесло уже на подходе. Мутная кипящая волна захлестнула его; он едва вынырнул, ухватился за болтающуюся над потоком трубу и с ужасом увидел разгромленный, заполненный дымом зал, рухнувшие экраны, обломки компьютеров, барахтающиеся тела. Из пролома в стене, дышащего гарью, извергались потоки. Мимо пронеслось тело, и оно жутко показало себя – без ноги. В этот момент труба с грохотом обрушилась, и полковника тоже понесло потоком в глубь коридора, как по дну горного ущелья.

…Через час во дворе Речного училища, где скопилось подозрительно большое количество аварийных машин Горводоканала, курили, присев на бетонный куб, два человека: полковник Заратустров в расстегнутой форменной рубахе, в закатанных до колен брюках, и Альмах, всклокоченная, высыхающая, уже без своих туфель и чулок. Оба жадно курили крепкий «Галуаз» из подаренной кем-то красной пачки.

– Два трупа, – хрипло пробормотала Альмах. – Не сгруппировались ребята… Галку жалко, Александр Григорьич. Совсем недавно она к нам пришла. Сынишка остался… Она как раз у стены сидела.

Заратустров мрачно молчал. Он слышал, как ревели помпы, – откачивали воду из помещений. Метрах в тридцати, у трансформаторной будки, служившей для посвященных аварийным входом, снимали мокрые брезентовые костюмы спасатели из МЧС. Они только что, почти под водой, подвели стальную заплату на пролом.

– А в госпитале?

– Пятеро. Воды наглотались…

Она поправила медленно высыхающие волосы – те пахли тиной.

– Какой кошмар!

Заратустров промолчал. Посмотрел, как она держит в дрожащих пальцах сигарету.

– Откачают, Александр Григорьич, – успокаивающе проговорила Альмах. – Я думаю, уже к вечеру откачают. Экраны новые я заказала, наши техники все наладят… Сыровато будет, конечно, сначала.

Внезапно полковник резко ударил ее по руке. Альмах вскрикнула. Сигарета жгла ее пальцы, а она не замечала, и если бы не полковник, то сожгла бы еще сильнее.

Страшными глазами посмотрев сначала на ее пальчики с едва покрасневшим пятнышком ожога, потом – на мокрые босые ноги, Заратустров прохрипел придушенно:

– Сыровато? МЕРТВАЯ ВОДА, ЭЛИНА! МЕРТВАЯ! Вот чего они добивались!

На большом пальце ее голой ступни, с широкой, чуть приплюснутой фалангой и перламутровым ноготком, сияла та самая серебряная звезочка с цепочки. Прилипла к коже… Звездец, как говорится. Ему было ясно: теперь работа Спецуправления парализована на несколько недель. Подземные ключи обладают страшной силой. Они убивают то, с помощью чего сотрудники «Й» вычисляли своих врагов. Все! Замолчат мониторы, будут бессильны биолокаторы… Они теперь на некоторое время глухи, слепы, немы и беспомощны.

Мертвая вода. Она сейчас ТАМ пропитала все. Вот и Альмах потеряла даже ощущения – не чувствует окурка, жгущего пальцы.

Это – катастрофа.

Заратустров обхватил руками стриженую голову, заскреб ее яростно и, не стесняясь женщины, глухо застонал.

Новости

«…по словам представителей Центра Ошо, созданного известным проповедником Бхагаван Шри Раджнишем, деятельность Центра в следующем году продолжится и в России. В частности, Центр планирует проведение в европейской части России и за Уралом серии массовых семинаров под общим названием „Заратустра. Бог, который может танцевать“. Одна из идей Ошо, как известно, заключается в том, что европейскому человеку, для того чтобы „укорениться“ и обрести силу, избыток которой он видит в восточной цивилизации, необходимо избавиться от ряда цивилизационных комплексов. Одним из таких Ошо считает болезненное пристратие к обуви. Представители Центра уже вошли в контакт с рядом активистов созданной в Сибири „ассоциации босоногих“. Поэтому в плане семинаров появится такое мероприятие, как пробежки по российским полям. Босые пятки будут испачканы русским черноземом, и, таким образом, учеников Ошо коснется просветленность их учителя…»

Джонас Рейвелин. «Пришествие Заратустры»

The Times, Лондон, Великобритания

Тексты Юлька и другие

Юлька заболела с того момента, как в сквере с мосластыми памятниками из чугуна и бронзы она вдруг рухнула на жесткую выгоревшую траву, не успев толком познакомиться с новыми друзьями, только, кажется, назвав свое имя. Заболела она тяжело. Свалилась – нет, даже не свалилась – оплыла, словно в одночасье сгоревшая восковая свеча, на тахту, крытую клетчатым пледом. И, как сгоревшая спичка, чернея склоненной головкой, она застыла на подушке. Ужасно болел живот – там поселилась игла, колющая при каждом шаге. Приходила женщина, участковый терапевт, осматривала, но почему-то потом зло сказала: «Цистит, милочка, у тебя!» – прописала таблетки и ушла. Юльке было постоянно холодно. Она, разгуливавшая все лето босой, запросила тут теплые меховые тапки и все время куталась, куталась, куталась… Она могла бы довериться Андрею, могла бы наконец плюнуть на все и рассказать ему. Но дело заключалось в том, что Андрей тоже стал другим.

Он не сбросил ни килограмма своего веса, по-прежнему шаром-колобком катался по квартире из кухни в гостиную, и даже глаза без очков казались все такими глупенькими, наивными. Но он стал другим. Появились резкость в движениях, кинжальная отточенность и кошачья ловкость. Да и глаза – они тоже все чаще сверкали чем-то серым, колючим. Это пугало… Раза два Юлька пыталась завести разговор издалека, с того злополучного посещения тату-салона, где открылось ей все. Но каждый раз комок застревал перекати-полем в глотке, и она надрывно кашляла, скрывая неожиданный испуг. А однажды случилось нечто и того страшнее. Она вышла из ванной – он, кажется, готовил на кухне – вышла по обыкновению голой, невесомой, улеглась на тахту, прикрыв себя простыней. В первый раз не стискивал ее ребра холодными пальцами невидимый мороз – она задремала. И вот сквозь эту дрему Юлька ощутила, как подходит кто-то, приоткрывает на ней простыню и внимательно, очень внимательно рассматривает ее обнаженный пах, исследуя каждое пятнышко на коже. А там… там было уже далеко не пятнышко…

Это приходило и исчезало. Ночью она внезапно задыхалась от овечьей шерсти, как наяву, залепившей рот. Потом ощущала запах немытого женского тела (и шел он, вроде, не от нее), коровьего помета, ароматы гнилой травы и дыма от костра. И в эти минуты начинало вертеться шило в паху, острым шипом вырастая до мозга. Она уже не поднималась по лестнице. Последний страж на площадке попытался спихнуть ее в пропасть, не надеясь на сталь своего клинка. Но она вытянула руку, вынула у него из глазниц белые клубки с кровавыми жилками, с росчерком нервов, бросила их на холодные ступени, смачно раздавила босой ступней, чувствуя, как плоть умирает под огрубевшей кожей ее ног. И тот, уже безглазый, сам рванулся вниз, в бездонную пропасть…

Последняя площадка, последние ступени… На пятки, испачканные кровью, налипала пыль лысого плато, на котором за щербатой стеной крепости и несколькими уродливыми фортами-башнями кусками кизяка возвышалось несколько хижин. Это были жилища Старца, дежурной смены да общая человечья кошара…

Все. Она поднялась. И услышала какой-то свист в чьих-то уже источенных временем, стариковских легких.

…Поэтому Андрею она так ничего и не сказала. Собственно, если бы она знала, что говорить что-либо уже поздно, то это вряд ли бы изменило ход событий.

В понедельник утром тишину их квартиры прорезал писк: так пищит слепой котенок, не находящий уже теплого материнского брюха и еще – холодного края блюдца с молоком. Андрей проснулся моментально, и то – не успел. Юлька, голая, лежала в коридоре, в только что отрыгнутом легком ужине из овощей и фруктов, и хорошо, медленно дышала. Расслабленно. Успокоенно.

Однако Андрей прекрасно знал, что такое дыхание называется «дыханием Грифшица» и сигнализирует об одном – о скорой остановке сердца. Поэтому он парой энергичных толчков размассировал ей грудную мышцу и тут же рванул из гнезда телефонную трубку. Ноль три. Старая добрая «Скорая».

Андрей прекрасно знал: получив на городской подстанции вызов, дежурный оператор моментально вычислит сказанное в торопливом разговоре, между фразами «Симптомы?», «Дышит?», «Что болит?», кодовое слово, а точнее – комбинацию цифр. Этот вызов не прервет тяжелый, беспокойный сон отдыхающего в палате медперсонала, не потревожит погремушечное домино в подвальной комнате водителей. Нет. Оператор тут же перекинет вызов совсем другой службе. А после этого в желто-красном реанимобиле, обливая встречных и попутных сиреной, ошпаривая голубым кипятком мигалок, понесутся по этому адресу совсем ДРУГИЕ люди. С безупречным медицинским образованием, в серой фланелевой броне формы, но умеющие не только ставить капельницы и катетеры, а еще и снимать энергетический удар, нейтрализовать вампиров, прочищать чакры и оптимизировать ауру. Но они могли бы сделать это совсем не так, как представляют себе авторы досужих статей. Могли бы – и сделали бы.

Ровно через семь минут после того, как трубка, обляпанная липким желудочным соком Юльки, легла в свою выемку на телефонной панели, в дверь позвонили. Дверь, естественно, оказалась снабжена глазком. Андрей увидел молодую докторшу в сером халатике и белых босоножках, как-то очень плотно обхватывающих ее маленькие, бронзовые ступни, а потом нескладного фельдшера с прыщами на лице и металлическим чемоданом в руках. Бросив дежурное «Проходите!», он, стоя в полоборота, прошелестел:

– 97754766819-09…

– 90-91866745779, – без запинки ответила черноволосая докторша-дюймовочка.

Он отошел к окну, чтобы не мешать, и искоса наблюдал за работой бригады. Они быстро перенесли Юльку на тахту, тут же ловко подсунули под ее худое тело простынь и, не разворачивая сложной аппаратуры, не опутывая ее проводами, ПРОВЕРИЛИ. Докторша прижалась лбом к ее лбу, груди, животу и пальцам ног и, отняв неожиданно запылавшее лицо от тела Юльки, хрипловатым голосом проговорила, будто отбила слова на пишущей машинке:

– Амфетин. Блокада. Два укола. Энергетический удар, шок!

Андрей успокоился. Профессионалы. Спецуправление «Й» берет эти кадры из лучших клиник да из заштатных госпиталишек, в которых один хирург делает чудеса. Эти самородки продолжали творить чудеса и тут, но на новом уровне, на новой волне знания. Тихо тренькнула стеклянная головка ампулы, упала на ковер, с хрустом раздавилась под неосторожным каблуком. Юльку положили на носилки – новые, удобные. Сверху легла простыня, ремни плотно прижали тело. Ее понесли. Докторша посмотрела на Андрея остро – черные глазки ярко горели маленькими огоньками.

– Поставьте в известность… Через полчаса. Не раньше! Объект будет перемещен в укрытие.

Андрей кивнул.

…Они спустили Юльку вниз. Между этажами шуршало затихающее эхо их шагов. Из двора выехали почему-то без сирены. Впрочем, это понятно. Они уже знают, что делать.

Андрей побродил по квартире, некстати, неловко запинаясь о мебель, пришла мысль – покурить. Иногда это бывало с ним – отзвук давней привычки. Он нашарил в кармане пачку сигарет, проверил: не оно ли? Нет, сигареты, обыкновенная золотистая коробочка. Он уже стоял на площадке, высекая из кремня зажигалки пламя, и тут ощутил запах горелого. Горелого? Тут же сверху раскаленный кусочек упал ему на руку и режущей болью пробежал по локтю.

Андрей поднял голову.

Подкова над дверью была залеплена массивной, плотной кляксой еще недавно сырого асбеста. Тот уже потрескался, высох и сейчас раскалывался, раскаляясь, потому что под ним, наполняя подъезд запахом жженой краски, горела подкова.

Раскаленная добела…

Всхлипнув, он рванулся вниз.

И уже дергал, курочил этот проклятый железный прямоугольник телефонного щитка, в кровь обрывая пальцы чем-то, случайно обнаруженным в кармане; кажется, ключами. Выломав щиток, он увидел маленькую блямбочку на телефонной разводке – контроллер. Андрей выдернул его вместе с большим куском провода, плача от бессилия.

Во всех квартирах подъезда тут же перестали работать телефоны, но Андрея это уже не интересовало.

В квартире он не стал искать прилепленную под кроватью лже-пачку «Мальборо». Не стал срывать скотч. Просто посмотрел на молчащий зеленый монитор – хотя лампочка в уголке горела! – и прочел кусок надписи: «…разбить стекло молотком!»

А потом Андрей взял с подоконника тяжелый, с массивным железным клювом молоток и изо всех сил ударил им по толстому зеленоватому стеклу.

* * *

Люди, которые поставили в телефонный щиток дома в Шевченковском жилмассиве хитрое электронное устройство, были, очевидно, готовы на все. Именно оно подхватило звонок Андрея и переправило его совсем не оператору «Скорой», а на другой, зловещий, адрес.

Но люди, работавшие в Спецуправлении «Й», тоже были готовы на все. Во имя защиты тех, за кем крадется по пятам холодное зло.

…Из аварийного колодца-шурфа, ствол которого выходил как раз на середину разгромленного общего зала, выдавило воздушной волной поломанные стиплеры, размокшие бумаги и осколки кофейных кружек. Выбросило и мокрый тапочек Элины Глебовны. Он, смятый и разорванный, походил на бельчонка, раздавленного колесами грузовика. Альмах так и ушла без него, после того как они с Заратустровым, мокрые, как мыши, покурили, сидя на скамейке. Женщина пешком двинулась к автовокзалу, обреченно шаркая по асфальту босыми ногами, совершенно не думая о том, как на нее посмотрят: мокрая, с прилипшим к подолу платья каким-то мхом. Заратустров почему-то не стал ее провожать. После того как из кольца, сооруженного неразговорчивыми людьми в одинаковых костюмах – их прислал начальник местного УФСБ, генерал Силантьев, после того как оттуда выехала «Газель» с тремя завернутыми в хрусткие мешки трупами, и рабочие – тоже не простые! – начали сворачивать шланги, откачивавшие воду, а спецгруппа приступила к консервации, после этого Заратустров просто натянул на босу ногу штиблеты, вызвал по мобильному телефону старшего группы такси и поехал в один из дорогих городских ресторанов, где ни у кого не спрашивали, что они будут пить и какое у них настроение: знали. Там он заказал бутылку водки, тарелку блюда из осетра и выпил эту водку за пару часов всю. Один. Почти не хмелея.

А дома просто провалился в небытие. Уснул.

* * *

Управление оглохло и ослепло: почти двухмиллионный город спрятали от него с такой же легкостью, с которой фокусник прячет белого слона на черном фоне под черной же ширмой. Погасли точки на экране, разбитом в пластиковую щепу, умолкли телефоны и все, даже люди, стало дезактивировано. Мертвая вода… Мертвая! Чистейшая родниковая, из подземного озера, местонахождение которого пытались определить тут с тысяча девятьсот тринадцатого года, основываясь на предположениях профессора Российского Императорского общества естествознания господина Фасфаттера. Она была безупречной для питья, в ней ни один прибор не нашел бы ни одного вредного микроорганизма, и ее даже не успели отравить ни аммиачные стоки, ни бензольные кольца, ни фосфатные примеси. Нет, сама ощищая себя под чугунным Лениным и одноименной площадью, эта водица таила иную страшную силу. Она была мертвая. Идущая от Земли. Даже не столько мертвая, сколько успокаивающая и весь свой срок яростно спорящая с Небом, дающим воду живую.

Люди, конечно, обрадовались. Как простые нормальные человеки, они обрадовались возможности побыть с семьями, махнуть на шашлыки или рыбалки, вонзить острое жало лопаты в черное живое тело дачной гряды. У них образовались каникулы на пять или шесть дней, пока последняя капля мертвой воды, пропитавшая и стены, и щели, и их одежду, и проводку, не выветрится, не высохнет под натиском посланника Неба – ветра. И только Заратустрову было не во что втыкать лопату и не с кем проводить время.

Он вытребовал себе местечко подле дежурного по городу, дремал целыми днями в кресле, сопел, провонял сигарами курилку УВД и перечитал все материалы на пыльных стендах в Общественной приемной. Он набрасывался на каждую сводку, как только ее шуршащая лента, сладковато пахнущая тонером, выползала из факса, прочитывал сухие строчки. ИСКАЛ. Что?! Все необычное. Все странное. Все – цепляющее. Но А и Б по-прежнему сидели на трубе, а потом А наносил Б сорок семь рубленых ран топором и ложился спать, чтобы с утра ничего не помнить. Все было старо в этом самом старом из миров.

Оставшееся время Заратустров просто гулял.

* * *

Как только чугунная головка молотка вонзилась в нутро монитора, произошла белесая, почти невидимая вспышка. И в тумане обычной жизни, в пелене мелочей и сиюминутностей трубным голосом завыл ревун, неслышный, а точнее – слышный немногим.

У гипертоников, оказавшихся поблизости, скакало давление; коты, попутав август с мартом, полезли на крыши. Старички начали щипать за каменные задницы своих старух, а у молодых мачо на бухающих музыкой «бумерах», наоборот, начисто пропадала потенция, стоило им затормозить в Шевченковском. Ревун молотом пробивал пространство. Он был одновременно адресован никому и в то же время всем. Это был SOS тонущего корабля, отчаянный вопль «Титаника», и тут только Бог мог решить, кому его услышать, а кому – нет. Его услышали многие из сотрудников Спецуправления, но почти никто не мог вычислить координаты: сигнал тревоги на то и сигнал, чтобы быть экстренным, не давать указаний, а просто звать на помощь – крайняя, ни на что не надеющаяся мера.

Санечка, чудесное создание во всем черном, с такими же анилиновыми, иссеченными на кончиках волосами и черной – специальной! – помадой на пухлых губах, в это время смотрела, как ее подруга Клиомелла набирает в шприц воздух. Два кубика. Нормально. Девушки договорились уйти вместе и поэтому сидели сейчас на траве первомайского сквера, самого центрового и центрального в городе. Сидели, скинув с распаренных ступней тяжеленные бутсы на платформе, из черной кожи, с черепами на мысках, как того требует этика гОтов, и обратив в марево дня свои худые, разрисованные фиолетовыми тенями лица шестнадцатилетних страдалиц. Жизнь жестока и ужасна, и она есть не что иное, как приготовление к Смерти. Они прошли этот путь быстрее, чем остальные.

Девушки не договорились лишь о том, кто уйдет раньше. Самоубийство посреди сквера, в паре метров от гугукающих голубей, разноцветных шариков в руках карапузов и спешащих людей, было достойным завершением их маленькой, но успевшей вместить столько переживаний жизни. Последними в этой цепочке страданий должны были стать красноватые шишечки мозолей от грубой обуви, носимой все лето, в любую погоду, как того требует готская мода. Смерти хотелось, но эти точки явно мешали. И чесались. Санечка потянулась и энергично растерла ступни, обхватив их руками. Наверное, в последний раз.

– Санюша, давай! – проговорила, передавая шприц, Клиомелла, в миру – Ксюша. – Я буду тебе стих читать, родная подружка! Или ты хочешь, чтобы я первая?

– Не… давай…

Сейчас жало вонзится в вену на худой руке. Пусть думают, что они наркоманки: пока менты приедут, все уже случится. Два кубика воздуха, быстро перегоняемые по артериям молодым организмом, дойдут до желудочка – или что там у нас рядом с сердцем?! – и ударят его «под дых», как бьют предательниц: кованым носком тяжелого ботинка в живот. Знает ли она? Да нет. Ее не били. А вот Люська… так ей и надо… кровью харкала… Ладно, проехали!

Санечка, тряхнув головой, выкрашенной в оранжевый цвет, приняла из рук подруги шприц, стянула уже приготовленный жгут под безразмерным рукавом и последний раз оглядела свои пламенеющие мозоли. Интересно, на том свете есть готы и панки?

И в этот момент до ее сознания дошел ревун. Он разломал все секундные ощущения, он вошел под кожу раньше, чем шприц, он своротил все задвижки и запоры, с помощью которых она наглухо затворилась от этого мира, и долбанул по голове так, что Санечка пошатнулась. И, не глядя, с размаху, вонзила шприц. Рядом с собой, в землю.

– Ты че, дура гребаная!!! – завизжала Клиомелла. – Это же моя мобила! Сука, ты футляр нах… поцарапала!!!

Но Санечка уже встала. Встала, не обращая ни на что внимания – ни на Клиомеллу, орущую в тональности автосигнализации, ни на оставленные в траве боты с черепами. Пошла, как лунатик, даже руки вперед вытянула. Она пересекла газон, стремительно миновала киоск с мороженым, сшибив с ног какую-то каблукастую девицу, и остановилась. На скамейке сидел какой-то потертый дядечка с коротко стриженным серебряным ежиком волос, в чем-то коричневом с ног до головы. Санечка – пухлая, черная, бледная – остановилась перед ним и, глядя, как он уже быстро откладывает «КоммерсантЪ», хрипло проговорила:

– Вы Заратустров? Сигнал…

* * *

Медный заканчивал отчет. Документ потребовал от него неимоверного напряжения сил и мозговой активности. На кухне умирали в раковине моховые протеки кофейной гущи, по квартире лениво плавал кислый дым: трубочный табак давно уже закончился, остались только сигареты – и то последняя пачка. Медный в одних плавках ходил по комнате, у окна которой совсем недавно стояла встревоженная Лис, и думал над заключительными фразами. Но его шаг сбил звонок телефона.

Медный мотнул головой. Черт с ним! Но телефон, выплясывая на полированном столе жгучую карманьолу, не давал сосредоточиться. Медный схватил его, готовый раздавить в кулаке…

– ДА!!!

– Медный, быстро одевайся и спускайся. Через пять сек мы у твоего подъезда! – прозвучал в трубке голос всегда спокойного Ивана.

…Медный увидел, как к подъезду, распугивая облезлых кошек, подлетает черная «бэха» – старая кляча Данилы, изрядно поцарапанная «BMW» шестой серии. Медный не успел сообразить, как оказался втиснут в ее нутро – между Иваном, обряженным в камуфляж с шевронами «НГУ. Военная кафедра», и рыжим Юркой, одетым в цивильный костюм. За рулем крутил гладкостриженной головой Данила, затянутый в кожу. Осмотревшись, Медный обнаружил, что выскочил из дома в джинсах, сланцах и кремовом пиджаке на майку-борцовку. Но друзья не обращали на это никакого внимания.

По дороге Иван быстро прояснил ситуацию: тревогу подняла Лис. Она УСЛЫШАЛА какие-то сигналы, смогла настроиться на волну и узнать адрес. Кто просил помощи, почему – это оставалось загадкой. Но энергетика от сигнала шла позитивная, белая, и тогда Лис подняла Шкипера, а тот – Данилу… Шкипер и Лис находились сейчас у себя дома, на связи, выполняя функцию коммутаторов.

– Бляха-муха, они, в натуре, кого-то нашего валить хотят! – рявкнул из-за руля Данила.

– Кто?

– Ну, козлы эти…

– Какие?!

– Да поровну. Ясно, что козлы, и все…

Ревя мотором, машина приближалась к мосту через бывшее русло Каменки. Кроваво-красные бастионы Шевченковского вырастали на глазах за ветровым стеклом.

* * *

В пустой квартире, шурша, сворачивалась в трубочки бумага: целлюлоза всегда хорошо чувствует СИГНАЛ! Но Андрея уже не было тут. Он слетел вниз по лестнице, буквально паря над ступенями. В сонном мареве двора, который только что покинула «Скорая», склонился над капотом «геландевагена» скучающий мужик в джинсах и майке, сумрачно наблюдая внутренности своего джипа. Очнулся он только тогда, когда резко хлопнула дверца.

– А ты… че? – глупо спросил он, разжимая ладонь, в которой только что были ключи зажигания с брелоком.

Упавший капот откинул его назад. Сев задницей в кучу битого кирпича, мужик заблажил:

– Су-уу-ука, бампер пацарапаишь!

Но «мерседес-геландеваген», этот «породистый меситель грязи», сверкающий черным лаком, как ограненный гагат, уж разворачивался во дворе. Он рванул через бордюры, дерзко разрушая замыслы городского архитектора и кроша бетон.

Вопль хозяина германского джипа прозвучал одиноко в каменной пустыне.

* * *

…Еще Иван сказал, что звонил какой-то цыган. Волойка или Ловайко. Не разобрали, связь ужасная, как из преисподней. Сказал адрес, который вызвал смутные образы в голове у Лис. Шкипер уточнил по поисковой системе. Все совпало. Теперь едем – хоть не вслепую.

– А при чем цыган-то? – еще мало что понимая, спросил Медный.

Иван усмехнулся:

– Наверно, СКАЧЕТ!

Когда они, презрев сплошную осевую полосу напротив нового здания Сбербанка, повернули в Шевченковский, их едва не протаранила «Скорая», идущая на скорости, но без сирен и маячков. Данила выругался матерно сквозь зубы, вывернул руль. Но, когда они углубились в лабиринты Шевченковского, на них выскочил ревущий «мерседес-геландеваген» и тоже чуть было не шарахнул машину боком. Данила высунул голову-болт в окно, заорал сплошной бранью, но джип промчался мимо, не обращая внимания ни на что.

Наверно, интуиция у них обострилась – до тонкого чувства, до кожного покрова, до снятого эпителия – потому что вдруг Иван, выгнувшись худым телом, вцепился в плечо Данилы:

– Они! Они… за ним давай!

И Данила, ни слова не говоря, через паребрик, едва не вырвав подвеску, развернул машину.

«Скорая» катила в потоке автомобилей по Большевистской, бывшей Трактовой. Спокойно катила, как фура с мороженым мясом. Водитель посматривал в зеркало заднего вида. Молодая женщина, на белый халат которой спадали колечки черных волос, поморщившись, провела руками по шее, будто ее что-то стесняло, и обронила:

– Не гони… Все спокойно.

Они проплыли мимо щербатой плитки корпуса администрации Инструментального завода, знававшего лучшие времена, потом поток вынес их на карьер «Борок». Справа дыбились каменные осыпи, краснея и белея развороченной почвой. За перегородкой реанимобиля, на хлипких носилках, болталось что-то крепко спЭлинатое, человеческая болванка – только худые ступни с раскоряченными пальцами вылезли из простыни. Пальцами, застывшими в судороге.

Женщина еще раз провела тонкой смуглой рукой в районе шеи и опять поморщилась. Обернулась. И тихо, будто ни к кому не обращаясь, обыденно сообщила:

– Хвост. Взяли!

* * *

Примерно за четверть часа до этого момента, в самом центре города, на порог приюта святой Терезы поднялись две женщины, по виду – цыганки. В пестрых, струящихся, многократно обернутых вокруг тел одеждах, они всходили на ступени крыльца. И было видно, как эти коричневые деревянные ступени чуть прогибаются под их же коричневыми ступнями, совсем не характерными для сибирских «цыганок-профессионалок». И вдруг та, что постарше, пошатнулась. Ее худая рука в серебряных перстнях вцепилась в перила. Намертво.

– Мири?!

– Патри… – внезапно, разом охрипнув, выдавила старшая. – Иди… назад… надо… надо сделать…

Она скатилась и толкнула девчонку в пестрой юбке назад; за старый дом, в заросли лопуха и кустарника.

Битые алкашами бутылки скрипели и рассыпались в прах под их голыми ногами. Они сели на землю позади бывшего купеческого дома, над головами гремел былинками сухостой. В нем стрекотали насекомые, перекрикивая друг друга. Никто из случайных прохожих не обнаружил бы тут этих цыганок. И не помешал! Старшая ожгла взглядом девочку:

– Повторяй за мной!

– Танцевать? – одними губами спросила та.

– Нет. Молись. Повторяй!

И она, просто встав на колени, – причем пятки ее оказались в крапиве, но она этого не ощущала, – стала бормотать что-то. Девочка вслушивалась, понимала. Ее приемная мать, ее наставница и охранительница своим гортанным голосом обращала сейчас сплошной мазутный поток энергии Зла куда-то обратно – на того, кто ее излил. И в голове ее рождался образ равностороннего квадрата, вписанного под четкий излом равнобедренного треугольника – единство этих геометрически безупречных фигур завораживало.

И рождало энергию.

Треугольник с квадратом распухли в ее мозгу, вышли из него и вылились огнем.

* * *

На карьере «Борок», куда выходит один из концов скальной челюсти, опоясывающей Новосибирск, скопилась тугая автомобильная пробка. Покачивали рогами недавно пущенные до этого последнего, сугубо городского предместья троллейбусы, ворочались в автомесиве нахальные маршрутки, сопели тяжелые рейсовые автобусы, сверкая новеньким белорусским лаком на квадратных мордах. Те, кому было невмоготу, да и имел второе счастье – наглость, выползали из этой густой, вонючей каши и пытались объехать пробку по тротуару и по кучам мусора, поднимая пыль. Но не все были такими счастливчиками, не всем досталось место у края.

«Скорой» тоже не повезло. Ее затиснуло между большим автобусом с надписью на боку, сообщавшей, что его экипаж борется за звание передового, и «москвичонком» с каким-то щелястым грузом на ржавой решетке багажника, расположенного на крыше. Внутри машины убогого голубого цвета находились двое пенсионеров, выезжавших на ней только несколько раз за лето, и то исключительно на дачу. Они послушно сидели в раскаляющейся кабине, изредка только обмахиваясь платочками.

Молодая женщина-врач что-то теребила на груди под халатом.

Внезапно она повернулась, обнажила под розовым кораллом губ мелкие белоснежные зубки и молча кивнула хмурому водителю, показывая назад.

Там, в пыльном облаке, смазывающем очертания предметов, крался по обочине черный «мерседес-геландеваген», угловатый, словно вытесанный из стальной болванки топором. Джипу мешали деревья, коряжисто разросшиеся в сторону проезжей части. Он уверенно объезжал самые крупные и разлапистые, а остальным веткам позволял бить себя по крыше и лобовому стеклу – так боксер, идущий на победу в самом конце раунда, не обращает внимания на беспорядочные, торопливые удары своего соперника, и в нем ощущалась холодная ярость, желание провалить, уложить под колеса карету «Скорой», только бы добраться, дорваться до нее. От цели его отделяло метров пятьдесят.

А еще люди в реанимобиле заметили, что на другой стороне дороги, моргая поворотником, неуверенно выруливает на встречную черно-вишневая «БМВ», показывая глупые, совиные глаза фар.

Светофор, издавна покачивающийся над этой дорогой на стальном тросике, тускло моргнул бликом желтого света.

Водителю «Скорой» ничего объяснять не надо было.

Взревев двигателем, выбросившим во вращение коленвала всю неукротимую ярость и мощь, заложенную еще на заводе, реанимобиль рванул вперед. В автобусе закричали от ужаса, потому что один бок машины с хрустом обломил о его борт стекло заднего обзора, а потом со скрежетом и без сожаления содрал и лак, и надпись о передовом экипаже, и пластиковые светящиеся нашлепки. Одновременно машина ударила в левую часть неторопливо двинувшегося с места «Москвича». Того развернуло, на асфальт рухнули доски, а женщина на переднем сидении влетела с размаху головой в стойку дверей, и седой ее висок окрасило яркой кровью – она разбила голову о металл.

Вся масса машин, замершая в пробке, колыхнулась, как стадо антилоп у водопоя, почуявших запах хищника. Раздались смачные удары, звон битого стекла – кто-то въехал в кого-то. Завыли клаксоны. И в этом автомобильном надсадном оре не было слышно, как так же жестоко бросил вперед черное тело «джип»; бросил, ударил в другой бок несчастный «Москвич», раздавил колесами разобранную детскую кровать – вот что, как оказалось, везли на дачу пенсионеры. Окровавленное лицо пожилой женщины, уже потерявшей сознание, мотнулось от этого удара в другую сторону и легло на плечо мертвого мужа, скончавшегося полуминутой раньше от сердечного приступа.

И слева, разрывая воздух сигналом, выскочила из ряда малиновая легковая машина, раздробив себе стальную бровь, высыпав на асфальт осколки фары… Наверно, игра стоила этих жертв!

Кто-то матерился, кто-то остервенело жал на клаксон, кто-то ошеломленно выскочил из автомобиля. А по встречной, вслед за «Скорой», «БМВ» и джипом, странно кособочась влево, несся зеленый, как кузнечик, автомобиль «УАЗ». Сквозь его пыльное, не тронутое дворниками стекло было видно лицо странной девушки – очень бледное, с огромными фиолетовыми пятнами вокруг глаз и черными, как гуталином намазанными губами…

Это было страшно.

Но это было нужно.

Андрей выжимал из «геландевагена» все, что было можно. Его ноги, обутые в крепкие кроссовки, слились с педалями машины, и он благодарил Бога за то, что немцы оснащают большую часть внедорожников ручной коробкой переключения скоростей. У Андрея не было тела и не было мозга – он обратился сейчас в сгусток энергии, ярости, силы…

Данила матерился в голос и рычал сквозь ругань:

– Охренели! Смори, как гонят… Они ее там на куски успеют порвать, пока догоним!

Медный, которого болтало сзади между Иваном и Юркой, только сейчас понял, что эта белая с красным крестом машина увозит от них ту самую девушку, о которой говорил цыган, и что догнать, остановить «Скорую» – а скорее всего, лже-скорую со лже-врачами – надо любой ценой.

Полковник Заратустров, мельком глянув на то, как худющая ступня незнакомой барышни с красными пятнами мозолей вцепилась в педаль газа, и успокоившись – такая вывезет! – орал в мобильный телефон:

– Всех! Всех поднимайте!!! Как хотите! Знаю, что оповещение умерло, поднимайте!!! Они ее ВЗЯЛИ, агент ликвидирован… наверно… перекрывайте дорогу, черт вас подери!

Сигналили машины. Кто-то кричал от ужаса: из раскрытой двери «Москвича» вывалилась пожилая женщина. Один человек хотел было сделать ей искусственное дыхание, но шарахнулся от окровавленного лица: видимо, старческие кости не выдержали удара, череп лопнул. Пыль плыла над карьером, садилась на капоты и стекала, заштриховывая солнце. Выла приближающаяся сирена машины ГИБДД, и заполошно грохотала пробегающая по высокой насыпи электричка.

Не хватало только всадника Апокалипсиса.

И он появился.

Конь по кличке Блед, но вороной масти несся сначала бесшумно, сокрытый в зелени, с правой стороны дороги, но затем вылетел на асфальт и, стуча копытами, понесся за машинами. Цыган Лойко, прижавшись к шее коня, к его гриве, осатанело хлестал по крупу плеткой – он тоже гнался за этой зловещей краснокрестной машиной.

Дорога тут изгибалась вправо. «Скорая», чернея содранными до железа искореженными бортами, летела вперед. В кабине молодая женщина вдруг бесцеремонно сдернула с себя белый халат. Под ним не было лифчика – остренькие грудки с розовыми пятнышками бесстыдно вырвались наружу, и крепкий кулачок сорвал что-то с шеи да одним движением накинул на водителя, на его жилистую шею под серой униформой. Послышалось гортанное:

– Сила Старца с нами! Бисимиллах!!! ОНО поможет тебе! Гони!!!

И гнали. Ближе всего к «Скорой» подобрался ревущий «геландеваген». Пот стекал со лба Андрея. Казалось, он уже видел сквозь стальные борта машины. Прижать ее, прижать к обочине! Но не сбить, нет, иначе она улетит в кювет, на стволы тополей, и будет взрыв, огонь, смерть… Юлька погибнет.

Превратившийся в ничто Андрей представил себе механические внутренности, блестящие от масла, бешено вращающиеся колеса с их приводами и барабанами тормозов. Он видел эту убегающую машину, как видит врач грудную клетку на рентгеновском снимке. И, стиснув зубы, он уже перелил в них, в эти бездушные механизмы часть своей силы. Они напряглись, повинуясь ему; а ручник, который он усилием воли закрепил, отозвался чудовищным скрежетом и лопнул. Еще немного, и можно было прижать к колесам тормозные колодки, выжимая искры из металла и кислую гарь, и «Скорая» бы остановилась, конечно же… но в этот момент задние двери «Газели» распахнулись. Он увидел там полуголую женщину, вставшую на колени перед телом Юльки и обеими ладонями стиснувшую себя за обнаженную грудь. Наверняка эта сцена могла бы украсить любой эротический триллер, но черноволосая женщина, упершаяся сейчас острыми коленками в резиновый коврик пола, меньше всего думала об эротизме. Ее пальцы с длинными острыми ногтями стиснули грудь до крови, и соски окрасились алым из-за глубоких порезов. Но она была выше боли, да и прекрасно знала, что этим соскам никогда не придется кормить ребенка, никогда не суждено налиться молоком. Запрокинув голову, она открыла рот и беззвучно закричала, а ее оскаленный рот внезапно родил в воздухе оранжевый сгусток, небольшой яркий мячик. Мячик этот шлепнулся в капот черного джипа, как пущенный мальчишкой-хулиганом снежок.

Удар. Вспышка. В сознании темнота. Андрей не ощутил, как автомобиль ведет вправо и швыряет в стволы, как он переворачивается, как мнущееся железо превращает в костяную кашу его ноги, и как лопнувшая спица рулевого колеса протыкает ребра, выдирая куски мяса.

Данила охнул, увидев, что шедший впереди джип на полной скорости влетел в деревья, покатился по шоссе, разбрызгивая пламя горящего бензина, рассыпая обломки. Парень только успел увернуться, как его машина затормозила, выскакивая на серединный газончик, – стойки шасси с хрустом поломались. «BMW», проскребя землю брюхом, остановился.

– Во, мля…

А мимо пронеслись какой-то защитного цвета «УАЗ» и… всадник.

– Цыган! – крикнул Иван. – Тот самый цыган! Мужики, она там, точно!

Сзади нарастал вой сирен. Разбитый «геландеваген», превратившийся в бесформенную черную кучу, горел посреди дороги. Какой-то мужик из «уазика», в офицерской форме, крича, тащил из пламени водителя, наверное, еще живого… И только фигура всадника скрылась за поворотом, всадника Апокалипсиса.

* * *

…В двух километрах от этого места, за автомобильным мостом через реку Иню и перед другим, железнодорожным, уходящим от ветки Алтайской дороги на Транссиб, «Скорая» сбавила скорость. Покачиваясь, въехала под каменные своды. Но что-то, видимо, случилось с ее водителем. Такое ощущение, что он бросил руль, и машина катилась, вихляя.

А с другой стороны, из проулка, ведущего к электровозоремонтному заводу, выворачивал «МАЗ», груженный трубами. Водитель, пожилой мужик, видел замедляющую ход медицинскую машину, гуднул для острастки.

Но «Скорая» не остановилась. Она так и вкатилась понуро под плоский нос «МАЗа».

Удар. Скрежет. Крик водителя. Визг тормозов тяжелой машины.

Белая коробка с красными крестами накренилась и тяжело, нехотя опрокинулась набок – от удара. Хрустело, рассыпаясь по серому асфальту, крошево стекол.

– Куд-да! Сиди тут!!! – рыкнул Данила, ухватывая Медного рукой Терминатора за рукав пиджака и возвращая назад.

Они стояли и курили, опершись о запыленный борт «БМВ».

Над пятачком между насыпью моста и круглой кирпичной башенкой СТО напротив поворота уже повисло мрачное, зловещее безразличие Бытия.

* * *

Водителя с разбитым носом, что-то бормочущего, уже извлекли из кабины «МАЗа» и увезли на другой «Скорой» – приземистой «Волге» с крестами. Ему повезло – только нос сломал о баранку. Двое гаишников, вертя палочками с ловкостью фокусников, разгоняли по обе стороны от места аварии плотный поток машин. Еще двое бесцельно бродили с рулетками, пытаясь, видно, изобразить тщательные замеры. Ребята в сине-желтых комбинезонах МЧС сворачивали вытащенную было из автомобиля аппаратуру – кузов резать уже не было необходимости. А тот самый военный дядька с закопченным страшным лицом, в коричневом плаще, прожженном на локте и боку в трех местах, бродил вокруг опрокинутого реанимобиля, зло расшвыривал по асфальту мыском штиблета осколки стекол и беспрестанно названивал кому-то по телефону.

Несколько человек, которым посчастливилось оказаться в этом кольце, образованном двумя потоками транспорта, вяло наблюдали за происходящим, как всегда наблюдают зеваки за исходом любой аварии, хотя все, что могло разбиться, уже разбито, и ничего интересного уже не предвидится. Медный и его друзья не завидовали этим чудакам: они уже успели увидеть все до того, как на пятачок влетели почти одновременно машина ГИБДД области и зелененький, облезлый «УАЗ». Из последнего выскочил тот самый обожженный офицер, а его водитель, которого Медный с изумлением разглядывал в открытую дверь, оказался типичной юной барышней-готом. Босая и во всем черном, она осталась сидеть, как приклеенная, на своем месте.

В перевернутой кабине «Скорой» пахло почему-то паленым мясом и тканью. В позе йога, мертвой головой вниз, лежал одетый в серую форму жрецов медпомощи водитель с остановившимися глазами и струйкой крови, текшей из узкого рта. Это был молодой парень, весь в болезненных прыщах; пальцы, давно бросившие баранку, были скрючены и прижаты к груди так, словно он пытался разодрать ее. Да и на самом деле разодрал, только не плоть, а серую фланель и клетчатую рубашку – до сердца так и не добрался.

И все. Никого больше не было в этой «Скорой»: ни ее загадочной пассажирки, ни того, кто должен был сидеть рядом с водителем. Только халатик в кузове – белый, с яркими пятнами крови. Только какой-то растворенный вокруг ужас.

– Манна барга![9] Украли совсем! – только бросил цыган Лойко, сплюнул, да погнал коня прочь.

На его поясе трепалась восьмихвостая плетка, тускло зеленея своими декоративными частями.

А Данила потянул их обратно, к остановившейся у обочины машине.

Видно было, что они будут тут лишние, – и очень скоро.

…Они договаривались, кто поедет на такси и куда. Разбитые стойки машины требовали немедленного ремонта, и хорошо, что СТО оказалась рядом. А полковник Заратустров разговаривал с главврачом больницы первой «Скорой», в белом приемном покое которой снимали обгоревшие лохмотья с бессознательного тела. Главврач был осторожен:

– …видите ли, множественные переломы голеностопа – это серьезно. С ожогами мы справимся, да и он справится, сильный парень. А вот кости…

– Ходить будет?! – выдохнул полковник.

– Будет. Даю слово, Александр Григорьевич!

Заратустров отключил соединение, даже не попрощавшись.

Он с тоской осмотрелся. Где они, эти разноцветные, красные и желтые, с разнообразными эмблемами, машины Спецуправления? Где могучая паутина, оплетавшая все – все сферы жизни? Разорвана, разбита неожиданным, подлым и точно рассчитанным ударом…

– Гражданин, отойдите, пожалуйста…

Он очнулся. Рядом стоял корейский микроавтобус с жарко разогретым мотором, и на боку красовалась надпись: «Медветклуб. Лечение животных на дому». Заратустрова держала за руку пышненькая девушка с русой косой и пронзительными голубыми глазами. Глаза смеялись.

– Извините, товарищ полковник, – прошептала весело Шкарбан, старший лейтенант Спецуправления, – взяли, что под рукой было… Разрешите приступать?

Он кивнул. И сразу опрокинутую под носом «МАЗа» машину как будто накрыл колпак из крепких ребят, высыпавшихся из медветклубовского автобусика. А подъехавший гаишный дознаватель недоуменно смотрел в удостоверение, показанное старшим группы, и не понимал абсолютно ничего: при чем тут военные, при чем тут ФСБ, при чем, черт подери, эта ветеринарная клиника на колесах?

Заратустров, вошедший в рабочий ритм, помог Шкарбан, обряженной во что-то оранжево-белое и неуклюжее, вытащить водителя из кабины. Тело аккуратно положили на асфальт, утонувший в волнах бензиновой гари, не заглушившей запаха жженой ткани. Заратустров отвернул лохмотья ткани на груди водителя и молча показал женщине.

На нездоровой, начавшей сереть коже отчетливо выделялся страшный, до мяса, ожог – фигурный, с очень ровными краями, как только что поставленное клеймо. При желании в нем можно было разглядеть квадрат, прикрытый равносторонним треугольником…

Новости

«…как заявил специальный представитель республики Горный Алтай по вопросам культурного наследия при ЮНЕСКО Туяз Нильдин-Абычегай, продолжающаяся узурпация русскими учеными так называемой „мумии Укок“ может привести к массовым народным волнениям на Алтае и даже к вооруженным выступлениям алтайских жителей. Несмотря на неоднократные требования общественности о возвращении мумии, ученые продолжают хранить ее в столице Сибирского федерального округа, в музее, под строгой охраной…»

Санелла Джой. «Мифы древности в трагедиях современности»

Ouest France, Ренн, Франция

Тексты Людочка и Термометр

– И мир кометою Галлея разъят был, рамою в окне… Вздыхали бабки на скамеях: грибное лето – быть войне!

Людочка бормотала про себя эти стихи. Автора она забыла, хотя помнила, что написала их худенькая, тонкая эмигрантка с аристократической фамилией, оказавшаяся в Париже в семнадцатом и закончившая свою жизнь во время эпидемии «испанки». Людочка не помнила ее фамилии, но очарование стихов не пропадало.

А лето, и правда, было грибным, влажным. Дожди шли ночами, крадучись. Под утро и к десяти часам асфальт уже оказывался покрытым теплой, нагретой влагой, а лесные дорожки скользили слегка, хвоинки припечатывались к пяткам, как свежие смолистые опилки.

Девушка шла по Морскому проспекту, по ослепительно чистому и просторному тротуарчику в шелестящей утренней зелени. Люди разошлись по конторам и приступили к работе. А Людочка свою работу уже закончила. На пару с Иркой она вымыла подъезды общаги и побеседовала с замдиректора по АХЧ, плотненьким румяным толстячком. Штанишки его были коротки, резинки носков обхватывали рвущиеся из них икры, галстук – темный, к черной рубашке. Заметно было, что завхозу до лампочки все эти «преступления» Людочки, и скорбит он, качая лысой головой, только об одном: некому стало мыть полы в институте, вторая уборщица уже уволилась, кляня минимальные размеры оплаты труда и отдыха да всю эту долбаную жизнь…

– Людмила Васильевна, – ласково проговорил завхоз, близоруко щурясь, – вы это самое… того, значит… ну, не берите в ро… не берите в голову! Тьфу! Я что хотел сказать: шимерзаевы, знаете, приходят и уходят, а те, кто полы моют, те, значится, оставаются. Вот! Я-то знаю… что у вас там… то есть не знаю и знать не хочу! Вы отдохните еще пару деньков-то, а потом выходите на работу, ага?

– Ага! – весело ответила Людочка на эту пламенную и бессвязную речь. – Понимаю. Да я хоть сейчас…

– Сейчас не надо! – испугался завхоз. – Вот завтра месткомша наша с шефом в Италию уедут… по обмену… тады и начнем!

И он добро улыбнулся.

…Поэтому сейчас Людочка шла по Морскому, с удовольствием, к ужасу редких встречных тетечек, погружая босые ноги в теплые лужи с плавающими клецками первых опадающих листьев. Впереди у нее был совершенно свободный вечер и следующий почти свободный день. И жизнь была хороша, и кладовые Принцессы были полны – как в миру, так и в душе. Она улыбалась собакам и даже урнам, несущим свою тяжелую вахту по бокам этого тротуара.

Внезапно очень захотелось мороженого. Ей теперь часто хотелось именно мороженого и фруктов – диета, изобретенная для нее Иркой, делала свое дело. С минуту Людочка колебалась: все-таки банан или мороженое? – но сделала окончательный выбор в пользу банана и, дойдя до «пятачка» в середине Морского проспекта, решительно свернула к фруктовому киоску.

За ее худой спиной сверкал витринами новый супермаркет, который еще пятнадцать лет назад был известен на весь городок как «Красная столовая», названная так из-за цвета стен – такого же оттенка, как у кремлевских башен. Сюда в старые добрые времена не гнушался зайти легендарный академик Лаврентьев, отец-основатель Академгородка и всего сущего в нем, поесть комплексный обед за шестьдесят пять копеек, простояв в общей очереди с задумчивыми «мэнээсами» и смешливыми лаборантами. Потом он обязательно заходил в расположенное рядом здание «Академкниги», а затем на углу улицы, у Президиума, покупал свежий номер «Науки в Сибири», ибо из приемной Президиума газеты нещадно таскали.

Но все это было давно, очень давно. Сейчас перед магазином раскинулся полосатый шатер с аляповатыми пивными эмблемами, а бананы и яблоки смотрели на «сникерсы» и чипсы в витрине соседнего. Маленькими небоскребами высились красные холодильники «Кока-колы» – новая жизнь расплескалась вокруг, на руинах старого Академа. Людочка окинула взглядом бананы, выбрала связку, достала старушечий кошелечек и попросила:

– Вон тот, пожалуйста… желтенький! Нет, парочку!

– Они все желтенькие! – огрызнулась продавщица, сразу возненавидевшая ее за оскорбительно малый объем покупки, шваркнула на весы два желтых рожка. – Семнадцать рублей двадцать копеек!

Людочка отсчитывала мелочь, чувствуя, как густеет, обволакивает ее ненависть торговки, сокрытой в амбразуре своего дота, – ишь ты, она еще копейками ей даст! На паперти, что ли, стояла?! И тут Людочка услышала сзади, фоновым слухом, разговор.

– …а Плутарх? А «Жизнеописания» его?

– Да пох… мне твой Плутарх! Это не история. Вот Геродот, да…

– А мне пох… твой Геродот! Какая разница?!

– Здрассьте! У Геродота самое главное – хронология!

– Да пох… мне твоя хронология!

– Зато это история!

– А пох… мне…

– С точки зрения теории информационной конвергенции, мужики, вы оба дураки набитые…

Последнюю фразу произнес голос, разительно отличающийся от первых двух, пропитых и скребущих по слуху. Людочка взяла свои два несчастных банана, ловко очистила один, потянула в рот его кремово-желтый конец и в этот момент обернулась. Так, в эротическом жесте, и предстала она перед компанией, расположившейся за угловым столиком под шатром, метрах в пяти. Она прямо-таки застыла на месте – уж очень колоритны были они – академовские, особой касты, алкаши, рассуждающие за похмельным пивом о Плутархе, Геродоте и теории информационной конвергенции.

Двое из них были обыкновенными гуманитариями, растерявшими свои навыки и знания, как дурные деньги в период великих экономических трудностей. Они были нечесаные, потертые, еще не опустившиеся, но пьющие уже стабильно, каждый день и до зеленых соплей. Видно, рубашки им еще иногда стирают жены, а носки они не носят уже из соображений экономии сил и времени. Но вот третий сильно отличался от первых двоих.

Он был довольно высоким мужчиной (в возрасте Христа или около того), с мягким лицом, увенчанным понизу профессорской шелковистой бородкой темного колера, с внимательными серыми глазами, разве чуть сонными и ленивыми. Одет в какой-то легкий полосатый летний пиджачок и серые брюки с манжетами. А под этими манжетами – худые волосатые щиколотки и бледные ступни в желтых ремешочных сандалиях. На его шее, в проеме рубашки, небрежно был повязан диковинный шейный платок. Академовский интеллигент последних времен, снявших с интеллектуалов тяжкую обязанность соблюдать дресс-код…

Он смотрел на Людочку – смотрел с интересом. На ее белую кофточку, открывающую пупок, с рукавами трогательной длины – до середины локотков, на синюю плиссированную юбку и босые ноги с приклеившимся к ступне листочком. Без того неодобрения смотрел, с которым она уже привыкла сталкиваться, без жалостливого презрения интеллигента мещанской закваски, свято верующего в то, что у всех все должно быть, «как у людей».

Именно ему принадлежал этот мягкий, вкрадчивый баритон.

– Эх, мужики, – рассеянно произнес он, рассматривая девушку немного нахально, но без пугающего вожделения, – живем вот мы, как черви слепые в могильной земле живут! Ни сказок о нас не напишут, ни песен о нас не споют. А споют вот про таких, молодых, чистых и невинных… не увязших душой в тенетах Бытия.

Мужики, видно, привыкшие к изящным реминисценциям своего спутника, обернулись. Людочку даже не сразу приметили. Потом один рыгнул и выдавил:

– Че?

Но этот, с бородкой, уже встал. Элегантно так привстал, легко. И, подвинув в сторону Людочки стул, другой рукой пихнул в плечо чокающего мужика:

– Все, ребята, давайте по домам… Я занят!

А потом уже обратился к Людочке:

– Присаживайтесь, сударыня. Еда на ходу возмущает пищеварительный тракт…

Мужики, ворча, поднялись и удалились. Девушка улыбнулась смущенно, приблизилась и опустилась на краешек стула. Она в первый раз застыдилась своих голых ступней, на которых высохшая вода лужи уже нарисовала нежные, коричневато-серые прожилки. А незнакомец это сразу понял, чем сразил девушку.

– Сенека гулял босиком по грязной земле для того, чтобы мысли стали чище! – усмехнулся он. – Вы просто молодчинка! Меня зовут Дмитрий. Очень приятно.

Он протянул холеную, длинную руку без обручального кольца на пальце. И сделал это с извиняющимся жестом: мол, по-другому действовать невозможно.

* * *

…Руки у него были холеными всегда, как у любого мальчика, с детства умученного сначала фортепиано в ненавистной «музыкалке», потом – скрипкой. Дмитрия Илларионовича Вышегородского звали в своем кругу Термометром: не только за высокий рост, но и за эти постоянно трепетавшие, холодные пальцы – ртуть, ожившую в теле.

Сам Дмитрий Илларионович происходил из старой городковской профессорской семьи. Папа приехал сюда вместе с Лаврентьевым, Христиановичем и Соболевым, будучи еще вихрастым аспирантом, и в итоге за труды получил четырехкомнатную в старом доме на Морском проспекте. В «хрущевке». Нет, не путайте, – не в том убогом строении проекта Н-55, которыми покрыли почти всю страну от Калининграда до Владивостока, а в первом, проекта Н-35, где потолки уходили ввысь, как своды храма, и фасад был изукрашен вафельной лепниной, а опоры балконов – толсты, как икры амуров. В этой квартире всегда царила атмосфера сытого, либерального, умеренного диссидентства, здесь часто собирались гости – и приезжие, и местные. Илларион Теодорович мог часами рассказывать об истории древних монашеских орденов, о тайнах розенкрейцеров, а его супруга Виолетта Иосифовна божественно заваривала кофе и готовила сельдь под шубой – под водочку, кристальную водочку новомосковского «ЛВЗ».

Тут пахло табаком «Золотое руно», армянским коньячком. Тут гость мог неожиданно протянуть руку и замереть в кресле, водя смычком по извлеченной из футляра скрипке, и гости тоже разом вдохновенно немели, внимая этим звукам. Здесь часто кого-нибудь цитировали и негромко смеялись. Как позже скажет Губерман: «Люблю бывать в домах разврата, где либералы сладко кормят! Где между водкой и салатом журчит ручей гражданской скорби». Этот ручей тек свободно, и мальчик, которого по привычке интеллигентов никогда не гнали от стола в детскую, впитывал зерна сомнений, впрочем, так никогда и не проросшие в чертополох открытого бунта.

Он рано познал искус женского тела, ибо из загранкомандировок друзья привозили красочные журналы «Плейбой», и знал уже в четвертом классе, что находится в «золотом сечении» противоположного пола. А как-то раз он обнаружил в отцовском секретере пачку фото, сделанных импортным фотоаппаратом: голая Виолетта играет на пианино, голая Виолетта стоит задумчиво у окна, голая Виолетта на диване… Мраморной бледности живот матери и черную ее тайну перечеркивал суставчатый стебель гвоздики, и ягодицы ее были тоже белы, бледны, худы. Это было небольшим шоком для него, хотя никто никогда об этом не узнал. На всю жизнь он сохранил немного болезненную тягу к таким вот белым, сахарным ягодицам, к худым ступням с резко очерченными фалангами пальцев – таким, какие были на тех фото. Он искал их у сокурсниц, а потом – у знакомых дев. И не находил! Не нужна ему была ядреная упругость – нет. Он всю жизнь алкал вкуса нежного, робкого распутства, начинающегося там, где подходит к своему пику стыдливость.

Термометр всегда выглядел молодо, и было ему тридцать восемь, а давали от силы чуть больше тридцати. Он окончил школу в самый канун апрельского пленума ЦК КПСС, на котором человек с родимым пятном на лбу резко повернул государственный корабль, да и положил его на борт, в полный оверкиль. Затем юноша поступил на истфак НГУ благодаря одному телефонному звонку. Иначе и быть не могло, ведь Илларион Теодорович заведовал в институте истории кафедрой марксизма-ленинизма, который, как известно, являлся первоосновой всех существующих на свете наук, а Виолетта Иосифовна – отделом научной литературы в областной библиотеке. Однако историю Термометр знал; этого было не отнять. И, как любой знающий историю человек, хорошо понимал, что какое бы ни было время на дворе: Ивана ли Грозного, Петра ли, Ленина или Сталина, – но тот, кто хочет любить, всегда найдет того, кого можно любить долго и разнообразно. А остальное все тщета!

Проучился Термометр три курса. А потом случилась перестройка. И все изменилось. Словно на Пасху яйцо, шарахнули скорлупку уютной квартиры о каменный лоб действительности, да скорлупа эта раскололась. Играли новую музыку, по улицам ходили новые люди. Вывески заговорили на английском, нещадно коверкая язык Шекспира. Давешние «Плейбои» оказались детскими раскрасками по сравнению с тем, что продавалось совершенно открыто в киоске через дорогу. Сначала выяснилось, что сибирские мужики, охотно дравшие бороду на крыльце съезжей избы вороватым воеводам, не думали о классовой борьбе, а всего лишь желали вернуть зажатые воеводой гроши; потом обнаружили, что и марксизм-ленинизм не единственно верен и правилен. Иллариона Вышегородского сначала прокатили на получение звания академика, закидав «черными шарами», а потом сместили на должность завархива и, наконец, отбросив всякие церемонии, отправили на пенсию. Квартира опустела. Хороший кофе сначала исчез, потом подорожал. Скрипка пылилась в кладовке.

И девы стали другими. Теперь, чтобы уложить их в постель, мало было рассуждать о Фрейде или рассказывать об обряде посвящения у кармелиток. Требовались обыкновенные шуршащие бумажки, на которых от сезона к сезону прибавлялось нулей. Только вот самих бумажек в карманах не прибавлялось! С третьего курса Дмитрий внезапно занервничал. Он бросил истфак и рванул в Одессу, где в мединституте работал его дальний родственник. Таким образом, парень устроился на второй курс мединститута – на гинекологический, дабы остаток жизни бесплатно смотреть на то, чего он вожделел с детства. Но после обморока и глубокой депрессии на первом же занятии в анатомичке и эту учебу он забросил.

И пошло носить Термометра по свету. Он работал счетоводом в Николаеве, курьером в Харькове; некоторое время продавал какие-то ваучеры, немного заработал и разорился тут же; занимался бизнес-консалтингом и едва был не прибит разъяренными фирмачами… Так прошло десять лет. Он вернулся в Академгородок. Но не вернулся к прошлому.

Мать сгорела от рака во время его странствий. Отец бродил по пустой квартире, заговаривался и коллекционировал тараканов, рассаживая их в стеклянные баночки. Дмитрий быстро спровадил его в дом престарелых, где-то в поселке Барышево, за городом, квартиру тут же сдал какой-то фирме, которая, в свою очередь, сдавала ее всем страждущим по часам, и зажил спокойной жизнью на ежемесячную арендную плату, большую, чем средняя зарплата в Городке, но недостаточную для роскошества.

С этих пор он одевался не по-босяцки, с небрежностью разочарованного в жизни интеллектуала. Утром шел под шатер кафе, брал пару банок холодного пива, рассеянно беседовал с местными одухотворенными алкашами, изрекая невнятные, но красивые сентенции, и зорким взглядом, как радар, прошаривал окружающее пространство, отмечая мало-мальски ценные для флирта объекты. Потом, если таковых не находилось, шел дремать в снятую в одной из общаг для аспирантов однокомнатную квартирку. Вечером, в зависимости от ситуации, вел новую пассию в это же кафе и заканчивал свой день на ее территории, ибо собственная холостяцкая берлога казалась ему ужасно неэстетичной для тонкого секса.

А когда ночь не была занята, то Термометр садился за старенький ноутбук и строчил очередной рассказ для одного из порносайтов – этим он занимался уже два года. За миазмы бурной эротики, в которых купался автор, немыслимо приукрашивая свои похождения, платили тоже, конечно, мало; но – увы, это было все, чем он мог зарабатывать в новом мире, где снова ценился диплом или, на худой конец, практический опыт в какой-то отдельной сфере. Зато такая ситуация давала превосходную возможность компенсировать свои весьма скромные навыки в постели завораживающими и щекочущими либидо рассказами о разных тайнах сексуальной истории мира: с детства Термометр знал, что женщины любят ушами, и за годы жизни твердо убедился в этой банальной истине.

* * *

…Людочка ела банан, ощущая, как его слегка приторная, маслянистая мягкость проходит горлом, проваливаясь кашицей в желудок, и одновременно ела глазами этого странного человека. Как чудно говорит… Неужели это Он? Как сидит небрежно, как покачивает этой белой ступней в желтом ременном сандалии какого-то древнеримского образца: покачивает, как женщина, грациозно. Бесхитростность этого движения завораживала. Перед ним стоял пластиковый стакан – не с пошлым пивом, а с чем-то благородно-рубиновым, принявшим в себя и солнце с неба, и блеск из глаз Людочки. Она зубами шевелила во рту последний кусочек банана и мучительно соображала, что бы сказать этому красавцу, мудрому и несомненно искушенному в жизни.

– А вы… вы вино пьете, да? – наконец выдавила она.

Он взмахнул расслабленной рукой с рыжеватыми волосками, впрочем, негустыми.

– Конечно, в лучшие времена я с утра выпивал бокал «Шато де Крийон» или хорошего молдавского… но, о tempora, o mores![10] – как говорили латиняне. За неименьем гербовой пишут на простой, м-да… Позвольте вас угостить? Что будете? Мороженое?

Безошибочным выстрелом он разворотил корму этой нескладной, хоть и серебрянопарусной бригантины, лишив ее на некоторое время возможности сопротивляться.

Людочка только кивнула. Она следила, как серые манжеты опустились на бледные щиколотки – Дмитрий встал, сделал два циркульных шага к стойке со скучающей продавщицей, небрежно ткнул пальцем в морозный кладезь, и перед Людочкой появился пластиковый горшочек с надписью «Только для самых любимых». В четкой направленности этого жеста сомневаться не приходилось.

– Ой, ну зачем же? Это ведь дорого… вот. А меня Людой зовут.

– Кушайте, кушайте. Мне будет очень приятно.

Она со страхом вонзила ложечку в разноцветное застывшее озеро, пахнущее фруктами и ванилью. Мир вокруг, эта листва, ряды пенсионеров с лучком и картохой на ящичках, стайки пробегающих тинэйджеров и редкий промельк автомобилей по Морскому сжались, отступили в тень, склонили голову перед очарованием момента. Только Принц сидит напротив, с меланхоличной улыбкой на тонких губах, наблюдая за тем, как ест девушка. И она подумала вдруг, что и ее губы тоже тонкие – как же неудобно будет целоваться… Впрочем, глупости это!

Отчаянно зачесалась босая нога. Девушка украдкой царапнула ногтями по бронзовой от загара икре и с ужасом поняла, что внимательные серые глаза отметили, оценили ее движение.

– Вы зря переживаете, Людмила. У вас чудесные ноги. Это ноги царицы, эти длинные пальцы Клеопатры должны лобзать распростертые ниц рабы… Безупречная лепка! Это я вам говорю как человек, увлекавшийся скульптурой.

Его картечь вонзилась в паруса бригантины с воем, раня и калеча палубных, рассекая толстые канаты вант и обрушивая на головы мечущихся обломки снастей. Лишенная парусов, изодранная ядрами бригантина закрутилась на месте. Он мог ее добивать. Самым грамотным было то, что он не сказал: «Я бы лобзал…» Нет, его фраза прозвучала отстраненно, без малейшего намека на пошлое приставание, и Людочка преисполнилась благодарности к нему, как это всегда делают девушки по отношению к тем, кто не выказывает желания жадного и немедленного ухаживания.

Теперь можно было пускать в ход абордажные крючья…

– Да простится мне, Людмила, невольный интерес… А вы кто по профессии? Чем занимаетесь?

Раскаленное ядро ненароком залетело в тесное помещение крюйт-камеры. И взрыв, взметнувший над палубой оранжевый смерч, похоронил и канониров под пушками, и палубную команду. Не сдавался только квартердек: последние остатки здравого смысла толпились там, обнажив ржавые шпаги.

Мороженое скользнуло режущим кристальным комком в ее горло.

– Я… я пишу… – пискнула Людмила. – Немного. Стихи.

– О! – уважительно проговорил Дмитрий, касаясь губами лишь края стакана. – Занятие божественного Пинда… Лира Орфея! В наш безумный век это занятие настоящих героев. У вас уже есть сборник?

– Н-нет… обещают!

Она подумала, что если их – ее и Ирки! – симоронские сочинения издавать, то на первый сборник уже наберется. Господи Боже, только бы он не попросил ничего почитать!

Но он не попросил. Абордажный отряд выполнял свое дело умело: без лишнего шума резал кривыми ножами раненых и разносил головы офицеров стальными пальцами крючьев.

Дмитрий рассеянно осмотрелся, словно разыскивая кого-то, и негромко продекламировал:

Изменчив ли круговорот Всего, что мир образовало? То радость, то беда грядет… Каким бы ни было начало, Все будет под конец наоборот. За счастьем следует беда, Вслед за удачей – неудача; Все будет под конец иначе, Чем было в прежние года…

– Это… Пушкин, да? – помертвевшая Людочка понемногу приходила в себя.

– Вильгельм Ван Фоккенбрюх, восемнадцатый век, – обронил он. – Собственно, так просто на ум пришло.

Девушка лихорадочно пыталась нащупать хоть какую-то тему, в которой могла бы почувствовать себя уверенной, но не то, совсем не то лезло в голову, и она почти физически ощущала откуда-то взявшийся запах мокрой тряпки, подъезда, хлорки. Тогда она облизнула губы и спросила:

– А о Симороне вы слышали, Дима?

Поздно. Ее бригантина уже тонула, заваливаясь набок, из развороченного ядрами капитанского салона вытащили сундуки с казной, а мертвецов волны молча выносили из разверстых прорезей пушечных портов.

– Конечно. Волшебная сказка изменения реальности. В сущности все, что мы делаем, и есть Симорон. Знаете, в И-Цзин, в «Книге перемен», переписанной Кон-Цзы, есть такая притча. Однажды некий художник получил заказ от императора Поднебесной – написать рыбу для новой резиденции императора, притом изобразить ее как можно более живой. Художник заверил владыку, что рыба будет прекрасней всех рыб, какие только водятся в Империи и за ее пределами, и удалился. Текли дни, месяцы, годы, но художник не нес свою работу, а мандарины, посланные к нему, неизменно возвращались с известием о том, что художник работает. Наконец, уже ощущая приближение неминуемой смерти, старый и больной император отправился к художнику сам. Когда же он появился в мастерской, то застал художника одного, сидевшего в раздумьях и явно не тяготившегося заказом. Император в ярости воскликнул: «Где моя картина?!»

– Да паш-шел он, каз-зел! – произнес чей-то голос над самым ухом Людочки, и та невольно вздрогнула. – Буду я ему за штуку баксов уродоваться…

Сзади сидели двое мужичков вполне офисного вида и мрачно пили дорогое пиво, закусывая нарезкой из соленой кеты.

– …И тогда художник, будто ожидая этого вопроса, – невозмутимо продолжал ее Принц, – молча поклонился повелителю Поднебесной, взял большой лист бумаги, быстро развел краски и моментально написал самую прекрасную рыбу на свете, раздвигающую в причудливом изгибе серебристого тела янтарные воды реки. Император разгневался еще больше и закричал: «Если это так просто, то чего ради ты томил меня ожиданием столько лет?!»

Кто-то локтем пихнул Людочку в ее худую спину, но она этого не заметила и не услышала, как кто-то кому-то сказал о ней, как о вещи: «Да херня тут эта мешает!» – имея в виду ее неудачно стоящий стульчик, мешающий мужикам пить пиво.

– А… а он казнил художника, да?

– Нет. Он просто сжал кулаки. Сам же художник, не проронив ни слова, проследовал к высокой двери в задней части мастерской. И, когда он отворил ее, к ногам Сына Неба хлынула целая река – тысячи и тысячи бумажных рыб.

– Ой!

– Что такое?

– Ну… это так красиво, что вы рассказали. А… ну, а как это… что это, то есть, значит?

– Это значит, милейшая Людмила, только одно, что в своем познании мира ограниченный человек видит лишь результат, конечную цель, а настоящий мыслитель видит только точку Начала Пути, основу Дао… бесконечный процесс, ведущий к совершенству. Ординарный донжуан, видя красивую женщину… кстати, вы бесподобно, просто божественно грациозно едите, должен вам сказать! Да, это такие воздушные движения!.. Так вот, донжуан желает обладать ею, а человек одухотворенный способен просто находиться рядом и наслаждаться симфонией ее красоты, слышимой лишь немногими.

На поверхности моря плавала только щепа и несколько корабельных крыс. Все было кончено. Алел закат, в зарево которого уходил безжалостный пиратский бриг, и так же алели уши, щеки и даже голые пятки Людочки, сидевшей за столиком. А мороженое таяло в вазочке.

Ее новый знакомый порассуждал за один присест о многих вещах: о том, что Симорон – особая форма сознания; о хрупкости ветки саксаула, которая так походит на пальцы Людочкиных рук и ног; о лире, на которой играл Орфей; о пищевых добавках; о генофонде России; о палочных наказаниях в британской армии во времена Киплинга и о солнечном ветре. Все это он умудрился разместить в пределы одной темы.

– Симорон, – со знанием дела говорил Дмитрий, сменив ногу для покачивания, – это неуклонная энтропия собственной вчувствованности в мир, слияния с ним в божественном экстазе. Обычные люди отрывают для себя частичку мира, как отщипывают хлеб, а надо его принять целиком, таким, какой он есть, и тогда мир примет тебя. Собственно, это ведь не новая идея – похожие вещи говорил португалец Себастьян ди Минейра, основавший первую колонию «солнечных людей» в индийском Гоа…

Время остановилось, а точнее, оно обтекало их справа и слева, не касаясь, не стуча в сердце будильничком. И в один момент вдруг напомнило о себе: Дмитрия тронула за плечо наманикюренными пальцами некая девица, сидевшая за столиком позади. Точнее, там сидели две девицы – голопупые, в туфлях на огромной платформе, с веревочками, вонзившимися в их полные икры, как вонзаются путы в тюки поклажи на спине верблюда из бедуинского каравана. Острые, будто наточенные ноготки ущипнули Термометра за пиджачок, раздавив под ним пустоту, и поинтересовались:

– Мужчина, вы не дадите телефончик звякнуть? Я вам заплачу за минуту.

– Простите, я не имею сотового. Он мне не нужен, – холодно бросил в ее сторону Термометр.

Это был ЖЕСТ! Именно он и добил Людочку. Под ее Принцем возник белый конь, моментально возвысивший его и над реальностью, и над всеми червяками-человечками. Он был чужд грязи и пошлости, был отстранен от этих игр с крутыми и не очень электронными коробочками. В этом веке отринуть мобильный телефон, как хорошо понимала Людочка, означало отвергнуть всю мирскую суету, вместе с ее богатствами и роскошью, как поступил когда-то Диоген, попросивший Македонского удалиться и не загораживать ему солнце.

Она влюбилась.

И, комкая оказавшуюся на столике салфетку в своих худых пальцах хоть и с ровными, аккуратными ногтями, но безо всякого маникюра, Людочка пробормотала:

– Дмитрий… скажите, а вы сегодня вечером что делаете? Может… может, на выставку сходим? Тут, в Доме Ученых…

…Через полчаса Людочка бежала домой. Вприпрыжку, как девочка. Бежала по теплым дорожкам и даже по участку щебенки, не чувствуя, как камешки пытаются ужалить ее босые ступни и обиженно разлетаются, не сумев этого сделать. На вахте общежития ее поймала одна из дежурных – высокая строгая старуха Александра Тимофеевна.

– Ну? – сурово сказала она, показывая черным пальцем на телефон. – Звони, стал-быть!

– Куда? – опешила девушка.

– В институт свой. Два раза уже спрашивали. Вон, номер на газете записала… Т-ш-ш, тихо ты! Семенна тут!!!

В трубке Людочка узнала журчащий голос завхоза. Он истекал елеем прямо в аппарат.

– Людмила Васильна… Такое дело тут. Послезавтра вам на работу надо выйти. К девяти утра. Уж как-нибудь… Самое лучшее наденьте, красивенькое. И обуйтесь, конечно.

– А что? А зачем? Что-то случилось?

– Нет, Людмилвасильна, иностранец к нам приезжает. Очень известный археолог. Крой… Краун… тьфу, Кроу. Из Англии. На четвертом этаже, в буфете академическом, ужин торжественный будет – вот там надо официанткой поработать. Немного. Авансик я вам уже выписал, зайдете в кассу! – торопливо присовокупил завхоз.

– Хорошо. Я буду.

Положив трубку, Людочка вспомнила, как она сегодня, гуляя по Морскому, дарила каждому встречному грибы. Белобокие, крепенькие. Ведь если даришь, то и получаешь. А ей хотелось почему-то сегодня с утра грибного супа. Дарила она их, заглядывая с улыбкой в проплывающие мимо глаза, и каждого прохожего мысленно просила сварить ей супчик. Грибной. А чего – вот вам и гриб. И морковка для супа…

Любовь-морковь… И то случалось, и это.

Интересно, а на банкете будут подавать этому Кроу грибной суп?

Новости

«…в Москве еще нет магазина Gap, но прежняя гламурная истерия уступает дорогу новой – анти-гламурной. Даже Валентин Юдашкин, сотворивший сенсацию, когда нарядил своих моделей в костюмы, стилизованные под роскошные изделия Фаберже, сегодня в прямом смысле слова перешел на другую дорожку: подиум в московском Golden Empire этим летом был засыпан пылью, лоскутами бумаги и окурками сигарет. По этому апофеозу уличной грязи, которую можно наблюдать на московских площадях после рок-концертов, вышагивали босыми ногами стройные модели агентства Red Stars, без смущения демонстрируя публике свои черные пятки… Джинса и лохмотья изысканных тканей, стразы на болтающихся тесемках и двадцатикаратные бриллианты на пальцах босых ног – вот новый облик русского анти-гламура. Русским удалось разуть даже знаменитого двойника Пэрис Хилтон – русскую диву Ксюшу Собчак, которая в таком виде, в компании призера конкурса Евровидения певца Билана, танцевала на элитной вечеринке по случаю закрытия шоу. Сумма драгоценностей, которыми были буквально увешаны ее босые ноги, по самым приблизительным оценкам доходила до пятисот тысяч долларов…»

Ансельм Гордон. «Анти-гламур: новая религия»

Berliner Zeitung, Берлин, Германия

Лабораторная работа-2 «ANдреналин». Ритуал РАЗ-морочек

Происшествие с похищенной, а затем вовсе исчезнувшей девушкой, погоня и страшный ее итог совершенно выбили Медного из колеи. В этой суматохе он совсем забыл о запропастившейся куда-то Тяте-Тяте. Впрочем, Иван сказал, что вроде как та звонила Олесе и говорила, что поедет в деревню, к своим. Забыл Медный и о том иностранце, который предлагал провести семинар в Египте. Поэтому, когда ему позвонили домой, и мелодичный, но с жестяным скрежетом безупречно-делового английского голосок представился секретаршей мистера Лукаса из Дубая, он не сразу сообразил, чего от него хотят. В итоге секретарша, назвавшаяся мисс Валисджанс, долго втолковывала ему, что мистер Лукас готов взять на себя организацию поездки в Египет для пятнадцати человек, остальные же могут ехать по цене, назначенной мистером Эндрю – то есть им, Медным. Секретарша объяснила, что мистер Эндрю имеет право на двадцать процентов комиссии с каждого посетителя, и если мистер Эндрю будет готов в течение недели дать ответ и прислать хотя бы предполагаемую программу семинара, то мистер Лукас забронирует хороший отель. Какие условия для этого отеля выдвигает мистер Эндрю? Нужны ли турецкая баня и теннисный корт? Бассейн должен быть закрытым или открытым?

– Открытым, – буркнул Медный по-английски, с трудом вспоминая недоученное в институте, – с пальмами… Мисс Валисджанс, я отвечу факсом. Через пару дней. Вас устроит?

Секретарша разочарованно согласилась. Медному показалось, что она пробормотала «O, shit!»[11], и на этом дело кончилось. У Андрея не было настроения не только куда-нибудь ехать, но и выходить из дома.

Он расстроился, как старый рояль. Клавиши души тренькали вразнобой. Идею очередного семинара выдвинул даже не он, а Камилла. Ей давно хотелось отличиться на этой ниве и затмить Лис с Соней.

Камилла с Олесей недавно пошли в модный салон очков, и по дороге они везде усиленно искали восьмерки. Надо было собрать восемь или восемьдесят восемь восьмерок, но в номерах автомобилей и в вывесках их уже скоро стало больше восьмидесяти восьми, а до трех восьмерок сумма никак не дотягивала. Тогда девушки решили благоразумно отказаться от посещения магазина, раз Симорон не благоволил, и пошли пить коктейли в клуб «Три восьмерки», расположенный в общежитии напротив технического университета. Там как раз шел последний день танцевального марафона.

Обе девушки взяли себе по две «отвертки», забросили под стол каблуки и стали отплясывать на танцполе, стуча голыми пятками о старые доски покрытия. Как только они отправились к киоску за сигаретами, чтобы не переплачивать в баре, то обнаружили, что в этой суете и веселом угаре одну босоножку Камиллы кто-то раздавил в прах, а туфли Олеси просто стащили. Тогда девушки взяли еще по одной «отвертке». А потом к ним подсел какой-то пьяненький мужик и поделился своей «заморочкой» – жена уехала, а одному ночевать стремно, мол, надо насчет картошки дров поджарить… Этот фразеологизм был моментально и безошибочно переведен девушками, как тривиальное: «А не устроить ли нам сегодня ночью маленькую оргию?»

И тут Камиллу осенило.

– Слышь, мужик, – заговорщическим голосом сказала она, улыбаясь своей бархатноглазой улыбкой, – у тебя заморочка, так? Хочешь, мы тебе подарим РАЗморочку?

– Как это? – ошалел тот от вящей простоты решения.

– Ну, так… ТАК! Раз – и нету морочки. То есть заморочки.

– Не по-онял… – протянул он, но и от сделки, похоже, не отказался.

– А надо понимать… У тебя очки есть, темные? Давай…

Тот безропотно отдал ей висевшие в вырезе футболки темные очки. Камилла подпорхнула к стойке и попросила бармена:

– Малыш, положи в микроволновку на полминуты, на РАЗМОРОЗКУ.

Бармен дико посмотрел на нее, но Камилла, сидя в почти прозрачном серебристом топике и в короткой юбке на одном высоком стульчике и положив роскошные ноги на другой, всего лишь игриво пошевелила пальчиками с ногтями, крашенными оранжевым лаком, и бармен сдался. Через тридцать секунд микроволновка издала музыкальный звон, Камилле вернули очки, и она отнесла их мужику. Он взял их в руки и тупо стал протирать салфеткой. В этот момент над ухом у него загрохотал орудийный залп:

– Так и знала! Стоит мне за дверь, он в кабак – бухать!!!

Тот выпучил глаза. Необъятных размеров дама в красном платье и с туристской сумкой на плече нависала над ним угрожающей скалой.

– Не по-онял… – просипел еще более ошарашенный искатель приключений. – Ты ж в Дубае должна быть?!

– В х…е! – внятно сказала дама. – Вылет завтра. Не мог в билеты хорошо посмотреть, слепошарый?! Ну-ка, пойдем отсюдова!

И, одним движением выдрав довольно хлипкого мужичонку из-за столика, дама утащила его за собой, как буксир уводит корабль из дока. На столе остались поблескивать черными линзами пафосные очки. Камилла хмыкнула, примерила их и внезапно залилась смехом:

– Олеська, смотри! Ритуал РАЗМОРОЧЕК. Чтобы ликвидировать ЗАморочку. Надо просто подарить кому-нибудь РАЗМОРОЧКУ. Ну, тому, у которого замороченность имеется… Раз-мо-рОЧКУ. Очки подарить, а на них… ну, написать что-нибудь.

– Классно, – одобрила Олеся. – В принципе, мужик разморочился – ночь у него теперь будет явно бурная. А у нас с тобой и вообще заморочек не было. Босиком в метро с прошлого года пускают, так что мы домой попадем… Да и очки наморочились. Слушай, а тебе идут! Прикинь, как классно! И в салон за ними не надо ходить.

– Нехорошо, – засомневалась Камилла. – Чужие…

– Симорон дал, возьмет… и еще даст! – беспечно перебила Олеся. – Забудь. Если ему сегодня глаза не повыкалывают, он о них не вспомнит. Пошли танцевать лучше.

Так родился ритуал; обсудили они его в пустом полуночном вагоне метро, хулигански расположившись на сиденьях с ногами, разбросав на красном кожзаме грязные пятки – все равно эти сиденья мыть будут в депо. У Олеси нашлись знакомые, которые могли выделить на благое дело пару десятков некондиционных, бракованных оправ еще советских времен, а Камилла должна была подумать над рисунком. Ну, а творческое исполнение ложилось на «Лабораторию». Девушки не сомневались – за этим дело не станет.

Медный выслушал воркующую Камиллу без особого энтузиазма. Она предложила собраться у него дома, чтобы обсудить детали предполагаемого семинара. Принимать гостей, даже в той необязательной форме, когда «вода в чайнике, пельмени в холодильнике!», не хотелось. Но он согласился.

Из головы не шел загадочный мистер Лукас. «Лукас Кранах», – пробормотал Медный неожиданно пришедшее на ум имя голландского, кажется, художника и поморщился – вспомнил про воду, про то, что с утра так и не принял душ, что-то помешало. С одиннадцати – отключение холодной воды, эдакая иезуитская пытка, регулярно устраиваемая гражданам Горводоканалом: не горячей водицы отключение, а именно холодной, без которой и суп не сварить, и чай не подогреть, и не помыться. Принять холодный душ – не проблема. Но не будешь же стоять под кипятком!

Медный пошел в ванную, открыл кран, исторгший возмущенное шипение и ржавый плевок, и долго сидел на ее краю. Лукас Кранах. Воды в КРАНАХ не было. Наверно, он зря ничего не ответил этой мисс «Дилижанс». В прежние времена он бы ухватился за этот каламбур: тут же накидал кучу идей, за полчаса сделал план… Еще бы – провести семинар в Египте! А сейчас он ощущал какое-то неясное предчувствие беды, затонувшее в нем, как Атлантида, не дающее ходу наверх даже самой пустячной инициативе.

…Через полчаса объявились девчонки – обе в коротких джинсах и топиках, а Олеся еще и босая, с целыми двумя бисерно-жемчужными фенечками на тонких голых щиколотках. Ногти на ее маленьких ступнях, так задевших сердце Медного тогда, в автобусе, были накрашены, как у Лис, в несколько радужных цветов. Олеся постояла на ковре, пошевелив пальцами ног – для демонстрации.

– Стоило нам с Лис по Красному прогуляться, – сообщила она, – полгорода так теперь ходит. Что ни девка в открытых босоножках – разноцветная! Ладно, я ноги мыть.

Пока она плескалась в ванной, Медный рассказал о звонке из Дубая и о мистере Лукасе, а также о своей ассоциации с краном. Камилла пошла немедленно сообщить об этом Олесе, и когда та появилась из ванной, блестя капельками воды на этих самых разноцветных ноготках, то рецепт решения проблемы уже был готов.

– Надо просто позвонить ему, – затараторила она, плюхаясь в кресла, – а перед этим собраться всем по квартирам и открыть воду в кранах. Горячую.

– Кстати, – с любопытством усмехнулся Медный, – а как ты ноги помыла? Там же китяток, нам горячую на сутки отрубили.

Олеся растерянно захлопала длинными черными ресницами.

– Кипяток? А я и не заметила. Да я так, немного. Все равно мне до следующей зарплаты так без туфель и рассекать. Ничего дома нет приличного, кроме кед.

Она хотела что-то сказать еще, но в прихожей раздался звонок: это пришли Иван, рыжий Юрий и черноголовый Диман. Кворум «Лаборатории» состоялся.

* * *

На следующий день на городской набережной, вытянувшейся гранитным парапетом от Речного вокзала до кромки железнодорожного моста, появились две девушки. Обе были одеты, как профессиональные красотки с телеэкрана, рекламирующие отбеливающую жевательную резинку. Девушки толкали перед собой тележку, в которой стоял сверкающий алюминиевый бак, накрытый белоснежным, хрустким на сгибах полотенцем. Казалось, что в этот безоблачный день, пышущий жарой с неба, как из духовки, на улицах вот-вот начнется бесплатная раздача мороженого… На боку бака красовалась наклейка: «ГЛАВДОБРОПРОДУКТ. РАЗДАЧА РАЗМОРОЧЕК НАСЕЛЕНИЮ». Охрану мероприятия обеспечивали Медный и Диман, для мобильности взгромоздившийся на горный велосипед. Охрана была необходима на случай вмешательства милиционеров с их каверзными вопросами о праве на торговлю. В том, что это могло быть единственной, хотя и нелепой претензией, Медный не сомневался. Иван и Юрий помогли подготовить матчасть Семинара – бак и белые халаты из преподавательской мединститута.

Издали Медный любовался Олесей – белый халатик, едва прикрывавший загорелые коленочки, настолько шел ей, что Медному хотелось стать тем самым асфальтом, по которому легко порхали ее босые ножки. Черные волосы девушки слегка выбивались из-под белой шапочки. Вообще, Олеся настолько инициативно взялась за дело, что этим снова смазала успех Камиллы, и, глядя на обеих девушек, Медный подумал, что Олеся, пожалуй, боевое крещение в «Лаборатории» прошла, став своей. Он снова вспомнил тлеющую сигарету, вжимаемую в нежную ткань голой подошвы, и содрогнулся. Как она тогда боялась прыгать с «тарзанки»! Он вспомнил ее обнаженное тело, куколкой падавшее на руки ребят, когда она летела с камня, и сердце Медного учащенно забилось. Шкипер, который сегодня копал картошку где-то в Линево, сказал бы: «Песдеспропал!»

Задачей шедших было встречать людей с «заморочками» и дарить им разморОЧКИ. На первую такую пару они наткнулись сразу же: двое стояли у чугунной ограды парапета и громко ссорились.

– А я не пойду! – звонко пищала маленькая обесцвеченная девчушка, сжимая от злости кулачки, терзая ладони вонзаемыми в них длинными ногтями. – Не пойду я к ним с этим дерьмом! Вся туса прикалывать будет… Мой телефон надо уже на свалку выбросить! Вот сам и иди, раз такой умный…

Парень, тоже невысокий, угловатый, как старинный шкафчик, и багроволицый (видимо, от напряжения), одетый в черную джинсу, по виду – небогатый студент колледжа-техникума, хмурил лоб. Покупка нового телефона для любимой явно не входила в планы его ухаживаний. Да и если бы входила, то пробивала бы в финансовом плане нелатаемую брешь.

– Молодые люди, можно вмешаться? – звонким голосом вступила в игру Олеся. – У вас, я вижу, типа заморочка…

От неожиданности девушка умолкла, широко открытыми глазами глядя на парочку в белых халатах, а парень хмуро процедил:

– Да лана. Все нарма-альна у нас…

– Неправда! – Олеся кинула в него ослепительной улыбкой, как мячом. – Вы ж так кричите, что вся набережная уже в курсе. Давайте, мы вам поможем. Бесплатно.

Парень снова буркнул что-то раздраженное, но обесцвеченная девушка воодушевилась:

– Давайте! А вы из какой-то фирмы, да?

– Не-а, – загадочно проговорила Камилла, снимая белое полотенце с бака. – Мы из Симорона. Раздаем разморОЧКИ. Дарим, то есть… Какие вам нравятся?

И она показала рукой на гору оправ, заполнявших бак. Это были ветхозаветные «черепаховые» очки родом из семидесятых, оставшиеся сейчас разве что на носах пенсионеров. Они смотрелись диковато и в то же время необычно, ибо ни таких форм, ни такого материала современные молодые люди просто не знали.

– Ой! – взвизгнула девчонка, выхватив из кучи какие-то огромные роговые очки. – Ни фига себе! Вот прикольно, да?

Она нацепила их на нос. Очки без стекол.

– А зачем это?

– Нравятся?!

– Ну, приколоться можно… – растерянно протянула она.

Парень с сомнением следил за происходящим.

– Момент! – Камилла ловко сняла с носика девушки очки и вставила в правую очковину белый картонный кусок. Фломастером быстро вывела на нем три буквы – «ПКМ» – и показала девчушке, пояснив:

– Это Привычная Картина Мира. Мы ее вам закрываем. А сейчас сделаем ВКМ, то есть Волшебную Картину Мира.

Второй кружок лег в очки. Он был из золотистого картона, и на нем уже стояла надпись – «ВКМ».

– Восьмерка! – радостно сказала Олеся. – Очки – это восьмерка, которая в Китае считается счастливым числом. А теперь надевайте и идите… по набережной.

– Как? – Девушка совсем была сбита с толку. – Ниче ж не видно!

– А вас молодой человек проводит! – сверкнула зубками Олеся. – Правда, друг? Вам нужно пройти всего… всего пятьсот метров, и ваша заморочка исчезнет. Рассосется. Ведь у вас на носу – размороОЧКА. А если не будет так, как мы говорим, – подойдете… мы тут курсируем. Ладно?

Та фыркнула, но очки нацепила и требовательно протянула маленькую ладошку кавалеру.

– Веди! А то совсем обижусь!

Тот хмуро взял ее за руку.

– Эй! – заметила Камилла. – Надо сказать: «ТАК!» И щелкнуть пальцами, как мы: «ТАК!»

– ТАК!!! – выкрикнула Олеся.

– Так… – вяло отозвалась парочка и пошла. Со стороны это выглядело комично, так как девушка нащупывала дорогу огромными платформами на маленьких ногах.

– Упадут! – вздохнула Камилла. – Я тоже с платформ всегда падаю.

– Не упадут. Ровная ведь дорога. Пошли.

* * *

Тем временем, в совершенно противоположной стороне Новосибирска, в зеленых кущах Академгородка, происходили другие события. Менее радостные, о чем пока еще не догадывались их непосредственные участники.

Людочка взахлеб рассказывала Ирке о Термометре. То есть о Дмитрии. Слова, характеризующие его как принца, закончились быстро, и она только повторяла:

– Он такой!.. Такой!!! Ты себе не представляешь! Мы на выставку Пилюоко ходили. Это новозеландский художник, травой рисует…

– Ну.

– Потом он меня провожал… А на Золотодолинской новый асфальт кладут, там все битумом залили. Так вот, чтобы я ноги не испачкала, он меня на руках перенес.

– До дома? – уточнила Ирка, усмехнувшись.

– Нет, зачем до дома? Через дорогу.

– Маладэц! Настояш-ший пионер.

Подруга хмыкнула, затушила окурок о край стального прилавка и резюмировала:

– Ну, вот сейчас придет, и посмотрим – какой. А чего он тебе свидание на рынке назначил?

Они стояли на небольшом рыночке, спрятавшемся за зеленым сквером напротив здания Президиума. Из дверей мясного павильона тянуло тяжелым кровяным духом, за их спинами высились горки из картошки и помидор. От них пахло не более ароматно: сырой землей и немного – навозом. Грустный и сонный старик продавал лохматые, неприбранные гладиолусы – дороже, чем в цветочном магазине. Невдалеке щелкал окошечком пивной киоск, в котором страждущие с утра опохмелялись стаканчиком плодово-ягодного вина «Рубиновая гроздь». На сияющее лицо Людочки внезапно набежала какая-то тень, и она, запинаясь, проговорила:

– Только… эта… Ириш… ты не обижайся, но… но, может…

Ирка пытливо посмотрела в глаза Людочки – те побледнели больше обычного, и зрачки превратились в колющие острия иголок. Подруга все поняла и, усмехаясь, протянула:

– Во-от оно как… Мать, ты серьезно думаешь, что я его у тебя отобью? Все, ухожу, Ваше Высочество, ухожу… Я в сортир зайду, так что в случае чего – свистните.

За рынком располагался кирпичный квадрат известного всему Городку общественного туалета, сравнительно чистый; и Ирка, махнув рукой, направилась туда. Людочка проводила ее растерянным взглядом. Сама она была в том самом «коктейльном» платье, подаренном Иркой, и даже с педикюром на ногах – достижение последнего дня. И хотя девушка понимала, что выглядит гораздо эротичней и эффектней, чем подруга, одетая в ординарный серый костюм – пиджак с юбкой – и закрытые туфли, она все равно БОЯЛАСЬ. Чисто женское чувство соперничества и боязнь удара из-за угла проснулись в ее худом теле, наполнили его звенящей силой.

Она не видела, как в это время к тому же самому туалету из сосен подходил усатый, смуглый человек кавказкой внешности. Один их двух Одинаковых.

Стоял час дня с минутами, и Дмитрий явно опаздывал на свидание.

* * *

– Все равно, основные девять процентов – проблемы денежные, – рассуждала Олеся, катя тележку. – Счастье рядом, денег только нет…

Подкатил Диман на велосипеде, зашипел тормозами и поинтересовался:

– Ну, все нормально? Жалобы, просьбы, пожелания?

– Димка-а! – протянула девушка. – За водичкой бы слетал на Речной вокзал или еще лучше – за квасом разливным!

Дима кивнул, и его велосипед бодро рванул с места.

Потом подошел Медный. Он прогуливался шагах в пятидесяти впереди девчонок, примечая людей, которым могли бы понадобиться «разморОЧКИ». Он улыбнулся Олесе, на маленьком лобике которой выступил пот усталости, и кивнул на ряды скамеек:

– Вон, еще одна барышня сидит. У нее заморочка – ой-ой!

– Так! Пойдем…

– Сейчас, я ее подготовлю.

На скамейке сидела очень полная девушка в шерстяной кофте, совсем не подходящей к нынешней омертвляющей жаре, сковавшей окружающее пространство. На плоском носу сидели очки с мощными линзами. Судя по количеству книг, разложенных перед девушкой, она явно попыталась соединить приятное с полезным: на свежем воздухе подготовиться к сдаче какого-то экзамена. Ее отстраненный взгляд, упершийся в курчавые очертания левого берега Оби, и горестно положенный на кулачки пухлый подбородок говорили о том, что первое условие выполнено, а второе – никак. Когда Олеся и Камилла подкатили к ней со своей тележкой, Медный уже сидел на той же скамейке, сдвинув груду книжек вбок, и втолковывал девушке:

– …понимаете, Машенька, на самом деле только двадцать процентов первых усилий дают восемьдесят процентов итогового результата. Это если по Зеланду брать… А остальные восемьдесят процентов затрачиваются впустую. Вам до двадцати процентов осталось всего ничего – попробовать. Даже если вы в это не верите, вам это ничего стоить не будет, даже душевного напряжения. Симорон мудр: всем сестрам – по серьгам, а брату – по бОлту… То, что вы не можете написать курсовую, которую надо сдавать завтра, и не можете найти материал по ранним произведениям Батюшкова в Интернете, – это не проблема. Проблема в том, что решение рядом, и оно вас ждет, но вы не можете найти короткий путь к нему. А самый короткий путь – это волшебство.

– Привет! – жизнерадостно провозгласила Олеся, подкатывая тележку к самой скамейке. – Ну, как успехи?

Девушка подняла на них усталые глаза, улыбнулась смущенно и грустно.

– Ну… так, ничего.

– Ничего – значит, ничего и не будет! – объявила Камилла. – Давайте мы вам очки поменяем. Чтобы было не «ничего», а все.

– У меня же есть… уже… – растерялась девушка Маша, но покорно сняла свои толстокорые линзы и отдала их внезапно появившейся парочке в белых халатах классических работников прилавка.

Олеся ловко начертала троебуквия «ВКМ» и «ПКМ» на картонных кружочках.

– Держите! Одним картоном мы блокировали ваш ПКМ. Второй открывает ваш ВКМ. Видите, он серебряный, магический.

– И что… что с этим делать? – спросила Маша неуверенно, все же примеряя оправу на нос. – Я же ничего…

– А и не надо! Посидите так минут пятнадцать! Потом скажите: «ТАК!» – и откройте левую часть. ВКМ. Тогда у вас будет курсовая. Попробуем?

– Попробуем! – согласилась та с надеждой.

Когда они оставили Машу сидеть на скамейке и двинулись дальше по набережной, на которую, впрочем, уже легла тень наползающих откуда-то с левого берега туч, Медный забеспокоился.

– Черт, сигареты где-то вывалил, только что ведь были!

– Сходи вон на автовокзал, к киоскам, – посоветовала Олеся.

– А ничего, если я вас оставлю?

– Ой! Не смеши. Что нас, съедят вместе с оправами?

Медный ушел. Камилла вздохнула, утерла пот со лба и предложила:

– Духота какая… дождь будет. Давай присядем, покурим?

– Ага.

– А ты кому все время СМС-ки отправляешь?

– Да так, – усмехнулась Олеся, – человеку одному… дорогому. Чтоб не забывал.

* * *

Людочка не устала ждать – она устала терпеть. Дмитрий не появлялся, а пример Ирки вдохновлял. Поэтому она подумала и решительно направилась к кирпичному сарайчику.

Она прошла мимо грузина, индифферентно стоявшего у входа, и даже не обратила внимания на его слова. Нужен был ей этот грузин! А тот, прижав к уху коробочку мобильного, прохрипел:

– Э, Резо! Тавай сута. Бистро! Она зашол.

Ирка между тем сотворила хитрые женские дела, вымыла руки в предбаннике туалета – зальце с раковиной и потемневшим от старости зеркалом – потом немного навела марафет на лице и, повернувшись на каблуках, уже направилась к выходу, чтобы подняться по лестнице на свежий воздух из воняющего хлоркой подземелья, как вдруг нос к носу столкнулась с подругой.

– Оба-на! И ты туда же? – иронически обронила Ирка. – Герой-любовник опаздывает на сцену?

Вместо ответа Людочка вдруг подскочила, головой ударила ее в бровь, отчего у той посыпались искры из глаз, и даже брызнуло несколько капелек крови. Ирка полетела на кафельный скользкий пол, грохнулась затылком о раковину и простонала, едва не теряя сознание:

– М-м-ммм-мать, ты че…

Когда она оклемалась и все-таки неуклюже встала, отметив, что ее серая юбка измазана в хлорной грязи, то перед ней стояла уже не Людочка, а плотный, волосатый амбал – один из двух Одинаковых, который и толкнул Людочку мощным кулаком в спину. Грузин – Вано или Резо – полыхнул изо рта золотым пламенем и прорычал:

– Э, сук! Взад рос давай!

– Т-ты…

Он ее не ударил. Просто протянул свою липкую ладонь и ею, большой, цепкой, залепил Иркино лицо, как скотчем. Он толкнул ее в угол. С хрустом сломался каблук. Ирка снова приземлилась на кафель, в лужу, рядом в жалобно скулящей Людочкой. На голую ногу Людочки капнула ее кровь – очевидно, из рассеченной брови.

– Дэнгы или рос! – добавил появившийся из-за спины первого второй Одинаковый.

Сумочка Ирки уже находилась в руках Резо. Он демонстративно разорвал на ней молнию, вывалил на кафель пола помаду, тени, платочек, ключи и мелочь и, не найдя, собственно, ДЕНЕГ, осклабился. Ногой в огромной кроссовке он с хрустом раздавил косметику, размазал ее по полу. Получилось черно-красное пятно, в тон кафелю.

Деньги у Ирки были, три с лишним тысячи на взятку за устройство обоих башибузуков в подготовительный класс хорошей школы. Но они лежали в известном потайном месте большинства женщин – за резинкой трусов. И расстаться с ними без потерь для женской чести Ирка не могла.

Резо вытащил руку из кармана. В этой цепкой руке холодно и страшно блеснул нож.

– Э, растивайса, сук! – негромко приказал он. – Сичас дэньгэ искать будим.

* * *

Примерно в это же самое время Камилла и Олеся встали со скамейки, затушив окурки в урне, и уже хотели было покатить тележку дальше, как услышали:

– Погодите! Она исполнилась… эта морочка!

Девушки оглянулись. От зеленого лабиринта, которым была изрезана часть набережной, стремглав неслись двое: тот самый парень и обесцвеченная. Своими неуклюжими платформами она уже размахивала, держа их в руках!

Они подбежали. Девушка, задыхаясь, гордо сжимала в маленькой руке какую-то бело-серебряную льдинку с желтыми прожилками.

– Си-менс-с, – придушенным голосом выдавила она. – Super DS 600! Последняя…

– …модель, – чуть менее возбужденно закончил ее спутник, отдышавшись. – Я эта… пошел за телефон заплатить, а там, типа… премия…

– Какая премия? – не поняла Камилла.

– Миллионному посетителю! – выпалил он, и они оба хором выкрикнули: – Спасибо вам! За разморочку! За ваш Симорон!!!

Камилла и Олеся переглянулись

– БИЗ – НЕ… – одними губами сказала Камилла.

– НЕ СИМОРОН!!!! – завопила Олеся.

Все небо над левым берегом уже закрыли плотные, сизо-фиолетовые портьеры туч.

* * *

Ужас заполнил маленькую кирпичную клеть до самого края и застрял в воздуховодах, да и в легких окаменевшей стекловатой. У Ирки онемели ее пухлые губы. Чувствуя струйку крови, ползущую из рассеченной брови, она невидящими глазищами смотрела на двоих Одинаковых, нагло закрывших единственный выход из женского туалета.

«Конец! – мелькнуло в голове Ирки. – Полный…»

На Одинаковых были остроносые штиблеты. Модные. Резо подошел к сидящей на полу молодой женщине и ловко ударил ее мыском ботинка по голой коленке. Ирка хрипло вскрикнула от боли, а нога тут же отключилась – судорога прошла по всей ее длине, и голые пальцы болезненно растопырились. На бронзоватой коже быстро темнел фиолетовый синяк. Сломанная босоножка валялась рядом.

– Расдивайся, сука! Нэ слычис? – склонился над ней Резо. – Будим дэньгы искат! Зачем роз брала?!

В это время Вано прагматично вытащил из кармана черный пластиковый мешок для мусора. В нем они возили партию гвоздик. Похоже, складывали туда явную некондицию – с обломанными стеблями и осыпающимися соцветиями. Он натянул пакет на голову сидевшей на корточках Люды. Та не сопротивлялась. Она была совершенно деморализована и жестокостью этих смуглых людей, и тем, что они, мужчины, вломились в женский туалет, который Люда привыкла считать неприкосновенным для иного пола, как алтарь храма Зевса. И неизвестно, чем она была подавлена больше – первым или вторым.

Между тем Ирка просчитывала шансы на спасение. Проход в дверь – узкий. Грузины – массивны. Стоят в шахматном порядке. На Людку надежды мало, еще и тащить придется буксиром. Первого можно валить ударом пяткой в пах, но ведь там второй. А есть ли у него нож или что-то еще – неизвестно. В любом случае задавит массой. Значит… значит, надо начинать игру в поддавки.

Ирка глупо хихикнула, улыбнулась слипающимися от крови губами и стащила с себя пиджачок. Она небрежно бросила его в угол, метя на сухое место. В крайнем случае, постирает раза три. Потом. Если это «потом» еще наступит. Потом одним рывком разодрала на себе шелковую голубую блузочку – старенькую. Так как лифчика Ирка летом не носила, то ее полная, с коричневыми кружками, грудь свободно вывалилась из остатков одежды.

– Ну, может, того? – с вызовом спросила она. – Может, приятное с полезным? Живу-то без мужика…

– Вах! – не выдержал сзади Вано.

А Резо мрачно обронил:

– Жоп пакасывай. Денгы там, пляпуду!

А Людочка всхлипывала, сидя в мешке, как курица, приготовленная к закланию. Силы ее иссякли, уничтоженные неожиданно, – так вражеская авиация молотит аэродромы противника в первые же часы войны. И внезапно услышала негромкий, себе под нос, переданный вентиляцией голос. Знакомый голос! Из соседнего помещения, предназначенного для сильного пола.

– …Гаснут дальней Альпухары золотистые края… на призывный звон гитары… м-м… выйди… м-ммм. Мил-лая моя!

Она узнала голос. И, не снимая с головы мешка, противно пахнущего прелой листвой и землей, заорала в голос:

– Димка-а-а-ааааа! Спаси нас! Нас насилую тут! Димка, вызывай милицию-ууу!

Вано сделал шаг и хлопнул ее по голове тяжелой влажной ладонью, как будто вбил в землю. Гортанно сказал:

– Зачэм киричишь? Какой-такой Тимка? Киричи не киричи, а за рос атветиш!

Между тем, в соседнем отсеке, Дмитрий Вышегородцев мыл руки. Никаких других арий, кроме глуповато-романтичной, почерпнутой из настольной книги советского интеллигента – из «Золотого теленка», – он не знал, поэтому мурлыкал ее, намывая под струей воды холеные белые руки. Рядом в раковине лежали, блестя каплями, умытые этой же водой гвоздики с немного осыпавшимися красными листиками и очень коротко обломанными стеблями. Из экономии Дмитрий набрал их в урне позади базарчика, куда, как он знал, цветочницы сваливают свои отходы. Если бы Вано и Резо увидели эти гвоздики, они бы сразу признали в них брак, который совсем недавно еще прел в мешке, надетом сейчас Люде на голову. Но, вымытые под водой, гвоздики обрели почти что вторую жизнь. По крайней мере, в воображении Термометра.

Он услышал отчаянный вопль Людочки. Замер. Потом послышалась гортанная речь, и еще один, хриплый, полный боли, выкрик: «Не режь, дебил! Сама сниму!!!» Это Резо подступил с ножом к Ирке, к ее юбке.

Термометр думал недолго. Сграбастав цветы, он принял единственно верное решение – бежать. Бежать немедля и тотчас же, а потом, возможно, уже из дома интеллигентно позвонить в милицию и сказать, конечно же, анонимно: мол, ему кажется, что кое-где у нас происходят кое-какие нехорошие дела…

Он бы и сделал это. Прибежал бы домой и выкурил одну сигарету (курил редко, но только дорогие сигариллы St. Henry). Потом бы снял трубку телефона…

За это время Одинаковые сполна бы получили компенсацию «за рос», не сумев, наверное, отказать себе в таком небольшом бонусе, как групповое изнасилование воровки.

Но судьба вмешалась в его тихую карму. Вылетев из туалета, он свернул за угол и наткнулся на урну. Та покачнулась, выбросила под ноги ему банановую кожуру, яичную скорлупу и давленые пивные банки, на одной из которых он поскользнулся, а затем со всхлипывающим «Ии-ых!» влетел носом во что-то большое, мягкое и рыхлое.

Виссарион – а это был именно он – только поморщился, ибо слой жира предохранил нервные окончания солнечного сплетения от ужасного удара. Он отлепил от себя барахтающегося Термометра и спросил рыкающее:

– Ты хто?

Виссарион и следовавший за ним Ванятка находились в первой стадии послепохмельного состояния, уже остограммившись у пивного киоска парой стаканчиков «Рубиновой грозди». Поэтому Виссарион был на невидимом боевом скакуне, а Ванятка, наоборот, в состоянии, близком к полному сатори.

Но Термометру было не до этого. Барахтаясь в лапах Виссариона, он понял, что попал из огня да в полымя. И голос первого напоминал ему оба голоса, услышанные в туалете… Поэтому он всего лишь жалобно заблеял:

– Там… женщину… насилуют… с розами!

Если бы он не сказал этого слова, то, возможно, все в тот раз повернулось бы иначе. Но судьба второй раз оказала благосклонность несчастным девчонкам. Слово «розы» вызвало короткое замыкание в головах Виссариона и Ванятки, только что получивших зарплату в Управлении делами, и Виссарион первый рванул по невысокой лестнице в глубь вонючего короба.

А там ситуация уже накалилась до последней степени, и благоприятного выхода из нее не предвиделось. Полуголая, в одних трусиках, Ирка была оттеснена в угол и там, разъезжаясь босыми ногами в чем-то вязком, судорожно оценивала ситуацию для последнего, отчаянного броска. Резо сидел на корточках, убрав руку с ножом, бешено вращал глазами и шипел, прикрывая полыхавшее достоинство, по которому Ирка только что влупила крепкой пяткой. А Вано, зафиксировав свою лапищу на худой шее Люды, приподнял ее так, что та пальцами ног едва касалась пола, и, легко выдерживая ее трепыхания, уговаривал:

– Зачем малчиш? Скажи своей друга, пус денгы за рос дает!

И в этот момент в проходике, отделявшем напоенную запахом хвои улицу от вонючей туалетной атмосферы, тяжело затопали. Вано только успел отпустить Людочку, кулем брякнувшуюся на пол, да обернуться. Виссарион Шапиро, сразу же вложив в свое движение извечную ненависть представителя богатой еврейской диаспоры к не менее богатой грузинской, врезал Вано так, что тот влепился в кирпичный блок, отделяющий один от другого вмонтированные в пол унитазы, тот со страшным грохотом обвалился, а за ним и второй. Тело Вано распростерлось на груде обломков.

Увидев такое, Резо даже не стал сопротивляться. От горца в нем с течением лет оставалось все меньше и меньше, поэтому и сейчас он почел за лучшее ретироваться. Бросив нож на грязный пол, он с тихим воем умудрился ускользнуть от карающей длани Шапиро, да притом в положении «на корточках». Но за поворотом он наткнулся на безмятежного Ванятку. Светлый ликом, тот впал в неизменную (от выпитого) благорасположенность ко всему живущему, поэтому просто сидел на кафеле у выхода, с виду и не препятствуя побегу Резо. Тот намерился перескочить через этого белобрысого алкаша.

– А перешагивать нехорошо! – вдруг заметил Ванятка, очнувшись. – Это буддисты токо могут. А ты какой, на хрен, буддист?

И он шарахнул замершего от неожиданности Резо бутылкой по голове. Портвейн был в ней допит, отчего та со звоном рассыпалась по голове цветовода осколками и положила его на тот же кафель – вполне горизонтально.

Поглядев на дело рук своих, Ванятка заметил с облегчением:

– Ну вот… Встретишь Будду – убей его! В-общем, иншалла, как говорили древние греки…

А между тем Виссарион уже выносил из туалета – на руках! – бледную Людочку и начавшую нервно смеяться Ирку. Та куталась в предусмотрительно снятый пиджачок. Людочку Шапиро положил на траву, прислонив к дереву, и занялся Иркой – ибо давно уже питал к ней симпатию. Посмотрев в краснопрожилочное лицо сантехника, Ирка, только что избежавшая участи быть изнасилованной, внезапно обняла это лицо ладонями, приблизила к себе и смачно поцеловала прямо в пахнущие портвейном толстые губы:

– Виссарион… а принеси ты нам холодного пива, а?

Грузины высунули побитые носы из кирпичного проема да бросились бежать, сталкиваясь на бегу, как бильярдные шары. Их не преследовали. Виссарион помчался к киоску за пивом, а Ванятка сел между туалетом и женщинами на траву и стал рассуждать о реинкарнации Вишвакармана.

И тут на арене появился Термометр. Виновато улыбаясь, он преподнес Людочке огромный розовый букет. Потом, немного подумав, на ходу отделил один цветок и передал его в руки утомленной Ирки.

– О, Господи! – поразилась Людочка, от волнения всхлипнув. – Дима… это ты все мне? Ой, дорогущие какие!!!

– Ради тебя и целого мира мало, – с достоинством произнес Термометр, опускаясь рядом с ней у дерева. – Может, пойдем отсюда куда-нибудь, о, непревзойденная? Пахнет…

Он не обращал никакого внимания на Ирку, он поднимал Людочку с травы, он шутил и кого-то опять цитировал… Он был восхитителен!

И никому бы в этот момент он не признался, что на самом деле розы эти были из ящика, оставленного Вано в некотором отдалении от туалетных дверей, когда его сорвал с места торговли неугомонный Резо.

* * *

…Медный вернулся с сигаретами, когда тучи, сгруппировавшиеся на плацдарме левого края Оби, перешли в решительное наступление. Даже на воде было видно, как стремительно бежит их серая кромка, отрезая мир от солнечных лучей, темня воду. Сухой, напористый ветер гнал по асфальту обертки от мороженого и чипсов, остервенело катал пустые пивные банки из переполненных урн. Да и народ разбегался, предчувствуя ливень.

Подъехал на велосипеде Диман с пластиковой бутылкой кваса, отдал девушкам и, пока те жадно пили, стал приторачивать к своему багажнику алюминиевый чан, высыпав из него гремящие оправы.

– Ну что, сворачиваемся? – улыбнулся Медный, посмотрев вверх. – Симоронить не для кого – народ украден у нас Небом! Диман, а куда ты тачку денешь?

– Сзади прицеплю… Да мне ее вон, до ларьков дотащить.

– Лады. А очки я возьму…

Друзья проходили мимо недавней скамейки. Там Маша, хлопоча, собирала книги. Она увидела своих спасителей и бросилась к ним:

– Ребята! Спасибо! Мне ваша эта… зама… то есть разморочка помогла! Мне на телефон друг столько материала скачал! Буквально через двадцать минут, как вы отошли!

– Симорон рулЕз! – усмехнулась Олеся.

Упали первые капельки. Маша бросилась к книжкам.

– Вот видите, как плодотворно! – Медный старался приободрить девчонок, которые слегка приуныли: наверно, оттого, что дождь сорвал их планы. – Мы сегодня спровоцировали два случая грандиозного симоронского Волшебства. Парень с телефоном и эта Маша. Пусть, конечно, все это относится к понятию «халява», но ведь РАБОТАЕТ! «БиЗ-НЕ-СИМОРОН», верно?

– Верно!

Диман попрощался и унесся в сторону вокзала, гремя тележкой, подпрыгивающей за велосипедом по асфальтовым буграм. И в это время Медный заметил человека, который сидел на скамье и совсем не торопился покинуть ее, несмотря на то, что тротуар быстро покрывался мелкой крапиной начинающегося ливня.

Ему было лет сорок. Седоватый, с редкими волосами, худой, лицо землистое. Сидел он, странно нахохлившись: плечи сведены, ноги в пыльных ботинках расставлены, руки крест-накрест обнимают живот. Задумчиво, как показалось Медному, смотрел в землю.

Медный осторожно присел рядом.

– Простите, вам чем-нибудь помочь?

Человек повернул голову. Посмотрел на него глазом – блестящим, вороньим, живым.

– Помочь? – эхом отозвался он. – Это вряд ли, любезный…

– Ну, почему? – не сдавался его собеседник. – У нас есть такое абсолютное средство – разморОЧКИ.

Человек ничего не ответил. Он оглядел панораму левого берега, а потом как-то странно тяжело разлепил тонкие губы и оборонил:

– А ваши разморочки рак лечат?

Медный открыл рот и замолчал. Такого поворота он не ожидал.

И в это время ливень полыхнул, словно костер, в который плеснули ведерком бензина. Мощный раскат грома и белый штрих молнии, прорезавшей небо, прорвал невидимый дождевой мешок, и струи обрушились вниз густо, как из лейки. Девчонки завизжали и бросились под спасительную сень деревьев, туда, где парк набережной, отступая от парапета, сплетался в лабиринт аллеек и недостроенных каменных стен-загородок, которые, по замыслу благоустроителей, должны были что-то обозначать и скрывать, но так и остались бесполезными бастионами. Тополя тут плели в небе свои кроны, не боясь быть обрезанными, как на центральных улицах. Капли лупили по ним, словно осколки мин по бетону укрытий.

Только через минуту Медный, отряхивая с головы воду, сообразил, что странный человек остался там, на скамейке. Под ливнем.

– Девчонки, может, ему плохо?

– А что у него? – деловито спросила Камилла.

– Рак…

– Рак?! Что же ты сразу не сказал?

А на набережной творилось светопреставление. Меж небом и землей стала сплошная водяная стена. Казалось, река вдруг решила течь вертикально, поднявшись выше крыш самых высоких зданий. По тротуару летели, обгоняя друг друга, потоки и несли с собой белые косяки окурков. Гром поддавал жару невидимо. Очертания моста стерлись в серой пелене, ажурность их потерялась…

Камилла решительно избавилась от босоножек, встав босыми ногами на сырую землю под тополями.

– Побежали! У него приступ, может быть!

Олеся замешкалась, а Медный с Камиллой рванули к человеку и подхватили его под руки. Уже поднимая это тяжелое тело, Медный понял: без сознания.

– Камилла! Руки на плечо! – хрипло крикнул он.

Поскальзываясь на быстро раскисшей земле и ощущая, как долбит по их головам и плесам тяжелый, злой дождь – со всей своей осенней силой, они потащили этого мужика к тополям. Там уже вспугнутой птицей металась Олеся.

– Что с ним, что?

Его оставалось лишь уложить на землю. Пиджак из серого стал черным. Впрочем, и красное платье Камиллы, уже избавившейся от халата, тоже стало винно-багровым, мокрым насквозь. Медный судорожно вырвал из кармана джинсовой куртки мобильный в чехле, моля Бога, чтобы сырость не успела добраться к электронному сердцу этого аппарата.

– Алло! «Скорая»? Да… у нас тут человек… да черт его знает, без сознания!

Олеся склонилась над лежащим. Он дернулся судорожно и клокочуще захрипел. На мокрые губы поползла пенистая слюна розоватого цвета.

– У него не только рак, – странным деловитым тоном проговорила девушка. – Похоже, и эпилепсия. Камилла, держи ему голову.

И голыми коленками Олеся плюхнулась на мокрую землю, придерживая в руках трясущуюся седую голову.

Машина «Скорой помощи» появилась на удивление быстро. В струях ливня сполохи ее маячка сверкали особенно зловеще. Медный, Камилла и Олеся уступили место деловитым врачам. Грохотало небо, шуршал затихающий гром. Камилла посмотрела на часы:

– Бежать надо… Что, Олеська, рванем до метро? И так промокли.

– Рванем. Терять нечего, – согласилась она.

– Спасибо, девчонки! – нашелся Медный. – Посиморонили сегодня удачно.

– Пока, родной!

И они, смеясь, выскочили под струи, мелькая босыми пятками. Одежда сразу облепила тела девушек, и они, фонтанами расшвыривая лужи, понеслись по набережной. Медный проводил их взглядом. Сзади клацнула дверь машины. «Скорая», включив сирену и оставив в земле рифленые следы, выехала на асфальт из-под тополей и понеслась вслед…

Дождь утихал. Этот ливень оказался, как счастье, – недолог. Сквозь клочья иссякших, растерзанных туч проглядывало солнце. Медный с сомнением посмотрел на бурную реку, все еще бегущую по набережной. По примеру девчонок он стащил с ног кроссовки и носки, закинул их в спортивную сумку, где уже лежали нераспространенные разморОЧКИ, и вступил в этот ручей. Вода оказалась приятно тепла. Он вошел в нее почти по щиколотки, ощущая ногами песочные отмели – каждый раз песок и глину смывало с газонов на откосах.

Медный шел, щурясь, и внезапно столкнулся с насквозь мокрой фигурой человека. Его кроссовки хлюпали кисельно, джинсы встали колом, отвердев намокшей тканью, а футболку он снял и держал в руках – капли воды блестели на поджаром мускулистом теле.

– Шкипер? – изумился Медный. – Ты ж картоху…

– Фиг с ней, с картохой, – угрюмо ответил Шкипер, шагая рядом с Медным.

– А ты когда приехал? Сейчас, что ли?

– Девки уже уехали? – вместо ответа осведомился тот.

– Да. А что?

– Да так. Ты домой сейчас?

– Да, а что…

– Чаем напоишь, с портвейном?

– Глинтвейн тебе сварю. Только я ничего не понял…

– Потом поймешь, – суховато проговорил друг и, чему-то улыбнувшись, подкинул в руке незнакомый Медному обмылок мобильного. – Давай, по-пырому… быстрее то есть, а то я промок уже, мать его…

Новости

«…ритуальная культура русских сатанистов пережила ряд серьезных метаморфоз, как говорит один из самых известных исследователей вопроса санкт-петербургский культуролог Дмитрий Вдовиченко. Если на заре девяностых в моде были абстрактные ритуалы, взятые отчасти из популярных сочинений Пайля, Вербера и переводов Папюса, то сейчас на смену им пришло увлечение тайными культами Древнего Востока. Сатанизм разделился на „индийскую ветвь“ (к которой относятся последователи культа богини Кали) и, условно говоря, „арабскую ветвь“, самую закрытую и активную. При этом ритуалы стали более утонченными и жестокими. Например, для проведения „черной мессы“ уже стало недостаточно наличия крови младенца и простейшего фаллоимитатора из близлежащего секс-шопа. Теперь используют змею с вырванными ядовитыми зубами, которую, погрузив в транс, вводят в лоно „жертвы“, а затем предаются разнообразным видам совокуплений с той, которая возжелала стать ведьмой. Отчасти из-за этого в зоомагазинах Москвы стало почти невозможно купить африканскую змею – цены на них выросли в разы… Русские сатанисты хорошо владеют сексуальными техниками, но до сих пор не научились лишать пресмыкающихся зубов, не нанося им смертельных увечий…»

Зена Рид. «Москва-чертополох»

Le Figaro, Париж, Франция

Тексты Полковник, Пилатик и другие

Дождь бил по крыше бывшего особняка купца Геворкяна, некогда первого мукомола Ново-Николаевска, своими спекуляциями спровоцировавшего в январе семнадцатого массовые волнения и забастовки, названные потом «революционным движением». Этот кирпичный двухэтажный особняк на углу величественного Красного проспекта и сирой улочки Спартака – самой короткой в городе – занимал когда-то Союз художников, а ныне – областная прокуратура. Вот ее-то крышу сейчас методично простукивали дождевые капли. А на втором этаже, в комнате с эркером, за удобным круглым столом, диковато смотревшимся в этом совершенно служебном кабинете с неизменным портретом президента на стене, сидели серьезные, сосредоточенные люди: Заратустров, Альмах, Горский, Шкарбан, Анисимов, Пилатик…

Докладывала Шкарбан – самая младшая по званию среди всех присутствующих. Желтые соломенные волосы забраны в аккуратную прическу, на румяном лице – минимум косметики. Черная форма, малиновые погоны, неуставная желтая кофточка-водолазка обхватывает в вырезе нежную шейку… Шкарбан говорила сухо, стоя – хотя могла бы и сидеть! – и иногда заглядывала в бумажку:

– …автомашина «Скорой помощи», госномер…:угнана в день совершения преступления, в четыре часа утра с областной базы «Скорой». Ее не сразу хватились – автомашина стояла на консервации…

– Автомобиль, – буркнул Заратустров.

Шкарбан на секунду полыхнула румянцем, но не сбилась.

– Водитель авто… мобиля проверен по картотеке ГИЦ главка. Данных о принадлежности к силам сверхвлияния не обнаружено… По паспорту – Романов Федор Федорович, восьмидесятого года рождения. Состоял в сатанистской секте «ОниГенииАда», действовавшей в городе Екатеринбурге в начале девяностых. Причина смерти, по заключению экспертов, – кровоизлияние в мозг, вызванное ударом тупого тонкого предмета…

Вот тут она замешкалась. В наступившей тишине Заратустров скрипуче проговорил:

– Пальцем в нижнюю часть височной доли. «Укус шмеля» по классификации Сунь-Лу… Продолжайте, лейтенант.

– Второй объект не установлен. Предположительно – инициированный объект сверхсильного влияния, обладающий возможностями и приемами энергетических единоборств. Первый, самый высокий уровень посвящения. По заключению экспертов, воспользовалась…

Шкарбан снова перебили. Впрочем, она не обиделась: это была обычная практика, по устному распоряжению полковника никто не должен был держать при себе во время чужого доклада особо ценные сведения. В этот раз, улыбнувшись покровительственно, в ее речь врезался Горский. Он шевельнул усами и пояснил:

– Разрешите, я дополню… Это прием Школы Визари-Джахетаар, небезызвестного Бартуха. Накопительный навык «Огненные кулаки». Пирокинетика скапливается в кулаке, иногда в полости рта, а потом проецируется на произвольно выбранный объект. В принципе, это аналог управляемой шаровой молнии. Наш фигурант послала такой удар преследовавшему ее автомобилю, в котором находился наш агент. К сожалению, его квалификация не позволяла выстроить адекватную линию защиты.

Заратустров только криво усмехнулся и кивнул Шкарбан: продолжайте, мол.

– В настоящее время ведутся профилактические работы по обнаружению основного объекта операции «Невесты». Задействованы тридцать четыре сотрудника Спецуправления, в том числе сотрудники-биосканеры. Но пока результатов нет. Я закончила.

Не дожидаясь никакой реакции, она села. Поправила прическу.

По крыше теперь уже лениво стучали капли. Пилатик, сидящий за столом в сорочке с расслабленным узлом галстука и томно потеющий, обвел собравшихся покрасневшими глазками, кашлянул и неуверенно попросил:

– Разрешите… я дополню. Полагаю, что интересующий нас объект готовился к операции давно. Обследование квартиры по адресу улица Лескова, сорок четыре, показало, что она была снята за месяц до недавних событий. Арендодатель – некто Клавдий Павлович Саватеев – находится сейчас в областном психиатрическом диспансере. Контакт с ним затруднен. Как показала наша проверка, трупы граждан без определенного места жительства, Игнатьевой и Мирских, обнаруженные в квартире по этому адресу, к делу отношения не имеют. Убийство было совершено в ином месте, предположительно на городской свалке, в районе Гусинобродского шоссе, и затем тела граждан были доставлены в интересующую нас квартиру. Однако по данным, собранным в результате опросов соседей, в этой квартире временно проживала гражданка Хмельнова Вероника Игоревна, студентка второго курса Новосибирской академии физкультуры имени Лесгафта. В ходе спецоперации, к которой мы привлекли наших молодых… э-э… стажеров, проведенной в районе завода «Труд», за перекрестком улиц Большевистской и Добролюбова, был обнаружен полуразложившийся труп.

– Значит, они вывели на него… – пробормотала словно про себя Альмах, и Горский утвердительно кивнул.

– Да. Ребятишки создали активное энергополе, и там сразу проявилась картина аномальной активности за последний месяц. Труп излучал затухающие колебания, но все равно был заметен. По экспресс-анализу ДНК с использованием образцов крови гражданки Хмельновой – она была добровольным донором – установлено, что тело принадлежит именно ей. По данным экспертизы, смерть наступила от проникновения в мозг острого колющего предмета через глазную впадину, что вызвало моментальное кровоизлияние. Также, по предварительным опросам свидетелей инцидента, в квартире вместе с гражданкой Хмельновой проживало лицо, чье описание точно совпадает с описанием интересующего нас лица, второго пассажира автомобиля «Скорой», исчезнувшего с места происшествия. У меня все, Александр Григорьевич.

Заратустров, к которому обращался уже второй выступающий, сидел молча. На столике перед ним лежали необрезанная сигара и зажигалка. Он повертел сигарное тельце в сухих пальцах и, выдохнув, резко сказал:

– Что ж… это хорошо. Подведем итоги: в городе под нашим носом действует вполне боевая, глубоко законспирированная группа Ордена ассасинов. Уровень профессионализма контроллера, с помощью которого она перенаправила и получила сообщение, сигнал тревоги от нашего агента, позволяет уверенно предположить, что техническое обеспечение группы осуществляется из ближнего зарубежья. Комплектующие польские, Игорь Борисович?

– Венгерские, – угрюмо ответил Горский.

– Вот. Итак, они вооружены, обладают высочайшим уровнем энергетического воздействия. Они заранее узнали о том, где мы поместили основной объект операции «Невесты», заранее подготовили площадку на Лескова. Хмельнова – это фигура прикрытия. Но ее ликвидация, на мой взгляд, чересчур поспешная, свидетельствует о том, что она получила некую запретную информацию, что стало катализатором процесса. По крайней мере, операция по похищению произведена поспешно и грубовато. Я из этого делаю следующий вывод: каналы отправки объекта за пределы области не проработаны. Они будут использовать экстренный вариант – скорее всего, такой же грубый. И сейчас – именно сейчас! – объект находится где-то тут, в пределах досягаемости, хотя и укрыт мощным энергетическим экраном. Кроме того, диверсионная акция, фактически парализовавшая работу Спецуправления, тоже подготовлена заранее и проведена безупречно. – Голос Заратустрова налился яростью. – Но я могу вам, ребята, сказать: да, это предательство! Информация о месторасположении помещений Спецуправления находится в секретной части спецархива бывшего КГБ СССР. О том, что мы были привязаны к оборонному объекту «Яма-15», заглубленному бункеру ставки Верховного главнокомандования, знали единицы. Я не делал запроса в Москву! Думаю, это только повредит. Все это сейчас свалилось на нас… Если не сможем сами, дело наше – труба. Надо перекрыть сейчас все выходы. Все щелки. Не думаю, что вывезти основной объект операции «Невесты» группа попытается через вокзал или аэропорт. Элина Глебовна, подготовьте письмо руководству областной ГИБДД. Пусть усилят патрули на КПМах. Если нужно, дадим людей, все равно они пока временно без дела. Объявляю усиленный вариант несения службы… Впрочем, мы уже опоздали, черт подери!

Он хотел еще что-то сказать, но не стал. Только зло сунул в зубы сигару и начал посасывать, незажженную.

Горский посмотрел на него, а потом деликатно кашлянул.

– Александр Григорьевич, я хотел бы дополнить. Я бы сказал так: обнаружены признаки проникновения в нашу резервную группу. Товарищ Пилатик знает об этой информации.

Следователь кивнул; покраснел, как провинившийся школьник, зашелестел бумагами.

– Да тут… товарищ Заратустров, только сегодня пришло. В районе Правых Чем, у створа ОбьГЭС, обнаружены сожженные останки молодой девушки. Голова у трупа отсутствовала, поэтому личность ее была установлена по дефектам костей ног, вызванных прижизненной травмой, а также по дополнительным антропометрическим признакам. Судя по костным останкам, она слегка хромала. А такую примету подала в Ленинский РОВД некто Баканова Элина Викторовна, написавшая заявление о розыске своей племянницы, Мироновой Елены Игоревны, восемьдесят пятого года рождения. Как мы выяснили, она участвовала в работе нашей резервной группы. Причину смерти установить пока не удалось. Жила одиноко, снимала однокомнатную квартиру в Ленинском районе, в бараке. Но ее видели и на Лескова, сорок четыре, примерно за две недели до известных событий…

Пилатик говорил осторожно: информация предназначалась только Заратустрову, а в свете того, что было сказано, звучала очень опасно. Полковник просто кивнул.

– Что ж… тоже хорошо! К самому горлу подобрались. Проклятье!

Он встал. Со скрипом отодвинул стул. Бесшумно ступая штиблетами без шнурков, подошел к окну эркера. Посмотрел в облитые дождем окна, на площадь, носившую до тридцать восьмого года имя палача Эйхе, а после переименования и до сегодняшних дней – чуть менее кровавого Якова Свердлова. Он смотрел на красно-желтый корпус стоквартирного дома, на серые стены бывшего Сибревкома, построенного по приказу того же Эйхе за семь месяцев, и на чисто умытые золотые купола Александро-Невского собора. Заратустров зачем-то постучал по этому стеклу намертво запертой дубовой двери, ведущей на балкончик, и проговорил усталым голосом:

– Я вам вот что хочу рассказать… Ноябрь. Число примерно пятое. Девятнадцатый год. С Омска идет Колчак. Его люди наступали с того берега, на баржах и лодках переправились сюда, пошли цепями. В Че-Ка, на нынешней Коммунистической, жгли архивы. И вот отсюда, с этого эркера начал строчить пулемет. «Максим». Вы все знаете, что это было страшное оружие той войны. Ни стоквартирного дома, ни Сибревкома не было, только вот собор и Романовское училище. Площадь голая. Так вот четыре часа подряд он не давал колчаковцам головы поднять. Каппелевцы лежали носами в дерьме, что там говорить! Четыре часа… А потом белые подтянули с того берега бронепоезд «Главковерх» и начали гвоздить пушками. В общем, чекисты ушли. Без потерь. Со всеми нужными документами и золотом. Так вот, пытался я когда-то в молодости найти имя героя этого неизвестного. Не нашел! Законспирирован. Только в личном архиве Алексеева, начальника контрразведки при новониколаевском ЧК, обнаружил упоминание: «персидский друг», подпольная кличка «Старец». Чувствуете?! Сколько их, героев гражданской увековечено, а этот – до сих пор неизвестен. Это я к тому, что один человек может историю изменить, ребята… И мы тоже сейчас тут, в таком положении. Эти вот, о которых мы говорили, так же могут врага задержать. Не на четыре часа – на четыре года, четыре столетия! И даже больше. То ли были они, то ли не было… У нас сильный противник, вот что. Поэтому…

Он помедлил, посмотрел на Горского, Альмах, Шкарбан и обронил севшим голосом:

– Задачи определены приказом. Спасибо. Все свободны.

* * *

…Шкипер опустошал кружку за кружкой сваренный Медным глинтвейн: тот даже кусочек окаменевшей корицы нашел в шкафу для такого дела! Пил он из алюминиевой кружки, держась обеими худыми руками за ее блестящие края, и говорил хмуро:

– Ты знаешь, чья это мобила? Ага. Тяти-Тяти. Мироновой Ленки… нашей. Помнишь? Она мне показывала тогда, когда я последний раз ее видел. Хвасталась! Говорит: накопила и купила. Любимую модель.

– И что?

– Да то! Этот парень, который ругался с белобрысой девкой… Где ему телефон дали?

– В салоне мобильной связи, – неуверенно проговорил Медный, стоя у окна, – как миллионному посетителю.

Шкипер рассмеялся зло.

– Миллионному? Круто. Я там был, в этом салоне. Они только в июле открылись. В городе чуть больше полутора миллионов жителей, включая дедов и младенцев. С какой радости миллионный он?! Да и нет у них такой акции. Врет твой пацан, как лох последний. Жаль, ты у него адреса не спросил.

– Как врет? А телефон тогда откуда?

– От верблюда! Я ведь вас искал. Как раз дождина самый пошел… Думаю, фиг с ним, что опоздал, просто хоть спрошу, как все прошло. Пошел там, под деревьями, искать. Смотрю, парень этот залетает в кусты, ширинку расстегивает. Прихватило его. А тут к нему кент подваливает. Ну, такой… неопределенный. Тусовщик, типа. И говорит: мол, мужик, мобилу надо скинуть. Чистая, говорит. Нашел. Я стою, блин, за стенкой каменной, думаю, вы тут отдыхаете… Тот с него полтинник за трубу взял и говорит: «На тебе и СИМ-карту. Типа, я добрый сегодня». Отдал и ушел. Понимаешь?!

– Но он же говорил…

– А мало ли что он говорил! – отрезал Шкипер, дуя на глинтвейн. – Наговорят еще… Так вот. Я и с девкой побеседовал.

– Какой?

– Которая курсовик писала. С книжками на скамейке… Помнишь?

– Конечно, ей друг позвонил и…

– Ага. Друг. Она этого друга не знает! А вот тут – на этом аппаратике, на исходящих последних, ее номер стоит.

– Блин. Шкипер, что происходит?!

– Если бы я знал, – с тоской сказал он. – Неладно все. Там еще номера. Я узнать постараюсь, на чьи трубки вызовы были. У меня знакомая есть в мобильной компании. Черт! Как бы кого-то из наших номеров мне увидеть не пришлось…

– Ты что? – Медный расширил глаза.

– А ничего! Либо Камилла, либо Олеся… либо Су Ян.

– А она при чем?!

– А при том! Я тоже ее видел, – рявкнул Шкипер, с грохотом ставя кружку на стол. – Бегу от дождя – она навстречу. И ведь башку отвернула, вроде не видит меня. Что она там делала, на набережной? Ты ее приглашал? Нет?! То-то.

Медный жадно закурил. Шкипер отхлебнул глинтвейна, передернул худыми плечами и проговорил:

– Фигня это была, а не симоронство. Все подстроено было! Телефоны, курсовики. Я эта… боюсь, что Камилла решила легким способом типа подняться. Мол, я вроде как тоже Волшебница! Напрягла своих ребят, вот и устроила «волшебство»… А Олеся ей подыгрывает. Новенькая, тоже отличиться хочет.

Медный молчал. Только пускал дым в окно. Дождь уже прошел. Августовские сумерки синели рано. Шкипер тоже закурил, стряхивая пепел в блюдце.

– Короче, ты не парься. Просто, типа, кто-то понял, что наш Симорон может бабки нести, и решил примазаться. По легким случаям. С мужиком не получилось, это ясно – тут медицина. А эти фокусы… Я только одного не понимаю.

– Чего?

– А того, что это все дороговато обойдется. Все надо предусмотреть. Или своих людей расставить, чтобы «заморОЧКИ» беспроблемно шли. Черт знает, кому это нужно. В общем, Медный, у нас – чужой. Попомни мои слова. Это я тебе говорю.

Он встал, зачем-то подвинул к центру стола кружку из-под глинтвейна и вдруг что-то вспомнил.

– Тятя-Тятя где? Вот. И я тоже думаю. Я звонил ей, в Чаны. Тетка говорит: уехала. В Новосибирск. Вроде как племяшку искать. Прикидываешь? Я не стал ничего говорить. Но, блин, это не радует ни фига! А телефон ее – вот. Я его в траве нашел. Кто его там выронил? Тот, кто этому кенту другой мобильник дал? Много у них телефончиков, я посмотрю. И вот еще. Помнишь семинар в лесу, когда наши квартиры обшарили?

– Какой?

– Такой…

– Шкипер, не груби. Я сам не знаю, что делать! – попросил Медный.

Шкипер насупился.

– Извини. Помнишь, Су Ян предложила идею с омовением ног в шампанском? Так вот, что народ говорит: звонила либо Су Ян, либо Лис. А Лис НИКОМУ не звонила! А ей самой, Лис, звонила Камилла. И идею предложила.

– А…

– Бэ! Врут у нас все. И правды не найдешь. Только вот зачем врут – непонятно. Ладно, я побежал. А то уже не доеду.

Медный провожал Шкипера в прихожей. Уже обув кроссовки, немного подсохшие на раскаленном змеевике ванной, друг поинтересовался:

– Улльру-то хранишь?

– Кого?!

– Ну, бронзовую фигню эту… Там хранишь, в нашем клубе? В институте?

– Нет, – загадочно проговорил Медный, – не там. А где – не скажу!

Шкипер похлопал его по плечу:

– И правильно. Не говори. Никому. Я чую, понадобится она скоро… Ладно, пока!

Новости

«…скандал, разразившийся на прошлой неделе и связанный с рядом кардиналов папской курии, может серьезно расшатать устои Ватикана, считают независимые теологи в Европе. Напомним, что глобальная поисковая сеть abracadabra.go выложила на своем ресурсе фотохронику развратных похождений 18 кардиналов из разных стран. До сих пор непонятно, каким образом удалось сделать снимки такого качества, но не подлежит сомнению, что на них запечатлены влиятельные представители католического клира, занимающиеся сексом как с женщинами и мужчинами, так и с животными… Ватикан поспешил объявить снимки наглой провокацией, однако известно, что в настоящее время в отставку ушла треть из уличенных в разврате служителей церкви. Теолог монсеньор Бруно Сажесси назвал случившееся самым крупным ударом по Ватикану, случившимся в двадцатом веке, после скандалов второй мировой войны, когда католические священники были уличены в тесных контактах с нацистами…»

Джон Блоссом. «Ватикан: чье гнездо?»

Financial Times, Лондон, Великобритания

Тексты Цыганки, сестра Ксения и монсеньор

Дни в приюте Святой Терезы текли мирно, сонно и розово. Жители его занимались в основном уборкой, цветами и своими болезнями. Мирикла и Патрина, изредка уходя в середине дня из приюта в цыганских костюмах, неизменно возвращались к ужину, а потом сидели в своей палате, вышивая. Патрина уже научилась великолепно ткать золотом, и Мирикла, усмехаясь, говорила, что Бено оторвал бы теперь такую мастерицу с руками.

Как-то раз к ним подошла сестра Ксения. Привычно перекрестила их, обмахнув прозрачными пальцами, и проговорила:

– К нам завтра прибывает монсеньор Керубино ди Жаригаш, наш куратор из Португалии. Вам надо одеться в наше, приютское.

Ксения имела в виду сине-белые сутаны с католическими крестами. Она виновато потупилась.

Мирикла улыбнулась мягко.

– Сестра наша, мы настолько привыкли примерять чужие одеяния, что Крест Святой не оскорбит нас и не примет от нас оскорбления. Мы сделаем это. В котором часу будет посещение?

– Монсеньор обещал приехать вечером. К десяти часам, после ужина и молитвы. У него много дел…

Что-то такое мелькнуло в глазах Мириклы. Она спросила тихо:

– А… отсутствовать нельзя?

– Нельзя! – горячо возразила сестра Ксения. – Монсеньор привезет облатки от Святого Папы и должен будет отчитаться перед курией об их раздаче. Это его святой долг.

– Хорошо, сестра! – Мирикла слегка поклонилась. – Мы будем в приюте.

– Спасибо вам. Да хранит вас Господь.

Сестра удалилась, мелко семеня белыми кроссовочками, мелькающими под синей сутаной.

Этот день догорал нехотя, будто тщился оттянуть закат. Солнце то вываливалось пьяной красной мордой над чешуйчатым куполом Оперного театра, то стыдливо пряталось в низкие тучи, оставшиеся после дождя. Закат не шел, как дорогой и важный гость, выдерживающий паузу. Тополя по улице Потанинской шелестели зловеще; на Красном, в автопробке, тоскливо стонали автомобильные сигналы, и скрежетал трамвай, заваливаясь набок напротив дома золотодобытчиков – элитного дома для администрации местного аффинажного завода.

Сестра Ксения, вместе с большой сестрой Жозефиной, шестидесятилетней негритянкой из Либерии, записалась в группу приема, не гнушаясь суетой, не приличествующей настоятельнице приюта, главной. Обе дежурили в главном холле, разглядывая за стеклянными дверьми площадку парковки – автомобиль монсеньора должен был прибыть именно туда. И вот около половины десятого, когда обитательницы приюта, поев рисовую кашу с абрикосовым джемом, разошлись по комнатам, на этой пыльной, усеянной тополиным сором площадке появился большой черный автомобиль. Какой-то дорогой «мерседес». Из автомобиля вышел человек, сопровождаемый еще двумя, но те были безлики, плосколицы, а он отличался от них.

Человек этот шел по мощеной плитке тротуара, как шел когда-то Пилат по двору своей иерусалимской резиденции. Черный плащ с алым подбоем развевался, пламенея, в последнем разлете летнего ветерка. Под плащом – черная сутана, которая облипала его худое тело плотно, до самых концов черных, остроносых штиблет, а под белой полоской воротничка серебрился массивный крест прелата. Был он мертвенно бледен, на белой бумаге лица горели черные провалы глаз, и короткая стрижка с выбритой тонзурой чернела, спускаясь до висков. Помощники, тоже в черном, шли сзади. И грохот их каблуков почему-то странной болью отозвался в сердце сестры Ксении.

Они открыли двери приюта. Они вошли в холл с образами девы Марии. Они остановились в центре: сестры пали на колени, и монсеньор Керубино Карлос Кастельо Армиссандро ди Жаригаш, светлейший прелат Ватикана, протянул им бледную руку. Они приложились к этой холодной коже, отдающей уксусом, и монсеньор, поправив другой рукой крест на сухой груди, резко проговорил:

– Да хранит вас Святой Крест и благоволение Папы! Приготовьтесь к получению даров для воспитанниц приюта. Я хочу видеть их всех.

Сестры покорно склонили головы, поднялись с колен и пошли по коридору. По дороге негритянка, вращая белками выпученных глаз, – у нее была незалеченная базедова болезнь, – обронила по-английски:

– Сестра, иди в кастелянную. Прелат проверит все белье, я уверена. Оно должно быть новое!

Сестра Ксения кивнула. В ее худом теле звенела струна. Она поднималась наверх, на второй этаж, но почему-то ее белые кроссовки миновали дверку кастелянши и проследовали прямиком в палату номер три.

Там никого не было, кроме Мириклы и Патрины, – все обитатели задержались в столовой, за какао. Сестра Ксения вошла резко, не постучав, не осенив себя крестом, не проговорив привычного: «Да Хранит Вас Господь!» – и выдохнула враз осипшим голосом:

– Идите за мной, сестры!

Они только раз посмотрели на нее. И все поняли. Мирикла выдернула из-под приютского матраса совершенно плоскую от долгого сдавливания черную папку-сумочку и встала. Патрина – тоже. На ее ногах тоже оказались кроссовки, черненькие и жесткие.

– Быстрее…

Она вела их второй лестницей, но почему-то не в столовую, а вниз, в подвал.

А в столовой приюта сестры стояли у стенок. Молчаливые, потупившие глаза под крахмальными колпаками. Спившиеся старухи и прозревшие бомжихи, молодые проститутки, повернувшиеся к вере, и просто измученные болезнями и жизненными невзгодами женщины средних лет. Монсеньор Керубино ди Жаригаш проходил мимо их строя, раздавая розовые облатки из золоченой дароносицы и торопливо осеняя крестом, снятым со своей шеи. Серебряная цепочка сосуда позвякивала. Монсеньор бормотал молитву. Сестра Жозефина следовала за ним.

Вечерний свет мягко лился в высокие окошки с решетками. Тихо шуршали шаги монсеньора и полы его летящего плаща с красным подбоем. Дойдя до конца строя, монсеньор вдруг резко остановился, задержав в руке очередную облатку, и, прервав бормотание молитвы, резко спросил:

– У вас должно быть тридцать пять послушниц. Здесь – тридцать три. Где еще ДВЕ?

Сестра Жозефина выпученными глазами оглядела строй. Господи Иисусе! Точно! Нет двоих, за которых вечно просит сестра Ксения. Ну, она с ней разберется – потом, после визита… Сестра Жозефина торопливо облизала полные губы.

– Они, видимо, задержались в палате. Разрешите, монсеньор, я их приведу?

– Не надо нарушать покой сестер Христовых, – неожиданно мягко возразил человек с тонзурой, – мы навестим их с вами вместе, сестра! А остальные пусть подождут здесь.

Сестры склонили колпаки. Черные люди, сопровождавшие монсеньора, встали у дверей. Керубино ди Жаригаш вышел с негритянкой в коридор. Она вела его к палате, едва поспевая за широким шагом черного плаща. Когда пришли, сестра растворила дверь и увидела… пустую палату. Она замерла, немея.

Но монсеньор не удивился. Он подошел к одной из постелей и сунул тонкую, бледную руку меж безупречно уложенного белья. Потом вынул ее, приблизился к женщине и тихо сказал:

– Они только что были тут. Где они, СЕСТРА?!

– Но, монсеньор, я не знаю… Наверное…

В его руке мерцал рубинами крест. Белый палец нажал на самый большой камень, кроваво блеснувший под его пальцем, и тотчас из серебряного кончика креста вывалилось острое жало стилета. Этот стилет вознесся над сутаной сестры и в одно мгновение распорол ткань от горла до подола… Обнаженное, обрюзглое тело с плоскими вислыми грудями, испещренными сиреневой географией вен, сверкнуло в разрезе сине-белой сутаны.

– Сестра, ГДЕ ОНИ?

Она выкатила и без того выпуклые, болезненные глаза и показала ими куда-то вниз, ибо догадка, пронзившая ее мозг, запоздала и не могла блокировать движение мысли.

Стилет уперся в ее большой живот, живот шестидесятилетней женщины.

– Где ваша вторая сестра, Ксения?

Она молчала. Молчала, уже все понимая и не имея сил шевельнуться. А стилет воткнулся в эту мягкую подушку, разрезал кожу и вывалил наружу ее сизые кишки. Последнее, что она успела почувствовать перед чудовищной болью, разорвавшей сознание, так это своя теплая кровь, свободно пролившаяся по ее полным, бесстыдно голым ногам вниз.

Монсеньор повернул стилет несколько раз, наматывая плоть на жало, и, когда разрезанное надвое тело мягко сползло ему под ноги, переступил через него.

С конца католического креста густо капала чернеющая кровь.

В этот момент под ним, в захламленном коридоре приюта, стукаясь о старые кровати и задевая ногами ржавые утки, пробирались трое. Они зашли в неприметный тупичок, в конце его свежела чуть покрытая пылью кладка. Рядом, к стенке прислонена была массивная дубовая дверь, когда-то, видимо, стоявшая на месте заложенного проема. Зеленая медь снятых петель тускло поблескивала под лучом фонарика, который держала в руке сестра Ксения. Она что-то искала.

Нашла.

– Позволь, сестра! – мягко проговорила Мирикла и отобрала у нее кувалду.

Цыганка взяла ее, холодящую металлом, в руки с серебряными перстнями и размахнулась, отстранив сестру. Кувалда ударилась в кирпичную стену, и та гулко загудела. Тотчас сверху раздались какие-то хлопающие звуки, будто все сестры приюта, не снимая тапок, разом заплясали чардаш.

Даже в темноте было видно, как побелела сестра Ксения и начала креститься.

А наверху, стоя в проеме дверей столовой, двое черных достали из-под полы дорогих пиджаков короткоствольные, девятимиллиметровые пистолеты-пулеметы Uzi. Калибр патрона Parabellum. Это произведение офицера израильской армии Узи Галла изрыгнуло ливень пуль в расставленных по стенкам женщин. Пистолеты-пулеметы нагревались, работая, и глушители надежно прятали звук. А все эти женщины, молодые и старые, получая пули в животы, груди и лица, просто сползали вниз. Некоторые метались, и пули сначала выламывали им кости и отрывали уши, а только потом настигали уже окончательно.

Они кричали, эти мятущиеся тела, но толстые стены не пропускали криков, а работники делали свое дело спокойно, словно скашивали дурную траву на поле, и монсеньор Керубино Карлос Кастельо Армиссандро ди Жаригаш спокойно наблюдал за этой кровавой жатвой. Кровь негритянки капала с его черного плаща, подбитого тканью цвета этих капель.

Когда последнее шевеление в груде мертвых тел стихло, он резко бросил:

– Вниз. Там!

* * *

…Еще один удар, и эта кладка, поседевшая по краям, развалилась. Мирикла лишь на секунду глянула в открывшийся проем, втянула красивым носом воздух и коротко спросила:

– Куда?

– К реке. Через бункер, – тихо прошептала сестра Ксения.

Мирикла кинула на монахиню ордена святой Терезы быстрый взгляд:

– С нами давай?

Та только молча помотала головой. Мирикла уговаривать не стала. Властно взяла за руку Патрину и исчезла в этом проеме. Оттуда пахло сыростью, гнилью, мертвечиной.

Спустя несколько минут зажегся свет, который шел от тусклых грязных лампочек, расположенных в нескольких местах под потолком. В подвале появились трое. Монсеньор не осматривал это помещение. Он просто увидел разбитые кирпичи, бледную монахиню у стены и только разлепил тонкие губы:

– Внутрь.

Его помощники исчезли в провале, а он смотрел на сестру Ксению, совершенно не мигая, пристально, – человек бы так не смог – и зрачки его глаз отливали желтым, янтарным. Наконец из провала, облепленные паутиной, какими-то шевелящимися коричневыми комочками, вырвались два помощника. Задыхаясь, доложили:

– Пять коридоров. Ведут в разные стороны.

Монсеньор ухмыльнулся. Нажал на большой рубин креста.

– В какой коридор?

Сестра Ксения только крестилась. Ее красивое лицо было бледно – ни кровинки. И, только когда двое с треском срывали с нее одежду, прошептала:

– Да простит вас Господь…

У нее оказалось очень красивое тонкокостное тело, хрупкие плечи с двумя трогательными родинками и великолепные ступни, хоть и не тронутые с давних пор загаром, но с тонкими пальчиками – крыльями ангела. Черные волосы ее свободно, после долгого заточения, потекли по этим известковым плечам.

У них были гвозди и скобы. Сначала ей стальными кончиками пронзили кисти рук и прибили к дубовой двери, а потом с хрустом проломили кости ступней. Пальцы ее ног, лишенные лака, и белые кроссовочки, мертвыми голубками сложившие крылышки рядом, залила кровь, окрасив их в свой неизменный цвет – алый…

Монсеньор повторил свой вопрос. Но сестра Ксения только покачала головой.

Он взмахнул стилетом и сначала отрезал ее левое ухо, бережно подняв черную прядь. Потом отсек край правой груди вместе с соском и отступил, чтобы его не забрызгал фонтан крови. Но из искалеченной груди вырвался только тихий стон.

Мнимый Керубино ди Жаригаш сбросил плащ на кирпичный пол, в кровь. Потом так же брезгливо сорвал сутану. Он остался в каком-то кожаном, облегающем, затем посмотрел на умирающую молодую женщину с видимой досадой и сухо приказал:

– Без толку. Под огонь. Все!

Развернувшись, он покинул подвал. Его помощники последовали за ним, ступая по плащу, на алом подбое которого загустевала свежая кровь.

Через десять минут в подвал, где в теле прибитой к дереву, истекающей кровью женщины еще теплились остатки жизни, полилась через вентиляционные отверстия остро пахнущая жидкость. Пахла она городом, жизнью, бензином – всем тем, от чего она, уроженка древнего Кракова, шестнадцатилетней отреклась навсегда. И прежде чем эта жидкость обратилась в пламя, охватившее сначала ее голые, пробитые ноги и бедра, а потом и весь дом, она осколком угасающего сознания успела подумать: «Это не зря. На все есть воля Божья!»

Документы

Подтверждено источником: 092312311-436546568-p299_confidential_reports

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-8897986

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел радиоперехвата

Перехват телефонного разговора в рамках внутреннего контроля

Новосибирск. № аб. засекр. – прокуратура НСО, Пилатик

Перехват: 13:11–13:27

Начало устойчивой связи: 13:12

– Алло! Александр Григорич… Алло! Куда пропал?!

– Не пропал. Слушаю.

– Знаешь уже?

– Конечно.

– Все здание выгорело, до уголька. Пули не смогли даже в пулегильзотеку отправить – оплавились к чертовой матери.

– Официальная?

– Что? А, понятно… Официальная – возгорание и взрыв лакокрасочных материалов. Их завхозиха в подвале приюта хранила: краски всякие, бензин, блин, про запас.

– То есть все кристально ясно.

– Увы! Я сейчас от областного прокурора. Говорю ему: «Вы поймите, я просто чувствую». А он мне: «Эраст Георгиевич, кончай херней, мол, заниматься». Мессингом меня обозвал.

– Что?

– Мессингом, говорю… Александр Григорьич, я по защищенному каналу говорю. Что думаешь?

– Если не ушли, то, думаю, амба!

– А они там были?

– Да. Вчера только наш шифровальный центр понемногу ожил. Передали от надежного источника, что некая сестра Ксения, она же Мария Валевская, попросила аудиенции у представителя Ватикана в Москве. Вроде как для того, чтобы сообщить ему нечто очень важное. И наши биолокаторы засекли объекты ХСС 097 565 и ХСН 765 698…

– Тьфу на тебя с твоими цифрами, Григорьич! Я не помню их…

– Объекты «Праматерь» и «Образ». Были они по этому адресу. Мы планировали сегодня тихонечко проверить это дело…

– Думаешь, она слила?

– Скорее всего, ее слили. Она наверняка хотела рассказать, что в приюте находятся особо важные люди, и, скорее всего, защиты попросить. Инфу перехватили. Весь вопрос в том, лежат они там или ушли. Тел-то не сосчитать. На это и расчет был.

– Ну, тогда могу поздравить тебя, Александр Григорьевич.

– Пирожок с полочки возьми…

– А вот и не угадал. Сейчас говорят что-то вроде «выпейте ЙАДУ», дорогой товарищ…

– Там тридцать с чем-то трупов должно было быть, Эраст. Поди, только косточки остались. Какие уж тут шутки.

– Я понимаю. Это я так, по привычке… Значит, смотри: стреляли из пистолетов-пулеметов Uzi. Знаешь, таких девятимиллиметровых? Один бросили. Мы канал установили оперативненько: из Чехии ствол. Это первое. Второе: перекрытия деревянные прогорели, этаж обрушился, но у них в подвале котельная старая была. Она как укрытие сработала. Ну и там… там, похоже, та самая сестра Ксения.

– Пытали?

– Естественно. Распяли на каких-то досках, отсекли грудь. Она только сверху обгорела, так что некоторые детали установить мы все-таки смогли. А за ней – заваленный кирпичами ход.

– Та-ак… Это же, кстати, в двух шагах от Базы!

– Ну, от базы или там куда – это тебе видней, Александр Григорьевич. Но они там, видать, проползли. Слои какие-то, ход завален и песком засыпан. Я велел ничего не трогать, оставил поле деятельности для твоих героев-саперов.

– Молодец. Черт, но их там же все равно нет. Впрочем, и то хорошо… Ладно, сейчас займусь. Как дома? Маринка рожать не думает?

– Нет. Ждет, когда я Генпрокурором стану.

– А, ну да. Тоже дело. Ну ладно, Эраст, спасибо за звонок. Пока!

– Пока, полковник!

(Окончание устойчивой связи: 13:30)

Новости

«…продолжающееся противостояние Ирана и американской администрации наконец получило шанс прекратиться. Вчера постоянный представитель Иранской Республики при ООН аль-Дахад Амир заявил, что иранские власти дают согласие на обследование ряда объектов в Северном Иране, связанных с программой обогащения атомного топлива. Однако, по словам аль-Дахад Амира, иранцы не потерпят на своей земле американских чиновников, даже под эгидой МАГАТЭ. В этом случае весьма пригодилась помощь со стороны России. Господин Путин публично выразил готовность послать в Иран русских специалистов в составе международной группы…

Такая организация в России есть – это Международное общество добровольных контролеров ядерных программ при МАГАТЭ. Как сообщают информагентства, делегацию возглавит известный ученый сирийского происхождения, постоянно живущий в Лондоне, мистер Махаб Али ибн Аби аль-Талир, который давно сотрудничает с европейскими атомными центрами…»

CNN, Евробюро

Тексты Алексей, Майя и Чепайский

Состояние Майи ухудшилось настолько, что Алексей не выдержал. Еще немного продлись ее заточение дома, на кровати, с коленками, подтянутыми к круглому подбородку, и тот маленький зайчик-энерджайзер, сидевший в ней, колотящий лапками в грудь и попискивающий при каждом удобном случае, этот зайчик замолчит навсегда. Поэтому Алексей решительно взялся за дело. Хорошо зная вкус девушки и размер ее ноги, которую столько раз ласкал в руках, делая массаж, он съездил в элитный обувной бутик и купил умопомрачительные туфли из серии «real Italy», с каблуком, пронзающим, казалось, не только пространство, но и само время. К этому прибавил настоящие чулки в сеточку с мелкой ячеей. А костюм из серебристой английской шерсти с позолоченными пуговицами, на которых разевали пасть львы, Майя раскопала сама в углу шкафа. Куплен он был еще весной, да так и проболтался на плечиках. И вот, засунув девушку во все это, упаковав и едва удержавшись от искушения перевязать ленточкой, словно магазинную покупку, Алексей сказал:

– Все, Майка, ИДИ РАБОТАТЬ.

– Куда? – растерялась та.

– Для начала надо устроиться, – заметил молодой человек. – Походи по офисам… Английский ты знаешь в совершенстве, фигуркой Бог не обидел, с ПК у тебя отношения почти любовные. В общем, вперед и с песней! А я сам тут закончу ВКМ-ную квартирку для этого директора мясоконсервного… ну, ты помнишь. И разгребусь с отчетами по заказам.

Майя улыбнулась. Она переступила на линолеуме, царапнув его каблуком, и посмотрела на свое отражение в зеркальной планке шкафа.

– Поваришься в этом офисном кильдыме, – усмехнулся Алексей, – потаскаешься на каблуках, послушаешь эти разговоры, понюхаешь запах горячего тонера от множительной техники… Кстати, говорят, он пахнет, как свежезаваренный кофе! Так вот, и станешь снова прежней. Когда тебе до одури захочется сорвать все это снова к чертовой матери…

– Это ты меня на профилактику отправляешь, что ли? – Она звонко засмеялась. – Чтобы жизнь понюхала?

– Ну да. Это как нудиста одеть и пустить покататься в метро в часы пик. Масса новых ощущений! Я серьезно. Тебе нужна смена обстановки, коренная.

Майя действительно сходила по объявлениям в несколько мест, где ее вежливо брали под ручки, угощали кофе, сыпали традиционным «…и пиво-водка-полежим, да?» Но все это не радовало – только забавляло. Майя решила пойти надежным симороновским путем.

Посидев в Интернет-кафе, где со всех сторон неслись смачные маты азартных геймеров, она завела себе кучу разных почтовых ящиков на mail.ru, yandex.ru и даже на иезуитском pisem.net. Мифические организации, которым принадлежали эти ящики, срочно нуждались в толковой, умной и талантливой работнице. «Всемирное общество собирателей плодов фейхоа», «Панамериканский конгресс уличных шествий», «Фонд Гиперборейского возрождения» и «Мировая академия Энергетического Торсионного танца им. Альфонса Великозельского» зазвали ее в голубые дали, предлагая сумасшедшие оклады. Состояние, в котором Майя сочиняла письма самой себе, можно было назвать «состоянием аффекта», которое проявлялось в особо циничной форме, когда она обращалась в себе, любимой, расписывая в приторно-вежливых и цветистых выражениях то, как ее будут холить, нежить и любить на будущей работе, предоставляя трехчасовой обеденный перерыв с оплаченным солярием и фитнесс-клубом. Письма шли на личный адрес Майи, вкупе с огромным количеством невесть откуда взявшегося спама, и внешне все выглядело очень пристойно. Симоронский опыт «притягивания» работы пока не давал результата. Кроме пары откровенно «постельных» предложений, Майя ничего не получила. Но девушка верила – сработать должно. ТАК!

…Это случилось, когда она зашла в родной вуз, чтобы узнать список литературы для заочников – к первому семестру. Стоя перед стендом профсоюзного комитета, она несколько раз переступила каблуками и тут же наколола на его блестящую иглу какую-то бумажку. Та противно шуршала. Девушка сняла ее с каблука и, не удержавшись, прочла.

Это был кусок-оборвыш объявления. Часто на студенческий сервер приходили запросы о вакансиях, и сердобольный секретарь распечатывала их да вывешивала, ибо не верила в волшебную силу виртуального слова. В бумажке говорилось, что «гуманитарная международная организация ищет молодую, физически выносливую, отлично знающую английский сотрудницу для выполнения обязанностей секретаря-референта в зарубежной поездке».

Объявление оказалось недельной давности. Это обескураживало. Но Майя, щелкнув пальцами, все равно вытащила из сумочки мобильник.

– Нет, еще никого не приняли, девонька! – раскатился в аппарате сладким монпансье чей-то веселый голос. – А вы прямо сейчас могли бы приехать? Куда? Академгородок где, знаете? Значит, так… Доезжаете до… – он назвал остановку. – Там стоит огромное белое здание, Президиум. А напротив – серое такое, неприметное. Там управляют всеми делами Президиума. Так вот, через час у подъезда. Сможете?

* * *

Последний раз она была в Академгородке во время их похода по магазинам в купальном антураже. Сейчас же она ехала в своем сером костюме, только ажурную сетку чулок сняла в туалете института. Так она и не смогла привыкнуть к этой второй женской коже. Может, оттого, что ее ноги не нуждались в придании им изящной формы натяжением лайкры, а кожа – в искусственной гладкости и бархатистости.

Так и ехала – в сером своем костюмчике и на шпильках. Тридцатипятикилометровая дорога тянулась от последних рубежей собственно города до зеленых гребней Городка, где росли еще сосны, помнившие гидрографическую экспедицию профессора Василенко в июле сорок пятого – ее участники тогда намечали место расположения плотины. Эти сосны лезли в окна автобуса, пламенели смолистым, багровым цветом, качали мохнатыми головами. Люди входили и выходили; менялась сама обстановка. Схлынули севшие на Речном вокзале старухи с сумками и не очень трезвые мужики. Ближе к остановке «Звездная» автобус наполнили курсанты и люди в мятом камуфляже – за пятиэтажками Звездной доживала свой век одна из старейших зон. А потом в салоне осталась молодежь: задумчивые девушки, читавшие в автобусе Коэльо, Зеланда и Норбекова, да очкастые юноши, обсуждавшие возможность апгрейда третьего «пня» до состояния шахматного суперкомпьютера. Майя с любопытством смотрела в их лица, но вот автобус, некогда известный как «Восьмой экспресс» и служивший почти единственным пропуском для горожан в продуктовый рай Городка, высадил ее на остановке как раз между двух зданий – белого и упомянутого серого.

Девушка неуверенно подошла с серому зданию. Его желтые деревянные двери то и дело грохотали, хлопая, впуская и выпуская совершенно учрежденческого вида людей. И в этот момент она услышала:

– Девонька! Лапонька! Ходи сюда быстрее! Пока я добрый!

Она обернулась. Из раскрытой двери черной «Волги» ей кричал толстый мужик с лицом записного сатира – с черной беспорядочной бородой, окаймлявшей эти рыхлые щеки, и с живыми, шалыми глазами. Был мужик в белом мятом костюме, оранжевом галстуке в горошек, который съехал куда-то в сторону от выреза расстегнутого воротничка – в него толстая шея не вмещалась. Он одной рукой-клешней держался за дверцу, а второй махал Майе: давай, мол!

Майя подошла.

– А это вы, из гуманитарной международной организации?

– Из нее, из нее, родненькая! – успокоил мужик. – Самая что ни на есть гуманитарная. Двести долбариков ни за что зарплату получают. Страшно сказать! Поехали. Махаб ждет, а он шутить не любит.

– То есть… подождите! Это из…

– Садись, говорю, быстрее! – ласково рявкнул он, и Майя не устояла, плюхнулась на нагретое сидение.

– Меня Василием Иванычем зовут, – радостно сообщил толстый. – Чапаев, короче, и пустота.

– И… чего?

– Пустота. Махаб, он такой, за опоздание башку сымет. Саблю достанет и – р-раз! Был я как-то в пустыне… Вова, – бросил он шоферу, – ну хрен ли ты его пропускаешь? Бей его в бочину, собаку! Разъездились… Так вот, были мы в пустыне… А, нет, в тайге это было. Ну да. Ладно, в другой раз. Только эта, девонька, ты можешь Махабу не понравиться.

– Это почему? – выдавила из себя Майя, совершенно сбитая с толку этим балагуром.

– А он такой, лапонька! C Лениным в башке и светом в душе… Духовным! – пояснил ей «Чапаев». – Ну, ты, лапонька, не переживай. Если что, я тебя к себе пристрою. Лаборанточкой, на полставки. Кофе подносить в отдел ядерного синтеза. Знаешь, как я кофе обожаю? Жуть. Знаешь, такой густой, приготовленный по-алжирски…

Майе вся эта затея начала нравиться все меньше и меньше. Что за гуманитарии, работающие в отделе ядерного синтеза? Какой Чапаев?! Что за «кофе подносить»?! Такое она уже слышала. Но «Чапаев», видимо, понимая, что выдал одновременно и слишком много, и слишком мало информации, протянул ей черный квадрат визитки, на которой серебряными буквами было написано:

Сибирское Отделение Академии Наук РФ Институт ядерной физики Заместитель директора по маркетингу инновационных программ Международное Общество добровольных контролеров ядерных программ при МАГАТЭ ООН Вице-президент Российского отделения МОДКАП Член-корреспондент РАН Чепайский Василий Иванович

Между тем «Волга» свернула с торжественного Морского проспекта к серо-стеклянному зданию Дома ученых, тонущему в густой зелени сосен и облепленному растяжками модных постановок и выставок, идущих регулярно в его залах. Чепайский ловко вытолкнул свое тело из машины и успел грациозно подать ручку Майе. С ним было все ясно – жуир в летах, нахальный, но, в общем-то, безобидный.

– А с кем вы меня сейчас знакомить будете? – успела спросить девушка, входя за стремительно двигающимся Чепайским в стеклянные двери ДУ.

– Его зовут ал-Фадл Махаб Али ибн Аби аль-Талир, – просто выговорил Чепайский диковинную фамилию. – Он генеральный инспектор нашей… гуманитарной организации. Хороший мужик, ваще. Чисто араб! Фараон!

Майя оказалась в холле Дома ученых. За стойкой гардероба и на вахте сидели, как курочки, чистенькие, опрятные и сухонькие бабушки, наверняка когда-то бывшие такими же «лаборантками» при седых академиках. За спиной в аквариуме потряхивали плавниками редкие рыбы, и с потолка свисали ветви экзотических деревьев Зимнего сада, вырванные в свое время из оранжерейного плена самим Лаврентьевым в его ожесточенной борьбе с областным Ботсадом.

Майя открыла рот, хотела еще что-то спросить, но увидела ЕГО.

Да, ал-Фадл Махаб Али ибн Аби аль-Талир оказался классическим арабом со страниц «Тысяча и одной ночи». Бронзовокожий, высокий, статный и утонченный – до такой степени, что среднему российскому уму, не замечающему, где кончается Омар Хайям, и где начинается чистый гомосексуализм, его облик трудно было воспринять адекватно. Черные, слегка волнистые волосы араба лились до плеч и чувствовали явно постоянный уход дорогого шампуня; ресницы были невообразимо, по-женски густы. Гордый, тонкий профиль горбатого носа, чувственные губы… И глаза чудного, темно-орехового цвета, с искоркой, проникающей глубоко, в самую душу. Одет он был в ординарный, но по виду очень дорогой, на заказ сшитый двубортный костюм и сорочку без галстука. На ногах сияли остроносые штиблеты, а на голове – платок, перехваченный традиционной черной лентой. Несмотря на все это великолепие, араб спускался с лестницы второго этажа Дома ученых с какой-то немыслимой лахудрой: босые пыльные ступни в невообразимых ботах, сплошь из слоев дутой резины, поверх – дырявые джинсы, лохматый свитер горчичного цвета, – несмотря на жару! – круглые очки и волосы лилового оттенка. Что было написано на бейдже этой чучелины, Майя прочитать не смогла, но обратила внимание на кулон в форме знака международной тусовки антиглобалистов. По тому, как мило парочка щебетала по-английски, Майя поняла, что девица тут тоже – проездом. Она почему-то интересовалась у араба, до скольки работают душевые комнаты в university campus.

Антиглобалистка и араб попрощались; выждав этот момент, Чепайский с рыком разъяренного бегемота рванул к арабу, облапил его за плечи, повис.

– Махаб, родной ты мой! Смотри, кого я тебе привез! Переводчица! Референт! Красавица! Спортсменка! Комсомолка, мать ее яти!

Скорее всего, Махаб аль-Талир мало что понял из бурного словоизвержения своего русского друга, особенно из последней его части, но, тем не менее, церемонно поклонился, а когда Майя, зардевшись, подала руку, склонил свою чалму. Белая ткань в едва заметный горошек мелькнула перед глазами Майи, и она ощутила над своей рукой горячее дыхание чьих-то губ – легкое, не касающееся, но обжигающее на расстоянии, как пустынный хамсин, разносящий дух пряностей и раскаленного песка. Это араб только приблизил свои полные губы к ее ручке, а сердечко девушки уже учащенно забилось.

– Очень рад видеть вас здесь в этот полуденный час! Могу ли просить вас отобедать с нами?

Он произнес это на чистом русском языке, настолько чистом, что, казалось, рядом заработал старый советский телевизор, показывающий не менее старый отечественный фильм. Правда, говорил он с легким, неуловимым акцентом южанина, напиравшего на гласные, а голос его звучал слегка гортанно. В прохладном полумраке холла его белый головной убор казался ослепительным айсбергом.

Майя открыла рот.

– Я учился в России, – скромно сказал араб, беря ее под руку, осторожно, как редкую вазу. – Можете звать меня просто Махаб аль-Талир. Можно ли узнать ваше имя, дорогая гостья?

– Майя, – пролепетала та.

С этого короткого момента и шумный, брызгающий слюной Чепайский, и аквариумные рыбы, слабость к которым всегда питала Майя, и все вокруг перестало для нее существовать. Этот гость с Востока затмил все. От него ПАХЛО – именно пахло – ароматами тысячелетней цивилизации, какими-то пряностями, романтикой оазисов и ночей под огромными персидскими звездами. Майя пошла за ним покорно, чувствуя, как немеют лодыжки и слегка подламываются ноги на каблуках.

Они расположились за крайним столиком в столовой Дома ученых. Место уже сервировали, холодный блеск столовых приборов, разложенных на крахмальной салфетке, хищно слепил глаза. Махаб аль-Талир повязал салфетку, отчего стал еще более похож на наследного шейха. Принесли черную икру в запотевших вазочках, нарезку красной рыбы, овощи и графинчик водки. Чепайский крякнул, потирая ладони под манжетами с массивными золотыми запонками.

– Вот за что я тя люблю, Махаб, – сказал он, сглатывая слюну, – за то, что ты нашу водочку уважаешь! Эт-то, понимаешь, дорогого стоит… с точки зрения глобальной демодуляции эвхаристического миропознания…

Но араб, похоже, обращал на Чепайского ровно столько внимания, сколько может обращать бедуин на надоедливое насекомое – пусть кружится вокруг да жужжит. Он ухаживал за девушкой: положил ей рыбу, икру – серебряной ложечкой, посмотрел в глаза и все понял. Кивком головы он подозвал официанта, и на столе появилась бутылка белого вина, элитного молдавского – судя по этикетке. Майя решила перехватить инициативу. В конце концов перспективы открывались сказочные.

Она кратко рассказала о себе. Поведала о том, что хорошо знает английский, и выдала очень длинную фразу, которую Махаб аль-Талир благосклонно выслушал, улыбнувшись. Рассказала о том, что хорошо знает компьютер. Ну и прибавила еще несколько деталей. Потом замолчала, ожидая вердикта. Но вместо этого араб поднял стопку с колышущейся линзой водки.

– Что ж… Выпьем же за тех, чей свет дает нам Аллах как раз в то время, когда мы блуждаем в потемках. За вас, леди!

Отпив вина, Майя, все еще до конца не определившаяся, как себя вести, осторожно поинтересовалась:

– Вы… мусульманин, да?

И тут последовало первое откровение.

Разделывая специальным ножичком ломтик кеты, Махаб аль-Талир улыбнулся, взмахнул своими длинными ресницами и проговорил мягко:

– Видите ли, о, драгоценная гостья, я не могу считаться мусульманином в том понимании, какое существует, как я уже успел убедиться, в Москве и в принципе во всей вашей стране. Моя вера – вера суфиев. Вера, к которой присоединились древний персидский поэт Ибн ал-Фарид и не менее знаменитый мыслитель Ибн ал-Араби. Последний, уроженец города Мурсии, умер в Дамаске и оставил учение о божественном единстве, основанное на принципах монизма: человек, согласно ему, есть микрокосм или отражения макрокосма. Достаточно углубить свое «Я», чтобы открыть, даже не зная сур Корана, Аллаха – одновременно трансцендентного и имманентного, как единственный источник всего сущего. Суфии и их пророки – это «друзья Аллаха». Мы называем это понятие – «вали». Мы в меньшей степени следуем Корану и в большей – самим себе. Философ арабского мира Аль-Кинди в девятом веке очень хорошо изложил принцип суфийцев в одном из своих трактатов. Это может звучать примерно так: Аллах велик, но он дает свое откровение только тому, кто сможет поспорить с ним и быть мудрым в этом споре.

Майя, что называется, «поплыла». Похожее было с ней когда-то в ресторане «Бухара», когда они сидели там с Консультантом, Издателем и остальными. Она с ужасом прикоснулась к черной икре, понимая, что в вазочке лежит как минимум два их месячных заработка с Алексеем.

– Я… – проговорила она хрипло, – я хотела бы немного узнать о работе. Что предстоит делать?

Чепайский, опрокинувший вторую стопку, что-то бормотал, потом ему позвонили, и он, извинившись, убежал к мраморной колонне. Араб посмотрел на Майю своими бархатными глазами.

– Я уполномочен организацией МАГАТЭ произвести проверку одного из ядерных объектов Ирана, расположенного в труднодоступной местности. Есть мнение, что на самом объекте работает некоторое количество русских специалистов. Нам нужен переводчик, который знал бы английский и русский языки, мог в краткое время овладеть началами фарси и не стал бы бояться, скажем так, определенных трудностей экспедиции, жаркого климата, горной местности… Наверно, это основное требование.

Майе внезапно захотелось покинуть этот столик по уважительной причине. Она извинилась, торопливо встала и, не удержавшись на каблуках, привычку ходить на которых почти совсем потеряла, свалилась прямо в потные объятия «Чапаева».

– Ну, дево-онька, ры-ба-нька! – заверещал он, ловя ее и между делом слегка тиская: так, на пробу. – Осторожнее надо!

И в этот момент в спину Майя поймала тихое:

– В горах вам, может быть, придется лезть по камням…

Она обернулась. Махаб аль-Талир добро усмехался. Повинуясь интуитивному чувству, девушка легко сбросила туфли, резким движением задвинув их по стол, и уверенно пошла к выходу босой, цепляясь за синий ковролин крепкими, закаленными за лето ступнями.

Араб, наблюдая за ней, причмокнул и усмехнулся в сторону Чепайского:

– Друг мой, Василий, мне кажется, что наша подготовительная фаза закончилась с появлением этой новой гостьи, – он подумал и прибавил: – Нашей новой сотрудницы.

…Без обуви Мая почувствовала себя куда уверенней. Туалетные комнаты Дома ученых блистали такой чистотой, что белизна их резала глаза. Девушка вернулась к столу, уже ополоснув пылающее лицо под холодной водой. В ней проснулся аппетит. Стараясь быть предельно аккуратной, она принялась за луковый суп, принесенный официантом, затем сказала деловито:

– Загранпаспорт у меня есть. Требуется виза?

– Да. Иранская. Но мы это решим в самые короткие сроки, – успокоил ее Махаб аль-Талир. – Ваше жалованье будет составлять двадцать тысяч долларов в месяц, плюс суточные выплаты в полном размере – не менее десяти тысяч долларов. Питание, транспорт – все за счет экспедиции.

– А куда мы направляемся?

– Между городами Казвин и Кередж есть скалистая местность. Одна из скал называется Аламут. Объект под номером IFEG-33 находится именно там.

Что-то щелкнуло в голове девушки… Аламут… Скала… Старец! Она уронила вилочку на скатерть.

– А это же место этих… ассасинов!

Махаб аль-Талир снова взмахнул ресницами и неожиданно рассмеялся, показав безупречнейшие зубы.

– Похоже, вы знаете историю шиитских движений при Фатимидах? – проговорил он с явным сарказмом.

– Я… подруга писала дипломную работу, я немного знаю! – смущенно забормотала Майя.

Ей было и стыдно, и немного страшно.

– Что ж, в этом нет ничего удивительного, о, прекрасная Майя. Секта ассасинов или низаритов-исмаилитов, радикального течения в шиизме – это самый большой… как это сказать? Страх, испуг?

– Страшилка, – подсказал жующий и особо не вслушивающийся в их разговор Чепайский. – Чума двадцать первого века.

– Да, страшилка. Богато изложенный миф, который дает европейцам именно то представление о Востоке, которое они хотели бы получить. Почему вы не пьете вино, о, прекрасная Майя?

– Я… я пью.

У араба были бесконечно длинные пальцы с очень ровными ногтями. Сильные, гибкие пальцы, способные уверенно держать и перьевую ручку, и кинжал. Сейчас они лежали на скатерти – спокойно.

– Вы наверняка знакомы с историей убийства Конрада Монферратского, Майя?

– Ну да. В общих чертах.

– Давайте вспомним. Итак, двадцать восьмое апреля тысяча сто девяносто второго года маркграф Конрад Монферратский, один из вождей крестоносцев, король Иерусалима и соперник английского короля Ричарда I Львиное Сердце, заехал пообедать к епископу Бовэ Филиппу де Дре. На обратном пути, когда он возвращался домой верхом в сопровождении небольшого эскорта, на узкой улочке Тира в рядах менял двое мужчин нанесли ему множество ножевых ран. Все летописи, доведшие до потомков подробности тех событий, не сомневаются, делом чьих рук было убийство влиятельного франка. Конечно, это были ассасины… Ну, историю ордена мы опустим – вы и так ее знаете. Сирийский глава ордена, Рашид ад-Дин ас-Синан… Кстати, именно его, а не Хасана Гусейна ас-Саббаха начали называть Старцем Горы – еще одна европейская ошибка, породившая целый миф. Так вот, ас-Синан, или Старец Горы, как называли его христиане, якобы еще задолго до этих событий внедрил обоих убийц в окружение Конрада, где они жили как мнимые христианские обращенные. Причем сам Конрад был крестным отцом одного из них! Они, благодаря своей набожности, пользовались всеобщей любовью. Но это только то, что явлено на поверхности и доступно мысленному взору, – араб развел свои смуглые руки и снова улыбнулся. – На самом деле, одного из убийц прикончили на месте. Но другой же под пытками признался, что заказчиком убийства был Ричард Львиное Сердце.

– То есть… – переспросила девушка, – это все подстроили сами крестоносцы?

– Видите ли, убийство Конрада в узловой момент истории Латинской империи – вы знаете, что так тогда назывался конгломерат государств крестоносцев с территорией Палестины и Малой Азии – оно считается визитной карточкой, по которой узнают «руку» ассасинов. Публичное убийство одного из вождей крестоносцев произвело неизгладимое впечатление на современников. Для раннего средневековья практика тайных заговоров, в результате которых сильные мира сего погибали от яда или предательства на поле брани, была обычным делом. Однако открытое убийство, возведенное в политический принцип, – вот это было необъяснимо. Это было дерзко и впервые.

– Террорюги конченые, мать их! – невнятно прокомментировал Чепайский, утирая губы салфеткой.

– Но не все так просто, прекрасная Майя. Информированные люди при дворах тогдашних властителей отнюдь не находились в плену средневековых предрассудков, предпочитая давать всему вполне логичные объяснения. В то время как полуграмотные крестоносцы испытывали суеверный ужас перед могуществом Старца Горы, один из немецких летописцев, Ян Гаасбер, изложил историю с убийством Конрада на вполне доходчивом для нас языке логики. Как оказалось, Конрад захватил торговое судно, принадлежавшее исмаилитам. Старец Горы дважды требовал возврата корабля и перевозимого им груза. На деле же бальи города Тир, Бернар дю Тампль, сообщая Конраду о судне с богатым грузом, заверял, что мог бы завладеть им таким образом, что «никто никогда ничего бы не узнал». Тогда, добавляет хронист, «однажды ночью он приказал утопить матросов в море», а потом свалил это убийство на одного из многочисленных мелких правителей палестинских земель. Вы можете себе представить, что чувствовал ас-Синан… Ярость Старца Горы могла утолить лишь смерть Конрада. Любопытнее всего то, что Старец… да, да, послушайте!.. сам изложил всю эту историю в своем письме, адресованном герцогу Австрийскому.

– А они переписывались?

– Конечно. В Париже и в Лондоне есть эти манускрипты, я сам их читал. Торговые записки, бухгалтерия. Крестоносцы очень успешно торговали с ассасинами, которые тогда, в силу захвата выгодных точек на торговых путях, не брезговали и элементарной перепродажей и спекуляцией.

Чепайский слегка осоловел. Он попытался терпеть, но потом сдался: сам налил себе водки и выпил. Воспользовавшись тем, что араб прервался, он с отческим благодушием сообщил:

– Ры-ба-анька! Это все детсадовские сказки, ей-богу! Знаете, в молодости я тоже бредил всякими тайными обществами… Ну там, «Черная рука», «Месс-Менд»… впрочем, вы-то и не знаете. Вот если бы мы сейчас пообщались с академиком Покровским, то он бы вам навел порядок в мозгах. И вашему дорогому Махабу. Господи, придумали тоже – ассасины. Убийцы. Фанатики. Голливудские штучки! Как у этого… как его… Дона Брауна с его головоломками про Мону Лизу.

Сказав это, он поморщился, так как под столом его влажная рука попыталась ухватить коленку Майи, на что девушка отреагировала жестко и незамедлительно – пинком по ногам сластолюбца.

Махаб аль-Талир тонко улыбнулся, кивнув словам коллеги. Майя смутилась.

– Вы простите, я просто знала не так много.

– Ничего, о, прекраснейшая. Я – суфий, поэтому идеологемы как шиизма, так и суннизма не довлеют надо мной… Я люблю лишь беспристрастность и анализ. Собственно, необходимо упомянуть о различиях в этих двух ветвях ислама… Я не утомляю вас лекцией?

– Нет-нет, что вы! Очень интересно, и, наверное, пригодится.

– Конечно…

Принесли кофе. Махаб аль-Талир потрогал его губами, кончиком языка и удовлетворенно кивнул – хороший. Он продолжил, расслабленно расположившись в кресле.

– В восьмом веке ислам разделился на два направления – суннизм и шиизм. В нескольких предложениях разница между двумя этими течениями сводится к следующему. Сунниты считают, что религиозное лидерство пророка Мухаммеда неоспоримо, и высшим и завершенным проявлением ислама является Коран. Хранителем же традиции и блюстителем универсальных законов общественного права, шариата, рассматривалась халифат-община. У шиитов, напротив, духовный наследник Мухаммеда, имам, до сих пор считается главной фигурой религиозной власти. Более того, имам, назначенный самим Мухаммедом в качестве своего преемника, имеет право толковать Коран. Одно из течений имамата составили исмаилиты, из которых вышли низариты, то есть наши ассасины. В начале девяностых годов одиннадцатого столетия выходец из иранского Хоростана, Хасан ас-Саббах решил обратить весь исламский мир в «истинную» веру имамата исмаилистского типа. Последовал захват крепости Аламут – одной из главных в тогдашнем персидском приграничье – и пошло распространение влияния ас-Саббаха. Кстати, Аламут совсем не был, скажем так, активно воюющей крепостью: все действия исмаилитов носили оборонительный характер. Они рыли в окрестностях Аламута, на плато, колодцы с водой, укрепляли цитадель, свозили в крепость припасы и защищали ее от атак сельджукских армий. В тяжелый момент ас-Саббах отослал своих дочерей и жену в отдаленную крепость, где они пряли пряжу, и не вернул их назад. Это было также совершенно против обычной исламской практики. И еще, ас-Саббах вряд ли был тем, кого принято называть «мусульманским фанатиком». Когда приверженцы ас-Саббаха составили для него генеалогию, возводящую его чуть ли не к Пророку, он выбросил ее в воду, заявив, что предпочел бы быть любимым слугой имама, чем его недостойным сыном.

Речь араба текла легко и внятно, изредка взрываясь эхом гортанных гласных. Заметно было, что об этом он говорит едва ли не сотый раз, развенчивая миф об ассасинах.

– К тысяча двести пятьдесят шестому году иранские крепости низаритов были разрушены монгольскими войсками под предводительством Хулагу-хана, а в тысяча двести семьдесят третьем укрепления в Сирии были уничтожены мамлюкским правителем Бейбарсом I. После того, как были разрушены горные цитадели, сдавшиеся гарнизоны были поделены между монгольскими военачальниками. Однако вскоре пришел приказ уничтожать всех исмаилитов без разбора. Началось поголовное истребление. В Кухистане монголы окружили восемьдесят тысяч человек и перебили их всех. Суннитские вожди и привезенные монголами ученые с любопытством обследовали уникальную библиотеку Аламута, прежде чем предать ее огню. Кто-то утверждает, что ее сожгли всю. Кто-то это опровергает. Но до сих пор ни одной достоверной книги «из Аламута» миру явлено не было, из чего можно предположить, что все ссылки на эти манускрипты – тоже спекулятивный миф. Между прочим, не следует думать, что ожесточенность монголов была обусловлена какой-то особой ненавистью к низаритам. Два года спустя участь Аламута разделил сам Багдад, который был восстановлен только в двадцатом веке. А недавно, как вы знаете, – араб усмехнулся, – он был снова почти разрушен. Американскими ракетами.

Майя тоже притронулась к кофе: необыкновенно душистый и терпкий, он сковал губы каким-то странным онемением.

– Это просто наркотик какой-то! – со смехом сказала она.

– В Персии говорят, что кофе должен быть черен, как ночь в пустыне, горяч, как любовь самой юной жены гарема, сладок, как райский шербет, крепок, как проклятье Пророка… Пейте. Я научил ваших поваров готовить кофе. Да, друг Василий? Научил.

– А вот… – перебила его Майя, – эти, фидины? Они же совершали убийство, накурившись опиума.

Махаб аль-Талир снова усмехнулся и даже покачал головой, снисходя до ее невежества.

– Фидаи, – поправил он ее. – И это не более чем красивая выдумка… Начнем с того, что фидаи, как считается, проникали в самые разные монашеские ордена, обучались магическим искусствам и успешно применяли их на практике. Однако в те дни, для того чтобы выдать себя за монаха, как в том же случае с убийством Конрада, не требовалось большой учености. Другое утверждение – что ассасины обучались всем языкам, которые были известны крестоносцам, – тоже не вызывает доверия у специалистов. Крестоносцы сами были в большей части довольно невежественные люди, знавшие только наречие своей провинции, и рыцарь из Шампани иногда не понимал рыцаря из Бургундии. Старофранцуский язык был раздроблен на более чем сто двадцать диалектов! Это крестоносцы пытались учить фарси, который предстоит освоить и вам. Теперь коснемся пресловутых наркотиков. Учтите, что в ситуации отсутствия подлинных документов из библиотеки Аламута историю ассасинов начали писать их враги – историки Персии. А затем – европейцы, на основании сведений крестоносцев. В девятнадцатом веке легенда об ассасинах была использована австрийским исследователем фон Хаммер-Пургшталлем против тайных обществ вообще и против иезуитов и масонов в частности. В тридцатые годы книга Хаммер-Пургшталлема о средневековых убийцах-наркоманах уже была главным источником, и, как мне говорили, ее даже изучали в курсе вашего марксизма как свидетельство темной власти религии. Вы изучали марксизм, Майя?

– Нет. У нас этого уже не изучают! – прыснула девушка.

– И зря, рыбанька! Пороть ваше поколение надо больше! – жизнерадостно вставил наслаждавшийся сигаретой и кофе Василий Иванович.

– На самом деле эта история об опьяненных гашишем – именно гашишем! – фидаи известна со слов Марко Поло, самого ловкого сказочника старой Европы. Марко Поло услышал очень похожую легенду о чудесном саде, в который Старец Горы приказывал отнести спящих юношей. Именно история, рассказанная Марко Поло, и стала основой западной легенды о низаритах… Легенды, которую мы бездумно повторяем. Атмосфера таинственности, гашиш и кинжал – все эти устрашающие атрибуты низаризма вносят в наш здравомыслящий мир элемент фантастики. С благоговейным ужасом люди тогда рассказывали друг другу легенды о саде повелителя Аламута, где были собраны все удовольствия, какие только можно представить: цветы, ароматы, вина, чувственные женщины. Опоенные волшебным напитком прекрасные юноши оказывались в саду и наслаждались, а на следующий день их посылали убивать земных владык ценой собственной жизни. Считалось, что в Аламуте бурлила дикая злоба и страсть к разрушению: по единому слову повелителя выхватывались кинжалы, по одному его приказу уничтожались правители и цари. Бог существует для всех, кто окружает повелителя, над ним же нет никакого Бога. По его приказу ночью устраивались запретные оргии, участники которых в скрывающей все тьме вступали в половую связь с любым человеком, оказавшимся на расстоянии вытянутой руки. Повинуясь одному его взгляду, пятьдесят человек беспрекословно прыгают с башни. Представляете, о, чудесная, какое буйство красок, трепет неведомого и ужасного? Эти сказки обладали чрезвычайной притягательностью для воображения мусульман, а затем и жителей Запада. Судя по тому, что я услышал об ассасинах уже тут, в вашей стране, сказки эти рассказываются и сейчас.

– Но… – робко попыталась возразить Майя.

Араб остановил ее деликатным взмахом руки.

– Посудите сами, Майя… Какой гашиш? Какое опьянение?! Сильвестр де Саси, авторитетный историк, отверг предположение, которое до сих пор в ходу: будто бы низариты использовали гашиш, чтобы привести фидаи в состояние, необходимое для совершения публичных убийств. Необходимость долгого терпеливого выслеживания жертвы и использования удобной возможности для совершения убийства исключает применение любого наркотика в качестве одномоментного стимулятора. Ну, а имевшиеся тогда в распоряжении средства транспортировки: ослики, верблюды – не позволяли так просто перебрасывать людей с улиц Багдада в какую-то тайную местность и обратно за несколько часов, отведенных для сна. Я прошу прощения, что отнял у вас так много времени своей лекцией, но мне кажется, что свет истины, который, может быть, сейчас пролился на высказанные вами заблуждения, прорастет цветком мудрости в вашей чудесной жизни. Я не ошибаюсь?

Майя благодарно покачала головой. От араба исходили спокойная, могучая уверенность и умиротворение. Хотелось зарыться в бурнус и заснуть под его взглядом, как в ночи под небом пустыни, слушая тяжелое сонное дыхание верблюдов… Она зажмурилась. Двадцать тысяч! Ни черта себе! И еще десять! Только… только что Лешка скажет?

Девушка посмотрела в эти темно-ореховые глаза под густым веером ресниц.

– А… сколько мы будем в экспедиции? И когда надо выезжать?

Ал-Фадл Махаб Али ибн Аби аль-Талир небрежно промокнул свои вывороченные губы салфеткой, посмотрел на почти дремлющего в кресле Чепайского и просто, негромко сказал:

– Инспекция длится два месяца. А я с группой должен выехать в Москву через восемь дней. Билеты уже заказаны.

Новости

«…благотворительный фонд инновационных исследований Дж. Дж. Лукаса выразил готовность финансировать экспедицию британского археолога Дж. Джулиуса Кроу в Египет для проведения раскопок в Луксоре, в знаменитой Долине царей. По данным Кроу, опубликованным в прошлом году в „Вестнике Британской Академии наук“, в Луксоре есть возможность отыскать как минимум еще одно древнеегипетское захоронение, относящееся предположительно к III–IV веку до н. э. По мнению Кроу, это захоронение находится на большой глубине, под ныне известными и открытыми для туристического посещения этажами пирамид. Ряд экспертов Британского музея в связи с этим выражают осторожные опасения: до сих пор подобные исследования проводились под эгидой ЮНЕСКО, а фонд Лукаса, зарегистрированный на Сэндвичевых островах, практически неизвестен как инвестор подобных мероприятий… Кроме того, недавно сэр Кроу объявил о предстоящей поездке в Россию, где, по его мнению, находится знаменитый сибирский артефакт, имеющий прямое отношение к Египту…»

Кони Кэмпбелл. «Египет на распутье»

Financial Times, Лондон, Великобритания

Тексты Людочка, Кроу и другие

Англичанин, сэр Джулиус Джеффри Кроу, свалившийся на Институт археологии буквально с неба, с рейса Лондон – Новосибирск – Пекин, авиалайнера «Бритиш Эйруэйз», произвел разрушения не менее страшные, чем американская вакуумная бомба мощностью в несколько мегатонн, пробивающая подземные бункера до самого донца. Дело было не в том, что в одном из старейших научных институтов Сибири не умели принимать иностранцев – их тут перебывало уже видимо-невидимо. Дело заключалось в том, что англичанина НЕКОМУ было принимать. Директор института находился в длительной командировке в США, одна заместитель, она же и профбосс, уехала в Италию, второй заместитель отдыхал в законном отпуске в Крыму, а третий заместитель, академик Шимерзаев, не мог подключиться к процессу по причине лечения крайне расшатанных нервов и пребывания в подмосковном санатории. В итоге бремя гостеприимства пало на ученого секретаря института, сухонького восьмидесятилетнего старичка, всю жизнь занимавшегося государством Урарту и земледельческой культурой Междуречья. И, хотя старичок, по слухам, близко знавал товарища Молотова и даже помогал господину Риббентропу вручать букет нашей славной Улановой на знаменитом приеме, он в нюансах проведения современных приемов не смыслил ничего. Поэтому старичок положился на завхоза Тимофея Палыча всей душой.

– Тимофей Палыч, родненький, – говорил ученый секретарь, близоруко щурясь, – вы уж сделайте, как это сейчас принято. Честь по чести. Чтоб уж, значит, нас потом ни в чем… ну, сами понимаете. Я с вами потом… сочтемся, кхе-кхе.

Ученый секретарь кривил душой: ничем, кроме наконечников каменных копий и черепков, он поделиться с завхозом не смог бы, да тому это оказалось и не нужно.

Завхоз аж подпрыгивал на месте. От усердия, электрическими разрядами скачущего по его плотному, ядреному телу, брюки сухо потрескивали где-то в области ягодиц. Завхоз подсунул ученому секретарю бумагу.

– Я уж и сметку тут накатал… Вы уж подпишите, как и. о.

– И. о. так и. о.! – со вздохом проговорил ученый секретарь, подписывая документ. – Только… вы уж там постарайтесь… чтобы все гладенько!

* * *

Вот тогда завхоз, простой русский мужик по имени Тимофей Павлович Еханенко, тут же развил бурную деятельность. Собственно, сам сэр Джулиус Кроу со своим приездом ему погоды не делал, но, как это всегда бывает, во время таких визитов сдвигаются тектонические плиты различных балансов и среди пылающей в бухгалтериях магме суеты рождаются удивительные металлы, как правило, драгоценные, вроде серебра и злата в денежном эквиваленте. Еханенко как раз на это и рассчитывал…

В день встречи институт археологии, располагавшийся в торцевом от Президиума здании, с семи утра был переведен на военное положение и превратился в боевой лагерь. Технички, рекрутированные Еханенко из соседних учреждений, во второй раз перемывали все, что поддавалось магии мокрой тряпки и порошка. В гараже водитель мыл с шампунем директорскую «Волгу». На кухне буфета третьего этажа Еханенко лично проверял рецептуру и продукты, подготовленные для диковинного «лукового супа Пти-Рюассель с морскими гребешками». Гребешки и лук были на месте, и тут завхоз дошел до строчки: «…полстакана красного портвейна…» – и грозно спросил:

– А где портвейн?

Повариха, добрая женщина лет пятидесяти, развела руками.

– Не могу знать, Тимофей Палыч… О том, что закупали, слышала, что привезли – знаю, но до кухни он не дошел, однако-сь… Выдохся по пути, наверное!

– Я им покажу – выдохся!!! – заревел Еханенко, бросил бумажку и полетел откручивать кому-то головы.

В итоге через полчаса в буфет доставили пол-ящика прекрасного молдавского портвейна. Бутылки дремали в лимонно-желтом дереве ящичка, в благородных опилках.

Стараниями Еханенко институт сиял, как райский чертог. Скелет трогонтериева слона, стоявший на входе и угрожающе тычущего бивнями в каждого заходящего, натерли мастикой до нестерпимого блеска. После того, как Кроу уйдет, на бивне с внутренней стороны обнаружат написанное неизвестным шутником краткое «ЕХАНЕНКО – КОЗЕЛ», но, как и в случае с запиской для Шимерзаева, виновника не найдут…

Но это будет потом, потом! А сейчас завхоз хотел было даже натянуть в холле кумач с надписью типа «Привет дорогому товарищу Кроу от тружеников сибирской науки!» – но не нашлось кумача, и дело, ко всеобщему облегчению, увяло.

…Людочка подошла за два часа, как и приказал завхоз. Она надела купленную не так давно в секонд-хэнде юбку до самых пят из ткани в чудную черно-желтую клетку и белую крахмальную блузку. На ноги пришлось нацепить Иркины туфли – на невысоком, в принципе, каблуке, но все-таки на размер меньше. Полпути Людочка героически проделала в них, потом сняла и бежала босиком, отдыхая; а у самого порога института, воровато озираясь, обулась снова. Еханенко оглядел ее экипировку и поначалу ничего не заметил, а потом в ужасе ткнул пальцем:

– А это ЧТО?

Он показывал на разрез юбки, тянувшийся от самых бедер. Девушка подняла виноватые глаза, но перст Еханенко уже пригвоздил ее к месту:

– Зашить! Немедленно!!!

Завхоз вертел лысой шарообразной головой, как ужаленный. В итоге остаток подготовительного этапа Людочка провела в том самом буфете, зашивая разрез и слушая повариху. Та пыталась продегустировать портвейн, предназначенный для супа, и после удачной попытки вынесла свой вердикт:

– Говно портвешок. Кислый. Тот, наш, слаще был! И рази ж можно такую гадость в суп лить?! Совсем с ума люди посходили…

* * *

Ближе к двум на мобильный завхоза позвонил директорский водитель и сообщил чуть ли не шифровкой: везет! Завхоз натянул на круглые плечи пиджак, выше поддернул брючки, открыв тугие щиколотки, кое-как приладил галстук и лихорадочно забегал по институту, проверяя посты. Упрямое солнце било в окна, рисовало прихотливые квадраты на расстеленной ковровой дорожке и портило этой вольностью ее строгую орнаментальную геометрию.

– Идут! – пронеслось по институту.

Еханенко и его свита, а также любопытная околонаучная челядь встречали иностранца на третьем этаже. Здесь через две ступеньки открывался переход в беломраморный каминный зал, в котором имелся никогда не зажигавшийся камин и был сервирован небольшой, вполне свойский банкет. Еханенко стоял и потел, нервно вытирая лысину, но уже через пару секунд она все равно у него блестела нежненько и розово, от пота.

Вот на лестнице появились гости. Но самого Джулиуса Кроу сразу не увидели. Зато увидели его переводчицу.

Это была высоченная сухая и прямая, как майский шест, англичанка. Она шла прямо, почти не сгибая острые колени. С ног до головы эта дама оказалась закована, как в броню, в черную кожу: кожаные сапоги с меховой оторочкой закрывали ее ноги до конца икр, дальше шли лоснящиеся кожаные штаны, затем – черный пиджак-френч, застегивающийся «молнией» до самого горла. Даже лицо ее защищали, словно забрало, огромные очки, и Людочка, со страхом посмотревшая из-за чужих голов на англичанку, подумала, что и белье на той, наверное, кожаное.

А следом шел англичанин. Это был сухопарый, невысокий, но вполне статный человек. На его загорелом, хорошо вылепленном лице с аккуратной шкиперской бородкой застыло то извиняющееся, испуганное выражение, какое отличает всех иностранцев, впервые попавших в самую глубину России. Он улыбался, но серые глаза его оставались испуганными. И на какую-то секунду эти умные глаза встретились с глазами Людочки, вставшей на цыпочки, чтобы все увидеть…

Сердце ее дрогнуло. Этого человека, всем своим видом подтверждающего исконную производную слова «джентльмен»: от gentle, по-английски – «мягкий» – она сразу же сравнила с образом капитана Кука из детских книжек. Такой же суровый, но благородный, такой же несгибаемый, но романтичный… Однако взгляды их не зацепились друг о друга, а снова расстались.

Переводчица и Кроу попали в объятия Еханенко. Он хотел было поздороваться с англичанином, но переводчица загораживала того своим бронированным телом, и завхоз сначала схватил эту узкую холодную, как сосулька, костлявую руку и долго тряс ее, не зная, что с ней делать, потом же отпустил… взял за руку Кроу. И тут, вероятно, от волнения все спутав, завхоз сделал едва заметную попытку наклониться, а губами издал чмокающий звук. Людочка видела, как напрягся англичанин, готовый в принципе к любым проявлениям гостеприимства, но Еханенко вовремя опомнился и, широко взмахнув другой рукой, проговорил:

– Добро, значит, пожаловать… Проходите, гости дорогие! Устали, поди, с дороги? Сейчас закусим-поедим!

Англичанка обернулась к Кроу и перевела:

– The director offers to arrange a lunch. So is called the first supper in Russia.. It’s usually very plentiful, sir… It is necessary to be cautious[12].

Кроу непонимающе посмотрел на сияющего завхоза. Англичанин был одет гораздо легче своей переводчицы: в белые дорогие кроссовки и полосатые, желто-красные гетры из чистой шерсти. Выше оказались бриджи цвета хаки с карманами и такая же рубашка, в вырез которой выглядывала загорелая мускулистая шея. И вообще, Людочка сразу же оценила его руки – руки настоящего мужчины, жилистые, покрытые не черным, а рыжеватым легким пушком, с мощными локтевыми костями.

– I understand nothing… They promised to show us a museum of archeology at first?[13] – проговорил он вежливо, но растерянно и не переставая улыбаться.

Англичанка перевела, мерцая забралом очков. Завхоз затоптался на месте.

– Видите ли… он немного закрыт… кхе… одним словом, давайте-ка сначала закусим, а потом поедим… то есть в музей! Никак нельзя иначе! Согласно законам гостеприимства.

– He says, that all visitors of a museum should eat before come there. They have such rules[14].

Кроу пожал плечами. Снова улыбнулся, склонил голову в легком поклоне и проследовал по руке завхоза – в каминный зал.

Балык и копченые колбасы, икра и маринованные грибы, огромные блюда бутербродов, ощетинившихся крохотными мачтами палочек, как флотилии Непобедимой Армады, покрывали стол. Завхоз рассадил гостей, свою свиту и начал бормотать о том, что им, «простым труженикам сибирской науки, чрезвычайно почетно принимать у себя такого… такое… такое светило, понимаешь, мирового… значит… этого… то есть, надо выпить с дорожки…»

И тут в этой комнате с евроремонтом и неряшливой лепниной на потолке произошел первый казус, первый конфуз, который мог окончиться совершенно плачевно. Тимофей Палыч открывал бутылку шампанского. Открывал долго, упорно, вымученно улыбаясь и давя в себе желание простецки свернуть ее крепкими желтыми зубами. Он ее основательно взболтал, потом почему-то опустил и уставился на этикетку, проверяя, то ли купили. Он же заказывал…

В этот момент газы вырвали пробку вместе с остатками проволоки, и она с гулким хлопком вылетела вперед, по направлению к левому серому глазу мистера Кроу.

И остаться бы англичанину одноглазым, как его великий предок, увенчавший себя морской славой и стоявший в бронзе на Трафальгаре, но положение невольно спасла Людочка. В этот момент она раскладывала перед гостями кружевные салфетки. И шампанская пробка ударилась ей в спину, прямо между худых лопаток.

Удар был сильным. Тело девушки пронзила резкая электрическая боль, но она почему-то успела подумать, что Принцессе не пристало показывать свою слабость… Только легкая гримаса страдания пробежала по ее длинному лицу, на долю секунды сделав его еще некрасивее.

Это заметили все, кроме Кроу. Тот непонимающе вертел головой, а злосчастная пробка, срикошетив о кости Людочки, белым мотыльком упорхнула под стол. Покрасневший завхоз ловко опрокинул пенную струю в бокалы и забормотал растерянно, не зная, что делать:

– Да вот… так мы… значит, во глубине сибирских руд… эх, понимаешь!

Людочка закончила с салфетками и бочком подобралась к завхозу, шепнул ему:

– Тимофей Палыч… Горячее когда?

– Марш отсюдова! – шикнул он на нее яростно. – Марш на кухню. Ждите. И чтоб горячим было…

Он досадовал на себя, на пробку и, наконец, на эту нескладную дурочку. Как ее? Верблюдочка, ага, вот как!

Когда емкости были наполнены, завхоз зорко проследил за тем, чтобы все были «обокалены», и, прокашлявшись, проговорил:

– А теперь, товарищи, м-да… господа и дамы, я скажу тост. Значит, вот к нам, товарищи, некоторым образом… приехал господин Кроу, чтобы своими глазами… да, своими глазами, понимаешь, тут, значит, у нас, понять, что… Я хотел сказать, что большое видится на расстоянии, и, значит, как говорил Козьма Прутков, надо зрить в корень. Дела нашего института, даже если окинуть их одним глазком…всего, значит, одним глазком и посмотреть, она… они простираются далеко за пределы, скажем так, э-э… фундаментальной науки, да. И это наука, понимаете ли, она устремлена вглубь и ввысь, и, таким образом… вот, надо сказать, в масштабах всей Сибири… всей страны, я бы даже сказал… она… Одним словом, как сказал товарищ Михайло Ломоносов, российское могущество прирастать будет Сибирью! Ваше здоровье!

Все радостно начали чокаться: риторические упражнения завхоза, впервые произнесшего такую длинную речь без глагола-связки, сами по себе нуждались в признании. Переводчица склонилась к Кроу и, выполняя свой профессиональный долг, сообщила:

– The director says, that in future the clinic on treatment of eye illnesses will be opened attached to the institute… It is the very important project institute, the project of federal importance[15].

Кроу снова пожал крепкими плечами, но ничего не сказал. Только, сияя улыбкой, пригубил свое шампанское. Потом завертел головой и, наконец, задал давно интересующий его вопрос:

– Tell me please… The woman, who submitted us a napkin, when… when you have opened the vine, where is she?[16]

Переводчица передала слова Кроу, и глазки завхоза забегали:

– О, это наша убор… это менеджер санитарно-сервисного цеха. Она сейчас на кухне. Они, кстати, все у нас в профсоюзе… Товарищи, кто у нас за профсоюз отвечает?! Суриков? Суриков?! Суриков, иди, вон, объясни человеку.

Банкет покатился по верной дорожке: произносили тосты, смеялись, кто-то лез к Кроу с вопросами, и он не успевал отвечать. Его коричневатый массивный лоб взмок, как и шкиперская бородка.

Горячее не несли. Завхоз почел за лучшее объявить перекур. Все поднялись, достали сигареты, открыли тяжелые фрамуги окон, выходящих на зеленую пустошь, и задымили. Кроу, совершенно не понимавший, почему к сигарам перешли без кофе, а если перешли к ним, то тогда зачем же они ожидают какой-то суп, молчал. Он стоял почти у входа с завхозом и доктором наук Алабиным, который рассказывал гостю, как они копали мамонта, то бишь трогонтериева слона, на Малой Индигирке.

– Вот, – говорил доктор наук, пощипывая себя за козлиную бородку, – и кончился у нас, значит, спирт. Как в тайге без спирта? Я говорю нашему механику: давай, мол, думай, как спирт достать. А он говорит: «Алексей Иваныч, если лебедку с „шишиги“ снять, то спирта будет вагон! В поселке за нее дадут…» Я ему говорю: «Дурак ты, Володя. Как же мы в тайге без лебедки?!» А он мне: «А без спирта как?»

– What does SHISHIGA… and SPYRT mean?[17] – недоумевающее спросил Кроу у переводчицы.

Та пошевелила плечами, как будто выдвинула и задвинула пожарную лестницу.

– Most likely, sir, this confidential equipment of Russians… Probably, it is the defensive technologies. They use it in the taiga. For what our special services hunted![18]

Доктор наук не обратил внимания на их реплики.

Тем временем на кухне повариха прикончила второй стакан портвейна и еще раз скривилась:

– Ой, гадость-то! И как это в суп добавлять? Хорошо, что не вылила!

Людочка тем временем, раздевшись до пояса, смотрела на свою спину в темном стекле микроволновой печи. Между лопатками расплывалось багровое пятно, как если бы туда ей заехали веслом.

– Кожица-то у тебя тонкая какая, – заметила повариха, – как у принцессы голубых кровей. У моей бабки такая была. Так бабка у меня графиня Олсуфьева была, из томских дворян…

В это время требовательно затрещал телефон – завхоз рвал и метал.

– Ой! – перепугалась повариха. – А я суп-то остывать проставила. Больно горячий! Хватай и беги! Не обожгись тока по дороге-то.

Людочка быстро сунула в туфли ступни, успевшие с непривычки заработать мозоли от обуви, кое-как натянула блузку, забыв про лифчик на стуле, схватила поднос, на который повариха сгрузила тарелки, и побежала вниз по лестнице. Два пролета, и та самая ступенька-барьер.

И тут произошло страшное. Как сказали бы интеллигенты старой закваски: «Аннушка уже разлила масло!» Никакая Аннушка тут, правда, ничего не разливала, просто правая нога Людочки от сжатия колодками туфель, от напряжения просто выключилась в полете и прошла на сантиметр ниже положенного – задевая, подобно комете Галлея, землю. Людочка запнулась, потеряла равновесие и с ужасом увидела, что валится с порога прямо на иностранца, которого вывели поближе к дверям.

В этот момент переводчица со слов завхоза терпеливо передавала испуганному Кроу:

– The director says, that in per hungry years they collect the special mushrooms growing in local woods and cook an unusual soup from them… A part of this food stuffs the institute delivers to Europe, particular, to France…[19]

В тот же момент тарелки с грохотом и звоном посыпались на Кроу.

Луковый суп – желто-коричневое, но аппетитно пахнущее варево – мигом обдал его бриджи и загорелые колени, гетры и белые кроссовки, окрасив их, как масляная краска, – сразу и густо. Людочка, рухнув в образовавшуюся лужу, замерла от ужаса, но тут же поняла, что беда все-таки пришла одна: варево оказалось чуть теплым.

– Аааакккааггггыыыыы…. – только заклокотал завхоз, выпучив глаза.

Он рванулся вытирать англичанина, только еще больше размазывая жидкость по его бриджам. Подбежали остальные. Кто-то уже мчался с солонкой, памятуя, что все жирное надо посыпать солью немедленно, кто-то летел, разбрызгивая на ходу минералку. Людочка даже не стала собирать осколки тарелок – она просто уползла.

Между тем Джулиус Джеффри Кроу, почетный вице-президент Королевского археологического общества, член Национальной Ассоциации американских археологов, лауреат премии Зутца за мировые достижения в области сохранения памятников коптской культуры, только рассмеялся. Он тут же, ничуть не стесняясь, избавился от кроссовок и гетров, а бриджи легко закатал сильными руками на четыре оборота вверх, превратив их в шорты с манжетами. И, пока народ суетился вокруг Кроу и его невозмутимой переводчицы и охал, Людочка успела оценить последнее – ноги гостя.

Это были не изнеженные белые оладьи современных мужчин, проводящих три четверти своей жизни в разнообразных носках. Это были загорелые, хорошей формы, с мощным и прямым большим пальцем, босые лапы охотника, траппера. Они бы отлично смотрелись и на мокрой траве, и на поросших мхом камнях. Это были здоровые мужские ноги. И эта деталь поразила Людочку в самое сердце. Закрывая лицо руками, она бросилась прочь. Наверх, в буфет.

При виде ее повариха поперхнулась портвейном.

– Что? Обварила его, что ль?! Ох, оглашенная!

– Не-ет… – ревя, призналась девушка. – Испачкала. Всего. Супом. Баба Катя, меня нет, и ты меня не видела!

– Ну, жить, стал-быть, будет, – та покачала головой, – а боле ниче и не надо…

Людочка покинула институт через окно туалета на первом этаже, неудачно спрыгнув и расцарапав ногу о штырь арматуры. Ноги, испачканные в супе, скользили по плитке тротуара… Пробегая мимо окошек буфета, она услышала с третьего этажа:

– …какой музей? Нам теперь в баню надо!

– Margarite, says him please, that even in the British Museum they let me in shorts and barefoot… Finally, we should see a mummy today…[20]

Молодая женщина ничего не поняла из этой случайно услышанной английской фразы. Она только вспомнила, как перед падением снова успела встретиться глазами с этим чудным и казавшимся ей таким близким англичанином. И еще она понимала, что теперь, после этого нелепого случая, ее дела испорчены окончательно и бесповоротно.

Новости

«…с моей прошлой поездки в Москву изменилось многое: автомобили на улицах, здания, чистота московских улиц и главное – офисная мода больших компаний. Такое впечатление, что молодые москвичи восприняли недавно появившийся стиль casual-antiglamour со всей истовостью, характерной для загадочной русской души… Говорят, тому виной популярные в начале лета Симорон-вечеринки, на которых гости в игровой форме избавлялись от социальных комплексов. Теперь уже не удивительно, что в офисе крупной компании вас встретит молодая сотрудница в модных джинсах, из-под разлохмаченных краев которых будут выглядывать ее босые ступни с не менее чем двухсотдолларовым педикюром от Gajio и великолепным загаром, а сверху, из-под хлопкового топа будет выглядывать фрагмент тела с пирсингом от Swarovski. Украшения все чаще оставляют дома, а обувь используют только на улице, предпочитая находиться босиком даже за рулем дорогих автомобилей. Ни в царстве подогреваемых офисных полов, ни в роскошных пентхаусах обувь фактически не нужна… Однако никто уже не говорит о ней как об обязательной части офисной униформы…»

Луиза Хастерли. «Мое открытие Москвы»

The Times, Лондон, Великобритания

Тексты Лаборатория и другие

Алексей в ответ на сообщение Майи о новой ее работе только слегка скептически, но по-доброму усмехнулся:

– Ну и как ты, филолог, будешь инспектировать ядерный объект? Тебе известно что-нибудь про период полураспада изотопов урана?

– Я не буду инспектировать никаких изотопов! – взвилась девушка. – Я буду просто переводить с русского на английский. Там же наши спецы работают. Ну, а технические термины я выучу, невелик труд. Чего ты заедаешься?! Завидуешь?

– Нет, Майка, не злись.

– А еще этот араб… он так книжно говорит, красиво!

– Еще бы. Если он у нас в «Лумумбе» учился, отчего не говорить красиво?

– Так вот, он рассказал, что про всех этих ассасинов европейские историки придумали!

И она ему своими словами пересказала, как люди Конрада Монферратского ловко ограбили Старца Горы, и как поплатился за это герцог. Алексей посмеялся, потом снял очки, потер переносицу и спросил между делом:

– Так ты говоришь, библиотеку Аламута так и не нашли?

– Ну да. Сожгли ее монголы.

– Мда. Жалко. Интересно было бы почитать!

Он хотел еще что-то сказать, но внезапно переменил тему.

– Слушай, так значит через неделю-другую вы совсем свалите?

– Ну да. Ой, Лешка-а! Я совсем об этом не подумала!

Майя испытала минутный стыд. Ощущение рядом с собой этого веселого, мягкого и всегда ровного по настроению «Будды» стало чем-то вроде второй кожи ее тела, и было трудно принять мысль о том, что этого она лишится. Алексей, впрочем, не стал развивать эту тему. Она порывисто подбежала, обняла, а он, сдержанно принимая ее запоздалые и виноватые ласки, проговорил:

– Слушай, тут идея появилась. Помнишь того коммерсанта-цветочника, которому мы ВКМ-ную оранжерею делали? Ну, так вот, у него магазин самоликивидировался, на площади Станиславского, где мы Кузнечика с этой милой казашкой встретили, у монумента!

– Отлично! То есть жалко… цветочника… Тьфу! А что с этим магазином?

– Ну, он просто помещение продает. Еще неделю оно будет стоять пустое. Прилавки, сортир, микроволновка и касса. Правда, без чековой ленты и регистрации. Так вот, у меня идея появилась. А почему бы не устроить распродажу ВКМ-ных товаров? Например, тот же тапочковый ритуал… То есть изначально продавать тапочки не для носки, а на ритуал.

– Подошвы им отрывать, что ли, – рассмеялась Майя, – для пущей непригодности?

– Нет. Ну, их можно и носить. Просто при покупке пояснять назначение. Ритуал. В конце концов, это почти та же «Скорая помощь». Поможешь?

Майя обвила его руками за шею и промурлыкала:

– Ага. Значит, ты меня хочешь за прилавок поставить?! Меня, без пяти минут бакалавра языкознания?! Ну-ка пойдем в темный уголок, выясним отношения…

– Какие?

– Такие! – грозно сказала девушка и одним ловким движением стащила с него футболку, обнажив хорошие, не перекачанные мышцы.

И повлекла его в спальню, где на люстру были налеплены пластиковые накладные ногти, которые подарили Майе для бесплатного посещения сеанса СПА-маникюра в салоне, в качестве бонуса. Но эти ногти девушка использовала по другому назначению: теперь маникюр обеспечивал хорошее СПАнье, нависая на плафоне как раз над их кроватью.

Кровать не скрипела – на ней был суперсовременный водяной матрас. Но под ним, совсем как под ветхозаветной панцирной койкой, завалялся листок бумаги, исстроченный, как ниткой, мелкими цифрами. Тот самый, который девушка подобрала в мусорной кучке у дома на Лескова.

* * *

Единственным, кто без энтузиазма отнесся к идее «притягивания египетского семинара», был Шкипер. Почесывая затылок под черно-желтой шапочкой, надетой по случаю позднеавгустовской погоды, которая оплела Новосибирск путами дождей, пока еще теплых, ароматных, Шкипер попытался увильнуть от исполнения общего долга.

– А может, я в институт съезжу? Я там факс в столе оставил, с телефоном этого барыги из Египта. Лукаса, который Кранах, нах…

– Не богохульствуй! – возразил Медный. – Хороший он человек. Кроме того, он мне уже звонил. Думаю, еще позвонит. Не нервничай.

Шкипер хмыкнул. Но ничего не ответил.

В назначенный день они собрались каждый на своей квартире. Вначале была идея поработать в каком-нибудь из чатов, но потом выяснили, что не у всех дома есть компьютеры, подключенные к Сети, – не было их у Олеси, не было у рыжего Юрки и у Камиллы. Решили общаться СМС-ками. Акцию «Ожидание в Кранах» решили назначить на два часа дня, а Шкипер дополнил ее новым нюансом.

– Стоп! Это ведь должно быть не просто так! Это должен быть духовный флэш-моб. Пусть это будет флэш-экшн.

– Это как?

– Ну… то есть, типа, сидим, открыли краны, а потом кому какая мысля придет, тот туда и двигает. Резко. Не сообщая другим.

– И что будет в итоге? – поинтересовалась присутствовавшая при обсуждении Соня.

– А то, что, если мы соберемся в одном месте, предварительно о нем не сговариваясь, это докажет, что наш общий джин-вектор совпадает и ведет к торжеству Симорона! – блестя глазами, сообщил Шкипер.

– Ага. Соберемся в ближайшей забегаловке…

– Фу! Пошло.

– Лана, посмотрим…

В этот день солнце светило по-особенному ярко. Оно выползало из-за некогда синих крыш жилмассива МЖК, давно уже потерявших свою свежесть, устало вздыхало, но потом разговлялось утром и бросало снопы света на разноцветные крыши больших корейских автобусов. Над Пятым и Четвертым микрорайонами, заброшенными Божьей рукой за пыльные кусты рабочего Калининского района, оно было нарезано вкусными масляными ломтиками, а над Советским, отстоящим от него как минимум на семь десятков километров, горело медным тазом, стуча жарой по потным лысинам научных сотрудников. В середине же, а точнее, на последнем краю треугольника, в Ленинском, оно висело мутным фонарем в облаках смога. Этот смог пятнал окна квартиры Медного, смотрящие на рыночные палатки.

И сам Медный глядел на все это и почему-то не мог отделаться от ощущения, что занимается чем-то не тем. Нечто другое, более серьезное и страшное, притаилось где-то под самым балконом, именно там, где когда-то стояла Лис, впервые высказавшая предположение о слежке.

Медный сходил в ванную, открыл кран горячей воды, виновато чмокнувший, потом то же сделал и в кухне. Краны молчали – воды в КРАНАХ не было. Если она появится, Лукас «В КРАНАХ» точно решится. И все они поедут на далекую египетскую землю, чтобы протрясти ее веселым торсионным танцем Симорона.

На мобильник пришло первое сообщение, от Лис: «Siju doma. Krani otkryla. Cho delat dalche?» Медный отправил ей краткое: «JDY!!!»

Потом пришел текст от Данилы: «Ахтунг! Фоды песец. Сижу сухой». Медный посоветовал ему взять пива.

Сообщения множились на экране. Медный закурил трубочку, которую он использовал только в исключительных случаях. У него было какое-то странное ощущение, будто он положил пластинку памяти в проявитель, в пластиковую ванночку, и на ней начали проступать какие-то неясные силуэты.

Первый факс пришел в канцелярию института. Видели его, может быть, человека два – завкафедрой и секретарь. Передали Тяте-Тяте. Медный потом говорил о нем – только говорил! – Шкиперу. Шкипер, по идее, мог сказать Лис.

Второй звонок был на его домашний телефон. Медный вскользь сказал об этом Камилле, потом Олесе. Получается…

Завибрировал телефон. Сообщение от Ивана: «Воды нет, но открыл. Все в порядке».

Итак, Тятя-Тятя после этого исчезла. Пошла к Верке, этой дылдоватой баскетболистке. Рассказала? Может быть… А зачем вообще, почему он думает об этом? Что его беспокоит?

Чтобы разобраться в своих чувствах, он пошел в ванную и присел на ее чугунный край. В ванной комнате пахло его кремом для бритья и чужим наваристым борщом – соседи снизу готовились к обеду, и вентиляция по доброте душевной разносила этот аромат по всем квартирам. Медный вздохнул. Посмотрел на кран. Телефон снова забился в нетерпении на боку, в кармашке. «Если в кране нет воды, значит, аффтар жжот!» – это от Сони.

А может, ему просто не хватает Олеси? Которая бы сейчас, бодро стуча босыми пятками по квартире, сотворила бы и борщ, и полную сковороду жареной картохи с салом, и они бы пообедали вместе… Как она все-таки беззащитна была тогда, когда полулежала на заднем сидении автобуса. С какой болью он отпускал ее в ночь в этом странном автобусе с неразговорчивым водителем.

Когда телефончик снова затрепетал, Медный не успел сгруппироваться. Одной рукой он взял телефон, и тут коврик под его ногами проехал. Тогда второй рукой он схватился за металлический гусак крана и, падая в ванну, услышал скрежет рвущегося алюминия. Искалеченная сантехника уронила ему на грудь ржавую каплю. Лежа в этой белой ванне, как в гробу, он прочитал сообщение: «Зайка, краны открыла. Воды нет. Я тебя люблю!!! Олеська».

«Гусак» крана был вырван с корнем. И этому было уже не помочь. Никак. Покрутив в руках помятую трубку с рваными краями, Медный выбросил ее в мусорное ведро. Какие-то гайки и прокладки из нее посыпались на пол – непорядок. Он наклонился за ними, собирая, и вдруг увидел какую-то коробочку, похожую на емкость для мыла, почему-то прилипшую к бугристому чугуну ванно-помывочного изделия. Коробочка спокойно дремала на своем месте, и, едва только Медный притронулся к ней, вдруг дрогнула. Повинуясь какому-то инстинкту, он рванул ее, как гриб чагу, на себя и в ту же секунду ощутил едкий дым, ударивший в лицо струей. Медный зажмурился и отбросил коробочку в сторону.

На телефоне были уже сообщения почти от всех. От Сони, от Лис, от Камиллы и Су Ян, от Ивана, Юрки, Димана, от Данилы сообщение, написанное матерно, на английском. Но не было сообщения от Шкипера. Все открыли воду в кранах и медитировали.

Не медитировал только Медный. На кухне, испачкав белую поверхность гарью плавленой пластмассы, он вскрыл коробку. Все, что было внутри, оказалось спаяно в один бесформенный кусок мятых проводов и скомканных микросхем.

А потом зазвонил телефон.

По голосу он узнал мисс Валисджанс. Его суховатый тембр пробил Медного насквозь. Он снова скривился, собирая в уме все знакомые английские слова.

– Скажите, пожалуйста, мистер Эндрю, – проворковала она по-английски, – когда ваша группа сможет вылететь в Эль Кусейр? На какое число нам нужно покупать для вас авиабилеты?!

– А… э… – у Медного запершило в горле, – но ведь мы еще не дали… программы…

– Это не важно. Мистер Лукас вам доверяет. Реквизит вы сможете приобрести на месте…

– О! О… – Медный тупо разглядывал горелые кишки коробочки. – Ну, я вам завтра скажу, если можно!

– Можно, – разрешила мисс Валисджанс и тут же накинула на него удавку обязательства: – А в какое время мне было бы лучше вам завтра позвонить?

…Медный не успел ни подумать, ни осознать. Вся эта медитация, так хорошо начинавшаяся, окончательно ушла куда-то, утекла в невидимые щели. Звякнул звонок в дверях, а потом взорвался возмущенно. Медный побежал открывать.

На пороге стоял Шкипер. Шапочка сползла на бок, кроссовки и края джинсов были мокры – видно, шел, не разбирая дороги, по лужам. Медный отступил на пару шагов.

– А ты… откуда? Чего не на связи?

– Оттуда, – буркнул товарищ и вступил в прихожую, но дальше не прошел, остановился. – Короче, все уже приехали. И уже разъехались.

– Куда – приехали? И откуда? Что происходит?

– А то. – Глаза Шкипера недобро блестели на его худом лице с пробивающейся рыжей бородой. – Мы все к институту собрались. Типа, всем какой-то внутренний голос подсказал.

– И… и что там?

– Пожар, – лаконично сообщил Шкипер, усмехаясь половиной рта. – Короткое замыкание. Менты там, пожарные… Коротнуло в Студклубе. Все помещение выгорело. Гитара твоя сгорела, Медный. Помнишь, я тебе говорил: блин, лучше домой забери!

Медный молчал. Реальность пробиралась в мозг, едва только отошедший от недавнего телефонного звонка, какими-то окольными тропами.

– Пожар?

– Да. Тебе от Лукаса этого, в Кранах, звонили?

– Ну.

– Ладно, потом расскажешь. Я побежал. Я краны, похоже, забыл закрыть.

Он повернулся на пятках кроссовок, но вдруг застыл, словно что-то вспомнил.

– Медный!

– Да. Может, по кофейку?

– Некогда… Медный, ты эту фигню там оставлял?

– Какую?

– Улльру.

– Нет. Перепрятал давно.

Шкипер посмотрел на него внимательно. Черты его лица казались чертежом на ватмане.

– Отдай мне, а?

– Зачем? – Медный напрягся.

– Я тоже… перепрячу, – Шкипер ухмыльнулся, – в надежное место.

Медный помолчал. В этой прихожей, где на стене до сих пор серел вырезанный кусок обоев, их диалог звучал мистически.

– Нет, – внезапно сказал он. – Нет! Пусть будет у меня.

Друг обнажил зубы. Только сейчас Медный заметил, что они у него крупные и желтоватые, как у волка.

– Ладно. Тебе решать! – густо проговорил Шкипер. – Но смотри, Медный! Подведешь ты всех нас под монастырь. Смотри, как бы…

И, не докончив фразы, он грохнул дверьми так, что в подъе

зде в какой-то квартире заполошно залаяла, а потом тоскливо завыла собака.

Он ушел. А Медный все еще стоял в прихожей, бессмысленно глядя на кусок, который когда-то принял на себя рисунок улльры Гасана ас-Саббаха.

Новости

«…как и прогнозировали специалисты компании „WordlNet-Center“, за последние полгода число доменов, зарегистрированных в зоне. go, несмотря на яростное сопротивление ряда стран, в том числе и США, перевалило за полумиллионную отметку. По состоянию на прошлый месяц, их число составляло 586 457. Если прирост будет продолжаться такими же темпами, то к сентябрю число доменов достигнет 800 тысяч. Скорость расширения новой сетевой зоны, которую аналитики относят то к латиноамериканской, то к арабской, лишь немного уступает китайской. cn, которая в прошлом году увеличилась на 50 процентов. Но вместе с тем темп роста количества доменов здесь увеличился в 67 раз по сравнению с аналогичными показателями китайской зоны… Также эксперты отмечают, что „сетевые магазины“, активно получающие имена в новой зоне, торгуют самым широким ассортиментом товаров, в том числе и „волшебным“…»

Джон Спирс. «Глобальное расширение»

The Baltimor Sun, Балтимор, США

Тексты «Магазин практического волшебства». Алексей, Майя и другие

Окно бывшего магазина цветов, тускло выпялившееся на угол площади Станиславского, украсилось нарисованным от руки плакатом: «МАГАЗИН ПРАКТИЧЕСКОГО ВОЛШЕБСТВА». Плакат нарисовал, высовывая от усердия язык, Кузнечик. Парнишка, как оказалось, дружил с плакатным пером и тушью. Получилось очень по-советски, чересчур красочно, но занимательно: люди среднего поколения останавливались, увидев знакомые изобразительные черты, а молодые, не привыкшие к простеньким рекламным средствам на фоне мощных проектов современной рекламы, – тем более.

Но заходили единицы. А пока не открылся магазин, – все-таки десяти еще не было, – Майя в гимнастическом костюме мыла окна. Снаружи она уже помыла. Теперь мыла изнутри. Глядя на ее голые до самых бедер ножки, перекрещивающие окно, – ведь Майя встала на подоконник! – и на суету транспорта, проползающего между этими конечностями, как под триумфальной аркой, Алексей заметил:

– Майка, мы неправильно начинаем. На твои ноги пойдут посетители секс-шопа, а у нас все-таки иная ориентация.

– Вот я сейчас тряпкой тебе дам сверху! – пообещала девушка. – И все будет нормально с ориентацией. Я же не голой окна мою! Лешка, лучше вон продукты разложи…

– Я уже разложил. Я даже тебе бейдж приготовил. Вот!

Майя, последний раз скрипнув свернутой газетой по стеклу, легко спрыгнула на пол. Алексей прикрепил к ее гимнастическому костюму квадратик пластика с надписью: «БАГДАСАРОВА МАЙЯ. ПРИКАЗЧИКЪ».

– Если бы ты так покупателей принимала, мы бы до вечера продали все, что в этом помещении, – посулил он, – включая тараканов за плинтусами… Но, увы, надо переодеваться, Маюшка. Десять минут до открытия осталось!

Майя хмыкнула. Отцепила от черной ткани бейдж, вернула Алексею и ушла в угол, за ширму – переодеваться. Вернулась ровно через пять минут, наряженная, по их сценарию, в ординарное японское кимоно. Оно было белым и облегало ее фигурку, а пояс у него был диковинного желтого цвета. Такой цвет не обозначает данов, его придумал Алексей. Желтый – это фамильный знак имперской власти у китайских императоров. Но он обозначал еще и начало пути, восхождение. А Майя с Алексеем как раз восходили.

Слегка подвернув штанины и доведя их до уровня щиколоток, чтобы были видны ее изящные голые ступни, Майя выпрямилась, поправила волосы и накинулась на Алексея:

– Ну и что? Давай, поясняй приказчику, что приказывать. Бейдж мне дай!

Алексей отдал ей квадратик и присовокупил:

– Не забывай говорить: «Гомэн кудасай»!

– Это что такое?

– Да так, долго пояснять. Традиционное женское приветствие в Японии. Ладно, давай проведем краткое ознакомление с товаром.

«Товар» был разложен в мутноватых витринах, доставшихся им в «наследство» от цветочного магазина. И он представлял собой столь пеструю картину, что невозможно было определить – что это: хорошо отмытая свалка или просто Бюро находок в таксопарке. Мельком глядя на входную дверь – никого еще не было, Алексей провел Майю на инструктаж.

Первым предметом был простой черный шар. Как пояснил Алексей, это эбонит, первый советский прообраз пластмассы. Шар спокойно покоился на блюдечке, прикрепленный к нему веревочкой.

– Кто хочет, чтобы я хотел вот ЭТО? Не хочет кто, чтоб я хотел вон ТО? – процитировал Алексей. – Это – «ЭТО». Все, кто придет с неопределенным желанием и скажет: мол, хочу это… но, собственно, не знаю чего! – всем им предлагай шар. И говори им: мол, ЭТО – именно то, что надо; как раз то самое…

– Не поняла! – возмутилась Майя. – То, не знаю что?

– Совершенно верно! – посверкивая очками, отрезал Алексей. – Именно так… Хочу то, не знаю что? Возьми этот шар и представь его тем, чем хочешь. Он абсолютно круглый, он черен, то есть соединяет все цвета спектра. Это абсолютное Ничто и в то же время – Все. Можно взять его и медитировать. Можно поместить на полку. Это То Самое, Что Будет Всегда Тобой. Или засунуть в… ладно, это покупателям не говори. Они не симороновцы, не так поймут. Ладно. Идем дальше… Что это?

– Трусы! – хихикнула Майя.

– Ща-аз! Это не простые трусы. Во-первых – семейные, а во-вторых – пригодные для копчения.

– А зачем… коптить? Не, я понимаю, что вроде как нужно для пользы дела, но ты точнее объясни.

– Во-первых, – со значением проговорил Алексей, – есть такой КОПТСКИЙ язык, то есть язык древних египтян и фараонов. Значит, КОПТя трусы, ты берешь силу у Древнего Египта, который породил Тутанхамона, Нефертити и прочих. Мужикам говори про Тутанхамона, дамам – про Нефертити. Экстаз будет полный. Далее. Это… гм. Это тапочки для прыжков с унитаза. С особо цепляющейся подошвой. Чтобы не соскользнуть раньше времени… Видишь, она с пупырышками?

– А, – догадалась Майя. – Ритуал ТАКования – прыжок в ВКМ с самого однозначного олицетворения ПКМ?

– Правильно! Делаешь успехи. Итак, «Тапочки обычные для прыжков в ВКМ», артикул такой-то – сама придумаешь!

– А что вот эта бумажка?

– Не бумажка, а бумажища!!! Это форма заявки на имя Симорона. Видала, сейчас готовые формы доверенностей на вождение автомобиля продаются? Вот и у нас. Ровно пятьдесят штук. Особо ценный товар. Пишешь заявку и опускаешь…

– Куда?

– Куда опустится. Можно в унитаз. Можно в мусорку. Можно просто в подвал, на веревочке. Главное – опускать.

– Поняла. Проехали. Это что?

– Гвозди, – глубокомысленно сказал Алексей, любуясь россыпью гвоздей-«соток», для приличия крашенных серебрянкой.

К гвоздям прилагалось посеребренная уже по-настоящему тарелочка ценой в десять долларов.

– Не поняла, Леша.

– Да забей…

– Как это?

– Тьфу! Майка! Возьми молоток и забей этот гвоздь в стену. Куда хочешь… И все. И на все забьется. Так и объясняй людям.

– По принципу – один гвоздь…

– …один головняк! И пусть берут не поштучно, а на вес. Головняки обычно тяжелые… Итак, следующее. Палочки для счета. В ассортименте.

– А почему только пять? – удивилась девушка. – Так задумано?

– А ты думала? Конечно. Раз-два-три-четыре-пять – начинаем телепать… Короче, пять палочек на Желание Телепатическое. Вроде как механический приворот. Работает!

– Ага. Телепатище ты наш! – Майя показала розовый язык.

Но Алексей не обращал внимания. Он вытащил листочки рисовой бумаги, сшитые суровой ниткой. На листочках мелко что-то было начертано.

– Сам сделал, – похвалился он. – Пока выводил на печать, три раза рисовую бумагу зажевывало в принтере. Это молитвенник. Сборник молитв Симорону. Как Библия, понимаешь? Только по дням года, с учетом лунного календаря и прочих вещей. Например, понедельник, пятнадцатое: Храни, Господь, мой маникюр…

– Так молитвы же Симорону? – ядовито поправила Майя.

– А о педикюре Симорон позаботится, топчи его ногами! – закончил Алексей. – Листок вырываем, топчем босыми ногами в тазике, и у тебя ни маникюр, ни педикюр не пострадает. Вторник, шестнадцатое… Храни, Господь, мою жо… ну ладно, это пропустим. А Симорон укажет, куда ей садиться.

Майя выхватила молитвенник из рук Алексея и кинула его на полку.

– Еще что, придумщик?

– Цепочка от унитаза. Ну, не хихикай ты! Она позолоченная. Ну, ладно, признаюсь, это краска бронзовая. Вот смотри, один конец берем в рот… Видишь, тут такой загубник… или нагубник, как для коня?.. а второй цепляем к материализованному результату. Допустим, хотим иметь машину – к бамперу машины. Тут крючочек есть… Хотим любовь – значит, – он подумал, – ага, к сердечку цепляем. И тогда все твои проблемы, осознаваемые и неосознаваемые, превратятся в цепочку, которая и приведет к желанной цели.

– А это что? – Девушка ткнула в аппетитное на вид, но на самом деле восковое яблоко, которое было разрезано и покрашено в разные цвета по секторам наподобие кубика Рубика. – Головоломка?

– Нет. Это средство против зимней расфокусировки, – гордо объявил Алексей. – Я сам придумал. Видишь, тут смещаются слои относительно…

– Аффтар, выпей йаду! Для чего это?

– ПриЦЕЛЬно-расЦЕЛЬная расфокусировка глазных яблок. Спячку зимнюю, то есть депрессняк как рукой снимает, стоит только сфокусировать эти вот слои, собрать их на гранях лета, зимы, осени и весны. Идем дальше. Хвост…

– Кошачий. Драный.

– Волчий! Это ты зря… Знаешь, с каким трудом я его в детском театре-студии выпросил? Это не просто хвост. Это Хвост-Боязнь. Цепляешь его на себя, бегаешь по комнатам, пока… пока он не отваливается в какой-нибудь из них. И все – так же отваливается твоя боязнь.

Хвост, казалось, шевелился от вдохновенных слов Алексея, но, как заметила Майя, это всего лишь качалась этажерка-прилавочек, о которую опирался молодой человек. Бросив хвост, он схватился за ночной горшок. Обыкновенное детсадовское чудо из металла – голубенькое в красный горошек, с приветливо изогнутой ручкой.

– А это – ГОРШОК! Горшок для метания БИСера. Ведь что такое набисерить, накидать точек сборки на симоронавтику? Это значит, посерить на бис! – торжествующе возгласил Алексей. – И когда мы, грубо говоря, посерим на бис, то тогда…

Увлекшись ревизией товаров, они пропустили момент, когда сложная цокольная конструкция над дверьми звякнула и впустила первого покупателя. Это была мамаша с карапузом. Со стороны они выглядели так, как если бы мощный атомоход-ледокол тащил за собой на тросе шестивесельный ялик. Ялик мотался из стороны в сторону, имел выражение лица в стадии «щаскакразревусь!!!» и был закормленно-кругл.

Тетка с сомнением посмотрела на детский горшок в руках Алексея и, даже не оглядываясь, выпалила с характерным украинским акцентом:

– А игрушки есь? Мне тетрис надо или шоб там усе прыгало да стреляло… Як хальхулятор, знаете? А шо це таке у вас голубенькое, у горошек?

– Горшок. Чтоб набисерить… – грустно сказал молодой человек и надел «голубенькое» себе на голову. – А тетриса, уважаемая, нет у нас. Не завезли. Да еще, чтоб прыгало…

Майя, поклонившись и опустив глазки, удалилась за прилавок, нарочно семеня босыми ступнями, изображая покорную бархатную японку и предоставляя возможность Алексею самому начинать процесс торговли. Тетка, осматривающая магазинчик с благожелательным скепсисом, теперь так же взглянула на пятки девушки, а потом удивилась:

– Та вы шо? Хто ж сейчас с железа горшки делает? А вот огурцы засолить…

И ловко сдернула горшок с головы Алексея. Окошко пронзал лучик света, купаясь в чисто вымытом Майей стекле, и этот лучик тотчас уколол горшочек в самое донце. Карапуз, уже приготовившийся издать сиреноподобный вопль, заглянул в горшок и заверещал во всю силу своих трехлетних легких:

– Мааахачууууу!!!

На дне горшка каталось по красному блюдечку наливное золотое яблочко. А за ним возникал то образ Бабы-Яги с крючковатым носом, то миловидное лицо черноокой царевны в кокошнике.

– Это… сложная голограмма, – упавшим голосом пояснил Алексей. – Можно мыть чем угодно – не стирается. Огурцы засолить – это, конечно, хорошо. Тоже можно. Это вот… двадцать долларов.

– Яка прелесть! – выдохнула тетка. – Беру! Он на ем по три раза за ден серить будет, не вставая, а то ведь до сих пор у штаны кладет.

И немедля полезла за кошельком. Горшочек ушел горяченьким, с колес. На прощание тетка обернулась, обвела счастливыми глазами полки и резюмировала:

– Дывысь, яки игрушки стали… Человеческие!

И ушла. Румяный малыш прижимал к груди горшок, как истовый католик – Библию.

Следующими покупателями оказались мама с дочкой. Но они уже не были похожи на буксирующего и буксируемого. Мама, крутобедрая, румяная, с лицом, не потерявшим еще сибирской свежести, явно спортсменка – с тугими икрами, на которых едва не лопались молодежные джинсики, и руками, хранящими следы бесконечных стирок. Она несла дочку, приподняв ее за хрупкий локоток. А сама девочка оказалась не то что хрупкой – невесомой. Худая, как спичка, с тонким личиком и жиденькими, сожженными перекисью волосиками, она передвигала ножки в туфельках на тончайшем каблуке так, будто это были стрелки отстающих часов; Майя заметила на бледных, как брынза, щиколотках, ступнях и кистях рук девочки буро-красные пятна: они проступали под кожей и, казалось, нехорошо пульсировали. Сориентировавшийся Алексей быстро подставил покупателям стул.

– Вам не плохо? – участливо осведомился он. – Давление падает, в самом деле…

Мамаша бережно опустила дочку на стул, как мумию, утерла крепкий лоб и проговорила слегка растерянно:

– А… а тут ведь магазин диетпитания раньше был?

– Увы. Диетпитание вышло из моды.

Женщина открыла рот, хотела что-то сказать, но потом посмотрела на девочку. Та остановившимися серыми глазами смотрела в окно, даже не щурясь на солнце, – как игрушечный робот с севшими батарейками. Ничто не волновало ее в этой жизни. Майя даже боялась выйти из-за прилавка – рядом с серо-фиолетовыми, истончившимися до пергамента ступнями этой девицы ее загорелые ноги, виднеющиеся из-под кимоно, выглядели бы кощунственно.

Мать девочки еще раз обвела взглядом стеллаж. И горестно проговорила, махнув рукой:

– Из моды вышло? Вы это ЕЙ скажите… Уж не знаю, что делать. Довела себя до анорексии. Не ест ничего, потолстеть боится. Все худеет… Неровен час, у меня на руках и…

Женщина отвернулась. В ее синих глазах, не утративших молодой яркости, заблестели слезы! Алексей беспомощно посмотрел на Майю, а потом ответил, стараясь как можно сильнее смягчить все интонации голоса:

– Ну, тут вряд ли можно помочь нашим товаром, уважаемая. Мы продаем волшебные вещи, скажем так. В них надо верить. Хотя… хотя сейчас подумаем!

– Да уж что тут думать! – женщина снова махнула рукой. – Уже и доктора за нее брались… Доча, посиди еще немного, отдохни, сейчас пойдем. Дома бутылку с минералкой поднять не может, во до чего дошла!

Алексей молчал. Лучик света выстриг на виске девушки сочный желтый квадрат и старался его удержать, но было ясно – как только он уйдет, кожа снова станет серо-бледно-землистой. Внезапно он тихо спросил у женщины:

– Скажите, вы притчу о шагреневой коже знаете?

Та усмехнулась печально.

– Я литературовед по специальности. Помню.

– А это будет новая сказка. Наоборот! Пойдемте, пошепчемся.

И он увел ее в дальний уголок, почти в подсобку, где у хранились швабра, ведро и тряпки. Майя стояла за прилавком, боясь пошевелиться, чтобы ветерок от этого шевеления не качнул хрупкое создание.

Но Алексей поговорил с матерью очень быстро. Через несколько минут она вышла из подсобки, держа в руках сверток. В нем угадывалась какая-то коричневатая пористая масса. Сзади шел Алексей, который говорил:

– …и укрепите ее под столом. Под кухонным или где обычно едите.

– Мы уже не едим. Мы… не знаю даже, как это назвать! Все равно спасибо. А сколько…

– Подействует – придете и заплатите! – отрезал Алексей.

Когда колокольцы прозвонили уход этой пары, Майя округлила глаза:

– Какой ужас! Это же как надо не любить себя!

– Любить себя, – поправил Алексей, – сверхценное отношение к собственному телу. Это, на самом деле, болезнь.

– А что ты ей про… что ты ей дал-то? – Майя перекладывала товары на стеллажике: хвост ее почему-то смущал.

– Губку. Губку со дна Красного моря. Она у меня долго валялась, вот и пригодилась.

– И что она будет делать? Губка?!

– Она прикрепит ее под стол. И губка будет есть, принимая на себя всю излишнюю еду этой девочки. Шагреневая кожа сокращалась, по мере того как ее хозяин получал разные блага. Губка же будет пухнуть, по мере того как ест эта барышня, и требовать еды, еды, еды. Губки, кстати, очень прожорливы, надо тебе заметить. Они высасывают из воды все полезные вещества, – он рассмеялся. – Посмотрим. Шагреневая кожа наоборот.

День клонился к полудню. И посетители – шли! Удивительно было только одно – несмотря на название магазина, никто не шел сюда за практическим волшебством. Кто-то заходил, будучи уверенным, что попал в фитоаптеку, кто-то шел как в сэконд-хэнд, а кто-то – и в магазин канцтоваров. Разве что с секс-шопом никто еще не спутал это маленькое заведение…

Незадолго до полудня зашли две молодые женщины. Майю поразило то, что обе были босы, – причем уверенно, без туфель в руках, не пряча свои загорелые ступни, а наоборот, украсив их цепочками и даже колечком на среднем пальце. Одна была в расшитых бисером белых джинсах, бахрома которых спускалась на бронзовые икры, и в прозрачной, газовой кофточке; а вторая – черноглазая, с азиатскими скулами, – в роскошной желтой юбке выше стройных коленок, топике, открывавшем поджарый живот, и черном пиджачке. Обе смеялись, что-то обсуждая, и выглядели просто повелительницами жизни, несмотря на сажу, каемкой покрывшую голые пятки. Когда обе остановились перед прилавком и начали обсуждать описания товаров, которые Алексей успел прилепить к некоторым предметам, Майя узнала голос. Кажется, это была та девушка, которая «управляла» «коровой» на том самом Симорон-движняке, куда они с Алексеем как-то попали, гуляя перед оперным театром.

– Ваше Высочество, – азартно говорила высокая, в желтом, – давай тебе Скотч-Для-Заклеивания-Энергетических-Дыр купим! Девушка, а он для чего?

Уже понимая, что женщины искушены в тонкостях Волшебства, Майя широко улыбнулась:

– Попу заклеивать. Биоклей, легко смывается… Чтобы Кундалини не выходила. Во время танца.

– О! Это именно то, что надо! – закричала желтоюбочная. – Мать, точно говорю! А то как с тобой в клуб пойдешь – вечно опозоришься…

Вторая женщина слегка смущенно отбивалась от такого предложения. Майя снова посмотрела на нее и теперь окончательно узнала: по очень большим ступням, которые сейчас, впрочем, выглядели царственными, и по каштановым волосам, настолько необыкновенно пушистым, что они охватывали ее худое лицо пышной шевелящейся копной.

– А вы ведь «мерседес» забодали! На движняке «Молоко за вредность»! – выпалила Майя. – Я вас помню.

Женщины переглянулись.

– Точно, мать! Я голос помню. Мы-то с тобой под попоной были… Ну, тогда привет. Меня Ириной зовут, а вот это Ее Высочество, Принцесса Людмила Великолепная.

– Да ладно тебе!

Та немного смущалась. Майя выскочила из-за прилавка в кимоно – легкая, озорная.

– Отлично! Я – Майя. А что там в клубе было?

– Конкурс твиста объявили, – со смехом начала Ирина. – Я ее пихаю – иди. Тебе даже туфли, как Уме Турман, снимать не придется… А она жмется.

Теперь уже Людмила густо покраснела.

– Я ей: мол, ты чего, ты же танцевать любишь. А она, – женщина прыснула, – оказывается, без белья пошла. В порядке эксперимента…

– Сама же и научила! – обиженно заметила Людмила, перебирая лежащие на прилавке четки из засушенного гороха.

– Ну да! Говорит: «А вдруг юбка поднимется?»

Подошел Алексей – он выходил за соком, – поздоровался, сразу узнал обеих девушек, заинтересовался:

– Да, помню, конечно, как вы этими вот пятками «шестисотый» в дуршлаг превращали… И что дальше-то? В клубе.

Ирка плюхнулась в кресло, разбросав коричневые от асфальта пятки.

– А то, что мы вместе с ней вышли. И станцевали, раздевшись сверху до лифчиков.

– Там и догола раздеваются, – заметил Алексей, – если пьяные вдребезину.

– Но мы-то трезвые были! Даже коктейль первый не допили… А вообще, раздеваться на трезвую голову – такой кайф! Ну, и Принцесса всех завела. Зал начал орать, скандировать то есть: «У-ма! У-ма! У-ма-ру-лез!» Какая-то парочка уже побежала в туалет и там заперлась. Нам цветы несут… Шампанское. Сели за столик, подваливает какая-то иностранка – англичанка, кажется. Как ее звали, мать?

– Дилижанс, кажется… – неуверенно подсказала Людочка.

– Не бывает такой фамилии! – запротестовала Майя. – Это карета такая.

– Да и ладно. В общем, на плохом русском говорит, что она представляет фирму какого-то Лукуса, который набирает группу танцев живота в Египет. И без всякой платы. И даже без обучения! Типа, она поражена искусством и пластикой нашей Принцессы, готова контракт подписать и аванс выплатить…

– Да ну тебя, Ирка! Поехала бы, а там меня – в бордель…

– Да ну кто ж тебя просил сразу-то бумагу подписывать! – всплеснула красивыми руками подруга. – Ты бы хоть телефон взяла! А ты что? Взяла и через служебный ход дернула, охранника чуть не сшибла.

– Не хочу я никуда…

– Ну и ду… Ваше Высочество, глупая вы женщина, – резюмировала Ирка. – Нет ли, ребята, у вас холодненького чего-нибудь?

Алексей с поклоном преподнес ей на подносе два бокала холодного апельсинового сока с кубиками льда. Где он достал лед, было загадкой даже для Майи.

Они обменялись телефонами. Потом Ирка взяла для Людмилы «Энергетический Скотч», который был украшен картинками из Кама-Сутры, и фарфорового слоника. Первый предмет был когда-то приобретен Алексеем в магазине «приколов» и предназначался для легкого хулиганства в серьезном офисе, а второй был, по уверениям продавшего антиквара, последним слоником из коллекции знаменитого мистического писателя Арцыбашева. Но Алексей нашел слонику другое применение. Поглаживая его белые крохотные бивни, он прочитал бумажку, прилепленную на брюшко: «Слон бронебойно-вымогательный, образование высшее юридическое, первый эшелон. Обладает гипнотическими способностями напоминать о правах и обязанностях. Отмечен наградой „Орден чистого большого розового слона“ за ряд спецопераций в составе спецподразделения „Муха-бормотуха“. Грузит бочками».

– Что делает, как работает? – деловито поинтересовалась Ирка.

– Напоминает всем об их обязанностях перед тобой. В общем, никто не обманет, никто не предаст. А послав слоника, всегда можно напомнить о себе… Послать по-симоронски, – улыбнулся Алексей. – Ну, понятно, что не обычной почтой. А как – сами придумаете, вы уже девчонки продвинутые.

– Клево! – восхитилась Ирка – Мать, это как раз для тебя. Чтоб твой Прынц не забывал цветы дарить… Заверните, пожалуйста!

Оба предмета были отданы без денег – с условием, что заплатят, если те «сработают». Майя сияла: ее кругленькое, задорное лицо с маленьким носиком и лучистыми карими глазами светилось, словно блинчик, щедро намазанный маслом. Все получилось! Они – настоящие Волшебники…

Когда женщины, шурша по коврику босыми ногами, ушли, Алексей вспомнил, что ничего не купил к чаю. Вышел было за дверь, впуская в помещение жаркое дыхание дня, и тут же заскочил обратно, возбужденно сообщив:

– Еще двое! Стоят через улицу, на магазин рукой показывают. Слушай, а они тоже босоножки! Помнишь, ты косяк курить не хотела?!

– Помню, – недовольно отозвалась девушка. – И не уговоришь!

– Правильно сделала! Вот дамы и поперли… косяком и босиком.

В тот момент снова загремели колокольцы. И в дверях показались еще два человека, хорошо знакомые Майе и Алексею с того семинара. Только дама была всего одна – невысокая блондинка с прозрачными глазами, в оранжевого цвета платье, напоминающем хитон. А с ней был рослый юноша, черноволосый, бронзовотелый, в гавайской пестрой рубахе навыпуск и белых штанах моряка торгового флота – с пуговицами на боку. Из-под хитона выглядывали крохотные пальчики ступней девушки, а мускулистые ноги парня были, как у индейца из фильмов о Чингачгуке.

– О! – узнал Алексей. – Ванька?! Это ты приворот в парке продавал? Ну, привет!

Иван сдержанно поздоровался. Его спутница удостоила менеджеров магазина скромной улыбкой бледных глаз.

– Мы… – неуверенно проговорил Иван. – Хотели бы купить подарок для нашего руководителя. Это ведь магазин подарков?

Ответом ему были ужимки Майи и Алексея, старающихся сдержать хохот.

– Подарков, – еле заглушил смех Алексей, – да уж… подарков. Что ж, давайте мы вам подарок сделаем. Кому, говорите, подбираете, вашему шефу? А как его зовут?

– Медный.

– Медный Будда. Хорошо. Раз так, то ему надо… – Алексей подумал. – Тут без небольшого креатива не обойтись. Майя! Приказчик! Что у нас в приказе?!

– А вот что! – и Майя, исполнившись вдруг необыкновенного вдохновения, продекламировала:

Звенит кап-Элль в клепсидре новой, Арканом словлен новый сон, Живот наполнен ци медовой, И ярче стал привычный фон. Гребками шерстку речки гладят, А парашют – массаж для туч. Ежонка на звезду посадят, В макушки лип направив луч! Считают минуты, секунды, часы, Уже свой бег притормозив, А ты ждешь, а порой и не ждешь, позабыв Свои заветные мечты. Так верь же, день придет — Он близок час, когда заменит Мягкий знак в твоей судьбе на «твердый», Жесткий день и полосу – отменит. Еще чуть-чуть осталось, и ты жди, А Чудо вот уже стучится в двери.

– А что такое «ци»?

Это спросила беловолосая девушка, но, видимо, только ради проформы. Ей и так все нравилось.

Но и тут Алексей не сплоховал.

– Ци, или Цинн-Изим – это «учение от простого». Есть хочется? Ци. То есть жрать, пить, спать и… ну, это самое. Дай волю своему «ци», если это не переходит в «цин» – то есть неконтролируемую энтропию. Тогда возникают обжорство, ожирение, душевная серость… То есть цин-изм. Вот поэтому мы дарим вам…

Он обернулся на Майю. Она уже подавала ему что-то – явно из запасников.

– Парашют! – торжественно провозгласил Алексей. – Шелк «ци» медовой, то есть из китайского шелкопряда. Единственный экземпляр. Массаж для туч просто великолепный.

– Точно! – беловолосая девушка восхищенно мяла в маленьких ручках шелковую тряпку. – Медный в нем с «тарзанки» прыгать будет. А он раскрывается?

Майя замялась.

– Так и хорошо, – радостно воскликнула та, не дожидаясь ответа. – И не надо, конечно. СИМОРОН поможет! ТАК!!!

– ТАК, конечно… Вас же Соня звать?

– Да. А помните, я РИСовала на Движняке? А наши Медный и Шкипер Ленина мыли?

– Помню хорошо.

И в этот момент в чистую, до блеска отмытую Майей комнатенку с синим ковриком, на котором стояли четверо босоногих, веселых людей, на секунду заглянуло своим темным, бездонным зрачком Зло. Стало даже темнее. Или это только показалось? Просто в этот момент Алексей задал вопрос:

– А помните, там еще девушке плохо стало? Солнечный удар, кажется… Я не успел даже помочь как следует.

Улыбка сползла с лица Ивана, как скорлупа с переваренного яйца.

– Ну да, – тихо проговорил он, мимолетно и с опаской глянул на Соню. – Она… она уехала. Очень далеко. Но в общем… я тебе, Леша, позвоню, ага?

Они подозрительно быстро распрощались и ушли. Вопрос о деньгах даже не встал. Алексей вышел после этого в сияющую синь дня, постоял, посмотрел; потом вернулся обратно, подошел к кассе с навсегда открытым отделением для денег, в котором лежали размененные Майей купюры; пошевелил горстку серебра и заметил:

– Да-а… наторговали мы! Как-то странно это…

– Ты ж сам денег не просишь ни у кого! – растерялась девушка.

– Ну да. Нет, я про это… Девушка та… Которая молочко от нашей «коровки» наливала. С черными волосами, да…

– Ну что, что, в конце концов? Наливала. Хорошая девка, веселая…

– Такое дикое ощущение, что я ее где-то видел. Кажется, у той квартиры, где ты… где бомжей… В общем, где ты подобрала бумажку с цифрами. Она-то у тебя?

– Да.

Глаза Алексея, обычно добрые, вдруг яростно, хищно сверкнули – так показывается из ножен сталь клинка.

– Ну и хорошо, – почему-то очень быстро став совершенно спокойным, одобрил он. – Пусть себе лежит.

Потом были самые разные посетители. Молодой человек в темном костюме и бесшумных остроносых штиблетах менеджера долго, очумело озирался, а потом купил деревянные баклуши – небольшие кегельки из сандалового дерева. Это чтобы бить на работе баклуши и получать огромные деньги. «Можно в карман положить и постукивать! Со стороны будет казаться, что ты занят оч-чень важным делом!» – присовокупил Алексей.

Он еще раз сходил в магазин напротив и вернулся с фруктами: бананами, ананасом и хурмой. Хурму водрузили на блюдечко с многозначительной надписью: «Leave us our bogs!»[21] – и… пролежала там она недолго. Хурму за десять долларов купила разбитная девушка в оранжевых дрэдах. Вопреки уже сложившейся с утра тенденции, она влетела в магазин не босой, а в одной шлепке – вторая погибла, порванная о высокую ступеньку. Девушка была озабочена сложным вопросом: готовилась к свадьбе, но переживала, что жениху достанется уже не девственницей. Но Майя, выведавшая этот секрет за пять минут, легко ее утешила и даже исполнила с ней на коврике ритуальный танец дев, тут же сочинив подходящую мантру:

Ом, мани! Мани, ом! Не заметит он облом! Хурма в оранжевом танце кружит, От танца блюдце блаженно дрожит. Ресницы звездам лучей письма шлют: Окрасьте глубже вселенной салют! Шарманка дышит, волненья полна: Обещано, что станет девой она! Мани, ом и ом, мани! Дева будет снова с нами!

Во время танца порвалась и вторая шлепка, но она и не понадобилась: сверкая розовыми круглыми пятками, такими же, как хурма, девчушка убежала. Потом за ней ушли и семейные трусы, пригодные для копчения. Правда, пригодились они двум совершенно замученным студенткам – толстой и тонкой, но в очках одинакового фасона, огромных и сверкающих, как колеса трекового велосипеда. Поэтому их разувать и не пытались из опасения, что по причине загруженности их сумок учебниками они не увидят, на что наступят… Алексей рассказал им все про трусы, а Майя корчилась от смеха чуть ли не под прилавком.

Чтобы сдать экзамен в срок, стрескай утром пирожок. Чтоб ответить на «отлично», надо пукнуть неприлично Прямо преподу под нос – не задаст плохой вопрос! Без ошибок чтоб писать, надо веником махать Из окошка десять раз и кричать: «Я – Зоркий Глаз!» Неприличными словами распиши свой ТУАЛЕТ, А потом сотри трусами – ЛЕГКИЙ ВЫТАЩИШЬ БИЛЕТ!!!

Девушки остались страшно довольны, заплатили со скидкой – копейками и, стукаясь учебниками, ушли. Так, за мелкими хлопотами, был съеден весь день, и на тарелке неба устало колыхалось солце, кусок желтого желе. Майя и Алексей хотели уже приступать к процедуре закрытия, как вдруг…

К ним зашел тот, кого они меньше всего ожидали увидеть.

Алехан сказал: «Стес-с-с…», не разжимая губ, и поэтому звук не сразу дошел до водителя: тот по привычке принял его за шипение спускающей шины, встревожился, посмотрел в зеркальце, тут же поймал угрожающий взгляд шефа и выжал тормоз, отчего серебристый «мерс» скрежетнул тормозами, а шедший сзади микроавтобус той же марки не то чтобы взвизгнул – заорал от ужаса, едва не въехав черным «кенгурином» в чемоданообразный зад легковой машины.

– Здесь, говорю, стой! – наконец совсем человеческим голосом сказал Алехан и выбрался из автомобиля.

Почему его привлекла эта вывеска? Магазин волшебных товаров. Игрушки, точно. Что еще может быть. Ни о чем другом Алехан не мог думать сейчас, потому что был зол, расстроен и грозен. В микроавтобусе, в его роскошном салоне сидела рыжая толстопопая нянька-хохлушка, нанятая буквально на пару дней. Она разбросала на ковровом покрытии машины свои мощные ноги с шершавыми пятками, в ярко-голубых китайских сланцах из пупырчатой резины, и грызла семечки, сплевывая в крепенький кулачок. А Данька и Янка притихли перед ней, и Алехан знал, что сейчас они явно замышляют какую-то пакость. Няньку они не любили, и Алехан их хорошо понимал.

К тому же сегодня утром, почти у самого бутика, имела место совершенно отвратительная сцена, выбившая бизнесмена из колеи на целый день. Он вышел из магазина, разговаривая по мобильному, и, уже когда отнимал коробочку от уха, увидел рядом какой-то мозглячка-очкарика, джинсового мерзавчика. И тот, деликатно коснувшись рукой локтя Алехана, спросил глумливо:

– Корешок, ПЕСДЫ ОТЛОМИТЬ КУСОЧЕК?

– Ну… Чего-ооо? – заревел он, не сразу поняв смысл сказанного.

Мозгляк рванул за угол Краеведческого музея, грохоча кроссовками, и Алехан припустил за ним, а там уже от «мерседеса» побежали охранники. Вылетев за кирпичный красно-белый угол постройки тысяча девятьсот двенадцатого года, Алехан оказался лицом к лицу с гогочущей толпой, наставившей на него фотокамеры мобильных, – толпой современной, так изысканно развлекающейся молодежи. Толпа выкрикивала что-то, мозгляк крутился среди них, хохоча: он выиграл спор, сможет ли вот так, легонько, обхамить прохожего. Ладно, если бы это была толпа с цепями и «розочками» битых бутылок, нет же – молодые, веселые, наглые… Их главарь, парень в байковской косухе, торжественно сказал:

– Аффтар жжот. Мужик, ты у нас миллионный герой одного прикола… Че хотишь? Убей себя об стену.

Сзади жарко дышали подбежавшие охранники, а Алехан, красный, набычившийся, мигом вспотевший, очень остро ощущал свое бессилие. Плюнули в душу, поиздевались и над его дорогим прикидом, и над его охраной, и над несметными баксами. Схватить первого попавшегося и рвать? Увы, в этом случае ни один суд не купишь. Они – молодые и хорошие, он – взрослый и плохой. И охранники его неуверенно топтались на месте.

Алехан постоял секунд пять, тычась глазами в улыбающиеся рожи, потом развернулся на пятках, едва не просверлив каблуками штиблет пыльный асфальт, да пошел обратно. К машине. А поганое чувство бессилия все еще жгло его от самого копчика.

Поэтому сейчас он глянул на микроавтобус и буркнул:

– Кондер пусть включат. Сжарятся!

Он пнул дверь магазинчика. Какой-то улыбающийся паренек в очках – не из тех ли? – да черноволосая гладенькая японка за прилавком. Странные предметы на стеллаже. Алехан, в рубашке с ослабленным узлом двухсотдолларового галстука, с мокрыми пятнами подмышек, стоял на ковре посреди крохотной комнатки и обескураженно осматривался.

– Мне игрушки надо. Детские! – объявил он, кривя большой рот.

Молодой человек, крадучись, приблизился. Проговорил мягко:

– У нас… волшебные товары. Талисманы. Чистой воды симоронавтика…

– Симо… тьфу, черт!

Алехан не смог выговорить новое слово, в это время с улицы донеслись очень приглушенный визг и досадливые матерки. Едва не вышибив плечом дверь, он метнулся туда.

Черная глыба микроавтобуса искрилась бликами под заходящим солнцем, ее водитель и второй охранник из легкого «мерса» прыгали вокруг, а на тротуаре молча, потупив глазки, стояла светловолосая девочка лет одиннадцати, тонкая, как свечечка, в сандаликах с белыми носочками, а рядом – четырехлетний кругленький пацан с хитрющим, измазанным шоколадом лицом.

– Че за фигня?

– Они няньку в машине закрыли, Алексей Владиленыч! – переводя дыхание, отрапортовал бодигард-водитель. – Я на минутку вышел… А они на центральный замок поставили, выскочили через мое место и дверь захлопнули. И ключи там, в замке!

– Ну, пусть откроет…

– Да она ж мобильник и тот включать не умеет! – с досадой заметил водитель. – Толку с нее, как с обезьяны!

Обезумевшая нянька металась в машине, едва видимая через лобовое стекло, визжала, хватая всевозможные ручки дверей, и только бесполезно раскачивала черную глыбу «мерседеса». Алехан перевел взгляд на детей.

– Па, мы нечаянно! – сразу нашлась девочка, метнув в него, как дротик, озорной взгляд голубых глазок.

– Памыничайна! – повторил за ней карапуз и удовлетворенно облизнулся.

– Ладно. Детей в машину мою посади и попробуй… этой дуре показать, как открыться!

Он снова зашел в магазин и рассеянно посмотрел на полки. На одной из них скрючился внушительный волчий хвост.

– Игрушки… есть? – одними губами спросил Алехан.

Та самая японочка, семеня в своем кимоно, – лапки у нее были маленькие и загорелые – вышла из-за прилавка и подала Алехану черно-белую фигурку. Он, завороженный, взял ее из маленьких ручек. Это была стилизованная фигурка зебры, с круглым туловищем и смешными цилиндрическими ножками. Полоски чередовались – черная, белая, черная, белая. Он покрутил ее в руках. Рядом снова оказался тот очкастый.

– Зебра перехода, – пояснил он. – Вот смотрите: поворачиваете так, потом так, и черные фрагменты переходят на другой край. Если посмотреть с одной стороны – зебра белая. Если посмотреть так – она черная… А так – снова черно-белая.

С трудом улавливая последовательность движений, Алехан прогудел:

– И че?

– Наша жизнь же полосками, верно? – терпеливо пояснил очкастый. – Черная и белая, белая и черная. Вот так вот, перебирая зебру, можно на время удалить из жизни все черные полоски. Понимаете?

– Блин… нет!

– Ну, если вы сделаете вот так, то в вашей жизни будет одна сплошная белая полоса. Надо только поверить.

Алехан повернул сегменты – действительно, бок у зебры стал белым. И в этот момент на улице раздался визг и женский крик: «Ой, лышенько!» В магазин влетела нянька. В попытках вырваться из плена она разбила колено до крови о рычаг КПП и порвала красное платьишко-сарафан. За ней, хихикая, втекли в магазинчик Яна и Данька. Нянька стояла и потряхивала головой, видимо, еще не в силах полностью прийти в себя.

– Ой, Алексейвладленыч, шо творится! Заперлася я… случайно я.

– Иди отсюда. В машину! – буркнул тот сквозь зубы.

Между тем дети уже освоились: Данька тянул из рук Алехана зебру, Яна подошла к прилавку и рассматривала обычный хрустальный шар на бархатной черной подушечке. Девочку явно восхитил этот предмет. Он отражался искорками в ее глазках.

– А это че? Ну, типа, шарик… – спросил отец.

– Это Точка Сборки, – звонко проговорила японка и улыбнулась Алехану. – Если туда смотреть пристально, собрав всю свою внутреннюю силу, то увидите… мечту! И она исполнится.

– Па, я хочу эту Точку! – моментально подала голос девочка.

Алехан потащил из кармана бумажник.

– У меня баксы только… Сколько? – спросил он немного растерянно.

Во всем этом ощущался какой-то подвох, но подвох не злой, а дружеский: будто Алехан перенесся на тридцать лет назад и стоял перед новогодней елкой, в одной рубашонке, слушая рассказ о приходившем ночью «дедушке Морозе» и с трепетом наблюдая, как мама разворачивает серебристую магазинную фольгу, освобождая подарок.

Это ощущение было таким густым, обволакивающим, как патока, что Алехан утонул в нем, осознавая каждую деталь, вызвавшую эти чувства: и свои голые подошвы на жестком старом ковре, и исцарапанный каблук материных босоножек, которые она надевала обычно по праздникам – дома… И мохнатую вату, слегка серую от пыли вату под красно-синей треногой елочного вместилища, с пятнышками сколотой эмали – ведь ее на год забрасывали на антресоли… Все это проплыло, пронеслось перед Алеханом, словно окна вагонов поезда. А когда этот поезд растаял, то бизнесмен наткнулся на строгий, слегка насмешливый взгляд молодого человека в очках без оправы.

– Обычно… – проговорил тот медленно, – мы берем деньги только тогда, когда вещи начинают РАБОТАТЬ. Это вопрос принципа, вопрос веры в Симорон. Но с вас… с вас я возьму сразу. Вы же верите только в деньги? Вот и верьте. Триста пятьдесят долларов США.

Алехан без разговоров отсчитал требуемую сумму, потом прибавил еще стольник.

– Это за… – хрипло выговорил он и только кивнул квадратным подбородком на полку. – Это за это вот. Нормально?

Себе он, неизвестно почему и отчего, выбрал хвост-страх. Вполуха прослушал объяснения Майи и, держа хвост в руке, как садовый шланг, покинул магазин. Впереди шли дети и ссорились – у кого покупка лучше.

Новости

«…безуспешно завершилась попытка продажи через сетевой аукцион Е-Bay скандально разрекламированного „архива барона Унгерна“, одного из легендарных борцов против большевистского режима в 1919–1921 годах. Архив, составляющий более шестидесяти писем и около двух сотен документов штаба барона, выставлял на торги один из китайских участников аукциона. По сообщению СМИ, эти бумаги были в свое время захвачены китайскими коммунистами при взятии ими Урги – нынешнего Улан-Батора – и содержали сведения о какой-то мистической тайне, известной барону. Эта тайна якобы была способна обеспечить барону едва ли не мировое могущество. При всей фантастичности этой версии следует признать, что документы о взятии в плен и казни барона Унгерна до сих пор не рассекречены даже в демократической России, и загадка остается таковой. Что же касается аукциона, то буквально после того, как цена за архив поднялась выше пятидесяти миллионов долларов, продавец неожиданно снял свой лот и исчез. Попытки же заинтересованных лиц выйти на данного клиента окончились ничем: китайские власти заявили, что вся эта история оказалась не более, чем „глупым розыгрышем“…»

CNN, Евробюро

Точка сборки-6 Прага. Отель «Злотнице Палас» Вуаве, Мириам и другие

Эти постояльцы пражского отеля «Злотнице Палас», старого семиэтажного здания на улице Влачека, занимавшие роскошный люкс, администрацию совершенно не беспокоили. Не то что русские туристы. Они жили уединенно, тихо, и только в номер им доставляли завтраки и обеды: завтраки обычные, континентальные, а обеды – вегетарианские, изредка – с кусочком куриного мяса. Спиртного гости почти не употребляли, если не считать пары бутылок дорогого коньяка, выпитые за одну неделю, что было никак не много. Правда, коридорный рассказывал, что видел женщину из номера, черноволосую турчанку, совершенно голой, разгуливающей по этажу с меланхоличной улыбкой. Но этого коридорного очень скоро сбил грузовик недалеко от отеля, и он перестал рассказывать – проблема исчезла. О нем не жалели: пустой был человек, озлобленный да не в меру языкастый.

Постояльцы, вопреки обычаям отеля «Злотнице», не попросили сообщать им о посетителях, а велели пропускать всех, кто направлялся в шестьсот девятый номер-люкс. Однако посетителей у них не было. Только один раз пришел странный человек, полунемой, мычащий, по виду – даун совершенный, лет двадцати, в драной грязной джинсе и китайских сандалиях. Портье пропустил его, недоумевая, что может этот человек с опухшим сизым лицом, слепо водящий толстыми руками, сказать такому утонченному господину, как Робер Вуаве, и его эффектной спутнице. А потом портье сменился и даже не узнал, вышел ли сумасшедший или вылетел дымом в черные, принадлежащие еще эпохе Австро-Венгрии, кирпичные дымоходы отеля.

Тем не менее, этот визит, видимо, принес постояльцам какую-то очень важную новость. Очень важную! Ибо после этого последовала просьба от господина Вуаве.

Когда эта пара – сухой, прилизанный, невыразительный господин в роскошном черном костюме, с тончайшим кейсом в руках и его женщина с турецкими шалыми глазами, в туфлях без задников на полных ногах – появилась в холле, то господин поставил перед портье небольшую коробочку синего бархата со странным вензелем (то ли треугольником, то ли шестигранной звездой) и попросил:

– Я хотел бы оставить в сейфе вашего отеля кое-какие драгоценности… Это возможно?

– Конечно, возможно.

Портье оформил документ и отнес коробочку. Пара благосклонно проследила за ним, сдала карточку-ключ и покинула отель. Портье, маленький рыжий чех, заметил, что за ними приехало вовсе не такси, а роскошный кремовый частный «майбах» с водителем, видимо, корейцем, в темных очках.

В это время лифтер отеля, старый солдат второй мировой Йося Гонтмахер, воевавший у Людвига Свободы и сейчас одетый в поношенный пиджачок с орденскими планками, выцветшими, как и его глаза, жаловался кастелянше, крутобедрой Маржичке:

– Сон мне снится, Маржичка, будто еду я в лифте, и он не останавливается, а летит – понимаешь, Маржичка? – вверх… И чувствую, что лечу-то я в ад! А думаю при этом: отчего тогда вверх?

– Меньше сливовицы надо было пить, Йося! – небрежно сказала сорокапятилетняя женщина, ударив старика бедром. – Это у тебя еще из-за новых официанток. Ишь, юбки на зады задрали, ходят тут…

– Нет, Маржичка! – упрямо повторил старик, моргая. – Значит, вверх… И вдруг горю я в адском пламени. Горю, Маржичка!

– Ой, Йося, брось ты… О детях уже надо думать! – отрубила та и втиснула на полку стопку белья.

Старик посмотрел на это, вздохнул и поплелся к своему лифту. Детей у него не было. И дум, кроме одной, стариковской, о неизбежной смерти – тоже.

* * *

Робер Вуаве и Мириам разместились на заднем сидении «майбаха», обтянутом кожей белого носорога, кожей особой выделки – слегка сероватой на вид и игольчатой на ощупь, но при этом безумно эластичной. Вуаве темнел на этой коже запечным сверчком – в неизменном черном, строгого кроя костюме и белоснежной сорочке с черным галстуком, в ткань которого были вплетены золотые нити. На коленях он держал очень плоский темный кейс. А Мириам развалилась на сидении большим благоухающим тропическим цветком. На ней было платье из тех, что покупают себе в Европе первый раз попавшие туда американки средней руки – нечто болтающееся, с оборочками и фестончиками, но туго обтягивающее грудь. Вот и сейчас эти фестончики лепестками лежали вокруг пышной груди женщины, сжатой шелковой тканью ярко-розового цвета. Черные ее волосы были уложены в сложную тяжелую прическу, которая походила на тюрбан угольного цвета, а в полные ее икры врезались ремешочки туфель: они поддерживали на ступнях чудовищного размера «платформы» тоже невыносимо глупого розового цвета.

Вуаве взял худой расслабленной рукой коробочку интеркома и приказал водителю, худому корейцу с резким, угловатым лицом:

– Авеню Генерала Свободы, пятьдесят шесть. Панамериканский Банк!

Потом он достал из внутреннего кармана пиджака небольшую, размером с брегет платиновую коробочку с тремя большими рубинами на крышке, задумчиво посмотрел, как лучик пражского закатного солнца озорно скользнул по полированному металлу коробочки, и снова спрятал ее в карман.

В отделении Панамериканского Банка, действительно размещавшегося на авеню генерала Людвига Свободы, стояла благостная вечерняя тишина. Банк являлся более всего операционным центром, отдела клиентских расчетов почти не было – все американцы-туристы, как правило, получали деньги на соседней шумной улочке святого Барранда, в банкоматах. Сейчас на всех двадцати этажах небоскреба, воткнувшегося в начинающее темнеть пражское небо острым, тонким лингамом, не было никого: выходной, на месте только те, кому положено здесь быть. Дугообразный стол посреди мраморного зала, хромированные столбы и канаты; рамка-металлоискатель с правой стороны. Трое сотрудников охраны скучали. Вот за окнами вестибюля тенью мелькнул кремовый автомобиль, вращающиеся двери впустили высокого худощавого господина в темных очках, закрывающих глаза узкой прямоугольной полосочкой, в руке он держал такой же плоский кейс и разряженную, как кукла, брюнетку. Пара молча проследовала к дугообразному столу, и худощавый протянул визитку. Сотрудник охраны почтительно кивнул.

– Господин Вуаве, мадам Нойбарт ждет вас… Будьте добры, сюда, пожалуйста!

Он показал на рамку. Блик от ламп дневного света перебежал по сияющим носкам штиблет Вуаве, пересекшего рамку. На боковой стенке сразу вспыхнул огонек, и тихонько, деликатно звякнуло. В это время на другом конце дугообразного стола высветились на плоском мониторе неясные силуэты двух людей, у одного из которых на месте сердца плавало красное свечение.

Сотрудник охраны колебался.

– Простите, мистер… Э-э…

Вуаве молча передал кейс брюнетке, засунул руку в карман, достал платиновую коробочку. Она открылась в его длинных пальцах бесшумно, показав розоватые таблетки. Одну из них банкир положил в рот, на кончик такого же розового языка, и картинка исчезла.

– Мятные таблетки, – бесцветным голосом сообщил он.

Офицер покраснел, бросил мимолетный взгляд на монитор, а потом на ноги пересекающей рамку женщины – полноватые, но гибкие ступни танцорки, с накрашенными перламутровым лаком крупными ногтями. На мониторе они пламенели красным. Кейс не светился ничем – видно было, что ничего тяжелее зажима для бумаг в его кожаном нутре нет. Женщина с усмешкой смотрела на него бездонными, затягивающими глазами знающей себе цену самки. Офицер замялся, слегка расслабил узел галстука и неуверенно повторил:

– Мистер… проходите. Мадам Нойбарт вас ждет. Пятнадцатый этаж.

На пятнадцатом этаже – еще одна приемная. Еще одна подкова стола, только без рамки. Двери лифта, единственного на площадке, бронированы; помещение прошаривают камеры слежения; лестница, укрытая красной ковровой дорожкой, ведет на следующий этаж; перила с золотыми шишками на концах.

Сотрудник охраны моментально снял трубку телефона, знаком показав посетителям задержаться. Он явно не знал, кто они такие, да и не хотел знать – безупречный цепной пес Хозяйки.

– Мадам, посетители, о которых вы говорили, – бесстрастно доложил он в трубку.

Трубка приказала пропустить. Пока происходил этот краткий диалог, Мириам с любопытством наивной дурочки разглядывала стол охранника, камеры… Она оторвалась от созерцания и последовала за Вуаве.

Мадам Эльжбета Терезия Эбельхарт фон Нойбарт приняла их в своем кабинете – не вставая. Сидя по одну сторону длинного стола заседаний, она словно демонстрировала, что давно ждет диалога. Кабинет был тускл, тяжел и мрачноват, горели только несколько настенных бра, и в полированной глади этого стола отражалось лицо хозяйки – некрасивое настолько, насколько может быть некрасивой женщина восточногерманских кровей в возрасте примерно пятидесяти лет. У нее были жидкие волосы неопределенно-светлого цвета, слишком большой нос и слишком тонкие губы, прорезанные складками у краев; глаза серые, холодные, хоть и играющие бесстыдством всех оттенков, но все же безжизненные и явно не умеющие плакать. Она была одета в черное платье с оголенными плечами, явно не подходящее к общему стилю кабинета. Наверняка ей пришлось прервать какое-то иное, более свободное по программе мероприятие ради сегодняшней вечерней встречи с Вуаве.

– Добрый вечер, мадам Эльжбета! – кротко поздоровался Вуаве, называя директора Панамериканского банка по имени, как старую знакомую.

Женщина сухо рассмеялась, глядя на входящих.

– Рада вас видеть, Робер.

– Это Мириам Эрдикюль, – представил Вуаве свою спутницу. – Мой референт. Она в курсе дел.

– Садитесь. Сигары? Виски?

– Я не курю, мадам Эльжбета. А для виски слишком ранний час.

Банкирша смерила глазами черноголовую Мириам. «Шлюха!» – сказали серые глаза. «Сучка!» – ответили ей черные, с сонной поволокой. Банкирша коротко кивнула – садитесь.

– Долго же вы собирались, Робер! – проговорила она нехотя. – Я могла и передумать.

– Сомневаюсь, мадам.

Робер Вуаве сел, положил на колени свою тонкую папку-кейс и вынул оттуда несколько листков. В свете скрытых ламп его пальцы казались сиреневыми.

– Вначале… – проговорил он глухим голосом, – давайте уточним кое-какие детали. С вашего позволения я начну.

Банкирша откинулась на спинку стула, и ее костлявые плечи совершили внутреннее движение, будто под кожей задвигались шарниры. Она положила голую руку на стол и стала постукивать золотым карандашиком о блокнот. Звук постукивания не мешал – не был слышен.

– Итак, ваш дедушка, Альфред Иероним Прокопиус Пацвальд, родившийся в тысяча восемьсот девяностом году в Вене, в тысяча девятьсот пятнадцатом году служил кадровым офицером австро-венгерской армии в чине лейтенанта. Так? В том же тысяча девятьсот пятнадцатом он получает под командование четвертый Воеводинский пехотный батальон одновременно с чином штабс-капитана. И выдвигается с батальоном на фронт. Так?

– Да. Это так, – заметила банкирша, слегка поджав губы.

– В конце тысяча девятьсот шестнадцатого года, будучи ранен в ногу, он попадает в плен и отправляется в лагерь для интернированных офицеров в Гродно, где вступает в монархическую организацию австро-венгерских военнопленных. В дальнейшем он перемещен в сборный лагерь под Харьковом, где в июне тысяча девятьсот семнадцатого поступает на службу в Чехословацкий корпус, сформированный из двух стрелковых дивизий австро-венгерских военнопленных, с повышением в чине до майора. После совещания командования корпуса в Челябинске четырнадцатого мая тысяча девятьсот восемнадцатого года майор Пацвальд, прикомандированный к штабу корпуса, начинает движение в составе одного из эшелонов чехословаков, сформированном на станции Ртищево русского города Пензы…

Карандашик перевернулся острым концом и раздраженно впился в рисовую бумагу блокнота.

– Робер, вы собираетесь читать мне всю генеалогию моей семьи? Я ее знаю.

– Минутку терпения, мадам Эльжбета, – сухо отрезал Вуаве. – Вы же знаете, в нашем деле важна безукоризненная точность. Я продолжу? Майор Пацвальд в начале июня с секретным заданием прибывает в Омск, где седьмого июня участвует в мятеже, поднятом силами чехословаков против большевистской власти. В это время он входит в состав Объединенного штаба войск адмирала Колчака, получая чин подполковника, а седьмого августа участвует в спецоперации штаба по захвату золотого запаса России в Казани. Так? Ведь дед наверняка рассказывал вам о своем послужном списке…

– Очень кратко, – сухо заметила банкирша.

– Отлично. Затем, после боевых действий и недолгого пребывания на фронте, подполковник Пацвальд вместе со штабом Колчака в ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября прибывает в Ново-Николаевск… Сейчас этот город у русских называется Новосибирском. Пацвальд в это время является начальником охраны блиндированного эшелона «Д», переправлявшего золотой запас России. Далее же, перед тем как пятого декабря ставка Колчака покидает Ново-Николаевск, Пацвальд по заданию начальника колчаковской контрразведки, генерал-майора Павла Рябикова, отъезжает в район станции Бердск, где выполняет задачу по организации вооруженного сопротивления большевикам.

Эльжбета поморщилась Монотонное изложение исторических данных, хоть и касающихся ее семьи, пресным до отвращения голосом Вуаве, давно снявшим темные очки, было ей не очень приятно.

– В августе тысяча девятьсот двадцать первого года под Бердск прибывают остатки отрядов барона Унгерна фон Штернберга. Соединив их с разрозненными группами атамана Дулепова, Пацвальд формирует центр сопротивления на станции Бердск. К тому времени на станции Куйтун командование корпуса подписало перемирие с большевиками, при этом передав им большую часть своего архива вместе с золотом. По распоряжению начальника контрразведки генерал-лейтенанта Ференца Сунжы, часть архива была уничтожена – часть, касавшаяся, в частности, заданий по линии подполковника Пацвальда. А затем нам снова необходимо вернуться к событиям в Бердске. Пацвальд обращает внимание на двенадцатилетнюю девочку в монгольской национальной одежде, но русскую по виду, путешествующую при личном Внутреннем Штабе барона Унгерна. Незадолго перед своим решающим боем за станцию Бердск и пленением барона в начале августа тысяча девятьсот двадцать первого года, подполковник Пацвальд получает от Унгерна приказ быть ЛИЧНЫМ ПОКРОВИТЕЛЕМ данной девочки. Если судить по документальным данным, полученным от тех соратников барона, которые обеспечили его арест в обмен на свою свободу, то никакой девочки в списках не значится. Значит ли это, что подполковник Пацвальд каким-то образом вывез девочку из Бердска? Тем более что в тот момент подполковник был уже завербован контрразведкой Пятой Отдельной армии под командованием Смирнова. Комиссаром у него служил небезызвестный еврей Робер Эйхе. После предполагаемой казни Унгерна в Ново-Николаевске двадцать девятого августа тысяча девятьсот двадцать первого года подполковник Пацвальд под чужими документами возвращается в этот город, освобожденный от колчаковцев, и передает девочку Эйхе… в обмен на право сохранения части золотого запаса, похищенного им из эшелона литеры «Д» на станции Ново-Николаевска. Это так?

В этот момент Вуаве замолчал, передернув плечами, и его темные глаза воткнулись в Эльжбету. Женщина хрипловато рассмеялась.

– Допустим, Робер…

– В эшелоне «Д» было пять тысяч двести пятьдесят пять ящиков платины общим весом по тридцать килограммов каждый, – медленно проговорил он. – По моим данным, по заданию Рябикова подполковнику Пацвальду удалось спрятать около пятнадцати ящиков. Таким образом, мы имеем a priori четыреста пятьдесят килограммов чистой платины. Это 14 465,46 тройских унций, пусть будет 14 466 унций. Нынешняя стоимость платины составляет девятьсот девяносто пять долларов за унцию. Соответственно, я готов ОПЛАТИТЬ ВЕСЬ предполагаемый актив господина Пацвальда за информацию о том, в какой приют города Ново-Николаевска и под какой фамилией была помещена данная девочка. Это четырнадцать миллионов триста девяносто три тысячи шестьсот семьдесят долларов. Вы готовы к сделке?

Эльжбета облизнула губы. Вышло у нее это неэстетично – словно их обмакнула серая салфетка.

– Пожалуйста, вашим именным чеком!

Вуаве вынул из пиджака чековую книжку и Parker в платиновом корпусе. Бумага чековой книжки не шуршала, так как тоже была первоклассной. Банкир молча продвинул к Эльжбете розоватую бумажку чека по глади стола.

Банкирша легко вырвала листочек из открытого блокнота – он был заготовлен заранее.

– Приют для социально ослабленных детей Губнаркомсоцвоса номер четыре, на улице Ядринцевской, дом пятнадцать, – проговорила она насмешливо. – Помещена под именем Револы Ивановны Старцевой.

Вуаве кивнул.

– Да. На фамилии настоял сам Эйхе. Подполковник Пацвальд получил возможность беспрепятственно добраться до Владивостока, откуда в мае тысяча девятьсот двадцать второго года отплыл на пароходе «Ла-Плата» в Англию, а затем осел в нейтральной Швеции. В тысяча девятьсот тридцать втором году он перебирается в Австрию, где служит в Венском суде. На период с тысяча девятьсот тридцать седьмого по тысяча девятьсот тридцать восьмой год между Эйхе и Пацвальдом возобновляются контакты через советскую дипмиссию. Эйхе предлагает Пацвальду приехать в Ново-Николаевск, уже переименованный в Новосибирск, для контакта с уже подросшей девочкой. Ей к тому времени исполнилось двадцать восемь лет, и она была замужем за одним из сотрудников Эйхе, чекистом. Пацвальд согласен выехать, но почему-то очень надолго застревает в Польше, не решаясь пересечь границу… Он вам что-нибудь говорил о причинах такой медлительности, мадам Эльжбета?

– Дед опасался, что его немедля арестуют на границе. Он не мог поверить, что данные о его участии в чехословацком мятеже и контактах с Унгерном надежно спрятаны Эйхе! – резко отрубила банкирша.

Вуаве покачал головой. Перо опустилось на розоватую бумагу с водяными знаками.

– Робер Эйхе был арестован в середине тысяча девятьсот тридцать восьмого года и расстрелян по приговору трибунала как враг народа. Известно, что муж Старцевой также был арестован. Следовательно, она должна была оказаться в тюрьме советской политической полиции. Но, судя по документам, она там не побывала. Значит?

Эльжбета поджала тонкие губы. И, раздвинув их ровно на толщину бумажного листа, обронила:

– Это будет стоить вам В ДВА РАЗА БОЛЬШЕ, Робер!

Перо снова бесшумно вывело на бумаге: «28 787 340 $».

– Вас устраивает сумма сделки номер два?

– Да. Вам написать фамилию?

– Просто скажите.

– Перед арестом она развелась со своим мужем и заключила фиктивный брак с нотариусом Григорием Шаховым. Под фамилией Шахова выехала из Ново-Николаевска за две недели до ареста бывшего мужа.

Она замолчала, но Вуаве тоже ничего не говорил. Потом он заметил:

– Это не весь товар, мадам Эльжбета…

Банкирша снова скривилась.

– В тысяча девятьсот тридцать шестом году Старцева родила девочку. При отъезде ее записали на фамилию Шахова.

Банкир удовлетворенно сложил свои бумаги в кейс. Проговорил устало, как человек, завершивший изнурительную работу:

– Вашего деда, Эльжбета, погубила не осторожность, а элементарная жадность. Насколько мне известно, они с Эйхе не могли договориться о сумме, в какую тот оценил услуги Пацвальда по расконсервированию Старцевой. Ведь он прекрасно знал о татуировке на лобке той самой девочки и о том, что это означает… Так вот, ваш дед приехал в Ново-Николаевск, но слишком поздно. Эйхе был уже расстрелян. Но Пацвальду удалось собрать богатый материал… В итоге он вернулся в Австрию. И после аншлюса успешно передал эти сведения членам будущей организации «Аннэнербе». Впрочем, это уже другая тема. Меня интересует ПОСЛЕДНИЙ этап нашей сделки, мадам Эльжбета. Итак, Старцева-Шахова направилась по рекомендации Эйхе в Забайкалье. Там следы ее теряются. Но… вроде как в тысяча девятьсот восьмидесятом году, в возрасте сорока четырех лет, родила ребенка, будучи до этого времени бесплодной. Этот факт зафиксирован в «Гинекологическом вестнике СССР» за тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Открытые источники. Так вот, меня интересует фамилия и имя этого ребенка. Тем более что ваш дедушка, скончавшийся в возрасте девяноста шести лет в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, выписывал данный журнал на чужое имя.

Создалось ощущение, что свет в этом спокойном кабинете мигнул – как в метро, предупреждая об очередной остановке.

Лицо Эльжбеты фон Нойбарт исказила гримаса, губы наконец раскрылись достаточно широко, и ее фарфоровые зубы показались белыми, отточенными клыками.

– Это будет стоить вам ОЧЕНЬ ДОРОГО, Робер! Очень!

– Назовите сумму, – деловито подытожил Вуаве.

Она снова облизнула губы. Мириам, словно передразнивая, показала и свой яркий язычок. Но банкирша не заметила этого.

– СТО МИЛЛИОНОВ!

Банкир пристально посмотрел в ее некрасивые, блеклые глаза. Это была секундная дуэль. Продолжая гипнотизировать ее своими темными, почти без зрачка, глазами, он, не глядя в чек, выписал сумму – видимо, это была привычная, автоматическая процедура. Расписался витиевато. Подвинул чек по столу.

Банкирша снова оскалилась.

– Я могу вам сказать… Девочку, рожденную в роддоме номер два города Читы, назвали Юлиана Максимова, по фамилии мужа, Старцевой-Шаховой. Однако та вскоре развелась с пьющим мужем. По достижении шестнадцати лет девочка, в соответствии с законом и из чувства протеста, взяла фамилию матери. Шахова Юлиана. Но я вас предупреждаю: официальные документы, переданные мне дедом, находятся в ячейке банковского сейфа. И вы получите шифр доступа только тогда, когда на мой счет поступят эти деньги… Что она делает?

Она выкрикнула это, внезапно выпав из поля магнетизирующего взгляда Вуаве. Банкирша не заметила, как Мириам, сбросившая под столом свои платформы, неслышно ступая босыми ногами, подошла к ней сзади и положила красивые пухлые руки на ее жилистую шею. Она гладила эти костлявые плечи с животным наслаждением, сползая ладонями туда, где под тонкой тканью платья едва бугрилась плоская грудь немки с набухшими сосками.

Банкирша попыталась сбросить эти жадные руки.

– Что делает ваша шлюха, Робер?! Уберите ее… уберите немедленно! Убери…

В этот момент Мириам сдавила пальцами основание шеи и слегка дернула. В тишине кабинета прозвучал шорохом этот еле слышный хруст позвонков. Эльжбета замолкла, вывалив рот, как зев, и склонив голову набок – по птичьи.

Вуаве улыбнулся.

– Я же говорил вам, мадам Эльжбета, вас погубит жадность. Сделка совершена. Нам пора…

Ее шейные позвонки были свернуты умелыми и безжалостными руками Мириам. Но возможность говорить, клокоча горлом, еще оставалась. Английские фрикативные звуки в этой речи получались немного смазанными.

– Вы… не выйдете… с этажа… разблокируется… отпечатками… только со мной… в госпиталь… немедленно… я вас умоляю…

Вуаве спустил руку куда-то вниз, под стол. Туда, где сидела Мириам. Он перебросил женщине по столу ее туфли-платформы. Длинные концы завязочек хлестнули по белому, без кровинки лицу банкирши.

– Вы пользуетесь канцепринадлежностями от Swiss Canceller? Хорошая марка. Сталь великолепна, – заметил он непринужденно.

При этих словах Мириам резко выдернула тело женщины со стула. Голова банкирши снова дернулась, глаза выкатились – она лишь хрипела. Сухие, жесткие пятки в чулках проскребли по ковру.

А Мириам тем временем, придерживая голову банкирши под мышкой, легко разломала каблук своих туфель. В руках блеснул короткий отточенный тесак – не больше офисного ножа для разрезания бумаги. Мириам ласково, как обращаются с куклой, положила на серую гладь стола, рядом с миллионными чеками, обе костлявые, слабые, но ухоженные руки банкирши.

– Какая? – деловито поинтересовался Вуаве. – Правая или левая? Вы можете показать глазами…

Но Эльжбета Терезия Эбельхарт фон Нойбарт только хрипела, силясь вытолкнуть звуки из переломанного горла. На шее с шершавой кожей бешено дулись болезненные жилы.

– Увы…

Вуаве сказал это, и Мириам, усмехаясь, тотчас с размахом опустила тесак на бледную кисть. Удар был такой силы, что тесак вонзился в палисандр столешницы на полсантиметра. Раздался хрустящий звук перерубленных хрящей, и кисть Эльжбеты крабом прыгнула на середину стола. Вуаве могло бы залить фонтаном крови, текущей из искалеченной конечности, но он предусмотрительно отодвинулся. Алая артериальная кровь залила банковские чеки Итало-Французского банка, выписанные на сумму в сто сорок три миллиона сто шестьдесят одну тысячу и десять долларов.

Вуаве меланхолично посмотрел на часы.

– Своим упрямством вы нас задерживаете, мадам Эльжбета…

Тесак ударил по другой кисти. В эту минуту тело – не рот, а все тело несчастной издало стон. Вторая отрубленная кисть тоже подпрыгнула на столе, а тело выгнулось и обмякло.

– Она в сознании? – поинтересовался Вуаве.

Мириам кивнула.

– Собираемся.

Женщина, легко управляясь с телом, выволокла банкиршу из-за стола и положила на его гладкую поверхность. Стали видны ступни, обтянутые чулками, – некрасивые, с шишками и скрюченными пальцами. Видимо, им банкирша отводила последнее место в общем своем имидже. Мириам, орудуя тесачком, распорола на ней одежду – платье и белье снизу доверху, – открыв худое, уже изрядно увядшее женское тело.

Вуаве наклонился к глазам Эльжбеты. Они еще жили. Бесцветные и неяркие, они горели мукой, но все понимали.

– Собственно, я все это знал… все, что вы сказали, – произнес Вуаве, склонившись очень низко. – Мне просто надо было удостовериться в том, что вы говорите правду. А банкиры, по моему опыту, не лгут. Благодарю вас. Тем более что указанное вами лицо уже у нас в руках. Прощайте…

Ответом было только движение глаз, в ту же секунду остановившихся и остекленевших от болевого шока, ибо Мириам, слегка раскрыв рот от возбуждения, распарывала распростертое тело от промежности до грудной клетки – умело, как в анатомичке. На ее розовое платье брызгала кровь, но она не обращала на это внимания. С особым наслаждением она вскрыла грудную клетку несчастной, исступленно терзая ее плоские выпуклости лезвием тесака.

Когда Мириам закончила, Вуаве снова посмотрел на часы. Это было знаком.

Женщина сбросила на пол украшенное багровыми пятнами платье. Нагота ее не смущала, как обычно. Из сумочки, которую она по приходу в кабинет повесила на спинку стула, – миниатюрной, не больше кулачка! – она вытащила точно такое же розовое платье. Прежде чем надеть его, отерла руки и босые ноги бельгийской гигиенической салфеткой.

…Через минуту по красному ковру спустились двое: господин в черном и дама в розовом. Дежурный офицер мельком осмотрел их, потом нахмурился: женщина шла босиком, и ее красивые ступни горели белым на ворсе ковра. Он подумал, что у богатых – свои причуды, но, прежде чем разблокировать стальные двери, нажал кнопку связи с кабинетом директрисы.

Эти двое стояли спокойно. Женщина – чуть отставив холеную голую ступню с круглой пяткой.

– Извините, господа… Одну секундочку. Мне нужно справиться у мадам…

– Она отдыхает, – раздвинул губы человек в черном.

– И все же… Будьте так любезны, подождите здесь.

Поправив темный однотонный галстук, офицер побежал к лестнице. Этаж заблокирован его личным кодом, плюс отпечатками пальцев директрисы. Они уже никуда не уйдут. Что ж, надо проверить. Уж за это его никак не накажут.

Он появился на пороге кабинета Эльжбеты Терезии Эбельхарт фон Нойбарт, директора банка, как раз в тот момент, когда внизу Мириам приложила ладонь мертвой, обернутой в целлофан отрубленной кисти кончиками пальцев к датчику. Стальные двери, зажужжав, открыли доступ к лифту.

Офицер услышал этот звук и замер. Но в ту же минуту внизу Робер Вуаве, доставший свою коробочку, нажал на один из рубинов. Что-то зашипело совсем рядом с охранником – то ли сверху, то ли снизу. Он вскинул руки к горлу, разрывая воротник, но так и не разорвал, и, не успев даже притронуться к девятимиллиметровой Beretta 92 FS на подмышечной кобуре, с посиневшим лицом и пеной на губах рухнул на красный ковер на самом пороге.

На первом этаже банка все коридоры, ведущие к лифтам, оккупировали люди в черном с автоматами AUG Steyr модификации «легкий пулемет», австрийского производства, под патрон НАТО калибра 5,56 мм. Это была группа чешского спецназа под командованием капитана Качиньского. Капитан слушал рацию, и тут его плеча в бронежилете коснулся офицер охраны:

– На пятнадцатом – выход. Они покинули контрольный этаж!

– Блокировать лифты, кроме третьего! – рявкнул капитан, мгновенно собираясь в комок. – Группа, вперед!

Три лифта из четырех замерли на первом этаже, а один повез вверх спецгруппу Качиньского. Свет лифта играл на напряженных лицах спецназовцев, а точнее – на щелках масок. Под шлемом у Качиньского вспотел лоб.

Тем временем на пятнадцатом этаже, откуда из зала уходил к единственному окну длинный, как шоссе, коридор, Мириам снова разделась. Розовое платье упало на ковролин. Женщина опустилась почти на четвереньки, бесстыдно раскорячившись. Но Вуаве не стал делать ничего, что могло бы возбудить посетителя порносайтов. Он пристегнул кейс карабином к ремню брюк и взгромоздился на спину женщины, руками крепко вцепившись в ее роскошную гриву, а ногами обвив голые бедра. Его каблуки оцарапали ее коленки до крови, но она не обращала на это внимания. Мириам поднялась и понесла Вуаве на своей спине.

Она побежала. Бег ее убыстрялся; босые пятки молотили пол. Словно ветер, страшный и злобный, засвистел в узком коридоре. Этот ветер все усиливался, ревел, возбуждаясь от бега Мириам, будто своими мускулистыми ногами она крутила невидимые педали ветряного велосипеда! Воздушный поток срывал со стен покрытие, разламывал пожарные щитки, и позади них с треском лопалась электропроводка, рассыпаясь искрами. Мириам неслась к окну, намертво закрытому пуленепробиваемым стеклом и стальной решеткой. Но чем ближе оставалось до этого окна, тем страшнее ревел ветер, и вот он тугим жарким комком ударил в эту преграду. Бронестекло рассыпалось пылью, а стальные швеллеры прорвались и выгнулись – в их решетке оказалась пробита дыра, как будто гигантский кулак прорвал старую противомоскитную сетку…

* * *

Когда лифт подвозил их к пятнадцатому, Качиньскому с крыши доложила группа:

– Господин капитан, вертолет… видим вертолет! Гражданский.

Качиньский побагровел. Сбивать гражданские вертолеты, да еще над оживленной улицей, у него приказа не было. Он скрипнул зубами.

– Ничего не предпринимать! Не стрелять!!!

Капитан бросил старшему группы:

– Не уйдут. Там сталь и броня на окнах. Пятнадцатый – ловушка.

Спецназ ворвался в коридор, исходящий едким дымом и гарью, в тот самый момент, когда грохочущая Мириам прыгнула. В пустоту, в бездну. И человек в черном сидел, как приклеенный, на ее жирной белой спине, вонзив железные каблуки штиблет, как шпоры, в ее истекающие кровью голые коленки. Они увидели только ягодицы голой женщины, парящие на фоне панорамы старой Праги.

…Они не упали, ибо в это самое время с вертолета молниеносно спускался металлический трос с захватами. Он оказался перед Мириам как раз во время ее полета с пятнадцатого этажа. Крючья ее белых рук сомкнулись на тросе, и тот, повинуясь электромотору, стремительно поехал вверх.

Очереди из легких пулеметов Steyr вонзились в стальные, рваные балки, вышибая из них искры. Они гнули и корежили их, но… ни одна не угодила в пару, возносящуюся вверх. Сверху грохнуло – там расползся шар огня, стекая вниз, по ступеням. Качиньский, задыхаясь в шлеме, заорал в рацию:

– Отходим… Отходим!!! На поражение!

Спецгруппа на крыше открыла беспорядочный огонь. Но не прицельный. И поэтому легкий черно-красный вертолет, накренившись и не дожидаясь, пока людей втянет в его нутро, направился прочь. Пули уже не достигали его.

В коридоре у лифта, пытаясь добраться до пожарной лестницы, заживо горели два бойца Качиньского, опаленные огнем, стекающим с некогда красной, ковровой лестницы.

* * *

Вертолет, получив воздушный коридор как спецборт ВВС НАТО, взял курс по маршруту Кладно – Дрезден. Пилот, все тот же равнодушный кореец с изломанной линией скул, спокойно отвечал на команды диспетчера. Сзади в кабине, на жестких сиденьях, расположились голая Мириам и Вуаве. Он не благодарил ее, а она не беспокоилась о том, что на ее белых, с нежнейшей кожей коленях виднелись глубокие кровоточащие царапины, оставленные жесткими каблуками банкира.

Мириам щелчком пальцев потребовала у пилота сигарету, и тот протянул пачку крепчайших Guitanes. Женщина закурила. А Вуаве снова достал из внутреннего кармана платиновую коробочку с рубинами и подержал ее в руках. Под лопастями вертолета раскинулась Злата Прага. Они пролетали над Градчанами. Широким кушаком вилась Влтава. Вуаве вздохнул, открыл коробочку и кинул на язык пару слипшихся карамелек. Мятных. А потом нажал на еще один рубин.

В нескольких километрах под ними, приволакивая ногу, старый Йося Гонтмахер тащился в свой лифт. Мальчишкой он чуть было не сгинул в Треблинке, а в восемьдесят шестом его догнал советский танк, проехав по ступне. От этого старик и прихрамывал. Он прошел мимо конторки портье, вступил в клеть, отделанную красным деревом, – в «Злотнице» берегли старинный вкус! – и нажал на перламутровую круглую кнопку шестого этажа. Вызов поступил оттуда.

А в это время внизу, под лифтовой клетью, где находилось хранилище ценностей, оставленных постояльцами, вдруг застрекотала, затикала коробка синего бархата с непонятной эмблемой на крышке. Тикала она недолго. Взрыв вакуумной бомбы моментально вскрыл ячейку из нетолстой стали и пошел вверх, разрастаясь за счет приобретаемого объема и зверея на ходу. Но на его пути встали бронированные дверцы и сами бетонные стены хранилища. Тогда взрывная волна бешеным зверем рванулась в потолок, пробив тонкое перекрытие, нагнала коробку лифта и ударила с воем, со столбом пламени в его днище.

Лифт швырнуло. Йосю свалило на пол с креслица, обитого зеленым плюшем. У старика лопнули обе барабанные перепонки, и он лежал на дне кабины, не слыша, как рвется металл, и как она, скрежеща, летит вверх, миновав и шестой, нужный этаж, и все последующие этажи. Вот кабина ударилась крышей о барабан, выбила его, и стальная махина с грохотом проломила стенку чердака, а затем выбила черепичные лоскуты и взлетела в воздух на добрый десяток метров, разваливаясь в воздухе.

Когда она рухнула, потеряв всю свою скорость, обратно вниз, то там запылал зажженный взрывом битум, в котором лежали останки Йоси Гонтмахера, съедаемые пламенем – не менее злым, чем адское…

Новости

«…ответственность за теракт в Праге, в результате которого было разрушено здание чешского филиала Панамериканского банка и погибло около тридцати человек, взяла на себя прежде неизвестная террористическая организация „Бригады мучеников ал-Мусафира“. Представитель госдепартамента США уже опроверг информацию о том, что эта организация является одной из созданных ЦРУ в восьмидесятые годы для борьбы с советскими войсками в Афганистане, и заявил, что современным экспертам по терроризму „Бригада мучеников ал-Мусафира“ неизвестна. Тем не менее, полиции удалось установить, что один из следов теракта ведет к некой графине Корзульской, гражданке США, тесно связанной с мировым оружейным бизнесом и замеченной в контактах с оперативным командованием контингента НАТО в Европе…»

BBC, Лондон

Тексты Спецуправление «Й», СТО. База. Полковник и другие

Никакого моста уже, конечно, не было. Стены голые, шлифованный бетон, выглаженный абразивными кругами до холодного блеска. Вместо окна – картина. Витязь под знаменем с тремя кругляшами на фоне заснеженных вершин Гималаев. Картину принесла Заратустрову Альмах. Тот сразу оценил магическую силу холста и только спросил:

– Настоящий? Это как вам удалось?

Та только рукой махнула:

– Дед у меня рериховед, Александр Григорьевич, сами знаете. Берите, берите, вам она… кстати!

Но сейчас Заратустров на нее не смотрел. Он вообще ни на кого не смотрел из собравшихся в кабинете: листал разложенные перед ним папки, отмечал карандашом какие-то пункты в списке.

– Так! Что с этим водителем, бывшим сатанистом? Романовым, если судить по документам… Шкарбан?

За лейтенанта вступилась Альмах.

– Товарищ полковник, отправили запрос в УТО. Сразу – по всем его связям. Но они там и не чешутся.

– А вы через Москву отправьте, через главк! – сварливо заметил полковник, зло отмечая пункт. – Москва им быстро мозги вправит… Все. Информация по Екатеринбургу должна быть у меня на столе через двое суток. Соседку объекта по Лескова, сорок четыре, опознали?

– Да. Вероника Хмельнова, входила в группу Андрея – Медного. Состояла на учете в психдиспансере по поводу клептомании.

– Все ясно. Стащила у объекта что-нибудь не то. Или сунула нос куда не надо. Видимо, ситуация была напряженной, ее и убрали. Так! Вторая девушка?

– Тоже опознана, – тихо ответил Горский. – Элина Миронова, из той же группы самодеятельных психологов под руководством Медного. Кстати, они подали документы на регистрацию ТОО «БиЗ». Прозвище Мироновой – Тятя-Тятя. Как нам удалось выяснить… сами знаете, там аген…

– Знаю! Дальше!

– Во время одного из их семинаров имел место эффект внезапной фокусировки отрицательной энергетики. «Сиреневый эффект». И обнаружен предмет класса «Активный Талисман». Улльра. После этого последовало исчезновение Хмельновой, Мироновой, смерть их фотографа. Скорее всего, в квартире у последнего был проведен обыск, с уничтожением следов. И, наконец, произошел пожар в студклубе, где эта компания собиралась.

– Тоже ясно, – буркнул Заратустров, всматриваясь в какую-то архивную фотографию с пожелтевшими уголками. – Улльру ищут. Один их двух знаков клептоманка наша стащила. Один такой был на шее водителя перед его смертью. Это улльра нашего объекта. Вторая? Вторая-то чья? Переройте картотеку – кто у нас, на нашей территории, мелькал с этим знаком. Ясно вам?

– Так точно.

– Хорошо. Только ничего хорошего… Объекты «Праматерь» и «Образ». Венера Антанадис и Бэла Шахимазоева… Хотя никакая она не Шахимазоева. Есть данные?

Альмах, отвечавшая за группу биосканеров, потупила глаза, скривила красивые губы.

– Ничего. Пусто. Подземные галереи из приюта Святой Терезы выходят на Обь, в район бывшего Речпорта. Скорее всего, они по реке проследовали вниз.

– Объект «Невеста-3», она же «Принцесса».

– В норме, Александр Григорьич. Без активности.

– Ладно. Ну что, теперь главное. Все выходы у нас законопачены? Аэропорты, вокзал, автовокзал, речной…

– Вряд ли они ее куклой отправят, – прошелестел Горский, проведя пальцем по усикам. – Там везде посты. Мы получили из Центра ТЭЛОС новые пирамидальные сканеры. Установлены.

Заратустов крякнул досадливо, хрипло и вдавил карандаш в бумаги.

– Да уж, точно. Не чебурашка, в ящик с бананами не загрузят. Думаю, она еще на территории области. Соображают, как вывезти. Ясно. Контроль – усилить. В три раза! В десять!!! Да, вот еще… Анисимов, Пилатик сообщил что-нибудь по оружию?

Крепыш даже сделал попытку приподняться.

– Да, товарищ полковник. Прокуратура прокачала информацию через Интерпол. Партия автоматов Uzi была приобретена через Пражское отделение Панамериканского банка. В сделке была замечена некая Карина-Иванна Надь, графиня Корзульская, гражданка Венгрии и США. Предназначалось оружие для спецподразделений Минюста. Шло через Калининград – на Урал. Но вышло, а в Екатеринбург не дошло.

– Панамериканский… – проворчал полковник, тяжело откидываясь на спинку офисного кресла. – Информирую вас, товарищи. В Праге произошло два взрыва, в обоих инцидентах зафиксирован сильный энергетический выброс. Директора Панамериканского банка, некую фон Нойбарт, убили в своем офисе. И хотя это пытался предотвратить чешский спецназ, ничего не вышло. Взрыв мощный, двадцатиэтажку сверху разорвало, как спичечный коробок. Думаю, вам не надо объяснять, как наши «клиенты» умеют усиливать энергию взрыва, поместив небольшое количество взрывчатки в тело, раскрытое по всем правилам освобождения чакровой энергетики? Это когда «елочкой» разрез делают… Ладно, не важно. Второй взрыв в отеле «Злотнице Палас». Я с чешскими коллегами говорил, но они темнят, информацией особо не делятся. Это значит что? Это значит, ассасины в Праге провели какую-то подготовительную операцию. Что-то узнали, что-то предприняли. Теперь остается переправить объект из России в Европу. И – ищи-свищи. Туда мы можем и не дотянуться. Тем более что они все это сделали, похоже, под прикрытием транспортного вертолета НАТО – есть данные о его несанкционированном вылете. В общем, счет уже на часы идет, на минуты, а не на дни. По остальным Невестам что-то известно, Игорь Борисович?

Тот уже хотел ответить, но Заратустров кольнул его взглядом, и он замолчал. А остальные, поняв приказ по глазам полковника, поднялись и тихонько покинули кабинет с гладкими белыми стенами и картиной с витязем под флагом в горошинах. Оставшись наедине с Горским, Заратустров совсем другим тоном – усталым, просительным – обратился к своему начштаба:

– Как думаете, Игорь Борисович? Нашли они ее?

Тот, в безупречном темном костюме и тонком галстуке под жилистой шеей, только пошевелился. Заратустров искал на столе заложенную бумагами сигару.

– Да. Проанализировали все случаи гибели женщин, с характерными деталями – отсечение пальца на ступне, прокол груди, удаление головы. Больше вариантов нет. Похоже, последняя Невеста Старца – у нас.

Заратустров нашел сигару, ее размякшее тельце придавил толстенный том УК. Взял в руки с сожалением, погладил.

– Та самая?

– Трудно сказать. По Шаховой мы знаем все до момента, когда Эйхе поместил ее мать в детдом. А мать он перехватил у Унгерна, когда купил на корню его контрразведку и обменял Красного Барона на свободу для этих мерзавцев. Я просмотрел в архиве протоколы допросов пленных двадцать первого года – часть сохранилась. Все говорят, что во Внутренней Монголии, когда Красного Барона короновали в Урге волей Богдо-Гэгена, как наследного Чингизида, он подобрал какую-то девчонку – русскую по виду, но в монгольском одеянии. И начал таскать за собой как талисман, причем пальцем не трогал. Вот еще что, Александр Григорьевич. Я вот что подумал об улльре: согласно нынешней версии, у Барона был некий символический знак, который все описывают по-разному. Вроде как двадцать восьмого августа тысяча девятьсот двадцать первого, в ночь перед вынесением приговора, он у себя в камере разломал зубами этот знак и проглотил осколки. Но ведь даже вскрытия не делали. Расстреляли его и все. А что, если эта вторая улльра – и есть тот знак? Бронза не растворится в желудке. Отрыли, достали… Могила-то барона до сих пор не найдена.

– Да, – полковник вставил в рот сигару, хотел прикурить, но потом оставил это занятие и с сожалением швырнул коричневый палец ее в урну. – Улльра, попавшая к Барону от найденной девочки, – это улльра, которая соединила его силу и силу Старца. И эта улльра где-то «ходит» сейчас… Может, поэтому они и не могут вывезти наш объект – силы улльры не хватает. А девочка… Хм. Да. Как же ее занесло-то из Персии да в Монголию?

Горский пожал острыми плечами, приподнявшими его пиджак.

– Караванные пути, – неслышно сказал он. – С караваном. Из Персии – в Пекин. Не исключено, что это был русский караван. А там… черт его знает. Сами понимаете – десять веков почти! Эта линия могла и в Сибири развиваться, и на Урале.

Заратустров помолчал. Вдруг зло отпихнул от себя бумаги, алчно лезшие прямо на него, на черную форменную рубашку с малиновыми погонами. Встал. Засобирался.

Горский следил за ним, но ничего не спрашивал. Поняв его немой вопрос, полковник проворчал нехотя:

– Все! Ждать дальше нечего. Активируем нашу запасную группу, Игорь Борисович. Сам поеду. Пусть ребятки поработают, хватит им в игрушечки играть. Есть машина оперативная? А, ладно, я на своей.

Витязь на картине смотрел вдаль, на серебристое дыхание гор, которое явно не предвещало ничего хорошего.

Новости

«…скандальная публикация бразильских журналистов уже не затронет Ханса Фидерберга, бывшего оберштурмбанфюрера СС, мирно скончавшегося на прошлой неделе в Буэнос-Айресе. Однако она вновь подняла тему укрывательства нацистских преступников в Южной Америке… Фидерберг служил в одной из самых секретных нацистских организаций – мистическом „Аннэнербе“. Журналисты опубликовали фрагмент его дневников, посвященный секретной миссии Фидерберга в печально знаменитом концлагере Заксенхаузен и выполнению таинственной директивы „OZZ-78“. Согласно этой директиве, всех женщин цыганских кровей в возрасте от 12 до 28 лет следовало сразу же отделять от общей массы заключенных и увозить в лаборатории „Аннэнербе“, расположенные в Мюнхене. Сам бывший эсесовец не слишком внятно повествует о бесчеловечных опытах гитлеровцев в отношении несчастных – о попытках воздействия на половые органы молодых женщин кислотами, раскаленным железом, о введении в кровь жертв каких-то препаратов. По его словам, все делалось для обнаружения некоего таинственного знака, о котором немедленно нужно было доложить Гиммлеру… Но, судя по дневнику Фидерберга, такого знака ни разу не проявилось, и более трехсот истерзанных цыганок нашли свой конец в зловещей печи Заксенхаузена…»

Жанна Феретти. «Седой нацизм»

La Repubblica, Турин, Италия

Тексты Патрина, Мирикла и дети

Пляж у Чемского бора – галечный. Берега тут не засыпаны ласковым мелким песком, который выносит Обское к прибрежьям сиятельного Академгородка. Нет, здесь крупная галька, которая похожа на чудовищно выросшую, бешено распухшую серую перловку. За соснами, жарко дышащими смолистыми телами, – огород коттеджей; за ними – мертвые трубы заводов Левобережья, заросшие травой железнодорожные линии, прокрадывающиеся сквозь весь этот рабочий район в изгородях рябины и занавесях лопуха.

Пляж на Чемском любят немногие. Только ценители. Потому что тут нет самоварных будок мороженого, нет потертых пивных шатров, и нет даже милицейской конторы. Пляж окружают диковинного цвета валуны и холмы. А уж в холмах этих вольно плодиться и размножаться, пить и отдыхать всем, кто презрел комфорт ради свободы изысканных удовольствий.

Для Патрины это были джунгли. Присев на корточки, она разглядывала кустарник почти в человеческий рост и порхающую живность. Сосны стояли над ней, как стражи. После нескольких дней скитания по темным, пахнущим кошачьим дерьмом коллекторам, по холодным, как тюремная одиночка, камерам городской вентиляционной системы это было выходом в новый мир. Словно искусно вырезанные рукой невидимого скульптора, ноздри девочки улавливали все запахи этого окружающего мира, ее голая коричневая пятка подставляла себя под лапки ползущего муравья, а руки крутили стебельки синеньких цветочков, рвущихся к солнцу на самом исходе лета.

Патрина подросла, изменилась. Ее тело, сменившее уже десяток одежек, по-прежнему сохраняло неуклюжую грацию подростка. Но уже настал тот неуловимый момент превращения серой куколки в бабочку, когда вдруг вырастает бархат сморщенных крылышек, желающих сделать первый взмах… Ее волосы стали пушисты. Они непокорно, как ни укладывай и ни причесывай, закипали на смуглом высоком лбу, над огненными глазами. Ее губы стали выпуклы, они сочились природным желанием и раскрывались ожидающе, когда она СЛУШАЛА. А слушать Мирикла ее научила. Девушка впитывала в себя все, молча и жадно. Ее руки, по-прежнему тонкие, с короткими ногтями, оставались гибки, но теперь эти длинные пальчики с чуть приплюснутыми фалангами все чаще замирали в неподвижности – словно думали: плести венок или сжимать рукоять пистолета. Эти худые, в царапинах пальцы помнили тяжесть Beretta 92 FS – девятимиллиметрового, пятнадцатизарядного оружия, любимого продюсерами гангстерских фильмов. Но они уже почему-то сладко ныли, когда она прикасалась ими к чему-то нежному: к коре березы, к листочку папоротника, прорезавшему день длиннополой кистью. В ее руках накопилось ожидание ласки, нежности…

По стебельку карабкалась пятнистая божья коровка, рыже-черная капелька. И в этот момент в шелест леса, в пергаментное шуршание недолгих волн, сосущих гальку берега, вмешался жалобный, тусклый плач ребенка.

Патрина выпрямилась. Ее подростковое жилистое тело с рано оформившейся грудью напряглось и вытянулось струной. Инстинкт, много веков назад заложенный природой, проявился, и пальцы босых ног охотницы впились стальными крючьями в песок. Плачет человеческий детеныш… беда… Надо помочь!

Девочка приподнялась. За шумящим подлеском виднелась небольшая поляна, с остатками неумело, по-детски затеянного костерка – уже дымящего, но так и не разгоревшегося. А вокруг костра прихрамывал, тонко плача, малыш. Голенький. Белотелый. Впрочем, еще белее была попка – след недавно сброшенных трусиков. И сейчас, мелькая этими дольками белого, сочного яблока, парнишка бегал вокруг костра, иногда садясь на песок и царапая ручками крохотные пяточки.

Патрина не размышляла. Она бросилась из кустов, снося головки репьев на свою длинную юбку – та по-прежнему облегала ее бедра, а выше торчала прорехами джинсовая жилетка, расшитая разноцветным бисером. На худых запястьях ее лохматились фенечки.

Малыш не удивился появлению из кустов черноглазой, растрепанной тетки, ибо для него она была чем-то быстрым, жарким и неопределимо материнским. Он просто сел на песок попкой, глядя на нее хитро кругленькими и блестящими, как черешня, глазенками, и хмыкнул, протягивая ножку.

Девочка знала, что делать с занозой, которая, судя по всему, и мучила четырехлетнего карапуза. Поэтому она тоже удобно уселась на глинистый песок у увядающего костра и просто взяла в свои худые, тонкие руки его крохотную, похожую на пирожок, ножку. Занозу надо было вынуть, и в этом состояла окончательная правда жизни.

* * *

Тем временем по полосе прибоя, расшвыривая мозолистыми ступнями мелкую гальку, брела особа в роскошном платье цвета спелого шафрана, совсем не походящем для купания – собственно, купаться она, видно, и не собиралась. Ибо платье было натянуто кое-как, на сухое, разве что чуть потное тело. Особа постоянно поправляла свой наряд и изредка обеспокоенно кричала:

– Даня-а! Яна-а! Вы хде? А-у!

На ее шакальи завывания с другого конца берега вышел охранник в черном костюме и остроносых штиблетах, увязающих в камешках и стеблях. Он понял, что девушка в желтом прошла по траверзу мимо, и устремился на запах дыма.

То, что он увидел, заставило его мускулы напрячься и мигом принять боевую стойку. Какая-то девка, явно грязная, лохматая цыганка, впилась своими здоровыми, белыми зубами – это было видно и с десятка метров! – в ножку сына его шефа и что-то делала с ней. Пацан, которого звали Данилка, скулил, но не отбивался…

Охранник уже сделал такой характерный бросок – налететь и уничтожить. Ишь, цыганье поганое! Но едва его массивное, обтянутое костюмом тело продвинулось по этому леску в лощине, как тут же на что-то наткнулось.

Патрина только подняла глаза и, не отрывая рта (она уже вцепилась передними резцами в тончайший краешек занозы), посмотрела на этого плотного дядьку в запыленных ботинках и темном костюме, промокшем от пота. Она просто ударила его в мокрый лоб взглядом своих черных глаз.

Охранник был человеком неглупым, ибо с четвертого курса Академии ФСБ был вычищен всего лишь за фантастическую по размаху пьянку, вызванную изменой любимой девушки и прекращенную только караулом спецподразделения ФСБ. Поэтому он, наткнувшись на этот взгляд, сразу мысленно ощупал его, как острие клинка, упершегося в брюхо и вот-вот готового разорвать ткань, и остановился.

Пересечение взглядов длилось секунды. А потом бодигард почесал бедро, над которым болтался в кобуре ПМ, и проговорил, кашлянул:

– Ну, что… как успехи?

Вместо ответа девочка подвигала своими красиво вырезанными губами, отпустив ножку мальчонки, и что-то сплюнула на ладонь. И эту до черноты загорелую, не очень чистую ладонь она подала охраннику.

– Яноза, яноза! – радостно проверещал пацаненок, уже не боясь невидимого врага, кусавшего его в пятку гораздо больнее, чем укусила сейчас эта незнакомая тетя.

На ладони Патрины лежал осколок донышка пивной бутылки, изогнутый, как хазарский лук, и из-за толщины стекла невообразимо твердый, острый.

Охранник усмехнулся. Аккуратно стряхнул с ладошки девочки стеклянный осколок и с подчеркнутой осторожностью отбросил его далеко в кусты.

– Пойдем тогда… папе парня вернем, что ли?

Патрина незамысловатым, но изящным движением тонкой руки с четко очерченными косточками запястья убрала волосы со лба, вспотевшего от напряженной работы. Она кивнула, поднялась и пошла за охранником, ведя за руку слегка прихрамывающего малыша. Тот уже забыл про занозу и приставал к девочке:

– А мы путим купася? Папа гавалит, уже незя купася…

Охранник шел впереди, давя остроносыми ботинками песок, но боковым взглядом держал незнакомку в поле зрения. Черт его знает, этих цыган…

С детства про цыган он помнил только одно: они все детей воруют.

* * *

…Тем временем в пятидесяти метрах от них разворачивались не менее драматические события. Вернее, сначала они совсем не были драматическими. Полдень сонно помешивал в кронах сосен теплое варево, шумел негромкий, крадущийся прибой Обского моря, и по горизонту, от Бердского яхт-клуба, плыли лоскутки парусов.

На лесной дорожке, утоптанной шинами не одного звероподобного внедорожника, стоял скромный старый «Opel Record» времен падения Берлинской стены – плоский, зеленый, словно крокодил. Дверцы у машины были открыты, и на месте водителя, выставив на песок длинные босые ноги с худыми бронзовыми ступнями и безупречным лаком на ровных ногтях, сидела женщина в светлых джинсах, в майке с непонятной надписью и джинсовой же светлой курточке. На вид – обыкновенная женщина лет сорока пяти; может быть, средней руки «бизнесвумен», обладательница пары киосков. Но на голове ее чернели распущенные волосы, в которых ярко блестела седина, и ближе к ушам – монисто.

Тогда цыганки выбрались из подземного хода, по которому последние десятки метров пришлось ползти, как в крысиной норе, к обскому берегу. Мирикла знала: приютский ход с обвалившимися кирпичами привел их в подвалы Александро-Невского собора, чья красная громада тяжелой римско-византийской архитектуры возвышалась у автовокзала, открывая город, как заповедник, всем въезжающим со стороны Алтая. А уж оттуда потайные ходы, отрытые купцами еще в безумные краткие месяцы колчаковщины, вели под линию Транссиба, под звонкие синие рельсы, к берегу реки, и выходили за полуразрушенные склады мукомола Гульбекяна – к порту. Там громоздились друг на друга ржавые буксиры, пахло стоячей водой, тиной и ржавым железом, а всего в ста метрах резали небо стрелами портовые краны, изредка звучал пароходный ревун и слышался лязг.

Цыганки оказались на закрытой территории Речного порта – в относительной безопасности от своих преследователей. Там, в одном из таких буксиров, они провели остаток ночи. Мирикла устроилась в вонючем, с гниющими отбросами трюме, прижала к своей груди девочку, обернула ее собой, как одеялом, и уснула.

А утром они, пробравшись на баржу, покорно влекомую против течения Оби, проплыли некоторое расстояние, связав в узел свою излохмаченную одежду, и затем устроились в песочном ущелье, почти голые, но счастливые: они вырвались из капкана. Тарахтел дизель буксира, мимо них плыли берега реки, возвышалась громада Речного вокзала с белыми «ракетами». Потом бесконечные берега каменного карьера, Комсомольский мост, уводящий железную дорогу от Транссиба на Алтай – и все дальше и дальше. Пока слева от них не показалась башня шлюзового канала. И тогда два обнаженных тела беззвучно упали в воду, ибо на берегу их ждали те, кто мог им помочь.

Табор Бено.

Бено не удивился. Он обрадовался. Он успел купить дом за Обской протокой – добротный, кирпичный, не роскошный, но вполне соответствующий его положению. Дом этот находился всего лишь в километре от того места, где почти месяц назад разыгралась кровавая, жуткая драма, где в каменной клети горели люди и бушевало пламя разлитого бензина.

Сейчас он сидел, подрагивающими руками наливая Мирикле чаю. Он мог показать свое волнение перед ней: все-таки она была гораздо старше, все-таки – уважаемая биби, а после ее исчезновения личность ее в таборе многократно обросла легендами. Она, казалось, буквально вернулась с того света: все знали, что пришлая цыганка вместе со своей девочкой сгорела в этом страшном огне, вместе с пятью молодыми цыганами.

Он не перебивал.

Мирикла, скупо роняя слова на их, ромском, рассказала все. Как они выбрались из горящего дома, как оказались на железнодорожном вокзале, как Патрину пробовал изнасиловать жирный мерзавец, как им пришлось «отводить глаза» танцем вращения, как они попали в приют, и как этот приют накрыла зловещая тень их врагов. Она не рассказала только одного – как убили сестру Ксению. В тот момент, когда распятой молодой женщине отсекли грудь, ее боль догнала Мириклу в подземном ходе и ударила не только ощущением, но и всей картиной…

Бено иногда бледнел.

Он разлил по бокалам густое, тягучее молдавское вино. Сам пригубил его и, дождавшись, пока старая цыганка закончит свой рассказ, хрипло спросил:

– Что ты сейчас хочешь делать? Оставайся у нас! У меня большие дела. Много работы. Грузовики теперь, после пожара, чинить некому, я купил еще две мастерские… У тех – помнишь? – которые рядом с вашим домом свое дело затевали. Мы тебя спрячем – ни одна живая душа не узнает. Наши молчать будут все как рыбы!

Цыганка усмехнулась. Она сидела перед Бено в лучшем платье сестры цыгана – ярком, почти новом. Первое, что она попросила для себя и Патрины, – это одежда.

Мирикла посмотрела на цыгана с усмешкой и проговорила с горечью:

– Посмотри на мои волосы, Бено! Они по-прежнему черны, правда? Хоть в них и седина…

– Да. Но ведь тебе, биби, так и…

– А теперь посмотри на это!

Взявшись за роскошную прядь волос, Мирикла резко дернула вниз. И черный парик с вплетенными монисто слетел с ее головы.

Бено лишился дара речи, выпучив черные глаза и встопорщив усы дыбом. На него глядела бритая «под ноль» цыганка. Картина, еще более фантастичная, чем всеобщий и безраздельный коммунизм. Череп у цыганки оказался абсолютно правильной формы, и теперь было видно, насколько большой, выпуклый у нее лоб. Дав Бено возможность власть удивиться, Мирикла вернула парик на место.

– Да, Бено, именно так… Патрине ее волосы я сохранила. Жалко их. Я думаю, гоженько, сделать пластическую операцию. Слышал, что это такое?

– О… но…

– Нет, Бено. – Мирикла откинулась на спинку низенького диванчика, чуть прикрыла глаза, выпила еще вина. – Нет, гоженько… Мы и так погубили многих, слишком многих. Мы с Патри опасны, Бено, как динамит. Я не хочу, чтобы Зло по нашим следам пришло в табор. Дай нам переночевать у вас одну ночь и…

Она замолчала. Черные ее, не потерявшие блеска глаза сверлили Бено, смотрели требовательно.

– Что, биби?

– Мне нужна машина, – резковато выдохнула она. – Любая. Нет, не дорогая… Обычная машина, которую не остановят на трассе, чтобы содрать денег. Еще одежда. Городская одежда, не наша. И… и деньги, Бено. Ты знаешь, сколько стоит пластическая операция?

Бено молчал. Потом обреченно поднялся, ступая тяжело – слишком тяжело для его молодого тела – подошел к шкафу в углу комнаты, звякнул ключами и извлек на свет небольшую картонную коробку из-под каких-то импортных запчастей. Бено положил ее на стол, между вином и печеньем. Сняв с пояса короткий, страшной остроты нож, Бено рассек скотч, переплетавший коробку. Картонные края разошлись, показывая тугие пачки американских денег, перетянутые резинкой.

– Вот, – он чуть подвинул коробку Мирикле, демонстрируя свое непоколебимое решение. – Вот. И не отказывайся, биби! Пятьдесят тысяч… Ты нам больше давала, на наш Центр. Это то, что осталось. Бери! А машину я тебе сегодня найду.

Мирикла посмотрела на него протяжным, как крик раненой птицы, взглядом. И только молча кивнула.

Ей бы в голову не пришло отказываться.

…И вот сейчас она сидела в «опеле», за оконечностью Чемского бора, шелестящего листвой на берегу Обского моря, курила длинную крепкую сигариллу и размышляла – что делать дальше? Конечной целью задуманного путешествия, конечно, являлась Греция, но добраться туда через салоны воздушных лайнеров, посты таможен и стойки паспортного контроля было делом немыслимым: никто бы сейчас, после давней смерти Антанадиса, не выдал ей, фактически безродной и нигде не проживающей, ни российского загранпаспорта, ни греческой визы. Оставалось одно – путешествие на автомобиле в Крым, по окольным дорогам, минуя оживленные магистрали, а там – бегство через Черное море и Босфор.

Мирикла затушила окурок в пепельнице машины, и в этот момент, когда ее длинные сильные пальцы давили коричневый трупик сигариллы, до ее ушей донесся выкрик – а точнее, вскрик. Очень тихий, заглушенный стеной деревьев – почти внутренний. Но, тем не менее, услышанный сердцем цыганки.

Мирикла встала, огляделась и, уловив направление, – крик шел из сосен на берегу – пошла, бесшумно ступая загорелыми ногами по ковру хвои, по дну оврага, выходящего к берегу. Через три минуты она вышла на песчаную поляну. Сосны тут спускались вниз цепочками к песку, вонзая в него свои мощные корни. А на одной из сосен, на высоте почти двух этажей, сидела на ветке девочка. Руками, поднятыми вверх, она вцепилась в другую ветку, а голыми худыми ступнями – в темную сосновую кору.

Девочка держалась из последних сил, только руками. Сук, на котором она сидела, обломился, показав ярко-желтый, острый, как клыки, излом.

Еще пара минут – и она рухнет.

Девочке было лет одиннадцать. Синенький купальник, очень худое тело, выпирающие ребрышки, такие же, как и у Патрины, худые и испачканные в саже костра ступни и кисти рук. У девочки были соломенно-золотистого цвета волосы и очень светлые глаза.

Мирикла напряглась, остановилась под деревом, прикинула количество и крепость сучков. Снизу они торчали из сосны в разные стороны, короткие, обугленные, – только ступню поставить на них, не больше. Видно, по ним девочка и забралась туда, наверх.

– Далеко видно? – как ни в чем ни бывало, спросила женщина, подходя к стволу. – Корабль видишь?

– Нет, – ответила та.

Голос у нее дрожал. Но, видно, характер этой девчонки был гораздо крепче и ее тела, и даже покачивающегося под ней сука. На побледневшем лице слез не видно.

– Э, значит, ты не видишь корабль! – с разочарованием протянула Мирикла. – Давай я тебе расскажу. Когда я была такой маленькой, как ты, я тоже очень любила лазить по деревьям. И я всегда мечтала, что когда-нибудь, забравшись на самое высокое дерево, я обязательно увижу корабль. Большой корабль, с парусами цвета индиго. Ты знаешь, что такое индиго? Я тебе сейчас расскажу. Индиго – это такая краска, которая…

Говоря так, Мирикла лезла на дерево. Сосна была теплой, нагретое дерево пряно пахло смолой, щекотало ноздри. Пальцы рук и ног Мириклы сразу стали липкими от смолы. Она тщательно рассчитывала силы, прежде чем взяться за тот или иной сучок. А излом под худой попкой в синей ткани уже заметно лохматился – волокна древесины лопались. Под ними шуршало прибоем Обское море.

– …краска индиго считалась волшебной. Она ярко-синяя… как твой купальник, только темнее… Вот, и я следила за насекомыми. Там, наверху, летают такие большие жуки с золотистой спинкой, и мне казалось…

Мирикла тяжело дышала. Ее ухо уловило треск древесных волокон. Малышка молчала, босые ступни пару раз соскользнули, царапая по коре. Но женщина была уже совсем рядом с девочкой. Светлые джинсы цыганки покрылись бурыми пятнами высыхающей смолы. Не отстирать. И вот она оказалась совсем рядом, стоя на суку буквально в двадцати сантиметрах и чуть ниже худенькой девочки. Теперь было видно, что у той глаза – не цвета индиго, а серо-зеленые. Но очень светлые и чистые. А на мизинчике ступни – лиловое родимое пятнышко, которое можно было принять за мозоль. Цыганка улыбнулась, тряхнула волосами, в которых звякнули изрядно поредевшие монисто, и предложила:

– Слушай, я думаю, ты очень неудобно сидишь. Ну-ка, полезай ко мне на спину. Осторожно. Я тебя придержу…

Сама она держалась за дерево только одной рукой и цепкими, превратившимися в коричневые крючья пальцами ступней. Девочка едва слышно всхлипнула и, отцепив одну руку, сначала коснулась плеча женщины, а потом забросила на него ногу и, наконец, упала на цыганку, стиснув руками ее шею, как обезьянка.

В этот момент снизу донеслось надрывное и раздраженное:

– Даня-аааа-Яааа-нааа! Чертовы уроды! Хде вы, наконец!

Сук с усталым треском обломился и полетел вниз. Черной корявой кочергой он грохнулся прямо под ноги особы в шафрановом платье. Она подняла обесцвеченную лохматую голову и увидала на дереве женщину, державшую ребенка совсем по-обезьяньи – на спине. Особа в платье вытаращила большие, глупые, блестящие глазища и завизжала пронзительно:

– Аааа! Серега!!! Беги сюда!!! Убивают!!! Ааааа…

Мирикла молчала. Руки девочки стиснули ее горло, поэтому говорить женщина не могла. Чувствуя, как кружится голова, цыганка цеплялась за дерево и потихоньку спускалась, нащупывая ногами скользкие от смолы торчащие сучья.

Тем временем внизу, под ними, народу прибавилось. Вся та же шафрановая девка бесновалась, колотя по песку толстыми, как булки, ногами; подошел лобастый мужик в костюме, за ним – Патрина и маленький мальчик. Шафрановая сразу выхватила его у Патрины и прижала к себе, не переставая визжать.

Мирикла была уже у самой земли. В этот момент к компании присоединился еще один человек. Огромный, как гора, коротко стриженный, рыжеватый. Его откормленное тело было затянуто в черную футболку и шорты с переливами. На мохнатых ногах – кроссовки с белыми носками. На лице – дорогие темные очки. Человек снял их и рычащим голосом обратился к своему бодигарду:

– Че тут за фигня?

Охранник усмехнулся уголком губ и легонько подтолкнул к шефу Патрину.

– Да вот… девочка с вашим сыном играла. А это… Я не знаю, только подошел.

Рыжеватый рассматривал берег. Взгляд его маленьких, с желтым отливом глаз был зорок: он увидел и оболомавшийся сук со свежей древесиной, и его прежнее место на стволе, и позу Мириклы, удерживавшей девочку.

Цыганка уже спустилась. Девка в шафране подлетела к ней, вырвала у нее ребенка и заголосила, будто случилась страшная трагедия:

– Ой-ойо-ооо! Цыганье проклятое! Рибенков украсть хотели… Я вам устрою щас! Все ваши волосья с медяшкой повырываю!

Рыжий поморщился и рявкнул на голосящую:

– Заткнись! Что было-то, Сергей?

Охранник уже понял, что надо гасить ситуацию.

– Алексей Владиленович, ничего особенного. Мальчик занозу в ногу подхватил, а девочка помогла вытащить. Зубами.

– Зубами? – тупо переспросил Рождественский.

Мирикла стояла в двух метрах от Патрины – та оказалась зажата между Алеханом и бодигардом. Обе цыганки переговаривались только глазами, беззвучно. Голосящая девица – очевидно, нянька – сделала попытку подхватить на руки маленького мальчишку, так как ей срочно надо было показать свою незаменимость, но тот увернулся от нее, спрятался за спину худенькой девочки, которую нянька называла «Яньшей», и показал шафрановой свой крохотный язык, пискнув: «Дула! Пластитутка!!!». Пылая праведным гневом, нянька начала наступать на неподвижно стоявшую Мириклу, размахивая круглыми кулачками:

– Ишь, вырядилась! Да от тя за сто килОметров цыганьем несет, щоб те сдохнуть!!! Я те…

В этот момент она повернулась к Алехану спиной, на которой разошелся разрез «молнии», а точнее – не был застегнут. На нянькину кожу, потную и пористую, приклеился окурок тонкой дамской сигаретки.

– Э! – густо окликнул он ее, отчего нянька сразу замолкла и обернулась. – А ты где шарилась, пока дети бегали, занозы искали и по деревьям лазали?!

– Я тово… А шо я? – растерянно, но постепенно набирая обороты сварливости, ответила нянька. – Я тута, а они… эта!

Охранник, нацепив на нос зеркальные очки, уставился в голубое небо и даже, кажется, безучастно насвистывал.

Нянька же обрела прежнюю уверенность.

– Я шо? Это вот они, цыганье гребаное! – снова заголосила она.

Но в этот момент Алехан поднял свою лапу с несколькими золотыми печатками и просто взял ею молодуху за лицо – за все ее лицо, собрав его в горсть, как резиновую маску. Он пихнул ее с силой от себя, да так, что девка кувыркнулась через голову и села на песок массивной задницей, раскидав ноги с розовыми, как мячики, пятками.

– Иди отсюда! – с ненавистью проговорил Алехан. – В офис завтра придешь. За расчетом. Шалава!

Поняв исход ситуации, Мирикла сделала шаг, притянула к себе Патрину и прижала, поглаживая по волосам. А светловолосая девочка обняла отца, рассказывая:

– Па, мне эта тетя про большой корабль говорила… с синими парусами! Давай на твоей яхте синие паруса сделаем. Этого… индига!

Алехан добро улыбнулся девочке, затем отстранил ее от себя и сказал охраннику:

– Веди обоих в машину. И пусть искупаются еще разок!

А потом обернулся к цыганке.

– Нам поговорить надо. Пройдем, ага?

Мирикла сказала несколько слов Патрине на своем языке, потом не спеша закатала штанины джинсов на сухих щиколотках и ответила:

– Что ж, можно погулять по прибою.

Она пошла по сырому песку, позволяя волнам озорно облизывать свои ступни. Алехан шел рядом, увязая в песке кроссовками. Он вздохнул и утер лоб.

– Вы кто такие? Откуда?

Женщина не стала осторожничать – так подсказало ей чутье. Она кинула краткий взгляд на Патрину, присевшую у берега и собирающую камешки, и негромко, опуская самые шокирующие подробности, суховато рассказала всю историю их приключений – историю, начавшуюся с того момента, когда под мокрым бампером автомобиля они с Антанадисом нашли спеленатого ребенка. Алехан слушал, покусывая какую-то веточку. Они шли по берегу, солнце плыло за ними, и было настолько тихо, спокойно, что шорох волн тоже казался неслышным.

* * *

Тогда также шумела вода, но не Обского, а реки. Шумела за густыми, лохматыми зарослями ивняка, беспорядочными, как старый покосившийся забор. В сумерках они потрескивали, попискивала какая-то мелкая птичья живность. Темнота уже укутала кромку неба, солнце ушло за край левого берега. Там, где большую поляну около нескольких домов, купленных общиной Бено, облюбовал табор, уже горело несколько костров.

Бено устроил небольшой праздник по случаю приезда Мириклы. Ее возвращение родило не меньше слухов, чем известие о смерти. Даже старые цыганки качали головами и говорили, что без вмешательства колдовских сил тут не обошлось. Но за Мириклу радовались, и за Патрину – тоже. Таборские малыши смотрели на нее с немым восхищением, а молодые цыгане почтительно кивали и даже заговаривали с ней, подчеркивая свое уважение.

Вечерняя роса уже выпала на траву, обливая прохладой их босые ноги. Мирикла рассказывала Патрине:

– Когда все это случилось, была у меня связь. Здесь есть такая баба Сана, ты ее видела…Мы говорили с ней. Ее муж когда-то занимался тем же, чем и Антанадис. Я оставила ей энергетическую метку, поэтому, когда мы с тобой попали в беду, то баба Сана все почувствовала. Она подняла своего племянника, Леля… его тут зовут Лойко. Помнишь?

– Да. Хороший человек.

– И послала его к нашим друзьям.

– А у нас есть друзья, Мири?

Мирикла тихо рассмеялась. Она нашла босой ногой гриб – раздвинула траву, показала его тугую, выпуклую серую шляпку.

– Конечно, есть, Патри…

– А ты откуда знаешь?

– Я ВИЖУ ИХ… Ты же знаешь, можно видеть не только глазами. Первый – такой очень старый человек. Ему чуть больше, чем Антанадису было. Он – военный. У него никого нет, он… он очень добрый. Хотя занимается такими делами, что там и кровь, и смерть. И еще у нас есть друзья. Молодые.

– Ромы?

– Нет. Это русские. Мы видели их с тобой в том парке перед большим театром в городе, помнишь? Они занимаются примерно тем же, чем и мы. Делают для людей доброе волшебство.

– Ага. Я помню их. Девочка с рисом и парень… с каким-то механизмом.

Мирикла усмехнулась: мол, какая разница.

– Есть еще один. Он… иногда много пьет вина. Но он в душе наш, ромский. Он талантливый, он пишет большие книги. Живет свободно, любит ходить босой, как мы с тобой, Патри… Но он далеко. Правда, с ним мне мысленно легче всего. Он нас любит, Патри, он восхищается нами. Как женщинами… И мной тоже, отчего я ему очень благодарна.

– Но откуда ты их всех знаешь?!

– Я видела их раньше. Так вот, я попросила бабушку Сану как-то сообщить им, передать. И Лель поскакал. Как был, на коне. Он их нашел, передал… Они скоро помогут нам. Тот, что писатель, все сделает, что нужно. И тот военный поможет.

– А почему мы к ним не придем?

Цыганка помолчала, оперлась о березу, застыла у ее ствола, прислонилась и прижалась щекой.

– ТАМ есть наш враг, Патри, рядом с ними. Мы погубим и себя, и их. Знаешь, что?

Она замолчала. Девочка ощутила это замешательство, прочувствовала, поэтому подошла к Мирикле и опустилась рядом с ней на траву, на корточки. Черные волосы рассыпались по белой верхней рубахе – тоже подарок Бено.

– Тебе пора замуж, – буднично произнесла Мирикла.

Патрина изумленно вскинула на нее глаза:

– За кого, Мири? И потом, мне только шестнадцать… Да, я знаю, у нас рано замуж выходят. Но за кого?

Мирикла посмотрела вверх. В небе, густо зачерненном темнотой, уже колкими точечками светились первые звезды. Потом она посмотрела на стоящую неподалеку березу. Это было старое дерево, с корой, уже топорщившейся разломами бересты, и у верхушки оно расходилось тремя стволами – может, это был след от удара молнии, а может, какие-то мутации произошли в молодом побеге. Мирикла прошептала:

– А вот мы и узнаем. Магический ритуал – покляпая береза!

– Покляпая? Ты не ошиблась, Мири?

– Нет. Покляпая. Помнишь, мы читали русские сказки? На такой сидел Соловей-Разбойник. На березе с тремя стволами…

– Да, я помню.

– Береза… пойдем к ней! А ты помнишь, мы читали кельтские руны? «Береза не приносит плодов, но растет без посева», – так о ней сказано. Месяц берез у кельтов – сразу же после зимнего солнцестояния, когда начинает прибавляться новый день… Как ты много уже знаешь, Патри! И как еще мало… Я иногда боюсь за тебя именно поэтому.

– Почему?

– С таким знанием нелегко жить. Тем более, замужем… Простой парень из табора, даже самый веселый и добрый, тебе не подойдет. Тебе нужен юноша с задатками чародея. Очень тонкий, Патри. И вот еще что: помни, что ты никогда не войдешь в традиционную общину. Как и я. Ты сможешь приезжать в гости, устраивать праздники. Но ты никогда не станешь своей. На тебе печать, и ты это знаешь.

– Какой аромат! Это пахнет береза?

– Да. Запах березы помогает от сглаза. Наши враги нас не видят, ведь табор Бено стоит в березовом лесу! Слушай меня…

Она пытливо посмотрела в глаза дочери. В сгустившихся сумерках белели только рубашка Патрины да ствол березы, и глаза девочки поблескивали искорками.

– Ты уже почти совсем взрослая… Стыд за свое тело тебе неведом. Ты сильнее многих в этом. И ты не боишься! И даже если сейчас кто-то за нами наблюдает…

– Мири, о чем ты?

– Разденься, – приказала Мирикла. – Сними с себя нательную рубашку. Помнишь, как мы танцевали у наших друзей на семинаре год назад? Это не стыдно. Это нормально… для нас, для шовани.

Патрина покорно разделась. На ней осталась только юбка, и свет вышедшей луны облил мягким, сиреневым ее хрупкие плечи и налитые молодые яблочки грудей. Разделась и женщина, не стесняясь своей уставшей уже, чуть опущенной груди. Сжимая в руках ткань, она проговорила тихо:

– Теперь надо обернуть нательную рубашку вокруг березы. И прижаться к ней… Ты с одной стороны, я с другой. Мы должны соединить руки и ноги, закрыть глаза и представить, что мы – кора. Понимаешь?

– Понимаю… – прошептала Патрина.

Женщины оплели дерево своими полуобнаженными телами, положили руки друг другу на плечи, сцепили вокруг ствола босые ступни. В ночной тишине пронзительно, упоенно пели цикады.

– Первый звук, услышанный ПОСЛЕ ЭТОГО, несет предсказание, – прозвучал последний шепот Мириклы.

Луна снисходительно смотрела на них с неба, выставив свой круг в промежуток кроны деревьев. Темнота обнимала их. От костров доносились звуки гитары. Но ни то, ни другое не могло быть предсказанием. В этой тишине лишь скребуще прозвучали слова Мириклы, произнесенные губами, почти прижатыми к бугристой, шершавой березовой коре:

– Пусть зерно света сойдет на твое брачное ложе. Прими жениха – открой свои объятья и впусти в них его. Смотри, благодать снизошла на тебя!

Тишина так загустела, налилась такой неимоверной плотностью, что должна была просто родить из себя что-то.

И в этот момент в кустах раздался оглушительный, так и не додавленный чих! Мирикла громко расхохоталась. Кусты тотчас зашумели, затрещали, будто ломаемые стадом буйволов. Женщина, все еще смеясь, оторвалась от ствола березы, смотала с нее свою нательную рубаху.

– Ну вот…

Она торопливо одевалась.

– Давай-ка, Патри, посмотрим, что там было.

Продравшись сквозь боярышник, они обнаружили тропинку, которая шла наискосок от берега реки к поляне табора. А на тропинке лежал какой-то предмет, в спешке оброненный владельцем, который с испугу рванулся прочь через кусты. В лунном свете была видна лежащая на земле плетка. Восьмихвостая плетка! Мирикла наклонилась, подняла ее и поднесла к глазам.

– Огдоада, – тихо пробормотала она. – Восемь. Число, посредством которого Единица становится целостной и вмещает в себя манифестацию Полноты. Вот от кого ты забеременеешь, Патри. И родится Универсальный Разум с практически неограниченными возможностями. И я даже знаю, кому принадлежит эта плетка.

– Кому? Никто не признается.

– А этого не нужно. Видишь? ЗЭлиная бляха с всадником. Она зЭлиная, Патри! Я умею видеть цвета в темноте. Зеленый рыцарь – это начинающий рыцарь. Человек, обронивший эту плетку, еще очень молод, но он уже воин. Это… твой жених. Патрина.

Когда они шли назад, к поляне, Патрина спросила:

– Ты читала молитву, когда мы стояли у березы?

– Да, молитву гностиков-валентинианцев. Они проводили свои обряды в день, который сейчас отмечают как день святого Валентина. Таким образом, они возрождали брак святой Софии и Спасителя. Это часть литургии валентиниан. Как видишь, я не ошиблась.

– Но… откуда ты все это знаешь, Мири? Ты же цыганка.

– Я, наверно, плохая цыганка, Патри, – грустно усмехнулась Мирикла. – В какой-то момент жизни я начала изучать все, что мне попадалось под руку. Все чужое. Я бродила по развалинам храма Артемиды в греческом Эфесе. Я сидела на священном Круге Пелопонесса – обнаженная, три часа под палящим солнцем. На моих часах, которые я сняла с себя, расплавился замок золотого браслета. А я только слегка загорела. Я медитировала. Антанадис свозил меня в Индию. Там я жила в ашраме, а потом посетила храм богини Кали, где на столбах развешаны гирлянды из черепов. Я была и в Европе, круглые ночи просиживала в Британской библиотеке.

– А почему ты все время называешь его «Антанадис» – по фамилии?

– Георгий был не только моим мужем. Он был Учителем, Магом, Мастером. Я и любила его безмерно, и преклонялась перед ним. Сказал бы он мне: броситься со скалы в том самом Эфесе, и я бы бросилась. Он успел мне передать многое, хоть и не все. Цыганская душа во мне так переполнилась другими знаниями, что я стала ничьей, Патри. Ни русской, ни цыганкой, ни гречанкой, ни европейкой. С этим тоже нелегко жить – каждое слово рождает тысячу толкований и символов – но кому-то нужно.

Они уже подошли в первому костру. От него отошел Бено с бутылкой вина в руке.

– Биби! Где вы гуляли? Мы беспокоимся!

– Ничего, все хорошо, – Мирикла спрятала под юбки плетку, а Бено изумленно проследил за этим движением. – Наливай вина, Бено. Будем петь и танцевать. Праздновать мое возвращение…

* * *

Это все происходило ровно сутки назад. А сейчас Мирикла брела по берегу Обского с мордатым, по виду совершенно тупым «новым русским», обладающим всеми полагающимися для его статуса атрибутами: бодигардами, няньками, «мерседесами» и большими деньгами.

Алехан, выслушав ее, некоторое время молчал, потом подвигал лбом, принимая какое-то, очевидно, нелегкое решение, и сказал отрывисто:

– Хочу на работу вас взять. Обеих. С девочкой. Три штуки баксов плюс, типа, еда.

– Убирать твой дом?

Мирикла могла назвать его на «вы» и назвала бы, не ощути именно сейчас, что должна говорить просто, безыскусно и на равных.

– Нет. Видишь, какие няньки? А жены у меня нет. Умерла она. И родителей нет. Короче, задрали меня эти уродины! Детей бьют. Плевать им на детей. Это… ну, короче, че?

Мирикла остановилась. Тугая волна подлетела, шипя, и обвилась пенным клубком вокруг голых оливковых ступней, которыми цыганка крепко упиралась в плотный песок.

– Нам не нужны ваши деньги, – только и сказала она. – Нам нужно другое.

– Говори.

– Нам нужна безопасность. И охрана. Полная безопасность.

Алехан вскинул было волосатую руку с безумно дорогим «Ролексом» на запястье, но остановился. Он хотел было показать на холм, за которым буксовал в песке его «мерс» и джип с охранниками, но отчего-то осекся.

Волосы Мириклы развевались на ветерке.

– Квартира в центре города, – четко проговорила она. – Никаких загородных коттеджей. Отдельный вход. Двери – бронированные по второму классу. Конструкция – вдвижная в стену, лифтовый тип, броня BB или Maxwell Low. Замки – цилиндрические, с кевларом в корпусе, фирмы BiBellas. Камеры видеонаблюдения по периметру, вывод на монитор круглосуточного наблюдения. Окна – с решетками и сканируемым пространством. Принудительная вентиляция… Пока все, в принципе.

Алехан открыл рот. У него было ощущение, что он оказался внутри змея, который вылез из моря и сожрал его. ОТКУДА ОНА ВСЕ ЭТО ЗНАЕТ? По лицу – настоящая цыганка, по виду – городская уверенная бизнесвумен, а по поведению… Как она карабкалась по дереву! Неужели это может быть? Он помнил, что она ему рассказала, но сознание верить отказывалось.

На море пошла череда высоких волн. Видимо, где-то на горизонте прошел мощный глиссер. Они закипели, грызя песок.

Внезапно Алехан улыбнулся, разгладив на большом лбу морщины, и ответил:

– Ладно. Все будет. Сама покажешь, как делать… Ну, че, типа, поехали тогда ко мне?

Мирикла молча кивнула. Монисто в ее волосах пролили золотой свет в воду.

Новости

«…как утверждает Санди Бриджес, еще в семидесятые годы КГБ СССР создало сверхсекретный отдел, занимающийся паранормальными явлениями, и стало собирать по всей стране людей, владеющих даром левитации, телекинеза, сильного гипноза и обладающих прочими аномальными способностями. В иных странах не обходилось и без похищений. Так, например, известен случай, произошедший в индийском штате Арисса, когда был похищен единственный сын местного чиновника, врача Бхаванг Прадиптации. Мальчику было два месяца. Власти штата пытались организовать поиски похитителей, но они не принесли результата. Через некоторое время доктор Бхаванг и его жена погибли в автокатастрофе… Следует заметить, что семья Бхаванг имела отношение, по уверениям индийских священников, к роду самого Гаутамы Будды… Канадский исследователь утверждает, что из таких детей, обладающих сверхчеловеческими способностями – от телепатии до ясновидения, своего рода „волшебников XXI века“, русское КГБ сейчас формирует особую, тайную гвардию…»

Аннабель Корасо. «Век похитителей»

The Dominion Post, Веллингтон, Новая Зеландия

Тексты Медный, Полковник и Лаборатория

После того фиаско с точкой сборки на «Лукаса Кранаха» Медному так и не удавалось собрать воедино ни собственные мысли, ни свою распавшуюся команду. Близилось начало учебы, и людей одолевали заботы.

Ситуация стала налаживаться только сейчас. Началось с того, что Данила выделил «Лаборатории» подвальное помещение, которое он использовал в предпринимательских целях. Оно было расположено в Центральном районе. В этой комнатке, совершенно глухой, без окон, где под потолком ржаво горела лампа дневного света, была скудная меблировка – мраморный журнальный столик с треснувшей столешницей и десятка два офисных стульев, лишенных колесиков, с провалившимися спинками. Но было у нее одно достоинство – стоявший на столике огромный плазменный телевизор.

Ключи от этой подвальной комнаты у Медного имелись, и он планировал сегодня собрать тут «Лабораторию» для начала осеннего сезона. Однако люди оказались заняты. Подавляющее большинство сдавало в «-надцатый» раз зачет по документоведению, который с июня у них не хотел принимать вредный старик-преподаватель. Поэтому, поболтавшись по городу, Медный решил сам пойти и еще раз осмотреть комнатку, прикинуть, какой семинар тут удобнее всего было бы провести.

Он спускался вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Медный все делал быстро, ловко – у него появилось предчувствие скорого начала какой-то иной жизни. Он ставил в стальную дверь ключ, провернул замок и… застыл на пороге.

Они сидели на сдвинутых в круг стульях, которые намертво впились бесколесыми ножками в бетон пола. Обувь была расставлена у противоположной стены, некоторая – вместе со снятыми носками, белыми девичьими и темными мужскими. Они все: Соня, Лис, Су Ян, Камилла, Данила, Иван, Юрка, Диман, Шкипер – сидели, соединив положенные друг другу на плечи руки и тесно сжатые босые ступни. Они сосредоточенно глядели перед собой.

А смотреть было на что: в центре, примерно в метре от пола, беззвучно крутился в воздухе тот самый плазменный телеящик, который раньше стоял в углу; крутился, мерцая работающим, но пустым экраном; крутился вальяжно, как земной шар в учебнике по астрономии. Казалось, он был подвешен на их немигающих, остановившихся взглядах.

– Нефигас-с-ееее, – со свистом выдавил из себя Медный.

Это остановило вращение волшебного ящика. Он странно подпрыгнул в воздухе, нехорошо завалился на один бок, подобно подбитой «вертушке», и рухнул на пол, а затем со стеклянным хрустом разлетелся на сотни мерцающих осколков.

– Вы че? Это же…

Медный, застыв на пороге, хотел было завопить от ужаса, но тут наткнулся глазами на точно такой же телевизор, скромно стоявший в углу, у мраморного столика. Аппарат мирно дремал. Медный посмотрел на пол и замер, не в силах ничего сказать. Осколки «телевизора» прямо на глазах превращались в серую ветошь, та – в сожженную до пепла бумагу, и вот уже на голом полу осталась только горстка бетонной пыли, сметенной, видно, изо всех углов комнатки. В наступившей гробовой тишине громко чиркнула по полу чья-то голая пятка, и послышался смущенный смешок.

Он стоял с открытым ртом, глядя на своих недавних студентов, как на инопланетян. В этот момент кто-то деликатно тронул его за плечо, вынудив резко обернуться…

Там, тоже переступив порог, стоял седой человек с короткими волосами – видимо, тот самый зловредный документовед, которого костерили ребята. На нем были поношенный черный костюм, на лацкане которого виднелся голубой вузовский ромбик, – такого теперь никто не носит – серая рубашка без галстука и начищенные до блеска ботинки. Ботинки, как заметил Медный, из тех, что покупают в «Военторге» офицеры, – с застежкой-молнией сбоку.

– Вы пройдите, Андрей Юрьевич, присядьте, – мягко проговорил старик, выпустив россыпь морщинок из уголков бледноватых серых глаз. – В ногах-то правды нет, как говорил Арджуна. А стульчик мы вам найдем. Вон ребята подвинули.

Ничего не соображая, Медный на одеревеневших ногах пересек комнату, где только что лежали осколки призрачного телевизора, и присел.

Данила хлестнул себя ладонями по ляжкам и выпалил:

– Все! Как последние лохи… увлеклись. Прохлопали Проникновение!

– Неправда, – робко возразила Соня. – Я держала контур с точки G. Я постоянно там была!

– Да, Даня, не гони! – высказался еще кто-то. – Матрица чистой была, а защита выставлена на уровень по умолчанию…

– Хорош, орлы! – негромко остановил обсуждение документовед.

Он достал из пиджачного кармана металлическую расческу, которой было, вероятно, лет пятьдесят, пригладил ею короткие волосы и повернулся к совершенно ошалевшему Медному.

– Вот, Андрей Юрьевич… Разрешите мне представить вам ВАШУ команду.

– А чего их представлять? – буркнул Медный, которому полный абсурд ситуации отнюдь не казался забавным. – Я с ними уже полгода семинары провожу, знаю, как облупленных!

– А вот и нет, – незнакомец произнес это ласково, но в то же время морщинистой, стальной рукой сжал Медного за плечо. – Это они с вами… семинары проводят. Ну-ну, минутку терпения. Сейчас все поймете.

Совершенно бесшумно он передвигался по комнатке – ни шаркнет, ни споткнется. Казалось, его коричневые казенные штиблеты парили над бетоном. Человек приблизился к Соне и слегка приобнял ее за узкие плечи с рассыпавшейся соломой длинных волос.

– Вот эту девушку, как зовут, знаете?

– Соня. Как еще? Ну, если говорить…

– Стоп. Black Death. Белая Смерть. Но не надо пугаться. Несмотря на такой страшный псевдоним, она очень милая. Ее коронная особенность – умение погружать любой объект в состояние полного гипноза, мгновенно подавлять сознание. Иначе говоря, если она решит кого-то ликвидировать, это будет смерть легкая, белая, как утренний сон… Она может использовать Cobra Strike – это удары, каждый из которых все больше высасывает энергию и ману противника. А еще она обладает умением изменять геотермальные условия в любой точке, понижая температуру до крайних величин. Очень удобно при локализации движущихся объектов. Правда, Сонечка?

Медный снова открыл рот. Блондинка сидела, не шевелясь, только глаза ее смеялись. Документовед – а теперь Медный не сомневался, что это именно он! – оставил ее и перешел к долговязому Ивану.

– А это Ваня. Эзотерическая Антенна или Соединитель… Незаменим в том случае, если приходится с кем-то срочно связаться. Без использования обычных средств, конечно. Связь между одним членом команды и другим проводит на уровне чакр. Он настраивается на волновое тело обоих, разжижает свое, создает среду… и дает канал связи. Ну и, конечно, очень хорошо отслеживает энергетику красного уровня. Очень тонкий Страж.

– Погодите! – не выдержал Медный. – Что все это значит?! Это что, прикол такой, что ли?!

– Не торопитесь вы. Ивана-Соединителя мы всегда держим на второй или третьей линии обороны, это очень ценный член команды. Но случаются сбои. Был у вас эпизод на семинаре, перед театром, когда Иван, увы, не успел сработать… А вот это – Юрка, – старик потрепал за светло-рыжие кудри парня с бледными, светло-серыми глазами, – Духовный Снайпер. У него сильно развита способность к телепатии – чтению чужих мыслей. Но слышит он не простые мысли – их-то у каждого много, и чаще всего, прости господи, полное говно! Он считывает намерения. Выясняет, анализирует энергетическую составляющую мыслеформы и в случае необходимости делает снайперский выстрел.

– Снайперский… Чем?

– Сознанием. Образно говоря, психоэнергетический удар по активным участкам головного мозга. После чего мозг средней силы просто отключается. Возможна и кома. Мозг высокой потенциальности начинает, скажем так, тормозить. Это очень удобно применять в ситуации неясно-агрессивных намерений или для нейтрализации скрытых предателей.

Медный помотал головой. Его собственное сознание раздвоилось: одна часть просто отказывалась верить и недовольно брюзжала, а вторая – внимательно впитывала информацию. Медный ткнул пальцем в человека, а точнее, в полосатую панамку, которую тот носил летом вместо такой же шапочки. Парень ответил понимающей улыбкой.

– А Шкипер тогда кто? Тоже маг-телепат? Мишка, мы с тобой Новый год праздновали, и ничего я не заметил такого. Только вот шапочка твоя вечная…

– Это не шапочка, – перебил преподаватель. – Это частотно-переменный генератор, работающий по принципу свободных чисел и хаосной шифрации. Отличная вещь, когда надо переварить огромный объем информации и выдать единственно верное решение. У нашего Михаила псевдоним…

– Шкипер.

– Не угадали. Олимпийский, то есть ответственный за рывок к победе. Ну, а к числу его умений, например, относится способность двигать предметы на расстоянии. Как говорят обыватели, телекинез.

Лис во время этого рассказа сидела в голубых джинсах, закинув ногу на ногу, и покачивала босой ступней, насмешливо и провокационно глядя на Медного. Он раньше знал, что она бесподобно заваривает кофе, а теперь выяснилось, что она – Абсолютный Вычислитель и способна рассчитать в долях количество необходимой энергии и вектор направленности, например, для броска пирокинетической энергией – «солнечными зайчиками», как выразился преподаватель. Медный не стал уточнять, но было ясно, что на самом деле к «зайчикам» это явление никакого отношения не имеет.

Коротко стриженный, похожий на черный мяч, Диман – просто хороший друг, веселый и добрый парень – был охарактеризован стариком как Скрытый Разведчик, с одной уникальной способностью – отслеживать перемены Тонкого мира в радиусе до километра вокруг. Умел он, правда, создавать и активную защиту, но тут, как отметил преподаватель, Диману нужно было еще поучиться.

Кореянка Су Ян была представлена как Невербальный Транслятор. Она была незаменима в деле общения с животными. Жгучая брюнетка Злата – Бурильщик, умеющий размыкать сферы энергетических состояний и отнимать энергию. На этом фоне ее способность распознавать металлы и вызывать их коррозию одним взглядом выглядела просто детской шалостью. Светловолосая кокетка Камилла являлась в этой компании Универсальным Транслятором, передававшим необходимую информацию. И, само собой разумеется, у нее была феноменальная память, хотя Медный знал другое – то, что она чаще всего пользовалась шпаргалками и списывала на экзаменах. Потом преподаватель перешел к насупившемуся Даниле, и Медный не выдержал:

– Данила! А ты-то кто? Годзилла, что ли… Водку умеешь жрать, это я знаю.

– А то! – грубовато ответил парень, но осекся.

Преподаватель потрепал его по могучему плечу и коротко резюмировал:

– Энергетический Танк. Главный на последней линии защиты. Чудовищные запасы энергии, способные быть выброшенными почти мгновенно. Верно, Данила? Ну, не скромничай… И удар Dragon Flight. Полет Дракона. То есть может незаметно подкрасться и нанести сокрушающий удар. А вот с Psychic Hammer у тебя хуже… Духовный Молот не отработан. Ладно, нагонишь!

Данила довольно осклабился.

Медный хмыкнул с досадой и поднялся со стула.

– Ну, блин! – швырнул он в пустоту. – Я-то думал, мирные студенты, «Лаборатория АNдреналин», семинарчики, Симорон… А тут прямо «люди Икс» какие-то! И чего я, спрашивается, год с ними веревочным курсом занимался?! Тьфу!

– А вам, между прочим, от меня и нашей организации ЗА ЭТО огромное спасибо! – деликатно заметил документовед.

Медный резко обернулся к нему.

– А сами-то вы кто? Бессмертный? Маг первой степени? Этот, как его… Завулон?!

Человек в костюме с ромбиком на лацкане скрипуче засмеялся. Даже отвернулся. И, отвлекая этим внимание Медного, странным, совершенно неуловимым жестом достал из глубин своего пиджака плотное удостоверение в малиновой обложке и поднес к глазам Медного.

– Лукьяненко начитались? Нет… Я просто полковник. Александр Григорьевич Заратустров, хотя крещен Афанасием… Начальник Сибирского Территориального Отделения Спецуправления «Йот» ФСБ России.

– Чего… йог? – все еще не веря своим ушам, переспросил Медный. – Йот-йог… Ха-ха!

– Ну, ладно, – коротко обрезал полковник. – Так, орлы, чтобы это было в последний раз! Тренировки по пространственной материализации только в тренажерном зале или на полигоне. Понятно? Там хоть слона материализуйте. Разойдись! И по домам, документоведение учить! Зачет не принят. Все.

Они моментально все снова обратились в хохочущую, беспорядочную толпу, в которой сразу потерялась и серьезность Шкипера, и меланхоличность Лис, и строгая медлительность Сони. Разбирали обувь. Лис, закатав штанины, натягивала снежно-белые носочки. А полковник Заратустров, дав кому-то пару указаний негромким голосом, снова оказался перед Медным и проговорил:

– «Есть много, друг Горацио, на свете, что неизвестно нашим мудрецам…» Может, Андрей Юрьевич, закатимся в какое-нибудь местечко уютное, а? Водочки выпьем, по нашему русскому обычаю, под пельмешки.

– Можно и водочки, – вздохнул Медный, – после такого-то спектакля. Фу-у… Как я за телевизор-то испугался!

На улице полковник приветливо распахнул перед ним дверцу «Москвича-Алеко» светло-кофейного цвета. Такой автомобиль вполне приличествовал отставному армейскому пенсионеру с тремя звездами, коротающему дни в пыльной скукоте вузовской кафедры. Заратустров сел за руль и газанул. Машина на удивление хорошо шла, ничуть не оправдывая свое прозвище «Калека», данное ей российскими автомобилистами. Вел он машину легко, почти не глядя в зеркальце заднего обзора, и болтал все время о каких-то пустяках: о картошке, которая в этом году уродилась мелкой; о трубах в домах, которые ноют по ночам; о каких-то досках… И только когда они подъехали к кирпичному зданию на углу Красного проспекта и улицы Коммунистической, в подвале которого действительно находилась пельменная, Медный сообразил: в салоне машины не было привычного рычага КПП! Вернее, он был, торчал, украшенный псевдоянтарной шишкой с впаянным туда паучком, но за всю дорогу полковник ни разу не коснулся его! Видимо, полковник легко прочитал удивление, отразившееся на лице Медного.

– Это немного другая система, – небрежно заметил водитель чудо-машины. – Дифференциальный преобразователь момента вращения… В одном закрытом КБ сработали. В общем, неважно. Нуте-с, пойдемте.

Внизу, в зале пельменной, вкусно пахло свежими салатами, свинкой и горячим маслом. За обтянутыми фальшивой виноградной лозой беседками почти никого не было – ранний час, хоть и вечерний. Выбрали самый дальний уголок. Заратустров ничего не стал заказывать, а только кивнул массивной, ширококостной, с русой тяжелой косой, официантке, бросив тихонько: «Лизанька, давай!» – и на столе появились пельмешки отварные в коричневых горшочках, две порции салата из свежих огурцов и папоротника, тарелочки с нежной семгой в луковом околечье, запотевший графинчик с водкой, напоминающий химическую реторту, и блестевшие хирургическим бликом столовые приборы.

– Мельхиор… – задумчиво протянул Заратустров, взвешивая на ладони изящную вилку. – Ну, давайте, что ли, по первой… за знакомство!

Выпили. Закусили пельменями, взрывающимися в глотке раскаленным мясным соком. Медный рассеянно хрустнул луком.

– И все-таки я ни ч-черта не понял! Это что у меня за спецкоманда такая? Почему они раньше молчали? Почему я их на семинары из-под палки загоняю? То им выспаться охота, то в ночном клубе угорят…

– Ну, это у них возрастное, – утешил Заратустров. – Ребята ж молодые.

– Ага. Молодые маги.

– Видите ли, Андрей Юрьевич… Что такое, строго говоря, паранормальные или магические способности? Это физико-химические особенности организма, помноженные на психические способности мозга и доведенные тренировками до немыслимых пределов. А точнее, они просто выходят за рамки искусственно установленных пределов, которых на самом деле не существует. Ну, давайте, по второй – за возможности! Ваше здоровье! М-да… Итак, вот вы, например, знаете, что нормальное, здоровое тело энергией, выделяемой клеткой в результате обмена веществ, повышает температуру воздушной оболочки этого тела, на расстоянии примерно двух миллиметров, на 0,087 градуса по сравнению с температурой окружающей среды.

– Ну да, логично. И что?

– А если бы этот процесс обмена веществ происходил бы в миллион раз интенсивнее? Тогда и температура повышалась бы в полмиллиона раз сильнее. Верно?

– Но ведь это невозможно! – Медный даже стукнул по дереву стола вилкой. – Клетки… да расплавятся они, сгорят к чертовой матери!

– Да? – Полковник аппетитно повозил семгу в соусе. – А вот вы знаете, например, что Белая Смерть, Сонечка ваша, способна гулять босиком, погрузившись по щиколотку в мартеновский расплав. Мы, ради любопытства, в плавильном цеху Кузнецка это устроили. Без особой помпы, конечно… И ничего ее ножкам не было.

– Угу. А когда я их весной по битому стеклу учил ходить, она все ножки боялась поранить… Вот как, оказывается!

– Да, боялась, – подтвердил Заратустров. – Потому что она не знала предела своих возможностей. Вы сделали великое дело – переломили у многих психологические ограничители. До конца.

– Черт… Все равно, это не-воз-мож-но!

– В ПКМ, как вы любите говорить, – заметил полковник, – действительно невозможно, а в Волшебной Картине Мира – запросто. Нет, давайте-ка еще выпьем… За вас! А теперь вернемся к магическим способностям. Они могут быть результатом только двух процессов – систематических тренировок организма на уровне физиологии, но под строгим контролем психики, и наследственных мутаций, зашифрованных в каком-то неизвестном узле ДНК, иногда так и не проявляющихся за всю жизнь.

Заратустров помолчал немного, видимо, оценивая послевкусие водки, дорогой и хорошей, ибо она не горчила, не жгла, а мягкой теплой вихоткой протирала горло. Он откинулся на красные подушки, расстегнул пуговицу воротника и расслабил узел безыскусного темного галстука.

– Нет, вы поймите меня правильно, Андрей Юрьевич… Они обыкновенные ребятишки. И по клубам могут повеселиться, и на занятия проспать. Потому как они пока не активированы. Для активации надобны особые обстоятельства и крайняя необходимость.

– И что, даже родители не знают? Об их способностях?

– У них НЕТ РОДИТЕЛЕЙ, – усмехнулся полковник.

Медный чуть не выронил на тарелку уже разжеванный пельмень.

– Как?

– Нет, конечно, не совсем так. Есть у них и родители, и бабушки с дедушками, и метрики… Э-э, только не всегда это биологические родители. И не всегда эти родители об этом знают. Дело техники. В наше-то время!

– Но…

– Господи Боже, Андрей Юрьевич, я вас умоляю! Простейший гипноз, суггестия. Плюс документики хорошие, чтоб лишних вопросов не возникало. Дело в том, что эти ребята свезены из самых разных мест страны. Из приютов, домов малютки, приемников… Отбор шел тогда, когда им был годик, может, три. Эх! – Заратустров рассмеялся шершаво. – Я тогда еще капитаном был, да… Вот ту же Белую Смерть мы нашли в тундре. В упавшем вертолете. Мороз минус пятьдесят два, это у Оймякона. Погибли все. А она выжила. И никакого обморожения. То же и с Су Ян. Ее мать, кореянка, согрешив с кем-то, родила тайно, в деревне, и в землю ребенка закопала…

– К-как?

– А так. Обыкновенно… Лопатой, – полковник задумчиво прожевал семгу. – На глубину примерно метр. Бабка утром в баню пошла, а там все в крови. Ну, она и к невестке. Та призналась. А у бабки ноги отнялись, но она поползла и начала руками землю рыть. Разрыла, а там, из чернозема, – ручонка детская. И шевелится. Вот и все. Не задохнулась, так как комья крупные были, и не переохладилась – май на дворе стоял. В общем, живет теперь Су Ян. У Ивана вот другая история. Восемьдесят пятый – теракт в Израиле. Взорвали автобус с русскими эмигрантами. ИМ же неважно, чьи это евреи… В общем, Ивана взрывной волной выбросило. Не сразу и нашли. Технически сложно было в Союз перевезти, но эту проблему решили через СВР.

– А Данила? – с неподдельным интересом спросил Медный.

– Данила?! Энергетический Танк? О, это очень колоритная история. Восемьдесят девятый, Забайкалье. Медведь-убийца, шатун, уничтожил двенадцать человек в леспромхозе: кому башку откусил, кому кишки выпустил. А дети в лес ушли. Так вот, нашли двоих, уже мертвых, – шатун полакомился.

– А Данила-то?

– А его из берлоги вытащили, когда медведя расстреляли с пяти карабинов. Жил он с этим медведем примерно полмесяца или даже больше. Тот его кормил мясом сырым, как медвежонка. Вот такие дела. Но видите, он вполне адекватен.

– Еще бы! – ахнул Медный. – Три ЧП, без конца по налоговым мотается… Слушайте, а Лис?

– Потомок шведского королевского рода. Дальняя родственница принцессы Дагмары. Во время парусной регаты шведскую яхту накрыл тайфун «Сильвия», и она заблудилась в Индийском океане. В общем, нашли ее только через полгода. Причем потаскало по морям и прибило аж к берегам Вьетнама. Как девочка выжила там, где не осталось ничего, даже машинного масла, – не знаю. Пассажиры даже кожу съели с кресел.

– Но ведь…

– Спокойно, Андрей Юрьевич! – стальным голосом прервал его Заратустров. – Шведы считают ее погибшей, и для шведской королевской семьи пресечение этой династической линии очень выгодно, поверьте мне. Нет смысла раздувать дипломатический скандал. Да, вы догадываетесь, то, что я вам рассказал, – совершенно конфиденциальная информация.

– Догадываюсь.

– Ну, вот и хорошо… А рассказал я вам это потому, что, увы… Увы! Пришел тот самый момент, когда эту команду резерва нам придется задействовать. Я долго оттягивал все это, до самого последнего момента.

Полковник посмотрел на него прозрачно-светлыми своими, режущими, как горный воздух, глазами. Налил полную рюмку.

– Давайте выпьем еще. За начало!

И, выпив залпом свою рюмку, он положил на стол острые локти, обтянутые дешевой тканью, уперся в Медного ледяным взглядом и, почти не разжимая тонких губ, поинтересовался:

– Андрей Юрьевич, друг мой, вы что-нибудь об ассасинах слышали?

То, что полковник предложит ему сигару, Медный вполне ожидал. Но то, что Заратустров станет так варварски обращаться со своей, предположить не мог. Тот извлек из пачки на столе одну зубочистку, бестрепетно проделал каналец в тельце сигары и, раскурив ее парой мощных затяжек, наткнул на зубочистку, как сардельку на шпажку, да так и стал держать. Объяснил:

– В Афганистане привык… Гильотинку свою всегда терял. Да так и сигарный сок язык не щиплет. Значит так, Андрей Юрьевич, с историей ордена низаритов-исмаилитов вы уже знакомы.

Медный поперхнулся.

– Откуда вы знаете?

– Я все знаю. А что не знаю, разведка сообщит. Важно другое. В тысяча двести семьдесят третьем под ударами турецких мамлюков пала последняя цитадель в Сирии – крепость Ширд-Кух, это в нынешнем Восточном Иране. Комендант Ширд-Кух, Абдаллах аль Хабиби был повешен… Но агентурная сеть ассасинов оставалась в Европе и частично в Индии. Тогда остатки ордена разделились – в Европе тайную организацию сколотил некто Хораи аль Айсон, в европейской транскрипции – Хорайзон. Так вот, Хораи, согласно определенным данным, являлся последним потомком Старца-основателя ас-Саббаха, потому что был рожден от девочки, которую старцу родила его вторая жена, и которую он приказал сбросить со стен скалы Аламут. Та не сбросила, сохранила ребенка, как – до сих пор неизвестно. Но как бы ни был Хорайзон близок по крови к линии ас-Саббаха, ровней он ему стать не мог – не прошел обряд инициации. Собственно, повторить этот путь может только женщина, рожденная, в свою очередь, от рода Хорайзона. С помощью пробуждения механизмов генетической памяти ее можно превратить в настоящую продолжательницу дела ас-Саббаха. Для этого она должна стать Невестой Старца, то есть пройти обряд женитьбы на ком-то из рода Хорайзонов…

– Так, погодите, – не понял Медный, – они же… получается, одного рода?!

Полковник мрачно кивнул. Помахал сигарой на шпажке. Как шашлыком.

– Совершенно верно. Кровосмешение – самый распространенный способ черной активации генетических цепочек. Получается монстр… если инициация проходит с соблюдением условных магических ритуалов. Так вот, должен вам сказать: до недавнего времени у Старца было около тридцати пяти Невест. Разные женщины: домохозяйки и бизнесвумен, официантки, шлюхи и фотомодели… Считалось, что они оставлены Старцем для того, чтобы сохранять тайну захоронения сокровищ ордена. Более того, в прошлом году один товарищ, то есть совсем не товарищ, а наш агент перевербованный, решил добраться до сокровищ Старца. Жадность одолела, да и информацию служебную использовал. Но мы это дело пресекли. Так вот, нам сейчас другое известно. Невесты – хранилища энергетики Старца. Есть некая основная, главная Невеста Старца – именно та, из рода Хорайзона. Жила она у нас, в нашем городе… И вот, когда прочих Невест убивают, их запас энергетики переходит к последней из них. Запас увеличивается, и она становится маленькой термоядерной бомбой – только нужен взрыватель. Жених. И обряд инициации.

– Жених? – тупо повторил Медный. – А он кем будет… после инициации?

– А никем. Жених – мясо, – брезгливо отрезал полковник. – Это только телесная оболочка для энергетического эгрегора Хорайзона или, прямо скажем, самого Старца. Его зарежут потом, после ритуального совокупления, как барана. А она родит.

– Почему вы так уверены, что она живет в нашем… Стоп! Вы сказали – жила…

– Да. Потому что ее путем сложной спецоперации похитили наши враги, выдававшие себя за врачей «Скорой». Машина попала в аварию, и вы это видели сами.

И тут все сложилось в голове у Медного. Неожиданный звонок, безумная погоня на «бумере» Данилы, перевернутая краснокрестная «Газель», человек с ожогом в прорехе распахнутой, разодранной рубашки. Так значит, это была она!

И опять полковник прочитал все в его глазах. Наполнил рюмки.

– Да, Андрей Юрьевич, тут мы просчитались. Они оказались сильнее. И технически грамотнее. Они вывели из строя нашего агента. Парень остался жив, но вряд ли будет ходить. Они нас ослепили и оглушили, и это отдельная история. Если бы не некоторая энергетическая связь между теми, кого мы называем «Невестами Старца»…

– Вы же говорили, она осталась одна? – перебил Медный.

– Не важно. Есть еще… побочные, так сказать! Так вот, к вам бы не прискакал цыган с зеленой плеткой, ваши бы ребята не получили сигнал. Одним словом, ее похитили. Не убили – и слава богу.

– А она и есть главная Невеста?

Полковник выпил свою водку и коротко кивнул. Пельменная уже заполнялась вечерним народом, но эти двое были словно отсечены от всего: и от досужих разговоров, и от сигаретного дыма, и от мурлыкающей в динамиках музыки.

– Слушайте меня ушами, Андрей Юрьевич… За восемь веков, прошедших с момента падения Ширд-Куха, довольно сложно составить генеалогическое древо. Но я думаю, Хорайзон, предвидя наступление католицизма на мусульманские владения в Европе, решил хорошо спрятать свое потомство. И полагаю, что он обратил свои взгляды на Азию. Китай или Индию. Одним словом… Вы слышали об Унгерне?

– Конечно. Красный, то есть Рыжий Барон, первый переводчик буддистских трактатов на русский язык, герой Белой гвардии, сподвижник Колчака…

– …мечтавший возродить великую Империю Чингисхана, – многозначительно добавил полковник. – Дело в том, что ведь Унгерна сдали свои. После рокового боя за станцию Бердск, откуда он ушел почти что по воздуху со своим штабом, разведка армии Смирнова и Эйхе предприняла успешную контроперацию. Штабистам Унгерна была обещана свобода в обмен на него самого. Они опоили барона и связали, после чего он был пленен большевиками. Так вот, мы получили доступ к допросам этих… господ. По их словам, Унгерн возил со своей ставкой некую девочку, подобранную им на разоренном китайцами поселении. Девочка была совершенно русской, но Унгерн обрядил ее в монгольскую одежду. Что интересно, он ведь не сделал ее своей наложницей, наоборот, он оказывал ей поистине царские почести и как-то сам зарубил офицера, посмевшего пристать к подростку. Так вот, перед своей кончиной Унгерн поручил девочку своему начштаба, бывшему пленному австрийцу. А тот… тот, похоже, сдал ее на руки Эйхе. Роберу Индриковичу. Милый был человек!

– А ему-то зачем?

– Думаю, Эйхе ЗНАЛ. Потому что он поместил девочку в приют, опекал… Все-таки начальник ЧК ОГПУ. Причем Эйхе прекрасно понимал, что «расколдовать» он девчонку один не сможет. Поэтому в тридцатые годы у него были активные контакты с этим австрийцем, уже проживавшим в Швеции. Эйхе добивался того, чтобы тот приехал, – видимо, чтобы помочь в «активации» девочки, уже ставшей женщиной. Но австриец не успел: в тридцать восьмом Эйхе расстреляли, как врага народа. После этого почистили архивы… Правда, личный архив Эйхе чудом сохранился в губернском отделе золотодобычи, и в семидесятых его обнаружили в тресте Запсибзолота. Но… здание Запсибзолота сгорело в восемьдесят шестом дотла по неустановленной причине – цокольный этаж рухнул в подвал, не уцелело ничего. Бумаги погибли. Так вот, по нашим данным, похищенная недавно девчонка – внучка этой унгерновской девочки.

Видя, что информация слишком медленно варится в мозгу Медного, Заратустров пояснил:

– …иначе говоря, потомок единственной дочери Старца ас-Саббаха, потомок Хорайзона и единственная Невеста, сохраняющая основную силу его эгрегора. Та, что пригодна для Свадьбы. Поэтому ее и не убили, как остальных. Ее похитили.

– А… где будет эта самая Свадьба? – прохрипел Медный, дрожа от волнения.

Полковник пожал плечами.

– Могилы богатых федаинов разбросаны по всей Европе. В Париже, в Лондоне, в Вене… В мусульманских мечетях. Есть и места в Египте. Может быть, инициация произойдет и на самой скале Аламут в Иране. Это тоже возможно.

– Но ведь… с вашими возможностями… очень просто искать.

– Нет! – коротко отрезал полковник и резко отодвинул от себя пустой горшочек. – Если ее украли ассасины, то они сделают все, чтобы вывезти ее отсюда и сохранить в тайне сам обряд Свадьбы. Бежать она не сможет: она уже разбужена, она кукла в их руках. Мы ставили ей блокировку, но она оказалась слишком слаба. Понимаете? Она не позовет на помощь. И нам ее не отдадут живой.

Медный пыхнул сигарой. Очарование этого вечера, сытный ужин, легкий хмель никак не вязались с жутью, которую рассказывал сейчас этот потрепанный временем человек с вузовским ромбиком на пиджаке.

– Но вы же – целое Спецуправление! Йоги…

– Да, первая буква от этого слова, – буркнул полковник. – Понимаете, родной, мы всего лишь в какой-то мере оперативники. Даже не криминалисты. Чернорабочие… Мы можем устранить ее, если найдем. Мы можем устранить ее жениха, если узнаем, кто это. Мы можем уничтожить место, где будет происходить обряд, вместе со всеми его участниками, не считаясь с жертвами… Более того, – он кольнул глазами Медного, – у нас есть приказ. Сверху. И нам ПРИДЕТСЯ так поступить, если не удастся остановить процесс инициации. Понимаете? Не гримасничайте, это обычная борьба разведок, где возможны подкуп, дезинформация, агентурная игра, наконец, определенные потери. Сто, пятьсот тысяч человек. Это борьба на тонком уровне… Штирлицев тут нет! Поэтому мы привлекаем вас и вводим в оборот резервную группу.

– Но мы-то… мы-то что? – с досадой пробормотал Медный.

Будущее ему сияющим никак не представлялось.

– Вы и ваша команда будете своеобразным генератором энергетики. Объект никогда не обратится к вам за помощью. Но он неизбежно начнет излучать энергетику, определенные волны, если до него дойдет излучение похожего, равного по силе эгрегора. Я не очень туманно выражаюсь? Хорошо. Вот вы и будете… генерировать. Мы приблизительно знаем расположение цитаделей ассасинов по всему миру. Знаем нынешних руководителей ордена. Вот вы проведете такой Симорон-круиз с организацией семинаров. И везде будете вызывать наш «объект». Только на вас она ВЫЙДЕТ. А дальше… – полковник пожевал губами, сплюнул на тарелку невидимую табачную крошку, – а дальше будем действовать по ситуации. Вот поэтому мы и расконсервировали вашу команду.

У Медного пересохло во рту. Он торопливо стряхнул пепел со своей сигары, оставил ее в пепельнице. Полковник посмотрел на него насмешливо и приказал:

– Не вздумайте ее здесь оставить! Мы сейчас пойдем.

– Почему? – Медный криво усмехнулся. – Предмет сглаза?

Заратустров хмыкнул.

– Да нет, официантки опять подерутся, кому ее докуривать. Я лучше им больше дам на чай.

– Да, тут официантки… – протянул было Медный, но тут до него дошел скрытый смысл сказанного, и он уставился на Заратустрова.

Вспомнил могучую официантку.

Полковник уже стоял, стряхивая какую-то пылинку с лацкана пиджака.

– Да, коса-то накладная… Видите ли, у трансвеститов и геев очень мощный энергетический экран. Они хорошо ощущают Тонкий мир. Поэтому-то тут и безопасно. Ну что, на воздух?

Красный проспект уже сиял дрожащими огнями. Розово-пурпурный фонтан подсветки заливал тяжелые фронтоны стоквартирного дома и лепные барельефы здания Запсибзолота. Редкие прохожие текли мимо струйками, а вереница автобусов, хмуро светя окнами, тянулась вниз, к мосту. Полковник Заратустров на выходе из пельменной, на подъеме из подвальчика, невежливо пихнул локтем в живот какого-то развязного молодого человека в ветровке, но тот лишь кротко извинился, улыбнулся розовощеко и почему-то, поигрывая оказавшимися в его руках ключами, пошел прямо к полковничьему «Москвичу». Шел полковник по старорежимному – заложив ладони за спину. Медный догнал его, торопясь, – никак не мог раскурить потушенную в пельменной сигару.

– Вам не по себе, Андрей Юрьевич?

– Как-то дико все это… Ассасины, Невесты Старца. Сидел вот, сидел, занимался веревочным курсом и Симороном, и вот на тебе… – пробормотал Медный с досадой.

– Мир обожает преподносить нам сюрпризы.

– Послушайте, э-э…

– Александр Григорьевич.

– Александр Григорьевич, честно говоря, до сих пор я думал, что все проблемы легко решаются мастерством Танцующих Волшебников. Не является ли все то, о чем вы рассказали, опровержением силы Симорона?

Они шли мимо решетки бывшей гимназии имени трехсотлетия Романовых, с прутьев которой скалились теперь серпасто-молоткастые гербы города, похожие на тигриные морды.

– Ничуть… – пробормотал Заратустров, приподнимая коротко стриженную голову и с каким-то особенным наслаждением вдыхая вечерний воздух: хотя каким он мог быть тут, кроме как наполненным пылью и бензином.

Но Заратустрову этот городской воздух явно нравился.

– Как это все… – Медный поежился. – Война. Кровь. Битва. Нехорошо… не по-симоронски. Или по-симороновски?

– Мне понятен вас священный ужас, Андрей Юрьевич… Видите ли, если Битва – Венец Войны, то Война соединяет в себе все аспекты Антероса – это антипод-близнец Эроса! Вы знаете, в знаменитой «Бхагавад Гите» Кришна высказывает мысль о неизбежности битв на ограниченном плане земного существования. А вот на сомнения Арджуны о необходимости сражения между людьми, о проклятии убивать близких он отвечает… минутку, сейчас вспомню… На санскрите это звучит… впрочем, отставить санскрит… Да вот так…

Заратустров наклонил голову и тягучим голосом процитировал:

– Воплощенный никогда не может быть убит, о, Бхарата! И посему не скорби ни о какой убитой твари. И, взирая на свою собственную дхарму, ты не должен колебаться, о, Арджуна: воистину, для кшатрия нет ничего более желанного, чем праведная война.

Он помолчал. Потом добавил кротко:

– Индусская дхарма – это русский Долг, который должен быть исполнен. Если Битва неизбежна, как оборот колеса сансары, то она обязана быть скоротечной и жестокой, чтобы не отягощать дух сражающихся и не умножать страдания побежденных… А волшебство… Это штабные игры перед Битвой. Что делает классический симоронавт, желая, например, получить хорошую, высокооплачиваемую работу? Ну?

– Мечет… то есть играет в бисер. БИСерит.

– Правильно, – согласился Заратустров, вымеряя шагами коричневых штиблет серый асфальт. – Допустим, покупает в магазине палку ливерной колбасы, пишет на ней черным фломастером слово «ЧИТЬ», отрезает ровно половину и скармливает первому бродячему псу. В руках у него остается полу-Чить. Эгрегор вытянут в сторону будущего, он притягивает цель. Затем симоронавт берет остаток колбасы…

– …и идет к рыбакам, – со смехом продолжил Медный, – отдает ее на приманку. Ведь мало иметь полу-Чить, надо это получение связать с ловлей работы!

– Правильно. Можно еще поплакать на крыше. Ведь работу хочется полуЧИТЬ высокооПЛАЧиваемую. А потом, когда симоронавт идет по берегу Обского в шубе – летом и в плавках с ушанкой – зимой, то второй же встретившийся и любезно принявший подарок рыбак оказывается директором крупной фирмы, которому позарез нужен программист или офис-менеджер. Совершенно верно.

– Да. Но у нас-то с вами все не так! Симороновским ритуалом тут не поможешь. Я не думаю, что ассасинов можно остановить, прибегая к помощи бога Халявы!

– Дело-то не в этом. Видите ли, мы тоже применяем Симорон-технологии, но просто на другом уровне. Что такое наш так называемый «первый случай»? Это методика, иными словами, СГУЩЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ. Мы не выставляем засады и блокпосты, мы не рассылаем фотороботы. Мы просто сгущаем РЕАЛЬНОСТЬ. То есть, простите, в данном случае вы будете сгущать: ТАКовать, воздвигать замки ВКМ… Хотите пример? Ритуал «Ответственной Вещи». Не стоит винить себя в опоздании, небрежности и прочем. Назначьте ответственной за ваши неудачи некую вещь. Таким образом, вы выполняете симороновский ритуал. Вы создаете энергетическую марочку, клеите ее на предмет, и действительно энергетический баланс по принципу «виноват – ответишь» переносится на предмет. А вы получаете возможность спокойно подумать о себе.

– Ну да. Классическая схема. Придумана то ли Зиной Тапочкиной, то ли Бородой[22]… сейчас не помню, – пробормотал Медный.

Полковник улыбнулся.

– Вы знаете, как-то любимый наполеоновский маршал Мюрат проиграл, причем совершенно бездарнейше, одно из сражений в Северной Италии. Маршал был в страшном гневе, но гневаться он мог лишь на себя. И вот что Мюрат сделал… Он стал на закате у стены монастыря и приказал отборным солдатам расстрелять свою тень! Тень на стене была изрешечена. А на следующий день военная удача вновь вернулась к Мюрату и больше не оставляла его. То есть тут – та же технология.

Медный даже остановился.

– То есть вы хотите сказать, что у вас тоже есть тень, ответственная за поражения?!

Заратустров молчал. По дороге к нему, дерзко разворачиваясь через осевую, подлетел «Москвич». Медный ухватил полковника за черный рукав.

– То есть… мы ее РАССТРЕЛЯЕМ?

Полковник повернул голову, улыбнулся и приложил палец к губам. Потом поинтересовался:

– Доедете? Ну и славно… Ждите инструкций, Андрей Юрьевич!

Медный хотел что-то сказать, но так и застыл: на полочке машины – за задним сидением, он увидал толстую русую косу, массивную, как колос. А Заратустров захлопнул дверь, и было слышно, как он сказал пухлогубому парню, сидевшему за рулем:

– Поехали, Лизанька… на Базу!

Новости

«…запрос конгрессмена Дегетте в Конгрессе США наделал достаточно много шуму. Мэри Дегетте взялась защищать права небольшой диаспоры потомков индейских племен гольдов, живших в начале века на территории от современной Чукотки до русского Салехарда. Представители племени утверждают, что их предки перебрались по льду Берингового пролива в США в тридцатые годы, спасаясь от репрессий коммунистического НКВД. На этом основании глава общественной организации „Гольды“, которую поддерживает Дегетте, заявил о готовности подать иск против российского правительства и потребовать моральную и материальную компенсацию за массовый геноцид своих сородичей. Как утверждает Дегетте, ознакомившись с предоставленными документами, в 1936 году в заполярной тундре было уничтожено около сорока духовных вождей гольдов – шаманов, бежавших из гулаговского заточения… По преданиям стариков племени, не помогла даже помощь индейского божества Эрлик-хана, к которому взывали шаманы… Командовал операцией некий русский командир Бабушкин…»

Кристи Мак-Кормик. «В тисках советского колосса»

Los Angeles Times, Лос-Анджелес, США

Тексты Одинаковые, Людочка и Эрлик-хан

Тела Вано и Резо с некоторых пор отзывались на любое движение мира тяжкой физической болью. Столкновение простых грузинских торговцев с простыми русскими сантехниками оставило на внешности первых глубокий след: перебитый нос Вано украсился пластыревыми нашлепками, а выбритую голову Резо пересекли два шва, которые накладывал хирург почти без анестезии, пока Резо, матерясь, дул крепчайшую чачу. Это событие существенно изменило и душевное состояние Одинаковых. Со свойственной их примитивным натурам горячностью они решили: кровь должна быть отмщена!

– Резать надо! – мрачно сказал Вано.

– Са-авсэм резать! – согласился Резо.

«Резать» они решили, конечно, Ирку, не боясь уголовного преследования, ибо в их понимании зарезать недостойную женщину, моющую подъезды, было делом почти что богоугодным. Тем более что она – воровка, укравшая у них цветы.

На этот раз грузины обложили квартиру Ирки по всем правилам профессиональной слежки, хоронились в кустах и тщательно исследовали ее маршруты. Теперь они уже выстроили план, согласно которому Ирку следовало подловить в каком-нибудь месте, которое четко гарантировало бы отсутствие посторонних лиц, трахнуть и зарезать. Впрочем, что сделать сначала, а что потом, – единого мнения у Одинаковых так и не сложилось. Сидя в душном, воняющем кошками подвале соседнего с Иркой дома, они не спускали глаз с желтой, разлохмаченной хлопаньем двери ее подъезда. Однако Провидению было угодно и в этот раз спутать Одинаковым все карты…

Накануне вечером Ирке позвонила тетка, которая жила в Рубцовске одна, но умудрялась по полгода работать проводником поезда Новосибирск – Адлер. Когда она приезжала в свой Рубцовск в отпуск, то изнывала от приступов чадолюбия и стремилась щедро поделиться нерастраченным запасом фруктов. Поэтому и в этот раз тетка, кстати, носившая в кармане удостоверение казачьего старшины Войска Алтайского, суровым тоном объявила:

– Так! Собирай своих голозадых и дуй до меня. Буду твоим витаминизацию проводить… Одна нога там, другая здесь.

Естественно, Ирку долго уговаривать не пришлось. Она быстро договорилась с шофером ЖЭУ Витей и уже рано утром, в пять часов, приказ тетки был исполнен с максимальной точностью. Одна босая нога Ирки оказалась в машине, высунутая в окошко старенькой «японки» и обдуваемая встречным ветерком, а вторая в виде отпечатка – на асфальте у подъезда – выходя, Ирка пересчитала пятками все лужи, оставшиеся после небольшого ночного дождя.

А в это время в ее квартире копошилась Людочка. Уезжая, Ирка очень просила подругу отнести в ремонт игрушечного робота, которому ее башибузуки едва не отвернули пластмассовую голову и испортили механизм, с помощью которого робот истошно кричал: «Fire! Fire!»[23] – и мигал лампочками красных глаз. Все электроприборы Ирке ремонтировал охранник гаражного комплекса Саша, немолодой верзила с грустными глазами и рыжими лохматыми усами, давно и безнадежно влюбленный в эту отчаянную и дерзкую женщину.

Людочка шла к Саше по дороге от своего института, так было удобнее. Тот разочарованно оглядел ее фигуру, обтянутую в легкое белое платье в горошек, принял робота и обещал сделать за смену. На третий день можно будет прийти и забрать работу. Людочка покивала, поблагодарила, одарив охранника лучезарной улыбкой Принцессы, и пошла домой.

На обратном пути она свернула влево. Еще когда она шла сюда, увидела кучи опилок. Лимонно-желтые, они возвышались кучами у ограды лыжного комплекса Алека Тульского, где ныне располагалась конно-спортивная база. За этими кучами коричневели другие опилки, привезенные уже из стойл, изрядно окрашенные навозом. И Людочка ощутила неудержимое желание пройти по этому мягкому, пружинящему ковру босиком – просто так, ощутить своими ногами ворс соструганной, размолотой древесины и даже побродить по той кучке, коричневой, от лошадей, предки которых ушли в могилу вместе с Принцессой Укок. Людочка пересекла дорогу и оказалась в каменном мешке. Его надо было преодолеть, расшвыривая ногами мелкий щебень, разбросанный между рыжими кирпичами двух стен и воротами. И вот когда она пошла, сосредоточенно обходя темные пятна от луж мочи и битые бутылки, впереди из прорези в гаражном лабиринте выдвинулась темная фигура.

Это был Резо. В руке он держал заржавленный лом.

Людочка ойкнула и бросилась назад, скользя по щебню.

Но едва она сделала пару шагов, как из-за мертвого остова «ГАЗ-66» выплыла вторая фигура. Вано. С таким же ножом в руке – устрашающе большим, в каких-то пятнах, и ломом в другой.

Людочка вскрикнула, вжалась спиной в раскаленный металл чьей-то гаражной двери. Грузины нехорошо ухмылялись.

Они ступали по песку и крошкам бетона, устилавшим проезд между гаражами. Они ощущали свою полную безнаказанность. Это были «самостроенные» гаражи, не было тут ни охранников, да и вообще – они успели проверить! – ни единой живой души. Конечно, обидно было, что попалась не та долговязая воровка, а всего лишь ее подруга. Но, как одновременно подумали Одинаковые, тем действеннее будет расправа: когда эта шлюшка расскажет подруге-воровке, как ее насиловали, натянув на голову платье и поставив коленками на битые кирпичи… ТА определенно должна будет образумиться и вернуть деньги.

Приблизившись, Резо густо сказал:

– Э! Рос не хател тавать? Иде рос? Давай всад.

Людочка не торопилась снимать платье, как тогда Ирка. Солнце палило сверху, пробивая квадраты бетона и чертя на них тени. Грузины наступали.

И в этот момент все смешалось в мозгу Людочки. Ее ступни жег раскаленный бетон – она как раз встала на полоску, которую уже с самого утра жгло солнце, – а перед глазами вдруг проявились существа с квадратными, тяжелыми головами. Они стояли вроде как вверху и заглядывали вниз, на женщину и двух людей, они качали этими головами и негромко переговаривались глухим, бурчащим говором. Она не знала, но поняла – это были мэнквы[24].

– О, Эрлик-хан! О, Абычегай-оол! – послышалось Людочке.

В это время Резо перехватил лом в другую руку и сообщил:

– Э, разидевайса! Сичас лом башку бит будим…

Он не ощущал, что под его ногами, закованными в панцирь дорогих белых кроссовок, началось движение. Вроде как ветерок змейкой заметал песок и бетонную крошку; вроде как вихри закрутились там. И вот этот песок вдруг начал подниматься, как будто кто-то невидимый, вобрав его в себя, вставал с земли. Тотчас у ног Резо, стоящего с ломом в руках, вырос сначала песчаный гриб, который вскоре вырос до размеров голема – глиняного великана.

– Вай, нах! – сказал Резо и выронил лом, почувствовав, как что-то обвивает его спортивные штаны жгучей змеей.

Песочный человек залезал сыпучими руками ему за шиворот, в рот и глаза; он скреб глотку, раздирая ее алмазной рукавицей. Резо замахал руками, точно отмахиваясь от полчища ос, но этим лишь усилил свое безнадежное положение. Песочный человек перехватил его руки и заболтал, заиграл ими, обжигая в своих объятиях.

В этих прокаленных солнцем ущельях гаражей с безглазыми дверьми-воротами происходило что-то страшное. Вихрь кружил Резо, танцуя с ним, как с пьяной куклой; и, побелев, замерла у стены Людочка, оцепенев, прирос к бетону Вано…

Вот из пыльного столба донесся нечеловеческий, полный муки вопль Резо:

– Айиыыыы-ыыыы! Больна-ааааа!!!!

И Вано кинулся вперед, скрипя зубами, выставив нож на странную серую фигуру то ли из песка, то ли из пыли. На секунду перед Вано мелькнули глаза – непонятные, желтого цвета – и какие-то вислые усы, а песочный вихрь расхохотался ему в лицо:

– Эрлик-хан! Эрлик-ха-ха-хааааа…

Вано ударил ножом, попав во что-то мягкое, ударил еще и еще…

Внезапно вихрь рассеялся, и грузин с ужасом увидел, как по гаражной стене сползает с перекошенным и словно обваренным лицом Резо, а из его обтянутого майкой живота, уже рассеченного, глупо валятся сизые кишки.

Вано пошатнулся, и тут какие-то неподвижные фигуры выросли над его головой. Он даже с трудом понимал, что это – мэнквы, безгласные боги, созданные Верховным божеством Нуми-Торумоми и позже обращенные им в шаманских слуг из-за их глупости да неловкости.

Мэнквы качали квадратными головами и топтали его, Вано, своими слоновьми ногами. Грузин задыхался. Из окружившего его мрака внезапно показалась огромная ступня, мозолистая и узловатая, как столетний дуб, и опустилась на него.

Сознание Вано погасло.

Людочка, наблюдавшая округлившимися глазами, как оживший песок душил двух человек, стремительно бросилась прочь. Она никогда не думала, что сможет вскарабкаться по голой бетонной стене, – но ведь вскарабкалась. И, скользя голыми пятками по расплавленному, хлюпающему под ногами битуму крыши, понеслась прочь. Она бежала к Саше и, когда спрыгнула через сто метров с ровной, как парапет, крыши, угодила едва ли не в его объятия.

– Тиш-ты… Ох, них-и-ия! – просипел тот, сгибаясь, – острой коленкой Людочка угодила ему прямо в солнечное сплетение.

Девушка прижалась всем своим худым телом к черной униформе.

– Саня! Там… убивают!

– Кого? Кто? – не понял охранник, лихорадочно пытаясь застегнуть ширинку. За пределы своей укрепленной крепости из начинавшихся здесь кооперативных гаражей он вышел по малой нужде.

– Там! – пронзительно закричала женщина. – Эрлиха какая-то…

Саня нашарил на поясе револьвер системы «наган» образца тысяча девятьсот тридцать седьмого года, которым до сих пор вооружали частную охрану, и пошел вперед, распушив усы. Пусть не перед Иркой, но хоть перед ее знакомой он будет выглядеть героем…

Но на месте недавней трагедии только жужжали мухи, грозно роившиеся над кучкой свежего собачьего кала. Змеистые замесы на плитах, рыжие стены гаражей, коричневые ворота с номерами… Людочка ойкнула.

Никого не было. Только на одном из ворот виднелось мокрое пятно, будто раздавили гигантскую муху. Пятно было более темным, чем ржавое железо, – кровь!

Саня покрутил мощной шеей. Еще раз осмотрелся. Потом обернулся к Людочке.

– Ты, эта, – рассудительно проговорил он, – беги отсюдова! И сиди дома. Ты ниче не видела, а я ниче не знаю… Поняла?

Людочка кивнула и, глотая внезапно подступившие к горлу слезы, побежала. Она мчалась по периметру забора конно-спортивной базы, и ее босые ноги тонули в нежно щекочущем ковре опилок. Но она почти ничего не чувствовала.

Людочка вдруг с ужасом ощутила, что все произошедшее уже не пугает ее. И что она уже знает этого духа, который возник в песочном образе, чтобы защитить ее: Эрлик-хан, повелитель подземного мира. А мэнквы, лобастые беззвучные боги, – его помощники. Людочке чудилось, что они выглядывают из дупл окружавших ее деревьев, подмигивают ей из густого леса: ведь мэнквы, согласно древней шаманской традиции, живут в стволах деревьев и ожидают своего часа!

Новости

«…вслед за бундесканцлером, открывшим личный сетевой дневник на сайте, собственным блогом обзавелся и президент Ирана. Дневник последнего на четырех языках доступен в Сети по адресу , и, кроме языков, посетитель веб-страницы может выбрать цвет оформления сайта, от классического белого до легкомысленно-розового. Высказывания светского главы Ирана звучат достаточно агрессивно. Он пишет, что „Запад хочет поработить Иран, но это ему не удастся“, и ссылается на некое „грозное оружие, еще более страшное, чем атомное“, которое имеется у Стражей Исламской революции. Однако ряд экспертов считает упомянутый в дневнике „Орден аль-Бартуха“ не более чем мистификацией, а слова иранского президента о „новом оружии“ относят скорее к человеческим ресурсам Ирана. Действительно, единственное, что реально может противопоставить Иран в случае внешней агрессии, – это миллионы исламских фанатиков…»

Рейчел Коллиган. «Век полной Абракадабры»

Financial Times, Лондон, Великобритания

Тексты Левый берег. Кафе «Гараж». Полковник и Медный

Обычно водка чувствительно била по сознанию, погружая его в сплошной, вязкий и не всегда приятный омут; но сейчас она подействовала совсем иначе. В расслабленном и игривом состоянии духа Медный, после прощания с полковником, дошел до двухэтажного, дореволюционной постройки здания аптеки… а потом взял да пошел обратно, вниз по Красному проспекту, к мерцающим в ночи куполам собора, оставив нескольких тоскующих на остановке пассажиров и бормоча:

– А вот если он остановится и отвезет меня в Троллейный… если в жилмассив отвезет, я подарю ему новые подфарники. ТАК! Подарю!

Медный, конечно же, имел в виду автобус и «таковал» все сильнее, вколачивая каблуки штиблет в асфальт. На десятом-двенадцатом «пазике» рядом заскрежетали свою короткую песнь тормоза, и Медный увидел автобус с табличкой знакомого маршрута. Двери открылись. Водитель, чем-то озабоченный пожилой казах, выскочил, пробежал мимо Медного и радостно воскликнул с акцентом:

– Во! Итет, ни смотрит…

Медный изумленно завертел головой. А водитель уже поднимал из асфальтового, предназначенного для дождевой воды углубления, метрах в пяти от Медного, какой-то сверток. Промасленная бумага и что-то рубиново-красное. Казах обратился к Медному:

– Э? Ты терял, да?

– Зачем? – вполне по восточному удивился Медный.

Водитель осклабился. Развернул сверток, помахал им под носом прохожего:

– Э! Патфарники, да… Кто-то с магазина ехал, патирял… Ну, что упало, то пропало! Верно, земляк? Сатис, тавезу хорошего человека!

– Верно. А вы не на Троллейный?

– Да сатис, да? Я там рятом живу…

Еще раз на деле доказав себе, что он – Волшебник, Медный обрел некоторое душевное равновесие, изрядно потревоженное рассказом Заратустрова и остальными неожиданными открытиями этого вечера. С казахом он действительно доехал почти до самого своего дома. На кухне он заварил себе кофе, чего раньше никогда не бывало, особенно после трехсот граммов водки, и выпил чашечку с чувством какого-то священнодействия. А потом, после кофе, его вдруг повалило в сон, да так властно, что он едва успел раздеться…

Спал он плохо: снились ассасины с накладными носами и бородами дедов морозов, желтыми шершавыми пятками; снилась Лис, зачем-то делавшая прорези в своем белом носочке, как для маски грабителя банков; снились какие-то дети в красных галстуках, с гомоном прыгавшие вниз с вершины Аламута…

Когда он проснулся, то первое, что обнаружил, – выпавший из одежды квадратик бумаги. Это была подставка под пивную кружку со стершимся лейблом, но четко прописанным номером телефона.

Медный прошаркал к телефону в прихожей, набрал номер. Голос полковника он узнал сразу – глуховатый и надтреснутый. Медный не успел вымолвить охрипшим со сна горлом дежурную фразу приветствия, как Заратустров осведомился:

– Прекрасное утро, батенька. Не позавтракать ли нам вместе?

– Но…

– Выходите на улицу и идите в сторону Дмитровского моста. Я скоро буду.

В сторону моста – это означало, что путь будет пролегать по длинной и прямой, как стрела, над которой возвышались чадящие трубы ТЭЦ, улице Энергетиков. По ту сторону улицы, напротив ТЭЦ, тянулось бесконечное поле, усеянное торчащими трубами погребов. Здесь, невзирая на близость дороги, радостно жила природа: лохматился кустарник, блаженно пахло землей и грибами. Медный, пройдя десяток метров по дорожке с двумя продавленными колеями, вдохнул кристальный воздух утра и, подумав, стащил с ног кроссовки вместе с носками, повинуясь новой привычке «Лаборатории» – больше находиться без обуви, вполне по мудрости целителя Ошо, подпитываясь соками Земли. Он пошел по дорожке. Трава и прохладная земляная гладь стирали ночные кошмары, словно ластиком.

Нечастные автомобили пролетали по утренней улице, пик транспортной отрыжки приходился здесь на пару часов позже. Вот сзади вырос комом оглушительный рев: огромный черно-красный «Харлей Девидсон» летел почти по самой осевой, сверкая на солнце хромированными трубами и чемоданом багажника сзади. Поравнявшись с топающим по дорожке Медным, мотоциклист в шлеме, весь затянутый в кожу, похожий на черного термита, вдруг свернул влево, пересек дорогу и прижался к тротуару. Он снял шлем, и в лучах солнца блеснул седой ежик Заратустрова.

– Босичком поутру? – крикнул он. – Хорошее дело! Обувайтесь, батенька, да садитесь. Поедем кофий пить.

Второй шлем оказался у него, конечно же, наготове.

Спустя четверть часа они сидели в еще одном подвальном помещении с развешанными по стенам запасными колесами, позолоченными разводными ключами, деталями автомобильного глушителя, и прямо над ними нависало шасси иномарки, из сердцевины которой светил плафон. Круглосуточный бар «GARAGE» радовал своих посетителей нетрадиционной атмосферой, авторемонтной мастерской и сорока сортами кофе. Полковник взял себе меджийский кофе Bon Matin с орехами и имбирем, а Медный – простой Espresso Bono Italiano.

Медный, смущаясь, рассказывал Заратустрову про то, что он, во-первых, ничего не помнит, во-вторых, вроде как вчера, разбуженный среди ночи, разговаривал с мистером Лукасом, находящимся сейчас в Египте, и совершенно не сохранил в памяти ни слова из этого разговора. Полковник слушал его монолог с каменным лицом. В своей косухе он казался сильно постаревшим персонажем из сериала «Звездные войны».

– Не помнить – это плохо, – задумчиво проговорил он, помешивая свой меджидо ложечкой. – За такие казусы у нас в разведшколе полагалось…

Но он не договорил, а просто вскинул прозрачные глаза на Медного.

– Вы сами лично разговаривали с мистером Лукасом?

– Да… то есть нет. Все время переводила его секретарь, миссис… Дилис… Валес… Валисджанс, вот!

– Акцент?

– Не знаю… Никакого акцента. Только я слышал все время какие-то смешки, будто кто-то хихикал.

– Ладно. Проверим. Факсы, если будут, передавайте мне. Будете курить?

– Сигару?

– Увы, нет времени… только вот это.

Заратустров вытащил из кармана и небрежно бросил на стол пачку Gitanes с изображением сине-белой цыганки, а потом заметил мимоходом:

– Черный алжирский табак… привык в Конго! Курите, курите.

Алжирский табак чуть не разорвал ему легкие ядреным дымным шаром. Прокашлявшись, Медный пробормотал:

– Я все хотел у вас спросить. Еще вчера. Вернее, потом, когда приехал домой. Вы говорили про орден Истребителей Магов… Ведь вы говорили?

– Говорил, – спокойно подтвердил тот, отпивая кофе. – Между строк. Вы не услышали, но запомнили.

– Получается, что наше оружие – методы Симорона – бесполезны? И почему им удается, э-э, как сказать…

– …ускользать от нас, – подсказал полковник, сверля его бесцветными зрачками. – Понимаете ли, Андрей Юрьевич, дорогуша мой. Волшебник – это состояние души. Волшебник делает волшебство потребительское, для себя или для других. По мере необходимости. Например, ищет хорошую работу, хорошего жениха, хорошего котенка. Да, вы поняли, о чем я. Маг – это способ познания мира. И отказ, сознательный отказ от части Волшебства. Маг видит Тонкий мир пересечения эгрегоров и не стремится урвать от мира все, что он захочет, как это делает простой неискушенный симоронавт, который действует подобно дитю в магазине игрушек: «А, хочу это! И это хочу! И то!!!» Маг мудр. Он знает, что мир даст ему только то, что необходимо им обоим. Маг может жить в сравнительной бедности или относительной скромности. У него нет лишних желаний. Маг – это мощная энергетика, выдающиеся способности. А ассасины создали внутри своего ордена новую силу. Орден внутри ордена, который был создан еще вторым имамом Аламута, после ас-Саббаха, Хасаном ас-Бартуком. Тогда в Персии была масса кочующих волшебников, применявших методы суггестии, сгущения материи, переключения сознания. Почти все то, чем пользуется сегодняшний симоронавт. Но ас-Бартука это не устраивало. Тогда за основу он взял чистый разум и непреклонную волю. Если классические волшебники творили чудеса от имени Аллаха и пророка его Мохаммеда, то ас-Бартук провозгласил себя Мохаммедом Вторым. Иначе говоря, он отверг божественное происхождение сур, услышанных пророком в пещере Хизры в шестьсот двадцать шестом году, и сказал, что может написать еще лучше, но только ему это не надо. Он стал тренировать своих людей. Каждый должен был стать имамом самому себе – таков был девиз ас-Бартука. Точнее… девиз был другим. Знаете?

– Нет, конечно.

– Нет, знаете. Только в искаженном виде.

Полковник помолчал, потом бросил в пустоту зала резкое, как крик хищной птицы:

– Abreg ad habra!

– Ох… это что?!

– Это переводится: «МЕЧИ СВОЮ МОЛНИЮ ДАЖЕ В СМЕРТЬ!» Искаженное – абракадабра. Способности чистого разума, усиленные абсолютной волей, – это страшное оружие. И самое главное отличие таких людей от классических магов – это то, что их энергетика неуловима. Их не обнаруживают наши приборы. Они невидимы даже для таких чувствительных людей-детекторов, как Олимпийский, то есть Шкипер, или как Лис. Их сила в мозгу, который дремлет, но, будучи «включенным», он приобретает страшную разрушительную силу. Потому мы фактически бессильны против них… Еще кофейку?

– Можно.

– Я смотрю, вам понравились сигареты… Как-нибудь подарю блок.

– Мне будет нечем вам отдариться.

– Бросьте. Пустое! Любезный… – бросил полковник подошедшему юноше-официанту и произнес несколько слов таким же гортанным, незнакомым языком.

– Черт! Он что, тоже оборотень? Это секретный шифр?

– Нет. Просто парень вырос в Ташкенте, понимает немного по фарси.

– Но откуда вы…

– Он ДУМАЛ НА ФАРСИ, – исчерпывающе пояснил полковник, наблюдая, как приближается официант, ставит на стол новые чашечки и бесшумно удаляется. – Грамотная у них обувь – тонкая резина, беззвучный шаг… Так о чем мы с вами, Андрей Юрьевич?

– Я все думал об этом… о секте, так сказать. Неужели все так серьезно?! Какое-то дикое средневековье. Мистика. Игры…

Заратустров отрывисто, каркающее рассмеялся. Этот смех вороном забился под своды подвала (кстати, а почему они все время беседуют под землей?) и оборвал фразу Медного, скомкал ее, разрушил.

– Эх, Андрей Юрьевич! И вы туда же! Обкурившиеся, да? Дехкане с автоматами? Исламские фанатики? Да нет. Глупо так себе все представлять, дорогой мой. В тысяча пятьсот тридцать втором году, в эпоху первых серьезных научных открытий, тогдашний имам Севера, то есть Европы, ас-Хасим Бей провозгласил исход ассасинов в науку. Они работали бок о бок с Френсисом Бэконом, Исааком Ньютоном. Сегодняшние ассасины в своем абсолютном большинстве работают в области высоких технологий. В области ядерной физики и кибернетики. В области нанотехнологий и генной инженерии. Это высокообразованнейшие люди, которые обладают всем арсеналом современных научных знаний и достижений. Понимаете, в чем дело? Современный низаризм-исмаилизм – это не религия Аллаха, это даже не учение шиитов, благодаря которым американцы сбросили Саддама. Это религия личной абсолютной власти и неограниченного права на убийство. Вы поймите, мы, засратые интеллектуалы, бежим от любой зависимости, оберегая свою индивидуальность. А Восток привык к тотальному подчинению. Они КУПАЮТСЯ в собственной зависимости. Поверьте мне, это очень сладкое чувство – ощущать себя полным рабом. Это чудовищно облегчает душу, освобождая ее от всякой ответственности и сомнений. Это, кстати, хорошо понимали некоторые офицеры Третьего Рейха. Братство ассасинов не требует от своих членов ничего: ни обетов, ни молитв, ни постов, ни идеологической верности Верховному. Оно требует одного – в какой-то момент встать и УБИТЬ. Просто так! А ведь это желание заложено в каждом человеке…

Медный вскинул руки:

– Ну, знаете, Александр Григорьевич!

Вместо ответа полковник болтнул чашечкой и словно бы случайно шлепнул каплю кофе на ногу Медного. Жидкость попала на голую кожу между брюками и кроссовкой – ведь носки Медный не надел. Он чертыхнулся.

– Больно? – ласково осведомился Заратустров.

– Ну, черт… Горячо!

– А если бы это сделал незнакомый человек, да еще пославший вас при этом на три буквы?

– Я бы…

– Вы бы подумали: «Убил бы!» – резко оборвал полковник. – Вот поэтому я и говорю, что чувство агрессии, слепого убийства, примитивного древнего берсеркерства дремлет в каждом из нас. А ассасины дают ему зеленый свет. Хочешь убить? На! Убивай! И не думай, плохо это или хорошо. Это не ты убиваешь – это убивает Старец, которому ведомо все. А ты лишь получаешь удовлетворение. Это религия убийства. В ней есть свое притяжение. Они могут ждать благословенного момента годами и месяцами – цели ассасинов велики, нет смысла развязывать мелкий террор или банальную уголовщину. Помните нашего Федора Михайловича: «Тварь я дрожащая или право имею?» Женщина, входящая в братство, может быть дамой из высшего света, блистать на дипприемах, а в какой-то момент, когда поступит ПРИКАЗ, с наслаждением выпустит кишки любому: такой же молодой красивой стервочке, старику, юноше или годовалому ребенку. Рука Старца совершает убийство, рука Старца повсюду – это есть главная составляющая их идеологии. Наемные убийства – это ведь одновременно и хороший бизнес. А также экстремальный спорт, так как члены ордена получают неограниченные возможности для удовлетворения самого дикого садизма, до которого так падок человек современный. Вы знаете, лет десять назад одного судью из Болоньи связали и заставили совокупляться со своей дочерью, а в это время их истекающие кровью тела покалывали стальными спицами… Ну, как, вам уже нравится?

Медный поперхнулся дымом. Полковник понаблюдал за ним, а потом, резко отняв чашку от губ, поднялся.

– Ну, мне пора. Спасибо за рассказ о миссис Валисджанс. Да, вот еще. Будете мне звонить, говорите вот что.

И он положил на столик, почему-то в стеклянную пепельницу, квадратик серой бумаги. Медный хотел взять его в руки, но Заратустров предостерег:

– Не надо. Пусть полежит минуты три. Постарайтесь просто запомнить.

И он исчез. Просто – исчез! Гулко хлопнула тяжелая входная дверь, отсекающая этот мир от подвала, и раздался звук мотоциклетного мотора. Медный сидел и тупо разглядывал бумажку. На ней было напечатано:

АРИССА БУДДА ВЕНЕРА 225

Медный так и не отследил, прошли ли те три минуты, – ему показалось, что просидел он уже очень долго. Наконец он протянул руку, как вдруг листочек полыхнул магниевой молнией, моментально выжег в мозг, как паяльником, и этот номер, и это имя и обратился в кучку пепла.

Медный так и остался сидеть с открытым ртом. А неслышно приблизившийся чернявый официант молча сменил пепельницу – ловко, как они это умеют, накрыл одну посудину другой.

Новости

«…поводом послужила программная ошибка в поисковой системе abracadabra.go, в результате которой в Интернете появилась информация о поисковых запросах 650 тысяч человек. Возможно, этому бы не придали значения, если бы несколько Интернет-пользователей не проанализировали случайно попавшую к ним информацию. В 675 случаях запросы были связаны со словами „Иран“, „аль-Бартух“, „ассасины“, „катастрофа“… Один из ведущих сетевых экспертов Робер Мак-Лауэлл уже заявил, что все это похоже не на системную ошибку, а на грамотно спланированный ход „устрашения“, и таким образом вновь возник вопрос о тех организациях, интересам которых служит эта популярная и почти безупречная на сегодня поисковая система…»

Том Круус. «Запрос на засыпку»

Financial Times, Лондон, Великобритания

Тексты Людочка, Термометр и другие

После того страшного происшествия Людочка рухнула спать. И не в своей квартире, а у Ирки, куда пришла совершенно интуитивно, ничего не соображая.

Сон ее не содержал сновидений, он просто раскатал ее по тахте, как огромный каток, в блин. А когда молодая женщина проснулась, первой ее мыслью было – Дмитрий!

Да, он должен был ее ждать сейчас в том самом кафе, где они встретились впервые, чтобы, как он выразился, «сделать знойным вечер буден». Причем уже полчаса как. Людочка бросилась к дверям, но тут ее осенила верная мысль. Она подскочила к Иркиному большому трюмо и ахнула: платье ее было перемазано ржавчиной – спиной Людочка стерла всю кирпичную охру! Идти в таком платье было невозможно, и ей пришлось распахнуть дверцы платяного шкафа.

Но гардероб Ирки оказался катастрофически небогат. Юбки и сарафаны она накануне сдала в химчистку. Людочка вспомнила об этом с ужасом. Единственный строгий костюм, в котором подруга когда-то впервые появилась перед сантехниками, для романтического вечера не подходил. Шерстяное платье казалось слишком теплым – вечер дышал в открытое зарешеченное окошко духотой! В итоге Людочка влезла в джинсовые с цепочками на бедрах шорты, едва прикрывающих ее ягодицы, и в оранжевый топик с металлическими пластинками. И так вот, звеня, как окольчуженный рыцарь, и оставив открытым окно, она выбежала из Иркиного дома навстречу своему счастью.

Термометра она увидела издали. Дмитрий Илларионович сидел под шатром в позе растерянного Чайльд-Гарольда, положив на край пластикового стола приготовленные цветы. На нем был почти белый джинсовый костюм и шейный платок, а нога все так же покачивала ременной сандалией. Но, увидев бегущую через дорогу женщину, – ах, как она прекрасна была, босоногая, легкая, парившая над серым асфальтом и белыми стершимися линиями разметки! – Термометр вскочил, приосанился и успел галантно вручить ей букет. Не снимая газеты…

– Ой, спасибо! – покраснела Людочка, погружая лицо в гвоздичную россыпь.

Гвоздики почему-то пахли перепрелой травой. Но Людочке это показалось несущественным. Ей никто никогда не дарил цветы – вернее, нет, когда-то давно, в Новокузнецке, кажется, на выпускном! Маленькое ее сердечко билось пойманной птицей. Она неловко опустилась в кресло.

– Что будем? – осведомился Термометр с вкрадчивостью опытного метрдотеля. – Я бы порекомендовал бутылочку хорошего молдавского вина, торт-мороженое и… – он с трудом прогнал через вычислительную машину мозга необходимые траты, – и шоколадку. С кофе.

– Торт, – пробормотала Людочка, прижимая к своей груди гвоздики. – А вино… может, не надо?

Она сейчас только обнаружила, что ее голые ноги в синяках, царапинах и в красной глине – она так бежала от гаражей. Ей было стыдно, и в присутствии Термометра она боялась ощутить себя Принцессой, целиком попадая под его власть. Поэтому и не замечала, как он пару раз облизнулся незаметно, упершись глазами в краешек ее ягодиц, выпукло показывавшихся из-под ткани шорт.

Термометр сходил к кассе, спрятавшейся в уголке шатра. Там работали две смешливые девчонки-продавщицы с забавными бейсболками, напяленными козырьком назад. Он принес тортик-мороженое в пластиковой упаковке и тетрапак молдавского портвейна. С шоколадкой он решил подождать: по всем его расчетам, эта вдохновенная дурочка должна была ему обойтись максимум в триста рублей.

Людочка хотела рассказать ему о страшном происшествии, но прикусила язык: внутренний голос посоветовал этого не делать. Поэтому она поискала в голове тему, с которой можно было бы безболезненно начать разговор, и выпалила:

– А у нас в общаге уже вторая свадьба за неделю! Все окна на первом этаже побили…

– Брак – дело хорошее! – сразу «завелся» Термометр. – Несмотря на то, что ввел его в оборот Петр Великий от немецкого Das Brache… И второе значение слова «брак» мы стараемся забыть, верно? Некачественный товар, вещь.

– Правда? А я думала, что «брак» – от русского «брать». Брать в жены…

– Ну, что ты! Если бы было все так просто.

Они уже несколько раз встречались и давно перешли на «ты». Людочка сводила Дмитрия Илларионовича на выставку художника Букардо Росси в Доме Ученых, где билетерша долго с сомнением смотрела на ее босые ноги, не решаясь впустить в Храм научной общественности Академгородка, а Термометр угостил ее вечеринкой концептуальной музыки в одном из подвальных арт-клубов. Духовный контакт между ними, как казалось молодой женщине, был великолепен.

– Вот русские хлысты, например, – говорил Термометр, потягивая портвейн из пластикового стаканчика, – спали в одной постели, но между ними не было сексуальных отношений, между мужем и женой. Однако раз в неделю на собраниях у них был совершенно разнузданный свальный грех… по сути дела, православная Тантра! Причем девочки жили половой жизнью с четырнадцати лет. А в хлыстовских избах имелся специальный «угол повиновения». Дочери обязаны были за малейшую провинность сидеть там голыми, и иногда глава семьи совершал там совокупление на глазах у своих домочадцев. Причем не в качестве наказания, а в качестве, наоборот, прощения – только после этого девочка или женщина могла выйти из этого угла. Получив, так сказать, искупление через фаллос Отца…

Подобные разговоры входили в хитроумный и тщательно отработанный план Термометра. У него были безграничные познания о сексуальных обычаях людей разных народов – от древних славян до индейцев амазонской дельты. Этой темой он «разогревал» своих знакомых, ломая первые барьеры и уничтожая возможное сопротивление на корню. Термометр прекрасно знал, что одним из видов утонченного секса является сам разговор о нем.

– …они сближали Христа и эклессию, которую понимали, как церковь-собрание братьев и сестер. Причем на хлыстовских блуднях было принято совокупление и женщин с женщинами, и мужчин с мужчинами. Неудивительно, что Распутин некоторое время жил в хлыстовской общине и затем привнес эти обычаи в царское окружение.

– Да уж, не повезло царице! – вздохнула Людочка, не зная, что ответить.

– Зато повезло фрейлинам, – тонко усмехнулся Дмитрий Илларионович. – В кругу анемичных аристократок, прости меня, могучий мужицкий член Распутина был единственным, на что можно было, так сказать, опереться. Летом он имел их под каждой лавкой, а зимой… А зимой у него были молоканские игрища: босиком на снег, в одних нательных рубахах. В дневнике Вырубовой, главной распутницы того времени, есть запись о том, как Распутин имел ее у решетки Петергофа. Она стояла босая, в снегу по щиколотки, голая, в распахнутой шубе. Она пишет: «Ноги мои закоченели, но фаллос был горяч и входил в мое тело до самых пяток, которые плавили снег!»

– Откуда ты все это знаешь, Дима? Я нигде такого не читала.

– Неистребимая страсть к познанию, милая. Знаешь, знание приумножает скорби! Иногда я жалею, что родился не в семнад… нет, не в восемнадцатом веке.

– Почему?

– В Европу проникли первые трактаты о чувственной любви. Кавалеры узнали, что такое «французский поцелуй».

Дмитрий Илларионович говорил это лениво, но в его серых глазах плясали чертики. Людочка не знала, что такое «французский поцелуй», а спросить постеснялась. Но Термометр, так и не перегнув палку, ловко свернул на окольную тропку.

– Ты же поэт, ты знаешь, как мы всегда изображаем Россию в стихах – босая женщина. На мифопоэтическом уровне это, кстати, роднит ее с Францией – галльская Марианна тоже всегда босонога, а иногда и гологруда, как Свобода Делакруа. В сказаниях, в мифах она бела девица – Лебедушка, Леля, девушка Заря – или красна жена – Лада, Василиса Премудрая.

– Россия – это же от племен руссов?

Термометр усмехнулся, снисходя до ее непросвещенности.

– Вообще-то Россия – это от Ра-реки или Рас-реки – Волги, известной как «Красная Река». Русы, выйдя из ее изобильного чрева, под видом индоевропейцев-ариев разбрелись не только по всей Евразии, но попали и за границы тогдашней ойкумены…

Людочка моргнула. Незнакомое слово, произнесенное им небрежно-лениво, хлестнуло ее, как пощечина. Впрочем, скорее, это был шлепок не по щеке, а пониже спины… Этого и добивался Термометр.

– Видишь ли, доисторические следы рыжих, то есть красных, найдены в Исландии, обеих Америках и даже на острове Пасхи…

– А! Там, где эти… изваяния!

– Совершенно верно. Это – мы! МЫ! – Термометр гордо расправил хилые плечи. – Мы, русы, вышли на эти острова и научили аборигенов всему, что знали: земледелию, плавке металлов, военному искусству. Это были воинственные сыновья Родины-Матери, кочевники, завоеватели. И пока они бродили по свету, просторы Ра-Руси заселяли оседлые племена. Иудеи… Иудейское семя тогда проросло на Руси! Помнишь, у какого-то поэта: «У огнеглазых иудеек на лоб спадали клочья смоляных волос?» Это они нам брюнетов дали. Ты мне, кстати, нравишься тем, что у тебя, милая, не совсем черные волосы. В тебе течет кровь русов! Твое здоровье… Так вот, в девятом веке русы под именем варягов пришли володеть полянами, древлянами и прочими оседлыми племенами, взяли в жены мать свою Русь, подчинили своих младших братьев. Да, это было кровосмешение, но этот поистине божественный инцест был прерван другим браком – на Русь вторглись монголо-татарские орды. Кстати, считается, что сам Чингисхан был высоким голубоглазым индоевропейцем… И жиды, которые…

Эта вдохновенная и бредовая ода была прервана появлением у столика веснушчатой официантки, совсем еще девочки на вид. Она довольно бесцеремонно сунула под нос Термометру какую-то бумажку – видимо, чек.

– Мужчина! А что это вы в кафе сказали, что у нас рассчитаетесь, и не рассчитались?

Термометр замолк, точно у его авиадвигателей, влекущих в высокий полет, кончился бензин. Нахмурился, брезгливо отодвинул чек.

– Девушка! Не мешайте нам! Потом разберемся. Итак…

Но молодую и уже опытную работницу прилавка не так просто было сбить с толку. Она снова передвинула маленькой ручкой клочок бумажки с синей цифирью и упрямо повторила:

– Мужчина, надо рассчитаться… меня администратор накажет! Ваши двести грамм водки, вот чек. Сорок три пятьдесят…

Термометр медленно розовел. Потом резко, словно впрыснул в кровь осьминожьи чернила, полиловел, вскочил на ноги, с треском отодвинув стул, и закричал визгливо, мгновенно растеряв всю свою благородную задумчивость:

– Какой чек? Что вы себе позволяете?! Отстаньте от меня!!! Пристали к человеку! Двести грамм, на фиг! Идите к чертовой матери! Дура гребаная! Ты посмотри на себя! Раскрасилась, как проститутка! Ноги грязнущие! Ты их давно мыла?! Мерзавка, я тя по судам затаскаю! Где у тебя санитарная книжка? Где книжка, грязнуля, засранка буфетная, где у тебя книжка, спрашиваю?! Администратора сюда! Я вам щас устрою…

Та попятилась. Термометр орал, жилы на его тонкой шее безобразно набухали, напряженные криком. Девочка и правда была в шлепках, и пятки у нее собрали на себя всю уличную сажу за полдня, а голые пальцы ног, как мышата, выглядывали из-под синей резины. Но вряд ли она достойна была такого крика.

Людочка ничего не понимала. Она суетливо полезла в свою сумочку за старушечьим кошельком. Ей было нехорошо, и руки вдруг затряслись.

– Дмитрий Илларионович, вы не кричите… – от волнения она перешла на «вы». – Я сейчас заплачУ, не надо…

На них оборачивались. Термометр орал, размахивая руками, брызгая слюной, и наступал на девочку, втянувшую голову в плечи. Но видно было, что он просто старается не дать официантке вставить хоть слово и уводит свой позор подальше от столика.

Вот он резко пихнул девчонку в грудь локтем, словно случайно, а на самом деле нарочно, норовя попасть в мягкое местечко, ударить побольнее, и потрусил к стойке. Оттуда доносились его взвизги, впрочем, уже затихающие. Девчонка, скривившись от боли, тоже отошла.

Людочка не знала, что и делать.

Наконец Термометр вернулся. Он гневно фыркал, но, тем не менее, собрал со столика все, включая одноразовые стаканчики, да еще вырвал из крепления пачку салфеток и гордо сказал:

– Пошли отсюда. Торгаши! Жлобье!

Девчонки помалкивали. Очевидно, что они то ли уже знали Термометра, то ли не хотели связываться, разомлев от жары. Только какой-то костистый, седой старик с мохнатыми бровями, сидевший у самого выхода, у барьерчика, с маленькой девочкой – скорее всего, внучкой – выждал момент и, когда Термометр поравнялся с ним на выходе, ударил его, глядя в глаза, резкой фразой:

– Хам! И трус!

Тот дернулся, сбился с шага, но, наткнувшись на ненавидящий взгляд пенсионера, только буркнул что-то и понесся дальше. На Людочку – это она заметила! – старик посмотрел совсем иначе: нежно и сожалеюще. Но проанализировать это у нее уже не было времени.

Отсюда Термометр потащил ее на пляж. Людочка до последнего момента не понимала, куда он ее ведет, просто покорно шла, слушая продолженный рассказ о русах, славянах, каких-то протоколах сионских мудрецов и распитии крови христианских младенцев… В голове Термометра, казалось, умещалась целая библиотека, правда, весьма поганого свойства, но впечатляющая.

О том, что они находятся в тридцати метрах от плещущих волн Обского, она поняла, лишь спустившись вниз по каменной тропке, больно колющей босые ноги. Он-то прыгал по ним в сандалиях и еще покрикивал:

– Быстрей, быстрей! Горячо? Ничего, закаляйся, как сталь!

Казалось, он, ведя ее за руку, выбирал самые горячие камни. А когда Людочка рассадила бок ступни о торчавшую проволоку, он даже засмеялся:

– Кровь – жертва! Наша жертва этому дню!

Людочка кивала сквозь слезы.

А потом поняла, что они стоят на песке в каком-то безлюдье, между нависавшими заборами и каменной грядой. Вокруг – ни души. Дмитрий указывал на синюю гладь.

– Ну что, искупнемся, милая моя?

– Но… – забормотала Людочка в ужасе, – у меня нет… этого самого… купальника.

– Можно в белье! – великодушно разрешил Термометр, но прибавил укоризненно. – А я совсем разденусь. Я, знаешь, дорогая, без комплексов… вполне европейский человек!

Людочка с ужасом раздевалась, стараясь не смотреть на своего Принца. Она стянула платье и, отвернувшись, расстегнула лифчик. Ей было еще страшнее, чем тогда, с Иркой. И она с ужасом вспомнила про уродливый синяк от пробки из-под шампанского, ударившей ее тогда, на банкете. Но молодая женщина хотела наконец преодолеть свою стыдливость, которая сковывала ее всю жизнь, и сейчас эти вериги стали особенно заметны. Она вспомнила, как стыдилась своих больших ступней, как считала их уродливыми, и как теперь с удовольствием рассматривает их, накрашивая ногти. Они теперь кажутся ей необыкновенно чувственными. Поэтому она рывком сдернула с худых бедер трусики, глядя на ровную полоску горизонта, и обернулась к Термометру, пламенея лицом. Севшим от напряжения голосом она спросила:

– Дима, а я краси… я тебе нравлюсь?

Казалось, даже ее плоская грудь подобралась, налилась, заблистали розовым соски, и треугольник волос под загорелым пупком закурчавился, зашевелился, двигаясь навстречу солнцу и ветру, изнывая от белизны окружающей кожи. Волосы Людочки развевались.

Термометр шлепнулся на песок животом, отбросив полосатые «семейники», и заржал по-жеребячьи:

– Ой… Горя-аченькая! Хороша ты, хороша… а я полежу…

Людочка постояла. Солнце падало сверху водопадом. И внезапно она ощутила оглушающий удар по сознанию: она стояла ГОЛОЙ перед мужчиной, он видел ее бедра и лоно, он прикоснулся глазами к ее грудям… и не потащил в кусты. Последний пузырек страха и грусти лопнул в ней звонко. Молодая женщина, красивая и тонкая, Людмила подняла голову, заглянула в слепящее око солнца и рассмеялась безмятежно.

Она была свободна. Она была красива. Она была Принцессой!

Она понимала это, даже не рассматривая себя придирчиво. А если б и рассмотрела, то увидела бы, как на большом пальце руки внезапно засинела никогда раньше не заметная, невесть откуда взявшаяся татуировка – древний геральдический грифон!

Взвизгнув от радости, она опрометью бросилась к воде.

А Термометр лежал на горячем песке, наблюдая за брызгавшейся в прибое женщиной. Они были в «мертвой зоне» пляжа – между центральным академовским и частным, новым. Сюда из-за труднодоступности почти никто не ходил.

Термометр вспоминал разговор, состоявшийся сегодня утром, как раз перед тем, как он взял двести граммов водки, а еще сотню ему добавил старый знакомый, когда-то работавший вместе с ним в сторожах. Приятель поинтересовался, кого Термометр ждет; и тот честно признался. Знакомый подумал, потом присвистнул и осведомился деловито:

– Трахнешь?

– А то! – загордился Дмитрий Илларионович.

– Щас, – остудил его приятель. – Забудь. Она уже и не помнит, как это бывает. Мертвое дело.

Термометр загорелся.

– А вот спорим?! Сто граммов ставишь, а если трахну, то я тебе… двести поставлю! Потом.

Приятель махнул рукой.

– Да ну, ты сдурел! Она же, как лань, от мужиков шарахается. Шлендает босая, пятки черные… Ерунда!

– А вот спорим! – настаивал Термометр.

Приятель подумал и согласился. Он сходил в кафе, вернулся со стаканчиками и подмигнул:

– Заметано! Кто разобьет?

В «разбивальщики» взяли бомжа, дав ему пять рублей.

– Только давай так, – поставил условие приятель, закусывая выпивку шоколадкой, – если ты ее трахнешь, нарисуй на ней… Блин, где ж нарисовать? Во! Придумал! Нарисуй на ее пятках цифры!

– Какие?

– А вот, двадцать одно! Вот так. Фломастером. Она сама никогда не додумается.

– А как я ей это объясню?

– Захочешь – лапши навешаешь. Ты у нас языкастый, – резонно заметил приятель, тоже изрядно спившийся внук академика – микробиолога Лахмусова.

На том и расстались.

* * *

Людочка прибежала, тоже улеглась на песок спиной вниз, вытянув руки и ноги. Она прикрыла глаза собственным лифчиком и засмеялась:

– А я ведь… я не поэтесса, Дим!

– Да ты что? Ну и ладно…

Она, смеясь, рассказала ему, как засветила Шимерзаеву тряпкой по лицу; как ее отстранили от основной работы – мытья полов; как они ходили с Иркой симоронить на набережную. Она расставалась со словами легко, он кивал добро и согласно, и от этого сердечко ее радостно билось. Потом она, вылив все признания, остановилась и проговорила тихо:

– Дима, спасибо тебе…

– За что?

– Я думала, что я уродина, хотя… да нет… ты первый…

– Как? – перепугался Термометр. – Ты что, девственница?

– Нет. Но… но любимый – ты первый.

И она слегка забылась. Почему-то ей виделись мокрые плиты какого-то храма у моря и ее умытые пеной голые ступни на сером базальте. И будто бы она, как Афродита, беззастенчиво голая, выходила из пены. Она очнулась от того, что что-то происходило с ней. Что-то очень интимное и до сих пор неизведанное. Она открыла глаза, сбросив с них лифчик, нагретый солнцем, и приподнялась на локтях:

– Дмитрий?

Он стоял перед ней на коленях и, положив руки на ее голые ступни, стряхивал с них последние крупники высохшего песка.

– Я готов целовать песок, по которому ты ходила, о, Афродита! – напыщенно проговорил он. – Но так как целовать песок не хочу – в рот лезет, я поцелую твои ноги.

С расширившимися от волнения глазами молодая женщина наблюдала, как он, похожий на огромного высушенного богомола, встав на колени, склонился над ее голыми ногами и начал покрывать обжигающими поцелуями ее босые ступни. Его горячие губы, его влажные уста осыпали пальцы ног, пятки и добрались до щиколотки. Непередаваемое волнение охватило ее, жалом прошло по телу и воткнулось под сердце. Людочка ощутила, что легко смотрит на солнце без очков – глаза и так уже наполнились слезами.

И вытянув руки, она внезапно, неожиданно для самой себя, вдруг севшим голосом позвала:

– Дима, иди сюда, мой хороший…

Занавес.

…А по морю плыла голубая дымка, вбирая в себя зелень воды, синь неба, перемешивая краски, как требовательный акварелист. И в этой дымке горел город. Пиратский бриг, разбив патрульный корабль, подкрался к беззащитной бухте под покровом тумана. Отправившиеся в ялике пираты перерезали охрану и канониров – медные рыла столетних «единорогов» угрюмо молчали в каменной пасти форта. Над крышами поднимался огонь местной церкви, полуголые женщины метались по улицам, прижимая к себе окровавленных детей, и падали замертво под ударами широких пиратских палашей. Нападавшим уже ничего не было нужно: у них было все – вино, деньги и тела.

Пиратский бриг стоял в бухте, глумливо трепетал на мачте «Веселый Роджер» – это была полная и окончательная победа. Золото Картахены тяжело ворочалось в трюмах…

* * *

Примерно в то самое время, когда в сгущающихся сумерках Людочка привела Термометра в свою уютную комнатку, за километр от этой обители в створ между рядами самостроенных гаражей въехали кофейный «Москвич» и зеленый «ГАЗ-66». Из кузова грузовика стали выпрыгивать люди в ярко-оранжевых спецовках дорожных рабочих, а из «Москвича» вышли трое: седой человек в камуфляже без знаков отличия, какой-то трясущийся дедушка с голым розовым черепом, одетый в пестроватый дешевый костюмчик, галстук-бабочку и держащий в руках палочку. А потом вылез усатый очкастый охранник. Не совсем трезвый.

– Где? – требовательно спросил седой.

Охранник забормотал, тыча пальцем куда-то вперед:

– Так вот оно там… Она прибежала… я побежал… а там… эта…

– Конкретнее! ГДЕ? – подстегнул его камуфляжный.

В руках у него появился фонарик. Охранник, шатаясь, прошелся вдоль стены и наконец указал: вот.

На бетоне, за старой автопокрышкой, багровели какие-то не до конца высохшие пятна.

– Ясно, – вздохнул камуфляжный. – Силантьев, доставьте товарища… откуда взяли! Каменский, давай этот квадрат… с приброской на пятнадцать метров. Черти!

Мычащего охранника увели под руки, а камуфляжный и трясущийся отошли. Старичок чертил палочкой по песку.

– Да-а-а, Алексангригорич… – блеющее сказал он. – Вот они, змейки-то… Зна-а-а-акомые змейки! В семьдесят пя-а-а-атом такие в тундре-то… в тундре! Эрлик-ха-а-а-ан… знамо дело…

Полковник угрюмо молчал, ковыряя носком твердого коричневого штиблета ноздреватый бетон, а потом кивнул.

– Да помню я, Тимофей Исаич! Ты-то тогда начальником оперативного управления был. Не побрезговал сам в Лабытнангу полететь. Помнишь, как я твой вертолет в тундре сажал?

– Помню, к-а-а-ак же! – засмеялся старичок. – Все бараки поджег, лагпунктовские. Тебе потом выговор да-а-али… Известно дело, народное достояние спалил! Мала-а-а-адец, нечего сказать. Ох, и озоровали тогда там шаманы! Словно пировали в последний час.

Люди в спецовках между тем подтянули шланги к компрессору в кузове «шишиги», и в бетон ударили разъяренные носы отбойных молотков. Полетела горелая бетонная крошка. Полковник поморщился, выбрал промежуток между грохотом и спросил:

– Как думаешь, метра три будет?

– Не-е-е-е… Эрлик-хан меньше десятки не делает. Глубоко тащит. Это если шаман его привлек. А если…

Тра-та-та-та-та.

– Думаешь, за ней они при…

Тра-та-та-та-та.

– Думаю, Алексангригорич, не иначе как… Сильный шаман – Абычегай. С Эрлик-ханом вась-вась, накоротке… Его деда отряд НКВД три раза расстреливал, и каждый раз из могилы выбира-а-а-ался…

Тра-та-та-та-та.

* * *

Термометр купил обещанную шоколадку и еще какой-то дряни. Люда первый раз так ошалело пила – как в последний раз в жизни! Но ей было легко, весело. Она порхала. Она принимала душ под его пожирающим взглядом, едва не плавящим прозрачную пленку ванной. Она смеялась, жеманно ела банан, обхватывая губами плод.

Слова Принца связывались в музыку. И он был такой милый, такой добрый и заботливый. А потом, когда оба легли в постель, он вдруг лег навзничь, схватил ее жилистыми руками и потянул на себя, хрипя:

– Французский… поцелуй… я тебе покажу!

Она вцепилась руками в этажерку с книгами, нависавшую над кроватью, и стонала, ощущая, как истома разрывает на части ее лоно. Она догадывалась, что голова Принца где-то там – меж ее ног. И луна заглядывала в их темную комнату стыдливо, но жадно, будто хотела быть причастной к этому пиршеству плоти – пиршеству роскошному и вольному, ибо плоть была истомлена невероятно долгими годами ожидания. И мандрагора, охватившая когда-то тело Людочки, казалось, снова текла по ее нагим бедрам, горячими каплями стонов изливаясь на простынь.

А потом вдруг Дмитрий соскочил с кровати и уселся на линолеуме пола, скорчившись, спрятав голову в худые колени, черно-белый, контрастный в сумерках. Он начал как-то странно всхлипывать. Люда забеспокоилась, тоже встала, обняла его, прижавшись грудью к его худым плечам.

– Дима, милый, что… что такое?

– Люда… родная… я всегда хотел, – сквозь завывания донеслось до нее. – Но ты не дашь… нет, не дашь…

Она повернула к себе его узкое, мокрое от слез лицо.

– Что, Дима? Ну, скажи!

Он навалился на нее, положил руки на плечи, словно сухие горячие погоны, и забормотал горячечно:

– Я всегда хотел… моя мечта… мне все отказывают! Ну, я туда хотел… ну, это самое… в попку хотел… милая, родная, любимая, прости меня!

Он снова зарыдал.

Людочка окаменела. Эта мысль не приходила ей в голову, да и боязно было, неуютно. Но мужчина терся мокрой щекой о ее голое плечо, хватал неловко, шептал:

– Людочка, любимая моя, красотулечка, моя птичка хорошая, кисонька моя… ну, разик один… ну, немного… ну хоть разочек! Ну, давай попробуем! Вазелинчик я тут приготовил… лапонька моя…

Она, не соображая, что делает, молча оттолкнула его, перешла на тахту и легла на живот, закрыв глаза от ужаса. Люда лишь ощущала его торопливые руки на своих ягодицах и прохладу мази. Она заблаговременно схватила зубами ткань подушки, захрустев ее пухом.

* * *

…Он вошел в дырку разрывающим сверлом, раздробил и выбросил наверх черные ошметки битума. Стальной отросток успокоился. Последняя плита треснула; смолкли отбойные молотки. Ворочая ломами, стали растаскивать осколки, а потом в черную землю вгрызлись лопаты.

Полковник со старичком были уже неподалеку и, шаркая по темени фонариком, осматривали березы, растущие меж ржавых крыш погребов.

Наконец Заратустров издал тихий вскрик.

– Вот, Тимофей Саич, смотри-ка!

Старичок приблизил глаза к стволу, неуклюже топчась на траве. Видимо, несмотря на возраст, глаза его оставались зорки.

– Девять заруба-а-а-ак! – протянул он. – Эх! Ушел в высшие миры Абычегай. Породнился с Эрлик-ханом, стал его частью. Ульгень его отпустил. Ай-ай! Плохи дела, Алексангригорич! Нет теперь у тебя супротив него силы.

От гаражей их окликнули. Полковник вздохнул, опустил фонарик и пошел на голос. Силантьев, капитан с большой головой профессионального борца, показал на дне вырытой ямы что-то белое. Фонари брызнули туда светом, и стало видно – это волосатая, короткопалая кисть с большой золотой печаткой. Повыше большого пальца синела татуировка: «РИЗВАН».

– Ну-ну, – сухо проговорил Заратустров. – Ясно. В общем, доставайте и бетонируйте. Не на того напали, называется… Тимофей Саич, отвезти?

– Да я с ребятами, в машине! – вдруг сверкнул молодой улыбкой старик. – Молодость вспомню…

– Заберетесь? – усмехнулся полковник.

Старик погрозил сухим кулаком.

– Я тя, Алексангригорич, щас стометровку наперегонки заставлю бежать! Босиком по тундре… Как тогда гонял, помнишь? И неизвестно, кто кого перегонит. Давай. Береги эту девку. Конец ей светит, коли Эрлик-хан по ее следу пошел. Дай Бог тебе удачи, и храни тебя Провидение!

– Спасибо!

Полковник повернулся и пошел к своей машине, уже вернувшейся и стоявшей неподалеку, открыл дверцу, уселся на сиденье и мрачно достал из бардачка телефон странной конструкции, с каким-то металлическим зонтиком, раскрывшимся на антенне…

* * *

Было больно. Приятно – нет, это была животная мука, и возбуждение если и приходило, то от стыдности и противоестественности совершаемого. Люда грызла подушку, шумно ворочался на ней Термометр. Потом тяжесть ушла, а он торопливо протопал в ванную. Долго шумела вода. Через несколько минут женщина со стоном поднялась с тахты. По ногам что-то противно стекало – что-то, не видное в темноте. ТАМ все горело неутихающей болью. Она прошлепала к столику, нашарила стакан, выплеснула туда остатки портвейна из бутылки и пила, пила, слыша, как грохочут о стекло ее зубы.

Термометр вывалился из душа, вздыхая, заскрипел тахтой, растянулся, сонно и сыто сказал:

– Ну, ты эта… помойся и приходи… я тебя еще… поласкаю…

Люда пошла в душ. Она долго мылась, стискивая зубы от боли.

А когда вернулась, Термометр спал, развалившись по всей кровати – счастливо, как ребенок, получивший наконец свой новогодний подарок, но храпел он, как опившийся вина взрослый.

Людочка скрючилась на самом краю тахты и, глотая слезы, выплаканные в душе, забылась мучительным, зыбким сном.

Документы

Подтверждено источником: 090123-32289756-p255_confidential_reports

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-97886786789

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел радиоперехвата

Перехват телефонного разговора в рамках внутреннего контроля

№ аб. засекр. (служеб.) – № аб. засекр. (служеб.)

Перехват: 0:12–0:22

Начало устойчивой связи: 0:13

– Алло! Игорь Борисыч, спишь?

– Здравия желаю! Нет, не сплю. Шахматный этюд решаю.

– О как! Молодец!

– Да. Партия Филидора с Монсаковеллой. Сложный вариант староиндийской защиты с непроходимым цугцвангом.

– С цугцвангом? Хорошее дело… Слышь, Борисыч, у нас тут тоже цугцванг наметился.

– Слушаю вас внимательно, товарищ полковник. По защищенной?

– Да, по защищенной, не тревожься… Похоже, шаманы пошли ва-банк.

– Я это предполагал.

– Ну, ты у нас старый умник. Староиндийский! Похоже, Абычегай ушел в астрал и воссоединился с эгрегором Эрлик-хана. Все, теперь недоступен. У нас группы на него нет… Это, черт его за яйца дери, северная тема.

– Да. Понимаю.

– Одну мы уже прохлопали. Сейчас и вторую прохлопаем. Он двух грузинишек под землю утащил – не пукнул. Только по вихревым змейкам место и определили.

– А кто консультировал?

– Бабушкин Тимофей Исаевич – старый спец!

– Бог ты мой! Жив еще? Где вы его откопали?

– В доме престарелых. Пенсионер союзного значения, кашки кушает. Помнишь, я рассказывал, он был «кумом» лагпункта под Салехардом?

– Да. Когда было восстание на зонах, и шаманы людей в тундру увели.

– Вот-вот. Он их знает, как облупленных. Что северных, что алтайских. Одно племя. В общем, Принцессу делают по-серьезному, Борисыч. Принцессу Укок номер два. Надо нам контроль усилить.

– Людей…

– Знаю я про людей! И про зверей, и про людей! А НАДО! Значит так, Борисыч, давай записывай ходы и дуй на Базу. Поднимай всех по тревоге. Одну группу на место жительство этой Принцессы, одну расположить так, чтобы контролировать саркофаг. Понятно?

– Есть, товарищ полковник.

– М-да, жисть такая! Цугцванг сплошной, куда ни дернись! Куда солдата ни целую, всюду задница, верно? Смеешься… Ладно, исполняй. До утра.

– Сами будете?

– Хрен там. Тут вон… бетономешалки подъехали. Мне надо, чтоб все залакировали, как было… Пока!

– Пока.

(Окончание устойчивой связи: 0:25)

Новости

«…Академия наук РФ отвергла предложение французских ученых начать проект по совместному исследованию останков так называемой мумии Укока с использованием методов радиоуглеродного анализа. Такое решение подтверждено факсом член-корресподента АН господина Шимерзаева, поступившим в адрес французского польства в Москве. В этой связи Жан Коркс, один из руководителей Европейской Археологической программы, заявил, что, возможно, отказ русских объясняется тем, что они уже… утратили свой артефакт, найденный в горах Алтая, или же продали его третьим лицам. По словам Коркса, в первом случае – это катастрофа, во втором – настоящее кощунство. Мнение француза поддержал Джулиус Кроу, который заявил в интервью лондонской „Сан“, что во время визита в Россию ему также не удалось „в достаточной мере рассмотреть мумию“…»

Рита Мейфер. «А разве она есть?»

The Times, Лондон, Великобритания

Тексты Людочка, Ирка, Термометр и другие

Людочка проснулась на полу. Неизвестно, скинул ее туда Термометр или же упала сама. Она помнила только шелковистость его волос и податливость губ. Сейчас его не было. Только смятая постель. Людочка лежала, не шелохнувшись, на полу и с ужасом оглядывала комнату: поломанная вербена в вазочке, опрокинутая миска с салатом, грязные тарелки и бутылки… Рядом с ее головой лежал клочок бумажки – чек с надписью «КАНЦТОВАРЫ».

Женщина несколько минут еще полежала, соображая, что она могла делать в канцтоварах, но ни к какому выводу так и не пришла, тем более что глаза ее упали на часы. Она уже час как должна была мыть подъезды за Ирку!

С ужасом вскрикнув, она подпрыгнула, скинула халатик, натянула шорты, забрала со стола сумочку, почему-то распотрошенную, запихала туда нехитрый косметический набор, свой старушечий кошелечек и помчалась на уборку, думая только о том, как бы бабки подъездные не подняли хай – они бдительно следили за санитарией. Но ей повезло: небо затянуло облаками, было душно и влажно, поэтому близящийся дождь согнал вечных стражей с их наблюдательных постов. Схватив в подвале ведро с тряпкой и швабру, женщина стала отмывать заскорузлые ступени. Работа немного стерла с ее сердца следы пережитого ночью унижения, а вода как до блеска вымыла голые ступни девушки, так и счистила эту боль и этот стыд, откуда-то изнутри. Не совсем, правда, но жить было можно.

А потом Люда побежала в институт. На крыльце стоял, нервно куря, какой-то патлатый, неухоженный человек в грязных джинсах. Он проводил женщину глазами запойного алкаша, но вдруг захохотал и пошел, приплясывая, прочь. Этот смех ударил Люду между лопаток и сразу же отбросил назад, к угнетенному состоянию, к боли в голове, к ощущению мерзости внутри… Зачем он так ЗЛО посмеялся? Зачем он провожал ее взглядом?! Собака, а не человек.

На вахте вместо неразговорчивых охранников сидела полная Надя-попрошайка – она все время выпрашивала у начальства подработки, хотя числилась лаборанткой в секторе памятников феодализма. Надя щелкала семечки, и поэтому, когда она заговорила с Людой, слова у нее слетали порциями с губ, отсекаемые сплюнутой шелухой.

– Ой, Людка-а! – протянула она, обрадовавшись. – Ты где это была? А тут та-акое с утра было… Ой, ужас!

– А что было то?

– Собака! – страшным голосом выпалила Надька. – Жутка-йааа! Она как с утра прибежала, так охранников и не выпускала, со смены. Агромна-йаа! Белая. Кавказская овчарка. Потом завхоз пришел наш, этот дурачок лысый. Так она его за ногу тяпнула! Представляешь?! Ужас, я те говорю! Он побежал, ментов вызвал, а как они приехали, так собаки и след простыл… А у мумии кто-то скребется.

– Брось ты, – недовольно сказала Люда, забирая из шкафчика за спиной Надьки ключи от комнаты с саркофагом. – Кто там может скрестись? Мышей мы в прошлом году вывели…

– А не знаю. Вот будешь там мыть – и посмотри!

Люда отмахнулась. Она пошла вверх по мраморным ступеням. Коридоры были пусты и глухи – выходной! Из них ползла какая-то тухлая морось, похожая на туман, и пахло пылью. На этаже с Мумиешкой Людочка привычно извлекла из особого шкафчика в стене красочный импортный пылесос, пластиковое ведро, швабру и цветастые тряпочки. Отперла дверь. Затем она проволокла в угол пылесос, воткнула вилку в белую розетку, примерилась хоботом его под саркофаг и – замерла.

Она смотрела на саркофаг. Да, саркофаг. Стекло. Мумия. Но… но МУМИИ НЕ БЫЛО!!!

Люда в ужасе выронила аппарат из рук. Он жалобно клацнул о ковровое покрытие, как раз в том месте, где когда-то сидела с пивом забывшаяся в трансе Ирка.

Видя себя словно бы сверху, – как пятнают ковер ее босые ступни – Людочка приблизилась к саркофагу.

Да, он зеленел толстым стеклом, он показывал мусор и черепки по углам, но этого коричневого, иссохшего тела, лежавшего там в позе зародыша, НЕ БЫЛО.

Женщина открыла рот, отступила и, подавив вопль ужаса, метнулась обратно к дверям.

В этот раз, пробегая босиком по мраморным ступеням, она первый раз поскользнулась на сухом месте. Разъехались ноги, и она тяжело шлепнулась на копчик. Внизу Надька, увидев ее, от испуга проглотила нерасщелканную семечку.

– Господи! Что с тобой?! На тебе же лица нет!

Люда только швырнула ей на стойку ключи от злосчастного кабинета и стремглав выбежала на жарко нагретый солнцем вход.

Что произошло? Куда она? Кошмар охватывал женщину мохнатыми лапами и не давал мыслям пробиться к истокам здравого смысла, чтобы проанализировать происшедшее. Этого не может быть! Просто не может!

В общагу она приплелась, как пьяная. Даже не помыв ноги, как обычно, прошла в серединку комнаты и села на табуретку. Она сорвала с себя шорты и топик, оставшись в одном белье. Пригорюнилась. За окном собирался дождь: небо полонилось синими брюшками мелких туч, ветер налетал и драл за ветви старые осины.

Возникла мысль, простая, как мычание, и древняя, как мир, – напиться. До зеленых чертиков. Так иногда советовала Ирка, напоминая, что все это вполне по-русски. Она пошарила вокруг и поняла, что сумочку забыла там, в кабинете. Вместе с пропуском. Значит, надо распаковать тысячу. Женщина вздохнула, подошла к небольшому шкафчику, встроенному стену, открыла створку…

Тысячи она не нашла. Только разлистанный, разлохмаченный томик Тютчева, в который были когда-то вложены деньги, – на полу. Что-то нехорошее укололо сердце Люды.

Потом она не нашла своих золотых сережек – подарок матери – которые с недавних пор не носила, берегла; потом не досчиталась флакона дорогого парфюма, подаренного Иркой; потом – старого аудиоплейера, недавно отремонтированного Сашей.

И еще десятков двух мало-мальски ценных вещей.

И когда она, еще не осознавая, что ее попросту обокрали, подошла к окну, то обнаружила на подоконнике бумажный листок. На нем черным фломастером было написано, коряво, небрежно:

«Дорогая моя!

Быть хорошей любовницей тебе еще учиться и учиться. Ты была холодна, как рыба. Мне такие связи не нужны. Я искал фемину, а нашел (зачеркнуто). Мне кажется, романа не будет. Надо расстаться. Могу тебе дать почитать трактат „О ветке персика“ древнеиндийского (зачеркнуто). Уж извини, но ты меня ввела в некоторые расходы, поэтому я посчитал для себя возможным отделить от твоего благосостояния энную сумму. Можешь сделать подлость, как все женщины, и заявить на меня в милицию. Я не удивлюсь!

Искренне твой Дмитрий».

Она выпустила из себя стон, как ребенка из чрева, и осела на пол, на дырявый линолеум, напротив обломанной и засохшей вербены. Теперь подоконник находился на уровне ее немигающих, заволакивающихся слезами глаз, и этими глазами она вдруг увидела на балконе дома напротив ту самую собаку. Она стояла на балконе, величавая, белая, и смотрела на Людмилу. Женщина могла бы поклясться: именно СМОТРЕЛА!

В этот момент сине полыхнуло, рявкнул гром. От грохота Людмила зажмурилась, а когда разлепила глаза, собаки уже не было. Толстенные струи хлестали сверху на этот балкон без покрытия, били наотмашь листву, гвоздили по тротуару. По краям дороги кипели быстро набирающие силу лужи. Небо серым мешком выпятилось вниз.

Все. Она была унижена и растоптана. Значит, зря они с Иркой симоронили на Принца. Нет этого Принца, как и нет сказки в этой жизни. Нет и не было! Ей не уйти от кармы. И все будет по-прежнему. Уродина, проклятая уродина с большими ногами и выпирающими зубами. Никому она не нужна! Принц оказался мерзавцем, золото обратилось в пепел.

Она тупо смотрела на свои ступни – ее проклятие. На вымытых водой пятках, хороших, крепеньких, темнели слегка поблекшие цифры – двойка и единица. Кто их нарисовал? Кто издевался над ней, спящей без сил? Она не помнила.

Люда плакала горько и даже пробовала биться, стискивая зубы о пол, – линолеум чуть смягчал удар. Рыдая, она лежала на полу, утопая в собственных слезах, и из разбитого носа текла кровь, оставляя на линолеуме размытые розовые следы.

А дождь колошматил по крыше. Задыхивал влагой в открытое, в решетках, окно.

И в этот момент незапертая ее дверь распахнулась.

Сначала Люда увидела ноги. В каплях дождя и прилипших хвоинках. Ноги прошлепали к ней, пошевелили пальцами, скребя пол и сверкая вишневым лаком на ногтях, а потом сказали с привычной, ласковой издевкой:

– Мать! Че лежишь-то?! Блин, плясать надо!

Людмила поднялась на четвереньки, как собачка. Подруга стояла мокрая до нитки. Ее зеленое «дорожное» платье прилипло к телу, показывая роскошную фигуру, все еще сводившую с ума сантехников. В мокрой тонкой руке плясала бумажка. С удивлением всматриваясь в испачканное кровью лицо Люды, Ирка проговорила:

– Ты не поверишь, я Виссариону отдалась. Зверь мужик! Но добрый. А ты чего ящик почтовый не смотришь, а? И че лежишь?! Плясать надо! Телеграмма тебе!!!

И эта бумага, пропитавшаяся уже дождевой влагой, выпала из ее руки, прямо под нос Людмиле. На розовом бланке международной телеграммы Людочка, глотая вдруг снова подкатившие комком слезы, прочла:

«Дорогая Людмила! Я очень переживаю за вас. Я хочу вам приехать Москву и пригласить поездку Лондон. Я вас обеспечу всем необходимым ни о чем не заботьтесь. Хочу чтобы вы мне не отказали. Я хочу чтобы вы были всегда рядом. Я вас люблю. Не надо за меня смеяться. Я очень серьезен! Билеты вам заказаны до Москвы, доставят нарочным. Если вы мне отказываете, вы разбиваете мое сердце. Умоляю вас, стоя на коленях!

Искренне влюбленный вас, Джулиус Джеффри Кроу».

– Ты не поверишь, – Ирка присела перед ней на корточки, отчего ее голые ступни напряглись, показав всю волшебную грацию длинных, сильных пальцев и отличную мускулатуру мокрых от дождя ног. – Виссарион – просто блеск! Он даже пить завязал… Так вот, этот твой Кроу приезжает сюда завтра! Наверно, за тобой. Эй, мать! Ты какого хера ревешь-то? Дождалась Принца! И скажи мне на милость, кто тебе нос разбил?

* * *

Термометр не знал, что его засекли тогда, когда в семь утра он покинул общежитие, выкинув в урну у входа недавно купленный в канцтоварах фломастер – для надписей на дисках, то есть очень стойкий. Он вышел и, насвистывая, отправился домой, досыпать. Но дома он первым делом схватился за телефонную трубку:

– Алло! Лахмус! А, скотина, опять нажрался… Давай, похмеляйся и деньги ищи. Че? Да ниче! Я ее трахнул! ТУДА! Понял?

Коллега по общему хобби ворчал неразборчиво. Термометр назвал время и место встречи и завалился в кровать. Эх, поспать бы еще после таких суток! Ему везло.

В половине двенадцатого он вышел из дома, укрытого тенями сосен, – обыкновенной малосемейки, в которой снимал свою однокомнатную. В кармане приятно теплилась тысячная бумажка. Вот так галантный век награждает своих кавалеров!

Лахмусов сидел за столиком, мотая головой, словно корова, отгоняющая оводов. Он иронически посмотрел на прибывшего Термометра, на его длинные локоны, на его светлый, но грязноватый пиджак да полотняные брюки и оскалился:

– Ишь, мля, герой-любовник! Цифры-то почти стерлись, едва увидел! Ну, рассказывай!

– Щаз! – Термометр с шумом утвердился в красном креслице. – Как говорят? Утром – деньги, вечером – стулья…

Он хихикнул, но этот смешок был заглушен возбужденным разговором двух озабоченных наукой алкашей, сидящих сзади:

– …а я те говорю: твой Геродот, нах, отстой полный!

– Я те, нах, щас башку поломаю! Ты, мля, Геродота не трожь!

– А я говорю, мля, Платон…

Люди шли по Морскому проспекту мимо шатра. Напротив ярко светились фрукты и овощи в больших корзинах. Водители такси мрачно пили свой кофе с молоком. Метрах в двадцати виднелась витрина кафе, от которого, собственно, и работал этот шатер. Термометр погладил тысячерублевую бумажку, лежащую в кармане, принял пододвинутый приятелем стаканчик с водкой, опрокинул в себя, закусил жареным арахисом и уже открыл рот, чтобы рассказать, как он исполнил мечту своей прыщавой юности, но тут желудок властно позвал в дорогу. Термометр слегка побледнел, вскочил, зацепившись за пластиковую кожуру столика, и выдавил:

– Я щас…

Он потрусил к кафе. Там сразу от входа пробежал в туалет, дрожащими руками замкнул за собой хлипкую дверку и, упав на колени перед белым, сияющим унитазом, – как припадал на колени над ступнями той женщины, – выпустил из себя зловонную густую струю. Потом стукнулся лбом о фаянс.

Его снова вырвало. А когда Дмитрий Илларионович приходил в себя, сидя перед унитазом в позе лотоса и ощущая в животе мелкую царапающую боль, кто-то вдруг закрыл ему глаза. Жесткими суровыми руками.

Кто бы это мог быть? Ведь он закрывал дверь!.. Но, видимо, Дмитрий ошибся, потому что жесткий голос проговорил за спиной:

– Дергаться не надо. Кричать тоже. Умрешь сразу и легко.

– А-а-а-а, – просипел Термометр.

Чужие недобрые руки обшарили его костюм. Тысяча, хрустя, выпорхнула из кармана. Затем его одежду покинули и ключи от дома. Термометр только попискивал, как придавленная сапогом мышь. Он бы мог поручиться, что этот голос, произнесший страшные, слышанные только в фильмах слова, несколько минут назад матерно ругал Платона и его «Жизнеописания»!

Напоследок голос сказал:

– Нехорошо женщин одиноких грабить, Дима! Не по-мужски. А за то, что ты с ней сделал… чисто от меня, хорошо?

И сильная рука нагнула вниз тело Термометра, худое и необыкновенно гибкое – что особо пригождалось в постели! Его зубы с хрустом сломались о фаянсовый край унитаза, наполнив рот кровью, и он замычал, дрожа от боли и ужаса.

Дверь тихо закрылась. Какой-то человек в униформе работника кафе – впрочем, если бы к нему пригляделись, то никто бы не узнал, не принял за своего, – аккуратно повесил на туалет табличку: «САНОБРАБОТКА. НЕ ВХОДИТЬ!» – и исчез. На улице же, усевшись в неприметные «Жигули», он доложил по рации:

– Деньги у объекта изъяты. Можно приступать к операции по возвращению присвоенных ценностей.

* * *

Между тем самые жуткие события в крохотной комнатке туалета только начинались. Термометр болтал головой, выплевывая остатки передних зубов в белую раковину. На ней плавились розовые, со слюной, разводы. Виски ломило, рот онемел от боли. Говорить он не мог. Мысль была одна: в милицию! Ограбили, так подло ограбили… и ключи от квартиры…

Унитаз заурчал грозно. Термометр не обратил на это внимания – к чудесам российской сантехники он привык. Но скворчание, словно на раскаленной сковороде, продолжалось, и внезапно из жерла унитаза выплеснулась вода – прямо на его брюки, на его ноги в желтых сандалиях. От неожиданности мужчина шарахнулся, поскользнулся и снова плюхнулся на пол. Он понял, что сходит с ума.

Над унитазом колыхался водяной человек, весь сотканный из потоков воды, прозрачный, льдистый. Он имел вид монгола. И глаза его хоть и были бесцветны, но прожигали до самого нутра.

Журчала стекающая вода.

– Эрлик-хан зовет тебя, – услышал Термометр голос, гудящий, как эхо в пустой бочке. – Ты совершил Зло. Мне нужен твой Тын. Мне нужен твой Кут. Я забираю тебя, нечестивый. Ты недостоин жить в Среднем Мире.

– Аовооойя… – беззубо взвыл Термометр, но этот, стеклянный, надвинулся водяной волной.

Дмитрий ощутил обжигающий холод на зубах. Сразу прошла боль. Он, повинуясь, двинулся навстречу этому холоду и… начал проваливаться туда, туда, в какую-то воронку с белыми стенами, в которой вертелась вода и мерцал в глубине чужой глаз – узкий, с красным зрачком.

– Эрлиххаааанн… – послышалось в тишине этой комнатки.

…Через полчаса злой менеджер кафе сорвал табличку с дверей. Он возмущался:

– Какая, к едреням, санобработка! Шутники…

Он вошел в туалет. Потрогал влажный лоскут одноразового полотенца. Проверил наличие жидкого мыла. Недовольно топнул – на кафеле хлюпнула вода. Черт знает что! Как они – купаются в унитазе, что ли?! Вздохнул и расписался на листке, заключенном в изящную рамочку и прикрепленном на стенку:

«Проверил сансостояние. 14–30. Менеджер Кашкалда. Роспись».

Тексты Майя и Алексей. Двоично-квадратурный код

Паспорт Майе сделали сказочно быстро – за восемь дней. Не обошлось без вмешательства Махаба аль-Талира, нажавшего на дипломатические рычаги. После этого араб поменял билеты и укатил с веселым «Чапаевым» на Байкал, наказав Майе готовиться и больше читать всевозможных материалов об атомной энергетике. Майя, девушка добросовестная, обложилась книгами и сидела с ними ночи напролет, прерываясь только на сугубо интимное общение с Алексеем. И, видно, дозанималась…

Тогда, накануне вечером, выгуляв Ромку, тоже отчего-то притихшего, она почему-то вспомнила про бумажку с шифром: может, оттого, что ее готовящаяся к отъезду память перебирала все неотложные и незаконченные дела, а может, что-то сверлило ее изнутри, с того самого момента, когда она повисла вниз головой перед окном страшной квартиры. Поэтому девушка разыскала этот листок и подсунула его Алексею.

Случилось это вечером, когда они, по традиции, собирались на кухне для «последнего чаю»…

Посмотрев на бумажку с рядами цифр, Алексей разочарованно надул губы:

– У-у… так это двоично-квадратурный код. Бесполезняк!

Он был похож на ребенка, который развернул конфету и увидел, что под красочным фантиком не шоколадный «Полет», а дешевая, вязнущая на зубах помадка. И это после того, как они натерпелись такого страху в квартире! Майю это разозлило:

– Ну и? Его, что, нельзя разгадать?! Каждая цифра наверняка обозначает какую-то букву… Как у Штирлица!

Алексей поднял голову и посмотрел на нее насмешливо и грустно.

– Как у Штирлица, да? Майя, милая… ты ошибаешься.

– Но почему?!

– Потому, что это не линейный код.

– Какой такой «линейный»?

– Ну хорошо… Помнишь рассказ Конан-Дойла «Пляшущие человечки»?

– Ну-у… да, – пробормотала Майя, теряя свою напористость. – Там шифр был такой. С человечками.

– Да. Самый примитивный. Я в школе так записки шифровал. И все это разгадывалось элементарно. Почему? Допустим, замечаем, что чаще всего встречается человечек, стоящий на голове. Он обозначает какую-то букву. Какой самый часто встречающийся гласный звук она может выражать?

– «А» или «о», – убито отозвалась Майя. – М-да…

– Вот видишь?! Подставили «а» или «о», немного повозились и… текст расшифрован. Это линейный код: каждому знаку N соответствует число Игрек. А двоично-квадратурный код – это когда каждому знаку N соответствуют координаты из двух чисел, Икс и Игрек, по оси абсцисс и оси ординат. Алгебру хоть помнишь, Танцующая Волшебница?

– Ну-у… да, – промямлила Майя, покорно усаживаясь с краю стола.

Ее возлюбленный вертел в руках бумажку. Хмыкал.

– Поэтому расшифровать его практически невозможно. Если, конечно, не знать сам квадрат.

– Ну, подожди… – Девушка сделала еще одну робкую попытку разгадать загадку. – Ну вот, смотри! Шестьдесят два… девяносто… тьфу, восемьдесят.

– Угу. девяносто-шестьдесят-девяносто. У вас всегда одно на уме.

– Отстань! Ну вот, цифры-то с нулями! Так же не может быть! Как это возможно – координата «ноль».

– Все бывает, – ласково улыбнулся Алексей, убирая бумагу в карман рубашки. – Существуют квадраты, в которых по умолчанию первый ряд идет под координатой «0». Это минусовые квадраты: клетка «00» служит окончанием строки, переводом на иную линию шифровки или еще как-то. Бывают так называемые хордовые квадраты – по сути четыре квадрата с нулевыми координатами по средним осям. Увы, Майка, этот шифр разгадать практически невозможно, если…

– Если что?

– Если не знаешь квадрата, – твердо закончил Алексей. – То есть ключа. Слушай, мы ведь чай собрались пить, а не ребусы гадать. Не заварить ли нам, наконец, зеленого чайку? Для прочистки мозгов…

Девушка пожала плечами, встала, потянулась к шкафчику за чайником и заваркой. При этом босые ступни встали на цыпочки, халатик на талии разошелся, и Майя ощутила, как ласковые руки Алексея обвили ее обнажившееся тело, сладкой оковой легли на бедра. Алексей нежно поцеловал ее в пупок.

– Майка, – услышала она его напряженный голос, – а может… не надо никакого чая, а?

И девушка тут же забыла о чае…

Потом был сладкий, донельзя развратный секс на кухне – на столе, слегка присыпанном крошками от печенья, затем на полу…

После этого Майя пошла заниматься. А потом она попросту ничего не помнила. Тем более – как ЭТО случилось…

В итоге девушка сидела той же поздней ночью, на той же кухне, в одних трусиках, положив босые ноги на мирно дремлющего шарпея Ромку и нервно посмеиваясь. А Алексей разглаживал на столе тот самый обрывок бумажки, извлеченный Майей некогда из пачки мусора в «нехорошей» квартире.

– …конечно, напугала! – бормотал он, еще борясь с остатками сна. – Среди ночи подняться и нагишом пойти гулять по подъезду! Ты бы еще в киоск за пивком сбегала… Ладно, проехали. Лунатизм – это почетная болезнь, вроде аутизма. Так значит вот в чем, похоже, причина твоего ночного похода! Это точно та бумаженция?

– Точнее не бывает.

– Ну ладно, ладно… Хорошо все то, что хорошо кончается, – пробормотал Алесей сонно и плюхнулся на табурет. – Да-а… Я думаю, вот уж сейчас без чая мы никак не обойдемся. Давай, доставай.

Девушка встала на цыпочки, потянулась вверх. Специальный заварничек «для грина» стоял на верхней полочке, рядом с другим, купленным специально. Они не пожалели пятидесяти долларов, чтобы приобрести этот медный, потемневший от времени гибрид самовара и миксера. Алексей торжественно положил туда свернутую в трубочку долларовую бумажку, прищелкнул пальцами, сказал «ТАК!» в короткий чайников носик, и с тех пор чайничек, медленно покрываясь пылью в самом углу полки, терпеливо «заваривал грины». С этого момента начали капать отчисления из Москвы за «фэншуйские» разработки, переданные Алексеем какой-то фирме, и пошло-поехало. Доллары в доме не переводились. Иной раз Майка вытрясала из кошелька последние рубли, чтобы было на что доехать до валютного пункта и поменять очередную порцию «зелени». Протирать чайничек Алексей не рекомендовал: даже пыль на нем, как он выразился, волшебная, симоронавтическая.

Поэтому Майка просто достала чайничек, отошла к плите и начала с ним колдовать. Алексей меланхолично обозрел ее, потом крякнул и повернулся к столу.

– А ведь старый Митрич так ничего и не разглядел, – проговорил он, расправляя на столешнице пачку смятых листков с записями. – Звонит, говорит: пришла в одной ночнушке… такого… телесного цвета.

Девушка прыснула у плиты и покраснела: она стояла сейчас в кухне совершенно голая, при этом сидящего в плавках Алексея ничуть не смущалась. Смущалась она других обстоятельств.

– Представь: спит мужик. Звонок. Идет открывать. «Кто там?» – «Я». Открывает. Стоит совершенно обнаженная девчонка. Проходит. Говорит: «ДАЙ МЕЛ!» Тут онеметь можно. Ну, хорошо, он у него под рукой был. Девчонка бухается на колени и начинает рисовать. Он свет не включал, только бра – вот лицо твое и увидел. Соседка! Бросился мне звонить. Я прибежал…

– Представляю… Ой, Лешка, мне так стыдно! Но я ничего-ничего не помню.

– Еще бы! Ты же спала. Лунатизм – он и в Африке лунатизм. Я говорю, Митрич-то сослепу ни черта не разглядел. А вот если бы его жена проснулась, Эльвира Исааковна, то было бы тебе, Майка, скалкой… по башке. Да и мне тоже. Ладно. Приступим.

Девушка, совершившая безумный рейд в три ночи нагишом из квартиры к соседям наверху, хихикнула. Достала из холодильника шоколадное масло, батон и овсяное печенье, присела за кухонный столик. Алексей разбирал листочки.

– Так что я нарисовала? – спросила она, намазывая себе бутерброд, а затем забралась с ногами на широкий, «королевский» табурет.

Алексей поднял голову, посмотрел на нее. Усмехнулся. Покачал головой. Девушка, сидящая в позе лотоса, скрестившая гибкие босые ступни с розовыми подушечками пальцев, бесстыдно и в то же время трогательно обнаженная, и при этом как ни в чем ни бывало поедающая бутерброд, представляла собой великолепную картину. В ее жестах, в том, что она не старалась ненароком прикрыть нагую грудь или пах, была какая-то животная простота и царственность – так, вероятно, не заботилась о своем целомудрии Клеопатра.

– А ты ведь нарисовала… вот!

И он фломастером начертил на салфетке нечто.

Майя расширила глаза.

– Я это правда нарисовала? Абракадабра…

– Да нет. Это квадрат Солнца. «С», оно же «S». Видно, ты видела этот знак где-то… Где-то там, на квартире. Но сознание не отфиксировало. И только когда я упомянул про квадратурный шифр, это проявилось. Ты спала, и подсознание погнало тебя наверх, так как у нас дома мела нет. А поскольку ты спишь без ночнушки…

– Ну, хватит! – запротестовала девушка, давясь бутербродом и слизывая с губ шоколадное масло. – Митричу еще повезло… он шоколадку должен за такое! Давай дальше. Что это за квадрат?

Алексей расчерчивал лист бумаги. И писал в графах цифры.

– Меня сначала сбила с толку буква «С», – проговорил он деловито. – Мы с Митричем просидели, наверно, час. Ведь он как-никак высшую математику в универе преподает! «С» – Сатурн? Но квадрат Сатурна – это три на три ряда.

– А что такое этот квадрат?

– Э-э… демонстрация внутренней гармонии чисел. Числа тут служат выразителем энергий космического порядка. Такой квадрат алхимики древности применяли для шифровки своих расчетов. Как говорится, квадрат позволяет видеть вещь в ее совершенстве, давая архетипическое соединение чистого числа с семью планетами. Я не сложно излагаю?

– Нет… умно… Масло замерзло, не мажется! – сообщила девушка.

– Ну вот. Квадрат, магический квадрат демонстрирует скрытый разум и присутствие ratio[25] в замысле мира. В общем, это ключ. Мы имеем дело с квадратом Солнца, выражающим симметрию между четными и нечетными числами. Нижний ряд шести чисел является дальнейшей симметрической суммирующей характеристики. В общем, это не суть важно… Важно, что он магический.

– Почему?

– Да вот, – Алексей усмехнулся и посмотрел ей в глаза, словно проверяя. – Сумма каждой строки квадрата составляет 111, три единицы, Триединство Бога, а сумма всех чисел – 666. Число зверя.

Майя вздрогнула и поежилась. В устах Алексея это звучало страшновато. Между тем он почти закончил рисовать.

– Вот…

– Это ты… наизусть знаешь?

– Нет. Не все. Кое-что пришлось вычислить. Я подумал и решил, что мы наверняка на правильном пути. В квадрате Юпитера 16 цифр. В квадрате Марса – 25. В квадрате Венеры – 49. А в русском языке 32 – буквы. С вариантами – 30.

А Б В Г Д Е Ж З И/Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш/Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я

Именно квадрат Солнца идеально подходит для шифрования.

– И что тогда? – возбужденно кусая второй бутерброд, спросила Майя. – Ты сейчас наложишь цифры на квадрат и получишь буквы? Что-то я ничего не понимаю.

– Ты чай заварила? Наливай! – распорядился Алексей. – Нет, Майечка. Все сложнее. Мало знать квадрат – алхимики, кстати, всегда держали его в памяти. Надо помнить алгоритм дешифровки.

– А ты его помнишь?

– Мне повезло. Я этим занимался… Итак, сначала мы определяем угол считывания. По компасу.

Майя чуть не поперхнулась зеленым чаем и вскочила.

– Компас принести? Он у тебя в…

– Не надо. Милая моя, сядь, успокойся. Тут другое. Понимаешь, в древности не было компаса. Просто каждая вещь, изображение раскидывалось по сторонам света. Вот так:

– Это и есть развертка «по компасу». Если делить по осевой, то в каждый сектор попадает малый квадрат 3 × 3. Вот теперь нам надо вычислить его числовое значение.

– Ни фига себе! Тут же по девять цифр… Сложить или перемножить?

– Действие умножения не принято в алхимии, – пробормотал Алексей, хмуря брови. – Там знали только сложение. Может, оно и к лучшему. Так, ну-ка неси калькулятор.

– Вот же мобильник! – с негодованием подсказала Майя.

– Ну, тогда ты будешь нажимать, у тебя пальчики ловчее. Итак, считаем… 6 + 32 + 3 + 7 + 11 + 27 + 19 + 14 + 16… равно 135. Так, читаем следующие девять, по «северо-востоку».

Через минуту цифры были определены:

Алексей сидел, рассеянно попивая зеленый чай и дуя на него – мимо края кружки!

– Что-то случилось, Леш?

– Да. Я подзабыл. Проклятая симметрия! Во всем…

– Что?

– Видишь, получились одинаковые цифры. Упрямый квадрат уравновешивает сам себя, в этом его сила. При дешифровке одинаковые цифры дадут нам одинаковые значения, и все пойдет прахом… Как же сделать? В принципе, алхимики просто справлялись с подобными казусами: к каждому следующему подобию они просто прибавляли одно целое число. Единицу. Единорога… Но знать бы, к чему прибавлять!

Девушка слезла с «королевского» табурета и, не зная, чем утешить Алексея, прижалась к нему обнаженным телом, обняв за шею. Но он дернулся, как от удара током, а потом совладал с собой, поправил очки и мягко отстранил ее.

– Майка, не надо… Принеси-ка мне лучше мой библейский сборник. Да, Евангелие с комментариями.

Майя принесла. Алексей шевелил страницы из рисовой бумаги, шурша ими. Плафон мерцал – вокруг носился залетевший в форточку глупый мотылек, искренне не понимавший, чем еще, кроме секса, могут заниматься в кухне квартиры два почти совсем голых молодых человека, в три ночи!

Но вот Алексей нашел.

– А! Это же тетрада. Вот, у Иоанна Богослова, а Апокалипсисе… Какую же еще книгу ОНИ могли взять для ключа? Откровение, 4:7: «…И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно Тельцу, и третье животное имело лицо, как человек, и четвертое подобно орлу летящему!» Значит, смотри, эти четыре стороны света надо теперь разложить по ликам, упомянутым у Иоанна Богослова.

– Хм. Легко сказать! – возмутилась Майя. – И в какой угол быка, в какой орла?.. Ни фига у нас с тобой не получится.

Алексей хитро прищурился.

– А тут надо знать тетраморфы, родная… Четырехчастные формы, жестко принятые для изображения библейских вещей. У Апокалипсиса тоже есть тетраморфа. Так вот, в них всегда так:

– При этом Лев – знак воскресения, Орел – вознесения, Человек – воплощения, а Бык – страсти… Ну, что, родная, на что поставим?

– И куда ты смотришь?!

Майя с деланным негодованием сдвинула босые ступни, закрывая ими темно-рыжее пятно паха.

– Я смотрю на то, что… что было в той комнате, – медленно проговорил Алексей. – Да, искусственный фаллос на самом важном месте. Страсть! Значит, нас интересует страсть. Черт возьми, давай попробуем! Начинаем изменять с Быка…

И он азартно схватился за бумаги.

– О’кей! Смотри! Числовые значения тогда выглядят так:

– Отлично! – Майя даже коротко хлопнула в ладошки. – Все, накладывай квадрат на… Ну-у! Еще не все?

– Не все. Вот смотри…

– Каждая сторона квадрата имеет свою букву – это я хорошо помню. К тому же это совпадает с Аристотелевым принципом именования геометрических фигур, в школе еще проходили…

– Мы не проходили…

– Ну, у нас маткласс был. Каждый сектор, значение которого мы вычислили, совпадает с двумя какими-то сторонами: B или D, А или С… Это все влияет на систему координат. А она тут хитрая! Снова начинаем с Быка.

– Смотри! – Алексей красным фломастером жирно подчеркнул цифру «11» в левом верхнем углу. – Вот тебе цифра N, которая обозначает, например, букву X. Все ясно, это северо-западный угол, стороны А и С… А как считать ее координаты?

– Ну конечно, 2–5. Или 25! – уверенно сказала Майя.

– У тебя двоичный код выглядит так: АС. 25. А если СА? Тогда получается 52! И все летит к черту!

Девушка всплеснула теперь руками – хлопок по обнаженным бедрам получился звучным, но Алексей не обратил внимания. Часто поправляя очки, он перебирал листки, исчирканные рядами цифр…

– Это я пытался разалгебраировать шифр, пока не узнал о квадрате Солнца… Код считывания, направление тоже должны быть тут зашифрованы. Определить их можно только по крайним цифрам сторон…

– По сумме?

– Сумма, я тебе говорил, одинакова всегда – 111. Ты понимаешь, Майка, это хи-итрый квадрат. Ни с одной стороны он не дает себя разобрать! Хорошо. Поставим вопрос так: что есть отличного в каждой стороне? А вот что: угловые цифры. При всем желании они одинаковыми быть не могут, как и их сумма… Посмотрим:

– Отлично! Теперь стороны не уйдут. Сторона А – это 6 и 36, сторона В – 1 и 31… Теперь, Майя, мы рассмотрим варианты считывания в каждом из «компасных» секторов квадрата. Дай-ка вот эту бумажку… Ты чего тут уже компас начирикала?

– Да я так, от нервов.

– Съешь круассан от нервов, я вечером забыл. Он в холодильнике. Значит, варианты получаются такие, и больше никаких…

– А что по сторонам? По сторонам… применим древнюю технологию – сложение! Получается, А у нас – это 6 + 36, C – это 6 + 1. И так далее…

– Слушай! – заинтересовалась Майя. – А почему цифры так странно идут: по стороне С – 6, 5, 4, 3, 2, 1, а по стороне D – 1, 2, 3, 4, 5, 6? Так же не бывает! В шахматах, например.

– На то они и шахматы, – улыбнулся Алексей и погладил ее по голенькому плечику, чуть задержав руку. – Старая индийская игра. А это алхимический квадрат, и пришел он из верований древних буддистов. Наги – раса змеевидных людей с головой человека и телом змеи – жили в озерах и болотах, отличались огромным интеллектом. В одной из притч о Будде сказано: «Следуй за ходом змеи, и ты сможешь уползти внутрь себя!». То есть будешь неспешным, вдумчивым, и этим ты сможешь достигнуть просветления… Ой, это долгая история. В общем, отсчет повинуется ходу Змеи или солнцеворота: слева направо, с Востока на Запад.

– А, это фашистская свастика?

– Не все так просто. В Древней Индии было ДВЕ СВАСТИКИ: правосторонняя и левосторонняя. Вопрос в том, куда направлена… Правосторонняя – это знак господства над материей и управление энергией, то есть такое «завинчивание» энергии, удержание потока низших сил… А вот левосторонняя свастика, которую мы и знаем, как «немецкую свастику – ход Змеи, потому что Змея стремится на Запад, к нагретым за ночь камням, означает «развинчивание» физических сил и создание препятствия для прохода высших… Отдается предпочтение механической, земной стороне – это символ черной магии и негативных энергий. Так-то вот!

– Ой, как все запущено!

– Не то слово! Итак, получилось, что за код CA отвечает, например, комбинация чисел 7 и 42, а за код AC – 42 и 7. Сложение исключается, поэтому придется просто поставить их вместе и посмотреть, что будет.

– Но… смотри, у нас неравные числа получаются! – воскликнула Майя победно и вдруг заметила: – В одних четыре знака, в других по три…

– Это ерунда. Древние решали эту проблему просто. Они подставляли сюда Великую Пустоту.

– Кого?

– Ноль. Вот так! Кстати, это нам понадобится только в половине случаев! А если число, которое получалось, уже было «занято» другой строчкой, то прибавляли еще единицу, и еще… пока не получалось новое значение. Это алхимический метод.

– Видишь… Труднее всего было с CB – там числовой ряд оказался занят, и 13, и 14 уже есть. А к DB пришлось прибавить аж семь единиц – тоже все было занято.

– Это и есть числовые значения? – уныло спросила девушка, опираясь подбородком на локоток.

– Да. Теперь так же разложим их на двузначные. Плюс единица! Вот что получается: ряд значений от 10 до 16, да еще 90…

– Так это что, всегда нужно прибавлять?

– Ну, не всегда. Понимаешь, прибавление единицы – это на самом деле ИЗМЕНЕНИЕ КАЧЕСТВА числа.

– То есть?

– Смотри, только что оно было четным, а вдруг стало нечетным. Вот тебе и весь двоичный код 00–01, который сделал миллиардером Билла Гейтса, и который, оказывается, был известен задолго до него… Так! Направления считывания мы в порядок привели, это меня радует. Мы на верном пути. Теперь углы считывания по сторонам света. Та-ак… Тут придется отнимать.

– Ну вот, – удовлетворенно проговорил Алексей, отваливаясь от стола спиной на плитку и вздыхая. – Уфф! Все мы двуногие… то есть двузначные.

– Можно дешифровать, да?

– Можно накладывать текст на квадрат…

Он подвинул Майе алфавит:

– Давай рассчитаем. Называй буквы, по одной.

Через минуту на листке каждая буква обрела свой номер:

А – 1 Б – 2 В – 3 Г – 4 Д – 5 Е, Ё – 6 Ж – 7 З – 8 И, Й – 9 К – 10 Л – 11 М – 12 Н – 13 О – 14 П – 15 Р – 16 С – 17 Т – 18 У – 19 Ф – 20 Х – 21 Ц – 22 Ч – 23 Ш, Щ – 24 Ъ – 25 Ы – 26 Ь – 27 Э – 28 Ю – 29 Я – 30

– …тридцать! – закончил Алексей.

Внезапно он развеселился и закричал, грохоча пятками по линолеуму, стуча кулаком по столу – одним словом, производя ужасный шум, которого не могло быть на порядочной кухне порядочной квартиры в полчетвертого ночи.

– Чего ты так радуешься?

– Тридцать шесть минус тридцать – ШЕСТЬ! Двойник порождающей триады, изошедший из Абсолютной полноты! Олицетворение гармонии между микрокосмом, мужским и женским началами. Равновесие всех частей Вселенной. М-да! Чего ты на меня так смотришь, Майка?

– Да так, – загадочно ответила девушка. – Гармония мужских и женских частей… которую ты мне только что продемонстрировал. Ох, и оргазм был!

Но Алексей отмахнулся.

– То, что в итоге у нас остается шесть пустых клеток в квадрате, это просто знак… Это действительно гармония. Гексада – это ведь полностью сбалансированное число.

– Какое?

– Полностью сбалансированное. Сумма его делителей равна ему самому. Томас Тейлор написал такую штуку, «теоретическую арифметику», и там он… да, вот: «…совершенные числа – это чудесные образцы добродетели, потому, что они представляют собой середину между излишеством и недостатком». Зло в них противопоставлено Злу, и оба зла противопоставлены Добру. Но! Добро же не может быть противопоставлено Добру, но может быть противопоставлено всему Злу одновременно. Блестяще, а? Отлично. Все, гадаем квадрат.

Он был возбужден. Девушка, до сих пор сидевшая обнаженной на табуретке на расстоянии протянутой руки – тоже. Но от другого: в ней тоже нарастало желание увидеть момент наивысшей значительности – и гасило этим другое желание… Зеленый чай в стеклянной колбе отливал медью, мотылек устал болтаться вокруг лампы и присел на стену, устало наблюдая за странными манипуляциями двоих молодых людей.

– Ита-ак… пишем. Майка, давай, называй мне буквы, а тебе буду говорить числа.

И вот в квадраты с числами, поверх них Алексей вписал буквы:

– Как видишь, в каждой колонке есть пустые места… Ах, точно! – Алексей вкусно улыбнулся – Май, давай еще чайку! Это специально для таких дурачков, как я. Которые забыли, что ключ Магического квадрата включает в себя еще и линейки счета. Чтоб все было не так просто! Чтобы поставить последний заслон линейным попыткам разгадать код. Значит, ставим цифры…

– Что они означают?

– Линейки считывания. Защита от дурака, «зашитая» в сам квадрат. То есть ряд букв надо переформировать вот так… Первый ряд идет нормально, второй – с отступом еще на шесть, третий – на двенадцать и так далее.

– Ничего не понимаю! – призналась девушка, ставя на стол между листов новый чайничек со светло-зеленой жидкостью.

– Потерпи, родная. Мы уже у цели.

И Алексей с каким-то благоговением положил перед собой измятую, со стершимися и чуть расплывшимися цифрами бумажку.

– Видела? – ликовал Алексей. – Представляю, что бы получилось, если бы мы просто начали подставлять буквы… Та же самая «А» может иметь, в зависимости от угла считывания, значения 11, 66, 16, 61… не учитывая линейки считывания!

– А теперь-то что делать? Это же номера, большинства которых вообще нет – после тридцати.

– Потому что в шифре заложена инструкция по расшифровке, – терпеливо пояснил Алексей. – Давай сначала переведем три верхних столбика. Первый, если мне память не изменяет, – это сторона считывания, сторона света. Где у нас числовые значения? Та-ак. 80 – это Северо-Запад. Дальше смотрим угол считывания по сторонам квадрата.

– А третья строчка?

– Это направление считывания. Чтобы тебе не гадать – 25 или 52. В общем, они тоже легко укладываются в таблицу. Просто по угловым цифрам квадрата, по его обсчету. Путь Змеи! Ну-ну, вспоминай… Система координат. Дело-то в том, что В ЗАВИСИМОСТИ ОТ УГЛА СЧИТЫВАНИЯ КОРОРДИНАТЫ НОМЕРА ЛИНЕЙКИ МЕНЯЮТСЯ, поняла? Это те самые шесть «лишних» клеточек! Вторая линейка, например, по АС будет 15, а по СА – 51! Цифры-перевертыши! Вот, смотри.

Он начертил на другом листе:

– Значит, третья строчка шифровки – это норма линеек?

– Конечно! Вот как это выглядит…

– Ого! Можно буквы складывать! – радовалась Майя.

– М-да… – протянул ее любимый, рассматривая цифры. – В столбце первая цифра означает сектор считывания, вторая, проверочная, – угол считывания и третья – линейку считывания… Вообще, человек не очень опытный шифровал, иначе бы ни за что с первой линейки не начал! Вот смотри. Берем первый столбец…

Его карандаш быстро забегал по листам бумаги – это была неоконченная дипломная работа Майи.

1-й столбец:

– Отъезд! – захлопала в ладоши девушка. – Уже ясно. Они уезжают куда-то… Ну, те – кто шифровку писал!

2-й столбец:

Алексей расшифровывал. Понемногу на листочке вместо цифр появлялись осмысленные слова. Вокруг плафона кружили два уже обезумевших мотылька – они гулко бились о стекло своими телами, казалось бы, сделанными из алюминия.

Шифровка сначала приобрела такой вид:

…а еще через десять минут – такой:

Один из мотыльков последний раз врубился в гладь плафона и шлепнулся прямо на шифровку, выгибая серое брюшко и трепеща. Алексей подошел к открытому окну и бережно стряхнул насекомое в темноту. Майя сидела, не шевелясь.

– Так, значит, они уезжают куда-то, с аэродрома под Евсино, в августе. Там же деревни… Интересно, а там разве есть аэродромы?

– Наверно. Только военные, – буркнул внезапно посерьезневший молодой человек.

Он налил чаю. Напиток засиял изумрудом в стеклянной кружке. Алексей всмотрелся в строчки. Вдруг Майя ткнула пальчиком:

– А это вот… оставшиеся цифры?

– А это самое трудное. Люди, зашифровавшие все это, не дураками были! – Алексей нервно отхлебнул чай. – Ладно. Посмотрим. Что у нас тут по цифре? По цифре у нас согласно шестой линейке высвечивается буква «В». Но что она означает? Бессмыслица. По логике тут должно идти число. Такого-то августа… Простым повтором, ошибкой это быть не может.

– Может, «В» – восьмерка, 8? – скучающе проговорила Майя, которой уже хотелось спать: игра кончилась, загадку разгадали, к чему еще упорствовать? – Леш, давай завтра, на свежую голову…

– Нет! Если хочешь, иди спи. Не может быть такой дурацкой, поверхностной аналогии! Ну, не может быть. Нет… А если представить себе, что «В» – это латинская «V»?

– Но там ведь есть еще и «W»…

– Дабл-ю чаще переводится звуком «У»: доктор Уотсон-Ватсон, Уинстон-Винстон. Нет. Так вот, если русская буква обозначает аналогичную английскую, то получается указание либо на цифру 5, либо на 22. «V» – это двадцать вторая буква в латинском алфавите.

– Ну, хорошо, а вот эти остальные? Семерка, например…

– Маюша, у меня нехорошее предчувствие – семь… буква «З». И что? Двадцать шестая буква латинского алфавита – «зет». Ее число – 2000. Но это все мимо кассы. Тут должно быть число, обозначающее ВРЕМЯ, час… Давай-давай, башка, думай!

Он встал и заходил по кухоньке, изредка наступая Майе на ноги. Ромка проснулся и заворчал. А Алексей бормотал:

– Так… В еврейском это буква «заин» – седьмая! И число ее – 7! Ее иероглиф, кстати, – стрела, летящая в определенном направлении. Отлично! Знак разрушения… Ага! А в кириллице? Земля – девятая буква в алфавите. Но ее числовое значение – тоже семь! Ну и «зета» – шестая буква греческого алфавита. В общем, либо шесть, либо семь утра. Скорее – семь, на это слишком много указаний… Ну и что, остались минуты.

Он прислонил лоб белой глади холодильника, на котором равнодушно моргали электронные часы. Майя поглядела на него с жалостью, зевнула. А Алексей бормотал, словно заучивая.

– «Эн»… «Ню», «ню», «ню»… В греческом – тринадцатая буква, в кириллице – «наш» – пятнадцатая. В еврейском – «нун». Ага. «Нун»! Ее число и в Каббале, и в кириллице равно пятидесяти. Иероглиф для «нун» – символ плода. Это женская буква. Число конечное «нун» равно 700… Семисотый… Кто у нас семисотый? Боинг есть 747-й… Так вот, если предположить…

Он оторвался от холодильника и брякнулся на табуретку – да так, что изрисованные, исписанные им бумаги посыпались со стола. Майя нагнулась, подбирая их, и тут услышала его хриплый, совершенно чужой голос:

– Слушай, а сегодня… УЖЕ СЕГОДНЯ какое число?!

– Двадцать второе августа, – равнодушно ответила девушка и вдруг, так же пораженная неожиданной догадкой, глянула на часы. Они светились, показывая 04:50. До шести пятидесяти оставалось ровно два часа.

Алексей рванул со стены телефонный аппарат так, что жалобно затрещала пластмасса. Лихорадочно тыкая, набрал номер и, едва дождавшись ответа, закричал:

– Иван! Это Лешка! Из волшебного магазина! Ваня, я понял, ОТКУДА они ЕЕ увозят и КОГДА!!!

Новости

«…подтвердил гарантии Итало-Французского банка на оплату груза гуманитарной помощи для российских граждан. В ближайшее время грузовые „Боинги“ с мясными консервами и рисом вылетят в Россию, на что уже получено согласие российских властей… Глава Спецкомиссии Европарламента г-н Гуго Мастерс заявил, что Итало-Французский банк готов финансировать программу гуманитарной помощи и отправки продуктов в Сибирь, где, по данным Еврокомиссии, люди заживо замерзают от чудовищных холодов и скудного питания даже летом…»

Арчи Блюм. «Айсберги Сибири»

The Peterburg Sun, Сейнт-Питерсберг, США

Точка сборки-7 Новосибирская обл., Евсинский р-н, в/ч 99775 Отдельный авиаотряд СибВО. Полковник и все

Когда радиосигнал дошел до приемника, который был сокрыт в крохотной серьге, вдетой пирсингом в маленькую ноздрю Санечки Куропатовой, девушка проснулась сразу же и сразу встала – еще полусонная, натянула майку, джинсы… Она так никогда не вставала, даже в институт. Но ЭТОТ сигнал мог бы поднять ее и мертвую.

Девушка пробралась через темную гостиную, разбудила мать, прикорнувшую, как обычно, на диване. Та со сна заворчала недовольно в привычной своей манере:

– Куда шляисся, оглашенная! Опять с наркоманами своими! Тьфу, блять, проститутка чистой воды, шляисся…

Санечка спорить не стала. Держа в руках кроссовки, сбежала по холодным ступеням подъезда, холодящим ноги. Во дворе завела машину, забросив кроссовки под сиденье. Нужно будет, так пригодятся.

Покойную ночь старого, сжатого гаражами и укрытого лохматыми тополями двора в Ленинском районе разрушили два глаза фар, и спустя четверть минуты маленький автомобиль с рокотом вырвался из его душного, дремотного и вонючего мешка на простор улицы Троллейной, освещенной печально помаргивающими фонарями. Несведущий человек принял бы этот автомобильчик за дешевую малолитражку «Ока», но на самом деле он напоминал эту автопритчу во языцех только внешне. Красная, как капелька крови, «Lancia Y10» развивала скорость до ста пятидесяти километров в час, была оборотиста, а в ее чреве скрывался мощный, формированный мотор.

Пять утра. Солнце только ворочается за Обским, только показало золотую свою краюху и чуть залило белилами край неба. Пустынен город, и только редкие сумасшедшие собачники со своими питомцами тихо бредут по дворам, да неутомимые бегуны топчут асфальты кроссовками. Вот один такой и летел по тротуару, молодцевато, пружинисто, хотя над красной адидасовской курткой седой ежик – не молод бегун!

Машина поравнялась с фигурой. Замедлила ход. Ей даже не потребовалось останавливаться. Бегун на ходу перестроился на два шага влево, легко открыл дверцу и на ходу запрыгнул в машину с изумительной ловкостью. Уже там, на сидении, рядом с сосредоточенной Санечкой в застегнутой до худого горла кожаной куртке, он стянул с себя всю адидасовскую тренировочную хламиду и остался в черных брюках с малиновой полоской и черной же рубахе с малиновыми погонами. По уставному.

– Давай швыдче! – сварливо заметил Заратустров. – Ползешь, как муха. Утро доброе, Санюшка!

Машина убыстрила ход и почти в два раза перекрыла разрешенную в городе скоростную норму.

* * *

Санечка почти все уже надежно забыла. И как сидела в парке с Клиомеллой, и как приставляла к своей напрягшейся вене шприц с воздухом, и как собиралась умереть, мечтая о том, что ее будут хоронить в большом и красивом гробу, а мать будет рыдать над своей «проституткой» и «наркоманкой» в голос. Это еще что: раньше она ее лупила чем ни попадя, а сейчас, после визита каких-то странных улыбчивых, с военной выправкой людей, представившихся «…из фонда детско-юношеского олимпийского резерва», мать притихла, только костерила ее почем зря. Да и деньги появились – стажеру Спецуправления «Й» платили стипендию, в три раза большую по размеру, чем стипешки в обычных городских вузах. Одним словом, все забыла Санечка, и даже то, при каких обстоятельствах познакомилась вот с этим вот седоватым и внешне грубоватым полковником. Видя, что тот занят процессом раскуривания сигары, Санечка чуть прибавила газу, выжав босой ногой акселератор, и спросила робко:

– Алекса… товарищ полковник, а я вот все хотела спросить. Вы как к готам относитесь?

– К готам? – переспросил тот. – Готов не знаю. А вот котов люблю. Коты хорошие… давай, по осевой жми.

И, достав свой телефон, всунул тянувшийся от него провод в какое-то гнездо на приборной панели машины, где сразу загорелась лампочка «ЗАЩИЩЕННЫЙ КАНАЛ».

– Алло! Элина Глебовна? Выдвигаетесь? Хорошо. Оранжевый уровень тревоги, помните, оранжевый… Так что по тем прикидочным данным, что наши ребятишки сообщили?

Голос Альмах звучал по такому каналу искаженно – как будто Заратустров общался сразу с несколькими кастратами из папской капеллы. Но звучал четко.

– …докладываю, товарищ полковник. Аэродром в Евсино есть, точнее, между Линево и Евсино, в/ч 99775. Тип – аэродром тылового обеспечения. Специализация – отправка и прием грузов для СибВО. ВПП – два с половиной километра… Укомплектованность части – шестьдесят пять процентов, неполная. Две роты…

– Ладно, это понятно, – перебил полковник. – «Боинг» там есть?

– Да, товарищ полковник. Модель 737–700, выпуска девяносто восьмого года. Неделю назад прибыл с грузом гуманитарки от НАТО, для солдатских матерей. Стоит на летном поле. Курирует его вылеты лично генерал-майор Быкадоров, в штабе Сиб…

– К едреням штаб! Где этот Быкохеров?

– Вроде как на рыбалке, товарищ полковник… ищем, – вздохнула Альмах, которая тоже сейчас неслась по другому шоссе в мощном «хаммере».

Полковник с досадой цокнул языком. Коротко бросив еще несколько указаний, отключил связь. Попыхтел сигарой, стряхнул пепел в окно и сказал в пространство:

– А я же говорил, головастый парнишка! Даже про «семисотый» раскопал… Но вот что означает плод и материнство, хотел бы я знать!

* * *

…Примерно получасом раньше к КПП в/ч 99775, под которой скрывался аэродром, подкатила черная «Волга» с армейскими номерами, сопровождаемая «уазиком» ВАИ. Дежурил по КПП капитан Сысолятин, человек средних лет, незлобивый, но с тяжелым и педантичным характером. Впрочем, сухарем он не был – даже стихи иногда писал, под настроение.

Однако сейчас невыспавшийся Сысолятин равнодушно смотрел на машину: «Стой, стой! Ты, браток, сначала выйди да предъяви все документы. А потом уж… Ах, важный? Ну и хрен с тобой. Тогда стой перед шлагбаумом».

Из «уазика» на него уныло глядел высокий сержант с анемичным, бледным лицом. Но капитан уткнулся глазами в страницу с анекдотами.

И тут до Сысолятина донесся голос – очень чистый и глубокий, хороший грудной голос.

– Как живется, капитан?

Он поднял взгляд. У окошечка КПП, в паре метров, стояла женщина-подполковник. Это была очень красивая женщина, хоть и невысокая, девичьего роста. Сысолятин сразу ощутил внутри укол.

Роскошные черные волосы волнами падали на плечи и синие погоны с золотыми звездами, в вырезе форменной рубашки – снежно-белая шея… Впрочем, одухотворенности живому лицу этой женщины придавало еще одно обстоятельство. Она явно была на седьмом-восьмом месяце беременности, ее живот выпирал вперед под шерстяной неуставной юбкой – яичком, а ноги ее были босы. Причем на переминающихся по сыроватой земле голых ступнях, явно не привыкших к такому обхождению, капитан заметил полоску не тронутой загаром кожи – на месте босоножьих ремешков. Явно, до того как войти в роль матери, подполковник отдавала предпочтение туфлям на высоком каблуке, а сейчас они стали ей в тягость. Наверно, в машине оставила.

Сысолятин изумленно открыл рот, потом вскочил, отдал честь и гаркнул по уставному:

– Здравия желаю, товарищ подполковник!

Женщина улыбнулась, слегка прижала руку к животу, поморщилась.

– Не кричите, капитан… он только что заснул. Вот, возьмите документы. У меня борт, срочно.

И она, все так же морщась, передала в окошечко несколько бумаг с синими печатями; Сысолятин тотчас устыдился, глянул на ее белые ступни.

– Товарищ подполковник, вы идите в машину, застудитесь ведь…

Та слабо улыбнулась.

– Ничего. Солдатики мои толком ничего объяснить не умеют. Ну что, пропускаете?

Сысолятин, не в силах оторвать взгляд от ее прекрасной женственной шеи, от локонов, ложащихся колечками на белую нежную кожу, одним глазом пробежал документы. Так, пропуск на территорию в/ч, разрешение на вылет, летное предписание… так, справка об оплате горючего… Судя по документам, жена генерал-майора Быкадорова, начштаба отдельной специальной авиагруппы СибВо, направлялась в санаторий для высших чинов МО РФ на озере Иссык-Куль, по маршруту Новосибирск – Алма-Аты. «Рожать поехала!» – догадался капитан и, козырнув еще раз, дотронулся до кнопки. Полосатый шлагбаум поехал вверх, а стальные выступы-ребра под ним, наоборот, ушли в бетон площадки. Путь свободен. Женщина одарила капитана лучезарной улыбкой, как настоящая мадонна, и, тяжело переваливаясь, пошла к «Волге».

Когда она открывала дверь, капитан и вправду заметил там, под сиденьем, ее босоножки. «Бедненькая! – с теплотой подумал офицер, провожая взглядом легковую машину и автомобиль ВАИ. – Да, сына выносить – это вам не дерево посадить!»

Над КПП снова повисло тлеющее, ноющее мутным светом утро. В густом лесу торопливо перекликались первые птицы, пахло сыростью, прелым папоротником. Сысолятин еще раз перечитал предписание, позвонил дежурному по диспетчерской аэродрома и приказал:

– Посылай машину за Шмальцем! Пусть оформляет борт. Тут вон подполковник приехала – большая птица! И поднимай этих, которые с Москвы на «Боинге» прилетели.

Снова тишина. Сысолятин просматривал анекдоты, но слова почему-то уже не доходили до его ума. Тогда капитан кашлянул, достал из ящика стола чистый лист бумаги и стал рассеянно набрасывать:

О, чудо дивное из всех чудес, Тебя впустил к нам ночью спящий лес! И глаз твоих умиротворенность Дала нам к материнству склонность…

Потом зачеркнул последнюю строчку и приписал:

Внушила к материнству гордость!

Но и так не нравилось. Сысолятин зло укусил желтыми зубами кончик дешевой китайской ручки и задумался. Пение птиц, раздававшееся из леса, навевало романтическое настроение.

Но до конца погрузиться в творчество капитану не удалось. Хлопнула дверь КПП, вошел старший лейтенант Васнецов – его утренний сменщик. Сам Васнецов являлся классным пилотом, но был спущен с небес на землю за пьянку, а также за фантастический, даже по гарнизонным меркам, блуд. Вместо приветствия старлей громко рыгнул и поинтересовался, «какого хрена на базе с утра такой кипеш, и какого члена ему не дали доспать». Сысолятин оторвался от стихов и нехотя объяснил, что пришло предписание срочно отправлять московский борт в Алма-Ату. Ссориться с Васнецовым не хотелось, ибо он иногда делился с Сысолятиным женщинами, которых доставал порой буквально из воздуха, как фокусник – зайцев из цилиндра.

Сменщик устроился сзади, на кушетке, снял свои неуставные кроссовки, сразу наполнив комнатку легким зловонием синих носков, зевнул.

– Так это Мишка белобрысый за Шмальцем на своей савандалайке погнал? У, черт драный! Чуть не сшиб у боксов.

Сысолятин, не слушая его, тщательно выписывал:

И груди русских матерей, Простых тех женщин вятских…

Он сам был с Вятки, поэтому родной город прославлял неустанно.

Простых тех женщин вятских, Свет глаз которых лучезарен…

– Лучезарен… – пробормотал Сысолятин. – Лучезарен! М-да. Рифма будет…

В этот момент Васнецов снова рыгнул – он мучился с жестокого похмелья – и заметил в пустоту:

– Вот же, епт! Тут служишь-служишь, а какая-нибудь шалава пару раз отсосет и вон уже в подполковниках ходит! Е-ка-лэ-мэ-нэ!

Сначала Сысолятин не обратил внимания на его слова, но в мозгу внезапно сложилась искомая рифма: «блядских!» Сысолятин дернулся, обернулся к Васнецову и спросил изумленно:

– Кто шалава?

– Да вон, – небрежно кивнул старлей в сторону летного поля, – стоит на взлетке, с техниками базарит. Подполковник! Я ее тут месяца четыре назад видел – подстилка Быкадоровская. И ведь живот уже где-то нагулять успела. А кого отправляют-то бортом, Вить?

Сысолятин не ответил. Посмотрел на свои неоконченные вирши. Потом спросил:

– Саня, ты за водкой в ночной магазин не хочешь сходить?

– Ха! – отреагировал с сарказмом Васнецов, шевеля пальцами в синих носках. – Думаешь, она даст? Мы ей за два пузыря должны. Щас!

– Записку напишу – даст! – твердо сказал капитан и начертал на бумажке несколько слов. Что его подвигло на это, он и сам не знал – сейчас действовал по наитию.

Васнецов, кряхтя, обул кроссовки, сдвинул набок кепи, забрал записку и ушел.

А Сысолятин еще раз просмотрел бумаги, заткнутые под створку форточки. Он снял трубку телефона и попробовал дозвониться до Шмальца – домашний не отвечал. Тогда капитан набрал номер дежурного по округу – короткие гудки.

В это время Васнецов, насвистывая, спускался по тропинке вдоль забора военной части. Не будучи дураком, он не пошел через ворота КПП, а, найдя неприметную лазейку в бетонных плитах, ужом скользнул туда и через секунду был уже на лесной тропинке.

А через пять минут после этого из мохнатых лап елей и березняка появились люди в темных, скрадывающих свет комбинезонах. В руках у них было что-то, похожее не то на чудовищно распухший АКСМ, не то на ручные немецкие электродрели-перфораторы без шнуров. Они залегли в кустарник по периметру – эта лазейка была перекрыта. Так же точно еще через пять минут в полукилометре от аэродрома по дороге пронеслась грузовая машина с фургоном и надписью «Аварийная». Скрипя тормозами, она развернулась поперек дороги. Выскочившие оттуда люди ловко развернули красно-желтые загородки, повесили знак «ОБЪЕЗД 5 КМ» да принялись ковырять ломами безупречный на вид асфальт. И с этой стороны база была блокирована.

А Сысолятин в кирпичном помещении КПП в который раз крутил диск старенького телефона. Но ответом ему в какой-то момент стала вязкая, ватная тишина. Телефон не работал. Вдруг за спиной капитана раздался голос – нежный, грудной и волнующий:

– Ну что, капитан, стихи дописали?

* * *

Майор Моисей Шмальц работал в огороде. Он любил работу в столь ранний час: ни комаров, ни мошек, зорька занимается… Поработать, потом налить стопку, закусить огурчиком. Жена Лидка уехала с вечера в город за покупками, у свояченицы заночует, корить некому. Неожиданно на дороге запрыгали блики фар, и аэродромный «уазик-буханка», нещадно давя соседскую клубнику, вкатился прямо на пустошь между участками. Шмальц от такой наглости даже лопату выронил и распрямился, бросив окапывать вишню.

Из кабины на него смотрел худой, не по званию серьезный старший сержант – безликий какой-то, очень бледный, узколицый. Незнакомый. Обычно на этой машине ездил аэродромный балагур, блондин Мишка. Незнакомый сержант уперся немигающими глазами в майора и сухо проговорил:

– Товарищ майор, вас срочно вызывают на аэродром. Борт из Москвы!

– Еще один, что ли? Опять консервы собачьи, – буркнул майор, ставя лопату к забору. – Сейчас. Переоде…

Но сержант словно тащил его в машину взглядом, и майор Шмальц неожиданно для себя беспрекословно подчинился. Ворча, он лишь ополоснул под рукомойником красное полное лицо и, как был, в тренировочных брюках и старой защитной рубахе без погон, полез в «уазик». Водитель, так же нагло прокатившись теперь уже по соседской картошке, – а ведь Шмальц говорил: огораживай! – погнал машину обратно. Майора распирало любопытство, но спрашивать у этого бледноносого и какого-то совсем не человеческого водителя ничего не хотелось.

Проселок бросал им под колеса ухабы, ветки лупили по крыше машины, мутный рассвет лился в окна. Майор присмотрелся и обратил внимание, что они почему-то едут не по направлению к трассе, а заезжают в часть с другой стороны, по разбитой тяжелыми «КамАЗами» колее, со стороны складов ГСМ. Он уже открыл было рот, но водитель, не разжимая тонких, почти не видных губ, скупо оборонил:

– На КПП ворота заклинило. Барьер.

Шмальцу не оставалось ничего, кроме как кивнуть.

Через десять минут после того, как машина, ворочая ребристыми колесами маслянистую желтоватую глину и елозя в колеях, пробралась в ржавые воротины складского въезда, открытые, наверно, первый раз за несколько лет, там, на этих колеях, снова зачавкало грязью. Из леса, ломая молодые березки и принимая на себя дождем сыпящиеся листья, выполз и застыл тихо БТР, похожий на сонного носорога. Теперь аэродром был блокирован со всех сторон.

* * *

В четырехстах метрах от КПП аэродрома, в лесу, стоял армейский «ГАЗ-66», выкрашенный болотными разводами. Из окошечек клубился сигаретный дым: в фургоне курили почти все, в первую очередь полковник Заратустров. Кончиком сигары с тлеющим зловещим огоньком он водил над большой картой военной части, расстеленной под мощными лампами на столе, говорил отрывисто.

– Вот тут у них наверняка защита! Сколько их – пять, десять человек? Не знаем. Но думаю, не больше десятка. В принципе, один грамотный маг может самостоятельно закрыть зону примерно на километр. Так что нахрапом нельзя. И людей потеряем, и они… могут ва-банк пойти. А нам объект живой нужен! Анисимов!

– Да, товарищ пол…

– Связь с КПП?

– Нет, товарищ полковник.

Заратустров сунул в рот сигару.

– Значит, они уже ТАМ! – пробормотал он угрюмо. – В округ не сообщайте. Ни-че-го! Они шум подымут, у них чуть что – тревога. На аэродроме обслуги – человек восемьдесят, двадцать – дежурная смена. Шкарбан, где стоит «Боинг»?

Русокосая девушка, волнуясь, показала наманикюренным пальчиком место на карте.

– Та-ак… – протянул полковник, катая во рту сигару. – Какая там взлетная у него? Расстояние?

– Две тысячи сорок метров, товарищ половник, – подсказал Анисимов.

– Только если вот как-то стащить его с полосы, сдернуть… пусть брюхом русскую землю попашет! Тогда и овцы сыты, и волки целы. А? Как думаете, ребята?

Но присутствующие молчали. Альмах нервно сжимала и разжимала красивые тонкие руки. В этот раз без всяких украшений – только нежная, с пушком, кожа. В это время снаружи послышался звук мотора. В окошко было видно, как крохотный двухместный автомобильчик подобрался к «шестьдесят шестому», мигнул фарами, остановился. Из машины выскочили парень и девушка, причем та была одета не по погоде – в болоньевый плащ, и не исключено, что он являлся ее единственной одеждой.

Алексей и Майя, сопровождаемые дежурным офицером, влетели в тесную кабину.

– Здрас-сте, Алексангригорьич! – задыхаясь, выпалил молодой человек. – Мы не опоздали?

– Да нет, мои хорошие, – грустно усмехнулся Заратустров. – Как вы там сказали? Семь пятьдесят? У нас осталось меньше часа.

* * *

…За пятнадцать минут до этого Васнецов, лениво пришлепывая липнувших к щекам и шее комаров, вошел в двери круглосуточного магазинчика на ближайшей остановке «Евсинский профилакторий», в двухстах метрах от КПП. На звук его шагов и требовательный гром кулака по дребезжащему прилавку из подсобки вышла, пошатываясь, заспанная и нечесаная женщина в каком-то подобии белого халата. Васнецов широко улыбнулся.

– Ни-нач-ка-а! – хрипло пропел он, протягивая бумажку, написанную Сысолятиным. – Добренького утреца! Тут Сысой наш тебе записку написал. Любовную!

– Опять пузырь? – заворчала та, принимая листок. – Вот козлы шелудивые! С утра пораньше! Ты ему передай, я вам больше ни капли по запискам не дам. Деньги несите! За третью еще не отдали. Ох, алкашня вы подза…

Говоря, она разворачивала записку, читала, и глаза ее, безвкусно изукрашенные косметикой, расширялись. Не договорив, она вдруг с воплем рванулась в подсобку. Там что-то упало, покатилось, звеня, и раздался ее голос. Женщина кричала в трубку телефона:

– Але! Кто это? Я не знаю… с магазина я! Пришел один… с запиской… а там – вот позвонить… Захват, говорит! Ой, мамочки!!!

Через три минуты старлея, ожидавшего в недоумении на ступеньках, подхватили под руки двое, которые бесшумно выскочили из подлетевшей машины. И тот даже не успел трепыхнуться – только икнул, увидев корочки с гербом и надписью «ФСБ РФ». Через некоторое время он уже стоял в тесном кунге какого-то армейского автомобиля, прокуренном, заполненном людьми в черных рубашках с малиновыми погонами. Старлей по-прежнему икал, ойкал и обливался потом, рассказывая про неожиданный утренний визит женщины-подполковника.

Заратустров хмуро вертел в руке бумажку. Он уже не слушал по второму разу выжимавшего из себя слова Васнецова. Полковник показал бумажку Алексею.

– И тут ты угадал, Леша… Знак материнства! Черт подери, вот как ОНИ сыграли. Да, хорошо, что у нас есть еще на свете тонко чувствующие люди.

– Этот дежурный с КПП знал ваш телефон? – робко спросил Алексей.

Заратустров покачал головой.

– Нет. И знать не мог. Просто… просто обострилось чувство самосохранения. И он «попал» на нашу «волну». Случайно. Бывает такое… редко. Так! Теперь мы знаем, кто ТАМ. Два человека, мужчины, и одна… одна БЕРЕМЕННАЯ. Если это вообще, конечно, человек.

* * *

…Сысолятин медленно оборачивался. Очень медленно. И увидел он то, что ожидал увидеть. Подполковник стояла у проема двери, опершись плечиком о косяк. Волосы так же дерзко текли по плечам – шелковистые, с колечками у концов. Сначала капитан посмотрел на ее босые ноги, теперь перепачканные желтой глиной, а потом на живот. Живота не было. Куда она его дела?! Ни малейшей выпуклости, словно вынули из нее какую-то подушку. Так женщина выглядела еще привлекательнее, и теперь стали заметны ее выпуклые, наверняка тугие груди.

– Да вот, почти написал, – протянул Сысолятин и сунул руку в карман брюк.

Раздался гром пистолетного выстрела – ПМ грохочет, как средневековые мортиры. Офицер вскрикнул от боли и зашатался, схватился за спинку стула. Из разлохматившейся штанины, под коленкой, выдавило фонтанчик крови – темной, густой.

– Что же вы, капитан, пистолет, снятый с предохранителя, так просто в кармане таскаете? – с издевкой проговорила черноволосая. Ее темные глаза весело блестели. – Так и ногу прострелить недолго.

От болевого шока Сысолятин не мог ничего сказать, только покачивался и вращал глазами. Он не успел дотронуться до пистолета, минут десять назад действительно переложенного из кобуры в брючный карман. Как тот выстрелил, он не понимал. Будто кто-то невидимый нажал на курок…

– Ну ладно… Поэт из вас хреновый, стрелок тоже!

С этими словами она одним пинком крепкой ноги вышибла из-под Сысолятина стул, и капитан со стоном рухнул на ободранный линолеум КПП. Теперь он наблюдал за ней снизу, мутнеющим взглядом. Боль разлилась по телу, отравила его, и он ощущал, как из раздробленной коленной чашечки, из прорванных артерий толчками вырывается кровь. Его кровь. У самого его лица, искаженного гримасой, передвигались ее маленькие голые ступни с безупречным розовым педикюром, заляпанным слоем желтой глины.

– Где тут у вас система номер три? – деловито спросила женщина, внимательно разглядывая тумблеры на настенном щитке. – А то гости могут пожаловать… проводить в дальний путь. Хотя не трудитесь. Я уже нашла.

Голым кулаком она резко ударила по одному из окошечек, звякнуло посыпалось стекло, и ее красивая рука окрасилась кровью. Женщина посмотрела на Сысолятина, усмехнулась, вынула из окровавленной ладони острый кинжальчик стекла, а потом еще раз усмехнулась и, высунув розовый язычок, аппетитно слизнула свою же кровь. Затем она сжала пальцами два тумблера и дернула их вниз. По периметру аэродрома вспыхнули разбросанные по кустарнику малозаметные миниатюрные голубые маячки. Теперь любое пересечение периметра авиабазы даст о себе знать взрывом упрятанных в траве свето-шумовых гранат.

Лежащий Сысолятин наконец смог двигать челюстью. Но сил у него хватило лишь на короткое и искаженное:

– Ц… цу… цука!

Женщина покачала головой.

– Вы правы, капитан! Кем я только не была в этой жизни… Всего доброго!

И эта босая ступня с очень развитыми, длинными пальчиками поднялась на секунду над лицом Сысолятина, открыв безупречную пятку, которая показалась ему громадной, а потом опустилась на его горло и надавила. Послышался треск ломаемых хрящей и бульканье. Голова раненого свесилась набок, как у сломанной куклы, и перестала шевелиться.

Женщина брезгливо отерла голую подошву о зеленый китель лежащего капитана, потом достала из кармана миниатюрный передатчик и покинула КПП, говоря кому-то негромко:

– Готовьте коридор… Через двадцать минут взлетаем.

* * *

Майор Шмальц, отдуваясь, поднялся на последнюю ступеньку гриба диспетчерской, выросшей посредине аэродрома. Из плохо промытых ее окон были хорошо видны казармы, где сейчас спали пятьдесят человек роты аэродромного обеспечения, круглые ангары ГСМ, целое поле с разукомплектованной техникой – мертвые лопасти винтов, облезлые фюзеляжи. Сзади поднимался тот самый чертов молчун-сержант. Откуда его выкопали такого? Надо будет у начштаба Онищенко спросить – вечно он как поедет за пополнением, так одних уродов наберет… Вот еще один засранец. Спит, как сурок, на боевом дежурстве. Голову в наушниках положил прямо на бумаги. Сапоги не чищены уже, наверно, с неделю. Лахудра!

– Эй! Ор-рел! – гаркнул побагровевший от злости Шмальц и даже пихнул спящего солдатика.

Но тот странно, кулем скатился набок и мягко шлепнулся со стула. Во лбу у него темнела маленькая дырочка с протянувшейся через все веснушчатое лицо, уже засохшей кровавой линией.

Шмальц дико оглянулся на сержанта:

– Это у нас что…

Но тот сделал неуловимое движение рукой, и страшный удар в живот обрушил майора на пол, застеленный казенной доской-вагонкой, такой же, как и на даче Шмальца. Потом майора подняли, поволокли куда-то и грубо всунули в кресло в глубине башни, где обычно сидел офицер-выпускающий. Сержант шарахнул в лицо Шмальца целый бачок воды, холодной, как из родника, тогда майор зафыркал, затрепыхался. Пришел в себя.

– Майор! – Он услышал женский мелодичный голос. – Времени мало, надо все делать очень быстро. Смотрите и молчите… сейчас!

Шмальц завертел головой. В метре от него стояла красивая молодая женщина с роскошными черными волосами, темноглазая, с великолепными чувственными губами. Странно, что она была в расстегнутой на несколько пуговиц форменной рубашке цвета хаки, но оттенка нежного, почти золотистого, с погонами подполковника. В разрезе отглаженной ткани трепетала молодая, сочная грудь, а ее бедра облегало нечто вроде обыкновенной простыни. И обуви на ногах женщины не было. А вот в руках у нее блестел длинный, как швабра, тонкий обоюдоострый меч.

За спиной Шмальца послышались странное сопение и топот. Женщина с мечом показала глазами: мол, туда смотри, майор! Он обернулся и окаменел.

Из кладовой башни этот самый тонкогубый сержант вытолкнул двух абсолютно голых женщин. Они молчали, потому что рты их были залеплены скотчем, глаза полны боли и ужаса, руки скручены за спиной. Похоже, их еще и избили – кровоподтеки и ссадины виднелись на бедрах, на плечах, на ногах… Одну Шмальц узнал сразу – рыжая Маринка, аэродромная буфетчица, разбитная хохлушка. Ей, наверно, досталось больше всего: живот превратился в сплошной синяк, никогда не бритые икры располосованы, а сосок правой груди отрублен, и кровь, уже засохшая на животе и икрах, оттуда еще сочилась, капая на выскобленные добела доски пола.

И вторую женщину майор тоже узнал. Лидуська. Которая уехала к свояч…

Она была вся в синяках и с содранной на бедрах кожей – будто били палицей.

– Вы любите свою жену, майор? – тихо спросила чернокудрая.

Он только вытаращил глаза и замычал, не в силах ничего сказать: «Ма-ааа…»

– Тогда смотрите.

Сержант подпихнул вперед Маринку. Та сделала, хромая, несколько нетвердых шагов израненными ногами. И тут же черноволосая легко описала мечом полукруг – лезвие прошло в нескольких сантиметрах от носа майора, его даже обдало ветерком – и с разворотом, не примеряясь, опустила это лезвие на белую полную шейку буфетчицы.

Только тихий хруст перебитых шейных позвонков. Голова женщины, в рыжих космах, как-то нехотя сползла с тела и с гулким, деревянным стуком упала на пол, прокатившись прямо под ноги майору, – выпученные глаза, болтающиеся лохмотья хрящей. Затем повалилось и тело – мешком.

– Сейчас я сделаю то же самое с вашей женой, – спокойно проговорила убийца. – Я же вам говорю, мало времени. Решайте. Нам нужен транспортный коридор до Алма-Аты. Все, как полагается. Понятно?

Шмальц посерел. Его редкие волосы с наметившейся лысиной покрылись липким потом. От этого майору казалось, будто ему намазали голову вазелином. В трехстах метрах – казарма. Караулка. КПП… Ящики с автоматами. Кажется, там даже один ручной пулемет. И все это сейчас ничего не значит! Сглотнув, он кивнул, взялся за наушники, включил трансляцию и сипло выдавил:

– Только ничего не делайте… ей… я все… все будет нормально!

* * *

…Медный чувствовал себя дико. Его как будто и не существовало, словно он сидел в кинотеатре, среди хруста поп-корна и шипения кока-колы в стаканчиках, да смотрел фильм про самого себя. Пятнадцать минут назад они со Шкипером и Лис веселились в «Навуходоносоре», элитном клубе, и заводили танцпол, отплясывая втроем некое подобие канкана. А вот теперь они несутся по ночному Красному проспекту, по Большевистской, сливая фонари над дорогой в сплошную желтую линию, в автомобиле неизвестной марки, но явно очень мощном и совершенно неподвластном ни одному гаишному патрулю. И Лис, и Шкипер сидят по бокам, сжав губы, нацепив на уши какие-то небольшие тонкие наушники. Дали такие и Медному. Он вслушивается в шорох эфира, разбирает отдельные слова, фразы, но не понимает ничего.

– Геракл – Фобосу: южный выход блокирован!

– Гермес – Фобосу: северный блокирован!

– Гера, как там с красной активностью? Доложите!

– Частота на три пятьдесят семь падает… Как слышите? Падает частота!

– Одного транслятора перекидывайте на южный, немедленно!

– Выполняю, Фобос!

– Аполлон, подтверждаю проникновение… берите квадрат в запил сразу же…

– Всем, как слышите! Падает частота, внимание!

– Аполлон, берите в полный запил, немедленно! Чтоб ни одной былинки не встало!

– Гефест – Фобосу: обзор перекрыт… что-то экранирующее!

– Группу на эгрегориальный анализ, быстро!

– Нет у меня людей все закрыть! Добавьте голубых на поле!

– Фобос – всем: операцию начинаем через пятнадцать минут!

Этого не бывает, этого не может быть. Это сон и притом очень страшный. Вот водитель машины перекидывает им на колени что-то в хрустящих мешках. И Лис, и Шкипер начинают переодеваться. Медный знает, что наготы оба не стесняются, но когда рядом с тобой совершенно равнодушно догола раздевается красивая высокая девушка, толкает тебя обнаженным бедром, кладет голые ноги тебе на колени, потому что места крайне мало, что-то там заклеивает и приматывает белым, похожим на бинт скотчем… Это очень сильные ощущения! Шкипер только пихнул Медного под локоть, показав глазами на сверток: переодевайся! Кряхтя и ворочаясь в тесноте, Медный натянул на себя то же самое, причем Шкипер укоризненно стянул с него трусы, заметив глухо:

– Ничего быть не должно. Потом объясню. Или сам поймешь…

Это была своего рода вторая кожа. Она прилипла к телу сразу и согрела его, но спокойным теплом, а не как жаркий кокон. На груди, на локтях – металлические накладки и такая же пластина на причинном месте. Они что, биться на мечах собираются?

За поворотом на Первомайку, когда слева засеребрилась в первых лучах зари вода Ини, в хвост им пристроилась еще одна машина – черный «хаммер». Он тоже понесся, не снижая скорости, по пустому шоссе, глотая колдобины. В наушниках Медный услышал знакомый голосок:

– Ариадна – Фобосу. Двигаемся к месту.

– Состав группы, Ариадна? Все?

– Основная группа. Соединитель, Энергетический Танк, Снайпер, Штабной Координатор. С Бурильщиком связи нет.

Это говорила Соня, она же Белая Смерть. А Фобос отвечал ей сердитым голосом Заратустрова:

– По приезду на первую линию, южный сектор, со стороны взлетки… Как поняли?

– Поняла вас, Фобос.

«Ни фига себе!» – только успел подумать Медный, как вдруг Шкипер, вроде бы ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Главное, Будда, не высовывайся, понял? Не лезь вперед…

Медный еще не успел сообразить, как Заратустров забрался и к нему в наушники:

– Будда – Фобосу! Будда – Фобосу!!! Вы на связи там или уши повидлом заклеили?

До Медного наконец дошло, что Будда – это он. С непривычки громко и хрипло он ответил:

– Будда… Фобосу… ой!.. то есть я тут.

– На связи, Будда, надо отвечать, – подсказал чей-то далекий голос.

А сам Фобос резко выговорил:

– Сидеть и не возникать. На второй линии. И слушать эфир ушами, а не жопой! Как поняли?!

– Вас понял, прием! – убитым голосом ответил Медный.

Шкипер снова толкнул его и заржал радостно.

Кто они? Все еще Люди или уже – нет?!

* * *

…С экипажем разобрались быстро. Двоих, бортмеханика и второго пилота, задушили струной, едва только они поднялись в кабину, а второго бортмеханика черноволосая женщина застигла в туалете и аккуратно проткнула мечом, насквозь, разрубив позвоночник. Тот даже не успел заправиться: так и сверкал тощими ягодицами да полосатыми «семейниками», лежа в проходе между отсеками. Теперь в спартанском салоне пассажирской части «Боинга» можно было ходить только по крови, что эта бестия и делала, причем ни разу не поскользнулась голой пяткой. Оставшийся в живых пилот, немолодой мужчина с прилизанными седоватыми висками, волосики на которых стали дыбом, сидел с окаменевшим от ужаса лицом и даже не делал попытки как-то сопротивляться.

Турбины ревели на одной, низкой ноте, работая на прогрев двигателей. Еще один человек из приехавших отогнал подальше от самолета желтый бензовоз и поднялся в кабину по веревочной лестнице – трап давно откатили. Это был китаец лет тридцати, в синем летном комбинезоне, с багровым, чем-то обожженным плоским лицом. Он отряхнул руки, посмотрел на деревянный ящик с прорезями, стоявший на насквозь пропитанном кровью коврике в середине салона, усмехнулся чему-то и проговорил почти без акцента.

– Готово. Можно.

В башне аэродрома, безучастно смотря на вращающиеся сетки радарных установок, просеивавших бирюзовый рассвет через свои сита, сидел майор Шмальц, не смевший даже обернуться, чтобы взглянуть на истерзанную жену, стоявшую сзади на коленях, и ровным, усталым голосом говорил в микрофон:

– Центральный, докладывает порт 18–70… Борт 657-й «К» к полету готов… Запрашиваю разрешение на воздушный коридор по маршруту… требуемая высота…

Диспетчер центрального поста по Западной Сибири, сидевший в высоченной башне аэропорта Толмачево, молчал, потом наконец откликнулся:

– Порт 18–70… Даю воздушный коридор… – и стал диктовать координаты.

Полоска зари за аэродромом загустела и стала разворачиваться багряной лентой. Эту ленту наматывали на себя редкие сосны, по большей части – нечесаные березняки в проплешинах обширных еланей вокруг аэродрома. Серый бетон взлетки разрисовали нежные пастельные квадраты, стали видны какие-то луговые цветы, распустившиеся у цепочки прожекторов. В узлах колючей проволоки, двумя рядами опутывавшей территорию, заблестели алмазы росы. Майор сидел на круглом предмете – гранате РГД-5 с выдернутой чекой. Черноволосая мерзавка перед уходом посадила его на эту жуть, присовокупив:

– Смотри сам. Думаю, задница тебе дороже, чем медаль за подвиг, майор!

Его переговоры с диспетчером, естественно, прослушивались из самолета, а все телефоны в башенке незваные гости обрезали.

Серая птица «Боинга» начала медленно выруливать на взлетку, наполняя аэродром гулом. Какой-то прапорщик вышел из дверей казармы и, щурясь, вертя головой, почесывая брюхо, недоумевал, что это за самолет-призрак отправляется в такую рань.

Было тихо. Только раздавался вдалеке рев турбин…

* * *

На часах Заратустрова синим огнем горели цифры: 07:35. Он изжевал сигару и бросил ее себе под ноги. Ни на кого не глядя, полковник сгорбился над столом, потирая морщинистую шею. Затем он зыркнул на Алексея.

– Ничего не напутал, сынок? Точно 07:50?

– Точно.

– Черт! Но почему именно ЭТО ВРЕМЯ?! Неужели опять мертвая вода?!

– Товарищ полковник! Объект выруливает на ВПП, – донесся возбужденный голос по громкой связи.

Все, и не только полковник, вздрогнули. Заратустров сплюнул в квадратное окошко сигарный листочек, приставший к губе, вдохнул из этой прорези в кузове порцию чистого, напоенного утром воздуха и бросил отрешенно:

– Начать операцию!

– Есть начать операцию!

Штаб моментально опустел: остались только Альмах, полковник, Шкарбан и Майя с Алексеем. Все смотрели на притихшего Заратустрова, а Алексей, поправляя очки, что-то черкал на бумажке, растянув ее на обтянутых джинсами коленях.

Снаружи, за кунгом, пронзительно верещали сороки. Еще полчаса их тут не было, но сейчас налетела стая и расселась на соснах, на крышах казармы и даже на башне диспетчеров. Если бы сороки могли, они бы облепили и вращающиеся сети локаторов. Одна птица попыталась даже забраться в окошко кунга, но полковник пугнул ее, и она с обиженным карканьем улетела.

– Птицы… – пробормотал он. – Черт! Неужели, они решили напомнить нам Хичкока? Птичья атака.

Алексей поднял голову, снял очки и посмотрел на Майю. А потом он подскочил к двери и открыл ее. На горизонте, за кромкой леса, тихонько исходила белесым паром руда Евсинского аммиачного комбината.

* * *

…Медный понял, что попал в самую гущу, когда их выгрузили на поляне перед высоким бетонным забором, где-то с южной оконечности аэродрома, где лес подбирался не вплотную, а рос пучками; когда они вынули какие-то палки и начали вытягивать их телескопические тела. Белая Смерть, Духовный Снайпер, Эзотерическая Антенна, Энергетический Танк. Они были похожи на лемуров: все черные, в обтягивающих костюмах, чулки которых, со специально выделанными «пальцами» ног и пружинящей, слегка ребристой подошвой, полностью повторяли форму ступни. На каждом – множество различных блях, какие-то приборчики на спине, вроде крохотных рюкзачков, небольшая коробочка на поясе. Лицо, и особенно голову, закрывала маска – плотный металлический горшочек с прорезями. Шкипер натянул его на свою полосатую шапочку и долго чертыхался – горшочек оказался маловат. Потом он заметил замешательство Медного и пояснил, показывая на свою амуницию:

– За спиной у тебя – гармонизатор энергетического состояния. В общем, запас ауры. А вот на поясе – датчик уровня отрицательной энергетики. Если начнет светиться красным – беги, на хрен, куда глаза глядят! И быстрее.

– А эта палка зачем? – спросил Медный, глядя на длинный «спиннинг» в руках Шкипера.

Тот усмехнулся губами, видными в прорезь маски.

– С шестом когда-нибудь прыгал?

– Нет…

– Значит, будешь.

– И Данила прыгнет? – ужаснулся Медный.

– А ты думал!

Небо уже почти все порозовело. Из-за забора доносилось басовитое гудение – там, видимо, готовился к взлету авиалайнер.

Вот где-то, вокруг аэродрома, в лесу, начали потрескивать хлопки. Были видны взлетающие «султанчики» дыма. Тотчас в наушниках, вшитых в защитную ткань костюма, раздалось:

– Команда, приступить к операции!

Первым разбежался Шкипер. Он мчался легко, огромными тигриными прыжками, а затем ухватился за палку перед самым забором… Вжик! И палка, тонко сверкнув на солнце спицей, перенесла парня за серую плиту. Сразу же раздался хлопок, и оттуда пополз дым.

– Не боись! – проорал кто-то, будто совсем рядом. – Это свето-шумовые гранаты…

Мимо пронеслась Лис. Длинные ноги позволили ей совершить прыжок не хуже Шкипера. Взмах палки, свист ветра – и ее распластанная фигура тоже исчезла.

Медный напрягся и побежал… Третьим.

Он всего секунду побыл воздухе, но забыл отпустить палку, поэтому шлепнулся на жесткую, выгоревшую за лето траву мешком. Однако боли он не ощутил. Видимо, приклеившийся к коже спецкостюм обладал и анестезирующим свойством – об этом он догадался чуть позже. Сразу же метрах в пяти полыхнуло, ослепило, оглушило… Распух шар дыма. Медный зарылся носом в траву, и тут сверху на него рухнула не отпущенная палка. Снова не больно, но неприятно.

Вот приземлилась Камилла и тоже сразу распласталась на земле.

Вдали, на бетонке, черной точкой застыл большой самолет с ревущими турбинами.

В наушниках начались быстрые, резкие переговоры.

– Внимание, команда! Говорит Координатор. Снайпер, объекты отслежены?

– Да. Трое, два сильных. Пилот экранирован.

– Берешь на себя объект средней силы. Полное выключение. Как понял?

– Понял.

– Транслятор, выдвигайся на полкилометра, сканируй влияние. Как понял?

– Понял.

Медный не сразу сообразил, что эти режущие, твердые слова говорит нежная кокетка Камилла. Ох, Бог ты мой! Та самая рыжая красавица, которую он в глубине души иногда считал кривлякой, легкомысленной девчонкой, несмотря на все ее достоинства.

Девичий голос Камиллы, обычно нежно-воркующий, звучал хрипловато, с ощутимой сталью. Кто-то из черных пополз вперед – кажется, долговязый Иван. Антенна-Транслятор.

– Танк, уходи с Блэк Дэс с правого фланга. Блэк Дэс, берешь на себя пилота. И механические объекты. Геотермальная атака. Нам надо стащить его с полосы вправо или влево. Работайте по повороту переднего шасси! Попробуй с рулями!

– Поняла.

Камилла еще отдавала какие-то команды, но Медный плохо понимал, что делать ему, и ждал своей очереди. Тем не менее, его позывной – Будда! – в их эфире так и не прозвучал.

* * *

В это время в лесу, уже шумящем под утренним ветерком, Алексей внезапно вскинул голову и проговорил тихо:

– Черт! Я же должен был это знать!

Все обернулись к нему, но молодой человек всматривался в горизонт и вдруг, захлебываясь, торопясь, обратился к Заратустрову:

– Алексангрич! Надо выяснить, во сколько на аммиачном дают плановые выбросы газа!

Не ответив ничего, полковник молча схватил рацию:

– Егоров! Срочно узнай…

На часах было 07:43.

Алексей втолковывал почему-то именно Майе, которая сидела, растерянно улыбаясь:

– Вот смотри… вот! ОСАЕИ. Осайя, Осеий… Я думал, что мне это напоминает?! Это же Исида, только прочтенная не в египетской транскрипции, а в древнехалдейской! Исида – богиня, которая изображалась в виде воздушного змея, когда… когда она возвращала Осирису ДЫХАНИЕ. Это означает ветер, черт подери!

– О, Господи! – тихо пробормотала побледневшая Альмах.

Гранаты рвались уже по всему аэродрому. Люди в черных костюмах, в поблескивающих шлемах-горшочках бежали к ВПП короткими перебежками, выставив вперед свои «электродрели». Они то исчезали, пропадая в дыму, который, впрочем, быстро рассеивался, то выскакивали и залегали. А рев турбин «Боинга» стал надсадным и перешел в свист.

– В казармах, похоже, все спят, – хмуро сообщил полковник. – Дай Бог, чтобы это было просто снотворное… а не отрава. Что ж, тут все с одного котла питаются.

Резко затрещала рация, полковник схватил ее, выслушал и произнес:

– Плановый выброс – в семь сорок пять… И что?

В этот момент о крышу фургона что-то мягко стукнуло, будто бросили комок сырой глины. Потом еще… Алексей метнулся наружу и вернулся в фургон с мертвой сорокой. Коготки у птицы были скрючены. Казалось, она окоченела уже в полете.

– В алхимии падающая птица, – подавленно произнес Алексей, – знак твердеющей кристаллизации, не способной к дальнейшим превращениям… – и, не закончив, он обернулся к проему выхода.

На траву изредка шлепались мертвые тела воробьев, голубей, грузно валились жирные сороки. Пернатые комки катились в папоротник, как гнилая картоха. Из трубы аммиачного завода теперь густо валил пар, как будто невидимый кондитер выдавливал на синий торт неба белый крем; хлопья его не таяли, а неподвижно густели, размазывались над трубой.

Рация ожила:

– Фобос – Гераклу! Люди лежат, Фобос… нас прижало… Фобос, как слышите?!

Голос кричал уже в истерике. Заратустров, не говоря ни слова, обхватил свое покрасневшее лицо пятерней и сжал. Рация бесновалась.

– Фобос, ответьте! ЛЕЖАТ! Активная защита сверху… мы не пробиваем… экранируется…

– Все, – глухо проговорил полковник. – Пусть лежат.

Серая птица, замершая на ВПП, срывающая ветром турбин клочья травы с боков полосы, медленно начала движение. Стала разгоняться, поползла все быстрее и быстрее.

Часы неумолимо выдали цифры: 07:50.

Атака захлебнулась. Бойцы спецуправления еще могли бы охватить взлетку полукольцом и подобраться к самому фюзеляжу, но неведомая сила действительно прижала их к земле: кто-то стонал, пытаясь сорвать с себя шлем, кто-то силился встать и, шатаясь, брел вперед, но падал.

Полковник сорвал со стола рацию с главным каналом, да так, что свалил на пол и карту, и карандаши.

– Геракл, отводи людей! Немедленная чистка ауры, всем! – заорал он в эту коробочку, хотя нужды повышать голос не было, и яростно переключил канал. – Фобос вызывает Команду! Приказываю: ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ сдерните его! ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, слышите?!

Что ответил ему звонкий девичий голос, никто не услышал, – начались помехи. Экраны двух компьютеров с пульсирующими линиями развертки аэропорта, размещенные в углу фургона, всхлипнули и погасли. Нарастал треск, запахло тлеющей изоляцией – приторно-сладким. Ритмично падали птицы. Майя в ужасе прижалась к Алексею, спрятала голову у него на груди.

Полковник оглядел присутствующих и вдруг жалобным голосом сказал:

– Есть у кого-нибудь сигаретка, товарищи?

* * *

…Медный уже понимал, что эта махина с большими цифрами на фюзеляже несется прямо на них. В наушниках стоял дикий скрежет. Камилла, лежащая рядом, неожиданно подвинулась к нему и накрыла своим телом. Это было неожиданное ощущение: их костюмы настолько соответствовали фигурам и были настолько тонки, что Медный чувствовал каждый миллиметр ее молодого гибкого тела – от бедер до груди. Она лежала на нем, прижавшись плотно, обвив бедра своими тонкими, ногами, которыми он всегда любовался… пригибая голову к земле, закрывая тонкими руками в черных перчатках, и что-то, видимо, кричала в рацию, стараясь пробиться через шум помех.

А в кабине взлетающего самолета расположились, помимо пилота, трое: черноволосая женщина с хищно приоткрытым ртом, узкогубый в форме сержанта ВВС и ухмыляющийся китаец – позади, у аппаратуры. Бетон несся навстречу идеально ровными квадратами.

– Рули поворота обледеневают, – со странным спокойствием проговорил китаец. – Переднее шасси уже не уберется…

На стеклах кабины действительно начала нарастать какая-то пленка вроде изморози. Пилот, белый, как его рубашка, с выпученными глазами рвал на себя штурвал. Из прокушенной губы катилась струйка крови.

– Закрылки! – лающе закричал он. – Закрылки, мать вашу, бля! Расхерачимся!!!

Женщина кинула на него взгляд. И вдруг покинула свое кресло. Оказавшись позади пилота, она резким движением разодрала на себе рубашку цвета спелой соломы – пуговицы горохом посыпались на пол. Белья под ней, как догадался еще при жизни Сысолятин, не было. Молодая, выпуклая грудь блеснула коричневыми пятнышками и татуировкой на правом полушарии, в бархатной ложбинке блестел какой-то медальон. Женщина вытянула обнаженные руки вперед и обхватила пилота за голову. Грудью она прижалась к его затылку, сильно, так что седые волосы на висках разлохматились на бугорках напряженных сосков, а ее белые руки закрыли ему глаза. Все это могло бы выглядеть иначе, если бы не выглядело так жутко… На красивом лице черноволосой возник оскал; губки раскрылись, опустив уголки, и по нежной коже ее изящного подбородка побежала струйка клейкой мутной слюны, капая на коротко стриженную голову пилота. Черные глаза женщины остекленели, став двумя глупыми блестящими пуговицами.

Как ни странно, он тотчас расслабился в кресле и даже уверенно переключил несколько тумблеров. Самолет грузно оторвался от земли. Его тряхнуло, он накренился вправо, но полуобнаженная женщина не отпускала пилота, стискивая его в объятиях. И только китайца повалило на пол, ударив виском о выступающую часть шкафа с аппаратурой. Тонкогубый даже не пошевелился…

* * *

…Внизу, в реве и гуле, Медный все-таки услышал отчаянный вопль – кричала Соня:

– УХОДЯТ! НЕ УДЕРЖИВАЮ!!!

Послышался чей-то хрип. Нехороший хрип.

В самый последний миг какая-то сила словно ковырнула под ним землю и подбросила, вместе с Камиллой. Медный сел на заднюю часть тела, как Ванька-встанька, и в ужасе увидел, как огромный самолет, оглушив ревом, раскатав по земле, накренился серой тенью, пронесся над ним и, разворачиваясь, начал уходить в уже окончательно посветлевшее, безоблачное небо. А оттуда прямо на колени Медного шлепнулось что-то теплое и растопыренное. Мертвая сорока.

Заратустров оказался на поле через пять минут. По пустой взлетной полосе пронесся черный «хаммер», и оттуда выскочил полковник – форменный галстук отстегнут, болтается безжизненным языком, один погон оторвался, съехал набок. Заратустров побежал по траве к ним, а они уже сидели или лежали, сняв шлемы-чашечки. Плохо было только Даниле. Энергетический Танк лежал ничком, а Лис, взгромоздясь на него, длинная и худая, как черная кошка, быстрыми резкими движениями массировала ему шею.

Заратустров, оказавшись рядом, коротко спросил:

– Как?

– В норме, – за Лис ответил Шкипер. – Помяло его немного, конечно. Они по нему ударили. Сразу. И этим вырубили всю систему. Антенна пыталась подключиться, а что толку…

Иван сидел рядышком и, морщась, тер виски.

Медно-рыжие волосы Камиллы горели на солнце. Она поднялась с травы и встала перед полковником с печальной гримасой на лице, чем-то перемазанном… Ну, конечно, она же не забыла наложить косметику под костюм!

Девушка проговорила расстроенно:

– Экселенц… Это очень сильный объект. У Белой Смерти болевой шок, нога отнялась.

Заратустров, казалось бы, не испытывал ни малейшего сочувствия.

– Иголки у каждого из вас в НЗ, – отрезал он. – Если не получается, попробуйте прижигать. Четыре активные точки на ступне. Сами, что ли, не знаете? Все, сворачиваемся и в машину. Отходим… сейчас территорию будем чистить. Вояки уже сюда на всех парах мчатся.

В этот момент раздался грохот. Башенку-гриб расперло огнем, и она медленно обвалилась, истекая огнем и оранжевым дымом. Заратустров резко обернулся, посмотрел на пламя, потом поднес к губам рацию:

– Анисимов? Вынесли?

– Его и жену. Вместе со стулом. Ножки перепилили, – доложила рация. – Гранату уже обезвредили, они в безопасности. А это, как видно, взрывное сработало, резервное. Но там только трупы оставались.

По полосе спешили еще один внедорожник и пузатый корейский автобус с трогательной надписью «ДЕТИ». Ребята стали грузиться в автобус. Полковник уколол глазами Медного:

– Как самочувствие? Первое боевое, да? Со мной поедете или…

– Давайте, с вами, – неуверенно согласился Медный, – вы мне хоть что-то объясните.

Заратустров усмехнулся и направился, не оборачиваясь, к подъезжавшему джипу, так как был уверен, что Медный следует за ним, и обронил на ходу:

– А знание-то приумножает скорби, Андрей Юрьевич! Ну, сами напросились.

…Они уходили с аэродрома незамеченными, как это ни странно – ибо везде царила суматоха. В дверях казармы роты обеспечения метались врачи в белых халатах, пронеслись с ревом две пожарные машины – тушить горящую башню диспетчерского пункта. Медный даже не спрашивал, что значит «чистить территорию». По внешнему виду нескольких врачей и ловко действующих пожарных он уже догадался, что все это – тоже Спецуправление. Какие-то военные с большими звездами еще больше добавляли бестолковости – метались по части, хрипло матерились, размахивали руками…

Под безупречно синим небом автобус с надписью «ДЕТИ» и два джипа проплыли вдоль поднятого шлагбаума, по нервно опущенному барьеру. У будки КПП стояло несколько легковушек с надписью «военная прокуратура».

Полковник сидел впереди, а его джип вела какая-то невысокая девочка, едва ли не школьница, с волосами-дрэдами, сложенными сзади в узел, и в огромных солнцезащитных очках. Тоже спецагент? Она все время молчала. Медный заметил на коротких ноготках худых пальцев, уверенно справлявшихся с рулем, аспидно-черный, местами стершийся лак. Заратустров поискал что-то в ящике для мелочей, нашел и вытянул сигару, блаженно провел ею над верхней губой.

– Последняя… Угостить не могу, Андрей Юрьевич. Но предлагаю сигарету. «Житан», ваши любимые.

– Дайте. Слушайте, я все-таки не понимаю, как это все получилось. ЕЕ увезли?

– Скорее всего, да! – безмятежно ответил Заратустров, словно речь шла о погоде на ближайшие выходные. – Случайно шифровка с указанием места, даты и времени попала к двум хорошим молодым людям. У них был контакт с Иваном, но тот не сразу им раскрылся – не было полномочий. А когда эти молодые люди позвонили Ивану сегодня ночью, было уже поздно. Наш противник… чересчур хорошо подготовился. Один только фокус с птицами чего стоит! Вся наша энергетическая сетка, которая должна была накрыть самолет, как сачком, закристаллизовалась и рухнула. Ну, а ваши… увы, они просто не готовы к таким сильным перегрузкам.

– Но… Но ведь самолет еще можно посадить! – тупо сказал Медный. – Ведь сажают же самолеты с террористами!

– Сбить! – грубовато одернул Заратустров. – Сбить еще можно. Но пока я буду согласовывать это с Москвой… через пятнадцать минут он выйдет из поля ведения диспетчеров Толмачево… И потом, не путайте Божий дар с яичницей. Самолеты с террористами – садят. С магами – никогда.

– Погодите, ну, выйдет – и что?

– А то, что он исчезнет вообще. Обмануть электронные системы, тем более гражданскую электронику, для мага, который у них на борту, – мага такого уровня! – раз плюнуть. Дальность полета «Боинга» модели 737–700 около шести тысяч километров. Думаю, они выйдут из воздушного коридора где-нибудь перед Алма-Атой. А там… Иран или Китай. И дело в шляпе.

Он вздохнул. Машина неслась по лесной дороге, между изумрудными стенами деревьев. Автобус с «детьми», набрав скорость, оторвался от них и исчез вдали.

– Вот почему я и говорю вам, Андрей Юрьевич, – глухо закончил полковник, – мы всего лишь оперативники, вооруженные, конечно, новейшими техническими средствами… Так что дело теперь за вами. Готовьте справочки и документы.

– Зачем? – не понял Медный.

– Поедете скоро.

– Куда?

Заратустров усмехнулся. С наслаждением выдохнул клуб дыма.

– Ну-у… Сначала в Париж. А потом в Египет. В Эль-Кусейр… Ведь мистер Лукас вас ждет, верно?

* * *

…На высоте семь тысяч метров, примерно над границей с Казахстаном, молодая женщина отпустила пилота. Тот, вероятно, уже был без сознания – глаза еще открыты, но уже мертвы. Волосы у него как-то очень быстро побелели за это время и на глазах выпадали, словно эта молодая, на вид атласная кожа молодой женской груди оказалась абразивным камнем… Со странной улыбкой отряхнув что-то с кончиков грудей – какие-то крошки и прилипшие седые волоски, женщина сняла с него наушники и швырнула на штурвал. Потом заметила:

– Я включила автопилот. Теперь ты должен только следить, Яо. Сейчас надо будет снизиться до двух тысяч, а потом, через десять минут, набрать ту же высоту. Думаю, на это у тебя хватит умения? А его вытащи, он уже двадцать минут как мертв.

Китаец, у которого по рассеченному виску еще текла кровь, кивнул без всякого изумления и начал вытаскивать тело в белой рубашке с погонами из кресла. «Боинг» плыл над облачным полем ровно, сыто гудя моторами. В салоне и в кабине было прохладно, но обнаженная по пояс женщина этого, казалось бы, не замечала. Она сорвала с бедер простыню, оставшись в одном кружевном белье, и вышла в салон. Вслед за ней направился и тонкогубый «сержант». Его лицо с самой первой минуты превратилось в бесстрастную маску.

Они молчали. Черноволосая спокойно достала из одной сумки, лежавшей на заляпанном кровью полу, кожаную куртку с мехом, бриджи. Босые ноги в бурых пятнах она засунула в высокие горные ботинки. Голая грудь спряталась в треске «молнии». Если бы тонкогубый умел что-то замечать специально, он бы увидел: татуировка на правом ее полушарии – половинка венчика, из черно-фиолетовой стала темно-багровой, словно раскалилась от неведомого огня.

Их качнуло – лайнер пошел на снижение, погружаясь в пену облаков. Китаец, внимательно слушавший переговоры диспетчеров, убедился – под ними никого нет.

Внезапно женщина, качнув черной головкой, опустилась на колени перед «сержантом» и, склонив голову, своими пухлыми, безупречными губами поцеловала край его пыльных, покрытых липким слоем крови и глины армейских ботинок. Не поднимая головы, она глухо спросила:

– Ты еще будешь помогать нам?

Человек – если он таковым являлся! – ничего не ответил. Он прошел в конец пассажирского отсека, за ящик, и взялся за ручки блокировки люка. Как только он это сделал, дверь отошла, впустив разреженный, морозный, но все-таки воздух, оглушающий свист ветра…

Его голос почему-то перекрывал все эти звуки.

– Я буду помогать вам, пока вы помогаете сами себе, – загадочно проговорил он и исчез.

Только провал люка. И бездонное голубое небо. И перины облаков.

Через три минуты женщина появилась в кабине. Яо сидел за штурвалом.

– У меня еще тут дела! – проговорила она, усмехаясь и поправляя парашют. – Люк закроется автоматически. Через пять минут можешь набирать высоту. Инструкции ты знаешь. Прощай!

Китаец не повернул головы, а только, глядя перед собой в стекло, спросил:

– Он ушел? КТО ОН?

Улыбка искривила губы, которые только что целовали грязный сапог.

– Один наш человек тоже все время спрашивал, кто он. Сейчас он спрашивает об этом на том свете, Яо. Он… Первопричина и Первопредок.

Маленькая фигурка отделилась от серой птицы и камнем полетела вниз, пока не пропала в белой кисее. Дверь люка с шипением автоматически закрылась – такого приспособления нет не только на гражданских «Боингах», но и на серийных военных. А в кабине необычного самолета, с еще более необычными пассажирами и грузом, китаец Яо потянул на себя штурвал. Лайнер снова стал набирать высоту.

Новости

«…находка, сделанная в Багдаде, не вызвала бы интереса мировой археологии, если бы не детальная видеосъемка подземной плавильни, в которой оказались замурованы заживо пять человек. Судя по останкам одежды и оружия, это были двое стражников и трое мастеров. Съемочная группа BBC, присутствовавшая на раскопках вместе с иракскими археологами, сделала часовой документальный фильм об обнаружении этого подземелья, датированного примерно XIII веком нашей эры. Плавильня использовалась для изготовления бронзовой посуды и украшений. На ряде кадров отчетливо видны выцарапанные на глиняных стенах знаки треугольника и квадрата. Некоторые исследователи считают их символами якобы существовавшего в то время могущественного ордена ассасинов, который большинство здравомыслящих европейских ученых считает явной выдумкой…»

Нэнси Сторм. «Багдадские воры»

Charente Libre, Ангулем, Франция

Лабораторная работа-3 Преодоление страхов. Босиком по углям

– …А почему ты спрашиваешь совета именно у меня? – спросила Камилла, азартно тряхнув каштановыми локонами, разлохмаченными до полного беспорядка.

Они сидели на террасе у ночного клуба «Альпен грот», одного из самых модных в Новосибирске, пили последний в эту ночь коктейль.

Было пять утра. Девицы-завсегдатаи, выходя из дверей клуба, с презрением оглядывали пятки Камиллы и морщились. Та к тому же сидела, положив ногу на ногу и покачивая ею! Девушка протанцевала босиком всю ночь, а потом еще ходила фотографироваться на площадь, и поэтому пятки были у нее сейчас черными, оскорблявшими одним своим видом нежную пафосную душу настоящих «клубных» девочек.

А вопрос-то, между прочим, Медный задал ей серьезный.

– Ну-у… – неуверенно протянул он, – просто ты как-то… как-то не вовлечена очень во все наши дела. Почти никогда не проявляешь инициативу… Одним словом, не знаю.

Девушка вздохнула, вытянула из пачки последнюю сигаретку, закурила, вытянув губы трубочкой. В обрезанных шортах и мужской белой рубахе, завязанной узлом на загорелом, поджаром животе, она была сейчас дико соблазнительна – усталая, но, как и тогда в клубе, еще сочившаяся энергетикой. И Медный с некоторым стыдом вспомнил, с точностью до мельчайших ощущений, что, когда она прижалась к нему всем телом в танце, он сразу почувствовал весь его рельеф: где горячо прижмет ее упругая грудь, где – сильное, налитое бедро. Как его обвили ее ножки… как лианы. Вот эти самые, с безупречной коленкой и золотой цепочкой на косточке худощавой, роскошной ступни! Камилла подарила это чувство еще тогда, когда прикрывала его на взлетной полосе. Да, тогда она просто прикрыла его от удара злой, непонятной ему пока силы, как умела… а сейчас сидит в метре, покачивает босой ногой с этой вот цепочкой. Обыкновенная красивая девушка, которую хочется, что бы ни говорили, уложить с собой в постель. Если бы тут никого не было, черт подери, он бы прямо сейчас обнял ее за плечи, прижался бы жадными губами к ее губкам… Вспомнив ощущения на аэродроме и добавив несколько искрами промелькнувших фантазий, он ощутил жаркую волну желания и укорил себя за то, что думает о ней, а не об Олесе.

Камилла резко выдохнула дымок.

– Вот и Шкипер мне то же самое говорил, – сказала она задумчиво. – Ты, мол, не такая…

– Шкипер? – изумился Медный. – Он тоже пытался выяснить, кто предатель?

– Конечно. Вопрос дня!

Камилла усмехнулась. Пододвинула к себе красную табуретку и положила на нее испачканные ноги, явно любуясь плодами полуночного танца.

– Предатель… – тупо повторил Медный. – Блин! Как это все… Ну ты ведь, и не только ты… вы – маги, я же видел!

Девушка, запрокинув голову, звонко рассмеялась, показав ровные, белоснежные зубки.

– О, Медный, да ты до сих пор ничего не по-онял! – протянула она с ласковой хрипотцой. – Маги, йоги… Да никто из нас об этом не помнит постоянно! Если мы будем в таком режиме работать непрестанно, у нас все внутри расплавится, понимаешь? Я вот, наверно, только одна и помню, что Соня – Белая Смерть, Данила – какой-то там Танк, а я… я – Штабной Координатор!

– Не ври! – возмутился Медный. – А аэродром и все такое?

– Какой аэродром? – В ярко-зеленых глазах девушки мелькнуло такое неподдельное, чистое удивление, что Медный захлебнулся своим коктейлем и пролил его на футболку. – А, это в выходные, когда мы в пейнтбол играли?

– Пейнтбол?! Ну, ладно, пусть будет пейнтбол… Но я все-таки не понимаю, почему вы не можете ЕГО вычислить?! У вас такие способности, а тут…

Камилла наблюдала, как в дальнем конце Вокзальной магистрали, пустынной, гладкой и прямой, словно стрела, воткнувшаяся в торжественное здание вокзала, разворачивается белая букашка – поливалка.

– Потому что ты уже сделал из нас Команду, Медный, – тихо проговорила она. – Поэтому ОН, этот предатель – член Команды. Он работает на одной с нами волне, только активирован всегда. Его не распознаешь. Это как вирус, Медный. Он мимикрирует под нас всех. Вы же со Шкипером говорили… Помнишь, анализировали, кто кому звонил, когда собирали на Семинар, когда сгорел Студклуб, когда улльру искали?

Она произнесла это слово легко и непринужденно, пошевелив пальчиками голых ног. И это было страшновато – что вот так просто она прикасается к Тайне. Медный кивнул.

Поливалка, сверкая оранжевым боком, приближалась. Струи воды поднимали с асфальта поземку пыли.

– Так вот, я тогда никому не звонила! – отрезала Камилла. – А голос мой слышало несколько человек! И Су Ян, в частности. Ты понял? Он работает под нас так тонко, что даже голос копирует.

С этими словами она вскочила, подбежала к тротуару; водитель поливалки крутанул руль слегка влево, но потом все понял. Девушка с удовольствием прыгнула в водяные струи, и они фонтаном забились между ее голыми ногами. В первых лучах встающего солнца сверкали точеные коленки, крепкие пяточки, золотистый лак на маленьких ноготках… Поплясав в воде, Камилла вымыла ноги и вернулась к столику, оставляя на тротуаре влажные, тонко вырисованные следы.

– Что делать, Камилла? Может, устроить ему ловушку?

– Надо.

– Позвонить всем… например, голосом Тяти-Тяти… только надо как-то умудриться скопировать это ее словоглотание… и пригласить на семинар. Типа она что-то хочет отдать. Эту самую…

Камилла невесело усмехнулась, полюбовалась на промытый поливалкой педикюр и сказала:

– Тяти-Тяти нашей уже, наверно, в живых нет… Так не пойдет. Он догадается.

– А что тогда?

Дворник в оранжевом комбинезоне сметал на углу улицы в совок битое стекло, оставшееся после ночных забав молодежи. Оно, разномастное и бутылочное, посверкивало на выглядывающем из-за крыш солнце. Девушка глянула на россыпь осколков и вдруг засмеялась:

– А вот… Медный, а ты научи нас по углям ходить! По стеклам учил, теперь по углям.

– Хм! А вы соберетесь?

– Ты скажи, что это как летний экзамен «Лаборатории». Все придут, вот увидишь! И он тоже. Скажи, что у тебя есть магическая штука, которая якобы поможет. И он придет!

– Да уж, как я вас собираю…

– Мы придем, Медный, – Камилла нежно посмотрела на него. – Ты же гуру для нас. Сам не догадываешься?

Ее ладонь, лежащая на столе, легла на руку Медного. Он снова ощутил разницу: у Олеси кожа горячая, желанная, а у Камиллы – холодноватая, тонкая, как паутинка, но такая же нежная.

– Камилла… но почему же все-таки… ты меня тогда прикрыла?

– Где?

– На аэро… ну, когда мы в «пейнтбол» играли.

Та пожала красивыми плечиками.

– Я? Я и не помню. Наверно, просто чтобы в тебя не залетело что-нибудь. С твоей головы, кажется, шлем свалился. Ну что, решили? Звонить всем должен ты. Своим голосом. Без всяких фокусов.

* * *

…Тренировку хождения босиком по углям Медный решил проводить на берегу Обского моря – там, где напротив потрескавшегося бетонного языка шлюзового волнолома трутся ржавыми бортами друг о друга старые корабли флота СО РАН, где чайки неспешно ходят по гнилым палубам и в цементные глыбы намертво впаяны якорные цепи, удерживавшие эти посудины у берега, брюхами на песке. Место не очень людное. Яхт-клуб, располагавшийся рядом, давно сменил место дислокации. Новый частный пляж находился за выступом берега и лесом, а здесь для отдыхающих и вода грязная, и дно плохое.

Они действительно пришли все. Он обзвонил Команду почти за полчаса – все оказались на месте, словно ожидали звонка. Не сразу откликнулась Олеся – только через час перезвонила, радостно приняла известие и беззаботно сообщила:

– А я на Алтае была. На озеро Ая ездила.

– По путевке?

– Да ну! Просто так. Собралась да махнула. Блин, Медный, красоти-ща такая! УжОс, какая… Чилима набрала.

– Чилима?

– А это водяной орех такой, – она счастливо, рассыпчато засмеялась, – похожий на чертиков. Потом покажу. Ну, ладно, во сколько собираемся и где?

Собирались уже на самом берегу, за коричневыми от ржавчины рельсами старой железнодорожной линии, идущей на углеразрузку. По этой углезразгрузке и прошли, смеясь: ноги до щиколоток стали у всех черны, как у негров, а Олеся, хохоча, нарисовала на ступне пальцем цифры «1» и «2» – инь и ян, как она объявила.

Костер Медный развел на старом сухогрузе, который давно врос в берег. С его носа свисала коричнево-белесая борода какого-то то ли мха, то ли водорослей. Огромная ржавая рубка нависала над ними, таращась пустыми глазницами с зубцами выбитых стекол, в отсеках было полно песка, и густо росла трава, семена которой нанесло сюда ветром.

При углехождении главное, чтобы подошвы оставались сухими, не потели, не были мокры… Быстро собрали вокруг самые опасные стеклянные остатки, унесли подальше. Несколько сухих ящиков быстро превратились в ровный ковер переливающихся углей. Разнокалиберные босые ступни переминались вокруг. Оделись все так, чтобы не было длинных подолов: плавки, шорты, а сверху – прорезанные в месте головы простыни с нарисованными фломастером рунами. Олеся была в старой, коротко обрезанной ночной рубашке, почти прозрачной. Грудь ее вполне просматривалась под этой тканью, и было видно, что неугомонная девчонка уже заработала себе синяк справа: «А, один козел ущипнул!» – равнодушно отмахнулась она, заметив косой взгляд Камиллы.

– Тут, как и в случае со стеклами, главное – не бояться, – напутствовал Медный. – Просто проходите посерединке.

– Я и не боюсь! – взвизгнула Олеся. – А пробегать можно?

– Можно и пробегать.

– Лак с ногтей стирать? – щурясь, осведомилась Камилла.

– Не надо.

– Пальцы ног сжимать или растопыривать? – с интересом спросила Лис.

Медный глянул на ее пальчики – длинные, как лапки паука.

– Сжимай, но… но если это напрягает, не надо. Ступня должна быть расслаблена.

Над ними темнел вечер. С какой-то яхточки, стоявшей в трех километрах от берега, тихонько плыла над водой музыка, мигали огни. Медный набрал полную грудь воздуха и легко, как настоящий Танцующий Волшебник, побежал по кругу углей. За ним, растрепав русые волосы и молодецки эхнув, прошел Сын Плотника. Потом засеменила Соня…

Угли брызгали во все стороны из-под босых ног во тьму. Здесь, в этой яме бывшего трюма, темнота сгущалась быстрее, угли высвечивали багровым ржавые стенки. Олеся даже подпрыгнула на пурпурной, переливающейся гальке огня. Грудь ее под ночной рубашкой ало светилась.

Экзамен был сдан. Медный бросил взгляд на Камиллу, поправил бандану на голове, достал из-за пазухи кожаный мешочек.

– А сейчас, ребята, – медленно проговорил он, – встаньте в круг. Возьмитесь за руки. Сейчас мы уничтожим в этих углях одну вещь, которая случайно попала к нам. Кажется, это очень плохая штука, из-за нее у нас всякая ерунда начинается.

Он разжал руку. Свет мерцающих углей облил тусклый бронзовый слиток. Квадрат, прикрытый треугольником с выдавленными по краям цифрами. Улльра Старца Хасана Гусейна ас-Саббаха. Медный увидел, как зловеще зажглись глаза Камиллы. В полной тишине и темноте Медный начал читать молитву, которую они накануне придумали с Камиллой, а точнее, которую она ему переписала.

– Жовеу куэсет схосе, индикуэ демалхэерэ сэраит дэмолирау…

Медный и сам не знал, что это за язык. Но звучали слова зловеще и отрывисто. И в такт им вдруг заскрипели сходни – сходни, по которым час назад они поднимались на корабль.

Все вокруг – и остовы буксиров, и окаймлявший берег лес – тонуло во мраке. По сходням, став движущимся сгустком этого мрака, кто-то шел. И сам он был черен, в балахоне, с мешком в руке. Язык Медного прилип к небу.

А тот поднимался. Вот он уже над ними. И вдруг кто-то невидимый глухим голосом, так, будто включились невидимые динамики, сказал:

– АБРАКСАС!

Этот, черный, видный только по контуру, размахнулся.

Черный мешок полетел сверху, упал в самую середину тлевших углей, разметав их во все стороны. Ребята прижались к стенам, цепляясь руками за торчащие прутья и изломанные решетки. А черная ткань мешка развернулась, будто истаяла в мгновение ока, и показала… голову.

Это оказалась голова Тяти-Тяти – застывшая, словно восковая маска, с искаженным мукой лицом и вытекшими черными глазами. Рот мертвой головы был раззявлен в беззвучном вопле.

– Аааа…

Медный закричал. Улльра в его руке внезапно расплавилась, раскаленный металл облил пальцы страшным жаром, обжег их. Бронза стекла на песок тяжелыми каплями и моментально собралась снова, воедино. Улльра, точно живая, злой светлой каракатицей прыгнула на угли, потом на мертвое лицо Тяти-Тяти, а потом… Потом тот, стоящий над ними, вытянул руку, детально неразличимую, бледную, как и его лицо, а улльра совершила последний прыжок – в ладонь этого черного человека.

Пальцы Медного обожгло дикой болью, будто ему отрубили их все одним ударом. Боль вошла в мозг, испепеляя его. Он снова закричал, корчась, но закричали и все остальные. Вопль разнесся по трюму, запрыгал мячиком. А из центра костра, окружая отрезанную голову страшным венцом, выметнулось пламя. И сразу же страшный удар подбросил посудину. Песок ушел из-под ног. Медного швырнуло об стенку…

За рубкой вспух огненный шар, в щепки разломив ее и расшвыряв вокруг горящие куски дерева. Это было словно отклик на действие, недавно свершившееся здесь: «Вы хотели ходить по углям? Так я брошу огонь под ваши голые ноги…»

Они метались внизу, окруженные стеной пламени. Откуда в проржавевших баках оказалось это количество топлива, горевшего клокочуще и нестерпимо жарко? Медного кто-то подсаживал, тянул. На палубе, по которой невозможно было ступить, мгновенно раскалился металл.

Ребята прыгали в воду. А над ними, по сходням, в языках огня, не трогающего и не жгущего, медленно спускалась фигура в черном, теперь уже хорошо видная, в балахоне, в каком-то островерхом колпаке… И за ней – еще одна.

Медный чуть не захлебнулся. Но, превозмогая боль, поплыл к берегу. Он с ужасом видел, как этот дырявый сухогруз, волоча по песку якорную цепь из расколотого каким-то чудовищным ударом бетонного куска, отделялся от берега, пылая. И хотя тут не могло быть течения, но что-то подводное несло его дальше вопреки всем законам логики и физики, прямо в скопище таких же, потерявших способность держаться на воде гнилых судов.

Хлебая горькую, пахнущую мазутом воду, Медный выкарабкался на берег. Он видел, как по дорожке уходил ЭТОТ, а с ним – она… Осипшим, обожженным горлом Медный окликнул ее.

На судне бухнуло, полыхнуло, накрыв его облаком удушливого дыма. Медный повалился на прибрежный песок, задыхаясь. И тут он ощутил, как ему надвинули бандану на глаза, как стянули череп чьи-то маленькие, но стальные, крепкие руки. Чье-то обнаженное тело опустилось на него и стиснуло жесткими голыми пятками его бедра. Его губ коснулись другие губы, очень горячие, мягкие, как плавящаяся резина, залепили их, и язычок вошел в его рот в долгом и страстном поцелуе. Он не видел ничего, а точнее – видел только странный рисунок: чернильный венец, наполовину срезанный, знак Не-Рождения, на квадрате очень нежной, бархатистой кожи… А когда этот ад кончился, он услышал:

– Я тебя потом убью, Медный… ты мне нравишься! Я убью тебя потом, Медный Будда! Ты ведь нам сам говорил: встретишь Будду – убей его!

Она расхохоталась, прижалась к нему, выгнулась, проткнув его иглами напряженных сосков, и исчезла – растворилась в ночи и дыму, пламени и грохоте.

* * *

Медный очнулся на берегу, уже отнесенный товарищами от пылающего корабля. Он лежал на жестком покрове слежавшегося угля, за бетонным забором углеразгрузки. Там, на море, что-то лениво горело. Пожар, похоже, угасал. Не было слышно ни сирен пожарных машин, ни суеты – только какие-то приглушенные расстоянием матерные крики.

Стоя на коленях, Лис бинтовала Медному кисть руки. Иван светил фонариком и открывал ампулу обезболивающего. Данила сидел на песке, вертел круглой головой, отфыркиваясь. Белая Смерть рассматривала глубокую, кровоточащую царапину, тянущуюся от испачканной пятки до самой икры.

– Лежи, лежи… – хрипло проговорила Лис, смотря на него подбадривающе своими большими глазами. – Они уже ушли. Сейчас еще вколем одну дозу.

Медный покорно закрыл глаза, чувствуя, как Иван стягивает жгутом его руку. И отдаленно, как сквозь сон, услышал ворчание Данилы:

– Вот! Опять пропустили Проникновение! А я вам говорил, защиту надо по кругу строить, а не только по углам…

Тексты Полковник, Абраксас и другие

Медный сидел напротив Заратустрова; по правую руку от него – Камилла и Шкипер. Тот не снял своей разноцветной шапочки, хотя был сейчас в темном костюме и безупречно отглаженной сорочке. Да и все тут, за овальным столом, были в форме, черных рубашках с малиновыми погонами и с защитного цвета галстуками. Или же в строгих пиджаках с острыми плечами. Сухо, официально. Заратустров не курил, хотя приготовленная, уже обрезанная сигара лежала на краю массивной бронзовой пепельницы. Он слушал доклад капитана Анисимова. Тот читал его бесстрастно, как робот-автоответчик.

– …установлено, что дата рождения объекта – ноябрь тысяча девятьсот шестидесятого года, место рождения – город Екатеринбург. Документы выданы Свердловским городским отделом загс на имя Мамаевой Алисии Эдуардовны. Мать – чемпионка СССР по художественной гимнастике, отец – тренер по вольной борьбе. Установлено, что в предродовой период гражданка Мамаева Александра, мать Мамаевой Алисии, принимала экспериментальный гормональный препарат директометатил, запрещенный инструкцией МОК в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. После рождения Мамаевой Алисии родители скончались от рака крови. Болезнь быстро перешла в острую форму и привела к летальному исходу. Гражданка Мамаева Алисия, по данным УТО, с двенадцати лет была связана с сектой сатанистов, особенно активно действовавшей в Свердловске в середине восьмидесятых годов. По нашим предположениям, там же, в секте, она попала под влияние некоего Гасана Али аль-Муми, числящегося студентом Московского университета дружбы народов, активного эмиссара ордена ассасинов, верховного фидаи. С помощью аль-Муми в тысяча девятьсот девяносто шестом году Мамаева совершила поездку в Турцию, где прошла обряд посвящения в фидаи под руководством некоей Мириам Эрдикюль, одной из руководителей ордена. Тогда же на тело Мамаевой, на правую грудь, был нанесен отличительный знак – татуировка в виде усеченного венка (так называемый «венец позора»), так как до вхождения в орден Мамаева имела два невыношенных плода, которые были абортированы в…

– Дальше! – рассеянно оборонил Заратустров.

– …поэтому она не была татуирована улльрой как «Невеста Старца». В тысяча девятьсот девяносто восьмом году она поступает работать в тату-салон «Минотавр» города Екатеринбурга-Свердловска, где ей передает опыт некая Прогончева Раиса Викторовна. Означенная гражданка Прогончева, являвшаяся «Невестой Старца», нанесла татуировку объекту «Стриптизерша», фигурировавшему в операции прошлого года и скончавшемуся в Индии, а также, в нарушение правил, – объекту «Шахиня», основному фигуранту операции «Невесты» за номером 56-777. Сила этой улльры была закреплена вмешательством фидаи аль-Муми, имевшего статус члена внутреннего ордена Истребителей Магов, ложа Бартуха. Таким образом, с тысяча девятьсот девяносто восьмого года Мамаева является активным членом ордена ассасинов, выполняющим особые поручения. По нашим данным, она работала в Новосибирске, с двухтысячного по две тысячи третий год в тату-салоне на улице Карла Маркса, у гражданина КНР Яо Хая.

Анисимов перевел дух и сказал то, что так боялся услышать Медный.

– Так как Мамаева родилась с рыжими волосами, она фактически нечувствительна к любой физической боли, умеет группировать свое тело, останавливать процессы жизнедеятельности на определенное время. Она обладает чрезвычайно высоким сексуальным тонусом, для воздействия на противоположный пол активно пользуется… э-э… менструальной кровью, обладает широчайшими знаниями в области йоги и Тантры. В области нижних чакр расположены наиболее сильные зоны ее энергетики, которые имеют непосредственный канал выхода на ступни. Из обычных навыков можно выделить следующие: управления любыми типами транспортных средств, стрельба двумя руками по движущимся мишеням, минное и взрывное дело, радиоэлектроника… Предположительно, в период с двухтысячного года Мамаева неоднократно выезжала за границу по поддельным документам, оформленным на имя Патриции Рамирес, Сары Карайан, Лары Ам-Шейлы, графини Корзульской, а также графини Фендрики Менгеру. Возраст она изменяет без применения косметических средств – может выглядеть и восемнадцатилетней, и сорокалетней женщиной, что затрудняет визуальную идентификацию. Владеет английским, французским, немецким, китайским, арабским, фарси и хинди.

Заратустров посмотрел на Медного, усмехнулся краешком губ – мол, видите, какая чудная птичка пела в вашем хоре? – и остановил Анисимова жестом.

– Спасибо, капитан, садитесь. Значит, так, товарищи, теперь можно с уверенностью сказать, что Мамаева является тем самым человеком, который под видом врача осуществил похищение нашей Шаховой. Она очень долго подбиралась к объекту, как психологически, так и географически. Обморок Шаховой, объекта 56-777, во время инцидента в парке перед Оперным театром – помните это, Андрей Юрьевич? – был вызван тем, что Мамаева нанесла Шаховой первый энергетический удар. Разрушила защиту! А мы не среагировали. Мамаева уже тогда работала в вашей группе. Первый раз она появилась на семинарах под именем Ольги Рэй, потом возникла как веселая девочка Олеся. Не переживайте – вина не ваша… Вы бы ее распознать не смогли, это другой уровень. Правда, Шкипер-Олимпийский заподозрил что-то неладное в том фокусе с «неожиданно появившимся» на шоссе автобусом. Кстати, его водитель тоже сначала входил в группу Олеси-Алисии. Это он вел машину «Скорой»… И найденные в ней отпечатки пальцев абсолютно идентичны тем, что были обнаружены в квартире по Лескова, сорок четыре. Два человека там были – водитель и Мамаева. Наши цыга… – полковник осекся. – Наши люди, помогавшие нам по собственной инициативе, совершили простейшее воздействие на улльру. Та начала раскаляться, и Мамаевой это мешало. Не физически – на тело Олеси-Алисии можно капать горящей смолой, и это ее не остановит. Воздействие на улльру мешало ей отбиться, оторваться от преследования. Это сковывало ее энергетику! И она передала жетон водителю – видимо, думала, что напарник окажется повыносливее. Но она ошиблась: у него остановилось сердце, и автомобиль столкнулся с грузовиком. Мамаева же сумела скрыться…

– С телом этой похищенной девушки? – изумился Медный. – Она же сама, как Дюймовочка…

– Это вам так кажется, – досадливо оборвал его Заратустров. – На самом деле она – человек страшной силы. Вы уже сами убедились. В общем, сначала они сняли квартиру. И, видимо, потом уже Мамаева познакомилась с вашей Верой Хмельновой, баскетболисткой. Та, склонная к клептомании, украла у нее улльру. Мало того, что это на некоторое время лишило Мамаеву части ее силы… Что вы так удивленно смотрите, Андрей Юрьевич?

Альмах, сидевшая с серым, хмурым лицом, ответила за Медного:

– Товарищ полковник, он просто не знает, что любое психическое заболевание делает человека почти недоступным для энергетического воздействия.

– Да, Элина Глебовна, это точно. Так вот, когда Мамаева обнаружила пропажу улльры и платка с ключевыми цифрами для шифрования, она была вынуждена убить Веронику, чтобы не допустить утечки информации, и самой внедриться в состав «Лаборатории»… Олеся. Такая придумщица, да? Потом, когда ваша девушка – эта, Ильина, Тятя-Тятя, – решила провести самостоятельное расследование, нашла адрес и пришла на ту самую квартиру, Мамаева уничтожила и ее.

– У Тяти-Тяти свой архив был, – шепнула Камилла, приблизив губы к уху Медного и даже щекотнув его. – Все записывала. Адрес Верки откопала и вычислила!

Альмах подняла руку, прося внимания.

– Товарищи, мы не ответили на один вопрос. Кому предназначалась шифровка?

Полковник молчал. Горский склонил голову, как большая нахохлившаяся птица, и обронил:

– Режиссеру.

– Кому?

– Тому, кто режиссировал все это. ТРЕТЬЕМУ из их команды. Тому, кто один убрал из квартиры тело Хмельновой и доставил туда трупы бомжей. Кто переместил это тело в канализационную шахту на территории завода «Труд»… Он прочитал план действий, составленный нашей с вами Мамаевой, и обеспечил его выполнение своей силой. Вспомните, например, птиц…

– А почему же тогда эта информация, – неожиданно зло и резко воскликнула Альмах, – ВСЕ-ТАКИ ПОПАЛА К НАМ? Не логичнее было бы уничтожить бумажку с цифрами?! А ее просто выбросили в мусор, в пачку старых газет… Наш противник так предусмотрителен – и тут такой ляп!

Горский, сидевший рядом, ласково коснулся ее руки, даже погладил и прижал к столу жестковатой пергаментной ладонью.

– Милая Элина Глебовна! Успокойтесь. На этот вопрос пока нет ответа. И в ближайшее время – не будет. Пока мы не поймем, что за сила играет НА ИХ СТОРОНЕ. Хотя. Наверно, уже можно понять. – Он снизил голос, словно засыпая. – Видимо, этой силе НАДО, чтобы шла игра…

– Вот именно, – Заратустров пожевал губами и рассеянно посмотрел на Горского, вслушиваясь в его тихий голос, умерший на последних словах. – Чтобы шла игра! Это та часть информации, Андрей Юрьевич, которую вы должны знать. Группа у вас теперь есть… Жаль, что вы решили устроить ловушку Олесе-Алисии самостоятельно, не предупредив меня. Все могло быть и хуже. Свой знак, улльру, она забрала, и теперь стала еще сильнее. В сотни раз. И это уже очень, очень печально… Со вчерашнего инцидента группа находится в состоянии постоянной активации. Все, началась ВОЙНА! Вы теперь командуете непосредственно, но все решения принимаете только совместно со Штабным Координатором. Возможности группы известны… а какие неизвестны, ребята расскажут. Все свободны.

Медный вздрогнул. Это слово прозвучало уже серьезно и пугающе, и своим коротким, как удар хлыста, звучанием оно окончательно показало: да, война началась. Жестокая и беспощадная – война, которая не имеет с его прежними симороновскими фокусами ничего общего.

Когда Медный ушел, забыв пропустить вперед стучащую каблуками серебряных туфель Камиллу, в кабинете некоторое время висела тишина. Черные шторы скрывали фальшивые окна. На белой стене висел портрет императора Юя, жившего в пятом веке до нашей эры, Победителя Драконов, – старца с седой бородой, обвивавшейся вокруг тела. Заратустров вставил в рот сигару, начал разжигать ее и неразборчиво оборонил:

– Он так и не спросил, кто там был ЕЩЕ с ней.

– Абраксас, – тихо проговорила Альмах. – Первопричина и Первопредок. Если мы не ошибаемся.

Полковник пыхнул дымом и поправил защитный галстук.

– Мы, товарищи, – профессиональные скептики, поэтому… Анисимов, что там с самолетом?

– Товарищ полковник, «Боинг 737–700» с бортовым номером 9878 по данным СВР разбился в горах Синьцзяна, неподалеку от китайского Урумчи. Дорога туда сейчас, в этот сезон, почти закрыта. Но думаю, даже если мы получим расшифровки «черных ящиков», то вряд ли что-либо узнаем.

– Не важно. Все равно запрашивайте. Подключите Минобороны, пусть долбят китайцев: самолет-то военно-транспортный! Формально можно предъявлять запросы… «Посылочку» с Шаховой они наверняка сбросили еще раньше, теперь будут переправлять через Пакистан и Индию. Что с персоналом аэродрома?

– Многие в больнице. Но не питание, товарищ полковник. Газ. Так называемый «сонный состав номер три», применяемый в…

– Знаю, не рассказывайте. Меня люди интересуют. Или нелюди.

Анисимов вздохнул. Посмотрел на молчащего Горского, словно надеясь на поддержку, и ответил:

– Захват аэродрома произвели, по нашим предположениям, три объекта. Учитывая, что все они находятся в верхней и высшей категории магических возможностей, это неудивительно. Мамаева Алисия, она же Олеся. Тот самый Яо Хай… Мы подняли данные по нему. В КНР он числится в розыске. Был приговорен к смертной казни за участие в преступлениях, совершенных китайскими «триадами». Скрывался все это время, скорее всего, в Казахстане. А вот третий. Наши сканеры выдают только одно – АБРАКСАС.

– Абраксас… – проворчал полковник и вдруг, молодо оттолкнувшись ногами, резко отъехал в кресле от стола. – Один из богов египетского пантеона! Василиды-пифагорейцы считали Абраксаса своим верховным богом, Победителем Дракона. Это одно из имен бога Солнца – Митры… Ладно. Черт с ним. Абраксас так Абраксас.

– Александр Григорьевич, – робко произнесла Альмах, хмуря красивый лоб, – дело в том, что это не маг, прячущийся под именем божества, и не перевоплощение, как в случае с Эрлик-ханом, который вошел в тело шамана Абычегая. Наше сканирование по всем тридцати четырем признакам показывает пустоту. Это… это энергетическое существо высшего порядка. Из ирреального мира. То есть сама Сила. Некая. Ни один из наших специалистов сделать с ней ничего не сможет!

Заратустров не стал ни фыркать, ни насмехаться. Он сбил клочок пепла с малинового погона и обронил задумчиво:

– То есть он им помогает… Высшие Силы такого порядка никогда не участвуют напрямую в противостоянии. Он им помогает… И дело даже не в том – зачем… Дао, как известно, – он бросил взгляд на портрет китайца, – повинуется только самому себе! Вопрос: до какой поры? До какого предела он им будет помогать?!

Никто не ответил – все поняли, что вопрос был риторическим. Заратустров тяжело вздохнул, как глава семьи, огорченный поведением домочадцев, и устало продолжил:

– Ладно, товарищи… Значит так: сейчас все внимание по операции, во-первых, на оставшийся объект «Принцесса», во-вторых, на два потерянных объекта «Праматерь» и «Образ», цыганки наши, если кто не помнит. Но основное внимание – на нашу зарубежную резидентуру. Игорь Борисович, это по вашей части. В Париже у нас есть Майбах, в Лондоне – Преображенский, в Нью-Йорке – Консультант… забыл, как его… Впрочем, не важно. Тут вот что беспокоит. В квартире на Лескова, по словам наших помощников, – этих двоих ребят, которые раскусили шифр, – находился медный таз. Это значит, что Мамаева с успехом перехватывала все сообщения по эзотерическим каналам. Она тоже умеет погружать ноги в медный таз с водой и считывать послания. А это плохо! Это значит, что последний канал оперативной информации небезопасен. Все может быть узнано. Поэтому…

Он замолчал, глядя куда-то под стол – в сторону Альмах, – а потом совершенно серьезно приказал:

– Поэтому, несмотря на жару, всем сотрудникам управления находиться в обуви. Круглосуточно, под любым предлогом, даже на пляже, на море и так далее. Считывание информации может пройти именно через нижние чакры. Я не шучу, товарищи… А теперь перейдем к плану оперативных мероприятий по резидентуре.

Сигара его давно потухла во рту. В кабинете едва слышно жужжало, но это работал не кондиционер, а устройства, надежно защищавшие от любого прослушивания этот спрятанный под землей кабинет.

Документы

Подтверждено источником: 09-9832134530-p205_confidential_reports

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-8897986

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел радиоперехвата

Перехват телефонного разговора в рамках внутреннего контроля

Новосибирск, № аб. засекр. – Москва, № аб. засекр.

Перехват: 8:15–8:27

Начало устойчивой связи: 8:15

– Доброго здоровьичка, Петр Афанасьевич… Как там у вас, в Москве, погодка?

– И вам доброго! Льет у нас.

– М-да? А у нас теплынь… Грибки скоро пойдут, Петр Афанасьевич.

– Грибки – это хорошо. Только вы и без грибков… ничего.

– Что, слухами земля полнится, Петр Афанасьич?

– Как тебе сказать… Вот главком ВВС жалуется. Аэродром какой-то вы ему там со своими орлами разгромили.

– Главком ВВС пусть лучше расскажет, почему он триста тонн мясных консервов гуманитарки, направленной в Новосибирск, некоему Быкадорову запулил… без всякой матответственности! И куда они ушли, пусть поведает.

– Расскажет, Александр Григорьевич, обязательно расскажет… Только объект-то ушел у тебя. Самому уже доложили.

– Ушел.

– И что ты теперь думаешь?

– Мне рапорт сразу писать?! Или погодить?!

– А что делать-то будешь, Александр Григорьич?

– Картошку, в задницу, копать.

– Ох-ох! Прямо таки и в задницу… Лучше в погреб.

– Шутить хорошо из Москвы, Петр Афанасьевич.

– На то она и Москва. Нет, дорогой, рано тебе рапорт писать. То есть вроде как и надо, и вроде как никто тебя не отпустит. Нет пока что тебе замены.

– И на том спасибо!

– А ты не злись. Сам знаешь, мы – люди служивые. Но понимаешь ведь: еще прокол – и все.

– Понимаю.

– Что у тебя с зарубежной резидентурой? Работает?

– Слабо. Один человек в Париже, но он не справляется. И два в Лондоне. Можем прохлопать все.

– По линии ФСБ или СВР дать кого-нибудь?

– Лучше СВР. Только… помоложе и толковей.

– Где я тебе молодых-то возьму? Разве что если нарожать… Ладно, Александр Григорьевич, поможем. Но только смотри: никакой картошки в задницу!

– Понял. Буду ждать.

– Обычным порядком извещу. Ну, ладно, давай… Хоп!

– Хоп!

(Окончание устойчивой связи: 8:30)

Тексты Цыганки, Алехан и дети

С тех пор как Алексей Рождественский, в узких кругах – Алехан, встретил на гальке Чемского Бора двух странных женщин-цыганок, жизнь его круто переменилась. Точнее, даже жизнь не бизнесмена, а его маленькой семьи, до этого суматошная, полная конфликтов и разочарований. Перемены эти он сначала не ощущал; слишком занят был сомнениями – а верно ли сделал? – тем более что некоторые приятели, узнав, что он взял в няни цыганок, крутили пальцем у виска. Но Алехан, упрямый с детства, решил не сдаваться и потерпеть. И с изумлением он начал замечать, что почти без всякого принуждения, как-то естественно все потекло по какому-то иному руслу.

Два новейших компьютера, две видеоприставки и куча кассет с играми оказались заброшены. Огромный плазменный экран телевизора в детской покрывался моховой, замшелой пылью. Единственное, что пригодилось из приобретенного Алеханом для детей в последний месяц, – так это надувные причиндалы для пляжа и велосипеды.

Они каждые два дня покидали квартиру на «Горском» жилмассиве, укрепленную, как хорошая крепость, с отдельным входом и даже лифтом, которая обошлась Алехану по цене трех подобных апартаментов. Каждые два дня арендовались на сутки небольшие, но хорошие пансионаты в пригороде Новосибирска. Но кортеж из черных джипов и микроавтобуса летел по дороге только в один из них… Алехану это влетало в копеечку. Но он ни о чем не жалел.

А там уже, у песчаного берега Оби или на откосах Обского, эти машины с размаху въезжали колесами в песок и вязли, открывались двери, и ребятишки, переодевшиеся в плавки и купальники прямо в салонах, по дороге, с визгом неслись к воде. Никаких спасательных жилетов – по распоряжению Мириклы. За несколько дней младший Данилка научился плавать, а девочка Яна – нырять, доставая со дня обкатанные белые камушки, которых не было в полоске прибоя. Сами же цыганки не позволяли себе даже купальников – в воду прыгали с детьми в закатанных до колен джинсах и тельняшках. Почему, Алехан не спрашивал, но Мирикла сама скупо пояснила, что «не положено». Он не стал спорить.

Спартанский стиль воспитания поначалу изумлял отца, но потом он быстро привык. Весь день его дети с двумя женщинами возились в прибрежных камнях; шастали босиком по горячим валунам за Бердском, по ржавым кораблям у бывшей базы флота СО РАН, с визгом и восторгом открывая для себя потаенные трюмы и высокие капитанские мостики; ели какую-то нехитрую еду, купленную по настоянию Мириклы на обыкновенном рынке: вареные яйца, помидоры, хрустящий горячий хлеб, сочный шашлык…

За неделю дети загорели до черноты. У маленького Данилки даже обозначились на ручках какие-то маленькие мускулы. Ведь дети утром обязательно делали зарядку на берегу моря или реки, стоя босиком в обжигающих холодных волнах, улыбаясь солнцу, лениво вываливающемуся из-за зеленой кромки, приветствуя его. Есть они стали все, что готовила Мирикла. А ведь в первый день Данилка с презрением отверг невиданную в доме перловку, а Яна потребовала на завтрак привычные авокадо! Они забыли обо всех этих дорогих причиндалах, что окружали их несколько лет, во времена разнокалиберных нянь, и хотя новое, простое, обходилось Алехану не дешевле, но приносило пользу.

Об обуви в роскошной квартире и за ее пределами забыли, казалось, навсегда. Ступни одиннадцатилетней девочки стали гибкими и артистичными, натренированными беготней по камешкам, горячему песку и росистой траве. Лапки маленького загорели и налились мускулистой крепостью. Как-то Алехан поехал с ними на открытие городского развлекательного центра «Страна Crazy» и в какой-то момент понял, отчего мамаши, прижимая к себе раскормленных хомячков в белых носочках, шарахаются от его гвардии. Она оказалась единственно вызывающе босоногой среди рафинированного гламура этого развлекательного рая. И при этом ни Яна, ни Данила, ни сами цыганки, которые также не признавали ни тапочек, ни туфель, не ощутили ни малейшего смущения.

Но иногда вечером, в одном из снятых на сутки помещений, все они: и Яна, и Патрина, и сама Мирикла – преображались. Где она заказала костюмы – Алехан не знал, только покорно оплатил по счету. Роскошные платья с плещущимися, словно волна, силуэтами, пышными рюшами и лентами, туфли на каблуках, а для Данилки – настоящие сапожки со шпорами и вышитая золотом одежда елизаветинского гусара.

В залах загородных особняков жарко горели настоящие свечи – был бал. Мирикла и Патрина учили всех танцевать вальс, контраданс, менуэт. Даже Данила старательно повторял движения, а рядом, сопя, потели и топтались два свободных охранника, усиленно стараясь не наступить на кажущиеся хрупкими точеные девичьи ноги Патрины и Яны в серебряном кружеве изысканных босоножек.

Звучала музыка. Мирикла раздобыла старинный, оправленный в серебро клавесин и учила детей на нем играть. А потом его сменила гитра, и тонкие пальчики Яны уже уверенно выбирали на ней аккорды…

А если за окном портилась погода и заряжал ливень, то разжигали камин, обнаруженный на «обкомовских» дачах, и Мирикла глубоким, грудным голосом читала детям книги. Какие-то цветные, богато иллюстрированные и в то же время волнующие приключения и древние сказки. Чаще всего это были сказки Шахерезады: «Синдбад-мореход», «Али-Баба и сорок разбойников», «Гарун-аль-Рашид»… Мирикла читала артистично, седой локон, выбившийся из прически, дрожал у ее виска, и дети слушали, затаив дыхание.

Алехан влюблялся в них понемногу, видя, как азартно они делают свое дело, как не позволяют себе ни минуты отдыха все время, будучи с детьми, живя только для них и отдыхая только тогда, когда, спев колыбельную, погружали их в тихий и глубокий сон. Но он и боялся их. Как любой мужчина, остававшийся в первую очередь мужчиной, он с первой минуты ощутил совершенно нереальный заряд сексуальности, бьющий мощным лучом от обеих. Он бы никогда не представил себе, что будет так жадно смотреть на почти пятидесятилетнюю женщину, на ее литое, плотное и совсем не распущенное тело под складками платьев, и что в этот же момент безумно красивые, искуссно вылепленные ноги еще девочки, Патрины, будут мелькать тут же, в этой картинке его воображения. Он не мог разобраться, кто нравится ему больше, кто волнует его. Однажды, обезумев от этого жгучего томления, он поехал в одну из элитных саун, снял трех проституток. Но ни их совместные ласки, ни их бесстыдное и оттого еще больше возбуждающее совокупление на краю бассейна не вдохновило его. Более того, после той ночи, вымытый и распаренный, он дал себе зарок более никогда не валяться в такой грязи… Он сам не понимал, что с ним происходит.

С цыганками он бывал большей частью только в обед. Или за ужином. Тяжело дыша, сдергивал с себя пропотевший костюм, сорочку, кутался в дорогой халат и садился за круглый стол в гостиной. Легонько шуршала босыми ногами по паркету Патрина, разливая в бокалы молодое вино и сок. Мирикла серебряной поварешкой разливала суп по фарфоровым тарелкам… Алехан сопел, стараясь не нарушить правила этикета, и молчал. Каждый день у них оборачивался сюрпризами.

– Сегодня, – говорила Мирикла звучным голосом, в котором не было ни капли менторства, – у нас с вами действует Закон Дарения. В своей готовности отдавать то, что мы ищем, мы поддерживаем изобилие Вселенной, которое распространяется на нашу жизнь. То есть… Яна, тебе нравится эта груша?

Она никогда не покупала так, как делал это Алехан, – парой. Число фруктов или сладостей всегда было неравным для деления. Яна закусывала губу: простые фрукты давно уже стали ее излюбленным лакомством.

– Да-а…

– А ты любишь Данилку?

– Ну, да-а…

– Ты готова отдать ему эту грушку, сейчас?

На личике девочке происходила мучительная борьба. Несколько раз она отказалась… пока в один прекрасный вечер не протянула дрожащей рукой грушу своему брату. Закон Дарения был отработан. Яна подарила и должна была получить изобилие. И получила. Сорвавшись с места после нескольких слов улыбнувшейся цыганки, она обнаружила у себя в комнате маленькое грушевое деревце, которое через год должно было дать первые плоды. Ее деревце!

Горели свечи. Мирикла вообще перевела ужины на свечной режим, да и были они какими-то хитрыми, ароматизированными, не воняли воском. Пахло лавандой, вкусной поджаристой мясной корочкой, какими-то специями.

А в другой раз они изучали Закон Непривязанности. В своей готовности вступить в неведомое, в поле всех возможностей, мы отдаемся творческому разуму, который создает хореографию танца Вселенной, не так ли?

Но это было уже не дома. Их окутывал сумрак леса, между пальцами босых ног пролезала холодноватая трава, а в середине мерцала огромным пнем-гнилушкой поляна углей. Через них, пританцовывая, уже прошла Патрина, в красном легком платье – сама, как язычок огня. И Яна с ужасом глядела на свои бледнеющие в темноте голые ступни… вот сейчас и она…

– Ты станешь очень сильной, доча…

И Яна пошла. Она пролетела босиком по углям, как мотылек, а потом они стали беситься, бегая по краю остывающего круга и все глубже забираясь в его центр. Алехан, жуя травинку, стоял рядом с онемевшими охранниками, стоял с кроссовками в руках, так и не решившись вступить в огненный круг, и вспоминал, как эта девочка вынимала занозу из пятки Даньки. А сейчас он с визгом молотит ею по углям…

Старая цыганка учила их, как однажды сказала Алехану, по законам Дипака Чопры, индийского философа и волшебника, к роду которого имела отношение и сама. Девятнадцать книг, переведенных на тридцать с небольшим языков… Мирикла читала эти книги. Все.

Но Алехан все равно не понимал. Как-то раз, когда они ехали с первой в его жизни встречи, на которую он взял советником не своего льстивого юриста и не быка Валеру из ЧОПа, а эту элегантную женщину в кофейного цвета брючном костюме, он спросил ее:

– Зачем… зачем ты делаешь моих детей такими?

– Какими?

– Ну… черт! Они же ведь уже… они сильнее, там, не знаю, как-то… они круче уже других! Янка та же…

– Ты сам и ответил, – улыбнулась она.

– Как?!

– Тем, что сказал «сильнее». Возможно, нам много придется пережить вместе, Алексей. И детям – тоже. Они должны быть неуязвимы.

Алехан не ответил. Бессмысленно смотрел в стриженый затылок водителя. Да, это она умеет.

– Слушай… а как ты заставила этого коз… ну, короче, этого типа из мэрии подписать наши бумаги?

Женщина грациозно потянулась – в просторном салоне «мерседеса» она могла это сделать! – и вдруг, вспомнив, с улыбкой сбросила с ног туфли, вытянув ступни на малиновом коврике.

– Такой же коврик был в моей машине, – тихо сказала она. – Да… я просто позволила ему поставить себе ногу на грудь.

– ?!

– Ну… этот человек привык попирать. Он ждал сопротивления. Я мысленно позволила ему так и сделать. Знаешь, говорят: «наступить песне на горло»… Он наступил. И увлекся. А когда он понял, что это была всего лишь картинка, было поздно. Он все подписал.

– Ни фига себе!

– Четвертый закон, Алеша: Закон Наименьшего Усилия. Разум природы работает легко и без усилий… беззаботно, гармонично и с любовью. Когда нам становятся подвластны эти силы, мы добиваемся успеха столь же легко и без усилий.

– Но, блин! Слушай… зачем тебе все это? Ведь ты же от контракта, который мы подписали, ничего не получишь? Ведь у тебя даже акций наших нет, я тебе просто плачу зарплату…

Алехан покраснел. Ему было стыдно говорить это женщине, но он хотел разобраться. А та окатила его снисходительным взглядом своих роскошных глаз, закинула ногу на ногу, блеснув красивой ступней, и ответила с еле заметным сарказмом:

– Седьмой закон, Алексей. Закон «Дхармы». Когда мы соединяем свой уникальный талант со служением другим, мы испытываем экстаз и ликование своего собственного духа, что и есть конечная цель всех целей. Ты часто испытываешь экстаз?

От ее чуть насмешливого тона и от того, как она лишний раз уколола своей неувядшей красотой, одним движением коленки вызвав спазм желания, он замолчал. Затих.

И только любовался на ее ноги всю оставшуюся дорогу.

Он не знал, да и не мог знать, что их ждет. Но догадывался, что это может быть ведомо только Мирикле.

Новости

«…Бельгийская полиция пресекла в Страсбурге, на площади Тюльпанов, попытку самосожжения одной из активистов антивоенного движения. Молодая женщина двадцати трех лет, предварительно раздевшись, приковала себя к фонарному столбу, а затем попыталась разлить и поджечь бензин из принесенной ею канистры. Подоспевшие полицейские сумели сбить пламя с женщины, однако несчастная все равно получила множественные ожоги. Пострадавшая, после того как ее доставили в Страсбургский ожоговый центр, смогла внятно озвучить свои требования подъехавшим журналистам. По ее словам, предстоящая международная инспекция атомного центра в Северном Иране, в горах Эль-Бурс, грозит „катастрофой, рождением Антихриста и изменением баланса мира“. К сожалению, эта женщина больше ничего не смогла сообщить. Впав в состояние комы, она скончалась через два с половиной часа, несмотря на все усилия медиков.

Пресс-атташе полицейского управления Страсбурга Рон Роншель осторожно заметил в интервью местному бельгийскому каналу, что несчастная вполне могла быть связана с последователями активно выступающей сейчас француженки Марики Мерди. Та не так давно пострадала от покушения на свою жизнь, но, тем не менее, не оставляет попыток затормозить процесс остановки международных инспекций ядерных объектов в Иране…»

CNN, Евробюро

Тексты Майя, Алексей и Махаб

– Ты только смотри там… танцу живота не забудь научиться, – напутствовал Алексей, вынимая чемодан Майи из джипа. – Как-никак, а там спецы покруче наших.

– О! Ишь ты! А так я тебя не устраиваю.

Майя, которая была одета в светло-голубое сари, шлепнула его по спине и заспешила к дверям международного сектора аэропорта Толмачево, – открытого, дующего прохладой, сверкающего чистотой, – засеменила по розовой плитке маленькими ступнями с тренькающими, позвякивающими при каждом шаге браслетами на щиколотках. Волосы девушки тоже были перевиты какими-то блестящими цепочками. Войдя в зал аэропорта, Майя остановила Алексея, уже двинувшегося к стойке регистрации, у которой стояла лишь пара человек.

– Погоди! Блин, дай же мне уехать по-симоронски наконец!

– Ну, давай.

Она достала из сумочки небольшую пластиковую бутылку с водой, в которой плавали лепестки цветов, а Алексей подал ей рисовую метелочку. Девушка стала разбрызгивать воду перед собой, распыляя ее по гладкому мраморному полу метелочкой, и негромко напевать:

Про воду споем, мы, о, Симорон! Пусть торжествует вода-гегемон! Про воду, которая нас обтекает. Только водой обтекать будет, знаем! Про воду, которой мы все так полны. Пусть будет нам счастье раньше весны! Про воду поем мы, о, Симоронище! Будет пусть легкой наша дорожища! Дорожкой ковровой пусть ляжет под ноги Путь по воде – так! – золотые ноги!

Алексей негромко подпевал – единственный ритуал «проВОДов», который они с Майей придумали накануне. Алексей опасался одного: что, увидев их чудачества, неведомый ему араб немедленно разорвет сотрудничество с новоиспеченной переводчицей. Зря тогда Майя зубрила фарси!

Сотрудники аэропорта смотрели на странную парочку, разливающую воду на пол – в ход пошла вторая бутылка! – без особого удивления. Они тут уже привыкли ко многим экстравагантным иностранцам, как эта черноволосая девушка в сари. Дежурный администратор, высокая пухлая женщина, недовольно заметила:

– О, сейчас грязь разведут… надо бы им сказать!

– Да ну, – перебила ее молоденькая сотрудница, тоже с интересом наблюдавшая за действиями Майи. – Смотри, какие ножки чистые. А это само высохнет. И ведь не поскальзывается.

Полная вздохнула.

– Да. Это лучше, чем толпа нудистов. Помнишь, чартер из Амстердама у нас посадили? Ох, и зрелище было!

Майя действительно не скользила, ее голые пятки только скрипели, как стеклянные, по гладкому полу. Они с Алексеем уже почти подошли к стойке регистрации, как вдруг услышали голос. Говорили по-русски, но явно с иностранным выражением, даже не акцентом.

– Очень мило. Я видел такое только на фестивале Танцующих Дервишей в Ахмадабаде. А из чего метелочка?

Алексей обернулся. Высокий человек с бронзовым лицом и в чалме стоял у тележки, доверху нагруженной яркими чемоданами. Тележку катил носильщик, а рядом маялся какой-то молодой чиновник – очевидно, официальное лицо.

Майя рассмеялась и выплеснула себе на ноги остатки воды. Те двое подошли.

– Кладите чемодан сюда, – ласково приказал ал-Фадл Махаб Али ибн Аби аль-Талир, – все равно весь груз нашей группы идет по дипканалам. Сергей, это наша сотрудница. Референт группы инспекторов.

Консульский сотрудник (это было понятно по его бейджу на лацкане пиджака) криво улыбнулся, но отвесил полупоклон. Почтительный.

– Из риса метелочка, – храбро ответила девушка. – Ритуал проводов. Поем мантру ПРО ВОДУ.

– Лучше – из тополиных ветвей, – со знанием дела заметил араб. – Венок из тополя был на голове Геракла, когда тот спускался в Аид. Этот венец оберегал героя от дыхания темных сил… Мы с вами едем в древнюю страну, о которой вам рассказали столько жутких сказок.

И он улыбнулся, обнажив крупные белые зубы и показывая тем самым, что тонко шутит. Майя улыбнулась в ответ. Вода блестела в свете ламп под потолком аэровокзала, не выключавшихся тут никогда, осенявших все вокруг вечным днем.

– А где ваш Василий Иванович? Он звонил мне позавчера, сказал, что будет вас провожать. Кофе, сказал, с нами попьет…

– Он заболел, – небрежно ответил араб, – что-то с желудком… Что ж, пойдемте к таможенному контролю. Нам еще надо сделать покупки в зоне дьюти-фри.

И он кивком показал носильщику: мол, кати тележку. Процессия двинулась к стойке таможни и паспортного контроля. У Алексея почему-то заныло сердце.

Огромный светлый зал международного сектора, блестящий мрамором, стеклом и хромом, был чист, как само небо над аэропортом. Негромко звучали редкие объявления, в окна заползал гул аэропорта – свистящий, неумолчный, наполнявший душу тревогой, как шум океана. На них уже никто не смотрел. Мало было тут людей, да и те – по большей части занятые.

Консульский тоже нетерпеливо посматривал на золотые часы под твердой белой манжетой. Он встал за спиной таможенника, готовый помочь в решении любых формальностей. Но помощи не потребовалось: сотрудник просмотрел декларации, написанные загодя, какие-то другие документы, задал несколько дежурных вопросов о багаже, проплывавшем через аппарат просвечивания, и раскрыл паспорта, занеся над их розовыми листочками шишку печати.

Алексей и Майя обнялись. На щеке девушки, прижавшейся к нему бархатным лоскутком, он ощутил влагу. Говорить было, по сути, не о чем. Они и так накануне говорили без устали полночи.

– Майка, – выдавил молодой человек, – ты будь… осторожна… я все-таки боюсь за тебя!

– Леш… – Она на секунду отняла лицо, потом снова приникла к Алексею, слившись с ним в поцелуе, и, судорожно касаясь губами, прошептала: – Лешка, я тебя люблю! Люблю!!! Люблю!!!

Махаб аль-Талир с усмешкой наблюдал за ними из-под густых ресниц. Таможенник вернул ему проштемпелеванный паспорт. Другой сотрудник показал на ковровую дорожку, расстеленную тут же: проходите, согласно белым правилам. Араб легко вышагнул из своих мягких сафьяновых штиблет темно-красного цвета, поставил их на резиновую ленту, отправляя вслед за багажом, и прошел по дорожке в черных носках. Затем миновала ее и Майя, торопливо, с гримасой смахивающая слезы со щек. Таможенник покрутил головой, высматривая на девушке обувь, но так и не найдя ее, только пожал плечами.

Бах! Штамп засинел в паспорте девушки. Путь был открыт.

Алексей стоял за стойкой, глядя на нее с мукой. Сколько времени прошло с того момента, когда он посадил ее в свою машину, проезжая по улице 1905 года, бездумно, просто так, никуда не торопясь? Год? Примерно. А ведь они успели слиться в одно целое, они стали сообщающимися сосудами, они спали в позе, называемой психологами «Ноша»: Майя сворачивалась калачиком и клала голову под живот своему спутнику. Это самая доверительная ночная поза…

И вот девушка уходила, сопровождаемая этим изысканным арабом, чтобы улететь на край света; уходила, мелькая милыми пяточками из-под голубого сари.

Все сжалось еще раз внутри и тонко пискнуло.

А на стойке таможенника тоже тихо пискнул какой-то прибор, похожий на коробочку, с клеймом: «ТЭЛОС. Изделие № 344». Мигнула лампочка, прибор затих. Сотрудник с досадой взял его, встряхнул… и, ничего не поняв, плюхнул на место. Он ему явно мешал.

На посадку, сотрясая воздух своими тремя мощными двигателями, заходил аэробус из Франкфурта. А борт, следующий по маршруту Новосибирск – Тегеран – Дели, только что закончил заправку.

* * *

В это самое время далеко от них, в морге первой больницы патологоанатом стянул с рук резиновые перчатки и досадливо бросил их в урну. Его молодой помощник-практикант остался стоять у цинкового стола, пораженно глядя на разверстые внутренности толстого голого человека, умершего несколько часов назад от перитонита и доставленного в морг буквально из предоперационной палаты – ему даже не успели подготовить медицинские документы.

– Зашивай. Справишься? – бросил патологоанатом от раковины, где плескался, тщательно намыливая руки. – Я буду сейчас с бумагами мараковать.

Помощник с благоговейным ужасом коснулся инструментов.

– А все-таки… отчего же, Иван Палыч?

Патологоанатом, хмурый краснолицый человек, подошел, вытирая большие, как у мясника, волосатые руки.

– Да черт его знает! Я никогда такого не видел. Видишь, весь пищевод, как сито. И желудок тоже. Он будто абразивного камня наглотался, который ему все и источил. Ладно, зашивай давай, на обед пора!

Пока помощник звякал инструментом, врач присел в углу за хлипкий столик, посмотрел карточку больного и размашисто вписал в серый бланк заключения:

Чепайский Василий Иванович. Амб. № 67657

Новости

«…МИД Франции с большим трудом согласилось на включение в состав международной добровольной инспекции специалистов, направляющихся в Иран, доктора физики, почетного профессора Принстонского университета, госпожи Кириаки Чараламбу. До этих пор дипломаты испытывали сильное давление со стороны собственного Министерства внутренних дел и госдепартамента США. Дело в том, что доктор Чараламбу известна своими левацкими взглядами, неприязнью к США и их ближневосточной политике, а также является достаточно известным человеком в рядах антиглобалистов. Она принимала участие в нескольких акциях европейской организации ATTACK, а в позапрошлом году была арестована полицией во время беспорядков, проходивших в Париже.

В последнее время доктор Чараламбу работает по одной из программ МАГАТЭ, осуществляя проект создания универсального компактного экспресс-анализатора обогащенного ядерного топлива. Именно такая аппаратура будет, вероятно, использована в ходе работ международной инспекции…»

BBC, EuroNews, Лондон, Великобритания

Тексты Лис, Шкипер, Медный, полковник

Удивительно, но в тот же самый момент, когда таможенник проштамповал паспорт Майи, в нескольких сотнях метров от них, от международного сектора, в здании аэровокзала «Толмачево» прощались их недавние знакомые. Лис лихорадочно рылась в сумке, сидя на полу и выбрасывая из нее на мрамор разную мелочь.

– Черт! Крем для загара я все-таки забыла! – с глубоким трагизмом в голосе заключила она.

– Лисонька! – ядовито заметил Шкипер. – В Париже купишь. Ты в курсе, что мы через Париж летим, а? Светлая твоя головушка…

– Отстань. Как дам щас! – огрызнулась Лис.

– Встань с полу, детка, простудишься.

Лис, чьи ноги были упрятаны в светлые джинсы и толстокорые белые кроссовки, поднялась и начала, чертыхаясь, собирать вещи. Медный, провожавший пару, помогал девушке. Короткая майка наклонившейся Лис открывала ее широкие бедра с загорелой кожей и светлую полоску трусов сзади. Это было трогательно и эротично.

В Париж они летели на встречу с мадам Валисджанс, которая должна была уладить организационные вопросы и затем уж доставить их к мистеру Лукасу на его личном самолете DC. Парижское настроение овладело обоими, но в большей степени Лис. На ее квартире постоянно работал консилиум, состоящий из Сони, Камиллы и Су Ян. Трещали телефоны, отправлялись СМС-ки. Девушки обсуждали, что надо купить в первую очередь, что – во вторую…

Медный побывал несколько раз на этих посиделках и понял, что сходит с ума. Ему опять стало все происшедшее казаться диким сном. Его команда снова обратилась в сборище веселых и легкомысленных студентов, способных болтать часами о всякой чепухе и пить пиво. Только вот потемневший шрам на ноге у Белой Смерти напоминал о том, что все происшедшее все-таки БЫЛО.

Но так или иначе все как-то устраивалось: и факс пришел от Лукаса, второй, и билеты им заказали. Паспорта Шкиперу и Лис доставил невысокий, совершенно безликий человек. Обошлись без всяких ОВИРов и госпошлин. Вот момент расставания настал. Доехали с опозданием. Над их головами трансляция звонко предупредила:

– У стойки номер два закончилась регистрация на рейс Новосибирск – Москва…

– Лис! Кончай! Побежали давай! – не вытерпел Шкипер.

– Ниари-на-миня! – огрызнулась та фразой из лексикона завсегдатаев Интернет-чатов, бросила в сумку массажную щетку, легко закинув пудовую поклажу за прямую спину, пошла к стойке. Длинные волосы развевались за ней шлейфом.

На стойке регистрации на них начали ругаться – тянутся, как черт знает кто! Шкипер деловито поправил на голове свою шапочку и шепнул Медному:

– Я ей сейчас тапочки подарю мягкие. А то она весь день на каблуках…

– Ты что, и тапочки взял?!

Шкипер постучал по лбу многозначительно.

– Медный, ау! Симорон еще никто не отменял!

И правда, девушка вдруг сменила гнев на милость, отдала им паспорта с билетами и сказала в микрофон связи с посадочным выходом:

– Ксюша, тут еще двое, ты их пропусти, пожалуйста!

В итоге они успели лишь чмокнуться на прощание. Медный прокричал вслед убегающим Лис и Шкиперу:

– Блин! Вы пишите каждый день, слышите!

Его слова потонули в гуле: тут, в здании аэровокзала, шум самолетов был хорошо слышен, врываясь через распахнутые из-за жары окна второго этажа. Медный посмотрел, как улепетывают белые кроссовки Лис, вздохнул почему-то и поплелся к выходу, мимо милицейского патруля.

Перед зданием аэровокзала пахло бензином, сыростью и еще почему-то фиалками. Медный меланхолично побрел влево, к остановке, и чуть не споткнулся о яркие мокасины какого-то франта в полосатом пиджаке, светло-кремовых брюках со стрелочкой и голубом галстуке с купидонами. У ног его стояла роскошная трость с малахитовым набалдашником, об нее-то Медный чуть и не зацепился. Медный глянул на человека, хотел было извиниться, но тот быстро снял темные очки, прикрывавшие пол-лица.

– Товари…

– Т-ссс! Присаживайтесь…

Медный опустился на теплое дерево старой скамейки, а полковник, жмурясь на солнце, плававшее над аэропортовскими вышками в гоголе-моголе облаков, негромко рассмеялся:

– Я, кажется, шокирую вас, Андрей Юрьевич? То в военном, то в гражданском… то байкер, то старый развратник… А? Право, не хотел…

– Да нет… хотя да, – неуверенно проговорил Медный, доставая свои сигареты. – Сначала я, честно говоря, думал, что вы… как сказать…

– Смелее, мой юный друг!

– Ну, что вы солдафон, гэбист, короче. А потом…

– Браво! Помните: «…бурчал Тихон, увидев барина сначала черноусым, потом зеленоусым, а потом вообще без усов», – процитировал полковник.

Медный рассмеялся. Сосущее под ложечкой чувство тоски, оставшееся после ухода Шкипера и Лис, медленно проходило.

– Да, примерно так. По крайней мере, вы разрушили мои представления не только о военных, но и о Симороне. Полностью. Все перевернули.

– А, вот вы о чем! Согласен. Это суровое испытание для вдохновенного духа. Крушение иллюзий!

– О каких иллюзиях вы говорите, Александр Григорьевич?! Мои ребята, например… Черт! Точнее, те, кого вы мне подсунули. Я-то считал их обыкновенными. Они же верили в Симорон совершенно бесхитростно. Белая Смерть себе пятерки на первом курсе насиморонила…

Полковник усмехнулся. Точным ударом трости отбросил от скамейки к ближайшей урне давленую кокакольную банку – как мячик гольфа.

– О, да! Я вас хорошо понимаю! Подпрыгивать. ТАКовать. Сочинять забавные стишки, рисовать картиночки на холодильнике, выгуливать домашние тапочки и мыть ноги в унитазе… Это все прекрасно, светло, чисто и… не требует никаких усилий!

– Но это действительно ТАК! Это работает! Позитивно. И это доказано!

– Позитивно. Вы знаете, откладывание дрозофилами яичек на куски посленовогоднего пирога – это тоже позитивно. Это новая жизнь и даже не источник заразы.

– Да-а… хорошее сравнение.

– А вы как хотели? Видите ли, я сам достаточно хорошо отношусь к наследию киевских кудесников. Но это все… это школа вдохновенных неучей, игрушество.

– То есть?

– Мир детей, возомнивших себя взрослыми. Игрушечки, куколки, машинки, плюшевые мишки. Самое позитивное и единственно позитивное в Симороне – это импульс творчества! Если он остается, а точнее, если его удается разбудить, то такому ученику в школе Симорона, как в колледже Гарри Поттера, надо ставить заключительные пятерки и выдавать аттестат. Ничему более значительному он научиться не сможет. Изменения будут только количественными: он станет лучше играть в квиддич, точнее управлять метлой, красочнее делать стенгазету о жизни Хогвардса. И не более!

– Но ведь количественные изменения переходят в качественные, верно?

– Выражаясь вашими понятиями, это происходит только в ПКМ, сотканной из гегелевской диалектики. ВКМ, построенная не на линейных, а на пространственных, четырехмерных принципах, эту поверхностную концепцию опровергает. Все относительно. Идя в правильном, безупречно прямом направлении, можно всю жизнь ходить по кругу. Чем, собственно, и занимается девяносто процентов «опытных» симоронистов, участников «движняков».

– А остальные десять?

– Остальные ДЕВЯТЬ, с вашего позволения, откровенно развлекаются. Танцуют. Отдыхают. Разводят юных симоронисток на бесплатный секс. Вы вот скажите, много ли женщин из этой школы проводят семинары? Ага, то-то. Создатели Симорона талантливо перенесли на русскую, а точнее, советскую почву западную, сугубо индивидуалистическую модель поведения. Впрочем, и в русской философии бывало такое, называлось «теорией малых дел». Понимаете? Симоронист, или симоронавт, не пытается изменить мир. Он пытается изменить свое представление о нем. Но поменять собственное сознание ПКМ на ВКМ вовсе не означает изменить себя, свои недостатки… Не говоря уже о том, чтобы изменить детали земного мира.

Мимо них важно прошествовали два голубя. Один, раскормленный, лениво тюкнул клювом валявшийся кусок беляша, но не удержал и с оскорбленным видом двинулся дальше.

– Но это же страшно, это мы уже проходили! Черт возьми – изменить весь мир! Ну-ну, до основанья, а затем…

– …мы наш, волшебный мир построим, и имя миру будет Вэ-Ка-Эм! – Заратустров ухмыльнулся. – А вы помните Беранже? «Господа! Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» Вот они и стали такими «безумцами», вот и навеяли Симорон некоему отдельному миру, уставшему от войны, голода, коллективизации, сталинщины, брежневщины и всех других советских экспериментов вкупе. Золотой сон под брэндом «Танцующие Волшебники». С одной стороны – гениально!

– А вы хотите революции? Гильотины? Великих потрясений? Желание изменять мир приводит к фанатизму, к баррикадам, а те – к застенкам и расстрелам…

– Что до меня, так я сейчас хотел бы холодного пива. Но в аэропорту на розлив нет…

– Вы не ответили, Александр Григорьевич!

– Ну, вы неправильно формулируете. Иначе говоря, очень механически делаете выводы. По-вашему, изменение мира возможно только революционным или эволюционным процессом. Но ведь уже во времена Норберта Винера был открыт еще один – информационный. Вернее, сейчас его называют ИНФОЛЮЦИОННЫМ. Внесение нового и одновременно противостояние старому.

– В общем, Симорон для вас ничего не значит… – убитым голосом проговорил Медный, глядя, как голуби вернулись к куску беляша и начали грызться за него, точно голодные волки.

– Почему «ничего не значит»? Это первая ступень Волшебства. Начальная школа. Вы же знаете про безобидную гимнастику у-шу? Миллионы китайцев занимаются ею каждый день у себя в комнате или на площади Тэньямынь. А есть боевое у-шу, где двумя пальцами ломают человеку хребет, а тремя – вынимают сердце, как вилкой… Есть даже боевое искусство ниндзя, которое стоит на вооружении спецслужб Китая: быть невидимым, неслышимым, неощущаемым, проходить сквозь стены. И все это на основе простенького у-шу! Та же гимнастика, только отточенная до необычайного совершенства.

– А вы умеете проходить сквозь стены, товарищ полковник?

Заратустров уклонился от прямого ответа.

– Вам как-нибудь Полковой Разведчик расскажет… Это не суть важно. Симорон – первая степень Волшебства. Человек тратит эти первоначальные навыки на потребительство – профессиональные достижения, удачное замужество. И в конечной точке движения всегда лежат банальные деньги. Бабло побеждает Зло. Слышали такое? Маленькие деньги для маленькой счастливой жизни маленького человека. Этим Симорон и притягателен.

– Ну, а зачем нужно что-то еще?!

– Чтобы бороться с тем, что в современных блокбастерах принято обозначать «темным миром», а в христианской традиции – «бесами». Впрочем, древние изначально очень верно это определили – Хаос. Хаос борется с Порядком, но Порядок – сильнее.

– Почему? Почему именно Порядок?

– Потому что, как только наступает Полный Хаос, отмирает то, что вынесло его вперед, – те силы, которые его добивались, и которым он нравился. Начинается установление Порядка. Периоды Порядка длятся по времени… на порядок дольше, чем периоды Хаоса, извините за каламбур. И тут необходим второй уровень Волшебства. И такое Волшебство – это уже воинское искусство.

– Порядок – это скучно! Это «становись во фрунт», отдание чести, мундир, шагистика.

– И опять у вас пошлые, механистические представления о Порядке. Порядок на самом деле есть гармония, свобода, мирное сосуществование и разоружение сил, у каждой из которых – свой квадрат, своя клетка, и нет никаких имущественных и территориальных претензий. Порядок – это в том числе и наличие некоторой доли Хаоса, конечно. Знаете, лучше всего этот тезис иллюстрирует двоичный код…

– Какой?

– Ну, изобретенный Норбертом Винером… 1 + 0 = 1, 0 + 0 = 0, 1 + 1 = 0.

И полковник на память назвал цифры:

000 001 010 011 100 100 101 110 111 000…

– Прибавление единицы к единице дает ноль – в этом и есть конечный смысл Бытия! Ноль – Хаос. С алхимической точки зрения это змея, пожирающая свой хвост, это знак бесконечной работы или первичной черновой работы, Уробороса. Поэтому все симороновские ритуалы, направленные на получение десяти, ста, тысячи, миллиона долларов, – это фикция. Она не родит ничего, кроме Хаоса. И проходит, по сути дела, бесследно.

– Для Волшебника?

– Для мира. Волшебник получает долю благодати в своем маленьком мирке, в этом волшебном пузыре, в который заключил себя сам. И затем он отправляется почивать на печку. В мире ничего не происходит. Силы Хаоса, Темноты, Нижнего Мира продолжают наступление на силы Разума, Порядка, Света.

Жирный голубь уже ухватил кусок и поспешно поплелся с ним прочь, яростно треща крыльями; но тот, что пониже и послабее, перегнал обидчика, подкараулил спереди и долбанул клювом в беззащитную головку. Первый выронил мякиш и завертелся на месте.

– Но, Господи Боже! Зачем надо с кем-то бороться, куда-то стремиться, куда-то бежать? Я потому и пришел к Симорону, что он позволяет просто ЕХАТЬ, не участвуя в изматывающей гонке!

– Да нет, кто ж вас заставляет? Вы вольны и далее оставаться на этой подготовительной ступени. Оставаться Танцующим Волшебником, не достигая уровня Воина-Мага. Но рано или поздно вам, как и всем остальным симоронавтам, придется столкнуться не с дураками-начальниками или чиновниками-бюрократами, а с теми темными силами, зачастую оккультными, о существовании которых вы и не подозревали. И вы, симоронисты, окажетесь бессильны.

– А такие есть? Впрочем, о чем я…

– Сколько угодно. Вы должны помнить аэродром. Вся эта махина Минобороны, с ее караулами-разводящими, с ее КПП и дежурными, сдалась под натиском двоих человек. Пусть – троих! Оккультность существует столько, сколько существует человечество. И этот факт до сих пор никем не опровергнут. На самом деле это просто разный уровень сил. Симоронист работает в уровне гравитационных сил Земли… Помните, я вам говорил о фундаментальной физике? А есть тонкослабоэлектрические силы, силы Космоса, который гораздо сильнее, чем Земля, и эти силы несоизмеримо более могущественны, хотя и менее ощущаемы. Когда вы заклинанием и выгуливанием тапочек с зашитой в их задник долларовой бумажкой ходите по двору…

– А! Ритуал «Тапочки, приносящие в зубах доллары»…

– Да-да, вы тем самым задействуете гравитационное поле Земли. Рождаете еще один вектор, притягивающий деньги. То есть суть всех ритуалов – ПРИТЯГИВАНИЕ. Людей, денег, счастливых событий… А когда вы используете слабоэлектрические силы, вы создаете новую энергию, то есть волновые колебания и магнитоэлектрические поля, с помощью которых вы боретесь с другими слабоэлектрическими полями, ненавидящими наш мир… и нас.

Он хотел еще что-то сказать, но тут голубь, получивший от собрата удар клювом в голову, внезапно свалился на бок и затих, выставив потрескавшиеся когтистые лапки. Полковник не договорил, достал из кармана мобильный телефон, грустно посмотрел на его экранчик и заметил:

– А голубок-то – самая жестокая птица на Земле… Извините, Андрей Юрьевич, пора мне. Вызывают. Цыганочки наши нашлись.

– Какие цыганочки?!

– С выходом… Шучу. Две женщины, молодая и старая, за которыми без устали охотятся те, коих мы с вами упустили на аэродроме. Ибо эти цыганочки – незапланированные «Невесты Старца». Ну, пошел я… Доедете сами?

– Конечно, – ошарашенно пробормотал Медный.

Полковник встал, потрепал его по плечу и быстро пошел в сторону международного терминала. Его трость почти не касалась тротуара – летела. А Медный смотрел на пачку сигарет, заботливо оставленную полковником на скамейке. На этой пачке в бело-голубом дыму плясала цыганка. Внутри – черный алжирский табак. «Gitanes caporale»…

Новости

«…зверское нападение на табор близ польской границы, совершенное группой скинхедов, вызвало дипломатический скандал между Россией и Польшей. Поляки обвиняют русских в том, что группа фашиствующих молодчиков приехала в качестве туристов из России, имея явное намерение устроить эту бойню. Российские власти, наоборот, отрицают участие своих граждан в этом преступлении. Но факт остается фактом – нападению подверглось около двадцати женщин из табора, преимущественно молодых. Убив шестерых мужчин, молодчики в масках загнали старух и маленьких детей в помещение заброшенного цеха, а затем надругались над молодыми женщинами. Со всех была сорвана одежда, некоторые были изнасилованы. Затем скинхеды нанесли несчастным множественные ранения в область половых органов, не оставив им ни одного шанса выжить… Никаких ценностей при этом похищено не было… На животах своих жертв скинхеды вырезали некие каббалистические изображения. Преступники также попытались поджечь цех с запертыми там людьми, но пожар потушила подоспевшая польская полиция… Уцелевшие цыгане уже заявили верховному комиссару польской жандармерии, что преступники, судя по обрывкам разговоров, кого-то искали среди молодых женщин…»

CNN, Евробюро

Точка сборки-8 Новосибирск. Жилмассив «Горский». Шоссе на аэропорт Мирикла, Патрина и другие

Дом номер сорок пять стоит на самом краешке недавно построенного жилмассива, из окон новых строений которого, с прихотливо вырезанных в бетонных телах лоджий, открывается вид на правый берег, на сладкую сердцевину города, на купола его храмов и синее стекло офисных зданий, на зелень его парков и колышащиеся на голубой ленте Оби плавучие фонтаны. И дворы в этом жилмассиве не прежней городской моды – затхлые, сырые, обсаженные зло рассыпающими пух да сережки тополями – а просторные, новые, с обилием разноцветных металлических развлекалок для ребятни и дорожками, посыпанными мелким гравием. У тротуаров тут дремлют машины, по большей части безгаражные, ибо каждая оборудована крутой сигнализацией, а времени у их владельцев таскаться до гаража и обратно просто нет.

И вот все эти дни то в одном, то в другом месте подковообразного двора стоит какой-нибудь автомобиль: то белый микроавтобус с надписью «МЕДВЕТКЛУБ», то «Газель» с эмблемами «Чистой воды»… А сейчас вот приткнулся японский полуфургон с надписью на борту «Радиометрический контроль». Стоит день-деньской, а что там внутри фургончика – неизвестно, ибо затонировано у этой машинки, вопреки строжайшим правилам ГАИ, все, включая лобовое стекло.

На самом деле сидят в фургончике капитан Анисимов и старший лейтенант Шкарбан, изнывая от жары. Капитан – в белой, мокрой от пота рубашке, а Шкарбан – в кружевной кофточке. Капитан отгадывает кроссворды, припасенные на неделю вперед, а Шкарбан просто мается, обмахивая белую шейку уже использованной жвачкой для ума и украдкой выпростав ноги из предписанных приказом туфель со свинцовой пластиной внутри, в подошве.

Сейчас молодая женщина рассматривает их пропуска, небрежно заткнутые за противосолнечный козырек.

– Итересно, почему это у тебя три полоски на пропуске, а у меня – одна, и та желтая? – задиристо спрашивает она.

– Потому что ты – лаборант, а я – старший техник!

Шкарбан фыркает.

– Скажите на милость! Вот же вы шовинисты проклятые, мужики. Как погоны давать – мне всегда на звание ниже, как под прикрытием – так я обязательно лаборант, а ты – старший… Ну погодите! Вот рожу я вам девчонку, она вам всем покажет!

Анисимов только усмехается, теребит жесткий короткий ус.

От нечего делать женщина рассматривает объект наблюдения – подъезд дома номер сорок пять. И даже не сам подъезд… В нем, на верхнем, шестнадцатом этаже, только одна роскошная многокомнатная квартира, а со второго этажа ведет только одна лестница вниз – и то не в общий выход, а в боковой. Сейчас у этого бокового выхода стоит огромный, черный, похожий на ленивого слона «Dodge Ram SuperVan» с хромированным бампером, решеткой и такой же сверкающей лестничкой на крышу – сзади, слева от необъятных размеров контейнера запасного колеса.

– Интересно, у него же, по оперативке, «мерседес» был, микроавтобус, – бормочет Шкарбан. – А это «американец». Новый купил, что ли?

– Наверно, новый, – лениво отвечает Анисимов, которому очень не хочется отрываться от разгадывания кроссворда. – Медицинский термин, обозначающий соитие. Шесть букв. Фаллос?

– Давай-ка его просветим… Не просвечивали еще!

– Да уже светили! Нет там ничего!

– А мы еще раз. Ты на дежурстве или как?

Шкарбан упрямо тянет с заднего сиденья аппарат, похожий на патефон, – коробку с раструбом.

– Да ладно тебе… Шесть букв. Оргазм?

– Коитус. Открой окно, отодвинься.

Тем временем американская машина приходит в движение. Задним ходом подкатывает к дверям – метрах в тридцати от общего подъезда, в простенке. Раскрывает двери, загораживая ими вход. Три человека в одинаковых темных костюмах выходят из стоящего рядом джипа, замирают у черной машины, с подозрением осматриваясь.

– Черт! – с досадой шепчет женщина, наставляя раструб на машину. – Дернулась. Теперь все смазывается!

Она вертит регуляторы настройки, вглядываясь в изображение экрана ноутбука, лежащего на широкой полке за ветровым стеклом. Анисимов, вжатый в самый угол массивным прибором, по-прежнему пытается разгадывать кроссворд.

– Нераспустившиеся почки растения Capparis spinosa, замаринованные в уксусе. Тоже шесть букв.

Кто-то выходит из этих, скрытых машиной, дверей. Охранники, выполнив свою миссию, возвращаются в джип. Со стороны улицы подъезжает белый внедорожник «Mercedes ML500», после к нему пристраивается «шевроле», затем – джип с охраной.

– Ну? – тормошит женщину Анисимов. – Шесть букв. Ну!

Шкарбан тихо ахает и рвет с кронштейна рацию.

– Каперсы! – бросает она и почти без перерыва выкрикивает в рацию: – Геракл – Фобосу!

– Фобос слушает!

– Тревога по объекту «Цветок-515»! Обнаружено вложение…

Спустя три минуты кортеж из двух черных и одного белого автомобиля не спеша покидает уютный двор дома номер сорок пять, выехав под арку. А следом, как обезумевшая мышь из заливаемой водой норки, вылетает фургончик «Радиометрического контроля». Темные стекла скрывают лица его пассажиров. Но если бы тонировки не было, то можно было бы увидеть, как эти лица бледны…

* * *

Зал оперативных совещаний отремонтировали. Теперь экран с перемещающимися точками вознесся к самому потолку, а посредине поставили не подковообразный пульт, а огромный стол, верхняя часть которого служила одновременно и жидкокристаллическим дисплеем, и сенсорной клавиатурой. Горский стоял перед столом в хлопчатобумажной безрукавке с эмблемой общества «Динамо» – его привезли прямо со стадиона, где он тренировал футбольную команду районного спортклуба. Несколькими ударами пальцев по невидимым кнопкам, расположенным в безупречной глади стола, он оживил на его голубом водоеме развертку двух автомобилей. Усы подполковника топорщились, как иглы обезумевшего от страха ежа.

– Взрывное устройство номер один массой приблизительно в двести граммов пластита укреплено вот здесь, – он тронул дисплей электронным карандашом, и участок в схеме автомобиля засверкал алым. – Они пересылают нам в онлайне данные сканирования, так что мы еще раз проверили… Да, товарищ полковник, это запасное колесо сзади. Таймер взрывателя номер один соединен постоянным ультразвуковым каналом с контроллером на взрывателе два, размещенном вот тут, в воздушном фильтре следующей за ним машины марки «Mercedes Gelandewagen». Устройство номер один является встроенным. Скорее всего, оно укреплено вместе с фрагментом емкости запасного колеса – стальные сплавы кожуха колеса и самого кузова не идентичны по серии и не соответствуют маркировке изготовителя. Ультразвуковой датчик имеет простейшую конфигурацию, установлен на превышение разрыва. Допустимое ожидание ответа составляет три секунды. Другими словами, если автомобиль охраны и микроавтобус с объектами отделятся друг от друга более чем на семь метров в течение более чем трех секунд, произойдет взрыв. Также устройство номер один имеет дополнительный контур соединения с датчиком скорости. Если скорость упадет ниже… ниже пятидесяти пяти километров в час, цепь замкнется, и также произойдет взрыв.

– Дистанционное управление? – рявкнул полковник, сплевывая сигарные ошметки прямо на пол.

Горский покачал головой.

– Нет. Скан не показывает. Устройства представляют собой замкнутую систему, активировано только один раз… и все. Активировали устройство десять минут назад.

– Когда он купил эту колымагу? Почему проморгали? – раздраженно спросил Заратустров куда-то за спину, не глядя.

Испуганный, хотя и старающийся этого не показать, голос ответил:

– Четыре дня назад, по доверенности. Мы начали плановую проверку…

– Идиоты! Надо было шины проколоть, а потом уже проверять, – проворчал полковник.

Но он понимал, что руганью делу не поможешь. Поэтому помассировал лицо руками и резко отдернул их.

– Где они сейчас?

– Следуют по улице Станционной, по направлению к аэропорту Толмачево.

– А в машине Рождественского взрывного устройства нет?

– Нет. С ним в машине только водитель.

– Так, проверить все его связи. Немедленно!

– Но мы…

– Еще раз! Доложить!!!

– Есть, товарищ полковник.

Контурные линии двух машин, несущих сейчас в себе, вместе со смертью, двух маленьких детей и двух женщин, мигали красными пятнами на овальном столе. Через зал пробежал дежурный офицер в черном, протянул какой-то листок Горскому. Заратустров покосился на него, потом сунул в рот сигару и проворчал:

– Даже фокус с вертолетом не используешь, чтобы поднять машину, как в Алжире. Да, Игорь Борисович? А что, если движущийся настил им по-быстрому сварганить, а? Мы же так как-то делали…

Горский покачал головой. Казалось, что усы его остекленели и превратились в льдистые сосульки.

– Нет, товарищ полковник. Сканирование обнаружило третий дополнительный контур… на центральном замке, которым заперты двери в микроавтобусе. Если разблокировать или открыть заднюю дверцу – все. Взрыв.

– Проклятье!

В зале было тихо. В отдалении, за стеклянными перегородкам, работали сотрудники, светились мониторы, принтеры выплевывали редкие бумажки. В середине зала четверо людей стояли над переливающимся столом-экраном.

– Телефоны этого Рождественского установлены?

– Да. Вот они.

Заратустров взял листочек. Потом, не глядя, выхватил из чьей-то руки поданный мобильный телефон. Набрал номер. И, дождавшись ответа, заговорил – твердо и властно:

– Алло! Алексей Владиленович? С вами говорит полковник ФСБ России Александр Заратустров…

* * *

Улица Станционная в утренние часы выходных дней пуста, пряма, как стрела, только мелькают над ней мостики путепроводов. Иссохшие ребра рельс без конца пересекают ее, уползая к дымящим заводским корпусам. Автомобиль шел ровно, урча мотором, только потряхивало на переездах; водитель разговаривал о чем-то с шефом, и по его лицу было видно, что он совершенно ничего не понимает. Наконец он передал коробочку Мирикле, протянув руку назад:

– Вас, уважаемая Мири!

Мирикла, одетая в цветастую свободную юбку и полосатую блузку, взяла аппарат и приложила к уху, над которым блестели монисто. Она слушала секунд пятнадцать. Все это время ее смуглое лицо не меняло своего выражения, и только по черным глазам, внезапно подернувшимся какой-то поволокой, Патрина догадалась: случилось что-то страшное. Мирикла закрыла телефон так, что он хрустнул. Она едва не раздавила его в жестких, сухих пальцах. Но лукавая полуулыбка все равно не сходила с ее лица. Качнув головой, она обратилась к Янке и Даниле: одна грызла огромное, как мяч, яблоко, другой ел мороженое, измазывая мордочку шоколадом.

– Ну что, ребята. Будем в бандитов играть?

– В бандитов? – оживилась девочка, сразу стряхивая с себя утреннюю сонливость. – А как?

– В бадитов, в бадитов! – радостно закричал маленький Даня.

– А вот так…

Мирикла объясняла, косясь на Патрину. Девочка уловила этот взгляд и, как обычно, почти все поняла без слов. Она обернулась и стала смотреть назад. Кортеж выскочил уже на новую трассу, связывающую город с аэропортом. Окрашенные в красно-белое отбойники мелькали по обеим сторонам пунктиром. Машину стремительно догонял белый полуфургон с надписью «Радитометрическая лаборатория». Левой двери у фургона почему-то не было – вырвана с мясом, – стекло пошло трещиной.

А впереди творились еще более удивительные дела. Из какого-то проезда, визжа тормозами и заваливаясь набок, вылетела «Волга» с мигалками и эмблемами ГАИ, с ходу включила и огни, и сирену и, завывая, помчалась впереди кортежа. За ней кофейного цвета «Москвич», едва не врезавшись в белый «мерседес», тоже полетел вперед по осевой линии шоссе, дерзко нарушая все правила движения. А сверху нарастал гул вертолета.

– Вот видите, – улыбнулась детям женщина, – игра уже начинается. А вы на крыше играть пробовали?

Она рассказала, что они будут делать, почему-то очень тщательно, четко выговаривая слова. Водитель, крупный мужчина средних лет, вполуха слушал цыганку, раскрыв от изумления рот. Но повиновался. Он коснулся клавиши приборной панели, и стеклянная крыша «шевроле» с жужжанием отъехала назад. В салон сразу ворвался свежий ветер, разметал волосы Янки и залепил ими ее лицо. Девочка взвизгнула.

* * *

В это время в «Москвиче», за рулем которого сидела большеглазая и бледнолицая хрупкая девочка – совсем подросток, – Заратустров орал в телефонную трубку:

– Кого? Полпреда?! Да серить я хотел на вашего полпреда! Слышите?! Немедленно освободите трассу, немедленно! Если что, то трупы на вас будут, вы поняли меня?

«Радиометрическая лаборатория» нагнала машины. Японский фургончик летел по трассе со скоростью за сто километров в час. Одновременно с ним на шоссе появился еще один «японец» – грузовичок «Nissan Atlas» с низким кузовом. Кузов этот был сейчас забросан красными, желтыми и оранжевыми надувными матрасами – новенькими, на них даже болтались еще не снятые магазинные бирки. Обе машины шли на одном расстоянии, нос к носу.

В фургончике Шкарбан сделала какое-то неуловимое движение ногами и крикнула Анисимову:

– Водителя сразу меняй! Мало ли что…

Гуднув, фургончик обошел джип с секьюрити и поравнялся с задней частью американской машины. В следующую секунду сидящие внутри «шевроле» увидели, как молодая женщина в наскоро распоротой до самых бедер зеленой юбке уцепилась рукой за хромированную лесенку, выгнулась… и – раз! – оказалась на ней. В заднее окошко Патрине были хорошо видны пальцы голых ступней женщины, такие же тренированные и гибкие, как у нее, только побелевшие от напряжения, крючьями вцепившиеся в металлические перекладины. А из кузова грузовичка на ее место метнулся человек – тоже с риском для жизни. Грузовичок сразу же ушел вправо, покорежив себе зеркальце заднего обзора о борт «шевроле».

– Во кру-ута!!! – восхищенно отозвалась Янка.

Про яблоко она забыла, выронив его, и оно каталось где-то под сиденьями просторного салона. По крыше, приминая ее металл, тяжело прогрохотало, и в открытый люк ввалился, едва ли не на колени к Мирикле, крепыш с льняными волосами и широкоскулой улыбкой.

– Привет, ребятишки, – радостно поздоровался он. – Па-ардон!

И, не спуская с лица этой открытой улыбчивости, он приказал водителю тоном, убивавшим всякое возражение:

– Так, братан, давай-ка я тебя заменю. У тебя коробка «автомат»? О’кей! Только ногу с газа не убирай, ага?

Водитель растерянно моргал, кряхтел, пока за рулем, пересаживаясь на полной скорости, его заменял этот ввалившийся крепыш. Он неловко сбил плечом зеркальце над потолком кабины, хрястнув, оборвал амулет с приборной доски – мотающую головой собаку… Бывает! Микроавтобус начало мотать по дороге. Но вот Анисимов уже укрепился за рулем, а водитель с перекошенным от боли лицом – он несколько раз ударился о потолок и стойки крыши! – перелез на сидение рядом.

Ровное движение восстановилось. Впереди показались дымы труб города Обь – спутника аэропорта. Близилась большая, недавно сделанная транспортная развязка. Сбоку, ревя мотором, подполз прыгающий кузовом грузовичок.

– Ну что? – Мирикла погладила Яну по голове. – Ты не боишься?

– Не-ет! Прикольно!

– Тогда полезешь первой. За мной! Патри, будешь мне их подавать…

И, легко подтянувшись сильными руками, она вылезла в люк. Это было легко, ведь у нее тоже не оказалось на ногах скользящей обуви.

Грузовичок теперь мчался совсем рядом. Водитель «американца» с ужасом смотрел, как борта автомобилей стукались, со скрежетом обдирая краску и лак, как с хрустом оторвались и улетели на дорогу безумно дорогие молдинги.

Первой выкарабкалась девятилетняя Янка. В коротеньких шортиках, в белом топике, худенькая, голенастая, с развевающимися волосами, она визжала от восторга и немного – от страха. Патрина подала ее вверх, потом ее приняли смуглые жилистые руки Мириклы. Сзади девочку страховала Шкарбан, коса которой почти расплелась и моталась на ветру.

Раз! Кузов ударил по кузову, расколол тонированное стекло микроавтобуса, разлохматилась сползающая пленка, но объявившийся в грузовичке второй человек перехватил девочку и упал с ней на матрасы. На скользкую и раскаленную от солнца черную крышу, обжигавшую босые ноги, полезла Патрина. Одной рукой она прижимала к себе пацаненка, который по привычке верещал, хотя, наверно, в крохотной своей душе был безумно рад такому неожиданному приключению.

Патрину шатало. Шкарбан и Мирикла держали ее за худые ноги, за руки, за края одежды. Обломанные ногти молодой женщины оставляли царапины на коже Патрины.

Бах! Еще раз… Патрина едва удержалась…

– Патри, берегись! – гортанно, по волчьи, провыла Мирикла и распласталась по крыше, удерживаясь только ногами за продольные поручни. Она ударилась о крышу лицом, и из разбитых губ потекла кровь.

Но черноволосая девочка, одетая в джинсы и футболку, все-таки сумела удержаться и невесомой птичкой перелетела в кузов грузовичка; упала худой спиной, защищая малыша от удара. Машину снова бросило в сторону, на обочину. Поднялись клубы пыли, и в них было видно, как Патрина барахтается на матрасах с мальчиком в руках.

В этот момент в опустевшем салоне бывший водитель «шевроле» внезапно схватился за сердце и захрипел, выдавливая:

– Во, мля… чтой-то я… того…

– Черт! – рявкнул Анисимов, удерживая руль, и беспомощно добавил: – Браток, держись! Держись, говорю, мать твою! Щас уже, скоро…

Что будет «скоро», он догадывался. И знал, что ничего хорошего не будет.

У въезда на круг по обочинам стоял согнанный туда транспорт – грузовики, фуры, легковушки и автобусы. В них прилипли лицами к стеклам пассажиры, с ужасом наблюдая жуткий триллер, разворачивавшийся на их глазах. Машины пронеслись мимо, хлестнул по ушам вой сирены. Въезд на кольцо перекрывали мигающие маячки ГАИ, семь или восемь машин; также заполошно блистали мигалки трех «Скорых» и алела длинным корпусом пожарная машина.

Автомобили понеслись по кругу. В первом из них, в белом джипе, метался такой же побелевший, как и кузов его авто, Алехан, изрыгая проклятия. Он прокусил от напряжения толстую губу, не замечая солоноватой крови и понимая, что ничего, ровным счетом ничего сделать не может. В ушах грохотал голос неизвестного ему полковника:

– Не сбавляйте скорость! Что бы ни было, СКОРОСТЬ НЕ СБАВЛЯЙТЕ!!!

Круг этот был достаточно большой – можно было мчаться по нему, кренясь, но удерживаясь в радиусе поворота. Черно-белый отбойник мелькал, долбил по сознанию.

Вот наконец Мирикла перебралась к краю. Ее цветастая юбка раздувалась парашютом, открывая стройные мускулистые ноги, но это цыганку сейчас не волновало. Бросок… Шкарбан на лесенке глухо вскрикнула: женщина чуть не сорвалась, зацепилась за верхнюю часть борта, повисла, поджав ноги назад и показывая испачканные подошвы. Ее коленки болтались в десятке сантиметров от бешено несущегося под ними асфальта с разметкой.

– Ми-ри-ииии! – глотая рыдания, страшно закричала из кузова Патрина.

Она прижимала к своей груди маленького Данилу и закрывала ладонями его стриженую головку. Пацанчик ворочался и хныкал.

Но цыганка все-таки подтянулась, хватая воздух бесцветными губами, и перевалилась через борт, на матрасы. Одной рукой ее обхватила девочка, плача и стараясь погладить. Машины ревели моторами, кружились на шоссейном кольце, на выступе, где располагалась авторазвязка.

Пришел черед оперативников Спецуправления.

– Катька! Мля, прыгай в кузов! Убью! – заорал Анисимов из-за руля во всю силу своей глотки.

Но с крыши донеслось:

– Машину выводи… С кольца выводи… выпрыгнем!

– Какое там…

Водитель «американца» уже лежал на сидении. Его голова мерно и глухо стукалась об стойку, лицо посерело. Мертв. Они должны были взорваться уже десять минут назад, если бы он был за рулем.

В наушниках, клипсой пережавших ушко женщины, рвался голос полковника:

– Шкарбан! Приказываю! В грузовик!!! Слышишь, мля? Нет? В грузовик, дура!!!

И в этот момент с одной из сторон шоссейного кольца, где не было отбойника, а валялись сваленные в кучу недавно отслужившие свое дорожные знаки и указатели объезда, раздалось рычание. Тут к кольцу подходила грунтовка. Никто не заметил трактора с прицепом, медленно взбиравшегося на дорогу. Тяжелая телега с силосом тащила его вниз, но трактор упрямо греб колесами, покачивался. Бешеная круговерть была непонятна его водителю, который справедливо полагал, что все эти автомобили он всегда успеет пропустить, да и нужно ему было всего только повернуть там, на кольце.

В тот момент, когда завывающие авто пошли на очередной круг, трактор оказался на асфальте. К нему, свистя очумело, уже бежали двое гаишников. По громкой связи из «Волги» тракториста материли, не стесняясь в выражениях. А тот растерялся, ошалел от неожиданности, и громоздкий «Кировец», меланхолично вертя колесами, перегородил кольцо.

– Уходите-еее! – разорвал наушники голос полковника.

Грузовичок с исцарапанными, мятыми бортами первым ускользнул в сторону, к аэропорту, с грохотом снеся кому-то полбампера. Затем на мост вылетел, крутясь, белый джип и прижался к бордюру, с треском выдирая из колес колпаки.

Мозг капитана Анисимова за рулем ободранного «шевроле» выдал только одно решение: влево. Отбойник автотрассы выдерживает лобовой удар на скорости до сорока километров час. Есть шанс, что от удара он проломится, машина увязнет в нем хотя бы на несколько секунд, и Катьку сбросит с лесенки, в которую она вцепилась мертвой хваткой. А уж куда ее определит Бог: на асфальт, на телегу с силосом или же на тот свет – Ему виднее. Но это оставалось единственным шансом.

Но в это время у охранников в черном «мерседесе» нервы не выдержали, и, несмотря на жесткий приказ не разрывать расстояние, «Геландваген» вильнул в сторону, выбрав место между двух машин ГАИ, и ударил в ограждение, за которым начинался пологий травяной откос. Брызнули вверх обломки хромированного «кенгурина», фар и металлические клочья отбойника. Джип уже катился по откосу плавно, потеряв от удара скорость. Хоть и отделаются ребята переломами и ушибами, но это все-таки не смерть – все-таки спаслись, вырвали у судьбы свой кусок, черт с ним…

Трактор, в кабину которого вскочил гаишник и швырком выкинул обезумевшего от ужаса водителя, двигал назад, работая рычагами. И заваливалась, скрежеща, телега, сыпался на горячий асфальт бурый, густой силос…

Для «шевроле» осталось несколько свободных метров – искалечив машину, можно воткнуться, конечно… Но расстояние превысило норму, и электроника сработала безупречно. За несколько метров до желтого трактора на носу автомобиля вспух красно-черно-оранжевый шар, по ушам ударил грохот. Люди закричали в ужасе, пригнулись в салонах, а некоторые даже выскочили и, давясь, толкаясь, кинулись в разные стороны, побежали. Шар накрыл трактор по инерции, качнул его… Еще один взрыв – и две машины слепились на дорожном кольце в один страшный, дикий костер, в котором лопался от жара металл.

В пятидесяти метрах от всего этого – от воплей и криков, от ревущего пламени и сирен – в кузове сидела необычно спокойная Патрина. Малыш тихонько плакал у нее на груди, а маленькая девочка смотрела на все это с расширенными от ужаса голубыми глазами. И трясла головой приходившая в себя Мирикла, ощупывая содранными в кровь руками свою бритую наголо голову, оставляя на черепе красные пятна. Парик ее сорвался при прыжке и валялся где-то там, на асфальте.

Вырываясь из рук врачей, отбиваясь от кого-то, к ним бежал между машин Алехан – страшный, с окровавленной щекой, без пиджака и почему-то в одном желтом штиблете от Gucci. Вот он принял на руки бросившуюся к нему с криком «Па-ааа!» девочку и остановился, глядя, как Патрина успокаивает маленького ребенка.

Стоял, смотрел.

Потом поставил девочку на асфальт рядом с собой, стащил с матрасов сопротивляющуюся Мириклу и обнял ее – обнял страстно, молча, не зная, как еще выразить свои чувства.

– Спас… спас-сс-бо… – сипел он, не в силах совладать с неожиданно отказавшим языком.

Кровь из его разодранной щеки смешивалась с кровью из ладоней женщины, которые он жадно целовал.

Алехан плакал навзрыд.

Тексты Ирка, Людочка и Мумиешка

– Ты, мать, главное, не бзди! – говорила Ирка вдохновенно, вышагивая по мокрому от дождя тротуару Морского в новых туфлях с белыми бантиками. – Ты же сама говоришь, что деньги нашла? Ну вот… А мелочевку, которую этот урод украл, – наплевать и забыть. Кстати, он не звонил потом? Не домогался?

– Нет, – грустно ответила подруга, шагая рядом.

– Странно! – хмыкнула Ирка. – Я тут его квартиру вызнала… Говорят: пропал мужик! Несколько дней домой уже не приходит. Может, женился, а?

Она расхохоталась. Людочка не отреагировала. Она тоже страдала в новой, хотя и без каблуков, обуви, купленной на Иркины деньги. Эти ужасные туфли казались пыточными колодками. Но иначе было нельзя. Ирка не поверила в ее рассказ об исчезновении Мумиешки – такого быть не может – и уговорила одеться по-парадному да пойти проверить.

– Мать, придем, посмотрим… Неужели тебе ключ не дадут? А потом заявление прямо там, на вахте, напишем и – бац! – на стол. Ну, две недели они тебя могут заставить отрабатывать. По закону. А ты больничный им! У меня вон подруга в поликлинику устроилась. Она тебе хоть почечуйную болезнь выпишет…

– Какую? Почечуйную?! Ой, Ир, не надо.

– Да брось ты! Это я так, к слову. А там съездишь к своему археологу, он тебе замок в Лондоне купит. И видала ты в гробу весь этот институт с их блядскими черепками, верно? Так, смотрим гардероб…

Она отдала Людочке свое самое лучшее платье – переливчатое, цвета старой бронзы, «с голыми плечами» и на бретельках. Подруга настояла на туфлях, заметив:

– Тебя теперь всю из себя босую туда не пустят! Потерпи хоть один раз, для пользы дела.

Ирка сама ее накрасила и придирчиво осмотрела в зеркале.

– Ну, теперь ты снова Принцесса. Будьте готовы, Ваше Высочество! Книжку такую в детстве не читала? Нет! Ну и балда! Все, пойдем…

Вот сейчас они шли по Морскому, под шумящий говор сосен, с которых изредка озорно скакали на дорогу шишки – их роняли деревья, а может, и белки, снующие на высоких стволах, забавлялись, скуки ради закидывая прохожих. Людочка спиной ощущала на себе взгляды, преимущественно мужские, – влажные и жадные. А колкие, как шильца, – это женские. Завистливые. Безумно хотелось мороженого. Но Ирка не дала:

– Не фиг! Помаду съешь… всю красоту попортишь, которую я тебе навела. Потерпи немного. Ты че, дите малое?!

Наконец она не выдержала и остановилась у киоска, спрятавшегося в зелени между дорогой и тротуаром. Ирка купила два круглых, как валики, эскимо, вытребовала две палочки и, мстительно помахав мороженым перед носом Людочки, сказала:

– Сбегаешь, посмотришь – и назад! Это тебе стимул будет. А будешь копаться – все у меня в сумке растает, мать!

…Билеты от Кроу принесли еще утром – какие-то диковинные, яркие конверты с глянцевой бумагой. «Бритиш Эйруэйз», Москва – Лондон. Деньги на билеты до Москвы, переведенные англичанином, они решили пойти получить после того, как Людочка навестит Мумиешку. А потом надо будет ехать штурмовать ОВИР: у Ирки и там, как оказалось, работала подруга, поэтому окончательное решение вопроса, по ее словам, будет готово дней через семь-десять.

А пока она рассказывала о том, как Виссарион ради нее бросил пить, а Ванятка начал писать стихи, как в Рубцовске она соблазнила в кафе какого-то пожилого директора совхоза, и тот уже предложил ей руку и сердце. Личная жизнь у Ирки просто била фонтаном.

Перекресток Морского проспекта и Терешковой приглашающе мигал светофором. Сахарное здание Президиума возвышалось за ним, сбоку – вход в институт. Ирка спокойно уселась плюшевой юбкой на нагретый солнцем мрамор институтского подъезда и улыбнулась.

– Ну, беги! Передай там… привет от меня. Чай, мандрагору-то не зря потратила!

Людочка пошла, а потом обернулась на подругу, и сердце ее сжалось. Она словно бы видела ее в последний раз. Эх… высокая, статная, выпуклогрудая. Мать двоих веселых пацанят. Ноги шикарные, фотомодельки позавидуют – их хилые скрюченные лапки ни в какое сравнение не идут с этими настоящими женскими ступнями в босоножках. Руки великолепные, привыкшие к тяжелой работе, но и, безусловно, умевшие обнимать со всей силой и страстью. Рот… Господи! Да любой мужик будет с ней ощущать себя королем, если не сопьется и не скурвится. И ведь она ко всему прочему не белоручка. Это же сказка, а не жена!

Ирка сидела, положив на выставленные локти подбородок, и смотрела вперед, на пролетающие машины. Людочка отчего-то вздохнула и пошла к дверям.

В прохладном вестибюле института почему-то никого не было. Даже Надьки за стойкой ночной охраны. Скелет мамонта грустно смотрел на Людочку левым обломанным бивнем. Женщина воровато оглянулась, потом перегнулась через деревянный барьер. Вот он, ключ от комнаты с саркофагом. Странно… А где Надька-то?

Но над стойкой только слепо помаргивали старые электронные часы. Люда посмотрела на них и усмехнулась: опять испортились! 00:00. Ладно. Путь будет ноль-ноль.

Она пошла по мраморным ступеням вверх – так же, как когда-то поднимался далекий от нее теперь Шимерзаев. Пахло пылью. Смотрели со стен доски с книжными новинками и бюллетени научных обществ. На втором этаже она не выдержала и решительно разулась: ну их к черту! Пошла, с наслаждением шлепая босыми ногами по гладкому мрамору.

На этаже – тоже тишина. Сурово поблескивают табличками коричневые двери. Вот комната Мумиешки. Людочка бесшумно опустила туфли на пол у двери, вставила ключ, содрогаясь, и зашла, притворив за собой дверь.

Тяжелые шторы. Полумрак. Молодая женщина сделала шаг к громаде саркофага и ощутила, как у нее загорелись жаром голые пятки: не было там ничего, в этом стеклянном ящике. Все-таки не было!

Более того, он был открыт. Лампочки, показывающие работу внутренних датчиков температуры, – погашены. А на синем ковролине у саркофага – сухие, обломанные стебли вербены. Такие же, как стояли у нее в комнате общежития. Или это ее вербена?!

Она машинально присела, подняла сухие стебельки и сжала в потном кулачке.

И тут из коридора донесся тихий цокот. Людочка в ужасе обернулась. Она окаменела, приросла к полу, будучи не в силах даже кричать. Так цокают по гладкой поверхности когти собаки. Очень большой собаки!

Дверь беззвучно отворилась… Конечно, она же ее не закрыла. Лохматая морда пса – кавказской овчарки, совершенно белой, со свалявшейся местами шерстью, – просунулась в дверь. Пес повозился, открыл дверь пошире – головой, как делают все собаки, – и протиснулся внутрь. Замершая, с вытаращенными глазами Людочка стояла неподвижно. Что делать? Прыгать в окно?!

Но «кавказец» подошел к ней. Склонив огромную голову, он старательно обнюхал ее голые ступни, вербену, а потом вдруг тихонько заскулил. Его влажный язык – шершавая горячая тряпка – лизнул руку Людочки, и собака, покорно опустив хвост, разлеглась у ее ног, щекоча ступни своей мягкой шерстью.

Женщина пошатнулась. Какой-то сладкий ужас наплывал со всех сторон, как газ, струился из-под плотных штор, из саркофага. Она вдруг снова попала в это видение: пустынное плато, блистающие в солнечной гирлянде снежные пики гор. И она бредет босиком по этому снегу к юрте. Над юртой – какой-то трехъязыкий флажок, полог из шкуры отдернут, пахнет вареным мясом, салом, кровью и травами.

– Ты пришла, – услышала она сзади себя спокойный голос и обернулась, как ужаленная.

В углу, на полу, сидел, поджав под себя ноги, изможденный, очень старый человек. Усы его спускались с сизых щек лохматыми ниточками. Голый, бугристый, коричневый череп. Глаза желтого цвета горели огнем. Но она его не боялась.

– Кто ты?

Людочка не узнала своего голоса. Он был не испуганным и писклявым, а резким, властным, привыкшим повелевать.

– Ты пришла, – повторил странный человек в грубом одеянии, по которому вились завитушки иероглифов. – Я – Абычегай-оол, Верховный Шаман Последнего Круга. Меня послал Эрлик-хан. Ульгень хочет вернуть тебя из Нижнего мира в Средний. Ты должна стать Жрицей и принести моему народу счастье.

Сказав так, он хлопнул в ладоши. От него пошло сияние, затопило комнату, и вокруг стало бело, словно пошел снег. Людочка вдруг увидела, что стоит совершенно голой на этом снегу и не стыдится своей наготы – как когда-то стояла перед Термометром, выпятив напрягшиеся груди, раздвинув нагие бедра… Шаман вытянул острый палец, который протянулся далеко, невероятно далеко – до ее угловатого тела. И острый желтый ноготь разрезал ее кожу. Линия пореза заполнилась кровью алого цвета. Но женщина не ощущала боли! Ногтем он вырезал на ее животе какую-то татуировку. Потом, коснувшись обнаженной груди, шаман украсил рисунком оба полушария, поцокал языком и сказал:

– Хорошо. Ты достойна стать Царицей. Эрлик-хан отдает тебя Ульгеню. Царствуй!

Она видела перед собой обрыв, столбы солнечного света над плато. Где-то вдали бились в предсмертном хрипе кони. Каналы на плато сначала казались безжизненными, но внезапно по ним потекла огненная река, распавшись на ручейки. И вот уже Людочка поднялась в воздух над обрывом, с которого она когда-то упала! Женщина видела, как желтые линии складываются в одну спираль – в солярный знак с новым иероглифом. Они кружились, затуманивая ее мозг.

– Садись на нее и уходи, – услышала она.

Потеряв ощущение реальности, женщина коснулась головы собаки. Пес встал. Он оказался высотой в холке на уровне бедер Людочки. Она села на него по-мужски, расставив ноги, и шелковистая собачья шерсть обожгла ее промежность. Ее голые пятки вцепились в бока пса, шевелящиеся от дыхания.

Комната исчезла – было только плато. Там, где стоял саркофаг, образовалась мерцающая дыра. И пес, легко прыгнув, унес ее туда. Вслед ей летели гортанные, горловые напевы – это пел шаман Абычегай-оол, раскачиваясь, ударяя в бубен и что-то говоря.

Языка она не знала, но понимала смысл.

Ее нагое тело обдувала вьюга, внезапно отросшие волосы развевались, а тонкие щиколотки и кисти рук объяло тяжелое, грубоватое золото украшений.

– Эрлик-хан отдает тебе твой Кут. Эрлик-хан возвращает тебе Тын. Скачи к Ульгеню – он даст тебе силу…

* * *

Солнце припекало. Ирка сидела на парапете до тех пор, пока ее туфли не раскалились и не начали жечь даже ремешками. Разозлившись, она сдернула их и позвонила Людочке по мобильному – тот не отвечал. Ирка встала, с тоской огляделась: «Ну что она там? Мумиешку свою опять тряпкой протирает?!» И в этот момент она заметила рядом маленького старичка с палочкой, в каком-то ветхозаветном полотняном костюмчике с галстуком-бабочкой. Старичок тряс лысой и гладкой, как луковица, головкой, дряблыми щеками и показывал желтым пальцем вверх.

– А Эрлик-ха-а-а-ан-то успел… – проблеял старичок. – Успел, сабодяга… Абычегай его на свой сторону привлек. Так-то, девонька, т-а-а-ак-то… Ничего вы теперь не сделаете. Унес ее Эрлик-ха-а-ан, к Ульгеню понес…

Ирка испуганно шарахнулась, запнулась о ступеньку и упала, рассадив себе до крови большой палец на ноге. Внезапно с грохотом отлетела стеклянная дверь, едва не разбившись, и выпустила наружу какую-то простоволосую, растрепанную девку в синем халате уборщицы, голосящую благим матом:

– Укра-а-аааали! Мумию украли! Караул! Спасите!!!

Теряя матерчатые тапки, девка понеслась к перекрестку.

Новости

«…глава Итало-Французского банка, Робер Вуаве благополучно прибыл в Лондон для проведения переговоров с Британским музеем о финансировании исследований по поиску редких экземпляров арабских книг, датированных XII–XIII веками нашей эры. Как полагают эксперты музея, археологические ценности такого рода могут быть обнаружены в ходе экспедиций в Иран и Афганистан, на которые г-н Вуаве надеется получить согласие правительств этих стран. Обнаруженные книги будут переданы правительству Ирана, а их копии помогут в исследовательской работе музея. Среди шедевров, которые планируется обнаружить, значится мифическая Библиотека Аламута, утерянная в конце XIII века…»

Reuters, Лондон

Эпилог Новосибирск. Кладбище «Южное» Полковник и Альмах

Треск автоматных очередей воинского салюта разорвал тишину полуденного, разморенного кладбища, как материю – резко, моментально. На лоскуты. В этих лоскутах мешался стук комьев земли, падающих на гроб в красном бархате. Негромкие переговоры и рыдания жены капитана Анисимова – низенькой хрупкой женщины, скорчившейся у края могилы. Один мальчишка, лет шести, стоял с каменным от неосознаваемой боли лицом; второй, еле годовалый карапуз, – зашелся в крике, гневно выбросив изо рта соску. Равнодушные музыканты собирали свои инструменты в чехлы, утомленно позвякивая ими.

Полковник, отряхивая руки, шел к выходу из скопища оградок, ни с кем не попрощавшись, ни на кого не взглянув. Пыльник цвета хаки развевался на нем от легкого ветерка, словно обрел невесомость. Седой ежик на макушке стал пушистым.

– Александр Григорьевич, подождите! Да подождите же!

Его догоняла Альмах, неуклюже прыгая между оградок на каблуках, заплетаясь ими в траве. Она была в темно-коричневом костюме с пиджачком, в черном платке на белых, отросших ореолом волосах. Лицо было заплакано. Заратустров остановился, подождал, пока женщина приблизится, и бесцветно спросил:

– Подвезти?

– Да нет… – запыхавшись, проговорила та, – просто проводите. Дайте руку… я с каблуков падаю уже. Только бы до дому добраться!

Они пошли вперед. Заратустров придерживал. Вдруг он робко спросил:

– Не будет сигаретки, Элина Глебовна?

Она дала сигарету, и он прикурил из ее тонких нежных пальцев.

Путь между могилами был извилист. Южное кладбище, где похоронили Анисимова, было старым. С надгробий смотрели выцветшие фото, и протянулся целый ряд детских могилок – только крестики, сломанная игрушка и грязное блюдечко с остатками печенья.

– Александр Григорьевич… – глухо проговорила Альмах. – Я слышала, что вы… рапорт… Как же так?

– Да вот так, Элина Глебовна. Язва… язва разыгралась.

Он помолчал, потом добавил утешающе:

– Я думаю, и. о. назначат вас. У вас выслуга лет больше. Игорь Борисович – зам отличный, но он кабинетный работник, а вы – полевой…

Альмах тряхнула головой. Они уже вышли на центральную аллею, поэтому она стянула с головы косынку, хотела что-то сказать, но перебила сама себя:

– У Кати были?

– Да. Ампутировали.

– Обе?!

Заратустров только тяжело кивнул. Пыхтя сигаретой, обронил:

– Не пускают пока к ней. После операции. Если бы она тогда не свалилась… В общем, всяко бывает. Хуже – тоже.

Женщина, опираясь на руку полковника, шмыгнула носом, а потом задержалась, достав платок и судорожно прижав его к глазам.

– И что делать будете?

Он пожал плечами, приподнявшими ткань плаща-реглана, и попросил:

– Вы только Санечку берегите. Пусть в стажерах еще походит… Хорошая девка! Водит машину, как бог! И про этих… готов своих забыла.

Налившись спелой краснотой, надвигающаяся осень буйствовала в вершинах. Уже роняла лист – густо, нахально, прямо под ноги. Птицы перекрикивались замерзшими голосами. Над горизонтом плыла дымка. Аллея вывела Заратустрова и Альмах к воротам, где похожие на черных галок старушки торговали цветами.

– Но так же нельзя, Александр Григорьевич, – с болью проговорила женщина, бросая руку Заратустрова и снова мучая платок, – столько сил положено!

– А как – можно? Вы же, Элина Глебовна, Москву знаете… там разговор короткий. А у нас провал за провалом. Первый объект уплыл, второй… второй тоже уплыл. Как говорит наш добрейший Тимофей Исаич, Эрлик-хан послал ее к Ульгеню, а это даже не к черту на кулички, это – в Верхний мир. Институт перерыли с металлоискателями, с биодетекторами – пусто. Только вот туфли и остались, – он кивнул на изящные ноги Альмах в черных колготках, – похожие… как у вас.

Они уже подошли к машине полковника. Открыв дверцу «Москвича», он спросил устало:

– Может, подвезти все-таки?

– Нет, не надо. Спасибо. У меня тут прямой автобус ходит… Александр Григорьевич, но вы… вы не волнуйтесь! С Рождественским спецгруппу послали. Улетел вчера с женщинами и детьми. На Красное море. На месяц… Из Парижа Майбах сообщил: наши прибыли, обустраиваются. Все под контролем. Вы не волнуйтесь, главное!

– Я и не волнуюсь, – эхом повторил полковник, оперся о дверцу и поскреб небритую щеку. – Помните, Элина Глебовна? Abreg ad habra… Мечи свою молнию даже в смерть! А вы – вы все не сдавайтесь! Что бы ни случилось. Мы закончим это дело! Или вы закончите… без меня.

Женщина протянула к нему руку, желая что-то сказать, но Заратустров отстранился, скривив лицо, и выдавил:

– Извините… язва, мать ее… До свидания!

Он нырнул в машину. Гулко хлопнула дверца. «Москвич» побуксовал на разъезженной сырой земле, потом откатился назад и, подпрыгивая на ямках, выехал с кладбища.

А Альмах стояла и комкала в руке платочек.

Все сначала.

Abreg ad habra!

Новости

«…неосторожные высказывания Али Орхана Джемаля, известного философа и востоковеда, являются причиной его долгой эмиграции и фактически „домашнего ареста“ на Британских островах, считают репортеры лондонской газеты „Сан“. На прошлой неделе доктор Джемаль опять умудрился сделать заявление, которое вызвало яростное недовольство исламистов. Выступая на публичной лекции в Борнмуте, он заявил, что „грядет новая мировая война, победу в которой принесет сплав древнего фанатизма и новых технологий“. Также доктор Джемаль сказал, что такие фанатики на Востоке уже есть, и они готовы к действию. По его словам, мусульманские фанатики привезли из России некоего потомка мифического главы ордена ассасинов, который обеспечит им успех в борьбе с западным миром… Выступление Джемаля несколько раз прерывалось… Ученый сослался на неопубликованные фрагменты известного доклада Фонда Дж. Коэна, который, как известно, увидит свет только к концу этого года… Доктор Джемаль был неоднократно освистан в ходе лекции…»

Ганс Нидерхоффер. «Красная тряпка для восточного быка»

Die Welt, Берлин, Германия

Интермедия в Лондоне Али Орхан Джемаль и другие

Уорчестерский колледж располагается между мостами Челси-бридж и Воксхолл-бридж. Из его высоких окон открывается не очень радостный вид на серую гладь Темзы и мрачные башни энергостации в Бэттерси – не более изящной, чем тюремная архитектура Тауэра, зато более безвкусной. Однако обычная для конца лета промозглость и запах сырого дерева, перемешанный с запахами крепкого портера, не помешали сэру Али Орхану Джемалю заканчивать одну из своих, как всегда блестящих, лекций. Огромный британец сирийского происхождения возвышался над кафедрой, в засыпанном сигарным пеплом роскошном пиджаке от Gloger Pakk, сшитом на заказ, и с красной в горошек бабочкой. Жестикулируя уже потухшей, как обычно к концу лекции, сигарой и выставив вперед черный шар бороды, обозреватель вещал:

– …за весной следует лето, крокодилы не умеют летать, а женщина подчиняется мужчине. И это положение, закрепленное во множестве канонических текстов, от Писания до Корана, – столь же непреложный факт, сколь и подсчитанная молярная масса атома водорода! Мужчина приспособлен к большему количеству работы и к меньшей продолжительности жизни, чем у женщин, которые имеют возможность испытывать множественный оргазм и жить дольше. Наши организмы различаются и анатомически, и химически, стало быть, нам предначертаны разные роли. Однако западная цивилизация, известная своим маниакальным стремлением к саморазрушению, подсунула современной женщине все, чтобы та забыла о своей природной роли. Тлетворное влияние стиральных машин-автоматов, либеральных законов и типичного западного индивидуализма привело к тому, что семья перестала быть системообразующим фактором… и мы обрели свободу не подвергаться эксплуатации на дому и не эксплуатировать других. К сожалению, обязанность быть в ответе за тех, кого приручили, мы оставили для животных и аннулировали для людей.

Джемаль сделал передышку, набрав в свои гигантские легкие воздуха. Аудитория взорвалась было аплодисментами, но быстро смолкла, ожидая, что еще скажет эпатажный лектор, за два часа полностью разбивший политкорректный тезис о равенстве гендерных отношений и осмелившийся утверждать тут, в Лондоне, – в царстве плюрализма! – такой отчаянный мужской шовинизм. Джемаль продолжил:

– Болезненное стремление к абсолютной свободе и есть сама болезнь. Европа, пережившая череду разрушительных революций, как старая потаскуха, снова пошла на поводу у янки, внимая словам американской Декларации. Но США еще не знала ни одной революции! Там не рубили головы могущественным монархам на площади! Отчего вы, жалкие европейцы, смотрите в рот этим гуру, обожравшимся несъедобной еды? С американскими женщинами, с их пораженными коррозией феминизма мозгами можно делать только одно – обращаться, как с будильником. Каждое утро нажимать кнопку, чтобы остановить его. Те, кто умеет проделывать это, – счастливчики. Остальных ждет безумный угар феминизма. И это, дамы и господа, не означает, что я, певец матриархата, не приветствую его. Но идея матриархата в изложении феминисток – это пересказ Шекспира языком Маугли. Матриархат наступит тогда, когда родится женщина, которая не захочет власти над миром. Она захочет МАНИПУЛЯЦИИ. Настоящий матриархат, что бы ни говорили, – это не власть женщин. Это манипуляция мужчинами. Но так как женщина будет делать только то, что выгодно для продолжения рода и сохранения детей, то такой матриархат станет новым золотым веком человечества. Итак, дамы и господа, ваши вопросы!

Из боковой двери, из комнаты, где лекторы готовились к выступлениям, невысокий человек с масляными, блестевшими, как бобровый мех, волосами, вынес закупоренную бутылку воды «Эвиан». Это Сид Матьез, детектив из Скотланд-Ярда, прикомандированный к Али Орхану Джемалю недавно стараниями французского друга оратора Майбаха. Джемаль и раньше слышал угрозы в свой адрес, но неприятное чувство опасности появилось лишь после странного приставания босого рыжебородого человека в финале одной из лекций. Этот случай Джемаль хорошо запомнил. Пока он пил, ворочая большим кадыком, аудитория бесновалась – свистела, ревела, топала и хлопала. Часть ее выражала свою признательность безумной храбрости оратора, кое-кто наоборот – был возмущен. Но в целом и то, и другое работало на популярность. Откуда-то из передних рядов в Джемаля полетела туфля на высоком каблуке. Сид метнулся, подхватил ее на лету, обстукал, осмотрел и только тогда подал Джемалю.

– Вот видите! – громогласно обратился тот к залу. – Они кричат, что независимы от мужчин, и в то же время не слезают с этой фаллической обуви…

Это уже было ударом ниже пояса. Часть слушавших, выкрикивая оскорбления, потянулась вон через предусмотрительно открытые двери в верхней половине зала, а остальные снова захлопали в ладоши. Но Джемаль знал: в английских университетах одобрение обманчиво. Поэтому он ждал вопросов, которые могли бы быть похожи на камни, выпущенные из пращи.

И не ошибся.

С первого ряда какая-то обезьяноподобная англичанка в очках, даже не вставая, прокричала:

– Вы женаты, мистер Джемаль?!

– Да. Моя жена – философия! Следующий! – отрубил лектор.

– Что вы думаете о России с точки зрения грядущего матриархата?

– Думаю, там и начнется эта эра. Читайте русских классиков… Русская женщина не заражена вирусом феминизма, я в нее верю. Следующий!

– Ваше мнение о гендерной сегрегации и общих туалетах?

– Следующий!

– Вы нашли в Лондоне политическое убежище?

– Следующий!!! – заревел Джемаль, багровея.

А следующий вопрос задала женщина, которую он сразу заметил. Она сидела во втором ряду, с краю. Хорошо сложенная, без лишней полноты, но с налитым упругим телом азиатка. Впрочем, несмотря на это, одета она была по-европейски. И даже ремешки на ее босоножках, как заметил Джемаль, были расстегнуты – это значит, что она в любой момент готова с ними расстаться. Кожаный ремешок уходил в промежуток между большим и указательным пальцами ступни – как известно, массируя это место, умелый специалист по су-джок может вызвать у любой женщины глубокий оргазм. Она встала, оперлась красивой рукой о стол – на ней было бирюзовое платье с блестками! – и проговорила звонким, сильным голом:

– Скажите, мистер Джемаль, что вы думаете по поводу доклада Фонда Коэна «Вариант 2: „Новый Халифат“». Говорят, вы были одним из его рецензентов…

Этот вопрос моментально остудил аудиторию – никто не хотел говорить о политике, да еще дождливым лондонским вечером. Люди направились к дверям, давя подошвами обуви пустые пакетики с жареной картошкой и расшвыривая пивные банки. Слушать эту черноволосую красавицу, на переносице которой сидели дымчатые очки в золотой оправе, осталось человек двадцать. Джемаль посмаковал воду.

– Мадам, хороший вопрос, благодарю… Хоть и не по теме, верно? Нет, я только в общих чертах знакомился с тезисами! Итак, думаю, что создание Нового Халифата от Балкан до границы с Индией вполне возможно уже через десять лет. Центростремительные силы в исламской цивилизации пока сильнее центробежных. По сути дела мы имеем ситуацию, сходную с той, какая сложилась в период до седьмого века – до появления сур Пророка. Скорости увеличились, новый исламский мессия родится уже в этом или в следующем году. Более того, именно женщина может, как это ни парадоксально, стать негласным правителем этого Халифата: например, жена шейха. Именно арабская мать, хранительница очага, даст бой забывшим о своем предназначении европейским женщинам! А для более полного ответа на ваш вопрос, мадам, у меня сейчас нет, к сожалению, времени. Спасибо, дамы и господа!

С этими словами Джемаль покинул блестящую лаком кафедру из благородного дуба и пошел в комнатку. Сид Мастерс – лобастый, подавшийся вперед, похожий на бычка-трехлетку, – стоял на страже, подозрительно оглядывая уходящую публику. Джемаль с удовольствием откупорил стоящую на столике бутылку Otard и наполнил рюмку. В этот момент в комнатку заглянул улыбающийся китаец Ли Хань – он не пропускал ни одной лекции Джемаля и даже платил ему иногда за консультации по вопросам истории ислама.

– Мистер Джемаль, – почтительно обратился он, – я взял на себя смелость… Тут к вам одна дама!

Джемаль поставил рюмку на стол, поморщился незаметно – опять, наверно, истеричка-феминистка, без ножа и кислоты, но с гонором! – и вышел. Но к его удивлению, это оказалась та самая дама с черными курчавыми волосами. Теперь он рассмотрел ее вблизи и понял, что она далеко не молода. И хотя кожа ее казалась свежей, в углах глаз и на шее уже были заметны морщинки, а пряди волос над ушами посверкивали сединой. Строгий клетчатый пиджак на ней был расстегнут, открывая классическую белую блузку. Джемаль опустил взгляд и увидел, что свои босоножки женщина держит в руках, а ее удивительно белые голые ступни дерзко попирают пыльный паркет аудитории. Джемаль улыбнулся и, кивнув на босоножки, сказал:

– Вы не боитесь лондонской слякоти, мадам? Я к вашим услугам.

Мастерс пристально следил за движениями женщины глазами, стоя на расстоянии трех шагов, всегда готовый к действию. Но мадам лишь прижала локтем свою крохотную сумочку и протянула руку, тоже слегка выдававшую возраст. Джемаль пожал ее.

Леди улыбнулась.

– Я недавно живу в Лондоне, и меня пугает только его холодная чопорность… Меня зовут Алис Гультияр. Мистер Джемаль, у меня к вам просьба.

Ли Хань бессмысленно улыбался.

– Да, мадам, я к вашим услугам…

– Доктор Джемаль, не могли бы вы уделить всего час для моих студентов в Саутберне? Это ведь совсем недалеко. Мы не смогли к вам сегодня приехать – сломался наш автобус. Мои студенты – дети из небогатых семей…

Джемаль беспомощно оглянулся на Сида Мастерса, который был одновременно и кем-то вроде его секретаря. Но тот пожал квадратными плечами, и Джемаль учтиво поклонился.

– Что ж, мадам, едем!

– Разрешите отвезти вас.

Джемаль кивнул. Повернулся к Мастерсу:

– Сид, дружище, позвони в отель. Пусть закажут столик для двоих на десять вечера. Я, кажется, зверски проголодаюсь после двух выступлений подряд. Что-нибудь мясное, с кровью… Я готов, мадам!

Сид кивнул, а Джемаль, сопровождаемый сияющим Ли Ханем, последовал за женщиной. Как настоящий космополит, делящий время между Лондоном, Нью-Йорком, Парижем и Веной, он жил в отеле «Royal Garden» на Кенсингтон Хай-стрит, 2-24, обедал в клубах и ходил в турецкие бани, а ездил – исключительно на такси.

Снаружи уже было темно. Мадам Гультияр спокойно шла босой по мокрым шестигранным плитам аллеи к сверкавшему водой Aston Martin Lagonda. И, глядя на ее круглые пятки в каплях дождя, Джемаль и не подумал о том, что ее студенты живут гораздо хуже. Впрочем, он часто сталкивался с благотворительными школами. «Наверняка, какие-нибудь иранцы или индийцы. Или турки! – рассеянно подумал он, поправляя бабочку. – Не зря она спросила о Новом Халифате!» Тему лекции Джемаль не торопился обсудить – он всегда импровизировал, и это было его коньком.

…Ехали быстро. Ли Хань вел машину. Пригороды Лондона мелькали в окнах огнями автозаправок, придорожных баров и проносящихся поездов надземки. В машине Джемаль ослабил узел горошечной бабочки и осведомился:

– О чем мне рассказать вашим… студентам, мадам Гультияр?

– Несколько слов о Новом Халифате, – улыбнулась она, показав безупречные, чуть крупноватые зубы, – а потом они сами зададут свои вопросы. Они… вы знаете, у некоторых есть задержки в развитии, ДЦП, встречаются люди с ослабленной психикой.

Джемаль не удивился. Благотворительные лекции ему доводилось проводить не часто, но, в общем, это было обычным явлением.

И тут же женщина перегнулась через сидение. Она расположилась впереди и со смущенной улыбкой передала ему розовый листочек. Ли Хань предупредительно включил свет: чек на две тысячи фунтов.

– Простите, я не решилась сразу заговорить об этом, – виновато объяснила мадам Гультияр. – Вы все-таки ученый, философ. Я не ошиблась в сумме гонорара?

Джемаль небрежно кивнул. Спрятал чек во внутренний карман пиджака. Обычно за часовую встречу он получал как минимум в три раза меньше. Только поинтересовался вежливо:

– А они… поймут?

– О, что вы, мистер Джемаль! – Она, казалось, даже слегка обиделась. – Это такие тонко чувствующие, думающие люди… Вот, посмотрите их рисунки.

И она подсунула Джемалю и Мастерсу альбом с фотографиями рисунков. Те оказались по большому счету мазней. Но среди них попадались определенно шедевры, а также вполне реалистичные изображения. Какая-то деталь постоянно царапала мозг Джемаля, и он не мог от нее отделаться. Но машина уже въехала в Саутберд и остановилась перед массивным зданием из красного кирпича. Открывшиеся ворота впустили ее внутрь, по аллее, обсаженной чахлыми деревьями, по пришедшему в полное запустение парку. С одной стороны здание зажимала какая-то судоверфь, светящаяся тусклыми огоньками, со второй – угрюмая церковь, со шпиля которой с мрачным рокотом сорвались вороны. У входа в храм стоял большой желтый автобус с надписями, замазанными свежей краской: вероятно, его пробовали перекрашивать.

Внутри Социального центра святой Екатерины, как представила его мадам Гультияр, было холодно и сумрачно. Почему-то отчетливо, нехорошо пахло карболкой и еще каким-то дезинфицирующим средством. Полы тут были каменные, а лестницы – скрипучие; лампы светили экономно и нехотя.

Троица поднялась по широкой лестнице, укрытой старым ковром, и женщина, шелестя голыми пятками по плитам, проговорила:

– Проходите в аудиторию, доктор Джемаль. Они такие милые, вот увидите! Они вас ждут. Ли вас представит. А мне надо сменить обувь.

И она исчезла за одной из массивных дверей коридора – все они темнели невыгоревшими квадратами под недавно снятыми табличками; нигде не было видно ни одной дверной ручки. Да, ведь она что-то говорила в машине про ремонт.

Джемаль вошел в аудиторию и отметил, что там освещен, в основном, подиум. За лектором следовал Мастерс. Философ мельком оглядел собравшихся – их глаза смотрели на него с любопытством – и стремительно для его грузного тела взбежал к кафедре. Ему пришло в голову, что сейчас бы не помешала пара рюмок коньяку для бодрости: зря он тогда не выпил ту рюмку в Уорчестере! А бутылку Мастерс, наверно, не забрал…

– Добрый вечер, леди и джентльмены! – произнес он своим звучным баритоном, которым гордился.

Зал ответил хлопками, ревом, свистом, криками и топотом. Джемаль улыбался. Впрочем, примерно так его везде и встречали, так и должно было быть. Он подождал, пока смолкнет шум; но тот никак не стихал. Оратору пришлось несколько раз помахать аудитории рукой, а Мастерсу – грозно надвинуться на первые ряды, выставив голову с тяжелой челюстью, чтобы шум немного улегся. Ли Хань, который, вероятно, мог бы помочь, куда-то запропастился.

– Итак, леди и джентльмены, предмет нашего сегодняшнего разговора – так называемый Новый Халифат. Что же это такое, и почему эти простые слова повергают в ужас философов и политиков от Квебека до Белграда? Надо прежде всего заметить, леди и джентльмены…

Говоря, Джемаль оглядывал аудиторию в поисках слушающих ГЛАЗ. Обычно он отмечал три-четыре пары и равномерно дарил им свое внимание. Получалось плавно и хорошо. Но сейчас глаз почти не было. Точнее, были, но они оказались другими.

Под висящими на длинных цепях со шнурами конусообразными лампами сидели люди очень разношерстные. Впрочем, на лекции к Джемалю ходили и босоногие хиппи, и немытые, патлатые панки, и переодетые трансвеститы с накладными бюстами, и даже группы нудистов. Это не удивляло его. Но вот эти персонажи, расположившиеся за длинными допотопными столами темного дерева, выглядели и вовсе экзотичными. В третьем ряду сидела девица с короткими волосами – она была обнажена до пояса, а ее голенькие грудки украшали странные рубцы и синяки. Почти рядом с ней сидел раскормленный толстяк. Он и сейчас что-то ел из плоской банки, чавкая и даже не глядя на лектора. Иногда толстяк поворачивался и отрыгивал съеденное на колени соседа – тощего старика с наполовину бритым черепом. Тот не реагировал. Через ряд расположился прыщавый юнец, разложивший перед собой блокнот и ручку: только этой ручкой он без конца залезал в свое оттопыренное ухо, ковырял там ею, а потом, достав, с наслаждением облизывал, сведя к переносице глаза…

Джемаль читал лекцию, и читать ему становилось все труднее, потому что он натыкался на новых уродов, которые своим видом вызывали путаницу в его мыслях. Дородная краснолицая женщина в верхнем ряду, сидевшая с краю на скамье, задрала юбку и без стеснения мастурбировала. Двое сравнительно молодых геев вцепились друг в друга, и один, высунув большой розовый язык, вылизывал другу бритую макушку. Кто-то плескался руками в блюдце с водой, кто-то натягивал на голову блестящий презерватив…

Неожиданно на задних рядах послышался скулеж, началась свалка. Люди обернулись туда, заголосили.

– …и это несомненно является фатальным для всего… Мастерс! Черт подери, да разнимите их! – зарычал Джемаль, стукая по кафедре могучим кулаком.

Сид побежал туда, где летели вверх из-под стола клочья одежды и какие-то бумажные обрывки. Что произошло, Джемаль не разобрал. Но увидел, как вынырнувший из-под скамьи Сид Мастерс бежит вниз, сжимая что-то в руке. Это был кусок деревянной дощечки с отгрызенным углом. Лицо Мастерса выражало безумный ужас, что нечасто увидишь в среде профессиональных сыщиков Скотланд-Ярда.

– Джемаль! – закричал он дико. – Смотрите! Я узнал это место! Это Саутбернский сумасшедший дом!

Али Орхан Джемаль онемел и попятился. Он тоже ЗНАЛ это место. Будучи еще молодым и работая в Королевской психиатрической лечебнице святого Патрика при Хоментонском госпитале, он слышал о мрачном заведении в Саутберне – для маньяков, свихнувшихся преступников и проституток.

Теперь он понял все: и почему были замазаны краской надписи на автобусе, и почему с дверей были сняты таблички, и почему двери эти были без ручек. И почему пахло дезинфекцией… И почему почти все рисунки, виденные им в машине, отличались одной жутковатой деталью – в головах на изображениях людей обязательно торчала иголка или другой острый предмет! Как память об уже неосознаваемой, но постоянно сверлящей головной боли, мучающей мозг шизофреников.

Мастерс был почти внизу, но кто-то подставил ему подножку. И в мгновение ока он исчез под ревущей, визжащей, клокочущей массой на несколько секунд, в течение которых Джемаль пятился к стенке за кафедрой. Но вот Сид вынырнул из-под кучи полуголых тел… Пиджак на нем был располосован, левой рукой он зажимал глубокую рану на шее, из которой хлестала кровь, а правый его глаз, выбитый, повис на нерве. Шатаясь, Сид добрался до кафедры и хриплым голосом крикнул Джемалю:

– Уходите, Джемаль! Они нас порвут!

Толпа, рыча, катилась к нему, но Сид рванул из наплечной кобуры длиннодулую Beretta и выстрелил: пуля разнесла лампу, обрушив ее на головы психов, и те, ворча, покатились назад.

– Уходите!

Лавина оскаленных морд снова пришла в движение, и окровавленный Мастерс пальнул еще раз. Но в это время неизвестно как забравшаяся на лампу, совершенно голая, обритая клочками девица прыгнула на него сверху. Ее худые и иссеченные ноги обвили тело Мастерса – пистолет с громом изрыгнул пулю в потолок. А девица, стискивая коленями грудь полицейского, обняла его голову и, сатанински захохотав, крутанула в сторону.

Почему-то даже в гуле визга и хрипа Джемаль явственно услышал треск рвущихся позвонков. Тело Мастерса, покачнувшись, свалилось на дощатый пол, а голая девица начала отгрызать мертвому ухо, хрипя и смачно отплевываясь кровью.

Сознание Джемаля помутилось. Он кинулся назад, к небольшой двери. Может, ТАМ ОКНА? Но оттуда уходил вглубь коридор, и лектор понесся по нему, срывая к черту давящую бабочку, ударяясь по пути во все двери, которые оказались наглухо заперты. И только одна, в конце коридора, манила лондонской сыростью, свежим воздухом. Может, это какой-нибудь аварийный выход? Задыхающийся Джемаль рванул ее, прыгнул, запнулся и, пролетев несколько метров, рухнул на шершавый цементный пол. А за ним гулко, с эхом, захлопнулась эта стальная дверь.

Джемаль медленно разомкнул веки и поднялся на колени. Он сидел в центре небольшого квадратного бассейна глубиной метра три, с оградкой-решеткой, проходившей по краю. В углу была, очевидно, расположена решетка, прикрытая стальным листом, и именно оттуда тянуло этим «свежим», сырым, пахнущим мазутом и гнилью, испражнениями и паклей, неповторимым воздухом.

Такой воздух мог принадлежать только одной реке в мире – Темзе.

– Вас не сильно помяли наши друзья? – донесся сверху грудной, чарующий голос.

Гнилостный запах с самого дна реки лез в ноздри, распирал горло подступающей рвотой. Джемаль захрипел и встал на обе ноги.

На самом верху, у решетки, стояла мадам Гультияр. Черные ее волосы, там, в аудитории, убранные в прическу, сейчас свободно рассыпались по плечам. Все так же были босы ее ноги, которые она кокетливо скрестила, и сейчас их белизна на сером, крошащемся бетоне выглядела жутко. Черные глаза женщины сверкали каким-то странным блеском.

– Что вы устроили? – заревел снизу Джемаль. – Они разорвали Мастерса! Они… О, Господи! Они – это…

Женщина усмехнулась. Теперь у нее во рту сияли не белые накладки, а золотые коронки. Полный рот желтого огня. Куда делись ее фарфоровые зубы?!

– Что ж, психи не любят хороших мальчиков… Между прочим, вы стоите сейчас там, где в прежние времена в Саутберде их приводили в чувство. Видите? – Она кивнула на острия брандспойтов на турелях, укрепленные в разных краях бетонной ямы. – Артезианская вода. Если напор делали максимальный, то за семь минут струей воды особо буйным перешибали хребты. Вы хотите холодного душа?

Джемаль, оскалившись, смотрел на нее. У ее босых ног он заметил бутылку Otard. Женщина улыбнулась, присела на бетон и отхлебнула коньяк прямо из горлышка.

До Джемаля дошло. Он вспомнил, где он слышал этот голос. Таинственный посетитель, якобы репортер, интервью для несуществующего журнала… Корреспондент пришел к нему с молодой женщиной в парандже, а потом отпустил ее… Джемаль всмотрелся, напрягая глаза, и вскрикнул от ужаса: конечно, она! Смыла грим с лица и шеи, с полных нежных рук, унизанных перстнями… О, черт!

– Вы… вы… – Он закричал, но сорванный голос родил лишь хрип. – Вы… ас… ас-ссса…

– Да. Орден ассасинов, – брезгливо подтвердила сверху Мириам, отбрасывая последние остатки конспирации. – Раздевайтесь. Донага. Иначе ваша смерть будет чересчур мучительной… Может быть, вам составить компанию? Вы же европеец… трусливая душонка, даже в сексе!

И она, хохоча – ее смех метался эхом под бетонными сводами, через голову стащила с себя платье и швырнула его вниз – на Джемаля. Тот шарахнулся. Шелк, пахнущий потом ее сытого тела и удушающее-сладким парфюмом, облепил ему лицо. Он чуть не упал, отбросил его. Голая Мириам стояла вверху и, издеваясь, поглаживала себя по пухлой груди, похлопывала по округлым персидским бедрам и выставляла вперед свой выбритый до синеватой белизны лобок.

– Ну, Джемаль! – снова захохотала она. – Вы же, мужчины, так любите, когда женщина показывает вам стриптиз… Ну? Посмотрите на меня. Я самая бесстыдная тварь на Земле. Я не трахала только самого Аллаха, если он, конечно, есть! Раздевайтесь. Иначе вы пожалеете.

Бормоча ругательства, Джемаль стал лихорадочно раздеваться. Пиджак, сорочка, брюки… Под внимательным взглядом Мириам он разделся донага и стоял теперь внизу – грузный, бородатый. Он сразу стал каким-то жалким – надутым белым шаром с бурдюком-животом. Тело философа не впечатляло, кожа казалась застиранной простыней из бедного дома.

– Апофеоз современного мужчины, – заметила Мириам с издевкой. – Голый, но в носках! Что ж, это ваше право.

За дверью что-то заскрежетало. Джемаль бросил туда взгляд, полный одновременно и страха, и надежды. Затем она запрокинула лохматую голову и парой глотков прикончила содержимое коньячной бутылки. Посудина полетела вниз, ударив Джемаля, отскочила и разлетелась на мелкие острые осколки. Философ рухнул на них, чувствуя, как стекло вонзилось в живот, в грудь. Дикая боль обожгла плечо, а правая рука повисла плетью.

– Ну вот, – спокойно проговорила сверху Мирам, – теперь вы точно не выберетесь. Знаете, я хорошо мечу камни! В детстве я таким образом выбила глаз двум котятам, одному петуху и соседскому мальчишке-нахалу… Помните, вы рассказывали моему другу Вуаве о том, что орден ассасинов готовит наступление на мир, что мы вскоре станем сильны, как во времена Старца ас-Саббаха? Так вот, вы не ошиблись. ОНА уже в наших руках. Потомок его крови, та самая девочка… которая не погибла. О, хвала второй жене, старой и мудрой! Она смотрела сквозь время. Хвала Магомету! И еще у нас есть улльра из бронзы, в которой растворено семя Абдаллаха аль-Хабиби, последнего Старца, коменданта Ширд-Куха. Все это мы привезли из России, Джемаль! Теперь это нужно соединить… воедино. Призвать на помощь великого Гаспара, царя Востока. И родится та, о которой говорила ваша глупая жирная свинья Мерди, взорвавшаяся в Париже. О, она теперь долго ничего никому не скажет! Говорят, ее челюсти собрали по кусочкам, и пройдет много времени, прежде чем они изрекут хоть слово. А ноги у нее превратились в две глупые культяпки… А мы будем владеть миром, Джемаль. Жаль только, что вы этого не увидите…

Разговаривая, она ходила по залу, и шарканье ее босых подошв по сухому бетону этого помещения было ужасным. Мертвые брандспойты целились ржавыми головками в окровавленного, стонущего, с трудом поднимающегося Джемаля.

Между тем Мириам подошла к большому стальному пульту, укрепленному в углу этой комнаты. Усмехаясь, она натянула на руки с безупречным маникюром перчатки ядовито-желтого цвета и начала щелкать кнопками. В недрах здания завыли какие-то механизмы, и большая желтая машина, стоявшая в углу, – Джемалю была видна только ее верхушка – тоже загудела, задрожала. Ее барабан вращался.

Обратно женщина вернулась уже с сигарой. Она провела необрезанным коричневым кончиком по своему обнаженному телу – от набухшего соска до выбритого лона, дразня Джемаля. Потом зубами откусила этот кончик, сплюнула и вставила сигару в пухлогубый рот. Увидев, с каким ужасом он смотрит на вращающийся барабан, она сказала:

– Что вы так смотрите? Это прекрасная французская строительная бетономешалка IMER. Триста литров жидкого бетона каждые полчаса. Щебень, песок и вода подаются автоматически, из подвала. Тут же собирались все перестраивать! Я думаю, этот резервуар заполнится за сорок минут, может, за час. Вы только не упадите в бетон, Джемаль.

Он устремил к серому потолку свою обросшую бородой голову и дико закричал, скаля зубы, выпучивая глаза. Ужас положения дошел до него! Его просто хотели убить. Им не нужно было ни денег, ни информации. Им нужен был мертвый Али Орхан Джемаль.

Крик его погас в бетонных ущельях.

А Мириам, попыхивая сигарой, деловито забрала из кармана пиджака розовый листок банковского чека. Видимо, сначала она хотела его сжечь, но потом, рассмеявшись, слегка скомкала и швырнула под ноги несчастному:

– Возьмите, Джемаль! Правда, вам некуда будет его положить. Держите в руке! Кто знает, может, банки есть и на том свете. Тогда вам удастся его обналичить.

Но философ не слушал ее. Он метался по своей каменной клетке, в последнем безумии пытался выбраться, стонал и здоровой рукой, обламывая ногти, цеплялся за шершавые выступы стен. Но бетономешалка работала с чудовищной скоростью и изрыгала серую густую массу сразу из нескольких шлангов; и плескала под ноги Джемалю – тяжелыми шлепками. Передвигаться становилось все труднее, ноги вязли… Несколько раз он упал, и рот его заполнился вязкой массой. Он плевался, а наверху, извиваясь нагим телом, заливисто хохотала Мириам, давясь сигарным дымом.

Бетон, дыша паром, дошел ему уже до пояса, связал его, как большую белую муху, попавшую в мед, и потащил за собой, течением.

Джемаль тяжело дышал. Бетон холодной массой сдавил бедра, навалился на грудь… Мужчина уже не мог говорить, он только смотрел на пританцовывавшую Мириам. Ее голые пятки теперь были не былыми, а серыми от бетонной пыли.

– Вы знаете, что с вами будет, Джемаль? – нахохотавшись, проговорила она с высоты. – Я заполню эту яму бетоном почти доверху. Над поверхностью останется только ваша голова – вы уже всплыли. Потом масса начнет твердеть… Это бетон марки С-4, он твердеет быстро. Он раздавит вам таз и легкие. Лопнут ребра, грудная клетка и мочевой пузырь. Кал из кишечника смешается внутри с кровью. Поры будут закупорены. Вы еще будете дышать, Джемаль, но вы будете гнить заживо. А ваша светлая голова будет торчать, как памятник.

За лицом Мириам маячил лунообразный лик Ли Ханя – он регулировал машину. Бетон уже смачно шлепался в бассейн с краю, наползал буграми и действительно моментально твердел…

Но, видимо, сила жизни этого человека, погибавшего сейчас в грязном помещении с закопченными сводами, была настолько сильна, что он смог все-таки сказать несколько слов. Его черная борода была уже в клочках из отвердевших комочков бетона, которые залепили также и щеки, и губы. Джемаль с трудом выдавил:

– Вы не уй… Я… меня…

И замолк. Мириам лишь подобрала с пола его пиджак, брюки, галстук и отряхнула их.

– Вряд ли, Джемаль. Сумасшедший дом превращен в частный реабилитационный центр. Тут все приобретено нашими людьми. А человек, очень похожий на вас, в вашей одежде, сейчас отправится на ужин в отеле Royal Garden. Что вы там заказывали? Белое вино? Что-то с кровью?! Отлично. А завтра он уедет, и нашего бедного милого мистера Джемаля будут искать в Касабланке, в Сингапуре или Бангкоке. Что ж, покурите… если сможете!

И она, затянувшись сигарой последний раз, швырнула ее в сторону Джемаля. Тлеющий коричневый окурок упал на быстро твердеющую корку бетона С-4, да так и остался лежать, не шипя, а тлея и сжигая правый глаз несчастного. Но Али Орхан Джемаль из-за чудовищной боли, сковавшей его тело, уже ничего не ощущал…

Машина автоматически выключилась, и в тишине только шаркали по цементному полу широкие, крестьянские пятки удаляющейся Мириам.

Примечания

1

МАГАТЭ – Международное Агентство по Атомной Энергии – организация, учрежденная в 1957 году в соответствии с решением Генеральной Ассамблеи ООН для развития международного сотрудничества в области мирного использования атомной энергии.

(обратно)

2

Correspondance totale– всеобщее соответствие. (фр.).

(обратно)

3

Sic! – именно так! (фр.).

(обратно)

4

«In Rock» – «В роке», название песни. (англ.).

(обратно)

5

Аh, shit!.. Sir, excuse me! Couldn’t you refrain from… – О, черт!.. Сэр, простите! Вы не могли бы воздержаться от… (англ.).

(обратно)

6

Urgently. All through one terminal. We need five minutes to adjust the equipment. – Срочно. Всех через один терминал. Нам нужно пять минут для того, чтобы настроить аппаратуру. (англ.).

(обратно)

7

The terminal temporarily does not work. We apologize for the delivered inconveniences! – Терминал временно не работает. Приносим извинения за доставленные неудобства! (англ.).

(обратно)

8

Scan! – Сканируй! (англ.).

(обратно)

9

Манна барга! – грубое ругательство, применяемое для выражения досады, разочарования. (цыганск., диалект.).

(обратно)

10

O tempora, o mores! – О, времена, о, нравы! (лат.).

(обратно)

11

O, shit! – Вот дерьмо! (англ.).

(обратно)

12

Господин директор предлагает устроить небольшой ланч. У русских так называется первый ужин. Он обычно очень обильный, сэр… Необходимо быть осторожным. (англ.).

(обратно)

13

Ничего не понимаю… Нам же обещали сначала показать музей археологии? (англ.).

(обратно)

14

Этот господин говорит, что все посетители музея должны есть перед тем, как его поcетить. У них такие правила. (англ.).

(обратно)

15

Господин директор говорит, что в перспективе при институте откроется клиника по лечению глазных болезней… Это очень важный проект для института, проект федерального масштаба. (англ.).

(обратно)

16

Скажите? пожалуйста… А эта женщина, которая подавала нам салфетку, когда… когда вы открыли вино, где она? (англ.).

(обратно)

17

Что такое «шишига»… и спирт? (англ.).

(обратно)

18

Скорее всего, сэр, это секретное приспособление русских… Вероятно, оборонные технологии. В тайге они пользуются тем, за чем давно охотятся наши спецслужбы! (англ.).

(обратно)

19

Господин директор говорит, что в голодные годы они собирают особые грибы, растущие в местных лесах, и варят из них необыкновенный суп… Часть этого продукта институт поставляет в Европу, в частности, во Францию… (англ.).

(обратно)

20

Маргарита, скажите ему, пожалуйста, что даже в Британский Музей меня пускали в шортах и босым… В конце концов, нам надо всего лишь посмотреть мумию… (англ.).

(обратно)

21

Leave us our bogs! – Оставьте нам наши болота! (англ.).

(обратно)

22

Зина Тапочкина, Борода – активисты конференции Танцующих Волшебников. Адрес в Интернете –

(обратно)

23

Fire! – Огонь! (англ.).

(обратно)

24

Мэнквы – персонажи угорского фольклора, лесные великаны.

(обратно)

25

Ratio – разум, логическое мышление; аргумент, основание. (Нем.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Точка сборки-1 Лондон. Гайд-парк Али Орхан и слушатели

Точка сборки-2 Новосибирск Сибирское Территориальное Отделение Спецуправления «Й» ФСБ РФ Заратустров и другие

Точка сборки-3 Прага. Аэропорт Рузыне Роберт Вуаве, Мириам и другие

Тексты Майя и Алексей

Лабораторная работа-1 Новосибирск. Площадь Ленина «БиЗ». Комсомольский субботник

Тексты Майя и Алексей

Точка сборки-4 Новосибирск. Улица Лескова, 44 Майя, Алексей, Пилатик и другие

Точка сборки-5 Новосибирск. Улица Большевистская Медный, Данила, Иван и другие

Тексты Полковник и Альмах

Тексты Полковник и другие

Тексты Юлька и другие

Тексты Людочка и Термометр

Лабораторная работа-2 «ANдреналин». Ритуал РАЗ-морочек

Тексты Полковник, Пилатик и другие

Тексты Цыганки, сестра Ксения и монсеньор

Тексты Алексей, Майя и Чепайский

Тексты Людочка, Кроу и другие

Тексты Лаборатория и другие

Тексты «Магазин практического волшебства». Алексей, Майя и другие

Точка сборки-6 Прага. Отель «Злотнице Палас» Вуаве, Мириам и другие

Тексты Спецуправление «Й», СТО. База. Полковник и другие

Тексты Патрина, Мирикла и дети

Тексты Медный, Полковник и Лаборатория

Тексты Одинаковые, Людочка и Эрлик-хан

Тексты Левый берег. Кафе «Гараж». Полковник и Медный

Тексты Людочка, Термометр и другие

Тексты Людочка, Ирка, Термометр и другие

Тексты Майя и Алексей. Двоично-квадратурный код

Точка сборки-7 Новосибирская обл., Евсинский р-н, в/ч 99775 Отдельный авиаотряд СибВО. Полковник и все

Лабораторная работа-3 Преодоление страхов. Босиком по углям

Тексты Полковник, Абраксас и другие

Тексты Цыганки, Алехан и дети

Тексты Майя, Алексей и Махаб

Тексты Лис, Шкипер, Медный, полковник

Точка сборки-8 Новосибирск. Жилмассив «Горский». Шоссе на аэропорт Мирикла, Патрина и другие

Тексты Ирка, Людочка и Мумиешка

Эпилог Новосибирск. Кладбище «Южное» Полковник и Альмах

Интермедия в Лондоне Али Орхан Джемаль и другие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg