«Танец ангела»

Оке Эдвардсон Танец ангела

~~~

Двигаться не получалось. Мальчик уже не помнил, когда это началось. Движения превратились в игру теней.

Мальчик все понял. Он попытался уйти к другой стене, но движение осталось мысленным порывом, и когда он поднял голову, чтобы посмотреть в ту сторону, откуда раздавалось…

Опять он ощутил змеиный холод между лопаток, стекающий ниже, мороз по коже и внезапный жар, и он поскользнулся на полу и упал, ударившись бедром. Опоры не было.

Он услышал голос.

«Внутри меня кричит голос, он кричит мне. Я знаю, что происходит. Теперь я отползу в угол, и, если я сделаю это тихо и осторожно, меня не тронут.

Мама. Мама!»

Он услышал потрескивание, как бывает во время паузы. От звука никуда не деться. Он знал, что это.

«Прочь.

Прочь отсюда.

Я все понимаю. Снова холод, я смотрю вниз и вижу свою ногу, но не могу сказать, какая это нога. Какой яркий, ослепляющий свет. Когда стало холодно, здесь, внутри, загорелся свет, и все вокруг кануло в ночь.

Я слышу звук мотора, но машина уезжает. Никто не приедет.

Убирайся!»

Он еще в состоянии жить, и, если только его оставят одного, он сможет пойти вдоль стены и найти дверь. Человек вошел, достал вещи, и настала ночь.

Он по-прежнему слышал музыку, но, вероятно, она играла внутри его самого. Играл Морриссей, и он знал, что альбом назван по имени части города по эту сторону реки, недалеко отсюда. Поэтому он сюда приехал. Он знал много такого.

Музыка стала громче, и шороха уже не было слышно.

Свет был столь резок, что причинял боль во всем теле.

«Нет, я не чувствую боли, — думал мальчик. — Я не потерял силы. Если мне только удастся подняться, я смогу выбраться. Надо попробовать что-то сказать. Время утекает. Ты засыпаешь и вдруг вздрагиваешь и сам себя вытаскиваешь из дыры небытия, и это единственное, что в тот момент имеет значение. А потом нападает страх, и не можешь ни заснуть, ни двинуться, хочешь пошевелиться, но не получается».

Дальше он не так много думал. То, по чему бежали мысли, провода и кабели, оказались обрезаны, и мысли неуправляемо вырывались прямо из рваных косых отверстий на теле и голове и выливались с кровью.

«Я понимаю: это кровь, и это моя кровь. Холода больше нет, наверное, все кончено. Что будет дальше?

Я чувствую, что я встал на одно колено. Я смотрю прямо на свет, отталкиваюсь от него и двигаюсь к стене.

У меня все получается. Сбоку что-то подвигается ко мне. Может быть, я сумею».

Он попытался подвинуться к укрытию, которое где-то должно быть, и музыка стала громче. Вокруг него было много движений, в разные стороны, он падал, и его ловили и тащили вверх и вбок. Потолок и стены кружились, и нельзя разобрать, где кончается одно и начинается другое.

Последняя нить, соединявшая мысли вместе, лопнула, и только обрывки смутных воспоминаний витали, когда внезапно все прекратилось. Потом удаляющиеся шаги, тишина и его тонкое тело, обвисшее на стуле.

1

Чертов год, как бешеная собака, то хватал за горло, то изворачивался и кусал себя за хвост. Недели и месяцы стали вмещать в себя в два раза больше обычного. Конца этому не предвиделось.

С того места, где стоял Эрик Винтер, казалось, что гроб парит в воздухе. Слева в окно врывался солнечный свет и выхватывал прямоугольник над каменным полом. Он слышал погребальные песни, но сам не разжимал губ. Его окружила сфера тишины. Так ему было привычнее. Это не проявление скорби, по крайней мере не в первую очередь. Скорее, это другое чувство, родственное с одиночеством и той пустотой, которая возникает, когда пальцы ослабляют хватку.

«Кровь больше не греет, — подумал он, — а прошлое обращается в прах. Будто зарастает тропа за моей спиной».

Эрик Винтер поднялся со скамейки вместе со всеми, вышел из церкви на свет и проследовал за гробом к могиле. После того как земля покрыла доски, делать там было нечего, но он немного постоял, и его лицо слабо ощущало касание зимнего солнца, как рука, бывает, чувствует тепловатую воду.

Неторопливо выйдя за ограду, Винтер пошел к причалу. «Вот и конец борьбе в душе человека, он получил мир, — думал он. — Все уже стало историей, а я только начинаю погружаться в печаль. Если бы только у меня была возможность ничего не делать, долго-долго, и лишь потом начать пропалывать тропинки в будущее…» Он усмехнулся, глядя перед собой на низко нависшее небо.

Поднявшись на паром, Винтер вышел на палубу для автомобилей. Машины въезжали, покрытые грязным снегом. Грохот стоял, как в преисподней, и он закрыл рукой левое ухо. Солнце еще не скрылось, отчетливое, но обессиленное близостью моря. Он снял перчатки, когда гроб опускали в могилу, и теперь надел их опять. Похолодало, как никогда этой зимой.

Он стоят один на палубе. Паром медленно откатывался от острова, и когда они миновали небольшой волнорез, у Винтера промелькнула мысль о смерти и что течение жизни продолжается еще долго после того, как она теряет всякий смысл. Действия те же, но от них не остается и следа.

Он стоял на палубе до тех пор, пока дома, видневшиеся за кормой, не стали такими маленькими, что уместились бы на его ладони.

В кафе отдыхали пассажиры. Веселая компания справа явно хотела разразиться песней свободы, но сдержалась и только переместилась к большому окну.

Винтер сел и, оперевшись на стол, подождал, когда стихнут погребальные псалмы в его голове, и лишь потом заказал кофе. Кто-то подсел рядом, и Винтер выпрямился.

— Могу я угостить вас кофе? — спросил он.

— Ради Бога, — ответил сосед.

Винтер подал знак в сторону стойки кафе.

— Тут самообслуживание.

— Нет, она сама приносит.

Женщина приняла его заказ без единого слова. В слабом свете заходящего солнца ее лицо казалось прозрачным. Винтер не мог разобрать, смотрит ли она на него или на башню церкви в деревушке, которую они оставили позади. Интересно, слышен ли бой колоколов на другом берегу или хотя бы на пароме, когда он проплывает мимо.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — сказал он и повернул стул, чтобы сидеть лицом к собеседнику.

— Я собирался сказать вам то же самое, — ответил тот. И подумал, что угощающий его сидит в странной позе — ему некуда девать ноги, он слишком длинный для такого маленького столика и выглядит так, как будто у него что-то болит, и вряд ли из-за падающих на лицо теней.

— И мы встречаемся снова и снова, — сказал Винтер.

— Да.

— А вот и кофе, — сказал Винтер, разглядывая официантку, пока она ставила чашку перед комиссаром полиции Бертилем Рингмаром. Струйка пара из чашки поднималась у его лица, расплывалась на уровне лба и растекалась, как нимб, вокруг головы. Мужик сейчас выглядит как святой, подумал Винтер.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Сижу на пароме, пью кофе.

— Почему мы всегда цепляемся к словам?

Бертиль Рингмар отпил кофе.

— Я думаю, потому, что мы обращаем внимание на их значение. — Он поставил чашку. Винтеру было видно его отражение на блестящей поверхности стола. Там он выглядел значительно лучше. — Ездил к Матсу? — поинтересовался Рингмар.

— В некотором роде.

Рингмар молчал.

— Он помер, — сказал Винтер.

Бертиль Рингмар вцепился в чашку, его кинуло в жар, потом в холод.

— Прощание оказалось целым действом, — сказал Винтер. — Я не знал, что у него было столько друзей. Родственник только один, но друзей очень много.

Рингмар по-прежнему молчал.

— Я ожидал увидеть в церкви в основном мужчин, но и женщин пришло много. Может, их было даже больше.

Рингмар уставился на что-то за спиной Винтера — наверное, тоже на башню церкви.

— Чертова напасть, — наконец сказал он. — А ты мог бы и позвонить мне.

— На Канарские острова в середине твоего отпуска? Матс был настоящим другом, но я справился с потерей сам. Или я только сейчас начинаю ее осознавать.

Они помолчали, слушая гул моторов.

— Болезней у него было несколько, — сказал Винтер после паузы. — Умер он от воспаления легких.

— Ты знаешь, что я имел в виду.

— Да.

— У него давно была эта дрянь.

— Да.

— Черт возьми.

— Какое-то время мне казалось, что он надеется выздороветь.

— Он говорил тебе об этом?

— Нет. Но я догадался, что он на это рассчитывал. Бывает, что все надежды растаяли, и вдруг сильное желание творит чудеса. Даже я в это поверил на несколько минут.

— Понимаю.

— А потом он взял на себя все грехи. После этого говорить уже было не о чем.

— Ты, кажется, говорил, что в молодости он хотел стать полицейским?

— Разве я это говорил?

— По-моему, да.

Винтер откинул пряди со лба, а потом застыл, обхватив рукой шею.

— Это, наверное, когда я пошел в школу полиции. Или когда только говорил о поступлении.

— Возможно.

— Но это было давно.

— Да.

Паром задрожал, как будто его пробудили ото сна в проливе. Пассажиры собрали вещи и держали плащи наготове.

— Его бы могли охотно взять, — сказал Рингмар и посмотрел на локоть соседа, болтавшийся рядом с его головой.

Винтер отпустил шею, положил руки на стол.

— Я читал, что в Англии искали гомосексуальных полицейских, — сказал Рингмар.

— Им нужны были полицейские с гомосексуальными наклонностями, или геи, которых бы они стали учить на полицейских?

— Какая, собственно, разница?

— Тоже верно.

— Альтернативные культуры очень развиты в Англии. Это расистская и сексистская страна, но они понимают, что полиция должна не отставать от развития общества.

— Конечно.

— Мы, может, тоже возьмем педика.

— Тебе не кажется, что он у нас уже есть?

— Я имею в виду — который не боялся бы об этом сказать.

— После пережитого сегодня я думаю, что не стал бы скрывать, если бы был геем.

— Хм…

— А может, я и раньше так думал. Да, наверняка бы не скрывал.

— Угу.

— Держаться особняком — это ошибка. Как будто ты виноват за все грехи человеческие. Ты тоже берешь на себя чужую вину. — Винтер посмотрел на коллегу.

— Да, — сказал Рингмар. — Вина меня переполняет.

Компания у большого окна опять пребывала в нерешительности — не разразиться ли песней свободы, но все-таки тягости бытия перевесили. Паром миновал маяк. Винтер смотрел в окно.

— Не пойти ли нам на палубу поприветствовать город? — сказал он.

— Там холодно.

— То, что мне надо.

— Понимаю.

— Ты уверен?

— Не испытывай моего терпения, Эрик.

День был блеклым и уже клонился к старости. Палуба для автомобилей мерцала матовым угольным блеском. Серые скалы вокруг толстого туловища парома сливались с небом. Не так легко понять, где заканчивается одно и начинается другое, думал Винтер. Внезапно человек оказывается на том свете, сам этого не зная. Один шаг со скалы — и ты на небесах.

Когда паром, пригнувшись, проползал под мостом, вечер был уже здесь. Вдоль берега светились огни города. Рождество окончилось, и снег частично уже сходил. Прихвативший мороз зафиксировал страшные черные пятна земли, как на фотографии.

— Кого ни спроси, скажут, что конец января — самое отвратительное время в году, но когда оно наступает, оказывается, что оно не более мерзко, чем все остальное, — сказал Рингмар.

— Ага.

— То есть человек живет круглый год то ли одинаково паршиво, то ли, наоборот, как принц, — продолжал Рингмар.

— Да.

— Хотел бы я быть принцем.

— Разве все так ужасно?

— Когда-то давно я думал, что я кронпринц, но это оказалось неправдой.

Винтер не отреагировал.

— Вот ты — вылитый кронпринц, — сказал Рингмар.

Винтер молчал.

— Тебе сколько? Тридцать семь? И стал комиссаром в тридцать пять? Как в сказке.

До них стали доноситься звуки города.

— Ты это заслужил, Эрик, все нормально. Но если я сам на что-то еще и надеялся, то после этой конференции все надежды улетучились.

— Что за конференция?

— Скорее, это был тренинг для тех, кто хочет продвинуться дальше.

— А, да, вылетело из головы.

— Тебе-то это ни к чему.

— Это точно.

Винтер смотрел на шоссе на берегу. Машины мелькали, как проворные и шумные светлячки.

— На самом деле я не карьерист, — сказал Рингмар.

— Почему ты тогда так много об этом говоришь?

— Чтобы справиться с разочарованием. Иногда оно настигает даже тех, кого в целом устраивает скромный жребий.

— Но ты же, черт возьми, тоже комиссар.

Рингмар не отреагировал.

— У тебя важная роль защитника общества. Это большая ответственность. Ты не принц, но ты герой.

Эрик глубоко вздохнул. Ветер колол лицо, как будто он был с крупной солью. Паром надвигался на причал.

2

Он шагал по Сант-Джонс-Хилл на восток, и хотя его окружали звуки со станции Клэфэм-Джанкшн, он их почти не замечал. Чем больше и быстрее становятся поезда, тем меньше грохота, думал он.

Он вошел в кафе, заказал чай и сел у окна. Со стройки на углу доносились голоса рабочих, что-то обсуждающих во время завтрака, но он не слушал. На улице сновала толпа, большинство спешило в сторону Лавен-дер-Хилл и универмага. В «Ардинг и Хоббс» вечно что-то празднуют, подумал он. Это «Херродс» для нищих. Для простых людей, живущих «к югу от реки».

Стоял такой холод, что щеки прохожих напоминали розы. Даже в кафе чувствовался запах зимы: и от сквозняка из двери, и от одежды посетителей. Над Лондоном пронеслись северные ветры, и для людей, как всегда, это стало полной неожиданностью.

«Нет народа хуже нас по части снаряжения, — думал он. — Мы владели целым миром, но так и не привыкли к непогоде и ветру. Мы по-прежнему считаем, что погода должна приспосабливаться к британскому стилю одежды, и мерзнем до синевы, но не уступаем».

Комиссар лондонской полиции Стив Макдональд попытался выпить чаю, но он оказался слишком крепкий. «Мы пьем чай больше всех в мире, но так и не научились его заваривать. Он всегда сначала слишком слабый, а потом становится слишком крепким, а между этим он слишком горячий, а у меня сегодня паршивое настроение, и поэтому все так раздражает».

— …и тогда я ему говорю: «Теперь, сукин сын, ты мне должен поставить пиво», — завершил историю один из рабочих.

Все кафе провоняло жиром, даже воздух был жирный. Люди, проходившие через зал, оставляли в воздухе отпечаток. «Как в Сибири, — подумал Стив Макдональд. — Немного теплее, но такое же сопротивление в воздухе».

Он вышел на улицу и нащупал во внутреннем кармане телефон. Набрал номер и стал ждать, прижав к уху маленький аппарат и глядя на выходящих со станции пассажиров.

— Алло, — раздалось в трубке.

— Я здесь.

— И что?

— Я проболтаюсь здесь целый день.

— Разве не целую зиму?

— Это что, обещание?

В трубке молчали.

— Я пойду в сторону Мункастер-роуд.

— Ты уже обошел пруд?

— Да.

— И как?

— Это реально. Больше я ничего не могу сказать.

— Прекрасно.

— Я думаю зайти в «Дадли»[1].

— Если успеешь.

— Я хочу просто еще раз взглянуть.

— Мы потом об этом поговорим, — сказали в трубке и отключились.

Макдональд убрал телефон обратно во внутренний карман, свернул на Сант-Джонс-роуд, дождался промежутка в потоке машин на Баттерси-Райз и продолжил идти по Норткоут-роуд в южном направлении. Потом свернул налево к Чатто-роуд и с тоской прошел мимо бара «Игл». Позже. Как-нибудь потом.

Через три сотни метров он был уже на Мункастер-роуд. Приглушенные огни ряда одинаковых домов, кирпич, стены сливались под январским солнцем с плитками тротуара в то бесцветье, которое бывает только зимой. Тем большим контрастом выглядел почтальон, выкатывающий яркую красную сумку на колесиках. Макдональд видел, как он позвонил в дверь. Почтальон всегда звонит как минимум дважды, а Макдональд тем временем свернул к железной решетке перед домом, вошел в изящную калитку и постучал молоточком в дверь. «Какой брутальный способ известить о своем прибытии», — подумал он.

Дверь приоткрылась, насколько позволила цепочка, за ней в полутьме смутно угадывалось лицо.

— Кто там?

— Здесь живет Джон Андертон? — спросил Макдональд и полез во внутренний карман за документами.

— А кто его спрашивает?

— Полиция, — сказал он и протянул свое удостоверение, — я вам недавно звонил.

— Джон завтракает, — сказала женщина так, как будто это делало визит совершенно невозможным.

«Она хочет, чтобы я ушел и она спокойно доделала свою рыбу». До него доносился запах жареной селедки.

— Это не займет много времени.

— Но…

— Я ненадолго, — повторил он и спрятал удостоверение.

Дверь тягостно заскрипела, когда хозяйка снимала цепочки. На них, должно быть, ушло целое состояние, и на крепкую дверь денег уже не осталось. Скоро она упадет под тяжестью всех этих замков.

Наконец дверь открылась, и перед ним оказалась женщина несколько моложе, чем он представлял. Не красавица, но пока еще молода, хотя уже, наверное, начинает сожалеть об уходящей молодости, подумал он.

— Проходите. — Она махнула внутрь дома. — Джон скоро подойдет.

— Проводи его сюда, черт возьми, — раздался мужской голос, невнятный, но неоправданно громкий. Наверное, рот забит яйцом. Или беконом.

Кухня тотчас напомнила ему кафе «К-энд-М» на Сант-Джонс-Хилл, в воздухе висел жир от сельди на сковородке.

Мужчина был плотно сложен, лицо его покраснело. «Надеюсь, его не хватит удар, пока я тут сижу», — подумал Макдональд.

— Позвольте предложить полицейскому селедочный хвост. — Мужчина показал на свою жену и на плиту, как будто посетитель мог выбрать.

— Спасибо, — сказал Макдональд, — я уже позавтракал.

— Она пожарена с карри.

— Спасибо, даже несмотря на это.

— А что вы в таком случае хотите? — спросил Джон Андертон, как будто комиссар зашел сюда перекусить. — Может, гамбургер? — И улыбнулся, обнажая желтоватые зубы. — Биг-мак?

— Я бы выпил чаю.

— Молоко кончилось, — сказала женщина.

— Можно без молока.

— И сахара нет, — сказала женщина и посмотрела на мужа. Если только он был ее мужем.

Джон молча изучал посетителя.

— Вот, пожалуйста. — Женщина поставила перед Макдональдом чашку чаю.

Он отпил глоток. Чай был правильно заварен и не слишком горячий.

— Немного сахара все-таки нашлось, — сказала женщина.

— Какая честь для нас — визит полицейского. Я думал, что вы не ходите по домам, а человека хватают среди ночи и привозят в Скотленд-Ярд, чтобы он подтвердил пропажу хомяка.

Макдональд пропустил шутку мимо ушей. Бедняга Джон был так же на нервах, как и все остальные. Сплетни порождают панику. Может, он поглощает эти гротескные блюда, чтобы заглушить беспокойство.

— Мы очень благодарны, что вы с нами связались, господин Андертон. — Стив вытащил из правого кармана блокнот и ручку. Плащ он оставил в холле, предварительно переложив телефон в пиджак.

— Я только выполняю свой гражданский долг, как и все остальные. — Андертон развел руками, как будто позировал для скульптуры «Общественность на страже».

— Мы это оценили.

— Хотя я не так много могу сообщить, — неожиданно скромно сказал Андертон.

— Вы видели человека… — начал Макдональд.

— Вы можете называть меня Джон.

— Вы видели мужчину, который разговаривал с мальчиком, Джон.

— Да, уже смеркалось, я до этого был в пабе «Виндмилл», и когда мы приняли по паре стаканов, кто-то сказал, что вечер…

— Меня больше интересует, что происходило у пруда Маунт-Понд, — мягко перебил Макдональд.

— Как я уже сказал, — продолжил мужчина после легкого замешательства. — на улице смеркалось, я шел из паба и свернул к пруду.

— Зачем?

— Что зачем?

— Почему вы не пошли прямо по улице?

— Это играет какую-то роль?

Макдональд промолчал.

— Если это так чертовски необходимо для вашего дела, то мне надо было отлить. — И Андертон бросил взгляд на женщину. Та уже закончила готовку, но осталась стоять у плиты с полотенцем в руках, повернувшись к окну, которое выходило на дорогу. — Там между прудом и летней эстрадой есть удобное место для тех, кому приспичило по пути домой.

— Итак, вы стояли у пруда.

— Я стоял прямо у пруда, и когда закончил свои дела, увидел этого типа, который шел, обнимая мальчика.

— Он его удерживал?

— Этот тип положил на него руку, я бы сказал.

— Почему вы назвали его типом?

— Потому что он выглядел как тип.

— А как выглядят типы?

— Если быть совсем откровенным, то они выглядят примерно как вы, — ухмыляясь, сказал Андертон.

— Как я… — эхом повторил Макдональд.

— Нестриженые волосы, кожаная куртка, длинный и жилистый, смугл и небрит, и при встрече с ним каждый может обосраться от страха.

— То есть как я, — сказал Макдональд.

— Вот именно.

«Этот Андертон — настоящая находка, — подумал Макдональд. — Он выглядит так, как будто тонет в холестерине, но он наблюдателен».

— Вы стояли и смотрели на них?

— Да.

— Расскажите своими словами, что вы видели.

— Чьими еще словами я могу рассказать?

— О’кей, просто рассказывайте.

Мужчина наклонил свою чашку, заглянул в нее, потянулся за чайником, налил чай, который стал черным за то время, что они сидели. Он отпил и поморщился от горечи. Потом провел рукой по лысине. Кожа натянулась, и на ней еще несколько секунд оставался красный след.

— Короче, я стоял и не особо смотрел по сторонам. Кроме них, там не на что было смотреть. Но я подумал, что этот тип в два раза больше и старше мальчика и что это не отец с сыном тут прогуливаются.

— Но мужчина обнимал мальчика.

— Да. Но это он так хотел, а не мальчик.

— Почему?

— Что — почему? Это же всегда видно, кто больше заинтересован.

Макдональд посмотрел в свой блокнот, в котором он еще ничего не записал. «Чем меньше я запишу, тем меньше будет поводов для волнений при расследовании», — подумал он.

— Было ли это насилием?

— Что является насилием и что не является насилием? — произнес Андертон, как будто читал лекцию по философии в Лондонском университете.

— Было ли это насилием, с вашей точки зрения? — уточнил полицейский.

— Он не тащил его насильно.

— Вы что-нибудь слышали?

— Я слышал голоса, но было слишком далеко, и я не разбирал слов, — сказал Андертон и поднялся.

— Вы куда?

— Я поставлю чайник, если не возражаете.

Макдональд промолчал.

— Можно?

— Конечно.

— А вы точно слышали, на каком языке они говорили? — спросил Макдональд, когда мужчина вернулся от плиты и сел на прежнее место.

— Я не задумывался. Для меня было само собой разумеющимся, что они говорили на английском. А разве это был не английский?

— Мы не знаем.

— Почему это должен был быть не английский?

— Вам показалось, что они хорошо понимают друг друга?

— Говорил в основном тот тип, и да, вроде у них не было проблем с языком. Но они недолго там пробыли.

С плиты раздался свист, и Андертон завозился с чаем спиной к Макдональду.

— Я как раз собирался выбраться из кустов, как они отправились обратно, — продолжил он рассказ, вернувшись к столу.

— Они вас не видели?

— Я не знаю. Мальчик один раз обернулся, и он мог меня заметить. Но теперь это ведь не имеет никакого значения, не правда ли?

Макдональд промолчал.

— Он ведь умер, как я понимаю?

— Как долго вы их еще видели?

— Я не стоял на месте, пока они скроются за горизонтом, я хотел успеть домой на сериал «Истендерс». А темнело прямо на глазах.

— Куда они пошли?

— На юг, через Виндмилл-драйв.

— Нам понадобится ваша помощь для составления правильного портрета того человека.

— Правильного? Но я не могу приврать о том немногом, что видел.

— О’кей, о’кей, я иногда слишком плоско шучу.

Макдональд наконец что-то записал в блокноте.

— Конечно, я помогу, чем смогу. Я прекрасно понимаю, насколько это важно. Черт, бедный мальчик. И его родители. Я ведь сам вам позвонил. Как только, прочитал об этом в местной газете, так и позвонил.

— Мы очень благодарны.

— Надеюсь, вы быстро выследите этого ублюдка. Мы все в этом заинтересованы, — сказал Андертон с таким нажимом, как будто посчитал всех граждан Британии до последнего поселенца в старых колониях.

«День сегодня неплохой, — подумал он, когда вышел на улицу. — Насколько вообще погода может быть неплохой в южном Лондоне. Надо бы что-то принять наконец после всего этого чая».

Он вернулся на Чатто-роуд и зашел в бар «Игл». До наплыва посетителей на ленч оставалось полчаса. Бармен посмотрел на него как на сумасшедшего, который не в состоянии дождаться положенного времени. Макдональд заказал коктейль. Бармен расслабился, поняв, что этот долговязый не собирается есть: «Я не могу целый день держать телячий пудинг наготове».

Макдональд дождался, пока коктейль станет прозрачным. Все прояснится для того, кто имеет выдержку. Это как следовать зимой по руслу реки на юг.

Он выпил залпом. В голове вертелось: все проясняется и в конце концов станет прозрачным.

Завалились первые ранние посетители. Бармен не торопился. Ему пришлось ждать несколько лишних секунд, прежде чем он получил второй бокал.

Наконец Макдональд добрался через шумные улицы к отелю «Дадли» на углу Котли-авеню. Двадцать пять фунтов за ночь. Платить заранее.

Он сорвал пломбу и теперь стоял посреди комнаты. Чувствовался запах крови. «Хоть мне и не привыкать к этой вони, но все-таки это самое противное в моей работе, — думал он. — Я вырос в деревне и видел сотни забитых свиней, но там так не воняло. В человеческой крови есть сладость, от нее и кружится голова».

Вот сюда они пришли. Должно быть, сразу после того, как их видел Андертон. Если это вообще были они. Это комната мальчика. Здесь он прожил всего два дня. Почему здесь? Почему парень, приехавший в Лондон, поселяется в Клэфэме? Можно, конечно, и в Клэфэме, но обычно юнцы останавливаются в дешевых гостиницах где-нибудь в Байсватере или в районе Паддингтона. Им и веселее вместе, и безопаснее.

Когда мальчик въехал, обои были неопределенно-желтого оттенка. Теперь у них был другой цвет. Стив Макдональд закрыл глаза и попытался прислушаться к тому, что помнили стены. Через несколько минут он услышал оборвавшийся крик и как бьется тело на полу.

Макдональд почувствовал, как через правый глаз вливается струйка головной боли, — это напомнило о том, что сам он еще жив. Что заставило мальчика привести сюда этого человека? Только секс? Обещание секса? Что-то совсем другое? Наркотики? Что это было, черт побери, думал он. От этого зависело, станет ли расследование очень длинным или очень коротким.

Почему здесь? Были ли у мальчика знакомые в Клэфэме или в Баттерси? Или дальше, в Брикстоне? Мальчика ограбили, но это не ограбление. Вещи прихватили уже потом.

У мальчика не осталось документов. Ничего, что позволило бы его идентифицировать, только зубы — но он не британец.

Он зарегистрировался в этой дешевой гостинице на южной окраине центра мира и написал свое имя и город. Из этого они должны были исходить. Его звали Пэр Мальмстрём, и приехал он из Гетеборга.

Это на западном побережье Швеции, подумал Макдональд. Мальчик был блондин, как все шведские мальчики. Почему у британцев не такие светлые волосы? Они живут под одним небом и теми же ветрами.

Вся информация уже поступила в полицию Гетеборга, думал он. Если, конечно, Интерпол сработал оперативно.

Он опять закрыл глаза, слушая вой стен, крик пола.

3

Очевидно, они встречались в центре Гетеборга. Точное место уже не установить, но, возможно, это их видели в Брюнс-парке. До того никто не видел их вместе. По крайней мере никто не сообщал. Как минимум три человека видели их после Брюнс-парка, и бог знает, сколько их объявится еще. Как бы то ни было, эти двое ходили вместе и были не похожи на отца и сына. У мальчика были темные волосы и «рваная» челка — это отметили сразу двое свидетелей, и поскольку комиссар Эрик Винтер знал, что обычно показания туманны и противоречивы, тут он сделал для себя заметку, что за это можно зацепиться.

«Всегда есть какая-то ниточка, — размышлял Винтер, пока шел мимо стадиона „Моссен“. — Иногда кажется, что нет ни миллиметра, но это только вопрос терпения».

Внизу лежали футбольные поля, хранящие память о битвах: через три месяца, по весне, игроки начнут выбивать друг из друга дерьмо, и замерзший сейчас грунт, блестящий как сталь, размякнет от испарений и будет пахнуть щелоком и линиментом. «Футбол — это не спорт, — думал Винтер. — Это бесконечные травмы колен, оторванные мениски. Я мог чего-то достигнуть, но я недостаточно часто себя калечил».

Никто не запомнил внешность мужчины. Но свидетели охотно брались его описывать. Он был высокий, среднего роста или, скорее, коротышка. «По сравнению с мальчиком?» — спрашивал Винтер. «Не, по сравнению с трамваем», — ответил один, и Винтер зажмурился в надежде, что все мировое зло исчезнет.

Мужчина был блондин, шатен и брюнет. Одет в костюм, кожаную куртку и твидовый пиджак. Он носил очки, он не носил очки, он носил солнечные очки. Он сутулился, обладал хорошей осанкой, ноги были кривыми, но очень ровными и длинными.

«Как бы выглядел мир, если бы мы все воспринимали окружающее одинаково?» — иногда задумывался Винтер.

Мальчик был все-таки брюнет, в этом Винтер смог убедиться сам. Была ли у него «рваная» челка, установить уже было невозможно. На третьем этаже студенческого общежития Чалмерского технологического университета, в четвертой комнате налево, если считать от лестницы, судебные медики и криминальные техники уже закончили свою срочную работу, и тело унесли, но долговязый комиссар задержался.

Он чувствовал запах крови от стен. Эта вонь — больше плод фантазии, думал Винтер. В основном из-за цвета — остатков жизни, разбросанных по обоям цвета мочи. Сноп солнечных лучей ворвался в окно. Если прищуриться, цвета расплываются и стена становится просто освещенным прямоугольником. Он закрыл глаза и почувствовал, как кровь растворяется под слабым теплом солнца и как стены начинают кричать о том, что случилось менее двенадцати часов назад.

Крик становился сильнее, и Винтер закрыл уши ладонями, потом прошел через комнату и открыл дверь в коридор. Когда он ее за собой закрывал, из комнаты слышался дикий рев, и Винтер понял, что тишина была так же оглушающа, когда это все произошло.

Сначала он прошел мимо, но повернул обратно. Субботний вечер был бесцветен в отличие от интерьера бара и ресторана, оформленного в цветах хоть и не столь уж сильных, но казавшихся яркими на фоне блеклой зимы за окном. Сейчас они согревали, а летом, напротив, создавали у посетителей ощущение прохлады. «Дельного дизайнера приглашал Юхан», — подумал Винтер и сел за столик у окна. Тут же подошла официантка, он заказал мальт-виски.

— Со льдом?

— Что?

— Виски вам — со льдом? — повторила она.

— Я же попросил «Лагавулин».

Девушка тупо смотрела на него. «Она новенькая, не виновата. Болгер еще не успел ее обучить», — подумал он и сказал:

— Без льда, пожалуйста.

Через пять минут она принесла толстостенный широкий стакан. Винтер смотрел на прохожих за окном. Полузамороженные фигуры проплывали, как в замедленной съемке. Скорее бы весна — тогда можно будет ходить босиком.

— Давно не виделись, — сказал подошедший Юхан Болгер, присаживаясь за его столик.

— Давненько.

Юхан Болгер посмотрел на стакан Винтера:

— Она спросила про лед?

— Нет, — сказал Винтер.

— Нет?

— Насколько я понял, она свою работу знает.

— Врешь ты все, собака жалостливая. Но это не важно. Она действительно не виновата. Тут полно тех, кто хочет мальт-виски со льдом. Не все же такие снобы, как ты, — усмехнулся Болгер.

— Попробуй подавать в узких бокалах.

— Они у меня есть, но для клиентов это будет выглядеть странно.

— Мальт-виски можно всегда подавать в специальных бокалах, — сказал Винтер. — Конечно, некоторые подумают, что это по-бабски, но скоро и они привыкнут.

— Я знаю, знаю.

— Тогда автоматически решается проблема со льдом.

— Гениально.

За окном пожилая женщина потеряла равновесие на скользкой булыжной мостовой. Ее нога заскользила под странным углом, что-то хрустнуло, и она с криком упала. Шапка слетела, кожаная сумка открылась, и содержимое разлетелось во все стороны.

Они смотрели, как двое прохожих присели перед ней на корточки и один стал звонить по телефону.

«Я ничем не могу помочь, — подумал Винтер. — Был бы я в форме, мог бы хотя бы отогнать зевак, но сейчас у меня нет на это никаких прав».

Они сидели молча. Со стороны Вэстра-Хамнгатан задом подъехала «скорая», женщину уложили на носилки, и машина уехала. Тихо, без сирен.

— Уже темнеет, — сказал Винтер. — Но все-таки не так, как раньше. Как только начинаешь привыкать к темноте, как тут же все меняется.

— Тебя это огорчает?

— Это вселяет надежду.

— Замечательно.

— У меня есть чувство, что случится что-то кошмарное и я окажусь в самом центре. Что-то опять произойдет.

— Очень обнадеживающе.

— Это меня огорчает. Раньше мне всегда нужно было верить в лучшее, а теперь все это начинает казаться ерундой, — сказал Винтер.

— Ты сам этого хотел.

— Ты меня не понимаешь?

— Честно говоря, не совсем.

— Значит, я сделал правильно. — Винтер улыбнулся.

— Неужели ты отказался от роли защитника?

— Я не об этом. Я больше не буду задаваться вопросами веры и морали.

— И в чем принципиальная разница?

— Полицейский не обязан выяснять всю жизнь, почему люди обманывают и убивают друг друга.

— А кто же будет делать эту грязную, но необходимую работу? — спросил Болгер и сделал знак девушке за стойкой.

Винтер не ответил. Болгер попросил подошедшую официантку принести «Кнокандо»[2] в одном из новых узких и тонких бокалов.

— Она выслушала заказ, как будто так и надо, — сказал Винтер.

— Надежда есть всегда, — сказал Болгер, — но не для того, кто будет делать эту черную работу после тебя или параллельно с тобой.

— Ты называешь это черным?

— Ты понял, что я имею в виду.

Болгер взял у девушки бокал.

— У меня тут горе случилось, — поделился Винтер и начал рассказывать.

Болгер слушал.

— Горе со временем превращается во что-то другое, — сказал он, когда Винтер закончил. — Ты мог бы позвать меня на похороны. Я ведь тоже знал Матса.

— Наверное.

— Я почти обиделся.

— Это было не совсем мое дело, Юхан. Я думал, может, ты и так там будешь.

— Как же все это, черт…

— Что ты сказал?

— Ничего.

— Что ты там бормочешь?

Болгер молча склонился над бокалом. Стали доноситься голоса посетителей.

Винтер думал о себе. Может, хватит с него потерь? Он больше не может смотреть, как люди исчезают. Но он отогнал эти мысли. Он так редко пьет, что в баре ему начинают лезть в голову депрессивные идеи. Впрочем, он ведь не притронулся к виски. Тогда не время и начинать. Он поставил стакан обратно и поднялся.

— Увидимся, Юхан.

— Ты куда?

— В контору.

— В субботу вечером?

— Я не уверен, что с меня хватит пропаж. Возможно, меня дожидается еще одна.

На столе его ждало письмо из Интерпола. «Теперь Англия, — думал он, пока читал. — Черти драные, когда ж это все кончится?» Вопрос, конечно, был слишком наивен для почти сорокалетнего комиссара полиции. Он, правда, еще молод, но не до такой же степени.

Он дочитал до конца. В детали Интерпол не вдавался. Впрочем, главное было ясно.

Пэр Мальмстрём.

Какого черта тебя туда понесло?

Пока он доставал телефон, он слышал собственное тяжелое дыхание. Кто-то должен известить родителей, которые оставались в Гетеборге, и Эрик Винтер понимал, что это придется сделать ему самому. Это не было прямой обязанностью ведущего расследование, сообщить родственникам мог любой опытный полицейский, но Винтер брал на себя тяжелую долю, как другой натягивает плащ в грозу. Это надо сделать, и точка.

В полицейской работе нет места мягкости и нежностям, думал Винтер, и это самое плохое в этой куче дерьма.

«У меня есть для вас сообщение».

Он спросил и записал адрес и некоторые детали, хотя и так их знал. Это стало уже рефлексом, а кроме того, давало дополнительную отсрочку.

Ему надо поговорить с Ханне. Ее как раз сейчас не хватает. Ханне была пастором.

Три квартиры готовы. Адреналин подскакивал — как после сотки кролем — не из-за самого дела. У него внутри все переворачивалось, когда отпирался замок, но все-таки это было не самое нервное.

Гораздо больше бесило долгое ожидание. Не показывать, что ты здесь, но самому видеть и слышать все.

Вот он идет.

Вот она пошла.

И опять ждать сто лет. Какие у них привычки? Когда они возвращаются домой? Кто уехал на работу, а кто пошел прогуляться вокруг квартала? Кто может испугаться, не забыл ли выключить плиту? Кто уверен, что забыл выключить свет, и поэтому каждый раз возвращается проверить?

Профессионал легко выясняет все эти вещи. Он еще не был полностью профессионален, но уже многое умел. В том, что он работал один, были свои преимущества. Ребята, работающие по машинам, были всегда вдвоем, но он не хотел зависеть от кого-то еще.

Он вышел из укрытия на лестнице этажом ниже, поднялся на пролет, за три секунды открыл дверь и очутился в квартире. Он позаботился не оставить отпечатков пальцев.

Почувствовав знакомый жар внутри, он остановился в холле, чтобы пульс немного успокоился. Тишина — его сообщник и одновременно враг. Он никогда не шумел. Если наверху кто-то лежит с гриппом, больного ничто не потревожит.

Как и в самый первый раз, он начал с гостиной — это уже становилось привычным. После четырех месяцев он уже понял, как у людей устроены гостиные. В голове мелькали обрывки мыслей: хорошо, что ему не требуется воровать книги. Сейчас у людей мало книг дома. «Я квартирный вор, но у меня есть книги. Я вор, муж и отец».

Когда-то он пробовал работать на другой работе, пару раз, но уже и думать об этом забыл. Кто-то справляется с такой жизнью, кто-то нет. Он свой выбор сделал.

Но в этой квартире книги были. Он так и предполагал, что хозяин любит читать, но не знал, что именно. Внешность мужчины была не то чтобы уникальная, но запоминающаяся.

«Было бы забавно посмотреть, что за книги у него. И вернется он еще не скоро. Но я не буду зря рисковать».

Он поискал в ящиках и за шкафами, но не увидел ничего по своей части. Он прошел через холл в спальню.

Кровать была не застлана, и перед ней, в двух метрах от двери, стоял черный пакет для мусора. Не пустой. Он пощупал — внутри лежало что-то мягкое, и он осторожно взял пакет за низ и вытряхнул содержимое на пол. Это оказались брюки и рубашка, выпачканные в чем-то уже засохшем, — как с заплатами из кирпича.

Надо было кое-что обдумать, и он ушел домой, не закончив поиски в квартире. Дома он был рассеян.

Из щелей окна сквозило. На улице валил снег, и мальчишки что-то из него лепили. Он увидел своего сына с морковкой в руках. Нос ждет своего снеговика. Вспомнился Майкл Джексон.

— О чем ты так задумался? — спросила она.

— Что?

— Ты о чем-то размышляешь.

— О Майкле Джексоне.

— О певце?

Он молча смотрел в окно. Уже слепили туловище из двух шаров. Еще ни у одного снеговика в мире не было ног.

— Ты о каком Джексоне думаешь, о певце? — переспросила она.

— Что?

— Ау, очнись!

Он перевел на нее взгляд.

— Да, о нем. Я увидел Калле с морковкой в руках, как он стоит и ждет, пока снеговику прилепят голову чтобы он мог приделать свой нос. — Он снова отвернулся к окну. — У Майкла Джексона были ведь какие-то проблемы с носом несколько лет назад.

— Первый раз слышу.

— Что-то было. Кофе не остался?

Она принесла кофейник.

— Что-то случилось? — спросила она, когда он налил молока, кофе и отпил.

— С чего ты взяла?

— Ты вернулся сегодня немного странный.

— Вот как.

— Не как обычно.

От промолчал. Голову наконец-то водрузили, и Калле воткнул морковку приблизительно в область лица. Камешки стали глазами и ртом.

— Хуже, чем обычно?

— Нет.

— Но ты был… бодрее последнее время.

— В конце концов человек привыкает к безработице, и тогда становится легче.

— Я рада, что ты можешь об этом шутить.

— Я не шучу.

— Я все равно рада. — Она улыбнулась.

— В бюро по безработице они всегда смотрят мимо меня.

— Почему?

— Последний раз, когда я разговаривал там со служащей, она ни разу не посмотрела мне в глаза, всю беседу она рассматривала что-то за моей спиной. Как будто эта чертова работа может оттуда выскочить. Или ей там так надоело, что она смотрела в окно.

— Работа скоро выскочит. Я чувствую.

«Она хорошо меня знает, — подумал он. — Но еще ни о чем не догадывается. Может, когда я принесу больше денег, она заподозрит, но до этого еще далеко. Может, я получу нормальную работу до этого. Чудеса случаются. Но может, когда она выскочит, я ее не захочу».

Перед глазами стояла кровь. Тогда, в квартире, одежда из мешка, казалось, шевелилась на полу и что-то ему кричала.

Черт бы их всех взял. Он думал и так и эдак, но дело действительно было плохо.

Он сам не знал, как сложил все обратно в пакет, но как-то ему удалось, и, покидая спальню, он надеялся, что все оставил как было. «Почему этот отморозок просто не сжег одежду? Я ничего не видел. Вообще ничего».

4

Воскресным утром Эрик Винтер рассматривал себя в зеркале. Он наклонился поближе, чтобы посмотреть, появились ли новые морщинки у глаз.

«Все-таки я тщеславен. Или, может, я много думаю о возрасте, оттого что все время был моложе всех. Я слежу за собой, чтобы нравиться женщинам до старости».

С улицы ничего не было слышно. Все-таки пять этажей. Он оторвался от зеркала и вышел из ванной. Квартира из трех комнат и большой кухни имела площадь сто тридцать шесть квадратных метров, и платить за нее приходилось много. Но он жил один, и мог себе это позволить. В квартире было светло, солнце висело прямо за окном. Он подошел к окну и посмотрел на запад. Еще чуть-чуть, и было бы видно море. Можно выйти проветриться на балкон.

Наспех поев под саксофон Джона Колтрейна, он решил, что будет делать.

Она вышла из спальни, но ему явно хотелось побыть одному, и она, выпив стакан воды у раковины, ушла обратно одеваться, чтобы ехать домой.

— Сегодня ночью я долго ждала, — сказала она на прощание.

Он вел машину вдоль реки. Когда сумерки уже были готовы упасть с небес, цвета уползли обратно под землю. Все равно что ехать сквозь сажу, не оставляющую следов. Сбоку — неожиданно ярко — промелькнуло солнце, и он надел темные очки. Боковым зрением он видел почерневшие краны на другом берегу. Дома принимали оттенок расплавленного металла.

Он заехал так близко к морю, как только возможно, вышел из машины и забрался на скалу. Море вяло шевелилось; он проводил взглядом последнее движение волны в открытое море и увидел, как лед разрезает дышащую воду.

Большая часть залива была покрыта льдом, и он видел мельтешение вдали: люди ходили по замерзшей воде. Две компании, разойдясь на километр, что-то кричали друг другу, но слова натыкались на полпути на невидимое препятствие и с дребезгом падали на лед.

Из нагрудного кармана зазвонил телефон, приглушенный курткой и кружащим белым ветром.

— Я слушаю.

— Это Лотта.

— Да?

— Эрик, ты где?

— А какая разница? — спросил он и тут же пожалел об этом.

— Я спрашиваю, потому что хотела тебя увидеть.

— Прямо сейчас?

— Чем быстрее, тем лучше, — сказала она незнакомым голосом. Его единственная сестра… Отношения между ними могли бы быть более родственными. Он забеспокоился.

— Что-то случилось?

— Нет.

— А что тогда?

— А ты где? — спросила она опять.

— Я стою на острове Амундон и смотрю на море.

— Ты можешь при…

Голос пропал. Ветер усилился, выхватил ее голос из телефона и отнес далеко на лед.

— Что ты сказала, я не расслышал? — Винтер накинул куртку на голову.

— Ты можешь приехать?

— Приехать? Куда?

— Сюда, домой…

Ветер опять унес ее слова.

— Что?

— …чтобы ты приехал, — услышал он.

— О’кей. Я буду через полчаса.

Он нажал на красную кнопку, и стало тихо. Лучи раздвинули слоистое небо, и новый свет брызнул на море и скалы, где он стоял и смотрел на горизонт. Вдали виднелась лодка, но скоро исчезла в неведомом. В отблесках сверху море и земля внезапно стали одного цвета, и когда он шел обратно по замерзшему берегу, он надел темные очки, чтобы защитить глаза от уколов солнечных лучей.

Они сидели в комнате, выходившей окнами в сад. Дверь на террасу была чуть приоткрыта, и доносился слабый запах стужи.

«Здесь мало что изменилось. Как будто я был тут этим утром, — думал он. — Единственное отличие — появились новые книги. И в воздухе повисла дорожка холода. Но я так редко тут бываю…»

Лотта уложила волосы и была красива, но лицо напряглось, глаза смотрели устало. На ней были черные джинсы, клетчатая рубашка и мягкий вязаный свитер. Ей скоро исполнялось сорок лет, но возраст, похоже, никогда ее не волновал.

— Что он там делал? — спросил Винтер.

— Он назвал это «короткой поездкой в целях просвещения».

Лотта положила ногу на ногу, и он заметил, как растянулась ткань на бедре.

— Они совершенно подавлены, — сказал он.

— Да.

— Я тоже.

Лотта посмотрела на него.

— Тот мальчик… — начал он и спохватился.

Лотта заплакала, тихо и мягко, как будто шел снег.

Дверь на веранду открылась шире, и острый ветер залетел в комнату. Винтер встал и закрыл дверь.

Она рассказывала, а он слушал, как слушает тот, кто не хочет этого знать, но у него нет выбора. Соседский мальчик, девятнадцати лет, поехал в Лондон и там был убит. Он был не просто сосед, а нечто большее.

Когда Винтер переехал с этой улицы, Пэр Мальмстрём был совсем ребенком. Теперь он закончил гимназию. Винтер иногда встречал его. Мальчик со временем утратил девичью пухлость и приобрел мужественную твердость.

Такова жизнь, думал Винтер.

— Как я понимаю, ты разговаривала с Лассе и Карин.

— Я только что оттуда.

— Хорошо.

Он знал, что никто другой не смог бы. Только она.

— Ты был там? — спросила она.

— Да.

Все, что он мог из себя выдавливать, — это краткие ответы. Он там был, и это ничего не меняет, только, может, чуть придерживает бешеные чувства, встречая их на пороге.

— Мы не говорили о… подробностях, — сказала она. — То есть я с Лассе и Карин.

Винтер почувствовал боль в руке, разжал кулак и увидел, что он впился своими тупыми ногтями в ладонь так, что на ней горел красный след.

Он не знал, что сказать.

— Карин говорит, что она никогда себе не простит, — сказала сестра.

— Что он туда поехал?

— Да.

— Ему было девятнадцать лет, он был уже взрослый.

Лотта посмотрела на него.

— Я пойду, — сказал он.

— Подожди. Когда я оттуда пришла… я думала, есть ли какая-то разница в чувствах, если это происходит… вот так или если это был несчастный случай или болезнь.

— Шок больше, но чувство потери то же самое, — сказал он. — Иногда может быть наоборот… когда кто-то подвергается насилию, это настолько необъяснимо, что потерявший близкого не полностью осознает, что произошло… как будто все было только предупреждением.

— В таком случае Лассе и Карин уже прошли через эту стадию.

— Да. Я пошел, — сказал он опять.

5

Спрятавшись в складках одежды, приглушенные признаки зимы провожали полицейских до лифта и даже до четвертого этажа, где находился следственный отдел.

В другое время года звуки, проникающие сюда, отскакивали со звоном от стен коридора, обитого плиткой. Но зимой они пролетали беззвучно, как снежки. «Сфера тишины обволакивает все и всех, — думал Винтер, выходя из лифта и заворачивая за угол. — Все-таки, может, январь — это мой месяц».

Запах сохранялся в одежде и когда следственная группа собралась в комнате совещаний. Всего в команде было пятнадцать человек. Героические усилия первых дней начали утомлять — как обычно, впрочем, — и присутствовало только ядро группы. Пахло одновременно холодной сыростью и перегревшимися моторами.

Винтер был шефом группы, его помощником — Бертиль Рингмар, который и сам не спал все это время, и следил, чтобы не спали другие. Он даже не причесался перед совещанием, и это был верный признак серьезности дела. «Если бы была война и я был командиром отряда, — думал Винтер, — я бы непременно сделал его своим заместителем, иначе бы я сидел и размышлял целую вечность».

Винтер взял папку, которую ему протянул регистратор Ян Меллестрём — молодой сотрудник, так хорошо проявивший себя в двух расследованиях, что Винтер решил забрать его к себе в группу. Ян все держал под контролем, ничего не забывал и следил за базой данных предварительного расследования, как за собственным дитем. К тому же он умел понимать прочитанное и хорошо писал. Как правило, на такие дела ставили двух регистраторов, но Ян справлялся один.

Винтер сглотнул и почувствовал раздражение в горле — оно еще вчера начало першить.

— Кто-нибудь хочет что-то сказать? — спросил он.

Все переглянулись.

Винтер обычно соблюдал зверскую дисциплину, и если он вдруг позволял такую вольность, как свободные разговоры, это означало, что в этом деле им потребуются нестандартное мышление и креативность.

Но желающих не нашлось.

— Ларс?

Ларс зашевелился. Его черты лица стали выразительнее, с тех пор как его сделали инспектором, заметил Винтер. Даже бюрократические реформы иногда идут на пользу.

— Я прочитал всю информацию из Лондона, — начал Ларс Бергенхем.

«Ей-богу, его лицо стало значительнее. Теперь, когда ассистенты стали называться криминальными инспекторами, он стал ощущать себя настоящим сыщиком. Он был инспектор. Инспектор. Я инспектор. Кто ты? Это ты мне говоришь? Закрой рот и слушай, когда я говорю».

— И что? — спросил Винтер.

— Да об этой перчатке…

— Мы слушаем, — подбодрил Винтер.

— Там в Лондоне они нашли след от перчатки в гостиничном номере, и, насколько я понимаю, Фроберг нашел такой же здесь, в общежитии.

— Это так.

— Причем отпечаток в обоих комнатах примерно на одном и том же месте.

— Да.

— Больше ничего, — сказан Бергенхем и выдохнул от пережитого напряжения.

«Больше ничего, — думал Винтер. — Больше ничего, только то, что шведского парня убивают в Лондоне и почти одновременно английского парня, приехавшего учить инженерные технологии, убивают в Стокгольме, причем похожим способом, и, может статься, скоро я узнаю, что тем же самым способом, и тогда я уйду ото всех и буду сидеть и рисовать круги на разлитом на столе кофе, пока не успокоюсь. По-любому, легким это дело не будет».

— Есть еще кое-что, — подал голос Рингмар из своего любимого угла. Он всегда там стоял, беспрерывно теребя усы — не для того, чтобы их пригладить, а чтобы легче думалось.

— Эти отпечатки, — сказал он.

Все ждали. Винтер опять почувствовал резь в горле слева.

— О них что-нибудь есть в последней информации от Интерпола и Англии?

— Нет, — ответил Меллестрём, — но они пишут, что не закончили еще и с половиной комнаты.

— Это значит, что мы быстрее, — сказал сыщик, который с большой вероятностью мог скоро покинуть ядро группы.

— Ни хрена это не значит, — сказал Рингмар.

— Мне бы не хотелось, чтобы дело превращалось в соревнование между Лондоном и Гетеборгом, — согласился с ним Винтер.

— Как можно разобрать, что это был именно штатив?

— Вот именно. Так о чем это я?

— Отпечатки, — напомнил Меллестрём.

— Ах да. Техники нашли маленькие следы почти в центре комнаты, и теперь они говорят, что знают, что это.

— Причем они в этом точно уверены, — подчеркнул Винтер.

— Они совсем не уверены, — сказал Рингмар. — Они продолжают разбираться. Я несколько раз говорил с ними или с Интерполом.

— С ними надо держать прямую связь, — сказал Винтер.

— Может, мы завтра придем, чтобы дослушать? — раздался женский голос. Ледяная ирония была направлена в адрес Рингмара.

Она может выбиться, подумал Винтер.

Анета Джанали была почти единственной женщиной в отделе расследования убийств, причем новенькой, но совершенно не стеснялась. Ее планировали оставить в группе до самого конца расследования. «К тому же она красивая», — сказал тогда Рингмар Винтеру.

— Следы оказались от ножек штатива, — продолжил Рингмар.

В комнате стояла отчетливая тишина.

— Штатив для видеокамеры, обычной камеры, бинокля, что там еще может быть, — но это был штатив.

— Как, черт подери, это можно понять? — удивился кто-то из глубины комнаты.

— Что ты сказал?

— Как я только что сказал, они еще не уверены. Но лаборатория уже исключила множество других вариантов.

— Этот отморозок все снимал, — сказал полицейский, стоявший у двери, и посмотрел на коллег.

— Об этом мы ничего не знаем, — заметил Винтер.

— Все, что мы знаем, — это что в крови остался след от штатива, — резюмировал Рингмар.

— А мы знаем, когда он там очутился? — подал голос Бергенхем.

— В каком смысле? — переспросила его Анета.

— Штатив он поставил до или после?

— Это правильный вопрос, — сказал Рингмар. — И я только что получил на него ответ.

— Ну?

— Похоже, что он установил штатив до… до того, как это случилось.

— То есть кровь пролилась туда уже после, — задумался Бергенхем.

Все молчали.

— Так он снимал фильм, — проговорила Анета Джанали, поднялась, вышла в коридор и дальше в туалет, где долго стояла, наклонясь над раковиной. «Как же остальные это выносят?» — думала она.

Винтеру было что сказать, но сначала он просто молчал. Горе завладело домом Лассе и Карин Мальмстрём, и тени выступили из темноты.

— Если бы ты только знал, какой это ужас — пережить своего ребенка, — сказал Лассе.

Винтер встал и пошел из комнаты на кухню. Когда-то он часто бывал здесь, но последние несколько лет не заходил.

Дни летят, как бешеные кони по кочкам, думал Винтер, по очереди открывая дверцы шкафов, пока не нашел растворимый кофе. Включил чайник, насыпал кофе в три чашки, налил немного молока, потом закипевшую воду.

«Такие вещи сводят меня с ума, но в то же время делают чувствительнее, и это, может быть, не так плохо. Если я смогу лучше разбираться в эмоциях, это пойдет на пользу оперативной работе. Если ей вообще что-то может пойти на пользу».

Солнечные лучи прорвались в окно и слились в середине кухни со слабым электрическим светом из холла, образуя бесцветную субстанцию, ничего не освещающую и никуда не ведущую. Никто никуда и не шел в этом доме. Придут ли когда-нибудь хозяева в себя?

Он нашел поднос и принес чашки в гостиную, где Карин Мальмстрём к тому времени все-таки подняла жалюзи на одном окне. Солнце тут же нарисовало прямоугольник на северной стене. Туда утекал весь свет.

— Он, значит, поехал на два дня, — сказал Винтер.

Лассе Мальмстрём кивнул.

— Он знал, где остановится?

Родители молча переглянулись.

— Он заказал где-то комнату перед поездкой? — спросил Винтер.

— Он не хотел заказывать заранее, — сказала Карин Мальмстрём.

— Почему же?

— Это не первая его поездка. Правда, в Лондон он впервые ехал один, но он опытный путешественник.

Для нее он все еще был где-то рядом. Винтер много раз замечал, что люди довольно долго не осознают произошедшее.

— Он не считал, что нужно много готовиться, — пояснила Карин.

Винтер посмотрел на прямоугольник света: он передвинулся и теперь освещал женщину, но она наклонила голову, и лицо оставалось в темноте, только в правом ухе что-то блестело. На ней были застиранные джинсы и свитер крупной вязки: первое, что попалось под руку после бессонной ночи.

— Молодежь вообще не любит много планировать, — добавила она.

— Но он не говорил хотя бы примерно, в каком будет районе?

— Кажется, речь шла о Кенсингтоне, — сказал Лассе Мальмстрём.

Винтер ждал.

— Мы несколько раз ездили в Лондон все вместе и останавливались в одном и том же маленьком отеле в Кенсингтоне. Он не захотел, чтобы я позвонил и заказал ему там номер. Но я все равно заказал, и тогда он разозлился, но… мы все равно не отменили заказ, и я думал, что он все-таки поедет туда, — рассказал Лассе.

В противоположность жене он был в костюме, белой рубашке и галстуке. «Как по-разному мы реагируем на горе», — думал Винтер.

Лассе будет продолжать ходить на работу, но через пару дней упадет на стол перед испуганным клиентом, и костюмы еще долго ему не понадобятся.

— Но он туда не поехал.

На небе показались облака, и прямоугольник света исчез. Винтер заметил тусклый взгляд Карин.

Похоже, она отключилась, подумал он.

— Вы были когда-нибудь к югу от Темзы?

— Что?

— Вы заезжали в южные районы в Лондоне? Когда вы были там… с Пэром.

— Нет, — сказал Лассе.

— А упоминали когда-нибудь юг Лондона в разговорах?

— Нет. С чего бы?

— Он не говорил, что поедет туда?

— Нет. Я по крайней мере такого не слышал. А ты, Карин?

Свет вернулся, и Карин уставилась в прямоугольник.

— Карин!

— Что…

Она не повернула головы.

— Пэр не говорил, куда собирается пойти в Лондоне?

— Чего?

Лассе повернулся к Винтеру, развел руками.

— С какой стати он поехал на юг? — спросил Лассе.

— Может, у него там были знакомые?

— Никогда не слышал. Наверное, он бы сказал нам об этом. Ты думаешь, он кого-то там встретил?

— Судя по всему.

— Я имею в виду… до того. Кого-то, кто заманил его в эти трущобы…

— Я не знаю, — сказал Винтер.

— Я спрашиваю, что ты думаешь, черт тебя побери, — повысил голос Лассе.

Его жена сидела неподвижно.

Винтер хотел было отпить кофе, но поставил чашку обратно. Человек, отработавший в полиции так долго, как он, теряет веру в предположения и уж точно ничего не думает во время расследования умышленного убийства. Это самое плохое, что можно сделать, — ходить вокруг и думать о чем-то, что вышло прямо из преисподней. «Но не могу же я ему это сейчас рассказать. Родственникам нужна вера и объяснение необъяснимого».

— Я не думаю, что он встретил кого-то, кто уговорил бы его остановиться в этом районе, но я знаю, что он встречался с кем-то, когда уже снял там комнату.

— Спасибо.

— Но неизвестно, что заставило его поселиться на юге.

Лассе молчал.

Из окна донеслись голоса. В школе на углу закончились уроки, и дети расходились по домам. Скоро начнутся каникулы. Карин Мальмстрём встала и вышла из комнаты.

В машине Винтер не мог понять, отчего он не задал родителям Пэра пару напрашивающихся вопросов, самых важных, без которых нельзя было продолжать следствие. Может, они не знают, но спросить надо в любом случае, и чем быстрее, тем лучше. Придется дать им передохнуть и снова вернуться.

В начале февраля, бывает, весна выглядывает, чтобы прошептать словечко. Сегодня был как раз такой день. Винтер ехал по улице Экландагатан, вокруг шумел город. Солнце захватило башню отеля «Готия» и кололо оттуда глаза ярким светом. Когда он въехал на круговой перекресток с Корсвэген, его вдруг осенило, куда ему надо поехать.

Сзади засигналили, и Винтер быстро ушел направо, мимо тихого парка Лизеберг и дальше на восток. Он попал в зеленую волну и быстро очутился на площади Санкт-Зигфрид, откуда свернул на парковку перед зданием телевидения.

Припарковавшись, он посидел, облокотясь на руль. «Все это начинает меня доставать, — думал он. — Прячешься под маской, держишься, а потом где-нибудь на площади Санкт-Зигфрид она все равно внезапно падает.

Человек слаб. Надо все-таки найти время поговорить с Ханне. Но сейчас я должен поставить спокойную музыку, посидеть в машине, пока не начнет темнеть, проверить выражение лица в зеркале заднего вида и вернуться, откуда приехал».

6

Нападал снег, а мороз зафиксировал тяжелые белые ветки, всего за пару часов превратив окрестности в сказочное царство. С высоты четвертого этажа Ханне Эстергорд наблюдала за прохожими, скользившими мимо здания полиции. Проведя указательным пальцем по запотевшему стеклу, она разглядела в мокрое, но прозрачное окошечко конусообразные струйки пара изо рта. Она повернулась к Винтеру.

— Слишком много навалилось одновременно, — сказал он.

— Я понимаю.

— И иногда надо хотя бы с кем-то поговорить.

— Даже тебе? — спросила она и села к письменному столу. Стол был широкий и тяжелый. Он ей не нравился. Она просила поменять стол, а еще лучше пересадить ее в другую комнату, но вопрос был еще не решен. Похоже, он и не решится. Ей было сказано, что стол менять не будут, так как она работает на полставки. Когда она напомнила, что с первого дня все равно работает сверхурочно, администраторша посмотрела на нее так, как будто Ханне рассказывает ей бородатые анекдоты. Но Ханне было не до шуток. Она была пастором.

— Даже мне, — сказал Винтер и неуклюже закинул ногу за ногу.

«Нравится он мне, — думала Ханне Эстергорд. — Он слишком молод для своей работы, слишком красив, да еще и сноб с бесстрастным лицом, не вылезающий из костюмов от Балдессарини или Версаче. Но у него есть душа, оттого он здесь. Он не сломается, хотя иногда у него опускаются руки».

— Я не сломаюсь, — сказал Винтер.

— Я знаю.

— Ты меня понимаешь.

— Я тебя слушаю.

— Все говорят, что ты умеешь слушать.

Ханне не ответила. Умение слушать было само собой разумеющимся для священника. С тех пор как она разделила свою рабочую неделю между полицией и церковью, у нее не было недостатка в самых разных рассказчиках. Патрульные полицейские и криминальные инспекторы, иногда уже отработавшие не один десяток лет, но в основном молодые, прямо из школы полиции попавшие в Гетеборг насилия и преступности, оказывались свидетелями и участниками жутких сцен, когда общество, как в преисподней, пожирало своих детей. Коротких передышек им не хватало, чтобы прийти в себя.

На улицах царствовали превосходство силы и пренебрежение к не такому, как все. Там не было места ни слабости, ни чести.

Поэтому полицейские приходили к Ханне Эстергорд. У себя в группах они тоже об этом говорили, и Винтер был как раз один из тех, кто умел разговорить ребят, чтобы обсудить неприятные впечатления, но этого было недостаточно. Ханне не знала, потянет ли она приходить сюда чаще чем три раза в неделю. Эти ребята так часто работают с мертвыми: сгоревшими, искромсанными в аварии, утонувшими, убитыми. И это косвенно становится и ее переживаниями, неизбежно оставляет след.

— Я настолько лично воспринял это убийство в Лондоне, что не уверен, что смогу быть правильным руководителем группы, — сказал Винтер. — Я думал, что смогу быстро примириться со смертью друга, но это оказалось не так просто.

— Конечно.

— Может, мне нужна семья.

Ханне посмотрела ему в глаза — голубые, красивые. Что прячется за ними?

— Тебе плохо без семьи?

— Нормально.

— Но ты же сказал, что тебе, возможно, нужна семья.

— Это разные вещи.

Ханне молчала.

— Я сам выбрал жить одному, и в этом есть свои преимущества — самому выбирать, когда и с кем встречаться, но иногда наступают моменты… как сейчас…

— Как сейчас, когда ты приходишь сюда.

— Да.

Винтер положил ногу на ногу. В горле по-прежнему что-то саднило, миллиметровое раздражение далеко внизу, не достать.

— Я же не всегда так долго перевариваю события, — продолжил Винтер. — Когда я пришел салагой, стал ходить в патруль и очутился среди насилия на улицах, я чуть не бросил эту работу. Но потом стало легче.

— Почему стало легче?

— В каком смысле?

— Изменились твои чувства? Или ты стал смотреть более отстраненно, как сквозь туман?

— Туман? Да, это, наверное, подходящее описание.

— Потом ты стал реже бывать на улицах?

— В целом да, но… эта гадость осталась, хоть и немного в другом виде.

Ханне вспомнила, как к ней пришли двое парней, лет по двадцать пять, хотя им можно было дать и сто. По тревоге, поднятой после звонка соседа, они взломали дверь в квартиру на третьей минуте Нового года и споткнулись о тело десятилетней девочки, в гостиной лежала их мама, она прожила еще три часа, и ее муж тоже там лежал — тот, что пытался перерезать себе горло после всего, что сделал, но у него затряслись поджилки, как сказал один из парней. Это было совсем недавно. Ханне знала, что Винтер тоже сейчас вспоминает и этот случай, и многие другие.

— Когда я стоял в этой чертовой студенческой комнате, чувства обострились, и мне хотелось убежать. Но я как будто получал информацию из пространства, с разных сторон, несколько сообщений одновременно, и такого я раньше не испытывал.

— Понимаю.

— Ты понимаешь меня? С одной стороны, это может помочь в деле, с другой — это осложняет, как никогда.

— Понимаю.

— Понимаешь? А как ты можешь это понять, Ханне?

— Ты знаешь, сколько раз мы говорили об этом с родственниками погибших? Ты видишь, что на улице идет снег, но и солнце светит, ты чувствуешь, что там холодно, но светлее, чем вчера? Свет есть всегда. Скоро станет теплее. Что бы ни происходило, крупицы правды всегда остаются. Может, в этом и есть смысл.

Винтер посмотрел в окно и ничего, кроме серости, не увидел. Но если Ханне говорит, что идет снег, то, наверное, так и есть.

— Как ты думаешь, есть ли какой-то предел? — спросил он.

— Предел тому, что может человек?

— Да.

— Трудно сказать. Мне всегда было сложно определять границы.

— А знаешь, что самое трудное в работе сыщика? Сначала приобрести нужные привычки и войти в нормальный режим работы, а потом, с каждым новым делом, отбрасывать все привычки и работать, как будто такое случилось первый раз.

— Я понимаю.

— Как будто кровь льется впервые. Как будто она могла быть моей или твоей, Ханне. Или, как это было со мной сейчас, мысленно увидеть труп, когда он еще двигался и в нем была душа. Отсюда и надо двигаться.

— Так что ты собираешься делать?

— Пойти почитать распечатки Меллестрёма.

Домушник шел обратно и думал, как было бы хорошо, если бы эта квартира не существовала, если бы все оказалось галлюцинацией, временным повреждением рассудка на почве нервного перенапряжения. На пути к вершине ремесла нетрудно сорваться с катушек.

Он пришел в обычное время и наблюдал, как жильцы выходили из дома: женщины, мужчины, дети. Но его он не заметил. В дом он не стал заходить, ни к чему светиться.

На следующий день он опять был на месте и в десять часов увидел, как он прошел на парковку на другой стороне улицы, завел «опель», выглядевший как новенький, и уехал.

И что теперь делать? Собирался ли он лезть так далеко? Чего он вообще хочет?

От полуторачасового ожидания на улице он замерз. Неожиданно для самого себя он оказался в доме, прислушивающимся перед квартирой, и вот он уже туда входит. Сердце стучало, как будто сваи забивали, но он быстро прошел через холл в спальню. На полу ничего не было, никаких новых пакетов с одеждой, никаких засохших следов кирпичного цвета.

Не было и ничего подходящего, чтобы украсть. Когда он услышал звуки из холла, он понял ясно, как никогда, что у человеческого любопытства, или нерешительности, или что там, черт возьми, его сюда привело, должны быть свои границы.

«Чтоб эти газетчики провалились, — думал он. — Если бы они все не писали об этом чертовом, чертовом убийстве, я бы никогда не пришел сюда и не слышал сейчас этого чертова, чертова, чертова звука открывающейся двери».

Он опустился на колени и залез под кровать. «Что делать? — думал он. — Вот оно, наказание за грехи мои».

Под кроватью было полно пыли, клубки пыли, и он отполз подальше, пытаясь не чихнуть. Одной рукой он зажал нос и рот, другой обхватил шею, сдерживая порыв.

«Это я себе много раз представлял, — думал он. — Как немцы обыскивают дом, евреи лежат спрятавшись, а потом кто-то чихает».

В холле зажегся свет, и он увидел, как в спальню заходит пара ботинок. От страха раздражение в носу исчезло. Ему казалось, что он не дышал. Зажегся какой-то свет — очевидно, лампа на тумбочке у изголовья.

«Я не могу просто взять и выползти ему под ноги, — думал он. — Прежде чем я успею добежать до двери, он оторвет мне голову». Наверху что-то брякнуло, и раздались звуки, которые было легко узнать.

— Я немного опоздаю.

До чего же мерзко лежать и слушать этот голос.

— Да… Конечно… Нет… Я потому и вернулся… Да… Десять минут… Нет… Я с ним говорил… Пленка… Да… Ага… Я слышу… Десять минут.

Опять брякнуло, и он увидел ботинки, стоящие носками прямо к нему. «Ну, сейчас», — сжался он.

Было так тихо, как только может быть в доме по утрам, когда жильцы уже разошлись. Из окна доносилось тихое вжииик машин, и больше ничего.

«Он задумался о своем или смотрит на кровать? Если ботинки быстро шагнут сюда, я откачусь и попробую выскочить с другой стороны, а там посмотрим». Он напряг мускулы, приготовившись.

И вот — ботинки повернулись к холлу, вышли, свет погас, хлопнула входная дверь.

Он лежал не двигаясь минут двадцать, истекая потом.

«Когда он убирается, он ведь пылесосит под кроватью, не заглядывая туда? Или это только мои мечты? Что будет, если он заметит, что кто-то лежал под его кроватью? Это плохо для меня? Что мне надо делать? Помимо того, конечно, что больше никогда, никогда сюда не приходить. А что, если он запер дверь изнутри и теперь ждет в холле? Надо подождать еще… Нет, я больше не могу… Вылезаю».

Он выкатился наружу, покрытый пылью, похожей на городской загаженный снег. Стараясь, как только можно, подбирать все падающие клочки пыли, он приоткрыл дверь на лестницу и прислушался, потом собрался с духом и шагнул наружу.

С балкона дуло, и Винтер поднялся из-за стола, чтобы закрыть дверь. Но сначала он вышел на балкон. Было холодно, и доносились запахи большого города. Внизу скрежетали трамваи, все реже и реже. По парку и аллее катился туман с канала. Передернувшись от сырости, Винтер вернулся в квартиру и закрыл балконную дверь.

Он сидел над рапортами английской полиции. Между двумя убийствами определенно была связь. Раньше подобного не случалось. Способ убийства был довольно странным. Там, на юге Лондона, пол был испещрен следами ботинок в свернувшейся крови. Следы напоминали или могли напоминать те, что обнаружили в комнате студенческого общежития в Гетеборге.

Как только Винтер вошел в дом, он сразу включил компьютер и поискал подобные случаи. Тут было над чем поработать, но он исходил скорее из картинки в голове, представления — оно могло оказаться и чистым вымыслом. Он порылся в разных базах, даже американских. К его удивлению, многие преступники были родом из Калифорнии и Техаса. Наверное, это солнце и песок сводят людей с ума, подумал он. Тут зазвонил мобильный телефон, Винтер вытащил антенну и поднес телефон к уху.

— Эрик! — раздался надломленный голос.

— Привет, мама. Я как раз о тебе подумал.

— Ох…

— Я думал о солнце и песке и что они могут делать с людьми.

— Это прекрасно, но…

— Зачем ты звонишь на мобильный? Это очень дорого.

— Ха-ха. Но я…

— У меня есть обычный телефон на кухне.

В трубке раздалось бормотание. Он представил, как она повернулась к бару и налила четвертый за вечер сухой мартини, одновременно проверяя свой профиль в зеркале. Ох уж эта мама.

— Как удался сегодня гольф? — спросил Винтер.

— Мы не выходили сегодня, мой мальчик. Целый день шел дождь, но теперь…

— Как жаль. Вы же специально купили дом подальше от шведской погоды.

Раздался вздох, влажный вздох, утонувший в мартини.

— Ты прав, но грунт здесь действительно лучше и трава зеленее.

Ее смех напоминал скрежет несмазанных тормозов.

— Подожди, папа что-то хочет сказать.

Он слушал слабые звуки на длинном пути между Гетеборгом и Марбеллой. Голос вернулся, еще более резкий, чем раньше.

— Эрик?

— Я здесь.

— Папа говорит, чтобы ты приезжал сюда на день рождения.

— Это же еще не скоро, в марте.

— Мы знаем, как ты занят. Все надо планировать заранее. Вот мы и планируем. Папа говорит, что оплатит поездку.

Он представил отца, стоящего у столика на террасе. Высокий, с большой головой и седой шевелюрой, красным лицом, не желавшим приобретать при загаре красивый оттенок, и вечным вопросом на задворках подсознания: действительно ли деньги составляют смысл бытия?

— Я не поеду. Если бы ты приглашала, еще куда ни шло, но только не наш обнищавший отец.

— Ха-ха. Эрик, ты должен…

— Я не поеду. У нас тут…

— Я прочитала сегодня в газетах. Какой кошмар! Бедный мальчик, и наши соседи. Я пыталась сказать это раньше, но ты не давал мне вставить слово.

— Да. Это ужасно.

— Лотта звонила на автоответчик, но нас не было дома. Мы уезжали на несколько дней на Гибралтар, папа давно собирался.

— Угу.

— Мы только что говорили с Лоттой.

Винтер слышал звяканье льда и представлял теплый ветер и как мама выпускает вверх струйку дыма.

— В Лондоне может случиться что угодно, такой город, — сказал он.

— Да, в Испании большие города намного безопаснее. Кстати, ты хорошо отвечал на вопросы журналистов.

— Я ничего особо не сказал.

— Это и было хорошо.

Он обнаружил, что машинально открыл на экране карту Испании — как раньше мы чертили что-то на бумаге во время телефонного разговора — и теперь разглядывал Марбеллу. Монитор слегка мерцал по краям, как бы намекая на жару испанского города. Он прокрутил вниз и поставил курсор там, откуда доносился голос.

— Эрик?

— Да, мама?

— Я думаю позвонить Лассе и Карин.

— Прямо сейчас?

— Но ведь еще не очень поздно.

«Звонить надо было четыре мартини и одну риоху назад», — подумал он.

— На них сегодня много всего навалилось. Я бы не звонил сегодня. Лучше завтра, с самого утра.

— Ты, как всегда, прав, мой мальчик.

— Всегда прав, как коп.

— Мы привыкли. Ты же самый молодой комиссар Швеции.

Винтер услышал звук миксера.

— Мне надо еще поработать, — сказал он и закрыл карту Коста-дель-Сол.

— Мы перезвоним.

— Конечно. Пока и привет папе.

— Подумай о приглашении… — сказала мама, но Винтер уже отключился.

Он поднялся, прошел на кухню, налил воды, включил чайник в розетку, нажал кнопку.

Пока чайник шипел, он насыпал заварку в ситечко и положил его в фарфоровую чашку. Налил немного молока и потом закипевшую воду. Когда чайный лист дал достаточно цвета, он вынул ситечко и отнес чашку к компьютеру. Там он поставил диск Джона Колтрейна и просидел, отхлебывая чай, до поздней ночи. Горел только торшер у книжных полок. Наконец он встал, подошел к окну и попытался что-нибудь разглядеть, но увидел только свое отражение.

7

Наступила суббота. Стив Макдональд, направлявшийся к семье Хиллиеров, держал хорошую дистанцию всю дорогу по А 236. Собственно, он был один такой — никуда не спешивший, тра-ла-ла, — остальные проносились со свистом. Мужика на «воксхолле» он довел до бешенства, и тот показал ему палец, обогнав Макдональда еще в Кройдоне.

«Обгоняй, обгоняй, — бормотал Макдональд и ждал очередного ненормального в зеркале заднего обзора. — Я сегодня тоже не в духе, так что ты валяй, обгоняй, чтобы я мог записать твой номер».

Впереди дорога раздваивалась: ему придется уйти налево, а остальные промчатся направо, сигналя и триумфально поднимая в небо средний палец.

«Мы — нация хулиганов, — думал Макдональд, — мы с воодушевлением кидаемся в состязание, показывая пальцем на Главного Тренера там, в небе. Тот придурок, похоже, ехал на матч „Брентфорда“ в Гриффин-парке. Подходящее место, чтобы оживить февральский день, проведя его в компании развеселых товарищей».

Доехав до Тулсе-Хилл в южном Лондоне, он припарковался перед домом на Палас-роуд. Фасад дома был свежевыкрашен. Здесь жил старый средний класс — те, кто предпочел остаться, когда район стал превращаться в зону боевых действий. Выйдя из машины, Макдональд услышал рев болельщиков со стороны Броквель-парка.

Окна были черные, но он знал, что родители Джеффа Хиллиера его ждут. «Слава Богу, что не мне пришлось им об этом сообщать. Или так еще хуже, потому что сейчас первый шок может пройти и они осознают?»

Он постучал, и дверь тут же открылась, как будто женщина стояла там все утро. Хотя она знала заранее о его приходе, она смотрела так, будто Макдональд силой вломился в ее дом.

— Фру Хиллиер?

— Да, это я. Комиссар криминальной полиции Макдональд?

Он показал удостоверение. Не взглянув, она махнула внутрь дома: проходите.

«Чтоб эти визиты провалились, — думал Макдональд. — Вот так и происходит в наших кошмарах. Таких, как я, люди видят в мучительных кошмарных снах».

Длинный коридор привел в гостиную. В дальнем ее углу, освещенном лампой, на пузатом широком диване сидел мужчина. Макдональд услышал слабое дребезжание: под голым обрывом, переваливаясь, проехал поезд Британских железных дорог.

— Мы никогда не ездим на поезде, — сказал мужчина.

Макдональд представился. Мужчина вел себя как глухой:

— Наш район изуродовали железными дорогами. Они еще хуже, чем шоссе.

Макдональд увидел бутылку и стакан. Мужчина схватил стакан и держал на уровне подбородка, молча смотря на посетителя. Макдональд сделал шаг поближе. Глаза мужчины были поблекшие — непонятно, от болезни или от алкоголя.

— Я не слепой, — сказал мужчина, угадав его мысли. — Я просто пьян, с одиннадцати утра, если быть точным.

— Можно присесть? — спросил Макдональд.

— Располагайтесь! — Винстон Хиллиер, отец Джеффа, попытался выдавить смешок. — Это я сказал Джеффу, что это хорошая идея. — Он поднялся взять чистый стакан с полки. — Джин или виски?

— Полглотка виски, — сказал Макдональд.

— Вы шотландец?

— Да.

— Откуда?

— Из-под Ивернесса.

— У озера жили?

— Нет, с другой стороны.

Макдональд взял полный до краев стакан и вдохнул запах виски.

— Надеюсь, «Баллантайн» сойдет, — сказал хозяин.

— Да, вполне.

— Шотландцы ведь предпочитают мальт.

— Честно говоря, почти ни у кого из шотландцев нет денег на мальт. — Макдональд поднял стакан в знак приветствия, но сел, не отпивая.

Винстон Хиллиер смотрел в окно на очередной поезд, протискивающийся под обрывом. В сумерках пейзаж становился серее и унылее.

— Я думал, это хороший шанс. Новая страна, интернациональное образование в этом новом прекрасном мире.

Он отпил джина с тоником.

— А почему именно… Швеция? — спросил Макдональд.

— Почему бы и нет?

— Были ли какие-то особые причины?

Макдональд услышал шаги и обернулся. Женщина принесла послеобеденный чай. Запахло разогретыми сконами. Макдональд отодвинул стакан с виски, освобождая место на столе.

— Все-таки почему вы выбрали именно Швецию? — повторил он.

— У него там когда-то давно был друг по переписке, больше ничего, — сказала женщина. Она расставила чашки, десертные тарелки и села рядом с мужем.

— Поэтому он поехал в Гетеборг, — сказал Винстон Хиллиер.

— А как он узнал об этой программе?

— В его школе, — сказала женщина, которую, как было известно Макдональду, звали Карен.

— Джефф всегда хотел стать ин-же-не-ром, поэтому он за-интере-совался этим институтом, — глухо, с трудом сказал Винстон. — Тем более у него английское название. «Чандлерс» или как там его.

— «Чалмерс», — подсказала женщина.

— Точно, «Чалмерс».

— Ему еще письмо пришло. — Женщина повернулась к мужу.

— Из школы?

— Нет. От кого-то из Гетеборга, и письмо, похоже, убедило его поступать… в этот институт.

Женщине было тяжело так долго разговаривать.

— Это было частное письмо?

— Какое же еще?

— От того старого товарища?

— Мы не знаем, — ответила женщина.

— Он нам его не показывал, — произнес Винстон. — И это понятно, но он даже не сказал, от кого оно. Только что он его получил.

— Из Швеции?

— Из Гетеборга.

Вдалеке громыхал очередной поезд. Лязганье мало-помалу становилось все слышнее.

— И он не упоминал этого человека после того, как поселился в Гетеборге?

— Нет.

— А кого-нибудь еще, с кем он там познакомился?

— Нет.

— Совсем никого?

— Он же черт побери не успел туда въехать, как его убили, идиот! — закричал Винстон, выкатив на Макдональда красные глаза. Он скатился с софы и остался лежать лицом в пол. — Уходите.

Его голос приглушался ковром.

Женщина кинула взгляд, извиняющийся за их горе.

«Это как раз тот чертов случай, когда извинений не требуется, — подумал Макдональд. — Это я здесь должен просить прощения».

— У-би-рай-тесь отсюда, — повторил мужчина на полу.

Макдональд сделал знак женщине, и они вышли в кухню, где он быстро задал еще несколько коротких вопросов, а потом позвонил хорошему знакомому доктору, которому когда-то оказал услугу.

— Катись к своему гребаному Лохнесскому чудовищу! — раздался уже более отчетливый крик. Очевидно, он поднял голову.

— Мне остаться, пока врач не придет?

— Нет-нет, ничего не надо.

— Вы уверены?

— Винстон не привык пить так много. До вашего прихода он спал.

Она, казалось становилась сильнее по мере того, как ее муж приближался к границе сознания.

Макдональд сильнее не становился. Он попрощался и вышел на улицу. Через час будет уже темно. Он сел в машину, развернулся и поехал в сторону «Стейшен-Райз», той маленькой станции, откуда шли поезда, так раздражавшие Винстона.

Остановившись на границе парковки, он зашел в паб «Рейлвей», взял «Янгс винтер вармер» и подождал, пока пиво прояснится, но ни секундой дольше.

8

Винтер курил сигариллы и читал протоколы допросов свидетелей. Утро в его кабинете было заляпано брызгами дождя из окна. Горло болело меньше. Может, это из-за табака?

Пару раз он невольно улыбнулся формулировкам: записывали слишком дословно. Но кое-что он выписал в свой черный блокнот.

Как обычно: то, что вначале казалось тривиальным, позже приобретает неожиданное значение.

Они поговорили со всеми, кого только нашли в окрестностях стадиона. «Чалмерс» рос на глазах, и жилья в округе оставалось немного. Жизнь продолжается, но где-то в другом месте.

Зазвонил телефон. Новая секретарь — может, оттого что она была красивая, Винтер задержат на ней взгляд чуть дольше, чем положено при первой встрече, — сообщила, что к нему пришел журналист.

— Попросите уважаемого убраться к чертовой матери, только сформулируйте это по-другому, — не дослушав, сказал Винтер. Он почувствовал, как она улыбнулась, и продолжил более мягко: — Можно сказать, что я занят и не хочу отвлекаться.

— Прошу прощения, но он говорит, что знаком с вами и что это очень важно.

Винтер посмотрел на дым от сигариллы и положил ручку на стол, чтобы было удобнее держать трубку.

— Важно? Когда это журналисты приходили с чем-то важным?

— Тогда я попрошу его прийти в другой раз, или что-то в этом роде.

— А как его зовут?

— Его зовут… минутку… Ханс Бюлоу.

Винтер подумал. Сигарилла в его руке потухла.

— Впустите его.

При долгой работе в полиции невозможно совсем избегать контактов с журналистами, сосущими время и нервы. Но оказалось, что и их можно использовать, и Винтер не был столь категорично, как его коллеги, настроен против прессы. Он рано осознал возможности, которые может принести публичность. Надо только заранее продумать, что ты будешь говорить. Сейчас он уже представлял, как будут выглядеть завтрашние заголовки. Кроме того, к некоторым журналистам он испытывал меньшую личную неприязнь. Бюлоу был одним из них.

— Эрик, привет. Я очень извиняюсь, что приперся в разгар работы…

— Это точно.

— Видишь ли…

— Кончай тянуть, Ханс. Что тебе конкретно надо?

— Да я по поводу этого убийства. На пресс-конференции ты как-то умолчал о связи с Лондонским делом.

— А есть связь?

— Хватит издеваться, Эрик. Шведский парень убит в Лондоне, а англичанин в Гетеборге, причем способ один и тот же.

— А, так это вы проводили вскрытие, доктор Бюлоу?

— Эрик, чтобы увидеть тут связь, не надо быть патологоанатомом.

— Даже не знаю, что тебе сказать.

— Ты разговаривал с копами в Лондоне?

— Это глупый вопрос.

— Почему?

— Как ты знаешь, мы ни с кем не разговариваем. Мы связываемся с Интерполом, который передает наши сообщения, кому считает нужным.

— Ах вот как.

— Ты же знаешь наши регламенты.

— А следы тем временем остывают.

— У нас есть свои правила, и мы их соблюдаем. Как будет выглядеть наше общество, если все перестанут соблюдать правила?

— Ага, понятно. Так как ты на правила плюешь, я могу заключить, что ты говорил с лондонскими копами и вы точно установили связь между убийствами.

Винтер молча потянул к губам сигариллу, но, наткнувшись на холодный неприятный запах, положил ее на край пепельницы.

— Нами расследуется убийство в Гетеборге, и это то, что мы расследуем.

— В это, кстати, тоже трудно поверить — на пресс-конференции ты совсем не вдавался в детали. Гетеборгское убийство тоже через Интерпол идет? Новые правила ЕС?

— Возможно.

— Перестань.

— Перестать? Общественность имеет право на информацию, да? О чем? Сколько ран на теле у пацана? Сколько дыр в роговице глаз? Какие слова убийца вырезал на его спине? Как выглядит кровь на стене при свете солнца под разными углами?

— О’кей, о’кей.

— Сейчас я ничего не могу сказать, и ты это прекрасно знаешь.

— Люди испугались.

— Ты хочешь напугать их еще больше?

— Молчание может вызвать обратный эффект.

— Какой еще эффект?

— Если всех посылать и молчать, могут возникнуть слухи, а потом и паника.

— А что, в Гетеборге паника?

— Я не исключаю этого в будущем.

— Отлично, значит, мы думаем в одном ключе. Я тоже смотрю в будущее.

— Я не знаю, куда ты смотришь, но я бы посоветовал на запад, — сказал Бюлоу. — Английские писаки начали звонить сюда, а с нами их не сравнить — совершенно другая порода.

— Они более зубастые, ты имеешь в виду?

— Они настоящие хулиганы от журналистики.

Винтер молча записал это выражение.

— Ты их просто не знаешь, — сказал Бюлоу.

— Честно говоря, я удивлен, что они еще не ходят здесь толпами.

— То есть морально ты к этому готов.

— Так пятеро уже сидели на пресс-конференции. Кроткие как ягнята.

— А накануне жрали как лоси. Это они с бодуна тихие.

— У тебя что-нибудь еще? — спросил Винтер после секундной паузы.

— Короче: большое искреннее спасибо.

— Ладно, я, может, перезвоню тебе уже сегодня, но вечерком.

— Я на это и надеялся.

— Ты же видишь, как быстро идет расследование.

— Ага, пока мы тут болтаем.

— Не вижу ничего смешного. За этими словами есть некий подтекст, и если он выплывет на поверхность, то тогда и начнется настоящая паника. Поэтому я держу такие вещи подальше от прессы.

— Удачи, — ответил Бюлоу.

После ленча все собрались в комнате совещаний. Группа таяла по мере того, как росла гора бумаг. Из лаборатории поступали улики и раскладывались в отдельные ящички и папки: волоски, кусочки кожи или ногтя, отпечаток пальца, одежды, следы, впечатления, фотографии одного и того же, но под разными углами — крик тех голосов, что услышал Эрик, стоя в комнате общежития.

Накануне он говорил с Пией Фреберг. Она не считала, что все ранения были нанесены сразу. Она была хорошим судебным врачом, очень дотошная. Количество ударов уже зафиксировано, и Винтер снова вытащил блокнот из внутреннего кармана. Мальчик в конце концов умер от потери крови.

— Сколько же все это продолжалось? — спросил инспектор Фредрик Хальдерс. Хальдерсу только что исполнилось сорок четыре, а год назад он перестал зачесывать волосы через лысину, коротко подстриг то, что оставалось, и его самооценка подскочила настолько, что он больше не считал необходимым улыбаться при разговоре.

— Хренову тучу времени, — сказал Эрик Винтер.

— Без перерыва?

— С перерывами, — ответил Бертиль Рингмар.

— Между первым и последним ударом прошло три или четыре часа, — объяснил Винтер. — Точнее мы сказать не можем.

— Какой кошмар! — не выдержал Ларс Бергенхем.

— Еще бы, — согласился Рингмар.

— А на предплечьях ран нет, — подал голос Ян Меллестрём.

— Там синяки, — сказала Анета Джанали.

— Силен, ублюдок. Сколько весил парень?

— Восемьдесят килограмм, — ответил Меллестрём. — Рост сто восемьдесят, так что было непросто его таскать.

— Если он таскал, — сказала Анета.

— По крайней мере он делал что-то в этом роде, — заключил Меллестрём.

— Следы сорок четвертого размера кружат по комнате, — продолжил Бергенхем.

— Там он мог его держать, — сказал Хальдерс.

— А то бы мы без тебя не догадались, — усмехнулась Анета. — И была бы я мужчиной, сказала бы то же самое.

Как завел Винтер, в начале собрания поощрялась свободная болтовня, нечто вроде внутреннего монолога с включенной громкостью, или мозгового штурма, или психологической терапии. Выскажи всё. Они вертели факты и кусочки фактов до боли в руках, пока фрагменты мозаики не начинали складываться один к другому.

— Как ему удалось оттуда слинять? — спросил Бергенхем.

— Он переоделся там же, — ответил Винтер.

— И тем не менее.

— Он подождал удобного момента.

— Там есть ванная, — сказала Анета.

— Тем не менее, — повторил Бергенхем.

— Пару-тройку человек он должен был встретить по дороге, — поддержал Рингмар.

— Я читал, — сказал Винтер, — что студенты теперь смотрят вниз, как будто стесняются друг друга.

— В наши времена было не так, — заметил Хальдерс.

— Как, неужели и ты где-то учился? — съязвила Анета.

Хальдерс только вздохнул.

— Потом, эти отпечатки на полу, — сказал Меллестрём.

— Я не врубаюсь, как они могут определить, что это штатив, — сказал Хальдерс.

— Вот поэтому ты тут, а они там, — сказала Анета.

Хальдерс опять вздохнул. Потом сказал:

— Чертов штатив.

Чертов штатив, думал и Винтер. Но отпечатки могли ничего и не значить. После тысяч интервью, что они провели со всеми возможными свидетелями, после всех визитов, проверки психопатов из базы данных, изучения биографии жертв (здесь еще тебе, Эрик, будут новости), фиксирования всех деталей и двух тысяч телефонных звонков…

— Прослежены ли все звонки из холла общежития? — спросил Винтер.

— Мы над этим работаем, — сказал Рингмар с обиженной миной.

— Я бы хотел посмотреть список звонков.

— Сделаем.

— Такой же надо получить из Лондона. Я с ними свяжусь.

— А от Мальмстрёмов? — спросил Рингмар.

— Да, от них тоже.

Винтер опять подумал про штатив. «Что на нем было? Что происходило? Где-то есть все, что нам надо: кассета или несколько…»

— Появились свидетели из Брюнс-парка, — сказал Меллестрём.

— Это вы уже по второму кругу жильцов опрашиваете? — уточнил Винтер.

— Еще нет, но скоро пойдем.

— Я бы хотел увидеть отчет об опросах соседей не позднее чем завтра утром. И проявите максимум внимания. Тут что-то не сходится.

Винтер сказал, что именно, и Рингмар кивнул, а Хальдерс потом сказал Меллестрёму, что как же они сами это не заметили, ведь должны были бы заметить при первом же опросе. «Проклятие», — сказал он, а потом выкинул обиду из головы, сосредоточившись на деле.

«Я хочу тебе кое-что показать», — сказал он Джейми, встретив его рано утром на Дроттнингатан, и открыл сумку — быстро, как бы невзначай. Они договорились, и Джейми пошел на работу, а тот своей дорогой, и вечером он позвонил в дверь, когда Джейми как раз вышел из душа, тщательно смыв запах сигарет. Сам Джейми бросил курить полгода назад, когда начал работать в баре, — это было бы уже чересчур.

По спине пробежали мурашки возбуждения. «Меня могут использовать, — думал Джейми, и в паху разгорался жар — мягкий, приятный. — Наконец-то я попробую по-настоящему», — пронеслось у него в голове. Мысли путались от волнения.

«Какой он здоровый бугай. Монтирует свое снаряжение. Посмотрел на вино, которое я приготовил на столе. Теперь он подходит и берет стакан, что я ему налил. Он что-то мне сказал? Он надевает маску. Черт, это уже страшновато. Он возвращается к камере и включает ее. Я думал, она громче работает. А, теперь она начала жужжать».

Джейми повернулся к черной линзе и широко открыл глаза от изумления, но не успел и слова сказать, как в рот врезалась тряпка, и звуки застряли в горле, а руки оказались связанными за спиной.

Потом он сидел на стуле, который тот принес из кухни, не мог оторвать глаз от камеры и думал: «Похоже, этот тип больной. Я был готов поиграть немного по его правилам, но мне не нравится, что он все время молчит. Игра игре рознь. Я не хочу больше здесь сидеть. Я встану и повернусь к нему спиной, чтобы он развязал мне руки».

Удар сзади, боль взорвалась, как в аду, и запульсировала в животе под пупком.

Ему удалось посмотреть вниз, и ему показалось, что в животе на мгновение что-то вздулось. От боли он не мог поднять голову и только смотрел на растекающуюся под ногами лужу и думал: «Этот ублюдок разлил вино по всему полу».

Теперь тот ходил вокруг, и Джейми подумал, что маска теперь другая, но когда он увидел, что у него в руках, все мысли выскочили из головы, кроме одной: дело зашло слишком далеко. От ужаса ноги перестали держать, и он стал падать вперед, прямо на то, что блестело в свете сильной лампы у камеры, и закричал беззвучным криком, пытаясь схватить ртом воздух.

Он опять стоял. Теперь он все понял. Он хотел отойти к стене, но движения остались в его воображении. Он поскользнулся и упал, ударив бедро, и скользил по полу, не находя точки опоры.

Он услышал голос. Внутри его раздается голос. «Он кричит мне, и это я сам. Теперь я отползу к стене, и, если я буду не двигаться, все обойдется.

Мама. Мама!»

Даже когда ничего не было видно, жужжание не прекращалось. «Прочь отсюда».

Это продолжалось долго. Сил не осталось. Его подняли. В голове не осталось мыслей. Что-то, по чему бежали мысли раньше, разомкнулось, и теперь они выливались прямо в голову и тело. Его подняли опять.

9

По пути в центр города Винтера сопровождал птичий гомон. Асфальт на дороге высох, а снег испуганно прятался под соснами в парке. Холод завернул в себя вечер и поднялся ночевать в небо, куда-то на север.

Он долго сидел в сумерках, пил чай, краем уха слушал сообщения на автоответчик. Комната провоняла кисло-сладким запахом креветок, которые он принес из китайского ресторанчика Лаи Ва. Он открыл балконную дверь и впустил вечер. Потом вернулся в кресло, но тут же встал опять, отнес посуду в кухню, включил посудомоечную машину. Он заварил новый чай, пошел в комнату, поставил квартет Чарли Хаденса и смотрел на улицу, в синеву, которая так и не стала как следует черной. В голове вертелись две мысли одновременно: желание уехать и о внезапной смерти.

У ножа, который он видел, лезвие было заточено с обеих сторон, как у меча, который используется для… для… дальше он не смог ничего придумать, и наступила ночь.

Винтер разбирался в последнем докладе Меллестрёма уже минут десять, как в комнату ворвался Бергенхем.

Въехав в царство солнца и прозрачного воздуха, Винтер надел темные очки, которые всегда лежали в машине, и город преобразился на его глазах, стал тише, цвета поблекли. Он остановился, пропуская на пешеходном переходе трех мужчин. Заплетающимися шагами они передвигались из Ваза-парка на улицу Виктории. Ветер в тяжелых порывах с северо-запада шевелил их волосы.

Адреналин разливался по телу, как лихорадка. Он был подготовлен, как никогда. Сейчас, в реальном времени, это четче и ужаснее, чем когда бы то ни было. Его затягивало в сердцевину, и он тянулся туда сам и знал, что потом, когда все кончится, он будет стыдиться или бояться этого чувства или и то и другое. Может, это было частью его работы: отдаться полностью.

Лестница в подъезде была размечена ленточками до третьего этажа, как тропинка в ориентировании, только игра была со смертью. Районные полицейские не подпускали любопытных прохожих близко, и те столпились на другой стороне улицы, за ограждением.

«Может, я бы тоже стоял на той стороне, если бы не шел сейчас по этой», — подумал Винтер и сказал подошедшему Бергенхему:

— Звони Биргерсону и скажи, чтоб прислал пятеро ребят, срочно.

— Прямо сейчас?

— Сию минуту.

Поднимаясь по лестнице, Бергенхем набрал номер начальника отделения, сообщил, что должен был, и передал телефон Винтеру:

— Он хочет тебе что-то сказать.

— Слушаю… Я в преисподней. Осталось три ступеньки… Да, ты правильно понял… Они должны быть здесь… Я хочу, чтобы они начали опрос тех, кто тут толпится вокруг… Ну да. Все, пока.

Винтер видел лица тех, кто ждал на другой стороне дороги, но не различал их выражения. Стоять было холодно, неужели только любопытство держало их там? Может, кто-то знает, что откроется глазам Винтера там, наверху? Может, кого-то притягивает к этому месту, манит обратно знание?

— Кто вошел первым? — спросил Винтер на пороге квартиры, обводя взглядом ребят в форме.

— Я, — отозвался молодой парень, очень бледный, смотрящий в никуда.

— Ты был один?

— С товарищем, вон он идет. — Он показал на лестницу.

Тревога с улицы Сконегатан поступила Винтеру практически в то же время, что и ближайшему патрулю. Парни приехали, посмотрели, побледнели. Огородили дом.

Джейми не вышел с утра на работу, хотя была его смена. А дел ждало много: убрать весь бардак, перемыть посуду после бурного вечера с новой рок-группой — ребята с явными ирландскими корнями дали жару, и народ не расходился до двух ночи.

Дали ему, мерзавцу, дополнительный выходной — и он тут же загулял, ни трубку не берет, ни дверь не открывает; сколько бы Дуглас ни ломился в его квартиру и ни давил кнопку звонка — только сосед высунул недовольную морду. Дуглас не поленился найти управляющего домом. Джейми? Английский парень из двадцать третьей? Дуглас не знал номера квартиры, но на двери висела самодельная табличка с именем, и надо было проверить, не случилось ли беды.

Пришел мужик с тремя сотнями инструментов, торчащими из карманов на животе, ногах, по всему телу, открыл дверь, и дальнейшее вспоминалось Дугласу как сплошной кровавый кошмар.

Итак, сюда уже бегло заглянули хозяин бара Дуглас Свенссон и двое полицейских. Но Винтер был первым, кто зашел, чтобы осмотреться. В голове гудело, но глаза замечали все. Он прошел так, чтобы не наступить в следы в холле, ведущие к выходу. Голые стены и двери. На лестнице послышались голоса бригады техников — они останутся там, пока он не даст им команду заходить.

Он знал, что еще придет сюда как минимум один раз, когда тело уже заберут, и то, что он будет тогда стараться понять, зависит только от того, что он найдет сейчас.

В холле было достаточно светло, но справа в ванной тоже горел свет. Кто его включил? Вряд ли какой коп окажется таким тупым, чтобы зажигать свет, но кто его знает.

Винтер остановился на пороге ванной. Кафель был забрызган, но не так сильно, как можно было ожидать. Он не торопился, подумал Винтер. В ванне и на коврике осталось всего несколько пятнышек.

Он вышел из ванной и, завернув налево, оказался в кухне — где ничего не нарушало обычный порядок, кроме той мелочи, что за столом стоял только один стул вместо положенных двух.

Второй стул стоял в середине комнаты, и на нем сидел парень, спиной к двери. Из холла Винтер его не видел, потому что дверь была открыта не полностью.

Он был гол выше пояса, но в брюках без ремня и в носках, без обуви. На левом плече — красно-синяя татуировка. Аккуратно, не нарушая следов, Винтер подошел поближе и разглядел, что это автомобиль, но так и не понял, какой он марки. Плечи и предплечья были ровного синего цвета, как от холода. Брюки и носки надулись и чуть не лопались. Только одежда его и держит, подумал Винтер. Лицо без видимых повреждений.

На столе стояли бутылка вина и два стакана. Один, как Винтер понял по запаху, наклонившись, — с вином, другой остался пустым. Чокнуться не успели.

Обстановка была бедная, как во временном случайном жилье. Ни кресла, ни книжной полки — только небольшой диванчик и блеклые тонкие шторы, прозрачные на свету, проникающем сквозь приоткрытые жалюзи. Да еще у стены проигрыватель и стойка с дисками. Винтер посмотрел на названия: «Оазис», «Блёр», «Пигеонхед», «Дафт Панк». Никакого джаза. В проигрывателе торчал диск, Винтер прочитал и его название.

К обоям Винтер не прикасался. Кровавые следы на полу шли по кругу — рисунок был уже знаком, подобное он видел в комнате общежития. Как яйцо вокруг стула, вытянутое в сторону двери.

Сколько шагов? У двери следов почти не было. Винтер втянул воздух, пытаясь разобрать запахи. За стеной у соседей что-то тихонько тренькало. Раз их слышно здесь, значит, и им слышно отсюда.

Ему пришло в голову, что сам он никогда не слышал своих соседей, разве что когда они возились с дверью старого лифта.

Через пятнадцать минут он вышел на лестницу и махнул техникам. Потом спустился вниз и стал разбираться с возможными свидетелями.

То ли Хальдерс, то ли Меллестрём — позже Винтер не смог вспомнить, кто из них, — произнес «Хичкок». «Смотри, чтоб никто не услышал», — сказал Винтер, но сам про себя с тех пор называл убийцу именно так.

Самое удивительное — даже если на самом деле это было совсем не удивительно — это что лондонские сыщики чуть позже пришли к той же кличке для своего убийцы, совершенно независимо. Вскоре стало ясно, что это один и тот же Хичкок, три дела слились в одно, и они все вместе испытывали бессилие, как будто кто-то смеялся над ними в небе, простирающемся над обеими странами.

Воришка смотрел из окна на сына. От снеговика уже ничего не осталось, теперь возня шла на качелях, вокруг бочки и веревочных лестниц, свисающих из деревянного домика, пропитанного морилкой.

Он переживал. Он мог читать, смотреть телевизор. На это у него ума хватало, даже если он и был полным идиотом в других вещах, доступных каждому. Но теперь он обладал неким знанием, не доступным никому другому. Мог ли он быть совершенно уверен — вот что мучило его. Надо было понять, что делать дальше. Возможно, уехать куда-нибудь и спокойно подумать.

— Что с тобой? — спросила Лена.

— А что?

— Ты опять витаешь неизвестно где.

— А…

— Ты все о работе?

— Какой работе?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

— Не уверен.

Она выглянула во двор.

— Не хочешь выйти к Калле?

— Да, я как раз собирался.

— Он, кстати, о тебе спрашивал.

— Спрашивал? Что именно?

— Можете ли вы вместе придумать что-то интересное.

— Я собирался.

— Может, что-то более интересное, чем игра во дворе.

— Поездка на каникулы?

— Это было бы здорово.

— Давай поедем на Канары прямо завтра, ну или послезавтра.

— Ага, сейчас.

— Я серьезно. Мы правда можем поехать. Я выиграл много денег.

— Ага, конечно.

— Честно.

— И ты молчал? Когда ты выиграл, сколько денег?

— Двадцать тысяч. Я не хотел ничего говорить до… пока не… я хотел сюрприз… пока не получу их на руки.

— А ты их уже получил?

— Да.

Она очень пристально смотрела на него.

— Не знаю, можно ли этому верить, — сказала она наконец.

— Можно.

— Где ты их выиграл?

— На бегах. Ты же знаешь, что на прошлой неделе я туда ездил два раза.

Она продолжала вглядываться в его лицо.

— Я покажу тебе билеты, — сказал он, лихорадочно думая, как он теперь выпутается с билетами.

Она повернулась к окну и сказала, смотря на сына:

— Все-таки мы не можем себе это позволить.

— Что?

— Поехать на Канары.

— Почему?

— Есть столько других, более необходимых трат.

— Но они всегда будут.

Она промолчала.

— Когда мы последний раз куда-нибудь ездили? — спросил он.

— А во сколько это обойдется?

— Нам хватит.

— Но сейчас…

— Сейчас как раз самое время.

— Да… вообще-то это было бы так замечательно… — сказала она дрогнувшим голосом.

— На две недели, срочно, чем быстрее, тем лучше.

— А есть ли билеты?

— Для тех, у кого в кармане двадцать тысяч, билеты есть всегда.

После обеда Винтер дозвонился до Болгера.

— Давно не общались, — сказал Болгер.

— Я по делу.

— Я так и понял.

— Хотя я, конечно, рассчитываю на старую дружбу.

— Тогда не понял.

— У меня к тебе вопрос.

— Давай твой вопрос.

— Это нетелефонный разговор. Ты можешь меня подождать?

— Легко.

Через пятнадцать минут Винтер был на месте. У окна сидели трое посетителей, молча посмотревших на него. Никто не произносил ни слова. Болгер предложил ему что-нибудь выпить, но Винтер отказался.

— Ты знаешь англичанина по имени Робертсон? — сразу спросил он.

— Англичанина?

— По крайней мере британца.

— Как ты сказал, его зовут?

— Робертсон, Джейми Робертсон.

— А, Джейми Робертсон? Я с ним лично не знаком, но знаю, о ком речь. Только он шотландец.

— О’кей.

— Это сразу слышно по акценту.

— Он здесь работал?

— Никогда.

— Ты не знаешь, он где-нибудь еще работал помимо «О’Брайена»?

— Не слышал. Но по-моему, он в Гетеборге не так давно. Спроси там у них. А что случилось?

— Его убили.

Болгер побледнел на глазах, как будто изменился цвет лампы над его головой.

— Теперь это уже не секрет, — сказал Винтер.

— До этой минуты для меня это был секрет.

— Мне нужна твоя помощь.

— С каких это пор тебе нужна моя помощь?

— Что тебе не нравится?

— Что ты будешь делать с моей помощью? Ты такой умный, справишься сам.

— Ты можешь хоть послушать, что я скажу?

Болгер не ответил. Он хотел сделать знак официантке, но передумал.

— Ты знаешь тех, кто работает в барах. И тех, кто болтается вокруг, — сказал Винтер.

— Ты тоже.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Ага. Тебе нужен полууголовник.

— Перестань, Юхан.

— А вам разрешают брать в помощники тех, кто лечился от депрессии?

Винтер проигнорировал подколку.

— Слушай меня, Юхан. Мы со своей стороны работаем, но я бы хотел, чтобы ты со своей подумал, что это за парень. С кем он общался. Особенно — были ли девчонки или парни, если он из таких.

— Понял.

— Постарайся что-нибудь вспомнить.

— О’кей.

— Можешь спрашивать кого угодно.

— Угу.

— И это срочно. Я завтра тебе перезвоню.

— Черт, я никак в себя не приду, — сказал Болгер.

10

Убирая в подвал стулья после информационного собрания для тех, кому предстоит конфирмация, Ханне Эстергорд невольно улыбалась. К концу подростки заскучали: давайте закругляться, хватит уже. Но они сами подняли этот вопрос — обязательно ли креститься перед прохождением конфирмации. Ханне без нажима, но уверенно отмела сомнения: креститься — классно, пару капель воды на макушку, и Господь на небе будет удовлетворен. Примерно так.

Она поставила на стол рамку с фотографией и надела плащ. Рамка с дребезжанием съехала и упала на пол. «Если бы я не служила Богу, я бы грязно выругалась», — подумала Ханне. Рамка осталась цела, но стекло потрескалось. Ханне выбрала кусочки стекла, положила фотографию дочери в карман плаща, посмотрела на часы. Представила, как Мария сейчас вносится после танцев в дом, швыряет куртку в сторону вешалки — и та, может даже, ее поймает. Четырнадцать неустойчивых порывистых лет; ботинки посреди холла, сумка валяется рядом, заруливаем в кухню — если Ханне повезет, то кекс отправится в духовку. В кухне, кстати, давно нужно сделать ремонт.

Ханне быстро вышла на улицу. У церкви стояли клены неожиданно крикливых тонов — напротив зажглись неоновые вывески. Прозрачным зимним вечером цвета рекламы подавляли все, клены не имели ни малейшего шанса.

Ханне перешла дорогу, свет из окна гостиной нарисовал на тротуаре кеглю.

Бесплатная столовая, которую они первыми в городе открыли для нуждающихся, стала очень популярна. Это приятно, но в то же время пугало. То, что столовая была единственной, очень чувствовалось: сюда ехали или приходили пешком даже из отдаленных районов.

Ханне дрожала от холода, дул ветер. Идея раздавать пакеты тоже оказалась удачной. Они все хорошо продумали. Унижение? Кто сейчас об этом думает? Крупа, молоко, маргарин, яйца и пять бананов в фирменном пакете ближайшего магазина. Никак не догадаться, что продукты не куплены на свои деньги.

«Мы живем в руинах, — думала Ханне, — или в том, что скоро станет руинами. Странно это все. Мы жили в стране, где было нечто цельное и своими руками стали его разносить на мелкие кусочки. Наступает война. Она только ждет удобного момента. А мы пытаемся облегчить муки. Безумные иллюзии. Снова появились нищие, они стараются скрывать свои имена». Ханне вспомнила утренние часы на улице Сконегатан, в полиции.

— Никогда ведь не знаешь заранее, что увидишь, когда поднимешься по лестнице, — сказал неправдоподобно молодой полицейский. — Конечно, мы натренированы и готовимся заранее, но к такому нельзя подготовиться. И как после этого работать дальше?

— У вас есть с кем поговорить об этом дома?

— С подругой…

— Вы это обсуждали?

— Да, черт… В общем, да.

— Можете ругаться, если вам надо.

Парень посмотрел на нее. Длинный, лицо худое, волосы прямые.

— Спасибо.

Ханне ждала продолжения.

— Было бы хотя бы не так много крови, — сказал он. — Если бы можно было войти, а он там лежит на кровати лицом к стене, как будто спит, и потом едешь по следующему вызову искать угнанную машину. Машины я люблю больше всего, когда стоит такая под мостом Гетаэльвсбрун и чувствуется, что она там уже давно, и тогда мы проверяем номер — а она в угоне!..

— Их обычно там кидают?

— Угнанные тачки? Да, очень часто. Гопники гоняют на них из Нордстана на север и обратно, пока бензин не кончится, и если тачка еще цела, ее бросают под мостом, или у площади Римдторгет, или по пути в Агнесберг. А наркотики они покупают в галерее Фемман.

— А воруют они машины тоже в Нордстане?

— В основном в Хедене и у вокзала, а еще в парке, в Лизеберге, когда сезон. Сам я оставлю машину в Хедене, только если позарез будет надо.

— Неужели и полицейские машины угоняют?

Он ухмыльнулся и, повеселев, перестал напоминать комара-долгоножку.

— А как же!

— То есть, если я соберусь в кино, в Хедене не парковаться?

— Лучше не надо. Понимаете, они всегда работают в парах. Когда ты приезжаешь, они смотрят на тачку, и если она им подходит, один остается у машины, а второй идет за тобой и проверяет, куда ты пошел. Если они видят, что ты купил билет и идешь в кино, значит, им ничего не грозит.

— И они взламывают машину и уезжают?

— Конечно.

— Как хорошо, что вы меня предупредили, спасибо.

— Не за что. — Парень ввинтился от смущения в стул.

В окно постучали. Первый дождь в этом году.

— Скоро уже весна, — сказала Ханне.

— Вы думаете?

— Я всегда думаю.

Парень опять улыбнулся. Когда он двигался, раздавался скрип кожаного обмундирования.

«Не буду спрашивать, отпустило ли его», — решила Ханне. Они помолчали. Задрожали стекла в окне, вдалеке завыла сирена, пробирающаяся по улицам города.

— Пожарные, — сказал парень. — Где-то в Юханнеберге.

— Вы можете различить, где едет машина?

— После трех миллионов часов за рулем вокруг города начинаешь кожей чувствовать, где какой район и где север, а где юг.

— Так много часов накатали?

— Почти. — Помолчав, он добавил: — Кажется, полевая работа не для меня. Я уже по горло насмотрелся того, о чем должны заботиться другие… Но каждый раз первыми оказываемся мы.

— Мы с этого и начали…

— Все-таки не совсем. Мне теперь получше.

— Придете еще на часок послезавтра?

— Да, черт возьми.

«Ругань развязывает узлы напряжения», — думала Ханне, открывая калитку в сад. На кухне горел свет, Мария суетилась у плиты с полотенцем на голове. Кекс бисквитный, мраморный.

Эрик Винтер сидел на столе Рингмара, пиджак застегнут на одну пуговицу, шелк рубашки бросает отблеск на кобуру. Бертиль Рингмар знал, что сам бы он никогда не смог сидеть с такой небрежной элегантностью. Его ноги были слишком коротки, кобура почему-то никогда не блестела, и у него никогда не будет такого дорогого костюма.

— Сколько раз мы звонили в Лондон родителям Джеффа? — спросил Винтер.

— Два или три.

— А вот то письмо, что ему пришло…

— Да, и что?

— Он больше никому не писал?

— Насколько я знаю, нет.

— Я посмотрел протоколы допроса девочки, с которой он переписывался. Петра Альтхоф, что ли. Джефф написал ей, что скоро приедет, она тут же ответила, и все — он больше не отвечал.

— Да, — сказал Рингмар.

— Почему, интересно?

Рингмар пожал плечами:

— Откуда я знаю?

Винтер помолчал и сказал:

— Англичане не любят тянуть.

— Да, они стартуют резко. Посмотри хотя бы, как они играют в футбол.

— У них есть специальный человек, который регулярно звонит Мальмстрёмам, как бы психологическая поддержка.

— Хм.

— Как только начинается расследование, комиссар назначает сотрудника по связям с родственниками. По крайней мере многие так делают.

— Так и ты так же делаешь, — сказал Рингмар.

— Ты про Меллестрёма? В этот раз у меня не было другого выхода.

Рингмар не успел ответить, в его нагрудном кармане зазвонил мобильник. Он достал его и пробубнил свое имя. Потом сказал: «Я посмотрю, тут ли он», — положил телефон на стол и махнул Винтеру в дальний угол. Они отошли.

— Это твоя мать.

— Она трезвая?

— Почти.

— Что ей надо?

Рингмар пожал плечами.

Винтер вернулся к столу и взял телефон.

— Да?

— Эээрик!

— Привет, мам.

— Мы так волнуемся.

— Угу.

— Мы прочитали, что опять кого-то убили.

— Я сейчас немного занят. Ты что-то хотела?

— Звонила Лотта. Жаловалась, что ты ей совсем не звонишь.

— Ей обязательно надо передавать это мне через Испанию? — сказал Винтер и со вздохом поднял глаза к небу. — Я ей позвоню. Все, мне надо бежать.

Он нажал отбой и протянул телефон Рингмару.

— И вот так всю жизнь, — сказал Винтер.

Рингмар хмыкнул.

— А где твой телефон, кстати?

— Заряжается у меня в комнате.

— Хм.

— Я поставил на перевод звонков.

— Понятно.

— Бесовская выдумка — этот гаджет, — сказал Винтер. — Я видел людей, которые говорили в трубки, стоя на улице напротив друг друга.

— Это современный способ избегать одиночества.

— Представь, если бы ты вдруг оказался в другой эпохе, Бертиль. В двух шагах от тебя ударила молния, и неземная сила перенесла тебя на пятьсот лет назад.

— Хм.

— Нет, ты послушай. Ты стоишь на том же месте, но пятьсот лет назад. Вокруг пустынно, сыро, холодно. Все, что у тебя с собой есть, — это телефон. Ты прячешься от проезжающих всадников и окончательно понимаешь, что это другая эпоха. Представляешь?

— Представляю.

— Единственное, что ты можешь сделать, — это попытаться побороть панику. Ты достаешь телефон и звонишь себе домой. И Будиль отвечает! Жена твоя! Понимаешь?

— Понимаю.

— Ты стоишь в Средневековье, но можешь позвонить домой. Это сводит с ума. Странно, что еще не сняли такой фильм.

— Ты бы доверил мне главную роль?

— Надо подумать. Но дальше самое интересное или самое плохое. Мой мобильник сейчас, как мы знаем, заряжается у меня в комнате. Но в Средневековье розеток и электричества не было. Ты стоишь, говоришь, и понимаешь, что когда батарейка сядет, будет конец. Полный конец, обрубится последний контакт.

— Что за жуткие истории приходят тебе в голову.

11

Ян Меллестрём засиделся на работе, копаясь в базе данных, и тер глаза, когда становилось больно от мелькания на экране.

В выходные он едва мог дождаться рабочего дня. Механически что-то ел, тупо смотря поверх тарелки, и мечтал дорваться до своих файлов. Это было его первое серьезное дело, и, просыпаясь после заполненной сновидениями ночи, он чувствовал азарт, как будто после прыжка с парашютом он подвис в воздухе в нескольких сантиметрах от земли. Голова кружилась. Он наслаждался.

«Они не имеют права отбирать у меня мое дело», — думал он, когда пошли слухи, что Биргерсон хочет создать общешведскую комиссию по этим убийствам.

На расследование были брошены все силы, как в деле об убийстве Малин, но тогда не он отвечал за базы данных.

Теперь двадцать человек прорабатывали район вокруг квартиры Джейми, приносили сведения каждый день, слова, слова, слова — и Меллестрём все разносил по своим файлам, перерабатывая каждый день. Винтер ходил к Биргерсону, но по какому поводу, Меллестрём не знал.

Ребята, конечно, заговорили об этом на собрании группы. Фредрик Хальдерс состроил гримасу — которая, впрочем, не сильно ухудшила его вид — и сказал, что скорее съест кусок говна, чем отдаст дело в центр.

Винтер даже засмеялся, что было для него нехарактерно, на собраниях он бывал особенно серьезен.

— Я думаю, Фредрик сформулировал общее мнение группы, — сказал он.

— Стокгольм — отличный город, — сказала Анета Джанали, повернув голову в сторону Катринехольма, за которым где-то далеко лежала столица. — Культурные, вежливые, открытые люди.

— Особенно в районе Флемингсберга, — сказал Хальдерс.

— Ты всегда там выходил? И тебе никто не сказал, что поезд идет дальше?

— Я скорее сожру говно, — сказал Хальдерс.

— Твоя диета несколько однообразна.

— Аналогично с твоими шутками.

— Шутки? Кто шутит?

Винтер с намеком зашуршал своими бумагами, и в комнате мгновенно стало тихо.

— Мы продолжаем работать по двое, или вы продолжаете работать по двое, — сказал он. — Анета и Фредрик сегодня в паре — тут, чувствуется, скрыто много энергии. Остальные продолжают как раньше. А с тобой, Ларс, я бы хотел поговорить после собрания.

Ларс Бергенхем поднял голову. Совсем как школьник, подумал Винтер и продолжил для всех:

— Мы нашли нечто любопытное.

Бертиль Рингмар погасил свет и запустил проектор. Он несколько раз менял слайды с фотографиями двух комнат, потом остановился на одном. Фотограф снимал широкоугольной линзой, и комната разбухла во все стороны.

— Это с последнего, — сказал Винтер и кивнул Рингмару.

Тот поставил слайд с торсом Джейми Робертсона, и Меллестрём неожиданно ощутил нечто вроде… стыда. Как будто он подглядывал за чем-то запрещенным.

— Вы видите, что плечи без повреждений, — сказал Винтер и дал знак Рингмару, чтобы увеличить изображение. — Видите? — спросил Винтер, вглядываясь в экран. Никто ничего не видел. Рингмар увеличил еще. — Видите? — Винтер показал на точку на плече, которая вполне могла оказаться соринкой.

— Что это? — спросила Анета.

— Это кровь, — ответил Винтер, и Анете показалось, что его глаза горят ярче проектора. — И эта кровь — не убитого.

Все сидели молча. Анету передернуло, и она провела рукой по волосам.

— Черт побери, — сказал Хальдерс.

— Кровь не его… — повторил Бергенхем.

— Когда мы… когда ты это заметил? — спросила Анета.

— Два часа назад, рассматривая снимки при утреннем солнце. Свет был подходящий.

«Но пришел он сюда, когда было еще хоть глаз выколи, — подумала Анета. — Все дрыхли, кроме этого супермена».

— Из лаборатории перезвонили, когда результаты были готовы.

— И они подтвердили? — спросил Хальдерс. — Там было столько крови, мягко говоря.

— На сто процентов.

— И мы можем теперь искать?

— А как искать? — вставил Меллестрём. — Если в полицейском регистре нет такой крови, то мы остаемся где были.

— Это негативное мышление, — сказал Бергенхем и укоризненно посмотрел на Меллестрёма, нарушающего общий энтузиазм.

— Это реалистичное мышление, — ответил Меллестрём. — Пока не будет электронной базы ДНК, мы далеко не уйдем. Причем кровь надо брать у всех при рождении.

— Знаем мы твои мечты, — сказала Анета.

— Давайте порадуемся этому прорыву, — опять съязвил Хальдерс.

— Мы все всё понимаем, — сказал Рингмар, и Меллестрём замолчал. Рингмар стал показывать видеозаписи из комнаты, и группа начала обсуждать рисунок следов.

«Какие ужасные кадры, — думал Винтер, — мы видим именно то, что видел убийца, и я готов поклясться, что он тоже снимал фильм и сейчас этот фильм с такими же кадрами лежит у кого-то в ящике или на столе».

— Тут мы можем за что-то зацепиться, — сказал Винтер, когда на экране крупным планом появился овал, оставленный следами на полу.

— Похоже на танец, — сказал Рингмар. — И такое впечатление, что он вел себя одинаково при обоих убийствах.

— Какой еще танец, — пробурчал Бергенхем.

— Если бы мы знали какой, мы бы здесь не сидели, — сказал Винтер. — Сара Хеландер будет с сегодняшнего дня над этим работать. — Он кивнул в сторону женщины, сидящей рядом с Хальдерсом. — Да вы же знаете Сару.

Женщина кивнула. Она была вызвана из группы поиска пропавших и была рада случаю поработать у Винтера. Она скрестила ноги, поправила волосы и вместе со всеми стала рассматривать следы на экране.

— Если это фокстрот, то мы можем взять убийцу в любой вечер в клубе «Кинг-Креол», — сказал Хальдерс.

Сара Хеландер повернулась к нему и сухо спросила:

— Ты что-то сказал?

— Ничего, ничего, — ответил Хальдерс и отвернулся к экрану.

— Что тут можно найти? — спросил Бергенхем.

— А что вообще можно найти при расследовании? — парировала Сара, и Винтер кивнул. Сара была права. В их работе все было невозможным, до тех пор пока не становилось реальностью. Почему бы и не танец? — вяло думал Винтер. Он записал название диска из CD-проигрывателя в комнате Джейми, дал задание Саре. Где-то лежит фильм со звуковым фоном, и это может оказаться музыкой и… чем-то еще… что никто не хотел бы услышать… кроме тех, кто хочет именно этого.

— А что говорят об этом в Лондоне? — спросила Анета.

— Я пытался найти их шефа сегодня утром, но он был недоступен, — ответил Винтер.

— А через Интерпол? — спросил Хальдерс.

— Нет, сейчас уже надо только напрямую.

Ларс Бергенхем слушал и делал пометки. Винтер остался стоять после собрания, где стоял, Ларс сел рядом.

— Постарайся все сделать так тихо, как сможешь, — сказал Винтер.

— Сколько их? — спросил Бергенхем, но больше для порядка.

Винтер положил на стол пачку сигарилл, встал, поднял жалюзи. Группа подростков приближалась со стороны гимназии «Кристинелюнд». Судя по всему, они шли с ознакомительным визитом к стражам закона и порядка. Отряд возглавлял немолодой мужчина, как морщинистая собака-поводырь. Ребята были почти ровесники убитым. Винтер почувствовал боль между глазами.

— Тебе все ясно? — спросил он, поворачиваясь к Бергенхему.

— У меня есть хотя бы неделя?

— Посмотрим. Есть парень, с которым ты должен встретиться прямо сейчас.

Не дожидаясь вечера, Винтер поехал домой. Такова привилегия начальства. Он был очень голоден и сделал омлет с помидорами и двумя картофелинами. Вид помидора под вечерним солнцем напомнил на мгновение о родителях.

Винтер был неспокоен, какой-то зуд дергал его изнутри. Он пошел было поставить диск, но передумал. Хотел открыть пива, но остановился и решил вместо этого, наоборот, пробежаться в лесу вокруг замка. Он натянул свитер — и тут зазвонил телефон. Звонила одна из его подружек. Это была отличная идея.

Как только Ангела вошла, он обнял ее сразу у дверей и потянул в кровать, не в силах больше ждать. Но ему казалось, что прошла вечность, прежде чем его тело после долгих колыханий наконец освободилось.

— Ты очень хотел, — сказала Ангела, когда они отдыхали, лежа на спине.

— Ты тоже, — сказал Винтер.

Зазвонил телефон, стоящий на тумбочке со стороны Ангелы.

Она повернулась спиной, и он успел рассмотреть ее красивую попу: сказочную женскую крутобедрость и округлые полушария.

— Алло? — сказала она. — Да, он здесь.

«Какая смелая! — удивился Винтер. — Она ведет себя как моя жена».

— Даю ему трубку, — сказала Ангела и прошептала: — Это инспектор из Лондона. Мак-что-то-там.

12

Ангела встала и пошла в ванную, закрыв за собой дверь.

— Винтер слушает.

— Добрый вечер. Это Стив Макдональд, комиссар полиции Лондона. Надеюсь, я вас не оторвал.

— Уже нет. Хорошо, что вы перезвонили. Нам пора скоординировать действия.

— Вот поэтому я и звоню. Я попытался… Простите, я не очень быстро говорю?

— Нормально.

— Вы, скандинавы, говорите на таком правильном английском. Чего не скажешь о нас, жителях южного Лондона.

Винтер услышал, как включился душ. Скоро она закончит и исчезнет, как будто сон пронесся.

— Ваш английский легко понять, — сказал Винтер.

— Скажите, если я начну тараторить слитком быстро, — повторил Макдональд. — Это смесь кокни и шотландского диалекта.

Водопад в ванной затих. Винтер сел в кровати, прикрыв член пододеяльником, внезапно застеснявшись голоса коллеги. «Или нет, я просто замерз», — подумал он.

— Нам надо многое обсудить, — сказал Макдональд. — Модус операнди, и т. п. Уже давно пора.

— Да.

— Я прочитал ваши отчеты, и последний заставил меня задуматься, не на сцене ли мы стоим.

— На какой сцене?

— Здесь было какое-то четкое намерение.

— Как всегда.

— Но сейчас все слишком изощренно и хорошо продуманно. Это не старый добрый психопат, к которым мы привыкли.

— Он явно психопат, но не только.

Дверь в спальню осторожно приоткрылась, Ангела послала с порога воздушный поцелуй. Винтер кивнул. Она вышла, и вскоре загремела раздвижная решетка лифта.

— Мы разговаривали с родителями… последнего парня, то есть с его матерью. Джейми Робертсона. Она живет под Лондоном.

— Да, я в курсе.

— Я знаю, что вы в курсе. Я слышал, как ваш человек им звонил. Он хорошо говорил по-английски, они легко понимали.

Винтер представил Меллестрёма с его четким произношением и ударением на все слоги. «Почему не у всех есть электронная почта?» — вздохнул потом Меллестрём. «Тебе что, легче писать по-английски?» спросил тогда Хальдерс.

— Очень странное дело, — сказал Макдональд. — Или несколько дел.

Винтер слушал молча.

— Мой шеф освободил меня и мою группу только под это убийство, — продолжил Макдональд.

— Аналогично, — сказал Винтер.

— Не появилось ли что нового о переписке?

— Мы говорили с этой… девочкой, с которой первый парень переписывался. Она не заметила в его последнем письме ничего необычного, он был просто доволен, что приедет в Гетеборг. Что касается того письма, что он получил накануне неизвестно от кого, то она понятия о нем не имеет.

— Что письма у парня не оказалось дома — это в общем-то неудивительно.

— Не нашли новых свидетелей, видевших Мальмстрёма? — спросил Винтер, но сам думал о словах Макдональда. Что-то такое там проскочило…

— Массу, но ничего дельного. Не знаю, как у вас, а у нас всегда полно тех, кто якобы все видел. Сказать, что телефоны перегреты, — это ничего не сказать.

— И ничего конкретного?

— Сейчас — нет, но это как обычно, сами знаете. В этот раз нам охотно помогли газеты. Белый европейский мальчик, зверски убитый в неблагополучном районе к югу от реки, — это реальный повод. Не то что когда черные убивают друг друга ради наркотиков — попробуй уговори газеты об этом написать! А сейчас все пишут, и возмущенные граждане нам звонят и звонят. Что, собственно, очень хорошо, только надо отфильтровать три тысячи психов. Этот городок под Лондоном, где я работаю, десятый в Англии по величине, и нас тут живет три миллиона.

— А Гетеборг второй в Швеции, и всего полмиллиона.

— И черных нет?

— Как же нет.

— Но наркотиков не очень много?

— Все больше и больше.

— А вы получили газеты, что я отправлял с диппочтой?

— Да.

— Тогда вы сами видели. Когда «Сан» потребовала установить в Клэфэме комендантский час до тех пор, пока не найдут убийцу, возмущенная общественность предпочла вмешаться и максимально помочь расследованию.

Винтер вдруг спросил:

— Что вы имели в виду, когда сказали, что мы стоим на сцене?

— На сцене?

— Да, почему вы так назвали?

— A-а… У меня есть ощущение, что кто-то за нами наблюдает, сверху, недоступный. Прямо сейчас.

— Мне тоже так кажется, — сказал Винтер.

— Наверное, это из-за штатива. Вроде бы это оказался штатив для съемок.

— Зачем ему непременно понадобился штатив?

— Хороший вопрос…

— Может, чтобы руки не были заняты? — Винтер думал вслух. — Все шло по какому-то плану.

— Может, тогда и сценарий был написан?

— А он нужен?

— Обычно нужен.

Со столика у другой стороны кровати зазвонил мобильный.

— Минутку, — сказал Винтер Макдональду и перевернулся на кровати.

— Эрик, это Пиа из лаборатории, — раздался женский голос. — У нас тут проблемы с той чужой кровью на плече мальчика. Произошла путаница, ужасная ошибка.

— Путаница? Как такое может происходить?

— Не может… Но происходит.

— Я понял. — Винтер не был уверен, что его тон поймут правильно там, в лаборатории. — Я тебе перезвоню, у меня на проводе висит человек. — Винтер вернулся к Макдональду: — Прошу прощения.

— Ради Бога.

— Нам надо все хорошенько обговорить, и кое-что я должен увидеть своими глазами.

— Когда вы приедете?

— Как только получу «добро».

— Я буду только рад, и мой шеф тоже. Конечно, в таких случаях надо кооперироваться.

— Я позвоню, как только что-то определится, — сказал Винтер и положил трубку.

«Всем нужен сценарий, — сказал Макдональд. — Мы на сцене и кто-то недосягаемый за нами наблюдает. Мы — часть общего замысла. Мы постоянно ошибаемся. И учимся на ошибках».

— Санитар «скорой помощи», — сказала Пиа Фреберг.

— Что за чушь?!

Блондинка Пиа, высокая и спокойная, стояла посреди кабинета, где горы книг и бумаг свешивались с полок. Она уже не стесняется носить очки, подумал Винтер, когда ее увидел.

— Он накануне порезал руку. Как раз где кончается перчатка.

— Черт побери.

— А потом он ободрал ранку о косяк двери, когда они протаскивали носилки, и кровь с его руки попала на плечо мальчика, когда они его заворачивали.

— Одна капля! — воскликнул Винтер. — Одна капля, которой я так радовался.

— На самом деле ты мог бы сказать мне спасибо, Эрик. Проверить подозрение занимает столько же времени, сколько найти повод для радости.

— Прости.

— Ничего.

— Так вы, значит, проверили всех?

— Да.

— А я-то надеялся, что все, что нам нужно, — это одна хорошая зацепка.

— Куда же подевались талантливые следователи?

Винтер подумал о Габриэле Коэне, которого назначили на следующий день после того, как расследование пошло полным ходом. Коэн, как и Винтер, читал все бумаги, выходящие с принтера Меллестрёма, ждал, готовился.

— Коэн начеку, — сказал Винтер.

— Хорошо. Медицина не всегда сможет тебе помочь.

— Могу я пригласить тебя на ужин?

— Нет.

Пиа, улыбаясь, стала надевать жакет, блузка обтянула грудь.

— Мой муж опять вернулся.

— Я думал, у вас все кончено.

— Я тоже так думала.

Винтер поднял руку в знак прощания и вышел из комнаты. Мимо провезли носилки, донесся обрывок фразы.

В последние дни солнце совсем не показывалось. Взамен толстый слой влаги обернул дома и улицы. Две ночи подряд падал снег, только по ночам. Винтер смотрел под ноги. Следы от сотен ног — может, и его ног? — сплелись на тротуаре в причудливый рисунок. «Может, он следит за мной? — думал Винтер. Стоял, ждал тут, а потом пошел в ту сторону, куда я сейчас иду».

Похоже, высокое давление прошлых дней обостряло его чувства морозцем, чистым воздухом, солнечными лучами. А теперь его окружает влажность, как вата, и гасит мысли.

«Я хожу по кругу, — думал он, — расследование идет вперед, а я хожу по кругу. Я не смотрю по сторонам, я иду вперед и внезапно понимаю, что не знаю, где нахожусь, и только тогда приходится поднимать голову и осматриваться. Но я же исходил эти улицы вдоль и поперек за четырнадцать лет на службе».

В этих размышлениях Винтер дошел до городской библиотеки. Широкая улица растворялась впереди во влаге у площади Кунгспортсплатсен. Время ленча уже прошло, и было почти безлюдно, только несколько человек ждали трамвая на остановке. Начал падать тяжелый, мокрый снег. На прошлой неделе весна что-то прошептала, но сейчас уже никто и не помнил, что именно.

На площади Хеден Винтер услышал крик позади и обернулся. Южную улицу перебегала длинноногая женщина, подняв руку и махая ею, как в приветствии, но с напряженным лицом. Она закричала громче — или просто теперь она была ближе — «Моя машина!»

Она пробежала мимо Винтера. Белый «опель-омега» завернул за угол в сторону Гамла-Уллеви и исчез. Ее «опель».

Воришки сильно ошиблись, хотя ее сейчас это не утешит, подумал Винтер и быстро догнал женщину.

— Какой номер? — спросил он, держа телефон в руке.

— Что?

— Номер вашей машины. Я из полиции. — Винтер показал на телефон, как будто это было удостоверение полицейского.

— Я… я не знаю… Это моего брата…

— Первая цифра? — перебил Винтер. — Успокойтесь.

— Шесть… потом, кажется, четыре.

Винтер звонил в центральную диспетчерскую.

— Это комиссар Эрик Винтер из отдела расследований. Я только что был свидетелем угона машины. Да, я сам. Минуту назад белый «опель-омега», 93 или 94, ушел с площади Хеден на восток. Сейчас они, должно быть, в районе Горда. Да. Именно так. Шесть и потом, возможно, четыре. Это все, что сказал водитель. Хорошо. — Винтер повернулся к женщине: — Мы сделаем все, что в наших силах. Патрульные машины получили сигнал.

— Боже мой!

— Скорее всего они его найдут.

— Я должна была встретиться с подругой у отеля «Рубин», но обнаружила, что забыла телефон в машине, и вернулась. А по пути встретила свою машину… Я сразу увидела, что это моя, она одна выезжала.

— Какой номер? — спросил Винтер.

— Я не знаю, разве я не…

— Мобильного.

— 07-08-31-24-35.

Винтеру пришла в голову шальная мысль, как черт влетел. Он набрал номер. А вдруг, думал он. Может, эти наглецы не удержатся.

Это почти как звонить в Средневековье. Он ждал.

— Алло.

— Я попал в белый «опель-омега»?

Молчание.

— Это белый угнанный «опель»?

— А кто спрашивает?

— Это полиция. Мы знаем, где вы сейчас. Предлагаю вам остановиться на обочине самим.

— Мы на шоссе.

— Съезжайте на ближайшем съезде. Какой это будет?

В трубке раздавался глухой шум, машина мчалась со скоростью сто двадцать километров в никуда.

«Ты же, коп, сказал, что знаешь, где мы!»

— Не делайте резких движений, и вам будет лучше. Поставьте машину на обочине и можете уйти оттуда, если хотите.

— Мы не хотим идти. — Это прозвучало почти как шутка. И вдруг Винтер услышал в трубке сирены, воришка что-то произнес, но было плохо слышно, и связь прервалась.

— Похоже, их взяли, — сказал Винтер.

— Как вы догадались позвонить! — удивилась женщина. Она уже немного успокоилась и дышала нормально. Но лицо было красное после пробежки от отеля до центра Хедена. Да еще на каблуках. Неплохо пробежалась.

— Я не смог удержаться.

— А вы правда полицейский?

Она была примерно его ровесница, может, чуть моложе — Винтеру всегда было сложно определить возраст женщины на глаз. Высокая, сто восемьдесят, наверное, — всего на полголовы ниже его.

— Я из уголовного розыска, — сказал он. — Это, в общем, тоже полиция.

Он показал удостоверение.

— А представьте, если бы они разбились из-за вашего звонка.

— Это было бы очень печально.

Женщина посмотрела ему в глаза.

— И что будет дальше?

Винтер опять позвонил, узнал, что надо, сказал пару слов.

— Машина цела, и они тоже. Через несколько минут приедет патруль и отвезет вас в Олскроксмотет.

— Там они остановились?

— Да.

— Надо же, какие приключения. — Женщина улыбнулась ему.

— Такова жизнь. А вот и ваше такси прибыло.

Патрульный автомобиль остановился на парковке.

— Что ж, спасибо, инспектор.

— Комиссар, — поправил Винтер.

— Все равно спасибо, — сказала она с улыбкой. Потом порылась в сумочке, достала визитку, подчеркнула ручкой один из телефонных номеров на ней и сунула ему в руку со словами «это рабочий».

Он вдруг ощутил тесноту внизу. Кровь пришла в движение. Он смотрел, как она идет к машине, проскальзывает на заднее сиденье, машет ему рукой.

Не взглянув на карточку, он сунул ее во внутренний карман и зашагал через площадь. Пошел снег, на этот раз — красиво и приятно.

Винтер был энергичен, уверен, возбужден. «Я его поймаю», — думал он.

13

Они определились, в каких границах будут прочесывать район. Рутинная работа. Главное — четко договориться, кто какие дома и подъезды окучивает. А дальше надо всего только поговорить со всеми, кто там живет, и выслушать их, невзирая на то, на каком жаргоне они говорят, сколько чеснока они перед этим съели, соблюдают ли гигиену. То есть то, что называется гигиеной в этой стране, ухмыльнулся один из сыщиков, недавний выпускник полицейской школы. Винтеру не нравились его полурасистские шуточки. Пока он не переходил границы, но он мог стать проблемой в будущем, и Винтер запомнил имя бойца: «Я далек от политкорректности, но этого маленького дерьма мне не надо».

Джейми Робертсон был убит на пятом этаже на улице Чалмерсгатан, и у Винтера промелькнула мысль проверить связи со студенческим общежитием в километре оттуда. Подтвердить или исключить.

Дома в этом районе стояли массивные, один к одному, как вырубленные из скалы миллионы лет назад. Полицейские сновали туда и сюда, звонили в двери, лестницы заполнялись бормотанием в попытках вспомнить то, что было не важным раньше и стало значительным сейчас.

Лассе Мальмстрём надел костюм и не снимал его три дня, ходил на службу, а вечером третьего дня все, что случилось, наконец обрушилось на него в полной мере. Тело сына прибыло на самолете из Лондона.

Время казалось сделанным из камня. В голове крутились ужасные картинки. Когда самолет садился, у него мелькнула безумная мысль, что крыло сейчас отвалится и все это к чер…

И дальше пустота. Ни костюма, ни работы. Тишина вокруг и ничего, что бы он хотел помнить. Он больше ничего не хотел знать. Он существовал только внутри себя.

«Последнее, что ему надо, — это мои уверения, что я понимаю его чувства, — думал Винтер. — Но все-таки формулы соболезнования надо произносить».

Безоблачное утро освещало гостиную — Лассе Мальмстрём искал тишины, но не темноты. Небритость подчеркивала запавшие черты. Он непрерывно чесал подбородок, и звук напоминал о сгребании листьев, в остальном было тихо.

— Какие новости? — спросил он.

— Вы о чем-то конкретно? — уточнил Винтер.

Лассе долго не отвечал, опрокинувшись обратно в тишину, только рука непрерывно двигалась у подбородка.

— Последний раз я читал газеты сто лет назад, в тот день, когда… привезли Пэра, — наконец сказал он.

— Видите ли, есть несколько вероятных причин, отчего почти одновременно с Пэром в Лондоне два мальчика были убиты здесь, в Гетеборге.

— Причин?

— Я имею в виду замысел, безумный план убийцы, в таком роде.

— Уж не знаю, огорчаться ли убийствам или радоваться.

— В каком смысле?

— Раз такое случилось, вы начнете работать активнее, на улицах будет больше полицейских, и это хорошо, независимо от того, есть ли связь между убийствами или нет.

Винтер промолчал.

— Чем больше убивают, тем больше усилий прикладывается и больше шансов, что убийцу Пэра схватят, или арестуют, или как там это у вас называется.

— Возможно.

— Я тут говорю о связи между убийствами, но я понятия не имею, есть ли она, да и вы, судя по всему, тоже.

— Мы разрабатываем эту версию параллельно с другими.

— Вы будете держать меня в курсе? — спросил Лассе Мальмстрём и посмотрел Винтеру в глаза.

— Конечно.

— Это не пустые слова, чтобы меня успокоить?

— Мы в любом случае всегда информируем семьи, и я не собираюсь делать тут исключение.

— Хорошо.

— Понимаете, мы не сидим и не смотрим друг на друга в ожидании хорошей идеи. У нас много идей, планы постоянно корректируются, есть отработанная система, нам вздохнуть некогда.

— О’кей, о’кей.

За окном лаяла собака, злая на целый свет.

«Наконец-то он убрал руку от лица, — подумал Винтер. — Попробую спросить сейчас».

— У меня есть еще вопрос к вам, Лассе.

— Да?

— Вы понимаете, что нам надо знать о Пэре как можно больше… Прошлое, друзья, девочки и все такое. И все такое, — повторил Винтер. — Мы поговорили с его подругой, и она, оказывается, не была его подругой.

— Чего?

— Она не была его девочкой.

— Я не понимаю, что вы хотите.

— Вы сказали — то ли вы, то ли Карин, — что она была его девочкой, но это оказалось не так.

— Черт подери, но они же расстались.

— Скорее, они и не начинали… по-настоящему.

— Я не понял, это у меня проблемы с речью или у вас? Что вы хотите сказать — что они были просто друзья или что Пэр так и не собрался ее трахнуть?

Винтер не знал, что сказать.

— Что? Отвечайте!

— Скорее второе, — наконец сказал Винтер.

— То есть ему не удалось ее трахнуть — это вы имели в виду под «держать меня в курсе»?

Винтер хотел что-то сказать, но Лассе перебил:

— Это ваша современная техника допроса, комиссар? Новый метод?

— Лассе. Мы должны знать все, что можно, о его прошлом. Без этого мы не сможем продолжать работу.

— Что, к черту, вы конкретно хотите?

— Мы должны узнать как можно больше о его… интересах.

— Был ли мой сын гомиком?

— А он им был?

Лассе Мальмстрём отвел взгляд.

— Хватит. Уходите отсюда.

— Лассе, держите себя в руках.

— Вы спрашиваете, был ли мой сын педерастом, и считаете, что я должен держать себя в руках?

— Я ничего не знаю о сексуальной ориентации вашего сына. Поэтому я спрашиваю.

Лассе посидел, облокотившись на стол, наконец что-то неразборчиво сказал.

— Простите? Я не расслышал.

— Я понятия не имею…

Винтер ждал продолжения.

— Я говорю правду. Даже если у него было, как я понимаю, не очень много девочек в последнее время, я никогда об этом не задумывался. Я сам… поздно начал.

Собака все лаяла и лаяла, как полноправный участник их разговора, вторящий Лассе.

— Вы спрашивали у Карин?

— Нет еще.

— Спросите.

Собака замолчала — устала, наверное.

— Такие вещи очень важны для нас, очень, — сказал Винтер.

— Я не вру, даже если бы он был гомиком, я бы не стал врать.

— Тут нечего скрывать.

— Но вы думали, что я скрываю.

— Нет.

— Я не гомофоб, просто это было немного неожиданно.

— Надо попытаться узнать все, что можно.

— Поговорите с Карин и с его… друзьями. Вы опять будете копаться в его вещах?

— Нет.

Выйдя на улицу, Винтер посмотрел на дом, где жила сейчас его сестра и где вырос он сам. После развода Лотта стала слишком нервной, а ее работа врача требовала выдержки. Ситуация улучшилась, когда она купила у родителей их старый дом и переехала обратно со своим ребенком.

«Никого нет дома. Позвоню вечером», — подумал он.

14

На тротуаре сидел парень, накрывшись одеялом: слабое движение руки, лицо в сумерках казалось очень бледным. За его спиной, у стены дома, стояла гитара с тремя жалкими струнами. В последние дни Винтер часто видел его по вечерам с балкона, но еще не слышал ни звука на гитаре. Грустное зрелище.

Винтер достаточно долго проработал в полиции, чтобы цинично пожелать отправить его со всем хозяйством в топку. Практичное решение: парень перестанет страдать от холода, а город будет чистым и красивым. Но второе «я» Винтера — очевидно, его цивильная половина — заставило его позавчера поднять парня и отвести в больничный прием.

На следующий день несчастный опять сидел у трамвайной остановки. Сидел ли он там, когда вагон без водителя пронесся с горки Ашебергсгатан, переехав несколько человек? Это случилось в марте. Одно мгновение — и жизнь прекратилась. Винтер тогда был сильно простужен и оттого задержался утром дома. Он услышал дикие крики и догадался, что произошло, еще до того, как выглянул в окно, и, как и многие, тут же позвонил в 112. Потом он сбежал вниз и вместе с другими в бессильном отчаянии тянул за исковерканные неподъемные куски железа. Он никогда не забудет женщину, которая стояла рядом до вечера и ждала, пока из-под завалов вытащат ее мертвого сына.

Когда Винтер проходил мимо парня, тот что-то прошептал. Винтер наклонился. Парень повторил — нечто вроде «пару крон». Винтер выпрямился и пошел дальше.

В холле квартиры было прохладно и темно, не считая тонкой струйки слабого света из комнаты. Он стащил ботинки и подобрал с пола почту: сообщение компании «Мерседес» о новых моделях, свежий номер полицейской газеты, две открытки от подружек — одна отдыхала в Таиланде, другая на Канарах, — квитанция на книги, которые надо было забрать на почте, и письмо с испанской маркой. Он узнал старательный почерк матери, а в красной капельке на уголке конверта опознал сухое красное.

Винтер отнес почту на кухню, положил на стол, поднял пакеты и стал выкладывать продукты, которые он купил по дороге домой: филе палтуса, баклажан, желтый сладкий перец, кабачок, помидоры, оливки каламата, пучки тимьяна и базилика.

Потом он порезал баклажан, посолил, вытащил косточки из оливок. Включил духовку, налил в керамическую форму немного масла, порезал перец, томаты и кабачок. Слегка отжал кабачки и обжарил их на большой сковородке. Выложил овощи вместе с оливками и чесноком слоями в форму, порезал сверху зелень, побрызгал оливковым маслом и провернул пару раз мельницу с перцем. Поставил все в духовку вместе с несколькими картофелинами, разрезанными пополам и посыпанными крупной солью. Через пятнадцать минут он положил на овощи палтус.

Ел он свой обед в гостиной, в тишине, без книги, только смотрел в окно на город. Запивал минералкой. «Надо бы почаще самому готовить, — думал он. — Это успокаивает нервы. Я могу быть самим собой и делать, как я хочу, не оглядываясь на других».

Винтер невольно улыбнулся. Он понес посуду на кухню и услышал, как лифт, прокряхтев, остановился на его этаже. Открылась и закрылась дверь, и через несколько секунд в его дверь позвонили. Винтер посмотрел на часы. Двадцать один час. Он открыл. Это оказался Болгер.

— Я не очень поздно?

— Заходи, не стесняйся.

Юхан Болгер зашел, стянул куртку, скинул кроссовки.

— Будешь кофе? — спросил Винтер.

— С удовольствием.

На кухне Болгер сел у стола, а Винтер стал заправлять эспресс-машину.

— Чтобы мы уже точно сегодня не заснули, — сказал он.

— Не думаю, что я расскажу тебе что-то усыпляющее. Впрочем, и терять сон особо тоже не от чего.

— И все-таки ты с чем-то пришел. Последний раз ты был у меня сто лет назад.

— Честно говоря, я плохо помню. Был как бы не очень трезв.

— Ты был на что-то очень зол.

— Всегда что-то…

— Что? Может, тебе у зубного провериться?

Болгер ухмыльнулся.

— Такое впечатление, что зубы тебе мешают. Слова наружу не выходят.

Винтер налил кофе, поставил чашки на стол и сел напротив Болгера.

Он сегодня сосредоточенный, подумал Винтер, но в остальном не сильно изменился со времен гимназии. Если, конечно, не приглядываться.

— Что удалось узнать? — спросил Винтер.

— Он оказался популярной личностью — впрочем, как практически все бармены.

— Ага, по крайней мере в начале вечера.

Болгер отпил кофе и поморщился:

— Напоминает расплавленный асфальт.

— Прекрасно.

— Так и задумано, что его надо жевать?

— Конечно.

— Вокруг тех, кто работает в барах и клубах, всегда вьется много народу, но друзьями их назвать нельзя… Кажется, это называется «поверхностные контакты».

— Помимо этого, Робертсон мог иметь и друзей тоже.

— У него были парни, — сказал Болгер и допил кофе, на этот раз даже не поморщившись.

— Все-таки парни?

— Так говорят. По крайней мере Дуглас, хозяин его заведения. Прямых доказательств нет, но… это всегда чувствуется. Дуглас упоминал пару имен, я их записал. — Болгер достал бумажник, вытащил листок и протянул Винтеру.

— Спасибо.

— Они его ровесники, насколько я понял.

— Хорошо.

— Гомики, наверное.

— Ага.

— Не знаю, способны ли они на насилие.

Винтер прочитал имена и засунул бумажку в нагрудный карман. Отпил кофе.

— А как отреагировали другие бармены на это убийство?

Кофе был крепкий, как лекарство, которое люди зачем-то принимают добровольно.

— Приятного, конечно, мало, но особенно никто не испугался. Его ведь убили не за то, что он работал в баре?

— Нет.

— Бывает, что бармен ошибается в дозировке и неудовлетворенный коктейлем клиент ходит, вынашивает планы мести и потом мстит — это да.

— Опасная у вас работа, оказывается.

— Или мартини оказался недостаточно сухой, или его взболтали, вместо того чтобы размешать…

Винтер как раз помешивал кофе. Ложка почти могла стоять.

— У меня кладут лед ненадолго в вермут, а потом этот же кусок — в джин, — сказал Болгер.

— Кто-нибудь может назвать это крохоборством.

— Наши клиенты называют это стилем.

Было видно, что мысли Болгера витали где-то далеко. С таким выразительным лицом в покер не поиграешь, подумал Винтер. Если только он не гениальный притворщик.

— Как ты думаешь, это мог сделать кто-нибудь из наших? — спросил Болгер.

— Ты же знаешь, что я никогда не «думаю».

— Но это ведь возможно?

— К сожалению, возможно все. И это очень затрудняет дело.

— Мне продолжать расспросы?

— Да, конечно. Я очень благодарен за любую помощь.

— Дуглас сказал, что в последние дни в пабе мелькал какой-то новый тип.

Винтер выпрямился.

— Обычно мы помним только давних завсегдатаев, но если кто-то из случайных одиночек возвращается, то на него невольно обращаешь внимание.

— Я понимаю. А этот тип чем-то еще выделялся?

— Дуглас не сказал.

— Я вообще ничего об этом не видел в протоколах. Хотя все прочитал внимательно.

— Ты бы сам с ним поговорил.

— Придется.

— Немного полевой работы шефу не повредит.

Винтер потянулся за кофейником.

— Еще кофе?

15

Ларс Бергенхем не раз задавался вопросом, почему его повысили — или понизили, это как посмотреть — и забрали в криминальную полицию округа. Он не просил — его поставили перед фактом. Хотя они, наверное, знали, чем бы он хотел заниматься. Он не смог бы работать с экономическими преступлениями, или в техническом отделе, или даже в следственном, или искать наркотики, и спасибо богам всех религий, что он не оказался в миграционном отделе, думал он. Но его поставили на оперативную полевую разработку — именно туда он бы сам и пошел, если бы мог выбирать.

Он не хотел становиться толстокожим. Напротив, он хотел быть рыцарем, сражающимся против всех.

Насилие было реальностью. Оно было конкретным и ощутимым, и он зарывался лицом в волосы Мартины почти до потери дыхания. Почему люди не могут быть добрыми, говорил он ей. Они были женаты год, а через месяц появится на свет Малыш, и в доме начнут раздаваться совсем другие звуки. Он рано начнет играть в футбол. Бергенхем будет стоять в воротах. Он не будет ругать Малыша.

Вчерашний выпускник Высшей полицейской школы. При переводе он еще не осознал, что произошло. Как будто он получил некий знак отличия, но непонятно почему. Он был сырой материал, как кто-то про него сказал. Материал для чего? Он что, росток картошки? Был ли он в первый год работы только ростком?

Поначалу он чувствовал себя очень одиноко. Он был довольно замкнут еще в полицейской школе, и так же мало общался с сотрудниками оперативного отдела — их было сорок или тридцать, если не считать тех, кто был занят только розыском пропавших без вести.

Бергенхем удивился, что Винтер оставил его в ядре группы, когда расследование затянулось.

У него была своя задача, он получил задание и должен был быть наготове. Всегда что-то происходит, как любит говорить Винтер. Ничто не стоит на месте, panta rei, но уж лучше, когда все постоянно меняется, чем тухнет, как в болоте.

Одиночество. Он не был силен в профессиональном жаргоне, и ему не хватало цинизма виртуозно им овладеть, по крайней мере пока. Он не мог смеяться над увиденным. Может, он просто был нудным?

Он заметил, что Винтер редко смеется. Винтер не был нудным и не смеялся в неподходящих местах, как Хальдерс или как даже Рингмар иногда.

Ларс Бергенхем восхищался Винтером и хотел быть как он, но это, конечно, было нереально.

И дело не в стиле и элегантности или как там еще это назвать. Хотя шик Винтера не был так поверхностен, как у многих других.

Главное — его твердость. Бергенхем воспринимал Винтера как железный кулак в бархатной перчатке. Когда Винтер работал, его окружала аура сосредоточенности. Губы шевелились, а глаза оставались неподвижными. Но Бергенхем не видел Винтера вне работы — может, тогда он становился другим человеком, более мягким?

Ходили многочисленные слухи о его подругах, с которыми он снимал напряжение после работы. Был бы он женщиной, его репутация была бы испорчена. В последнее время слухи утихли, пересказывали только старые истории. То ли он успокоился, то ли стал более осторожным в своих приключениях.

Бергенхему на все это было плевать. В Винтере его привлекало нечто другое.

«Каким я буду через десять — пятнадцать лет? — Он вдохнул запах волос Мартины. — Буду ли я так же лежать и думать обо всем вокруг? Многие ходят в рваных ботинках. Многие ли будут нуждаться через пятнадцать лет?»

— О чем ты думаешь?

Мартина медленно повернулась на бок, опершись на правый локоть и отодвигая левую ногу. Он погладил Малыша. Живот Мартины торчал тупым конусом, наподобие тех, что они ставили на футбольном поле на тренировках. Бергенхем завязал с футболом, и тренер искренне пожелал ему больше не совершать в жизни серьезных ошибок.

— Да так, ни о чем.

— А все-таки.

— Многие ходят в рваных ботинках.

— Ты о чем?

— Я просто так. Вертится в голове почему-то.

— Похоже на строчку из старой песни.

— Да, песня кого-то из бардов. Я ее слышал в исполнении Элдкварн, но написал ее, кажется, Корнелис Вреесвийк. Он уже умер.

— Многие ходят в рваных ботинках.

— Да.

— Хорошее название. Можно мысленно их увидеть. В рваных ботинках.

— И сейчас тоже?

— Сейчас такое тоже встречается.

Мартина сделала жест в сторону окна и города.

— Тебя это волнует? — спросил он.

— Честно говоря, не очень, особенно в последнее врет, — сказала Мартина и положила руку на живот. — Вот!

— Что?

— Положи руку сюда. Нет, сюда. Чувствуешь?

Сначала он ничего не заметил, но потом ощутил слабое движение или намек на движение.

— Ты чувствуешь? — повторила она.

— Кажется, да.

— А что именно?

Она положила свою руку сверху.

— Я не знаю, как описать, — сказал он. — Если бы я подумал пару часов, я бы сформулировал.

— Ты каждый раз так говоришь!

— Сегодня вечером я обещаю сообразить.

Мартина не ответила, она задремала, держа руку поверх его руки, и он опять почувствовал слабый толчок.

Так они лежали, пока не зазвонил кухонный будильник на полке у плиты.

— Картошка, — сказала она, но не пошевелилась.

— Черт с ней, — ответил он улыбаясь.

— Тебе не кажется, что я слишком мягкий для такой работы? — спросил он, когда они ели. — Что я не тяну?

— Нет.

— Скажи честно.

— Ларс, зачем же я буду говорить, что ты слишком мягкий: чем мягче, тем лучше.

— Для работы?

— Что?

— Слишком мягкий для работы?

— Это же хорошо.

— Быть слишком мягким?

— На такой работе быстро становишься слишком жестким, а это гораздо хуже.

— Не уверен. Иногда я не знаю, как дожить до конца недели или даже дня. Может, это только с непривычки.

— Я не хочу, чтобы ты стал жестким и несгибаемым.

— Лучше быть мягким?

— Даже очень мягким быть намного лучше. Как переваренная спаржа.

— Но иногда я ведь все-таки как недоваренная спаржа?

— Это как?

— Как сырая. Жесткий, несгибаемый.

— Ты хочешь быть таким?

— Я говорю не обо всем себе.

— Должно это быть твердым и несгибаемым?

— Что это?

— Это. — Она протянула руку и пощупала его бицепс.

— Я не о том, что выше пояса.

— Какая я недогадливая, — со смехом сказала Мартина.

В назначенное время Ларс Бергенхем пришел в бар к Юхану Болгеру. «Он такой же длинный, как Винтер, но раза в два шире, — подумал Бергенхем. — Да еще этот кожаный жилет и абсолютно бесстрастное лицо. За три минуты, что я здесь, ни мускул не пошевелился. Наверное, ровесник Винтеру. Но когда человек болтается между тридцатью и сорока, точно возраст определить сложно. Пока не перешли на пятый десяток, все как молоденькие».

— Ты не похож на типичного завсегдатая ресторанов, — сказал Болгер.

— Это верно.

— Не любитель ночной жизни?

— Смотря какая жизнь и ночь.

— А подробнее?

— Я не буду распространяться.

Болгер усмехнулся и показал на ряд бутылок за спиной:

— Еще, конечно, очень рано, но возьмем грех на душу. И так как ты от Эрика, я угощаю.

— Спасибо, я бы выпил сока, — ответил Бергенхем.

— Лед?

— Нет, спасибо.

Болгер достал сок из холодильника под стойкой и наполнил стакан.

— Я знаю не то чтобы очень много, — сказал Болгер.

Бергенхем отпил сок. Было похоже на апельсин с чем-то непонятно-сладким.

— В последние годы клубная жизнь в Гетеборге стала бить ключом. Новые точки возникают то тут, то там — не уследишь. И это не обычные рестораны.

— Подпольные клубы?

— По сути — да, хотя открываются они, как правило, легально. — Болгер посмотрел на Бергенхема и продолжил: — Похоже, что игра стоит свеч.

— В каком смысле?

— Можно сначала открыть клуб, а разрешение получить через неделю. А через две его закрыть и начать заново в другом месте. Но это вы все сами знаете.

— Кто-то знает.

— Но ты не за этим пришел?

— Я благодарен за любую информацию.

— О ситуации в трясине порнографии?

— В том числе.

— Интересно, какие версии у Эрика? — поинтересовался Болгер у своего стакана, который он держал на весу.

Бергенхем отпил сок.

— В последнее время все так изменилось, — не дождавшись ответа, продолжил Болгер. — По сравнению с тем, когда я был при делах.

— Как?

— Как изменилось? Теперь простые сиськи и задницы никого не волнуют.

— Надо пожестче?

Болгер ухмыльнулся, в полумраке мелькнули белые зубы. В этом конце зала окон не было.

— Супержестко, я бы сказал. Судя по тому немногому, что я видел, сейчас тащатся не от того, что входит в дырки, а от того, что из них выходит. Еще лучше, если и то и другое происходит одновременно.

Он налил себе еще пива и подождал, пока пена осядет.

— Я вовремя оттуда свалил.

— Там тоже есть нелегальные точки?

— В порно? Смотря как считать.

— Что ты имеешь в виду?

— Все видят некий фасад: газеты, фильмы, книжечки, причиндалы разные, комнатки для онанистов, кинозалы.

— Стриптизеры.

— Да, только их называют танцорами.

— И что дальше?

— Что?

— Ты сказал, это только фасад.

— А за фасадом я сам не видел, хотя наслышан. В некоторых из этих мест могут организовать для «своих» более экстремальные развлечения. Специальный выпуск газеты, шоу под заказ.

— И фильмы?

— Да, и фильмы, где актеры не просто трахаются.

— Не просто трахаются?

— Не спрашивай меня, что они еще делают, но поверь, что ничего хорошего.

— И часто такое происходит?

— Не часто, но, кстати, говорят, что есть места, где этим занимаются вообще без всякого фасада.

— Где конкретно?

Болгер развел руками.

— Можешь разузнать?

— Попробую. Но это не быстро. Тут надо очень осторожно.

— А кто их клиенты?

— Откуда я знаю?

— А как ты думаешь? Как их отличить от тех, кто ходит к тебе или в обычные порноклубы?

Болгер задумался. Сумерки сгустились, и он надел очки в тонкой металлической оправе. В очках у него совсем другой вид, подумал Бергенхем.

— Я думаю, что разница небольшая. Я думаю, что чем больше пробуешь, тем больше хочется. Это как начать с травки и закончить героином.

— Аппетит приходит во время еды.

— Всегда найдутся те, кому что ни дай, хотят больше. Еще и еще. Пределов у них нет. Такая натура. Есть и другая категория — те, кого возбуждает боль. Они получают удовольствие, только если их душат или отрезают пальцы. Они на все готовы. Кто знает, что им еще придет в голову?

— Где их можно найти?

— Тех, кто отрезает пальцы?

— Вообще этих больных. Когда они не в клубе или отеле.

— Где угодно. В правлении крупной известной компании. Или в администрации округа. Там полно больных. В отделе выдачи лицензий предприятиям общественного питания.

— Да, приятного мало, — сказал Бергенхем, поднимаясь.

— Я имею в виду, что тебе надо быть очень осторожным.

Бергенхем помахал ему с порога и вышел на свет. Поднялся сильный ветер, шевелил волосы и даже воротник. Где-то сзади раздался звон разбитого стекла.

16

Торговцы овощами на противоположных сторонах улицы кричали друг другу такие гадости, что Стив Макдональд пригнул голову, чтобы слова не попали в него. Дело было в Сохо, на углу Бервик-стрит и Петер-стрит. «Только посмотрите, во что они превратили наши фруктовые рынки с вековыми традициями, — думал он. — Еще во времена моей юности было гораздо приятнее, пока не закрыли „Ковент-Гарден“ и в центре еще кипела жизнь. А теперь все не так, полупьяные парни скользят на разбросанных банановых шкурках, пара жалких ларьков для любопытствующих туристов, и в два раза больше наркоманов. Теперь тут уже не пульсирует ритм, Сохо еле ползает, а эта пустынная площадь — самое приятное место в округе».

Начал моросить дождик. Макдональд поднял воротник плаща, переступил через раздавленный помидор и свернул в Уолкерс-Корт, переулок столь заплеванный, что его даже не включили в последнее издание справочника «Весь Лондон». Может, это нарочно: нечего его показывать бодрым скандинавам да итальянцам, толпами прибывающим в Хитроу и Гатвик.

«Да, порнография Уолкерс-Корта — это не шелковые простыни и здоровяки „Плейбоя“, демонстрирующие свои красивые органы, — думал Макдональд, шарахаясь от очередного зазывалы у кинотеатрика. — Это потные героинщики на грязных матрасах, бюджетный секс для бедных, книжки-журналы-видео для тех, кто приходит, чтобы увидеть самого себя в другом мире. Это они покупают изощренные пластиковые штучки в секс-шопах, собачьи поводки и удавки. Мы живем в свободной стране, у всех есть право на свои частные развлечения. Кто-то покуривает дома в одиночестве, а кто-то испражняется в лицо незнакомцу».

Он миновал книжный магазин, выделяющийся, как белая ворона. В витрине рекламировали новинки для образованного среднего класса: Найпол, Джонатан Рабан, новая биография Брюса Чатвина.

Макдональд знал, что и с магазином, и с хозяином не все так просто. На верхних этажах, светлых и прохладных, стояли полки с романами, поэзией, путеводителями, кулинарными книгами. Для центрального Лондона тут было необычно мало покупателей. В подвале, куда вела лесенка за ширмой, предлагали совсем другие книги. Там были журналы, мужественно противостоящие молодежной культуре, вроде «За сорок» или «За пятьдесят» с фотографиями женщин среднего возраста. И тут всегда толпился народ — только мужчины, подумал Макдональд, натолкнувшись на своего ровесника, выходящего с покупками в темном пластиковом пакете.

Макдональд собирался прочитать побольше книг из верхних залов, когда выйдет на пенсию. Сейчас ему тридцать семь, работать начал в двадцать три. Осталось всего одиннадцать лет. Потом он сможет быть частным детективом и искать пропавших подростков в Лидсе. Или следить за порядком в «Харродс-баре» на Бромптон-роуд. Или устраивать праздники для своих детей и внуков дома в Кенте. «Они будут дергать меня за длинные волосы, как за конский хвост», — думал он, пока переходил через дорогу. На Руперт-стрит он кивнул мрачному мужику в черной кожанке и завернул в дверь под вывеской «Пип-шоу».

Несколько секунд глаза привыкали к темноте. Он прошел мимо окна кассы и постучал в дверь слева. Прислушался: за дверью кто-то стонал, потом закричал «Да, да, да, да», но не очень убедительно.

Дверь приоткрылась, и на него уставился мрачный тип. Он тут же закрыл дверь, лязгнул цепочкой и открыл уже широко, протягивая руку:

— Здравствуйте, господин комиссар.

— Как у вас тут строго.

— А как же.

Они пожали руки, и Макдональд зашел в комнатку не более двенадцати метров, где пахло сыростью, жиром и уксусом от остатков рыбы и чипсов. Радом с тарелками на дешевом письменном столе лежали блокнот, ручка и мерцал огромный экран с клавиатурой. Какая-то дешевка, наверняка «Амстрад», подумал Макдональд про компьютер. В углу стоял шкаф для документов, на стене висел плакат с рекламой развлечений на Ямайке.

— Я уже пообедал, но могу послать за едой снова, — сказал хозяин и переставил тарелки на шкаф.

— Солидная вещь, — заметил Макдональд.

— Английская классика. Так послать Джонни за жратвой?

— Нет, спасибо, я сыт уже от запахов.

Мужчина махнул рукой с польщенным видом, как будто засмущался от похвалы за обед с пятью переменами блюд высокой кухни.

— Как хочешь. Чем могу служить гостю из южного Лондона? — Он приподнял единственный стул. — Садись сюда, я принесу еще один.

Он скоро вернулся со здоровым стулом, обитым красным дерматином с чем-то серым внутри, вылезавшим из расходящихся швов. Заметив взгляд Макдональда, мужчина сказал:

— Они уже не в лучшем виде, но ты бы знал, какие удобные!

Не успел он сесть, как вошла девушка с подносом: чайник, чашки, блюдца, сахарница, молоко в кувшинчике. Поставив все на стол, она изобразила поклон, улыбку и исчезла. Мужчина налил чай.

— Вот это дело, — сказал Макдональд.

Хозяин сел и опять вскочил.

— Чего опять не хватает, Франки? — спросил Макдональд.

— Печенья.

Через минуту Франки принес блюдо с печеньем и наконец-то уселся.

— С ритуалами покончено? — поинтересовался Макдональд.

— Теперь все. Мы же народ, чья жизнь заполнена ритуалами. Не то что у вас. Вы из другого мира.

— Ты ведь и сам родился в Лондоне.

— Кровь не обманешь. Гены, знаешь ли.

Франки взял пилочку для ногтей и посмотрел на свои пальцы.

— Но ты ведь пришел по делу?

— Никак до него не дойду.

— Я весь внимание.

— Ты даже не забеспокоился, я смотрю?

— Отчего же? От визита высокого гостя? У тебя симпатичный плащ, кстати.

— Мм…

— И конский хвост за плечами. Но слегка старомодно, не находишь?

— Это я в основном, чтобы не выделяться тут.

— Не выделяться в таком прикиде? Наши посетители одеваются по последнему слову моды.

Франки стал полировать ноготь. Компьютер тренькнул, и на экране появилось сообщение «вам пришло письмо».

— Электронное письмо из другого мира?

— Если хочешь знать, Ямайка — самая компьютеризированная страна во всей Вест-Индии, — сказал Франки и заколотил по клавишам.

— А я слышал — Брикстон, — ответил Макдональд.

— Что?

— В Брикстоне компьютеров больше.

Франки загадочно усмехнулся своим мыслям, закрыл письмо и занялся другим ногтем.

— В любом случае письмо пришло от твоих соотечественников.

— Когда это они перестали быть твоими?

— Главное, что я получил подтверждение об отгрузке новых журналов и фильмов высшего качества для моего дочернего предприятия.

— Новые поставки?

— Ну да.

— А откуда?

— А это что, допрос? — Франки улыбнулся, блеснул драгоценный камень в переднем зубе. Стив знал, как он называется, но забыл.

— Ты же меня знаешь.

— Только последние двадцать пять лет, бледнолицый.

— Это что, мало?

— Мы люди из другого мира…

— Да, да, Франки, другой мир, но сейчас меня интересует этот, и особенно поставка фильмов. — Макдональд отпил чай, пока он не совсем остыл. — Ты слышал об убийстве в Клэфэме? Когда зарубили парня.

— Что-то видел в новостях. Но он был то ли норвежец, то ли швейцарец.

— Швед.

— Да, да.

— По Би-би-си скоро обратятся за помощью к общественности.

— О, так это что-то важное.

— Необычное.

— Необычное? Что ж, можно и так сказать. Убили белого — конечно, это необычно.

Макдональд молча пил чай.

— А когда Би-би-си последний раз интересовалась убийством цветного?

— Дело в том, что…

— Дело только в том, что когда убивают цветных, это неинтересно, это обыденный факт нашей жизни. — Франки отложил пилку и продолжил: — Сколько там у вас на юге за год происходит убийств, ты как-то говорил?

— Сорок два или сорок три.

— И сколько из убитых черные?

— Где-нибудь…

— Черт возьми, не делай вид, что ты пытаешься вспомнить. Даже я отлично знаю, что не менее тридцати пяти. Тут не надо быть специалистом в статистике. У убийства цветного такой же шанс попасть в Би-би-си, как у меня в клуб на Пэлл-Мэлл. Могу я стать членом клуба в Вестминстере?

— Мы пытались.

— Протащить меня в клуб?

— Привлечь внимание журналистов.

— Я не обвиняю лично тебя. Даже если ты родился белым, ты не можешь это изменить.

— Видишь, ты сам все понимаешь.

Франки снова занялся ногтями.

— Мне очень нужна помощь, — сказал Макдональд.

— Так ты за этим пришел в мое царство?

— Да.

— И с какого черта? Каким боком моя контора может относиться к убийству? — Франки в очередной раз отбросил пилку.

— Конкретно твоя контора не имеет отношения, но за этим убийством стоят такие дела… Ты видел или, может, читал, что два лондонских парня были убиты в Швеции, в Гетеборге?

— Нет, такого я не видел.

— Один из них из Талс-Хилл, где живет твоя тетя.

— Белые?

— Да.

— Мое сердце истекает кровью от боли за них.

— Не так сильно, как сердца этих парней.

— О’кей, прости.

— У этих трех случаев есть нечто общее. Очень может быть, что существуют видеокассеты, на которых записано, как все происходило. То, что я сейчас говорю, знаем только мы с тобой, и ты понимаешь, что это означает.

— За кого ты меня принимаешь.

— Ты понял, зачем я тебе это рассказал?

— Кто-то снимал, как их грохнули? Но с чего ты это взял?

— Об этом говорят некоторые детали, о которых я умолчу.

— Но где-то есть кассета с записью?

— Очень может быть.

— Подери меня черт, если я слышал что-то более жуткое.

Макдональд кивнул.

— Опасная у тебя задачка.

Макдональд поднес чашку к губам, но чай уже совсем остыл.

— Да, это не прежние добрые наркоманы, которые после убийства тихо и испуганно ждут полицейской машины с сиреной, — добавил Франки. — Так ты, значит, пришел ко мне за кассетой с убийствами?

— Я пришел за информацией. Например, случалось ли что-то подобное в вашей индустрии.

— Я от такого держусь подальше, тихо сижу у святого берега. — Франки посмотрел на афишу.

— Если бы я думал по-другому, я бы не пил тут чай, а допрашивал тебя как положено у нас в отделении.

— Так что ты хочешь, чтобы я поспрашивал вокруг?

— Да, но не привлекая внимания.

— Ясное дело, о таких вещах кричать не будешь.

— Ты знаешь кого-нибудь, у кого за тайной комнатой есть еще более тайная комната?

— Еще бы.

Макдональд поднялся.

— Но там не показывают убийства, Стив. Насколько я знаю. Мои забавы — просто семейный пикник по сравнению с мерзостями, что там показывают, но все же не до такой степени.

— Поразузнай в любом случае.

— Но у тебя же есть твои обычные осведомители? Тот сутенер с Олд-Комптон-стрит и другие.

— Я сам разберусь, ладно?

— О’кей, о’кей.

— Позвони мне через пару дней в любом случае и будь осторожен.

— Настоящие убийства… Не знаю, не знаю… — Франки покачал головой.

— Брось. Не может быть, чтобы ты никогда не слышал, что убийства можно снять на пленку.

— Да, но за такими вещами не приходят в магазин. Они распространяются по другим каналам, далеко за пределами нашего бедного маленького мирка.

— Брызги говна летят далеко, — сказал Макдональд. — В этом раю, называемом Сохо, наверняка есть кто-то, кто знает.

— Завидую твоему оптимизму, Стив.

— Спасибо за чай, Франки.

— Я позвоню в среду.

Макдональд поднял в ответ руку и вышел. Он пересек Вардур-стрит и пошел по Олд-Комптон-стрит. Дождь прекратился, и люди сидели за столиками у кафе и делали вид, что наступила весна. «А я завидую их оптимизму», — подумал Стив. Наконец он вошел в паб «Коуч-энд-Хорсес», заказал пинту эля и стащил куртку. В пабе было еще не очень людно, но уже, как всегда, торчали литературные почти знаменитости и мечтающие стать знаменитостями, а также смертельная комбинация обоих вариантов. Он узнал пару когда-то многообещающих писателей, пропивающих тут остатки жизни. Пьяная женщина, сидевшая недалеко от Макдональда, вела беседу на повышенных тонах с двумя мужчинами у соседнего столика.

— Вы и близко не знаете, что такое быть джентльменом, — выкрикнула она, поднимая стакан ко рту.

17

Кабинет шефа отделения полиции Стуре Биргерсона был чисто убран, никаких пятен или клочков на столе. Эрику Винтеру импонировал такой стиль: можно сконцентрироваться на чем-то одном, важном сейчас, ничего не валяется вокруг, напоминая о недоделанном, никаких остатков недодуманных мыслей или обрывков отчетов, которые невозможно дописать до конца, как бесконечную историю.

В коридорах полиции Биргерсона называли Бухгалтером, хотя это прозвище он получил скорее из-за характера своей должности, а не собственных черт. Он всегда сидел в кабинете и ждал. Он ничего не рассчитывал, только читал. «Бог знает, куда деваются потом наши отчеты», — думал Винтер, присаживаясь к столу.

Шестидесятилетний Биргерсон был лапландцем, оказавшимся в южном городе Гетеборг по случайности, а не по большому желанию, но осевшим здесь навсегда. В отличие от всех других северян он не ездил каждую осень «домой» поохотиться. Он брал обычные две недели отпуска, но никто, кроме Винтера, не знал, куда он ездит, и Эрик не собирался кому-то рассказывать. Пока Биргерсон был в отпуске, его обязанности исполнял Винтер, но у него ни разу не возникало мысли позвонить шефу: он даже представить не мог ситуации, когда бы не знал сам, что надо делать.

— Должен сказать, что у тебя хорошее воображение, — сказал Биргерсон на том странном диалекте, который возникает только, если вырасти в далеком северном Мальмберге и переехать потом к Молндалс-Бру на юге Гетеборга.

Винтер не ответил, он смахнул что-то с галстука, привстал и поправил штанину, чтобы убрать складки.

— Результатов пока немного, но фантазия работает, — повторил Биргерсон и закурил.

— Дело движется, — сказал Винтер.

— Тогда рассказывай. — Биргерсон широко улыбнулся.

— Вы же читали наши отчеты.

— Так сложно переключаться между разными жанрами. Словно чередуешь страницу Торгни Линдгрена, страницу Микки Спиллейна.

— Какой стиль вы предпочитаете? — спросил Винтер, зажигая сигариллу.

— Линдгрена, конечно. Он же родной.

— Но результатов не видите.

— Не вижу.

— Я не согласен. Опрошены все свидетели, перелопачены все базы данных с нашими знакомцами и с незнакомыми. Не только я сижу за компьютером с утра до ночи. И мы задействовали все наши контакты — я имею в виду, действительно все.

— Хм. А вы говорили со Скугоме?

— Еще нет.

— Почему?

— Потому что еще рано. Я не хочу просить судебного психиатра составлять профиль, пока у меня так мало данных.

— Вот и я об этом.

— О чем?

— Что мало результатов.

— Результаты для вас — это чтобы мы писали отчеты потолще, пороли прессе всякой чуши побольше и нашли бы что-то столь убедительное, чтобы поразить сразу все начальство, — сказал Винтер.

— Кстати, о прессе — я надеюсь, что ты хорошо подготовился.

— Конечно.

— Прилетает целый самолет британских журналистов. И говорят, они пленных не берут.

— Вы насмотрелись боевиков, Стуре. Ваш язык пестрит англицизмами.

— Я хочу, чтобы сегодня вечером ты был там со мной.

— Так вы с ними тоже встречаетесь?

— Приказ сверху.

— Ах вот как.

— На фоне бойцов медиафронта империи ББС ты смотришься птенцом.

Биргерсон придавил сигарету в пепельнице.

— Ты прославишься в Лондоне еще до того, как туда приедешь.

— Я лечу завтра.

— Не забудь, что это неофициальная поездка.

— Естественно.

— Как коллега к коллеге.

Винтер выпустил дым, еще раз осмотрелся в поисках хоть какого-либо листка бумаги в комнате — безуспешно.

— Не знаю, чего можно ожидать от лондонских следователей, — сказал Биргерсон, — но их шеф показался мне толковым мужиком. И он хвалил этого твоего… напарника…

«Стуре напоминает карликовое деревце, нашедшее силы распрямиться и спуститься с гор в долину, — вдруг пришло в голову Винтеру. — Как же я сразу не увидел».

— Макдональд, — напомнил он.

— Да. Этот парень еще поднимется. Как и ты, Эрик.

— По крайней мере завтра в одиннадцать утра из Ландветтера.

Винтер затушил недокуренную сигариллу.

— Надеюсь, тебя там осенит решающая идея. А мы тем временем попробуем разрулить здесь, — сказал Биргерсон, словно собирался лично принимать активное участие в расследовании.

— Теперь я спокоен, — улыбнулся Винтер.

— Тогда иди к себе и морально подготовься к пресс-конференции.

— Может, проще принять пару колес?

Биргерсон выдавил смешок, точно как герои боевиков, которые он с презрением смотрел не менее целого вечера в неделю.

Пресс-конференция началась неудачно, слегка выправилась к середине и закончилась полным хаосом. Биргерсона вывели из себя уже на пятнадцатой минуте. Дальше Винтер один отбивался от медиаакул, плевавшихся вопросами величиной с королевские креветки.

Бардак устроили британцы. Более сдержанные сотрудники «Афтонбладет», «Экспрессен» и других шведских таблоидов молча учились у истинных мастеров своего дела.

— Это ваше первое дело? — с ходу спросил самый отвратительный тип, которого когда-либо видел Винтер. При взгляде на него представлялись два кило свиного фарша, слепленного негнущимися пальцами ревматика в подобие лица. Он вел себя развязно, как пьяный, хотя был трезв как стеклышко. Как и его коллеги, он носил потертый костюм и прилетел в северную страну без верхней одежды.

Вопросы слетались со всех сторон:

— Убийца — швед?

— Сколько у вас подобных убийств на самом деле?

— Расскажите про оружие.

— Что тут вообще делали эти мальчики?

— К какому именно типу сексуальных убийств относится этот случай?

— Простите? — отозвался Винтер и посмотрел внимательнее. Вопрос задала крашеная блондинка с черными корнями, худым лицом, синяками под глазами и злым ртом. Так казалось Винтеру. По крайней мере сейчас.

— Кто сказал, что это сексуальное убийство?

— Разве это не очевидно?

Винтер не ответил, перевел взгляд на ее коллег, ожидая новых вопросов. И лучше о чем-нибудь другом — о погоде или его любимой команде в высшей лиге.

— Отвечай на заданный вопрос, — крикнули из зала.

— Hear, hear, — доносилось с разных сторон, и Винтер знал, что это означает согласие.

— У нас нет ничего, что бы доказывало сексуальный характер убийства, — пришлось сказать ему.

— Например?

— Простите?

— А что бы могло это доказывать?

— Сперма, скажем, — сказал Винтер, уже зная, что будет дальше.

— Что-то я не врубаюсь, — сказал один из журналистов по-шведски.

— Нет никаких следов спермы. Поэтому нельзя на сто процентов быть уверенным, что это сексуальные убийства, понятно?

— Но это возможно? — спросил швед.

— Разумеется.

— Говорите по-английски, — возмутился англичанин.

— Что там про сперму? — спросил другой.

— Они нашли массу спермы, — сообщил тот отвратительный тип.

— Чья это сперма? — выкрикивала женщина перед Винтером.

— Что показали анализы?

— Вы нашли сперму в обоих случаях?

— Где именно вы ее нашли?

Винтер видел, что Биргерсон мечтает вернуться в тишину и прохладу своего кабинета. Когда Винтер разобрался со спермой и обратился к прессе с просьбой помочь собрать информацию от населения, поднялась еще одна волна вопросов. Все это происходило под непрерывное жужжание шведских и британских телекамер.

— Проверяете ли вы всех прилетающих из Англии?

— Мы над этим работаем.

— А выезжающих из Швеции?

— Мы над этим работаем, — соврал Винтер.

18

Ханне Эстергорд разгребла снег у двери и вышла из дома. Первый день поста. Вдалеке в Оргрютте рычали тракторы. Ханне поспешила в церковь по белой и мягкой дороге. После нескольких недель проталин и оттепели пришла настоящая зима и решила доказать свое существование и силу. Сначала, чтобы обозначить границу, пару дней дул ветер со скоростью пятнадцать метров в секунду, а потом повалил снег.

Она открыла скрипучую боковую дверь и вошла в полумрак церкви. Сняла пальто, платок, зажгла свечи в маленькой конторке, села и сосредоточилась, готовясь к праздничной службе как части борьбы с искушением ради стойкости. Спаситель разрушает деяния дьявола. Скоро она выйдет к своей небольшой общине и будет нести веру и надежду в жизнь слушателей, сидящих перед ней.

«Дети мои, не давайте вводить себя в искушение. Тот, кто поступает по справедливости, тот справедлив, как и Он был справедлив. Тот, кто совершает грех, тот от дьявола, ибо дьявол грешен с самого начала. Оттого явился сын Божий, чтобы противостоять деяниям дьявола».

Как это просто, думала она, уничтожить то плохое, что происходит. Борьба с соблазнами. Стойкость в искушении. В Писании есть ответ для всех людей на земле.

Она медленно провела рукой над огнем свечи на столе. «У меня удивительная работа, — думала она. — Три дня в неделю я превращаю теорию в реальность».

Ханне Эстергорд начала с псалма 346, с первого стиха — поднимайтесь, христиане, на борьбу, вооружайтесь против опасных времен, — и песня просачивалась из церкви наружу, покрывалась белым снегом и оставалась на аллее.

Она узнавала лица на первых скамейках: пожилые женщины, приходящие сюда одни, после того как их мужчины, следуя статистике, оставляют этот мир первыми и их хоронят у церкви, когда настает день. Женщины кивают словам Ханне или самим себе, когда слова трогают их за душу, слова о том, откуда взять им силы противостоять нападкам недоброжелателей, где найти помощь в минуту слабости.

За окном раздалось завывание сирены, и у нее промелькнула мысль о том молодом полицейском, которого мучили кровавые кошмары. Он бы сразу сказал, откуда машина едет и куда.

Она приводила слова Матфея. Ханне собиралась говорить о том, что происходит вокруг них сейчас, но ей никогда не удавалось точно следовать намеченному плану. Зло существует всегда, оно где-то рядом, иногда в явном виде.

«И Петр, отозвав Его в сторону, принялся Его отговаривать: „Боже Тебя сохрани, Господи! Только бы этого с Тобой не было!“ Он же, обернувшись, сказал Петру: „Прочь, сатана! Ты вводишь Меня в соблазн, ибо мысли твои — не Божьи, но человеческие“»[3].

Соблазнитель в образе друга. Ханне Эстергорд говорила об этом, не боясь внести раздор в общину: здесь люди могут доверять друг другу.

На горке улицы Улофа Скотконунга на льду буксовал ржавый автомобиль. Сзади его толкали двое мужчин, и один из них подмигнул проходившей мимо Ханне: теперь не помешает помощь короля Улофа. Улыбка, взмах руки, стирающей пот со лба, и вдруг колеса нашли опору, и вверх взвилось снежное облако.

Ханне сгребла снег с лестницы, немного нападало и в холл.

— Я сделала кекс, — сообщила Мария.

Это был уже четвертый кекс за ее каникулы.

— Прекрасно.

— Я положила в этот раз на два яйца больше.

— Пахнет замечательно.

— Тебе не кажется, что он слишком рыхлый?

— Ни капельки, — ответила Ханне, — ты стала настоящим профи.

— Я передумала и теперь хочу практику в кондитерском цехе.

— Не поздно менять?

— Я спросила — говорят, можно, завтра договорюсь окончательно.

Кофе уже был сварен, посередине стола на блюде стояла форма, и когда Мария ее подняла, на форме не осталось и следа. Красивый кекс, как раз для первого дня поста.

— Я научилась, как надо смазывать и посыпать крошками форму.

— Прекрасно.

«Она научилась и класть сахара ровно столько, сколько надо», — подумала Ханне, смакуя душистый мягкий кусок.

Раковина была полна посуды с остатками жидкого теста. Кончик носа Марии был обсыпан мукой, и Ханне опять подумала: до чего же девочка напоминает своего отца; хоть бы она была похожа на него только внешне, хоть бы соблазны ограничивались ежедневным кексом или ежечасным, если уж так надо.

Ханне Эстергорд родила в двадцать один год, они съехались с отцом ребенка, но выдержали всего полгода. Быстро выяснилось, что они друг друга плохо знают и узнавать не хотят. Он уехал в другой город. Десять лет от него ничего не было слышно. Может, он умер. Ханне видела, что эта мысль приходила и дочери. Им обеим было не по себе. Ханне пыталась говорить с дочерью об этом, Мария слушала, но вскоре те же вопросы вставали опять. Кексы готовили почву.

Опять завыла сирена и не замолкала; похоже, машина ехала с площади Санкт-Зигфрид. Многое происходило в Гетеборге этим воскресеньем.

— Ты, может, станешь пекарем, — сказала Ханне и отрезала еще кусок.

— Я, собственно, думаю, что я уже пекарь, — ответила Мария с оскорбленным видом.

— Несомненно!

— Сделать еще один? — спросила Мария, но на этот раз это была уже шутка.

Ангела пришла «помочь уложить вещи», хотя Винтер летел налегке, он собирался купить кое-что в Лондоне и потому не хотел забивать сумку.

— Если ты вообще улетишь, — сказала Ангела.

— Небо проясняется.

— Позвони с утра в аэропорт.

— Дельная мысль.

— А зачем ты едешь? Ты надеешься поймать там серийного убийцу? — спросила она и разгладила воротник рубашки, лежавшей в стопке сверху.

— Он не серийный убийца.

— Что?

— Не серийный убийца и не маньяк, — повторил он и кинул в сумку две пары носков. «Надо оставить место для книг из Лондона», — вспомнил он.

— Ах вот как, — сказала она.

— По крайней мере не в том смысле.

— Надо же.

— На самом деле все еще хуже, — сказал он и повернулся к ней. — Подай мне эти брюки.

— Подойди и возьми сам.

— Ты склоняешь меня к глупостям.

— Подойди и… возьми… — сказала она, смотря на него широко раскрытыми затуманенными глазами.

Он перегнулся через кровать, отнял у нее брюки, расправил их и положил на стул. Подошел, взял ее руки, завел их за спину и наклонил ее вперед, к кровати.

— Я… попалась… — проговорила она.

Он поднял подол ее длинной юбки, накинул ей на спину, провел рукой по правому бедру, просунул пальцы под трусы и почувствовал, какая она мокрая, готовая. У него застучало в висках, он издал нечленораздельный звук и подался вперед. Осторожно ввел два пальца поглубже, а левой рукой в это время расстегивал ремень, ширинку — казалось, вся кровь, что есть, хлынула сейчас туда. Он достал его, мгновение подержал у ее ягодиц, с неопределенным звуком, уже погромче, медленно вошел в нее, остановился, только когда уже совсем некуда было продвигаться дальше, и начал длинные долгие движения туда и обратно.

Она охотно двигалась навстречу, и они сразу попали в такт. Он держал ее за талию, и казалось, что она парит под ним в десяти сантиметрах над кроватью.

Он наклонился, протянул руку под ее маленький жесткий свитерок, накрыл грудь — и вот она полностью его, — взял за сосок, опять накрыл грудь рукой. Она повернула к нему голову, и он погладил ее левой рукой по щеке, по губам, она взяла в рот его палец, тогда он сложил пальцы, и ей пришлось раскрывать рот все больше и больше, чтобы как следует сосать их, и язык был почти таким же шершавым, как ее свитер.

Их темп ускорялся, и ему пришлось опереться левым коленом на кровать и держать ее двумя руками за бедра, удерживая всей силой, когда она задрожала, закричала и замотала головой; и он двигался быстрее, быстрее и быстрее, и у него потемнело в глазах, как будто вся его кровь устремилась в нее, он почти потерял сознание. Они прижались друг к другу в последнем порывистом движении, и он не сразу ее отпустил.

19

После того как основательно нападал снег, пришел холод. За ночь все застыло и замерзло. Свет понедельничного утра преломлялся на морозе красиво, загадочно и немного страшно.

Ларс Бергенхем протрусил на кухню, сварил кофе, поднял жалюзи и выглянул в окно. Деревья оказались завернуты в несколько слоев изморози. Пока он стоял у окна, туманная дымка рассеивалась и цвета обретали обычную силу. Ему пришло в голову, что цвета уходили переночевать, а теперь возвращаются и один за другим проскальзывают на свои привычные места. Куст, бесцветный до прозрачности, потемнел сразу, как часы показали восемь, позади из снега вырос едва видный ранее деревянный забор, а его машина обрела очертания и блеснула под брызгами солнца из-под снежного капюшона.

Сегодня он работал в вечернюю смену. Мартина еще спала. Ему почему-то не сиделось на месте, как будто кто-то нашептывал что-то в груди. Он залпом выпил кофе, поставил чашку в посудомойку и пошел в ванную. Умылся, почистил зубы, потрогал языком обломленный край зуба — при полоскании побаливает от горячего.

Стараясь не шуметь, Ларс Бергенхем вернулся в спальню и выбрал из шкафа одежду, складывая ее на стул у двери. Мартина заворочалась в полусне, одеяло сползло и обнажило бедро, теплый холмик живого посреди белого пейзажа постели. Он подкрался и тихонько провел по коже пальцами, а потом губами. Она вздохнула не просыпаясь.

Он оделся: свитер потолще, ботинки потеплее, кожаная куртка, шапка, перчатки. Дверь открылась с трудом, снаружи припирал свежий снег.

Пришлось взять лопату, разрубить наст, лежавший, как крышка, на мягком снеге, проложить дорогу к машине. «Летом надо обязательно положить навес, — думал он. — Если, конечно, удастся найти недорогие доски».

Он смахнул с машины снег и попытался ее открыть, чтобы достать скребок, но ключ не влезал даже на миллиметр. Он тупо стоял и смотрел на пузырек с маслом для замка, лежавший в кармане пассажирской двери. Как глупо, подумал он.

Бергенхем попробовал всунуть ключ в другие двери и в багажник, но ничего не вышло. Тогда он пошел в сарай, откопал проволоку, просунул ее между дверью и стойкой и через десять секунд был внутри. Оставив ключ на крыше, он залил масло во все замки, попробовал открыть — результат был налицо. Он засунул пузырек в карман, взял скребок и стал аккуратно счищать лед со стекол. Когда все было готово, он почувствовал удовлетворение, как будто умыл, побрил, причесал автомобиль перед выездом в люди.

Мотор кашлянул, Ларс врубил обогреватель на полную мощность, нажал на кнопку радио, и в салон ворвался Фил Коллинз. Дорога шла вдоль канала. Вскоре ему надоело, и он поставил кассету группы «Р.Е.М.», лежавшую у него в бардачке уже лет пять. Тогда, сразу после выхода, диск «Автоматика для народа» занял второе место в британских чартах, он хорошо это помнил, потому что как раз той зимой, в 1992-м, у него был последний семестр в полицейской школе и часть его они проучились в Лондоне. Он был счастлив и пьян в пабе «Ковент-Гардена» и проснулся в постели с веселой девчонкой у нее дома в Камдене, но как он туда попал, вспомнить не удалось.

Автоматика для людей.

«Я автоматически встаю на сторону людей, потому что это моя работа», — говорил он тогда в пабе, и она улыбалась ему и флиртовала до самой постели.

Весной он встретился с Мартиной.

Он ехал в южном направлении, через километр поле уступило место урбанистическим пейзажам. Справа дымилась труба завода «Вольво», впереди громоздился мост, нависая с небосклона, цистерны с нефтью блестели и резали глаза.

На шоссе медленно двигалась вторая волна часа пик — конторские служащие ехали в центр города.

Въехав на середину моста, он бросил взгляд направо, на фиолетовую линию горизонта, — в разное время года она выглядела по-иному. Зимой горизонт большей частью был закрыт от взоров, как будто посреди моря выросла стена. Но таким утром, как сегодня, синева расступалась и светлела вдали. Город снова открыт.

Съехав с моста, он без цели поехал на запад. Беспокойство в груди не проходило, впрочем, ему было не привыкать к такому состоянию, когда некто нашептывает в ухо и надо ехать или идти… В последнее время оно только усилилось. Ему пришло в голову, что это может быть связано с мягким тупым конусом, торчащим из живота Мартины, и ему стало стыдно за свои мысли.

Доехав до площади Фролунда, он развернулся и поехал обратно через туннель. Под землей он чуть не потерял сознание, но туннель кончился, и он затряс головой и заморгал, когда свет обжег его глаза. Его вдруг одолел страх, предчувствие нехорошего, бросило в дрожь, и он попытался провернуть дальше уже повернутый до упора регулятор тепла. Обратно через мост он ехал, уставившись прямо перед собой.

В Молнлике такси занесло на повороте. Вылетев на соседнюю полосу, машина выровнялась и просвистела мимо рейсового автобуса. Настоящее ралли Гетеборг — аэропорт Ландветтер, подумал Винтер. Он не опаздывал, но, похоже, для таксиста было делом чести добраться до аэропорта так быстро, как только возможно.

Из внутреннего кармана куртки зажужжал телефон. Винтер вытащил антенну и услышал запыхавшийся голос матери — должно быть, устала от утренних пробежек между холодильником и кухонным столом.

— Эрик! Ты дома?

— Я еду в аэропорт.

— Ты такой умница, Эрик.

Эрик смотрел на шофера. Тот сидел с остекленелыми глазами, как будто готовился вывернуть руль и врезаться на всем ходу в скалу у дороги.

— Ты часто ездишь по работе.

— Обычно не дальше площади Эрнста Фонтелля.

— А что там?

— Здание полиции.

— Я поняла.

— Вот и все мои поездки. Велосипедные, как правило.

— А сейчас ты куда?

— Лондон.

— Это настоящая командировка, хоть я и не люблю Лондон.

— Мы уже это обсудили. Ты что-то хотела?

Среди обычных шумов на линии, кажется, можно было различить обрывки слов, вплетающихся друг в друга, остатки неизвестных голосов, говорящих на новом загадочном языке.

— Я не могу позвонить своему сыну просто так?

— Я уже подъехал, — соврал он.

— После разговора с тобой я позвонила Карин, ты же спрашивал. Она сказала, что ты был очень добр с ними.

Винтер промолчал.

— Еще она сказала, что Лассе очень плохо все это перенес и она сама не ожидала, что справится лучше, чем он.

Водитель сбавил скорость и перестроился направо. Сзади раздался шум, и Винтер оглянулся. Автобус их догнал и держался впритык и, казалось, готовил безумный обгон прямо под знаком «уступите дорогу» в сотне метров впереди.

— Это сложно пережить, — сказал Винтер.

— Не слышу!

— Им придется многое еще пережить после смерти Пэра. Это надолго.

— Кретин безмозглый! — закричал водитель с диким взглядом, хотя минуту назад стеклянные глаза не выражали ничего. Он злобно смотрел в зеркало заднего вида, не на Винтера, а на автобус, который резко затормозил и остановился в полуметре от идущей за ним машины.

— У них с головой не в порядке, — сказал он, взглянув в зеркале на Винтера. — Носятся, прямо им не терпится.

— Он по расписанию ездит, наверное, пора было остановиться, — закрыв микрофон, пошутил Винтер.

Водитель хмыкнул.

— Эрик, что ты сказал?

— Ничего.

— Что ты там делаешь?

— Я приехал в аэропорт.

— Не забудь позвонить Лотте.

— Не забуду. Пока, мама.

— Смотри, чтобы в Лондоне…

Он опустил телефон и нажал отбой.

В зале вылета он отстоял четверть часа в очереди и наконец протянул женщине за стойкой билет и паспорт. Справа шла регистрация рейса на Канары, и над толстой длинной очередью витал шепоток радостного предвкушения.

Винтер попросил место в проходе, желательно у экстренного выхода — это из-за ног, и в салоне для некурящих. Но оказалось, что Британские авиалинии уже запретили курить на всех рейсах.

Когда женщина закончила с его бумагами, он подумал о тех бесконечных списках пассажиров, что поступали в его отдел. Непомерная работа: все, кто прилетел в Гетеборг из всей Британии в последние два месяца. Зато есть что показать, если кто поинтересуется: да, вот лежат полные списки, у нас есть вся информация. Когда вы дадите нам еще три тысячи сотрудников и три года на расследование, мы проработаем эти списки, а вам остается надеяться, что убийца летел под настоящим именем.

«Корпят ли над ними люди Макдональда? — подумал он. — Наверняка списки просто валяются, как и у нас. Но никогда нельзя знать заранее. Не угадаешь». Он взял свой билет, паспорт, посадочный талон, улыбнулся женщине, проследил взглядом уплывающую от него сумку и пошел на паспортный контроль.

По сравнению с солнечным светом на улице в лесу за домами было холодно и темно. Дыхание Анеты Джанали зависало в воздухе облачками.

— Ты ведь к такому не привыкла? — спросил Фредрик Хальдерс.

— К чему?

— К морозу. Ты же такого раньше не видела?

— Выражайся яснее, — сказала Анета, хотя уже поняла, к чему это он.

— Это называется снег, — показал Хальдерс. — И мороз.

Он попытался схватить воздух.

— Ну-ну.

— У вас дома такого ведь не было?

— Где дома?

— Ты же сама прекрасно знаешь, где был твой дом.

— Скажи сам.

Хальдерс повернулся и посмотрел сверху вниз на черное лицо Анеты рядом с ним.

— В Уагадугу, — наконец сказал он.

— Чего?

— В Уагадугу, ты же оттуда.

— Ах вот что.

— Столица Верхней Вольты.

— Надо же.

— Теперь больше известной как Буркина-Фасо.

— Впервые слышу.

— Ну как же, Буркина-Фасо, — повторил он.

— Я родилась в Западном роддоме Гетеборга.

— В Уагадугском отделении Западного роддома Гетеборга, — сказал он, и они оба расхохотались.

Они вошли в первый дом по той улице, где все произошло. Подъезды соединялись внутри переходами, и в одном из них еще недавно жил Джейми Робертсон.

Они обходили квартиры по второму разу, чтобы найти тех, кто не был дома при первом обходе и не откликнулся на оставленные сообщения.

Неяркое позднее утро непривычно освещало город, глухими отблесками, как матовая лампа, но после темной зимы любой свет был удивителен.

Анета Джанали позвонила в первую дверь. Слышался шорох и голос с верхнего этажа. Только после третьего звонка за дверью раздались шаги. Дверь широко открылась. Мужчина лет тридцати пяти — сорока, с пышной шевелюрой, в широких подтяжках поверх белой рубашки и с расстегнутыми манжетами — похоже, его застали в процессе сборов на вечеринку. На шее болтался незавязанный галстук. Тусовка среди недели, для своих, подумала Анета. Мужчина выглядел элегантно, но слегка потрепанно, и дрожащие руки и увлажненные глаза выдавали любителя алкоголя.

— Да?

— Полиция, — бухнул Хальдерс с обычной бесцеремонностью.

Эта работа как раз для него, подумала Анета. Он любит вторгаться в дома. Оттого он и ходит тут год за годом и не продвигается дальше. То ли он сам не осознает причины, то ли уже поздно что-то менять.

— Да? — сказал мужчина и взялся за галстук. Итальянский, подумала Анета, кажется, шелковый, и, наверное, дорогой. Винтер сказал бы точно.

— Можно войти на минуточку? — спросила она.

— А вы по какому поводу?

— Нам надо задать несколько вопросов.

— О чем?

— Может, мы зайдем? — Хальдерс обвел рукой лестницу, показывая, что не на площадке же задавать такие вопросы.

Мужчина, убежденный доводом, отступил назад, как перед вооруженными грабителями. Он подождал, пока они вошли, закрыл дверь и жестом пригласил пройти. Пройдя через холл, они оказались в самой большой комнате из всех виденных в этом доме. Анета огляделась: высокий потолок, побелка, пространство и все остальное бросалось в глаза, в отличие от той комнаты, где убили Джейми. Его квартира была меньше, проще, и даже высокие потолки там не смотрелись.

— Просторно у вас, — не удержалась Анета.

— Да, я сломал одну стену.

— Сам? — спросил Хальдерс.

Мужчина посмотрел на него, как на клоуна. Потом повернулся к Анете и спросил:

— Вы по поводу убийства?

Но ему никто не ответил. Хальдерс уставился в стену, Анета смотрела на мужчину.

— Убийства парня из соседнего подъезда, — уточнил он.

— Да, — ответила Анета. — У нас буквально пара вопросов.

— Я слушаю.

— Вы были дома примерно в то время, когда это произошло? — Она назвала день и час.

— Кажется, да. Но я улетел сразу после этого, утром.

— Вы знаете, о каком мальчике речь?

— Конечно. Мне не удалось остаться в неизвестности.

— Что вы имеете в виду?

— Об этом же непрерывно говорили по ТВ и в газетах. Не то чтобы я часто смотрю телевизор, но сегодня за полдня я просмотрел кучу газет и не узнать все в подробностях было невозможно. — Он кивнул на письменный стол с пачкой газет. Уже просмотренные раскрытые газеты валялись рядом на полу.

— То есть вы только что приехали? — спросила Анета.

— Несколько часов назад.

— Куда вы ездили?

— Какая разница?

— Если разницы нет, то ничего не мешает ответить.

— Я был в отпуске. На Гран-Канарии. Не заметно?

Он принял встревоженный вид, как будто опечалился отсутствием шикарного загара: неужели поездка прошла зря? Он сходил в холл за бумажником и вытащил билет.

— Вот доказательство.

— Вы видели этого молодого человека… ранее? — спросил Хальдерс, не взглянув на «доказательство».

— Когда — ранее?

— Вы видели когда-нибудь, как он входил или выходил?

— Да.

— Да?

— Я же говорю, что видел. Мы иногда пересекались, когда я возвращался особенно поздно. Я вожу трамвай, — объяснил он.

«Да, — подумала Анета, — совсем поздно ходит только трамвай. А иногда и он не приходит. Но мужчина скорее похож на директора отделения банка, чем на водителя трамвая. Смотрите-ка». Она представила, как Эрик Винтер сидит в водительской будке и ведет позвякивающий трамвай по Брюнс-парку.

— Он был один? — спросила она, надеясь, что ее внутренняя улыбка осталась незамеченной.

— Что?

— Когда вы встречали мальчика в подъезде, он был всегда один?

— Не всегда.

— Не один… — повторил Хальдерс.

— Когда вы в последний раз видели его с кем-то?

Мужчина задумался, и когда наконец вспомнил то, что пытался вспомнить, в одно мгновение побелел как полотно и покачнулся, схватившись за стол.

— Боооже, — пробормотал он.

— Что такое? — спросил Хальдерс, шагнув вперед, чтобы поддержать его. «Он ясно вспомнил картинку и думает, что это и был убийца. Не опережать его своими догадками. Чертовски важный, ключевой момент».

— Когда вы в последний раз видели мальчика с кем-то еще?

— Ккккажется, в тот день…

— В какой?

Мужчина справился с собой и заговорил обычным голосом.

— Я видел его с мужчиной, — сказал он и вдруг опустился на пол. Анета и Хальдерс переглянулись. — Сейчас, сейчас, — сказал мужчина и начал листать газеты, лежащие на полу. Я тут видел дату…

Они могли подсказать дату, но молчали.

Мужчина поднялся с газетой в руках.

— Господи! — Он посмотрел на авиабилет. — Именно тогда.

— Что тогда? — спросил Хальдерс.

— Я видел мальчика как раз накануне вечером… перед тем как это все случилось. — Он смотрел на полицейских.

— И вы только сейчас об этом говорите? — спросил Хальдерс.

— Я же улетел рано утром… сразу после этого.

— На Гран-Канарии?

— Да. В Пуэрто-Рико.

— Пуэрто-Рико в другом конце света от Гран-Канарии!

— Дааа… — неуверенно протянул мужчина, как будто сомневался, где же он провел отпуск.

— Там же есть шведские газеты.

— Я не читал никаких газет, — ответил мужчина с глубоко огорченным видом. Анета поняла его и сделала знак Хальдерсу.

— Я узнал обо всем только сегодня.

— Да, — сказала Анета.

— Совсем ничего не знал, — повторил мужчина.

— Вы бы узнали того, кто был в тот день с Джейми, если бы увидели его еще раз?

Мужчина сделал неопределенный жест.

— Я видел его в основном со спины.

— Но это был мужчина? — спросила Анета.

— Да, высокий, они поднимались по лестнице, когда я проходил через холл. Или они стояли у лифта…

Хальдерс посмотрел на Анету.

— Мы бы хотели, чтобы вы проехали с нами для более подробной и основательной беседы, — сказал он.

— Основательной? Я что… вы меня подозреваете?

— У вас есть интересующие нас сведения, и мы бы хотели, чтобы вы постарались вспомнить как можно больше.

— Но я так… устал.

Тут Хальдерс подумал: «Мужик, не заставляй меня говорить, что я имею право задержать тебя на шесть плюс шесть часов».

— Хорошо, конечно, — сказал мужчина, оценив ситуацию, — я только на секундочку…

Он выбежал из комнаты, и из туалета донесся звук мучительно опустошаемого желудка.

— Когда улетает самолет Винтера? — спросил Хальдерс у Анеты.

— Думаю, сейчас. Он сказал, без пятнадцати одиннадцать, и это через десять минут.

— Срочно звони. — Он показал на ее правый карман.

Она достала мобильный и набрала номер.

— Как мы жили без этих наворотов раньше? — сказал Хальдерс про мобильник, больше для самого себя.

— Не отвечает.

— Конечно, он сел в самолет, отключил телефон и сосредоточился на ногах стюардесс и выборе вина.

Они услышали новый приступ из туалета.

— Звони в аэропорт, — сказал Хальдерс.

— У меня нет номера…

— Девяносто четыре, десять, ноль-ноль.

— Ты знаешь наизусть… — Анета набрала номер.

— Я все знаю.

Анета дозвонилась и объяснила, в чем дело, и за две минуты до того как самолет вырулил на взлетную полосу, стюардесса, только что проверившая посадочный талон Винтера, назвала его имя по громкой связи. Он встал и через полчаса вышел из машины на площади Эрнста Фонтелля.

20

Мужчину звали Бекман, и он пропьянствовал весь отпуск на лоджии в отеле «Альтамар» в Пуэрто-Рико с чудесным видом на линию горизонта с запада на восток. Протрезвел в самолете домой. Больше он ничего не мог сказать.

Он был не первым свидетелем, которого они привозили. Но в этот раз, казалось, они нашли настоящее — такое предчувствие было у Винтера, когда он налегке выходил из лифта. Сданную в багаж сумку он получит позже, после того как она слетает в Лондон.

Бекман страдал с похмелья, до белой горячки ему было еще далеко, но двигался дергано, как под неслышимый хип-хоп. Действительно ли он водит трамвай? «Сядем в трамвай, идущий в небеса, Иисус за рулем, и Господь Бог кондуктор», — пронеслась в голове у Винтера строчка из песни. «Веселое прибытие домой для Бекмана, а я так даже не уехал».

Он представился. Зашуршал диктофон. В коридоре кто-то громко и коротко рассмеялся.

— Я очень мало помню, — сказал Бекман после необходимых формальностей в начале допроса.

— Во сколько вы вернулись домой тем вечером, или ночью, когда вы видели Джейми Робертсона с этим… человеком?

— Сразу после двенадцати. В начале первого. Хотя на самом деле было не так.

— Что было не так?

— На самом деле я вернулся назад, после того как я увидел их первый раз, и тогда, кажется, я увидел этого мужчину опять.

— Вы видели его два раза?

— Я где-то потерял мой шарф, это, может, звучит странно, но он куда-то делся, и я подумал, что он мог выскользнуть, когда я расстегнул пальто в подъезде, и я пошел назад и увидел его со спины, он поднимался по лестнице.

— Он был один?

— В этот раз один.

— Попытайтесь его описать.

— Это сложно.

— И все-таки попытайтесь.

— Есть одна закавыка.

— Какая?

— Не знаю, как это выразить.

Винтер ждал. В коридоре опять раздался смех. Это могло как помочь Бекману расслабиться, так и, наоборот, обеспокоить. «В эту минуту мои люди обшаривают все в его квартире. Он убил мальчика и тут же улетел. Сейчас он признается в этом, а потом и во втором убийстве. Может, и в Лондоне он был. Да, мы молодцы, мы можем раскрыть дело одним движением руки — потому что мы так тщательно все проверяем. Вечером мы сможем праздновать, по крайней мере до следующего раза. Как много зависит от случая, внезапного везения. Или, наоборот, от широты охвата, соблюдения процедуры, опыта. Говори же, что это ты убил, и ничего не оставалось, кроме как улететь высоко в небо».

— Похоже, что я увидел что-то знакомое… Так мне теперь кажется, когда я вспоминаю, — сказал Бекман.

Винтер молча кивнул. В углу дышал кондиционер, но воздух в комнате всегда был спертый, и всегда стоял легкий запах — кажется, смесь пота и одеколона для бритья. Трубка лампы дневного света бросала тени, углубляющиеся и удлиняющиеся с приближением вечера. Винтер еще не включал настольную лампу. Он снова ободряюще кивнул.

— Это его куртка, вот что я сейчас припомнил или еще тогда обратил внимание.

— Она была вам знакома?

— Я не знаю почему, но мелькнуло что-то связанное с трамваем.

— С трамваем?

— Да, когда сидишь в этой будке целый день, иногда замечаешь каких-то людей. Не так часто, как раньше, когда мы годами ездили по одной линии, но все равно.

Бекман поднял стакан трясущейся рукой и отпил воды.

— Тех, кто ездит регулярно, запоминаешь, — сказал он и поставил стакан обратно.

— Вы его узнали?

— Мне кажется, что я несколько раз видел кого-то в такой же куртке, больше ничего не могу сказать.

— В какой именно куртке?

— Пытаюсь понять…

— Какой цвет?

— Черная кожаная куртка, но выделялась она не этим…

— Кожа?

— Что-то вроде… — Бекман подбирал слово. — Нет, не могу сказать.

— Пуговицы?

— Пуговицы… нет.

«Черт, — думал Винтер, — нам придется протащить его по всем магазинам Гетеборга».

— Надпись на спине?

Бекман покачал головой:

— Не помню. Но что-то там такое было.

— Он был очень высокий? — спросил Винтер, чтобы выйти из тупика.

— Кажется, да, длинный.

— Выше мальчика?

— Кажется, да, но точно не скажу, они же поднимались по лестнице.

— Примерно как я?

Винтер встал.

— Да, вроде того.

— Как он шел?

— Как… обычно.

— Ни хромоты или каких-то особенностей?

— Нет, но трудно разобрать, когда люди идут по лестнице. Подниматься по ступенькам — это и есть хромота в некотором смысле, — сказал Бекман без тени улыбки. — Волосы, кстати, были длинные. Длинные и темные.

— Насколько длинные?

— До плеч примерно.

— Такие длинные?

— Я еще подумал тогда, что сейчас редко кто так носит.

Бекман выглядел спокойнее, как будто принял дозу. Попытки сосредоточиться и тон беседы мало-помалу изменили ритм музыки в его голове, и он уже не дергался.

— Пятнадцать лет назад все сильно отличалось от шестидесятых — и одежда, и особенно прически. А теперь фотографии 1965 года мало отличаются от сегодняшних.

— Как футболисты, — сказал Винтер.

— Почему?

— Футболисты шестидесятых годов выглядят на фотографиях так, как будто снимки сделаны вчера.

— Угу.

— Так, значит, у него были длинные волосы.

— Как у аргентинского футболиста, — сказал Бекман и впервые улыбнулся. — Они довольно неестественно выглядели. Почти как парик.

— Парик?

— Я не знаю.

— Искусственные волосы?

Бекман пожал плечами.

— Но у него были очки.

— Очки? — повторил Винтер.

— Здоровые такие, возможно, в черной оправе, но здесь я не очень уверен.

— В роговой оправе?

— Да, кажется, это так называется.

— Потом мы зафиксируем все это в компьютере.

Бекман молча смотрел мимо Винтера, словно готовился описать лицо, которого не видел.

— У него была сумка, — сказал он. — Когда он поднимался второй раз, один.

— Вы можете ее описать? — спросил Винтер, и Бекман честно постарался как мог. Потом Винтер спросил, заметил ли его тот мужчина.

— Не думаю. Я был такой усталый… и тихий.

— Он не смотрел в вашу сторону?

— По крайней мере я этого не видел.

— Вы слышали его голос?

— Нет.

Эрик Винтер шел домой через Хеден. Мороз сохранял синеву неба даже сейчас, когда стемнело. Он чувствовал себя неуютно, как бездомный. Домой не хотелось. Так бывает, если поездка сорвалась в последний момент. Объявилась его сумка из багажа, он было оставил ее на работе, но потом передумал и вернулся. Патрульная машина подкинула его до дома. Он поднялся на лифте, бросил сумку в прихожей и просмотрел почту. Ничего такого, что бы надо было срочно открыть.

Хотелось есть, но на месте не сиделось. Он разделся, кинув одежду в прихожей, принял душ, надел черное поло и мягкий серый зимний костюм от Эрменегильдо Зегны. Позвонил по телефону. Провел рукой по волосам, они были еще мокрые. Подсушил их полотенцем как смог и причесался. Зазвонил телефон, и сестра наговорила сообщение на автоответчик, пока он надевал черные носки. Опять телефон — Болгер сообщил, что только сейчас вспомнил, что Винтер в Лондоне.

На улице его мокрую голову сразу защипал мороз. Он надел черную вязаную шапку, натянул ее пониже на лоб и отправился по улице Васагатан, через улицу Линнея в ресторан «Ле Вилладж».

Он прошел через бистро, повесил куртку на вешалке в главном зале и подошел к метрдотелю:

— Столик на одного. Заказ на фамилию Винтер.

— Пожалуйста, — отозвалась она и показала столик в дальнем углу. — Аперитив?

— Бутылку минералки «Рамлёса».

Он заказал суп с голубыми мидиями и базиликом и треску гриль. С рыбой он выпил полбутылки белого «Сансер», потом долго пил кофе, без ничего, сидел и думал над двумя чашками.

21

— Ты откуда?!

Юхан Болгер с удивленной миной, Винтер у его стойки, поздний вечер.

— Я думал, ты сидишь где-нибудь в Сохо!

— В другой раз.

— Погода вроде была летная?

— Дела помешали.

— Давай я налью тебе какой-нибудь вкусной воды.

— «Рамлёсу» в стакане со льдом и немного лайма.

— Не хочешь попробовать что-нибудь новое?

— Дай мне «Рамлёсу» и скажи, что ты думаешь о моем молодом сотруднике.

Болгер отошел приготовить Винтеру воду, а когда вернулся и поставил перед ним стакан, сказал:

— На вид довольно зеленый. Но умеет смотреть, и если научится видеть не только при ярком свете, то из него выйдет толк.

— Что ты имеешь в виду?

— Что ему надо повзрослеть.

— Я думаю, ему это быстро удастся. Молодость — не всегда недостаток.

— В большинстве случаев.

— Но не всегда.

— Да.

Время шло к полночи, из семи столиков три были заняты, и голоса посетителей вились по залу отдельной струйкой внутри табачного дыма.

У другого конца стойки бара, в десяти метрах, сидели и курили две женщины, и на их лицах было написано, что они познали смысл жизни и убедились, что он такой же бессмысленный, как все остальное бытие.

Одна из них покосилась на Винтера, и выражение ее лица изменилось. Она сказала несколько слов подруге, задавила сигарету и тут же зажгла новую. Тонкую пачку сигарет она вертела в руках, словно боялась, что они без нее соскучатся.

— Я не уверен, что ему нравится эта затея, — сказал Болгер. — Он, кажется, не очень понимает, зачем это надо.

— Это на совести того, кто ставил ему задачу.

— То есть на твоей.

Винтер не ответил. Он хотел было закурить, но вид женщин, прикуривающих одну сигарету от другой, лишил его всякого желания.

Одна из них, та, что поглядывала на Винтера, жестом подозвала Болгера, что-то заказала, он отошел к полкам и приготовил ей напиток. Она отпила и поставила стакан с разочарованным, как показалось Винтеру, видом.

— Она хотела «то же самое, что пьет тот джентльмен», — улыбнулся Болгер, вернувшись к Винтеру. — Наверняка думала, что это джин-тоник.

— Сегодня я мог почувствовать себя джентльменом в городе джентльменов, но не судьба.

— Работа не дает покоя.

— Я все время думаю о том, что могут быть подводные течения, о которых мы не подозреваем, — сказал Винтер и все-таки закурил.

— Конечно.

— Иногда надо только ткнуть палкой в муравейник, чтобы активная деятельность вышла на поверхность.

— Эту роль исполнит твой молодой сотрудник?

Винтер не ответил, покосился на женщин, но отвернулся, когда они посмотрели на него.

— Да, или даже больше. Еще я думаю, что ты знаешь больше, чем говоришь. О чем-то ты говорить не хочешь.

— О чем?

— О делах в вашей отрасли.

— Какой отрасли?

— Что-то я начал уставать.

— О’кей, о’кей… В нашей отрасли.

Винтер отпил воды, прислушался к завитку мелодии, скользящей из четырех динамиков на потолке: Синатра, никто так и не превзошел его в выразительности. «А я еще и не родился, когда он пел», — подумал Винтер.

— Но ресторанная отрасль и производство порнографии — не одно и то же. Они на разных полушариях одной планеты.

— Да, конечно.

— Мое знакомство с… той стороной ограничивается тем, что я вижу по вечерам. Ночная жизнь, так сказать.

— Что-то происходит и днем, не так ли?

— Да, но в темноте они чувствуют себя спокойнее.

— Не скромничай насчет своего опыта.

Болгер молчал.

— Что изменилось в городе? Он ведь меняется, или как?

— Он стал более жестким. Но точно сформулировать я не могу.

— Это вина общества, — сказал Винтер то ли в шутку, то ли всерьез.

— А как же.

— В каком-то смысле это правда. Народ съезжается из деревень в метрополии, как никогда.

— Я тебе больше скажу. — Болгер наклонился через стойку. — В города приезжают в основном девчонки, и вовсе не учиться. В их Халланде, или откуда там они сейчас в основном едут, работы нет, а приехав сюда, они понимают, что ее нет и здесь.

— Но они продолжают приезжать?

— На перроне их уже ждут специальные люди. В прямом смысле, я имею в виду. Провинциалочка сходит с поезда, а парень тут как тут.

— Звучит как рассказ про Восточную Европу.

— Девочка не успевает распаковать вещи у своей тети или в съемной каморке, да иногда и чемодан в камеру хранения не успевает сдать, как ей уже поступает предложение.

— Хм.

— Но не только девочкам. Спрос на мальчиков тоже большой. Собственно говоря, он постоянно растет.

— Почему?

Болгер развел руками с таким видом, как будто Винтер спросил секрет вечной жизни.

— Я тебе дам пару имен.

— Чьих имен?

— Тех, кто знает больше о маршрутах в том мире, чем я.

— Это хорошо. — Винтер стряхнул пепел в стеклянную фигурку, придвинутую Болгером.

— Но я бы не хотел их подводить, — сказал Болгер.

Винтер молча смотрел на него.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал Болгер и пошел к женщинам, которые опять ему махали. Когда он вернулся, оказалось, что они спрашивали, можно ли Винтера чем-нибудь угостить.

Винтер повернулся к ним, слегка поклонился в знак благодарности, покачал головой, показал на свой стакан — отказал так любезно, как только смог.

— Зря отказался, — сказал Болгер.

Винтер пропустил шутку мимо ушей.

— Веселые девчонки, и не из деревни, — сказал Болгер.

— Меня, кажется, сейчас интересуют именно из деревни. Рассказывай дальше.

— Собственно, если человек не присматривается к деталям, то со стороны ему все покажется вполне приличным. Девочкам предлагают поработать официанткой, в обязанности входит подливать клиентам за столиками, а потом влезать на стол и танцевать для них под красивую музыку. Или на сцене.

— Или перед стеклянным окошком в тайной комнатке.

— Да.

— Это проституция?

— Со временем — да. Не для всех, но для большинства этих ангелочков.

— И девочек, и мальчиков.

— Да.

— Танцы, значит, — сказал Винтер.

— Танцы ангелов, — ответил Болгер.

— Танцы с ангелами, — поправил Винтер.

— Можно и так посмотреть.

— Можно смотреть как угодно; когда дело доходит до убийства, смотреть можно и нужно по-всякому.

— Тебе лучше знать.

— А что ты знаешь о производстве фильмов? — спросил Винтер и хотел было попросить еще воды, но вспомнил предложение женщин и воздержался. Он не хотел их обижать.

— Самую малость, — ответил Болгер.

— Рассказывай.

— Я знаю ненамного больше тебя. Все важное тебе известно.

— Я знаю только то, что есть что-то, чего мы не знаем. Что не лежит открыто.

— Мы теперь такие либеральные и терпимые, что открыто в этой стране может лежать довольно много.

— Но не детская порнография, например.

— А где границы?

— Где-то в подземельях какого-нибудь магазина или склада проходит граница, которую некоторые могут перейти.

— Достаточно зайти в Интернет. Но тут ты знаешь точно больше меня.

— Не факт.

— Правда, людей по Интернету не убивают.

— Не факт.

— Можно, я тебя одну вещь спрошу, Эрик. Ты когда-нибудь брал напрокат порнофильм?

— Нет.

— Смотрел порнофильм в клубе?

— Нет.

— Тогда ты не представляешь, о чем речь.

— А о чем?

— Я имею в виду, что ты и на грамм не испытывал того, что заставляет людей покупать все это порно.

— То есть это какое-то иное чувство?

— Я не знаю, но ты всегда увлекался, так сказать, эротикой, по крайней мере в молодости. Но ты удовлетворял естественные потребности максимально естественным путем.

— Как интересно ты рассказываешь.

— Это не шутки, суть в том, что иногда другие варианты выходят на первый план. И главное тут — не физический контакт. Скорее даже наоборот. Эмоции сильнее при отсутствии прямого контакта, поскольку не сдерживаются ничьими требованиями.

Винтер молча слушал. Болгер сам налил ему еще один стакан воды. Женщины уже ушли, тихо, без прощальных подмигиваний.

— Большинство любителей подглядывать в окошко в тайной комнате смертельно перепугаются, если им дадут подержаться за тело. Эти несчастные шарахаются от реальных контактов, — сказал Болгер.

— Я понял.

— Но аппетит растет, и голой бабы на картинке не хватает. Есть особо тяжелые случаи, эксклюзивные клиенты.

— И их аппетиты не знают границ — ты это хотел сказать?

— Я пытаюсь сказать, что они хотят подойти так близко к реальности, как только можно, не вступая при этом в непосредственный контакт. Вплотную к реальности. Тогда требования к продукту очень высоки. Неимоверно, адски высоки. Понимаешь, нет?

— У тебя там какие-то имена были.

— Но они не связаны с тем, о чем я сейчас говорил.

— Кто знает, посмотрим.

— С тобой действительно никогда нельзя знать заранее.

— Я тебя тоже не всегда понимаю.

Трое у стола в середине зала ушли, махнув Болгеру на прощание, и они остались одни. Болгер поставил для Винтера Альберта Айлера, импровизацию на тенор-саксофоне, запись 17 июля 1964 года, Эрику Винтеру четыре года и три месяца.

— Скажем, когда ты организовал джаз-клуб в гимназии, тебя мало кто понял, — прокомментировал Болгер музыку.

Винтер проводил небольшие концерты для желающих в их частной гимназии. После него инициатива заглохла.

— Слышал, как Джон Чикай сейчас сыграл на альт-саксе? — спросил Винтер.

Болгер закрыл глаза.

— Мне тебя не понять. Деньги сделали тебя другим человеком.

Винтер усмехнулся и посмотрел на часы.

— Ты много размышлял в то время?

— В школе? Только когда видел тебя, — ответил Болгер.

— Врешь ведь.

— Конечно.

— Я особенно тогда не думал.

— Смотря о чем.

— Обо всем, — сказал Винтер. — Было такое непонятное время, что я никогда не знал, что, собственно, произошло вчера и что происходит сегодня. Никакого контроля над собственной жизнью.

— А сейчас он есть?

— И сейчас нет.

Джаз стучал в стены, скакал по столам. Дым улегся на пол с уходом последних посетителей.

— Не знать, что происходит вокруг тебя, — это хорошее описание твоего образа жизни, — сказал Болгер.

— Только на работе.

— Это тебе так только кажется.

Болгер отошел к выключателям и приглушил свет. На кухне бурчала посудомоечная машина.

— Людям свойственно ошибаться, — сказал Винтер.

— Например, следователям.

— Рано или поздно ошибка всплывает, и мы исправляем ее. Так всегда.

— Но может быть слишком поздно.

— Поздно? Для кого поздно? Для жертвы или для полиции? Или для общества?

Юхан Болгер пожал плечами.

— Все могут ошибиться, но мы находим абсолютно все ошибки, — сказал Винтер. — И свои, и чужие. Это только вопрос времени. Так мы работаем. По крайней мере у меня так.

Болгер тихо поаплодировал в знак восхищения. Было далеко за полночь. Он зевнул.

— Ты нашел работу своей мечты, — сказал он.

— Да.

— Так что происходит сейчас?

— Где?

— Когда ты полетишь в Лондон по-настоящему?

— Послезавтра, я думаю.

— Я там сто лет не был.

— Да, ты говорил. Так слетай.

— Ты так часто там бываешь.

— Сейчас уже реже.

— Да брось. А ботинки, которые тебе делают на заказ в том магазине для снобов? Ты же не такой, как все.

— Каждый человек уникален.

22

Винтер бродил по этажу, возвращался к своим записям на рабочем столе, читал, шел бродить опять.

Завтра снова Бекман, или нет, сегодня. Важный свидетель? Это станет ясно после попытки составить фоторобот. Показания остальных тоже сливаются в базу Меллестрёма.

Удастся ли им приоткрыть занавес? Было ясно, что в городе ведется некая отвратительная деятельность — не широко, но постоянно. Да и почему бы ей тут не быть? Швеция не отгорожена от остального мира. Напротив, она давно уже ассоциируется с порнографией. Правда, раньше это означало сексуальное освобождение: прочь одежды. Да еще эти наивные законы, рассчитанные на прежнее общество, — а ведь оно стало жестче, грубее. Люди меняются. Пожирают самих себя. Подпитываются от унижения других. В чем причины? Наверное, неспособность власти, упрощенное понимание корректности и вечные слова, слова, слова.

Он подошел к стереосистеме и сделал звук погромче. Ноты зачиркали по стенам. Винтер наматывал круги по комнате, думал, и его мысли разбивались музыкой на мелкие куски, которые хаотически разлетались и соединялись потом с другими случайными обрывками.

Музыка была обычная: Джон Колтрейн, «Отец, Сын и Святой Дух». Чувства и мысли возникают неотполированными, их нельзя привести к симметрии, сделать ровными и красивыми. Они взрываются при рождении, сразу, в притягательном диссонансе, это звук, который вызывает боль в ушах и доходит до мозга.

Как и мелодии Колтрейна на диске «Медитации». «В поисках единства мыслей, целого, я должен пройти боль разрозненности, — подумал он и улыбнулся. — Когда тенор-саксофон блуждает по своим безумным дорогам, это только отрезок на пути к единству. Это как море — волны разбиваются о берег, но море всегда одно целое и всегда в движении.

Если я хочу разгадать это дело, я должен думать нелогично, асимметрично, здесь все не на своем месте, какофония вместо гармонии.

Моя задача — это поиск. Музыка в моей комнате тоже ищет. Нет готовых решений в начале пути, да и в конце редко.

Есть ли в этом вообще какой-то смысл?»

Он вспомнил Матса, который умер накануне событий, ставших теперь частью жизни Винтера. «Не отдаваться печали. Какое место занимаем мы в мире?»

Он посмотрел на часы: две минуты четвертого.

Конца не существует, как сказал однажды Колтрейн. Всегда возникают новые мысли и цели, и важно очистить от излишних деталей свои мысли и чувства, чтобы яснее видеть, кто мы есть и что мы делаем.

«Обалдеть можно, какой я серьезный». Винтер мысленно усмехнулся.

Снова к письменному столу, блокнот, пометки, зачеркивания, открыть файл, закрыть файл. Музыка затихла. Он прислушался: ни звука в ночи, но потом где-то в снегу затарахтел трактор. Винтер зевнул, потянулся и вышел на балкон.

А внизу просыпалась жизнь, город медленно, заторможенно начинал двигаться. Трактор стал громче, его настойчивый рев раздавался где-то за университетом, как будто кто-то принял решение о немедленных раскопках на заре и претворяет его в жизнь.

«Почему мне все время кажется, что за мной наблюдают, — думал он. — С самого начала такое ощущение. Единственное, чего не хватает, — это письма от убийцы. Привет полиции. Или мольба о пощаде. Нет, это было бы слишком. Просто сообщение.

Убьет ли он еще раз? Найдем ли мы аналоги? Тот же убийца в Лондоне или другой? А оружие? Ездит ли он между городами? Когда? Реально ли это?

Проверить всех пассажиров, летавших из Англии и из Гетеборга. Колоссальная работа, но это кончик одной из ниточек. Стоит ли тратить на это время? Что мы можем сделать вместо этого?

Я слетаю в Лондон, там до меня что-нибудь дойдет, — думал Винтер. — Давно пора. Если только мне все-таки удастся улететь. Мне надо оказаться в той комнате, пройти по той улице».

Он по-прежнему был на взводе и не находил себе места.

Сосед внизу спустил в туалете воду. Через почтовую щель шлепнулись на пол газеты, и Винтер вышел в холл. О его работе уже не кричали на первых страницах, и он не знал, хорошо это или плохо и каким будет возвращение: жалким или триумфальным.

Главное: может ли это повториться? «Я человек, а не Бог. Но я делаю все, что могу».

Статья на шестой странице не содержала никаких домыслов и догадок. Иногда Винтер встречал такие фантазии! Но не этой ночью. Скорее, от страницы веяло духом ожидания. Что будет дальше?

Постояв в холле, он бросил газету обратно на пол и вернулся к письменному столу. За окном крикнула галка, ей ответила другая. Ночь прошла. Теперь он различал много звуков. Да еще бессонница и напряженные раздумья обострили чувства.

Он вспомнил слова Болгера о девочках, которых встречают на вокзале. Их одежда еще пахнет деревней, где у камина в красном домике волнуются родители. Винтер, конечно, слышал об этом, но корень зла видел в другом. Унижение тех, кто танцевал на столе, раздевался перед глазком и принимал в свое тело мужчин, было предопределено в момент их рождения, а то и раньше. Человечность, как он ее себе понимал, всегда существовала где-то далеко, не там, где растут эти девочки. Или мальчики. Где оно, это правильное общество?

Винтер встал под душ, мысли крутились в голове под колючими струями. Он долго стоял, и часть усталости из него вымылась и стекла с водой в отверстие в полу. Он вытерся большим жестким полотенцем до красноты, стало тепло. Почистил зубы, накинул халат, пошел в спальню, сел на кровать и долго сидел.

«Я человек морали, — думал он, — но я не знаю, как она выглядит. Я хочу исправить несправедливость, но прихожу всегда слишком поздно. Я пытаюсь не следовать традициям, когда этого не требуется, но это выводит на отвратительные тропинки. Я пытаюсь исследовать предысторию жертв, живых и мертвых, почувствовать то, что пережили они. Я вторгаюсь в их жизнь и смерть. Их страдания заставили бы другого отойти подальше, но я начинаю действовать. Меня это только стимулирует».

Он думал о невозможных случаях, которые происходят совсем рядом. Та сцена убийства, что он видел, — что может быть хуже? Картинки преследовали его, как бешеная собака в погоне за жертвой.

Пару дней назад Винтер еще раз сходил в те две квартиры, где погибли мальчики. Он подходил к домам разными дорогами, размышлял об окружающем, о районах, долго стоял в комнатах, возвращался медленно.

Что произошло потом? Куда пошел убийца? Какую дорогу он выбрал? Сидя на кровати, Винтер возвращался мыслями к общежитию и снова мысленно видел, как он стоит на лестнице, смотрит в окно, и после долгого ожидания, кажется, мелькает тень сумки и локтя. Видение скрывается за углом дома, голову сжимает тисками, он закрывает глаза. А когда открывает, ему ясно, в какую сторону тот пошел — на улицу Экландагатан. Он дошел до этого угла, и всматривался опять, и снова увидел тень локтя и сумки у другого угла.

Он кинулся следом. Он бежал между машин, не сводя взгляда с цели, которая превратилась в целую спину, затылок на спуске у отеля «Панорама», и Винтер закричал, чтобы привлечь внимание того существа впереди, чтобы увидеть, кто это…

Винтер приближался, и казалось, никто не слышит его крика, и никто не видит, как он бежит, но он был уже недалеко от фигуры, уверенно идущей под горку, рука при ходьбе двигается в постоянном ритме, сумка хлопает по бедру каждый шаг, и что-то есть знакомое в его черной кожаной куртке, и вот уже между ними три метра, и человек услышал его шаги, вздрогнул и обернулся… и Винтер вскрикнул опять, когда увидел, кто это.

Винтер поднял руку, защищаясь, и шагнул ближе. Послышалась музыка, бешеный темп когтями разрывал уши.

Он протянул руку и опрокинул будильник с тумбочки. Винтер смотрел в потолок, его трясло. Бок занемел. Он полулежал на кровати с ногами, спущенными на пол. Должно быть, он заснул посреди раздумий и упал на кровать не проснувшись.

В горле пересохло, как будто он выкричал все силы во сне. Но он не шевелился, он пытался вспомнить последнюю секунду перед пробуждением и увидеть лицо, которое только что было так близко. Не получалось.

23

Когда-то давно Ларс Бергенхем заходил пару раз в такие магазины, посмеяться, но этим его опыт ограничивался. Единственное, что он запомнил, — это картинки с голыми телами по стенам и прилипшее чувство стыда.

Он запарковался в сотне метров и перешел улицу. Это был уже четвертый клуб, который он посещал, не считая пары закрытых мест.

Вход в «Риверсайд» был скромен: дверка и вывеска с часами работы. Он потянул тяжелую дверь и вошел в большой зал, напоминающий библиотечный: вдоль стен на полках лежали газеты, их просматривали несколько мужчин. Нельзя сказать, что Ларс чувствовал себя спокойно, но он прошел в глубь комнаты, где была еще одна дверка за занавеской и уголок, где собирали деньги за вход. Бергенхем заплатил, вошел, повесил куртку на вешалку и сел за столик. За каждым из других четырех столов уже сидел посетитель, все по одному. Подошла девушка, спросила, что он будет пить. «Легкое пиво», — попросил он. Она принесла бутылку и стакан, сказала: «Добро пожаловать в „Риверсайд“!» — и улыбнулась.

Ларс Бергенхем кивнул в ответ, чувствуя себя полным идиотом. Впрочем, так же было и в других заведениях. «Должен ли я пригласить ее сесть? — думал он. — Начнет ли она предлагать себя?»

— Шоу начнется через пять минут, — добавила она и опять улыбнулась. Бергенхем снова кивнул. «Думает ли она, зачем я сюда пришел? А вдруг она студентка университета, не нашедшая другой подработки, и смотрит на меня с презрением? Какая, в сущности, разница, я же на работе? Переживать — очень непрофессионально. Может, они раскусили, что я — полицейский, как только я переступил порог?»

Началось шоу. На полную громкость врубили Тину Тёрнер. На возвышении танцевали две женщины: одна справа, другая слева. Они двигались все быстрее, что напоминало скорее шейпинг. Так они танцевали минут пятнадцать. Бергенхем успел увидеть груди и ягодицы. Соски одной из женщин были коричневые и большие, занимали полгруди. Вторая танцовщица танцевала не в такт и выглядела менее опытной. Она была тоньше и, казалось, мерзла под лучами прожектора. Она села на стул спиной к зрителям, широко расставила ноги и обернулась с наигранной шаловливостью во взгляде. Она еще не научилась притворяться. Бергенхем почувствовал симпатию и нечто вроде смущения. «Она здесь чужая, как и я. Еще не привыкла к красным огням».

«Да, — думал он, — от этого качания грудями счастливее не станешь. Даже не возбудишься. Никакой радости, только одно большое и смутное желание найти что-то получше».

Танцовщица, что помоложе, выглядела израненной, как будто здесь, на сцене, была светлая часть ее жизни — подумаешь, какой-то короткий танец! — а сойдет со ступенек — начнется основное…

Бергенхем встал и прошел дальше, там располагались тридцать комнаток для уединенного просмотра фильмов — с экраном, пультом, стулом, рулоном туалетной бумаги и корзиной для мусора — и три общих зала, где крутили те же ленты, что и в других эротических ночных клубах.

Везде одинаковые звуки, движения, особо никто не напрягался. Усаживаясь в кресло в первый раз, Бергенхем надеялся, что получит хотя бы какое-нибудь удовольствие, но быстро устал от одинаковых картинок, и член, не успев подняться, обвис и снова улегся между ног. И теперь он сидел в другом клубе и так же подглядывал за чем-то. Надо признаться, это доставляло все-таки сильные трудноописуемые ощущения — где еще такое испытаешь?

Он просмотрел товары на полках, но не нашел ничего необычного. В дальнем углу, как он и предполагал, лежали газеты с туалетным сексом. Тут всегда кто-то невзначай задерживался, стараясь делать вид, что не заинтересован, отчего со стороны казалось, что человек пытается идти в разные стороны одновременно.

Все фильмы, что он видел, заходили очень далеко, но ни следа того, что он искал. Он спросил в паре мест, но в ответ получал только косой взгляд. Он и не ожидал ничего другого. Так можно было проходить вечность. Теперь, в «Риверсайде», Бергенхем решился сделать следующий шаг.

Винтер рассматривал фоторобот, составленный по неохотным показаниям Бекмана. Винтер и сам прекрасно знал, что таким рисункам нельзя особо доверять. Анфас был реконструирован на основе профиля и вида сзади. Он долго всматривался, но не нашел никакой зацепки.

Бекман получил домашнее задание: еще раз подумать о «трамвайной линии» и попытаться вспомнить куртку, пока он ведет вагон. Бертиль Рингмар, заместитель начальника отдела, тогда сказал им: «Удачи», — и Винтер с Бекманом посмотрели на него с недоверием.

Винтер поднялся, захватил пальто с крючка у двери и пошел по коридору к лифту. Зимний дождь стучал в окна. «Мало того что противный, — зло думал Винтер, — так еще и бесполезный. Снег уже смыт, нужный уровень воды набран, единственное предназначение этого дождя — забраться за воротник, заморозить и опустить настроение ниже нуля. А как я был рад, как счастлив всего неделю назад».

Самым коротким путем он проехал на улицу Коббарнас и запарковался рядом с местами для инвалидов. Дуглас Свенссон, владелец бара, жил на четвертом этаже, и из окна его гостиной Винтер разглядел здание полиции в центре города.

— Я ведь уже с копом… то есть с полицейским, один раз разговаривал, — сказал Свенссон.

— Один раз не считается, — ответил Винтер.

— Что?

— Иногда нам требуется уточнить детали, — сказал Винтер и подумал, подходящий ли бизнес выбрал себе Свенссон. Он выглядел, как будто его насильно вытолкнули на сцену и заставили говорить, хотя он отрекся от мира и дал обет не вступать в контакты. Впрочем, Винтер никогда не бывал в его баре. Возможно, там он был сгусток энергии.

— Ну проходите… — сказал Свенссон.

Люди Винтера уже поговорили с двумя парнями, которых назвал Болгер, а Болгер слышал их имена от Свенссона. Они были знакомы с убитым Джейми Робертсоном, но ничего определенного выудить из них не удалось. Сами они были, похоже, геями, но не были уверены в ориентации Джейми. Скоро бы это выяснилось, сказали они, и Винтер не совсем понял, что они имели в виду. Складывалось впечатление, что они были напуганы.

Ситуация со всех сторон только запутывалась.

А Дуглас Свенссон молча ждал, что скажет полицейский. Винтер достал из сумки изображение, составленное коллегами.

— Вам кого-нибудь напоминает это лицо?

— Кто это?

— Я бы хотел знать, не кажется ли что-то в этом лице знакомым.

— Что-то? То есть отдельно нос или глаза?

Дуглас Свенссон взял фотографию в руки, повертел немного, отдал обратно и сказал:

— Он напоминает марсианина.

— Компьютер составил этот портрет по показаниям свидетелей.

— Компьютер, говорите?

— Да.

— До чего дошла техника!

— Вам знакомо это лицо?

— Нет.

— Ни одна из черт?

— Даже нос не знаком.

Винтер быстро проиграл в уме возможные варианты продолжения разговора. Это было важно. Свенссон смотрел на него с недоверием, ждал.

— Что за человек был Джейми? — спросил Винтер.

— Чего?

— Джейми Робертсон. Легко ли он сходился с людьми?

— С какими людьми?

— Например, с вами и теми, кто работал с ним в баре.

— Там только я и еще один. И еще один на полставки пришел после… всего этого. Вместо Джейми.

— Да, я знаю.

— А что ж вы спрашиваете?

— Я спрашиваю, как вы ладили.

Свенссон, кажется, открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Он помрачнел, взгляд ушел в себя.

Может, до него только сейчас дошло, вот и расстроился, подумал Винтер. Внизу бурлило шоссе, грузовики выносились из туннеля. Наверное, к шуму так привыкаешь, что без него чего-то не хватает. Недалеко отсюда Винтер стоял и разговаривал по телефону с угонщиками машины, и он вспомнил женщину, чей телефон лежал у него в бумажнике, отложенный на черный день. Он собирался позвонить, большей частью из любопытства, но времени так и не нашлось.

— Мы прекрасно ладили, — ответил наконец Свенссон. — Его все любили, и его английский — или шотландский, я бы сказал, — добавлял бару популярности.

— Он ни с кем не ссорился?

— С кем-то из нас? Никогда.

— А с кем-нибудь другим?

— С какой стати мои бармены будут ссориться с посетителями?

— Но это обычное дело.

— У меня в баре?

— Везде.

— Да прям… Это только если кто психопатов вышибалами нанимает. У нас нет вышибал, поэтому нет психопатов. У меня даже гардероба нет.

— Понял, — сказал Винтер. — Давайте я спрошу о другом. Были ли какие-то постоянные посетители, с которыми Джейми разговаривал больше, чем с другими?

— Этого я не знаю.

— А постоянные посетители у вас были?

— Полно. Больше, чем в тюрьме. — Свенссон без тени улыбки кивнул в сторону окна.

Винтер держал в голове слова Болгера о том, что Свенссон упоминал новичка в баре, заходившего несколько раз перед убийством. Вряд ли его можно было отнести к категории завсегдатаев. Выдавать Болгера тоже было нельзя. Винтеру приходилось кружить вокруг да около, и он подбирался к цели так осторожно, как мог.

— А потенциальные завсегдатаи появились при Джейми?

— Это как?

— Новички, которые стали зависать у стойки и болтать с барменом или вроде того.

— Каждый и никто говорит с барменом… — Кажется, Дуглас Свенссон тренировался в придумывании крылатых выражений. — Мы открываем наши горести молчаливому бармену, и нам становится легче.

— Верно сказано.

Свенссон кивнул, как Аристотель ученику: трагедия — путь к очищению, сын мой.

«Мы верим в Главного Бармена там, в небесах», — подумал Винтер, и в голове пронеслись синкопы Джона Колтрейна.

— То есть Джейми был хорошим слушателем?

Свенссон слегка развел руками — мол, ответ был ясен сам собой.

— Говорил ли он с кем-то чаще, чем с другими?

— Трудно сказать, у меня там вообще-то полно работы, по сторонам не засмотришься.

— Но кого-нибудь можете вспомнить?

Свенссон молчал.

— Попытайтесь все-таки.

— Там появился один… Раньше я его не видел, а последние недели перед… перед тем, что случилось, он стал захаживать.

«Наконец-то, — подумал Винтер, — прекрасная работа, всего тридцать попыток — и мяч в лузе».

— То есть вы запомнили его в лицо?

— Я бы так не сказал, по крайней мере сейчас могу уже и не вспомнить. Но кто-то новенький сидел за стойкой несколько раз.

— А вы сами с ним говорили?

— Я не помню.

— Но Джейми говорил?

— Этот малый торчал у стойки в его смену или в те счастливые часы, когда мы работали вдвоем, каждый у своего конца стойки.

— И они разговаривали?

— Заказывать-то он должен был по-любому.

— Вы его узнаете?

— Я же сказал, что не уверен.

— Но он не похож на этого? — Винтер показал на фоторобот.

— Ни грамма, — ответил Свенссон.

— Значит, будем делать фото получше, — сказал Винтер.

Бертиль Рингмар вместе с Винтером координировал действия группы, всех подгонял, хотя сам ходил простуженный и захлебывался кашлем по утрам. Он бы с радостью поговорил с Биргерсоном, но не хотел искать встречи сам. Однажды они встретились на лестнице между четвертым и пятым этажами. В отличие от молчаливых встреч в лифте тут они пожали друг другу руки.

— Я слышал, дела идут хорошо, — сказал Биргерсон.

— Вполне, — ответил Рингмар.

— Благодаря тебе, Бертиль.

Рингмар склонил голову, показывая, как много эта похвала для него значит.

— Смотри, чтобы Винтер не бежал впереди паровоза, — сказал Биргерсон. — Этот молокосос наваляет дел, а нам, опытным, мудрым совам, потом расчищать завалы.

«Пара друзей, как ты, и врагов не надо, — подумал Рингмар. — С тобой не расслабишься».

— Так и есть, — сказал он после паузы.

— Что?

— Работа полиции — разгребать дымящиеся руины шведского общества всеобщего благосостояния.

У Биргерсона округлились глаза.

— И только такие старые опытные совы, как мы, понимают это в полной мере, — договорил Рингмар.

— Нам придется продолжить. Мне надо выслушать твой взгляд на дело — чем быстрее, тем лучше.

— Сегодня после обеда?

— Э-э… у меня сегодня встреча… Хотя я должен уточнить. Я позвоню.

Рингмар кивнул и дружески улыбнулся. «Что, Стуре, пожалел, что остановился?»

— Увидимся, — крикнул Стуре на ходу и убежал.

Рингмар пошел к себе, и как только переступил порог, зазвонил телефон, будто только его и ждавший.

— Алло, — буркнул он.

— Тут звонок, думаю, это надо к тебе, — сказал Ян Меллестрём.

— Кто там?

— Друг по переписке. Другой.

— Какой еще друг? — переспросил Рингмар, но тут же понял. — Срочно переключай на меня!

Раздался щелчок.

— Алло?

— Комиссар криминального отдела Бертиль Рингмар слушает.

— Да…

— Кто говорит?

— Обязательно представляться?

— А в чем дело?

— Я по поводу газеты… Писали, что вы ищете того, кто переписывался с тем англичанином, которого убили…

— Да.

— Это я, — сказал голос в телефоне.

Рингмар подождал. Кажется, это был юнец, но по голосу возраст не всегда определишь.

— Алло? — сказали в трубке.

— Вы переписывались с Джеффом Хиллиером?

Молчание. Рингмар повторил.

— Да…

— Это очень важно, нам надо встретиться для беседы.

— Для беседы?

— Да. Просто разговор, не допрос.

— А по телефону нельзя?

— К сожалению, нет.

— Я не знаю…

— Возможно, именно от вас зависит, раскроем мы это дело или нет.

«Так он вынудит меня сказать, что его координаты уже засекли и мы будем у него через десять минут», — подумал Рингмар, но вместо этого сказал:

— Мы можем прислать машину.

— Не надо… Уж лучше я сам приду.

24

Походив по комнатам, Ларс Бергенхем вернулся в зал, где продолжалось шоу. На сцене стояли две женщины — только присмотревшись, он понял, что одна была прежняя — та, что постарше. Молоденькая куда-то исчезла.

Он снова сел за столик. Зал стал более тесным и душным: вокруг толпились мужчины, курили, следили за женщинами голодными глазами. По-прежнему заливалась Тина Тёрнер, вопрошая, при чем тут любовь. Бергенхем заметил ту молоденькую танцовщицу — она тоже сидела в зале за столиком с двумя посетителями. Бергенхему не понравилась эта сцена. Он сам от себя такого не ожидал, но ему сильно не понравилось, что она разговаривает с этими свиньями. «До ее морали мне дела нет, и я не знаю, отчего так злюсь, или обижаюсь, или как там это назвать, но она не должна там с ними сидеть, — думал он. — Она выглядит моей ровесницей, если, конечно, она не ранняя малолетка. Мужикам сорок пять. Но не буду же я лезть. Это совсем не мое дело».

Она поднялась, и вслед за ней один из мужиков. Они скрылись в боковой дверке. Бергенхем проводил их взглядом.

И тут справа раздался голос:

— Инспектор Бергенхем?

Ларс и не заметил, как кто-то подошел. Крепкий блондин с длинными волосами, собранными в конский хвост, в костюме, отливающем матовым в свете прожекторов. Впрочем, детали в полумраке не разглядишь.

Бергенхем выпрямился.

— Да?

— Вы меня искали?

— Да, да. — Бергенхем встал. — У меня есть пара вопросов…

— Тогда давайте пройдем в мой офис. — Мужчина обвел взглядом зал и сцену и показал в сторону зала с журналами: — Туда, пожалуйста.

Они вошли в незаметную дверь за драпировкой. В каморке, на удивление, было окно во двор — первое окно, которое увидел Бергенхем в «Риверсайде». Хозяин остановился у двери, ожидая, что сделает или скажет Бергенхем. Не дождавшись, начал сам:

— Я рад, что вы играете в открытую.

— То есть?

— Открыли карты. Хорошо, когда полиция не шмыгает тайком и не притворяется посторонними.

— Наверное, это и нереально?

— Если только ненадолго. Но раздражает, если нас считают не заслуживающими доверия или неспособными разобраться в собственном бизнесе.

Бергенхем промолчал. За стеной надрывалась Тина Тёрнер, глухо, словно с бочкой на голове, — здесь слышались в основном басы.

— Итак, вы хотели поговорить, — сказал мужчина. — Мне скрывать нечего.

— Я не думаю, что вам есть что скрывать.

— Так что вы, собственно, хотите?

Бергенхем рассказал так много, как только мог. Не вдаваясь в детали расследования, он намекнул на подозрения полиции. Мужчина слушал с непроницаемым видом, как с пробками в ушах, но Бергенхем видел, что тот запоминает каждое слово.

— Фильмы с убийствами? В Гетеборге?

Хозяин заведения сидел в кресле, положив ногу на ногу, и курил; дым медленно стекался в окно и исчезал в ночи. Послышались гудки. В трехстах метрах находилось депо, продуваемое и безлюдное, только товарные вагоны заезжали туда иногда на стыковку.

— Никогда о таком не слышал, — сказал мужчина с явным недоверием на лице. — Почему вы пришли именно ко мне?

— Мы приходим ко всем, кто держит такие заведения, — соврал Бергенхем.

— Нет, никогда не слыхал.

— Но вы ведь должны были слышать?

— Вы думаете, что я лгу?

— Я имел в виду, что вы должны были слышать о том, что такие фильмы существуют, — поправился Бергенхем.

— Вы что, издеваетесь?

— Почему?

— Насколько я понял, вы спрашиваете о местных убийствах. Не в Колумбии, или Лос-Анджелесе, или Лондоне, или где там это популярно.

— Вы никогда не видели такой фильм? — Бергенхем не успел закончить фразы, как понял, что сделал ошибку. «Какой я дурак», — подумал он.

— Я здесь сижу добровольно и стараюсь вежливо отвечать на идиотские вопросы. Нет, я не видел такого фильма. А вы видели? Вы полицейский — вы, наверное, много знаете.

— Никогда.

— А почему?

Бергенхем вжался в кресло. Басы за стеной стали еще глубже и тяжелее — наверное, танец поменял темп. Других звуков не было слышно. Мужчина затушил сигарету, встал, открыл окно пошире — выпустить отравленный воздух. Звуки из депо мгновенно прекратились, как будто могли проникать только в щель. Открытое окно впускало лишь тишину. Бергенхем вспомнил новые поезда — чем больше скорость, тем тише они едут. В конце концов их вообще не замечаешь, пока они на тебя на наедут.

Мужчина закрыл окно и повернулся к своему гостю.

— Вы не видели таких фильмов, потому что их не существует, — сказал он. — Гетеборг уже не такой идиллический, как раньше, но здесь нет рынка для убийств.

Бергенхем не перебивал.

— Вы думаете, я наивен, идеализирую местных жителей? Нет, я не тот человек, который бы думал о них очень хорошо. Но для таких дел мы еще недостаточно извращены.

— Еще?

— Это придет, но не скоро.

— Вы говорите очень уверенно.

— Вы знаете, почему я вообще говорю с вами об этом? Потому что даже в наших заведениях существует определенная мораль.

— И как она выглядит? Состоит из равных частей любви к людям и материального интереса?

Мужчина взглянул на Бергенхема с таким видом, как будто прикидывал, куда потом спрячет тело, и отрезал:

— Всему есть границы.

— Только в Гетеборге, получается?

Мужчина не ответил, разгладил шов на пиджаке, потер нос и, казалось, собрался подняться и поблагодарить за визит. Сказал бы он правду, если бы что-то подозревал? Заявление о морали прозвучало громко и солидно, как басы за стенкой, — тут они как раз прекратились, перерыв в программе.

— У вас когда-нибудь интересовались чем-нибудь особым, нестандартным? — спросил Бергенхем.

— Только вы.

— Не спрашивали о чем-то за пределами видимого ассортимента?

— Видимый ассортимент? Это какой-то новый термин.

— Вы понимаете, о чем я.

— Нет.

— Бросьте, как же вы…

— Я не получаю особых запросов, потому что у нас есть все, что может пожелать клиент. Я не знаю, инспектор, насколько вы осведомлены в киноиндустрии, но, кажется, вы сильно удивитесь, если узнаете, насколько много разрешает сейчас закон.

— Я понял.

— Что-нибудь еще?

«Не сейчас, — подумал Бергенхем, — но я еще вернусь. Ты произнес что-то важное, что я не успел обдумать. Надо было взять диктофон. Теперь я должен быстро пойти и записать беседу».

— Нет, — сказал Бергенхем и поднялся.

Они вышли. Снова запустили музыку, и Бергенхем прошел в зал, где молодая танцовщица опять двигалась на сцене с отрешенным взглядом. Он застыл, на мгновение отключившись, а когда очнулся и пошел прочь, хозяин заведения провожал его взглядом.

Поздним вечером Винтер сидел у Рингмара и читал протокол беседы.

— Что скажешь? — спросил Рингмар.

— Особо говорить тут не о чем.

— Похоже, ему было стыдно.

— Что не объявился раньше?

— Брось, ты знаешь, о чем речь.

— Отвратительно, что в наше время такое приходится скрывать, хотя общество кричит о своей толерантности.

— Были ли еще какие-то письма, о которых мы не знаем?

— Я тоже думаю, что приманкой могло быть что-то другое.

— И многие так общаются по Сети?

— Да, вот эти же общались.

— Но он даже не смог внятно объяснить, почему они перешли на обычные письма.

— Я вижу.

— Может, им так казалось безопасней.

— Может быть. Старая романтика.

— Ладно, пока откладываем это.

— Я все думаю, почему мы не нашли у Джеффа писем от этого парня. Была ли у него причина их уничтожить?

— Нет.

— А почему тогда?

— Может, он просто выбросил? Не из тех, кто хранит письма?

— Ни одного письма от бойфренда? Из-за которого он поехал в другую страну?

Бертиль Рингмар развел руками.

— Ясен пень, письмо у него было. Значит, его кто-то его забрал.

— Почему?

— Например, потому что там было что-то дающее подсказку.

— Какую?

— Об этом я и думаю.

— Ты думаешь, этот Хичкок забрал?

— Да.

Винтер потянулся за сигариллами, но вспомнил, где находится, — Рингмар не выносил, когда в его кабинете курили, потому что курильщик уходил, а запах оставался.

— Пойдем ко мне? — предложил Винтер.

— Чем тут плохо? — язвительно ответил Рингмар. — Давай сюда пачку.

— С чего это?

— Дай мне эту вонючую пачку, — повторил Рингмар.

Винтер вынул сигариллы и кинул коллеге. Тот поднес ее к глазам, как сильно близорукий, и прочитал:

— «Курение серьезно вредит вашему здоровью».

— На обороте там тоже написано.

Рингмар перевернул и прочитал:

— «Курение вызывает рак».

— Это легкие сигариллы. И я не взатяжку.

— Тогда бы на пачку не лепили такие сообщения, или как?

— Ты такой правильный, Бертиль. Когда-нибудь ты начнешь смолить одну за другой. Слишком правильные, они все такие.

— Стремятся к самоубийству? — Рингмар кинул пачку обратно. Винтер спрятал ее в карман и сказал:

— Давай сменим тему. Кстати, ТВ хочет осветить это дело.

— Я слышал.

— Это нам может быть кстати.

— Что мы им скажем?

Это был трудный вопрос. Они уже сотрудничали с передачей «Разыскивается полицией». Даже если результат был сомнительный, несколько новых идей для расследования они всегда получали. Сейчас люди меньше читают газет, думал Винтер. Но все смотрят телевизор. Задача заключалась в том, чтобы события подавались в программе так, как надо полиции. Проблема была не столько в журналистах, сколько в решении организационных заморочек: что нужно рассказать, чтобы получить помощь, а что рассказывать нельзя, и так по всем мелочам. Были случаи, когда передача помогала раскрывать серьезные преступления, насилия.

Самое сложное — описать поведение насильника или убийцы.

— Я думаю об изнасилованиях прошлого года, — сказал Рингмар.

— Представь, я тоже.

— Мы их раскрыли благодаря ТВ.

— В какой-то мере.

— Очень пригодилось.

«Это верно», — думал Винтер. После серии изнасилований они получили описание машины насильника и как это все выглядело. Насиловал он в машине. Внутри были некоторые детали, о которых жертвы не рассказывали. Например, о трещине на стекле и как она выглядела, если смотреть на нее с разных сторон. Или что особенного было в зеркале заднего вида. В машине всегда было темно, и хотя жертвы помнили некоторые важные мелочи, они не могли сильно продвинуть розыск. Винтер боялся, что убийства будут продолжаться. После того как программу показали два раза, в полицию позвонила пожилая дама, проводящая много времени у окна. Ее соединили с Рингмаром.

— Я тут видела одного мужчину, садящегося в машину, он выглядел примерно так, как вы показывали… — неуверенно сказала она.

— Да, я слушаю, — ответил Рингмар, выслушавший уже много телезрителей, которым казалось, что они что-то видели.

Когда она сказала, где живет, он заинтересовался больше. Одно из изнасилований произошло в ее районе. Она помнила, где и когда видела мужчину — все совпадало.

— Это немного странно выглядело. Может, я слишком мнительна, но я записала на всякий случай номер машины.

Проверка показала, что все сходится. Трещину на стекле он успел заделать, но это его не спасло. Дальше оставалось дело техники — допросы заняли девять дней, и все было кончено.

— Мы попробуем с телевизионщиками, но не прямо сейчас, — сказал Винтер. — Сегодня ночью я думал о самолетах.

Рингмар тихонько вздохнул.

— Мы запросили списки всех пассажиров за три месяца, — сказал он. — И они начали приходить. Для них нужно дополнительное помещение. Не говоря о персонале.

— Сколько они их хранят?

— Вылетающих Ландветтер хранит год. Но это же искать иголку в сене, Эрик.

— Сколько раз в день они летают в Лондон?

— Пять рейсов туда и обратно каждый будний день. Первым летит «САС» в десять минут восьмого, последними Британские авиалинии, без пятнадцати шесть. По воскресеньям «САС» вылетает в Хитроу без десяти шесть, и получается шесть рейсов.

— Но не все летают в Хитроу?

— У Британских авиалиний есть утренний рейс в Гатвик.

— Я им как-то летал.

— Точно, у тебя же бонусы.

— Были.

— На каждом рейсе у них примерно сто — сто двадцать пассажиров.

Винтер кивнул.

— Ты знаешь, сколько получается в год? — спросил Рингмар.

— Я не захватил калькулятор.

— Триста тысяч пассажиров за год.

— Немало.

Рингмар промолчал.

— Наше время не резиновое. Но надо что-то делать, — сказал Винтер.

— Предлагаю начать с тех рейсов, которыми летели мальчики. Хотя мы еще не получили все, что надо, из Лондона. Потом мы пойдем назад день за днем.

— Логично.

— Но все равно это чертова куча людей.

— Я надеюсь, в списках указан конечный пункт поездки каждого пассажира?

— Не уверен.

— Тогда мы бы могли отсеять тех, кто летел дальше.

— Если только все давали правильные сведения.

— Я пытаюсь найти конструктивное решение для невыполнимого задания, которое я сам нам нашел.

— Прости, прости.

— Тогда останутся только те, кто летал Лондон — Гетеборг туда и обратно.

— По собственному паспорту.

— Совершенно верно. Сначала проверим тех, кто летел по своему паспорту, тогда останутся те, кто летел не по своему.

— Хорошо, мы возьмем сначала тех, кто летел туда и обратно в течение недели.

— Вот, это конструктивная задача.

— Это идиотская задача.

— Мы отфильтруем всех, кого можно. Кто-то должен этим заняться.

Рингмар, казалось, боролся с желанием что-то сказать, в нерешительности почесывая плечо.

— Я не так уверен, как ты, Эрик.

— Я всегда уверен.

— У нас нет никаких оснований думать, что убийца летал из страны в страну. И что убийца только один. Хотя сценарий был один.

Винтер не ответил, потому что отвечать было нечего. Они уже обсуждали это сто раз. Все, что они могли, — это выдвигать версии и проверять их одну за другой, а иногда параллельно. Они не бросали версию, пока не заходили с ней в тупик. Впрочем, даже тогда они не отказывались от нее полностью.

— Мы не знаем, сколько было исполнителей, но заказчик был один, — сказал Винтер.

— Возможно.

— Но с какой целью он заказывал?

— Коммерческая выгода, наверное? Может, я ошибаюсь, но я думаю, что это производство фильмов.

— И не видно никакой связи между жертвами.

— Если не считать, что все были гомо- или бисексуальными.

— Да, только мы и в этом не уверены.

— У них и самих не оказалось шансов определиться.

— Но все-таки связь с этим есть. И это стало причиной их смерти — сначала косвенно, а потом и прямо.

— Поясни.

— Что побудило их пригласить домой незнакомца? Любопытство, желание попробовать что-то тайное или запретное.

— Могли быть и другие причины.

— Например?

— А что бы тебя заставило впустить человека в дом?

— Куча денег?

— Сомневаюсь.

— Предложение главной роли в фильме?

— Вряд ли.

— Ящик виски?

— Да ну тебя.

— Кто-нибудь из знакомых?

— Точно.

Они замолчали. Тихий ангел пролетел.

— Волосы дыбом встают, — сказал Винтер.

— Они его знали, — повторил Рингмар.

— Не исключено. Все-таки я думаю, это один человек. Он был здесь и в Лондоне, и сейчас он или здесь, или в Лондоне.

— Мы изучаем прошлое жертв. Если они его знали, мы его найдем.

— Не стоит искать его в прошлом.

— Где граница между прошлым и настоящим? — спросил Рингмар.

Винтер промолчал.

25

Мальчик молча ждал вместе со всеми, такой же усталый и замкнутый в своих мыслях, как и остальные. Двери открылись, и он вошел в автобус.

Автобус поехал по центру города, собирая новых пассажиров: туристов с большими сумками и сотрудников аэропорта в идеально отутюженной форме — наверное, чтобы острые складки помогали им держаться прямо.

На шоссе водитель прорывался сквозь вал машин, но мальчик, на грани между сном и бодрствованием, не слышал грохота, только регги в наушниках.

Автобус остановился у международного зала вылета. Мальчик взял сумку и вышел. Падал снег, и пассажиры почти бежали со своими тележками к входу. Внутри к потолку поднимался сонный рой голосов. У стойки «САС» стояли ожидающие начала регистрации на рейс. Появились сотрудники авиакомпании, и очередь зашевелилась. Мальчик приехал немного заранее, четверть седьмого, раннее утро. Он еще ничего не ел — собирался купить кофе и бутерброд с сыром перед отлетом.

Подошла его очередь. Он поднял сумку, чтобы показать служащей.

— Это весь ваш багаж?

— Да, одна сумка. Я возьму ее в салон.

Женщина кивнула, проверила билет и паспорт.

— Где вы хотите сидеть?

Он пожал плечами. Какая разница?

— У окна в середине, подойдет?

Он опять пожал плечами, женщина улыбнулась и протянула ему посадочный талон, обратный билет и паспорт.

— Счастливого пути.

Он кивнул, засунул документы в нагрудный карман и побрел к эскалатору на паспортный контроль.

В кафетерии он увидел знакомое лицо. К тому времени он уже выпил кофе, съел бутерброд и сидел, тупо глядя на проходящих. Он обещал матери купить духи в дьюти-фри — листочек с названием лежал в бумажнике, но это лучше было сделать на обратном пути. Он надеялся, в Лондоне они тоже продаются.

Знакомый подошел к нему, и мальчик выключил причитания Доктора Алимантадо, который как раз стоял у склада в трущобах Кингстона и высказывал все, что думает о местных копах. Музыка стихла на середине аккорда.

— Собрался куда-то, я смотрю?

— В Лондон, — кивнул мальчик.

— И я тоже. Но только на один день.

— На один день? Почему так мало?

— Надо передать кое-какие бумаги.

— Но есть же почта.

— Иногда надежнее передать из рук в руки.

— Вот как…

— А ты надолго?

— На неделю приблизительно, — сказал мальчик.

— Так ты еще не решил? Завидую твоей свободе.

Мальчику было приятно погреться в чужой зависти, посмаковать свою поездку перед отлетом.

— Ты бывал там раньше?

— Да, один раз, — ответил мальчик.

— Где ты остановишься?

— Там посмотрю.

— Но у тебя есть идеи?

— Предки называли отель, где они всегда жили, так что я могу остановиться там, а потом переехать куда-нибудь еще.

— Ты работаешь сейчас?

— Учусь.

— Ясно.

— Я, собственно, потому и еду — я присмотрел пару колледжей и хочу выбрать получше.

— Что ты хочешь изучать?

Мальчик складывал салфетку, пока она не стала маленьким квадратиком. Объявили посадку на его рейс.

— Может, английский. Или дизайн и фото, там есть хорошая школа.

— Трудно поступить?

— Не знаю, но нам пора идти, если мы не хотим опоздать.

— Еще много времени.

— А еще там музыка, — сказал мальчик, вытащил из-под стола сумку и встал.

— Какая музыка?

— Мне нравится регги, и я собирался доехать до Брикстона и поискать записи, которых не купишь тут. Я нашел по Сети несколько мест.

— Магазинов?

— Все подряд — магазины, клубы, дискотеки. Там у них весело.

— Брикстон — это ведь далеко?

— На метро можно доехать, так что нормально. У «Клэш» есть песня про Брикстон, не слыхали? Я брал диск у отца.

— Нет.

Они прошли к выходу, показали паспорта, посадочные талоны и поднялись в салон. Мальчик засунул сумку на полку и протиснулся на свое место. Пристегнул ремень и стал смотреть в окно. Бетонка взлетной полосы, на краю аэродрома чернеют деревья. Снег налипал на окно и таял. По громкой связи напоминали о правилах безопасности, он не хотел слушать, включил плейер, закрыл глаза и слушал Алимантадо, отбивая рукой такт.

Через некоторое время он почувствовал, что его вжимает в кресло. Он открыл глаза и увидел бетонную полосу, мчащуюся рядом с самолетом на блеклом фоне аэродрома. Потом какое-то время не было видно ничего, а когда они вылетели из облаков, мальчик попытался вспомнить, видел ли он когда-нибудь такое синее небо, кажется, нет. «Вот она, жизнь», — подумал мальчик.

26

Он опять не находил себе места, знакомое чувство, словно кто-то грыз его изнутри. «Может, я еще не готов к настоящей семье, к серьезным решениям? Или причина в чем-то другом?»

Вчера вечером он ясно чувствовал под ладонью толчки Малыша. Они до сих пор отзывались в руке, обдавая то жаром, то холодом, и пальцы непроизвольно двигались. «Я не знаю, чего ожидать от будущего, — думал он. — Я должен что-то делать, но не знаю что. Это надо как-то решать».

Он непроизвольно поморщился.

— Что с тобой? — спросила Мартина, взглянув на него.

— Ничего.

У тебя такое выражение лица, как будто ты думаешь о чем-то неприятном.

— О работе.

— А что случилось?

— Просто устал работать допоздна.

— У тебя всю неделю вечерние смены?

— Да, хотя это, скорее, ночные смены.

— От тебя пахнет сигаретами, когда ты приходишь.

Он завел машину и поехал в сторону моста. Последние два дня свет был иной, обещающий весну. «Буду ли я так же ждать весну через пятнадцать лет? Всю жизнь? — думал он. — Через пятнадцать лет деревья у нашего дома вырастут, я буду комиссаром, а Малыш будет собираться в гимназию. Тогда мы уедем на последнюю неделю февраля в какое-нибудь тайное место, как Биргерсон. Он возвращается совсем не загорелый. Где же его черти носят? Могут ли взрослые люди иметь секреты?»

Под мостом плавали последние льдины, река на солнце казалась потоком разбитого стекла. Катер, как алмаз, прорезал винтом путь к открытому морю. К западу от моста он встретил катер на воздушной подушке, летевший из Дании. Вода заглушала все звуки. Скольжение стремительно и беззвучно.

В эту тишину, ползущую отсюда на город, и свернул после моста Ларс Бергенхем.

«Наверняка можно найти небольшую яхту по разумной цене, — думал он. — Мартина, наверное, будет только рада, если я не буду мешаться под ногами, когда родится Малыш».

Он сам удивился своим мыслям. Вставил кассету и усилил громкость до предела, как только мог выдержать. За окном беззвучно мелькали машины.

Он запарковался на том же месте. Вывеска светилась, как в прошлый раз, но дверь выглядела по-иному — теперь, когда он знал, что там внутри. «Риверсайд» существовал два года и стал популярным с первых дней.

Не задерживаясь, Бергенхем сразу пошел в шоу-зал. Все столы были заняты, кроме одного, у драпировки, там он и сел. В другом конце зала на столе танцевала женщина, под аккомпанемент аплодисментов. Музыки в этот раз не было. Тина Тёрнер заслужила передышку. К нему подошел официант в белой рубашке и черной бабочке, выслушал заказ, принес колы. Бергенхем всосал кусочек льда, сидел, ждал.

— Снова к нам? — сказал Конский Хвост, возникший из-за драпировки.

— Как вы быстро, — ответил Бергенхем. — У меня еще пара вопросов.

Хозяин молча стоял, держа в руках сигарету.

— Мы можем поговорить прямо здесь, — сказал Бергенхем.

— Спрашивайте.

— Эта драпировка не мешается на проходе?

— Это первый вопрос?

— Нет, только сейчас пришло в голову.

— Она мне нравится. Красиво и сексуально.

— Напоминает сцены из немых фильмов.

Конский Хвост развел руками, смиряясь с мнением собеседника, сел напротив, посмотрел на его колу.

— Мы можем предложить вам что-нибудь покрепче, если хотите.

«Черт, что бы ответил Винтер», — подумал Бергенхем.

— Например?

Хозяин сделал жест, означающий «любой алкоголь и даже больше».

— Можно ром с колой?

Хозяин поднялся, пошел к стойке, и через две минуты официант принес два стакана.

— Только для полиции, — сказал Конский Хвост, когда официант ушел. — Только для наших друзей.

«Это какая-то игра, — думал Бергенхем. — Меня проверяют, но я не знаю на что».

— Я вспомнил, что я за рулем.

— Глоточек можно.

Бергенхем поднял стакан.

— Так что вы хотели? — спросил хозяин.

Запустили музыку, басы грохотали, как будто в уши забивали сваи. Еще один тест?

Конский Хвост наблюдал за ним. Кто-то сделал музыку потише, подкрутил высокие частоты, Тина Тёрнер запела, как обычно, и на сцену вышли женщины.

Хозяин облокотился на стол.

— Вы что-то хотели от меня, — повторил он.

— У вас из аккомпанемента только Тина Тёрнер? — спросил Бергенхем.

Хозяин взглянул на него, на сцену, опять на него. Сегодня он был в рубашке в мелкую клетку с расстегнутым воротом и темных брюках с отворотами и подтяжками. Все казалось розовым от света ламп вдоль стен.

— Под Тину Тёрнер очень удобно двигаться, — наконец сказал он.

— Вы не ответили на вопрос.

— Вы меня провоцируете?

— Нет, с чего бы!

— Что вам тогда надо?

— Я забыл спросить вас, какого типа люди сюда приходят. И отличаются ли они от посетителей других точек.

— Это очень трудно сказать.

— Почему? У клубов же есть своя специализация?

— Я понимаю, почему вы спрашиваете.

Бергенхем перевел взгляд на сцену. Танцевали те же женщины. Молодая выглядела еще более хрупкой. Ее рот был красен, как кровь. Бергенхему не хотелось смотреть на хозяина.

— Но вы пришли совершенно не по адресу, — сказал Конский Хвост. — Посмотрите вокруг. Впрочем, я смотрю, шоу вас уже привлекло.

Бергенхем отвел взгляд от женщин. Музыка затихла и тут же грохнула опять. «Ты самый лучший, — пела Тина Тёрнер, — лучший на свете».

— Это не гей-клуб, — сказал хозяин.

— У вас ведь бывали вечера для трансвеститов.

— Вы на них были?

— Дело не в этом.

Мужчина покачал головой и поднялся.

— Вы можете посидеть, пока не допьете, — сказал он и исчез за драпировкой.

Шоу продолжалось еще минут десять, потом женщины исчезли. Бергенхем понюхал ром и поставил обратно. Ему не хотелось оставлять тут машину на ночь. Он думал, что, может, хозяин поговорил бы подольше, если бы он выпил, но вышло не так. Может, оно и к лучшему.

Из-за кулис появилась та худенькая танцовщица и пошла в зал. Трое мужчин у ближайшего столика встали, как джентльмены, и предложили ей стул. Ее платье казалось черным в этом свете. Он достала из сумочки сигарету, и один из мужчин тут же поднес ей зажигалку. Он что-то сказал, и она засмеялась. Бергенхем наблюдал за ней. Она поднялась и пошла обратно к двери, мужчина следом. За несколькими столиками сидели женщины, но мужчин было намного больше. Бергенхем ждал.

27

Фредрик Хальдерс сидел в столовой с Сарой Хеландер и расспрашивал ее о фотографиях.

— Так это не танцевальные шаги?

Она посмотрела на него с сожалением, как ему показалось, и коротко рассмеялась.

— Я сказал что-то смешное?

— Я только пыталась объяснить тебе более доступно, — сказала Сара.

— Что ты видишь на этих снимках?

— Кровь.

— Это осложняет работу, не правда ли?

— Мне тебя жалко, Фредрик.

— Это не пистолет у меня в кармане, это я рад тебя видеть.

— Ты расист и сексист, — сказала Сара.

Хальдерс кивнул:

— Я все вместе. Но расскажи теперь, что ты видишь на снимках.

Зал тем временем заполнился проголодавшимися полицейскими. Скрипели столы, дребезжала посуда, голоса сливались. В зале вертелось жужжание о расследованиях, происшествиях разного рода, о возросшей ренте и расходах на жилье, джекпоте в шестьдесят миллионов, ценах на бензопилы, субботнем конкурсе поп-музыки, который никто не смотрит, но о котором все говорят, о конфискованном у контрабандистов спиртном, которое пропадает зря в стенах полиции, и прочих интересных вещах.

— Что тебя особенно интересует? — спросила Сара Хеландер.

— Это ты замечаешь самое интересное. Поэтому ты и оказалась в нашей сплоченной команде.

— Тут видно движение… Это поможет узнать, что произошло перед тем, как это произошло…

— Неужели из этих следов можно что-то узнать?

— Да, можно понять, было ли это насилием с самого начала.

— Ты так много видишь?

— В некотором роде, — ответила Сара.

В зале стал раздаваться скрип отодвигаемых стульев. «Почему они не поднимают стул, а двигают его по полу, — думал Хальдерс. — Звук так ужасен. Это первое, что я выучил, и это спасло меня, я стал образцовым членом общества».

— Когда я увидел фотографии, я сразу подумал, что сначала это была игра. Которая началась задолго до того, как она перешла все границы.

— Да.

— О чем они тогда говорили, вот вопрос. Что можно говорить в таких ситуациях.

— Да.

— Нет ли в следах явного нахальства?

— В каком смысле?

— Он не спешил закончить. Он ходил вокруг по крови в своих ботинках, танцевал или что он там делал и прекрасно знал, что оставляет много следов.

— Такие следы могут оставить сотни тысяч ботинок.

— Но он не мог быть в этом уверен?

— Я думаю, убийца это знал.

— Может, он все-таки спешил?

— Нет. И если это вообще был «он».

— Это был «он».

Сара Хеландер встала, пора было возвращаться к снимкам.

— Ты целый день сидишь и смотришь на этот ужас?

— Только пока не заболят глаза.

— И как ты это переносишь?

— С трудом. Но это ведь наша работа.

— Да, в нашу работу входят страдания.

— По тебе заметно.

— Полицейский всегда страдает.

Они шли по коридору.

— Только посмотри на эти кирпичные стены, — говорил Хальдерс. — Как будто мы сидим в тюрьме или в бункере. Это специально, настраивает нас на нужный лад.

— Во всяком случае, на тебя это действует, я смотрю.

— Я тебе одну вещь расскажу, — произнес Хальдерс.

Они стояли на площадке и ждали лифта. Хальдерс нажимал на кнопку, но ничего не происходило. Только вентиляция шумела в шахте, как полноправная хозяйка.

— Пойдем пешком? — предложила Сара.

— Нет, подождем.

Лампочка загорелась, и где-то наверху заскрипело и зашуршало.

— В воскресенье я оставил машину у киоска на Стургатан и заскочил на секунду купить газету.

— Свою машину?

— А чью же?

— Я имею в виду, не полицейскую?

— Разве мы разъезжали когда-нибудь на рабочих машинах в выходные?

— Прости.

— Мне продолжать?

— Да, очень интересно.

Сара постаралась выглядеть искренней.

— Я оставил ключ в машине, потому что знал, что пробуду в киоске не больше минуты. Я вышел через сорок пять секунд и увидел зад своего личного автомобиля, заворачивающего на Южную улицу. Готово, угнан.

— Я понимаю.

— Сорок пять секунд!

— Да.

— Очень кстати тут подвернулась какая-то тетка на тачке, остановившаяся, чтобы купить бог знает что, и я прыгнул на сиденье рядом с ней и крикнул: «Вперед за той машиной на повороте», — и она втопила газ!

— А что ей оставалось делать?

— Я даже не показал удостоверения.

Они вошли в лифт и нажали кнопку. Хальдерс навис над Сарой.

— Уже в погоне я объяснил ситуацию. По-моему, воришка нас не заметил. Он повернул направо и поехал через площадь Гетаплатсен к больнице. Вы слушаете?

— Да, да.

— Мы ехали за ним, и на светофоре этот урод остановился, я выпрыгнул из машины, подбежал к нему и пнул ногой по двери. И знаешь, что я тогда увидел?

— Догадываюсь.

— Девку под кайфом! Наркоманку. Как она умудрялась ехать, я не представляю. Но она тут же сообразила, в чем дело, и заперла все двери.

Хальдерс возбудился, переживая в лифте все заново.

— Но окно было закрыто не до конца, и я просунул туда пальцы и потянул, и вдруг половина стекла рассыпалась вдребезги у меня в руках! Девка забилась под руль и стала кричать: «Не бей меня, не бей меня», — и вокруг нас стал собираться народ.

Сара слушала, представляя эту сцену: красный двухметровый Хальдерс в центре города, в беспамятстве от гнева.

— И что было дальше?

— Что дальше? Дальше я вытащил девку из машины и позвонил коллегам. И знаете, что дальше? Какой-то кретин попытался заставить меня выпустить девку!

— Ты объяснил, в чем дело?

— У меня не было шанса. Собралась толпа, и пара теток кричала «фашист» и все такое.

— Не «сексист»?

— Что?

— Нет, ничего.

— Жуть какая-то. И стало еще хуже, когда я достал удостоверение и показал этим идиотам.

— Их не успокоило, что ты полицейский?

— Наоборот!

— И то, что твою машину угнали?

— Я же говорю, никакого сочувствия, только презрение к полиции. Писали о ненависти к политикам, но на самом деле ненавидят полицейских.

Они вышли из лифта и направились к комнате Сары.

Два монитора нетерпеливо мигали в ожидании команды. В комнате было душно и жарко, жужжал вентилятор в системном блоке. Изображение плыло, как на телевизоре, которому осталось жить две недели.

— Ты воспринимаешь это недостаточно лично, — вежливо высказалась Сара.

— Недостаточно — что?

— Они разозлились не на полицию. Только лично на тебя, Фредрика Хальдерса.

Он вернулся домой загоревший и с легкими угрызениями совести. Как будто несколько песчинок застряло за воротником и натирает и их никак не вытащить. Рубашка была новая, но ощущение именно такое.

Лена больше не спрашивала о деньгах. Она радовалась поездке. Как-то он сказал, что для бедных тоже светит солнце, и это ей не понравилось — она была гордая.

После приезда он залег на дно, ничего не делал. Только поговорил с тем, кому он продавал краденые вещи, получил от него наводку. И все. Пора было приступать к работе, но у него оставалось незавершенное дело.

Он сходил было к тому дому, но прошел мимо, не в силах стоять и ждать, когда он будет возвращаться домой. Слишком много крови там было.

«Поможет ли им анонимный сигнал? Стоит ли игра свеч? А если я этого не сделаю и такое случится опять? Как я буду жить дальше? Нет, я должен это сделать. Я это сделаю».

После каждого проведенного здесь дня она чувствовала себя одинокой, как никогда. «Мне бы самой кому-то выговориться, — думала она. — Тяжело только слушать и слушать».

С первого дня в полиции Ханне Эстергорд стала утешением для сотрудников, но она по-прежнему не очень хорошо понимала свою задачу. «Надо провести независимое исследование, — привило ей в голову. — Средства выделит церковный совет. Проблемы возникают в основном у мужчин, не у женщин, — размышляла она. — Если это только можно назвать проблемами. Они бурно на все реагируют или застывают в оцепенении после стресса. Им дают отгулы, и некоторые приходят ко мне, но этого недостаточно. В мире слишком много зла».

Она просидела час с Ларсом Бергенхемом. Он рассказывал о своих кошмарах после того, как увидел убитого мальчика на улице Чалмерсгатан, англичанина или шотландца. Картинки перед глазами не желали исчезать.

Она задавала вопросы, но он не много сказал, только лишь, что кошмары не отпускают и утром.

— Многие справляются значительно легче.

— Откуда вы знаете?

— Судя по всему, это так.

— Вы говорили с коллегами? Обычно это помогает.

— Говорил… Это выглядит, как будто я хочу облегчить свою душу.

— Так и должно быть. Не надо бояться облегчать душу. Тот, кто берет на себя слишком тяжелый груз, не в силах поднять его даже в спортзале.

— А вы качаетесь в зале?

— Когда-то занималась, но бросила.

— Правда?

— Священник всегда говорит правду.

Они побеседовали еще. Бергенхем медленно подбирал слова, как будто думал о чем-то другом. За высказанными словами прятались невысказанные.

— Иногда я не нахожу себе места от беспокойства, — сказал он. — Мы ждем ребенка. Я не знаю, то ли поздние смены, то ли что другое в моей жизни повлияло, но что-то не в порядке.

«Нет ничего необычного в том, что мужчина тяжело переживает появление первого ребенка, — думала Ханне. — В жизни столько меняется».

— Все ли в порядке… с беременностью? — спросила она.

— Что? Да, все очень хорошо.

— Вы не можете попросить перевести вас в дневную смену, когда до родов останется уже немного?

— Я не уверен, что этого хочу, — сказал он и посмотрел на пастора. — Это меня тоже беспокоит — что как раз, когда я должен больше времени проводить дома, я стараюсь уходить.

— Это тяжело… — сказала Ханне.

— Черт возьми, по мне как танки проехали.

Он не заметил своего ругательства и глядел в одну точку сбоку от нее. Ей пришло в голову, что он ни разу не посмотрел ей прямо в глаза.

«Явное моральное истощение, — думала Ханне. — Он так молод и еще не привык, что в мире столько зла. Что с ним будет дальше? Что сказать, чтобы это не прозвучало слишком назидательно?»

Она подумала об Эрике Винтере. Интересно, как проходил этот путь он, от юного инспектора до уверенного в себе комиссара.

— Вы разговаривали со своим шефом?

— С Винтером?

— Да.

— О чем мне с ним говорить? Что я думаю о работе? Или о ребенке и личном?

— Почему бы не попробовать и то и другое.

28

Винтер поднялся из подземки на лифте и прошел через турникет, открыв его проездным на весь транспорт Лондона. Снаружи, на Иарлс-Корт-роуд, его встретили запахи большого города: бензина, жареной рыбы, гниющих отходов и особенно тот запах камня и уличной пыли, который присущ только по-настоящему старым городам. Под лондонским дождем он смешивается с водой и, как цемент, залепляет ноздри и глаза.

Здесь было теплее, чем дома, в Гетеборге. Из-за вечного британского тумана выглядывало солнце, и даже среди транспорта чувствовалась весна. Он видел ее следы по дороге из Хитроу, вдоль Пиккадилли-лейн, неожиданно выходившей на поверхность: клены с набухшими почками, просыпающиеся сады, мальчишки в прыжке за мячом. Они бегают круглый год, но так — только ранней весной.

Винтеру такая картина была знакома. Раз за разом он возвращался в этот город и с каждым визитом все меньше чувствовал себя чужестранцем.

В вагоне, как обычно, одна половина пассажиров предвкушала неизведанные ощущения, вторая уже миллион раз все видела. Из аэропортов в город ехали парни и девушки с рюкзаками, пары среднего возраста, несколько одиночек, изучавшие карту все сорок пять минут пути. Слышался итальянский, немецкий и, как предположил Винтер, польский. Несколько раз он слышал шведский, один раз норвежский.

Ближе к центру стали садиться местные: мужчины в строгих офисных костюмах, с портфелями и «Дейли телеграф». Черные женщины с детьми, глазеющими на иностранцев. Худые бледные девушки с прозрачной, как туманная дымка, кожей, мерзли в укоротившихся по случаю весны юбках. Винтер почувствовал себя неуютно в толстом пальто.

Он дождался зеленого сигнала, перешел через дорогу, катя за собой чемодан на колесиках, свернул налево, направо, прошел по Хогарт-роуд к Кнаресбороу-плейс, к перекрестку и дальше. Слева доносился гул машин с Кромвель-роуд, но здесь, в двух шагах, уже пели птицы.

Винтер позвонил в дверь под номером восемь. Дверь распахнулась, на пороге стоял Арнольд Норман, уже протягивая руку.

— Комиссар Винтер! Как я рад снова вас видеть.

— Я тоже рад, Арнольд.

— Почему вы так долго не приезжали?

— Сам удивляюсь.

Хозяин этого маленького отеля отступил, из-за него выскочил ждавший своей очереди юноша, схватил сумку Винтера и быстро потащил к лестнице.

Последние десять лет, приезжая в Лондон, Винтер останавливался только здесь — ему нравилось расположение: в стороне от шума Пиккадилли, но можно дойти пешком до Кингс-роуд и Гайд-парка.

— Я оставил вам Т2, — сказал Арнольд, когда они сели в его крохотной конторке.

— Прекрасно.

— Вы хорошо выглядите.

— Только старше, — сказал Винтер.

Арнольд махнул рукой — что поделаешь. Сам он со своей домашней гостиницей выглядел как реликт, всего в сотне метров от Кромвель-роуд.

— Ничего, скоро не о чем будет беспокоиться, — сказал Арнольд Норман и протянул Винтеру счет.

— Вы старше меня всего на десять лет.

— Я не об этом. Я о тех безумных шотландцах, которые стали клонировать овец.

— Разве им не запретили?

— Клонировать овец?

— Вообще клонировать.

— Я думаю, они никого не спрашивали.

— И какая связь со старостью?

— Они хотят вывести породу бессмертных, и меня беспокоит, что открытие достанется именно шотландцам. Они не только будут все на одно лицо — они и сейчас такие, — но еще и будут жить вечно.

— Если бы экспериментировали в Англии, было бы совсем другое дело?

Арнольд посмотрел на него с притворным возмущением:

— На что вы намекаете!

Винтер с улыбкой встал.

— Проводите меня в мою комнату.

Номер был на втором этаже, окно выходило в тихий внутренний дворик. Гостиная и кухня с открытой планировкой и спальня с двумя кроватями. Удобная ванная, что нетипично для английских отелей, — можно включить воду без предварительного изучения системы труб и вентилей эпохи королевы Виктории.

Он снял рубашку, собираясь сполоснуть только подмышки, но передумал, разделся и встал под душ: день обещал быть длинным.

С полотенцем вокруг бедер он подошел к телефону, висевшему на стене, набрал номер. Открыл занавески. Комната оказалась светлее, чем ему помнилось. Весна, весна. Половина второго, голубое небо, закопченные фасады домов. Прошло всего пятнадцать минут, как он вошел в номер.

— Юго-восточное отделение Группы расследований особо тяжких преступлений, констебль Бэрроу, — ответил женский голос.

— Это комиссар полиции Эрик Винтер из Швеции. Мне нужен комиссар Стив Макдональд.

— Секундочку, — ответил голос без тени эмоций.

Винтер слышал, как она тихо разговаривает с кем-то рядом, бормотание шуршало в ухе.

— Макдональд.

— Это Винтер.

— Ах, Винтер. Опять задержка?

— Нет, я в Лондоне.

— Отлично. Откуда вы звоните?

— Из отеля. В районе Иарлс-Корт.

— Если вы подождете, я могу прислать машину.

— Наверное, своим ходом займет столько же времени?

— Если знать, как к нам ехать.

— Да, поезд в Торнтон идет с вокзала Виктория.

— Это займет минут двадцать пять, — сказал Макдональд. — Но вы проедете по красивейшим местам на земле.

— Тогда я так и сделаю.

— От Иарлс-Корт вам только пару остановок до Виктории, по Дистрикт-лейн.

— Я знаю.

— Конечно, конечно.

Винтер почувствовал, что его уже занесли в категорию швед-всезнайка.

— Позвоните, когда приедете в Торнтон, и вас встретит машина, — сказал Макдональд и повесил трубку.

Винтер стоял в центре мира, а точнее, на вокзале Виктория. Дыхание метрополии чувствовалось здесь, как нигде. Он представил, что сейчас подойдет Восточный экспресс, как у Агаты Кристи. Неспешное расследование в дорогих интерьерах, все подозреваемые собираются в баре, очень удобно.

Задрав голову, Винтер следил за мельканием строчек на табло. Нашел нужный поезд, он оказался почти пустой. Вагон тряхнуло, и поезд медленно отошел от станции. На фоне заводских труб у реки небо казалось ослепительным. После моста остановка в Баттерси-парк: ожидающие на скамейках люди, постройки из красного кирпича, граффити — но меньше, чем он ожидал, — и тишина.

Винтеру пришло в голову, что на железной дороге всегда очень тихо. Да и в любых поездках. Путешественник не дома и не в гостях, он, или мы, в подвешенном состоянии в середине Ничего, где мало слов и звуков, и надо только подождать, чтобы где-нибудь опять очутиться.

Начало весны и Лондон настроили Винтера на философский лад. Он вспомнил о цели визита — в дороге его сопровождала смерть. С самого начала он подозревал, что они видят только завязку событий. Продолжение беззвучно и не поддается описанию. Внезапно он ощутил себя одиноким. Есть ли что-то, во что можно верить? Зло шло по пятам, какой бы путь он ни выбрал.

За окном вагона простирался южный Лондон. Про него не пишут в путеводителях, сюда редко заезжают иностранцы. Он сам лишь пару раз в жизни бывал на юге, да и то не дальше района Барнес в кольце Темзы, послушать джаз.

Он рассматривал вереницы домов, построенных из средневекового кирпича. Город, вечный и бесконечный, прижимался к земле — кажется, выше трех этажей тут не строили. Трусцой бежал человек в шортах.

На остановке он увидел школьников, гоняющих мяч на площадке у станции. Их зеленые куртки усиливали ощущение весны. Да и весь город оказался зеленее, чем можно было представить. Как будто дома здесь строились без оглядки на столицу мира.

Высоко к Аллаху вздымалась мечеть с блестящей вершиной. На скамейках сидели женщины с закрытыми лицами. В вагон зашли двое черных парней в черных кожаных куртках и вязаных шапочках. До Винтера донеслась музыка, стучавшая в их наушниках.

На следующей станции он вышел. Перрон был ниже уровня улицы, Винтер поднялся по эскалатору. Станция была пустынна, только пара черных девчонок скучала в углу в ожидании какого-нибудь происшествия да газету носило ветром, задев ему по ногам.

Он вышел на улицу и оказался не в Англии. Большинство прохожих были индусы или пакистанцы, корейцы, китайцы, африканцы.

Винтер спустился с горки и прошел метров двести по Вайтхорс-лейн. Дальше, он знал, находился Селхурст-парк, прибежище футбольных болельщиков из бедных районов, фанатов местной команды «Кристал-Палас». Когда-то Винтер ходил в Лондоне на футбол, но только на большие безопасные стадионы на севере.

Перед мостом-Винтер свернул и прошел мимо магазина с экзотическими продуктами. У входа стояли плетеные корзины с толстыми длинными клубнями. На картонке от руки было написано: «Свежий ям». На окнах висели гирлянды бананов.

Мимо бара «Принц Георг» он вернулся к станции и позвонил по мобильному. Макдональд тут же ответил.

— Я стою у стойки с цветами у станции, — сказал Винтер.

— Если вы пройдете под горку налево и потом еще раз налево, вы окажетесь на Парчмор-роуд, — ответил Макдональд. — Я не прочь прогуляться, так что, если вы пойдете по правой стороне улицы, мы встретимся через десять минут.

— Хорошо.

Макдональд не спросил, как он выглядит. Он узнает полицейского за километр, подумал Винтер.

Он пошел обратно к перекрестку и не успел повернуть, как стал свидетелем сцены у большого магазина: белый мужчина с бейджиком на груди держал за шкирку черного пацана.

— Опять ты здесь, воришка!

— Я ничего не делал!

Они двигались, как в некоем уличном танце. Вокруг стояли товарищи пацана.

— А это что?! — Охранник потрясал электрической бритвой.

— Я не знаю!

— Марш за мной.

И они скрылись — один, согнутый перед другим.

Винтер пошел дальше.

Стив Макдональд спустился с лестницы и через гараж вышел на улицу. Теплый день согрел его лицо. Он не стал застегивать куртку и доставать перчатки. «Швед увидел Лондон с лучшей стороны, — думал он. — У него может создаться неправильное впечатление».

Макдональд разминал члены, застывшие от многочасового сидения над записями показаний свидетелей. Глаза будто свели в одну точку. На душе и так нелегко, да еще тяжесть в теле.

В сотне метров впереди он увидел мужчину в бежевом распахнутом кашемировом пальто, серо-стальном костюме, белой рубашке и галстуке.

«Наверное, он, по голосу он так и выглядит, — подумал Макдональд. — Походка слегка развязная. И как его тут не ограбили? Он что, держал перед собой полицейское удостоверение всю дорогу?»

Макдональду показалось, что они ровесники, и он не ошибся — по крайней мере угадал, что еще нет сорока, слава Богу. Или не слава, если кто-то очень спешит на пенсию.

Подойдя ближе, Макдональд увидел широкое, гладко выбритое лицо, глаза чуть-чуть навыкате, светлые волосы, разделенные на пробор, как у актеров 1950-х, и ему не очень понравился налет высокомерия и смазливости.

Винтер совершенно не ожидал, что этот прохожий назовет его имя. Незнакомец был еще выше, чем он, приблизительно метр девяносто четыре. Волосы стянуты в конский хвост, небрит, разношенная кожаная куртка, рубашка в крупную бело-голубую клетку, черные джинсы и остроносые ботинки, блестевшие на солнце. «Ему бы еще кобуру на бедро и кольцо в ухо, — успел подумать Винтер, прежде чем тот что-то сказал. — Тип, с которым опасно связываться».

— Комиссар Винтер?

Винтер разглядел трудноуловимую улыбку, складки у рта, усталый взгляд.

— Комиссар Макдональд!

Винтер протянул руку.

— Я думаю, может, мы возьмем по пинте в «Принце Георге», — сказал Макдональд. — Там сейчас тихо и спокойно. В отличие от полиции.

Они пошли обратно по тому же пути, что Винтер проделал уже два раза. Макдональд слегка хромал.

— Колено побаливает после каждого воскресенья. Мы играем в футбол с командой местных пабов. Многие думают, что это старая огнестрельная рана, а мне это только на руку.

— Я завязал с футболом несколько лет назад, — сказал Винтер.

— Слабак.

Бар был пуст, только пыль кружилась на свету у окна. Бармен кивнул Макдональду, как кивают завсегдатаям.

— Сядем вон там. — Макдональд показал в глубь зала.

Винтер повесил пальто на спинку стула и сел. Макдональд пошел к стойке и вернулся с двумя кружками еще не отстоявшегося, непрозрачного шотландского эля.

— Или вы предпочитаете лагер? — спросил он.

— В Лондоне я всегда пью эль, — сказал Винтер, пытаясь не выглядеть слишком воспитанным.

— Я взял «Кураж директорс». У них есть еще «Кураж бест», а он редко где бывает.

— Я как раз люблю «Директорс», — сказал Винтер.

«Он, конечно, сноб, но, возможно, не идиот», — подумал шотландец.

— Вы часто бываете в нашем славном городе?

— Я давно здесь не был. И он же огромный — я никогда не бывал тут, на юге.

— Да, мы редко видим новые лица, все почему-то застревают вокруг Лейчестер-сквер.

— Где же они покупают свежий ям?

— Что?

— Тут в пятидесяти метрах продают свежайший ям.

— Да, этого у нас не отнимешь.

— Я прогулялся, прежде чем вам позвонить.

— Я так и понял.

— Но до стадиона не дошел.

— Местная команда паршиво играет, но она своя.

— Вы тоже за нее болеете?

— Я?

Макдональд усмехнулся, отпил пива.

— Здесь, конечно, моя служба. Но я не обязан быть настолько лоялен району. Если уж я буду болеть за английскую команду, так это будет «Чарлтон», хоть они и никогда не попадут в высшую лигу.

— У вас выговор как у шотландца.

— Это потому, что я шотландец.

Пара посетителей зашла в бар, они кивнули Макдональду, и он кивнул в ответ, но с таким видом, что они отошли и сели в другом конце зала.

— Здесь редко появляются новые лица, — сказал Макдональд. — Но иногда приходят чужаки, и начинается черт знает что.

— Я знал этого мальчика, Пэра Мальмстрёма, — сказал Винтер. — Я приехал в том числе и из-за этого.

— Я понимаю. Мы с вами съездим в его отель. Мы все оставили как было.

— Хорошо.

— Я тоже хотел съездить в ваш город, но решил сначала дождаться вас тут.

— А раньше случалось, что вам приходилось выезжать или принимать кого-то?

— Пару лет назад ко мне приезжал один американец. Тоже по убийству. На нашей северной границе, так сказать, в Пекхаме. А сам я ездил на Ямайку, в Кингстон, на две недели.

— На Ямайку?

— Да, убили здесь, но события развивались и на Ямайке. Это обычная ситуация. Если начать копать, корни многих преступлений уходят на Карибские острова.

— Успешно съездили?

— Местные копы не обрадовались визиту и не дали мне почти ничего сделать, но я узнал, что надо, и когда я вернулся сюда, все разрешилось.

— Но у нас, кажется, все получится?

— Еще по кружке? — Макдональд кивнул на почти допитое пиво.

Винтер покачал головой и достал свой «Корпс».

— Курение убивает, — сказал Макдональд. — Я возьму еще по пинте. Вы пока как раз докурите без меня. — И ушел.

Винтер закурил и с удовольствием втянул дым. В баре появился народ, но никто не подходил к ним близко. Похоже, Макдональда здесь слушаются, но сколько пинт ему пришлось для этого выпить?

— Я взял «Кураж бест» на этот раз.

Макдональд поставил на стол две кружки и сел. В другом конце играла музыка, современный вариант регги, более тяжелый.

— Значит, вы его знали, — сказал Макдональд после минутной паузы.

— Он вырос на моей улице. Я помню его в основном ребенком.

«И такой кошмарный конец. Не знаю, смогу ли я снова зайти в эту комнату и вынести вопль ужаса от кричащих стен», — подумал Макдональд.

— Что вы ощущали, когда стояли в той комнате? — тут же спросил Винтер.

Макдональд посмотрел на коллегу. Да, похоже, он все понимает правильно.

— Я слышал крики и мольбу о помощи.

— Да, — сказал Винтер и отпил из новой кружки. — Я тоже. Я слышал, как кричали твои ребята, а ты слышал крик моего.

29

Макдональд вел машину по Кройдон-роуд через Митчам, Морден, Мертон, на запад по Кингстон-роуд и на север в Вандворт и Клэфэм. Километры вплотную стоящих домиков из красного и серого кирпича внезапно прерывались парками, школьными дворами и магазинами, дороги расслаивались на переулки. Двухэтажные автобусы кренились на поворотах, нависая над автомобилями. Куда ни глянь — поток машин, беспрерывные гудки. И бесчисленные цветочные и овощные магазинчики на тротуарах.

— Лондон — это не только Сохо и «Ковент-Гарден», — сказал Макдональд. — Это все тоже мое. — Он махнул рукой, показывая за окно на все живое и неживое.

— Да, большой город.

— Мягко сказано! Я говорил вам, что Кройдон — десятый город в Англии по величине?

— Да, по телефону.

— Строго говоря, я к Клэфэму не имею отношения, это территория полиции юго-востока. Но это мой бывший район, и шишки захотели, чтобы я взял это дело.

— И что сказали на это коллеги?

— Им нужно убийство белого иностранца? Они похлопали меня по плечу и пожелали удачи, посмеиваясь за спиной.

— А вы, значит, известная фигура.

— Сейчас — как никогда.

Макдональд резко вильнул, объезжая выкатившуюся из переулка тачку с фруктами, и кинул злобный взгляд на черного мальчика, висевшего на ручках тачки, как будто это она его тащила.

— Я вам говорил, что эта так называемая главная улица называется Кингстон-роуд?

— Да.

— Это не случайно.

Винтер услышал гудок наверху — по виадуку проезжал поезд. Он просвистел среди домов и мягко остановился у перрона.

— Здесь неподалеку живут родители Джеффа, которого убили у вас. Студента.

Винтер кивнул.

— Я бы хотел с ними поговорить.

— Я сделаю что могу. Но отец только что вернулся из больницы, где лежал с серьезным психическим срывом. Это произошло, когда я с ним поговорил.

Макдональд свернул на Кристчерч-роуд.

— Справа — Брикстон-Хилл, — сказал он. — Дорога ведет прямо в Вест-Индию.

— А, Брикстон, — повторил Винтер.

— Вы там были?

— Нет. Но наслышан, конечно.

— Ганс оф Брикстон. Клэш.

— Что?

— Клэш.

— Это название группы?

Макдональд посмотрел на Винтера, рассмеялся, пропустил такси, отъезжавшее от тротуара.

— Нет, это столкновение.

— Рок — не мой стиль, — ответил Винтер.

— Я сразу понял, что с вами что-то не так.

По радио трещали сообщения, но Винтер с трудом разбирал, что они говорили, и упоминающиеся названия улиц и районов были ему незнакомы. Женский голос координировал работу так монотонно, как будто читал хорошо заученный текст.

— Брикстон — интереснейшее место. Там, кстати, живет пара моих лучших друзей.

Они встали в пробке на Ройндерс-роуд.

— В самолете я снова думал о списках пассажиров, — сказал Винтер, поворачиваясь к шотландцу. — Адская работа.

— В подобных случаях надо пробовать все. Искать и искать, пока не упрешься головой в стенку. В том Ямайском деле, о котором я говорил, мы проверили списки за три недели, и уже от этого можно было рехнуться.

— Мы их запросили, во всяком случае.

— Мы тоже. Но если кто-то летает убивать — если вообще летает, — то вряд ли он это делает под своим именем. Это же очевидно.

— Если только он не хочет сам, чтобы мы его поймали, — сказал Винтер.

— Вы хотите сказать, что нам надо проверить все списки, исключить одного за другим, останется убийца, мы придем, а он там сидит и ждет, когда постучат в дверь?

— Примерно так. Может, у него такой план.

— Тоже версия. Вы не говорили с судебными психиатрами?

— Нет еще. Но это только предположение, конечно.

— Я вам расскажу одну историю, — сказал Макдональд.

Машины медленно объезжали автомобиль, который грузили на эвакуатор.

— Это был тоже «форд-фиеста». — Макдональд кивнул на убитую машину. — На прошлое Рождество у нас было убийство в Пекмане. Мы исходили из показаний свидетелей, что убийца сразу смылся на машине. Но часть говорила, что машина была серебристая, часть — что светлая. А один сказал, что это точно был «форд-фиеста», хотя он вообще не видел машины, но он слышал, как она выезжала на дорогу, а сам он всю жизнь ездил на «фиесте», поэтому он не может ее не узнать.

— Это выглядело правдоподобно?

— Да, он вполне внушал доверие. И мы стали проверять все «фиесты» страны, начав с юго-восточных регионов. Их оказалось десять тысяч. У нас нет столько людей в полиции.

— И вы решили ограничиться по цвету?

— Естественно. Мы взяли серебристые, их было тысяча восемьсот, тоже неподъемно для десяти человек, которые параллельно должны заниматься другими делами.

— Да.

— Тогда мы сконцентрировались на Пекмане и окрестностях, всего сто пятьдесят или сто шестьдесят машин, но не успели проверить все, как нашли убийцу другим путем. И тогда оказалось, что машина была зеленой. Но все-таки «фиеста».

— Надо больше доверять тому, что они слышат, а не видят.

— Да, но это заодно говорит, насколько бессмысленно копание в бесконечных списках. Заказать их, конечно, надо. Держать наготове. Когда мы найдем убийцу, мы сможем посмотреть и сказать: «Ага, он вылетел на следующий день после жертвы», — сказал Макдональд.

Они стояли в комнате. Из коридора доносились голоса, но в соседних квартирах было тихо. За окном жужжали машины. Послеобеденное солнце освещало стену. Высохшая кровь блестела так, что Винтер зажмурился. Перед глазами стоял Пэр Мальмстрём. Он переступил порог этой комнаты, и то, что было им, его жизнью, теперь покрывает стены и пол. Винтер вспотел, потянул узел галстука. Во рту был неприятный вкус после пива и сигарилл.

— Оставить тебя одного? — спросил Макдональд.

— Да.

Макдональд вышел.

— И дверь закрой, пожалуйста.

Он опять закрыл глаза, вспоминая фотографии, которые показал ему Макдональд в своей конторе, прежде чем они поехали сюда. Винтер не увидел ничего нового, все как в Гетеборге. Пэр тоже сидел на стуле в такой же жуткой расслабленной позе, спиной к двери, можно было подумать, что они просто читают… Винтер открыл глаза, встал за стулом, чтобы дверь была за спиной. Привязали ли Пэра, чтобы он наблюдал за тем, что происходит? Был ли он живой при этом? Может, их привязали, не чтобы связать, а чтобы удерживать именно на стуле? Веревки довольно гонкие, но нет следов попыток от них избавиться.

Заставили ли Пэра смотреть фильм? Фильм с убийством другого? Были ли убийства, о которых мы не узнали? Имело ли значение, где стоял стул?

Винтер посмотрел на пол. Кровь быстро свернулась и прилипала к ботинкам убийцы, и следы вертелись, как в танце.

Играла ли музыка? Макдональд не нашел в квартире никаких проигрывателей, никто не слышал звуков — ни музыки, ни криков. Только сейчас стены выли, и пол, поднимаясь с воплем, бросался на Винтера. Он снова прикрыл глаза, а когда открыл, солнце уже ушло и стена стала матовой и тяжелой.

Он вышел в коридор. Макдональд ждал у лестницы.

— Это случится опять, — сказал Винтер.

Они стояли у отеля «Дудли». Через дорогу дышал парк Клэфэм-Коммон, легкие четырех районов: Баттерси, Клэфэма, Балхама, Брикстона. У пруда и на детской площадке играли школьники в форме, учителя собирали их и строили в синие и красные прямоугольники. Собаковладельцы, заскочив домой после работы, вывели питомцев на прогулку. И снова дуновение теплого ветра на лице. Весна приходила с юга. Солнце подкрасило оранжевым виднеющиеся между деревьями облака.

— В Клэфэме много богатых, — сказал Макдональд, проследив за взглядом Винтера. — Они живут в основном вокруг парка. Я тут работал несколько лет. Теперь, так сказать, пригодилось.

Мимо прошли две девочки-туристки с рюкзаками больше их самих и выше головы.

— И вы так и не знаете, или мы так и не знаем, что он тут на юге делал, — сказал Винтер.

— Может, его родители что-нибудь вспомнят. А может, он приехал сюда из-за музыки.

— Какой музыки?

— Насколько я понял, регги опять вошло в моду. Значит, Ямайка и Брикстон снова популярны у тинейджеров.

— У него дома были диски с регги, но не так много, как бывает у фанатов.

— Это могло быть одной из причин.

— Но тогда бы его кто-нибудь узнал в округе, вы же всех опросили.

— Здесь люди неохотно узнают кого бы то ни было. Такая культура.

— Боятся?

— Да.

— Даже когда это так серьезно?

— Никто не изменит своих привычек из-за одного случая. Люди вею жизнь остерегаются. Многие связаны с наркотиками, например.

— И никто не видел белого мальчика, интересующегося регги?

— Нет. Но они могли и не запомнить. Хоть это в основном и черный район, белые часто приезжают сюда на метро. В основном как раз за музыкой.

— И даже твои старые знакомства не помогли?

— По крайней мере пока не помогли.

Винтер провел рукой по лбу. Он устал от перелета, впечатлений, от увиденного, и его не оставляло глухое холодное чувство страха, возникшее, когда он стоял в комнате. После пива он чувствовал ноющую боль в одном глазу — а может, от усталости.

А еще, как ни странно, хотелось есть. Последний раз он ел в самолете — салат с курицей, булочку с повидлом и два стакана чаю.

— Кстати, ты что-нибудь ел сегодня? — спросил вдруг Макдональд.

— Только в самолете. Подкрепиться бы не помешало.

— Я знаю тут одно место.

Макдональд повел машину по Клэфэм-хай-стрит, пару раз повернул и остановился у ресторанчика с тремя столиками на улице.

— Это «Эль ринкон латино», — сказал он. — Владелица — одна из моих старинных инфор… друзей, я бы сказал.

Они поднялись по ступенькам и вошли в открытую стеклянную дверь. У входа был бар, дальше небольшой светлый зал со столиками. Окна во всю стену смотрели на Клэфэм-Манор-стрит. Было безлюдно, пахло пряностями и чили, и везде, где можно, стояли цветы.

— Привет, Глория. — Макдональд обнял смуглую невысокую женщину, поспешившую из кухни им навстречу. Она выглядела ровесницей Макдональда и улыбалась. Голова женщины, когда он ее обнимал, была на уровне его груди.

— Como estás, Stefano? (Как дела, Стефано?) — оживленно спросила женщина.

— Estoy bien (Все в порядке), — ответил Макдональд и посмотрел на Винтера. — Это мой коллега из Швеции. — Он представил товарища.

— Buenas tardes, — сказал Винтер.

— Habla espanol?! (Вы говорите по-испански?!) — воскликнула Глория Рикот-Гомес.

— Un poquito. (Немного.)

«Мои родители сбежали от шведских налогов в Испанию, — пронеслось в голове у Винтера, — и я многому нахватался, но как же по-испански „уклоняться от налогов“…»

— Начнете с тапас? — спросила женщина Макдональда.

— Да, по твоему выбору. — Они продолжили по-английски.

— Бутылку вина?

— Мне только воду, — сказал Макдональд.

— Мне тоже, спасибо, — сказал Винтер.

Она показала им столик и стала возиться у двухъярусной стеклянной стойки, заполненной узкими блюдами с холодными закусками.

— Я подам и холодные, и горячие, — сказала она.

— У них есть сорок пять видов тапас, — похвастался Макдональд. — А на кухне готовит ее сестра.

Было слышно, как она возится на кухне.

Они долго сидели за жаренным на решетке лососем, креветками гриль с чесноком, запеченным сладким перцем, мягким сыром с кукурузным хлебом, оливками, фаршированными анчоусами с чили, осьминогами в черном соусе, фаршированными шампиньонами, картошкой и баклажанами гриль. Все подавалось в маленьких глиняных горшочках.

— Пива не желаете?

Хозяйка подошла убедиться, все ли в порядке.

— Если только маленький графинчик, — сказал Макдональд.

Винтер кивнул.

— Еще не так давно Глория вела в Боготе телевизионную программу о кулинарии, — сказал Макдональд, когда хозяйка подошла с графином.

— Всего лишь двадцать лет назад. Стефано такой джентльмен!

— Было необыкновенно вкусно, — сказал Винтер.

— Спасибо.

— Необыкновенно, — повторил Винтер.

— Я всегда мечтала открыть ресторан, и в конце концов мне пришлось выбирать между семьей и бизнесом, и теперь я разведена, — сказала она с улыбкой.

Макдональд налил пива Винтеру и себе.

— Ее сыну Давиду девятнадцать лет, и он играет на испытательном сроке в «Кристал-Палас». А племянник стоит в воротах юношеской команды Уимблдона.

— Патриоты района, — сказал Винтер, пережевывая соленую оливку.

Глория Рикот-Гомес вернулась к своим делам. Макдональд положил вилку. В ресторан зашла пожилая пара латиноамериканцев, следом — целая компания.

— По воскресеньям все латиноамериканцы собираются в парке, поиграть в футбол, поболтать. Многие приехали из Колумбии, Перу и Эквадора, — объяснил Макдональд.

— То есть у тебя тут настоящее многокультурное общество.

— Зато не скучно.

Они посидели молча. Пили пиво.

— Сейчас нам полегче стало работать, — сказал Макдональд, поставив кружку.

— Почему?

— Года полтора назад решили сделать постоянные отделы, которые занимались бы только убийствами. А раньше, если, например, убивали в Клэфэме, собирали группу из всех районов и отделов, и это оголяло другие участки. Народ ходил туда-сюда, и людей постоянно не хватало. Никакого порядка.

Винтер слушал.

— Лондон поделен на четыре зоны. Соответственно создано четыре отделения, расследующих только убийства. Я — в четвертом, юго-восточном. В углу города, так сказать. Всего нас тут сто три человека, разделенных на восемь групп, в каждой три инспектора и девять помощников плюс один наемный для поддержки компьютеров и учета. Я как раз шеф одной из групп, и мы ведем все дела одним составом.

— Тогда очень важно подобрать правильных людей, — заметил Винтер.

— Я постарался заполучить лучших, — усмехнулся Макдональд. — Прежде всего с юга и пару из Ярдена. У нас хорошая команда.

— И только убийства?

— Все сто три человека занимаются только убийствами на юго-востоке. Более трех миллионов жителей как-никак.

— Немало людей вы защищаете.

— В прошлом году у нас было семнадцать убийств, и мы раскрыли все. Стопроцентная раскрываемость! Конечно, сыграло роль, что мы были не очень загружены, всего семнадцать дел. На каждое наваливалось много сотрудников. А в позапрошлом году было сорок два или сорок три дела. Отчего такая разница, сказать не возьмусь.

— Тогда вы тоже все раскрыли?

— За двадцать один месяц, что мы работаем, мы не раскрыли только один случай. Не считая этого шведского мальчика.

Винтер промолчал.

— Жертвой был квартирный вор, зарабатывавший на жизнь только кражами. Профессиональный воришка. Все, кто его знал, были рады, что он умер.

— Никаких свидетелей?

— Ни единого.

— И сейчас вам опять не повезло.

— Я думаю, мы справимся. Для нас это первоочередное дело. Мне помогает еще одна группа, у нас общий шеф.

— Двадцать шесть человек, — подытожил Винтер.

— Двадцать семь, если считать нашего начальника, но на практике веду дело я.

— Большая команда.

— Больше, чем ты думаешь. Увидишь завтра, когда еще и журналисты соберутся.

— Ты оптимист, и это радует.

— В каком смысле?

— Ты сказал, что вы раскроете это дело.

— Мы детективы и реалисты, только и всего.

— Это правильная комбинация.

— Я бы сказал, необходимая. Если ты готов, я отвезу тебя обратно на станцию.

30

Мальчик нашел комнату в отеле «Нью-Доум» всего за двадцать пять фунтов за ночь, а главное, что от станции «Брикстон» до отеля можно было дойти пешком, по Колдхарбор-лейн. Рядом стояла церковь, дальше больница.

Можно доехать и на автобусе, но идти намного приятнее. Солнце светит, в наушниках регги, Шугар Минотс. Последний писк, и скоро он узнает что-нибудь еще. Может, попадется хорошая травка покурить? Только надо быть осторожным. В первую очередь его интересует музыка.

По дороге он увидел вывеску: «Кул тан артс». Живая музыка каждую пятницу. «Клево, — подумал мальчик. — Пятница уже скоро. Надо будет зайти».

Ближе к станции он попал в кутерьму: путались переулки, из дверей выезжали тележки с товарами, толпа, и ни одного белого лица. Справа раздавалась музыка, он увидел афиши, знак фунта, названия групп и понял, что попал в нужное, место. Он зашел в музыкальный магазин «Блакер дред» и увидел все, о чем только мог мечтать. «Как на Ямайке очутился, — подумал он. — Это какой-то рай».

Он перебирал диски. Несколько покупателей выглядели как туристы, могли оказаться шведами или датчанами, но он не искал контактов и не прислушивался к языкам.

Он выбрал «Натти Дред Райз Эгейн» группы «Конгос», их же двойной альбом «Сердце Конго» и «Супер Кэт» с альбомом «Скальп Дем». А еще Вайне Вондер, Таню Стефенс, Спраггу Бенс. И лучшее из эйсид-джаз.

Он нашел новый диск Баунти Киллера, «Май Экспириенс». В Гетеборге такой можно будет купить года через три. Он взял еще один его диск, где они играют вместе с Бини Маном. Ему нравились жесткие тексты Баунти Киллера. Особенно названия — четкие, никаких компромиссов. «Убить или быть убитым». «Смертельная схватка». «Бандюга». Коротко и ясно. Настоящий бунтарь.

«Здесь можно оставить тысяч десять», — подумал мальчик.

Он просмотрел диски из серии «История». «От Тройян рекордс». Такие ему тоже были нужны.

Наконец подошла его очередь слушать диски. В растаманские косички продавца были вплетены голубые ленты.

Мальчик слушал: Шагги, «Африканскую революцию» Тринити, Грегори Иссаакса и классическую композицию «Культуры», которую он не слышал с тех пор, как какой-то мудак одолжил у него диск послушать и исчез с концами. И многое другое.

Лучше всех были диски проекта «Сомма», особенно альбом «Хукд Лайт Рейз», он влюбился в него, как только услышал вокал. Только голоса, ничего больше, черный григорианский хорал, или, возможно, так пели негры-рабы в трюмах пароходов по пути в Америку.

Все-таки он решил ограничиться в первый день самым необходимым. Если он купит все, то уже не сможет ничем заниматься, пока не послушает все, и будет поминутно переставлять диски в плейере. Так его могут ограбить, придется все время быть начеку.

Он купил «Сомму», дрожащими пальцами запихнул диск в проигрыватель, натянул наушники и, уже выходя из магазина, попал на вершину блаженства. Он шел по Атлантик-роуд к станции и большому рынку. Голоса взмывались и падали и разбивались с сумасшедшим звоном, словно одержимый бесновался в посудной лавке, но все-таки были связаны одной темой. Эта музыка была живой. Он так и представлял ее себе: живое существо, пробирающееся к нему по туннелю с инструментом перед собой и хором позади.

Он уже подошел к станции: справа виадук, зеленый с бордовым, впереди, на Брикстон-роуд, еще один магазин, «Рэд рекордс». «Успокойся уже, — сказал он сам себе. — Зайдешь сюда потом, не последний день».

Рядом стоял газетный киоск: черные покупатели и черные газеты. «Эбони», «Прайд», «Эссенс», «Блюз энд Соул».

Он заметил, что пахло чем-то незнакомым. Прохожие несли части тела невиданных животных, непонятные фрукты или овощи. Вдруг он ощутил, как зверски хочет есть — как никогда в жизни. Он видел одно приятное место, на Колдхарбор-лейн, кухня тетушки-какой-то-там. Он повернул обратно и свернул на Электрик-авеню. Это было лучшее название улицы, которое он когда-либо видел.

31

Утром Винтер прошел через полицейский гараж вверх по узкой лестнице к кабинетам сыщиков. По пути ему встретились двое в защитных жилетах и с автоматами в руках. Совершенно бесцветные стены создавали впечатление, что мир заканчивается, как только человек сюда вступает. Жужжал вентилятор, беспрерывно звонили телефоны.

В коридоре из двери в дверь сновали мужчины и женщины. На стене висел большой плакат, который лучше смотрелся бы в космической лаборатории, чем в полицейском управлении. Тысячи линий расходились лучами из точки в центре к большой окружности. Рисунок напоминал модель Солнечной системы, но Макдональд вчера объяснил, что к чему. Каждый луч это телефонный звонок жертвы в разные точки мира, схема осталась от предыдущего дела, связанного с наркотиками.

У комиссаров были отдельные кабинеты на этом этаже, а остальные работали в больших запах открытой планировки. У большинства было по два стола, сдвинутых вместе, — одного им не хватало.

Повсюду компьютеры, пишущие машинки, шкафы с архивами, телефоны и горы бумаг: протоколы опросов свидетелей, записи от руки и перепечатанные набело, пачки фотографий. Все это создавало впечатление несколько старомодной эффективности. Шведская полиция выглядела так лет пятнадцать назад, когда Винтер только начинал и компьютеров еще не было.

«Им важна атмосфера, — думал Винтер. — Здесь чувствуется свобода мысли, анархия, возможность влиять на решения — то, чего нам не хватает в Швеции. Мы слишком изолированы друг от друга в нашей крепости на Сконегатан».

Но Макдональд был тоже изолирован в своем кабинете. Десять квадратных метров, кучи бумаг, телефоны. Защитный жилет и шлем завалены барахлом в углу, их и не достанешь при срочной тревоге. Пистолет в потертой кобуре лежит на письменном столе. Скудное английское солнце просачивалось сквозь жалюзи и рисовало полоски на лице Макдональда.

— Хочешь чаю? — спросил он.

— С удовольствием.

Макдональд вышел в коридор, сказал что-то неразборчивое кому-то невидимому, вернулся в кабинет и жестом пригласил Винтера садиться. Гостевой стул шатался, хотя вчера он выдержал Винтера во время его короткого визита.

— Чай скоро будет.

— А мы в Гетеборге сами себе завариваем.

— В Англии по-прежнему классовое общество, слабые приносят чай сильным.

— Мы к этому постепенно возвращаемся, знаменитая шведская модель общества больше не работает.

— Честно говоря, ты не производишь впечатления борца за уничтожение классов.

Появилась девушка, одетая, как официантка, в белую блузку и узкую черную юбку. Макдональд отодвинул стопку бумаг, и она поставила на стол поднос с белыми чашками, белым чайником, сахарницей и пакетом молока, улыбнулась Винтеру и вышла.

— У вас там все сыщики выглядят как ты? — спросил Макдональд.

— Только во время командировки.

— А в Англии всегда ходят так, как мы сейчас. Наше здание очень удобно расположено. Как видишь, мы не афишируем свою работу. Здесь мы скрыты от глаз, предоставлены сами себе, и после работы в городе мы всегда спешим сюда. Здесь наши компьютеры, тут мы общаемся, болтаем, думаем.

— И говорите по телефону.

При этих словах зазвонил телефон на столе. Макдональд поговорил минуту, положил трубку и сказал:

— Родители Джеффа могут принять нас завтра.

— Это хорошо.

— Посмотрим.

— Ты можешь как-то в целом охарактеризовать этот район, где вы работаете, юго-восток, есть ли что-то общее в укладе жизни?

— Нет. Единственное — чем дальше от Лондона, тем приятнее. Меньше преступность, красивее дома, добрее люди. В Кройдоне есть неплохие районы, там в бизнес-центре крутятся большие деньги, но вокруг трущобы, где преступность очень высока. Выше на север — еще хуже. Брикстон, Пекхам… Много уголовщины, мало или совсем нет денег, много иммигрантов, у которых никогда не будет шанса выбраться.

— Понятно.

— Я столько лет отходил тут полицейским, что ясно вижу: те, у кого раньше было мало шансов, сейчас не имеют их вообще.

— Значит, растет преступность.

— Конечно. И отчужденность. Раньше те, у кого были деньги, не хвалились своим богатством, а теперь процветает открытая неприязнь: те, у кого есть, презирают тех, у кого нет. Я вижу это каждый день.

— Тут дело не только в деньгах или цвете кожи. Идет отчуждение тех, кто отклоняется от стандарта, во всех смыслах. Это новая тенденция в Швеции.

— У вас тоже? Не верю.

— Я тебе точно говорю.

— Упаси вас Бог прийти к тому же, что у нас.

— И это говорит циничный опытный коп?

— Я не знаю.

Макдональд отхлебнул чай.

— Наша работа делает из нас циников, — продолжил Винтер. — Человек вдруг понимает, что он совершенно один, что людям на все наплевать, что все постоянно врут — не только прижатый к стенке уголовник, но все вокруг.

— А тем, кто виноват на самом деле, как с гуся вода. Трудно удержаться от циничных мыслей…

— А сколько ужасов приходится видеть. Как без цинизма пережить картины насилия, последствий насилия?

— О, да.

— И все-таки ежедневный контакт с людьми помогает. Это единственное, что как-то держит.

— Контакты — наше всё. Когда убивают или кто-то пропал без вести, мы везде объявляем об этом, и нам звонят тысячи людей, желающих помочь, ты же слышишь.

Действительно, можно было различить постоянные звонки где-то в другой комнате.

— Несколько лет назад был у нас такой случай, — сказал Макдональд. — Мальчик, лет двенадцати, был зверски убит, над ним еще и издевались перед смертью. У нас у всех волосы стояли дыбом. Что же за исчадие ада ходит тут рядом с нами?

— Знакомое чувство.

— Нам позвонил один человек и сказал, что когда он был подростком, он разносил газеты в том районе, где был найден мальчик. И там жил некий тип, который к нему приставал. Про него ходило много слухов, но в полицию никто не заявлял. Звонивший сказал, что сейчас ему тридцать два года, но он до сих пор помнит свой ужас.

— Помнил ли он имя?

— Да, он назвал имя и адрес, мы его пробили, он был не так уж стар. Мы начали задавать ему вопросы и он тут же раскололся.

— Какой редкий случай, — сказал Винтер.

— Да, но это не просто везение, если смотреть на вещи шире. Если бы мы не были доступны, если бы люди не знали, что мы доступны, хотя и немного скрыты от глаз, этот парень не позвонил бы.

— Вот бы нам сейчас такой звонок в Гетеборге.

Винтер забыл про свой чай, увлекшись беседой.

— Принести новый? — спросил Макдональд.

— Нет, спасибо, сойдет.

— Мне совершенно нетрудно.

— Я знаю.

Макдональд потер колено, и Винтер спросил:

— Опять болит?

— Боль проходит к воскресенью и появляется в понедельник. Кстати, хочешь с нами?

— Куда?

— Сыграть матч с командой паба.

— Где?

— В Кенте, три мили отсюда. Я там живу, и паб стоит там же.

— Если я еще буду здесь.

— Конечно, будешь.

— Пожалуй, я бы взял другой стакан чаю, — сказал Винтер, чтобы сменить тему.

Макдональд вышел и скоро вернулся с подносом.

— Наша служанка занята за компьютером.

— Так что пришлось ее сыну поработать.

— Ты о чем?

— «Сын служанки», был такой роман у знаменитого шведского писателя, — сказал Винтер, надеясь, что название можно узнать в его переводе на английский.

— Знаю, Стриндберг.

— Кто из нас теперь мистер Всезнайка?

— Этот роман лежит у меня в стопке книг, которые я планирую прочитать, когда выйду на пенсию.

Винтер отпил горячий и сладкий чай. В спину светило теплое солнце. Лицо Макдональда было слегка полосатым, и на этот раз не от жалюзи. Он просто побрился, и его кожа отливала синевой. Черные брови сходились на переносице. На столе лежали очки для чтения без оправы. Макдональд взял их повертеть в руках, и они исчезли в его лапе, как детская игрушка. «Наверное, он зверь на футбольном поле, — подумал Винтер. — Еще хуже, чем я».

— Вы нашли кого-нибудь, кто видел мальчика с убийцей? — спросил он.

Макдональд отпустил очки, наклонился вперед. Линии на его лице стали резче.

— Несколько человек. И самый вменяемый из них утверждает, что тот тип, который был с мальчиком, выглядит как я.

— Как ты?

— Так он сказал.

— Что он имел в виду?

— Насколько я понял, речь шла о крупном мужике с длинными темными волосами.

— Мы тоже пришли к этому. Большой и темный.

— Но это мог быть и просто знакомый, — сказал Макдональд.

— Нет.

— Почему нет?

— Ты сам веришь, что это был просто знакомый?

— На самом деле — нет.

— Тот, кто шел с Пэром через парк, и есть наш клиент. С какой бы еще стати он прятался по закоулкам?

— Могли быть другие причины. Нетрадиционная ориентация, например.

— Он был голубым? И не хотел, чтобы об этом узнала его семья?

Макдональд пожал плечами.

— Твои резоны заслуживают столько же внимания, сколько и мои. Звонили еще несколько человек, но это были обычные фантазеры.

— Я видел листовки, которые вы развесили.

Винтер заметил их вчера вечером на станции, когда его подвез Макдональд. Фотография Пэра, которую Винтер прислал им в Лондон, текст о месте убийства, о парке. Тех, кто что-нибудь видел, призывали обращаться в полицию.

Объявление выглядело абсурдной афишей, кадром из безумного фильма. Винтеру на мгновение стало плохо. Листок был уже потрепан и слегка выцвел — все уже произошло, это не предупреждение, слишком поздно. Точно такие же висели еще на двух столбах, они были приклеены одновременно. Поезда приходили и уходили, и пассажиры читали и звонили коллегам Макдональда, но пока без толку.

По пути домой, на вокзале Виктория, Винтер обнаружил на столбе обрывок объявления о Пэре. Листок был, очевидно, сорван ветром, остался только нижний правый угол. Как будто кто-то порвал карту Лондона, оставив только юго-восточный район. Это выглядело символичным, как знак для посвященных.

32

Ларс Бергенхем ждал недалеко от входа, в темноте. Дверь периодически открывалась, и наружу вырывался факел электрического света. За спиной скрипели товарные поезда, вздыхали, утомленные долгим днем на рельсах. Товарная станция слабо освещалась фонарями на редких высоких столбах. Относительное спокойствие нарушил вкатившийся локомотив. Заскрежетали тормоза, раздались крики и глухие удары чего-то тяжелого.

Дверь опять открылась, и вышла она, одна. Но не стала переходить дорогу к парковке, а повернула на Одинсгатан и поспешила к Полхемсплатсен. Бергенхем отправился следом. На мосту от воды повеяло холодом. Она быстро и не оглядываясь шла вдоль канала Валлгравен. Прохожие им не встречались. Бергенхему пришлось ускорить шаги, чтобы не потерять ее, когда она свернула за угол. Дойдя до поворота, в слабом свете с площади он увидел ее фигурку с согнутой рукой — наверное, она смотрела на часы. Она прошла мимо Большого театра и остановилась на светофоре перед Новой аллеей, там ждали и другие прохожие, человек пять, и Бергенхем немного удивился, что в двенадцать часов ночи движение довольно оживленное.

Она скрылась в темных улицах Васастана. Дома заслоняли небо. Бергенхем потерял ее из виду и осмотрелся. Никаких открытых кафе, тишина, пустота. Вдалеке виднелся ресторан, но туда бы она не успела дойти, да он, кажется, был уже закрыт, только лампа освещала меню у входа.

В пятнадцати метрах он заметил машину — в салоне зажегся свет, когда открылась пассажирская дверь, вышел мужчина, обернулся, сказал что-то водителю, захлопнул дверь, и машина умчалась в сторону Васагатан. Мужчина повернулся к стене дома, вошел в стену и исчез.

Что за чертовщина, подумал Бергенхем.

Он подошел вплотную и увидел дверку в цоколе большого старинного дома. Ни вывески, ни света, ни звуков, только ржавое железо и необработанный камень вокруг, как вход в подземелье. Похоже, открывается внутрь, подумал Бергенхем. И тут заметил слаборазличимую кнопку у дверной петли. Он нажал, но ничего не произошло. Он нажал еще раз. Дверь открылась.

— Да?

Он увидел только контуры лица и крупного тела.

— Что вы хотели? — сказал голос.

— У вас… закрыто? — спросил Бергенхем.

— Что?

— Сегодня нет шоу?

«Я уверен, что она здесь, — подумал Бергенхем. — Но почему Болгер не упомянул это место? Может, они только что открылись? Столько вопросов, и все без ответа».

— Один ваш клиент посоветовал мне это место. Он не говорил, что надо быть членом.

— Членом чего?

— Убей бог, если я знаю. Можно просто войти и посмотреть шоу, или это тайна?

Фигура вышла из двери на улицу, Бергенхем увидел незнакомое лицо.

— А что вы хотите?

— Просто развлечься.

— Вы пили? Мы пьяных не пускаем.

— Я не пью, — сказал Бергенхем.

Рядом с ним возник еще один человек, открывший кивнул ему, посетитель спустился вниз, и движение, казалось, помогло этой горилле принять решение.

— Хорошо. Но я буду за вами присматривать.

— Зачем?

— У нас респектабельные гости.

Он посмотрел на Бергенхема, как будто тот заявился в обрывках тряпья.

— Можно наконец войти? — спросил Бергенхем.

Человек оглянулся, отступил, пропустил Бергенхема и запер дверь. Снизу тихо доносилась музыка, то ли арабская, то ли аккорды запутались среди крюков подземелья.

Внизу у лестницы сидела женщина с ящиком для купюр.

— Двести пятьдесят, — сказала она.

Бергенхем отдал деньги, повесил куртку на вешалку.

— Один напиток включен в цену, — сказала женщина, ласково улыбнулась и протянула пластиковый номерок.

Она танцевала на одном из столов, и Бергенхем подсел туда. Она была красивая, хотя ребра торчали, и грудь оказалась больше, чем он думал. Музыка играла ритмичная, но не Тина Тёрнер. Танцовщица поднималась в танце вместе с повышающимися тонами. Бергенхему показалось, что она его узнала. Под ее черными глазами виднелись синяки.

За столом сидели еще двое мужчин, они пили и наблюдали за ее движениями. На трех других столах тоже кружились танцовщицы. Все это напоминало пещеру.

Бергенхем чувствовал запах алкоголя, пота, духов, а еще тревоги, страха и чего-то трудноопределимого — он знал только, что это привело его сюда, и больше ничего. Где граница между расследованием и личными делами, он тоже не знал.

С последним аккордом ее улыбка улетучилась, и она мгновенно остановилась. Теперь она выглядит еще более голой и беззащитной, пришло в голову Бергенхему, как будто музыка была ее оболочкой.

Он протянул руку, но она отпрянула.

— Я только помогу вам спуститься, — сказал он.

Она взглянула на него, оперлась на его руку, спустилась на стул, потом на пол и пошла прочь на высоких каблуках, плавной походкой. Один из мужчин что-то сказал, но Бергенхем не разобрал. Она не оборачивалась и скрылась в двери у стойки бара. Там стоял тот громила, что открывал дверь, и не сводил глаз с Бергенхема. Он отвел взгляд и сел обратно.

Так он сидел долго, а потом к нему подошла женщина с сигаретой. Он сразу почувствовал резь в горле от дыма.

— Вы не хотите попросить меня присесть?

— Да, конечно, — ответил он.

Двое других мужчин уже нашли себе компанию у стойки.

— Меня можно чем-нибудь угостить, — сказала она.

Бергенхем посмотрел на широкое накрашенное лицо. Сначала он ее не узнал. К тому же ее волосы теперь были светлыми.

— Я вас не сразу узнал, — сказал он. — Что вы будете пить?

— Вот это, — сказала она, поднимая бокал, который поставил перед ней бармен. — Вы явно не знакомы с правилами игры. — Она смотрела на него поверх бокала.

— И сколько это стоит? Тысячу крон?

— Почти. — Она поставила бокал на стол. — Я могу исполнить для вас танец приватно.

— Нет, спасибо, — сказал он.

— Разве вы не за этим сюда пришли?

— Что?

— Вам не нужен приватный танец?

— Нет.

— А что же вам надо?

— В каком смысле?

— Что вы от меня хотите?

— От вас? Ничего.

— Ничего? И вы думаете, я вам поверю? Я не обдолбанная давалка. Вы торчали в «Риверсайде» черт знает сколько вечеров подряд.

— Только пару раз.

— В любом случае я вас узнала, — сказала она, выпустив дым и затушив сигарету. — И мне не нравится, когда меня преследуют.

— Преследуют?

— Вы думаете, я не заметила вас у «Риверсайда»? Не видела, как вы за мной шли?

Бергенхем молча отпил пиво.

— Что вам надо? — повторила она.

— Правда, ничего.

Порывистыми движениями она зажгла еще одну сигарету.

— Я знаю, что вы коп.

Он молчал.

— Это так?

— Да.

— Я ни в чем не виновата. Если вы хотите заложить этот клуб — ради Бога, но через пару дней они откроют опять.

— Я не поэтому приходил.

— Ах, не поэтому.

— Мы расследуем два убийства.

«Или больше, чем два?» — мелькнула у него мысль.

— Я знаю.

— Откуда?

— Вы же расспрашивали людей в «Риверсайде».

— Да.

Она рассматривала его, не пила и не курила.

— Здесь показывают фильмы.

Бергенхем жалел, что нельзя наклониться к ней поближе.

— Это не секрет ни для посетителей, ни в городе, но на каждом углу объявления не висят, — сказал она.

— Что за фильмы?

— Бандаж. Знаете, что это такое?

— Слышал.

— Все легально.

Он промолчал, потому что не был точно уверен.

— Никаких детей, иначе бы я тут не работала. Даже в порноиндустрии есть своя этика.

— А где комната для фильмов?

— Зачем вам?

— Я хочу посмотреть.

— Они начнут еще не скоро, меня к тому времени уже не будет.

— Почему?

— Это вас не касается.

Бергенхем ощутил струйку пота на спине и только надеялся, что лоб не вспотеет. Промежность стала горячей и раздраженной, как будто его белье было сделано из наждачной бумаги. Он отпил пива, но его рука слегка дрожала, и он заметил, что она тоже это увидела.

— Вы сами знаете, чего ищете? — спросила она.

Он поставил стакан, вытер рот тыльной стороной ладони.

— Мне действительно было важно пойти за вами, но не потому, почему вы решили. Нам надо составить представление о том, что происходит в таких клубах. Если вы в теме, вы понимаете почему.

Они помолчали.

— Я вам скажу одну вещь. Но сначала купите мне выпить, иначе мне придется уйти. Мы не можем сидеть с одним напитком дольше определенного времени.

— О’кей.

Она, должно быть; незаметно для Бергенхема уже подала какой-то знак бармену. Он принес ей стакан и забрал старый, от которого она так и не отпила.

— Вы показались мне добрым человеком, и поэтому я хочу вас предупредить, — сказала она сквозь зубы. — Это заведение и «Риверсайд» выглядят вполне мирно. На самом деле они смертельно опасны. Тут царят деньги, и никто не в безопасности.

— Вас кто-то просил это передать мне?

— Думайте как хотите.

Она широко улыбнулась ему — наверное, хотела показать тем, кто за ними наблюдал, что говорит о другом.

— Что именно тут смертельно опасно?

— Ты милый мальчик. Держись подальше от меня.

— Почему?

— Я не знаю, то ли у тебя неприятности в семье, то ли еще что, — она взглянула на его кольцо на левой руке, — но вряд ли твой шеф засчитает тебе твои ночные переработки.

— Я только выполняю свою работу.

— Я тоже — твоя работа?

— Нет.

— А что тогда?

— Я не знаю. Как тебя зовут?

Она не ответила.

Когда он залез в кровать, Мартина пошевелилась и сквозь сон пробормотала что-то насчет позднего времени. Он промолчал, и она снова провалилась в сон, дыша глубоко и равномерно.

Он чувствовал, что его волосы и лицо пахнут дымом. В горле пересохло, как в пещере из цемента. Мартина лежала на спине, живот возвышался над ней небольшой палаткой. Ему захотелось положить руку на вершину, но он удержался. Из холла хрипел морозильник. Он не мог заснуть и прислушивался к каждому звуку.

Наконец он выскользнул из постели и спустился в кухню. Там он открыл холодильник и стал пить молоко прямо из пакета, пока не выпил все. Но жажда не прошла, словно внутри что-то горело. Он открыл пакет апельсинового сока и налил стакан. После молока сок показался сладким и резким.

«Что со мной, черт возьми», — думал он.

— Не спится? — сказала Мартина, когда он лег опять.

— Теперь буду спать.

— Угу.

— Спокойной ночи.

— Угу, — повторила она, засыпая.

Он пошел в ванную и еще раз растерся мылом, на этот раз более едким, но запах дыма не исчезал. И ему казалось, что запах ее духов проник прямо в спальню. «Какая разница, как ее зовут, — думал он. — С какой стати было спрашивать?»

Ему так и не удалось заснуть, и он лежал и слушал, как чайки роются в газетах и смеются над новостями. Вертолетный дивизион чаек прибывал каждый день на рассвете с базы на островке.

33

Они сидели в вагоне, поезд шел на север. Середина дня, других пассажиров не было. Винтер смотрел в окно на человека, совершающего пробежку в шортах и майке, которая надувалась ветром и хлопала по спине. Ему показалось, что это тот же человек, которого он видел вчера и утром. Может, какой-то сумасшедший бегает тут час за часом.

В последнюю минуту родители Джеффа отказались от встречи. Его отец не мог этого вынести. В другой раз. Винтер снова ехал через южные районы, маршрут стал привычен.

— Когда вернется домой мать Джейми Робертсона?

— Через две недели, — ответил Макдональд.

— А отца ты так и не нашел?

— Нет. Но это неудивительно.

На перроне вокзала Виктория Винтер показал коллеге на обрывок листовки. Макдональд оторвал клочок и выбросил в урну.

— Вы будете вешать новые?

— Наверное. Но порванные фотографии — это порванная память.

— Ты еще и поэт.

— Я стал поэтом преступного мира.

Они доехали на метро до «Грин-парк», выбрались по эскалатору на свет.

— Там живет королева. — Макдональд показал на парк. — Мы все ее подданные, и англичане, и шотландцы.

— И ирландцы, и жители Уэльса?

— Они тоже.

Они взяли такси и поехали по Пиккадилли в Сохо. Франки сидел у себя в комнате, но монитор был выключен.

— Компьютер сломался, — сказал он, после того как Макдональд представил ему коллегу.

— Дешевка, — ответил Макдональд. — Я тебе говорил — никогда не покупай железок, сделанных в Англии.

— Как будто шотландцы делают лучше!

— Лучше, конечно.

— Приведи хоть один пример!

— Макинтош.

— Ха-ха.

Макдональд тоже усмехнулся.

— Не хотите ли эксклюзивного чая из Вест-Индии? — предложил Франки.

— Чай из Вест-Индии? Не смеши. С таким же успехом ты можешь предложить «шведский кофе».

Франки посмотрел на Винтера, но тот развел руками, показывая, что не знает деталей. Тогда Франки решил ничем не угощать гостей, раз Стив сегодня так неуважительно отзывается о стране его предков.

— Я тут поспрашивал немного, не привлекая особого внимания, — сказал он.

Макдональд кивнул.

— Я был поражен результатом. Как низко пало человечество.

— Заканчивай с лирикой, — сказал Макдональд.

— Туг трудишься не покладая рук, стараясь не сбиваться с прямого честного пути, — хотя и удивляешься, куда запропастились старинные клиенты…

Из коридора раздался приглушенный крик, как будто кто-то звал на помощь, потом смех и голоса, но Винтер не разобрал слов.

— И я говорю не о детской порнографии!

— А о чем ты говоришь? — спросил Макдональд.

— Я говорю о пытках.

— О пытках?

— Да.

— О каких именно пытках?

Франки молчал, немного раскачиваясь в такт внутренней мелодии.

— Франки, — сказал Макдональд.

— Даже не проси.

Макдональд ждал, Винтер тоже, оба следили за движениями Франки. За стеной тишина. Винтера обдало неприятным холодом.

— Фраанки, — повторил Макдональд.

— Хорошо, я скажу, что слышал. Кто-то в Лондоне предлагает фильмы с пытками, и они настоящие.

— Имя.

— Никогда в жизни.

— Скрывать может быть опасно, — сказал Макдональд. — Ты должен понять.

— Я понимаю. Но лучше я сам спрошу. Ты же понимаешь, что я не могу выдать свои контакты тебе и твоему блондинистому другу. Они вряд ли много знают, а если и знают, то никогда в жизни тебе об этом не расскажут.

— Но ты же не можешь пойти и снова расспрашивать.

— Если придется добывать информацию, то только на моих условиях.

Винтер снова слышал звуки вокруг, мир больше не мог сдерживать дыхание.

— Поверь, — продолжал Франки, — меньше всего мне хочется, чтобы это распространялось в моем городе или в моем бизнесе. Это одинаково важно всем нам. Но будет слишком много шума, если копы начнут шнырять и беспокоить наших ни в чем не повинных клиентов.

— А тем временем погибнет кто-то еще.

— Безопаснее, если об этом позабочусь я.

— Завтра же.

— Я постараюсь.

— Завтра же, — повторил Макдональд и повернулся к Винтеру: — Эрик, у тебя есть вопросы?

— Эти фильмы демонстрируют не в Сохо, как я понял? — спросил Винтер у Франки.

Тот не ответил, но Винтер понял, что угадал.

— Это для частного пользования, на дому?

— Да.

— Будьте осторожны, — сказал Винтер.

— Благодарю, о большой белый человек. — Блеснула белозубая улыбка Франки. — Ваша забота обо мне очень трогательна.

Судя по выражению лица Винтера, он почувствовал себя идиотом. Но Франки продолжал улыбаться, изображая сборщика хлопка на полях Миссисипи.

— Сейчас бы чай не помешал, — сказал Макдональд.

— У меня есть шотландский, из сушеного овса.

— Мм…

Они сидели на скамейке на площади Сохо и грелись на солнце. В тени было холодно, но здесь ранняя весна радовала теплом. Винтер расстегнул пальто. Английская птица пела ему на английском.

— У нас есть специальная система баз данных по убийствам, для всей страны. Ее создали после провального 1987 года, когда серию убийств расследовали разные группы и все тыкались в одно и то же, как слепые. Мы тогда слишком верили в карточные каталоги. Но в ходе расследования гибели одного молодого парня нас обвинили в некомпетентности. И для этого были основания.

Птицы на клене обрадовались слушателям, и хор затянул весеннюю классику.

— Но теперь у вас все в базах, — сказал Винтер.

— Это называется «ХОЛМС».

— Что?

— Компьютерная система. Ее так назвали в честь нашего самого знаменитого литературного предшественника. Но одновременно это сокращение, означающее «главная система запросов».

— В нашей области все просто обожают аббревиатуры, — сказал Винтер.

— Я могу не только найти там все, что надо, но и войти в контакт с кем-то, кто не спит, в Скотленд-Ярде.

— Чем может помочь Скотленд-Ярд в такой ситуации?

— Сейчас у него в основном административные функции. Например, уже двадцать пять лет, как там нет отдела по расследованию убийств. Там вообще осталась только пара отделов, антитеррористический и подобное. Но они поддерживают все компьютерные системы.

— То есть в твоих делах они роли не играют?

— Если надо, я заказываю у них особых технических специалистов, которых нет у нас, в районах. Они различают на стене отпечатки пальцев десятилетней давности — ты слышал, наверное.

— Да.

— В Клэфэм они тоже приезжали.

— Понятно.

— Наши ребята собрали отпечатки пальцев, следы обуви, все раны и отметки на теле, потом приехали спецы из Ярда и искали микроскопические следы.

— В этот раз есть на них какая-то надежда?

Солнце скрылось за тучей, и потянуло холодком, птицы смолкли и ждали. Грузовичок, забитый упаковками масла, протарахтел вокруг площади и остановился у итальянского ресторана. Мимо прошли две девушки, стрельнув взглядом в их сторону. Глаза Макдональда были спрятаны за темными очками. «Он выглядит как торговец наркотиками, а я как его клиент, — подумал Винтер. — Или наоборот?»

— Надежда? Да. Я им вполне доверяю. Технические работники по всей Англии — гражданские служащие, но их шефы в Ярде — инспекторы-криминалисты. Мы их в шутку зовем лабораторными инспекторами. Они выезжают на место убийства со своими людьми и техникой. То есть они обслуживают все самые сложные с технической точки зрения случаи.

— Это хорошо придумано.

— К тому же лаборатория находится в Кеннингтоне, а это тоже к югу от Темзы, — улыбнулся Макдональд. — Иногда мы вызываем и патолога, особенно если есть сексуальные показания.

Макдональд имел в виду «признаки убийства на сексуальной почве». Винтер подумал, что «сексуальные показания» могло бы стать названием кассового фильма.

— Сколько времени вы можете заниматься только одним делом? — спросил он.

— Политика наших шефов такова, что они дают нам двенадцать недель. Если за это время ничего не происходит и у нас нет новых перспективных версий, мы задвигаем дело в дальний ящик и начинаем заниматься другим. Но как я уже говорил, наше отделение раскрывает все дела.

— Самое плохое — когда мы знаем, кто убил, но у нас недостаточно доказательств, чтобы его судить, — сказал Винтер.

— От этого немудрено стать циником.

— Иногда я знаю, что рано или поздно он сделает что-то, что станет последним кусочком в пазле. Тогда ходишь и ждешь все время, что вот-вот что-то случится.

— Всегда наготове.

— Ты был скаутом? — спросил Винтер.

— Членом этого паравоенного тайно-фашистского движения, основанного южно-африканским расистом Баден-Пауэллом? Нет, не был.

— А я был. Там учат вести себя правильно.

— Поэтому ты пошел работать в полицию?

— Естественно.

Опять повеяло теплом. Солнце выглянуло между двумя домами по пути вниз, в Темзу. Макдональд кивнул в сторону Грик-стрит:

— Там находится лучший в мире магазин виски, «Миллроу».

— Я знаю.

— Конечно-конечно.

— Я бы хотел сходить с тобой завтра в музыкальные магазины в Брикстоне, послушать, что говорят потенциальные свидетели.

— Можешь сходить сам, — сказал Макдональд. — Я не успею, у меня другие дела.

— Мне нельзя одному, я же здесь в роли наблюдателя.

— Ты такой же полицейский, как я, и в большей степени англичанин, чем я когда-нибудь стану, так что кто может сказать слово против?

— Тогда я скажу, что ты был со мной.

— Говори, что хочешь.

— Тогда я еще скажу, что сегодня мой день рождения.

— Прими мои поздравления. Сколько стукнуло?

— Тридцать семь.

— Как там было: «Когда ей исполнилось тридцать семь, она вдруг поняла, что ни разу не проехала по Парижу в спортивной машине с развевающимися от ветра волосами…» — напел Макдональд на английском.

— Это чье наблюдение?

— Люси Йордан. Ты что, никогда не слышал «Балладу о Люси Йордан»?

— Нет.

— Ты как с луны свалился.

— Мы с Люси определенно жили в разных мирах.

— В исполнении Марианн Фейтфулл она оставляет рубцы в душе. Это же классика. В тридцать семь лет человек понимает, что у него есть, а чего уже никогда не будет. В 1960-х родился современный мир. И кстати, я тоже.

— Вы, в Англии, взрослеете быстрее…

— Я как раз собирался угостить тебя стаканчиком тут рядом, но теперь даже не знаю.

— …за исключением некоторых.

— Тогда пойдем? — Макдональд поднялся со скамейки.

Когда Винтер сидел над «стаканчиком», в голове у него была полная пустота. Он слишком устал от впечатлений, идей, разговоров с Макдональдом, его коллегами, свидетелями.

Он успел пройти теми улицами, что ходил Пэр, и теми, что мог ходить, обсудил версии с Макдональдом — они быстро нашли взаимопонимание. Правильно он сделал, что приехал. Но предчувствие драмы только усилилось. Это произойдет опять.

На мгновение у него мелькнула мысль, не позвонить ли вечером Ангеле, но он передумал. Кто она ему? Недалеко сидела блондинка, чем-то напоминающая Ангелу, — наверное, поэтому он ее и вспомнил. Широкий яркий рот, обещающая фигура, призывный вид.

— Ты заметил, как я молчалив, с тех пор как мы пришли в этот бар, — сказал Макдональд.

Винтер кивнул, продолжая смотреть на блондинку.

Ждала ли она приятеля?

— У нас, шотландцев, больше общего с континентом, чем с англичанами.

— Вы молча страдаете над стаканом.

— Ты меня понимаешь.

— Вы склоняете голову на руки и не произносите ни слова, и печальная музыка наполняет вас целиком сладостным отчаянием. Вы прислушиваетесь к вздохам души.

— О, ты действительно понимаешь.

Они расстались на Пиккадилли. Макдональд скрылся в подземке, а Винтер пошел в магазин «Рэйз джаз шоп», куда он начал заходить еще подростком. Здесь можно было купить то, чего не было больше нигде.

Винтера встретил знакомый запах обложек старых пластинок. Пыль, чернила, старая ломкая бумага, кисло-сладкий запах винила от музыки, спрятанной в конверте. Единственное, что изменилось, — стало больше полок с компакт-дисками.

Черный продавец за стойкой включил мелодию, которую Винтер узнал мгновенно, — Альберт Айлер, 1964 год. Странное совпадение. Винтер уже слышал его недавно, и тоже звук шел от стен. Но это не та музыка, которую встречаешь каждый день. Он сказал об этом продавцу.

— Да, осталось не очень много экземпляров, — ответил он. — Те, что попадают к нам, тут же уходят.

— Мой куда-то запропастился, — сказал Винтер.

— Тогда вам повезло, что он у нас есть.

— Это мне награда за долгий путь из Швеции.

— У нас за последнее время был еще только один такой диск, и его купил тоже скандинав.

— Что вы говорите?

— Ваш акцент ни с чем не спутаешь. Я, собственно, жил в Стокгольме какое-то время, так что знаю, о чем говорю. Меня туда сманила одна из ваших женщин. — Тут продавец улыбнулся. — Но ваш акцент не очень заметен.

— Это потому, что я очень стараюсь, — сказал Винтер, а про себя подумал: «Это потому, что я сноб, говорить с акцентом — ниже моего достоинства».

— Вы попали в нужное место. Этот альбом — лучший подарок для скандинавов.

— Вы так думаете?

— Так говорил тот парень, что купил его. «Как только увидите белобрысую голову, — сказал он, ставьте этот диск, не ошибетесь».

— Вот оно что.

Винтер купил Айлера, Джанго Бейтса и еще несколько дисков с современным британским джазом, в основном черным. Диски становились все тяжелее в его руке, пока он ходил по магазину.

Винтер вернулся на Пиккадилли и пошел на Джермин-стрит, царство мужчин. Он уже был здесь много раз. Но может же он что-то себе позволить в день рождения, подумал Винтер.

Поэтому вместо того, чтобы поехать в отель записывать увиденное и размышлять, он пошел в «Харви-энд-Хадсон» прикупить новых рубашек.

В магазине он поколебался, не купить ли костюм от Черутти всего за семь тысяч шведских крон. Цена была хороша, но такой костюм был ему не нужен. Ему, собственно, были нужны новые ботинки, и он пошел к «Фостер и сын», где сидел его сапожник. Винтер начал заказывать у него обувь очень давно, по совету отца. Но это требовало спокойствия, а сейчас он не чувствовал нужного расположения духа.

Он ограничился покупкой двух рубашек у «Томас Пинк» и одной у «Харви-энд-Хадсон», потом дошел до Сант-Джеймс и купил там небольшую коробку кубинских сигар «Гавана Куба традиционалес».

— Герр Винтер, — сказал пожилой мужчина в костюме в тонкую светлую полоску, бесшумно возникший рядом.

— Герр Бэйкер-Бэйкер!

— Ваш отец заходил не так давно, может, полгода назад. Перед Рождеством.

— Вот как, я не знал.

— Он прекрасно выглядел.

— Это от теплых испанских ветров.

— Но мы были долго лишены удовольствия видеть вас.

— К сожалению, да.

— Мы всегда скучаем по старым верным клиентам.

— Сигары сейчас популярны, как я понимаю.

Хозяин слегка улыбнулся.

— Американцам всегда не хватает. Смотрите, Сигарная комната полна американцев.

Он подозвал его к стеклянной двери, и Винтер заглянул в святая святых. Он увидел молодых людей с баками и в безумно дорогих плащах от «Миро» в оживленной дискуссии над разными сортами сигар.

— Сигары — американское изобретение, — сказал Винтер.

— Мы им, конечно, за это благодарны, — сухо сказал Бэйкер-Бэйкер.

Винтер рассмеялся.

— Сейчас вошли в моду «Кохиба эсплендидос», двадцать пять штук за пятьсот двадцать пять фунтов. Их берут и берут.

«Шесть тысяч пятьсот, — мысленно перевел Винтер в кроны. — Приемлемо».

— Сделайте одолжение, зайдите, — сказал хозяин. — Я хочу вам кое-то показать.

Он открыл дверь, и Винтер зашел в Сигарную комнату. Тут пахло, как в другой стране. Бэйкер-Бэйкер достал коробку с пятнадцатью сигарами «Корона эспешиал».

— Только что пришли, — сказал он, и Винтер взял одну из торпедообразных сигар, втянул запах и осторожно повертел между пальцами. Он держал в руках настоящее произведение искусства.

— В конце концов, у меня сегодня день рождения, — подумал Винтер, то есть, как оказалось, произнес это вслух.

— Тогда это подарок, — сказал старый хозяин. Его лицо было серьезно и красиво.

— Ни в коем случае.

— Мы настаиваем, — сказал Бэйкер-Бэйкер, как будто остальной персонал стоял на страже рядом с ним.

— Ни в коем случае, — повторил Винтер, но чувствовал, что сопротивление бесполезно.

— Позвольте, я заверну коробку.

Хозяин вышел из комнаты обратно в магазин.

«Кто имеет, тому дано будет и приумножиться», — вспомнилась Винтеру строчка из Евангелия.

34

Винтер сидел, склонившись над своим макинтошем за столиком у окна. Здесь было самое светлое место, но столик был слишком низкий, и спина болела. После пятнадцати минут он почувствовал, что больше не выдержит. «Это та цена, которую мы платим за тридцать семь лет», — подумал он, с трудом поднимаясь и слыша, как трещат суставы.

Он попытался суммировать впечатления. Город был утомителен, давил своей тяжестью. Ему стоило усилия выкинуть из головы все лишнее, чтобы спокойно подумать о том, ради чего он сюда приехал.

Он смотрел на экран, на лица убитых мальчиков. Пока он не равнодушен, он может чего-то добиться. Потом останется опустошенность. Он не спеша пил чай. За двориком бурлил Лондон, но Винтеру удалось ограничить город пределами своей квартирки.

Он работал над рассказом с тремя ключевыми точками, тремя убитыми, и описал как мог последние минуты их жизни. Он вспомнил Франки и потом, по ассоциации, Болгера, и тут зазвонил телефон, и это был Юхан Болгер.

— Ты в отеле? — спросил он.

— Да, в номере.

— Один?

— Да.

— Как, узнал город?

— Да, многое осталось на прежних местах.

— Ты там давно не был.

— А где живет твой отец, в Манчестере? — спросил Винтер.

— В Болтоне. Часть нашей фамилии как раз от названия города. А ты небось, как обычно, выслеживаешь раритеты в музыкальных магазинах?

— Конечно.

— Нашел хорошие точки?

— «Рэйз», как обычно, и еще одно новое место в Сохо.

— В мое время интересные записи можно было найти на юге. Например, в «Рэд рекордс» в Брикстоне.

— В Брикстоне?

— Ага. Загляни туда.

Винтер подождал, не скажет ли Болгер что-нибудь еще, тем временем сохраняя документ в лэптопе. В наступающих сумерках свет от экрана казался резче. Квартирка постепенно начинала темнеть. На лестнице раздался шум: наверх тащили чемоданы.

— Я не хотел тебя отвлекать, но я не знал, когда ты вернешься, — сказал Болгер.

— Этого я и сам не знаю. Через пару дней, может быть.

— Я подумал, что мне надо с тобой поговорить.

— На всякий случай: пока меня нет, за все отвечает Бертиль Рингмар.

— Я не знаю никакого Рингмара, и, если хочешь, можно считать это товарищеской беседой.

Винтер потянулся и зажег свет. На экране отражались вентиляция и трубки ламп.

— Эрик?

— Да, я здесь.

— Со мной связался один человек… насчет твоего молодого коллеги.

— Бергенхема?

— Того, которого ты ко мне присылал. Да, точно, Бергенхем.

— И что он хотел?

— Это мой давний знакомый. Он считает, что твой коллега слишком любопытен.

— По отношению к чему?

— К бизнесу, который ведется совершенно законно.

— Это и подразумевалось, что он вполную разузнает, что к чему. Он выполняет свою работу.

Посетители начинают волноваться, спрашивают, что случилось, почему приходит полиция.

— Мы расследуем убийства.

— Я-то понимаю.

— Он же был в штатском?

— Этого я не знаю.

— Он, может, был настойчив, но на это мне наплевать, лишь бы был результат. Я не испытываю сочувствия к клиентам порноклубов.

— Похоже, что Бергенхем заинтересовался больше, чем надо, — сказал Болгер.

— Это как?

— Говорят, он околачивался вокруг одной девицы.

— Девицы?

— Стриптизерши.

— Кто это сказал? Посетители, или как их там называют, или твой старый знакомый?

— Я только передал, что слышал.

— Что ты имеешь в виду конкретно?

— Господи, Эрик, ты же меня знаешь. Ты посылал ко мне парня. Я беспокоюсь.

— Бергенхем знает, что делает. Если он встречается с девицей, значит, у него есть цель.

— Да, обычно так и бывает.

— Я сейчас не об этом.

— Мне кажется, парня занесло не туда.

— Он знает, что делает.

— Это небезопасно.

— Разве речь не о совершенно легальных заведениях, как ты сказал?

— В общем, да…

— Тогда в чем опасность?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Если ваши подозрения имеют основания, то это опасно.

«Это и должно быть опасно, — думал Винтер, для этого все и затевалось. Бергенхем должен подойти вплотную к опасности и успеть отойти. Он с этим справится и станет отличным полицейским».

— Спасибо, что контролируешь ситуацию, — сказал Винтер.

— Я бы не сказал, что я контролирую, я просто передал, что услышал.

— Если ты услышишь что-нибудь еще, дай мне знать.

— Ты понимаешь, насколько это серьезно?

— Понимаю.

— Что ты будешь делать сегодня вечером?

Винтер посмотрел на свой файл на экране. Заняться этим? Или включить телевизор? Он еще не включал его. Кажется, сейчас как раз должны начаться новости, если он правильно помнит.

— Коллеги о тебе не заботятся? — спросил Болгер, не дождавшись ответа.

— Сегодня я хотел остаться один.

— Так что будешь делать?

— Сначала пойду перекусить.

— В индийский ресторан?

— Кажется, китайский. Тут на углу есть известное место.

Винтер смотрел местные новости. Те же пустые, бесцветные картинки, что и дома. Словно цвета небрежно добавили в самом конце. О происшествиях и несчастных случаях сообщали с места событий такие же говорящие головы с обветренными лицами. Торговый центр подвергся ограблению; что-то произошло в парламенте; фотографии Дианы, выходящей из Кенсингтонского дворца, недалеко от того места, где сейчас сидит Винтер с ногами, заброшенными на стол, и слушает новости. Солнечная погода сохранится. Лицо ведущей сияло так же, как солнце на карте позади нее.

Об убийствах не говорили. «А что я ожидал — фотографии Пэра? — думал Винтер. — Порванное объявление, которое украшает сейчас крышу вокзала Виктория? Прорыв в расследовании?»

Опять зазвонил телефон. Ему не очень хотелось брать трубку — можно же оставить сообщение, — но это мог быть Макдональд, и он ответил.

— Эрик! «Простой тюльпан в особый день…» — напели в трубке строчку из старой песни.

— Привет, мам.

— Поздравляю с днем рождения!

— Спасибо, что позвонила.

— Какая мать не позвонит своему ребенку в день его рождения? Ничто не остановит.

— Да.

— Отец передает привет.

— Передай ему тоже.

— Что за погода в этом ужасном городе?

— Сияет солнце.

— Не верю.

Винтер промолчал. По телевизору началось шоу. Двое на сцене отпускали шутки, зрители смеялись. Они смеялись так громко, что трудно было различить, что именно говорят на сцене. Винтер взял пульт и убавил громкость.

— А здесь был чудесный день.

— Разумеется.

— Ты раскрыл дело?

— Почти.

Винтер услышал второй голос рядом с матерью.

— Папа спрашивает, купил ли ты сигары.

— Купил.

— Ты должен позвонить Лотте.

— Да.

— Она опять звонила. Она очень переживает, Эрик.

— Конечно.

— Так как ты отмечаешь день рождения?

— Я пью чай в номере и пишу кое-какие заметки на лэптопе.

— Это звучит ужасно скучно.

— Я сам выбрал такую жизнь.

— Ты остановился там же, где и раньше?

— Да.

— По крайней мере у тебя большая квартира.

— Да.

— Но там такое движение на этой улице.

— Я жду звонка от коллеги.

— В день рождения?

— Я же приехал сюда работать, мама.

— Тебе надо иногда расслабляться, Эрик.

Он услышал, как за стеной по трубам побежала вода. Соседи сверху посетили туалет. Было похоже, что они подслушивали разговор и теперь их терпение истекло и они смывали болтовню.

— Спасибо, что позвонила, мама.

— Мой мальчик, сделай что-нибудь приятное сегодня.

— Пока, — сказал Винтер и нажал отбой.

Шоу продолжалось. Он опять прибавил громкость. На сцене соревновались две пары. Надо было надеть футбольную форму на партнера, не уронив мяч, висевший на собственном животе под свитером. Участники смеялись как сумасшедшие, и публика тоже, и далее ведущие. И Винтер начал смеяться, громче и громче, почти до слез, как будто смех давно копился в нем и теперь вырвался на свободу. Лицевые мускулы тоже надо тренировать, черт возьми, подумал он. Смех на экране утих до отдельных всхлипов. Винтер пошел на кухню, достал из холодильника бутылку испанского вина «Кава», которую он купил в магазине на Марлоез-роуд, недалеко от отеля, и налил треть стакана.

«Это убого, но это та жизнь, которую я выбрал», — подумал он и отпил. По языку побежали пузырьки. Он взял стакан и направился опять к дивану. Но монитор горел, как беззвучное напоминание о жестокости мира. Он прошел мимо дивана, открыл окно. Вечер был желтоватый, закоптелый — от фонаря за домом. Кромвель-роуд угадывалась по накрывавшей ее вуали слабого шума. На несколько секунд завыла сирена, резко оборвалась. Так город исполняет джаз, думал Винтер.

Он зажег «Эспешиал», пахнущую кожей и сушеными тропическими фруктами, и не спеша выдыхал дым, который уплывал в окно и поднимался в небо цвета индиго. За завитками дыма ему вдруг почудилось лицо — нечеткое лицо холодного как лед убийцы.

«Я должен выкинуть эти мысли из головы, — подумал Винтер. — У убийц есть чувства. Они научились отбрасывать их и запираться в себе, но где-то в глубине они сохраняются. Туда мы и должны заглянуть. А мы взамен отслеживаем то, что на поверхности, усиливая стереотипы. Преступление разрушает всех. Так должно быть; если это не так, то мы заведомо проиграли». Винтер затянулся.

И опять в дыму, что он выдыхал, ему почудилось лицо, уже более отчетливое, но оно растворилось вместе с кольцами дыма. «Мне надо что-то вспомнить, — думал он. — В моих воспоминаниях, кажется, что-то может помочь мне в этом деле. Случай из моего собственного прошлого или рассказ другого? Может, я забыл это навсегда? Как там сказал Макдональд… что-то о фрагментах памяти…» Он потер лоб. Ответ где-то есть, но он не в состоянии правильно сформулировать вопрос.

Он пошел к столу и налил еще вина. На этот раз оно показалось ему газированным уксусом. «Я не смогу жить дальше, если мы не раскроем это дело», — думал он. Он поставил стакан, выключил телевизор и набрал домашний номер Бертиля Рингмара.

— Компьютер Меллестрёма вышел из строя, — сказал Рингмар.

— Что это значит?

— Это значит, что он получил шанс показать нам, насколько он был способен это предвидеть и насколько разумен он был, дублируя все на других компьютерах.

— Да, большой день для Яна.

— Но этого следовало ожидать. Наши компьютеры буквально лопаются от информации.

— Я знаю.

— На нас сильно давят со всех сторон, да еще и тебя нет, и некому заговаривать британских журналистов по-английски.

— Тут мне пока удавалось их избегать, но Макдональд уже сказал, что дальше это не пройдет.

— Как он тебе?

— Хорошо.

— Ты не зря поехал?

— Не зря. Завтра я буду говорить со свидетелями.

— У нас тоже есть новые сведения.

— Какие?

— Мы еще не проверили, насколько это надежно, но звучит обещающе.

Винтер положил потухшую сигару в стеклянную пепельницу. Поскрипывало открытое окно.

— Мир почувствовал вызов, — сказал Рингмар. — Сегодня мы получили письмо от квартирного вора, который пишет, что вломился в квартиру и увидел там окровавленную одежду.

— О Боже.

— Вот именно.

— Во скольких домах Гетеборга может лежать одежда, испачканная кровью?

— Не спрашивай меня.

— Во многих.

— Он не похож на психа.

— Что-то еще, помимо одежды?

— Он пишет, что время совпадает.

— С каким убийством?

— С первым.

— Квартирный вор? Он написал адрес?

— Да.

— И больше ничего о хозяине?

— Только то, что это мужчина.

— И все? А почему ты ему поверил?

Рингмар молчал.

— Бертиль?

— Я не знаю… Может, из-за тона письма… Или потому что это вор. Он знает, о чем говорит.

— Хм. Когда у вас будет время, тайно проверьте жильца, — сказал Винтер.

— Я послал Хальдерса.

— Тайно, я сказал!

Рингмар усмехнулся.

— Как дела у Бергенхема? — спросил Винтер.

— Я, честно говоря, не знаю, он приходит и уходит. Мне кажется, он сосредоточился на внедрении в ту область, куда ты его послал.

— Поговори с ним, по-моему, ему это необходимо.

— Я думаю, он не хочет разговаривать. У него вид, как будто он теперь особенный, ему поручили миссию свыше.

— Скажи ему, что я прошу его отчитываться тебе о ходе дел.

— Хорошо.

— Пока.

Винтер нажал отбой и пошел в душ. После растерся полотенцем, надел брюки, рубашку, пиджак и дошел до «Кристал-Палас». Еда была отменна, как всегда. Он ел и опять пытался вспомнить.

35

Каждый раз, когда мальчик выходил или приходил обратно, он встречал на лестнице сына хозяина отеля. Ему было лет тридцать, и он был умственно отсталым. Раз за разом он поднимался по продуваемой лестнице на последний, седьмой этаж, потом спускался, выходил на улицу, разворачивался и начинал все сначала. У него были странная улыбка, отрешенное лицо и глаза, обращенные внутрь. Мальчику было очень страшно, и он старался проскочить мимо как можно быстрее. Если прислушаться из номера, то были слышны шаги идиота, раздающиеся с пугающей регулярностью.

Хозяина он ни разу не встречал со дня регистрации. В холле отеля всегда было пусто. Ему можно было позвонить, но мальчику нечего было спрашивать, ему ничего не требовалось.

В начале улицы, на противоположной стороне, он разведал два греческих ресторана, или, точнее говоря, кипрских, и с интересом туда ходил. Он никогда не видел раньше таких внушительных домов, обвитых зеленью. Им было не меньше ста лет, но очень шикарные. Жильцы мыли свои машины прямо на улице. Улица была длинной, на ней еще стоял паб, который назывался таверна «Грув-хаус». Он купил пива, вышел, сел за столик у входа. Солнце светило прямо на него поверх домов на другой стороне улицы. Снаружи у бара больше никого не было, но внутри сидели трое белых мужчин. Уже по домам было видно, что это типичная белая улица. Но начиная с того места, где он жил, район становился все более черным по мере приближения к совершенно черному центру Брикстона. Он улыбнулся. Он сидел, окруженный белыми людьми, черный мальчик в белом пабе.

«Это как попасть в прошлое, — подумал он. — Я черный снаружи и белый внутри, но теперь я побуду немного более черным и внутри тоже». Странное чувство, которое он не испытывал дома, — ходить как турист, чувствовать себя белым, но внешне сливаться с черной толпой. У него было «белое», типично шведское имя, но выглядел он не как Кристиан Ягерберг, а скорее как Бини Ман или Баунти Киллер. Мальчику стало весело. Так он сидел, пил пиво, деревья ограждали его от звуков города, а в кармане жила музыка.

Он зашел в «Рэд рекордс» и поспрашивал, что у них есть. Продавец удивился, что он оказался не местным. Растаманские косички плохо сочетались со шведским акцентом. Но мальчик совсем не стеснялся своего гетеборгского произношения. Петер однажды рассказывал, как он стоял в турбюро на Майорке, или где там это было, и зашел парень и только произнес три слова по-английски — он искал лекарство со шведским названием, которое в Англии и не слыхали, — как девушка за стойкой сказала: «Ах, вы из Гетеборга!» Но стыдиться тут было нечего.

В магазине торчал еще один белый — длинный тип лет под сорок. На выходе они столкнулись, и тот спросил:

— Из Швеции?

— Так заметно, да?

— Продавец сильно удивился.

— Еще бы.

— Скучать ему тут не приходится.

Мальчику особо нечего было ответить насчет продавца. Они стояли на Брикстон-роуд напротив станции подземки.

— Нашел клевую музыку?

— Более чем.

— «Сомму»?

Он с удивлением посмотрел на незнакомца:

— Откуда вы знаете?

Тот развел руками, и Кристиан подумал, что он здоровый, как завсегдатай спортзала, и, наверное, сильный.

— Ты, кажется, держишь руку на пульсе.

Мальчик почувствовал себя польщенным.

— Я для того и приехал.

— Понятно.

Незнакомец начал двигаться к пешеходному переходу.

— Я сюда регулярно приезжаю, чтобы закупиться музыкой.

— Закупиться? — спросил мальчик.

— У меня сеть для распространения дисков по Скандинавии.

— Регги?

— Всей черной музыки.

— И что вы купили в этот раз?

Мальчик хотел послушать, насколько тот разбирается. Но он перечислил все лучшее.

— И много вы купили?

— Да, но я не потащу все домой.

— В Гетеборг?

— Ага. Наш диалект ни с чем не перепутаешь.

— Так у вас есть свой магазин, или как?

— Только дистрибьюция, по всей Скандинавии и немного в Северной Европе. У меня есть несколько любопытных образцов, которые я мог бы тебе показать или даже дать с собой, на тестирование, так сказать… Но мы уже не успеем.

— Понятно…

— У меня встреча через полчаса.

— О’кей.

«Интересная встреча, — подумал мальчик, — что-то новенькое».

— Было приятно познакомиться, — сказал мужчина. — Успехов в поисках.

— Спасибо.

— И в языке.

Музыка тихо лежала в кармане. Мальчик слушал тишину, которой веяло от деревьев. Почувствовав, что лицу стало холоднее, как будто солнце зашло за тучи, он открыл глаза. Перед ним, заслоняя теплые лучи, стоял дистрибьютор.

— Я так и подумал, что это ты, — сказал он. — Смотрю, что-то знакомое.

— Привет…

— Мир так тесен.

Дистрибьютор подвинулся, и солнце снова ударило в лицо. Он зажмурился и прикрыл глаза рукой. Лицо агента было в тени. Блестели в улыбке зубы. Что он тут делает?

— Один из моих агентов живет на этой улице, — сказал тот, словно прочитав его мысли. — Хотя его сердце осталось в Вест-Индии. Вон там он живет, у больницы, видел ее? По-моему, самая большая в южном Лондоне.

— Я не знал, что там тоже живут черные.

— Тут как на шахматной доске: клетка белая, клетка черная.

— Ага.

— Теперь мне надо навестить другого парня, белого, который живет в Колдхарбор. — Он опять улыбнулся. — Я бы попросил тебя поехать вместе, но он не любит более одного посетителя зараз.

— Понятно.

— Но я успею пропустить кружечку пива. Тебе взять?

— Давайте.

Мужчина скрылся в баре. Солнце тем временем зашло за трубу на крыше дома напротив, отчего труба приобрела красивый ореол. Мимо не спеша проехала «скорая помощь» — наверное, к больнице. С той стороны, где жил мальчик, пришла пара, мужчина и женщина, они сели за соседний столик. Мужчина вскоре встал и зашел внутрь, а женщина сидела и щурилась на печную трубу, наполненную солнцем. Дистрибьютор вышел с двумя пинтами. По стеклу стекали обрывки пены. Кристиан взял холодную кружку, поставил на стол, полез в карман за бумажником.

— Я угощаю, — сказал мужчина.

— О’кей.

— Расскажи, кого ты больше всего любишь, а я пока промочу горло.

Кристиан перечислил.

— Очень интересно. Я должен записать.

Он достал небольшой блокнот, ручку и попросил продиктовать несколько имен.

— Такой знающий парень, как ты, может оказаться очень полезным.

— Сомневаюсь…

Из бара вышел мужчина с кружкой пива и бокалом вина, поставил перед женщиной. Мальчик расслышал, как она сказала, что они вышли слишком поздно, солнце уже садится. Ее спутник ответил, что все равно еще не холодно. Теплее, чем обычно бывает в это время года.

— Мне пора, — сказал дистрибьютор и встал. У него с собой был небольшой портфель. — Ты тут недалеко живешь?

— Да, рядом.

— Прости, если я слишком назойлив, но не мог бы ты оказать мне услугу?

— Я?

Дистрибьютор достал из портфеля стопку дисков и снова сел.

— Завтра я буду встречаться еще с одним агентом, чтобы обсудить вот эти диски. Я должен прослушать их сегодня вечером или ночью. Может, это не так уж обязательно, но… он любит, когда клиенты знают, что берут. Я должен быть в состоянии что-то о них сказать.

Стало прохладнее. Парочка рядом взяла свои стаканы и ушла в паб.

— А у меня тут в Лондоне есть знакомая дама, которая скучает по своему другу, если ты понимаешь, о чем я.

— Я понимаю.

— Ты не мог бы бегло их прослушать?

— Я не знаю…

— Как эксперт.

— Нуу…

— Если я успею, я заскочу сегодня поздно вечером, но тогда со мной будет подруга. Лучше всего, если ты оставишь их на стойке регистрации.

— Но вы же тогда не узнаете мое мнение.

— Черт, какой я дурак!

— Наверное, у вас уже все мысли только о подруге.

— Да, в таких ситуациях начинаешь думать уже не головой, — засмеялся мужчина.

— Ага.

— Знаешь, я могу немного отодвинуть встречу с агентом, и тогда завтра вечером я заскочу на пару минут и послушаю, что ты скажешь.

— Я не уверен, что смогу сказать что-то полезное.

— Да, и все диски твои, разумеется. Они останутся тебе.

— Во сколько вы хотите прийти?

Дистрибьютор опять достал свой блокнот.

— В восемь я должен быть на обеде… Сразу после него мы можем встретиться… В одиннадцать будет не слишком поздно?

— Нормально.

— Точно?

— Конечно.

— Если я все-таки буду с дамой, она тихонько посидит в уголке, пока мы разговариваем.

— Нет проблем.

— Я оставлю тебе мой мобильный на всякий случай.

Мужчина вырвал из блокнота листок и написал номер.

— Черт, у меня же что-то случилось тут с телефоном, — сказал он и засунул листок в карман. — Не знаю, почему он не работает. Я не помню номер моего отеля, но когда я вернусь туда, я позвоню тебе и скажу его или оставлю служащим гостиницы.

— О’кей.

— Мне пора.

Мальчик почувствовал, как кружится голова от двух кружек пива. Ему стал нравиться этот тип. Слегка суетливый, но бизнесмены все такие…

Дистрибьютор встал.

— Осталась маленькая деталь, — сказал он.

— Какая?

— Я должен знать, где ты живешь.

36

Они виделись еще три раза после той первой встречи в подземном стрип-клубе Васастана.

Бергенхем раздвоился или расстроился, на совершенно противоположные личности.

Когда он был дома, с Мартиной, он совершенно не понимал, зачем он встречался с Марианной. Когда Малыш толкался, Бергенхем ненавидел то, второе «я».

Ее звали Марианна, но в клубах она называла себя Ангел. У нее даже были два небольших белых крылышка, которые она перед некоторыми танцами привязывала к плечам. Они блестели, как рыбья чешуя. И псевдоним, и костюм гармонировали с убожеством обстановки. Иное слово сюда не подходило, все было замызгано, как мир за грязным ветровым стеклом.

Третьей его сущностью был инспектор полиции. Но под землей, в полутемном зале, полицейский исчез. И уже кто-то другой встретился с Марианной. Так сказал бы Бергенхем, если бы кто-нибудь спросил. Но никто не спрашивал. Сомнения бурлили в нем самом. Он видел безмолвный вопрос в глазах Мартины, как будто она подозревала и видела, что он знает, что она знает.

Дуло, как на вершине горы. Он шел к Марианне домой. Она жила в лодке. Когда он услышал, он не поверил, но это было так. У нее была своя рыбацкая лодка, отслужившая срок и пришвартованная вместе с такими же к причалу Гульберг. Он слышал об этом месте, но никогда сюда не заглядывал.

Сюда стоит прийти летом, сказала она. Тогда те лодки, что еще могут плавать, отправляются в свое единственное в году путешествие к крепости Эльвборг и обратно. Это своеобразное соревнование, объяснила Марианна. Она называет его Регата разбитых надежд.

Бергенхем стоял на пешеходном переходе. Между домами свистел ветер и поддувал ему в бок. Все здесь было ему незнакомо. Блестели серые стены домов, надвигающиеся на дорогу. Кто-то стоял у ресторана «Холменс», дрожа на ветру. В здании муниципалитета открылась дверь, и оттуда высыпали сотрудники после наконец-то закончившегося рабочего дня.

Бергенхем ненадолго остановился у воды, текущей тяжело, как масло. Зима еще пряталась в осколках льда у края пристани. Слева мост делил небо на две части. Горизонт напоминал его детские рисунки, когда он смешивал все желтые и красные оттенки, что были.

С краю ржавел пароход-ресторан. Из ангаров верфи на другом берегу, которые, казалось, парили над водой, раздались удары кувалды или еще чего-то тяжелого. Он увидел фанерную табличку, обтесанную ветром, которая приглашала в общество судовладельцев. Позади зарослей на другой стороне улицы кричали сотни галок, носясь над крышами черной тучей, накрывая целый квартал. Он миновал траулер и двухмачтовую яхту, в которых тоже теперь жили люди. У одной из лодок стоял «пассат», как будто кто-то пытался заехать на борт, но не вышло. Машина смотрелась очень чужеродно в этом водном царстве. Из труб тянулся дым, рядком висели почтовые ящики. У нужной таблички он остановился, растягивая время. Спешить некуда. Рядом висело объявление: «Эта лодка продается, сосна, махогон, 9,15 на 2,40, двадцать пять тысяч крон». У небольших кустов стояли две садовые скамейки — подобие миниатюрного парка для летних вечеров. До ее жилища оставалось метров пятьдесят. Впереди торчала газовая башня.

Что это была за лодка, он затруднился определить, и вряд ли кто-нибудь другой сказал бы. Плавать она уже не могла, и регаты обходились без нее. Корпус был деревянный, метров пятнадцать в длину. Внутри горел свет. Бергенхем осторожно переступил через край пристани и оказался на борту.

— Ты совсем не рассказываешь о своей жизни, — сказал Бергенхем, когда они пили кофе.

— С ума сойти, — сказала она.

— Почему?

— Я не понимаю, отчего я сижу тут с тобой.

Он думал, что внутрь будут доноситься звуки, хотя бы плещущей воды, но стояла полная тишина.

— Ты меня используешь, — сказала она.

— Неправда.

— Тогда почему ты тут сидишь?

— Потому что я хочу быть здесь.

— Все используют кого-то.

— Это ты вынесла из своего прошлого?

— Я не хочу об этом говорить.

— Сколько времени ты живешь в лодке?

— Давно.

— Она твоя?

— Моя.

— Ты знакома с остальными, кто тут живет?

— А ты как думаешь?

Он отпил кофе, прислушиваясь. Теперь можно было разобрать звук мотора с реки.

— Слышишь, твои коллеги поехали, — сказала она.

— Что?

— Морская полиция на рейде. Никогда не знаешь, что они найдут.

— Они могут найти меня.

— Что ты тогда скажешь?

— Они меня не знают.

— Я тебя тоже не знаю.

— И я тебя не знаю.

— Поэтому ты и сидишь тут?

— Да.

— С ума сойти.

— Ты знаешь что-нибудь еще о тех фильмах? — поспешно спросил он, словно желая сменить роль.

— Нет.

— Ничего о том, что скрыто за фасадом?

— Нет, — сказала она, но уже не так уверенно.

— Ты боишься?

— Чего мне, бедной стриптизерше, бояться?

— Об этом опасно говорить?

— Нам опасно встречаться прежде всего.

— Что тебе известно?

Она покачала головой, не желая отвечать, и сказала:

— Ты что, думаешь, никто не знает, что ты со мной встречаешься? Может, кто-нибудь даже проследил за тобой сегодня.

— Я понимаю.

— Ты этого и хочешь, что ли?

— Не уверен.

— Ты хочешь кого-то спровоцировать и для этого используешь меня.

— Совсем нет.

— Но ты это делаешь.

— Я бы тут не сидел, если бы ты сразу ясно сказала, что мы больше никогда не должны видеться.

— Я так и сказала.

— Не так много раз, чтобы я понял, — сказал он с улыбкой.

Она задумалась, покусывая нижнюю губу, — он впервые видел, чтобы кто-нибудь так делал. Зажгла сигарету, открыла окно. Лампа горела слабо, и когда она поднимала лицо, чтобы выпустить дым, ее глаза казались темными и глубокими. Рука слегка дрожала, но это могло быть от сквозняка, который тянулся из окна. Когда она докурила, она дрожала уже вся. Словно проглотила кусок льда, подумал Бергенхем. Ее кожа посинела, руки были холоднее снега.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала она.

Бергенхем подумал, что она боится. Она знает, что произошло что-то ужасное и произойдет опять. Наверное, она что-то услышала или увидела, и хотя знает не все, этого достаточно, чтобы удариться в панику.

«Что именно ей известно? Где она это узнала? От кого? Приблизит ли это нас к разгадке? Или я надеюсь найти оправдание тому, что сижу тут?»

— Дай мне подумать, — сказала она.

— Ты о чем?

— Мне надо подумать, черт возьми, но сейчас оставь меня одну.

Бергенхем позвонил Болгеру, тот не брал трубку, тогда он оставил сообщение.

Болгер назвал ему еще пару имен, и их, казалось, визит полицейского только развлек, как некое разнообразие среди буден.

Он чувствовал себя поездом, сорвавшимся с рельс. Он подумал о Марианне, потом о Мартине. «Это не ее дело, куда я хожу. Это моя работа».

Он хотел поговорить с Болгером. Может, он даст ему какой-нибудь совет. Болгер был старым другом Винтера, и Винтер ему доверял. Болгер даже позволял себе отпускать едкие шуточки в его адрес на правах старинного друга.

— Он такой умный, — сказал Болгер в их прошлую встречу.

— Да.

— Он всегда таким был. И всегда в центре мира. У нас был товарищ, его звали Матс, он умер этой зимой.

— И что?

— Он был и мой товарищ тоже, но Эрик горевал так, что другим огорчаться было уже неудобно, он просто не оставил никому места.

Бергенхем не знал, что сказать. В то же время ему было приятно, что Болгер начал ему доверять.

— Это только один из примеров, — сказал Болгер и со смехом рассказал пару случаев из их юности.

— Вы жили рядом?

— Нет.

— Но вы общались.

— Да, в основном подростками.

— Мы так мало помним о том возрасте, — сказал Бергенхем. — События моментально исчезают из памяти. Когда мы пытаемся вспомнить, мы или ничего не вспоминаем, или помним не так, как было на самом деле.

Болгер сказал что-то, что он не понял. Он переспросил.

— Не важно, — ответил Болгер.

37

— Черные — такие же люди, как все остальные. Раньше было лучше. Когда-то в Англии помогали черным, давали пособия для поиска работы, но деньги давно кончились, — сказал Адейеми Сойерр, владелец консалтинговой фирмы на Брикстон-роуд. Он встретил Винтера внизу и привел в кабинет на втором этаже. Под его офисом располагалась пиццерия. Сам он много лет назад приехал из Ганы.

— Но тут живут не только черные, — заметил Винтер.

— Большинство. Но вы правы, белые тоже углы околачивают. Идите посмотрите.

Чтобы заглянуть в окно, Сойерру пришлось встать на цыпочки, а Винтеру нагнуться.

— Видите, они тусуются напротив. Это одна из их любимых точек.

— Я туда зайду, — сказал Винтер.

— Они вам ничего не скажут.

— Тогда я хотя бы послушаю музыку.

— В Брикстоне вам никто ничего не скажет.

— В других местах люди не смелее.

— Возможно.

— Покажите мне кого-нибудь, кто осмелится сказать пару слов.

Сойерр пожал плечами.

— Здесь спрятан огромный потенциал. Но никто не использует возможности, умения местного населения. Это крупнейший центр черной культуры в Европе. Но этим никто не интересуется.

Попрощавшись, Винтер спустился по скрипучей лестнице. Пахло острыми приправами и дезинфицирующим средством. «Кажется, это лизол, — подумал Винтер. — Его применяют во всех бедных странах».

Винтер уже бывал раньше на этом шумном, самом большом в Европе продуктовом рынке для африканцев, карибийцев и прочих. Пахло мясом и внутренностями животных. Ноги липли к полу, блестевшему от крови. Вот где царство истинной кухни «соул», подумал он, коровьи копыта, овечьи желудки, свиные кишки, волосатые клубни бычьих яиц, цветные всполохи манго, чили, бамии, горами наваленные на лавках; зазывания торговцев на загадочных языках.

Он спросил у продавца насчет Пэра, показал фотографию.

— Сюда приезжает так много туристов, — ответил тот.

— Возможно, их было двое.

Парень покачал головой, глядя на фотографию:

— Не могу сказать. Мы снова стали центром мира, и здесь проходят толпы людей.

— Много белых?

— Посмотрите вокруг, — сказал парень.

И он был прав.

После обеда они поехали к родителям Джеффа Хиллиера. Винтеру показалось, что южный Лондон стал привычен и узнаваем, если это только не было иллюзией из-за однотипности кварталов.

— А я ведь собирался сегодня остаться дома и спокойно почитать протоколы, — сказал Макдональд. — Но ты же знаешь, каково оно.

— Монотонно, — сказал Винтер.

— Это очень мягко сказано. Когда мы так долго работаем над одним делом, собирается внушительная гора бумаг. Но мозг может воспринять только ограниченный объем информации. Если продолжать работать, чутье отказывает.

— Ты веришь в чутье?

Макдональд рассмеялся — коротко и жестко, как будто кто-то процарапал крышу.

— Ты сам-то зачем в Лондон приехал? Чутье — это, может, самое главное в нашей работе. Интуиция, умение воспринимать несформулированное — мгновенно или постепенно.

— Да, положенными процедурами мы делаем половину дела. А дальше требуется нечто большее и совсем другое.

— Это ты верно сказал.

— Но если что-то произойдет, ты должен выезжать на место преступления?

— Мы дежурим по очереди, каждая группа одну неделю из восьми. С семи утра вторника до семи утра следующего вторника.

— Наверное, это не всегда удобно?

— Да, но мы не можем всегда караулить.

— Вы же можете быть заняты на другом деле.

— Конечно.

— Но если ты дежурил и что-то произошло за пять часов до передачи смены, то это потерянные часы.

— Может быть и так.

— А кто дежурит эту неделю?

— Макдональд, собственно, — сказал Макдональд.

— И пока ничего нового.

Все было как в прошлый раз. За окном громыхали поезда, отец Джеффа сидел на диване, в комнате пахло алкоголем. Он встал, достал три стакана, налил виски до краев. Макдональд и Винтер присели к столу.

— Мне больше нечего сказать.

— Мы делаем все, что можно, и скоро будет результат, — сказал Винтер.

— Он уже это говорил. — Мужчина показал на Макдональда.

— Он не обманывал, — сказал Винтер.

— Это с вами я разговаривал по телефону?

— Нет, это был мой коллега, — сказал Винтер.

— Он говорил на хорошем английском. Встречи с полицией очень важны, исследования показывают, что они становятся решающими для судьбы пострадавших.

Винтер кивнул и посмотрел на Макдональда.

— Деликатная поддержка со стороны полиции является фактором, предохраняющим от депрессии, — продолжал мужчина. — В то время как негативная реакция полиции в случае чрезвычайных происшествий может, напротив, способствовать ее развитию.

Он говорил на одной ноте, уставясь в пространство рядом с Винтером, читая текст с невидимого экрана.

— Наше поведение чем-то задело вас, герр Хиллиер? — спросил Винтер.

— В некоторых случаях полиция усугубляет положение пострадавшего, опосредованно вызывая у него чувство вины или страха.

Макдональд повернулся к матери Джеффа:

— Вы не находили никаких новых вещей Джеффа, письма, например?

— Контакты с полицией могут вызывать противоречия между эмоциональными потребностями пострадавшего и стремлением полиции выяснить детали преступления.

Мужчина отпил виски.

— У нас нет оснований для противоречий, — сказал Винтер, но Макдональд тихо покачал головой и показал глазами на дверь.

— Я прошу прощения, — сказала женщина.

— За что? За что? — спросил ее муж.

Они поднялись.

— Мы придем в более подходящий день, — спокойно сказал Макдональд.

— Я лучше отращу крылья и улечу в Ковентри, — ответил мужчина.

Они сели в машину, Макдональд выехал со стоянки.

— Заедем в паб? — спросил он.

— Почему бы и нет?

Он сумел подключить свой плейер к телевизору. Идиот на лестнице теперь мог слышать Бини Мана. Ему было жалко идиота. В последний раз он ему приветливо кивнул, но тот пристально смотрел перед собой, как будто шел по веревке.

Мальчик начал слушать диски, которые ему дал дистрибьютор, но ему быстро надоело. Они были неплохи, но не новы.

Уже поздно, наверное, он не придет. Оно и к лучшему. Он может тогда пойти прогуляться по городу, зайти в ночной клуб — «Брикстон академи» или «Фридж». Во «Фридже» всегда прикольные диск-жокеи. Он там был два раза. Если дистрибьютор нарисуется, надо будет посоветовать ему этот клуб, если он его еще не знает.

За дверью опять раздались шаги несчастного слабоумного. Когда он поворачивал на площадке перед следующим пролетом, он задевал дверь рядом, и мальчик видел следы на ней. Подумать только, это происходит годами.

В дверь постучали. «Все-таки он пришел, — подумал мальчик. — Интересно, с подругой или нет. Пиво я купил».

Мальчик открыл и подумал, что кто-то ошибся дверью. Перед ним стоял незнакомый человек и улыбался. Потом мальчик понял, что это парик, черный парик с растаманскими косичками или обычный, который он сам заплел в косички. Очень странная шутка.

Мужчина был уже внутри, он закрыл за собой дверь и начал рыться в большой сумке, которую принес с собой.

38

В полночь Винтер вышел из такси у своего отеля, поднялся по ступенькам и открыл ключом наружную дверь. Сверху раздавались голоса, кто-то сидел у телевизора.

Голова казалась пустой, словно вычищенная джазом в «Голове быка» в Барнесе. Он досидел до последнего выхода Алана Скидмора на бис. Он играл, явно вдохновляясь Колтрейном, на тенор-саксофоне и немного на сопрано. Это лучшее, что есть в британской музыке, решил Винтер.

Он не напрасно провел там время. Голова стала свежей. Он и сидел там на сквозняке. «Джаз — как секс, — думал Винтер, — плохим не бывает. Если он отличный, то это замечательно. А если он не такой уж прекрасный, то все равно неплохо».

Он осознал, что после джаза ему не хочется секса, хотя он уже давно в Лондоне. На женщин в клубе он не смотрел, и пачка презервативов лежала нераспечатанной.

Он открыл окно и задвинул шторы. Он чувствовал, что от него пахнет дымом и потом.

В голове по-прежнему было пусто, он разделся, встал под душ. Со струями воды тело обретало обычную твердость и силу.

После он надел чистое белье и устроился на диване. Но во рту по-прежнему оставался привкус дыма, и он пошел и почистил зубы еще раз.

Снова сев, он спокойно сидел и прислушивался к музыке, которая продолжала звучать внутри его, постепенно стихая. Когда он лег, музыки уже не было, а в голову приходили обрывки разговоров и воспоминания о важном.

Среди тяжелого сна он вдруг услышал, как тенор-саксофон кричит ему, как в безумной медитации Колтрейна. И еще раз. Он так свистел и дребезжал, что Винтер проснулся и услышал, как надрывается мобильный, лежавший с зарядкой на полу у розетки. В комнате было темно.

Он сполз на пол и схватил телефон.

— Винтер.

— Это Стив. За тобой придет машина через десять минут.

Винтер перекатился и взял часы с тумбочки. Три часа ночи.

— Это случилось опять, — сказал Макдональд.

— О нет.

— Накинь на себя что-нибудь и спускайся.

— Где?

— Камбервель, между Пекхамом и Брикстоном.

— Отель?

— Да.

— Швед?

— Да.

— О Боже.

— Одевайся.

— Когда?

— Ночью. Эрик, одевайся, черт возьми.

Когда Винтер подъехал к отелю, комната была полна людей. Все было до ужаса знакомо.

— Я не мог ждать, — сказал Макдональд.

Он был бледен. Винтер молчал. В комнате продолжались работы. Все было залито кровью. В свете ярких ламп жутко блестели пластиковые пакеты техников.

— Пока не ясно, тот же убивал или другой, — сказал Макдональд. — Случилось это поздно вечером. Вот имя мальчика.

Он достал из кармана листок, дал Винтеру.

Мальчика унесли. Винтер посмотрел на следы на полу, вившиеся от двери до стула в середине комнаты.

Кровать была нетронута. На ней лежала кучка дисков. Опущенные жалюзи оставляли ночь за окном. Профессионально тихие голоса. Фотовспышки. Повсюду лежат пластиковые пакеты, подписанные буквенным кодом и цифрами: в них волосы, зубы, окровавленные кусочки кожи, человеческое мясо, выделения.

«Мы все в аду, — думал Винтер. — Ад на земле существует, он в этой комнате». Он повертел головой. Пустота теперь была заполнена кровью. От крови набухал лоб, кровь стучалась в барабанные перепонки. Макдональд быстро рассказал, что уже удалось узнать.

Это был критический час, решающее для всех время.

— Ему помешали, — сказал Макдональд.

— Кто?

— По лестнице проходил парень, что-то услышал и начал стучать в дверь.

— Что-о?

— Он сейчас внизу, там в вестибюле есть дверь в служебную комнату. Это сын хозяина отеля. Он умственно отсталый и к тому же в сильном шоке. Он сидит с отцом. Я пытался с ним поговорить, но без толку, сейчас хочу попробовать опять.

— Черт, срочно туда. Нам надо спешить, Стив.

— Я же сказал, что попробую. К нему прислали врача, кстати.

Они вышли из номера. Воняло блевотиной.

— Наши констебли. Такое все время случается, — сказал Макдональд.

— Мы всего лишь люди.

— Десятки наших сотрудников сейчас стучатся в соседние дома.

Отец и сын сидели, вжавшись в стулья. Отец держал сына за руку. Ему было лет тридцать, как показалось Винтеру, а может, меньше — болезнь огрубила его черты. Направление несфокусированного взгляда постоянно менялось. Он хотел встать, но отец удержал его за руку.

— Я хочу идтииии, — протянул он тяжелым, как камень, голосом.

— Скоро пойдешь, Джеймс, — сказал отец.

— Идтиии…

— Он ходит по отелю кругами, — объяснил отец. — Это единственное, что он может делать.

Макдональд кивнул и представил Винтера. Какой-то полицейский принес им стулья, и они сели.

— Расскажите еще раз, что произошло, — попросил Макдональд.

— Джеймс прибежал сюда, крича и топая ногами. Он потащил меня, и я в конце концов последовал за ним.

— Вы никого не видели на лестнице?

— Нет.

— Открывал ли кто-нибудь дверь?

— Нет.

— И что было дальше?

— Дальше я поднялся наверх и увидел это… кровь.

— Что делал Джеймс?

— Он только кричал.

— Видел ли он кого-нибудь или что-нибудь?

— Я пытаюсь это узнать.

— Вы сами не видели, кто проходил в номер?

— Нет. Наверное, мне надо было бы больше сидеть за стойкой.

— Никто не сбегал вниз по лестнице?

— Нет.

— Точно?

— Я ничего не слышал.

— Но Джеймс что-то слышат?

— Похоже, что да. И это должно быть что-то чрезвычайное, потому что раньше он никогда не останавливался и не обращал внимания на гостей, что бы ни случилось.

— Он прекратил то, что там происходило, — сказал Винтер.

Сын повернулся к Винтеру, и его взгляд сфокусировался.

— Ооон выыыышел.

— Он вышел? — переспросил Винтер.

Сын поспешно закивал, схватил отца за руку.

— Мальчик вышел? Мальчик, который там жил?

Молчание.

— Большой человек вышел?

Блуждающие глаза сына остановились на Винтере.

— Я стучаааааал.

— Да.

— Я стучаааал в двеееерь.

— Да.

— Оооон выыышел.

— Кто вышел, Джеймс?

— Оооон, — повторял сын. Его трясло.

Отец взял руку Винтера, ткнул в нее пальцем и спросил:

— Он был белым, вот таким?

Сын не ответил, только начал раскачиваться.

— Джеймс, тот, кто приходил, был ли он белым, как эти два, которые тут сидят?

Сын не отвечал.

— Мне кажется, ему нужен врач, нам лучше поехать в больницу, — сказал отец.

— Чеееерный, — внезапно сказал Джеймс, поднял руки к голове и провел вдоль лица вниз.

— Черный? — переспросил отец, взял в щепотку кожу на своей руке и поднес к глазам сына. — Черный, как я и ты?

— Чееерный, — сказан сын, мотая головой, и снова провел вдоль лица.

— Черные волосы. У него были черные волосы? — спросил Макдональд и потянул за свои на виске.

Джеймс резко кивнул.

Макдональд снял резинку со своего конского хвоста, и волосы рассыпались по плечам.

— Черные длинные волосы? — спросил он, потянув за прядку.

Сын дергался и раскачивался, как глубокоскорбящий. Глаза казались черными дырами.

— Чееерный. — Он показал на Макдональда.

— И белый? — спросил Макдональд и потер щеку.

— Белый? Человек белый? Кожа белая?

— Беееелый, — сказал сын.

39

Они сидели в комнате Макдональда, впервые за день оставшись вдвоем. Глаза Макдональда чернели как угли, лицо осунулось, казалось, что кожа натянута прямо на кости. Волосы все еще были распущены. Кожаная куртка лежала на стуле.

Винтер был в пиджаке, серой рубашке и черных джинсах. Подбородок и щеки покрывала щетина.

«Вот и кончилась скандинавская элегантность», — промелькнула мысль у Макдональда.

— Как ты сам понимаешь, ты теперь больше чем наблюдатель, — сказал он.

— Когда соберется вся команда?

Макдональд посмотрел на часы на руке:

— Через час.

Смеркалось. Лицо Макдональда снова было разрезано полосками света сквозь жалюзи.

— Мы никогда еще не были так близко к нему, — сказал Винтер.

— Если это тот же самый.

Под бумагами затарахтело. Винтер успел увидеть, что это распечатки из досье Макдональда, где были расписаны процедуры и общая политика работы. «Я очень держусь за эту папку, — сказал он как-то Винтеру. — Здесь оправдания моим решениям. Я хочу иметь развязанные руки и возможность мотивировать любое мое действие, когда меня вызывают раз в месяц на ковер к самому большому начальству».

Макдональд сгреб документы в сторону и схватил телефон.

— Да?

Макдональд сосредоточенно слушал, на лбу появились морщины. Он что-то записал в блокнот и задал несколько коротких вопросов.

Все шло по кругу, Винтеру все было знакомо в этой бесконечной борьбе со злом, которую вели сыщики всего мира. Он сам мог бы сидеть сейчас, прижимая трубку к натертому уху, или Макдональд мог сидеть на его месте, или они оба могли сидеть в тесной комнатке где-нибудь в Сингапуре, или Лос-Анджелесе, или Стокгольме. Все детали мозаики были заменяемы. Зло больше, чем жизнь. Оно уже есть, когда мы приходим, и оно остается, когда мы уходим.

— Звонили из Кеннингтона. Лаборатории Скотленд-Ярда.

— Я помню.

— Тот же метод и способ действий.

— Точно?

— Насколько они уже могут сказать.

— Следы на полу учли?

— Да.

— Боже мой.

— Он спешил.

Сумерки сгустились, и черты лица Макдональда теряли четкость.

— Наш несчастный свидетель барабанил в дверь и голосил, так что тому пришлось прекратить. Паники не было, он просто остановился.

— Может, он все-таки допустил какую-нибудь неосторожность? — спросил Винтер.

— Да-а…

— Какую же?

— Мы нашли забытый наконечник от ножки штатива.

Винтера бросило в холодный пот, как будто его засунули в морозилку, пальцы стали резиновыми, а волосы, наоборот, казалось, зашевелились.

— Бог все-таки с нами… — сказал он.

— Думаешь, Господь над нами сжалился?

— Да.

— Тогда, может, он за нами сейчас наблюдает.

— А этот колпачок, это не просто железка, которая всегда валялась в комнате?

— Ты недооцениваешь лучших техников в мире.

— Прошу прощения.

— Но я засомневался, небрежность ли виной. Слишком вызывающе это выглядело.

— Я тоже об этом подумал.

— О нахальстве?

— Да. И что это мог быть знак или сообщение. Или просто передал привет?

— Или крик о помощи, — сказал Макдональд. — Но с этим будут разбираться судебные психиатры.

— Нет, не о помощи. Но что-то близкое. Не могу подобрать подходящего слова.

— Достаточно, если ты знаешь это сам, по-шведски.

— Я и по-шведски слова не нашел, ни на каком языке.

Ветер переменился, и Бергенхем в первый раз ощутил, как лодка раскачивается из стороны в сторону. Вентиляция слегка посвистывала, как флейта.

— Не плотно прилегает, — показал он.

— Я привыкла к звуку.

— Я могу поправить.

— Мне будет чего-то не хватать.

Он немного подумал и начал:

— А когда ты Ангел…

— И что?

— Когда ты… работаешь…

— Да?

— Когда ты после танца уходишь от стола с кем-нибудь в комнатку за барной стойкой…

— Что ты хочешь узнать?

— Я хочу узнать… что происходит…

— Трахаюсь ли я с ними?

— Не… Я только думал, может, они говорят…

— То есть ты хочешь узнать, настоящая ли я проститутка.

— Нет!

— Ты думаешь, что я проститутка.

— Нет, черт возьми.

— Я не проститутка. Я никогда не делала этого за деньги — то, что ты сейчас имеешь в виду.

Бергенхем молчал, и в голове у него вертелась только одна мысль — что в нем внезапно проснулся другой человек. Кулаки почему-то были сжаты.

— Эй! Кто-нибудь дома? — спросила она и подошла поближе.

— Не подходи, — сказал он.

— Что?!

— Не подходи так близко.

— Ты все-таки думаешь, что я проститутка.

— Неправда.

Он снова выпил. Они открыли уже вторую бутылку. У него сегодня был выходной, но Мартине он сказал, что идет на работу. «Я бы хотела, чтобы ты сегодня остался дома, — сказала она ему. — Я чувствую, что воды могут отойти в любой момент».

— Я танцую для этих мерзавцев, — сказала Марианна. — Только танцую.

Но Бергенхем уже потерял интерес к своему вопросу. Он прикрыл глаза и увидел ребенка и Мартину, стоящих рядом. Для них на столе танцевала Марианна, улыбаясь чему-то, что она зажимала в руке…

Лодку стало раскачивать сильнее, словно ураган унес ее в открытое море. Ему вдруг стало нехорошо. Руки отяжелели и не слушались его, кровь пульсировала в пальцах, голова казалась чужой.

— Как когда я была маленькой… — продолжала Марианна. — Я рассказывала, как тогда было весело?

Он и остался в основном из-за того, что она стала рассказывать, какой она была в детстве. Он думал о богатых и бедных. О том, как это несправедливо. И лучше не становится, наоборот, путь в двухтысячные освещался красными, раскаленными сигналами, такого же цвета, как лампы в порноклубах, — фальшивый свет, помогающий найти дорогу в преисподнюю.

— Я была звездой на вечеринках, которые устраивали мой родители, — продолжала она, а Бергенхем вскочил с постели, взбежал наверх на палубу, перегнулся через поручень и освободил желудок. Глаза наполнились слезами, он ничего не видел.

Она положила руку ему на спину и что-то сказала, он не сразу разобрал что.

— Не наклоняйся ниже. Иначе тебя утянет в воду.

Стало легче дышать. Зрение вернулось. Река была черная-черная. Лодка уткнулась в камень у причала. Нет, там, внизу, выхода не было, это он знал.

Она вытерла ему лоб влажным полотенцем. Только сейчас он заметил, что они стоят под ливнем. Рубашка прилипала к телу, как будто он лежал в воде. Она помогла ему спуститься обратно. Ноги разъезжались на мокрых досках в разные стороны.

Винтер налил из чайника кипяток. Утро в Лондоне было в полном разгаре, восемь часов. Неизвестная птица на заднем дворе уже успела охрипнуть.

Через несколько часов они с Макдональдом должны сидеть перед телекамерами и разговаривать с незнакомыми журналистами. Как только программа «Следим за расследованием» позвонила, Макдональд тут же согласился на съемки.

Вчера все собирались вместе в одном из залов на Парчмор-роуд — четырнадцать сыщиков, считая Винтера. На столе стояла бутылка виски. Все делились идеями. Макдональд пытался выхватить наиболее толковые.

Смогут ли они донести до телезрителей то, что нужно? Винтер не боялся камер и надеялся на прорыв в расследовании после выхода передачи.

— Сейчас подходящий момент, — сказал Макдональд Винтеру, — очень вероятно, что мы получим сведения от анонимных свидетелей.

— Согласен.

— ТВ — фантастический посредник.

— Да, совмещает гласность и анонимность.

Анета Джанали была в черной кожаной куртке с белым шарфом. «Я знаю, почему у меня так хорошо подвешен язык, — размышляла она. — Тот, кто видит свет, может черпать из него уверенность в себе. Я знаю, что справлюсь лучше, чем мужики».

Она сидела в машине и листала протоколы опросов свидетелей. «Мне нечего терять. Я не белая, как они. Фредрик белый, но это единственное, что у него есть. Хотя он, как многие глупые люди, добродушный. То есть как те, кто глупые в наиболее безобидном смысле этого слова. А в некоторых ситуациях даже умнее быть глупым».

Большую часть времени полицейский работает в команде. В этом большое преимущество его работы, в этом же и самый большой недостаток — если судьба или начальник сводит с тем, кто тебя раздражает. Анета и Фредрик смогли приспособиться друг к другу, и от их действий можно ожидать отдачи. Он был ограничен и недалек умом, она — интеллигентка, и Хальдерс это чувствовал.

Была и еще одна важная деталь: она умела отдыхать во время работы. Не спать в машине, а расслабляться, отстраняться от зла, чтобы весь мир не становился черным насквозь. Это важное качество. Все кошмары, с которыми мы сталкиваемся, не должны затмевать свет и надежду. Рано или поздно наступает развязка, и эпилог должен вселять веру в будущее.

Они ехали по нужному адресу.

— В чем смысл жизни? — будничным тоном спросила Анета.

— Чего?

Фредрик Хальдерс рулил по круговому перекрестку в промышленном районе Хёгсбо. Он сделал потише радио, чтобы расслышать, чем там на этот раз черная королева решила поделиться.

— Я о смысле жизни. Для чего ты, Фредрик, существуешь?

— Как удачно ты задала этот вопрос.

— Ты можешь подумать.

— Не требуется.

— Ты знаешь ответ?

— Конечно, — сказал Хальдерс и притормозил на пешеходном переходе, пропуская женщину с коляской.

Вдоль дороги нанятые коммуной работники обрезали ветки у деревьев.

— Так какой ответ? — спросила Анета.

— Я тебе вечером расскажу.

— Ты просто не знаешь!

— Я сказал — вечером.

— Даю тебе два часа.

— О’кей.

Они проехали мимо павильона.

— Не хочешь сосиску? — спросил Хальдерс.

— Они вредные.

— Я об этом не спрашивал.

— Я не хочу есть.

— А я хочу.

Хальдерс затормозил, развернулся и подъехал к киоску.

— Смотри-ка, они его перестроили.

— Хорошо, пойдем вместе. Я хочу пить и устала сидеть в одной позе. Сиденье очень неудобное.

Они запарковались и вошли в палатку, которая стала теперь рестораном. От дороги его заслоняла стена. Пахло жиром и… непонятно чем. Фредрик наверняка из тех, кто покупает на улице нечто неопознанное под псевдонимом «котлета из говядины», думала Анета.

Хальдерс читал меню. Названия блюд были начертаны легко стираемым маркером, чтобы заменять их в течение дня.

— Я, пожалуй, возьму котлету из говядины, — сказал Хальдерс.

— Правильно.

— Почему?

— Она полезнее, чем сосиска.

— Но для тебя она недостаточно хороша?

— Я так не сказала.

— Это настоящая еда для серьезных людей.

— Не забудь майонез.

— Что?

— Майонез. Тогда говядина будет еще более настоящей.

Хальдерс хмыкнул и взял к котлете молочно-шоколадный напиток «Нуко». Тут уже Анета не выдержала и рассмеялась.

Они вышли на улицу и увидели, что их машины нет.

— Что за черт…

Хальдерс выронил котлету.

Анета плакала от смеха.

— Какого черта ты ржешь…

Анета пыталась что-то сказать, но смех душил ее. Хальдерс смотрел на нее безумным взглядом. Анета вытерла слезы.

— Теперь верю тебе, Фредрик. Тебя действительно преследуют.

— Чего?

— Это заговор. Тебя преследуют и угоняют все твои машины.

— Иди к черту, — сказал Хальдерс и набрал номер полиции.

Пока они ждали, Хальдерс сказал:

— Смысл жизни — поймать угонщиков, вернуть машину.

— И все?

— Все.

— Вон наши коллеги едут.

— Жизнь продолжается.

Винтер пожарил два тоста и намазал их маслом и апельсиновым джемом, горьким от мелко изрубленных корочек. До этого он успел сходить к газетному киоску и купить «Гардиан», «Индепендент», «Таймс» и «Дейли телеграф».

Зазвонил телефон. Это был Бертиль Рингмар.

— Я помню, что у вас на час раньше, но я предполагал, что ты уже не спишь, — сказал он.

— У нас разгар дня.

— Мы получили еще одно письмо от того квартирного вора.

У Винтера несколько секунд заняло прокрутить события назад и вспомнить, о чем речь. Окровавленная одежда. Время совпадало. Черт побери…

— Эрик?

— Я здесь.

Он запил чаем тост, который уже успел откусить.

— В этот раз он был более настойчив. Как будто хотел возместить то, что не сразу сообщил о находке, очистить свою совесть.

— И что?

— Мы присмотрелись повнимательнее к тому типу, на которого он указал. У Фредрика и Анеты это заняло больше времени, чем мы думали, когда их машина…

— Бертиль, к чертям хронологию, говори, что случилось.

Винтер затаил дыхание. Произошло что-то важное. Рингмар приготовил шефу какой-то подарок.

— Мы вызвали его на допрос.

— Что???

— Сначала никто не ответил, потом мы получили известие.

— Бертиль!

— Хорошо, хорошо. Теперь слушай внимательно. Сначала его просто не было в Гетеборге. Потому что он был в Лондоне.

Винтера бросило в холодный пот. Он смахнул все газеты со стола на пол, схватил блокнот и сел снова с ручкой наготове.

— Он, собственно, курсирует между Гетеборгом и Лондоном, поскольку работает старшим бортпроводником на «Скандинавских авиалиниях».

— Боже мой…

— Это еще не все. У него есть квартира в Лондоне. Он жил на два города.

— Он англичанин?

— Кажется, швед. По крайней мере зовут его Карл Викингсон.

— Викингсон?

— Да. И к тому же он работает на самолете, который называется «викин»-что-то-там.

— Он есть в наших базах?

— Нет. Совершенно чист.

— Где он сейчас?

— Сейчас он здесь, у нас, — сказал Рингмар.

У Винтера пересохло в горле. Он глотнул чуть теплого чая, не чувствуя вкуса. С таким же успехом он мог сейчас выпить керосин.

— Но мы еще не успели его допросить.

— У него есть алиби?

— Я же сказал, мы пока ничего не знаем.

— Скажи мне его адрес. Здесь, в Лондоне.

— Он живет в каком-то месте под названием Стенли-Гарденс, номер 32.

— Подожди, — сказал Винтер, положил телефон на стол, отошел в комнату и взял телефонный справочник.

— В Лондоне есть шесть Стенли-Гарденсов.

— О черт.

— Мне нужен индекс.

— Подожди, — сказал теперь Рингмар.

Винтер отпил еще глоток «керосина». Теперь он чувствовал азарт погони.

— У нас есть его визитка… Погоди… Стенли-Гарденс, В 11.

Винтер лихорадочно пролистал справочник. Ноттинг-Хилл, Стенли-Кресент…

— Ясно. Улочка, перпендикулярная Кенсингтон-парк, — сказал он.

— Тебе виднее, — ответил Рингмар.

— Задержи его на шесть плюс шесть.

— Мы еще даже не допрашивали.

Но Винтер уже решил. Если на допросе выяснялось, что полиция хотела бы продолжить разговор, они имели право задержать человека на шесть и еще шесть дополнительных часов, предоставляя «еду и необходимый отдых».

— Шесть плюс шесть, наплевав на все алиби, — повторил Винтер.

— Я-то не против. Габриэль тоже рвется в бой.

Габриэль Коэн, обычно проводивший допросы, уже давно ждал, читал материалы и вздыхал от нетерпения.

— Подожди с Габриэлем.

— Почему?

— Начни сам.

— Но он должен хотя бы присутствовать.

— Но только как наблюдатель. В начале мы должны быть крайне осторожны и внимательны.

— Мягко и спокойно, — пообещал Рингмар.

— Нам нельзя ошибаться.

— Обижаешь. К тому времени как ты вернешься, мы будем все еще обсуждать причуды погоды.

— Прекрасно.

— Кстати, когда ты прилетаешь?

— Не знаю. Запись программы, о которой я тебе вчера говорил, проведут сегодня после обеда. Сейчас я должен срочно проверить его квартиру. Созвонимся через несколько часов или как получится.

— Эрик…

— Да?

— Я не сказал еще-одну вещь… Викингсон был в Лондоне во время последнего убийства. Кристиана Ягерберга. Он был в Лондоне. Викингсон.

— Не в воздухе, не на борту?

— Черт, этого я не знаю. Но он был за пределами Швеции.

Закончив говорить с Рингмаром, Винтер тут же позвонил на службу Макдональду.

— Комиссар Эрик Винтер. Мне нужен Стив Макдональд.

— Секундочку.

Через мгновение Винтер услышал голос коллеги.

— Это Эрик. Мне позвонили из Гетеборга. Они привезли мужика для допроса, и у него есть квартира в Лондоне. Может, это ложный след, но мы должны его проверить.

— А где квартира?

— В Ноттинг-Хилле.

— Ага-а… Хорошее место…

— Я ничего не знаю о клиенте, но квартиру надо проверить сейчас.

— Снаружи?

— Почему?

— Я знаком с парой приличных судей, но никто не даст нам разрешения на обыск в Лондоне без убедительных оснований.

— Я по-любому уже выезжаю. Увидимся на перекрестке с Кенсингтон-парк-роуд.

— Каком перекрестке?

— Извини. Квартира на Стенли-Гарденс.

— Понял.

— Тогда встречаемся через час.

— Я выдвигаюсь, — сказал Макдональд.

40

Винтер поймал такси и за пятнадцать минут, по переулкам мимо Холланд-парка, добрался до места. В юности он исходил этот район вдоль и поперек.

Дома по Кенсингтон-парк-роуд отливали, как мраморные. На углу с Пембридж-роуд хозяин кафе покрывал столики клетчатыми скатертями. Клиенты в нетерпении поджидали первое в этом году капуччино на свежем воздухе.

На Стенли-Гарденс дома стояли скромнее и тише. В тридцать второй сам дьявол мог зайти и выйти незамеченным. Винтер прошел мимо, потом обратно и стал ждать Макдональда в условленном месте. Пара, примерно его возраста, остановилась возле него, и мужчина спросил со шведским акцентом:

— Скажите, пожалуйста, как пройти на Портобелло-роуд?

— Это параллельная улица, — сказал Винтер, показывая через Кенсингтон-парк-роуд.

— Благодарю, — ответили они хором, а Винтер улыбнулся им своей анонимной английской улыбкой.

Он стоял в почти шведском районе. Чуть восточнее, на Брайсватер-роуд и улице Квинсей, останавливались большинство шведских туристов, прилетавших чартерными рейсами.

Перед Винтером остановилось такси, и из него вылез Макдональд.

— Я поехал на поезде, а у Виктории поймал такси, — сказал он. — Так быстрее всего.

— Вон там, — сказал Винтер и показал на ворота.

— Ты заходил туда?

— Нет.

— Дом поставят под наблюдение, как только мы отсюда уйдем, — сказал Макдональд.

— Хорошо.

— Я поговорил с одним судьей, но он, конечно, уперся и сказал «нет». Ты должен сначала получить какие-то результаты на допросе.

Они вошли в калитку. Винтер прочитал имена жильцов на табличке, потянул за ручку двери, но она была заперта.

— У меня есть подозрение, что ты знаешь код, — сказал Винтер.

Макдональд кивнул. Его конский хвост снова был в порядке.

— Мы знаем, как разговаривать с управляющими.

В холле пахло пылью и полированным деревом.

Свет завивался вверх в лестничном проеме. Они проследовали за ним и остановились на третьем этаже. Макдональд надел перчатки и постучал в дверь молоточком в форме львиной головы.

— Остатки колониального прошлого, — сказал он извиняющимся тоном.

Подождав, Макдональд постучал латунью по дереву еще раз.

— Никому не сдает, — сказал он.

— Это неизвестно, — возразил Винтер.

— Сейчас никого нет.

Винтер раздраженно пожал плечами. Снизу загремело. Лифт прошипел мимо них вниз, через минуту наверх. Те, кто ехал в лифте, не увидели сыщиков — они отошли в сторону.

Макдональд подал Винтеру пару перчаток:

— Надевай.

— Никогда не думал, что ты на это решишься.

— Да, это очень опасно.

— Цель оправдывает средства. Шведская поговорка.

— Да, у нас тоже есть что-то похожее.

— Открывай.

Макдональд протянул Винтеру больничные бахиллы:

— Их тоже надень.

«В прошлой жизни он был квартирным вором», — подумал Винтер. Он слышал, как стучало сердце. На лестнице было тихо. Они бесшумно проскользнули в квартиру, как только отмычка Винтера, мягко щелкнув, отперла замок.

«Цель, — думал Винтер. — Средства. Мы работаем на благо человечества. Нарушаем закон ради выживания других. Это отличает нас от других взломщиков».

Они прошли сразу в гостиную. В квартире было тепло. Солнце проникало между жалюзи из рогожки, и этого света им вполне хватало.

Макдональд кивнул направо, и они прошли на кухню по следам друг друга. Никаких остатков пищи или немытой посуды. Полотенца висели в ряд, на стене набор ножей из матовой стали.

— Все ножи на месте, — сказал Винтер.

— Эти с одним лезвием. Не те.

«У нас не осталось незыблемых правил, мы нарушаем неприкосновенность жилища, — думал Винтер. — Ничто не уважается. Но я рад, что мы здесь. Мы двигаемся, не сидим на месте».

Очень внимательно и профессионально они взяли в руки и изучили все, что было в квартире.

— Какой аккуратист, — сказал Макдональд.

— Смотри, много музыки.

— Причем регги.

— Я вижу.

— И много запертых ящиков и шкафов.

— Да.

— Что-то тут не то, в этой квартире. Ты тоже чувствуешь? — спросил Макдональд.

— Не знаю.

— Вот его фотография.

Макдональд склонился над письменным столом. Мужчина на снимке непринужденно улыбался в камеру. У него были короткие светлые волосы.

— Бееелый, — сказал Макдональд без тени улыбки.

Винтер подошел поближе.

— Откуда у стюарда деньги на квартиру в Ноттинг-Хилл? — поинтересовался Макдональд.

— Я не знаю, какие в «САС» зарплаты.

— Но я бы такое не мог себе позволить.

— Возможно, работа в воздухе стоит дороже.

— Но если судить по твоей одежде, ты бы мог ее купить.

— Да.

— Ты не зависишь от зарплаты в полиции?

— Честно говоря, нет.

— Черт побери…

Винтер вяло махнул рукой.

— Ты как английский офицер, — сказал Макдональд. — Их зарплаты тоже хватало только на обеды в офицерской столовой.

— Мы проверим его доходы, — сменил тему Винтер. — У него в Гетеборге тоже была квартира.

Они открыли гардероб. Одежда лежала аккуратными стопками.

— Вот педант, — сказал Макдональд.

— Что ты ожидал? Еще один мешок с окровавленной одеждой?

— Один раз не считается.

— Мы придем сюда еще, — сказал Винтер.

— Тебя ведь уже не будет.

— Я буду мысленно с тобой.

— Когда ты улетаешь?

— В семь часов.

— Он еще будет сидеть в полиции, когда ты появишься?

— Последние минуты. Если только мы не получим ордер на арест.

— Как вы сможете убедить прокурора?

— Все сейчас на нервах, — сказал Винтер. — На этом можно сыграть.

— А может, к тому времени как ты прилетишь, окажется, что он ни при чем.

— Тоже хорошо.

— Исключать вероятности — суть нашей работы, — сказал Макдональд.

Они вышли на Стенли-Гарденс и двинулись к перекрестку. Макдональд кивнул на чью-то машину, запаркованную поперек дороги.

Винтер стал звонить в Гетеборг.

— Рингмар слушает.

— Это Эрик. Как дела?

— Пока говорим о погоде.

— Как он держится?

— Он спокоен.

— Слишком спокоен?

— Да нет. Но что-то на нем есть.

— Хорошо.

— Что-то он скрывает. Но это может быть что угодно.

— Я прилетаю в десять.

— Слишком поздно.

— То есть нет оснований для серьезных подозрений?

— У нас вообще ничего нет, — сказал Рингмар.

— Постарайся, чтобы к моему возвращению что-нибудь было. Главное для меня — результат.

Винтер нажал «отбой». Утро было в разгаре, народу на улице стало больше, все спешили в сторону торговых улиц. Винтер расслышал жизнерадостные голоса скандинавов.

— Ничего не нарыли, — сказал Винтер. — Вообще ничего, я не шучу.

— Естественно, — ответил Макдональд.

— Но надежда есть.

— Нас ждут телевизионщики.

— Я совсем забыл.

— Зато они нас не забудут.

Винтер сидел рядом с Макдональдом под прожекторами в маленькой студии.

«Итак, убийство получает самую широкую огласку, — думал Винтер. — Наверное, это к лучшему».

Они не упомянули о задержанном в Гетеборге. Показали несколько фотографий. Зрители звонили в студию, разговаривали с персоналом, все звонки записывались. Когда Винтер позже прослушал запись, он не нашел ничего заслуживающего особого внимания.

Во время передачи Винтеру было трудно сосредоточиться. Он думал о Викингсоне. Это отвлекало.

Потом они сели в машину Макдональда и поехали перекусить. В пабе пахло пивом, жареной печенкой и сигаретами.

— На этот раз свидетели найдутся, — сказал Макдональд, когда они заказали ленч.

— Кто видел Кристиана Ягерберга? — спросил Винтер и достал сигару.

— Да.

— Потому что он черный?

— Совершенно верно. Он черный. Он не местный, поэтому будут не так бояться. К тому же убийца белый…

— Как мы предполагаем.

— Мы же не говорили ничего другого.

— Твое пиво несут.

— И твой пирог.

— Жаль, что не хватило времени пообщаться с твоей семьей.

— Мне тоже не хватило.

— Твои дети узнают тебя при встрече?

— Да, пока я не стригу волосы.

— У тебя есть их фотография?

Макдональд залез во внутренний карман и достал бумажник. Ремень от кобуры стягивал грудь, как кожаный бинт. Блеснул металл пистолета.

На снимке сидели в профиль темноволосая женщина и двое детей лет десяти. У всех были конские хвосты.

— Так они захотели, — сказал Макдональд с улыбкой.

— Как в полиции.

— Упрямая команда.

— Двойняшки?

— Да.

— Вылитая твоя правая сторона.

— Это из-за прически.

Дальше они ели молча. Макдональд взял обоим кофе. После Макдональд повез Винтера в отель. На Кромвель-роуд они попали в пробку.

— Это не город, а задница, — сказал Макдональд. — По крайней мере когда ты за рулем.

— Я люблю сюда приезжать. Это один из редких истинно цивилизованных городов на земле.

— Я знаю, ты просто любишь наши сигары.

— Я люблю разнообразие выбора.

— О да. Большой выбор разнообразных убийц, насильников, наркоманов и сутенеров.

— А еще футбольных команд, ресторанов, концертных залов. И народ, приезжающий со всего света.

— Это правда. Вечная империя. Хотя теперь это называется содружество народов.

— Ты бы мог жить где-нибудь еще?

— Я и так живу не в Лондоне. Я живу в Кенте.

— Ты ж понимаешь, о чем я, Стив.

— Нет.

— Что — нет?

— Я не представляю, чтобы я жил в другом месте.

— К тому же у вас весна, когда у нас еще зима.

Винтер заскочил в отель, вынес сумки, и Макдональд снова вывернул на шоссе А4. Проехали Хаммерсмит, повернули на М4. Винтер смотрел в окно на город. В Остерли-парке мальчишки играли в футбол, ветер развевал волосы. Все было как всегда. Мужчины тащили за собой гольф-карты. Вдалеке проехали три всадника, Винтер не разобрал, женщины или мужчины. Последняя лошадь подняла хвост и опорожнилась, очень элегантно, не нарушая ритма шага.

Рингмар ждал в аэропорту Ландветтер. Винтер замерз, выйдя из терминала. Медлительная весна застряла где-то в море и еще не добралась до Скандинавии.

— Мы его отпускаем, — сказал Рингмар.

Винтер промолчал.

— Но у него нет алиби.

— Хоть это хорошо.

— Ни на какой случай.

— Ясно.

— Мы проверили в «САС» — в те дни он не работал.

— Что-нибудь еще?

Они ехали по трассе, в двух милях впереди сверкал огнями Гетеборг.

— Он был в Лондоне, когда убивали в Лондоне, и в Гетеборге, когда убивали в Гетеборге.

— Что он сам говорит?

— Что он живет обычной жизнью. Стирает, готовит, ходит в кино.

Рингмар забарабанил пальцами по рулю, подгоняя движение.

— Никаких зацепок в его рассказах?

— Нет, и он по-прежнему спокоен.

— Вы не смотрели, работал ли он на рейсах, которыми летали мальчики?

— Смотрели.

— И?

— Он был на всех рейсах.

— Это слишком хорошо, чтобы было правдой…

Рингмар обогнал еще один автомобиль. Винтер потер глаза. В самолете он отказался от еды и кофе и полчаса поспал.

— Все строится на подозрениях квартирного воришки, — сказал Винтер.

— Это не первый раз, когда мы раскрываем дело подобным образом.

— Утечек не было?

— Мы старались. Чтобы не запороть потом опознание.

— Да, этого мы никак не можем себе позволить.

Размахивать фотографиями обвиняемых до официального опознания свидетелями на очной ставке — смертельный грех, считал Винтер. Это рубить сук, на котором сидишь. Однажды они проводили опознание по фотографиям, предъявив свидетелю десять снимков, но это очень рискованно.

— Мы все должны делать по правилам, — сказал Винтер и вспомнил Стенли-Гарденс.

— Мы забирали его ключи, но не успели тщательно проверить его квартиру. Взглянули бегло.

— Я сейчас туда поеду. Мы должны успеть.

— Если мы действительно хотим что-то о нем узнать, мы должны его арестовать и попытаться разговорить вместе.

— Что говорит Биргерсон?

— Он сказал прокурору Вэлде, что перестанет с ним разговаривать, если тот не выдаст ордер.

— Угрожал, значит.

— Стуре тоже ведь очень рискует. Вэлде может принять это за обещание раскрыть дело. Но все-таки он хочет иметь достаточно веские основания.

— У нас их нет, — сказал Винтер.

Рингмар запарковался у здания полиции. Винтер снова был дома. Он вышел из машины, разминая затекшие ноги.

— Кстати, как дела у Бергенхема? — спросил он.

Рингмар запер машину.

— Рыщет, как охотничья собака.

— С каким результатом?

— Говорит, ждет, пока ему назовут какое-то имя.

Винтер бродил по двушке Викингсона. Квартира оставляла впечатление временного пристанища.

«Для чего ему это могло понадобиться, — ломал голову Винтер. — Что-то тут не сходится. Мы не видим чего-то чертовски важного. Моя интуиция не обманывает».

Он поискал в ящиках. Квартира в Лондоне была обитаема, но в этой все выглядело совершенно безжизненным. Стены выталкивали его наружу. Был ли здесь вор? Впрочем, воры очень наглые. «Что я ищу? — думал Винтер. — И где бы я хранил важные вещи во временной квартире? Бумаги? Пленки? Адреса? Счета? Где, где всё? Куда я все положу, чтобы не торчало на виду, если я предполагаю, что никто не вломится ко мне тайно?»

Винтер стоял в полупустой спальне. Кровать, бюро, стол и телефон на стуле. Книжная полка.

Телефон на стуле. Те-ле-фон.

Сюда звонили. Викингсон звонил. Винтер вспомнил схему Солнечной системы в коридоре у Макдональда. Телефонные разговоры как орбиты спутников над западным полушарием. Фиксирование малейшего чиха в трубке.

Это вариант, подумал Винтер. Если Викингсон невиновен, они могут помочь ему это доказать.

Винтер еще раз осмотрелся. Голые стены без картин, у одной из них стоял комод, оказавшийся тут явно случайно. Ящики выдвигались неохотно, недовольно скрипели. Нижний ящик не открылся. Пытался ли его открыть тот полицейский, что приходил до него? Винтер потянул изо всех сил, ящик вылетел из пазов, и Винтер упал, потеряв равновесие. Он почувствовал себя идиотом. И так реально ощутил на себе чей-то взгляд, что обернулся. Никого не было.

Ящик оказался пуст.

Он оглядел комнату, не вставая с пола, в необычной перспективе. Над бюро висело зеркало. Что-то торчало между зеркалом и стеной. Ему повезло, что свет был направлен именно туда.

«Слава Богу», — подумал Винтер, вставая и подходя к зеркалу. Он повернул его, чтобы рассмотреть — и там ничего не оказалось. Он посмотрел на пол: нет, ничего не выпало, ни листочка. С задней стороны зеркала свисал кусочек тряпки.

Он повесил зеркало обратно и лег на пол, чтобы еще раз посмотреть под тем же углом. Ничего нового. «Я слишком нервничаю», — подумал Винтер.

Фотографии, как единственное, что что-то говорило о владельце квартиры, он оставил напоследок. На кухне, над столом, висел коллаж из восьми фотографий. Винтер тщательно рассмотрел их одну за другой.

На всех был изображен только Викингсон в различной обстановке, часто издали. Рингмар говорил, что Викингсон тщеславен. Такие не могут обойтись без фотографий. Снимки смонтировали по кругу. Винтер еще раз осмотрел их по часовой стрелке и вернулся к цифре двенадцать, где Викингсон сидел за чем-то похожим на стойку бара. Кто-то сфотографировал его из-за стойки широкоугольным объективом.

Винтер всмотрелся в детали… и узнал бар. Окно за спиной Викин… Винтер закрыл глаза и вызвал в памяти картинку: он стоит и разговаривает с человеком по другую сторону этой стойки.

«Спокойно, — беззвучно сказал он сам себе. — Успокойся. Ничего удивительного, что в городе есть популярные места».

41

Винтеру казалось, что в комнате совещаний адреналин витал в воздухе. Совсем другой настрой, чем раньше. Сыщики почуяли след и принюхивались, во что бы вцепиться.

За десять минут Винтер рассказал о событиях в Лондоне.

— Я хочу, чтобы все высказались. Не страшно, если мысли будут неупорядоченны. Просто говорите, что думаете. Поехали. Бертиль записывает.

Они сидели полукругом, в центре Винтер. Комната напоминала циферблат, состоящий из одной половины, как будто вторая была им не нужна, они собирались раскрыть дело еще до того, как стрелка перейдет на другую половину.

— Добро пожаловать обратно, шеф, — сказал Фредрик Хальдерс.

«Чертов клоун, — подумала Анета. — Он попытался выдать это за иронию, но все поняли, что он подхалимничает».

— Сара? — повернулся Винтер к женщине.

— Следы говорят о большой силе и ярости, — сказала Сара Хеландер.

— Ярости?

— Так нам кажется. Сила отпечатка, виражи.

— Хм.

— Возможно, высвободилось то, что сдерживалось раньше.

— Ублюдок одержим амоком, — сказал Хальдерс.

— Кто-то выясняет его биографию? — спросил Винтер у Рингмара.

— Еще бы.

— В начале движение спокойно, но потом выходит из-под контроля, — добавила Сара.

— Да, похоже на то, — согласился Хальдерс.

— Придержи язык, Фредрик, — сказал Винтер. — Выступай по делу.

У Хальдерса даже шея покраснела. Он бросил взгляд на Анету. Она ему подмигнула. Он промолчал.

— Каждый раз происходит одно и то же, — продолжила Сара. — Есть план, но действие выходит из-под контроля. Самое страшное, что оно выходит из-под контроля каждый раз одинаково.

— Из чего это видно? — спросил Меллестрём.

— Схема каждый раз одна. Начинает робот, который потом сходит с ума или он был запрограммирован, чтобы сойти с ума.

— La Folie…[4] — прошептан Хальдерс, как строптивый ребенок, который не может сидеть молча.

«Знает ли он французский? — подумала Анета. — Может, он ходил на вечерние курсы?»

— Только в последнем случае, в Лондоне, было немного по-другому, или как будто в тех следах, что я получила от Эрика, не хватает нескольких звеньев.

— Его ведь прервали, — сказал Винтер.

— Это заметно.

Некоторое время все молчали, обдумывая услышанное. «Надо разгадать это жуткое повторение движений, — размышляла Анета. — Оно тошнотворно, но что-то ведь заставляло убийцу их повторять. Мы тоже повторяем в своей работе одно и то же раз за разом. Мы профессионалы в искусстве совершать монотонные действия».

Она откашлялась.

— Анета?

— Мы немного поговорили с его соседями. Спрашивали о его привычках. Там каждый сам по себе, как обычно бывает в муниципальных квартирах, но один сказал, что, похоже, Викингсон много тренировался.

— Тренировался?

— Я не знаю, может, он просто так ляпнул. Но пару раз он встречал Викингсона с большой спортивной сумкой.

— Бертиль?

Винтер повернулся к своему заместителю.

— Это сегодняшние сведения. Вчера мы этого не знали, поэтому не спрашивали его об этом.

— Я имею в виду, что вы нашли у него дома.

Рингмар открыл папку и пробежал глазами список.

— Никаких спортивных сумок.

— Что-нибудь похожее — дорожная сумка, рюкзак?

— Ничего. Только миленькая сумочка с эмблемой авиакомпании. Но мы не успели посмотреть в стенах и под полом.

— А сейчас он дома заметает следы, — подал голос Хальдерс.

— Проверьте, была ли у него карта в какой-нибудь спортивный клуб, — сказал ему Винтер.

— О’кей.

— Проверь все стадионы и спортивные залы: Слоттс-куген, Руддален и так далее.

— Само собой.

— Что он сейчас делает, кстати? — спросил Меллестрём.

— Летит, — ответил Рингмар.

— Тут вот какое дело, — сказал Хальдерс.

Все ждали.

— Мы провели сотни часов, выясняя прошлое жертв и разговаривая с их друзьями, девочками, мальчиками. Мы искали что-то общее. Оказалось, что все трое регулярно ходили в одно и то же заведение.

— Но не Кристиан Ягерберг? — спросил Винтер.

— Про него мы еще не знаем. Может, туда ходит большинство тинейджеров.

Он сказал название клуба, и Рингмар вопросительно посмотрел на Меллестрёма.

— Фредрик сказал это только сегодня утром, — ответил тот.

— Вчера вечером кое-что встало на свои места… — добавил Хальдерс, — но с Кристианом мы еще не успели разобраться.

Винтер задумался. Анета подумала, что он очень устал. «И если уж он так выгладит, то как же тогда выглядим со стороны мы, простые смертные».

— У него была машина? — спросил Винтер, повернувшись к Рингмару.

— Нет. В регистре не значится.

— Регистр — это хорошо, но надо проверить все парковки и улицы в его районе. Может, там стоит машина, владелец которой не найдется, и тогда это может быть его машина.

— Это может быть моя машина, — сказал Хальдерс.

— Что?

— Да опять, опять у меня угнали машину, и в этот раз я не успел схватить мерзавца.

Все помолчали, думая о многочисленных угонах. Винтер затосковал по кофе и сигариллам.

— Мы вызовем его снова на допрос, — сказал он.

— Хорошо, — ответил Рингмар.

— У нас появились к нему новые вопросы. Но сначала надо перекопать его прошлое и настоящее: друзья, знакомые, что делает по вечерам, клубы, бары, кино.

Говоря это, он вспоминал фотографию Викингсона над кухонным столом.

Он посмотрел на Бергенхема. Их самый юный инспектор выглядел немного нездоровым. Кажется, он очень похудел. Дал ли он ему неразрешимую задачу? Или он на нервах от того, что ребенок родится не сегодня-завтра? В таких чувствах Винтер разбирался слабо. У него был богатый жизненный опыт, но отцом он еще не был.

— Ларс?

Бергенхем повернул голову, но смотрел рассеянно.

— Да?

— Что скажешь?

— Я… я нашел контактное лицо, и это может к чему-нибудь привести.

Винтер ждал продолжения. Бергенхем заговорил снова, но с трудом. Винтер не понял — то ли с похмелья, то ли так переживает.

— Мне показалось, что в порнобизнесе затевается что-то новое… Или люди чувствуют изменение ситуации.

— Какое изменение?

— Тревогу, можно сказать. Не только из-за того, что я хожу и задаю вопросы. Они, кажется, знают, отчего можно беспокоиться.

— Кто-то явно тебе это сказал?

— Я, наверное, смогу назвать имя…

Все ждали, что сейчас Бергенхем назовет имя и заполнится последняя страница в папке Рингмара, последняя графа в компьютере Меллестрёма и все пойдут пить кофе.

— …того, кто знает, — сказал Бергенхем.

И все.

Он проехал по мосту домой и удивил Мартину своим возвращением. Она стояла на кухне и смотрела почему-то вниз. Роды могли начаться в любой день.

Он обнял ее, поцеловал. Она пахла яблоками и свежестью. Он положил руку на Малыша.

— Ты разве не должен быть на работе?

— Ты ведь меня не заложишь?

Она рассмеялась.

— Хочешь есть?

— А у нас нет свинины?

— Свинины?

— Я почему-то захотел жареной свинины. У меня ощущение, что я не ел целый год.

— У тебя не было аппетита последнее время.

— Жареная свинина с луковым соусом и вареной картошкой. И никаких овощей.

— Это не очень правильно.

— Что?

— Без овощей.

— Я могу спуститься в магазин.

— Если тебе нужна именно свинина, то иди, у нас нет.

И он пошел. Его обогнали трое детей на скейтах. Они тоже, наверное, прогуливают, подумал Бергенхем.

Небо было чистое и необыкновенно синее. Проходя мимо школы, он услышал школьный звонок — резкий звук, знакомый с детства. «Реформа за реформой, — подумал он, — а звонок остается прежним. Сколько часов я провел в его ожидании, сидя за партой…»

Ему казалось, что он пробудился ото сна. Растерянность исчезла, полюс холода внутри его загадочным образом растаял.

Повлияло ли так возвращение Винтера? «Неужели я так от него завишу? Кто я вообще такой? — Бергенхем поймал себя на мысли, что, хотя болезненная неуверенность прошла, вопросы он задает себе прежние. — Похоже, что я должен доказать что-то другим и самому себе. И я им докажу… я им докажу».

Справа показались магазин и стенды с газетами и объявлениями цвета мать-и-мачехи. «Через пару лет Малыш принесет свой первый букет, и мы засушим его в энциклопедии между А и Б».

«Кто ты есть, помимо того, что ты коп, который собирается купить слабосоленую свинину и испытывает угрызения совести за то, чего он не делал».

Он подумал о ней как об Ангеле, потом как о Марианне, потом снова об Ангеле. Он уже не знал, кто кого к себе притягивал, она его или он ее. «Это наркотик, — подумал он. — Кончено ли с этим? А с чем — этим?

Я знаю, что я делаю, — уговаривал он сам себя. — Я делаю свою работу, и никто не может сказать обратное. Я даже написал отчет».

Ханне Эстергорд проверяла у Марии домашнее задание по французскому. Насколько она могла понять, произношение у Марии было прекрасное.

Она собиралась снять летом домик в Нормандии недели на две и уже заполнила заявку. Деревня называлась Ронси. Она была там однажды, еще до того как родилась Мария. Церковь стояла на горе, но осталась нетронутой во время бомбежек. Это единственная церковь Нормандии, которая уцелела в войну. Как и раньше, простирала она палец к Богу. Ханне хотела вернуться туда и снова поставить свечку, через семнадцать или сколько там лет, от слуги Бога из Гетеборга и ее дочери.

Они закончили с новыми словами, и девочка прочитала отрывок из текста, а потом перевела его. Она уже знала язык лучше, чем мать. Сможет заказывать еду в деревенском ресторане. «Белое вино и апельсиновый сок, пожалуйста». Будет покупать еду для долгих прогулок вдоль моря. Они будут гулять по пустынному побережью, где блестят устрицы после отлива, и находить в белом песке франкоговорящих крабов.

Мария исчезла из кухни. В комнате заговорил телевизор.

Кстати, о белом вине. Ханне открыла холодильник, достала открытую бутылку и налила стакан белого вина. Стекло затуманилось от холодной жидкости. Она отпила глоточек. Слишком холодное. Она оставила бутылку на кухонном столе.

Четверг, вечер, минус три на термометре. Замерзли крокусы, проросшие на прошлой неделе. Интересно, переживет ли заморозки буддлея.

Со стороны Корсвеген снова послышалась сирена. «Как будто они там учатся реагировать по тревоге», — подумала Ханне.

Мария уедет на выходные в тренировочный лагерь с гандбольной командой. Ханне с завтрашнего дня ждет одиночество. Свободные выходные, такая редкость для священника. Она сварит рыбный суп, сходит в кино, почитает, оденется потеплее и пойдет пройтись вокруг озера, и после прогулки щеки целый вечер будут красными.

— Ты зашила мой комбинезон? — крикнула Мария с софы перед телевизором.

— Да…

— А белый свитер постиран?

— Да, и если тебе еще что-нибудь надо, то лучше подойди сюда.

— Что?

— Если надо что-то еще, подойди сюда!

Мария уже хихикала над семейной драмой в телевизоре.

Неделя выдалась хлопотной и нервной. Беседы с полицейскими ее измотали. Во вторник произошла большая авария на дороге, она говорила с теми, кто выезжал на место. Основная тема — усталость. Молодая женщина решила уйти из полиции, потому что все время чувствовала опустошенность.

Подходящая ли это работа для женщин? А для мужчин? Дело не в размере мускулов. Подходящая ли это работа для людей вообще?

Она встала и подошла к дочери.

— Я иду в ванную. Если будут звонить, возьми трубку.

Девочка кивнула, не отрываясь от телевизора, Ханне взглянула на экран. Четверо людей разговаривали одновременно и возбужденно. Семья.

Она захватила стакан с вином в ванную. Пока набиралась горячая вода, она разделась, сложила вещи в корзину для стирки, отпила вина, поставила стакан на бортик ванны, подошла поближе к зеркалу и стала себя рассматривать. Она провела рукой по животу, подняла ладонями грудь. «Мне еще нет тридцати пяти, и вот так я выгляжу», — думала Ханне. Она отяжелела, но талия видна и грудь пока еще упруга. Она встала в профиль. Попа слегка отвисла, но это зависит от того, с какой точки смотреть.

По мере заполнения ванны вода бурлила все тише. Она выключила воду и опустила одну ногу в ванну. Горячо и приятно.

Она долго лежала в воде. Кожа на подушечках пальцев превратилась в песчаные дюны. Снова пронеслось воспоминание о Франции. Она допила вино и закрыла глаза. На лбу выступила испарина.

Самым ужасным был визит к маме Кристиана. Семья Ягерберг, на калитке почтовый ящик в форме скворечника. Отец был уже в Лондоне, он сорвался туда сразу, как получил известие.

Мальчик был приемным сыном. Имело ли это значение, было ли по-другому? На секунду ей показалось, что да. На обратном пути она спросила об этом Эрика, но он был не в состоянии разговаривать, или не хотел, и молчал всю дорогу. Они ехали под шуршание дворников на лобовом стекле. С неба падало нечто среднее между дождем и снегом. Дома совершенно потеряли свой цвет под северными облаками.

— Это начало конца, — внезапно сказал Эрик.

— Ты о чем?

— Сейчас все начнется. — Он включил свой джаз. — Будь готова.

В сумерках Винтер сел на паром, идущий в Асперо. Сошел он на Альбертс-Бригга. Поднялся на гору. Болгер сидел у своего домика.

— Жутко красиво, да?

Болгер обвел рукой окрестности. Внизу простирался хвойный лес, за ним шхеры. Можно было разглядеть острова Стирсё, Донсё, залив Каттегатт и паром Стена-Лайн во фьорде между скалами.

— И это все мое, — сказал Болгер. — «Мое богатство», как пели в псалме.

— Сколько прошло, год? — спросил Винтер.

— Разве ты не был тут летом?

— Нет.

— Я хотел, чтобы ты увидел, как тут красиво.

— Очень.

— Было красивее, когда я тебя приглашал. Конец марта — лучшее время.

— Почему?

— Тогда зелень не заслоняет важное. Только вода, скалы и небо.

— А яхты?

— Очень мало.

— Я слышал, что ты снова беспокоился насчет Бергенхема, — сказал Винтер.

— Расслабься и наслаждайся видом.

— Он где-то запалился, Болгер?

— Нет ничего выше этого. — Болгер опять обвел рукой пейзаж.

Винтер ощутил запах морского ветра. Внезапный порыв пригнул кусты у домика.

— Ты часто сюда приезжаешь? — спросил Винтер.

— Чаще и чаще.

— И на ночь остаешься?

— Иногда. Если нет настроения заводить мотор.

Лодка Болгера, сделанная из того же дерева, что и домик, отдыхала у причала.

— Парень связался со стриптизершей, — сказал Болгер. — Одной из самых популярных.

— Значит, у него были на это причины, и ты это уже мне говорил, когда звонил в Лондон.

— Дело ваше.

— Кто она?

— Просто стриптизерша.

— Ты из-за этого меня позвал?

— Ты же сам сказал, что тебе надо проветриться.

— Кто она? — снова повторил Винтер.

— Она кололась, а таким что угодно в голову вступает.

— Ты хорошо ее знаешь?

— Нет.

— Но тебе это не нравится.

— Это никогда не бывает безопасным, Эрик.

— Что я должен сделать?

— Выяснить, чем он занимается.

— Я это прекрасно знаю.

— Ты всегда все прекрасно знаешь… — сказал Болгер.

— Что ты хочешь сказать?

— Где…

— Не понял?

— Матс…

— Что ты там бормочешь, Болгер? При чем тут Матс?

Болгер взглянул на Винтера снизу вверх.

— Не бери в голову, — сказал он.

— О чем это все?

— Да черт с ним, — сказал Болгер. — Пойдем в дом, Эрик, выпьем по капле.

Винтер наблюдал, как над морем надвигается вечер. Огни двух встречных паромов на мгновение слились в один, став в два раза сильнее.

Они пили кофе и шнапс. Болгер развел огонь в камине, это было единственное освещение.

— Когда паром идет обратно?

— В восемь.

— Если хочешь, можешь остаться на ночь.

— Спасибо, нет времени.

— Есть одно дело… Когда я подумал обо всем этом еще раз…

Винтер допил кофе, чувствуя покалывание на языке от местного шнапса. Он откусил кусочек сахара.

— Я подумал, что, может быть, эти мальчики, которых убили, бывали у меня в баре…

— И ты только сейчас об этом говоришь?

— Я не видел именно их, но большинство ребят их возраста заходят сюда раз или два в месяц. Обычно они собираются по четвергам.

— Мм…

— Надо бы проверить.

— Конечно.

— Может, я им тоже что-нибудь подавал, раньше я об этом не задумывался.

— Мм…

— Покажи мне фотографии еще раз.

Болгер настоял, чтобы Винтер пошел с ним к недавно им сооруженному очагу на скале. Вечер накрывал их синей чашей. Взвились языки пламени, цвета переливались из желтого в кроваво-красный. Лицо Болгера то пропадало в дыму, то появлялось вновь. В огне Винтеру мерещились скачущие фигуры.

42

Винтер прочитал оба письма квартирного вора. Он достаточно подробно и убедительно описал окровавленную одежду и подслушанный из-под кровати разговор.

В гетеборгской квартире Викингсона нашли следы крови — человека и животного. Макдональд тоже нашел кровь на Стенли-Гарденс. Это были свежие новости, и чья там кровь, еще не выяснили. Кровь капает, как бы ни был осторожен человек, подумалось Винтеру.

Он размышлял о беседе по телефону. Вор пишет, что Викингсон произнес «пленка». Что конкретно он имел в виду?

Они проверили звонки Викингсона. Он никогда не звонил в Лондон. Впрочем, он и в Гетеборге редко кому-то звонил. В тот день, когда его подслушал вор, Викингсон звонил в телефон-автомат в центре города.

Если только в письмах была правда. Если это не еще один псих. Письма выглядели заслуживающими доверия, но точно никогда нельзя знать.

Викингсон вернулся в Гетеборг, и прокурор под нажимом все-таки разрешил его временно задержать. Винтеру стало спокойнее, он получил время подумать. Теперь в течение четырех дней они должны были предъявить суду основания для ареста, если они хотели его арестовать, и Винтер пытался оттянуть этот момент. С теми доказательствами, что есть у них сейчас, ордер на арест никто не даст.

У них было максимум четыре дня. «Надо организовывать опознание. По другую сторону стеклянной стены поставим Бекмана, водителя трамвая», — думал Винтер.

Он когда-то изучал, как функционирует память. Опознание — ключевое звено многих уголовных расследований. Так часто все усилия идут псу под хвост из-за непрофессионализма, халатности или простой невнимательности! А ведь человеческая память хорошо приспособлена именно для распознавания лиц.

И Винтер позвонил Рингмару.

— Бертиль, ты можешь заглянуть ко мне на минутку?

Вошел взволнованный Рингмар.

— Бодро выглядишь, — сказал ему Винтер.

— Появился свет в конце туннеля…

— Я думаю, что Бекман может нам помочь при опознании. Но сначала мы устроим еще один допрос, более когнитивный.

— Ты читаешь мои мысли, — с иронией сказал Рингмар. Он почему-то не выносил некоторых слов из лексикона Винтера.

Когнитивный метод позволяет свидетелю задействовать все резервы памяти. Вопросы будут более открытыми, времени на раздумья больше. Бекман опишет каждую деталь с разных углов зрения, все действия в прямой хронологии и вразброс.

— Мы не должны ошибиться, — сказал Винтер.

— Ты повторяешься.

— Нужно найти семь человек для опознания.

— Сделаем.

То есть Бекман увидит восьмерых, Викингсона среди семи подсадных.

Ту же процедуру они должны провести с Дугласом Свенссоном, у которого работал Джейми Робертсон. Возможно, он опознает в нем типа, зачастившего в их бар перед убийством Джейми.

— Надо правильно выбрать этих семерых, — сказал Винтер.

Они не могли просто поставить Викингсона среди семерых бомжей. Подбор правильной комбинации был всегда мучительным процессом.

— Габриэль начинает допрашивать Викингсона, — напомнил Рингмар.

— Я знаю. Сейчас туда пойду.

— Мы немного изучили его прошлое и личную жизнь.

— Как я понял, семьи у него не было.

— Да, ни жены, ни детей, если ты это имеешь в виду.

— Да.

— Он не гомосексуал.

Винтер подумал, что не стоит рассказывать, как они с Макдональдом вломились в лондонскую квартиру. Во всяком случае, не сейчас. Но он видел там некоторые мелочи, которые показались ему знакомыми. Он вспомнил Матса.

— Собственно, это не очень важно.

— Если не учитывать того, что он убивал только мальчиков.

— И что в убийствах может быть сексуальный мотив, который мы просто не можем разглядеть.

Это могло быть скрытым или опосредованным мотивом. Убийца использовал растерянность жертв и тягу к новому. На этом невероятно легко сыграть. Хотя молодые и называют себя циниками — или это их родители так им внушают, — под иронией скрывается беззащитность и поиск себя. В этом заключаются и спасение, и смертельная опасность.

— Молодых легче использовать, — добавил Винтер.

— Ты сам еще молодой, — сказал Рингмар.

— Меня тоже используют, только не таким образом.

— То есть это общество виновато.

— Естественно.

— И что, так всегда?

— Общество получает тех, кого оно само воспитало.

— А есть надежда на лучшее?

— Я не знаю, Бертиль.

— Как ты будешь встречать Новый год?

— Если ты имеешь в виду, запланировал ли я что-то особое, то нет.

— Ты будешь сидеть дома и проигрывать Колтрейна красивой женщине.

— Очень может быть.

— Кстати… Мы говорили с несколькими женщинами, знакомыми с Викингсоном.

— Я видел в протоколах. Он был неразборчив в связях?

— Эти времена уже в прошлом.

— А когда были такие времена?

— До того, как гомосексуальный стюард привез вирус СПИДа из Африки в Нью-Йорк.

— Ты напомнил ему об этой легенде?

Входя в комнату, Винтер чувствовал на себе серьезный взгляд Карла Викингсона. Это был крупный мужчина с прямыми светлыми волосами, немного длиннее, чем на фотографиях, и выглядел он как человек, отвечающий за свои действия. У него должна быть хорошая память, подумал Винтер.

Допрос проводил педантичный Габриэль Коэн, сейчас он возился со своими бумагами. Винтер кивнул ему и сел. Викингсон повертелся на стуле, как бы находя лучшую защитную позицию.

— Это комиссар Эрик Винтер, — сказал Коэн. — Он будет присутствовать на допросе.

Винтер кивнул, Викингсон поднял палец в знак приветствия, словно делая ставку.

И Коэн начал допрос, один из бесконечно многих.

Сначала он разбирался с тем, что делал Викингсон в то время, когда совершались убийства. Подозреваемый несколько раз извинялся, что не ходил с дневником и письменным столом, привязанным к груди.

Габриэль Коэн: Вы сообщили, что в субботу встречались со знакомой, но она не подтверждает информацию, что вы пробыли вместе целый вечер.

Карл Викингсон: Память подводит всех.

Г.К.: Вы утверждаете, что она забыла?

К.В.: Да.

Г.К.: Мы еще к этому вернемся. Расскажите, пожалуйста, что вы делали двадцать четвертого.

К.В.: Я вернулся из Лондона, привез некоторые вещи.

Г.К.: Какие вещи?

К.В.: Туалетные принадлежности.

Г.К.: У вас две квартиры?

К.В.: Вы же знаете…

Г.К.: Я не понял ответа.

К.В.: Вы знаете, что у меня две квартиры.

Г.К.: Сколько времени вы живете в двух квартирах?

К.В.: Я бы не назвал это квартирой.

Г.К: Что именно?

К.В.: Жилье в Гетеборге. Это скорее…

Г.К.: Я не понимаю ответа.

К.В.: Место для ночевки.

Г.К.: Сколько времени вы ею пользуетесь?

К.В.: Некоторое время. Вы можете узнать это точнее, чем я.

Г.К.: Я повторяю: сколько времени вы пользуетесь квартирой?

К.В.: Может, полгода.

Г.К.: Почему вы ее сняли?

К.В.: Однушку в Гетеборге?

Г.К: Да.

К.В.: Я хотел иметь возможность встречаться иногда с людьми, когда я свободен.

Г.К.: Но вы ни с кем там не встречались.

К.В.: Что?

Г.К.: Вы не могли бы назвать, с кем именно вы встречались дома?

К.В.: Тут вам не повезло.

«Нет, это тебе не повезло», — подумал Винтер, изучая Викингсона. Тот не потел, не крутился на стуле, не проявлял видимых признаков нервозности. Были ли у него психические отклонения?

Г.К.: Вы сообщили, что сняли квартиру в Гетеборге, чтобы иметь возможность встречаться с друзьями.

К.В.: Совершенно верно.

Г.К.: Где именно вы встречались с ними?

К.В.: В каком смысле?

Г.К.: Приведите пример, где вы виделись с вашими друзьями.

К.В.: Дома у кого-нибудь. Не у меня, так как там слишком тесно.

Г.К.: Вы никогда не приглашали кого-нибудь домой?

К.В.: Только пару женщин, у которых не было настроения идти к мужьям.

Г.К.: Ваши соседи говорят, что к вам приходили гости.

К.В.: Значит, меня тогда не было дома.

Г.К.: Вы занимаетесь спортом?

К.В.: Каким спортом?

Г.К.: Любым.

К.В.: Нет.

Г.К.: Физкультурой?

К.В.: Все, что мне надо, я получаю на борту.

Г.К.: На борту?

К.В.: Да, в самолете. На работе приходится чертовски много ходить.

Г.К.: Вы не ходите в спортзал?

К.В.: Бывало, но уже давно не ходил. Если кто-то сказал, что видел меня там, то он врет.

Г.К.: Нет, никто не говорил.

К.В.: Хорошо.

Г.К.: Но вас несколько раз видели с большой спортивной сумкой.

К.В.: И что? Я вожу в ней свои вещи между Лондоном и Гетеборгом.

Г.К.: Мы не нашли ее в гетеборгской квартире.

К.В.: Она сейчас в Лондоне.

Г.К.: Там мы ее тоже не нашли.

К.В.: Вы были в лондонской квартире?

Г.К.: Заместитель главного следователя Бертиль Рингмар уведомлял вас, что мы произвели обыск в вашей квартире в Лондоне.

К.В.: Черта с два мне кто-то что-то сказал!

Г.К.: Вы получили всю необходимую информацию.

К.В.: Чушь.

Г.К.: Скажите, пожалуйста, где сейчас находится ваша спортивная сумка.

К.В.: Чего?

Г.К.: Где спортивная сумка?

К.В.: Наверное, вы ее сперли.

Г.К.: Может, она находится в каком-то другом месте?

К.В.: Нет, конечно. Она в Лондоне. Мои коллеги могут подтвердить, что она была со мной в последний раз, когда я был в Лондоне. То есть еще вчера.

Г.К.: Но ее нет в вашей квартире.

К.В.: Значит, коп ее спер.

Г.К.: Никто из ваших коллег не помнит, чтобы вы были с большой спортивной сумкой.

К.В.: У них есть другие заботы помимо моей сумки.

Г.К.: У вас две такие сумки?

К.В.: Чего?

Г.К.: У вас две спортивные сумки?

К.В.: У вас что, в глазах двоится?

Г.К.: Отвечайте на вопрос.

К.В.: Ответ — нет.

Г.К.: У вас есть машина?

К.В.: Нет.

Г.К.: Вы пользуетесь чьей-нибудь машиной в Гетеборге?

К.В.: Беру ли я напрокат? Иногда случается.

Г.К.: Все время одну машину?

К.В.: Я не понимаю, о чем вы.

«Все ты понимаешь, ублюдок, — думал Винтер. — Скоро поймешь еще лучше, подожди».

Г.К.: Есть ли какая-то машина в Гетеборге, которой вы пользуетесь регулярно?

К.В.: Нет.

Г.К.: Вы не пользуетесь автомобилем марки «опель-кадет-караван» белого цвета с регистрационным номером АНГ 999?

К.В.: Что?

Г.К.: Отвечайте на вопрос.

К.В.: В чем заключается вопрос?

Г.К.: «Опель-кадет-караван» 1988 года, белого цвета, номер АНГ 999. Вы им пользуетесь?

К В.: Нет.

Г.К.: Он стоит на платной стоянке на улице Дистансгатан в семистах метрах от вашего дома.

К.В.: И что?

Г.К.: Парковка принадлежит вашему знакомому Петеру Моллеру, который показал, что вы арендуете этот автомобиль.

К.В.: Это неправда.

Г.К.: Неправда, что вы его арендуете?

К.В.: Вранье.

Г.К.: Вы когда-нибудь видели этот автомобиль?

К.В.: Никогда.

Г.К.: Он зарегистрирован на имя Викинга Карлссона.

К.В.: Ах вот как.

Г.К.: Это случайность?

К.В.: Что случайность?

Г.К.: Что владельца так зовут?

К.В.: А как вы сказали, его зовут?

Г.К.: Викинг Карлссон.

К.В.: Впервые слышу.

Г.К.: Это не ваша машина?

К.В.: В сотый раз говорю, что нет. Вы же сами назвали имя владельца только что.

Г.К.: Мы нашли в машине отпечатки пальцев, совпадающие с вашими.

К.В.: Чушь.

Г.К.: Мы нашли также следы крови в багажнике и в других местах.

К.В.: Об этом я ничего не знаю.

Г.К.: Вы не знаете, откуда в машине взялась кровь?

К.В.: Ни малейшего представления.

Г.К.: Откуда в машине ваши отпечатки пальцев?

К.В.: Единственное объяснение, которое я могу найти, — это что я когда-то ехал в ней пассажиром. Иногда я ловлю машину на улице.

Г.К.: То есть вы ехали в этой машине?

К.В.: Наверное, ехал, раз вы нашли там мои отпечатки, или как? И единственным объяснением может быть то, что хозяин занимается черным извозом.

Г.К.: Почему лжет ваш приятель о том, что вы арендуете парковочное место?

К.В.: Вы о чем?

Г.К.: Почему вы говорите, что ваш приятель лжет о том, что вы арендуете у него парковочное место?

К.В.: Теперь припоминаю…

Г.К.: Не понял ответа.

К.В.: Точно! Я совсем забыл. Я действительно когда-то снял там место, но тут же сдал его другому.

Г.К.: Тогда вы можете назвать имя человека, которому вы сдали место.

К.В.: Конечно. Но дело в том, что я не получал от него известий уже много месяцев. И денег тоже.

Г.К.: Но вы продолжаете платить за парковку сами?

К.В.: Я бы не хотел остаться без места в случае необходимости.

Г.К.: А тот, кому вы сдали, не вступает с вами в контакт?

К.В.: Да, давно.

Г.К.: Но в то же время на вашей парковке стоит машина, которую вы не знаете, но на руле и двери которой есть ваши отпечатки.

К.В.: Удивительно, какие иногда бывают совпадения.

Г.К.: Анализ показал, что кровь в машине совпадает с частью крови в вашей квартире.

К.В.: Групп крови не так много, кажется, три?

Г.К.: У нас есть также показания свидетеля, что в вашей квартире в Гетеборге находилась одежда со следами крови.

К.В.: Кто это сказал?

Г.К.: У нас есть показания свидетеля, что одежда лежала в черном пластиковом пакете в вашей квартире.

К.В.: Вранье.

Г.К.: Откуда эта кровь?

К.В.: Какая кровь?

Г.К: Пятна крови…

К.В.: О’кей… я должен сказать одну вещь.

Винтер встрепенулся и переглянулся с Коэном.

Г.К.: Что вы хотите сказать?

К.В.: Я не убийца.

Г.К.: Вам будет лучше, если вы признаетесь.

К.В.: Что?

Г.К.: Если вы признаетесь, вы почувствуете большое облегчение. Прекратятся все эти допросы.

К.В.: Черт побери, я не делал этого.

Г.К.: А что вы делали, Карл?

К.В.: Я…

Г.К: Я не понимаю.

К.В.: Я…

Г.К.: Я не слышу.

К.В.: Этому есть объяснение. Дело в том, что мы с приятелем иногда охотимся в свободное время.

Г.К.: Вы иногда охотитесь в свободное время?

К.В.: Да.

Г.К.: На кого вы охотитесь?

К.В.: Лоси, косули, зайцы, птицы.

Г.К.: Это незаконная охота?

К.В.: Да.

Г.К.: Я правильно понял, что вы занимаетесь браконьерством?

К.В.: Да.

Г.К.: Когда это происходило?

К.В.: Каждый раз, когда я бывал в Швеции. Поэтому я и… у меня нет алиби.

Г.К.: Где вы охотитесь?

К.В.: В лесах к северу от Гетеборга. Далсланд, Вермланд. Это не для того…

Г.К.: Я не слышу.

К.В.: Это не ради денег. Хотя это неплохо…

Г.К.: Я не понимаю ваш ответ.

К.В.: Хотя за это неплохо платят.

Г.К.: По какой причине вы занимаетесь браконьерством?

К.В.: Это захватывающе.

Г.К.: Вы охотитесь, потому что это захватывающе?

К.В.: Вы знаете, каково это — целый день заискивать и улыбаться вечно ноющим пассажирам?

Г.К.: Нет.

К.В.: Как-нибудь попробуйте.

Г.К.: Итак, вы охотитесь, когда бываете в Швеции.

К.В.: Да.

Г.К.: И вы используете тот автомобиль, о котором мы говорили? Белый «опель-кадет-караван» 88-го года, номер АНГ 999?

К.В.: Да.

Г.К.: Чья кровь в машине и квартире?

К.В.: Осталась после охоты, конечно же.

Г.К.: От охоты?

К.В.: Мы же забиваем зверей, черт возьми.

Г.К.: В вашей машине и квартире обнаружена человеческая кровь.

К.В.: Наверное, кто-то из нас порезался.

Г.К.: Кто именно?

К.В.: Насколько я помню, мой товарищ как-то порезался.

Г.К.: Как его имя?

К.В.: Это обязательно?

Г.К.: Да.

К.В.: Петер Моллер.

Г.К.: Владелец парковки?

К.В.: Да.

Г.К.: А вы кого-нибудь резали, Карл?

К.В.: В каком смысле?

Г.К: Вы убили мальчиков, Карл?

К.В.: Нет, черт возьми. Вы же это понимаете.

Они молчали, пока Карла Викингсона уводили обратно в камеру. Коэн выключил магнитофон, собрал бумаги. После ухода Викингсона комната казалась больше, как будто его голос занимал место, как диван.

— Что скажешь? — поинтересовался Коэн.

— Нет слов, — сказал Винтер, — очень специфичный тип.

— Полное безумие.

43

Через три дня Викингсона арестовали. Хоть и против своей воли, но прокурор вынес такое решение. Из зала суда он вышел с видом, как будто искал кран, чтобы срочно отмыть руки. Сыщики мечтали о месяце. Вэлде дал им две недели. Викингсон был арестован на четырнадцать дней.

Викингсон только покачал головой. Жалкий браконьер, внезапно очутившийся в высшей лиге. «Мне здесь не место», — говорил весь его облик.

Они поставили его рядом с семью другими блондинами ростом метр девяносто, и Винтер сам мог стоять там, или Бергенхем, или Болгер. Или Макдональд в парике.

Винтер представил и мальчиков, стоящих тут: с засунутыми в карманы руками, уже немного проголодавшихся, хотя до ленча еще два часа, не думающих о смерти.

Никто из свидетелей Викингсона не опознал. Может, они слишком хорошо подобрали подставных. Винтер даже предлагал опробовать сначала на тест-группе, но ему не разрешили.

Макдональд в Лондоне организовал опознание по фотографиям. Андертон, свидетель, который видел Пэра с мужчиной в парке, тоже не выделил Викингсона из остальных. Волосы были совсем не те. И что-то еще не совпадало, но Андертон затруднялся сказать точно. Кажется, что-то с курткой.

Все пошло не так с самого начала. Они снова замкнулись в том, что есть, а время бежало.

Маккой Тинер и квартет Джона Колтрейна играли вступление к «Если бы я знал». Время давно перевалило за полночь. Винтер слушал и ждал, когда сквозь ночь к нему подступит рассвет. Он писал новый сценарий и не вставал, пока не закончил основную часть.

Наконец Винтер поднялся и заходил по комнате. Монитор отражался в окне прямоугольником неустойчивого света. Заиграли «Легко вспоминать». Черта с два «легко», думал Винтер, пока мелодия растекалась по комнате. Запись 1966 года. Винтеру было шесть лет.

Когда пластинка закончилась, он поставил Чарли Хадена, чтобы не спугнуть настроение. Музыка, подходящая для воспоминаний, даже для таких, которые заставляют его наматывать круги по комнате.

Он снова присел к компьютеру, прокрутил текст туда-сюда. Вырезал абзац и вставил тремя страницами дальше. Это будет начало концовки. Приходилось думать о том, о чем думать совсем не хотелось. Он мысленно вернулся в бар Болгера. Почему Викингсон сидел именно у стойки? Винтер попытался исключить связь между ними, Викингсоном и Болгером, но у него не вышло.

Винтер буквально заставил себя думать о Болгере. Он его знал, но насколько хорошо? Он втянул Болгера в это дело как… консультанта. Вышло не так? Он обращался к товарищу?

Ему надо полностью изменить угол зрения, применить способности аналитика. Если они у него еще есть.

Почему Болгер сказал, что давно знает музыкальный магазин в Брикстоне… хотя его только что открыли? Винтер специально проверил. Болгер сказал, что не был в Лондоне уже много лет. Причем повторил это несколько раз.

Винтер встал и поставил другую пластинку, и по комнате разлетелись безумные аккорды свободного джаза Альберта Айлера и Дона Черри. Не так давно Болгер ставил музыку Винтеру, а кажется, что прошло сто лет.

Продавец в Лондоне поставил для Винтера диск. Перед этим туда заходил некий скандинав. «Получается, продавец получил инструкцию проиграть для меня этот диск», — вдруг осознал Винтер.

Второй скандинав диск купил.

Болгер спросил Винтера, был ли он в джазовом магазине. Он позвонил Винтеру в Лондон, когда тот был в отеле.

Винтер выкрутил громкость на максимум, до предела с болевым порогом. Взял пришедший вчера счет от «Европолитанс» за мобильный телефон и вернулся к столу. Еще вчера что-то показалось ему странным, и сейчас он взглянул на детализацию платежей повнимательнее.

Постоянный сбор. Внутренние разговоры. Особые разговоры. Это, наверное, переадресованные с другого номера, подумал он. Разговоры за рубежом, роуминг. Звонки на его номер из-за рубежа. За такие звонки он платил сам. Очень маленькая сумма. Но с Болгером они болтали довольно долго. Счет неправильный? Винтер позвонил в службу поддержки «Европолитанс» и через несколько минут получил приговор: Болгер звонил из Лондона.

Бергенхем ступил на неустойчивую темную палубу. Свет проникал только из иллюминатора Марианны.

Она открыла, и он притянул ее к себе.

Внутри было тепло. Они немного выпили.

— Это последний раз, — сказал он.

— Последний выходной? — спросила она.

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— A-а, работа окончена.

— Да, это моя работа.

— Я думала, между нами что-то большее.

— Да, было большее. Но больше не так.

— Тогда уходи.

— Можно, я просто посижу немного.

— Реши, или туда, или сюда.

— Я решил.

— Ты хочешь, чтобы я тебе что-нибудь сказала или нет?

— Что?

Лодку начало раскачивать, но он уже привык, и нужные мышцы реагировали автоматически.

— У тебя была задача, как я поняла.

— У меня оказалось больше задач, чем я думал вначале.

— О Господи.

— Ничего не поделаешь.

— Ты меня используешь.

— Нет же, нет.

— И сам это прекрасно понимаешь.

— Тогда я и сам себя использую.

— Ты хочешь, чтобы я назвала тебе имя?

Ему показалось, что она швырнула ему эти слова в полном отчаянии.

— Ты ведь охотился за именем?

У Бергенхема пересохло во рту.

— Есть некто, кого вы совсем не знаете, хотя хорошо с ним знакомы. Я не знаю, насколько он впутан в это… дело, но он меня пугает. И я думаю, что он не один.

— Что-что?

— Ничего.

Бергенхем подождал. Лодка качалась, на причале заорали чайки, все громче и громче.

— Я не много знаю, но я видела его… с одним из мальчиков.

— Что??

— Может, даже с двумя.

Бергенхем молчал, и чайки замолчали.

— Когда ты его видела?

— Как и я, он живет ночной жизнью.

— Ночной жизнью?

— Да. Он же часть… этого бизнеса.

— Он работает в порнобизнесе?

— Конечно. Он полностью ненормальный, психопат или как там это называется.

— Как его зовут?

Она ответила. Бергенхем переспросил, и она повторила.

Его охватил ужас. Он знал, что он должен делать, но ему не хотелось так поступать. Он хотел сделать все один. Наконец он может стать кем-то.

— Почему ты не сказала этого раньше? — спросил он.

— Я не была уверена, что точно помню. И помнила только лицо. Все было так… неясно… и с тобой неясно. А еще, мне не хотелось так рано умирать.

— Больше никто не умрет.

Бергенхем нажал кнопку звонка. Это был безумный поступок, ненужное геройство, он видел палец на кнопке, как чужой. Он нажал еще раз.

Открывший немного удивился. Он был в толстом халате.

— Привет, Ларс.

— Привет.

— Я уже собирался спать.

— Я бы хотел на минутку зайти.

— Мы не можем отложить до завтра?

— Лучше сейчас.

Болгер открыл пошире, и Бергенхем переступил порог.

— Можешь положить куртку здесь. — Болгер показал на стул под зеркалом. — Хочешь чай или кофе?

— Нет, спасибо.

— Сюда, — сказан Болгер и показал на кресло в комнате. — Пожалуйста.

Сам он сел напротив, по другую сторону стола.

Бергенхем сел и огляделся, но никак не мог сосредоточиться. Сердце колотилось.

Он может встать и уйти, сославшись на возможные роды, думал он. «Нет. Я сейчас начну».

— Ты хотел мне что-то сказать, — произнес Болгер.

— Прости, что ты сказал?

— Ты пришел, чтобы что-то сказать обо мне, или как?

Бергенхем искал подходящие слова. И только собрался с духом, как Болгер продолжил:

— Насколько я понимаю, ты разговаривал со стриптизершей. Она сказала тебе, что я подозрительный тип. Я удивлен, что ты не пришел раньше и не спросил насчет ее предположений.

— Я пришел сейчас.

— Но я прав?

— У меня есть пара вопросов.

— Ты приходишь посреди ночи, чтобы задать пару вопросов? По-моему, ты что-то задумал и не можешь дотерпеть до утра.

— Мы говорили со свидетелем, — сказал Бергенхем.

— Вы? Ты хочешь сказать, что ты говорил. Со стриптизершей.

— Мне нужна твоя помощь.

— Уже поздно менять тактику.

— Что?

— Ты пришел сюда не за помощью. Ты пришел облить меня грязью.

— Н-нет…

— Я уже помог тебе, сопляк, я охранял тебя, когда ты бегал за этой ненормальной девкой. Не думай, что я этого не видел. Ты не полицейский, ты ребенок. Она что-то сказала, и ты тут же пошел сюда. Мне надоело, я поговорю об этом с Эриком.

— Я не говорил с ней о тебе.

Болгер не ответил. Он спокойно сидел, его голова заслоняла лампу, и вокруг головы сиял ореол.

— Это ты сделал, — сказал Бергенхем.

— Что, черт возьми?!

— Раньше я не был уверен, но теперь знаю точно.

— И где группа захвата?

— Ты ублюдок.

Болгер рассмеялся. Его халат распахнулся, открыв волосатую грудь.

— Ты слишком далеко зашел, парень.

— Ты убил мальчиков.

Болгер улыбался и молчал.

— Я не знаю почему, но мы это выясним. С Божьей помощью мы это выясним.

— Ты пьян или ширнулся у этой наркоманки? — спросил Болгер.

— Ты едешь со мной?

— Что?

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Ты подозреваешься…

Болгер встал.

— А я хочу, чтобы ты сейчас ушел. Тогда мы забудем этот странный случай.

— Я не уйду, — сказал Бергенхем.

— Тогда я позвоню Эрику.

— Я сам позвоню.

— Вперед. У тебя же есть с собой мобильный.

— Нету, — сказал Бергенхем и поднялся. Он видел телефон на столике в форме полумесяца, что стоял у окна. Он прошел между креслом и столом, и Болгер поднялся, когда он проходил мимо него. Они были одного роста. Бергенхем посмотрел Болгеру в глаза.

— Я позвоню сам, — сказал Болгер.

— Подвинься, — сказал Бергенхем и поднял руку, но Болгер сделал выпад-другой, и Бергенхем отшатнулся. Он почти потерял равновесие, но удержался и снова двинулся вперед.

— Иди сюда, — сказал Болгер и ударил Бергенхема в плечо.

Бергенхем потерял опору, не удержался на ногах и упал, ударившись затылком о край стола с сильным неприятным звуком. Толстое стекло не разбилось. Глаза Бергенхема закатились, и он сполз на пол. Он лежал рядом со столом, по телу пробежала дрожь от головы до ног, и еще раз.

Болгер услышал звук из его горла и наклонился над ним. Стон на одной ноте, который, казалось, не имел отношения к лежащему раненому человеку.

Бергенхем лежал с закрытыми глазами без сознания. Вдруг они открылись — но Болгер не знал, видит ли он что-нибудь, — и снова закрылись. Снова донесся ужасный звук из его горла. Болгер не мог этого слышать. Он этого не просил, он никого не приглашал. Он поднял его голову, положил руку на горло, издававшее столь жуткие звуки, надавил всей тяжестью и почувствовал движение лежащего перед ним тела и надавил сильнее.

Вскоре звуки прекратились. Болгер встал, потянул Бергенхема за ногу. Они еще дергались. Болгер поднял его. Он никогда его не интересовал. Никогда. Он ничего не значил.

Болгер вышел на лестницу со своей ношей, ни о чем не волнуясь, как будто был один во всем мире.

44

Винтер карабкался вверх по горе и вдруг увидел колонку, торчащую из-за камня. Играли «Что нового».

Колтрейн рассматривал пейзаж под горой. Он вынул мундштук изо рта, закурил «Житан» и стал спрашивать Винтера: «Что нового, что нового?» — и мобильный телефон, прикрученный к его тенор-саксофону, звякал по прямой трубе. «Тенор должен быть гнутым, — подумал Винтер, — это сопрано прямой». И только он собрался это сказать, как оказалось, что телефон в руках у Макдональда, который кричит ему, надрываясь: «Возьми трубку, позер, выпендрежник, возьми трубку, пока мальчик не нажал „отбой“! Это мальчик тебе звонит!»

Винтер попытался взять телефон, но он был плотно встроен в саксофон. И он звонил, звонил.

Винтер проснулся. На тумбочке звонил телефон.

«Опять, — подумал он. — Сны становятся реальностью».

Телефон замолк, но тут же начал звонить мобильный с письменного стола. Он вскочил и схватил его, но там уже никого не было. Зазвонил телефон на тумбочке. Он кинулся обратно, сильно приложился большим пальцем ноги об ножку кровати, и через секунду оцепенения его пронзила острая боль.

— Алло… Алло?

От боли у него выступили слезы на глазах. Он попытался выправить палец, но тот не поддавался. Он понял, что палец сломан.

— Это Эрик?.. Эрик Винтер?

Голос женщины очень соответствовал тому, что он сейчас чувствовал, он был похож на порыв боли, прорвавшейся по телефонному проводу. В другое ухо вливался Колтрейн: в гостиной на повторе крутился диск. В который раз он заснул, не выключив все, что надо. Огненно-горячая боль в пальце расползлась по всей ноге, но стала более тупой. Он сосредоточился на разговоре.

— Да, это Эрик Винтер.

— Прости, что беспокою, но это Мартина Бергенхем.

Винтер видел ее несколько раз, и он ей симпатизировал. Она была спокойным и вполне зрелым человеком, чему ее мужу еще надо было поучиться.

— Привет, Мартина.

Винтер зажег лампу, поморгал, пока глаза привыкали к свету, и взял с тумбочки наручные часы, холодившие руку. Четыре часа утра.

— Я не могу найти Ларса, — сказала Мартина.

— Что ты говоришь?

— Он не пришел ночевать, а я сейчас должна ехать…

Винтер услышал, что она начала плакать или продолжала плакать.

— …ехать рожать…

— Он не звонил?

Вопрос был бессмысленный, но иногда случаются и такие.

— Нет. Я думала, он на каком-нибудь задании…

— Этого я не знаю, — сказал Винтер, — но это очень возможно.

— Ты не знаешь? — удивилась она.

— Я не знаю, Мартина, но я узнаю это как можно скорее.

— Я так за него беспокоюсь.

«Боже мой», — думал Винтер.

— Ты там одна?

— Одна… Я позвонила маме, но она живет в Вестеросе.

«В данном случае это все равно что на Карибах», — подумал Винтер.

— Я вызвала такси… — сказала Мартина.

— У тебя есть какой-нибудь сосед, кто может помочь? Или подруга поблизости?

— Я не хотела звонить…

— Я пошлю тебе машину.

— Но такси…

— Ты можешь немного подождать?

— Что?

— Подожди у телефона минуту, не клади трубку. Мне надо уточнить кое-что по другому телефону.

Он положил трубку на тумбочку, сделал шаг и вскрикнул от режущей боли в ноге. На одной ноге он допрыгал до письменного стола, быстро поговорил по мобильнику и вернулся.

— Мартина, ты здесь?

Ногу он держал на весу.

— Да…

— Через десять минут приедет машина, которая отвезет тебя в больницу Сальгренска. В машине можно лежать, если надо. С машиной приедет моя знакомая, ее зовут Ангела, она врач и тебе поможет.

— Да…

— Готовься, они тебя скоро заберут. Тем временем я найду Ларса, и он приедет прямо в больницу. Я уже звоню.

Винтер застыл, сидя на кровати. Потом осторожно поднял ногу и потрогал палец. Он болел, но еще не отек. Может, это все-таки не перелом. Впрочем, это не важно, на пальцы ног не накладывают шины. В крайнем случае он будет ходить в сандалиях.

С очень нехорошими предчувствиями он поковылял в ванную. Лампы там были сильнее, и он стал исследовать палец под ярким светом, когда снова зазвонил телефон. Он захромал обратно. Звонила женщина, которая представилась как Марианна Йонсен. Винтер внимательно выслушал.

Ларса Бергенхема нашли в восемь часов утра. Когда нетерпеливый любитель морских прогулок, не в силах дождаться начала сезона, поехал на причал в Тонгудденсе навестить свою красавицу яхту.

Бергенхем сидел, засунутый между двумя скалами в заливе Хэстевик. Хозяин яхты заметил, что там кружилось больше чаек, чем обычно, а потом он заметил торчащую ногу и от страха забыл все свои дела. По тревоге приехал патруль, и один из полицейских узнал Бергенхема.

Винтер протащил больную ногу за собой через поле, потом вниз, в расщелину. Он стоял рядом с тем местом, где лежал Бергенхем.

«Да, парень, самые важные вопросы жизни могли оказаться для тебя решенными, — думал Винтер. — Для меня тоже».

Во фьорде царило бело-голубое утро, воздух был отмыт, чист и ясен. Паромы везли людей в Данию как ни в чем не бывало. Через месяц поля вокруг зазеленеют и наполнятся жизнью, как будто ничего не случилось, думал Винтер. По дороге ехал автобус, как будто так и надо, в него на остановке заходили люди. Вечером ждет обед, телевизор.

— Это моя вина, — произнес он. — Скажи же, что это моя вина.

Он смотрел на Рингмара.

— Ты как будто меня умоляешь, — ответил Бертиль.

— Просто скажи.

— Он твой сотрудник.

— Больше. Скажи как есть.

— Ты его начальник.

— Я хочу услышать все.

— Возьми себя в руки, а?

Винтер посмотрел на поле. Место, где нашли Ларса, было огорожено. Работали судебные техники. Следы колес выглядели свежими, но последние дни стояла хорошая погода и многие приезжали к воде. Рыбаки, владельцы лодок, просто любители природы.

— Нам больше нечего здесь делать, — сказал Винтер.

— У него кровил затылок, — сказал Рингмар.

— Удушье. Спроси потом доктора, и он скажет, что это была попытка удушения.

Рингмар промолчал. Вокруг кипела работа.

— Мы больше ничего не можем сделать, — повторил Рингмар слова коллеги.

Винтер не мог оторвать взгляд от скал. Он даже не знал, сколько Бергенхему точно лет. Двадцать шесть? Он знал, что Мартина была старше.

— У него родилась дочь, — сказал он Рингмару.

— Ты уже говорил, в машине.

— Все прошло хорошо. Ангела постоянно была с ней, а после обеда приехала ее мать из Вестероса. Теща Ларса.

Рингмар молчал.

— Почему ты не спрашиваешь меня самое главное? — сказал Винтер и встал.

— Что?

— Когда я расскажу ей об этом?

— Господи, Эрик, это…

— Я должен сказать ей сегодня. Мы не можем скрывать это от прессы.

— Да.

— Сегодня.

— Возьми с собой Ханне.

— Я справлюсь сам. Ханне позаботится обо мне позднее.

Они ехали обратно через старый центр Кунгстена. Улицу Лонгедрагсвэген ремонтировали уже который век. Винтер вздрогнул, когда машину тряхнуло.

— Как твоя нога?

— Это палец.

— Но ты можешь ходить.

— Да, это главное.

— Да.

— А стриптизерша исчезла? — спросил Винтер.

— Как сквозь землю провалилась.

— Прошло только несколько часов.

— Мы перерыли все, что можно.

— Думаешь, ее убили?

— Вряд ли. Она испугалась. Бергенхем повел себя непрофессионально. Он ни о чем не докладывал, не держал нас в курсе дела, и это почти стоило ему жизни.

Винтер смотрел на церковь и кладбище за окном.

— Да, в этом вся суть, — сказал Рингмар.

— Суть в том, что если человек непрофессионален, его убивают. Это хорошее обобщение сути нашей работы.

Они свернули на Мариаплан. Гетеборг состоит из двадцати пяти маленьких городков, и все они одинаково опасны, думал Винтер.

— Ты думаешь, он выживет? — спросил Рингмар.

— Он уже по эту сторону черты. Голова будет долго заживать, но он молод и крепок.

— Но он не герой.

— Не в этот раз, во всяком случае.

— Значит, она знает.

— Танцовщица?

— Она знает… — повторил Рингмар.

— И я знаю.

— В каком смысле?

— Скоро уже конец.

Винтер позвонил в бар, ему ответил автоответчик. Он доехал на такси до церкви и дальше пошел пешком, стараясь не привлекать внимания. Вошел в дом, позвонил в дверь. Тишина. Еще раз позвонил. Спустился обратно, перешел на другую сторону дороги. Окна магазина были черны — в апреле темнота падает на город молниеносно.

«Я был глух и слеп, — думал Винтер. — Насколько я виноват? Были ясные признаки…»

Он постарался выкинуть такие мысли из головы. Он уже все это прокручивал.

Подъехал Болгер, запарковался на своем месте у подъезда и вышел из машины. Вечер был так тих и спокоен, что Винтер услышал щелчок замка, когда Болгер поднял руку с пультом. Потом он исчез в дверях.

«Может, это я сумасшедший? — думал Винтер. — Моя история — плод фантазии безумца. Нет ничего невозможного. Реально все».

Винтер не мог сосредоточиться, мысли разбегались. Даже с виду нет красоты и упорядоченности, все расползается и соединяется в асимметричные уродливые фрагменты.

Винтер ждал. Скоро ублюдок выйдет. «Я могу его убить, и моя карьера закончится».

Поднимался ветер, переулок сильно продувался.

Болгер вышел. Поднял руку, отпер свой «БМВ», сел и быстро уехал.

«Удивительно, что, пока я стою, еще никто не прошел мимо, — думал Винтер. — Словно район оцеплен, а по периметру стоят сотни зевак и глазеют. Наверху камера и режиссер».

Он проковылял через дорогу, поднялся по лестнице, позвонил в дверь. Достал связку отмычек. Сталь холодила пальцы сквозь тонкие перчатки. Замок открылся, Винтер очутился внутри. Прошел по всем комнатам. Потом начал с ящиков, но там были только носки и белье. Всюду порядок. Большой аккуратист. В гардеробе одежда, обувь, пояса, галстуки.

В третьем ящике письменного стола лежал небрежно разорванный толстый конверт. В нем три паспорта на разные имена. Но все с фотографией Болгера. Штампов не было, их не ставят внутри Европейского Союза. Это не все паспорта, было больше, подумал Винтер.

Фамилия из одного из паспортов встречалась в списках пассажиров, которые летели в Лондон днем позже после Кристиана Ягерберга. Они все-таки выделили на это ресурсы и начали проверять тот день, когда он летел, предыдущий и последующий.

Эту решающую находку Винтер принял как должное. Только рука слегка дрожала, когда он держал паспорт перед собой. «Я был слеп, но я прозрел и вот держу в руке документ».

Это ведь не может быть одним из случающихся на свете необъяснимых совпадений?

Там были еще бумаги, но уже неинтересные: счета, документы на квартиру, на бар.

В спальне в шкафу хранилась большая стопка порнографических журналов со стандартными моделями и стандартными позами.

Никаких билетов, чеков или счетов из гостиниц.

Он вернулся к письменному столу и взял с полки листы бумаги — штук двадцать, — исписанные беглым угловатым почерком. С виду напоминало пьесу, создающуюся в неистовстве. Винтер почему-то не мог читать, строчки прыгали перед глазами. Вдруг он ясно различил свое имя. Посмотрел на другую страницу, и там ему сразу же бросилось в глаза «Винтер». Он не различал ничего, кроме своего имени.

По затылку пополз колючий холод. Никогда еще он не испытывал такого ужаса, как в эту минуту.

На столе стоял предмет, полностью покрытый салфеткой. Небольшой прямоугольник. Он поднял салфетку и увидел свое лицо. Фотография, сделанная перед выпускным экзаменом в гимназии, была застеклена и вставлена в новую рамку.

45

— Где же он? — спросил Рингмар. — Мы были дома и в баре — никто не знает.

— Я знаю, — ответил Винтер. — Я знаю, где он.

Над фьордом кругами носился ветер, меняя направление как сумасшедший. Винтер стоял на носу полицейского катера, и его преследовали видения: фигура Болгера на вершине горы, тень Болгера над заливом Скутвикен. Голова мерзла, Винтер натянул шапку поглубже.

— Я пойду один, — сказал он, когда катер причалил.

Дикий вереск стелился под ветром, как в молитве.

Болгер стоял у своего нового очага на горе и ворошил кочергой угли. Винтер видел, как Болгер встал, когда он приближался к вершине.

— Сначала ты год не приезжаешь, потом появляешься каждый день, — сказал Болгер, когда Винтер подошел к костру. Он продолжал переворачивать угли и вверх не смотрел. Потом постучал кочергой о кирпичи, отряхивая ее.

«Сейчас, сейчас все произойдет», — думал Винтер.

— Мы нашли Бергенхема, — сказал он.

— И где же он был? У своей танцорши?

— В расщелине у Тонгуддена.

— Он делал все, чтобы отдалиться от прямой дороги.

— Теперь я хочу, чтобы ты поехал сейчас со мной, Юхан.

— Что ты сказал?

— Все кончено, — оказал Винтер.

— Вы нашли убийцу? Только не говори, что это Бергенхем.

— Внизу ждет катер.

— У меня есть что сказать о Бергенхеме и куда он ввязался.

Болгер бросил кочергу, она отскочила от камня со звоном.

— Но ты же никогда не слушал, никогда не хотел меня слушать, чертов всезнайка.

— Пошли, Юхан.

— Ты всегда был самый умный, умнее всех, один на свете, всегда, всегда, всегда.

— Запирай дом.

— Если ты такой умный, что ж ты сразу не раскрыл такое дело? Ты ни на шаг не продвинулся с того дня, как триста лет назад пришел ко мне просить о помощи — моей помощи!

Винтер молчал. Свистел ветер.

— Были знаки, которые могли тебе помочь, но ты слепой, Эрик. Ты глупец.

Они шли вниз по склону, Болгер — как во сне.

— Пока мы здесь идем, это может случиться опять, — сказал он. — Ты об этом не думал?

Они допрашивали Болгера уже три часа, когда Винтера позвали к телефону. Звонила Марианна — судя по шуму, из автомата в центре города.

— Я очень рад, что вы позвонили, — сказал Винтер.

— Это ужасно, — простонала она. — Я прочитала новости. Он был прекрасным человеком.

— Он выживет, — сказал Винтер.

— Что? Что вы сказали? Он не умер?

— Нет.

Кажется, рядом с автоматом по большой луже проехала машина, обдавая водой тротуар. Винтер посмотрел в окно — и правда, над Гетеборгом шел дождь.

— Вам нечего бояться, — сказал он.

— Почему? — спросила Марианна-Ангел.

— Мы его взяли.

— Его?

— Да.

— Болгера?

— Да.

— Вы знали, — сказала она. — Я это поняла, еще когда звонила первый раз.

— Он сам признался.

— Только что?

— Давно еще.

— Я не понимаю.

— Я могу объяснить, но только при встрече.

— Я не знаю…

— Нам совершенно необходимо встретиться. Иначе есть большой риск, что мы его выпустим.

— Но вы же сказали, что он…

— Я все объясню, — сказал Винтер.

Через четыре часа они задержали Болгера по подозрению в убийстве. Болгер отрицал очевидное и повторял, что ему надо отдохнуть. «Может, я вспомню больше, если отдохну», — говорил он.

Винтер встретился с женщиной, которая танцевала на столах для мужчин. Она рассказала, что видела Болгера с двумя из тех мальчиков, которых потом убили. Она узнала их по опубликованным фотографиям. Где она их видела? Там, где бывает немного народу. Почему она или другие ничего не сказали? Она не может это объяснить. «Собственно, вряд ли их видел кто-нибудь еще», — сказала она, и Винтер решил пока не настаивать на деталях.

О Болгере она говорила почему-то неуверенно, с сомнением, и Винтер держал это в голове, пока задавал ей другие вопросы.

— Но он не сказал, что пойдет прямо к Болгеру, когда вы виделись в последний раз?

— Нет, но это было ясно.

События выстроились в цепочку. Все совпадало. Но где напали на Бергенхема, в каком именно месте? Понятно, что не в скалах. Его туда привезли через поле.

Они обыскали квартиру Болгера.

— Может так случиться, что он выйдет на свободу? — спросила она.

— Нет, — ответил Винтер.

— Его арестуют?

— Завтра.

— Кто поверит моим словам?

— Есть и другие доказательства.

— Их достаточно?

— Да.

Но он лукавил. Точного ответа он не знал. Некоторые улики были, но не хватало главного. Внутренняя уверенность Винтера — не аргумент для суда. Он надеялся, что Болгер признается, но кто его знает…

— Вы нам еще понадобитесь, — сказал он перед тем, как попрощаться.

Она кивнула.

— В лодку я не вернусь.

— Вы боитесь?

— А что, это так неожиданно?

— Вы боитесь… кого-то другого?

— Был и другой убийца?

— Мы не знаем.

— О Боже.

Они помолчали.

— Я не знаю, куда мне деться. Кажется, у него был приятель, или как там его назвать.

— Вы его знаете?

— Нет.

Позвонил Макдональд со своей обычной интонацией, сочетающей расслабленность и сосредоточенность.

— Как с доказательствами? — спросил он.

— Надеюсь, наберем. Возможно, мы нашли оружие.

— Твой викинг обрадуется.

— Ему придется быть свидетелем, если мы не найдем чего-нибудь еще. Если Болгер летал и под другими именами.

— Ты же говорил, что Викингсон ненормальный?

— А что мы можем сделать? Он утверждает, что никогда в жизни не видел Болгера. В баре он бывал, но кто там не бывал? С чего бы ему запоминать бармена?

Макдональд молча слушал.

— Мы взялись за его товарища, Петера Моллера. Говорит, ничего не знает.

— А про браконьерство?

— Сказал, что у Викингсона не все дома и он не знает, о чем тот говорит. А у тебя как дела?

— По плану.

— Бумаги готовы?

— Почти.

— Сколько людей об этом знает?

— Только те, кому необходимо знать.

— Прекрасно.

— Может, это и ни к чему.

— Нет, пригодится.

— Ты получил фотографии?

— Вы, шведы, все на одно лицо, как клонированные. Как я проведу опознание по фотографии, если все как близнецы?

Голос заглушался помехами, вклинивающимися в беседу где-то над Северным морем.

— Тот же регион, тот же северный ветер, — удивлялся Макдональд, — но вы так сильно отличаетесь от британцев. Как это объяснить? Я не представляю.

— Абердин на той же широте, что и Гетеборг.

— Ладно, дай нам Бог удачи. Созвонимся.

Габриэль Коэн предложил Винтеру вести следующий допрос самому, но тот отказался. Он сидел на заднем плане, как тень прошлого. Он был готов уйти, если его присутствие помешает.

Заторможенность Болгера уступила место агрессии, он стал насмешлив и активен. Глядя на него, Винтер вспоминал резкого парня, с которым учился в школе. Он вечно был в движении и постоянно говорил о своем успехе в будущем, кем он станет и чего добьется. Он был неглуп и собирался показать, что он умнее, чем многие другие.

Винтер часами сидел и размышлял над поступками Болгера двадцать лет назад, его словами, над своими словами и вспоминал, как складывалась их жизнь все эти годы. Годы, которые гнались за ними, подступая все ближе, пока все не встретились в комнате для допросов.

Габриэль Коэн: Итак, вы не можете полностью объяснить, что вы делали в пятницу, тринадцатого марта.

Юхан Болгер: Я уже все сказал. Я был не в настроении и не желал никого видеть, поэтому оставался дома.

Г.К.: Это может кто-нибудь подтвердить?

Ю.Б.: Это уж вы сами выясняйте. Вы же сыщики, не я.

Г.К.: Для вас было бы лучше оказывать нам содействие.

Ю.Б.: Содействие? В чем? Я невиновен.

Г.К.: Вы уже говорили это много раз.

Ю.Б.: Но ваш большой начальник, там, в углу, этому не верит. С такими друзьями никаких врагов не надо.

Г.К.: В вашей квартире мы нашли три паспорта. Они выданы на имена…

Коэн зачитал имена, Болгер слушал.

Г.К.: Вам знакомы эти документы?

Ю.Б.: Никогда не видел.

Г.К.: Вы никогда не видели эти паспорта?

Ю.Б.: Их подкинули.

Г.К.: Кто может подкинуть три паспорта в вашу квартиру?

Ю.Б.: Ваш шеф. Эрик Винтер.

Г.К.: Вы утверждаете, что начальник отдела расследований полиции округа подбросил эти документы в вашу квартиру?.

Ю.Б.: Это же он туда вломился. Причем незаконно. Такому ничего не стоит подбросить улику — или как там это у вас называется.

Г.К.: У нас нет никаких сведений о том, что кто-то незаконно проникал в вашу квартиру.

Ю.Б.: Но я-то знаю.

Г.К.: Как использовались эти паспорта?

Ю.Б.: Вы не слышали, что я сказал? Я не имею о них понятия.

Они продолжали в том же духе. Винтер смотрел на профиль Болгера, более грубый и жесткий по сравнению с тем, что был двадцать лет назад. Они общались довольно тесно тогда и продолжали видеться все эти годы. Оба оставались холостяками, проигнорировав семейную жизнь, — или это она их проигнорировала. Винтер вспомнил семью Макдональда с конскими хвостами. А у него нет семьи, и, возможно, поэтому ему чего-то не хватает. Даже остатки семьи он не сохраняет — когда он последний раз звонил сестре?

Он думал, скучал ли Болгер по чему-либо. Фоном раздавались голоса — вопросы, короткие ответы — и сливались в один поток где-то посередине комнаты.

Коэн закончил допрос, и Болгера увели. На Винтера он не взглянул.

— Хорошо бы составить его психологический портрет, — сказал Коэн.

— Над этим работают, — ответил Винтер.

46

Макдональд позвонил опять, когда Винтер сидел, опершись лбом на руки, в буквальном смысле держа мысли в руках. Шли дни, свет и тьма сменяли друг друга, и новый ветер дул ему в лицо, когда он накануне переходил площадь Хеден. Там он вспомнил женщину, которой он вернул угнанную машину. Ее телефон был где-то у него записан, но лицо стерлось из памяти. Он пытался вспомнить, но ее черты расплылись под другим воспоминанием, смешались с другими лицами.

Звонок заставил его очнуться от раздумий. В тот момент, когда он поднимая трубку, его осенило — он вспомнил лицо женщины в тот момент, когда она протягивала ему бумажку с номером. Награда нашла своего героя.

— Передача на ТВ, кажется, дала некоторые результаты.

— Ты сказал вчера, что вы не успеваете фильтровать мусор.

— Это было вчера.

— Так что случилось?

— Позвонила пара. Они живут недалеко от отеля, где останавливался Кристиан. Сказали, что видели мальчика с каким-то мужчиной у паба на Камбервель-гров.

— Где это?

— Камбервель-гров? Это та нарядная улица с георгианскими домами, по которой мы проходили. И мои ребята стучались там в каждую дверь, но они были в отъезде, а мы еще не успели пройти по второму кругу.

— Ясно.

— Короче, они видели чернокожего парня лет двадцати, который пил пиво с мужчиной лет на пятнадцать его старше. Крупный блондин.

— Они уверены, что это Кристиан?

— Они уверены, что это твой старый друг.

— Не надо так говорить.

— Как?

— Не употребляй это выражение.

— Хорошо. Как бы то ни было, женщина более уверена, она немного подглядела за ним, когда он ходил покупать пиво.

— По фотографии легко ошибиться.

— Она сказала, что черные так редко заходят в этот бар, что она подумала, что мальчик иностранец.

— То есть ваши местные туда заходить не осмеливаются.

— Да.

— И она говорит, что узнала Болгера?

— Да. Но я сомневаюсь до настоящего опознания с подставными.

— Вот тогда они и покажутся ей все на одно лицо.

Макдональд не сразу ответил, и помехи на линии казались Винтеру обрывками мыслей его коллеги, бурлящими и сталкивающимися друг с другом.

— Что дали допросы? — спросил Макдональд.

— Он отпирается и молчит. В лучшем случае говорит, что не помнит. Последние дни он часто говорил о провалах в памяти.

— Это не первый случай, когда подозреваемый в тяжких преступлениях страдает плохой памятью.

— Я ни в чем не уверен, — сказал Винтер. — С одной стороны, я знаю, а с другой — меня гложут постоянные сомнения. Может быть, мне надо передать дело в более надежные руки. Более спокойные.

Макдональд молчал, Винтер слышал только свое дыхание.

— Психологи работают над его портретом, — сказал Винтер.

— Я очень уважаю судебную психологию.

— Я тоже.

— Но потерю памяти часто симулируют, чтобы избежать наказания.

— Да.

— Но если провалы настоящие, то нам придется туго.

Винтер молчал.

— Разве не так, Эрик?

— Он не признается на допросе. Я знаю, что это за человек, и он никогда не признается.

— Ты уверен?

— Да, я знаю почему.

— Расскажи, пожалуйста.

— Скоро расскажу. Когда я додумаю мысль до конца. Когда допишу до конца.

— Допишешь?

— Да. Допишу конец истории.

Макдональд ждал продолжения, но Винтер больше не собирался рассказывать. Макдональд тяжело дышал, как будто слегка простудился среди английской весны.

— Как дела у Франки? — спросил Винтер.

— Я не думаю, что он позволит втянуть себя во что-то опасное для жизни.

— Но как его поиски? Он же говорил про пытки и обещал разведать побольше.

— Честно говоря, я не знаю. Но сегодня утром он оставлял мне сообщение, я перезвонил, но его не было.

— Может, он все-таки что-нибудь нашел.

— От Франки можно ожидать что угодно.

— Ты ему доверяешь?

— Смотря что ты имеешь в виду.

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— Он, может, с виду и черный, но душа у него белая как снег.

— Понравилась бы ему такая оценка?

— Хм, вряд ли бы он с ходу одобрил. Но если он скажет что-то важное, я тут же тебе позвоню.

— Спасибо.

— Все-таки о памяти, — сказал Макдональд. — Я вспомнил нашу статистику — почти тридцать процентов совершивших тяжкие преступления говорят, что не помнят, как это произошло.

— Я думаю, у нас схожие цифры.

— И большинство лелеют детскую надежду уйти таким способом от ответственности.

— Да.

Но Винтер знал, что жалобы на память надо принимать всерьез. Он профессионально расследует дело, и, если он хочет получить максимум информации, провалы памяти должны быть выявлены и диагностированы. Обычно это оказывается психогенная амнезия — такой у психологов термин.

— Многие уже имели нарушения психики в прошлом, — сказал Винтер.

Он говорил об этом со специалистами. Амнезия часто бывает временной и может действовать как защитный механизм. Часто она сопровождается расстройством идентичности, когда в одном человеке живут несколько личностей.

Разговаривать с экспертом-психологом Винтеру было страшно. Он отдал ему исписанные листы, которые нашел в квартире у Болгера, фотографии и рассказал все, что смог вспомнить, покопавшись в давно забытом.

Он узнал, что потери памяти часто вызываются психической травмой или глубоко запрятанным, давним, но сильно переживаемым конфликтом — например, с важным для них человеком. Что это преступление связано с сильным стрессом и волнениями. И что в момент амнезии преступник не испытывает страха.

Болгер страха не испытывал, он был то равнодушен, то насмешлив. Его глаза темнели, когда он утверждал, что пытается вспомнить, но безуспешно. Иногда двигался как во сне.

Но были и явные признаки симулирования. Винтер целый вечер обсуждал это с врачами, потом пролистал статьи в профессиональных журналах. Надо быть очень осторожным, если амнезия внезапно появляется после преступления. Или если она по-разному проявляется на допросах в разные дни.

Так было и с Болгером — его поведение менялось день ото дня. И он очень упорствовал. Было похоже, что он не вспомнит больше, сколько бы времени ему ни дали и как бы ни помогали вспомнить.

Вечная мерзлота в голове у некоторых, думал Винтер. Только взрыв в их мозге может спасти невинных людей от нападения непомнящих.

— Эрик, ты здесь? — спросил Макдональд.

— Да.

— Назад пути нет.

— Мы пойдем только вперед, до конца.

— Ты понимаешь, чего это будет стоить?

— Деньги для меня не проблема, — машинально пошутил Винтер.

— Вылетело из головы.

Он пытался припомнить какой-то особый случай, и если он его вспомнит, он найдет и ответ и скоро все будет кончено. Сколько часов он провел, перебирая события прошлого, когда они были так молоды и так близки друг с другом…

Что это было на самом деле?

Наверное, соревнование. Хотя никто не говорил об этом. Шло постоянное соревнование, и Винтер всегда выигрывал и всегда оказывался прав.

Он сидел в своей квартире, ночью, без музыки, и только редкие звуки доносились из окна, помогая вызывать в памяти Гетеборг его юности.

Ему было известно, что Болгер когда-то недолго лечил психическое расстройство, тайно, никто не знал, кроме Винтера. Отец Болгера огораживал семейные тайны колючей проволокой.

Итак — соперничество, и Болгер всегда оставался на шаг сзади и чуть в стороне. Винтер редко оглядывался. Каково это испытывать?

Упрощает ли он? Да. Но может, так и надо, чтобы найти объяснение, голую суть?

«Теперь все на меня косятся, — думал Винтер. — Или я сам себя накручиваю?»

Может, задним числом он домысливает, чего не было, но, кажется, он может проследить события в обратном порядке. Они выстраиваются в тонкую путеводную нить, состоящую из цепи неброских, но ясных сообщений.

Были и слова, и музыкальные фрагменты, как будто Болгер все рассчитал заранее. «Если ты такой умный, то вот тебе подсказки, посмотрим, как ты справишься».

Болгер бросил ему вызов. Если только это правильное слово. В этом деле все время остается что-то невысказанное, явно присутствующее, но в стороне и на шаг сзади.

Болгер знал, что Винтер поедет в Лондон. Он умеет предугадывать его поступки.

«Все как по-писаному, — думал Винтер. — Случайностей не было. Или я все напридумывал сам? Может, это большая иллюзия. Я все неправильно понял. Оснований нет. Нет причин надеяться, что мы знаем, кто убийца. Что лучше, чтобы я оказался прав или чтобы я оказался не прав? Я не знаю».

Винтер пытался успокоить сам себя. «Дело не именно в тебе. На твоем месте мог оказаться любой. Это малоизученные явления. Ты только объект. Ты не можешь предотвратить подобные действия или влиять на них».

И снова он упорядочивал прошлое и листал воображаемые страницы: справа дневник, слева фотоальбом. Когда-то произошло что-то важное, но он ничего не заметил.

«Я всего лишь человек», — подумал Винтер и встал.

У них оставалось два дня на поиски доказательств.

Он сполоснул лицо холодной водой, упал в кровать и провалился в сон без сновидений.

47

Они привели Болгера на второй этаж. У Винтера саднило горло, и ему не хватало воздуха.

Болгер в коридоре смотрел на Винтера широко раскрытыми глазами. Потом он заговорил, как говорят со старым товарищем по пути к морю. Он спросил Винтера, что они будут делать, когда весь этот кошмар закончится. Перед дверью комнаты для опознания он снова замкнулся в себе, пробормотал что-то, что никто не услышал, оперся на стену. У Винтера взмокла шея сзади от холодного пота. Все тело ныло. Болгер стал раскачиваться всем телом вперед и назад. Охранники крепко его держали по обе стороны.

Открыли дверь. Винтер внезапно увидел рядом Макдональда — конский хвост, кожаная крутка. Макдональд не смотрел на Винтера, он следил за Болгером. Охранники ввели Болгера через порог в комнату.

Макдональд подошел к Болгеру почти вплотную. Винтер обратил внимание, что они одного роста.

Свет внутри был мягче, чем в коридоре. Комната освещалась весной из окна и торшером, стоящим в глубине.

Болгер издал неопределенный резкий звук. Его затрясло, мускулы напряглись. Винтер не отводил от него глаз. Время приостановилось.

Рядом с Болгером поставили семь человек, все было готово к опознанию. Перед ними, как всегда в таких случаях, стояла стена, зеркальная с одной стороны и прозрачная с другой.

Винтер вышел из комнаты и зашел в соседнюю, отделенную зеркальной стеной.

В углу стояла кровать на колесиках, зафиксированных, чтобы она не двигалась. Кровать была похожа на те, что раньше стояли в больницах, но это была новая модель, разработанная для авиаполетов.

В кровати лежал человек, и его черное лицо смотрелось как маска на фоне белой подушки. Голова была забинтована, но черная кожа все равно виднелась.

Это был Кристиан Ягерберг. Винтер никогда не видел его живым, только на фотографиях.

Глаза мальчика блестели. Он смотрел только на Болгера, который стоял за стеной. Он смотрел сквозь стену, как в окно. Болгер не мог его видеть. Мальчик пытался поднять забинтованную руку. Он стал двигать головой вперед и назад, как Болгер перед дверями комнаты. Он смотрел на Юхана Болгера, как жертва на убийцу, и кивнул.

Винтер подошел поближе и вслушался в его слабый голос. Сомнений не было.

Винтер вернулся туда, где у зеркала стоял Болгер. Остальные семь человек стали для него невидимками. Болгер посмотрел на Винтера, на зеркало и кивнул. «Он знает, — думал Винтер. — Он понял, кто там, по ту сторону».

Болгер стоял теперь спокойно. «А что я ожидал? — подумал Винтер. — Что он будет биться, рот побелеет, пойдет пена?»

Винтер на мгновение прикрыл глаза и внутренним взором увидел, как Болгер всей нечеловеческой силой кидается вперед, раскидав охранников, и…

Он открыл глаза и увидел, что Болгер стоит спокойно, его никто не трогает. Он смотрел на Винтера с тем пронзительным выражением, которое Винтер никогда не замечал у него до того момента, как они его задержали.

— Ничего не закончилось и не закончится никогда, — внезапно сказал Болгер.

Они сидели в кабинете Винтера. Винтер чувствовал холодок пота по всему телу. Макдональд выглядел осунувшимся, кожа натянута на кости.

— Я думал, что он все-таки рехнется, — признался Винтер.

— Мм…

— Пока он нормален, но риск остается.

Винтер закурил «Корпс». Руки слегка дрожали. Затянувшись и выпустив дым к потолку, он продолжил:

— Он сказал, что это еще не конец и что конца не будет.

— Я понимаю, что он имел в виду, — сказал Макдональд.

— Что ты сказал?

— Я понимаю, о чем он говорил. По крайней мере частично.

Винтер курил, не чувствуя вкуса сигар. Макдональд продолжил:

— Помнишь разочарование, когда вам пришлось отпустить Викингсона…

— Да…

— Он же на свободе.

Винтер молчал. Он был бледен.

— И фотоколлаж, который ты нашел.

— Куда ты клонишь, Стив?

— Никто из нас не перестал подозревать викинга.

— Конечно, нет.

— Я тоже был недоволен. Мы поговорили с ним, когда он прилетел в Лондон. У меня появилось то же ощущение, что и у тебя: что-то за ним есть.

— Ближе к делу, Стив!

— Так вот. Это удивительно, но это правда. Ты сказал мне как-то, что веришь в Бога. И вот мы получили награду. Это случилось только вчера вечером, и я ждал, пока мы останемся одни, чтобы рассказать тебе.

— Что рассказать?

— О викинге. Мы стали за ним следить. Хотели посмотреть, что получится. В нем было что-то такое… Да, это я уже говорил. Значит, двое моих ребят стали за ним ходить. Да еще Франки сказал что-то…

— Стив! Короче!

— Подожди, послушай. Я должен рассказать по порядку. Франки нашел кого-то, у кого есть товар на продажу. Не тот, что можно купить в порноклубах Сохо. Но рано или поздно все стекается в этот район все равно.

— Викингсон был в Сохо?

— Некий здоровый блондин шлялся по точкам с особым поручением. Строго секретно, но недостаточно секретно для источников Франки.

— А кто его источники?

— Не спрашивай, этого лучше не знать ни мне, ни тебе.

— Так что произошло?

— Франки сказал, что на рынок пока ничего не вышло.

— Так что нам это все дает?

— Мы пошли дальше.

— Вы пошли дальше… — повторил Винтер.

— В последний свой приезд Викингсон был не столь аккуратен. Его же освободили, он почувствовал свободу, весь мир его. Мы проследили его до Хитроу, но он не работал в тот день.

Макдональд облокотился на стол, куртка на плечах натянулась. Он был еще бледнее, чем обычно, голос тих.

— У работников авиакомпаний есть свои камеры хранения, и он пошел прямо туда и достал оттуда рюкзак. Тут мы подошли и помогли ему его открыть. Там оказался штатив.

— Что??

— Штатив, который мы так искали. На одной из его ножек не хватано колпачка. Официальное решение от техников Ярда еще не пришло, но нет сомнений, что это тот самый.

— Ты меня разыгрываешь.

— Я? В таком деле? После всего, что с нами было?

— Нет…

— Что нет?

— Не разыгрываешь… Некоторые иногда думают, что могут меня разыграть. Но им еще никогда не удавалось. Штатив… — повторил Винтер, чувствуя странный привкус во рту.

— Еще кудесники из Кеннингтона нашли на штативе отпечатки пальцев и говорят, для них не имеет значения, насколько давно они были оставлены.

Винтер только молчал. Сигара давно потухла, но он продолжал держать ее в руке.

— Но и это еще не все, — сказал Макдональд. — К верхней стороне ячейки был приклеен конверт, а в нем лежал ключ от банковской ячейки.

— Вы успели ее найти?

— Мы ее нашли, а в ней нашли еще один ключ.

— Еще один ключ?

— Да, от какой-то ячейки в камере хранения какой-то станции. Может, в подземке или железнодорожной.

— И сколько таких камер в Лондоне?

— Сотни станций, сотни тысяч ячеек. Но мы ее найдем…

— А что говорит сам Викингсон?

— Ни черта. Кажется, он думает, что завтра опять улетит в рейс.

— Где он сейчас?

— В нашей главной конторе в Элтеме.

— И молчит?

— Пока да.

— Ты думаешь, улик теперь хватает?

— Да. Для начала.

— Так, значит, их двое, — сказал Винтер.

— Да, это многое объясняет.

— У нас нет никаких доказательств связи между Болгером и Викингсоном. Но мы неправильно искали.

— В конце концов мы ее найдем. Как обычно.

— В любом случае косвенных улик недостаточно. Если мы хотим, чтобы Викингсона признали виновным, надо искать дальше.

— Мы на него надавим.

— Я не разделяю твоего оптимизма.

— Мы на него надавим, — повторил Макдональд.

Винтер в одиночестве шел по парку у здания полиции. Во время разговора с Макдональдом у него в голове появился хвостик идеи, который он никак не мог схватить.

Он вспоминал беседу с Марианной. «Она как-то растерялась, когда я заговорил о Болгере. Или от того, что я говорил только о нем? Казалось, что, кроме Болгера, было что-то еще, или, вернее, кто-то. То ли она сама была не уверена, то ли не решалась о нем упоминать… Но в конце концов она же сказала, что у него был приятель».

Он должен снова ее допросить или, вернее, поговорить.

Но больше всего его беспокоило другое. Он снова думал о Болгере. Тот хотел ему что-то показать и оставлял намеки в течение последних месяцев.

И Винтер чувствовал, что до сих пор не уловил самого важного. Догадка уже вертелась рядом, и он даже почувствовал легкий зуд и почесал голову, словно мысль его щекотала.

Болгер сказала. Они стояли… Он сказал что-то о красоте и темноте, когда они…

Винтер остановился, уставившись в землю невидящим взглядом. Обрывки предположений складывались один к другому. Он видел Болгера, стоящего у домика на горе.

Они вышли из дома. Болгер рассказывал, что построил новый очаг. Зажег костер. Ходил вокруг огня.

И когда Винтер приехал туда последний раз, Болгер бросил кочергу на красные камни.

Очаг.

Кирпичный монумент на вершине горы.

Винтер нагнулся и пролез под ограждением. Контуры домика расплывались в отраженном свете. Он сказал пару слов полицейскому, охранявшему дом, и отправил его вниз, к лодке.

Потом он снял куртку, положил ее на землю, надел перчатки. Взял кувалду и стал разносить печь на куски, планомерно, слева направо, чувствуя, как кровь приливает к мышцам и становится жарко. Кирпичи раскалывались с тяжелым звуком. Очаг постепенно исчезал, и Винтер прервался, утер пот и снял вторую, легкую куртку. Ветер мгновенно его охладил. Он взял кувалду и продолжил. От напряжения заболел палец на ноге, который он повредил несколько дней назад.

Очаг был сложен основательно, с двумя рядами кирпичей. После часа работы кувалдой и железным прутом он увидел краешек пакета, лежавшего между кирпичами. Он попытался его вытащить, но у него не получилось. В висках стучало, и не только от напряжения. «Дурак, что не выпил успокоительного на дорогу», — подумал он.

Винтер расковырял цемент вокруг пакета и снова потащил его на себя, пакет не поддавался. Он прицелился, ударил кувалдой еще раз, и последний кусок отвалился.

Он тяжело вздохнул. Измотанный, он постоял, опершись на кувалду и чувствуя холодный ветер на спине. Он видел, как вереск на склоне горы поднимается от ветра.

Винтер взял в руки пакет, он оказался легким и, кажется, хрупким. Он пошел в дом и там развернул прочную шершавую бумагу. Внутри лежала видеокассета. К ней был приклеен кусок белой бумаги, на котором от руки синими чернилами было что-то написано. Он перевернул кассету и прочитал: «Для Эрика».

И все. Он моргнул, но надпись не исчезла. Он сорвал записку, скомкал в руке, бросил на пол, как камень.

В свертке, помимо кассеты, лежали и другие вещи. Чеки, счета из ресторанов, билеты на метро, поезда и автобусы. Все из Лондона.

Винтер осторожно пошевелил кучу бумаг, как будто они были живые. Сверху лежал счет за такси, на котором той же синей ручкой было написано: «Стенли-Гарденс».

Следом лежало письмо Джеффу Хиллиеру от «шведского друга».

«Одно из последних звеньев, — подумал Винтер. — Но есть же еще кассета. Сейчас, сейчас все будет ясно».

Он видел маленький новый телевизор с видео, когда был здесь в последний раз. Он проверил, включено ли электричество в доме, и вставил кассету. «Боже, благослови», — подумал Винтер перед тем, как нажать кнопку.

Раздался шум, и он сделал звук потише, не отрывая глаз от безумного мелькания точек на экране. Внезапно заиграла музыка, и он с ужасом узнал первые такты — Альберт Айлер и Дон Черри. На экране появился бар Болгера. Камера, очевидно, была прикреплена к зеркалу у стойки. Помехи, обрыв съемки. Пэр Мальмстрём сидит у стойки. Помехи, обрыв. Снова Винтер, с кружкой пива в руке. Помехи, обрыв. Пэр Мальмстрём. Обрыв. Винтер. Обрыв. Джейми Робертсон. Обрыв. Винтер. Эта картинка не сразу исчезла. В трех метрах сзади стоит мужчина и улыбается. Это Викингсон. Его показывают крупным планом. Обрыв. Джефф Хиллиер. Обрыв. Улыбающийся Винтер. Карл Викингсон сидит у стойки. Винтер. Викингсон. Опять Пэр Мальмстрём. Кадры мелькают быстрее.

Потом чернота и тишина.

А потом комната. Голый мальчик сидит на стуле. В кадр входит мужчина в маске, с голым торсом, вокруг бедер кусок какой-то ткани. Глаза мальчика… Винтер смотрел на него и слышал невнятный звук, который мальчик пытался издать сквозь тряпку, которой был заткнут его рот.

Мужчина снимает маску и смотрит в камеру. Это Болгер.

Одновременно раздался голос. Но губы Болгера на пленке не шевелились, а мальчик не мог произнести ни звука.

Винтер почувствовал боль в челюсти. Он попытался открыть рот, но у него ничего не вышло. Он схватил себя за подбородок и нажал вниз, чтобы спазм прекратился. Постепенно рот открылся, и боль прошла. Осталось ощущение, будто все зубы разбиты.

Он остановил кассету и прокрутил обратно. Там было что-то про пленку. Он нажал пуск. Да, здесь. Голос звучал тихо, но уверенно. Потом Винтер послушал еще раз, глядя на экран.

В комнате был кто-то еще. Голос был похож на тот, который уже записан на пленках в полиции. Карл Викингсон. Болгер хотел показать, что Викингсон тоже был там. Они могут сравнить голоса, техники сделают вывод. Это вопрос только времени. Обычная рутина.

Винтер смотрел еще три минуты, выключил проигрыватель и быстро вышел из дома глотнуть свежего воздуха, принесенного ему ветром на вершину горы.

48

Все собрались дома у Винтера. Компания была тихая. Они просто чувствовали потребность побыть вместе, когда все закончилось.

Некоторые пили, но Винтер не пил. Он провел часы под душем и надеялся, что это помогло смыть пережитое.

— Но вы можете напиваться как угодно, — сказал он гостям. В комнате стояли бутылки.

Бергенхем тоже был там, с забинтованной головой. Винтер обнялся с ним, потом с Мартиной. Все обступили их малышку.

— Как ее зовут? — спросила Анета Джанали.

— Ада, — ответила Мартина.

— Аооода, — поправил Хальдерс, произнеся имя на гетеборгский лад.

— Потрясающе, — сказала Анета.

— Тебе нравится имя? — спросил ее Бергенхем.

— Потрясающее, — ответил за нее Хальдерс.

— Разрешите, — сказал Винтер, входя с коробкой «Куба традиционалес», которую он купил в Лондоне.

— Это ведь я должен угощать, — сказал Бергенхем.

— Конечно. Но пока у тебя не зажила голова, позволь мне предложить эти классические сигары, чтобы не нарушать традицию[5].

Хальдерс налил виски себе и Макдональду.

Винтер разговаривал с Меллестрёмом и Бергенхемом, которые держали по бокалу вина. Они стояли у окна, смотрели, как на улице смеркалось. Подошли Анета и Мартина.

— Был шанс, что мальчик выживет, и мы сразу же решили держать это в тайне, — сказал Макдональд Хальдерсу. — Мы поговорили с родителями и остальными, кто должен был быть в курсе, и выжидали.

— Господи, — сказал Хальдерс, — я чуть в обморок не упал, когда Винтер нам рассказал.

Тут появился сам Винтер с бокалом в руках.

— Все-таки пьешь? — спросил Макдональд.

— Иногда-то надо.

Шли часы. Ада спала в коляске в спальне Винтера. Макдональд сидел с Меллестрёмом, обсуждал ХОЛМС и последние события. Ханне, Анета и Мартина снова стояли у окна с бокалами в руках. Халдерс бродил, углубленный в думы, среди бутылок. Он только что поделился с Макдональдом историей краж его машин.

— И это в таком красивом уютном городке? — удивился Макдональд.

— У нас машины крадут чаще, чем в любом другом городе Европейского Союза, — похвастался Хальдерс.

Винтер сидел на кухне с Рингмаром. Между ними стояли пиво и грог. Голос Рингмара становился нервным.

— Ты хочешь сказать, что он разлил кровь животного в своей квартире? — спрашивал он.

— Он признал свою вину, — отвечал Винтер.

— Ублюдочный викинг.

Рингмар потянулся за бутылкой пива и опрокинул стакан с грогом.

— Черт. — Он сделал движение, словно искал тряпку, чтобы вытереть стол.

— Оставь, — сказал Винтер.

— Какой ублюдок, а, — повторил Рингмар.

Они помолчали. Из комнаты доносилась музыка.

— И ты думаешь, он не успел пустить кассеты на продажу?

— По-моему, нет. Если он вообще собирался это сделать, — сказал Винтер.

— А для чего же они это делали?

— Наверное, это был не главный мотив.

— По-моему, речь идет о сумасшедших деньгах. Это бизнес, и не надо себя обманывать, что деньги тут ни при чем.

— Наверное, для Викингсона это было важно.

Рингмар молчал.

— Если записи попадут на рынок, Макдональд узнает об этом. У него в этом мире есть доверенные лица, у которых есть доверенные лица.

— А у Болгера, значит, другие мотивы, — сказал Рингмар, не глядя на Винтера.

Теперь молчал Винтер.

— Они использовали друг друга, — продолжал Рингмар. — Двое психов, но на разный лад.

— Я звонил матери, — вдруг сказал Винтер.

— Что??

— Я позвонил матери и спросил ее о том, что было двадцать лет назад. Она вдруг стала острой как бритва.

— Острой как бритва?

— Я спросил ее о том, чего не мог видеть или понимать из-за возраста, и она частично дала ответы на мои вопросы.

— О тебе и… Болгере?

— О том, какой он был. Что произошло тогда. И потом.

— А что произошло?

— Он был болен.

— Он действительно тебя ненавидел? — спросил Рингмар, тут же подумав, что трезвым он бы такой вопрос не задал.

— Я не могу ответить на этот вопрос.

Они помолчали. Рингмар отхлебывал пиво.

— Но он хотел встретиться со мной на моем поле. Это было единственное, что занимало его мысли. Он решил проверить меня в моем деле. Так мне кажется.

Рингмар предпочел не развивать тему.

— Музыка кончилась, — сказал Винтер.

— Что?

— Я пойду поставлю другой диск.

— Что это еще такое? — спросил Хальдерс.

— Чарли Хаден и его «Квартет Вест», — ответил Винтер.

— Хорошо играют.

— Да.

— Хотя и джаз. Это ведь тоже называется джаз?

— Это бессмертные мелодии Америки сороковых и пятидесятых годов.

— А конкретно?

— Да, это джаз.

Ян Меллестрём делился с женской половиной своего отдела переживаниями по поводу последнего романа. Ханне и Анета слушали. Сара Хеландер держала его за руку, выражая сочувствие.

Винтер сидел на полу рядом с Ханне.

— Я просто пошутил, — жаловался Меллестрём. — Она взяла камень и кинула его в море.

— А луна светила?

— Чего?

— Это был вечер при лунном свете? — повторила Анета.

— Я не помню, честно говоря. Так вот, она бросила камень, а я говорю: «А ты знаешь, что этому камешку потребовалось десять тысяч лет, чтобы вылезти сюда, на берег?»

— Ой… — сказала Сара Хеландер.

— Это в самом деле так ужасно? — спросил Меллестрём.

— Ничего страшного, Ян, — сказала Анета.

— Но она как раз отреагировала, как будто я сказал что-то страшное. Она обиделась и разозлилась. И у нас уже никогда не было так, как раньше.

— Шеф, можно, я возьму этот диск послушать? — раздался голос Хальдерса.

Винтер и Ханне Эстергорд вместе спустились на лифте и перешли через дорогу в темный Ваза-парк, где их встретила железная наковальня, которая к рассвету превращается в фонтан. Винтер обернулся и посмотрел на свои окна — там горел свет, и ему показалось, что он увидел на балконе мелькнувший конский хвост Макдональда. А на звездном небе им удалось найти комету.

Апрель приближался к маю, и ночь была уже не такая черная.

Эрик поднял с тропинки камешек и мягко кинул его на газон.

— Ему понадобилось десять тысяч лет, чтобы перебраться от обелиска к скамейке, — сказала Ханне, улыбаясь.

— Пойдем туда, — сказал он.

— Подожди.

— Что такое?

— Как ты себя чувствуешь, Эрик?

— А что, завтра будет новый день и все такое.

— Я имею в виду, что ты чувствуешь.

— Мне лучше, чем можно было бы ожидать, как ни странно.

— О чем ты думал последние дни?

— О жизни, и час назад Фредрик объяснил мне, в чем ее смысл.

— Как вовремя.

— Несомненно.

Мимо проехала машина.

— Какое-то время я думал, что буду чувствовать себя виноватым за все. Косвенно, возможно, вина лежит на мне… Но предотвратить это было нельзя. Все-таки мы остановили Юхана Болгера. Иначе бы он продолжал.

— Да.

— Он хотел продолжать и одновременно хотел, чтобы это все кончилось.

Ханне молчала.

— Я думаю, я начинаю приходить в себя, — сказал Винтер.

Они подошли к обелиску, поставленному в честь Торгни Сегерстедта, и обошли его кругом.

— Шестигранник, — сказал Винтер.

— Кажется, у него четыре грани.

— Нет, у этого шесть.

— Они сливаются.

Ханне с трудом разобрала надпись на постаменте: «Свободные птицы прокладывают путь в пространстве. Не все достигнут своей цели».

Они вернулись к скамейкам. Ханне села. Винтер опустился на землю и положил голову ей на колени. Наверху слышалось хлопанье крыльев.

— Ты хочешь помолиться? — спросила она.

— Я уже произношу мою молитву. В свободном стиле.

На дереве копошились птицы.

— Объясни мне, — попросил он.

— Потом.

— Я хочу, чтобы ты объяснила все.

— Стало уже намного теплее, — сказала она.

Примечания

1

Название гостиницы. — Примеч. пер.

(обратно)

2

Сорт мальт-виски.

(обратно)

3

Пер. С. Аверинцева.

(обратно)

4

Безумие… (фр.)

(обратно)

5

Тот, у кого родился сын, угощает друзей и коллег сигарами. — Примеч. пер.

(обратно)

Оглавление

~~~

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg