«Феникс в огне»

М. Дж. Роуз «Феникс в огне»

Эта книга посвящается моему замечательному редактору Маргарет О'Нейлл Марбери, убедившей меня в том, что я смогу подняться на эту гору. А также Лизе Такер и Дугласу Клеггу, прекрасным писателям и друзьям, которые в трудную минуту бросали мне спасательный круг.

Я просто убежден, что какая-то часть сознания и души человека не подчиняется законам пространства и времени.

Карл Юнг

ГЛАВА 1

Они придут, вернутся снова, пока вращается земля.

Он не срывал с деревьев листья. Неужто он загубит человеческую душу?

Редьярд Киплинг

Рим, Италия. Шестнадцать месяцев назад

Джош Райдер прильнул глазом к видоискателю и навел фотоаппарат на охранника, спорившего с молодой мамашей. Волосы этой дамы были выкрашены в такой огненно-рыжий цвет, что ее голова была будто объята пламенем. Осмотр коляски быстро выходил за рамки обычной рутины, и Джош подошел ближе, чтобы сделать еще один снимок.

На самом деле фотограф просто убивал время в ожидании прибытия делегации видных политиков из нескольких ведущих мировых держав, которым на сегодняшнее утро была назначена аудиенция у Папы. Однако он уже начинал беспокоиться, наблюдая за этой сценой. Вокруг толпились другие журналисты и зеваки. Публика не обращала внимания на спор или теряла терпение, наблюдая за ним. По всему миру ежедневно и ежечасно происходят обыски, но опасность все равно постоянно угрожает жизни каждого человека. Она похожа на въевшийся запах дыма.

Вдалеке раздался звучный звон колокола. Призыв верующих на молитву никак не сочетался с пронзительным голосом молодой женщины, которая никак не могла успокоиться. Вдруг она с силой толкнула коляску прямо на охранника. В этот момент Джош добился той самой четкости изображения, которую он называл идеальным кадром. Именно такие снимки с жадностью хватают газеты, именно такого рода конфликты издатели жаждут увидеть на пленке.

Райдер услышал грохот.

Затем сверкнула вспышка голубовато-белого света.

В следующее мгновение мир взорвался.

Юлий и его брат укрылись в тени алтаря и шепотом обсуждали последнюю часть своего плана. Оба держали руки на рукоятках кинжалов, готовые к тому, что в любой момент из темноты могли выскочить воины императора. В Риме, в год триста девяносто первый от рождения единого Бога, языческие храмы уже перестали служить защитой и укрытием своим жрецам. Обращение в христианскую веру теперь происходило не по доброй воле, а согласно высочайшему указу. Сопротивление считалось преступлением, наказанием за которое была смерть. Кровь, пролитая во имя церкви, называлась не грехом, а лишь ценой победы.

Братья договорились, что Драконт останется в храме еще на час, а затем встретится с Юлием у гробницы, расположенной рядом с городскими воротами. Пышная погребальная процессия, устроенная сегодня утром, явилась отличным отвлекающим ходом, и все же братьев не покидало беспокойство. Все зависело от того, насколько гладко пройдет последняя часть плана.

Юлий накинул капюшон, скрывающий лицо, прикоснулся к плечу брата, попрощался с ним, пожелал удачи и крадучись вышел из базилики. Он держался в тени стен на тот случай, если кто-то следил за храмом. Вдруг послышался приближающийся топот копыт и стук колес по булыжной мостовой. Юлий прижался к каменной стене, застыл и затаил дыхание. Колесница проехала мимо.

Он пошел дальше, уже добрался до края портика, и вдруг тишину разорвал сердитый крик, раздавшийся у него за спиной и похожий на внезапный камнепад:

— Покажите мне, где сокровищница!

Именно этой катастрофы Юлий и его брат боялись больше всего. Именно ее они обсуждали так долго. Драконт дал ясно понять, что Юлий должен довести дело до конца, даже если храм подвергнется нападению. Ему ни в коем случае нельзя было возвращаться, чтобы помочь брату. Сокровища, которые предстояло спасти Юлию, были важнее человеческой жизни, даже пяти, да что там пяти — важнее пятидесяти жизней.

Но тут прозвучал острый как бритва крик, проникнутый болью. Юлий забыл обо всем и бегом вернулся в храм, к алтарю.

Его брата не было там, где он с ним расстался.

— Драконт?

Молчание.

— Драконт?

Где же он?

Юлий медленно прошел по боковому проходу храма, погруженного в темноту, затем свернул в следующий. Он нашел Драконта лишь тогда, когда споткнулся о его тело, распростертое на полу.

Юлий подтащил Драконта ближе к мерцающим факелам. Кожа брата уже приняла мертвенно-бледный оттенок. Под распоротым одеянием была видна шестидюймовая горизонтальная рана на животе. Она пересекала вертикальный разрез, доходивший до самой промежности.

Юлий ощутил приступ тошноты. Ему уже приходилось видеть выпотрошенные тела людей и животных. Обычно он удостаивал их лишь мимолетным взглядом. Но одно дело — животные, принесенные в жертву, воины, сраженные в бою, казненные преступники, и совсем другое — Драконт. Это была кровь самого Юлия.

— Ты не должен был возвращаться, — прошептал брат.

Он с трудом выдавливал слоги, как будто те застревали у него в горле.

— Я отправил его в подвал искать сокровища. Я надеялся, но он меня все равно пырнул. Однако у нас есть время бежать… скорее… скорее!

Драконт попытался подняться и сесть. При этом внутренности вывалились из его распоротого живота.

Юлий заставил брата лечь.

— Сейчас нам нужно уходить… скорее… — Голос Драконта становился все слабее.

Юлий сильно надавил на края страшной раны, чтобы остановить кровотечение. Ему страстно хотелось, чтобы вывалившиеся внутренности вернулись на место, рассеченные нервы, кровеносные сосуды и ткани срослись, однако добился он только того, что его руки оказались перепачканы горячим липким месивом.

— Где девственницы?

Этот голос ворвался в храм без предупреждения, подобно извержению Везувия. За ним последовал громовой хохот, раскатившийся по всему замкнутому пространству нефа.

Сколько же здесь воинов?

— Давай лучше искать то добро, ради которого мы сюда пришли, — послышался второй голос.

— Подожди, сначала я хочу насладиться хотя бы одной девственницей. Где эти целомудренные шлюхи?

— Сначала сокровища, похотливый ублюдок!

Снова прогремел смех.

Значит, сюда пожаловал не одиночка. Храмом овладел целый легион.

Воины громко переговаривались между собой. Их разговоры перемежались криками, ругательствами и требованиями пролить кровь.

Что ж, пусть они обыскивают храм, пусть тратят впустую силы. Эти люди пришли слишком поздно. Здесь не осталось язычников, которых можно было бы обратить в истинную веру. Здесь нечего грабить, поскольку сокровищ больше нет, и здесь некого насиловать. Все женщины или уже убиты, или надежно спрятаны.

— Нам нужно уходить, — снова прошептал Драконт и попытался приподняться.

Брат задержался здесь, желая убедиться в том, что все остальные успели благополучно покинуть храм. Ну почему он, почему Драконт?

— Тебе нельзя двигаться. Ты ранен, — вырвалось у Юлия.

Он не знал, как сказать брату о том, что половина внутренних органов уже находится за пределами его тела.

— Тогда брось меня. Ты должен ее найти. Надо спасти ее и сокровища. Никто, кроме тебя…

Теперь речь шла уже не о священных реликвиях, а о тех людях, которые отчаянно в нем нуждались, — о женщине, которую он любил, и о его родном брате. Судьба требовала от Юлия принести в жертву одного из них ради спасения другого.

«Я не могу допустить, чтобы она умерла, и не могу бросить тебя умирать».

Однако как же он сможет жить с этим решением, каким бы ни был его выбор?

— Глядите-ка, что я тут нашел, — послышался голос какого-то воина.

Величественный зал наполнился злорадными воплями, но весь этот гвалт перекрыл один пронзительный вопль. Кричала женщина, объятая ужасом.

Юлий на четвереньках выбрался из прохода, спрятался за колонной и всмотрелся в полумрак нефа. Тела женщины он не разглядел. Видны были только ее бледные ноги, которые бились в страшных судорогах. Воин, взобравшийся на нее, раскачивался так усердно, что под женщиной уже натекла лужица крови.

Кто эта несчастная? Она забрела сюда в надежде найти в старом храме укромную гавань, но обнаружила, что попала в ад? Можно ли ей помочь? Напасть на воинов, сыграв на внезапности? Нет, их слишком много. Юлий насчитал по меньшей мере восьмерых. Мерзкая забава привлекала к себе внимание, и все новые воины, оставив на время поиски сокровищ, стекались сюда, чтобы подбодрить своего товарища.

Что произойдет с Драконтом, если он оставит его здесь одного?

Но тут этот вопрос потерял смысл, потому что Юлий почувствовал, как сердце брата остановилось под его ладонью. Он принялся ритмично нажимать Драконту на грудь, тщетно стараясь вернуть его к жизни, потом склонился и стал дышать ему в рот, проталкивать в легкие воздух.

Юлий долго прижимался губами ко рту брата, обнимая его за плечо, и наконец расплакался. Он сознавал, что теряет драгоценные секунды, но ничего не мог с собой поделать. Теперь ему больше не нужно было выбирать. Он мог идти к женщине, которая ждала его у городских ворот.

Он должен был к ней идти.

Юлий старался не привлекать к себе внимания. Он опустил на пол тело Драконта, попятился назад, наткнулся спиной на стену и пополз вдоль нее. Впереди между колоннами был разрыв. Если ему удастся незаметно добраться туда, то он будет спасен.

Тут Юлий услышал, как один из воинов окликнул его и приказал остановиться.

Беглец решил, что он сделает все возможное для того, чтобы спасти свою возлюбленную. Даже если он и не добьется этого, то дорого продаст свою жизнь. Юлий не обратил внимания на приказ и продолжал двигаться вперед.

Воздух на улице был пропитан густым черным дымом, от которого у него сразу же загорелись легкие и стали слезиться глаза. У Юлия не было времени выяснять, что же подожгли погромщики на этот раз. Он бежал по неестественно притихшей улице, едва разбирая дорогу перед собой. После какофонии недавней кровавой сцены ему было страшно слышать собственные шаги. Эти звуки могли выдать его, однако Юлию приходилось идти на риск.

Он представил себе возлюбленную, которая сейчас ждала его в темном склепе, считала минуты, скорчившись в три погибели, и с тревогой подумал, что она станет переживать по поводу его задержки и начнет терзаться мыслями о худшем. Ее мужество всегда было непоколебимым. Даже сейчас Юлию было трудно представить ее испуганной. Однако ситуация выходила далеко за рамки всего того, с чем ей приходилось иметь дело до этого. Вина за это лежала исключительно на нем. Они пошли на слишком большой риск ради друг друга. Он должен был быть сильнее.

Сейчас по его вине на кону оказалось все то, что им дорого, и в первую очередь их собственные жизни.

Юлий зацепился ногой за неровную, выщербленную булыжную мостовую и споткнулся. Мышцы бедер и лодыжек пронзительно ныли. Каждый вдох так грубо раздирал легкие, что ему хотелось кричать. Юлий облизнул губы и почувствовал вкус соленого пота, смешанного с грязью и пылью. Сейчас он отдал бы все ради глотка воды — прохладной сладкой воды из родника, а не этой кислой мочи. Юлий бежал, не обращая внимания на боль в ногах. Его башмаки гулко стучали по брусчатке.

Вдруг ночной воздух наполнился зычными криками и громовым топотом ног. Задрожала земля, и Юлий понял, что мародеры совсем близко. Он лихорадочно бросил взгляд влево, вправо. Если ему посчастливится найти какую-нибудь нишу в стене, то можно будет затаиться в ней и молиться о том, чтобы грабители пробежали мимо, не заметив его.

Юлий знал о молитвах все. Он Берил в них, полагался на них. Однако все его молитвы стоили не больше плевка в сточную канаву. Теперь от них не было никакого толка.

— Содомит уходит!

— Мразь!

— Трусливая свинья!

— Ты уже наделал в штаны от страха, смрадный пес?

Преследователи хохотали, стремились перещеголять друг друга оскорбительными шутками. Их насмешливые голоса, далеко разносимые горячим ветром, наполняли гулкую ночную тишину.

Вдруг сквозь все эти издевки прорвался новый голос:

— Джош?

«Нет, не слушай. Беги. Все зависит от того, успеешь ли ты добраться до нее вовремя».

Улицу заволакивало густым туманом. Юлий споткнулся, с трудом удержался на ногах и завернул за угол. По обеим сторонам от него тянулись одинаковые колоннады с десятками дверей и ниш под арками. Это место было ему знакомо! Он мог спрятаться здесь, у всех на виду. Преследователи пробегут мимо и…

— Джош?

Голос доносился откуда-то из зелено-голубой дали, но Юлий не остановился.

«Она ждет меня! Ждет, что я спасу наши тайны и сокровища».

— Джош?

Голос тянул его вверх, сквозь тяжелый мрак, насыщенный горькими слезами.

— Джош!

Он неохотно открыл глаза, увидел комнату, оборудование и свое собственное изувеченное тело. Позади кардиографа, капельниц и мониторов с мигающими светодиодами, на которых выводились частота пульса, артериальное давление и содержание кислорода в крови, белело встревоженное лицо женщины, которая смотрела на него. Но это было не то лицо.

Это была не та женщина, к которой он спешил.

— Джош? Слава богу, Джош!.. Мы ведь уже думали…

Сейчас он не мог находиться здесь. Ему было нужно вернуться назад.

На его губах по-прежнему был вкус пота. Легкие по-прежнему болели. За ровным гулом приборов он слышал топот преследователей, но все его мысли были только о том, что она где-то там, совсем одна, в сгущающемся мраке. Она боится и задохнется, если он ее не спасет.

Этого человека захлестнула новая волна страданий. Он закрыл глаза и подумал, что подведет ее, если не придет. Было еще что-то. Сокровища? Нет, что-то гораздо более важное, что-то такое, что маячило на самой грани его подсознания. Но что именно?..

— Джош?

Горе острым ножом вспороло ему грудь, открывая сердце жестокой, неумолимой действительности. Он ее потерял!

Но это невозможно. Ничего этого не было.

Он помнил свое бегство, погоню так, словно это произошло с ним на самом деле. Однако на самом деле ничего этого не было. Разумеется, ничего этого не было.

Никакой он не Юлий.

Его зовут Джош Райдер. Он живет в двадцать первом столетии, а все эти видения принадлежат далекому прошлому. С тех пор прошло уже больше шестнадцати веков.

Так почему же у него возникло такое чувство, будто он потерял все то, что наполняло его жизнь смыслом?

ГЛАВА 2

Рим, Италия. Наши дни. Вторник, 06.45

Мигающий огонек карбидного фонаря осветил южную стену древней гробницы, расположенной в шестнадцати футах под землей. Джош Райдер был поражен увиденным. Цветы на фресках оказались настолько свежими, словно художник нарисовал их всего несколько дней назад. Оранжевые, пурпурные, алые, золотистые, синие, канареечно-желтые, фиолетовые и розовые, они были собраны в прекрасный букет, изображенный на красном фоне, в духе Помпей. Пол склепа переливался затейливой мозаикой, выложенной серебром, лазурью, зеленью, бирюзой и кобальтом. Это было настоящее наводнение глазурованных плиток, своими красками напоминающих морские волны.

Профессор Рудольфо продолжал по-английски с сильным акцентом рассказывать о значении этой гробницы конца четвертого века нашей эры. Ему было по меньшей мере семьдесят пять лет, но он до сих пор оставался подвижным и энергичным. Угольно-черные глаза ученого искрились возбуждением, когда он говорил о раскопках.

Профессор Рудольфо удивился, когда ему сообщили о посетителе, пришедшем в столь ранний час. Однако он услышал фамилию Джоша и ответил охраннику, что все в порядке. Сегодня утром, хотя и чуть позже, археолог действительно должен был встретиться с мистером Райдером и еще с одним человеком из фонда «Феникс».

Джош проснулся еще затемно. После того, что ему пришлось пережить в прошлом году, он редко спал крепко, однако вчерашняя бессонница была обусловлена в первую очередь сменой часовых поясов. Джош только что прилетел в Рим из Вашингтона. Сказывалось и волнующее возбуждение, вызванное тем, что он наконец-то вернулся в тот город, где происходили события, всплывающие у него в памяти. Райдер не мог оставаться в гостинице, схватил фотоаппарат и отправился на прогулку.

Сперва он и сам точно не знал, куда направляется, однако с ним постепенно стало происходить нечто странное. Несмотря на темноту и незнание города, Джош шел так, будто дорога была ему известна. Он знал, куда идти, хотя и не имел понятия о конечной цели пути. Пустынные проспекты, вдоль которых тянулись витрины дорогих магазинов, сменились узкими улочками и старинными зданиями. Тени стали зловещими. Однако Джош упорно шел вперед.

Если ему кто-то и встретился, то он все равно никого не заметил. Ему казалось, что прогулка продолжалась не больше тридцати минут, на самом же деле она заняла свыше двух часов. Все это время он провел в состоянии, напоминающем транс.

Иссиня-черная ночная темнота сменилась бледным полумраком, который с восходом солнца уступил место лимонно-розовому зареву. Постепенно проступили очертания сочно-зеленых холмов. Они напоминали изображения на листе фотобумаги, опущенном в ванночку с проявителем. Из ничего возникали смутные тени, затем появились неясные силуэты и наконец — полная картина, но Джош не мог сказать, останавливался ли он, чтобы сделать хоть какие-то снимки. Все кончилось тем, что Райдер неприятно поразился, когда обнаружил, что он вроде бы совершенно случайно пришел в то самое место, куда они с Малахаем Самюэльсом были приглашены на сегодняшнее утро.

Может быть, ничего случайного в этом и не было.

Профессор Рудольфо не стал спрашивать, почему Джош пришел так рано и как ему удалось разыскать место раскопок.

— Я бы на вашем месте тоже не смог уснуть. Идемте же вниз.

Джош был вполне удовлетворен тем, что профессор списал его появление здесь в половине седьмого утра на творческий энтузиазм. Он собрался с духом и осторожно шагнул на первую ступеньку лестницы, ведущей в склеп. Райдер не позволял себе заострять внимание на клаустрофобии, от которой он страдал всю свою жизнь. Она стала особенно сильной после того несчастного случая.

Обрывки музыки из оперы «Мадам Баттерфляй», которые привлекли внимание Джоша и привели его на этот самый холм, теперь звучали громче. Он сосредоточил внимание на душераздирающей арии главной героини и начал спускаться в тускло освещенный склеп.

Подземное помещение оказалось более просторным, чем предполагал Джош. Он с облегчением вздохнул и решил, что здесь-то уж как-нибудь вытерпит.

Профессор Рудольфо пожал ему руку, представился, убавил громкость запыленного черного проигрывателя компакт-дисков и начал экскурсию:

— Гробница имеет — для вас я пересчитаю метры в футы — восемь футов в ширину и семь футов в длину. Мы с Габриэллой, то есть профессором Чейз, убеждены в том, что она была возведена в самых последних годах четвертого века нашей эры. Точная дата станет известна лишь после проведения анализа изотопов углерода. Однако кое-какие артефакты, обнаруженные здесь, позволяют предположить, что речь идет о триста девяносто первом годе, том самом, когда был окончательно искоренен культ весталок-девственниц. Подобные украшения не свойственны захоронениям такого типа, поэтому мы полагаем, что склеп был построен для упокоения какого-то другого человека. Весталка была погребена здесь лишь потому, что жители Рима узнали о ее грехе.

Джош поднял фотоаппарат, однако перед тем как сделать снимок, спросил у профессора, не будет ли тот возражать. Когда он работал на агентство новостей Ассошиэйтед пресс, ему мог помешать сделать снимок разве что взрыв бомбы. Полгода назад Райдер взял отпуск. Он стал фотографировать и снимать на видео детей, которые обращались в фонд «Феникс» с проблемами регрессивных воспоминаний о событиях прошлой жизни, и быстро научился обязательно спрашивать разрешения. Взамен Джош получил доступ к самой большой и самой закрытой в мире библиотеке, посвященной теме перевоплощения, а также возможность работать с ведущими специалистами фонда.

— Да, конечно, фотографируйте. Вы ведь не будете иметь ничего против, если я попрошу вас никому не показывать эти снимки без согласования этого вопроса со мной или с Габриэллой? Все, что здесь есть, пока еще держится в тайне. Нам хотелось бы сохранить ее до тех пор, пока мы не получим дополнительную информацию относительно того, что все-таки обнаружили. Не стоит создавать ненужный ажиотаж, если наши предположения ошибочны. Уж лучше перестраховаться, правда?

Джош кивнул, навел резкость и щелкнул затвором.

— Что вы имели в виду, когда сказали про грех весталки?

— Возможно, я употребил не то слово. Извините. Я имел в виду нарушение обета. Так лучше?

— Какого обета? Разве весталки были монахинями?

— В каком-то смысле да. Языческими монахинями. Становясь членом этого своеобразного ордена, каждая весталка давала обет целомудрия. Наказанием за его нарушение было погребение живьем.

Джош ощутил нахлынувшую грусть. Словно на автопилоте он отпустил кнопку затвора.

— Такой жестокой была награда за любовь?

— Вы романтик. Рим вам очень понравится, — улыбнулся профессор. — Да, за любовь или за страсть.

— Но почему?

— Вы должны понять, что религия в Древнем Риме была основана на строгом моральном кодексе, в котором упор делался на правдивость, честь, личную ответственность, постоянство и верность долгу. Римляне считали, что у каждого живого существа есть душа, однако при этом были очень суеверными. Они почитали богов и духов, имевших влияние на все аспекты их жизни, и полагали, что боги останутся довольны и помогут им лишь в том случае, если все ритуалы и жертвоприношения будут выполнены как нужно. Иначе божества непременно их покарают. Вопреки расхожему ошибочному представлению, древняя религия в целом была очень гуманной. Языческие жрецы имели право жениться, заводить детей и…

Джоша терзали слабые ароматы жасмина и сандалового дерева, которыми обыкновенно сопровождались его погружения в прошлое. Ему приходилось прилагать все силы, чтобы внимательно слушать профессора Рудольфо. Райдера не покидало такое чувство, будто он давным-давно уже знал про эти разрисованные стены и мозаичный пол под ногами, но затем забыл и снова вспомнил только сейчас. Его сотрясали ощущения, с которыми он обычно пробуждался после кошмарных снов, терзавших его с того самого страшного дня.

Джош медленно скользил куда-то вниз, будто качаясь на волнах. Возбуждение острым покалыванием разливалось по рукам и ногам. Он погружался в атмосферу, где сам воздух был плотнее и тяжелее.

Он бежал под дождем. Одежда, промокшая насквозь, тяжело давила ему на плечи. Под ногами чавкала раскисшая грязь. Позади раздавались крики. Он споткнулся, упал и попытался подняться на ноги.

«Сосредоточься! — мысленно приказал себе Джош в другой половине сознания, в которой он оставался в настоящем. — Сосредоточься». Он посмотрел в объектив фотоаппарата на профессора Рудольфо, который продолжал говорить, подкрепляя свои слова возбужденными взмахами рук, отчего луч фонаря как безумный метался по гробнице, освещая то один угол, то другой.

Райдер следил за ним в объектив и почувствовал, как хватка, стиснувшая было его тело, ослабевает. Он не смог сдержаться и облегченно вздохнул.

— С вами все в порядке?

Джош услышал голос Рудольфо так, словно профессор находился за толстым стеклом.

Нет. Разумеется, с ним далеко не все было в порядке.

Шестнадцать месяцев назад Джош выполнял одно задание здесь, в Риме. Как выяснилось, он оказался не в том месте не в то время. Райдер фотографировал сцену оживленного спора молодой женщины с коляской и охранника, и вдруг взорвалась бомба. Погибли террористка-смертница, двое случайных прохожих и Андреас Карлуччи, сотрудник службы охраны. Семнадцать человек получили ранения. Мотив преступления так и не был установлен. Ни одна террористическая группировка не взяла на себя ответственность за этот взрыв.

Впоследствии врачи признались Джошу, что они не надеялись на то, что он останется в живых. Когда он через сорок восемь часов наконец пришел в себя, в его сознании начали всплывать разрозненные обрывки каких-то воспоминаний о людях, которых Райдер никогда не знал, о местах, в которых он никогда не бывал, об эпохе, в которой он не жил.

Ни один врач не смог объяснять, что с ним происходит. Не знали этого и все те психиатры и психологи, к которым Джош обращался, выписавшись из больницы.

Они говорили, что налицо была некоторая депрессия, чего и следовало ожидать после этого страшного происшествия, едва не стоившего ему жизни. Разумеется, синдром посттравматического стресса мог вызывать определенные воспоминания, но вот только не такие, от которых страдал Джош. Эти образы были словно выжжены у него в сознании. Они не оставляли ему выбора. Райдер снова и снова возвращался к ним, терзаясь тщетными попытками найти в них какой-то смысл.

Эти воспоминания не имели ничего общего с грезами, которые постепенно блекнут и со временем полностью забываются. Они следовали бесконечной чередой строго определенных картин, не меняющихся, не развивающихся, не обнажающих внутренние слои, скрытые под их жуткой поверхностью. Эти сине-черно-багровые химеры являлись Джошу средь бела дня, когда он бодрствовал. Видения так донимали его, что в конце концов стали последним ударом, разбившим уже треснувший брак, и привели к отчуждению с многочисленными друзьями, которые не узнавали того затравленного человека, в которого превратился Джош. Теперь все его мысли были только о том, как найти объяснение тем эпизодам, которые он пережил в своем сознании после взрыва.

Шесть таких картин были полными. Кроме них в памяти Райдера возникали и десятки других, обрывочных, от которых ему удалось отбиться.

Эти галлюцинации были словно порождены огнем. Они воспламеняли, жгли, испепеляли его способность оставаться тем, кем он всегда был, продолжать деятельность, поддерживать хотя бы какое-то подобие нормальности. Сколько раз Джош мертвенно бледнел, когда видел в зеркале собственное отражение. Он совершенно разучился улыбаться. Даже складки у него на лице будто в одночасье стали глубже. Но хуже всего обстояло дело с его глазами. В них словно затаился кто-то другой, ждущий случая вырваться на свободу. Джоша донимали мысли, от которых ему не удавалось отгородиться. Они набегали на него неудержимым наводнением.

Он жил, боясь своего собственного рассудка, отображавшего калейдоскоп отрывочных образов. Среди них чаще всего появлялись встревоженный молодой человек, живущий в Нью-Йорке конца девятнадцатого столетия, другой мужчина из времен Древнего Рима, втянутый в яростную смертельную борьбу, и женщина, отдавшая все ради своей пугающей страсти.

Она сияла в лунном свете, сверкая прозрачными каплями воды, плакала навзрыд, раскрывала свои объятия и предлагала ему то же самое спасение, которое он предлагал ей. Самой жестокой шуткой была та неистовая физическая реакция, с какой его организм откликался на эти видения. Неудержимое вожделение превращало все его тело в одно мучительное невыносимое желание ощутить аромат этой женщины, прикоснуться к ее коже, увидеть ее глаза, впитывающие его образ, почувствовать, как она принимает его в себя, посмотреть на ее лицо, расплывающееся в наслаждении, безумном, бесстыдно выставляющем напоказ все, сознавая, что и он сам ничего от нее не скрывает. Они ничего не таили друг от друга. Это было бы недостойно того преступления, которое совершили эти люди.

Нет, это были не воспоминания, порожденные посттравматическим стрессом, не психотические эпизоды. Эти образы сотрясали Джоша до самого основания. Они вмешивались в его жизнь, мучили его, отнимали силы, не позволяли вернуться в тот мир, который он знал до взрыва, до больницы, до того, как от него окончательно ушла жена.

Один врач выдвинул предположение, что галлюцинации обусловлены каким-то невралгическим расстройством. Джош обратился к крупнейшему специалисту-неврологу в надежде на то, что тот — каким бы странным ни казалось это желание пациента — обнаружит какую-то остаточную травму головного мозга, следствие того ранения, которое и объясняло бы кошмары, терзающие его наяву. Самые совершенные тесты ничего не обнаружили, и расстройству Джоша не было предела.

Выбора у него больше не было. Джошу оставалось только исследовать невозможное и иррациональное. Поиски истощили его, но он не мог не довести их до конца. Ему требовалось понять, что с ним происходит, даже если это означало бы признание чего-то такого, во что он никогда не Берил и не мог поверить. Или он сошел с ума, или у него развилась способность снова попадать в те жизни, которые он прожил раньше. Единственный способ узнать истину заключался в том, чтобы выяснить, происходят ли перевоплощения на самом деле, возможно ли это.

Вот что в конце концов привело Джоша в фонд «Феникс», к доктору Берил Талмэдж и Малахаю Самюэльсу. На протяжении двадцати пяти лет они зафиксировали свыше трех тысяч случаев регрессии в прошлую жизнь, происшедших у детей в возрасте до двенадцати лет.

Джош сделал еще одну фотографию южного угла гробницы. Прикосновение к гладкой металлической коробке действовало на него благотворно, а звук затвора успокаивал. Недавно он полностью отказался от цифровой аппаратуры и снова вернулся к старой отцовской «Лейке». Фотоаппарат помогал сохранить связь с действительными воспоминаниями, с рассудком, с логикой.

Принцип его работы был предельно прост. Световые лучи проходили через объектив и передавали изображение на светочувствительный слой. Процесс проявки пленки представлял собой элементарную химию. Известные вещества вступали в реакцию с бумагой, обработанной другими известными веществами. Точная копия чего-то действительно существующего превращалась в новый реальный предмет, в фотографию. Это выглядело тайной, если не знать основ науки.

Джош стремился к знаниям. Он хотел знать все о тех людях, с которыми у него после взрыва установился так называемый канал. Он от всей души ненавидел это слово и его связь с медиумами, экстрасенсами и прочими шаманами наших дней. Его черно-белое восприятие мира, насущная потребность запечатлеть на фотопленку жестокую реальность нашего времени, наполненного террором и насилием, никак не вязались с теми потусторонними существами, которые передавали по этому проклятому каналу что бы то ни было.

— С вами все в порядке? — снова спросил Джоша обеспокоенный профессор Рудольфо. — Вы выглядите каким-то затравленным.

Джош знал это. Ему самому не раз приходилось такое видеть. Если он смотрел на себя в зеркало, то иной раз мельком замечал призраков, затаившихся в тени.

— Я просто поражен увиденным. Прошлое кажется здесь невероятно близким.

Эти слова дались ему без труда, потому что они были правдой. Однако он не упомянул обо всем том, что по-настоящему изумляло его здесь. Джош Райдер никогда не стоял в этом склепе, спрятанном на глубине шестнадцати футов. Так откуда же он знал, что у него за спиной, в темном углу гробницы, который профессор ему еще не показывал, куда он еще не направлял свет своего фонаря, находятся кувшины, лампы и погребальное ложе, расписанное настоящим золотом?

Фотограф попытался всмотреться в темноту.

— А вы такой же, как и все американцы, — усмехнулся профессор.

— Что вы хотите сказать?

— Нахальный, нет… нетерпеливый. — Профессор снова улыбнулся. — Так что же вы ищете?

— Сзади есть еще что-то, ведь так?

— Есть.

— Погребальное ложе? — спросил Джош, проверяя свою память или догадку насчет содержимого этой гробницы.

Рудольфо осветил дальний угол погребальной камеры, и Райдер увидел перед собой деревянное ложе, украшенное резными павлинами, золотыми листьями и инкрустацией, сделанной из кусочков малахита и ляпис-лазури.

Что-то тут было не так. Джош ожидал увидеть на ложе тело женщины, одетой в белое платье. Ему отчаянно хотелось ее увидеть, и в то же время он этого страшно боялся.

— Где она?

Джош смутился, услышав в собственном голосе жалобное отчаяние, и тотчас же испытал облегчение, поскольку профессор предвидел этот вопрос и сразу же на него ответил:

— Вон там. В таком свете ее трудно рассмотреть, да?

Он мучительно медленно провел фонарем по склепу. Луч света наконец упал на альков, находящийся в дальнем углу западной стены.

Женщина сидела на полу, уронив голову на грудь.

Медленно, словно он участвовал в похоронной процессии и должен был пройти сто шагов, а не преодолеть пространство в семь футов, Джош приблизился к ней, опустился на колени и посмотрел на то, что от нее осталось. Его стиснула такая невыносимая скорбь, что стало трудно дышать. Если речь действительно шла о воспоминании из прошлой жизни, то как оно могло наполнить его такой грустью, какую он еще не испытывал ни разу в жизни? Он не мог в это поверить, не мог понять.

Здесь, на окраине Рима, в шесть сорок пять утра, в только что раскопанной гробнице, датированной четвертым столетием нашей эры, получил подтверждение конец той истории. Теперь Джош мечтал только о том, чтобы узнать ее с самого начала.

ГЛАВА 3

— Я назвал ее Беллой, то есть прекрасной, потому что эта находка имеет для нас огромное значение. — Профессор Рудольфо осветил фонарем древние останки.

От него не укрылась реакция Джоша.

— С тех самых пор как мы с Габби ее обнаружили, я каждый день рано утром провожу какое-то время с ней наедине, можно сказать, общаюсь с истлевшим прахом. — Археолог фыркнул.

Джош набрал полную грудь сырого, затхлого воздуха, задержал его в легких, а затем сосредоточился на выдохе. Неужели это была та самая женщина, воспоминания о которой приходили к нему в виде разрозненных обрывков, призрак из прошлого, в которое он не верил, но при этом не мог с ним расстаться?

У него разболелась голова. Информация из прошлого и настоящего накатывалась волнами боли. Райдер понял, что ему необходимо сосредоточиться на чем-то одном. Или на том, что было тогда, или на том, что есть теперь. Мигрень сейчас совсем не нужна.

Джош закрыл глаза.

«Держись за настоящее, держись за того, кем, как тебе известно, ты являешься.

Джош. Райдер. Джош. Райдер. Джош Райдер».

Так учила его поступать доктор Талмэдж в тех случаях, когда ему понадобится остановить какое-то воспоминание, захлестнувшее сознание. Боль постепенно начала утихать.

— Она донимает вас своими тайнами, да?

«Да» Джоша прозвучало едва слышно.

Профессор Рудольфо пристально посмотрел на него, пытаясь оценить умственное состояние. По глазам археолога Джош понял, что тот решил, будто у его собеседника не все дома.

Но ученый все же продолжил свою лекцию:

— Мы считаем, что Белла была жрицей богини Весты. В Древнем Риме весталок считали святыми. Они находились на особом положении, их оберегали. В древности задача женщины заключалась в том, чтобы поддерживать огонь в домашнем очаге и содержать дом в чистоте. Впрочем, то же самое верно и сейчас, как ни стараются женщины убедить нас, мужчин, в обратном. — Профессор рассмеялся. — В Древнем Риме огонь, нечто сугубо практическое, необходимое для каждодневного существования, со временем приобрел сакральное значение.

В дошедших до нас письменных источниках говорится, что очаг требовалось ежедневно спрыскивать святой водой. Ее брали в источнике, носящем имя нимфы-прорицательницы Эгерии. Весталки должны были следить за тем, чтобы огонь в священном очаге не погас. Это навлекло бы несчастье на весь город, а потому считалось непростительным грехом. Именно в этом и заключалась главная задача весталок, но…

Профессор продолжал рассказ, но Джошу казалось, что он наперед знал все то, о чем тот сейчас скажет. Хотя речь шла не о самой информации, а лишь о смутном воспоминании о ней.

— Будущих весталок отбирали в очень юном возрасте, когда им было всего шесть-семь лет, из самых благородных римских семейств. Сейчас такое трудно представить, но в те времена это считалось величайшей честью. Озабоченные отцы и матери показывали своих дочерей старшему жрецу, верховному понтифику, в надежде на то, что выбор падет именно на их ребенка. Новую послушницу отводили в здание, где ей предстояло прожить три следующих десятилетия. Просторные виллы из белого мрамора стояли непосредственно рядом с храмом богини Весты. Первым делом совершался ритуал омовения. Девочка принимала ванну в присутствии пяти других весталок. Ей укладывали волосы так, как это было принято у невест, на нее через голову надевались белые одежды, после чего начиналось обучение.

Джош кивнул. У него перед глазами стояла вся эта сцена, хотя он и не мог сказать, почему способен представить ее так отчетливо. Райдер видел молодые напряженные лица, чувствовал возбуждение толпы и общую атмосферу торжественности.

От этих грез наяву Джоша оторвали какие-то слова профессора.

Он вздрогнул и спросил:

— Извините, что вы сказали?

— Я просил вас не обсуждать со средствами массовой информации все то, что я вам рассказываю и что вы видите. Вчера журналисты весь день пытались вытянуть из нас информацию, которую мы пока что не готовы открывать. Не только итальянские, ваши тоже. Их тут было несколько десятков. Они набросились на нас, словно голодные псы, ей-богу. Больше всего доставал один из них, никак не могу вспомнить, как его звали… Ах да, Чарли Биллингс.

Джош был знаком с Чарли. Несколько лет назад они вместе готовили один материал. Чарли был хорошим журналистом, и они остались друзьями. Но если сейчас он в Риме, то ничего хорошего это не сулит. Очень непросто утаить информацию от Чарли Биллингса.

— Этот Биллингс приставал к нам с Габриэллой до тех пор, пока та наконец не согласилась поговорить с ним… как это называется? Для печати? В общем, информация получила огласку, и сюда набежали толпы. Какие-то ученые, изучающие языческие религии, но в основном последователи современных культов, занимающихся возрождением древних ритуалов и суеверий. Все они вели себя очень тихо и почтительно, так, словно это место по-прежнему оставалось святилищем. Но как раз они-то нас и не беспокоили. Зато приверженцы традиционной церкви устроили небольшой бунт, с которого и начались все проблемы. Католики ворвались сюда, стали выкрикивать разные глупости, будто мы прислужники дьявола и будем наказаны за свои грехи. Но эти люди не поняли нас с Габби. Мы ведь ученые! А вчера вечером мне позвонил кардинал Бирони из Ватикана и предложил неприлично большие деньги за то, чтобы мы продали ему все наши находки и отказались от их обнародования. Судя по этой сумме, Бирони или же те персоны, которые выделили эти деньги, очень боятся того, что мы можем здесь обнаружить. Вот что происходит, когда в Святом городе даже шепотом произносят слово «язычество».

— Но почему? Ведь именно в их руках сосредоточена вся полнота власти.

— Белла могла бы стать еще одним аргументом в полемике по поводу той незначительной роли, какую в наши дни играют женщины в церкви по сравнению с древними временами. Сейчас все громче звучат голоса тех, кто напоминает, что современная религия отводит женщине гораздо меньшую роль, чем древняя.

Профессор покачал головой и тихо добавил:

— Кроме того, возникает и еще одна проблема. Особенно если эти артефакты имеют какое-то отношение к перевоплощению, в чем убеждены ваши боссы и Габриэлла.

— Но при чем тут перевоплощение? Речь идет о проблеме отпущения грехов?

— Да. Только представьте себе, что человек решит, будто он один несет ответственность за свой вечный покой, что в его собственной власти попасть в рай. Нет ни Бога Отца, ни Бога Сына, ни Святого Духа. Что станет с той властью, какую имеет церковь над нашими душами? Невозможно представить тот бунт, всемирное смятение, всеобщий исход из лона церкви, который начнется, если факт перевоплощения будет доказан.

Джош кивнул. На протяжении последних нескольких месяцев ему неоднократно приходилось выслушивать различные вариации на эту тему в исполнении доктора Талмэдж.

Он снова перевел взгляд на Беллу. Даже истлевшие останки этой женщины обладали силой ветра, дующего с моря. Укрыться от него нельзя было негде.

Райдер шагнул к ней.

— Вам интересно узнать, как мы определили, что Белла была весталкой? — спросил профессор.

— В этом не может быть никаких сомнений, — чересчур поспешно ответил Джош и тут же испугался, что Рудольфо поймает его на этой оплошности.

Судя по любопытному взгляду, который бросил на него профессор, опасения фотографа были не напрасны.

— А вам это откуда известно?

Джош напомнил себе, что ему следует быть крайне осторожным.

— Прошу прощения, я не так понял вас. Профессор, пожалуйста, расскажите, на каком основании вы утверждаете, что эта женщина была весталкой?

Рудольфо просиял так, как будто это не он сам только что вымолил у Джоша этот самый вопрос.

В его теплых глазах сверкнули веселые искорки, и он с жаром пустился в объяснения:

— До нас дошли письменные документы, посвященные весталкам. В них описаны некоторые детали, которые мы можем наблюдать здесь, хотя эта гробница не совсем соответствует тому типу голых углублений в земле, в которых, как правило, закапывали провинившихся весталок. Эта женщина была погребена живьем. Именно такое наказание было уготовлено этим жрицам, нарушившим обет. Ей предстояло умереть не от голода, а от удушья. Вот чем объясняется присутствие этих кувшинов. В одном из них было молоко, в другом — вода. — Профессор указал на глиняную посуду. — О том же самом говорит наличие кровати. Мертвому она не нужна, как и масляный светильник, кстати.

— Однако вы полагаете, что женщина все время находилась в этом углу? Она не спала на кровати? Ведь когда запасы кислорода стали подходить к концу, ее охватила усталость. Наверное, она легла бы спать там, где было удобнее?

— Очень хорошо! Этот же самый вопрос задали себе и мы с Габриэллой. Кроме того, совершенно непонятно, почему вместе с Беллой были погребены священные предметы. Ведь римляне в этом отношении совсем не были похожи на древних египтян. Они не снабжали своих покойников всем необходимым для загробной жизни. Мы не ожидали найти здесь ничего, кроме светильника, воды и молока.

У Джоша снова застучало в висках.

— Что еще вы здесь обнаружили?

Профессор Рудольфо показал на деревянную шкатулку, которую весталка сжимала в руках.

— Она продержала это тысячу шестьсот лет. Поразительно, вы не находите?

Джош тотчас же узнал шкатулку, хотя это и было невозможно. Наверняка он видел фотографию похожей вещицы, хранящейся в каком-нибудь музее. Еще больше его озадачило то, что он понятия не имел, что это такое, хотя шкатулка и показалась ему знакомой.

— Вы уже открывали ее?

Профессор кивнул.

— Наткнуться на такую замечательную резную шкатулку из орехового дерева и не открыть ее? Лично я не знаю такого археолога, который устоял бы перед подобным соблазном. Шкатулка значительно старше Беллы. Мы с Габби считаем, что она была сделана раньше чем за два, может, даже за три тысячелетия до рождения Христа. Судя по виду, она изготовлена вовсе не в Риме, а в Индии. Но с точным определением возраста этой вещи придется подождать до тех пор, пока не будет проведен радиоуглеродный анализ.

— А что внутри? — Джош ощутил, как у него по коже от возбуждения пробежали мурашки.

— Полной уверенности не может быть до тех пор, пока мы не проведем подробные исследования, включающие множество тестов. Однако у нас есть все основания считать, что в шкатулке лежали так называемые камни памяти из тех легендарных потерянных инструментов памяти, о которых писал ваш Тревор Талмэдж.

— На чем основаны ваши предположения?

— Вот здесь и здесь вырезаны слова. — Профессор указал на кайму, проходящую по всему периметру шкатулки. — Мы полагаем, это те самые строки, которые начертаны на древнем египетском папирусе, в настоящий момент находящемся в Британском музее. Именно их в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году переводил Тревор Талмэдж. Вам об этом известно?

Джош кивнул. Тревор Талмэдж был основателем клуба «Феникс», который потом стал фондом, носящим то же самое имя. Джош прочитал всю подшивку о потерянных инструментах памяти, содержащую оригинальные тексты и переводы, обнаруженные в тысяча девятьсот девяносто девятом году во время ремонта в библиотеке фонда, где они были спрятаны за рядами томов.

«Этот дар ему преподнесла большая птица, восставшая из пепла, для того чтобы показать ему путь к камням, чтобы он смог молиться с ними, совершая песнопения, — и вот! Все его прошлое предстало перед ним».

Пока Джош повторял эти слова, внутренний голос у него в голове произносил их на другом языке, который казался ему чуждым и архаичным.

— Это тот самый перевод, которым воспользовался Уоллес Нили, — заметил Рудольфо.

— Кто? — Это имя затронуло что-то в сознании Джоша.

— Уоллес Нили — археолог, работавший здесь, в Риме, в конце девятнадцатого века. Некоторые его раскопки финансировались вашим клубом «Феникс». Это он нашел тот древний текст, переводом которого занимался Тревор Талмэдж в день своей смерти.

Профессор продолжал говорить, а Джош вспомнил тот краткий визит в прошлое, который пережил шесть месяцев назад, в тот день, когда впервые вошел в фонд «Феникс».

Студент Йельского университета Перси Талмэдж вернулся домой на летние каникулы. Он сидел в гостиной и слушал, как его дядя Дэвенпорт рассуждал о необходимости защиты инвестиций клуба в археологические раскопки, проводимые в Риме. Дядя упомянул имя археолога, работу которого финансировал клуб. Его звали Уоллес Нили. Он искал потерянные инструменты памяти.

Теперь Джош сидел здесь, в этой древней гробнице, рядом с профессором Рудольфо, и почувствовал, как в его памяти всплывает еще одно воспоминание, тоже не принадлежащее ему. Джош восстанавливал прошлое другого человека.

Он вспоминал за Перси.

Перси было всего восемь лет, когда он впервые услышал об инструментах памяти. Отец показал ему древнюю рукопись, над переводом которой работал. Ее автор утверждал, что инструменты — это не просто легенда. Они существуют на самом деле. Автор видел их лично и привел в своем труде подробное описание всех амулетов, орнаментов и камней.

— Эти инструменты имеют очень большое значение, — сказал сыну Тревор. — Такое же, как и сама история. Тот, кто знает прошлое, управляет будущим. Если эти инструменты существуют и если они могут помочь людям заново открыть свою прошлую жизнь, то тебе, мне и всем членам клуба «Феникс» надо будет позаботиться о том, чтобы их сила была использована на благо всего человечества, а не в чьих-то корыстных целях.

Перси долгие годы не понимал, насколько это важно.

Возможно ли, что Джош объехал полмира и вернулся туда, где начинал? Как и многое другое, это не могло быть совпадением. Ему требовалось время, чтобы во всем разобраться, однако с этим нужно было подождать.

Профессор Рудольфо продолжал говорить:

— В восьмидесятых годах девятнадцатого столетия Нили приобрел несколько участков земли в этом месте, что в те времена было весьма распространенным делом. Люди покупали участки, на которых хотели проводить раскопки, чтобы вся найденная добыча автоматически становилась их собственностью. Клуб «Феникс» вошел в долю с Нили, помог ему расплатиться за право заниматься раскопками. Именно этим объясняется, почему некоторые надписи появились как в его журнале, так и в записках Талмэджа.

Джош повнимательнее присмотрелся к деревянной шкатулке, зажатой в руках мумии и покрытой затейливой резьбой. В центре ее крышки была изображена птица, восстающая из пламени. В когтях она сжимала меч. Это изображение практически полностью соответствовало гербу, высеченному на парадной двери фонда «Феникс». По периметру крышки проходила кайма, на которой Джош различил те символы, о которых говорил Рудольфо.

— Вам известно, на каком языке сделана эта надпись?

— Габриэлла собирается связаться с лучшими специалистами в этой области. Она считает, что это древнейшая разновидность санскрита.

— Я полагал, что она разбирается в древних языках.

— Да, в древнегреческом и латыни. А это ни то ни другое.

Джош был сбит с толку.

— Вы сказали, что гробница была нетронутой?

— Да.

— Так каким же образом Нили удалось здесь побывать?

— Мы не считаем, что он или кто бы то ни было еще проводил здесь раскопки. В полевом дневнике Нили указано, что он действительно занимался раскопками на двух расположенных неподалеку участках, но ничего не нашел. Затем он приступил к работам на третьем участке, но мы не знаем, что там происходило. Дневник Нили внезапно обрывается. Описание раскопок доведено только до середины.

— Внезапно?

— Нили был убит. Об обстоятельствах его гибели практически ничего не известно.

— Но у вас есть его журнал?

— Несколько страниц.

— Откуда они у вас?

— Спросите Габби. Она принесла их вместе с грантом, дающим право продолжить раскопки с того места, на котором остановился Нили.

— Так вы полагаете, что вам удалось обнаружить то, что искали он и люди из клуба «Феникс».

Профессор кивнул.

— Мы так считаем. Какую-то часть мы, конечно, нашли, однако во всем этом до сих пор остается слишком много неизвестного. — Рудольфо указал на пятно правильной формы, едва заметное на стене, рядом с мумией. — Вот это место было закрыто гобеленом, и мы не знаем, зачем он понадобился. Мы обнаружили рядом с Беллой нож. Это тоже очень странно, потому что римлянок никогда не хоронили с оружием. Почему у ножа сломано лезвие? Что делала им Белла? — Профессор шумно вздохнул и посмотрел на иссохшие останки. — Белла, какие тайны ты хранишь? — Рудольфо опустился на колени и склонился к мумии. — Ответь же мне, моя Белладонна, — вкрадчивым тоном прошептал он.

Джош ощутил вспышку совершенно неожиданного и безосновательного чувства. Это была раскаленная добела ревность. Он ни разу в жизни не испытывал ничего подобного. Ему неудержимо захотелось броситься на Рудольфо, оттащить его в сторону и сказать, что он не имеет никакого права находиться рядом с мумией, наклоняться к ней. Всего час назад Джош даже не подозревал о существовании всего этого, но вот нахлынули воспоминания, и он мысленно представил, как на костях появились мышцы, которые затем обросли мягкими тканями и образовали лицо, шею, руки, грудь, бедра и лодыжки. Все это ожило, губы порозовели, глаза окрасились с ярко-голубой цвет. Медно-бурые остатки хитона превратились в белоснежный хлопок, каким они были много лет назад. Только длинные волнистые рыжие волосы оставались такими же — расчесанными на прямой пробор и перехваченными лентами длиной в две пряди, свисающими за спину.

Теперь она была трупом. От нее остались высохшая кожа и хрупкие кости, но когда-то эта женщина была красивой. У Джоша в голове столкнулись миллионы образов, прозвучало множество слов, которых он никогда не слышал.

Одно из них было громче остальных, и он выдернул его из общей какофонии.

Сабина.

ГЛАВА 4

— Не знаю, верите ли вы сами в то, что сейчас рассказали мне, но я в это верю, — заявил профессор Рудольфо.

Перед этим Джош изложил ему сокращенную версию того, что произошло с ним за последние шестнадцать месяцев. В конце своего рассказа он объяснил, почему пришел сюда так рано.

— Всякий раз, когда вы смотрите на нее, я чувствую, что вы видите что-то другое. Я уже давно понял, что дело тут не в простом любопытстве. Между вами существует какая-то связь.

Он был необычайно доволен собой.

Да, Джош прищурился и в призрачном свете увидел живую женщину, притулившуюся в углу гробницы, а не пустую оболочку, чей возраст составлял тысячу шестьсот лет, не мумию, многовековой сон которой был только что потревожен.

В гробницу со стороны входа ворвалась струйка воздуха и вздернула прядь ее волос. Сабина всегда так гордилась тем, как выглядит. Она всегда старательно следила за собой и очень расстроилась бы сейчас, если бы увидела, что у нее растрепались волосы.

Джош мысленно представил себе, как она расплетает их, превращает в восхитительный шелковистый полог, пахнущий жасмином и сандаловым деревом, накрывающий их обоих, когда они целовались в темноте, тайком, под деревьями. Ее волосы падали ему на щеки, на губы, извивались в его пальцах. Это была та самая нить, которая сплела их вместе, не позволяя больше разлучиться.

Джош не думал о том, что делает. Все произошло слишком быстро. Он просто протянул руку, схватил выбившийся локон и…

— Нет! — воскликнул профессор и отвел его руку. — Она очень хрупкая. Уже одно то, что она так хорошо сохранилась, самое настоящее чудо. Если вы к ней прикоснетесь, то она может рассыпаться. Это понятно?

Джош никак не мог прийти в себя после прикосновения к ее волосам. Он отвернулся и принялся тереть руки.

Вдруг его взгляд упал на закопченный старинный масляный светильник, стоящий на полу. Ему показалось, что женщина не просто так пододвинула его как можно ближе к алькову, к выцветшему пятну, чуть заметному на плотной стене.

Райдер почувствовал, что какие-то врата, существующие в его сознании, приоткрылись еще на дюйм. Голова заболела от нового потока информации. Ему нужно было не отталкивать от себя воспоминания из чужого прошлого, а наоборот, погружаться в них как можно глубже. Но в каждый момент времени он мог находиться только в каком-то одном месте или в прошлом, или в настоящем, но не и там и тут одновременно.

«Отдайся. Сосредоточься на том, что случилось. Давным-давно. Давным-давно, прямо здесь. Что здесь произошло?»

Джош не обратил никакого внимания на предостережение профессора о том, что он может нанести непоправимый вред раскопкам, упал на колени и принялся голыми руками царапать земляную стену. Ему нужно было что-то доказать ей и себе. Он не знал, что именно, но чувствовал, что ему необходимо проникнуть за эту перегородку и найти там то, что его оправдает.

— Что вы делаете? — в ужасе воскликнул профессор Рудольфо. — Остановитесь!

Ему казалось, что сон стал явью, а реальность ускользнула прочь. Джош лишь смутно слышал, как профессор требовал остановиться, едва чувствовал руки ученого, пытающиеся оттащить его от стены. Возражения Рудольфо для него больше ничего не значили.

Поверхностный слой земли был плотно утрамбован, но после того как Джош выцарапал первые несколько пригоршней, дело пошло проще. Перегородка, имевшая в толщину всего четыре или пять дюймов, три с половиной фута вышиной и три фута шириной, развалилась на крупные комки. Открылся вход в подземный тоннель. Джош ободрал ладонь левой руки об острый камень, но уже не мог остановиться. Он почти добрался до цели.

Ему в лицо пахнуло холодным, затхлым древним воздухом. Его легкие наполнились молекулами и частицами, которым было тысяча шестьсот лет, а также ароматом жасмина и сандалового дерева.

Джош полез внутрь, несмотря на охватившую его клаустрофобию и безотчетную панику, вставшую у него на пути. Он внезапно вспотел, дышал судорожно, неудержимо хотел развернуться, однако притяжение тоннеля оказалось сильнее страха.

Передвигаться по тесному лазу можно было только на четвереньках. Поэтому Джош опустился на руки и колени и пополз вперед. Его тотчас же обволокла темнота и сдавила невыносимая скорбь, словно сам воздух был пропитан ею. Джош медленно продвигался вперед. Вот он преодолел пять ярдов, десять, затем двадцать, двадцать пять.

Профессор все звал его, приказывал остановиться, но Джош не мог этого сделать. Где-то впереди была конечная точка, и он должен был ее достичь.

Райдер завернул за угол, жадно глотнул воздух и застыл, не в силах пошевелиться. Ему было бы гораздо проще умереть прямо сейчас, чем ползти дальше. Джош представил себе толщу земли, окружающую его, увидел, как она ползет, обрушивается, сыплется на него градом. Проявление страха было настолько явственным, что он почувствовал хрустящий песок у себя во рту, ощутил его в ноздрях, в горле.

Однако впереди его ждало нечто более важное, чем все остальное на свете.

— Остановитесь! — кричал Рудольфо.

Его голос доносился издалека, был искаженным и гулким.

Джошу очень хотелось послушаться профессора, но он с трудом прополз еще пять ярдов вперед.

Голос Рудольфо по-прежнему доходил до него, но теперь уже совсем слабый:

— Вдруг там, впереди, провал и вы его не увидите? Вдруг вы сорветесь вниз? Я не могу к вам добраться.

Да, это тоже был один из страхов, терзающих Джоша. Внезапный оползень, пустотелая пещера внизу, падение в подземный мрак.

Джош ощущал энергию, наполняющую тоннель, повиновался ей и полз вперед. Она была подобна живому существу, умоляла его двигаться дальше, проникать все глубже в темноту, искать то, что ждало там уже так долго.

— Хотя бы вернитесь и возьмите фонарик. То, что вы затеяли, очень опасно!

Разумеется, профессор был прав. Джош понятия не имел, что находится впереди, но теперь он был слишком близок к финалу и никак не мог повернуть назад. Он сомневался в том, что у него хватит духа проделать этот путь еще раз.

Райдер продвинулся вперед еще на фут и наконец нашел это. Его пальцы наткнулись на что-то длинное и твердое. Он попытался на ощупь определить, что же это такое.

Длинная палка? Какое-то оружие?

Поверхность находки оказалась чуть шероховатой. Это было не дерево и не металл.

Нет. Джош дошел до правды логикой и первобытным инстинктом.

Это оказалась человеческая кость.

ГЛАВА 5

Нью-Йорк. Вторник, 02.00

Через четыре месяца после внезапной смерти своей тетки от инфаркта Рейчел Палмер узнала, что женщина, жившая в ее доме, подверглась нападению прямо на крыльце, когда рылась в сумочке в поисках ключей. К своему собственному сожалению, Рейчел вынуждена была признать, что после этого ей стало неуютно в старинном здании из бурого кирпича. Отпирая входную дверь, она всегда пугливо озиралась по сторонам, торопливо взбегала вверх по лестнице, сразу же запирала дверь на засов, а ночью так и не могла заснуть. Когда она обмолвилась о том, что собирается искать себе другое жилище, дядя Алекс предложил ей временно перебраться в его роскошную двухуровневую квартиру, расположенную на углу Шестьдесят пятой улицы и Лексингтон-авеню.

Дядя никак не проявлял это ни словом, ни внешне, но Рейчел чувствовала, что ему одиноко. Алекс и тетя Нэнси были неразлучны так, как это иногда бывает у бездетных супружеских пар. Дяде было всего шестьдесят два года, но Рейчел чувствовала, что он еще очень не скоро начнет искать для себя другую женщину.

Отец бросил ее маму, когда девочка была еще совсем маленькой. Его место занял Алекс, став для нее больше чем дядей. Теперь она была рада скрасить его одиночество, а также насладиться ощущением полной безопасности. Его гарантировала круглосуточная система охраны, к которой была подключена квартира дяди, а также швейцар, постоянно дежуривший в дверях здания.

Сама того не замечая, Рейчел привыкла к обществу дяди. Он на неделю уехал по делам в Лондон и Милан, и она уже две ночи никак не могла заснуть.

Вот и сегодня в ее комнате горел свет. Рейчел сидела в кровати, смотрела по телевизору старую комедию, потягивала белое вино из бокала и читала завтрашние новости на экране переносного компьютера.

«ГРОБНИЦА ПРИНАДЛЕЖИТ ВЕСТАЛКЕ

От нашего специального корреспондента Чарли Биллингса

Рим, Италия. Вчера подтвердилось предположение о том, что захоронение, обнаруженное во время раскопок, проводимых у городских ворот, принадлежит одной из последних весталок, жриц древнеримской богини Весты.

„Мы считаем, что гробница с большой долей вероятности относится к концу четвертого века нашей эры, а именно к промежутку с 390-го по 392 год. Это подтверждается керамикой и другими предметами, обнаруженными нами. Сегодня можно утверждать, что погребенная женщина была весталкой. Лишь какие-то неожиданные сюрпризы могут заставить нас отказаться от этого вывода“, — заявила Габриэлла Чейз, профессор археологии Йельского университета, специалист по древним религиям и языкам, которая вот уже три года занимается раскопками в этих местах вместе с профессором Альдо Рудольфо из Римского университета.

„Особый интерес вызывает то обстоятельство, что женщина, останки которой были обнаружены во время раскопок, возможно, являлась одной из последних шести весталок, — сказала Чейз. — Культ весталок существовал свыше тысячи лет и прекратил свое существование в 391 году нашей эры, что совпало с возвышением христианства в период правления императора Феодосия Первого“».

Телевизор умолк. Свет в спальне стал тусклым. Рейчел попыталась продолжить чтение. Она хотела остаться в кровати, чтобы чувствовать рукой одеяло, ощущать под спиной подушку, однако сердце ее затрепетало и понеслось куда-то. Предчувствие знакомства с тайной наполнило ее возбуждением. Целый мир, о котором Рейчел ничего не знала, представился ей необработанным алмазом. Достаточно было лишь шагнуть вперед и открыть его.

Рейчел вошла в него и была заворожена картиной, сиявшей в гиперреалистическом солнечном свете. Тепло окружило, пленило ее. Оно ласкало девушку летним ветерком, наполняло ее спокойствием и восторгом. Теперь свечение исходило уже из нее. Рейчел почувствовала себя невесомой. Она стала вдруг такой легкой, что полетела, двигаясь все быстрее и быстрее. В то же время все ее ощущения были такими отчетливыми, как будто это происходило с ней в замедленном действии.

Солнце жгло ей щеки. Запах жары заполнял ноздри. Ее тело звучало словно музыкальный инструмент. Рейчел слышала музыку, которая не имела ничего общего с тональностями, нотами, аккордами и мелодией. Это был чистый ритм. Сердце Рейчел изменило частоту биений, подстраиваясь под него. Частота ее дыхания тоже стала другой.

Затем ей вдруг стало холодно. Рейчел ежилась и вглядывалась в стеклянную дверь.

Сквозь щель в занавесках она наблюдала за двумя мужчинами, которые склонились над столом.

— Вот ради чего я приехал в Рим, — проговорил один из них, которого Рейчел хорошо знала, хотя никак не могла вспомнить его имя. — Я уже потерял надежду когда-либо это найти.

Тут девушка увидела сверкающие камни волшебной окраски. Блеск голубых и зеленых огоньков наполнил ее сердце безотчетной радостью. Это зрелище притягивало словно наркотик. Рейчел захотелось застыть на месте и попытаться понять, как искрящиеся краски, сливаясь друг с другом, образуют сотни новых оттенков. Радуга изумрудной зелени перетекала в небесную синеву, та обращалась в кобальт, превращающийся в аквамарин, потом в зеленовато-серый цвет шалфея, зеленовато-голубую окраску оперения чирка и дальше в красный, вишневый и бордовый.

— Это очень важно. Мы имеем дело с ценной находкой.

Голос мужчины был твердым, словно каменная грань. Рейчел ощутила на своем теле маленькие ссадины в тех местах, где скользнули его слова. Однако собственная кровь ее нисколько не беспокоила. Ей хотелось быть частью этого мгновения, этой боли и возбуждения. Она еще никогда в жизни не испытывала ничего подобного. И вдруг все кончилось.

Рейчел была оглушена. Она откинула голову назад и уставилась в потолок. Все ее тело горело.

Как долго все это продолжалось? Полчаса?

Рейчел взяла бокал. Нет, вино еще не успело согреться.

Всего несколько минут?

Но ведь на этот раз все выглядело настоящим, гораздо более правдоподобным, чем предыдущие грезы. Это был не просто образ, засевший в сознании. Рейчел казалось, что она перенеслась в пространстве и времени и на какое-то мгновение оказалась в совершенно другом месте, была не зрителем, а непосредственным участником происходящего.

Девушка вышла из спальни, спустилась по широкой лестнице и направилась на кухню. Она жалела о том, что дяди Алекса нет дома. Можно было бы рассказать ему о случившемся. Он просто обожал подобные сюжеты. Нет, на самом деле ничего не произошло. Наверное, она просто очень устала, незаметно для себя провалилась в сон, и ей приснились эта вилла, мужчины и волшебные краски.

Рейчел плеснула в рюмку бренди и отпила несколько маленьких глоточков. Она наслаждалась ощущением того, как огненная жидкость жгла ей глаза и горло, а затем, вместо того чтобы вернуться в спальню, отправилась в дядин кабинет и уселась за его стол. Там, среди бесчисленных книг, Рейчел почувствовала себя в большей безопасности и только тут заметила уголок газетной вырезки, придавленной пресс-папье так, что ее было едва заметно.

Она вытащила газету.

«Возможно, возраст гробницы составляет тысячу шестьсот лет».

Рейчел поежилась. Заметка была написана две недели назад в Риме, тем же самым корреспондентом. Нет, не было ничего необычного в том, что дядя Алекс ее вырезал. Он коллекционер, а при раскопках находят древние реликвии. Его квартира была заполнена произведениями искусства. Рейчел решила, что не стоит придавать этому особого значения. Речь идет не более чем о случайном совпадении.

Ведь так?

Чем же еще это может быть?

ГЛАВА 6

Рим, Италия. Вторник, 07.45

Джош ощутил резкую, обжигающую боль в животе, от которой его скрючило пополам. У него перехватило дыхание. Он был так оглушен неожиданностью, что за считанные мгновения по его спине потек холодный пот. Боль становилась сильнее. Райдеру нужно было как можно скорее выбраться из подземного лаза, но его охватила такая паника, что он с трудом мог дышать. Джош понимал, что здесь он запросто мог задохнуться, а профессор Рудольфо слишком стар и неповоротлив, чтобы успеть помочь ему. Он должен был выбираться сам, причем немедленно, но не имел возможности развернуться. Проход оказался слишком тесным.

Но как такое возможно?

Он ведь каким-то образом попал сюда, ведь так?

Джош присел на корточки, вытянул руки и принялся ощупывать стены вокруг себя. Его пальцы практически сразу же наткнулись на утрамбованную землю. Судя по всему, тоннель постепенно сужался, а он этого не заметил.

Только теперь на Джоша опустилась реальность. Он находился в тесном замкнутом пространстве, в кромешном мраке. Теперь Райдер полностью находился в настоящем, остро воспринимал его всеми органами чувств. Затхлый, сырой воздух вызывал у него тошноту. Джош вдруг почему-то подумал, что ему суждено умереть в этом тоннеле прямо сейчас. С минуты на минуту он мог отдать концы в этом тесном, узком подземном лазе, недостаточно просторном для того, чтобы человек мог в нем развернуться.

Маленький камешек оторвался от стены и больно ударил Джоша в плечо. Если его появление здесь вызовет обвал, то он окажется наглухо замурован в этом проходе, ведущем в ад. У Джоша стиснуло грудь. Он едва мог дышать, но начал извиваться, пытаясь развернуться.

Паника нарастала.

Джош сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и потратил целую минуту на осмысление одного очевидного факта. Раз он смог доползти сюда, значит, сможет выбраться назад.

«Конечно же! Просто пяться обратно. Не пытайся развернуться. Не разворачивайся до тех пор, пока проход снова не расширится».

Ужас, стиснувший Джоша ледяными объятиями, отступил, тревога исчезла, и он почувствовал боль совершенно иного характера. Проход был завален камнями. Мелкая галька и острые камешки раздирали его ладони, глубоко впивались в колени. Райдер на мгновение забыл о том, что здесь совершенно темно, и поднес руки к лицу. Ему, конечно же, не удалось разглядеть, что сталось с его плотью, но он обо всем догадался по сильному сладковатому запаху свежей крови.

Джош стащил с себя рубашку, при этом ударился головой о свод тоннеля. Он зубами разорвал ткань и обмотал кровоточащие ладони. Увы, защитить колени было нечем.

Пятиться назад было неудобно. Джош продвигался очень медленно и отполз всего на несколько футов, когда послышались голоса. Профессор Рудольфо и какой-то другой мужчина быстро и громко говорили по-итальянски. По интонациям Джош сразу понял, что они о чем-то спорят.

Он продолжал пятиться назад, стараясь не обращать внимания на боль, и наконец добрался до того места, где смог развернуться. После этого Райдер пополз уже значительно быстрее и через несколько мгновений завернул за угол. Ему оставалось преодолеть последний прямой участок тоннеля, в глубине которого виднелась гробница.

Профессор Рудольфо стоял, стиснув кулаки, в бледно-желтом свете лампы и смотрел на своего собеседника, которого Джош не видел. Но он слышал требовательный и жестокий голос незнакомца. Ответы профессора были проникнуты яростью и вызовом.

Джош и без всякого перевода понял, что Рудольфо находится в опасности. Он прополз еще один фут вперед, затем еще.

Тот человек прошел мимо входа в тоннель, и Джош наконец смог увидеть его хотя бы мельком. Судя по одежде, это был охранник, дежуривший у места раскопок, который пропустил Джоша в гробницу.

Значит, беспокоиться не о чем.

Вот только профессор и охранник продолжали спорить. Жаркие фразы летали туда и обратно с такой скоростью, что если бы даже Джош и владел основами итальянского языка, то все равно бы ничего не понял.

Спорщики перешли на крик. Профессор попытался оттолкнуть охранника, но тот ловко отступил в сторону. Рудольфо не удержался на ногах и упал. Охранник придавил ему грудь ногой.

Ползти вперед быстрее было практически невозможно. Тоннель был засыпан камнями. Ободранные руки Джоша ныли, несмотря на импровизированные повязки, но он должен был торопиться. Все это было связано с прошлым, с возможностью исправить ошибку. Еще несколько дюймов, еще чуть-чуть!

Острый камень впился ему в правое колено, Джош непроизвольно выругался вполголоса и тотчас же застыл. Единственная надежда остановить ссору заключалась в том, чтобы застигнуть охранника врасплох.

Дальше все произошло так быстро, что Джош упустил бы это, если бы отвернулся всего на пять секунд. Однако его взгляд был прикован к разворачивающемуся действу. Он просто находился слишком далеко, никак не мог помешать происходящему, но теперь видел всю пещеру.

Охранник наклонился к мумии и выхватил у нее из рук шкатулку орехового дерева.

— Нет, нет!..

Профессор прыгнул на охранника разъяренной обезьяной и вцепился в него, пытаясь отнять шкатулку. Здоровенный детина одним движением стряхнул его с себя. Археолог упал на землю рядом с мумией, слишком близко к ней. Он зацепил ее рукой. Голова Сабины упала и чуть не рассыпалась на части. Рудольфо испуганно вскрикнул и бросился к мумии. Однако прежде чем он успел добежать, охранник пнул ее тяжелым ботинком, и неподвижная фигура с отвратительным треском раскололась в районе пояса.

Профессор упал на колени рядом с Сабиной. Охранник открыл шкатулку, достал из нее что-то вроде кожаного мешочка, вытряхнул на ладонь его содержимое, убрал находку в карман, а затем швырнул этот ящичек в профессора. Он попал Рудольфо в плечо, развалился на части и разлетелся по всему склепу.

Джошу оставалось проползти всего десять ярдов. Он уже мысленно прикидывал, как выскочит из подземного лаза, набросится на охранника, не ожидающего ничего подобного, повалит его на землю и отберет украденное.

Руку вперед, теперь колено. Опять руку, снова колено.

Рудольфо поднялся на ноги. Он шатался из стороны в сторону — видимо, был здорово оглушен. Охранник поспешил к лестнице.

Джош дюйм за дюймом упрямо продвигался вперед. Ему осталось проползти всего несколько футов. Подземный тоннель проходил под таким углом, что он прекрасно видел все происходящее. С нарастающим страхом Райдер следил за тем, как профессор устремился к выходу из гробницы.

Охранник начал подниматься по лестнице. Рудольфо попытался ухватить его за рубашку, стащить назад, не дать ему уйти. Охранник отмахнулся от него как от назойливого насекомого и поднялся на следующую ступеньку. Ученый не собирался сдаваться. Он вцепился в лестницу, намереваясь опрокинуть ее вместе с охранником.

Джошу оставалось преодолеть всего два, максимум три ярда.

Охранник остановился. Он уже поднялся до середины лестницы, просто стоял там и сверху вниз смотрел на Рудольфо, затем достал пистолет.

Профессор поднялся на первую ступеньку. Указательный палец охранника лег на спусковой крючок.

Фотограф уже добрался до выхода из тоннеля, выкрикнул отчаянное «нет», и в этот самый момент грабитель выстрелил. В тесном замкнутом пространстве гробницы выстрел прозвучал оглушительно громко. В этом звуке потонуло предостережение Джоша. За спиной он услышал грохот, а затем — шум проливного дождя. Нет, это был не ливень, а камни. Часть тоннеля обрушилась. Райдер увидел, как профессор упал навзничь на твердый холодный пол, вымощенный древней мозаикой.

ГЛАВА 7

Он с закрытыми глазами сидел в кожаном кресле, положив руки на подлокотники, поглаживая гладкие шляпки гвоздей. Движения пальцев вокруг холодных металлических кружков были бесконечными, как будто этого занятия должно было хватить ему на всю жизнь. Золотые шторы закрывали окна, и богатая обстановка комнаты терялась в полумраке.

Его удовлетворяло это ожидание в полном бездействии. Длительные паузы в осуществлении замысла не имели никакого значения, особенно теперь, по прошествии стольких лет. Давным-давно он впервые услышал легенду о камнях памяти и решил, что настанет день, когда та сила, которой они обладают, будет принадлежать ему. Так должно было быть. Никакая цена не будет слишком высокой, никакие усилия не окажутся слишком большими для того, чтобы узнать прошлое.

Свое прошлое.

Свое настоящее.

А также свое будущее.

Мысль о том, что камни действительно способны дать человеку возможность вспомнить его предыдущие жизни, доставляла ему неописуемое наслаждение. Он мечтал о них так, как другие мужчины мечтают о женщинах. Этот человек представлял себе, что произойдет, когда камни окажутся у него в руках, чувствовал, как у него повышается артериальное давление, учащается дыхание, испытывал одновременно бесконечную силу и полное истощение, что доставляло ему бесконечное удовлетворение. Он был приучен к строжайшей дисциплине, поэтому уступал соблазну и предавался мечтаниям о камнях только тогда, когда считал, что заслужил эту роскошь.

Как было сейчас.

Это изумруды? Сапфиры цвета ночного неба? Ляпис-лазурь? Обсидиан? Их поверхность грубая? Отполированная? Какие они на ощупь? Маленькие и гладкие? Большие? Похожие на стекло? Они будут светиться в темноте или же с виду окажутся скучными и совершенно обыкновенными, ничем не намекающими насилу, заключенную в них?

Он не имел ничего против того, чтобы ждать, однако ему все же казалось, что известия уже давно должны были бы поступить.

Его ждало одно неотложное дело. Нет, беспокоиться пока что еще было рано. Возможность неудачи нечего даже и рассматривать. Ему было неприятно то, что он привлек к своему плану посторонних. Ни одному наемнику, сколько ему ни заплати, нельзя полностью доверять.

Человек, сидящий теперь в кресле, тщательно анализировал свой план, чтобы не допустить никаких ошибок, но не сомневался в том, что без них не обошлось. Он почувствовал, как в глубине груди нарастает новая волна беспокойства, и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.

«Расслабься. Ты дошел уже так далеко. Тебе обязательно будет сопутствовать удача.

Однако на карту поставлено многое».

Он взял потрепанную книгу, которую читал вчера вечером, когда предвкушение того, что должен принести сегодняшний день, никак не давало ему заснуть. Это была «Теософия», труд философа девятнадцатого столетия Рудольфа Штайнера.

Каждый год появлялись все новые книги, посвященные теме, имеющей для него такое значение. Он покупал и читал их все до одной. Однако гораздо больше его трогали работы мыслителей прошлого, к которым он возвращался снова и снова. Это была поэзия лорда Альфреда Теннисона, Перси Биши Шелли, Уолта Уитмена, Лонгфелло, проза Ральфа Уолдо Эмерсона, Жорж Санд, Виктора Гюго, Оноре де Бальзака и многих других, кто помогал, поддерживал, направлял его в постоянных изысканиях. Это были краеугольные камни, великие мыслители, с которыми он был знаком только через их слова. Все эти выдающиеся люди верили в то, во что верил он сам.

Он раскрыл книгу там, где лежала закладка из мягкой кожи с его инициалами, тисненными золотом, на начале главы под названием «Душа в мире душ после смерти». Здесь его заинтересовали некоторые моменты, и теперь он снова их перечитал.

«После смерти следует период расставания души с привычками физического существования, чтобы вести себя в соответствии исключительно с законами духовного мира, освободить рассудок. Можно ожидать, что чем больше времени душа была привязана к физическому телу, тем продолжительнее будет этот период…»

Его правая рука вернулась к бронзовым гвоздям на подлокотнике кресла. Металл был холодным на ощупь. На свете не было ничего, чего бы он так жаждал. Когда эти камни окажутся у него в руках, он получит невероятные знания, сможет разрешить любые тайны.

Он прочитал следующий абзац, в котором Штайнер описывал, какую невыносимую боль ощущает душа, теряя свое физическое воплощение. Автор «Теософии» указывал, что это состояние будет продолжаться до тех пор, пока душа не сможет перестать желать те вещи, ощутить которые может только человеческое тело.

Сможет ли он достичь этого уровня отсутствия желаний? Уровня чистой мысли, осознания общности вселенной? Конечной цели перевоплощения?

Человек оторвал взгляд от книги и посмотрел на телефон. Он словно призывал звонок волевым усилием. Речь шла о простом грабеже. Профессор старый, он будет один. Надо всего лишь скрутить его и забрать шкатулку. С этим справится и ребенок, а уж мастер своего дела — наверняка. Для каждого шага он нанимал только лучших из лучших, самых дорогих, которых только можно найти за деньги. Никакая цена не может быть слишком высокой, если речь идет о получении такого сокровища.

Он убеждал себя в том, что причин для беспокойства нет. Как только дело будет сделано, раздастся звонок.

Круглые медные шляпки гвоздей нагрелись. Он передвинул пальцы на следующую пару, с удовольствием ощутил прикосновение холодного металла к коже и вернулся к книге.

«Достигнув этой наивысшей степени единения с миром душ, душа растворяется в нем, становится его неразрывной частью…»

Человек с книгой подумал, что вскоре получит доказательства того, что у него были прошлые жизни. Он будет иметь и убедительные свидетельства того, что впереди его ждут новые перевоплощения. Как же ему поступить с этими знаниями?

Никаких мучений и наказаний! У него не было желания нести боль и горе. Отыскать потерянные сокровища? Открыть истины, которые с ходом истории превратились в ложь? Да, все это в свое время, но первым делом он…

Он ожидал этого звука и все-таки вздрогнул. Ему очень хотелось сделать это, но он не сорвал трубку после первого же звонка. Человек в кресле заложил книгу закладкой, закрыл ее, прослушал второй звонок и удовлетворенно вздохнул.

Он так долго ждал этого и лишь теперь снял трубку.

— Да?

— Дело сделано, — по-итальянски, хотя и с сильным акцентом, произнес какой-то мужчина.

— Вы переходите к следующему шагу?

— Да.

— Замечательно.

Он уже собирался положить трубку, но тут услышал:

— Я должен кое о чем вас предупредить. У нас тут произошла одна небольшая неприятность…

— Нет. Не по телефону. Доложите обо всем через посредника.

Какими же глупыми бывают люди! Он десять раз объяснял, как важно ничего не раскрывать и не обсуждать по телефону. Мало ли кто может подслушать. Да и какое ему дело до небольшой неприятности! От них никто не застрахован, так ведь? Главное то, что камни наконец оказались у него в руках.

ГЛАВА 8

— Вы ранены? — спросил Джош профессора Рудольфо.

— Нет. Я оглушен, но не ранен.

Он лежал на спине на мозаичном полу, у самой лестницы.

— Позвольте вам помочь. Вы уверены в том, что он в вас не попал?

— Я смотрел в дуло пистолета и чувствовал себя как-то… странно. Мой взгляд уперся в ночной мрак, но одна только эта ночь была величиной со все предыдущие. Столько ночей Белла проспала за тысячу шестьсот лет.

Рудольфо с трудом выпрямился, прижал руку к боку.

— Вы точно чувствуете себя хорошо?

Профессор кивнул, сосредоточился, нахмурился, затем опустил взгляд на свой живот.

На нем была темно-синяя рубашка. До этого самого момента в тусклом освещении гробницы Джош не видел расплывающегося пятна. Теперь они с профессором увидели его.

Джош как можно осторожнее задрал рубашку на теле ученого. Из раны струилась кровь. Он скользнул пальцами за спину Рудольфо и попробовал отыскать выходное отверстие. Его не было. Пуля осталась в теле.

Профессор продолжал говорить:

— Вы хорошо подгадали время. Если бы вы не были в тот момент в тоннеле, то сейчас тоже истекали бы кровью, не правда ли?

«Если бы я двигался расторопнее, то, возможно, смог бы не допустить всего этого», — подумал Райдер уже не в первый раз.

— А вот у меня со временем не сложилось, — продолжал бормотать археолог. — Мне хотелось бы пожить подольше и узнать, что же все-таки раскопали мы с Габриэллой, выяснить, что именно охраняла Белла на протяжении стольких лет. Действительно ли это так важно, как мы думали?

— С вами все будет в порядке.

Джош положил пальцы на запястье профессора, нащупал пульс, посмотрел на часы и начал считать.

— Если бы у меня была дочь, то она была бы такой же, крепкой как железо, с одной только мягкой чертой, — сбивчиво говорил ученый. — Однако она в полном одиночестве, столько времени совсем одна…

— Вы имеете в виду Беллу? — рассеянно спросил Джош.

Его мысли были заняты другим. Кровотечение оказалось слишком сильным; пульс едва прощупывался.

Рудольфо попытался рассмеяться, но лишь скорчил гримасу.

— Нет, Габби. Это ее находка. Никто не верил в то, что такое возможно, но она была спокойна, словно… Как там у вас говорится? Спокойна, словно… Ну как же?

— Спокойна, словно удав.

Старик слабо улыбнулся. Было видно, что он теряет сознание.

— Профессор, я должен вызвать помощь. У вас есть телефон?

— Теперь мы знаем, что это очень опасно. Наша находка… Вы ей скажите, очень опасно…

— Профессор, у вас есть телефон? Я должен вызвать помощь.

— Он забрал шкатулку, да?

Джош огляделся и заметил обломки, валяющиеся на полу.

— Нет. Она по-прежнему здесь. Профессор, вы меня слышите? У вас есть телефон? Я должен вызвать помощь. Вас нужно доставить в больницу.

— Шкатулка здесь? — Это известие будто придало Рудольфо новые силы.

— Да. Профессор, у вас есть телефон?

— В кармане пиджака.

Фотограф отыскал сотовый телефон, проверил, есть ли сигнал, и набрал 911. Ничего. Он недоуменно уставился на жидкокристаллический дисплей. А с чего он решил, что в Италии номер вызова чрезвычайных служб такой же?

Джош нажал «0», и через мгновение его соединили с оператором.

— Срочно нужна медицинская помощь! — закричал он, едва только услышал человеческий голос.

Райдер говорил по-английски, но надеялся, что оператор его как-нибудь поймет.

К счастью, так оно и произошло. Оператор сказал: «Si»[1] — и переключил вызов на «скорую помощь».

Джош ожидал установления соединения и гадал, как ему быть, если окажется, что следующий оператор не говорит по-английски. Однако, как выяснилось, эта проблема была далеко не самой главной.

— Да, я все поняла, — сказала женщина, оператор «скорой помощи». — Высылаю машину. Где вы находитесь?

Надо было назвать адрес. Это же так просто. Вот только Джош и понятия не имел о том, где он находился.

Фотограф опустил взгляд. Старик лежал с закрытыми глазами.

— Профессор Рудольфо? Вы меня слышите? Я должен объяснить, где мы находимся. Назвать адрес. Вы меня слышите?

Ответа не последовало.

Джош попытался объяснить все это оператору «скорой»:

— Боюсь, он умирает. Я не знаю, где мы находимся.

— Рядом с вами есть какие-нибудь ориентиры?

— Я нахожусь в шестнадцати футах под землей.

— Поднимитесь наверх, найдите дорожный указатель, название, здание — все, что угодно.

— Мне придется оставить раненого.

— Да, но у вас нет выбора.

Райдер склонился к профессору.

— Я на минуту поднимусь наверх.

Рудольфо открыл глаза. У Джоша мелькнула мысль, что он услышал вопрос и хочет объяснить, где они находятся. Однако взгляд профессора был обращен не на него. Старик лихорадочно осмотрелся вокруг, уставился на тело женщины, которая умерла здесь столько времени назад, после чего снова потерял сознание.

Джош тоже посмотрел на нее.

— Береги его, — прошептал он, сам не замечая, насколько нелепо это было с его стороны.

Джош как мог быстро поднялся по лестнице, и все же ему казалось, что он движется медленно. Фотограф выбрался на поверхность и огляделся.

— Я нахожусь посреди чистого поля, черт побери. Здесь есть кипарисы, дубы. — Джош обернулся. — Позади меня холм. Ярдах в пятистах здесь какие-то развалины, ворота или часть здания, очень древние…

— Это нам нисколько не поможет. Дорожных знаков нет?

— Если бы здесь были какие-нибудь указатели, черт побери!.. — Он говорил громко, с надрывом.

— Сэр, вероятно, где-нибудь рядом проходит дорога, — остановила его оператор. — Если можете, найдите ее.

— Хорошо. Не кладите трубку. Я что-нибудь найду.

Джош сбежал рысцой вниз по пологому склону, посмотрел налево, направо. Это была лишь полоса асфальта с разметкой посредине. Справа дорога скрывалась за поворотом. Слева — тот же самый пейзаж. Стройные кипарисы, сочные зеленые поля, вдалеке — терракотовые крыши домов. Никаких характерных ориентиров, которые могли бы подсказать, где он находится.

Черт побери, но кто-то помимо старого профессора, который сейчас умирал в гробнице, должен был знать, где находится это место.

— Скажите, как вас зовут, — попросил Джош оператора «скорой помощи». — Есть один человек, он должен знать точный адрес. Я вам сразу же перезвоню.

— Меня зовут Роза Монтанари, но я могу оставаться на связи и подключить вас к параллельной линии. Сэр, назовите номер.

Через девяносто секунд Малахай Самюэльс ответил на вызов.

Он отозвался после второго гудка:

— Алло?

— У меня нет времени, чтобы все объяснять, но мне нужно, чтобы вы немедленно разыскали Габриэллу Чейз и узнали для меня точный адрес места раскопок.

— Мы с ней как раз сели за столик, собираемся завтракать. Вы разве к нам не присоединитесь?

— Передайте ей телефон.

— Вы не хотите мне сказать, в чем дело?..

— Сейчас не могу, — оборвал его Джош. — Дело срочное.

Последовала короткая пауза, и Джош услышал, как Малахай повторяет кому-то его слова.

Затем в трубке послышался женский голос, низкий, серебристый, наполненный тревогой:

— Алло, говорит Габриэлла Чейз. В чем дело?

Джош оставался на линии, пока Габриэлла диктовала оператору адрес, а затем та вызывала машину. Он не понял ни слова, но испытал облегчение от сознания того, что помощь уже в пути.

Роза Монтанари закончила разговор с бригадой медиков, сказала Джошу, что будет оставаться на связи с ним до тех пор, пока они не прибудут на место, и предложила проверить состояние раненого, чтобы можно было держать врачей в курсе.

Дыхание старика стало еще более слабым, чем несколько минут назад. С его лица полностью схлынула кровь.

— Профессор Рудольфо? Профессор?

Ученый прошептал несколько нечленораздельных звуков.

— Мистер Райдер, вы меня слышите?

Джош успел забыть о том, что он по-прежнему прижимал к уху телефон.

— Да.

— Как состояние профессора? — спросила Роза Монтанари.

— Очень плохое. Он без сознания.

— Машина должна подъехать через восемь или десять минут.

— Не знаю, протянет ли он до тех пор. Кровотечение продолжается, хотя мне казалось, что оно уже прекратилось. Я могу что-либо сделать до прихода медиков?

— Я уже предупредила врача.

Эта замечательная женщина подключила врача к параллельной линии. Доктор Фалаччи в течение нескольких бесконечно долгих минут пользовался услугами Розы как переводчицы и объяснял Джошу, как помочь раненому и остановить кровотечение. Врач сказал, что при таком ранении, которое получил профессор, смерть от потери крови наступает приблизительно через двадцать минут. По прикидкам Джоша, прошло уже от десяти до двенадцати минут. Счет шел на секунды.

Райдеру казалось, что Сабина наблюдала за ними из угла своими невидящими глазами. Под ее призрачным взглядом он в полной мере ощущал всю тяжесть случившейся катастрофы. Если профессор Рудольфо умрет, то виноват в этом будет он. Если бы фотограф не забрался в подземный ход, то смог бы помочь Рудольфо. А так он без всякого толку находился в глубине земли, купался в собственном поту, парализованный тревогой, и полз к какому-то давно забытому воспоминанию или бреду сумасшедшего.

— Я очень сожалею, — прошептал Джош, но его услышали только истлевшие останки Сабины.

ГЛАВА 9

Мгновение назад Джош держал на руках обмякшее тело профессора, дожидаясь прибытия «скорой помощи». Теперь на него пахнуло ароматом жасмина и сандалового дерева, и он приготовился к приходу того облака, которое предшествовало очередному погружению в прошлое. Джошу отчаянно хотелось предотвратить скачок, и в то же время он его жаждал. Райдер был наркоманом, он жаждал получить дозу. Все это было восхитительно и в то же время ужасно.

Джош всегда полагал, что не стоит обращать внимание на то чувство, которое изредка испытывает человек, впервые встретившийся с кем-то и сразу же ощутивший некую связь с этим незнакомцем. В таких случаях принято смеяться и восклицать: «Готов поклясться, мы с вами уже встречались!» То же самое происходит, когда человек приезжает в незнакомый город и ему кажется, что он здесь уже бывал. Это довольно неприятное чувство, но от него можно отмахнуться. Иногда, наоборот, оно оказывается смешным, и человек рассказывает о нем другу или жене.

«Подумаешь, парамнезия», — говорит он сам себе и тотчас же забывает об этом.

Так обстояли дела в прошлом, но только не сейчас.

Малахай и доктор Талмэдж просветили Джоша. Они объяснили ему, что это мимолетное чувство является даром, мгновением ожившей памяти, которое означает, что в прошлом действительно существовала некая связь между тобой и тем человеком, с которым ты только что познакомился, или с местом, куда ты только что приехал. Теории перерождения возникли на заре человеческой истории. Они на протяжении многих столетий передавались от одной культуры к другой, преображались и развивались. После четвертого века нашей эры подобные взгляды вызывали на Западе одно осуждение. Зато на Востоке сомнение в перевоплощении выглядело столь же странно, как и в том, что вода мокрая.

Терзаясь в бесконечном ожидании, усилием воли заставляя профессора Рудольфо жить, Джош не мог избавиться от ощущения, что ему уже приходилось вкусить смерть в этом подземелье. Он не мог сказать, что именно произошло здесь в прошлом, однако сейчас ощущал, что все повторяется вновь. Остановить это движение было не в его силах.

Райдер сидел на земле и чувствовал, как замедляется пульс раненого профессора. Он устремил взгляд на вход в гробницу, к небу, чтобы увидеть санитаров сразу, как только они подоспеют.

Воздух вокруг него колыхался волнами, по рукам и ногам разливалась дрожь предчувствия. Джош сидел совершенно неподвижно, находился в одном измерении, но чувствовал, как его засасывает в круговорот, где сама атмосфера тяжелее и плотнее, где он не ходит как человек, а плавает подобно призраку, где наслаждение становится более чистым, а боль ощущается гораздо острее.

Этот эпизод начался точно так же, как и все другие. Образы возникали постепенно, подобно тому, как на девственно чистом листе фотобумаги словно по волшебству проступает изображение, выплывающее из водоворотов проявителя. Он был зрителем, взирающим на действо, которое разворачивалось на сцене, расположенной перед ним, видел актеров и декорации и вдруг в считанные мгновения превратился в человека, за которым наблюдал. Джош увидел окружающее его глазами, заговорил его голосом, перестал быть самим собой, потерял себя. Он забыл, что когда-то был кем-то другим.

ГЛАВА 10

Юлий и Сабина. Рим. 386 год н. э.

Его разбудили крики, а также едкий запах гари, принесенный в спальню ветром. Пожаров боялись все, и большинству римлян в течение жизни хоть раз приходилось становиться свидетелями этого бедствия. Огонь являлся самым бесценным достоянием человека и в то же время — самым свирепым его врагом.

В Риме до сих пор ходили рассказы о том великом пожаре, в котором сгорело две трети великого города. В ночь на восемнадцатое июля пламя вспыхнуло в кварталах, населенных торговцами. Бесчисленные деревянные строения теснились друг к другу. Горячий летний ветер раздувал огонь. Один за другим занимались жилые дома, в том числе даже шестиэтажные, полыхали лавки и склады. На протяжении шести дней и семи ночей бушевала преисподняя, а затем еще несколько дней дымились горы углей и пепла. От города остались одни руины.

Историк Тацит описал, как объятые ужасом мужчины и женщины, беспомощные старики и дети все разом пытались бежать от огня, что только усиливало всеобщее смятение. Горожане и сегодня говорили, что некоторые люди, потерявшие тогда в огне все имущество или охваченные чувством вины по поводу того, что им не удалось спасти своих близких, отказывались бежать, сами шли навстречу пламени и умирали в раскаленном пекле.

Еще хуже было то, что многие из тех, кто мог бы бороться с огнем, боялись делать это. На считаных смельчаков нападали банды громил.

Ходили слухи, что император Нерон приказал поджечь город, чтобы истребить первых христиан. Он и в самом деле уже много лет преследовал их, приказывал сжигать живьем, распинать на крестах, бросать на растерзание хищным зверям. Но неужели император пошел на то, чтобы уничтожить свою собственную столицу, свои сокровища?

Некоторые валили вину за великий пожар на разгневанных богов и невезение. Многие считали, что христиане сами устроили пожар, чтобы уничтожить ненавистный им город. В течение нескольких недель до той судьбоносной июльской ночи на улицах беднейших кварталов радикальные проповедники настраивали общественное мнение против существующих порядков и предсказывали пожар, уничтожающий Рим.

Теперь, три столетия спустя, Юлий бежал к храму. Он вдыхал обжигающий воздух, лицо его ощущало разгорающийся жар. Юлия не покидала мысль о том, что этот пожар имеет под собой политическую основу. Как и многие другие верховные жрецы, он считал, что приближаются последние дни Римской империи в том виде, в каком они ее знали. Об этом заботились император и епископ Миланский. Идеологическая борьба между всеобъемлющим языческим укладом и тысячами римлян, которые поверили в учение еврейского пророка Иисуса или же только притворились, что поверили, чтобы снискать милость нового императора, быстро превращалась в отвратительную схватку двух образов жизни, множества богов и одного бога.

Язычество представляло собой мозаику, подобную узору, выложенному на полу храма. Оно состояло из десятков сект, верований и культов, сплавленных воедино на протяжении веков. Следствием этого была свобода вероисповедания, которая господствовала в Риме много столетий. Почему все старые религии нужно уничтожить, чтобы освободить место для одной новой?

Пользуясь серыми клубами дыма как путеводной звездой, Юлий определил, что пожар бушует рядом с обителью весталок, расположенной у самого круглого храма богини Весты, на восточном краю форума. Дворец, состоящий из восьмидесяти четырех комнат, построенных вокруг внутреннего дворика, прежде уже не раз сгорал дотла. По иронии судьбы Веста представляла величайшую опасность как раз для тех, кто ее оберегал.

Яркое оранжевое зарево все выше поднималось к почерневшему небу. Один за другим спешили на помощь жрецы и простые горожане. Они вдыхали обжигающий воздух, задыхались от дыма, но были полны решимости спасти обитель и не дать огню перекинуться на храм. Опасность нависла не только над самим зданием, но и над теми легендарными сокровищами, которые были якобы погребены в подземном тайнике, расположенном под священным очагом.

Когда Юлий добежал до храма, с огнем уже боролись десятка два мужчин-добровольцев из всех слоев общества. Они проходили специальное обучение, в случае беды должны были спешить к месту пожара и вступать в борьбу с пламенем. Одно маленькое возгорание в городе, застроенном преимущественно деревянными зданиями, могло за считаные минуты превратиться в бушующий ад.

К своему ужасу, Юлий вдруг осознал, что среди мужчин была и женщина, которая не осталась вместе со своими сестрами. Ей нельзя было находиться здесь, однако мужчины были слишком заняты, чтобы прогнать ее или хотя бы предостеречь. Юлий понимал, что если бы они и попытались это сделать, то у них бы все равно ничего не вышло. Через две минуты бесстрашная женщина непременно вернулась бы в первые ряды борцов с огнем.

Сабина всегда отличалась независимостью, что постоянно выводило из себя тех жриц, которые обучали ее. Весталки восхищались ее способностью ясновидения, но жаловались, что подобное упрямство и своеволие не подобают жрице.

Точно так же можно было сказать и о том презрении, которое Сабина испытывала по отношению к Юлию. На людях она выказывала верховному жрецу необходимый минимум уважения, чтобы не навлекать на себя беду, однако давала волю своим чувствам, когда рядом никого не было. Бывали дни, когда Юлию хотелось смеяться при виде того, с какой неприязнью она на него смотрит, в другие моменты он жаждал покарать ее за такую дерзость. Это тревожило его, потому что у Сабины не было никаких причин для подобного поведения. Она проявляла к нему неприкрытую враждебность, и Юлий никак не мог понять, почему же его так тянуло к этой девушке, почему он восхищался ею и переживал за нее.

Сабина оказалась образцовой верховной жрицей. Однако в отличие от других весталок она обладала врожденным упрямством и не желала полностью подчиняться толпе. Отчасти именно это помогло ей стать одной из самых образованных весталок за последние годы. Сабина изучила медицину, стала целительницей, хотя это и добавило ей массу дополнительных обязанностей. Если устаревшие обычаи казались ей потерявшими смысл, то она ставила их под сомнение, изменяла, вдыхая жизнь в прежние порядки. Сабина страстно отстаивала свою точку зрения даже тогда, когда это вызывало неудовольствие у жриц старшего поколения и консервативно настроенных жрецов. Недавно даже самые закостенелые из них оценили ее несгибаемую стойкость и выразили благодарность за это.

С грохотом обрушилась часть здания. Огонь одерживал верх. Сабина вместе с другими отчаянно пыталась побороть пламя. В храбрости она нисколько не уступала мужчинам.

На мгновение их глаза встретились, и Юлий поспешно отвернулся. Несмотря на пекло, он ощутил во взгляде Сабины леденящий холод. Молодая весталка была полна решимости жить, из чего следовало, что огонь должен был умереть.

Но тут девушка вдруг рухнула на землю. Она надышалась дыма или просто слишком устала. Ее щеки были покрыты ожогами. Туника разорвалась сбоку и спереди, обнажив длинные ноги и грудь, почерневшие от копоти.

Никто из мужчин, похоже, этого не заметил. Если Сабина еще жива, то рано или поздно ее затоптали бы до смерти. Юлий не мог этого допустить. Он бросил багор, подбежал к весталке, поднял ее безжизненное тело и отнес его в сторону. Он спиной чувствовал, как жар от огня постепенно ослабевает, а потом и вообще перестал его ощущать.

Юлий сгибался под тяжестью тела Сабины и думал о том, какой груз взвалил на себя. Эта верховная жрица была полна жизненных сил и энергии. Не стоило сбрасывать со счетов их сложные взаимоотношения.

Наконец он отошел от пожарища достаточно далеко, опустил девушку на траву и только теперь позволил себе посмотреть на нее, уступив любопытству и страсти. Если Юлий хотел быть честным с самим собой, то должен был признать, что он испытывал к Сабине именно это чувство, несмотря на все его усилия, вопреки здравому смыслу.

Он приложил ухо к ее груди и прислушался, ловя признаки жизни, однако услышал лишь возбужденные удары собственного сердца, гулко отзывающиеся в ушах. В груди Сабины царила тишина.

Нет, не могло быть и речи о том, что огонь ее победил.

Только не Сабину.

Юлий осознал, что вопит во весь голос, лишь когда ветер принес обратно его собственный крик:

— Нет!.. Только не Сабина!

В ней слишком много жизненных сил, слишком много целеустремленности.

Юлию хотелось молиться, однако горе прогнало все слова. Он зажмурился. От тела Сабины исходил аромат жасмина и сандалового дерева, смешанный с горьким запахом гари, шепчущий, намекающий на то, чего у него никогда не было и о чем он теперь никогда не узнает.

Все другие жрецы его возраста уже давно женились и обзавелись детьми. Они смеялись над одиночеством Юлия, не понимали этого. Браки в Риме допускались на любой вкус и предпочтение, в том числе и между мужчинами. Ну почему он не может найти себе жену?

Только самому себе, только сейчас Юлий признался в том, что он нашел женщину, которую хотел бы взять в жены, однако именно она принадлежала к тем немногим избранным римлянкам, которые были недоступны не только для него.

Юлий был молодым жрецом, когда Сабина стала весталкой. Она с самого начала выделялась среди своих сестер. Умная и любознательная девочка стала отважной и решительной девушкой. Когда ее стройное тело начало наливаться, когда под одеянием стали проступать соблазнительные бедра и грудь, восхищение, которое испытывал по отношению к ней Юлий, переросло во влечение.

На протяжении последних двенадцати лет Сабина сначала насмехалась над ним, затем бросила открытый вызов. Теперь она мертва, но по-прежнему будет его мучить, являться в воспоминаниях.

Ненависть, которую питала к нему Сабина, должна была бы остудить страсть, но вместо этого она лишь еще больше распалила это чувство. Юлия постоянно терзали мысли о молодой весталке. Он прибегал к услугам продажных женщин, однако даже самым похотливым, самым пылким, самым красивым из них не удавалось прогнать образ жрицы-девственницы. Юлий молил богов освободить его от этой страсти, но убедился в том, что боги не помогают, и постарался подавить свои чувства, забыть о них.

Так было нужно. Его внимание могло погубить Сабину. Малейшая связь между ними означала бы для нее смертный приговор. И для него тоже.

Глаза Сабины оставались закрытыми. Ее прекрасные рыжие волосы обгорели и покрылись сажей. Юлий сидел рядом с ней на траве и не мог встать, хотя пламя продолжало бушевать и он понимал, что нужен своим людям. Сестры Сабины позднее придут за ее телом и приготовят его к погребению, однако пока что Юлий не мог с ней расстаться.

Он чувствовал себя совершенно беспомощным, протянул руку и смахнул с лица Сабины прядь волос. Вдруг у него мелькнула мысль о том, что за столько лет он прикоснулся к ней впервые. По щекам Юлия потекли обильные слезы. Он не мог вспомнить, когда плакал в последний раз.

— Сабина!

Это снова был крик, а не слово, не молитва.

Тут ему показалось, будто ветер едва слышно прошептал его имя. Он опустил взгляд.

Глаза Сабины были открыты. Они смотрели на него. В них больше не было ярости. Его место заняло другое чувство. Борьба с собой, закончившаяся поражением, в глазах девушки мешалась с вожделением.

Значит, Сабина все-таки не погибла в огне.

Вдруг он услышал звук, который никак не укладывался в эту картину. Он был громким, пронзительным, нечеловеческим. Из бесконечного синевато-зеленого далека к нему спешила карета «скорой помощи».

Сабина смотрела на него. Ее глаза были наполнены тоской и болью.

Но сирена уже тянула его вверх, сквозь мутную, бурлящую тяжесть, навстречу какому-то новому аду.

ГЛАВА 11

Рим, Италия. Вторник, 08.12

Медиков было трое, слишком много для тесного замкнутого пространства, сразу наполнившегося чувством клаустрофобии. Джошу очень хотелось выбраться из гробницы, в которой теперь стоял сильный запах крови, но он не мог этого сделать. Райдер отступил назад, прижался к стене и стал наблюдать за тем, как бригада приступила к работе.

Женщина-медсестра обмотала руку профессора манжетой тонометра. Санитар протер спиртом другую руку и воткнул в вену иглу, чтобы начать переливание крови.

Тем временем врач на ломаном английском задавал Джошу вопросы:

— Как давно это произошло?

— Пятнадцать минут назад.

— Когда профессор потерял сознание?

— Пять минут назад.

— Вы знаете, как связаться с его родственниками?

— Не знаю.

— У вас есть номер их телефона?

— Нет.

Медики работали в хореографической слаженности. Они полностью сосредоточились и будто не замечали, где находятся, не обращали никакого внимания на мумию женщины, рассыпавшуюся на части в углу склепа. Но Джош постоянно оглядывался на нее, будто проверял, как она себя чувствует.

Он видел лицо профессора Рудольфо, обескровленное и неподвижное. Однако глаза старика были открыты, а губы пытались слепить какие-то слова. Джош не мог их разобрать, поэтому он подошел как можно ближе, но так, чтобы никому не мешать. В тесной погребальной камере ему для этого достаточно было сделать всего лишь два шага вперед.

Профессор продолжал шептать по-итальянски те же самые несколько слов. Он повторял их снова и снова.

— Что он говорит? — спросил Джош.

— Aspeta. «Ждите ее».

Медики еще несколько минут занимались Рудольфо. Затем женщина дала отсчет — uno, due, tre.[2] Они подняли его, уложили на носилки, привязали и после целого ряда сложных маневров подняли наверх.

Джош последовал за ними.

Медики покатили носилки к карете «скорой помощи». Они двигались быстро, но следили за тем, чтобы не трясти раненого.

Вдалеке послышался нарастающий рев мотора. По грунтовой дороге летел темно-синий «фиат», поднимая за собой облако пыли. Через несколько мгновений взвизгнули тормоза, машина остановилась. Из нее выскочила женщина, сидевшая за рулем. Она молниеносно, как сгусток энергии, бросилась к носилкам.

Джош успел мельком разглядеть загорелую кожу, высокие широкие скулы и неукротимые волосы цвета меда, растрепавшиеся на ветру. Женщина стала расспрашивать медиков о состоянии профессора. В ее голосе смешивались властность и страх, но даже в минуту стресса в нем присутствовал лирический ритм.

Все внимание Джоша было приковано к незнакомке. Он заметил Малахая только тогда, когда тот его окликнул.

Директор фонда, как всегда, был в костюме, и это несмотря на жару. Он проявлял внимание к таким вещам. Его только что начищенные ботинки сверкали, и фотограф подумал, что здесь, на месте раскопок, они в таком виде долго не продержатся.

— С вами все в порядке? — спросил Малахай.

— У меня все замечательно. Но я должен переговорить с Габриэллой Чейз. — Джош указал на женщину, которая приехала на машине. — Это она?

— Да, но сперва…

— Профессор взял с меня слово, что я расскажу ей о случившемся.

Малахай положил руку Джошу на плечо, останавливая его.

— Она с врачами. Сперва расскажите мне о том, что здесь произошло.

Джош вкратце рассказал про выстрел.

— Вы были с ним один?

— Да.

— Вы единственный свидетель?

— Да. Больше здесь никого не было. А теперь мне нужно…

— Вы видели того человека, который выстрелил в Рудольфо?

— Да, я его видел.

Джош снова представил эту сцену, словно мысленно прокрутил киноленту. Охранник схватил шкатулку, открыл ее и вытащил мешочек из темной кожи. Потом он швырнул шкатулку на землю. Профессор застонал, за этим последовала короткая схватка у лестницы и выстрел. Джош остановил просмотр.

— Охранник выстрелил в профессора и забрал камни памяти, если в шкатулке действительно находились они.

— Вы его сфотографировали?

— Я спешил помочь старику, а потом было уже слишком поздно.

Малахай стоял, качал головой и пытался осмыслить масштабы потери. Им с Джошем отчаянно хотелось увидеть камни, побеседовать о них с Рудольфо и Чейз, проверить, действительно ли эти артефакты обладают той легендарной силой, которая им приписывается. Теперь получалось, что такой возможности у них не будет.

— Вы видели камни, до того как они были похищены?

— Нет.

— Значит, вы не можете утверждать, что они действительно находились в шкатулке? Камни могли быть и где-то в другом месте?

— Наверняка я не знаю, но, судя по тому, как отреагировал профессор, с большой долей уверенности могу сказать…

— На мой взгляд, вам не нужно будет упоминать про камни, когда сюда прибудет полиция. Не стройте предположений относительно того, что находилось в шкатулке.

Наверное, Малахай прочитал в глазах Джоша недоумение.

Он не стал дожидаться вопроса и предупредил его своим ответом:

— Если полиция решит, что вам слишком много известно, то вы сделаетесь главным подозреваемым.

— Но я не подозреваемый. Разве не будет лучше, если полиция узнает, что надо искать? Разве это не нужно?

— Если об этом узнает полиция, то пойдут слухи. Это неизбежно. Мы с доктором Берил меньше всего на свете хотим, чтобы весь мир узнал о существовании этих камней. Особенно теперь, когда они похищены. Я не сомневаюсь в том, что Габриэлла будет думать точно так же, когда выяснит, что произошло.

— Не знаю. Вы хотите, чтобы я солгал полиции?

— Ваша правда никак не поможет расследованию. Камней вы на самом деле не видели.

— Так что же мне сказать? Мол, я видел охранника и могу его описать, но не имею понятия о том, что именно он похитил? Что я был слишком занят воспоминаниями о чужом прошлом, о четвертом веке нашей эры, когда был знаком с живой версией этого самого трупа, погребенного здесь?

Малахай был поражен.

— Если это правда, то вы станете нашим главным инструментом в осмыслении того, что представляют собой камни и как они действуют. Вы будете жизненно необходимы для поисков решения.

— Но это ведь не случайное совпадение, правда? Вы с Берил твердили мне именно об этом на протяжении последних четырех месяцев и, похоже, попали в самую точку. Мои воспоминания… — Джош развел руками, охватывая гробницу, лес, холмы и то, что находилось за ними. — Все это я видел в течение всего последнего года. Это и многое другое.

Малахай внимательно оглядел обнаженную грудь Джоша и его лицо, перепачканное землей и кровью.

— С вами точно все в порядке? Ваши руки покрыты кровью.

— Пустяки, одни царапины. Это профессору досталось по-настоящему. Он может не вытянуть.

Если Малахай иной раз и проявлял сострадание, то как-то издалека. Для того чтобы успокоить детей, с которыми они с теткой работали в фонде «Феникс», этот человек частенько показывал фокусы, являвшиеся его хобби. Один из них, похоже, заключался в том, что он полностью подавлял свои чувства, оставляя только скрытую печаль в глазах, которую Джошу удавалось разглядеть лишь пару раз, при соответствующем освещении. Малахая как будто однажды здорово обидели, после чего он так и не оправился. Джош частенько гадал, будет ли видна меланхолия на снимке, если он сфотографирует этого типа? Но сейчас Малахай был впервые возбужден по-настоящему, до предела и очень огорчен.

— Это трагедия. Настоящая трагедия.

Джош какое-то мгновение гадал, что же именно имел в виду Малахай. То ли он говорил о ранении профессора, то ли переживал по поводу пропажи камней? Но фотограф тут же понял, насколько абсурдным было это сомнение.

ГЛАВА 12

Джош разыскивал Габриэллу, чтобы передать ей просьбу профессора, и обратил внимание на то, как увеличилась толпа зевак. Он вспомнил слова Рудольфо о том, что раскопки притягивают туристов, и взглянул на часы. Было ровно девять часов утра. Если все эти люди будут ошиваться здесь, то они безнадежно затопчут все следы на месте преступления. Полиции, которая могла бы их остановить, до сих пор не было. Разве она не должна была примчаться сразу же следом за «скорой помощью»?

Кому-то нужно было сдерживать толпу.

Джош окинул взглядом пестрое сборище. Он увидел трех монахинь, двух священников, группу девочек-подростков и высокого мужчину с блокнотом и карандашом в руках, беседующего с одной из монахинь.

Фотограф узнал характерное движение, которым тот смахнул со лба густые волосы, падающие на глаза. Чарли Биллингс всегда проявлял нетерпение именно таким образом. Джош был рад его видеть не только потому, что этот журналист ему всегда нравился. По предыдущей совместной работе в Риме он знал, что Чарли свободно владеет итальянским.

Джош направился к журналисту, проталкиваясь сквозь толпу. Малахай последовал за ним, словно ему для собственной безопасности необходимо было не выпускать его из вида.

Джош поздоровался с Чарли. Тот решил, что Райдер здесь на задании, и спросил, на кого он сейчас работает.

— Я здесь не от прессы. Меня пригласил профессор Рудольфо. Но послушай, мне нужно, чтобы ты…

— Минуточку. Ты хочешь сказать, что находился здесь в момент ограбления?

Джош кивнул, злясь на себя за то, что ненароком сделался героем, бросив пару слов совершенно не к месту.

— Ты видел того, кто это сделал? Ты успел его щелкнуть?

Чарли бросил взгляд на фотоаппарат, всегда висевший на шее у собрата по ремеслу.

— Все это я расскажу тебе позже, но сначала ты должен мне помочь. Это срочно. Если толпа приблизится к гробнице, то она уничтожит все улики. Возможно, их топчут уже сейчас. Я не говорю по-итальянски, а ты говоришь и можешь объяснить всем этим людям, чтобы они держались подальше от гробницы.

— Как насчет взаимовыгодной сделки? Я переговорю с зеваками, а ты расскажешь мне что-нибудь полезное. Что произошло там внизу?

— Слушай, Чарли!.. — Джош указал рукой. — Смотри!

Любопытные девчонки уже двинулись через поле.

— Хорошо, но я обязательно тебя разыщу, когда освобожусь. — Чарли двинулся навстречу девицам. — Отныне ты мой должник, — бросил он через плечо.

Пока Джош разговаривал с Чарли, Малахай отошел в сторону, но теперь снова приблизился.

— Подонок, — бросил он вслед удаляющемуся журналисту. — Хотя появление здесь прессы было неизбежным.

— Чарли хороший парень. Я знаю его по совместной работе. Если играть с ним честно, то он нас не подставит. Послушайте, я до сих пор…

Его слова прервал громкий вой сирен. Подъехали три машины, из них быстро выскочили полицейские.

— В данный момент пресса для нас является меньшей из проблем, — сказал Малахай. — Как только полиция выяснит, кто есть кто, ей обязательно захочется допросить нас. Мы должны договориться о том, что отвечать на вопросы о том, почему мы находились здесь. Материал будет сенсационным, и я не хочу, чтобы во всем этом был замешан наш фонд.

Снова зазвучала сирена. Карета «скорой помощи» уже должна была бы увезти профессора в больницу, но что-то задерживало медиков. Джош огляделся и заметил Габриэллу, которая пыталась залезть в машину вслед за носилками с раненым. Медсестра перегородила ей дорогу, затем поняла, что эта особа так просто не уймется, и оттолкнула. Габриэлла отлетела назад, споткнулась, не удержалась на ногах и упала. Медсестра даже не взглянула на нее, поспешно забралась в машину и захлопнула дверцу. «Скорая» сорвалась с места.

— Ей нужна помощь! — воскликнул Джош, бросился к Габриэлле и опустился на корточки рядом с ней. — Вы не ушиблись?

— Мне не позволили ехать вместе с ним. — Женщина уселась на траве и провожала взглядом удаляющуюся машину.

— В машине не было места.

— Но он ведь совсем один, — растерянно пробормотала она.

— Профессору Рудольфо окажут самую квалифицированную помощь.

Джош понял, что уговаривает маленького ребенка.

— Он поправится? — Габриэлла впервые посмотрела на него.

Профессиональному фотографу приходилось видеть тысячи лиц, искаженных горем. Однако эта женщина выражала свою боль столь искренне, что это глубоко тронуло его. Надо сказать, что Джош был очень этому удивлен.

— Надеюсь, — сказал он. — А с вами-то все в порядке? Вы здорово ушиблись?

Габриэлла будто не поняла его вопроса.

— Вы упали.

Она огляделась вокруг и словно только теперь поняла, где находится, затем отряхнула руки и поднялась.

— Со мной все в порядке.

— Точно? Мне кажется, что вы немного не в себе.

Он поднял с земли рюкзачок, о котором Габриэлла совершенно забыла, и протянул его ей.

— Со мной все в порядке. Честное слово. Мне просто нужно выяснить…

В этот момент к ним подошел Чарли Биллингс.

— Габриэлла!.. — Он прикоснулся к ее руке. — Что здесь произошло?

— Не сейчас, Чарли, — остановила она его.

Джош был удивлен тем, что Габриэлла знакома с Чарли Биллингсом, затем вспомнил слова Рудольфо о том, что она общалась с прессой.

— Не для печати, хорошо?

— По-моему, мисс Чейз сейчас не в том состоянии, чтобы отвечать, — вмешался Джош. — Дай ей прийти в себя.

— Слушай-ка, а ведь твой должок растет.

Райдер лишь молча кивнул.

— Вы можете рассказать, как себя чувствует профессор? — обратился Чарли к Габриэлле, не оставляя попыток добыть хоть что-нибудь для своей статьи.

— Он в критическом состоянии. Это все, что мне известно.

Чарли черкнул что-то в блокноте. Джош воспользовался тем, что он отвлекся, взял Габриэллу под локоть, повел ее прочь от журналиста к дороге, на которой стояла ее машина, и помог устроиться на заднем сиденье.

Малахай, сидевший за рулем, сказал:

— Джош, садитесь быстрее. Полагаю, разумнее будет уехать прямо сейчас и по возможности избежать того цирка, который здесь начнется с минуты на минуту. Габриэлла, ключи у вас?

Все ее внимание было приковано к Джошу, поэтому она ничего не ответила.

— До меня только теперь дошло, кто вы такой. Вы ведь Джош Райдер?

Он молча кивнул.

— Все это время вы находились здесь?

— Да. Я очень сожалею.

— Где все это произошло?

— Мы находились в гробнице, когда…

— Вы были там вместе с Альдо? — остановила его Габриэлла. — Это произошло внутри?

— Да.

— Я хочу спуститься вниз. Мне нужно все осмотреть.

Она отстранила Джоша и выбралась из машины. Райдер и Малахай тоже вышли и последовали за ней.

Представитель фонда «Феникс» быстро догнал Габриэллу, обхватил ее рукой за плечо и остановил.

— Лучше предоставить все это полиции. Мы отвезем вас в больницу. Пойдемте, я провожу вас обратно к машине.

— Нет, не сейчас. — Габриэлла стряхнула с плеча его руку. — Сначала я должна осмотреть гробницу.

— Тогда позвольте мне пойти туда вместе с вами, — предложил Джош.

Он даже представить себе не мог, как она отреагирует, когда увидит кровь, разбитую шкатулку и то состояние, в котором теперь находилась мумия Сабины.

Габриэлла ничего не ответила, не стала его дожидаться и решительно двинулась дальше. Но не успела она пройти и пяти шагов, как ее перехватили двое полицейских.

Сперва разговор шел гладко. Полицейские задали Габриэлле три или четыре вопроса, а потом один из них спросил ее о чем-то таком, что вывело ее из себя. Женщина яростно махнула рукой в сторону дороги, затем обернулась и указала на свою машину.

Джош с Малахаем оказались как бы в зоне действия ее жестов. Через тридцать секунд к ним подошли двое карабинеров.

— Мистер Райдер? — спросил тот, что был помоложе, и взглянул на Малахая.

— Нет. Джош Райдер — это я.

Карабинер спросил что-то по-итальянски.

Фотограф покачал головой.

— Извините, я не понимаю.

Джошу казалось, что за сегодняшнее утро он говорил это уже не меньше чем десяти разным людям. Языковой барьер действовал ему на нервы. Он хотел сказать полицейскому, что не нужно терять время на него, когда где-то на свободе находится человек с пистолетом и древним сокровищем, который с каждой минутой уходит все дальше и дальше, однако не имел возможности выразить это словами.

Все это время карабинеры стояли спиной к Габриэлле и не увидели, что она быстро направилась прочь. Здесь были и другие полицейские, занятые опросом очевидцев из толпы, но, как это ни странно, никто из них почему-то не обращал внимания на истинное место преступления, то есть на гробницу, куда и спешила Габриэлла.

Только тут до Джоша дошло. Конечно же, ведь никто и не знает, что стрельба произошла под землей!

Полицейский, пытавшийся с ним объясняться, перехватил его взгляд и обернулся, чтобы узнать, куда тот смотрит. Он увидел удаляющуюся Габриэллу и окликнул ее.

Женщина обернулась. Ее глаза горели яростной решимостью, лицо было перепачкано грязью, расчерченной слезами, одежду покрывала пыль. Она крикнула что-то — Джош, разумеется, не разобрал, что именно, — и спустилась в гробницу, честь открытия которой принадлежала ей.

Когда Габриэлла исчезла под землей, у Райдера вдруг екнуло сердце. Его охватила отчаянная и непонятная тревога за нее. Но времени гадать, почему он так остро реагирует на совершенно незнакомого человека, у него не было, потому что в этот момент практически одновременно произошли две вещи — толпа зевак перелезла за ограждение и все полицейские бросились их сдерживать.

Джош воспользовался всеобщим смятением и бросился к гробнице.

— Остановитесь! — крикнул ему вслед Малахай. — Давайте уедем отсюда. Не надо…

— Она не должна находиться внизу одна! — крикнул в ответ фотограф.

Он бежал, не зная, преследуют ли его полицейские. Ему было все равно. До входа в гробницу оставался всего один фут, когда Джош услышал пронзительный крик Габриэллы, донесшийся из-под земли. Он был резким, надрывным и проникнутым невероятной болью, как будто женщину подвергали пыткам.

ГЛАВА 13

Габриэлла стояла на коленях в углу склепа. Она склонилась над развалившимся телом Сабины и испускала тихий жалобный стон, наполненный бесконечным горем. Джошу потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять, что она снова и снова повторяла слово «нет», звучащее молитвой.

Он понимал, что смотрит в упор на профессора Габриэллу Чейз, однако видел перед собой совсем другую женщину.

Мелькнувший белый хитон.

Рыжие волосы.

Темно-зеленые глаза, наполненные слезами.

Сабина!

Ему захотелось проникнуть в темноту, схватить призрака и заставить его объяснить, что здесь происходит.

Однако голос Габриэллы, настойчивый и мрачный, тотчас вернул его в настоящее время.

— Пните лестницу ногой! — воскликнула она. — Пните ее сильнее и сломайте!

— Что?

— Быстрее же! Лестница! Отодвиньте ее от стены и повалите!

Джош все еще не пришел в себя после провала в прошлое, но послушно выполнил то, что приказала Габриэлла, хотя и не понимал, зачем он это делает.

— Теперь разбейте ступени. Возьмите вот это. — Она бросила ему совковую лопату. — Пожалуйста, помогите мне выиграть хоть немного времени.

Райдер яростно набросился на деревянную лестницу и успел сломать шесть верхних ступеней к тому моменту, как наверху показались полицейские. Даже не зная итальянского языка, он понял, что они хотят спуститься в гробницу.

— Покажите им сломанную лестницу, — сказала Габриэлла.

Джошу захотелось улыбнуться — такое впечатление произвела на него ее изобретательность, однако он сдержался. Тот самый полицейский, который уже его допрашивал, перевел взгляд с лестницы сначала на Габриэллу, затем на Джоша.

Затем он сказал что-то такое, что его напарник рассмеялся, а Габриэлла даже выругалась вполголоса:

— Свиньи!

Джош не хотел знать, о чем идет речь.

— Вы сказали, что находились здесь, внизу, когда это произошло? — спросила она его, как только карабинеры удалились.

— Да, все утро. Это произошло слишком быстро, и я ничего не успел предпринять, не смог его остановить.

Но Габриэлла смотрела уже не на Джоша, а ему за спину. Она изучала состояние, в котором находилась гробница.

Фотограф впервые получил возможность исследовать ее взглядом профессионала. Он отметил длинную шею, волнистые волосы до плеч, полные губы и крепкое телосложение. Нос у Габриэллы был орлиным, с небольшим намеком на горбинку. Странно, но именно он превращал женщину, которая в остальном была бы просто привлекательной, в нечто загадочное. На ней были джинсы и белая рубашка, две верхние пуговицы на которой оказались расстегнутыми. Джош поразился, когда среди всего этого безумия поймал себя на мысли о том, что ему отчаянно хочется расстегнуть и третью.

— Вы сказали, что видели, кто стрелял в профессора. Кто это был?

— Охранник. По крайней мере, этот человек был одет как охранник.

— Вы успели его сфотографировать?

— Нет, все произошло слишком стремительно. Я пытался помочь профессору и очень сожалею, что у меня ничего не получилось.

Похоже, Габриэлла была сбита с толку.

— А почему этот тип не выстрелил и в вас?

— Я находился вон там. — Джош указал на вход в подземный лаз.

Тотчас же на него нахлынула лавина воспоминаний — медленное продвижение в полной темноте, ощущение сырой земли под руками, паника, охватившая его в тесном проходе, ощущение чего-то очень плохого, неправильного и страстное желание как можно быстрее возвратиться назад.

Какое-то мгновение он находился в полном недоумении. Были ли эти свежие образы рождены всего час назад или же они вызваны очередным скачком памяти?

Габриэлла шагнула в ту сторону, куда указывал Джош, и только теперь заметила тоннель.

— Это что еще за чертовщина? — Она всмотрелась в темноту. — Кто это выкопал?

— Я.

— Рудольфо позволил вам так вести себя в нашей гробнице?

— Он пытался меня остановить. Я не смог ему помочь именно потому, что находился в глубине прохода.

— Ничего не понимаю. Как мог Рудольфо позволить вам подобное?

— Послушайте, я не понял ни слова из того, о чем говорили наверху. Я расскажу вам все, но сначала ответьте, что сказали врачи о состоянии профессора. Насколько оно серьезное?

— Об этом точно можно будет сказать только тогда, когда его доставят в больницу. Однако кровотечение остановилось, а это хороший знак. Врачи заявили, что если Рудольфо останется жив, то благодарить за это нужно будет вас. — Габриэлла смолкла, нагнулась и подняла что-то с мозаичного пола. — Почему она разбита? — Ее голос задрожал, как и рука, сжимающая обломок шкатулки орехового дерева. — Где все остальное?

Женщина опустилась на четвереньки и принялась лихорадочно шарить по полу.

— Габриэлла!

Джош присел рядом и положил руку ей на плечо. Он пытался ее успокоить, утешить, подготовить к тому, что собирался ей сказать. Сквозь тонкую ткань рубашки его рука ощутила тепло ее тела.

— Охранник забрал содержимое шкатулки. Должно быть, именно оно ему и было нужно. Насколько я понимаю, он взял то, что вы с профессором Рудольфо считали так называемыми камнями памяти.

Лицо Габриэллы одновременно исказили сразу два выражения. Джош еще никогда не видел ничего подобного. Ее глаза показывали бесконечное опустошение, но губы сжались в тонкую яростную полоску. Женщина уставилась на деревянные обломки, зажатые в руке. Прошло две секунды, пять, десять. Наконец она подняла голову. Теперь у нее на лице не оставалось ни следа от глубокой скорби и бурлящего гнева. На нем была написана только решимость. Джош поразился способности Габриэллы так быстро восстанавливать жизненные силы.

— Сейчас нет времени говорить обо всем этом, — сказала она. — У нас слишком много дел. Полиция найдет другой способ спуститься сюда и обязательно захочет узнать, что здесь произошло. — Габриэлла еще раз взглянула на развалившуюся мумию, на куски расщепленного дерева. — Мне нужно ехать в больницу. В машину «скорой помощи» меня не пустили. Сказали, что я не являюсь близкой родственницей.

Она тряхнула головой, словно собираясь с мыслями, и вьющиеся локоны пустились в пляс. Джош вспомнил локон Сабины, выбившийся в момент похищения шкатулки.

— Прежде чем уйти отсюда, мне нужно убедиться в том, что я избавилась от всего, что могло бы породить слишком много вопросов об этом месте. — Габриэлла снова всмотрелась в мрак подземного лаза. — Вы хоть представляете себе, как здесь все испортили? — Она шумно вздохнула и обернулась к Джошу. — Кстати, а с чего это вы вдруг вздумали здесь копать?

Ее взгляд сверлил его насквозь. Не было и речи о том, чтобы объяснить ей все сейчас, даже если бы Джош захотел это сделать. Правда, он сам не мог сказать, хочет ли этого.

— Я увидел на стене пятно другого цвета и по его форме и размерам предположил, что за ним что-то есть.

Джош не знал, поверила ли ему Габриэлла, однако настаивать она не стала.

— Вы поможете мне закрыть проход? Мне бы не хотелось, чтобы туда лазали посторонние. Как знать, что они могут там испортить?

Они принялись работать бок о бок, быстро набрасывали землю в отверстие и утрамбовывали ее слой за слоем. Кожа на ладонях у Джоша, и без того содранная еще тогда, когда он разрывал землю руками, теперь начала отрываться лоскутами.

— Сейчас я не буду вдаваться в подробности. Но мне очень нужно, чтобы вы соврали, придумали что угодно, но ни словом не обмолвились об этом тоннеле, когда полиция заговорит с вами о том, что здесь произошло. До тех пор, пока я сама там не побываю, туда никто не должен проникнуть. Когда полиция спустится в склеп, нам надо будет каким-то образом проследить за тем, чтобы она сделала фотографии, собрала улики и убралась восвояси. Мне нужно закрыть гробницу до того момента, когда… Если вы скажете хоть слово, если только намекнете о том, что здесь есть подземный лаз, то карабинеры обязательно захотят его осмотреть. В этом тоннеле не было никого с тех самых пор, как гробница была запечатана. Все, что мы там обнаружим, будет бесценно. Эта находка совершенно уникальна. Вы сможете выполнить мою просьбу? Пожалуйста!

Все это Габриэлла проговорила хриплым шепотом, словно строжайшую тайну.

— Подземный лаз все равно никак не поможет полиции установить, кто ранил профессора. Поэтому я ничего им не скажу.

— Обещаете? — Ее голос по-прежнему был проникнут беспокойством. — Что вы скажете полиции насчет того, где находились в момент выстрела?

— Я скажу, что находился наверху, услышал выстрел, увидел убегающего охранника и спустился вниз, чтобы оказать помощь пострадавшему.

Габриэлла кивнула и снова принялась за работу.

Теперь уже двое — Малахай и Габриэлла — попросили Джоша солгать полиции. Сам он тоже не горел особым желанием оказаться втянутым в расследование, но вовсе не потому, что хотел что-либо скрыть.

Однако Райдер не мог сказать, что же заставило Малахая и Габриэллу обратиться к нему с этой просьбой.

— Джош, пожалуйста, поторопитесь. У нас осталось совсем мало времени.

Не обращая внимания на разодранные ладони, он снова принялся сгребать пригоршнями землю, утрамбовывать ее, накладывать слой за слоем. При этом Райдер гадал, знала ли женщина, погребенная здесь, о том, что могла убежать из склепа.

Джош вдохнул земляную пыль, закашлялся и подумал о том, как же это поразительно, что за тысячу шестьсот лет никто не обнаружил ни гробницу, ни подземный ход. Ему захотелось узнать, сколько еще тайн погребено вместе с Сабиной.

ГЛАВА 14

Со стороны входа послышался скрежет. Габриэлла и Джош подняли головы и увидели, что к ним в склеп спускается алюминиевая лестница. На ее верхней ступеньке показался черный полуботинок, затем другой, и наконец появился какой-то мужчина.

— Я следователь Александр Татти из НТПА, — представился он на вполне сносном английском. — И у нас, как видите, новая лестница.

— Nucleo per la Tutela del Patrimonio Artistico[3] — это ведомство, которое занимается охраной произведений искусства и исторических ценностей, а также розыском и возвращением похищенных работ, — объяснила Джошу Габриэлла.

Она быстро отошла от только что засыпанного тайного хода и присела на корточки перед мумией.

— Слава богу, вы наконец пришли. — Голос этой женщины теперь был обильно посыпан сахаром. — Спасибо за то, что принесли лестницу. Я чуть с ума не сошла, проторчав здесь целых сорок пять минут. Мне нужно съездить в больницу. Вам известно, как дела у профессора? Есть какие-нибудь новости о нем?

Следователь Татти закончил спуск вниз с поразительным проворством для человека, который, судя по морщинам на лице, был уже близок к пенсионному возрасту.

— Профессор Рудольфо находится в реанимации. Вас к нему не пустят. Так что уж лучше оставайтесь здесь и помогите мне. Хорошо?

Габриэлла кивнула.

Как это ни странно, следователь не стал никого засыпать вопросами, по крайней мере вначале. Вместо этого он медленно и тщательно осмотрелся, сохраняя на лице почтительное выражение. Джош сразу же проникся к нему симпатией за то, что Татти осознал, где находится, и отдал этому месту определенную дань уважения, прежде чем начал его осквернять.

Его взгляд описал полный круг и вернулся к Сабине. Следователь сделал шесть шагов, присел и оказался на одном уровне с мумией.

— Вы можете сказать, сколько ей лет?

— По нашим оценкам, она была погребена здесь где-то около четырехсотого года нашей эры, — ответила Габриэлла. — Или вы хотите узнать, в каком возрасте умерла эта женщина?

— Меня интересует и то и другое.

— Те суставы, которые мы можем видеть, практически не изношены. Так что предположительно ей было около двадцати двух лет.

— Пострадала ли она во время утреннего инцидента?

— Да, и очень сильно.

— Вот как? Каким же образом?

— Когда мы ее нашли, она была совершенно целой. Вчера вечером, когда я уходила, это было что-то невероятное. Зато теперь!.. — Габриэлла печально посмотрела на Сабину. — Теперь она развалилась, вот здесь и здесь. — Она указала на талию, шею и на правую руку покойной. — В руках она держала шкатулку, точнее, то, что от нее осталось.

— Какую шкатулку?

Джош заметил, как Габриэлла вздрогнула. Она не собиралась обращать внимание следователя на сломанную шкатулку, но допустила промашку, оказалась в ловушке и вынуждена была указать на обломки, разбросанные по полу склепа.

— Что в ней находилось?

Габриэлла пожала плечами.

— Она была закрыта и запечатана. Мы так и не успели ее открыть, — солгала она. — Теперь вам известно все, что знаю я. Мне можно поехать в больницу?

— Как я уже говорил, профессор находится в реанимации. Вместе с ним его жена. Как только появятся какие-то новости, мне сразу же дадут об этом знать, а я сообщу вам. Если мы здесь быстро закончим, то вы сможете поехать в больницу. — Следователь говорил с очень приятным акцентом, добавлявшим мягкости английским словам. — Так вы хотите, чтобы я поверил, будто вы обнаружили в руках мумии шкатулку и не открыли ее?

— Да. У нас есть свои порядки. Мы действуем медленно. Это открытие явилось для нас настоящим сюрпризом. Мы хотели исследовать печать, перед тем как ее ломать.

Следователь повернулся к Джошу и начал выпаливать вопросы с такой скоростью, что увертываться от них было невозможно:

— Ну а вы?..

— Джош Райдер.

— Тот самый, кто вызвал «скорую помощь»?

— Да.

— Мистер Райдер, что находилось в шкатулке?

— Понятия не имею. — Теперь уже пришлось солгать и Джошу.

— Что вы делали внизу?

— Я только успел встретиться с профессором. Он рассказывал мне о находке.

«Проклятие, неужели я все испортил? Неужели признал, что находился в гробнице?»

— Когда вы сюда пришли?

— Около половины седьмого утра.

— Почему так рано?

— Я сплю мало.

— В ожидании лестницы я переговорил с мистером Самюэльсом. Он мне сказал, что вы с ним прилетели из Нью-Йорка. У вас была договоренность встретиться с профессором Чейз в гостинице в восемь часов утра, однако вы так и не подошли.

— Да, я в этот момент уже находился здесь.

— Это-то и странно. Почему вы пришли сюда за несколько часов до того, как вас должна была привезти на раскопки профессор Чейз? Речь шла о чем-то таком, что не терпело отлагательств?

Габриэлла слушала ответы фотографа так же внимательно, как и Татти. В конце концов, она тоже не знала, что здесь произошло.

— Я не мог заснуть. Долгий перелет, смена часовых поясов. Слишком много кофе. Не знаю. Я вышел на улицу прогуляться.

— Замечательно. Для прогулки вы могли направиться куда угодно, почему же пошли сюда? Почему не стали ждать? Почему пришли один, без вашего коллеги и без профессора Чейз?

— Я же вам сказал, что мне не сиделось на месте.

— Как вы сюда попали? Здесь нет вашей машины.

— Правильно. Я уже упоминал о том, что пришел к склепу пешком.

— Откуда же?

Джош вдруг поймал себя на том, что Татти почему-то кажется ему очень знакомым.

— От самой гостиницы «Эдем». Мы в ней остановились.

— Мне действительно нужно ехать в больницу, — вмешалась Габриэлла.

— Профессор Чейз, пожалуйста, не надо. Как я уже говорил, врачи обязательно свяжутся со мной, как только у них что-либо появится. Здесь произошло покушение на убийство. Вы знаете человека, который подвергся нападению, возможно, также и того, кто в него стрелял. Кроме того, в раскопанном склепе находятся бесценные реликвии. Только вы знаете, что они из себя представляют, где все находилось, что было передвинуто, что пропало, если что-то действительно пропало. Мне здесь от вас будет гораздо больше пользы, чем профессору там. По крайней мере, сейчас.

Следователь снова повернулся к Джошу и продолжил с того самого места, на котором остановился.

— Итак, вы сказали, что пришли сюда пешком от самой гостиницы «Эдем»?

— Да.

— Похоже, вы любите ходить пешком.

Это был не вопрос, и Джош не стал на него отвечать. Он по-прежнему пытался понять, что же в этом человеке показалось ему таким знакомым. Наконец Райдер это понял и чуть не рассмеялся. В данном случае речь шла вовсе не о скачках в прошлое. Все повадки следователя были скопированы с одного из двух голливудских стереотипов — то ли с инспектора Клузо из «Розовой пантеры», то ли с лейтенанта Коломбо.

— Итак, мистер Райдер. Пожалуйста, расскажите всю правду о том, что произошло на самом деле.

Татти показал, что его терпение иссякло. Он был кинозвездой, исполняющей роль реального следователя.

— Я же говорил вам, что плохо спал, проснулся и пошел прогуляться.

— Мистер Райдер, отсюда до гостиницы десять километров. Когда вы вышли из «Эдема»?

— Не знаю. Я не обратил внимания. Было еще темно.

— Профессор Чейз, мистеру Райдеру или мистеру Самюэльсу был известен адрес раскопок?

— Нет. Мы им не говорили. Однако, несмотря на все наши старания, он был опубликован в прессе.

— Да, был, — кивнул Татти. — Именно оттуда вы его и узнали, да, мистер Райдер? Из газет? От водителя такси?

— Нет. Никто мне ничего не говорил. Я понятия не имел, куда иду. Спросите диспетчера «скорой помощи». Я не знал, где нахожусь, когда дозвонился до нее.

— Она сказала, что вам пришлось кому-то звонить, чтобы выяснить адрес. Но ведь это могла быть очень удобная уловка, не так ли? Вы делаете вид, будто не знаете, где находитесь, чтобы не вызывать подозрений.

Это снова не был вопрос, поэтому Джош не стал удостаивать его ответом.

— Предположим, что вы говорите правду, но можно ли принять ее? Как вы можете объяснить то, что вышли из гостиницы, скажем, в пять часов утра и нашли дорогу сюда?

— Никак.

— Мистер Райдер, за кого вы меня принимаете? Неужели за дурака? Что вы здесь делали?

На ум Джошу приходило только одно объяснение. Малахай предлагал его тем детям, с которыми работал. Они были напуганы силой образов, возникающих у них в голове.

«Вы вспоминаете забытое прошлое, только и всего. Пусть это кажется страшным, но на самом деле это просто замечательно», — говорил он им.

Вероятно, именно этим и занимался здесь сам Джош, однако такое объяснение он дал бы следователю только в самую последнюю очередь.

В этот момент опять вмешалась Габриэлла, которая стала умолять Татти продолжить разговор за пределами гробницы:

— Это древняя реликвия. Мы только что начали здесь работать. Я должна заботиться о сохранности этого места, поэтому его необходимо как можно скорее покинуть.

Татти пообещал ей работать как можно быстрее и осторожнее и постараться поскорее освободить гробницу, однако заметил, что прямо сейчас невозможно это сделать. Он снова повернулся к Сабине и довольно долго разглядывал ее. Все это время в склепе царила полная тишина.

Затем Татти опять спросил Габриэллу:

— Так что же, на ваш взгляд, было похищено?

Женщина начинала терять терпение.

— Мы ведь уже проходили все это. Разве не так?

— Да, я слышал ваш ответ. Но меня по-прежнему не удовлетворяет ваше заявление о том, что вы с профессором обнаружили эту гробницу, раскопали ее, начали составлять опись всех найденных реликвий, однако якобы так и не заглянули в шкатулку. Разве вам не было любопытно?

— Конечно, нас это весьма интересовало. Однако существует строгий порядок. Для нас каждый дюйм этой гробницы представляет в точности такой же интерес, как и то, что могло находиться в шкатулке. Одно то обстоятельство, что женщина, погребенная здесь, сохранилась в относительной целостности, представляет значительно большее научное и даже религиозное значение, чем какая-то безделушка, лежащая в какой-то шкатулке.

— Значит, это была безделушка?

Габриэлла не выдержала, вспылила и что-то с жаром высказала следователю по-итальянски. Как это ни странно, тот, похоже, согласился с ней. Он кивал на протяжении всей гневной тирады. Когда ученая дама умолкла, он поднялся по лестнице до ее середины, остановился, окликнул тех двоих полицейских, которые прибыли сюда первыми, и заговорил с ними.

Габриэлла стояла внизу у лестницы и внимательно слушала то, что он говорил. Для Райдера было очевидно, что под внешним гневом она по-прежнему скрывала настоящее беспокойство. Женщина дважды взглянула на часы.

Несколько раз она оборачивалась, смотрела на Сабину, и в ее глазах появлялось странное вопросительное выражение. Джош пока что почти не знал Габриэллу, но он чувствовал, что она жаждет услышать слово мумии, узнать, что видела Сабина, кто спустился сюда и осквернил это святое место.

Следователь еще несколько минут разговаривал с двумя полицейскими. Все это время Джош изо всех сил старался не потерять связь с реальностью, не провалиться туда, куда стремился его рассудок. Он пытался вообще ни о чем не думать, однако образы обступили его со всех сторон. Они требовали внимания, упрямо отказывались уходить.

Райдер поднял фотоаппарат и навел его на Габриэллу, слушавшую разговор следователя со своими помощниками. В объектив он изучил ее лицо — широкий лоб, высокие скулы, умные, проницательные глаза.

Джош вспомнил одну скульптуру из Музея современного искусства в Нью-Йорке, бюст под названием «Муза» работы Бранкузи, выполненный из отполированной бронзы. Там были те же большие миндалевидные глаза, идеальное овальное лицо. Фотографу показалось, что скульптура была сделана с Габриэллы.

Он следил за выражением ее лица и пытался расшифровать беседу следователя с полицейскими. Несколько раз женщина была на грани того, чтобы вмешаться в чужой разговор, но сдерживалась.

Не задумываясь над тем, что он делает, Джош ее сфотографировал. Сверкнула вспышка. Габриэлла обернулась и недовольно посмотрела на него. Райдер опустил фотоаппарат.

Наконец следователь Татти снова спустился вниз.

— Профессор Чейз, мне не больше вас хочется портить место раскопок. В конце концов, моя работа заключается в том, чтобы беречь культурное достояние Италии. Я кое-что смыслю в археологии. Если судить по виду гробницы и ее местоположению, то эта женщина вполне может оказаться раннехристианской мученицей, может быть, даже святой. Важно и то, что она очень хорошо сохранилась. — Следователь широким жестом указал на Сабину.

Он явно пытался произвести впечатление, показать Габриэлле свои познания.

— Полицейские тоже все понимают. Сейчас они спустятся вниз и будут действовать быстро и осторожно. К счастью, помещение очень небольшое, поэтому работа много времени не займет. После этого вы сможете закрыть раскопки до тех пор, пока этот отвратительный инцидент не будет расследован. Конечно, при необходимости я попрошу снова предоставить нам доступ сюда. Думаю, вы не откажете нам в этом.

— Разумеется. — Габриэлла на мгновение склонила голову так, словно ее молитва была услышана.

Затем следователь повернулся к Джошу.

— Мистер Райдер, пожалуйста!.. Я хочу, чтобы вы проехали со мной. У меня по-прежнему остаются к вам кое-какие вопросы, но с ними можно будет разобраться и наверху.

Когда они поднялись из гробницы, следователь отвел Джоша с пустыря к линии дубов, которые подобно часовым выстроились на опушке леса. Татти прислонился спиной к стволу массивного дерева, вероятно стоявшего здесь с тех самых пор, как была построена гробница, в которой находилась Сабина, и заставил Джоша повторить все то, что произошло с ним после выхода из гостиницы.

— Мистер Райдер, я вам не верю, — сказал следователь, когда Джош закончил. — Вы пришли сюда пешком издалека, еще затемно, хотя у вас на утро уже была назначена встреча. Почему?

— Я просто не мог оставаться на месте.

— Но откуда вы узнали, в какую сторону идти?

— Я этого не знал.

— Вы хотите, чтобы я поверил в такое совпадение? Мистер Райдер, неужели вы считаете меня настолько глупым?

Джош сознавал, каким немыслимым выглядел его рассказ со стороны. Однако правда была бы еще больше похожа на ложь.

«Меня привела сюда неведомая сила, хотя я и не знал, куда иду».

— Как вы на моем месте отнеслись бы к подобному бредовому рассказу? Вы поверили бы хотя бы одному слову?

Джош ничего не мог на это ответить и вдруг подумал, что в данном случае правда, возможно, была бы лучшим выходом из этого положения.

— Нет. Наверное, не поверил бы. Но, честное слово, мне больше нечего вам сказать.

Татти вскинул руки. По крайней мере, на какое-то время с него было достаточно. Он схватил Джоша за руку, с большей настойчивостью, чем это было необходимо, проводил его к седану, на котором не было никаких эмблем или надписей, открыл заднюю дверцу, подождал, когда Райдер сядет в машину, захлопнул за ним дверцу и запер ее.

— Я ненадолго. Чувствуйте себя… как это у вас говорится? Ну да — как дома.

Несмотря на открытое окно, в салоне было душно, пахло крепким табачным дымом и затхлым кофе. Джош видел, как Татти разговаривал с Габриэллой. Он заметил, как она оглянулась в его сторону, затем еще раз и еще. Эта женщина словно пыталась свалить на него всю вину за случившееся или же призывала его прийти на помощь и избавить ее от новых вопросов.

Да, она словно просила его спасти ее.

Эта мысль показалась Джошу какой-то знакомой.

Неужели какая-то другая женщина просила его о помощи в этой самой роще?

Что это?.. Игра воображения или начало сумасшествия?

ГЛАВА 15

В ожидании Татти Джош поднес к глазу фотоаппарат и взглянул в видоискатель. Он делал снимки леса, подступившего к месту раскопок справа, и бесконечных полей слева и слушал щелканье затвора, похожего на знакомый голос давнего друга.

В настоящий момент ему хотелось заключить весь мир в эту продолговатую коробку, отсечь все постороннее. Джош изменил фокусное расстояние, захватил еще более общий план и увидел просвет между деревьями, вероятно служивший входом в лес.

Внезапно ему показалось, что он не сидит в машине, а стоит на этом же самом месте, вдыхает свежий и терпкий запах сосновой хвои, ощущает необъятное сине-зеленое пространство. Нет. Ему не хотелось расставаться с этим настоящим. Только не сейчас! Райдер сделал над собой усилие и вернулся назад, к себе самому, к машине, к металлическому корпусу фотоаппарата, сжатого в его руках, к затхлому запаху табачного дыма.

Рим и его окрестности пробуждали в памяти фотографа больше эпизодов, чем это когда-либо случалось с ним за такой короткий промежуток времени. Что происходит?

Джош наперед знал, что Малахай назвал бы все это повторными погружениями в прошлую жизнь. Райдер уже не раз проваливался в прошлое, однако к возможности перевоплощения относился скептически. Конечно, логично думать, что перевоплощение является панацеей, утешительной концепцией, помогающей нам понять, зачем мы живем. Она растолковывает, почему в мире существует зло, настигающее даже хороших людей. Гораздо проще верить, что перевоплощение — миф, приносящий облегчение, чем пытаться принять мистическую убежденность в том, что какая-то самая значимая частица живого существа — душа или дух — не умирает. Она продолжает существовать в новом теле, снова обретает плоть и возвращается на землю, чтобы исполнить свою карму, в этот раз сделать все то, что не удалось в предыдущий.

Однако как еще объяснить провалы в прошлое?

Джош читал, что воспоминания о прошлой жизни лишь кажутся нам спонтанными. На самом деле их пробуждает встреча с определенным человеком, какая-то ситуация, чувственное восприятие, например, особый залах, звук или вкус, связанные с предыдущим воплощением.

За последние пять месяцев Джош не посмотрел ни одного фильма, зато проглотил больше пятидесяти книг, посвященных одной-единственной теме. У него в голове накрепко засела фраза из книги далай-ламы, которого еще в детстве выбрали из десятков других детей, поскольку было определено, что именно он является воплощением предыдущего духовного наставника.

Речь шла о простом объяснении сложной концепции. Далай-лама говорил, что перевоплощение не является концепцией лишь древних египтян, индуистов и буддистов. Речь идет о чем-то более богатом, неразрывно вплетенном в ткань человеческой истории, о доказательстве способности мыслительного потока сохранять знания об умственной и физической деятельности. Так вот действует закон причинно-следственной связи.

Этот мудрый ответ на сложные вопросы заставил Райдера иначе взглянуть на все связанное с перевоплощением. Он стал воспринимать его не как проклятие, а как дар, достойный зависти.

Что-то произошло с ним здесь, в Риме. Время искривилось поразительным образом. Желание полностью отдаться ему и исследовать нечто неведомое стало сильным как никогда.

Джош опустил фотоаппарат и уставился в просвет между деревьями. Он подумал, что можно, конечно, бороться с провалами в прошлое, но не лучше ли будет открыть сознание и посмотреть, куда они приведут? Вдруг он найдет противоположный конец лабиринта и поймет, зачем ему пришлось проделать этот путь?

ГЛАВА 16

Юлий и Сабина. Рим. 391 год н. э.

Он покинул город рано утром, пока небо еще оставалось темным и на горизонте не вспыхнул рассвет. На улицах Юлий встретил лишь нескольких бродячих кошек, не обративших на него никакого внимания.

Сабина всегда издевалась над ним, говорила, что он вечно торопится, однако сейчас им нужно было быть очень осторожными. Уж пусть лучше он покинет город под покровом ночи и прибудет к роще затемно.

Когда Юлий проходил мимо дворца императора, он, как всегда, бросил взгляд на затейливый календарь, высеченный на стене. В последние годы ход времени приобрел новый, пугающий смысл. Сколько еще дней, недель и месяцев осталось до того, как все вокруг изменится до неузнаваемости? Сколько еще времени он сможет приносить жертвы и выполнять ритуалы? Как долго будут соблюдаться древние церемонии, завещанные далекими предками?

За последние два года ему пришлось взвалить на себя целую груду дополнительных обязанностей, поскольку все меньше и меньше молодых людей приходили в духовные училища. Так что теперь в дополнение к присмотру за весталками он выполнял работу фламина Фуррины, то есть стал служителем культа этой богини и ухаживал за рощей, которая принадлежала ей.

Не императору, не миланским епископам, жадным до власти, а богине.

Юлий миновал дворец и повернул на дорогу, ведущую из города. Какой-то человек, судя по всему, выпил сверх меры и заснул, привалившись спиной к стене четырехэтажного здания. Он уронил голову на грудь и вытянул руки ладонями вверх, словно прося подаяния. Кто-то бросил ему в руки объедки. По ночам на улицах города спали бедные глупцы, бездомные или пьяные, а другие глупцы о них заботились.

Вот только с этим человеком что-то было не так.

Юлий почувствовал это еще до того, как понял, в чем дело. Может быть, все объяснялось тем неестественным углом, под которым свисала голова спящего человека, или полной неподвижностью его тела.

Юлий протянул руку, взял мужчину за подбородок и поднял его лицо. В то же самое время он увидел, что одежда этого бедняги спереди была разрезана или разорвана. На его груди багровели страшные пересекающиеся линии, одна вертикальная, другая горизонтальная. Под содранной кожей виднелись внутренние ткани, все еще сочащиеся кровью, которая окрасила землю под трупом в темно-красный цвет.

Теперь Юлий разглядел черты его лица. Это был вовсе не бездомный пьянчужка, а Клавдий, молодой жрец из духовного училища. Юлий с ужасом осознал, что Клавдий держал в руках не объедки, а свои собственные глаза.

Сколько страданий пришлось вытерпеть этому человеку и почему? Юлий отшатнулся назад. Неужели всему виной бесконечная жажда власти, обуявшая императора? Гораздо страшнее было то, что прихвостни, выполнявшие все прихоти этого человека, даже не догадывались о том, что он их использовал, что никакой бог не говорил его устами.

— Уходи отсюда. Поторопись! — прошептал вдруг кто-то.

Юлию потребовалось какое-то время на то, чтобы найти взглядом старуху, которая скрывалась в тени. Белки ее глаз светились в темноте, с губ не сходила кривая усмешка.

— Говорила я тебе, всем вам, но никто меня не слушал, — продолжала она скрипучим голосом, звучавшим так, словно ее горло было посыпано песком. — Теперь оно пришло, но это только начало.

Это была одна из тех выживших из ума старух, которые предсказывали на улицах будущее и выклянчивали мелкие монетки у прохожих. Сколько помнил Юлий, она всегда сидела здесь. Но сейчас старуха предлагала не пророчество, не божественное откровение. Она знала, как и он. То самое страшное, чего они так боялись, обрушилось на них.

Юлий швырнул старухе монетку, бросил прощальный взгляд на Клавдия и двинулся дальше. Его дыхание успокоилось только через полтора часа, когда он вышел за городские ворота. Юлий распрямил плечи. Он лишь сейчас заметил, что до сих пор шел сгорбившись, скрываясь от посторонних взоров. Теперь ему постоянно приходилось это делать.

На протяжении всей истории люди сражались друг с другом, чтобы выяснить, чья же религия самая правильная. Но разве не процветали бок о бок различные цивилизации, несмотря на то что все они поклонялись своим собственным божествам? Разве та религия, которой служил сам Юлий, не действовала в точности так же на протяжении тысячи с лишним лет? Служение и поклонение многим богам и богиням и самой природе никоим образом не исключали веру во всемогущее божество. Прежде никто не требовал, чтобы все верили в одного бога. Однако теперь император решил этим заняться.

Чем больше Юлий изучал историю, тем прочнее убеждался в мысли о том, что им противостоял один-единственный человек. Император Феодосии использовал хороших людей с хорошей верой для того, чтобы упрочить свою собственную власть, увеличить свое состояние, и без того огромное. Почти семьдесят пять лет назад в Нике был провозглашен догмат о том, что все люди должны обратиться в христианство и поверить в единого Бога, всемогущего отца, творца небес и земли. Этот принцип еще никогда не насаждался так жестоко и насильственно, как сейчас. Кровавые убийства служили предупреждением для всех. Принимайте новую веру, или вас ждет полное уничтожение!

Юлий и его товарищи не пребывали в заблуждении. Если они хотели остаться в живых, то им нужно было отказаться от своей веры или хотя бы притвориться, что отказались. Если у них были какие-то планы на будущее, то им требовалось смягчить часть своих собственных законов и приспособиться к новым порядкам. Однако в настоящий момент перед ними стояли гораздо более серьезные проблемы.

Император Феодосии не был святым. Борьба велась не между одним богом и многими богами, не между обрядами и спасителями. Каким мудрым оказался Феодосии, и какими нетерпимыми были его епископы! Они вступили в сговор, желая убедить всех в том, что тот, кто не примет новую веру, будет страдать не только в этой жизни, но и в следующей, причем гораздо сильнее. Опасность для всех жрецов, для всех старых культов, для всех тех, кто придерживался прежних порядков, возрастала день ото дня. Молодой жрец, которого сегодня утром Юлий увидел в сточной канаве, был еще одним предостережением остальным фламинам.

Люди повсюду откликались на призыв императора поддержать новые законы и публично объявляли об обращении в новую веру. Однако за закрытыми дверями шли другие разговоры. Те римляне, которые всю жизнь молились старым богам и богиням, не теряли надежды на отмену указа о новой религии. Да, на людях они заявляли о верности своему императору, тем самым защищая себя. Однако Рим оставался городом предрассудков, каким бы современным он ни был. Простые граждане боялись императора, но еще больше они опасались тех напастей, которые могли обрушиться на них, если они порвут со старыми ритуалами. Внешне в империи сохранялось всеобщее повиновение. Люди будто бы бурлили энергией, способной совершить религиозную революцию, но на самом деле во всем этом было много фальши.

Хотя Юлий понимал, что долго так продолжаться не может. Он знал, что старые порядки будут понемногу отмирать вместе с каждым убитым жрецом, с каждым разграбленным и разрушенным храмом, пока наконец не исчезнут окончательно.

Впереди показались кряжистые, узловатые стволы могучих деревьев, ветви, склонившиеся под тяжестью листвы. Лес был таким густым, что свет пробивался сквозь него лишь узкими полосками, выхватывал отдельные ветки с блестящими изумрудно-зелеными листьями или пятна земли, покрытой слоем мха.

Здесь росли миртовые деревья, кипарисы и роскошные лавры, однако именно благодаря дубам эта роща считалась священной. Здесь, подальше от повседневной суеты, жрецы совершали древние обряды и молились своей богине.

Юлий опустился на замшелый валун и стал ждать Сабину. Сюда, за несколько миль от городских ворот, уже не долетал топот марширующих солдат, крики спорящих горожан и шум проезжающих колесниц. Юлий больше не чувствовал запаха страха и не видел печали в глазах самых обычных людей, не разбиравшихся в политике, которым было страшно. Роща была наполнена лишь пением птиц и журчанием ручейка, стекающего в небольшую заводь из расщелины в камнях.

Священная область уходила глубоко в лес. Юлий приходил сюда часто, но ему до сих пор казалось, что он никогда не сможет познать все тайны, заключенные здесь. В лесу не было ничего обыденного. Каждое дерево представляло собой скульптурную композицию из ветвей, разделяющихся на новые побеги и покрытых таким несметным количеством листьев, что пересчитать их не смог бы ни один человек. Они переливались в свете, намного более мягком и нежном, чем где бы то ни было еще в Риме. Каждая пядь земли была покрыта огромным числом трав, мхов, тенелюбивых растений и цветов.

Когда Юлий был мальчишкой, наставники рассказывали ему о том, что именно в этой роще богиня плодородия Диана выполняла свои обязанности вместе со жрецом. Их называли царем и царицей леса. Они были связаны узами брака и превращали весенние почки сначала в летние цветы, а затем — в осенние плоды.

Мальчишки исподтишка смеялись, переглядываясь друг с другом, и сочиняли истории о том, чем еще занимались царь и царица в лесной чаще, шутили по поводу тех вакханалий, которые наверняка происходили в этой роще, пусть даже и священной. Все они знали, чем мужчины занимаются с женщинами и с другими мужчинами. В этом не было никакой тайны, ничего постыдного.

Священными были лишь девственницы-весталки. Они давали обет целомудрия и взамен почитались превыше всех римских женщин и большинства мужчин. Эти жрицы были могущественными, независимыми, свободными во многих отношениях. Их не связывали оковы материнства и людские законы.

В обмен на это могущество и значимость каждая весталка отказывалась от своего права на физическую близость с мужчиной до тех пор, пока не истечет ее тридцатилетний срок служения богине. Первое десятилетие проходило в учении, на следующие десять лет весталка становилась верховной жрицей, а последнюю треть срока обучала следующее поколение. Кое-кто считал, что от этих женщин требуют слишком многого, другие с этим не соглашались. С шести, восьми или десяти лет и до тех пор, пока ей не исполнялось тридцать шесть, тридцать восемь или сорок, женщина хранила целомудрие. Она была обречена никогда не ощущать прикосновения мужской руки к своему телу, не принимать его плоть между своих ног. Весталки никогда не отдавались жарким взглядам мужчин, приходивших к ним как к жрицам, но видевших под покрывалом женщин. Такое воздержание считалось делом естественным и хорошим.

Если жрица Весты проигрывала борьбу с добродетелью, то рассчитывать на снисхождение ей не приходилось. Наказание было суровым и неотвратимым. Провинившуюся погребали заживо. Это было жестоко. Но весталки считались священными и неприкосновенными. Лишь немногие из них нарушали обет.

Время от времени кому-нибудь из благородных патрициев сходило с рук совращение весталки. Император Адриан похитил одну из них, сделал ее своей женой, и с ними ничего не произошло. Однако несколько столетий из двадцати одной весталки, сблизившейся с мужчиной, семнадцать были погребены заживо. Пятнадцать мужчин, совративших их, также расстались с жизнью. Закон суров, но это закон.

Юлий на мгновение подумал, что если бы они с Сабиной приняли новую религию, насаждаемую императором, то смогли бы жить вместе, в открытую, ничего не опасаясь. Но как можно отказаться от всего, во что веришь? Это было бы величайшим святотатством.

— Юлий!

Он услышал ее раньше, чем увидел, и вот она вышла в полосу солнечного света. Ее рыжие волосы будто вспыхнули огнем. Белые одежды засияли. Юлий подошел к ней, улыбнулся и на несколько минут забыл зверски замученного жреца, которого видел сегодня утром, и даже то, что это означало для их будущего. Сабина остановилась в футе от него. Какое-то время они просто любовались друг другом.

Наконец-то!

— У меня плохие новости, — первой нарушила молчание Сабина. — Ты знаешь, что Клавдий убит?

— Да. — Юлий не стал рассказывать о том жутком зрелище, с которым он столкнулся по пути в рощу.

— Что это значит? Почему убит еще один жрец? — Сабина покачала головой. — Нет, давай не будем говорить об этом. Только не сейчас. Об этом можно будет побеседовать потом.

— Да.

— Сколько раз мы с тобой уже встречались здесь? — спросила она. — Пятнадцать? Двадцать?

— А что?

— Я не знаю, сможем ли мы из такого небольшого количества встреч извлечь столько воспоминаний, чтобы их хватило до конца жизни.

— Лично для меня достаточно будет и одного.

Юлий сделал один широкий шаг и заключил ее в объятия, а она подняла к нему свое лицо. Он склонился, прижал свои губы к ее губам, привлек ее к себе так, что между ними не осталось не только свободного пространства, но и воздуха. Какое-то время они просто стояли так, вдыхая запахи друг друга.

Сабина удовлетворенно заурчала, словно кошка при храме.

— Я тебя хочу, — прошептала она.

С той самой ночи пожара Сабина никогда не была застенчивой. В отблесках пламени она долго, откровенно, без всякого стеснения смотрела на Юлия и наконец призналась ему в том, что он — ее судьба. Весталка поняла это уже давно. Она относилась к нему так враждебно именно потому, что пыталась уйти от предначертанного свыше, однако теперь сознавала, что все это было тщетно. Как выяснил еще Эдип, человек, стремящийся убежать от того, что предопределено судьбой, на самом деле лишь приближается к нему.

Но Юлий был на пять лет старше Сабины и считал, что он умнее ее. Она была готова отдать ему свою девственность, но он не верил, что жрица Весты в полной мере сознавала всю тяжесть своего решения. Поэтому Юлий спросил ее об этом в самый первый день и продолжал задавать один и тот же вопрос при каждой встрече. Он превратил это в своеобразный ритуал, предшествующий любовной близости, в клятву, которую они снова и снова давали друг другу.

Эта роща оставалась местом ритуалов и жертвоприношений.

Такой была жертва Юлия. Он каждый раз предоставлял Сабине возможность сказать «нет», хотя сам страстно ее желал.

— Сабина, ты точно хочешь сделать этот шаг? — спрашивал он и ждал ответа, затаив дыхание.

Бывало, Сабина со смехом вынимала из ткани заколку и одним движением сбрасывала одежду на землю. Такое вызывающее поведение уже было достаточно красноречивым ответом.

В другие дни она относилась к вопросу серьезно, наклоняла голову и отвечала четко, раздельно:

— Я уверена в этом, как и во всем том, что когда-либо сделала и сделаю впредь.

Сабина отдала Юлию свою девственность с радостью, но после мучительной борьбы. Их влекла друг к другу неодолимая сила, они получали невероятное наслаждение, но ни на мгновение не забывали о том, что Сабину постигнет самое суровое наказание, если кто-то узнает об их близости. Рассчитывать на милосердие ей было нельзя, как, впрочем, и ему.

— Сабина, ты уверена, что хочешь именно этого? — спросил Юлий в этот день.

Она еще была полностью одета, они обменялись всего дюжиной поцелуев.

Глаза весталки наполнились слезами.

— Да, я уверена, — ответила она и глубоко вонзила ногти в его плоть.

После этого все то, что происходило сейчас в городе, оставшемся вдалеке, для него перестало иметь значение.

— Я всегда буду уверена в этом, — продолжала Сабина, протягивая руку к узлу его тоги.

Она скинула ткань с его плеч, и он остался совершенно обнаженным. Тогда жрица провела ладонями вверх и вниз по его рукам, вниз по груди, вокруг талии и вверх по спине. Ему тоже страстно хотелось раздеть ее, прикоснуться к телу, ощутить наготу, но он не желал ее торопить, отпугивать. Юлий хотел бы растянуть каждое движение до бесконечности. Тогда они застыли бы так навеки, стояли бы и наслаждались вкусом, ароматом, прикосновением друг друга.

Юлий ощутил прохладное дуновение ветерка, резко контрастирующее с пылающим телом Сабины. Он сам горел и в то же время чувствовал леденящий озноб.

Мужчина положил руки на плечи женщины, привлек ее к себе еще ближе, хотя между ними и так уже не оставалось никакого промежутка, и вдохнул аромат, исходящий от ее волос и кожи. По этому неповторимому благоуханию сандалового дерева, смешанному с запахом жасмина, он узнавал ее так же, как и по лицу или по голосу.

Сабина учащенно дышала, ее губы распухли, а глаза были полны сияющей дымки вожделения. Она отступила назад, неловко расстегнула заколку и сбросила одежду на землю. Теперь они стояли в футе друг от друга, совершенно обнаженные, прикасались друг к другу взглядами, чувствовали, как разгорается огонь, и упивались его жаром, не опасаясь обжечься, сгореть дотла.

Пламя уже уничтожило их, но они восстали из преисподней и стояли неподвижно, прикасаясь без рук, целуясь без губ, сливаясь в объятиях страсти, но не проникая друг в друга. Оба отчаянно пытались растянуть неизбежное мгновение экстаза, сделать его долгим, очень долгим, бесконечно долгим. Юлий не собирался делать первый шаг. Он его никогда не делал. Сабина снова и снова повторяла ему, что хочет именно этого, но Юлий до самого конца оставлял ей возможность передумать. Умом он желал этого, а сердцем молился, чтобы такого не произошло никогда.

Сабина сделала шаг, затем еще один. Они снова прильнули друг к другу. Юлий каждым дюймом своего тела ощутил ее холодную плоть, почувствовал, как она проникается вожделением, прижимается к нему, как они сплавляются в нечто единое. Эти минуты всегда оставались самыми первыми.

Как будто до этого между ними еще ничего не было.

Как будто он еще никогда не ощущал прикосновения женского тела.

Как будто ему до этого самого момента было незнакомо чувство расставания с самим собой.

У Юлия перехватило дыхание. Он захотел овладеть ею прямо сейчас, остро сознавая, что скорее умрет, чем потеряет ее.

Мужчина целовал женщину, наслаждался ее сладкими губами и вдруг почувствовал, что они стали солеными.

Он чуть отстранился и посмотрел на нее. Обнаженная Сабина стояла перед ним, среди священных деревьев, и у нее по щекам текли слезы.

Юлий смахнул их, взял обеими руками ее ладони.

— Сабина, в чем дело?

Она гордо покачала головой, высвободила руки, положила одну Юлию на плечо, а другой взяла его ладонь и глубоко погрузила ее себе между ног.

— Юлий! Сейчас. Пожалуйста. Все остальное может подождать. Слова подождут.

Сабина улеглась на землю и увлекла его за собой. Юлий проник в нее. Она обвила его ногами и прижала к себе так крепко, что ее упругие мышцы показались ему тисками. Он попытался двигаться медленно, но Сабина торопилась, нанизывалась на него снова и снова, пока он наконец не почувствовал, что вот-вот расплавится в ее чреве.

— Вот как я хочу умереть, — прошептала она между судорожными вдохами. — Только так. Чтобы во всем мире не было места ни для чего кроме нас. Одних только нас!

В лесу было темно, и все же Юлий различал ее лицо. Ему на всю жизнь врезался в память взгляд Сабины, наполненный бесконечным счастьем, пронизанным опустошительной болью. Юлий не знал, как его описать, как понять. Эти два противоречивых чувства не затмевали друг друга, а каким-то образом оставались рядом.

Юлий мог бы остановиться, покинуть ее чрево, нежно обнять Сабину, спросить, в чем дело, утешить, попытаться облегчить боль, терзающую ее. Но он слишком хорошо знал верховную жрицу Весты.

Она была полностью независима с семи лет, когда появилась в храме и начала изучать древние ритуалы. Ее с ранних пор учили сознавать собственную значимость. Теперь эта независимость уже была неотъемлемой частью ее натуры, избавиться от которой было невозможно.

Юлий не мог оскорбить ее попытками утешить. Сейчас ей нужно было нечто гораздо более агрессивное и неумолимое.

Последние движения любви сопровождались шелестом ветра в листве и сдавленными восклицаниями, вырвавшимися у обоих. Юлий сдерживался до тех пор, пока не услышал, как Сабина выкрикнула ту самую песнь мучительного наслаждения, которую он ждал. Прежде чем дать волю своей страсти, он успел подумать, что она была права. Действительно нет ничего лучше такой смерти. Это было бы гораздо милосерднее, чем то, что, возможно, их ждет.

Когда все было кончено, даже ветер затих. Стараясь не разрывать объятий, они сели и разложили то, что принесли с собой. Всем женщинам, даже жрицам, было запрещено пить вино, но оба выпили немного и закусили пирогом, который испекла Сабина.

После этой легкой трапезы она поднялась на ноги и повела Юлия к заводи. Это купание тоже было частью их ритуала. Они погрузились в воду, теплую там, где били горячие источники, и холодную там, где стекал со скал ручей.

Под водой их руки метнулись маленькими рыбешками. Его ладони обхватили ее груди, ласково пощипали соски, затем скользнули вниз и проникли между ног, где обнаружили другую влагу, куда более шелковистую и гладкую, чем вода. Ее пальцы сразу же устремились между его ногами, сомкнулись вокруг естества и принялись гладить, возбуждать его.

Юлий прижался к Сабине сзади, снова проник ей в чрево и стиснул руками бедра.

— Какой же ты жадный! — прошептала она.

— Разве с тебя уже достаточно?

— Нет, и никогда не будет.

— Ты хочешь меня снова?

— Да, хочу. А потом еще и еще.

Юлий рассмеялся, радуясь ее ненасытности, отметая мысль о том, что это запрещено. Если бы он пустил ее в свое сознание, то она похитила бы у него мгновение сладостного экстаза, которое все выше поднималось из самых потаенных глубин его тела.

— Сейчас!.. — прошептал Юлий, так как знал, что Сабине нравится, когда он ее предупреждает.

Она подалась назад, прижалась к нему и начала ритмично двигаться, прекрасно зная, что именно и как долго ей нужно делать, чтобы достичь верха наслаждения одновременно с ним и в этот раз, который, как они оба понимали, мог оказаться последним.

Потом они закутались в одеяла, принесенные Юлием, сели рядом, и он наконец заговорил о том, о чем никому из них говорить не хотелось, то есть о тех переменах, которые должен был принести в их жизнь новый императорский эдикт.

— Настала пора бежать отсюда, — сказала Сабина. — Я уже давно думаю об этом. Можно будет захватить с собой что-нибудь из сокровищ, изваяние или камни, и просто исчезнуть где-нибудь, уехать туда, где никому не будет никакого дела до того, кем мы были прежде. В Риме не осталось места для нас троих и для наших грехов.

Юлий язвительно рассмеялся.

— Похитить камни? Стать преступниками?

— Но мы с тобой и так ведь уже преступники, разве нет?

Только сейчас до Юлия дошло, что он не расслышал одну важную часть того, что говорила ему Сабина, или расслышал, но не придал этому значения. Может, эта новость напугала его так, что он запер ее мысль в самый отдаленный уголок сознания?

Если это правда, то вскоре на свет появится наглядное и неопровержимое доказательство того, что они нарушили закон. Тогда им уже не будет спасения.

Возможно, другая женщина объяснила бы это словами, но Сабина лишь молча взяла его руку и положила ее себе на живот, который уже успел чуть округлиться. Ее кожа была теплой, шелковистой и гладкой.

ГЛАВА 17

Нью-Йорк. Вторник, 10.48

Рейчел пришла на аукцион «Кристи», чтобы поучаствовать в борьбе за три картины, которые хотел приобрести дядя Алекс. Одну ей удалось купить, вторую она упустила. В ожидании, когда вынесут третью картину, Рейчел раскрыла сотовый телефон, чтобы позвонить дяде, рассказать ему о ходе аукциона и узнать, можно ли превысить предел, который он установил перед отъездом. После нескольких лет погони за ювелирными украшениями и драгоценными камнями Рейчел чувствовала себя на аукционах вполне комфортно и даже получала удовлетворение от процесса. Но только не сегодня.

Несмотря на непрерывно работающие кондиционеры, в зале было жарковато. Это был не тот жар, который Рейчел ощущала в своей фантазии — а теперь она именовала это именно так, — но что-то похожее. Народу собралось слишком много, что привело к повышению температуры. На продажу были выставлены сто двадцать работ известных мастеров. На торгах присутствовали кураторы большинства ведущих музеев и частные коллекционеры или их представители.

— Лот номер сорок пять, — бесстрастным голосом объявил распорядитель аукциона.

Рейчел пристально посмотрела на картину. На холсте был изображен Вакх. Полотно не было подписано Караваджо. Считалось, что его написали его ученики, а сам мастер добавил несколько деталей. Несмотря на то, что на картине отсутствовала подпись великого мастера, от нее захватывало дух.

Краски сверкали, композиция соответствовала всем канонам классического стиля. Черты лица молодого бога были тщательно прописаны. Рама, на взгляд Рейчел, оказалась слишком уж затейливой и, может быть, чуть тяжеловатой для картины, но это не имело никакого значения.

Рейчел не могла оторваться от полотна.

— Ты прав, эту картину обязательно нужно купить, — прошептала она дяде. — Она просто великолепна.

— Разумеется!.. Но в ней есть что-то еще, не так ли? Ты увидела картину и сразу почувствовала какую-то связь. Я услышал это по твоему голосу. В чем дело?

Всем, кто знал Алекса Палмера, показался бы странным его интерес к тому, что чувствовала его племянница. Все обстоятельства жизни Алекса, известные посторонним, вроде бы соответствовали стереотипам. Жизненный опыт, образование, деловая хватка, коллекционирование произведений искусств и филантропия неразрывно шли вместе, создавая портрет гиганта бизнеса, не имеющего никаких связей с духовным миром.

В Гарварде Алекс оказался в одной группе с сыном голиафа банковского дела. Когда юноши заканчивали университет, Рик Хеслет успел проникнуться симпатией к лучшему другу своего сына Кристофера и стал его наставником.

Через год Кристофер погиб в автокатастрофе, и Алекс стал приемным сыном Хеслета. Именно тогда Рик заинтересовался проблемой перевоплощения и уверовал в то, что им с Алексом еще в прошлой жизни было предопределено встретиться еще раз.

Алекс долгое время относился к этому скептически. Потом Рик рассказал ему о кошмарном сне, который иногда мучил его.

В этом сне он видел себя капитаном армии северян времен Гражданской войны. Однажды ночью он наткнулся на молодого солдата, раненого, истекающего кровью на обочине дороги. Он бросил взгляд на мертвенно-бледное лицо солдата, освещенное лунным светом, и почувствовал, что если мальчишке сейчас не помочь, то он умрет от потери крови. Лицо солдата искажала мучительная боль, его взгляд наполняла мольба, но капитан прошел мимо. На мальчишке была вражеская форма.

Алекс был поражен. Он сдавленным голосом рассказал наставнику о том, что в младших классах увлекся историей Гражданской войны. В подарок на девятилетие родители устроили ему экскурсию с посещением нескольких значительных военных мемориалов.

Он проходил по полю сражения при Антиетаме, вдруг ощутил необъяснимую грусть и расплакался. Отец участливо спросил, в чем дело, а он не знал, как объяснить свои чувства. Мальчишке казалось, что вот здесь он умирал от ран.

Алекс признался Рику, что это было его единственное воспоминание о прошлой жизни, если речь действительно шла именно об этом. До сих пор он никому не рассказывал о случившемся. Это скрепило их отношения и определило будущее Алекса.

Рейчел знала эту историю и понимала то трепетное отношение, какое ее дядя испытывал к интуиции и воспоминаниям о прошлой жизни. Его вопрос о чувствах, которые возникли у Рейчел при виде полотна с Вакхом, свидетельствовал о том, что он придавал этому большое значение. Алекс не сомневался в существовании некоего дополнительного измерения, пока еще совершенно непонятного.

Рейчел помнила, что дядя Алекс всегда искал доказательства переселения душ. Он пожертвовал огромную сумму далай-ламе, вложил средства во всевозможные исследовательские программы и однажды даже чуть было не приобрел некий нью-йоркский фонд, занимающийся изучением проблем прошлой жизни.

На вопросы Рейчел о том, почему это его так интересует, Алекс всегда отвечал одинаково:

— Если перевоплощение существует, то это значит, что я смогу оставить себе все, чего добился в этой жизни. Зачем мне снова начинать с чистого листа? Я уже был бедным и не хочу еще раз это пережить.

Однако Рейчел гадала, всю ли правду он ей открывал.

Цена Вакха быстро поднялась до трех с половиной миллионов долларов. Девушка пока что не вмешивалась в торги. Наконец осталось всего трое потенциальных покупателей — Дуглас Мартин, известный коллекционер, последний представитель династии видных политических деятелей, Ник Лумис, куратор лос-анджелесского Музея Гетти, друг дяди Алекса, и неизвестный мужчина, сидящий в трех рядах впереди Рейчел.

Внезапно она почувствовала странный зуд, ту же самую физическую реакцию, которую ощутила, читая статью в «Таймс» про раскопки в Риме. Ей пришлось сделать усилие, чтобы сосредоточить внимание на распорядителе аукциона. Рейчел не могла потерять контроль за происходящим. Сейчас как раз настала пора вступить в гонку.

— Итак, за картину предложено три миллиона пятьсот тысяч долларов. Услышу ли я «три семьсот пятьдесят»?

Третий мужчина поднял свой номер.

— Новая цена — три миллиона семьсот пятьдесят…

Рейчел подняла свою табличку.

— Предлагаю четыре миллиона.

В дело тотчас же вмешался Ник Лумис:

— Даю четыре миллиона двести пятьдесят тысяч.

Рейчел ощутила прилив возбуждения. На аукционах драгоценных камней она даже близко не подходила к таким огромным суммам. Торги продолжались. Она подняла цену до четырех миллионов семисот пятидесяти тысяч, и ее предложение снова оказалось максимальным.

Рейчел затаила дыхание и уставилась в затылок неизвестного мужчины, сидевшего в трех рядах впереди. Девушка гадала, станет ли он повышать цену.

Тот поднял номер.

Дядя Алекс распорядился:

— Поднимайся. Я хочу получить эту картину.

Сердце Рейчел забилось чаще. Она подняла номер, но Дуглас Мартин тотчас же повысил цену еще на одно деление.

— Итак, новая цена пять миллионов пятьсот тысяч долларов. Услышу ли я…

Рейчел снова подняла номер. Ее охватило желание во что бы то ни стало получить Вакха. Она мысленно представила себе, как стоит перед полотном, зачарованная улыбкой молодого бога и его соблазнительными глазами. Ей захотелось прикоснуться к раме, провести пальцами по изящной деревянной резьбе, покрытой позолотой. Это желание было таким нестерпимым, что его можно было бы смело назвать вожделением.

— Пять миллионов семьсот пятьдесят тысяч долларов слева от меня. Услышу ли я «шесть миллионов»?

Распорядитель аукциона вопросительно посмотрел на Ника Лумиса. Тот печально покачал головой и опустил номер.

— Ник вышел из игры, — шепнула Рейчел дяде.

— Кажется, ты волнуешься.

Больше половины своих камней Рейчел приобрела вот на таких аукционах, однако она еще ни разу так не волновалась. Наверное, все дело было в том, о какой огромной сумме шла речь. На ее плечи легла очень большая ответственность. Да, несомненно, все объяснялось именно этим.

— Итак, у нас есть пять миллионов семьсот…

Дуглас Мартин поднял номер.

— Номер шестьдесят шесть предложил шесть миллионов. Услышу ли я «шесть миллионов двести пятьдесят тысяч»?

Теперь распорядитель аукциона смотрел прямо на Рейчел.

У нее оставалась последняя возможность повысить ставку. Она подняла номер.

— Шесть с четвертью. Услышу ли я «шесть с половиной»?

Рейчел перестала дышать. Она устремила взгляд на незнакомца, сидящего в трех рядах впереди, гадая, поднимет ли он свой номер, останется ли победа за ней, и уже подумала, что победила. Она получит картину!

— Итак, шесть миллионов двести пятьдесят тысяч долларов раз… шесть миллионов двести пятьдесят тысяч долларов два…

Проклятье! Незнакомец поднял номер.

— Новая цена — шесть миллионов пятьсот тысяч долларов. Услышу ли я «шесть миллионов семьсот пятьдесят тысяч»?

Распорядитель аукциона посмотрел на Дугласа Мартина. Тот отрицательно покачал головой.

Рейчел шепнула дяде, что Мартин вышел из игры.

— Значит, кроме тебя остался еще один игрок?

— Да.

Тут связь оборвалась. Вместе с ней оборвалось все внутри у Рейчел. Она поспешно нажала кнопку повторного набора номера, услышала писк, но длинных гудков за ним не последовало.

Рейчел чувствовала, что дяде Алексу очень хочется получить картину. Она и сама стремилась добыть полотно для него, не дать ему попасть в чужие руки, хотя и не понимала причин этого желания.

Распорядитель смотрел на Рейчел, но соединение так и не устанавливалось. Чего ждал от нее дядя Алекс? Как правило, он заранее устанавливал предел и никогда не преступал через него. Дядя очень строго подходил к составлению своей коллекции. Рейчел сознавала, что это не ее деньги. Она не имела права решать за дядю. Проклятье, ну почему она никак не может до него дозвониться?

Распорядитель покачал головой, показывая, что понимает ее проблему, но не может больше ждать.

— Лот продан номеру пятьсот шестнадцать за шесть миллионов пятьсот тысяч долларов. А теперь переходим к следующему лоту…

Рейчел поднялась и направилась к выходу. У дверей она уже пошатывалась. Девушка плакала редко, но сейчас ее взгляд затуманился слезами. Случилось что-то серьезное. Дядя Алекс будет разочарован. Он не любит терпеть неудачу, но у него большая коллекция. Из-за какой-то одной картины он не должен рассердиться на свою племянницу.

Завибрировал сотовый телефон. Она взглянула на жидкокристаллический дисплей, увидела, что это звонит Алекс, но было уже слишком поздно.

— Алло? Рейчел? Что произошло? Мы получили картину?

— Нет. Я не знала, как быть, пыталась связаться с тобой, но так и не смогла дозвониться.

— Проклятье!..

— Я очень сожалею.

— Кто ее купил?

— Не знаю. Я его не рассмотрела.

— Какой у него был номер?

— А разве это сейчас имеет какое-нибудь значение?

— Рейчел, какой у него был номер?

— Пятьсот шестнадцать. Дядя Алекс, извини. Я не думала, что ты разрешишь мне подниматься и дальше.

— Ты ни в чем не виновата. Не бери в голову.

Однако он был сильно расстроен. Рейчел чувствовала это по его голосу. Почему эта картина имела для него такое значение? Почему она так сильно подействовала на нее?

ГЛАВА 18

Звезды смотрели на меня, когда я был пастухом в Ассирии, точно так же, как смотрят на меня сейчас в Новой Англии.

Генри Дэвид Торо в письме Гаррисону Блейку от 27 февраля 1853 года

Рим, Италия. Вторник, 16.50

Джошу еще никогда не приходилось находиться в заключении. Он подозревал, что каждый час, проведенный в ожидании того, что же будет с ним дальше, покажется ему бесконечным, однако на самом деле время текло еще медленнее. Если бы не колокола на соседней церкви, то Джош вообще не имел бы никакого понятия о том, как долго он пробыл за решеткой.

Его привезли в полицейский участок, и тотчас же начался допрос, продолжавшийся не меньше часа. Джош дал подробное описание грабителя. Ему было приятно сознавать, что он мог хоть чем-то помочь полиции в розысках преступника.

Он много чего рассказал Татти, но следователя злило именно то, о чем задержанный говорить не мог.

— Я по-прежнему многого не понимаю, мистер Райдер, поэтому считаю разумным подержать вас здесь. Может, вы вспомните что-то такое, о чем забыли рассказать, или, по крайней мере, решите объяснить, каким образом оказались на месте преступления, хотя не имели никаких оснований там находиться.

— Я задержан в качестве подозреваемого?

Следователь пропустил вопрос мимо ушей.

— Допустим, вы говорите правду и действительно видели этого охранника. Сами понимаете, что в этом случае вам угрожает опасность, может быть, даже смертельная. — Татти снова заговорил как персонаж кино, что выводило Джоша из себя. — Наверное, эта кровать не самая уютная в Риме, однако сегодня ночью будет для вас самой безопасной.

— Я американский гражданин. Какие у меня есть права? Я могу переговорить с адвокатом? Сделать телефонный звонок?

— Да, разумеется. Всему свое время. Вам обязательно предоставят такую возможность.

С тех пор прошло два часа.

Усталость, отчаяние и страх обусловили то, что Джош, находящийся на взводе и полностью истощенный, никак не мог заснуть на самой неудобной койке в мире. Он вспоминал истории о том, как иностранцев незаконно задерживали на длительные сроки за преступления, которые они не совершали. Сюжеты многих фильмов строились на одной и той же завязке — невиновный человек арестован в чужой стране.

Но в данном случае все было значительно хуже. Джош понимал, что никак не сможет полностью снять с себя подозрения, потому что для этого ему нужно было объяснить итальянской полиции, как чудом он забрел к гробнице в то самое время, когда она была ограблена. Провал в прошлое, толкнувший его идти ночью по улицам незнакомого города, был подозрителен уже сам по себе. Может, ему стоило бы сослаться на некое озарение, внутреннюю интуицию? Нет. Лучший вариант заключался в том, чтобы молчать и ждать. Малахай наверняка уже обратился за помощью в американское посольство или позвонил Берил, и та сейчас занимается освобождением Джоша. Так или иначе, скоро за ним обязательно придут. С минуты на минуту.

Джош глядел на голые стены угрюмой камеры, лишенной окон, и вспоминал склеп, в котором была погребена Сабина. В той квадратной подземной гробнице тоже не было окон, она тоже являлась тюрьмой. Он жалел о том, что не мог по своей воле возвращаться в прошлое. Это помогло бы ему коротать время в заточении.

У него накопилась масса вопросов относительно всего того, о чем он узнал сегодня утром. Больше всего его интересовало, почему Юлий сохранил верность религии, каравшей смертью за нарушение обета целомудрия, хотя мог бы принять веру императора и сберечь жизнь себе и своей возлюбленной. Стоит ли быть таким преданным, идти на великие жертвы, но не отрекаться от своей веры?

Перед глазами Джоша стоял образ молодого жреца, валявшегося в сточной канаве с выпотрошенными внутренностями и вырванными глазами. Располагал ли Юлий хоть какими-то доказательствами того, что новая религия защитит его и Сабину? Не проще ли было отдаться тому дьяволу, которого он уже хорошо знал? Тут что-то никак не вязалось.

Колокола пробили в третий раз, но за Джошем так никто и не приходил. Теперь его уже терзали вопросы другого плана. Какова здесь судебная система? Действует ли в Италии презумпция невиновности? Могут ли его задержать без каких-либо доказательств, только потому, что он находился на месте преступления? Что скажет следователь насчет мотива того преступления, которое он якобы совершил?

Джош обвел взглядом зловонную камеру, стены которой украшали подтеки воды, ощупал жесткую койку. До него доносились крики других заключенных, звонки телефонов. Он знал, что Татти установит, что у него был мотив похитить эти камни, если проведет серьезное расследование. Это знание и не позволяло ему заснуть.

Когда на следующее утро за ним пришли, чтобы выпустить под залог, это оказался не Малахай, а Габриэлла. Под ее присмотром дежурный полицейский вернул ему фотоаппарат, упаковку таблеток, часы и деньги, то есть все его вещи, кроме паспорта, который оставался в участке. Страж порядка объяснил по-итальянски, а Габриэлла перевела, что Джошу надлежит не покидать Рим до тех пор, пока с него полностью не снимут все подозрения.

— Есть и еще один момент, — сказала женщина, переводя слова полицейского.

— Да?

— Он предупреждает, что вам может угрожать опасность, поскольку вы видели человека, который совершил преступление. Здесь, в Риме, вы никого и ничего не знаете, поэтому вам следует быть очень осторожным.

Габриэлла поморщилась. Она явно была напугана этим предостережением.

— Давайте поскорее уйдем отсюда, — предложил Джош и повернулся к полицейскому спиной.

Вчера он изо всех сил рыл подземный ход, следующие восемнадцать часов провел в камере, теперь вышел следом за Габриэллой на солнечный свет и поразился тому, как же приятно пахнет воздух. До него не сразу дошло, что на самом деле это был аромат духов его спутницы.

— Я оставила машину в нескольких кварталах отсюда. Припарковаться в Риме просто невозможно. Так что если вы ничего не имеете против небольшой прогулки пешком, то я могу отвезти вас в гостиницу, — предложила она. — Или вам лучше остаться внутри полицейского участка и подождать, когда я подгоню машину прямо сюда? Я имею в виду предупреждение карабинера…

— Я пройдусь пешком. Никто не нападет на меня средь бела дня, в особенности человек, которого уже разыскивает полиция. Теперь скажите, как дела у профессора Рудольфо.

У Джоша накопилось много вопросов, самым важным был этот.

— Операция прошла успешно, но он потерял много крови. Ему продолжают делать переливания. Пока положение стабильное. Новая информация будет через двенадцать часов.

— Я не смог предотвратить случившееся, потому что находился слишком далеко. Я чувствую себя виноватым, Габриэлла.

Она промолчала, но Джош не сомневался с том, что эта женщина во всем обвиняла его. Черт побери, да он и сам думал точно так же. Райдер чувствовал себя ужасно. Человек мог умереть только потому, что он вовремя не подоспел к нему на помощь. Он подвел профессора Рудольфо, а значит, и его сотрудницу. Нет. Это уже какой-то бред. Он ведь совсем не знал Габриэллу.

Вот только Джошу почему-то казалось, что все это уже случалось когда-то.

Они прошли с полквартала, и Джош обернулся. Он хотел проверить, сможет ли заметить слежку, если за ним кто-то и в самом деле следил.

— Того, кто это сделал, обязательно поймают, — сказал Райдер.

Он без всяких оснований надеялся на то, что говорит правду.

— Вы так думаете? — Голос Габриэллы был проникнут сарказмом. — Вот только будет ли у этого человека то, что он похитил? Вы сами прекрасно сознаете, что не будет. Сокровищ давным-давно и в помине нет. Вероятно, они уже проданы на черном рынке. Проклятье! Я просто не могу поверить в то, что это произошло. Вот почему на месте раскопок постоянно дежурили охранники. Я лично знала их всех и не могу поверить в то, что один из них оказался способен на такое.

— Если есть деньги, всегда можно найти того, кто продается.

Габриэлла устремила взор к небесам, словно там мог быть написан ответ. Может, оттуда на нее смотрел некто всемогущий, готовый избавить ее от чувства бессильной ярости. Волосы женщины сверкнули золотом.

Через несколько секунд Габриэлла возобновила атаку:

— Зачем вы полезли в этот подземный ход? Почему не остались рядом с профессором? В этом случае вы помешали бы преступнику забрать камни!

Она не спрашивала, а умоляла дать ответ, который объяснил и оправдал бы случившееся.

Джош посмотрел на нее. На солнце ее глаза горели тем же самым золотистым светом.

— Я пытался, Габриэлла.

Он бессильно развел руками. Многочисленные перекрещивающиеся царапины и неглубокие порезы уже высохли, превратились в темно-коричневые струпья.

— Но вы не смогли вернуться вовремя. Если бы вы успели, то, возможно, сумели бы остановить преступника.

Слова Габриэллы гулкими отголосками звучали в какой-то складке его мозга. Такое уже происходило с ним прежде. Здесь. В этом самом городе. Здесь, вместе с этой женщиной. Или он сошел с ума? Нет, просто слишком устал. Он очень много времени провел в тюрьме. Джош умирал от голода, он был забрызган кровью и очень хотел принять душ.

«Вы не смогли вернуться вовремя».

Сознание вело с ним запутанные игры. Теперь он уже не верил в то, что речь идет лишь о простой парамнезии.

— Если вы считаете, что во всем виноват я, то зачем же вытащили меня из тюрьмы? — Фотограф не думал, что фраза получится такой резкой, но не стал ничего добавлять.

— Вчера вечером я была в больнице. Профессор ненадолго пришел в себя, и я с ним поговорила. Он сказал, что вам можно верить, что вы мне поможете. Вы говорили с ним…

— Мы с ним не говорили ни о чем, заслуживающем внимания.

За последние двадцать четыре часа Джошу так часто приходилось отпираться, что это начинало становиться его второй натурой. Но он не мог открыть Габриэлле, в чем признался профессору как раз перед тем, как обнаружил подземный проход. Сейчас нельзя было этого делать. Габриэлла ему не поверит. Не нужно, чтобы она, ко всему прочему, считала его ненормальным.

Женщина вздохнула.

— Я знаю, что вы сейчас говорите неправду. Рудольфо рассказал, что вы ему кое в чем признались и он вам поверил. Он заявил, что вы спасли ему жизнь. То же самое мне вчера сказали врачи. Вы не бросили профессора, остановили кровотечение и не дали ему умереть от потери крови. Как и полиция, я гадала, имеете ли вы какое-либо отношение к краже, и прямо заявила об этом профессору. Он заметил, что в этом случае вы бы ни за что не остались с ним, убежали бы, бросив его умирать.

Они дошли до конца длинного квартала. Габриэлла кивнула в сторону церкви, стоявшей на противоположной стороне улицы.

— Вы ничего не имеете против?.. Я просто хочу поставить свечку. Это не займет много времени. Профессор порвал с официальной церковью, но остался глубоко религиозным человеком. Может, его бог меня услышит.

— А разве у вас с ним не один и тот же бог?

— Скорее всего, да. Просто мне трудно остановиться на каком-то одном боге или религии. Всю свою жизнь я посвятила изучению различных культур, раскапывала захоронения, пыталась понять те методы и ритуалы, с помощью которых представители других цивилизаций отдавали почести своим умершим, помогали им совершить путешествие к следующей жизни. Порой мне кажется, что по современным стандартам я язычница и глубоко верю в одного из тех древних богов, с которыми познакомилась.

— Но вы все-таки верите?

Джош терпеть не мог задавать такие личные вопросы, но Габриэллу это, похоже, нисколько не задело.

— Да, во что-то большее, чем мы.

На улице было тепло, но когда Райдер подошел к двери церкви, он ощутил голубоватый ледяной туман, который обволакивал его, буквально отталкивал прочь. Этим он отличался от непроглядного мрака, царившего в подземном ходе. Тот обнимал его, увлекал вперед.

В памяти Джоша вдруг сверкнула вспышка молнии и острой болью разлилась от лба к затылку. Он почувствовал, что здесь когда-то находилось другое святилище, не имеющее никакого отношения к Иисусу Христу.

ГЛАВА 19

Юлий и Сабина. Рим. 391 год н. э.

Солдат ударил по мраморному алтарю кованым железным жезлом. Дождь осколков упал на пол. Один из них отлетел в сторону, зацепил ногу Юлия и оставил кровавую ссадину. Но служитель богов ничего не замечал. Его взгляд был прикован к жертвенному камню.

Того, что стояло там на протяжении тысячи лет, больше не было. Какое-то мгновение не шевелился никто, ни семеро солдат, ворвавшихся в храм, ни шестеро жрецов, пытающихся защитить святыню. Все были поражены случившимся. Разорвалась цепь, непрерывно существовавшая на протяжении многих веков.

Юлий посмотрел на Луку, верховного жреца, и прочитал у него на лице реальность, которую отныне должны были признать все. Безопасных мест больше нет! Это был уже десятый храм, подвергшийся разорению за последние шесть недель.

Юлий услышал за спиной громкий, раскатистый хохот. Он развернулся и набросился на солдата. Тот был застигнут врасплох, не удержался на ногах и упал навзничь. Другой солдат увидел это и ударил Юлия кулаком в лицо. Жрец рухнул на колени. Боль была такой невыносимой, что его вырвало прямо здесь, посреди самого святого из всех святых мест.

Храм наполнила жуткая какофония. Одни что-то бессвязно бормотали, другие стонали, хрустели сломанные кости, трещали ребра.

Юлий тряхнул головой, прогоняя туман, попытался открыть глаза, но не смог. Он поднес руки к лицу, и его пальцы нащупали влагу. Он ничего не видел, но ему была знакома эта липкая жидкость. Жрец узнал сладковатый вкус.

Слева от него кто-то крикнул:

— Уходите немедленно! Разве этого с вас недостаточно?

Ответом были насмешливые издевки:

— Язычники! Вы все до одного отправитесь в ад!

Юлий ощутил во рту привкус крови. Он откатился в сторону, чтобы добраться до стены, опереться на нее и подняться на ноги.

— А где ваши шлюхи? — крикнул какой-то солдат и грубо рассмеялся.

— Шлюхи-девственницы! Тащите нам шлюх-девственниц!

— Никогда.

Юлий удивился, когда понял, что этот голос принадлежит ему, а он стоит на ногах. Боль пульсировала в его висках, но это было так. Двое солдат одновременно двинулись на него, но жрец сообразил, что если пригнуться, то они промахнутся и ударят по камню.

Солдаты бросились вперед. В самый последний момент Юлий упал на колени. Над его головой затрещали кости, послышались крики, наполненные болью.

Юлий воспользовался тем, что внимание всех присутствующих было привлечено к этим двум солдатам, набросился сзади еще на одного захватчика и вонзил пальцы в его глаза.

Солдат громко завопил, развернулся и налетел на своего товарища. Тот не удержался на ногах, повалился вперед и ударился головой об острый угол мраморного алтаря, разбитого булавами. Уже четверо солдат оказались выведенными из строя. У Юлия и остальных жрецов появился шанс.

Они отчаянно сражались и одержали победу. Все было кончено. Пол храма заливало море крови, в котором плавали мертвые тела. Победители не ощущали ни удовлетворения, ни спокойствия. Сегодня солдат было только семь. Завтра придут другие. После того, что сейчас произошло, их будет гораздо больше. Жрецы понимали, что им ни за что не победить в открытом бою. На стороне императора стояли тысячи христиан, а защитников древних храмов было всего несколько сотен.

Через час Сабина обмыла и перебинтовала раны Юлия. Древние законы позволяли ей делать это. Она имела право прийти к нему и обработать раны целебными мазями. Весталкам не позволялось другое, именно то, что Сабина скрывала под свободными одеждами. Теперь она постоянно носила плащ, чтобы никто не мог заметить небольшую округлость живота, но эта мера не могла скрыть тайну.

Их встречи в лесу были очень редкими, поэтому они смогли определить, что Сабина была на десятой неделе беременности. Ее судьба мучила Юлия. Он дал ей торжественную клятву в том, что спасет ее и их еще не родившегося ребенка, даже если ради этого ему придется погибнуть самому.

Сабина закончила бинтовать раны и дала Юлию отвар трав, снимающий боль.

— Может, тебе следует сварить что-нибудь для себя? — многозначительно спросил Юлий, возвращая чашу. — Срок пока невелик. На этой стадии травы помогают, разве не так?

Они были очень осторожны. Подобно всем римским женщинам, Сабина знала, в какие периоды каждого месяца вероятность зачатия была самой высокой. После каждой близости она тщательно мылась и пользовалась особыми мазями. Но порой любые меры предосторожности оказываются тщетными. В таких случаях для богачей, ревностно охранявших свои поместья и не желавших делить их между многочисленным потомством, или для бедняков, которые просто не могли прокормить слишком много ртов, а также для женщин, несчастных в браке, желающих развода, а не детей, существовала альтернатива — настой из трав или обращение к лекарю. Юлий и Сабина жили в ту эпоху, когда прерывание беременности не считалось чем-то зазорным и не просто дозволялось, но при некоторых обстоятельствах даже приветствовалось, но весталка не хотела и думать об этом.

— Нет. Наша девочка должна родиться, Юлий. Она навсегда соединит нас.

— Это не так. Рождение ребенка приведет лишь к тому, что нас обоих убьют. Мы вряд ли сможем убедить жрецов и весталок в том, что законы устарели. Да, все мы говорим о переменах, но вдруг наши единоверцы окажутся не готовыми к ним? Смогу ли я тебя спасти? Представляешь ли ты себе, каково медленно умирать от удушья, жадно глотать воздух, которого становится все меньше и меньше? Тебе нельзя умирать из-за ребенка, который даже не родился.

— Не забывай, что существуют и другие законы, с которыми тоже приходится считаться. Это законы природы.

— Сабина, если ты оставишь этого ребенка, то совершишь самоубийство, — прошептал Юлий, опасаясь, что их могут услышать.

Она покачала головой и прижала палец к его губам, не давая больше сказать ни слова.

ГЛАВА 20

Рим, Италия. Среда, 11.08

Джош стоял на монументальном крыльце. Он прислонился спиной к гигантской бронзовой двери, обратил лицо внутрь просторного прямоугольного пространства, обрамленного колоннадой, и смотрел на знакомую игру солнечных лучей, проникающих через полусферу купола. Джош настолько остро чувствовал горе Юлия, что с трудом мог дышать. Поразительно, что физическим ощущениям удалось преодолеть этот временной разрыв.

Поток солнечного света, падающий сквозь круглое незакрытое окно, рисовал узоры на полу и стенах, выложенных порфиром, гранитом и желтым мрамором. В отверстие влетали и птицы. Сперва они спускались вниз, затем не могли понять, куда они попали и как отсюда выбраться, принимались метаться как сумасшедшие, но в конце концов улавливали сквозняк и вырывались наружу.

Джош заметил на стене большую табличку. Верхний абзац был написан по-итальянски, ниже текст повторялся по-английски.

Джош прочитал краткую историю церкви.

«Пантеон Агриппы был возведен римским императором Адрианом между 118 и 128 годами н. э. на месте небольшого храма, построенного гражданином Марком Випсанием Агриппой в 27 году до н. э.

В начале седьмого века храм был освящен как церковь Санта-Мария-ад-Мартирес».

Неужели он сам или тот человек, которого Райдер видел в своем сознании, тысячу шестьсот лет назад защищал вот этот самый храм? Это были его воспоминания давно умершего человека?

Джош увидел, как Габриэлла подошла к боковому алтарю и зажгла длинную тонкую свечку. Огонек сначала задрожал, заискрился, затем разгорелся ровным пламенем. Стекло озарилось багрянцем.

Габриэлла склонила голову, опустилась на колени и молитвенно сложила руки.

Джош нащупал было фотоаппарат, но потом почувствовал, что фотографировать эту женщину именно сейчас, во время молитвы, никак нельзя. Это было бы грубым вторжением в ее личную жизнь. Джош устыдился даже того, что он пристально смотрел на нее в этот интимный момент, но происходящее зачаровало его. Он восторгался этим строгим спокойствием, парящим прямо над хаосом, красотой коленопреклоненного тела, золотым нимбом, который солнце нарисовало у нее над головой. Точно такой же круг сиял над головой Девы Марии. Картина с ее изображением висела над алтарем.

— Вы не любите ходить в церкви? — спросила Габриэлла через несколько минут.

Джош не мог ей ответить. Ведь при этом он должен был бы объяснить этой женщине, что ему не позволил пройти внутрь ужас, пришедший из прошлого. Сейчас, в воскресный полдень двадцать первого века, он стоял в дверях церкви, находящейся в Риме, и видел то, что происходило в этом самом здании больше полутора тысяч лет назад.

За последние шесть месяцев Джош говорил об этом только доктору Берил Талмэдж и Малахаю Самюэльсу из фонда «Феникс». Вчера он открыл свою тайну и профессору Рудольфо. Старик отнесся к его рассказу с искренним любопытством, без скептицизма. Будет ли Габриэлла столь же объективной или посмотрит на него так же, как бывшая жена, некоторые врачи и психологи, как смотрел на себя в зеркало он сам, то есть как на ненормального?

Малахай рассмеялся, когда Джош рассказал ему о своих ощущениях.

— Для меня вы бесценный подарок, — сказал он. — Вы — шанс поднять наше понимание перевоплощения на новый уровень.

Когда фотограф выходил из церкви, он вдруг поймал себя на том, что не знает, где находится Малахай, и спросил об этом у Габриэллы.

— Вчера он почти весь день провел в американском посольстве, пытаясь добиться, чтобы за вас вступились. Поздно вечером мы с ним разговаривали по телефону, и он сказал, что пока ничего хорошего нет. Мол, как раз сейчас происходит какая-то встреча в верхах и в посольстве никого не осталось. Тогда-то он и попросил меня о помощи. Самюэльс решил, что мне будет проще договориться с полицией, поскольку я свободно владею итальянским.

— К тому же вы чертовски привлекательная женщина.

Этот комплимент застиг Габриэллу врасплох, как и самого Джоша.

— Я сейчас говорил как настоящий женоненавистник, — смущенно пробормотал он. — Извините.

Габриэлла покачала головой.

— Нет, это было очень мило.

Напряжение мгновенно рассеялось. Они были просто двумя людьми, которые стояли на римской улице и наслаждались солнечным светом. Мужчина сделал женщине комплимент, она любезно приняла его.

Они уже сели в машину, и Габриэлла включила зажигание, когда у нее зазвонил сотовый телефон. Пока она быстро говорила с кем-то по-итальянски, Джош оглянулся на церковь и увидел группу туристов, входящих внутрь. Он поднес фотоаппарат к глазу, изучил здание с различных ракурсов и сделал несколько снимков.

Габриэлла сидела к нему спиной, отвернувшись к окну. Джош пересел так, что ему стал виден ее профиль, движение губ, волосы, расцвеченные солнцем в сочный мед. Но того, что он искал, не было.

После несчастного случая, произошедшего с ним, Райдер изредка видел светящуюся ауру над головами некоторых людей, которых фотографировал, однако на самих фотографиях это странное свечение никогда не проявлялось. В первый раз Джош решил, что виной всему фотоаппарат, и заменил сначала его, затем объектив. Когда подобное повторилось снова, он рассказал об этом врачам. Как и в случае с провалами в прошлое, медики списали свечение на неврологические проблемы, однако так и не смогли с этим справиться.

Когда Джош начал работать в фонде, он время от времени наблюдал странный свет над головами некоторых детей, с которыми ему приходилось заниматься. Причем невооруженным глазом различить этот свет он не мог. Белые прозрачные лучи, расходившиеся от верхней части тела, были видны только через видоискатель фотоаппарата. Они выглядели так, как карикатурист изобразил бы скорость. Была ли это скорость, время, движущееся со скоростью света?

До этого Джош видел такое лишь однажды.

Когда ему было двадцать лет, его отцу поставили диагноз — рак. Вероятно, Бен Райдер предвидел реакцию сына, поэтому сначала почти ничего ему не сказал. Он привык поступать так. Бен выложил сыну страшную новость чуть позже, зато прямо, в черных и белых тонах, и дал ему время осмыслить свои слова.

Через несколько дней они работали с фотографиями в комнате, освещенной одиноким красным фонарем.

— Хочу попросить тебя об одном одолжении, — сказал Бен.

Пока они печатали кадры, отснятые днем, отец объяснил Джошу, что хочет, чтобы тот фиксировал течение болезни.

Тогда Джош не стал спрашивать, чем вызвана эта просьба. Она казалась ему совершенно естественной. Отец-фотограф попросил своего сына, тоже фотографа, запечатлеть последние события в его жизни. Лишь через много лет он осознал, какой великий подарок сделал ему отец. Теперь они могли проводить вместе гораздо больше времени. Бен получил возможность передать сыну все нюансы своего мастерства. Они объединились перед лицом предстоящей разлуки.

На протяжении этих последних нескольких недель Джош фиксировал все. Угасание шло медленно. Свет исчезал в глазах отца люмен за люменом, и вскоре там не осталось ничего, кроме боли и притуплённых чувств. Джош смотрел в объектив, пытаясь найти того сильного человека, которого он знал и любил всю свою жизнь, но не мог его отыскать в оболочке из костей и плоти, пораженной болезнью.

Ближе к концу Джош перебрался жить домой и спал на койке в комнате отца. Однажды в полночь, когда он заснул, сиделка разбудила его и сказала, что, по ее мнению, это конец. Больной почти не дышал.

Джош попросил ее оставить их вдвоем.

Он сидел в темноте рядом с Беном Райдером и держал его за руку. Ему было больно слушать хриплое дыхание умирающего.

Вдруг Бен проснулся.

Он лежал совершенно неподвижно, посмотрел на сына и прошептал:

— Сделай.

— Укол? — уточнил Джош.

Он решил, что отец забыл о том, что лежит под капельницей. Ему больше не нужны были дополнительные уколы и обезболивающее.

— Нет. — Бен слабо улыбнулся. — Фотографии. Вот этого.

Джош встал над отцом и начал его снимать, не зная, получится ли у него хоть что-то, поскольку взор его застилали слезы. Именно тогда он заметил молочно-белый нимб, кольцо, светящееся вокруг головы и плеч отца.

Все дело было в дрогнувшей руке, в отраженном свете, проникающем из ванной, в объективе фотоаппарата, в слезах. В действительности ничего тут не светилось. Об этом не стоило даже задумываться.

За этим последовали дни и недели скорби. Джош забыл о свечении. Когда он наконец проявил пленку и напечатал фотографии, на них не оказалось ничего необычного, поэтому больше он об этом не вспоминал.

Так продолжалось двадцать лет. Потом он начал работать в фонде «Феникс» и снова стал видеть сияющие перламутровые арки, которые подобно крыльям появлялись над головой и плечами детей.

Однажды за обедом Джош упомянул об этом в разговоре с Берил и Малахаем.

— Мало кто из людей способен видеть это. Я вот, например, не могу, — тоскливо заметил Самюэльс.

Берил терпеть не могла, когда ее племянник начинал говорить жалобным тоном.

Она покачала головой, словно он был маленьким мальчиком, а она на него сильно рассердилась, и заговорила ровным голосом:

— Мы считаем, что это отличительный знак, указывающий на то, что в некоторых людях живет старая душа.

— А вам приходилось видеть такое? — спросил Джош.

— Да.

— В фотоаппарат?

— Нет. А вы видите это только через объектив?

Джош подтвердил это и спросил, в чем дело, но Берил не смогла предложить ему никаких объяснений. Тогда Райдер поинтересовался, почему она не описала этот феномен ни в одной из своих работ.

— Критерием истинности научных исследований является возможность воспроизвести эксперимент. Я могу что угодно выдать за свое открытие, но с моей карьерой ученого будет покончено, если тот человек, который попытается повторить то же самое, не сможет получить те же результаты.

— В таком случае я найду способ доказать это.

— Не думаю, что такое возможно, — заметила Берил.

— Я должен попробовать. Мне нужно получить хоть какое-то неопровержимое доказательство. Ведь тут речь идет о том, в чем я разбираюсь, — фотоаппарат, освещение, выдержка.

Еще долго после этого разговора за обедом Джош продолжал гадать, не было ли то свечение, которое он видел, душой его отца, которая покидала усталое, сломленное болезнью тело и отправлялась на поиски нового, здорового обиталища, чтобы начать все сначала.

Бен и Сара Райдер не были религиозными людьми. Джош вырос под их влиянием и тоже относился к религии весьма прохладно. Бен распорядился, чтобы его тело после смерти не хоронили, а кремировали, а пепел потом выбросили как простой мусор. Таково было желание Бена, и Джош свято его выполнил. Он знал, что отца все равно нет в этой горстке пепла. Он остался в воспоминаниях сына, в фотографиях, сделанных им.

— Надо просто заниматься тем, что получается у тебя лучше всего, и радоваться жизни, — сказал Бен сыну в последний год жизни. — Небеса — это лишь уютная концепция, которая помогает людям лучше относиться к смерти.

Джош смотрел, как отец с каждым днем терял жизненные силы и энергию. Он прилежно фиксировал то, что оставалось. Лишь потом, когда он начал работать в фонде «Феникс», ему захотелось узнать, куда делась душа отца. До того Джош никогда не задумывался о том, является ли она некой отдельной субстанцией, которая может перебраться на новое место, не пребывает ли в некой переходном состоянии, своеобразном чистилище, дожидаясь, когда ей представится возможность воскреснуть в ком-либо другом. Он даже предположить не мог, что станет тем самым человеком, кому удастся запечатлеть душу на фотопленку.

Однако после того обеда с Берил Джош стал думать об этом.

— Я возвращаюсь в больницу, — сказала Габриэлла, окончив разговор по сотовому телефону. — Профессору стало хуже. Не исключено, что он…

Она сглотнула комок в горле, стараясь взять себя в руки, но так и не договорила до конца.

— Вы же говорили, что операция прошла успешно.

— Да. Но теперь у него началась инфекция. Вы спасли его для хирургов. Они залечили его от раны только для того, чтобы он умер от заражения.

— Позвольте поехать вместе с вами, — предложил Джош.

Габриэлла не стала спорить, и они отправились в больницу.

ГЛАВА 21

Серый седан неотступно следовал за машиной Габриэллы по лабиринту римских улиц от самой церкви. Джош обратил на него внимание на первом же повороте.

Он высунулся из окна, быстро повернулся назад, навел фотоаппарат прямо на седан и сделал снимок. Машина не сбросила скорость и не перестроилась в другой ряд.

Любому журналисту известно, что фотоаппарат может напугать кого угодно. Он может стать и причиной гибели фотографа. Джош однажды испытал это на себе на Гаити. Он разъезжал по районам, где ему не рекомендовалось появляться, фиксировал на фотопленку сюжеты абсолютной нищеты и заметил, что за ним следят. Когда Райдер навел фотоаппарат на водителя, тот тоже навел на него кое-что. Пистолет.

Однако тому человеку, который находился в седане и следил за машиной Габриэллы, похоже, было наплевать на то, что его обнаружили. Джош заключил, что это, вероятно, полиция, а не преступник, охотившийся на него. Он решил ничего не говорить Габриэлле. У нее и так хватало причин для расстройства.

Джош остался внизу, в кафетерии, а Габриэлла поднялась в палату профессора Рудольфо. Райдеру хотелось увидеться с профессором, но он не имел ни малейшего желания расстраивать его жену и детей. Ведь именно Джош находился рядом с их мужем и отцом, когда тот был ранен, но сам остался невредим, не говоря уж про то, что он по-прежнему считался хоть и не главным, но все равно потенциальным подозреваемым.

Фотограф разыскал телефон-автомат и позвонил Малахаю, но ни в номере гостиницы, ни по сотовому телефону ему никто не ответил. Джош оставил сообщение, в котором объяснил, что произошло и где он сейчас находится, и возвратился в кафетерий. Там он купил чашку кофе, оказавшегося гораздо лучше того пойла, на которое можно рассчитывать в любой американской больнице, и стал ждать.

Через несколько минут в кафетерий вошел мужчина с маленьким мальчиком. Они сели за соседний столик. У Джоша мелькнула мысль, должен ли он отнестись к ним с подозрением. Не причастен ли этот мужчина к слежке, которую установили за ним полиция или преступник, укравший камни из гробницы?

Мужчина открыл бутылку молока и пакетик печенья и поставил все перед мальчиком, но тот покачал головой и отодвинул еду от себя. Отец вздохнул, затем заметил, что Джош смотрит на них, улыбнулся и произнес какую-то фразу по-итальянски, в которой Джош разобрал только «bambino».[4] Сообразив, что у матери мальчика роды и он напуган происходящим, Джон достал из кармана простой картонный коробок и высыпал из него на стол дюжину спичек с красными головками. Потом он показал ребенку фокус, которому научился у Малахая. Правда, в этом ему было далеко до директора фонда «Феникс», однако Джош постоянно занимался и сейчас не сомневался в том, что сможет занять мальчика и хотя бы на несколько минут отвлечь его, а также свое собственное внимание от тех драм, которые происходили в их жизни.

Во время первой беседы в фонде Джош поймал себя на том, что не может ответить на многие вопросы, заданные Малахаем. Ни один врач, ни один психолог не копал так глубоко. Райдер испытывал отчаянную потребность узнать, что с ним происходит, но чувствовал себя очень неуютно, обнажая свою душу.

Именно тогда Малахай вдруг достал коробок спичек и попросил у собеседника монетку. Эта необычная просьба его очень удивила, но Джош послушно сунул руку в карман, нашел монетку в двадцать пять центов и протянул ее Малахаю.

Тот взял монету своими тонкими пальцами, опустил руку под стол и постучал снизу по крышке. Раздался глухой звук. Малахай постучал еще раз, а потом показал Джошу свою ладонь — пусто! После чего он открыл коробок. Монетка лежала внутри.

— Я не увидел, как это произошло.

— В этом вся суть любого фокуса. Зритель знает, что сейчас что-то произойдет, но крайне редко смотрит в нужное место и поэтому ничего не замечает.

— Ни за что бы не подумал, что директор фонда «Феникс» будет развлекать меня фокусами, — сказал Джош.

— Отец считал это мое увлечение совершенно бесполезным. Зато сейчас оно оказывается очень кстати, когда мы работаем с детьми. Фокусы за считаные минуты позволяют детям расслабиться, открыться. Нам не приходится тратить на это долгие часы. В конце концов, не так-то просто описать свои кошмарные сновидения незнакомому человеку. Это с трудом делают даже дети, для которых воспоминания о прошлой жизни не являются чем-то необычным.

Затем Малахай попросил Джоша рассказать ему в мельчайших подробностях о тех эпизодах, которые его мучили.

— Есть какая-нибудь закономерность в том, когда именно появляются эти истории?

— А должна быть?

— На самом деле никаких строгих правил здесь нет, однако порой встречаются любопытные моменты, на которые стоит обратить внимание.

Джош покачал головой.

— Я ничего такого не замечал.

— В них есть какой-либо хронологический порядок, последовательность?

— Это воспоминания о событиях, которые я никогда не переживал, фантазии, сны. Не знаю, можно ли говорить о какой-либо последовательности.

— А какова ваша эмоциональная реакция на эти воспоминания? Как вы себя чувствуете потом?

Этот вопрос заставил Джоша умолкнуть. Ему было очень непросто рассказать кому бы то ни было, тем более совершенно чужому человеку, о той переплескивающейся через край скорби по отношению к женщине, чьего имени он даже не знал. При этом у него не было никаких сомнений в том, что он очень ее подвел.

— Я фотограф. Я запечатлеваю действительность. Фотографирую то, что вижу перед собой. Я не могу иметь дело с образами, которые нельзя запечатлеть на фотопленке.

— Я прекрасно вас понимаю, — согласился Малахай. — Чувствую, как тяжело для вас все это, поэтому задам вам еще всего несколько вопросов. Вы не возражаете?

— Нисколько. Я очень признателен вам за все, что вы делаете. Просто я…

Райдер испытал невероятное облегчение, когда понял, что его здесь принимают, что наконец нашелся человек, который его слушает, не качая головой и не торопясь поставить ему градусник.

— Вы хотели сказать, что опустошены. Я знаю, Джош, это очень мучительно. Вы можете оценить, сколько времени продолжаются эти эпизоды?

— Секунд по двадцать, по тридцать. Один продолжался несколько минут.

— А вы можете сами их вызывать?

— Зачем мне это нужно? — с искренним негодованием спросил Джош, и Малахай улыбнулся, услышав отвращение, прозвучавшее в его голосе.

— Хорошо, в таком случае я спрошу, можете ли вы их предотвращать?

— Иногда. Слава богу.

— А вы можете обрывать их, если они уже начались?

— Не всегда. Это требует колоссальных усилий.

— Но иногда вы все же пробуете это сделать?

Джош кивнул.

— На протяжении такого эпизода вы испытываете физический или моральный дискомфорт? Вы можете описать свои чувства?

На этот вопрос Джош тоже не ответил. Он не знал, как объяснить это словами.

Голос Малахая был полон сочувствия:

— Вы смотрите на меня так, словно я хирург-маньяк, приближающийся к вам со скальпелем в руке. Сожалею, если у вас возникло ощущение, будто я пытаюсь проникнуть в самое сокровенное, но все это необходимо проделать.

— Просто я чувствую себя так, словно покинул собственное тело. — Джош устремил взгляд в окно, на деревья, терзаемые сильными порывами ветра. — У меня такое ощущение, будто я полностью оторвался от действительности и свободно плыву в другом измерении.

Каждое слово он проговаривал так, словно оно было горьким, даже ядовитым. За это время мальчик собрал все спички и вернул их Джошу.

— Prego?[5] — попросил он.

Джошу не надо было гадать. Он знал, что ребенку нужно новое волшебство. Мальчик хотел отвлечься, и Райдер не упрекал его за это.

ГЛАВА 22

Габриэлла сидела у кровати профессора и смотрела, как ее наставник боролся за каждый вдох. Эта внезапная беспомощность казалась ей какой-то нелепой. Всего два дня назад они, облепленные грязью, вспотевшие, находились под землей и занимались тем, что было главным в их жизни. Если не считать Куинн, трехлетней дочурки, по которой Габриэлла очень скучала, ничто не привлекало ее так сильно, как поиски древних секретов. За последние несколько лет в ее жизни произошло слишком много неприятных перемен. Только поездки в Рим, раскопки за городскими воротами помогали ей сохранить рассудок.

Ничто не могло сравниться со сладостным мгновением нового открытия. За последний сезон их было сделано особенно много. Возможно, самым волнующим за всю ее карьеру было то мгновение, когда она три недели назад на глазах профессора Рудольфо, стоявшего рядом, осторожно смахнула толстый слой пыли и увидела деревянную шкатулку, сжатую в руках мумии. Еще одно движение кисточки обнажило затейливый резной узор на ее крышке.

— Вы только посмотрите на это, — зачарованно прошептал Рудольфо. — По-моему…

Он наклонился к шкатулке и принялся внимательно рассматривать изображение, вырезанное на ней.

— Да, это феникс. — Профессор узнал птицу, которая во многих древних культурах символизировала возрождение.

Ученые переглянулись. Им была хорошо известна древнеегипетская легенда, восходящая к временам правления фараона Рамсеса Третьего, о деревянной шкатулке, очень похожей на эту. В ней якобы хранилось сокровище, бесценные камни, которые охранял феникс, изображенный на крышке.

Ни Габриэлла, ни Рудольфо не смели произнести вслух то, о чем подумали. Неужели это та самая шкатулка из Древнего Египта? Здесь, в Риме, в гробнице четвертого века нашей эры?

Габриэлла продолжала терпеливо сметать пыль и мелкий мусор из глубоких вырезов на деревянной крышке, однако то, что она чувствовала, никак нельзя было назвать терпением. Как правило, археолог сам уничтожает свои собственные находки, однако сейчас, впервые за всю карьеру Габриэллы, это было не так. Одних только предыдущих открытий было достаточно для того, чтобы считать эти раскопки значительным событием. Но содержимое шкатулки могло стать самой важной находкой в ее жизни.

Иногда раскопки могут продолжаться десятилетиями, однако это был не тот случай. Гробница не обрушилась. Над ней никогда не было возведено ни одного здания. Это была одна из загадок, поразивших Габриэллу и профессора Рудольфо. Почему именно эта территория осталась нетронутой? Каким чудом в мире, даже в непосредственной близости с крупными городами, остаются места, где прошлое находится так близко к поверхности?

В этих раскопках тайной было окутано все, даже то, как именно было обнаружено это место.

С тех пор прошло уже четыре года. В то воскресное утро шел снег, и старый студенческий городок Йельского университета был окутан толстым белым покрывалом. Габриэлла пересекала площадь и радовалась тому, что из дома вышла рано. Стояло чудесное зимнее утро, тихое и искрящееся. Она почти наслаждалась им.

Габриэлла с самого детства посещала службы в так называемой Боевой часовне, где ее мать была хормейстером Общества любителей Бетховена. После смерти матери часовня осталась единственным местом, где Габриэлла по-прежнему чувствовала ее присутствие и не так остро переживала боль утраты. Может, все дело было в том, что здесь она всегда сидела одна, без матери. Может быть, только здесь Господь милостиво даровал ей хоть немного утешения.

Габриэлла впоследствии прочитала в «Йельских новостях», что необычный акустический эффект, наблюдавшийся в часовне в тот день, своим появлением был обязан толстому покрывалу снега. Оно приглушило звуки окружающего мира, изолировало здание. Голоса певчих звенели словно колокольчики, кристально чисто. Женщине казалось, что низкие тона органа вибрируют не только в басовых трубах, но и в ее теле.

Из-за вьюги многие побоялись выходить из дома. Народу в часовне было мало, и все же Габриэлла не сразу заметила священника, сидевшего перед ней в соседнем ряду. В Боевую часовню нередко захаживали представители духовенства, чтобы провести службу или просто помолиться. Все шло своим чередом, но вот после окончания богослужения священник подошел к Габриэлле, когда та надевала пальто, и поздоровался с ней, назвав по имени. Она удивилась, но священник объяснил, что приехал в университет именно для того, чтобы встретиться с ней. Капеллан указал ему на нее, когда она зашла в часовню.

Священник назвался отцом Даэрти и попросил уделить ему несколько минут. Габриэлла согласилась. Все прихожане покинули часовню, и они остались одни.

Габриэлла до сих пор отчетливо помнила, какая же тогда стояла тишина. Снег изменил и ее звучание.

Из-за бурана в часовне во время богослужения было темно, но теперь выглянуло солнце. Его лучи озарили яркие мозаичные окна и покрыли скамьи тенями, окрашенными всеми оттенками драгоценных камней. Такие же пестрые блики упали на Габриэллу и отца Даэрти.

Боевая часовня представляла собой очаровательное строение. Интерьер был отделан резным дубом, стены украшены затейливыми узорами. Все это так притягивало взор Габриэллы, что она даже не очень старалась сосредоточить внимание на лице священника.

Внешность отца Даэрти была самая обыкновенная. Слишком обыкновенная, если в этом выражении есть какой-то смысл. Даже возраст его не поддавался точному определению, так, где-то между пятьюдесятью и семьюдесятью. Он носил очки в тонкой металлической оправе. Должно быть, стекла в них были толстыми или слегка тонированными, потому что Габриэлла не смогла вспомнить цвет его глаз. Может быть, глаза у него были просто карие. Священник изъяснялся с едва заметным бостонским акцентом.

Отец Даэрти сказал, что приехал специально для того, чтобы передать Габриэлле один документ, составленный в конце девятнадцатого столетия.

— Он запятнан кровью, но вы сможете его очистить. — Он протянул ей конверт, склеенный из плотной бумаги.

В нем лежали несколько листков дорогой веленевой бумаги, исписанных мелким неразборчивым почерком. Габриэлла бегло осмотрела их в полумраке часовни и поняла, что они выдраны из чьего-то дневника.

— Дневник, из которого вырваны эти страницы, ныне находится в безопасном месте, — объяснил священник. — В восьмидесятых годах девятнадцатого века некий прихожанин передал его своему духовнику во время исповеди. Тайна исповеди является священной, поэтому больше я ничего не могу сказать. Я понимаю, что говорю загадочно, и очень сожалею об этом. Однако вам не нужно знать всю эту историю и знакомиться с остальной частью дневника. Здесь вы найдете все, что вам понадобится.

— Понадобится для чего?

Священник сосредоточился, задумался, устремил взор в апсиду часовни и ответил не сразу:

— Если то, что здесь написано, правда, то вы станете знаменитой.

— А что получите вы?

— Я простой посланник. Все это произошло очень давно. Мой епископ уверен в том, что мы больше не имеем права хранить в тайне эту часть дневника.

Отец Даэрти вдруг встал и надел пальто.

— Просто прочитайте этот документ, профессор Чейз, и поступите так, как нужно.

— А как нужно?

— Пролейте свет во мраке.

Священник не стал дожидаться Габриэллы и быстро ушел. Когда она поспешно схватила свои вещи и выбежала на улицу, фигуры, облаченной в черное, уже нигде не было видно. Везде, куда ни кинь взгляд, белел снег. Какая-то женщина в ярко-красной куртке с капюшоном быстро уходила вдаль.

На листках из дневника были сделаны примечания, поясняющие, что здесь обозначены пять мест, содержащих археологические ценности. Через несколько дней Габриэлле удалось установить, что все эти места находятся в Риме. Она немедленно связалась с профессором Альдо Рудольфо, своим наставником, с которым недавно вела раскопки в Салерно. Тот также сразу же загорелся интересом. Разумеется, ему была в общих чертах знакома та местность, о которой шла речь. Он сказал Габриэлле, что всего два года назад неподалеку от одного из указанных мест велись раскопки, не давшие никаких результатов.

Через несколько недель профессор Рудольфо сообщил Габриэлле по электронной почте, что все эти участки принадлежат потомкам одного археолога, умершего в самом конце девятнадцатого века, и он сейчас ведет с ними переговоры, надеясь получить разрешение на проведение раскопок.

На это потребовался целый год, но в конце концов Рудольфо подписал контракт с наследниками археолога, и можно было приступать к работе.

Ничто не может заменить лопаты и совки, когда дело доходит до самого сердца раскопок, и все же самые совершенные лазерные и инфракрасные детекторы, имевшиеся в распоряжении профессора Рудольфо и Габриэллы, позволили им с небывалой точностью определить район поисков. Первые две попытки не принесли ничего значительного. Были найдены лишь остатки древних стен, осколки старинной керамики и стекла. Культурный слой был типичным для любой территории Вечного города, расположенной неподалеку от городских ворот.

Но вот это место, третье по счету, оказалось невероятно богатым.

Профессор открыл шкатулку, извлек из нее мешочек из высохшей кожи и развязал его.

Он посветил внутрь фонариком и немедленно издал то ли крик, то ли вопль:

— Смотрите, Габриэлла, что держит в руках наша Белла! Похоже, вы наконец-то нашли свое сокровище!

Сейчас профессор лежал в больнице с огнестрельным ранением, обессиленный потерей крови и сильной инфекцией.

У Габриэллы не было никаких сомнений в том, что нашелся человек, который ради этого сокровища пошел на убийство.

ГЛАВА 23

Рим, Италия. Среда, 15.10

На светофоре загорелся зеленый свет, прозвучал пронзительный сигнал клаксона. Священник пересек улицу и пошел вдоль ряда торговцев, бегло осматривая их товар. Если он и встретился взглядом с кем-то из них, то это осталось бы не замеченным случайным наблюдателем, который следил бы за этим излишне полным священником средних лет. Священник прошел еще двадцать ярдов и оказался в самом конце Витторио Венето, у площади Барберини. Он с одышкой поднялся по короткой лестнице и вошел в грязную, убогую церковь Санта-Мария-делла-Кончеционе.

Никто из посетителей уличных кафе, расположенных на противоположной стороне улицы, не обратил внимания на то, как он скрылся за деревянной дверью. Эта церковь не была так популярна, как Ватикан или Пантеон. В сравнении с величественными и славными римскими храмами церковь Санта-Мария-делла-Кончеционе казалась бедной родственницей, и все же ее угрюмый склеп притягивал отдельных туристов. Так что не было ничего необычного в том, что в церковь зашел какой-то человек, тем более священник.

Ему потребовалось некоторое время на то, чтобы освоиться в полумраке после яркого солнечного дня. В храме было сыро, уныло и убого. Позолотой сверкал лишь крест, установленный над нефом.

Священник взглянул на часы, подошел к купели, окунул пальцы в святую воду, перекрестился, прошел по центральному проходу, опустился на колени и какое-то время молился, точнее сказать, притворялся, что молится. На самом деле этот человек постоянно посматривал на часы. Он знал, что экскурсия должна начаться с минуты на минуту. Его сердце бешено колотилось.

Так прошло шесть минут. Наконец священник поднял голову, посмотрел на алтарь, встал и прошел в дальнюю часть церкви, где уже собрались любопытные.

Здесь чувствовался запах древней пыли и плесени, который вовсе не был таким уж неприятным.

«Аромат старины», — мысленно усмехнулся он.

Монах с угрюмым лицом проводил шестерых посетителей вниз по узкому коридору. Через чугунную калитку они вошли на территорию подземного кладбища. В пяти помещениях находились останки четырех тысяч монахов-капуцинов, умерших, но не погребенных.

Все стены и потолок помещений были покрыты вычурными украшениями из высушенных и отбеленных костей давно умерших монахов. Алтарь, светильники и часы — все было сделано из человеческих останков.

Священник лишь краем уха слушал бубнящий голос монаха, объясняющего, что la macabra composiziones[6] были составлены из костей усопших монахов, живших еще в семнадцатом и восемнадцатом столетиях. Это зрелище должно не вызывать страх, а побуждать к молитве и размышлению о вечном.

Этот человек посещал склеп не впервые, однако он с какой-то страстью разглядывал тысячи черепов, ребер, челюстей, костей ног и рук, позвонков и костей таза, потерявших всякое сходство с человеческими останками и превратившихся в материал, который художники использовали для создания своих произведений.

Когда экскурсия завершилась, священник послушно поднялся наверх вместе с остальными посетителями и вышел из церкви. Он немного постоял на улице, дожидаясь, когда все разойдутся. Наконец на лестнице никого не осталось.

Священник убедился в этом, неспешно завернул за угол и прошел мимо тех же самых уличных торговцев. На этот раз он замедлил шаг и повнимательнее присмотрелся к выставленному товару.

Первый продавец сидел за столиком с дешевыми итальянскими сувенирами. Здесь были наклонные Пизанские башни, бронзовые соборы Святого Петра, магнитики на холодильник с изображениями восхитительных фресок Сикстинской капеллы. Следующий столик был забит сумками, портмоне и прочими товарами из кожи всех мыслимых цветов и размеров. Дела у торговца шли бойко. Третий продавец предлагал дешевые копии очень дорогих украшений. Он выставил великое множество толстых золотых цепочек с копиями древнеримских монет, золотых и серебряных браслетов, усыпанных жемчугом, и серег с фальшивыми бриллиантами. Для уличного лотка качество товара было поразительно высоким.

Священник потрогал серебряное ожерелье. На нем висели шесть массивных кулонов со стеклянными рубинами, изумрудами и сапфирами.

— От Гуччи, — сказал продавец, заметив его внимание.

Священник кивнул. Его губы тронула легкая улыбка.

— Правда?

— Хорошая копия. — Торговец говорил по-итальянски с сильным акцентом. — Совсем недорого.

— У вас есть три таких? Абсолютно одинаковых?

Продавец кивнул, нагнулся и достал из-под стола сначала одну, затем другую и наконец третью коробку с тисненым словом «Гуччи», выполненным шрифтом, очень напоминающим тот, которым маркировались изделия известного дома моделей, и все же не совсем таким. Мало кто заметил бы разницу, не имея под рукой оригинала, необходимого для сравнения.

Цена была обговорена и заплачена. Торговец спрятал купюры в карман фартука. Священник убрал ожерелья в чемоданчик и ушел.

Через квартал он завернул за угол и зашел в первое попавшееся кафе, где заказал капучино в память об умерших монахах. Священник положил чемоданчик на стойку и поставил на него локти.

У него практически не было никаких сомнений в том, что по пути в церковь за ним никто не следил. Он об этом позаботился. Никто не наблюдал за ним и в склепе. Когда этот человек покупал бижутерию, поблизости не было никаких праздношатающихся прохожих, глазевших на него.

Кофе оказался крепким и горячим, но священник быстро допил его и направился в туалет. Там он убрал все украшения в карман, а коробочки оставил в чемоданчике.

Обладатель драгоценностей от Гуччи вышел на улицу и направился дальше. Он то и дело останавливался и смотрел в витрины магазинов. По отражениям в стекле было ясно, что за ним никто не следил.

Священник знал, что если кто-то попытается отнять у него чемоданчик, то он окажет сопротивление, но в конце концов отдаст его. Но он ни за что на свете не отдал бы то, что лежало сейчас у него в кармане.

ГЛАВА 24

Полицейские уже раз десять тщательно прочесали местность, но инспектор Татти попросил их разойтись веером и осмотреть круг радиусом две мили во всех направлениях. Охранник, дежуривший вчера, когда был ранен профессор Рудольфе, до сих пор числился пропавшим без вести. Его жена сказала, что он, как всегда, ушел на работу в три часа ночи. Его смена была с четырех до девяти часов утра. Жена собрала ему с собой любимое кушанье — бутерброды со свиной пикантной колбасой и большой термос кофе — и снова легла спать.

Он так и не вернулся домой.

Вечернее солнце играло в прятки с облаками, затрудняя поиски. На протяжении десяти минут было светло, потом все затягивали густые тени, превращавшие безобидный камень в человеческую голову, а сплетение корней — в руку.

В роще было еще труднее определить, что находится перед глазами. Могучие древние деревья с раскидистыми кронами практически не пропускали дневного света, поэтому здесь уже царила глухая ночь, хотя до захода солнца было еще далеко.

Старший инспектор Марчелло Анджелини предложил своим подчиненным при необходимости пользоваться фонариками. Они двигались в строгом порядке, освещали землю лучами фонарей и постоянно останавливались, чтобы осмотреть какое-нибудь подозрительное место.

Пока что им так и не удалось ничего найти. Густые заросли кустарника переплетал плющ. Земля была усыпана желудями, орехами и прошлогодней гнилой листвой. Однако Анджелини подумал, как же здесь все-таки красиво. Такое ощущение человек испытывает в церкви, когда там нет службы и можно посидеть в одиночестве, думая о чем-то своем.

Старший инспектор находился на самом краю цепочки, показывая своим людям, что и он тоже способен выполнять тяжелую работу. Когда его фонарик выхватил в густых зарослях что-то блестящее, Анджелини поспешил туда, подошел ближе, но не увидел ничего, кроме темных мокрых листьев. Может, луч света просто упал на них под определенным углом?

Анджелини снова отошел назад. Когда расстояние стало достаточным, он опять увидел блестящий предмет. Тогда инспектор медленно двинулся вперед, направляя луч фонарика на определенное место. Да, там лежало что-то блестящее, серебристое. Анджелини нагнулся, просунул руку сквозь ветки куста и нащупал нечто прохладное и металлическое, затем — что-то еще более холодное.

Инспектор убрал руку, отступил назад и всмотрелся в кустарник. Только теперь ему стал виден изъян в лиственном пологе. Кто-то выпилил середину огромного куста и сделал в глубине тайник, где в луче фонаря теперь был виден раздувшийся труп. Сотрудник полиции подошел поближе, нагнулся и поежился от отвращения. У убитого было перерезано горло. Его обнаженный торс покрывала черная спекшаяся кровь.

Анджелини подумал, что вот теперь начнется настоящее расследование убийства. Он хорошо знал своего босса, следователя Татти, и понимал, что это означает только одно. На ближайшие несколько дней всей их бригаде можно будет забыть о выходных. Инспектор чуть ли не жалел о том, что увидел этот проклятый серебряный браслет от часов.

И все же как не повезло бедняге! Анджелини осенил себя крестным знамением.

Что такое он охранял? Ради каких сокровищ его убили? Надо будет спросить об этом у Марианны, когда он вернется домой. Она читает газеты, должна знать, что же такое обнаружили при этих раскопках, ради чего стоило умереть.

ГЛАВА 25

Когда Габриэлла спустилась из палаты профессора, Джош сразу понял, что она плакала.

— Ему так плохо, — прошептала она и присела рядом с ним.

Джош заказал ей чашку капучино и подождал, пока она его выпьет. Габриэлла молчала. Он не настаивал на разговоре, однако ему было нелегко оторвать от нее взгляд.

В лице этой женщины не было ничего необычного, но Джош пришел к выводу, что ему никогда не надоест на него смотреть. У нее были большие чувственные глаза, полные губы. Она излучала какую-то доброту, смягчавшую резковатые черты ее лица.

Габриэлла допила кофе, поблагодарила Джоша и сказала, что он может уходить, если хочет, но она останется здесь еще ненадолго.

— Профессор в сознании? — спросил Райдер.

Габриэлла кивнула.

— Но у него началась лихорадка, а антибиотики не помогают. Врач опасается, что он не доживет до завтрашнего утра. Наверное, мне нужно было солгать, успокоить его, сказать, что полиция нашла того негодяя, который стрелял в него, что нам вернули камни. Возможно, это хоть как-то помогло бы. Такая грандиозная находка… — Она осеклась.

— Габриэлла, вы не захотели рассказывать об этом Берил по телефону, однако я знаю, что вы считаете, будто нашли камни памяти. Но успели ли вы ими воспользоваться? Вам известно, как они действуют?

— Я их видела, да. Но не больше. Мы полагали, что времени у нас будет достаточно.

Весь день до самого вечера Джош провел в больнице вместе с Габриэллой. Она каждый час поднималась наверх и справлялась о состоянии профессора Рудольфо, а Джош опять звонил Малахаю, гадал, куда тот пропал, и беспокоился, почему он не отвечает.

В половине седьмого Джоша разыскал в кафе Чарли Биллингс. Его попытался остановить полицейский, приставленный к Габриэлле, но Джош сказал, что все в порядке. Он и в самом деле был рад видеть дружеское лицо, знакомое ему по другому времени, другому месту.

— Значит, ты готов мне кое-что сообщить? — обрадовался Чарли.

— Пока что нет.

— Я надеялся услышать другой ответ.

— Понимаю.

— Ты сможешь опознать того типа?

— На этот вопрос я тебе ничего не отвечу.

— Джош, это же я.

— Но ты вышел на охоту.

— Речь идет о моей работе.

— Речь идет о моей жизни.

Джош ожидал продолжения атаки и удивился, когда увидел, что Чарли убирает блокнот и карандаш.

— Забудем о том, что произошло сегодня. Когда я в последний раз был в Лондоне, в корпункте случайно встретил Эмму и предложил как-нибудь собраться всем вместе. Она как-то вся сразу стушевалась, затем сказала, что вы разошлись и ты уехал. Твою мать, Джош, в чем дело?

Райдер не ожидал, что ответить на вопросы личного плана ему будет труднее, чем рассказать про стрельбу в гробнице, однако это оказалось именно так.

— Мне нужно было вернуться в Нью-Йорк и кое с чем разобраться.

Чарли удивленно поднял брови.

Джош оставил без внимания этот вопрос, не высказанный вслух, но журналиста это не устроило.

— Что произошло? При чем тут Нью-Йорк? Что ты делаешь здесь?

— Если я скажу, то ты решишь, что я спятил, и задашь еще сотню вопросов.

— Задавать вопросы — это мое ремесло.

— У меня нет ответов, которые не показались бы тебе бредом сумасшедшего.

— Я все равно готов их выслушать. Джош лишь рассмеялся.

Чарли понял, что снова наткнулся на глухую стену.

— Хорошо, забудем об этом. Дружище, я тебе могу чем-нибудь помочь?

— Было бы очень неплохо, если бы ты перестал приставать ко мне с вопросами.

На этот раз рассмеялись оба. Чарли остался еще ненадолго, теперь уже просто как друг, за что Джош был ему очень признателен, после чего ушел, чтобы подготовить репортаж о состоянии здоровья профессора Рудольфо и ходе полицейского расследования.

Вечером, без десяти семь, Малахай наконец ответил на звонок, поступивший на его сотовый. Он объяснил, что весь день провел в посольстве, работая над тем, чтобы добиться освобождения Джоша, потом узнал, что Габриэлла решила эту задачу, что само по себе было чудом, и с тех пор пытался получить для Райдера разрешение покинуть страну.

— Но в этом мне не повезло. Итальянские власти не хотят выпускать вас из страны. Вы являетесь свидетелем ограбления и покушения на убийство.

— Хорошо, что хоть не подозреваемым.

— Не совсем так. Полиция намекает на то, что считает вас причастным к случившемуся.

— Но я же дал описание преступника и сообщил все то, что от меня требовали.

— Все ли?

— Черт побери, Малахай!..

— Вряд ли итальянцы действительно вас подозревают, но они хотят, чтобы вы оставались здесь, на тот случай, если им удастся поймать этого типа. Вы являетесь единственным свидетелем.

Джошу совсем не понравилась вероятность застрять в Риме. Провалы в прошлое, так донимавшие его, здесь были слишком реальными, пугающими и непонятными. Джош уже не мог сказать, где он живет — в настоящем или в прошлом.

— Профессор Рудольфо тоже свидетель.

— Как у него дела?

— Не очень.

Малахай вздохнул.

— Почему бы вам с Габриэллой не покинуть на какое-то время больницу и не вернуться в гостиницу? Мы смогли бы вместе поужинать. Не может же она просидеть там весь день.

— Я попробую, но не думаю, что она согласится уехать. Габриэлла сейчас не в том состоянии, чтобы вынести все в одиночку. Я должен оставаться с ней.

На самом деле все было гораздо сложнее. Джоша не покидало ощущение, что его долг, его искупление состоит в том, чтобы оставаться с Габриэллой, провести это бдение рядом с ней. Более того, он сознавал, что этого будет недостаточно, хотя и не мог объяснить, почему так считает.

Около десяти вечера Габриэлла спустилась из палаты и доложила, что Рудольфо стало несколько лучше. Врачи выставили ее вон и приказали отправляться домой.

На улице уже стемнело. Они вышли из больницы, и Джош внимательно огляделся по сторонам.

— Я нисколько не удивился бы, если бы нас здесь караулили журналисты, — сказал он. — Но похоже, все в порядке.

Джош действительно ожидал встретить здесь Чарли Биллингса, но им также двигало и чувство осторожности. Мысль о том, что ему может угрожать опасность, сделала фотографа еще более осмотрительным. Он не забывал и о том, что рядом с ним была Габриэлла.

Они подошли к машине, и Райдер забрал у женщины ключи. Она жутко перенервничала, шла словно в тумане и была не в том состоянии, чтобы садиться за руль. Даже о том, как ехать до ее дома, Габриэлла рассказывала ему, спотыкаясь через каждые несколько слов.

Серый седан проводил их до ряда минимум столетних пятиэтажных жилых домов, теснившихся на узкой улочке недалеко от Ватикана. Джош к этому времени был уверен в том, что за ними следит полиция, и это доставило ему заметное облегчение. Он поставил машину на стоянку, даже не потрудившись проверить, здесь ли седан.

Затем Райдер проводил Габриэллу наверх, даже не спрашивая, хочет ли она этого. Недавно он сказал Малахаю, что она не в том состоянии, чтобы оставаться одной. То же самое можно было сказать и про него самого.

Джош надеялся, что на кухне у Габриэллы окажется бутылка виски, но ему пришлось довольствоваться бренди. Рюмки хранились именно там, где он и предположил, в шкафчике, висевшем над мойкой. Габриэлла приняла рюмку из его рук и тотчас же автоматически поднесла ее к губам.

Какое-то время оба молчали.

В гостиной почти не было личных вещей, если не считать нескольких стопок книг и большой фотографии в кожаной рамке, на которой была изображена девочка лет трех, улыбающаяся в объектив. Сходство малышки с матерью не вызывало сомнений. В первую очередь это были глаза — такие же золотисто-карие. Но взгляд Габриэллы был наполнен любознательностью и укрощенной силой, а у девочки он был мягким и мечтательным.

Габриэлла увидела, что Джош разглядывает фотографию, и ожила впервые за этот день.

— Это Куинн. — Ее взгляд стал таким же мягким, как у дочери.

На Джоша это почему-то произвело сильное впечатление.

— Сколько ей?

— Почти три года. Я безумно скучаю по ней.

— Отец, конечно же, заботится о дочке.

— Няня и дедушка. Да, мой папа в ней души не чает.

Джош тотчас же подумал о том, что он зря заговорил на эту тему.

Лицо Габриэллы застыло. Она явно силилась не показывать свои чувства.

— Мой муж тоже был археологом, специализировался на подводных исследованиях. У него что-то произошло с аквалангом. Он погиб за три месяца до рождения Куинн.

— Извините.

Она пожала плечами.

— Он занимался своим любимым делом.

Внезапно ее голос полностью лишился чувств, что нисколько не удивило Джоша. Он и сам прекрасно знал, что значит запирать в себе боль, горечь потери, любовь. Ему захотелось подойти к женщине, но он почувствовал, что лучше не делать этого.

— В его гибели есть какая-то благодать, но это несправедливо по отношению к нашей дочери, — продолжала Габриэлла. — Она с самого рождения недополучила то, что должно было принадлежать ей по праву.

— Я вас прекрасно понимаю.

— А сколько вам было лет, когда ушел ваш отец? — спросила она.

— Двадцать. Я всегда считал, что это случилось слишком рано. Но по сравнению с вашей дочерью я прожил со своим отцом целую жизнь.

Джош внезапно заново ощутил боль утраты с такой силой, что сам этому удивился.

— Куинн постоянно вспоминает о своем отце, хотя никогда его не видела. Она говорит мне, что папа ушел не навсегда. Пусть все так думают, но на самом деле это неправда, и она его когда-нибудь обязательно разыщет.

— Что вы ей на это отвечаете?

Габриэлла пожала плечами.

— Может, она понимает что-то такое, о чем я могу только догадываться?.. Бывает, дети поддерживают связь с теми, кто ушел из жизни, тогда как взрослым этого не дано. Порой мне кажется, что они знают то, из чего мы с вами уже выросли.

Она отпила большой глоток бренди и продолжила:

— Но ведь вы разбираетесь в этом гораздо лучше меня, не так ли? Вы, Малахай и Берил.

Настал черед Джоша пожать плечами. У него не было настроения говорить о фонде и своей работе. Он боялся показаться холодным профессионалом в разгар близкой, доверительной беседы.

— У вас есть дети? — спросила женщина, словно прочитав его мысли.

Джош сам не думал, что у него на лице что-то отобразилось, однако от Габриэллы это не укрылось, потому что она сразу же извинилась:

— Я затронула больную тему? Простите, ради бога.

— Ничего страшного. Я хотел детей, но моя жена — моя бывшая жена — их не хотела. Это и стало камнем преткновения.

— Из-за этого вы и разошлись?

— Не совсем, хотя да. Может быть. — Джош рассмеялся, услышав собственные слова. — Наверное, это стало началом. Эмма журналистка. Мы жили в Англии. Каждый из нас думал прежде всего о своей карьере. За год мы проводили вместе максимум дней шестьдесят. Клей, который, возможно, и удержал бы от распада другую пару, уже здорово подсох к моменту нашего первого кризиса.

— Именно первого?

Джош ответил не сразу. Он не привык обсуждать свою личную жизнь. Дело было не в том, что ему было неуютно разговаривать с Габриэллой. Наоборот, все было чересчур легко, и это беспокоило его.

— Я своими вопросами лезу к вам в душу? Извините.

— Нет, я подумал как раз обратное, — признался Джош.

Потом он коротко рассказал ей о своем ранении и о галлюцинациях, последовавших за ним.

Габриэлла внимательно слушала его. Она была зачарована и не отрывала от него знакомого взгляда. Так смотрели на него врачи и психологи.

Джош вдруг ощетинился и умолк на середине рассказа о том, как галлюцинации сказались на нем, а затем и на браке.

Габриэлла не сразу поняла, что он умолк сознательно, и спросила:

— Ничего не понимаю. Почему ваше стремление разобраться в том, что с вами происходит, так выводило из себя вашу жену?

Джош ждал, что ее голос будет холодным и равнодушным, какими были голоса врачей. Вместо этого в нем прозвучали нежность и сострадание. Может, он ошибся в отношении нее? Можно ли ему рискнуть в надежде на то, что Габриэлла поймет и остальную часть рассказа?

— Когда стало ясно, что физически со мной все в порядке, моя мания, как это называла Эмма, начала выводить ее из себя. Если честно, меня тоже, но я от этого никуда не мог деться. Мне нужно было выяснить, что со мной происходит. Я ведь так до сих пор и не понял, перевоплотился я или нет. Мне почему-то кажется, что ко всему этому имеет отношение какая-то женщина, которую я знал прежде и должен найти.

Джош тряхнул головой. Он злился на себя за то, что не смог объяснить все понятно.

— Это как-то связано с нашими раскопками?

— Думаю, да.

— С Беллой?

Он кивнул.

— Ее звали Сабина.

Габриэлла медленно покачала головой. Она только сейчас поняла, в чем дело.

— Вы верите в то, что когда-то были знакомы с ней?

— Я уже не знаю, во что мне верить.

— Представляю, как вам тяжело.

Джошу показалось, что она не просто сказала это, но и нежно обняла его. На какое-то мгновение ему впервые за последние месяцы стало легко и спокойно.

Вдруг зазвонил сотовый телефон Габриэллы. Этот звук показался Джошу очень громким и назойливым.

Женщина взглянула на дисплей.

— Это из дома. Мой отец.

Ее голос дребезжал, словно перетянутая струна. Она раскрыла телефон.

— Здравствуй, папа. У Куинн все в порядке? — Габриэлла выслушала ответ, и по ее лицу расплылось заметное облегчение. — Подожди минутку.

Она прикрыла телефон ладонью и повернулась к Джошу.

— Папа звонил, когда мы были в больнице. Мне надо все ему рассказать. Я сейчас вернусь.

Когда она встала и вышла из комнаты, Джош подумал было о том, что ему самому нужно уходить, однако он еще не был к этому готов. Ему хотелось поговорить с Габриэллой о том, что она и профессор Рудольфо обнаружили в шкатулке.

Райдер взял фотоаппарат и подошел к окну. Он уже раньше обращал внимание на этот вид и мечтал запечатлеть его на пленке. Купол собора Святого Петра выделялся на фоне темно-синего неба, усеянного серыми облаками. В объектив Джош увидел зловещую картину. Птицы, освещенные странными отсветами, неслись прямо на шпиль храма, словно камикадзе, идущие на последнее боевое задание.

Джош решил вернуться к кофейному столику, на котором он оставил рюмку с бренди, и прошел мимо письменного стола Габриэллы. На нем лежали раскрытая тетрадь и ворох рассыпавшихся фотографий.

Он развернулся к двери спиной, чтобы закрыть стол собой на тот случай, если Габриэлла вернется, и стал рассматривать снимки. На первых трех крупным планом с разных ракурсов была зафиксирована Сабина. Съемка производилась при гораздо более ярком свете, чем вчера утром. У Джоша внутри все перевернулось, как и тогда, когда он стоял рядом с ней. Ошибиться в этом чувстве было нельзя. Неужели это действительно останки той самой женщины, которая являлась ему в видениях с самого момента взрыва?

«Нет. Не ходи туда, — приказал себе Джош. — Еще рано. Только не здесь. Не сейчас, когда ты не сможешь справиться с вихрем эмоций, которые тебя захлестнут, если ты сделаешь этот шаг».

На следующей фотографии была резная шкатулка, которую охранник разбил об пол склепа.

Под этим снимком лежал еще один. На белом фоне крупным планом были сфотографированы шесть больших сверкающих ограненных камней — три одинаковых изумруда, один кроваво-красный рубин и два темно-синих сапфира.

Джош молча смотрел на них.

Камни памяти!

На их поверхностях виднелись неразборчивые надписи. Знаки ничуть не походили на все те иероглифы, которые доводилось видеть Джошу, но он все равно подумал, что этого не может быть.

«Ты уже видел эти камни давным-давно, задолго до того, как появилась твоя теперешняя осознанная память. Смотри на них. Узнай в них то, чем они являются».

— Что вы себе позволяете?

Голос Габриэллы был пронизан ледяным холодом.

ГЛАВА 26

Звонок в дверь отложил разговор или спор, который должен был состояться у Габриэллы с Джошем по поводу того, что тот сует свой нос в ее личные вещи. Габриэлла взглянула в глазок, вполголоса выругалась, вернулась к письменному столу, сгребла фотографии и тетрадь и перевернула их. Лишь после этого она открыла дверь.

Если следователь Татти и удивился, застав здесь Джоша, то он очень хорошо это скрыл.

— Профессор Чейз, приношу свои извинения за то, что нагрянул к вам домой.

— Это было так необходимо? Уже очень поздно.

— Поверьте, я и сам сейчас с большой радостью сидел бы у себя дома.

— Проходите. — Габриэлла подкрепила приглашение жестом.

Татти вошел в гостиную, кивнул Джошу и уселся на диван. Габриэлла устроилась напротив него, а Джош остался стоять у письменного стола, где и был застигнут врасплох на месте преступления.

— Несколько часов назад было обнаружено тело того охранника, который должен был дежурить вчера рано утром. Его звали Тони Саччио. Он был убит выстрелом из пистолета. Затем обнаженное тело оттащили в дубовую рощу, растущую рядом с местом раскопок, и спрятали там. Его обнаружили мои люди.

Это известие явилось сильным ударом для Габриэллы. За последние два дня на нее свалилось слишком много неприятностей. Ее наставник был ранен, сокровища похищены, и теперь еще вот это.

— Тони? Нет! — Она закрыла глаза.

Татти немного выждал и попросил хозяйку дома принести стакан воды. Джош прекрасно понимал, что следователь вовсе не хотел пить. Он просто давал Габриэлле возможность выйти из комнаты и совладать с собой.

Когда она вернулась, следователь выпил воду, затем задал свой первый вопрос:

— Пожалуйста, скажите мне, что именно было похищено из гробницы?

— Какое это имеет значение? Ведь все исчезло.

— Необходимо выяснить, для кого похищенные предметы могли представлять особенно большую ценность.

На этот вопрос мог бы ответить Джош, однако тем самым он снова поставил бы себя под подозрение. У следователя появился бы мотив, которого ему пока что недоставало. Райдер украдкой взглянул на Габриэллу. Назовет ли она Малахая и его самого?

— В мире сотни тысяч собирателей древностей, — вежливо ответила женщина. — Для них представляет ценность все, что было обнаружено в гробнице.

— Какую именно ценность? О каких деньгах идет речь?

— Сколько денег нужно выручить за краденое, чтобы это оправдало убийство двух человек?

— Вам лучше знать.

— Я не знаю. Это не имеет значения. Не может иметь. Я не могу знать, какую стоимость имеют древние реликвии на черном рынке.

— Извините за настойчивость, но нам необходимо узнать, что именно было похищено из гробницы. Это должен быть полный перечень с точными описаниями. Мы должны предупредить правоохранительные органы Италии, а также Интерпол и различные организации, связанные с торговлей предметами искусства. Если мы не будем знать, что поставлено на карту и кому это может быть нужно, то преступник проскользнет у нас сквозь пальцы. Мы никогда не сможем его найти.

Габриэлла уставилась в пустоту, сосредоточив взгляд на какой-то точке, расположенной за окном, за спиной следователя. Ее голос прозвучал тихо, едва различимо. Татти подался вперед, чтобы разобрать слова.

— Судя по всему, это были какие-то ритуальные предметы, но мы не знаем их назначения.

— Вы можете их описать?

Татти не стал упоминать о том, что в прошлый раз Габриэлла ему солгала. Вероятно, он предполагал это с самого начала.

— У нас не было времени провести тщательный анализ, но с виду это были обычные стеклянные бусы, характерные для того периода.

— Для какого именно периода?

— По нашим оценкам, речь идет как минимум о десятом веке до нашей эры, а может быть, и о еще более ранней эпохе, но мы не успели провести никаких тестов. Все произошло слишком быстро. Мы только что их нашли…

Габриэлла говорила так, словно все это не имело никакого значения. Она словно полностью истратила остатки жизненных сил, выдав это краткое объяснение.

— Сколько их было?

— Вы о чем?

— О стеклянных бусинах.

— Может быть, пять. Может быть, семь. Пригоршня.

— Какова, на ваш взгляд, может быть их стоимость?

«Они бесценны! — захотелось воскликнуть Джошу. — Они дороже моей жизни. Дороже моей души!» Но он промолчал, заткнул себе рот большим глотком бренди и стал слушать, как Габриэлла изобретала новую ложь.

— Они очень древние, потому и имели для нас такое большое значение. Я могу оценить их где-то в пятнадцать — двадцать тысяч долларов. Разумеется, такие артефакты с готовностью приобретет любой музей. Но это лишь кусочки стекла, а вовсе не Святой Грааль.

— Если так, то что же еще было похищено? Согласитесь, двадцати тысяч долларов недостаточно для того, чтобы убить двух человек!

Габриэлла упорно отказывалась сообщить следователю какие-либо дополнительные детали. Татти снова и снова задавал ей всевозможные вариации одних и тех же вопросов, но она упрямо твердила про стеклянные бусы.

Они с профессором Рудольфо еще не успели провести анализы и определить их возраст.

Она понятия не имеет, для чего они могли использоваться и какова их стоимость.

На протяжении всего допроса Габриэлла ни разу не взглянула в сторону Джоша. Она ни одним своим жестом не показала, что опасается, как бы он не сказал следователю, что она лжет, что у нее есть фотографии камней, которые она от него скрывает. Габриэлла ни словом не упомянула о древней легенде, связанной с этими самыми «стеклянными бусами», даже не намекнула на то, что эти разноцветные стеклышки в сочетании с определенным заклинанием способны перенести человека через пелену времени в те жизни, которые он прожил прежде, позволить ему взглянуть на прошлое, ушедшее давным-давно.

Следователь старался как мог, но в конце концов вынужден был признать, что наткнулся на глухую стену. Он вздохнул и поклонился с забавной торжественностью, показавшейся Джошу знакомой. Ну да, Питер Селлерс в роли инспектора Клузо в «Розовой пантере».

Татти предложил Райдеру подбросить его до гостиницы.

— Сейчас вам лучше передвигаться по городу с эскортом.

— Но у меня ведь уже есть эскорт, разве не так? Серый седан!

Следователь изобразил недоумение, но у него на лбу появилась морщинка.

— Как скажете.

У Джоша не было никакого желания ехать в одной машине с Татти. В прошлый раз такая поездка окончилась тем, что он провел ночь в камере, в полицейском участке. Кроме того, он не хотел, чтобы следователь задавал ему вопросы, на которые у него были ответы. Джош все еще не умел лгать, хотя и быстро этому учился.

Например, когда жена спрашивает, есть ли у тебя другая женщина, а ты видел эту самую другую, лишь находясь в бессознательном забытьи, бывает очень полезно уметь лгать убедительно.

Однако была и еще одна причина, по которой Джош отказался от предложения следователя Татти. Он не собирался покидать квартиру Габриэллы, не взглянув еще разок на фотографии тех круглых предметов, которые, конечно же, были сделаны вовсе не из стекла. Ведь ради них какие-то люди были готовы убить двух человек. Или пятерых. Или десятерых.

Джош ожидал, что после ухода Татти Габриэлла поблагодарит его за то, что он ее не выдал, но она этого не сделала. Теперь ему было значительно сложнее заговорить о главном.

— Понимаю, что вы в значительной степени вините в случившемся меня. Но мне хотелось бы, чтобы вы разрешили мне помочь вам в поисках этих камней.

— Чем же вы сможете мне помочь? Итальянским языком вы не владеете, Рим и черный рынок антиквариата не знаете. Что вы можете предложить?

— Габриэлла, позвольте мне еще раз взглянуть на фотографии.

— Как это может помочь?

— Малахай и Берил всю свою жизнь посвятили изучению перевоплощения. Фонд обязательно сможет вам помочь. У нас есть деньги, есть связи. Мы заглянем под каждый камень… — Джош осекся и комично поморщился, смущенный непреднамеренной игрой слов.

Несмотря на все то, что произошло за последние два дня, Габриэлла рассмеялась.

Джошу показалось, что он уже слышал этот смех, что ему знаком его ритм.

Нет! Он просто слишком устал. Он пытался навязать Габриэлле роль другой женщины, потому что ему было так легко говорить с ней.

Джош всмотрелся в ее лицо, в волосы, высокие скулы и чуть полноватые губы. Он заставил себя быть искренним.

«Нет. Я не знаю эту женщину. Даже если мне кажется, что ее губы обязательно вспыхнут пожаром, если я их поцелую, то это обычное влечение, а не чувство, пережившее время».

Джош пытался убедить себя в том, что ему все равно. Он уловил запах, исходящий от Габриэллы, — свежая трава и мед. Ничего похожего на аромат жасмина и сандалового дерева.

«Когда я думаю обо всем том, что не успел тебе сказать…»

Какое-то мгновение Джош с ужасом считал, что произнес это вслух.

Что это значит?

Откуда все это?

На самом деле это была лишь игра воображения.

«Иногда то, что кажется нам знакомым, на самом деле только кажется знакомым. Парамнезия — достаточно распространенное явление. За последние два дня произошло столько всего, и это последнее откровение на самом деле может быть просто шуткой, которую играет со мной сознание, потому что я вымотан до предела».

Но так ли это?

— В чем дело? — спросила Габриэлла.

Она была искренне обеспокоена.

— Я просто устал, как и вы. Завтра я переговорю с Малахаем и попытаюсь что-нибудь придумать. Надеюсь, мы сможем вам помочь.

— Вы уходите?

Она поднесла руку к шее и принялась перебирать пальцами простую золотую цепочку, повторявшую изящные линии ее ключиц.

У Джоша тоже задрожали кончики пальцев.

— Что с вами?

— Ничего страшного. Все в порядке.

В ее голосе прозвучала тень страха.

— Вам не дают покоя мысли о профессоре Рудольфо. Может быть, мне лучше остаться?

Габриэлла покачала головой.

— Спасибо, но, честное слово, со мной все будет в порядке.

Джош ушел, радуясь, что она не попросила его остаться. Он не знал, что могло бы произойти, какую ошибку он совершил бы, если бы Габриэлла ответила согласием.

ГЛАВА 27

Габриэлла предложила вызвать такси, но Джош отказался. Ему нужно было прогуляться пешком, жадно вдыхая прохладный воздух, глядя на звездное небо, на нечто постоянное, то единственное, что не изменилось за два прошедших тысячелетия. Райдер полагал, что серый седан поедет следом за ним. Если этого не произойдет, то он просто будет держаться главных магистралей, которые ему обрисовала Габриэлла.

— Надеюсь, я не заставил тебя ждать слишком долго? — язвительно заметил Джош, выйдя из подъезда и заметив Чарли Биллингса.

— Ты позволишь пройтись с тобой?

— Пожалуйста.

Может, оно и к лучшему, что у него будет компания?!

— Мне известно, что обнаружен труп охранника. Мне известно, что была похищена какая-то шкатулка, точнее, ее содержимое. Тут нет полной ясности. Ты меня не просветишь?

— А мне-то откуда это знать?

— Но ты ведь был в склепе.

— Профессор так и не успел ничего мне показать.

— Однако ты провел с Габриэллой Чейз весь день, с утра и до самой ночи. Она наверняка рассказала тебе…

— Слушай, я тебя прекрасно понимаю, — прервал его Джош. — Честное слово, не могу тебе ничем помочь, зато обещаю, что никто не услышит от меня об этом раньше тебя.

— Почему вокруг этих раскопок напустили столько таинственности?

— Понятия не имею. Не я же их провожу.

— Но ты спускался в погребальную камеру. Черт побери, Джош, ты видел, что было похищено? Ну почему ты не можешь мне это сказать?

— Меня там не было.

— Я не стал бы настаивать, если бы не видел, как ты поднимался из гробницы.

— Да, я спустился вниз, когда услышал выстрел, но пробыл там совсем недолго и не успел ничего разглядеть. Пока я ничего не могу рассказать. Если мне удастся что-то выяснить, то я в первую очередь позвоню тебе, но сейчас ты должен оставить нас с Габриэллой в покое. Договорились?

Биллингс немного подумал и убрал блокнот в карман пиджака.

— Даю вам эту ночь. Завтра утром я, скорее всего, вернусь.

— Как насчет послезавтра?

— Завтра утром.

— Не сомневаюсь в этом. Знаешь, Чарли, я даже не догадывался, какая ты сволочь.

— Разумеется. Ты был на нашей стороне.

— Я очень сожалею, что сейчас это не так.

— Видишь, именно это я и имел в виду. С тобой что-то происходит. Черт побери, ну почему ты не хочешь быть со мной откровенным?

У Джоша мелькнула мысль о том, что если бы все зависело только от него одного, то он бы, наверное, уступил. Но когда Малахай и Берил позволили ему изучать проблемы перевоплощения вместе с ними, он дал им слово не упоминать о фонде в разговорах с прессой. Кроме того, была еще и Габриэлла, попросившая никому пока не раскрывать тайны гробницы.

На следующем перекрестке Чарли и Джош разошлись в разные стороны.

Несмотря на поздний час, улицы сперва оставались оживленными, затем обстановка вокруг изменилась. Джош вдруг поймал себя на том, что он стоит совсем один посреди просторной площади. Райдер услышал громкий стук, резко обернулся и увидел кошку, которая услышала звон разбившейся бутылки и бросилась наутек.

Джош мысленно посмеялся над собственной пугливостью и двинулся дальше, ускорив шаг и держась ближе к краю тротуара. Он прошел два квартала и не увидел ни одной едущей машины. Каждый раз, когда фотограф проходил мимо витрин магазинов, расположенных на противоположной стороне улицы, он следил за собственным отражением. Если бы кто-то шел за ним следом, то Райдер обязательно увидел бы его, однако он был совсем один.

Если объяснения Габриэллы были верны, то он уже должен был бы дойти до своей гостиницы. Как ему быть — идти дальше или вернуться назад? Джош огляделся, пытаясь определить, в какую сторону ему идти, и вдруг заметил в витрине магазина дрожащее отражение.

Времени на размышления не было. Джош пошел быстрее, продолжая наблюдать за витриной. Нет, это была не игра воображения, не ветка, колыхнувшаяся на ветру. Когда он перешел на бег, преследователь сделал то же самое.

Джош бежал, озираясь по сторонам. Поблизости не оказалось ни одной машины. Витрины всех магазинов и ресторанов были темными. Фотограф бежал не по прямой. Он резко дергался то вправо, то влево, затем снова влево, чтобы не позволить преследователю прицелиться, если тот собирался стрелять.

Вдруг Джош оказался в старой части города, где они с Малахаем гуляли в самый первый вечер после приезда, всего семьдесят два часа назад. Бежать по старой брусчатке было куда труднее, но он не замедлял шаг, поскольку вспомнил, что впереди находится храм, откуда открывается вход в систему подземных тоннелей.

Ему надо было обмануть преследователя, добежать до входа так, чтобы тот не увидел, куда он повернул. До храма оставалось совсем недалеко, каких-нибудь сто ярдов и направо. Он припустил еще быстрее, смог оторваться от преследователя и понял, что успеет.

Еще немного, но где же храм?! Вместо него на том же месте громоздилась груда развалин. В чем дело? Останавливаться и выяснять это было некогда.

Если только он добежит до храма, то он сможет в нем спрятаться. Если ему удастся спастись, то он спасет и ее. Она на него рассчитывает. Должно быть, он заблудился в темноте. Наверное, храм за следующим углом…

Но его не оказалось и там. Там вообще ничего не было. Самым ужасным оказалось то, что он выдал себя, выбежал на открытое место, в разрушенный театр. Он развернулся. Повсюду, куда ни кинь взгляд, были одни руины.

Куда подевался его Рим? Где все знакомые постройки? Что произошло с его городом? Ему надо поскорее покинуть это открытое место, где он представлял собой легкую добычу.

Юлий споткнулся, попытался сохранить равновесие, но не удержался на ногах и упал. Каменные осколки впились в его ободранные руки, вгрызлись в коленки, покрытые ссадинами. Сердце жреца бешено колотилось в груди, дыхание вырывалось резкими, болезненными порывами. Он услышал позади приближающиеся тяжелые шаги, хриплое учащенное дыхание.

Спасения не было.

Юлий медленно поднялся и обернулся. Его преследователь был не в тоге и не в тунике, а в каком-то странном одеянии, подобного которому служитель богов никогда не видел. Он держал в руке странный металлический предмет. Юлий почему-то сразу же угадал, что это оружие.

Он смотрел в черное дуло и вдруг ощутил сильную дрожь, испытал чувство освобождения, расставания. Джош вырвался из провала в прошлое и увидел перед собой того самого человека, который похитил камни памяти и ранил в гробнице профессора Рудольфо, вероятно, из этого же самого пистолета. Тот смотрел на него с самодовольной усмешкой.

ГЛАВА 28

Габриэлла взглянула на часы и удивилась. Было всего лишь двадцать минут двенадцатого. Прошло всего пятнадцать минут с тех пор, как она в последний раз звонила в больницу. Ей хотелось позвонить снова и узнать, нет ли каких-нибудь перемен, однако в прошлый раз сиделка заверила ее, что она обязательно ей перезвонит, если профессору станет хуже.

Габриэлла с ума сходила от беспокойства. Она расхаживала по комнате и размышляла о трагедиях последних двух дней — жизнь профессора Рудольфе висит на волоске, камни похищены, Тони Саччио убит. Молодой охранник работал на раскопках с самого их начала. Каждое утро он приветствовал Габриэллу широкой улыбкой и громким, радостным восклицанием. Несколько раз случалось, что она слишком уж увлекалась работой и пропускала обед. Тони, собиравшийся домой после смены, окликал ее и предлагал принести что-нибудь поесть. Он даже купил игрушку для Куинн. Это была кукла, изображающая ватиканского гвардейца в высокой шапке и желто-черных панталонах.

На глаза Габриэллы наворачивались слезы. Она с трудом сдерживала их, зная, что слезы ни черта не помогают. Женщина поняла это, когда умерла ее мать, а затем погиб муж. Эмоции нужно переносить, а не ублажать. Иногда Габриэлла вспоминала Куинн и прикусывала губу с такой силой, что боль отвлекала ее внимание от всепоглощающего страха за то, что она не в силах оградить свою малышку от всех бед.

Всю свою взрослую жизнь Габриэлла провела в окружении мертвецов. Она нисколько не боялась того, что ей самой предстоит когда-нибудь присоединиться к ним, однако не перенесла бы утрату еще одного близкого человека, особенно смерть своего драгоценного ребенка.

Габриэлла знала, что трагедии происходят сплошь и рядом. Кажется, несчастные случаи только и выжидают подходящего момента. Пьяный лихач, несущийся по улице. Смертоносный вирус, подхваченный в школе от другого ребенка. Внутренняя бомба с часовым механизмом, передающаяся от родителя к ребенку через ДНК.

Нет, нет, нет! Она не станет жертвой этих извращенных, мазохистских рассуждений. Если беде суждено прийти, то Габриэлла своими тревогами все равно ее не остановит. Надо уйти отсюда, немного прогуляться, заглянуть в кафе, выпить бокал вина. Можно делать все, что угодно, лишь бы не сидеть в ожидании, не думать о худшем.

Габриэлла причесалась, взяла сумочку и направилась к двери, но тут зазвонил ее сотовый телефон.

Миссис Рудольфо сквозь рыдания кое-как проговорила, что профессору стало хуже. Лихорадка усилилась, у него начался бред. Лекарства не справляются с заражением.

— Не сможете ли вы приехать в больницу?

— Да, — ответила Габриэлла. — Разумеется, я уже выезжаю.

Мужчина, устроившийся в сером седане, проследил за тем, как профессор Чейз выбежала из дома, поспешила к своей машине и села за руль. Он завел двигатель и через двадцать секунд после того, как она отъехала от дома, тронулся следом, держась на достаточном удалении, чтобы не бросаться в глаза.

В это время еще один человек сидел в черном внедорожнике, припаркованном в самом конце квартала. Он тоже видел, как Габриэлла уехала, но он не последовал за ней, а всего лишь набрал номер на своем сотовом телефоне и дождался ответа.

На противоположной стороне улицы, в том самом жилом доме, из которого только что выбежала Габриэлла, в гостиной своей квартиры, расположенной на первом этаже, сидела домовладелица. Она вязала свитер для внука и смотрела по телевизору старый фильм Феллини.

Камилла Вольпе устроилась рядом с телефоном, поэтому сняла трубку после первого же звонка. Женщина слушала то, что ей говорили, кивала и соглашалась. Потом она начала было что-то говорить, но услышала, что связь оборвалась. Синьора Вольпе достала из зеленой стеклянной вазы, стоявшей на столике у входной двери, связку ключей и вышла из квартиры.

Когда женщина стала подниматься по лестнице, ее колени выразили протест и заныли. Артрит с каждым годом донимал ее все сильнее и сильнее. Синьора Вольпе устала ходить по врачам и ждать в приемных. При этом она хорошо знала, что нет никаких волшебных средств, исцеляющих от старости, и помнила руки своей бабушки, дожившей до девяноста с лишним лет. Они были узловатыми, покрытыми толстыми веревками вен, проступающих сквозь высохшую кожу.

Домовладелица подошла к квартире «2-Б» и отперла дверь так спокойно, словно имела на это полное право. Но ведь это действительно так, не правда ли? Если человек, снимающий квартиру в ее доме, занимается чем-то противозаконным, то ее долг — помочь полиции его поймать. Разве не так?

В газетах постоянно появлялись рассказы о том, как археологи буквально насиловали Рим. Они отыскивали древние произведения искусства и тайком вывозили их из ее страны. Если эта американка занималась тем же самым, то синьора Вольпе просто обязана была оказать содействие полиции.

Следователь по телефону сказал ей, что доказательства преступной деятельности этой иноземки содержатся в черных тетрадях, исписанных рукой Габриэллы. Важны и фотографии, сделанные на месте раскопок. Именно это домовладелице предстояло найти и передать в руки полиции.

Синьора Вольпе принялась методично разбирать груды бумаг, наваленные на письменном столе. Она чувствовала, как гулко стучит ее сердце. Сейчас она напоминала сама себе героев тех фильмов, которые любил смотреть ее муж, когда был жив. Этой даме исполнилось шестьдесят два года. Она еще ни разу не переступала порог полицейского участка и вот сейчас помогала следователю, играла в частного детектива. К ее страху примешивалась определенная доля возбуждения, точнее сказать, восторга. В конце концов, патриотка помогала предотвратить хищение национального достояния.

Под стопкой журналов и газет синьора Вольпе нашла тетрадь. Та действительно оказалась черной. Домовладелица взяла тетрадь. Какая удача, что она отыскала ее так быстро! Под тетрадью лежала пачка фотографий. Синьора Вольпе взглянула на ту, что была сверху, и увидела маленькое, тесное помещение, похожее на пещеру. Оно было древним и пыльным, но на его стенах просто сияли очень красивые цветы. У нее мелькнула мысль о том, можно ли вообще похитить фреску.

Синьора Вольпе достала из кармана халата полиэтиленовый пакет, встряхнула его и осторожно уложила внутрь фотографии и тетрадь. Следователь Метцо велел ей осмотреть также книжные полки и спальню. Женщина торопливо довела дело до конца. Она провела в квартире уже довольно много времени.

А вдруг американка неожиданно вернется домой? Надо будет сочинить какое-нибудь оправдание. Пожаловались соседи. Пусть так, но только не на шум. Может быть, на запах газа? Да, так будет лучше всего.

Но иноземка не застигнет ее врасплох. Следователь Метцо обещал посигналить клаксоном, если он увидит, что квартирантка возвращается домой. Три быстрых коротких гудка будут сигналом об опасности. Но пока что все было тихо.

В спальне ничего не было. Домохозяйка решила, что поиски окончены. В гостиной она нашла все то, что нужно полиции. Десяток фотографий и тетрадь.

Теперь ей предстояло сделать следующий шаг.

— А почему мне просто нельзя будет спуститься вниз и отдать вам все, что я найду? — возразила синьора Вольпе, когда следователь Метцо объяснил ей, что именно она должна будет сделать.

— Синьора Вольпе, это должно выглядеть как квартирная кража. — Метцо начинал терять терпение. — Пожалуйста!

Женщина все понимала. Они с мужем — Иисусе, упокой его душу! — немало потрудились, восстанавливая здание. Ей было больно и жутко не хотелось этого делать. Но следователь не зря сказал, что она должна защитить национальное достояние, может быть, даже сокровище, обладающее немалой ценностью для Святого престола. Гордыня — грех. Надо будет в воскресенье на исповеди признаться в том, что она не сразу смогла решиться на подобную мелочь.

Синьора Вольпе сняла туфлю и крепко зажала ее в руке.

Нет, она не сможет это сделать.

Сможет! Таков ее долг!

Синьора Вольпе набрала в легкие воздух, задержала дыхание и со всей силы ударила каблуком туфли по стеклу окна, выходящего в переулок. Стекло раскололось и через несколько мгновений упало на мостовую, издав звук, похожий на колокольный звон. Это придало домовладелице сил. Она посчитала это знаком. Однако следующая часть дела была еще более сложной. Не так уж и трудно разбить стекло, заменить которое можно без труда. Гораздо труднее в моральном плане было бить, бить и бить по деревянной раме до тех пор, пока та не расщепилась. После чего женщине пришлось высунуться в окно и толкнуть ее снаружи. При этом она старалась не смотреть вниз, чтобы не видеть осколки, сверкающие в лунном свете.

Когда синьора Вольпе закончила свою работу, окно выглядело так, словно его выломал грабитель, забравшийся в квартиру. Следователь Метцо сказал ей, что так и надо было сделать.

Когда синьора Вольпе спросила, зачем это нужно, он шутливо поднес палец к губам и сказал, что не может раскрывать тайны полицейского расследования. После чего следователь выдал ей сумму, вдвое превышающую ту, которая понадобилась бы на замену стекла и деревянной рамы, и пообещал солидное вознаграждение, если она найдет то, что ему нужно.

Синьора Вольпе старалась не думать о том, что раме уже больше ста лет, поэтому она не сможет найти другую, в точности такую же. Она выбросила пакет из окна, как и было сказано, и решила, что сделала свое дело, помогла полиции. Что значит какая-то старая рама по сравнению с той прекрасной стеной, украшенной цветами, или какой-то иной драгоценной реликвией?

Синьора Вольпе покидала квартиру с осознанием того, что худшее осталось позади. Она сделала правое дело, принесла благородную жертву.

ГЛАВА 29

Джош услышал звук выстрела, увидел кровь, почувствовал привкус железа и дыма. Человек, в котором он узнал вора, повалился на него. Глаза этого типа были широко раскрыты от изумления, а рот разинут в беззвучном крике, обнажившем зубы. Труп упал прямо на Джоша, придавил его и облил кровью, которая промочила ему одежду и ударила в нос своим терпким запахом.

Райдер услышал шаги, поднял голову и увидел вдалеке спину человека, который только что выстрелил. Он уходил в темноту, исчезал в ночи.

Что произошло? Джош не мог ничего вспомнить.

Нет, он помнил все!

Он бежал в настоящем и оказался в своем собственном прошлом. По крайней мере, так ему казалось.

Джош посмотрел на труп того человека, который хотел его смерти, но теперь сам лежал мертвым. Затем он поднял взгляд на небо, на луну.

Тысячу шестьсот лет назад та же самая луна, возможно, висела так же низко, освещала те же самые мраморные строения, придавала им тот же самый блеск. Но тогда они еще гордо высились, а не лежали в развалинах. Звезды светят миллионы лет. Меняются только люди, бренные гости этого мира, и то, что они создают.

Джош поднялся на ноги и пошел прочь от убитого, прочь от крови. Он весь дрожал. Ему необходимо было вернуться в гостиницу, чтобы позвонить в полицию и сообщить, где находится труп, но сначала отыскать выход из этих развалин, протянувшихся в бесконечность. Руины служили напоминанием о людях, которые жили и умерли. Они не оставили после себя ничего, кроме этих груд камней, но их воспоминания жили в нем и в других беднягах, давших приют этим непрошеным гостям, похожим на червей-паразитов.

Джош долго наугад бродил по этому пустынному, выпотрошенному миру. Он был перепачкан вонючей кровью, трясся, с трудом держался на ногах и очень не скоро нашел край этой древней пустоши.

Райдер не понимал, почему он до сих пор жив. Неужели заказчик ограбления решил, что исполнитель теперь стал для него помехой? Может, вор угрожал своему хозяину, пытался его шантажировать, выдвигал какие-то новые требования? Или же Джошу известно нечто важное, необходимое для раскрытия тайны, которая окружает камни? Если они действительно являются древним инструментом воздействия на память, то не он ли тот человек, который способен раскрыть их тайну на основе информации, погребенной в глубинах его памяти? Не поэтому ли его оставили в живых?

Если бы камни так и не были найдены, то они оставались бы последней надеждой, обещанием, притом очень хрупким, сулившим показать путь к чарующим открытиям. Райдер считал, что если ему удастся собрать в единое целое историю Юлия и Перси, а также других призраков, которые являлись ему в мимолетных видениях, то он сможет провести необходимые исследования и доказать, что он действительно прожил эти жизни.

Джошу казалось, что среди звезд, сияющих на ночном небе, он видит те самые изумруды, сапфиры и одинокий рубин, которые он заметил на фотографии. Они сверкали, подмигивали, издевались над ним, манили отправиться в путешествие, цель которого теперь казалась ему даже куда более далекой, чем все эти пульсары и квазары.

«Нет, я веду себя наивно. Речь идет о самых обыкновенных драгоценных камнях. Люди лишь приписывают им чудодейственные свойства. Это легенда, а не реальный способ перемещаться во времени. Камни никак не смогут связать меня с предыдущими воплощениями, если действительно существует такая штука, как предыдущие воплощения.

Все это абсурдно и противоречит логике. Не надо верить в волшебные сказки. Иного объяснения не может быть.

Но тогда почему это происходит снова?»

А это было так. Джош уже чувствовал, что сейчас он опять окажется где-то далеко.

Он был не в силах остановить нахлынувшие воспоминания, даже если бы захотел этого. У него было слишком много вопросов и слишком мало ответов.

ГЛАВА 30

Юлий и Сабина. Рим. 391 год н. э.

Его разбудил едкий запах гари. Вдалеке поднимался к звездам извивающийся столб черно-серого дыма, озаренный светом луны. Он встал и пошел в ту сторону, затем побежал, но слишком поздно оказался на месте пожарища. Все было кончено. Христиане полностью разрушили еще один храм. Юлий почувствовал отвратительное зловоние, развернулся и пошел прочь. Жрец заставлял себя поторопиться, несмотря на внезапную усталость, захлестнувшую его, когда он стоял и взирал на обугленные и почерневшие развалины. Его мир превращался в пепел.

Ему нужно было сделать одно важное дело. Он чувствовал, что теперь все равно опоздает, даже если будет торопиться, и надеялся, что Лука не станет особо беспокоиться по поводу его задержки.

Юлий прошел через район древних развалин и повернул налево. С каждым шагом обрушившихся стен становилось все меньше. На смену им приходили новые мраморные здания. Наконец запыхавшийся жрец добрался до небольшой рощи кипарисов, оливковых деревьев и дубов.

Юлий вошел в прохладу тенистых зеленых зарослей и вдохнул полной грудью запах леса. Даже здесь, на таком большом удалении от места пожара, чувствовался резкий привкус гари. Еще минут пять Юлий пробирался сквозь густую чащу и в конце концов вышел на противоположную опушку рощи, к ухоженному кладбищу, где увидел своего наставника, верховного понтифика Луку.

Они обменялись приветствиями, поговорили о пожаре, затем не спеша направились по центральной аллее кладбища, мимо величественных сооружений, установленных на могилах самых именитых граждан Рима.

Они уже много лет каждую ночь прогуливались среди мертвых. Поздно вечером, когда все ложились спать, Лука и Юлий встречались у входа на Марсово поле со стороны Тибра и отправлялись гулять по кладбищу. Здесь, где уже ничего никогда не изменится, они находили какое-то утешение. Эти души покинули мир давным-давно. Кругом стояли лишь холодные каменные монументы, напоминающие живущим о том, кем были эти люди и что они свершили в жизни.

Юлию и Луке было гораздо проще находиться в прошлом, чем пытаться представить себе будущее. Однако им приходилось заниматься именно этим. В этом состоял их долг, высочайшее предначертание.

Они подошли к мавзолею, в котором был погребен император Август, как всегда, остановились и помолчали, отдавая дань этому великому государственному деятелю.

Сооружение было выполнено в виде концентрических кругов, облицованных белым мрамором. Между каждыми двумя кругами росли аккуратно подстриженные кипарисы. Вход стерегли два обелиска в египетском стиле. Посреди мавзолея находилась круглая усыпальница. В ней стояла колонна, увенчанная бронзовой статуей императора, память о могуществе которого сохранилась в веках. В мавзолее сохранялись и другие погребальные урны, содержащие прах родственников и друзей Августа.

От этого места лучами расходились аллеи, обсаженные деревьями, которые вели к саду и остальным частям кладбища. Юлий и Лука каждый вечер выбирали какой-нибудь новый маршрут для прогулки. К этому времени они уже успели изучить все кладбище и все же всякий раз находили что-то новое.

— Пришли новости из Милана, — сказал Лука, перекрывая шум реки.

Юлий кивнул. Сообщения из Милана неизменно оказывались плохими. Он приготовился услышать неприятные новости, сделал глубокий вдох, силясь заставить себя найти хоть какое-то удовольствие в чистом аромате вечнозеленых кустарников, росших вокруг.

— Ночной воздух благоприятно воздействует на мой кашель. Ты не имеешь ничего против того, чтобы еще немного прогуляться? — предложил Лука.

Это была условная фраза, которой пожилой понтифик показывал, что беспокоится насчет шпионов и соглядатаев и предлагает молчать до тех пор, пока они не дойдут до храма, одиноко стоящего на пустыре. Там никто не сможет незаметно приблизиться к ним и подслушать их разговор.

Здесь росло слишком много деревьев. Ветви, покрытые густой листвой, в темноте предоставляли великолепное укрытие. Люди императора могли запросто затаиться тут, выведать замыслы двух жрецов и разрушить их. Рисковать было нельзя.

Стороннему наблюдателю показалось бы, что двое жрецов просто наслаждались вечерней прогулкой, как это бывало каждый день. Вот уже много лет они гуляли здесь ночами, обсуждали религию и политику, старались решить мировые проблемы. Сейчас, когда мир терял всякое подобие порядка, такие разговоры приносили им особое утешение.

Где-то вдалеке послышался пронзительный вопль, за которым последовали громкие торжествующие крики. Жрецы всмотрелись в черное ночное небо. Сначала они ничего не заметили, затем ввысь взметнулось пламя, окрашивая горизонт оранжевым заревом.

Этим летом пожары в Риме случались особенно часто. Всего за полгода сгорело больше зданий, чем за шесть предыдущих лет. Виной тому не только поджоги. Все это являлось следствием перемен. Люди были напуганы, поэтому мужчины каждый вечер выпивали слишком много вина, а женщины не так внимательно следили за огнем, горевшим в домашнем очаге.

Беды случались постоянно, но только не в обители весталок и не в храме. Сабина развернула кипучую деятельность. Она приказала срубить всю растительность вокруг здания, организовать ночное дежурство и заготовить ведра с водой, чтобы можно было бороться с огнем в любой час дня и ночи.

Юлий смотрел на огненные отблески, озарившие небо, и вспоминал ту ночь. Пять лет назад ему показалось, что Сабина погибла в пожаре. Он даже поежился, хотя ночь была теплой.

За эти годы Сабина добилась отмены нескольких архаичных законов и усовершенствовала некоторые ритуалы. Она старалась добиться того, чтобы на весталок не смотрели как на существа не от мира сего, чтобы им было проще влиться в меняющееся общество.

Верховная жрица сделала много, но этого было недостаточно. Один закон, оставшийся незыблемым, грозил в самое ближайшее время принести погибель ей, да и ему тоже.

Юлий во всем винил себя. Ему нужно было быть тверже. Жрец не должен был поддаваться искушению, но оказался слишком самоуверенным, слишком часто бросал вызов судьбе и в конце концов проиграл. Это был суровый урок его высокомерию, но только он усвоил его слишком поздно.

Почему человека всегда тянет именно к тому, чем он не может обладать?

Рим — не провинциальный город. Жрецам, как и всем остальным мужчинам, здесь доступны любые плотские удовольствия. Они вольны посещать дома терпимости и предаваться сексуальным оргиям. Юлий мог бы ублажиться телом любой встречной женщины, даже самой знатной, умащенной благовониями, или развлечься с приглянувшимся ему мужчиной.

Но та женщина, которую он отчаянно желал, оказалась единственной, не доступной ему. Как у него хватило дерзости пойти на такой риск, когда наказанием за эту связь была смерть?

Юлий знал ответ. Для него страшнее смерти было бы продолжать жить без нее, ступать по одной и той же земле и никогда не прикасаться друг к другу, не шептать о том, что дорого для обоих, не погружаться в то восторженное блаженство, которое дарили им их тела.

Долгая, молчаливая часть прогулки завершилась. Юлий и Лука дошли до дальнего конца кладбища. Там, посреди небольшого пустыря, заросшего травой, возвышался одинокий храм. Скругленный купол опирался на дюжину колонн, утолщенных кверху. Его окружал сад, в котором росли только приземистые растения. Поблизости не было ни одного высокого дерева.

Тем не менее жрецы решили обезопасить себя и обошли вокруг храма.

— По-моему, никто за нами не следил, — заметил Юлий.

— Нам нужно кое-что обсудить, — сказал Лука, когда они устроились под черепичным куполом храма. — И как можно скорее. Ходят слухи, что император собирается выдвинуть новое требование.

— Еще более жесткое?

Лука кивнул.

— К нему приезжал епископ из Милана. Они продумали следующий этап так называемого очищения. Все наши обряды будут полностью запрещены, включая частные, хотя мы понимаем, что обеспечить это просто невозможно. Император издаст декрет, запрещающий совершать жертвоприношения где бы то ни было, в том числе и в частных домах. Нам запретят зажигать поминальные свечи, жечь благовония, лить на жертвенники вино, вешать венки нашим гениям и домашним богам — ларам и пенатам. Все это будет считаться тягчайшим преступлением. Предсказание будущего по внутренностям, даже завязывание ленточки на дереве и украшение изваяния будет считаться преступлением, наказанием за которое, как мне сказали, станет конфискация имущества, а то и кое-что похуже. Этот декрет откроет дорогу к нашему уничтожению во имя их бога.

— Сколько времени осталось до того, как все это будет прописано в законе?

— Кто знает?.. Месяц? Два? Боюсь, меньше чем через год в империи не останется ни одного храма и ни одного жреца.

Несколько минут оба молчали. Юлий был просто оглушен масштабами перемен, а Лука жутко устал, пока рассказывал о них.

— Сдаваться нельзя, — наконец решительно заявил Юлий. — Мы должны сражаться.

— Нас превосходят в силе в тысячи раз.

— Ты собираешься опустить руки?

— Я говорю с тобой, пытаюсь понять, как нам быть, и не верю в то, что у нас будет хоть какой-то шанс устоять в открытой схватке.

— Значит, надо как-то перехитрить врага? — спросил Юлий.

— Я не вижу способа…

— В наших силах уберечь реликвии от грабителей, сохранить их. Когда все это закончится и мы снова придем к власти, можно будет возвратить святыни на их законные места.

— А ты оптимист. Лично я совсем не уверен в том, что все это когда-нибудь закончится.

— Этот император не вечен. Возможно, его преемник щелкнет пальцами и снова сделает нашу религию правящей, точно так же, как Феодосии сделал законом свою. Тут дело не в высоких идеалах. Это политика, а она штука капризная.

Понтифик кивнул, соглашаясь с молодым жрецом. Это движение головы напомнило Юлию его отца.

— Разумеется, ты прав. Подобная вероятность существует всегда. Но если правитель настолько хитер, что сочетает политику и религию так, как это делает наш император, то он изменяет не только законы, но и рассудок людей. Феодосии играет на страхе римлян перед неведомым. В каждой своей речи он напоминает им о том, что они окажутся в раю, если будут почитать его и новую религию. Все прочие будут обречены на мучения в преисподней. В его рассказах она становится все более и более страшной. Ему удалось запугать всех. Граждане боятся не только того, что произойдет с ними при жизни, но и того, что будет с ними и с теми, кто им дорог, после смерти. Люди бояться ослушаться императора. Феодосии сочетает новую религию со светскими законами. Это позволило ему десятикратно упрочить свою власть.

Жрецы ощутили дуновение теплого ветерка. Юлий пожалел о том, что нельзя использовать этот ветер, чтобы прогнать перемены, угрожающие их образу жизни. Он обвел взглядом знакомый пейзаж, гадая, милостиво ли обойдется будущее с этим местом успокоения или же кладбище ждет та же судьба, что постигла разрушенные и оскверненные храмы.

Ветер утих, и Юлий заметил какое-то движение вдалеке, среди кипарисов.

Он тронув понтифика за руку и кивнул в ту сторону.

Через несколько секунд ветви снова зашевелились сперва на одном, а потом и на другом дереве.

Юлий и Лука оценивали ситуацию.

Сколько здесь соглядатаев, ждущих, когда они покинут защиту святилища? Какова их задача? Готовы ли они напасть на жрецов или же это лишь попытка выведать их замыслы?

— Рискнем? — предложил Лука и указал на люк подземного хода, неразличимый среди сложного узора плиток пола, если не знать, где его искать.

— Если враги уже знают о том, что мы здесь, а затем выяснится, что мы куда-то исчезли, то они обнаружат наши подземные ходы. На такой риск мы пойти не можем. Эти подземные ходы понадобятся нам, чтобы покинуть Рим, если дело дойдет до самого худшего.

— Ты прав. Будем ждать до самого утра. Тогда сюда придет достаточно народу, и мы будем в безопасности. Наш город еще не дошел до такого состояния, чтобы среди бела дня можно было расправиться с двумя верховными жрецами. По крайней мере, я на это надеюсь.

Остаток ночи тянулся невыносимо медленно. Враги больше никак не проявляли себя, но двое жрецов решили соблюдать осторожность. Они до рассвета не покидали храм и шепотом обсуждали свои замыслы.

По мере того как вырисовывались четкие контуры плана, им становилось очевидно, что если действовать осмотрительно и быстро, то появится возможность спасти все самое ценное и перенести свою религию в другие земли. Может быть, когда-нибудь она возродится и в Риме.

Все священные реликвии следовало распределить среди жрецов и весталок в соответствии с их рангом, чтобы те в назначенный срок незаметно вывезли их из Рима. Они должны передвигаться скрытно, по одному или в крайнем случае по двое, встретиться в условленном месте, вдали от города, а потом уже всем вместе искать безопасное пристанище.

— Кому мы доверим Палладу? — спросил Юлий. — Это должен быть мужчина.

Изваяние Афины высотой превосходило три фута. В правой руке богиня сжимала поднятое копье, а в левой держала веретено и прялку. Ни одна весталка не смогла бы нести такую тяжелую ношу. Эта деревянная скульптура поражала всех, кто ее видел. Она была раскрашена ляпис-лазурью и малахитом, истолченными в порошок. Одежду богини покрывал тонкий слой позолоты. Скульптору каким-то образом удалось придать неподвижному лику выражение сострадания и силы.

Все это, а также история статуи делали ее бесценным сокровищем. Молва гласила, что замечательная скульптура была вывезена Энеем из горящей Трои. Богиня считалась защитницей Рима. С ней беглецам будет сопутствовать удача. Без ее благословения суеверные усомнятся в успехе предприятия.

— Полагаю, ее должен взять Драконт, — сказал Лука.

— Мой брат будет рад оказанной ему чести.

Затем понтифик распределил еще два деревянных изваяния, хранящихся в храме, а также еду для ублажения домашних божеств пенатов — пепел неродившихся телят, смешанный с кровью лошадей, выигравших гонки.

Через полчаса жрецы добрались до конца списка. Осталась только одна реликвия, которую, конечно же, должен был охранять сам Лука.

Но почему наставник не поручил ничего Юлию? Молодой жрец не мог скрыть расстройство. Почему Лука оскорбил его недоверием?

Юлий мог придумать только одно объяснение этому.

Каким-то образом понтифик прознал про Сабину и понял, что Юлий вряд ли надолго переживет свою возлюбленную, если откроется, что он является отцом ребенка. Закон требовал, чтобы мужчина, лишивший весталку девственности, тоже был наказан смертью. Однако в настоящий момент смерть казалась жрецу чем-то неопределенно далеким, а вот то, что ему не доверили одну из священных реликвий, явилось настоящим унижением.

Юлий устремил взор в сторону горизонта, чуть тронутого едва заметной золотистой пылью рассвета. Он понимал, что ведет себя как ребенок, позволяя своим личным чувствам вмешиваться в такие важные проблемы, от которых зависит вся их жизнь. Приверженцы древней религии оказались перед лицом кризиса, подобного которому никто не мог и предположить, а он завидовал родному брату и собратьям-жрецам, потому что на них возложили больше ответственности, чем на него!

— Скоро для нас начнется еще один трудный день. — Лука взглянул на светлеющее небо. — Осталась еще одна реликвия.

В подвале пенуса, то есть внутреннего хранилища обители весталок, самого оберегаемого помещения во всем здании, была спрятана резная шкатулка с камнями памяти. Точное ее местонахождение являлось тайной, которая передавалась от одного поколения старейшин, верховных жрецов и жриц к следующему. По прошествии многих столетий многие уже считали, что эти камни — не более чем легенда.

— Ты веришь в то, что они настоящие?

— Я верю в то, что они находятся там, но не знаю, какова сила, заключенная в них. Вот уже много сотен лет их никто не видел.

— Но ты знаешь, где они?

Лука улыбнулся.

— Я, как и верховная жрица, знаю, где они должны быть.

После каждого пожара, которых было немало, действующий понтифик должен был проследить за тем, чтобы обитель весталок восстанавливалась строго на месте сгоревшей. При этом пенус оказывался в той же самой точке. Это делалось ради того, чтобы погребенную реликвию можно было обнаружить, если возникнет такая необходимость.

Несколько месяцев назад Сабина предложила Юлию похитить эти камни и бежать. Верховная жрица знала, где они были спрятаны. Сейчас Юлий отчетливо вспомнил тот день. Тогда он покинул город рано утром, был объят ужасом и уверен в том, что ничего не может быть страшнее опасности, нависшей над ними. Жрец вспомнил сладостную страсть в тени деревьев священной рощи, купание в заводи, признание Сабины в том, что у нее в чреве зреет его ребенок, означающий смертный приговор.

— Разумеется, камни возьмешь ты, — сказал Юлий.

Лука покачал головой.

— Если какой-то соглядатай проведает о наших замыслах, то он решит, что самую ценную реликвию я возьму с собой. Я хочу, чтобы так все и думали, вот почему исчезну первым. Наступит всеобщее смятение. Пойдут слухи, что я забрал с собой камни. Затем будут спасаться бегством весталки и старшие жрецы, все, но не ты. Они заберут с собой подозрения и догадки. К этому времени наша сокровищница будет пуста. Люди императора будут считать, что все ценное уже исчезло. Никому даже в голову не придет, что самое главное сокровище остается на месте. Тогда наступит твой черед.

Груз обиды мгновенно свалился с плеч Юлия. Лука словно пролил целебный бальзам на его рану. По спине Юлия побежали мурашки, голова пошла кругом при мысли о том, что за столько лет он станет первым, кто прикоснется к этим камням.

Согласно легенде, камни явились частью сокровищ, которые были обнаружены в усыпальнице фараона Рамсеса Третьего во времена печально знаменитого разорения гробниц, случившегося в эпоху Двадцатой династии. Затем они стали собственностью нубийского царя Пианхи, который пришел из Судана, покорил раздробленные египетские царства и основал Нубийскую династию. Камни похитил у царя египетский сановник, впавший в немилость. Затем они попали к Нуме Помпилию, второму царю Рима. Ему преподнес их тот самый вельможа, когда попросил предоставить ему убежище.

Нума Помпилий принял этот дар. Он прекрасно знал, что камни являются древним инструментом, помогающим вспомнить прошлые жизни, однако секрет того, как именно надо его использовать, к тому времени уже был давно утрачен. На всех камнях были начертаны какие-то таинственные символы, но при дворе царя не нашлось никого, кто смог бы их прочитать. Нума Помпилий предложил большую награду тому, кто разгадает надпись. Ученые и мудрецы приезжали со всего света, чтобы разобрать непонятные письмена. Неудача лишь укрепила решимость царя раскрыть загадку силы камней.

Да, Нума Помпилий хотел узнать секрет своего прошлого, чтобы его душа смогла обрести покой. Он также горел желанием использовать камни как инструмент, способный дать ему могущество и богатство, преподнести давно утерянные сокровища и раскрыть древние тайны.

Каждый год царь увеличивал обещанную награду. К моменту смерти Нумы она, по слухам, уже составляла четвертую часть всего его состояния. Однако никто так и не смог прочитать надписи на камнях и высвободить силу, скрытую в них.

Нума Помпилий, как и многие другие, считал, что после смерти он когда-нибудь вернется в другое тело, чтобы снова жить и править в Риме. Ему не удалось раскрыть секрет камней в нынешней жизни, но он позаботился о том, чтобы получить шанс в следующей. Незадолго до своей смерти царь объявил о том, что назначил двух женщин, Гезанию и Вверению, оберегать священный очаг и следить за тем, чтобы пламя в нем никогда не погасло. Он назвал этих жриц весталками в честь богини Весты, наделил их властью и почестями, постановил, что они будут хранить целомудрие.

Однако забота об очаге была лишь прикрытием истинной задачи, которую Нума поручил первым весталкам. После его смерти они должны были оберегать камни памяти. Царь также постановил карать смертью мужчину, лишившего весталку девственности. Он рассуждал, что если ему удастся заставить мужчин бояться весталок как огня, то этот страх закроет для них дорогу в святая святых обители. Следовательно, камни будут в безопасности.

Но одно дело заставить мужчин держаться подальше от женщин, и совсем другое — обеспечить, чтобы сами женщины не зарились на мужчин. Поэтому Нума Помпилий не только объявил девственность весталок священной и неприкосновенной. Он постановил, что наказанием за нарушение обета целомудрия будет медленная и мучительная смерть от удушья.

В качестве последней предохранительной меры, призванной обеспечить неприкосновенность драгоценного клада до его возрождения, Нума Помпилий распространил слухи о том, что на камни наложено проклятие. Каждый, кто хотя бы попробует их разыскать, будет поражен неспособностью забывать то, чему надлежит оставаться в забытьи. Вся жизнь этого человека превратится в сплошной кошмар.

По прошествии стольких лет проклятие по-прежнему висело над камнями. Римляне были очень суеверными. Ни один мужчина до сих пор не переступал порог обители весталок. Даже те девственницы, которые, как и Сабина, нарушили обет, делали это за пределами своего жилища.

Если камни вообще когда-либо существовали, то они по-прежнему оставались погребенными под обителью.

Как и Юлий, Лука перевел взор вдаль. На небе появлялись бледно-оранжевые и голубые блики рассвета.

— Как ты думаешь, когда нам тронуться в путь?

— Через семь или восемь недель. Дольше тянуть нельзя, если мы хотим покинуть Рим целыми и невредимыми.

Именно в это время Сабина должна была разрешиться от бремени. Уходить тогда будет опасно. Им надо уйти раньше или дождаться родов, а затем затаиться в городе еще на какое-то время.

Юлий видел, что скоро станет достаточно светло и им с Лукой можно будет покинуть храм, служивший защитой. Он понял, что ему нужно прямо сейчас открыть правду своему наставнику и другу. Пока что Сабине удавалось скрывать свою разрастающуюся тайну под свободным одеянием, которое она теперь носила постоянно. Однако делать это становилось все труднее. Если им придется спасаться бегством, то Сабина не сможет спрятаться в доме своей сестры, как было намечено.

«Мне будет нужна помощь Луки, поэтому больше нельзя оставлять его в неведении. Поймет ли он, защитит ли нас? Что делать, если он откажется? Но я должен прогнать страхи. Мне нужно поверить Луке, пойти на риск и открыться ему. Если я хочу спасти Сабину, то мне не обойтись без его помощи».

— Я не могу уйти, если для этого мне придется бросить Сабину.

Какое-то мгновение Лука молчал. Юлий ощутил волну нахлынувшего страха.

— Ты для меня все равно что сын. Я знал тебя еще ребенком. Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю про вас с Сабиной?

Юлий был оглушен.

— Но ты ведь ничего не говорил…

— А что я мог бы сказать? Разве ты послушал бы меня?

Юлий с трудом сдержал улыбку, однако не мог не сказать еще кое-что. Он был уверен в том, что Лука знает не все.

— Я не смогу уйти из города вместе с Сабиной, с ребенком на руках, и унести при себе камни.

Лука кивнул с видом осужденного, выслушавшего смертный приговор.

— Тревога за то, что такое может случиться, давно не давала мне уснуть. — Он помолчал, размышляя. — Все вокруг нас рушится. Наступило смятение. Может, нам удастся использовать беременность Сабины. Возможно, это как раз то, что поможет нам притвориться, будто мы подчиняемся новым законам, в то время как на самом деле мы не оставляем от них камня на камне.

Впервые за много месяцев Юлий ощутил шевельнувшуюся надежду.

Через полчаса двое жрецов спустились по ступеням храма. Они без всяких происшествий дошли до середины кладбища и большой бронзовой статуи Августа. Его сверкающие плечи казались такими могучими, что на них можно было бы положить весь земной шар.

Лука указал на него и сказал:

— Перед тем как он пришел к власти, гражданские войны бушевали на протяжении ста лет. Может, ты был прав, говоря о том, что старые порядки вскоре будут восстановлены.

Все прекрасно помнили заслуги первого императора Рима. До сих пор люди вкушали плоды его деятельности. Денежная система, дороги, соединившие города, почтовая служба, мосты, акведуки, многие здания, возведенные во времена правления Августа, — все это существовало и по сей день. Вергилий, Гораций, Овидий и Ливии, книги которых читались и сейчас, жили и творили при первом цезаре.

— При его правлении нам не нужно было бы бежать и прятаться, — вздохнул Юлий.

— Если мы сейчас возьмем все в свои руки, то переживем эту тяжкую годину.

— А когда…

Удар первого камня, брошенного с близкого расстояния, заставил Юлия потерять равновесие. Второй свалил его с ног.

— Юлий? Юлий? Ты меня слышишь?

Ему потребовалось приложить все силы, чтобы разобрать слова Луки.

— Юлий?

Молодой жрец с трудом открыл глаза и тотчас же ощутил обжигающую боль над правой бровью.

— Ты ранен. У тебя течет кровь.

Лука склонился над ним и с тревогой всмотрелся в его лицо. В глазах Юлия все то расплывалось, то появлялось вновь. Он зажмурился. Кровь стучала у него в висках.

— Юлий?

На этот раз жрец открыл глаза и больше уже не закрывал их.

— Что произошло?

— Должно быть, они всю ночь ждали нас, сидя в этих зарослях.

Юлий с трудом прогнал волну головокружения. Густые заросли кипарисов, в которых скрывались их враги, были идеальным местом для засады. Два или три человека запросто могли укрыться за сплошным зеленым покровом. Если не знать, что в зарослях кто-то есть, то тебе даже в голову не придет именно там искать врага.

В детстве отец часто рисовал сложные узоры и предлагал сыну отыскать среди них птицу, осла или амфору. Мальчик всматривался в рисунки, изучал их и в конце концов находил то, что скрывалось в пустоте.

Отец говорил, что прятать что-либо надо у всех на виду.

Именно так поступили те люди, которые бросали камни.

Именно так Юлий и Лука намеревались спасти Сабину. Они решили использовать пустоту.

ГЛАВА 31

Рим, Италия. Среда, 23.55

Лео Венди, сидевший за рулем черного джипа, оставил под правым передним сиденьем полиэтиленовый пакет, который выбросила в окно синьора Вольпе, запер дверь, спрятал ключи в условленном месте и прошел два квартала на запад, где стоял его мотоцикл, уселся на него, повернул ключ зажигания и рванул с места. Ему даже в голову не пришло подождать и проследить, кто же подойдет к черному джипу и заберет пакет с бумагами, который пожилая домовладелица выбросила из окна квартиры Габриэллы Чейз. Было уже поздно, Лео устал и проголодался. Он был профессионалом. Если кому-то понадобилось, чтобы бумаги были оставлены в пакете под сиденьем машины, стоящей в жилом квартале, то так и будет сделано.

Через четверть часа, когда Лео уплетал спагетти и запивал еду недорогим, но приличным красным вином, некий Марко Бьянчи подошел к черному внедорожнику, незаметно достал ключи, сел в машину и тронулся с места. Он проехал кварталов десять и только потом заглянул под соседнее сиденье и достал пакет. Тот вроде бы оказался полным, и это было очень хорошо. Марко старался не разочаровывать своих клиентов, а в этом деле уже случился один серьезный прокол.

После первой утренней мессы Марко должен был встретиться со священником перед собором Святого Петра. До тех пор он не должен был выходить из машины и не имел ничего против.

Рисковать ни в коем случае нельзя! Вдруг с добычей что-нибудь случится?

Священник обещал с лихвой заплатить ему за неудобства.

— Вы заслуживаете щедрой награды. Эти преступления направлены против нашего Господа, — говорил он. — Со стороны разбитое стекло и груда бумаг выглядят мелочью, однако это не так. Речь идет о святотатстве, перечащем воле Господа. Под угрозой наше вознесение на небеса.

Марко почтительно склонил голову, отец Даэрти благословил его. Затем Бьянчи взял у американского священника деньги и занялся делом.

ГЛАВА 32

Тайна мира состоит в том, что все живет и не умирает, а лишь ненадолго скрывается из вида, а впоследствии снова возвращается. Мертвых нет; люди притворяются мертвыми, терпят собственные похороны, взирая на них со стороны, живые и здоровые, в каком-нибудь неожиданном новом облачении.

Ральф Уолдо Эмерсон

Рим, Италия. Четверг, 07.20

Джош услышал звонок телефона, проснулся, но отвечать не стал. Древний Рим и разговор с Лукой были для него куда более реальными, чем кровать, в которой он спал, и головная боль. Голова болела вовсе не у него, а у Юлия. Райдер находился здесь, в реальности.

Он перевернулся на другой бок и попытался вернуться туда, где только что находился. Юлию и Луке нужно было принять еще много важных неотложных решений, которые позволили бы им избежать нависшей опасности. Джош тщетно старался оживить в сознании ту картину, которая была такой отчетливой всего несколько минут назад. Оранжево-розовое небо, статуя Августа, высокие кипарисы и проблема, которую необходимо решить.

«Как спасти Сабину? Существует ли какой-нибудь способ вернуться назад, или же я потерял мысленный контакт с мембраной, которая привязывала меня к этим призрачным видениям?»

Джош потер глаза, и от этого движения у него заболели руки. За предыдущий день ссадины, полученные тогда, когда он копал проход, успели затянуться, но сейчас многие из них открылись заново. Из бурых полосок сочилась свежая кровь.

На Джоша нахлынули воспоминания о недавнем прошлом, события последних нескольких часов. Сперва какой-то тип охотился на него, а затем сам стал жертвой.

Райдер смахнул волосы со лба, стараясь не задеть рваную рану длиной в два дюйма. Однако никакой раны не было. Она оказалась составной частью провала в прошлое.

Джош почувствовал, что сходит с ума.

«Не может быть никакой речи о том, что я встретил себя самого, такого, каким я был в прошлой жизни. Мое воображение вырвалось на свободу. Причиной этого стала травма, полученная в результате террористического акта и усугубленная новым актом насилия. Разумеется, ничего иного и быть не может. Чем скорее я уберусь из Рима, подальше от бесконечных воспоминаний о чужом прошлом, тем лучше.

Нет? Оставайся, реши этот вопрос. Спаси ее».

Джош чувствовал себя так, словно какая-то сила пропихивала его через малюсенькое отверстие в стене. Почему он прикован к другому времени, месту и к людям, которых уже давным-давно нет в живых? Джош не мог описать мучительную агонию насильственного возврата в настоящее. Его душа, вся до последней унции, требовала остаться в прошлом и спасти любимую женщину. Если Юлий не придет за Сабиной, то она подумает, что он ее бросил и вообще никогда не любил.

«Никакой Сабины нет! Ты одинокий человек, у которого разыгралось воображение».

Тело этого человека ныло так, словно его хорошенько избили. Мысли принадлежали Юлию, а вот тело — Джошу. Кожа так высохла, что казалась наждачной бумагой. Глаза горели, волосы были грязные, мышцы ног ныли так, будто он пробежал марафон, в ноздрях прочно засел запах гари.

Безумие пугало его. У Джоша больше не было ни малейшего желания анализировать и детально разбирать то, что с ним происходило. Он хотел только того, чтобы все это закончилось. Хотел вернуться в то, что было до этого взрыва, с воспоминаниями, начинающимися с четырехлетнего возраста, когда отец подарил ему первый фотоаппарат и они отправились в Центральный парк, где он отснял свою самую первую пленку.

Единственный способ разорвать эти чары заключался в том, чтобы встать с кровати и отправиться в душ. Но даже холодная вода, хлещущая по его телу, не смогла прогнать ощущение того, что он проснулся лишь наполовину. Какая-то его часть осталась в потустороннем мире с Сабиной.

«Твою мать! Твою мать! Твою мать! Это же полное безумие! Нет никакой женщины по имени Сабина. Нет никакого прошлого. Есть только мой головной мозг, подточенный какой-то невидимой травмой. Она пока еще не проявила себя достаточно отчетливо, чтобы можно было поставить диагноз».

Разумеется, Джош прочитал сотни отчетов, составленных Малахаем и Берил. В них говорилось о детях, помнивших свои прошлые жизни так отчетливо, что сотрудникам фонда даже удалось обнаружить документальные подтверждения некоторых исторических событий, свидетелями которых они были. Однако все скептики в один голос утверждали, что если и есть какие-либо доказательства переселения душ, то логично предположить, что их скорее подтасовали, чем вспомнили.

Порой дело действительно было в этом, но подобное повторялось снова и снова, с тысячами детей. Неужели все это делалось умышленно? Но с какой целью?

Эти малыши страдали, вспоминая свои прошлые жизни. Это можно было видеть в их глазах, слышать в дрожащих голосах. Их родители не получали от этого никакой материальной выгоды. Никто из них не стал знаменитым. Фонд «Феникс» просто помогал детям унять мучительные воспоминания. Берил и Малахай обследовали три с лишним тысячи мальчиков и девочек, никто из которых даже не пытался «обналичить» свое прошлое.

Так почему же Джош не мог поверить, что с ним происходило то же самое? Почему он никак не хотел принять тот факт, что давным-давно в Риме произошла какая-то страшная трагедия, и вот сейчас, много столетий спустя, он благодаря какому-то метафизическому чуду вспоминал о том, чего не должен был помнить?

Вдруг женщину, чье тело, превратившееся в мумию, обнаружили профессор Рудольфо и Габриэлла, действительно звали Сабиной? Может, в Риме и на самом деле жил жрец по имени Юлий, по чьей вине эта Сабина умерла от удушья в тесном подземном склепе? Карма была, есть и будет. Неужели отголоски этого жуткого события распространились во времени и теперь требуют возмездия?

«Но даже если поверить во все это, то что, черт побери, я должен сделать?»

Джош усилил струю воды, сделал ее горячее.

«Как расквитаться за смерть, произошедшую в триста девяносто первом году нашей эры?

Надо отыскать то тело, в котором теперь обитает душа Сабины, и искупить свою вину.

Не эта ли мысль терзала меня с того самого момента, как я очнулся в больнице после взрыва?

Меня где-то ждет женщина, и я не буду самим собой до тех пор, пока не найду ее».

Джош был настолько одержим мыслями об этой женщине, что это разбило вдребезги его брак, уже и без того треснувший.

Женщина, в которой теперь жила душа Сабины, ждала, что на этот раз он ей поможет.

Вожделение не нуждается в объяснении. Нет никакой логики в том неутолимом голоде, который может обрушиться на человека в любое мгновение и сделать его практически беспомощным.

Райдер стоял в душе под струями воды, пытался хоть как-то разобраться в своей полностью перепутавшейся жизни и вдруг поймал себя на том, чего просто никак не мог ожидать. Его захлестнуло непреодолимое желание прикоснуться к телу Сабины.

Джош прислонился к холодной кафельной плитке и закрыл глаза. Он попытался совладать с собой, но тщетно. Его телу не было никакого дела до того, что диктовало сознание.

«Мне нужно найти Сабину, ощутить ее аромат, вкусить ее, погрузиться в нее. Я должен скрыться вместе с ней там, где страсть способна до последней крупицы рассеять панический страх перед самим своим существованием. Неважно, если это новое единение в конечном счете погубит нас. Главное в том, что мы соединимся, что наши тела снова сольются друг с другом, стирая всю боль жизни в несправедливом мире. Мы хотя бы на несколько минут сможем ощутить наивысшее наслаждение, которое поможет нам преодолеть мрак небытия».

Фотограф стоял в душевой кабинке, прижимаясь спиной к стене, и вдруг вспыхнул пламенем воображаемых объятий любви. Он разгорался все сильнее, раскалялся добела, искрился огнем. Ему казалось, что они с ней близки прямо сейчас, причем впервые.

Джош позволил себе произнести одно слово — ее имя. Он простонал его вслух, когда кровь разлилась по его жилам, когда ее локоны упали ему на лицо и грудь, а горячий влажный воздух наполнился жасминовым ароматом волос. Райдер обхватил бедра, обвившие его. Он все глубже вжимался в эту женщину и на какое-то мгновение поверил в то, что это ее мышцы увлекают его вперед, вперед и вперед.

Высвобождая страсть, Джош громко выкрикнул ее имя:

— Сабина!..

Это был последний звук печальной мелодии, исполненной на струнах арфы. Долгая, торжественная нота тянулась, тянулась и тянулась, а затем наконец затихла.

ГЛАВА 33

Когда Джош вышел из ванной, телефон звонил снова, и на этот раз он снял трубку.

Малахай извинился, спросил, не разбудил ли его, а затем предложил через полчаса позавтракать в ресторане гостиницы.

— Нам нужно кое-что обсудить, — сказал он.

Эти же слова в грезах Джоша произнес верховный понтифик.

«Кое-что обсудить».

— Джош? Вы меня слышите?

На столике стояла корзинка с булочками, совершенно свежими, только что из пекарни. Ее окружали крохотные блюдечки с джемами и желе, похожие на перстни с драгоценными камнями, и тарелки, наполненные сливочными пирожными.

Но Джош даже не притронулся к еде. Он рассказал Малахаю о событиях прошлой ночи, о том, как его преследовали, как вор был убит, как человек, стрелявший из пистолета, скрылся в ночи. Райдер упомянул и про неуловимые видения, пришедшие из Древнего Рима и дополнившие кошмарный сон, пережитый наяву.

Малахай сурово наморщил лоб и спросил у Джоша, как тот себя чувствует.

Хорошо.

Точно ли он не хочет показаться врачу?

Точно не хочет.

Сообщил ли он в полицию о случившемся?

Да, сообщил, как только вернулся в гостиницу.

Спал ли он сегодня ночью? Нет, почти не спал.

За всем этим последовал еще десяток уточняющих вопросов.

Джош ответил на все, упомянул про очередной провал в прошлое и про то, как Юлий помогал ему найти укрытие.

Потом у него тоже возник вопрос:

— Я хочу знать, как вы с Берил проверяете достоверность тех случаев перевоплощения, которые изучает ваш фонд.

— Зачем вам это понадобилось?

— Я не могу бесконечно гадать, существовали ли Юлий и Сабина на самом деле. Мне нужно выяснить это наверняка.

Малахай отложил булочку, которую намазывал маслом, и откинулся на спинку стула.

— Мы используем все доступные данные исторического характера. Если у нас их нет, то мы делаем все возможное, чтобы убедиться в том, что ребенок не подвергся внушению, что его родители не преследуют каких-то корыстных целей. Тут очень кстати приходится тот факт, что мы являемся профессиональными психологами.

— И все же как именно вы узнаете, что дети не восприняли эти истории вместе с материнским молоком? Может, они сами выдумали их под влиянием того, что увидели по телевизору? Дети понимают то, что слышат, задолго до того, как могут говорить сами. Может, их родители верили в переселение душ и обсуждали это в присутствии своих детей, когда те были еще совсем маленькими, даже грудными?

— Может быть. Мы не имеем дела с материальными объектами, которые поддаются точной оценке. Иногда нам приходится полагаться лишь на нашу подготовку и опыт.

Малахай взял чашку, отпил глоток кофе и поставил ее на место.

— Вы еще не удовлетворены, правда? У вас всегда больше вопросов, чем у меня ответов.

— Берил описала случай, когда мать была убеждена в том, что ее вторая дочь являлась перевоплощением первого ребенка, умершего в раннем возрасте.

— Помню.

— Может, мать просто обезумела от горя и вообразила, что в новорожденного малыша вселилась душа ее дочери?..

Малахай чуть заметно поджал губы, и от Джоша это не укрылось.

— В чем дело?

— Ничего-ничего. Продолжайте, — предложил психолог.

У Джоша мелькнула мысль о том, не связаны ли с этим делом какие-нибудь неприятные воспоминания Малахая, но он прогнал ее.

— А что, если мать рассказывала дочери о том, что у нее был другой ребенок? Та интуитивно почувствовала, что матери будет приятно, если она переймет привычки своей старшей сестры и заново переживет все рассказы о ней. Всегда существуют другие способы, благодаря которым дети могли узнать… благодаря которым я узнал о том, что теперь является мне в видениях.

— Разумеется, существуют и другие способы.

— Может, вы просто принимаете желаемое за действительное?

— Такое возможно, — подтвердил Малахай.

— Вы больше ничего не хотите мне сказать?

— Пока что не хочу. Если понадобится, то мы еще к этому вернемся. Каков ваш следующий вопрос?

— Большинство случаев, которыми занимается ваш фонд, связано с детьми из стран, где перевоплощение является неотъемлемой частью общепринятой системы верований. Чем это объясняется?

— Людям гораздо проще говорить, когда они знают, что над ними не станут смеяться. В Индии серьезно отнесутся к ребенку, который рассказывает о своей прошлой жизни. В Америке тому же самому ребенку скажут, что он все выдумал. В нашей стране большинство людей не может и не хочет признавать воспоминания о прошлой жизни. Они еще не отдают себе отчет в том, что это может быть правдой. — Малахай подался вперед. — Если обсуждать все эти возможности, то нам также нужно принять в расчет и ту, которая утверждает, что перевоплощение существует. Позвольте задать вам один вопрос. В Ветхом Завете говорится, что Моисей услышал голос, указавший ему, что нужно сделать. Если речь идет не об образном выражении — а многие уверены, что это именно так, — то Моисей был сумасшедшим или обладал некими сверхъестественными способностями. Приведу еще один пример. Христианство основано на том, что Иисус воскрес из мертвых. Миллионы людей верят в это, как — прошу прощения за игру слов, — как в Священное Писание. Но как быть с апостолами, которые были свидетелями этого? Неужели перед ними действительно предстал человек, который умер, или же это было какое-то мистическое явление и эти люди приняли желаемое за действительное? Может быть, это произошло на самом деле? Я могу продолжать и продолжать, Джош. Практически все религии основываются на явлениях, не поддающихся научному описанию. Неужели все верующие ошибаются?

— Нет, но, возможно, вера является панацеей.

— Разумеется, это тоже имеет место. Вы не первый, кто в данном вопросе прибегает к помощи «бритвы Оккама».[7] Имея дело с двумя теоретическими гипотезами, надо выбирать самую простую. Да, конечно, это тоже один из способов.

— Я просто хочу получить объективные доказательства.

— Я вас прекрасно понимаю. Вам нужны фотографии ауры. Вы хотите своими собственными глазами увидеть ангелов, танцующих на острие иглы.

— Не издевайтесь надо мной.

Малахай откинулся назад.

— Извините, если у вас создалось такое впечатление. Для меня это так же болезненно, как и для вас. Я полагал, что у вас уже достаточно опыта и вы невосприимчивы к подобным словесным уколам.

Прежде чем Джош успел ответить, к их столику подошел следователь Татти. Он никому не звонил, просто подошел, отодвинул стул, махнул рукой, подзывая официанта, и заказал чашку черного кофе без сахара.

— Чему мы обязаны счастьем видеть вас? — спросил Малахай таким тоном, который для Джоша явился полной неожиданностью. — Как вы узнали, где нас найти?

— Я позвонил в гостиницу. Дежурный сказал, что никто из вас не покидал ее. Он любезно согласился позвонить в ресторан и выяснил, что вы здесь завтракаете. Еще очень рано, так что подобное предположение было логичным.

Татти отпил глоток из чашки, которую поставил перед ним официант. Он был весьма доволен собой.

— Сегодня утром умер профессор Рудольфо.

Реакция Джоша была мгновенной. Он сразу же подумал о том, что Габриэлла узнает эту новость. С большим трудом ему удалось подавить желание вскочить, спуститься вниз, поймать такси и поспешить к ней домой.

«Сейчас она не должна быть одна. Ей будет очень тяжело. Естественно, она обвинит во всем меня. Может, я это и заслужил. Я ведь действительно виновен в гибели профессора, потому что действовал недостаточно быстро, застрял в этом проклятом тоннеле, когда должен был бы быть в гробнице».

Малахай сказал следователю, что он очень опечален этим известием. У Райдера не было никаких сомнений в том, что его горе было искренним. Он показался Джошу каким-то измученным, опустошенным. Смерть профессора Рудольфо явилась серьезным ударом по всей деятельности фонда.

«Кому же из нас сейчас хуже? — подумал фотограф. — Кому больше нужны доказательства существования перевоплощения? Камни давали надежду, которую уничтожили сначала ограбление, а затем убийство профессора. Они снова превратились в легенду, в призрачный миф, какими и были всегда».

— Вы ведь пришли сюда не только для того, чтобы сообщить нам это печальное известие, так? В чем дело, господин следователь? Что еще вам от нас нужно? — спросил Джош.

Его уже тошнило от разговоров с полицией.

Прошлой ночью он вернулся в гостиницу и позвонил Татти. Тот направил к нему двух следователей, сносно владеющих английским, чтобы взять у него показания. В это же время отряд карабинеров отправился на поиски трупа.

— Нервы мистера Райдера на пределе, он не может следовать правилам приличия, — извинился за Джоша Малахай. — Прошлая ночь явилась для него ужасным испытанием. Полагаю, вы и сами должны это понимать. Что вам удалось узнать о том человеке, который преследовал мистера Райдера?

Татти прищурился и уставился на Джоша из-под опущенных ресниц. Теперь он играл роль вовсе не инспектора Клузо, а крутого полицейского, одного из героев Аль Пачино.

— Пока что ничего определенного сказать нельзя. Теперь мы уже имеем дело с тремя убийствами, а нам до сих пор недостает жизненно важной информации.

— Разумеется. — Голос Малахая снова стал увещевательным.

Джош больше ничего не слышал. Он снова находился в гробнице, видел, как профессор Рудольфо падает на землю, чувствовал запах бездымного пороха, крови, пальцами ощущал, какая же она мокрая и липкая. Затем он увидел, как человек, стрелявший в профессора, сам упал вперед и пролил собственную кровь.

— Мистер Райдер?

Джош поднял взгляд.

— Да?

— Вы больше ничего не можете добавить относительно того, что произошло в гробнице?

— Разве мы уже не говорили об этом?

— Говорили. Но теперь нам нужно повторить все еще раз. Вы не расскажете мне, где находились, что видели, что было похищено?

Джон повторил еще раз все то, что уже говорил Татти два дня назад.

— Вы не видели эти бусы?

— Нет, но их видела профессор Чейз. По-моему, она сможет вам помочь больше меня. Разве не так?

Татти пропустил его вопрос мимо ушей.

— Откуда вам известно, что похищенные предметы находились в деревянной шкатулке?

— Потому что я увидел на полу обломки шкатулки и сделал вполне естественное предположение.

— Но сами вы не видели, что было в шкатулке?

— Не видел.

Это была сущая правда, черт побери. Теперь Джош сожалел о том, что не видел камни.

Следователь умолк, взял булочку, разломил ее пополам, насадил на нож шарик масла, аккуратно размазал его, зачерпнул ложкой джем, сперва положил его в блюдце, а затем намазал на булочку.

Он завершил этот процесс, откусил кусочек, медленно прожевал его, запил кофе, после чего продолжил допрос:

— Вы оба работаете в одном нью-йоркском фонде. Это так?

Джош молча кивнул, Малахай сказал «да».

— Во время нашего первого разговора вы, мистер Райдер, сказали мне, что вы фотограф, а вы, мистер Самюэльс, — психолог. Однако этим ваши рассказы о себе и ограничились, поэтому мне пришлось попросить одного из своих сотрудников навести кое-какие справки и выяснить, что именно вы фотографируете и на кого работаете. — У него сверкнули глаза.

Татти явно гордился тем, какой он искусный следователь. Джошу страшно захотелось порвать этот пузырь тщеславия и сказать, что кто угодно мог выяснить все это в Интернете меньше чем за пару минут.

— Теперь я уверен вот в чем, — многозначительно промолвил Татти и подался вперед. — Существует связь между тем, на кого вы работаете, и тем, что было похищено в гробнице. В противном случае чем объясняется ваше появление в Риме? Почему сообщение о находке привело вас сюда, если только это не имеет какого-то отношения к сфере ваших исследований?

Джош ничего не ответил. Вопрос был риторическим, а ему меньше всего хотелось снабжать следователя дополнительной информацией. Судя по всему, Малахай подумал то же самое, потому что тоже промолчал.

— Скажите, не противоречат ли христианскому вероучению те перевоплощения, которыми вы занимаетесь?

— Едва ли, — возразил Малахай. — Главы всех западных религий очень кстати забыли, что еще тысячу шестьсот лет назад проблема перевоплощения являлась составной частью всех вероучений, в том числе иудаизма и христианства. Для иудеев эта проблема не представляет особой угрозы, поэтому они и не выступают против нее. Но для христианской церкви перевоплощение является смертельной опасностью, потому что понятие кармы подрывает ее устои. Христианство создало догму о том, что лишь духовенство может давать отпущение грехов и обеспечивать путь в рай. Для христианских священников немыслимо представление о том, что человек способен сам повелевать собственной душой, без их помощи переходить от одной жизни к другой и достигать нирваны.

Джош заводился все больше и больше. Разговор тянулся слишком долго, а ему нужно встретиться с Габриэллой.

— Господин следователь, какое отношение предмет перевоплощения имеет к вашему расследованию? — довольно резко вмешался он.

— На мой взгляд, перевоплощение имеет какое-то отношение к тому, что вы ожидали увидеть в гробнице. Мистер Самюэльс, вы не желаете объяснить все сами? Я больше не хочу играть в игры. Зачем вы приехали в Рим? Что вы ожидали здесь увидеть?

Малахай обладал фотографической памятью. Он уже более пятнадцати лет занимался проблемой перевоплощения, был одержим вопросами смерти, погребальных ритуалов, легендами, мифами, религиозными верованиями и обрядами. В течение следующих нескольких минут Малахай засыпал следователя рассказами о телах, погребенных без бальзамирования, однако сохранившихся более или менее нетронутыми. Он объяснил значение подобных нетленных останков для определенных религий, в которых такие случаи рассматриваются как чудо.

— Вам известно, что католическая церковь считает такое тело одним из свидетельств святости умершего человека?

— Разумеется, известно. Я живу в Риме. Я католик. — Татти кивал, но его терпение подходило к концу. — Как это связано с вашим приездом сюда?

Малахай удивленно посмотрел на него.

— Естественно, мы приехали, чтобы посмотреть на тело. — Он произнес это так, словно в гробнице ничего, кроме тела, не было. — Для тех, кто занимается проблемами связи с прошлой жизнью, такие тела представляют небывалый интерес.

Следователь, похоже, был разочарован.

— Только поэтому вы сюда и прилетели?

— Да. Нас интересовало состояние останков этой женщины.

— Вы не знали, что еще было обнаружено в гробнице?

Малахай покачал головой, и Татти повернулся к Джошу.

— Вы уверены в том, что не видели в склепе ничего такого, ради чего можно было бы убить человека?

— Уверен.

Джош понимал, что отвечает слишком резко. Но ему было все равно. Пусть Малахай разыгрывает роль дипломата. Сам он был уже сыт по горло допросами.

— Господин следователь, честное слово, вы должны говорить об этом с профессором Чейз, а не с нами.

— Полностью с вами согласен. Однако я больше не могу обращаться за помощью к профессору Чейз.

— Это еще почему?

Мысли вихрем пронеслись в голове у Джоша.

«Камни пропали. Профессор Рудольфо умер. Если с Габриэллой что-то произошло…»

Следователь взял из корзинки вторую булочку и снова проделал бесконечную процедуру намазывания ее сначала маслом, затем джемом. Он тянул время, желая посмотреть, какое действие возымели эти слова на его собеседников. Татти откусил кусок, не спеша прожевал его, проглотил, затем откусил еще один. Капелька рубиново-красного джема упала на белое фарфоровое блюдце.

Джош сделал над собой усилие, чтобы сохранить внешнее спокойствие, не повторить вопрос, не вскочить с места и не схватить следователя за грудки, требуя от него ответа.

— Пока что у нас нет никаких данных относительно того, по своей ли воле профессор Чейз покинула Рим или же с ней что-то случилось. В настоящий момент мы проверяем все авиалинии.

— Вы хотите сказать, она исчезла? — спросил Джош.

Татти откусил еще один кусок булочки, прожевал его, проглотил и запил глотком кофе.

— До тех пор, пока мы ее не найдем, мы вынуждены считать именно так. Она исчезла.

ГЛАВА 34

Два карабинера выходили из дома, где жила Габриэлла, когда Джош и Малахай приехали туда. Внутри они застали домовладелицу, которая стояла в коридоре у приоткрытой двери и со странным выражением лица наблюдала за деятельностью полиции. Она на ломаном английском ответила на вопросы Джоша, объяснила, что не видела Габриэллу уже несколько дней и не знает, что с ней.

— Я думаю, что она просто уехала домой, — сказала домовладелица. — Ничего страшного.

Она упорно смотрела ему за спину, в глубь коридора, на лестницу, словно убеждаясь в том, что все полицейские ушли.

— У вас есть какие-либо основания полагать, что профессор Чейз уехала домой? — спросил Малахай.

— Почему вы спрашиваете об этом? Я уже говорила с ними. — Она указала на пустой коридор, по которому только что прошли полицейские.

— Потому что когда я вчера в одиннадцать ночи уходил отсюда, профессор Чейз была дома. Если она уехала после этого, то вы могли ее видеть.

Домовладелица медленно, дюйм за дюймом, закрывала дверь. Она ясно показывала, что хочет поскорее выпроводить незваных гостей.

— Нет, так поздно я ее не видела. Я ничего не видела.

— Нам хотелось бы быстро осмотреть квартиру и проверить, не оставила ли профессор Чейз для нас записку, — сказал Малахай.

Он попытался вложить деньги в руку домовладелицы, но она решительно отстранила его.

— Я не могу вас впустить. Карабинеры мне запретили. Если я пущу кого-нибудь в квартиру, то у меня будут неприятности.

Где-то в доме зазвонил телефон. Плакал ребенок. В коридоре было жарко. В воздухе стоял запах чеснока.

— Мы ничего не тронем, — настаивал Райдер.

Малахай надеялся получить какую-то информацию по поводу камней, а Джошу не терпелось найти хоть что-нибудь, объясняющее внезапное исчезновение Габриэллы.

Синьора Вольпе решительно покачала головой, отступила назад и, не говоря больше ни слова, захлопнула дверь у них перед носом.

Джош услышал щелчок замка, но все равно принялся колотить в дверь.

— Мы хотим только осмотреть квартиру! — крикнул он.

Малахай потянул его за руку.

— Идемте отсюда. Она нас все равно не пустит, а вот полиция может вернуться. Не будет ничего хорошего, если нас здесь застанут.

— Мне наплевать, пусть сюда возвращается кто угодно. Тут что-то происходит, Малахай, и я хочу выяснить, что именно. А вдруг…

Джош не мог подумать об этом, не говоря уж о том, чтобы высказаться вслух, но он опасался худшего.

Они вышли на улицу. Серый седан стоял перед домом. Джош никак не мог припомнить, был ли он здесь, когда они пришли.

— Подождите минутку. Татти приставил эту машину следить за Габриэллой с того самого момента, как профессор был ранен. Когда я вчера ночью уходил отсюда, седан стоял здесь.

— Если Татти известно, где Габриэлла, и он нам этого не говорит, то это означает, что следователь пытается заманить нас в ловушку.

— Или посмотреть, кто придет к ней в квартиру с той же целью, что и мы, — предложил Джош.

— Нам никак нельзя давать Татти дополнительный повод подозревать нас в том, что мы имеем какое-то отношение к ограблению, особенно сейчас, когда он уже готов разрешить нам покинуть Рим, — предостерег Малахай. — Уходим отсюда.

В конце завтрака, после безрезультатного допроса, следователь удивил их. Он вернул Джошу паспорт и сказал, что они оба могут покинуть страну. При этом Татти, правда, выразил надежду на то, что мистер Райдер согласится вернуться, если состоится суд. Малахай тотчас же забронировал два единственных ближайших свободных места до Нью-Йорка, хотя они и оказались на разные рейсы.

— Татти мгновенно пересмотрит свое решение выпустить нас из страны, если подумает, что мы о чем-то умалчиваем или замешаны в чем-то серьезном, — заметил Малахай, когда они пошли по улице. — Пусть он и дальше считает нас просто случайными свидетелями.

— В таком случае отправляйтесь домой, — заявил Джош. — Я остаюсь, по крайней мере, до тех пор, пока не выясню, где Габриэлла.

— Почему для вас так важно ее найти?

— Может, ее кто-то видел на месте раскопок, — продолжал Джош.

Он проигнорировал вопрос Малахая, потому что сам не был уверен в ответе.

— Джош? В чем дело?

Они остановились на перекрестке, дожидаясь зеленого света.

— Не знаю. Не могу объяснить. Просто у меня такое чувство… — Он осекся, был слишком смущен своими мыслями, чтобы высказать их вслух.

Но Малахай догадался сам.

— Вы считаете, что Габриэлла является частью вашего прошлого?

Машин на улице не было, кругом царила тишина, и все же шепот Джоша прозвучал едва слышно:

— Возможно.

Они поймали такси и отправились к месту раскопок. В центре города Джош увидел большие серые каменные обрубки, источенные язвами, которые у него на глазах превратились в высокие, гордые, сверкающие колонны.

— Недалеко отсюда был убит мой брат, — угрюмо пробормотал он, провожая взглядом древний Колизей.

— Ваш брат умер в Риме?

Джош подумал о том, что бывают моменты, когда человек дремлет и вслух произносит слова или фразы из приближающегося сна, потом просыпается и понимает, что бормотал чушь. Именно так чувствовал сейчас себя он сам.

— У меня не было ни братьев, ни сестер.

— Но вы только что сказали, что ваш брат был убит недалеко отсюда.

Джош не мог сосредоточить взгляд на лице Малахая. Перед его глазами кружился вихрь обрывочных образов.

— Дайте мне секунду.

Это произошло быстро. Джош почувствовал аромат жасмина и сандалового дерева. Неудержимая сила увлекала его за собой в самый неподходящий момент.

«Я не обязан быть жертвой собственной памяти! Я могу управлять ею. Надо сделать выбор — тогда или сейчас. Если же я останусь посредине, то мне станет плохо».

Джош ощутил первые искры надвигающейся головной боли. Он закрыл глаза и сосредоточился на заклинании, которому научила его доктор Талмэдж.

«Держи связь с настоящим, держи связь с тем, кем ты являешься.

Джош. Райдер. Джош. Райдер. Джош Райдер».

Они проехали еще два квартала.

Малахай чуть подвинулся, осторожно обернулся, выглянул в заднее окно и сообщил:

— Кажется, за нами следят.

— Серый седан?

— Да, и мне это не нравится.

— Это карабинеры.

— Почему вы в этом так уверены? Вдруг этого человека прислал тот тип, который сейчас владеет камнями и полагает, будто нам известна их тайна? Или тот, у кого зуб на наш фонд? Наверное, кто-то ищет способ втянуть нас в эту грязь. Вы же знаете, что у нас есть враги. Нас не очень любит церковь, в особенности католическая, а мы находимся в Риме.

— То же самое говорил про церковь профессор Рудольфо, там, в гробнице, перед тем как его ранили.

Джош отвернулся к окну, помолчал и продолжал:

— Он сказал, что место раскопок пикетируют протестующие религиозные фанатики. Я сам в то утро видел их там.

Вид из окна начал меняться. Такси выехало из города.

— Знаете, если какие-то сумасшедшие убили профессора Рудольфо, то следующей их целью может стать Габриэлла, — заметил Джош.

ГЛАВА 35

Убедительным доказательством того, что люди знают многие вещи еще до своего рождения, следует считать то обстоятельство, что малые дети с такой быстротой усваивают бесчисленные факты, демонстрируя тем самым, что они не воспринимают их впервые, а лишь вспоминают и оживляют.

Марк Туллий Цицерон

На месте раскопок шел дождь, но не настолько сильный, чтобы рассеять толпу, состоящую из нескольких десятков зевак и тех самых протестующих фанатиков. Вытоптанная трава была покрыта грязью. На обочине дороги стояла патрульная машина с двумя полицейскими.

Малахай и Джош обошли толпу и взглянули на вход в гробницу. Деревянный навес исчез. Вместо этого сооружения, сколоченного наспех, чтобы прикрыть вход в гробницу, теперь лежали ровные доски.

Склеп был заколочен.

У Джоша сперло в груди. Ему уже было знакомо чувство утраты, но именно эта потеря оказалась такой неожиданной.

— Порой надежда держится очень долго, — как-то сказал ему отец.

Они работали в фотолаборатории. Болезнь еще не свалила высокого, сильного мужчину. Джош все еще отказывался поверить в неумолимость смертельного недуга.

— Она приносит с собой возможность, — продолжал Бен Райдер. — Мы сможем выдержать самую темную ночь и самое долгое падение, если будем думать, что нас ждет кто-то с лампой, чтобы осветить нам путь, или с сетью, чтобы подхватить и не дать разбиться.

Джош ощутил колебания воздуха. Вверх и вниз по его рукам и ногам разливалась дрожь. В который уже раз он совершенно неподвижно стоял в одном измерении и чувствовал, как его засасывает круговорот, где сам воздух был куда более тяжелым и плотным. Он снова вернулся в темноту, в тоннель. Райдер задыхался, был объят паникой, которая стиснула его и не желала выпускать.

Малахай обхватил фотографа за плечи и повел его прочь от поля, прочь от толпы, к роще, растущей позади раскопа.

— Вам известно, что удушье считается одним из самых болезненных способов смерти? — спросил Джош.

Дождь прекратился.

Малахай указал на поваленное бревно и предложил:

— Присядьте. Вы сейчас бледны как призрак. Что с вами произошло?

Джош услышал свой собственный голос так, словно тот доносился из-под воды, с глубины в несколько миль.

— Я не мог дышать. На несколько мгновений у меня перед глазами все почернело. Я не мог сделать вдох, черт побери, снова стоял на четвереньках в подземном ходе, в кромешной темноте, и никак не мог выбраться оттуда.

— Это было тогда или сейчас?

Джош покачал головой. Ощущение могло относиться как к прошлому, так и к настоящему. Но это не имело значения.

Они молча сидели несколько минут. Джош пытался сконцентрироваться на настоящем, на том, где он находился сейчас, на своем имени, на дате, на времени, на тучах, бегущих по небу.

— Теперь со мной уже все в порядке.

Джош встал, но вместо того, чтобы вернуться к такси, незаметно для себя направился к лесу.

— Куда вы идете?

— Там есть ручей. Мне нужно сполоснуть лицо. Это целебная вода. Мне станет лучше.

Малахай посмотрел на него так, как смотрел в такси, когда Джош упомянул про убийство своего брата, как смотрел у себя в кабинете в день их первой встречи, когда Джош сказал, что в том здании, где теперь размещался фонд, когда-то жил и умер молодой мужчина по имени Перси.

— Вы ходили туда в тот день вместе с профессором Рудольфо?

Джош покачал головой.

— В таком случае откуда вам известно про ручей?

— Я его видел.

Смысл этой фразы был очевиден. Джош мог ничего не объяснять.

— Многое из этого вы помните?

— Больше, чем мог вспомнить в Нью-Йорке. С тех пор как мы приехали в Рим, у меня в голове постоянно прокручиваются целые сцены из прошлого.

— Значит, вы еще не ходили в рощу?

— Нет.

— Вы можете сказать, что мы там найдем кроме ручья?

Джош закрыл глаза.

— Гигантские дубы, заводь, в которой мы купались, поляну, усыпанную сосновыми иголками. Камень с углублением в форме полумесяца.

Они прошли с четверть мили и увидели ручей, текущий в тенистых зарослях вековых дубов.

Джош опустился на колени, зачерпнул пригоршней воду и сполоснул лицо. Затем он снова погрузил руки в бегущий поток и на этот раз выпил воду.

— Что вам известно об этом месте? — спросил Малахай, в голосе которого смешивались изумление и любопытство.

— Эта роща считалась священной. Юлий должен был за ней ухаживать. Именно здесь…

Джош споткнулся на этой фразе не потому, что стеснялся своих слов. Для него все это по-прежнему было внове, и он сомневался в том, что сможет говорить без личной предвзятости. Столкновение с этими образами из прошлого само по себе было большой проблемой, а ему приходилось разбираться еще и с водоворотом чувств, пробужденных ими. Да, разумеется, картины, которые возникали у него в сознании, были очень интересными, любопытными, достойными обсуждения, однако они порождали жуткое одиночество, чувство вины и бесконечную, невыносимую тоску.

— Что с вами? — встревожился Малахай.

— Кто-то, кого я не вижу, с кем не могу говорить, завладел мной и насильно скармливает мне свою бедную, несчастную душу.

Малахай присел рядом с Джошем, осторожно зачерпнул пригоршней воду, закрыл глаза и выпил ее с таким почтением, будто она была святой. Может быть, он надеялся попробовать ее и тоже открыть свой рассудок видениям?

Джош отвел взгляд. Он понимал, как отчаянно Малахай хотел ощутить то же самое, как он завидовал своему младшему товарищу. Его до глубины души потряс этот незнакомый человек, так не похожий на прежнего, привычного, неизменно мудрого и уравновешенного, умеющего держать себя в руках.

Они вышли на поляну и направились обратно к толпе, чтобы последний раз поискать в ней Габриэллу, хотя Джош чувствовал, что теперь, когда гробница закрыта, ее здесь не будет. Это была последняя бесплодная попытка.

Карабинер заметил их, шагнул навстречу и быстро заговорил по-итальянски. По его тону и жестам было понятно, что он не разрешал им идти дальше.

— Мы говорим только по-английски, — объяснил Малахай.

Полицейский указал на ограждение, установленное вокруг поля, и машины, стоящие за ним.

— Уходить, пожалуйста.

— Да мы и сами уже уходим, — пробормотал Джош, не заботясь о том, поймет ли его полицейский.

Они прошли к своему такси. Все вокруг было сыро и грязно. Теперь это место вызывало у Джоша только раздражение. Ему хотелось поскорее уехать подальше от гробницы, вообще из Рима, прочь от этих проклятых мыслей, сводящих его с ума.

До ограждения оставалось уже три шага, когда девочка лет шести или семи с черными вьющимися волосами и оливковой кожей вырвалась из рук матери, подбежала к Джошу, обвила его руками и расплакалась.

Мать бросилась следом за ней и окликнула ее по имени — Натали. Однако девочка не обратила на нее внимания. Она крепко прижималась к Джошу, не давая ему ступить ни шагу.

— Вы говорите по-английски? — спросил у матери Малахай.

— Да, говорю. — Женщина объяснялась с акцентом, но очень прилично. — Меня зовут София Ломбардо.

Она была в джинсах и кожаной куртке. Ее волосы чернели и вились точно так же, как и у дочери, а небесно-голубые глаза наполняло беспокойство.

— Натали!.. — Синьора Ломбардо положила руку на плечо дочери и промолвила что-то на родном языке.

Девочка стряхнула ее руку с плеча, и Джош ощутил, как напряглось все ее маленькое тельце.

— Что с ней? — спросил Малахай.

— Сегодня утром мы увидели по телевизору сообщение об этой гробнице и страшном происшествии, случившемся в ней. Натали очень возбудилась и захотела немедленно сюда приехать. Я пыталась отговорить ее. Ей нужно было в школу, а мне — на работу, но у девочки началась истерика. Таких припадков с ней еще никогда не случалось, это было что-то страшное. Мы с мужем встревожились. Я не из тех матерей, которые исполняют любые капризы своего ребенка, но Натали была так расстроена, ей было так больно! И все из-за этого выпуска новостей.

София Ломбардо была здорово напугана реакцией дочери.

— Думаю, я смогу ей помочь. Вы разрешите мне с ней поговорить? — предложил Малахай. — Кстати, ваша дочь говорит по-английски?

— Да, она владеет двумя языками. Ее отец — англичанин.

Малахай присел на корточки, чтобы смотреть прямо в глаза Натали, и начал тем мягким, певучим голосом, которым разговаривал с детьми:

— Не бойся, Натали. Ничего не бойся. Все хорошо. Тебе нечего бояться.

С каждым его словом всхлипывания утихали, вскоре девочка успокоилась, и Малахай спросил:

— Расскажи мне, что случилось. Чем ты так расстроена?

— Она… — Всхлипывания начались снова.

— Все хорошо. Не торопись. Обещаю, я смогу помочь.

— Она моя сестра…

— Кто, Натали?

— Я не Натали. — Девочка по-прежнему прижималась к ноге Джоша.

— А кто ты?

— Я Клавдия.

— И сколько тебе лет, Клавдия? — спросил Малахай.

— Двадцать семь.

ГЛАВА 36

— Можно задать тебе еще несколько вопросов? — спросил Малахай. — Мне это очень нужно. Тебе, может быть, потом станет легче. Я знаю многих детей, которым кажется, будто они были другими людьми, и могу сделать так, чтобы это было не очень болезненно.

Натали оглянулась на мать, та кивнула.

— Хорошо, — тихо прошептала девочка.

— Можно моему другу тебя сфотографировать? Для меня это очень важно.

Натали посмотрела на Джоша и просияла. Ей пришлась по душе мысль о том, что ее сфотографируют.

— Итак, ты часто слышишь мысли Клавдии? — начал Малахай.

— Время от времени. Чаще всего, когда я засыпаю.

Джош навел фокус. Вот оно! Лучистое белое свечение поднималось над плечами Натали и расходилось дугой, постепенно тускнея.

— Очень замечательно, что ты это можешь. А Клавдия хочет от тебя чего-то определенного?

Голубые глаза поднялись на Джоша, в них зажглась благодарность. Это был не детский восторг, а взгляд взрослой женщины, которой только что пришлось перенести большую утрату.

Девочка не успела ответить Малахаю. Она все еще смотрела на Джоша. Он сфотографировал ее и на мгновение почувствовал себя самим собой, чего не было в течение уже нескольких дней. Фотоаппарат помог ему установить связь с тем Райдером, который не пострадал от взрыва. Он держал в руках снаряжение, занимался своим делом. Все остальное отступило на задний план. Музыка механики, ее щелчки и жужжание успокоили Джоша, сняли с него тяжесть тех обрывочных черных чувств, которые давили на него все последнее время.

В видоискатель он увидел, что Натали тоже расслабилась. Она свободно поддерживала разговор с Малахаем и, судя по всему, забыла мучительную боль, терзавшую ее несколько минут назад. Джош уже не раз видел подобное. Малахай словно по волшебству устанавливал связь с детьми, с которыми работал. Он разговаривал с ними о боли, отчаянии, пугающих видениях и почти всегда мог их утешить.

Джош как-то сказал ему, что это дар божий. Малахай ответил, что эта его способность порождена горем, за нее приходится платить слишком высокую цену.

Джош попросил объяснений, но Малахай просто пожал плечами.

— Я узнал, что такое скорбь, когда был еще слишком молод для подобного урока. Поэтому я понимаю все то, что приходится пережить этим детям.

Он не стал объяснять, о какой скорби идет речь.

Джош и Малахай проводили Натали и ее мать к их машине. София Ломбардо включила радио, усадила девочку на переднее сиденье и дала ей куклу. Затем она отвела мужчин в сторону и спросила, что это было.

Малахай начал ей объяснять, а Джош снова навел фотоаппарат на Натали. Взгляд девочки больше не был затравленным. Она полностью сосредоточилась на том, чтобы раздеть куклу и снова одеть ее в нечто свободное, напоминающее древнеримские одежды. Перламутровый нимб по-прежнему оставался на месте.

— Натали, подойди сюда и попрощайся, как подобает взрослой девочке, — позвала дочь София, закончив разговор.

Натали вылезла из машины, пожала Малахаю руку и вежливо его поблагодарила. Тот вытащил из пустой ладони маленького игрушечного лягушонка и преподнес его девочке, чем безмерно ее порадовал.

— Как вы это сделали? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Простое волшебство, — улыбнулся Малахай.

Джош не успел проследить этот фокус. Так уж получалось, что он никогда не смотрел в нужный момент в нужную сторону.

Девочка повернулась к Джошу, чтобы показать ему игрушку. Но как только ее взгляд упал на него, у нее в глазах появились слезы, а улыбка исчезла с лица.

Малахай первым понял, в чем дело.

— Натали!.. — окликнул он ее.

Девочка покачала головой.

— Теперь ты Клавдия?

— Да. А моя сестра… — Она зарыдала, не в силах говорить.

— Что произошло с твоей сестрой? Ты можешь мне все рассказать, — сказал Малахай. — Может, мне удастся тебе помочь.

Однако Натали не отрывала взгляда от Джоша.

Тот присел, чтобы смотреть ей в глаза, и шепотом спросил:

— Как звали твою сестру?

— Сабина, — ответила девочка. — Она теперь не может дышать.

Она произнесла это тонким детским голоском, но в ушах Джоша он прозвучал вулканическим извержением, которое разорвало землю и погребло его под лавой, раскаленной добела.

— Это случилось очень давно, Клавдия, — сказал Малахай. — Сабина обрела покой.

Натали по-прежнему смотрела на Джоша.

— Мы ведь так ее любили, правда?

— Да, любили, — ответил Джош, чувствуя холодные мурашки, ползущие по спине.

ГЛАВА 37

Рим, Италия. Пятница, 15.25

Джош взял букет цветов, бутылку вина, двух огромных плюшевых зверей и сел в заказанное такси. Он решил кое-куда заехать, а потом уже отправляться в аэропорт Фьюмичино. Этот небольшой крюк мог бы отнять не больше пятнадцати минут, но Джош отвел на него полтора часа, чтобы не торопиться.

Девочки устроились во дворе, под тенистым деревом, и играли в кукол. Они усадили их за столик и угощали чаем. Малышки увидели Джоша, вышедшего из машины с подарками в руках, прекратили игру и уставились на него. Они его не узнали, но он на это и не рассчитывал. Прошло уже больше года с того дня, вероятно самого горестного в их жизни, когда он после похорон заезжал к ним домой.

— Мама! Мама! — закричала меньшая и забежала в дом, чтобы сообщить о прибытии гостя.

Джош подошел ближе. Дианна, старшая сестра, смерила его подозрительным взглядом и встала слева от двери, словно часовой.

Тина встретила его тепло и тотчас же сказала дочерям, что они могут вернуться на улицу. По крайней мере, так понял Джош, который практически не знал итальянского.

Младшая сестра по имени Сесилия направилась было к двери, затем остановилась, обернулась и задала матери какой-то вопрос. Тина рассмеялась, открыла шкафчик, достала коробку печенья и отдала ее дочери.

— Она не по годам умна и отлично понимает, когда я слишком занята, чтобы с ней спорить.

Тина провела Джоша на кухню, усадила за стол, взяла вазу и налила в нее воды. Гость спросил, как у нее дела. Используя сочетание жестов и ломаного английского, Тина ответила, что потихоньку все налаживается. Она почему-то немного покраснела, когда произносила эти слова.

— Я рад за вас и за девочек. Хорошо, что они хоть изредка слышат смех матери.

Тина принялась расставлять цветы и воткнула ирис перед двумя розовыми тюльпанами.

— Я думаю о нем каждое утро, каждый вечер и по десять раз между этим, но плачу не всегда. Однако меня удивляет то, что иногда я забываю о его гибели. Девочки что-нибудь напроказят, а я ловлю себя на мысли о том, что жду не дождусь возвращения Андреаса с работы, когда можно будет ему об этом рассказать.

— Порой я снимаю трубку, чтобы позвонить своему отцу, а его нет в живых уже почти двадцать лет. — Джош нахмурился. — Наверное, не надо было говорить вам это. Извините.

— Нет, все в порядке.

Тина поставила вазу на стол и предложила Джошу вино или кофе. Он ответил, что с удовольствием выпьет чашку кофе, и хозяйка включила кофеварку.

— А вы?.. — спросила она. — Вам тоже стало лучше? Или нет?

— Да. Спасибо, намного лучше.

Тина оторвалась от кофеварки, обернулась, некоторое время пристально смотрела на него, потом покачала головой.

— Однако не во всем. Это видно по вашим глазам. Я лишь понаслышке знаю о том, что произошло в тот день, сама ничего не видела. Наверное, вам в чем-то стало хуже.

Андреас Карлуччи, охранник, дежуривший на контрольно-пропускном посту на входе в Ватикан, получил страшные раны во время того самого взрыва, который едва не отнял жизнь у Джоша. Они лежали в одной и той же больнице, в соседних палатах. Тина не отходила от кровати мужа всю неделю, пока он боролся за свою жизнь. Она каждый вечер заглядывала к Джошу и только потом отправлялась домой, к дочерям. Он плавал в полубессознательном тумане, открывал глаза и видел ангела, стоявшего у его кровати. Лицо женщины обрамляли длинные черные волосы. Она с поникшей головой и с закрытыми глазами шептала молитвы о его выздоровлении.

Джоша выписали за день до похорон Андреаса. Он был еще очень слаб, его мучили сильные боли, но Райдер посчитал своим долгом проводить Карлуччи в последний путь. Именно тогда у него впервые мелькнула мысль о том, что у него нет жены и двоих детей. Не лучше ли было бы, если бы из них двоих в живых остался Андреас?!

Та же самая мысль пришла в голову Джоша и сейчас, когда он наблюдал за тем, как Тина наливала кофе.

— Хорошо, что вы заглянули в гости. — Она протянула ему чашку. — Вы в Риме по работе?

Джош кивнул.

— Это мой первый приезд сюда после того случая.

— И как? Вас не мучают… — Тина замялась, не зная, как это сказать по-английски. — Провалы в памяти?

— Вы хотели сказать, воспоминания? — Райдер улыбнулся и не стал отвечать на этот вопрос. — Вам с девочками ничего не нужно?

Тина покачала головой.

— Мы получаем пенсию за Андреаса, к тому же я устроилась на работу на полставки. Мои родители помогают управляться с девочками, а те от них без ума.

— Выглядят они просто замечательно. Я тут подумал, можно мне будет их сфотографировать? Точнее, всех вас?

Джош сфотографировал девочек вместе с матерью в саду, в лучах вечернего солнца. Сначала дети стеснялись, но потом, когда он подарил им плюшевых зверей, успокоились и развеселились.

— А у вас есть фотографии нашего отца, сделанные до взрыва? — вдруг спросила Дианна.

Джош не думал, что девочка знает, кто он такой.

— Да, есть, и не одна.

— А вы можете дать их нам? Пожалуйста!

— Конечно. Мне самому следовало бы догадаться об этом, — ответил Джош и повернулся к Тине. — Я пришлю их вам, как только вернусь домой.

Дианна взяла куклу и снова стала играть вместе с сестрой.

На всех снимках, которые успел сделать Джош в последние мгновения перед взрывом бомбы, Андреас спорил с женщиной, которая оказалась террористкой-смертницей. Он настаивал на том, чтобы она позволила ему заглянуть в коляску. Вряд ли девочкам или их матери будет приятно увидеть, какими тягостными были последние секунды его жизни.

— Вот они играют, затем вдруг начинают безутешно горевать и тут же снова успокаиваются. Настроение у детей меняется очень быстро, — сказал Джош Тине, когда та провожала его к машине.

— Наверное, это потому, что они не боятся горя так, как боимся его мы.

У нее в глазах блеснули слезы.

— Извините. Наверное, я зря к вам приехал.

— Нет. Это было правильное и очень доброе решение. Я рада видеть вас. И что с того, что я плачу? Я всегда знала, что у Андреаса опасная работа, боялась, что умру, если с ним что-нибудь случится. Теперь, когда я выяснила, что могу жить без него, мне уже не так страшно.

Джош не знал, что на это сказать, но Тина знала. Она взяла его за обе руки, склонила голову, закрыла глаза и произнесла нараспев те самые слова молитвы, которые показались Джошу музыкой, когда он впервые услышал их в больничной палате. Тогда они всплывали в его сознании и снова проваливались в туман, вызванный снотворным и обезболивающим. Теперь эта молитва снова показалась ему музыкой.

ГЛАВА 38

Самолет вылетел из Рима с двухчасовым опозданием, в половине пятого вечера. Во время взлета семидесятилетний мужчина сидел, уткнувшись в потрепанную Библию, и страницу за страницей читал Книгу Бытия. Сосед сначала с любопытством рассматривал его, затем постарался не обращать на него внимания, однако время от времени исподтишка поглядывал на старика. Когда самолет уже находился в воздухе сорок минут и пришло время обеда, из громкоговорителя вдруг прозвучало обращение стюардессы к пассажиру Мейеровицу. Она попросила его нажать кнопку и подозвать ее к себе. Старик испуганно вздрогнул, когда услышал свою фамилию, произнесенную вслух перед всеми этими людьми. Сердце у него учащенно забилось. Но затем он вспомнил, что сам заказал кошерную трапезу. Сейчас все происходило в соответствии с правилами. Старик нажал кнопку вызова стюардессы, расположенную на подлокотнике кресла. Через несколько минут обаятельная брюнетка с чересчур алой помадой на губах принесла ему безвкусного вареного цыпленка с гарниром из водянистых овощей.

Когда она пришла, чтобы забрать поднос, старик встретил ее любезно и учтиво.

— Господин Мейеровиц, не хотите чашечку кофе?

Ему захотелось сказать, что со слухом у него все в порядке, поэтому вовсе не обязательно склоняться к нему так низко и проговаривать каждый слог так отчетливо, но вместо этого он просто кивнул.

— Я бы предпочел чашку чая. С сахаром, пожалуйста.

Старик допил чай и оторвался от Библии, чтобы немного вздремнуть, однако сон его был беспокойным. Его рука, прикрытая одеялом, крепко стискивала чемоданчик. Он то и дело просыпался и смотрел на часы, хотя это и было совершенно бесполезно. Самолет приземлится тогда, когда приземлится.

Если бы старик был волшебником, то он бы сделал так, чтобы трансатлантический перелет продолжался вместо восьми часов всего один, но волновался бы и в этом случае. Пассажир старался расслабиться и сосредоточиться на том, чтобы сохранять спокойствие.

«Я подготовился. Мне известны все порядки и постановления. Никаких неприятностей быть не может».

Старик снова закрыл глаза, постарался дышать размереннее и унять сердцебиение. Через несколько минут его натянутые нервы немного обмякли.

Самолет приземлился вовремя, и Мейеровиц прошел в здание аэропорта. Он чувствовал себя грязным. Его длинное черное пальто, мешковатые черные брюки и белая рубашка помялись, пропитались какой-то затхлостью. Собственная неопрятность действовала ему на нервы. Его раздражало и то, как окружающие смотрели на его одежду, бороду и пейсы. Ортодоксальные иудеи привлекали к себе внимание даже в Нью-Йорке, где их было много.

Старику было неприятно чувствовать на себе любопытные взгляды, однако он знал, что внешний облик сыграет ему на руку. Именно поэтому этот человек чуть раньше в качестве маскировочного костюма использовал строгое облачение священника.

Пограничные и таможенные формальности заняли больше часа, несмотря на то что старик являлся американским гражданином и с документами у него все было в порядке. Люди, стоявшие рядом с ним в очереди, были сонными, и он сам, бодрый и полный сил, притворился, будто зевает.

Мейеровиц мысленно перебрал все возможные вопросы и ответы на них. Да, он был полностью готов, но все же волновался и ничего не мог с этим поделать.

В этот план было вложено слишком многое. Слишком многое зависело от исхода дела. Неприятностей уже приключилось достаточно.

Наконец подошла его очередь проходить таможенный досмотр. Он протянул декларацию человеку в форме, с нашивкой на груди, где было написано «Билл Рейли», и раскрыл свой чемоданчик.

Рейли ознакомился с таможенной декларацией, указал на темно-синий фетровый мешочек и предложил открыть его. Мейеровиц развязал мешочек и достал из него шесть маленьких фетровых пакетиков.

— Откройте вот этот, — указал Рейли.

Старик открыл пакетик и достал камень.

В это время он мысленно повторял как заклинание одну и ту же фразу:

«Ввоз необработанных драгоценных камней в Соединенные Штаты таможенной пошлиной не облагается.

Ввоз необработанных драгоценных камней в Соединенные Штаты таможенной пошлиной не облагается.

Ввоз необработанных драгоценных камней в Соединенные Штаты таможенной пошлиной не облагается».

Он с удовлетворением отметил, что руки у него не дрожат, хотя у любого другого человека они тряслись бы. Придирчивые вопросы таможенника кого угодно выведут из себя, но Мейеровиц оставался спокоен. Он не ожидал никаких проблем и хорошо знал таможенные порядки. Ввоз драгоценных камней запрещался лишь из нескольких стран, а по его паспорту видно, что он не был ни в Мьянме, ни на Кубе, ни в Иране, Ираке или в Северной Корее.

Старик осторожно положил сапфир на крышку чемоданчика.

Рейли едва взглянул на камень и указал на маленький белый конверт.

— А это то, что указано в вашей декларации?

Мейеровиц открыл конверт, достал сложенный листок оберточной бумаги, развернул его и показал семь маленьких алмазов, каждый весом меньше полутора карат. Затем из кармашка на внутренней стороне крышки чемоданчика он достал два листа бумаги с товарными чеками на алмазы.

— Что в этих мешочках?

— Искусственные камни очень хорошего качества, которые я купил в Риме. Мой шурин шьет костюмы. Я хотел показать ему эти камни.

— Будьте добры, откройте мешочки.

Старик пожал плечами.

— Почему бы и нет.

Он открыл мешочки и достал из них дешевые подделки под ожерелья от Гуччи с искусственными драгоценными камнями.

Несмотря на закон и на то, что все было в порядке, что-то явно обеспокоило таможенника, и он вызвал своего начальника. Тому потребовалось полминуты, чтобы пройти из противоположного угла помещения. К концу этих тридцати секунд сердце так гулко колотилось в груди у Мейеровица, что он испугался, как бы этого не услышали окружающие. Он полностью сосредоточился на том, чтобы расслабиться. Малейшие признаки беспокойства с его стороны не укроются от опытного таможенника.

«Нет никаких причин волноваться. В твоих действиях нет ничего противозаконного. Делай вдох. Делай выдох. Таможенники просто проявляют чрезмерную осторожность. Они боятся террористов и выборочно проверяют прилетевших пассажиров особо тщательно. Это обычная рутина.

Но вдруг Интерпол прислал запрос? Что будет, если именно эти камни объявлены в розыск? Вдруг я не сумею скрыть истинные сокровища, потому что сказал какое-то не то слово? Вдруг камни сейчас конфискуют? Нет! Не забывай, что этих камней не видел никто, кроме двух археологов. Таможенники не могут знать, что именно они ищут».

— Вы мистер Ирвинг Мейеровиц?

— Да, совершенно верно.

— Ваша профессия?

— Я ювелир.

— Где вы работаете?

— Здесь, в Нью-Йорке, на Западной Сорок седьмой улице. Дом номер десять.

— Какова была цель вашей поездки за границу?

— Я ездил за покупками.

Квадратное лицо таможенника было изрыто мелкими оспинками. От него пахло табаком. Его толстые и узловатые пальцы бесцеремонно перебирали драгоценные камни и бумаги.

Мейеровиц старался даже не думать о вероятности того, что где-то произошел прокол и сейчас этот мелкий чиновник все испортит.

«Веди себя совершенно естественно!»

— Что-нибудь не так? — спросил он, добавив в голос чуточку раздражения.

Это полностью соответствовало его образу. Любой человек на его месте задал бы такой вопрос. В конце концов, он не сделал ничего противоправного. Мейеровиц был уверен в том, что он не преступил закон.

— Подождите минуточку.

Таможенник продолжал изучать товарные чеки.

Старик прочитал нашивку с фамилией у него на груди.

— Мистер Черч, я не понимаю, в чем дело.

— Вы больше ничего не хотите задекларировать? — спросил таможенник.

— Нет. Только то, что уже указано в декларации.

— У вас нет…

Вдруг позади них послышался громкий шум. Все обернулись. Какой-то мужчина споткнулся о чемодан и упал на стальную тележку. Судя по всему, он здорово поранился. Из его разбитого носа хлынула кровь. Мужчина закричал от боли. На него смотрели все — Рейли, Черч и люди, стоявшие в очереди.

На Мейеровица никто больше не обращал внимания. Ему захотелось схватить камни и броситься бегом из здания аэропорта, но это было бы непростительной глупостью.

Черч направился к пострадавшему пассажиру, на ходу бросив Рейли:

— Пропусти его.

Когда Мейеровиц оказался на улице, он постарался идти медленно, не торопиться, не привлекать к себе внимание. Старик подошел к стоянке такси и встал в очередь, мысленно ругаясь по поводу того, сколько же времени ему придется потерять. Ему надо было бы заказать машину, но в этом случае остался бы слишком заметный след. Водитель лимузина — это не таксист. Он запомнил бы такого колоритного старика и то место, где его высадил. Такси Мейеровицу было нужно только для того, чтобы доехать куда-нибудь, где можно будет переодеться, к примеру в туалете, убедиться в том, что все в порядке, и взять другое такси до дома.

Старик сел в такси и здесь, в относительной безопасности, стал ломать голову над тем, что же так насторожило Рейли. Он слово за словом припомнил весь разговор с таможенником. Нет, ничего необычного. Значит, дело было не в том, что он сказал, а в каком-то его действии.

Старик поерзал на сиденье, разгладил длинные полы черного пальто, ощутил грубую шерсть, подумал о том, с какой же радостью он снимет эту грязную одежду, и только тут осознал свою ошибку.

Сегодня был вечер пятницы, для ортодокса — уже суббота.

«Помни священную субботу.

Ни один ортодоксальный иудей не отправится в путь в субботу!

Как я мог совершить такую непростительную глупость?!»

ГЛАВА 39

Нью-Хейвен, штат Коннектикут. Суббота, 11.19

Габриэлла Чейз сидела на полу в своем кабинете. Ее окружала беспорядочная куча книг, рассыпавшихся страниц и мокрых листьев, влетавших вместе с дождем и ветром в поднятое окно.

Она рассчитывала, что дома будет в безопасности, поднимется на борт самолета, который вернет ее назад, и оставит все свои страхи на земле, в Риме. Вчера вечером, ложась спать под одной крышей со своими отцом и дочерью, Габриэлла думала, что худшее осталось позади. Теперь, оглядывая кабинет и видя безошибочные признаки вторжения, она сознавала, что ошибалась. Спрятаться ей не удастся, о безопасности можно будет забыть. Тот человек, который это сделал, не успокоится, пока не найдет то, что ищет, если только он уже это не нашел.

Ветер завывал, набирал силу.

«Окно!.. Надо закрыть окно».

Но Габриэлла не была уверена в том, что сможет подняться с пола.

— Профессор Чейз?

Она порывисто обернулась. В дверях стояли двое мужчин в форме службы охраны студенческого городка. Габриэлла узнала старшего из них, но не смогла вспомнить его имя.

«Как такое возможно? Он ведь работает здесь столько же времени, сколько и я сама.

Думай.

Думай!»

Ее глаза, постоянно горящие любопытством, потухли, а волосы, обычно красивые, хотя и взлохмаченные, спутались и поблекли.

Охранник, которого она узнала, шагнул к ней.

— С вами все в порядке?

Габриэлла сделала над собой усилие, чтобы сосредоточить на нем взгляд и осмыслить вопрос.

— Да, Алан, со мной все хорошо.

«Да, именно так, его зовут Алан. А второго охранника зовут Лу».

Окно вдруг резко опустилось и с грохотом ударилось о подоконник.

Алан испуганно вздрогнул, но Габриэлла даже не обратила внимания на этот резкий звук.

— Такое часто происходит в сильный ветер, — рассеянно пробормотала она. — Я уже давно хотела попросить столяра посмотреть, в чем дело.

Она по-прежнему сидела на полу.

Алан обхватив Габриэллу за плечи и помог ей встать. Сделать это оказалось очень легко. Она нисколько не сопротивлялась. Алан усадил ее в кресло, стоявшее у письменного стола, и Габриэллу охватила дрожь. Он огляделся, увидел свитер на спинке стула, слишком далеко от окна и поэтому сухой, и накинул его Габриэлле на плечи.

— Профессор Чейз, что здесь произошло? — спросил Лу. — Вы можете нам рассказать?

— Я была в библиотеке и вернулась всего пять минут назад. — Габриэлла посмотрела на часы и покачала головой. — Нет, почти пятнадцать минут назад. Здесь все было вот в таком виде. Книги раскиданы по полу. Бумага летает. Я пыталась ее ловить. Это вся моя работа. Годы работ. Судя по всему, окно было открытым довольно долго. Пол заливала вода. Я ее не увидела, поскользнулась и ударилась коленом о стол. — Она смахнула с лица мокрые волосы.

— Полагаю, вы пока что еще не можете сказать, было ли что-нибудь похищено, — сказал Лу.

Габриэлла покачала головой.

— Не могу. Я не знаю. Я… — Она обвела рукой кабинет. — Здесь такой разгром. Я даже не знаю, с чего начать. Но со мной все в порядке. Честное слово.

— Наверное, нам следует немедленно вызвать полицию Нью-Хейвена и сообщить о случившемся. — Лу раскрыл свой сотовый телефон.

Через десять минут в кабинете появились следователь Моссьер, очень серьезный полицейский с детским лицом, и его напарник, следователь Уорнер, пожилой, видавший виды ветеран.

Моссьер достал блокнот и начал расспрашивать Габриэллу о том, что произошло после того, как она вернулась в свой кабинет.

— Когда вы возвратились, дверь была заперта на замок?

— Да.

— Вы заперли ее, когда уходили?

— Да.

— Когда вы уходили, окно было закрыто на запор?

— Не помню.

— Как правило, вы запираете окна?

— Нет… не всегда.

— А сегодня?

— Не могу сказать точно.

— У вас есть какие-нибудь мысли насчет того, что было похищено из кабинета?

— Здесь хранились материалы, собранные за многие годы. — Габриэлла махнула на слой мокрой бумаги, устилающий пол. — Но я ума не могу приложить, кому это могло понадобиться.

— Может быть, это какой-нибудь студент, обиженный на вас с прошлого семестра, с летней сессии?

— Нет. Всегда находятся студенты, недовольные своими оценками, но я не могу себе представить, чтобы один из них был недоволен настолько.

Габриэлла покачала головой. Ей на лицо упала прядь волос, и женщина раздраженно смахнула ее.

— Нет, студенты тут ни при чем.

— Что вы преподаете?

— Археологию.

— Вам приходится вести раскопки? — спросил Моссьер.

Габриэлла кивнула.

— Вот чем мне всегда хотелось заняться. Отправиться на раскопки. Я немного занимался спелеологией, и мне всегда казалось, что…

Уорнер прервал своего коллегу:

— У вас в кабинете не было каких-нибудь древностей, чего-нибудь такого, ради чего имело смысл сюда лезть? — Он обвел взглядом полки, заставленные в основном книгами и фотографиями в рамках.

— Нет, ничего ценного. Куски керамики, осколки стекла, но по большому счету все это мусор, сувениры. Ничего действительно ценного…

Моссьер не обратил внимания на то, что она не договорила последнюю фразу, однако от пожилого полицейского это не укрылось.

— Мы все это запишем, поспрашиваем людей, выясним, не видел ли кто-нибудь что-то подозрительное. Мне хотелось бы, чтобы вы тем временем разобрались в своих бумагах. Надеюсь, вы дадите нам знать, если заметите какую-нибудь пропажу?

— Да.

— Как вы себя чувствуете? Может быть, отвезти вас домой или в больницу?

— Спасибо за предложение, но со мной все в порядке.

— Может, стоит кого-нибудь пригласить сюда? — продолжал Моссьер. — Не думаю, что вам сейчас надо оставаться одной.

Габриэлла кивнула.

— Позвоните моему отцу.

Профессору Питеру Чейзу потребовалось меньше десяти минут, чтобы приехать к дочери на работу. Это был пожилой мужчина с волевым подбородком, густой копной седых волос и проницательным, встревоженным взглядом черных глаз.

Он ворвался в кабинет и сразу же бросился к Габриэлле, не обращая внимания на полицейских.

— Что здесь произошло?

Габриэлла увидела отца и залилась слезами. Она не рыдала, нет, скорее это был сдержанный, тихий плач, и все же в считаные мгновения ее щеки стали мокрыми.

Питер достал носовой платок, протянул его дочери и обнял ее за плечи.

Он посмотрел на полицейских и спросил, не задержатся ли они еще на несколько минут, потому что ему нужно кое о чем их спросить.

— Я профессор Чейз, отец Габриэллы, — объяснил он, забыв, что они сами позвонили ему по просьбе дочери. — Вы уже выяснили, что здесь произошло?

Ему ответил Уорнер:

— Пока что нет, сэр, но мы сделаем все возможное, чтобы это установить.

— Как вы намереваетесь обеспечивать безопасность моей дочери?

— Мы сделаем все возможное, чтобы установить, что здесь произошло, — повторил следователь Уорнер.

— У вас есть дочь?

— Да, сэр.

— Сколько ей лет?

— У меня две дочери. Одной двенадцать, другой пятнадцать.

— Удовлетворил бы вас такой ответ, если бы подобное случилось с одной из них? «Мы сделаем все возможное…» Вы не хотите сказать, как собираетесь защищать мою дочь!

— Если бы вы знали, насколько серьезно я отношусь к своей работе, то поняли бы, что этого достаточно.

— А вы не могли бы кого-нибудь приставить к моей дочери?

— Нет, потому что ей пока что никто не угрожал. Увы, сэр, я сам очень сожалею.

— Я тоже, черт побери.

Профессор попытался смутить следователя пристальным взглядом, но тот даже не повел глазом. Наступила патовая ситуация.

Наконец молчание нарушила Габриэлла:

— Папа, отпусти их. Мне ничего не угрожает. Сама я никому не нужна. Просто кто-то решил, что у меня здесь было что-то важное.

— Почему ты так думаешь? — спросил отец.

Следователь Уорнер уже переступил порог, но услышал эти слова и встревожено обернулся.

— Я ничего не могу сказать точно, но считаю, что это именно так. — Габриэлла перевела взгляд с отца на полицейских. — Я очень благодарна вам за помощь. Если вы что-нибудь узнаете, то сообщите мне?

Уорнер не уходил.

Судя по всему, он хотел услышать то, что Габриэлла собиралась сказать своему отцу, однако у нее не было никакого желания говорить об этом в его присутствии.

— Благодарю вас, — повторила она, обращаясь к Уорнеру.

У полицейских не осталось выбора. Они ушли.

Как только за ними закрылась дверь, профессор Чейз повторил свой вопрос:

— Почему ты решила, что сама никому не нужна?

Он ждал ответа. В тишине были слышны удаляющиеся шаги полицейских.

— Габриэлла!.. — не сдавался Питер Чейз.

— Потому что то же самое произошло в моей квартире в Риме. Кто-то проник в нее в последнюю ночь. Поэтому я оттуда и уехала.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — дрогнувшим голосом спросил отец.

Габриэлла молча пожала плечами.

— А в Риме было что-нибудь похищено?

— Тетрадь и несколько фотографий.

— В какую еще чертовщину ты впуталась? — спросил отец.

— В нечто очень древнее, папа, и очень могущественное. По крайней мере, мы так считаем. Мы так считали. Нет, не мы, а я. Рудольфо больше нет в живых. Я так считаю.

Вчера вечером Габриэлла заглянула к дочери, переоделась в джинсы и старый удобный свитер, оставшийся от мужа, налила себе водки с тоником и рассказала отцу о том, что случилось в Риме. Потом она удалилась в комнату, служившую домашним кабинетом и библиотекой, и стала рыться в ящиках письменного стола в поисках визитной карточки, которую хранила уже три с половиной года.

Женщина сильно нервничала. Она поймала себя на том, что у нее дрожит рука, сняла трубку и сразу же положила ее. Габриэлла уже не раз собиралась позвонить по этому номеру, но никак не могла собраться с духом. Несмотря на переполняющее ее любопытство, она не хотела ставить под угрозу раскопки. Мало ли что могло случиться, если бы она связалась со священником, который передал ей планы местности.

После того снежного воскресного дня, когда отец Даэрти передал Габриэлле бумаги в Боевой часовне, прошло уже четыре года. Профессор Рудольфо часто просил ее связаться с ним и умолить показать остальную часть дневника.

Профессор говорил о том, что слишком много вопросов оставались без ответов. Теперь их стало намного больше.

Дрожащей рукой Габриэлла набрала номер.

После третьего звонка в трубке послышался дружелюбный голос. Это был священник. Он сказал, что его зовут отец Франциск, и спросил, чем может помочь.

— Меня зовут Габриэлла Чейз. Извините за то, что звоню так поздно, но я могу поговорить с отцом Даэрти?

— С отцом Тедом Даэрти?

— Да.

— Его больше нет с нами.

— Вы не могли бы сказать, где я могу его найти?

— Будем надеяться, что на небесах, дорогая. Отец Даэрти умер.

— Извините. Это так печально. Когда он умер?

— Так, дайте-ка вспомнить. Это было семь… нет, восемь лет назад.

— Восемь лет назад? Вы уверены?

— Да, конечно. Я сам читал отходную молитву.

ГЛАВА 40

Нью-Йорк. Суббота, 20.10

Рейчел Палмер приехала на торжественное открытие выставки, в музей «Метрополитен». Здание сияло в свете прожекторов. По парадной лестнице поднимались мужчины в смокингах и женщины в роскошных вечерних платьях. Перетяжка над входом извещала: «Драгоценности от Тиффани — первые сто лет».

Рейчел вошла в музей и остановилась у входа в то крыло, где было представлено американское искусство. Ее очаровал вид трехуровневой галереи, роскошно украшенной по такому случаю. Мерцающие свечи отбрасывали мягкое сияние, воздух был наполнен ароматом роз, стоявших на каждом столике. Оркестр тихо играл джаз. Официанты обносили гостей подносами с шампанским и легкими закусками.

Рейчел задержалась перед большой мраморной скульптурой, которую видела уже добрую сотню раз, но до сих пор по-настоящему не рассмотрела. Скульптура изображала двух мужчин, которые сплелись друг с другом в яростной схватке. Рейчел скользнула взглядом по бедрам и рукам с проступающими канатами сухожилий, по напряженным торсам и лицам, искаженным от боли, но наполненным мрачным торжеством. Она шумно втянула в себя воздух и задержала выдох.

От скульптуры веяло неприкрытой физической силой. Рейчел неудержимо захотелось провести рукой по атласной коже, ощутить упругие мышцы. У нее буквально заныли пальцы. Она перевела взгляд на промежности, пристойности ради лишенные половых органов, и вдруг подумала, что, несмотря на это, мраморные мужчины возбуждали ее гораздо больше, чем все те реальные, из плоти и крови, которых она встречала за последние несколько лет. Рейчел ощутила странный прилив физического возбуждения. У нее возникло сильное желание поцеловать мраморные губы и посмотреть, сможет ли это их оживить. Что будет, если она поднимется на постамент и сделает это? Наверное, ее арестуют. Ее взгляд упал на бронзовую табличку под белым мрамором скульптуры.

«Борьба двух натур человека»

Джордж Грей Барнард (1863–1938)

Мрамор, 1894

Работа, сначала имевшая название

«Я чувствую внутри себя двух существ»,

изображает борьбу добра и зла.

Рейчел снова перечитала дату, и у нее бешено заколотилось сердце, а по спине пробежали холодные мурашки. Тысяча восемьсот девяносто четвертый год. Но чем объяснялась эта дрожь, проникнутая страхом? Что произошло в том году?

К Рейчел подошел официант с подносом, заставленным фужерами, но девушка покачала головой. Ей хотелось выпить, но не шампанского, которым обносили гостей, а чего-нибудь крепкого.

Рейчел подошла к бару и увидела там мужчину, стоявшего к ней спиной. Он сразу показался ей знакомым, но она никак не могла определить, чем же именно. Рейчел внимательно осмотрела долговязое, поджарое, чуть сутулое тело. Ей показалось, что этот мужчина чувствовал себя как дома в этом изысканном музее. Что-то в его облике разозлило ее. Девушке захотелось уйти, но она боялась потерять из вида этого странного человека.

Прогуливающаяся пара закрыла собой мужчину, а когда она прошла, его уже не было. Рейчел огляделась по сторонам, но незнакомец словно испарился.

У нее в груди тошнотворной волной поднялась паника.

«Нет! Ни в коем случае нельзя потерять его снова.

Снова?

Это какой-то абсурд!»

— Что вам угодно? — спросил бармен, не поднимая взгляда.

Он не был особо заинтересован в том, чтобы заполучить очередного клиента. Это мероприятие было разовым. Бармен понимал, что он может не любезничать с посетителями.

— Лучшее виски, какое у вас только есть. Два кубика льда. Без содовой. Пожалуйста.

Услышав слово «пожалуйста», бармен на мгновение оторвался от своего занятия, поднял взгляд и улыбнулся, после чего с удовольствием неторопливо налил ровно столько виски, сколько нужно, и положил в стакан два кубика льда.

К стойке подошли еще шестеро посетителей музея. Бармен протянул Рейчел виски и с сожалением принялся обслуживать других посетителей.

Пара, стоявшая рядом с Рейчел, обсуждала статью, которая должна была появиться в завтрашнем утреннем номере «Нью-Йорк таймс». Это, конечно же, были музейные работники.

— Вы слышали, что беднягу Рудольфо сегодня похоронили?

— Это такая трагедия.

— По-прежнему нет никаких известий о том, что было похищено?

— Никаких. Ходят слухи, что в склепе были обнаружены какие-то языческие реликвии, имеющие большое значение.

— Ничего конкретного? — спросила женщина.

— Ничего. Но на последней пресс-конференции какой-то журналист спросил Рудольфо, действительно ли обнаруженные предметы могут бросить вызов основным концепциям христианства, на что тот ответил: «Я глубоко религиозный человек. Искренне надеюсь, что нет».

Археологи очень часто находят драгоценности. Рейчел нередко черпала вдохновение в работах римских, греческих и египетских мастеров. Однако каждый раз, когда девушка слышала о сокровищах, обнаруженных в этой гробнице, она чувствовала настоятельную потребность увидеть их.

Рейчел почувствовала легкое головокружение и ухватилась за стойку. Какая-то фраза, произнесенная кем-то невдалеке, отозвалась у нее в груди странным резонансом. В ушах загудело. Тело охватила дрожь. Она закрыла глаза и увидела разноцветные вспышки. Нет, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы это произошло здесь и сейчас. Поэтому Рейчел сделала над собой усилие, открыла глаза и огляделась в поисках точки опоры.

«Надо было бы уйти раньше, а сейчас уже слишком поздно, — подумала она. — Слишком поздно для чего?

Это какое-то безумие!»

Рейчел потягивала виски, слушала звон кубиков льда о стекло и гадала о том, почему этот звук произвел на нее такое жуткое впечатление. Первый глоток обжег заднюю стенку горла, второй проскользнул уже гладко. Она сделала третий и всмотрелась в толпу.

Ее взгляд остановился на том самом мужчине, стоявшем у стойки, который показался ей таким знакомым.

— Вот ты где. — Дядя Алекс подошел к Рейчел сзади и поцеловал ее в щеку.

Он выглядел моложе своих шестидесяти с небольшим, был одет с иголочки и не выказывал никаких признаков усталости, вызванной долгим перелетом и сменой часовых поясов.

— Я боялась, что ты не успеешь, — сказала Рейчел.

— Я не мог пропустить такое событие.

Алекс улыбнулся и попросил у бармена то же самое, что выбрала его племянница. Он был одним из покровителей музея и входил в совет директоров.

Сегодня здесь были выставлены несколько украшений от Тиффани из коллекции его жены.

— Нэнси это очень порадовало бы. — Алекс с едва уловимой меланхолией обвел взглядом зал.

— Да, она была бы рада.

Дядя и племянница отпили по глотку виски.

— Ты уже видела Дэвиса? — спросил Алекс.

В его голосе было чуть больше хрипотцы, чем обычно.

— Нет. Но я не сомневаюсь в том, что он сам рано или поздно меня разыщет.

— Это тебя раздражает?

— Со стороны кажется, будто я чем-то раздражена? — Рейчел попыталась изобразить улыбку, но ей не удалось скрыть тусклый взгляд своих глаз.

— Кажется, дорогая. Это так?

— Наверное. Но я надеюсь, что как-нибудь это переживу.

— Ты напоминаешь одно из этих каменных изваяний тем, что совершенно невосприимчива к любви, — задумчиво промолвил Алекс. — Еще ни одному мужчине не удавалось разжечь в твоих глазах тот блеск, который разжигает в них особо восхитительный камень без оправы.

— Перестань беспокоиться.

— Когда-нибудь ты перестанешь верить в героев и прекрасных принцев, примешь тех реальных людей, с которыми встречаешься, научишься ладить с их недостатками.

— Почему? С тобой этого так и не произошло, с тетей Нэнси тоже.

Алекс усмехнулся.

— Кажется, я вижу вон там Дэвиса. Давай поздравим его.

Куратор стоял перед большой фотографией фасада лонг-айлендского особняка Луиса Комфорта Тиффани, в конце восьмидесятых превращенного в музей. Он разговаривал с мужчиной, стоявшим спиной к Алексу и Рейчел. Они остановились под аркой, украшенной гирляндами глициний.

Рейчел могла видеть незнакомца только со спины, но сразу же почувствовала, что это тот самый мужчина, которого она постоянно замечала рядом с собой весь вечер, стремилась и в то же время боялась найти. Интуиция подсказывала ей, что надо развернуться и бежать прочь, но девушка привыкла подчиняться исключительно строгой логике. Все иррациональное было для нее анафемой.

Поэтому Рейчел взяла дядю под руку и шагнула вперед.

— Рейчел Палмер, Алекс Палмер. А это Гаррисон Шоулс, — представил Дэвис.

Рейчел ощутила впереди себя теплый свет и содрогнулась, услышав гул в ушах. Она внимательно посмотрела на дядю. Тот был чем-то недоволен, однако по его виду нельзя было сказать, что реальность рушится и рассыпается на куски.

— На самом деле мы с мистером Шоулсом уже встречались, — поговорил Алекс, протянул руку Гаррисону, и тот крепко ее пожал. — Рад снова видеть вас. — Однако в его голосе не чувствовалось никакой радости.

Потом он повернулся к Рейчел.

— Гаррисон — тот самый человек, который на аукционе увел Вакха у нас из-под носа.

По тону Алекса было ясно, что он до сих пор сожалел об этом.

Рейчел вздрогнула, осмысливая услышанное. Неужели это тот самый человек, который купил ту картину?

— Мне очень приятно видеть вашу щедрость, выставленную на всеобщее обозрение, — любезным, вкрадчивым голосом ответил Гаррисон.

— Я был бы лжецом, если бы не признался, что одна из главных радостей коллекционирования заключается в том, чтобы показать всем, каким ты был умным, когда покупал ту или иную вещь.

В ушах Рейчел этот разговор звучал неестественно громко. Слова «был бы лжецом» гулкими отголосками разнеслись у нее в голове. Она все еще размышляла о них, когда Гаррисон Шоулс повернулся к ней и протянул руку.

Рейчел сделала над собой мучительное усилие и ответила тем же. Глаза Гаррисона были зелено-ледяными, цвета зимнего моря. Их пальцы соприкоснулись.

Алекс и Дэвис были поглощены обсуждением выставленных украшений. Куратор пытался убедить коллекционера передать их на хранение в музей. Рейчел решила, что ни тот ни другой не заметили удивления, проступившего у нее на лице, и смятения на лице Гаррисона.

Испепеляющий жар сплавил воедино их плоть. Все это произошло настолько быстро и внезапно, что им обоим одновременно — как впоследствии выяснила Рейчел — пришла на ум фраза «спонтанное возгорание», хотя ни один из них не произнес ее вслух.

Взгляд Гаррисона Шоулса наполнился тревогой. За нее? За себя?

Рейчел ощутила неудержимое влечение, выворачивающее все внутренности. Ей даже показалось, что она шагнула вперед, но нет, между ними по-прежнему оставалось добрых двенадцать дюймов.

Тут возвратился проклятый гул. Рейчел слишком устала, чтобы бороться с ним, пытаться сохранить равновесие, удерживать себя от сползания в теплую пустоту, сопротивляться. Ее взор затуманился всего на одно мгновение и тотчас же прояснился. Слезы, заполнившие ее глаза, будто сдуло ветром.

В зале стало гораздо темнее, чем какую-то минуту назад. Дрожащие огоньки свечей отбрасывали фосфоресцирующее сияние. Воздух заметно потеплел, аромат роз усилился настолько, что у Рейчел закружилась голова. Ей становилось все труднее дышать и еще труднее — стоять.

Мелодия, которую исполняли музыканты, плавно перешла в медленный, соблазнительный вальс. Воздух колебался и дрожал. Рейчел казалось, что она смотрит на мир сквозь туманную дымку.

Этот мужчина танцевал с ней. Его руки прикасались к ее телу. Она буквально ощущала, как кончики его пальцев ставят на ней клейма. Он вел ее в танце по залу, и ее плоть кричала от контакта с ним.

Вокруг все говорили по-итальянски. Рейчел поймала себя на том, что находится уже не в музее. Этот величественный дворец располагался в далекой чужой стране. Рейчел видела кончики своей обуви. Это были не те серебристые туфли на шпильках, которые она надела сегодня вечером, а детские сапожки. Платье ее, теперь розовое, мело пол. Она чувствовала затылком воздух. Ее волосы были заколоты вверх, но ведь девушка никогда не носила такой прически.

— Нам нужно еще какое-то время хранить это в тайне. Вы мне обещаете? В противном случае это может быть опасно.

Рейчел внезапно испугалась и кивнула.

Он повернул ее, и зал мелькнул сливающимися красками. Рейчел заморгала, и все — свет, музыка, запах цветов — вернулось к тому, каким было прежде. Она прикоснулась к своей щеке, пытаясь разобраться в лихорадке, внезапно охватившей ее. Собственная кожа показалась ей холодной.

ГЛАВА 41

Но иногда так случается, что Ангел Забвения сам забывает удалить из нашей памяти записи о предыдущем мире, и тогда чувства наши начинают мучиться обрывочными видениями другой жизни. Они рваными облаками мечутся над холмами и долинами нашего сознания, переплетаясь с событиями нынешнего существования.

Шолем Аш. Назареянин

Нью-Йорк. Понедельник, 07.15

Низкое серое небо не предвещало ничего хорошего и полностью соответствовало настроению Джоша. Он покинул свою квартиру, расположенную на Западной Пятьдесят третьей улице, прошел пешком четыре квартала в сторону от центра, в районе Колумбус-серкл вошел в Центральный парк через ворота Купцов и пошел дальше на север, ожидая, когда рассеется его беспокойство. На протяжении четырех месяцев, прошедших до последней поездки в Рим, Джош каждое утро прогуливался до фонда «Феникс» и хоть как-то успокаивался. Он прошел несколько сот ярдов, остановился, сделал глубокий вдох, почувствовал запах сочной свежескошенной травы, но ощущение беспокойства на этот раз так и не уменьшилось.

Все то, что произошло в Риме, навлекло на него опасность. Эта опасность породила слишком много вопросов и вполне могла проследовать за ним домой.

«Где находятся камни? На что они способны? Почему был убит вор? Кто его убил? Что случилось с Габриэллой?»

Джош постоянно пытался с ней связаться еще из Рима, но смог только получить номер ее рабочего телефона в Йельском университете. Он оставил несколько сообщений на ее автоответчике, но Габриэлла так и не перезвонила ему. Джош вернулся домой, еще несколько раз позвонил ей, но так ни разу и не застал на месте, что только увеличило его беспокойство.

Джош торопливо прошел мимо ряда плакучих сосен, выстроившихся вдоль аллей зловещими часовыми. Он спешил, хотя в этом не было никакой необходимости. До фонда было около мили. При таком темпе ходьбы он должен был дойти туда еще до восьми часов — слишком рано, чтобы куда-либо звонить и пытаться найти Габриэллу.

Райдер дошел до Земляничных полян, повернул направо, на Западную аллею, и пошел в сторону тропинки для верховой езды. Этот уголок был одним из самых глухих во всем парке. Пешеходы сюда почти не заглядывали, по утрам в рабочие дни и всадники здесь были редки. Если у него было время, то он всегда делал этот крюк, чтобы пройти мимо Каменной арки.

Фредерик Лоу Олмстед, в середине девятнадцатого столетия создавший этот парк из беспорядочных клочков леса, пригласил нескольких мастистых архитекторов. Один из них, Кальверт Во, в тысяча восемьсот шестьдесят втором году построил Каменную арку, использовав для этого кристаллические сланцы, которыми так богат Манхэттен. Этот мостик, один из немногих в парке, на первый взгляд казался естественной аркой. Россыпи валунов, высокие деревья и густой кустарник скрывали опоры, выложенные из кирпича и поддерживающие сооружение. Пологие пригорки, высившиеся по обеим сторонам арки, служили естественными насыпями.

В детстве Джош излазил вдоль и поперек весь парк, в том числе и эту его часть, но он заново открыл для себя Каменную арку, когда впервые шел пешком в фонд. Он также выяснил, что теперь она была для него своеобразным катализатором.

Фотограф постоянно проходил мимо нее на протяжении нескольких последних месяцев. Именно в этом месте он неоднократно испытывал провалы в прошлое, попадал в конец девятнадцатого века и встречался с молодым человеком по имени Перси Талмэдж, который частенько приходил сюда со своей сестрой Эсме. В детстве они здесь играли, затем, в юном возрасте, убегали сюда от невыносимой атмосферы дома. В отличие от Джоша, им не приходилось идти через парк. Брат и сестра добирались до Каменной арки через потайной проход среди камней, ведущий к подземному ходу, который соединял парк с их домом. Теперь в этом самом здании размещался фонд «Феникс».

Во время их первой встречи Малахай был потрясен, когда Джош рассказал ему о Перси и Эсме. Берил отнеслась к этому гораздо спокойнее. Когда дело доходит до воспоминаний о прошлой жизни и их связи с теперешними событиями, никаких случайностей быть не может. Но затем, когда Джош рассказал про подземный ход, поразилась даже Берил. Ведь ни в архивах, ни на чертежах здания и парка не было ничего про этот тайный тоннель, укрытый под землей. Он обрушился в начале двадцатых годов прошлого века и с тех пор был закрыт.

Несколько раз Джош пытался отыскать вход в него где-то поблизости от Каменной арки, но тщетно.

Однако найти воспоминания Перси о том, как он бывал здесь вместе с Эсме, было гораздо проще.

Когда Райдер просунул голову в кабинет Малахая, тот разговаривал по телефону, но увидел гостя и жестом пригласил его пройти и сесть.

Джош дожидался, когда Самюэльс закончит говорить по телефону, и обратил внимание на антикварную книгу, лежавшую на большом письменном столе. В свете лампы с зеленым стеклянным абажуром сверкнули тисненные золотом буквы на обложке: «Прорыв в изучении проблемы перевоплощения».

Он раскрыл книгу и буквально услышал вздохи, вырвавшиеся из нее. Сколько лет минуло с тех пор, как эти древние страницы соприкасались со свежим воздухом?

Кристофер Дрю

Прорыв в изучении проблемы перевоплощения

Первое издание

1867 год

Издательство «Акитсон и Кидд»

Нью-Йорк

Первая страница сильно пострадала от воды, и все же Джош без труда смог прочитать введение.

«История человечества еще не знала менее духовного века. Еще никогда прежде мы не обращали так мало внимания на душу. Никогда еще мы не были так одержимы материальным миром и не теряли настолько связь с миром метафизическим. Следствием этого стало целое поколение людей, не знающих счастья, которые пытаются спрятать свою меланхолию за стремлением к власти и материальному благополучию.

Вопрос о том, кем мы являемся, нельзя задавать, предварительно не выяснив, кем мы были. Не сделать этого — значит уйти от прошлых знаний, способных влиять на будущее. Данная книга ставит своей задачей помочь читателю открыть собственное прошлое, чтобы он смог…»

— Извините, что заставил вас ждать так долго, — сказал Малахай, положив трубку. — Как добрались?

Джош вкратце рассказал про перелет из Рима через Атлантику и, в свою очередь, задал тот же самый вопрос.

— Я выпил таблетку снотворного, и мне снились гладиаторы, — улыбнулся Малахай и, не спрашивая, налил Джошу чашку кофе. — Судя по вашему виду, кофе сейчас придется вам кстати.

Джош отпил глоток, не заботясь о том, что может обжечь себе нёбо. Малахай был прав. Ему действительно сейчас была нужна чашка крепкого кофе.

— Нам не надо было улетать из Рима, — натянутым голосом промолвил он. — Если бы мы остались там, то, может быть, смогли бы узнать, кто организовал ограбление, где камни, и выяснить у следователей, куда…

Малахай прервал его:

— Джош, мы оказались там чужими. Два человека были убиты. Вы провели двадцать четыре часа в тюрьме и стали единственным свидетелем обоих убийств. Ваша жизнь была в опасности. Нам чертовски повезло, что мы смогли улететь так быстро и итальянцы не задержали нас — точнее, вас в качестве свидетеля.

— Мы слишком быстро признали свое поражение.

— Вы не слышали, что я вам только что сказал? Кто-то убил профессора Рудольфо и похитил камни. Вы видели этого человека.

— Я видел тень, которую затем убили у меня на глазах.

— Но кто и почему расправился с убийцей? Опасность по-прежнему оставалась, Джош.

— Потенциальная опасность — ничто по сравнению с тем, что мы потеряли камни. Мне нужно знать, кто я такой, кем я был. Мне казалось, что я наконец это выясню. Господи, да я готов пойти на убийство, чтобы получить эти камни.

— Я рад, что вы не сказали этого в присутствии следователя Татти. В этом случае нам ни за что не удалось бы выбраться из Италии. — Малахай пристально посмотрел на него.

— Надеюсь, вы не думаете, что я имею какое-то отношение к похищению камней, ведь так? — Джош был потрясен.

— Разумеется, не думаю. Но я знаю, как вам пришлось мучиться, и могу себе представить, что вы задумывались о том, чтобы их украсть, чтобы с помощью камней освободиться от кошмаров.

— Нет, я не имею к этому никакого отношения.

— Откуда вы в то утро узнали, где находится гробница?

«Неужели Малахай тоже сомневается в моей искренности? Полиция определенно мне не поверила. Однако им не удалось обнаружить никаких улик, которые привязывали бы меня к преступлению. Именно их искал Татти, пока я находился за решеткой. Хотя бы одну-единственную крупицу доказательств.

Может быть, я впал в транс, когда в те предрассветные часы бродил по Риму, и сам организовал ограбление или, что еще хуже, раздобыл пистолет и совершил преступление? Может, мне только казалось, что я находился под землей и охранник застрелил профессора Рудольфо у меня на глазах? Если события, произошедшие в Древнем Риме, представляются мне такими живыми, вплоть до вкуса воды и запаха воздуха, то, может быть, я впал в безумие и совершил это гнусное преступление? Вдруг у меня помутился разум? Что, если отчаянное стремление найти ответы толкнуло меня переступить тонкую, как волосок, черту, отделяющую здравый рассудок от сумасшествия?

Нет, долой этот бред!»

Джошу хотелось вернуться к себе в кабинет и начать звонить в поисках Габриэллы. Он был едва знаком с этой женщиной. Желание поговорить с ней, убедиться в том, что с ней все в порядке, не поддавалось разумному объяснению, однако от него никуда нельзя было деться.

Джош встал и сильно ударился коленкой о ножку письменного стола Малахая в виде лапы дракона, сделанной из позолоченной бронзы.

— Черт бы побрал это животное, — пробормотал он, на мгновение полностью отдавшись боли.

— Что вы сказали? — многозначительно спросил Малахай.

— Я ударился об угол стола. Ничего страшного.

— Да, но при этом вы что-то сказали. Можно повторить эти слова?

— Да я сам не знаю, что… — Джош на мгновение задумался. — Ах да. Странная фраза. Одному богу известно, где я ее подцепил. Черт бы побрал это животное.

Лицо Малахая оставалось невозмутимым, но в его голосе прозвучало неприкрытое изумление:

— Изображение дракона на левой ножке стола выступает на дюйм дальше, чем такое же на правой ножке. В прошлом веке было своеобразной традицией говорить: «Черт бы побрал это животное», ударившись о ножку.

— Замечательно. Еще одно нелепое совпадение в жизни, которая полна ими.

— Нет, Джош. Вы уже должны были понять, что в перевоплощении никаких совпадений не бывает. Все является частью некоего общего замысла.

— Я стараюсь не забывать об этом.

— Нам ведь обоим было непросто, не так ли? Мы оба очень хотели получить эти камни. Трудно сказать, кто их жаждет больше — вы, так как считаете, что они помогут вам разобраться в прошлом, в котором вы ничего не понимаете, или я, так как уверен, что они помогут мне объяснить настоящее, в котором, кроме меня, никто не разбирается.

Малахай неизменно говорил о себе какими-то загадками. Джош провел вместе с ним и Берил целых четыре месяца, но о прошлом Самюэльса знал очень мало. До него у его родителей был ребенок, который умер в младенчестве. Через два года после его смерти родился Малахай. Насколько понял Джош, его отец так и не смог прийти в себя после смерти старшего сына.

Самюэльс вырос в Манхэттене, до десятого класса проучился в обычной муниципальной школе, а затем, после развода родителей, вместе с матерью переехал жить в Лондон. В Америку он вернулся лишь через много лет, в тысяча девятьсот восьмидесятом году, с дипломом доктора медицинских наук по специальности «клиническая психология», защищенным в Оксфордском университете, и сразу же устроился работать к своей тетке в фонд «Феникс». Малахай так и не женился, хотя в бульварной прессе его часто связывали с различными женщинами, как правило, богатыми наследницами или вторыми женами успешных бизнесменов. Его мать умерла. Отец, несмотря на свои восемьдесят семь, сохранил отменное здоровье, однако с сыном не поддерживал никаких отношений.

У всех были свои призраки.

— Мне нужно вернуться к себе и разыскать Габриэллу. Я хочу убедиться, что с ней все в порядке.

— Я знаю, что с ней случилось.

— Знаете? С ней все нормально?

— Да. Профессор Чейз вернулась в Нью-Хейвен. Она покинула Рим по своей воле, как мы и предполагали.

Джош снова опустился в кресло.

— Значит, следователь Татти играл с нами, когда говорил, что Габриэлла пропала. Какой мерзавец! Вы с ней говорили? Вам известно, почему она так внезапно сорвалась с места?

— Когда в четверг вечером вы от нее ушли, ей позвонили из больницы и сообщили, что состояние профессора Рудольфо резко ухудшилось. Пока она находилась в больнице, ее квартиру ограбили. Поэтому там и работали полицейские, когда мы пришли к ней на следующее утро. Профессор Чейз испугалась, решила, что оставаться в Риме небезопасно, и вернулась домой. Однако похоже на то, что неприятности последовали за ней через океан. В субботу был ограблен ее рабочий кабинет в Йельском университете.

— Она сама не пострадала?

— Нет, с ней все в порядке. По крайней мере, в физическом плане. Однако она очень напугана. Полагаю, нам нужно съездить в Нью-Хейвен и поговорить с ней. Об этих камнях профессору Чейз известно гораздо больше, чем кому-либо еще. Может, ее знания помогут нам их разыскать.

— Вы не знаете, кому еще Габриэлла или профессор Рудольфо говорили про камни, не считая вас и Берил?

Малахай покачал головой.

— Немногим. Куратору музея «Метрополитен». Куратору Британского музея. Деканам археологических факультетов своих университетов. Ни Габриэлла, ни профессор Рудольфо не хотели сообщать о своей находке широкой общественности. Сперва исследователи должны были убедиться в том, что это действительно то, о чем они подумали. Ученые не хотели устраивать из этого цирк, и они были правы.

— Однако из этого еще не следует, что об их находке не стало известно кому-то еще. Рабочие, проводившие раскопки, могли услышать обрывки разговоров или увидеть мельком то, что находилось в шкатулке, и обо всем догадаться. Кто-то мог прослушивать домашние и сотовые телефоны Габриэллы и Рудольфо. Какими бы они ни были осторожными, но существуют сотни способов кражи информации.

— Разумеется, вы правы.

Малахай принялся теребить свои неизменные золотые запонки. На них был выгравирован тот же самый феникс с мечом в правой лапе, который украшал и входную дверь.

— Как вы полагаете, сколько могут стоить эти камни? — вдруг спросил Джош.

Малахай взял колоду карт и рассеянно перетасовал ее пару раз. Карты шлепали, словно морские волны, набегающие на берег.

— Возможно, это никак не связано с деньгами, если за ограблением стоит католическая церковь.

— Вы считаете, что такое возможно?

— Вы сами видели монахинь и священников, выкрикивающих слова протеста у места раскопок. — Малахай снова принялся тасовать карты. — Черная магия, колдовство, языческие верования, перевоплощение. Все это подтачивает могущество церкви именно в то время, когда она не может себе это позволить. Нет, камни не должны были всплыть из забытья, не говоря уж о том, чтобы сотворить свое волшебство. Если это сделала церковь, то мы их никогда найдем. В этом случае они не будут выставлены на продажу.

— Вы полагаете, что именно так и случилось?

— Пока я ничего не знаю, но полон решимости все прояснить. Неужели вы думаете, что я так легко смирюсь с поражением? После стольких лет? Когда мы были так близко к цели? Об этом не может быть и речи. Просто арена действия стала другой. Камни похищены по воле церкви, ради прихоти какого-то коллекционера или для продажи на черном рынке. Я уже дал знать, что мы готовы заплатить за любую полезную информацию. Не сомневайтесь, если камни будут выставлены на продажу, то я заплачу за них любую цену. Поднять руки? Нет! Ни в коем случае, если у меня будет хоть какая-то надежда. Я хочу получить эти камни.

Он снова перетасовал колоду.

— Вот почему нам необходимо встретиться с Габриэллой Чейз. Она сможет нам помочь. Вы можете позвонить ей и выяснить, когда она свободна? Мы смогли бы съездить в Йельский университет сегодня вечером или завтра. Просто надо выяснить ее распорядок и дать понять, что мы сможем друг другу помочь.

— Вы же говорили с ней, так почему же сами не спросили?

— Габриэлла была со своей девочкой и не хотела долго говорить по телефону. К тому же мне кажется, что она куда охотнее выслушает вас.

— Почему?

— Это не я считаю ее своей давно потерянной inamorata.[8]

— И не я. Нет никаких уколов памяти. Нет ничего, что намекало бы на это.

Тут Джош сильно лукавил. Ему этого очень хотелось бы.

— Вот как? Так уж и ничего? А мне казалось, что я чувствую какие-то узы, какие-то искры между вами.

— Сколько вы готовы заплатить за камни? — поспешил перевести разговор Джош.

Малахай разложив карты веером на столе, обтянутом кожей, и предложил:

— Выбирайте любую.

Джош протянул было руку к одной, затем передумал и выбрал другую.

— Пять миллионов, — сказал Малахай, прежде чем Джош успел перевернуть карту.

Он это сделал и увидел пятерку бубен.

ГЛАВА 42

Безумие, терзавшее Джоша, никогда не ждало приглашений. Ему было наплевать на то, что оно являлось нежеланным.

Райдер сознавал, что он всецело находится в руках у этих приступов, и никогда не расставался с беспокойством. Оно постоянно присутствовало на заднем плане. Его выводило из себя то, что он в любой момент, по причинам, которые он не понимал и не мог контролировать, мог провалиться в чье-то чужое прошлое. Все это происходило совершенно неожиданно. Не было никакой возможности прервать такое погружение или, наоборот, вызвать его сознательно.

Джош надеялся на то, что Малахай правильно объяснял эти вещи, и все же не мог до конца поверить ему. Именно это, а также усталость, вызванная долгим перелетом и сменой часовых поясов, давили на него в то утро. Ему не хотелось сидеть в своем кабинете и ждать. Он жаждал немедленно увидеть Габриэллу, выяснить все насчет ограблений в Риме и в Нью-Хейвене, убедиться в том, что с ней действительно все в порядке. Однако когда Райдер позвонил ей, ему снова ответил автоответчик.

К десяти часам у него разболелась голова. Он проглотил две таблетки и принялся растирать виски. В кабинете было тихо, даже слишком. Перед тем как Джош получил травму головы при взрыве бомбы, его повсюду сопровождала музыка — джазовые певцы, старики классики, которых он слушал в детстве, или заводной рок. Однако то, что раньше было лишь увлечением, за последние шестнадцать месяцев превратилось в настоятельную потребность. Тишина усугубляла провалы в прошлое.

Джош достал наушники, которые всегда держал под рукой, но было уже слишком поздно. В воздухе чувствовался аромат жасмина и сандалового дерева, предшествующий очередному провалу. Знакомая сила неудержимо затягивала его в водоворот, увлекала к мерцающему огоньку свечи. В нем бурлили восторг и возбуждение.

Затем к ним добавился страх. Настоящее исчезло. Он провалился в прошлое, больше чем на сто лет назад.

Женщины в платьях с глубокими вырезами и мужчины во фраках расхаживали по залу, беседовали друг с другом, потягивали пунш из бокалов и шампанское из высоких фужеров, которыми их обносили официанты в белых перчатках. Сознание Джоша заполнила старинная музыка. Вдоль стены стоял длинный стол, уставленный пирамидами устриц, вазочками с блестящей черной икрой, тарелками с оливками, блюдами с жареным мясом и дичью.

Перси Талмэдж отказался от шампанского, попросил официанта принести бокал портвейна и направился через зал, прислушиваясь к обрывкам фривольных разговоров и сплетен. Похоже, лишь его дядя Дэвенпорт и Стивен Кавендиш, стоявшие в углу, были поглощены серьезной беседой. Перси осторожно приблизился к ним, следя за тем, чтобы не привлекать к себе внимания.

Он в совершенстве освоил искусство быть невидимым и поднаторел в умении следить за своим дядей. Всего несколько лет назад Перси даже предположить не мог, что окажется способен на тот обман, которым теперь занимался ежедневно. Он успел познакомиться с тайными проходами, устроенными в особняке по прихоти его отца, так же хорошо, как со своей собственной спальней, а магические науки, которые они с отцом изучали ради развлечения, стали теперь его незаменимым орудием.

Забавлять гостей подобными трюками было модно. Отец Перси в этом преуспел, но сейчас он несказанно удивился бы, узнав, как их использует его сын. К горлу Талмэджа подступил клубок. Он до сих пор не мог свыкнуться с тем, что отца больше нет, хотя со дня его смерти прошло уже восемь лет.

Однако сейчас было не время для горя. Досье с обличительными материалами, накопленными Перси, становилось все более пухлым. Он сам не понимал, что происходит, но чувствовал, что приближается к цели. Надо собрать последние элементы мозаики, и можно будет…

— Дэвенпорт, черт возьми, ну как только вы могли подумать, что какая-то девятнадцатилетняя девчонка сможет защитить наши инвестиции? — проворчал Кавендиш. — Я ожидал от вас большего.

— Вы совершаете большую ошибку, недооценивая мой план. В его простоте кроется гениальность.

— Это не план, это безумие. Блэки очень опасный человек.

— Однако у этого человека есть одна слабость. Именно на ней я и собираюсь сыграть.

— Ваша жена догадывается о том, что вы ради нашего блага бросили ее дочь на растерзание волкам, точнее, одному волку?

Дэвенпорт подался вперед и пробормотал ответ, который Перси не расслышал. Однако вслед за этим прозвучал такой зловещий хохот, что у него мурашки по спине пробежали.

Речь шла об Эсме, младшей сестре Перси. Несколько недель назад она отправилась в Европу, чтобы на протяжении шести месяцев изучать в Риме живопись у частного наставника. Все это устроил Дэвенпорт. Он даже нанял виллу и нашел компаньонку, которой предстояло играть роль его сестры, старой девы. Этот проныра даже заверил мать Эсме в том, что за девушкой присмотрит Титус Блэкуэлл, который как раз будет находиться в Риме, чтобы наблюдать за археологическими раскопками, предпринятыми клубом «Феникс».

Что означала эта новая информация? Как она соотносилась со всем тем, что уже успел выяснить Перси? Когда ответ наконец дошел до него, он почувствовал себя полным дураком.

«Почему я до сих пор не связал присутствие Блэкуэлла в Риме с поездкой сестры? Я ведь не раз видел, как финансист на вечерах и приемах беседовал с Эсме, хотя с ней любили поговорить все. Она такая жизнерадостная и веселая. Да, Эсме была не прочь немного пофлиртовать, но лишь совершенно безобидно. Ведь так? Не может быть и речи о том, чтобы у Эсме что-то было с Титусом. Он ведь женатый мужчина.

Однако выражение лица Дэвенпорта говорит совсем о другом. Неужели Эсме влюблена в Титуса?

На что намекают загадочные ссылки в ее письме? Ей, конечно же, хорошо в Риме, а она всегда выступала против традиционных предрассудков».

Перси осторожно попятился назад. Он понял, что необходимо во что бы то ни стало вернуть сестру домой, даже если ради этого ему самому придется отправиться в Рим. Дэвенпорт Талмэдж оплел густой сетью коварных интриг семью своего родного брата, его наследие и дом.

Еще в молодости, в тысяча восемьсот сорок седьмом году, Тревор Талмэдж основал клуб «Феникс». Его членами были Генри Дэвид Торо, Уолт Уитмен, Фредерик Лоу Олмстед и другие известные личности, последователи теории перевоплощения. Однако после смерти Тревора его брат Дэвенпорт прибрал к рукам все, в том числе и супружеское ложе. Первоначальная задача клуба, состоящая в поисках дороги к знаниям, к просвещению, была забыта. Ее заменило стремление к богатству и власти.

Теперь Дэвенпорт бесцеремонно использовал племянницу, втянув ее в свои нечистоплотные замыслы.

«Какая опасность угрожает Эсме?»

Перси отпил глоток портвейна, любимого напитка отца. Теперь во всем доме лишь он прикасался к бутылкам с янтарной жидкостью, привезенным отцом из Испании. Дядя Дэвенпорт смеялся над вкусами племянника, недоумевая, как тот может пить этот сладкий сироп. Перси ничего не имел против. Он даже был рад тому, что дядя не притрагивался к священным запасам. Эта партия была особой. До сих пор от нее оставались по крайней мере еще три бутылки.

Еще один глоток, и тотчас же — пронзительная боль. Та самая мучительная резь в желудке, уже не в первый раз терзающая Перси за последние несколько дней. Его лоб покрылся капельками пота. Он почувствовал, что ему необходимо как можно скорее лечь у себя в комнате, подальше от толпы и музыки.

Покидая зал, Перси поймал на себе пристальный, проницательный, любопытный взгляд черных искрящихся глаз дяди Дэвенпорта. Конечно же, тот видел, что Перси плохо, но он даже не подумал прийти на помощь племяннику.

Перси согнулся пополам от боли.

Открыв глаза, он обнаружил, что лежит в кровати, судорожно клацая зубами. Лоб у него горел, внутренности раздирала такая невыносимая боль, что ему хотелось скулить, как собака.

У изголовья кровати сидела мать, бледная, будто высеченная из мрамора. Она не обращала внимания на слезы, текущие по щекам, и вытирала лицо сына влажным полотенцем.

Перси попытался выдавить из себя хоть несколько слов. Ему надо было только выкроить минутку между мучительными приступами, перевести дух, чтобы можно было рассказать матери о том, что он выяснил.

— Дэвенпорт, он пытается что-то сказать, — обратилась к дяде мать.

Ей на плечо легла мужская рука. Перси увидел костлявые пальцы и сверкающее обручальное кольцо.

— Бедный, бедный мальчик, — пробормотал Дэвенпорт.

Мать склонилась к самым губам сына.

— В чем дело, Перси?

Он попробовал было заговорить, но у него вырвался лишь стон, проникнутый болью. Глаза юноши закрылись сами собой.

— Ему становится хуже. Мы его теряем.

Перси сделал над собой усилие и открыл глаза, чтобы предупредить мать хотя бы взглядом. Однако он увидел перед собой лицо не матери, а дяди, внимательно наблюдающего за ним. Стальные глаза Дэвенпорта светились торжеством.

— Мама… — выдавил Перси.

Мать снова склонилась и положила ему на лоб холодное мокрое полотенце. Она плакала.

— Джош?

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к щеке матери, смахнуть слезы.

— Джош?

Подобно растянутой резине, рывком вернувшейся к своей первоначальной форме, Райдер вынырнул в настоящее. Однако еще несколько мгновений он оставался переполнен горем, вызванным страданиями своей матери.

Нет. Не своей. Матери Перси.

— С вами все в порядке? — спросила Френсис, секретарша фонда.

Она стояла в дверях кабинета Джоша. В руках у нее была сумка, набитая продуктами, купленными в ближайшем кафе.

— Я принесла вам завтрак, — добавила Френсис и улыбнулась.

Она знала, что Райдер вечно забывает захватить себе поесть, и взяла в привычку покупать для него то же самое, что брала для себя.

Джош уставился на нее, стараясь прогнать из головы туман. Это была головоломка, упрятанная в загадку, а он находился в самом ее центре и был совершенно сбит с толку.

ГЛАВА 43

Нью-Йорк. Понедельник, 10.50

Судя по всему, обилие новостей, посвященных открытию гробницы весталки, перестрелке в ней, двум убийствам и похищению древних реликвий, спровоцировало по всему миру случаи воспоминаний о прошлой жизни. Люди, которые никогда не испытывали ничего подобного, столкнулись со странными беспокойными галлюцинациями и стали искать, с кем можно обсудить все это. В газетных статьях были упомянуты Джош Райдер и фонд «Феникс», поэтому с самого раннего утра начался непрерывный поток звонков, продолжавшийся до обеда. В первую очередь это произошло благодаря ретивому перу Чарли Биллингса.

Обязанности Джоша частично заключались в том, чтобы отвечать на обращения взрослых, просивших помочь разобраться с воспоминаниями о предыдущей жизни. Он должен был повторять им то же самое, что сказал ему Малахай, когда он сам впервые обратился в фонд: «Феникс» не имеет дела со взрослыми. Фонд представляет собой исследовательскую организацию, которая документирует случаи воспоминаний о прошлом у детей. У взрослых, по мнению доктора Берил Талмэдж, слишком большой груз зрительных образов, накопленный за долгие годы. Эти образы, преломленные и искаженные в памяти, очень трудно отделить от настоящих воспоминаний. Потом Джош называл адреса психологов, готовых помочь тем, кто страдает провалами в прошлое.

Однако сегодня утром ему было очень нелегко отвечать на звонки. Он слишком хорошо понимал недоумение и отчаяние этих людей, потому что испытывал теперь то же самое.

Многие описывали по телефону эпизоды, которые вполне укладывались в общую мозаику, наблюдаемую самим Райдером. Один мужчина рассказал о том, что ему постоянно кажется, будто он крестьянин в какой-то стране в глубокой древности. Его дом сгорел дотла в пламени пожара. При этом в огне погибли он сам и его брат. Второму виделось, что он какой-то высокопоставленный военачальник в эпоху, которую он не мог определить точно. Судя по всему, речь шла о ранних днях христианства. Мужчина рассказывал о тех жестоких и кровавых методах, которые он использовал, чтобы разгонять бунтующие толпы. Одна женщина вспомнила, будто она выкладывала мозаичные полы в храмах. Она предложила Джошу нарисовать все эти узоры и прислать их в фонд.

На Райдера оказала сильное воздействие мысль о том, что если перевоплощение является реальностью, то его жизненный путь в предыдущих воплощениях мог пересекаться с жизнью этих людей. Ему хотелось им помочь. Он жалел о том, что не может встретиться с каждым из них и попытаться выяснить, не известно ли им нечто такое, что скрыто от него, пролить свет на образы, погруженные в полумрак, теснившиеся у него в сознании и терзавшие его.

Все эти рассказы были весьма захватывающими. Джоша подмывало нарушить правила и согласиться работать с этими людьми, но сделать этого он не мог. В данном случае от него ничего не зависело. Берил и Малахай были категоричны — фонд не работает со взрослыми! За много лет сам Райдер стал единственным исключением из этого правила. Он мог лишь выразить свое сочувствие этим людям и порекомендовать им психологов.

После обеда ему удалось наконец дозвониться до Габриэллы. Она заверила его в том, что с ней все в порядке, и согласилась вечером поужинать с ним и Малахаем, но Джош уловил в ее словах напряжение и стресс. Разговор с Габриэллой вселил в него беспокойство, поэтому в половине четвертого он решил взять напрокат машину и, не дожидаясь вечера, отправиться в Нью-Хейвен.

Райдер уже спустился вниз и направлялся к выходу, когда услышал сердитый женский голос. Он завернул в приемную. Женщина, одетая в бледно-розовый костюм, в туфлях на высоком каблуке, стояла перед столом секретарши. Она была растрепана и явно сбита с толку. Не задумываясь над тем, что он делает, Джош поднял к глазу свой непременный фотоаппарат и увидел, что от плеч этой особы исходят лучи света, загибающиеся вокруг ее головы. Его охватила дрожь. Мгновение он не дышал, опасаясь, что малейшее движение нарушит оптический эффект.

Женщина почувствовала на себе его взгляд и обернулась. Джош опустил фотоаппарат и встретился с ней взглядом.

Ощущение длилось всего одну секунду. Это была не парамнезия. Речь шла не о человеке, чье лицо показалось ему знакомым. На этот раз в этом не было никаких сомнений.

«Твою мать!»

Всем своим нутром, самой его глубиной, так, что глубже было некуда, Райдер почувствовал, что они уже были знакомы в то, другое время, которое память Джоша выдавала по крупицам, самое основное придерживая для себя.

Когда Райдер подошел к женщине, та удивленно раскрыла рот, и он понял, что она тоже его узнала.

Они уставились друг на друга. Воздух вокруг будто застыл. Тишину нарушал лишь приглушенный шум транспорта, доносящийся с улицы. Глаза женщины, красные от слез, наполнились изумлением.

— Мы уже встречались? — наконец спросила она. — Ваше лицо кажется мне таким знакомым…

— Я в этом не уверен.

Женщина нахмурилась.

— Нет. Я обозналась. Мне показалось… — Она покачала головой.

Джош окинул взглядом мокрые волосы, мятую юбку и подтеки туши на лице, оставленные либо дождем, либо слезами. Потом он посмотрел на Френсис, которая беспомощно покачала головой.

— В чем дело?

— Я объяснила этой женщине принципы работы нашего фонда, но она отказывается уйти, ни с кем не переговорив.

— Все в порядке. Я разберусь с этим.

Джош снова повернулся к женщине.

— Я здесь работаю и постараюсь вам помочь, но для начала предлагаю пройти внутрь и немного обсохнуть.

Женщина молча пошла за ним по коридору. Он искоса взглянул на нее и заметил, как пристально она изучала все, мимо чего они проходили, — картины, светильники, ковры. Как будто во всем этом было что-то такое, чего она не могла понять.

Прежде чем Джош успел задать вопрос, женщина принялась возбужденно болтать:

— Я не могу поверить, что так сильно здесь расстроилась. Подумать только, я расплакалась. Обычно со мной никогда такого не бывает. Я всегда держу себя в руках. Но сегодня со мной что-то произошло. — Она залилась краской. — Ради бога, простите.

Джош покачал головой, принимая извинение.

— Что произошло?

Пока они поднимались по лестнице, женщина говорила, продолжая при этом исследовать окружающую обстановку:

— Секретарша спросила, чем может мне помочь, выяснила, чего я хочу, и сразу заявила, что вы занимаетесь только с детьми. Я сказала, что все понимаю, и спросила, не могу ли все-таки с кем-нибудь поговорить, может, получить направление в другое место, где мне смогут помочь. Эта ледышка посоветовала позвонить какому-то Джеку или Джо Райдеру. Якобы он этим займется. Я спросила, нельзя ли мне просто обратиться к нему.

Они поднялись на лестничную площадку, и Джош указал направо, где находился его кабинет.

— Сюда, пожалуйста.

Женщина двинулась дальше и продолжила свой рассказ с того самого места, на котором остановилась:

— Ваша секретарша ясно дала понять, что этот Джек или Джо Райдер принимает только по предварительной договоренности, но позвонить ему я могу. Тут я вышла из себя, и секретарша попросила меня удалиться. Какое-то время мы с ней играли в словесный пинг-понг, после чего я вдруг разрыдалась, хотя это на меня совсем не похоже. С другой стороны, последние несколько недель я сама не своя. Просто не знаю, как мне быть.

Кабинет Джоша находился в угловой башенке. Женщина остановилась на пороге, склонила голову набок и уставилась на Райдера.

— Черт побери, почему я вываливаю все это совершенно незнакомому человеку? Наверное, я действительно сошла с ума.

Джош остро прочувствовал отчаяние, охватившее ее. Ему было не важно, знал он эту женщину или нет.

— Я Джош Райдер. Возможно, я смогу вам помочь.

Дождь кончился. Снова выглянуло солнце. В круглое помещение через мозаичные окна хлынули мягкие лучи, окрашенные в синие, зеленые и фиолетовые цвета. Они образовали разноцветные узоры на светлой ткани пиджака женщины и ее лице.

— Хотите кофе? Может быть, вам дать полотенце?

Женщина окинула взглядом свою мятую и мокрую одежду, словно впервые увидев ее.

— Да, полотенце, пожалуйста, и скажите, где здесь у вас туалет?

Через несколько минут она вернулась. Ее волосы были расчесаны, подтеки туши исчезли. Одежду она тоже привела в порядок.

— Спасибо. Это было очень кстати.

— Теперь вам лучше?

— Гораздо.

— Не хотите сесть?

Как и предполагал Джош, женщина пристроилась на подоконнике.

— Итак, что привело вас сюда, мисс…

Только тут до него дошло, что он не знает, как ее зовут.

— Рейчел Палмер.

— Рад познакомиться с вами, Рейчел, — сказал Райдер.

При этом какая-то часть его сознания гадала о том, действительно ли они видятся впервые.

— У меня… я даже не знаю, как их назвать… наверное, галлюцинации. Я не понимаю, что со мной происходит.

— Знаю. Это причиняет большое беспокойство.

Рейчел с признательностью посмотрела на него.

— Вы мне верите? Вы не думаете, что я сошла с ума?

— Разумеется, я вам верю. Именно этим мы здесь и занимаемся. Верим в невероятное. — Джош улыбнулся.

— Но это же сплошное безумие.

Райдер кивнул. В этом не было ничего удивительного. Именно так начиналось большинство разговоров с людьми, обремененными необъяснимыми воспоминаниями.

— Не беспокойтесь. Я вовсе не собираюсь от вас отмахнуться. Итак, что вам кажется безумием?

— На прошлой неделе я побывала у своего лечащего врача, который не нашел никаких отклонений, и у психиатра. Тот выписал таблетки от стресса, но это никакой не стресс. Как правило, я очень уравновешенная. Галлюцинации не связаны с настоящим, даже с Нью-Йорком. Все действие в них происходит в Риме. Я в них уже не я, а какой-то другой человек. Они похожи на сон, но только я не сплю. Это не безумие?

Сегодня утром сразу несколько людей, позвонивших в фонд, упоминали Рим. Каждый раз у Джоша появлялась надежда на то, что где-то есть тот человек, которому о его прошлом известно больше, чем ему самому.

— Нет, это вовсе не безумие, — заверил он Рейчел. — Хотя мне хорошо известно, как к этому относятся психиатры и какие лекарства они выписывают. Это ведь не помогает, правда?

— Нисколько не помогает.

— Вы не могли бы описать сами галлюцинации?

Джошу удалось несколько успокоить Рейчел, и она продолжала:

— Я уже много лет конструирую ювелирные украшения, но в последние несколько дней, может, неделю цвета драгоценных камней стали оказывать на меня какое-то странное действие. Как будто они меня гипнотизируют. Все мое тело начинает петь… — Она осеклась. — Я сама не могу поверить!.. Со стороны все это кажется невероятно глупым.

— Нет, что вы, продолжайте.

— Вы сможете мне помочь? Я не могу больше это терпеть.

Рейчел возбужденно теребила заусенцы на пальцах. Один из них окрасился кровью, но она, похоже, этого не замечала.

— Я не могу обещать, что мне удастся вам помочь, но я вас выслушаю, а затем мы постараемся что-нибудь придумать.

Ведь выслушать — это не значит нарушить правила, правда? Джош готов был наплевать на них. Он хотел узнать, кто эта женщина. Рейчел Палмер была первым человеком, при разговоре с которым он почувствовал, что уже встречался с ним в глубоком прошлом. Когда он был кем-то другим. Натали, та девочка в Риме, узнала его, но Джош не почувствовал никакой связи. Возможно ли, что Рейчел является воплощением Сабины? Нет, сам не зная почему, Джош был практически уверен в том, что это не так.

— Ничего подобного не может произойти, если просто прикоснуться к чьей-то руке, ведь так? Комната не может измениться. Нельзя вспомнить происшествие, о котором ничего не знаешь, да?

Эти вопросы Рейчел задала, когда завершила рассказ про аукцион «Кристи», про картину, про незнакомца, который, как выяснилось через несколько дней, был Гар-рисоном Шоулсом. Она упомянула и про свое необъяснимое влечение к нему.

— Многие считают, что человек способен вспоминать о своей прошлой жизни.

— Я знаю. Так думает мой дядя Алекс. Он уже много лет увлекается проблемой перевоплощения. Но сама я раньше не обращала на это особого внимания. Вы полагаете, что такое возможно?

— Мое мнение не имеет никакого значения. Главное то, что вас беспокоят эти видения.

— Теперь мы вернулись к тому, с чего начали. Вы поможете мне разобраться во всем этом? Дело не просто в том, что я не принадлежу сама себе. Меня не покидает ощущение, что я должна вынести из всего этого какой-то урок, прямо сейчас что-то сделать, предотвратить какую-то трагедию. Черт побери, я опять говорю как полная идиотка!

— Нет. Успокойтесь. Все в порядке.

Рейчел посмотрела Джошу прямо в лицо. У него в голове зазвучал шум бегущей воды. Он ощутил запах жасмина, почувствовал вкус меда. Это был провал в прошлое, который начинался прямо здесь, на глазах у этой женщины. Райдер не мог его остановить. Его неудержимо несло куда-то. Он принялся отчаянно сопротивляться. Нельзя было потерять контроль прямо сейчас. Джош сосредоточился на ощущении деревянных подлокотников под руками, вырвался из бездонной пучины, ухватился за звуки голоса Рейчел и вцепился в них как в спасательный круг.

— Вы сможете мне помочь?

— Мне бы очень хотелось…

Джош услышал собственный голос, доносившийся сквозь толщу воды, не сразу, а лишь через какое-то время. Он и сам не смог бы сказать, долго ли пробыл в забытьи.

— Пожалуйста, помогите мне!

Этот жалобный крик показался ему таким знакомым.

Райдер встал и подошел к окну, чтобы избежать умоляющего взгляда Рейчел. Она просила не только за себя, но и за ту, кем она была раньше.

«Нет, я не смогу этого сделать. Если я стану работать с этой женщиной, то утону в ее глазах. Как я могу сделать что-либо для нее, если мне до сих пор никак не удается помочь себе самому?»

— Мне бы очень хотелось. Но я не могу.

— Чем вы здесь занимаетесь и почему не можете проделать все это со мной?

— С помощью простой медитации или посредством гипноза мы помогаем детям, которые обращаются в наш фонд, добраться до глубоко погребенных воспоминаний о прошлой жизни и вытащить их на поверхность. После мы стараемся изучить эти воспоминания и понять, почему они не дают покоя.

— Так сделайте же со мной то же самое.

— Я бы рад, однако фонд работает только с детьми.

— Но вы же сказали, что все понимаете!.. Я в отчаянии. Я познакомилась с одним человеком и всего через несколько дней уже почувствовала, что между нами есть какая-то неразрывная связь. После нашей встречи видения стали более частыми и яркими. Я решила больше не встречаться с этим мужчиной, потому что это выводит меня из себя и от него веет угрозой, но затем поймала себя на том, что не могу его не видеть. Замечательно! Теперь я говорю уже не только как сумасшедший лунатик, но вдобавок еще и как глупая влюбленная девочка-подросток.

— Что вы имели в виду, говоря об угрозе?

— У меня возникло предчувствие какой-то чудовищной катастрофы. Как будто с нами должно что-то произойти или уже произошло. Мне страшно.

Рейчел снова принялась теребить заусенцы на пальцах.

— Я должна дойти до конца этой странной истории, — помолчав, продолжала она. — Должна выяснить, кем я была раньше. Умоляю, вы даже не представляете, как мне тяжело!

Джоша захлестнула волна сочувствия.

Со времени последней поездки в Рим его собственные видения стали более частыми и яркими. Он еще никогда не испытывал такой настоятельной потребности выяснить, является ли перевоплощение чем-то реальным или же это не более чем легенда. Мысль о том, что душа Сабины возродилась в новом теле и теперь находится здесь, на земле, приходила и раньше, но теперь просто не давала ему покоя. Он решил бросить все и сосредоточиться на том, чтобы ее найти, даже если это будет означать дорогу в самый эпицентр урагана. Его беспокоили те же самые предчувствия, которые сводили с ума Рейчел.

«Неужели нам с той женщиной, которая когда-то была Сабиной, предстоит пройти через все то горе, которое мы навлекли друг на друга? Почему мысль о возможной встрече наполняет меня не восторженным предчувствием, а бесконечным ужасом?»

С тех пор как Джош начал работать в фонде, ему уже приходилось слышать о подобных страхах от некоторых детей, с которыми работали Малахай и доктор Талмэдж. Он видел мучительную потребность разобраться в собственном прошлом, которая проявлялась в затравленном выражении их глаз. Райдер видел то же самое, глядя на себя в зеркало, и вот сейчас, в глазах Рейчел.

Она подняла руку, чтобы смахнуть с глаз свежие слезы. При этом открылся браслет. Это был круг из массивных золотых звеньев, слишком тяжелый для ее хрупкого запястья. Разноцветные овальные драгоценные камни в подвесках поймали солнечный свет, льющийся в окно, отразили его и на мгновение ослепили Джоша.

Его тотчас же окутал удушливый аромат жасмина и сандалового дерева. Он заморгал. Отблески исчезли. Вместе с ними пропали ощущения и запахи. Осталась только Рейчел, которая пристально смотрела на него. Ее взгляд был наполнен мольбой и страхом.

ГЛАВА 44

Доктор Талмэдж сидела за письменным столом так, что инвалидное кресло не было видно. Когда она устраивалась подобным образом, ничто не указывало на ее инвалидность. Неизменное изящество, с которым держалась Берил Талмэдж, в сочетании с ее целеустремленностью и умом напоминали Джошу один портрет кисти Джона Сингера Сарджента, выставленный в музее искусств «Метрополитен».

Хирург-педиатр, защитившая докторскую диссертацию по истории религии и еще одну по психологии, Берил перестала заниматься медициной тридцать лет назад, когда ей было всего тридцать пять, и перешла работать к своему отцу в фонд «Феникс». С тех пор она успела обследовать тысячи детей, которых мучили воспоминания, пришедшие из прошлого.

— Я понимаю, Джош, как вам хочется поработать с этой женщиной, и все же не могу на это пойти.

Доктор Талмэдж была худой, даже тощей. Слабые ноги не могли удержать вес ее тела, но когда она говорила, все ее существо наполнялось какой-то внутренней силой, заставлявшей забыть о недуге.

— Мы просто не можем взять на себя такую ответственность, — добавила она тоном, подразумевавшим, что эта тема закрыта.

Однако Райдер не собирался сдаваться. Он был готов помочь Рейчел сам, минуя фонд, но сомневался в том, что сможет это сделать, не навредив ей. Вдруг во время сеанса гипноза что-то пойдет не так?

— Вопрос вовсе не в ответственности. Просто вас беспокоит в первую очередь не помощь людям, а то, как ваша работа будет принята научным сообществом, — сказал Джош.

Он не просто продолжал спор, но явно шел на его обострение.

— Вы сами не понимаете, что говорите.

— Нет, понимаю.

Берил выехала из-за стола и подкатилась к креслу, в котором сидел Джош. У нее на скулах вспыхнули два ярко-красных пятна.

— Как вы смеете заявиться сюда и учить меня управлять моим же фондом! Вам еще никогда не приходилось представлять доклад своим коллегам, а затем слушать хихиканье у себя за спиной. Мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы достичь положения, когда меня стали терпеть… когда мои статьи стали читать. Я не желаю иметь никаких дел со взрослыми дамочками, считающими, что в прошлой жизни все они были Клеопатрой. Вы хоть представляете себе, сколько людей одержимы манией величия применительно к прошлой жизни? Как вы предлагаете определять, когда речь идет о чем-то настоящем, а когда у человека просто не все дома?

— Так, как это произошло со мной.

— Лично я не выбирала вас своим пациентом. Это сделал мой племянник. Я же только согласилась открыть для вас доступ к своей библиотеке в обмен на фотографический отчет о нашей работе. Напрасно вы считаете себя моим любимчиком.

Джош поморщился, однако не намеревался сдаваться.

— Вы правы. Вы мне не помогали. В этом еще одно ваше преступление. Вы являетесь ходячей энциклопедией по теории перевоплощения, мать вашу, но вот сидите, словно Будда, не говорите ни слова и лишь выдаете загадочные изречения вроде того, что не надо мешать воде со временем самой раскрыть все свои тайны. О каком времени идет речь? Сколько нужно ждать?

Отчаяние, с которым Джош прожил все до одного дни этих шестнадцати месяцев, готово было вырваться на поверхность. Ему хотелось увидеться с Габриэллой. Он устал, еще не пришел в себя после долгого перелета. У него на глазах убили двух человек. Он сидел в тюрьме, над ним самим висела и, как не переставал повторять Малахай, возможно, до сих пор продолжала висеть смертельная угроза. Райдер по-прежнему вспоминал боль, страдания и страхи людей, умерших задолго до того, как он появился на свет. Пожалуй, сейчас его смятение было даже куда более сильным, чем при первом обращении в фонд. Не далее как сегодня ему пришлось сидеть лицом к лицу с женщиной, которая, судя по всему, переживала то же самое, и он смог предложить ей только какие-то бесполезные банальности.

— Вы пришли сюда, зная о нас и об этом здании то, что не мог знать никто. Вы хотели изучать то, что изучали мы, исследовать то, что исследовали мы. Вот о чем вы попросили, и вот что дали вам мы с племянником. Вы были для нас учеником, Джош, а не пациентом. Вот в чем разница. У вас не было психологической травмы. Вы сохранили возможность нормальной деятельности и не нуждались в крайних мерах.

— Но эта женщина, возможно, в них нуждается.

— Мы уже пробовали то, о чем вы сейчас просите, и раз за разом обжигались. Мы устали иметь дело с лжецами и психопатами, нас замучили судебные разбирательства, и мы приняли решение. Мы не работаем со взрослыми! Вы тоже не будете с ними работать, пока находитесь здесь.

Джош ничего не ответил.

Клео, пятилетняя темно-серая басенджи, подбежала к Берил и лизнула ей руку. Эта порода была выведена еще в Древнем Египте.

Женщина потрепала собаку по голове.

— Мне очень не нравится, Джош, когда на меня оказывают давление.

— Знаю.

— Так почему же вы сейчас этим занимаетесь?

— Потому что мне кажется, что Рейчел каким-то образом связана с камнями. Берил, погибли люди. Трое. Они убиты. Их прикончили из-за того, что находилось в гробнице. Так считаете вы, Малахай и я. Если мы правы, то нельзя упустить ни одну крупицу информации. Нам известно еще далеко не все. Мы должны узнать еще очень много.

— Я не могу рисковать нашей репутацией. Я очень сожалею. Поверьте.

— Вам многое известно о провалах в прошлое, но вы никогда лично не переживали их, ведь так? Ни вы, ни Малахай. Вы не знаете, что это за ад. Надеюсь, вам никогда не придется это узнать. В противном случае такое решение никогда не оставит в покое вашу совесть. Обещаю.

Джош оставил Малахаю записку с сообщением о том, что он будет ждать его в семь часов вечера в ресторане «Зеленый город» в Нью-Хейвене, и вышел из здания фонда. Он чувствовал, что после ссоры с Берил больше не мог там оставаться, взял напрокат машину и выехал из города. Ему почему-то не терпелось поскорее увидеться с Габриэллой.

Снова начался дождь, и чем дальше от города отъезжал Джош, тем сильнее он становился. Ветер безжалостно гонял по шоссе листву. Движение на магистрали было оживленным. Трещали раскаты грома, вспышки молний озаряли багрово-серое небо. В воздухе летали ветки, сорванные с деревьев, коварно отвлекая внимание водителей. По дороге до Стэмфорда Джош проехал мимо трех мест, где только что произошли аварии, и еще мимо пяти, после того как свернул к Нью-Хейвену.

Райдер поставил машину на свободное место, которое он отыскал, лишь объехав квартал дважды, и поспешил через площадь к зданию, где работала Габриэлла.

Студенческий городок словно вымер. Отчасти это объяснялось проливным дождем, но главным было то, что летняя сессия уже завершилась, а новый учебный год еще не начался. Под черными тучами пустынные улочки выглядели зловещими.

Джош добрался до дома номер пятьдесят один по Хилл-хаус-авеню и вошел внутрь. Он был рад тому, что здесь сухо. Гроза осталась позади.

Когда Габриэлла открыла дверь и увидела его, правый уголок ее губ чуть приподнялся в слабой улыбке. Райдер мельком успел увидеть высокого седого мужчину, стоявшего за ее спиной.

— Я приехал рановато. Подумал, может быть, мы посидим и чего-нибудь выпьем. Или вы заняты? — спросил Джош.

— Нет. Это было бы замечательно. Проходите, — пригласила Габриэлла.

Она познакомила Джоша со своим отцом, Питером Чейзом. Мужчины пожали друг другу руки. Пожилой профессор окинул Джоша придирчивым взглядом и нахмурился, когда Габриэлла объяснила, как с ним познакомилась.

Питер Чейз повернулся к своей дочери.

— Если это ненадолго, то я подожду тебя внизу, и мы перекусим перед заседанием.

— Спасибо, но я говорила тебе о том, что буду ужинать с Джошем и доктором Самюэльсом.

— Ты до сих пор не пришла в себя после того, что здесь произошло, — настаивал отец. — Думаю, тебе лучше вернуться домой, где тихо и спокойно.

— Профессор Чейз, а мне кажется, что как раз тишина и сводит Габриэллу с ума, — заметил Джош.

Питер Чейз снова нахмурился.

Это было вызвано тем, что гость вмешался в разговор и дал понять, что достаточно близко знаком с его дочерью. Или же профессор Чейз просто не любил, когда ему перечат?

Джош и сам был удивлен. Нет, не своим вмешательством, а тем, насколько остро он прочувствовал то, каким будет для Габриэллы этот вечер, если она отправится домой. Шум дождя. Спящий ребенок. Пустая спальня. Бесконечная тоскливая ночь. Нет. Это лишь усугубит переполняющее ее беспокойство.

— Черт побери, а вам откуда известно, что нужно моей дочери?

Габриэлла украдкой подмигнула Джошу.

— Он прав, папа. Меньше всего мне сейчас хочется сидеть дома и размышлять о случившемся. Все будет в порядке.

— Я отменю заседание, — предложил профессор.

Она покачала головой.

— Об этом нечего даже и думать.

— Хорошо, но к девяти я вернусь домой, — угрюмо проворчал Питер Чейз.

— Не торопись.

— Мне не нравится, что тебе придется вести машину в такую непогоду.

— Профессор Чейз, я сейчас провожу Габриэллу до дома. Она оставит там машину, а я отвезу ее в ресторан и обратно.

Джош не знал, обрадовался ли отец Габриэллы такому предложению. Оно должно было бы успокоить его, но Питер Чейз оставался чем-то недоволен.

— Папа, ступай, а то опоздаешь на свое заседание. За меня не беспокойся. Джош обо мне позаботится.

Она чмокнула отца в щеку, и тот ушел, предварительно смерив Джоша долгим, пристальным взглядом, каким, вероятно, истязал мужчин с тех пор, как его дочь впервые побывала на свидании.

По дороге до ресторана Джош расспрашивал Габриэллу о дочери. Она с удовольствием рассказывала ему о мелочах повседневной жизни, каждая из которых является настоящим маленьким чудом, когда ребенку почти три года. Рассказывая о Куинн, Габриэлла заметно успокоилась. Напряжение, звучавшее в ее голосе, постепенно исчезло.

— Как вам живется вместе с отцом?

— Так лучше и для него, и для Куинн.

— А для вас?

— Для Куинн очень важно, чтобы рядом был мужчина. Я ни за что не смогла бы то и дело летать в Рим и обратно, если бы не папа, — не сразу ответила она.

Джош чувствовал, что Габриэлла что-то недоговаривает, но не стал настаивать.

— Кажется, вы говорили, что у девочки есть няня?

— Говорила. Нянь было несколько, но все равно я не могла со спокойной душой оставить ее даже на одну ночь, если дома не было папы.

— А почему нянь было несколько? У вас трудный характер?

Джошу хотелось задать ей совсем другие вопросы, но он чувствовал, что она к ним еще не готова.

— Очень трудный, — с вызовом ответила Габриэлла.

Джошу понравилось то ощущение, которое он испытал, когда эти слова окатили его. Они поднимали настроение.

— Не могу в это поверить.

В ответ она рассмеялась, и этот звук был еще лучше.

Смех Габриэллы откликнулся во всем теле Джоша. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что с самой первой встречи хотел услышать, как она смеется вот так. Райдер ощутил истинное наслаждение, когда понял, что он, пусть и частично, облегчил стресс, придавивший эту женщину. С ним она смогла хоть как-то расслабиться. Но Джош предпочел не думать об этом. Подобные мысли были очень опасными для человека, полного решимости ни с кем не связываться до тех пор, пока он не найдет ответов на несколько очень сложных вопросов относительно себя самого.

— Мой отец считает, что мне все еще семнадцать, — улыбнулась Габриэлла.

— Да, именно так он смотрел на меня.

— Вот как?

Джош кивнул.

— Ой, извините.

— Все в порядке.

— На самом деле все было гораздо проще, когда мне было семнадцать. Тогда мои поклонники ждали от папы такого взгляда.

Джош мысленно отметил, что Габриэлла косвенно включила его в число своих поклонников. По какой-то необъяснимой причине это наполнило его счастьем.

Он остановился на запрещающий сигнал светофора. Огненно-красный свет согрел лицо Габриэллы, озарил языками пламени ее длинные волосы. Она почувствовала на себе взгляд Джоша. Ее глаза наполнились восхитительным золотым сиянием осенней листвы. Дождь выбивал на лобовом стекле ровный успокаивающий ритм.

«А что будет, если я поеду дальше, до самого Манхэттена? Что случится, если я приглашу Габриэллу к себе домой, приготовлю коктейли и поставлю компакт-диск с мелодичным джазом в исполнении Джона Колтрейна? Могу ли я признаться в том, что мне хочется попасть в эту категорию и понять, почему Питер Чейз так подозрительно смотрит на мужчин, которых, как ему кажется, интересует его дочь?

Нет. Оставь ее в покое. Ты не свободен. Ты в плену у своих видений».

Краем глаза Джош видел левую руку Габриэллы, лежащую на колене. Ему захотелось взять ее, потрогать, ощутить прикосновение к коже, изучить рельеф костей и сухожилий, проверить, не испытывает ли она нечто подобное.

«Ты не можешь прикасаться к ней и к кому бы то ни было до тех пор, пока не выяснишь, чем вызвано столкновение настоящего с прошлым».

Ресторан располагался на Чапел-стрит, в здании Викторианской эпохи, полы которого были выложены плиткой. Непогода вынудила многих остаться дома, поэтому Джошу и Габриэлле достался на двоих самый маленький из четырех залов. За час, прошедший до приезда Малахая, они говорили только о своей жизни до Рима, словно заключили молчаливое соглашение избегать той темы, которая давила на обоих, и решили насладиться обществом друг друга.

Джош заказал виски «Джонни Уокер» с синей этикеткой, а Габриэлла попросила водку с тоником и ломтиком лайма. В мягком свете ее кожа сияла, а волосы искрились отблесками. Райдеру пришлось сделать над собой усилие, чтобы не протянуть к ней руку. Ему доставляло удовольствие наблюдать за лицом Габриэллы, когда она говорила, любоваться игрой теней на ее высоких скулах, следить за тем, что правый уголок губ при улыбке неизменно поднимался чуть выше левого. Он не раз поворачивался в сторону, потом снова смотрел на нее и ловил на себе ее пристальный взгляд. Все это никак нельзя было назвать неприятным.

Когда наконец приехал Малахай, Джош встретил его без всякого энтузиазма. Он посмотрел на Габриэллу, пытаясь определить, испытывает ли она схожие чувства, однако не смог истолковать выражение ее лица.

После обмена любезностями Малахай заказал бутылку белого вина и попросил Габриэллу рассказать про ограбление ее квартиры в Риме и новое преступление, случившееся в ее рабочем кабинете. Что было похищено? Есть ли у полиции какие-либо наводки?

На глазах у Джоша лицо Габриэллы осунулось, вся она как-то сникла. Ему казалось, что ей было больно возвращаться к недавнему прошлому. Райдер пожалел о том, что период ее отдыха от действительности оказался таким коротким. То же самое он мог сказать и про себя.

Габриэлла начала свой рассказ с последней ночи, проведенной в Риме, и объяснила, что вернулась из больницы домой поздно, после того как профессор Рудольфо умер. Окно было разбито, бумаги разбросаны.

— Вор похитил тетрадь с набросками внутреннего помещения гробницы и заметками относительно хода раскопок, а также несколько фотографий. Но я не могу себе представить, зачем это могло кому-то понадобиться. Если бы гробницу не ограбили, если бы в профессора не стреляли, то это еще могло иметь какой-то смысл. Но ведь камни уже были похищены!.. Я ничего не понимаю.

— Именно тогда вы и решили уехать? — спросил Джош.

— Это очень сильно на меня подействовало. У Куинн и так уже нет отца. Я не могла рисковать, оставаясь в Риме, поэтому позвонила в аэропорт, заказала билет на ближайший рейс, собрала вещи и перебралась на ночь в гостиницу. В этом сезоне с самого начала что-то пошло не так. Про многие раскопки говорили, будто на них лежит проклятие, но лично мне впервые пришлось столкнуться с тем, что такие мрачные пророчества могут соответствовать правде.

— Что вы имели в виду, говоря «с самого начала»? — спросил Малахай.

— Тогда я об этом особенно не задумывалась. Но есть что-то странное в том, как я нашла это место.

— Так это сделали вы? — спросил Малахай. — Мне почему-то казалось, что его нашел профессор Рудольфо.

— Нет. Его нашла я. Мне кажется, что даже сам этот факт имеет отношение к похищению камней и убийству профессора Рудольфо, а также к тому, что кто-то проник ко мне в квартиру в Риме и в мой кабинет здесь.

За ужином Габриэлла рассказала Джошу и Малахаю все, начиная с того, как священник подошел к ней в часовне Йельского университета. Потом она перешла к описанию первых двух раскопов и будто забыла об усталости и страхах, заново переживая восторженное возбуждение тех первых дней в Риме.

— Значит, в этих двух местах вы так ничего и не нашли? — уточнил Джош.

— Ничего. Это оказались тупики.

— Тогда вы перешли к третьему месту? — Малахай, как всегда, сидел неестественно прямо, официально, не отрывая взгляда от Габриэллы.

— Да… — Она осеклась.

— Именно там вы нашли останки весталки и камни?

— Да.

— Вы собираетесь вернуться?

— В Рим?

— Да, чтобы завершить работы в гробнице Беллы?

Джошу захотелось его поправить, сказать, что это гробница Сабины, но он промолчал.

— Не знаю. Мне нужно найти другого археолога. Теперь, после того как…

Глаза Габриэллы наполнились скорбью. Внезапно она стала какой-то усталой, измученной.

— Может, я и вернусь туда, но мне хотелось бы взять с собой Куинн.

— С этим есть какие-то проблемы? — спросил Джош.

— Да, все дело в Беттине.

— Кто это? — поинтересовался Малахай.

— Она помогает мне ухаживать за Куинн.

— И теперь уходит?.. — спросил Джош.

— Беттина — подающая надежды актриса. Этой осенью, когда Куинн начнет ходить в детский сад, она собирается попробовать себя на сцене, поэтому не сможет отправиться со мной в Рим на целых полгода. Я не оторву Куинн от дома, если рядом не будет знакомого человека, которому она доверяет, так что вряд ли смогу вернуться до тех пор, пока не решу эти проблемы.

Малахай подался вперед.

— Вы должны вернуться. Это очень важно. Ваша судьба связана с Беллой и с этими камнями.

— Камни… — Габриэлла грустно покачала головой. — Не думаю, что когда-нибудь снова их увижу.

— Как далеко вы продвинулись в установлении их происхождения и расшифровке надписей, выгравированных на них? — спросил Малахай, поднося бокал ко рту.

От Джоша не укрылось, что он не отрывал взгляда от лица Габриэллы и ожидал ее ответа даже тогда, когда оценивал вкус вина.

— Можно сказать, что мы почти не стронулись с места. У нас просто не было времени. Мы ведь только-только обнаружили гробницу. Эти вопросы вполне могли подождать до тех пор, пока мы не завершим раскопки.

— Вы сможете работать над расшифровкой надписей только по фотографиям, без самих камней?

«Зачем Малахай заводит ее?»

Джошу хотелось остановить своего коллегу, заставить его замолчать, чтобы дать Габриэлле хоть немного времени. Он мечтал заключить ее в свои объятия и предложить безопасную гавань, но при этом понимал, что его желания слишком велики. Райдер хотел того, что он не мог получить. Ему были нужны Габриэлла, камни, объяснение того, что с ним происходило.

— Наверное, смогу, но теперь, по-моему, это бессмысленно.

— Нет, не бессмысленно. Наш фонд полон решимости вернуть камни. Вероятно, они значат для нас еще больше, чем для вас. Если мы их получим, то захотим узнать, как их использовать.

Настал черед Габриэллы удивиться.

— Вы полагаете, что они действительно обладают какой-то силой?

— Вернемся к самому началу, к основанию клуба «Феникс». Мой двоюродный прапрадедушка был убежден в том, что это не просто легенда. Он считал, что камни обладают способностью вызывать воспоминания о прошлой жизни. Не могу сказать, верю ли я в это, но я могу прояснить одну загадку. Я практически уверен в том, что те бумаги, которые вам дал священник, имеют какое-то отношение к исследованиям моего двоюродного прапрадедушки.

— Это еще почему?

Малахай вылил в бокал остатки вина, отпил глоток, после чего рассказал про состоятельных промышленников, художников и писателей, которые в конце девятнадцатого столетия финансировали работы одного археолога. Тот считал, что ему удалось найти сведения о том, где именно в Риме были захоронены камни.

— Как звали этого археолога?

— Уоллес Нили.

Габриэлла кивнула и дополнила:

— Именно Нили принадлежал участок земли, на котором была обнаружена гробница. Рудольфо вел переговоры с его наследниками. Нили был талантливым археологом. Он сделал несколько многообещающих открытий, но трагически погиб в возрасте всего тридцати трех лет. Уоллес Нили был убит в Риме через несколько дней после того, как он объявил о своем поразительном открытии.

Габриэлла сперва произнесла эти слова и лишь потом осознала весь смысл, таящийся в них.

— Я даже не думала!.. История повторяется вновь, — прошептала она.

— Вы знали об этом? — спросил Джош Малахая.

— Кое-что слышал, однако сопоставил все только сейчас.

— Вам известно, какое открытие совершил Нили? — спросил Джош у Габриэллы.

— Этого не знает никто. Мы с Рудольфо были уверены в том, что Нили составил перечень своих находок, однако его архивы давным-давно бесследно исчезли.

— Может, он тоже был убит из-за своей находки? — предположил Джош. — Если это произошло тогда и то же самое происходит сейчас…

Малахай прервал его:

— На самом деле все далеко не всегда является тем, чем кажется. Не забывайте об этом.

Он протянул руку к уху Джоша и достал из-за него серебряный доллар.

Габриэлла была сбита с толку.

— У него такое хобби — творить волшебство, — объяснил Джош.

— Это не просто хобби, — поправил Малахай. — Это самый предпочтительный жизненный путь.

Он рассмеялся и дословно повторил выражение Джоша:

— Творить волшебство.

Когда они вышли из ресторана, Малахай сразу же откланялся, и Джош повез Габриэллу домой. Дождь кончился, но с деревьев все еще капала вода. Мокрый асфальт блестел в свете фонарей.

Райдер остановился перед красивым особняком в стиле Тюдоров, стоявшим на тихой улочке, обсаженной деревьями, и вышел из машины, чтобы проводить Габриэллу до крыльца.

— Право, в этом нет никакой необходимости…

Он не дал ей договорить:

— Нет, есть. Я хочу убедиться в том, что вы вошли в дом живая и здоровая.

— Я тронута тем, что вы так заботитесь обо мне.

Джош услышал ее слова так, словно он опять находился под водой. Звукам потребовалось дополнительное мгновение на то, чтобы дойти до него. Он смотрел ей в лицо, пытаясь прочитать его выражение. На самом деле прошло всего несколько секунд, но ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он смог проникнуть сквозь тревогу и страдания, заполнившие взгляд Габриэллы, и добраться до страстного желания, скрытого за ними.

Джош был настолько поглощен ею, что аромат жасмина и сандалового дерева подкрался к нему незаметно. Он не успел воспротивиться провалу в прошлое, потому что не почувствовал заранее его приближения.

ГЛАВА 45

Юлий и Сабина. Рим. 391 год н. э.

Толпы людей, выстроившиеся вдоль улиц, наблюдали за процессией, медленно продвигавшейся к городским воротам. Для них это было трагическое представление, развлечение, зрелище. Впервые за последние сорок лет римляне хоронили живьем весталку, нарушившую свой обет.

Сабина сидела на погребальном ложе, покоящемся на носилках, которые несли шестеро жрецов, и смотрела на молодую женщину с младенцем на руках. Та следовала за ними и ни на мгновение не отрывала от нее взгляда на протяжении всего долгого, тягостного шествия.

Пыль, поднимающаяся над дорогой, лезла жрецам в ноздри, застилала взор, покрывала одежду. Было слишком жарко для того, чтобы люди могли пройти такое расстояние и пронести с собой женщину, так жарко, что над воспламенившейся толпой зевак поднимались к небу насмешки и ругательства.

Юлий опасался, что даже это священное шествие будет сопровождаться насилием. В прошлом месяце император обратился с воззванием к гражданам империи. Он велел им подталкивать оставшихся язычников обращаться в христианство.

Под словом «подталкивать» люди понимали разное. Разъяренные толпы грабили храмы, нападали на жрецов во время богослужений, устраивали поджоги, сжигая здания до каменных фундаментов. Римляне, которые еще несколько месяцев назад молились языческим богам, сейчас шли на жрецов с оружием в руках. Они или искренне обратились в новую веру, или делали это просто ради того, чтобы снискать расположение императора. В результате его власть росла и укреплялась. Теперь религия означала именно это — власть!

Юлий и Лука по-прежнему встречались каждую ночь и строили тайные замыслы. Теперь к ним часто присоединялся Драконт, брат Юлия, тоже жрец. Это шествие было частью их планов.

Девять недель назад Сабина перестала скрывать свою беременность. Как того требовали обычаи и законы, она должна была быть погребена живьем ровно через неделю после рождения ребенка, в гробнице, устроенной в холмах у священной рощи.

Никто не знал о том, что отцом ребенка является Юлий, поэтому он, не опасаясь наказания, работал на строительстве гробницы. Из этих работ устроили настоящее зрелище. Специально приглашенные мастера создавали затейливые фрески и выкладывали на полу мозаичные узоры.

Всю последнюю неделю, пока заканчивалась отделка ее последнего пристанища, Сабина сидела рядом, кормила младенца и пела ему песни. Но не она одна наблюдала за ходом работ. Соглядатаи шныряли повсюду. Юлий даже рассчитывал на них. Поэтому подземный склеп копали среди бела дня, на виду зевак, стекавшихся поглазеть на такое представление.

Прошло уже много времени с тех пор, как в последний раз весталка была погребена заживо. Граждане Рима находили предстоящее событие в высшей степени символичным. Смерть последней служительницы богини Весты означала для них конец прежнего уклада жизни.

Однако после захода солнца, когда все зеваки расходились, Юлий и Драконт тайком принимались за работу. Здесь, в священной роще, где на протяжении многих лет устраивали любовные свидания Сабина и Юлий, где он узнал, что она носит в своем чреве ребенка, означающего для нее смертный приговор, братья каждую ночь раздирали руки в кровь.

Язычники считали, что после смерти их души возрождаются и получают возможность исправить все те проступки, которые были совершены в предыдущей жизни. Пока Юлий мог отгребать землю голыми руками, ничто не должно было лишить Сабину возможности возродиться не только в иной, но и в этой жизни.

Сабина перевела взгляд со своего младенца на Юлия, шагавшего рядом. У нее в глазах блеснули непролитые слезы. Скоро им предстоит проститься друг с другом. Их прежней жизни придет конец. Не будет больше ни свиданий в роще, ни ночных купаний в заводи.

Завтра им обоим предстоит сделать следующий шаг.

Юлий улыбнулся Сабине.

— Мужайся, моя любимая, — тихо прошептал он, понимая, что возлюбленная все равно ничего не услышит за криками и шумом толпы.

Руки Сабины, лежащие на коленях, были пусты. Ей ничего не позволили взять с собой в гробницу. Шкатулка была заткнута за пояс и прикрыта свободными одеяниями. Ее края вонзались Сабине под ребра. Это было приданое, необходимое для новой жизни. Вместе с ней в могилу отправлялись самые драгоценные сокровища. На протяжении больше чем тысячи лет весталки охраняли священный огонь и то, что было спрятано под очагом. Сабина по праву должна была охранять эти сокровища и в следующей жизни.

Процессия приблизилась к гробнице. Настало время прощаться.

Сабина посмотрела на сестру и младенца, которого вверила ей. Она нагнулась и поцеловала девочку в пухлую нежную щечку.

— Мы с тобой скоро увидимся, малышка.

Затем весталка Сабина подняла взгляд на сестру.

— Ты помнишь, что надо будет сделать? — спросила она Клавдию.

Та кивнула, не в силах говорить из-за слез, душащих ее.

— Даже если произойдет худшее, сокровища стоят целое состояние. Вам этого хватит, чтобы безбедно прожить всю оставшуюся жизнь.

— Ничего не случится. Все получится. — Говорить больше было опасно.

Сабина обняла сестру и дочь, крепко прижала их к себе. Она почувствовала, как малышка крохотными кулачками колотит ее по груди, стараясь добраться до молока, и разжала объятия.

Юлий и Лука помогли ей сойти с носилок и спуститься в гробницу. Они быстро повторили ей свой план. Жрецы понимали, что снаружи ждет толпа. Если они пробудут под землей слишком долго, то это вызовет подозрения.

Лука первым поднялся по деревянной лестнице.

Юлий взял Сабину за руки.

— Любимая… — прошептал он.

Она покачала головой.

— Ш-ш, не надо. — Она приложила палец к губам. — Вот увидишь, у нас будет сколько угодно времени.

Юлий подумал о том, как спокойно и уверенно звучал ее голос. Как уверенно. Однако слезы, текущие по щекам Сабины, никак не вязались с внешним оптимизмом.

Она приподнялась на цыпочки и страстно поцеловала его в губы, пытаясь передать этим все то, что не могла выразить словами. Юлий ощутил соль у нее на губах, но не мог сказать, чьи это слезы, Сабины или его собственные.

ГЛАВА 46

Нью-Хейвен, штат Коннектикут.

Понедельник, 22.18

— Что с вами?

Сердце мужчины раздиралось от боли. Скорбь захлестывала его. Он страстно жаждал вернуться назад. К ней. К Сабине. К их ребенку.

— Джош?

Голос Габриэллы донесся издалека, и он понял, что ему нужно идти на этот звук. Райдер увидел, как лицо Сабины растворяется в накатившей зелено-голубой волне, в панике протянул к ней руки и ощутил невыносимые муки расставания.

— Джош?

Ему потребовалось слишком много времени, чтобы восстановить связь с настоящим. Джош понимал, что ему нужно что-то сказать, но никак не мог подобрать слова. Он молча кивнул и шумно вдохнул воздух.

— Со мной все в порядке.

Джош поразился, когда увидел, что его ладонь лежит на руке Габриэллы. Неужели он сам потянулся к ней? Смятение еще больше усилилось, когда фотограф поймал себя на том, что рад этому. Ему хотелось держать Габриэллу за руку. Это было приятно.

— С вами точно все хорошо?

— Да, просто я немножко заблудился во времени.

— Что вы имеете в виду?

— За последние несколько дней вам пришлось пережить столько плохого, случилось столько событий!.. Сейчас уже очень поздно.

— Нет, Джош, как раз за меня переживать не надо, — сказала Габриэлла.

По тому, как она на него посмотрела, Райдер понял, что о времени она сейчас совсем не думала.

Они стояли в тени, невидимые ни с улицы, ни из окон, расположенных по обе стороны от входной двери, откуда их могли бы заметить нянька или отец Габриэллы. Джош привлек молодую женщину к себе и поцеловал ее. Поцелуй сразу же стал чересчур страстным.

Он отпустил Габриэллу.

— Ты тоже ждал этого долго, да? — прошептала она.

Джош кивнул, и на этот раз Габриэлла сама его поцеловала.

Весь его мир рассыпался. Он перестал думать, на считаные мгновения расстался с мыслями о Сабине. Его нервы ожили, кровь согрелась. Ему было чертовски приятно ощущать прикосновение Габриэллы, сознавать, что она испытывает те же самые чувства.

Тут снова пошел дождь.

Они разжали объятия. Джош увидел в глазах Габриэллы не только наслаждение, но и неутоленный голод.

Только теперь он поймал себя на том, что его еще никогда так не целовала ни одна женщина. Во вкусе губ Габриэллы, в запахе ее тела, в том, как они слились друг с другом, для него не было ничего знакомого. Ему было приятно прикосновение ее нежных волос к его щеке, однако в прошлом он этого не чувствовал.

Джош снова поцеловал ее и сразу же провалился во мрак, более непроницаемый, чем чернота звездного неба. Пальцы Габриэллы впились ему в руки, она навалилась на него. Тотчас же в самом сердце наслаждения, которое охватило Джоша, расцвела бесконечная тоска. Эти два чувства схлестнулись между собой в смертельной схватке. Отдаться одному из них означало бы отдаться и второму.

Джошу хотелось, чтобы прикосновения Габриэллы были ему знакомы. Столько ночей и дней, недель и месяцев ему не давали покоя поиски доказательств перевоплощения, поиски своего собственного прошлого и женщины, обитающей в нем.

«Теперь и Габриэлла не будет давать мне покоя, станет меня терзать, а я не могу этого допустить. Но сейчас, всего один этот вечер, я позволю себе ощущать прикосновение ее тела к своей коже, слушать ее судорожные вздохи, дающие выход чувствам, переполняющим ее. Ведь от этого никому не будет плохо, правда, если я всего на несколько минут скроюсь в ее поцелуях?»

Дождь превратился в самый настоящий ливень, завывающий ветер метался вокруг, крепко обнимал их, и без него слившихся в объятиях, обволакивал коконом вихрящегося прохладного воздуха, который отделил этих людей от остального мира.

Но затем тоска одержала верх в борьбе с наслаждением, и Джош резко отпрянул от Габриэллы. Он не мог оставаться здесь. Не мог так поступать ни с Габриэллой, ни с самим собой.

ГЛАВА 47

Нью-Йорк. 22.30

Рейчел подошла к двери квартиры Гаррисона Шоулса только после того, как дважды прошлась мимо его дома. Она почти пятнадцать минут боролась с собой и никак не могла решить, встречаться или не встречаться с ним.

Гаррисон позвонил ей и пригласил в гости. Его голос подействовал на нее подобно магниту. Рейчел сознавала, что поступает бесконечно глупо, однако ее еще никогда так не тянуло ни к одному мужчине. Дядя Алекс посмеялся над ней, и она пожалела о том, что призналась ему. Может, ей нужно перестать бояться, отдаться течению и посмотреть, куда оно ее принесет, списать все свои страхи на неопытность — разумеется, не в отношениях с мужчинами, а в любви?

Рейчел расхаживала взад и вперед и мысленно перебирала все те логические причины, по которым ее тянуло к Гаррисону Шоулсу.

«Он — консультант-искусствовед, помогает коллекционерам приобретать картины, скульптуры, антиквариат, ювелирные украшения — одним словом, все прекрасное. Он буквально излучает вокруг себя хороший вкус, внутреннюю культуру. У него приятная внешность. Наверное, самое главное, хотя и лишенное смысла, заключается вот в чем — Гаррисон Шоулс какой-то неуловимый».

Рейчел чувствовала, что ей никак не удается подступиться к нему, к его тайнам, судя по всему многочисленным и глубоко погребенным. Именно это она находила самым привлекательным.

Когда Рейчел наконец поднялась наверх, Гаррисон встретил ее в дверях целомудренным поцелуем в щеку, который тем не менее получился эротичным. Очень уж крепко он стиснул ей плечо, как будто сдерживался, но из последних сил.

— У меня как раз заканчивается один деловой разговор. Проходите, это займет совсем немного времени.

Рейчел полагала, что Гаррисон предложит ей подождать в гостиной, а сам вернется к себе в кабинет, однако он повел ее с собой.

Квартира служила ему одновременно и домом, и офисом. Изящная и утонченная, отделанная в серых тонах с небольшими вкраплениями серебряных акцентов, она располагалась в мансарде. Из огромных окон от пола до потолка открывался прекрасный вид на ночной город, искрящийся огнями бриллиантов.

Гаррисон угостил Рейчел виски, именно таким, какое она любила, дорогим, но без излишней помпезности. Он указал гостье на кресло, стоявшее слева от письменного стола, и продолжил разговор по телефону, от которого оторвался, чтобы ее впустить.

Рейчел потягивала виски, гладила кожаную обивку, нежную словно кожа младенца, и старалась не смотреть на хозяина. Один раз он все же поймал на себе ее взгляд и улыбнулся.

После нескольких фраз Гаррисон выдвинул верхний ящик стола и достал какие-то бумаги. При этом Рейчел успела разглядеть в глубине очень маленький черный револьвер.

Тотчас же ее захлестнули самые безумные чувства. Приглушенная музыка, которая на самом деле не была музыкой, подействовала на нее усыпляюще, оторвала от звуков и образов кабинета, в котором она находилась сейчас, и увлекла ее куда-то в другое место. Вместо библиотеки, сверкающей стеклом и хромом, окна которой выходили на город, Рейчел внезапно оказалась в другой комнате, отделанной деревом. Из окон открывался вид на холмистую равнину. На стенах висели картины работы мастеров эпохи Возрождения. Мужчина, сидящий за письменным столом, на том самом месте, где всего каких-то несколько минут назад сидел Гаррисон Шоулс, был кем-то совсем другим.

Он сохранил остатки былой привлекательности, но ему было уже за пятьдесят. Никаких джинсов и пиджака от Армани, строгий старомодный костюм. Теперь они с Рейчел были здесь не одни. Перед письменным столом стоял плохо одетый молодой мужчина с недобрыми глазами и сальными волосами.

Мужчина, занявший место Гаррисона, бросил на Рейчел взгляд, наполненный вожделением. На столе перед ним лежало пресс-папье, отделанное кожей. На нем в свете лампы сверкал маленький черный револьвер. Мужчина разговаривал с молодым головорезом и ни разу даже краем глаза не взглянул на оружие, однако его присутствие было доминирующим.

— Не может быть и речи о том, чтобы на нас пало подозрение в краже, ведь так? Больше того, нам следует предложить щедрую награду за любые сведения, которые могут способствовать поимке похитителя или похитителей. — Он многозначительно кивнул.

Рейчел почувствовала, что ей необходимо бежать отсюда. Подальше от этих людей. От револьвера. Но она ничего не могла поделать. Ей казалось, будто ее удерживают стальные оковы. Рейчел попыталась было заговорить, но слова давались с огромным трудом, словно ей приходилось выпихивать изо рта камни. Она смогла лишь испустить сдавленный крик, после чего все снова вернулось к тому, что было раньше, но только паника, охватившая ее, никуда не делась.

Гаррисон был встревожен. Он постарался как мог успокоить Рейчел, тихо и ласково спросил у нее, что случилось, чем он может помочь. Рейчел прямо спросила у него, зачем он держит в ящике письменного стола револьвер, и Гаррисон убедительно объяснил, что он постоянно имеет дело с произведениями искусства, ювелирными украшениями, поэтому должен думать о том, как себя защитить. Все это было логично. Рейчел сидела у него в кабинете, выпивала вместе с ним, слушала его голос, однако никак не могла избавиться от чувства опасности.

Когда Гаррисон подошел к ней и снова ее поцеловал, Рейчел с удивлением поймала себя на том, что не отпрянула назад, а, наоборот, подалась к нему. Она насторожилась, но не смогла справиться с любопытством и еще какой-то необъяснимой силой. Какой-то мрак, накопившийся у него внутри, и тени, окружающие этого человека, почему-то действовали на нее словно сильное возбуждающее средство.

Гаррисон умело продолжал ее соблазнять, и Рейчел полностью ему отдалась.

Она слушала его нежный шепот, кожей ощущала прикосновение пальцев, легких, словно пушинки, и пыталась убедить себя в том, что зря беспокоится.

«Разве может быть что-либо плохое в мужчине, который пробуждает во мне такие чувства?»

Тут это произошло.

Комнату залила яркая вспышка.

Место Гаррисона снова занял другой мужчина. Теперь уже он овладевал Рейчел. В его действиях не было той нежности и ласки. Он оказался алчным и голодным.

Краски, отвлекавшие Рейчел, остались где-то на заднем плане. Она не могла сказать, с чем они были связаны. У нее перед глазами стояли глубокая изумрудная зелень, полуночная синева и сочный багрянец вина, такие чарующие, что она не могла оторвать от них взгляд, даже несмотря на то, что ее одолевало пламя наслаждения. Но что это было? Она попыталась сосредоточиться, разобраться в этой загадке и вдруг снова оказалась в настоящем, в объятиях Гаррисона. Тот довел ее до верха блаженства, и она погрузилась обратно в эти краски, растворяясь в них.

ГЛАВА 48

Было два часа ночи. Легкий ветерок, проникающий в раскрытое окно, ласкал человека нежным прохладным прикосновением. На столе горела лампа, но остальное помещение было окутано покрывалом темноты. Он решил попробовать отгородиться от реальности и создать отдельное физическое пространство для этого эксперимента.

Шесть камней лежали на темно-синем бархате, покрывавшем пресс-папье. Изумруды, сапфиры и рубин мягко сияли.

Древние тексты гласили, что эти драгоценные камни способны открыть дверь, соединяющую прошлое с настоящим, однако сам магический процесс был описан в них очень туманно. Этот человек чувствовал себя так, будто находился в открытом море, в утлой лодке, которая удерживала его на плаву, но не более того. Он понятия не имел, как ею управлять.

Каждая религиозная церемония состоит из определенных шагов. Месса — это не произвольный ритуал, проводимый группой молящихся людей. Вот и с этими камнями тоже была связана конкретная последовательность действий, некий процесс, подчиняющийся своим правилам.

Но каким?

В бумагах профессора Чейз ничего не оказалось. Ни в записках, похищенных из ее квартиры в Риме, ни в архивах, выкраденных из ее кабинета в Нью-Хейвене, не было никаких указаний на то, что у Габриэллы имелись какие-либо предположения относительно смысла надписей, сделанных на поверхности камней. Эта женщина была нужна ему, чтобы расшифровать надписи.

Но сможет ли она это сделать?

Габриэлла Чейз считается признанным знатоком древних языков. Разумеется, она сможет или, по крайней мере, назовет того, кто сможет. Она является ключом к тому, чтобы обуздать опасную, пугающую силу камней.

Высшие круги церкви недаром обеспокоены магическим могуществом камней. На то есть причины. Если человек обнаружит, что он способен достичь нирваны, что это в его собственных руках, а не в руках Бога, то какую власть будет иметь над ним церковь?

С самого первого шага, с тех самых пор, как он передал выдержки из дневника Габриэлле Чейз и Альдо Рудольфо, он терпеливо ждал. Теперь эти ростки превратились во взрослые деревья, которые скоро должны принести плоды.

Ему предстояло сделать многое за очень короткий промежуток времени. Он вздохнул. В этом долгом, глубоком вздохе выплеснулись страстное желание, страх, сомнение. Он терпеть не мог привлекать к своему делу посторонних людей. Его моральные убеждения противились тому, чтобы навлекать на них риск, однако у него не оставалось выбора.

Пока что умерли три человека. Ему до конца дней своих придется жить с сознанием этого. Его душа запятнана кровью. Скорее всего, в ближайшем будущем на ней появятся и другие пятна. Но разве всякое великое начинание не требует жертв?

Он даст богам последнюю возможность вознаградить его, прежде чем перейдет к следующему шагу, неизбежному и бесконечно гнусному.

Мужчина разделил шесть камней на две группы, зажал изумруды в левой руке, а сапфиры и одинокий рубин — в правой. Он закрыл глаза и сосредоточился на ощущениях того, как их грани впиваются в его плоть. На свете так много историков, коллекционеров и религиозных деятелей, которые отдали бы все свое состояние за то, что он сейчас держал в своих руках. Однако этот человек знал, что он ни за какие барыши не расстанется со своим сокровищем.

«Сосредоточься! — приказал он себе. — Сосредоточься на камнях».

Он умел молиться. Умел медитировать. Знал, какая сила кроется в искусстве освободить рассудок от сиюминутных мелочей, выпуская на передний план пустоту. В такой медитации не было ничего чудодейственного и священного. Однако она неизменно оказывала на него таинственное магическое действие, уносила прочь, усмиряла призраков.

Отца, Сына и Святого Духа.

Он чуть не рассмеялся, когда подумал, какая же игра слов заключена в этой фразе, однако затем сосредоточился на том, чтобы полностью очистить свое сознание.

Сначала очищение.

Затем пустота.

Ощутить гулкое безмолвие, а теперь запустить круговерть красок.

Кроваво-красный цвет побагровел, превращаясь в рубин, впитывая в себя мрак и приобретая царственный пурпур. Затем процесс пошел в обратную сторону. Пурпур набрался света, преобразуясь в лиловый, потом в алый цвет, который продолжал бледнеть, становясь блекло-розовым, и дальше, до самого конца, до безликой белизны.

Снова назад, возвращая краски, усиливая бледный розоватый оттенок до алого, растворяя его до темного, сочного колера красного вина, воспламеняя в краски огненного горнила, раздувая угли в сияние заката и наконец в оранжевое зарево пылающего факела.

Он полностью погрузился в медитацию.

«Увидь сам. Увидь сам, кем ты был. Познай, кем ты был».

Он снова и снова повторял это как заклинание.

«Увидь сам. Увидь сам, кем ты был. Познай, кем ты был».

Теперь его окружал иссиня-черный мрак морозного ночного неба. Он пролетел сквозь него. Это небо раскинулось над всеми странами, над всеми эпохами. В нем были ответы, скрытые в глубинах галактик. Он это знал. Ему оставалось только дотянуться до них.

«В чем секрет камней?»

Ответа не было. Ни слов, ни чувств, ни знаний.

«В чем секрет камней?»

Снова ничего.

Он открыл глаза, затем разжал ладони. Камни просыпались на кусок бархата. Сверкнули яркие краски, дразня его, обещая больше, чем он сможет узнать, если не предпримет никаких действий.

Итак, он испробовал все. Теперь у него больше не было выбора.

Он перевел взгляд на экран компьютера и дрожащими пальцами набрал на клавиатуре имя, уверенный в том, что молодая женщина бывала в виртуальном пространстве и оставила там свои следы. Прошло всего несколько мгновений, и невидимые кладовые информации открылись, выдали все, что было ему нужно.

Да. Замечательно. Он получил ключ. Эта женщина проведет его туда, где он найдет сокровище совсем другого рода. Его можно будет использовать для того, чтобы заключить сделку. Жизнь в обмен на информацию, всего-навсего на слова, на звуки, которые ничего не значат, если вырвать их из контекста.

Любящей матери будет нетрудно сделать этот выбор.

Ведь так?

ГЛАВА 49

Обнаружив, что я существую в этом мире, я поверил, что, в той или иной форме, буду существовать всегда.

Бенджамин Франклин

— Кому может понадобиться за вами следить?

— Наверное, вам сейчас покажется, что у меня начинается мания преследования.

— На свой счет я ее не отнесу.

Рейчел улыбнулась.

— Мой дядя Алекс.

— Он устроил за вами слежку?

— Мне так кажется.

— Зачем?

— Он считает, мне угрожает опасность.

— Но разве вам самой кажется не то же самое?

— Да. Однако дядей Алексом движут совсем другие причины. Он провел небольшое расследование и установил, что с произведениями искусства и ювелирными украшениями, которые покупал и продавал Гаррисон Шоулс, связаны два-три громких скандала. Это его беспокоит, хотя на самом деле ничего необычного тут нет, если учесть специфику бизнеса. Поэтому меня не покидает мысль о том, что дядя говорит мне о Гаррисоне далеко не все, что о нем знает.

Рейчел остановилась перед большим мраморным изваянием «Борьба двух натур человека».

— Он здорово переменился после смерти тети Нэнси. Конечно, я знаю, что такое порой случается, однако это не просто скорбь.

— А что еще это может быть?

— Дядя Алекс одержим проблемой перевоплощения. Он уже давно этим увлекается и когда-то пытался приобрести фонд «Феникс». После смерти тети все это стало еще хуже, и тут я совершила ошибку, рассказав ему про то, что произошло у меня с Гаррисоном. Теперь дядя уверен в том, что ко мне приходят воспоминания из прошлой жизни. Он одержим мыслью о том, что от Гаррисона исходит угроза. Я ему этого не говорила, но мне кажется, что он прав.

— У вас был еще один эпизод? — спросил Джош.

Рейчел вздохнула и рассказала ему о том, как она вчера вечером пришла домой к Гаррисону, увидела револьвер и провалилась в прошлое.

— Но я не могу сказать вам ничего определенного, понятия не имею о том, кто были эти двое мужчин и где мы находились. На самом деле у меня вообще нет ничего, кроме зрительного образа и нескольких фраз.

Они покинули залы американского искусства и прогуливались по галереям, в которых были представлены реликвии различных религий. Джош обратил внимание на огромное распятие из слоновой кости, на триптих, изображающий благовещение и рождение младенца Иисуса, и стеклянную шкатулку с мощами святых. Он бывал здесь так часто, что все это уже было ему хорошо знакомо.

— Вся беда в том, что меня неудержимо влечет к Гаррисону, сколько бы я ни убеждала себя в том, что надо держаться от него подальше, какие бы доводы ни приводила. Здесь я бессильна, хотя терпеть не могу терять власть над собой.

— Не сомневаюсь в этом, — сказал Джош.

Они переступили порог и оказались в зале, наполненном вооружением и доспехами. Сверкающие серебром рыцари с поднятыми копьями, с развевающимися над головой знаменами, сидели на конях, также облаченных в стальные доспехи.

— Когда я был маленький, мы с отцом часто приходили в этот зал. Прошли годы, прежде чем я снова вернулся сюда.

Джош вспомнил, как ходил сюда с отцом. Тогда и сейчас это было для него волшебством. Все вокруг изменилось, но эти рыцари по-прежнему были здесь, очень жизненные, застывшие наготове в ожидании боевого клича, который не прозвучит никогда.

Здесь Райдер тоже переживал отступление в прошлое, но только другого рода, почти безопасное.

Он уже готов был услышать голос отца, поэтому слова Рейчел застигли его врасплох:

— Джош, предлагаю сделку. Сколько вы возьмете за то, чтобы загипнотизировать меня и провести через эти погружения в прошлое, чтобы я смогла добраться до самого дна всей этой заварушки?

— Тут дело не в деньгах. Наш фонд работает только с детьми.

— Неужели их страдания имеют решающее значение?

— Нет, но…

— Сегодня утром Гаррисон отвез меня на работу, — снова перебила его Рейчел. — Я вышла из машины и опустила взгляд. У меня на ногах были старомодные высокие ботинки с многочисленными крошечными пуговицами. Ничего подобного я никогда не носила. Машина превратилась в экипаж, запряженный лошадьми. На Гаррисоне был длинный сюртук.

— Что произошло дальше?

— Меня окликнули по имени, и все кончилось.

— Каким именем вас назвали?

— Что вы имеете в виду?

— Какое имя вы услышали?

— Рейчел, конечно. А какое еще?

— Ваше имя из прошлого.

— Значит, вы мне верите?

— Я верю, что вы действительно видите все то, о чем мне рассказываете.

— Вы мне поможете?

Джош покачал головой.

— Я же вам говорил, что наш фонд…

— Я не прошу, чтобы мной занялся фонд. Я прошу, чтобы мной занялись вы.

Они оба обернулись.

В галерею ворвались двое мальчишек лет восьми-десяти. Они с криками указывали друг другу на мечи, щиты и шлемы.

— Я хочу быть вон тем рыцарем, — воскликнул тот, что постарше.

— А я — вот этим!

— Мы рыцари!

— А за что мы будем сражаться?

— Мы будем убивать плохих людей!

Дети, которые описывали Малахаю и Берил воспоминания о своей прошлой жизни, никогда не объясняли, каким образом они понимали, что знали этого человека в прошлом, если встречали его в настоящем, но никто не ставил под сомнение их чувства. Детей не нужно убеждать. Им не нужно проходить курс основ перевоплощения, чтобы поверить в то, что их чувства являются реальностью. Они не пытаются построить какую-то философию на своих видениях. Дети просто их переживают.

Рейчел проводила взглядом мальчишек и снова повернулась к Джошу.

В ней что-то было. Он чувствовал нечто практически неуловимое и все-таки осязаемое, хотя совсем не то, чего ожидал. После травмы Джош встречался со многими женщинами и заглядывал им в глаза точно так же, как сейчас Рейчел. Он пытался найти в них какой-то знакомый блеск, однако эта женщина оказалась единственной, с кем ему удалось установить связь, которая все крепла. При этом Рейчел не была Сабиной. В прошлом Джош ее знал.

Он поддался эгоизму, подумал, что ему хочется работать с этой женщиной, чтобы выяснить, действительно ли пересекались их жизни. Где они пересекались? Что это означает для него, как это может ему помочь?

— Это происходит, — вдруг тихим, вкрадчивым голосом промолвила Рейчел.

— Что?

— Все мое тело поет. Я слышу эту отдаленную музыку, которая не имеет никакого отношения к тональности, нотам, аккордам и мелодии. Это чистый ритм.

— Где вы находитесь?

— Рядом с вами. В музее, разумеется.

Джош не мог определить, где сейчас Рейчел — в настоящем или в прошлом.

Прежде чем он успел спросить, она предложила:

— Может, пойдем? Разве не пора пить чай?

— Чай?

Тут до Джоша дошло, что происходит.

— Да, разумеется. Куда вы хотели бы пойти?

— Домой, — ответила Рейчел так удивленно, словно он должен был это знать. — А куда же еще?

Похоже, она очень хорошо была с ним знакома. Но кого сейчас видела перед собой эта женщина?

— Может быть, в кафе? В гостиницу?

— К Дельмонко.

— Я не знаю, где это.

— Да знаешь. Почему ты надо мной издеваешься?

— Нет же. Я никогда не слышал о таком заведении. Оно где-то поблизости?

Тут Рейчел заморгала и тряхнула головой, словно стараясь собраться с мыслями.

— О чем вы не слышали?

— О Дельмонко.

— А что это такое?

Теперь Джош убедился в том, что женщина, приглашавшая его на чай, была не Рейчел Палмер.

ГЛАВА 50

Нью-Хейвен, штат Коннектикут. 15.06

Карл наблюдал за домом с противоположной стороны улицы. Он развалился на водительском сиденье машины, взятой напрокат, и делал вид, будто разговаривал по сотовому телефону, который на самом деле даже не был включен. Любой случайный прохожий мог убедиться в том, что он не страдает праздным любопытством, решает важную проблему, сидя в припаркованной машине.

Карл оторвал взгляд от дома и взглянул на дешевые часы, которые натерли ему запястье. Няня должна была вот-вот вернуться домой. Он проследил за ней до парка, посмотрел, как Беттина болтала с другими нянями, пока дети играли вместе, а затем, когда она собралась возвращаться домой, уехал первым, чтобы быть на месте раньше ее. Карл предпочел бы предварительно понаблюдать за объектом какое-то время, прежде чем приступить к делу, однако эта роскошь была ему недоступна. Ему позвонили сегодня, в три часа ночи, и времени было в обрез.

Карл хотел было пожаловаться, что так дела не делаются, но ему пообещали очень хорошие деньги. От такого предложения никак нельзя было отказаться.

— Только не в этом месяце, — сказал он вслух. — Проклятье, и даже не в этом году.

Если ты делаешь вид, что разговариваешь по телефону, то неплохо время от времени действительно что-нибудь говорить.

Карл сузил поле зрения и сосредоточил взгляд на улице, от одного конца до другого. Вокруг не было ни души. Ни в одном из домов не замечалось никаких признаков жизни. Карл закрыл телефон и покачал головой, как будто завершил разговор и остался недоволен. Изобразить это было совсем нетрудно. Он просто представил, что говорит со своей женой.

«Проклятье, я становлюсь дерганым!»

Ожидание момента встречи больше всего выводило его из себя.

Карл находился в напряжении с шести часов утра. В это время он вышел из дома и доехал на поезде с Центрального вокзала до Хобокена, штат Нью-Джерси, где взял напрокат машину. Женщина в агентстве едва взглянула на него, заполняя документы.

Карл заговорил с ней и спросил, из какой части штата Мэн она родом. Женщина ответила, что из Манчестера. Похоже, она удивилась его догадке, но Карл прекрасно разбирался в акцентах и говорах. Ему достаточно было поговорить с человеком лишь раз, чтобы навсегда запомнить его голос. Этому уникуму хватало единственной встречи лишь с одним жителем какого-нибудь района Соединенных Штатов, чтобы получить представление об особенностях местного говора.

Однако Карл не стал хвалиться своими способностями. В этом случае женщина наверняка запомнила бы его. Вместо этого он сказал, что его жена родом из тех краев.

В целом Карл был доволен своими стараниями. Его внешний вид и поведение были вполне обычными и совершенно непримечательными. Для этого дела он превратился в мужчину средних лет, среднего роста, с чуть полноватым носом, в очках, со светло-соломенными волосами и усиками, одетого в модные брюки и спортивную куртку не первой молодости, но тем не менее еще вполне презентабельную. Карл получал наслаждение, создавая свой образ. Накладывая грим, надевая парик, вставляя контактные линзы, он растворялся в том человеке, которым становился, и уже сам себя не узнавал в зеркале, когда наступала пора выходить из дома.

Карл снова раскрыл сотовый телефон и стал изображать разговор, при этом мысленно повторяя свой план. Осторожность не бывает чрезмерной. Всегда нужно быть готовым к непредвиденному.

В это мгновение Карл заметил какое-то движение в конце квартала. Вот она!

Няня показалась из-за угла. Она катила перед собой коляску и дважды исчезала в тени густых кленов.

Карл подождал, когда она подойдет ближе, потом закрыл телефон, похлопал себя по карману, нащупал бумажник и полицейский значок, вышел из машины и пересек улицу.

— Прошу прощения, вы ведь мисс Уинстон, не так ли? Вы работаете у профессора Чейз?

Женщине было лет двадцать с небольшим. Она оказалась невысокой, миловидной, с круглыми ясными глазами, которые внезапно наполнились подозрительностью.

Карл бросил взгляд на коляску. Девочка спала.

«Замечательно!»

— Да, а что-нибудь случилось?

Он достал полицейский значок и удостоверение.

— Следователь Хадсон. Мне нужно, чтобы вы прошли со мной.

— Почему?

— Я все объясню, когда мы сядем в машину.

— Что-то произошло с моими родителями?

— Нет, не беспокойтесь, с ними все в порядке.

— Я ни в чем не виновата, — начала скулить Беттина, и девочка заворочалась в коляске.

«Это уже плохо. Не нужно, чтобы она сейчас проснулась».

— Конечно, вы ни в чем не виноваты. Пожалуйста, мисс Уинстон.

Карл осторожно взял няню за локоть и повел ее через улицу.

— Но мне нужно, чтобы вы прошли со мной. Моя машина стоит вон там.

— Прямо сейчас? А нельзя сначала зайти домой?..

Карл подался вперед так, чтобы это выглядело убедительно, но без интимности, и произнес строгим тоном:

— Миссис Чейз получила письмо с угрозами в адрес ее дочери. Недавно был ограблен ее кабинет, поэтому мы не хотим рисковать. Нам нужно забрать вас с Куинн в безопасное место.

— Это просто ужасно! — Беттина стиснула ручки коляски и подкатила ее к себе. — Зачем кому-то может понадобиться Куинн? Какое отношение это имеет…

— Мы вам все объясним, но сейчас мне нужно, чтобы вы проехали со мной.

Карл вел Беттину через улицу к своей машине и чувствовал, как она дрожит.

«Очень хорошо. Если няня нервничает, то справиться с ней будет гораздо проще».

Он открыл заднюю дверь, и Беттина заглянула в салон.

— Я не могу!.. Нам нужно детское кресло.

«Проклятье! Об этом я не подумал».

Если в деле замешан ребенок, то обязательно возникнут непредвиденные трудности. Вот почему он предпочитал не браться за такие поручения. Чересчур уж тут много незнакомого.

— Вы не могли бы подержать коляску? — спросила няня.

Прежде чем Карл успел ответить, она подбежала к машине, стоявшей на противоположной стороне улицы, и открыла заднюю дверь.

Карл огляделся. Ни одной проезжающей машины, ни души на тротуарах, но все же Беттине потребовалось слишком много времени, чтобы отстегнуть детское кресло. Девочка, спящая в коляске, уже начинала ворочаться. Тут в довершение ко всему из-за угла в конце квартала вывернул серебристый седан.

Определить точно с такого расстояния было невозможно, но Карл знал, что похожая машина была у профессора Чейза.

Беттина наконец достала кресло и направилась назад. Мужчина бросился ей навстречу, выхватил кресло у нее из рук и стал устанавливать его в свою машину. Краем глаза он наблюдал за тем, как неумолимо приближается серебристый седан. Кресло упрямо отказывалось встать на место. Не доезжая квартала, седан свернул. Карл облегченно вздохнул.

Беттина пристегнула Куинн и собралась было сесть рядом с ней.

— Я бы предпочел, чтобы вы сели спереди, рядом со мной, чтобы мне не нужно было оборачиваться к вам. Я должен кое-что вам объяснить.

Они сели в машину, Карл включил зажигание и уже выруливал на дорогу, когда в противоположном конце квартала показалась вторая машина, внедорожник. В тени высоких вязов он не смог различить, черная она или темно-синяя.

«У миссис Чейз темно-синий джип „чероки“. В какую сторону ехать? Прямо, рискуя встретиться с джипом, или развернуться, рискуя тем, что водитель увидит номер моей машины?»

Карл решил развернуться. Он взглянул в зеркало заднего вида, но так и не смог точно определить цвет и марку машины.

«Миссис Чейз должна вернуться домой лишь через несколько часов. Сможет ли она с такого расстояния разглядеть номер моей машины? Вряд ли. Она вообще не обратит на нее внимания. Сама по себе машина, проезжающая по улице, еще не является подозрительной. Пусть даже это миссис Чейз. Если она выяснит, что няни нет дома, то все равно не станет прямо с порога звонить копам. Это точно. У меня в запасе будет минимум несколько часов».

— У вас есть сотовый телефон? — спросил Карл Беттину.

— Да.

В конце квартала он повернул направо. На улицах по-прежнему никого не было.

— Будьте добры, дайте его мне.

— Зачем?

— Таков порядок.

Она достала из сумочки телефон и протянула его Карлу. Тот открыл аппарат, тут же захлопнул и убрал в карман.

— Ничего не понимаю. Зачем вам понадобился мой телефон?

Карл ничего не ответил. Беттина посмотрела на него, обвела взглядом салон машины и впервые обратила внимание на то, что в нем нет абсолютно ничего. Это показалось ей странным. Ведь полицейские буквально живут в своих машинах.

Наверняка все это Беттина узнала на курсах театрального мастерства.

Карл прочел ее мысли и встрепенулся.

— Вы можете сказать, зачем вам понадобился мой сотовый телефон?

Он ничего не ответил ей и подумал, что так было только еще хуже.

«Почему я ей ничего не сказал? Я ведь здесь для того, чтобы помочь им, а также миссис Чейз!»

— Господи!.. — дрогнувшим от страха голосом прошептала Беттина. — Вы ведь не из полиции, правда?

ГЛАВА 51

Нью-Йорк. Вторник, 16.30

Когда-нибудь Джош обязательно должен был разобраться в том, почему он спешно вернулся в фонд, забрал без спроса машину Малахая и помчался в Нью-Хейвен, даже не позвонив Габриэлле и не спросив, хочет ли она его видеть.

Впоследствии Берил Талмэдж предложила ему два разных объяснения. Рациональное состояло в том, что Райдер сам недавно побывал в смертельно опасной переделке. Он беспокоился обо всех близких людях. Разумеется, ему захотелось проведать Габриэллу.

Однако Берил все же склонялась к тому, что Джоша направила к Габриэлле сильная кармическая связь, возникшая между ними.

Фотограф увидел, что входная дверь дома Габриэллы распахнута настежь, и ощутил прилив адреналина. Он вбежал внутрь, опасаясь того, что ждало его там.

Габриэлла стояла, прислонившись к лестнице, одетая в мокрый дождевик. Зонтик и сумочка валялись у нее под ногами, в руке трепетал лист бумаги.

— Габриэлла? Что с тобой?

Она подняла взгляд. Ее глаза светились, словно стекло. Все остальные краски схлынули с лица. Губы были мертвенно-бледными, за исключением одной капельки крови, алевшей там, где она их прикусила.

— Что случилось?

— Моя девочка…

— Что?

Но Габриэлла могла лишь повторять:

— Моя девочка, моя девочка…

Джош взял листок у нее из рук.

«С Куинн все в порядке. Мы не собираемся делать ей плохо, но сделаем, если вы обратитесь в полицию и сообщите о ее исчезновении. Как только вы расшифруете надписи на камнях памяти и скажете нам, как ими пользоваться, ребенок вернется к вам целым и невредимым. Не отключайте свой сотовый телефон.

Пока что это лишь кошмарный сон. Не позволяйте ему превратиться в реальность».

— Когда ты это получила?

— Я только что вернулась домой. Это лежало в почтовом ящике.

— Ты уже сообщила в полицию?

Габриэлла покачала головой.

— Нет, и не буду сообщать. Я не могу рисковать жизнью Куинн. Разве ты не прочитал?

— Тебе нужно…

Габриэлла не дала ему договорить, ее голос прозвучал приглушенным рычанием хищной кошки:

— Не могу. Я сделаю все, что хотят эти люди. Дороже Куинн у меня ничего нет. Неужели ты не понимаешь?

У нее на шее выступили вены, подчеркивая напряжение каждого слова.

— Это, несомненно, те самые люди, которые убили Рудольфо. Я не могу рисковать. Это же убийцы, Джош!

Габриэллу начало трясти. Райдер Джош заключил ее в объятия и прижал к себе, ощущая дрожь всем своим телом.

Она продолжала говорить, словно не сознавая, что он ее обнимает:

— Я найду того, кто сможет расшифровать надписи. Я знаю всех, кто работает в этой области. Я сама догадаюсь, что они означают. Начну работать над этим прямо сейчас, и уже сегодня вечером у меня будет результат. Тогда завтра я получу Куинн, ведь так?

Джош слушал лихорадочную речь и испугался, что у женщины может начаться истерика.

— Нам нужно обратиться в полицию, — решительно произнес он.

Габриэлла резко отдернулась от него, и ее лицо исказилось в ярости.

— Нет! Если ты не собираешься помочь мне сделать все так, как хочу я, то убирайся! Мне нужно спасти своего ребенка. Неужели ты не понимаешь? — Она перешла на крик.

«Чем дольше мы будем медлить, перед тем как сообщить в полицию, тем сильнее остынет след похитителей», — подумал Джош.

— Габриэлла, послушай, ты сама сказала, что это убийцы. Они…

Она не обращала на него внимания, говорила чересчур быстро и громко:

— Я не могу. Я сделаю только то, что мне скажут, и больше ничего. Если ты не хочешь мне помочь, тогда просто уходи. Убирайся!

— Я хочу тебе помочь, — тихо промолвил Джош, пытаясь ее утешить, однако она его не слушала. — Конечно же, я хочу тебе помочь, — повторил он уже громче.

На этот раз Габриэлла его услышала и шумно вздохнула. Ему удалось до нее достучаться.

— Откуда ты узнал о случившемся? — вдруг спросила она. — Кто тебе сообщил?

— Никто. Сам не могу объяснить. У меня возникло нехорошее предчувствие… в общем, неважно. Ладно, ты садись. Я принесу тебе воды. Давай обсудим, что делать.

Джош подвел Габриэллу к дивану. Она послушно села, выполняя его просьбу, но тотчас же вскочила и бросилась к лестнице.

— Мне нужно взглянуть, взяла ли Куинн с собой своего медвежонка…

Она взбежала наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

— Ее отец подарил мне этого медвежонка, когда я была беременна. Девочка знает, что это подарок папы, и никогда с ним не расстается. Она никогда…

Джош следом за ней поднялся в детскую и увидел, как она лихорадочно шарит в кроватке под одеялом и в коробке с игрушками. Он понял, почему Габриэлла ищет медвежонка. Если Куинн его взяла, значит, она была жива, когда ее забирали из дома.

— Медвежонка нигде нет, — наконец прошептала Габриэлла и улыбнулась сквозь слезы.

От ее слабой улыбки у Джоша едва не разорвалось сердце.

ГЛАВА 52

Нью-Йорк. Вторник, 17.50

Алекс отрезал ветку от миниатюрного фикуса. Увлечение бонсай было еще одной страстью, которая связывала дядю и его жену. Теперь заботы о дюжине древних карликовых деревьев, расставленных по всей квартире, легли на него одного. Уход за растениями он считал такой же священной обязанностью, как и посещение могилы жены.

Рейчел остановилась в дверях гостиной, не желая мешать дяде, однако он сам сказал, что хочет выйти из дома ровно в шесть вечера. Она наблюдала за тем, как Алекс возился с деревом, которое в свои сто двадцать четыре года имело рост всего восемнадцать дюймов, и переживала из-за того, что не могла облегчить его горе, вызванное кончиной жены. В последнее время такое случалось с ней нередко.

Алекс отложил секатор, отступил назад, окинул оценивающим довольным взглядом силуэт дерева и принялся собирать обрезанные ветки и листья.

— Дядя Алекс! — тихо окликнула его Рейчел.

Он обернулся. Скорбь лишь несколько мгновений продержалась у него на лице. Потом дядя словно задернул шторы, скрыл свои чувства и нацепил обычное невозмутимое выражение. Тетя Нэнси как-то рассказала Рейчел, что Алекс так преуспел в делах именно потому, что мастерски владел искусством обмана.

«Он так умело скрывает свои мысли, что никто даже не подозревает, о чем он думает. Я в том числе. Должна признаться, это очень выводит из себя».

— Пора выходить? — спросил дядя. — Я с нетерпением жду этого.

Через пятнадцать минут они бродили по галерее Альберта Рэнда. Рейчел радовалась тому, что согласилась пойти с дядей. Она не простила бы себе, если бы пропустила эту частную выставку графических работ мастеров Возрождения, среди которых были по одному рисунку Тинторетто и Рафаэля. Главной жемчужиной экспозиции оказался набросок работы Микеланджело.

Даже искушенная элита мира искусства, которая редко обращала внимание на то, что развешано на стенах музеев, толпилась вокруг этих редчайших находок, обнаруженных в одной частной коллекции и выставленных на обозрение широкой публики впервые за сто с лишним лет.

Рейчел остановилась перед рисунком Микеланджело. Она вглядывалась в изображение сгорбленного обнаженного мужчины, выполненное резкими штрихами. Натурщик стоял к художнику спиной. Скорее всего, это был эскиз к одной из скульптур рабов.

— Поразительно, не так ли? — сказал Гаррисон Шоулс.

Он неожиданно подошел к ней сзади, обвил ее руками за талию и привлек к себе.

Рейчел не знала, что он будет на выставке. Сейчас она дрожала в эротическом напряжении, прижалась к нему и ощутила противоречивые чувства восторженного возбуждения и страха, которые он в ней пробуждал.

— Подобные сокровища, так долго скрытые от людских глаз, обладают какой-то аурой. Они словно оживают, знают, что на них наконец смотрят, и начинают сиять точно так же, как сияешь ты. Какая приятная неожиданность, Рейчел, видеть тебя здесь!

Она повернулась к нему и улыбнулась.

— Я тоже не знала, что ты сюда придешь.

— Ты на выставке одна?

— Нет, я пришла с дядей.

Рейчел не могла сказать точно, но ей показалось, что при упоминании дяди Гаррисон едва заметно прищурился. Впрочем, на самом деле это ее не удивило. В тот вечер в музее «Метрополитен», когда она впервые увидела их вместе, мужчины обменялись взаимными любезностями. Потом оба они ясно дали ей понять, что недолюбливают друг друга. Это была еще одна проблема, которая усложняла жизнь Рейчел.

Гаррисон снова повернулся к рисунку, не догадываясь о ее озабоченности. Его чувственность и преданность искусству были одной из причин, по которым Рейчел так влекло к нему.

— Только подумай, до сегодняшнего вечера этот рисунок больше ста лет оставался тайной, о существовании которой практически никто не догадывался.

Вдруг Рейчел ощутила непонятную дрожь. Снова зазвучала чарующая музыка. Коричневые штрихи карандаша великого художника превратились в оранжевые, желтые, алые и багровые завитки. Они раскрылись разноцветной дугой и увлекли за собой молодую женщину. Шум галереи затих где-то вдали. Рейчел показалось, что она становится все меньше и меньше, почти исчезает. Ничего из того, что было здесь, не переходило туда, за исключением одного чувства — прикосновения мужской руки к ее талии.

ГЛАВА 53

Рим, Италия. 1884 год

Эсме стояла в саду и глядела на город. Она прижималась к Блэки, ощущала его руку, обвившую ее талию, и с облегчением думала о том, что подавленное настроение, мучившее его на протяжении последних двух недель, постепенно проходит. Она познакомилась с ним несколько месяцев назад в Нью-Йорке, на одном из вечеров, устроенных ее отцом. Все это время Блэки был весьма внимательным и обходительным, но вдруг резко переменился, стал вспыльчивым и отчужденным. Эсме даже начала подумывать о том, что ей придется с ним порвать, если такое будет продолжаться и дальше. Теперь его бурлящая радость приносила девушке большее облегчение, чем прохладный ветерок, чуть смягчивший зной римского лета.

Эсме радовалась тому, что тетя Айрис, ее компаньонка, легла спать рано, как обычно, оставив ее наедине с возлюбленным. Эта мысль приводила девушку в восторг.

Мать считала, что Эсме должна была поддерживать отношения только с барышнями из высшего нью-йоркского общества. Мало кто из них осмелился бы завести подобные отношения с мужчиной. Однако те особы, с которыми предпочитала общаться она сама, с кем вместе девушка изучала живопись и рисование, похвалялись своей независимостью и считали, что истинный художник просто обязан нарушать все правила и бросать вызов условностям.

Блэки был старше Эсме на двадцать лет. Этот опытный железнодорожный магнат, добившийся успеха в жизни, теперь вел себя как ребенок, смеялся и целовал ее. Контраст был разительным! Ведь на протяжении последних нескольких недель он постоянно желчно жаловался на то, что его обманули. Больше того, обманули всех членов клуба. Уоллес Нили беззастенчиво обобрал их.

Как же разительно меняется человек, когда добивается того, к чему стремился!

— Так что же он нашел? — спросила Эсме, когда они покинули веранду и вернулись в дом к чашечкам восхитительно горького черного кофе по-итальянски, страстной поклонницей которого она успела стать.

— Гробница очень маленькая, из чего следует, что она не предназначалась для погребения какой-то важной персоны. В то же время в ней находится одно из главных сокровищ, обнаруженных в этом столетии.

— Ты сам его видел? — спросила она.

— Нет, но Нили сегодня вечером принесет его сюда. Он упирался, мол, существуют строгие правила проведения раскопок, но я сказал, что не будет никакого праздничного ужина в отсутствие тех предметов, находку которых мы отмечаем.

— Ты уже телеграфировал членам клуба?

— Это подождет, по крайней мере до тех пор, пока я лично не увижу эти предметы, не прикоснусь к ним, — сказал Блэки.

При этом он так посмотрел на свои руки, словно они уже сжимали сокровища.

— Считается, что в этих предметах скрыта тайна возврата в прошлую жизнь.

Эсме не понимала увлечения Блэки и остальных членов клуба вопросом переселения душ. Их нынешняя жизнь была весьма успешной, так какое же им дело до того, кем они были раньше, если это «раньше» действительно существовало?! Разве им не достаточно того, что они добились всего, к чему стремились, стали самыми влиятельными людьми в Нью-Йорке?

Даже ее брат Перси был одержим этими раскопками в Риме, но имел на это свои причины. Он опасался смятения, которое обязательно возникло бы, если бы этот археолог Нили нашел то, что искал. Этим летом Эсме получила от брата несколько очень тревожных писем. Он дрожащей рукой исписывал страницу за страницей, излагая свои подозрения относительно дяди Дэвенпорта, теперь ставшего их отчимом, и свое беспокойство за сестру. Перси писал, что он часто болеет. Его терзали внезапные мучительные боли в желудке, причину которых врач определить не мог. Письма от него приходили регулярно, но три недели назад он внезапно перестал писать. Эсме хотелось надеяться, что брат просто отправился в путешествие. Может, он спешил в Рим, чтобы увидеться с ней, исцелиться здесь от своей болезни?

— Разве тебе не хочется узнать, кем ты была в прошлом? — спросил Блэки.

— Христос воскрес. Мама говорит, это все, что нужно знать о воскрешении мертвых.

— Но ведь все-таки тебе немножечко любопытно, да?

— Может быть, самую малость.

Он рассмеялся, привлек Эсме к себе и в полумраке вечернего солнца, пробивающегося сквозь занавески, поцеловал ее в губы. У нее мелькнула мысль, как же сильно довлела над ним мысль о возможной неудаче раскопок. Уже давным-давно Блэки не был с ней интимно близок.

Его губы скользнули от ее рта вниз по шее, пальцы тем временем неуклюже возились со шнуровкой корсета бледно-лилового платья, обнажая ее грудь. Эсме охватила сладостная дрожь. Блэки прошелся шершавым языком по коже вокруг соска. Ветерок, ворвавшийся в окно, прикоснулся к месту поцелуя и обдал его приятной прохладой. Любовник обхватил ее груди так, словно это были драгоценные камни.

— Ты просто прекрасна! — прошептал он, склонился к ней и поцеловал в губы.

Этот женатый мужчина с тремя детьми утверждал, что до встречи с Эсме никогда не заводил себе случайных любовниц, чтобы доказать свою мужскую силу. По его словам, в отличие от большинства мужчин его класса и положения в обществе, у него был строгий моральный кодекс, которого он неукоснительно придерживался.

Услышав это признание, Эсме рассмеялась и обозвала его моральным преступником.

То время, когда Блэки вступил в схватку со своими принципами и потерпел поражение, было для нее самым счастливым. Ей доставляло наслаждение смотреть на то, как он становился беспомощным в ее объятиях. Как правило, мужчины совсем не умеют владеть собой, хотя и кичатся обратным.

— Ты превратила меня в язычника, — сдавленным от вожделения голосом промолвил Блэки. — В идолопоклонника! — прокричал он и указал в окно. — Там стоят древние римские храмы, в которых совершали богослужения настоящие язычники, — прошептал он. — Но я боготворю тебя.

Археолог приехал на виллу в приподнятом настроении, что было объяснимо. Этот маленький человечек с опаленным солнцем, обветренным лицом и взъерошенными темными волосами был одет в нескладно сидящий костюм, который давно не гладили. Его ботинки забыли, когда их чистили в последний раз. Одежда и уход за собой требовали времени, которое Уоллес Нили полностью посвящал своему любимому ремеслу. По предыдущим встречам Эсме знала, что он может поддерживать разговор только в том случае, если речь идет о Древнем Египте или Риме и о раскопках, которыми он занимался. Но сегодня это не имело никакого значения. Ни о чем другом никто все равно не хотел говорить.

Блэки разыграл целый спектакль. Он встретил Нили учтивым поклоном, потчевал его превосходным вином и дорогими яствами. Этот умник обхаживал археолога точно так же, как занимался сексом с Эсме, сдерживая кульминацию до тех пор, пока у него больше не оставалось сил терпеть.

Затем, когда Нили полностью расслабился, а Блэки уже не мог больше ждать, он попросил Эсме их извинить. Прежде чем она успела возразить, ее любовник увел Нили в библиотеку.

Эсме увидела, как за ними закрылись двустворчатые двери, и в отчаянии топнула ногой.

«Неужели Блэки полагает, что в его силах не дать мне посмотреть на это так называемое сокровище? Особенно после всего того, что я вынесла за эти месяцы, выслушивая проникнутые тревогой рассказы о нем!

Тетя Айрис строго отчитала бы меня за то, что я вышла на улицу с голыми плечами. Но она ни о чем не узнает, потому что уже поднялась к себе наверх и легла спать».

Эсме пробралась на веранду и через щелку в занавесках увидела, как Блэки зажег второй подсвечник и поставил его на письменный стол в библиотеке. Дрожащее пламя свечей осветило археолога, который развязал старый кожаный мешочек. Как только содержимое мешочка оказалось на столе, Блэки шагнул вперед, чтобы лучше видеть, и загородил собой находку.

— Этот мусор и есть то, что мы искали? — презрительно спросил он.

Блэки взял свой бокал и вылил вино на то, что держал в руке, прямо здесь, в библиотеке, не заботясь о том, что может испортить замечательную кожу на крышке стола.

— Нет, так нельзя. Это противоречит порядку!

Нили попытался было схватить Блэки за руку, но тот грубо отпихнул его, чего Эсме никогда прежде не видела.

Теперь она наконец смогла разглядеть, что ладонь ее возлюбленного была наполнена драгоценными камнями, мокрыми от пролитого вина. В свете свечей они блестели, словно осколки разбитого витража.

Нили с трудом устоял на ногах и чуть позже, когда к нему частично вернулось чувство собственного достоинства, подошел к столу.

— Мистер Блэкуэлл, я настаиваю. — Он протянул руку. — Вы испортили ценную археологическую находку. Будьте добры, верните мне камни.

Не обращая внимания на тщедушного археолога, Блэки продолжал зачарованно разглядывать изумруды, сапфиры и одинокий рубин. Все камни были очень большими, размером с грецкий орех. Они, должно быть, стоили целое состояние!

— Мистер Блэкуэлл, верните мне камни. Я настаиваю.

Блэки выпрямился, улыбнулся так, будто ничего не случилось, и протянул камни Нили.

Эсме бросилась в дом на тот случай, если ее будут искать в гостиной, где она должна была находиться, и едва-едва успела добежать туда к возвращению мужчин. Лицо Блэки было невозмутимым, рот Нили сжался в узкую полоску.

— Уоллес, прежде чем вы уйдете, позвольте еще раз выпить за вас и за вашу находку. Сегодня у нас праздник, так что не будем дуться друг на друга.

Блэки повернулся к Эсме.

— Дорогая, будь добра, принеси нам бутылку этого замечательного португальского портвейна.

Эсме отправилась за вином и вспомнила своего брата. Портвейн был любимым напитком Перси. Ей вдруг захотелось, чтобы он оказался здесь, чтобы можно было рассказать ему о том, что она увидела, и спросить у него совета насчет поведения Блэки.

В течение следующего часа профессор рассуждал о языческих верованиях, древних погребальных обрядах, христианстве четвертого века, гробнице, которую он обнаружил, методах, позволивших датировать сокровища и расшифровать надписи, обнажившиеся на гранях камней, политых вином. Все это время он пил. Портвейн лился рекой. Блэки непрерывно наполнял пустой бокал Нили, а сам лишь пригубливал вино.

Казалось, он жадно слушал каждое слово Нили, даже когда у того начал заплетаться язык. Когда археолог наконец выговорился, было уже далеко за полночь и он был сильно навеселе.

— Старина, позвольте вам помочь, — наконец предложил Блэки. — Боюсь, вам пора возвращаться домой.

Нили крепко прижал мешочек к груди, заметно шатаясь, поднялся на ноги и постарался расправить свой сюртук, но сделал только хуже. Он неуклюже заковылял к двери.

— Он доберется к себе домой? — шепотом спросила Эсме. — Может, тебе лучше взять его с собой на виллу? Время уже позднее, дороги опасны, и я…

Блэки заставил ее умолкнуть одним свирепым взглядом. Его серо-голубые глаза сверкнули ледяным холодом. Еще никогда прежде он не относился к ней с таким пренебрежением. А этот повелительный взор, грубая жестокость по отношению к Нили в библиотеке?!

Эсме не узнавала своего возлюбленного. Сегодня она впервые увидела ту сторону его души, которая ей совершенно не понравилась. На какое-то мгновение ей удалось мельком заметить, какой же ничтожной безделушкой была она для него, несмотря на все заявления о любви. Хуже того — какими ничтожными безделушками были для него все люди. Это откровение явилось таким внезапным и острым, что Эсме захлестнула волна тошноты. Ей показалось, что ее вывернет наизнанку прямо здесь.

«Как я могла так ошибаться? Как могла полюбить человека, который этого не заслуживал? Нет, это не так! Я просто неправильно истолковала взгляд Блэки».

Пока возлюбленный провожал профессора, Эсме поднялась к себе в спальню, села за стол, достала перо, обмакнула его в чернильницу и начала писать письмо брату. Она решила рассказать ему обо всем, что произошло, и попросить это разъяснить. Однако ей было не по себе. Эсме отложила письмо на потом и вышла на балкон, надеясь, что свежий ночной воздух придаст ей сил.

Прошло две-три минуты. Она услышала голоса, взглянула вниз и увидела, как Блэки выводил Нили из дома.

— Спокойной ночи, профессор. Вы сделали великое дело.

Нили отвесил ему неуклюжий поклон и засеменил к экипажу, ждавшему его у крыльца.

Блэки развернулся и направился обратно в виллу.

«А разве он не собирается уезжать? Может, он забыл что-то в библиотеке или захотел попрощаться со мной?»

Ей было страшно спускаться вниз. Она боялась снова увидеть этот его взгляд.

Внизу подвыпивший археолог, покачиваясь, ждал, когда кучер подойдет к нему и поможет сесть в экипаж.

— Но ты не мой кучер, — заплетающимся языком пробормотал он, так громко, что Эсме услышала эти слова.

Кучер не сказал ни слова, схватил его за руку и резко дернул к себе. Началась странная пляска. Пьяный археолог повалился вперед, теряя равновесие, затем отпрянул назад, но кучер крепко держал его за руку. Лунный свет сверкнул на серебряной пуговице на куртке кучера — нет, не на пуговице, а на каком-то предмете, зажатом у него в руке. Кучер снова привлек Нили к себе.

На мгновение оба застыли совершенно неподвижно. Где-то далеко в роще заухала сова. Затем стало совсем тихо. Вдруг Нили медленно осел на землю.

Конечно, ничего хорошего в этом не было, но и особо удивляться тоже не приходилось. В конце концов, археолог здорово перебрал.

Кучер наклонился.

«Отлично, он поможет Нили. Но почему он обращается с ним так грубо, трясет его?!»

Нили не шевелился. Кучер выпустил его, и он упал на землю.

«Что происходит?»

Затем кучер лягнул распростертого профессора, потом еще раз, но Нили по-прежнему оставался без движения. Тогда кучер вырвал у него из рук саквояж, запрыгнул на козлы и повернулся спиной к истекающему кровью археологу, лежащему в траве перед виллой.

— Помогите! — громко крикнула Эсме.

Кучер щелкнул кнутом.

— Кто-нибудь, пожалуйста, помогите!

Однако ее голос потонул в топоте копыт, заполнившем ночь.

ГЛАВА 54

Нью-Хейвен, штат Коннектикут.

Вторник, 21.55

Следующие полчаса Габриэлла потратила, пытаясь дозвониться до Алисы Геллер, специалиста по древним языкам, преподававшей в Принстонском университете. Она была уверена в том, что эта женщина сможет прочитать надписи на камнях. Габриэлла звонила ей каждые десять минут, все больше поддаваясь отчаянию и панике.

— Как только эта Алиса вернется домой и получит твое сообщение, она обязательно перезвонит, — уверял ее Джош.

— Я не могу ждать. Я не собираюсь ждать. Я прямо сейчас поеду к ней и привезу фотографии.

— Не быстрее ли будет переслать их по электронной почте?

— Дома у Алисы нет компьютера, а я не могу ждать, пока она придет на работу завтра утром.

— Хорошо, тогда я еду с тобой.

Через три часа Джош и Габриэлла въезжали в Принстон, штат Нью-Джерси.

Райдер настоял на том, чтобы вести машину. Он надеялся за время пути уговорить Габриэллу обратиться в полицию, однако она была неумолима, подобно дождю, не утихающему ни на минуту, и упрямо твердила, что все это только подвергнет ее дочь еще большему риску. Она даже взяла с Джоша слово, что он никому ничего не скажет.

— Только если ты позвонишь своему отцу, попросишь его вернуться домой и быть с тобой.

Сегодня рано утром профессор Чейз улетел в Испанию, чтобы прочитать там курс лекций.

— У отца слабое сердце, — возразила Габриэлла. — Такая новость способна его убить, тем более что он сейчас за многие тысячи миль и ничем не может помочь. Отец в Куинн души не чает. — Она на секунду замолчала и уставилась в окно. — Он все равно бессилен что-либо сделать. Нам остается только расшифровать эти надписи.

Алиса Геллер открыла входную дверь, увидела свою подругу и сгребла ее в теплые объятия. Джош испугался, что подобная физическая близость сможет сломать Габриэллу.

— Что вы здесь делаете в такой поздний час? — спросила Алиса, проводя незваных гостей в дом. — Я не нахожу себе места от беспокойства с тех самых пор, как узнала о том, что случилось в Риме. Наверное, тебя это сразило наповал.

Глаза Габриэллы наполнились слезами, однако она тряхнула головой, прогоняя их прочь.

— Не могу даже передать, как это было ужасно.

Джош знал, насколько эти слова соответствовали действительности. Он обнял Габриэллу за плечо, и они прошли следом за Алисой из прихожей в гостиную.

Высокая, по-мужски широкоплечая, Алиса несла на себе несколько слоев одежды, края которых выступали друг из-под друга, словно намеки на сокровенные тайны. Дом у нее был таким же эклектичным, как и она сама. Он представлял собой выставочный зал, наполненный произведениями искусства и древними реликвиями, собранными за долгую карьеру. Пока Алиса готовила на кухне чай, Габриэлла стояла рядом с ней и объясняла, что нужно срочно расшифровать одну надпись, имеющую большое значение для продолжения раскопок. Алиса, конечно же, не поверила в то, что подруга выложила ей всю правду, но она очень тепло относилась к Габриэлле, хорошо ее знала и поэтому не стала настаивать.

Когда все трое уселись вокруг кухонного стола с чашками горячего чая, Габриэлла разложила на нем привезенные фотографии.

Алиса внимательно изучила снимки — те самые, которые Джош видел в римской квартире Габриэллы.

«Проклятье! Почему я не сообразил, в чем дело, как только узнал о втором ограблении? Можно было бы предостеречь Габриэллу, и она спрятала бы дочь в безопасном месте. Кто-кто, а уж я-то должен был бы прекрасно понимать, как сильно кому-то хочется завладеть этой информацией. Я ведь знал, какое отчаяние переполняло меня самого, ведь так? Я не собираюсь использовать камни для того, чтобы добиться власти и денег. Они нужны мне лишь как доказательство невероятного».

— Разобрать надписи на некоторых гранях очень сложно. У тебя есть снимки, сделанные при другом освещении?

— Нет.

Паника, охватившая Габриэллу, была готова вырваться на поверхность. Ее спокойствие было чисто внешним.

— Ну да ладно.

Алиса вышла и тотчас же вернулась с большой лупой.

Прошло несколько минут, затем еще несколько. Алиса медленно и досконально исследовала снимок за снимком. Дождь выбивал равномерный ритм по оконному стеклу. Ни Джош, ни Габриэлла за это время не произнесли ни слова.

— Если бы можно было посветить вот сюда.

— Это моя вина. Нужно было бы сделать снимки более крупным планом.

Алиса прикоснулась к руке подруги.

— Не стоит корить себя за прошлые ошибки. Это непродуктивно.

Она снова склонилась над фотографиями.

Ожидание становилось невыносимым для Джоша. Он мог только предположить, что чувствовала Габриэлла, и взял ее руку в свои ладони.

— Ничего подобного я еще никогда не видела. Возможно, это какая-то разновидность санскрита, но я не уверена. Может быть, это древний дравидийский язык, а если так, то я мало чем смогу помочь. Я совсем не занималась этим языком. Им почти никто не занимается.

— Никто? — дрогнувшим голосом спросила Габриэлла.

— Мне надо будет кое-кому позвонить.

— Ты сможешь позвонить прямо сейчас? Мне очень нужно.

— Вообще-то сейчас поздно, и я не знаю…

— Пожалуйста, Алиса! Это очень важно!

Это была самая настоящая мольба. От отчаяния, прозвучавшего в голосе Габриэллы, по спине Джоша пробежали холодные мурашки. Это была самая настоящая материнская любовь.

Алиса тоже безошибочно распознала эти интонации. Неважно, сознательно или нет, но она на мгновение склонила голову, словно молитва была единственным возможным ответом на голос подруги.

ГЛАВА 55

Денвер, штат Колорадо. Среда, 08.24

Звонок раздался через несколько минут после приземления. Пока самолет катился к воротам, стюардесса объявила, что можно включить сотовые телефоны. Габриэлла лихорадочно раскрыла свой аппарат, пробормотала «алло» и стала слушать. Женщина напряглась, не шевелилась и сосредоточила взгляд на спинке кресла, стоящего перед ней.

Какое-то мгновение она ничего не говорила, затем спросила:

— Пожалуйста, скажите, что с Куинн? Почему я не могу с ней поговорить? Где они? Да, я стараюсь… Я все еще на борту самолета.

Габриэлла была жутко напугана. Она огляделась вокруг, чтобы выяснить, не обратил ли кто на нее внимания.

— Нет. Не буду. Нет. Я все понимаю. — Ее голос стал тише.

Джош чувствовал, что она едва сдерживается.

— Но почему я не могу поговорить с Куинн?

Пауза.

— А вдруг у меня ничего не получится? До пятницы осталось всего… Что, если на это потребуется больше времени?

Голос матери был наполнен страхом, глаза закрыты, пальцы сжимали маленький серебристый телефон с такой силой, словно пытались его раздавить.

— Подождите… алло!.. Алло? Пожалуйста, не надо…

Судя по всему, связь оборвалась.

Габриэлла, объятая паникой, захлопнула телефон, тут же снова раскрыла его, отыскала номер и перезвонила на него.

Джошу показалось, что она перестала дышать, ожидая соединения. На лбу у нее выступили бисеринки пота, глаза наполнились слезами, но на лице оставалось выражение злости и решимости.

— Никто не отвечает.

— Черт побери, Габриэлла, давай обратимся в полицию.

— Нет! — Она яростно ткнула кнопку повторного набора.

— Еще не поздно. В полиции знают, как…

Габриэлла не дала ему договорить:

— Неужели ты ничего не понимаешь? Я не могу рисковать. Ты же сам знаешь, что это за люди. Ты знаешь, что профессор Рудольфо убит. Тони Саччио убит. Господи, тебя самого едва не убили. Я не могу рисковать тем, что…

Ее голос дрогнул. Несколько минут она сидела, отвернувшись к иллюминатору и тихо всхлипывая.

— Тебе удалось поговорить с Куинн? — спросил Джош, когда Габриэлла немного успокоилась.

— Нет, но этот человек прокрутил мне запись голосов Куинн и Беттины. Он сказал, что с обеими все в порядке, они живы и здоровы. Но этот тип дал мне срок только до пятницы. К этому времени я должна любой ценой достать расшифровку надписей. Всего три дня на то, чтобы разгадать тайну, которой больше трех тысяч лет.

В мозгу Джоша мелькнул образ, подобный старой, выцветшей иллюстрации, выполненной методом глубокой печати. Он увидел, как Сабина протягивала ребенка своей сестре. Однако это видение тотчас же мигнуло и погасло, словно пламя задутой свечи. Он смотрел на Габриэллу, захлестнутую горем, и сознавал, что не в силах облегчить ее страдания. Ему хотелось ее успокоить, по крайней мере, предложить хоть какое-то утешение. Однако как раз в этот момент открылась дверь, и они вынуждены были поспешить к выходу. Им нужно было успеть пересесть на другой рейс.

Из Денвера оба должны были вылететь в Солт-Лейк-Сити, откуда доехать на машине до Сан-Рафаэль-Суэлл, чтобы встретиться с Ларри Роллинзом, археологом, которого знали и Габриэлла, и Алиса Геллер. Как оказалось, именно ему недавно удалось сделать прорыв в вопросе расшифровки древних дравидийских надписей. Габриэлла попыталась созвониться с ним, но выяснилось, что он находится на полевых работах, где нет никакой связи. Им пришлось отправиться к нему, чтобы попросить о помощи.

— Если Роллинз не сможет помочь… Что мне делать, если он не сможет помочь? Джош, мне кажется, я схожу с ума. Я не знаю, как мне быть.

У Джоша мелькнула мысль о том, что за последние двенадцать часов он постоянно, но тщетно пытался подбодрить Габриэллу. Райдер просто не умел убеждать и не знал, что можно было бы предложить ей. В самом сердце жестокости, заполнившей мир, ему приходилось видеть избавление, которое появлялось крошечной точкой самолета, прилетающего с грузом продовольствия и медикаментов в разбомбленную деревню. Он замечал мимолетную искорку надежды, мелькнувшую в глазах солдата, который вернулся в лагерь после кровопролитного боя, был свидетелем милосердия в образе медсестры, которая склонилась над смертельно раненным человеком и на мгновение заставила его забыть адские муки боли. Но вера? Молитва? Миру, в котором Джош жил последние двенадцать лет, не было нужно ни то ни другое. Он сам не мог точно сказать, какой от этого может быть прок. Габриэлла ходила по церквям и храмам, зажигала свечки, преклоняла колени, обращалась с молитвой к божествам всех религий, однако на ее долю все равно выпали жестокие страдания. Ну что он мог ей сказать?

— Ты знаешь, как верить и молиться. Роллинз поможет.

ГЛАВА 56

Скрэнтон, штат Пенсильвания. 12.15

— Ну же, малышка, съешь немного пиццы, — упрашивала девочку Беттина. — Она очень вкусная. Вот, смотри.

Няня откусила кусок и поперхнулась. Она была слишком напугана, чтобы чувствовать голод, однако понимала, что есть нужно, не только ради себя, но и ради Куинн.

— Она холодная, — пожаловалась девочка. — Нельзя ее разогреть?

— Нет, это новый способ есть пиццу. Ну же, пожалуйста!

Беттина умоляла ребенка так, словно один-единственный кусок мог стать знаком, извещающим о том, что им с Куинн удастся выйти из всего этого живыми.

— Пожалуйста!

— Ладно, — согласилась девочка и откусила холодную пиццу.

Она начала жевать, недовольно сморщила нос, но все же продолжала есть.

Беттина украдкой взглянула на Карла, развалившегося перед дверью в кресле. Он читал детектив в мягкой обложке. Шторы были задернуты, Карл никогда не открывал их, но сквозь щель в убогий номер мотеля проникала тонкая полоска света.

Беттина перестала ломать голову над тем, где они находятся, но она по-прежнему пыталась уловить хоть какие-то звуки, доносящиеся из-за пределов этих стен. Однако Карл не выключал телевизор ни днем ни ночью, так что было невозможно услышать хоть что-нибудь за этим постоянным шумом.

— Теперь выпей немного молока.

— Оно теплое!

Беттина изобразила улыбку.

— Ну вот, пицца для тебя слишком холодная, а молоко слишком теплое, да?

Куинн рассмеялась, что было равносильно маленькому чуду.

Пока на улице было еще светло. Беттина со страхом ждала наступления следующей ночи. Она обливалась потом при одной мысли о плотном непроницаемом капюшоне, который Карл наденет ей на голову, и тяжелых наручниках, которыми он скует ей руки. Но самый большой ужас вызывала у нее тряпка, которую этот гад запихивал ей в рот. Он объяснял, что это все необходимо, чтобы он мог выспаться.

Беттина пролежала без сна всю ночь. Она с трудом сглатывала слюну, набегающую в рот, пыталась вспомнить свои роли во всех пьесах, в которых играла. От вкуса тряпки во рту ее тошнило. Грубая ткань капюшона натирала лицо, наручники, стиснувшие запястья, тоже не давали ей уснуть. Наверное, Беттина должна была бы валиться с ног от усталости. За прошедшие тридцать шесть часов она недолго спала по-настоящему лишь один раз. Няня днем уложила Куинн спать и незаметно для себя задремала сама.

Беттина снова обвела взглядом комнату, надеясь заметить хоть какую-нибудь характерную деталь. Но вся обстановка состояла лишь из большой кровати с простынями и одеялом, пахнущими плесенью, платяного шкафа без одного ящика, дешевого зеркала, стола из древесно-стружечной плиты и двух кресел, одно из которых безраздельно захватил себе Карл. В соседней крошечной комнатенке находились туалет и душевая кабина с двумя маленькими кусочками мыла и протертыми вафельными полотенцами. Телефона не было — одна только розетка. Наверное, Карл отключил аппарат и спрятал его.

Беттина подумала, что ей хватило бы даже пяти минут, чтобы найти телефон и… но Карл никогда не оставлял ее одну, предварительно не лишив возможности видеть и действовать.

— Малышка, выпей еще молока.

— А потом будет печенье?

— Потом будут целых два печенья.

Хорошо хоть, что Карл кормил девочку так, как нужно. Он попросил няню составить список и ушел за покупками, когда она якобы спала. Беттина услышала, как хлопнула входная дверь, тотчас же принялась за работу и попыталась стащить капюшон, ерзая головой по заплесневелым подушкам. Однако ей удалось лишь чуть приподнять его, впуская свет. Она больно натерла щеку о грубую ткань.

Карл освободил ее, обратил внимание на красную ссадину и спросил, в чем дело. Беттина лишь пожала плечами. Каждый раз, когда он подходил к ней близко, она задерживала дыхание. Няня почему-то боялась вдохнуть его запах, но в то же время пыталась собраться с духом, чтобы податься вперед и укусить его, застигнуть врасплох, выиграть какое-то мгновение и выхватить из-за пояса пистолет. Но что потом? Вдруг она не справится с оружием и лишь разозлит Карла? Как он поступит в этом случае?

По телевизору начался выпуск новостей, и Беттина прислушалась, надеясь услышать что-нибудь про себя и Куинн. В новостях постоянно рассказывали о пропавших людях.

— Ты надеешься увидеть себя? — Карл покачал головой. — Будь осторожнее со своими желаниями. Единственный шанс выпутаться из всего этого заключается в том, что мать девчонки не обратится в полицию. Я получил четкие инструкции. Если только о вашем исчезновении станет известно копам…

Он многозначительно умолк, понимая, что вселил в Беттину ужас тем, о чем не договорил.

Ведущий выпуска новостей лениво обсуждал новый закон, только что принятый сенатом.

«Почему по телевизору не показывают фотографию Куинн и мою собственную?»

Зазвонил мобильник Карла, и Беттина непроизвольно вздрогнула. В качестве мелодии вызова он выбрал куплет очень популярной песни семидесятых или восьмидесятых годов, которой когда-то заслушивались родители Беттины. Она подумала, что эти несколько тактов будут преследовать ее до конца жизни, если ей удастся выйти из всего этого живой.

— Все в порядке, — сказал Карл.

Последовала пауза.

Беттина напрягла слух, стараясь разобрать голос звонившего человека на тот случай, чтобы помочь полиции, когда все это закончится, но ей удалось лишь определить, что звонил мужчина.

— Когда? — Карл слушал ответ и чертил круг пальцем на штанине. — Да. Понял. Послушайте, я… — Судя по всему, собеседник не дал ему договорить. — Как их развлечь? — Пауза. — Что вы имеете в виду, говоря, будто я начинаю с вами ссориться? — Карл нахмурился. — Но если вы отберете у меня пистолет, то я не смогу… — Он снова помолчал. — Нет. Это мне не нравится. Послушайте, я не какой-то долбаный актер в долбаном полицейском сериале. Об этом не может быть и речи. Я не собираюсь торчать здесь и ждать, пока вы будете строить из себя героя, мать вашу. Об этом не может быть и речи, мать вашу. Мы так не договаривались. Я забираю товар и отдаю вам девчонку. Затем вы встречаетесь со мной в условленном месте, и я вручаю вам долбаный главный приз. — Еще одна пауза, на этот раз более длинная. — Хорошо, не кипятитесь. — Пауза. — Да, но сначала скажите, где мои деньги, мать вашу? Мы решили, что они будут положены на депозит заранее. Мне наплевать, чем закончится вся эта хреновина, вы понимаете? Так что мы или играем так, как я сказал, или не играем вообще. Я уже сыт по горло возней с этой девчонкой.

Карл не сказал больше ни слова и захлопнул телефон.

— А теперь переходим к прогнозу погоды…

Карл быстро переключил канал.

— Ты не должна знать, где мы находимся.

«Почему? Даже если я и определю, в каком мы штате, то какой от этого будет толк?»

— Еще одно печенье, — потребовала Куинн, которая не замечала вокруг себя ничего.

— Ты уже и так съела два.

Даже в такой ситуации Беттина твердо помнила правила, установленные Габриэллой.

«Впрочем, какой вред может быть от одного лишнего печенья, черт побери?»

— Бери, малышка.

Куинн взяла печенье, откусила кусочек и положила остальное на стол.

— В чем дело?

— Я хочу домой.

Девочка была напугана. Разумеется, она чувствовала ураган напряженности, бушующий вокруг.

— Знаю, малышка. Мы скоро поедем домой.

— Мне здесь не нравится. Это как мамины кошмары.

— Сколько девочке лет? — спросил Карл.

— Я же говорила, ей почти три года.

— Тогда откуда она знает такие вещи? Мамины кошмары?..

Впервые с тех пор, как они сели к Карлу в машину, он проявил хоть какое-то любопытство в отношении них. До этого все его реплики ограничивались лишь «заткнись», «скажи, что девчонка будет есть» и «руки за спину».

«Может, ему стало скучно? Вдруг я смогу завести с ним разговор и усыпить его бдительность? Но что дальше?»

Карл ждал ее ответа.

— Если ребенок в семье единственный, то он может обладать более острым восприятием по сравнению с другими детьми. Ему приходится слушать разговоры взрослых. Он улавливает в них разные нюансы. Дети слышат и запоминают то, на что сами взрослые не обращают внимания.

Карл нахмурился.

«Нет, только не это! Неужели он вообразил, что я его запугиваю? Карл намекает на то, что Куинн сможет описать его полиции, когда все это останется позади?»

Сердце Беттины бешено заколотилось.

Куинн прислушивалась к разговору. Девочка знала некоторые слова, которые употребляли взрослые.

— А ты много помнишь? — вдруг спросила она Карла.

— Достаточно.

— Что такое «достаточно»?

— Я помню достаточно всего.

— Из того, что раньше, или из того, что сейчас?

Карл задумался над этим вопросом, затем повернулся к Беттине.

— Скажи ей, чтобы она замолчала. Разве ей сейчас не пора спать?

Беттина уложила Куинн себе на колени, взяла плюшевого медвежонка и вложила его в протянутую детскую руку.

— А сказка? — спросила Куинн.

Это был четкий домашний ритуал — медвежонок в руке, одна сказка и только потом спать.

— Да, моя милая, сейчас будет сказка.

Вся беда заключалась в том, что Беттина была слишком напугана и не могла придумать ничего, кроме безумных страшилок о том, что будет, если дядя достанет свой пистолет, чем все это закончится и почему у него мертвые глаза. На курсах актерского мастерства Беттина занималась изучением всей гаммы выражений человеческого лица.

Она снова начала клацать зубами. Это происходило время от времени с тех самых пор, как они сюда приехали. Холод тут был ни при чем. Так проявлял себя страх, переполняющий ее.

— Прекрати это! — проворчал Карл.

— Н-не… не могу.

— А ты смоги.

Он даже не повысил голос, лишь переместил руку на дюйм ближе к пистолету, засунутому за пояс. Карл постоянно проделывал этого. Он словно дрессировал собаку, добиваясь от нее послушания.

Беттина засунула в рот указательный палец, пытаясь остановить непроизвольное движение челюстей.

Куинн удивленно уставилась на нее.

— Тина, ты заболела?

— Да, малыш, немного.

Девочка положила ладошку ей на лоб.

— Температуры нет.

Беттина схватила маленькую ручку, покрыла ее поцелуями, прижала к груди и прошептала:

— Все будет хорошо, Куинн. Мы скоро вернемся домой.

— Скоро? — спросила девочка.

Беттина молча кивнула.

— Я соскучилась по маме.

— Знаю, моя прелесть.

Беттина ненавидела саму себя за то, что ей было так страшно, черт побери.

«Я поступила так глупо! Сначала села в машину, затем так ничего и не придумала относительно того, как из этого выпутаться. Во всем виновата я одна».

У нее снова застучали зубы.

— Я же сказал, прекрати! — рявкнул Карл.

— Ей страшно, — тонким голоском храбро заявила Куинн, глядя ему прямо в лицо.

— Достаточно болтовни! — сказал Карл Беттине. — Так что лучше уложи ее сейчас спать, потому что в противном случае это сделаю я.

ГЛАВА 57

Гробница — это не тупик: это оживленная дорога. Она закрывается с наступлением сумерек. И открывается на рассвете.

Виктор Гюго

Сан-Рафаэль-Суэлл, штат Юта. Среда, 13.10

Единственным входом в ту часть каньона, которая называлась Нижним Сфинксом, была узкая щель в скале. За ней начиналась тропа. Она петляла вдоль обрыва, в некоторых местах оказывалась настолько узкой, что приходилось идти боком, была очень коварной и опасной. У Габриэллы не возникало с этим никаких проблем, но Джош, подверженный клаустрофобии, вынужден был бороться с приступом полномасштабного страха. Его трясло, он обливался потом, у него кружилась голова. Каждый шаг давался ему с огромным усилием, от которого у него перехватывало дыхание.

Их провожатым был студент, работающий у Ларри Роллинза. Этот парень всю дорогу оживленно болтал, рассказывал об особенностях этого места. Габриэлла двигалась следом за ним. Джош замыкал шествие. Он с восхищением наблюдал за этой женщиной, не знающей страха, решительно идущей вперед. Умом Райдер понимал, что матерью движет лишь стремление спасти своего ребенка, но все же был восхищен ею. Он смотрел, как она с кошачьей грациозностью спускалась по ступеням в глубину каньона. Габриэлла лишь однажды обернулась на него, на мгновение задержала на нем взгляд, после чего снова двинулась в темноту следом за провожатым.

— Подожди! — окликнул ее Джош, но слишком поздно, когда она уже не могла его услышать.

Молодая женщина скрылась в черном отверстии, и паника, охватившая Джоша, еще больше усилилась. Он сам не смог бы объяснить, почему окликнул Габриэллу, призывая ее остановиться, и что хотел ей сказать. Ему почему-то вдруг показалось, что у него будет только вот этот один-единственный шанс что-то сказать ей, после чего он снова навсегда ее потеряет. Райдер тряхнул головой. Это не имело значения, по крайней мере сейчас. У него не было времени разбираться в своих мыслях.

Джош спустился следом за Габриэллой, далеко не так уверенно и не так спокойно, как она. Он находился в довольно приличной спортивной форме, однако тропа, окружающая озеро, была очень неровной. Некоторые ее участки были завалены камнями, в других местах под ногами чавкала грязь. В мутной воде скрывались коварные пласты горных пород. Если шагать очень быстро, то за них можно было запросто зацепиться.

Райдер преодолевал этот сложный путь, испытывая не только страх, но и сожаление, близкое к отчаянию. Эти каньоны были тем самым местом, совершить паломничество к которому хотя бы раз в жизни надеялся каждый профессиональный фотограф, уважающий себя. Он прекрасно сознавал, что им нужно поскорее добраться до Роллинза и попросить его о помощи, боязнь тесных, замкнутых пространств буквально парализовала его, но Джошу страстно хотелось остановиться и запечатлеть на пленку окружающий пейзаж.

Они по-прежнему оставались на Земле, однако фотографу казалось, будто он попал на другую планету. Вокруг не было ничего знакомого и привычного. На протяжении многих тысяч лет стремительные потоки бросали вызов этим скалам. Они год за годом высекали из песчаника теплые оранжевые и красные волны. Глядя на них, можно было представить, как неудержимая вода точила скальные породы день за днем в течение тысячелетий, пока наконец не изменила до неузнаваемости облик камня. До того как Роллинз нашел в глубине одного из ущелий древние наскальные рисунки, никто и предположить не мог, что здесь бывали первобытные люди.

Провожатый продолжал объяснять им, что для посетителей открыто лишь самое начало каньона Сфинкса, однако им сейчас предстояло пройти гораздо дальше. Опасности подстерегали людей всюду. В мелких лужах и среди каменных россыпей скрывались ядовитые змеи, острые обломки скал до крови сдирали кожу. В довершение ко всему, во время сильных дождей многие каньоны затопляло.

В тысяча девятьсот девяносто седьмом году наводнение, вызванное ливнем, отрезало группу туристов в соседнем каньоне Антилопы. Все они утонули. Через год еще три человека погибли во время наводнения в каньоне Сфинкса.

Роллинз уже два года исследовал здесь несколько пещер, стены которых были покрыты изображениями животных и загадочными символами. Шесть месяцев назад ученому удалось расшифровать этот древний язык, и работа пошла быстрее.

Джош думал о том, что теперь Габриэлла собиралась предложить Роллинзу новую загадку. Вот только у ученого не будет восемнадцати месяцев на то, чтобы возиться с ней.

У него не будет и восемнадцати дней.

Габриэлла медленно продвигалась вперед. Скалы поднимались вокруг, брали ее в плен. Она купалась в янтарно-желтом свете, который лился сверху, окрашивая все сочными красками. Этот глубокий каньон, спрятанный в недрах земли, был таким чужеродным и фантастическим, словно они улетели на космической ракете и приземлились на другой планете.

Райдер был очарован чудесами геологии. Он непроизвольно протянул руку к фотоаппарату, однако понял, что некогда снимать все эти красоты, и двинулся дальше.

Сможет ли Роллинз расшифровать надписи на фотографиях? Алиса Геллер надеялась на это. Вот почему они вылетели из Нью-Йорка в Денвер, оттуда в Юту, взяли машину напрокат, проехали больше ста пятидесяти миль и вот теперь, через двенадцать часов, петляли по этой тропе, спеша к нему.

Люди дошли до очередного обрыва и продолжили спуск, уходя по спирали все глубже и глубже под землю. Темноту рассеивали лишь лучи фонариков, укрепленных на их касках. Они непрерывно находились в движении уже больше часа, но Габриэлла ничуть не замедлила шаг, и Джош поспевал за ней с трудом.

Через сто десять минут после того, как они вошли в каньон Сфинкса, провожатый доставил Джоша и Габриэллу до Роллинза. Ученый стоял на четвереньках в гроте размером двенадцать на двенадцать футов, изучая в лупу небольшое наскальное изображение, одно из ста с лишним.

Габриэлла поздоровалась с Роллинзом, представила ему Джоша, а затем, несмотря на все то, чем были заняты ее мысли, расспросила его об открытии. Ученый принялся пространно объяснять суть того, что они видели. Габриэлла не суетилась, не отводила взгляда, но Джош чувствовал, что внутри у нее все бурлит. Она слушала Роллинза, но не слышала его. Женщина считала секунды, остающиеся до того момента, когда он закончит рассказ о своей нынешней работе и можно будет попросить его о помощи. Ведь ради этого и был проделан такой большой путь.

Наконец Роллинз закончил, выслушал ее и попросил показать фотографии. Габриэлла открыла рюкзак, достала снимки и протянула их ему. Ученый подрегулировал фонарь и склонился над ними. Бесконечно долгие пять минут он всматривался в глянцевые снимки.

Тем временем Джош поднес к глазу фотоаппарат, чтобы заснять пейзаж. Он смотрел в объектив и поворачивался на месте, стараясь запечатлеть как можно больше. Райдер сфотографировал наскальные рисунки, сместил аппарат вправо, и тут в кадр попала Габриэлла.

Он не смотрел на нее через объектив фотоаппарата с того дня в Риме, когда они сидели вместе в машине. Сейчас это получилось у него совершенно случайно. По крайней мере, Джош так думал. Может, он не хотел напоминать себе о том, что никакой ауры у нее не было, но вот сейчас аппарат снова оказался наведен на Габриэллу.

Джош пристально всмотрелся, однако того, что он надеялся увидеть, по-прежнему не было.

Фотограф прислонился к стене каньона Сфинкса.

«Ну почему я никак не могу избавиться от мысли о том, что эта женщина является той самой? Почему я по-прежнему упрямо ищу хоть какие-нибудь доказательства этого? Ведь между ней и Сабиной нет абсолютно ничего общего».

Сколько ни вглядывался Джош, он не замечал никакого необычного свечения вокруг головы Габриэллы и у нее на плечах. Оно окружало многих детей, с которыми работали Берил и Малахай, всего неделю назад расцвело над головой Рейчел, нимбом светилось над головой отца Джоша двадцать лет назад, но сейчас его не было.

Когда Берил объясняла случай с отцом Джоша, она предположила, что свечение было тенью его нынешней души, которая готовилась покинуть тело. Исследовательница говорила, что это свечение — тень другой души, оставшейся от предыдущей жизни. Она пытается пробиться сквозь барьер забвения, подать свой голос, привлечь к себе внимание нового человеческого сосуда, вместившего ее, чтобы на этот раз исправить ошибки прошлого и дать возможность душе обрести покой в следующей жизни.

Джош изменил фокусное расстояние и полностью сосредоточился на лице Габриэллы. Увы, той химеры, за которой он гонялся на протяжении последних двенадцати месяцев, пытаясь запечатлеть ее на пленку в качестве доказательства существования перевоплощения, не было ни над головой Габриэллы, ни где бы то ни было поблизости.

В библиотеке фонда «Феникс» Джош прочитал о том, что первые попытки сфотографировать ауру человека были предприняты еще в тысяча восемьсот девяносто восьмом году, когда только была изобретена электрография. Он видел результаты первых опытов Якова Наркевича-Йодко и других исследователей, многие из которых были откровенными шарлатанами. В начале сороковых годов Сеймон Кирлиан изобрел метод фотографирования людей в электрическом поле высокой частоты, высокого напряжения и малой силы тока, с помощью которого ему удалось получить нечто похожее на разноцветную ауру.

Однако Райдер не просто хотел сфотографировать биологическую энергию человека. Он был уверен в том, что видел тени душ мужчин, женщин и детей, которые трагически погибли или умерли насильственной смертью, оставив неоконченные жизни, не нашедшие нового воплощения. Вот что он жаждал запечатлеть на фотопленку.

— Да, ту еще головоломку вы мне принесли, — наконец пробормотал Роллинз.

Габриэлла обернулась, а Джош опустил фотоаппарат.

— Но кажется, мне удалось найти одну зацепку, — продолжал ученый. — Эти символы являются изображениями чисел хараппской культуры. Это древний дравидийский язык. Алиса была права.

Габриэлла до боли стиснула губы.

— А что плохого в том, что это именно дравидийский язык? — спросил Джош.

Ему показалось, что Габриэлла вот-вот расплачется, однако ее голос оставался совершенно спокойным.

Она говорила так, словно читала лекцию в аудитории:

— Хараппская культура — это первая городская культура Южной Азии, которая существовала на огромной территории, включавшей кусочек современного Афганистана, значительную часть Индии и почти весь Пакистан. Найдено множество надписей периода расцвета хараппской культуры, пришедшегося на промежуток от две тысячи шестисотого до тысяча девятисотого года до нашей эры, однако за последние семьдесят лет так и не было достигнуто сколько-нибудь существенных результатов в их расшифровке.

— Так было до прошлого года, — вставил Роллинз и снова склонился над фотографиями. — Но этой проблемой занимался я, а также индийский археолог Парва, и нам удалось добиться кое-каких успехов.

Джош вдруг подумал, что в пещере Роллинза было так же тихо, как и в гробнице Сабины. Воспоминание о том дне словно обдало его ледяным ветром.

Роллинз поднял взгляд.

— Я уверен в том, что одиночные символы, изображенные на каждом из этих камней, — это цифры. В хараппской культуре они изображались вертикальными черточками. Посмотрите вот на это и на это. — Он указал на снимки.

Сначала Габриэлла, а затем и Джош склонились над ними и принялись рассматривать.

— Вы знаете, что это за цифры? — спросила Габриэлла.

— Нам с Парвой пока что не удалось установить, какой из этих символов означает восьмерку, но мы уже выяснили, что система счисления была восьмеричной. Нам известны все цифры от одного до семи. Существуют символы для чисел больше восьми, но на этих фотографиях нет ничего похожего на них. Я с большой долей вероятности предполагаю, что вижу перед собой камни, пронумерованные цифрами 4,1, 5, 7 и 3. Символ на последнем из них я разобрать не могу. Фотография слишком нечеткая.

— Мне следовало снимать более крупным планом. — Голос Габриэллы был проникнут болью.

— Увы, это все равно не помогло бы. Я не могу заниматься расшифровкой здесь. Мы с Парвой пришли к выводу, что хараппское письмо было логофонетическим. — Роллинз повернулся к Джошу и объяснил:

— В нем были символы фонетических единиц языка, а также значки, отображающие смысл. К настоящему времени нам удалось установить значение четырехсот с лишним знаков. На память я знаю их далеко не все. Для того чтобы расшифровать эти надписи, мне нужно сесть за компьютер у себя в кабинете.

— Но вам удастся понять их смысл? — едва сдерживая напряжение, спросила Габриэлла.

Роллинз открутил крышку бутылки с водой, отпил глоток.

— Да, где-нибудь через неделю я вернусь домой и…

— У меня есть время только до пятницы.

— Габриэлла, что это значит? — спросил археолог. — Имеет ли это какое-то отношение к убийству бедняги Рудольфо? Что вы обнаружили в Риме? Это те самые камни, которые были в гробнице весталки?

Габриэлла в отчаянии посмотрела на Джоша. Она словно просила его решить за нее, можно ли открыться Роллинзу.

Джош не мог вынести выражения боли у нее в глазах.

— Ларри, сейчас я ничего не могу объяснить, не навлекая на вас опасность, но дело не терпит отлагательств.

Еще никогда ему не хотелось так отчаянно убедить кого-то в чем бы то ни было.

— Мы трогаемся в путь немедленно. Я начну работу, как только попаду домой.

— Мы можем поехать с вами в Сан-Хосе, — предложила Габриэлла. — Остановимся в гостинице.

— Вы все равно ничем не сможете мне помочь. Мне надо будет просидеть за компьютером месяца два. Понимаю, что этого времени у вас нет. Не беспокойтесь. Возвращайтесь домой, Габриэлла. По крайней мере, вы будете со своим отцом и Куинн. Я позвоню вам сразу же, как только у меня что-нибудь появится.

Габриэлла непроизвольно вздрогнула при упоминании имени дочери.

Порыв ветра принес облачко янтарно-желтой пыли, напомнившей Джошу Рим. Он почувствовал, как у него в памяти пробуждаются образы, услышал женский плач и уловил слабый запах жасмина.

Сабина, носящая в себе их ребенка, сидела на полу храма. Тишину нарушал лишь стрекот сверчков. Было за полночь, и все уже давно спали. Они загасили священный огонь, что само по себе было святотатством, которое каралось очень строго, однако сейчас об этом никто не думал. Впереди их ждало еще более тяжкое преступление.

После того как очаг немного остыл, они начали раскапывать под ним землю, чтобы найти сокровища, которые были спрятаны здесь на протяжении стольких веков. Пока они копали, Сабина поведала Юлию о том, как камни передавались от одной весталки к другой. Даже он, верховный жрец, не знал об этом.

— Может быть, надо будет попробовать воспользоваться этими камнями, прежде чем их спрятать, чтобы узнать, были ли мы с тобой вместе и в прошлом.

— А разве ты этого еще не знаешь?

Сабина на мгновение забыла смертельный страх и улыбнулась. Юлий склонился к ней и прижался губами к ее губам.

— Ты знаешь, как их использовать? — спросил он.

— Есть одно заклинание, звуки, которые нужно повторять в определенном порядке, чтобы облегчить наступление таинственного состояния медитации, в котором всплывут воспоминания о прошлой жизни.

— Что ты сказал о каком-то заклинании?

Это было лицо Сабины, но голос принадлежал Габриэлле.

Прошлое и настоящее накладывались друг на друга. Джош застрял между ними, сознавая, что ему не удастся остаться одновременно в обоих измерениях. Он отвернулся от Сабины, сосредоточился на звуках голоса Габриэллы, вырвался из объятий прошлого и обнаружил, что находится всего-навсего в каньоне.

— Джош, ты что-то говорил о заклинании. — Габриэлла ждала от него объяснений.

— Эти надписи могут быть заклинанием, последовательностью слов или звуков, — сказал Джош.

— Вы знаете, как звучат эти символы? — спросила Габриэлла у Роллинза.

Тот попробовал произнести древние слова, но неудачно, затем повторил попытку.

— Нет, не так.

Он попробовал снова. Это были не слова. С его уст сорвалось что-то вроде диссонирующих звуков древней мелодии, которую служители забытых богов распевали рано утром, призывая верующих к молитве. Мягкий и скругленный слог завис в воздухе, отзываясь отголосками в тесном пространстве, ограниченном песчаником и наполненном голубоватым светом.

Вероятно, этот звук никто не произносил вот уже три с лишним тысячи лет, однако у присутствующих не было ни времени, ни желания задумываться над историческим и духовным значением происходящего.

Маленькая девочка ждала, когда же мать спасет ее.

— Расшифровать все к пятнице будет нелегко, — пробормотал Роллинз.

— Но ведь вы попытаетесь, правда? — с мольбой в голосе спросила Габриэлла.

— Разумеется.

— Когда вы во всем разберетесь и позвоните нам, не произносите звуки в нужном порядке, — посоветовал Роллинзу Джош.

— Почему? — удивилась Габриэлла.

— Это на тот случай… — Он посмотрел ей в лицо. — На тот случай, если это работает, Габриэлла. Если все это правда и кто-нибудь из нас произнесет заклинание в нужном порядке, то может случиться, что это как-то на нас повлияет. Конечно, это только предположение, но все же в этих звуках может скрываться нечто такое, о чем мы даже не догадываемся. Так что лучше не рисковать.

ГЛАВА 58

Первый этап длинного, напряженного обратного пути выдался особенно утомительным. Они снова шли под землей, потом ехали на машине и летели в аэропорт Денвера. Джош и Габриэлла уже проходили регистрацию на рейс до Нью-Йорка, когда у нее зазвонил сотовый телефон. Она быстро раскрыла аппарат, сказала «алло» и стала ждать. Джошу удалось расслышать, что ей звонил мужчина, но слов он не разобрал.

— Да, но сначала скажите, с Куинн все в порядке? Расскажите мне про девочку.

Габриэлла на мгновение закрыла глаза, затем с облегчением открыла их, посмотрела на Джоша и кивнула. Он взял ее за локоть и отвел от толпы к окну, где было тише.

Мать принялась нервно покусывать нижнюю губу. Райдер подумал, что если сейчас все будет происходить так же, как и в прошлый раз, то сперва она услышит записанное сообщение — несколько слов Беттины, пару коротких фраз дочери, — после чего получит инструкции от безымянного похитителя.

Джош взглянул на часы. До окончания регистрации и посадки на самолет оставалось всего десять минут, а этот вечерний рейс сегодня был последним. Габриэлла продолжала говорить по телефону. Затем она рассмеялась. В этом звуке было столько неприкрытой радости, что он прозвучал чуть ли не оскорбительно, но за ним сразу же последовали слезы. Габриэлла прилагала все силы, чтобы держать себя в руках.

— Нет. Я пока что не знаю. — Пауза. — Да, к пятнице. Куда мне нужно будет приехать? — Она выслушала сообщение и кивнула. — Нет, естественно, полицию я с собой не приведу. — Пауза. — Но я могу попросить вас о том, чтобы меня привез туда один человек? — Пауза. — Как вы узнаете, что он не из полиции? Не знаю. А как я узнаю, что Куинн жива и невредима? — Пауза. — Да. Телефон у меня есть. Он постоянно со мной. Но пожалуйста, не надо…

Габриэлла опять закрыла глаза, бессильно прислонилась к стене и уронила руку, сжимающую телефон.

— Он просто выключил телефон, — объяснила она Джошу голосом, полностью лишенным чувств.

— Что сказал этот человек?

— Он… он позвонит в пятницу и сообщит, где с ним встретиться.

Габриэлла прикусила губу. Ее глаза наполнились влагой, но слез не было.

— Тогда он и объяснит, где с ним встретиться. Но, Джош… ему…

Она сделала шумный вдох, словно стараясь сглотнуть истерию, подкатившую к горлу.

— Ему известно, где мы были. Он знает, что я встречалась с Роллинзом. Но я ему об этом не говорила, не называла фамилию Роллинза. Я не говорила, куда мы направляемся и с кем намереваемся встретиться.

— Ты уверена?

— Да, уверена. Перед тем как окончить разговор, он просто сказал, что надеется на то, что Роллинз оправдает свою репутацию. Нам нужно немедленно позвонить Ларри и предупредить его. — Габриэлла раскрыла телефон, набрала номер и подождала. — Никто не отвечает. Конечно, это может просто означать только то, что он недоступен, ведь так?

— Да. Разумеется.

Но Габриэлла никак не могла стряхнуть с себя тревогу за Роллинза.

— Если с ним что-то случилось…

— Габриэлла, с ним ничего не случилось. Поверь мне. Раз этот маньяк по-прежнему ждет от тебя ответов, то это означает, что сам он получить их не может.

Эта логика несколько успокоила ее.

Джош взглянул на часы.

— Нам надо поторопиться на посадку.

Когда они подошли к выходу, выяснилось, что вылет задерживается на сорок минут.

— Пойдем выпьем кофе.

Джош не хотел сидеть здесь и таращиться на часы. Даже питье безвкусного, едва теплого кофе будет хоть каким-то занятием.

— Как ты думаешь, этот человек прослушивает мои телефонные разговоры?

— Организовать это слишком сложно.

— Ты полагаешь, за нами установили слежку, желая убедиться в том, что мы не обратились в полицию?

Джош непроизвольно обернулся. После Рима, где за ними следила не только полиция, но и убийца и вор, который сам был убит, он понял, что человек в этом мире совершенно беззащитен. Разумеется, похититель Куинн мог организовать наблюдение за ними.

Райдер усадил Габриэллу за столик, встал в очередь, купил две чашки кофе, две булочки и два яблока.

— Тебе нужно чего-нибудь поесть, — сказал он.

Габриэлла не притронулась к еде, взяла только кофе, отпила глоток и спросила:

— Ты никому не говорил, куда мы направляемся?

— Только Малахаю. Он мог сказать об этом Берил. На самом деле этому похитителю достаточно было лишь залезть в Интернет и найти тех, кто занимается древними языками. Таких ведь очень немного, так? Ты сама, Роллинз и Геллер наверняка будете в первой десятке.

Габриэлла ухватилась за это объяснение, вцепилась в него и на мгновение испытала облегчение. Однако это мимолетное утешение тотчас же прошло.

— Это были самые обыкновенные раскопки, а теперь… На скольких людей я навлекла опасность из-за этих камней? Рудольфо убит. Охранник убит. Моя дочь и Беттина пропали. Возможно, опасность угрожает Алисе. Теперь Роллинз — а у него жена и трое детей. Все, кто общались со мной, теперь в опасности. Ты должен предупредить Малахая и его тетку о том, что и над ними нависла угроза, как и над тобой самим. В особенности над тобой, Джош.

— Прекрати!

Райдер вытер слезы у нее с лица и смахнул со лба выбившуюся прядь волос.

— Все будет хорошо. Со всеми нами. С тобой, со мной и в первую очередь с Куинн. Человек, получивший камни, использует Куинн, чтобы заставить тебя добыть для него необходимую информацию, но он не собирается делать плохо ни ей, ни Беттине, ни Роллинзу. Я точно могу сказать, что он не желал смерти профессора Рудольфо. Все произошло у меня на глазах. Вор покидал гробницу, бежал со своей добычей. Он ни за что не выстрелил бы в профессора, если бы тот не попытался его остановить.

Однако по выражению глаз Габриэллы он видел, что она ему не верит, и не винил ее в этом.

Следующие полчаса прошли в однообразном нудном ожидании. За это время Габриэлла тысячу раз тяжело вздохнула и столько же раз посмотрела на часы. Джош проверил свой сотовый телефон и увидел три новых сообщения в ящике речевой почты.

Два были от Малахая. Он спрашивал, как прошла встреча с Роллинзом, что удалось выяснить и когда они вернутся.

Последнее сообщение было от Рейчел, однако Джош толком не успел его прослушать. Объявили посадку на их рейс, поэтому он разобрал лишь обрывки фраз.

«Еще один провал в прошлое… Блэки и другой мужчина… в Риме… он был убит. Пожалуйста, Джош, подумайте над моим предложением. Пожалуйста».

Ее тревога показалась ему слишком знакомой, как и то, что она вела себя так, будто он был за нее в ответе.

«Но как такое возможно? Ведь мы познакомились всего три дня назад».

Перелет в Нью-Йорк прошел без каких-либо происшествий. Джош был рад тому, что Габриэлле удалось хоть ненадолго успокоиться и уснуть. День выдался долгим, и Райдер все время видел боль у нее в глазах.

«Если ты глядишь в глаза человека, которого фотографируешь, и вдруг случайно замечаешь в них невыносимые страдания, то не отворачивайся, — как-то раз сказал ему отец. — Важно видеть всю глубину горя. Ты сможешь осознать, почему никогда нельзя сдаваться и опускать руки, только тогда, когда поймешь, что кто-то может испытывать такую боль и по-прежнему работать, вести себя как обычно, пожимать тебе руку и говорить, что рад тебя видеть. Всегда есть еще один шанс, еще один день. Вот в чем главное чудо человеческого духа. Принимай боль, Джош, отдавай ей должное. Это единственный способ ее победить».

Лицо умирающего отца было таким же умиротворенным, каким сейчас лицо Габриэллы.

Райдер тоже попытался заснуть, но у него не выходила из головы мысль о том, что во всей этой загадке он упускал какой-то важный момент. Что-то его беспокоило. Но что?

Джош достал из сумки блокнот и ручку, записал числа, расшифрованные Роллинзом, — 1, 3, 4, 5 и 7 — и оставил «х» для того, которое не удалось разобрать. Даже если недостающей цифрой была двойка или шестерка, они все равно не выстраивались в логичную последовательность.

«Почему шесть камней пронумерованы именно так?»

У Джоша застучало в висках. Он ощутил первые признаки мигрени, сунул руку в карман за таблетками и нащупал сотовый телефон. Райдер был так занят проблемами Габриэллы, что у него даже не оставалось времени позвонить Рейчел, хотя ему и хотелось помочь ей разобраться с Гаррисоном Шоулсом и тем мужчиной в Риме.

Джош уставился в иллюминатор на иссиня-черное небо, совершенно черное, без какого-либо намека на цвет.

«Черный… имя человека, о котором говорила Рейчел.[9] Блэк? Нет. Блэки».

Это имя казалось Джошу знакомым, но он не мог вспомнить, где его слышал. Фотограф закрыл глаза, прислонился головой к иллюминатору и полностью очистил сознание. В его мозгу шевельнулось нечто совершенно неуловимое, подобное шепоту. Ему никак не удавалось за это ухватиться.

«Блэки?»

Теперь Джош уже не сомневался в том, что слышал это имя до того, как его произнесла Рейчел.

«Блэк? Блэки? Блэкпул? Блэкуэлл? Да. Точно, вот оно».

Джош был уверен в том, что он сам никогда не слышал этого имени, но оно было знакомо Перси Талмэджу. Титус Блэкуэлл по прозвищу Блэки был одним из членов клуба «Феникс». Именно он отправился в Рим, чтобы наблюдать за работой археолога, который был…

Все остальное хлынуло неудержимым потоком.

«Сестра Перси Эсме уехала в Рим. Она стала любовницей Блэки. Возможно ли, что Рейчел вспоминает жизнь Эсме? Вдруг именно она была сестрой Перси?»

Внезапно все встало на свои места. Вихрь красок и форм затих, превратившись в узнаваемые образы.

— В чем дело? — вдруг услышал он встревоженный голос Габриэллы.

— Я полагал, ты спишь.

— Я проснулась несколько минут назад. У тебя такой вид, будто ты увидел привидение.

— Скажи, можно ли предположить, что гробницу уже вскрывали сто лет назад?

— Это абсолютно исключено.

— А если в нее проникли через тот подземный ход, на который наткнулся я?

— Нет, он тоже оставался нетронутым. Мы обязательно обнаружили бы какие-нибудь свидетельства того, что кто-то нас опередил.

— Ну а что насчет шкатулки с камнями? Возможно ли, что ее уже открывали?

— Но как? Ведь гробница была запечатана! Нет шкатулка была наглухо закрыта. Ее не открывали тысячу лет.

Других вариантов не было, особенно если Роллинз оказался прав относительно количества камней.

— Камней не шесть, — сказал Джош.

— Что? — встрепенулась Габриэлла. — Не понимаю…

Он не дал ей договорить:

— Послушай меня. Вы с Рудольфо нашли не все камни. Уму непостижимо, как я не догадался об этом раньше. Есть еще один набор камней, другие шесть, которые были спрятаны в другой гробнице, в той самой, что обнаружил Нили. Всего камней двенадцать, Габриэлла. Вот почему цифры не образуют последовательность.

У нее в глазах вспыхнул свет, но тотчас же погас.

— Нет. Этого не может быть. Неужели ты не понимаешь, что все это означает? Если ты действительно прав, если мы передадим этому маньяку перевод, сделанный Ларри, то он поймет, что камней было двенадцать, и решит, что мы с Рудольфо обнаружили их все и половину спрятали. Тогда кошмар продолжится. Если мы передадим ему ложный перевод и у него ничего не получится…

— Габриэлла, этот человек должен понимать, что он имеет дело с легендой.

— Может быть, ты ошибаешься и числа означают что-то другое? Но почему кому-то понадобилось разделять камни?

Джош положил руку ей на плечо, стараясь облегчить горе и отчаяние. Ему хотелось впитать ее боль в свою кожу, в свое тело.

В этом мгновении не было ничего знакомого, как и в аромате цитрусов, исходящем от Габриэллы. Но его чувства? Это было совсем другое. Джош закрыл глаза, защищаясь от приступа эмоций. Однажды ему уже приходилось делить такое горе с женщиной, которую он потерял. Это была одна из шелковых нитей, в прошлом сплетавших их вместе. Юлий и Сабина страдали в объятиях друг друга. Они не знали, что ждет их еще не родившегося ребенка.

— Что мне делать? — спросила Габриэлла.

— Ты передашь маньяку все двенадцать камней, вместе с полным переводом.

— Но каким образом?

— Я их найду.

ГЛАВА 59

Нью-Йорк. Среда, 02.00

— Я чувствую себя совершенно беспомощной, — сказала Габриэлла, когда они с Джошем вышли из здания аэропорта. — Я ничего не могу сделать, даже помочь тебе в том, что ты задумал.

Такси, вызванное из Нью-Хейвена, уже ждало у выхода. Водитель взял у Габриэллы чемодан, уложил его в багажник и открыл дверь, приглашая ее садиться. Молодая женщина ухватилась за дверь. Джошу показалось, что она была настолько измучена, что еле могла держаться на ногах, не опираясь на машину.

— Ты позвонишь мне завтра, как только что-нибудь узнаешь? — спросила Габриэлла с дрожью в голосе.

— Мне очень не нравится, что ты возвращаешься в пустой дом. На мой взгляд, тебе следовало бы позвонить отцу и попросить его отказаться от лекций.

— Зачем? Чтобы он сидел рядом со мной и умирал от беспокойства?

Габриэлла не спешила садиться в машину, словно ожидая чего-то.

Джош взял ее за руку. От уверенной осанки и мужественного блеска в глазах, которыми она поразила его при первой встрече в Риме, не осталось и следа.

«Почему какая-то фикция, осколок чужого воспоминания, женщина, которую я совершенно не знаю, значит для меня столько же, сколько может значить вот эта женщина? Плоть и кровь против концепции предопределенности. Я веду себя как последний глупец».

— Я приеду к тебе, как только смогу.

— Со мной все будет хорошо. Можешь не беспокоиться.

— Нет. Не могу. Габриэлла, мы с тобой уже перешагнули через это.

Она заморгала, прогоняя слезы, нашла какой-то скрытый запас сил и выпрямилась.

Джош испытал облегчение. Ему нужно было убедиться в том, что с Габриэллой все будет в порядке, что она сможет позаботиться о себе до тех пор, пока он к ней не вернется. Ему настоятельно требовалось разыскать Рейчел и отправиться с ней в путешествие, не связанное ни с самолетами, ни с автомобилями, которое тем не менее могло увести его в неведомые дали.

Вторник, 10.05

Джош поднялся по каменным ступеням главного входа музея «Метрополитен». Там, в кабинете своего дяди, его ждала Рейчел. Судя по всему, она была чем-то взволнована. У нее под глазами нависли темные мешки, она нервно курила.

— Что случилось? — спросил Джош, окинув ее оценивающим взглядом.

— По телефону я вам не стала говорить, — ответила она и отпила из чашки кофе, над которым поднимался пар. — За мной определенно следят, и я…

Джош ее уже не слушал. Он думал о том, не следил ли хвост, приставленный к Рейчел, также и за ним с Габриэллой.

«Нет ли здесь еще какой-то связи, которую я упустил?»

— Нет, — вдруг уверенно сказала Рейчел. — За вами никто не мог следить. Каким образом можно было бы выделить вас из десятков тысяч посетителей, которые приходят в музей каждый день?

«Откуда она узнала, о чем я думаю?»

«Она всегда все знает. Вы оба такие».

Ответ пришел от Перси, сквозь годы. Джош покачал головой, стараясь стряхнуть этот голос.

— В чем дело? — спросила Рейчел.

— Да так, пустяки.

— Я уверена в том, что это дело рук моего дяди, но не понимаю, чем все это вызвано. Почему-то на него произвели огромное впечатление мои провалы в прошлое. Вместо того чтобы встревожиться моим состоянием, он пристает ко мне с расспросами, требует, чтобы я разобралась в своих видениях, хочет показать меня психологу, специалисту по гипнозу. Он уже кого-то нашел. Я обращусь к этому человеку, если вы не согласитесь мне помочь. Но сама я хочу, чтобы всем этим занялись вы. Я вам доверяю. Это еще одно безумие — то, что я вам доверяю. По сути дела, я вас совсем не знаю. Но если вы откажетесь мне помочь… Мне нужно что-то сделать, особенно сейчас.

— Почему именно сейчас? Произошло что-то еще?

— Да, но все это очень странно. Я не могу разобраться, но это важно. Понимаете, Джош, умер один человек.

— Кто?

Рейчел молчала. Райдер ждал. Она смотрела ему в лицо, приковав к нему свои ясные темно-синие глаза.

— Кажется, я сама. По-моему, это я умерла.

ГЛАВА 60

Рим, Италия. 1884 год

После убийства Уоллеса Нили все изменилось.

Игривый возлюбленный, водивший Эсме в полночь купаться, усыпавший ее постель лепестками роз и приводивший солиста театра «Ла Скала» петь для нее серенады, исчез, сменившись возбужденным фанатиком, которого охватила мания скупать произведения искусства. В течение последней недели, проведенной в Риме, они с Блэки побывали в десятках лучших художественных салонов города. Он приобрел полотна кисти Боттичелли, Рембрандта, Тинторетто и Веласкеса.

Сначала Эсме думала, что Блэки покупает все эти сокровища, чтобы возместить потерю того, другого, однако он упорно отказывался говорить с ней о своих новых приобретениях. Ей казалось, что его перестала интересовать история шедевров, отныне принадлежащих ему. Эсме спросила, зачем он тратит целое состояние на произведения искусства, если теперь они не имеют для него никакого значения. Блэки ответил, что это хорошее вложение денег. Она понимала, что он очень переживает по поводу ограбления и убийства, и со страхом думала о том, какой будет реакция членов клуба «Феникс», когда он им все расскажет. В конце концов, Блэки отправился в Рим исключительно для того, чтобы наблюдать за ходом раскопок, и не справился с этой задачей.

Эсме испытала облегчение, когда Блэки наконец сказал, что он собирается заказать билет на пароход, и предложил ей отправиться вместе с ним. Она была рада поскорее покинуть Рим. Пребывание в Италии перестало доставлять ей радость. Эсме тревожилась о брате и скучала по матери. Ночами ее терзали кошмарные сны про убийство археолога. С уроками живописи дело обстояло неважно. Учитель оказался далеко не таким квалифицированным, каким должен был быть. Эсме больше нравился художественный колледж в Нью-Йорке. Но хуже всего было то, что у нее по спине пробегал холодок, ей становилось немного страшно каждый раз, когда Блэки к ней прикасался.

Путешествие через Атлантику было назначено на следующую неделю.

Как только корабль вышел в море, Эсме несколько воспрянула духом. Скоро они будут дома.

Вечером на второй день пути, когда они уходили с ужина, Блэки ее удивил.

— Перед отъездом я купил в Риме для тебя подарок. Хочешь посмотреть?

— Конечно.

Несмотря на все последние тревоги, Эсме почувствовала любопытство.

Они вернулись в каюту. Блэки достал маленький золотой ключик и отпер один из трех чемоданов. Он порылся среди одежды, развешанной на плечиках, отыскал и извлек аккуратно завернутый плоский прямоугольный пакет шириной приблизительно два с половиной фута и высотой почти четыре фута.

Блэки взял перочинный ножик с перламутровой рукояткой, перерезал веревки и вспорол бумажную обертку, под которой оказался другой пакет, уже из хорошей бумаги. Он предложил Эсме развернуть его.

Она с детства страстно увлекалась искусством и знала, что в мире существуют сотни тысяч живописных полотен. Ее учитель как-то сказал, что из всего этого великого множества по-настоящему захватывают дух лишь несколько десятков тысяч. Настоящими же шедеврами можно назвать только несколько тысяч. Редчайший талант, умение простыми кистью и красками воссоздать жизнь можно увидеть всего только в какой-то сотне, максимум в паре сотен картин. Мало кто смог отобразить мгновение человеческого страдания, безумия или бесконечной радости и предложить его в качестве зеркала, показать человеку, каким жестоким, восхитительным, страстным и совершенным он может быть. Лишь нескольким десяткам живописцев удалось заставить зрителя на какое-то время забыть о том, что он видел перед собой не плоть и кровь, что угольно-черные глаза не смогут моргнуть, розовые губы не способны раздвинуться.

Одним из них был Караваджо. Поэтому Эсме решила, что картина, которую она видела перед собой, несомненно должна была принадлежать его кисти.

На ней был изображен молодой и чувственный бог. Эсме узнала его по другим картинам мастера, которые изучала на уроках живописи. Вакх излучал буйное веселье. От него так и веяло сладострастием и развратом, наслаждением и обманом. Кисти винограда, висящие над плечом бога, были такими настоящими, что Эсме показалось, будто одну из них можно сорвать и съесть. Улыбка Вакха была такой похотливой, что у нее не было сомнений в том, что он вот-вот подмигнет с холста.

Все краски каюты моментально втянулись в водоворот энергии, исходящей от полотна. Эсме еще никогда в жизни не приходилось прикасаться к чему-то настолько поразительному. Она ахнула, давая выход своим чувствам, и Блэки одарил ее первой искренней улыбкой с той ночи, когда был убит Нили.

— Какое сокровище!

— Ты, моя драгоценная, даже не представляешь этого.

Глаза Блэки сверкнули, наполнились знакомым хитрым блеском, который затмил собой сюрприз другого рода — приглашение к сексу.

Он взял ее за руку. Это была не ласка, не извинение, а приглашение на вечер похоти и разврата, который пришелся бы по вкусу богу, изображенному на холсте.

Эсме потерялась в собственных чувствах. Она до сих пор никак не могла забыть ту истинную душу Блэки, которую ей удалось мельком увидеть в Риме. Но разве сейчас, возвращаясь домой, он не стал другим, гораздо лучшим?

На глазах у Вакха, написанного рукой Караваджо, Блэки привлек молодую женщину к себе и прошептал ей на ухо, что желает видеть ее обнаженной. Он сказал, что хочет увидеть, как ее кожа покроется от холода мурашками, а потом вспыхнет огнем.

Его затвердевшее достоинство вжалось Эсме в бедро. Она предположила, что они займутся любовью прямо здесь и сейчас, разделась и устроилась в шезлонге так, как хотел Блэки, чуть раздвинув ноги и склонившись набок, лицом к нему. Он вернулся к картине, но то, что произошло дальше, было начисто лишено какого-либо смысла.

Блэки извлек холст из затейливой резной рамы и отставил его в сторону, будто ему не было никакого дела до картины Караваджо! Затем он снова взял перочинный нож, вставил лезвие в один из стыков рамы, освободил соединение, перешел к следующему, затем еще к одному.

— Что ты делаешь?..

— Не суетись. Лежи и смотри.

Блэки разобрал позолоченную раму и принялся тщательно изучать каждую планку, нажимать, постукивать, ощупывать. Наконец ему удалось найти то, что он искал. Блэки прикоснулся к маленькому пазу, затем кончиком ножа выкрутил деревянную заглушку.

Заскрипела пружина, открылся тайник.

Он просунул внутрь два пальца, вытащил белый бумажный пакетик, развернул и раскрыл его.

Изумруд сиял, затмевая своим великолепием позолоченную раму и сочные масляные краски. Блэки снова залез в тайник, вытащил второй пакетик, достал из него сапфир, потом еще один, затем снова два изумруда и наконец рубин.

Это были те самые камни из гробницы, которые Эсме мельком удалось увидеть в окно той ночью, когда Нили был ограблен и убит.

Она боялась дышать.

Блэки не стал собирать раму. Небрежно, словно мальчишка, сжимающий горсть камушков для игры в вышибалки, он взял драгоценные камни, тряхнул ими, не отрывая взгляда от молодой женщины, и они застучали, словно игральные кости.

— А теперь лежи спокойно.

Напевая какую-то мелодию, Блэки нагнулся к Эсме и кончиком пальца нарисовал у нее на теле шесть невидимых крестиков. Затем он стал брать камни по одному и укладывать их в ряд, начиная с впадины в том месте, где встречаются ключицы, по ложбинке между грудями, еще один на пупок и три вниз, следуя за изгибом бедра.

— Не шевелись, — прошептал Блэки.

Он схватил с ночного столика серебряное овальное зеркало и направил его так, чтобы Эсме стало видно собственное тело, украшенное драгоценными камнями.

Теперь она уже окончательно перестала что-либо понимать.

«Откуда у него эти камни? Почему они были спрятаны в раму?»

— Смотри! — приказал Блэки.

В зеркало Эсме видела камни, сверкающие у нее на коже.

Блэки взял рубин и поднес его к свету.

— Сейчас я поднесу этот камень к твоим губам, и мы займемся любовью. Если ты не произнесешь ни звука и сможешь удержать рубин там, куда я его положу, что бы я с тобой ни делал, то он станет твоим. Я уверен в тебе. Как бы приятно тебе ни было, Эсме, но ты должна молчать и не открывать рот. — И он положил рубин на ее губы.

Камень оказался холодным и на удивление легким для своих размеров. Эсме старалась держать голову неподвижно. Она не могла сказать ни слова, но ничто не мешало ей гадать о том, что произошло и как эти камни попали к ее возлюбленному.

«Неужели Блэки разыскал вора и выкупил у него добычу? Но почему он ничего мне не сказал? Сообщил ли он что-нибудь членам клуба „Феникс“? Известно ли о случившемся моему брату?»

Эсме ощутила дыхание Блэки у себя между ног. Затем он надавил пальцами, раздвигая ей бедра еще шире.

«Разумеется, я смогу молчать, — подумала Эсме, чувствуя прикосновение его шелковистых волос к своей коже. — В конце концов, я исцелилась от любви к нему. Может, у него черная душа? Я не стану откликаться на его ласки».

Блэки проник к ней между ног и начал нежно дуть на наружные губы.

«Жаркое, жаркое, очень жаркое дыхание.

Нет! Я ничего не чувствую!»

Блэки повторил то же самое.

Она упорно старалась думать о чем угодно, только не о том, что ощущала.

Он дул и дул, снова и снова.

Эсме выгнула спину.

— Не шевелись, — прошептал Блэки.

Она ощутила дуновение его слов, и это чувство оказалось еще более сладостным. Слова скользили в нее, исчезали в темноте чрева.

— Если рубин упадет, то ты проиграла, — пошутил Блэки и снова принялся за работу.

Он ласкал и возбуждал ее с таким усердием, что Эсме не могла сказать, что им движет.

«Он хочет сохранить рубин или меня?»

ГЛАВА 61

Через какое-то время Эсме проснулась в кровати Блэки. Его самого в спальне не было. Она вышла в гостиную и увидела, как Блэки собирает картину. Он как раз заканчивал соединять последний угол рамы. Все драгоценные камни снова были надежно спрятаны.

— Блэки, откуда у тебя эти камни?

Он вздрогнул и обернулся.

В это мгновение, когда Блэки не ожидал ее увидеть и не натянул ради нее на лицо добродушное выражение, Эсме заметила то же самое, что и в тот вечер на вилле, когда он напоил Нили допьяна. Тогда она не поняла, зачем он так поступил, и спросила его об этом.

Взгляд Блэки был наполнен холодом, злостью, раздражением. В нем не осталось никаких следов недавней страсти.

«Неужели человеческие глаза могут быть настолько пустыми и отчужденными?»

— Откуда у меня что? Картина? Я купил ее в Риме. В один из тех дней, когда ты была у портного на примерке.

— Нет, камни.

— Я тоже купил их у одного ювелира.

В эту ночь море было совершенно спокойным. Легкий плеск волн о борт корабля не мог скрыть неискренность, прозвучавшую в голосе Блэки.

— Это ты все подстроил… напоил Нили. Это ты организовал его убийство, ведь так? Ты пошел на это ради того, чтобы получить камни, скрыть их от членов клуба. Ты собираешься оставить их себе?

— Похоже, я тебя недооценил. Я знал, что ты неплохо соображаешь, но все же не предполагал, что ты до всего додумаешься. Но и умной тебя тоже не назовешь. Тут я тебя переоценил. Я никак не мог предположить, что ты будешь настолько глупа, что ввяжешься не в свое дело.

— На твоей совести убийство!

— Нет. Это произошло случайно. Я собирался лишь ограбить этого беднягу.

— Но он был убит.

— Хватит истерики! Что мне оставалось делать? Я должен был на что-то решиться. Неужели мне нужно было молить провидение, чтобы меня осенило какой-то счастливой догадкой? — Блэки принялся оборачивать картину бумагой. — Дорогая, почему бы тебе не одеться? Сейчас на верхней палубе начнется ужин для полуночников. Ты не хочешь чего-нибудь перекусить? Будь добра, надень синее платье и те сапфиры, которые я тебе подарил. Не принимай все так близко к сердцу. Я никого не убивал. Смерть Нили явилась печальной случайностью.

Это было не приглашение, а приказ, и Эсме не осмелилась его игнорировать.

Они отправились в бар. Там Блэки заказал шампанское и черную икру, которую подали с блинами, мелко нарезанным луком и густой сметаной.

Эсме кусок в горло не лез, но Блэки жадно набросился на еду. Однако с шампанским все обстояло наоборот. Эсме хотелось напиться, перестать думать об этом человеке и своем дяде, беспокоиться о брате.

Блэки не успевал наполнять ее бокал. Она раз за разом выпивала все до дна.

Когда Эсме сообразила, что он спаивает ее так же, как спаивал Нили в тот вечер, когда археолог был убит, было уже слишком поздно. Шампанское уже дало о себе знать.

После того как бутылка опустела и все блины были съедены, Блэки взял Эсме под руку и вывел на палубу. В это позднее время они оказались здесь совсем одни. Небо усеивали сверкающие звезды. Они кружились, уходили все дальше и дальше. На какое-то мгновение Эсме показалось, что она способна рассмотреть всю необъятность космоса.

Волнение заметно усилилось. Высокие водяные валы один за другим ударяли о борт корабля. Ветер набрал силу и зловеще завывал.

— Жаль, что ты обо всем догадалась. — Блэки обвил рукой ее талию.

В лунном свете по небу носились грозовые тучи. Эсме с огорчением подумала о том, что они загораживали часть звезд. Новая волна накатила на борт. Корабль был большой, просто огромный. Насколько же велики оказались эти волны?

Вдруг Блэки удивил ее внезапным порывом страсти. Он крепко обнял Эсме и привлек ее к себе. Она ощутила бедром его твердое естество. Затем еще что-то твердое впилось ей в ребра. Это была не живая плоть, а металл.

Несмотря на шампанское, Эсме сразу поняла, что это такое. Она уже видела эту вещь у Блэки. Ее образ и форма огнем были выжжены в ее сознании.

Но сейчас ее обнимал не возлюбленный. Это был вор. Блэки всегда оставался им.

Эсме обвила его рукой за шею и крепко прижалась к нему, делая вид, будто отвечает на его объятия и не подозревает о том, что сейчас произойдет. Затем она почувствовала, как его палец начал нажимать на спусковой крючок, быстро дернулась в сторону и попыталась вывернуть его руку, чтобы пуля попала в грудь не ей, а ему.

В грохоте волн и завывании ветра Эсме не услышала звука выстрела, но ощутила обжигающую боль. Она рефлекторно изо всех сил вцепилась в своего возлюбленного и прочла в его глазах, что это решение далось ему нелегко.

«Что ж, придется утешиться хоть этим».

Горы воды непрерывно сотрясали корабль, наполняли воздух пеной и брызгами. В ночном небе Эсме увидела глаза бога, написанного кистью Караваджо. Он улыбнулся и подмигнул ей. Может, это была просто звезда, свет которой на мгновение пробился сквозь штормовые тучи?

Все чувства Эсме заполнила боль, расходящаяся от груди.

Блэки сказал, что сожалеет о случившемся. Произошла ошибка. Он отведет ее обратно в каюту, вызовет судового врача и спасет ее. Но его голос доносился откуда-то издалека.

В этот самый момент корабль сильно накренился влево. Блэки не удержался на ногах и сместился к леерному ограждению. Палуба была скользкой то ли от ее крови, то ли от океанской воды? Блэки с трудом удавалось держать Эсме и при этом сохранять равновесие. Последовал удар еще одной огромной волны. Мужчина пошатнулся, попятился назад, затем выпрямился. Эсме тянула его тяжелым мертвым грузом.

«Вот и хорошо! — подумала она. — Очень хорошо».

Она не хотела быть легкой, не хотела, чтобы ему было легко.

Вспышка молнии.

Ослепительный белый свет озарил чужие, злые глаза. Эсме заглянула в них и поняла, что Блэки не собирается вести ее обратно в каюту. Нет, у него и в мыслях не было ее спасать. Это была еще одна, последняя ложь.

Блэки прислонился к ограждению, стараясь сохранить равновесие.

Корабль резко накренился на правый борт, затем качнулся в противоположную сторону.

Блэки удалось найти точку опоры. Он подхватил Эсме на руки, и она все поняла.

«Вода будет холодной, но, по крайней мере, все закончится. Боль прекратится».

Эсме по-прежнему одной рукой обнимала Блэки за шею. Теперь она подняла другую и пригнула его голову к своему лицу с силой, которой у нее не было еще мгновение назад.

— Последний поцелуй, всего один, — прошептала она.

Блэки поцеловал ее. Ей было все равно, почему он это сделал — из жалости, повинуясь страсти или чувству вины. Эти секунды были нужны Эсме лишь для того, чтобы крепче ухватиться за него. Сам он ни о чем не подозревал.

Блэки сделал последнее усилие. Борясь с качкой, стараясь удержаться на ногах, он поднял молодую женщину, шагнул к ограждению и перевалил ее за борт и разжал руки.

Корабль содрогнулся, налетев на особенно большую волну. Порыв ветра обдал обоих дождем холодной соленой воды. Блэки поскользнулся. Эсме крепко держала его за шею.

Они вместе полетели в пустоту, цепляясь друг за друга, не желая расстаться — только не сейчас, только не в смерти, объединенные любовью до самого конца. Мужчина и женщина сорвались с кормы и упали в бушующее море, которое еще недавно было совсем спокойным.

ГЛАВА 62

Нью-Йорк. Четверг, 10.50

— Эсме, сейчас ты заснешь, а когда проснешься, уже будешь Рейчел. Ты не забудешь ничего, кроме своих страхов. Какая-то часть твоего рассудка всегда знала эту историю. Просто у тебя не было к ней сознательного доступа. Ты проснешься, будешь знать, что тебе нужно кое в чем разобраться, и твердо верить в то, что сможешь сделать все как нужно. Ты сможешь взглянуть на эти воспоминания со стороны. Ты не Эсме, а Гаррисон Шоулс — не Блэки.

Джош внимательно наблюдал за лицом Рейчел. Ее губы, выкрашенные ярко-красной помадой, были плотно сомкнуты. Она спокойно спала, лишь грудь поднималась и опускалась при дыхании.

— Рейчел!..

Она не шевелилась.

— Рейчел, когда я сосчитаю до трех, ты проснешься, свежая, полная сил, с ясной головой.

Джош с тревогой ждал. Наступил тот самый момент, о котором его предостерегала Берил Талмэдж. Он открыл Рейчел образ ее души, заключенной в другом теле, в другое время. Сейчас ему предстояла сложная работа по совмещению этих двух разных индивидуумов.

— Один. Два. Три.

Рейчел открыла глаза и посмотрела прямо на него. Ее привлекательное лицо, обрамленное волнами каштановых волос, было умиротворенным. Ничто не указывало на недавние душевные муки.

— Не торопитесь. Вы многое вспомнили.

На лицо Рейчел набежала тень, словно Джош своими словами убрал с неба солнце. Ее взгляд затуманился, рот сжался. Она прикусила губу, сдирая с нее помаду. Руки, лежавшие на коленях, судорожно дернулись. Ей потребовалось всего двадцать — тридцать секунд, чтобы вспомнить большую часть того, о чем она говорила во сне.

— Он ведь меня убил, да? — спросила Рейчел.

— Не вас. Он убил женщину по имени Эсме.

— Он в меня выстрелил, и я умерла?

— Он выстрелил в Эсме. Это произошло очень давно.

— Он тоже умер, да? Я держалась за него. Он перебросил меня за ограждение, корабль сильно накренился, я обняла его за шею и увлекла в море вместе с собой.

— Не вы. Эсме.

— Это был тот самый мужчина, который теперь Гаррисон Шоулс?

— Не совсем. Точно так же, как и Эсме — это не совсем вы. Позвольте вам все показать.

Джош взял с письменного стола чашку и наполнил ее водой из пластиковой бутылки, которую достал из рюкзачка. Он вытянул руку, разжал пальцы, и чашка упала на мраморный пол. Фарфор разлетелся на дюжину осколков, а вода разлилась лужицей.

Рейчел изумленно уставилась на него, словно он внезапно сошел с ума.

— Что вы делаете?

— Наше тело представляет собой чашку. Душа — это вода. Когда чашка разбивается, вода проливается. Она меняет свою форму, но ее свойства остаются такими же. То, что было налито в бутылку, затем в чашку, а теперь растеклось по полу, — это та же самая вода. Вы ее по-прежнему видите. Сейчас я опущусь на корточки и вытру воду полотенцем, но она все равно останется той самой водой. В бутылке жидкость имела одну конфигурацию, в чашке — другую, а затем, на полу, — уже третью. Вот суть перевоплощения. Человеческая душа находит новое тело и при этом меняется точно так же, как вода загрязняется пылью, растворяет соли и принимает форму нового сосуда, в котором заключена.

— Но что мне делать теперь, когда я знаю, что Титус Блэкуэлл убил Эсме?

— Воспользуйтесь этой информацией, чтобы разобраться в том, чем вызвано ваше беспокойство насчет Гаррисона Шоулса. Исследуйте свой страх к нему, такому, какой он сейчас, и сравните его с тем, кем был тогда Блэкуэлл. Разберитесь, где корни ваших чувств — в настоящем или в прошлом.

— С какой целью?

— Чтобы поступить правильно на этот раз, в этой жизни. Завершить этот цикл. Не повторить прошлое.

— Повторить в буквальном смысле? — С лица Рейчел схлынула краска. — Неужели вы полагаете, что если узнаю что-нибудь о сомнительных махинациях Гаррисона, то он меня убьет, заставит замолчать?

— Я не волшебник и не пророк. В таких делах нет четких правил. Человек учится, движется вперед. Я мог бы потратить несколько часов, излагая вам философию и теорию концепции перевоплощения, но все это останется лишь разговорами. По-моему, сейчас от этого будет мало проку.

Рейчел нахмурилась.

— Джош, я понимаю, что вы не можете дать точный ответ. Но какова вероятность того, что история действительно повторяется? Что вы можете об этом сказать, основываясь на вашем опыте?

— Мысль о том, что человек, который уже убил вас один раз, сделает это снова, слишком тривиальна. На самом деле все гораздо сложнее. Речь идет о чувствах, стоящих за действием. Если алчность заставила Блэки пойти на убийство, чтобы сохранить свою тайну, то вполне вероятно, что Гаррисон сейчас как раз и борется с алчностью. Это каким-то образом обязательно отразится на ваших отношениях.

— Мне здесь душно! — вдруг воскликнула Рейчел.

Она вскочила с кресла и стремительно выбежала из комнаты.

Джош последовал за ней по коридору. Рейчел яростно ткнула кнопку вызова лифта, затем еще раз и еще, подождала, ткнула снова, потом бросилась на лестницу. Джош не отставал от нее все четыре этажа, затем прошел через зал, в котором стояла огромная гранитная скульптура, выполненная в стиле примитивизма. Когда он пробегал мимо этой скульптуры, ему показалось, что она сильно качнулась.

Наконец они оказались в вестибюле. Джош не мог оставить Рейчел одну. Только не сейчас, сразу после того, как она вышла из транса. Посетители музея с тревогой смотрели на них. Им казалось, что какой-то маньяк преследовал свою жертву. Джошу оставалось надеяться только на то, что никто не попытается остановить его до того, как он догонит Рейчел.

— Рейчел!

Она не обернулась, неслась вперед, выскочила на улицу, спустилась по гранитным ступеням, оказалась на тротуаре и повернула направо. Рейчел пробежала полквартала, снова повернула направо и оказалась в Центральном парке.

Джош догнал ее лишь у детской игровой площадки, рядом с выходом на Восьмидесятую улицу. Она стояла, прислонившись к бронзовой скульптуре трех медведей, и пытаясь перевести дух. Он снова окликнул ее по имени. На этот раз Рейчел подняла взгляд. По ее щекам катились слезы. Рядом дети карабкались по лестнице. Они смеялись, кричали и призывали друг друга лезть еще выше.

— Извините, — сказала Рейчел, когда Джош подошел к ней. — Мне просто стало страшно.

— Понимаю.

— Давайте немного прогуляемся? — Ее голос прозвучал по-детски беззащитно.

Джош кивнул. По аллее, которая шла мимо игровой площадки, они добрались до просторной зеленой лужайки, где под наблюдением хозяев гонялись друг за другом собаки. Аллея разветвлялась. Рейчел не раздумывая взяла левее. Они проходили под мостом и на несколько секунд оказались в темноте. На противоположной стороне Рейчел остановилась, пытаясь сориентироваться, шагнула было вправо, но тотчас же передумала и повернула налево.

Джошу была хорошо знакома дорога, которую она выбрала.

— Тут столько всего непонятного. Почему эти воспоминания начались только сейчас? Почему не в прошлом году или не два года назад?

— Я считаю, что вы откликнулись на то, что мы называем стартовым сигналом. Это было некое событие, которое запустило вашу память.

— Какое еще событие?

— Вы говорили, что впервые ощутили провал в прошлое, когда читали… Вы не помните, что именно?

— Заметку в газете. В ней говорилось о том, что в Риме во время раскопок была обнаружена гробница весталки.

Рейчел повернулась к нему. Она была потрясена внезапным открытием.

— Эта заметка и явилась для меня стартовым сигналом. Во второй раз это случилось, когда я была в «Метрополитене». Кураторы музея обсуждали ограбление и убийство профессора-археолога. Джош, это та самая гробница, которую обнаружил Нили?

— Точно не могу сказать, но мне кажется, что нет.

— Что нашел тот профессор?

— Так называемые камни памяти.

— Те самые, которые присутствовали в моих воспоминаниях?

— Не уверен.

Они гуляли в тени раскидистых дубов и лип. Джош подробно рассказал ей обо всем. Он многое добавил к тому, что излагалось в газетах.

— Поэтому вы и согласились принять меня в тот первый день? — спросила Рейчел, когда он закончил. — Вы хотели использовать меня, чтобы помочь этой женщине-археологу… как ее зовут?

— Профессор Чейз. Нет, не поэтому. Тогда я об этом не думал. Вы ведь только сегодня рассказали мне про камни. Рейчел, послушайте, жизнь одного человека в опасности. Я должен найти те камни, которые похитил Блэки.

— Я не знаю, где они находятся.

— Под гипнозом вы рассказали мне про картину, которую Блэки купил для Эсме. Помните?

Рейчел задумалась.

— Да. Разумеется, картина… — Райдер видел, что она пытается собраться с мыслями. — Молодой Вакх…

Тут ее лицо превратилось в маску ужаса. Произошло нечто страшное, такое, чего она не могла осмыслить.

— В чем дело? — Джошу хотелось верить в то, что его догадка верна.

— Это та самая картина, которую выставил на продажу Гаррисон. Он купил Караваджо на аукционе. Это и есть та картина, которую Блэки подарил Эсме. Именно это полотно очень хотел приобрести мой дядя. Он очень расстроился, когда я упустила его на аукционе.

Они дошли до той части парка, которая называется Чащей, где можно легко забыть о том, что ты находишься на Манхэттене в двадцать первом веке. Вместо небоскребов здесь стояли валуны высотой с деревья. Воздух был наполнен пением птиц и журчанием бегущей воды, а вовсе не шумом машин.

— Джош, помогите мне. Все это слишком сложно осмыслить. Это происходит так стремительно…

— Я вам помогу, но времени у нас очень мало.

— Возможно ли, что камни до сих пор находятся в раме картины?

— Если о них не знал никто, кроме Эсме и Блэки, а они оба погибли в морской пучине, то такое вполне возможно, — подтвердил Джош.

— Как вы полагаете, Гаррисону известно про камни?

— Не думаю.

— А что насчет дяди Алекса? Он приобрел несколько полотен из коллекции Блэкуэлла, точнее, все, что было выставлено на продажу. Джош…

Она посмотрела на него безумными глазами. Рейчел была захлестнута потоком информации.

— А что, если я вам помогу, а об этом станет известно? Вдруг об этом узнает мой дядя? Или Гаррисон? Может, это как раз и подтолкнет его к действиям? Если теория перевоплощения верна, то из нее следует вот что — мы возвращаемся, чтобы исправить ошибки предыдущей жизни. Вдруг он еще не готов к этому? Может, мне просто следует немедленно прекратить с ним всякие отношения и больше никогда не встречаться, тем самым защитив себя?

— Возможно, так и в самом деле было бы лучше для вас.

— Но я ведь могу так поступить, да, просто порвать с Гаррисоном и больше никогда с ним не видеться? Тем самым я избегу всего того, к чему идет дело? Что станется со мной, если я просто навсегда расстанусь с Гаррисоном, с дядей Алексом и с вами?

— Я не психолог. Я сам уже давно ищу ответы на те же самые вопросы и могу объяснить вам только то, что говорит теория.

— Это будет лучше, чем ничего. Объясняйте.

— Если верить в перевоплощения, то нужно верить и в судьбу. Вспомните царя Эдипа. Если вы попытаетесь спастись бегством, то вам, может быть, и удастся уйти от того, что вам кажется страшным, но только для того, чтобы в конце пути столкнуться лицом к лицу с настоящей опасностью.

Рейчел остановилась у ствола огромного поваленного дерева, покрытого мхом, и подняла взгляд.

— Нет, извините. Я не смогу пойти на это. Я не настолько глупа, чтобы шагнуть прямо на минное поле.

— Я вас не виню. Вы не обязаны решать мои проблемы.

Они молча прошли еще несколько сотен ярдов. Теперь Рейчел направлялась на запад, к выходу. Извилистая тропа вела их вниз.

Джош спустился до самого конца и только потом понял, что это место ему знакомо. Они оказались прямо под дорожкой для верховой езды. Фотограф отстал на несколько шагов. Он не хотел выбирать путь, особенно теперь. До сих пор его вела Рейчел. Райдер полагал, что тропа, по которой они шли, была выбрана ею случайно. Его спутница была в смятении и не могла сознательно планировать маршрут. Однако на подсознательном уровне она знала, куда идти. Случайности не произошло, и в конце концов они подошли к Каменной арке.

— А вы верите в судьбу? — спросила Рейчел.

Джош остановился в тени моста и посмотрел вверх.

— Я сам не могу сказать, во что верю.

Рейчел проследила за его взглядом и сама уставилась на грубо обработанные камни. Словно в трансе, она подошла к мосту, протянула руку и прикоснулась к его шероховатой поверхности.

— Джош, а у вас тоже бывают провалы в прошлое? — спросила она, оборачиваясь к нему.

— На протяжении последних полутора лет.

— Что стало вашим стартовым сигналом?

— Со мной произошел несчастный случай.

— Вы были ранены?

— Да, и очень серьезно. Я едва не погиб.

— Куда возвращаетесь вы?

— В Древний Рим.

Рейчел вопросительно посмотрела на него.

— Но это ведь не единственное место, правда?

— Да, не единственное.

Она пристально посмотрела на него.

— Эта мелодия… — начала Рейчел.

Она остановилась, нахмурилась, закрыла глаза, снова открыла их.

— У Эсме был брат. Я говорила вам об этом? — Рейчел покачивалась из стороны в сторону, словно у нее кружилась голова. Она прикоснулась к одному из валунов, на которые опиралась арка. — Мне кажется, они играли здесь. В Риме Эсме тревожилась за него. Брат перестал ей писать, и она решила, что он заболел. Я говорила вам об этом под гипнозом, упоминала про своего брата?

— Нет. Вы помните его имя?

Джош ждал. Он затаил дыхание, сам того не замечая.

— Перси.

Голос Рейчел прозвучал неестественно громко, и Джошу показалось, что имя «Перси» отразилось от камней громким эхом. На него пахнуло ароматом жасмина и сандалового дерева. Он внутренне напрягся. Сейчас было не время для провала в прошлое, однако Райдер чувствовал его приближение и поймал себя на том, что жаждет этого, как наркоман — новой дозы. Воздух вокруг заколебался, вверх по рукам и ногам пробежала дрожь восторженного возбуждения и разлилась по всему телу.

Фотограф не шевелился, но его как будто засасывал стремительно кружащийся вихрь, атмосфера в котором оказалась куда более тяжелой и плотной. Он обернулся и увидел свою сестру Эсме, стоящую на вершине самой высокой скалы.

Она смеялась и кричала, призывая его подняться к ней и посмотреть на то, что она нашла.

«Мужские золотые карманные часы. Наверное, кто-то их потерял. Ты только взгляни, как они блестят!»

«Нет, я не Перси. Я — Джош Райдер».

— Ты помнишь это место? — спросил Джош, не сознавая, что говорит вслух.

— Это ведь здесь мы нашли золотые часы?

— Да.

Глаза Рейчел широко раскрылись от изумления.

— Ты веришь в то, что был моим братом?

— Верю.

— А это ведь было бы так хорошо, правда? Я хочу верить в то, что ты Перси, что я снова тебя нашла.

Джош молча кивнул.

— А что с ним сталось? С Перси? Ты знаешь?

— Его отравил родной дядя.

— Дядя… — Рейчел замялась, думая, вспоминая. — Дядя Дэвенпорт.

Она была потрясена внезапной догадкой, однако в остальном уже заметно успокоилась. Райдер чувствовал это, видел по ее лицу.

— Джош, я не хочу рисковать своей жизнью ради какой-то легенды, которая, может быть, и вовсе не имеет ко мне никакого отношения. Вот только меня не покидает безумное ощущение того, что я должна это сделать. Я опять несу полную чепуху, да? А что, если я впуталась в… Вдруг Гаррисон… Господи, если весь этот бред про перевоплощения — правда, если мы с ним уже сплясали этот танец, то нам должно быть известно, что будет дальше. Он меня снова убьет.

— Может быть, вы встретились именно для того, чтобы Гаррисон смог искупить перед тобой вину своей прошлой жизни?

— Так во что же мне верить?

Джош ощутил новый прилив чувства ответственности перед этой женщиной.

«Неужели все дело в родственной связи какого-то юноши по имени Перси и какой-то девушки по имени Эсме?»

— Ты должен мне помочь! — воскликнула Рейчел. — Я не знаю, как мне быть!

— Я не могу.

— Ты должен!

«Вдруг она права и я действительно ей нужен? Может, это часть трагедии, начавшейся в далеком прошлом? Двое находят друг друга. Юлий нашел Сабину, Перси — Эсме. Мне не удалось защитить ее в прошлом, но, быть может, я смогу это сделать в настоящем?»

— Ты любишь Гаррисона, да?

— А это имеет какое-то значение?

— Да, имеет. Ничего не происходит по ошибке. Если верить теории перевоплощения, если ты его любишь, то должна на этот раз дать ему возможность исправить свою ошибку.

— И шагнуть прямо в огонь? Кто спасет меня на этот раз, если все опять пойдет наперекосяк?

Джош вынужден был признать, что здесь нет никаких правил, никакого перечня действий, способных разрешить конфликты, случившиеся в прошлой жизни, и избежать их влияния на теперешнюю жизнь. Люди, верящие в перевоплощение, не утверждают, что все повторяется с точностью до мельчайших подробностей. Однако такое может произойти. Человек является продуктом своих инстинктов. Существуют силы, которые могут избавить его от какой-то опасности, но только затем, чтобы снова вернуть к ней тогда, когда он сам будет к этому готов.

«Может, Рейчел потребуется какое-то время на то, чтобы свыкнуться со всей этой новой информацией? Может, мне пора кончать маяться дурью и убеждать Рейчел как можно скорее бежать куда глаза глядят от всех опасностей, в том числе и от меня самого?»

— Я буду с тобой и позабочусь о том, чтобы все прошло хорошо.

Рейчел доверчиво улыбнулась. Джош прочувствовал до глубины души, что давным-давно значили друг для друга эти два человека по имени Эсме и Перси, брат и сестра, которые потеряли отца и жили под одной крышей с жестоким и злобным человеком по имени Дэвенпорт и матерью, не имевшей сил ему сопротивляться.

— Даже если я и захочу пойти на это, помочь тебе найти камни, проверить, остались ли они на месте по прошествии стольких лет, то я не волшебница. Я не смогу украсть картину прямо из-под носа у Гаррисона.

Джош подумал о Малахае, мастере волшебства. Все свои фокусы тот совершал прямо на виду.

— Да, конечно же, не сможешь. Но я и не прошу тебя красть картину. Она мне не нужна. Я хочу всего лишь пять минут побыть наедине с ней. Ведь этого времени хватит, чтобы разобрать раму, правда?

ГЛАВА 63

Джош и Рейчел отправились в кафе, чтобы обсудить свои дальнейшие действия. Был уже четверг, два часа дня. Меньше чем через двадцать четыре часа Габриэлле придется общаться с человеком, который похитил ее ребенка.

Когда план был готов, Рейчел начала действовать. Она позвонила по сотовому телефону Гаррисону, а Джош вышел на улицу, чтобы поговорить с Габриэллой.

После первого же гудка та ответила сдавленным «алло». Похоже, она одновременно огорчилась и обрадовалась, услышав его голос.

Райдер вкратце рассказал ей о том, что произошло, и обрисовал свой замысел.

— Джош, ни в коем случае не делай этого. Я не могу взять на себя еще и эту ответственность.

Он отлично понимал, что Габриэлла говорит неискренне.

«Она должна была сказать эти слова, однако на самом деле для нее нет никого дороже дочери. Если с Куинн что-либо случится, то жизнь потеряет для нее смысл».

— Как только здесь все будет кончено, я приеду в Нью-Хейвен. И еще, Габриэлла…

— Да?

— Извини, что мне пришлось оставить тебя одну так надолго.

— Все в порядке. Я постоянно держу связь с Роллинзом. Мы работаем над переводом. Будь осторожен, Джош. — Ее голос дрогнул.

Райдер поморщился. Он захлопнул сотовый телефон, но продолжал слышать голос Габриэллы, мысленно видеть ее образ, блеск светло-карих, почти золотистых глаз, то, как она смахивала с лица свои непокорные соломенные волосы всякий раз, когда усердно о чем-то думала.

«Нужно ли мне было делиться с ней предположением о существовании второго набора камней? Стоило ли вселять в нее ложную надежду, поскольку на самом деле никаких камней может и не быть?»

Когда Джош возвратился к Рейчел, та все еще говорила по телефону.

Сам того не желая, он услышал конец напряженного разговора:

— Ничего не понимаю. Или он сделал предложение о покупке картины, или не сделал. — Пауза. — Что ж, в таком случае покажи ее моему клиенту. В худшем случае у тебя появится второй потенциальный покупатель. Ты сможешь использовать его как рычаг для давления на первого. — Еще одна пауза. — Хорошо, мы будем у тебя меньше чем через час.

Рейчел улыбнулась, однако ее улыбка была тронута горечью разочарования.

Швейцар жилого здания, расположенного на углу Парк-авеню и Семьдесят девятой улицы, попросил Джоша назвать себя, чтобы можно было предупредить жильца о его прибытии.

— Бартон Липпер.

Все было тщательно обдумано. У Рейчел действительно был клиент по имени Бартон Липпер, живущий в Мериленде. Этот нелюдимый отшельник каждые четыре-пять месяцев заказывал у нее ювелирные украшения. Интернет пестрел слухами о миллиардах Липпера, однако ни одной его фотографии в Сети не было.

Темные очки, которые Джош надел, несмотря на заходящее солнце, скрывали его глаза, и он был рад этому. По глазам можно определить, когда ты лжешь, — особенно если человек, с которым ты имеешь дело, сам лжец. Джош не знал наверняка, насколько искусным обманщиком является Гаррисон Шоулс. Через его руки нередко проходили картины с сомнительным прошлым, но это не давало оснований считать его преступником. В конце концов, на знаменитых аукционах «Сотби» и «Кристи» время от времени тоже продаются подозрительные произведения искусства. Полотно работы Караваджо или кого-то из его учеников никогда не похищалось. Родственникам Титуса Блэкуэлла оно досталось в наследство и передавалось из поколения в поколение, а полтора месяца назад наконец было впервые выставлено на продажу.

Вопрос заключался в том, разбирал ли кто-либо раму?

Джош разглядывал лампочки, последовательно загорающиеся в кабине лифта. Лифтер в белоснежных перчатках смотрел прямо перед собой. Райдеру казалось, что подъем продолжался бесконечно долго.

Наконец бронзовые двери открылись.

— Это мансардный этаж «А», сэр. Вам направо.

Дверь открыла молодая женщина, которая сказала, что ее зовут Терри. Джош представился ей как Бартон Липпер. Она проводила его в салон и сказала, что Рейчел Палмер еще не приехала, но сам Гаррисон будет здесь с минуты на минуту.

Окон в помещении с высокими потолками не было. На трех стенах висели полотна кисти мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков. Перед четвертой, голой, высился помост, застеленный ковром и похожий на небольшую сцену, на которой должно было начаться представление.

Терри спросила у Джоша, не желает ли он что-нибудь выпить. Тот попросил стакан минеральной воды, и она вышла. Прошло несколько минут. Джош и не думал рассматривать картины, окружающие его. Он не хотел отвлекаться. Ему было нужно полностью сосредоточиться.

Через несколько минут после того, как Терри принесла стакан воды, наконец появился Гаррисон Шоулс. Высокий, представительный, он был под стать привлекательной Рейчел.

— Добрый вечер, мистер Липпер, — Гаррисон протянул руку. — Рад с вами познакомиться.

Рукопожатие получилось кратким.

— Рейчел позвонила мне несколько минут назад. Она застряла в такси. Вечер, час пик… Хотя в Нью-Йорке час пик теперь круглые сутки. Вы предпочитаете дождаться Рейчел или осмотреть картину прямо сейчас, без нее?

— Я хотел бы осмотреть картину. У меня очень жесткий график.

Гаррисон исчез и тотчас же вернуться с полотном в раме, которое он игриво держал тыльной стороной к Джорджу, чтобы тот не мог видеть картину. Хозяин картины поставил ее на верхнюю ступень помоста, застеленного ковром, поправил, загораживая собой, а затем отступил вбок.

Рейчел была права. Это был не просто шедевр, а нечто неописуемое. Сияющее, всепоглощающее воссоздание действительности, настолько живое и бесконечно мощное, что за считаные мгновения Джош начисто забыл о том, что перед ним плоский холст, покрытый смесью масла и красящих пигментов. Это был обособленный мир. Невозможно было поверить, что он создан кистью и красками, что это не живой, дышащий человек, почему-то застывший прямо посреди движения.

— Поразительно, не правда ли?

— Да. В сравнении с этим все остальное… — Джош помолчал, подбирая подходящее слово, — просто живопись.

Гаррисон кивнул.

Джош встал и подошел к картине. Перед тем как прийти сюда, он прикинул, что сможет использовать этот первый момент для того, чтобы получше рассмотреть раму. Сегодня днем Райдер уже потратил полчаса и разобрал четыре картины дома у Рейчел. В лучшем случае у него будет лишь несколько минут на то, чтобы справиться с «Вакхом», так что действовать придется быстро. Однако сейчас Джош не мог думать ни о чем другом, кроме этих чувственных глаз, полных губ и взгляда молодого бога, наполненного приглашением вкусить сладостный плод.

— Мистер Шоулс? — В дверях стояла Терри.

— Да?

— Рейчел звонила снизу. Она упала, выходя из такси, и подвернула ногу. Ей хотелось бы, чтобы вы спустились к ней.

— Это я во всем виноват. Рейчел приехала сюда из-за меня. Позвольте мне спуститься к ней! — заявил фотограф.

— В этом нет необходимости. Всякое случается. Я ненадолго оставлю вас вдвоем с Вакхом. Надеюсь, вам не придется скучать в его обществе.

Сердце Джоша колотилось так громко, что он опасался, как бы Терри не услышала этот звук и не поспешила вернуться в салон. Он снял картину с помоста и повернул ее обратной стороной к себе. Ему показалось, что часть энергии, наполнявшей помещение, вдруг куда-то схлынула. Теперь это были лишь грубый холст и четыре деревянные планки, соединенные вместе.

Рейчел видела картину с обратной стороны, когда изучала ее на аукционе. Она объяснила, что извлечь холст из рамы не составит никакого труда.

Джошу достаточно было только вытащить четыре штифта, с помощью которых холст был закреплен в дереве.

С первым штифтом он провозился довольно долго, со вторым уже получилось лучше, потом скорость возросла еще больше. Меньше чем через шестьдесят секунд холст был уже благополучно отставлен в сторону, и Джош смотрел на пустую позолоченную раму в стиле барокко.

Райдер работал все быстрее. Он забыл об осторожности, не думал о том, что может расщепить дерево или облупить позолоту на резьбе. Джош разобрал раму, руководствуясь воспоминаниями об этом процессе, которые изложила ему Эсме, пока Рейчел находилась под гипнозом.

Он последовательно изучил каждую планку рамы с обоих концов, нажимая, ощупывая, пробуя. В первой ничего, во второй тоже. Время было на исходе.

Джош взял третью планку и услышал за дверью шум.

«Неужели это Рейчел? Почему так рано?»

Эта планка внешне выглядела в точности так же, как и первые две.

«Да, это голос Рейчел. Она о чем-то просит. Принести воду?»

Это не имело значения. Джош взял четвертую планку и наконец нашел то, что искал.

Он просунул в узкую щель кончик самого маленького инструмента из тех, которые захватил с собой, и попытался нажать.

«Нет, так ничего не получится».

Фотограф присмотрелся повнимательнее. Там, где деревянные волокна проходили слева направо, имелся небольшой выступ.

«А что, если…»

Кончиком ножа Джош выкрутил деревянный штифт с резьбой.

Щелкнула пружина. Открылся тайник.

Райдер затаил дыхание.

Все окружающее перестало для него существовать. Остались только этот кусок дерева и полость, выдолбленная в нем. Восхитительной картины больше не было. Не было людей за дверью.

Джош повернул деревянную рейку тайником вниз и легонько ее встряхнул.

ГЛАВА 64

— Что вы делаете? — спросил Гаррисон.

Он стоял в дверях, с трудом сдерживая гнев.

«Как много он успел увидеть? Что он подумал?»

Рейчел рассмеялась. Это был звон чистейшего хрусталя, журчание ручейка.

— Знаете, Бартон, нельзя разбирать картину, предварительно не спросив разрешения у ее хозяина.

Джош пожал плечами.

— Мне можно, если я собираюсь выложить за нее такую сумму. Я всегда вынимаю картины из рам. Эти планки только отвлекают внимание, если не сказать больше.

Рейчел научила его этому всего час назад. Многие коллекционеры настаивают на том, чтобы извлечь холст из рамы и исследовать его отдельно. Подобное объяснение будет звучать правдоподобно.

— Но вы ведь разобрали раму!

— Да, чтобы оценить ее подлинность.

Гаррисон опустился на корточки и принялся изучать полотно. Его взгляд лихорадочно носился по холсту, вверх и вниз, вдоль и поперек, не замечая ни Джоша и Рейчел, ни деревянных планок рамы, валявшихся на полу.

— Так все-таки чем вы занимались? — наконец спросил он.

Хозяин картины поднял одну из реек и стал осматривать ее.

Джош не знал, как долго Шоулс стоял у него за спиной.

«Успел ли он что-нибудь увидеть? Как он поступит, если я попытаюсь уйти? Угрожает ли мне опасность? А Рейчел? Она предупреждала меня, что у Гаррисона есть револьвер. Носит ли он его при себе? Возможно. Если человек показывает кому-то картину стоимостью пять миллионов долларов и у него есть оружие, то, скорее всего, он не оставит его в ящике стола».

— Картина хороша, — сказал Джош. — Но рама к ней совсем не подходит.

Теперь Гаррисон посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Кому какое дело до рамы? Это же полотно кисти Караваджо!

— Похоже, это работа одного из его учеников. Однако рама не подлинная.

Джош понимал, что его высказывание нелепо. На это он и рассчитывал. Ему требовалось показать Шоулсу, что он эксцентричный чудак, и тем самым придать больше убедительности своим действиям. Он получил то, за чем приходил. Настала пора отправляться восвояси.

— Благодарю вас за то, что показали мне картину.

Джош направился к двери, положил руку на ручку, повернул ее, собрался уже открыть, но тут…

— Мистер Липпер, боюсь, вам придется немного задержаться.

Это был короткоствольный револьвер, иссиня-черный, компактный. Он был нацелен в Джоша.

ГЛАВА 65

— Не желаете присесть и показать мне то, что вы спрятали в карман, когда я вошел в салон?

— Гаррисон, не смеши людей! Ты хоть понимаешь, кого обвиняешь в…

— Рейчел, пожалуйста, помолчи. Итак, мистер Липпер, что вы спрятали в карман?

Гаррисон пытался не отрывать взгляд от Джоша и при этом осмотреть помещение. Убедившись в том, что это у него не получится, он решил следить за Джошем и попросил Рейчел проверить, на месте ли все ценности, находящиеся в салоне.

— Ножик для вскрытия писем работы Фаберже лежит на письменном столе?

— Да, разумеется. Гаррисон, мистер Липпер ни за что на свете не…

— Рядом с ним должна быть рамка, рубины и эмаль.

— Все на месте, — ответила Рейчел. — Убери револьвер.

Голос ее дрогнул, и Джош решил, что это к лучшему. Пусть Гаррисон видит, что Рейчел нервничает, глядя на то, как ее возлюбленный держит под прицелом важного клиента.

Гаррисон не отрывал взгляда от Джоша, но тот по-прежнему не мог прочитать выражение лица этого человека, понять, какие мысли движут его противником.

— Мистер Шоулс, я могу показать, что прятал в карман, когда вы входили в комнату, но для этого мне придется засунуть туда руку.

Гаррисон кивнул.

— Замечательно. Но только сделайте это медленно.

Джош опустил руку в карман пиджака, нащупал коробочку с мятными драже, обвил ее пальцами и вытащил. Он рисковал, однако долго наблюдал за тем, как Малахай показывает фокусы, и уяснил, что люди, как правило, не понимают, что именно видели, потому что они смотрели не туда, куда нужно.

— Вот что я убрал в карман — только и всего. Я с радостью подожду, пока вы проверите, на месте ли все ценности, но, честное слово, я не брал ничего, принадлежащего вам.

Это была правда. Джош чувствовал, что его голос и лицо преподносят это именно так. Камни никогда не принадлежали Гаррисону. Как и подозревал Джош, он даже не догадывался об их существовании.

Шоулс взял коробочку с драже, встряхнул ее и услышал тихий стук. Он решил, что все в порядке, вернул коробочку Джошу и опустил револьвер.

Рейчел поспешила к Райдеру, заметно хромая.

— Я очень сожалею, мистер Липпер…

Она извинялась, однако ее взгляд был наполнен признательностью. Джош вдруг осознал, что теперь с ней будет все в порядке. Рейчел наконец поняла, как прошлое предостерегало ее относительно настоящего и что ей нужно делать с этими сведениями.

Джош махнул рукой, словно показывая, что это пустяки. Рейчел схватила сумочку и плащ.

— Куда же ты? — удивился Гаррисон.

Она посмотрела ему в лицо, выдержала ответный взгляд и покачала головой.

— Ты направил на этого человека оружие и мог бы его убить! Мне здесь не место. С моей стороны это была ошибка.

Рейчел направилась к двери, где ее ждал Джош.

— Это еще что за игры, моя милая? Тебя подговорил дядя? Что за фокус вы решили выкинуть с Вакхом?

— Какое отношение имеет ко всему этому мой дядя?

— Ты не знаешь, что он и есть тот самый потенциальный покупатель, о котором я говорил? Пожалуйста, не оскорбляй меня ложью. Я просто хочу выяснить, что здесь происходит.

— Ты должен мне верить. Я не знала, понятия не имела… Дядя Алекс говорил с тобой о покупке Вакха?

— Он решительно настроен получить картину любой ценой. Но мы с ним никак не можем договориться относительно… Нет, я не куплюсь на это. Тебе все известно. Это из меня хотят сделать дурака.

— Гаррисон, мне нет никакого дела до того, веришь ты мне или нет, но дядя Алекс даже не подозревает о том, что я сегодня была здесь.

— Рейчел, нам пора идти, — тихо, но настойчиво проговорил Джош.

Она шагнула в дверь, которую Райдер раскрыл перед ней.

Он пропустил ее, шагнул следом, но за порогом остановился, обернулся и посмотрел в лицо Гаррисону Шоулсу.

— Рама не подлинная. Вам нужно с этим что-то сделать.

— Какое значение имеет рама? — покачал головой Гаррисон, не веря своим ушам.

— Для меня — очень большое, — сказал Джош. — Подлинная рама была бы самым настоящим сокровищем.

С этими словами он закрыл за собой дверь.

ГЛАВА 66

Лимузин, в котором приехала Рейчел, стоял прямо у подъезда. Нужно было торопиться. Гаррисон мог передумать и броситься за ними вдогонку.

— Куда вас отвезти, мисс? — спросил водитель. — Домой?

Рейчел вопросительно посмотрела на Джоша.

— Где тебя высадить?

В левом кармане его брюк лежала коробочка с мятными драже, в правом — камни, впивающиеся в бедро и дразнящие его. Шоулс видел, как он убрал что-то в карман, но не запомнил, в какой именно. Джош пошел на блеф и выиграл. Именно в этом состояло искусство фокусов, основанное на ловкости рук, которому его научил Малахай. Зритель знает, что сейчас ему покажут фокус, но он редко смотрит в нужное место. Джошу захотелось поблагодарить Малахая за хороший урок.

Ему нужно было взять напрокат машину и отправиться в Нью-Хейвен, но сначала фотограф должен был забрать свое снаряжение. Джош хотел снять камни при специальном освещении, чтобы на снимках, которые будут отправлены Роллинзу по электронной почте, были отчетливо видны все надписи и отметины. Затем ему предстояло тщательно упаковать камни, прежде чем везти их Габриэлле. Они имели слишком большую ценность, их нельзя было просто так держать в кармане.

— Я собираюсь заехать в фонд, но давай сначала отвезем тебя. Куда ты хочешь ехать?

— Наверное, к дяде Алексу.

— По-моему, это не лучшая мысль. Думаю, тебе нужно подождать хотя бы какое-то время. Где еще ты можешь остановиться?

Взгляд Рейчел затянула пелена беспокойства.

— Неужели ты полагаешь, что дядя Алекс может?..

— Я ничего не знаю, именно поэтому хочу, чтобы ты на время перебралась в какое-нибудь совершенно нейтральное место. Всего на несколько дней, пока у нас не будет полной уверенности в собственной безопасности.

— Я думала, что это связано только со мной и с Гаррисоном, с Эсме и с Блэки.

— Да, это действительно так, но разве ты не можешь куда-нибудь уехать всего на несколько дней? Обещаю, что я помогу тебе разобраться во всем этом, как только освобожусь. Но до тех пор ты должна находиться в безопасности.

— Не может быть и речи о том, чтобы мой дядя имел к этому какое-то отношение. Он совершенно чужд насилию.

— Не сомневаюсь в этом, но рисковать не могу. Сейчас тебе ничего не угрожает, Рейчел. Я хочу, чтобы так было и дальше.

Рейчел назвала водителю адрес своей лучшей подруги и снова повернулась к Джошу.

— Если мне сейчас действительно ничего не угрожает, то только благодаря тебе. Гаррисон направил на тебя оружие из-за этой картины. Как я могла испытывать влечение к такому человеку?

— Ты не первая, кого соблазнила сила.

Рейчел печально усмехнулась.

— Да, не первая. То же самое можно было сказать про Эсме. Мне нужно во всем разобраться, чтобы впредь этого не повторилось.

Машина остановилась перед жилым зданием, расположенным на углу Йорк-авеню и Восемьдесят восьмой улицы, в котором жила подруга Рейчел.

Рейчел прильнула к Джошу и обвила руками его шею.

— Тебе угрожает опасность, ведь так?

— Нет, не мне.

— Но ведь рисковать будешь ты. Пожалуйста, будь осторожен. Хорошо? Я только что снова тебя нашла.

Через пятнадцать минут Райдер открыл дверь, ведущую в подвальное помещение фонда, превращенное в библиотеку, оборудованную по последнему слову техники, в которой постоянно поддерживалась определенная температура. Именно здесь Джош хранил свое снаряжение. Он закрыл за собой дверь и уже собрался достать из кармана камни, но тут увидел Малахая.

Тот взобрался на лестницу и перебирал книги, стоявшие на самой верхней полке.

Малахай услышал шум и обернулся.

— Слава богу, Джош! Я так беспокоился. — Он спустился на пол. — Где вы пропадали весь день? Я ожидал, что вы приедете сюда или хотя бы позвоните, как только прилетите в Нью-Йорк.

На большом столе, стоявшем посреди помещения, лежал десяток запыленных фолиантов, раскрытых на разных страницах. Все эти книги были изданы в середине девятнадцатого столетия и посвящены различным методам вызова воспоминаний о прошлой жизни.

— Так что сделал Роллинз? Нет, сначала скажите, как Габриэлла?

— Она в ужасном состоянии и совсем одна. Ей надо было бы позвонить отцу и попросить, чтобы он приехал к ней, но она очень упряма. Не знаю, как еще держится. Габриэлла паникует по поводу дочери, но работает вместе с Роллинзом, пытаясь расшифровать это чертово заклинание.

— Как движется перевод надписей?

— У Роллинза еще остается несколько смутных моментов, но он надеется уложиться в срок.

Малахай захлопнул книгу.

— Только представьте себе, что это заклинание действует. Можно будет вспомнить, кем ты был. Не обрывочные фрагменты, а все целиком! Раздвинуть занавес настоящего и увидеть прошлое. Вы не задумывались, кто тот человек, к которому в конечном счете попали камни? Он станет одним из самых могущественных людей на земле, Джош. Черт побери, эти камни должны были достаться нам. Проклятье, мы были так близки к цели!

— А вы не думали о том, что все это заклинание — не более чем миф, всего лишь последовательность совершенно бесполезных звуков?

— Вы до сих пор не можете до конца поверить в перевоплощение?

— Мне просто нужно снять кое-что на черно-белой пленке. Если бы я только смог сфотографировать хотя бы одну ауру…

— Ну а как же тот факт, что вы нашли наш фонд именно здесь, где когда-то жил Перси? Как же тот подземный ход в парке? А эта девочка на месте раскопок в Риме? Разве для вас не достаточно этих доказательств? Каким еще волшебством можно объяснить все это?

— О раскопанной гробнице говорили по телевизору и писали во всех газетах. Маленькая Натали где угодно могла услышать, как взрослые обсуждали эту тему. Что же касается подземного хода, то могу сказать, что я провел в вашем обществе несколько часов, прежде чем о нем вспомнил. Может быть, вы успели загипнотизировать меня?

— Так, что вы сами этого не заметили? Едва ли. Разве вы забыли о том, что плохо поддаетесь гипнозу? Ну а насчет Натали — да, она могла услышать о том, что в гробнице было обнаружено женское тело, но откуда девочка узнала, что эту женщину звали Сабиной? То же самое имя вспомнили и вы. Но больше его никто и шепотом не произнес. Неужели Натали взяла его с потолка?

Джош пожал плечами.

— Не сомневаюсь в том, что в какой-то момент я мысленно произнес это имя. Может, все это — экстрасенсорное восприятие?

— Или перевоплощение. Мы с Берил уверены в том, что нам постоянно, снова и снова приходится сталкиваться с живыми доказательствами этого. Джош, вы являетесь живым доказательством перевоплощения. Но если бы у нас в руках были камни, то мы смогли бы убедить в своей правоте и самых убежденных скептиков. — Взгляд Малахая горел от возбуждения. — Такие люди, как я, не способные ничего вспомнить, смогут оглянуться назад и найти ответы, которые помогут им двигаться вперед.

До этого самого момента Джош намеревался достать камни из кармана, показать их Малахаю и рассказать о том, как Рейчел вспомнила жизнь Эсме и ее гибель на пароходе. Однако его не на шутку встревожила жажда, вспыхнувшая в глазах наставника.

«Вдруг Малахай выхватит у меня камни и не вернет их? Что, если ему хочется получить эти артефакты так же отчаянно, как и тому безумному маньяку?

Нет, в подобных обстоятельствах нельзя показывать ему мою находку. Горсть изумрудов и сапфиров — ничто по сравнению с жизнью ребенка, даже если речь идет о необычных камнях.

С другой стороны, Малахай всю свою жизнь бьется над тем, чтобы доказать принцип перевоплощения, в то время как меня эти видения беспокоят лишь на протяжении шестнадцати месяцев. Раскрытие загадки поможет мне разрешить только собственные проблемы, но для Малахая это станет оправданием всей его жизни, отданной одной-единственной цели.

Все люди чудовища.

Кто это сказал? Перси? Да, он говорил так про своего дядю Дэвенпорта Талмэджа, человека, который отравил его самого, а сестру отправил на верную гибель. Эсме стала жертвой алчности своего дяди. У Рейчел тоже есть дядя… А что, если Алекс такой же алчный? Вдруг он тоже замешан во всем этом, причем так хитро, что никто и не догадывается о его роли?»

— Вы подумали насчет завтрашнего дня? — спросил Малахай, нарушая ход мыслей Джоша. — Я хочу подстраховать вас и Габриэллу. Вам нельзя отправляться одним. Вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное?

ГЛАВА 67

Джош подъехал к дому Габриэллы в восемь часов вечера. Раньше он как-то не обращал на это внимания, но сейчас прошел за ней в ярко освещенную гостиную и заметил, как сильно она сдала за последние четырнадцать часов. Ее жизненные силы будто иссякли. Дело было не только в мертвенной бледности лица и темных мешках под глазами. Габриэлла словно выцвела, как это происходит со старыми фотографиями. Она увидела Джоша и попыталась улыбнуться, однако у нее получилась лишь вымученная гримаса.

В комнате многое свидетельствовало о том беспокойстве, в котором она пребывала. На столе, опасно близко к краю, стояла чашка с недопитым кофе. Там же валялось надкусанное яблоко. Место укуса уже затянулось влажной бурой пленкой. Скомканный свитер лежал на полу. Габриэлла бросила его и не потрудилась потом поднять.

Оба они не сказали ни слова. Она горела нетерпением увидеть его находку, а он торопился показать ей то, что нашел. Райдер был уверен в том, что его открытие подарит несчастной матери хоть тень надежды. Он раскрыл рюкзачок и вынул оттуда конверт, склеенный из плотной бумаги. Габриэлла напряженно следила за каждым его движением. Она протянула руки ладонями кверху, словно ребенок, просящий конфету. Джош положил в них камни один за другим — сперва два изумруда, потом сапфир, снова изумруд, еще один сапфир и наконец рубин. Габриэлла прижала камни к груди так, словно они все вместе уже вернули ей ребенка, бессильно опустилась на пол и залилась слезами.

Райдер присел рядом с ней на корточки и обнял, давая выплакаться. Меньше чем через пять минут она взяла себя в руки и поднялась на ноги.

Эта женщина снова была полна решимости.

— Нам нужно сфотографировать их прямо сейчас и переслать снимки Роллинзу по электронной почте. Он ждет. Ему пришлось так долго трудиться над первыми шестью камнями. Даже не знаю, сможет ли он… На первую половину ему потребовалось двадцать часов. Вдруг на этих камнях сделаны надписи на другом языке и Роллинз просто не сможет…

Габриэлла умолкла и прикусила губу, на которой к этому времени уже успела образоваться ссадина.

— Я привез все снаряжение, разверну его прямо в гостиной, снимки будут готовы меньше чем через десять минут.

В глазах Габриэллы Джош увидел не облегчение, а лишь некоторое ослабление ужаса. Он был рад, что смог дать ей хоть это.

После того как Джош сфотографировал камни с различных ракурсов, Габриэлла загрузила цифровые снимки в компьютер и переслала их Роллинзу по электронной почте. Через пятнадцать минут тот позвонил, сообщил, что получил фотографии, без проблем раскрыл их и готов приступить к работе.

Габриэлла положила трубку. Она выглядела еще более опустошенной, чем тогда, когда Джош приехал к ней домой.

— Что-нибудь не так?

— Роллинз сказал, что на этих камнях сделаны другие надписи. Ни одна из них не повторяет то, что было изображено на первых шести. На расшифровку ему потребуется вся ночь и утро. Если у него не получится сделать это так быстро…

Эта фраза просто угасла, подобно многим другим, произнесенным Габриэллой за последнее время.

— Габриэлла, Роллинз все успеет.

— Так ли? — Она яростно тряхнула головой. — Ты ведь не можешь сказать этого наверняка. Никто не может! У меня больше нет сил. Самое страшное — это когда от тебя ничего не зависит. Я хочу сделать хоть что-нибудь, хоть чем-нибудь помочь своей дочери. — Габриэлла разодрала пальцами волосы, которые уже успели превратиться в беспорядочную мешанину кудрей. — Господи! — простонала она. — Я хочу сделать хоть что-нибудь. Все равно что…

— Знаю. Но ты и так уже сделала все, что только могла. Ты нашла единственного человека, способного ей помочь, и он это сделает. Послушай меня…

Габриэлла обернулась и первый раз за последнее время посмотрела ему в лицо. Выражение, появившееся у нее в глазах, Джошу приходилось видеть на Ближнем Востоке, когда он фотографировал женщин, дети которых стали случайными жертвами террористов. В этом случае горе выражалось иначе, чем на лицах матерей солдат, погибших в бою. Эти женщины держались за героизм своих детей с упорством, напоминающим шелковые нити паутины, таким же хрупким на вид, но невероятно крепким и прочным.

— Ты не хочешь принять душ? Я тем временем приготовлю что-нибудь выпить и поесть. Насколько я понимаю, ты ничего не ела с прошлой ночи, с тех самых пор, когда нас кормили в самолете, так?

— Ты умеешь готовить? — слабо улыбнулась Габриэлла.

— Удивлена?

— Да, по определенной причине.

— Особых кулинарных изысков не жди, но если у тебя есть яйца…

— Знаешь, мне сейчас, наверное, кусок в горло не полезет.

— Придется заставить себя. Ты должна поесть, иначе завтра от тебя не будет никакого толка. Так что проводи меня на кухню.

По пути Джош рассказал ей о том, что Малахай завтра собирается ехать в своей машине следом за ними, на тот случай, если возникнут какие-то осложнения.

— Вдруг за нами будут следить? — спросила Габриэлла, голос которой опять был весьма напряженным. — Что случится, если Малахая обнаружат?

— Он будет очень осторожен. Так безопаснее. Вдруг что-нибудь случится со мной? Тогда ты останешься наедине с чудовищем. — Джош протянул руку и прикоснулся к щеке женщины.

— Когда все это останется позади и Куинн вернется домой, ко мне, я найду слова, чтобы достойно тебя отблагодарить.

Райдер понимал, что до конца мучений по-прежнему было далеко. Впереди их ждала тропа, полная опасностей, ведущая сквозь смертельную схватку. Джошу хотелось надеяться на то, что они пройдут этот путь. Маленькая девочка, которую он никогда не видел, воссоединится со своей матерью.

Пока Габриэлла принимала душ, Джош плеснул себе виски. Он потягивал его, занимаясь приготовлением яичницы и тостов. Фотограф принес камни, Роллинз приступил к работе. Райдер остался один, и только теперь до него в полной степени дошло то, что произошло с ним сегодня.

«Встреча с Рейчел, сеанс гипнотического сна, раздирающий душу рассказ о прошлом Эсме, сестры Перси, с которой я ощущал необъяснимую физическую связь, проникновение с помощью обмана в салон Гаррисона Шоулса, исследование картины, обнаружение камней памяти и их похищение, револьвер, направленный на меня. По крайней мере, мне удалось помочь Рейчел разорвать узы, связывавшие ее с Гаррисоном. Если судьба существует, то он был для нее слишком опасным знакомым. Однако остается еще вопрос насчет дяди Алекса. Представляет ли он опасность для Рейчел? Для Габриэллы и Куинн, что было бы еще хуже? Может быть, мне следует позвонить в полицию и предупредить насчет Алекса, пока Габриэллы здесь нет?»

Вдруг зазвонил сотовый телефон Джоша. Он взглянул на дисплей, увидел, что это Малахай, и ответил на звонок.

— Я хотел узнать, как вы. Есть какие-нибудь новости?

— Нет.

— Что насчет заклинания? Будет ли расшифровка готова к сроку?

— Я полагаю… Послушайте, Малахай, вы должны это знать. Всего камней двенадцать.

— Что?

— Камней памяти двенадцать, а не шесть.

— Откуда вы это узнали? — В тоне Самюэльса сквозило напряжение.

— Мы все объясним завтра, когда вы приедете сюда.

— Нет. Я так не думаю. Особенно после всего того, через что нам пришлось пройти. Мне бы хотелось, чтобы вы объяснили все прямо сейчас.

Джошу еще никогда не приходилось слышать такой надрыв в голосе Малахая, однако это его не удивило, поэтому он рассказал ему обо всем, что случилось.

— Когда это произошло? Мы же с вами только что встречались! Во имя всего святого, почему вы не рассказали мне об этом раньше? Джош, эти камни у вас? Они ваши?

Фотограф заглянул в гостиную. На столе со стеклянной крышкой как ни в чем не бывало лежали камни. Свет проникал в них, и камни сияли, словно морские существа, таинственные, но живые.

Джош уже собирался сказать, что камни у него, но вдруг ощутил страх, молниеносно разлившийся по его телу электрическим током. Это было предостережение.

«Допустим, я расскажу Малахаю всю правду. Вдруг тот прямо сейчас сядет в машину и приедет в Нью-Хейвен? Если это произойдет, Самюэльс увидит камни, убедится в том, что они действительно существуют, то сможет ли он расстаться с ними? Имею ли я право рискнуть и навлечь на Куинн еще большую опасность?»

— Пока что нет. Габриэлла получит их завтра.

— Как это произошло?

Джош услышал, что женщина уже спускается по лестнице.

— Малахай, сейчас мы садимся ужинать и все расскажем вам завтра. Я позвоню, как только станет известно, где и как должна будет произойти передача расшифрованного заклинания в обмен на Куинн.

Они устроились на кухне. Джош наблюдал за тем, как Габриэлла механически тыкала вилкой в тарелку, подносила ее ко рту и жевала пищу. Он понимал, что она не чувствовала вкуса того, что ела, однако это не имело значения. Ей необходимо было пополнить запасы жизненной энергии.

Они расправились с яичницей, взяли чашки с обжигающе горячим кофе с молоком и перешли в гостиную. Оба смотрели на изумруды, сапфиры и рубин так, словно камни могли в любой момент убежать. Но артефакты не были живыми. Люди извлекли из земли эти бесполезные куски породы и каким-то образом превратили их в сокровища. Джош знал, что ради них расстались с жизнью по крайней мере семь человек.

— Я случайно услышала, как ты разговаривал по телефону, — вдруг сказала Габриэлла. — Почему ты солгал Малахаю?

— Я испугался. Вдруг он узнает о том, что камни у нас, примчится сюда прямо сейчас, ночью, увидит их и не захочет расставаться с этими сокровищами?

— Но ведь ты жаждешь получить эти камни так же страстно, как и Малахай. Разве не так?

Джош кивнул.

— Однако ты ведь не оставил их себе.

— Куинн — твоя дочь.

— Но я помню, что еще до ее похищения ты говорил мне о том, что хочешь любым способом доказать существование перевоплощения. Это ведь тебе кажется, что ты сходишь с ума, это ты уже столько времени одержим желанием раскрыть эту загадку. Это твоя жизнь разбилась вдребезги. Как ты можешь выпустить камни из своих рук?

Фотограф уставился на камни и задумался над тем, как узнал о них всю правду.

«Рейчел вспомнила нечто такое, о чем даже не подозревала. Наше прошлое сплелось воедино наперекор логике. Неужели даже одно то, как я нашел эти камни, — больше того, само их существование — не является неоспоримым доказательством перевоплощения? За последние четыре месяца произошло столько событий и откровений, что этого должно было бы хватить с лихвой. Так почему же я все еще сомневаюсь?

Но ведь Малахаю и Берил все еще недостаточно рассказов трех с лишним тысяч детей».

Джош оторвал взгляд от сверкающих камней и перевел его на Габриэллу.

— Завтра в это же время Куинн уже будет с тобой.

Она закрыла глаза, словно читала мысленную молитву, тут же открыла их и тоже посмотрела на камни.

— Я не могу себе представить, каково тебе было, через что ты прошел, добывая эти артефакты. Тебя едва не убили в Риме, однако сегодня ты снова рисковал жизнью.

— Мы уже прошли через это.

Габриэлла обернулась и долго смотрела на него. Затем она подалась вперед и очень быстро поцеловала его в губы. Поцелуй получился очень интимным, но совершенно лишенным секса. Это было лишь выражение благодарности.

— Я забираю назад все то, что наговорила до этого. Я не могу даже представить, как же мне тебя отблагодарить.

— Я от тебя ничего не жду. Тут речь идет о таких вещах, в которых я и сам не до конца разобрался — кармические долги, за которые нужно расплатиться, жизненные планы, которые нужно выполнить, хочется этого или нет. Вы с Куинн являетесь частью всего этого, но только не так, как я предполагал. Я говорю совершенно бестолково, да?

Джош был смущен. Собственные слова показались ему сентиментальными бреднями.

— Джош, ты считаешь, что мы с тобой как-то связаны?

— Тем, что произошло в прошлой жизни?

— Да.

— Мне отчаянно хочется в это верить. Но нет!.. Я по-прежнему ощущаю ее присутствие даже тогда, когда ты рядом. Она тянет меня к себе, несмотря ни на что.

Джош встал и отошел в противоположный конец комнаты, как можно дальше от Габриэллы. Однако это не помогло. Он все равно ощущал на себе взгляд ее светящихся золотистых глаз. Райдер еще никогда не испытывал такого сильного желания сказать ей, что прошлое не имеет никакого значения.

«Я смогу жить, даже если так и не узнаю, чем завершилась история Юлия и Сабины, забыть безымянную, безликую женщину, которая, как мне кажется, ждет меня. Мне больше не нужно искать доказательства существования перевоплощения и пытаться обнаружить метод фотографирования ауры. Не нужно превращать теории в неопровержимую черно-белую реальность».

Однако Джош промолчал.

«Вчера я еще смог бы отказаться от поисков.

Вчера Рейчел еще не заглянула в глубины подсознания и не поведала мне историю картины и рамы с тайником.

Вчера эта самая рама еще не раскрыла мне сокровище, которое больше ста лет было скрыто от людских глаз.

Вчера я, наверное, еще смог бы расстаться с мыслью о том, что мне уготовлена определенная судьба.

Однако всего один день необратимо обрек меня вечно хранить верность своему прошлому».

— Господи!.. — Габриэлла вскрикнула так резко, будто укололась и почувствовала острую боль.

— В чем дело?

— Джош, мы ведь на самом деле не можем сказать наверняка, что камней только двенадцать, правда? Вдруг их больше? Что будет, если мы отдадим этому чудовищу все двенадцать, а они не заработают?

— Нет, этого не произойдет. Похититель не заставит тебя ждать. Он передаст Куинн в обмен на камни и лишь затем проверит, как они действуют.

— А вдруг камней в действительности четырнадцать или шестнадцать?

— Их двенадцать.

Джош услышал собственный голос словно издалека. Он будто стоял у одного конца длинного тоннеля, а кто-то произнес эти слова у противоположного.

— Ты уверен?

— Да.

Габриэлла пристально посмотрела на него.

— Подожди!.. Знаешь, кажется, ты прав.

Она встала и быстро вышла из комнаты.

Джош прошел следом за ней в библиотеку. Габриэлла порывисто хватала книги с полок, раскрывала их, убеждалась в том, что это не то, что ей нужно, и бросала тома на пол.

— Что ты делаешь?

— Кажется, я кое-что вспомнила, хотя точно не могу сказать. Возможно, существует определенное доказательство.

Она взяла очередную книгу и быстро пролистала ее.

— Да, вот оно. Взгляни.

Это был рисунок, изображающий павлина с расправленным хвостом.

— Что это такое? В чем значение этой картинки?

— Это копия изображения, обнаруженного в гробнице времен Древнего Египта. Древние авторы пишут, что рисунок повторял золотой медальон из Индии, который помогал своему обладателю достичь следующего воплощения. В каждое перо хвоста этой птицы был вставлен драгоценный камень. Джош, там именно двенадцать перьев. Этот павлин был древним символом возрождения, перевоплощения. На камнях были сделаны надписи на дравидийском языке. Их родиной, скорее всего, является древняя цивилизация, существовавшая в долине Инда.

— Ты можешь передать этот рисунок похитителю в качестве доказательства, вместе со всем остальным.

Габриэлла уже лихорадочно вырывала страницы из книги, давая выход неистовой боли и маниакальной энергии. Райдер увидел это, и у него защемило сердце. Затем женщина уронила лицо на ладони и залилась слезами.

Фотограф беспомощно смотрел на нее. Он понимал, что сейчас не помогут никакие слова. Оживить ее могло только возвращение дочери.

— Знаешь, по-моему, тебе нужно постараться хоть ненадолго заснуть. Понимаю, это будет нелегко, но отдохнуть надо. Ты не сможешь помочь Куинн, если завтра будешь с ног валиться от усталости.

Габриэлла кивнула.

— Пошли. — Джош помог ей встать. — Я провожу тебя наверх.

— Ты ведь никуда не уедешь, да? — дрожащим голосом спросила она.

Слезы продолжали катиться по щекам матери.

— Нет. Я останусь здесь, устроюсь на диване. Я не хочу оставлять тебя одну. Только не сегодня ночью.

Они стали подниматься по лестнице. Габриэлла опиралась на плечо Джоша. Он сквозь рубашку ощущал холод ее кожи.

Она вошла в спальню и без сил упала на кровать. Женщина была так измучена, что не могла раздеться, поэтому Джош прикрыл ее пледом.

Когда она оказалась в кровати, всхлипывания перешли в рыдания, наполняющие комнату горем и страхом. Райдер присел на кровать, склонился к Габриэлле и обвил ее руками. Ему показалось, что так прошла целая вечность. Вдруг она подняла голову и поцеловала его.

Джош поразился гневу и ярости, выплеснувшимся в прикосновении ее губ. Он ничего не понял, но сейчас это не имело значения. Разобраться в том, каким же немыслимым было их единение, можно и позже.

— Я просто хочу хоть на время забыться, — прошептала Габриэлла. — Ты ничего не имеешь против?

— Нет, не имею. Все очень хорошо.

В ее движениях не было ни нежности, ни терпения. Она брала больше, чем отдавала. Женщина вцепилась в рубашку и штаны Джоша, сорвала с него одежду, но не позволила ему поступить так же с ней.

Габриэлла быстро раздевалась. Джош смотрел на это и тотчас же ощутил прилив вожделения. Он едва успел мельком взглянуть на ее ноги, покатые бедра и грудь. Она действовала слишком стремительно, не успела стащить с себя одежду и уже забралась на него словно одержимая.

Затем она уставилась на Джоша горящими глазами, которые вообще не закрывались. Габриэлла роняла ему на грудь бесконечные слезы, тщетно пытаясь обуздать страх и боль.

Райдеру показалось, что он исчез в ней, пораженный жаром, окружившим его. Ему никак не удавалось поймать ее ритм. Она двигалась неистово, в безумном трансе. Он перестал подстраиваться и полностью отдался ей.

Габриэлла то и дело меняла скорость, держала его на грани, то замедляясь, практически не шевелясь, то пускаясь во весь опор, словно это была гонка, которую она должна была выиграть во что бы то ни стало. Затем, когда Джош уже чувствовал нарастание напряжения, она вдруг останавливалась, делала паузу, не двигая ногами, бедрами и торсом, лишь напрягая и расслабляя мышцы, после чего снова неслась вперед.

Габриэлла действовала прямолинейно, грубо и откровенно. Джошу показалось, что она не отдавала себе отчета в том, кто рядом с ней. В настоящий момент ей требовалось лишь ненадолго расслабиться, освободиться от ужаса, переполняющего ее. Он сознавал это, но не мог устоять перед ее требовательным, пульсирующим напором. Габриэлла спасалась единственным доступным способом, и Джош был полон решимости помочь ей в этом.

Наконец она откинула голову и стиснула его плечи с такой силой, что он ощутил настоящую боль. Приглушенный стон начался где-то в глубине, где они встретились, слились друг с другом. Стон нарастал, набирал силу, становился все более громким и первобытным, как нельзя лучше передавая чувства Джоша. Мир, окружающий его, одновременно бесконечно расширялся и сжимался в одну точку. Долгие годы горя, страсти и беспомощности разом выплеснулись, превратились в рев, наполнивший комнату. Райдер уронил голову и, не в силах сдержаться, разрыдался вместе с Габриэллой.

Он проснулся в кровати один, полностью раздетый, накрытый одеялом. На него нахлынули воспоминания о прошедшей ночи. Причем главное место в них занимал не неистовый экстаз, которого они с Габриэллой достигли одновременно, а то, что произошло потом. Измученная и обессиленная Габриэлла устроилась у него на плече и заснула. Он не спал, глядел на нее и мечтал о том, что никаких камней уже нет. Куинн вернулась к матери. Их жизнь стала и его жизнью.

Джош спустился вниз. Габриэлла сидела на кухне и пила кофе. Ее все еще влажные волосы вьющимися локонами обрамляли лицо. Она увидела его и постаралась улыбнуться. Этот интимный взгляд словно заключил его в объятия.

— От Роллинза никаких известий? — спросил Райдер о том единственном, что сейчас имело значение.

Габриэлла кивнула.

— Слава богу, он уже почти закончил.

— Больше никто не звонил?

— Нет. Я с ума схожу.

— Они позвонят, Габриэлла. Обязательно позвонят.

Она кивнула.

— Кофе хочешь?

Она собралась было встать.

— Не надо, я сам.

— Нет. Позволь мне. Это даст мне хоть какое-то занятие. Я должна чем угодно себя занять.

Габриэлла налила кофе в чашку, поставила ее перед Джошем, а сама уселась напротив.

— Не могу поверить в то, что я сделала вчера ночью.

— Горе способно сотворить с людьми и не такое.

Она уставилась в свою чашку, словно стараясь найти там ответ.

— Но все это было… я совсем…

— Ты была на пределе и нашла выход. Не надо к этому возвращаться. Тебе еще никогда в жизни не приходилось испытывать подобного стресса. Не суди себя слишком строго.

— Просто все дело в том… — Наконец Габриэлла посмотрела ему в лицо.

В ее взгляде были тоска и смятение.

— Джош, я тебя не использовала.

— Есть один буддийский коан,[10] — сказал он. — На столе стоят свечи. Те, что справа, зажжены, те, что слева, — нет. Очередная свеча догорает. Монах в самый последний момент зажигает от нее свечу, расположенную напротив. Когда и эта догорает, монах зажигает от нее следующую. Вопрос вот в чем. Является ли пламя последней свечи тем же самым, которое горело на первой и на второй?

— Да, оно то же самое. А ты что думаешь?

— Не то же самое, но и не другое. Без изначального пламени ни одна из остальных свечей не была бы зажжена.

Габриэлла молча кивнула.

Джош продолжал:

— Мы с тобой разделили нечто важное. Для нас это означает разные вещи, но мы на какое-то время воспламенились и разделили горение. Благодаря этому сегодня утром мы оба уже другие. Возможно, это больше никогда не повторится, но и не исчезнет.

Габриэлла едва уловимо склонила голову, словно принимая благословение, и в этот самый момент зазвонил телефон.

ГЛАВА 68

Пятница, 10.48

— Я же тебе сказал, сделай так, чтобы она заткнулась!

Беттина и до этого мгновения была жутко напугана, но от грубого окрика Карла ее сердце забилось в бешеном ритме.

«Долго так продолжаться не может. Я вот-вот умру от страха. Слышит ли Карл, как у меня колотится сердце?»

— Почему мы не можем остановиться и купить вкуснятину? — в шестой раз с завывающим всхлипыванием спросила Куинн.

— Потому что мы очень торопимся, милая девочка. Давай просто помолчим и немного потерпим.

— Но я хочу остановиться, — голосила Куинн.

— Клянусь господом богом, если ты не добьешься того, чтобы она заткнулась, то я сверну на обочину и сделаю это сам! — рявкнул Карл, сидящий за рулем.

— Но ей же нет и трех лет, — с вызовом ответила Беттина и тотчас же застыла.

«Я только что огрызнулась. Как поступит Карл?»

Девушка уже не тешила себя иллюзиями насчет того, что под этой грубой наружностью скрывается мягкая душа, не желающая никому делать больно. Она провела в его обществе трое суток, наполненных паникой, и убедилась в том, что если у него где-то глубоко внутри и скрывалась капелька человечности, способной откликнуться на доброту и любовь, то она уже давно затвердела и высохла.

Беттина взглянула в окно машины. Она понимала, что ей видно все, но снаружи ничего нельзя рассмотреть. Машина была похожа на гроб, закрытая со всех сторон, непроницаемая. Вырваться из такой невозможно.

Беттина знала, что похитители, как правило, расправлялись со своими жертвами. Об этом постоянно рассказывали по телевизору. Многим ли посчастливилось остаться в живых? Перед ее глазами стояла сотня газетных заголовков, на которые она прежде никогда не обращала внимания.

— Почему мы не можем купить вкуснятину? — снова спросила Куинн.

— Я же сказал, сделай так, чтобы она заткнулась! Ты меня не слышала? Проклятье, как же эта маленькая тварь меня раздражает!

— Малышка, мы купим что-нибудь вкусное, когда встретимся с нашей мамочкой. Это будет уже совсем скоро. Тогда ты получишь конфеты.

— Давай остановимся и купим вкуснятину, чтобы угостить маму. Я хочу «Эм-энд-эмс».

Карл покосился назад.

— Говорю тебе в последний раз!.. Если нужно, запихни ей в рот носок. Мне сейчас не до этого. Ты меня поняла или мне нужно вколачивать это тебе в башку?

Беттина ничуть не сомневалась в том, что он на это способен. Карл сделает это не задумываясь. Она вытерла о джинсы вспотевшие ладони и украдкой бросила взгляд на его затылок, на те два дюйма между скобкой коротко остриженных волос и краем воротника. Кожа была красной от загара, но на вид казалась нежной.

«Есть ли под ней вены? Артерии? Если наброситься на Карла и укусить за шею, то можно будет нанести ему достаточно серьезную рану и тем самым хоть на время вывести из строя.

Нет. Он ведет машину. Если сделать ему больно, он может не справиться с управлением и погубить всех».

За прошедшие трое суток Беттина еще ни разу не находилась так близко к нему. После бесконечного беспомощного отчаяния в номере мотеля, после семидесяти двух часов непрерывно бубнящего телевизора она так и не придумала никакого результативного ответного действия.

— Давай купим конфеты в подарок маме.

— Твою мать, да сделай же что-нибудь, чтобы она замолчала!

Беттину прошибло холодным потом. Ее охватила дрожь, зубы снова неудержимо начали клацать.

Куинн слушала этот звук на протяжении трех дней и научилась связывать его с тем, что нехороший дядя сердится еще больше. Она разразилась громкими, судорожными всхлипываниями.

Беттина была близка к панике.

«Вдруг терпение Карла лопнет? Что, если он сейчас обернется и пристрелит нас обеих?»

— Ну же, Куинн, перестань плакать. Сейчас мы встретимся с мамочкой. Она очень обрадуется и расцелует тебя с головы до ног.

Однако завывания не прекращались. Хуже того, они стали еще громче.

— Твою мать. Твою мать. Твою мать!

— Куинни, хочешь поиграть? Мишка хочет сыграть с тобой в интересную игру.

Плач перешел в истеричные рыдания.

— Проклятье, дай ей вот это!

Карл швырнул Беттине пачку жевательной резинки, которая больно ударила ее в щеку. На глаза девушки навернулись слезы.

— Что это такое? — спросила Куинн.

Слезы мгновенно прекратились, словно девочка поняла, что в блестящую желтую фольгу завернуто что-то вкусное.

Беттина была охвачена безотчетным ужасом. За рулем машины сидел жестокий, страшный человек с пистолетом, из которого он, конечно же, стрелял уже не раз. Но девушка вдруг вспомнила, что Габриэлла категорически запретила давать дочери жевательную резинку. Это было одним из непреложных правил.

Няня раскрыла пачку и показала девочке ее содержимое.

— Это жевательная резинка. Я тебе дам одну пластинку. Но только помни, что это вовсе не обычная конфета. Ее нельзя глотать, можно только жевать.

— Это не конфета?

— Конфета, но только особенная. Ее нельзя глотать, можно только жевать.

— Дай же ей наконец эту долбаную жвачку! Пусть проглотит, если хочет, лишь бы заткнулась. Мне нужно, чтобы она заткнулась!

Беттина протянула Куинн пластинку жевательной резинки и натянуто улыбнулась. Девочка положила чудесное угощение в рот и просияла в улыбке, как только сахар начал воздействовать на вкусовые рецепторы.

— Только не глотай! — напомнила няня.

Куинн кивнула и принялась усиленно жевать. Она опять улыбнулась и продолжила жевать.

Теперь малышка молчала.

ГЛАВА 69

Душе необходимо следовать за другой душой, в которой обитает Дух жизни, потому что через этот Дух она обретет спасение. После чего ее больше никогда нельзя будет втиснуть в плоть.

Тайная книга Иоанна. Гностические евангелия. 185 год н. э.

Пятница, 13.05

Малахай подъехал прямо к дому Габриэллы и остался ждать в машине. Она и Джош появились на улице меньше чем через две минуты и остановились рядом с машиной.

Малахай опустил стекло. Они рассказали ему про инструкции, полученные от похитителя, и поделились своими планами. Малахаю предстояло ехать следом за ними в своей машине. Если он потеряет их из вида, то должен будет позвонить на мобильник Джоша. Как только Габриэлла получит указания о том, где именно произойдет обмен, Райдер перезвонит ему и передаст эту информацию. После того как Самюэльс убедится в том, что Джош и Габриэлла встретились с похитителем, он должен будет немедленно известить обо всем полицию, чтобы в случае каких-либо непредвиденных осложнений они не остались без помощи.

— Предупредите копов о том, что действовать надо очень осторожно, — напомнила Габриэлла.

— Предупрежу, не беспокойтесь, — успокаивающе произнес Малахай.

Так он говорил с детьми, прежде чем погрузить их в гипнотический сон.

Затем директор фонда попросил Джоша показать ему камни.

— Они у Габриэллы, — ответил тот, предоставляя ей самой решать, как поступить.

Женщина раскрыла сумочку, достала пухлый конверт, извлекла из него матерчатый сверток и протянула его в раскрытое окно.

Малахай развернул упаковку и склонился над камнями. Райдер не мог видеть ни сами артефакты, ни лицо своего наставника. Однако по склоненной голове Малахая, по его неподвижности он заключил, что тот делает то же самое, что делал он сам, впервые увидев камни, то есть просто смотрит на них.

Прошла минута.

— Мне бы хотелось изменить план, — заявил Малахай Габриэлле.

При этом он по-прежнему не отрывал взгляда от камней.

— Когда мы прибудем на место, я могу выступить в качестве посредника. В данном случае мои эмоции не затронуты. Я с меньшей вероятностью, чем вы, Габриэлла, совершу какой-либо опрометчивый поступок. Похититель разрешил вам захватить с собой кого-нибудь. Он ожидает, что вы будете в обществе мужчины.

— Нет, — решительно возразил Джош. — С Габриэллой поеду я.

Самюэльс поднял голову и сурово взглянул на него.

— Эти камни должны были принадлежать мне. Раз уж я не могу ими обладать, то пусть хотя бы передам их.

Джош нетерпеливо взглянул на часы.

— Нам пора трогаться.

Малахай завернул камни в ткань и неохотно, как показалось Джошу, возвратил сверток Габриэлле. Та схватила сверток так жадно, словно прикосновение к нему не позволяло ей потерять рассудок. Затем фотограф взял молодую женщину за руку, и они направились к ее машине.

Спутники ограничивались обрывочными фразами до тех пор, пока не выехали на магистраль 1-95. Они направлялись на восток, даже не зная конечной цели пути.

Через тридцать минут зазвонил телефон Габриэллы. Похититель назвал адрес.

Напряжение матери наполнило воздух в салоне машины грозовым электричеством. Джош время от времени бросал взгляд в зеркало заднего вида и убеждался в том, что «ягуар» Малахая следовал за ними, пропустив вперед три-четыре машины. Однако на самом деле Райдер не беспокоился о том, что они потеряют друг друга. Ведь у них были сотовые телефоны.

Вскоре машина оказалась на Пост-роуд в Стэмфорде. В четырнадцать двадцать пять Джош, как и было указано, свернул на стоянку, расположенную перед кондитерской фабрикой. Они с Габриэллой сидели молча, уставившись на дисплей сотового телефона.

Приторный аромат патоки проникал в машину, однако и ему не удавалось рассеять нервное возбуждение. Джошу казалось, будто он чувствовал запах страха и напряжения. Его источают солдаты в бою, подсудимые в зале суда, матери, над детьми которых нависла смертельная опасность.

Телефон зазвонил, и Габриэлла моментально схватила его. Она молча выслушала похитителя, сказала «да», выключила телефон, выглянула в окно и указала на большую каменную церковь, которая стояла на вершине невысокого холма, расположенного на противоположной стороне шоссе. К ней вела широкая дорога. Здание венчали высокие шпили и колокольня.

— Они там, — дрогнувшим голосом прошептала Габриэлла. — Вон там.

Джош проехал до конца квартала. Светофор зажегся красным, и он остановил машину.

Габриэлла судорожно сжимала и разжимала кулаки.

Она заговорила с Райдером, но не могла оторвать взгляд от церкви.

— С моей малышкой ведь ничего не могло случиться, правда?

Голос матери вырвался из самых глубин ее души. Джошу казалось, будто ему пришлось преодолеть несколько миль, чтобы подняться на поверхность.

— Помни, что тому, кто стоит за всем этим, Куинн не нужна, — сказал Джош. — Этот человек не желает лишних проблем. Он с самого начала хотел лишь получить камни, не собирался убивать профессора Рудольфо и охранника. Просто они встали у него на пути. Теперь ему больше никто не станет мешать. Ему нужны лишь камни и заклинание, — повторил он, разговаривая с Габриэллой так, как разговаривал с детьми Малахай, помогая им расслабиться перед гипнозом. — Камни и заклинание.

Фотограф опять подумал о том, не является ли этим человеком Алекс Палмер.

«Вдруг именно он организовал сначала ограбление, а затем это похищение? Прекратила ли Рейчел отношения со своим дядей хотя бы на время, как обещала?»

Красный свет горел просто невозможно долго. Габриэлла опустила стекло и высунулась из машины так сильно, что Джошу пришлось ее остановить.

— Твоей дочери сейчас меньше всего нужно, чтобы с тобой произошла какая-нибудь неприятность.

Услышала ли она его?

— Габриэлла, предоставь это мне.

Она молчала.

Светофор зажегся ярким, ослепительным зеленым. Джош чуть прижал педаль газа и медленно тронулся с места. Других машин на улице не было, но он все равно не спешил. Они уже почти приехали. Сейчас им были не нужны никакие неожиданности.

Десять ярдов.

Двадцать ярдов.

Тридцать ярдов.

Джош свернул налево, на длинную дорожку, ведущую к церкви, проехал еще двадцать ярдов и остановился перед входом в церковь.

Джош обошел к ней вокруг машины.

— Ради Куинн, дай мне конверт и останься здесь.

Он протянул руку.

— Я должна быть там.

— Держись позади, не показывайся на глаза.

Она упрямо отказывалась передать ему конверт с камнями и текстом заклинания.

— Габриэлла, обещаю, я верну тебе дочь.

Она протянула к нему трясущуюся руку.

ГЛАВА 70

Джош с конвертом, в котором лежали три сапфира размером с грецкий орех, два изумруда, один рубин и дюжина страниц с фонетической транслитерацией давно забытых дравидийских символов, поднимался по ступеням, ведущим в церковь. Габриэлла неотступно следовала за ним.

Малахай остановился на улице, у поворота к церкви, и вышел из машины.

Джош поднялся на последнюю из шести ступеней и очутился на крыльце. Он положил руку на массивную бронзовую рукоятку, открыл дверь, и на него пахнуло прохладой, благоухающей ароматом ладана.

В течение нескольких мгновений Райдер видел лишь полумрак, встретивший его внутри. После яркого солнечного света он внезапно ослеп. Однако долгие годы работы с фотоаппаратурой в темном помещении научили его быстро перестраиваться от света к темноте. Уже через считаные секунды он смог разглядеть, что таилось в тенях.

Джош вошел в церковь. Габриэлла последовала за ним.

Райдер сделал десять шагов по центральному проходу. Перед алтарем стояла молодая женщина, держащая за руку маленького ребенка. Справа от них неподвижно застыл высокий коренастый мужчина. Позади тускло блестело золотое распятие.

— Кто вы такой? — крикнул мужчина. — Где миссис Чейз?

Судя по всему, в полумраке он не разглядел, что в церковь вошли два человека.

— Я здесь, — ответила Габриэлла. — Это мой друг Джош. Вы сами разрешили, чтобы он привез меня сюда. Он здесь для того, чтобы помочь. У него то, что вам нужно.

— Ма-а-а-мочка!..

Этот крик, в котором попеременно чередовались страх и облегчение, многократным гулким эхом отразился от стен и сводов пустой церкви.

Джош почувствовал, как Габриэлла вздрогнула. Он взял ее за руку, удержал на месте, затем отпустил и шагнул вперед сам.

Тем временем Карл схватил Куинн за плечо и привлек ее к себе. Он вонзил пальцы в тело девочки и обхватил ее одной огромной лапищей.

Беттина в смятении широко раскрыла глаза. Она не понимала, что происходит, и жалобно вскрикнула.

Похититель раздраженно оглянулся на нее.

Райдеру хотелось надеяться на то, что Малахай уже предупредил полицию. Именно в этом и заключался их план. Малахай должен был сделать звонок, как только Джош и Габриэлла вошли в церковь. Теперь им оставалось только продержаться до прибытия полиции.

Тут Джош услышал позади тихие, крадущиеся шаги и облегченно вздохнул.

«Слава богу!»

Он не обернулся, не желал привлекать внимание Карла, заранее предупреждать его о появлении полиции.

Райдер продолжал медленно приближаться к алтарю. Когда до него оставалось всего пять шагов, он увидел, что у похитителя в руке пистолет.

— Отпустите девочку, — сказал Джош. — Возьмите вот это и отпустите Куинн.

Он протянул конверт.

В этот момент похититель заметил что-то в полумраке.

— Отпустите Куинн! — повторил Райдер.

Похититель не обращал на него внимания. Он смотрел куда-то вправо от Джоша, одним быстрым, молниеносным движением выхватил пистолет и направил его в темноту.

— А ты кто такой, твою мать?

Джош не понимал, что происходит. Неужели похититель совсем спятил и собирался вступать в перестрелку с полицией? Он обернулся.

«Нет, это не полицейский, а Малахай. Какого черта он здесь делает?»

Ломать голову было некогда, но все же Джош успел сообразить, что полиции не будет. Самюэльс по какой-то причине ее не вызвал.

— Подними руки и держи их так, чтобы было видно, — приказал Карл. — Я не знаю, кто ты такой, твою мать, и мне не нужны никакие неприятности.

Малахай послушно поднял руки.

Беттина, стоявшая рядом с алтарем, начала клацать зубами настолько громко, что это услышал даже Джош.

Карл обернулся.

— Заткнись, твою мать!

У Куинн задрожала нижняя губа.

Джош сделал еще один шаг к алтарю.

— Отпустите няньку. Она вам больше не нужна, — спокойным, ровным голосом произнес он. — Эта девушка будет вам только мешать. Пусть она пройдет сюда, к миссис Чейз.

Это была последняя возможность освободить Беттину, чтобы она смогла вызвать помощь. В церкви было достаточно темно, и похититель не смог бы рассмотреть, где няня и что она делает.

Няня продолжала клацать зубами. Монотонный стук зловеще разрывал могильную тишину церкви.

— Так мы все сойдем с ума, — сочувственно продолжал Джош, обращаясь к похитителю. — Отпустите ее.

Беттина таращилась на Карла, тот смотрел на нее.

— Вызови полицию, — почти беззвучно прошептал Джош, надеясь на то, что Беттина еще не в шоке, что здесь достаточно света и она сможет разобрать, что он говорит.

— Отойди и жди там, — приказал Карл.

Девушка спустилась с алтаря и отбежала в глубь церкви, к Габриэлле.

Джош не оборачивался. Ему оставалось надеяться на то, что няня все поняла и вызовет помощь.

Внимание Карла снова вернулось к Малахаю.

— Итак, я спросил, кто ты такой, твою мать.

— Я не собираюсь делать ничего плохого, — ответил тот. — Возьмите конверт и отпустите девочку.

Похититель прищурился и склонил голову набок, словно стараясь лучше расслышать Малахая. Затем он усмехнулся, как будто осененный приятной догадкой.

— Деньги до сих пор не переведены на мой счет.

«Зачем он говорит об этом Малахаю?» — мелькнула мысль у Джоша.

— Не сомневаюсь, вы получите деньги, как только доставите конверт. Возьмите его и отпустите девочку, — заявил Самюэльс.

Похититель покачал головой.

— Отпущу, если у вас есть деньги и все то, что мне причитается. Они здесь? То, что я должен получить, здесь?

— Скажите, сколько денег вам обещали заплатить, и я их достану, — взмолился Джош. — Достану прямо сейчас!

Похититель рассмеялся и указал пистолетом на Малахая.

— Это он должен мне деньги. Этот долбаный лжец.

— О чем это вы? — ошеломленно воскликнул директор фонда.

— Я узнаю любые голоса, — продолжал Карл. — Это ты нанимал меня.

— Неужели? — спросил Малахай.

Он старался держаться надменно, но в последнем слове прозвучала легкая нервозность.

— Да, я знаю, кто ты такой, твою мать.

Внезапно Джош тоже все понял.

Десяток разрозненных мелочей встали на свои места. Именно Малахай, отчаянно жаждавший получить камни и доказать справедливость теории перевоплощения, устроил все это. Он стоял за этой историей с самого начала, с того снежного дня в часовне Йельского университета.

Много лет назад Габриэлла отправилась туда, чтобы вспомнить о своей матери. Там она встретила священника, которого изображал или сам Малахай, или человек, нанятый им. Этот фальшивый священник передал ей дневник, оказавшийся картой, ведущей к сокровищам.

Малахай организовал кражу камней. Он предпринял последнюю попытку взять на себя передачу конверта в обмен на Куинн, прекрасно сознавая, что Джош ни за что не согласился бы на это. Малахай — великий волшебник. Он способен на махинации и обман, на мошенничество и смену облика. Но Джош не мог даже предположить, что директор фонда готов совершить убийство и похищение ребенка.

«Прошлое вовсе не обязательно является тропой, ведущей к будущему. Оно может быть и наказанием. Вот ведь в чем суть перевоплощения. Разве не так? Повторить прошлое — это искушение, не делать так — это мужество».

Джош вспомнил Рим и рассказ Самюэльса о своем отце, который так и не дал ему раскрыть себя. Ведь у него был другой сын, который умер еще до рождения Малахая.

«Вдруг в меня переселилась душа того первенца? — рассуждал тогда этот тип. — Если бы отец узнал это сейчас, то разве такая новость не сразила бы его наповал? Оказывается, я с самого начала мог бы быть с ним, но он дважды меня потерял!»

Да, все это было сочинено Малахаем. Такова оказалась его симфония отмщения.

— Итак, ты отдашь мне то, что должен, или нет? — прорычал похититель.

— Отпустите Куинн, — сказал Джош.

— А ты заткнись, — бросил ему Карл и ткнул подбородком в сторону Малахая. — Это все касается только нас.

Самюэльс сделал пару шагов к алтарю.

— Отпустите девочку.

— Ты предлагаешь мне отдать единственную ценность, которая у меня есть? Да мне насрать на то, что здесь происходит, козел! — истерично завопил Карл. — Я хочу получить свои деньги!

Теперь Джош понял все. Похититель должен был получить камни в обмен на девочку и скрыться. Малахай находился бы в церкви, вместе с Джошем и Габриэллой. Он выглядел бы не подозреваемым, а одним из спасителей ребенка.

Затем, вечером или на следующий день, состоялся бы еще один обмен. Малахай получил бы камни памяти и перевод заклинания. Они стали бы его собственностью, и он смог бы совершить то, к чему так долго стремился, то есть изнасиловать прошлое или, по крайней мере, попытаться это сделать.

— Итак, я получаю деньги или оставляю при себе ребенка? — рявкнул Карл, обращаясь к Малахаю. — Эта девчонка — дочь профессора Чейз. Не сомневаюсь, мамочка заплатит, чтобы получить ее обратно! Вы ведь заплатите, миссис Чейз, не так ли? — окликнул он Габриэллу, стоявшую в полумраке в глубине церкви.

— Да!

Голос Габриэллы был проникнут мучительной болью, но прозвучал твердо и решительно.

Куинн начала плакать то ли от звука материнского голоса, то ли от боли, вызванной пальцами похитителя, впившимися ей в плечо.

— Заткнись! — крикнул на нее Карл.

Джош мысленно отметил, что нервы у этого субъекта натянуты до предела.

Плач становился громче, наполняя всю церковь.

Карл перевел пистолет на ребенка.

— Вы даже не представляете, как мне надоело слушать нытье этой девчонки, как мне надоели постоянные обманы! Я хочу получить свои деньги. Прямо сейчас.

Куинн продолжала всхлипывать.

Джош не отрывал взгляда от указательного пальца похитителя, застывшего на спусковом крючке пистолета, но краем глаза он заметил, как Малахай медленно приближался к нему.

— Отдайте мне камни, Джош, — прошептал тот и протянул руку. — Предоставьте все это мне.

— А ты что там делаешь, твою мать? — взвизгнул Карл и махнул рукой с пистолетом.

Рыдания Куинн достигли уровня, раздирающего слух.

Джош сам не смог бы объяснить, что именно позволило ему предсказать надвигающуюся катастрофу. За какую-то долю секунды до беды Райдер бросился вперед, оттолкнул Куинн в сторону и прикрыл ее собой от пистолета, зажатого в руке похитителя.

Раздался выстрел, затем долго звучало его эхо. Когда все затихло, он услышал плач Куинн, пробегающей мимо, ощутил щекой дуновение легкого ветерка, поднятого ее телом, почувствовал запах гари, услышал, как девочка вскрикнула, призывая мать.

«С ней все хорошо, — с облегчением подумал Джош. — Наконец она в безопасности».

Где-то позади него Габриэлла издала тихий, сдавленный стон. Боль, содержавшаяся в одном этом звуке, весила целый миллион фунтов.

Джош не чувствовал ничего, кроме удивления. Потом он ощутил жжение, а затем — аромат жасмина и сандалового дерева. На него нахлынуло пьянящее ощущение того, как время искривлялось, впадало само в себя, смывало боль…

Юлий быстро бежал по улицам Рима. Он опаздывал, потому что слишком долго оставался в храме со своим братом. Оказалось, что жрец впустую потратил драгоценное время, пытаясь спасти Драконта, но в конце концов все равно его потерял.

Юлий боялся, что потеряет и Сабину.

«Она уже провела под землей больше двадцати часов. Воздух в гробнице заканчивается. Сабина ждет, тревожится, не понимает, почему меня нет так долго. Начнет ли она копать? Сможет ли выбраться из гробницы без посторонней помощи, с одним лишь ножом, или же потеряет сознание от недостатка воздуха, прежде чем ей придет мысль спасаться самой?»

Юлий услышал за спиной шаги и побежал быстрее.

«Быстрее!

Еще быстрее!

Я должен добраться до подземного хода. Мне потребуется лишь около четверти часа на то, чтобы проползти до дальней стены гробницы. Я наконец прокопаю лаз внутрь подземного склепа, к Сабине. Затем мы проползем по подземному ходу обратно и исчезнем еще до рассвета.

У нас есть безопасное место, где можно будет провести ночь. Утром Клавдия, сестра Сабины, принесет туда ребенка и еще шесть камней памяти, после чего мы навсегда оставим Рим».

Сквозь толстое покрывало веков Джош услышал голос Габриэллы:

— Скорее, он ранен. Он истекает кровью.

Юлий завернул за угол и увидел громил, поджидающих его. Судя по всему, они догадались о том, куда он направлялся, и двинулись наперерез. Их было шестеро. Они смеялись и изрыгали грубые ругательства. Юлий не мог повернуть назад.

«Надо сделать что-нибудь совершенно неожиданное!»

Жрец жадно глотнул воздуха и бросился вперед. Он бежал быстрее своих возможностей, чуть ли не летел, несся прямо на врагов, не обращая внимания на то, что те не трогались с места.

«Они обязательно расступятся. Инстинкт самосохранения заставит их разойтись вправо и влево, а я проскользну между ними».

Юлий увидел сверкнувший нож, но это не остановило его.

«Сабина ждет.

Воздуха у нее осталось совсем мало».

Он ускорил бег, и громилы рассмеялись.

— Твоего храма больше нет! Ты это знаешь?

— Больше не осталось ни одного храма!

Юлий бежал прямо на врагов. Один из них не отступил в сторону, а сделал выпад.

Сверкнуло лезвие. Юлий почувствовал боль, согнулся пополам, кашлянул кровью.

Громилы по-прежнему хохотали и поздравляли друг друга. Один из них пинком свалил Юлия на землю. Из раны в боку текла кровь, черная в ночной темноте, но один из этих убийц заметил ее.

— Он приносит жертву своим богам, проливает кровь на алтарь. Оставим эту заколотую свинью подыхать здесь. Пусть она истекает кровью.

Громилы ушли. Звуки их шагов затихли вдали. Юлий шатаясь поднялся на ноги. Боль снова заставила его согнуться пополам, но это не имело значения.

«Это лишь неприятная мелочь, пустяк. Мне нужно добраться до подземного хода, который я же и вырыл, проползти по нему и спасти Сабину. Она ждет, когда я ее спасу. Мы возьмем с собой нашу дочь и начнем новую жизнь».

Юлий спотыкался, но брел к склепу.

Габриэлла окликнула его:

— Джош? Джош? Ты меня слышишь?

Он поднял на нее взгляд, отчаянно жаждая остаться в настоящем, вместе с ней.

— Джош?

Мать держала дочь на руках. Девочка смотрела на него.

В широко раскрытых детских глазах полыхнул огонь, опаливший Райдера.

Куинн пролепетала:

— Папочка, папочка, не на-а-адо! Папочка, не на-а-адо!

Юлий увидел, как Сабина прижала к груди их ребенка, перед тем как отдать его своей сестре. Он тоже склонился над дочерью, чтобы попрощаться с ней. Взгляд девочки был прикован к нему. У нее в глазах пылал яркий огонь, жгущий отца.

У Юлия мелькнула мысль о том, что совсем маленький ребенок не может так смотреть на него.

Он снова вернулся в настоящее, забывая все и вспоминая снова.

«Преступников несколько. Их нужно остановить».

Джош увидел лицо Малахая, отступавшего спиной вперед. Глаза директора фонда блеснули так, как это происходило всегда, когда он говорил о камнях.

Джошу нужно было преодолеть боль и объяснить всем, что Малахай уходит, забрав с собой камни. Он должен был вырваться из тумана времени, свернувшегося в себе самом, и сказать, что именно Малахай задумал это преступление.

«Надо броситься за ним. Теперь камни у него. Он уходит. У него в руках страшная сила. Малахай опасен не только в настоящем, но и для будущего».

Райдер попытался заговорить, но смог издать лишь один звук. Это было долгое, протяжное, тихое «ш-ш-ш», которым он попытался успокоить ребенка, являющегося частью другого ребенка, являющегося частью его самого.

Но Куинн продолжала плакать.

Она снова и снова повторяла одно-единственное слово:

— Папочка! Папочка!

«Значит, судьба предназначила мне помочь именно Куинн. Не Рейчел. Не Габриэлле. Это был тот самый ребенок, ради спасения которого мы с Сабиной потеряли так много. Наш ребенок. Теперь он снова спасен».

— Папочка, папочка…

Звон вернулся, но он был уже другим. Звук кружился и приближался.

Джош понял, что это такое, и попытался улыбнуться. Сирена означала, что Беттина поняла его немую просьбу.

«Теперь все будет хорошо. Малахай не успеет сбежать. Полиция его задержит. Теперь все будет хорошо. Карл и Малахай в ловушке».

Это отняло у него все оставшиеся силы, но Юлию каким-то образом удалось дотащиться до входа в подземный лаз. Боль от раны превратилась в огонь, который пожирал его. Внутренности человека были объяты пламенем. Он жадно силился сделать вдох, но не мог наполнить легкие воздухом.

Паника сплавилась с болью. Сабина ждала его в конце этого прохода, с противоположной стороны стенки, сделанной из утрамбованной земли. Он попытался продвинуться к ней еще на дюйм, но не смог. У него не было сил даже на то, чтобы поднять голову из месива жидкой грязи и камней.

«Итак, это подземелье станет и моей гробницей. В этом затхлом, темном, тесном пространстве я превращусь в пыль и кости, истлею всего в дюжине вздохов от Сабины. Да, в дюжине вздохов, которых у меня нет».

Его боль бурлила, превращалась в краски, которые пустились водить хоровод у него перед глазами. Кожа человека горела. Джош состоял из ослепительного света, настолько яркого, что им можно было бы осветить целый город. Этот свет наполнил его силой в то самое мгновение, когда он закрыл глаза и скользнул в знакомую область другой жизни, в прошлое, где Джош совершил ошибку, которую наконец смог исправить.

«Если я сейчас умру, то увидит ли кто-нибудь эту странную ауру, сияющую у меня над головой?

Какой будет моя следующая жизнь?»

Говорят, когда человек умирает, у него перед глазами стремительно проносится вся его жизнь. Джош увидел все свои жизни и великое множество людей, которых он фотографировал, знал, любил, которыми он был.

Человеческий хор. Музыка душ.

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА

Эта книга является плодом вымысла, но я, создавая хребет повествования, по возможности старалась опираться на исторические факты и существующие теории относительно вопроса перевоплощения.

Жизнь в Древнем Риме, язычество, раннее христианство и древние верования о перевоплощении, а также жизнь весталок отображены так, как это донесла до нас история. То же самое относится к обязанностям весталок, к их обители и храму, а также законам, по которым они жили. Обет целомудрия был священным. За его нарушение виновную погребали живьем.

Я взяла на себя вольность, описав связь весталок с камнями памяти, которые являются всецело плодом моего вымысла, как и инструменты памяти.

Многие места, описанные в романе, действительно существуют. В Центральном парке в Нью-Йорке есть Каменная арка. Церковь Капуцинов находится в Риме, именно в том самом месте, которое описано в книге. В окрестностях Вечного города обнаружено несколько погребений весталок, однако среди них нет гробницы Сабины. Нет никаких свидетельств того, что когда-то действительно жила весталка с таким именем.

Фонда «Феникс», к сожалению, не существует. Малахай и доктор Талмэдж являются исключительно вымышленными героями, но меня вдохновила поразительная работа доктора Яна Стивенсона, который исследовал регрессии в прошлое у двух с половиной тысяч детей.

Джош, Натали и Рейчел испытывали нечто похожее на то, с чем сталкиваются люди, с которыми я встречалась или о которых читала, однако их воспоминания целиком являются плодом моего вымысла.

Мои собственные исследования вопроса перевоплощения продолжаются. То, что я описала на этих страницах, отобрано из постулатов теории и работ тех людей, которые занимались этим на протяжении тысячелетий. Пожалуйста, посетите в Интернете страничку Reincarnationist.org. Там приводится перечень книг для тех моих читателей, у которых возникнет желание ближе познакомиться с этой захватывающей концепцией.

Примечания

1

Да (ит.). (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

Раз, два, три (ит.).

(обратно)

3

Отдел защиты произведений искусства (ит.).

(обратно)

4

Младенец (ит.).

(обратно)

5

Пожалуйста? (ит.)

(обратно)

6

Жуткие композиции (ит.).

(обратно)

7

«Бритва Оккама» — философский принцип, сформулированный в XIV веке философом-схоластом и логиком Уильямом Оккамом. Если какой-либо феномен объясняют две конкурирующие теории, то предпочтение нужно отдать той из них, чье объяснение проще.

(обратно)

8

Возлюбленная (лат.).

(обратно)

9

Black — черный (англ.).

(обратно)

10

Коан — в дзен-буддизме короткое повествование, вопрос, диалог, цель которого — придать психологический импульс ученику для облегчения понимания сути учения.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ГЛАВА 47

ГЛАВА 48

ГЛАВА 49

ГЛАВА 50

ГЛАВА 51

ГЛАВА 52

ГЛАВА 53

ГЛАВА 54

ГЛАВА 55

ГЛАВА 56

ГЛАВА 57

ГЛАВА 58

ГЛАВА 59

ГЛАВА 60

ГЛАВА 61

ГЛАВА 62

ГЛАВА 63

ГЛАВА 64

ГЛАВА 65

ГЛАВА 66

ГЛАВА 67

ГЛАВА 68

ГЛАВА 69

ГЛАВА 70

ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?