«Тайна Бутлегера, или Операция "Ноктюрн"»

Джузеппе Д'Агата Тайна бутлегера, или Операция «Ноктюрн»

Четверг, 21 сентября

Местных жителей такой сентябрь нисколько не удивлял, но иностранным туристам, которые рассчитывали одновременно и на низкие, несезонные цены, и на хорошую погоду, он казался даже слишком жарким.

Профессор Джеймс Джефферсон Уолтерс был благодарен всем богам Олимпа за великолепную погоду, которую дарила ему Греция. Он считал это своего рода подарком, знаком особого расположения к нему, вершиной гостеприимства, какого, по его мнению, он вполне заслуживал и которое длилось, можно сказать, непрерывно с тех пор, как года два тому назад он обосновался в Афинах.

Стоя во внутреннем дворе своей виллы, профессор, окинув взглядом небо, готов был охотно признать, что и солнце, и этот особый голубой цвет, и сама форма облаков являлись как бы частью огромного купола, возведенного позже, и потому вполне отвечали архитектурным особенностям здания.

Он взглянул на плетенный из ивовых прутьев стол и вспомнил другой такой же, только пластиковый, в садике своего дома на окраине Бостона, — дома, где ему доводилось бывать не чаще чем раз в год. Остатки завтрака на столе тоже напомнили Америку: яичница с беконом, апельсиновый сок, черный кофе. Где бы ни доводилось ему жить за границей, он никогда не мог отказаться от своих привычек, особенно касавшихся питания и гигиены.

В пепельнице тлела сигарета, и он порадовался, что не стал заядлым курильщиком. Это служило доказательством его железной воли, постоянства и упорства, которым он обязан был своим положением.

Профессор взял блокнот и рассеянно просмотрел записи, сделанные накануне. Он готовил курс лекций по американской литературе, который собирался читать в новом учебном году в Афинском университете. Он намеревался говорить об американских прозаиках, работавших в период между двумя войнами. Лекции должны были вызвать — он уже не раз убеждался в этом — большой интерес у студентов. Теперь предстояло лишь несколько дополнить материал и освежить его в памяти, и времени для этого у него было вполне достаточно. Он мог спокойно заниматься подобной работой и одновременно наслаждаться вечным афинским солнцем.

Он снова подумал о задаче, которую сам же поставил перед собой. Ему хотелось пересмотреть значение Джона Дос Пассоса, несколько принизить роль этого писателя, которого он никогда не любил. Проблема заключалась лишь в том, чтобы определить, сколько места отвести ему в новой лекционной программе, проработанной уже до мелочей. Впрочем, это не слишком беспокоило его, ведь ему приходилось решать куда более сложные задачи.

Пока же в Афинах все было спокойно. Политическая ситуация в Греции не доставляла чрезмерных забот, эндемические язвы экономической отсталости и безработицы не давали особых поводов для тревоги. Проблема Кипра на время как бы заглохла. Отношения между Грецией и Соединенными Штатами были удовлетворительными… Уолтерсу пришлось сделать некоторое усилие, чтобы припомнить подлинную причину, почему он оказался в Афинах.

Первой фигурой Центрального разведывательного управления Америки в Греции он стал, сменив коллегу, вышедшего на пенсию. Периферия, назначение второстепенное, тем не менее это был скачок в карьере, который мог бы позволить со временем подойти к другим, более амбициозным целям.

Рядом с плетеным столом загорала в шезлонге миссис Уолтерс, блондинка лет тридцати, в цельнокроеном купальнике, довольно полная, несмотря на беспрестанные невротические диеты. Лицо ее, обычно равнодушное, оживилось, когда она взглянула на маленького Чарли, светловолосого кудрявого мальчика, стоявшего у края бассейна. Он робко и зачарованно смотрел на воду, покрытую еле заметной рябью.

Профессор Уолтерс встретился взглядом с женой, и они обменялись незаметными жестами, после чего он поднялся и сбросил халат.

Это был крепко сложенный, высокий человек, выглядевший намного моложе своих сорока лет. Он окончил филологический факультет и входил в число избранных бостонских интеллектуалов, но свои главные таланты, свои лучшие качества он проявил в разных видах спорта.

Он подошел к мальчику, который отступил от бассейна, увидев отца, и взял его за руку.

— Ну, Чарли, не трусь, сколько можно?

— Джеймс, оставь его, — попросила жена, но не слишком настойчиво.

Уолтерс подвел ребенка к самому бортику бассейна, но мальчик упрямился и вырывался от отца, который хотел заставить его прыгнуть в воду.

— Послушай, ведь тебе уже шесть лет, ты совсем взрослый!

Уолтерс был недоволен. Маленький американец боялся воды! К тому же его сын! Это было уже слишком! Упрямясь, Чарли начал хныкать.

Отец решил сменить тактику. Лучше всего преодолеть страх малыша, показав ему хороший отцовский пример ловкости и силы. Он взял ребенка на руки и поднялся с ним на вышку.

— Не бойся, обещаю, что не брошу в воду. Ты ведь знаешь, если папа что-то обещает, он обязательно сдержит слово.

Дружески разговаривая с сыном, ободряя его, он взглянул на двух мужчин, один из которых что-то делал в саду, и из кобуры под мышкой у него торчало дуло пистолета, а другой сидел в тени возле массивных ворот, отделявших территорию виллы от улицы, и листал журнал.

Профессор Уолтерс принялся играть с сынишкой. Он приподнял его, притворившись, будто вот-вот бросит вниз, но тут же успокоил, крепко прижав к груди, поцеловал и поставил на узкую площадку.

Чарли ухватился за ограждение и стал смотреть, как отец готовится к прыжку. Уолтерс сделал несколько приседаний, напрягая мускулатуру своего хорошо тренированного тела, и приготовился выполнить классический прыжок «ласточкой».

Вот он оттолкнулся, подпрыгнул, взлетел вверх, и в тот же миг лицо его исказил ужас. Над высокой каменной оградой виллы он увидел направленный на него ствол ружья. В него целился какой-то человек, который словно возносился над оградой, поднимаясь все выше и выше.

Профессор Уолтерс, уже в воздухе оказавшись под прицелом, даже вскрикнуть не успел, как прозвучал сухой щелчок выстрела. Пуля попала ему прямо в грудь, и он камнем рухнул в бассейн, подняв огромный столб воды.

Чарли, жена и охранники застыли от изумления.

Выхватив пистолеты, мужчины отреагировали первыми и, даже не поняв толком, что произошло, бросились к бассейну.

Вода окрасилась кровью. Тело Уолтерса всплыло на поверхность. Жена в ужасе бросилась к нему, протянув руки, а Чарли отчаянно закричал, оставшись один на вышке.

Остекленевшие глаза Уолтерса были широко раскрыты. Из раны в груди все еще текла кровь.

За оградой виллы послышался шум двигателя. Охранники бросились к воротам, один начал открывать их, другой вскочил в машину Уолтерса, стоявшую рядом. Но как только он выехал за ворота и свернул влево, откуда, как ему показалось, был сделан выстрел, вынужден был резко затормозить, чтобы не врезаться в автокран, перегородивший улицу.

Человек, стрелявший в Уолтерса с крыши кабины этого автокрана, уже спустился на землю и спокойно удалялся, держа в руке ружье. Это был высокий костлявый старик в рабочей спецодежде. В его исхудалом лице с холодным, жестким взглядом таилось что-то смертельно пугающее, а старческий облик его никак не вязался с юношеской ловкостью движений.

Неожиданно он прибавил шаг и оказался возле «фиата» с греческим номерным знаком, который ожидал его с включенным двигателем. За рулем сидел человек, только что управлявший автокраном.

Машина исчезла, свернув в ближайшую улочку, одну из многих в запутанном жилом квартале. Когда охранники Уолтерса обошли автокран, стрелять, хотя бы ради того, чтобы выплеснуть досаду, было уже не в кого.

Среда, 18 октября

Георгий Самсонович Волков решил, что плаща будет достаточно. В октябре в Москве уже ходят в пальто, но в Вене погода была намного мягче, хотя и трудно было представить себе это, находясь в слишком прогретых помещениях «Совэкспорта».

Офис торгового представительства был приспособлен для приема командировочных чиновников, приезжавших из Советского Союза. Волков прибыл в Вену накануне вечером, хорошо отдохнул ночью, завтрак нашел вполне приемлемым и теперь собирался выйти на улицу.

Совещание было назначено на девять, оставалось полчаса, а Волков, жаворонок по натуре, встал еще в семь.

Сквозь прозрачные занавеси он взглянул на просторную, строгую площадь Альберта и заметил внизу у тротуара напротив черный «мерседес», в котором сидели его охранники.

Вооруженная охрана была, конечно, излишней для такой короткой командировки, имевшей к тому же исключительно коммерческие цели. Но Волков был высокопоставленным сотрудником КГБ, а в том, что касалось охраны, московские порядки отличались строгостью.

Никто не знал о его пребывании в Вене. Кроме того, он этим же вечером должен был улететь обратно, после двустороннего совещания советских и австрийских правительственных чиновников, на которое прилетел, чтобы снять некоторые бюрократические препоны, грозившие замедлить товарообмен между двумя странами, чьи отношения были наилучшими во всех областях.

Волков слегка отодвинул и тотчас отпустил занавесь — это был сигнал, что он выходит на улицу.

В черном «мерседесе» сидели трое мужчин. Один из них после сигнала Волкова дал команду водителю, и машина медленно двинулась вдоль тротуара. Все вместе внимательно наблюдали за довольно интенсивным в эту пору движением транспорта и спешащими пешеходами.

Из двери, возле которой была укреплена начищенная до блеска латунная доска с надписью «Совэкспорт», появился Волков. Он пересек улицу, но не сел в машину, а отправился пешком, сделав водителю знак следовать за ним.

Он направился к газетному киоску, находившемуся за углом, на площади Альберта. «Мерседес» двигался за ним на некотором расстоянии. Все вокруг было совершенно нормально.

У Волкова была одна небольшая тайная страсть. Он любил порнографические журналы, недоступные и запрещенные в его стране, и поэтому, оказавшись за границей, непременно покупал их.

Подойдя к киоску, он принялся с жадностью рассматривать обложки. Выбрал несколько журналов, желая спрятать, вложил в газету и протянул продавцу, чтобы тот подсчитал стоимость.

Возвращая ему покупку одной рукой, продавец поднял и другую, в которой оказался пистолет с глушителем.

Потрясенный, Волков посмотрел на него и понял, что где-то когда-то уже видел это лицо, но вспомнить, где именно, уже не успел: в тот же миг пуля пронзила ему сердце. Глухой звук выстрела был перекрыт уличным шумом.

Волков медленно оседал, но продавец не дал ему упасть: подавшись вперед, он придержал его и опустил на прилавок, на журналы и газеты.

Затем убийца вышел из киоска, переступив через настоящего продавца — связанного, перепуганного старика, лежащего под прилавком с заткнутым ртом. Пройдя несколько шагов в сторону площади, стрелявший остановился, высматривая такси.

Это был элегантный мужчина лет сорока, по виду англичанин, не исключено, что выпускник Оксфорда. Высокий и худой, с тонкими чертами лица, аристократическими манерами. Он провел рукой по светлым волнистым волосам и завершил жест призывом подъезжавшему такси остановиться.

Сел в машину, и она встроилась в общий поток движения.

Трое охранников, сидевших в «мерседесе» за углом, в нескольких метрах от газетного киоска, ничего не заметили. Но Волков что-то задерживался. И тогда один из них решил пройти за ним. Свернув за угол к киоску, он в растерянности остановился, обнаружив возле него лишь неподвижные ноги Волкова. Они были как-то уж чересчур неподвижны, а каблуки даже слегка приподняты, словно Волков привстал на носки.

Охранник рванулся вперед и увидел, что его начальник, агент КГБ Георгий Самсонович Волков, лежит на прилавке, и кровь заливает газеты.

Придя в себя от ужаса, охранник бросился за товарищами. Даже не подумав освободить несчастного продавца газет, они втиснули труп в «мерседес» и умчались под изумленными взглядами нескольких прохожих, оказавшихся рядом.

Волков попал в какую-то ловушку. Необъяснимую ловушку. Как мог убийца предугадать, что Волков остановится у газетного киоска? Очевидно, он хорошо знал его пристрастие к порнографическим журналам. Особенность эта могла быть зафиксирована разве что в его личном досье, хранившемся в секретнейших, недоступнейших архивах КГБ.

Суббота, 11 ноября

В третий раз за это утро Питер Уэйн попытался сосредоточиться на задаче, решить которую было почти невозможно: нужно было документировать, не имея ни чеков, ни каких-либо иных «вещественных доказательств», как говорили на бюрократическом жаргоне, излишние расходы, то есть те, что он сделал во время пребывания в Милане несколько дней назад помимо трат на транспорт и гостиницу.

С другой стороны, в циркуляре Госдепартамента, подписанном послом, говорилось: за исключением сотрудников высшего звена, которым излишние расходы покрывались, так сказать, по доверию, все остальные служащие посольства, отправлявшиеся в командировку, имели право на возмещение расходов только при документальном подтверждении каждой статьи в отдельности.

К сожалению, Уэйн как рядовой сотрудник коммерческого отдела относился к низшему звену и не знал, когда его переведут в более привилегированный класс.

Он напрасно старался. Ему никак не удавалось придумать хоть какой-нибудь приличный предлог, куда бы списать сто долларов, отданные девушке, которая помогла ему скоротать свободный вечер в Милане.

Он не помнил даже, как ее звали, ту девушку. Что же касается соображений, куда бы списать эти сто долларов, впрочем неплохо использованных, то он даже подумал, а не указать ли, что он просто потерял их, выронил или еще лучше — их просто украли. Италия — страна воров, не так ли? Воруют тут все, без социальных различий. Это один из главных принципов, который он хорошо усвоил за время своего пребывания в Риме. Он не мог не улыбнуться этой своей наивной выдумке. Подобное могло прийти в голову только мальчишке, не знающему, как солгать матери, что деньги, которые она дала ему на вполне определенные цели, он спустил в игровом автомате.

Черт возьми, до чего стали жадными эти толстозадые бюрократы из Госдепа. Словно пипеткой отмеряя расходы для персонала посольств, они, должно быть, стараются помочь своим коллегам из казначейства оздоровить экономику Соединенных Штатов. Но чего они хотят? Довести американских дипломатов до такой же нищеты, в какой пребывают сотрудники представительств стран «третьего мира», многим из которых, если нет посольской машины, не на что взять такси.

Это была не столько проблема денег, хотя Уэйн ими тоже не пренебрегал, сколько вопрос престижа и принципа. Когда он высказал послу свое недовольство, тот, издав в ответ невнятное хрюканье, только пожал плечами. Это был его обычный ответ: Уэйн был уверен, что он точно так же отреагировал бы и на сообщение о внезапной атомной бомбардировке Нью-Йорка.

Из своего кабинета на четвертом этаже огромного здания американского посольства Уэйн посмотрел на перекресток виа Венето и виа Биссолати, видневшийся за пальмами. В этот субботний день движение было не слишком интенсивным. Уэйн не мог понять, почему именно в субботу, когда многие учреждения закрыты, движение в Риме уменьшалось. Оставалось предположить, что в рабочие дни большинство служащих только тем и было занято, что перегружало улицы своими малолитражками с различным кубическим объемом двигателей.

Теперь, после двух лет пребывания в Риме, Уэйн больше уже не пытался понять эту слишком сложную, противоречивую и парадоксальную действительность и решил жить в Италии так, как в девятнадцатом веке жили в Индии англичане, установившие своего рода санитарный кордон, сводивший к минимуму общение с аборигенами.

Уэйн сделал последнюю попытку решить свою задачу, но понял, что придется сдаться. Он не сумеет вернуть даже часть из трехсот двадцати долларов (он продолжал переводить лиры в доллары), которые пришлось дополнительно израсходовать при поездке в Милан. Но виноват в этом был исключительно он сам, потому что не учел этот проклятый циркуляр: он не мог поверить, что Госдеп и в самом деле решил всерьез проявить такую постыдную скаредность.

В дверь осторожно постучали.

— Да?

В приоткрытой двери появилось узкое, детское лицо Меддокса, тощего молодого человека в очках, со множеством фурункулов, похожего на студента-трудягу.

— Как? Еще здесь? Или ты не заметил, что сегодня суббота?

— Суббота — самый прекрасный из всех дней, какие создал Господь.

Уэйн достал из кармана расческу и провел ею по волосам, которые и без того были в полном порядке.

Меддокс остался на пороге.

— С кем у тебя свидание сегодня? — поинтересовался он.

Уэйн улыбнулся и покачал головой, заметив с упреком:

— А ты, парень, недостаточно скромен.

Он откинулся на спинку стула. Меддокс подошел ближе, разглядывая своими близорукими глазами письменный стол, на котором лежали разные печатные материалы и экономические отчеты.

— Сделки? Контракты? Какой-нибудь араб проездом?

Меддокс, этот юнец, лишь недавно достигший совершеннолетия, был, наверное, самым молодым сотрудником посольства США в Риме, включая женщин. Он очень скучал по родине, главным образом из-за того, что здесь не проводились бейсбольные соревнования.

Уэйн отодвинул руку Меддокса, листавшего какое-то досье. У парня была неприятная манера совать нос в любую бумагу, какая только попадалась на глаза.

— Может, с женщиной? А что, у нас новая библиотекарша! — воскликнул Меддокс, пытаясь угадать планы Уэйна на уикенд. Подумал немного и ответил себе сам: — Нет. Она рыжая. Крашеная. А тебя я уже изучил, Уэйн, тебе не нравятся рыжие.

Он наклонился и открыл ящик стола. Уэйн тотчас закрыл его, зажав просунутую внутрь руку. Меддокс скривился от боли.

— Я люблю брюнеток, парень. Только брюнеток.

Он приоткрыл ящик, Меддокс вытащил руку и помассировал.

— Как жестоко. У тебя такая скромная должность, Уэйн, — замзамзамзамначальника коммерческого отдела, а ведешь себя словно сотрудник ЦРУ.

Уэйн насмешливо улыбнулся, доставая из ящика флакончик духов.

— Давно ли ты, парень, в Риме?

— Полгода, шеф, — ответил Меддокс, снова перебирая бумаги на столе.

Уэйн стал душиться, нанося капельки духов на затылок и шею.

— Странно, что тебя послали сюда. Это посольство не из легких. В Риме ведь есть еврокоммунисты. Много работы.

— И я, как видишь, тружусь.

— Да?

— Проверяю, кто работает в этих кабинетах в субботу утром.

— В таком случае отметь мое отсутствие. — Уэйн подставил Меддоксу шею, чтобы тот понюхал. — Чувствуешь? Отличные духи. Я выписываю их с Кубы. Очень тонкие духи — еле-еле ощущаются.

Нюхая, Меддокс незаметно прихватил машинописную страницу и сунул в карман.

— Действительно, запах едва ощутим. Вернее, вообще не чувствуется.

Он слегка отодвинулся и кисло улыбнулся на прощание, намереваясь уйти, но рука Уэйна ловко извлекла бумагу из его кармана. Меддокс как ни в чем не бывало улыбнулся:

— Пока, шеф.

Уэйн ответил ему улыбкой с той же дозой неприязни.

Молодой человек вышел, и Уэйн продолжил с удовольствием рассматривать флакончик с кубинскими духами.

В парикмахерском салоне «Высокая прическа» было мало клиентов.

Мерилен Ванниш, молодая женщина с большими темными глазами, с нежной белой кожей и копной черных волос, собранных на затылке, продолжала с особым, пристальным вниманием рассматривать себя в зеркало.

Склонившись к ней, парикмахер уговаривал ее посмотреть журнал, где были представлены самые последние модные прически, советуя выбрать ту, которая, на его взгляд, больше всего подходит ее лицу и волосам. Она отвлеклась от зеркала, пролистнула журнал и с любезной улыбкой решительно отказалась. У нее не было ни малейшего желания менять прическу.

И в самом деле немного позднее, когда она вышла из салона, ее волосы были такими же, как прежде: длинными, волнистыми, только теперь были распущены по плечам.

Получая удовольствие от восхищения, шлейфом тянувшегося за ней, молодая женщина подошла к своей машине, зеленой «ланче», села, включила двигатель и уехала.

И как только она отъехала, тронулся с места и стоявший поблизости серый «мерседес». За рулем его сидел пожилой человек с исхудалым лицом и холодным, жестким взглядом, в котором таилось что-то пугающее.

Это был тот самый старик, который двадцать первого сентября в Афинах одним выстрелом убил Джеймса Джефферсона Уолтерса, главу американской разведки в Греции.

Старика звали Шабе.

Серый «мерседес» последовал на приличном расстоянии за зеленой «ланчей» по оживленным улицам в центре Рима.

В одном из помещений американского посольства непрестанно стрекотали телетайпы. Обычно тут было много народу — торопливо ходили туда-сюда сотрудники с бумагами. Но этим утром здесь, напротив, было спокойно.

Пожилой оператор в рубашке, без пиджака, просмотрел только что полученный телекс и обратился к Меддоксу, стоявшему у другого телетайпа:

— Мистер Меддокс, это закодировано.

— Дай-ка сюда.

Меддокс взял телекс и, быстро просмотрев его, не скрыл изумления:

— Но… это же двойной код! Такой используют только в особых случаях! В Вашингтоне хотят знать, сколько яиц в месяц несут римские куры.

Смех пожилого оператора стих под грозным взглядом Меддокса, направившегося к двери.

— Не беспокой меня по крайней мере полчаса.

— О'кей, мистер Меддокс.

Молодой человек вышел.

А минут через двадцать, когда Уэйн в прекрасном настроении спускался по лестнице, на площадке возникла долговязая фигура Меддокса, преградившая ему дорогу.

— Куда собрался, Уэйн?

— Провести уикенд. С брюнеткой.

— Нет, нет. Брюнетка мне позвонила, что не придет.

Уэйн в изумлении остановился.

— Брюнетка тебе… — Он холодно посмотрел на Меддокса, чье нахальство переходило уже все пределы.

Меддокс протянул ему телекс:

— Это тебе.

Уэйн даже не взглянул на протянутый лист.

— Мне? Замзамзамзамначальника коммерческого отдела?

— Вот именно.

Лицо Уэйна сделалось серьезным. Он взял телекс и прочитал его со все растущим интересом.

— Это не какая-нибудь глупая шутка? Ты расшифровывал?

Меддокс кивнул:

— Двойной код.

Уэйн взглянул на часы, подумал немного и стал спускаться по лестнице. Меддокс, удивившись, последовал за ним.

— Постой, постой! Ты ведь не можешь сейчас уйти! Послушай, — продолжал Меддокс, — я сказал тебе неправду, шеф. Никакая брюнетка мне не звонила. Я даже не знаю, кто это, но уверен, что она хочет провести уикенд с тобой… И очень рассердится, Уэйн, если…

Уэйн резко обернулся. Меддокс поспешил подняться по лестнице и скрыться. Ему уже довелось познакомиться с тяжелой рукой Уэйна.

Хотя стояла уже почти середина ноября, еще вполне можно было обедать на открытом воздухе, и это было очень приятно.

Мерилен вошла в небольшой ресторан и огляделась. Услужливый официант проводил ее к столику, накрытому для двоих, и она заняла свое обычное место.

— Что будете пить? Аперитив?

— Мартини. Спасибо.

Место, которое она заняла, позволяло любоваться одной из самых загадочных и удивительных площадей старого Рима.

Вот уже пять лет Мерилен Ванниш, англичанка родом из Лидса, жила в Риме, но так и не привыкла к тому, что предлагал ей этот город — все время что-то новое и неожиданное. Конечно, она не могла не замечать, какой огромный урон наносит его красоте хаотичное спекулятивное строительство и современная урбанизация, но ее любовь к Риму от этого не пострадала, а, напротив, упрочилась. У нее возникло даже нечто вроде археологического увлечения, которое побуждало ее постоянно искать в Риме уцелевшие и сохраненные остатки былого величия.

Именно этому неизменному увлечению, можно сказать интеллектуальному любопытству, она была обязана тем, что устояла перед скукой, ленью и равнодушием, этими призраками свободного времени, которых многие ее соотечественники изгоняли главным образом с помощью алкоголя.

Краски вокруг стали живее благодаря проглянувшему солнцу. Мерилен отпила глоток мартини и решила посмотреться в маленькое зеркальце.

Еще год, и ей исполнится тридцать, но мысль эта не огорчала ее, напротив, вызывала довольную улыбку. Она знала, что очень хороша собой, и была твердо убеждена, что красота ее, которая, едва раскрывшись, сразу обрела черты зрелости, будет сохраняться долго. С другой стороны, от мысли о замужестве, которая обычно столь волнует женщин ее возраста, она отказалась еще шесть лет назад, когда, решив перебороть одно очень серьезное чувство, покинула Англию.

Между тем за соседним столиком расположился какой-то мужчина. Это был Шабе. Он сел спиной к Мерилен так, что их стулья соприкасались. Старик принялся просматривать меню, но вдруг какой-то звук заставил его вздрогнуть. Один из клиентов стучал ложечкой по стакану, чтобы привлечь внимание официанта.

Болезненная судорога исказила лицо Шабе. Этот звон напомнил ему то, что хотелось забыть и никогда не вспоминать. Но память упрямо возвращала его в прошлое, в далекое прошлое.

Это было сорок — сорок пять лет назад. И сейчас Шабе увидел себя как бы во сне: в сновидении более живом, реальном и горестном, чем нынешняя действительность.

Вот он в тюремной камере — волосы у него еще черные, длинная всклокоченная борода. Он смотрит в зарешеченное окно и ритмично стучит ложкой.

Шум усиливается — точно так же выражают протест заключенные в других камерах.

Из глубины коридора доносится приближающийся звук тяжелых шагов. На мгновение звук затихает, и тотчас раздается выстрел. Так повторяется несколько раз, пока звуки тяжелых шагов, выстрелов и ударов ложек о решетку, чередуясь все быстрее и быстрее, не сливаются во все более оглушительную, мучительную какофонию.

Шабе вздрогнул, когда официант подал ему заказанный бифштекс.

Он медленно принялся за еду, на лице его отражалось недовольство. Отпил глоток красного вина. В это время Мерилен, выпив вторую порцию мартини, увидела человека, которого ждала. Это был Питер Уэйн.

Пока он приближался, она рассматривала его. Тридцать пять лет, хорошо сложен, шатен, правильные, яркие черты, умное лицо. Весьма недурен.

Уэйн подошел к столу и поцеловал ей руку.

— Извини за опоздание, Минни.

Она не возражала, если Питер иногда называл ее Минни.

Он взглянул на часы, был уже второй час, и не оставил без внимания два пустых бокала на столе.

— Два мартини из-за опоздания. Не страшно.

Уэйн сделал знак официанту и сел за стол.

— Ты до сих пор был в офисе? В субботу?

— Да, возникло одно непредвиденное обстоятельство, дорогая.

Она помолчала, ожидая, пока Уэйн закажет еще два мартини.

— Значит, поездка в Позитано отменяется?

— Мне жаль.

Стараясь скрыть огорчение, она принялась изучать меню.

— Но пообедать ты хоть успеешь?

Уэйн покачал головой:

— Неприятности. Неожиданно.

— Надеюсь, ничего страшного?

— Нужно встретить одну торговую делегацию. Нигерийцы. Прилетают сегодня. — Он опять взглянул на часы: — Совсем скоро.

Мерилен была невозмутима.

— Не веришь?

— Почему я должна тебе не верить? — сдержанно ответила она.

Уэйн улыбнулся: ему нравилось пробуждать ревность Мерилен.

— Минни, это не женщина, уверяю тебя. Я никогда не дошел бы до этого.

— До чего?

— Чтобы отказаться от двух ночей с тобой в Позитано. Ты была у парикмахера?

— Заметно?

— Да… — Он быстро поправился: — Нет… — и рассмеялся. — Всегда попадаю в подобные ловушки. Прости меня. У тебя чудесные волосы, ты сама любовь, Минни. Я любуюсь тобой. Еще ни одна женщина не вызывала у меня такого восторга. Поедешь в Позитано одна?

— Не знаю. Мне хотелось поехать туда с тобой, и теперь я могла бы… обидеться, разумеется. Но все же… пока не буду обижаться.

— Как же с тобой удивительно легко, Минни! Мне так хотелось бы получше узнать тебя. Я правду говорю.

— Шести недель тебе было недостаточно?

Внимательно посмотрев на нее, Уэйн сделал отрицательный жест. Потом, внезапно встревожившись, снова взглянул на часы.

— Так иди, — сказала она. — Не беспокойся обо мне. Останусь в Риме. Между одним нигерийцем и другим позвони.

Уэйн поднялся. Ему явно не хотелось уходить, или, во всяком случае, так казалось.

— Что тебе больше нравится, чтобы я сказал, что ты красива или что ты умна?

— Что красива, разумеется.

— Это значит, ты знаешь, что умна, и потому не нуждаешься в подтверждении… А вот в том, красива ли, ты не совсем убеждена и хочешь услышать заверение, что это так. — Он ласково тронул ее подбородок, приподняв лицо. — Ты вообще-то не бог весть что, к тому же возраст уже начинает напоминать о себе. — И предвосхитил ее ответ: — Никогда больше не скажу тебе, что ты красива. Обожаю неуверенных в себе женщин.

Он пересек площадь и уже на углу обернулся и помахал ей, она ответила ему тем же.

Но улыбка женщины была холодной, деланой. Когда Уэйн скрылся за поворотом, она задумалась.

Ей нравился этот американец, хотя она и не была влюблена в него. Их отношения начали складываться благодаря присущему обоим чувству юмора. Это было немало. Что касается остального, то Питер был человеком достаточно разумным и воспитанным и, самое главное, он не пытался навязать ей себя, свои интересы и вкусы. Но каковы на самом деле были интересы и вкусы Питера?

Шабе поднялся, слегка задев стул Мерилен, при этом она мельком взглянула на него.

— Пардон, — проговорил Шабе.

Он прошел к стеклянным дверям ресторана, за которыми на стене был виден телефон-автомат.

Мерилен принялась изучать меню, как вдруг у нее возникло странное и неприятное чувство, будто кто-то наблюдает за ней. И действительно, из-за стеклянной двери, говоря по телефону, на нее пристально смотрел Шабе.

Старик повесил трубку, вернулся к столику, позвал официанта и расплатился.

Ожидая сдачу, он снова взглянул на Мерилен, и, заметив это, она опять испытала какой-то смутный страх. Она подняла глаза, но Шабе уже не смотрел на нее, он удалялся своей спокойной и уверенной походкой.

Серый «мерседес» Шабе въехал на спокойную улочку района Париоли и остановился в нескольких метрах от небольшого белого особняка, окруженного садом.

Старик установил зеркало заднего обзора так, чтобы был виден вход в особняк. Потом уселся поудобнее, собираясь ожидать. Луч солнца, отраженный в зеркале, побеспокоил его. Он немного отодвинулся и прикрыл глаза, но солнце опять ослепило его.

Как тогда. Как в том далеком прошлом, которое преследовало его, не оставляя в покое.

Вот он сидит в мрачном и сыром подвале. Длинные волосы, взлохмаченная борода, на него направлен яркий свет лампы.

Он изможден, едва держится на ногах, голова свесилась на грудь, глаза закрыты.

Какой-то человек в военной форме грубо трясет его и отходит в тень.

Он выпрямляется под неумолимым ярким светом лампы, вынужден высоко держать голову и не закрывать глаза. Когда сил не хватает и голова падает на грудь, человек снова вынуждает его смотреть на яркий свет.

При этом он успевает заметить в тени военные сапоги другого человека.

Луч солнца теперь падал на соседнее сиденье. В зеркальце заднего обзора Шабе увидел зеленую «ланчу», которая сворачивала с въездной дорожки к гаражу, находившемуся под домом.

Из будки вышел сторож и знаком попросил Мерилен остановиться.

— Мисс, вам звонили из посольства.

Она изумилась:

— Сюда, к вам в сторожку?

— Примерно час назад. Сказали, что вам нужно поехать на загородную посольскую виллу.

— На виллу?

— Да, да, на виллу, и немедленно.

— Но кто звонил?

— Не знаю… Какой-то мистер… англичанин. Говорил как-то странно.

Мерилен некоторое время оставалась в растерянности. Оглядела свой костюм, подумала еще немного и наконец включила заднюю передачу. Машина вернулась на дорогу и быстро уехала.

Шабе понаблюдал в зеркальце заднего обзора за удаляющейся машиной и улыбнулся, но это была скорее страшная гримаса, ухмылка. На его исхудалом, морщинистом лице невозможно было представить светлую, открытую улыбку.

Зеленая «ланча», которую вела Мерилен, быстро ехала по виа Аппиа антика. Машин было мало. Никто не следовал за ней.

Поначалу она пыталась найти какое-то объяснение этому странному телефонному звонку, но потом решила не ломать себе голову. В любом случае эта ее поездка была конфиденциальной. Она припомнила, что загородная вилла иногда бывала открыта и вне сезона, если приезжали важные гости, которых по каким-либо причинам не могли разместить в гостинице или даже в самом английском посольстве в Риме.

«Ланча» миновала селение Марино, приютившееся на холме, потом сбавила скорость и вписалась в крутой поворот, за которым возник силуэт двухэтажного загородного дома, окруженного высокой каменной оградой. Завершив тут свое путешествие, Мерилин вышла из машины и позвонила у ворот.

Здание казалось пустым, только ставни на первом этаже были открыты. Щелкнул замок у ворот, и появилась Джованна, уборщица, которая жила в соседнем селе Марино и в отсутствие посла присматривала за виллой.

— Здравствуйте, синьорина Ванниш.

Женщины направились к лестнице, ведущей на террасу, куда выходила стеклянная дверь гостиной.

— Как дела, Джованна? Ошибаюсь или ты в самом деле поправилась?

— Что поделаешь, люблю поесть!

— А вилла разве не должна быть закрыта?

— Да, она уже месяц как закрыта. Но вчера мистер посол…

— Он приехал с женой?

— Нет-нет, не он. Приехал какой-то мистер из Лондона с запиской от посла… Даже два мистера. Я отвела им комнаты на втором этаже. Один сегодня утром уехал, а другой…

— Здесь?

— Да, он сказал, что ждет вас.

— Не знаешь, что это за мистер?

Джованна пожала плечами.

Мерилен улыбнулась ей, поднялась на террасу и, открыв стеклянную дверь, вошла в гостиную.

В пустой полутемной комнате все было в полном порядке. В небольшом камине горел огонь. И Мерилен, осмотревшись, прошла к нему, чтобы избавиться от ощущения холода, охватившего ее, как только она вошла сюда.

— Мисс Ванниш?

Она обернулась. Какой-то человек, появившийся, как ей показалось, из ниоткуда, шел ей навстречу. Высокий, элегантный, улыбающийся.

Тот самый человек с тонкими чертами лица и аристократическими манерами, который восемнадцатого октября хладнокровно убил в Вене у газетного киоска на площади Альберта Георгия Волкова, высокопоставленного чиновника КГБ.

— Прошу вас, мисс, садитесь. — Он указал на кресло. — Что будете пить?

— Скоч, спасибо. Без соды и льда.

Человек подошел к бару и приготовил напитки.

— Могу вообразить, что вы сейчас думаете. Непростительно, что я до сих пор не представился. — Он протянул ей бокал. — Прошу прощения. Дело в том, что я… что у меня нет имени. Или, вернее сказать, оно было, но я не помню его. За эти годы я так часто менял имена, что теперь и сам не знаю, кто же я такой. — Он сел напротив. — И поэтому, когда действительно необходимо, я беру себе фамилию… Контатти, кстати, в переводе с итальянского это означает контакты.

— Контатти…

— Не нравится? Явно вымышленное имя, это же ясно.

Он любезно поднял бокал. Они выпили.

— Если я так бесцеремонно занимаю ваше время, то лишь потому, что мне известно — ваши планы сорвались.

Мерилен внимательно слушала, пристально глядя на него. «Как он узнал об этом?» — подумала она.

Контатти широко улыбнулся:

— Я многое знаю о вас, мисс Ванниш. Поэтому советую не слишком удивляться, чтобы не задавать ненужных вопросов.

— Вопросы, на которые вы определенно предпочли бы не отвечать.

— Совершенно верно. Вы говорили кому-нибудь, что приедете сюда?

— Нет.

Контатти явно остался доволен ответом и согласно кивнул. После выразительной паузы он вновь заговорил, рассматривая бокал, который держал в руке:

— Вы когда-нибудь думали о том, что ваша работа, особая, деликатная, неизбежно касается и вашей личной жизни?

Она не шелохнулась, ничего не ответила.

— Вот уже три года вы выполняете, и с честью, надо отдать вам должное, обязанности секретаря посла ее королевского величества в Риме. Конечно, вас предупреждали, что следует быть очень осторожной в выборе знакомств и… дружеских отношений.

— И что же?

— Итальянские друзья… Иностранные друзья… Нужно уметь выбирать, не так ли? — многозначительно заметил он.

Она выпрямилась.

— Мистер… Контатти, не понимаю, к чему вы клоните, говоря таким тоном.

— Я имею в виду мистера Уэйна.

Она постаралась взять себя в руки. Однако не произнесла вслух вопрос, который хотела задать, и продолжала пристально смотреть на Контатти.

— Вы знакомы с ним меньше двух месяцев. А известно ли вам, кто такой на самом деле Питер Уэйн?

Он наклонился к ней, чтобы зажечь ее сигарету, и, заметив, что рука женщины дрожит, улыбнулся.

— Закончил филадельфийский университет по специальности социология, профессиональный дипломат. Мистер Уэйн уже восемь лет работает в ЦРУ. Его обязанности сотрудника торгового отдела в американском посольстве в Риме только прикрытие. Я действительно должен верить, что никто не предупредил вас о настоящей работе вашего… друга?

Она покраснела.

— Нет, мне никогда не приходило в голову собирать информацию о людях, с которыми я встречаюсь.

— Значит, вы не знали. Наш посол, наши сотрудники ничего не сказали вам…

— Даю слово. И могу также заверить, что никто никогда ничего не говорил мне и о вас, мистер… Контатти.

— И все же вы догадываетесь, какова моя роль, не так ли?

— Похоже… вы…

Контатти кивнул:

— Да. У вас прекрасное воображение, мисс Ванниш.

— И поэтому я вполне допускаю также, что Уэйн, прежде чем приехать в Рим, работал в Гонконге, Сайгоне, Сантьяго, Лиссабоне, Анголе, Родезии… И может быть, даже в Далласе!

— Может быть, не во всех этих местах, но в некоторых несомненно, если сегодня является главной фигурой ЦРУ в Италии.

Стараясь справиться с волнением, она прошла к бару и налила себе еще скоча. Контатти тоже поднялся и подошел к ней.

— Простите меня, мисс, у вас никогда не возникало впечатления, будто мистер Уэйн хотел бы знать некоторые подробности о вашей работе в нашем посольстве?

— Нет. Никогда. С другой стороны, мои обязанности довольно просты… А что, мы разве перестали быть союзниками Америки?

— Конечно мы союзники. Америка нас защищает. Почти всегда. — Он прошел к камину и поворошил угли. — А почему не состоялся ваш уикенд?

— Он… Уэйн… сказал мне, что у него возникло неотложное дело. Какая-то торговая делегация… нигерийцев.

Контатти произнес, как бы размышлял вслух:

— Нигерийцы… В Риме… В субботу… Непредвиденное дело. Несомненно важное, срочное.

— Думаю, это действительно так. Конечно. Он очень торопился.

Она поискала в сумочке сигареты и увидела, что оставила недокуренную сигарету в пепельнице. Контатти тоже заметил это. Так бывает, когда человек сильно волнуется. Он покачал головой, его это позабавило. И вдруг он заговорил совсем другим, намного более серьезным тоном:

— В нашей ситуации вам следовало бы знать, кто такие на самом деле нигерийцы мистера Уэйна. Это два шпиона чистейшей белой расы, два настоящих аса своего дела. Один — советский шпион, содержащийся в тюрьме «Форт Ленглей» в Соединенных Штатах, другой — американский шпион, находящийся в заключении в Москве. Две секретные службы, КГБ и ЦРУ, задумали обмен, который должен состояться в самое ближайшее время, и предполагаю, что под руководством мистера Уэйна. Разумеется, речь идет о сверхсекретной операции… хотя и до известной степени… — он улыбнулся и приложил руку к груди, — для нас.

Полковник Танкреди, пятидесяти лет, был сухопарым и почти лысым очкариком. Гражданский костюм придавал ему несколько непривычный облик — он походил на обычного чиновника, вырядившегося по случаю праздника.

Хотя он и служил по секретному ведомству, все же больше привык к военной форме. Сейчас костюм десятилетней давности сидел на нем мешковато. Держа под мышкой черную пластиковую с имитацией под кожу папку, полковник вошел в вестибюль небоскреба в районе ЭУР[1] и стал изучать вывеску-указатель основных офисов, находящихся в здании.

Офис официально зарегистрированной фирмы «Шаффер & Сыновья» располагался на десятом этаже. Полковник вошел в лифт и поднялся туда. Питер Уэйн открыл ему дверь и проводил в зал совещаний. Фирма «Шаффер», торговое представительство, служила прикрытием основной итальянской базы знаменитого американского Центрального разведывательного управления или, как его называли между собой, просто Управления.

Зал был серый и скучный, мебель старая, вдоль стен стояло множество картотечных ящиков, большой стол посередине был завален бумагами, его окружали заурядные стулья. Монитор видеонаблюдения показывал картинку всех помещений фирмы.

Совещание шло уже довольно давно. Уэйн представил вновь прибывшего, который вызвал некоторое любопытство, но сам Танкреди равнодушно взглянул на присутствовавших — две женщины и четверо мужчин, среди них долговязый Меддокс. Полковник сел, положив на стол черную папку, снял очки, протер их платком, надел и посмотрел на Уэйна.

— Почему именно в Риме? — резко спросил он.

— Так получается, полковник, — ответил Уэйн. — Русских больше не устраивает Берлин. А поскольку за организацию на этот раз отвечаем мы…

— Да, понимаю. Но я хочу знать: почему именно Рим?

Американец принялся терпеливо перечислять, загибая пальцы:

— Париж исключается, потому что, как всегда, возражает французская служба безопасности. Стокгольм отказывает. Не знаю почему. Афины отпадают, потому что там убрали нашего человека…

Танкерди перебил его, подтвердив:

— Да, Уолтерса. Серьезное дело. В бассейне, не так ли? Когда плавал…

— Нет, когда прыгал с вышки.

— Известно, кто это был?

Уэйн покачал головой, скрипнув зубами.

— Какие-то сволочи в Канаде печатают в газете имена наших агентов. Имя, фамилию, адрес и фотографию. До сих пор они… Это мог быть кто угодно: «Черная пантера», или какой-нибудь озлобленный ветеран, или сумасшедший студент, или наркоман. Безумие!

— Да, Уэйн. Но почему в Риме?

— В Ливане бардак. В Мадриде все еще полно фашистов. В Лиссабоне неспокойные полковники. Вена больше не устраивает русских. Вы слышали о Волкове?

— О Волкове?

— Крупный чин в КГБ, один из главарей мафии… Но мы здесь ни при чем, клянусь. Так что, дорогой Танкреди, обмен должен произойти в Риме. О'кей?

Танкреди хотел было что-то ответить, но Меддокс опередил его:

— Странно. Один из наших сотрудников погиб в Афинах. Один из их работников — в Вене. Другие места исключаются по разным причинам, можно сказать, что выбор намеренно ориентирован на Рим.

— Намеренно ориентирован на Рим? — удивился Танкреди, явно растерявшись. — Кому и зачем это нужно?

— Тому, кто хочет сорвать обмен, — холодно ответил Меддокс.

— Это что же, маневр КГБ? — Танкреди встревожился.

— Уэйн считает, что нет, — пояснил Меддокс, с ехидством глядя на Уэйна. — Он очень ратует за Рим. Ведь здесь командует он…

Уэйн изменился в лице. Он поднялся и с возмущением потребовал у Меддокса:

— Обращайся ко мне «мистер Уэйн», ясно, парень?

Меддокс побледнел.

— Да, мистер Уэйн.

Уэйн рывком сбросил на пол бумаги, лежавшие перед Меддоксом.

— Здесь мы не в посольстве. Говори, только когда тебя спрашивают. Ты хорошо это понял?

— Да, мистер Уэйн.

Уэйн испепелил его взглядом и обратился к Танкреди:

— Мне кажется, что все мы… — Он обвел взглядом присутствующих. — Мне кажется, что всем тут ясно — КГБ не собирается подкладывать нам свинью. Они очень дорожат своим человеком, как, впрочем, и мы нашим. И во всех других случаях обмена они вели себя вполне корректно.

— Короче, кого же нам опасаться? — спросил Танкреди.

— Итальянское правительство я бы исключил… — с явной иронией заметил Уэйн. — Кстати, кто-нибудь знает, что вы здесь?

Танкреди сделал отрицательный жест.

— Даже ваше министерское начальство?

— Я должен его информировать?

— Лучше обойтись без этого, пока во всяком случае. Наше сотрудничество в таком виде, как сейчас, идеально.

— Но я должен буду все же объяснить…

— Не беспокойтесь… Обратимся за некоторой помощью к итальянской службе безопасности и посоветуем, чтобы именно вам поручили это дело.

Полковник нисколько не был польщен. Он охотно предоставил бы все это кому-нибудь другому. Беда заключалась в том, что среди всех своих коллег только он хорошо говорил по-английски. И теперь он уже ничего не мог поделать. Он открыл папку и достал какое-то досье.

— За кем нужно установить наблюдение?

— За китайцами, естественно, — ответил Уэйн. — Они просто из себя выходят, когда узнают о нашем сотрудничестве с русскими. Если обмен не состоится и даже окажется несколько убитых, тогда опять задует ветер холодной войны, и посильнее прежнего… А ветер этот весьма по душе китайцам.

Танкреди пожал плечами и передал Уэйну одно из своих досье:

— Вот список персонала китайского посольства. Рекомендую проверить имена, подчеркнутые красным… Даже если я лично сильно сомневаюсь в каком-либо вмешательстве китайцев.

— Это надлежит решать мне.

Танкреди протянул Уэйну другие досье. Американец прочел вслух заголовки:

— Югославы. Румыны. А, англичане! Это важно.

— Англичане? — с удивлением спросил Танкреди. Казалось, он что-то не понял. — Почему англичане?

Из окна гостиной вдали за деревьями был виден ярко-красный закат. Контатти обернулся к Мерилен с печальной улыбкой:

— К несчастью, мисс Ванниш, русский разведчик, которого американские друзья возвращают Москве, наш соотечественник. И к тому же очень известный. Вы слышали, конечно, о Рудольфе Форсте?

Женщина, похоже, очень удивилась:

— Вы имеете в виду ученого?

Контатти кивнул:

— К сожалению, он еще и советский гражданин. Мы узнали об этом с прискорбным опозданием, восемь месяцев тому назад, когда ЦРУ наконец арестовало его в Детройте на одном международном научном конгрессе.

— Рудольф Форст — русский?! Но это же абсурд!

— Жена и дети — англичане. Профессор Кембриджа. Советник правительства по вопросам энергетической политики… Когда с одобрения вашего друга Уэйна он прибудет в Москву, среди многих интересных вещей, какие он сообщит своим начальникам из КГБ, самые интересные будут касаться кое-каких наших программ в области энергетики, которые из скромности мы никому не хотели бы открывать.

— А если он уже сделал это?

— Нет, это исключено. Видите ли, мисс Ванниш, Форст отправился в Детройт в обществе одного нашего министра, человека легкомысленного и неосторожного… Именно от него Форст получил тогда весьма любопытную информацию, которую, я уверен, он скрыл от ЦРУ, надеясь рано или поздно передать ее КГБ.

— Теперь, кажется, понимаю. Форста взяли американцы, но то, что ему известно, может нанести ущерб нам, англичанам.

— Совершенно верно. Естественно, мы предприняли ряд официальных шагов в Вашингтоне, заставив вмешаться даже министра обороны, чтобы предотвратить этот губительный обмен… Но американцы во что бы то ни стало хотят получить человека, которого захватила Москва. Это Фрэнки Хаген, отличный разведчик. — Он с огорчением покачал головой. — Мы перестали контролировать ситуацию, мы беспомощны. Даже наши друзья больше не защищают наши интересы. Мы сегодня вроде Албании, Дании… Пешки… Через нас переступают, нас предают, нами жертвуют… Вашингтон обращается с нами как Москва со своими союзниками.

В его голосе слышалось искреннее огорчение. Он взглянул на женщину, и вдруг взгляд его оживился. Он доверительно взял ее за руку и подвел к стеклянным дверям, выходящим на террасу.

— А теперь поговорим о самом главном. Мисс Ванниш, вы согласились бы сотрудничать с нами? — Не дожидаясь ответа, он тотчас продолжил: — Нет, я не предлагаю вам стать сотрудником нашей секретной службы. Я прошу вас только помочь нам в одной особой, совершенно исключительной ситуации. Скажем так, я обращаюсь к вашим патриотическим чувствам, если это расхожее выражение имеет для вас какое-то значение.

— А для вас не имеет?

— Для меня? Я действую… по привычке.

Она принялась в задумчивости ходить по комнате.

— Предполагаю, что…

— Еще скоч? — Он предупредительно поспешил к бару, но она жестом остановила его.

— Спасибо, достаточно. Поскольку вам обо мне известно все, то вы, конечно, знаете, что с утра я уже выпила два, даже три мартини. Вы добавили два виски, а теперь предлагаете третий. Вы в самом деле думаете, будто я типичная тридцатилетняя англичанка, склонная к алкоголизму?

— Нет? — Свое удивление он мгновенно превратил в радость. — Слава богу! Это первая хорошая новость за сегодня.

Она улыбнулась:

— Думаю, вы видите меня насквозь.

— Нет-нет, предпочитаю вас именно такой, какая вы есть.

— Мне не повезло в любви, я пью, иногда курю, нервы у меня постоянно расшатаны. Как вы можете серьезно предлагать мне, пусть даже ненадолго, стать… секретным агентом?

— Перспектива немного отвлечься, к тому же столь волнующая, не привлекает вас?

Она продолжала подыгрывать ему, так было проще.

— Вы затронули больное место. Серая обыденная жизнь… рутина… скука… печаль…

— И вдруг появляюсь я! Неожиданный, неизвестный, даже в дрожь бросает!

Он открыл дверь и вышел на террасу. Мерилен последовала за ним. Некоторое время они молчали. Приятно было любоваться зеленью парка. Уже смеркалось.

— Думаю… — произнесла она. — Видимо, мне придется порвать отношения с Уэйном.

— Напротив. Я посоветовал бы вам, что называется, играть с ним на равных.

Она, казалось, не поняла. Контатти продолжал:

— Уэйн солгал вам. Поступите с ним также. Используйте свою… дружбу, чтобы узнать…

Мерилен закончила фразу:

— …когда и где произойдет обмен.

— Не думайте, будто мы совсем беспомощны, кое-что нам тоже известно. Но дело очень срочное, и вы могли бы подтвердить некоторые наши предположения.

— Короче, провожу ночь с Уэйном и, пока он ослеплен страстью, роюсь в его бумагах…

Контатти согласно кивнул.

— И все? — спросила она, помолчав.

— Да.

Она стала спускаться по ступенькам. Контатти последовал за ней. Они подошли к воротам. Мужчина, казалось, утратил свою привычную непринужденность.

— Думаю, нет нужды советовать вам не говорить никому ни слова о нашем разговоре. Даже нашему послу… который, более того, не должен знать и о том, что я нахожусь в Италии. Все, что мы сделаем, будет происходить вне официальных рамок. Вы меня понимаете? Считайте, что это наша… личная инициатива.

— Вы еще не сказали мне, что будет дальше. Что произойдет, когда узнаете время и место обмена разведчиками.

— О, ничего особенного. В сущности, нам важно только убедиться, что Рудольф Форст держит рот на замке.

— И как вы это сделаете?

Контатти уклонился от взгляда Мерилен.

— Кто знает. Посмотрим.

— Есть только один способ заставить человека держать рот на замке.

— Не скажите. Существует не только радикальное решение. Мы могли бы выкрасть его, например. Что вы об этом скажете?

Она нахмурилась:

— Что я согласилась принять участие в убийстве человека.

Они подошли к воротам. Контатти открыл замок.

— Не надо драматизировать.

— А муки совести?

— Мучайтесь, но не позволяйте этим мукам управлять вами. Все проходит.

Он взял ее руку и поцеловал.

Они молча взглянули друг на друга, он не отпускал ее руку. Контатти сделался серьезным, и пожатие его руки выражало искреннее волнение.

— Будьте осторожны. Ваш друг — американец, значит, простодушен, но не следует недооценивать его.

Мерилен вышла и обернулась, закрывая ворота.

— Ни в коем случае не ищите меня, — посоветовал Контатти. — Я сам найду вас, когда будет нужно.

Он поклонился. Мерилен ответила ему жестом и, взволнованная, прошла к своей машине. Тронулась с места медленно, как будто не спешила удалиться.

Вернувшись в дом, Контатти почувствовал необходимость заняться каким-то делом. Он включил гидравлическую установку для полива сада. Трубы, лежавшие вдоль аллей, вздулись и начали подрагивать. Легкий дождь оросил траву.

Инстинктивно Контатти обернулся и увидел Шабе, неслышно появившегося у лестницы. Старик стоял в задумчивости. Его потухший, мрачный взгляд был устремлен на конец трубы, извивавшийся под напором воды, словно змея.

И Шабе снова оказался во власти воспоминаний. Горестных, мучительных, унизительных воспоминаний, одолевавших его, подобно наркотику, и необходимых, потому что старику не давала покоя чудовищная жажда мести.

Он привязан к кровати. Резиновый шланг в руках тюремщика хлещет его по голым стопам. Тюремщик в военной форме — тот же, что ослеплял его лампой и не давал спать.

Тело Шабе вздрагивает, ноги распухли, почернели. Но в краткие минуты, когда сознание возвращается, он старается рассмотреть и запомнить лицо второго своего мучителя — человека в солдатских сапогах.

«БМВ» с римским номерным знаком остановился в нескольких метрах от современного здания, которое уличное освещение оставляло в полумраке.

Уэйн хотел выйти, но водитель-охранник, сопровождавший его, когда Управление считало это необходимым, молча указал на машину, стоявшую с погашенными огнями напротив здания, в самом темном месте. За рулем был виден чей-то силуэт.

Уэйн внимательно посмотрел на машину, вроде бы удивился, но нисколько не встревожился. Жестом пояснил водителю, уже взявшемуся за пистолет, что нет повода для беспокойства, и вышел.

Он быстро, почти бесшумно подошел к машине. Это была «ланча» Мерилен. Уэйн улыбнулся. Это ему понравилось. Он был доволен, его мужское самолюбие было явно польщено.

Он все так же молча обошел машину и ласково провел рукой по шее и волосам Мерилен, сидевшей за рулем.

— Что ты тут делаешь?

Женщина, слышавшая, как он подошел, нисколько не удивилась:

— Как видишь, шпионю за тобой.

Уэйн улыбнулся. Открыл дверцу, приглашая ее выйти, но она осталась за рулем.

— Выходит, не поверила мне и приехала сюда подождать, думала застать меня с какой-нибудь женщиной? У тебя есть оружие? — Он взял ее сумочку. — И ты стала бы стрелять в меня? — Он открыл сумочку и изобразил разочарование. — Я ошибся. А что бы ты в таком случае сделала?

— Не говори глупости, Питер.

— Почему? Разве я не заслуживаю подобного внимания? Или я последний из мужчин?

Она постаралась не рассмеяться, с удивлением обнаружив в нем комические черты, и это ей нравилось.

— Не знаю, почему я это сделала. Я уезжаю.

Она повернула ключ зажигания, но Уэйн тут же выключил мотор.

— Ревнуешь, признайся!

— Нет. Злюсь. На себя.

— Знаешь, Минни, а ведь меня нисколько не огорчает, что ты ревнуешь. Или злишься, как тебе больше нравится. Конечно, мне придется над этим немного поразмыслить, потому что наша дружба рискует стать менее непринужденной, более обязательной. Именно этого ты хочешь?

— Нет.

Уэйн взял ее за руку:

— Давай выходи.

— Зачем?

— Как зачем? Это же я виноват, что ты здесь и что не состоялась поездка в Позитано, я должен, по крайней мере, загладить свою вину.

— Ты ничего мне не должен и тем более то, о чем ты подумал.

Уэйн снова рассмеялся:

— Не феминистка ли ты случайно?

— Оставь, Питер, не выношу эти глупости.

Уэйн сжал ее руку посильнее и заставил выйти из машины.

— Да, хочу спросить тебя кое о чем. — Он привлек ее к себе и посмотрел в глаза. — Ты что, с дерева слезла?

— Как это понимать?

Он взял ее под руку и повел к дому.

— Вот послушай. Однажды, несколько миллионов лет назад, пара обезьян, проснувшись как-то утром, обнаружила, что на дереве больше нет фруктов. Тогда обезьяна-самец сказала обезьяне-самке: «Спустись вниз и поищи что-нибудь поесть». Но обезьяна-самка возразила: «Нет, иди ты». И таким образом мужчина впервые слез с дерева. Какой ужас оказался внизу! Чтобы спастись, ему пришлось встать на две ноги и научиться бегать. Бедняжка остался без шерсти и хвоста. Но зато нашел еду. Тогда его подруга тоже захотела слезть с дерева. С тех пор это делают многие, а некоторые и все еще не решаются, потому что жить внизу очень трудно. — Он остановился и указал на нее пальцем. — Так, значит, ты слезла с дерева?

— Ну да. Только совсем недавно. Еще не привыкла бегать.

Уэйн весело рассмеялся:

— Вот почему ревнуешь! Ты ревнивая женщина, тоскующая о дереве!

— Ах, Питер, ну как же ты умен!

Уэйн открыл дверь и любезно пропустил Мерилен вперед. Они вошли в лифт, и уже через несколько секунд дверь открылась в прихожей квартиры с современной обстановкой. Однако из лифта никто не вышел, оттуда лишь доносились какие-то негромкие звуки, потом зазвучал смех. И наконец появились болтающиеся в воздухе женские ноги: Уэйн не без труда пытался вынести Мерилен из лифта на руках. Наконец это ему удалось.

— Действительно, кто бы мог подумать, что мы поженимся в лифте! — засмеялась она.

— Как это поженимся? Всего лишь поцелуй, самый обычный. Затянувшийся, пожалуй…

Он взглянул в лифт и сделал вид, будто хочет вернуться туда все так же, держа ее на руках.

— Нет, нет. Я только хотела сказать, что ты несешь меня на руках как новобрачную.

— Потому лишь, что ты впервые пришла ко мне в дом. Отметим это событие, как того требует традиция.

Он отнес Мерилин в гостиную, продолжая подтрунивать:

— Я со всеми так поступаю.

— Ах вот что? А потом?

Уэйн опустил ее на пол:

— Потом ставлю на пол, принимаю душ, чищу зубы…

— …И идешь спать. Видишь, по крайней мере, есть причина, почему я до сих пор предпочитала, чтобы ты приезжал ко мне.

— Неправда. Просто не любишь раздеваться в незнакомом доме. Ты же всегда так оправдывалась.

Мерилен положила на стол папку, которую Уэйн протянул ей в лифте, когда брал ее на руки, и стала расхаживать по комнате, осматривая гостиную. Поправила подушку на диване, потрогала безделушки там и тут, провела рукой по книгам на стеллаже, взглянула на бумаги и документы, грудой лежавшие на небольшом письменном столе.

— Книги, бумаги повсюду. Сколько всего интересного тут можно почитать!

Она взяла папку и хотела открыть ее. Уэйн не позволил:

— Не надо, оставь в покое!

Она попыталась задержать бумаги в руках.

— А что? Разве у нас есть секреты друг от друга?

Ему удалось завладеть папкой.

— Дипломатические секреты, конкуренция посольств. Ты англичанка, я…

— А это что такое?

Она приметила какую-то брошюру и захотела полистать ее. Уэйн вмешался:

— Тайны. Нигерийцы!

Поскольку Мерилен продолжала перебирать бумаги, он поспешил забрать их.

— Тут редкие вещи. Любовные письма… — заметил он.

Продолжая игру, она выхватила у него из рук какую-то страницу.

— Любовные письма, напечатанные на машинке? На титульных листах?

Ей удалось прочитать «Шаффер & Сыновья», но Уэйн отнял у нее бумагу.

— Черт возьми. Никогда не видел женщины любопытнее!

Он уходил от нее с бумагами в руках, а она упрямо преследовала его.

— Ты делал то же самое, когда впервые пришел ко мне домой. Ну покажи. Хочу посмотреть, что там написано…

Уэйн отстранил ее, поспешно уложил папку и бумаги в ящик и, заперев его, опустил ключ в карман брюк.

— Ничего не поделаешь. Мы, торговые партнеры, ведем очень важные дела, которые весьма интересуют англичан… — Он обнял ее. — Особенно англичанок. Теперь, когда приехали нигерийцы с нефтью и ураном, представляю, как забегали в твоем посольстве. Умираете от зависти. Спорю, что в твоем офисе теперь полно разных типов, примчавшихся из Лондона с бомбочкой и чемоданами денег, чтобы перекупить наших нигерийцев. Разве не так?

Мерилен, у которой не выходил из головы разговор с Контатти, на минуту испугалась: вдруг Уэйн что-то заподозрил, и слишком громко рассмеялась в ответ:

— Ну что ты! Наш посол уехал на каникулы, и все спокойно спят.

Уэйн усмехнулся и расслабил галстук.

— А я сегодня просто сам не свой, устал невероятно. — Он снял пиджак. — У меня был сумасшедший день. Адские совещания. Цифры, счета, кока-кола. Мне нужно принять душ.

Она тем временем прилегла на диван.

— Конечно прими, дорогой. Только не надо чистить зубы. Это всегда так удручает.

Уэйн прошел в спальню и оттуда в ванную. Прежде чем закрыть дверь, послал ей поцелуй.

Мерилен громко крикнула, чтобы он непременно услышал:

— Ненавижу трезвых, пунктуальных и занудных чистюль.

В ответ прозвучал голос Уэйна:

— Минни, приготовь мне, пожалуйста, скоч. А себе — ни-ни, ты и так уже пьяна…

— Хорошо, дорогой.

Она встала, рассеянно оглядела комнату, включила музыку и, налив виски, отпила глоток. Улыбнулась какой-то своей мысли, приготовила скоч для Питера и решила отнести ему в ванную.

Стоя под душем, он высунулся, чтобы глотнуть скоча.

— Минни, ты сама любовь.

— Да, дорогой.

— Спасибо, дорогая.

— Пожалуйста, дорогой.

Между тем, пошарив в карманах брюк Питера, оставленных на стуле, она извлекла ключ от ящика.

— А мне дашь глотнуть, дорогой?

— Конечно, Минни. — Он дал ей отпить из своего бокала, она подтолкнула его обратно под душ и ушла.

В гостиной она открыла ящик, взяла папку и документы, но читать их не стала.

Уэйн между тем заметил, что брюки лежат как-то иначе. Удивившись, он заподозрил неладное, пошарил в карманах и понял — ключ исчез. Встревожившись, он выскочил из душа как раз в тот момент, когда Мерилен входила в ванную с папкой в руках.

— Как она открывается, дорогой?

Раздосадованный, Уэйн бросился к ней, намереваясь забрать документы. Она побежала от него, он нагнал ее в спальне, голый и мокрый.

— Дай сюда, оставь!

Она задержалась по другую сторону кровати, пытаясь открыть папку.

— Хочу знать о тебе все. По-твоему, это несправедливо?

Уэйн бросился на кровать, чтобы отрезать ей путь к отступлению.

— Хватит!

Но она снова увернулась и стала разбрасывать бумаги лист за листом, и Уэйн принялся ловить их.

— Да ты пьяна, совершенно пьяна!

Наконец ему удалось отнять у нее папку, он обнял Мерилен, и они упали на кровать. Она возражала:

— Прошу тебя, дай прочитать…

— Кончай эту глупую игру. А то я тебе сейчас покажу!

Он приподнял ее, перевернул на живот и принялся шлепать по ягодицам.

— Седьмая заповедь: не желай добра чужого…

Она не оказала никакого сопротивления и спокойно заметила:

— Это восьмая заповедь, дорогой.

— Нет, седьмая.

— Ошибаешься, дорогой. Седьмая — это о чужой жене.

— Короче, перестанешь наконец спорить?

— А ты, вместо того чтобы шлепать, отважишься наконец поцеловать меня?

Они рассмеялись. Он помог ей повернуться и поцеловал в кончик носа.

— Так это седьмая или восьмая?

— Не помню.

— Ох, Минни, теперь ведь не успокоюсь, пока не посмотрю в энциклопедии.

Она высвободилась из его объятий.

— Знаешь, завтра вечером я пригласила нескольких подруг поужинать у меня дома.

— И что?

— Жаннет тоже будет.

— Жаннет? Ты серьезно?

— Самая красивая женщина на свете. По-твоему. А ты — единственный приглашенный мужчина.

Уэйн недовольно поморщился:

— Ах нет, завтра вечером не смогу.

— Ну давай тогда в понедельник вечером.

— Ничего не поделаешь. Я занят весь понедельник. И вторник тоже.

— Но не вечером же.

— И вечером. И ночью. Но уже со среды, обещаю, буду целиком принадлежать тебе. И Жаннет.

— Но что ты должен делать ночью? Женщины спят…

— Ах, мне как раз будет совсем не до сна.

— Офисы закрыты…

— Мне придется всю ночь торчать на улице, в холоде…

— И в темноте…

— Да, именно в темноте. Ну вот, теперь я все тебе рассказал. Наш торговый агент устраивает странные встречи, и мне приходится сопровождать его.

Он погасил верхний свет, оставив только лампу на прикроватной тумбочке. Полумрак успокаивал.

Она начала раздеваться и делала это нарочито медленно. Уэйн сгорал от желания.

— Ну давай же быстрее.

Торопливыми, резкими движениями он снял с нее трусики. Она не мешала ему, потом позволила обнять себя. Бесстрастно. Он погасил ночник.

Прильнув к ней всем телом, Питер прошептал что-то дурашливое.

— Неинтересно, — произнесла вдруг она ледяным тоном.

— Что?

— Все.

Уэйн включил свет. Взгляд Мерилен был устремлен в потолок. Уэйн в растерянности так и остался лежать на ней.

— Что ты хочешь сказать?

— Неинтересно, вот и все.

Уэйн покачал головой. Он был обижен, хотя и старался не показать этого:

— Но ты же сама все время мешаешь. Останавливаешь меня. Любовью занимаются вдвоем, тебе разве неизвестно это?

— Ты находишь, что я недостаточно женственна?

— Я нахожу женственными тех женщин, которые находят мужественным меня. Только таких.

— Слишком удобно, Питер.

Взглянув на Мерилен, Уэйн не понял выражения ее лица. В отношениях с ней ему нередко случалось сталкиваться с некоторыми сексуальными проблемами. Правда, потом почти все благополучно разрешалось. Главное, он это понял, сохранять спокойствие, не спешить, не поддаваться на провокации, не отвечать на колкости.

Он встал и надел халат.

— Выпей еще виски. Так будет лучше, — сказал он, направляясь в ванную, взял свой скоч, разбавленный водой из душа, и выпил сразу все.

Потом, вернувшись в спальню, принялся спокойно собирать с пола бумаги, даже стараясь как-то привести их в порядок.

Мерилен укрылась простыней и, закурив сигарету, принялась рассматривать ее. Теперь, после разговора с Контатти, ей казалось, будто она впервые видит Уэйна.

— Обиделся?

Он улыбнулся ей и предпочел промолчать. Отыскав папку, он ушел в гостиную и снова запер документы в стол, а потом опустился в кресло и, закурив сигарету, взял какую-то книгу. Он собрался таким образом переждать некоторое время. Обычно ночи с Мерилен бывали очень длинными и непредсказуемыми.

А она осмотрела спальню и решила, что нужно что-то сделать, что-то придумать, чтобы разрядить обстановку. Открыла шкаф и, осмотрев костюмы Уэйна, выбрала один из них.

— Еще обижен? — попыталась она нарушить молчание.

Уэйн ответил из гостиной:

— Нет, дорогая. Все нормально. Читаю.

Она улыбнулась и надела пиджак и брюки Уэйна. Слишком просторные для нее, они придавали ей ребячливый вид. Потом она собрала волосы на затылке в узел и нацепила одну из шляп Уэйна. Посмотрев на себя в зеркало, вспомнила, что заметила на полке в шкафу что-то странное. Присмотрелась получше и обнаружила пистолет в кобуре.

Поколебавшись немного, она сунула его под мышку, как настоящий киллер. Снова оглядела себя в зеркале и отправилась в гостиную.

Уэйн, казалось, был погружен в чтение и не обратил на нее внимания.

— Почему ты находишь меня недостаточно женственной?

— Раз на раз не приходится, зависит, наверное, от дней недели, вернее, от вечеров.

— Я решила укоротить волосы.

— Хорошая мысль.

— И изменить жизнь.

— Правильно.

— И буду ходить теперь вот так.

Тут Уэйн наконец взглянул на нее и немало удивился, даже рассмеялся.

— Что ты еще придумала? — спросил он, собираясь встать, но остался на месте, потому что Мерилен, отступив на шаг, направила на него пистолет.

— У тебя пистолет. Зачем? — поинтересовалась она.

— Не шути! Он заряжен!

Он хотел отобрать его, но она не отдала.

— Объясни мне, почему ты вооружен.

— Потому что я шпион, — ответил он, собираясь броситься на нее.

— На кого ты работаешь? — спросила она.

— На Мао.

— Он умер.

— Сегодня ночью умрет еще кое-кто, здесь и сейчас, если не отдашь мне пистолет.

— Держи. — И она протянула ему оружие. — Тем более что я больше не ревную. Меня уже не волнуют твои измены. Оставляю тебя твоим многочисленным невестам. Я же предпочитаю изменить пол.

Уэйн осторожно положил пистолет на стол. Мерилен тем временем взяла свою сумочку и решительно направилась к лифту. Он преградил ей дорогу:

— Давай подведем итог. Окончательно. — Он неожиданно взял ее за руку и повел в спальню. — Я сам тебе покажу…

— Я поняла, кто ты такой…

— И кто же?

— Сейчас я тебе нравлюсь, потому что одета как мужчина. Ты скрытый гомосексуалист.

— Да ну?

— Почитай наконец Фрейда, невежда.

— Немедленно.

Он толкнул ее на кровать.

Мерилен погасила свет.

Воскресенье, 12 ноября

В девять часов утра, к тому же в выходной день движение на Корсо Витторио уже было оживленным. Ясное небо и свежий, почти весенний воздух приглашали римлян на загородную прогулку.

Светофор переключился на красный, и Мерилен, слегка притормозив, остановила машину. Неожиданный толчок сзади заставил ее вздрогнуть. Кто-то стукнул «ланчу».

Рассердившись, она вышла из машины и готова была возмутиться, но тут же увидела, что в стукнувшем ее «фиате» за рулем сидит Контатти.

— Прошу прощения, — сказал он и вежливо приветствовал ее, подняв руку. Он тоже вышел из машины и наклонился, чтобы взглянуть на небольшое повреждение.

Тем временем светофор переключился на зеленый и машины, стоявшие сзади, начали сигналить.

Неохотно расставшись со своим спокойствием, к ним подошел офицер дорожной полиции.

— Пожалуйста, вы же блокируете движение… — Он осмотрел бампер машины Мерилен. — Пустяки. Хотите, оформлю протокол… А пока освободите проезжую часть, иначе мы тут с ума сойдем.

— Если синьор признает нанесенный ущерб… — сказала Мерилен.

— Конечно, — тотчас ответил Контатти. — Следую за вами, мисс.

Они сели в свои машины, сопровождаемые гулом клаксонов, переехали перекресток, остановились и снова вышли. Обменялись документами и притворились, будто обсуждают сумму ущерба.

— Молодец, ведете себя как настоящий опытный секретный агент. Вы провели приятный вечер, мисс Ванниш?

— Я непременно должна отвечать?

— Понял. Мне очень жаль. Как эгоист, я предпочел бы, чтобы мистер Уэйн провел очень неприятный вечер.

— Даже ценой отказа от небольшой, но интересной информации?

— Естественно. — Он вздохнул. — Но эгоизм ведет в тупик. Иногда необходимо жертвовать… личным.

— Особенно если это личное — мое.

Контатти расхохотался.

— Мерилен… Кстати, могу я называть вас Мерилен?

Она кивнула.

С деланым волнением и патетикой Контатти предложил:

— Почему бы нам не бросить все и не уехать вместе… в Монте-Карло?

— В самом деле почему бы и нет? Немедленно собираю чемодан, — подыграла Мерилен.

— Прекрасно! — И он тут же продолжил с притворной печалью: — Но что скажет в таком случае Уэйн? И разве мы способны доставить ему такое большое огорчение?

Игра понравилась ей, и она ответила с преувеличенным сожалением:

— Верно. Особенно в эти дни, ведь они будут у него такими трудными. Представляете, он будет очень занят вплоть до среды.

Контатти внимательно посмотрел на нее:

— До среды? Включая или исключая?

— Исключая.

— Значит, обмен произойдет во вторник. Послезавтра.

— Ночью.

Контатти размышлял, наблюдая за офицером дорожной полиции, который не спеша приближался к ним.

Она протянула ему страницу из блокнота:

— Держите.

— Что это? Чистый лист?

— Я вырвала его из блокнота Уэйна.

Контатти спрятал бумагу в карман.

— Вы считаете, тут должны остаться следы написанного на предыдущем листе? Идея не оригинальная, но интересная. Вы действительно талантливы. Поздравляю. — Он обратился к офицеру, строго смотревшему на него: — Признаю свою ошибку, не беспокойтесь.

Офицера, похоже, это не очень убедило.

— Все так говорят, а потом… Составить протокол, синьорина?

— Нет, спасибо. Не нужно.

— Простите, знаете, опыт все же подсказывает…

Он отдал честь Мерилен и удалился.

Она посмотрела на Контатти:

— Я тоже могу удалиться? Больше ничего не хотите знать?

— Прекрасно понимаю, что самое интересное еще впереди. Жду, когда решитесь.

— Хорошо. Ночью во вторник…

— Ночью…

Она кивнула:

— Уэйну не придется спать в эту ночь. И он будет мерзнуть, к тому же в темноте…

— Мерзнуть… В темноте…

Он раздумывал и, казалось, был озабочен. Потом, словно приняв неожиданное решение, предложил:

— Мерилен, поехали со мной. — И открыл дверцу своей машины, приглашая ее сесть.

— Куда? В Монте-Карло?

Контатти сел за руль, она рядом.

— Нет пока. Сначала хочу познакомить вас с одним моим другом.

— Кто это?

Контатти включил двигатель.

— Увидите. Веселый тип, очень симпатичный. Охотник.

Машина проехала мимо офицера дорожной полиции. Контатти выглянул из окна и помахал ему. Недовольный, тот ответил кивком, а сам подумал о мерзких бабниках, которые теперь таким вот образом знакомятся с женщинами, стукая их машину. А может, эта темноволосая дамочка была всего лишь проституткой? Надо же, как промышляют некоторые иностранки в Риме.

«Фиат» остановился у виллы восемнадцатого века, где размещался Клуб охотников, в местечке Ольджата, в нескольких километрах от города.

Контатти обошел машину, любезно открыл Мерилен дверцу, и они направились ко входу. Тут их ждал Шабе.

Тощая фигура старика, его бесстрастное лицо поразили Мерилен, со смутным опасением она стала припоминать, где же видела его. Ну конечно, накануне в ресторане.

— Это мой друг, — объяснил Контатти, пока они шли к дому. — Прекрасно говорит, как и я, на четырех или пяти языках. Но прежде всего он охотник. На львов, тигров, змей… в человеческом обличье. Не пугайтесь его лица. Он стар, у него слабое зрение, дрожат руки.

Когда подошли к Шабе, Контатти, как положено, представил их друг другу:

— Мистер Шабе. Мисс Ванниш.

Шабе вежливо, но сухо поклонился Мерилен, пропуская вперед. Они вошли в один из самых закрытых клубов Рима.

В просторном зале было немного людей и довольно тихо, потому что разговаривали тут вполголоса. Вновь пришедшие расположились за угловым столом и сделали заказ. Вскоре официант принес два виски для Мерилен и Контатти и кофе для Шабе.

Контатти снова принялся расспрашивать Мерилен:

— Так что же точно сказал Уэйн? Вы хорошо помните его слова?

— Он сказал: «У меня будет бессонная ночь. Придется померзнуть, к тому же в темноте». Примерно так он сказал.

Контатти уверенно кивнул, словно пришел к какому-то определенному заключению.

— Нет никакого сомнения, обмен произойдет в аэропорту. Шабе, ты уверен, что числа, записанные на листке из блокнота, означают время?

— Это расписание ночных рейсов во вторник, до двух часов ночи. — Старик возвратил листок бумаги Контатти, который, прежде чем положить в карман, еще раз посмотрел его на просвет.

— Аэропорт — логичный выбор, — заговорил Шабе глухим голосом. — Меньше риска. Прибудут на самолетах и сразу же улетят. Они делали это уже сто раз.

— Наши московские друзья — консерваторы, не любят новшеств, — заметил Контатти и взглянул на Шабе. — Меня беспокоит… темнота. Боюсь, что придется пересмотреть наш план.

Лицо старика оставалось невозмутимым.

Контатти обратился к Мерилен:

— Видите, вы подтвердили нам то, что мы лишь предполагали. Обмен в аэропорту, очевидно, в секторе, который легко контролируется и хорошо защищен, на открытом месте, поздно ночью, когда движение сведено до минимума. Пока что все понятно. Уэйн сказал: «Придется померзнуть, проведу бессонную ночь». Это все понятно. Но что значит — в темноте?

— Ну ночью же темно, — заметила она.

Контатти покачал головой, обдумывая ситуацию:

— Обмен в темноте.

— Движение в темноте, инфракрасные очки… — произнес Шабе.

— Сможешь стрелять в инфракрасных очках?

Шабе кивнул. Тем не менее Контатти жестом выразил неодобрение и добавил:

— Они не годятся. На расстоянии показывают только силуэт, но не детали. Тут нужен превосходный стрелок, и, самое главное, он должен стрелять с близкого расстояния. Понимаешь? Но для тебя же нет ничего невозможного. — Он отпил виски. — Сколько лет тебе, Шабе?

Старик не ответил. Контатти улыбнулся, глядя на Мерилен:

— А вы сколько ему дадите?

— Не люблю угадывать чей-то возраст.

— Ему семьдесят, восемьдесят или немного больше. — Он обратился к Шабе: — Тебе уже пора на пенсию. Время идет, стареешь, как-никак. Бессонница, утром встаешь с больной головой, мрачный, злой…

Она чувствовала себя очень неловко, глядя на бесстрастное лицо старика, поражавшее мертвенной бледностью. Нет, Контатти не шутил: он говорил жестокие, неприятные слова, причем вполне серьезно. Что за отношения были между этими людьми?

Свои колкости Контатти завершил презрительной улыбкой.

— Иди-ка ты лучше домой, старик. Отправляйся на кладбище, там твое место.

Шабе поднялся. Его морщинистое лицо исказилось в неприятной гримасе.

— После вас.

Мерилен содрогнулась.

Шабе удалился твердым, уверенным шагом.

Взволнованная, она посмотрела ему вслед и спросила Контатти:

— Почему вы так обошлись с ним?

— Я шутил.

— Но это была злая шутка. Зачем вы привезли меня сюда?

— Чтобы показать, насколько доверяю вам.

— Вы никому не доверяете.

— Доверие и подозрение ходят рука об руку, вы же знаете. Давайте пройдемся немного. Тут чудесный парк.

Открыв стеклянную дверь, Контатти пропустил Мерилен вперед. По желтоватой траве они направились к площадке, откуда время от времени доносились выстрелы.

— Странно, — заметила она. — Вы так спокойно разговаривали об убийстве какого-то человека, и я…

— Форста? Так он знает, что его очень даже могут убить.

— Но я не хочу принимать участие… Вы понимаете меня? Еще вчера все это просто не существовало для меня. Я жила спокойной, нормальной жизнью…

— Но и это тоже… нормально. Это может случиться с каждым. В газетах, на телевидении насильственная смерть уже давно стала обыденным делом.

Они подошли к площадке, где стреляли по тарелкам, и Контатти стал наблюдать за стрелками.

Размышляя о происходящем, она снова заговорила:

— Я по-другому представляла себе подобные вещи. Я думала… — Она внимательно посмотрела на Контатти. — Думала, что вы, убийцы… делаете это по заданию, естественно, но что вы все же более таинственные, не такие открытые. А вы знакомитесь с женщиной вроде меня, иностранкой, и сообщаете ей все вот так спокойно…

При ярком солнце голубые глаза Контатти, казалось, сделались совершенно бесцветными. Он посмотрел на нее с обезоруживающей улыбкой:

— У вас богатое воображение. Нет, мы по сути своей самые обыкновенные, простые люди. Почему нет? Искренние. Например, чем я рискую, когда имею дело с вами? В самом деле, Мерилен, разве вы предадите меня? Думаю, что чем больше вы знаете, тем меньше захотите говорить.

— Вообще-то это действительно так. Теперь я уже не могу отступить, верно?

— Нет, не можете. И в сущности, не хотите…

— Именно поэтому вы познакомили меня с Шабе?

— Да.

— Кто такой этот Шабе?

— А вы разве не видели его? Смерть… сама смерть. — Он снова принялся рассматривать стрелков.

— Поразительно!

Он указал на одного из стрелявших. Каждая тарелка разлеталась у него на куски. Контатти вздохнул:

— Тут нужен был бы вот такой человек, как этот.

Мерилен посмотрела на стрелка и с удивлением узнала его. Высокий блондин, лет пятидесяти. Благородное лицо, светлые глаза, северный тип, моложавый. Это был граф Юрек Рудинский, один из членов престижного Клуба охотников.

— Я знаю его, — сказала она.

— Да? И как же его зовут? — поинтересовался Контатти.

— Вот это мне неизвестно. Несколько раз видела его у нас в посольстве. Не знаю, чем он занимается. Он поляк.

— Поляк?

— Эмигрант, думаю, из знатных. Коммунисты отняли у него все.

Контатти смотрел как зачарованный на человека, продолжавшего стрелять с необыкновенной точностью.

— Великолепно! — заметил он. — Знать бы еще, продается ли он… И за какие деньги…

Странное замечание Контатти смутило Мерилен, с тревогой смотревшую на поляка.

— Что вы имеете в виду?

Контатти, о чем-то задумавшись, не отвечал. Потом взял ее под руку, и они двинулись дальше.

— Ничего. Простое любопытство.

Еще одна тарелка взлетела в воздух. Пуля настигла ее и расколола на части. Поляк спокойно опустил ружье и приготовился к следующему выстрелу.

«Мерседес» Шабе свернул с виа Аппиа антика на проселочную дорогу и метров через сто въехал в ворота на площадку, покрытую галькой и масляными пятнами и уставленную битыми автомобилями. Здесь он остановился у навеса, где за деревянным столом сидели трое мужчин в спецодежде и играли в карты.

Один из них, молодой, бородатый великан, недовольно посмотрел в сторону Шабе, выходившего из машины.

— Воскресенье. Закрыто.

Словно не слыша его, Шабе указал на капот «мерседеса»:

— Двигатель. Не работает.

— У нас тут не ремонтная мастерская.

— Вот именно, — ответил Шабе. — Мне нужен двигатель… новый.

Бородатый великан поднялся и враждебно, с неприязнью посмотрел на него.

— Ладно. Если будет. — Он указал на целый ряд автомобильных кузовов, грудой сваленных за оградой. — Видите? Ни одного «мерседеса» нет. Звоните время от времени.

Шабе подошел к нему.

— У меня нет времени. Двигатель мне нужен сейчас, — сказал он резко и негромко.

Бородач покачал головой:

— Ничего не поделаешь. Придется подождать, пока кто-нибудь не попадет в аварию и не привезет сюда свою машину. Но «мерседесы» тут бывают очень редко. — Он повернулся и сделал знак одному из приятелей. — Джиджи, пойди закрой ворота.

Джиджи, подросток со злым лицом, нехотя направился к воротам, но Шабе преградил ему дорогу.

— Я сказал, что мне нужно немедленно.

Бородач посмотрел на Шабе с неожиданным интересом:

— Кто тебя послал?

— Никто.

Недолго думая, бородач обратился к Джиджи:

— Вышвырни его отсюда. — И крикнул Шабе: — Слышал, дед? Я не продаю моторы. Катись отсюда!

Джиджи и другой парень, его приятель, не спеша приблизились сзади к Шабе, который, оставаясь на месте, пристально смотрел на бородача мрачным, ледяным взглядом.

— Отправь этих двух засранцев искать мотор. Сейчас же!

— Да? И где же они его найдут, по-твоему?

— На дороге. Или на парковке. Прекрасно знаешь где.

— Это недешево, дед. — И он насмешливо посмотрел на Шабе. — Хочешь заработать на страховке или карабинер в отставке? Ошибся адресом.

Он еще раз жестом велел приятелям выбросить его вон и, не оборачиваясь, вернулся под навес.

Джиджи с самодовольным видом тяжело опустил руку на плечо Шабе:

— Так, значит, дед, я засранец?

Его приятель тем временем обходил старика сбоку, готовый наброситься. И вдруг оба замерли: в руке Шабе появился пистолет. Не глядя на парней, опустив голову, Шабе взвел курок «Смит-вессона» тридцать восьмого калибра.

Щелчок заставил бородача обернуться, и тот оцепенел.

Трое мужчин переглянулись. Заговорил бородач:

— Это тебе недешево обойдется.

— Я оплачу и сверхурочную работу в выходной день.

Бородач сделал знак Джиджи:

— Отправляйся.

Еще не совсем придя в себя, парни тотчас влезли в старенькую «альфу» и умчались.

Шабе опустил пистолет в карман и подошел к своей машине. Он пристально смотрел на бородача, но видел не его, а другого бородача, того, который был в его далеком, но незабываемом прошлом.

Вот он стоит в грязной тюремной робе в каком-то мрачном помещении перед пыльным письменным столом, на нем старый телефонный аппарат, огромная пишущая машинка, папки, бумаги.

За столом сидит человек, чьи сапоги он хорошо запомнил. Это бородач. Он в серой форме с красными лычками. Он берет машинописные страницы и протягивает ему, Шабе.

— Твое признание.

Он хочет взять листы, но ему не дают.

— Незачем читать. Надо только подписать. И тогда все будет кончено.

Из полумрака за его спиной появляется палач.

— Сможешь спать. Сможешь есть…

Он молча смотрит на них.

— Пройдет нормальный суд. Останешься жив, — говорит бородач. Он поднимается, обходит стол, кладет перед ним бумаги и ручку. — Таково условие. Оно устраивает и тебя, и нас.

Он берет ручку.

— Меня — да, — говорит он, спокойно глядя на них, и качает головой. — А вот вас обоих… не думаю. — Он наклоняется, собираясь подписать, и добавляет: — Всю оставшуюся жизнь я буду думать только о вас… о ваших женах и детях. — Держа ручку на весу, вопросительно смотрит на мужчин. — По-прежнему хотите, чтобы я подписал?

В холодном спокойствии, твердом голосе и бесстрастном выражении его лица мучители ощущают что-то неестественное, нечеловеческое. Им кажется, будто они поменялись ролями: это он, жертва, пугает своих преследователей.

— Закончим, начальник, — сердито говорит палач.

Бородач смотрит на него:

— Ты сбился с пути. Мы тут ни при чем. Мы только выполняем наш долг.

Он замечает, как беспокойно переглянулись мужчины, и подписывает страницу за страницей. Закончив, кладет ручку и зло ухмыляется:

— Я запомнил вас двоих. Этого достаточно.

Граф Юрек Рудинский приехал на «универсале» на небольшую старую площадь и остановился возле своего дома.

Соня, светловолосая девятилетняя девочка, выбежала из подъезда и с радостью бросилась навстречу отцу, выходившему из машины. Он подхватил ее на руки, высоко поднял и расцеловал в щеки.

Опустив девочку, он взял с сиденья зачехленное ружье, но Соня тут же отняла его и, прижав к груди, чтобы удержать, прошла впереди отца в дом.

В гостиной на специальной подставке-пирамиде лежали еще четыре великолепных ружья. Это были единственные ценные вещи в очень скромной, но со вкусом обставленной комнате. Юрек взял из рук дочери ружье для стрельбы по тарелкам и поместил рядом с другими. Он ласково погладил девочку по голове и прошел вместе с ней в соседнюю комнату, где лежал в постели его сын Станислав, бледный, болезненного вида мальчик лет двенадцати.

Юрек обратился к нему по-французски и на «вы»:

— Как вы себя чувствуете, Станислав?

— Намного лучше, папа, — ответил мальчик тоже по-французски.

— Мама сказала, что у него еще держится температура, — заметила Соня. Девочка родилась в Риме и свободно говорила по-итальянски.

— А доктор был? — спросил Юрек сына.

— Да. Мне уже можно вставать. Завтра я хотел бы…

— Лучше было бы еще полежать.

— Как хотите, папа, — ответил Станислав, стараясь скрыть огорчение.

Юрек прошел вместе с Соней в столовую, где Ева, старшая дочь, шестнадцатилетняя, очень красивая девушка с волосами цвета платины и с чудной белой кожей, накрывала на стол. При появлении отца она приветливо улыбнулась.

— Ужин готов. Я сама приготовила, — произнесла она по-французски.

— Молодец. — Он сделал одобрительный жест и пошел навстречу жене Магдалене, которая в этот момент появилась из кухни с подносом в руках.

Полька, как и муж, лет сорока, она была хорошо сложена, нежное печальное лицо ее с тонкими чертами, без макияжа, обрамляли каштановые волосы, в которых проглядывала седина.

Юрек поцеловал жену в щеку и сел во главе стола, а Магдалена налила в тарелку бульон и сказала по-французски:

— Для Станислава.

Ева понесла тарелку брату. Магдалена разлила остальным и тоже села за стол. Когда девочка вернулась, все посмотрели на Юрека, он сделал легкий знак и принялся за еду, и только тогда последовали его примеру остальные.

Юрек заметил, что Магдалена посмотрела на часы.

— Не беспокойтесь, не опоздаете.

Она кивнула в ответ, а Юрек продолжал, обращаясь к жене, но не глядя на нее:

— У Станислава небольшая простуда. Что касается домашних дел, то Ева может прекрасно заменить вас. Не так ли, Ева?

— Конечно, папа. Я уже делала это дважды, и вы никогда не жаловались.

— Я тоже хочу уехать, — сказала Соня.

Юрек приласкал девочку:

— Поедешь. Тоже в Венецию. Но на каникулах. Ты забыла, что тебе надо в школу?

— И ты поедешь со мной?

— Обещаю, Соня.

— А мне так хотелось бы увидеть Варшаву, — призналась Ева, порозовев от волнения. — Как вы думаете, папа, когда это будет возможно?

Юрек помрачнел. Магдалена ответила за него:

— Когда изменится положение вещей. Когда в Польше будет другое правительство. Или же если твой отец изменит своим принципам… Тогда, может быть, увидишь Варшаву, Ева, но он… — Она покачала головой, не в силах продолжать.

Юрек промолчал, о чем-то задумавшись.

Желтый «мерседес», новенький и блестящий, проехал за ограду, где стояли битые автомобили. Джиджи, выглянув из машины, жестом дал знать, что все в порядке, и припарковал угнанную машину под навесом, потом вышел и обратился к Шабе:

— Двенадцать тысяч километров. Только что обкатана — лучше новой! Черт возьми, это же здорово. Посмотри на счетчик.

Шабе, одобрительно кивнув, рассеянно взглянул на машину, но ничего не ответил.

Бородатый великан, возившийся у большой сковороды, убавил газ и выглянул из-под навеса.

— Где нашли?

— На Римском Форуме. Голландские туристы, — со смехом ответил Джиджи.

— Давайте, ребята, провернем все это быстренько. — Бородач обратился к Шабе: — Переставим двигатель прямо в твою машину.

Он принялся проверять цепи и крюки подъемного крана, а Джиджи и другой парень открыли капот украденной машины.

— Миллион в чистом виде, — сказал бородач, явно довольный, но остановился, видя, что Шабе медленно качает головой. — В чем дело? Не устраивает?

— Слишком дорого для меня.

— Сукин сын! — взревел бородач. — Неужели ты думаешь, кто-нибудь согласится за меньшие деньги?

— Отправь машину обратно, туда, где была. Мой двигатель работает превосходно.

Почернев от злости, бородач с трудом сдерживал себя.

— У тебя оружие. И что же тебе от меня надо, хотелось бы знать?

Старик загадочно посмотрел на него и произнес:

— Посмотреть, чего ты стоишь.

Джиджи, стоявший за спиной Шабе, поднял с земли стальную полуось. Другой парень вооружился гаечным ключом.

Бородач мрачно бросил парням:

— Вы слышали? Старик хочет надуть нас!

Желая отвлечь внимание Шабе, он зажег горелку на газовой плите и принялся регулировать пламя, то прибавляя, то уменьшая его.

Джиджи неслышно подошел сзади к Шабе и уже занес стальную палку, намереваясь ударить его, как вдруг старик с поразительной быстротой ухватил ее конец и, прежде чем парень успел размахнуться, так рванул ее на себя, что тот с размаху полетел на груду металлолома.

При этом Шабе успел заметить и парня с гаечным ключом. Его он остановил, уперев ему в лоб дуло пистолета, внезапно появившегося в руках.

— Ну и что дальше? — глухо проговорил бородач.

Парень в испуге отступил, а Джиджи тем временем поднимался, в растерянности держась за окровавленное лицо.

Бородач застыл возле плиты, потрясенный необыкновенной реакцией Шабе.

— Хватит. Я устал, — сказал старик и зло посмотрел на помощников бородача. — Убирайтесь отсюда. Живо!

Немного поколебавшись, парни исчезли.

Шабе подождал, пока те вышли за ограду, и обратился к бородачу:

— Я думал, ты круче. — Он повернулся и не оборачиваясь направился к своей машине.

— Пятьсот тысяч! — крикнул бородач, пытаясь договориться.

Шабе посмотрел на украденный «мерседес» и покачал головой:

— Это же на дурака. Можно заработать куда больше.

В глазах бородача мелькнуло любопытство.

— Это как же?

Шабе медленно вернулся, внимательно глядя на бородача, прошел под навес к газовой плите.

— Можно? — Он указал на сковороду, стоявшую на огне, и, не ожидая ответа, поднял крышку и понюхал. Видимо, понравилось. Он положил пистолет на стол, достал толстую пачку итальянских и иностранных банкнот, показал их бородачу и сунул обратно в карман.

— Думаю, сможем договориться. Не о двигателе. Ясно?

Повернулся к сковороде, подцепил вилкой кусок мяса и положил в рот. Медленно прожевал.

Совсем растерявшись, бородач погасил огонь и сел рядом с Шабе.

— Как тебя зовут, старик?

— А тебя?

— Меня…

— Неважно. Я сам дам тебе имя. — Он подвинул ему сковородку и вилку. — Буду звать тебя… Номер Два. Согласен?

— Номер Два? — переспросил тот.

Шабе кивнул. Бородач взял со сковородки кусок мяса.

Вокзал «Термини» был, как всегда, ярко освещен. В вестибюле толпились любители воскресных загородных прогулок, многие спешили на перроны, голос из динамиков объявлял многочисленные прибывающие и отъезжающие поезда.

Провожая жену на поезд в Венецию, Юрек нес чемодан. Они молча шли вдоль вагонов. Оба чувствовали какую-то неловкость, напряжение. Магдалена явно нервничала, с трудом сдерживала слезы и шла, не замечая ничего вокруг.

Наконец Юрек поставил чемодан на землю. Обнаружив через несколько шагов, что мужа нет рядом, Магдалена возвратилась к нему.

— Вы не произнесли ни одного слова с тех пор, как мы вышли из дома. В самом деле думаете, что так лучше? — спросил Юрек.

Магдалена закусила губу и, словно желая избавиться от какого-то гнета, все же решила заговорить.

— Вам пятьдесят лет, Юрек. — Она пристально посмотрела на мужа. — Нельзя больше так жить… Сколько можно рисковать, терпеть неопределенность…

— Почему это вас так волнует? У меня ведь есть всякие разрешения, лицензии, вы прекрасно знаете это.

— А вы прекрасно знаете, что полиция с вас глаз не спускает. Допустите хоть одну ошибку, даже самую незначительную, и вас тотчас обвинят в контрабанде. Что тогда будет с нами?

— Не беспокойтесь, Магдалена. У меня есть влиятельные друзья, мне нечего бояться.

Он взял чемодан и, жестом предложив жене следовать за ним, двинулся дальше.

— В сущности, я везучий человек, если учесть, что больше ничего не умею делать в жизни.

— Это не так, — сказала Магдалена, поравнявшись с ним. — Вы необыкновенный человек, но почему-то так опустились… Неужели это достойное вас занятие — развозить виски по посольствам? Бутлегер! Так между собой называют вас американцы.

— По крайней мере, необычное занятие, не правда ли?

— Чтобы выручить то немногое, благодаря чему мы как-то существуем, вы поставляете виски еще и итальянским клиентам, обманывающим таможню. И мы ведь остались почти что без средств, Юрек. Зачем вы доводите нас до этого?

— Мне вполне достаточно того, что есть.

— Потому что в молодости вы привыкли иметь все. Потому что теперь вас ничто больше не волнует, не интересует, ведь нет ничего, что можно было бы сравнить с прошлым. А я?

— Вы такая же, как я.

Магдалена в гневе сжала кулаки и заставила его остановиться.

— Нет, нет! Моя семья была уничтожена, от нее осталось только имя. И я очень хорошо знаю, что значит не иметь ничего. Я устала так жить, понимаете? И если не желаете думать обо мне, подумайте о ваших детях.

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Граф Рудинский, наш мир прекратил свое существование, его больше нет, поймите это наконец! И мы вынуждены теперь жить в другом мире, вот в этом, реальном.

— Этот мир, как вы говорите, реальный, мне не нравится, он не мой. Он вульгарный, шумный, бессмысленный. Я не стану за него сражаться. Я хочу, чтобы мой меч, а он у меня один, оставался чистым.

— Да, чистым… И все время держите его в ножнах, так что толку от него? — Голос ее задрожал. — Лишь бы не испачкать его и не испачкаться самому, вы пускаете все прахом и губите нас вместе с собой.

— Но разве есть какой-нибудь другой мир, где я мог бы сохранить стиль, идею жизни, немного от того величия, какое я унаследовал?

Магдалена взглянула на него и решительно заявила:

— Я больше не могу, Юрек. Я покидаю вас.

Он никак не реагировал на ее слова. Лицо его было непроницаемо. Они медленно шли вдоль вагонов.

— Вы, женщины, всегда хотите, чтобы у ваших мужчин было прочное, надежное положение, — заметил он с легкой иронией. — Но помимо этого вы еще требуете, чтобы оно постоянно улучшалось. Такая игра мне не нравится.

— Это вы, Юрек, играете со мной, вы сохраняете нелепые формальные отношения, лишь бы только отличаться от других. А по сути вы не что иное, как кусок воска. — Она презрительно рассмеялась. — Живем вместе столько лет и говорим друг другу «вы» даже в постели! И к детям обращаетесь на «вы», потому что того требует старинный этикет. Вы принуждаете их к сдержанности, учите скрывать свои чувства, поддерживаете холодность в отношениях… Кроме младшей, неизвестно почему. Может, потому что она так хороша, потому что вызывает у вас нежность, потому что…

Она не смогла договорить — заплакала и остановилась, закрыв лицо руками, стараясь скрыть рыдания.

— Ничего не поделаешь. Я так устроен. Чужая боль не трогает меня, потому что она всегда много меньше моей собственной, — сказал Юрек, нисколько не задетый ее словами. Он взял ее под руку, предлагая следовать дальше. — Впрочем, поступайте как хотите, Магдалена.

Они подошли к открытой двери вагона второго класса.

— Когда приедете к нашим кузенам, позвоните мне, если это доставит вам удовольствие.

Он помог ей подняться в вагон, поддержав под локоть. Магдалена обернулась. Она казалась спокойной.

— Пробуду в Венеции несколько дней. Надо все обдумать. У меня всегда есть возможность отправиться в Вену, там я могу жить у матери.

Юрек подал ей чемодан.

— Оставите мне детей?

— Это вы сами решите, — ответил Юрек. — Я могу жить, имея все. Могу жить и без ничего.

Он легким жестом попрощался и ушел, смешавшись с толпой.

Большая терраса аэропорта «Леонардо да Винчи» в римском пригороде Фьюмичино, казалось, была создана специально, чтобы любоваться классическим римским закатом: на западе, со стороны моря, во все небо раскинулся огромный красно-фиолетовый веер.

Уэйн и полковник Танкреди отделились от толпы, заполнявшей аэропорт, прошли в самый дальний угол террасы и принялись обозревать оттуда взлетно-посадочные полосы и окрестный пейзаж.

Они походили на обычных пассажиров, которым надо было как-то скоротать время. Уэйн был задумчив. Он перевел взгляд со здания аэропорта на главную взлетную полосу, куда как раз садился в этот момент самолет.

— Опасность может появиться сверху, дорогой полковник.

— Если допустить, что она действительно может появиться.

Уэйн указал на приземляющийся самолет:

— Отсюда, с террасы, хороший стрелок, если наберется смелости, может спокойно попасть в пилота этого лайнера.

— Держать террасу под контролем не проблема.

Полковник Танкреди был на этот раз в синем костюме и выглядел почти элегантным. К сожалению, все портили белый платочек и авторучка в кармане пиджака.

— Чем больше привлечем народу, тем больше возможности проникнуть сюда, — заметил Уэйн. — Вы отвечаете за своих людей?

— На сто процентов. Ручаюсь как за самого себя.

— А я не доверяю даже своим.

— Даже тем, кто будет сопровождать Форста на вашем самолете? — не без иронии поинтересовался Танкреди.

Уэйн усмехнулся:

— Не я же их выбирал. Моя ответственность начинается и заканчивается здесь. — Он прошел немного вперед, выбирая другую точку наблюдения. Танкреди следовал за ним. — Посмотрим. Значит, сначала приземлится американский самолет, потом русский. Остановятся вон там… — Уэйн указал на отдельную площадку в конце восточной полосы, далеко от здания аэропорта. — Это лучшее место.

— Так называемый «сектор обмена», точка «О», — заметил Танкреди.

— О'кей. С трех сторон никаких строений, там полная защита. Четвертую сторону, вот эту, блокируем фюзеляжем русского самолета, который встанет параллельно нашему. Разведчики выйдут на площадку между самолетами, так что с боков будут прикрыты. Сверху их невозможно увидеть. Даже с крыши. — Уэйн подумал немного и указал вниз. — Поставим охрану и здесь — автоматчиков через каждые десять метров. — Он взглянул на Танкреди. — И позаботьтесь об охране дороги, что идет вдоль ограждения. — Он повернулся к аэропорту и взлетным полосам. — Освещения не будет. Ночь безлунная. Аэропорт закрыт. Нет проблем?! — Однако на лице его читались неуверенность и тревога. Говоря все это, Уэйн не столько утверждал, сколько ставил вопрос.

Танкреди поспешил высказать несколько возражений:

— Ну если только кто-то, имея ружье с инфракрасным прицелом, не рискнет приблизиться, скажем, на расстояние в сто метров… — Он указал откуда. — Вот с этой стороны, перпендикулярно тому пути, который должны пройти разведчики.

— Верно. Но как этот «кто-то» может там оказаться?

— Может спрятаться в каком-нибудь укромном месте за несколько часов до начала операции. Спрятаться, словно крот.

— Но на прилете и посадке вы же будете проверять каждого человека. И каждую взлетную полосу метр за метром. И самое главное, неужели этот «крот» сможет внести свое ружье в аэропорт?

— Не сможет. Детектор сразу просигналит.

Уэйн задумчиво кивнул:

— Остается только предположить нападение какой-то команды. — Он указал на сетчатое ограждение справа. — Если они появятся оттуда, сколько им понадобится времени, чтобы пройти сюда через все летное поле, к тому же в полной темноте и тишине?

— Много времени, и эффект внезапности будет утрачен.

— А если появятся с противоположной стороны?

— Там наши. Там нужна была бы команда из ста человек с пушками и танками… — Танкреди скептически улыбнулся. — Фантастическая гипотеза, дорогой Уэйн, вам не кажется?

— А ракета?

— Откуда они могут знать координаты точки «О».

Уэйн снова принялся в задумчивости осматривать зону, выбранную для обмена разведчиками, и несколько раз одобрительно кивнул.

Понедельник, 13 ноября

Граф Юрек Рудинский вышел из дома, ведя за руку маленькую Соню, которая весело размахивала портфелем. Отец и дочь сели в «универсал» и уехали.

Небольшая площадь превратилась, как всегда в будние дни, в переполненную парковку. Среди машин стоял и «мерседес» Шабе. За рулем его сидел Номер Два, великан, которого теперь было не узнать, потому что у него не стало черной бороды.

Шабе, сидевший рядом, жестом велел ему включить двигатель. Серый «мерседес» тронулся с места и последовал за машиной Юрека.

Юрек проехал вдоль ограды парка, в глубине которого находилось здание английской школы для иностранцев, у ворот толпилось множество детей. Было время начала занятий. Как и Соню, многих учеников привозили сюда родители, другие приезжали на автобусе, остановка которого была в нескольких метрах от входа.

Юрек остановил машину и высадил Соню.

— Если успею, приеду за тобой. А нет, так вернись домой на автобусе. Договорились?

Соня закапризничала;

— Нет, нет, нет, нет! Я не хочу ехать на автобусе!

Она обошла машину и, подойдя к окну, в которое выглянул отец, потребовала еще один поцелуй, потом наконец побежала к воротам.

— Не поеду! В автобусе не поеду!

Юрек улыбнулся, убедился, что она вошла вместе с подругами во двор, и уехал.

И тут же появился «мерседес» Шабе. Он, однако, не последовал дальше за Юреком, а, миновав школу, остановился. Убедившись, что «универсал» исчез за поворотом, Шабе внимательно осмотрел вход в школу.

Соня еще играла во дворе с подругами, но вскоре учительница позвала их, и дети вошли в здание.

Старик сидел задумавшись, изучая ситуацию. На противоположной стороне улицы находилось несколько киосков, неподалеку — остановка автобуса, движение довольно оживленное, много прохожих.

Номер Два с тревогой посматривал на старика, ожидая приказа. Шабе взглянул на часы, дал знак, и «мерседес» медленно удалился.

Тем временем Юрек подъехал к служебному входу бельгийского посольства. Привратник выглянул из двери, а Юрек, выйдя из машины, открыл ее заднюю дверцу.

— Для советника Вандовена — три ящика, — объяснил он.

Привратник забрал из багажника ящики с бутылками трех различных марок водки. Пока он относил их в дом, из главного входа вышла сотрудница посольства и приветливо обратилась к поляку:

— Очень кстати, Юрек! Завтра у меня дома собираются друзья. Сможете привезти мне ящик текилы?

— Какие могут быть вопросы? — ответил он и пометил заказ в записной книжке.

«Ланча» была припаркована у английского посольства. Мерилен уже собиралась сесть, как вдруг обнаружила, что спущено колесо. Некоторое время она смотрела на него в полном замешательстве, а потом решительно направилась к привратнику и тут у входа увидела Юрека, которого привратник задержал, давая новый заказ. Тот помечал его в записной книжке.

Мерилен невольно с любопытством посмотрела на мужчину. Еще накануне она почему-то вспоминала этого родовитого поляка, который своим необыкновенным стрелковым мастерством привлек внимание Контатти.

Обменявшись с ним приветствием, Мерилен обратилась к привратнику, и Юрек, заметив, что она торопится, посторонился.

— Джон, — попросила Мерилен, — пожалуйста, позовите побыстрее какого-нибудь водителя. Мне нужно срочно забрать Барбару, а у меня спустило колесо.

— Давайте я сам поменяю вам его, — с готовностью отозвался он.

Она взглянула на часы:

— Уже опаздываю, нет времени…

Юрек подошел ближе:

— Если хотите, могу подвезти вас, мисс. Моя дочь учится в той же школе, что и Барбара, и я как раз еду за ней.

Она секунду поколебалась, но потом согласилась. Этот человек вызывал у нее сильное любопытство. Она жестом поблагодарила его и прошла к «универсалу», на который он указал ей.

Школьный звонок, возвещавший окончание занятий, еще звенел, но дети уже выбегали во двор и к ограде, где их ожидали мамы, папы или водители.

Многие машины останавливались у самых ворот, мешая движению. «Мерседес» Шабе стоял подальше, у перекрестка. Оттуда Шабе и Номер Два наблюдали за входом в школу. Вот появилась Соня в красном платье, остановилась, разговаривая с подружками.

Но тут за ее спиной показалась другая девочка, тоже в красном платье, тоже светловолосая. Издали они были очень похожи.

Обеспокоившись этим сходством, Номер Два воскликнул:

— Смотри! — и указал Шабе на девочек. — Какая же из двух? Черт возьми…

Шабе понял проблему, достал из кармана фотографию Сони. Изображение было немного размыто, и девочка была в другом платье. Он снова посмотрел на Соню, еще раз на фотографию и передал ее Номеру Два.

— Подождем, — спокойно сказал он. — Все проблемы, как правило, разрешаются сами собой.

Подошел автобус, скрипнули тормоза, стукнули открывающиеся двери, у входа столпились пассажиры — все это отвлекло внимание Шабе, и на несколько секунд перед его глазами снова возникло прошлое.

Вместе со многими другими людьми, с горестными, худыми, измученными лицами, в грязных, серых одеждах, он стоит у открытой двери товарного вагона. Часовой с ружьем задвигает дверь, и, по мере того как она задвигается, исчезают маленький полустанок, синее небо, голубые тени на снегу, испуганное лицо какой-то девушки…

Часовой устанавливает перекладину, запирает ее на висячий замок, отходит от вагона и, очевидно, подает знак — можно ехать. Звучит хриплый сигнал паровоза. Поезд медленно трогается с места.

Шабе вздрогнул. Номер Два, тронув его за руку, указал на школу. От шумной группы детей отделилась девочка в красном платье, похожая на Соню.

— Она? — спросил Номер Два. — Та, что выходит? — Он включил двигатель, готовый в любую минуту тронуться с места.

Девочка была уже у ворот, когда учительница остановила ее, взяла за руку и, сделав отрицательный жест, повела во двор.

Другие дети тем временем выбегали на улицу и, встретив родителей, садились в машины или уходили.

Соня тоже вышла из ворот и, не обнаружив машину отца, не спеша направилась на остановку автобуса, чуть подальше машины Шабе. При этом она все время смотрела на дорогу, ожидая, что вот-вот появится папин «универсал».

Снедаемый сомнениями, Номер Два вопросительно посмотрел на Шабе, тот кивнул — все в порядке — и открыл дверь машины. Он подождал, пока девочка подошла ближе, вышел и заговорил с ней:

— Привет, Соня. Папа ждет тебя в ресторане. Пойдем, я отвезу тебя к нему.

Соня внимательно посмотрела на него и позволила взять себя за руку.

— Не помнишь меня?

Соня покачала головой. Шабе ласково подтолкнул ее к машине.

— В самом деле не знаешь, кто я такой?

Растерявшись, девочка недоверчиво молчала и даже слегка отдернула руку, но Шабе сказал:

— Ну садись. Мы с твоим папой старые друзья.

Голос его звучал тепло, по-отечески и никак не вязался с его пугающим видом.

И все же девочка встревожилась и обернулась на прохожих, на школу. Закричать? Позвать на помощь? Но это значит признать, что она всего лишь маленькая девочка. А Шабе тем временем подвел ее к отрытой дверце машины.

— Знаешь, мы ведь с твоим папой каждое воскресенье стреляем в тире.

Он усадил ее в машину и сам быстро сел рядом. Номер Два тотчас тронул с места.

Соня, испугавшись, молчала, а Шабе спокойно объяснил ей:

— Я помогаю твоему папе в работе.

Девочка с подозрением посмотрела на Номер Два, потом подняла глаза на Шабе, и лицо ее осветила улыбка.

— Так это ты пьешь виски, которое продает папа?

Шабе улыбнулся. Это была очень странная, несвойственная ему улыбка, необычным образом изменившая его морщинистое лицо.

«Мерседес» свернул за угол и быстро удалился.

Двигаясь в плотном потоке транспорта по центральным улицам города, Юрек вел машину молча, о чем-то задумавшись. И молчание это смущало Мерилен, которая незаметно рассматривала его сбоку.

Она уже не раз готова была заговорить с ним, но все не решалась. Наконец, слегка покашляв, все же взяла инициативу в свои руки.

— Что вы сказали? — спросил Юрек.

— Ничего.

— Я бы сказал — немного.

— Ну, дело в том, что я как-то робею рядом с вами.

Юрек вопросительно взглянул на нее.

— Я встречалась с вами несколько раз, — продолжала она, — и у меня всегда оставалось ощущение, будто вы какой-то призрак. Да, словно двигаетесь за какой-то водной завесой. Все как-то неопределенно, туманно. Я не могла бы даже описать ваше лицо.

— А теперь?

— Вижу, что вы… интересный мужчина.

— Я сказал бы — красивый! Нет?

Мерилен отодвинулась, чтобы получше рассмотреть его. Ей стало легче, она вновь обрела свое обычное чувство юмора.

— Красивый? Ну если вы так считаете.

Юрек внимательно посмотрел на нее:

— Должен то же самое сказать о вас?

— Что я красивый мужчина?

Они посмеялись. Наконец-то лед растаял.

— Вам известно, что я поляк?

— Да.

— А какие мы, поляки, знаете?

— Говорят, что вы сумасшедшие, наглые, жестокие, эгоисты…

— Молодец. Продолжайте.

— Пьяницы, коварные, невежды, ленивцы. Однако вы-то работаете.

— Торгую алкоголем. Скорее всего потому, что ценю тех, кто его пьет. Кто вообще пьет. Это же не настоящая работа — это лишь способ выжить.

— И у вас никогда не было никакой профессии, серьезной… работы?

— Я никогда не работал. Из принципа.

— Какого принципа?

— Свободному человеку скучно работать.

— Не согласна.

— А я и не спрашивал вашего мнения.

Задетая за живое, Мерилен рассердилась:

— Вы наглец. Действительно поляк.

— Почему вы не замужем? — спросил Юрек, рассматривая ее и ведя машину все быстрее и неосторожнее.

— Это мое дело, — сухо ответила Мерилен. — Обращаю ваше внимание, что вон там, прямо перед вами, красный светофор.

Игнорируя замечание, Юрек проехал на красный, прибавив скорость. Офицер дорожной полиции напрасно свистнул ему вслед.

— У меня впечатление, что наши темпераменты вполне могут сочетаться.

— Мне так не кажется, отнюдь. Смотрите лучше вперед, вы проехали на красный.

— Когда-то я знал одну женщину, похожую на вас.

— Наверное, вам стоило бы притормозить, иначе этот мотоцикл…

— Лет тридцати. Бледную, как призрак. Служащую.

— Совсем как я, — сухо заметила Мерилен. — И какова же ее судьба? Вы убили ее?

— Как вы угадали?

Юрек взглянул вперед и чудом избежал столкновения.

— Я поняла по тому, как вы водите машину. А кроме того, вы ведь поляк.

— У нас есть и хорошие черты.

— Стремление покончить жизнь самоубийством, например. Видите ли, если бы вы немного чаще смотрели на дорогу…

— Вы правы. Смерть не слишком пугает нас.

— И даже чужая, мне думается. Вон там сейчас две старушки переходят улицу.

Юрек притормозил, объехал старушек и снова нажал на газ.

— Поскольку нам нечего терять, будем отважны. В Англии ведь именно так и говорят: отважный, как поляк.

— Нет. Видите ли, там говорят: пьяный, как поляк.

— Ах да, я перепутал.

— Если теперь повернете направо, избежав столкновения вон с тем автобусом, то, оставшись в живых, я, наверное, смогу сообщить вам, что ирландцы тоже отважны… — Она схватилась за приборную доску, стараясь избежать удара от резкого торможения, потом с вызовом посмотрела на него. — Я по происхождению ирландка. Знаете, какая разница между поляком и ирландцем?

Юрек вопросительно посмотрел на нее.

— И те и другие атакуют танки верхом на коне, но только поляки верят в победу, — сказала Мерилен.

Юрек расхохотался и, свернув на улицу, ведущую к школе, поехал вдоль ограды парка. Потом с вызовом посмотрел на Мерилен.

— Это действительно так, — сказал он. — Мой отец граф Андржей Рудинский скончался в полдень пятнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года под гусеницами немецкого танка, раздавившего его вместе с лошадью в жидкой грязи.

Мерилен ужаснулась:

— Простите, я не хотела… — Она умолкла, заметив, что Юрек не слушает ее.

Опять о чем-то задумавшись, он смотрел на дорогу перед собой, и на лице его блуждала улыбка.

Дети толпились возле ворот, кто-то еще играл во дворе под присмотром учительницы, среди них была и Барбара, дочь английского посла, в красном платье, столь похожая на Соню. Мерилен окликнула девочку, та обернулась и, увидев ее, побежала навстречу.

Тем временем Юрек искал Соню и, не найдя ее, обратился к учительнице:

— Здравствуйте, синьора. Моя дочь уже ушла?

— Да, мистер граф. Несколько минут назад. Она сказала, что сегодня вернется домой на автобусе, потому что…

— Нет-нет, — вмешалась Барбара. — За ней приехал какой-то мистер в машине…

Юрек был изумлен, а Мерилен в растерянности смотрела на него.

— Что ты говоришь, Барбара? — удивилась учительница. — Я видела, как она пошла на остановку.

— Да нет же, нет, — настаивала Барбара и указала место, где остановился «мерседес» Шабе. — Вон там была та машина.

Тень прошла по лицу Мерилен.

— Какая машина? — спросил Юрек.

— Машина старика, — тотчас ответила Барбара.

Мерилен содрогнулась и на мгновение представила землистое лицо Шабе.

— Старика? — удивился Юрек, стараясь скрыть беспокойство.

— Да, да, — сказала Барбара. — Весь седой.

Учительница не выдержала:

— Ты о чем, Барбара? Этого не может быть, я сама видела…

Мерилен была потрясена. Она представила себе лицо Контатти, его странное выражение. Вспомнила, как он изучал Юрека, когда тот стрелял по тарелкам, и вспомнила его слова, которые теперь приобретали пугающее значение: «Интересно, продается ли он и за сколько?»

Расстроенная, Мерилен смотрела на Барбару, на учительницу, на Юрека. Они продолжали говорить, но она не слышала их. Ужасная мысль пришла ей на ум. Она видела Юрека, сохранявшего полнейшее хладнокровие и спокойно задававшего вопросы, видела девочку, уверенно и подробно отвечавшую на вопросы и довольную, что оказалась в центре внимания, видела встревоженную учительницу и опять переводила взгляд на Юрека, пытавшегося успокоить ее. Ей стало страшно, но она все же надеялась, что ее ужасное подозрение ошибочно.

Бело-голубая полицейская «альфетта» остановилась во втором ряду у входа в супермаркет, и из машины вышел капитан карабинеров Коссини — высокий, темноволосый, с черными усиками, лет тридцати пяти. Водитель остался за рулем.

Коссини осмотрелся. Народу, как всегда в часы пик, было очень много, все куда-то спешили, торопились. Отчего такое законспирированное свидание? Все еще задавая себе этот вопрос, он услышал, что его зовут, и обернулся. Навстречу ему шел Юрек.

— Привет, дружище!

— Спасибо, что пришел.

— Рад видеть тебя.

Они выбрались из толпы.

— Извини, что побеспокоил, — сказал Юрек, — но у меня проблема, срочная и очень серьезная.

— Если что-то зависит от меня, то…

— Пропала моя дочь. У выхода из школы.

Коссини онемел. Внимательно посмотрел на Юрека и понял, что тот не шутит.

— Ева?

— Соня.

— Исчезла? Как? — Коссини покачал головой. Он очень расстроился. — Идем, идем сразу же к начальству! — Он взял Юрека за локоть.

— Нет, мне только нужно знать твое мнение.

— В чем дело?

— Сегодня утром Соня была одета точно так же, как дочь английского посла Барбара. Девочки очень похожи.

— Думаешь, ошибка?

Юрек стал ходить взад вперед. Нервы были напряжены до предела, но он держал себя в руках, и голос звучал спокойно:

— А что еще можно предположить? Нападение какого-нибудь злодея…

— Или месть, — заметил Коссини.

— За что? Не думаю, чтобы у меня были враги. Если хотят получить выкуп, то ты ведь знаешь, в каких условиях я живу. У меня ничего нет. Это просто нелепо.

— Расскажи-ка все подробно.

— Я говорил с учительницей, с другой девочкой, с продавцами в киосках, что напротив школы. Я не хотел никого тревожить и сказал, что у меня есть друг, который должен был приехать за Соней, и я просто хочу проверить, убедиться, что это он.

— Ты правильно поступил.

— Думаю, лучше всего подождать. Если это просто похищение, то они ведь объявятся.

— Но если они ошиблись, то существует немалый риск, понимаешь? Соня может стать опасным свидетелем. Ей девять лет, она умна…

— А ты что сделал бы?

— Принял бы решительные меры. Если повезет… Позволь, я займусь этим.

— Нет, — сказал Юрек. — Коссини, мы ведь с тобой друзья. Одна маленькая неосторожность, одно неверное движение… Я не в силах даже представить, что может случиться с Соней. Понимаешь? Я говорю сейчас не с должностным лицом, я обращаюсь к другу.

— Так что? Что я, по-твоему, должен сделать?

— Я не хочу, чтобы проводилось официальное расследование. Не хочу никакого следствия. Не хочу, чтобы мой телефон поставили на контроль.

— Хорошо.

— Тебе надо бы проверить другие предположения.

— Не беспокойся. Мы с тобой ездим вместе верхом, вместе стреляем. Я пью твое виски… незаконно. Рассчитывай на меня. Если понадобится, подниму сто человек. Ты знаешь, где найти меня и днем, и ночью. У тебя есть все мои телефоны. Звони немедленно, если понадоблюсь.

— Спасибо, Коссини.

— Не за что! — И, выражая солидарность, он похлопал Юрека по плечу.

Они взглянули друг другу в глаза и расстались.

Взволнованный, Коссини вернулся в машину, велел напарнику ехать и тотчас взялся за рацию.

— Говорит Коссини. Капитан Коссини. Подними команду по тревоге. Подожди! Была похищена девочка Соня Рудинская, светловолосая, девяти лет. Потом сообщу другие подробности. Еду в английское посольство. Никому ни слова — полная секретность. Отправь двух человек в штатском в школу на виа деи Тильи… — «Альфетта» тем временем прибавила скорость. — Постарайся узнать, какая это была машина, может, кто-то запомнил номерной знак. Пусть опросят всех: учительниц, продавцов в киосках, соседей. Пусть придумают предлог, но ничего не объясняют. Ах да, и поставь на контроль телефон графа Рудинского. Запиши номер…

Английский посол был человеком высоким и очень тучным. Розовое лицо, очки, рыжие волосы с проседью и идеальным пробором. Он стоял в своем кабинете за письменным столом, на котором царил безупречный порядок. Он только что выслушал краткий рассказ капитана Коссини и переваривал его смысл.

— Одетая в красное, да?

Мерилен была тут же, и ей немало труда стоило скрыть нервозность и волнение.

— А отец — разорившийся аристократ? — спросил посол.

— Да, — ответил Коссини.

Обойдя письменный стол, посол пригласил Мерилен и капитана сесть, и сам расположился на диване восемнадцатого века.

— Должен заметить, что ваше предположение, капитан, будто хотели украсть мою дочь, вполне правдоподобно. Хотя и остается только предположением.

— Вы полагаете, это мог быть… захват заложника? — спросил Коссини.

Посол покачал головой:

— Я бы сказал, нет сомнения, что это действуют итальянские бандиты.

— Однако нет прецедентов, не было еще случаев, чтобы они трогали какого-нибудь посла.

— Ваша индустрия похищений расширяется, ищет все новых… клиентов. А почему бы и не в дипломатических кругах?

— Слишком много шума, слишком много риска и… кроме того, — Коссини кисло улыбнулся, — кроме того, у мафии тоже есть понятие гостеприимства. А вы наш гость.

Посол встал, чтобы налить ликеру Мерилен и капитану.

— Мафия, может быть. Но не ваши отдельные преступники или ваши политические экстремисты.

— Конечно, и у нас есть террористы, — признался Коссини. — Ну а у вас свои — ирландцы, к примеру, ведь тоже террористы.

— Северные ирландцы — следовало бы уточнить, — заметила Мерилен. — И действуют они в пределах Великобритании.

— Вижу, начинаем грешить шовинизмом, — с иронией произнес посол. — Лучше судить по фактам.

— Лично я считаю, что за такое преступление, как похищение детей, сначала нужно публично высечь преступника, а потом отрубить ему голову, — сухо сказал Коссини.

Посол протянул ему рюмку:

— Думаю, что мистер Каддафи разделяет ваше мнение. — Чокнувшись с Коссини, он отпил глоток. — Я же со своей стороны благодарю вас за защиту моей дочери. Хочу только, чтобы это была очень незаметная защита. Вы понимаете?

— Естественно.

— Никакой информации для прессы.

— Чем меньше я вижу журналистов, тем лучше себя чувствую, — ответил Коссини. — Они чудовищно осложняют жизнь.

Посол внимательно посмотрел на него, явно желая что-то сказать, но потом обратился к Мерилен:

— Мне кажется, было бы излишне просить вас, мисс Ванниш, ни в коем случае не говорить никому о том, что произошло.

— Излишне, — согласилась Мерилен.

Посол жестом выразил благодарность.

— Вы уверены, что больше ничего не помните? — в свою очередь обратился к ней Коссини.

Она выдержала испытующий взгляд капитана.

— Я сказала все, что знаю.

Коссини обратился к послу:

— Думаю, если бы я расспросил вашу дочь…

— Барбара видела этого человека с расстояния пятидесяти метров, — заметила Мерилен. — Не стоит беспокоить ее. Может быть, вам удастся найти какого-нибудь прохожего, продавца из киоска…

— Мои люди уже работают там. — Он снова посмотрел на посла. — Ваше превосходительство, я вынужден настаивать: мне просто необходимо видеть вашу дочь.

Вздохнув, посол поднялся:

— Хорошо. Я провожу вас к Барбаре. Только подождите немного.

Коссини тоже хотел встать, но посол попросил его остаться на месте, а сам прошел к письменному столу и принялся перебирать бумаги.

— В это время я обычно подписываю документы, — недовольно заметил он. — Срочные бюрократические свинства. — Он не нашел то, что искал. — Мисс Ванниш, какого дьявола я должен подписать?

Мерилен нашла нужные бумаги и подала ему.

— Спасибо. Сегодня вы больше не нужны мне. Вы свободны.

Мерилен кивнула, попрощалась с мужчинами и покинула кабинет.

Она вышла из здания посольства мрачная, обеспокоенная и, даже не ответив на поклон привратника, поспешила к своей машине. Садясь, заметила штрафную квитанцию, засунутую за стеклоочиститель. Это при том, что номерной знак машины был дипломатическим и стояла она на отведенном для посольского транспорта месте.

Удивившись, она хотела позвать привратника, но, взяв бумагу, поняла, что это вовсе не штрафная квитанция.

Вместо соответствующих пометок о допущенном нарушении парковки на бланке печатными буквами было написано анонимное послание.

Мерилен прочитала и перечитала его несколько раз: «ЮРАЛЬФАРОМЕО22», но так и не смогла понять, что скрывается за этой шифровкой. Еще раз внимательно рассмотрела бланк. Больше ничего на нем не было.

Множество беспокойных мыслей одолевало ее, когда она снова села в машину.

В деревушку Марино она примчалась очень быстро. Вывернув из-за крутого поворота, «ланча» остановилась у ворот загородной виллы английского посла, той самой, где Мерилен виделась с Контатти всего лишь двое суток тому назад.

Здание выглядело пустым: жалюзи опущены, двери закрыты на перекладину, никаких признаков жизни. Мерилен позвонила и подождала, тревожась все больше и больше. Позвонила еще. Напрасно.

Чувствуя, что нельзя терять времени, решила вернуться в город, но сначала подъехала к дому Джованны, присматривавшей за виллой в отсутствие хозяев.

— Тот синьор, что помоложе, велел мне закрыть дом, — объяснила озабоченная Джованна, выйдя на порог. Она опасалась, что допустила какую-то ошибку. — Они уехали сегодня утром, очень рано. Все оставили в полном порядке… Но прошу вас, синьорина, войдите. Не хотите ли кофе?

— Нет, спасибо, — ответила Мерилен в задумчивости. — Значит, уехали…

— Я сделала то, что они мне велели.

— Конечно, Джованна, вы правильно сделали. Мне нужно было повидать этих господ, и я думала застать их тут. Вот и все.

— Жаль, что напрасно приехали.

— Увижу их у посла, — сказала она Джованне, стараясь держаться как можно увереннее. — До свидания. — И на прощание помахала девушке.

Некоторое время Мерилен оставалась в полной растерянности, пытаясь разобраться в своих мыслях. Очевидно было, что она принимает участие в какой-то игре, правила которой ей неизвестны. Но ей не хотелось выходить из этой игры. А кроме того, она и не смогла бы теперь это сделать.

И тут она увидела на другой стороне улицы большой магазин электротехники. Решение пришло сразу. Продавщица была любезна и внимательна. Мерилен с нетерпением следила, пока та нарочито медленно вынимала магнитофон из картонной коробки и опускала его на прилавок.

— Это сама маленькая модель на батарейках. Японская.

Мерилен взяла магнитофон, осмотрела клавиши, микрофон, батарейки и поняла, это не то, что ей нужно.

— Хотите проверить? — спросила продавщица.

— Нет. Мне нужен самый чувствительный магнитофон.

— Не знаю, чем помочь вам. Из маленьких у нас только такой.

Мерилен поблагодарила и отказалась от покупки.

Вернувшись в город, она остановила машину у дома, где жил один знакомый радиотехник, редкостный специалист своего дела. У него был не магазин, а что-то похожее на лабораторию, где часто бывали разные сумасшедшие любители электроники. В его доме, служившем и своего рода мастерской, можно было найти все самое современное и хитроумное, что только существовало в мире магнитофонов, кинокамер и высококачественной звуковой аппаратуры.

— Вот это просто чудо, а не магнитофон. У него встроенный микрофон, к тому же сверхчувствительный, — объяснил техник, показывая Мерилен крохотный, не больше пачки сигарет, аппарат, — можно записать разговор, который ведут в соседней комнате. — Он понял, что несколько преувеличил, и добавил: — Ну почти в соседней…

— Очень мило.

— Видите ли, это не игрушка. — Ему очень хотелось узнать, зачем ей понадобился такой магнитофон, но он воздержался от вопроса. — Может, хотите что-нибудь попроще?

— Нет, этот меня вполне устраивает.

— Цена немного кусается, но, думаю, мы договоримся. — Он добавил доверительно: — Кроме обычной скидки, могу предоставить и рассрочку.

Это был один из множества молодых людей, которые ухаживали за Мерилен. Один из тех, кто — она хорошо понимала и пользовалась этим — облегчал ей решение некоторых чисто практических жизненных проблем.

Мерилен подписала чек, положила магнитофон в сумку и ушла от разговора, который ее знакомому явно хотелось продолжить.

В небольшом кабинете, заставленном книжными шкафами, царил вечерний полумрак, но Юрек не собирался включать свет. Он рассматривал фальшивую штрафную квитанцию. Еще раз перечитал послание и возвратил бумагу Мерилен, сидевшей в кресле напротив него.

— Ю и Р — мои инициалы.

— Именно поэтому я и приехала к вам, — отозвалась Мерилен. — Что такое «АЛЬФАРОМЕО22»? Я поинтересовалась — не существуют такой марки машины и такого номерного знака. Даже среди гоночных машин.

— Зато существует завод «Альфа Ромео». Филиал. И я знаю, он находится где-то за городом, а число двадцать два может означать время.

— Верно! Это встреча. Сегодня вечером у здания завода. — Она с тревогой посмотрела на Юрека. — Что будете делать?

— Поеду, естественно…

— Вам следовало бы… Нет, мне надо было бы… предупредить полицию.

Юрек пристально посмотрел на нее:

— Кто докажет, что вы уже не сделали этого?

— Наверное, я должна была бы… как-то решить эту проблему. — Голос ее дрожал. Она указала на послание, которое держала в руке. — С тех пор как нашла эту записку, не перестаю думать о себе, о вас, о Соне. Так тяжело, так тяжело, что просто жить не хочется.

— Не надо так близко все принимать к сердцу. Эта проблема касается только меня.

— Неправда. И меня теперь тоже. Нет, это просто безумие! Не понимаю, почему именно меня выбрали в качестве посредника.

Юрек внимательно посмотрел на нее:

— Я тоже этого не понимаю.

Нервничая, Мерилен переложила ногу на ногу.

— Может, нас видели вместе в школе? — спросил Юрек.

— Возможно, теперь обнаружили, что ошиблись, — продолжала она, все так же сильно нервничая. — Соня, наверное, назвала свое имя, а так как я работаю в посольстве и приехала за Барбарой…

— Рассуждение довольно сложное, вам не кажется?

— Не знаю. Я потрясена. Я в бешенстве! — Она поднялась, охваченная волнением, и принялась ходить взад и вперед по комнате. — Во мне просто все кипит от гнева. Мне бы хотелось… — Она умолкла, старясь взять себя в руки.

Юрек ни на минуту не спускал с нее глаз.

— Отчего вы так разгневаны?

— Оттого… оттого, что чувствую свое бессилие. Меня впутали в какую-то…

— Вы эгоистка.

Мерилен ласково коснулась плеча Юрека:

— Извините. Я… я отвратительна. Я понимаю, что моя проблема смехотворна в сравнении с вашей.

— И в самом деле смехотворна. — Он тронул ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. — Но интересна. Вы не боитесь, а злитесь.

Она попыталась избежать его взгляда.

— Нет. Боюсь. Ужасно боюсь.

— Почему? Почему боитесь? — продолжал настаивать он. — Что-нибудь происходило с вами в эти последние дни? Был ли какой-нибудь признак, какое-нибудь событие, что-то необычное?

«Да, да!» — хотелось закричать Мерилен, но она решительно произнесла:

— Нет.

— Но вы очень встревожены.

— Еще бы.

— Вы и раньше были встревожены.

— Нет.

— Вы не привыкли лгать.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы что-то скрываете от меня?

— Но что я должна скрывать от вас?

— Не знаю.

Он отвернулся от нее, прошел к окну, откуда проникал слабый свет.

— Видите ли, я люблю Соню так сильно… Узнай я, что вы по той или иной причине, даже без всякой вины, действительно замешаны в этой истории, я тотчас убил бы вас.

Юрек повернулся и холодно, но без злобы взглянул на нее. В то же время он с трудом подавлял волнение, охватившее его.

— У меня нет проблем с законом, моралью, гуманностью. Я живу на острове, где существуют только те ценности, какие я сам создал для себя и какие, конечно же, не соответствуют общепринятым нормам.

— Я не могу допустить, чтобы вы разговаривали со мной подобным тоном, — сказала Мерилен.

— Вы извинились, я тоже приношу извинения. Я хотел только показать вам, насколько мне дорога Соня. Соня — это все, что у меня есть в жизни. Не ходите в полицию. Я не хочу терять свою дочь.

В дверь постучали.

— Войдите, Ева, — сказал Юрек и включил свет.

Девушка появилась на пороге, неся поднос с чаем.

— Станислав еще спит? — спросил отец.

— Нет. Я отнесла ему молоко с медом, — ответила Ева, наливая чай Мерилен.

— Садитесь с нами, Ева. Мисс Ванниш предложила мне… — улыбаясь, он жестом пригласил дочь присесть, — предложила мне один очень рискованный заказ. Я мог бы продать тысячу бутылок виски итальянским клиентам, но закон запрещает это. Что посоветуете, Ева?

— Если спрашиваете совета у меня, — ответила она, разливая чай по чашкам, — значит, вы уже приняли решение.

— Думаете, нарушу закон?

— Думаю, да, — улыбнулась Ева. — Не из-за денег, конечно. Деньги вас не интересуют.

— А вас интересуют?

Девушка кивнула, рассмеявшись.

Юрек выразительно посмотрел на Мерилен:

— Видите? Предательство проникло даже в этот дом.

Ева опять рассмеялась, а Мерилен старалась подыграть им, но с трудом скрывала волнение.

— Сахар? Лимон? Молоко? — поинтересовался Юрек.

Мерилен немного успокоилась.

— Спасибо. Только лимон.

— Ах, я опаздываю, — заметила Ева, взглянув на часы. — Мне надо сходить за покупками. Но когда же вернется Соня?

— Я уже сказал вам, что она будет ночевать у Гузманов, — спокойно ответил отец. — А обо мне не беспокойтесь. Я где-нибудь перекушу.

Зазвонил телефон, Юрек сразу же взял трубку:

— Алло? — и выслушал говорившего.

Он, казалось, был удивлен.

— Одну минутку, — произнес он и обратился к Мерилен: — Это вас, мисс.

— Меня? — Мерилен была изумлена.

— Английское посольство.

Мерилен поднялась. Ноги у нее дрожали.

— Посольство? Но я не… — Она, помрачнев, умолкла и подошла к телефону. — Алло? А, это вы?.. Как вы нашли… Хорошо, сейчас же приеду, — сказала она и положила трубку. Глаза ее были полны изумления.

— Многим ли вы говорили, что пошли сюда? — спросил Юрек, внимательно следя за выражением ее лица.

— Только моей коллеге по офису, — солгала Мерилен.

— Но звонил мужчина.

— Я просила ее ни в ком случае не звонить мне, но, видите, она дала телефон человеку, который разыскивает меня по одному делу. Извините, но мне действительно необходимо уйти. Это уже какое-то наваждение. — Она взяла свою сумку.

— Не допьете чай? — спросил Юрек.

— Нет, спасибо.

— Не стану задерживать вас.

— Мне очень жаль. Еще раз прошу извинить меня.

Юрек поднялся проводить ее. Когда они вышли в коридор, Мерилен взглянула на Еву, которая шла следом, и шепнула Юреку:

— Я позвоню вам, чтобы узнать…

Он не дал ей закончить фразу и громко, чтобы слышала дочь, произнес:

— Я сам позвоню вам. Ваш заказ интересен. Понимаю, что ответ нужен немедленно, и я постараюсь дать его как можно быстрее.

— Я тоже выхожу, папа, — сказала Ева.

Юрек открыл дверь, поцеловал руку Мерилен и помахал дочери.

Женщины вышли. Юрек некоторое время постоял на пороге, раздумывая, и вернулся в гостиную. Его взгляд упал на стойку, где лежало оружие. Стволы пяти ружей грозно сверкали.

Контатти был в темном элегантном костюме, в руке держал «дипломат». Он вышел из служебного входа, с большим почтением сопровождаемый привратником. Как раз в это время подъехала машина, за рулем которой была Мерилен.

— А вот и мисс Ванниш, — сказал Контатти. — Благодарю вас. До свидания.

— До свидания, мистер.

Привратник удалился, а Контатти сделал знак Мерилен оставаться в машине.

— Не подвезете меня?

— Пожалуйста, — сухо ответила она и подождала, пока он сядет и закроет дверцу. — Куда поедем?

— Туда, где пьют, — сказал Контатти. Он явно был в отличном настроении. — Уже сгущаются сумерки. Я посоветовал бы какое-нибудь очень оживленное место, где много туристов, которые любуются прекрасными фонтанами, старинными зданиями, скульптурами.

— Вы не находите, что с вашей стороны весьма неосторожно показываться на людях, тем более здесь, в посольстве?

Контатти притворился, будто удивлен.

— Как? Вы считаете, меня могут узнать? — Он потрогал свой нос, как бы обеспокоенный. — Вы правы. Забыл надеть фальшивый нос!

Мерилен не рассмеялась.

— Оставьте. Лучше объясните, как вы узнали, что я у Рудинского. Выходит, за мной установлена слежка?

— Нет-нет. Просто интуиция.

— Отличная интуиция. Вы даже время угадали.

— В нашем деле погибнешь, если не будет хоть немножко везения.

— Ну еще бы… — Мерилен прибавила скорость. — Случай правит миром.

— И прежде всего секретными службами.

Пока «ланча» отъезжала от посольства, из боковой улочки появился «мерседес» Шабе и последовал за ней, держась на расстоянии.

На большой римской площади, украшенной скульптурами в стиле барокко, было многолюдно, потому что стояла прекрасная погода, и кое-кто даже был одет по-летнему легко. Особенно много собралось тут молодежи, причем немало из них было на мотоциклах. Шум двигателей даже заглушал звуки небольшого оркестра, игравшего возле веранды большого открытого кафе.

Контатти выбрал столик в первом ряду. Отодвинул стул для Мерилен и сел сам, поставив на край столика свой «дипломат».

— Я бы не выставляла его на всеобщее обозрение, — заметила Мерилен.

— Почему?

— Потому что тут слишком много щипачей. На римском жаргоне «щипач» — это вор, который вырывает у вас сумку, проезжая мимо на мотоцикле. — Она указала на оживленное движение на площади. — Видите вон тех парней? Одно движение, и все — вашего «дипломата» и след простыл.

— Но только не моего. У меня опыт, я хитер, я англичанин.

Мерилен взяла свою довольно большую сумку в виде мешка с затягивающимся шнуром и на всякий случай положила себе на колени.

— Конечно, — сказала она, — это было бы очень здорово, если бы какой-нибудь римский щипач посмеялся над знаменитой английской разведкой!

— Этого не может быть. У нас тысячи глаз.

— Ладно. Я вас предупредила.

Подошел официант. Контатти заказал два мартини и посоветовал:

— Говорите не так громко, чтобы не беспокоить наших соседей.

— Я все меньше понимаю вас. В машине, когда мы были одни, вы все время старались уйти от разговора, а тут, среди людей, хотите говорить о чрезвычайно деликатных вещах.

С этими словами она опустила руку в сумку, нащупала магнитофон и включила его.

— Вы прекрасно знаете, что в толпе мы, как нигде, одиноки, — с улыбкой возразил Контатти. — Я уже говорил вам, что у вас весьма условное, даже неверное представление о нашей профессии. Мы самые обычные люди…

— И искренние, не так ли? Ладно, я тоже искренняя. Сдаюсь.

Контатти посторонился, чтобы официант мог поставить на стол поднос, но продолжал говорить, не обращая внимания на его присутствие:

— Вы хотите сказать, что мы играем с самыми святыми чувствами человека. Пока мы ехали в машине, вы уже сразили меня своим бурным протестом и возмущением… — Он улыбкой поблагодарил официанта и оплатил счет. — Да, я признаю, это мы взяли девочку… — Официант отошел, качая головой и неодобрительно глядя на него. — А теперь послушайте меня. Человек, о котором идет речь, поволнуется еще день или два, но его дочь ничем не рискует, и мы сумеем возместить ему ущерб по справедливости. Мы используем предосудительные методы, что верно, то верно, но это действительно необходимое решение, поверьте мне.

И тут Контатти заметил в переулке фигуру Шабе. В переулке, где парковка была запрещена.

— Это нелепо, — возразила Мерилен, нисколько не убежденная словами Контатти. — Не могу поверить, что вам пришлось прибегнуть к таком гадкому и подлому шантажу, чтобы совершить… убийство.

— Нет, всего лишь акцию холодной войны, если выражаться более корректно.

— Акцию, которую любой ваш агент мог бы совершить лучше и хоть с каким-то оправданием.

— Это необходимо сделать завтра. И у нас нет времени искать подходящего человека.

— А он как раз то, что вам нужно? Отчего бы это? Вы ведь можете ангажировать любого профессионального киллера. Их в этой стране достаточно.

Контатти разочарованно покачал головой:

— Мерилен, вы рассуждаете неправильно. В данных условиях и в присутствии вашего друга Уэйна и его людей тот, кто совершит эту акцию, не сможет спастись. Его схватят и осудят на пожизненное заключение или быстренько выпроводят из страны. Как же вы можете требовать, чтобы наш человек или какой-нибудь профессиональный киллер пошел на такую самоубийственную операцию. К сожалению, мы не в Японии — у нас нет камикадзе.

У Мерилен от ужаса расширились глаза.

— Значит, вы решили пожертвовать ни в чем не повинным человеком?!

— Вы правильно заметили — ни в чем не повинным. Подумайте как следует. Вы ведь не глупы…

Она растерялась. Контатти взглянул на нее и снова осмотрел площадь. Шабе исчез.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказала Мерилен. — Когда… когда Рудинский будет схвачен, то станет известно, что его шантажировали, что он вынужден был убить, что он вовсе не участник заговора, а скорее его жертва.

— И поэтому его отпустят, — спокойно подтвердил Контатти. — Может, через несколько лет.

— И вы засыплете его деньгами, чтобы помочь забыть…

Какая-то девушка прошла мимо столиков навстречу приятелю, сидевшему немного поодаль на мотоцикле с включенным мотором.

— Займетесь его семьей, — продолжала Мерилен, — возможно, наградите его почетным гражданством и добавите к его графскому титулу еще и титул баронета. Так ведь?

— Более или менее, — согласился Контатти, отпивая свой мартини.

— Но вы забыли об одном.

— О чем?

— О человеке, — ответила она. — До знакомства с ним я думала, что это серая, ничем не примечательная личность. Но я ошибалась. В нем есть что-то такое, отчего у меня мурашки бегут по спине. Он жесток, холоден… У него инстинкт злобного зверя. Наверное, он уже о чем-то догадывается. Он угрожал мне смертью, и все же я играла, играла хорошо, мне думается.

В нескольких шагах от столика парень, сидевший на мотоцикле, весело разговаривал о чем-то с подошедшей девушкой и в то же время как бы рассеянно посматривал на «дипломат» Контатти.

Мерилен с волнением продолжала:

— Я знаю, чувствую, что все будет так, как вы задумали. И он останется жив, но никто и никакие деньги не заставят его забыть пережитое. И заплатим за это мы все: я, этот ужасный старик, что работает с вами, Контатти. Через год, два, через десять лет он убьет всех.

— Это будет спокойная и достойная смерть, потому что мы умрем за родину, — равнодушно произнес Контатти. — Кажется, именно тут, в Риме, придумали этот столь убедительный девиз?

— Прекратите. И потом вы действительно уверены, что Рудинский поддастся на этот шантаж? А если откажется?

— Это была бы катастрофа для нас.

— А для Рудинского?

— Ничего. Возвратим ему девочку. — Он изобразил негодование. — Не хотите же вы, чтобы мы ее убили! — Но сразу спокойно добавил: — Как хорошо, что он этого не знает.

Вместо ответа Мерилен вскрикнула, потому что парень, неожиданно промчавшийся мимо их столика на мотоцикле, подхватил «дипломат» Контатти.

Классический прием щипачей. Никто не успел даже опомниться, так быстро это произошло. Когда кто-то вскочил, мотоцикл был уже далеко. Мерилен тоже поднялась, указывая на него.

— Эй! Держите вора! Держите его!

Контатти остановил ее, взяв за руку.

— Успокойтесь, — сказал он, улыбнувшись ей одной из своих чарующих улыбок.

— Но он же украл «дипломат»! У вас!

За соседним столиком с удивлением смотрели на Контатти, сохранявшего олимпийское спокойствие, не понимая его поведения.

Мотоциклист тем временем исчез в переулке, где парковка была запрещена.

— А ведь я предупреждала вас! — заметила Мерилен, не в силах успокоиться. — Это же смешно!

Контатти кротко произнес:

— Нужно уметь проигрывать.

— Очевидно, в «дипломате» не было ничего важного.

— Напротив, — ответил Контатти. — там были очень важные документы, имена агентов, планы действий, сверхсекретные доклады… — Он смиренно улыбнулся. — Меня уволят.

Мотоцикл на всей скорости помчался по переулку, но в это же время в конце его из-за угла появился «мерседес» Шабе. Щипач стал сигналить ему. Напрасно. Машина остановилась на перекрестке и перегородила дорогу. Щипач затормозил, но не смог избежать столкновения и рухнул на мостовую. Шабе быстро вышел из машины, подхватил «дипломат», рывком поднял щипача за шиворот и сунул его на переднее сиденье.

— Давай-ка сюда, Пиппо. Молодец, ничего не скажешь!

Парень был в шоке, лицо его заливала кровь. «Мерседес» мгновенно скрылся в лабиринте улочек старого Рима. Ведя машину, Шабе взглянул на вора, который все никак не мог прийти в себя, хватался за свое лицо и с испугом смотрел на окровавленные руки.

— Ну как, получше тебе, Пиппо? — И он так крепко двинул его, что тот ударился головой о стекло.

— Зачем воруешь у моих друзей?

Он схватил его за нос и стал выкручивать. Перепуганный парень, задыхаясь, замахал руками.

— Пусти… пусти меня…

— Куда тебя отвезти, Пиппо? Или у тебя нет дома, нет друзей? Ну, говори адрес. — Он оставил его в покое. — Входишь в банду, но ты слишком слаб, чтобы быть главарем. — Он крутанул ему ухо. — Поехали к главарю, Пиппо, хочу познакомиться с ним.

Отпустив ухо, он оттолкнул парня. Лицо мальчишки искажала злоба, в глазах стояли ужас и ненависть.

— Не называй меня Пиппо, — сказал он, тяжело дыша.

— Ах извини. Пожалуйста, извини. — Он смотрел на него, словно на вонючую рыбу. — Ну и куда же ехать?

Мерилен и Контатти пробирались сквозь оживленную толпу на площади, где был украден «дипломат», и выглядели вполне мирными туристами.

— Вы по-прежнему намерены покинуть меня? — спросил он.

Она загадочно улыбнулась и, опустив руку в сумку, убедилась, что магнитофон включен.

— Конечно! Упаси меня боже не только от Рудинского, но и от вас. Особенно от вас.

Контатти, похоже, огорчился.

— Если покинете меня сейчас, в такой момент, меня обвинят в легкомыслии и отстранят от работы. На мое место придут другие, более жестокие люди. Возможно, мое дело поручат старику. И что будет тогда с маленькой Соней?

— Что вы хотите сказать?

— Если придется отказаться от наших планов, то мы будем вынуждены, повторяю, вынуждены ликвидировать свидетелей.

— В том числе женщин и детей?

— Не будем преувеличивать.

— Используйте более подходящее слово: шантаж, — холодно заметила Мерилен. — Шантаж. Как всегда, шантаж. По-видимому, на этом построены все ваши действия.

— Вы слишком много думаете надо всем этим. Рассуждаете, делаете какие-то умозаключения, приходите к каким-то выводам, и все в одиночку. Я же сообщу вам одну вещь. — Он остановился и с доверительным видом произнес: — Наш министр иностранных дел прибывает сегодня ночью в Вашингтон. Инкогнито и полуживой. Он использует остатки своего авторитета, чтобы помешать обмену. Может быть, это ему удастся. В таком случае наша… операция… будет отменена и никто не пострадает. Девочка сразу же вернется домой, и вас ничто больше не будет мучить.

Тут он заметил в толпе девушку, которая была с парнем, укравшим «дипломат», и направился к ней.

— Добрый вечер, синьорина. Как поживает ваш друг? — улыбнулся он ей.

Девушка, казалось, была удивлена:

— Какой друг?

— Пиппо.

— Я не знаю никакого Пиппо.

— Конечно же знаете. Тот, что на мотоцикле, ваш жених. — И он жестом изобразил похищение «дипломата». Девушка встревожилась. — Я уверен, что с ним произошел несчастный случай. На вашем месте я поспешил бы найти его.

И он приветливо помахал рукой, оставив ее в полном недоумении. Вернувшись к Мерилен, он обернулся и крикнул девушке:

— Да и врача советую захватить!

Перепуганная девушка поспешила исчезнуть.

— Начинаю думать, что вас никогда не уволят, — сказала Мерилен, невольно восхитившись им.

— Чтобы сохранить расположение старика, я вынужден потакать некоторым его причудам и выполнять его сложные и не очень планы, — со смиренным видом ответил Контатти. — Если он не обрушивает на кого-то свою злобу или не находит способа проявить свой садизм, то не получает удовольствия. Он так устроен.

Контатти словно задумался о чем-то, но вскоре очнулся и по-доброму посмотрел на Мерилен. Она тоже смотрела на него, стараясь понять, что же это за человек, перед несомненным обаянием которого она не могла устоять.

— Мерилен, вы должны научиться создавать себе проблемы только в нужный момент, и не ранее. Живите спокойно, счастливо, день за днем. Смотрите на вещи с правильной точки зрения.

— Это как же?

Он взял ее под руку:

— Объясню. Если посмотрите на наше дело с точки зрения эмоций, получите превратную картину. А вы посмотрите на него, напротив, с точки зрения искусства. Это самый верный способ воспринимать реальность. И тогда испытаете чувства, а не угрызения совести. Ну а потом, если окажутся какие-то неприятные последствия для людей, видно будет. Всему свое время. Сумеете?

— Нет. Не думаю.

— Вы слишком закомплексованы. Освободитесь. Отбросьте эту ветхую буржуазную ментальность. Действуйте так, словно играете в какую-то игру.

Они направлялись к тому месту, где Мерилен оставила свою машину. Контатти продолжал мягко убеждать ее:

— Пойдите сегодня вечером к Уэйну. Вам кажется справедливым лишать его своего общества в такие трудные дни? При всем том, что ему предстоит сделать… и сказать? Вы все еще его женщина или нет?

— Вам удается заставить меня почувствовать себя абсолютной дурой, — заметила Мерилен, слегка улыбнувшись. — А также в какой-то мере… достойной презрения.

Контатти вздохнул:

— Вы опять смотрите на вещи с неправильной точки зрения. И поэтому делаетесь скучной, банальной, нудной. Следовало бы презирать вас за это. Но мне нравятся противоречия, и поэтому я чувствую, что становлюсь весьма неравнодушен к вам. Да, я в самом деле исполнен к вам нежности и любви…

— Ваш искренний тон трогает меня, — с иронией заметила она.

— Вы считаете меня циником. Какая ошибка. В работе, конечно, я действую без предрассудков, но поверьте мне, общаясь с женщиной, я становлюсь нежным и уступчивым настолько, что готов удовлетворить любое ее желание. Просит хлестать ее, хлещу. Просит бить, бью. Просит предать, предаю. Просит оставить, оставляю.

— Поразительное благородство, — засмеялась Мерилен. — А если она попросит совсем другого. — И тут же постаралась опередить его ответ: — Не надо отвечать. Позвольте мне самой представить это.

— Я намерен ухаживать за вами. Но не теперь. Сейчас это было бы дурным тоном. Однако, когда наша операция завершится, я попрошу вашей руки. Официально.

— Я не встречала большего наглеца.

— Я говорю совершенно серьезно. Вы это поняли?

— Теперь я уже немного знаю вас, но все равно никак не могу отличить истину от фальши.

Они подошли к машине и, остановившись, некоторое время смотрели друг другу в глаза. Он с удовольствием, она с интересом.

Попрощавшись, Контатти удалился, смешавшись с толпой, а Мерилен, слегка улыбаясь, заглянула в сумку и выключила магнитофон. Потом села в свою «ланчу» и уехала.

Одно из ружей было разобрано: детали его лежали на столе, и Юрек одну за другой тщательно чистил их.

Он был целиком погружен в свое занятие и не слышал легкого стука в дверь. В комнате появился Станислав, в халате, встрепанный, с воспаленными глазами.

— Я только что мерил температуру. Тридцать семь. Я поправился.

— По вашему виду этого не скажешь.

— Мне бы хотелось меду. Могу я взять еще немного?

— Подождите, пока вернется Ева. Она вот-вот придет, — сказал Юрек, посмотрев на часы.

— Не знаю, чем заняться. Можно позвонить?

— Я уже сказал вам — нет. Я жду важный звонок.

— А Соня не придет?

— Она не будет ночевать дома. А теперь возвращайтесь в постель. Книги у вас есть?

Огорченный, Станислав вышел.

— Закройте, пожалуйста, дверь.

Мальчик поспешил выполнить просьбу отца.

Немного поразмыслив, Юрек поднялся, прошел к окну, посмотрел на усыпанное звездами небо, потом на часы. Не прикоснувшись к еде, стоявшей на столе, он взглянул на ящики с виски, составленные в углу. Покачал головой. Потом достал из небольшого шкафчика бутылку водки, бутылку минеральной воды и две рюмки, поставил все на стол рядом с ружьем и сел.

Уже давно, очень давно не случалось ему пить. Пить всерьез.

Он наполнил одну рюмку водкой, другую минеральной водой и выпил их одну за другой, не переводя дыхания, по-польски. Затем принялся чистить ствол ружья и спустя какое-то время выпил еще — большой глоток обжигающей водки, затем глоток минеральной воды. Снова посмотрел на часы и выпил в третий раз, методично, без удовольствия. «Словно польская свинья», — сказал он сам себе, сразу же вновь наполнив рюмки. Польская свинья: одинокий и печальный пьяница.

По вечерам часов с восьми, когда все обычно садятся ужинать, этот квартал пустел и оказывался во власти бандитов — парней и девушек, как правило не старше двадцати лет, у которых имелись отличные, мощные мотоциклы. На этот раз банда местных хулиганов съехалась, как всегда, к бару, служившему для них местом сбора.

Настойчивый гудок клаксона привлек внимание парней, и они увидели «мерседес» Шабе. Машина остановилась, из открывшейся дверцы вылетел на мостовую измочаленный щипач и так ударился о чей-то мотоцикл, что даже опрокинул его.

Парни не успели прийти в себя от изумления, как Шабе вышел из машины и заявил:

— Я привез вашего Пиппо. Он поранился.

Удивленные появлением этого тощего старика, державшегося столь нагло и вызывающе, бандиты притихли. Немногие прохожие поспешили удалиться во избежание неприятностей, а бармен, выглянув на улицу, принялся опускать железную гофрированную штору.

Первым отреагировал высокий блондин тщедушного сложения, которое никак не вязалось с мрачным выражением его лица. Со злобным любопытством глядя в упор на Шабе, он помог щипачу подняться.

— Имей в виду, это сволочь, — предупредил его Пиппо.

Бандиты зашевелились и стали окружать Шабе, некоторые сели на мотоциклы. Все смотрели на старика и только ждали сигнала блондина, который был, очевидно, главарем банды.

— Пиппо не знает своего ремесла, — сказал Шабе, насмешливо улыбаясь. — Его надо снова отправить в школу.

Бандиты — парни и девушки — окружили его. Два мотоцикла преградили отступление к машине. Разгоряченный злостью и ненавистью, щипач ухватил главаря за рукав.

— Это свинья. Чего мы ждем, надо размозжить ему голову!

Но тот не стал его слушать, а обратился к Шабе:

— Здесь нет никакого Пиппо.

Он вынул из кармана складной нож, щелчком открыл его, явно угрожая, и подошел ближе, желая рассмотреть нежданного гостя. Шабе подождал, пока тот приблизится, и неожиданно так рванул его, что тот крутанулся на месте. В тот же момент Шабе прижал парня к себе, обхватил одной рукой за шею, а другой выхватил пистолет и сунул ствол ему в рот.

— Не двигаться. Может выстрелить.

Блондин тотчас перестал трепыхаться и выронил нож. Его приятели обескураженно застыли. Шабе обвел их взглядом и обратился к главарю:

— Почему бы тебе не отправить девчонок в кино?

Одна из девушек смело и бесстрашно возразила:

— А почему бы вам обоим туда не отправиться?

— Хорошая мысль, — ответил Шабе, опуская пистолет и ослабляя захват. И снова спросил блондина: — Мы с тобой вдвоем — в кино? Что скажешь, а?

Указывая взглядом на пистолет, блондин перевел дыхание:

— Пока эта штука в твоих руках, согласен.

— Мне нравятся разумные молодые люди. Почему бы нам не провести вечер вместе — мы с тобой и твои друзья?

Блондин сразу понял, что может вернуть себе авторитет главаря:

— Но девушки пойдут с нами. Не устраивает, оставайся один.

Шабе повернулся, желая получше рассмотреть девушек, некоторые были весьма недурны, но лица у всех были дерзкие, наглые. Он повернулся к блондину, потиравшему шею:

— Ты уверен, что они годятся для трудной работы?

Питер Уэйн и Мерилен вошли в гостиную. Он положил на стол два пластиковых мешка.

— Ты сама захотела. Я ведь предложил пойти в ресторан.

Он достал из мешков разные консервы, баночное пиво, кока-колу и вареную кукурузу.

Мерилен помогла разложить продукты на столе, накрытом на двоих.

— Чего-то все же не хватает. Не знаешь чего?

— Ну как же, колючей проволоки, гвоздей, ножниц, молотков…

— Свечей?

— Конечно. Очень ароматных.

— Где они? — спросила она, оглядываясь.

Уэйн указал на комод. Мерилен нашла там полдюжины свечей. Взяла все.

— Мы находимся в стране, которая славится своей кухней. Так хотя бы представим ее себе. Все дело в освещении.

Она поставила свечи на стол и зажгла их. Уэйну идея понравилась, он выключил свет и расположился напротив Мерилен. Они взглянули друг на друга и покорно принялись открывать консервы и банки с напитками.

— Это все Америка старается, — улыбнулся Уэйн.

Они чокнулись пивом и принялись грызть кукурузные початки. Но тут зазвонил домофон. Удивленный и недовольный, Уэйн вышел в прихожую и снял трубку. Это оказался полковник Танкреди. Уэйн нахмурился, немного подумал, нажал кнопку, открывая входную дверь, и вернулся в гостиную.

— Мне жаль, Минни. Непредвиденный визит. Я быстро выпровожу его. Можешь подождать меня в спальне?

— Ну конечно, о чем разговор?

— Пять минут самое большее. Прими ванну. Да нет, делай что хочешь.

Мерилен улыбнулась ему и прошла в спальню, закрыв за собой дверь.

Оставшись один, Уэйн достал из ящика пистолет, сунул за пояс и подошел к двери.

Лифт уже поднимался. Уэйн осторожно встал сбоку, держа руку на спусковом крючке. Лифт открылся, и из него вышел Танкреди, неся под мышкой толстую папку. Они обменялись приветственными жестами. Уэйн пригласил полковника в гостиную, предложил сесть. Танкреди окинул близоруким взглядом накрытый стол со следами явно прерванного ужина, слегка смутился и сразу же вручил Уэйну несколько листов.

— Это доклады, которые вы просили. Я подумал, может быть, захотите изучить их еще до совещания.

— Вы полагаете, в этом есть какая-то срочность?

Танкреди сделал отрицательный жест:

— Нет, не думаю.

— Ладно, тогда посмотрим их вместе во время совещания, — сказал Уэйн, возвращая бумаги. — Как договорились, ждите меня дома. Заеду за вами на своей машине.

— Все в порядке?

Уэйн кивнул:

— А у вас?

— Наблюдается некоторое движение в югославском посольстве и во французском.

— Меня больше интересуют посольства, в которых не наблюдается никакого движения. — Он снова взял бумаги у Танкреди и стал быстро просматривать их.

Мерилен тем временем в спальне сначала поправила макияж, потом осмотрела комнату. На столе лежали два фотоаппарата и ролики с пленкой. Подошла, проверила: это были отснятые пленки, еще не проявленные. Она хотела было взять их, подменив новыми, но, подумав, решила отказаться от этой затеи. Это было бы слишком грубой неосторожностью. Телефон на тумбочке у кровати слегка звякнул. Это значило, что Уэйн в гостиной набирал номер на другом аппарате. Достаточно было поднять трубку, чтобы подслушать его разговор, но она не стала этого делать.

Она сделала другое: взяла фотоаппарат, проверила, есть ли в нем пленка, включила вспышку и села на кровать, нацелив объектив на дверь, ведущую из гостиной, и была готова в любую минуту нажать затвор и сделать снимок. В то же время она включила автоответчик, убавила до минимума громкость и стала прослушивать записанные сообщения. Сначала прозвучал женский голос: «Говорит миссис Дальтон. Мы с мужем хотели бы пригласить вас на наш коктейль в пятницу днем. Еще созвонимся. До свидания».

В гостиной послышались шаги. Мерилен быстро передвинулась на кровати, выключила автоответчик и еще раз посмотрела на дверь через объектив «поляроида».

Шаги удалялись. Мерилен вновь включила автоответчик, желая прослушать следующую запись. На этот раз мужской голос сообщил: «Сказочный вечер, Питер. Я тут один с двумя девственницами из Новой Зеландии. Сейчас семь часов. Если не перезвонишь в течение часа, сменю тебя».

Мерилен взглянула на часы. Очевидно, Уэйн отказался от двух девственниц. Телефон снова звякнул, значит, в гостиной закончили разговор. В автоответчике между тем зазвучал несколько ребячливый голос Меддокса. Она встречала пару раз этого прыщавого верзилу.

«Меддокс, код два…» — начиналось послание. За дверью послышались приближающиеся шаги, и Мерилен заслонила собой автоответчик.

«Дабл ю, ноль три…» Шаги были уже совсем близко, и Мерилен нацелила фотоаппарат на дверь.

«…ноль, три, один, пять».

Дверь открылась, и вспышка «поляроида» на несколько мгновений ослепила вошедшего Уэйна. Автоответчик молчал. Послание Меддокса закончилось.

— Что это тебе взбрело в голову? — недовольно воскликнул Уэйн.

— У меня нет ни одной твоей фотографии.

— Не люблю фотографироваться.

Она сделала еще один снимок. Уэйн с раздражением выхватил у нее из рук аппарат, и она воспользовалась этим моментом, чтобы выключить автоответчик.

— Да, я же забыла, что ты шпион… китайский… и что твое изображение не должно нигде появляться.

— Именно так, — согласился Уэйн, вынимая из аппарата первый проявившийся снимок, и рассмеялся, увидев, с каким идиотским выражением он запечатлен на нем.

Второй снимок был не лучше.

— Не шпион, — заметила Мерилен, — а просто какой-то противный мистер.

— Посмотрим-ка теперь на тебя! — воскликнул Уэйн, размахивая «поляроидом». Он снял ее дважды, выбирая самые неподходящие ракурсы. Мерилен подвела его к зеркалу.

— А теперь давай снимемся вместе.

— В каком виде — веселыми или печальными?

— Загадочными, — ответила она.

Уэйн щелкнул затвором и вынул из аппарата первый снимок Мерилен.

— Я тоже получилась весьма непривлекательной.

— А это мы сейчас проверим, — сказал Уэйн, указывая на постель.

— Ты с ума сошел. Консервы остынут!

— Ну да, конечно!

— Твой друг будет ужинать с нами?

— Он ушел.

Уэйн направился в гостиную, и Мерилен последовала за ним, захватив «поляроид».

— Мне нравится этот аппарат. Одолжи на время?

— Возьми.

Она сунула его в свою объемистую сумку и чему-то улыбнулась.

Юрек выехал на своем «универсале» из туннеля, свернул направо и оказался на огромной парковке возле здания завода «Альфа Ромео».

Место было пустынным, но, несмотря на яркое освещение, казалось почему-то еще и мрачным. Время от времени с кольцевой дороги доносился шум транспорта. Юрек припарковал машину и вышел. Сначала осмотрел освещенное пространство, потом взглянул за ограду, туда, где не было никакого освещения. Его светлые глаза, казалось, сверкали, а зрачки расширились. Несмотря на полную темноту, он видел все так же отчетливо, как при дневном освещении, — большой бетонный ангар, двери и окна, будку сторожа, офисы и дворы.

Зрение Юрека обладало одной особенностью: в полной темноте он видел так же превосходно, как кошка. Темнота не лишала его зрения. Его зрачки способны были расширяться настолько, что улавливали самый слабый, едва уловимый свет.

Юрек обладал кошачьим зрением.

В здании завода не было ни души, не было даже сторожевой собаки. Юрек снова осмотрел парковку и взглянул на часы — они показывали начало одиннадцатого.

Ужин при свечах закончился. Они оставались за столом. Уэйн напустил на себя мечтательный вид и, казалось, искренне любовался Мерилен.

— Ты меня любишь, Питер?

— Я ждал этого вопроса.

— Наступает момент, когда все женщины его задают, разве не так?

— Не все. И не так. — Он взял ее руку и сжал. — Но ты можешь себе позволить это, Минни.

— Хочешь заняться любовью?

— Конечно хочу. Но не сейчас. — Он неохотно отпустил ее руку и посмотрел на часы. Видно было, что он искренне раздосадован. — Не могу. Просто не могу.

— Это последний раз, Питер. — Она произнесла это медленно, не глядя на него.

Уэйну стало не по себе, он долго молчал и наконец спросил:

— Ты всерьез?

— Заметно?

— Да что с тобой? Объясни.

— Нечего объяснять.

Мерилен встала из-за стола и прошла к окну.

— И потом, — спокойно сказала она, обернувшись, — зачем объяснять? Если надо что-либо объяснять, значит, что-то случилось и прошлого не вернешь.

— А что же вдруг случилось? Разве что-то произошло между нами?

— Ничего. Просто теперь я по-другому вижу тебя. А главное, по-другому смотрю на себя.

— Вчера ты не была такой.

— А сегодня вот такая.

Уэйн тоже поднялся. Прошелся по комнате, глядя в пол.

— Так что же, между нами все конечно, что ли? Ты странная какая-то. Ужинаем при свечах, шутишь, говоришь о любви, а потом вдруг…

— Да, свечи.

— Может, именно они сбили меня с толку.

Мерилен наклонилась над столом и провела рукой над колыхавшимися огоньками.

— Эти свечи, Питер, похоронные. На похоронах нашей… любви.

Яркие белые и желтые лучи заметались, замелькали вокруг, разрывая темноту. Это были фары дюжины мотоциклов, появившихся из туннеля и выехавших на парковку. Они мчались прямо на Юрека, их мощные огни, направленные со всех сторон, буквально ослепили его. Он попытался отступить к ограде завода, но мотоциклы взяли его в кольцо. И на него тут же обрушились удары. В карусели огней там и тут мелькали чьи-то злобные физиономии, похожие на призраков, — это были злые, возбужденные лица блондина и его бандитов. Девушки били его особенно рьяно.

Юрек яростно защищался, но их оказалось слишком много. Он ловко и ожесточенно отбивался, отвечая нападающим, оставляя основательные следы, но оглушительные удары сыпались на него со всех сторон, и наконец он зашатался и упал. Подоспевший блондин схватил его за руку и, протащив по земле, так ударил о мотоцикл, что Юрек рухнул без чувств.

— Полицейская ищейка! — крикнул блондин. — Это тебе предупреждение!

Тут вся шайка набросилась на Юрека и принялась безжалостно добивать его.

— По лицу не бей, — приказал блондин, освещавший бойню фарами своего мотоцикла. Но тут послышался шум подъезжавшей машины, и он приказал: — Все, хватит! Уехали!

Бандиты, некоторые побитые весьма крепко, быстро завели двигатели и понеслись в туннель вслед за блондином.

Между ним и всей группой оказалась какая-то машина, тоже ехавшая в туннель. Увидев позади себя столько мотоциклов, человек за рулем, испугавшись, прибавил скорость, и бандиты помчались следом за ним. Вскоре все исчезли во мраке.

Юрек остался на земле. Плохо соображая, тяжело дыша, он попытался подняться, ощупал свои ребра, потрогал колени. Снова собрался с силами и все же сумел встать и с трудом добраться до своей машины.

В баре, где сходились местные бандиты, Шабе стоял у бильярда-автомата, глядя на него с неприязнью и с некоторым любопытством. Посмотрел на щипача. На лице у того оставалось немало следов после первой встречи с Шабе, и выглядел он весьма мрачно.

— Объясни-ка мне, Пиппо, как работает эта машина?

— Да перестань наконец называть меня Пиппо?

Шабе усмехнулся и снова принялся рассматривать бильярд. Попытался нажать какие-то кнопки. Бармен бросил на стойку монету, жестом предлагая щипачу передать ее старику.

— Неужели кого-то действительно может развлечь эта штука? — Он посторонился, чтобы парень мог опустить в щель монету, и, глядя на него, покачал головой. — Да ты просто идиот, Пиппо.

Парень принялся яростно отводить душу на бильярде, колотя по нему изо всех сил, отчего вскоре погасли все лампочки. Но тут он услышал шум подъехавших мотоциклов и бросился к дверям. Шабе не тронулся с места, продолжая рассматривать бильярд.

Бандиты вошли в бар, многих украшали внушительные синяки, а у одной девушки был окровавлен лоб.

Шабе обратился к щипачу:

— Видел, Пиппо? Если б ты поехал с ними, тебе тоже крепко досталось бы.

Тут вмешался блондин:

— Оставь его в покое. Плати и уходи.

— Предупреждаю. Если не сделал того, о чем договорились, вернусь.

— Мы били только по туловищу. Как ты сказал.

Шабе извлек из кармана пачку банкнот и положил на бильярд.

— Считай.

— Доверяю. — Блондин хотел взять деньги, но Шабе остановил его.

— Нет. Здесь гораздо больше. Возьми, сколько причитается.

Блондин принялся считать деньги.

— А зачем показываешь нам лишнее?

— Ты не жаден? — Шабе заметил алчные взгляды некоторых бандитов. — Почему не попробуете забрать все?

— Нас не проведешь, — ответил блондин, кладя в карман то, что ему полагалось, и жестом останавливая своих парней, готовых действовать. — Спокойно. Не будем делать глупостей. Ему ведь нужен предлог.

— Молодец. Правильно понял. — Шабе забрал свои деньги и направился было к двери, но остановился и пристально посмотрел на блондина. — Так и хочется пустить тебе пулю в лоб. — Потом с презрением посмотрел на других парней. — И тебе, и этому стаду свиней. И этим свиноматкам.

Девушка с окровавленным лбом со злостью бросилась к побледневшему от гнева блондину, с тревогой следившему за происходящим:

— И ты позволяешь ему так оскорблять нас?

— Давайте отделаем его как следует! — предложил щипач, набравшись вдруг смелости.

— Хорошо сказано, Пиппо, — согласился Шабе. — Сейчас повернусь и пойду к двери. Вас двадцать человек. Что я могу сделать?

— У тебя пистолет, — напомнил ему блондин.

— Но у меня нет сзади глаз. И потом, скольких из вас я смогу уложить? Трех или четырех, не больше. Ладно, ухожу.

Он повернулся и, не обращая ни на кого внимания, пошел прямо к двери. Одна девушка хотела было наброситься на него сзади, но блондин успел остановить ее за руку:

— Стой! Это же полицейский, разве не понимаешь?

Шабе дошел до дверей и обернулся:

— Полицейский? Я? — Покачав головой, он улыбнулся одной из тех своих улыбок, от которых люди в ужасе содрогались. — Полицейский?

— А зачем же тогда ты связался с нами? — спросил блондин.

— Ненавижу всех, кто не трудится, чтобы заработать себе на хлеб. Ты не представляешь, как я их ненавижу.

Неоновый свет в баре делал еще более мрачным его призрачное, отталкивающее, словно какая-то страшная маска, лицо.

Он ушел, а мысли опять увели его в прошлое, к мучительным воспоминаниям.

Вот он по-прежнему в грязной робе заключенного копает лопатой снег, сгребая его в кучу. Морозно, изо рта у него идет пар. Рядом тюремщик с ружьем разогревает на костре свой паек.

Он голоден и посматривает на тюремщика, продолжая копать снег. Закончив есть, тот жестом подзывает его и дает ему пустую миску с куском черного, твердого как камень хлеба.

Он наполняет миску снегом, кладет в нее хлеб и ставит на огонь. Ждет, пока снег растает и хлеб размякнет, потом ест под равнодушным взглядом охранника.

Часы на стене убогого помещения «Скорой помощи» показывали половину второго ночи. Лицо Юрека искажала боль: врач слишком сильно ощупывал его ребра. Первую медицинскую помощь ему уже оказали, и он сидел полуголый на кушетке, когда в дверях появился капитан Коссини.

— Юрек! — На лице его было написано изумление.

Поляк взглянул на него, но не ответил на приветствие. Коссини осмотрел раны.

— Профессиональная работа, — ответил врач на его вопросительный взгляд и наложил еще один пластырь. — Ушибы, кровоподтеки, ссадины. Ничего вроде бы не сломано на первый взгляд. Ему надо остаться в больнице, под наблюдением.

— Я пошел домой, доктор.

Врач жестом возразил. Юрек обратился к Коссини:

— Скажи ему ты.

— Беру ответственность на себя, — сказал Коссини врачу. — Если только он в состоянии двигаться.

— Как хотите, капитан. — Врач обернулся к Юреку. — Советую вам остаться хотя бы на сутки. Но если напишете заявление и капитан настаивает…

— Я напишу рапорт, — прервал его Коссини.

Врач вымыл руки и вышел, а Юрек стал с трудом одеваться. Коссини попытался помочь ему, но тот отстранился.

— Узнал кого-нибудь? Посмотри фотографии.

— Ты сволочь, Коссини, — холодно произнес Юрек.

— Не понимаю…

— Этим я обязан тебе.

— То есть как?

— Это урок за то, что я предупредил полицию. Так сказали они.

— Клянусь тебе, Юрек, я никому ничего не говорил. Я разговаривал только с английским послом. Я не мог иначе, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Я пришел к тебе как к другу. Знаешь, что такое друг, Коссини? — Капитан в растерянности молчал, Юрек заставил его выдержать свой взгляд. — Будь осторожен. Если что-то случится с Соней, ты тоже будешь виноват. И тогда я припомню тебе это, Коссини.

На лице Юрека были написаны отчаяние и решимость готового на все человека.

Вторник, 14 ноября

Мерилен провела остаток ночи у себя дома, и ей пришлось принять снотворное, чтобы поспать хотя бы несколько часов. Проснулась она очень рано, с трудом очнувшись после какого-то странного, тревожного кошмара, в котором запомнились ироническая усмешка Контатти, благородное, мужественное лицо Юрека и, самое главное, ледяной взгляд Шабе, этого ужасного старика, словно олицетворяющего всем своим обликом смерть.

Питера Уэйна в ее сновидении не было, но она подумала о нем, как только проснулась. Она не испытывала сожаления от расставания с ним. Это было единственное, что она действительно могла сделать в этой захватывающей, ужасной и неумолимо приближавшейся к завершению партии, где ей была отведена роль простой пешки и где ставкой была смерть.

В то же время она чувствовала какой-то подвох. Все произошло как-то уж слишком просто, ведь она всего лишь обменялась улыбками и шутками и с Контатти, скорее походившим на выпускника Оксфорда, нежели на агента секретной службы, и с Уэйном, представителем Управления, производившим впечатление типичного американца, занятого только своими сексуальными победами. А что если Контатти и Уэйн просто сговорились, желая посмеяться над ней, поразвлечься у нее за спиной. Конечно, был еще Шабе. Но он мог оказаться всего лишь пугающим манекеном, куклой, которой предназначена роль злодея.

Было, однако, и похищение маленькой Сони. Но Мерилен понимала, что по крайней мере в данный момент девочка находилась вне опасности. Переживания Юрека не столько вызывали сочувствие, сколько внушали опасения, потому что поляк, конечно же, не был беспомощным человеком и за ним скорее всего тоже стояли какие-то силы, как у Уэйна и Контатти. Более того, своим накалом злости и даже какой-то одержимостью он, несомненно, превосходил их. Пока что он оказался в невыгодном положении, так сложилось, но что будет, если ситуация изменится и инициатива перейдет к нему? Мерилен несколько раз хотела позвонить Юреку. Ей не терпелось узнать, как прошла встреча, невольным и непосредственным связным которой она стала. Но сдержалась.

Все произошло так быстро. Минуло всего три дня, но казалось, прошла уже целая вечность. Она посмотрела на календарь. Действительность — вот она тут и никуда не девается, более того, наступает. Вторник. Решающий день.

Она захватила пачку купленных ранее газет и поехала на виа Венето. Ее не покидало ощущение какой-то ирреальности происходящего. Жизнь текла вроде бы по привычному руслу: сейчас она, как всегда, позавтракает, просмотрит газеты и отправится в офис…

Она взглянула на свою машину, припаркованную невдалеке, и вздрогнула. На ветровом стекле под «дворником» опять лежала штрафная квитанция. Мерилен схватила ее и, прочитав, не могла не улыбнуться — это была настоящая квитанция, а не какое-то новое анонимное послание. Она оставила ее на месте и с облегчением снова расположилась за столиком в кафе «Доней».

Посетителей в этот час было немного. Между стульями, стоявшими у края тротуара, пробирались торопливые прохожие. Мерилен заказала капуччино и бриошь и решила просмотреть «Дейли америкен», а когда сложила газету, опешила от неожиданности: рядом с ней сидел возникший словно ниоткуда Контатти.

— О, да вы просто моя тень.

— Спали хорошо? — спросил он с явной иронией.

— Очень плохо, благодарю вас.

— Представляю. Удалось заставить выставить себя вон?

Мерилен опустила руку в сумку, включила магнитофон, достала пачку сигарет и предложила Контатти закурить, но он отказался и поспешил зажечь ее сигарету.

— Я бросила его.

— Преждевременное решение.

— Но психологически необходимое.

— Понимаю.

Она загадочно улыбнулась:

— Вам известно, что означают слова: «Меддокс код два дабл ю ноль три один ноль эм ноль три один пять?»

— Чтобы ответить, надо бы знать, где стоят запятые, — сказал Контатти, не проявляя особого интереса.

— Это устный текст, не письменный.

— Посмотрим. Меддокс — это скорее всего какое-то условное место или имя. Код два — номер ключа для расшифровки чисел…

— Если думать рано утром, появляются морщины. Не трудитесь напрасно, похоже, мне известно решение.

— Осваиваете профессию с поразительной быстротой, — заметил Контатти, глядя на нее.

— Я изучила эти цифры. И вдруг само собой стало ясно, что они означают расписание.

— Идея простая, но превосходная. «Дабл ю» — Вашингтон, «м» — Москва. Американский самолет прибывает в три десять ночи, а русский — пятью минутами позже.

— Да.

— Очевидно, этот текст не закодирован. Но прежде у него был код — код номер два. И Меддокс — это человек, который расшифровал его и передал Уэйну. По телефону?

— Он был записан на автоответчик.

Контатти покачал головой:

— Уэйн забыл стереть запись. Неосторожность, которая меня поражает. Очевидно, он чувствует себя очень уверенно.

— А может, он получил это сообщение перед самым моим приходом.

— Я бы не доверял вам, появись вы в моем доме.

— А как же любовь?

— Любовь не слепа, как принято думать. — Он посторонился, позволив официанту поставить на стол поднос с капуччино, и попросил его: — То же самое мне. Ах да, я забыл, что я же англичанин. В таком случае мне, пожалуйста, чай.

Официант удалился.

— Какие новости из Вашингтона? — с безразличием поинтересовалась Мерилен.

Контатти был удивлен:

— Какие новости?

— Шаги, предпринятые нашим министром иностранных дел, с тем чтобы воспрепятствовать обмену…

— Ничего не известно.

Мерилен была уверена, что никаких официальных шагов британского правительства по отношению к американскому и не было.

— Так, значит, решено?

— Что-нибудь станет известно после обеда. А мы пока подготовимся к очевидному. Ничего больше.

— К случайному кровопролитию.

Контатти, похоже, расстроился, на лице его отразились беспомощность и огорчение.

— Представляю, как сейчас в «Форте Ленглей» наш черный, даже красный человек Рудольф Форст…

Действительно, несмотря на ночное время, работа там шла полным ходом. В отделе регистрации заключенных на базе ЦРУ в «Форте Ленглей», штат Виргиния, ученый Рудольф Форст ожидал у окошка тюремной камеры. Это был человек среднего роста, в очках, с залысинами на висках, выглядел он намного старше своих пятидесяти лет и походил на заурядного мелкого служащего.

Офицер отпер дверь, вручил ему личные вещи, уложенные в небольшой чемоданчик, и велел подписать какую-то бумагу. Потом за ним пришли еще несколько человек, из них трое были в штатском с бейджиками в петлицах пиджаков.

Форст насмешливо посмотрел на них. Все-таки свобода уже близка. Сейчас его отвезут в Вашингтон, и оттуда он полетит в Европу.

Сощурившись, Контатти подсчитывал:

— С учетом ветров и температуры, чтобы прибыть сюда в три часа ночи, самолет с Форстом должен взлететь… ну-ка посмотрим… — Он взглянул на часы. — Через десять часов. А русский, напротив, будет лететь на четыре часа меньше. Значит, он вылетит в двадцать три часа. — Он посмотрел на Мерилен и улыбнулся. — Я вам сказал, как зовут нашего американского коллегу, который с нетерпением ожидает возможности обнять свои детей и свергнуть правительство Южной Америки?

— Нет. Киссинджер?

— Я имею в виду очень ловкого типа — лучшего снайпера на Западе. Доверительно могу сказать вам, что он попался именно из-за избытка профессионализма. В Москве он занимался не только русскими, но и восточными странами: румынами, венграми, поляками… Невероятная работа, слишком много знакомств… — Он вздохнул и наклонился к Мерилен. — Думаю, что как раз сейчас машина КГБ везет Малыша Фрэнки на Лубянку, чтобы дать ему последние инструкции. Если помните, ему была уготована ошеломляющая карьера, нашему Фрэнки. По документам — Фрэнки Хагену.

И действительно, в это же время огромный министерский лимузин, черный, с задернутыми шторками на боковых окнах, въехал во второй двор тюрьмы на Лубянке и остановился у ступенек, ведущих к зарешеченной двери, по бокам которой стояли несколько сотрудников КГБ с автоматами.

Из лимузина вышел Фрэнки Хаген, темноволосый человек лет сорока, невозмутимый, с правильными чертами, весьма невысокого роста, отчего и заслужил прозвище Малыш, в облике его легко угадывалось итальянское происхождение.

Два советских офицера вышли следом за ним и встали по бокам. Трое других поднялись по ступенькам, дверь открылась, и из нее выглянул какой-то хмурый и тучный высокопоставленный чиновник в сером.

Хаген равнодушно посмотрел на него.

Мерилен взглянула на Контатти с загадочным видом:

— У меня идея.

Он отпил чаю и с любопытством посмотрел на нее:

— Еще одна?

— Поскольку Форст прибывает на самолете и вам известно расписание, почему бы не убрать его с помощью ракеты? Палестинцы уже пробовали делать это прямо у нас тут, в Риме, не так ли?

— Вы гений, Мерилен. Но таким образом мы начнем третью мировую войну.

— В самом деле? Из-за небольшой ракеты, даже без атомной боеголовки…

— Ну а как же? Прикончим сотню человек, включая экипаж, да еще попадем не в тот самолет, какой нужно, потому что, сами знаете, как бывает, самолеты прилетают иногда с опозданием или одновременно. — Он покачал головой и продолжал с притворным упреком: — Вы слишком глупы, легкомысленны, неосторожны. Взгляните вон туда, например. — Он указал на «ланчу». — Вы опять оставили свою машину там, где парковка запрещена.

Мерилен притворилась, будто рассержена.

— Это верно, мне опять выписали штраф, хотя у меня и дипломатический номер.

— Я тоже вынужден оштрафовать вас.

Мерилен тотчас оставила шутливый тон. Контатти достал из кармана бланк штрафной квитанции и протянул ей.

Послание, написанное печатными буквами, гласило: «Пусть благородный поляк вручит свои верительные грамоты представительнице Ирландской Республики».

Прочитав это, Мерилен не улыбнулась, только рука ее почти непроизвольно опустилась в сумку, чтобы проверить, работает ли магнитофон.

— Означает ли это, что Рудинский должен прийти ко мне домой и ждать ваших указаний?

Контатти, отпив чаю, кивнул. И таким образом избежал ее взгляда.

— Мне не нравится моя роль, — решительно заявила Мерилен. — Почему выбрали именно меня?

Контатти выглядел спокойным.

— Потому что я сам не могу явиться на встречу с ним, это очевидно. Потому что телефон и дом Рудинского контролируются полицией. Вы не знали этого? Ладно, не говорите, что не знакомы с капитаном Коссини.

— Он приходил в посольство.

— А теперь послушайте меня внимательно, Мерилен. Мы выбрали вас, потому что необходимо, чтобы посредник был человеком во всех отношениях весьма далеким от похищения. Вы ведь не принимали никакого участия в разработке этой операции.

— Надо полагать.

— Нам нужен человек, знакомый с Рудинским и в то же время ни в чем не подозреваемый. Человек, который мог бы контролировать его действия и точно сообщить нам, исполнит он наши указания или задумал какой-нибудь катастрофический финт. Лучше вас этого не сделает никто. Вам не кажутся убедительными эти доводы?

— Слишком, если учесть, насколько это рискованно для меня.

— Почему же рискованно? — удивился Контатти. — В самом худшем случае, то есть если даже наш джентльмен, будучи арестованным, назовет ваше имя, вам не придется говорить ничего другого, кроме правды, нет, пожалуй, поправлюсь — ничего, кроме некоторой части правды. Вам придется сказать, что похитители, неизвестные разумеется, заставили вас как подругу Рудинского или свидетеля похищения передать ему их послания и что вы не могли отказаться, дабы не подвергать риску жизнь девочки.

— И все?

— Вам поверят, и у вас не будет никаких проблем. Кстати, постарайтесь сохранить эти штрафные квитанции, они — доказательства в вашу пользу. В любом случае наша служба гарантирует вам самую эффективную защиту. Это само собой разумеется.

— Вы забываете, что допрашивать меня будет Уэйн, то есть ЦРУ. Мое участие в деле, пусть даже случайное и оправданное, обозначит след английского посольства, на которое я работаю, вернее, мы работаем. Смешное совпадение, не так ли?

— ЦРУ важно заполучить Хагена. Не думаю, что оно станет слишком оплакивать возможную кончину Форста. С другой стороны, мы решительно опровергнем любое подозрение на наш счет: дадим мистеру Уэйну указания, которые направят его на ложный след. Повторяю вам: можете говорить даже все.

— Все?

Контатти улыбнулся:

— Но ни слова обо мне, прошу вас.

— Вы полагаете, мне удастся не выдать себя?

— Конечно. Притворство — одно из основных свойств человека.

— У вас это свойство выражено особенно ярко.

— У меня? — Контатти неожиданно сделался серьезным. Мерилен удивилась, что он помрачнел, но он тут же взял себя в руки и снова заговорил спокойно: — Притворство имеет одну особенность. Хорошую или плохую — это другой вопрос. Оно в любую минуту может прекратиться. Внезапно ломается внутри какой-то механизм, и нас охватывает нестерпимое желание жить в абсолютной правде. Какое безумие! — Он поднялся и оставил на столе деньги для официанта. — Но какова эта правда? Где она? Когда появляется такое желание, лучше всего сменить ремесло.

Голос его звучал искренно. Он улыбнулся, приветливым жестом попрощался с Мерилен и ушел.

Мерилен выключила магнитофон и проводила его взглядом: смешавшись с толпой прохожих, он остановился у светофора. Тогда она достала «поляроид» Уэйна, прошла к своей машине и, сев в нее, сделала несколько снимков: Контатти смотрит вверх на светофор, оборачивается в сторону кафе, стоит, о чем-то задумавшись, собирается переходить улицу.

Потом Мерилен включила двигатель и проехала в почтовое отделение на площади Сан-Сильвестро. Здесь она еще раз просмотрела четыре снимка, запечатлевших Контатти, и положила их в конверт с защитным полиэтиленовым слоем, сюда же поместила и миниатюрные магнитофонные кассеты с записью последних двух разговоров с ним.

Написав на конверте адрес, она обратилась в окошко, где принимают заказную корреспонденцию, и попросила:

— Отправьте, пожалуйста, срочную заказную бандероль.

Служащая положила конверт на весы — он весил всего несколько десятков граммов. «Бесценных граммов», — подумала Мерилен и, войдя в телефонную кабину, позвонила Джованне, которая присматривала за виллой английского посольства в Марино. Девушка ответила сразу.

— Послушай меня внимательно, Джованна, — заговорила Мерилен, стараясь сдержать волнение. — Я только что отправила тебе заказную бандероль с описанием мебели, имеющейся на вилле. А сейчас вспомнила, что допустила одну ошибку. Не вскрывай пакет, когда получишь. Я приеду и сама разберусь с ним. Но если не приеду до послезавтра, до четверга, тогда поезжай в Рим и вручи его лично послу. Ты все поняла?

Потом Мерилен набралась духу и позвонила домой Юреку. Трубку сняли сразу же. Дрожащим от волнения голосом Мерилен произнесла:

— Говорит мисс Росс из канадского посольства. Могли бы вы привезти мне домой два ящика виски? Мой адрес помните? Они нужны мне сейчас же. Спасибо.

А потом она позвонила в английское посольство:

— Чарли? Предупреди, пожалуйста, посла, что сегодня я не приду в офис. Останусь дома, что-то мне очень нездоровится. Пока.

Юрек подъехал на «универсале» к дому Мерилен, выйдя из машины, осмотрелся и только потом прошел к портье.

— Меня ждет мисс Ванниш, — сообщил он.

Портье сказал что-то в домофон и указал Юреку на лифт. Мерилен открыла ему дверь и пригласила войти. На лице поляка отражалось невероятное напряжение.

— Здравствуйте, мисс… Росс.

— Я была уверена, что вы узнаете мой голос, — сказала, явно смутившись, Мерилен. — Ваш телефон прослушивается, верно?

— Откуда вам известно?

— Догадываюсь. Офицер карабинеров допрашивал меня в посольстве.

— Вот как?

— Он знал… все.

— Все — это что?

— Ну что ошиблись и похитили не ту девочку…

— А на самом деле это вовсе не ошибка.

Мерилен не ответила, а жестом пригласила его в гостиную.

— Садитесь. Хотите что-нибудь выпить?

Юрек не ответил, а прошел прямо к окну и посмотрел на улицу. Только потом он обернулся и залюбовался Мерилен, слегка раскрасневшейся от волнения.

— У вас еще одно сообщение для меня? — поинтересовался он.

Мерилен кивнула:

— Я нашла его сегодня утром. Тот же прием.

Она передала Юреку штрафную квитанцию, он прочитал ее и задумался.

— Выходит, я должен ожидать здесь, у вас. Странно.

— Что именно?

— Что сообщения приходят через вас. Я долго думал об этом, но не нашел никакого убедительного объяснения.

— Я тоже ломала голову. И не спала всю ночь.

Юрек холодно улыбнулся и слегка приподнял ее лицо за подбородок, словно хотел получше заглянуть в глаза.

— Не похоже. У вас отдохнувший вид, выглядите безупречно.

— А вы напротив, — ответила Мерилен, отстраняясь и указывая на синяк на шее Юрека. — Что это? Что случилось?

— Вопросы хотел бы задать вам я.

И тотчас, вопреки своему спокойному, мягкому тону, он схватил ее за плечи и грубо толкнул к стене, и если бы сразу не подхватил, то, потрясенная, испуганная, Мерилен упала бы на пол.

— Мне хотелось бы знать, случайно мы познакомились или это было кем-то подстроено? И если подстроено, то кем? — спросил Юрек, сохраняя свой спокойный и учтивый тон.

— Оставьте меня, — простонала Мерилен. — Вы переживаете из-за дочери, я понимаю, но это не повод для того, чтобы…

— Видите ли, я не верю в совпадения. — Он отошел от Мерилен и осмотрелся. — Вам нужно было отправиться в школу как раз в то же самое время, когда туда должен был поехать и я… — Он подошел к письменному столу и принялся рыться в ящике. — У вашей машины колесо оказалось спущенным как раз в тот момент, когда вы встретили меня у посольства. Нетрудно было предвидеть, что я предложу подвезти вас… — Он вытряхнул содержимое ящика на стол, осмотрел и сбросил все на пол. — И оба эти события произошли именно в тот момент, когда исчезла моя дочь.

Он снова подошел к Мерилен, невероятно перепуганной и пораженной контрастом между его спокойным голосом и резкими действиями.

— Почему это случилось не днем раньше? Почему не днем позже? Простое совпадение?

Он принялся за книжные шкафы. Стал сбрасывать с полок книги, расшвыривая их по всей комнате.

— А может, стоило бы рассказать мне все — все, что вам известно?

Мерилен с трудом сдерживала себя — сжимала губы, но в глазах стояли слезы.

Юрек взглянул было на нее, но тут же заметил на кресле сумку. Он взял ее и, открыв, достал оттуда магнитофон и «поляроид». Задумчиво посмотрел на них и, указав на магнитофон, поинтересовался:

— А это что?

— Это мне нужно для работы.

— А почему без кассеты?

— Испортилась.

— Вы носите на работу «поляроид»?

— Хватит! Вы не имеете никакого права устраивать мне допрос, переворачивать вверх дном мой дом, мучить меня… — Она безудержно разрыдалась, не в силах больше сдерживать нервное напряжение.

Юрек молча посмотрел на нее, потом прошел к бару и налил в стакан немного виски.

— Выпейте. — Он заставил ее взять стакан. — Мне нужно кое в чем разобраться. — Взял штрафную квитанцию и перечитал сообщение:

«Пусть благородный поляк вручит свои верительные грамоты представительнице Ирландской Республики».

Шабе прошел в холл отеля «Холидей» и направился к стойке портье.

— Мне нужна синьорина Декстер. Кэрол Декстер.

Портье взглянул на стенд с ключами.

— Видимо, она ушла. Да, ключа нет. — Оглядел холл и увидел возле лифта нескольких стюардесс в форменных костюмах английской авиакомпании.

— А вот она. Вон там.

— Которая?

— Блондинка.

— Они все блондинки.

Портье хитро улыбнулся:

— Самая востребованная. Когда она в Риме, ей звонят без конца.

— Да, мне говорили об этом.

— Кто? — поинтересовался портье.

— Инженер.

Одобрительно кивнув, портье указал на Кэрол Декстер. Высокая, очень эффектная блондинка громко хохотала.

— Вон та, которая смеется.

Шабе направился к стюардессам. Все они были весьма привлекательны, оживленно о чем-то разговаривали и смеялись. Старик подошел к Кэрол:

— Мисс Декстер?

Она холодно посмотрела на него:

— Да?

— Я от инженера.

Стюардесса взглянула на него с интересом:

— Инженер здоров?

— Он отлично себя чувствует.

Кэрол поколебалась. Ее подруги приумолкли, с любопытством поглядывая то на нее, то на Шабе.

— Пойдемте.

Она жестом попрощалась с девушками и, достав из сумочки ключ от своего номера, провела Шабе к лифту, дверь которого как раз открылась и из которого вышли четверо пилотов.

Шабе посторонился, пропуская их, и внимательно осмотрел петлицы и фуражки летчиков.

Стоя на террасе аэропорта «Леонардо да Винчи» Контатти наблюдал за всем, что происходило вокруг. Его, казалось бы, рассеянный взгляд точно, во всех деталях и подробностях отмечал каждое движение прежде всего в определенном секторе аэропорта — в том, где находилась контрольная башня.

На самом ее верху вращалась вокруг оси мощная радарная антенна, контролируя воздушное пространство. В просторном помещении башни, откуда велось наблюдение, работало множество техников, следивших за приборами и взлетно-посадочными полосами и говоривших по радио.

Один из техников, сержант Томмазо Ланци, молодой, уверенный в себе человек лет тридцати, весьма недурной наружности, снял наушники, зевнул и оставил свой пост. Приветливо помахав коллегам, он пошел к лестнице, собираясь спуститься.

В это же самое время Контатти, покинув террасу, направился к служебному выходу из аэропорта.

Кэрол привела Шабе в свой номер. Бросив сумку, прошла к зеркалу и, посмотревшись в него, поправила прическу.

— А ты везунчик, — заметила она.

— Почему?

— Я на все согласилась бы, лишь бы дожить до твоих лет.

— Что поделаешь, мир полон сумасшедших, которые развлекаются, заставляя падать самолеты.

— О нет, я совсем не это имела в виду. — Она сняла форменный пиджак. — А то, что мне тоже хотелось бы в твоем возрасте оплатить услуги какого-нибудь парня. Но боюсь, что закончу свои дни, как мои бабушка и дедушка. — Она, смеясь, взглянула на Шабе. — У них уже давно с этим покончено.

— А твои дедушка и бабушка знают, каким ремеслом ты занимаешься?

Кэрол подошла к Шабе и принялась расстегивать на нем рубашку.

— Они знают даже о двух моих профессиях, но им не известна самая интересная. — Она холодно посмотрела на него. — Учти, я дорого стою. И у меня мало времени.

— У меня тоже. Более того, у меня совсем нет.

— Ты о чем? О деньгах или о времени?

Шабе подцепил двумя пальцами форменный пиджак Кэрол и осмотрел его.

— Какой у тебя тариф, милочка?

— Сто фунтов, красавчик.

Шабе продолжал изучать пиджак, который, казалось, вызывал у него почти детский интерес.

— Это много за то, что хочешь дать мне, и мало за то, что я могу получить.

Кэрол растерянно посмотрела на Шабе. Тот протянул ей пиджак:

— Одевайся. Голая ты мне не нужна. Ты нужна мне сегодня вечером именно в этой своей красивой форме.

— Сегодня вечером я работаю.

— Последний рейс в Лондон, знаю.

— Наркотики — нет! — решительно заявила Кэрол.

— За кого ты меня принимаешь? — с раздражением произнес Шабе. — Мне нужна всего лишь небольшая любезность. Пустяк. Одна совсем простая вещь. Пиджак. Потом сама назовешь вознаграждение за эту услугу.

Полицейский у служебного выхода из аэропорта посторонился, пропуская Томмазо Ланци, техника, обслуживавшего радарную установку, который после смены направлялся домой.

— Привет, Томмазо, — сказал полицейский.

Тот ответил ему жестом и поспешил к своей машине — «порш» цвета металлик, не машина, а просто восторг. Он осмотрел ее, смахнул пыль с крыши и наклонился, чтобы открыть дверцу, а открыв, обнаружил перед собой Контатти.

— Привет, Томмазо, — широко улыбнулся Контатти.

— Мы разве знакомы? — удивился техник.

— Нет, но у нас есть общие друзья.

— Кто вы такой?

— Человек, который зарабатывает много денег и дает возможность другим сделать то же самое.

— Интересная профессия, — с удовольствием отметил Томмазо.

— А вы в самом деле очень симпатичны. Почему бы нам не поболтать немного.

— Здесь или в баре на террасе?

— Нет, здесь слишком ветрено и слишком много народу.

— Верно. Вы на машине?

Контатти кивнул.

— Тогда поезжайте за мной, — предложил Томмазо, садясь в свой «порш».

Юрек стоял, прислонившись к спинке кресла, держа в одной руке рюмку с водкой, в другой — рюмку с минеральной водой. Он осушил их одну за другой, как обычно.

Сидя на диване, Мерилен смотрела на него, на гостиную, приведенную в полнейший беспорядок, — на полу валялись книги и бумаги. Она чувствовала себя ужасно виноватой и в то же время была совершенно покорена и подавлена властностью и грубостью Юрека. Она ненавидела, но при этом и восхищалась его манерой пить, этим губительным удовольствием.

Молчание нарушил телефонный звонок. Мерилен хотела встать, но Юрек жестом остановил ее и сам взял трубку.

— Алло? — Выслушав ответ, он сухо произнес: — Ее нет. Перезвоните вечером.

Кладя трубку, он пристально смотрел на Мерилен, но даже не подумал сообщить ей, кто звонил. Она тоже не спросила, кто это был. Он снова наполнил свои рюмки, оглядел комнату и остановил взгляд на телефоне.

Вдруг, словно ему неожиданно пришла какая-то мысль, прошел в спальню. Там тоже царил полный беспорядок. Шкафы были открыты, ящики выдвинуты, одежда и книги разбросаны по всему полу. Юрек прошел к тумбочке у кровати, где стоял другой телефонный аппарат, и включил автоответчик, однако на нем не оказалось никаких записей. Он резко повернулся к Мерилен, появившейся в дверях.

— Разочарованы? — спросила она усталым голосом, смирившись со всем происходящим. — Что же вы еще ищете?

— Какой-нибудь след, какое-нибудь доказательство, которое объяснило бы, почему я испытываю к вам такую неприязнь.

— Мне, однако, и без всяких объяснений ясно, почему вы так неприятны мне. Вы стена, а стены всегда вызывают неприятие.

Юрек с безразличием посмотрел на нее и прошел в гостиную выпить еще. Сделал он это мрачно, без удовольствия. Мерилен тоже налила себе двойную порцию виски. Она уже весьма опьянела, но, в сущности, именно этого ей и хотелось.

— Интересно, а как бы я повела себя, если бы при обычных обстоятельствах вы вздумали ухаживать за мной, — сказала она, рассматривая бокал. — Думаю, между нами ничего не было бы. Это невозможно, потому что в вас есть что-то такое, что вызывает у меня отвращение.

— Пейте лучше виски.

— Я едва знаю вас, но уверена, вы не способны любить.

— О нет. Это просто. Достаточно закрыть глаза и, уже не видя никого, просто вообразить себе женщину. Придумать. И молчать, самое главное, молчать, чтобы не помешать воображению и чтобы выдуманный образ пришелся по душе.

— А я ничего не вижу, ничего не в силах вообразить. И даже если могла бы… И вообще я совсем запуталась и уже ничего не понимаю.

— В таком случае напивайтесь. Вам теперь больше ничего и не поможет.

— Но тогда я не разрешу некоторые проблемы.

— А зачем их разрешать? К чему?

Она налила себе еще.

— Без проблем скучно, согласитесь?

— Но я предпочла бы все же обойтись без них.

Юрек наполнил рюмку.

— Без проблем умрете от скуки.

— Видите ли, передо мной не стоят глобальные проблемы бытия. Я нахожу их… глупыми, несущественными. Мои проблемы, напротив, вполне реальны. — Она выпила и принялась ходить по комнате. — И я теряюсь не из-за каких-то общих причин, ну, к примеру, из-за того, что не знаю, как жить, или потому, что у меня нет мужчины или нет детей, или же оттого, что не реализую себя, если использовать модное выражение. Нет. Я теряюсь, как бы это сказать, из-за вполне конкретной причины. Из-за того, что со мной происходят какие-то странные вещи… Вот к примеру, нужно передать послание от похитителей, встретиться с человеком в такой ужасной ситуации, опасаться…

— Вы слишком много рассуждаете. Перестаньте ломать себе голову. — Он подошел к ней, посмотрел прямо в глаза и добавил: — Раздевайся, раз уж нам хочется одного и того же. Или нет?

Мерилен выдержала его взгляд и спросила:

— В такой момент, в такой ситуации тебе не кажется это подлым?

Он не ответил.

— И все же я хочу быть подлой, — добавила Мерилен как бы сама себе.

— Подло то, что мы испытываем, — заметил Юрек. — Сейчас, каждый день. Жить тоже подло.

Мерилен не спеша направилась в спальню, и Юрек последовал за ней.

Старый деревенский дом, погруженный в тишину, стоял, казалось, на краю света. Лежа на диване, Соня рассматривала комиксы. Но на самом деле встревоженная и лукавая девочка не спускала глаз с огромной фигуры Номера Два, сторожившего ее и тоже коротавшего время за комиксами.

Шум подъехавшей машины привлек его внимание, он подошел к окну и, приподняв занавеску, посмотрел наружу, потом спокойно отправился открывать дверь.

Войдя в дом, Шабе обменялся с великаном приветственным жестом. Не говоря ни слова, он взял стул, сел напротив Сони, и они молча посмотрели друг на друга.

На моечной станции «порш» Томмазо Ланци облили пеной, техник включил щетки, потом насос. За его спиной Томмазо и Контатти наблюдали за мытьем машины. Томмазо что-то мучительно обдумывал.

— Сегодня? — спросил он, повторив вопрос, который уже задавал.

— Сегодня вечером.

— Невозможно. Сегодня у нас там какая-то странная обстановка, словно ожидается тревога. Никаких полетов с двух часов ночи до рассвета, повсюду полиция, контроль усилен десятикратно. Обычные слухи. Террористы, угроза взрыва, но…

— Это не имеет никакого значения. Так даже лучше.

— Ты сошел с ума, приятель, сейчас в аэропорт не проникнет даже мышь. — Взглянув еще раз на свою машину, он повел Контатти в соседний бар. — Ты неудачно выбрал день. Отложи на завтра. Завтра смогу провести кого угодно. За подходящую цену.

— Завтра цена будет равна нулю. Сегодня вечером, напротив, вполне сходная.

Томмазо покачал головой:

— Слишком большой риск. Есть приказ проверять даже нас.

— Но не внутри.

— Внутри чего?

— Не там, где ты работаешь. Не на башне.

— Не понимаю.

Они подошли к столу, сели, официант принес аперитивы. Контатти отпил глоток.

— Ты ведь обслуживаешь радар, не так ли? Так вот, меня интересует радар. В частности, некоторые его особенности, например возможность создавать с его помощью помехи. — Он поднял стакан, приглашая Томмазо выпить. — Я понимаю, что в радарах разбираюсь плохо и выражаюсь весьма неточно, но у меня есть одна идея. Она связана с работой системы внутреннего телевизионного контроля.

Они чокнулись. Томмазо, казалось, начал что-то понимать. Контатти с улыбкой продолжал:

— Так что поговорим сначала о науке, друг мой, а потом уже… об экономике.

— Об экономике?

— Две семьи, которые тебе приходится содержать, инфляция, долги, деньги на рулетку. Посуди сам, Томмазо, мы ведь живем один раз, не так ли? Разве тебе не пригодится… вот это?

Все так же улыбаясь, Контатти показал Томмазо тугой сверток банкнот. Видно было, что это пачки по пятьсот и тысяче долларов.

Они занимались любовью неистово, с яростью. С отчаянием.

Потом отдыхали. Юрек курил, и Мерилен, которая, казалось, задремала, повернулась, нашла его плечо и положила на него голову. Ее темные волосы накрыли его грудь.

Телефонный звонок грубо возвратил их к действительности. Юрек и на этот раз не дал ей взять трубку.

— Алло?.. Говорите же… Да… Я понял.

Он положил трубку и задумался, а Мерилен с тревогой смотрела на него и нетерпеливо ждала, что он скажет.

— Кто это? Они?..

Юрек не ответил, поднялся с постели и стал одеваться.

— Мне надо идти.

— Возьми меня с собой, — вдруг попросила Мерилен. Она тоже встала, надела халат.

Юрек сначала удивился и с недоумением взглянул на нее, но потом ответил с улыбкой:

— А почему бы и нет?

Мерилен быстро оделась и задержалась у зеркала, поправляя прическу и макияж. Юрек подошел к ней.

— Это потрясающе.

— Что?

Посмотрев на нее, Юрек не мог не рассмеяться:

— За дверью стоит убийца, падают бомбы, земля дрожит и раскалывается небо, и все это не имеет никакого значения: когда женщина выходит из дома, она всегда остается женщиной — непременно посмотрится в зеркало! — Но улыбка тут же исчезла с его лица. Оно сделалось холодным, враждебным. — Идем. У нас нет больше времени.

Юрек быстро вел свой «универсал» по виа Аурелия Антика, вдоль которой тянулись ограды вилл, укрытых в густой зелени садов. За крутым поворотом, когда показались высокие мраморные ворота, машина притормозила.

— Вот, — сказал Юрек, осматривая ворота. — Где-то здесь. Теперь нужно найти знак.

— Но какой? — спросила Мерилен.

— Какой-то знак…

— Это похоже на поиски клада.

Юрек кивнул:

— Обычная предосторожность похитителей. Таким образом они могут проверить, нет ли за нами хвоста. Укажут нам место встречи, только убедившись, что его нет.

— А если мы не заметим этот знак?

— Повторят операцию.

— А если они спешат?

Юрек с удивлением посмотрел на нее:

— А почему они должны спешить?

— Не знаю. Возможно, я так подумала, потому что сама спешу. Короче, вернут они тебе дочь?

— Вернут, если выполню указания, которые они будут постепенно передавать мне.

Мерилен принялась рассеянно осматривать старинные камни, гербы, ограды, изгороди. Впереди показалась какая-то открытая площадка, что-то привлекло внимание Юрека, и он резко затормозил. На земле лежало несколько разноцветных банок, расположенных причудливым и явно неслучайным образом.

Юрек и Мерилен вышли из машины и внимательно осмотрели банки.

— Мне это ничего не говорит, — заметила Мерилен.

— Мне тоже.

— Может, случайность. Остатки какого-нибудь пикника. Или же… какая-нибудь детская игра.

— Детская игра?

— Не знаю. Думаю, что…

— …что это именно тот знак, который мы ищем, — закончил ее фразу Юрек и направился к машине. Он обернулся и еще раз взглянул на необычное расположение банок. Покачал головой. — Не станут же они оставлять послание, которое невозможно расшифровать.

Они сели в машину, двинулись дальше и свернули на виа Аурелия. Ехали молча. Мерилен чувствовала себя неловко, на душе было тяжело. Она поехала с Юреком, потому что об этом ее попросил Контатти и, наверное, еще потому, что наивно рассчитывала как-то изменить ход событий. Все еще надеялась, что какое-нибудь непредвиденное событие сорвет дьявольский план Контатти. Но было ли в этом его плане место для непредвиденного?

Контатти ожидал у своей машины, стоявшей на запасной полосе движения у радиального виадука кольцевой дороги. Казалось, ему нечего больше делать, как только наблюдать за ехавшими внизу по виа Аурелия машинами.

В общем потоке транспорта он издали приметил «универсал» Юрека. Подошел к ограде виадука, подождал немного и, перегнувшись, бросил в нужный момент горсть камешков.

Камешки попали на ветровое стекло «универсала». Юрек и Мерилен вздрогнули. «Универсал» проехал на эстакаду, потом задним ходом выбрался на запасную полосу и вернулся к тому месту, где на машину просыпался дождь из камешков. Юрек вышел из машины и принялся было собирать их, но сразу же понял, что нет смысла, — большинство уже разлетелось во все стороны от проезжавших машин, которые к тому же раздраженно сигналили ему. Юрек взглянул вверх, в сторону виадука, но никого не увидел.

— Что же мы должны делать? — спросила Мерилен.

— Думать. Посмотреть по сторонам. — Он принялся внимательно осматривать склон, арку виадука, дорогу. — Это здесь. Где-то здесь должен быть знак. Это очевидно. — Вдруг он сел в машину и направился к выходу из подземного перехода, туда, где начинался подъем на виадук. Осмотрелся, но и тут не заметил поблизости ничего особенного: дорожные указатели, рекламные щиты, сигнальные столбики, политические призывы, намалеванные на арке виадука.

Мерилен, растерянная, обеспокоенная, тоже ничего не находила, потом обернулась к дорожным указателям. Рядом с ними возвышался рекламный щит какого-то сельского ресторана со схемой проезда к нему. Юрек проехал мимо и покачал головой, явно обескураженный.

— Вернемся с другой стороны.

Они направились к подземному переходу. Снова проезжая мимо рекламного щита ресторана, Юрек еще раз взглянул на него и остановился, сжав руку Мерилен.

— Вот он.

Внизу, прямо под рекламой ресторана, на столбе мелом было написано: «Соня».

Они покинули проселочную дорогу и какое-то время двигались по грунтовой, которая привела их к старой деревенской ферме, превращенной в ресторан. Двери и окна его были закрыты. Кругом ни души.

Юрек вышел из машины и направился к дому, Мерилен последовала за ним.

— Тут никого нет, — заметила она.

— Рано. В это время ресторан закрыт.

Было четыре часа. Юрек постучал. Вскоре за дверью послышались шаги.

— Мы еще закрыты, — сообщил мужской голос.

— Мне надо бы кое-что узнать у вас, — сказал Юрек.

Хозяин ресторана приоткрыл дверь.

— Извините, но мы открываемся только в половине седьмого.

— Да, конечно, — кивнул Юрек. — Мы хотели бы только взглянуть на ваше заведение.

— Тогда проходите, пожалуйста.

Хозяин посторонился, Юрек и Мерилен вошли и не успели окинуть взглядом помещение, как зазвонил телефон. Юрек резко обернулся, а хозяин взял трубку.

— Алло?.. Нет, вы ошиблись номером… Что? Синьор?.. Но тут нет никого, еще закрыто…

Юрек жестом сумел привлечь внимание хозяина:

— Может быть, это меня?

Хозяин прикрыл рукой трубку:

— Не знаю, они просят синьора Руди… Руски…

Юрек схватил трубку.

— Алло! Говорите… — Он вздрогнул и кивнул Мерилен. — Это я… Как?.. — Его лицо осветилось радостью. — Соня, моя маленькая Соня! Ты здорова?..

— Здорова, папа! — раздалось в трубке. — Да, все в порядке. Но когда же ты приедешь за мной?

Она выслушала ответ, наблюдая за Шабе, стоявшим рядом.

— Тут такой очень большой человек и этот старик, который работает с тобой, носит ящики с виски…

Шабе отнял у нее трубку и сам заговорил с Юреком:

— Послушай внимательно, Рудинский… — Он прикрыл рукой телефон и приказал Номеру Два увести Соню.

Великан взял девочку за руку и вывел из комнаты.

Шабе вновь заговорил в трубку:

— Ты меня слышишь, Рудинский?

На лице Юрека отразились беспокойство и недоверие.

— Что я должен сделать?

Мерилен с тревогой наблюдала за ним. Хозяин ресторана, в свою очередь, с любопытством смотрел на них обоих.

Юрек побледнел.

— Что? Наверное, я плохо вас понял… — Выслушав все остальное, он изменился в лице. Мерилен невольно взяла его за руку и пожала ее в знак поддержки.

Юрек довольно долго молчал, слушая то, что на другом конце провода говорил Шабе.

— Но это нелепо. Почему именно я?.. Да… Да… Все совершенно ясно… — Юрек помрачнел еще больше, нахмурился. — Какие даете гарантии?

Мерилен старалась не смотреть на него и скрыть свое волнение. Она заметила, что хозяин ресторана наблюдает за ними со все большим интересом, и отвернулась.

— Если так, то у меня нет выбора… Согласен.

Юрек опустил трубку. Глаза его сверкали злобой, дикой, звериной злобой.

Мерилен вздрогнула и не рискнула расспрашивать.

Юрек долго ехал по эстакаде, молча уставившись на дорогу, и наконец заговорил:

— Старик — Соня так назвала его — приказал мне убить одного человека, совершенно незнакомого, которого я никогда в жизни не видел и даже не знаю, как его зовут. Иначе умрет моя дочь. Премиленькая дилемма, не так ли?

У Мерилен перехватило дыхание. Она хорошо знала, что собой представляет это задание, ужасное задание, касавшееся Юрека, и прекрасно понимала, что изменить что-либо уже невозможно. И еще она боялась, что если обнаружится ее участие в этом трагическом заговоре, то Юрек, конечно же, убьет ее, не колеблясь. Время. Необходимо было время. Но его оставалось уже совсем немного.

Словно разговаривая сам с собой, Юрек, горько усмехнувшись, произнес:

— Так что теперь мне придется разрешить… небольшую нравственную проблему. Чтобы спасти одного невинного человека, у меня есть право убить другого невинного человека? Имею ли я право сделать это?

Мерилен сказала что-то, но так тихо, что он не расслышал и вопросительно взглянул на нее. Она набралась духу и повторила:

— Что я могу сказать? У меня нет детей.

— А у меня есть, — твердо произнес Юрек. — И я скажу тебе, что у меня есть на это все права на свете. Убить не одного, а сто человек, совершенно спокойно… потому что я думаю о Соне. Тогда она вернется домой, останется жива и…

— А я разве вправе допустить такое убийство, не попытавшись прежде предотвратить его?

— Что ж, это еще одна небольшая нравственная проблема. И как думаешь разрешить ее?

— Думаю… мне придется допустить это убийство.

— Почему?

Теперь Мерилен уже могла хоть в какой-то мере отвести душу.

— Потому что не могу отвечать за смерть девочки. Такое в моей голове не умещается. И кроме того, теперь я знаю тебя… — Она положила ладонь на руку Юрека, державшую руль. — Что еще я могла бы сделать?

— Ты оказалась втянутой в эту историю и теперь начинаешь понимать почему.

Мерилен отняла руку, а Юрек продолжал:

— Тебя выбрали как посредника, потому что ты англичанка, как и они. Вам легко понять друг друга, нет риска, что возникнет какое-то недопонимание.

— Англичане? Откуда ты знаешь?

— Знаю. Потому что они взяли на прицел именно меня.

Мерилен посмотрела на него, не понимая и невольно испытывая безотчетный страх.

Машина выехала на автостраду, движение здесь было очень интенсивным. Уже смеркалось.

Юрек продолжал:

— Человек, с которым я говорил по телефону, приказал мне ехать в аэропорт. Там я должен взять чемоданчик, в котором найду дальнейшие указания. Он пояснил, что тот, кого нужно убить, будет находиться в полной темноте. В темноте, понимаешь? — Он внимательно посмотрел на Мерилен. Ее светлые глаза сверкали, казалось, ярче обычного. — А я обладаю кошачьим зрением: ночью вижу так же хорошо, как днем.

— Ты можешь видеть в темноте? — изумилась Мерилен.

— Такое бывает в одном случае на сто тысяч. Я… своего рода уникум. В наши дни это не такое уж большое преимущество. Если только не возникает необходимость убить кого-то в полной темноте.

— Какая странная ситуация. Но откуда англичанам известно, что у тебя такое особое зрение?

— Это может быть известно какому-нибудь военному или отставнику, потому что особенность эта отмечена в моем досье в британском военном ведомстве.

— Но ты ведь поляк.

— Во время Второй мировой войны мне было восемнадцать лет, я поступил гардемарином на польское судно, присоединенное к английской флотилии, которая базировалась в Северном море. Это был так называемый «морской охотник». В походах мне обычно приходилось дежурить по ночам. Если радар не работал, всегда выручали мои глаза. — Он несколько раз посигналил, чтобы машина, шедшая впереди, пропустила его, начал обгон и продолжал: — Четыреста немецких моряков отправились на тот свет, потому что я увидел и рассмотрел их корабли в ночном мраке с расстояния в три мили…

Юрек посигналил настойчивее. Мерилен посмотрела в окно на машину, которая не хотела уступить им дорогу, и вздрогнула, увидев за рулем Контатти.

— Мы выпустили по ним две торпеды, и меня наградили, смешно сказать, только потому, что у меня такое зрение.

Юреку удалось наконец обогнать машину, и он поехал быстрее. Мерилен посмотрела назад. Машина Контатти сильно отстала, но потом снова набрала скорость и следовала за ними не отставая.

— В чем дело? — спросил Юрек.

Мерилен сразу же обернулась:

— Ничего. — Однако на лице ее отразились тревога и волнение, и она невольно прильнула к Юреку. — Мне страшно. Мне очень страшно.

Джип с карабинерами быстро проехал по восточному пандусу, направляясь на парковку, где стоял автобус, перевозящий пассажиров к самолету. За рулем джипа сидел карабинер, рядом с ним офицер с автоматом, а на заднем сиденье разместились Питер Уэйн и очкастый полковник Танкреди. Оба нервничали и молчали — молчать вынуждал сильный шум двигателя.

Джип остановился около автобуса, в котором находилось человек двадцать мужчин, в основном молодых, в гражданской одежде, но с заметной военной выправкой. Уэйн и Танкреди вышли из джипа и направились к автобусу. Меддокс, тощий американский юнец, тоже сидел в автобусе. Увидев Уэйна, он выглянул и вопросительно посмотрел на него.

— Все в порядке? — спросил Уэйн.

— В полном порядке, — ответил Меддокс.

Уэйн обратился к Танкреди:

— Вот эта зона. Как было решено. Что-нибудь меняется?

— Нет никаких оснований что-либо менять.

Уэйн указал на автобус:

— Мои люди расположатся по периметру территории.

Танкреди согласно кивнул и осмотрел наружную защитную сетку метрах в ста от автобуса.

— Мои прибудут позднее. Надо стараться, чтобы все прошло незаметно.

— Как пассажиры отнеслись к отмене ночных рейсов?

— Без особого недовольства. Было сказано, что по техническим причинам.

— У вас народ привык сносить всяческие неудобства.

— Должно быть, думают, это забастовка.

— Тем лучше, — сказал Уэйн. — А пресса?

— Эти решили, что ожидается правительственный кризис. К тому же получили ежедневную порцию информации о терроризме.

Разговор был прерван оглушительным ревом двигателей приземляющегося реактивного самолета.

В этот же день в полдень в Вашингтоне шел дождь. Границы большого аэропорта терялись в плотном низком тумане. Реактивный лайнер взлетел с резким свистящим звуком. Другой такой же огромный самолет тоже собирался взлететь и уже запустил двигатели.

Три длинных мощных машины подъехали одна за другой к трапу третьего самолета. У выхода из него дежурили четверо автоматчиков, наблюдая за подъехавшими машинами, из которых вышли вооруженные люди. Из второй машины вышел еще один руководитель ЦРУ, Дейв Гаккет, известный специалист по обмену разведчиками. Потом появился сотрудник Государственного департамента, и наконец выбрался профессор Рудольф Форст, знаменитый советский разведчик.

Улыбаясь, он посмотрел на самолет и в окружении эскорта спокойно направился к трапу.

В тот же день в Москве в восемь вечера шел густой снег. Но главные улицы и широкие бульвары были очищены от него. Снегоуборочные машины и бригады дворников работали безостановочно.

В одном из кабинетов Управления КГБ сидел за письменным столом коренастый, приземистый человек — полковник Суханов. Короткие седые волосы, маленькие глазки. Дверь открылась, и его пронзительный, подозрительный взгляд остановился на Фрэнки Хагене, которого ввели в кабинет. Именно его собирались обменять на советского разведчика Форста.

Суханов встал из-за стола навстречу Хагену, и они холодно обменялись рукопожатиями. В кабинете находились другие сотрудники КГБ и два чиновника, один из которых достал из шкафа поллитровую бутылку водки, стаканы и аккуратно наполнил их.

Полковник Суханов жестом предложил выпить, произнеся формальный тост, затем вопросительно посмотрел на другого чиновника, и тот положил ему на стол толстую папку. Суханов и Хаген снова взглянули друг на друга. Американец двусмысленно и высокомерно улыбнулся, и Суханов склонился над бумагами.

Юрек нашел на центральной парковке аэропорта свободное место и остановился. Мерилен заметила неподалеку машину Контатти и, не скрывая волнения, повернулась к Юреку, который, выключив двигатель, сидел, о чем-то задумавшись. Почувствовав ее взгляд, он вздрогнул и сделал прощальный жест, но она взяла его за руку, и он удержал ее.

— Подожди.

Глаза Мерилен наполнились слезами, и, повинуясь безотчетному порыву, она поцеловала Юрека долгим поцелуем, в котором соединились отчаяние и любовь. Юрек ответил ей так же порывисто, едва ли не страстно, но потом отстранился, и лицо его вновь сделалось мрачным и злым. Он открыл дверцу машины, но Мерилен, охваченная бесконечной тревогой, опять задержала его:

— Юрек, что будет?

— Меня это не волнует. Плыву по течению, отдаюсь ему. Мне нужна чистая, ясная голова, и сейчас мне не следует ни о чем думать, иначе не смогу действовать, как автомат.

— Как автомат…

— Прощай, Мерилен.

— Я останусь тут.

Он нахмурился:

— Нет. Уходи! Не хочу, чтобы ты была замешана в этой истории. — Он неожиданно грубо схватил ее за руку. — Возьми такси. Уезжай отсюда, поняла? — Взбешенный, он заставил ее согласиться. Потом вышел из машины и удалился не оборачиваясь.

— Удачи, Юрек. Прощай, — прошептала Мерилен, провожая его взглядом.

Он направился к эскалатору, который вел к ярко освещенному залу отправления. На середине пути он встретился с высоким элегантным блондином — с Контатти, но не обратил на него никакого внимания и проследовал дальше. Тот в свою очередь игнорировал Юрека и спокойно направился к его машине, в которой все еще сидела Мерилен.

Юрек поднялся по эскалатору и исчез на втором этаже. В толпе пассажиров позади него мелькнула костлявая фигура Шабе, тоже поднявшегося сюда.

Мерилен, оставаясь в машине Юрека, была словно парализована волнением, переживанием, страхом и потому вздрогнула, когда Контатти, улыбаясь, открыл дверцу и предложил ей выйти.

— Механизм приведен в действие. Будем надеяться, что сработает. Идемте.

— Очевидно, шаги, предпринятые нашим министром иностранных дел, чтобы воспрепятствовать этому обмену, оказались безуспешными… Если они, конечно, были… эти шаги…

Контатти ничего не ответил, и Мерилен вышла из машины.

В зале отправления Шабе ни на минуту не упускал из виду Юрека. Он проследил, как тот подошел к билетной стойке, коротко переговорил со стюардессой, взял у нее довольно объемистую и тяжелую кожаную сумку, затем прошел к лестнице, ведущей в цокольный этаж, к туалетам. Наблюдая за ним, Шабе встал в очередь пассажиров, ожидавших регистрации билетов, — отсюда он мог видеть выход из туалета.

Оборачиваясь, старик задел кокера, сидевшего возле элегантной синьоры, которая целовалась с каким-то мужчиной, очевидно прощаясь. Собака взвизгнула, и синьора отвлеклась, сделав ей укоряющий жест. Пассажир взглянул на часы, еще раз попрощался с женщиной и поспешил к окну паспортного контроля. Синьора тоже хотела было уйти, но кокер удерживал ее, натянув поводок и злобно рыча.

Рычал он на Шабе. Старик посмотрел на эту собаку и вспомнил другие собачьи морды…

Ослепительный снег. Отчаянно лающая овчарка. Ее держит на поводке охранник с ружьем, но она все рвется вперед, утопая в глубоком снегу. Немного дальше идут другие охранники, тоже с собаками, рвущимися с поводков. Широкой шеренгой все продвигаются в сторону леса.

Вскоре входят в него и исчезают среди сосен, зеленые ветви которых тяжело нагружены снегом. Наступает тишина. И тогда ему удается выбраться из-под глубокого снега. Все в той же форме заключенного, он устремляется в сторону обрыва, глаза его налиты кровью, как у злого животного.

Запершись в кабинке туалета, Юрек открыл сумку и осмотрел ее содержимое. В ней лежали разобранное ружье с оптическим прицелом, патроны, пара галош, билет первого класса на самолет в Лондон и бельгийский дипломатический паспорт с фотографией Юрека на подставное имя курьера, уполномоченного доставить дипломатический чемодан.

Был там также конверт с фотографией человека, которого следовало убить, и бумага с инструкциями, как добраться до места убийства. Юрек внимательно прочитал инструкции, потом с интересом осмотрел предмет, оказавшийся на самом дне сумки: нечто вроде кожуха от пишущей машинки, но вместе с клавиатурой.

Юрек положил билет, паспорт и конверт в карман, потом спрятал в сумку разобранное ружье, аккуратно накрыл его ложным кожухом от пишущей машинки, закрыл сумку и вышел из туалета.

Мерилен и Контатти шли не торопясь вдоль парковки аэропорта, заполненной множеством машин.

— Прекрасно представляю себе, — сказала она, волнуясь, — что произойдет, когда… когда он выстрелит, когда убьет его. Вспыхнет море света, и все бросятся к нему. Он окажется отличной мишенью… Да его же просто изрешетят пулями. Именно этого вы хотите, да?

Контатти постарался сохранить невозмутимость, но видно было, что ему это нелегко.

— Успокойтесь, Мерилен. Что за странные кровавые фантазии вы придумываете. Все будет хорошо. — Они направлялись к его машине. — Успокойтесь, никто не станет в него стрелять. Он нужен живой, это же ясно, чтобы понять, кто он такой и на кого работал.

— Его будут пытать, и он все расскажет.

— Все — это что?

— Расскажет обо мне. А вы думаете, я смогу выдержать допрос, какой мне устроят… советские специалисты?

— Но никто и не говорит, что Рудинский станет вспоминать вас. Какой ему смысл вовлекать вас в это дело? Выяснят, кто он такой — поляк, не имеющий никакого отношения к разведке, найдут Соню, поймут, что его шантажировали и вынудили действовать. И ничего ему не будет. А почему, собственно, его должны наказывать?

— Чересчур оптимистичный прогноз, вам не кажется?

Они сели в его «фиат».

— Ну хорошо, — сказал он, — допустим, Рудинский назовет ваше имя. Но я ведь уже объяснил: вам достаточно сообщить о своем участии в похищении в качестве совершенно случайного посредника.

— А если я буду вынуждена рассказать и обо всем остальном?

— Обо мне и о Шабе? Бросьте, не станут же они по-зверски обращаться с женщиной.

— А если станут?

Контатти сделал примирительный жест:

— Тогда отношения между Англией и Советским Союзом станут очень плохими и… — Он замолчал, заметив, что Мерилен неодобрительно качает головой.

— Нет, — сказала она, — сейчас я, как никогда, убеждена, что вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы Юрек был спасен.

— Юрек?

— Рудинский, — сухо поправилась Мерилен. — Вы хотите, чтобы он погиб, потому что тогда будет оборвана нить, ведущая в наше посольство. Он не назовет мое имя, и все следы будут утеряны. Им придется допрашивать труп. Вот каков ваш план. Я окончательно убедилась в этом несколько минут назад, когда увидела Шабе, этого жуткого человека, похожего на саму смерть. Он был там, наверху. Это он, если не русские, убьет Рудинского. — Она с вызовом посмотрела на Контатти, глаза ее грозно сверкали.

Контатти включил двигатель.

— Если обстоятельства сложатся так, как говорите вы, отчего вы так беспокоитесь? Все будет в полном порядке.

— Да, в порядке, — с горечью повторила Мерилен.

Машина тронулась с места, и Контатти задал вопрос прямо:

— Почему бы вам не сказать правду? Вы ведь неравнодушны к этому человеку, более того, просто влюблены в него.

— Это действительно так. Ситуация изменилась. Мы занимались с ним любовью, и я хочу…

— Вы нисколько его не любите, — раздраженно прервал ее Контатти. — Вы… уподобились какой-нибудь швее, продавщице, поддавшейся сиюминутному влечению… — Он с презрением посмотрел на нее. — А он тоже хорош, этот граф Рудинский, в такой ситуации не находит ничего лучшего, как затеять любовную интрижку.

— Уберите от него Шабе или…

— Или?

Мерилен пристально посмотрела на Контатти и медленно произнесла:

— Вы думаете убрать и меня?

Контатти, похоже, вновь взял себя в руки и полностью овладел ситуацией.

— Перестаньте фантазировать, Мерилен. Просто я думаю, что… любовь несколько усложнила ваше положение, а оно и без того у вас довольно трудное. — Он затормозил у выезда с парковки, отдал служителю чек и деньги и в ожидании сдачи, которую тот не спешил принести, с улыбкой обернулся к Мерилен. — Простите, если я позволил себе несколько резких выражений. Но дело в том, что я разочарован, огорчен. Вы ошиблись в этом человеке, Мерилен. — Получив сдачу, он поехал дальше и, не глядя на свою спутницу, продолжал улыбаться. — Вы ошиблись в выборе мужчины, на его месте следовало бы быть мне. Но, очевидно, выбирая женщину, в свою очередь ошибся и я. Бывает.

«Фиат» прибавил скорость и поднялся по пандусу к зданию аэропорта.

В вестибюле аэропорта в окне английской авиакомпании Юрек получил у служащего зарегистрированный билет и посадочный талон и направился со своей сумкой в зал ожидания международных рейсов. Тут он с тревогой отметил присутствие солдат с автоматами. Их было больше, чем обычно, и они внимательно наблюдали за пассажирами. У паспортного контроля тоже было больше, чем всегда, гражданских лиц, в которых нетрудно было угадать переодетых полицейских, они также пристально всматривались в каждого пассажира.

Сохраняя полную невозмутимость, Юрек вручил свой дипломатический паспорт полицейскому в окошке. Тот взял его и, бегло просмотрев, возвратил.

Шабе наблюдал за Юреком издали и, когда тот проследовал дальше, подошел к местному телефону и набрал внутренний номер.

— Говорит капитан Маннони, — произнес он, — соедините меня, пожалуйста, с отделом радарного контроля, с сержантом Томмазо Ланци… Да, спасибо. — Он подождал несколько секунд. — Алло? Да, это я… Все в порядке. Посмотри на свои часы… Через три минуты… Чао. До завтра.

Шабе повесил трубку, рассеянно окинул взглядом вестибюль и посмотрел на табло, отражающее список рейсов, среди которых был уже объявлен и последний рейс — на Лондон.

В зоне таможенного контроля и проверки багажа полицейский быстро обыскал Юрека и жестом отправил его к движущемуся транспортеру для проверки багажа на мониторе.

Юрек встал в очередь за мужчиной и женщиной с ручной кладью. Когда проходил досмотр их багажа, вдруг загорелась красная лампочка и раздался резкий сигнал. Полицейский остановил транспортер и велел мужчине открыть чемодан. Покопавшись в нем, он извлек металлический предмет. Это оказалась бритва.

Успокоившись, полицейский жестом показал пассажиру, что тот может двигаться дальше. Ручная кладь женщины не вызвала никакой тревоги, и она тоже прошла контроль.

Теперь к транспортеру должен был подойти Юрек, но он, посмотрев на часы, уступил дорогу пассажиру, стоявшему сзади.

На контрольной башне огромная антенна радара медленно вращалась, обследуя темное небо. Томмазо Ланци, сидевший на своем рабочем месте, посмотрел на часы. Он готов был действовать. Другие техники, а также военные, контролировавшие воздушное пространство, переговаривались по радиосвязи с приземляющимися и взлетающими самолетами.

Томмазо Ланци вновь подумал о встрече, состоявшейся утром с этим тонким типом, этим аристократом с явно фальшивым именем. Он получил от него две тысячи долларов наличными. А если бы не согласился? Этот тип, похоже, был очень хорошо осведомлен о некоторых перевозках, благодаря которым он, Томмазо, мог позволить себе «порш» и вполне безбедную жизнь. Перевозки незаконные, естественно, которые и послужили поводом для шантажа. А тонкий тип этот, интересно, что собирался провезти, обманув детектор? Оружие? Но он-то, Томмазо, чем рискует? Да практически ничем. От него же требуется всего лишь усилить на минуту импульс радара, ведь даже он, техник, не знал наверняка, искажает ли такое усиление картинку на внутренних телевизионных линиях аэропорта. А еще две тысячи долларов ему были обещаны завтра, хотя он и не очень в это поверил.

Секундная стрелка часов соединилась с минутной, и Томмазо повернул ручку.

В тот же самый момент, когда Юрек решительно, словно вдруг заторопившись, положил свою сумку на ленту транспортера, изображение на экране детектора сильно исказилось, сделалось нечетким. Когда сумка Юрека появилась на экране, полицейский, проводивший контроль, с трудом рассмотрел клавиатуру пишущей машинки. Красная лампочка не загорелась, и сигнал тревоги не прозвучал, и когда Юрек приблизился, полицейский, тот взглянул на него с явным интересом.

— Журналист?

— Дипломат, — ответил Юрек.

Полицейский показал на экран:

— Понимаю, без машинки никак! — И жестом пропустил Юрека вперед.

У другого конца транспортера тоже стояли полицейские с автоматами. Юрек спокойно забрал свою сумку и, пройдя немного, остановился, перевел дух и направился в следующий зал ожидания, где пассажиры собирались уже после таможенного досмотра.

В это же время огромный воздушный лайнер летел над облаками, закрывавшими от обзора черный в ночном мраке океан. Форст, спокойный, умиротворенный, сидел рядом с Дейвом Гаккетом, попивавшим виски. Другие места в самолете были заняты сотрудниками ЦРУ, под пиджаками которых угадывались пистолеты. Стюарда, принесшего бутерброды, все встретили более чем радушно.

В Москве в это же время снег уже почти перестал идти, но мела сильная поземка. На одной из взлетных дорожек аэропорта Шереметьево, в тридцати километрах от столицы, был готов ко взлету огромный самолет «Аэрофлота». В сопровождении сотрудников КГБ Фрэнки Хаген поднялся в него и сразу же снял тяжелую шапку-ушанку. Его провели на положенное место, и он послушно выполнил приказ застегнуть ремень безопасности. Последним поднялся на борт полковник Суханов.

Юрек смешался с толпой пассажиров, собравшихся у выхода на летное поле. Их выпускали медленно, потому что полицейские особенно придирчиво проверяли посадочные талоны, внимательно всматривались в лица пассажиров и пересчитывали всех одного за другим.

Наконец все смогли выйти на поле и поспешили к самолету английской авиакомпании, стоявшему всего в сотне метров от выхода. Некоторые пассажиры обменивались впечатлениями, находя, что этой ночью служба охраны строга, как никогда.

Возле трапа самолета тоже дежурили полицейские с автоматами. Во время посадки всех отлетающих пересчитали еще раз.

Юрек поднялся в самолет одним из первых и прошел в салон первого класса, где его с улыбкой встретила очень красивая стюардесса, блондинка Кэрол Декстер. Он протянул ей свой посадочный талон. Она с любопытством посмотрела на него, усадила в ближайшее кресло и принялась рассаживать других пассажиров, а их в этом салоне было всего трое — очень разговорчивые старушки англичанки. Улучив момент, Кэрол выразительным взглядом указала Юреку на дверь в небольшое служебное помещение между салоном и кабиной пилота.

Взяв свою сумку и убедившись, что никто не обращает на него внимания, Юрек прошел туда и сразу увидел «дипломат», стоявший на полу, и форму стюарда, лежащую на скамейке. Он поспешил переодеться, достал из сумки разобранное ружье, переложил его в «дипломат», рассовал по карманам боеприпасы и сунул под мышку резиновые галоши.

Едва он успел сделать все это, как в дверь тихо постучали, заглянула Кэрол и взглядом показала, что путь свободен. Затем она совершенно беспрепятственно провела его к выходу из самолета и жестом обратила его внимание на то, что вторая стюардесса разговаривает с пассажирами и не видит их, а остальные заняты в других салонах.

Кэрол и Юрек спустились по трапу, по которому им навстречу спешили запоздавшие пассажиры. Возле кабины самолета снаружи тоже стояли полицейские и еще трое механиков с тележкой для аккумуляторов.

Кэрол занялась последними пассажирами, торопя их, а Юрек прошел к тележке и тоже попросил механиков побыстрее заканчивать свою работу. Поскольку он был в форме стюарда, полицейские не обратили на него внимания. Он шагнул под крыло самолета, прошел вдоль него к хвосту и укрылся под рулем высоты, где было почти что темно. Тут он быстро надел галоши и растворился в темноте.

Когда Кэрол обернулась, чтобы поискать его взглядом, то уже никого не увидела. Молодая женщина с облегчением вздохнула. Свою задачу она выполнила. Костлявый старик, который подошел к ней этим утром в гостинице, дал понять, что она принимает участие в таинственной операции, проводимой секретными английскими службами. Выходит, она работала на родину. Однако сотрудничество было вознаграждено тысячью фунтов стерлингов — это было равноценно десяти услугам, которые она оказывала как дорогая проститутка. Что собирался делать глубокой ночью на взлетном поле аэропорта «Леонардо да Винчи» этот интересный мужчина с волевым лицом и твердым взглядом?

В резиновых галошах Юрек неслышно пробежал дальше, уходя от голубых сигнальных огней посадочной полосы, и наконец остановился передохнуть и сориентироваться. Света на аэродроме было немало: яркие огни аэропорта, ослепляющие прожекторы на контрольной башне, габаритные сигналы стоявших на аэродроме самолетов и мигающие сигнальные лампочки взлетающих и приземляющихся лайнеров.

Он снова поспешил дальше по поросшей травой дорожке, разделяющей взлетные полосы, готовый в любой момент упасть на землю, чтобы не оказаться в свете фар движущихся по аэродрому машин.

Найдя наконец подходящее, довольно удаленное от аэропорта укрытие, он стал смотреть, что же находится на противоположной от летного поля стороне, в дальнем, так называемом восточном его секторе. Кошачьи глаза рассмотрели все, что скрывалось за непроницаемой тьмой, — ночной мрак словно развеялся перед Юреком.

На парковке, выбранной для обмена разведчиками, стоял большой автобус с сотрудниками Уэйна. Множество людей в штатском, но с оружием стояли на определенном расстоянии друг от друга по обе стороны взлетной полосы. За ними Юрек рассмотрел защитную сетку, силуэты нескольких военных джипов и карабинеров, патрулировавших проходящую рядом дорогу.

Пройдя еще немного и оказавшись на перекрестке двух взлетных полос, он услышал оглушительный рев двигателей и, обернувшись, отчетливо увидел совсем близко красные и зеленые сигнальные огни взлетающего самолета, того самого, на который он только что поднимался как пассажир лондонского рейса. Гигантская темная махина, казалось, устремилась прямо на него. Юрек рухнул на землю и обеими руками зажал уши.

Свист реактивных двигателей был нестерпимым, грохот — невыносимым. Тень огромного крыла вновь накрыла его: самолет стремительно пронесся над ним, вызвав мощный порыв ветра. Лицо Юрека исказилось от мучительной боли: от рева двигателей барабанные перепонки едва не лопались.

Самолет взлетел и исчез в затянутом облаками небе, на которых лишь слегка отражался красноватый отсвет аэропорта.

Гигантский ангар «Алиталии», темным силуэтом маячивший на фоне ярких неоновых надписей и всего остального освещения аэропорта, и стоящие рядом другие здания вспомогательных служб отделялись от проходившей мимо дороги высокой сетчатой оградой. У ворот дежурили двое молодых карабинеров с автоматами наперевес. Они курили и о чем-то разговаривали, но, услышав шум подъезжавшей машины, настороженно посмотрели на дорогу и увидели «мерседес». Подъехав к ограде, машина вдруг потеряла управление и врезалась в нее, а затем из-за резкого торможения весьма эффектно развернулась на сто восемьдесят градусов и остановилась недалеко от входа.

Когда карабинеры подбежали к машине, водитель уже успел выйти из нее и стоял наклонившись, рассматривая заднее колесо. Это был Шабе. Шина спускалась, издавая легкий свист. Старик выпрямился и растерянно посмотрел на подошедших карабинеров.

— Проклятье! Проколол шину.

— Ничего себе полет! Вы еще хорошо отделались, — сказал один из карабинеров.

Шабе принялся осматривать машину, не получившую никаких повреждений.

Другой карабинер, несколько озабоченный ситуацией, вежливо заметил:

— Видите ли, синьор, тут нельзя останавливаться.

— Почему?

— Таков приказ на сегодня.

Шабе кивнул, открыл капот и достал домкрат.

— Можете помочь мне?

— Нам очень жаль, — сказал первый карабинер. — Но мы ведь на службе, и если нас вздумают проверить…

— Понял. Но хотя бы объясните, как работает эта штука.

Шабе приблизился к карабинеру, стоявшему у колеса, и, когда тот наклонился, чтобы посмотреть на него, со всей силой ударил его домкратом в челюсть, а затем нанес стремительный удар по голове и второму карабинеру. Оба упали как подкошенные, даже не застонав.

Не теряя времени, Шабе оттащил их тела за ворота, связал их, заткнул им рты кляпами, капнув на них несколько капель хлороформа, вынул заряды из автоматов и завладел рацией, висевшей на шее у одного из карабинеров.

Старик вернулся на пустынную дорогу — все было спокойно. Он оставил домкрат возле спущенного колеса, достал из багажника ружье с оптическим и инфракрасным прицелами и снова прошел в ворота, прикрыв их. Взглянув на лежащих без сознания карабинеров, он направился к наружной пожарной лестнице, которая вела на крышу большого ангара.

Шабе начал подниматься по ней, но вдруг его неожиданно остановил какой-то неприятный треск. Звук доносился из рации. Старик поднес ее к уху и нажал кнопку, чтобы принять сообщение.

Зазвучал сиплый голос:

— Вызываю четырнадцатый пост. Перехожу на прием.

Шабе тотчас ответил:

— Отвечает четырнадцатый пост, сигнал принял.

— Ничего не случилось? Все в порядке?

— Все в порядке, — ответил Шабе.

— Хорошо. Заканчиваю связь.

Шабе сунул рацию в карман и снова двинулся наверх. Он не страдал головокружениями, но все же немного устал, когда добрался до крыши. Осмотрелся. Лучшего места, чтобы обозревать летное поле, и не придумать. Он укрылся за балясиной. Как раз в это время один самолет заходил на посадку, а другой приземлялся. Аэропорт был освещен.

До двух часов оставалось совсем немного: роковой час «икс» был близок.

Шабе прижал к себе ружье, погладив своей костлявой рукой ствол, и тут мысли его снова вернулись к прошлому.

Разбитый грузовик, груженный мешками с картошкой, медленно ползет в гору. Когда же, свернув, машина оказывается между высокими сугробами, он осторожно выглядывает на дорогу. На нем все та же грязная форма заключенного, припорошенная крупными хлопьями снега. Он бежит за грузовиком, догоняет его, с огромным трудом забирается в кузов и падает на мешки с картофелем. Он обессилен, голоден, вконец измучен.

Как ни странно, грузовик останавливается, и он с ужасом видит, как водитель вылезает из кабины и целится в него из ружья. Это крупный, мрачный, грубый человек.

Они смотрят друг на друга. Вокруг только белый снег и ничего больше. Наконец водитель уходит в кабину и что-то достает оттуда. Это одеяло. Он бросает ему это одеяло и, не говоря ни слова, снова садится за руль.

Грузовик набирает скорость, а он закутывается в одеяло, раздвигает мешки и забирается поглубже, чтобы спрятаться и согреться. Наконец он может хоть немного поспать.

Желтый свет фар несущегося джипа осветил взлетную полосу. Спрятавшийся в высокой траве Юрек переместился за металлическую опору выключенного прожектора. Когда джип сворачивал в зону обмена, его фары ярко осветили этот прожектор, но Юрек уже успел скрыться в тени. Габаритные огни джипа быстро исчезли в темноте.

Поднявшись, Юрек оказался в полном мраке — погасли синие сигнальные огни вдоль взлетной полосы, погасло и все освещение в аэропорту. Ночная жизнь его завершилась. Было ровно два часа ночи.

Шум реактивных двигателей сделался еще громче — самолет пошел на посадку и включились аэродинамические тормоза. Зажглось световое табло, приглашавшее пассажиров пристегнуть ремни безопасности.

Первым это сделал Форст, а затем Гаккет и другие сотрудники ЦРУ. По проходу быстро прошла стюардесса — изящная шатенка. Форст обернулся и рассеянно посмотрел на длинные ноги женщины.

В это же время в другом самолете, тоже летевшем в Рим, Хаген и Суханов сидели друг напротив друга. Лица сотрудников КГБ были настолько невыразительны, что при всем желании их невозможно было бы запомнить. Все молчали.

Из кабины вышел помощник пилота и передал Суханову листок с сообщением, полученным по радио. Тот просмотрел его и, явно успокоенный, положил в карман. Операция проходила без осложнений, без всяких неожиданностей.

Загорелся зеленый свет и надписи по-русски и по-английски сообщили, что нельзя курить и необходимо пристегнуть ремни. Хаген потушил сигарету, которую только что зажег, а Суханов продолжал спокойно докуривать свою.

Окошко кассы было закрыто, насосы отключены, однако на заправке стояло несколько машин. Сигнальные огни одной из них зажглись. Это была машина Контатти. Он тронул с места и медленно поехал вдоль ограды, за которой находился высокий ангар «Алиталии». Рядом с Контатти сидела Мерилен. Впереди показался «мерседес», оставленный Шабе.

— Но это же машина старика! — воскликнул Контатти, притворившись удивленным, и остановился рядом. — Похоже, у него какая-то неприятность.

Они вышли из машины. Мерилен сильно нервничала. Осмотрев «мерседес», Контатти сразу понял, что спущена шина.

— Ничего особенного, — сказал он. — Всего лишь продырявлена шина. — Все же он с огорчением покачал головой и предложил Мерилен: — Давайте поможем ему. Он уже стар. Сил не хватает. А куда же сам-то он делся?

Контатти поднял валявшийся рядом домкрат, вставил его в специальное отверстие в шасси и начал крутить ручку, но потом обратился к Мерилен:

— Покрутите еще, пожалуйста, а я возьму запасное колесо.

Он достал его из багажника и вместе с инструментами положил на землю. Заметив, что Мерилен целиком занята домкратом, осторожно вошел в ворота и сразу же обнаружил неподалеку тела двух связанных карабинеров с заткнутыми ртами. Усыпленные хлороформом, они все еще были без сознания, возле ран запеклась кровь.

Тут Контатти услышал, как подошла Мерилен. Он улыбнулся:

— Хлороформ. Проснутся с расстройством желудка.

— Они живы?

Контатти кивнул:

— Они молоды. Ничего страшного.

Вернувшись к «мерседесу», Контатти принялся отвинчивать болты на колесе, а Мерилен наблюдала за его движениями.

— С вами, Контатти, все всегда кажется случайным, а на самом деле все происходит отнюдь не случайно. Я просто восхищаюсь беспечностью, с какой вы действуете, следуя строгой и четкой логике. — Мерилен указала на огромную тень ангара. — Шабе, конечно же, там, наверху.

— Должны ведь мы все же знать, что там произойдет.

— Естественно. Но при всем этом есть что-то такое… Меня не покидает какое-то странное ощущение…

— И что же это за ощущение? — терпеливо спросил Контатти. — Послушаем. Вы поистине неистощимы.

— Нечто вроде предчувствия. Как бы это поточнее сказать. У меня впечатление, что вы отвели мне роль козла отпущения.

Контатти обернулся к ней:

— Мерилен, вы шутите.

Он принялся крутить домкрат, и машина стала постепенно приподниматься.

— В тот день в загородном ресторане, — продолжала она, — когда Шабе позвонил Юреку и дал ему поговорить с Соней, я видела, с каким любопытством смотрел на нас хозяин. Любопытство вполне понятное в этой ситуации, и я даже содрогнулась тогда при мысли, что это же свидетель, который наверняка узнает и меня, и Юрека. Возможно ли, подумала я, чтобы такой осторожный человек, как Контатти, допустил такую оплошность? — Она посмотрела на него, чуть улыбаясь. — Или это была преднамеренная неосторожность? Как и все другие… кажущиеся неосторожности…

Контатти с улыбкой упрекнул ее:

— Вы всюду видите двойную игру, двойной смысл, даже в самых простых вещах. — Он снял проколотое колесо. — Если и дальше будете так же неверно оценивать ситуацию, то в конце концов поставите под сомнение вообще все. — Он установил запасное колесо. — Еще немного, и вы скажете мне: «Контатти, я поняла наконец, что вы… не англичанин. Вы… скажем так… русский секретный агент!» Вам еще не приходила в голову такая мысль, нет?

— Нет, еще не приходила.

— А почему бы и нет? Представьте на минутку, что я сотрудник КГБ. С помощью какой-нибудь хитрости оказываюсь на вилле английского посла, чтобы вы, любовница Питера Уэйна, поверили, будто я англичанин… Вы ведь не можете отказаться от сотрудничества…

— Конечно. Ловушка надежная. Однако я собственными глазами видела, как вы выходили из английского посольства.

— Это верно. Но я ведь мог оказаться там под каким угодно предлогом, например, чтобы поговорить с каким-нибудь чиновником или спросить о чем-то портье. Вы, в сущности, видели только, что я выходил оттуда, но не видели меня внутри.

— Но будь вы русским, то, конечно, не стали бы убивать своего коллегу — ученого Рудольфа Форста.

— Ладно. Продолжим эту игру… двойную игру, которая вам так нравится. А вы уверены, что убит будет именно Форст?

— Действительно. Вы могли приказать Юреку убить Хагена, американского разведчика. Но этого вы не сказали бы мне даже в шутку: тогда у меня могло бы возникнуть сомнение.

— И в самом деле я не говорил вам этого даже в шутку, — согласился Контатти, крепко затягивая последний болт. — Видите ли, Мерилен, мы живем в мире, где нет ничего определенного и возможно все. Но никто не в силах жить в полнейшей неразберихе, даже вы. — Он взял снятое колесо и отнес его в багажник. — Поэтому вам стоит верить тому, что вам говорят, не придумывая никаких историй, не ломая над этим голову, и, самое главное, согласиться, что вполне возможна какая-то ошибка, какой-то дефект. В конце концов, все мы люди и иногда ошибаемся.

— В случае с вами я, как никогда, убеждена, что любая ошибка — результат точного расчета.

— Хорошо бы, чтобы так было. Но, к сожалению, это не так. Вернемся к тому примеру, который я приводил. Если Рудинский выстрелит в американца, это не значит, что мы русские агенты. В таком случае речь может идти об ошибке из-за темноты или даже о своего рода мести за шантаж, которому он был подвергнут. — Уложив инструменты, Контатти закрыл багажник. — Не забывайте, что ваш новый… поклонник поляк, горячая голова, как и все поляки. К тому же еще и голубых кровей, то есть убежден, что он выше общепринятой морали. Если у него не выдержат нервы, я думаю, он вполне способен пожертвовать даже собственной дочерью, лишь бы только сорвать все наши планы. Вы, зная его хорошо, исключили бы подобное?

Мерилен помолчала, раздумывая. Контатти указал на крышу ангара:

— Вот почему старик затратил столько труда, чтобы забраться туда.

— Понимаю. В такой неопределенной, переменчивой ситуации, когда нельзя быть ни в ком уверенным, когда трудно отличить ложные цели от истинных, как защититься, как избежать несчастий?

Контатти установил на колесо колпак и пристукнул его. Мерилен продолжала:

— Единственный надежный способ обезопасить себя, на мой взгляд, было бы записать на пленку наши с вами разговоры и сделать незаметно несколько ваших снимков, например с помощью «поляроида». — Она проигнорировала очень внимательный взгляд Контатти. — Представьте себе, что вы русский агент и у меня есть такие документы. И пока я буду крепко держать их, что называется в кулаке, ничто не случится ни со мной, ни с Юреком. Вы не находите?

Контатти, присевший возле колеса, повернулся и полюбовался ногами Мерилен, стоявшей совсем рядом.

— У вас очень красивые ноги. Знаете, несмотря ни на что, я очень завидую этому польскому графу.

— Вы, как всегда, галантны в любой ситуации. Просто не понимаю, как мне удалось устоять перед вами.

— И я не понимаю, — сказал Контатти, вставая. — Более того, признаюсь, я еще не совсем потерял надежду. Однако вам все же следовало бы больше доверять мне. Ну вот эта затея, к примеру, — следить за мной, фотографировать — мне кажется весьма некорректной, обидной. И потом, где вы могли бы прятать «поляроид», если мы всегда встречаемся на улице?

Мерилен хитро улыбнулась:

— В своей сумке, например.

— В таком случае это должна быть довольно большая сумка, вроде… — Он умолк и сразу же рассмеялся. — Ну да, такая, какую вы и носите обычно. — Он вздохнул и осмотрелся. — Какая ночь. Вокруг ни души. Дорога пуста. Только разные мысли, предположения, подозрения. И мы вдвоем, вынужденные ждать. Только ждать, и кто знает, сколько времени.

Он жестом велел Мерилен следовать за ним, но уловил далекий звук летящего самолета и остановился, глядя в небо.

Шабе, укрывшийся на крыше ангара, тоже прислушался: шум самолета приближался. И тут опять зашипела рация. Шабе включил ее.

— Четырнадцатый пост. Четырнадцатый пост. Перехожу на прием.

— Четырнадцатый пост. Принимаю, — ответил Шабе.

— Тревога. Предельное внимание. Перехожу на прием.

— Здесь все в порядке. Все спокойно. Перехожу на прием.

— Ладно. Прием заканчиваю.

Старик сунул рацию в карман и снова посмотрел в небо. Из-под серых туч показались зеленые и красные мигающие огни самолета, заходящего на посадку.

Аэропорт полностью погрузился в темноту.

Загорелись синие огни вдоль восточной взлетно-посадочной полосы. Легкий отблеск скользнул по лицу Юрека и по ружью, когда американский самолет пролетел над ним, словно рухнув на него гигантской тенью, в которой сверкали всполохи реактивного двигателя, мигали сигнальные огни и ярко светились иллюминаторы.

Самолет приземлился с оглушительным ревом и направился в зону обмена. В свете его фар стали вырисовываться силуэты сотрудников ЦРУ. Уэйн стоял рядом с двумя сигнальщиками в светоотражающих куртках, которые должны были провести самолет на парковку.

Легкий толчок означал, что самолет остановился. Форст, Гаккет и охранники поднялись. Стюардесса ушла в кабину пилотов. Один из сотрудников раздал всем специальные инфракрасные очки, и свет внутри самолета погас.

Дейв Гаккет велел дать ему рацию и провел Форста в коридор к еще закрытому выходу.

Своими кошачьими глазами Юрек внимательно следил за приземлением самолета «Аэрофлота». Гигантский лайнер медленно ехал по земле и наконец остановился рядом с американским. Юрек находился в сотне метров от самолетов и просматривал все пространство между их фюзеляжами.

Когда самолет остановился, полковник Суханов достал рацию и прошел к выходу, вслед за ним направился Хаген и другие сопровождающие лица. Помощник пилота раздал всем инфракрасные очки. Свет в салоне погас.

Погасли и все огни на восточной взлетной полосе.

В пространстве между двумя самолетами люди Уэйна образовали кордон — в инфракрасных очках, с автоматами наперевес, они готовы были в любую минуту открыть огонь.

Уэйн встал перед американским самолетом и передал по рации:

— Добро пожаловать в Рим. Все в порядке. Можете выходить. — И поднял руку, подавая сигнал.

Обслуживающая самолеты команда техников в светоотражающих комбинезонах под присмотром автоматчиков начала подгонять трапы к выходам.

Некоторое время стояла полная тишина, и никто не осмеливался ее нарушить. Наконец люки обоих самолетов медленно открылись и в них одновременно появились советские и американские охранники. Теперь их движения должны были быть совершенно синхронными, как того требовал давний, не однажды использованный протокол.

Гаккет отдал приказ, и его люди расступились, пропустив вперед Форста. Выйдя, он остановился на верхней площадке трапа.

То же самое произошло у двери советского самолета: Хаген вышел вперед и остановился, ожидая следующих указаний.

Юрек осторожно подобрался поближе к своей цели и, оперевшись на погашенный прожектор, стал прилаживать ружье, готовясь к выстрелу. Он сощурил левый глаз, глядя правым в прицел ружья, изготовленного в Чехословакии. Мощная линза прицельного устройства позволяла очень хорошо рассмотреть все, что происходило в зоне обмена. Вот рука Гаккета коснулась плеча Форста, и ученый начал спускаться по трапу.

Прицел переместился в поисках Хагена, американца, который в свою очередь тоже уже спускался по трапу советского самолета.

Стоя на взлетной полосе у своих самолетов, разведчики впервые увидели друга друга.

Юрек перевел прицел с Хагена на Форста, а затем нацелился на точку, находившуюся на полпути между ними.

Всех посторонних со взлетной полосы удалили, и разведчики двинулись навстречу друг другу. Глядя в прицел, Юрек сосредоточился, задержал дыхание, собрал в кулак всю свою волю и в то мгновение, когда они сошлись, чтобы тотчас разминуться, спустил курок.

Когда сухой звук выстрела прорвал тишину, лица Форста и Хагена были еще в центре линзы затылок в затылок. Из отверстия в виске брызнули кровь и мозги. Фрэнки Хаген, американец, упал, сраженный насмерть.

Форст остался невредимым. Он мгновенно оценил ситуацию и бросился к своим. Сотрудники КГБ подхватили его и прикрыли собой, сомкнулись вокруг, подобно ежику, когда к нему прикасаются.

Поднялась невероятная суматоха. Топот, беготня, тревожные крики, ругательства. Вспыхнуло множество огней, вокруг заметались лучи мощных прожекторов. Охранники КГБ держали автоматы наготове, намереваясь защищаться. Меддокс и другие сотрудники ЦРУ, казалось, обезумели, а Гаккет орал, чтобы никто не стрелял.

Уэйн первым поспешил в конец взлетной полосы — там, менее чем в ста метрах от самолетов, прожектор высветил Юрека в форме стюарда. Агенты ЦРУ набросились на него.

— Не стрелять! — на бегу заорал Уэйн.

Юрек поднял руки вверх вместе с ружьем. Подойдя к поляку, Уэйн ткнул ему в грудь автомат:

— Брось ружье, сукин сын! Брось!

Освещенный ярким светом прожекторов, Юрек уронил ружье и остался стоять с поднятыми руками.

Старый Шабе, опираясь на балясину, опустил свое ружье. С невозмутимым, как всегда, лицом он направился к наружной лестнице ангара, как вдруг зазвучал сигнал рации.

— Всем сторожевым постам! Всем сторожевым постам! Тревога. Перехожу на прием.

— Четырнадцатый пост, прием. Прием заканчиваю, — спокойно ответил старик и начал спускаться с крыши, не отрывая взгляда от восточной взлетной полосы, которая теперь опять была освещена как днем и походила на потревоженный улей. Множество машин неслось туда со всех сторон, и вой сирен вспарывал ночную тишину.

Уэйн, запыхавшийся, потрясенный, изо всех сил рванул Юрека за воротник. Тот не оказал никакого сопротивления.

Подъехали два джипа. Уэйн и двое агентов потащили Юрека и швырнули в джип. Вскочив на подножку, Уэйн велел водителю ехать в зону обмена.

И машина умчалась.

Шабе легко спрыгнул на землю и вышел из ворот на дорогу, проходившую вдоль служебных зданий аэропорта. Контатти и Мерилен в напряженном молчании ожидали его в машине с погашенными фарами. Шабе заглянул к ним в окно.

— Этот сумасшедший убил американца и позволил взять себя, — сообщил он и тотчас исчез.

Контатти едва пришел в себя от изумления:

— Видно, это и в самом деле судьба. — Он посмотрел на Мерилен, та словно окаменела. — Значит, он жив. Вы ведь этого хотели, не так ли?

Тем временем Шабе сел в свой «мерседес» и тронулся с места. Контатти поехал следом, и вскоре они оказались на автозаправке. Тут старик вышел из машины и, подойдя к сетчатой ограде, отделявшей заправку от поля, крепким ударом снес одну из ее опор, которую повредил еще раньше, до начала операции. Потом свернул сетку так, чтобы можно было проехать.

Садясь в «мерседес», он взглянул на виадук и автостраду, ведущую в Рим. В радиусе одного километра машины карабинеров уже блокировали все дороги.

Шабе проехал через проем в сетчатой ограде. Машина, подпрыгивая на неровной земле, вскоре исчезла во мраке. Контатти выехал следом, но притормозил, вышел из машины и поставил сетку на место.

Вокруг советского самолета сложилась чрезвычайная ситуация. С автоматами в руках агенты КГБ оберегали Рудольфа Форста, стоявшего у трапа. А американские агенты, тоже с автоматами наперевес, со всех сторон окружили самолет. Дейв Гаккет, один из главных руководителей ЦРУ, прибывший из Вашингтона для проведения обмена разведчиками, держась на расстоянии, начал переговоры с руководителем советской команды, упрямым полковником Сухановым. Оба давно знали друг друга. Разговаривали они по-английски.

— Повторяю, мы не можем передать вам Форста из-за того, что наш Хаген убит. — Гаккет жестом указал на ярко освещенное фарами безжизненное тело Фрэнки Хагена, лежавшее на земле между двумя самолетами. — В этих условиях очевидно, что операцию по обмену необходимо считать приостановленной.

— У нас тут не Вьетнам, Гаккет. Вели своим людям немедленно опустить стволы.

— Смотри, Суханов, я ведь прикажу стрелять, если сейчас же не отдашь мне Форста!

— Мы гости свободной и независимой страны. Или я ошибаюсь? — с сарказмом ответил Суханов. — Где итальянские власти? Они командуют в Риме или ты устанавливаешь тут порядки?

— Речь идет не о порядках, а о порядочности, Суханов! — заорал взбешенный Гаккет. — И у тебя есть только один способ продемонстрировать добрую волю КГБ — отдать Форста. Или придется считать, что вы нас обманули!

— Мы не несем никакой ответственности за этот печальный инцидент. Обмен организовали вы. Мы выполнили все поставленные условия, поэтому Форст — наш.

Суханов сделал знак, и его люди, прикрывая собой Форста, повели его вверх по трапу. Гаккет в ярости выпустил в воздух автоматную очередь.

— Стоять, черт побери, всем стоять!

Русские остановились.

— Это нелепо! — закричал Суханов. — Это провокация! Это ловушка!

— Ловушка вашего изобретения, поскольку мы оказались в ней жертвами.

— Мне неведома игра, которую вы затеяли, но я хорошо знаю свой долг, — ответил Суханов более спокойно. — Если будете стрелять, ответим, и ответственность будет возложена на вас. Мое правительство уже в курсе, мы доложили по радио обо всем, что тут происходит.

Русские, все так же прикрывая Форста, повели его дальше вверх по трапу.

Американцы стояли, держа их на прицеле, и только ждали приказа, но Гаккет не решался его отдать, лихорадочно соображая, что же делать. Наконец, черный от злости, он процедил сквозь зубы:

— Ладно. Первый раунд выиграл ты, Суханов. Но все вы — и Форст, и твои люди и твой самолет — останетесь здесь до тех пор, пока мы не решим, что с вами делать.

Он жестом приказал своим людям опустить оружие.

Русские поднялись ко входному люку и исчезли в самолете вместе с Форстом. Последним вошел Суханов. Люк закрылся.

В то же время большой автобус медленно тронулся с места и остановился перед носовой частью советского самолета, блокируя его.

Втянув голову в плечи, мрачный и грозный, Гаккет прошел к джипу и на ходу обернулся к Уэйну:

— Уэйн, ты скотина.

Уэйн хотел было ответить, но Гаккет и не думал его слушать. Он впился глазами в Юрека Рудинского, лицо которого оставалось бесстрастным и невозмутимым.

В кромешной тьме огромная машина Шабе двигалась по целине, по невспаханной земле, поросшей травой, по ямам и ухабам. Контатти следовал за ним на своем «фиате», вцепившись в руль: трудно было удерживать машину, так сильно трясло на ухабах. Когда тряхнуло особенно крепко, он посоветовал Мерилен:

— Осторожно. Держитесь за приборный щиток.

Она вышла наконец из оцепенения и сердито спросила:

— Куда мы едем?

— Сейчас нам необходимо только одно — оказаться в каком-нибудь спокойном месте, где можно было бы отдохнуть, подумать и решить, что делать дальше.

— А я?

— Еще некоторое время тому назад я посоветовал бы вам укрыться в посольстве, оставаться там в полнейшем спокойствии и ждать развития событий. Но теперь у меня возникло некоторое сомнение.

— Моя сумка? Тогда поспешу успокоить вас, — Мерилен внимательно посмотрела на Контатти, он был явно встревожен, — и сниму все сомнения. Помните тот раз, когда вы развлекались, позволяя обокрасть себя, не знаю только зачем. А потом нашу встречу в кафе на виа Венето, когда…

Контатти остановил ее.

— Магнитофон в вашей проклятой огромной сумке. Так?

— Да.

— А фотоаппарат?

— «Поляроид». Когда вы стояли у светофора, у вас было тревожное лицо и вы оглядывались. Предчувствие? — Контатти не ответил. — Да нет, рассуждали вы, стоит ли опасаться какой-то наивной, неопытной мисс Ванниш?

«Мерседес», ехавший впереди, поднялся на небольшой откос и выбрался на грунтовую дорогу. Уэйн повторил его маневр. Машины прибавили скорость, тряска прекратилась.

Ведя машину, Контатти явно решал какую-то проблему. Вдруг его лицо исказилось, и он гневно взглянул на Мерилен:

— Мне жаль, но я вынужден сказать вам это. Вы глупы и даже не представляете, до какой же степени вы… дура! Все было так хорошо, так замечательно. Вы же своим поступком, своим недоверием погубили все. Все!

Мерилен сохраняла спокойствие и невозмутимость.

— По-вашему, это ненормально, если… жертва защищается? Впрочем, вам нечего опасаться, если ничего не случится с Юреком, с Соней и со мной. Разве что… — Она замолчала, словно внезапно испугавшись чего-то.

Контатти с иронией посмотрел на нее:

— Молодец. Дошло наконец.

— Вы не англичанин! — воскликнула Мерилен дрожащим голосом.

— В том-то и дело.

— Поначалу вы шутили. Как бы играя, выстраивали разные гипотезы, слишком абсурдные, чтобы они могли быть правдой. Но когда Шабе сказал, что убит Хаген, вы нисколько не огорчились. — Мерилен говорила медленно, словно для того, чтобы самой как следует понять пугающее до смерти открытие. — Это ясно. Ваша задача была убрать именно американского разведчика. И в этом случае легко догадаться, кто вы такой на самом деле.

— Легко? — насмешливо спросил Контатти.

— Вы агент КГБ.

— Я свободно говорю на семи языках, из пистолета могу попасть человеку между глаз с пятидесяти метров, в своей работе я не знаю деликатности…

— Со мной, однако, вам придется вспомнить о ней.

— Раз уж вы так умны, то, наверное, хорошо понимаете, что теперь мы связаны друг с другом, как обвенчанные муж и жена, на всю жизнь… и до смерти.

Аэропорт был вновь частично освещен. Гаккет, Уэйн и охранники, державшие Юрека в наручниках, вошли в приемную дирекции.

Оставив поляка охранникам, Гаккет и Уэйн прошли в кабинет к полковнику Танкреди. Он сильно нервничал и потому большими шагами ходил из угла в угол и без конца протирал стекла очков.

Представляясь, Гаккет протянул ему руку и сразу же спросил:

— Аэропорт заблокирован?

— Конечно. Все дороги перекрыты. Каждый выход.

— Ладно. Сразу вношу ясность — пленник наш.

— Для нас он не существует, — ответил Танкреди, — как нет и убийства, если труп исчезнет… до рассвета.

— Согласен. Рассчитываю на вас, на ваши службы и ваши архивы для опознания убийцы.

— Конечно, — ответил Уэйн вместо Танкреди.

— Я уже проверил документы английской компании, — сказал Танкреди. — Нет ни одного отсутствующего пассажира, улетели все. Форма стюарда использована только для переодевания.

— Логично, — согласился Уэйн.

Танкреди обратился к Уэйну:

— Он что-нибудь сказал?

— Ни одного слова. — Он усмехнулся, оскалившись. — Пока.

— Мне нужно разрешение отвезти его в Рим. На фирму, — сказал Гаккет.

— Никаких письменных указаний не будет. И тем более чего-либо другого, что обязывало бы нас принимать в этом участие. Ясно? — Танкреди явно опасался как-либо обозначить неприятный эпизод. — Дайте мне отпечатки.

Уэйн покачал головой:

— Боюсь, они ничему не послужат. По-моему, речь идет не об итальянце, хотя мне и кажется, что я его где-то видел.

— Напряги память, Уэйн. Прими немедленно какую-нибудь таблетку, — съязвил Гаккет. — И найди объяснение некоторым техническим деталям, которые меня чрезвычайно интересуют. — Он обернулся к Танкреди с иронической улыбкой. — Мне хотелось бы все же понять, как смог этот человек пройти в аэропорт с оружием, как сумел обмануть вашу бдительную охрану. — Он презрительно посмотрел на Уэйна. — И еще я хотел бы понять, как он мог стрелять в полной темноте, насмеявшись над всеми мерами защиты, которые предусмотрел такой профессионал, как ты, Уэйн?

— У него было ружье с инфракрасным прицелом? — спросил Танкреди.

— Нет, — ответил Уэйн. — На таком расстоянии оно бессмысленно — цель не различить. Прицелиться точно в таких условиях вообще невозможно. Что это удалось, просто чудо! И тут должно быть какое-то другое объяснение.

— Ну и какое же? Может, он святой или ангел, работающий на секретные службы Ватикана.

— Может, он кошачьей породы, — мрачно раздумывая, произнес Уэйн, — видит ночью и работает под Тарзана.

— Это мысль. Поработай над ней, Уэйн. Он твой. Это случай реабилитировать себя, постарайся не упустить его, парень.

— Ты молодец, Гаккет. Но мне не нравятся твои манеры.

Гаккет подошел к Уэйну и зло посмотрел на него:

— А мне не нравятся твои действия. Но вплоть до нового распоряжения ты отвечаешь здесь за все. И если между нами возникнут новые разногласия, мы уладим их, когда все будет закончено. Спокойно. В Вашингтоне.

Помрачнев, Уэйн вышел, столкнувшись в дверях с запыхавшимся карабинером. Отдав честь полковнику Танкреди, тот сообщил:

— Полковник, четырнадцатый пост не отвечает.

Свет в сельском домике погас. Взяв ружье, Номер Два вышел на улицу и увидел на дороге за деревьями мелькающие огни фар. Это приехали Шабе и Контатти.

— Все в порядке, — произнес Шабе вместо приветствия. — Продолжай свое дежурство и будь осторожен.

Номер Два кивнул и удалился.

Все вышли из машин. Мужчины обменялись понимающими взглядами, и Контатти улыбнулся, кивая на Мерилен:

— Мисс Ванниш прекрасно выглядит. Ладно, не стесняйся, Шабе, сделай ей комплимент.

Шабе пристально посмотрел на Мерилен, но промолчал, пытаясь понять, что скрыто за словами Контатти. Наконец его осунувшееся лицо исказилось неприятной гримасой, которая должна была обозначать улыбку. Старик открыл дверь и церемонным жестом пропустил Мерилен вперед, за ней прошел и Контатти. Шабе тоже хотел было последовать за ними, но передумал. Ему опять вспомнилось былое, и нужно было немного прийти в себя.

Подъезд обычного жилого дома. Замызганные стены, грязные ступени, обшарпанные двери. Он поднимается по лестнице, не задерживаясь на площадках. Движется осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. По виду он похож на нищего, или на человека, оказавшегося в большой беде, или на бандита. На четвертом этаже он останавливается у двери, стучит и ждет.

За дверью раздаются шаги, она приоткрывается. Он распахивает ее. Перед ним стоит миловидная женщина лет тридцати, широколицая, ясноглазая, светлые косы уложены вокруг головы. Она растерянна и удивлена. За ее спиной появляется худенькая девочка примерно таких же лет, что и Соня, и хватается за мамину юбку.

Шабе вошел в гостиную, когда Контатти уже наливал себе выпить. Мужчины понимающе переглянулись. Давно уже было проверено опытом — им достаточно одного взгляда, чтобы понимать друг друга. Мерилен сидела на диване, словно защищая спавшую Соню.

Шабе поднял девочку, как пушинку, очень осторожно, чтобы не разбудить, и отнес в другую комнату. Вернувшись, он снова вопросительно посмотрел на Контатти.

— Ты уже понял, что появились новые обстоятельства, — сказал Контатти, стараясь говорить в своей обычной непринужденной манере. — К несчастью, эта прекрасная мисс вдруг преисполнилась нелепых подозрений и в страхе составила на меня досье, полное обвинений. Это записи наших разговоров и снимки, сделанные тайком. Короче, приняла меры предосторожности от воображаемой опасности, полагая, будто мы пожелаем убрать ее.

— А чего тут волноваться? — спокойно ответил Шабе. — Достаточно убрать обоих. Вас обоих, я имею в виду.

— И кто это сделает? Ты?

Вместо ответа Шабе достал пистолет и протянул ему, заметив без тени юмора:

— Вы могли бы сами покончить с собой.

Контатти посмотрел на оружие, но не взял его.

— Неплохая мысль. А вы что скажете, Мерилен?

Подавляя страх, она пыталась сохранить спокойствие.

— Мне кажется, это неудачное решение. У меня есть предложение получше.

— Великолепно, — сказал Контатти.

Мерилен посмотрела на Шабе — тот, немного поколебавшись, положил пистолет в карман.

— Но сначала я хочу понять одну вещь, — продолжала Мерилен. — Я хочу знать, в кого действительно стрелял Юрек?

Ответил Шабе:

— В конверте, который я вручил ему в аэропорту, была фотография Фрэнки Хагена. Рудинский не мог ошибиться и не ошибся.

— Понимаю, — согласилась Мерилен, — но разве не разумнее было бы с вашей стороны не говорить мне этого? Если бы я думала, что жертвой станет Форст, я продолжала бы обманываться и считать, что… служу отечеству.

— Конечно, — ответил Контатти. — Но мы предпочли, чтобы вы знали правду. А зачем?

— Думаю, что догадываюсь. Чтобы посмотреть, как я буду реагировать на это, и понять, способна ли я защитить себя.

— Это был самый простой способ выяснить, не ведете ли вы, усомнившись в нас, двойную игру. — Контатти покачал головой, размышляя. — С другой стороны, необходимо было поставить вас в известность, даже заставив при этом поверить в ошибку Рудинского. Мы не могли рисковать, не могли допустить, чтобы вы, растерявшись, выдали бы себя вашему бывшему другу Уэйну.

— Выходит, я должна была верить, что ваш план не предусматривал убрать меня?

Контатти грустно улыбнулся:

— Убрать такую красивую женщину? Какое безумие!

Мерилен размышляла, пытаясь не пропасть в этой ужасной игре правды и лжи, в какую оказалась втянута.

— И таким образом вы великодушно подставили меня, чтобы переложить подозрения американцев на английскую разведку — через меня и Юрека, который служил в британском военном флоте. В самом деле очень ловко.

— Простите нас. Мы вынуждены были лгать вам, но ради благой цели. — Контатти развел руками. — Мы заставили вас поверить, будто наша цель — Форст, потому что иначе вы отказались бы сотрудничать и в любом случае у вас оставались бы сомнения на наш счет. Что же касается Хагена, то не переживайте, мы так или иначе все равно убрали бы его. Для этого у нас есть свои причины. Было бы глупо сейчас говорить о них.

— Конечно. Нет смысла и добавлять, что мои блестящие шпионские операции во вред Уэйну не представляли для вас ни малейшего интереса. Вся эта сплошная дымовая завеса только для того и нужна была, чтобы я поверила, будто сотрудничаю с вами.

— Уверяю вас, мы очень высоко оценили и ваши усилия, и информацию, какую вы нам достали.

— И самое главное, тот факт, что Уэйн, вспоминая мое поведение в эти последние дни, будет безусловно убежден в моей причастности к операции. — Обессиленная, Мерилен обратилась к Контатти: — Не нальете ли скоча? Мне сейчас совершенно необходимо выпить.

Контатти поспешил выполнить ее просьбу и заодно обратился к мрачному Шабе:

— Тоже выпьешь, старик?

Шабе ответил злобным взглядом.

— Понимаю. Артерии, — пояснил Контатти, наливая себе.

— Я пью только с друзьями, — холодно уточнил Шабе.

— Но у тебя нет друзей. Они все умерли. Либо от старости, либо потому, что ты сам отправил их на тот свет.

Шабе рассмеялся, покашливая и поглядывая то на Контатти, то на Мерилен, но под конец его смех превратился в злобное рычание.

— Теперь, когда тебя сфотографировали, твоя карьера закончена, парень. Что же касается вас, мисс Ванниш, то мне не хотелось бы, чтобы вы питали иллюзии. Вам лучше всего понять, что у вас безвыходное положение, потому что на вас накинутся все. Американцы, поняв, что Англия тут ни при чем, обвинят вас в том, что вы советский шпион, а значит, отвечаете за убийство Хагена. Англичане заставят вас заплатить за подозрения американцев. Ну а русские просто не любят лишних свидетелей…

— Не стоит продолжать. Я все прекрасно понимаю. Пока вы еще не можете убрать меня из-за документов, которыми я располагаю. Но потом, когда я отдам их вам… — Она начертила в воздухе крест. — Забавно. Сейчас пролью слезы.

— Попробуйте, — сказал Контатти. — Кто знает, Шабе мог бы и растрогаться.

— Будь я одна, конечно, я пропала бы. Я женщина довольно хрупкая, но перед вами, такими умными, такими суперменами…

— Жаль, — прервал ее Контатти, — жаль, что вам пришла в голову дурацкая мысль усомниться во мне…

— Я виновата, не так ли? — спросила Мерилен, неожиданно обретя спокойствие, сдержанность и твердость. — Я должна была позволить использовать себя как инструмент. С закрытыми глазами. Может быть, тогда я и вышла бы как-то из положения.

— Несомненно, — согласился Контатти.

— Возможно, — поправил его Шабе.

— Итак, я должна исчезнуть, изменить лицо, друзей, все. Сменить работу, язык, привычки, перебраться на другой континент. Секретные русские и американские службы начнут охотиться за мной по разным причинам, но с одной целью — убрать. Подобная перспектива определенно ведет к одному — самоубийству.

После тяжелой паузы заговорил Шабе:

— Но ведь это же очевидно — мы не можем допустить, чтобы свободно разгуливал по свету человек, располагающий такой информацией, какая есть у вас.

— И очевидно также, что, если я исчезну, если со мной случится какое-нибудь несчастье, — сказала Мерилен, обращаясь к Контатти, — ваше досье окажется в руках английского посла.

— И очевидно, что мы сохраним вам жизнь, если вы возвратите нам пленки и снимки, все полностью, — сказал Контатти.

— Но ведь столь же несомненно, Контатти, что, как только вы получите их, моя жизнь уже ничего не будет стоить. Ни цента.

— Положение может измениться, — заметил Контатти, внимательно изучая странное выражение лица Мерилен. — Оно может измениться, если вы сумеете убедить нас, что у вас не останутся копии этих записей и фотографий.

— А как? Вы ведь ни за что не поверите мне, даже если я поклянусь вам, что и не думала делать копии.

Контатти развел руками:

— Поскольку полной гарантии быть не может, не остается ничего другого, как довериться друг другу. Составить договор и соблюдать его.

— Верно. Могу я предложить свои условия?

— Пожалуйста.

— Чтобы я осталась жива.

Контатти кивнул:

— Будем только рады.

— Чтобы осталась жива Соня и была бы немедленно возвращена в свою семью.

— Более чем разумное требование.

— И чтобы вы позаботились… обо мне.

— Как это понимать?

— Я уже описала, какое меня может ожидать будущее, — продолжала Мерилен, глядя то на Контатти, то на Шабе. — Утешить меня в этой ситуации может только одно — наличные. На срочные расходы.

— Сколько? — спросил Контатти, немного помолчав.

— Пятьсот тысяч.

Контатти попытался пошутить:

— Лир?

— Долларов. Наличными.

— Но это же целое состояние. Вы понимаете, надеюсь?

— Поскольку я опасаюсь, что пребывать на этом свете мне осталось недолго, то хочу пожить в свое удовольствие, — сказала Мерилен, наливая себе еще виски. — И потом я считаю себя обязанной позаботиться о детях Юрека, ведь он в тюрьме, он скомпрометировал себя и вообще, наверное, погиб.

— И где же мне взять такие деньги?

— У своих начальников.

Контатти не захотел или не сумел отказаться от своей обычной игры:

— Мои начальники могут сказать: «Виноваты, вот и выкручивайтесь». — Он изобразил грустную улыбку. — Могут поручить Шабе решить проблему в той жесткой форме, о какой он уже и сам говорил, то есть убрать и меня, и вас.

Мерилен не шелохнулась.

— В таком случае вы будете опознаны, даже мертвый, и американцы узнают, кто их предал. У них появятся доказательства, они отомстят. — Она заговорила иронично, насмешливо. — Как вы сказали мне однажды, может даже разразиться война. Неужели ваша страна была бы готова начать ее из-за такого пустяка? Из-за каких-то пятисот тысяч долларов?

— Война? А почему бы и нет? — вмешался Шабе. — По своему характеру и по личному убеждению я за жесткие решения. — Он с презрением посмотрел на Контатти. — Как коллективные, так и индивидуальные.

Они опять выглядели не столько союзниками, сколько врагами, которых связывал какой-то загадочный и трудный сговор.

— И ты только обрадовался бы, верно? — спросил Контатти.

— Ты уже сказал об этом.

Контатти жестом изобразил, будто спускает курок пистолета:

— И меня, и мисс, не так ли?

Шабе кивнул:

— Обоих. Не терплю дилетантизм.

Контатти обратился к Мерилен:

— Слышали? Он просто не любит меня. Конфликт поколений. Подумайте как следует, Мерилен. Откажитесь. Я говорю о деньгах.

— Но это же вы загнали меня в угол. Это вы не оставляете мне другого выхода. Впрочем, я уверена, что у такого мужчины, как вы, служащего великой нации, великой идеологии, не может быть проблем с деньгами.

— Знали бы вы, как скупы наши кассиры, — ответил Контатти. — И потом деньги в валюте…

— В ценной валюте, — уточнила Мерилен.

— Мне на это понадобится несколько дней.

— Скажем, сутки.

— Двое суток. Сделаю все возможное.

— Хорошо. Если не возражаете, мне надо позвонить.

— Кому? — с подозрением спросил Шабе.

— Человеку, который, если я вовремя не предупрежу его, передаст в мое посольство досье, что так не нравится вам.

Контатти указал на телефон:

— Пожалуйста.

— Нет, — сказала Мерилен, — не здесь и не сейчас.

— А когда же в таком случае? — спросил Шабе.

Мерилен посмотрела на мужчин:

— Как только девочка будет освобождена.

В римском офисе ЦРУ Уэйн без особого интереса ожидал заключения эксперта, изучавшего ружье, из которого был убит Фрэнки Хаген.

— Невероятно, — сказал эксперт. — Самый обычный ствол. Никакого специального устройства для стрельбы в темноте тут нет.

— Да, — согласился Уэйн. — Еще одна загадка.

Он обернулся к Юреку, стоявшему в глубине комнаты между двумя парнями с квадратными подбородками и пистолетами за поясом.

Комната была почти пустой: медицинский топчан, несколько стульев, письменный стол, телемонитор местной службы слежения — вот и вся обстановка.

По знаку Уэйна агенты разошлись и встали возле стен напротив друг друга. Уэйн подошел к Юреку, жестом велев ему сесть.

— Ты стюард?

Юрек сел, не отвечая.

— В платежных документах английской авиакомпании тебя нет, — продолжал Уэйн, стараясь оставаться спокойным. — Эта куртка тебе велика. Где ты раздобыл ее?

— Не могу отвечать ни на какие вопросы.

Уэйн поставил стул напротив поляка и, сев на него верхом, положил локти на спинку.

— Ладно. Может, считаешь себя военнопленным?

— Только теряешь время. Не могу ответить, иначе кое-что произойдет.

— Ах вот как! И что же произойдет?

— Кое-что.

— Когда?

— Не знаю.

— Но я спешу. У меня каждая минута на счету.

Уэйн сделал знак. Один из агентов включил мощную лампу и направил ее в лицо Юреку.

— Мы знакомы, не так ли? — спросил Уэйн. — Я уверен, что где-то видел тебя. Но где? Не поможешь вспомнить? — Он рассмотрел поляка в профиль, в три четверти, в фас. В лице Юрека чувствовались напряжение и усталость, свет был невыносимо ярким. — Хорошо, тогда я сделаю это сам. Думаю, ты имеешь право знать, что Фрэнки Хаген был для меня не просто коллегой. Он был моим другом, близким другом. Ты убил его, и мое отношение к тебе не может быть формальным. Теперь это уже мое личное дело, понимаешь?

Он подождал мгновение, наблюдая за Юреком, ослепленным ужасным светом.

— Твое молчание, на мой взгляд, просто оскорбительно для Хагена. Это все равно что плевать на мертвого. И поэтому я могу не выдержать, потерять голову, отомстить.

Он поднял голову Юрека за подбородок, и тот закрыл глаза.

— Не закрывай глаза.

Уэйн снова сделал знак. Агент наклонился к Юреку и наклеил ему на верхние веки пластырь так, что они не могли закрыться. Уэйн одобрительно кивнул и продолжал, по-прежнему держа приподнятой голову Юрека:

— Когда я был мальчишкой, меня учили, что существуют люди, способные умереть за идею, за родину. Но сегодня таких людей уже не осталось. Или ты последний экземпляр? В таком случае мне просто не повезло. Но еще больше не повезло тебе. В этом не приходится сомневаться.

Он замолчал, услышав звонок телефона. Агент передал ему трубку.

— Уэйн слушает… да… — Он прикрыл трубку рукой и продолжал, обращаясь к Юреку: — У меня к тебе много вопросов. Кто ты такой, на кого работаешь, кто твои сообщники, каков ваш план, как ты смог убить Хагена в полной темноте? — Он убрал руку и ответил на вопрос, который ему был задан по телефону: — Нет еще. — Посмотрел на Юрека и уверенно уточнил: — Скоро заговорит. Очень скоро.

Уэйн положил трубку и подошел к Юреку.

— Ты военный? Киллер? Сумасшедший? — Снова сел. — Сумасшедший: разве можно рассчитывать, что, совершив такое убийство, не попадешь в наши руки. Если не сумасшедший, то самоубийца. Или мученик. — Он наклонился вперед и снял с Юрека наручники. — Вижу, тебе не интересно, что я говорю. Ладно, снимай рубашку.

Юрек не шелохнулся. Уэйн сделал знак, агенты набросились на Юрека и грубо сорвали с него одежду. На его теле отчетливо видны были следы сильного избиения, которому он подвергся накануне вечером. Уэйн с удивлением посмотрел на них.

— Следы избиения, причем недавнего, — в растерянности заметил он. — Очень странно. Тебя избивают, ты убиваешь, а потом спокойно позволяешь взять себя. Интересный тип. Даже любопытно становится. — Он снова внимательно посмотрел на Юрека. — Страшно? — И кивнул, как бы отвечая за него. — Понимаю тебя. Но не думай, будто я стану применять методы инквизиции или старого ГПУ, о котором ты, конечно, слышал… Нет, у нас нет тут колес, ремней, кольев, углей, щипцов… — Между тем один из агентов вышел из комнаты. — Мы не используем электроды, не вырываем ногти, не прижигаем яички. Мы хитрее. Наши ученые… — Он обернулся к открывшейся двери, в которой появилась медсестра с подносом в руках. — Наши ученые придумали мучительные инъекции.

Уэйн взглянул на шприцы и ампулы, лежавшие на подносе, взял одну из них и показал Юреку.

— Видишь эту серую жидкость? Она сделает тебя сумасшедшим. Никто не выдерживает. — Он вопросительно посмотрел на него. — Так будешь говорить или нет?

Юрек медленно покачал головой и произнес:

— Если можешь, подожди немного.

— Не могу.

Агенты крепко ухватили Юрека за плечи, он, впрочем, и не сопротивлялся. Медсестра перевязала ему предплечье резиновым жгутом и посмотрела на Уэйна, тот, словно зачарованный, продолжал рассматривать ампулу на свет.

— Жидкость серая, как время. Без цвета, без запаха. Мучительная инъекция.

Юрек по-прежнему сидел недвижно, сжав губы.

Уэйн знаком велел медсестре продолжать. Игла маленького шприца легко вошла в набухшую вену Юрека.

— Это в память о моем друге Фрэнки, — сказал Уэйн. — Теперь твоя очередь. Запомни, минуты сейчас покажутся тебе вечностью. Когда же надоест мучиться, дай знать. И если согласишься говорить, велю ввести антидот. Тогда сразу почувствуешь, что возвращаешься к жизни, и посмотришь на меня с бесконечной благодарностью. И заговоришь, ох, вот уж это точно — заговоришь!

Юрека положили на кушетку, связав руки и ноги.

— Да, должен предупредить, — добавил Уэйн, — антидот действует, только если его вводят в течение нескольких минут. Иначе мозг так и останется опустошенным.

В пижаме, взлохмаченный, плохо соображая со сна, американский вице-консул в Риме дотянулся до телефонной трубки и, выслушав собеседника, звонившего ему из Вашингтона, вскипел, не очень хорошо поняв, что ему говорят:

— Да что за глупости! — Продолжая слушать, он с тревогой взглянул на спавшую рядом жену. — Что? Да нет, этого не может быть! — Он сел в кровати, теперь уже окончательно проснувшись. — Да, конечно, заместитель государственного секретаря… Никаких осложнений… Сейчас же позабочусь.

Он положил трубку и вздохнул, понимая, что спать больше не придется. Неприятность, похоже, была весьма серьезной. И как раз в отсутствие посла. Он сунул ноги в домашние туфли и машинально взглянул на портрет президента Соединенных Штатов, висевший на стене.

В это же время пожилой коренастый человек с серыми, коротко постриженными волосами, военный советник советского посольства в Риме, вошел в кабинет, застегивая пиджак. За столом сидел чиновник, говоривший по телефону, явно робея, потому что звонок был из Москвы.

— Да… да… да…

Военный советник выхватил у него трубку:

— Григорий, это я… Не понял, повтори… — Он выслушал и вздрогнул, с испугом посмотрев на чиновника, который словно окаменел, глядя на портрет Брежнева, занимавший полстены.

Боль была нестерпимой. Словно ввинчивали в мозг толстый винт. Глаза Юрека остекленели, изо рта пошла пена, он с трудом дышал. Тело его содрогалось в конвульсиях, отчаянно пытаясь высвободиться, щиколотки и запястья кровоточили. Он издавал негромкий, непрекращающийся стон. Снова конвульсии, снова нестерпимая боль, но немного другая, на какое-то мгновение она сменилась облегчением, ясностью сознания. Он увидел склонившиеся над ним искаженные лица медсестры и Уэйна.

— Видишь меня? Узнаешь? — закричал Уэйн. — Да, возвращается сознание, сейчас ты еще способен соображать. Так что давай поговорим. Скажи мне, кто ты.

Юрек обливался потом и лихорадочно мотал головой:

— Хватит. Хватит.

— Откуда ты взялся? Тебе платят или работаешь за идею?

Взгляд Юрека попытался задержаться на лице медсестры: совсем юное, миловидное, отстраненное, профессионально бесстрастное. Прядь рыжих волос выбилась из-под белой шапочки.

— Помогите мне… Еще время… время… время…

Мучительно страдая от нестерпимой боли, Юрек бредил, его мозг отчаянно хватался за повод: время. Он ожидал чего-то, что должно было произойти со временем.

— Скоро закончится. Как только пожелаешь, — сказал Уэйн, тоже весь в поту. — Зависит от тебя, только от тебя. Как тебя зовут? Имя?

— Время… время…

— Как ты прошел в аэропорт? Как смог прицелиться в Хагена в темноте? Кто послал тебя? Какова политическая цель твоего преступления?

Юрек передернулся в конвульсиях, словно от электрического разряда. Его мокрое от пота лицо, исказившись от боли, превратилось в жуткую, чудовищную маску, на которую невозможно было смотреть.

Уэйн не дал ему передышки.

— Я знаю, что сейчас ты понимаешь меня. Решайся наконец отвечать, а то будет поздно. Видишь? — Он указал на поднос со шприцем и ампулами, стоявший рядом, на стуле. — Тут и начало, и конец. Могу удвоить дозу, и твой мозг взорвется, превратишься в хлам, в разбитую куклу. Или же введу антидот, тогда ты свободен и счастлив. У тебя только одна жизнь, чего ты медлишь?!

Юрек сжал губы и, мыча, несколько раз покачал головой.

— Да ты, я вижу, твердый орешек. Ладно, пойдем до конца.

Зазвонил телефон. Юреку звонок показался необычайно громким, и звучал он все громче и громче, пока не сделался нестерпимым, режущим и острым.

Среда, 15 ноября

В холодном и строгом помещении архива Министерства обороны за столом, заваленным бумагами, сидел полковник Танкреди. Еще более осунувшийся, с черными кругами под глазами, он изучал какие-то документы. Зазвонил телефон.

— Да, — ответил Танкреди. — Пусть немедленно идет сюда. — Задумчивый, озабоченный, он тяжело поднялся с места. За окном едва брезжил рассвет нового дня, приготовившего полковнику слишком много проблем.

Стены архива сплошь, до самого потолка, были уставлены картотечными ящиками и стеллажами с папками. Танкреди отыскал нужную папку в разделе на букву «Р», отнес ее на стол и раскрыл. И сразу же его внимание привлек листок бумаги с отпечатками пальцев.

Дверь открылась, в комнату решительными шагами вошел капитан Коссини и, остановившись по стойке смирно, отдал честь.

Танкреди ответил ему неопределенным жестом и заметил:

— Быстро, ничего не скажешь. Из постели сюда всего за несколько минут…

— В вашем распоряжении, полковник.

— Я прочитал ваш рапорт командованию по поводу похищения Сони Рудинской. Мне нужны все подробности.

Коссини встревожился:

— Что случилось? Он умер?

— Рудинский стрелял в агента ЦРУ.

— Не понимаю, — сказал Коссини, совершенно ошеломленный этим известием.

— Все, о чем мы сейчас с вами говорим, государственная тайна.

— Государственная?

Танкреди кивнул.

Коссини ответил:

— Конечно. Можете рассчитывать на меня, полковник.

— Граф Рудинский ваш личный друг?

Коссини поколебался.

— Да, но…

— Его допрашивают. Он молчит.

— Кто допрашивает?

— Друзья, — объяснил Танкреди, отводя взгляд. — Люди, которые умеют заставить заговорить кого угодно. Но только не его. Пока. — Он посмотрел за окно. — Плохая ночь. Плохой день. — Взял папку с письменного стола. — Я выяснил, кто он, благодаря отпечаткам пальцев. Буквально только что. Просто повезло. Потом я нашел ваш рапорт, капитан. Странное совпадение: похищение ребенка и жертва, которая становится убийцей.

— Рудинский не убийца.

Танкреди принялся листать бумаги.

— Роясь в архиве, я нашел два рапорта, касающиеся него. Поправьте меня, если моя информация неточна. — Он продолжил, листая бумаги: — Поляк, граф, беженец. Лишен земельных владений коммунистами. Морской офицер, демобилизован в Англии… — Заметив, что Коссини утвердительно кивает, продолжил перечисление: — Отказался вернуться на родину. Судимостей нет. Жалкое существование на весьма скромные средства. Антикоммунист, но не занимается политикой. — Он снова взглянул на Коссини. — Незадолго до рождения Евы переезжает из Англии в Италию. Чтобы получить средства к существованию, поставляет спиртное в посольства. Полиция закрывает на это один глаз или даже оба. Имеет вид на жительство, поручительство семьи Гузман. Поддерживает некоторую связь с черной римской аристократией.[2] Финансовая полиция подозревает, что он незаконно продает иногда несколько ящиков виски своим итальянским друзьям… Бутлегер… — Он закрыл папку и пристально посмотрел на Коссини. — Вам тоже продавал?

Коссини покраснел:

— Да, синьор полковник.

Танкреди поднялся из-за стола и подошел к Коссини.

— Вы знали, что наша контрразведка заинтересовалась им и хотела бы сделать из него информатора?

— Об этом он ничего не говорил мне.

— На ваш взгляд, он мог бы принять подобное предложение от какого-либо другого государства? И от какого?

— Меня бы это очень удивило, — ответил Коссини, размышляя. — Юрек граф, особый человек.

— Особый. Почему?

— Он… он очень одинокий. Живет уединенно, замкнувшись в несуществующем мире, вне всякой реальности. Это знатный синьор, настоящий аристократ. Самый нищий из всех аристократов, каких я когда-либо знал, но я никогда не слышал от него ни единой жалобы.

Танкреди усмехнулся:

— Думаю, однако, что как раз сейчас он весьма даже готов пожаловаться, если не застонать, и не без основания.

Было еще очень рано, только-только всходило солнце, появившись над деревьями огромным красным шаром. Где-то вдали пропел петух. Кругом царили тишина и спокойствие.

Шабе разбудил Соню, и она протирала глаза, стараясь отогнать сон. Когда девочка оделась, он вывел ее из дому, усадил в свой «мерседес», сел за руль и включил двигатель. На пороге дома появились Мерилен и Контатти.

«Мерседес» медленно проехал по одной из узких улочек в центре города, пустынной в этот час, и остановился метрах в пятидесяти от площади, где дежурила «альфетта» карабинеров.

Оставаясь за рулем, Шабе посмотрел на полусонную девочку:

— Вот, Соня, ты и приехала.

Он потянулся и открыл дверцу машины с ее стороны. Девочка в растерянности осмотрелась:

— А где же папа?

Шабе указал ей на машину карабинеров на другой стороне площади:

— Видишь вон ту машину с синей мигалкой на крыше? Иди к ним, скажи, кто ты, и тебя отвезут к папе.

— А кто они такие?

— Полицейские. Они вооружены, умны, и им все известно. Ты знаешь капитана Коссини?

Соня кивнула, и Шабе подмигнул ей:

— Скажи полицейским, что он твой друг и что папа с ним.

— Это правда?

Шабе подтолкнул ее к выходу:

— Конечно правда. Ну давай, иди. Быстро!

Девочка вышла из машины.

— Беги.

Соня обернулась к старику и лукаво улыбнулась:

— Мы еще увидимся?

— Конечно. А теперь беги, не то я рассержусь.

— Какой ты нехороший! — воскликнула Соня и засмеялась, а Шабе притворился, будто сейчас бросится ловить ее. Соня побежала через площадь, но вскоре остановилась, словно хотела продолжить игру.

Шабе включил заднюю передачу, нажал на газ, развернулся и умчался.

Соня махнула ему на прощание и побежала к «альфетте» карабинеров.

Черный от злости, Уэйн шагал взад и вперед по залу совещаний фирмы «Шаффер & Сыновья», держа во рту незажженную сигарету. Меддокс ходил за ним следом, готовый зажечь ее.

— Это непонятно! Непонятно! — повторял Уэйн сквозь зубы.

— По мнению карабинеров…

— Да кто такие эти карабинеры? Что они знают?

Он остановился и зажег сигарету с помощью спички, игнорируя яркий огонек зажигалки, предлагаемый Меддоксом.

— Кто он такой? И вдруг узнаем с помощью отпечатков пальцев, что этот человек иностранец, проживающий в Италии!

Меддокс указал на соседнюю дверь:

— Как он сейчас?

— Готов. Но пытаемся вернуть его в этот мир.

— Антидотом?

— А что мне оставалось делать? Он произнес только одну фразу: «Буду говорить, если кое-что произойдет». А тут еще вдобавок похищенная девочка! Мелодрама, Меддокс, самая настоящая мелодрама!

Меддокс задумался:

— Значит, его шантажировали, вынудили!

— Похоже, парень. Очень похоже.

Зазвонил внутренний телефон, и Уэйн поспешно взял трубку.

— Приехали.

Вскоре в дверях появилась маленькая, оробевшая Соня, державшая за руку капитана Коссини, за ними Танкреди и Дейв Гаккет. Дейв обменялся с Уэйном выразительным взглядом и прошел в соседнюю комнату.

Уэйн наклонился и ласково потрепал девочку по щеке:

— Чем тебя угостить, прелестное создание? Или, может быть, хочешь пить? — Не ожидая ответа, он обратился к Меддоксу: — Угостим ее чем-нибудь. Чашка шоколада найдется?

Меддокс достал из кармана плитку шоколада. Уэйн метнул на него сердитый взгляд:

— Жидкий. В чашке, идиот!

Коссини тем временем подошел к Танкреди и тихо спросил:

— Но разве можно показывать ей отца в таком состоянии?

— Они безумно торопятся.

Коссини вернулся к Соне и с улыбкой сказал:

— Сейчас придет папа. Только, знаешь, он очень усталый. Еще более усталый, чем ты.

— Почему он усталый?

— Он не смог поспать. Он был…

В дверях появился Юрек, бледный, как покойник. Гаккет и медсестра следовали за ним, готовые поддержать.

Соня бросилась к отцу, прижалась, обхватив за ноги и стараясь не смотреть на него.

— Что ты делаешь? Почему прячешься?

Юрек погладил дочку по голове, приподнял ее лицо и увидел слезы.

— Плачешь… Нет, не надо… Ты уже большая и прекрасно знаешь, что слезы ничему не помогают.

Гаккет, Уэйн и Танкреди попытались скрыть смущение. Во взгляде Юрека была бесконечная нежность.

— Теперь, когда мы увиделись и я знаю, что с тобой все в порядке, иди домой. Ну, Соня. Я приду… скоро. — Он обратился к Коссини: — Отвези ее домой, прошу тебя. Ева займется ею.

— Конечно, граф… — ответил Коссини и тут же поправился: — Конечно, Юрек. Я позабочусь. — Он взял девочку за руку. — Пойдем, Соня.

Девочка посмотрела на отца:

— Хочешь, подожду тебя?

Юрек с улыбкой сделал отрицательный жест.

Держась с большим достоинством, Соня направилась к двери. На пороге обернулась и немного испуганно снова посмотрела на отца. Он ободряюще кивнул ей, и тогда она решилась выйти из комнаты вместе с Коссини.

У Юрека закружилась голова, и медсестра успела поддержать его за локоть. Гаккет подал ему стул. Опустившись на него, Юрек облегченно вздохнул, он явно успокоился и посмотрел на Уэйна:

— Вы задавали мне вопросы в эти трудные… моменты… Я помню все. Отвечу по порядку, потому что теперь мне больше незачем молчать.

Гаккет обратился к Танкреди:

— Полковник, мне кажется, у вас много дел в аэропорту. Не смею больше задерживать. Я подъеду к вам позже.

Танкреди сразу понял игру. Вместо ответа он молча кивнул и покинул комнату.

Гаккет сделал жест Меддоксу, и тот подошел к видеоаппаратуре, размещенной на столе.

— Извините, — сказал Юрек, с трудом дыша и чувствуя, что его вновь покидают силы.

Медсестра дала ему крепкого кофе и, повинуясь молчаливому приказу Уэйна, вышла.

— Мы не можем терять ни минуты, — обратился Уэйн к Юреку.

Меддокс включил видеокамеру на запись, и на экране появилось лицо поляка.

— Мое имя вам известно, — медленно заговорил Юрек. — Откуда я родом, тоже. На кого работаю? На себя, и все. — Он бросил пустой невыразительный взгляд на Уэйна. — Я не военный. Не киллер. И даже не сумасшедший. Я убил неизвестного мне человека в обмен на жизнь моей дочери. Не знаю, кто меня шантажировал и почему. Выбрали меня только потому, что у меня есть одна физическая особенность. Я вижу в темноте. Как кошка.

Уэйн вздрогнул и тотчас взглянул на Гаккета. Тот заметил:

— А еще потому, что ты отличный стрелок, не так ли?

— Как и многие из вас, полагаю.

— Как проник в аэропорт? — спросил Уэйн.

— С пассажирами последнего лондонского рейса.

— С ружьем?

— Да.

— Как удалось обмануть детектор? — спросил Гаккет.

— Если кто-нибудь не забрал, то в кармане пиджака, который остался в лондонском самолете, найдете инструкции, которые мне были переданы.

Уэйн сделал знак Меддоксу, тот бросился к телефону и набрал номер.

— Мне дали их у стойки английской компании, — продолжал Юрек. — В той же сумке лежало разобранное ружье.

Меддокс заговорил по телефону:

— Соедини меня с Финкером в Лондоне. Срочно.

Уэйн наставил на Юрека указательный палец:

— Ладно, объясни, как это было. В сумке лежало ружье, и ты прошел через контроль, а сигнал тревоги не прозвучал?

— Не знаю, что за систему они использовали, только в тот момент, когда я проходил досмотр, видеодетектор не работал.

— Видеодетектор? — переспросил Гаккет.

— Пока моя сумка двигалась на ленте транспортера, изображение на несколько секунд исказилось, затуманилось.

Уэйн обратился к Гаккету, что-то обдумывавшему:

— Как это понимать?

— Помехи. Подстанция или радарная установка, — ответил Гаккет. — Может быть, какое-то осложнение в аэропорту. Лучше проверить. — Он прошел к другому телефону.

Юрек между тем снова побледнел.

— Еще кофе? — предложил Уэйн.

— Двойной. Никак не могу…

Он закрыл глаза, откинувшись на спинку стула. Уэйн поспешил из комнаты, Мэддокс и Гаккет продолжали говорить по телефону:

— Алло? Финкер?.. Рейс Рим — Лондон вчера вечером… Да, тот самый… Обыскать самолет… Поищи пиджак… да, пиджак…

— Может быть, есть сообщник, — кричал Гаккет. — Электричество или радар, не знаю… Подними всех ребят… Кровь из носу…

Уэйн вернулся с чашкой кофе и подал Юреку, который, похоже, немного пришел в себя.

— Держись, Рудинский, уже дошли до детектора. Разве ты не был одет стюардом?

Юрек покачал головой:

— Нет, эту форму я получил в английском самолете. Мне дала ее стюардесса.

— Как зовут?

— Не знаю. Никогда раньше не видел. Блондинка.

Уэйн щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание Меддокса, все еще говорившего но телефону. Тот знаком дал понять, что все понял, и продолжил разговор:

— Подожди, Финкер. Задержи всех стюардесс… Отправь сюда ту, которая с одеждой… Она нужна нам тут как можно быстрее…

Гаккет вернулся к Юреку и сел верхом на стул.

— Как ты общался с похитителями дочери?

— Через посредника.

— Кто это?

— Их послания мне передавала секретарь английского посольства.

Уэйн побледнел.

— Как ее зовут?

— Мерилен Ванниш.

— Мерилен Ванниш, — в волнении повторил Уэйн.

Гаккет посмотрел на него:

— Ты ее знаешь?

Потемнев лицом, Уэйн кивнул:

— Конечно знаю. И еще как.

Следуя указаниям служителя, Контатти поставил свой «фиат» в третьем ряду, обошел машину и, как всегда любезно, открыл дверцу Мерилен. Без макияжа, в платке, скрывавшем волосы, в темных очках, она была практически неузнаваема. Смешавшись с прохожими, они перешли улицу и направились на телефонный переговорный пункт.

Мерилен сразу прошла в кабину, а Контатти — к окошку международных переговоров и сделал заказ, написав на бланке нужный номер:

— Соедините меня, пожалуйста, с этим номером в Лондоне.

— Кабина два, проходите, пожалуйста.

Контатти отправился к нужной кабине. Проходя мимо Мерилен, он заметил, что она заканчивает набирать номер, улыбнулся ей и прошел дальше.

Мерилен приоткрыла дверь, убедилась, что Контатти уже далеко, и торопливо заговорила в трубку:

— Джованна, это я, Мерилен Ванниш. Звоню по поводу того пакета, который послала тебе. Да, тот самый. Оставь его у себя. Надеюсь, что смогу скоро сама приехать за ним. Но если до послезавтра не появлюсь, то отнеси в посольство, как договорились…

Контатти между тем уже говорил с Лондоном:

— Говорит Контатти… Да, слушай внимательно… Адрес такой: Ноттингем Гейт, последний этаж, квартира двадцать восемь… Ах да, имя… Кэрол Декстер… Да, да, к сожалению, с ней случилась беда… Надо убедиться в этом. Чао, спасибо. Удачи…

Он повесил трубку. Лицо его выглядело усталым, печальным. Затем он глубоко вздохнул и, выйдя из кабины, направился к Мерилен. Она тоже закончила разговор и на его вопросительный взгляд ответила утвердительным жестом.

Дверь квартиры Мерилен выставили быстро и бесшумно. Уэйн вошел, вслед за ним его люди, а офицер карабинеров остался на площадке.

В квартире царил полный беспорядок, тот самый, какой был, когда накануне Юрек и Мерилен ее покинули. Шкафы и ящики вывернуты, бумаги и книги разбросаны по всему полу. Уэйн не скрыл удивления:

— Странно. Кто-то опередил нас… — и велел своим людям начать обыск.

В зоне обмена в аэропорту все выглядело спокойно. Советский самолет был блокирован на своей парковке — его окружало несколько машин. Охрана была очень скромной: люди Уэйна походили на служащих аэропорта, а карабинеры сидели в своих машинах.

Танкреди и Гаккет подъехали на военном джипе, остановились недалеко от советского самолета и, посмотрев на огромный лайнер, отметили, что шторки на иллюминаторах опущены и кабина пилота пуста, значит, экипаж ушел в салон. Танкреди не скрывал растущего беспокойства:

— Суханов прав. Самолет больше не может оставаться тут. Иначе это будет похоже на захват. Вы только представьте последствия, которые мое правительство…

Гаккет прервал его:

— Суханов делает ставку на то, что у нас сдадут нервы… Это недопустимо.

— Мы же понимаем, что он ни за что не вернет нам Форста, потому что получил четкие указания из Москвы, он же сам подтвердил это в ваших разговорах по рации. — Танкреди принялся протирать очки. — И при чем тут нервы? Это же вы ведете переговоры, не я!

— Но это вы должны были охранять Хагена, или я ошибаюсь? — возразил Гаккет.

— От имени и под руководством ответственного лица вашей римской службы.

— Друг мой, я начинаю думать, что вы слишком много работаете, — холодно заметил Гаккет. — Для своей страны, для нас в данный момент, — он указал на иллюминаторы советского самолета, — и на них тоже…

— Что же вы хотите, чтобы мы сделали? Взяли бы приступом этот самолет или позволили бы вам сделать это? — возмутился Танкреди. — Мы находимся в Италии и между прочим ни с кем не воюем.

— Не горячитесь. Наши компьютеры в «Форте Ленглей» найдут решение.

— Хорошо бы. Суханов говорит о провокации ЦРУ и подозревает, что жертвой должен был стать Форст… Уверяет, что стрелок просто ошибся в темноте… Ваши компьютеры в состоянии опровергнуть подобную гипотезу?

— На фотографии, которая была передана Рудинскому, был именно Хаген. — Гаккет сделал жест, означающий, что он намерен завершить разговор. — Мы только время тут теряем. Чтобы убедиться, что русские обманули нас, нужны доказательства.

Джип тронулся с места и направился к аэропорту. Звякнула рация, и Гаккет поспешил ответить:

— Что еще случилось?

— Говорит Меддокс. Получено сообщение из Лондона.

— Ну так какого черта ты тянешь, говори!

— Читаю сообщение: «Стюардесса по имени Кэрол Декстер, англичанка. Допросить не смогли, так как полчаса назад она скончалась, утечка газа в квартире. Документ и пиджак летят в Рим. Подпись Финкер».

— Принято.

Гаккет закончил разговор и переглянулся с Танкреди.

— Посмотрим, повезет ли нам больше с человеком на детекторе.

— На радаре, Гаккет.

— Ты уверен? — смущенно переспросил Гаккет.

— Похоже, радар — лучший способ создать помеху на детекторе.

— Даже если будет трудно доказать чью-либо причастность к этому делу, я все же велел вызвать всех техников, дежуривших ночью. Некоторые должны быть уже на месте.

Движение самолетов было очень плотным в это солнечное утро. Одни огромные лайнеры приземлялись, другие взлетали, третьи медленно двигались по взлетным полосам на парковку.

После некоторого раздумья Гаккет посмотрел на Танкреди, сидевшего за рулем, и не без сарказма спросил:

— А что если кто-то из этих техников кончил так же, как маленькая Декстер?

— Маленькая Декстер?

— Ну да, стюардесса, которая немного подышала газом в Лондоне.

Мрачный, расстроенный Томмазо Ланци, техник, обслуживающий радарную установку, вышел из дома и пересек аллею, направляясь к своей машине. Он уже подошел к ней, как вдруг его окликнули:

— Томмазо! Томмазо Ланци!

Удивившись, он обернулся и увидел какого-то неприятного старика, выглядывавшего из «мерседеса» с включенным двигателем, что стоял поблизости.

— Вы меня?

Шабе кивнул:

— Ты хорошо поработал. Я приехал передать тебе остальное.

— Меня вызывают в полицию.

— Можешь быть совершенно спокоен.

— Я не хотел бы, чтобы там что-нибудь узнали.

Все еще не очень понимая, Томмазо недоверчиво направился было к Шабе, но тут же остановился, увидев, что машина тронулась с места. Он попытался посторониться, но сделал это недостаточно быстро. «Мерседес» неожиданно прибавил скорость и ударил его в бок. Томмазо упал.

Инцидент привлек внимание редких прохожих, но Шабе, остановив машину, уже вышел, явно собираясь помочь Томмазо, который скорее удивился, нежели пострадал при падении.

— Ох, прости, пожалуйста, мне жаль, что так получилось… — Шабе наклонился над Томмазо, глядя в его изумленные глаза. — Нога соскользнула с тормоза. — Он приобнял его за шею, словно собираясь поднять, и Томмазо застонал. — Но виноват ты сам, — продолжал Шабе. — Незачем соглашаться на такие сделки. И нечего жаловаться, если дела пойдут плохо.

В другой руке у старика появился пистолет с глушителем, он приставил его к груди Томмазо, прямо против сердца, и спустил курок. Томмазо неожиданно обмяк, словно кукла-марионетка, оставшаяся без управления.

Шабе заботливо оттащил Томмазо к машине и прислонил к дверце. Тут подошли двое прохожих. Старик покачал головой:

— Потерял сознание. Пойду поищу врача.

Он сел в «мерседес» и уехал.

Прохожие, оставшиеся возле безжизненного тела Томмазо, не знали, как быть, и не трогали его. Задержалась и какая-то проезжавшая мимо машина.

«Мерседес» скрылся за поворотом как раз в тот момент, когда к дому, где жил Томмазо, подъехала «альфетта» с карабинерами. Из нее вышел капитан Коссини и, заметив собравшихся возле Томмазо людей, поспешил к ним. Он протиснулся сквозь толпу и приподнял голову убитого. Кровавое пятно на груди быстро расширялось.

Тем временем английский посол разговаривал в своем кабинете с Питером Уэйном.

— Можете полностью рассчитывать на мое сотрудничество, мистер… — спокойно произнес посол и заглянул в визитную карточку, — мистер Уэйн.

— Это был мой долг, мистер посол, предупредить вас, учитывая обязанности, которые мисс Ванниш выполняет в вашем офисе.

— Как только что-нибудь станет известно о ней, непременно сообщу вам.

— Боюсь, что вам уже ничего не станет известно… если только уже не стало.

Посол выпрямился.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Просто высказываю предположение, — ответил Уэйн, изучая реакцию собеседника. — Исчезновение мисс Ванниш…

— Исчезновение? Опоздание в офис на несколько часов не оправдывает такое страшное слово. — Он коварно улыбнулся. — А дома вы ее искали? Хотите позвонить еще раз?

— Пустая трата времени. Я хочу сказать, что исчезновение… простите, отсутствие вашей секретарши…

— Одной из моих сотрудниц, — уточнил посол.

— Так вот, ее отсутствие может иметь причины более… серьезного порядка.

— Мне не очень понятны ваши слова, мистер… — Он снова заглянул в визитную карточку. — Уэйн. Как известный актер?

Уэйн кивнул, и на его лице появилась неприятная улыбка.

— Постараюсь выразиться яснее. Предполагаю, что служба разведки основательно проверила персонал посольства. Следовательно, если только не считать, что ваша служба безопасности абсолютно неэффективна, немыслимо было бы предположить, что мисс Ванниш — двойной агент КГБ.

Посол отрицательно покачал головой.

— Но если не двойной агент, — продолжал Уэйн, — то уж простым агентом она могла бы быть. То есть сотрудником вашей контрразведки. Теперь я ясно выразился?

— Вне сомнения.

— В таком случае ее… отсутствие очень походило бы на бегство и явилось бы доказательством ее вины.

— Начинаю понимать вашу точку зрения. И скажите мне, я тоже мог быть вовлечен в этот… заговор?

— Нет, в этом нет никакой необходимости.

— Конечно, — сказал посол, — если я встану на ваше место… Вы ведь торговый агент, не так ли?

— В общем, так.

— Будь я на вашем месте, я бы сказал себе: что-то уж очень много англичан замешано в этой истории. — Он прошелся по кабинету и с ухмылкой продолжал: — Мисс Ванниш, рейсовый самолет английской авиалинии, стюардесса, поляк, служивший во флоте ее величества. — Он остановился, качая головой. — Слишком много англичан. Определенно слишком много. Но какой смысл нашей замечательной разведке устраивать заговор против наших лучших союзников? Я бы еще понял, если был бы ликвидирован Форст, наш соотечественник с весьма сомнительным чувством патриотизма… Но Фрэнки Хаген, рыцарь Запада! Изволите шутить?

— Вам, конечно, известно, мистер посол, что ваше правительство оказывало давление на наше и весьма настойчиво требовало отменить обмен. К сожалению, мы не смогли удовлетворить все ваши требования. Увы, бывает. — Уэйн вздохнул. — И потому кто-то в Лондоне придумал такое изысканное… наказание с серьезными последствиями для наших отношений с русскими.

— Очень надуманное предположение. Мы скорее рациональны, чем импульсивны, мистер Уэйн.

Американец сделал примирительный жест.

— В таком случае остается думать, что нас обманули русские. И что Ванниш работает на них.

— Или их жертва.

— Это я исключил бы еще и потому — у меня есть доказательства, — что она добровольно предоставила исполнителям ценную информацию.

Посол задумался.

— Как странно. Ведь никто не замечал ничего такого, что говорило бы о ее двойной жизни. Представляете, эти идиоты из разведки нашли о ней только одну забавную сплетню.

— Какую? — спросил Уэйн, явно заинтересовавшись.

— Будто в Риме у нее есть американский любовник, дипломат, которому известны многие секреты разведки. — Уэйн выдержал удар, а посол спокойно продолжал: — Какой идиотизм! Отправлю в Лондон письмо с протестом. Подозревать мою сотрудницу в том, что она работает на ЦРУ, тогда как вы, мистер Уэйн, напротив, уверяете меня, будто она служит в КГБ!

Уэйн выпрямился.

— Считаю необходимым информировать вас, причем совершенно конфиденциально, что ЦРУ представит правительству доклад, в котором КГБ будет обвинен в том, что поступил подло, не выполнив взятые на себя обязательства.

— Бр-р… Сразу же станет очень холодно, — заметил посол, обращая взгляд к барометру на стене. — Интересно, предвидели наши метеорологи в Лондоне подобную перемену погоды.

Небольшая толпа, сдерживаемая карабинерами, наблюдала со стороны, как приехавшая «скорая помощь» остановилась возле трупа Томмазо Ланци. Один из карабинеров фотографировал место преступления, другой рисовал мелом на брусчатке контуры тела.

Пока санитары, поторапливаемые капитаном Коссини, вытаскивали из машины носилки, приехали на джипе Танкреди и Гаккет. Коссини встретил их равнодушно и, указывая на труп, который санитары укладывали на носилки, сообщил Танкреди:

— На несколько секунд опоздали, полковник.

— Следы? Улики?

— Я обыскал весь дом, — сказал Коссини. — Очень хорошо были запрятаны две тысячи долларов в стодолларовых купюрах.

— Свидетели?

— Противоречат друг другу. Одни говорят «опель», другие — «мерседес». — Коссини почесал за ухом. — Успели записать номер. Я проверил. Фальшивый.

— Кто стрелял? — поинтересовался Гаккет. — Тот же человек, который наехал на него?

Коссини кивнул:

— Старик. Описывают очень неопределенно. Но я готов спорить, это тот же человек, что похитил маленькую Соню Рудинскую.

— И наверное, тот же самый, что убрал двух моих людей на четырнадцатом посту, — заметил Танкреди.

Все трое подошли к носилкам. Гаккет приподнял край покрывала и взглянул на бескровное лицо Томмазо.

— Ни этот крепкий молодой человек, ни лондонская блондинка не скажут нам, кто их купил. Умирая, они, однако, кое-что сообщили нам.

Он опустил покрывало. Коссини сделал санитарам знак закрывать машину. Гаккет продолжал, говоря как бы с самим собой:

— Срыв операции по обмену разведчиками был организован группой профессионалов, для которых очень важно было остаться в тени, не засветиться, причем настолько важно, что сами они не принимали никакого участия в этом деле. Они использовали людей, оплачивая их дела и шантажируя их. И эти так называемые сообщники совершенно ничего не знали об истинном смысле своих действий. И чтобы замести все следы, даже самые незначительные, они цинично решили уничтожить всех.

— И Рудинского в таком случае тоже, — заметил Коссини.

— Его — нет. Наверное, они полагают, что об этом должны позаботиться мы. Им важно было, чтобы мы установили его личность и заставили говорить. Они хотели, чтобы мы узнали, что он был офицером британского морского флота и обладает необыкновенным зрением. Они хотели, чтобы нам стала известна и роль секретаря английского посла в этой истории. — Гаккет зажег сигару. — Англичане. Слишком прямая дорога, чтобы быть верной. Рудинский: очень умело подвели его практически к самоубийству. Мышь, которую силой заставили залезть в ловушку. Ест сыр, но уже никогда не выйдет на волю.

— А Ванниш? — спросил Танкреди.

Оторванный от своих размышлений, Гаккет взглянул на него:

— Что? Ванниш… Возможно, и она такая же мышь. Ее уберут. Если уже не убрали.

— Но остаются еще похитители, — безутешно заключил Танкреди.

— Соня упоминала четырех человек, — заметил Коссини. — Темноволосая женщина, это Ванниш, и блондин, которого она видела той ночью. А сначала ее охранял какой-то большой и толстый мужчина, помнит и старика, который похитил ее, а потом освободил. Все они… мыши?

Гаккет промолчал, и Танкерди заметил:

— Старик. Кому могло прийти в голову сделать киллером… старика?

— В нашем деле очень рано уходят на пенсию, если доживают до нее, — вздохнул Гаккет. — В определенном возрасте… после активной работы садятся за письменный стол, а не бродят по свету, воруя детей. Полковник Танкреди, готов спорить, скоро вы столкнетесь с новыми трупами.

Танкреди не на шутку обеспокоился. Он жестом попросил Коссини заняться своими делами и отвел Гаккета в сторону.

— Так ведь именно этого я и опасаюсь! Что касается сегодняшнего ночного эпизода, то, мне кажется, я все уладил. Пресса будет говорить о загадочном заговоре, который мы раскрыли, о столь же загадочных террористах, пытавшихся завладеть самолетом. Короткая перестрелка и раненый, исчезнувший в ночи. На сдержанность моих людей я могу рассчитывать так же, как на… собственную скромность. Но если на меня повалятся другие трупы, с запахом, как и у этого аэропорта, то я уже не смогу помешать газетам поднять большой скандал.

— Скандал?

— «Италия всегда готова услужить ЦРУ», «Римский аэропорт — поле битвы межу Востоком и Западом», «Итальянская разведка вновь начинает холодную войну». Уже вижу такие заголовки на первых полосах газет. И телевидение, дорогой друг, сегодня уже не такое, как прежде. А ведь какие были прекрасные времена! Теперь же разве кто их удержит? — Он бросил на Гаккета обеспокоенный взгляд. — Хотите завершу картину? Последуют нападки на мое начальство, на правительство, угрозы политической дестабилизации, протесты коммунистов и левых. Да, забыл еще — моральное линчевание и конец карьеры вашего покорного слуги, если только случайно выплывет мое имя.

— Настоящая катастрофа.

— Мистер Гаккет, — продолжал Танкреди, — если хотите, чтобы наши добрые… личные отношения продолжались, я должен оставаться на определенной дистанции.

— И какова же эта дистанция?

— Расстояние между Римом и теми городами, откуда прилетели оба самолета, которые находятся сейчас во Фьюмичино со своими экипажами и со своими незарегистрированными пассажирами.

— Если я правильно вас понял, — холодно ответил Гаккет, — вы за то, чтобы русские туристы с их гостем, без всякого на то права взятым на борт, улетели.

Танкреди поднял палец, указывая в небо:

— Я нет. Но…

— Кто-то более авторитетный, чем вы?

Танкреди не ответил, и Гаккет продолжал, явно провоцируя:

— Министр обороны? — И еще агрессивнее и саркастически: — Еще выше? Премьер-министр? Папа? Господь Бог?

Танкреди промолчал. Одна только мысль не вызывала у него уже никаких сомнений: от неприятности, в которую его вовлекли, похоже, уже никуда не деться и впереди его не ждет ничего хорошего, это уж точно.

Заместитель американского посла пообедал торопливо и без удовольствия. Просто кусок не лез в горло. Теперь, сидя за своим просторным письменным столом, он глубоко затянулся сигарой и выпустил облако дыма.

— Господа, если ЦРУ проявит свою добрую волю и, самое главное, если КГБ тоже согласится поступить благоразумно в этом злополучном деле… — он замолчал, чтобы еще раз затянуться и выпустить дым в сторону Уэйна и Гаккета, сидевших напротив него, — то можно надеяться, что советские власти, возможно… я в этом не уверен… согласятся в качестве жеста доброй воли заменить героического Фрэнки Хагена, покойного, но не по их вине, каким-нибудь другим агентом американского империализма, который в настоящий момент находится в туристической поездке по архипелагу ГУЛАГ.

— Он так сказал? — удивился Гаккет.

— Да, мои дорогие.

— Советский посол употребил слово «ГУЛАГ»?

— Нет, это мой вольный перевод, — уточнил заместитель посла.

Уэйн недовольно поморщился:

— И они еще становятся в позу обиженных. Сукины дети! Мы теряем человека, а они протестуют.

— У вас есть какие-нибудь предложения, мистер Уэйн?

— Да. Давайте и мы будем стрелять в цель, — ответил Уэйн. — Ведь пройдет же рано или поздно этот мерзкий тип Форст мимо иллюминатора или нет?

— Действительно, какая тонкая мысль, — с явной иронией отметил заместитель посла.

— Ну это я так… — тоже с иронией усмехнулся Уэйн.

Заместитель посла поднялся:

— Ладно. Оставляю вам кабинет и продолжайте эту небольшую конференцию на высшем уровне, в которой я не могу принимать участие в силу… как бы это сказать… профессиональной этики. А также потому, что вынужден защищать ваши действия на дипломатическом фронте.

Агенты тоже встали из-за стола. Заместитель посла предпочел не подавать им руки.

— Пусть всем будет ясно, что мы с вами не знакомы, и следовательно, я не отвечаю за ваши решения. — Он прошел к двери, но, прежде чем выйти, обернулся и с иронией произнес: — Заметили тонкость? Именно потому, что восхищаюсь нашей разведкой, оставлю вас тут, закрывая глаза на то, что вы станете рыться в моих бумагах и устанавливать микрофоны. — И вышел, не дав им возможности ответить.

— Ничего себе типчик! — заметил Гаккет. — Интересно, почему Вашингтон использует этих умников. И вообще, к чему все это приведет?

— Туземцы, — ответил Уэйн, — орут благим матом.

— Кто? Оборона или иностранные дела?

— Оба министерства.

Гаккет бросил взгляд на часы и схватился за трубку.

— Дайте мне Меддокса, — велел он. — Меддокс… Ты поторопил? Хорошо. — Он положил трубку, взял сигару из коробки на письменном столе и предложил вторую Уэйну.

— Главное сейчас, чтобы не прервалось наше сотрудничество с Танкреди, — сказал Уэйн, откусывая кончик сигары.

Гаккет принялся рассеянно перебирать какие-то бумаги.

— Он выйдет из игры… только официально. Ты что-нибудь выудил из английского посла?

— Он хитер, но, мне кажется, не имеет к этому никакого отношения.

— А твоя подруга?

— Какая подруга?

— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Сердечная подруга, Уэйн.

Уэйн прошел к креслу и уселся, положив ноги на письменный стол.

— А, моя бывшая… невеста?

— Так вы расстались?

Уэйн ответил равнодушным тоном:

— Она оставила меня.

Гаккет тоже расположился в кресле. Нашел коробку шоколадных конфет и предложил коллеге.

— Она увезла мебель, постельное белье, одежду. А также кое-какую деликатную информацию? — поинтересовался он.

— О нет. Только некоторые мелочи, создающие атмосферу.

— Вели возвратить, иначе понадобится адвокат, друг мой.

— Этим занимается Финкер в Лондоне.

— Думаешь, твоя красавица уже нашла укрытие на родине?

— Понятия не имею, — ответил Уэйн, роняя на пол пепел. — Зато мы скоро узнаем, работает ли она на разведку и как давно.

— Я хорошо знаю Суханова, у меня другое о нем представление, чем у тебя, наверное, более точное.

— Какое?

— Хаген не давал ему покоя. Слишком много знал. И потому он решил возвратить нам его мертвым, — ответил Гаккет. — Не исключаю, что это была его личная инициатива. Тогда было бы вполне понятно, почему, ничего не зная, так возмущается Москва. За мою сколь короткую, столь и неудачную карьеру я не встречал еще ни одного русского коллегу, который действовал бы без официального прикрытия.

Гаккет оставил сигару и положил в рот конфету.

— Меткое наблюдение. Нам нужно решить, Гаккет, кто этого хотел и кто это сделал — русские или англичане?

— Следовало бы выяснить, на кого работает, если жива, прекрасная Ванниш, — ответил Гаккет, жуя конфету. — Ты, знающий ее близко, что можешь сказать о ней? Ну-ка напрягись.

Уэйн тоже положил в рот конфету.

— Она довольно патриотично настроена. Непредсказуема и коварна, но только в постели. Если работает на русских, то лишь потому, что однажды ошиблась. Например, встретила русского в шарфе Оксфордского университета. — Он поднялся, потому что кто-то неожиданно постучал в дверь.

Вошел Меддокс с телексами в руках:

— Для мистера Гаккета.

Гаккет взял бумагу и принялся изучать ее, а Меддокс с расстроенным видом кисло улыбнулся Уэйну:

— Личное послание. — И передавая Гаккету второй телекс, добавил: — Управление хочет, чтобы вы немедленно переговорили с Сухановым. Это подробные инструкции.

— Что будем делать с Рудинским? — поинтересовался Уэйн.

Не прерывая чтения, Гаккет ответил:

— Вытряхни из него все, что можно, сломай и выверни наизнанку, как носок.

— Уже сделано и с особой тщательностью. Я проверил его рассказ во всех деталях. Все верно. Я ему весьма не по душе, но он сотрудничает.

— Охотно? — спросил Гаккет, кладя бумаги в карман.

— Чокнутый. Но так или иначе направил нас по следам Ванниш.

— Позволите? — Меддокс взял конфету.

— На свой страх и риск, — ответил Уэйн.

— Кстати, по поводу графа Рудинского. Я мог бы кое-что подсказать, — осторожно заметил Меддокс, не реагируя на иронию.

Гаккет повернулся к Уэйну:

— У этого юного умника есть свои идеи?

— Была одна неплохая мысль, как избавиться от прыщей, — пояснил Уэйн.

Гаккет посмотрел на обезображенные щеки Меддокса.

— И помогло?

— Сам видишь.

Гаккет улыбнулся Меддоксу:

— Придется тебе, парень, ограничить поле деятельности шифрами.

— Согласен, мистер Гаккет. — Он осмотрел конфету, которую держал в руках, поколебался и положил в коробку.

Вздохнув, Гаккет встал:

— Ладно, друзья. Рудинский — это потом. Сейчас надо заняться Сухановым. — И, жестом попрощавшись, вышел из комнаты.

Люк советского самолета открылся, и появилась коренастая фигура Суханова в форме полковника КГБ. Он стал уверенно спускаться по трапу. Внизу его встретил Гаккет, за которым немного поодаль стоял Танкреди. Все трое обменялись чем-то вроде поспешного военного приветствия.

Суханов огляделся и обратился к Гаккету:

— Вижу, ты убрал своих вооруженных людей.

— Вижу, ты покинул свое убежище, но оставил при себе пистолет.

— Хочу надеяться, ты оставляешь за мной право носить оружие.

— Конечно. Ты же офицер.

Тут в разговор вмешался Танкреди. Он решительно заявил Суханову:

— Начиная с этого момента, я не вижу здесь других офицеров, кроме себя, а я в штатском… Не вижу, полковник, вас, не вижу вашего самолета. И буду вам благодарен, если вы, не существуя, все же обойдетесь без военной формы.

— Я дам тебе гражданскую одежду, — предложил Гаккет Суханову.

— Нет нужды. Об этом позаботится мое посольство. Я заложник особого типа, со свободой передвижения, не так ли?

— При сопровождении.

И они направились к джипу Танкреди. Тем временем машины, которые блокировали советский самолет, начали отъезжать от него.

Суханов обратился к Гаккету:

— Поскольку нам предстоит сотрудничать в этом расследовании, хотелось бы понять, что удалось выяснить на настоящий момент.

— У меня сложилось впечатление, что тебе об этом известно больше, чем мне, — ответил Гаккет.

— Но я ведь был заперт в самолете, — усмехнулся Суханов.

— Блестящее начало! — заметил Танкреди. — Каждый из вас убежден, что за срыв обмена отвечает другой.

Гаккет обернулся к Суханову с широкой улыбкой:

— Мне кажется, это очевидно.

— И мне тоже, — с такой же улыбкой ответил Суханов американскому коллеге.

— Это парадоксально, что ваши правительства заставляют вас вместе искать правду, — заметил Танкреди.

— Один из двоих выдаст себя, — объяснил Гаккет.

— Или, возможно, отыщем какую-то третью правду, — улыбнулся Суханов.

— Имей в виду, пока не найдем, не вернешься на свою подмосковную дачу.

Снисходительно улыбаясь, Суханов хотел было что-то ответить, но помешал резкий свист — советский самолет включил один за другим все двигатели.

Все трое сели в джип, и машина быстро проехала к началу взлетной полосы. Гаккет взял с заднего сиденья папку, достал из нее фотоснимки и передал Суханову.

— Тебе не знакомо это лицо?

Суханов с интересом посмотрел на увеличенную с удостоверения личности фотографию Мерилен.

— Красивая женщина.

— Необходимо во что бы то ни стало найти ее.

— Она могла изменить лицо.

— Конечно. Посмотри еще вот это.

Суханов внимательно, одну за другой просмотрел остальные фотографии. Это были фотомонтажи, на которых лицо Мерилен было представлено с различным гримом и с разными прическами.

— Отличный фотомонтаж. Могу взять?

— Конечно.

— Привлекательное лицо, переменчивое. Блондинкой она почти неузнаваема, — отметил Суханов, еще раз взглянув на снимок. — Но, объединив наши усилия, мы найдем ее и вместе допросим.

— Уникальная возможность на деле изучить твои методы допроса, о которых мы столь наслышаны.

— Как и о твоих, Гаккет.

— Тут у вас больше возможностей поверить друг другу. Должен сообщить тебе, что сегодня мы начали широкую кампанию борьбы за гражданские права.

— Да, я только что слышал об этом по радио и узнал также, что мое правительство снова прервало переговоры о разоружении. — Гаккет с недовольным видом покачал головой. — И все из-за этого примитивного ночного инцидента.

— Я бы не сказал, Суханов, что он так уж примитивен. Не забывай, что великое рождается из малого.

Оглушительный рев двигателей прервал мирную перебранку. После продувки двигателей огромный, ярко освещенный лайнер тронулся с места.

Мужчины остановились, глядя на самолет, который медленно направлялся к взлетной полосе, выехал на нее и остановился с работающими на максимуме двигателями.

Суханов сделал широкий прощальный жест, шторка иллюминатора тотчас отодвинулась, и в нем показалось лицо Рудольфа Форста. Стекло исказило его черты, а улыбку превратило в какую-то насмешливую гримасу.

Проехав мимо джипа, самолет стал набирать скорость. Наблюдая за взлетом, Гаккет наклонился к Суханову и громко крикнул, чтобы преодолеть шум:

— Вы очень дорожите Форстом, верно?

— Точно так же, как вы Хагеном, — тоже крикнул Суханов.

— И так же, как теперь, мы дорожим тобой, полковник.

Суханов снова помахал Форсту, хотя и напрасно, потому что самолет уже промчался по взлетной полосе и поднялся в воздух.

— Прощай, товарищ Форст. — Вполне довольный, Суханов повернулся к Танкреди и Гаккету: — У нас принято отмечать отъезд ужином с вином. Что скажете, друзья?

— Прекрасная мысль, — одобрил Гаккет.

— Я голоден как волк, — признался Танкреди, явно повеселев.

Гаккет посмотрел на него с сомнением:

— Картошку любишь, Танкреди?[3]

В час ночи конференц-зал фирмы «Шаффер & Сыновья» выглядел еще более убого, чем днем. Танкреди был на пределе нервного напряжения. Он охотно отомстил бы Уэйну, откровенно насмехавшемуся над ним, если б только знал, как это сделать.

— Картошку, чтобы удовлетворить любопытство вашего друга Гаккета, я очень даже люблю. Но не вынутую из кипятка и не обжигающую руки.

— Повар не приготовил другого блюда, Танкреди. Повторяю вам, что мое правительство решило передать Рудинского вам. Избавляйтесь от него сами, согласно вашим законам. Мы не можем вмешиваться, поскольку преступление совершено на итальянской территории.

— Но это несуществующее преступление, потому что оно не может стать достоянием общественности и потому что труп улетел!

— Вот это вы верно заметили. Хаген улетел два часа назад на нашем самолете.

Танкреди принялся ходить взад и вперед по большому залу, усыпанному окурками и обертками. Он поразмышлял немного и снова заговорил о том же:

— Вы уверены, что вам нужен открытый судебный процесс в Риме против Рудинского?

— Это была бы катастрофа, — ответил Уэйн. — Управление и я… и вы — мы все будем осмеяны!

— Тогда уберите к черту… эту горячую картошку.

Уэйн покачал головой:

— Процесс в Америке был бы еще хуже. У Гаккета мурашки бегут по коже при одной только мысли об этом.

— Выходит, теперь мурашки должны бежать у меня, так, что ли?

— Я бы сказал, именно так, — льстиво заметил Уэйн. — Конечно, процесс раскроет некоторые таинственные и кровавые деяния иностранных разведслужб в Италии, а также незаконное вмешательство итальянской службы безопасности в операции, касающиеся других стран. Нетрудно себе представить, какой шум поднимет пресса?

— Что за игру вы затеяли, Уэйн?

— Посоветуйтесь со своими руководителями. Вот увидите, они найдут какое-нибудь решение.

— Они преисполнятся жалости, думаю я, — сказал Танкреди, поразмыслив немного. — И откажутся судить беднягу… превратившегося в невинное орудие смерти… И к тому же его так жестоко пытали…

— Допрашивали, к вашему сведению.

— Пардон. Именно это я и хотел сказать — допрашивали, — с сарказмом поправился Танкреди. — И теперь, когда он оказался выпотрошенным и ненужным свидетелем, мы должны прятать его ради вас в шкаф.

— В шкафах прячут трупы. Но я ни на кого не хочу влиять. Поступайте как знаете, я вам доверяю.

Они обменялись жесткими взглядами. Танкреди вновь принялся ходить задумавшись, потом стал рассматривать свое изображение на мониторе внутренней службы слежения.

— У нас есть законы, много законов. Думаю, найду какой-нибудь, подходящий для графа Рудинского. — Он повернулся и посмотрел на Уэйна. — Вас устраивает такое решение? Не будете возражать, если мы спровадим горячую картошку кому-нибудь другому?

— Мы с графом уже не имеем никакого отношения друг к другу. Теперь он ваш. Делайте с ним что хотите, — сказал Уэйн. — В любом случае посоветуйте ему в его же интересах забыть все, что произошло в этот короткий промежуток времени между его выстрелом и моим уколом шприца.

Танкреди посмотрел на часы и решил сразу же позвонить.

Четверг, 16 ноября

В кабинете Юрека капитан Коссини чувствовал себя неловко. Он оглядывал комнату, в которой заметны были следы переезда: там и тут выдвинуты пустые ящики, на стене — светлые пятна от снятых картин, не видно ценных безделушек, украшавших прежде мебель.

Этой ночью Юрек спал всего несколько часов, и на лице его были еще весьма заметны следы усталости. В восемь утра он уже готов был отправиться в путь.

— Непредвиденный финал, но по сути удачный, — сказал поляк, решившись нарушить затянувшееся молчание. — Ты ведь так думаешь?

— Что я думаю, не имеет значения. Я должен повиноваться, и все. — Коссини посмотрел на Юрека, и в его взгляде чувствовалось искреннее волнение. — Мы тут не в дикой стране, Юрек.

— Это я заметил. Именно тебе, моему близкому другу, поручили сообщить мне приказ о выдворении меня с территории страны за… как там сказано?

— За нарушение общественного порядка.

— Ах да, я нарушаю общественный порядок, — с усмешкой произнес Юрек. — И вы еще великодушны: сорок восемь часов, чтобы пересечь границу.

— Без сопровождения. Это я постарался.

Юрек жестом поблагодарил его.

— В таком случае буду великодушен и я. Хочу сделать тебе подарок.

Коссини невольно перевел взгляд на ящики виски, стоявшие в углу, и улыбнулся:

— Не могу принять. Это выглядело бы как подкуп.

— Нет-нет, — возразил Юрек, указывая на бутылки. — За них заплатишь, друг мой, по обычной цене, как за контрабанду.

— Согласен. Хотя это ведь тоже преступление.

— И ты замечаешь это только сегодня, когда я стал… нежелательным элементом?

Коссини решил пошутить:

— Если донесу на тебя, останешься в Италии. В тюрьме, но в Италии. Лишь бы избежать такого риска, можешь не сомневаться, командование отправит мой донос в архив. Поэтому тем более стоит купить твое виски, которое так обжигает.

— Восхищен твоей логикой, но есть еще и подарок.

— Иными словами, вынуждаешь меня совершить не одно, а два преступления!

Юрек указал на ружья. Отлично начищенные, они оставались на пирамиде.

— Это тебе.

Глаза Коссини загорелись, и он подошел к великолепным ружьям.

— Я тронут, Юрек. Не знаю, как…

— Думаю, надо дать хорошее ружье хорошему стрелку.

Коссини с волнением посмотрел на него:

— Не хочешь ведь ты подарить мне их все!

— Не хочешь ведь ты, чтобы я оказался на границе с приказом о выдворении и с ружьями в багажнике!

В дверь негромко постучали, и жена Юрека сказала:

— Мы готовы.

— Хорошо, Магдалена, иду.

Юрек направился к двери, Коссини последовал за ним и негромко спросил:

— Как она отнеслась к этому?

— Разволновалась, но подчиняется законам твоей страны, — ответил поляк, остановившись. — В общем-то она не так уж и недовольна, что может переехать в Вену, поближе к родителям.

— А что ты ей рассказал?

— Ничего. Соню похитили по ошибке и вернули. Что же касается выдворения, то, я думаю, она была готова к этому, понимая, что рано или поздно именно таков будет финал моей незаконной деятельности.

Они вышли в коридор, где Станислав надевал пальто.

— Станислав, шарф, — напомнил Юрек.

— Да, папа.

Из своей комнаты вышла Магдалена, неся тяжелый чемодан. Коссини поспешил помочь ей. В свою очередь Юрек перенес в прихожую два других чемодана. Появилась и Ева с тяжелой ношей. Из кухни выбежала Соня и принялась помогать, толкая чемоданы поближе к выходу. Отец сделал укоряющий жест, потом составил все вещи у двери и обернулся к жене и детям.

Все молчали. Они в последний раз оглядывали свою квартиру, в которой прожили столько лет. У Евы стояли слезы в глазах, Магдалена медленно провела рукой по старинной мебели, Соня смотрела на отца, Станислав нервно теребил шарф.

Совсем растерявшись, Коссини не знал, куда деться. Юрек протянул ему связку ключей:

— Держи.

— Не беспокойся, я обо всем позабочусь, — ответил Коссини и обратился к Магдалене: — Синьора, как только сообщите новый адрес, я сразу же отправлю вам мебель.

— Спасибо, капитан, — с улыбкой поблагодарила Магдалена.

— Прошу вас не забывать, что я еще и ваш друг. Прежде всего друг.

Машина Юрека была нагружена до предела. В ней разместились Магдалена, трое детей, а также багаж. Юрек подошел к Коссини, оставшемуся у подъезда, и пожал ему руку.

— Напишешь? — спросил Коссини.

Юрек кивнул:

— Конечно, — а потом, улыбаясь, указал на машину. — Можно подумать, будто обычная семья переезжает на время в деревню. Теперь ведь так принято в Риме. Муж, жена, дети, банальные слова, «осторожнее на дороге…».

Открывая дверцу, он еще раз помахал Коссини и сел за руль.

Через полчаса Юрек уже выезжал из Рима в северном направлении по автостраде Солнца, где движение было очень напряженным. Он вел машину молча. Дети были в восторге от путешествия и с интересом смотрели в окно. Утро было солнечным, и краски ослепительными.

На некотором расстоянии за машиной Юрека следовал «фиат» Контатти. Однако за рулем сидел Шабе, причем один. Глаза его на старом, суровом и грозном лице превратились в щелочки.

Монотонность движения невольно заставила его забыть о настоящем и вновь возвратила в прошлое.

Обычная городская квартира, простая и чистая. Он за столом, пьет чай, глядя на светловолосую девочку, сидящую напротив рядом с матерью. Это миловидная женщина с длинными косами, уложенными вокруг головы.

Звук поворачивающегося в замке ключа нарушает тишину.

— Это он, это он пришел! — радостно восклицает девочка.

Входит мужчина в форме НКВД и, увидев его, в изумлении останавливается. Женщина поднимается ему навстречу, но он встает раньше.

— Узнаешь меня? — спрашивает он вошедшего. Это охранник из той тюрьмы, где он когда-то был в заточении.

Человек недоверчиво смотрит на него и качает головой.

— Понимаю, — говорит он, — через твой кабинет проходит столько людей, что всех не упомнить.

Охранник берется за револьвер, но успевает лишь коснуться кобуры, потому что он уже держит его под прицелом своего пистолета.

— Потрудись, — говорит он, — и посмотри на меня внимательно.

Охранник молчит, его лицо покрывает мертвенная бледность. Жена и дочь онемели от ужаса.

Он обращается к девочке:

— Знаешь, что за ремесло у твоего отца?

— Перестань, Шабе, — говорит мужчина.

— А, выходит, все-таки помнишь меня! — Он обращается к женщине: — А ты знаешь, что за работа у твоего мужа?

— Мерзкая тварь, — шипит человек и в отчаянии бросается на него, но он с размаху бьет его по лицу пистолетом, разбивая нос. Человек падает почти без сознания, кровь заливает его лицо.

Ужас парализует мать и дочь.

Он обращается к девочке:

— Твой отец — это кот, который играючи рвет на части ящерицу, это ребенок, который с удовольствием отрывает у мухи крылья…

Женщина вздрагивает, бросается к мужу и кричит, заглушая его слова:

— Нет! Нет!

— Твой муж замучил сотни людей…

— Неправда! Неправда!

— Ты должна знать, как зарабатывает он свой хлеб! — Он хватает женщину за косы и грубо трясет ее. — Эта скотина — профессиональный палач!

Он пинает человека, берет со стола графин с водой и выливает ему на лицо. Тот приходит в себя, пытается подняться, с ненавистью и ужасом глядя на него.

— Сволочь. Оставь их!

Он поднимает его за шиворот и толкает к столу.

— Тогда пиши! — Дает ему лист бумаги и карандаш. — Как зовут того, кто допрашивал меня. Пиши вот тут!

Еще не придя в себя, охранник берет карандаш и пишет. Капли крови падают с его лица на бумагу. Он прячет лист в карман и приставляет пистолет к виску человека, тот умоляет:

— Их не трогай, бога ради! Не трогай их…

Он смотрит на женщину и девочку, прижавшихся друг к другу.

— Запомните это навсегда. С ним я расквитался.

Нажимает курок. Человек тяжело оседает на пол.

Шабе наблюдал, как Юрек проехал к выезду из города, остановился у въезда на платную автостраду Орте, оплатил проезд и отправился дальше, по дороге, поднимавшейся на холм, где находился городок Боски — типичное средневековое поселение. «Фиат», которым управлял Шабе, последовал за ним, держась на расстоянии.

В Боски семья Рудинского расположилась за столом на террасе ресторана. Отсюда, с вершины холма, открывалась чудесная панорама на всю долину, пересеченную лентой автострады. Теплое солнце словно приглашало посидеть здесь, а свежий воздух пробуждал аппетит, и потому все, прежде всего дети, ели с явным удовольствием, а Юрек с особой охотой пил вино — местное белое, почти не отличавшееся от знаменитого вина, которое делают в Орвието.

За другими столиками ресторана сидели туристы. Их было много и на оживленных улочках городка.

Возбужденная впечатлениями от поездки, прекрасной панорамой, новизной обстановки, Соня крутила головой по сторонам, и вдруг глаза ее широко открылись от изумления, она даже привстала, чтобы получше рассмотреть человека, замеченного среди прохожих.

— Смотри! Смотри, папа, это он! — воскликнула она и выскочила из-за стола.

— Куда ты, Соня? — окликнул ее отец.

Но девочка уже выбежала на площадь.

— Соня, вернись сейчас же!

Она скрылась в толпе. Рассерженный, Юрек поспешил за ней и увидел, что девочка разговаривает с высоким и худым стариком, явно растерявшимся. Соня взяла его за рукав:

— Я узнала тебя!

Шабе высвободил руку и знаком велел ей молчать, потом добавил:

— Вернись за стол. Папа рассердится.

Юрек поспешил к ним, но старик, увидев его, тотчас удалился, завернул за угол, сел в «фиат» и вернулся на площадь. Проезжая мимо Юрека, он еще раз посмотрел на него, когда тот разговаривал с дочерью.

Шабе достал из кармана пистолет и, положив его на приборную доску, прибавил скорость, а затем, желая избежать встречи с Юреком, свернул на улочку с односторонним движением — такую узкую, что двум машинам тут было не разъехаться. И почти сразу же ему пришлось затормозить перед встречной машиной, водитель которой стал сердито сигналить, давая понять, что тот нарушает элементарные правила движения.

Шабе посмотрел в зеркало заднего вида: к нему спешил Юрек, а впереди возмущался водитель встречной машины:

— Нет, вы только посмотрите, куда он лезет! Эй ты, старая обезьяна! — Шабе медлил. — Не видишь разве, что здесь одностороннее движение?! А ну-ка езжай обратно!

Когда Юрек был уже близко, Шабе вышел из машины, быстро прошел мимо встречной и ускорил шаги. Водитель проводил его ошарашенным взглядом:

— Эй, да ты куда? Господи, что за народ пошел? — и закричал ему вслед: — Эй, ты, придурок! — И тут же столкнулся с подбежавшим Юреком. Шабе уже успел скрыться.

Юрек тронул за плечо водителя, который сигналил как сумасшедший.

— Успокойся. Сейчас все будет в порядке.

Он сел в «фиат», брошенный Шабе, и задним ходом выехал на площадь. Останавливая машину, он заметил на приборной доске пистолет, взял его и взвесил в руке, прежде чем положить в карман. Порывшись в бардачке, он нашел там дорожную карту области, развернул ее и сразу обратил внимание на дорогу, ведущую от Боски к какому-то месту, тут же неподалеку, на холме, помеченному красным крестом.

Поразмыслив немного, Юрек спрятал карту в бардачок и отправился в ресторан. Соня уже сидела за столом, и Юрек, погладив ее по голове, обратился к жене:

— Магдалена, я встретил сейчас одного старого друга. Подвезу его на виллу, здесь, на холме. Поешьте и ждите меня. Ни в коем случае никуда не уходите отсюда. Тут, над рестораном, есть гостиница, если задержусь, идите туда и ждите меня там.

Он сел в «фиат» и уехал.

Дорога, которая вилась по холму, была пустынной. У развилки он сверился с дорожным знаком на карте и быстро проехал дальше, то и дело поглядывая в зеркало заднего обзора, словно ожидая, что кто-то увяжется за ним.

У следующего перекрестка он опять замедлил ход и сверился с картой. Здесь, возле деревьев у края пыльной дороги, он остановился и еще раз посмотрел на карту. Место, обозначенное крестом, определенно находилось где-то рядом. Выйдя из машины, он осмотрелся: поблизости не было никаких домов. С одной стороны тянулась изгородь, за ней виднелись кустарник и деревья. Он перебрался через изгородь, протиснулся сквозь кустарник, прошел еще немного и оказался у небольшого загородного дома, того самого, где похитители держали Соню.

Осторожно приблизившись к дому, Юрек заглянул в окно. В гостиной, обставленной в простой деревенской манере, он увидел, что Номер Два ворошит угли в камине, Контатти рассеянно листает записную книжку, а Мерилен, усталая и озабоченная, сидит, явно о чем-то размышляя.

Они не слышали, как Юрек проник в дом, и увидели его, только когда он распахнул дверь в гостиную. И сразу же выстрелил. Номер Два рухнул, даже не застонав.

В тот же миг Юрек перевел пистолет на Контатти, но не успел выстрелить, потому что Мерилен бросилась между ним и Контатти.

— Не стреляй! Не стреляй! — закричала она. — Не делай этого! Постой!

Не опуская пистолета, Юрек с презрением посмотрел на Мерилен:

— Могу подождать, если хочешь продлить удовольствие. Но у вас остается лишь несколько секунд.

— Совет этой мисс небезынтересен, — спокойно заметил Контатти, не двигаясь с места. — Стоит прислушаться, потому что выгода, когда она очевидна, — это отличный стимул.

— Дай мне сказать, Юрек, умоляю тебя! Я сейчас все тебе объясню! — Мерилен взглянула на труп Номера Два, и ее затрясло от ужаса.

Контатти сделал какой-то жест, и Юрек тотчас снова навел на него пистолет.

— Не позволите ли выкурить сигарету? — спросил Контатти и достал из кармана пачку. — Возможно, последнюю?

Юрек не отвечал. Молчание становилось невыносимым. Первой заговорила Мерилен.

— Этот человек велит называть его Контатти, — объяснила она Юреку, — он обманул меня, вовлек в свои ужасные планы, заставил поверить…

Контатти прервал ее, улыбаясь:

— Будто я англичанин. Из разведки. Джеймс Бонд.

— Но я тоже не промах, — с горячностью произнесла Мерилен. — У меня есть ваши фотографии, записи наших разговоров, доказательства всего…

Юрек внимательно посмотрел на разгоряченную, возбужденную Мерилен и совершенно спокойного Контатти.

Она бросилась к Юреку в объятия:

— Это он погубил тебя, погубил меня, но и самого себя тоже. Я не знала, что они хотят взять в заложники твою дочь. — Она обратилась к Контатти: — Скажите правду, хоть эту маленькую правду. Чего стоит вам это?

— Ничего, — ответил Контатти и пояснил Юреку, кивая на Мерилен: — Мисс Ванниш была необходимым элементом в нашей операции. Как и ваша дочь, мистер. Простые пешки в замечательной игре… — Он посмотрел на взбешенного Юрека и добавил: — Хотя и болезненной, к сожалению.

— Но теперь она закончена, — ответил Юрек.

Мерилен крепче обняла его и заглянула в глаза:

— Юрек, нам надо спастись. И это удастся только в одном случае, в одном-единственном случае — если будем действовать вместе. — Она с ненавистью посмотрела на Контатти. — Мы заставим его спасти нас. Он будет у нас в кулаке. Он не сможет сделать нам ничего плохого. — Она схватила Юрека за руку. — Я попросила у него денег, много денег в обмен на документы, которые могли бы погубить его… Деньги для твоей семьи, для тебя, для меня… чтобы бежать куда-нибудь, где он не сможет найти нас… — Ее охватило отчаяние. — Я… я… Ведь все набросились на меня. Русские, американцы, мои соотечественники… Меня так ввязали во всю эту историю, что теперь уже никто не поверит мне. Никто. Даже ты…

— Мисс желает получить пятьсот тысяч долларов, — подтвердил Контатти. — И похоже, нам придется удовлетворить ее желание.

— Вы обещали, что я получу их еще вчера и не позднее. На эти деньги вся моя надежда. Единственная. Иначе куда мне деться, где укрыться? — Лицо Мерилен сделалось суровым, глаза пылали. — Юрек, ты тоже, как и я, попался в их сети. Мне известны их планы. Достигнув цели, они убьют всех, кем воспользовались, чтобы никто не выдал их. Они должны убить… Меня, тебя… Тебя тоже, понимаешь?

— Того, что вы сделали со мной, недостаточно? — поинтересовался Юрек, обращаясь к Контатти.

— Как сказать. У нас своя логика, свой долг… — холодно ответил Контатти. — Подумаем, просчитаем… Но могут возникнуть и непредвиденные обстоятельства…

— И что же за судьбу вы ей уготовили, — Юрек кивнул в сторону Мерилен, — после того как передадите деньги и получите документы?

Контатти усмехнулся и сделал широкий жест:

— Пусть отправляется куда хочет. Если заговорит, но не будет иметь доказательств, никто и слушать ее не станет. И потом, она ведь красивая женщина, желанная. Убить ее — какая глупость!

— Не слушай его, не думай обо мне, — взмолилась Мерилен. — Возьми деньги, Юрек! Я отдам тебе документы. Спрячь их, исчезни. Немедленно. Старик уже ищет тебя. — Она с жаром обратилась к Контатти: — Так ведь? Где он, это чудовище?

— Гуляет. Где-нибудь поблизости, я думаю.

Наступила напряженная тишина, они смотрели друг на друга кто со страхом, кто с наивными надеждами. Юрек покрутил в руке пистолет, словно завороженный отблеском стали.

— К сожалению, — сказал он, — как бы вы ни поступили, деньги меня не интересуют.

Мерилен побледнела. Контатти посмотрел на пистолет, снова нацеленный на него.

— Граф Рудинский, можем ли мы быть вам полезны каким-либо иным образом?

— Нет. Лучше удвойте сумму, — ответил Юрек, чеканя слова.

Мерилен с трудом сдержала возглас недоверия. Контатти сразу же парировал удар:

— Миллион долларов! Да вы с ума сошли!

— Если я вынужден нарушить одно из моих жизненных правил, то это, по крайней мере, должно иметь смысл, вам не кажется? — Юрек ободряюще посмотрел на Мерилен, и та облегченно вздохнула.

— Вижу, тут есть телефон, — сказал Юрек. — Напишите номер.

Контатти написал номер в записной книжке, вырвал листок и протянул ему.

— Деньги нужны мне завтра утром на условиях, которые определю я. Советую не пускаться ни на какие уловки, не придумывать… никаких непредвиденных обстоятельств, если хотите, чтобы мистер Уэйн не получил удовольствия познакомиться с касающимися вас документами и секретными материалами, которые вы прячете с риском для жизни… нашей, разумеется.

Контатти слегка кивнул в знак согласия.

Юрек убрал пистолет, взял плащ Мерилен, набросил ей на плечи и вместе с ней направился к двери. На пороге он задержался и посмотрел на оставшегося в кресле Контатти:

— Само собой разумеется, что, как только будет совершен обмен и гарантирована жизнь мисс Ванниш, мы с вами рано или поздно сведем наши личные счеты. Я найду вас, куда бы вы ни отправились, и не сомневаюсь, что вы тоже будете искать меня повсюду. Мы связаны… смертью… если помните, мистер… Контатти.

— Само собой разумеется, — с легким поклоном ответил Контатти.

— Почему сюда? — спросила Мерилен.

— Тише. Быстрее!

Юрек помог ей пробраться сквозь кустарник, перелезть через ограду, и вскоре они вышли на дорогу недалеко от машины.

— Юрек, не знаю, могу ли я попросить тебя об этом.

— В чем дело?

— Если любишь меня. Хотя бы немножко.

— Сейчас не до этого. Сейчас надо действовать.

Послышался шум подъезжающей машины. Обеспокоенные, они скрылись за деревом, Юрек достал пистолет. Машина проехала не останавливаясь, за рулем сидела женщина.

Снова стало тихо. Солнце уже клонилось к закату, небо окрасилось розоватым светом.

Мерилен прильнула к Юреку и посмотрела на него с тревогой и надеждой. Он ответил ей взглядом, полным глубокой нежной печали. Они сели в машину и отправились в путь. Дорога была пустынна. Вечер был теплый, воздух — весенний.

Когда приехали в Марино, Юрек остался в машине, а Мерилен прошла в дом Джованны.

Вскоре она вернулась оттуда, неся драгоценный пакет с магнитофонными записями и фотографиями Контатти, пакет, который мог принести ей столько денег, сколько было необходимо, чтобы выжить. Она подошла к машине, где ее ждал Юрек.

— Никаких проблем. У меня есть ключи от виллы.

Она села в машину, и Юрек включил зажигание.

— Что ты ей рассказала?

— Сказку. Сказку про любовь, которая была тайной и преодолела все преграды. Джованна — замечательная девушка. Она поняла, что у меня трудности, рискует потерять место из-за меня, но будет держать рот на замке. Не смешно ли? Если бы Контатти знал, что мы используем его же трюк…

Но Юрек даже не улыбнулся. Когда подъехали к вилле, он остановил машину метрах в двадцати от входа. Своими кошачьими глазами он хорошо видел, что вилла заперта и в ней никого нет.

Мерилен ничего не видела в темноте, но рядом с Юреком чувствовала себя спокойно и уверенно.

— Видишь, идеальное укрытие. Никого нет.

Он отрицательно покачал головой, и Мерилен встревожилась. Он обошел здание и осмотрел его с другой стороны.

— Мне кажется, кто-то все же есть.

Он осторожно подошел к воротам и знаком велел Мерилен следовать за ним, как вдруг из темноты возникла какая-то фигура. Это был Шабе.

Старик нарочно встал так, чтобы свет фар освещал его со спины. Его черный силуэт выглядел страшным и призрачным. Он мрачно улыбался и целился из пистолета. От испуга сердце Мерилен бешено забилось, Юрек попятился. Он был невероятно удивлен.

— Шабе, — прошипел он, — ты скотина.

Старик подошел совсем близко и стал медленно целиться в Юрека, но так и не спустил курок, а раскрыл руку, как бы предлагая Юреку взять у него пистолет. Это был насмешливый, провокационный жест. Юрека захлестнула злоба.

— Почему ты здесь?

— Потому что кое-кто должен умереть, — мрачно ответил Шабе. — И ты это знаешь.

Мерилен была ошеломлена, услышав этот разговор. Мужчины стояли друг против друга, лицом к лицу, и в глазах их сверкала ярость.

— Жалкий старик… Негодяй… — Юрек оттолкнул руку с пистолетом. — Уходи! Убирайся!

Наконец Мерилен поняла. Ошеломленная, охваченная ужасом, едва ли не в шоке, она смотрела на Юрека с невероятным изумлением и лепетала:

— Ты… ты… один из них… Ты знаешь их… Их соучастник…

Взбешенный, Юрек указал на старика:

— И этот негодяй хочет, чтобы ты поняла это. Знаешь почему? Попробуй догадаться.

Мерилен не ответила. Закрыв лицо руками, она в отчаянии качала головой и не в силах была до конца понять весь смысл невероятного открытия. Нет, это не могло быть правдой!

Юрек властным жестом приказал Шабе:

— Оставь меня с ней!

Старик засмеялся. От его смеха мурашки побежали по коже. Он отступил назад, вышел из света фар и исчез в темноте.

Юрек и Мерилен посмотрели друг на друга.

— Юрек…

— Надо, чтобы ты знала все. Пойдем.

Всего несколько дней назад, в минувшую субботу, одиннадцатого ноября, когда операция только начиналась и когда Мерилен отправлялась на встречу с Контатти на виллу английского посла, произошло следующее.

Шабе приехал на стрельбище в Клуб охотников специально, чтобы встретиться с Юреком Рудинским, знатным поляком, и сообщить ему, что уже точно известно — обмен разведчиками состоится в аэропорту «Леонардо да Винчи».

Взгляд старика был тусклым, странным.

— Ты со своими кошачьими глазами просто незаменим. Только ты можешь сделать это, — сказал он Юреку.

— Но это же самоубийство, — ответил тот, нахмурившись. В руках он держал ружье, из которого только что стрелял.

— Дело твое. Подумай, как не умереть.

Юрек рассматривал ружье и, не глядя на Шабе, с сарказмом произнес, говоря как бы самому себе:

— Легко. Запросто. Быть схваченным на месте преступления с ружьем в руках, с ружьем, из которого только что был произведен выстрел, и заставить поверить, что ты ни в чем не виноват, — это все равно что решить квадратуру круга. Нелепо. Немыслимо.

— Для людей, у которых имеются веские основания убить, не бывает невозможного. Для них все круги становятся квадратными.

Юрек в задумчивости направился к парку, Шабе шел рядом.

— Я человек спокойный, незаметный, у меня жена, трое детей. Можешь вообразить убийцу, у которого есть жена и трое детей?

— Не могу, потому что у меня нет воображения.

— Но у тебя ведь тоже есть семья, вот и подумай.

— О чем — о воображении или о семье?

Юрек остановился.

— Вот если бы, к примеру, меня вынудили, шантажировали, задели самые святые чувства… и поверили бы в это. Да-да, тогда можно попробовать.

— Похищение ребенка? — Старик сразу все понял. — Ты имеешь в виду Еву?

Юрек покачал головой:

— Нет, она уже взрослая. Пришлось бы все рассказать ей. Она могла бы и не согласиться или, еще хуже, выдать меня.

— Значит, Соня?

Юрек кивнул:

— Она веселая, у нее есть характер, ничего не боится. Подумает, что это какое-нибудь интересное приключение. Не станет переживать. Передаю ее в твои узловатые, костлявые руки. — И вопросительно посмотрел на Шабе.

— Можешь не беспокоиться, — ответил тот.

— Инсценировка должна быть безупречной. Необходимы убедительные доказательства, — пояснил Юрек, спешно обдумывая положение. — У меня есть друг, офицер карабинеров. Попрошу у него помощи и заставлю пообещать, что не скажет никому ни слова, только он все равно не сдержит обещания и сообщит кому надо, потому что он полицейский, настоящий полицейский, еще и протоколы заполнит. Однако нам нужно дать ему какие-то улики… конкретные и весомые. Угрозы, избиение… — Юрек шел по лужайке, и его мозг работал со скоростью и точностью компьютера. — Это должен быть серьезный урок, настолько, чтобы я оказался в больнице. Сигнал для полиции. Понимаешь?

— Постараемся не изуродовать тебе лицо. Оно должно остаться невредимым, чтобы ты мог войти в аэропорт, не вызвав подозрений. К тому же тебе необходимо быть в форме, иначе не сможешь стрелять.

— Найди профессиональных громил. Ты знаешь, как это сделать. И постарайся обойтись без своих обычных садистских приемов.

— Знаю. Но ты не можешь лишить меня моего личного удовольствия. Не беспокойся, — пообещал старик, — а для похищения мне скорее всего понадобится совсем другой человек. Такой, который будет оставаться в полном неведении, разумеется.

— Знаю одного подходящего типа. Жадный идиот, однако можно доверять. Работает в мастерской по разборке старых машин. Для связи с вами мне нужен посредник. Но не он.

— Тогда Ванниш.

— Я уже думал об этом. Это верно, идеально подходит. И она нужна только для того, чтобы направить следствие по ложному следу…

— Но мы ведь не можем вовлечь в нашу операцию полмира.

— Подробнее вводить ее в курс дела — немалый риск. Ситуация может усложниться.

— Для нее. Но не для дела, — холодно заметил Шабе.

— Используйте письменные послания, пусть они остаются как доказательства. И будь осторожен с телефоном — мой будет прослушиваться. Сделай так, чтобы хотя бы один звонок ко мне прозвучал в каком-нибудь общественном месте, в баре, ресторане, где есть свидетели.

— А как пройдешь в аэропорт? — спросил Шабе.

— Там будет, конечно, особый контроль. Но мы ведь в Риме, где исключений всегда больше правил. Я знаю людей оттуда.

— А о детекторе подумал?

— Сильная наводка от радара может на какое-то время исказить изображение на контрольном мониторе. Запомни это имя: Томмазо Ланци. Контрабанда, красивая жизнь, долги, женщины. За деньги сделает все, что попросишь. Войду как пассажир на последний рейс в Лондон. Знаю одну стюардессу. Кэрол Декстер. Когда свободна, проститутка по вызову, контрабанда… Пригрози, если понадобится.

Они сели на скамью под деревом. Шабе внимательно посмотрел на Юрека. Старик был весьма озабочен.

— Думаешь, выдержишь все это?

Юрек кивнул:

— Другого выхода нет.

— Насколько все это реально?

— Вполне реально, если не допустите ошибок.

Глаза старика сузились, превратившись в щелочки. Глядя вдаль, он спросил:

— А что потом будем делать с нашими… помощниками?

— Спецслужбы всех вычислят, это несомненно, — ответил Юрек. — Я сам, когда меня возьмут, вынужден буду дать им кое-какую необходимую информацию, чтобы мне поверили. И некоторые из них меня знают.

— Для нас это числа. Давай решим. Номер один?

— О номере один поговорим в последнюю очередь.

— Как хочешь. Тогда начни с номера два — похититель.

Указательным пальцем Юрек изобразил в воздухе крест.

— Убрать.

Шабе согласно кивнул.

— Номер три — офицер карабинеров.

— Он нам, конечно, нужен живой.

— Номер четыре — громила, который будет бить тебя.

— Решай сам. В зависимости от того, как поведет себя, — сказал Юрек. — Лучше, если останется в живых.

— Номер пять — техник, работающий с радаром.

— Убрать.

— Номер шесть — стюардесса.

— Убрать.

— Остается только номер один — Мерилен Ванниш.

Юрек ответил не сразу:

— Не знаю, как быть.

— Но ты же сам захотел ввести ее в игру.

— Понимаю. Она работает в английском посольстве. Любовница Уэйна. Похоже, это не случайно. Идеальная пешка, — сказал Юрек, продолжая размышлять. — Мертвая, она дает нам преимущества: определенно создает впечатление, будто в этом деле есть английский след. Но если используем ее для похищения, то лучше, чтобы осталась жива, так как стала бы бесценным свидетелем.

— Если только не догадается о нашей игре или если мы сами, чтобы поменьше рисковать, не намекнем ей, в чем дело.

— Каким образом?

— Сообщим, к примеру, прежде чем узнает Уэйн, что убит не Форст, а Хаген, — объяснил Шабе. — В таком случае, если она вела двойную игру, ей придется раскрыться. Но тогда судьба ее предрешена, это ясно.

Сидя в кресле в просторной гостиной на вилле, Юрек закончил свой рассказ. Мерилен, слушавшая его стоя, принялась ходить по комнате, стараясь унять волнение. На самом деле она держалась весьма хладнокровно, словно речь шла вовсе не о ней, а о ком-то совершенно постороннем.

— И таким образом Шабе сам решил сообщить мне, что ты стрелял в американца. — И она тотчас сама же ответила на свой вопрос: — Да. И мне пришлось признаться, что я собрала досье на Контатти. Но этого мало. Старик предал тебя, он хотел, чтобы я узнала всю правду о тебе, что ты один из них, и таким образом бесповоротно приговорил меня к смерти.

За внешним спокойствием Юрека трудно было угадать его чувства.

— Он хотел обезопасить себя от человеческой слабости — моей и в еще большей мере от… любви, которая в его смертельном ремесле равнозначна слабости. Он полагал, что, если б я помог тебе бежать, ты могла бы выдать меня и провалить всю операцию. По его логике ты должна умереть.

— И кто должен убить меня? Он? Или ты? Конечно ты. Тебе заплатили за убийство.

Юрек не ответил. Он поднялся и прошел к бару, наполнил рюмки водкой и минеральной водой.

— Выпьем… по моему рецепту?

— Напьемся как следует, и тогда все будет проще, не так ли?

Юрек выпил водку и минеральную воду.

— Мы договорились о встрече в случае чрезвычайных обстоятельств в Боски, в местечке неподалеку от автострады…

— Вы настолько не сомневались, что тебя отпустят?

— Это было самое логичное решение, — ответил Юрек. — Шабе приехал за мной, и это означало, что произошло что-то серьезное, касавшееся тебя. Он оставил мне машину, пистолет и план, как найти деревенский дом…

— И ты приехал, убил, словно собаку, этого глупого великана и нацелил пистолет на Контатти, своего хозяина, чтобы обмануть меня, чтобы заставить меня говорить… Потом должна была наступить моя очередь… Но тебе пришлось отказаться от своего намерения: ты понял, что я спрятала компрометирующие документы. Только ты мог заполучить их… потому что у нас с тобой были… особые отношения… и Контатти это знает. Ладно, так вот теперь ты получил все, что хотел, а я совершенно беззащитна.

Мерилен отпила глоток водки и на какое-то мгновение была словно оглушена ею, потом пришла в себя и с вызовом заговорила:

— Почему Шабе думал, будто у тебя не хватит смелости убить меня?

— Старик никому не доверяет.

Мерилен продолжала, игнорируя его ответ:

— Потому что я тебе нравлюсь? Потому что ты, может быть, любишь меня?

— Больше, чем тебя, я люблю… квадратуру круга.

Мерилен решила, что поняла его мысль:

— Думаешь о… миллионе долларов? — Она иронически усмехнулась. — Такой умный человек, как ты, презирающий деньги, но убивающий за плату, человек, который неожиданно получает пленки с записями и фотографии, стоящие целое состояние! Какое искушение… Но ты должен порвать с ними…

— Думаешь, я могу это сделать?

Мерилен покачала головой, доливая себе водки:

— Что и говорить, такая могучая организация… Контрразведка великого государства с разветвлениями во всех странах. Тебя разорвут в клочья рано или поздно.

— Не надо думать о будущем. — Юрек снял пиджак и бросил его в кресло. — Уже поздно. Мы живы, и мы тут сейчас одни. Неужели после стольких волнений тебе тоже не хочется немного ласки? — Он подошел к Мерилен и не торопясь снял с нее плащ. — Мы вместе. Давай любить друг друга, пока у нас еще есть какое-то время.

Они посмотрели друг другу в глаза. Мерилен начала расстегивать кофточку.

— Ночь. Время, которое может быть нескончаемым.

— Подумай, ведь еще может произойти все, что угодно.

Вдруг Мерилен отступила. Обойдя кресло, схватила пиджак Юрека и принялась шарить в карманах, намереваясь завладеть пистолетом.

— Это верно. Может случиться все, что угодно.

Юрек спокойно подошел к ней:

— Оставь. Тебе не справиться с ним.

— Я научилась у моего американского друга, — возразила Мерилен, отступая.

— Забудешь снять предохранитель.

— Я знаю, как это делается.

Она встала по другую сторону стола, и ей удалось наконец нащупать пистолет в кармане пиджака.

— Он не заряжен.

— Заряжу.

— Руки дрожат, промахнешься. Пистолет не игрушка.

— Постараюсь не промахнуться.

Мерилен оказалась между столом и стеной, и Юрек не выпускал ее оттуда. Она достала пистолет из кармана.

Юрек улыбнулся:

— Ты не способна убить хладнокровно.

— Зато ты способен. — Она зарядила пистолет и направила его на Юрека, стоявшего совсем рядом.

— Я запросто могу отнять его у тебя.

— Вряд ли.

— Смотри. У меня хорошая реакция.

— У меня тоже. Доказать?

— Давай стреляй.

Мерилен приставила дуло к груди Юрека.

— У меня есть время. Целая ночь. Не так ли?

Юрек кивнул, спокойно взял из ее рук пистолет и отошел в сторону. Помолчав немного, он вздохнул:

— Хочу, чтобы ты знала все.

— Еще один довод, чтобы убить меня?

— Мерилен, послушай. Я не служу ни Шабе, ни Контатти, никто ничего не платит мне. Это они работают на меня.

Он положил оружие на стол, взял Мерилен за руку, подвел к бару и снова наполнил рюмки.

— Я — военный и служу в разведке своей страны.

Мерилен, казалось, не удивилась.

— Значит, ты русский. Сотрудник КГБ.

— Ошибаешься.

— Тогда кто же?

Юрек с усмешкой указал на рюмки, наполненные водкой.

— Ты это знаешь: я польский аристократ, у меня есть жена и дети, я политический эмигрант. — Он сделал глоток водки и запил минеральной водой. — И моя страна, это же очевидно, Польша.

Мерилен выпила сразу одну за другой обе рюмки.

— Что-то не очень понимаю. Вернее, совсем ничего не понимаю. Но в Польше разве не коммунистическое правительство?

— Разумеется.

— И ты работаешь на коммунистов?

— Да. Тебе это кажется странным?

— Ты граф, католик, изгнанный со своей родины, землевладелец, доведенный до нищеты.

— Ну и что? Разве это не отличное прикрытие для тайного коммунистического агента?

— Прикрытие? Выходит, на самом деле ты не…

— Мерилен, ты все перепутала. На самом деле я тот, кто я есть, и изображаю эмигранта для… для того, чтобы было удобнее работать. Что касается моего титула, чему тут удивляться: в Европе немало аристократов-коммунистов. Здесь, в Италии, например, я знаю на Сардинии одного маркиза, который руководит рабочим движением… — Он улыбнулся и снова глотнул водки, запив минеральной водой. — Говорят, маркиз отчасти ревизионист, но, на мой взгляд, он на правильном пути.

Мерилен выпила еще одну рюмку водки и теперь смотрела на Юрека с изумлением и восхищением одновременно. Он поцеловал ее в щеку.

— Ну вот теперь, когда тебе все известно обо мне, могу также объяснить, почему мои товарищи, русские и поляки… расстреляют меня.

Теперь стоит рассказать о еще более ранних событиях, происходивших в начале сентября.

Тогда в аэропорту «Леонардо да Винчи» вместе с другими пассажирами по трапу самолета «Аэрофлота» сошел молодой светловолосый человек в элегантном летнем костюме, тот самый, который, знакомясь позднее с Мерилен, назвал себя Контатти. Глаза его скрывали модные солнцезащитные очки, лицо было загорелым, выражение его — озабоченным. Багаж его составлял только небольшой чемоданчик, и молодой человек сразу же поспешил к такси.

— Остия антика, — назвал он адрес.

Уже минут через двадцать машина привезла его в этот замечательный старинный городок на берегу моря, совсем недалеко от Рима, и молодой человек отправился осматривать великолепный сад-музей, где собрано множество античных памятников: статуи, фризы, мраморные надгробия, мозаики, руины. Кругом было множество по-летнему одетых туристов.

Молодой человек двинулся вместе со всеми по брусчатке, лежащей тут уже два тысячелетия. Он выглядел обыкновенным туристом, который с интересом и восхищением любуется местными красотами. Возле одной великолепной мозаики он задержался и начал внимательно разглядывать ее, а потом как бы случайно обратился к человеку, стоявшему рядом и тоже интересовавшемуся ею. Это был Юрек Рудинский.

— Освобождают Хагена. Для нас это конец. — Юрек остался невозмутимым. Контатти продолжал: — Наш советник по культуре в Москве Коновальский продался. Он передал Хагену наши имена незадолго до того, как того взяли русские. Вся наша сеть в Европе рухнет… Я в Москве, Шабе в Германии, Ралтек в Лондоне, Либуда в Париже…

— …я в Италии, — продолжал Юрек.

Контатти кивнул:

— И все остальные.

— Я понял. Продолжай.

— Коновальского я убрал, но теперь русские обменивают Хагена на Форста, англичанина, которого схватили с поличным в Штатах.

— И Варшава не возражает?

Контатти недовольно поморщился:

— Шеф велел правительству вмешаться. Протесты, давление… никакого толку. Русские плюют на все это. Им нужно заполучить Рудольфа Форста, он им дороже нескольких миллионов поляков, дороже всей Польши.

Юрек с тревогой в голосе спросил:

— Хаген сообщил КГБ наши имена?

— Не думаю. Видишь, я тут, свободен, как воздух.

— Значит, необходимо убрать Хагена прежде, чем его вернут ЦРУ.

— Ты сошел с ума? — Контатти осмотрелся, желая убедиться, что их никто не слышит. — Шеф смирился, хочет, чтобы мы сменили квартиру. Более того, это приказ, и я обязан передать его тебе.

Юрек и Контатти медленно направились по аллее. Они и в самом деле походили на двух любителей старинного искусства.

— Это значит, мы должны разрушить всю нашу сеть, — заключил Юрек. — Все, что создавали тридцать лет.

— И у нас мало времени, обмен состоится в ближайшее время.

— Обмен будет сорван.

На этот раз Контатти не выразил особого удивления. Он только спросил:

— Как?

— Поможешь?

— Конечно.

— Я не сомневался. Иначе ты не стал бы утруждать себя поездкой сюда. Кто у нас есть совершенно надежный?

— Не рассчитывай ни на кого. Все будут выполнять приказы Варшавы.

— Но не Шабе.

Контатти обрадовался:

— Конечно, Шабе! У него свои… личные основания. Но хватит ли у нас сил работать с ним? Из-за атеросклероза он становится все безумнее.

— Мы с тобой… и Шабе, — размышлял Юрек. — Думаю, втроем мы вполне смогли бы…

— При условии, что обмен произойдет в одной из наших зон.

— Известно уже, где он будет проходить? В Берлине?

— Нет, пока еще неизвестно. Место будет выбирать ЦРУ. Конечно, в Европе, но не в Берлине, потому что там слишком легко просачивается информация. Скорее всего в Вене или Афинах.

— Могли бы мы изменить ситуацию в этих городах, как ты считаешь? Постараемся сделать так, чтобы для обмена был выбран Рим.

— Это будет весьма непросто. Уберем Уолтерса в Афинах и Волкова в Вене и посмотрим.

Они пропустили вперед группу японских туристов и остановились полюбоваться мраморной скульптурой, потемневшей от времени.

— Ты понимаешь, чем мы рискуем? — спокойно спросил Контатти.

— Предстоит действовать против КГБ, объединившегося с ЦРУ. Нас разнесут в клочья!

— Ты забываешь про Варшаву, — с усмешкой заметил Контатти. — КГБ потребует головы нескольких наших генералов и, возможно, даже нашего послушного шефа. А тот, прежде чем покончить с собой, отсечет и наши с тобой за неподчинение, за измену…

— Варшава не должна знать, что это наша инициатива. Впрочем, ведь не только мы опасаемся, что именно Хаген может разболтать своим. Подумай о том же Суханове, о румынах…

— Да и англичане вряд ли будут довольны, если Форст вернется в Россию.

— Мы не станем использовать наших людей даже в случае опасности, — заключил Юрек. — Зато, если сумеем заткнуть рот Хагену, наша сеть сможет работать и дальше.

Контатти иронически улыбнулся:

— Весьма патриотично. — Он дружески положил руку на плечо Юреку. — Предлагаю покинуть эти прекрасные руины и пойти выпить за возможную смерть Хагена… и за нашу — несомненную.

— Ты прав. Некоторые решения можно осуществить, только изрядно напившись.

Они выбрали самую красивую спальню из тех, что имелись на вилле, скорее всего спальню самого посла, занимались любовью и очень много пили, стремясь с помощью секса и алкоголя забыть обо всех тревогах, волнениях и опасениях.

Мерилен проснулась внезапно. Лампа на тумбочке была зажжена, и она увидела две бутылки водки и рядом пистолет Юрека.

— Бутылки пусты. Мы пьяны… Какое важное решение примешь сейчас?

Мерилен лежала в просторной постели обнаженная, но ей не было холодно. Юрек распростерся рядом. Он улыбнулся, потом вдруг быстро погасил свет и соскользнул с кровати на пол. В наступившей темноте он увидел своими кошачьими глазами, как Мерилен села в постели и стала искать его на ощупь.

— Юрек! Где… где ты? — воскликнула она, убедившись, что его нет, и схватила пистолет с тумбочки. — Юрек! — И прицелилась наугад.

Пьяная, испуганная, она сделала несколько выстрелов. Вспышки осветили комнату, но Юрека она не увидела.

— Юрек, ответь! Я попала в тебя?

Поискала ощупью выключатель, но прежде, чем успела зажечь свет, услышала шум льющейся воды в ванной. Она зажгла свет и поразилась, увидев свое отражение в огромном зеркале рядом с кроватью: голая, на коленях, с пистолетом в руке, со спутанными черными волосами, спадающими на лицо. Зрелище это вернуло ее к действительности. Она прошла в ванную. Юрек стоял под душем.

— Ты даже не слышал выстрелов?

Юрек не ответил. Она положила пистолет на полку, уставленную разной косметикой, и тоже встала под душ. Вода была горячая, отрезвляющая.

Они долго стояли обнявшись под ласковыми струями. Наконец Юрек вышел из-под душа и, начав вытираться, заметил пистолет.

— Уже четыре часа. Пора действовать.

Из-за шума воды Мерилен не расслышала его слова:

— Что ты сказал?

— Ничего.

Она закрыла глаза, подставив лицо сильной струе, а он снова взглянул на пистолет и на большие ножницы, лежавшие на полке. Он взял их, подошел к Мерилен, погладил одной рукой ее плечи и шею, вдруг неожиданно крепко схватил за волосы и другой рукой принялся решительно отрезать их.

Мерилен попыталась высвободиться, но не могла.

— Боже мой, что ты делаешь! Прекрати!

— Нет, не прекращу, — сказал Юрек, упрямо продолжая свое дело.

Мерилен смотрела, как падают отрезанные пряди, ненадолго прилипая к влажной коже, и как вода уносит их прочь.

— Боже мой…

— Дальше действуй сама. — Юрек вручил ей ножницы. — Измени лицо. Стань блондинкой. Косметики тут достаточно. — Он отошел, чтобы получше осмотреть ее. Короткие волосы уже изменили облик Мерилен. — Измени линию бровей, а помадой — форму губ. Подожди…

Он вышел из ванной, оставив Мерилен с расческой и ножницами в руках перед зеркалом, в изумлении рассматривавшую свое новое отражение, и вскоре вернулся с несколькими паспортами.

— Я нашел их в ящике. — Он протянул документ Мерилен. — Смотри внимательно. Ты должна стать вот такой.

Мерилен посмотрела на фотографию в паспорте, где была изображена молодая женщина с короткими светлыми волосами.

— Это же Оливия Уолкрот, няня, которую приглашают к детям посла.

— Постарайся походить на нее.

Мерилен сравнила свое отражение в зеркале с фотографией.

— А если я разонравлюсь тебе в таком виде?

— Сейчас для тебя важно только одно — остаться в живых.

Мерилен вздрогнула и, продолжая отрезать волосы, с тревогой посмотрела на Юрека:

— А ты? Ты позволишь расправиться с собой?

— Я? Ну нет, для этого я еще слишком трезвый.

Уже одетый, он отправился в спальню поискать водку. Мерилен прошла за ним.

— Если не поедешь со мной, я ведь пропаду.

Юрек наполнил рюмки.

— Давай гримируйся побыстрее. У нас мало времени.

— Не говори даже в шутку, что не поедешь со мной. Что я смогу сделать одна?

— Выпей-ка. — Он протянул ей рюмку и набросил на плечи халат, выпил сам и заставил Мерилен вернуться в ванную.

— У тебя будет много денег, тебе надо только найти надежное место.

— Где?

— Ты же взрослый человек, хотя сейчас и похожа на девчонку. Выбери какое-нибудь спокойное, приятное место… — Он с иронией посмотрел на нее. — Монте-Карло?

Мерилен отрезала себе челку и действительно стала похожа на Оливию Уолкрот.

— Монте-Карло. Интересно, что Контатти тоже мне предложил это.

— Я так и знал. У нас с ним одинаковые вкусы. Старый стиль. Нет. Никаких Монте-Карло. Разведчики любят рулетку. Поезжай на Таити.

— А ты приедешь ко мне туда?

— Посмотрим.

Мерилен принялась поправлять новую прическу перед зеркалом.

— Без тебя я никуда не поеду. Лучше останусь тут, в распоряжении твоих жестоких… товарищей или кого-нибудь другого, кто хочет видеть меня мертвой. — Она обвила его шею руками. — Останусь одна, меня схватят сразу же, и дня не пройдет. Поэтому пусть будет то, чего не миновать.

— Думаешь, я могу предать свою родину, друзей, семью?

— Своей жене ты ведь изменил, не так ли?

— Это не измена…

— Друзья расстреляют тебя, ты сам сказал. Ты обрек на несчастья свою страну, не можешь туда вернуться.

Юрек мягко отстранился и налил водки. Мерилен протянула свою рюмку.

— Контатти принесет деньги?

— Миллион, разумеется, не принесет. Он хитер и думает, что обманул тебя. Но полмиллиона принесет, ведь он не знает, получил я твои пленки или нет. — Он посмотрел на пустую рюмку. — Так что я буду гарантом для обеих сторон. Останусь с ними, но ты получишь деньги и спасешься. А потом видно будет.

— Когда они придут?

— Шабе нашел нас. Наверное, уже позвал Контатти. Старик здесь, где-то рядом, я знаю. Только и ждет подходящего момента. — Юрек увидел испуг на лице Мерилен. — Но сейчас ночь, а ночью я сильнее.

— Убей их, Юрек.

— Ты такая кровожадная?

— Учусь.

— У меня?

— У всех.

Юрек улыбнулся:

— Спущусь вниз, посмотрю.

— Я с тобой.

— Не бойся, я не уйду.

— Я верю тебе, Юрек.

— Поторопись. Опустоши все эти шкафы. Когда будешь готова — станешь блондинкой, закутанной в меха, — спустись вниз, я буду там.

Юрек вышел на улицу. Кошачьи глаза его увидели сад, ворота, дорогу, призрачный, мрачный силуэт ожидавшего Шабе. Послышался шум двигателя, и из-за поворота появился «мерседес», возле ворот он остановился. Выйдя из машины, Контатти направился к Шабе.

С короткой стрижкой и светлыми волосами, с совсем другой линией бровей и иным рисунком густо накрашенных губ, Мерилен сделалась почти неузнаваемой. Она была очень красива, по-прежнему обаятельна, но совсем другая. Взгляд ее стал тревожным, настороженным.

Юрек подошел к окну в гостиной и, отодвинув занавеску, посмотрел во двор. Услышав шаги Мерилен на лестнице, он обернулся. В роскошном меховом манто она выглядела совсем по-новому.

— Оливия Уолкрот. Идеально.

— Скажи, нравлюсь я тебе в таком виде?

Юрек указал за окно:

— Они уже там, нервничают, вооружены…

Мерилен прильнула к нему:

— Меня это не тревожит. Дай мне еще раз прикоснуться к тебе, почувствовать твое тепло…

— Они беспокоятся, сомневаются во мне…

Мерилен подарила ему долгий поцелуй. Юрек улыбнулся:

— Мы с тобой — живое доказательство, что старик Фрейд был прав. Эрос и Танатос — любовь и смерть — соединяются в нас.

— Это верно. Я никогда еще не была так возбуждена. — Она говорила почти шепотом. — Юрек, мне так страшно и в то же время я так хочу тебя.

Снаружи донеслись какие-то неясные звуки.

— Слышала?

Она кивнула:

— Ох, поцелуй меня, Юрек!

Раздался звонок. Юрек погасил свет, нажатием кнопки открыл ворота и прошел к стеклянной двери на террасу, чтобы отпереть и ее.

— Пока что побудь там и не показывайся в таком виде! — велел он Мерилен. — Когда позову, подойди и постой сзади.

Он вышел на террасу и услышал, как щелкнул замок захлопнувшихся ворот.

— Идите, идите, друзья, — пригласил он. — И не забывайте, что у меня есть преимущество: я вас вижу, а вы меня нет.

Шабе, следовавший за Контатти, включил электрический фонарик. Они направлялись к террасе.

— А зачем тебе это преимущество, товарищ? — спросил Контатти.

— Чтобы навязать вам свою точку зрения.

— И что тогда?

— Мерилен возвратила мне документы и теперь уходит. Невредимая. С деньгами.

Контатти остановился.

— Ты прекрасно знаешь, что у нас нет миллиона долларов.

— Но половина есть, — возразил Юрек. — И они лежат у тебя в машине. Пойди и принеси их.

— Хорошо, — ответил Контатти, немного поколебавшись. — Если это приказ…

Он быстро вернулся к воротам, открыл их и исчез в темноте.

Шабе подошел ближе, осмотрел террасу и, увидев Юрека, направил луч фонарика вверх так, чтобы слабый желтый свет освещал их обоих.

— Давай посмотрим друг другу в глаза, — сказал он. — Ты назвал нас сейчас друзьями. Ты уверен, что мы все еще друзья?

— Это мы обсудим. И скажем друг другу… правду.

— Рудинский, ты ренегат.

Юрек обернулся к открытой балконной двери и позвал:

— Иди сюда, Мерилен. Слышишь?

Мерилен вышла. Лицо ее почти до глаз было закрыто платком, к тому же она оставалась в тени за спиной Юрека. Он притянул ее к себе и указал на Шабе:

— Он был одним из моих матросов. Строптивый, непослушный, дерзкий. На борту, во время войны, мы были с ним на «ты». Это со мной-то, офицером, знатным аристократом. — Он иронически улыбнулся. — Он говорил тогда о равенстве, о мировой революции, о советской России. Говорил о Ленине, Сталине…

— О партии, граф Рудинский, — с неожиданным волнением уточнил Шабе.

— Видишь? — обратился Юрек к Мерилен. — Он возвратил мне мой титул.

— Чтобы упростить наши отношения и прояснить некоторые детали.

— Наши отношения скреплены кровью. Вспомни, старик, ведь это ты завербовал меня в разведку в Лондоне после войны. — Он снова обратился к Мерилен: — Я не знал тогда, куда податься. Канада, Аргентина… Я мог эмигрировать, попытать счастья, забыть…

— Нет, было кое-что такое, что ты не мог забыть, — перебил его Шабе.

— Это верно. Один образ не выходил у меня из головы: невысокий лысый человек с мышиной физиономией…

— Краковский торговец.

— Да, торговец… Моя семья жила в замке…

— Владела всей областью, землями, скотом, селениями, людьми… и людьми тоже, почему не говоришь об этом? — спросил Шабе.

— Однажды, возвращаясь из колледжа на рождественские каникулы домой, я встретил этого торговца у ворот парка, — продолжал Юрек. — Было холодно, ужасно холодно, и он пришел из села пешком, потому что мой отец пожелал сыграть с ним в шахматы. Кроме него, никто больше не умел играть… Я видел, как он вошел в парк, подошел к окну гостиной и постучал в стекло. Потом увидел, как мой отец открыл окно и поставил шахматную доску на подоконник… Так они и играли: отец сидел в кресле у горевшего камина, а торговец стоял на снегу, в холоде… Он был евреем, а в дом знатного поляка евреи не имели права даже ногой ступить… Вот каким был мой мир всего лишь сорок лет тому назад… — Он взглянул на Мерилен. — И тогда я ушел с Шабе.

— Красным было тогда только твое сердце, только оно, — с огорчением заметил старик. — А сознание твое запуталось в противоречии между несправедливостью и привилегиями…

— Мое сознание свободно, старик.

— Возвращайся в свой замок.

— Верните мне его.

— Там теперь школа.

— Тогда я построю его в другом месте.

— Денег не хватит, — насмешливо заметил подошедший к этому времени Контатти, показывая чемоданчик и протягивая его Юреку. Тот сразу же отдал его Мерилен.

— А ключи от машины? — спросил Юрек.

— В замке зажигания, — ответил Контатти.

— Лучше воспользоваться его машиной, — посоветовал Юрек Мерилен. — Другую Шабе, возможно, повредил.

Мерилен кивнула:

— Я подожду тебя.

— Иди. — Юрек подтолкнул ее вперед.

— Ты…

— Дай нам проститься. — Он погладил ее по щеке, успокоил жестом и снова поторопил.

Глаза Мерилен осветились радостью и надеждой, и она направилась к машине. Неся драгоценный чемоданчик, она прошла мимо Шабе и Контатти, спустилась по лестнице и, выйдя в ворота, исчезла в темноте.

Шабе хотел было последовать за ней, но остановился, увидев в руках Юрека пистолет. Они обменялись ледяными взглядами.

— Погаси! — приказал Юрек.

Шабе выключил фонарик.

Юрек своими кошачьими глазами видел, что Мерилен, испугавшись темноты, задержалась на мгновение у ворот, словно хотела вернуться.

Воцарилось напряженное, томительное молчание. Мерилен вышла на дорогу. Юрек прицелился и спустил курок. Сраженная пулей, она упала как подкошенная, даже не вскрикнув.

Юрек первым взял себя в руки. Достал из кармана пакет с магнитной пленкой и фотографиями и, взвесив его на руке, вручил стоявшему рядом Контатти. Тот положил его на каменный стол, находившийся на террасе, и поджег. Задумавшись, оба молча смотрели, как горят и быстро превращаются в пепел драгоценные документы.

Шабе тем временем направился к воротам и, осветив фонариком тело Мерилен, наклонился, желая убедиться, что нет признаков жизни, с удивлением обнаружил ее новое, почти неузнаваемое лицо в обрамлении светлых волос.

— Забавный маскарад, — заметил он, выпрямляясь, и направил луч фонарика на Юрека и Контатти, пошедших к нему. Юрек выглядел весьма удрученным.

— Изменив лицо, она надеялась… Я не мог дать ей ничего, кроме жалкой надежды.

Контатти дружески положил руку ему на плечо, выражая понимание, потом обратился к Шабе:

— Мы уедем. Займись ею.

Шабе посторонился, пропуская их, и снова осветил бескровное, очень красивое лицо Мерилен.

— Положу на нее цветок.

Старик посмотрел вслед Юреку и Контатти, садившимся в «фиат». Вскоре они исчезли в темноте. Бесстрастное лицо Шабе не отражало никаких чувств, и скорее всего потому, что он снова погрузился в воспоминания.

В офисе контрольной комиссии ПОРП за длинным столом сидят человек двенадцать партийных функционеров — безликие физиономии, бесцветные одежды. Почти все пожилые люди, бывшие рабочие или шахтеры. На стене за их спиной скрещены два красных знамени с символикой Польской объединенной рабочей партии, висит портрет Гомулки.

Один из партийных работников, с опущенной головой перебирая бумаги в папке, пытается скрыть некоторую неловкость. Он читает нудным, монотонным голосом:

— Родился в Данциге, дата рождения неизвестна, родители — поляки, моряк, без образования… Впервые был арестован в четырнадцать лет во время забастовки портовых рабочих в Риге… Призван на службу в царский флот, осужден военным трибуналом за подрывную пропаганду, освобожден во время Октябрьской революции… Моряк русского Балтийского флота, участник Гражданской войны, член большевистской партии с тысяча девятьсот двадцать второго года, арестован ГПУ, затем НКВД и отправлен в ссылку как сознавшийся в совершении преступления, а именно в содействии конспирации троцкистско-бухаринского центра… — Докладчик бросает украдкой взгляд по ту сторону стола и продолжает: — Совершив побег из лагеря в Воркуте, возвращается под фальшивым именем в Польшу… Во время войны служит на торпедном катере «Гдыня», который защищает Англию… Все с тем же фальшивым именем становится информатором люблинского революционного правительства… За исключительные военные заслуги дважды награжден… Идентифицирован и подвержен дисциплинарному наказанию… Документы, переданные нам непосредственно товарищем Хрущевым, доказывают, что обвинения НКВД были ложными и что его признание было получено под пытками.

Докладчик закрывает папку. Функционер, сидящий в центре стола — председатель, — окидывает взглядом членов комиссии:

— Есть предложение реабилитировать товарища Шабе. Возражения есть?

Молчание. Вопросов нет. Все внимательно смотрят куда-то вдаль, по ту сторону стола.

— Товарищ Шабе вновь принят в Польскую объединенную рабочую партию, — объявляет председатель. — Все его административные и уголовные дела закрыты.

Председатель тоже смотрит туда, куда теперь устремили взгляды все, — по ту сторону стола, где стоит Шабе.

Он седой, худой как скелет, изможденное лицо выражает наглость и дерзость. С нарочитой медлительностью он кладет в рот сигарету, закуривает и выпускает дым прямо в сторону комиссии.

Юрек на большой скорости вел «фиат» по проселочной дороге. Контатти, сидевший рядом, отпил прямо из бутылки большой глоток водки.

— Счета хорошо проверил? — поинтересовался Юрек.

Прежде чем ответить, Контатти передал ему бутылку.

— Семь тысяч четыреста долларов, с задатками «помощникам», арендой дома, гостиницами, возмещением расходов, транспортом, арендой машины…

— Просто рекорд экономии. — Юрек отпил и возвратил ему бутылку.

— Еще бы! — восхитился Контатти. — Русские или американцы потратили бы на это миллион долларов!

— Да, но у нас-то ведь есть только уголь, только его производим мы, умирающие от голода поляки, не имеющие никакой ценной валюты. — Голос Юрека звучал глухо. — И как мы оправдаем эти расходы?

— Придумаем что-нибудь. Донесения несуществующих информаторов, которым пришлось платить наличными… И потом, видишь это? — Контатти указал товарищу на чемоданчик, лежащий у него на коленях. — Разве это не чудо? Мы ведь только что сэкономили полмиллиона долларов!

— Можешь выбросить их в окно.

С насмешливым видом Контатти опустил стекло и сделал вид, будто и в самом деле хочет бросить чемоданчик, но остановился:

— Так выбросить?

— Выброси!

Контатти вышвырнул чемоданчик в окно. Холодный ветер встрепал ему волосы.

— Чем ты его набил? — равнодушно спросил Юрек. — Нарезанной бумагой?

— Да нет, там носки, трусы… всякое мое старое белье. — Он закрыл окно и снова отпил из бутылки. Казалось, хорошее настроение внезапно покинуло его. — Мерилен… Еще немного, и я бы окончательно влюбился в нее.

— Ты? — Забрав у него бутылку, Юрек опять глотнул водки.

— Ее наивность меня восхищала, — объяснил Контатти с мечтательным выражением лица. — И ее хитрость, инстинкт самосохранения, попытки выглядеть беспристрастной, эти ее нравственные терзания… Спорила, рассуждала, всегда как-то реагировала… Очень красивое животное.

Глаза его, как и у Юрека, сверкали. Лица у обоих уже побагровели от алкоголя.

— Мы тоже красивые животные, — сказал Юрек. — Быстрые, жестокие…

— Лесные животные…

— Ночные животные…

— Она думала, что спасется, если будет шантажировать меня… Думала, что спасу ее из любви, — продолжал Юрек, с трудом разглядывая дорогу. — И в какой-то момент я даже всерьез подумал об этом.

— Знаю.

— Нет, в этом случае мне не удалось превратить квадрат в круг.

— Все сделано правильно, — сказал Контатти. — ЦРУ, КГБ, английская разведка все равно разыскали бы ее, кем бы она ни была, блондинкой или шатенкой. И она не выдержала бы электрических разрядов Суханова…

— Или инъекций Уэйна. — Юрек потянулся за бутылкой.

— Хватит, ты же за рулем.

— Хочешь один допить бутылку?

— Обижаешь.

На повороте машина пошла юзом, заскрипели тормоза, их крепко мотнуло, но в последний момент Юрек все же сумел выйти на прямую, переключил передачу и, прибавив скорость, снова заговорил:

— Это животное едет на бензине, мы — на водке, но все мы сделаны из стали. Прибавлю скорость, машина расплавится. А мы уже расплавились.

— Но не Шабе.

— Шабе сделан не из такой плохой стали, как мы. Он из золота. Сияет. Большевик, последний оставшийся экземпляр. — Юрек выпил еще и отдал товарищу бутылку с остатком водки на донышке. — Мир вертится благодаря ему. Все меняются, продаются, предают… Но если где-то сказано, что все должны предать, то он последний, кто это сделает…

В гостиной на вилле английского посла Шабе набрал номер телефона и, когда ему ответили, попросил:

— Соедините меня, пожалуйста, с мистером Уэйном… Я — лицо, которое может его интересовать… У меня есть для него предложение… Да, в это время… Мистер Уэйн?.. Мне известно, что вы разыскиваете одну вашу дорогую подругу и одновременно вашего сотрудника. Давайте увидимся… Я знаю одно идеальное для такой встречи место… Тихое, нейтральное… Вилла английского посла… Да, в Марино… Наша беседа будет поучительной и полезной, надеюсь. Поэтому приглашаю и вашего гостя… Да, вы правильно меня поняли. Без мистера Суханова можете не приезжать… Если мы хотим кое-что прояснить и провести хорошую сделку, нужно встретиться всем троим. — И он положил трубку, не дожидаясь ответа.

Тем временем «фиат» мчался в ночи на бешеной скорости. Дорога была опасной: сплошные повороты, спуски и подъемы. Юрек был отличным водителем, вел машину умело, но бесшабашно. Контатти пошарил на заднем сиденье, извлек еще одну бутылку водки и зубами вскрыл ее.

— Сколько времени понадобится Суханову, чтобы отыскать нас?

— Это зависит от нас с тобой. И от Шабе.

— В таком случае я сказал бы, что мы можем пить совершенно спокойно. — Он глотнул водки.

— Не питай иллюзий.

— Я и не питаю никаких иллюзий, — ответил Контатти, протягивая Юреку бутылку. — У КГБ великолепные антенны в Варшаве. Они все узнают рано или поздно.

Юрек выпил, и его охватило какое-то мрачное веселье. Он скрипнул зубами:

— Сукины дети! Прекрасная логика! Мистеру Брежневу угодно вернуть своего Форста? И сразу же появляется Хаген для мистера Картера, занявшего теплое местечко Рейгана! А мы?

— А мы схватим его за одно место, уж извини за такое выражение, во имя пролетарского интернационализма! Маленькие поляки не в счет, как не в счет и маленькие англичане, маленькие итальянцы…

— На свете существуют только они. Две страны, два великих государства.

— Большие силы, маленькие силы — это закон.

— Ах вот как? — воскликнул Юрек, тыча пальцем в Контатти. — И тогда знаешь, что я с тобой сделаю? Я убью твоего Хагена!

— И великие государства останутся с носом! — воскликнул Контатти.

Они весьма крепко опьянели. Они кричали, жестикулировали, то и дело переходя от веселья к унынию.

Юрек выпил еще.

— Станут ругаться, кусать друг друга до крови, есть друг друга. — Он покачал головой. — Съедят и нас с тобой.

Контатти выхватил у него бутылку:

— Какой чудный будет праздник! Замечательный! Живыми! Возьмут нас живыми! Советские, чтобы вручить нас американцам, а американцы, чтобы передать советским.

— Живыми, но испорченными.

— Как отношения между Польшей и Советским Союзом.

— Они устроят нам такое же вторжение, как в Чехословакии.

— Сожгут наши города.

— Отправят всех поляков в Сибирь.

Контатти комически изобразил испуг. Несмотря на пары алкоголя, его голова все же сумела сформулировать некую оптимистическую мысль:

— Хорошо еще, что теперь Папа поляк.

— Думаешь, поможет?

— Послушай, а почему бы нам не смыться?

— Хочешь сказать… почему бы нам не выбрать свободу? — Юрек внимательно посмотрел на товарища, который опять собрался выпить. — Да ты с ума сошел. Ведь тогда придется отказаться от карьеры, от пенсии!

— И стать генералами!

— И руководить тайной разведкой!

— И организовать путч!

— И взять власть! — продолжал Юрек.

— И установить жестокую демократическую диктатуру!

— И захватить Россию!

— А потом и Китай!

— Да здравствует старая Польша! — воскликнул Юрек и глотнул еще.

Контатти отнял у него бутылку, выпил и изобразил печаль.

— Геронтократия всегда побеждает. Средний возраст советского Политбюро — семьдесят семь лет.

— Средний возраст китайского Политбюро — восемьдесят два года. — Юрек оторвал руки от руля. — Декрет номер один, изданный мировым польским диктатором, — не допускать к власти лиц старше сорока лет. — Машина начала вилять, но Юрек сумел выровнять ее.

— Декрет номер два, — провозгласил Контатти, — товарищ граф Рудинский складывает полномочия, потому что их у него слишком много.

— Декрет номер три: высшая власть передается… А кстати, как твое настоящее имя?

— Контатти.

— Пьяный, а все равно осторожный, — посмеялся Юрек и продолжал: — Высшая власть передается товарищу Контатти до того дня, когда ему исполнится сорок лет.

Контатти запрокинул голову и вылил в рот все, что оставалось в бутылке.

— Увы, это произойдет завтра.

— Какая красота эти сорок лет! Начинается закат! — Юрек подвинулся и обнял Контатти. — Да, идем на посадку, снижаемся, падаем.

Потеряв управление, машина устремилась к краю оврага, но Юрек с олимпийским спокойствием вывернул руль и вывел ее на середину дороги, Контатти между тем открыл окно и выбросил пустую бутылку.

— Уже и не холодно совсем, чувствуешь?

— Это верно.

— Более того, стоит просто адская жара.

— А тебе известно, что при жаре хочется пить?

Контатти принялся искать следующую бутылку.

— Не хватало только, чтобы сейчас, в стельку пьяные, мы глупейшим образом погибли бы в автокатастрофе, проведя поистине операцию века.

— Товарищ Контатти, даже пьяный, как польская свинья, я веду машину как маэстро. Это я умею делать, как никто!

Он не заметил поворота, и машина вылетела с откоса прямо в овраг, чудовищно подскочила, опрокинулась и ткнулась в дерево.

В доме неподалеку зажегся свет, яростно залаяли собаки.

В перевернутой машине первым шевельнулся Контатти. На нем не осталось, что называется, живого места, а лицо было сплошь залито кровью из-за осколков бутылки, поранивших висок и подбородок. Он дотянулся до Юрека, не подававшего признаков жизни, и принялся трясти его за руку.

— Маэстро, маэстро руля!

Откуда-то очень издалека донесся вой сирены.

Контатти продолжал трясти Юрека, и тот наконец пришел в себя.

— Юрек, слышишь меня?

Юрек еле дышал.

— Слышу сирену.

— Наверное, «скорая помощь».

— Как, уже тут? — спросил Юрек, открывая глаза от удивления. — Бежим отсюда!

— Ты в силах двигаться?

— Нет. Наверное, у меня переломаны ноги.

— Мы пропали. Более того, ты пропал.

— Вытащи-ка меня отсюда.

Контатти перелез через Юрека к разбитому окну, с огромным трудом протиснулся наружу и стал вытаскивать товарища за руки.

— Поаккуратнее нельзя ли? — пожаловался Юрек. — Я ведь ранен в бою.

— Хорошо, успокойся.

Они все еще были пьяны и, похоже, не до конца понимали, что произошло, и потому не потеряли способность шутить.

Сирена звучала уже совсем близко и вдруг умолкла. Полицейские приехали на место аварии и остановились там, где машина Юрека вылетела в овраг. На обочине появились слабые лучи фонариков.

Контатти удалось вытащить Юрека из машины и поставить на ноги. Тот закачался, но не упал.

— Да ты вполне можешь стоять на ногах.

— Выходит, я не так уж и сломан, как мне показалось. — Глаза Юрека сверкали в темноте. — Вот они.

— Кто?

— Полицейские. Спускаются с обрыва.

И в самом деле трое полицейских осторожно спускались по крутому откосу, освещая себе дорогу фонариками. Один из них крикнул:

— Эй там, внизу! Раненые есть?

Другой попал ногой в ямку и оступился.

— Проклятье! Вот работенка!

Фонарик ненадолго осветил опрокинутую машину, но Юрек и Контатти успели укрыться за ней.

— Ничего не вижу, — проворчал Контатти.

— А я вижу. Помоги и следуй за мной.

— Но я еле держусь на ногах.

— Я тоже.

— Ладно, — заключил Контатти. — Все же пошли.

Они двинулись, стараясь не шуметь, и как раз вовремя, чтобы не оказаться в свете фонарика, который полицейский снова направил на машину, лежащую на дне оврага.

— Ни единого стона не слышно, — заметил другой полицейский. — Наверное, погибли. — Спустившись к машине, он посветил внутрь. — Тут полно крови. Идите скорее сюда, где вы там, черт возьми, запропастились?

Из темноты ответил недовольный голос третьего полицейского:

— А где, по-твоему, мы должны быть?

Потом прозвучало несколько ругательств. И наконец послышалось:

— Ну-ка посвети сюда. Я, кажется, вывихнул себе лодыжку.

Юрек и Контатти скрылись в кустах. Юрек своими кошачьими глазами осмотрел склон, уходивший далеко вниз, к лесистой ложбине, и они стали спускаться, двигаясь как можно осторожнее. Чтобы не потерять друга в темноте, Контатти держался за край его разодранного пиджака.

Пятница, 17 ноября

Большая американская машина с дипломатическим номерным знаком выехала из-за поворота и остановилась на обзорной площадке, откуда открывался прекрасный вид на всю долину.

Это приехали Гаккет, Уэйн и Суханов. Русский полковник тоже был в штатском. Гаккет направил свой бинокль на виллу английского посла, утопавшую в зелени и освещенную золотистым утренним светом. В саду никого не было, но ставни на первом этаже были открыты.

— Если это розыгрыш, то неплохо придуман, — заметил Гаккет, передавая бинокль Уэйну.

— Здесь проходит только одна дорога, которую легко контролировать, — пояснил тот.

Суханов тоже взял бинокль и принялся рассматривать виллу.

— Бежать отсюда невозможно. Но вилла может оказаться пустой и напичканной динамитом.

— Какой смысл? — иронически улыбнулся Гаккет. — Чтобы убрать вас двоих?

Из-за поворота появилась «альфа» с карабинерами и остановилась рядом с американской машиной, и Гаккет направился навстречу Танкреди, выходившему из полицейской машины.

— Все в порядке? — поинтересовался он.

— Можете убедиться сами. — Танкреди указал на дорогу, которая, то пропадая в зелени деревьев, то появляясь из нее, кружила по склону холма, и отошел к офицерам-карабинерам, ожидавшим его распоряжений.

Действительно, Гаккет мог рассмотреть в бинокль места блокировки, которые Танкреди расположил в нескольких стратегических пунктах, — там укрывались в ожидании приказа машины с карабинерами.

Гаккет жестом выразил Танкреди свое одобрение, а Суханову пояснил:

— Он не пожелал видеть здесь никого из наших. Думаю, молит сейчас Господа, чтобы на него не свалилось больше никаких трупов.

— А вон там кто-то есть, — заметил Уэйн, получше фокусируя бинокль.

Он увидел, как из служебной двери вышел старик садовник, сухой, немощный, с соломенной шляпой на голове. Он поднял баллон с инсектицидом, взвалил, словно рюкзак, себе на плечи и направился в сад, к кустам и деревьям.

Гаккет взял у Уэйна бинокль и долго рассматривал старика.

— Если это ловушка, то достаточно одного противогаза.

Старик между тем был целиком поглощен своей работой — спокойно опрыскивал растения.

Гаккет передал бинокль Суханову и обратился к Уэйну:

— К сожалению, мы не можем войти туда, как хотели бы, со всей охраной, карабинерами и прочим. Вилла пользуется экстерриториальной привилегией. Это английская территория.

— Знаю, — ответил Уэйн. — Но я ведь нисколько не боюсь, Гаккет. Мне только любопытно.

Суханов высказал свое мнение:

— Ясно, что кто-то в этой банде предатель, кто-то куплен. И теперь ждет от нас денег.

На парковке рядом с крупной станций технического обслуживания находилось много грузовиков и трейлеров с прицепами.

Со склона холма сюда спустились Юрек и Контатти — грязные, в разодранной одежде с пятнами крови, бесконечно усталые. Преодолев ограждение со стороны холма, они спрыгнули на асфальт.

Юрек подошел к первому попавшемуся грузовику и постучал в стекло кабины, оттуда вскоре выглянуло обросшее лицо водителя.

— Чего тебе надо?

— Ехать. Немедленно. Сто долларов за тридцать километров.

Водитель размышлял. Условия были необычные.

— Доллары? А настоящие?

— Я спешу. Могу обратиться к другому.

Водитель взглянул на Контатти, стоявшего поодаль.

— Вас двое?

— Нет. Я один.

Водитель явно сомневался, стоит ли связываться с незнакомцем. Юрек достал из кармана пачку банкнот и отсчитал несколько штук. Тот внимательно рассмотрел их.

— Садись.

Юрек махнул рукой Контатти, обошел грузовик спереди и сел рядом с водителем, тот включил двигатель, и машина, покинув парковку, выехала на автостраду.

Контатти между тем, сунув руку в карман, убедился, что хлороформ и вата на месте, и прошел на заправку к насосу, возле которого стоял грузовик.

Когда бак заполнился, водитель еще некоторое время о чем-то разговаривал с заправщиком, и Контатти, воспользовавшись этим, забрался в кабину. Поднявшись в нее, водитель был крайне удивлен появлению непрошеного гостя, который к тому же, мило улыбаясь, нацелил на него пистолет.

— Поезжай. И ничего не бойся, — услышал приказ водитель.

Он сел за руль, дрожа от страха и не спуская глаз с пистолета. Контатти обхватил его рукой за шею:

— Говорю тебе — сиди спокойно. — Он отложил пистолет и, достав вату с хлороформом, прижал ее ко рту и носу водителя, не оказавшего от страха никакого сопротивления. — Ну вот, а теперь подыши и расслабься.

Подождав немного, пока наркотик подействует, Контатти уложил уснувшего водителя на спальное место позади сиденья, пересел за руль и включил зажигание.

Большая американская машина медленно проехала вдоль высокой каменной ограды и остановилась неподалеку от входа на виллу. Уэйн и Суханов вышли из нее и направились к ажурным воротам, рассматривая сквозь них старика, который, продолжая опрыскивать растения, будто и не заметил, что подъехала машина.

— Эй, садовник! — окликнул Уэйн.

Шабе, опустив голову, продолжал свое занятие, словно не слышал. Уэйн крикнул громче:

— Мистер садовник!

Старик не реагировал и наклонился, пролезая под веткой, чтобы пробраться к соседнему дереву.

— Похоже, он слепой и глухой, — заметил Уэйн Суханову. — Позвоните.

Суханов позвонил. Только теперь Шабе обернулся и, увидев у ворот людей, с трудом передвигая ноги, направился к стене здания, где находился пульт дистанционного управления воротами.

— Нет, он не глухой, — заметил Уэйн.

— И вовсе не слепой, — заключил Суханов.

Раздался щелчок, и ворота открылись.

— Нас ожидают, — объяснил Уэйн старику.

Ничего не ответив, Шабе жестом велел им следовать за собой. Снял со спины баллон и не спеша направился к лестнице на террасу.

Гости двигались за ним чуть поодаль и не без некоторой настороженности.

— Я думал, что у послов на Западе более многочисленный и более вымуштрованный персонал, — негромко заметил Суханов.

Уэйн подыграл ему:

— В это время все они еще спят: забудьте о профсоюзах, товарищ.

— Знаешь, что мне приходит на ум. Что инициатива этой странной встречи могла исходить от тебя, Уэйн.

— Отчего вы, русские, такие недоверчивые?

Суханов незаметно ощупал под пиджаком пистолет.

— Оттого, что хотим оставаться в живых, молодой человек.

Они поднимались по ступенькам следом за Шабе. Властным жестом Уэйн остановил Суханова:

— Подожди тут. — И приказал Шабе: — И ты тоже стой, где стоишь!

Старик остановился с безучастным видом.

Поднявшись на террасу и сделав несколько шагов, Уэйн заглянул в окно и тотчас возбужденно позвал Суханова:

— Иди, иди сюда! Быстрее!

Глаза его блестели. Он увидел, что Шабе остановился недалеко от стеклянной двери и кивком приглашает войти. Уэйн снова, теперь уже вместе с Сухановым, заглянул в окно. Мерилен сидела возле горящего камина, облокотившись на ручку кресла, в одной руке ее был стакан с молоком, а другой она придерживала на коленях газету. На лице ее, склонившемся к газете, и на светлых волосах играли отблески огня. В вырезе платья видна была крупная красная роза.

На столике рядом был накрыт завтрак, из пепельницы поднимался дымок от сигареты.

Открыв балконную дверь, Уэйн первым вошел в гостиную и сразу же направился к Мерилен. Глаза его сверкали — он предвкушал радость победы и торжество мести.

— Наконец-то мы увиделись, Минни!

Она не ответила и вообще никак не реагировала, будто не слышала его. Какой-то легкий шум заставил Уэйна обернуться. Он увидел изменившееся лицо Суханова и за ним Шабе. Старик закрывал за собой дверь, но его правая рука сжимала крупный пистолет с глушителем, ствол которого упирался в спину Суханова.

Уэйн хотел было достать оружие, но остановился, потому что Шабе, оттолкнув Суханова, тут же прицелился прямо в него.

— Значит… ты и есть… старик…

Отходя боком и держа обоих под прицелом, Шабе кивнул.

— Опусти пистолет, — сказал Суханов. — Мы пришли сюда говорить, а не стрелять.

— Но вы вооружены.

— Ладно, — согласился Уэйн, — сложим оружие.

— Сначала вы. По очереди.

Нарочито замедленным движением Суханов достал свой пистолет и положил рядом на полку. Шабе кивнул и посмотрел на Уэйна. Американец тоже оставил свое оружие.

— Теперь твоя очередь.

Шабе осклабился в своей страшной улыбке, по-прежнему целясь в обоих.

— Там у вас целая куча вооруженных людей, а я один. Мы квиты, так что давайте поговорим.

Взбешенный, Уэйн обернулся к Мерилен:

— Что означает эта шутка? Смотри, Мерилен…

И только тут он, потрясенный, понял, что все это время Мерилен сидела неподвижно, не меняя позу, словно восковой манекен. Он шагнул к ней, присмотрелся и увидел, что лицо ее и руки были мертвенно-синими, окоченевшими. Перед ним сидел труп. Ниточка дыма, поднимавшегося из пепельницы, исходила от уголька, а не от сигареты.

Голос Шабе зазвучал властно:

— На пол, оба! Сесть и сложить руки на коленях!

Они повиновались. Сели на ковер, как велел старик, и это лишало их возможности как-либо действовать. Шабе посмотрел на Уэйна:

— Мы ведем рискованную игру. Но ты нарушил правила, ты смошенничал.

Уэйн с презрением ответил:

— В нашем ремесле не существует никаких правил.

— Одно правило установлено мною.

— И что же это за правило, старик?

— Вспомни, что ты сделал с Рудинским.

Уэйн растерялся. Но только на мгновение, когда в памяти возникло искаженное от боли лицо Юрека во время мучительной пытки инъекцией. Уэйн понял истинную роль Юрека и даже закусил губу, настолько сильными были сразу оба чувства, захватившие его, — злость и восхищение.

— Понимаю. Должен поздравить его. Он настоящий ас в своей профессии.

Шабе двинулся к нему. Его мрачная, худая как скелет фигура нависла над стоящим на коленях Уэйном.

— Мое правило: никаких пыток.

Он выстрелил неожиданно и прямо в лоб. Уэйн был убит мгновенно.

Суханов заметался было, но старик, резко повернувшись, ударил его в лицо пистолетом и стал смотреть, как тот прижимает рукой щеку.

— Мы остались вдвоем, товарищ, — сказал Шабе по-русски.

Суханов был поражен:

— Товарищ?

Шабе кивнул:

— Ветеран.

В глазах Суханова блеснул лучик надежды.

— На кого работаешь?

— Тебе должно быть известно. Ты ведь знаешь меня.

— Никогда не видел.

— Поройся в памяти, Суханов.

— Я не знаю, кто ты такой, — сказал Суханов, пристально вглядываясь в Шабе. — Это какая-то ошибка.

Шабе печально улыбнулся:

— Никакой ошибки тут нет.

Он полез в карман и достал смятую записку. Это был клочок бумаги, на котором охранник НКВД, некогда пытавший Шабе, написал имя своего начальника, перед тем как его настигла неминуемая месть Шабе, то есть смерть.

— Узнаешь почерк? — спросил он Суханова.

Тот взял листок, прочитал свое имя, запятнанное пожелтевшими каплями крови, и услышал, как Шабе произнес:

— Это написал один твой коллега, которого больше нет. А ты тогда носил бороду.

Суханов похолодел. Он поднял голову и снова всмотрелся в лицо старика, пытаясь вспомнить.

— Твоими стараниями я рано постарел, — сказал Шабе. — Я еще тогда постарел.

— Столько лет прошло…

— Ну конечно… Предатель Шабе… Троцкистско-бухаринский центр… Какая гениальная выдумка!

— Это была… плохая игра. Приказы…

— Нет. Ты следовал своему призванию, Суханов.

— Это были годы сталинских репрессий. Жестокие годы, они ушли навсегда…

— Но не для меня, товарищ. Я ненавижу мучителей.

Сказав это, он выстрелил Суханову в затылок.

Свершилась справедливость. Спустя сорок лет. Наконец-то Шабе мог предать забвению прошлое, которое так мучило и преследовало его. Впервые старик ощутил тяжесть всех своих лет. Лет, количества которых не знал даже он сам, лет, которые уходили в ту далекую эпоху, когда идеология еще не была выдумкой.

Шабе пришлось сесть. Слезы застилали ему глаза.

Гаккет прошел к полковнику Танкреди на блокпост, установленный на повороте у смотровой площадки в трехстах метрах от виллы, и еще раз взглянул на нее в бинокль.

Старый садовник снова работал в саду, обрезая большими ножницами ветви.

— Они там уже целый час, — заметил Гаккет.

Танкреди тоже посмотрел в бинокль. Видно было, как старик, закончив работу, ушел в служебную дверь. А вскоре вновь появился, но уже с велосипедом.

— Садовник уходит, — сказал Танкреди.

— А мы рискуем проторчать тут целый день.

Шабе вышел за ворота и, сев на велосипед, закрутил педали. Поскольку дорога тут шла под уклон, он очень быстро доехал до поворота, где дежурили две машины карабинеров. Никто не обратил особого внимания на старика, проехавшего на велосипеде в узком проходе между машинами: у него был усталый вид. Он не представлял совершенно никакого интереса для собравшихся здесь полицейских.

Гаккет и Танкреди тоже мельком взглянули на старика и снова принялись изучать виллу.

Старый велосипедист удалился. На лице его, прикрытом от солнца соломенной шляпой, блуждала насмешливая и в то же время торжествующая улыбка.

— Что-то уж слишком долго идут эти переговоры, — посетовал Танкреди, предлагая сигарету американскому коллеге.

— Чем дольше, тем больше информации, — объяснил Гаккет, жестом отказываясь от предложения.

— Просто не дождусь, когда кончится наконец эта операция.

— Мне, наверное, еще больше хочется… — Гаккет снова посмотрел на виллу. — Что-то не нравится мне все это.

— Почему? Никто ведь не может туда войти. Никто не может и выйти.

И тут у Гаккета внезапно возникло подозрение. Округлив глаза, он воскликнул:

— Старик!

— Какой старик? — Танкреди вдруг почувствовал, как его окатил холодный пот. — Садовник?

— А это на самом деле садовник?

Танкреди бросился к своей «альфе» и схватил рацию.

— Всем постам… Старика, который едет на велосипеде в сторону Марино… Задержать! — Он немного подождал, глядя со все растущим беспокойством на Гаккета, поспешившего к нему.

Один за другим различные голоса отвечали Танкреди по рации:

— Пост номер один… старик уже проехал…

— Пост номер четыре… никаких велосипедистов…

— Пост номер два… никого нет…

— Пост номер три… никакого старика на велосипеде нет.

— Тревога! — заорал Танкреди в микрофон. — Никого… Я говорю — никого не пропускать! С каждого поста… по трое солдат отправить на поиски, обыскать все окрестности! Задержать старика на велосипеде!

Он вскочил в машину и велел водителю ехать. Гаккет сел уже на ходу.

— Исчез?

Танкреди не ответил. На бешеной скорости машина помчалась к вилле.

Грузовик подъехал к средневековым воротам, ведущим к небольшому историческому центру городка Боски. Ранним утром народу на улицах было еще немного.

— Высади меня тут, — велел Юрек водителю.

Машина остановилась, и Юрек отсчитал деньги.

— Быстро доехали?

— Спасибо, друг, — ответил Юрек и вышел из машины.

Грузовик, развернувшись, уехал.

Вконец измотанный, обессиленный после сильнейшего опьянения и дорожной аварии, случившейся ночью, Юрек добрался до площади и остановился возле гостиницы, где его ожидали жена и дети. Там, похоже, все еще спали, а редкие прохожие не обратили на него внимания.

Юрек хотел было уже войти, как вдруг перед ним возникла какая-то долговязая фигура и в него уперлось дуло пистолета. Юрек остановился. Он узнал Меддокса, молодого прыщавого сотрудника ЦРУ.

— Мистер граф! — воскликнул Меддокс и с иронией добавил: — Боже мой, в каком виде! Я даже не узнал вас.

— Дорожная авария, — спокойно ответил Юрек.

— Странно. Ночью… Притом что семья ваша в гостинице…

Он велел Юреку повернуться лицом к стене, обыскал и забрал пистолет. Отошел немного назад, явно довольный собой, опустил оба пистолета в карман, но руку не вынул.

— Ладно, поворачивайтесь. Можно узнать, где вы были?

— Встречался с друзьями.

— Вооруженный?

— После того, что со мной происходило, я стал осторожнее.

— Видите ли, мои коллеги, более опытные, поверили вам, — сказал Меддокс, обнажая в улыбке испорченные зубы. — Но у меня, молодого и начинающего, все же возникли кое-какие сомнения. И вот я здесь.

— Один?

— Один, конечно. Личная инициатива, — объяснил Меддокс, забыв про всякую осторожность. — Я сказал Уэйну, что стоило бы все же проводить вас хотя бы до границы, и я готов это сделать. Нормальная практика. Но этот дурак возразил только потому, что это предложил я. Так что теперь вам достаточно убрать меня и вы сможете спокойно продолжать заниматься своим настоящим ремеслом.

— У меня нет никакого настоящего ремесла.

— Ну что вы, мистер граф, есть, причем точно такое же, как мое, только у вас более высокое звание.

— У вас богатое воображение… А почему бы нам не выпить что-нибудь? Жизнь отдал бы за чашку кофе.

— За такую-то малость?

Он указал Юреку на американскую машину, припаркованную на площади, и предложил пройти к ней. Но Юрек не согласился.

— Мне надо повидать жену, успокоить ее…

— Я уже сделал это вчера вечером. Я поговорил и с вашей дочерью, с маленькой Соней, — сказал Меддокс. — Представляете, ее похитили, она пережила страшное приключение, но оно не произвело на нее какого-либо впечатления, не вызвало никакого шока.

— Соня отважная девочка, она ничего не боится.

— Ну в точности как отец. А может, все дело в том, что похитители были… друзьями семьи? — продолжал Меддокс, как никогда чувствовавший себя пауком, приближающимся к мухе, застрявшей в паутине. — Она сказала, что встретила вчера одного из похитителей, и надо же какая случайность — именно здесь. Это был старик, славный такой старик.

— Очевидно, похитители еще контролируют меня.

— Ну конечно, в нашем деле мы все постоянно проверяем друг друга. Мне известно, что вчера вы воспользовались машиной старика. Для личной беседы, для подведения итога операции?

— А почему бы не для того, чтобы поймать этого старика и передать его вам?

— Возможно, Уэйн и поверил бы. Но я не верю.

Все так же держа руку с пистолетом в кармане, Меддокс велел Юреку идти к машине, открыл дверцу и достал наручники.

— Знаете, что мне постоянно не давало покоя. Почему со всеми, кто принимал участие в убийстве Хагена, расправились, а вас, главного исполнителя, не тронули? — Он велел Юреку повернуться лицом к машине. — И ответ у меня только один, мистер граф. Вы не просто главный исполнитель, вы номер один, руководитель операции! Иначе вы давно были бы мертвы.

Он мельком взглянул на грузовик, въезжавший в этот момент на площадь. Грузовик, за рулем которого сидел Контатти, проехал метрах в двадцати от машины Меддокса. Контатти высунул руку с пистолетом с глушителем в окно кабины. Юрек увидел это, увидел, что Контатти целится в него, а не в Меддокса. Раздался глухой выстрел. Глаза Юрека закатились, лицо исказилось от боли, он схватился за грудь и рухнул на землю.

Потрясенный стремительностью происходящего, Меддокс несколько секунд не мог прийти в себя от неожиданности. Наконец, взглянув на грузовик, сворачивавший на соседнюю улочку, на безжизненное тело Юрека, он выхватил пистолет и хотел было выстрелить по кабине, но было уже поздно — грузовик свернул за угол. Вне себя от злости, Меддокс быстро сел в свою машину и помчался за грузовиком.

Площадь была пуста. Юрек лежал на брусчатке без малейших признаков жизни. Меддокс на всей скорости мчался за грузовиком и уже почти нагнал его, как вдруг тот остановился на повороте, преградив дорогу, и Меддоксу не оставалось ничего другого, как затормозить. Столкновение было неизбежно, но прошло без серьезных последствий.

Контатти стремительно выскочил из кабины, распахнул дверцу машины и вытащил оглушенного и слегка контуженного Меддокса.

— А ну пошли, и ни слова!

Он упер пистолет в спину парня и заставил того идти.

В соседних зданиях выглянули в окна встревоженные столкновением люди:

— Что случилось? Нужна помощь?

— Нет, ничего! Он пьян! — просто объяснил Контатти.

Когда подошли к грузовику, Контатти заставил Меддокса подняться в кабину на водительское место и сел рядом, взглянув на спавшего водителя.

— Хорошо, что мой друг не проснулся. — И с улыбкой повернулся к Меддоксу. — Ну веди. Права есть?

Меддокс, еще не придя в себя, посмотрел на пистолет Контатти и тронул с места. Грузовик медленно набирал скорость.

Лицо Юрека не было усталым и измученным, как прежде, напротив, выглядело ясным и спокойным. Казалось, он спит. Из гостиницы выбежала Магдалена и бросилась к нему, поспешили и портье с официантом. Магдалена опустилась рядом с мужем и тихо произнесла:

— Юрек… Боже милостивый, Юрек!

Он и в самом деле спал и теперь с трудом открыл глаза.

— Это вы, Магдалена? Что случилось?

Магдалена обмерла. С трудом придя в себя, она медленно поднялась, и ее тревога тут же сменилась гневом.

— Вы опять пьяны?

— Да, Магдалена, — ответил Юрек, безмятежно глядя на жену. Он сделал невероятное усилие и сумел подняться. Отряхнул одежду и направился в гостиницу, приветливо помахав мужчинам.

Разгневанная, но успокоившаяся, Магдалена прошла за ним в вестибюль.

Грузовик поднимался в гору. Солнце стояло высоко, воздух был прохладным. Пыльная дорога все время петляла, нередко проходя у самого края глубокой пропасти.

Меддокс более или менее пришел в себя и вел машину, поглядывая время от времени на Контатти, дремавшего с пистолетом в руках.

— Могу ли я… — смиренно поинтересовался Меддокс спустя какое-то время, — могу ли я поразмышлять вслух?

Контатти слегка встряхнулся и открыл глаза.

— Давай. По крайней мере, не усну.

— Я во всем ошибся. Рудинский тут ни при чем. Но почему ты убил его?

— Убил… Какое страшное слово… Я не убивал его.

— Как? — удивился Меддокс, не веря своим ушам.

— Это небольшой трюк, старый как мир. Иногда показывают в кино. Плохо, что не бываешь в кино, дорогой мой. — Он помолчал и ангельским тоном пояснил: — Я только выстрелил в воздух… Рудинский мой друг, и мы мгновенно поняли, что надо делать. Он оказался в беде, увидел меня с пистолетом и притворился мертвым. Просто, тебе не кажется?

— Но… — пробормотал Меддокс, бледнея от ужаса, — не проще ли было выстрелить в меня?

— Чтобы оставить труп, бросить убитого сотрудника ЦРУ на площади городка, где останавливался Рудинский? — Контатти с упреком посмотрел на него. — Это было бы большой глупостью, разве не так?

Меддокс невольно кивнул в знак согласия.

— И чему только вас учат в вашем Управлении? — посмеялся Контатти. — Разве тебе не объясняли, что, когда преследуешь машину, нужно помнить об «эффекте стены»? Тогда ты мог бы избежать столкновения с моим грузовиком. Мы со стариком большие специалисты в этом деле. — Он усмехнулся. — Но и это тоже можно увидеть в кино.

Грузовик вышел на крутой, почти под прямым углом, поворот и проехал по самому краю дороги. Острые скалы обрыва уходили далеко вниз.

— Остановись. Приехали.

Меддокс с ужасом посмотрел на него и покрылся холодным потом.

— Не бойся. Ну тормози!

Грузовик остановился, подняв тучу пыли.

Контатти улыбнулся Меддоксу:

— Можешь гордиться собой. Ты молод, только начинаешь карьеру, но все же сумел понять то, что твои шефы… теперь уже никогда не узнают. — Он открыл дверь и выпрыгнул из кабины, держа Меддокса под прицелом. Тот тоже выбрался на дорогу. Контатти стал разминать ноги.

— Видишь ли, ты не представляешь для нас никакой опасности, потому что не знаешь, кто мы такие, откуда взялись…

— Но я знаю, какова истинная роль Рудинского. Это поляк, а поляки ужасные националисты.

— Верно. Но ты не подумал, что нам, возможно, нужно было заставить вас поверить, будто мы поляки? Ты симпатичный малый. Хотел бы работать на нас?

Меддокс растерялся. Но в глазах зажглась искра надежды.

— Я не знаю, кто вы такие.

— Какое это имеет значение? Люди.

— Это… интересное предложение.

— Разве кто-нибудь отказался бы от такого, лишь бы спасти свою шкуру.

Меддокс едва заметно кивнул. Контатти покачал головой:

— К сожалению, у меня есть только один способ убедиться, что ты не станешь вести двойную игру.

— Какой?

— Вот такой, — сказал Контатти и спустил курок.

Сраженный насмерть, Меддокс упал лицом вниз. Контатти наклонился, достал его документы, потом подтолкнул тело к краю обрыва и сбросил.

Труп полетел в пропасть, подскочил несколько раз на скалистых выступах и распластался на глубине ста метров.

Контатти посмотрел вниз, лицо его было печально.

— Прощай, коллега. — И провел рукой по щеке — он не брился уже два дня. У него был совершенно непрезентабельный вид.

К вечеру машина Юрека пересекла границу на перевале Бреннер. Казалось, это едут какие-то северные туристы, замечательная семья: Юрек, Магдалена, Ева, Станислав, маленькая Соня.

Пока таможенник проверял багаж, сотрудник полиции наклонился к водительскому месту, попросил у Юрека документы о выдворении и возвратил паспорта.

— Пожелания доброго пути вам шлет капитан Коссини, — сказал он и отдал честь.

Юрек жестом выразил благодарность. Таможенник посторонился, и машина тронулась с места в сторону австрийской границы.

Суббота, 18 ноября

В Вене, у пандуса старинного дворца в стиле барокко, слуги, следуя указаниям Магдалены, выгружали багаж из машины Юрека. Ева и Соня с любопытством осматривались, разглядывая красивую ограду, соседние здания и улицу с оживленным движением.

Юрек разговаривал с хозяином дома, старым князем Комаровским, встретившим его у входа в особняк с подобающим гостеприимством.

— Вена — спокойный город, граф. Я рад, что вы решили перебраться сюда. — Князь приложил руку к груди. — Можете рассчитывать на мою дружбу и на некоторое влияние, какое у меня еще есть.

— Я надеюсь только, что смогу отблагодарить вас за ваше великодушие, князь Комаровский.

— Нас осталось так мало, — печально произнес князь, — мы задавлены толпой и чернью. Среди людей нашего класса взаимопомощь — наипервейшая обязанность.

— Сейчас я должен немедленно отправиться в Мюнхен, чтобы обсудить одно предложение о работе. Поэтому воспользуюсь вашей исключительной любезностью и оставлю вам своих близких — жену и детей.

— Почту за честь и радость! — Князь внимательно посмотрел на Юрека. — Я снова предложу ваше имя нашему Комитету антикоммунистической деятельности. У нас есть одно дело, весьма достойное нас, настоящих поляков.

Юрек улыбнулся:

— Интересное предложение, князь. Поговорим о нем после моего возвращения, дня через два или три.

Понедельник, 20 ноября

Хмурое варшавское небо предвещало сильный снегопад.

У входа в огромное серое здание, где располагалось министерство, стояли часовые. Они выпрямились по стойке смирно и отдали честь Юреку Рудинскому, который в форме старшего офицера польского военно-морского флота уверенно вошел в здание.

Поднявшись по лестнице, он прошел по длинному коридору мимо множества дверей с различными табличками и цифрами. На всех этажах находились контрольные посты. Юрек протянул дежурному свое удостоверение, и тот указал на дверь в конце коридора.

Юрек вошел в кабинет, обставленный скучной канцелярской мебелью и большими картотечными стеллажами. За письменным столом сидел человек лет шестидесяти, тучный и лысый, в форме генерала. Он встретил Юрека без особой радости, пожалуй, даже строго.

— С приездом, старший офицер, — произнес он, указывая на стул возле письменного стола. — Присаживайтесь. У вас усталый вид. Много трудились?

— Обычная административная работа, генерал, — ответил Юрек, опускаясь на стул. — Только в последние дни немного страдал от бессонницы.

Генерал улыбнулся:

— Что ж, надо лечиться. Знаю один надежный способ. Нужно найти время поспать и постараться по возможности, чтобы вас не выдворяли из страны пребывания.

— Это была чистая случайность, — ответил Юрек с некоторым смущением. — Иногда, знаете, случается, что и не везет…

— Зато ваше невезение компенсировалось другой, поистине удачнейшей случайностью — смертью Хагена.

— Действительно невероятное совпадение. Поблагодарим англичан, работающих и на нас.

— Англичан? — с иронией переспросил генерал. — А вы что, разве снова служите у них, как во время войны?

— Вы делаете очень забавные предположения, генерал.

Генерал поднялся, прошел к картотеке и достал какую-то папку.

— Нет, я никогда ничего не предполагаю. Я всего лишь читаю донесения.

Юрек не мог скрыть удивления:

— Вы получили донесение о деле Хагена?

Генерал несколько раз постучал папкой по столу. В его голосе зазвучало сильное раздражение.

— Я утверждаю, что неподчинение — это тяжелейшее преступление! Я утверждаю, что вы лишили себя следующего звания — контр-адмирала. Более того, вас ожидают в военном трибунале, старший офицер Рудинский!

— Это большой риск для нас обоих, — ответил Юрек, тоже вставая. — Чем больше протоколов, тем больше народу будет знать о них. А чем больше народу будет знать, тем больше подвергались опасности вы.

— Опасности?! — вскипел генерал. — Да это мало сказано — опасности! Я считаю себя просто конченым человеком! А вы вообще уже покойник!

Он швырнул папку на стол, прошел к окну и посмотрел наружу.

— Это вопрос нескольких недель, самое большее, месяцев. — Казалось, он неожиданно вновь обрел спокойствие. Глаза его сверкнули. — Но в ожидании лучше было бы не тратить время впустую. Отправляю вас временно на место Шабе в Восточный Берлин.

— Хорошо, — усмехнулся Юрек. — А… Контатти?

Генерал хитро улыбнулся:

— Его оставлю в Москве. Пусть будет под рукой у КГБ. Раскроют, так, по крайней мере, агония будет недолгой.

— Трогательная забота, — заметил Юрек и указал на папку. — Что касается Шабе, то его, надо думать, вы отправили на пенсию со всеми почестями, какие и полагаются… автору этого донесения, которое не должно было поступать к вам.

— Вы недооцениваете Шабе. У него была блестящая мысль, не знаю только, в какой мере вы учли ее в своем плане, старший офицер. — Сложив руки за спиной, генерал прошел по комнате. — Он беспристрастно убрал Уэйна и Суханова, объединив в трауре их начальство, инстинктивно не доверяющее друг другу. Теперь они вместе льют слезы и, наверное, больше не станут воевать.

— Понимаю. — Юрек иронически улыбнулся и покачал головой. — Ах эти англичане! До чего дошли — убивают людей в собственных посольствах. Так что теперь все подозрения падают на них.

— Благодаря старому Шабе подозрения падают на всех. И ни на кого.

— Если позволите, генерал, я бы посоветовал окончательно отправить Шабе на отдых. Он слишком часто появлялся в Риме и его окрестностях. Кое-какие высокие чины ЦРУ уже хорошо знают его в лицо. Для него было бы лучше исчезнуть.

— Почему бы вам самому не сказать ему об этом, старший офицер? Думаю, он еще здесь, в Варшаве.

Юрек не возражал, отдал честь и покинул кабинет.

На восточной окраине Варшавы, где нет фабрик, город неожиданно превращается в деревню. Здесь стоят, утопая в снегу, небольшие домики. Как и вся польская столица, они тоже были разрушены во время войны и точно так же были восстановлены в прежнем виде.

Жители тут были не совсем обычные — наполовину селяне, наполовину горожане, поскольку соединяли в работе и быту особенности и тех и других.

Юрек быстро нашел домик, который искал, — домик, где жил племянник Шабе. Оттуда доносились музыка и веселые, оживленные голоса и смех. Юрек собирался позвонить в дверь, но по давней и прочной привычке решил сначала заглянуть в окно.

Он увидел нарядную гостиную и много веселых людей. У камина в окружении детей сидел в домашних тапочках Шабе и улыбался. Но сейчас его улыбка не была, как прежде, страшной, зловещей, полной сарказма. Теперь, казалось, он превратился в безобидного дедушку — спокойного и умиротворенного. Своих детей у Шабе не было, да он и не был никогда женат, зато имелось много племянников.

Юрек отстранился от окна, услышав чьи-то шаги. К дому шла девушка в цветастом платке, с порозовевшими от мороза щеками.

— Отчего стоите тут в снегу? — удивилась она, с любопытством оглядывая его военную форму. — Заходите, выпейте чая!

— Спасибо, не могу. — Он собрался было уйти, но остановился. — А что за праздник у вас?

— Моя сестра родила мальчика.

— Поздравляю!

— Простите, вы кого-то хотели видеть?

— Да, но я ошибся… — В знак приветствия он приложил руку к фуражке и быстро удалился.

Девушка посмотрела ему вслед и позвонила в дверь, а он, выйдя на дорогу, прошел на безлюдную остановку.

Вскоре появился автобус. Юрек сел в него и отправился в центр города.

Примечания

1

ЭУР — всемирная выставка в Риме, которая в свое время не состоялась, но жилой район, где она должна была проходить, сохранил название по сей день.

(обратно)

2

Так называется итальянская, в частности римская, аристократия, которая появилась в Италии до 1860 года во время выборов очередного Папы и состояла в основном из его родственников, которых он одаривал различными знатными титулами.

(обратно)

3

Намек на выражение «горячая картошка», которое означает в итальянском языке «актуальнейшая проблема, трудноразрешимый вопрос».

(обратно)

4

НКВД — Народный комиссариат внутренних дел, одно из первоначальных названий КГБ.

(обратно)

Оглавление

Четверг, 21 сентября

Среда, 18 октября

Суббота, 11 ноября

Воскресенье, 12 ноября

Понедельник, 13 ноября

Вторник, 14 ноября

Среда, 15 ноября

Четверг, 16 ноября

Пятница, 17 ноября

Суббота, 18 ноября

Понедельник, 20 ноября

Реклама на сайте