«Декстер в деле»

Джеффри Линдсей Декстер в деле

Глава 1

Pardonez moi, monsieur. Ou est la lune?[1]

Alors, mon ancien, la lune est ici, ouvre la Seine, e’norme, rouge et humide[2].

Merci, mon ami[3], теперь вижу, и — шьорт побери! — это самая подходящая ночь для луны, ночь, как будто созданная для пикантных удовольствий в лунном свете, для танца смерти в исполнении Демонического Декстера и его очень близкого друга.

Но merde alors![4] Луна над la Seine? Оказывается, Декстер в Париже! Quelle horreur![5] Танец не исполнить, в Париже — никак! Не найти ему здесь друга, не укрыть в ночи Майами, не дарить останки водам теплого и ласкового океана. Здесь — лишь такси, туристы да вот эта вот огромная и одинокая луна.

И, конечно, Рита. Рита повсюду, листает разговорник, путается в картах, шуршит страницами путеводителей и кипами листовок, обещающих восторг и счастье и, кстати, чудным образом все это дарующих… ей. Только ей. Парижское блаженство досталось исключительно новобрачной, тогда как ее свежеиспеченный супруг, прежде верховный жрец лунной легкости — Декстер Дисциплинированно-Добродетельный, — способен лишь дивиться на луну да накрепко удерживать нетерпеливо вздрагивающего Темного Пассажира в надежде, что счастливое безумие вот-вот закончится и мы вернемся в упорядоченную обыденную жизнь — жизнь охоты с ножом на иных чудовищ.

Потому что Декстер любит резать на свободе, весело и ясно, а теперь вот вынужден повсюду следовать за Ритой, дивиться на луну и смаковать иронию медового месяца, где все медовое и лунное запрещено.

Итак, Париж. Декстер смиренно плетется в кильватере флагмана, рассматривает то, что положено, кивает и время от времени выдает остроумные ремарки вроде «ого!» или «угу…», а Рита дает себе волю, выпустив закупоренную в ней все эти годы жажду Парижа.

А сам-то Декстер? Неужели он способен устоять пред легендарными восторгами Города Света? Ведь даже он обязан узреть весь этот блеск, даже у него внутри должен шевельнуться отголосок хоть притворного чувства. Разве так бывает: Декстер в Париже, но не чувствует совсем ничего?

Разумеется, нет. Декстер много чего чувствует. Чувствует усталость. И скуку. И крепнущий позыв найти себе кого-нибудь для игр. Скорее бы! Чем скорее, тем лучше, коли начистоту; отчего-то семейная жизнь возбуждает аппетит.

Что ж, уговор есть уговор: Декстеру придется делать одно, чтобы иметь возможность делать другое. В Париже, так же как дома, Декстеру следует maintenir le déguisé ment[6]. Даже французы, люди искушенные, вздрогнули бы, узнав о монстре, бесчеловечном изверге, вся жизнь которого подчинена тому, чтобы обрекать всех остальных монстров на заслуженную гибель. А Рита в своем новом образе краснеющей, смущенной новобрачной — прекрасная deguisement для моей истинной сущности. Разве кто-нибудь поверит, что вот это вот существо, смиренно плетущееся вслед за идеальным воплощением американского туризма, — холодный и бесчувственный убийца?

Конечно, нет, mon frère. C’est impossible[7].

Сейчас, увы, très impossible[8]. Никакой надежды ускользнуть на пару часиков и получить давно заслуженный отдых. Только не здесь, ведь в этих краях Декстер никому не известен, да и он сам не знает повадок местной полиции. В незнакомой и чужой стране — нельзя, здесь не действуют суровые законы Кодекса Гарри. Гарри был копом в Майами, и все в Майами вертелось по слову его. Но французских слов у Гарри не было, и французские копы мне совсем не знакомы; как бы ни билась тьма на заднем сиденье, здесь слишком рискованно.

Вообще-то ужасно обидно — ведь парижские улицы словно созданы для зловещих засад. Узкие, темные, хаотично запутанные. Так и представляется: вот Декстер, закутанный в плащ, сжимает кинжал, скользит торопливо по мрачным аллеям, торопится на встречу в этих старых, похожих друг на друга домах, нависающих низко, зовущих к дурному… Да и сами улицы — раздолье для бойни, мостовые — из каменных глыб, таких, что в Майами давно бы уж выдрали напрочь, забросали ими стекла проезжающих машин, а то продали бы строителям на новые дороги.

Увы, это не Майами. Париж. И я выжидаю, даю отвердеть новому, жизненно необходимому двойному дну Декстера, а сам надеюсь пережить еще одну — последнюю — неделю медового месяца мечты Риты. Пью французский кофе (слабенький, по меркам Майами) и vin de table[9] (тревожное, кроваво-красное) и восхищаюсь талантом моей молодой жены впитывать в себя все французское. Она научилась так мило краснеть, спрашивая: «Table pour deux, s’il vous plait»[10], — что все французские официанты разом угадывают в нас свежеиспеченную парочку и, как один, работают на романтические грезы Риты: кивают, улыбаются и буквально готовы петь «La vie en rose»[11], когда ведут нас к столику. Ах, Париж. Ah, l’amour[12].

Днем мы носимся по улицам, сверяясь с очень важными подсказками на карте, а вечера проводим в затейливых ресторанчиках, где часто вдобавок к еде подают и французскую музыку. Мы даже были на спектакле «Мнимый больной» в «Комеди франсез». Не знаю, почему его дают совсем без перевода, исключительно на французском, но Рите, кажется, это нравится.

А через пару дней ей, кажется, ничуть не меньше нравится и шоу в «Мулен Руж». Вообще, по-моему, жене в Париже нравится все-все, даже речные прогулки. Я уж молчу, что на воде гораздо лучше отдыхать в Майами, дома, там, где ей ни разу не хотелось даже прокатиться на катере, но, честно говоря, начинаю гадать, что творится у нее в голове.

Она бросается на каждую городскую достопримечательность. Эйфелева башня, Триумфальная арка, Версаль, Нотр-Дам — все пали под напором страстной блондинки, вооруженной безжалостным путеводителем.

По-моему, цена за deguisement уж слишком велика, но Декстер — идеальный солдат. Бредет вперед и вперед, под грузом семейных обязательств и бутылок с водой. Не жалуется ни на жару, ни на стертые ноги, ни на дикие толпы туристов в тесных шортах, сувенирных футболках и шлепках.

Впрочем, однажды он предпринимает робкую попытку проявить интерес. Автобусная экскурсия по Парижу; голос на пленке бормочет (на восьми языках) названия восхитительных мест чрезвычайной исторической значимости; мозги у Декстера чуть слышно закипают… и вдруг приходит мысль! Ведь было бы только справедливо, если бы здесь, в Городе вечно звучащих аккордеонов, отыскался очаг культуры для измученного странствиями чудовища… и теперь я знаю какой. На следующей остановке я мешкаю в дверях автобуса, желая задать водителю простой и невинный вопрос.

— Простите, не будем ли мы проезжать по улице Морг?

Водитель слушает айпод. Недовольно дергает наушник из уха, окидывает меня высокомерным взглядом, недоуменно вскидывает бровь.

— Улица Морг, — повторяю я. — Мы поедем по улице Морг?

Говорю все громче, в тщетных потугах объясниться с не-американцем, потом осекаюсь и растерянно умолкаю. Водитель продолжает на меня таращиться. В болтающемся наушнике звякает хип-хоп. Потом водитель дергает плечом и разражается короткой и стремительной тирадой по-французски, с жаром обличающей мое полнейшее невежество; запихивает наушник в ухо и открывает дверь автобуса.

Я выхожу вслед за Ритой, смиренный, покорный, немного разочарованный. Казалось бы, так просто — почтить остановкой улицу Морг, отдать дань уважения этой важной культурной достопримечательности мира чудовищ… Повторяю свой вопрос позже, водителю такси, получаю тот же самый ответ; Рита переводит с несколько смущенной улыбкой.

— Декстер, — бормочет она. — У тебя ужасное произношение.

— У меня испанский лучше, — отзываюсь я.

— Не важно, — говорит она. — Нет никакой улицы Морг.

— Что?!

— Это выдумка. Эдгар Аллан По ее придумал. На самом деле улицы Морг не существует!

Эффект, как будто от слов «Санта-Клауса не существует!». Нет улицы Морг? Не существует восхитительной исторической горы парижских трупов? Неужели?! Нет, все наверняка именно так. Знания Риты о Париже обширны. Ошибки быть не может — она прочитала огромное количество путеводителей за свою жизнь.

И я ретируюсь, вновь прячусь в раковину безответной податливости; ничтожный проблеск интереса угас, как совесть Декстера.

До возвращения домой, в благословенную порочность и суету Майами, осталось три дня. Нам предстоит день в Лувре. И это вызывает некоторое любопытство даже у меня; пусть я бездушен, это вовсе не значит, что я не ценю искусство. Как раз таки наоборот. В конце концов искусство есть создание упорядоченных образов с целью произвести значимое воздействие на чувства. А разве Декстер занимается не тем же самым? Конечно, в моем случае «воздействие» имеет более буквальный смысл, тем не менее и я в состоянии оценить другие средства и формы выражения.

Итак, с этим вполне определенным интересом я последовал за Ритой в Лувр, по огромному двору и вниз, через стеклянную пирамиду входа. Жена решила посетить музей самостоятельно, без туристических групп: не из неприязни к вонючим толпам глазеющих, пускающих слюни, удручающе невежественных баранов, липнущих ко всякому экскурсоводу, но потому, что Ритой двигало желание доказать свою способность разделаться с любым музеем, даже французским.

Под ее предводительством мы шагнули прямо к очереди в кассу, где и проторчали несколько минут, пока Рита наконец не купила билеты. И вот вперед, к чудесам Лувра!

Первое чудо явилось нам сразу по выходе из фойе в помещение самого музея. В одной из первых галерей толпилось целых пять экскурсионных групп, у огороженного красным бархатным шнурком входа. Рита издала некий звук, похожий на «хмгмм», и потянула меня за руку. Мы поспешили прочь, подальше от всей этой толпы, и я на ходу обернулся — все смотрели на «Мону Лизу».

— Какая маленькая! — выдохнул я.

— Ее чрезвычайно переоценили, — строго заметила Рита.

Я понимаю, в медовый месяц положено узнавать спутницу жизни с новых сторон, но такую Риту я прежде вообще не встречал. Та, которую, как мне казалось, я знал, при мне не высказывала никаких твердых мнений, тем более противоречащих расхожим взглядам. А тут вдруг заявляет, будто самую известную картину в мире — «переоценили»! Уму непостижимо… моему по крайней мере.

— Это же «Мона Лиза»! — возразил я. — Как ее можно переоценить?

Жена опять хмыкнула и лишь сильнее потянула меня за руку.

— Пойдем посмотрим Тициана! Намного красивее!

Полотна Тициана были очень милы. Равно как и Рубенса, хотя я не заметил в них ничего такого, что объяснило бы называние в их честь классического бутерброда «рубен-сандвич» с копченой говядиной и швейцарским сыром. Впрочем, я, оказывается, проголодался и теперь, вспомнив о еде, сумел увлечь Риту через следующие три очень длинных зала с очень красивыми картинами в кафе на одном из верхних этажей.

Мы перекусили бутербродами, которые стоили очень дорого, а на вкус были всего лишь чуть более съедобными, чем еда в аэропорту, а потом до самого вечера бродили по музею, рассматривая картины и скульптуры. Их было просто ужас как много, и к тому времени, когда, уже в сумерках, мы снова вышли во двор, мой некогда великолепный мозг был полностью порабощен.

— Что ж… — заметил я, утомленно выбираясь на воздух. — День был длинный…

— О да! — отозвалась жена. Ее огромные глаза сверкали, и вообще она как будто совсем не устала. — Просто невероятный!

Потом Рита взяла меня под руку и прижалась с таким чувством, словно весь этот музей создал лично я. Идти стало труднее, но, в конце концов, именно так и положено людям вести себя во время медового месяца в Париже, так что я не стал возражать, и мы поковыляли дальше.

За углом музея к нам шагнула девица с пирсингом по всему лицу и сунула Рите листок бумаги.

— А теперь пора увидеть настоящее искусство! — объявила она. — Завтра вечером, а?

— Merci, — равнодушно откликнулась Рита, и девушка пошла раздавать листовки дальше.

— Кажется, у нее слева осталось немного свободного места, можно еще проколоть… — задумчиво произнес я. — И в брови еще…

Рита прищурилась, разглядывая лист бумаги.

— А… Это представление!

Теперь пришла моя очередь непонимающе щуриться.

— Где?

— Надо же, как интересно! — воскликнула Рита. — Кстати, завтра вечером мы никуда не собирались… Обязательно пойдем!

— Куда пойдем?

— Это замечательно — объявила она.

А может быть, Париж и впрямь волшебный город. Рита оказалась права.

Глава 2

«Замечательное» располагалось в тенистом переулке, недалеко от Сены, в районе, который Рита трепетно именовала «Рив-Гош»: выставочное пространство витриной своей было обращено к улице и называлось «Реальность». Мы наспех пообедали (даже десертом пренебрегли!), чтобы успеть на выставку к семи тридцати вечера, повинуясь указаниям из листовки. Внутри уже было примерно две дюжины посетителей, толпившихся группками по несколько человек перед плоскими телеэкранами, развешанными по стенам. Похоже на музей… Я подхватил буклет со стойки. Текст был напечатан на французском, английском и немецком. Пролистав до раздела на английском, я стал читать.

Буквально с первых же предложений мои брови сами полезли на лоб. Брошюра оказалась этаким манифестом, полным бряцающей страсти, перевести которую, пожалуй, адекватно можно было бы лишь на немецкий. Раздвинуть рубежи искусства! Новые грани ощущений! Разрушить условности, отделяющие искусство от жизни! Долой замшелую Академию искусств! Пускай Крис Берден, Рудольф Шварцкоглер, Давид Небреда и другие первопроходцы сделали свое дело; настало время сокрушить все стены! Вперед, в двадцать первый век! «Вперед» нам предлагалось рвануть прямо сегодня, посредством нового шедевра под названием «Нога Дженнифер».

Подобная пылкость в сочетании с чрезвычайно идеалистичным настроем всегда казалась мне весьма опасным сочетанием, даже где-то забавным… вот только в данную минуту забавлялся Кое-Кто Другой, веселился от души… Из глубоких склепов Дома Декстера раздался тихий смех и посвист Темного Пассажира, и, как всегда, его веселье обострило мои чувства… Что-то здесь не так. В самом деле, неужели Темный Пассажир способен оценить художественную выставку?

Теперь я озирался по сторонам с иными ощущениями. Шепот зрителей, толпившихся возле экранов, уже не казался мне данью почтения к искусству. В их приглушенном бормотании почти неразличимо шелестело недоверие на грани ужаса.

Я взглянул на Риту. Жена читала, хмурилась, качала головой.

— Про Криса Вердена я слышала, он американец. Но этот вот, Шварцкоглер… — Она запнулась на сложной фамилии — в конце концов, все эти годы Рита учила французский, а не немецкий. — Ох… — Она дочитала и покраснела. — Тут пишут, он… он отрезал свой собственный… — Рита подняла голову и обвела взглядом людей в комнате. Все молча таращились на экраны. — Господи…

— Может, пойдем отсюда? — предложил я. Мой внутренний друг веселился вовсю.

Но Рита уже шагнула к ближайшему экрану и увидела, что там. Рот ее непроизвольно открылся, губы задергались, словно пытались выговорить очень длинное и сложное слово.

— Там… там… там… — лепетала она.

Я коротко взглянул на экран и убедился, что Рита снова права: все происходило именно там.

«Там» демонстрировали видеосюжет о некоей девушке в наряде стриптизерши: сплошь перья и блестки. Такой костюм обычно предполагает завлекательную, соблазнительную позу, но вместо этого девица задрала одну ногу на стол и размахнулась вибрирующей пилой. Запрокинула голову, широко открыла рот в мучении… Пятнадцать коротких секунд без звука. Сюжет закончился и вновь вернулся к началу: девушка проделала все то же самое еще раз.

— Боже мой… — пробормотала Рита. — Это… это, видимо, монтаж, какой-то фокус… Наверняка!

Я не был столь уверен. Во-первых, Пассажир уже и раньше намекал мне, что тут творятся любопытные дела.

А во-вторых, я слишком хорошо узнал выражение на лице девушки в кадре благодаря моим собственным художественным упражнениям. Боль ее была настоящая, это совершенно точно, подлинная мука на грани, и все же, несмотря на обширный опыт, я еще ни разу не встречал человека, желающего самолично причинить себе столько страдания. Теперь понятно, что так рассмешило Пассажира. Хотя самому мне было уже не смешно — если такие вещи войдут в моду, придется искать себе новое хобби.

Однако любопытный поворот сюжета… в иных обстоятельствах мне бы очень хотелось взглянуть на остальные экраны. Теперь же… у меня возникла некая ответственность за Риту — подобное зрелище явно не для нее.

— Идем отсюда, — позвал я. — Съедим по десерту!

Жена лишь покачала головой и повторила:

— Наверняка монтаж!

И шагнула к следующему экрану.

Я двинулся за ней и был вознагражден еще одним пятнадцатисекундным закольцованным сюжетом: та же девушка, в том же наряде. На этот раз она срезала кусок плоти со своей ноги. На лице ее теперь застыла тупая, бесконечная агония, словно боль длилась так долго, что сделалась привычной, но оттого не менее мучительной. Так странно… мне вдруг вспомнилось лицо героини из фильма, который Винс Мацуока притащил на мой мальчишник перед свадьбой, — кажется, «Бардак в студенческой общаге» или вроде того. Сквозь боль и усталость на этом лице светилось какое-то странное удовлетворение из разряда «Вот вам всем, видели?!». Так девушка любовалась собственной ногой, мясо с которой до самой кости было срезано от коленки до голени.

— Боже мой, — прошептала Рита и переместилась к следующему экрану.

Я не делаю вид, что понимаю человеческую натуру. По большей части я пытаюсь относиться к миру с позиций логики, хотя это сильно усложняет мои попытки разгадать, почему люди поступают так, а не иначе. Понимаете, Рита мне всегда казалась очень милой, жизнерадостной и светлой вроде героини детских книжек. Она могла расплакаться при виде сбитой кошки на дороге. А тут, пожалуйста, методично изучает экспонаты самой страшной выставки в своей жизни. Знает, что на следующем экране будет все то же самое и даже хуже, — наглядная, отталкивающая гадость. И все равно не мчится к выходу, а невозмутимо переходит к следующему экрану.

В галерею приходили новые посетители, и я наблюдал, как на их лицах отражается ужас. Пассажиру здесь явно нравилось, меня же, честно говоря, затея с выставкой порядком утомила. Я не мог постичь смысл происходящего действа. В конце концов, в чем соль? Ладно, Дженнифер режет себе ногу по кусочкам. Ну и что? К чему стараться, причинять себе немыслимую боль, ведь рано или поздно жизнь и так все это сделает за вас? Что это доказывает? И что будет дальше?

Рита тем не менее была решительно настроена пройти сквозь все неприятности и неуклонно перемещалась от одного видеосюжета к другому. Мне оставалось лишь следовать за ней и благородно терпеть повторяющиеся восклицания «Боже мой, Боже мой!» после каждой новой гадости.

В дальнем конце помещения собралась особенно большая группа зрителей. Они смотрели на что-то за ограждением, но нам с нашего места была видна только металлическая рама. Судя по их лицам, в раме было нечто сногсшибательное, настоящая кульминация выставки. Мне уже хотелось оказаться там скорее и разделаться со всей этой галерей, однако Рита настаивала на том, чтобы сначала отсмотреть все видеосюжеты. В каждом из них героиня вытворяла все более чудовищные штуки со своей ногой, и, наконец, на последнем экране, в фильме длиной чуть больше обычных пятнадцати секунд, она просто сидела и пялилась на свою ногу, от которой почти ничего не осталось, — лишь гладкая белая кость от колена до щиколотки. Ступня была нетронута и казалась непонятным отростком на бледной длинной ноге.

Теперь выражение на лице Дженнифер сделалось еще более странным: истощенная, ликующая боль, как будто девушка кому-то что-то наконец-то явственно доказала. Я снова посмотрел в буклет, но что именно художница нам доказывала, там не объяснялось.

Рита, очевидно, тоже этого не знала. В каком-то молчаливом онемении она смотрела и смотрела завершающий сюжет и лишь на третьем круге снова покачала головой и, будто загипнотизированная, сделала шаг в сторону. Моя жена устремилась в дальний конец помещения, туда, где большая группа людей столпилась у металлической рамы.

Там, очевидно, был центральный экспонат всей выставки, то, ради чего все это затеяно, подумалось мне, и Пассажир согласно хихикнул. Впервые Рита не сумела выдавить свое обычное «Боже мой».

На квадратном постаменте из некрашеной фанеры в металлической раме стояла костяная нога Дженнифер. На этот раз вся, целиком, от колена и ниже.

— Ну вот, — заметил я. — По крайней мере нам теперь понятно, что это не монтаж и не фокус.

— Это муляж, — заявила Рита, но, похоже, сама себе не верила.

Где-то на улице, в блеске огней красивейшего города мира, церковные колокола звонили восемь. Однако здесь, в маленькой галерее, не было ни красоты, ни блеска, а звон колоколов казался слишком громким — громким настолько, что даже заглушал мой знакомый внутренний шепоток, намекавший, что самое интересное впереди. Все же я послушался намека и обернулся в поисках чего-то нового (ведь я привык, что этот голос почти всегда прав).

Атмосфера ощутимо накалилась. Едва я обернулся, как дверь распахнулась и, сверкая блестками, вошла сама Дженнифер.

До сих пор мне казалось, что на выставке тихо, но по сравнению с последовавшей теперь тишиной раньше здесь буйствовал самый настоящий карнавал. Дженнифер на костылях заковыляла в центр зала. Лицо у нее было бледное и мрачное. Наряд из перьев болтался на исхудавшем теле, а шаги были медленные и неуверенные — похоже, от непривычки к костылям. Культя на месте свежесрезанной ноги была замотана белым бинтом.

Мы стояли у постамента с костью. Дженнифер проковыляла мимо нас, и Рита отшатнулась, лишь бы не коснуться одноногой девушки. Я взглянул на жену — она побледнела и почти не дышала.

Толпа зрителей, совсем как Рита, расступилась, а Дженнифер наконец-то дошла и застыла напротив своей же ноги. Уставилась, смотрела долго-долго (все равно что весь зал вдруг забыл, как дышать), потом вдруг выпустила из одной руки костыль, склонилась ближе и погладила кость.

— Красота!

Я обернулся к Рите, хотел пошутить, что «ars longa»[13], но опоздал.

Рита лишилась чувств.

Глава 3

Домой, в Майами, прилетели в пятницу вечером, два дня спустя. По всему аэропорту ходили злобные пассажиры, пихали друг друга у багажной ленты, и на глаза у меня навернулись слезы. Кто-то попытался уволочь от ленты чемодан Риты, рявкнул на меня, когда я отбирал ее имущество… Добро пожаловать домой!

И если бы мне даже не хватило дополнительной сентиментальщины, я получил свое сполна буквально в понедельник, в первый рабочий день. Вышел из лифта и тут же наткнулся на Винса Мацуоку.

— Декстер! — возопил он. — Пончики принес?

Какое сердечное приветствие… значит, без меня тут скучали! Если бы только у меня было сердце, я бы оценил это в полной мере.

— Я пончики больше не ем. Теперь — только croissants[14].

— Чего? — моргнул Винс.

— Je suis Parisien[15], — пояснил я.

Он покачал головой.

— Напрасно ты пончики не принес. С утра в Саут-Бич вызвали, там дичь какая-то творится, на пляже, а пончиков в округе не достать.

— Quel tragique[16], — посочувствовал я.

— Ты весь день так будешь? — обиделся Винс. — Потому что нам до вечера еще ой как далеко…

Тот день и впрямь затянулся. Вдобавок ко всему еще и журналисты, и зеваки в три ряда за желтой полицейской лентой, огораживающей участок пляжа на южной оконечности Саут-Бич. Я вспотел, пока продирался сквозь толпу, обступившую место происшествия. Там, на песке, футах в двадцати от тел, ползал на коленках Эйнджел Батиста, выискивал что-то незримое простым смертным.

— Как дела? — поздоровался я.

— Пока не родила. — Он даже не поднял голову.

— Ну-ну. А Винс сказал, тут дичь какая-то творится.

Он прищурился, склонился еще ниже к песку.

— А песчаных мушек не боишься? — поддел я его.

Эйнджел лишь кивнул и объявил:

— Их не здесь убили. С одного кровило… — Он вгляделся. — Нет, это не кровь.

— Повезло мне.

— А еще, — добавил Эйнджел, пинцетом подцепляя что-то микроскопическое в приготовленный заранее прозрачный пакетик. — Еще у них… — И замолчал, но в этот раз не потому, что был поглощен своими таинственными занятиями с невидимыми предметами, а как будто подыскивая слова, чтобы не напугать меня раньше времени. В повисшей между нами тишине послышалось шуршание, словно нечто расправляло крылья в темной глубине Декстер-мобиля.

— Что? — не выдержал я.

Эйнджел медленно качнул головой.

— Их… украсили. — От этих слов заклятие над ним как будто рассеялось; мой коллега резво вскочил с места, заклеил прозрачный пакетик, аккуратно отложил его в сторону и снова присел на колени.

Если он не собирается мне больше ничего объяснять, значит, придется самому сходить и выяснить, о чем все так зловеще молчат. И я прошел еще двадцать футов вперед, туда, где лежали тела.

Два тела, мужское и женское, возраст слегка за тридцать. Выбранные явно не за красоту. Оба бледные, одутловатые, волосатые. Их старательно разложили на ярких пляжных полотенцах — такие обожают туристы со Среднего Запада. У женщины на коленях пристроилась как бы небрежно раскрытая книжка (дамский роман в кричащей розовой обложке, столь любимый в отпуске мичиганцами): «Отпускной сезон». Самая обычная семейная пара на пляже.

Чтобы подчеркнуть удовольствие, которое они как бы должны были испытывать, обоим на лица были приклеены полупрозрачные пластиковые маски для ныряния; от маски человеческая физиономия превращается в огромную фальшивую улыбку, но настоящее лицо все равно просматривается сквозь пластик. Майами, город вечных улыбок!

Вот только у этих двух пляжников повод улыбаться был несколько странный, странный настолько, что мой Темный Пассажир зашелся квакающим хохотом. Тела вскрыли от ребер до самого живота, а потом раздвинули лоскуты кожи, обнажив внутренности. Я и без радостного шипения своего темного приятеля догадался, что внутренности были не вполне обычные.

Всю привычную требуху кто-то вынул (хорошее начало!). Никаких вам липких кишок, никакого кровавого месива. Нет, всю ужасно-омерзительную грязь оттуда извлекли. А затем полость женского тела красиво и со вкусом превратили в корзину тропических фруктов вроде тех, которыми гостиницы приветствуют особо значимых гостей. Я заметил пару манго, папайю, несколько апельсинов и грейпфрутов, ананас и, разумеется, бананы. Грудная клетка была даже перевязана ярко-красной ленточкой, а из глубины фруктовой вазы торчало горлышко бутылки дешевого шампанского.

Мужчину декорировали в некотором роде более легкомысленными и разнородными предметами. Вместо яркого и красивого фруктового ассорти его вскрытый живот был заполнен гигантскими солнечными очками, плавательной маской с трубкой, опустошенными тюбиками от крема для загара и коробкой традиционных в Латинской Америке пирожков-слоек. На фоне всей этой дикости на пляже отчетливо ощущалась нехватка пончиков. В выпотрошенной полости торчала некая брошюра или журнал. Я наклонился ближе, силясь разглядеть обложку: календарь «В купальниках на Саут-Бич». Из-за календаря высовывалась голова морского окуня: рыба разинула рот в подобии зловещей ухмылки, напоминающей пластиковую маску, приклеенную к лицу мертвеца.

По песку кто-то шел. Я обернулся.

— Твой друг? — поинтересовалась моя сестра Дебора, подходя ближе и кивая на тело. Наверное, следует сказать «сержант Дебора», поскольку по работе мне положено вести себя учтиво с человеком, достигшим столь высокого положения. Обычно я действительно весьма учтив и способен даже пропускать подобные подколки мимо ушей. Но в руке сестра держала то, что моментально нейтрализовало все мои политкорректные порывы. Она умудрилась достать где-то пончик (со взбитыми сливками, мой любимый!) и теперь откусила огромный кусок. Какая несправедливость!

— Что скажешь, братец? — прочавкала Дебора с набитым ртом.

— Скажу, что ты должна была и для меня взять пончик! — возмутился я.

Дебора осклабилась, и мне стало еще обидней, ведь губы у нее были перемазаны шоколадной глазурью.

— Я и взяла! — объяснила Дебора. — А потом проголодалась и все съела!

Приятно, когда сестра улыбается, тем более что в последние несколько лет делала она это редко (улыбчивость неважно сочеталась с ее любимым образом копа). Но это зрелище не вызвало во мне прилива братской теплоты — главным образом потому, что пончика мне так и не досталось. Впрочем, исследуя человеческую натуру, я узнал, что людям свойственно радоваться счастью своих ближних, и постарался максимально правдоподобно это изобразить.

— Я за тебя очень рад!

— Нисколько ты не рад, ты дуешься! — возразила Дебора. — Ну, что скажешь?

Она запихнула остатки пончика в рот и снова кивнула на трупы.

Разумеется, Дебора в отличие от всех прочих людей на земле имела право рассчитывать на мое особое мастерство — интуитивное умение распознавать мотивы подобных убийств, совершаемых больными и извращенными животными, ведь она была единственной родственницей меня самого, такого же больного извращенца. Однако веселье Темного Пассажира постепенно завяло, а особых подсказок насчет того, зачем безумцу захотелось изукрасить трупы эдаким приветствием всему нашему обществу, я так и не дождался. Вслушивался очень долго и сосредоточенно (делал вид, что изучаю тела), но не услышал и не увидел ничего — лишь разраженное покашливание чуть слышно донеслось из сумрачных глубин шато Декстера. А Дебора ждала от меня официального заявления.

— Все это несколько наигранно… — выдавил я.

— Ничего себе словечко, — фыркнула она. — И какого черта это значит?

Я помедлил. Обычно я легко вникаю в суть нелепых убийств: моя особая проницательность в делах подобного рода подсказывает мне, какие именно выверты подсознания привели к появлению тех или иных человеческих останков. Но в данном случае я ничего не понимал. Даже такой профессионал, как я, не всесилен; ни мне, ни моему внутреннему помощнику было невдомек, кому потребовалось превращать нелепую толстуху в корзину с фруктами.

Дебора выжидающе смотрела на меня, а я боялся сболтнуть какую-нибудь глупость — вдруг сестра примет ее за проницательную догадку и уйдет не в ту степь. С другой стороны, репутация требовала, чтобы я высказал некое компетентное мнение.

— Ничего определенного, — начал я. — Просто…

И запнулся, потому что осознал, что собираюсь выдать и впрямь верную догадку. Пассажир одобрительно хмыкнул в знак согласия.

— Да что, говори уже! — потребовала Дебора в обычном раздраженном тоне.

Какое облегчение!

— Здесь все делалось с холодным расчетом, хотя обычно по-другому, — объяснил я.

Дебс прыснула.

— «Обычно»! Для кого обычно — для тебя, что ли?!

Так-так, на личности переходим… Ладно, проехали.

— Обычно для тех, кто на такое способен. Нужна какая-то страсть, некий знак, что тому, кто это сделал, было… гм… было очень нужно поступить именно так. А здесь иное. Вроде как… «чем бы мне еще развлечься?».

— Это, по-твоему, развлечение? — переспросила она.

Я сердито качнул головой — сестра явно не желала вникать в мои слова.

— Нет же, я тебе и пытаюсь объяснить! Развлечением должно быть само убийство, это всегда видно по трупам, — а здесь все затеяли отнюдь не ради убийства, это только способ чего-то добиться. Способ, а не цель… Чего ты на меня так смотришь?

— Значит, вот что ты чувствуешь… — протянула она.

Я как-то даже растерялся… это я-то, Дерзкий Декстер, который за словом в карман не полезет! Дебора все еще никак не могла привыкнуть к тому, что я собой представляю, к тому, кем вырастил меня ее отец. И я прекрасно понимал, насколько сложно ей принять все это в повседневной жизни, особенно по работе… в конце концов, ее работа в том и состояла, чтоб выслеживать таких, как я, и отправлять на электрический стул.

С другой стороны, подобные разговоры и мне давались ой как тяжко. Даже с Деборой… все равно что с родной матерью оральный секс обсуждать. В общем, я решил ненавязчиво сменить тему и сказал:

— Понимаешь, здесь главное не сами убийства, а то, что сделали с телами дальше.

Дебора с минуту пялилась на меня, потом тряхнула головой.

— Мне до чертиков хотелось бы понять, что ты имеешь в виду… — протянула она. — Но еще больше хочется выяснить, что творится у тебя в башке!

Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Шипение напомнило мне звуки, что, бывало, издавал мой Пассажир, и это меня немного успокоило.

— Слушай, Дебс! — попробовал я еще раз. — Я хочу сказать, что нам попался не убийца. Наш герой любит играть с мертвыми телами, не с живыми.

— А что, есть разница?

— Да.

— Но он все равно убивает? — уточнила она.

— Судя по всему.

— И скорее всего убьет опять?

— Вероятно, — подтвердил я, заглушая глумливую, слышимую только мне одному внутреннюю уверенность.

— Так какая разница? — настаивала Дебора.

— Разница в том, что убийства будут происходить по разному сценарию. Не понятно ни когда он в следующий раз убьет, ни кого, не понятно вообще ничего, что обычно помогает изловить убийцу. Остается только ждать и надеяться на удачу.

— Черт! Ждать я никогда не умела.

Немного в стороне от места преступления, у припаркованных машин, возникла непонятная суматоха, и кто-то грузный одышливо зашаркал по песку в нашу сторону. Детектив Коултер.

— Морган, — пропыхтел он, и мы оба отозвались:

— А?

— Не ты, — сказал он мне. — А ты, Дебби!

Дебора скривилась — она терпеть не могла, когда ее звали Дебби.

— Чего?

— Мы с тобой партнеры в этом деле, — заявил он. — Капитан сказал.

— Я уже и так им занимаюсь, — возразила Дебора. — Не нужен мне никакой партнер.

— Теперь нужен, — откликнулся Коултер и глотнул газировки из огромной бутыли. — Нашли еще похожего на этих… В «Эльфийских садах».

— Повезло тебе, — заметил я, обращаясь к Деборе, а когда сестра злобно сверкнула глазами, добавил: — Теперь ждать не придется!

Глава 4

Особенно радует в Майами безусловная готовность здешних жителей все заасфальтировать. Наш чудный город был когда-то субтропическим садом, плодородным и густо населенным всяческой живностью, и вот, спустя буквально считанные годы напряженной работы, растений никаких не осталось, живность повымерла. Конечно, память о них витает в пришедших им на смену кварталах. По неписаному правилу каждый новый район застройки называется по имени того, что было погублено при строительстве. Пропали орлы? Закрытый жилой комплекс «Орлиное гнездо». Погибли пантеры? Район «Бегущая пантера». Просто, изящно и обычно весьма рентабельно.

Я не хочу сказать, будто на месте «Эльфийских садов» перебили всех эльфов и вытоптали все их домики-тюльпаны. Вовсе нет. Напротив, тут скорее совершилась месть растений. Конечно, ехать сюда нужно было через всякие там «Бухты орхидей» и «Кипарисовые низины», зато потом посетители оказывались в настоящих зарослях диких деревьев и орхидей, почти не знающих садовых ножниц и вообще присутствия человека. Кроме, разумеется, автобусов с туристами. Здесь до сих пор можно было отыскать парочку живых пальм, не подсвеченных со всех сторон неоном, и в целом мне нравилось пройтись по здешнему парку, среди деревьев, подальше от суеты.

Впрочем, сегодня утром парковка была забита: «Сады» закрыли из-за ужасной находки. Толпы туристов запрудили вход и рвались внутрь комплекса, надеясь ужаснуться, встретив нечто жуткое. Замечательный отпуск в Майами: трупы и орхидеи.

В толпе шныряли даже два юнца вполне эльфийского вида — представляете, снимали на видео, как остальные стоят и чего-то ждут. Еще и выкрикивали на ходу: «Убийство в “Садах!”» и всякое такое. Может быть, нашли хорошее местечко на парковке и не хотели уезжать? Ведь теперь здесь не осталось места втиснуть даже велосипед.

Разумеется, Дебора повела себя как уроженка Майами и местный же коп: оттеснила толпу своим «фордом», припарковалась прямо у главного входа в парк, рядом с другими служебными машинами, и проворно выскочила на улицу. Я еще только вылезал с пассажирского сиденья, а она уже что-то втолковывала полицейскому у ворот. Крепкий коротышка в униформе по фамилии Мелцер, я его немного знал. Он махнул в дальнюю от входа сторону, и Дебора рванула по дорожке прямиком туда.

Я поспешил за ней. Привык трусить за Деборой по пятам, на подхвате, потому что она вечно мчится на место всякого преступления. Как-то неудобно ей подсказывать в такую минуту, что спешить уже незачем. В конце концов, потерпевшие никуда не денутся. Но Дебора все равно торопилась и рассчитывала, что я всегда буду рядом и растолкую ей, что она думает. В общем, я припустил за ней, пока сестра не пропала в этих заботливо ухоженных джунглях.

Наконец догнал — она как раз вдруг резко затормозила на полянке, которая называлась «Дождевой лес». Тут имелась скамейка для запыхавшихся любителей природы — посидеть, передохнуть среди цветов. К несчастью для пыхтящего бедняги Декстера, сломя голову примчавшегося к Дебс, сиденье успел занять кое-кто, сильней меня нуждающийся в скамейке.

Этот «кое-кто» сидел у водопада в тени пальмы. Одет он был в мешковатые шорты (этакие неряшливые, в них в последнее время почему-то стало допустимо появляться в общественных местах) и резиновые шлепанцы, непременно сочетающиеся с шортами. Еще на нем была футболка с какой-то идиотской надписью и фотоаппарат, а в руках он задумчиво стиснул букет. Но хотя я говорю «задумчиво», думать ему было нечем: голову аккуратно отрезали, а вместо нее приладили живописную охапку тропических цветов. Зато в букете были не цветы, а веселенькая масса кишок, украшенная чем-то весьма похожим на сердце. Над сердцем вилось радостное облако мух.

— Сукин сын, — высказалась Дебора. Логично, не поспоришь. — Сучий сукин сын… Трое за день!

— Мы еще не знаем, есть ли между ними связь, — осторожно поправил я.

Сестра сердито вспыхнула.

— Хочешь сказать, у нас тут два урода бегают одновременно?!

— Маловероятно, — признал я.

— Еще как маловероятно! А мне вот-вот придется собственную задницу подставить и капитану Мэттьюсу, и каждому журналюге на Западном побережье!

— Вот вы все повеселитесь, — откликнулся я.

— И что я им буду говорить?

— Мы рассматриваем несколько версий. Постараюсь вскоре сообщить вам кое-что определенное, — отбарабанил я.

Дебора вытаращилась на меня огромными глазами очень злобной и зубастой рыбины.

— Эту ересь я и без тебя помню! Эту ересь помнят даже журналюги! А капитан Мэттьюс вообще это сам придумал!

— А тебе какой ереси хочется?

— Такой, какая объяснит мне, в чем тут дело, ты, дурак!

Я пропустил сестринские обзывания мимо ушей и внимательней оглядел нашего нового приятеля — любителя природы. Тело было усажено в тщательно выверенной, расслабленной позе — кто-то очень постарался. Мне вновь отчетливо подумалось, что поза после смерти здесь важнее, чем само убийство. Я немного встревожился, хотя Темный Пассажир лишь насмешливо хихикал. Как если бы кто-то признался, что затеял нелепую и путаную постельную борьбу исключительно ради того, чтобы после закурить.

А еще мне не нравилось, что и на этот раз, совсем как в предыдущий, еще у тех, первых выложенных напоказ трупов, мой Пассажир не давал мне никаких подсказок — только веселился в глубине, сам с собой.

— Дело тут, по-моему, в том, — нерешительно начал я, — чтобы сделать некое заявление.

— Заявление, — повторила Дебора. — Какое такое заявление?

— Не знаю.

Дебора смотрела на меня чуть дольше, чем нужно, затем покачала головой.

— Какое счастье, что ты мне помогаешь!

Я не нашелся что ответить, не придумал подходящей колкости.

Тут в наш тихий и укромный уголок ворвалась целая команда лаборантов-криминалистов, и все принялись фотографировать, измерять, собирать какие-то пылинки и заглядывать во все щели в поисках улик. Дебора сразу отвернулась от меня, заговорила с Камиллой Фигг, одной из самых дотошных лаборанток нашего управления, а я остался в одиночестве — страдать, что подвел собственную сестру.

И наверняка страдал бы просто ужасно, будь я способен на угрызения совести или другие травмирующие человеческие чувства, но я для такого не создан и посему ничего не почувствовал… Ничего, кроме голода. Тогда я отправился назад, к воротам парка, и стал болтать с Мелцером, дожидаясь, кто бы подбросил меня на Саут-Бич. Я ведь утром там оставил свой лабораторный чемоданчик и еще даже не начинал искать брызги крови.

Остаток дня я так и ездил взад-вперед, от первого места преступления ко второму. Работы непосредственно по моему профилю было совсем мало: лишь несколько почти высохших капелек на песке, свидетельствовавших о том, что пару на пляже убили в каком-то другом месте, а уж после привезли сюда. С этим мы, кажется, все согласились — вряд ли кто-то умудрился бы вырезать подобные художества в открытую. Впрочем, я не стал еще раз говорить об этом Деборе — сестра и так уже слишком много суетилась не по делу, — ни к чему привлекать к себе лишнее внимание.

Единственную передышку я урвал почти в час дня: Эйнджел предложил подбросить меня на работу, и по пути мы заехали на Восьмую улицу, где и пообедали в его любимом ресторанчике «Маленькая Гаванна». Я съел вкуснейший стейк по-кубински, приготовленный со всеми причиндалами, а на десерт — фруктовый флан и целых два фирменных печенья. А потом, уже совсем довольный, приехал на работу, показал на входе свой пропуск и вошел в лифт.

Двери лифта закрылись; Пассажир неуверенно поерзал, и я изо всех сил стал вслушиваться, гадая, то ли он так реагирует на утреннюю праздничную бойню, то ли это уже я сам лука переел с бифштексом. Но больше ничего от него не добился — лишь дрогнули во тьме невидимые крылья… верный признак того, что что-то идет не так, как следует. Только непонятно, при чем тут лифт. Возможно, из-за недавнего отпуска от служения Молоху Пассажир впал в некое замешательство? Разумеется, Пассажир, хоть сколь угодно менее, чем обычно, готовый к действию, мне ни к чему. И я как раз озадачился, что бы предпринять на сей счет, когда двери лифта открылись и все вопросы разрешились сами собой.

Из коридора прямо на нас не мигая таращился сержант Доукс, словно знал заранее, что мы сейчас поднимемся; я аж оторопел! Доукс меня никогда не жаловал — всегда питал какие-то беспочвенные подозрения, считал меня настоящим чудовищем и был намерен это доказать. Потом Доукса изловил некий хирург-любитель и отрезал ему ладони, ступни и язык, и хотя я претерпел существенные неудобства, пытаясь спасти сержанта (ведь это я помог вызволить большую его часть!), он решил, что я и виновен в его новом, изрядно потрепанном обличье, и невзлюбил меня еще сильнее.

Не спасало даже то, что теперь, без языка, Доукс был неспособен выговорить хоть что-то мало-мальски связное: он все равно пытался говорить свое, а мы, все остальные, были вынуждены терпеть какое-то подобие нового языка сплошь из одних «ы» да «мм». Звучало это так назойливо и угрожающе, что слушатели, силясь разобрать хоть что-то, сами тем временем озирались в поисках аварийного выхода.

В общем, сержант Доукс сидел в проходе в инвалидном кресле и пялился на меня с таким выражением, как будто я старушек насилую. Я приготовился к очередному выплеску злобной тарабарщины, а сам раздумывал, нельзя ли попросту протиснуться мимо него… Больше ничего не происходило, пока лифт не начал автоматически закрываться. Но прежде чем мне удалось ретироваться вниз, Доукс вскинул правую руку (точнее, сверкающую сталью клешню) и застопорил двери.

— Спасибо, — сказал я и осторожно шагнул вперед.

Доукс не шевельнулся, не посторонился, не моргнул и глазом; мне, чтоб двинуться дальше, пришлось бы его опрокинуть.

Он не сводил с меня немигающих ненавидящих глаз. Затем поднял какую-то серебристую штуку размером с книжку и щелкнул откидной крышкой. Оказывается, это у него был мини-компьютер, или КПК.

— Положи мне на стол, — раздался бестелесный мужской голос из КПК.

Доукс сердито зарычал и потыкал еще.

— Черный, и сахара два кусочка! — попросил голос, и сержант снова что-то там заковырял.

— Желаю удачи! — воскликнул голос, вообще-то удивительно приятный баритон, больше подходящий какому-нибудь довольному и упитанному белому американцу, чем злобному черному киборгу, жаждущему мести.

Теперь Доуксу пришлось опустить голову, чтобы взглянуть на клавиатуру этой штуковины, зажатой в металлической клешне. Очевидно, у него там был заранее записанный набор фраз. Наконец сержант отыскал нужную клавишу.

— Я за тобой слежу! — весело сообщил бестелесный баритон.

Мне бы следовало порадоваться столь бодрому и уверенному тону, однако весь эффект смазался от того, что голос звучал от имени Доукса.

— Ты меня успокоил, — отозвался я. — Не последишь, как я из лифта выйду?

На секунду показалось, что нет, не последит — Доукс опять нацелился клешней на клавиатуру. Потом он, видимо, вспомнив, как плохо вышло тыкаться вслепую в прошлый раз, скосил глаза, нажал на кнопку, и бодрый голос заявил:

— Сукин сын!

Прозвучало это как «Вкусный пончик!». Ладно, по крайней мере Доукс хоть чуть подвинулся, освобождая проход.

— Спасибо, — отозвался я и добавил зловредно: — Сейчас поставлю на твой стол! Черный, и сахара два кусочка! Желаю удачи!

Шагнул мимо него и пошел прочь по коридору, чувствуя спиной его взгляд.

Глава 5

Испытание рабочим днем уже само по себе было настоящим кошмаром, начиная с утренней запарки без пончиков и заканчивая жутким столкновением с остатками сержанта Доукса — точнее, с его вокально-доработанной версией. И все же, несмотря на предшествующие события, я оказался не готов к ужасам возвращения домой.

Мне-то виделись тепло и уют, вкусный ужин, спокойные игры с Коди и Эстор… может, мы бы жестяную банку попинали во дворе, прежде чем усесться за стол… Но, припарковавшись возле дома Риты (теперь и моего дома, к чему я до сих пор не привык), я с удивлением обнаружил две взъерошенные головы прямо у входа. Дети явно поджидали меня, хотя я точно знал, что по ТВ идет «Губка Боб»! Что же могло их заставить торчать на улице, а не перед телевизором? Порядком встревоженный, я вылез из машины и пошел к ним.

— Привет штатским! — объявил я.

Ребятки уставились на меня с одинаковыми скорбными мордочками, но промолчали. Ладно Коди, от него обычно больше четырех слов подряд все равно никогда не дождешься, но в случае Эстор такое поведение меня напугало — ведь девица унаследовала материнский талант к непрерывному дыханию, благодаря которому обе они умели болтать без передышки. А тут вдруг сидит и молчит — почти беспрецедентно! В общем, я сменил тон и попробовал заново:

— Йо, чуваки, что слышно?

— Кыш, — сообщил мне Коди. Или, во всяком случае, так мне послышалось. Вот только меня никто и никогда не учил, как нужно отвечать в подобной ситуации, поэтому я повернулся к Эстор в надежде получить хоть какую-то подсказку.

— Мама сказала, нам будет пицца, а тебе — кыш, но мы не хотим, чтобы тебя выгоняли, «Кыш!», вот мы и вышли сюда, чтобы тебя предупредить. Ты ведь не уйдешь, Декстер?

С некоторым облегчением я понял, что расслышал слова Коди правильно, однако теперь следовало выяснить, что значит «кыш». Неужели Рита именно так и сказала? Может, я, сам того не зная, сделал что-нибудь ужасное? Но ведь это нечестно! Мне нравится делать ужасное в твердой памяти и с удовольствием. К тому же наш медовый месяц лишь вчера закончился… Как-то уж слишком резко, да?

— Насколько я в курсе, никуда я уходить не собираюсь. Вы уверены, что ваша мама сказала именно так?

Они синхронно кивнули, а Эстор добавила:

— Угу… Сказала, это для тебя сюрприз.

— Еще бы, — отозвался я, чувствуя, что не заслужил ничего подобного. Я даже растерялся. Но потом позвал детей: — Идемте скажем ей, что я никуда не пойду.

Дети взяли меня за руки, и мы вошли в дом.

Внутри витал дразнящий аромат чего-то странно знакомого, но экзотичного, как будто роза вдруг запахла тыквенным пирогом. Запахи шли с кухни, куда я и повел мой маленький отряд.

— Рита? — позвал я.

В ответ звякнула сковородка.

— Еще не готово! — откликнулась жена. — Это сюрприз!

Слово «сюрприз» всегда звучит зловеще — разве что кроме дня рождения… и даже тогда, но я все равно смело шагнул в кухню.

Рита в фартуке хлопотала у плиты, не обращая внимания на растрепанные светлые прядки на лбу.

— У меня неприятности? — поинтересовался я.

— Что? Нет, конечно, нет! С чего… Ай, черт! — Она облизнула обожженный палец и стала энергично помешивать содержимое сковородки.

— Коди и Эстор говорят, что ты меня выгоняешь, — начал я.

Рита уронила лопаточку и встревоженно обернулась.

— Выгоняю? Зачем бы я… — Нагнулась за лопаточкой и вновь занялась сковородкой.

— Значит, ты не говорила мне «кыш»?

— Декстер, — нервно отозвалась Рита, — я пытаюсь приготовить для тебя особенный ужин и ужасно стараюсь ничего не испортить! Можно, мы потом поговорим?

Она бросилась к столу, схватила мерный стакан, поспешила опять к сковородке.

— Что ты готовишь? — спросил я.

— Тебе ведь так понравилась еда в Париже… — Жена сосредоточенно размешивала нечто в мерном стакане.

— Я люблю поесть, — согласился я.

— Вот я и захотела приготовить для тебя настоящий французский ужин. Французский киш[17]!

Она произнесла это со своим фирменным отвратнофранцузским акцентом, и в мозгах у меня забрезжило.

— «Киш», — повторил я, оборачиваясь к Эстор.

— Кыш! — кивнула она.

— Да что же это! — снова вскрикнула Рита, на этот раз безуспешно пытаясь засунуть в рот обожженный локоть.

— Идемте, дети, — объявил я голосом Мэри Поппинс. — Я вам объясню на улице.

И повел их из дома на задний двор. Там мы все уселись на ступеньке.

— Значит, так, — сказал я. — Вы просто недопоняли.

Эстор затрясла головой — как это недопоняли, ведь она все-все-все на свете знает!

— Энтони сказал, это такой акцент, вроде испанского! Она сказала «кыш».

— «Киш» — это по-французски, — объяснил я. — Мы с вашей мамой пробовали это блюдо во Франции.

Эстор недоверчиво качала головой:

— Кто же по-французски говорит?!

— Во Франции некоторые говорят. И даже здесь кое-кто, как и ваша мама, думает, что говорит.

— И что же это значит? — упрямилась девочка.

— Такой пирог специальный, с сыром, — сказал я.

Дети переглянулись, снова посмотрели на меня. И как ни странно, тишину нарушил Коди:

— А пиццу все равно закажем?

— Непременно, — подтвердил я. — Ну как, попинаем мячик?

Коди прошептал что-то на ухо Эстор, сестра кивнула.

— Ты можешь научить нас делу? Ну, знаешь, тому, другому? — попросила она.

«Другое дело», которое она имела в виду, означало, конечно же, Темное искусство, которому следовало обучаться Детям Декстера, моим последователям. Я недавно обнаружил, что эти двое, с детства травмированные жизнью со своим биологическим отцом, который постоянно бил их стульями и мелкими домашними приборами, становятся по-настоящему Моими Детьми, Двойниками Декстера. Как и у меня, у них остались шрамы до конца жизни, их навсегда вырвало из плюшевой действительности в бессолнечную пустыню грешных удовольствий. Уж очень энергично им хотелось играть в запрещенные игры, а я мог показать им единственный безопасный выход — Путь Гарри.

И впрямь, сегодня вечером мне было бы по-настоящему приятно устроить для них небольшой урок, этакий шажок назад, к нормальной жизни. Медовый месяц оказался самым тяжким испытанием для моей притворной благовоспитанности; меня тянуло ускользнуть обратно в тень и отполировать клыки. Почему бы не взять с собой и детей?

— Ладно, — сказал я. — Зовите приятелей, погоняем вместе мячик, и я вам покажу кое-что полезное.

— Пиная мяч? — Эстор надула губы. — Нам это неинтересно!

— Почему я всегда у вас выигрываю? — намекнул им я.

— Не всегда!

— Иногда я поддаюсь, чтобы и вы гол забили, — важно сообщил я.

— Ха! — фыркнул Коди.

— Все дело в том, — продолжил я, — что я умею двигаться бесшумно. Зачем это может понадобиться?

— Подкрадываться к людям, — ответил непривычно разговорчивый Коди. Приятно было посмотреть, как новое хобби помогает замкнутому мальчику выбраться из своей скорлупы.

— Именно. Игра для нас как тренировка.

Дети переглянулись, и Эстор потребовала:

— Сначала покажи, а мы потом всех позовем.

— Ладно. — Я поднялся и повел их к изгороди между нашим и соседским двором.

Еще не стемнело, но тени делались длиннее. Мы встали возле изгороди, в сумрачных зарослях травы. Я на миг прикрыл глаза; в темноте на заднем сиденье шевельнулось нечто, и я поддался шороху и шелесту черных крыльев, чувствуя, как сливаюсь с тенями, вливаюсь во тьму…

— Ты что? — воскликнула Эстор.

Я открыл глаза. Брат и сестра таращились на меня так, словно я только что съел ком земли. Пожалуй, трудновато будет объяснять им сложные концепции вроде слияния с темнотой. С другой стороны, я сам все затеял, куда деваться…

— Во-первых, — начал я, пытаясь говорить логично, но ненавязчиво, — нужно расслабиться и представить, что вы часть окружающей вас ночи.

— Сейчас не ночь, — возразила Эстор.

— Тогда станьте частью раннего вечера, ясно? — сказал я. Эстор посмотрела на меня с сомнением, но промолчала, и я продолжил: — Так вот. Внутри у вас есть нечто. Это нечто нужно разбудить и научиться слушать. Понимаете?

— Тот, кто в тени, — откликнулся Коди, и Эстор кивнула.

Я испытал прилив почти мистического изумления. Они уже знали про Того, кто в тени (так они называли Темного Пассажира). Он был у них внутри, точно так же как и во мне, и они настолько хорошо чувствовали его присутствие, что дали ему имя. В этот проникновенный момент настоящего родства душ я окончательно уверился, что поступаю правильно, что эти дети — мои и Пассажира, и меня буквально затопила волна понимания: нас связывают узы прочнее, чем кровь.

Я больше не одинок. И теперь у меня появилась огромная и чудесная ответственность за этих двоих: я должен наставить их на Путь Гарри, обучить порядку и безопасности. Какой восхитительный миг! В воздухе вдруг будто заиграла музыка…

Прекрасное получилось бы завершение для сложного и суматошного дня. Истинно так, если бы только в этом огромном враждебном мире существовала хоть какая-то справедливость! Мы бы весь вечер резвились во дворе, скрепляя родственную связь, делясь волшебными секретами, а потом неспешно поужинали бы вкуснейшей курицей по французскому рецепту и американской пиццей.

Но разумеется, никакой справедливости в этом мире не бывает. Слишком часто мне в последнее время кажется, что все же мы у жизни нелюбимые пасынки. Чего и удивляться: едва я протянул руки детям, как из кармана у меня раздалась трель мобильника.

— Руки в ноги и дуй сюда, — потребовала Дебора, даже не поздоровавшись.

— Конечно, — согласился я. — Руки-ноги к тебе, а остальная часть меня пусть остается дома ужинать.

— Очень смешно, — невесело откликнулась она. — Только мне сейчас не до смеха — тут снова труп, такой, что обхохочешься.

Пассажир с любопытством мурлыкнул; волосы у меня на загривке чуть вздыбились.

— Еще один? Вроде тех трех утренних?

— Именно это я тебе и твержу! — И Дебора отключилась.

— Гав-гав-гав-гав, — передразнил я сестру, убирая телефон.

Коди и Эстор одинаково расстроенно смотрели на меня.

— Сержант Дебби позвонила, да? — спросила Эстор. — Тебя вызывают на работу.

— Верно, — признал я.

— Мама разозлится, — сказала девочка, и я внезапно понял, насколько это справедливо.

Рита все еще грохотала чем-то на кухне, то и дело ойкая. Вряд ли я могу считаться специалистом по человеческим ожиданиям, но даже я понимал, как расстроится жена, если я уеду, не попробовав такой старательно и болезненно приготовляемый ужин.

— Вот теперь я точно «кыш!», — пробормотал я и направился в дом, придумывая, что говорить.

Глава 6

Я сомневался, туда ли еду, пока не доехал до места — совершенно неправдоподобного места преступления. Догадаться можно было только по желтой ленте полицейского ограждения, вспышкам патрульных мигалок в сумеречном свете и растущей толпе зевак. В ресторане «Крабы Джо» почти всегда многолюдно, круглый год, но сегодня публика толпилась здесь по другому поводу, люди собрались не ради крабов. Этим вечером толпа жаждала другой пищи — блюда, которое Джо скорее всего предпочел бы вычеркнуть из своего меню.

Я припарковал машину и пошел вслед за полицейскими в форме на задворки ресторана, к служебному входу, туда, где, прислоненный спиной к стене, сидел сегодняшний фирменный десерт. Нечто внутри меня зашипело от смеха еще до того, как я хоть что-нибудь разглядел, но вблизи, в свете прожекторов нашей передвижной криминалистической лаборатории, зрелище и впрямь заслуживало одобрительной улыбки.

На ноги трупу напялили этакие черные кожаные туфли — знаете, без каблуков? Еще на нем были очень красивые шорты в курортном стиле, приятного клюквенного цвета, и шелковая голубая рубашка с серебристым орнаментом из пальмовых листьев. Рубашку распахнули на груди, обнажив вскрытую и опустошенную грудную клетку. Возникшую полость заполнили льдом, бутылками пива и какими-то штучками, которые при ближайшем рассмотрении оказались полуфабрикатными креветочными коктейлями из магазина. В правой руке труп стиснул пачку бумажных денег от игры «Монополия», а на лицо была приклеена уже знакомая мне пластиковая маска для ныряния.

Поодаль от двери скрючился на корточках Винс Мацуока, аккуратными и точными движениями смахивая частицы пыли со стены. Я подошел к коллеге и спросил:

— Ну как, нам сегодня повезет?

Он фыркнул.

— Только если позволят взять это пиво! Видишь, какое холодное, а?

— Почему ты так думаешь?

Он кивнул в сторону трупа.

— Новые бутылки — наклейки на них синеют, если пиво достаточно охладилось, — объяснил Винс, утирая пот со лба. — Какая жара! Вот бы по пивку сейчас…

— Ну, — поддержал я, разглядывая немыслимые туфли на трупе. — А потом танцевать…

— Серьезно? — обрадовался Винс. — Правда, давай потом сходим? Когда закончим тут.

— Нет, — отказался я. — А где Дебора?

Он кивнул налево.

— Там. Разговаривает с женщиной, которая нашла тело.

Я пошел туда, где Дебора допрашивала истеричную латиноамериканку. Женщина рыдала, спрятав лицо в ладони, и одновременно мотала головой — довольно сложная комбинация. Женщина справлялась, однако Дебору такая изумительная координация движений не особенно впечатляла.

— Арабель! — настаивала Дебс. — Арабель, пожалуйста, послушайте меня!

Но Арабель ничего не слушала, а у моей сестрицы голос был такой сердитый и властный, что вряд ли она могла бы хоть кого-нибудь уговорить — в особенности женщину, будто специально подобранную на роль иностранной уборщицы без вида на жительство и разрешения на работу. Дебора сердито сверкнула на меня глазами, словно это из-за меня Арабель ее боялась. И я решил помочь.

Не то чтобы я считал Дебс некомпетентной — свою работу она знает! (В конце концов, это у нее в крови.) Да и в мой сумрачный разум никогда не залетала мысль типа «понять — значит простить», особенно применительно ко мне. Скорее наоборот. Но Арабель явно нисколечко не радовалась своему открытию и была на грани истерики. К счастью для Дикого Демона Декстера, для того чтобы разговаривать с истеричными людьми (равно как и для большинства обычных ситуаций межличностного общения), не требуется особенной эмпатии. Все дело в технике, ведь это ремесло, а не искусство, а значит, задача вполне по силам тому, кто подражал человеческому поведению. Тут кивнуть, там улыбнуться, сделать вид, что внимательно слушаешь, — все это я отрепетировал давным-давно.

— Арабель, — начал я успокаивающим тоном с довольно узнаваемым латиноамериканским акцентом.

Женщина на минуту прекратила мотать головой.

— Arabelle, necesitamos descubrir este monstruo[18]. — Я взглянул на Дебс и добавил: — Убийца ведь настоящий монстр, да?

И она согласно дернула подбородком.

— Digame, рог favor[19], — успокаивающе продолжил я.

Арабель с готовностью отняла одну руку от лица и застенчиво пролепетала:

— Si?[20]

Я в который раз восхитился силой собственного вкрадчивого обаяния. Да еще и на двух языках!

— En inglés, — попросил я с превосходной фальшивой улыбкой. — Porque mi hermana no habla espanol[21].

И кивнул на Дебору. Сказать про Дебс «моя сестра» уж точно лучше, чем назвать ее вооруженным полицейским, который замучает тебя вопросами, а после отправит домой, в Сальвадор. Так женщине будет немного легче раскрыться.

— Вы говорите по-английски?

— Чут-чут, — отозвалась она.

— Отлично, — продолжил я. — Расскажите моей сестре, что вы видели.

И хотел было сделать шаг назад, но Арабель отчаянно вцепилась в мой локоть.

— Вы оставайся? — робко попросила она.

— Останусь, — согласился я. Тогда она внимательно на меня посмотрела (не знаю, что высматривала, но, кажется, увидела что хотела), отпустила мой локоть, сцепил а ладони перед собой и повернулась к Деборе, едва ли не по стойке «смирно».

Я тоже обернулся к сестре — та ошарашенно таращилась на меня.

— Ну и ну… — протянула Дебора. — Она доверяет тебе, а не мне?!

— Видит, что сердце у меня чистое.

— От чего чистое?! — Дебс покачала головой. — Если б она только знала…

Я вынужден был согласиться: в этой натужной шутке что-то есть. Дебора лишь недавно узнала, что я такое, и несколько из-за этого дергалась. Точнее, «дергалась» — еще мягко сказано. Тем не менее вся затея была изначально придумана и одобрена ее отцом, Святым Гарри, чью власть Дебс не решилась бы оспаривать и после его смерти… да и я тоже. Но Дебора говорила со мной слишком резко; даже немного обидно, особенно если учесть, что ей нужна моя помощь.

— Я могу уйти, а ты сама давай…

— Нет! — вскрикнула Арабель, снова хватая меня за локоть. — Вы сказал, оставайся!

В голосе несчастной сквозила обида.

Я вскинул бровь и выжидающе взглянул на Дебору.

Та пожала плечами.

— Ладно… оставайся.

Я потрепал Арабель по руке и попытался оторвать от себя.

— Я никуда не уйду. — И добавил по-испански со своей фирменной, насквозь фальшивой улыбкой, которая ее почему-то успокаивала: — Я здесь подожду.

Женщина посмотрела мне в глаза, сделала глубокий вдох и обернулась к Дебс.

— Рассказывайте, — предложила та.

— Я приходить, как всегда, в такой час, — начала Арабель.

— Это во сколько? — перебила Дебора.

Арабель пожала плечами.

— Пять. Теперь три раз в неделя, когда закрыт с июля, но надо чисто. Не надо та-ра-ка-на.

Она оглянулась на меня, и я кивнул: та-ра-ка-на плохо.

— И вы пошли к задней двери? — продолжила Дебора.

— Как, как… — Женщина растерянно посмотрела на меня. — Всегда.

— «Как всегда», — перевел я.

Арабель кивнула.

— Всегда задний дверь, — подтвердила она. — Передний есть закрыта до октября.

Дебора силилась понять, потом наконец догадалась: спереди закрыто до октября.

— Ясно. Итак, вы пришли сюда, обогнули ресторан и увидели тело?

Арабель снова на минуту спрятала лицо в ладонях. Покосилась на меня сквозь пальцы и, когда я кивнул, прошептала:

— Да.

— Вы заметили что-нибудь необычное? — продолжила Дебора, но Арабель смотрела на нее без всякого выражения. — Что-нибудь, чего тут быть не должно?

— Труп! — с возмущением ответила Арабель, указывая на тело. — Оно тут не должно!

— А людей вы каких-нибудь заметили?

Арабель покачала головой:

— Никто. Я один.

— А в окрестностях?

Снова пустой взгляд, и Дебора показала рукой:

— Там? На тротуаре? В той стороне кто-нибудь был?

Арабель пожала плечами.

— Туристы. С камера, фото! — Она нахмурилась и, понизив голос, добавила специально для меня, сердито передернувшись: — Сгео que son maricones[22].

Я кивнул и пояснил для Деборы:

— Туристы-геи.

Моя сестрица пристально уставилась на женщину, потом на меня, как будто желая запугать нас обоих, чтобы мы сами придумали еще какой-нибудь важный вопрос. Но даже моя легендарная сообразительность иссякла.

— Спроси, где она живет, — потребовала Дебора, и Арабель испуганно захлопала глазами.

— Вряд ли она тебе скажет.

— Это еще почему? — рассердилась Дебора.

— Боится, ты расскажешь все la migra. — Арабель аж подпрыгнула.

— Я знаю, что такое ваша чертова la migra! — рявкнула Дебора. — Я тоже тут живу, забыл?

— Живешь, — согласился я. — Но учить испанский отказалась.

— Тогда пусть она тебе скажет! — настаивала Дебора.

Я со вздохом повернулся к Арабель и сказал по-испански:

— Мне нужен твой адрес.

— Зачем? — осторожно уточнила она тоже по-испански.

— Пойдем на танцы, — сказал я.

Она хихикнула:

— Я замужем.

— Пожалуйста, — попросил я, включая лучшую свою улыбку на сто ватт, и добавил: — Вовсе не для иммиграционной службы, честно!

Арабель с улыбкой приблизилась ко мне и прошептала на ухо адрес. Я кивнул; действительно, указанный район кишел иммигрантами из Центральной Америки, в большинстве своем нелегалами. Вполне естественно, что и Арабель там живет; я был уверен, что она сказала правду.

— Спасибо, — поблагодарил я и хотел уже уйти, но она поймала меня за руку.

— Точно не для иммиграционной службы?

— Ни за что! — пообещал я. — Ни за что. Только чтобы разыскать убийцу.

Она кивнула, словно поняла, как именно ее адрес связан с розыском убийцы, и опять застенчиво улыбнулась.

— Спасибо. Я тебе верю.

Очень трогательно, особенно учитывая, что верить мне никаких причин у нее не было, разве что моя насквозь фальшивая улыбка помогла. Я даже подумал, не сменить ли профессию: может, стать успешным продавцом автомобилей? Или даже в президенты баллотироваться?

— Ладно, — вмешалась Дебора. — Пусть идет домой.

Я кивнул Арабель.

— Спасибо, — еще раз поблагодарила она, счастливо улыбнулась и почти бегом бросилась прочь.

— Черт, — сказала Дебора. — Черт, черт, черт!

Я недоуменно приподнял бровь, но сестра только покачала головой. Дебс словно сдулась, ее злость и напряженность вдруг куда-то подевались.

— Знаю, глупо, — проговорила Дебора. — Просто я надеялась, что вдруг она заметила… ну, знаешь… — Встряхнулась и посмотрела в ту сторону, где осталось тело. — И туристов-геев нам ни в жизнь не отыскать! Только не в этом городе…

— Все равно они бы ничего не увидели, — возразил я. — Убийца, наверное, приехал на грузовичке доставки, и никто бы его не заметил, словно он невидимка.

— Черт, — вновь повторила она, но я не стал критиковать ее маленький словарный запас — момент был неподходящий.

— А ты тоже ничего полезного не скажешь? Ты же видел труп?

— Давай я сделаю несколько снимков и подумаю.

— Это значит «нет»?

— Я не сказал «нет», — объяснил я. — Хотя подразумеваю.

Дебора показала мне средний палец:

— А это подразумеваешь?

Потом отвернулась от меня и уныло поплелась к трупу.

Глава 7

Удивительно, но факт: холодный киш на вкус мог бы быть и получше. Почему-то от вина остался затхлый привкус пива, цыпленок сделался какой-то липкий, и весь ужин превратился в мрачное испытание моей стойкости горечью неоправданных ожиданий. Тем не менее Декстеру упорства не занимать — вернувшись домой уже за полночь, я употребил солидную порцию этой гадости с мужеством истинного стоика.

Рита не проснулась, когда я улегся в постель, да и сам я не замедлил покинуть берега бодрствования. Но только успел закрыть глаза, как радио-будильник у кровати принялось вопить мне в ухо о вздымающейся волне чудовищного насилия, угрожающей затопить наш несчастный потрепанный город.

Я приоткрыл один глаз — оказывается, уже шесть, пора вставать. Какая несправедливость! Все же я сумел вытащить себя из постели, доковылял до душа, а когда наконец заявился на кухню, Рита накрыла стол к завтраку.

— Цыпленка пробовал? — заметила она, как мне показалось, довольно мрачно. Похоже, настало время для маленькой лести.

— Очень вкусно! — похвалил я. — Вкуснее, чем в Париже!

Жена чуть смилостивилась, но недоверчиво покачала головой.

— Врешь ты все. Остывшее невкусно!

— Ты просто волшебница, — заверил я Риту. — Все было теплое.

Она хмуро убрала с лица непослушную прядь.

— Я понимаю, тебе надо… ну, ты знаешь… Ну, в смысле, работа у тебя… Но как жаль, что ты не смог попробовать… нет, правда, я все понимаю! — путано заверила меня Рита (хотя я сам не до конца уверен, что все понял). Она подала мне яичницу с сосисками и кивнула на небольшой телевизор рядом с кофе-машиной. — Все утро в новостях, ну, это… ведь это оно, да? И сестру твою показывали, она тоже говорила… про это, ну, ты знаешь. С несчастным видом.

— Да, радоваться ей нечему, — согласился я. — Хотя казалось бы: работа сложная, ответственная, теперь вот и по телику показывают.

Рита не улыбнулась моей легкомысленной шутке, только еще больше нахмурилась, пододвинула свой стул к моему, села и стиснула руки на коленях.

— Декстер, нам нужно поговорить.

Благодаря своим наблюдениям за жизнью других людей я знаю, что такое начало вселяет ужас в души мужчин. Довольно удобно, что у меня самого никакой души вовсе нет, но я все равно поежился, услышав эти зловещие и загадочные слова.

— Сразу после медового месяца? — уточнил я, пытаясь хоть немного понизить градус серьезности.

Рита покачала головой.

— Это не… то есть… — Она подняла было руку, но снова уронила на колени и, глубоко вздохнув, наконец выговорила: — Это про Коди.

— А… — отозвался я, понятия не имея, что «это» означает применительно к Коди. Мне он казался вполне нормальным… С другой стороны, я гораздо лучше Риты понимал, что, хотя Коди и выглядит как зашуганный человеческий детеныш, на самом-то деле он мой стажер, будущий Декстер.

— Он все еще такой… — Рита снова покачала головой и опустила голову. — Его… отец… делал такое, что… делал ему больно! Ужасная травма. Но… — Глаза жены заблестели от слез. — Так неправильно, так долго не должно быть! Он всегда такой тихий и… — Она опять поникла. — Я просто боюсь, что… — Слезинка капнула на колени; Рита шмыгнула носом. — Что он, наверное… ты знаешь… навсегда…

Новые слезинки последовали за первой, и я, обычно беспомощный перед лицом эмоций, догадался, что тут нужен некий утешающий жест.

— С Коди все будет нормально, — заявил я, благословляя собственное умение убедительно врать. — Ему лишь нужно выбраться из раковины.

Рита снова шмыгнула.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно! — Я накрыл ее ладонь своей (жестом, недавно подсмотренным в кино). — Коди замечательный мальчишка! Просто он взрослеет чуть медленнее остальных. Из-за того, что с ним приключилось.

Она покачала головой и ударилась в слезы.

— Откуда ты знаешь?!

— Знаю. — Как ни странно, это-то я знал на самом деле. — Я прекрасно знаю, что он чувствует, потому сам прошел через такое же.

Жена обратила ко мне блестящие заплаканные глаза.

— Ты… ты никогда мне не рассказывал…

— И не буду. Но это очень схоже с тем, что было с Коди, так что я действительно знаю. Доверься мне, Рита.

И я снова потрепал ее по руке, мысленно добавив: «Да, доверься мне. Доверься, и я выращу из Коди замечательно приспособленное, полностью работоспособное чудовище, такое же, как я сам».

— Ох, Декстер, — вздохнула она. — Я тебе верю! Но ведь он такой…

И снова залилась слезами, орошая всю кухню.

— С ним все будет нормально, — повторил я. — Правда. Ему нужно выглянуть из раковины. Научиться играть с другими детьми, со сверстниками.

И мысленно дополнил: «Научиться притворяться быть как все», — хотя вслух этого не сказал.

— Если ты уверен… — пролепетала Рита и опять оглушительно шмыгнула носом.

— Уверен.

— Хорошо. — Жена промокнула глаза и нос салфеткой. — Тогда мы просто… — Хлюп. Шмыг-шмыг. — Наверное, нужно придумать, как ему почаще играть с остальными детьми.

— Главное — начать! — поддержал я. — Оглянуться не успеешь, как он и в карты мухлевать научится!

Рита высморкалась в последний раз.

— Иногда трудно понять, шутишь ты или нет, — сказала она, потом встала и чмокнула меня в макушку. — Здорово, что я тебя так хорошо знаю.

Конечно, знай она меня на самом деле так хорошо, как думала, она бы всадила в меня нож и бросилась со всех ног прочь, однако важная часть жизни состоит в поддержании наших иллюзий. Я промолчал, и чудно успокаивающая рутина завтрака продолжилась. Позволить кому-то за собой ухаживать — подлинное удовольствие, особенно когда этот кто-то — истинный профессионал на кухне. Я не против даже выслушивать сопутствующее ухаживаниям щебетание.

Коди и Эстор присоединились к нам, когда я пил вторую чашку кофе. Дети уселись бок о бок, с одинаковыми сонными и недоуменными физиономиями. Без кофе им потребовалось несколько минут на осознание того факта, что они уже в общем-то проснулись. Как обычно, первой тишину нарушила Эстор.

— Сержанта Дебби показали по ТВ, — сказала она. К Деборе Эстор с некоторых пор начала относиться со странным и благоговейным почтением (как раз с тех пор, как девочка узнала, что у сержанта есть оружие, а еще она командует могучими полицейскими в униформе).

— Работа у нее такая, — заметил я, осознавая, что лью воду на мельницу героического образа моей сестрицы, достойной всяческого поклонения.

— А тебя почему никогда не показывают, Декстер? — осуждающе вопросила Эстор.

— Я в телевизор не хочу, — ответил я, и девица уставилась на меня, словно я только что предложил запретить продажу мороженого. — Ну да, не хочу. Представь, если бы все знали, как я выгляжу. Даже по улице не пройдешь — все будут пальцами показывать и перешептываться за спиной.

— На сержанта Дебби никто не показывает, — возразила она.

Я кивнул.

— Еще бы! Кто посмеет? — Эстор явно собиралась что-то возразить, но я шумно отставил свою чашку и встал из-за стола. — Ну, все, я на работу, защищать добропорядочных сограждан!

— С микроскопом никого не защитишь, — заявила Эстор.

— Хватит, Эстор, — вмешалась Рита и поспешила ко мне с поцелуями, на этот раз в лобик. — Надеюсь, ты поймаешь убийцу, Декстер.

Я и сам весьма надеялся. Четыре жертвы за день как-то слишком уж рьяно, даже на мой вкус. По городу непременно разольется параноидальная подозрительность, и тогда мне будет нелегко предаваться собственным спокойным играм.

Итак, на работу я отправился с твердым намерением вершить правосудие. Конечно, любые попытки добиться справедливости должны были вначале преодолеть дорожное движение, ведь водители в Майами давным-давно превратили простую задачу перемещения из пункта А в пункт Б в опасную игру на скорость, в состязание автомобильных бамперов. И даже еще интереснее, ведь правила у каждого автолюбителя свои. К примеру, еду я в плотном потоке машин по скоростной трассе, и тут вдруг из машины на соседней полосе отчаянно сигналят. Оборачиваюсь посмотреть, а там мужик как заорет: «Maricôn!»[23] — потом подрезал меня, протиснулся вперед и прибавил газу.

Понятия не имею, что на него нашло. В общем, я только помахал рукой вслед какофонии гудков и воплей, а его машины уж и след простыл. Симфония «Час пик в Майами».

На работу я приехал чуть раньше положенного, однако в управлении уже кипела бурная деятельность. В жизни не видел столько людей в зале для пресс-конференций… по крайней мере можно было предположить, что это люди, хотя с журналистами никогда не угадаешь. Но до конца я осознал всю серьезность нашего положения только тогда, когда разглядел, сколько тут собралось камер и микрофонов.

Дальше — больше: коп в униформе загородил мне проход к лифту и пропустил только после того, как я продемонстрировал свое удостоверение, хотя мы с этим парнем были немного знакомы. Хуже того: когда я наконец добрался до лаборатории, то обнаружил, что Винс и вправду притащил пакет круассанов!

— Ну и ну… — изумился я, разглядывая крошки на рубашке Винса. — Да я же просто пошутил!

— Знаю, — отозвался он. — Но я подумал, это, типа, стильно, вот и… — Мой коллега пожал плечами, отчего на пол густо посыпались крошки от круассанов, и добавил: — Их с шоколадом делают… А еще с ветчиной и сыром.

— В Париже, кажется, такого не одобрят, — заметил я.

— Где тебя носило?! — рявкнула у меня из-за спины Дебора и выхватила из пакета круассан с сыром и ветчиной.

— Некоторым и поспать иногда требуется, — объяснил я.

— А некоторым спать некогда! — возмутилась сестра. — Потому что некоторые пытаются работать, несмотря на камеры повсюду и журналюг из чертовой Бразилии и черт еще знает откуда!.. Эй, а это что за?..

— Пончик по-французски, — пояснил я.

Дебс швырнула недоеденный круассан в ближайшую корзину для мусора, но промахнулась.

— Гадость какая!

— А с джемом хочешь попробовать? — Винс предложил ей свою надкусанную порцию.

Дебора и глазом не моргнула.

— Прости, этим я не наемся, — отказалась она и схватила меня за руку. — Пошли!

Сестра притащила меня на свое рабочее место и плюхнулась на стул. Я присел на раскладной стульчик у ее стола и приготовился к любым возможным выплескам эмоций.

Атака последовала в виде кипы газет и журналов, которыми Дебора принялась швырять в меня, приговаривая:

— «Лос-Анджелес тайме», «Чикаго сан-таймс», дебильный «Нью-Йорк тайме», «Шпигель», «Торонто стар»!

Газеты погребли меня почти с головой и едва не задушили, но я все же успел схватить сестру за руку, когда она размахнулась экземпляром «Карачи обсервер».

— Дебс, — взмолился я, — не надо в лицо, и так плохо видно!

— Мы по уши в дерьме, — объявила она. — По уши в дерьме, и даже хуже!

Честно говоря, не знаю, что может быть хуже, чем оказаться по уши в фекалиях, особенно памятуя о том случае в школе, когда Рэнди Шварц запустил фейерверк в полный унитаз и мистеру О’Брайену пришлось уйти домой пораньше, чтобы переодеться. Но Дебс, очевидно, была не намерена предаваться теплым воспоминаниям, хотя мы с ней оба одинаково не любили мистера О’Брайена.

— Я и сам догадался, — произнес я. — Учитывая, что Мэттьюс вдруг сделался невидимкой.

— Его не слышно, не видно, — хмыкнула она.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь нас так прижмет, что капитан от репортеров будет бегать…

— Четыре трупа за день! — выплюнула Дебора. — Да еще такие неслыханные! И все это на меня вешают!

— Зато ты отлично смотрелась в телике, — ободряюще заметил я.

Сестра отчего-то вдруг с силой треснула по пачке газет у себя на столе — так, что еще несколько экземпляров упали на пол.

— Я вообще не хочу в телевизор! Мэттьюс, сволочь, кинул меня львам! В целом мире нету хуже, сволочнее, говнистей новости, чем эта! А мы ведь еще даже фотографий трупов не публиковали! Все каким-то образом прознали, что в городе творится странное; мэр бьется в истерике; даже губернатор, черт его дери, в истерике! И если лично я не разберусь во всем этом дерьме к обеду, то всю Флориду смоет в океан, а меня — в первую очередь!

Она шарахнула по кипе газет, и на этот раз на пол рухнула по крайней мере половина пачки. У Деборы, похоже, не осталось сил скандалить; она выдохнула и вдруг показалась мне очень усталой и изможденной.

— Мне очень-очень нужна помощь, братец. Терпеть не могу тебя просить, но… если ты и впрямь способен понимать такие штуки, теперь — пора.

Я даже растерялся. Оказывается, она терпеть не может меня просить… А раньше просила, и не раз. В последнее время сестрица вообще вела себя довольно странно, если речь заходила о моих особых талантах. Конечно, чувств я не испытываю, однако к эмоциональным манипуляциям восприимчив; вот и от сестры, столь очевидно доведенной до отчаяния, легко отмахнуться не сумею.

— Конечно, помогу, Дебс, — согласился я. — Только не знаю, будет ли толк.

— Слушай, делать-то хоть что-то надо! Мы же тонем!

Приятно, что она сказала «мы», хотя до этого момента я и не подозревал, что тону. Но даже это новое ощущение причастности не помогло растормошить мой титанический мозг. Честно говоря, весь огромный черепно-мозговой комплекс, именуемый Мыслительным Аппаратом Декстера, был странно молчалив, совсем как на месте преступлений. Тем не менее сейчас следовало продемонстрировать старый добрый командный дух, поэтому я прикрыл глаза и сделал вид, что напряженно думаю.

Ну ладно: если там остались настоящие, материальные улики, то их разыщут неутомимые герои криминалистического анализа. А мне нужна подсказка из источника, которым не умеют пользоваться сослуживцы, — от Темного Пассажира. Увы, Пассажир молчал (что было очень для него нетипично) и лишь иногда над чем-то кровожадно посмеивался. Обычно мой спутник умел распознать и оценить любую демонстрацию хищного мастерства, и это зачастую помогало мне проникнуть в суть того или иного убийства. Сейчас он держал свое мнение при себе. Почему?

Может, не отошел после нашего недавнего перелета? А может, все еще приходил в себя после травмы? Хотя это уж вряд ли, если судить по тому, с какой скоростью крепло мое желание.

С чего вдруг такая застенчивость? Если под носом у нас происходит какая-то мерзость, я привык рассчитывать на некий отклик, а не просто на веселье. Но отклика не было. Следовательно… никакой мерзости не было? Чушь, ведь в городе со всей очевидностью появилось четыре трупа!

А еще из всего этого следовало, что мне придется действовать в одиночку… Между тем Дебора смотрела на меня выжидательно и настойчиво. Тогда шаг в сторону, мой злой и мрачный гений! Последние убийства по каким-то параметрам отличались от остальных, и не только из-за довольно безвкусной подачи тел. Кстати, «подача» — весьма подходящее слово; их именно подали, выложили так, чтобы гарантированно произвести максимальное воздействие.

Но на кого? По расхожему мнению касательно убийц-психопатов, чем больше усилий они прилагают, чем больше рисуются, тем сильнее жаждут высокой оценки и внимания публики. И также общеизвестно, что полиция тщательно закрывает подобные убийства от посторонних глаз… да и в любом случае ни одно средство массовой информации подобных кадров не опубликует (уж поверьте мне, я проверял).

Для кого тогда устроено представление? Для полицейских? Для нудных судмедэкспертов? Для меня? Вряд ли. Однако помимо вышеперечисленных и еще трех-четырех человек, обнаруживших трупы, никто ничего не видел, лишь вся Флорида гудела как растревоженный улей, пытаясь спасти туристическую индустрию штата.

При этой мысли я вдруг распахнул глаза — Дебора по-прежнему пялилась на меня, как ирландский сеттер на дичь.

— Да что, говори уже?! — потребовала она.

— А вдруг они именно этого добиваются? Я сразу сказал: убийство тут не самоцель. Кому-то хотелось поиграть с трупами. Украсить, аранжировать. Напоказ.

Дебс хмыкнула.

— Да помню я. Но все равно непонятно.

— Да нет же, понятно! Допустим, кто-то хочет оказать некое воздействие… Взгляни на события в обратном порядке: какой эффект уже возник?

— Если не считать того, что это привлекло к нам всю мировую прессу…

— Конечно, считать!

Сестра непонимающе помотала головой:

— Что?

— А чем тебе не нравится внимание прессы? Весь мир увидел наш Солнечный Штат, Майами, — путеводную звезду мирового туризма!

— Увидели, да, и теперь ни в жизнь на эту бойню не поедут! — возмутилась Дебс. — Декстер, ты о чем вообще?! Говорю тебе… А… — Она нахмурилась. — То есть кто-то напал таким образом на туристический бизнес? Всего нашего чертова штата?! Дурдом!..

— А ты, сестренка, думаешь, что тот, кто это делает, нормален?

— Да кто это вообще способен делать?!

— Не знаю, — отозвался я. — Калифорния?

— Ну уж, Декстер! — воскликнула сестра. — Смысл?! У того, кто это делает, обязательно должен найтись хоть какой-то мотив.

— Обида, — объявил я с напускной уверенностью.

— Обида на целый штат?! И сколько в этом смысла, по-твоему?

— Н-да, не много, — признал я.

— Может, тогда осмысленную версию придумаешь? Ну, типа, вот прямо сейчас? Хуже уже не будет…

Жизнь нас упорно учит: стоит только кому-то по глупости вымолвить сакраментальное «хуже не будет», и все, остальным можно ховаться за плинтусом. Кто бы сомневался, это и теперь сработало. Дебора и выговорить свои мрачные пророчества не успела, как на столе у нее зазвонил телефон, а мне на ухо кто-то шепнул чуть слышно, что пора прикинуться ветошью.

Дебора схватила трубку, сердито сверкая глазами в мою сторону, потом вдруг отвернулась, сгорбилась над столом, прошептала испуганно: «Когда? Господи… Ладно», — повесила трубку и вызверилась на меня так, что все прежние хмурые взгляды показались мне милыми улыбками.

— Ах ты, сукин сын…

Я удивился, сколько холодной ярости сквозило в ее тоне.

— Да что я такого сделал?

— Я бы тоже хотела это узнать… — пробормотала она.

Даже у чудовищ есть предел терпения, и я, кажется, был на грани.

— Дебора, либо ты начнешь изъясняться связными предложениями, либо я пошел. Мне еще спектрометр от пыли протереть надо.

— Дело проясняется, — заявила мне сестра.

— Так чего мы не радуемся?

— Новости из туристического управления, — добавила она.

Я открыл было рот, хотел отвесить какую-нибудь остроумную шуточку, но снова закрыл, так ничего и не сказав.

— Вот именно, — продолжала Дебора. — Словно кто-то действительно затаил обиду на целый штат…

— Ты что, думаешь, это я? — со всей искренностью изумился я, позабыв даже о раздражении. Она молча меня разглядывала. — Дебс, тебе, наверное, бурды какой-то вместо кофе налили. Флорида — мой дом! Ну что, пропеть «Река Суони»[24]?!

Не знаю, оживилась ли она от этого предложения или от чего другого, но спустя еще один долгий тяжелый взгляд исподлобья сестра вскочила с места и потребовала:

— Вставай, поедем туда!

— Туда? А Коултер как же? Он ведь твой партнер?

— Он за кофе поперся, придурок! И вообще, я лучше кабана взяла б в партнеры. Пошли!

Отчего-то мне не слишком-то польстило сравнение с кабаном, хоть даже и чуть-чуть в мою пользу, но, поскольку Декстер неизменно верен долгу, я последовал за сестрой.

Глава 8

Управление выставок и туризма Майами располагалось в высотном здании на Брикелл-авеню, в месте, подобающем статусу чрезвычайно важной организации. Все великолепие его значимости раскрывалось из окон, в прекрасных видах на центр города и небоскребы, Бискейнский залив и соседний стадион «Арена», нередко принимающий наших баскетболистов для истинно сокрушительных поражений.

Чудесный вид, практически открытка, как будто говорящая: «Смотрите, это Майами! Все как мы и обещали!» Впрочем, сегодня видами наслаждалась лишь малая толика служащих управления. Здание походило на гигантский, отделанный дубом улей, который кто-то разворошил палкой. Сотрудников тут вряд ли могло быть очень много, но сновали они туда и сюда столь проворно, так стремительно носились по коридорам, что со стороны казалось, будто в здании беспрерывно мечутся, как обезумевшие частички в бурлящем водовороте, сотни людей.

Дебора добрых две минуты простояла у стойки администратора (адское испытание для ее терпения), пока наконец возле нас не затормозила крупная женщина:

— Что вам нужно?

Дебс тут же схватилась за полицейский жетон.

— Я сержант Морган. Из полиции.

— Боже мой, — пробормотала женщина. — Скажу Анне…

И скрылась за дверью справа от стойки. Дебора обвиняющее уставилась на меня, прошипела «черт!», но тут дверь вновь с шумом распахнулась и к нам выкатилась низенькая дамочка с длинным носом и короткой стрижкой.

— Из полиции?! — возмущенно воскликнула она. Заглянула к нам за спины, потом обратилась к Деборе: — Из полиции нравов, что ли?!

Как ни привыкла Дебора ставить людей на место, с таким обращением, похоже, она столкнулась впервые. Моя сестра даже как будто чуть покраснела, затем, впрочем, сориентировалась и объявила:

— Сержант Морган. У вас имеется для нас информация?

— Некогда мне разводить политкорректность! — воскликнула дамочка. — Мне нужен настоящий полицейский, а не Блондинка в законе!

Дебора прищурилась; очаровательный румянец на ее щеках поблек.

— Если угодно, я могу вернуться с повесткой. Или с ордером на арест за препоны следствию.

Из глубины здания раздался чей-то визг, глухой стук, звон стекла. Дамочка подпрыгнула, пролепетала:

— Боже мой… ну ладно, идемте… — И куда-то понеслась.

Дебора демонстративно вздохнула, оскалилась, и мы отправились следом. Дамочка уже почти скрылась за дверью в самом конце коридора, а когда мы ее нагнали, усаживалась во вращающееся кресло за большим столом в зале для переговоров.

— Садитесь. — Она махнула на другие кресла большущим пультом дистанционного управления и, не дожидаясь, пока мы рассядемся, ткнула пультом в сторону огромного плоского телеэкрана. — Пришло вчера, но мы посмотрели сегодня утром.

Суматошная дамочка взглянула на нас и торопливо добавила:

— И сразу же вам позвонили! — Может быть, она все еще опасалась угрозы Деборы вернуться с ордером? Если так, она прекрасно контролировала свою дрожь.

— Что это? — поинтересовалась Дебора, опускаясь в кресло.

— DVD-диск. Смотрите!

Экран ожил, поморгал на нас замечательно информативными кадрами заставки, предлагающей опции «пауза» и «просмотр», и разразился пронзительным воплем. Дебора непроизвольно подпрыгнула.

Экран осветился, возникло изображение: с неподвижной точки откуда-то сверху мы увидели тело на белой кафельной поверхности. Глаза у тела были огромные, распахнутые и очевидно мертвые. Затем в кадре появился чей-то силуэт, частично скрыв собой мертвое тело. Нам было видно только чью-то спину, затем чью-то руку с пилой. Рука опустилась вниз, раздался визг пилы, врезающейся в плоть.

— Что за черт… — проговорила Дебора.

— Дальше хуже! — сообщила дамочка из управления.

Пила рычала и жужжала, фигура на переднем плане старалась изо всех сил. Затем пила выключилась, фигура уронила ее на кафельный пол, пошарила перед собой и вытянула в кадр ужасную груду поблескивающих влагой кишок. Вывалила их прямо под объектив камеры. А поверх всего этого, как бы выдавленные на куче внутренностей, на экране вспыхнули большие белые буквы: «Новый Майами: пробирает до печенок».

Картинка на мгновение застыла, потом экран погас.

— Подождите, — подсказала дамочка.

Экран снова мигнул, и нам нем засветился иной текст: «Новый Майами Ролик № 2». Мы увидели рассвет на пляже. Играла приятная музыка. Волна плеснула на песок. В кадре возник первый утренний бегун… и застыл как вкопанный. Камера переместилась налицо спортсмена, и нам показали, как паника сменяется подлинным ужасом.

Затем спортсмен бросился наутек, прочь от воды, прямо по песку, к дороге, и скрылся вдали. Камера снова переместилась; на экране возникли мои давешние приятели — счастливая расчлененная парочка, которую недавно обнаружили на пляже в Саут-Бич.

Картинка мгновенно сменилась, и вот уже мы видим первого прибывшего на место полицейского: он отворачивается в сторону, кривится и блюет. Снова резкий переход: лица случайных прохожих; люди в толпе выгибают шеи, чтобы разглядеть получше, — и застывают; еще лица; быстрее, быстрей; на каждом — свое выражение, своя неповторимая гримаса ужаса.

Затем на экране закружилась мозаика стоп-кадров: каждое показанное нам только что лицо, в маленьких квадратиках, в несколько рядов, постепенно заполнивших весь экран совсем как страницу в школьном фотоальбоме: дюжина испуганных физиономий паспортного формата, в три аккуратных рядочка.

И опять засветился текст: «Новый Майами: близок всем и каждому».

Экран погас.

Я просто-таки не знал, что сказать, и, судя по всему, не я один. Хотел было покритиковать мастерство оператора, ну, просто чтобы нарушить неловкое молчание — в конце концов, современному кинозрителю подавай динамику, но атмосфера в переговорной едва ли способствовала конструктивному обсуждению съемочного процесса, так что я промолчал. Дебора скрипела зубами.

Дамочка из управления туризма тоже ничего не говорила и вообще уставилась на прекрасный вид из окна. Наконец она первая начала:

— Мы полагаем, будут и другие ролики. Вы знаете, в новостях объявили про четыре трупа, так что… — Ее передернуло.

Я попытался заглянуть ей через плечо — интересно, что там в окне такого происходит? Но там ничего не было, лишь катер на заливе.

— Прислали вчера? — уточнила Дебора. — Обычной почтой?

— В обычном конверте, с почтовым штемпелем Майами, — сказала дамочка. — Запись на обычном диске, таком же, какими мы сами пользуемся. Их везде продают, во всех канцтоварах, повсюду!

В ее голосе звучало неприкрытое отвращение, а на лице появилось очаровательно человеческое выражение — нечто среднее между озабоченностью и равнодушием; поневоле задумаешься, как это ей удается привлекать людей хоть куда-нибудь, не говоря уж о том, чтобы завлекать миллионы туристов.

И едва эта мысль брякнулась в мой мозг, эхом отозвавшись на мраморе пола, как со Станции Декстер прямо на рельсы вырулил маленький поезд. С минуту я лишь наблюдал, как валит дым из трубы, затем прикрыл глаза и забрался в вагон.

— Что? — нетерпеливо воскликнула Дебора. — Что ты придумал?

Я покачал головой и еще раз повертел эту свою мысль. Дебора громко барабанила по столу пальцами; чуть слышно стукнул отложенный низенькой дамочкой пульт, а поезд наконец разогнался до полной крейсерской скорости, и тогда я открыл глаза и произнес:

— А что, если… кто-то хочет испортить имидж Майами?

— Ты повторяешься! — взорвалась Дебора. — И все равно это глупо! Так не бывает, чтобы кто-то обиделся на целый штат!

— А если не на штат? — не сдавался я. — Если только на тех, кто рекламирует этот штат?

И я красноречиво посмотрел на дамочку за столом напротив.

— На меня? — поразилась та. — Это все против меня?!

Тронутый такой скромностью, я одарил дамочку своей самой теплой фальшивой улыбкой.

— Против вас. Или вашей конторы.

Она нахмурилась, как будто и помыслить не могла, чтобы кто-то захотел напасть на ее контору, а не на нее саму, и с сомнением протянула:

— Ну…

Но Дебора хлопнула по столу и кивнула:

— Конечно! Теперь все понятно! Если вы кого-нибудь уволили и этот кто-то бесится…

— Особенно если этот кто-то с самого начала был слегка бешеный, — добавил я.

— Впрочем, как и большинство творческих людей, — подхватила Дебора. — Итак, кто-то потерял работу, был слегка не в себе, а потом решил отомстить… Мне нужно посмотреть все личные дела в отделе кадров.

Дамочка несколько раз открыла и закрыла рот, потом принялась мотать головой.

— Я не могу их вам показывать!

Дебора смерила собеседницу таким взглядом, что я уже приготовился к перепалке. Но сестра лишь встала и спокойно произнесла:

— Понятно. Идем, Деке.

И направилась к выходу. Я потянулся за ней.

— Что… куда вы? — вскричала дамочка.

— За ордером. И повесткой. — Не дожидаясь ответа, Дебс пошла прочь.

Я наблюдал. Дамочка целых две с половиной секунды думала, что Дебс просто блефует, потом сорвалась с места и помчалась вслед за ней с криками:

— Подождите!

В общем, так оно и вышло. Через несколько минут я оказался в каком-то дальнем кабинете, перед экраном компьютера. Рядом со мной за клавиатурой сидел Ноэль, до нелепости тощий американец гаитянского происхождения, в очках с толстыми стеклами и с ужасными шрамами на лице.

Как-то уж так повелось: когда Деборе нужно делать что-нибудь на компьютере, она всегда призывает на помощь брата, Компьютерного Доку Декстера. Я и впрямь достиг значительных успехов в определенных разделах темного и загадочного искусства компьютерного поиска, поскольку это очень нужное умение для моего скромного и безвредного хобби, которое заключается в поиске плохих парней, просочившихся сквозь щели нашей несовершенной судебной системы, для дальнейшего упакования их на запчасти в несколько аккуратных и компактных пакетов для мусора. Но также верно и то, что в нашем могущественном полицейском управлении имеется несколько компьютерных экспертов, способных столь же быстро справиться с работой, не вызывая никаких вопросов типа: почему обычный лаборант заделался отличным хакером? Когда-нибудь подобные вопросы могут поставить меня в неловкое положение, навести подозрительных людей на всякие ненужные мысли, чего я усиленно стараюсь избегать, особенно на работе, — ведь полицейские славятся чрезмерной подозрительностью.

Впрочем, жаловаться без толку: жалобы привлекают почти такое же внимание, — да и окрестные полицейские привыкли, что мы с Деборой всегда вместе. И в конце концов, разве могу я отказать своей младшей сестренке в помощи? Она же меня поколотит, это все знают!

Тем более что в последнее время она от меня отдалилась, стала какой-то раздражительной, — видимо, пришла пора повысить собственный КЛП — Коэффициент любезности и преданности.

Итак, я изобразил Дисциплинированного Декстера, уселся с Ноэлем, который явно злоупотреблял одеколоном, и мы стали обсуждать, что именно нужно найти.

— Слушай, — заявил Ноэль с сильным креольским акцентом, — я дам список всех уволенных за сколько? За два года?

— Два года — это хорошо, — согласился я. — Если их не слишком много.

Он пожал костлявыми плечами:

— Меньше дюжины. — Ухмыльнулся и добавил: — Гораздо больше народу сбегают от Джоанн сами!

— Давай печатай список, — поторопил я. — Потом проверим личные дела. Может, были жалобы необычные или угрозы.

— А еще, — сообщил он, — мы заказываем кое-что на сторону, другим фирмам, ясно? Иногда они проигрывают тендер — может, тоже бесятся со злости?

— Но ведь можно в следующем тендере участвовать, правильно?

Ноэль снова пожал плечами и едва не проткнул себе уши острыми косточками.

— Наверное… — пробормотал он.

— В общем, если речь не идет об отказе навсегда, если управление не объявляет им, что никогда больше не воспользуется их услугами, то сильно вряд ли.

— Тогда давай я буду смотреть уволенных, — согласился Ноэль и очень скоро распечатал список из неполного десятка имен с последними известными адресами проживания (всего девять человек, если говорить точно).

Едва застрекотал принтер, Дебора, стоявшая у окна, подскочила к нам и облокотилась на спинку моего стула.

— Что у вас? — нетерпеливо спросила она.

Я достал из принтера листок бумаги.

— Может, и ничего… Девять уволенных.

Она выхватила список у меня из рук и уставилась на имена как будто на тайную шифровку.

— Нужно проверить по личным делам, — объяснил я сестре. — Вдруг они угрожали кому-нибудь.

Дебора скрипнула зубами; ей явно не терпелось умчаться на улицу, по первому же адресу из списка, но она понимала, что сэкономит кучу времени, если мы сейчас рассортируем их по важности и поставим кого поинтересней в начало списка.

— Ладно, — нехотя согласилась она. — Только быстрее, поняли?

И мы заторопились пуще прежнего. Мне удалось отсеять двоих, «уволенных» после того, как Бюро иммиграции выслало их из страны. Но в начало списка попало лишь одно имя: Эрнандо Меца, сотрудник, который сделался буйным (да-да, в его личном деле именно так и было записано), после чего его пришлось насильно удалить из здания.

И знаете, что самое замечательное? Этот Эрнандо разрабатывал дизайн рекламных инсталляций в аэропортах и на круизных пристанях.

Инсталляций вроде тех, что мы увидели на пляже и в «Эльфийских садах».

Когда я рассказал об этом Деборе, сестра воскликнула:

— Черт возьми! Он самый! Прямо в цель!

Я тоже был согласен, что имеет смысл встретиться и поболтать с этим типом, но внутренний голос настойчиво шептал мне, что так просто ничего не бывает.

И тут уж как водится: если предчувствуешь неудачу, то скорее всего окажешься прав.

Глава 9

Эрнандо Меца проживал в приятном (но не слишком) районе «Кораллы», который в отличие от остального Майами практически не изменился за последние двадцать лет под защитой собственной обыденности. Домишко нашего клиента находился всего лишь в миле от района, где жила Дебора, — практически по соседству. К несчастью, это никак не поспособствовало проявлению соседских чувств ни у одного из них.

Все началось, как только Дебора постучала в его дверь. Моя сестра была взбудоражена (я сразу это понял по тому, как она покачивалась с носка на пятку) и явно рассчитывала, что напала на след. Потом дверь скрипнула и открылась внутрь дома, на Мецу; Дебора прекратила дергать ногой и пробормотала:

— Черт.

Себе под нос, разумеется, но вряд ли неразличимо.

Меца услышал и ответил ей:

— Сама дура! — И уставился на мою сестру с откровенной враждебностью, тем более удивительной, что он при этом сидел в инвалидном кресле с электроприводом и был явно не в состоянии управлять собственным телом, разве что некоторыми пальцами.

Одним пальцем он как раз ткнул в джойстик, закрепленный на ручке кресла, и выплюнул:

— Чего надо? Ты не из «Свидетелей Иеговы» — на вид слишком глупа. Значит, продаешь чего-нибудь? Ага, я бы новые лыжи прикупил.

Дебора кинула взгляд в мою сторону, но я лишь улыбнулся — у меня не нашлось для нее ни совета, ни догадки. Сестра почему-то разозлилась: нахмурилась, сжала губы в ниточку. Снова обернулась к Меце и вопросила замечательно поставленным «полицейским» голосом:

— Вы Эрнандо Меца?

— То, что от него осталось. А вы полицейские? Оштрафуете меня за то, что я катался без штанов по городу?

— Мы бы хотели задать вам несколько вопросов, — сообщила Дебора. — Можно войти?

— Нет, — отозвался он.

Дебора уже занесла было ногу, даже подалась вперед, рассчитывая, что Меца, как все нормальные люди, впустит ее в дом. Потом вздрогнула, сделала шаг назад и переспросила:

— Прошу прощения?

— Неееееет, — протянул в ответ Меца, словно обращался к идиотам, не способным осмыслить концепцию отказа. — Неееет, войти нельзя.

И снова ткнул пальцем в свой пульт управления, отчего кресло угрожающе дернулось в нашу сторону.

Дебора резво отскочила.

— Ладно, — фыркнула она. — Тогда прямо здесь.

— О да! — подхватил Меца. — Давай прямо здесь! — И несколькими нажатиями кнопок на джойстике подергал свое кресло взад-вперед. — Да, да, да, моя крошка!

Подозреваемый умело перехватил инициативу; и чему этих копов только учат? Дебора невольно отступила, ошарашенная сексуальным домогательством из инвалидного кресла, а Меца погнался за ней на своей коляске, хрипло выкрикивая:

— Ну же, милочка, куда ты?!

Прошу прощения, если вам кажется, будто я испытываю какие-то эмоции, но иногда я и впрямь чувствую некий приступ сочувствия к Деборе — она ведь изо всех сил старается… В общем, пока Меца кружил вокруг, натравливая на Дебору шаткое кресло, я шагнул к нему за спину, нагнулся и отсоединил провод от аккумулятора. Движок умолк, кресло дернулось и застыло, и остался только звук бессильно нажимаемых кнопок да вдалеке завыла сирена.

Майами в лучшем своем проявлении — это город двух культур и двух языков, и те из нас, кто погрузился в оба, давно обнаружили, что у другой культуры можно научиться новому и восхитительному.

Я всегда исповедовал данный подход, и теперь он мне воздался, поскольку Меца был виртуозом как в испанском, так и в английском. Начав со впечатляющих, хотя и обыденных ругательств, он в полной мере раскрыл свой артистический талант и дальше принялся обзывать меня совершенно неведомыми кличками, обозначающими удивительных существ, которых можно отыскать, пожалуй, лишь в параллельной вселенной Иеронима Босха. Этот перформанс звучал тем более невероятно, что Меца ни на миг не замолкал, несмотря на слабый полузадушенный голос. Я искренне изумлялся, и Дебора, кажется, тоже, потому что мы оба стояли и молча слушали, пока Меца наконец не выдохся на финальном «Пидарас!».

Тогда я его обогнул и встал рядом с Деборой.

— Не надо, — попросил я нашего подозреваемого. — Это чересчур по-простецки, а вы настоящий виртуоз! Как это у вас было: «тошнотный говнолиз, опоссум драный»? Восхитительно!

И я воздал ему должное скромными аплодисментами.

— Включи обратно, ты, собака страшная! — потребовал Меца. — Тогда посмотрим, кто из нас посмеется.

— Чтобы вы нас задавили этим вот спортивным внедорожником? — уточнил я. — Нет уж, спасибо.

Дебора оклемалась и вспомнила, кто тут главный. Нахмурившись, она отодвинула меня в сторону.

— Мистер Меца, мы хотим задать вам несколько вопросов. Если вы откажетесь сотрудничать, я заберу вас в участок.

— Попробуй, сучка, — вякнул он. — То-то мой адвокат порадуется.

— Лучше просто оставим его здесь, — предложил я. — Кто-нибудь сдаст на металлолом.

— Включи обратно, ты, мешок с говном лягушачьим!

— Уже повторяется, — заметил я, обращаясь к Деборе. — Наверное, мы его утомили.

— Это вы угрожали убить директора управления туризма? — спросила Дебора.

И Меца вдруг заплакал. Малоприятное зрелище: голова его нервно дергалась, по лицу текли слюни и сопли.

— Сволочи! Лучше бы они меня прикончили!

Он шмыгнул носом, но так слабо, что не смог даже втянуть воздух.

— Посмотрите, посмотрите, что они наделали!

— Что они наделали, мистер Меца? — спросила Дебс.

— Посмотрите на меня! — всхлипнул он. — Вот что! Посмотрите… Я живу в этом chingado[25] кресле, даже сам пописать не могу, мне нужно, чтобы санитар-тапсбп придерживал член. — Меца поднял голову, сквозь слезы и сопли в его взгляде сверкнул самый настоящий вызов. — А вы бы не хотели порешить таких puercos[26]?

— Вы сказали, это они с вами сделали? — уточнила Дебс.

Он снова шмыгнул носом. Опять безуспешно.

— Производственная травма! Я ехал по служебным делам! Но они сказали: нет, авария, несчастный случай, платить не будут! А потом меня уволили!

Дебора открыла и закрыла рот, шумно лязгнув зубами. Похоже, она чуть было не спросила что-то вроде: «Где вы были прошлой ночью, между половиной четвертого и пятью часами?» — но потом догадалась, что он-то был здесь же, в своем кресле с электроприводом. Впрочем, Меца все понял.

— Что?! — Он с усилием хлюпнул носом и на этот раз даже умудрился втянуть сопли. — Неужели этих chingado maricones кто-то наконец прикончил? И вы решили, что я не смог бы, из-за кресла? Уроды, включите меня обратно, я вам покажу, как убивать назойливых придурков!

— Какого именно maricon вы убили? — спросил я, а Дебора пихнула меня в бок локтем.

— Того самого, который сдох, ты, уродец! — взвизгнул он. — Надеюсь, это стерва Джоанн! Ай, да идите в жопу, я их всех еще успею кокнуть!

— Мистер Меца… — проговорила Дебора. В голосе ее сквозило некое сомнение, у другого человека способное превратиться в сочувствие, но в случае Дебс означавшее только разочарование от того, что этот несчастный обрубок человеческого тела оказался не ее подозреваемым.

Меца снова все почувствовал и возобновил атаку.

— Да, это я был! — объявил он. — Надевай наручники! Можешь к полу приковать, бросить на заднее сиденье, с собаками! Чего, боишься, сдохну по дороге? Так попробуй! Или я и тебя убью, как тех уродов из управления!

— Из управления никто не убит, — сообщил я.

Он зыркнул глазами.

— Нет? — Голова его снова дернулась, на солнце блеснули капли слюны. — Вы, говнюки, тогда какого черта вы ко мне цепляетесь?!

Дебора поколебалась, но все же попробовала еще раз:

— Мистер Меца…

— Да ну вас в жопу, отвалите от меня! — прокаркал Меца.

— Пожалуй, неплохая мысль, Дебс, — высказался я.

Дебора рассерженно тряхнула головой и шумно, коротко выдохнула.

— Идем! Включи его. — Отвернулась и пошла прочь с крыльца, а я остался выполнять опасную и неблагодарную работу.

И это лишь доказывает, насколько эгоистично и бездумно ведут себя человеческие создания… даже с собственными родственниками. В конце концов, оружие-то было у нее — так почему включаю кресло Мецы я?

Меца, очевидно, тоже был со мной согласен. Он принялся изрыгать новые порции изощренно-сюрреалистической вульгарщины — и все это в спину Деборы. Мне же досталось краткое:

— Пошевеливайся, пидор!

И я пошевеливался изо всех сил. Не ради того, чтобы порадовать Мецу, но исключительно из нежелания оставаться поблизости, когда его кресло заведется.

Слишком опасно… да я и так уже потратил слишком большой отрезок своего драгоценного и невосполнимого времени, выслушивая ругань. Пора назад, обратно в мир — ловить чудовищ и даже быть одним из этих чудовищ, а если повезет, еще и пообедать.

Итак, я присоединил провод к аккумулятору и бросился прочь с крыльца, пока Меца не понял, что кресло опять работает.

Очень скоро мы уже вырулили в теплый и запутанный кокон убийственного дорожного движения Майами.

— Черт… — наконец выговорила Дебора (дуновение летнего ветерка по сравнению с тем, что изрыгал Меца). — Я была уверена, что это он.

— Есть и хорошая сторона, — заметил я. — Ты по крайней мере выучила интересные новые выражения.

— Иди ты ежиков паси, — отозвалась Дебора. В конце концов, она сама отнюдь не новичок в ругательствах.

Глава 10

До обеда мы успевали проверить еще два имени из списка. Первый адрес находился в районе «Кокосовая роща» — в каких-то десяти минутах езды от дома Мецы. По дороге Дебора лишь не намного превысила разрешенную скорость — по меркам Майами такая езда все равно считается слишком медленной, — а значит, мы буквально напрашивались на аварию. Так что, хоть особого столпотворения на дороге и не было, наша поезд очка получила соответствующее звуковое сопровождение: прочие водители неслись мимо нас как голодные пираньи, отчаянно сигналили и изощрялись в неприличных жестах.

Дебс ничего не замечала. Она старательно думала — то есть так усиленно хмурила лоб, что я испугался, как бы столь глубокие морщины не врезались навсегда. Впрочем, я по опыту знал, что прерывать ее мыслительный процесс своими заботливыми опасениями чревато (можно и в глаз получить!), так что сидел молча. Хотя о чем тут можно было думать? Четыре тщательно декорированных трупа, и ни малейшего представления о том, кто их так изукрасил. Впрочем, разумеется, из нас двоих профессиональный следователь Дебс, а не я. Возможно, этот случай подпадал под то, чему ее учили в академии, и требовал старательно морщить лоб.

Вскоре мы приехали по адресу из списка. Скромный и неновый дом, чуть в стороне от Тайгертейп-авеню; двор запущенный и тесный; табличка «Продается» на одном из манговых деревьев. По неухоженному газону, полускрытые в траве, разбросаны прошлонедельные газеты, до сих пор в нераспечатанной почтовой обертке.

— Дерьмо. — Дебора припарковалась у входа. Весьма уместное и справедливое замечание. В этом доме не жили уже много месяцев.

— Что этот тип натворил? — полюбопытствовал я.

Ветер носил по двору цветные обрывки журналов.

Дебс сверилась со списком и сообщила:

— Эллис Бронсон. Воровала деньги со служебного счета. Когда ее застукали, угрожала всех взорвать и убить.

— По очереди или всех сразу? — уточнил я, но Дебс только зыркнула на меня и покачала головой.

— Тут ничего не светит.

Я был склонен с ней согласиться. Впрочем, разумеется, работа полиции состоит по большей части в том, чтобы выполнять очевидное и надеяться на удачу, так что мы отстегнули ремни безопасности и пошли по замусоренному и засыпанному палыми листьями газону к дверям. Дебс дежурно постучала; в глубине дома отозвалось эхо. Здесь было так же пусто, как и у меня на месте совести.

— Мисс Бронсон?

Совсем ничего; голос даже не проник за дверь в отличие от стука.

— Вот дерьмо, — повторила Дебс. Постучала еще раз. По-прежнему безрезультатно.

На всякий случай мы разок обошли вокруг дома, заглядывая в окна, но ничего не увидели — лишь отвратительно зеленые и темно-бордовые шторы в пустой гостиной. Мы обогнули здание и снова оказались у входных дверей; возле нашей машины стоял велосипед, а на нем сидел и пялился на нас паренек лет одиннадцати-двенадцати. Волосы у него были длинные, заплетенные в дреды и стянутые хвостиком.

— Уехали еще в апреле. Что, они вам тоже денег задолжали?

— Ты был знаком с Бронсонами? — спросила у него Дебора.

Мальчишка свесил голову набок и уставился на нас как попугай, раздумывающий, цапнуть то ли крекер, то ли палец.

— Копы, да? — угадал он.

Дебора показала ему свой жетон, и парень на велосипеде подкатил поближе.

— Ты знал этих людей? — повторила Дебс.

Он кивнул и добавил, разглядывая значок:

— Хотел убедиться. Сейчас полно фальшивок.

— Мы на самом деле копы, — подтвердил я. — Ты знаешь, куда Бронсоны уехали?

— Не-a. Папа говорит, они всем денег задолжали. Может, имена сменили или в Южную Америку свалили, типа того.

— Это когда было? — спросила у него Дебора.

— Еще в апреле, говорю же!

Дебора зыркнула на него с еле сдерживаемым раздражением, потом перевела взгляд на меня.

— Ну да, — кивнул я. — Он так и сказал, в апреле.

— А чего они натворили? — встрял мальчишка, на мой вкус, слишком уж заинтересованно.

— Может, и ничего, — ответил я. — Мы просто хотели задать им пару вопросов.

— Ухты! — восхитился юнец. — Убийство? Что, правда?!

Дебора странно дернула подбородком, как будто отгоняя надоедливую муху, и процедила:

— С чего ты взял про убийство?

Мальчишка пожал плечами.

— По телику видел. Когда убийство, то всегда говорят, что «ничего». А если ничего, то говорят про «серьезное правонарушание» и все такое. — Он хихикнул и, почесываясь, повторил по слогам: — «Право-на-ру-шание».

— Все верно, — подтвердил я. — Я сам по телевизору такое видел.

— Ну и ну… — пробормотала Дебс, качая головой.

— Дай ему свой номер телефона, — предложил я. — Ему это понравится.

— Ага! — Мальчишка радостно осклабился. — И скажите, чтобы я звонил, если что-то вспомню.

Дебора хмыкнула и прекратила кивать.

— Ладно, будь по-твоему! — Она бросила ему свою визитку, и мальчишка ловко подхватил карточку в воздухе. — Позвони, если что-нибудь вспомнишь!

— Спасибо! — отозвался он, наблюдая с улыбкой, как мы садились в машину и отъезжали от дома (то ли ему так визитка понравилась, то ли радовался, что развел Дебору по полной программе, не знаю).

— Дальше Брендон Вайсс, — прочитал я по списку. — Хм, писатель… Составил какое-то объявление не так, как надо, и его уволили.

Дебора закатила глаза.

— Писатель! Он им запятыми угрожал, что ли?

— Так-так… пришлось вызвать охрану, чтобы выдворить его из здания…

Дебора недоверчиво повернулась ко мне и повторила:

— Писатель! Деке, ты серьезно?

— Среди них встречаются очень свирепые, — проговорил я, хотя и сам чувствовал, что это некоторое преувеличение.

Дебора прикусила губу и стала следить за дорогой.

— Какой адрес?

Я снова справился со списком.

— А вот это уже ближе… Прямо в «Майами дизайн дистрикт», квартале дизайнеров. Куда еще селиться декоратору-убийце?

— Тебе лучше знать, — откликнулась она.

— Хуже первых двух не будет, — размышлял я.

— Угу, конечно, еще скажи: третий — лишний!

— Да ладно тебе. Выше нос!

Дебора съехала с шоссе и остановила машину возле киоска с сосисками, что было довольно странно, потому что, во-первых, обедать еще рано, а во-вторых, еда, которую тут продавали, не могла считаться хоть мало-мальски съедобной.

Но сестра и не собиралась ничего покупать. Она дернула ручник и резко обернулась ко мне:

— Вот дерьмо!

— Ты про мальчишку? — переспросил я. — Или все еще из-за Мецы бесишься?

— Ни то ни то! Из-за тебя!

Выбор сосисочного киоска меня удивил, но выбор темы для разговора был совсем уж странным. Из-заменя?!Я мысленно проиграл все последние события и не обнаружил ничего предосудительного. Типичный верный солдат при взбалмошном генерале; я подкалывал и язвил даже меньше, чем обычно, так что сестрице следовало бы порадоваться, ведь это она зачастую служила объектом моих насмешек.

— Прошу прощения. Не понимаю, о чем ты говоришь.

— О тебе! — воскликнула она, но понятнее не стало. — О тебе и обо всем, что ты делаешь!

— Все равно не понимаю, — повторил я. — Ничего такого особенного я не делаю.

Дебора треснула ладонью по рулевому колесу.

— Черт возьми, Декстер! Достаточно с меня твоих приколов!

Вы когда-нибудь обращали внимание, что так бывает? Услышишь в толпе обрывок фразы — настолько удивительной по силе и четкости, настолько мощной и решительной, что страшно хочется дослушать до конца, о чем же речь! И поневоле обернешься, сам собою вдруг потянешься за говорившим незнакомцем — ведь нужно понять, что было сказано, кому и для чего.

Примерно это я теперь и чувствовал: понятия не имел, о чем говорила моя сестра, но ужасно хотел понять.

К счастью, ждать она меня не заставила.

— Я больше не могу!

— Что не можешь?

— Ехать вместе с человеком, который прикончил — сколько? — десять? Пятнадцать других людей?

Обидно, когда тебя настолько недооценивают, однако поправлять ее сейчас было бы неуместно.

— Ясно, — промолвил я.

— Я обязана ловить таких, как ты! Сажать их за решетку, пожизненно! Но ты мой брат! — тараторила Дебора, с каждым словом для убедительности ударяя по рулю, хотя я и так все прекрасно слышал. Теперь стало ясно, почему она в последнее время такая угрюмая, хотя я по-прежнему не понимал, что спровоцировало взрыв именно сейчас.

Конечно, в ее словах имелась большая доля истины, и будь я в самом деле таким умником, каким сам себя считаю, мне следовало бы предвидеть, что рано или поздно этот разговор возникнет. Но я как дурак был уверен в незыблемости статуса-кво, и сестра застала меня врасплох.

— Прости, Дебс… Э… что ты от меня хочешь?

— Хочу, чтобы ты перестал! Хочу, чтобы ты был другим!

Она вскинула голову, скривила губы и отвернулась, глядя в боковое стекло куда-то вдаль, поверх машин на дороге.

— Хочу, чтобы… ты был таким, каким я тебя всегда считала.

Признаться, я уверен, что я находчивее прочих. Но в данную минуту я оказался столь же беспомощным, как если бы меня связали, заткнули рот кляпом и уложили под поезд.

— Дебс, — промолвил я. Хотя ничего особенного не придумал. Впрочем, ясно, что сейчас у меня была всего одна попытка.

— Иди ты к черту, Деке! — Она опять шарахнула по рулевому колесу, да так, что всю машину затрясло. — И говорить ведь об этом нельзя! Даже с Кайлом! А ты… — Опять удар по рулю. — Откуда мне знать, что ты не врешь? Что это папа все устроил?

Пожалуй, неверно будет сказать, что она задела мои чувства — я практически уверен, что никаких чувств у меня нет, — но эти слова прозвучали болезненно несправедливо.

— Я бы не стал тебя обманывать.

— Ты мне врал всю жизнь! Все эти годы, пока не рассказывал, кто ты есть!

Я знаком с философией «Нью-эйдж» и все такое, однако бывают минуты, когда вмешательство реальности попросту необходимо, и мы, похоже, достигли именно такой точки.

— Ладно, Дебс. А что бы ты сделала, если б узнала, какой я?

— Я не знаю… Я до сих пор не знаю…

— Вот видишь.

— Но должна же я что-то сделать!

— Почему?

— Потому что ты людей убивал, черт возьми! — воскликнула она.

Я пожал плечами:

— Ничего не поделаешь. К тому же все они этого заслуживали.

— Но так нельзя!

— Папа так хотел, — заявил я.

Мимо нашей машины прошла стайка школьников. Дети посмотрели на нас, один из ребят что-то сказал остальным, и все засмеялись.

«Смотрите, муж с женой ругаются! Спать ему сегодня на коврике у двери, ха-ха!»

Если я не сумею убедить сестру, что все идет как задумано, все правильно, все так на веки вечные… то спать мне нынче в тюремной камере.

— Дебс, папа все устроил именно так. Он понимал, что делал.

— Точно понимал? — вскинулась она. — Или ты все это выдумываешь? И даже пусть он сам все так задумал… имел ли он право? Или оказался лишь очередным усталым, недовольным копом?

— Ведь это же Гарри, — напомнил я. — Твой отец. Конечно, он все делал правильно!

— Мне этого мало! — заупрямилась она.

— К сожалению, другого не будет.

Сестра отвернулась и наконец-то перестала лупить по рулю. Зато умолкла так надолго, что лучше бы уж лупила.

— Не знаю, — в конце концов прошептала она. — Просто не знаю…

Вот так. Несладко ей приходилось. Как поступить со сводным братом-убийцей? Человек он симпатичный, не забывает про дни рождения, дарит классные подарки; полезный член общества, трудолюбивый и здравомыслящий… а если иногда и прикончит плохого парня, так ли уж это ужасно?

С другой стороны, люди ее профессии подобного поведения не одобряют. И строго говоря, сама ее работа заключалась в том, чтобы ловить подобных мне и отправлять на уготовленный специально для такого случая электрический стул.

Я снова окликнул сестру:

— Дебс, я понимаю, как тебе сложно…

— Сложно! — повторила она. По ее щеке скатилась слезинка, хотя Дебс не плакала и даже не всхлипывала.

— Наверное, он не хотел, чтоб ты узнала. Я не должен был тебе рассказывать. Но…

Вспомнилось, как я нашел сестру тогда… Она была привязана к столу, а над ней возвышался мой родной — генетически родной — брат, и в каждой его руке было по ножу — для него и меня. А я не мог убить ее, никак не мог… даже ради родного брата, единственного человека в целом мире, который понимал меня, который принимал меня таким, какой я есть…

— Что за черт! — сказала Дебора. — Поразительно, о чем только папа думал?!

Н-да, поразительно. Впрочем, не более поразительно, чем то, во что люди порой верят, или почему мы не летаем как птицы. Это все размышления одного порядка.

— Нам теперь не узнать, о чем он думал, — отозвался я. — Мы только знаем, что он делал.

— Вот дерьмо.

— Может, и так. И что ты сделаешь?

Она так и не посмотрела в мою сторону.

— Не знаю… но что-то делать нужно…

Мы еще долго сидели в тишине, говорить больше было не о чем. Потом она завела машину и выехала на шоссе.

Глава 11

Да уж, мало что способно так эффективно прервать беседу, как неожиданная новость: собственная сестра всерьез думает арестовать меня за убийство; даже мое легендарное остроумие не сумело подсказать достойный ответ. Так что мы в молчании свернули со скоростной автострады и въехали в «Дизайн дистрикт».

В тишине дорога показалась мне очень долгой.

Дебора сидела, погруженная в мысли: должно быть, раздумывала, воспользоваться ли своими специальными, хорошими наручниками или запасной дешевкой из перчаточного отделения. Во всяком случае, она смотрела прямо перед собой и механически крутила руль.

Адрес мы нашли довольно быстро. Какое облегчение! Наши нарочитые взгляды мимо друг друга и молчание уже начинали действовать мне на нервы.

Дебора подъехала к похожему на склад зданию на Сороковой Северо-западной улице и остановилась, поставив машину на ручной тормоз. По-прежнему не глядя на меня, заглушила двигатель, чуть помедлила, потом тряхнула головой и вышла.

Наверное, ждала, что я пойду за ней следом, как обычно, — нескладная тень малышки Дебс. Однако у меня ведь есть хоть капля гордости, в самом-то деле! Раз она так ведет себя со мной по самому ничтожному поводу — из-за какой-то парочки убийств, совершенных в свободное время! — неужто я стану помогать ей разбираться с трупами? Понимаете, я не жду справедливости (никакой справедливости на свете нет), но вот это, по-моему, уже переходит всякие границы.

В общем, я остался сидеть в машине и даже не посмотрел, как Дебора направилась к дверям дома и нажала на кнопку звонка. Лишь краешком глаза, совершенно не любопытствуя, я заметил, как дверь открывается, и практически случайно ухватил банальную подробность: Дебора показывала свой жетон. Так и получилось, что, пока сидел в машине, отвернувшись в другую сторону, я со своего места никак не мог бы разглядеть: то ли человек ее ударил и она упала, то ли он ее попросту толкнул, а сам скрылся в глубине дома. Потом, разумеется, я опять слегка заинтересовался происходящим и увидел: Дебора с трудом приподнялась на колено, снова упала и больше не двигалась.

Все обиды на сестру сняло как рукой; я пулей выскочил из машины и помчался к дому.

И еще подбегая, разглядел, что в боку у Деборы торчит нож! Даже притормозил на секунду, охваченный ужасом. На земле расплывалась кровь… мне почудилось, что я снова там, в гигантском холодильнике, вместе с Бини, моим братцем… на полу густое, липкое и красное, а мне не двинуться с места, даже не вздохнуть от ужаса. Но тут дверь дома распахнулась, и из нее снова высунулся тот человек, который ранил Дебору. Увидел меня, присел на корточки, потянулся к рукоятке ножа… В ушах у меня зашумело, засвистело от страшного ветра… нет, не ветра, от рыка Темного Пассажира. Он расправил крылья, а я быстро сделал шаг вперед и со всех сил ударил этого парня по голове.

Он рухнул рядом с Деборой, лицом прямо в кровь.

Я опустился на колени, взял сестру за руку. Пульс был сильный, веки ее задрожали, и она прошептала:

— Деке…

— Потерпи, маленькая, — попросил я, и она снова закрыла глаза.

Я снял с ее ремня рацию и вызвал подмогу.

«Скорая» примчалась через несколько минут. За это время нас уже обступила небольшая толпа, но люди с готовностью расступились в стороны, когда к Деборе поспешили санитары из «неотложки».

— Ух, — выдохнул один из них, молодой, коренастый и коротко стриженный. — Надо остановить кровь!

Он принялся за работу. Его напарница, приземистая женщина лет сорока, торопливо вытащила капельницу и вонзила иглу в руку Деборы.

Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. Полицейский в униформе — пожилой, бритоголовый, чернокожий — кивнул мне:

— Вы ее напарник?

Я достал свое удостоверение и объяснил:

— Ее брат. Я лаборант-криминалист.

— Хм, — высказался он, изучая мои документы. — Вы, ребята, так стремительно на месте преступления обычно не оказываетесь… Что скажете про этого?

Он кивнул на парня, который пырнул Дебору, а теперь сидел на земле и баюкал свою голову. Подле него присел еще один коп.

— Он отворил ей дверь, увидел… — начал я. — И воткнул в нее нож.

— Так-так… — проговорил коп, оборачиваясь к своему напарнику. — Надень-ка на него наручники, Фрэнки.

Полицейские заломили этому умнику с ножом руки за спину и щелкнули наручниками, но мне было некогда рассматривать и злорадствовать — ведь Дебору уже несли в машину «скорой помощи». Я подбежал к остриженному санитару и спросил:

— Она поправится?

Он неубедительно улыбнулся и произнес:

— Посмотрим, что врачи скажут, ладно?

Прозвучало это вовсе не так бодро, как ему, должно быть, хотелось.

— Повезете в больницу имени Джексона? — спросил я.

Он кивнул.

— Приедете — обращайтесь в отделение интенсивной терапии.

— Можно, я с вами? — попросился я.

— Нет. — Он захлопнул задние дверцы, торопливо обежал машину и сел. «Скорая» тронулась с места, влилась в поток автомобилей и включила сирену. Я смотрел им вслед.

Мне вдруг сделалось ужасно одиноко. Все произошло так стремительно, так мелодраматично… просто невыносимо! В последних наших словах друг к другу было мало приятного… а вдруг это и в самом деле наши последние слова? Такое увидишь в дурацких мыльных операх, но только не в прайм-тайм, не в Депрессивной Драме Декстера! И тем не менее Дебору увезли в реанимацию и я не знал, поправится ли она. Поправится? Не умрет ли по дороге?

Я снова взглянул на асфальт… сколько крови!

К счастью, печалиться долго мне не удалось — к дому подъехал детектив Коултер, и вид у него был даже несчастней обычного. Он замешкался у машины, повертел головой по сторонам и, наконец, подошел. Окинул меня взглядом с тем же выражением на лице, с каким обычно осматривал место происшествия, и сделался еще более несчастным.

— Декстер, — начал он, качая головой. — Какого черта ты тут?..

Я едва не начал оправдываться. Потом очнулся, понял: он лишь хочет снять с меня показания и просто так издалека начинает.

— Меня бы дождалась… Ведь я ее партнер!

— Ты ушел за кофе. Она решила, что лучше поспешить.

Коултер посмотрел на кровь под ногами, покачал головой и повторил:

— Подождала бы минут двадцать… Своего партнера! — Поднял взгляд на меня. — Это ведь святое.

Опыта у меня, правда, никакого нет, поскольку я обычно выступаю за другую команду, так что я односложно буркнул:

— Наверное…

Коултеру, похоже, этого было довольно, потому что он угомонился и стал записывать мои показания, изредка оглядываясь на кровавое пятно, оставшееся от «святой» напарницы. Только через десять долгих минут мне удалось отделаться от него и поехать в больницу.

Больница Джексона знакома каждому копу, преступнику и жертве на территории Большого Майами; все они здесь бывали — либо в качестве пациентов, либо навещая коллег. Это один из самых загруженных травмпунктов на всю страну, и если повторение действительно мать учения, то реаниматологи здешней больницы наверняка лучше всех умеют обращаться с ранениями и травмами. Военные врачи изучают полевую хирургию именно в этой больнице — ведь каждый год в местный травмпункт поступает более пяти тысяч пациентов с повреждениями, максимально приближенными к фронтовым ранениям вроде тех, что случаются в Ираке.

Так что я знал, что Дебс попадет в хорошие руки… если только переживет дорогу. Мне было ужасно сложно представить ее возможную смерть. Ну, умом-то я понимал, что моя сестра может умереть, — в конце концов такое нам всем предстоит, рано или поздно, — однако не мог вообразить себе мир без Деборы Морган — живой и здоровой. Словно пазл на тысячу кусочков, а несколько деталек из самого центра потерялись.

Как я к ней, оказывается, привязался! Мы никогда не признавались друг другу в родственной любви, не плакали друг у друга на плече, но у меня всегда была сестра, всю жизнь… И по дороге в больницу мне пришло в голову, что без сестры моя жизнь была бы совсем не такой и уж точно менее удобной.

Неприятная мыслишка. В жизни не припомню за собой такой сентиментальности. Дело ведь не только в осознании ее возможной смерти (уж в этом-то у меня какой-никакой опыт имелся) и даже не в родственных чувствах (со смертью родственников я тоже уже сталкивался). Но мои приемные родители умерли после долгой болезни, я мог подготовиться к их кончине. А теперь… так внезапно. Наверное, именно шок от происшедшего и вызвал у меня какие-то… почти эмоции.

К счастью, до больницы ехать было недалеко, всего пару миль, и вскоре я уже вкатил на больничную парковку — буквально через несколько минут гонки по городу, в сопровождении автомобильной сирены, звук которой большинство водителей в Майами частенько игнорируют.

Все больницы изнутри похожи одна на другую, даже стены выкрашены одинаково. И все они печальны… Конечно, приятно, что одна из больниц оказалась под боком, но в травматологическое отделение я входил, не ожидая ничего хорошего. Другие посетители сидели с видом животной покорности, лица врачей и медсестер застыли в выражении непреходящего кризиса, и хоть сами медики сновали в спешке взад-вперед, зато в дверях сам я наткнулся на медлительный, бюрократический официоз в виде дамы с планшеткой. Я рвался внутрь, на поиски сестры, а меня не пускали.

— Сержант Морган, ножевое ранение? Ее только что привезли.

— А вы кто такой? — спросила она.

Я наивно думал, что смогу быстрее попасть внутрь, если отвечу: «Ближайший родственник!»

Женщина неожиданно обрадовалась и заявила:

— Отлично! Вы-то мне и нужны!

— Можно ее увидеть? — спросил я.

— Нет, — ответила она, схватила меня за локоть и решительно повлекла в небольшой кабинет.

— Вы хоть скажете, как она?

— Пожалуйста, присядьте вот сюда. — Женщина подтолкнула меня к пластиковому стулу у небольшого столика. — Скоро узнаем. Как только заполним вот эти бумаги. Мистер… мистер Мортон?

— Морган, — поправил я.

Она нахмурилась.

— Здесь написано «Мортон».

— Правильно «Морган», — повторил я. — «М-о-р-г-а-н».

— Точно? — переспросила она, и вся эта больничная нереальность вдруг нахлынула на меня, повалила на стул и придушила собой словно влажная подушка.

— Совершенно точно, — твердо ответил я и опасливо откинулся на шаткую спинку.

— Теперь придется поменять в компьютере! — Женщина нахмурилась. — Какая досада!

Я несколько раз открыл и закрыл рот, как задыхающаяся без воды рыба, а женщина затюкала по клавиатуре. Нет, это уж слишком, против всякого здравого смысла — говорить «досада», когда на весах жизнь Деборы! А где же все, и отчего все молчат? Где вопли возмущения, почему никто не проклинает весь этот беспредел? Может быть, мне следует договориться с Эрнандо Мецей, привезти его сюда, чтобы преподать им урок лингвистически корректного восприятия нависшей угрозы?

В общем, хоть времени это заняло нереально долго, в конце концов я умудрился заполнить все нужные бумажки и убедить женщину, что у меня, как у ближайшего родственника и к тому же полицейского служащего, есть права повидаться с сестрой. Впрочем, так уж все устроено в этой юдоли скорби, что повидаться с ней мне, конечно, не дали.

Мне разрешили только постоять в коридоре и кинуть взгляд в смотровое окошко в форме иллюминатора: в операционной толпились какие-то люди в ядовито-зеленых халатах и вытворяли страшное, невероятное… над телом Деборы.

Так я и стоял под дверью целых несколько столетий, смотрел и иногда моргал, когда вдруг над моей сестрой взлетала чья-то окровавленная рука. В воздухе неодолимо пахло лекарствами, кровью, потом и страхом. Наконец, когда мне уже стало казаться, что земля остановилась, воздух испарился, а солнце охладело и состарилось, врачи у операционного стола расступились и кто-то покатил каталку к выходу. Я отступил, освобождая проход, и взглядом проводил процессию, удаляющуюся по коридору.

Из операционной стали выходить люди в халатах, одного — на вид главного — я схватил за рукав. Наверное, напрасно, потому что пальцы мои почувствовали что-то холодное, влажное и липкое; я отдернул руку и увидел кровь. Голова вдруг закружилась, промелькнуло ощущение какой-то грязи, где-то даже ужаса… но хирург посмотрел прямо на меня, и я взял себя в руки и спросил:

— Как она?

Он кинул взгляд на удаляющиеся носилки и снова обернулся ко мне:

— А вы кто?

— Ее брат. Она поправится?

Хирург криво улыбнулся:

— Судить пока рано. Большая кровопотеря. Может, все обойдется, а может, будут осложнения. Мы просто-напросто еще не знаем.

— Какие осложнения? — спросил я. И по-моему, это был вполне резонный вопрос, однако врач лишь раздраженно фыркнул и покачал головой:

— Все, что угодно, от инфекции до повреждения мозга. Время покажет.

Он снова криво улыбнулся и пошел прочь, в сторону, противоположную той, куда увезли Дебору.

Я смотрел ему вслед, размышляя про повреждение мозга, затем побрел по коридору вслед за сестрой.

Глава 12

Вокруг Деборы нагромоздили столько аппаратуры жизнеобеспечения, что я даже не сразу разглядел сестру во всей этой гудящей и клацающей мешанине. Она лежала неподвижно на постели, вся опутанная какими-то трубочками, лицо наполовину скрыто маской и бледное почти как простыня. Я помедлил, не зная, что полагается делать. Приложил столько усилий, так отчаянно старался попасть внутрь и увидеть ее… И вот я здесь, но никак не могу вспомнить, даже и не читал никогда, как себя вести, навещая близкого человека в больничной палате.

Нужно взять сестру за руку? Похоже на то. А может, и нет… К тому же у нее там капельница, именно с моей стороны… Наверное, не стоит — вдруг еще игла ненароком вывалится?

В общем, я заметил в углу палаты стул, придвинул поближе к кровати, сел и принялся ждать.

Буквально через несколько минут дверь скрипнула, приоткрылась и в проеме показался худощавый чернокожий коп, мой шапочный знакомый по фамилии Вилкинс. Он всунул голову внутрь и окликнул меня:

— А, Декстер, верно?

Я кивнул, помахав удостоверением. Вилкинс жестом показал на Дебору:

— Как она?

— Пока непонятно.

— Извини, приятель. — Он пожал плечами. — Капитан распорядился последить на всякий случай. Я буду снаружи.

— Спасибо.

Он вышел и занял пост у двери.

Я попробовал представить себе жизнь без Деборы. И испугался, сам не знаю отчего. Никакой очевидной и ужасающей разницы ведь не было бы… но эта мысль меня слегка смутила, и тогда я постарался продумать ее еще раз. Быть может, я успел бы съесть тот киш горячим… У меня бы не было синяков от знаменитых сестринских плюх…

И мне бы не пришлось бояться, что она меня вдруг арестует… Это все хорошо, отчего же я переживаю?

А вдруг она выживет, но мозг будет поврежден? И это, разумеется, испортит ей карьеру в правоохранительных органах. Ей, может быть, даже понадобится круглосуточный уход, кормление с ложечки, памперсы… вещи, плохо сочетаемые с работой. Кому достанется бесконечная, тяжкая рутина? Я не слишком хорошо разбираюсь в медицинском страховании, однако и дураку ясно, что вряд ли кто-то восторженно бросится обеспечивать ей круглосуточный уход. А вдруг все хлопоты падут именно на меня? Это пробило бы солидную брешь в моем свободном времени. Но кто же еще? Других родственников у нее нет. Один только Дорогой Добропорядочный Декстер, и больше никого, кто мог бы возить ее в инвалидном кресле, готовить ей протертые кашки и нежно промакивать слюни. Мне пришлось бы ухаживать за сестрой до конца ее дней, до глубокой старости… мы бы сидели вдвоем и смотрели ток-шоу по телевизору, пока весь остальной мир веселится, а люди убивают и изводят друг друга без меня.

Почти целиком уже поглощенный самосостраданием, я вдруг вспомнил про Кайла Чатски. Это бойфренд Деборы и даже, пожалуй, больше — они второй год жили вместе. Лет на десять старше Дебс, крупный, много повидавший в жизни; когда-то он потерял левую руку и ступню вследствие инцидента с тем же самым хирургом-любителем, который поработал над сержантом Доуксом.

Вообще-то отдайте мне должное (по-моему, это очень важно), я сейчас вспомнил о Кайле не только потому, что хотел бы переложить на него заботы о моей гипотетически больной на голову сестре. Я скорее сообразил, что он тоже должен узнать о случившемся.

Итак, я вытащил мобильный из чехольчика и набрал номер. Кайл ответил сразу.

— Кайл, это Декстер.

— Здорово, парень! — ответил Кайл в нарочито жизнерадостной манере. — Как оно?

— Я тут с Деборой… В реанимации, в больнице Джексона.

— Что случилось? — спросил он, помедлив.

— Ее ножом ударили. Потеряла много крови.

— Сейчас приеду, — коротко ответил Чатски и отключился.

Может, он мне будет помогать ухаживать за Деборой, по очереди станем возить инвалидное кресло. Не один — и ладно.

Это напомнило мне о том, что я и так уже не один, или, правильнее сказать, кое-кто уже не один, а со мной.

В любом случае Риту имеет смысл предупредить, что я опаздываю. Я позвонил ей на работу, вкратце объяснил, в чем дело, и отключился, едва на том конце начался припев из обычных возгласов «О Господи!».

Минут через пятнадцать в палате объявился Чатски; за ним по пятам семенила медсестра и явно старалась ему угодить, чтобы Чатски был доволен всем — от расположения палаты до вида системы переливания крови.

— Вот она, — объявила медсестра.

— Спасибо, Глория, — ответил Чатски, не замечая никого, кроме Деборы.

Озабоченная медсестра еще немного потопталась возле него, затем неуверенно удалилась.

Чатски уже был у кровати и держал Дебору за руку (оказывается, я угадал: в самом деле, это было правильно — взять ее за руку).

— Что случилось? — спросил он, не сводя взгляда с Деборы.

Я выдал ему краткую сводку событий, которую он прослушал, не глядя на меня и лишь раз отпустив руку Деборы — только для того, чтобы быстренько убрать прядь волос у нее со лба. Когда я закончил рассказывать, он кивнул с отсутствующим видом и спросил:

— Что сказали врачи?

— Пока не берутся судить.

Кайл нетерпеливо махнул сверкающим серебристым крюком, который заменил ему левую руку.

— Они всегда так говорят! Еще что?

— Возможно, функции восстановятся не полностью, — добавил я. — Может, даже мозг поврежден.

Он кивнул.

— Она потеряла много крови.

Это было утверждение, а не вопрос, но я все равно подтвердил:

— Верно.

— Я вызвал человека из Бетесды, — сообщил Чатски. — Прилетит через пару часов.

Человека? Из Бетесды? Это чем-то хорошо для нас?

Понятия не имею, чем Бетесда лучше, скажем, Кливленда, разве что находится в Мэриленде, а не в Огайо.

Какой еще человек летит оттуда? Зачем? Я даже растерялся, как именно сформулировать вопрос. Мой мозг утратил обычную ледяную эффективность; я просто тупо наблюдал. Тем временем Чатски подтащил еще один стул к кровати, с противоположной стороны, так чтобы ему было удобно сидеть и держать Дебору за руку.

— Декстер.

— Что? — откликнулся я.

— Может, добудешь кофе? И пончик какой-нибудь?

Эта просьба поставила меня в совершеннейший тупик — не потому, что была дикой сама по себе, но потому, что таковой для меня прозвучала, хотя должна была показаться такой же естественной, как дыхание. Привычное мое обеденное время давно прошло, а я еще ничего не ел и даже не вспоминал о еде.

Теперь, когда Чатски озвучил ее, сама мысль о еде вызвала у меня неприятие.

Впрочем, возражать было бы еще более странно. Я встал и отправился в коридор.

— Пойду поищу чего-нибудь.

Несколько минут спустя я уже возвращался с двумя чашками кофе и четырьмя пончиками. Помедлил в коридоре, сам не знаю зачем, и осторожно заглянул в палату. Чатски склонился вперед с закрытыми глазами и так сидел, прижимая ладонь Деборы к своему лбу. Он шевелил губами, но слов было не разобрать из-за гула и клацания систем жизнеобеспечения. Молился? Вообще странно. Может быть, я знал его не слишком хорошо, но то, что все же знал, не очень-то вязалось с образом человека, который вздумал бы молиться. Во всяком случае, это было как-то неловко, как-то неприятно видеть. Я кашлянул и прошел к своему стулу, но Чатски даже головы не поднял. Больше ничего полезного я сделать все равно не мог, разве что сказать что-нибудь громкое и ободряющее и хоть так прервать приступ религиозности. В общем, я уселся и принялся за пончики, и уже почти доел один, когда Чатски наконец посмотрел на меня.

— А, привет. Что нашел?

Я передал ему чашку кофе и два пончика. Кофе он сграбастал правой рукой, а крюк продел в отверстия пончиков.

— Спасибо.

Потом зажал кофе между колен и пальцем подцепил крышку. Пончики болтались у него на крюке — так он от них и откусывал.

— Гмм, — прочавкал Чатски. — Не успел поесть. Ждал, когда Дебора позвонит, думал к вам приехать пообедать…

Он опять откусил пончик и стал жевать в тишине, изредка прихлебывая кофе. Я воспользовался этой возможностью доесть свою порцию. Дальше мы просто сидели и смотрели на Дебору, как будто это была наша любимая телепередача. Время от времени какой-нибудь аппарат вдруг странно щелкал, и мы оба одновременно дергались. Но ничего не менялось. Дебора так и лежала с закрытыми глазами, дыша тяжело и прерывисто, словно Дарт Вейд ер под аккомпанемент кислородной маски.

Прошел по меньшей мере час. Чатски не плакал, однако выглядел измученным, серым и вообще хуже, чем обычно. Хуже было, только когда я спас его от того типа, который отхватил ему руку и ногу. Да я и сам, наверное, смотрелся не особенно, хотя меня это обычно не волнует. Если честно, я вообще редко о чем беспокоюсь; планирую — да, забочусь, чтобы все шло как нужно в особые вечера отдыха, но беспокойство — это ведь скорее эмоциональное занятие, нежели рациональное.

Сейчас, как ни странно, Декстер волновался, и этому оказалось на удивление легко научиться. У меня получилось сразу же: еще чуть-чуть — и ногти буду грызть от беспокойства.

Разумеется, она поправится. Поправится ведь?

Слова «судить пока рано» постепенно приобретали более зловещий смысл. Можно ли им вообще верить?

Наверняка существует какой-то порядок, стандартный медицинский протокол, процедура уведомления ближайших родственников о том, что их любимый человек умирает или вот-вот станет овощем. Надо начать с предупреждения, с того, что что-то может пойти не так, что «судить пока рано», а потом, постепенно, выложить им, что все окончательно, навсегда стало «не так».

Но разве нет закона, требующего от врачей говорить в таких случаях правду? Или это все сказки?

Существует ли вообще правда, в медицинском смысле? Я ничего не понимал в этом совершенно новом для меня мире, который мне уже заранее не нравился. Что бы ни было в нашем случае «правдой», о ней «судить пока рано», оставалось только ждать… Я, на удивление, до сих пор и не представлял себе, что это так сложно.

Когда в животе вновь заурчало, я решил, что уже вечер, однако взгляд на часы подсказал, что еще только без нескольких минут четыре.

Двадцать минут спустя прибыл «человек» Чатски из Бетесды.

Я не представлял, чего ожидать, но все оказалось вообще по-другому. «Человек» был невысокого росточка, лысый и пузатый, в толстых очках в золотой оправе. Он появился в палате в сопровождении двух докторов из тех, которые раньше занимались Деборой. Они трусили за ним словно школьники за местной королевой красоты. При его появлении Чатски тоже подскочил и воскликнул:

— Доктор Тейдель!

Тейдель кивнул ему и потребовал:

— Все вышли. — Имея в виду, в том числе, и меня.

Чатски кивнул, схватил меня за локоть и потащил прочь из комнаты, а Тейдель и два его спутника откинули с Деборы одеяло и стали ее осматривать.

— Он самый лучший! — заявил мне Чатски.

— Что он будет делать? — поинтересовался я.

Чатски неопределенно пожал плечами:

— Все, что нужно. Пошли поедим чего-нибудь! Не стоит нам на это смотреть.

Ему явно стало легче после того, как тут начал заправлять Тейдель, так что я послушно отправился за бойфрендом сестры в небольшое переполненное кафе на первом этаже, возле парковки. Мы устроились за столиком в углу, стали жевать безвкусные бутерброды, и Чатски рассказал мне кое-что об этом докторе из Бетесды, хотя я, в общем, ничего не спрашивал.

— Поразительный человек! Десять лет назад он меня собрал по кусочкам! А ведь мне тогда было куда хуже, чем Деборе, уж поверь, а он все собрал, по кусочкам, да так, чтобы все работало!

— Это самое главное, — поддакнул я, и Чатски кивнул, как будто понял, что я имел в виду.

— Видит Бог, Тейдель — самый лучший! Заметил, как остальные врачи вокруг него бегают?

— Как будто готовы ему ноги мыть и воду пить.

Чатски хмыкнул и вежливо улыбнулся:

— Теперь она поправится. Точно!

Не знаю, кого он пытался убедить, меня или себя…

Глава 13

Когда мы вернулись с обеда, доктор Тейдель был в комнате отдыха для медперсонала. Он сидел за столом и прихлебывал кофе — зрелище странное и не очень уместное, как если бы собака уселась за стол с веером игральных карт в лапах. Тейдель призван выступить в роли чудесного спасителя; разве можно ему вести себя тривиально, как обычные люди? И глаза у него были самые обычные (он поднял голову, когда мы вошли): человеческие, усталые, без искры божественного вдохновения, — и слова его отнюдь не наполнили меня священным трепетом.

— Говорить что-либо преждевременно, — сообщил он Чатски, и я почувствовал признательность к нему за это крошечное отклонение от стандартного текста врачебной мантры. — Кризисный момент пока не наступил. — Доктор отхлебнул кофе. — Она молодая, сильная. И врачи здесь хорошие. Вы в надежных руках.

— Вы что-нибудь можете сделать? — спросил Чатски так робко и неуверенно, точно выпрашивал себе новый велосипед у Господа Бога.

— Что, волшебную операцию? Фантастическую новую процедуру? — усмехнулся Тейдель, прихлебывая кофе. — Нет. Вам просто нужно ждать.

Он взглянул на часы и встал.

— Спешу на самолет.

Чатски подался вперед и принялся трясти доктора за руку.

— Спасибо! Я вам так благодарен! Спасибо!

Тейдель высвободил свою ладонь из захвата.

— Не за что. — И пошел к выходу.

Мы с Чатски смотрели ему вслед.

— Теперь мне гораздо спокойней, — сказал Чатски. — Серьезно! Она поправится!

Если б я чувствовал такую же уверенность!.. Увы, я не знал, поправится ли Дебора. Очень хотелось в это верить, но я гораздо хуже умею себя обманывать, чем большинство людей; к тому же я давно заметил: когда в ситуации есть выбор, дело скорее примет худший оборот.

Я пробормотал что-то подходящее, и мы опять засели у постели больной. Вилкинс по-прежнему маялся в дверях; у Деборы никаких видимых изменений не происходило; ничего не менялось, сколько мы ни сидели и как внимательно ни смотрели, лишь тикали и пикали приборы.

Чатски пялился на мою сестру так настойчиво, как будто взглядом хотел заставить ее подняться с постели и заговорить. Ничего не вышло. Через какое-то время он переключился на меня.

— Тот человек, который ее пырнул… Его нашли, да?

— Да, задержали, — подтвердил я.

Чатски кивнул и, похоже, хотел еще что-то добавить, но лишь вздохнул, посмотрел в окно и снова уставился на Дебору.

Декстер широко прославился глубиной и силой своего интеллекта, однако сегодня мне только в полночь пришло в голову, что нет никакого смысла сидеть и таращиться на недвижное тело Деборы. Она не вскочила на ноги от гипнотизирующего, как у Ури Геллера, взгляда Чатски, и, если верить докторам, еще довольно долго ничего не сделает. В каковом случае, чем сидеть тут скрючившись и медленно сползать на пол сонным и красноглазым мешком, лучше съездить домой и урвать хоть пару часиков дремоты.

Чатски махнул мне рукой и заверил, что будет на стреме, и я ушел из больницы, в теплую и влажную ночь Майами. После безжизненной больничной прохлады на улице было особенно приятно, и я замедлил шаг, вдыхая ароматы растительности и выхлопных газов. По небу плыл и ухмылялся большой осколок желтой злой луны, но я почти не чувствовал его притяжения. Я бы не смог сейчас сосредоточиться ни на веселых отблесках от лезвия ножа, ни на дикой и такой, казалось бы, долгожданной ночной пляске во тьме.

Теперь, когда Дебора недвижно лежит в больнице, ничего такого особенного мне просто не хотелось. Не хотелось и не чувствовалось вообще ничего… лишь усталость, скука и пустота.

Что же, скуку и пустоту вылечить я сейчас не в силах, и Дебору тоже, зато можно кое-что предпринять насчет усталости.

И я поехал домой.

Проснулся рано, с дурным привкусом во рту. Рита уже хлопотала на кухне, и, не успел я присесть к столу, передо мной возникла чашка кофе.

— Как она? — спросила Рита.

— Судить пока рано, — ответил я, и жена понимающе кивнула.

— Так всегда говорят.

Я сделал большой глоток кофе и встал из-за стола.

— Пойду узнаю, как она сегодня.

Нашел свой мобильный телефон на столике у входной двери и позвонил Чатски.

— Без перемен, — ответил он, голосом, сиплым от утомления. — Я тебе позвоню, если что.

Тогда я вернулся на кухню и сел, сам едва не падая с ног от усталости.

— Что говорят?

— Без перемен.

Выпив несколько чашек кофе и съев шесть блинчиков с ягодами, я немного пришел в себя и почувствовал, что готов ехать на работу. Поэтому встал из-за стола, попрощался с Ритой и детьми и пошел к выходу. Буду делать все как обычно, пусть привычный ритм моей придуманной жизни поможет восстановить искусственную безмятежность.

Но на работе меня ждал отнюдь не курорт. Повсюду меня встречали сочувственно нахмуренные лбы, приглушенные голоса спрашивали: «Ну как она?» Все здание словно пульсировало беспокойством, лишь эхом раздавался боевой клич: «Судить пока рано». Даже Винс Мацуока поддался всеобщему настроению: принес пончики (второй раз за эту неделю!) и исключительно из сочувствия оставил мне тот, что с кремом.

— Как она? — спросил он, протягивая пончик.

— Потеряла много крови, — сообщил я, ради хоть какого-то разнообразия, пока язык не отсох от бесконечных повторений одного и того же. — До сих пор в реанимации.

— В «Джексоне» лечить умеют, — заметил он. — Практики много.

— Лучше бы на ком другом практиковались, — отозвался я, прожевывая пончик.

Я успел посидеть у себя за столом всего десять минут, когда мне позвонила Гвен, личная помощница капитана Мэттьюса.

— Капитан вас ждет немедленно, — потребовала она.

— Какой красивый голос… то светлый ангел Гвен! — протянул я.

— Он сказал, немедленно! — отрезала она и повесила трубку.

Через четыре минуты я появился в приемной начальства, где и узрел Гвен собственной персоной. Она всю жизнь была помощницей капитана, с тех давних пор, когда звалась его секретаршей, причем по двум причинам. Во-первых, она невероятно эффективно работала. А во-вторых, была невероятной простушкой и ни одной из трех капитанских жен не удавалось придумать против нее ни малейшего возражения.

— Ах, Гвендолин, — начал я, — сладкоголосая сирена Южного Майами…

— Он ждет.

— Забудьте о нем! — попросил я. — Летим со мной, к прекрасной буйной жизни!

— Идите! — Она кивнула на дверь. — В переговорную.

Странное место, чтобы принести мне официальные соболезнования… Впрочем, он капитан, а Декстер только пыль у дороги, поэтому я пошел куда сказано.

Капитан Мэттьюс и впрямь меня ждал. Равно как и множество других людей, по большей части мне знакомых. Среди них был Исраэл Сальгеро, руководитель отдела внутренних расследований и уже сам по себе плохая новость для всех и каждого. Рядом с ним сидела Ирэн Каппучио, которую я знал в лицо и по репутации, — старший юрист управления появлялась редко, лишь когда против нас выдвигали серьезные обвинения в суде. Дальше сидел еще один полицейский юрист, Эд Бизли.

Напротив располагался лейтенант Штейн, специалист по связям с общественностью и мастер формулировок, представляющих нас бравыми полицейскими, а не бандой варваров. Короче, в такой компании Декстеру вряд ли удастся расслабиться.

По соседству с Мэттьюсом сидел незнакомец, явно не полицейский, судя по покрою откровенно дорогого костюма. Чернокожий, с важным и снисходительным выражением лица; его бритая голова блестела так ярко, словно была натерта мебельной полиролью. Когда он пошевелил запястьем, из-под рукава сверкнули огромная бриллиантовая запонка и часы «Ролекс».

— Морган, — произнес Мэттьюс, и я помедлил в дверях, пытаясь побороть панику. — Как она?

— Судить пока рано.

Он кивнул.

— Ну, я уверен, все мы… э, надеемся на лучшее. Она прекрасный офицер, отец ее был тоже… и твой отец, разумеется. — Он поперхнулся, откашлялся и продолжил: — Врачи… гм, в «Джексоне» врачи самые лучшие, и я хочу, чтобы ты знал: управление сделает все… гм… В общем, садись.

Я ухватил свободный стул и сел, гадая, что же тут творится, но уже заранее зная, что мне это не понравится.

Капитан немедленно подтвердил мое первое впечатление.

— Разговор неофициальный. Просто чтобы… э… гм…

Незнакомец пронзительно буравил его взглядом, потом обратился ко мне:

— Я представляю Алекса Дончевича.

Имя ни о чем мне не говорило, хотя должно было бы, судя по тому, с какой спокойной уверенностью он его произнес. Так что я просто кивнул и сказал:

— А, понятно.

— В первую очередь, — продолжил незнакомец, — я требую его немедленно освободить. А во вторую…

Тут он помолчал, явно для пущего эффекту, а также выжидая, пока его праведное негодование заполнит всю комнату.

— Во вторую очередь, — объявил он, как будто обращаясь к огромной аудитории, — мы намерены подать на вас в суд.

Я моргнул. Все смотрели на меня — я явно был важной частью чего-то зловещего.

— Послушайте, — встрял Мэттьюс, — у нас неофициальная, предварительная беседа. Потому что мистер Симеон… э… занимает очень уважаемое положение в обществе. В нашем обществе, — добавил он.

— И потому, что его клиента задержали за несколько тяжких преступлений, — добавила Ирэн Каппучио.

— Задержали незаконно! — возмутился Симеон.

— Посмотрим, — возразила ему Каппучио. Потом кивнула в мою сторону. — Возможно, мистер Морган прольет немного света.

— Ладно, — сказал Мэттьюс. — Не будем… э… — Он уперся ладонями о стол для переговоров. — Самое главное — это… гм, Ирэн?

Каппучио кивнула и перевела взгляд на меня.

— Расскажите нам, что именно произошло вчера — до нападения на детектива Морган.

— Ирэн, вы же знаете, что в суде это не пройдет! — фыркнул Симеон. — Нападение? Да будет вам!

Каппучио наградила его ледяным немигающим взглядом, который показался мне долгим-долгим, хотя на самом деле продолжался всего секунд десять.

— Хорошо, — произнесла она, снова обернувшись ко мне. — Что предшествовало тому моменту, когда клиент мистера Симеона вонзил нож в Дебору Морган? Вы ведь не отрицаете, что он ударил ее ножом? — бросила она адвокату.

— Давайте послушаем, что случилось. — Симеон натянуто улыбнулся.

Каппучио кивнула мне:

— Продолжайте.

— Ну… — начал я. И на этом как-то застопорился.

Я ощущал на себе взгляды всех людей за столом, слышал тиканье часов, но не мог выдавить ничего более внятного. Хорошо, хоть наконец-то стало ясно, что это за Алекс Дончевич (всегда полезно знать имена людей, которые пыряют ножом ваших родственников).

Кем бы он там ни был, в списке, который мы с Деборой проверяли, Алекс Дончевич не значился. В тот дом она постучала, разыскивая человека по имени Брендон Вайсс, — и получила ножевое ранение. Совершенно посторонний человек ударился в панику и схватился за нож всего лишь при виде полицейского значка?

Декстер не требует от жизни непременной логики. В конце концов, живем мы здесь как-то.

Но в этой истории не было вообще никакого смысла, если только не принять за аксиому, что каждый третий житель Майами готов убить незнакомого посетителя. Хотя мысль эта и таила в себе некое заманчивое очарование, она все же не казалась мне слишком правдоподобной. К тому же я понятия не имел, с чего вдруг это требует такого представительного собрания. Мэттьюс, Каппучио, Сальгеро… не каждый день такие люди собираются на чашку кофе.

Итак, ясно: происходит нечто неприятное и любые сказанные мной слова будут на это влиять, но поскольку я не знал, на что «на это», то и не понимал, что именно говорить.

Слишком много навалилось информации, причем абсурдной, с которой не мог по-хорошему справиться даже мой гигантский мозг. Я откашлялся, выгадывая время, но получил лишь несколько секунд, и вот опять все на меня смотрят.

— Ну… — повторил я. — Продолжать? Вы имеете в виду… э-э…

— Вы приехали поговорить с мистером Дончевичем, — подсказала Каппучио.

— Нет, гм… не совсем так.

— Не совсем так! — вскинулся Симеон. — Что значит «не совсем так»?

— Мы приехали поговорить с человеком по имени Брэндон Вайсс.

— И Дончевич открыл дверь, — кивнула Каппучио. — Что он сказал, когда сержант Морган представилась?

— Я не знаю.

Симеон кинул взгляд на Каппучио и нарочито громко прошептал:

— Чинит препятствия!

Она отмахнулась.

— Мистер Морган, — продолжила Каппучио и, заглянув в свои бумаги, добавила: — Декстер. — И изобразила, надо полагать, теплую улыбку. — Вы сейчас не под присягой. Нам просто нужно знать, что предшествовало удару ножом.

— Понимаю. Но я был в машине.

Симеон буквально вытянулся в струнку от внимания.

— В машине! — повторил он. — Не у дверей с сержантом Морган.

— Именно.

— Значит, вы не слышали, что сказала сержант Морган… или чего не сказала. — Он так высоко выгнул бровь, что она буквально съехала ему на сальную лысину.

— Верно.

Каппучио подалась вперед:

— Но в рапорте вы написали, что сержант Морган показала значок?

— Да. Я видел жетон.

— Сидя в машине, — едко заметил Симеон. — Знаете, что я могу из этого в суде устроить?

Мэттьюс покашлял.

— Давайте не… гм… суд… не обязательно нам с этим в суд… — пробормотал он.

— Я был гораздо ближе, когда он и меня попытался ударить, — сказал я, надеясь, что это поможет.

Но Симеон лишь отмахнулся.

— Самозащита! Если она не сумела представиться как положено, доказать, что является представителем закона, у него было полное право на самозащиту!

— Она показывала значок, я уверен, — сказал я.

— Не можете вы быть уверены! — уперся Симеон.

— Я видел! — возразил я, надеюсь, что не слишком дерзко. — К тому же Дебора ни за что бы про это не забыла, так как с детства знает порядок!

Симеон помахал у меня перед носом указательным пальцем.

— И вот еще что очень мне не нравится… Кем именно вы приходитесь сержанту Морган?

— Она моя сестра.

— Ваша сестра! — В его устах это прозвучало как «злобная пособница!».

Адвокат театрально покачал головой и окинул взглядом комнату. Все внимание было приковано к нему, и ему это откровенно нравилось.

— Все лучше и лучше! — воскликнул он, улыбаясь намного убедительнее, чем Каппучио.

Тут впервые подал голос Сальгеро:

— У Деборы Морган чистый послужной список. Она из семьи полицейских.

— Из семьи полицейских — еще не то же самое, что без нареканий, — заявил Симеон. — Зато это то же самое, что круговая порука, и вам это известно. В нашем случае налицо чистая самозащита, превышение полномочий и покрывание родственников. — Он картинно всплеснул руками и продолжил: — Очевидно, мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле, поскольку в полицейском управлении каждый друг другу сват и брат… Ничего, суд разберется.

Теперь заговорил Эд Бизли, жестко и совершенно без истерики. Мне даже захотелось сердечно пожать ему руку.

— Наша коллега в реанимации, потому что ваш клиент ударил ее ножом. Это нам и без суда понятно, Квами.

Симеон белозубо оскалился на Бизли.

— Может, и так, Эд. Однако до тех пор пока вам не удастся отменить «Билль о правах», у моего клиента есть и такая опция. — Он поднялся на ноги. — Во всяком случае, у меня достаточно оснований, чтобы требовать освобождения клиента под залог.

Кивнув на прощание Каппучио, Симеон вышел из комнаты.

Повисла тишина. Затем Мэттьюс прочистил горло.

— И правда достаточно, Ирэн?

Каппучио резко сломала карандаш.

— С подходящим судьей?.. — протянула она. — Пожалуй.

— Политическая ситуация сейчас не способствует… — начал Бизли.

— Симеон способен всех взбаламутить, раздуть скандал. А мы сейчас скандала допустить не можем.

— Ну ладно, народ, — подытожил Мэттьюс. — Полундра, начинается шторм! Лейтенант Штейн, работка прямо для вас. Придумайте мне что-нибудь для прессы, срочно — до полудня!

Штейн кивнул:

— Ясно.

Исраэл Сальгеро тоже поднялся.

— И мне есть чем заняться, капитан. Отделу внутренних расследований надо сейчас же инициировать расследование действий сержанта Морган.

— Да-да, хорошо, — ответил Мэттьюс и посмотрел на меня. — Морган… — Он покачал головой. — Жаль, что вы совсем нам не помогли…

Глава 14

Итак, Алекс Дончевич оказался на свободе задолго до того, как Дебора хотя бы пришла в себя. Фактически Дончевича выпустили спустя час и двадцать четыре минуты с того момента, как моя сестра впервые открыла глаза после ранения.

Про сестру я знаю, так как Чатски сразу же мне позвонил. Он радовался, словно Дебора только что отбуксировала пианино вплавь через Ла-Манш.

— Деке, она поправится! Она открыла глаза и посмотрела прямо на меня!

— Она что-нибудь сказала? — поинтересовался я.

— Нет… Но сжала мою руку! Она выкарабкается!

Я, конечно, усомнился, что единственное рукопожатие является убедительным признаком скорого и полного выздоровления, но все равно порадовался улучшению. Тем более что ей надо окончательно прийти в сознание для встречи с Сальгеро и отделом внутренних расследований.

И когда выпустили Дончевича, я тоже сразу узнал, потому что в промежутке между собранием в переговорной и звонком от Чатски я принял решение.

Я уже говорил, что не испытываю никаких эмоций. И хорошо. Насколько я понял из наблюдений, эмоции все только усложняют. Но за тот долгий и утомительный день я несколько раз отмечал необычное ощущение в глубине живота, вспыхнувшее сразу после того, как Мэттьюс посетовал, что я ему ничем не помог. Чувство расцветало все сильнее, пока наконец не стало похоже на жестокое несварение желудка, хотя наверняка никак не было связано с пончиком с кремом (довольно вкусным, кстати).

Нет, в эпицентре этого нового и неприятного ощущения жила мысль, которая впервые меня зацепила: мысль о том, что жизнь несправедлива.

Декстер не дурак; он знает лучше многих, что «справедливость» — относительно недавняя и глупая концепция. В жизни нет никакой справедливости, не может быть никакой справедливости, не стоит даже и рассчитывать на какую-то справедливость, поэтому-то люди и изобрели эту концепцию, пытаясь выровнять игровое поле и немного усложнить задачу хищникам. И прекрасно! Лично мне сложности даже нравятся.

Однако, несмотря на то что жизнь несправедлива, справедливым полагается быть закону и порядку. Вся эта ситуация, что Дончевича выпустили, а Дебора валяется в больнице, вдруг показалась мне такой, ну, как бы… ладно, я скажу: несправедливой! Понимаете, наверняка можно подобрать и другие слова, но Декстер не станет юлить и изворачиваться просто потому, что правда (как обычно и бывает с правдой) выглядит довольно неприглядно. Я остро ощущал несправедливость происходящего и невольно размышлял, как можно ее исправить.

Я размышлял несколько часов, заполняя какие-то рутинные бумаги (и успел за это время выпить три чашки довольно гадкого кофе). Размышлял за обедом средней паршивости в якобы средиземноморской забегаловке, если только считать средиземноморской кухней черствый хлеб, свернувшийся майонез и жирную мясную нарезку. Потом опять размышлял, машинально перекладывая бумаги и гоняя ручки по столу в моем рабочем закутке.

От непрерывных раздумий мне даже стало казаться, что мой когда-то мощный мозг утратил свои былые головокружительно высокие позиции. Сейчас мозг в общем-то почти и не работал. Наверное, размягчился от недавней парижской интерлюдии. А скорее всего просто-напросто сдулся из-за того, что мне пришлось так долго и вынужденно воздерживаться от любимого занятия, моей собственной вариации суд оку: поиска и разделки избежавших наказания злодеев. Слишком долго Декстер был лишен Полуночных Развлечений; наверняка мое теперешнее слабоумие объяснялось именно последовавшим стрессом. Хотелось бы верить, что если бы все мои темные извилины работали исправно, то я бы разглядел очевидное намного раньше.

В конце концов где-то далеко в туманной Дымке Декстерового Мозга тонко и гулко ударили в гонг. «Бонг!» — раздался звук вдали, и хмурый свет забрезжил в бестолковой Думалке Декстера.

Может, вам не верится, что мой злодейский мозг раскочегаривался настолько медленно, но я могу сказать лишь одно: времени прошло слишком много, а я устал и был немного не в себе из-за отвратного обеда. Однако когда монетка все же проскользнула в прорезь моего мозгового автомата, то упала точно в цель, с приятнейшим позвякиваньем.

Справедливо меня отругали за то, что я ничем не помогаю следствию! Декстер действительно дулся, сидя в машине, когда Дебс ранили, и не смог защитить собственную сестру от нападок лысого юриста.

Зато я мог бы помочь ей кое-каким другим способом… коронным! Я мог бы разрешить целый ворох проблем: Деборы, полицейского управления и своих собственных, совершенно особых; разрешить одним махом (или несколькими рубящими движениями, если бы мне захотелось поиграть чуть подольше). А всего-то и нужно было — расслабиться и вновь стать чудесным, замечательным собой, а также показать вполне заслуживающему этого Дончевичу, насколько он ошибался.

Я знал, что Дончевич виновен, — собственными глазами видел, как он ударил ножом Дебору. А еще с весьма большой вероятностью выходило, что именно он изукрасил трупы, вызвавшие столь вредоносный переполох в жизненно важном для экономики штата туристическом секторе. Это же буквально мой гражданский долг — избавиться от Дончевича! Его выпустили под залог — следовательно, если он внезапно исчезнет, все подумают, что он сбежал. За его поимку объявят вознаграждение, но никто не будет плакать, когда беглец так и не найдется.

Отличное решение! Хорошо, когда все удачно складывается, чисто и гладко, к удовлетворению моего внутреннего чудовища (настоящего чистюли, любителя избавляться от проблем в аккуратно запакованных мусорных пакетах). И справедливо.

Я с удовольствием проведу время с Алексом Дончевичем.

Начал я с того, что пробил по компьютеру его статус в нашей регистрационной системе, и дальше перепроверял каждые пятнадцать минут, пока не убедился, что задержанного вот-вот выпустят. В 16:32 все его документы были практически готовы, поэтому я побежал вниз, на парковку, и вскоре подъехал к главному входу центра предварительного заключения.

Как раз вовремя — там уже столпились люди. Симеон умел устроить ажиотаж, привлечь внимание прессы, и вот теперь у входа создалась мешанина из автомобилей, телекамер и дорогих стрижек. Когда Дончевич объявился в дверях под руку с Симеоном, камеры застрекотали, люди заработали локтями, пытаясь пробраться поближе, и вся толпа подалась вперед, как свора собак на сырое мясо.

Я наблюдал за этой сценой из своей машины. Симеон выступил с длинной прочувствованной речью, ответил на несколько вопросов, а затем провел Дончевича к черному джипу «лексусу» и увез.

Я тронулся за ними.

Следовать за другим автомобилем несложно, особенно в Майами, где на дорогах царит вечный хаос.

Из-за пробок суеты было даже больше, чем обычно. Мне оставалось лишь держаться чуть поодаль, чтобы между мной и «лексусом» было несколько других машин. Симеон ничем не выказывал, что чувствует слежку. Конечно, если бы он даже меня заметил, то принял бы за репортера, который охотится за Дончевичем в надежде запечатлеть кадры искренней и слезной благодарности. Максимум, что сделал бы этот тщеславный адвокат, — повернулся бы к камере великолепным профилем.

Я проследовал за ними через весь город на север, немного отстав, когда они выбрались на Сороковую улицу. Теперь я догадался, куда они направляются, и, конечно же, Симеон подъехал к тому самому дому, у которого Дебора получила удар ножом. Я проехал мимо, сделал круг по району и вернулся как раз вовремя: Дончевич только что вылез из «лексуса» и зашел в дом.

Мне повезло: я сумел припарковаться неподалеку, так чтобы наблюдать за входом. Заглушил двигатель и стал дожидаться темноты: она наступит как обычно, и Декстер будет, как всегда, готов. Наконец-то этим вечером, после ужасно долгого пребывания в дневном мире, я был готов, воссоединившись с тьмой, упиваться ее сладкой и жестокой музыкой и даже исполнить несколько аккордов собственного менуэта Декстера. Как медленно, тяжеловесно тонет солнце! Скорей бы ночь! Буквально чувствую, как льнет ко мне сгущающаяся тьма, как проникает внутрь, как шелестит крылами, как расправляет онемевшие от длительного безделья мышцы, готовится к прыжку…

У меня зазвонил телефон.

— Это я, — сказала Рита.

— Еще бы не ты.

— По-моему, это изумительно… Что ты сказал?

— Ничего, — ответил я. — Что тебя изумило?

— Что? — переспросила она. — А… я все думала, о чем мы говорили. Про Коди!

Я с трудом отвлекся от бьющейся, голодной темноты, силясь вспомнить, что мы там говорили про Коди. Ах да, как помочь ему выбраться из раковины… Кажется, мы так ничего и не решили, все закончилось неопределенными банальностями, призванными успокоить Риту, пока я осторожно направляю Коди на Путь Гарри. В общем, сейчас я просто поддакнул:

— И что?

— Поболтала со Сьюзан, помнишь, с той, из 137-го дома? У нее еще собака есть, такая большая?

— Да, — ответил я. — Собаку помню.

Еще бы не помнить — псина меня терпеть не могла, как и прочие домашние животные. Все они угадывали во мне меня, даже если этого не удавалось их хозяевам.

— А ее сына, Альберта? Ему очень нравится ходить в дружину «Волчат-бойскаутов». Вот я и подумала: это ведь как раз для Коди!

Поначалу я даже не понял. Коди? Скаут? Вы бы еще Годзиллу пригласили на чаепитие!

Я запнулся с ответом, пытался выдавить что-то среднее между возмущенным негодование и истерическим смехом… и вдруг поймал себя на том, что мысль-то неплохая! На самом деле замечательная мысль! Прекрасно сочетается с моим собственным желанием, чтобы Коди влился в компанию человеческих детенышей.

— Декстер! — окликнула Рита.

— Я… э-э… не ожидал… По-моему, отличная идея!

— Ты правда так думаешь?

— Ну. Ему там будет классно.

— Я так надеялась, что тебе понравится! А потом засомневалась… ну, не знаю, вдруг… ну, знаешь… Нет, ты правда так думаешь?

Чистая правда; в конце концов мне удалось убедить в этом и Риту. Хотя понадобилось несколько долгих минут, потому что моя жена умеет говорить на одном дыхании и на каждое мое слово выдавать пятнадцать — двадцать своих, причем вразнобой.

Когда я сумел повесить трубку, на улице совсем стемнело; внутри же меня, к сожалению, сильно прояснилось. Начальные аккорды Дивного Джаза Декстера звучали глуше, ощущение безотлагательной настойчивости рассеялось после звонка жены. Но все вернется, обязательно.

А пока я решил изобразить бурную деятельность и позвонил Чатски.

— Здорово, парень, — откликнулся он. — Она опять глаза открывала, несколько минут назад. Начинает приходить в себя.

— Это замечательно. Заеду к вам позже. Только кое-что доделаю.

— Тут уже кое-кто из ваших заглядывал, поздороваться. Знаешь такого Исраэла Сальгеро?

Мимо по улице проехал велосипедист, задел мое боковое зеркальце и умчался прочь.

— Знаю. Он тоже приходил?

— Ага, приходил. — Чатски помолчал, как будто ждал чего-то от меня, и добавил: — Какой-то он…

— Он нашего отца знал, — объяснил я.

— Не, тут что-то другое…

— Хм… — Я откашлялся. — Он из отдела внутренних расследований. Выясняет, как вела себя Дебора в этом инциденте.

Чатски опять помолчал.

— Вела себя?

— Да.

— Ее ножом пырнули!

— Адвокат говорит: самооборона.

— Сукин сын!

— Не волнуйся, такие у нас правила, положено расследовать.

— Сучий сукин сын! — взбесился Чатски. — Еще сюда посмел заявиться! Когда она тут в коме, черт возьми!

— Он давным-давно знает Дебору. Может, просто хотел ее проведать.

На том конце повисла очень долгая пауза, потом Чатски проговорил:

— Ладно, парень. Как скажешь. Но в следующий раз, пожалуй, я его пускать не стану.

Я не очень-то понимал, как именно Чатски со своим крюком сможет противостоять совершенной и непоколебимой уверенности Сальгеро, но подспудно чувствовал, что драка выйдет увлекательная. Чатски, несмотря на все свое наигранное добродушие, на деле был хладнокровным убийцей, однако Сальгеро за долгие годы службы в отделе внутренних расследований сделался практически пуленепробиваем. Хоть билеты продавай, когда дойдет до драки! Впрочем, мне, пожалуй, следует попридержать язык. В общем, я просто ответил:

— Ладно, до встречи.

Уладив таким образом все свои малозначительные человеческие дела, я вновь принялся ждать. Мимо проезжали автомобили. По тротуару шли прохожие.

Захотелось пить. Под сиденьем отыскалась бутылка воды.

Наконец совершенно стемнело.

Я подождал еще немного, чтобы тьма укрыла город и меня. Ночь на плечах — как пиджак, холодный и уютный… Внутри росло и крепло предвкушение, и Темный Пассажир настойчиво нашептывал мне на ухо, просился порулить.

И я уступил.

Положил себе в карман аккуратную петлю-аркан из рыболовной лески и моток скотча (единственные оказавшиеся у меня в машине полезные приспособления) и вышел на улицу.

И замешкался. Слишком много времени прошло с прошлого раза. Я не провел подготовительную работу, это плохо. Никакого плана не придумал — еще хуже. Я даже не знал, что увижу за дверью или что буду делать, когда проникну внутрь дома.

С минуту я помедлил у машины, гадая, удастся ли сымпровизировать сегодняшний танец.

Глупо, слабо и неправильно… не по-декстеровски!

Ведь Настоящий Декстер сам живет во тьме, оживает в сумрачной ночи, радостно разит из тени. А кто это тут медлит? Недостойно Декстера.

Я поднял голову к ночному небу, сделал вдох… Лучше. От луны остался гнилой и желтый осколок, но я распахнул себя ему навстречу и он завыл мне в ответ; ночь забилась в венах, запульсировала на кончиках пальцев, запела на моем вздыбившемся загривке… и мы были наконец готовы.

Настало время Дикого Джаза Декстера; движения вспомнятся, ноги будут вытанцовывать их сами собой.

Глубоко внутри меня расправились черные крылья, взмахнули во все небо и понесли нас вперед.

Мы скользнули сквозь ночь, обогнули дома, тщательно проверили весь район. Далеко, в том конце улицы, начиналась аллея, и мы пошли по ней, сквозь более плотную темноту, срезая путь к черному ходу дома Дончевича. Здесь, у хорошо укрытой и замаскированной погрузочной площадки, был припаркован какой-то потрепанный фургон (Пассажир шепнул с хитринкой: «Посмотри, должно быть, так он развозил тела по городу, а вскоре покинет дом тем же способом»).

Мы обошли район, не заметив ничего тревожного.

Эфиопский ресторан за углом. Громкая музыка из дома неподалеку. И вот мы снова оказались у парадного входа и позвонили в дверь. Он открыл, еще успел удивиться в первую секунду… потом мы накинули ему на шею леску, быстро повалили на пол, скотчем заклеили рот, зафиксировали руки и ноги.

Когда он был надежно связан и утихомирен, мы быстро осмотрели дом: никого. Правда, обнаружилось немало интересного: замечательные инструменты в ванной комнате — пилы, кусачки и все любимые игрушки для забавы Декстера. И любительское видео, что мы смотрели в управлении по туризму, совершенно точно снималось именно здесь, на этом белом кафельном фоне. Вот и доказательства — столь нужные нам этой ночью доказательства.

Дончевич был виновен. Он стоял на кафельном полу, у ванны, с инструментами в руках, творил немыслимое… то самое немыслимое, что мы теперь задумали свершить над ним.

Мы затащили его в ванную комнату и помедлили, всего миг. Тихий, однако настойчивый голосок нашептывал нам, что что-то не в порядке, зудел в позвоночнике так, что ныли зубы. Мы уложили Дончевича лицом на дно ванны и снова торопливо обошли весь дом. Ничего и никого, все было в порядке. Очень громкий голос Темного Рулевого заглушал тот слабый шепот и опять настойчиво требовал от нас исполнить танец с Дончевичем.

Итак, мы вернулись в ванную и принялись за работу. Причем поторапливаясь, потому что оказались в чужом месте, без продуманного плана, а еще потому, что Дончевич пробормотал нечто странное, перед тем как мы навечно отобрали у него дар речи.

— Улыбочку! — сказал он. Мы разозлились, и очень скоро он утратил способность говорить что-либо связное. Но работали мы тщательно, о да… а закончив, весьма порадовались выполненному делу. Все прошло достаточно неплохо, мы предприняли значительный шаг по пути исправления ситуации.

Все шло как положено до самого конца, пока не осталось ничего, кроме нескольких пакетов для мусора и одной капельки крови Дончевича на стеклышке, которое отправится в мою шкатулку из розового дерева.

И, как всегда, мне стало очень хорошо.

Глава 15

На следующее утро кое-что прояснилось.

На работу я пошел усталый, но довольный тем, как хорошо вчера потрудился. Только устроился с чашкой кофе за столом, приготовившись одолеть гору бумажек, как в дверь просунулась голова Винса Мацуоки.

— Декстер?

— Собственной персоной, — отозвался я с подобающей скромностью.

— Слыхал? — спросил он с противной ухмылочкой.

— Чего только не услышишь, Винс, — вздохнул я. — Вот ты что имеешь в виду?

— Протокол вскрытия, — сказал он и выжидательно воззрился на меня, ничего не добавив, что меня порядком взбесило.

— Ладно, Винс. О каком-таком протоколе вскрытия я не слыхал, который перевернет всю мою жизнь?

Он нахмурился:

— Чего?

— Нет, — сдался я, — не слыхал. Расскажи мне, пожалуйста.

Винс потряс головой и пробормотал:

— Нет, ты сказал не так… Ну ладно, помнишь эти трупы шизанутые, нафаршированные фруктами и все такое?

— На пляже и в «Эльфийских садах»?

— Точно. Потащили их в морг на вскрытие, а в морге все такие: ух, кто к нам вернулся!

Не знаю, замечали ли вы подобное? Порой два человеческих существа способны вести беседу, при том что один или даже оба участника понятия не имеют, о чем речь. Сейчас я оказался вовлечен как раз в такую мозголомную дискуссию, которая меня безумно раздражала.

— Винс, пожалуйста, ясно и коротко расскажи мне, что ты хочешь, или я тебя вот этим стулом тресну по лбу!

— Я же тебе говорю! В морге заявили: тела у них украли, а теперь, мол, возвращают.

Весь мир как будто чуть накренился; серый, плотный туман охватил предметы, мешал вздохнуть.

— Трупы выкрали из морга? — переспросил я.

— Ага!

— То есть они уже были мертвые, а потом трупы кто-то украл и сотворил эту гадость?

Винс кивнул:

— В жизни большей дикости не слышал! Нет, правда, вот ты станешь красть тела из морга? Будешь с ними развлекаться?

— Выходит, тот, кто это сделал, их не убивал… — проговорил я.

— Нет, все четыре — несчастные случаи, они там просто на полках лежали.

Ненавижу случайности. Это то, из-за чего меня когда-нибудь поймают. Ведь, несмотря на умный план и всевозможные предосторожности, в безумном мире хаотических сплетений всегда есть место для несчастных случаев!

Вот как теперь. Буквально вчера вечером я заполнил с полдюжины мусорных пакетов кое-кем случайно невиновным.

— Значит, не убийство…

Винс пожал плечами.

— Все равно уголовщина, — отозвался он. — Кража трупов, осквернение мертвых… Угроза общественному спокойствию. Короче, противозаконно!

— Вроде как переход улицы в неположенном месте, — заметил я.

— Только не в Нью-Йорке. Там это обычное дело.

Впрочем, сообщение о повадках нью-йоркских пешеходов нисколько меня не ободрило. Чем больше я думал о случившемся, тем больше меня охватывали настоящие человеческие эмоции, а думал я весь день напролет, никак не мог отвлечься. В горле застыл какой-то странный ком, мешавший дышать. Я никак не мог стряхнуть с себя бессмысленную, неопределенную тревогу и все гадал: уж не так ли ощущается вина? Понимаете, если бы у меня была совесть… мучила бы она меня сейчас? Все это было очень неприятно и совершенно мне не нравилось.

А главное, бессмысленно! В конце концов Дончевич все-таки пырнул ножом Дебору! И если она выжила, то вовсе не от недостатка стараний с его стороны. Он явно замешан в чем-то еще.

Тогда с чего мне что-то «чувствовать»? Легко обычным людям сказать: «Я поступил неправильно и чувствую себя виноватым». Но можно ли так говорить холодному, бездушному Декстеру? Начать с того, что я вообще не чувствую. Больше того: если бы я что-нибудь и почувствовал, существует определенная вероятность того, что чувства мои большинство сочли бы в том или ином роде плохими. Наше общество не одобряет и не поощряет такие эмоции, как Нужда убивать или Удовольствие от нанесения ножевых ранений.

Неужели это малозначимое, импульсивное расчленение способно вытолкнуть меня за грань бесстрастности, утопить в смятении человеческих чувств? Ведь сожалеть мне не о чем: ледяная и непробиваемая логика великого интеллекта Декстера раз за разом приводила меня к одному и тому же выводу: Дончевич — потеря небольшая, к тому же он и в самом деле пытался убить Дебору. Что ж мне теперь, ради собственного успокоения надеяться, что она не выживет?

И все-таки что-то меня царапало, не отпускало с самого утра и весь день, до обеденного перерыва, когда я поехал в больницу.

— Здорово, парень, — устало произнес Чатски. — Практически без перемен. Пару раз глаза открыла. Мне кажется, она чуть-чуть окрепла.

Я уселся на стул по ту сторону кровати.

Дебора не выглядела сколько-нибудь окрепшей. Она лежала бледная, едва дыша, ближе к смерти, чем к жизни.

Я видел такое выражение лица и раньше, много раз, но Деборе оно не шло. Оно предназначалось для людей, которых я специально для этого отбирал, для тех, кого сталкивал по темному склону в пустоту в качестве награды за творимое ими зло.

Буквально прошлой ночью я видел такое выражение лица у Дончевича. И хоть его я выбрал не специально, сразу понял, что как раз ему-то оно очень подходит. Из-за него моя сестра лежит вот так, и этого достаточно.

Здесь ничего не всколыхнуло бы несуществующую душу Декстера.

Я выполнил свою работу, удалил плохого человека из бурлящего угара жизни, отправил на свалку — там ему и место. Пусть незапланированно — все равно справедливо и по заслугам, как сказали бы мои коллеги из правоохранительных органов. Коллеги вроде Исраэла Сальгеро, которому теперь не придется трепать Дебору и портить ей карьеру лишь потому, что какой-то лысый идиот поднял шумиху в прессе.

Когда прикончил Дончевича, я прекратил все это безобразие. Я сделал дело Декстера, и сделал хорошо, так что мой крошечный уголок мира стал чуточку лучше. Так я и сидел на стуле, жевал какой-то отвратительный бутерброд, болтал с Чатски и даже один раз сам увидел, как Дебора открыла глаза на целых три секунды. Непонятно, увидела ли она меня рядом, но само зрелище дрогнувших зрачков уже вселяло надежду и я немного начал понимать безумный оптимизм Чатски.

На работу я возвращался, чувствуя себя гораздо лучше. Необдуманно поспешил? Ну что поделаешь — Дончевич получил по заслугам. А теперь, когда Дебора поправляется, без вмешательства отдела внутренних расследований и журналистов жизнь действительно будет налаживаться, войдет в привычную колею, и волноваться больше не о чем.

Как приятно, как чудесно возвращался я с обеда на работу… Приподнятое настроение было у меня ровно до того момента, пока я не вошел в здание и не поднялся к себе, где и встретил поджидавшего детектива Коултера.

— Морган, — сказал он. — Сядь-ка.

Какой молодец, предложил мне присесть на собственный стул!.. Я уселся. Коултер смерил меня долгим-долгим взглядом, пожевал губами зубочистку. Малосимпатичный персонаж с телом как груша, а сейчас, с зубочисткой в углу рта, еще противнее, чем обычно. Умостил свой жирный зад на стул для посетителей у моего стола и теребит бутылку с лимонадом; вон уже весь облился, и несвежая рубашка в пятнах. Его вид, в сочетании с манерой таращиться и молчать, как будто вынуждая удариться в рыдания и в чем-нибудь признаться, ужасно меня бесил. «Бесил» — это еще мягко сказано. Поэтому я подавил порыв расплакаться, достал из ящика стола недавний отчет из лаборатории и стал читать.

Через некоторое время Коултер покашлял.

— Ладно, — сказал он. — Нам про рапорт твой надо поговорить.

— Какой из?.. — уточнил я, оторвавшись от отчета.

— Когда твою сестру пырнули. Кое-что не складывается.

— Давай поговорим, — кивнул я.

Коултер снова откашлялся.

— Э-э… ну… давай сначала расскажи, что ты видел.

— Я сидел в машине, — начал я.

— Как далеко?

— Ну, может, футов пятьдесят.

— Угу… А почему ты с ней не пошел?

— Что ж… — протянул я, хотя его все это вовсе не касалось. — Мне показалось, незачем.

Он еще некоторое время разглядывал меня, потом покачал головой.

— Может быть, ты не дал бы ему за нож схватиться…

— Может быть, — согласился я.

— Ты ведь был у нее за партнера! — Коултера, как видно, до сих пор терзала мысль о священных узах партнерства, так что я прикусил губу и сдержался, несмотря на сильное желание кое-что ему сказать. Через пару секунд он продолжил: — Значит, дверь открылась и… Дончевич ткнул ее ножом?

— Дверь открылась, и Дебора достала свой значок, — поправил я.

— Ты точно видел?

— Да.

— С такого расстояния?

— У меня хорошее зрение, — пояснил я. Неужели все меня будут сегодня бесить?

— Ладно. А потом что?

— Потом… — сказал я, воспроизводя момент в памяти с ужасающей ясностью, как в замедленной съемке, — Дебора упала. Попыталась подняться, но не смогла. Я побежал на помощь.

— И этот хмырь все время был там?

— Нет. Он скрылся в доме, а потом снова вышел, когда я подбежал к Деборе.

— Угу… — пробормотал Коултер. — Сколько времени его не было?

— Секунд десять максимум, — прикинул я. — Какая разница?

Коултер вытащил изо рта зубочистку и уставился на жеваный кончик. Очевидно, зрелище было ужасное; он с минуту подумал и швырнул зубочистку в корзину для мусора. Разумеется, промахнулся.

— В этом-то и сложность… Отпечатки на ноже — чужие.

Где-то с год назад мне удаляли зуб в стоматологии, под наркозом. Теперь я на секунду вновь почувствовал то неприятное головокружение.

— От… кхм… отпечатки?..

— Ага, — ответил Винс, прихлебывая лимонад. — Мы взяли его «пальчики» при аресте. Естественно. — Он утерся рукавом рубашки. — И сравнили с теми, что на рукоятке… Представь, не те! Вот я и думаю, какого дьявола… понимаешь?

— Естественно, — поддакнул я.

— Вот я и думаю… а если их двое было? Потому что по-другому не получается, верно? — Он пожал плечами и, к несчастью для всех нас, вытащил из кармана рубашки еще одну зубочистку и снова принялся ее жевать.

Мне даже пришлось прикрыть глаза, чтобы все обдумать без помех. Я снова проиграл всю сцену в памяти: Дебора ждет у двери, дверь открывается. Дебора показывает свой значок и внезапно падает… Нет, ничего такого не помню, лишь силуэт мужчины, без подробностей.

Дверь открывается, Дебора показывает свой значок, мужской силуэт… Больше ничего. Темные волосы и светлая рубашка — по таким приметам кто угодно подойдет, включая Дончевича, которого я и треснул по башке мгновение спустя.

— По-моему, никакого второго человека не было. — В конце концов Коултер — представитель (хоть и уродливый, но представитель) правды, справедливости и «Американского образа жизни». — Хотя, честно говоря, на сто процентов не уверен. Все произошло слишком быстро.

Коултер прикусил зубочистку и пожевал губами, словно забыл, как говорить.

— Если их было двое… — в конце концов выдавил он.

— Не исключено, — признал я.

— Один ударил — и давай бежать, типа, ааа, что я сделал! А второй бежит к дверям посмотреть, и тут ты ему вмазал.

— Возможно, — согласился я.

— Их было двое, — повторил он.

Я молча сидел и наблюдал, как дергается зубочистка. Оказывается, прежний мой внутренний дискомфорт — это еще цветочки по сравнению с нарастающим во мне тревожным водоворотом. Если отпечатков Дончевича на ноже не оказалось, значит, Дебору ранил не он — это элементарно, мой Дорогой Декстер. А если Дебору ранил не он, значит — он невиновен, а я совершил очень большую ошибку.

С другой стороны, мне-то какое дело? Декстер делает что должно с теми, кто вполне этого заслуживает, и по одной-единственной причине: благодаря обучению у Гарри. А уж Темному Пассажиру вообще все равно с кем — он согласен на кого угодно. Наш Путь — всего лишь ледяная логика ножа, которой научил меня Гарри.

Однако от мысли о возможной невиновности Дончевича просто голова шла кругом.

Коултер снова бросил жеваную зубочистку в мусор.

И снова промахнулся.

— А где тогда второй? — спросил он.

— Не знаю, — ответил я. И я действительно не знал. Но ужасно хотел это выяснить.

Глава 16

Мои коллеги часто жалуются на хандру, а я всегда считал себя счастливчиком, благословляя собственную неспособность дать приют какой-то хвори со столь неаппетитным названием. Однако сегодня последние несколько часов рабочего дня нельзя было охарактеризовать никак иначе. Декстер — Рыцарь Сияющего Ножа, Декстер — Демон Ночи, Декстер Доблестный, Догадливый, Бездушный — хандрил. Я сидел за столом и гонял туда-сюда скрепки. Ох если бы только с такой же легкостью удалось выкинуть картинки из памяти: Дебора падает; я бью ногой в затылок Дончевича; взмах ножа — вверх; пила опускается — вниз…

Хандра. Как глупо и стыдно.

Ладно, строго говоря, Дончевич как бы невиновен.

Я совершил одну дурацкую ошибку. Большое дело! Никто не идеален! К чему притворяться? Неужто я стану изображать раскаяние в том, что оборвал невинную жизнь? Нелепо. Да и, коли уж на то пошло, разве такую невинную? Дончевич развлекался с мертвыми телами, причинил городскому бюджету и туристической отрасли нашего штата убытков на миллионы долларов. Полным-полно других людей в Майами с удовольствием прикончили бы этого типа, лишь бы только все прекратить.

Я ведь никогда не притворялся, будто обладаю хоть какой-то истинной человечностью, и, уж конечно, никогда не уговаривал себя, что делаю все правильно, лишь на том основании, что мои приятели по играм вылеплены из того же теста. Я всегда подозревал, что в мире без меня жилось бы много лучше. Обратите внимание, я, собственно, и не надеялся улучшить мир. Мне хотелось удержаться здесь как можно дольше, потому что после смерти либо все навсегда исчезнет, либо… Декстера ждет теплый сюрприз. Даже и не знаю, что тут выбрать.

В общем, не было у меня иллюзий относительно самооценки.

Я делал свое дело и не ждал благодарностей. Однако с самого первого раза действовал по правилам, которые установил Святой Гарри, мой практически идеальный приемный отец. А в этот раз я правила нарушил и, по непонятным мне самому причинам, почувствовал, что заслуживаю поимки и наказания. И все никак не получалось убедить себя, что эти ощущения нормальны и полезны.

В общем, я боролся с хандрой до конца рабочего дня, а после, так и не дождавшись прилива сил, поехал в больницу. В пробках настроение мое тоже не улучшилось. Машины двигались слишком… механически, без истинной, убийственной ярости. Какая-то тетка меня подрезала и кинула в мое лобовое стекло половинкой апельсина, потом мужик на фургоне пытался оттереть меня в кювет, но делали они все это машинально, как бы без души.

Когда я вошел в палату к Деборе, Чатски спал на стуле и храпел так громко, что аж стекла дребезжали. Так что я посидел немного один, наблюдая, как у Деборы вздрагивают веки. Может, это хороший признак, свидетельствующий о том, что пациентка пошла на поправку? Интересно, как Дебора воспримет мою незначительную ошибку, когда придет в себя? Учитывая, как она себя вела со мной до ранения, вряд ли стоит ждать особого понимания. В конце концов, сестра сама, совсем как я, всю жизнь жила под Тенью Гарри; раз уж даже она едва выносит то, что Гарри полностью одобрил, то уж нечто, хоть чуть-чуть выбивающееся за тщательно им самим выставленные рамки, ни за что не потерпит.

Может, Дебс и не узнает, что я сделал? Чего там, ведь до недавних пор мне удавалось скрывать вообще все-все. Хотя сейчас мне почему-то было все равно не легче. В конце концов, я старался ради нее, помимо всего прочего… я впервые действовал из благородных побуждений, а вышло плохо. Из моей сестры получился неважнецкий Темный Пассажир.

Дебс шевельнула рукой, чуть заметно. И вдруг распахнула глаза, чуть приоткрыла рот и на секунду в самом деле сосредоточила взгляд на мне. Я склонился над сестрой, и она на меня посмотрела, а потом ее веки снова медленно опустились. Ей постепенно делалось лучше, она обязательно поправится. Может, на выздоровление уйдут не дни, а недели, но рано или поздно Дебора встанет с этой жуткой больничной кровати, вернется к работе. И тогда… как она поступит со мной?

Я уже заранее предчувствовал неладное для нас обоих — ведь, как я понял, оба мы до сих пор существовали под взглядом Гарри; уж кто-кто, а я наверняка знал, что сказал бы мне в этой ситуации сам Гарри.

Гарри сказал бы, что так нельзя, неправильно, что он не так устроил жизнь для Декстера.

Гарри всегда возвращался домой после работы со счастливым лицом. Вряд ли он, конечно, был по-настоящему счастлив, но всегда показывал радость, и это стало для меня одним из первых, очень важных отцовских уроков: «держи лицо» соответственно ситуации. Казалось бы, такая очевидная мелочь, однако жизненно необходимый навык для подрастающего чудовища, постепенно понимающего свою непохожесть на других людей.

Помню, как-то раз сидел я на огромном баньяне у нас во дворе (потому что, честно говоря, все наши соседские дети просиживали на деревьях, даже вырастая из того возраста, который можно было бы считать оптимальным для древолазания). Отличное, удобнейшее дерево баньян — с широкими горизонтальными ветвями, этакий клуб для любого человека, не достигшего восемнадцати лет.

Итак, сидел я на дереве, пытаясь сойти за нормального человека в глазах соседей. Я был в том возрасте, когда все начинает меняться, и уже успел заметить, что меняюсь совсем иначе, чем другие. С одной стороны, меня в отличие от остальных мальчишек не поглощали целиком и полностью попытки заглянуть под юбку к Бобби Гелбер, когда та карабкалась на дерево. А с другой…

Когда Темный Пассажир принялся нашептывать мне свои черные мысли, я осознал, что эта сущность присутствовала во мне всегда, только до сих пор не разговаривала. Теперь, когда мои сверстники начинали тайком почитывать порнушку, эта сущность наполняла мои сны картинками совсем другого плана, в стиле ежемесячника «Вивисекция». Хотя образы, являвшиеся мне, поначалу тревожили и пугали, со временем они начинали казаться все более и более нормальными, неизбежными, желанными и, наконец, необходимыми. Другой же голос, не менее громкий, твердил мне, что это неправильно, дико, очень опасно. И по большей части между голосами наступала ничья, а я ничего не делал, лишь мечтал, как все мальчишки моего возраста.

В одну чудесную ночь две мои шепчущие армии сошлись вместе: я тогда заметил, что собака Гелберов по кличке Бадди мешает маме спать непрерывным лаем. Плохо. Мама умирала от неизлечимой таинственной хвори, которая называлась «лимфома»; ей требовался крепкий сон. Мне пришло в голову, что помочь маме, дать ей поспать было бы очень хорошо, и оба голоса согласились, что это так (один, впрочем, не слишком охотно, зато второй, более темный, с такой готовностью, что даже закружилась голова).

Получилось, что на Путь Декстера вывела брехливая псина Бадди. Конечно, вышло неуклюже и гораздо более грязно, чем я рассчитывал, но вместе с тем… ах, как же хорошо, и правильно, и необходимо!

В последующие месяцы я проделал еще несколько небольших экспериментов: тщательно планируя место, более аккуратно выбирая себе друзей для новой игры, ведь даже в жаркую пору самопознания я понимал, что, если бы исчезли все домашние питомцы в округе, кто-нибудь неизбежно начал бы задавать вопросы. Впрочем, тут бездомная животина, там велосипедная экскурсия в другой район… каким-то образом юному Люку Вейдеру все сходило с рук; я мало-помалу научался счастью быть собой. Кстати, поскольку я чувствовал сильную привязанность к этим скромным экспериментам, то закапывал их результаты поблизости, за кустиками на заднем дворе.

В то время все казалось мне таким невинным и чудесным, и мне так хотелось иногда вернуться, посмотреть на куст и согреться теплым отблеском воспоминаний… Но первую свою ошибку я уже допустил.

В тот беспечный день я сидел на баньяне и наблюдал за Гарри. Отец припарковал машину, вышел и остановился. Лицо у него было «рабочее», этакая гримаса «я все перевидал, и мне тут мало что понравилось». Гарри надолго застыл у машины, с закрытыми глазами, и так стоял, не делая вообще ничего, только вдыхая и выдыхая.

А когда открыл глаза, на лице у него сделалось выражение «я дома и очень этому рад». Тогда я соскочил с дерева и подбежал к нему.

— Декстер! — обрадовался он. — Как дела в школе?

Конечно, ничего особенного в школе не было, все как всегда, но я уже научился отвечать как положено.

— Хорошо. Изучаем коммунизм.

Гарри кивнул:

— Это важно знать. Столица России?

— Москва. А раньше был Санкт-Петербург.

— Неужели? — удивился отец. — А зачем поменяли?

Я пожал плечами:

— Они теперь атеисты. Им не положено иметь Санкт-что-нибудь, поскольку ни в каких святых они больше не верят.

Гарри приобнял меня за плечи, и мы пошли к дому.

— Невесело, должно быть, — заметил он.

— А ты разве не… гхм… боролся с коммунистами? — спросил я, не решаясь произнести желанное «убивал». — На флоте?

Гарри кивнул:

— Верно. Коммунизм — это угроза нашему образу жизни. Поэтому важно его победить.

Мы подошли к двери, и отец легонько подтолкнул меня внутрь, к аромату свежего кофе, которым Дорис, моя приемная мама, непременно встречала Гарри с работы. Дорис еще была не так больна и ждала его в кухне.

Дальше они проделали свой ежедневный ритуал, состоявший из кофепития и негромкой беседы, — картинка совершеннейшей семейной идиллии, которую я бы сразу же позабыл, если бы не кое-что еще в тот вечер.

Дорис легла. В последнее время она стала ложиться спать все раньше и раньше, по мере того как рак прогрессировал и ей требовалось принимать все больше обезболивающих лекарств. Мы с Гарри и Деборой, как обычно, устроились перед телевизором. Смотрели какую-то комедию, не помню точно. Их тогда много всяких показывали, все однотипные, из серии про «Смешные нацменьшинства» или «Белого человека». Казалось, единственная цель этих передач заключалась в том, чтобы показать нам, какие мы на самом деле похожие, несмотря на наши незначительные отличия.

Я все ждал хоть намека и на мою причастность к остальным, но ни Фредди Принс, ни Редд Фокс никогда не бросались с ножом на соседей. Впрочем, остальным, похоже, передача нравилась. Дебора хохотала, у Гарри на лице играла довольная улыбка, а я усиленно старался держаться незаметно среди всего этого веселья.

Во время финальной сцены развязки, когда нам вот-вот предстояло узнать, насколько мы все похожи, и пасть друг к другу в объятия, в дверь позвонили. Гарри слегка нахмурился, но поднялся с дивана и пошел открывать, одним глазом посматривая в телик. Поскольку я уже догадался, чем закончится кино, а нарочитые объятия меня особенно не трогали, я стал наблюдать за Гарри. Он включил уличное освещение, посмотрел в глазок и распахнул дверь.

— Гус? — удивленно сказал он. — Входи!

Гус Ригби был старейшим другом Гарри на службе. Они были свидетелями друг у друга на свадьбах, потом Гарри стал крестным отцом у дочери Гуса, Бетси. После развода Гус по праздникам частенько гостил у нас в доме (хотя теперь пореже, с тех пор как Дорис заболела) и всегда приносил йогуртовый пирог с лаймом.

Но сейчас вид у него был не особенно праздничный, и никаких гостинцев он не принес. Он был злой и измотанный и сказал только:

— Поговорить надо.

— О чем? — спросил Гарри, держа дверь нараспашку.

Гус рявкнул:

— Отто Вальдес на свободе!

Гарри уставился на друга:

— Как он умудрился выйти?

— А, все его адвокат, — объяснил Гус. — Твердит про превышение полномочий.

Гарри кивнул:

— Ты его знатно потрепал, Гус.

— Он детей насиловал! — возмутился Гус. — Что мне, с ним целоваться?

— Ладно, — произнес Гарри, закрыл дверь и запер на замок. — О чем ты хочешь говорить?

— Он теперь за мной охотится. Телефон звонит — и молчат, лишь дышат в трубку. Но я знаю, он это! И мне под дверь записку сунули…

— Что лейтенант сказал?

Гус покачал головой:

— Я сам хочу все сделать. Частным порядком. Хочу, чтобы ты помог.

Такие удивительные совпадения бывают только в настоящей жизни: кино закончилось взрывом хохота с экрана буквально в тот самый момент, когда Гус договорил свои слова. Дебора тоже рассмеялась и наконец повернулась взглянуть, кто пришел.

— Привет, дядя Гус! — сказала она.

— Здорово, Дебби! — отозвался он. — Хорошеешь с каждым днем.

Дебс насупилась. Моя сестра уже тогда стеснялась собственной красоты.

— Спасибо, — буркнула она.

— Идем на кухню. — Гарри взял Гуса за локоть и повлек прочь.

Я отлично понимал, что отец тащит гостя на кухню для того, чтобы мы с Деборой не услышали, о чем они будут говорить, и, вполне естественно, от любопытства мне еще сильнее захотелось их подслушать. В общем, поскольку Гарри не сказал мне явно: «Сиди тут и не подслушивай!»… Да и вообще, какое же это подслушивание?!

Короче, я как бы ненароком встал с дивана и пошел по коридору в сторону ванной. Потом остановился, оглянулся — очередная передача уже целиком поглотила Дебору, так что я скользнул в затененный уголок коридора и стал слушать.

— …в суде решат, — говорил Гарри.

— Уже дорешались! — выкрикнул Гус. Я в жизни не слышал, чтобы он так сердился. — Ты чего, Гарри, сам не знаешь, что ли?

— Нельзя творить самосуд, Гус.

— А может, и зря, черт побери!

Повисла пауза. Хлопнула дверца холодильника, со щелчком открыли банку пива.

— Слушай, Гарри, — наконец промолвил Гус. — Мы давно с тобой копы…

— Уж скоро двадцать лет.

— Неужели ты никогда не задумывался, что система попросту не работает? Что самые большие сволочи ухитряются избежать тюрьмы и снова выходят на улицы? А?

— Это не значит, что у нас есть право…

— А у кого тогда есть право, Гарри?! У кого, если не у нас?

Опять долгая пауза. Наконец Гарри заговорил — очень тихо, мне пришлось напряженно вслушиваться, чтобы разобрать слова.

— Ты не был во Вьетнаме. А я там понял, что некоторые убивают хладнокровно, а остальные так не могут. Большинство не могут… Это плохо.

— В смысле, ты со мной согласен, но сам не сможешь? Гарри, уж кто-кто, а Отто Вальдес полностью заслуживает…

— Ты что делаешь? — раздалось у меня над ухом шипение Деборы.

Я отпрыгнул так резко, что стукнулся лбом о стенку.

— Ничего.

— Хорошенькое место выбрал, чтобы ничего не делать, — заметила сестрица.

И поскольку отступать она не собиралась, я понял: пора назад, в наш мирок телезомби. Я успел услышать вполне достаточно, чтобы догадаться, о чем речь, и был прямо-таки очарован. Милый, замечательный дядюшка Гус хотел кого-то убить, к тому же с помощью Гарри. В голове у меня все смешалось от возбуждения, я лихорадочно искал способ убедить их взять меня с собой — помочь или хоть просто посмотреть. Что в этом плохого? Практически гражданский долг!

Но Гарри отказался помогать Гусу, и вскоре Гус ушел. Гарри вернулся к телевизору, ко мне и Дебс, и следующие полчаса пытался изобразить на лице радость.

Два дня спустя обнаружили тело дяди Гуса. Сначала его явно пытали, а потом изувечили и обезглавили.

Еще через три дня после этого Гарри обнаружил мое маленькое мемориальное кладбище домашних животных под кустами в нашем дворе. В следующие пару недель я то и дело ловил на себе его взгляд.

А через три недели после того, как дядя Гус встретил свою преждевременную кончину, мы с Гарри отправились в пеший поход, и несколькими простыми предложениями, начинающимися со слов: «Сынок, ты не такой, как все», Гарри изменил мою жизнь навсегда.

Его план. Его задумка для Декстера. Его превосходно разработанная, здравая и разумная «дорожная карта», с помощью которой я могу чудесным образом навсегда стать собой.

А теперь я оступился на Пути, сделал незначительный, но опасный крюк в сторону. И буквально видел, как отец качает головой и смотрит на меня ледяными голубыми глазами.

«Придется нам упечь тебя за решетку», — сказал бы мне теперь Гарри.

Глава 17

Чатски всхрапнул как-то особенно громко, и я очнулся. Храп был настолько оглушительный, что даже медсестра просунула в палату голову и, осмотрев гудящие механизмы, с подозрением на нас покосилась, как будто мы нарочно издавали непотребные звуки, чтобы создать помехи приборам.

Дебора чуть дернула ногой, едва заметно, словно в доказательство того, что все еще жива, и я вытащил себя из глубин памяти. Кто-то где-то был по-настоящему виновен в том, что вонзил нож в мою сестру. Остальное не важно. Кто-то же это сделал? Недоработочка с моей стороны; придется найти и аккуратно обстричь неопрятный, выбивающийся кончик.

Затем постучалась еще одна мыслишка. Я попытался отогнать ее, но мысль то и дело возвращалась, виляла хвостом и настойчиво ластилась. А когда я все же ее приласкал, показалась вполне разумной.

Я закрыл глаза и попытался вновь проиграть всю сцену нападения. Дверь распахивается… и больше уже не закрывается. Вот Дебора показывает свой значок, падает… Дверь по-прежнему открыта; я тем временем подбегаю к сестре… Выходит, внутри спокойно мог стоять кто-то еще и наблюдать. То есть где-то в городе есть еще какой-то человек, который запомнил, как я выгляжу. Второй, как и предположил детектив Коултер. Немного обидно признавать, что этот слюнявый идиот способен на здравую догадку; впрочем, Исаак Ньютон не отверг гравитацию лишь потому, что яблоко лишено интеллекта.

К счастью для моего самоуважения, я был на шаг впереди Коултера, поскольку мне, пожалуй, уже известно, как зовут этого гипотетического второго. Мы собирались расспросить некоего Брэндона Вайсса по поводу его угроз в адрес управления по туризму, но почему-то напоролись на Дончевича. Они могли жить вдвоем. Еще один коротенький поезд допыхтел до станции: Арабель, уборщица из ресторана «У Джо», заметила двух голубых туристов с камерами.

А я видел двух подходящих под описание пареньков в «Эльфийских садах», тоже с камерами, — они снимали толпу. И потом в управление по туризму прислали видеосъемку с места преступления. Начало неплохое, я даже порадовался: есть надежда, что к Кибер-Декстеру со временем вернутся все его мыслительные способности.

И как бы в подтверждение, мне пришла в голову мысль. Сделаем шаг вперед: допустим, наш гипотетический Вайсс отслеживал эту историю в новостях (что весьма вероятно) — следовательно, он знает, кто я такой, и скорее всего считает меня чрезвычайно достойным собеседником, строго в декстерском смысле этого слова. Или декстеринском? Пожалуй, это я напрасно: мысль получилась малоаппетитной и никак не способствовала добродушному расположению духа. Получается, мне придется либо успешно защититься, когда враг появится, либо поднять лапки. В любом случае на выходе — грязь, труп и широчайшая огласка, к тому же связанная с моей тайной личностью, Дневным Декстером, чего я по мере возможности хотел бы избежать.

Вывод прост: я должен найти его раньше.

Никаких проблем. Всю свою сознательную жизнь я практиковался в поиске — с помощью компьютера. Фактически именно эта моя способность и привела к тому, что сейчас мы с Дебс оказались в заднице; даже чувствовалась определенная симметрия в том, чтобы выбраться из ситуации посредством той же самой способности.

Отлично, за работу! Труба зовет, пора к верному компьютеру.

И в этот момент все стало вдруг происходить одновременно (как всегда, когда я чувствую готовность к решительным действиям).

Только я набрал в грудь воздуха, готовясь встать со стула, как Чатски распахнул глаза и начал:

— А, здорово, парень, мне врачи сказали…

Его прервал звонок моего мобильного телефона.

Только я хотел ответить, как в комнату вошел врач, говоривший что-то двум интернам, семенившим за ним по пятам.

А потом, в скоропалительной сумятице всех этих звуков, я услышал голос в телефоне — одновременно с голосами Чатски и врачей:

— Смотри-ка, парень, это док…

— …«Волчата-скауты», а у подружки Эстор свинка…

— …высшая нервная деятельность…

В очередной раз я порадовался тому, что отличаюсь от нормальных людей; будь я как все — не выдержал бы этой суматохи, швырнул бы стулом во врача и с воплем бросился бы прочь из комнаты. А так всего лишь отмахнулся от Чатски, отвернулся от докторов и сосредоточился на телефоне.

— Прости, я не расслышал.

— Ты нам очень нужен дома, — повторила Рита. — Если ты не слишком занят. У Коди сегодня вечером первое занятие у скаутов, а подружка Эстор, Люси, заболела свинкой! Значит, девочке туда нельзя, и кто-нибудь из нас должен с ней сидеть, понимаешь? Вот я и подумала… Или ты опять застрял на службе?

— Я в больнице.

— А… — протянула Рита. — Тогда ладно. Как она, получше?

Я обернулся и посмотрел на столпившихся врачей. Медики изучали кипу выписок, очевидно, относящихся к Деборе.

— Сейчас узнаем, — сказал я. — Тут как раз врачи.

— Ну, если… я, наверное, могла бы… знаешь, Эстор тоже можно взять к скаутам, если…

— Я отвезу Коди, — перебил я. — Вот только с докторами переговорю.

— Точно? Потому что ты же знаешь, если…

— Знаю, — соврал я. — Скоро буду дома.

— Хорошо. Я тебя люблю.

Отключив телефон, я снова повернулся к врачам. Один из интернов приподнял веко Деборы и светил ей в глаз фонариком. Главный врач наблюдал, делая пометки.

— Прошу прощения, — начал я, и он повернулся ко мне.

— Да? — Его улыбка показалась мне наигранной, причем гораздо менее убедительной, чем умею изображать я сам.

— Она моя сестра, — пояснил я.

Доктор кивнул:

— Ближайший родственник, понятно.

— Есть признаки улучшения?

— Ну… Высшая нервная деятельность, похоже, восстанавливается, и рефлексы в норме. Заражения и лихорадки нет, так что можно прогнозировать некоторое улучшение состояния пациентки в ближайшие двадцать четыре часа.

— Это хорошо, — с надеждой сказал я.

— Однако должен вас предостеречь, — возразил он со столь же неубедительным выражением важности и серьезности. — Пациентка перенесла большую кровопотерю, что может привести к необратимым изменениям мозговых функций.

— Пока еще непонятно? — уточнил я.

— Слишком рано судить! — Он энергично покивал. — Именно так.

— Спасибо, доктор, — сказал я и отошел к Чатски, который вжался в угол, чтобы освободить медикам наилучший доступ к Дебс.

— Она поправится! — заявил он мне. — Не бойся, она полностью поправится! Помнишь, я ведь дока Тейделя привез? — Он понизил голос почти до шепота. — Не хочу обидеть здешних докторов, но Тейдель в миллион раз лучше! Он даже меня собрал по кусочку, а мне было куда как хуже, чем ей! — Чатски кивнул на Дебору. — У меня ведь мозг не пострадал!

Вообще-то сомнительно, судя по его безбашенному оптимизму… а впрочем, какая мне разница.

— Ладно, — сказал я. — Тогда загляну попозже. У меня дома кое-что случилось.

— О… — Он нахмурился. — Все живы?

— И здоровы. Скорее я за скаутов волнуюсь!

Конечно, я-то просто хотел пошутить на прощание…

Забавно, насколько точно порой сбываются наши досужие шутки.

Глава 18

Занятия детского клуба, который Рита нашла для Коди, проходили в начальной школе «Золотые озера», в нескольких милях от нашего дома. Мы приехали чуть раньше времени и немного посидели в машине. Коди бесстрастно наблюдал: к школе стайками сбегались дети в голубых форменных рубашках, на вид — его сверстники.

Я не мешал — немного подготовиться полезно нам обоим.

Подъехало еще несколько машин. Мальчуганы в голубых рубашках устремились к зданию, предвкушая встречу, — приятное зрелище для человека с сердцем. Какого-то родителя все это очаровало настолько, что он стоял с камерой и снимал потоки вбегающих и выбегающих из школы мальчишек. Мы же с Коди просто сидели и наблюдали.

— Все одинаковые, — тихонько проговорил Коди.

— Только внешне, — ответил я. — Ты тоже можешь научиться.

Он посмотрел на меня безо всякого выражения.

— Как будто форму надеваешь, — пояснил я. — Из-за внешнего сходства тебя будут считать таким же, как они. Ты тоже так сможешь.

— Зачем? — спросил он.

— Коди, помнишь, мы говорили, как важно казаться обычным человеком?

Он кивнул.

— Научишься играть, как обычные дети. Это часть обучения.

— А другая часть? — спросил он, впервые выказывая хоть какую-то заинтересованность.

Я чувствовал, как он стремится к острой ясности ножа.

— Если с этой справишься как следует, перейдем к другой, — пообещал я.

— На животном?

Я взглянул на мальчика, на холодный блеск голубых детских глаз, и понял: для него возврата нет, для него одна надежда — долгое и трудное формирование.

— Ладно, — сказал я. — Попробуем на животном.

Коди окинул меня еще одним долгим взглядом, потом согласно кивнул, и тогда мы вышли из машины и последовали за остальными детьми в столовую.

Первые несколько минут мальчишки — и одна девочка — шумно носились туда-сюда. Мы с Коди тихонько сидели на миниатюрных пластиковых стульчиках за низеньким столиком. Коди бесстрастно наблюдал, как все вокруг шумят, но не предпринимал никаких попыток вступить в игру. Начнем с этого — тут я кое-чему могу его научить. Он еще слишком юн для имиджа одинокого волка, надо активировать его маскировку.

— Коди?

Мальчик обернулся на мой голос.

— Посмотри на остальных детей.

Он моргнул и покрутил головой, стараясь охватить взглядом всю комнату. С минуту молча наблюдал, потом опять повернулся ко мне и тихо подтвердил:

— Посмотрел.

— Видишь, все бегают и веселятся? Все, кроме тебя? — Да.

— Так ты будешь выделяться, — объяснил я. — Нужно сделать вид, что тебе здесь весело.

— Я не знаю как. — Наш ребенок был сегодня непривычно многословен.

— Учись. Нужно выглядеть как все, иначе…

— Так-так, мальчик, ты чего такой грустный? — раздался зычный голос. Массивный, назойливо дружелюбный мужчина опустился перед нами на корточки.

Незнакомец с трудом вмещался в скаутскую форму, удивительно не сочетающуюся с его волосатыми ногами и огромным животом.

— Ты же не стесняешься нас? — Он широко и страшно ухмыльнулся.

Коди посмотрел на него не мигая, долго-долго, так что ухмылка собеседника слегка выцвела.

— Нет, — наконец ответил мальчик.

— Что ж, хорошо! — Начальник скаутов выпрямился и отступил на шаг назад.

— Он вообще-то не стеснительный, — пояснил я. — Просто сегодня немного устал.

Мужчина осклабился в мою сторону, осмотрел меня с головы до ног и протянул руку:

— Роджер Дойч. Я тут вожатый. Вот пытаюсь со всеми немного познакомиться для начала.

— Декстер Морган, — представился я, пожимая ему руку. — А это Коди.

Дойч протянул свою лапищу Коди:

— Здорово, рад знакомству!

Коди посмотрел на руку, затем на меня; я кивнул, и мальчик всунул свою ладошку в мясистую лапищу.

— Здрасте, — сказал он.

— Итак, — все не унимался Дойч, — почему ты захотел стать скаутом, Коди?

Коди кинул взгляд на меня.

— Тут весело, — мрачно заявил он.

— Отлично! — воскликнул Дойч. — У скаутов всегда весело! И серьезные дела мы тоже делаем. Тут ты узнаешь много нового! Вот чему бы ты особенно хотел научиться?

— Резать животных, — ответил Коди, и я чуть с крошечного стульчика не свалился.

— Коди!

— Нет-нет, ничего страшного, мистер Морган, — возразил Дойч. — Мы часто делаем поделки. Начать можно с мыла, а потом перейдем к резьбе по дереву. — Он подмигнул Коди. — Если вы из-за ножа волнуетесь, мы проследим, чтобы мальчик не порезался.

Наверное, невежливо было бы ответить, что я волнуюсь вовсе не за Коди, не за то, что ножом можно порезаться. Этот ребенок уже прекрасно знал, с какого конца браться за нож, и с ранних лет выказывал особый талант попадать точно в цель. Впрочем, я практически не сомневался, что в скаутах Коди не смогут научить вырезать животных так, как ему хочется, — по крайней мере не на начальных уровнях. Поэтому я просто ответил:

— Обсудим с мамой, ладно? Посмотрим, что она скажет.

Дойч широко улыбнулся:

— Отлично! А пока не тушуйся! Давай скорей вливайся к нам!

Он кивнул мне на прощание и принялся созывать свои войска.

Коди покачал головой и что-то прошептал.

— Что?

— Вливайся, — повторил он.

— Это просто такое выражение, — объяснил я.

Он поднял на меня глаза и заявил:

— Дурацкое.

Дойч обошел всю комнату, взывая к тишине и собирая малышей. Пора и Коди начинать вливаться… или хотя бы ногой пощупать воду. Я встал со стула и протянул руку:

— Идем. Все получится.

Коди, кажется, сомневался, но все же встал, покосившись на стайку мальчишек, что обступили Дойча. Он выпрямился в струнку, сделал глубокий вдох и зашагал к остальным.

Я наблюдал. Коди осторожно протиснулся сквозь толпу, отыскал себе место и застыл там, одинокий и очень храбрый.

Непросто будет… и ему, и мне. Надо вписаться в компанию, с которой у него нет ничего общего. Волчонок попытается вырастить овечью шкуру и научиться блеять. Но стоит ему лишь раз завыть на луну, и игра окончена.

А я? Мне оставалось только наблюдать и, может быть, иногда подсказывать. Я сам прошел сходный этап и до сих пор не забыл ужасную боль осознания, что все это — для остальных, не для меня, что я никогда не прочувствую такие вещи, как веселье, дружба, ощущение причастности…

Я помнил кошмарную неуклюжесть своих первых попыток заговорить с другими — легко, естественно, уместно, с правильно изображенными эмоциями. Мелочь — умение смеяться, а получается неуместно, нелогично…

Коди предстоит пройти через постыдное осознание того, что он иной и никогда не будет, как все остальные, а затем научиться изображать обратное. А ведь это только начало, первый легкий шаг по Пути Гарри. Затем все будет усложняться, запутываться, делаться болезненнее по мере встраивания, вбивания себя в придуманную жизнь. Сплошная фальшь, от и до. Лишь краткие, желанные (и ах какие редкие) мгновения острейшей словно лезвие реальности. Я собирался передать все это Коди — маленькому растерянному созданию, ребенку, застывшему рядом с другими детьми и напряженно высматривающему хоть какой-то намек на свою причастность к этим другим — причастность, которой никогда не случится.

Есть ли у меня право толкать его в эту мучительную мясорубку лишь потому, что я сам прошел через то же самое? Если начистоту, в последнее время мне это не слишком-то помогало. Путь Гарри, некогда ясный, чистый и умный, внезапно вывел не туда.

Дебора, единственный в целом мире способный понять меня человек, сомневалась, что это правильно, сомневалась даже в том, что это правда! И вот теперь сестра лежит в реанимации, а я ношусь по городу и режу невиновных.

Неужели я хочу того же для Коди?

Я наблюдал, как мальчишка принимает присягу, но ответов на свои вопросы в тексте клятвы не услышал. В итоге после встречи скаутов домой приплелся чрезвычайно задумчивый Декстер, за которым проследовал растерянный и несколько обиженный Коди.

Рита встречала нас в дверях.

— Как прошло? — спросила она у Коди.

— Нормально, — ответил он, хотя на лице его было написано совсем другое.

— Все хорошо, — поддержал я чуть более убедительно. — А будет еще лучше!

— Без вариантов, — тихо буркнул Коди.

Рита переводила взгляд с него на меня и обратно.

— Я не думаю… ты… Коди, ты пойдешь еще?

Коди оглянулся на меня, в глазах его сверкнуло маленькое острое лезвие.

— Пойду, — пообещал он матери.

— Замечательно! — с облегчением воскликнула Рита. — Ведь правда это… я же знала, что пойдешь, я знала!

— Наверняка пойдет, — поддержал я. В кармане зачирикал мобильник. — Да?

— Она очнулась, — уведомил меня Чатски. — И заговорила.

— Сейчас приеду.

Глава 19

Сам не знаю, чего я ждал от больницы, а в результате не получил вообще ничего. Дебора не сидела в постели, не разгадывала кроссворды, не слушала музыку, а по-прежнему лежала без движения в компании Чатски и клекота медицинских приборов. Он сидел в той же самой молитвенной позе, на том же самом стуле, хотя успел где-то побриться и сменить рубашку.

— Здорово, парень! — жизнерадостно воскликнул Чатски, а я придвинул стул к постели Деборы. — Нам лучше! Она прямо на меня посмотрела и позвала по имени! Скоро совсем поправится!

— Класс, — ответил я. Вряд ли способность выговорить одно короткое имя означает, что моя сестра стремительно возвращается к своему нормальному, полностью функциональному состоянию. — А что врачи сказали?

Чатски пожал плечами.

— Старая песня. Не возлагать больших надежд, пока не ясно, слишком рано судить, высшая нервная деятельность, бла-бла-бла. — Он импульсивно взмахнул рукой. — Но они-то не видели, как она очнулась, а я видел. Прямо мне в глаза взглянула, и я все понял. Она все та же, парень! Она поправится!

Что тут скажешь… Я пробормотал что-то обнадеживающее и уселся на стул. И хотя я очень терпеливо прождал два с половиной часа, Дебс так и не вскочила с постели, не бросилась делать зарядку, даже не повторила свой фирменный фокус по распахиванию глаз и взыванию к Чатски по имени. В итоге я поплелся домой спать, отнюдь не испытывая той волшебной уверенности, которая охватила Чатски.

На следующее утро, явившись на службу, я намеревался сразу взяться за дело и собрать информацию о Дончевиче и его таинственном сообщнике, но едва успел налить себе чашку кофе, как меня посетил Дух Испорченного Рождества в обличье Исраэла Сальгеро из отдела внутренних расследований. Он неторопливо вплыл в мой закуток и безмолвно уселся на складной стул напротив. В его движениях сквозила этакая бархатная, мягкая угроза — впору восхититься, если б он ее направил не против меня. Я смотрел на него, он смотрел на меня, потом наконец кивнул и произнес:

— Я знал твоего отца.

Я тоже кивнул и очень храбро рискнул сделать глоток кофе, не сводя глаз с Сальгеро.

— Хороший коп, и человек хороший, — добавил Сальгеро. Говорил он спокойно (и тихо, совсем как двигался), с легким намеком на акцент, присущий многим кубино-американцам его поколения. Вообще-то он отлично был знаком с Гарри, и Гарри его очень ценил. Но это в прошлом, а теперь Сальгеро — весьма уважаемый и очень опасный следователь, и ничего хорошего от него ждать не приходилось.

Пожалуй, лучше переждать, пусть приступит наконец-то к делу, если он за этим явился. Я глотнул еще кофе. Вкус напитка заметно испортился с приходом Сальгеро.

— Хочу все прояснить максимально быстро, — сказал он. — Уверен, вам с сестрой волноваться не о чем.

— Нет, конечно, нет, — согласился я, почему-то не чувствуя себя успокоенным. Может, потому, что вся моя жизнь строилась на скрытности. Чего уж приятного, когда профессиональный следователь заглядывает в каждую щель.

— Если что-нибудь решишь мне сказать, заходи в любое время, — предложил он. — Моя дверь всегда для тебя открыта.

— Большое спасибо. — Я замолчал, не зная, что добавить. Сальгеро рассматривал меня еще некоторое время, потом кивнул и вышел, а я остался в одиночестве — гадать, насколько сильно влипли Морганы.

Только несколько минут спустя, выхлебав целую чашку кофе, я сумел выкинуть из головы мысли об этом призрачном явлении и сосредоточился на компьютере.

И ждал меня чудеснейший сюрприз.

Перед тем как начать работу, я машинально заглянул в свой почтовый ящик. Два циркуляра от начальства, требующих срочного невнимания, реклама, обещающая что-то увеличить на несколько дюймов, и письмо без заголовка, которое я чуть было не удалил, от bweiss@aol.com. Уже собирался отправить письмо в «корзину», когда в мозгу у меня что-то щелкнуло и я застыл.

Бвайсс. Что-то знакомое… Может, это фамилия Вайсс следом за инициалом Б, как часто бывает в адресах электронной почты? Тогда понятно… А если «Б» от «Брэндон», то еще понятнее…

Какой заботливый, сам решил мне написать.

Я с интересом кликнул на письмо от Вайсса, желая поскорей узнать, что он мне пишет. Но к моему великому разочарованию, ему совершенно нечего было мне сообщить. Лишь ссылка на YouTube посреди страницы, без всякого объяснения: .

Надо же, как интересно. Брэндон хочет показать мне свои ролики. Клип любимой рок-группы? Подборка сюжетов любимой телепередачи? Или съемки вроде тех, что он отправил в управление по туризму? Это интересно.

Я нетерпеливо дожидался, пока изображение загрузится; внутри у меня (там, где у людей бывает сердце) сделалось тепло и светло. В конце концов на экране возникло небольшое окошко медиа-проигрывателя, и я нажал на кнопку воспроизведения.

В первый миг — темнота. Затем сложилась некая зернистая картинка: я смотрел вниз, на белую плитку, с неподвижной камеры, закрепленной под потолком, — та же самая сцена использовалась в ролике, присланном «туристам». Я даже слегка расстроился: получил ссылку на то, что и так видел.

Потом в кадре возник темный силуэт, который волочил за собой тело.

Тело Дончевича.

А темный силуэт?.. Конечно, Декстер.

Лица моего не было видно, но сомневаться не приходилось. Спина Декстера, его стрижка за 17 долларов, темный ворот рубашки вокруг чудесной, драгоценной шеи Декстера.

Разочарование испарилось без следа. Ролик все же оказался совершенно новый, и мне сразу же захотелось его посмотреть.

Декстер из Прошлого выпрямился, осмотрелся вокруг — к счастью, по-прежнему не показываясь лицом к камере. Молодец. Затем вышел из кадра и пропал. Тело в ванной задергалось, а Декстер снова появился и поднял пилу…

Темнота. Конец.

Несколько минут я просидел молча, ошарашенно, в ступоре. Кто-то вошел в лабораторию, открыл шкафчик, снова закрыл, ушел. Зазвонил телефон — я не отвечал.

Я, это я. Прямо там, на сайте YouTube. Во всей красе цветного и слегка зернистого видео. Довольный Декстер в Диких Декорациях, звезда любительского кино. Улыбнись в объектив, Декстер, помаши благодарным зрителям. Мне никогда особенно не нравились домашние видео, а уж это в особенности не понравилось. Однако никуда не деться: меня не только запечатлели на камеру, но и выложили на вебсайт. Просто в голове не укладывалось; мысли кружили по кругу подобно пленке на бобине. Вот он я; невероятно, но факт. Нужно что-то делать… только что?

Все интереснее и интереснее, правда?

Ладно. Очевидно, где-то за трубами в ванной была запрятана камера. Вайсс и Дончевич пользовались ей для своих оформительских проектов, а когда появился я, она так и висела на прежнем месте. А значит, и Вайсс был где-то рядом.

Хотя нет, вовсе не обязательно. Сейчас до нелепости просто подсоединить камеру к сети и наблюдать с монитора. Вайсс мог находиться где угодно, откуда угодно получить видеоролик и переслать мне. Драгоценному анонимному мне. Скромнейшему Декстеру, труженику из тени, не рвущемуся к славе за свои хорошие дела. Но разумеется, в разгаре чудовищной шумихи в прессе по поводу всей этой истории, включая нападение на Дебору, мое имя наверняка где-то было помянуто.

Декстер Морган, непритязательный эксперт-криминалист, брат пострадавшей. Единственная фотография, единственный сюжет в вечерних «Новостях»… и он меня опознал.

В животе похолодело. Ему не составило ни малейшего труда выяснить, кто я и что я. Я слишком долго был большим умником, я со временем привык, что других хищников в джунглях нет. И забыл, что, пока тигр в лесу один, охотник легко может выследить его по следу.

И выследил. Проследил за мной до самого логова, снял, как Декстер развлекается.

Палец машинально дернулся на кнопке «мышки», я еще раз посмотрел кино.

По-прежнему я.

К счастью для всех заинтересованных лиц (под коими я подразумеваю себя), в конце концов я расслышал тихий и невозмутимый голосок в глубине моего некогда полезного мозга, который вот уже несколько минут повторял: «Спокойно, Декстер». Я сделал глубокий вдох — пусть кислород поможет мыслительному процессу…

У меня проблема, и еще какая, но, как и у любой другой проблемы, у нее имеется решение — решение, лежащее в области двух блистательных способностей Декстера: розыск людей и вещей при помощи компьютера, а затем избавление от них. Так что все к лучшему. Видео в Интернете? Замечательно — мне же работы меньше.

Я даже почти что-то почувствовал: как будто бы радость… Пора воспользоваться логикой, взяться за проблему со всей мощью бесстрастного биокомпьютера Декстера. Во-первых: что ему надо? Зачем он это сделал? Очевидно, ожидал какой-то от меня реакции… какой? Очевиднее всего, жаждал мести. Я убил его друга… партнера? любовника? Не важно. Он давал мне знать: ему известно, что это сделал я.

Причем отправил ролик мне, а не кому-нибудь еще, кто, вероятно, принял бы меры… кому-нибудь вроде детектива Коултера. Следовательно, это вызов лично мне, что-то, что он не собирается выносить на люди, по крайней мере пока.

Вот только… уже вынес — повесил на YouTube, и теперь лишь вопрос времени, когда на видео наткнутся. Значит, играет роль фактор времени. Что же он говорит? «Отыщи меня, пока тебя не отыскали»?

Пока логично. А дальше? Решающий поединок в духе Дикого Запада — дуэль на мотопилах? Или ему главное — преследовать меня до тех пор, пока я не допущу ошибку или пока ему не наскучит и он не отправит ролик в вечерние «Новости»?

Даже менее сообразительное создание на моем месте узнало бы, что такое паника.

Впрочем, Декстер вылеплен из крутого теста. Враг хочет, чтобы я попробовал его найти?

Если я хотя бы вполовину так хорош, как разрешает мне признать моя скромность, я отыщу его так быстро, как ему и не снилось. Отлично. Вайсс намерен поиграть? Я с ним сыграю!

Вот только играть мы станем по правилам Декстера, а не его собственным.

Глава 20

Начнем сначала. Это выражение всегда было моим девизом, наверное, в силу своей полнейшей бессмысленности — в конце концов, откуда еще начинать, если не с начала, верно? Однако клише существуют в помощь слабоумным, а не ради фактического смысла. Поскольку в настоящий момент я испытывал некоторое разжижение мозга, я слегка утешался этой мыслью, пока изучал полицейское досье на Брэндона Вайсса. Ничего особенного: неоплаченный штраф за неправильную парковку да жалоба на него от управления туризма. Ничего выдающегося: ни предписаний, ни особых удостоверений, ни разрешения на скрытное ношение оружия… или мотопилы, коли уж на то пошло. Местом его проживания значился тот адрес, который я и так уже знал, — дом, где ранили Дебору. Поискав еще немного, я раскопал один прошлый адрес — в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Еще раньше он жил в Монреале; быстрая проверка подтвердила, что Вайсс по-прежнему гражданин Канады.

Никаких подсказок.

Вообще-то я ничего и не ожидал, но работа и мой приемный отец приучили меня к тому, что добросовестная проверка порой приносит плоды.

То было лишь начало.

Следующий шаг — поиск адреса электронной почты Вайсса — оказался чуть сложнее. При помощи кое-каких немножко противозаконных манипуляций я залез в список подписчиков интернет-провайдера AOL. Тот же самый адрес в «Квартале дизайнеров» был указан в качестве его домашнего, однако здесь имелся и номер мобильного телефона. Я записал, потом проверю, если понадобится. Больше ничего полезного не нашлось. Вообще-то удивительно, почему такая солидная организация, как AOL, не догадалась задать простые и насущные вопросы типа: «Где бы вы стали прятаться от Декстера?»

Что ж, без труда не вытащишь и рыбку из пруда — еще одно пленительно тупое клише. (В самом деле, что значит какая-то там ловля рыбы, допустим, по сравнению с умением дышать? В конце концов дышать-то все почти умеют «без труда». Полагаю, большинство исследователей согласятся, что уметь дышать гораздо полезнее, чем уметь рыбачить.) На сайте сотового оператора будут практически те же данные, что в документах интернет-провайдера; впрочем, не исключено, что мне удастся запеленговать местоположение самого мобильного телефона (я как-то проделывал этот фокус, когда почти совсем чуть было не спас сержанта Доукса от хирургической коррекции).

Но сначала я снова зашел на YouTube. Без всякой на то причины. Может, мне просто-напросто хотелось еще раз взглянуть на самого себя, запечатленного в минуты отдыха и расслабления. Ведь раныие-то я никогда такого и не видывал и даже не ожидал увидеть. Декстер в деле, первый и единственный. Я снова пересмотрел видеоролик, любуясь собственным изяществом и естественностью. Какой прекрасный образчик стиля, этот взмах пилы в камеру! Мне следует чаще сниматься.

И тут в мой постепенно пробуждающийся мозг пробилась новая мысль. Под видеофрагментом был подсвечен электронный адрес.

Вообще-то я не очень разбираюсь в YouTube, однако знаю, что подсвеченные ссылки можно открывать. Итак, я кликнул, и монитор почти тотчас же осветился оранжевым: я попал на чью-то личную страничку. Огромные пылающие буквы поверху страницы гласили: «Новый Майами». Я прокрутил страничку вниз, до окошка с надписью «видео (5)» и нескольких миниатюрных «иконок» в столбик. Сюжет, анонсированный моей спиной, стоял под номером четыре. Стараясь действовать методично, а не просто в очередной раз пересматривать захватывающий ролик, я кликнул на первую «иконку» — искривленное отвращением мужское лицо. Включился видеофрагмент, и на экране снова загорелся заголовок: «Новый Майами № 1».

Очень красивый кадр: закат на фоне пышной тропической растительности, несколько превосходных орхидей, стайка птиц опускается к озеру; затем камера отъезжает назад и показывает тело, которое мы обнаружили в «Эльфийских садах». Хриплый стон откуда-то сбоку и полузадушенный шепот: «Ох, Господи!..» — чьи-то спины… и страшный, дикий вопль. До странности знакомый вопль… я даже удивился, нажал на паузу, отмотал чуть назад и прослушал еще раз. Теперь догадался, — такой вопль звучал и в первом видеоролике, в том, который мы смотрели в управлении по туризму. По каким-то своим странным причинам Вайсс и здесь использовал тот же самый вопль.

Может быть, в целях повышения узнаваемости брэнда? Типа как у «Макдоналдс» всегда одинаковый клоун.

Я снова включил ролик: камера двигалась, показывая толпу на парковке в «Эльфийских садах», выхватывала лица — ошеломленные, выражающие омерзение или попросту любопытство. Изображение завертелось, и выразительные лица выстроились в отдельных квадратиках на фоне тропического заката, а поверху — огромные буквы: «Новый Майами: Единение с природой».

Во всяком случае, теперь развеялись все мои томительные сомнения по поводу виновности Вайсса. Почти наверняка в оставшихся видеофрагментах будут показаны остальные его жертвы в сочетании с откликами толпы. Однако я решил проверить все досконально и посмотреть по порядку все пять роликов.

Только… подождите-ка секунду: здесь должно быть только три сюжета — по одному на каждое из обнаруженных нами мест преступлений. Еще один — для великолепного выступления Декстера; получается четыре… а еще один откуда?

В лаборатории что-то загремело, и Винс Мацуока жизнерадостно заорал:

— Ау, Декстер!

Я торопливо свернул окно браузера. Не то чтобы из ложной скромности не хотелось показывать Винсу мою великолепную актерскую игру, мне было бы слишком сложно объяснять, что это вообще за выступление. И едва монитор погас, Винс уже протиснулся в мой небольшой закуток, с чемоданчиком с инструментами.

— Чего телефон не берешь?

— Наверное, в уборную выходил.

— Нашел куда убраться, — хмыкнул он. — Пошли, есть работа.

— А что стряслось?

— Не знаю, но копы там чуть не в истерике бьются, — отозвался Винс. — Что-то в Кендалле.

Конечно, в Кендалле всегда творятся всякие страсти, но они редко требуют профессионального вмешательства. Полагаю, мне следовало бы проявить больше любопытства, но я все еще был рассеян из-за того, что обнаружил собственную нежеланную славу на YouTube, и страшно хотел посмотреть остальные ролики. Что окажется в последнем сюжете?

Я ехал с Винсом на место происшествия, обмениваясь с ним любезностями, а сам гадал, что Вайсс бы мог раскрыть в этом последнем, еще не просмотренном мною ролике. Поэтому я так неподдельно удивился, когда увидел, куда мы приехали. Винс въехал на парковку и заглушил двигатель.

— Идем.

Это большое здание я уже видел раньше. Буквально накануне, когда возил Коди в скаутский клуб. Мы только что приехали в начальную школу «Золотые озера».

Это наверняка случайность. Людей то и дело убивают, даже в начальных школах! Думать, что это не просто одно из забавных совпадений, придающих жизни соль, значило бы поверить, что весь мир вращается вокруг Декстера. В каком-то ограниченном смысле, конечно, именно так и есть, но ведь не буквально же!

Итак, потрясенный и немного растерянный, Декстер потрусил за Винсом, прошел под желтую ленту полицейского ограждения, туда, где было обнаружено тело. По мере приближения к тщательно охраняемому месту расположения трупа во всей его красе я все отчетливее слышал странное, какое-то дурацкое посвистывание… и наконец догадался, что звук издаю я сам. Потому что, несмотря на полупрозрачную пластиковую маску, приклеенную к лицу жертвы, несмотря на зияющую дыру в животе, набитую всякими скаутскими штуками и деталями униформы, несмотря на совершенную невероятность подобного поворота событий, я уже с десяти футов узнал Роджера Дойча, скаутского вожатого Коди.

Глава 21

Тело было усажено возле черного хода, того, что использовали как запасной выход из школьной столовой и лектория. Одна из официанток обнаружила труп, когда вышла на улицу покурить; ее пришлось напичкать успокоительными, и, быстренько взглянув на тело, я очень хорошо понял почему. После более детального осмотра мне и самому, пожалуй, не помешали бы успокоительные.

На шее у Роджера Дойча висел свисток. Внутренности были извлечены, а полость заполнена всякой всячиной: детской скаутской формой, учебной книжкой с картинками и некоторыми другими предметами из скаутского обихода. Я также заметил торчащую наружу рукоять топора и карманный ножик с логотипом скаутского отряда.

А когда наклонился поближе, то разглядел и зернистую фотографию, напечатанную на листе обычной белой бумаги, с подписью крупными черными буквами: «ГОТОВЬСЯ». Изображение представляло собой мутный фотоснимок, сделанный с приличного расстояния: несколько детей и один взрослый входят в это самое здание. Я узнал и взрослого, и одного ребенка.

Я и Коди.

Знакомая детская спина, не перепутать. Смысл сообщения не спутать тоже.

Какой странный момент… Я опустился на колени на асфальт, смотрел на мутную, нечеткую фотографию самого себя рядом с Коди и гадал, смогу ли забрать листок бумаги незаметно. Прежде я никогда не фальсифицировал улик; с другой стороны, прежде я в них и не фигурировал. Ведь это очевидно предназначено для меня. «ГОТОВЬСЯ» — и фотография. Угроза, вызов: «Я знаю, кто ты, и знаю, как тебя достать. Я уже близко. ГОТОВЬСЯ».

Я не был готов. Я до сих пор не знал, где может прятаться Вайсс, не знал, что и когда он предпримет в качестве следующего шага, однако прекрасно видел, что противник меня опередил и вместе с тем серьезно поднял ставки. Новая жертва — уже не какой-то там неопознанный труп. Вайсс сам убил Роджера Дойча, а не просто изукрасил его тело. И жертву он себе выбрал тщательно, расчетливо, специально, чтобы подобраться ко мне.

Фотография добавила всей этой истории дополнительное измерение, она как бы говорила от имени Вайсса: могу достать тебя, а могу и Коди, или просто могу всем раскрыть твою, нам обоим известную, сущность. Кроме всего прочего, я наверняка знал: если меня раскроют и бросят за решетку, у Коди не останется никакой защиты против Вайсса.

Я всматривался в фотографию, раздумывая, сможет ли кто-то опознать на ней меня, нужно ли ее забрать… Но так и не успел прийти к какому-то решению, потому что ощутил на лице легкий взмах невидимого черного крыла, почувствовал, как вздыбились волосы на загривке.

Темный Пассажир до сих пор вел себя очень тихо, лишь время от времени довольствуясь ленивой ухмылкой и не предлагая никаких осмысленных комментариев. Однако теперь его совет сделался мне вполне понятен, он прозвучал как эхо слов на фотографии: готовься. Ты не один. Где-то поблизости кто-то смотрит на меня, лелея черные мысли, наблюдая за мной, словно тигр за добычей.

Медленно, осторожно я поднялся и пошел назад, к парковке. По пути я как бы ненароком озирался вокруг — не искал ничего особенного, просто Дурачок Декстер на прогулке, ничего такого. А внутри меня, под беззаботной и рассеянной улыбкой, курился черный дым… я высматривал того, кто смотрит на меня.

И нашел.

В ближайшем ряду припаркованных машин, на самой лучшей наблюдательной позиции, стоял небольшой автомобильчик — седан бронзового окраса. И что-то подмигнуло мне сквозь лобовое стекло… блик солнца в объективе камеры?

По-прежнему осторожно, как бы ненароком (хотя внутри меня кипела тьма, пронзая острым лезвием насквозь), я сделал шаг к машине. Издалека заметил яркую вспышку и чье-то бледное личико, и между нами двумя на долгую-долгую секунду шумно взметнулись черные крылья.

Затем машина завелась, рванула с парковки так, что взвизгнула резина покрышек, и скрылась в толчее других автомобилей. Я помчался следом, но успел разглядеть лишь кусок номерного знака: буквы OGA и три цифры, причем в середине, кажется, то ли 3, то ли 8.

И ладно, по буквам и описанию узнаю, на кого зарегистрирован этот автомобиль. Уж точно не на Вайсса. Таких дураков в наше время не бывает, ведь по всем каналам и во всех газетах без конца показывают, как работает полиция.

Я простоял там целую минуту, дожидаясь, пока дикий ветер внутри успокоится, свернется аккуратным и уютно мурлыкающим клубочком.

А может, очень хорошо, что Вайсс такой стеснительный, что он с такой готовностью сорвался с места? В конце концов, что бы я иначе стал делать? Вытащил бы его из машины и прикончил? Или устроил бы ему арест на месте, швырнул в машину с полицейской рацией, чтобы он начал рассказывать про Декстера всем, кто хочет слушать?

Нет, даже лучше, что он скрылся. Я его отыщу, и тогда мы встретимся на моих условиях, в подходящее время, долгожданной для меня темной ночью.

Я сделал глубокий вдох, налепил налицо свою лучшую фальшивую улыбку и снова вернулся к груде украшенного мяса, бывшему скаутскому вожатому. Винс Мацуокауже скорчился над трупом, но не делал ничего толкового, лишь хмуро пялился на кучу хлама, впихнутого в полость живота. Когда я приблизился, он поднял голову и спросил:

— Как ты думаешь, что это значит?

— Понятия не имею. Я всего лишь делаю анализ крови. Пусть детективы думают-гадают — им за это платят.

Винс изогнул шею и уставился на меня так, будто я заставлял его съесть это тело.

— А ты знаешь, что расследование поручено сержанту Коултеру?

— Ну, ему, возможно, платят за что-то другое, — заметил я, испытав небольшой прилив надежды. Я напрасно позабыл про эту деталь. Если Коултер за главного, можно признаться в убийстве и вручить ему видеосъемку с места событий — он все равно исхитрится ничего не доказать.

Итак, на работу я возвращался почти бодрячком — хотелось поскорей засесть за компьютер и выследить Вайсса. К счастью, крови на месте преступления оказалось совсем мало (Вайсс, похоже, был из тех чистюль, которыми я лично восхищаюсь) и делать мне почти ничего не понадобилось. Я быстро все закончил на территории школы и напросился доехать назад, в управление, в одной из патрульных машин. Водитель, крупный седой человек по имени Стюарт, всю дорогу болтал о спорте, и от меня поддерживать разговор явно не требовалось.

За время пути я узнал кучу занимательного о приближающемся футбольном сезоне и о том, что нашей команде следовало бы делать вне сезона; к сожалению, эти лодыри умудрились снова напортачить, что, конечно же, приведет к очередным дурацким поражениям. Я поблагодарил Стюарта за поездку и полученные ценные сведения и помчался к своему компьютеру.

База данных автовладельцев — один из самых основных инструментов полиции, как в жизни, так и в книжках, и сейчас я полез в нее с некоторым чувством стыда. Задача казалась уж слишком простой, совсем как в глупом кино. Разумеется, если база поможет мне найти Вайсса, я уж как-нибудь переживу, что пользоваться ею — это почти как списывать, но в данный момент искренне хотелось, чтобы ключ потребовал от меня более незаурядных действий.

За пятнадцать минут я прочесал данные на всю Флориду и отыскал три небольших автомобиля бронзового цвета с буквами OGA в номерных знаках. Первый был зарегистрирован в городе Киссиммии, довольно далеко от наших мест. Вторым оказался старинный «рамблер-3», я бы почти наверняка заметил столь выдающуюся машинку.

Оставался третий автомобиль, «хонда» 1995 года выпуска, зарегистрированный на Кеннета А. Уимбла, проживающего по адресу: Девяносто восьмая Северо-Западная улица, Майами-Шорз. Довольно скромный район, относительно недалеко от дома в «Квартале дизайнеров», где произошло нападение на Дебору. Так что, если, к примеру, полиция заявится в гнездышко на Сороковой Северо-Западной, оттуда проще простого ускользнуть через черный ход и пройти несколько кварталов до первой незапертой машины.

А что потом? Если вы — Вайсс, куда вы поедете на этой машине? На первый взгляд — как можно дальше оттуда, где вы ее украли… И уж наверное, ни за что не к дому на Девяносто восьмой улице. Если только… Вайсс и Уимбл чем-то связаны? Подумаешь, одолжить машину у знакомого! «Так, немного поманьячу, дружище, и верну через пару часиков!»

По какой-то непонятной мне причине у нас в стране не ведется государственный реестр друзей. Казалось бы, при нынешней администрации ничего не стоит протащить такое нововведение через конгресс. Теперь гораздо легче работалось бы… Ан нет, не повезло; если эти двое в самом деле друзья-приятели, мне предстоит это выяснить сложным способом — посредством личного визита. Только прежде посмотрим, не найдется ли что-нибудь на Кеннета А. Уимбла.

Быстрая проверка по нашим досье показала, что у полиции на него ничего нет. Коммунальные счета оплачены (хотя счет за газ он пару раз платил с задержкой). Копнув чуть поглубже, вданные по налогам, я обнаружил, чтоУимбл занимается частным предпринимательством, а в графе «Род занятий» значилось: «Режиссер видеомонтажа».

Бывают, конечно, совпадения. Странные, невероятные события происходят каждый день, а мы их принимаем и лишь чешем в затылках как деревенские простачки, попавшие в большой город, да причитаем: «Ну надо же!» Однако данное совпадение балансировало на грани невозможного.

Я преследовал писателя, оставившего за собой видеослед, и вот теперь этот след привел меня к профессиональному видеорежиссеру. Ладно, порой опытный исследователь вынужден поверить, что, пожалуй, наткнулся на нечто большее, чем простое совпадение; я тихо-тихо прошептал себе под нос: «Ага…» По-моему, кстати, очень профессионально получилось.

Уимбл был в этом как-то замешан, связан с Вайссом в деле изготовления и рассылки видеороликов, а тем самым, надо полагать, и в деле декорирования трупов и, наконец, в убийстве Роджера Дойча. Значит, когда Дебора постучала в ту дверь, Вайсс бросился к другому своему партнеру, Уимблу.

Укрыться в его доме, позаимствовать маленький бронзовый автомобильчик — и снова в бой… Хорошо же, Декстер, собирайся! Мы знаем, где он, и сейчас самое время его брать, пока он не решил пропечатать мое имя и фотографию на первой странице «Майами гералд». Вперед, пошли.

Декстер? Ты тут или как?

Тут, тут. Но я внезапно осознал, что мне ужасно не хватает Деборы. Именно такие вещи нам с нею следовало бы делать вместе — в конце концов, на улице день-деньской, а не Вотчина Декстера. Декстер расцветает в темноте, во тьме оживает его глубинная сущность. Какая охота при свете? При помощи значка Деборы я мог бы действовать незаметно у всех буквально под носом, но один… Нет, я, разумеется, не нервничал, однако чувствовал некоторое напряжение.

Впрочем, выбора просто не было. Дебора валялась на больничной койке, а Вайсс со своим милым другом Уимблом хихикал надо мной в доме на Девяносто восьмой улице, пока Декстер скулил из-за того, что еще не стемнело.

Так не годится.

Вставай, вдохни, потянись. Опять вся надежда на тебя, дорогой Декстер. Поднимайся, и за дело! И я поднялся, и вышел из кабинета, и пошел за своей машиной, но никак не мог стряхнуть с себя странную неловкость.

Это чувство витало надо мной всю дорогу, не отпускало даже в убийственном потоке машин. Что-то где-то было не так, и Декстер направлялся в самый эпицентр… чего-то.

Я продолжал свой путь, гадая, что же меня подспудно гложет. Только ли боязнь дневного света? Или подсознание твердит мне, что я упустил нечто важное, нечто такое, что только и ждет, как исподтишка ударить? Слишком все хорошо связано, последовательно, логично и правильно, остается лишь действовать максимально быстро… Так что же мне еще надо? Да и когда у Декстера был хоть какой-то выбор? Когда вообще бывает этот выбор, если не считать редкой возможности в особенно удачный денек сделать выбор между мороженым и тортом?

Тем не менее невидимые пальцы по-прежнему щекотали мне шею, даже когда я парковался. Следующие несколько долгих минут я провел, просто сидя в машине и разглядывая улицу.

Бронзовый автомобиль был припаркован прямо возле дома. Никакой груды расчлененных тел, вываленных на обочину для отгрузки, вообще никаких признаков жизни — просто тихий домик в самом обыкновенном районе Майами жарится под полуденным солнцем.

Чем дольше я сидел в своей машине, заглушив двигатель, тем отчетливее чувствовал, что и сам поджариваюсь, а если проведу взаперти еще пару минут, то увижу собственную поджаристую корочку.

Что бы меня сейчас подспудно ни тревожило, пора приступать к действиям, пока еще есть чем дышать.

Я вышел из машины на жару и несколько секунд постоял, моргая от яркого света, а потом двинулся по улице. Медленным, прогулочным шагом я обошел вокруг дома Уимбла, осмотрел его сзади. Ничего особенного: кустарник за заборчиком из проволочной сетки загораживал дом от взглядов из окон напротив. Я проследовал дальше, перешел через дорогу, вернулся к своей машине.

Снова постоял, чувствуя, как пот заливает спину, лоб, глаза.

Скоро я начну привлекать внимание — нужно что-то делать: подойти к дому или снова сесть в машину, уехать домой и увидеть самого себя в вечерних новостях.

Но в голове по-прежнему пищал противный голосок, твердя, что что-то не так, поэтому я постоял на месте еще немного и, наконец, подумал: ладно, будь что будет. Хуже нет, чем тут торчать, считая нескончаемые капли пота.

Для разнообразия я вспомнил кое-что полезное и открыл багажник машины. У меня там был планшет (эта штука пригодилась мне в предыдущих расследованиях, когда я изучал жизненные уклады других бесславных злодеев) и заодно галстук на резинке. Я знал по опыту, что в галстуке и с планшетом можно войти куда угодно в любое время суток и никто ни о чем даже не спросит! К счастью, сегодня на мне была рубашка с воротником-стойкой, так что я прицепил поверх воротничка галстук, вооружился планшетом и шариковой ручкой и направился прямо к дому Уимбла. Обыкновенный мелкий чиновник, что-то там проверяет.

Взгляд по сторонам — улица обсажена деревьями, у некоторых во дворах даже какие-то фрукты растут. Отлично, сегодня я инспектор Декстер из Государственной садовой инспекции. Подойду к дому под прикрытием относительно объяснимого занятия.

А дальше что? Удастся ли мне проникнуть внутрь и захватить Вайсса врасплох? Почему-то под жаркими лучами солнца это казалось совершенно невозможным. Ни успокоительной темноты, ни теней, в которых можно прятаться и подбираться незаметно. Я у всех на виду, без какого-либо прикрытия; стоит только Вайссу выглянуть в окно и узнать меня, как игра будет кончена, не успев даже толком начаться.

Тогда какие варианты? Тут либо он, либо я, и если я ничего не предприму, то он много чего предпримет: для начала сдаст меня, а затем нападет на Коди или Эстор, или вообще неизвестно что. Нет, без вопросов, я должен остановить его прямо сейчас, пока он не успел причинить еще больше вреда.

Я выпрямил спину, готовясь действовать, и внезапно поразился неприятной мысли: неужели Дебора так же воспринимает меня самого? Как неистового дикаря, который с лютой свирепостью разит направо и налево? И от того расстраивалась? Потому что я казался ей неуправляемым чудовищем?

Эта мысль так меня ранила, что я буквально остолбенел и лишь моргал от пота, заливающего глаза. Вопиющая несправедливость! Конечно, я чудовище, но не такое!

Я аккуратный, вежливый, действую рассчитанно и изо всех сил стараюсь не причинять беспокойства туристам — уж по крайней мере не устраиваю расчлененку на маршрутах к достопримечательностям.

Как же мне заставить ее увидеть упорядоченную красоту того, что вырастил из меня Гарри?

Ответ — никак, пока Вайсс жив и на свободе. Потому что стоит только показать мою физиономию по телевизору, как жизнь моя будет кончена, а у Деборы останется не больше выбора, чем у меня — сейчас. День, ночь… все равно; нужно действовать, причем правильно и быстро.

Я глубоко вздохнул и перешел поближе к соседнему с Уимблом дому, внимательно рассматривая высаженные вдоль улицы деревья и царапая что-то на планшете. Никто не набросился на меня с мачете в зубах, поэтому я прошел еще немного, задержался у следующего дома и опять вернулся к дому Уимбла.

Здесь тоже имелись подозрительные деревья, которые следовало изучить. Я их рассмотрел, сделал какие-то пометки и переместился ближе ко входу.

Сам не знаю, чего я ждал. Шторы на всех окнах были задернуты. Я притворился, что заметил какое-то дерево на заднем дворе, рядом с газовым баллоном, буквально в двадцати футах от двери, и двинулся туда.

Черный ход; в верхней части двери — окошко без шторы, в которое легко удалось заглянуть. Затемненная кладовка, стиральная машина, щетки и швабры у стены… Я взялся за ручку двери и повернул, очень тихо и медленно. Не заперто. Я сделал глубокий вдох… и чуть из штанов не выпрыгнул, потому что из глубины дома раздался ужасный вопль. В нем звучала такая явная мольба о помощи, что даже Деликатный Декстер одной ногой почти шагнул внутрь дома. Но потом в голове моей чуть слышно звякнул знак вопроса: а не слышал ли я этот крик раньше? Где?

Ответ явился с обнадеживающей быстротой: тот же самый вопль звучал в сюжетах «Нового Майами» от Вайсса.

Следовательно, он записан на пленку.

Следовательно, он нужен для того, чтобы заманить меня в дом.

Следовательно, Вайсс наготове.

Гордиться тут особенно нечем, однако не могу не признать, что на какую-то долю секунды я замешкался, восхитившись скоростью и чистотой своих мыслительных процессов. А затем, к счастью, послушался внутреннего голоса, который пронзительно взвизгнул: «Беги, Декстер, беги!» — и рванул прочь из дома, прочь со двора… буквально в последний момент заметив, как бронзовый автомобильчик исчезает в противоположном конце улицы.

А затем позади меня размахнулась гигантская лапа и ударом опрокинула на землю, из двери вырвался поток раскаленного воздуха, и весь дом Уимбла взорвался облаком пламени и градом обломков.

Глава 22

— Пропан взорвался, — сообщил мне детектив Коултер.

Я стоял, привалившись к машине «скорой помощи» и прижимая ко лбу пакет со льдом. Пострадал я не сильно, учитывая обстоятельства, но собственные раны всегда кажутся больнее. В общем, ни мои царапины, ни внимание, которое они ко мне привлекли, не доставляли мне никакого удовольствия. На той стороне улицы дымились обломки дома Уимбла, пожарники до сих пор ворошили и поливали водой горы тлеющего мусора. Дом не развалился целиком, однако в самой середине огромный его сегмент испарился от крыши до основания, и, разумеется, здание лишилось солидной доли своей рыночной стоимости, моментально угодив в категорию недвижимости, нуждающейся в ремонте, зато с хорошей вентиляцией.

— Итак, — продолжал Коултер, — Уимбл выпускает газ из настенного обогревателя в звуконепроницаемой комнате, вбрасывает нечто горючее — мы пока не знаем, что именно, — а сам убегает, пока не рвануло.

Коултер замолчал и присосался к бутылке «Маунтин Дью». Его адамово яблоко несколько раз подпрыгнуло под толстыми складками жирной плоти. Он заткнул бутылочное горлышко указательным пальцем, утерся рукавом и посмотрел на меня так, словно это я запретил ему пользоваться салфетками.

— А зачем ему звуконепроницаемая комната, как думаешь?

Я покачал головой и тут же понял, что этого делать не следует — больно.

— Уимбл работал видеомонтажером, — предположил я. — Может, звук писать надо было.

— Звук писать, — повторил Коултер. — А не людей пытать.

— Точно, — подтвердил я.

Коултер покачал головой. Ему-то явно было ничуть не больно — он качал так несколько секунд, разглядывая дымящийся дом.

— Угу… Аты-то здесь зачем? Что-то я не очень понял, Деке.

Конечно, не понял! Я всеми силами пытался избежать расспросов и всякий раз, стоило кому-то затронуть тему, хватался за голову и морщился, точно от жуткой боли. Разумеется, я понимал, что рано или поздно мне придется выдать объяснение, причем убедительное. Конечно, можно соврать: мол, навещал захворавшую бабушку, — но проблема в том, что копы склонны проверять подобные ответы. Увы, у Декстера не было ни больной бабушки, ни какой-либо иной благовидной причины оказаться у дома во время взрыва. Подозреваю, что валить все на случайность тоже мало толку.

Короче, за все время, с тех пор как я сумел отлепиться от асфальта, дохромал до дерева и привалился к стволу, изумляясь, что по-прежнему способен двигать руками-ногами, за все время, пока мне обрабатывали царапины и пока я ждал приезда Коултера, за все эти долгие минуты, складывающиеся в часы, я так и не сумел придумать ничего мало-мальски правдоподобного.

— Ну так что? — настаивал Коултер. — Что ты здесь делал? Белье из прачечной забирал? Пиццу развозил в свободное время?

Ну денек выдался!.. Я-то считал Коултера полным дебилом, способным разве что рапорт о ДТП составить, а он вдруг шутить вздумал, да еще с этакой профессиональной невозмутимостью! Как бы он и про меня не догадался, не сложил бы ненароком два плюс два. Мне и впрямь грозила опасность.

Призвав на помощь все свое хитроумие, я решил обратиться к проверенной временем тактике и подсунуть большую ложь в тонкой обертке из некоторой правды.

— Послушай… — Я прикрыл глаза и втянул воздух сквозь зубы… Блистательная актерская игра! — Прости, все плывет… Наверное, у меня сотрясение…

— Ты сюда-то приехал до сотрясения, Деке? — усмехнулся Коултер. — Может, вспомнишь зачем?

— Помню… — нехотя признал я. — Просто…

— Просто неважно себя чувствуешь, — договорил за меня он.

— Угу.

— Ясно, — кивнул Коултер, и на одну невероятную, безумную секунду я поверил, что он меня отпустит. Напрасно. — Неясно другое: какого черта ты тут ошивался?

— Сложно объяснить… — пробормотал я.

— Конечно, сложно! — воскликнул Коултер. — Ты же до сих пор не объяснил… Деке, ты скажешь мне или нет?

Он вытащил палец из горлышка бутылки, сделал глоток и снова заткнул горлышко пальцем. Бутылка опустела больше чем наполовину и свисала с пальца будто странный и пугающий биологический отросток.

— Понимаешь, мне все-таки как бы следует знать. Потому что в доме тело.

Меня тряхнуло с головы до пят.

— Тело? — переспросил я с обычной своей проницательностью.

— Ага. Тело.

— В смысле… труп?

Коултер кивнул, глядя на меня почти весело, и я с ужасом осознал, что мы поменялись ролями: теперь болван из нас двоих — я.

— Ну да. Тело находилось в доме, когда тут все бабахнуло. Да и сбежать оно не могло — связанное-то! Как думаешь, кто будет связывать человека до взрыва дома?

— Э… а… убийца, наверное, — промямлил я.

— Так-так, — поддакнул Коултер. — Значит, ты считаешь, тут замешан убийца?

— Ну да… — пробормотал я.

— Но не ты, верно? В смысле, не ты его связал и дом подорвал, да?

— Слушай, я видел, как от дома кто-то отъезжал, буквально в момент взрыва, — припомнил я.

— И кто же это был, Деке? Может, ты имя знаешь? Нам бы это сильно помогло.

То ли последствия сотрясения сказывались, то ли что-то другое, однако меня вдруг сковало странное оцепенение. Коултер что-то подозревал, а любое расследование неизбежно выльется для Декстера в неприятности, пусть я сейчас сравнительно и невиновен.

Детектив не сводил с меня взгляда. И хотя рассказать ему хоть что-то было необходимо, я, даже несмотря на сотрясение, понимал, что имя Вайсса называть нельзя.

— Э… машина зарегистрирована на Кеннета Уимбла.

— Дом тоже ему принадлежит, — кивнул Коултер.

— Да, верно.

Он механически покивал, как будто эти сведения имели какой-то смысл.

— Естественно. Значит, по-твоему, Уимбл связывает этого типа — в собственном доме! — а потом взрывает этот дом и уезжает на машине прочь… типа, хочет провести лето в Северной Каролине?

Мне снова показалось, что детектив не так-то прост… Какая неприятная мысль!

Я-то думал, что имею дело с Губкой Бобом, а он настоящий Коломбо — острейший ум в невнятной оболочке… Я, всю жизнь скрывавший свое истинное лицо, введен в заблуждение более убедительной маскировкой. Теперь, распознав отблески прежде скрытого разума в глазах Коултера, я почувствовал: Декстер в опасности. Понадобится недетская смекалка, и не факт, что даже этого будет достаточно.

— Понятия не имею, куда он поехал, — отозвался я. Так себе начало, но лучше ничего не придумалось.

— Разумеется. И кто он такой — тоже не знаешь? Если б знал — ты мне сказал бы, правда?

— Конечно.

— К сожалению, ты понятия не имеешь.

— Ага.

— Отлично! Тогда расскажи мне, что ты тут делал.

Вот так, круг замкнулся. Отвечу правильно — и я прощен, но если ответ не обрадует Коултера, мой внезапно поумневший друг с большой вероятностью доведет дело до конца и остановит бег Декстер-Экспресса. Я оказался по уши в дерьме, а мой мозг безуспешно пытался пробиться сквозь туман.

— Просто… просто… — Я уставился в пол, потом скосил глаза налево, как бы подбирая нужные слова для ужасного признания. — Она моя сестра.

— Кто? — удивился Коултер.

— Дебора. Твой партнер, Дебора Морган! Она в больнице из-за этого урода! — Я сделал убедительную паузу, чтобы Коултер сам додумал недосказанное.

— Это-то я знаю. — Он глотнул лимонада, опять заткнул горлышко и подвесил бутылку на пальце. — И что, как ты его отыскал?

— Сегодня утром, в школе, — пояснил я. — Он снимал на видео, из машины, а я запомнил номер. И проследил.

Коултер кивнул:

— Так-так… И вместо того чтобы сообщить мне, или лейтенанту, или хоть школьному охраннику, ты решил с ним самолично разобраться?

— Да, — признал я.

— Потому что она твоя сестра.

— Я всего лишь хотел… — начал я.

— Убить его?

Эти слова окатили меня ледяной волной испуга.

— Нет! Просто… просто…

— Зачитать ему его права? — уточнил Коултер. — Надеть наручники? Допросить с пристрастием? Взорвать его дом?

— Может быть… — выдавил я, как бы нехотя признавая ужасную правду. — Э-э… хотел, понимаешь… слегка его встряхнуть.

— Вот как, — произнес Коултер. — А потом?

Я пожал плечами, словно мальчишка, застигнутый с презервативом в руках.

— Потом в полицию сдать…

— Живым? — уточнил Коултер, изогнув мохнатую бровь.

— Конечно!..

— Не воткнуть в него нож со словами: «Вот тебе за сестру!»?

— Боже милосердный!.. — Я не то чтобы вылупил на него глаза, но изо всех сил постарался изобразить полнейшую невинность.

Коултер молча разглядывал меня долгую, томительную минуту. Затем опять покачал головой:

— Не знаю, Деке… Что-то не складывается.

Я скорчил гримасу болезненного непонимания (даже притворяться не пришлось особенно) и переспросил:

— В каком смысле?

— Ты всегда все делаешь по правилам, — задумчиво пояснил он. — И сестра у тебя — коп. И отец твой копом был. Ты никогда и ни во что не ввязывался. Ну просто бойскаут. А тут вдруг решил сыграть в Рембо? — Коултер отпил из бутылки и скривился, точно в «Маунтин Дью» чесноку напихали. — Я ничего не упустил?

— Она моя сестра!

— Ну, это я уже понял, — отозвался он. — А больше ничего не скажешь?

В голове шумело, язык с трудом ворочался, а легендарная сообразительность меня покинула. Я тупо качал тяжелой головой, а Коултер наблюдал. И мне подумалось: какой опасный человек… Но вслух сумел только выдавить:

— Извини…

Коултер еще раз осмотрел меня и отвернулся.

— Похоже, Доукс насчет тебя был прав, — буркнул он и пошел через дорогу, к пожарным.

Отлично. Только Доукса не хватало вспомнить в довершение нашей очаровательной беседы. Всего несколько дней назад я жил в разумной, упорядоченной вселенной… и вдруг она взбрыкнула! Сначала ловушка, потом из меня чуть было не сделали живой факел, а теперь человек, которого я считал пешкой в борьбе против разума, обнаруживает какие-то невероятные глубины интеллекта… Ив довершение всего он на одной стороне с выжившими останками моего личного врага, сержанта Доукса! Еще, чего доброго, продолжит дело Доукса там, где тот его бросил, — в погоне за бедным несчастным Декстером.

А если и этого мало (по мне, так больше чем достаточно), я по-прежнему подвергался страшной опасности от Вайсса.

Да уж, хорошо бы стать кем-нибудь другим!.. Увы, этот фокус я пока не освоил. Я побрел к своей машине, когда от обочины отделился худой призрачный силуэт и зашагал рядом со мной.

— Ты был здесь, когда все случилось? — спросил Исраэл Сальгеро.

— Да, — ответил я.

Дальше что — спутник свалится с небес мне на голову?

Он немного помолчал, потом остановился.

— Знаешь, это не ты объект моего расследования…

Приятно слышать. Тем не менее, учитывая события последних часов, я только кивнул.

— Однако очевидно: то, что здесь случилось, имеет отношение к инциденту, который произошел с твоей сестрой, а это мое дело, — пояснил Сальгеро, и я порадовался, что до сих пор молчал.

— Знаешь, одна из основных моих задач — отследить, не совершают ли наши сотрудники противоправных действий, — продолжал он.

— Да, — ответил я. Всего одно слово.

Он кивнул, по-прежнему не сводя с меня взгляда.

— У твоей сестры большие перспективы. Жаль портить такую карьеру.

— Она до сих пор без сознания. Она ничего не сделала.

— Не сделала, — согласился он. — А ты?

— Я просто хотел найти того гада, который ее ранил.

Сальгеро подождал, не скажу ли я еще что-нибудь; через минуту, показавшуюся мне вечностью, улыбнулся, потрепал меня по руке и пошел прочь, туда, где Коултер снова размахивал бутылкой «Маунтин Дью».

Я смотрел ему вслед. Сальгеро и Коултер о чем-то поговорили, посмотрели на меня и отвернулись к дымящемуся дому.

Ладно, хуже уже не будет… Понурив голову, я поплелся к своей машине.

В лобовое стекло угодил обломок рухнувшего дома, и оно треснуло.

Я с трудом сдержал слезы.

Сел за руль и поехал домой.

Глава 23

Из-за всех этих взрывных неприятностей я приехал чуть раньше обычного. Рита еще не пришла.

Было очень тихо; я даже немного постоял на пороге, вслушиваясь в неестественную тишину. Где-то в глубине дома капала вода; вот включился по таймеру кондиционер… Все эти звуки были какие-то нежилые, будто я случайно оказался в кинофильме, в котором по сюжету все люди внезапно улетели в космос. Шишка на голове до сих пор ныла, чувствовал я себя очень усталым и очень одиноким. Я добрел до дивана и рухнул навзничь, словно в теле не осталось ни единой кости и ничто не могло удержать меня на ногах.

Так я пролежал какое-то время… своеобразная передышка посреди безотлагательной настойчивости. Да, нужно сорваться с места, бежать выслеживать Вайсса, преградить ему путь, сразиться с ним в его же собственном логове… но почему-то я был совершенно не способен сдвинуться с дивана, да и тонкий неприятный голосок, все это время подстрекавший меня к действию, теперь звучал не слишком убедительно, как будто и ему тоже требовался перерыв на чашку кофе.

Если бы кто-то мне сейчас крикнул: «Обернись, он сзади! У него пистолет!» — я бы только устало пробормотал в ответ: «В очередь».

Очнулся я от неодолимой синевы, которую никак не мог опознать, пока наконец мой взгляд не сфокусировался. Прямо передо мной стоял Коди в новенькой форме младшей дружины волчат-бойскаутов. Я сел (движение отдалось в голове ударом гонга) и посмотрел на него.

— Ого… Какой у тебя вид официальный.

— Вид глупый, — буркнул он. — Шорты.

Я пригляделся повнимательнее: синяя рубашка, шорты, на шее галстуком повязана косынка, — чего уж так цепляться именно к шортам?

— И что? Ты все время в шортах ходишь.

— Форменные шорты! — сообщил Коди, возмущенный наглым посягательством на последние рубежи человеческого достоинства.

— Форменные шорты много кто носит, — возразил я, пытаясь найти подходящий пример.

— Кто? — Коди взглянул на меня с сомнением.

— Ну, э… почтальон!.. — Я запнулся от детского взгляда, гораздо более выразительного, чем любые слова. — И еще… британские солдаты в Индии носили шорты.

Он все так же молча смотрел на меня, как будто я ужасным образом его подвел в критический момент.

Более убедительных примеров я придумать не успел, потому что в комнату ворвалась Рита.

— Ох, Коди, ты его не разбудил?! Приветик, Декстер, мы ходили за покупками, купили Коди все для скаутов, а шорты ему не нравятся, хотя Эстор… Господи Боже, что у тебя с головой?! — выпалила она на одном дыхании: две октавы и восемь разных эмоций махом.

— Ничего, — ответил я. — Кость не задета, рана поверхностная.

Мне всегда хотелось когда-нибудь это сказать, хоть я не очень-то понимаю смысла выражения. Разве бывают раны подкожные? Все равно они все поверхностные, даже если кость задета…

Во всяком случае, Рита отреагировала именно так, как нужно: устроила целое представление — принялась обо мне заботиться, шуганула Коди и Эстор из комнаты, притащила лед, плед и чашку чаю, а потом бросилась ко мне на диван и потребовала подробнейшего отчета о том, что же случилось с моей бедненькой головкой. Я рассказал ей все ужасные подробности происшествия (умолчал лишь об одной-двух деталях, не имеющих большого значения, вроде того, что я делал в доме перед взрывом, от которого чуть не погиб) и со смятением заметил, как глаза жены округляются, наполняются слезами, переполняются и слезы заливают все ее лицо. Вообще довольно лестно думать, что какая-то черепная ссадина способна вызвать у моей жены подобное водоизвержение; с другой стороны, я даже растерялся и не знал, как мне следует реагировать.

К счастью для моей актерской репутации (я ведь тот еще знаток системы Станиславского!), Рита не оставила мне на этот счет никаких сомнений.

— Ты лежи и отдыхай! — воскликнула она. — Когда такой удар по голове, то нужен отдых и покой. Я тебе сейчас бульон сварю.

Я не знал, что бульон помогает при сотрясении мозга, но Рита действовала очень уверенно. Она осторожно погладила меня по голове и легонько поцеловала место ушиба, потом сорвалась с дивана, побежала на кухню, и оттуда сразу же послышался приглушенный звон посуды, вскоре сменившийся ароматами чеснока, лука, а после и курицы. Я провалился в полусон, в котором даже болезненное покалывание в голове казалось каким-то далеким, убаюкивающим и почти приятным. Интересно, стала бы Рита носить мне бульон в тюрьму? Интересно, стал бы Вайссу кто-нибудь носить бульон? Надеюсь, что нет — этот тип мне активно не нравился, и никакого бульона он, конечно же, не заслуживал.

У дивана вдруг возникла Эстор, прервав мой полусон.

— Мама говорит, ты голову ушиб?

— Да, верно, — подтвердил я.

— Можно посмотреть? — попросила она.

Тронутый ее заботой, я пригнул голову к девочке, показывая место ушиба и остатки запекшейся крови на волосах.

— На вид не так ужасно, — проговорила она с некоторым разочарованием.

— Ничего ужасного и не случилось.

— Значит, ты не умрешь? — вежливо поинтересовалась она.

— Пока нет, — сказал я. — Пока ты домашнее задание не сделаешь.

Она кивнула, кинула взгляд в сторону кухни и призналась:

— Ненавижу математику!

И удалилась из комнаты — надо полагать, затем чтобы в который раз в этом убедиться.

А я еще немного подремал. Потом бульон был готов; не могу с уверенностью утверждать, что он полезен от черепных ран, однако и вреда он мне явно не нанес. Я, наверное, уже говорил, что на кухне Рита способна творить чудеса, недоступные простым смертным? В общем, после того как съел большущую тарелку куриного бульона, я был склонен дать этому миру еще один, последний, шанс. Жена все время хлопотала надо мной, и хотя обычно мне такая суета вообще-то не слишком нравится, сейчас она даже успокаивала, поэтому я не особо сопротивлялся, пока Рита взбивала подушки, смачивала мне лоб прохладным полотенцем и массировала шею.

Вечер пролетел быстро, и совсем скоро Коди и Эстор зашли тихонько пожелать мне спокойной ночи. Рита увела детей спать, а я поковылял в ванную чистить зубы. Энергично орудуя щеткой, я случайно поймал собственное отражение в зеркале над раковиной.

Волосы торчат дыбом во все стороны, на скуле ссадина, глаза, обычно веселые и пустые, ввалились.

Именно такие фотографии фигурируют в полицейских досье — персонаж еще не окончательно протрезвел после недавнего ареста и только пытается вспомнить, чего же он натворил и куда теперь попал. Надеюсь, это не знамение грядущих перемен…

Хотя в тот вечер я не делал ничего сложнее лежания на диване в полудреме, сейчас я буквально засыпал на ходу, а чистка зубов лишила меня последних сил. Тем не менее я самостоятельно проделал весь путь до кровати и упал на подушки, надеясь тихонько уплыть в царство сна и ни о чем не волноваться до утра.

К несчастью, у Риты имелись свои планы.

Сначала в детской стих приглушенный шепот вечерней молитвы, потом я услышал Ритины шаги в ванной, журчание воды… и уже совсем было заснул, но тут простыни зашуршали и в постели появилось нечто с очень сильным ароматом орхидей.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Рита.

— Гораздо лучше, — ответил я, признавая ее заслуги. — Бульон очень помог.

— Хорошо, — шепнула она, укладываясь головой мне на грудь.

Сначала она просто так лежала, а я никак не мог заснуть от тяжести ее головы, потом ритм ее дыхания изменился, сделался прерывистым, и я догадался, что она плачет.

Мало что в этом мире способно поставить меня в тупик так, как женские слезы. Я понимаю, что обязан что-то сделать, как-то успокоить плачущую даму, сокрушить всякого дракона, вызвавшего этот приступ слез… И в то же время по своему довольно ограниченному опыту общения с женщинами я знаю, что их слезы всегда не вовремя и всегда вызваны совершенно не тем, чем кажется, и, следовательно, способов обращения с ними совсем мало, и все они удивительно глупые, вроде поглаживания по голове и успокоительного бормотания «тише, тише» в надежде, что рано или поздно она сама расскажет, в чем дело.

Однако Декстер — командный игрок, поэтому я обнял жену за плечи, положил свою ладонь ей на затылок и стал гладить.

— Все хорошо, — сказал я, и, как бы глупо это ни звучало, по-моему, это гораздо лучше слов «тише, тише».

По законам жанра, Рита ответила совершенно непредсказуемым образом.

— Я не могу тебя потерять!

Я никоим образом не намеревался теряться и с радостью бы ей об этом сообщил, но жена разошлась не на шутку: она содрогалась в беззвучных рыданиях и заливала мою грудь ручьями соленых слез.

— Ох, Декстер! Что со мной будет, если я и тебя потеряю?

Это «и» каким-то образом ввело меня в компанию нежданных и неведомых незнакомцев — надо полагать, тех людей, которых Рита неосторожно растеряла до меня, хотя она никак не объясняла мне, ни кто они, ни почему я оказался в их числе. Может быть, она имела в виду своего первого мужа, наркомана, который давал волю рукам и измывался над ней и детьми, кулаками загоняя их в идеальную семейную жизнь? Сейчас он в тюрьме, и я совершенно согласен, что «потеряться» таким образом весьма плохо.

Или некие другие «потеряшки» также ускользнули сквозь щели Ритиной жизни, смылись дождями потерь?

И вдруг (похоже, мысли Рите в голову транслировали с корабля-носителя откуда-то с орбиты за Плутоном) жена скользнула головой по моей груди, ниже, к животу, еще ниже… по-прежнему всхлипывая, вы понимаете?!

— Лежи-лежи, — просопела она. — После сотрясения нельзя напрягаться.

Как я и говорил, заранее не угадаешь, чем закончатся женские слезы.

Глава 24

Я проснулся среди ночи с мыслью: что ему нужно?! Не понимаю, почему я раньше об этом не подумал или почему такой вопрос возник именно теперь, когда я уютно спал рядом с тихонько посапывающей Ритой. Так или иначе, вопрос мирно покачивался на волнах озера Декстер и требовал ответа.

Голова по-прежнему была тяжелая, словно набитая влажным песком, и первые несколько минут я был не в состоянии ничего предпринять, лишь повторял мысленно: что ему нужно?

Что нужно Вайссу? Он ведь не просто подкармливает собственного Пассажира. Мой-то не выказывал ни грамма сочувствия ни Вайссу, ни его рукоделию, хотя обычно я симпатизировал иному Присутствию.

К тому же его подход, тот факт, что он начал с уже мертвых тел (пока не убил Дойча), свидетельствовал: ему нужно нечто совсем иное.

Но что? Он снимал тела на видео. Снимал на видео, как люди смотрят на тела. А затем снял на видео то, как развлекаюсь я сам. Уникальные кадры, согласен, однако цель?.. В чем тут радость? Я ее не видел, а значит, и не мог влезть в голову Вайссу, понять, чего он хочет. У меня никогда не возникало подобных трудностей с нормальными, уравновешенными психопатами, которые убивали потому, что должны были убивать, и испытывали простое искреннее удовольствие. Я хорошо их понимал. С Вайссом у меня не было ни единой точки соприкосновения, никакой основы для сопереживания, а посему я понятия не имел, куда он проследует или что сделает дальше.

Я лежал в постели, размышляя… или пытаясь размышлять, потому что флагман Декстер никак не мог набрать крейсерскую скорость. Ничего путного в голову не приходило. Коултер вышел на охоту — за мной. Сальгеро тоже, разумеется, а Доукс вообще никогда не прекращал меня преследовать. Дебора по-прежнему в коме.

Из хорошего: Рита приготовила очень вкусный бульон. Она действительно относилась ко мне замечательно и заслуживала большего, хотя сама считала, что у нее все хорошо: и я, и дети, и недавняя поездка в Париж… Но хотя все это, конечно, и правда хорошо, моя жена даже близко не представляла истинную ситуацию. Она жила как мама-козочка в волчьей стае, а члены стаи заранее облизывались, выжидая, когда козочка отвернется. Декстер, Коди и Эстор были чудовищами. А Париж… конечно, там все говорили по-французски, однако в Париже имелось собственное уникальное чудовище, как показал нам наш чудесный поход в художественную галерею. «Нога Дженнифер». Чрезвычайно интересно; после стольких лет полевой работы я еще способен чему-то удивляться и в связи с этим теперь испытывал определенные теплые чувства к Парижу.

Со всеми этими ногами Дженнифер, эксцентричным поведением Риты и тем, что вытворял Вайсс, жизнь в последнее время стала полна сюрпризов, и все они вели меня к одной мысли: люди и впрямь заслуживают того, что с ними приключается.

Данное соображение очень меня успокоило, и вскоре я опять погрузился в сон.

На следующее утро в голове значительно прояснилось — то ли благодаря Ритиным заботам, то ли в силу моего естественного бодрого метаболизма, сам не знаю. Во всяком случае, я вскочил с кровати, чувствуя, что полностью функциональный мощный мозг опять к моим услугам.

Впрочем, не обошлось без ложки дегтя: ведь любой работоспособный мозг, осознав, что оказался в ситуации, подобной моей теперешней, немедленно послал бы мощный импульс запаниковать, схватить чемодан и бежать за границу. Но даже при полностью включившихся умственных способностях я не мог придумать, за какой границей удастся спрятаться от моих напастей.

Впрочем, жизнь дает нам слишком мало выбора, да и выбирать-то можно только из всяких гадостей, поэтому я отправился на работу, намереваясь выследить Вайсса и даже не отдыхать, пока не достану его. Я по-прежнему не понимал, что он делает, однако это не помешает мне его найти. Напротив, Декстер — помесь ищейки и бульдога, и если уж он взял след, то не собьется.

Я приехал в управление чуть раньше положенного и успел ухватить чашку кофе, который на вкус был даже похож на кофе. Я взял чашку с собой к столу, уселся за компьютер и приступил к работе. Или, если говорить точнее, уставился в монитор, пытаясь выдумать некий правильный ход. Я ведь уже использовал большую часть ниточек и зашел в тупик, полный смертельных опасностей (причем не из тех, что способны доставить мне удовольствие). Вайсс по-прежнему был на шаг впереди меня. И хотя я считал, что мой мозг снова полностью функционален, никаких подсказок он мне не подкинул.

Я попытался упорядочить известные мне факты, но обнаружил, что упорядочивать почти нечего. Где Вайсс? Не знаю, да где угодно! Что он будет делать дальше? Не знаю, практически что угодно! Что ему нужно? Мы уже всю голову сломали, гадая об этом прошлой ночью, и сидение в кабинете не принесло никаких новых открытий.

Я испробовал все возможные запросы в Интернете и пересмотрел любимый ролик на YouTube гораздо больше раз, чем допускает скромность.

Где-то вдалеке, на вершине заснеженной горы посреди туманного небосвода мозга Декстера, взметнулся и затрепетал сигнальный флажок. Я вгляделся в даль, пытаясь распознать сигнал, и наконец увидел: «Пять!»

Прекрасная цифра. Я попытался вспомнить, считается ли такое число простым, но обнаружил, что не помню даже определения простых чисел. Зато вдруг вспомнил, чем оно важное, даже если и не простое.

У Вайсса на YouTube было пять роликов — по одному на каждый из разложенных по городу украшенных трупов, один про развлечения Декстера и еще один, который я так и не успел посмотреть, потому что явился Винс и утащил меня работать. Вряд ли это еще одна рекламная миниатюра про «Новый Майами» с телом Дойча в главной роли, потому что Вайсс что-то снимал, когда я приехал на место преступления. Значит, там другое. И хотя я вообще-то не рассчитывал узнать из фильма, как найти Вайсса, что-то я почти наверняка узнаю, если посмотрю.

Я схватился за мышку и торопливо загрузил YouTube, нашел искомую страничку. Ничего не поменялось, все те же огненные буквы на оранжевом фоне.

И с правой стороны — пять иконок, аккуратная галерея видеороликов.

Под пятым номером, самым последним, никакого кадра не было. Я переместил курсор на размытую черноту и кликнул. Экран слева направо прочертила толстая белая линия, грянули фанфары… звук до странности знакомый. И лицо: Дончевич, всклокоченный, улыбается, — а за кадром голос нараспев: «Я расскажу вам историю…»

Совсем как в детских фильмах.

На меня хлынула отвратительно бодрая музыка, а голос за кадром разливался соловьем: «Жил-был юноша по имени Алекс, одинокий, скучающий, ищущий перемен». Слева от счастливой физиономии Дончевича появились первые три изукрашенных трупа. Он взглянул на них и улыбнулся; трупы улыбались ему в ответ благодаря приклеенным к лицам пластиковым маскам.

Экран снова прочертила белая линия, и сказка продолжилась. «Жил-был юноша по имени Брэндон, никому не мешал». В центр выплыло мужское лицо. Вайсс? Около тридцати, как и Дончевичу, но никаких улыбок.

«Эти юноши жили вместе, пока однажды Брэндон не остался один».

В правой части экрана возникли три небольшие «иконки» — видеофрагменты, темные и размытые, но знакомые, почти как музыка: три кадра из фильма о развлечениях Декстера.

На первом: тело Дончевича брошено в ванную. На втором: рука Декстера замахивается пилой; на третьем: пила опускается на Дончевича. Все три — короткие, буквально на две секунды, закольцованные отрывки, бесконечные повторения под музыкальный аккомпанемент.

Вайсс по-прежнему смотрел из центра экрана, а голос за кадром распевал: «Но когда-нибудь, однажды, Брэндон Вайсс его поймает; обещаю, не спасет его удача! Тебе от меня не уйти! Потому что я из-за тебя сошел с ума!» Музыка звенела, голос заливался: «Сошел с ума! Сошел с ума! Когда ты убил Алекса, я сошел с ума!» А потом лицо Вайсса расплылось, заполнило собой весь экран, и он сказал: «Я любил Алекса, а ты забрал его у меня, хотя мы только-только начинали. Забавно вышло, знаешь? Это ведь он все твердил, что не нужно нам никого убивать, а я-то думал, так получится… реалистичней. Так, кажется, говорят?» Вайсс коротко и зло хохотнул, затем продолжил: «Именно Алекс придумал выкрасть тела из морга, чтобы не пришлось никого убивать. Но когда ты отнял его у меня, ты уничтожил то единственное, что удерживало меня от убийства».

Он на миг уставился прямо в камеру. А потом так тихо прошептал: «Спасибо тебе. Ты прав. Это весело. Я тоже так буду делать». И экран погас.

Когда я был гораздо моложе, мне казалось несправедливым, что я неспособен на человеческие эмоции. Я видел огромную преграду между собой и остальным человечеством, стену из чувств. Одним из тех чувств была вина — по сути, самое обыденное человеческое переживание. И теперь, осознав, что Вайсс обвиняет меня в том, что это я освободил в нем убийцу, я также осознал, что мне следовало бы почувствовать хоть какую-то свою вину, но, к счастью, ничего такого не почувствовал.

Вместо вины я испытывал облегчение — потому что понял, чего он хочет. Меня. Он не сказал об этом прямо, но подразумевал: «Следующий — ты и твои близкие». А вслед за облегчением пришло холодное осознание безотлагательной необходимости действовать. Темный Пассажир уловил в голосе Вайсса вызов и отвечал ему тем же, неспешно разминая внутри меня свои темные когти.

И в этом тоже было облегчение. До сих пор Пассажир сохранял молчание, ему было совершенно нечего сказать по поводу позаимствованных в морге тел, пускай даже их задекорировали под садовую мебель или фруктовые корзины. Однако теперь возникла угроза, другой хищник вынюхивал нас по следу, угрожал захватить уже помеченную нами территорию. Мы не могли допустить подобного вызова. Вайсс официально уведомил нас… и теперь наконец-то Пассажир очнулся ото сна и точит зубы. Мы будем готовы.

Впрочем, готовы к чему? Вайсс, конечно, не сбежит, это совершенно исключено. Тогда что же он станет делать?

Пассажир шепнул мне ответ, вполне очевидный, но очень точный, потому что мы и сами поступили бы так же. Ведь Вайсс мне признался: «Я любил Алекса, а ты его у меня отнял…» Значит, он нападет на тех, кто мне близок. И даже подсказал мне, на кого, когда оставил фотографию на трупе Дойча. Коди либо Эстор — потому что это ударит по мне точно так же, как я ударил по нему…

Главный вопрос: как именно он это сделает? И ответ казался вполне очевидным. До сих пор Вайсс действовал напролом (куда уж больше, после взрыва дома?). Очевидно, враг быстро сделает следующий шаг. И поскольку мне было известно, что он за мной следит, оставалось только предполагать, что он выяснил мой распорядок дня — и распорядок дня детей. Они окажутся в наиболее уязвимом положении, когда Рита приедет за ними после уроков: из школьной безопасности они попадут прямиком в хаос Майами. Я в это время буду далеко, на работе; Вайсс, безусловно, сумеет побороть довольно хрупкую и ни о чем не подозревающую женщину и схватит по крайней мере одного ребенка.

Итак, мне следовало первым занять боевую позицию, раньше Вайсса, и дождаться, когда он появится. Простой план — и рискованный, если я в чем-то ошибся. Но Пассажир согласно шипел мне на ухо, а он-то ошибается редко, поэтому я принял решение уйти сегодня с работы пораньше, с обеда, занять позицию у начальной школы и перехватить Вайсса.

Как только я собрался с духом и изготовился к решающему броску, метя прямо в яремную вену приближающегося врага, зазвонил телефон.

— Здорово, парень! — воскликнул Чатски. — Она очнулась и зовет тебя.

Глава 25

Дебору перевели из отделения интенсивной терапии. В первый миг, войдя в ее пустую палату, я испытал смятение и замешательство. Сколько раз в кино такое видел! Вот персонаж смотрит на пустую больничную койку… значит, тот, кто здесь лежал, скончался! Но если бы Дебс умерла, Чатски обязательно бы мне сказал… В общем, я просто вернулся в приемный покой. Пришлось подождать, пока женщина в регистратуре проделывала какие-то таинственные и невероятно медленные действия в компьютере, говорила по телефону и болтала с ошивающимися поблизости медсестрами. Та атмосфера с трудом контролируемой паники, что царила в реанимации, здесь совершенно рассеялась, сменилась каким-то маниакальным интересом к телефонным разговорам и маникюру. В конце концов женщина за стойкой признала весьма незначительную вероятность того, что Дебору следует поискать в палате 235, на втором этаже. Это показалось мне настолько логичным, что я даже поблагодарил дамочку в регистратуре и поплелся на поиски нужной палаты.

В самом деле, Дебора была на втором этаже, рядом с палатой 233. В мире все было в полном порядке, и именно с этим чувством я зашел внутрь.

Дебора сидела, опираясь на подушки, а Чатски пристроился на краешке ее кровати. Вокруг Деборы по-прежнему высились впечатляющие нагромождения медицинских приборов, но на сей раз при моем появлении сестра приоткрыла один глаз и посмотрела на меня, сумев даже изобразить в мой адрес скромную полуулыбку.

— Ты жива, жива! — Я попытался ненавязчиво пошутить. Взял себе стул и сел к кровати.

— Деке, — хрипло прошептала Дебора и снова попыталась улыбнуться. Получилось еще хуже, чем в первый раз, поэтому она перестала стараться, закрыла глаза и даже как-то осела в снежной глубине подушек.

— Она пока слаба, — сказал мне Чатски.

— Сам вижу, — отозвался я.

— Ты… это… ее не напрягай, и все такое. Врач не велел.

Может, Чатски боится, что я с ней стану в волейбол играть? В общем, я просто кивнул ему и потрепал Дебору по руке.

— Как хорошо, что ты опять с нами. Мы переживали.

— Знаю, — слабо выдохнула она, прикрыла веки и стала прерывисто дышать, разомкнув губы, а Чатски наклонился и всунул ей в рот кусочек льда.

— Тише, — сказал он. — Не нужно пока говорить.

Дебс проглотила лед и хмуро зыркнула на Чатски.

— Я в норме, — заявила она (что было, разумеется, некоторым преувеличением).

Лед вроде чуточку помог, и голос моей сестры уже не был так похож на скрип напильника по рассохшейся деревяшке.

— Декстер, — позвала она неожиданно гулко, словно крикнула в церкви. К моему величайшему изумлению, я заметил слезинку в уголке ее глаза (а ведь она не плакала при мне лет с двенадцати). Слезинка скатилась по щеке на подушку и впиталась в ткань. — Вот дерьмо. Чувствую себя такой…

Рука — та, которую не держал Чатски, — слегка задрожала.

— Еще бы! — заявил я. — Ты ведь почти умерла.

Она полежала с минуту молча, с закрытыми глазами, а потом проговорила очень тихо:

— Я больше не хочу…

Мы с Чатски переглянулись, он пожал плечами.

— Что не хочешь, Дебс? — спросил я.

— В полиции…

Когда до меня наконец дошло, что сестра больше не хочет быть копом, я изумился так, будто луна вдруг вздумала уйти на пенсию.

— Дебора!

— Какой смысл… — прошептала она. — Попасть сюда… зачем?

Дебс открыла глаза, посмотрела прямо на меня и чуть заметно покачала головой.

— Зачем? — повторила она.

— Это твоя работа, — высказался я. Признаю: не самое уместное замечание, — но лучше в данных обстоятельствах ничего не придумалось; к тому же вряд ли ей сейчас хотелось слушать про Правду, Справедливость и «Американский образ жизни».

Очевидно, про работу Деборе слышать тоже не хотелось, потому что она лишь взглянула на меня, отвернулась и снова закрыла глаза.

— Дерьмо…

— Ну, хватит на сегодня! — раздался громкий энергичный голос с густым багамским акцентом. — Джентльменам пора уходить.

Полная и очень жизнерадостная медсестра принялась выпроваживать нас из палаты.

— Даме нужно отдыхать, а вы тут пристаете и мешаете! — говорила она. Ее акцент мне так понравился, что я даже не сразу понял, что нас выгоняют.

— Я только что приехал! — возмутился я.

Медсестра встала прямо передо мной и скрестила руки на груди.

— Значит, на парковке сэкономите! Пора, пора! — заявила она, оборачиваясь к Чатски. — Ну же, джентльмены! Пора обоим!

— И мне?! — поразился он.

— И вам! — Она погрозила ему пухлым пальчиком. — Вы и так уже давно сидите.

— Но мне нужно остаться! — уперся он.

— Нет, вам нужно уходить, — возразила медсестра. — Доктор говорит, ей следует отдохнуть. Одной.

— Идите, — прошептала Дебс.

Чатски обиженно уставился на нее.

— Все будет нормально, — сказала она. — Идите.

Чатски переводил взгляд с нее на медсестру и обратно.

— Ладно, — наконец произнес он. Нагнулся и поцеловал мою сестру в щеку, и она не возражала. Потом Чатски встал и воззрился на меня, изогнув бровь. — Пошли, парень. Похоже, нас выгоняют.

И мы ушли, а медсестра принялась лупить и взбивать подушки на постели больной, как будто они в чем-то провинились.

Чатски повел меня по коридору к лифту и, пока мы ждали кабины, признался:

— Я немного дергаюсь.

Он сердито потыкал в кнопку «вниз».

— Ты что? — удивился я. — Из-за… повреждения мозга?

В ушах у меня до сих пор звенело заявление Деборы о том, что она хочет все бросить, и это было настолько не похоже на мою сестру, что я тоже немного беспокоился. Меня по-прежнему преследовал ужасный образ: безмозглая Дебора пускает слюни в коляске, а Декстер кормит ее кашкой с ложечки…

Чатски покачал головой:

— Не совсем… Скорее из-за психологических последствий…

— В каком смысле?

Он скривился.

— Не знаю… Может, это просто из-за травмы. Но она какая-то… плаксивая. Дерганая. Понимаешь, самане своя.

Меня никогда не пыряли ножом, я не истекал кровью и не припоминаю, чтобы читал про то, как люди обычно себя чувствуют в схожих обстоятельствах, но мне казалось, что вести себя при этом плаксиво и дергано — достаточно объяснимо. Вот только я не успел придумать, как потактичнее сообщить это Чатски, потому что двери лифта разъехались и Чатски ринулся внутрь. Я вошел вслед за ним. Двери захлопнулись. Он продолжал:

— Она меня даже не сразу узнала! Глаза открыла…

— Ничего удивительного, — заявил я. — После комы…

— Посмотрела прямо на меня, — продолжал он, не обращая на мои слова внимания. — И понимаешь… как будто испугалась! Типа: «Кто ты? Где я?»

Честно говоря, последний год или около того я и сам задавался теми же вопросами, однако сейчас говорить об этом едва ли уместно. Поэтому я просто ответил:

— Полагаю, нужно время…

— Кто я?! — повторил он, очевидно, не слыша меня. — Я с ней сидел постоянно, ни разу не отходил больше чем на пять минут!..

Лифт пискнул, сообщая нам о том, что мы приехали, и Чатски тупо уставился на мигающую цифру.

— А она меня не узнает!

Двери разъехались; Чатски не шелохнулся.

— Приехали, — напомнил я, пытаясь вернуть его в реальность.

— Ладно, давай кофе выпьем. — Он безучастно вышел из лифта, едва не растолкав трех мужчин в зеленых халатах, а я потащился следом.

Чатски привел меня в небольшое кафе в подвальном этаже и умудрился довольно быстро добыть две чашки кофе, ни с кем не подравшись и не разругавшись. Я почувствовал некоторое над ним превосходство — мой спутник явно вырос не в Майами. Сели за крошечный столик в самом углу кафетерия.

Чатски смотрел вдаль не моргая, не выказывая никаких чувств.

Говорить было не о чем, и следующие несколько минут прошли в неловком молчании. Наконец он выпалил:

— А вдруг она меня теперь не любит?!

Я всегда стремился к скромности, особенно в том, что касается признания моих собственных талантов; мне очень хорошо известно, что я специалист буквально в одной или двух областях, причем советы несчастным влюбленным в их число определенно не входят. И раз уж мне не понять любви как таковой, не слишком честно ожидать от меня реплик на тему ее возможной утраты.

Тем не менее хоть как-то отреагировать было нужно. Я поборол искушение заявить, что не понимаю, за что она его и раныие-то любила, а покопался в собственных запасах клише и выудил следующее:

— Конечно, любит! Просто слишком много на нее навалилось.

Чатски пару секунд рассматривал меня, ожидая продолжения, которого не последовало. Тогда он отвел взгляд и уткнулся в кофе.

— Может, ты и прав.

— И не сомневайся! Подожди, пока она поправится. Все будет хорошо!

Молния меня при этих словах не поразила, так что, надо полагать, все правильно.

Мы допили кофе в тишине. Чатски мрачно размышлял о том, что он больше не любим, а Декстер с беспокойством посматривал на часы. Приближался полдень, пора выдвигаться на позицию, в засаду на Вайсса. Не расположенный к общению, я осушил свою чашку и собрался уходить.

— Я попозже заеду.

Чатски только кивнул и с несчастным видом отхлебнул кофе.

— Пока, парень, — пробормотал он. — До встречи.

Глава 26

Застройщики района «Золотые озера» смело пошли наперекор неписаному закону Майами о жилищном строительстве: хотя в названии значилось слово «озера», в районе и впрямь имелось несколько озер, включая то, что граничило с дальней школьной площадкой. Честно говоря, особо «золотым» оно мне не показалось, однако никто бы не стал отрицать, что это и в самом деле озеро или по меньшей мере большой пруд. Впрочем, я хорошо осознавал, насколько трудно продавать дома в месте с названием «Зеленоватый пруд», так что, пожалуй, застройщики все же соображали, что делают, — кстати, тоже вопреки обыкновению.

В «Золотые озера» я приехал задолго до окончания школьных уроков и несколько раз объехал район по периметру, пытаясь засечь укрытие Вайсса. Тщетно. С восточной стороны дорога заканчивалась там, где озеро буквально обрывалось у школьного забора. Сам забор — высокая решетчатая ограда вокруг всей территории школы, даже со стороны озера (на всякий случай — вдруг, знаете, враждебная лягушка попытается проникнуть на игровую площадку). В дальней части поля в ограде имелись ворота, однако и они были надежно заперты на большущий висячий замок с цепью.

Помимо этого, на территорию школы можно было попасть только через главный вход, защищенный будкой охранника и припаркованной рядом с ней полицейской машиной. Только попробуйте проникнуть в школу во время занятий — вас непременно остановит или коп, или охранник. Попытаетесь прорваться, когда привозят и увозят детей, — учителя, родители и патрульные сделают вашу попытку проникновения в школу весьма затруднительной и рискованной.

Итак, очевидно: Вайсс должен прибыть на место дислокации заранее.

А мне требовалось сообразить, куда именно. Я пораскинул мозгами на предмет Черных Мыслей и еще раз медленно объехал участок по периметру. Если бы ученика школы собирался похитить я, как бы я это делал?

Во-первых, караулил бы на входе или на выходе, поскольку сама школа днем усиленно охраняется. Следовательно, у главного входа… почему, собственно, там и сосредоточена охрана, — все, от дежурного полицейского до злобного учителя труда.

Конечно, если бы можно было каким-то образом оказаться внутри, за забором, и нанести удар в то время, пока охрана следит за главным входом, тогда все было бы гораздо проще. Но для этого необходимо преодолеть забор, причем в таком месте, где никто не заметит, или там, где в школу можно проникнуть так быстро, что уже не важно, заметят вас или нет.

Единственное слабое место — возле пруда. Между водоемом и забором — сосны и заросли кустарника, но слишком далеко от самой школы. Через забор не перелезть, по полю не перебежать — все на виду.

Я отогнал машину на боковую улочку, к югу от школы, припарковался и стал думать. Все мои хитроумные рассуждения вели к тому, что Вайсс попытается напасть на детей именно здесь, сегодня днем. Но как? Я сидел и разглядывал школу со своего места, остро чувствуя, что где-то поблизости Вайсс занят тем же. Не станет же он просто ломиться через забор, надеясь на удачу? Он наблюдает, примечает все подробности; у него будет план. А у меня осталось около получаса на то, чтобы разгадать этот план и найти способ ему противодействовать.

Что-то слева привлекло мое внимание, и я повернул голову.

Белый фургон подъехал к забору и припарковался у ворот с висячим замком; из фургона вышел некто в желто-зеленой рубашке и кепке такого же цвета, с чемоданчиком инструментов в руках — фигура очень заметная, даже с такого расстояния. Человек подошел к воротам, опустил чемоданчик на землю, присел на корточки и стал возиться с цепью.

Конечно! Лучший способ проникнуть незаметно — стать очевидно заметным. Я всего лишь часть пейзажа; я здесь всегда. Я просто чиню забор, можете на меня даже не смотреть, ха-ха.

Я завел машину и медленно поехал вдоль периметра, посматривая на ярко-зеленое пятно; внутри у меня расправлялись холодные крылья. Есть! Именно там, где я предполагал. Конечно, я не могу просто подъехать к нему и выскочить из машины — нужно приближаться с осторожностью, предполагая, что Вайссу знакома моя машина, ведь он наверняка смотрит в оба и предвидит появление Декстера.

Осторожней, нужно все продумать; не рассчитывай напрасно, что темные крылья пронесут тебя сквозь все препятствия. Смотри внимательно, примечай все и вся: например, Вайсс стоит спиной к фургону, а фургон припаркован боком, носом к забору, перегораживая вид со стороны пруда.

Очевидно, с той стороны ему ничто не угрожает…

А следовательно, как раз оттуда-то и должен появиться Декстер.

Двигаясь очень медленно, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимания, я развернул машину и поехал к южным спортплощадкам. Доехал до конца забора, где дорога заканчивалась и начинался пруд. Припарковался у самого края, перед металлической оградой, невидимый для Вайсса у запертых висячим замком ворот; вылез из машины. Быстро прошел по тропинке вдоль озера, мимо забора, и поспешил вперед.

Вдалеке, в здании школы, прозвенел звонок. На сегодня уроки закончились; сейчас Вайсс должен сделать свой ход. Он все еще возился с замком и цепью. Болтореза или чего-нибудь такого же крупного видно не было, ему понадобится несколько минут на то, чтобы вскрыть или сломать замок. Попав же внутрь, он мог бы преспокойненько пройтись вдоль забора, делая вид, что изучает звенья ограды.

Я осторожно перешагнул какую-то груду мусора (пивные банки, пластиковые лимонадные бутылки, куриные кости и другие, менее приятные вещи) и оказался у забора; на секунду помешкал у самого крайнего дерева, убедился, что Вайсс все еще там, до сих пор возится с замком. Самого его мне было не видно, фургон мешался, но ворота по-прежнему были закрыты. Я сделал глубокий вдох, втянул тьму, пропустил ее сквозь себя, а потом шагнул на яркое солнце.

Двинулся вправо, почти бегом, чтобы зайти со спины. Тихо, осторожно, ощущая, как вокруг меня расправляются темные крылья, я преодолел расстояние до фургона, обошел его сзади, увидел скорчившуюся у ворот фигуру… и застыл.

Он обернулся через плечо:

— Чего надо?

Мужчина лет пятидесяти, чернокожий, и совершенно очевидно — не Вайсс.

— Ох… — пробормотал я со своей всегдашней находчивостью. — Здрасте.

— Чертовы мальцы в замок налили клею, — сообщил он, снова отворачиваясь к воротам.

— Ну надо же, — вежливо отозвался я.

Впрочем, я так и не узнал продолжения этой истории, потому что вдалеке за полем, на улице со стороны центрального входа раздались гудки автомобилей, скрип металла о металл. А еще, гораздо ближе, буквально в самой моей голове, какой-то голос прошипел: «Придурок!» И, даже не задумавшись, откуда я знаю, что это именно Вайсс протаранил автомобиль Риты, я перемахнул через забор и бегом помчался через игровые площадки.

— Эй! — закричал мне вслед слесарь, но на этот раз я отбросил всю свою вежливость и не стал дожидаться его расспросов.

Разумеется, Вайсс не стал бы взламывать замок — ему это ни к чему. Конечно, ему незачем было проникать в школу и пытаться перехитрить или опередить десятки усталых учителей и сотни диких детей. Ему нужно было только поджидать снаружи, в потоке машин, подобно акуле, барражирующей у края рифа…

Я бежал со всех ног. Поле было какое-то неровное, но трава на нем короткая, аккуратно подстриженная, и я сумел развить приличную скорость. Уже даже начал поздравлять себя с тем, что великолепно бегу… но потом поднял взгляд от земли, желая посмотреть, что творится впереди. Плохая идея: я сразу споткнулся и с восхитительной скоростью рухнул лицом вниз. Сгруппировался в комок, перекатился через голову в настоящем полуторном сальто и плюхнулся задницей на что-то мягкое.

Тут же подскочил, снова бросился бежать, слегка прихрамывая из-за растянутой лодыжки (а в голове мелькали образы: огромный муравейник, раздавленный человеческой бомбой — мной).

Уже близко; испуганные, встревоженные голоса с дороги, затем вопль боли. Ничего не видно, лишь столпотворение машин, скопление людей, пытающихся разглядеть нечто на дороге. Я вышел через калитку в заборе и оказался у центрального въезда в школу. Здесь пришлось замедлиться, протискиваться сквозь толпы детей, учителей и родителей, запрудивших выход из школы, но я прорвался максимально быстро и выскочил на проезжую часть. Последние 150 футов, и я выбежал туда, где все движение замерло, застыло вокруг двух машин, столкнувшихся в ужасной аварии. Одна машина — бронзовая «хонда» Вайсса. Вторая — Риты.

Самого Вайсса видно не было. Рита сидела у капота, одна рука вцепилась в Коди, другая — в Эстор. Они были живы и невредимы; я замедлил бег и подошел к ним шагом.

— Декстер, ты откуда?

— Я был поблизости… Ай!

Мое «ай» объяснялось не внезапной вспышкой сообразительности: это сотни муравьев, очевидно, наползших на меня, когда я упал, вдруг впились в мою спину, одновременно, словно повинуясь некоему телепатическому сигналу.

— С вами все нормально? — выдохнул я, лихорадочно стаскивая с себя через голову рубашку.

Все трое уставились на меня с некоторым раздражением и тревогой.

— Ты что? — удивилась Эстор. — Ты же снял рубашку прямо посреди дороги!

— Муравьи, — объяснил я. — Вся спина в муравьях.

И стал хлестать себя по плечам рубашкой.

— В нас кто-то врезался, — проговорила Рита. — И хотел схватить детей!

— Да, знаю, — отозвался я, изгибаясь настоящим кренделем в попытке избавиться от муравьев.

— В каком это смысле — знаешь? — изумилась Рита.

— Он скрылся, — произнес кто-то сзади. — Быстро бегает.

Я изогнулся в муравьино-убивательном порыве и увидел копа — запыхавшегося, очевидно, от погони за Вайссом. Довольно молодой парень, спортивного вида, на груди значок с фамилией: Лир. Он запнулся и уставился на меня.

— Приятель, тут нельзя раздеваться!

— Муравьи, — пояснил я. — Рита, помоги, пожалуйста!

— Вы его знаете? — спросил коп Риту.

— Это мой муж, — сообщила она, выпустила детей (не слишком охотно) и принялась хлопать меня по спине.

— Ну ладно, — сказал Лир. — В общем, негодяй сбежал. Умчался к рынку… Я сообщил, объявят план «Перехват», но… Надо признаться, он ого-го бегает, с карандашом-то в ноге!

— Это я воткнул, — сообщил Коди со странной и такой редкой для себя улыбкой.

— А я ему между ног треснула! — добавила Эстор.

Дети были так довольны, так горды собой, да и сам я, честно говоря, очень за них порадовался. Вайсс пошел на худшее — а они все равно его обошли, мои маленькие хищники! Даже стало не так больно из-за муравьев. Впрочем, учитывая, что Рита лупила меня и по муравьям, и по ужаленным местам, болело везде сразу.

— Настоящие скауты у вас растут! — похвалил офицер Лир, посматривая на Коди и Эстор с несколько обеспокоенным выражением.

— Только Коди, — поправила его Эстор. — А ведь он пока всего на одном занятии был!

Офицер Лир разинул рот, не нашелся что сказать и закрыл его. Потом повернулся ко мне:

— Эвакуатор уже едет. И «скорая» — пускай врачи их посмотрят.

— Мы в порядке, — заявила Эстор.

— Наверное, — продолжал Лир, — вы хотите побыть с семьей. Не против, если я пока движение восстановлю?

— Да-да, так будет правильно, — согласился я.

Лир вопросительно посмотрел на Риту, и она кивнула:

— Конечно.

— Хорошо. Полагаю, позднее вас опросят федералы — ну, насчет попытки похищения.

— О Господи, — пролепетала Рита, как будто только после его слов сообразив, что произошло.

— Мне кажется, это какой-нибудь чокнутый, — с надеждой предположил я. В конце концов и так проблем хоть отбавляй, не хватало еще, чтобы ФБР совало нос в мою семейную жизнь.

Лир посмотрел на меня очень сурово.

— Похищение! — повторил он. — Ваших детей пытались похитить! — Затем повернулся к Рите и помахал у нее перед носом пальцем. — Обязательно дождитесь «скорую»! — Снова перевел взгляд на меня и проговорил безо всякого выражения: — А вы лучше оденьтесь, хорошо?

Потом отошел от нас и принялся размахивать руками, пытаясь восстановить автомобильное движение.

— Кажется, все, — сообщила Рита, в последний раз треснув меня по спине. — Давай сюда рубашку.

Взяла, энергично встряхнула ее и снова вручила мне.

— Вот, надень-ка!

Хотя я не представляю, отчего в Майами все вдруг помешались на борьбе с частичной обнаженкой, я надел рубашку, предварительно осмотрев ее на предмет зазевавшихся муравьев.

Когда я просунул голову в воротник и снова выглянул на белый свет, Рита уже опять вцепилась в Коди и Эстор.

— Декстер, — пролепетала она. — Ты сказал… откуда ты… не понимаю… Как ты здесь оказался?

Я не знал, какой минимум информации ее удовлетворит, и, к несчастью, не мог просто схватиться за голову и застонать… похоже, тот фокус исчерпал себя еще вчера.

Как вам объясненьице: мы с Пассажиром решили, что Вайсс попробует напасть на детей, потому что на его месте мы бы поступили именно так? Вряд ли жена это правильно воспримет. Поэтому я решил испробовать сильно разбавленную версию правды.

— Это, э… тот, кто дом вчера взорвал. У меня было предчувствие, что он опять попытается.

Рита в недоумении подняла глаза.

— Ну, понимаешь, украсть детей, чтобы мне навредить…

— Ты ведь даже не настоящий полицейский! — В ее голосе прозвучало подлинное возмущение, как будто Вайсс своими действиями покусился на самое главное правило. — Зачем ты ему?!

Хороший вопрос, особенно с учетом того, что в ее мире (и, строго говоря, в моем мире тоже) обычным лаборантам кровная месть не грозит.

— Думаю, из-за Деборы, — сказал я. В конце концов, она-то настоящий полицейский, и к тому же здесь ее нет и возражать некому. — Она за ним охотилась, когда ее ранили, и я тоже с ней был.

— И что, теперь он на моих детей охотится?! — изумилась Рита. — Потому что Дебора хотела его арестовать?!

— Преступный мозг, — сообщил я. — Нам их логику не понять.

Хотя мне-то как раз его логика была понятна. В данный момент преступный мозг размышлял о том, что могло бы обнаружиться в машине у Вайсса. Этот тип не рассчитывал бежать… есть вероятность, что в машине у него отыщется какой-то ключ, указание, куда он отправится и что сделает дальше. Больше того, там может быть какой-нибудь ужасный намек на меня, указующий окровавленный перст. Надо немедленно осмотреть его машину, пока Лир занят, а остальные копы еще не подъехали.

Рита все еще выжидающе смотрела на меня, и я сказал:

— Он чокнутый! Мы, наверное, никогда не поймем, что он думал. — Это ее почти убедило, так что, руководствуясь мыслью о том, что лучшая защита — скорейшее отступление, я кивнул на машину Вайсса. — Вдруг там что-то важное осталось. Пока эвакуатор едет…

С этими словами я обогнул машину Риты и оказался у распахнутой двери автомобиля Вайсса.

Спереди — обычный мусор, как в любой машине. На полу валяются обертки от жевательной резинки, бутылка воды на сиденье, пригоршня монеток в пепельнице — для платных шоссе. Никаких мясницких ножей, разделочных пил или бомб — вообще ничего интересного. Я уже хотел залезть внутрь и проверить бардачок, как вдруг заметил большой блокнот на заднем сиденье. Альбом для эскизов, как у художников, а из него торчат несколько вырванных страниц, и все это перетянуто широкой резинкой. Чей-то голос в Камере Обскура Декстера воскликнул: «Бинго!»

Я вылез и попробовал открыть заднюю дверцу машины. Застряла, не открывается из-за удара о Ритин автомобиль. Тогда я забрался коленками на переднее сиденье, ухватил блокнот и потянул к себе. Поблизости взвыла сирена; я быстро шагнул прочь от машины Вайсса и подошел к Рите, прижимая блокнот к груди.

— Что это? — спросила она.

— Не знаю, — сказал я. — Посмотрим?

И, ничего такого плохого не думая, снял резинку.

Вырванная страничка вылетела из блокнота и опустилась на асфальт. Эстор тут же схватила ее.

— Как похож на тебя!

— Не может быть! — воскликнул я, вытягивая у нее из рук листок.

Может, может. Отличный рисунок: нарисован некто по пояс, в этакой героической позе, вроде Рэмбо, с огромным окровавленным ножом в руках.

Никаких сомнений: на рисунке был я.

Глава 27

Мне довелось любоваться этим восхитительным сходством с самим собой всего лишь пару секунд, потому что дальше все случилось разом. Коди сказал:

— Клево!

Рита попросила:

— Дай посмотреть!

И, самое замечательное, — приехала «скорая». Все смешалось, и в воцарившейся суете мне удалось засунуть свой портрет в блокнот, а мое маленькое семейство отвлечь на врачей, для краткого, но тщательного осмотра. Хотя медикам очень не хотелось этого признавать, им все-таки не удалось обнаружить ни оторванных конечностей, ни разбитых лбов, ни даже внутренних органов всмятку, так что в конце концов Риту и детей пришлось отпустить с миром.

Повреждения у Ритиного автомобиля были в основном поверхностные: разбита фара, помято крыло, — и я усадил все семейство в машину. Обычно Рита завозила детей в группу продленного дня и возвращалась на работу, однако существует неписаное правило, по которому, если на вас с детьми напал маньяк, на работу можно не ехать, поэтому жена решила отвезти их домой — отдыхать от случившегося. Поскольку Вайсс по-прежнему был на свободе, мы решили, что и мне стоит к ним присоединиться, в качестве защитника. Так что они тронулись, а я помахал им на прощание и устало поплелся к своей машине.

Нога болела, муравьиные укусы на спине жгло от пота; в попытке отвлечься от болезненных ощущений я достал блокнот Вайсса и стал на ходу просматривать.

Первый шок от созерцания собственного портрета уже прошел, но мне было необходимо выяснить, что все это значит и куда может завести Вайсса. Я не сомневался, что это не просто каракули, которые преступник царапал, болтая по телефону. В конце концов, кому бы он стал звонить? Его любовник Дончевич мертв, а милого друга Уимбла он прикончил самолично. К тому же все, что Вайсс до сих пор выделывал, указывало на какую-то очень конкретную цель — цель, без достижения которой я, вне всякого сомнения, мог бы очень легко обойтись.

Итак, я снова стал разглядывать картинку самого себя. Достаточно идеализированное изображение, надо полагать… что-то не припомню у себя на животе так хорошо очерченных кубиков пресса. А общее впечатление всепоглощающей и радостной угрозы? Хотя, быть может, и верно подмечено, но я-то усиленно старался этого не показывать. Впрочем, надо признать, суть художник ухватил…

Я пролистал другие страницы. Любопытные рисунки, и весьма профессиональные, особенно те, на которых был изображен я.

Вряд ли я выгляжу таким величавым, счастливым и жестоким в реальности; наверное, именно в этом и заключается художественный талант. Просматривая остальные картинки, я постепенно начал догадываться, к чему все ведет, и догадки эти, сколь бы лестными ни были, совершенно меня не радовали.

На некоторых страницах имелись эскизы, дополнительные варианты декорирования неопознанных тел, в духе Вайсса.

На одном была изображена женщина с шестью грудями; откуда взялись лишние груди — ни слова. Женщина красовалась в стрингах и яркой шляпке с перьями — в стиле парижского кабаре «Мулен Руж».

Следующая страничка представляла собой лист бумаги размером с конверт, просто вложенный в переплет меж остальных страниц. Я развернул: расписание кубинской авиакомпании «Кубана», компьютерная распечатка рейсов из Гаваны в Мехико. Приложено к рисунку, изображающему мужчину с веслом и в соломенной шляпе. Картинка перечеркнута жирной линией, а рядом крупными красивыми буквами надпись: «Беженец!» Я засунул распечатку с рейсами обратно и перелистнул страницу. На следующем рисунке был человек с огромной дырой в животе, нафаршированной сигарами и бутылями рома.

Но гораздо более интересными (мне по крайней мере!) казались те художественные серии, центральным персонажем в которых был Добродушный Душегуб Декстер. Собственные портреты влекли меня сильнее, чем картинки с выпотрошенными незнакомцами, — есть нечто бесконечно завлекательное в рассматривании собственных изображений, найденных в блокноте психопата. Во всяком случае, именно эта, заключительная, серия просто дух захватывала. А если Вайсс действительно реализует свои задумки, «дух вон» получится в буквальном смысле, окончательно и бесповоротно.

Потому что эти картинки, с мельчайшими подробностями, были срисованы с той памятной видеосъемки, сделанной во время моих занятий с Дончевичем. Только на некоторых кадрах Вайсс слегка изменил угол обзора, так что стало видно лицо.

Мое лицо.

Словно желая подчеркнуть угрозу, Вайсс приписал под этими рисунками: «Фотошоп» — и даже подчеркнул для убедительности. Я не слишком большой спец в современных видеотехнологиях, но, как и любой другой, способен сложить два и два. «Фотошоп» — программа для обработки изображений, при помощи которой картинку можно менять, вставлять новые элементы и т. д. Наверняка с той же легкостью подобное проделывают и с видеорядом. Я отлично знал, что съемок Вайссу хватит аж на несколько его никчемных жизней: съемок меня, и Коди, и толпы зевак на месте преступлений, и лишь Темному Пассажиру ведомо, чего еще.

Выходит, он намерен так отредактировать съемки того, чем я занимался с Дончевичем, чтобы стало видно лицо. Насколько я успел изучить Вайсса или по крайней мере его авторские работы, этим он не ограничится: украсит несколькими кадрами какую-нибудь свою декорацию — и мне конец. И все из-за несчастного часа, пока я резвился с его любименьким Дончевичем.

Разумеется, рисунки отображают правду. Но разве честно — вставить мою физиономию в картинку уже постфактум? К сожалению, постфактум или нет, этого будет достаточно, чтобы спровоцировать поток очень неудобных вопросов.

В конце меня ждал сущий кошмар. Злобно скалящийся Декстер, размахивающий пилой… проекция той памятной видеосъемки на фасад величественного здания… а внизу, у ног героя, живописно разложено с полдюжины трупов, декорированных всякими штуками из прошлого репертуара Вайсса. Все это в обрамлении королевских пальм — мощная картина тропической и художественной красоты! Впору даже всплакнуть, если бы не моя скромность.

Очень логично, очень по-вайссовски — воспользоваться отснятым материалом, слегка подредактировать, добавить moi[27] в качестве звезды и спроецировать на какое-нибудь широко известное здание, дабы широкая общественность увидела Дикого Декстера за работой. Бросить меня акулам и вместе с тем устроить художественное шоу. Превосходное решение!

Я дошел наконец до машины, уселся на водительское сиденье и еще раз пролистал блокнот. Конечно, не исключено, что я вижу лишь эскизы, фантазии в карандаше на бумаге, которые никогда не будут показаны публике. Но ведь началось-то все с того, что Вайсс и Дончевич устраивали выставки тел, разница только в размахе… да еще в том факте, что за последние несколько дней Декстер каким-то образом сделался художественным проектом Вайсса. Мона Декстер. Декстер Великолепный, колосс, попирающий мир, с горой трупов у ног! В цвете и специально для вечерних новостей! Ой, мамочка, кто там такой большой и красивый, с кровавой пилой? Как же, деточка, ведь это Декстер Морган, тот ужасный человек, которого совсем недавно арестовали. Мама, но почему он улыбается? Любит свою работу, деточка! Запомни этот урок: работа должна приносить радость.

В колледже я выучился тому, что цивилизацию оценивают по созданному ей искусству. Довольно лестно думать, что, в случае успеха Вайсса, грядущие поколения будут оборачиваться на двадцать первый век и поверять его достижения моим портретом.

Подобный вариант бессмертия всегда казался мне довольно привлекательным, однако именно в данном приглашении к вечной славе содержалось и несколько минусов. Во-первых, я слишком скромен, а во-вторых, возникнут определенные сложности, когда люди увидят, что я такое. Люди вроде Коултера и Сальгеро. А они обязательно увидят, если видеоролик со мной в главной роли и горой трупов у моих ног покажут на стене какого-нибудь известного здания. Вообще-то чудесная мысль, однако непременно последуют всякие вопросы и совсем скоро главным блюдом дня будет крем-суп из Декстера, с любовью сваренный на электрическом стуле и поданный прямо на первой полосе «Майами гералд».

А я пока еще не готов стать живой иконой искусства двадцать первого века. С величайшим разочарованием вынужден отклонить данную честь.

Но как?

Вопрос справедливый! Картинки показали мне, что Вайсс хочет сделать… однако ничего не сообщили о том, на какой стадии находятся его планы, когда он собирается их выполнить или хотя бы где.

Нет, погодите-ка минутку: вообще-то где — он показал. Я снова пролистал блокнот до последней страницы, той, на которой все это красочное безумие изображалось в мельчайших подробностях. Здание, послужившее экраном для видеосюжета, было тщательно прорисовано и казалось знакомым: пальмы в два ряда, я их уже где-то видел раньше! Там, где даже сам когда-то был…

Я уставился на картинку. Был, точно, причем в не столь отдаленном прошлом. За год до нашей свадьбы?

Проговорив слово «свадьба», я вдруг вспомнил! Года полтора назад. Ритина подруга с работы, Анна, выходила замуж. Свадьбу устроили ужасно дорогую — мы с Ритой ходили на прием в безумно пышный старый отель, «Брейкере» в Палм-Бич. В блокноте, без сомнений, изображен фасад того отеля.

Отлично! Теперь я точно знаю, где Вайсс собирается установить свою величественную Декстер-раму. И что дальше?

Не сидеть же у отеля днем и ночью следующие три месяца, выжидая, когда появится Вайсс с первой партией тел!.. Ничего не предпринимать я также позволить себе не мог. Рано или поздно он либо устроит свое представление, либо… либо это очередная ловушка, чтобы заманить меня в Палм-Бич, пока Вайсс занят чем-то совершенно другим где-нибудь в округе Дейд, в другом конце штата.

Чушь! Неужели он, получив карандашом в бедро и маленьким кулачком между ног, собрался бежать в голубые дали, позабыв про свои картинки? Нет, план у него именно такой, к лучшему или худшему (уж для моей-то репутации, конечно, к худшему). Итак, оставался последний вопрос: когда? И единственный ответ, который пришел мне в голову, состоял в следующем: скоро. Вот только этому «скоро» не хватало определенности.

Однако иного пути просто не было: придется взять на работе небольшой отпуск и залечь у отеля. То есть оставить Риту и детей одних. Огромный риск, но этот риск стоит свеч, если я помешаю Вайссу показать мой портрет на фасаде отеля «Брейкере».

Ладно, так и поступлю. Когда Вайсс появится в Палм-Бич, я буду его ждать.

Я еще один, последний раз взглянул на прекрасный рисунок из Комикса про Декстера, однако не успел погрузиться в транс самовосхищения, потому что возле меня остановилась чужая машина и оттуда кто-то вышел. Коултер.

Глава 28

Детектив Коултер остановился и посмотрел на меня, вернулся на водительское сиденье и на какое-то время скрылся из виду.

Я воспользовался моментом, чтобы запихнуть блокнот под сиденье, а Коултер снова вылез и обошел свою машину сзади, на этот раз с двухлитровой бутылкой лимонада «Маунтин Дью».

— Тебя не было в участке…

— Не было, — согласился я. В конце концов, я здесь.

— Ну вот, у нас там вызов по радио, говорят — твоя жена, я — бегом к тебе в кабинет! — Он пожал плечами. — А тебя нет. Ты уже и так здесь, верно?

Он не ждал ответа — и хорошо, потому что отвечать мне было нечего.

Коултер хлебнул лимонада, утерся и проговорил:

— Та же самая школа, где прикончили скаутского вожатого?

— Верно.

— И ты уже здесь был, когда все случилось? — Он постарался изобразить искреннее удивление. — А как же так вышло, а?

Если я сообщу Коултеру, что у меня бывают предчувствия, вряд ли он бросится ко мне с поздравлениями. Поэтому, в очередной раз задействовав свой легендарный мозг, я выдал:

— Решил приехать неожиданно, сюрприз для Риты и детей.

Коултер согласно покивал, словно объяснение вышло очень правдоподобное.

— Сюрприз… Похоже, кое-кто тебя опередил.

— Да, — осторожно согласился я. — Очень похоже.

Он снова присосался к бутыли, но рот вытирать не стал, а лишь отвернулся от меня и уставился вдаль, в сторону шоссе — эвакуатор как раз поволок прочь машину Вайсса.

— Есть соображения, кто напал на твою жену и детей? — не оборачиваясь, поинтересовался Коултер.

— Нет. Наверное, просто… ну… случайность.

— Ха! — Он наконец повернулся ко мне. — Случайность! Кто бы мог подумать! Та же школа, где прикончили вожатого. И ты здесь опять же… Какая еще случайность? Ты серьезно?

— Я… я… почему нет?

Я всю жизнь тренировался и способен очень естественно изображать удивление, но Коултер стоял на своем.

— Этот тип, Дончик… — начал он.

— Дончевич, — поправил я.

— Да черт с ним… Похоже, он исчез. Ты что-нибудь об этом знаешь?

— А мне-то откуда знать?! — Я изо всех сил постарался сделать изумленное лицо.

— Не явился в суд, наплевал на залог, бросил своего бойфренда и исчез. С чего вдруг?

— Понятия не имею.

— Ты много читаешь, Декстер?

Как-то нехорошо он меня назвал, по фамилии, словно обращался к подозреваемому.

— Читаю? Э… да нет, не особенно. А что?

— А я люблю читать, — сообщил Коултер. И буквально рванул с места в карьер: — «Первый раз — случайность, второй раз — совпадение. Третий — вражеский акт».

— Чего-чего?

— Это из «Голдфингера». Там, где он говорит Джеймсу Бонду: мол, в третий раз уж никакая не случайность. — Коултер хлюпнул лимонадом и вытер губы. — Обожаю эту книгу. Наверное, раза три или четыре перечитывал.

— Я не читал, — вежливо отозвался я.

Он продолжил:

— Ну вот смотри: ты сейчас тут. А еще в том доме, который взорвался. Это уже два раза. И что прикажешь мне думать — совпадение?

— А что же еще? — сказал я.

Он посмотрел на меня не моргая, потом снова сделал глоток из бутылки.

— Не знаю. Зато знаю, что сказал бы тебе Голдфингер, случись это в третий раз.

— Ну, будем надеяться, третьего не случится, — заверил я со всей искренностью.

— Да уж… — Коултер кивнул, заткнул указательным пальцем горлышко бутылки и отлепился от капота. — Еще как будем надеяться, черт возьми.

Отвернулся, снова обошел свою машину, сел за руль и уехал.

Будь я настоящим исследователем человеческих слабостей, наверняка искренне порадовался бы, обнаружив новые глубины личности детектива Коултера. Надо же, Коултер — знаток и поклонник словесности! Однако радость открытия меркла, поскольку мне было совершенно все равно, как Коултер проводит свое свободное время, лишь бы от меня подальше. Едва, можно сказать, я избавился от сержанта Доукса, извечно выслеживавшего Декстера, как пожалуйста — ему на смену Коултер! Можно подумать, на меня охотится какая-то зловещая тибетская секта «Против Декстера»: стоит только предыдущему ламе-декстероненавистнику умереть, как ему на смену рождается следующий.

Впрочем, я вот-вот стану главным произведением искусства нашего века, а это на данный момент проблема гораздо более насущная. Я сел в машину, завел двигатель и поехал домой.

Мне пришлось несколько минут стучать в дверь, потому что Рита надумала запереться изнутри на цепочку. Еще повезло, что не стала баррикадироваться диваном и холодильником…

Должно быть, потому, что ей диван понадобился для другого: она села на него, свернулась клубочком и крепко-накрепко прижала к себе детей, по одному ребенку с каждой стороны, а потом, впустив меня внутрь (не очень охотно, кстати), заняла такое же положение и надежно обхватила детей за плечи.

У Коди и Эстор на лицах были практически одинаковые выражения скучающего недовольства. Очевидно, вместе ежиться от ужаса в гостиной не казалось им достойным семейным времяпрепровождением.

— Ты так долго!

— Нужно было с детективом поговорить, — объяснил я.

— Ты же понимаешь, мы переживали!

— Мы не переживали! — Эстор возмущенно закатила глаза.

— Я хочу сказать, что этот человек сейчас может быть где угодно! — продолжала Рита. — Прямо здесь, за домом!

И хотя никто из нас на самом деле так не думал (даже Рита!), мы все вчетвером машинально взглянули на вход. К счастью, там никого не было, по крайней мере насколько можно судить по закрытой и запертой двери.

— Пожалуйста, Декстер! — воскликнула Рита, и я буквально носом учуял запах страха в ее голосе. — Пожалуйста… что это… почему?.. Я не могу… — Она безотчетно всплеснула руками, затем уронила ладони на колени. — Это должно прекратиться… Прекрати это!

Я и сам хотел бы в первую очередь того же самого — «прекратить это» (при помощи, между прочим, любимого способа), но не раньше, чем поймаю Вайсса. И уже было погрузился в радостные мечтания, когда в дверь позвонили.

Риту аж подбросило на диване, и она еще сильнее прижала к себе детей.

— Боже мой, кто это?!

Уж точно не бродячий мормон-проповедник! Но я не стал этого говорить, сказал только:

— Я открою. — И пошел к двери. Заглянул в глазок (просто на всякий случай, а то мормоны такие пронырливые бывают!), но увидел нечто гораздо более жуткое.

На пороге стоял сержант Доукс, сжимая в руке серебристую машинку, которая теперь за него говорила, а рядом с ним стояла женщина средних лет, с резкими чертами лица, в сером костюме. Даже отсутствие фетровой шляпы не помешало мне признать в ней представительницу тех самых «федералов».

Разглядывая посетителей и размышляя, сколько неприятностей они могут мне принести, я задумался: а может, не открывать? Притвориться, что нас нет дома? Пустое… Чем быстрее убегаешь от неприятностей, тем скорее они тебя настигают. Если не впустить сержанта Доукса с его новой приятельницей сейчас, они наверняка вскоре вернутся с ордером. С этими грустными мыслями я постарался изобразить на лице соответствующее ситуации удивление и открыл дверь.

— Быстро! Сукин! Сын! — жизнерадостно изрек искусственный баритон Доукса, когда сержант трижды ткнул своей клешней в серебристые клавиши.

Дама из ФБР предостерегающе положила руку ему на плечо, а сама обратилась ко мне:

— Мистер Морган? Разрешите войти? — Она терпеливо подождала, пока я изучил ее удостоверение: и впрямь спецагент Бренда Рехт из ФБР. — Сержант Доукс предложил проводить меня к вам.

Как мило с его стороны.

— Конечно, входите! — пригласил я, а потом добавил, в порыве счастливого вдохновения, которое иногда так вовремя на меня находит: — Хотя дети после пережитого потрясения могут испугаться сержанта Доукса. Пусть лучше он подождет тут.

— Сукин! Сын! — радостно выкрикнул Доукс.

— И лексикон для детей неподходящий, — пробормотал я.

Спецагент Рехт взглянула на Доукса. Как представительнице ФБР, ей не полагалось ничего бояться, даже киборга Доукса.

— Конечно! Подождете здесь, сержант?

Доукс смерил меня долгим взглядом, и я почти услышал злобный вопль его собственного Пассажира. Потом он поднял свою металлическую лапищу, взглянул на клавиатуру и ткнул в одно из заранее запрограммированных предложений.

— Я за тобой слежу, мерзавец! — сообщил мне жизнерадостный голос.

— Ладно. Только следи отсюда, хорошо?

Я кивком пригласил агента Рехт в дом и, когда гостья протиснулась мимо Доукса внутрь, закрыл за ней дверь.

— По-моему, вы ему не нравитесь, — заметила спецагент Рехт.

Надо же, какая внимательная.

— Боюсь, он винит меня в том, что с ним приключилось. — В определенном смысле это правда, хотя он меня терпеть не мог задолго до того, как лишился рук, ног и языка.

Она прошла к дивану, где Рита прижимала к себе Коди и Эстор, и снова показала свое удостоверение.

— Миссис Морган? Я спецагент Рехт, ФБР. Можно задать вам несколько вопросов?

— ФБР? — переспросила Рита таким виноватым голосом, как будто сидела на украденных облигациях. — Но что… зачем… да, конечно.

— У вас пистолет есть? — поинтересовалась Эстор.

Рехт покосилась на девочку с какой-то нерешительной нежностью и подтвердила:

— Есть.

— В людей стреляете?

— Только если приходится, — ответила Рехт и осмотрелась в поисках кресла. — Позвольте, я присяду?

— Ох! — воскликнула Рита. — Простите, простите! Я только… да, конечно, присаживайтесь!

Рехт села на краешек кресла, посмотрела на меня, потом обратилась к Рите.

— Расскажите мне, что случилось. — Рита замялась, и гостья подсказала: — Вы посадили детей в машину, выехали на шоссе…

— Он… он просто из ниоткуда возник! — выпалила Рита.

— Бум, — тихонько вставил Коди, и я с удивлением взглянул на него.

Мальчик чуть улыбался, и это снова меня встревожило. Рита смятенно обернулась к нему, потом продолжила:

— Он в нас въехал! И пока я… я все еще… а он… он дернул дверцу и схватил детей!

— Я ему между ног врезала, — встряла Эстор. — А Коди карандаш в него воткнул!

Коди хмуро посмотрел на сестру.

— Сначала я, — поправил он.

— Какая разница, — отмахнулась Эстор.

Рехт посмотрела на детей с некоторым изумлением:

— Вы молодцы.

— А потом он полицейского увидел и сбежал, — сказала Эстор, и Рита кивнула.

— А как вы там оказались, мистер Морган? — Агент внезапно повернулась ко мне.

Конечно, я понимал, что она это спросит, но до сих пор не придумал ничего правдоподобного. Прежнее заявление о сюрпризе для Риты не произвело впечатления даже на Коултера, а спецагент Рехт казалась значительно проницательней. Она выжидающе смотрела на меня, секунды тикали… Нужно что-то сказать, срочно!

— Э-э… — промямлил я. — Не знаю, слышали ли вы про мои неприятности…

Будь моя воля, я бы никому не стал показывать запись своей беседы со спецагентом Брендой Рехт. Она, похоже, не поверила, что я поехал домой пораньше потому, что почувствовал себя плохо, а в школу зарулил по дороге, так как уроки как раз закончились. И немудрено.

Даму из ФБР, кажется, не устроило и мое предположение о том, что на Риту с детьми напал случайный маньяк, обезумевший от пробок, дорожного движения и переизбытка кубинского кофе.

Впрочем, в конце концов она поняла, что иного ответа не добьется. Встала с кресла и как-то так задумчиво окинула меня взглядом.

— Хорошо, мистер Морган. Кое-что здесь не совсем складывается, но что — вы мне, конечно, не скажете.

— А что говорить? — отозвался я, быть может, с чрезмерной скромностью. — Такое сплошь и рядом по всему Майами.

— Да-да, — сказала она. — Плохо только, что все это «сплошь и рядом» отчего-то вокруг вас сосредоточено.

Я исхитрился не сказать ей: «Если бы вы только знали…» — и проводил гостью к выходу.

— Несколько дней здесь будет дежурить полицейский, для вашей безопасности, — произнесла она.

Как раз при этих словах я распахнул дверь, за которой обнаружился сержант Доукс, практически в той же самой позе, в какой мы его оставили, — злобно вытаращившись на вход. Я тепло попрощался с обоими посетителями и, захлопывая дверь, успел заметить немигающий взгляд Доукса.

Внимание ФБР Риту нисколько не успокоило. Она по-прежнему прижимала к себе детей и разговаривала односложными эмоциональными восклицаниями. В общем, я немного посидел со всем семейством на диване, пока Коди и Эстор не изъерзались. Тогда Рита сдалась, поставила для детей фильм, а сама пошла в кухню, где занялась альтернативной терапией — стала греметь кастрюлями и сковородками, а я удалился в специальную комнатушку, которую жена прозвала «кабинетом Декстера».

Список недружественных мне лиц значительно вырос: Доукс, Коултер, Сальгеро и вот теперь ФБР.

И, конечно же, сам Вайсс. По-прежнему на свободе, по-прежнему охотится за мной и жаждет мести. Попытается ли он снова напасть на детей? Выскочит ли к ним, хромой, из тени? Может, на сей раз он наденет непробиваемые штаны с бронированной ширинкой? Если так, то мне придется все время быть рядом с детьми — вот только это не лучший способ изловить Вайсса, особенно если он попробует устроить что-то новенькое.

А если он намерен убить меня, то мне опасно находиться рядом с Коди и Эстор — судя по тому, так он взорвал дом, его явно не заботит возможный сопутствующий ущерб.

Как же быть? Больше всего я хотел защитить детей. Какое странное прозрение — оказывается, их безопасность заботит меня не менее сильно, чем сохранение моей тайны. Это не сочеталось с тем, как я себя воспринимал, с тем образом, который тщательно для себя выстроил. Конечно, выслеживать хищников, охотящихся за детьми, всегда доставляло мне особое удовольствие, но я ни разу не задумывался почему. Разумеется, я выполню свой долг перед Коди и Эстор — как их приемный отец и, что гораздо важнее, как их проводник по Пути Гарри. Но оттого, что одна только мысль о попытке причинить им вред заставляла меня трястись над детьми, словно курицу над яйцами, было как-то неуютно.

Необходимость остановить Вайсса приобрела совершенно новый смысл. Я теперь был Папочка Декстер, я обязан сделать это еще и ради малышей, а не только для себя самого, и от переживаний за них я испытывал прилив чего-то опасно похожего на эмоции.

Хорошо. Значит, мне надо предугадать следующий ход Вайсса.

Я достал блокнот и еще раз пролистал рисунки, быть может, подсознательно надеясь заметить что-то такое, что раньше пропустил: к примеру, его новый адрес или даже предсмертную записку. Увы, ничего неожиданного в блокноте не нашлось, а новизна впечатлений притупилась и уже не было так приятно рассматривать собственные портреты. Мне, наверное, даже Мона Лиза с моим собственным лицом не понравилась бы, а тут-то была отнюдь не Мона Лиза. Так, случайные наброски, а на последней странице — просто мешанина изображений, без сколько-нибудь глубокого проникновения в мою душу.

Конечно, врагу важнее было раскрыть меня, чем создать великое произведение искусства… или нет? Я запнулся и стал разглядывать более проработанные рисунки — те, на которых изображались и другие объекты. Рисунки недотягивали до подлинной оригинальности и казались довольно безжизненными…

Если совсем начистоту, мои портреты мог бы с тем же успехом изобразить и какой-нибудь талантливый старшеклассник. Даже если их показывать в огромном увеличении, на фасаде гостиницы «Брейкере», все равно и близко не похоже на то, что мы недавно повидали в Париже… Конечно, в экспозиции «Нога Дженнифер» тоже использовались любительские видеосъемки, но при этом главным было добиться реакции зрителей, а не…

На секунду в мозгах Декстера повисла мертвая тишина, тишина такая густая, что заглушила все остальное. А потом она рассеялась, обнаружив мелкую, но визгливую мартышку мысли.

Реакция зрителей.

Если главное для художника — реакция зрителей, то качество работы не имеет особого значения, ему важно шокировать. Он постарается запечатлеть их реакцию — например, на видеопленке. Или даже наймет специалиста, профессионала, ну, скажем, Кеннета Уимбла.

А потом Вайсс, вместо того чтобы воровать трупы для своих развлечений, сам стал убивать. Уимбл начал ныть, и тогда Вайсс взорвал его в собственном доме, одновременно попытавшись уничтожить и незаменимого меня.

Но Вайсс все равно продолжал снимать на камеру, даже без помощи профессионала, потому что затеял все именно для этого. Ему хотелось видеть, как люди смотрят на плоды его рук. Хотелось все сильней и сильней, а тут подвернулся скаутский вожатый, потом — Уимбл и покушение на меня. Но главное-то было — снять реакцию на видео.

Неудивительно, что Темный Пассажир так удивлялся. Сами-то мы практиковали искусство ради искусства, а результаты старались никому не показывать. Вайсс же был иным. Верша месть, он удовлетворился бы и косвенным воздействием — таким, какое мы с Пассажиром и рассматривать бы не стали. Но Вайссу все еще было важно искусство. Он нуждался в своих картинках.

Я взглянул на последнее в блокноте, полноцветное изображение самого себя, спроецированное на фасад «Брейкере». Рисунок удивительно четкий, все детали здания подробно прорисованы. Фасад в форме буквы «П», главный вход в самой середине, а по бокам выдаются в стороны еще два крыла. И широкая аллея, по центру засаженная пальмами в два ряда, — идеальная площадка для скопления пораженных ужасом зрителей. И Вайсс будет здесь же, в толпе, снимая чужие лица на камеру.

Разглядывая рисунок, я вдруг догадался, что враг захочет снять здесь номер, в том крыле здания, что окнами смотрит на фасад, туда, куда он станет проецировать свою картину. Установит в номере камеру вроде тех, с дистанционным управлением, которые использовал прежде, только с хорошим объективом.

Главное — успеть остановить его прежде, чем он все это устроит, остановить, как только он появится в отеле. Выходит, всего-то надо выяснить, на какое число он забронирует себе номер. Ничего сложного — если есть доступ в гостиничную систему бронирования (которого у меня нет) или если бы я знал, как эту систему взломать (чего я не знал). Однако, немного подумав, я кое-что понял.

Я знаком с человеком, который на это способен.

Глава 29

Кайл Чатски сидел напротив меня за тем же самым неудобным столиком в больничном кафетерии. Он безвылазно провел в больнице уже несколько дней, тем не менее был чисто выбрит и одет, похоже, в свежую рубашку. Чатски смотрел на меня через стол, как-то весело ухмыляясь одними губами и слегка прищурившись, хотя глаза при этом были все такие же холодные и внимательные.

— Забавно… Ты хочешь, чтобы я помог тебе взломать систему регистрации в отеле «Брейкере»? Ха! — Он коротко и не слишком убедительно хмыкнул. — А почему ты думаешь, что я это могу?

Что ж, вопрос справедливый. Вообще-то сам Чатски ни о чем таком никогда не говорил, но ненароком собранные крохи информации о моем собеседнике указывали на то, что он является уважаемым членом, так сказать, теневого правительства — того клана людей, не связанных между собой очевидно и намеренно избегающих постороннего внимания, которые служили в различных структурах, обозначаемых простыми буквенными аббревиатурами и более или менее аффилированных с федеральным правительством. И в этом своем качестве Чатски наверняка имеет возможности выяснить, когда Вайсс заселится в гостиницу.

Мешают только некоторые формальности: мне не положено ничего такого знать, а ему не положено признаваться. Чтобы разрешить затруднение, требовалось сразить его чем-то очень важным и срочным. Ничего более важного, нежели близящаяся кончина Декстера, конечно, и быть не может, однако вряд ли Чатски разделит мое мнение. Его, наверное, больше заботят всякие глупости вроде национальной безопасности, мира во всем мире и его собственной, достаточно бестолковой жизни.

Хотя есть шанс, что его может заботить и моя сестрица… по крайней мере нужно попробовать! Итак, нацепив налицо свое самое лучшее выражение мужественной прямоты, я заявил:

— Кайл! Эта сволочь ранила Дебору!

В любом крутом шоу по ТВ этого более чем достаточно, однако Чатски, видимо, ТВ не смотрит. Он лишь вопросительно изогнул бровь:

— И?..

— И… — протянул я, обескураженно силясь вспомнить, что еще обычно говорят в подобных сценах по телику. — И… э… он готов повторить попытку!

На этот раз Чатски изогнул обе брови.

— Ты думаешь, Вайсс снова нападет?

Все шло неправильно, совсем не так, как я рассчитывал. Я-то думал, существует некий Кодекс Людей Действия — стоит мне лишь затронуть вопрос активных действий, намекнуть, что я и сам готов присоединиться «к ним», как Чатски вскочит со стула и мы вместе ринемся в бой. А он только смотрел на меня так, словно я ему клизму предложил.

— Неужели ты не хочешь поймать эту сволочь? — Я подпустил в голос немного отчаяния.

— Это не мое дело, — ответил Чатски. — И не твое, Декстер. Если ты считаешь, что Вайсс поселится в той гостинице, сообщи копам. У них полно профессионалов, его выследят и схватят. А ты у себя один, парень… Пойми меня правильно: дело может оказаться серьезней, чем ты думаешь.

— Копы спросят, откуда я это знаю, — выпалил я и немедленно об этом пожалел.

Чатски тут же зацепился за мою оговорку.

— Ну и откуда ты это знаешь?

Бывают минуты, когда даже Демагогу Декстеру приходится раскрыть одну или две свои карты, — сейчас явно настал тот самый момент. Отбросив врожденные запреты, я выдавил:

— Он меня преследует.

Чатски моргнул.

— Это как?

— Это так, что хочет меня прикончить. Уже два раза пытался!

— И думаешь, снова попробует? В этой гостинице, в «Брейкере»?

— Да.

— Тогда почему бы тебе просто не пересидеть дома?

Скажу без ложного тщеславия: я не привык к тому, что интеллектом блещет собеседник, — но Чатски явно был ведущим в нашем танце, а Декстер отставал на пару па. Я завел разговор, имея в голове отчетливую картину, представляя Чатски бравым воином, способным бить с обеих рук, хотя вместо одной руки у него теперь протез… Все равно, он казался таким… ну, бесхитростным, горячим, плюющим на опасность человеком, который с полуслова ринется в бой, особенно если надо поквитаться со сволочью, ранившей его подлинную любовь, мою сестру Дебору. Я явно просчитался.

Однако оставался насущный вопрос: кто же такой на самом деле Чатски и как мне заручиться его помощью? Можно ли хитростью склонить его на свою сторону? Или надо прибегнуть к беспрецедентному варианту неудобной, непроизносимой правды? Одна только мысль о свершении акта честности заставила меня содрогнуться с головы до ног — это противоречило всему, во что я верил! Но иного выхода я не видел — придется выложить хотя бы кусочек правды.

— Если я останусь дома, Вайсс сделает что-то ужасное. Со мной и, может быть, с детьми.

Чатски покачал головой:

— Ты с большим толком говорил про месть… Как он может что-нибудь тебе сделать, если ты дома, а он в гостинице?

Иногда приходится признать: бывают дни, когда ничто не ладится, — вот как теперь. Я попробовал утешиться мыслью, что еще сказываются последствия сотрясения мозга, но сам себе возразил: оправдание довольно жалкое и к тому же весьма устаревшее. Тогда, чертовски злой, я достал блокнот, который стащил из машины Вайсса, и пролистал страницы до цветного портрета Декстера в Деле на фасаде гостиницы «Брейкере».

— Вот так! Если убить он меня не сможет, то подстроит арест за убийство.

Чатски долго разглядывал рисунок, потом тихо присвистнул.

— Ну и ну… А эти штуки внизу…

— Мертвые тела. Украшенные так же, как в деле, которое расследовала Дебора, когда он ее ранил.

— Зачем ему это? — спросил Чатски.

— Как бы такая форма искусства. Ну то есть он так думает.

— Да, но зачем ему это с тобой делать, парень?

— Помнишь, когда Дебору ранили, арестовали одного типа? Я ему хорошенько наподдал… А это его бойфренд был.

— Был? — зацепился Чатски. — А сейчас он где?

Никогда не видел особого смысла в самоуничижении — в конце концов, жизнь и без моей помощи с этим неплохо справляется, — но если бы я только мог проглотить это слово «был», то с удовольствием прикусил бы себе язык. Тем не менее слово не воробей; и тогда, задействовав жалкие остатки своей сообразительности, я выдал:

— Он не явился в суд, исчез.

— Так Вайсс винит тебя за то, что его любовник сбежал?

— Наверное… — пробормотал я.

Чатски переводил взгляд с меня на рисунок.

— Слушай, парень, я хорошо усвоил, что следует прислушиваться к своим предчувствиям. Мне это всегда помогало, девять раз из десяти. Но тут… не знаю… — Он пожал плечами и поддел ногтем рисунок. — Не слишком притянуто? Впрочем, ты прав в одном: тебе действительно нужна моя помощь. И еще как нужна…

— В каком смысле? — вежливо спросил я.

Чатски шарахнул кулаком по рисунку.

— Это не «Брейкере», а «Националь»! В Гаване. — Заметив, что у Декстера совершенно непотребно отвисла челюсть, он добавил: — Ну, в Гаване, понимаешь? На Кубе!

— Не может быть! Я сам там был! Это точно «Брейкере».

Чатски улыбнулся — неприятно, с видом собственного превосходства (мне бы очень хотелось испробовать такую улыбку самому).

— Ты что, историю прогуливал?

— Это нам не задавали! Вообще ты о чем?

— «Националь» и «Брейкере» строили по одному проекту, из экономии. Они, по сути, идентичны.

— Тогда почему «Националь», а не «Брейкере»?

— Сам смотри! — Чатски ткнул в рисунок. — Видишь, машины старые? Чистая Куба. А вот эту штуку видишь, типа гольф-кара, с пластиковой крышей? Это «коко-такси» — такие ездят только там, а не в какой-нибудь Флориде. И растительность… вот, слева! — Он бросил мой блокнот на стол и склонился ближе. — В общем, так, парень: по-моему, проблема исчерпана!

— Как это? — переспросил я, раздражаясь от его тона и полной бессмыслицы происходящего.

Чатски улыбнулся.

— Американцу слишком сложно туда попасть, — сообщил он. — Вряд ли у него получится.

Монетка упала в прорезь: у Декстера в мозгу загорелась лампочка.

— Вайсс канадец, — заявил я.

— A-а, тогда получится, — неохотно признал Чатски. — Слушай-ка! Ты, может, забыл, что там все… строго? Ну, в смысле… ему такое с рук не спустят? — Он снова ударил кулаком по блокноту. — Только не на Кубе! Копы моментально…

Чатски задумчиво потянулся своим блестящим металлическим крюком к лицу. Едва глаз себе не выколол, но вовремя спохватился.

— Если только…

— Что? — спросил я.

Он чуть качнул головой:

— Вайсс ведь не дурак, верно?

— Ну…

— Значит, он, конечно, знает. Следовательно… — Чатски замолчал на полуслове — очень вежливо! — и выудил откуда-то свой телефон, из тех, знаете, огромных, с увеличенным экраном. Придерживая телефон на столе с помощью крюка, он принялся быстро тыкать пальцем в клавиатуру, бормоча при этом сквозь зубы: «Черт… вот так… ага», — и все такое прочее, весьма осмысленное.

С моего места было видно, что на экране телефона загружена страничка «Гугл».

— Есть! — наконец объявил Чатски.

— Что?

Он улыбнулся, явно довольный собственной сообразительностью.

— Кубинцы обожают устраивать всякие фестивали. Ну, чтобы показать, как у них все классно и свободно. Вот вроде такого!

И подтолкнул свой телефон через стол ко мне.

Я вгляделся в экран и прочел:

— Festival Internacional de Artes Multimedia[28].

— Начинается через три дня, — сообщил мне Чатски. — Что бы они там ни вытворяли, хоть фильмы на стене, хоть что угодно, копам прикажут не мешать. До окончания фестиваля.

— И журналисты съедутся, — проговорил я, — со всего мира. Идеально.

В самом деле, у Вайсса будет отличная возможность подготовить свой кошмарный проект, а затем привлечь столь желанное ему внимание, — просто праздник какой-то! Вот только мне это ничего хорошего не сулило. Тем более что враг понимал: я никак не попаду на Кубу, чтобы его остановить.

— Ладно, — произнес Чатски. — Может, и есть в этом смысл… Но с чего ты взял, что он туда поедет?

К несчастью, справедливый вопрос. Во-первых, так ли уж я сам уверен? Осторожно, стараясь, чтобы Чатски ничего не почувствовал, я молча сверился с Темным Пассажиром. «Уверены ли мы?» — спросил я его.

«О да! — Он осклабился острозубой ухмылкой. — Еще как уверены!»

Ладно, значит, Вайсс отправится на Кубу и продемонстрирует там Декстера. Но мне требовалось нечто более убедительное, чем молчаливая уверенность. А какие у меня доказательства, помимо рисунков, которые, возможно, и в суде не стали бы рассматривать? Конечно, рисунки довольно интересные — к примеру, картинка с шестигрудой женщиной буквально засела у меня в голове…

Я вспомнил этот рисунок, и тут в прорезь звякнула очень большая монета.

Между страниц там лежал еще один листок бумаги. Расписание рейсов из Гаваны в Мехико.

На всякий случай — если придется срочно смываться. Если вы — ну просто гипотетически — только что разбросали несколько странных трупов в окрестностях самой дорогой гостиницы города.

Я полез в блокнот, выудил листок с расписанием и выложил на стол перед Чатски.

— Обязательно поедет!

Чатски взял листок, развернул и прочел:

— Авиакомпания «Кубана».

— Из Гаваны в Мехико, — вставил я. — Чтобы сделать что задумал и смыться по-быстрому.

— Возможно. Да, возможно…

Он склонил голову набок и задумчиво посмотрел на меня:

— Есть у тебя предчувствие?

Если честно, предчувствовал я обычно только приближение обеда. Но ради Чатски я раздвинул границы воcприятия, подключил своего Пассажира и почувствовал, что сомневаться не в чем.

— Поедет, точно, — подтвердил я вслух.

Чатски нахмурился и снова посмотрел на рисунок.

— Да-да… — Он поднял голову, подвинул расписание ко мне и потребовал: — Идем, с Деборой поговорим!

Моя сестра смотрела в окно (хотя с кровати ей, кажется, ничего не было видно), а по телевизору мелькали картинки нереального веселья. Вот только Дебс не обращала внимания на радостную музыку и восторженные вскрики, доносившиеся из телика. На самом деле, если судить исключительно по выражению ее лица, можно было подумать, что она вообще никогда в жизни не веселилась и начинать не собиралась. Когда мы вошли, она равнодушно окинула нас взглядом, узнала и сразу же отвернулась обратно к окну.

— Не в настроении, — прошептал мне Чатски. — Такое иногда случается после ножевых ранений.

Судя по шрамам на его лице и по всему телу, Чатски знал, о чем говорит, так что я лишь кивнул и приблизился к Деборе.

— Привет! — воскликнул я с наигранной жизнерадостностью, которую положено демонстрировать у постели больного.

Она повернула голову: безжизненное лицо, глубокая пустота в глазах — словно отражение ее отца, Гарри. Я уже видел такой взгляд прежде, из синей глубины поднялось воспоминание…

Гарри умирал. Странное для всех нас зрелище — поверженный Супермен. Он ведь должен быть выше человеческих слабостей. Но последние полтора года он умирал, очень медленно, приступами, и вот приблизился к финишной черте. Он лежал в хосписе, и медсестра задумала ему помочь. Она специально стала вкалывать все больше обезболивающего, доводя до смертельной дозировки, и впитывала умирание Гарри, наслаждалась тем, как он тает. Отец догадался и рассказал мне. О, счастье! Какое блаженство! Гарри разрешил мне сделать эту медсестру своей первой человеческой игрушкой, первой жертвой, которую я увлек с собой на Темную Игровую Площадку.

И я это сделал. Мне досталось несколько часов чуда, открытий и восторга, прежде чем Первая Медсестра повторила путь всего тленного. Наутро я отправился с отчетом в хоспис, к Гарри, переполненный алмазной темнотой от случившегося.

Я влетел, буквально не касаясь земли, в палату к Гарри; он открыл глаза, взглянул в мои и все увидел — увидел, как я изменился, как сделался тем, во что он меня превратил… И его глаза наполнились безжизненностью.

Я испугался, что отцу опять плохо.

— Что с тобой? Врача позвать?

Он закрыл глаза и медленно, слабо качнул головой.

— Что случилось? — Мне казалось, что, поскольку я еще никогда так хорошо себя не чувствовал, все остальные тоже должны хоть немного порадоваться.

— Ничего, — ответил Гарри затухающим, безвольным голосом. Потом снова открыл глаза и посмотрел на меня все тем же вымороженным, пустым синим взглядом. — Значит, ты все сделал?

Я кивнул и даже чуть покраснел от неловкости.

— А потом? — спросил он.

— Все чисто, — ответил я. — Я очень аккуратно.

— Никаких сложностей?

— Нет! Все было замечательно! — выпалил я и постарался его успокоить: — Спасибо, папа!

Гарри вновь закрыл глаза и отвернулся. Я почти не слышал следующих шесть или семь вдохов-выдохов. А потом он пробормотал:

— Что я натворил… О Боже, что я натворил…

— Папа? — Он никогда так не говорил при мне раньше, не призывал Бога, не выглядел таким измученным и растерянным, и все это было настолько тревожно, что даже слегка рассеяло мою эйфорию.

Но отец только покачал головой, ничего не добавив.

— Папа?..

Он все качал головой, болезненно, с усилием… и лежал тихо и молча долго, очень долго, целую вечность. Наконец открыл глаза и посмотрел на меня; именно тогда я увидел ту ледяную мертвую синь, без всякой надежды, без света.

— Ты то, — проговорил он, — что я из тебя сделал.

— Да! — согласился я, хотел опять его поблагодарить, но он мне не дал.

— Ты не виноват. Это все я.

Тогда я не понял, о чем он, и начинаю понимать лишь теперь, через много-много лет. Мне до сих пор жаль, что я ничего больше не сказал и не сделал, что-нибудь совсем простое, чтобы помочь Гарри уйти в окончательную темноту без тревог; несколько аккуратно продуманных слов, чтобы развеять его сомнения и наполнить синие пустые глаза светом солнца.

Вместе с тем, спустя долгие годы, я понимаю, что таких слов не существует — ни на одном известном мне языке. Декстер — изначально и навсегда вещь в себе, и если Гарри это увидел на закате жизни и испытал последний натиск ужаса и вины… что ж, мне очень жаль, но что тут поделать? Умирая, мы все приходим к болезненному осознанию, и далеко не всегда к осознанию какой-то особой истины… нет, просто приближающийся конец заставляет людей думать, что им открывается некое великое прозрение.

Можете мне поверить — уж я-то знаю, как ведут себя перед смертью. Если бы мне вздумалось записывать все то странное, что я слышал от своих особых товарищей по играм, когда я помогал им преодолеть черту, — получилась бы очень интересная книга.

Да, мне было жаль Гарри. Но что я — юное, неловкое, начинающее чудовище — мог сказать, как облегчить ему уход?

И вот, спустя годы, я увидел тот же самый взгляд у сестры, и меня опять окатила печальная волна беспомощности.

Дебора отвернулась от нас и стала смотреть в окно, а я был способен только растерянно ухмыляться.

— Ради всего святого, — сказала сестра, не поворачивая головы. — Хватит на меня пялиться.

Чатски уселся на стул по ту сторону кровати.

— Она сейчас не в духе, — сообщил он.

— Иди в жопу, — без всякого выражения проговорила Дебс, чуть дернув головой в сторону Чатски.

— Послушай, Декстер знает, где искать того, кто тебя ранил.

Она лишь моргнула.

— Вот… и мы с ним могли бы его поймать… Хотели с тобой посоветоваться, — продолжал Чатски. — Как тебе?

— Как мне? — переспросила Дебора спокойно и горько, посмотрев на нас с такой болью во взгляде, что даже я почувствовал. — Ты правда хочешь знать, каково мне?

— Тише, все хорошо…

— Мне сказали, что я у них на операционном столе умерла, — перебила она. — Так вот, я до сих пор как будто мертвая! Я не знаю, кто я, и зачем, и почему, я просто… — По ее щеке скатилась слеза. Мне стало страшно. — Наверное, он вырезал из меня все самое важное! Я не знаю, вернется ли это все снова!

Дебора опять отвернулась к окну. Мне самому хотелось плакать, а ведь я не такой.

— Я не плачу, ты же знаешь, Деке! Не плачу! — тихо всхлипывала она, а по щеке скатилась новая слеза, по еще влажной дорожке от первой.

— Все хорошо, — повторил Чатски, хотя что уж тут хорошего.

— Мне кажется, что я всю жизнь неправильно жила! — перебила она. — И я не знаю, можно ли теперь быть копом…

— Тебе станет лучше, — обещал ей Чатски. — Просто нужно подождать.

— Поймайте его! — воскликнула она и посмотрела на меня с намеком на свою прежнюю, привычную злость. — Поймай его, Декстер! И сделай то, что должен!

Дебс взглянула мне прямо в глаза, потом снова отвернулась к окну.

— Папа был прав, — прошептала моя сводная сестра.

Глава 30

Так оно и вышло, что на следующий день, рано утром, я оказался в небольшом здании на краю летного поля в Международном аэропорту Майами. Я сжимал в руках паспорт на имя Дэвида Марси, а одет был в наряд, который иначе, чем спортивным костюмом, и не назвать, причем зеленого цвета и с ярко-желтым ремнем. Рядом со мной стоял мой собрат по баптистской церкви и руководитель по миссионерской работе, преподобный Кэмпбел Фрини, в не менее чудовищном наряде и с улыбкой настолько широкой, что она как будто изменила форму его лица и скрыла некоторые шрамы.

На самом деле я не слишком озабочен модными нарядами, но даже у меня есть некоторые базовые понятия о пристойности… однако то, что было на нас надето, просто втаптывало все мои представления в грязь. Я, разумеется, пытался спорить, но преподобный Кайл объяснил мне, что выбора нет.

— Нужно выглядеть как положено, парень, — заявил он, оправляя свою красную спортивную куртку. — Баптисты-миссионеры одеваются именно так.

— Разве нельзя нам побыть пресвитерианцами? — с надеждой спросил я.

Чатски лишь покачал головой.

— Такая уж у нас легенда, придется следовать… И не поминай через слово Иисуса, они так не делают. Просто улыбайся почаще, будь доброжелателен, и все получится. — Он протянул мне еще один листок бумаги. — Вот, письмо из министерства финансов — разрешение поехать на Кубу для миссионерской работы. Не потеряй.

Все те недолгие часы, которые прошли с того момента, как он решил свозить меня в Гавану, до нашего утреннего прибытия в аэропорт, Чатски просто фонтанировал полезной информацией — даже не велел мне пить воду из-под крана (достаточно нелепо, на мой взгляд).

Я едва успел придумать для Риты правдоподобное объяснение: мол, у меня срочное дело, волноваться не о чем, и до самого моего возвращения возле дома будет дежурить коп. И хотя жене хватило ума не поверить в срочные дела по судмедэкспертизе, она приняла мое объяснение, успокоенная зрелищем припаркованной у нашего дома полицейской машины. Чатски со своей стороны тоже принял участие: он похлопал Риту по плечу и заявил:

— Не волнуйся, мы обо всем позаботимся.

Конечно, это еще больше ее запутало, поскольку Чатски уж точно не имел к судмедэкспертизе никакого отношения. Но в целом у нее как будто сложилось впечатление, что мы делаем какие-то жизненно важные вещи ради ее безопасности и что скоро все станет хорошо, так что Рита почти не плакала, только обняла меня на прощание.

…Мы вышли к взлетной полосе, сжимая в руках фальшивые документы и настоящие билеты, и, вдосталь потолкавшись с остальными пассажирами, загрузились в самолет.

Чатски — то есть преподобный Фрини — занял место у прохода, но был настолько массивно сложен, что буквально прижал меня к иллюминатору. Значит, в тесноте до самой Гаваны — мне даже не вздохнуть как следует, пока сосед не отойдет в уборную. Тем не менее это не слитком большая цена за возможность нести Слово Божье безбожникам-коммунистам. Я задержал дыхание и приготовился к взлету. Совсем скоро самолет задрожал, запрыгал на полосе и поднялся в воздух.

Лететь было недолго, и я не слишком пострадал от нехватки кислорода, тем более что Чатски большую часть времени шатался по проходу и болтал со стюардессой. Наконец мы приземлились на поле, которое бетонировали, очевидно, те же самые лодыри, что делали и Международный аэропорт Майами. Шасси каким-то чудом не отвалилось, и самолет подрулил к красивому современному терминалу, а потом покатился куда-то в сторону и, наконец, замер возле мрачного сооружения, похожего на автобусную остановку возле какой-нибудь старой тюрьмы.

Мы строем вышли из самолета на передвижной трап, спустились на поле и зашагали в приземистое серое здание терминала, оказавшееся внутри ничуть не более приветливым, чем снаружи. Повсюду маячили весьма серьезные, вооруженные автоматами усатые молодцы в форме. С потолка свисало несколько телеэкранов, по которым показывали что-то вроде кубинского ситкома в сопровождении настолько бурного закадрового смеха, что все американские аналоги сразу показались мне гораздо тоскливей.

Очередь пассажиров медленно ползла к будке. Что там происходит, я не видел — вдруг нас сейчас рассортируют по вагонам и, как скот, погонят в ГУЛАГ? Но Чатски не особенно волновался, а значит, мне тоже не пристало жаловаться.

Вскоре Чатски шагнул к будке и просунул свой паспорт в узкую прорезь внизу окошка. Никто не заорал на нас, не открыл огонь из автомата, а через несколько секунд мой спутник вновь получил свой паспорт и скрылся из виду. Настала моя очередь.

За толстым стеклом в будке сидел брат-близнец любого из солдат в зале. Он молча взял мой паспорт, открыл, посмотрел и, не говоря ни слова, сунул мне обратно. А я-то ждал допроса, боялся, что он попробует избить меня за то, что я капиталистический прихвостень… Я настолько поразился отсутствию всякой реакции, что просто застыл, пока человек за стеклом не погнал меня жестами прочь.

Тогда я сдвинулся с места, прошел мимо будки и попал в зону выдачи багажа.

— Ну что, парень? — Чатски стоял у неподвижной багажной ленты, на которой, как я надеялся, вскоре должны были появиться наши чемоданы. — Ты не испугался?

— Вообще-то я думал, будет хуже… Ну, они же нас терпеть не могут?

Чатски усмехнулся:

— Надеюсь, ты вскоре убедишься, что сам ты им нравишься, вот только правительство твое они терпеть не могут.

Я покачал головой:

— А разве это не одно и то же?

— Кубинская логика, — усмехнулся Чатски.

Я вырос в Майами и совершенно точно понял, о чем он: над «кубинской логикой» у нас потешалась вся кубинская диаспора не меньше, чем над эмоциональной несдержанностью Cubanaso[29]. Лучше всего это объяснил один мой преподаватель в колледже. Я тогда выбрал курс поэзии в тщетной надежде понять человеческую душу, раз уж у меня нет своей. Преподаватель вслух читал нам Уолта Уитмена… до сих пор помню те строчки, квинтэссенцию человечности: «По-твоему, я противоречу себе? Ну что же, значит, я противоречу себе. Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей»[30]. Преподаватель поднял взгляд от книги, проронил: «Превосходный образец кубинской логики!» — и, дождавшись, когда стихнет хохот, стал читать дальше.

Вот так: кубинцы не любят Америку, но любят американцев. Подумаешь, я каждый день с такой мыслительной эквилибристикой сталкиваюсь.

Тут что-то брякнуло, громкоговоритель рыгнул, и на багажной ленте стали выезжать чемоданы.

Вещей у нас было мало — лишь чистые носки на смену и дюжина Библий, — и мы потащили свои сумки к выходу, мимо тетеньки на таможенном посту, которой, похоже, интереснее было болтать с соседом-охранником, чем ловить пассажиров на контрабанде оружия. Она едва взглянула на нас и сделала выразительный жест рукой — мол, проходите, — ни на секунду не прерывая свой стремительный монолог.

Невероятно — мы на воле, вышли наружу, на солнце!.. Чатски свистнул такси — серый «мерседес», — к нам подскочил шофер в серой ливрее и фуражке в тон и забрал наши сумки.

Чатски сказал водителю:

— Отель «Националь»!

Тот закинул вещи в багажник, и мы уселись в машину.

На шоссе, ведущем в Гавану, мы заметили лишь несколько других такси, пару мотоциклистов, какую-то медлительную колонну военных грузовиков, и больше никого — до самого города. Зато там бурлила жизнь: древние автомобили, велосипеды, толпы людей, запрудивших тротуары, и какие-то очень странного вида автобусы — раза в два длиннее, чем обычные американские, спереди тягач, а сзади двугорбый прицеп. Автобусы были набиты под завязку, но я заметил, как на остановках туда с веселыми криками лезут еще.

— «Верблюды», — заявил Чатски, и я растерянно уставился на него.

— Что?

Он кивнул на этот странный транспорт:

— Их называют «верблюдами». Якобы за внешнее сходство, но, по-моему, за вонь внутри в час пик. Запихни в салон человек четыреста, после работы, без кондиционеров, да еще и окна не открываются!

Очаровательный кусочек информации — по крайней мере с точки зрения Чатски, — потому что ничего более интересного он так и не предложил, хотя мы ехали по незнакомому мне городу. Впрочем, моему спутнику явно прискучила роль экскурсовода. Тем временем мы пробились сквозь пробки и выехали на широкий бульвар вдоль берега. На высоком склоне, по ту сторону залива, показался старый маяк и какие-то зубчатые стены, а еще дальше в небо вился черный дым. Вдоль океана тянулась широкая набережная. Волны разбивались о камни, во все стороны летели брызги, но прохожие, очевидно, не боялись намокнуть. Люди самых разных возрастов сидели, стояли, прогуливались, рыбачили, лежали и целовались. Мы проехали мимо какой-то искривленной скульптуры и свернули налево, чуть в горку.

Вот и гостиница «Националь», все, как положено, на месте и фасад буквой «П», где вскоре будут демонстрировать ухмылку Декстера, если только мы не найдем Вайсса раньше.

Таксист подъехал к величественной мраморной лестнице, привратник в пышной адмиральской форме выступил вперед и хлопнул в ладоши, и к нашей машине побежали носильщики.

— Приехали, — непонятно зачем сообщил мне Чатски.

Адмирал распахнул дверь такси, и Чатски вылез наружу. Мне было позволено открыть дверцу самому, поскольку я сидел с другой стороны от мраморной лестницы. Я так и сделал и вышел из машины в самую гущу угодливых улыбок.

Чатски расплатился с водителем, и мы поднялись вслед за носильщиками по ступенькам отеля.

Холл гостиницы, выполненный, похоже, из того же самого мрамора, что и ступени, терялся в туманной дали. Нас заботливо провели к стойке мимо купы плюшевых кресел с бархатной бахромой, и лицо регистратора озарилось несказанной радостью.

— Senor Фрини! Как приятно снова вас видеть! — Он удивленно изогнул бровь. — Неужели приехали на фестиваль искусств?

Акцент у клерка был даже менее заметный, чем у многих жителей Майами. Чатски тоже явно обрадовался встрече и потянулся через стойку для рукопожатия.

— Как дела, Рохелио? Вот привез к вам новичка. — Он положил мне руку на плечо и подтолкнул вперед, как будто я застенчивый юнец, понуждаемый поцеловать бабушку. — Дэвид Марси, наша восходящая звезда! Какие проповеди читает!..

Рохелио почтительно потряс мне руку.

— Очень рад, senor Марси!

— Спасибо, — сказал я. — Хорошее у вас тут местечко.

Он опять легонько поклонился и принялся печатать что-то на компьютере.

— Надеюсь, вам у нас понравится. Если senor Фрини не против, я поселю вас на самом верху, поближе к завтраку.

— Отлично.

— Один номер или два?

— Пожалуй, хватит одного, Рохелио, — решил Чатски. — Придется экономить.

— Разумеется, — отозвался Рохелио, еще несколько раз тюкнул по клавишам и широким жестом выложил на стойку два ключа. — Пожалуйста!

Чатски сгреб ключи и подался вперед.

— Еще такое дело, Рохелио, — начал он, понизив голос. — Мы ждем друга из Канады… по имени Брэндон Вайсс. — Он пододвинул ключи к себе, а на стойке вместо них осталась купюра в двадцать долларов. — Хотим ему сюрприз устроить. В честь дня рождения.

Рохелио шевельнул рукой, и двадцатка исчезла как муха в пасти у ящерицы.

— Разумеется! Я сразу же вам сообщу, как он приедет!

Чатски сказал спасибо и кивком позвал меня за собой.

Я последовал за ним и носильщиком с нашими сумками в дальний конец холла, к лифтам, готовым умчать гостей на самый верх. Там уже стояли несколько человек, одетых по-курортному — изысканно-небрежно; они в ужасе вытаращились на наши миссионерские одеяния. Верный сценарию, я лишь благостно улыбнулся и промолчал, даже из книги «Откровение» не стал цитировать.

Двери лифта открылись, толпа влилась внутрь.

— Езжайте, сэр, я поднимусь к вам через две минуты! — произнес носильщик.

Мы с преподобным Фрини вошли в лифт. Двери закрылись. Я поймал еще несколько обеспокоенных взглядов, но все пассажиры молчали и я тоже, только гадал, почему мы поселились в одном номере. У меня соседей по комнате с колледжа не было. К тому же я точно знал, что Чатски храпит.

Двери снова открылись, и мы вышли из лифта. Я последовал за Чатски влево, мимо еще одной стойки и официанта со стеклянной сервировочной тележкой. Официант кивнул и протянул нам по высокому бокалу.

— Что это? — не понял я.

— Энергетический напиток по-кубински, вроде «Гаторейд», — объяснил Чатски. — Твое здоровье!

Он осушил свой бокал и поставил обратно на тележку; я последовал его примеру. Вкус у напитка был мягкий, сладковатый, немного мятный, в самом деле освежающий, как газировка в жаркий день. Чатски взял с тележки еще один бокал, я тоже.

— Салют!

Мы чокнулись и выпили. Отличная вещь! Я даже позволил себе насладиться напитком, ведь из-за утренней суеты не успел ничего поесть или выпить.

Двери лифта позади нас снова распахнулись, и вылез носильщик с нашим багажом.

— Ну вот! — воскликнул Чатски. — Пойдем посмотрим номер!

Он осушил еще бокал, я тоже, и мы последовали по коридору за носильщиком.

Примерно на полпути я почувствовал себя как-то странно, словно мои ноги вдруг одеревенели.

— Из чего у них эта штука? — спросил я у Чатски.

— В основном из рома. Ты что, раньше никогда не пил мохито?

— Нет… — пробурчал я.

Он коротко фыркнул.

— Привыкнешь! Ты же в Гаване!

Я поплелся за ним, а коридор отчего-то делался все длиннее и ярче. Мне вдруг стало удивительно легко… Каким-то образом я сумел добрести до номера и ввалился внутрь. Носильщик уложил наши сумки на специальную подставку и раздвинул шторы, впуская свет в просторную комнату, со вкусом обставленную в классическом стиле.

— Замечательно, — похвалил Чатски, и носильщик слегка поклонился. — Спасибо. Большое спасибо.

Чатски протянул ему руку с зажатой в пальцах десятидолларовой купюрой.

Носильщик взял деньги, заверил нас, что стоит только позвонить, как он сдвинет горы ради нашего малейшего каприза, и исчез за дверью. Я рухнул ничком на ближайшую к окну кровать, однако солнце так буйно и ярко билось в окно, что мне пришлось закрыть глаза. Нет, комната не закружилась и я не провалился в пьяный сон, просто было на редкость приятно полежать с закрытыми глазами…

— Десять баксов, — ворчал Чатски. — Месячная зарплата у большинства местных! А он — бац, и за пять минут… У него, наверное, и докторская степень по астрофизике имеется… Эй, парень, ты чего?

— Лучше всех… — пробормотал я. — Сейчас, только посплю две минуты…

Глава 31

Я проснулся. В номере было темно и тихо. Я пошарил на тумбочке у кровати, нащупал лампу и включил свет. При свете обнаружилось, что Чатски задернул в комнате шторы, а сам куда-то делся. Также возле лампы обнаружилась бутылка питьевой воды; я жадно схватил ее, сорвал крышку и с благодарностью заглотил едва ли не полбутылки разом.

Тело после сна ничком слегка одеревенело, в остальном же я чувствовал себя на удивление хорошо и вдобавок проголодался. Я подошел к окну и раздвинул шторы.

На улице по-прежнему был день-деньской, но солнце чуть сместилось вбок, жара немного спала. Я постоял у окна, разглядывая порт и широкую набережную, запруженную людьми. Люди не спеша прогуливались, собираясь тут и там группками, болтали друг с другом, что-то пели и, как мне показалось по некоторым признакам, давали советы влюбленным.

На водах гавани покачивалась большая автомобильная покрышка, в которой сидел человек с удочкой. Еще дальше, почти на горизонте, плыли три больших корабля.

В небе кружили птицы, в волнах бликовало солнце, и все это было невероятно красиво… а я вдруг вспомнил, что мне совершенно нечего поесть, нашел свой ключ на столике у кровати и спустился в холл.

В противоположной стороне от лифтов, ближе к стойке консьержа, я отыскал очень большой и нарядный ресторан, а рядом с ним, в уголке, примостился бар, отделанный панелями темного дерева. И бар, и ресторан были вполне симпатичные, но хотелось другого. Бармен на превосходном английском подсказал, что в цокольном этаже гостиницы имеется небольшая закусочная: вниз по лестнице, во-он в той стороне холла. Я его поблагодарил (тоже на превосходном английском) и пошел к лестнице.

Кафе было стилизовано под кинотеатр, и мне даже поплохело в первый момент, пока я не увидел меню, — по счастью, тут кормили не только попкорном. Я заказал сандвич по-кубински и местный же напиток и уселся за стол, с некоторой горечью размышляя о софитах, камерах и съемках. Вайсс был где-то рядом или вот-вот должен появиться, а он обещал сделать из Декстера настоящую звезду. Беда в том, что мне не хотелось быть звездой. Мне гораздо больше нравилось работать в безвестной тьме и тихо, не привлекая особого внимания, добиваться безупречности в своем деле. Вскоре это станет совершенно невозможно, если только мне не удастся остановить Вайсса, что представлялось маловероятным, поскольку я не очень-то понимал, как это сделать. Зато сандвич оказался вкусный.

Я поел, поднялся по ступенькам и по наитию вышел на улицу. Вдоль тротуара выстроились древние «шевроле» и «бьюики», и даже один «хадсон» (я б такую модель без шильдика и не опознал). У машин околачивались очень довольные на вид люди, и все они были готовы меня прокатить, но я с улыбкой прошел мимо них и направился к видневшемуся вдалеке парадному входу. За ним сгрудились какие-то раздолбанные повозки вроде гольф-каров под яркими пластиковыми крышами. Водители этих колымаг были молодые и не такие лощеные, но они точно так же жаждали не дать мне воспользоваться собственными ногами. Впрочем, я сумел пройти и мимо них.

Кривая улочка вела вдаль, к какому-то бару или клубу. Справа от меня шоссе спускалось вниз, к набережной, а слева виднелись лавчонки и нечто вроде кинотеатра. Пока я все это разглядывал и размышлял, в какую сторону пойти, возле меня затормозило такси, стекло опустилось, и из машины меня настойчиво окликнул Чатски.

— Внутрь! — позвал он. — Давай быстрее, парень! Садись!

Понятия не имею, зачем это было нужно, однако я забрался в такси и машина повезла нас обратно к гостинице, свернула направо и въехала на парковку у крыла здания.

— Нельзя тебе болтаться возле входа! — заявил мне Чатски. — Если он тебя заметит, игра окончена.

— Ох… — пробормотал я, чувствуя себя дурак-дураком. Конечно, Чатски прав — так непривычно было начинать охоту днем, что это соображение попросту не пришло мне в голову.

— Идем! — Чатски вылез из такси с новеньким кожаным портфелем в руках, расплатился с водителем и провел меня через боковой вход, мимо магазинчиков, прямо к лифтам. Мы молча поднялись в номер. Чатски кинул портфель на кровать, сам плюхнулся в кресло и объявил:

— Отлично, время у нас есть, и лучше убивать его здесь, в номере. — Посмотрел на меня как на слабоумного ребенка и добавил: — Чтобы нас не обнаружили.

Он смерил меня взглядом, как бы проверяя, понял ли я, затем, очевидно, удовлетворившись увиденным, вытащил из кармана потрепанную брошюрку и карандаш и принялся разгадывать кроссворд судоку.

— Что у тебя в портфеле? — спросил я с некоторым раздражением.

Чатски улыбнулся, подтащил портфель к себе и проворно раскрыл. Внутри была кипа дешевеньких сувениров — ударных музыкальных инструментов со штампом «Cuba».

— Зачем? — удивился я.

Он ответил все с той же улыбкой:

— Никогда не знаешь, что и где понадобится!

И снова уткнулся в кроссворд.

Предоставленный самому себе, я подтащил кресло к телевизору и принялся смотреть кубинские сериалы.

Так мы мирно просидели в номере до самых сумерек. Наконец Чатски взглянул на часы и объявил:

— Идем, парень, пора!

— Куда пора? — спросил я.

Он подмигнул мне:

— На встречу с другом.

Не добавив больше ни слова, он подхватил свой новенький портфель и направился к выходу. Хоть мне и не слишком понравились эти его перемигивания, выбора у меня в обгцем-то не было — я покорно потащился следом, прочь из номера, снова через боковой выход из гостиницы, к ожидающему нас такси.

В сумерках движение в Гаване сделалось еще хаотичнее.

Я приоткрыл окно в машине, чтобы видеть, слышать и обонять город, и был вознагражден изменчивыми, но не смолкающими всплесками музыки, раздававшейся из каждой двери и каждого окна на нашем пути и подхваченной множеством уличных музыкантов.

Музыка звучала то громче, то тише, по всему городу, и всякий раз докатывалась до наших ушей патриотичным мотивом «Гуантанамеры».

Такси ехало по каким-то кочкам, по грубо вымощенной улице, сквозь толпы людей, неумолчно поющих, чем-то торгующих и, как ни странно, играющих в бейсбол. Я очень быстро запутался в кривых переулках, и к тому моменту, когда такси остановилось у заграждения из массивных железных шаров поперек дороги, давно уже забыл, откуда мы приехали. Чатски повел меня через площадь к перекрестку, у которого стоял… как будто бы отель. Здание сияло ярко-оранжевым в свете заходящего солнца. Я проследовал за Чатски внутрь, через бар с пианино и мимо нескольких портретов Эрнеста Хемингуэя, стилизованных под детские рисунки.

В дальнем конце фойе была шахта старинного лифта; мы прошли туда, и Чатски позвонил в звонок. Сбоку стояли какие-то шкафы с сувенирами; в витринах красовались пепельницы, кружки и другие предметы с изображениями Эрнеста Хемингуэя, более умело выполненными, чем детские рисунки в фойе.

Приехал лифт; мрачный старик оператор сдвинул массивную металлическую решетку. Мы с Чатски вошли. Вслед за нами втиснулись еще несколько человек, оператор вернул решетку на место и перевел внушительную рукоять в положение «Вверх». Клеть лифта дернулась и медленно поползла на пятый этаж. Здесь оператор снова повернул рукоять, и кабина рывком остановилась.

— Комната Хемингуэя! — объявил старик, открыл кабину, и остальные пассажиры высыпали наружу.

Я вопросительно взглянул на Чатски, но он помотал головой и жестом показал наверх, так что я остался в лифте. Кабина рывками поднялась еще на два этажа вверх. Лифт замер. Старик открыл металлическую дверь, и мы наконец-то вышли в небольшую комнатку. Откуда-то поблизости доносилась музыка. Чатски взмахом руки пригласил меня на крышу и повел на звук.

Трио музыкантов исполняло песню про ojos verdes[31]; мы их увидели, когда зашли за перегородку, — трех мужчин в белых штанах и традиционных рубахах навыпуск — гуаяберах. Позади них, у стены, располагался бар, а с двух других сторон внизу под нами распростерся город — Гавана в оранжевом свете заката.

Чатски подвел меня к низкому столику в окружении мягких кресел, и мы присели.

— Ничего видок, а?

— Очень красиво, — согласился я. — Мы сюда окрестностями пришли любоваться?

— Нет, я же тебе сказал. У нас тут встреча с другом.

Не знаю, шутил он или нет; Чатски явно не собирался продолжать разговор. Во всяком случае, в этот момент у нашего столика появился официант.

— Два мохито, — заказал Чатски.

— Вообще-то я, пожалуй, лучше пива выпью, — произнес я, припомнив, как уже заснул сегодня днем после мохито.

Чатски пожал плечами.

— Попробуй местный «Кристал», вполне терпимо.

Я кивнул официанту; уж выбор пива Чатски точно можно доверить. Официант кивнул мне в ответ и направился к бару за напитками, а музыкальное трио завело «Гуантанамеру».

Мы едва успели сделать по глотку, как к нашему столику подошел довольно низенький человек в коричневых слаксах и лимонно-зеленой гуаябере, с портфелем в руках.

Чатски вскочил с места и протянул руку.

— Ии-ваан! — вскричал он, и я даже не сразу понял, что это не внезапный приступ синдрома Туретта, а просто имя незнакомца на кубинский манер — Иван.

Ии-ваан тоже протянул руку, а потом они с Чатски обнялись.

— Кам-Бейл! — воскликнул человечек, и я опять не сразу вспомнил, что Чатски нынче зовут преподобным Кемпбеллом Фрини.

Пока в мозгах у меня закипало, Иван уже вопросительно обернулся ко мне.

— Ах да! — встрял Чатски. — Это Дэвид Чарси. Дэвид, это Иван Эчеверрия.

— Mucho gusto[32], — отозвался Иван, пожимая мне руку.

— Приятно познакомиться, — ответил я по-английски, потому что не знал, говорит ли «Дэвид» хоть сколько-нибудь по-испански.

— Ну, садись! — предложил Чатски своему гостю и махнул официанту. Тот поспешил к нашему столику и принял у Ивана заказ: мохито.

Потом Чатски и Иван принялись потягивать коктейли и весело болтать на стремительном кубинском диалекте испанского. Я бы мог, наверное, ухватить нить разговора, если бы постарался и вслушался, но стоит ли таких усилий обычная дружеская беседа, приятные воспоминания о былых деньках… Да и, честно говоря, даже если бы они обсуждали что-нибудь поинтересней, чем «помнишь, как мы?..», я бы все равно отключился — ведь уже совсем стемнело и из-за крыш поднималась огромная, красновато-желтая, раздутая, самодовольная и жаждущая крови луна, от одного только появления которой каждый дюйм моей кожи покрылся ледяным ковром мурашек, каждый волосок у меня на загривке и предплечьях вздыбился и завыл, и по всем закоулкам Замка Декстер побежал крошечный темный лакей с наказом Рыцарю Ночи: «Пора! Вперед!»

Увы, ничему такому сбыться не суждено. Этой ночью выпустить «себя» было нельзя; этой ночью требовалось, к сожалению, залечь на дно. Этой ночью полагалось прихлебывать теплое пиво и притворяться, что наслаждаешься музыкой; этой ночью нужно было вежливо улыбаться Ивану и ждать, когда все закончится. Эту ночь следовало перетерпеть и надеяться, что однажды, совсем скоро, я схвачу нож в одну руку, а Вайсса — в другую.

А до той поры — лишь глубоко дышать, потягивать пиво и любоваться восхитительным видом. Тренируй улыбку, Декстер!

Способен оскаливаться? Очень хорошо. А теперь спрячь клыки. Можешь растянуть губы, чтобы было похоже на улыбку, а не гримасу страшной боли?

— Эй, парень, ты чего? — окликнул меня Чатски.

Кажется, я случайно изобразил не ту гримасу.

— Все нормально. Просто… да нет, все нормально.

— Вот как? — недоверчиво пробормотал он. — Пожалуй, нужно отвезти тебя в отель.

Они с Иваном встали и обменялись рукопожатиями, потом Иван вновь уселся, а Чатски подхватил свой портфель, и мы пошли к лифту.

Обернувшись, я увидел, как Иван заказывает себе еще коктейль, и вопросительно посмотрел на Чатски.

— А, — понял он. — Мы не хотели вместе выходить. Ну, понимаешь, одновременно.

Что ж, наверное, в этом был какой-то смысл, поскольку мы теперь явно играли в шпионов, как в кино, так что по пути вниз я внимательно осматривал других людей, чтобы не упустить агентов какой-нибудь Корпорации Зла. Очевидно, в лифте никого из врагов не было, поскольку мы без происшествий спустились с крыши и вышли на улицу. Потом стали осматриваться в поисках такси и случайно прошли мимо повозки с лошадью… совершенно напрасно! Как же это я не заметил, я ведь никогда животным не нравился!.. Вот и эта лошадь вздыбилась, хотя коняга была замученная, старая, стояла и что-то меланхолично жевала, пока мы не приблизились. Маневр вышел не особо впечатляющий, на кадр из вестерна никак не тянул, но кобыле по крайней мере удалось взбрыкнуть обоими передними копытами и фыркнуть в мою сторону, перепугав собственного возницу ничуть не меньше, чем меня самого. Я поспешил прочь, и в итоге нам удалось сесть в такси, избежав нападения летучих мышей или чего-нибудь подобного.

Назад в гостиницу мы ехали молча. Прижав к себе портфель, Чатски смотрел в окно, а я пытался не внимать жирной, сокрушительной луне. Вот только получалось у меня не очень-то — луна была на каждой улице, по которой мы проезжали, на всех открыточных видах Гаваны, такая яркая, такая вожделенная, навевающая восхитительные мысли… И отчего же мне нельзя сегодня поиграть? Но нет, нельзя. Оставалось только улыбаться ей в ответ и повторять: «Я скоро! Очень скоро!»

Как только отыщу Вайсса.

Глава 32

В номер мы вернулись без происшествий, по дороге едва ли перемолвившись друг с другом дюжиной слов. Неразговорчивость оказалась невероятно привлекательной чертой характера Чатски, поскольку чем меньше он говорил, тем меньше интереса к его рассказам мне приходилось изображать и лицевые мышцы не напрягались. Причем то немногое, что он таки говорил, было настолько приятно и увлекательно, что я был практически готов испытывать к Чатски симпатию.

— Давай-ка занесем это в номер, — сказал он, взмахнув портфелем, — а потом, наверное, и о желудке подумаем.

Мудрое и своевременное предложение; уж коли мне не суждено порезвиться сегодня ночью, в чудной лунной темноте, то хотя бы прилично поужинаю.

Мы поднялись на лифте и пошли в свой номер. Чатски аккуратно уложил портфель на кровать, а сам присел рядом. А ведь он его таскал с собою в бар на крыше, безо всякой ведомой мне причины, да и теперь вот с ним нянчится… Поскольку любопытство входит в число моих недостатков, я решил ему поддаться.

— Что такого особенного в этих твоих маракасах?

Он улыбнулся:

— Ничего. Абсолютно ничего такого.

— Так зачем ты их таскаешь за собой по всей Гаване?

Чатски крюком уложил портфель на бок и здоровой рукой открыл.

— Потому что… это больше никакие не маракасы. — Тут он запустил руку в портфель и выудил оттуда очень серьезный на вид автоматический пистолет. — Смотри!

Я вспомнил, что Чатски потащил свой портфель через весь город, на встречу с Иваном, а тот пришел с таким же точно портфелем, и оба запихнули их под стол, пока мы сидели в баре и слушали «Гуантанамеру».

— Вы поменялись! — догадался я.

— Точно.

На это я отреагировал не самым умным образом — от удивления губы сами сложились в вопрос:

— Но зачем?

Чатски улыбнулся мне с невероятным терпением и снисходительностью. Так бы и пальнул в него из его же пистолета!

— Парень, это оружие! — объяснил он. — Вот ты как думаешь, зачем?

— Э-э… для самозащиты? — предположил я.

— Ты не забыл, зачем мы сюда приехали?

— Искать Брэндона Вайсса.

— Искать? — нетерпеливо перебил Чатски. — Ты себя так успокаиваешь? Что мы будем его искать? — Он покачал головой. — Мы будем его убивать, парень. Заруби себе на носу. Мало просто его найти, мы должны его обезвредить. Должны его убить. А ты чего ждал? Что мы отвезем его обратно домой и сдадим в зоопарк?

— Мне казалось, тут такие дела не одобрят… — промямлил я. — Ну здесь же не Майами, верно?

— Но и не Диснейленд ведь! — непонятно зачем съязвил Чатски. — У нас не пикник, парень. Мы приехали убить эту сволочь, и чем скорее ты свыкнешься с этой мыслью, тем лучше.

— Да знаю, но…

— Никаких «но». Мы будем его убивать. Тебя это смущает?

— Нисколько! — заверил я.

Но Чатски словно не услышал или уже настолько вошел в роль лектора, что просто не мог остановиться.

— Подумаешь, немножко крови, — говорил он. — Ничего противоестественного. Пускай нас с самого детства учат, что убивать плохо. — (Смотря кого, подумал я.) — Однако правила диктуют победители! И вообще, парень, убивать не всегда плохо, — добавил Чатски и, как ни странно, подмигнул. — Кое-кто и сам заслуживает смерти. Бывает, куча народу может погибнуть, если ты сплоховал, а иногда вообще нет выбора: или ты, или тебя. А в данном случае — и то и другое, правильно?

Странно было слушать этот грубый пересказ моего жизненного кредо из уст бойфренда собственной сестры — вот так, сидя на кровати в гостиничном номере где-то в Гаване. Я еще раз восхитился Гарри — и за то, что он опередил свое время, и за то, что нашел такие формулировки, что мне не пришлось чувствовать, будто я в карты мухлюю. Тем не менее мысль об огнестрельном оружии меня все равно не грела. Это казалось неправильным — ну как стирать носки в купели для крещения!

Чатски, очевидно, был собой полностью доволен.

— «Вальтер», девять миллиметров. Прекрасное оружие. — Он кивнул, опять покопался в портфеле и вытащил еще один пистолет. — Каждому свой, — сообщил он и перекинул один ствол мне; я инстинктивно подхватил. — Ну что, сумеешь нажать на курок?

Что бы там Чатски себе ни воображал, я знаю, с какого конца держать пистолет. Да я вырос в доме копа, я каждый день работаю с копами! Просто эти штуки мне не нравятся — они безличные, им недостает подлинной элегантности.

— Запросто. Хочешь, телевизор расстреляю?

— Подожди, найдем в кого стрелять, — остановил меня Чатски. — Если ты уверен, что справишься.

— А ты всерьез так задумал? — уточнил я. — Дождемся, когда Вайсс заселится в гостиницу, а потом… пиф-паф? В фойе или за завтраком?

Чатски с грустью покачал головой, как будто только что потерпел неудачу, пытаясь научить ребенка завязывать ботинки.

— Парень, мы понятия не имеем, когда эта сволочь появится и что будет делать. В конце концов он может заметить нас первым.

— Значит, стреляем, как только его увидим?

— Просто будь начеку. В идеале мы его притащим в укромное место и все сделаем там. — Он погладил портфель своим крюком. — Иван принес нам еще кое-что, на всякий случай.

— Неужели мину? Или огнемет? — поддел я.

— Всякие электронные штучки. Суперсовременные. Для слежки. Мы сможем его выследить, найти, прослушивать… мы услышим, даже если он за целую милю от нас пукнет!

Честно говоря, физиологические процессы в организме Вайсса меня не слишком интересовали, да и вообще не люблю я Бондиану. Похоже, прежде мне в жизни невероятно везло. До сих пор я замечательно обходился парочкой сияющих клинков — никаких суперсовременных штучек, никаких хитрых замыслов, никаких кучкований в гостиничных номерах, подкрепленных огневой мощью; просто радостная, беспечная кровавая бойня. Может, это и примитивно по сравнению с коварными высокотехнологичными приготовлениями, зато хотя бы честный и здоровый труд. И не надо сидеть в засаде, обливаясь тестостероном и полируя пули.

Чатски лишал труды моей жизни всякой радости.

Тем не менее я сам попросил его о помощи, и теперь деваться некуда. Остается только скорчить максимально хорошую мину и довести начатое до конца.

— Прекрасно! — улыбнулся я с неискренностью, неспособной даже самого меня ввести в заблуждение. — Когда начнем?

Чатски хмыкнул и убрал оружие в портфель, затем протянул портфель мне.

— Когда он здесь появится. Убери пока что в шкаф.

Я забрал портфель и понес в шкаф для верхней одежды в коридоре, но, собираясь только приоткрыть дверь, услышал где-то в отдалении тихий шелест крыльев… и замер. «Что такое?» — беззвучно спросил я сам себя. Чуть заметная конвульсия, чуть заостренное внимание, не больше.

Тогда я полез в портфель, выудил оттуда пистолет, изготовился и снова потянулся к ручке дверцы. Открыл… и в первый миг сумел лишь вытаращиться в неосвещенные глубины шкафа, дожидаясь, пока тьма раскроет надо мной свои крылья. То, что я увидел, было невозможно, нереально, как во сне…

В шкафу был Рохелио, приятель Чатски с первого этажа гостиницы, который обещал предупредить нас, когда Вайсс заселится. Теперь он, очевидно, ни о чем уже нас не предупредит, разве что посредством спиритического сеанса. Потому что, судя по его виду, по тому, насколько туго был затянут у него ремень на шее, как налились глаза и вывалился язык, Рохелио был окончательно и бесповоротно мертв.

— Что там, парень? — окликнул меня Чатски.

— По-моему, Вайсс уже заселился, — отозвался я.

Чатски слез с кровати и приблизился к шкафу. С минуту рассматривал увиденное, затем пробормотал:

— Черт…

Он протянул руку и пощупал пульс мертвеца (по-моему, довольно бесполезное занятие, но, надо полагать, того требовали правила). Разумеется, никакого пульса не было, и Чатски повторил:

— Черт, черт, черт…

Не знаю, конечно, чем такое повторение помогает, но он-то профессионал, поэтому я просто наблюдал за ним молча.

Чатски прощупал по очереди все карманы Рохелио.

— Универсальный ключ, — объяснил он, пряча ключ к себе. Потом вытащил из карманов всю обычную ерунду: ключи, платок, расческу, деньги. Деньги аккуратно пересчитал и произнес: — Канадская двадцатка. Как будто чаевые от кого-то, да?

— Думаешь, от Вайсса? — уточнил я.

Он пожал плечами.

— А ты много канадских убийц знаешь?

Резонный вопрос. Учитывая, что хоккейный сезон НХЛ пару месяцев как закончился, я мог предложить только одну кандидатуру — Вайсса.

Чатски выудил из пиджачного кармана Рохелио какой-то конверт.

— Есть! — обрадовался он и протянул конверт мне. — Мистер Б. Вайсс, номер 865. Наверное, купоны на бесплатный коктейль. Открой-ка.

Я вскрыл конверт и вытащил два картонных прямоугольника.

Точно, два бесплатных купона на коктейли в «Кабаре Паризьен», знаменитое кабаре при здешнем отеле.

— Как ты догадался?

— Я допустил ошибку. Когда я сказал Рохелио, что у Вайсса день рождения, он думал только о том, как бы представить в выгодном свете отель, ну и чаевые получить, конечно. — Чатски помахал купюрой в двадцать канадских долларов. — Ну вот, я лажанулся, и он погиб. А мы с тобой в дерьме по самые помидоры.

Выходит, Вайсс знал, что мы здесь, а мы и понятия не имели ни где он, ни что собирается делать, да к тому же в шкафу у нас обнаружился ужасно неприятный труп.

— Понятно, — сказал я, впервые радуясь возможности опереться на опыт моего спутника… разумеется, если исходить из того, что у него действительно есть опыт обнаружения трупов в собственном шкафу; впрочем, он, конечно, знал об этом всяко больше меня. — И что нам делать?

Чатски нахмурился.

— В первую очередь нужно осмотреть номер. Вайсс, наверное, уже свалил, но будет глупо не проверить. — Он кивнул на конверт у меня в руке. — Нам известно, в каком он номере, а он может и не знать, что мы знаем. И если он вдруг все еще там, то нам придется, как ты выражаешься, прибегнуть к «пиф-паф».

— А если его там нет? — уточнил я, поскольку и сам догадывался, что Рохелио — это нам прощальный подарок, а Вайсс уже рванул за горизонт.

— Если в номере его нет… — проговорил Чатски. — Или даже если он там и мы его уложим… В любом случае, парень, как ни жаль, но отпуск закончился. — Он кивком показал на Рохелио. — Рано или поздно труп обнаружат, и тогда нам кирдык. Надо убираться.

— А как же Вайсс? — спросил я.

Чатски покачал головой:

— Ему тоже нужно улепетывать. Он знает, что мы за ним охотимся; к тому же, когда тело Рохелио найдут, кто-нибудь вспомнит, что они разговаривали. Наверняка он уже свалил в голубые дали. Но номер все равно проверить нужно, просто на всякий случай. А потом делаем ноги, muy rapido[33]!

Я дико боялся, что у него имеется какой-нибудь страшно технологичный способ избавиться от тела Рохелио (типа растворить в кислоте в ванной), но, к моему огромному облегчению, Чатски повел себя очень трезво и здраво. Хотя я почти ничего не успел повидать в Гаване, лишь гостиничный номер и донышко бокала мохито, сейчас явно настала пора возвращаться домой и отрабатывать «План Б».

— Ладно, — сказал я. — Идем?

Чатски кивнул:

— Молодец. Возьми себе пистолет.

Я подцепил эту холодную громоздкую железку и засунул себе за пояс, а поверх натянул ужасный зеленый пиджак. Чатски закрыл дверцы шкафа, и мы вышли в коридор.

— Повесь-ка табличку «Не беспокоить», — предложил он.

Отличная идея; оказывается, я не ошибся, у него есть опыт. Нам сейчас ни к чему, чтобы в номер вошла горничная и вздумала протереть плечики для одежды. Я повесил табличку, и мы с Чатски двинулись по коридору в сторону лестницы.

Так странно начинать охоту в ярко освещенном помещении: ни луны, выглядывающей из-за моего плеча, ни жадных отблесков ножа — вообще ничего, лишь Чатски шагает впереди, шаркая то живой ногой, то металлической, — это мы нашли пожарный выход и полезли по ступеням на восьмой этаж.

Номер 865, как я и предполагал, располагался со стороны фасада — Вайссу было бы удобнее всего установить здесь камеру. Мы тихо постояли под дверью, пока Чатски, повесив свой пистолет на крюк, свободной рукой нашарил в кармане универсальный ключ консьержа. Передал ключ мне, кивнул на дверь и прошептал:

— Раз, два, три!

Я вставил ключ, повернул ручку двери и отскочил в сторону, а Чатски ворвался в комнату, вскинув руку с пистолетом. Я осторожно последовал за ним, тоже с пистолетом наготове.

Чатски пинком распахнул двери в ванную, в шкаф; потом расслабился и спрятал пистолет за пояс.

— Так вот оно что… — пробормотал он, кивнув на столик у окна.

На столике стояла огромная корзина с фруктами; какая ирония, если вспомнить, что Вайсс с ними обычно делает. Я подошел поближе — к счастью, в корзине не было ни кишок, ни отрезанных пальцев. Только манго, папайя и все такое, а еще карточка с надписью: «Feliz Navidad. Hotel Nacional»[34]. Совершенно банальное пожелание, ничего особенного. Но этого оказалось достаточно, чтобы убить Рохелио.

Мы просмотрели все ящики, заглянули под кровать… Не считая корзины с фруктами, в комнате было пусто, как у Декстера на полке с подписью «душа».

Вайсс исчез.

Глава 33

Насколько мне известно, я никогда не фланировал прогулочным шагом. Если совсем начистоту, сильно сомневаюсь, что я хотя бы праздно бродил по улицам, а уж о фланировании не может быть и речи. Когда я куда-то направляюсь, у меня всегда есть четкая цель, и — боюсь показаться нескромным — чаще всего я склонен шагать широко и решительно.

Но теперь, когда мы покинули пустой номер Вайсса и вошли в лифт, Чатски постарался мне внушить, насколько важно вести себя спокойно и беспечно (тем временем запихивая пистолеты в портфель), насколько важно не спешить и не выказывать волнения. И ему это настолько хорошо удалось, что, когда мы шагнули из лифта в холл гостиницы «Националь», я, кажется, и в самом деле начал прохаживаться. Чатски уж точно прогуливался как бы без дела, однако совершенно неестественного… ему-то приходилось справляться на одной искусственной ноге.

Так или иначе, мы фланировали по холлу, улыбаясь каждому встречному. Профланировали наружу, вниз по ступеням, мимо привратника в адмиральской форме, затем профланировали вслед за ним к обочине, где он кликнул для нас первое такси из вереницы ожидающих машин. На тот же неторопливый, прогулочный манер мы продолжили вести себя и в такси — Чатски попросил водителя отвезти нас в крепость Эль-Морро. Я удивленно вскинул брови, но он только покачал головой, предоставив мне разгадывать его намерения самостоятельно. Мы направлялись в одно из самых туристических мест в Гаване — битком набитое фотоаппаратами и насквозь пропитанное запахом солнцезащитного крема. Впрочем, я попытался думать как Чатски (то есть возомнил себя на время шпионом) и быстро догадался, в чем дело.

Именно в том, что место очень популярное среди туристов! Потому-то Чатски и назвал его водителю. Если случится худшее (а надо признать, именно к тому и шло), тогда наш след оборвется в толпе и выследить нас дальше станет чуточку сложнее.

Итак, я откинулся на сиденье такси и стал наслаждаться прекрасными, залитыми лунным светом видами. Где-то в другом месте этот же самый успокоительный свет от радостно смеющейся бледной луны лился и на Вайсса; быть может, нашептывал ему те же самые ужасные, чудесные мысли: коварные, веселые затеи на вечер… Никогда еще бледная луна не вызывала столь высоких приливов на Пляже Декстера. Она хихикала и фыркала, подсмеиваясь надо мной и наэлектризовывая все мое существо, и я с трудом сдерживался, чтобы не сорваться во тьму и не исполосовать все теплокровное в зоне доступа. Может, причина в разочаровании — ведь Вайсс опять ушел, — но ощущение было чрезвычайно сильное и по дороге к Эль-Морро я искусал себе губы.

Водитель высадил нас у входа в крепость, в водоворот туристов, ожидающих вечернего представления, и уличных торговцев с тележками. В машину вместо нас тут же уселась чета пенсионеров в шортах и гавайских рубашках, а Чатски подошел к торговцу и купил две зеленые банки прохладного пива.

— Держи, парень. — Он протянул одну банку мне. — Давай-ка здесь пока побродим.

Сначала фланировали, а теперь еще и бродить — все в один день! Просто голова кругом. Но я бродил, потягивал пиво из банки и вслед за Чатски гулял в самой гуще толпы. Раз мы остановились у сувенирного киоска, и Чатски купил пару футболок с изображением маяка на груди и надписью «Куба» большими буквами. Потом мы побрели дальше, туда, где дорожка заканчивалась. Здесь он как бы невзначай окинул взглядом окрестности, кинул свою банку в мусорку и объявил:

— Хорошо! Здесь можно. Сюда!

Прогулочным шагом он неторопливо двинулся в какой-то проулочек между древними зданиями форта.

— Ладно, — произнес я. — А теперь что?

Чатски пожал плечами.

— Переоденемся, потом в аэропорт — вылетаем первым рейсом, все равно куда, и возвращаемся домой. А, вот еще!.. — добавил он, покопался в портфеле, выудил два паспорта и протянул один из них. — Дерек Миллер. Годится?

— Конечно, почему бы и нет. Прекрасное имя.

— Ага, — подтвердил он. — Уж лучше, чем Декстер.

— Или Кайл, — поддакнул я.

— Какой такой Кайл? — Он помахал собственным новым паспортом. — Я Келвин. Келвин Бринкер. Но ты зови меня просто Кел.

Чатски принялся перекладывать всякую всячину из куртки в карманы брюк.

— Пиджаки нам тоже надо потерять. Хотя полностью переодеться некогда, немного внешность поменяем… Вот надень!

Он протянул мне одну из купленных футболок и кепку. Я выпростался из своей жутко-зеленой куртки (почти с благодарностью, если честно), стащил с себя старую рубашку и быстро переоделся в новехонький наряд. Чатски сделал то же самое, мы вышли из проулочка и запихнули миссионерские тряпки в мусорный бак.

В самом дальнем конце площади мы сели в первое попавшееся такси, и Чатски сказал водителю:

— Aeropuerto Jose Marti[35].

И мы уехали прочь.

Поездка в аэропорт почти ничем не отличалась от поездки в город. Встречные машины попадались редко, лишь такси да пара военных автомобилей. Дорога — сплошь из рытвин и колдобин — напоминала полосу препятствий. Ночью в кромешной тьме ехать было не так-то просто, и пару раз нас ощутимо тряхнуло, но в конце концов мы все же добрались до аэропорта без сколько-нибудь угрожающих жизни ранений. На этот раз такси привезло нас к новенькому красивому терминалу, а не тому сооружению в стиле ГУЛАГа, куда мы прилетали.

Чатски тут же пошел изучать табло вылетов.

— Канкун, вылет через тридцать пять минут. Превосходно.

— А куда ты денешь портфель Джеймса Бонда? — поинтересовался я, ожидая некоторых затруднений на пограничном контроле, поскольку портфель был набит оружием, гранатами и кто знает чем еще.

— Не волнуйся, — отозвался он. — Сюда.

Прошел в багажный отдел, опустил несколько монеток в прорезь и запихнул свой портфель в камеру хранения.

— Готово.

Захлопнул дверцу, вытащил ключ и повел нас к билетной стойке авиакомпании «Аэромексико», по пути на секунду остановившись, чтобы выбросить ключ в мусорку.

Народу у стойки почти не было, и очень скоро мы уже покупали билеты в Канкун. К сожалению, места остались только в первом классе; впрочем, раз уж мы бежали от коммунистических репрессий, дополнительный расход, на мой взгляд, был оправдан и даже в некотором поэтическом смысле уместен.

Милая девушка сообщила, что посадка началась и нам следует поспешить, что мы и сделали, задержавшись лишь затем, чтобы предъявить паспорта на контроле и заплатить выездную пошлину. Я, честно говоря, ожидал, что с паспортами будут проблемы, а раз никаких трудностей не возникло, можно и выездную пошлину заплатить, сколь бы абсурдной она мне ни казалась.

На борт мы поднялись последние, и стюардесса вряд ли стала бы нам улыбаться столь приятно, если б мы летели эконом-классом. А так мы даже получили по бокалу шампанского в качестве благодарности за опоздание. Когда за нами задраили люк, я впервые поверил, что мы в самом деле выберемся.

Самолет наконец поднялся в воздух, убрал шасси и взял курс на Мексику. В Канкуне я бы с радостью выпил и еще, но, к сожалению, полет вскоре закончился и стюардесса больше ничего не налила. Надо думать, мой статус пассажира первого класса выветрился где-то на полпути, успев заработать для меня лишь вежливую улыбку на выходе из самолета.

В аэровокзале Чатски пошел за билетами домой, а я сидел в сверкающем ресторане и ел мексиканские лепешки-энчилады. То, чем кормят в аэропортах всего мира, едва ли съедобно, но лепешки были не настолько гнусными, чтобы потребовать деньги назад. Хоть и с трудом, я сумел их дожевать к тому времени, когда Чатски вернулся с билетами.

— Канкун — Хьюстон, Хьюстон — Майами. Прилетим примерно в семь утра.

Почти всю ночь мы провели в пластиковых креслах, а по прилете… даже не припомню, когда еще родной город выглядел так приветливо. Я дома! Это теплое, совершенно особое чувство согревало меня всю дорогу, пока мы пробивались сквозь безумную толпу и ехали на аэропортовском автобусе к долговременной парковке машин.

По просьбе Чатски я высадил его у больницы — для воссоединения с Деборой. Он выбрался из машины, чуть замешкался, потом снова просунул голову внутрь.

— Мне жаль, что ничего не вышло, парень…

— Да, — ответил я. — Мне тоже.

— Ты мне скажи, если я могу тебе еще чем-то помочь. Ну, знаешь… если ты его найдешь, а сам сдрейфишь, я помогу.

Уж на этот счет я вряд ли «сдрейфлю», но с его стороны было так мило изъявить готовность нажать на курок за меня, что оставалось только поблагодарить. Он кивнул и добавил:

— Я серьезно!

Захлопнул дверцу машины и похромал к больнице.

Я поехал домой против основного потока транспорта и добрался довольно быстро, однако все равно опоздал: Риты с детьми уже не было. Так что я утешился душем, свежей сменой одежды, а потом чашкой кофе с тостом и снова выехал в город — на работу.

Основные пробки уже немного рассосались, но поток, как всегда, был достаточно плотным; машины на шоссе дергались, а у меня было время подумать. Впрочем, то, до чего я додумался, мне не понравилось. Вайсс по-прежнему на свободе, и я почти не сомневался, что последние события заставят его обратить свое внимание на кого-то другого. Он найдет способ заставить меня пожалеть, что я жив. А мне ничего не оставалось делать — только ждать… ждать, либо пока он что-нибудь не предпримет, либо пока меня не осенит какая-нибудь гениальная мысль.

Движение встало. Мимо по обочине промчался какой-то автомобиль, водитель посигналил, и остальные машины отозвались своими клаксонами, но меня не осенило.

Я просто-напросто застрял в пробке по дороге на работу и ждал каких-то ужасов. Надо полагать, это точное описание обычного человеческого состояния, хотя я всегда считал, что сам к подобному невосприимчив, ведь, строго говоря, я бесчеловечен.

Машины тронулись. Я медленно проехал мимо грузовика со спущенным колесом, который откатили на обочину. Капот грузовика был поднят. Семь или восемь парней в перепачканной одежде сидели в кузове. Они тоже чего-то ждали, но им было явно не так плохо, как мне, — наверное, за ними не охотился чокнутый художник-убийца.

В конце концов я добрался до работы и мог бы испытать горькое разочарование, если бы надеялся на теплый и жизнерадостный прием со стороны коллег.

— Ты где был? — вопросил Винс Мацуока строгим тоном, словно обвиняя меня в смертном грехе.

— Спасибо, все хорошо, — откликнулся я. — Тоже очень рад тебя видеть.

— У нас все с ума сходят, — сообщил Винс, словно ничего не слышал. — Мало того что мигранты достали, так вчера какой-то отморозок кокнул свою женушку с любовником.

— Сочувствую.

— Молотком. И кстати, это вовсе не смешно… Нам бы твоя помощь не помешала.

— Приятно слышать, — отозвался я, и он окинул меня взглядом, полным отвращения.

Дальше тоже не было ничего хорошего. К вечеру я оказался на месте преступления, том самом, где мужик с молотком устроил себе маленький праздник. Винс прав — зрелище было то еще: брызги уже засохшей крови запятнали две с половиной стены, диван и большой участок некогда бежевого ковра.

По словам копов, преступник арестован; он признал свою вину и утверждал, что якобы не понимает, что на него нашло. Мало утешения, конечно, но приятно видеть, что хоть иногда справедливость торжествует. Работа на некоторое время отвлекла меня от мыслей про Вайсса. Хорошо, когда есть чем заняться.

И все равно дурные предчувствия не развеялись. Вайссу, вероятно, тоже было чем заняться.

Глава 34

Я не терял времени даром. Как и Вайсс. С помощью Чатски я выяснил, что он улетел в Торонто — покинул Гавану практически в то самое время, когда мы приехали в аэропорт.

Но что он с тех пор делал, нельзя было разузнать никакими средствами компьютерного вынюхивания. Тонкий голосок в моей голове с надеждой попискивал, что, может быть, враг сдался и теперь останется дома, но этому голоску возражали громкие раскаты хохота в исполнении большинства других моих внутренних голосов.

Я проделал все то немногое и несложное, что смог придумать: задал поиск в Интернете по некоторым словам и ухитрился (хотя, строго говоря, мне не полагалось иметь доступ к таким вещам) отследить какую-то минимальную активность по его кредитной карте. Это привело меня к банку Вайсса; я даже испытал некоторое негодование: неужели те, кто сохраняет наши неприкосновенные сбережения, не способны проявить хоть чуть больше осторожности?! Вайсс снял несколько тысяч долларов наличными, и все — никаких других операций в последующие несколько дней.

Я понимал, что эти наличные каким-то образом трансформируются в неприятности для меня, однако способа преобразить свою уверенность в конкретную угрозу не видел. В отчаянии я еще раз зашел на его страничку на YouTube и, к ужасу своему, обнаружил, что все заставки «Нового Майами», равно как и столбик маленьких превьюшек, исчезли. Теперь на тускло-сером фоне расположилась довольно безобразная фотография: обнаженное мужское тело с частично отрезанными гениталиями. Внизу шла надпись: «Шварцкоглер, это только начало. Скоро следующий шаг».

Беседа, начинающаяся словами «Шварцкоглер, это только начало», вряд ли приведет к вразумительному результату. Но имя показалось мне смутно знакомым и я с должной тщательностью провел поиск в «Гугл».

Как выяснилось, речь шла о Рудольфе Шварцкоглере, австрийце, который мнил себя художником и в творческом рвении срезал кусочки плоти со своего пениса, шаг за шагом процесс фотографируя. Действо имело бешеный успех, и он продолжал свою карьеру до тех пор, пока от собственного шедевра не скончался. Кстати, я вдруг вспомнил, что именно этого персонажа высоко чтили в том парижском художественном кружке, что представил нам «Ногу Дженнифер».

Я мало понимаю в искусстве, но весьма привязан к собственным членам и органам. Даже Вайсс до сих пор не желал расстаться со своими, несмотря на все мои старания. Но я уже догадался, что данное направление обладает для него вполне определенной эстетической привлекательностью, особенно если продвинуться еще на шаг вперед, как он и обещал. В самом деле, к чему превращать в художественное произведение свое собственное тело, когда то же самое можно проделать с чужим, не причинив себе ни капли боли? И карьера, кстати, будет продолжаться много дольше. Я аплодировал великолепному здравому смыслу своего противника и предчувствовал, что следующий шаг в его художественной карьере увижу очень скоро…

В течение следующей недели я еще несколько раз заглядывал на YouTube, но на странице Вайсса ничего не менялось, а на работе у меня было столько дел, что вскоре все случившееся стало казаться далеким неприятным воспоминанием.

Дома было не лучше — копы по-прежнему охраняли вход, когда дети возвращались из школы, и, хотя большинство охранников были довольно милы, их присутствие все равно способствовало напряженности. Рита сделалась отрешенной и рассеянной, как будто постоянно ожидала важного звонка из-за границы, и это отрицательно влияло на ее (великолепную в обычное время) готовку. Мы дважды за одну неделю ели разогретые остатки вчерашнего ужина — неслыханное дело в нашем небольшом семействе! Эстор как будто почувствовала странность происходящего и впервые с тех пор, как я ее узнал, относительно притихла; они с братом постоянно сидели перед телевизором и пересматривали любимые диски, отделываясь от нас односложными замечаниями.

Один только Коди, как ни странно, выказывал некоторое оживление. Он с нетерпением ждал следующего собрания юных скаутов, несмотря на то что для этого нужно было наряжаться в ненавистные ему форменные шорты. Когда я спросил, с чего вдруг такое рвение, он признался, что надеется на смерть и нового вожатого, и, может быть, на этот раз увидит что-нибудь поближе.

Выходные не принесли никакого облегчения, затем, почти как всегда, наступило утро понедельника. И хотя я притащил на службу огроменную коробку с пончиками, этот понедельник не порадовал меня ничем, кроме новой работы.

Из-за случайной перестрелки в городе мне пришлось провести на жаре несколько бессмысленных часов. Погиб шестнадцатилетний юнец — судя по первомуже взгляду на брызги крови, его явно расстреляли из двигающейся машины. Но «явного» суждения для полицейского расследования недостаточно, вот мне и пришлось потеть на солнце, причем то, что я делал ради заполнения бланков, было опасно похоже на физический труд.

К тому времени, когда вернулся в участок, я растерял вместе с потом практически всю свою наносную человеческую оболочку и не хотел от жизни почти ничего — только принять душ, переодеться в сухое и чистое, а потом, быть может, зарезать кого-то, полностью этого заслуживающего. Естественно, мои медлительно пыхтящие мысли обратились к Вайссу, и, поскольку делать было больше нечего, лишь наслаждаться запахом своего собственного пота, я снова полез на его страницу.

И внизу страницы меня ожидала совершенно новая иконка-превьюшка.

Под названием «Декстер-рама!».

Выбора у меня, собственно, не было. Я кликнул по картинке.

Какое-то размытое пятно… затем звук горнов, что сменился неким благородным музыкальным отрывком, напоминающим о школьном выпускном вечере. Пошли кадры: трупы «Нового Майами» вперемежку со съемками увидевшей их толпы — и комментарии Вайсса.

«На протяжении тысяч лет, — выводил он, — с нами приключались страшные вещи… — Наплыв: трупы с пластиковыми масками на лицах. — Люди задавали себе один и тот же вопрос: зачем я здесь? И ответ всегда был один… — Наплыв: лицо из толпы в «Эльфийских садах», озадаченное, растерянное, и озвучка нарочито растерянным голосом Вайсса: — Не знаю…»

Смонтировано было так себе, куда хуже, чем в ранних опусах, но я постарался воздержаться от критики — в конце концов у самого Вайсса таланты в другой области, а двух хороших видеоредакторов он лишился.

«Тогда человек обратился к искусству! — с наигранной торжественностью объявил Вайсс; на экране появилось изображение статуи без рук и ног. — И искусство подарило ему лучший ответ… — Наплыв: бегун находит тела на пляже в Саут-Бич. — Однако традиционное искусство ставит нам пределы. Ведь традиционные средства, такие как масло и камень, воздвигают границы между самим художественным событием и нашим восприятием. А для нас, художников, искусство — это крушение преград! — Кадры падения Берлинской стены под восторженный рев толпы. — Такие художники, как Крис Берден и Давид Небреда, начинают экспериментировать, превращать в искусство самих себя, — один барьер долой! Но этого недостаточно, ведь для обычного, среднего зрителя… — Еще одно обалдевшее лицо из толпы. — …нет разницы между куском глины и безумным художником; барьер по-прежнему на месте. Не годится!»

На экране возникло лицо Вайсса; камеру слегка шатало, как будто он направлял ее на себя, а сам продолжал говорить.

«Нам нужно создать близость. Нужно сделать зрителей неотъемлемой частью процесса, чтобы грань исчезла. Нам нужны другие ответы на главные вопросы. Такие вопросы как: что есть правда? Где предел человеческих страданий? И самое главное… — Тут на экране появился тот ужасный, закольцованный кусок видео: Декстер Дебоширит с Дончевичем в белой кафельной ванной. — …как поведет себя Декстер, если из художника превратится в часть художественного произведения?»

Опять раздался вопль — приглушенный, но до боли знакомый. Хотя кричал не Вайсс, я уже когда-то это слышал, только не мог вспомнить где, а Вайсс уже снова был на экране, с полуулыбкой поглядывая себе через плечо.

«По крайней мере этот вопрос нам под силу, верно?» — произнес он.

А затем приподнял камеру, отвернул ее от себя и направил на какую-то дергающуюся груду на заднем плане. Изображение сфокусировалось, и я догадался, почему вопль показался мне знакомым.

Кричала Рита.

Она лежала на боку, со связанными за спиной руками и ногами, и лихорадочно ерзала. Потом опять приглушенно заорала, уже от ярости.

Вайсс рассмеялся.

«Зрители стали искусством, — сообщил он. — Аты станешь моим шедевром, Декстер! — Он улыбнулся, совершенно естественно, не натянуто. — Это будет совершенная… Декстраваганза!»

Экран погас.

Рита у него… Я понимал, что должен сорваться с места, схватить ружье и расстрелять высокую сосну под вопли боевого клича, но меня затопило какое-то необъяснимое спокойствие. Я немного посидел на месте, раздумывая, как же он ее схватил и что с ней сделает, и только через несколько минут осознал, что, так или иначе, нужно что-то предпринять. А осознав, лишь вздохнул при попытке встать со стула и выйти за дверь.

Но до конца вдохнуть я не успел, не успел даже упереться хоть одной ногой в пол — из-за спины раздался чей-то голос.

— Твоя жена, да? — спросил детектив Коултер.

После того как сумел отлепиться от потолка, я обернулся и посмотрел на него.

Он стоял у входа, в нескольких шагах от меня, но достаточно близко, чтобы все услышать и увидеть. Расспросов избежать было нельзя.

— Да, — ответил я. — Рита.

Он кивнул.

— И на тебя похоже, там, сюжет про тело в ванной.

— Это… э-э… — промямлил я. — Нет, вряд ли…

Коултер снова кивнул:

— Это точно ты.

Поскольку мне нечего было возразить и не хотелось снова мямлить, я лишь отрицательно покачал головой. А он спросил:

— Что сидишь? Он схватил твою жену!

— Я как раз собирался уходить.

Коултер свесил голову набок.

— Он на тебя зуб затаил?

— Похоже на то, — пробормотал я.

— И почему, как по-твоему?

— Я же тебе говорил: навалял его любовнику, — произнес я, нисколько не убедительно, даже на мой собственный слух.

— Ага, точно, — кивнул Коултер. — А потом он пропал. Ты по-прежнему не знаешь, куда он делся?

— Не знаю.

— Не знаешь… — повторил он, склонив голову набок. — Потому что в ванной был не он. А над ним с пилой стоял не ты.

— Ну конечно!

— А этому типу, должно быть, показалось, что ты… И он схватил твою жену. Как бы поменялись, да?

— Детектив, я правда не знаю, где его бойфренд, — произнес я. Что было правдой, учитывая приливы, течения и повадки морских падальщиков.

— Ха! — Коултер нацепил на лицо выражение, надо полагать, задумчивости. — Значит, он чего придумал-то? Сделать из твоей жены какое-то искусство, да? Потому что?..

— Потому что он чокнутый? — с надеждой подсказал я. Что тоже было правдой. Но этого мало, чтобы произвести на детектива должное впечатление.

Нет, не произвело.

— Угу, — с некоторым сомнением протянул он. — Он чокнутый. Как будто так, да…

Коултер покивал, словно пытаясь убедить самого себя.

— Ладно, получается, какой-то чокнутый урод схватил твою жену. А дальше что?

Он изогнул бровь и внимательно посмотрел на меня, будто и вправду рассчитывал на обстоятельный ответ.

— Не знаю. Наверное, я должен сообщить кому-то…

— Сообщить кому-то… — Он снова покивал. — Типа, в полицию? Потому что в прошлый раз, когда ты этого не сделал, я тебя строго отчитал?

Считается, что умным быть — хорошо, но я должен признаться, что Коултер нравился мне гораздо больше, когда я считал его безобидным придурком. Теперь, осознав свою ошибку, я метался меж позывом очень внимательно следить за тем, что говорю, и не менее мощным порывом разбить свой стул о его голову. Но хорошие стулья недешевы; осторожность пересилила.

— Детектив, — начал я. — У него моя жена! Может, вы никогда не были женаты…

— Дважды, — возразил он. — Мне не понравилось.

— Ну а мне нравится. И я хотел бы получить ее назад, целую и невредимую!

Коултер долго-долго разглядывал меня.

— Кто это такой? Ты ведь знаешь, да?

— Брэндон Вайсс, — ответил я, гадая, к чему он клонит.

— Это просто имя. Но черт возьми, кто он такой?!

Я покачал головой, не до конца понимая, что Коултер имеет в виду, и еще меньше понимая, сколько стоит ему рассказывать.

— Ведь именно он, он раскладывал все те украшенные трупы? Из-за которых губернатор взвился?

— Почти наверняка, — ответил я.

Коултер кивнул и посмотрел на свою руку, и тут я заметил, что бутылки с лимонадом сегодня нет. Запасы, что ли, исчерпались?

— Хорошо бы нам его прижучить, — промолвил он.

— Да, неплохо, — согласился я.

— Всем приятно. И для карьеры хорошо.

— Пожалуй, — кивнул я, а сам подумал, что, наверное, напрасно все же пожалел стул.

Коултер хлопнул в ладоши.

— Ладно. Пошли, возьмем его.

Отличная идея, и с какой решительностью поданная! Вот только я заметил кое-какую проблемку.

— Куда пошли? Куда он спрятал Риту?

Коултер моргнул.

— А? Он же тебе сказал!

— Не думаю…

— Да ладно, ты что, телик не смотришь? — вопросил Коултер таким тоном, как будто обвинял меня в растлении хомячков.

— Почти нет, — признался я. — Дети выросли из утренних мультфильмов.

— Уж три недели как рекламу крутят! «Экстраваганза»!

— Экстра… что?

— «Экстраваганза», в Выставочном центре! Двести с лишним самых современных художников, со всей Северной Америки и Карибского бассейна, под одной крышей!

Я почувствовал, как губы мои двигаются, тщетно пытаясь выговорить какие-то слова, но не произнес ни звука. Сморгнул и попробовал еще раз, однако Коултер перебил меня, кивнув на дверь.

— Пошли! Быстрей, возьмем его! — Он сделал шаг назад и добавил: — А потом поговорим о том, кто там в ванной был, такой похожий на тебя.

На сей раз мне удалось упереться обеими ногами в пол, я был готов уже подскочить с места… но не успел. У меня зазвонил мобильник. Я машинально ответил:

— Алло?

— Мистер Морган? — спросил усталый женский голос.

— Да.

— Это Меган. Из продленки! Помните, у нас ваш Коди? И Эстор?

— Ах да… — произнес я, а в главном зале моего мозга опять завыла тревожная сирена.

— Ну, уже пять минут седьмого… Мне пора. Ну, у меня бухгалтерские курсы… Ну, как бы в семь?

— Да, Меган. А я чем вам могу помочь?

— Ну я же говорю вам — мне пора.

— Хорошо, — ответил я, жалея только, что нельзя проникнуть в телефон и отправить ее домой.

— А ваши дети? — удивилась она. — Ведь ваша жена за ними так и не приехала. Они все еще со мной! А мне нельзя уходить, пока детей не забрали!

Хорошее, кстати, правило… значит, у Коди с Эстор все в порядке, Вайсс их не сцапал.

— Я их заберу. Приеду через двадцать минут!

Я закрыл телефон и обнаружил, что Коултер выжидательно на меня смотрит.

— Дети, — пояснил я. — Рита их не забрала — придется, значит, мне.

— Прямо сейчас? — уточнил он.

— Да.

— Значит, ты за ними поедешь?

— Верно.

— Угу, — хмыкнул он. — А жену по-прежнему спасать хочешь?

— Наверное, так будет правильно, — подтвердил я.

— Значит, ты детей заберешь и вернешься за женой? И не попытаешься сбежать за границу, ничего такого?

— Детектив! — заявил я. — Я хочу вернуть свою жену!

Коултер смерил меня долгим взглядом, потом кивнул.

— Я в Выставочный центр, — предупредил он, повернулся и ушел прочь.

Глава 35

Группа продленного дня, в которую Коди и Эстор ходили каждый день после школы, располагалась буквально в нескольких минутах от нашего дома, но совершенно на другом конце города от моей работы, так что добирался я туда немного дольше, чем обещанные двадцать минут. Движение было очень плотное, мне повезло, что я вообще туда доехал. Но этого времени мне вполне хватило на мысли о Рите. Я только начал привыкать кжене. Мне нравилось, что она каждый вечер готовит еду. И уж конечно, я не справился бы в одиночку с двумя детьми, не лишившись свободы развивать свои собственные таланты в избранной сфере…

Так что я надеялся, что Коултер заручился надежной поддержкой коллег, что Вайсса скрутят, а Риту освободят и, может, даже завернут в плед и напоят кофе, как в телевизоре показывают.

Отсюда следовал очень интересный вопрос, который занимал и неподдельно тревожил меня весь остаток (во всем прочем приятного) пути сквозь убийственные пробки. Допустим, Вайсса надежно скрутят; что будет, когда они начнут задавать ему вопросы? Ну, всякие там «зачем вы это сделали»? И главное, «почему именно с Декстером»? Что, если дурной вкус заставит его отвечать правду? До сих пор он демонстрировал возмутительную готовность рассказывать обо мне кому попало, а я, хоть человек не слишком-то стеснительный, все же предпочел бы сохранить свои подлинные достижения в тайне от общественности.

А если Коултер сложит то, что сболтнет Вайсс, с тем, что он уже и так заподозрил по видеоролику, в Декстервилле может случиться страшное.

Лучше бы мне схлестнуться с Вайссом самолично — уладить все по-хорошему, один на один — или, возможно, cuchillo a cuchillo[36], — одновременно подкормив моего Пассажира. Но выбирать не приходилось. В конце концов я законопослушный гражданин… нет, правда, строго говоря, ведь так оно и есть! Ну, как бы, невиновен, пока не осужден, правильно?

Сейчас, похоже, суд все ближе и ближе, и Декстер вот-вот зазвездит в оранжевой робе и ножных кандалах, каковая перспектива меня нисколько не радовала — оранжевый совсем не мой цвет. И разумеется, обвинение в убийстве станет значительным препятствием на моем пути к неподдельному счастью. Я не испытываю иллюзий относительно нашей системы правосудия; я каждый день с ней сталкиваюсь по работе и вполне допускаю, что способен ее обхитрить, если только меня не поймают с поличным — или не снимут на видео — прямо на глазах у толпы американских сенаторов и монахинь. Самое неподкрепленное обвинение приведет к столь тщательным разбирательствам, что это положит конец всем моим частным играм. Вспомните, как обычно бывает — одно пятно на репутации, и от подозрений вовек не отмыться.

Что же делать?

Вариантов было очень мало.

Либо позволить Вайссу заговорить, что выльется в неприятности для меня, либо не дать ему заговорить… в каковом случае результат будет ровно такой же. И ничего тут не придумаешь. Я вляпался.

В итоге в группу продленного дня в парке заявился весьма задумчивый Декстер. Милая добрая Меган по-прежнему дожидалась меня; она держала Коди и Эстор за руки и маялась от нетерпения, желая поскорее избавиться от подопечных и ринуться в восхитительный мир бухучета. Все трое мне явно обрадовались, каждый по-своему, и это было настолько приятно, что я позабыл про Вайсса на целых три или четыре секунды.

— Мистер Морган! — воскликнула Меган. — Мне правда нужно убегать!

А я так удивился, впервые услышав от нее два предложения подряд без вопросительных интонаций, что только кивнул и взял ладошки Коди и Эстор. Меган прыснула прочь, запрыгнула в свой небольшой потрепанный «шевроле» и унеслась в вечерние пробки.

— Где мама? — вопросила Эстор.

Наверняка существует какой-то аккуратный и очень человечный способ сообщать детям о том, что их мама — в лапах смертельно опасного чудовища, но я такого не знаю, поэтому просто ответил:

— Ее поймал плохой дядя. Тот, что в вашу машину врезался.

— В которого я карандаш воткнул? — уточнил Коди.

— Именно.

— А я ему между ног врезала, — напомнила Эстор.

— Надо было бить сильнее, — отозвался я. — Ваша мама у него.

— Мы ее спасем?

— Мы будем помогать, — сказал я. — Там сейчас полиция.

Детишки посмотрели на меня как на идиота.

— Полиция?! Ты вызвал полицейских?!

— Мне нужно было вас забрать, — возразил я, внезапно поймав себя на том, что пытаюсь оправдываться.

— Значит, ты его отпустишь, он всего лишь в тюрьму сядет? — возмутилась девочка.

— А что было делать! — Я вдруг почувствовал себя как в суде, в заведомо проигрышном положении. — Один из копов все узнал, а мне пришлось сначала ехать за вами.

Дети обменялись многозначительными взглядами, потом Коди отвернулся.

— А сейчас ты нас возьмешь с собой? — спросила Эстор.

— Э… — запнулся я. Нет, это просто нечестно: сначала Коултер, а теперь еще и Эстор — превращают сладкоголосого Демагога Декстера в запинающегося дебила, и все в один день!.. Конечно, я не мог их взять с собой на поединок с Вайссом. Его перформанс предназначен только для меня, он даже всеми силами постарается не начинать, пока я там не появлюсь. Вдруг Коултер с ним не справится? Нет, слишком опасно…

Эстор как будто подслушала мои мысли.

— Мы ж его однажды победили!

— Он тогда от вас не ожидал такого, — объяснил я. — А теперь будет наготове.

— У нас теперь не только карандаш, — заявила Эстор с естественной свирепостью, согревающей мне сердце… Нет, все равно, и речи быть не может.

— Слишком опасно, — уперся я.

Коди пробормотал одно слово:

— Обещал.

А его сестрица картинно закатила глаза и столь же театрально фыркнула.

— Ты все время говоришь — нам ничего нельзя! — воскликнула она. — Пока ты не научишь! А мы готовы, вот, учи нас! Мы ведь ничего не делаем! А теперь такой хороший случай, можно научиться настоящему делу! А ты заладил: слишком опасно!

— Да, слишком опасно, — подтвердил я.

— А нам что делать, пока ты в опасности? А вдруг ты маму не спасешь и вы с ней оба не вернетесь?!

Я уставился на нее, потом на Коди. Девочка сердито хмурилась, ее нижняя губа дрожала, мальчик окаменел лицом, а я опять сумел лишь пару раз беззвучно шевельнуть губами.

В общем, так и получилось, что в итоге я поехал в Выставочный центр, слегка нарушая скоростной режим, с двумя заполошными детишками на заднем сиденье. Машин у центра было полно, не припаркуешься, очевидно, большинство горожан смотрели телевизор и знали о происходящей здесь «Экстраваганзе».

В сложившихся обстоятельствах довольно глупо терять время в поисках подходящего парковочного местечка, и я решил съехать на обочину, по примеру полицейских. А потом как раз заметил машину из полицейского гаража — явно ту, на которой приехал сюда Коултер, — подрулил прямо к ней, выложил свой служебный пропуск на «торпеду» и повернулся к Коди и Эстор.

— От меня ни на шаг! И ничего не делайте без спроса.

— А в самом крайнем случае? — вставила Эстор.

Я припомнил, как они доселе действовали в крайних случаях — вообще-то неплохо. К тому же сейчас уже все почти наверняка закончилось.

— Ладно, — согласился я, распахивая дверцы. — В самом крайнем — можно. Идем.

Они не шелохнулись.

— Что? — удивился я.

— Нож, — тихонько прошептал Коди.

— Он хочет ножик, — перевела Эстор.

— Никаких ножиков! — твердо ответил я.

— А вдруг будет крайний случай? — упрямилась его сестра. — Говоришь, что в крайнем случае можно, а сам ничего не разрешаешь!

— Нельзя с ножом разгуливать в общественных местах.

— Нельзя совсем без защиты, — уперлась Эстор.

Я тяжко вздохнул. В общем-то Рита скорее всего вне опасности, пока меня рядом нет, но таким манером Вайсс от старости помрет, пока я его разыщу. В общем, я открыл бардачок в машине, достал крестовую отвертку и вручил ее Коди. В конце концов, наша жизнь — сплошные компромиссы.

— Держи. Лучше ничего нет.

Коди перевел взгляд с отвертки на меня.

— Это лучше, чем карандаш! — добавил я.

Он покосился на сестру, потом кивнул.

— Хорошо! — Я снова распахнул дверцу машины. — Теперь идем!

На этот раз они последовали за мной. Мы прошли по дорожке к центральному входу Выставочного центра, но в дверях Эстор вдруг застыла.

— Что такое? — не понял я.

— Я хочу писать.

— Эстор, мы торопимся!

— Мне правда очень нужно! — пискнула она.

— Пять минут потерпишь?

— Нет! — Она энергично затрясла головой. — Сейчас хочу!

Я сделал глубокий вдох. Интересно, как же Бэтмен со своей Робин справлялся в таких ситуациях?

— Ладно, — разрешил я. — Только быстро!

Туалет отыскался в дальнем конце фойе, и Эстор ринулась внутрь. Мы с Коди стояли снаружи и ждали. Мальчик примеривался к отвертке и таки нашел удобное положение, острием вперед. Вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул. А тут и Эстор вышла.

— Идемте! — позвала она. — Скорее!

И рванула первая в центральный зал.

Грузный человек в массивных очках потребовал с каждого из нас по пятнадцать долларов за вход; пришлось показать ему полицейское удостоверение.

— А дети? — возмутился он.

Коди попытался было замахнуться на него отверткой, но я его одернул и пояснил служащему:

— Это свидетели.

Охранник, кажется, хотел со мной поспорить, однако потом заметил, как Коди ухватил свое оружие, и лишь покачал головой.

— Вы знаете, куда пошли другие полицейские? — спросил у него я.

Он все качал головой.

— Я видел только одного… Ходят тут всякие, за вход не платят… — Охранник оскорбительно ухмыльнулся и взмахом руки пригласил нас внутрь. — Приятного осмотра!

И мы прошли в зал. Здесь действительно имелось несколько стендов с экспонатами, которые можно было опознать как предметы искусства: статуи, картины и тому подобное. Но если честно, их создатели как будто чересчур перестарались в стремлении достичь новых граней человеческого восприятия. На одном из самых первых стендов мы увидели буквально груду листьев и веток, а рядом — выцветшую банку из-под пива. Дальше висели два ряда телеэкранов: в одном ряду показывали толстяка на унитазе, а в другом — как самолет врезается в дом. Однако нигде не было видно ни Вайсса, ни Риты, ни Коултера.

Мы дошли до самой дальней стены зала, развернулись и пошли обратно, заглядывая в проходы. Здесь наличествовали интересные и открывающие новые горизонты экспозиции, но Риты среди них не было.

Я согласился с мнением Коултера, что Вайсс будет здесь. А если детектив ошибся? А если Вайсс сейчас в совершенно другом месте радостно режет Риту, пока я любуюсь искусством, добавляющим глубины и понимания душе, которой я все равно лишен?

Коди запнулся на месте и встал как вкопанный. Я обернулся посмотреть, что он там увидел, и тоже застыл рядом с мальчиком.

— Мама, — произнес он.

Да, там была его мама.

Глава 36

Несколько человек собрались в дальнем углу зала под телевизором с плоским экраном. На экране крупным планом было Ритино лицо. Кляп в зубах, глаза широко распахнуты, голова от ужаса дергается из стороны в сторону. Я не успел даже ногу занести, шаг сделать, а Коди и Эстор уже рванули вперед спасать свою маму.

— Подождите! — крикнул я им вслед, но они не подождали, и я поспешил за детьми, лихорадочно озираясь в поисках Вайсса.

Темный Пассажир молчал, оглушенный моей почти панической тревогой за детей; разыгравшемуся воображению рисовалось, как Вайсс поджидает нас за каждым мольбертом, готов прыгнуть из-под каждого стола, и мне ужасно не хотелось мчаться на него вслепую, но дети рванули к Рите и не оставили мне ровно никакого выбора. Я побежал быстрее, а они уже протиснулись сквозь толпу зрителей и оказались подле матери.

Рита была связана и пристегнута ремнями к настольной пиле. Лезвие жужжало меж ее лодыжек, и подтекст читался чересчур отчетливо: злодей был готов и желал подтолкнуть мою жену к сверкающим зубьям пилы. Спереди у стола висела табличка: «Кто сумеет нас спасти?» — а ниже большие буквы предупреждали: «Пожалуйста, не мешайте актерам».

По периметру стола раскатывал игрушечный паровозик с вагончиками и табличкой, которая гласила: «Будущее мелодрамы».

Тут я наконец увидел и Коултера… ничего хорошего, между прочим. Он сидел, прислонившись к стенке и свесив голову на плечо.

Вайсс напялил на него старомодную фуражку, какие раньше носили вагоновожатые, а руки связал толстым электрическим проводом, который зафиксировал массивными зажимами. На коленках примостилась табличка: «Полупроводник». Коултер не шевелился — был то ли мертв, то ли просто без сознания; в данных обстоятельствах я не стал наводить справки.

Я протиснулся в толпу, туда, где кружил игрушечный поезд и с периодичностью в несколько секунд раздавался из проигрывателя заранее записанный фирменный вопль Вайсса.

Самого Вайсса по-прежнему не было видно, но когда я протолкнулся ближе к столу, изображение на экране поменялось: в телевизоре возникло мое собственное лицо. Я лихорадочно обернулся в поисках камеры и обнаружил искомое — на столбе в самом дальнем конце выставочного пространства.

Не успел я обернуться, как что-то свистнуло и вокруг моей шеи туго обвилась очень толстая леска. В глазах потемнело, все закружилось, и в самый последний миг я успел прочувствовать горькую иронию того, что враг воспользовался леской — одним из моих собственных приемов. В мозгу мелькнуло: «В собственной ловушке», — а потом я упал на колени и меня со страшной силой потянуло к экспозиции Вайсса.

Поразительно, как быстро пропадает интерес к окружающему, если вашу шею душит аркан, как быстро сознание ускользает в сумрачные дали, а свет и звуки глохнут. Хотя в какой-то момент я почувствовал, как давление на горло немного ослабло, я так и не сумел пробудить в себе интерес к свободе. Я рухнул на пол, пытаясь восстановить способность к дыханию, а из дальней дали женский голос произнес:

— Так нельзя… остановите их!

Я вяло порадовался, что кто-то «их» остановит, но тут другой голос воскликнул:

— Эй, вы, дети! Это выставочный экспонат! Не лезьте!

В сознание забрезжила мысль: кто-то хочет помешать Коди и Эстор освободить их маму и тем самым нарушить экспозицию.

Воздух просочился в мои легкие, в горле вдруг больно запершило — Вайссу пришлось выпустить из рук свою леску, чтобы схватиться за камеру. Он принялся вести камеру по лицам в толпе, а я с хрипом выдохнул и умудрился сфокусировать взгляд на спине врага. Снова вдохнул; как приятно, несмотря на острую боль!..

С воздухом ко мне вернулись свет и смысл, я сумел подняться на колени и посмотреть вокруг.

Вайсс нацелил камеру на женщину в толпе, ту самую, что отругала Коди и Эстор за их вмешательство.

На вид за пятьдесят, одета очень стильно и все еще кричит на детей: прочь! не лезьте! вызовите охрану! К счастью, дети ее не слушали. Они уже освободили Риту со стола, хотя руки ее были по-прежнему связаны, а во рту торчал кляп. Я поднялся, но не успел сделать и шагу, как Вайсс опять схватил мой поводок, туго натянул, и в голове снова вспыхнуло полночное солнце.

Издалека очень глухо донеслись звуки потасовки, леска у меня на горле чуть провисла, а Вайсс проговорил:

— Ну уж нет, засранец мелкий!

Когда в мой мир просочилось немного света, я разглядел, что Эстор на полу, а Вайсс пытается выхватить у Коди отвертку. Я с трудом поднял руки к горлу, подергал за леску, ослабил достаточно, чтобы сделать глубокий вдох — что, наверное, было правильно, но вызвало дико болезненный приступ кашля.

Когда я снова смог дышать, Коди лежал на полу рядом с Эстор в дальнем углу выставочного стенда, под настольной пилой, а Вайсс стоял над ними с отверткой в одной руке и камерой в другой. Дети не шевелились, только у Эстор чуть подергивалась нога. Вайсс шагнул к ним ближе, замахнулся отверткой, а я из последних сил поднялся на ноги, рванул к ним, понимая, что ни за что не успею, и от осознания собственной беспомощности чувствуя, как вся темнота выливается из меня испариной…

И в самую последнюю секунду, когда Вайсс уже злорадствовал над детскими телами, а Декстер с ужасающей медлительностью кренился вперед, на сцене появилась Рита! Руки все еще связаны, во рту по-прежнему кляп, но ноги-то свободны! Она с разбегу налетела на Вайсса, мощно вмазала ему бедром, отбросила в сторону, подальше от детей… и прямо под пилу. Он силился выпрямиться, но она снова его пихнула, и на этот раз он запнулся, зацепился обо что-то ногами, упал, машинально выбросил вперед руку с камерой, пытаясь защититься от вращающегося лезвия… И почти в этом преуспел. Почти.

Раздался визг, скрежет, и в воздух взметнулось кровавое крошево — пила срезала начисто руку Вайсса, по-прежнему сжимавшую камеру, и рука отлетела в сторону, прямо на игрушечный поезд у ног толпы. Зрители задохнулись, а Вайсс ошеломленно вытаращился на собственный кровоточащий обрубок. Перевел взгляд на меня, хотел что-то сказать, дернул головой, сделал шаг вперед, снова посмотрел на быстро истекающий кровью обрубок, снова сделал шаг ко мне, а потом медленно опустился на колени и застыл, покачиваясь из стороны в сторону.

Я замер, не в силах двинуться с места из-за недавнего сражения с леской, от страха за детей и больше всего от вида отвратительного, порочного, чудовищного зрелища — крови, выплескивающейся на влажный пол. Вайсс беззвучно шевельнул губами и медленно, осторожно качнул головой, как будто опасался, что голова тоже может оторваться. С преувеличенной тщательностью он взглянул мне прямо в глаза и очень старательно, очень отчетливо произнес:

— Фотографируй обязательно.

Потом улыбнулся бледной и слабой улыбкой и рухнул навзничь в собственную кровь.

Я отшатнулся и поднял голову; на телеэкране игрушечный паровозик врезался в камеру, по-прежнему сжатую в отсеченной руке Вайсса. Поезд перевернулся.

— Великолепно! — воскликнула из первого ряда стильная дама. — Просто великолепно!

Эпилог

Врачи «скорой помощи» в Майами очень хорошие — у них обширная практика. К несчастью, Вайсса им спасти не удалось. Он истек кровью еще до их появления; тем более обезумевшая Рита потребовала, чтобы сперва осмотрели Коди и Эстор. Вайсс тем временем ускользнул — надо полагать, в историю искусства.

Рита суетилась рядом, пока врачи «скорой помощи» усаживали и приводили детей в себя. Коди моргнул и потянулся к отвертке, Эстор немедленно принялась жаловаться на вонючую нюхательную соль, и я поверил, что с ними все будет в порядке. У них скорее всего небольшое сотрясение мозга, и эта мысль согрела меня теплым ощущением семейной общности: такие маленькие, а уже по моим стопам пошли! В общем, детей отправили в больницу — понаблюдать, как будут себя чувствовать, «просто на всякий случай». Рита, конечно же, поехала с ними, защищать от докторов.

Тем временем два медика, покачав головами над Вайссом, занялись Коултером. Меня еще подташнивало после Вайссовой лески, а все вокруг крутилось как-то странно быстро. Обычно-то я Декстер в Деле, в центре всех важных событий; когда повсюду смерть и разрушения, а я ни при чем — это как-то неправильно. Целых два трупа, а я лишь сторонний наблюдатель, да еще вялый и слабый, ну точно девица с нюхательными солями.

Зато Вайсс… он, если честно, выглядел спокойным и довольным. Конечно, при всем при этом также очень бледным и мертвым, но все же…

Я никогда прежде не видел такого выражения на лице покойника и немного тревожился. Чему ему радоваться? Он же совершенно мертвый!

Может, просто мускулы лица расслабились после смерти?

Как бы там ни было, мои размышления прервал торопливый топот за спиной. Я обернулся.

Подбежала и застыла рядом со мной спецагент Рехт, разглядывая бойню с выражением ужаса, застывшим поверх выражения профессионального хладнокровия. Впрочем, она не упала в обморок; в целом, похоже, взяла ситуацию под контроль.

— Это он? — проговорила она голосом, столь же бесцветным, как и ее лицо. — Это он пытался похитить ваших детей?

— Да, — сказал я, а потом (видимо, мой титанический мозг начал подавать признаки жизни), предвидя следующий неловкий вопрос, добавил: — Моя жена его узнала. Дети тоже.

Рехт кивнула, не сводя глаз с Вайсса.

— Хорошо, — произнесла она, и я немного успокоился, хоть и не совсем понял, о чем она.

Вот бы ФБР теперь утратило ко мне интерес…

— А с ним что?

Рехт махнула в направлении угла, там медики осматривали Коултера.

— Детектив Коултер приехал раньше меня.

Рехт кивнула.

— Охранник мне сказал то же самое.

Сам факт того, что она расспрашивала об этом охранника, порядком меня встревожил. Срочно нужно подкорректировать впечатление.

— Детектив Коултер, — медленно проговорил я, как бы пытаясь совладать с эмоциями (кстати, хорошо, что я охрип от удушья!), — успел раньше… Пока я… Он… он жизнь отдал, спасая Риту!

Всхлипнуть? Нет, это уже перебор, так что я удержался, хотя сам был впечатлен, насколько по-мужски прозвучали мои слова.

Увы, спецагента Рехт они не впечатлили. Она еще раз покосилась на тело Коултера, потом на Вайсса и снова повернулась ко мне.

— Мистер Морган… — начала она голосом, полным профессионального недоверия, но не договорила, только покачала головой и отвернулась.

В разумной, упорядоченной вселенной любое божество сочло бы, что для одного дня событий довольно. Только не у нас. Я уже хотел уйти прочь, повернулся… и увидел Сальгеро.

— Детектив Коултер мертв? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Э… умер прежде, чем я пришел.

Сальгеро кивнул:

— Свидетели это подтверждают.

С одной стороны, хорошо, что свидетели это подтверждают, но с другой — плохо, что он вообще умудрился их опросить. Значит, в первую очередь его заботило следующее: где, черт побери, был Декстер, когда тут посыпались трупы?

Мне показалось, что ситуацию может исправить какая-нибудь напыщенная, прочувствованная размазня, так что я отвернулся и воскликнул:

— Я должен был быть здесь!

Сальгеро умолк так надолго, что мне в конце концов пришлось обернуться и посмотреть, тут ли он, — хотя бы убедиться, не взял ли он меня на мушку. Не взял, повезло Декстеровой Думалке.

— Пожалуй, и к лучшему, что тебя здесь не было, — наконец выговорил он. — К лучшему для тебя, для твоей сестры и для памяти вашего отца.

— А?..

К чести Сальгеро следует признать, что он совершенно правильно меня понял.

— Кроме посетителей на выставке, других свидетелей нет… — Он помолчал, изучая меня взглядом внезапно улыбнувшейся кобры. — Живых свидетелей, которые могли бы рассказать про все… обстоятельства. Так что…

И снова не договорил, оставив меня гадать, что он имел в виду: то ли «так что я тебя прикончу сам», то ли «так что я тебя тут просто арестую», то ли даже «так что все закончилось». Покачал головой и повторил:

— Так что… — с какой-то вопросительной интонацией. Затем кивнул и пошел прочь, а я остался, не в силах забыть его умный немигающий взгляд.

Так что?

К счастью, этим все практически и кончилось. Только стильная дама в первом ряду зрителей еще немного суетилась. Она оказалась доктором Элейн Донацетти, очень важной персоной в мире современного искусства, и теперь прорвалась за ограждение и принялась фотографировать на «полароид». Ее осадили и увели. Потом она использовала свои снимки и фрагменты видеосъемок Вайсса в серии иллюстрированных статей, почти прославивших Вайсса в кругу ценителей подобного искусства. По крайней мере напоследок он свое урвал. Хорошо, когда все складывается, верно?

Детективу Коултеру повезло не меньше. В участке ходили слухи, что ему уже два раза отказывали в повышении; полагаю, он решил, что подстегнет свою карьеру, если в одиночку, голыми руками завалит маньяка. И ведь получилось! В управлении решили выжать из всего этого переполоха хоть что-нибудь полезное для репутации полиции, а тут и Коултер подвернулся. Его повысили посмертно — за героизм, проявленный в почти удавшемся самостоятельном спасении Риты.

Конечно, я пошел на его похороны. Мне нравится церемония, ритуал, строгий выплеск эмоций… заодно можно отрепетировать мои любимые выражения лица: торжественная серьезность, благородное горе и сострадание.

На похоронах присутствовали все сотрудники управления.

Дебора была очень бледная, голубая форменная рубашка только подчеркивала эту бледность. Коултер числился ее партнером, по крайней мере на бумаге, и прийти на похороны было для Деборы делом чести. В больнице повыпендривались, но все равно должны были скоро ее выписывать, поэтому разрешили пойти. Она не плакала (не умела так хорошо лицемерить, как я), однако с должной торжественностью смотрела на то, как гроб опускают в могилу. Я же старался воспроизвести это выражение лица.

И по-моему, вполне успешно, только вот сержанту Доуксу не понравилось. Он вытаращился на меня из соседнего ряда так, будто я самолично задушил Коултера. Какая чушь! Я вообще никого никогда не душил. Ну балуюсь иной раз с леской, совсем чуть-чуть… столь тесный контакт мне не нравится, другое дело — нож.

Жизнь вошла в привычную колею. Я вернулся на работу. Коди и Эстор стали ходить в школу. А через два дня после похорон Коултера Рита пошла к врачу.

В тот вечер, уложив детей спать, она уселась подле меня на диван, положила голову мне на плечо и взяла пульт от телевизора. Выключила телик и принялась вздыхать. Наконец, заинтригованный сверх всякой меры, я спросил:

— Что-то случилось?

— Нет. Ничего плохого. Во всяком случае, думаю, что ничего плохого. Если только ты не думаешь… да.

— С чего мне так думать?

— Не знаю… — Она опять вздохнула. — Ну, просто мы ведь никогда не обсуждали, а теперь…

— Что не обсуждали?! Что теперь?! — После всего того, что я пережил, выносить еще и бесконечный поток слов ни о чем? Я чувствовал все большее раздражение.

— Просто теперь… Врач сказал, что все в порядке.

— А! — отозвался я.

Рита кивнула и добавила:

— Ну, несмотря на… сам знаешь.

Но я не знал и не считал, что у жены есть право думать, что я что-то знаю. О чем и сообщил. А потом, когда после долгих откашливаний и запинок она наконец-то мне рассказала, я тоже, совсем как она, утратил дар речи и сумел выдавить только строчку из старого анекдота, хотя и сам понимал, что это неправильно: просто не мог удержаться, и слова выскочили сами собой. И как будто издали донесся возглас Декстера:

— У нас будет ЧТО?!

Примечания

1

Простите, мсье, где луна? (фр.)

(обратно)

2

Вот же, милый мой, луна встает над Сеной, огромная, красная и влажная (фр.).

(обратно)

3

Благодарю, мой друг (фр.).

(обратно)

4

Черт возьми! (фр.)

(обратно)

5

Какой ужас! (фр.)

(обратно)

6

Поддерживать видимость; маскироваться (фр.).

(обратно)

7

Брат мой. Это невозможно (фр.).

(обратно)

8

Совершенно невозможно (фр.).

(обратно)

9

Столовое вино (фр.).

(обратно)

10

Столик на двоих, пожалуйста (фр.).

(обратно)

11

Букв.: «Жизнь в розовом свете», название песни в исполнении Эдит Пиаф (фр.).

(обратно)

12

Любовь (фр.).

(обратно)

13

Фрагмент крылатого выражения «Ars longa, vita brevis est» — «Жизнь коротка, искусство вечно» (лат.).

(обратно)

14

Круассаны, рогалики (фр.).

(обратно)

15

Я парижанин (фр.).

(обратно)

16

Какая жалость! (фр.)

(обратно)

17

Открытый пирог, обычно из песочного теста, с сыром и яично-сливочной начинкой.

(обратно)

18

Арабель, нам нужно разыскать это чудовище (исп.).

(обратно)

19

Расскажи, пожалуйста (исп.).

(обратно)

20

Да? (исп.)

(обратно)

21

По-английски. Потому что моя сестра не знает испанского (исп.).

(обратно)

22

Педики небось (исп. прост.).

(обратно)

23

Педераст (исп.).

(обратно)

24

Гимн штата Флорида.

(обратно)

25

Затраханный (исп. табуир.).

(обратно)

26

Свиньи (исп.).

(обратно)

27

Меня (фр.).

(обратно)

28

Международный фестиваль мультимедийных искусств (исп.).

(обратно)

29

Кубинец; нечто кубинское, связанное с Кубой (исп.).

(обратно)

30

Уолт Уитмен. Песня о себе. Перевод К. Чуковского.

(обратно)

31

Зеленые глаза (исп.).

(обратно)

32

Очень приятно (исп.).

(обратно)

33

Очень быстро (исп.).

(обратно)

34

С днем рождения. Гостиница «Националь» (исп.).

(обратно)

35

Аэропорт Хосе Марти (международный аэропорт Гаваны) (исп.).

(обратно)

36

Нож на нож (исп.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?