«Исчезнувший оазис»

Пол Сассман Исчезнувший оазис

Благословением Божьим

я нашел совершеннейший на земле оазис,

где царят покой, тепло

и безграничная радость, — свою семью.

Алики, Лейла, Эзра и Джуд,

эта книга для вас, как и моя любовь.

Навсегда.

2153 г. до н. э., Египет, Ливийская пустыня

Они привели с собой мясника, поэтому не обрядовый нож перерезал им глотки, а тот, что использовали для забоя скота. Зловещее, отбитое до бритвенной остроты кремневое лезвие длиной в локоть переходило от жреца к жрецу. Палач мастерски направлял нож вдоль ключицы. Глаза жрецов стекленели от отвара шепена и шедеха, который должен был притупить боль, на бритых головах искрились капельки священной воды. В последней молитве, обращенной к Ра-Атуму и богам Эннеады, каждый просил об успешном переходе через горизонт Та-Джесера, дабы благополучно миновать Зал Двух Истин и переселиться в благословенные Поля Налу. Выслушав молитву, мясник запрокидывал жрецам головы к предрассветному небу и уверенным взмахом рассекал горла от уха до уха.

— Да пройдет он путем праведных, да пересечет небесную твердь! — читали нараспев остальные. — Да взойдет он к великому богу, да воссядет пировать рядом с Осирисом каждый день!

Мясник, на которого изливались потоки крови, укладывал жреца на землю и переходил к следующему, повторяя действо и удлиняя вереницу тел, каменнолицый и деловитый.

С высоты ближайшей дюны за этой театрализованной бойней наблюдал Имти-Хентика, верховный жрец Иуну, великий провидец и первый пророк Ра-Атума. На душе у него было тяжко от гибели стольких достойных людей, с которыми он почти сроднился за долгое время пути, но вместе с тем и светло. Они выполнили свой долг, свою великую задачу. Каждый знал, какой конец ему уготован, — даже слух о содеянном не должен был просочиться по ту сторону пустыни.

Верховный жрец ощутил спиной первое тепло восходящего солнца, Ра-Атума в воплощении Хепри, несущего миру свет и жизнь. Имти-Хентика откинул с головы покрывало из леопардовой шкуры и воздел руки.

— О Атум, сошедший на землю с холма созидания, светом подобный лучезарной птице Бену в святилище Бен-бена!

Он простер руку к узкой малиновой полоске над дюнами, точно стремился удержать рассвет. Затем посмотрел назад — туда, где на сотни хетов от севера к югу простиралась завесой горная гряда, самый край света.

У подножия этих гор, в густой тени, которую еще не рассеяло утреннее солнце, находились Божественные врата, Уста Осириса. Их нельзя было разглядеть, даже подойдя в упор, ибо он, Имти, прочел над ними заклинания сокрытия, и лишь тот, кто знал, как смотреть, мог догадаться об их присутствии. Так святилище предков, «уэхат эр-джерута», «оазис на краю земли», оставалось легендой на протяжении многих веков. Лишь посвященные знали о его существовании. Недаром же его нарекли «уэхат сештат» — «Тайный оазис». Там их груз никто не найдет. Там он будет лежать, сокрытый от глаз, до прошествия смуты.

Имти окинул взглядом скалы, кивнул сам себе, словно одобряя содеянное, и ненадолго задержал внимание на утесе, который вздымался из дюн в нескольких хетах от скалистой стены. Даже издали он поражал воображение — изогнутый столб из черного камня в двадцать мехов высотой, похожий на серп, прорезавший пустынный полог, или, точнее, на голень исполинского скарабея, который выбирается из-под песка.

Имти задался вопросом: сколько путешественников видели этого безмолвного стража, не сознавая его истинной роли? «Скорее всего немного, — ответил он сам себе, — если они вообще забредали сюда, в эти мертвые пустоши, вотчину Сета. Любой, кому дорога жизнь, даже в мыслях не рискнет сюда направиться. Лишь те, кто знал об оазисе, осмеливались пуститься сквозь раскаленные бескрайние пески. Только здесь упокоится их святыня, недосягаемая для невежд, которые жаждут злоупотребить ее ужасной силой… Да, — сказал себе Имти, — несмотря на тяготы пути, решение отвезти ее на запад было верным. Вне всякого сомнения».

Четыре луны назад именно так повелел тайный совет первых людей государства, куда вошли царица Нейт и царевич Меренра, чати Усеркаф, главный военачальник Реху и он, Имти-Хентика, Первый из провидцев.

Лишь великий нису, Неферкара Пепи, владыка Двух царств, не почтил совет присутствием и остался в неведении. Некогда Пепи Второй был могущественным правителем, достойным славы Хасехемуи, Джосера и Хуфу, но ныне, на девяносто третьем году царствования (уж три поколения сменилось с тех пор!), его власть и могущество пошатнулись. По ту сторону песков номархи собирали собственную рать и затевали междоусобицы. «Девять луков» к северу и югу разоряли границы его владений. Три года из четырех Нил не разливался, и земля не давала плода.

Страна Кемет терпела упадок, и, по ожиданиям мудрецов, худшее было еще впереди. И хотя именно он, Пепи, был сыном Ра, в эти тяжелые времена другим выпало решать за него наиважнейшие вопросы и нести бремя власти. И вот совет постановил: ради сохранности святыни и безопасности жителей ее надлежит вывезти из Иуну, где она пребывала, и вернуть туда, откуда она появилась, за песчаные моря, в тишь Тайного оазиса. А ему, Имти-Хентике, верховному жрецу Иуну, поручили возглавить поход.

— Доставь его через извилистые протоки, перенеси к восточному краю неба! — грянул хор жрецов новую молитву, когда еще одно тело с рассеченным горлом легло на песок. Теперь их осталось пятнадцать — вдвое меньше изначального числа.

— Сподобь его приблизиться к тебе, о великий Ра! — воззвал Имти в лад с остальными. — Проведи священным путем, и да живет он в твоем краю вечно!

Мясник вершил свое дело, предсмертные хрипы рвались из рассеченных трахей. Нож вновь оросился кровью, и Имти-Хентика обратил взор к пустыне, вспоминая ужасы перехода.

Они выступили в самом начале сезона перет, когда солнце наименее люто. Их было восемьдесят. Жрецы бережно обернули ношу льняным полотном, уложили на деревянные салазки и отправились на юг — сначала по реке до Заути, затем сушей до оазиса Кенем. Там они устроили себе недельный отдых, прежде чем пуститься в последнее, самое изнурительное путешествие: пятьдесят итеру раскаленной, выжженной пустоши дешрет, за которой лежали горы и Тайный оазис.

Семь долгих недель занял этот переход, худшее из испытаний, которое Имти довелось пережить. Такое ему не снилось в самом страшном сне. Не успели они покрыть и половину пути, как волы пали и жрецам пришлось самим тянуть лямку. Двадцать человек впрягались, как скот, и волокли сани. Ремень до крови резал им плечи, раскаченный песок палил ноги. День ото дня они проходили все меньше и меньше — из-за гигантских дюн, ослепляющих песчаных бурь, но прежде всего из-за солнца, которое даже зимой жгло от рассвета до заката, словно сам воздух обратился в огонь.

Жажда, хвори и истощение от непосильного труда сократили ряды путников, а когда кончилась вода, Имти решил, что достичь цели не суждено. И все же они продолжали упрямо идти — безмолвные мученики, чьим страданиям не было равных, пока на сороковой день после Кенемабоги не наградили их упорство зрелищем, о котором они так долго молили: расплывчатой бурой полосой на горизонте, означающей великие горы и конец пути. Однако лишь через три дня те, кто выжил в пустыне, числом тридцать человек, достигли Уст Осириса и, пройдя их, очутились посреди лесистого ущелья оазиса. Святыня упокоилась в храме, жрецы омылись в священных источниках, и на новой — нынешней — заре, прочтя запирающие заклинания, наложив два проклятия, отправились в пустыню вершить последний обряд.

Громкое бряцание вывело Имти из задумчивости. Немой палач постучал рукоятью ножа о камень, чтобы привлечь внимание провидца.

На песке перед ним лежало двадцать восемь тел. В живых остались только они с мясником.

— Дуа-и-нак нетйер сени-и, — произнес Имти, спустившись по песчаному склону и положив руку на влажное от крови плечо палача. «Спасибо, брат мой». Помолчав, он продолжил: — Выпьешь шепен?

Мясник тряхнул головой и передал ему нож, затем постучал двумя пальцами по шее, поясняя Имти, где резать, после чего опустился на колени. Клинок оказался тяжелее, чем ожидал провидец, и громоздче, поэтому пришлось напрячь все силы, чтобы поднести нож к горлу мясника и заставить врезаться в плоть. Имти с нажимом полоснул. В песок дугой ударила струя пенной крови.

— Великий Рада отверзнет небесный свод для тебя, — выдохнул он, укладывая тело мясника. — Ступай же с ним и живи вовеки.

Жрец придал покойному погребальную позу, поцеловал его в лоб и с ножом в руках побрел обратно к вершине дюны, почти по колено увязая в песке.

Солнце касалось горизонта лишь краем, самым дном сияющего диска, но даже в ранний час воздух дрожал от накала его лучей. Имти смотрел на эту прозрачную зыбь и щурился, словно вычислял, скоро ли светило взойдет полностью. Потом он повернулся на запад, к утесу-серпу и темной гряде скал. Прошла минута, другая, третья… Жрец вдруг воздел руки и произнес:

О Хепри, о Хепри, Ра-Атум на заре, Бог всевидящего ока! Убереги инер-эн седжет, Сохрани от нечестивцев! Да сокрушит их могучая пасть Себека И поглотит утроба змея Апопа! Чтобы лежать нашей святыне в покое и мире За ре-эн уэсир, в недрах уэхат сештат!

Сказав так, Имти опять повернулся к солнцу и отбросил с головы леопардовое покрывало. Затем он поднял тяжелый нож и полоснул по обоим запястьям, рассекая плоть до костей.

Провидец был стар — шестидесяти с лишним лет, и его сила быстро иссякла, глаза потускнели, а в голове начали тесниться образы пережитого. Ему явились девушка с зелеными глазами (как он любил ее когда-то!), родная деревня, потом Иуну и старое кресло в Башне Сешат, где он некогда сиживал ночами, наблюдая движение звезд, гробница в Усыпальнице Пророков, где ему никогда не лежать… записи об этой тайной миссии, оставленные там перед походом, чтобы его имя впредь сохранилось в веках.

Воспоминания кружили у него в голове, сплетаясь и распадаясь снова, крошась, как стеклянные осколки. Они мельчали и таяли до тех пор, пока не исчезли. Остались только пустыня и солнце, да еще тихое биение крыльев.

Поначалу Имти решил, что на его тело уже слетаются грифы, но звук был слишком слабым для крыльев падальщика. Старик осоловело повернул голову и — невероятно! — увидел на верхушке дюны желтогрудую пичугу, трясогузку. Та смотрела на него, склонив набок головку. Что она делала посреди пустыни, Имти не знал, но, несмотря на слабость, улыбнулся, ибо разве не в виде трясогузки явилась миру великая птица Бену, возвещая зарю творения с вершины могучего камня Бен-бена? Чем не подтверждение тому, что боги благословили их поход?

— Да пройдет он путем праведных, — пробормотал старый жрец. — Да минует…

Ему не довелось закончить молитву: колени подогнулись и уронили его, бездыханного, лицом в песок. Трясогузка замерла, а через миг, осмелев, вспорхнула к нему на плечо, подняла голову к солнцу и запела.

Ноябрь, 1986, северо-восточная Албания, аэродром Кукеса

Русские опаздывали. Пока их дожидались, погода стала нелетной.

Сторону гор Шар-Даг заволокло тучами, и предвечернее небо налилось свинцовой серостью. Когда у ворот аэродрома возник наконец лимузин, сверху просыпались первые снежинки, а спустя две минуты, за которые он поравнялся с «Антоновым-24» и затормозил у посадочного трапа, в воздухе уже кружила легкая пурга, а землю припорошило белым.

— Вот дерьмо! — буркнул Рейтер, попыхивая сигаретой и косясь из окна кабины на крепчающую метель. — Русские недоноски!

В этот миг позади него открылась дверь отсека. В проеме показался рослый смуглый мужчина в дорогом костюме. Волосы у него были гладко зачесаны, а сам он изрядно благоухал одеколоном.

— Все собрались, — произнес он по-английски. — Заводи мотор.

Дверь закрылась. Рейтер еще раз затянулся и начал щелкать переключателями. Его пухлые, в пятнах от никотина, пальцы неожиданно проворно забегали по панели управления впереди и над головой.

— Египетские недоноски, — процедил он.

Справа от него хохотнул второй пилот. Он был моложе Рейтера — этакий светловолосый красавчик, если не считать грубого шрама поперек подбородка.

— Ты как всегда, Курт? Сеешь мир да любовь? — Он с ухмылкой извернулся в кресле и выглянул в боковое окно. — Хотел бы я знать, откуда берутся такие филантропы.

Рейтер хмыкнул, но ничего не сказал. Штурман шелестел картами у них за спиной.

— Как думаешь, выберемся? — спросил он. — Уж больно погодка дерьмовая.

Рейтер пожал плечами, не отрываясь от приборов.

— Зависит от того, сколько наш Омар Шариф будет прохлаждаться. Еще пятнадцать минут — и полосу занесет наглухо.

— И что?

— А то, что придется коротать ночь в этой дыре. Поэтому будем надеяться, что Омар уже вострит лыжи. — Рейтер утопил кнопку стартера пальцем-сосиской: с визгом и грохотом ожили два турбовинта Ивченко. Лопасти начали крошить завьюженный воздух, фюзеляж затрясся.

— Сколько на часах, Руди?

Второй пилот взглянул на часы — видавший виды «Ролекс» в стальном корпусе.

— Почти пять.

— Десять минут шестого — и я сворачиваюсь, — объявил Рейтер, после чего скособочился и вдавил окурок в пепельницу на полу. — Десять минут — не больше.

Второй пилот еще сильнее извернулся и выгнул шею, глядя, как человек в костюме спускается по трапу с пухлым кожаным портпледом в руках. За ним сошел еще один тип, кутаясь в плотное пальто с шарфом. Задняя дверь лимузина приветственно распахнулась, и египтянин в костюме скрылся в салоне, а его провожатый занял пост у подножия трапа.

— Ну, из-за чего сыр-бор, Курт? — спросил второй пилот, по-прежнему глазея за окно. — Оружие или наркота?

Рейтер закурил еще одну и размял шею, хрустя позвонками.

— Не знаю и знать не хочу. Было сказано забрать Омара в Мюнхене, привезти сюда, а как закончит с делами — доставить в Хартум. И чтобы без лишних вопросов.

— Когда я последний раз брался за работу без вопросов, один гад чуть не прорезал мне второй рот, — ворчливо заметил Руди, ощупывая шрам под губой. — Надеюсь, эти хоть заплатят как следует.

Он еще раз оглянулся через плечо и посмотрел в окно: крыша лимузина медленно покрывалась тонким слоем снега. Прошло пять минут. Дверь машины распахнулась, тип в костюме появился снова. Сумки при нем не было. Вместо нее виднелся большой металлический кейс — тяжелый, судя по тому, с какой натугой его тащили. Кейс перекочевал к человеку в пальто, затем из недр лимузина возник второй такой же, и оба египтянина поволокли ношу по трапу в самолет. Через минуту они показались снова и подобрали еще два кейса, с которыми и загрузились в «Ан-24». Второй пилот успел мельком увидеть пассажира лимузина, закутанного как будто в черный кожаный плащ, но через миг чья-то рука захлопнула дверь, и машина покатила прочь.

— Дело сделано, — объявил Руди, выпрямляясь в кресле. — Джерри, закрывай!

Штурман ушел убирать трап и запечатывать дверь, а пилоты нацепили наушники и стали проверять, все ли готово к взлету. Из салона высунулся египтянин в костюме, припорошенном снегом.

— Мы поднимемся, несмотря на погоду.

Прозвучало это как установка.

— Уж позволь мне решать, — буркнул Рейтер с сигаретой в зубах. — Если на полосе шквал, мы заглушим моторы и переждем.

— Мистер Гиргис ждет нас к вечеру в Хартуме, — ответил египтянин. — Взлетим, как планировали.

— Если бы ваши русские друзья не опоздали, все было бы тип-топ, — огрызнулся Рейтер. — А сейчас — марш на место. Джерри, пристегни их!

Он потянулся вниз, отпустил тормоза, направил высотный корректор вперед и дал газу. Свист двигателей перешел в рев — винты набирали обороты. Самолет тронулся с места.

— Мы поднимемся, несмотря на погоду! — прокричал египтянин из салона. — Мистер Гиргис ждет нас к вечеру!

— Иди в жопу, чурка, — пробормотал Рейтер, выруливая с разворотом на пепельно-серую полосу. Штурман вернулся, закрыл дверь кабины и сел, пристегивая ремень.

— Как настроение? — спросил он, кивая на окно, за которым крепчал буран. Рейтер не ответил — только сбавил газ, мельком глянул на снежную круговерть и, сдавленно выругавшись, опять увеличил скорость.

— Берегите яйца, ребята, — процедил он и взялся за штурвал. — Сейчас будет трясти.

Самолет быстро набрал разгон, подпрыгивая и виляя на неровном покрытии полосы. Рейтер уперся ногами в педали, борясь с боковыми ветрами, — на открытом пространстве они прямо-таки сносили. При восьмидесяти узлах нос «Антонова» задрался вверх, но тотчас упал. Край взлетной полосы маячил так близко, что штурман заорал Рейтеру «отбой». Тот пропустил вопль мимо ушей и увеличил разгон до девяноста, ста, ста десяти. На последней секунде, когда стрелка показала сто пятнадцать, а полоса целиком исчезла под колесами, он рванул штурвал на себя. Нос «Ана» приподнялся, шасси несколько раз подпрыгнули на траве и нехотя оторвались от земли.

— Твою мать! — прохрипел штурман. — Ты, больной ублюдок…

Рейтер усмехнулся и закурил, выводя самолет сквозь облака к ясному небу.

— Расслабься, — сказал он.

Они заправились в Бенгази, на североафриканском побережье, и взяли курс к юго-востоку через Сахару. «Ан» шел на автопилоте, альтиметр показывал пять тысяч метров, пустыня внизу тускло мерцала в свете луны, словно отлитая из олова. Через полтора часа перелета они разделили на троих термос еле теплого кофе и несколько бутербродов. Еще через час откупорили бутылку водки. Штурман выглянул из кабины в салон.

— Дрыхнут, — объявил он и захлопнул дверь. — Оба. В полном отрубе.

— Может, заглянуть к ним в чемоданчик? — спросил второй пилот, отхлебывая из бутылки и передавая Рейтеру. — Пока они, как говоришь, в отрубе?

— Не лучшая мысль, — отозвался штурман. — У них пушки. Как минимум у Омара. Видел под пиджаком, когда его пристегивал. Не то «глок», не то «браунинг». Приглядываться было некогда.

Второй пилот закачал головой:

— Не нравится мне все это, ой как не нравится. Еще на взлете почувствовал — добра не жди.

Он встал, разминая ноги, прошел в тыл кабины, взял из стенного шкафчика брезентовую планшетку и уселся на место.

— Хочешь заснять мой хрен крупным планом? — спросил Рейтер, увидев, как тот, пошарив в сумке, достает фотокамеру.

— Прости, Курт, — объектив мелковат.

Штурман подался вперед.

— «Лейка»?

Второй пилот кивнул:

— «М-6». Купил пару недель назад. Думал, удастся поснимать в Хартуме. Никогда там не бывал.

Рейтер хмыкнул и, приложившись к бутылке, передал ее через плечо штурману. Второй пилот вертел в руках камеру.

— Помнишь бабу, которую я окучивал в последнее время?

— Толстозадую, что ли? — спросил штурман.

Второй пилот ухмыльнулся и помахал фотоаппаратом.

— Сделал с ней пару кадров перед вылетом.

Рейтер оживился.

— Каких кадров?

— Вроде художественных, — ответил второй пилот.

— Это как?

— Ну знаешь — художественных.

— Да не знаю я ни черта!

— Красивых. Вкусных. Чулочки, подвязки, она лежит у меня между коленей, банан у нее на…

Рейтер выпучил глаза, похотливо сглотнул слюну. Штурман у них за спиной ухмыльнулся и начал мурлыкать себе под нос популярную песенку о толстозадых девицах. Второй стал подпевать, а за ним и Рейтер, пока вся троица не грянула хором, прихлопывая в такт по подлокотникам. Спели припев один раз, второй и уже шли на третий круг, когда пилот вдруг замолчал и вытянулся вперед, глядя за окно. Его товарищи вывели еще пару строчек и тоже затихли, сообразив, что Рейтер вышел из хора.

— Что случилось? — спросил второй пилот.

Курт Рейтер кивнул за окно. Вдалеке, прямо по курсу, словно гора выросла: плотная, клубящаяся мгла поднималась от самого пустынного дна высоко в небо и тянулась от горизонта к горизонту. Трудно было судить наверняка, но она будто бы еще и двигалась, шла прямиком на самолет.

— Это что? — спросил штурман. — Туман?

Рейтер промолчал — только прищурился, глядя, как тьма методично подступает ближе.

— Песчаная буря, — ответил он через минуту.

— Господи! — Второй пилот присвистнул. — Ты только глянь!

Рейтер ухватил штурвал и потянул на себя.

— Надо подняться выше.

Они взмыли на пять с половиной тысяч метров, потом на шесть с половиной. Все это время ураган неудержимо надвигался, засасывая землю, скрывая ее из виду.

— Черт, быстро наступает! — выругался Рейтер.

Он поднял самолет еще выше, под самый «потолок», почти на семь тысяч метров. Стена мглы подобралась так близко, что можно было увидеть ее очертания — гигантские пыльные складки и пуфы, налегающие друг на друга и беззвучно ползущие по пустыне. Самолет начало трясти и подбрасывать.

— Нет, не облетим, — произнес второй пилот.

Тряска стала ощутимее, в кабину проникло тихое шипение — песчинки и мусор стучали по окнам, корпусу.

— Если хоть горсть попадет в двигатели…

— Нам хана, — закончил за него Рейтер. — Попробуем сдать назад и обогнуть ее сбоку.

Буря, казалось, набирала обороты. Словно подслушав разговор в самолете, пыльное облако волной устремилось вперед и покрыло без того малую дистанцию. Рейтер начал закладывать вираж влево. У него на лбу сверкнули бусинки пота.

— Нам бы как-нибудь развернуться…

Его прервал громкий хлопок по правому борту. Почти одновременно самолет резко повело в ту же сторону и закрутило. Нос устремился вниз, индикаторы предупреждения ожили и замигали, как рождественская гирлянда.

— Боже мой! — всполошился штурман. — Господи!

Рейтер отчаянно выравнивал самолет, который стремительно кренился к вертикали. Из шкафчиков за спиной посыпалась аппаратура, опорожненная бутылка водки скользнула по полу и разбилась о выступ борта.

— Огонь в правом двигателе! — вскричал второй пилот, мельком озираясь на крыло. — Пышет будь здоров, Курт!

Тот отчаянно матерился.

— Подача топлива падает. Подача масла падает. Высота шесть пятьсот… и тоже падает. Уходи с разворота… Боже, огонь повсюду!

__ Глуши мотор и врубай огнетушитель! — проревел рейтер. — Джерри, мне нужно знать, где мы. Только быстро!

Пока штурман судорожно определял координаты, а второй пилот щелкал выключателями, Рейтер продолжал бороться с управлением. Самолет терял высоту, сорвавшись в широкий штопор. Буря подступала чуть ли не вплотную, мелькая перед окном кабины, как торец отвесной скалы.

— Шесть тысяч высота! — сообщил второй пилот. — Пять семьсот… шестьсот… пятьсот. Выравнивай нос и уводи нас отсюда, Курт!

— Еще предложения будут? — Судя по голосу, Рейтер был на грани паники. — Джерри, мать твою!

— Двадцать три градуса тридцать минут северной, — отозвался штурман, — и двадцать пять градусов восемнадцать минут восточной.

— Далеко до аэродрома?

— Что? Мы посреди Сахары! Какие аэродромы! До Дахлы триста пятьдесят километров, до Куфры…

В этот миг дверь кабины распахнулась, и внутрь ввалился давешний египтянин, хватаясь за штурманское кресло, пока самолет подбрасывало и крутило.

— Что происходит? — заорал он. — Говорите, в чем дело!

— В бога-душу-мать! — проревел Рейтер. — Назад, ты, псих еги…

Продолжить он не смог, потому что в эту секунду буря ринулась вперед и поглотила их целиком, подбросив «Ан» в воздух и затем швырнув вниз, точно он был из бальсы. Египтянина приложило лицом о подлокотник кресла, рассекло голову. Левый двигатель зафыркал, кашлянул и сдох.

— Дайте сигнал «SOS»! — крикнул Рейтер.

— Нет! — прохрипел египтянин, ощупывая распоротый скальп. — Радиотишина! Мы так условились!

— Давай, Руди!

Второй пилот уже включил передатчик.

— «SOS», «SOS». Виктор, Папа, Сьерра, Майк, Танго четыре семь три. Нужна помощь. Оба двигателя вышли из строя. Повторяю: оба двигателя вышли из строя. Положение…

Штурман опять огласил координаты, а второй пилот продиктовал их в микрофон, потом повторил все сначала еще и еще, пока Рейтер выкручивал штурвал. И пока болтало без двигателей по воле бури, бороться было бесполезно. Они продолжали падать, стрелка альтиметра неугомонно кружила против часовой. Щелчок отметил высоту в пять тысяч, затем в четыре, три, две… Вой ветра снаружи стал еще оглушительнее, турбулентность — еще яростнее. Самолет несло в самый центр урагана.

— Снижаемся! — прокричал Рейтер, когда пролетели отметку в полторы тысячи метров. — Пристегните Омара!

Штурман бросил складное кресло на спинку сиденья второго пилота и втиснул туда окровавленного пассажира, затем пристегнул его и пробрался назад к себе.

До земли оставалось меньше тысячи метров. Рейтер опустил закрылки и включил крыльевые интерцепторы в отчаянной попытке сбросить скорость.

— Шасси выпускать? — прокричал второй пилот. Его голос почти потонул в завывании ветра и дробном стуке песка и сора по фюзеляжу.

— Слишком опасно! — отозвался Рейтер. — Внизу камни, нас кувыркнет!

— Шансы есть?

— Ниже нуля.

Он продолжал тянуть штурвал на себя под сдвоенный вопль «Аллах акбар!» из салона, а второй пилот и штурман, оцепенев от ужаса, как завороженные следили за стрелкой альтиметра, проходящей последние сотни метров.

— Если выберемся, Руди, покажешь мне свои снимки! _ проорал Рейтер за миг до удара. — Слышишь? Я должен увидеть эти сиськи и задницу!

Альтиметр показал ноль. Рейтер в последнюю секунду рванул штурвал, и нос самолета каким-то чудом приподнялся, так что они, несмотря на скорость четыреста километров в час, все-таки выровняли корпус параллельно земле. Раздался жуткий сокрушительный удар, от которого египтянина выбило из кресла и швырнуло сначала об потолок, потом об переборку. Его шея хрустнула, как сучок под ногой. Их подбросило и уронило снова. Огни кабины потухли, стекло левого борта брызнуло внутрь и сбрило Рейтеру пол-лица, будто скальпелем. Его истошный вопль потонул в яростном штормовом реве, сквозь пробоину ворвались удушающие клубы пыли и песка.

Почти с километр самолет несся по земле, подпрыгивая, но все же не сходя с прямой, как вдруг он будто задел незримое препятствие и сорвался в разворот. Четырнадцатитонный «Ан» закружило, точно лист на ветру. Огнетушитель оторвался от стены и угодил штурману в ребра: грудная клетка хрустнула, словно фарфоровая. Дверь стенного шкафчика слетела с петель и проломила Рейтеру затылок. Кабина вращалась, как центрифуга, и внутри уже нельзя было разобрать, куда и с какой скоростью они движутся, — все смешалось. Спустя, казалось, целую вечность (хотя на деле прошли секунды) фюзеляж сбавил обороты от трения днища по песку и вскоре замер, качнувшись носом кверху, точно на приподнятом скальном гребне.

На мгновение воцарилась тишина — только буря продолжала колотить по стеклам и обшивке, испускающей едкий запах раскаленного металла. Затем второй пилот, Руди, неловко пошевелился в кресле.

— Курт! — крикнул он в пустоту. — Джерри!

Ответа не было. Он вытянул руку, коснулся чего-то теплого и липкого, начал расстегивать ремень, как вдруг самолет накренился. Руди замер, подождал немного и снова занялся пряжкой. Избавившись от лямок, он собрался было подняться, но в этот миг нос кабины снова качнулся — вверх-вниз. Второй пилот замер, пытаясь определить, что происходит, вглядываясь в темноту. Самолет опять качнулся вниз, однако в этот раз со скрипом и скрежетом задрал нос почти вертикально, а остальной частью поехал вниз. На мгновение что-то его задержало, но уже через секунду он сорвался и рухнул хвостом с обрыва. Буря рассеялась, за окнами вспыхнул свет и замелькали стены каменного мешка. Самолет швыряло и несло кубарем вниз, пока он не приземлился «на брюхо» в густой древесной заросли под оглушительный хруст веток и исковерканного железа. Через некоторое время сквозь скрежет и скрип просочились другие звуки: шорох листвы, приглушенное журчание воды и тихие трели птиц. Они становились все смелее, и вскоре их щебетание наполнило теплый вечер.

Из растерзанного самолета донесся тихий стон:

— Курт! Джерри!

Вашингтон, здание Пентагона. Тем же вечером

— Спасибо всем собравшимся. Прошу прощения за срочность, но у нас… возникли осложнения.

Говоривший затянулся сигаретой и помахал перед собой, чтобы развеять дым, пристально глядя на семерых мужчин и одну женщину, сидящих за тем же столом. Зал был полупустой, без окон — глазу не за что зацепиться, — словом, такой же, как сотни других в тесных пентагоновских катакомбах. Единственное, что его отличало, — это карта Африки и Ближнего Востока шириной во всю стену освещенная старой лампой на кронштейне. В помещении стоял густой полумрак.

— Сорок минут назад, — глухо продолжил председатель, — один из наших радаров поймал радиосигнал из Сахары. — Он сунул руку в карман и извлек лазерную указку. На карте посреди Средиземного моря возникла дрожащая красная точка. — Его послали отсюда.

Точка скользнула вниз и застыла в юго-западном углу Египта, неподалеку от пересечения границ с Ливией и Суданом, над словами «плато Гильф-эль-Кебир».

— Он исходил с борта транспортника «Антонов», позывной «VP-SMT473». — Помолчав, председатель пояснил: — Сигнал бедствия.

Приглашенные заерзали в креслах, кто-то пробормотал «Господи».

— Что нам известно? — спросил один из них, лысеющий толстяк.

Председатель сделал последнюю затяжку и ввернул окурок в дно пепельницы на столе.

— На этом этапе — немногое, — ответил он. — Сейчас изложу.

Говорил он минут пять, водя указкой по карте — от Албании к Бенгази, назад к Гильф-эль-Кебиру, то и дело сверяясь с кипой бумаг на столе. Потом прикурил другую сигарету, а от нее — еще одну, отчего в зале стало едко и тяжело дышать. Едва председатель закончил, все разом встрепенулись, затараторили, подмешивая возбужденные голоса к общей какофонии, из которой выскакивали отдельные слова и полуфразы, в целом ничего не поясняющие: «…Знал, что это безумие!» — «Саддам!» — «Третья мировая!» — «Дело „Иран-контрас“» — «…катастрофа!» — «Подарок Хомейни!» и так далее.

Женщина по-прежнему сидела, задумчиво постукивая ручкой по столу, потом подошла к карте и присмотрелась к ней. Тень стройного силуэта упала на стену, короткие светлые волосы засияли в свете лампы.

— Надо просто найти его, — сказала она.

Голос прозвучал негромко, едва различимо в пылу бомбардировки доводами, но в нем было столько скрытой силы и властности — той, которая требует немедленного внимания к себе, — что спорщики замолкли и в зале наступила тишина.

— Надо просто найти его, — повторила она. — Пока кто-то другой не нашел. Полагаю, сигнал бедствия шел на открытой частоте?

Председатель признал, что так и было.

— Значит, пора за работу.

— А как, позвольте узнать, вы предполагаете это сделать? — спросил толстяк. — Позвонить Мубараку? Дать объявление в газету?

Прозвучало иронично, вызывающе. Женщина не поддалась.

— Где-то схитрим, где-то прогнемся, — сказала она, не отрываясь от карты. — Спутниковое наблюдение, разведка под видом военных учений, связи на месте. У НАСА есть лаборатория в той части света. Задействуем все, что только можно. Вас это устраивает, Билл?

Толстяк что-то пробормотал, но ничего по существу. Остальные молчали.

— Стало быть, решено, — произнес председатель, пряча указку в карман и собирая бумаги в аккуратную стопку. — Будем хитрить и прогибаться.

Он зажег очередную сигарету.

— И лучше бы побыстрее. Пока все это не вылилось в еще больший кошмар.

Председатель подобрал бумаги и удалился во главе группы. Женщина задержалась перед картой, поднеся руку к шее, а другой касаясь бумаги.

— Значит, Гильф-эль-Кебир… — Она на миг застыла в задумчивости, а потом нажала мыском туфли кнопку выключателя на лампе, погружая зал в темноту.

Париж. Четыре месяца спустя

Канунина поджидали в гостиничном номере. Чуть только он шагнул за дверь, возвращаясь из ночного клуба, как его телохранителя сняли выстрелом в висок через глушитель, а самого придавили к полу. Он запутался в полах плаща, будто в коконе. Одна из шлюх подняла крик, и ее тоже застрелили — от пули дум-дум, пущенной в правое ухо, полчерепа слева разнесло, как яичную скорлупу. Второй пригрозили тем же, если она посмеет пикнуть, после чего Канунина перекатили на живот и с силой задрали голову. Он даже не пытался вырваться — знал, с кем имеет дело.

— Покончим с этим.

Он зажмурился, ожидая пули. Вместо выстрела сверху зашелестела бумага, а потом ему что-то посыпалось на голову, застучало по лицу. Канунин открыл глаза. Над ним нависал бумажный пакет, из которого струей сыпались стальные подшипники размером с горошину.

— Что за…

Ему в копчик уперлось чье-то колено, голову еще больше запрокинули — и пальцы наемника клешнями обхватили лоб жертвы, стиснули виски.

— Мистер Гиргис приглашает вас с ним поужинать.

Еще одна пара рук разжала ему рот. Пакет приблизился к лицу, и подшипники посыпались прямо в глотку. Канунин брыкался и корчился, но вместо криков вырывалось лишь сдавленное бульканье, а руки убийц держали крепко. Вот рывки стали совсем слабыми и вскоре прекратились вовсе. Пакет опустел. Тело бросили на пол — в кровавой пене у рта блеснули несколько шариков. Сделав контрольный выстрел в висок, наемники убрались, даже не оглянувшись на девицу. Они уже мчались в предрассветном потоке машин, когда гостиницу сотряс ее безумный крик.

Ливийская пустыня, между Гильф-эль-Кебиром и Дахлой Наши дни

Мало кто еще совершал великий переход от Куфры до Дахлы — тысяча четыреста километров через сплошные пески, — кроме этих сильных, суровых людей, гордых бедуинов Куфры, иначе сенусия, потомков племени Бану Салим. Как встарь, караваны верблюдов везли пальмовое масло, вышитую парчу, серебряную утварь и изделия кожевенников, а возвращались с финиками, сушеными тутовыми ягодами, сигаретами и кока-колой. Экономически такие путешествия не приносили выгоды, но дело было не в выгоде, а, скорее, в традиции — бедуины ходили путями предков и, как предки, старались выжить там, где не выживал больше никто, находить дорогу там, где любой заплутал бы. Пустыня была их домом, а кочевье — всей их жизнью. Даже если караваны не приносили дохода.

Однако же этот переход был тяжелым даже по меркам жестокой Сахары, где не бывает легких дорог. Начавшись от Куфры, караван обогнул юго-восточную оконечность плато Гильф-эль-Кебир и прошел через ущелье Эль-Акаба — прямой путь на восток до Великого песчаного моря, пересекать которое не отваживались даже бедуины. Этот отрезок маршрута они одолели без приключений.

Дальше, однако, случилось непредвиденное: артезианский колодец у восточного выхода из ущелья, в котором они, по обыкновению, наполняли бурдюки, пересох. Учитывая, что пройти предстояло еще триста километров, запасы воды оказались пугающе малы. Дальнейший путь обещал быть нелегким, но терпимым, поэтому дальше бедуины отправились без особенной тревоги. Однако за три дня до конца маршрута, северо-восточнее Дахлы, их настиг жестокий хамсин. Двое суток пришлось отсиживаться в укрытии, и за эти дни вода в бурдюках почти иссякла. Но вот ураган кончился, и можно было продолжать путь. Бедуины чуть ли не галопом погнали верблюдов между барханами с криками «хут, хут» и «ялла, ялла», стремясь покрыть оставшееся расстояние раньше, чем навалится жажда.

Они так старались поскорее добраться до оазиса, что наверняка пропустили бы мертвеца, не окажись он прямо у них на пути. Застывший истуканом труп высовывался по пояс из ближайшей дюны. Рот у него был разинут, одна рука вытянута в сторону, словно он звал на помощь.

Предводитель отряда семерых всадников, чьи головы были завернуты в покрывала по самые глаза для защиты от солнца, велел остановиться. Бедуины спешились и обступили мертвеца.

Тело определенно было мужским — оно отлично сохранилось в иссушающих объятиях пустыни. Кожа побурела, обветрилась и затвердела, как пергамент. Глаза ссохлись в орбитах и напоминали две черные изюмины.

— Наверное, его бурей вынесло, — произнес один бедуин набадави, кочевничьем варианте арабского. Голосу него был скрипучим и грубым, как сам песок.

По сигналу предводителя трое его соплеменников упали на колени и начали разгребать песок вокруг тела. Одежда и обувь на покойнике была истрепана и порвана, как если бы он проделал долгий и тяжкий путь; в руке зажат пустой термос без крышки с зазубренным ободком — словно несчастный в отчаянии грыз пластик, стараясь добраться до последней капли воды.

— Солдат, что ли? — с сомнением спросил кто-то из бедуинов. — С войны?

Предводитель тряхнул головой, наклонился и постучал по часам «Ролекс-эксплорер» на левом запястье мертвеца.

— Нет, он умер позже. Американец.

Это слово он употреблял не в конкретном, а в общем смысле, обозначая любого иностранца европейской внешности.

— А что он тут делает? — полюбопытствовал его товарищ.

Предводитель пожал плечами, перевернул тело вниз лицом и снял брезентовую планшетку с плеча трупа. В ней лежали карта, бумажник, две сигнальные ракеты, сухой паек на случай аварии и завязанный в узел носовой платок.

В платке обнаружился крошечный глиняный обелиск высотой не больше пальца. Бедуин пригляделся, повертел его в руках, разглядывая любопытный символ на каждой из четырех грубовато вылепленных граней — что-то вроде креста, из верхушки которого поднималась тонкая линия, похожая на сложенный пополам хлыст или хвост какого-то зверя. Предводителю кочевников символ ничего не сказал, поэтому он снова завернул фигурку в платок и отложил в сторону, переводя взгляд на бумажник. В нем обнаружился пропуск: на фотографии — молодой блондин с жутковатым шрамом под нижней губой. Прочесть надписи на пропуске никто из бедуинов не сумел, так что их глава вскоре отправил бумажник и все прочие предметы в сумку.

Похлопав покойника по карманам, он выудил компас и черную пластиковую кассету с отснятой фотопленкой. Все находки бедуин положил к остальным, затем снял с высохшей кисти часы, спрятал их в карман джеллабы и поднялся уходить.

— Поехали дальше, — сказал он спутникам, забрасывая сумку на плечо и возвращаясь к верблюдам.

— Разве мы его не похороним? — донеслось ему вслед.

— Пустыня похоронит, — ответил предводитель. — Надо спешить.

Шестеро бедуинов проследовали за ним к подножию дюны, оседлали верблюдов и ударили пятками в подрагивающие бока. Верблюды нехотя поднялись.

Последний всадник — тщедушный, сморщенный старик с изрытым оспинами лицом — повернулся в седле и проводил взглядом покойника: с каждым пройденным шагом тот становился все меньше, пока и вовсе не съежился вдали до размеров тусклого пятнышка на безликой песчаной равнине. Бедуин пошарил в складках джеллабы и вытащил мобильный телефон.

Убедившись, что никто не смотрит в его сторону, он корявым пальцем набрал номер. Сигнал не проходил. Выждав минуту-другую, всадник сдался и убрал телефон в карман.

— Хут-хут! — крикнул он, погоняя верблюда. — Ялла-ялла!

Калифорния, Йосемитский национальный парк

Над долиной возвышался отвесный пятисотметровый утес, похожий на застывший полог из серого шелка. Фрея Хэннен преодолела девять десятых его высоты, как вдруг нарвалась на осиное гнездо. Найдя ступне опору в небольшом скальном кармане рядом с началом десятого питча, Фрея потянулась к нависающей над ней «полке», шаря среди корней старого куста толокнянки, когда из-под него вырвался рой и рассерженно загудел рядом с ней.

Фрея панически боялась ос — с тех пор, как в детстве одна ужалила ее в язык. Странная фобия для того, кто зарабатывает на жизнь участием в чемпионатах по скалолазанию на самых опасных маршрутах. Впрочем, страхи редко поддаются осмыслению или контролю: Алекс, ее сестра, отчего-то смертельно боялась шприцев и уколов.

Фрея застыла, судорожно глотая воздух. Внутри все сжалось и похолодело: в воздухе роились полосатые твари. Оса ужалила ее в руку, и Фрея не сдержалась, разжала пальцы и в тот же миг откинулась вправо от стены. Страховочную оттяжку отчаянно заполоскало на ветру, сосновая роща в полукилометре под ногами вдруг приблизилась, как в объективе телескопа. Секунду-другую Фрея повисла на правой руке, чудом сохранив упор правой ногой. Левая рука беспомощно болталась в воздухе — зазвенели карабины и камы. Девушка стиснула зубы и, стараясь забыть про жжение в мышцах плеча и предплечья, подтянула тело к скале и заклинила кисть между выступом и отвесной стеной, прижимаясь к теплому граниту, словно к груди любимого. В этом положении она оставалась, наверное, целую вечность — повисла и зажмурилась, отгоняя желание закричать. Наконец рой успокоился и рассеялся. Фрея быстро переместилась вправо под «полку», откуда начала новый подъем, обходя чахлую сосенку, которая, словно морщинистая рука, торчала из скалы. Там Фрея снова заклинилась и села на ствол — отдышаться.

— Черт! Алекс… — вырвалось у нее невпопад.

Одиннадцать часов назад ей позвонили. Она была у себя дома, в Сан-Франциско. Звонок прозвучал среди ночи как гром среди ясного неба.

Однажды, давно, в первые годы занятия скалолазанием, она сорвалась с двухсотметровой высоты и повисла на страховке. Такое же чувство у нее было после звонка: сначала — удивление, оторопь, как в полете на дно пропасти, и тут же — тошнотворно-резкий рывок осознания того, что произошло.

Потом она долго сидела в темноте. В окна залетал запоздалый уличный шум из баров и кафе Норт-Бич.

Затем Фрея села за компьютер, заказала по Интернету билет на самолет, покидала в рюкзак кое-какое снаряжение, заперла квартиру и унеслась прочь на своем старом «триумфе-бонневилле». Три часа спустя она уже была в Йосемитских горах, а еще через два, когда небо над вершинами Сьерра-Невады зарделось, приготовилась к подъему на Либерти-Кэп.

В минуты душевных волнений, когда надо было привести мысли в порядок, Фрея уходила в горы. Для Алекс такой отдушиной были пустыни — огромные, безжизненные песчаные просторы. Фрея больше любила вертикальные ландшафты, по которым можно было взбираться к самому небу на пределе моральных и физических сил.

Тем, кто не поднимался в горы, этого не объяснить. Фрея даже сама порой не знала, как выразить свои чувства. Ближе всего она подошла к этому, как ни странно, в интервью журналу «Плейбой»: «Наверху я живу полной жизнью, что ли. А в остальное время словно сплю наяву».

Сегодня ей как никогда нужно было испытать тот покой и духовную собранность, которые давало скалолазание. Она мчалась в сторону парка по 120-й магистрали, горя желанием выбрать по-настоящему сложный свободный маршрут: «Фрирайдер» на Эль-Капитане или, может, «Астромэн» на Колонне Вашингтона.

Потом Фрея вспомнила о Либерти-Кэп. С каждой минутой эта идея нравилась ей все больше и больше.

Нельзя сказать, чтобы выбор был очевидным. На части маршрута придется использовать вспомогательные средства, что лишало радости свободного подъема. Технически он был несложен — по меркам опытных скалолазов, то есть Фрее не надо было по привычке выкладываться до конца.

Зато по этой стене она еще ни разу не взбиралась. Что еще важнее, в это время года только туда никто не лез валом, что обеспечивало спокойный подъем: никто не станет ее фотографировать или приставать с расспросами, и новички туда не сунутся. Только она сама, скалы и тишина.

Фрея сидела на каменной «полке». Полуденное солнце грело лицо; осиный укус все еще побаливал. Она отпила из походной бутылки и оглянулась на пройденный участок. Впереди лежали две ИТОшных секции, для нее довольно легких. Менее опытные скалолазы потратили бы на подъем дня два, с ночевкой на страховочной станции, но Фрея рассчитывала одолеть маршрут быстрее — часов за восемь с хвостиком.

Жаль, конечно, что подъем не утомит ее сильнее, что она не почувствует пьянящего эффекта, который достигается только крайним нервным и мышечным напряжением. С другой стороны, внизу открывался прекрасный пейзаж, дарующий чувство покоя, за которое можно было простить недостаток нагрузки. Фрея, держась за оттяжку, выпрямила ноги — длинные, поджарые, загорелые, растерла мускулы, вытянула мыски скальных туфель «Анасази», разминая стопы и голени. Затем она поднялась, запрокинула голову и осмотрела скалу перед последним, одиннадцатым питчем в пятьдесят метров до самой вершины.

— Алле, — прошептала она себе и зачерпнула магнезии из мешка на поясе. — Алле… — И тут же, точно слово напомнило ей о сестре, добавила: — Алекс.

Голос мгновенно потерялся в шуме Невадского водопада.

Позже, выполнив маршрут, Фрея наткнулась на пару знакомых ребят, из своих. Один был довольно симпатичным, но сейчас она этого почти не заметила — не те обстоятельства. Они поболтали, Фрея рассказала о пройденном маршруте («Соло на Либерти-Кэп? Вот это да! Супер!») и оборвала разговор, объяснив, что ей нужно успеть на самолет.

— Едешь соревноваться? — спросил симпатичный парень.

— Нет, в Египет, — ответила она, заводя двигатель.

— А-а, на новые места? Фрея врубила передачу.

— На похороны сестры.

Мотоцикл взревел, и она умчалась — только волосы, как белое пламя, затрепетали на ветру.

Каир, отель «Мариотт»

Флин Броди поправил на носу очки и посмотрел в полупустой конференц-зал: перед ним расселись четырнадцать пожилых туристов-американцев, и ни один не проявлял интереса к происходящему. Он попытался было расшевелить их («Как я рад, что вам всем удалось найти свободные места!»), но засмеялась одна Марго — его коллега-экскурсовод, а остальные молча продолжали таращиться.

«Боже мой, — мысленно вздохнул он и нервно пошарил в кармане вельветового пиджака. — Чувствую, вечерок будет еще тот».

Он начал заново: сказал, что годы археологических раскопок в Ливийской пустыне приучили его к пустым пространствам. Шутка снова не удалась. На этот раз даже смех Марго звучал натянуто. На этом Флин сдался, нажал клавишу ноутбука и запустил презентацию в «Пауэр-пойнте»: на экране появился снимок пустыни — уходящие вдаль верхушки дюн. Броди собирался начать лекцию, как вдруг дверь зала приоткрылась, и в щель протиснулся удивительно толстый незнакомец в светлом пиджаке с «бабочкой».

— Можно? — спросил он писклявым, почти женским, голосом с протяжным акцентом американского Юга.

Флин посмотрел на Марго — та пожала плечами, словно спрашивая «почему бы нет?», и жестом пригласила толстяка войти. Он закрыл дверь, сел в ближайшее кресло и стал промокать лоб платком. Флин подождал немного, откашлялся и заговорил с суховатыми интонациями образованного англичанина:

— Десять тысяч лет назад Сахара была куда более гостеприимной, нежели сейчас. Спутниковая съемка песков Грейт-Селима с шаттла «Колумбия» обнаружила следы некогда развитой сети рек и озер. Такой ландшафт более свойственен современным саваннам в околоэкваториальных частях Африки. — Следующий кадр изображал Национальный парк Серенгети в Танзании, иллюстрируя слова лектора. — В долинах этих рек и озер произрастали леса, а между ними тянулись травянистые равнины — пристанища самых разнообразных животных, таких как газели, жирафы, зебры, слоны и бегемоты. Жили там и люди — большей частью кочующие племена охотников и собирателей, хотя были также найдены следы постоянных поселений эпохи среднего и верхнего палеолита.

— Говорите громче! — выкрикнула старуха из заднего ряда со слуховым аппаратом, похожим на пластиковый нарост.

«На кой черт, спрашивается, садиться на задний ряд, если ни шиша не слышишь?» — подумал Флин.

— Простите, — сказал он, повышая голос. — Так лучше?

Старушенция махнула тростью в знак согласия.

— Постоянных поселений среднего палеолита, — повторил археолог, пытаясь поймать нить собственных рассуждений. — Плато Гильф-эль-Кебир в юго-западной оконечности Египта, на границе с Ливией и Суданом — гористая область, сравнимая по размеру со Швейцарией, — особенно изобилует находками этого периода, как сугубо бытовыми предметами… — на экране, иллюстрируя рассказ появились снимки оранжевых скал, каменной зернотерки и коллекции кремневых орудий, — так и предметами обрядовыми, а также образцами первобытного искусства. Вы, наверное, видели фильм «Английский пациент», в котором фигурируют доисторические наскальные росписи так называемой Пещеры пловцов, обнаруженной в 1933 году венгерским исследователем Ладиславом Алмаши в вади Сура, на западной окраине плато.

Возникло изображение пещеры: по неровным стенам из песчаника словно ныряли и плыли стилизованные красные фигурки, круглоголовые, с ножками-палочками.

— Кто-нибудь видел эту картину?

— Не-е-ет, — единодушно загудели слушатели. Флин был вынужден опустить критические замечания по поводу фильма, которые обычно вставлял в этом месте, и продолжить основную тему.

— В конце последнего периода оледенения, — произнес он, — ближе к среднему голоцену, приблизительно семь тысяч лет до нашей эры, степной ландшафт севера Африки коренным образом преобразился. В то время как северные ледяные пласты отступали, там происходили процессы аридизации, в результате которых зеленые равнины и пойменные леса были вытеснены пустыней и приобрели тот вид, который мы наблюдаем сегодня. Равнинные племена были вынуждены мигрировать на восток, в долину Нила… — возник следующий слайд с нильским пейзажем, — где они сформировали различные до-династические культуры — тасианскую, бадарианскую, накадскую, которые впоследствии слились в единое государство — Египет — под властью фараонов.

Один из слушателей, лопоухий тип в бейсболке с эмблемой «Нью-Йорк метс», стал клевать носом. А Флин еще даже не закончил вступление!

«Боже, как хочется выпить!»

— Я больше десяти лет путешествовал по Сахаре и вел раскопки на ее территории, — продолжил он, откидывая назад непокорные темные волосы. — В основном в окрестностях Гильф-эль-Кебира и его долинах. В этой лекции я постараюсь изложить три основных вывода, сделанных по результатам этой работы. Три довольно-таки смелых вывода.

Он намеренно сделал упор на слове «смелых», надеясь заинтриговать аудиторию, и огляделся. Ноль эмоций. С равным успехом можно было разглагольствовать о выращивании брюквы. Тогда был бы хоть какой-то интерес.

«Боже, как хочется выпить!»

— Во-первых, — продолжил Флин сделанным воодушевлением, — я предполагаю, что коренные жители Сахары не забыли свою родину даже после переселения в долину Нила. В частности, плато Гильф-эль-Кебир с его внушительными склонами и глубокими ущельями-вади по-прежнему оказывало сильное влияние на ранних египтян, фигурировало в их верованиях и обрядах. Память о нем жила и сохранялась — правда, зачастую в аллегорической форме. Литературная традиция, особенно мифы, где фигурируют боги Аш и Сет, — тому доказательство.

На экране возникло изображение Сета — божества с человеческим телом и головой неопределенного зверя, остроухого и длиннорылого.

— Во-вторых, я намерен продемонстрировать, что древние египтяне не только сохранили воспоминания о родине предков, но и, несмотря на расстояния, поддерживали с ней физический контакт, то и дело предпринимая изнуряющие походы через пустыню, чтобы почтить священные и памятные для них места. В частности, одно из ущелий — так называемый «уэхат сештат», или Тайный оазис, — по всей видимости, сохраняло статус важного культового центра вплоть до начала Первого переходного периода, то есть на протяжении почти тысячи лет с момента зарождения Египта как единого государства.

Слушатель, который клевал носом, заснул. Флин еще больше повысил голос в тщетной попытке его разбудить.

— И наконец, — продолжил он, чуть ли не крича, — я берусь утверждать, что именно это таинственное и до сих пор не найденное ущелье впоследствии послужило моделью для целого ряда легенд о затерянных оазисах Сахары, в частности, легенды о Зерзуре, или Атлантиде песков, на поиски которой вышеупомянутый Ласло Алмаши истратил многие годы.

Последней иллюстрацией к вступлению оказалась размытая черно-белая фотография: граф, в шортах и военной фуражке, позирует на фоне бескрайней пустыни.

— Итак, дамы и господа, — произнес Флин, — начнем наше путешествие! Приглашаю вас отправиться через Сахару, через время на поиски затерянного города-храма в ущельях Гильф-эль-Кебира!

Он замолчал, дожидаясь реакции. Хоть какой-то реакции.

— Зачем кричать-то? — раздался голос из задних рядов. — Здесь не глухие собрались!

«Черт!..»

Флин дотянул до конца лекции, перескакивая, где только можно, и тем самым сократил положенные полтора часа до сорока пяти минут. А среди египтологов он считался вдохновенным оратором, способным оживить самые сухие и сложные темы, привлечь и удержать внимание слушателей, зажечь в них интерес! Тут же, как он ни бился, как ни упрощал, как ни импровизировал, все было как об стенку горох. Одна пара на середине рассказа поднялась и ушла, а остальные в открытую ерзали и поглядывали на часы. Лопоухий турист мирно проспал до конца, положив голову жене на плечо, и только толстяк с «бабочкой», похоже, искренне заинтересовался материалом. Он утирал платком пот со лба и неотвязно, сосредоточенно смотрел на лектора.

— В заключение замечу, — произнес Флин, переходя к последнему снимку (оранжевый склон Гильф-эль-Ке-бира), — что никаких следов «уэхат се штат», а также Зер-зуры и всех прочих легендарных оазисов Сахары до сих пор не обнаружили.

Он слегка повернулся и с мечтательной улыбкой посмотрел на слайд — словно из уважения к давнему противнику. Потом на мгновение как будто ушел в себя, но тут же тряхнул головой и повернулся к слушателям.

— Многие оспаривают саму идею существования оазиса, называют его мечтой, сказкой, плодом воображения, своего рода пустынным миражом. Надеюсь, свидетельства, которые я сегодня привел, убедят вас в том, что источник этих легенд — «уэхат сештат» — действительно существовал и в Древнем Египте считался важнейшим культовым центром. Будет ли он когда-нибудь найден — другой вопрос. Алмаши, Бэгнольд, Клейтон, Ньюбольд — все они обследовали Гильф-эль-Кебир самым тщательным образом, но вернулись ни с чем. Современные спутниковые и аэроисследования тоже не принесли никаких результатов. — Флин опять посмотрел на снимок и мечтательно улыбнулся. — Что ж, может, оно и к лучшему, — сказал он, снова глядя в зал. — На нашей планете почти не осталось белых пятен, ее изучили и картографировали вдоль и поперек, она утратила таинственность… Тем более приятно сознавать, что один ее уголок до сих пор остается вне досягаемости, — таким уголком можно считать «уэхат сештат», Тайный оазис. Благодарю за внимание.

Он сел под жидкие, артритичные аплодисменты. Только толстяк, пожалуй, хлопал с неподдельной благодарностью. Потом он поднялся, отвесил учтивый поклон и исчез за дверью. Приятельница Флина, Марго, встала и вышла вперед.

— Какой увлекательный рассказ, — произнесла она тоном школьной учительницы, обращаясь к аудитории. — Вот бы всем нам сейчас забраться в автобус и отправиться через пустыню — обыскать там все хорошенько!

Тишина.

— А теперь профессор Броди ответит на ваши вопросы. Как я говорила ранее, он — один из всемирно признанных авторитетов в археологии Сахары, автор книги «Дешрет: Древний Египет и Ливийская пустыня», легенда в своей области (или, может быть, в своей пустыне). Он любезно согласился встретиться с нами, поэтому не стесняйтесь! Задавайте вопросы.

Опять воцарилось молчание. Потом лопоухий турист, который к тому времени проснулся, выдал:

— Профессор Броди, как по-вашему, Тутанхамона убили?

После лекции, когда американцы побрели ужинать, Флин собрал конспект, упаковал ноутбук. Марго стояла рядом.

— Особого восторга не наблюдалось, — сказал Броди.

— Чепуха, — твердила Марго. — Ты их просто… сразил!

Флин только ради нее согласился на эту лекцию, в память о студенческой дружбе. У него как раз образовалось окно в графике — одну встречу отменили в последнюю минуту. Он видел, что Марго чувствует себя виноватой из-за невнимания публики, пытается загладить вину.

— Не терзайся, — сказал Флин и сжал ее руку. — Поверь, со мной случались казусы и похуже.

— Тебе еще повезло: за час от них отделался, — вздохнула она. — А мне с ними еще десять дней нянчиться. «Как по-вашему, Тутанхамона убили?» Боже, сквозь землю провалилась бы…

Флин рассмеялся и застегнул чехол ноутбука. Марго подхватила друга под руку, и они прошли через зал. У самого выхода из вестибюля донеслись нестройные звуки духового оркестра и барабанов. Мимо прошествовала свадебная процессия — жених и невеста в сопровождении толпы аплодирующих родственников. Перед ними пятился видеооператор, выкрикивая указания.

— Боже, ты только взгляни на ее платье, — пробормотала Марго. — Она похожа на снеговика после взрыва.

Броди не ответил. Его внимание привлекли не новобрачные, а девочка лет десяти-одиннадцати в хвосте шествия — хорошенькая, взволнованная. Она подпрыгивала на месте, силясь разглядеть, что происходит впереди, ее черные волосы разлетались, прямо как у…

— Что с тобой?

Его качнуло к дверному косяку, и он схватился за руку Марго для опоры. На шее и лбу у него выступила испарина.

— Флин!

— Все нормально, — пробормотал он, выпрямился и разжал пальцы. Ему стало неловко. — Порядок.

— Ты вдруг побелел как полотно!

— Нет-нет, все нормально. Честно. Просто устал немного. Надо было поесть перед выходом.

Он улыбнулся, но не особенно убедительно.

— Тогда я угощаю, — сказала Марго. — Идем, поднимем тебе сахар в крови. Это меньшее, что я могу сделать после такого вечера.

_ Спасибо, но я, пожалуй, пойду домой. Мне еще уйму рефератов проверять, — соврал Флин и понял, что его раскусили. — Что-то мне не по себе, — добавил он в качестве оправдания. — Ты же знаешь, я всегда такой впечатлительный…

Марго улыбнулась и обняла его.

— Вот за это я тебя и люблю, Флин. Ну, и за красоту, конечно. Эх, если бы ты только позволил…

Она стиснула его крепче и тут же выпустила.

— До четверга мы в Каире, потом едем в Луксор. Перезвонишь, как вернемся?

— Обязательно, — ответил Флин. — Да, и не забудь рассказать им, что пирамиды расположены по Ориону, потому что оттуда прилетели строители-инопланетяне.

Она засмеялась и ушла. Флин проводил ее взглядом, потом снова оглянулся на свадьбу. Толпа переместилась в зал по другую сторону вестибюля, девочка так же вприпрыжку бежала позади. Столько лет прошло, подумал Флин, а его до сих пор накрывает от таких мелочей. Если бы только он не опоздал тогда…

Мало-помалу гости исчезли в зале, и двери за ними закрылись. Флин ощутил в себе желание уйти, но не домой, не на работу, а в бар и напиться там, насколько позволяло время. Он вышел из отеля. За ним спустя несколько секунд засеменил вразвалку пухлый незнакомец в светлом пиджаке.

Фрея только-только взлетела — полуночный рейс должен был доставить ее из Сан-Франциско в Лондон, а затем в Каир. У нее была пропасть свободного времени, однако, как всегда в таких случаях, часы таинственным образом начинали спешить, и все закончилось судорожной беготней. Она оказалась последней в очереди на проверку, в числе последних взошла на борт, еле втиснула рюкзак на багажную полку, после чего заняла место между тучным латиноамериканцем и патлатым подростком в футболке с Мэрилином Мэнсоном.

После взлета она посмотрела меню передач, предлагаемых к просмотру: старые серии «Друзей», дурацкая комедия с Мэттью Макконахи, документальный фильм канала «Нэшнл джиографик» о Сахаре, который ей хотелось смотреть меньше всего, учитывая цель поездки. Еще немного полистав меню, Фрея выключила экран, откинула спинку кресла и вставила наушники от плеера айпод. Зазвучала «Боль» Джонни Кэша. Подходящая музыка.

Родители назвали дочерей в честь великих путешественниц — Фреи Старк, исследовательницы Среднего Востока, и Александры Давид-Неэль, покорительницы Гималаев. По иронии судьбы их пристрастия проявились противоположным образом: Алекс тянуло к жаркому климату и пустыням, а Фрею — в горы.

— С вами ничего нельзя знать наверняка, — шутил их отец. — Надо было вас поменять еще в роддоме.

Он был человек крупный, как медведь, веселого нрава, преподавал географию в их родном городке Маркем, штат Виргиния. Помимо джаза и стихов Уолта Уитмена, отец любил отдыхать на природе. Фрея с Алекс еще детьми ездили с ним в экспедиции — пешком через горы Блю-Ридж, на каноэ по реке Раппаханнок, под парусом у берегов Северной Каролины. Отец показывал им всевозможных птиц, животных, знал названия множества растений, рассказывал о ландшафтах родного края. Именно он привил дочерям дух первооткрывательства, умение восхищаться дикой природой.

Внешность — светлые волосы, зеленые глаза, стройные фигуры — они унаследовали от матери, известной художницы и скульптора. А кроме внешности — некоторую сдержанность и самодостаточность, нелюбовь к пустой болтовне и шумным компаниям. Отец был душой общества, балагуром и весельчаком, а женщинам семьи Хэннен, наоборот, нравилось уединение.

Алекс была старше сестры на пять лет, умнее и покладистее, хотя красота ее меньше бросалась в глаза. Они не проводили вместе все дни напролет, как бывает между сестрами, — разница в возрасте предполагала разницу в интересах, которым и посвящалось все свободное время.

Их старый деревянный дом на краю города скрывал залежи сокровищ — карты, атласы, путеводители и книги о путешествиях. В дождливый день девочки набирали по стопке любимых томов и прятались в своих потайных уголках — мечтать о будущих приключениях. Алекс уходила на чердак, Фрея — в обветшалую садовую беседку. На природе, где сестры проводили большую часть времени, они тоже выбирали разные маршруты: Фрея бродила по лесам и садам вокруг города, забиралась на деревья, ладила веревочные лестницы, засекала по часам, сколько времени занимает прохождение пеших маршрутов или небольших скал, и всегда подгоняла себя: «Быстрее, быстрее, быстрее»…

Алекс тоже любила исследовать новые территории, но действовала больше по науке: брала с собой блокнот, цветные карандаши, фотокамеру, старый армейский компас (он когда-то принадлежал моряку, погибшему при Иводзиме). Домой она возвращалась поздно вечером, с блокнотом, заполненным заметками о ее путешествии, набросками, описанием маршрута, и с рюкзаком, набитым всевозможными трофеями — листья, цветы, сосновые шишки, камни причудливой формы. А как-то раз Алекс приволокла домой дохлую гремучую змею, нацепив ее на шею вместо галстука.

— А я-то думал, что ращу двух девиц, — вздыхал отец. — Боже, и кого я выпустил на этот свет?

Хотя приключения каждая из сестер выбирала себе по душе (Алекс составляла карту мира, Фрея хотела его покорить), нельзя сказать, что они не любили друг друга. Фрея преклонялась перед старшей сестрой, тянулась за ней, доверяла ей тайны, о которых не знал никто — даже родители. В свою очередь, Алекс стремилась всегда и во всем защитить Фрею: прибегала к ней в комнату, когда она пугалась во сне, читала книги о путешествиях и приключениях, которые обе любили, помогала расчесывать волосы, готовиться к школе. Когда пятилетнюю Фрею ужалила в язык оса, она побежала за утешением к сестре, а не к родителям. Спустя несколько лет ее положили в больницу с диагнозом «менингит». Алекс настояла на том, чтобы переехать к ней, спала рядом на надувном матраце и держала Фрею за руку, когда ей делали люмбарную пункцию. (Именно тогда, насмотревшись на мучения сестры во время того, как ей вводили иглу в основание позвоночника, она начала бояться уколов — страх, который остался с ней на всю жизнь.) А когда семнадцатилетняя Фрея поразила скалолазную братию, пройдя свободным стилем «Нос» Эль-Капитана в Йосемитских горах — она стала самой юной спортсменкой, кому это удалось, — именно Алекс ждала ее на вершине с букетом цветов и бутылкой газировки.

— Я так тобой горжусь, — сказала она, заключая Фрею в объятия. — Моя отважная сестренка.

И конечно, когда всего несколько месяцев спустя их родители погибли в автокатастрофе, Алекс оформила опекунство над младшей сестрой. К этому времени ее собственная карьера исследовательницы пустынь только-только начала приносить плоды: книга «Юная Тин Хинан», повествующая о восьми месяцах странствий с туарегами северного Нигера, ненадолго возглавила список бестселлеров.

Однако Алекс пришлось отодвинуть науку на второй план и устроиться на работу не куда-нибудь, а в картографический отдел ЦРУ, чтобы сестра смогла окончить школу получить высшее образование и заниматься скалолазанием.

А Фрея отплатила за любовь предательством.

Джонни Кэш скрипучим голосом пел об утрате и боли, о том, как мы подводим тех, кого любим. Фрея прикрыла веки: перед глазами всплыло лицо Алекс, на котором отразилась оторопь и — что всего хуже — невыносимая печаль и укоризна.

За семь лет Фрея так и не попросила у сестры прощения, хотя собиралась. Бог свидетель, она ежедневно думала об этом, однако дальше переживаний дело не шло. А теперь Алекс умерла, и с ней исчезла последняя возможность. Любимая Алекс, старшая сестра. «Боль»… Хм, что он знает о боли!

Фрея вытянула из кармана мятый конверт с египетской маркой, посмотрела на него и выдернула наушники из ушей. Уж лучше комедия с Мэттью Макконахи — да что угодно, лишь бы помогло забыть!

Каир

Флин сильно не напивался — не то что в прежние времена; так, изредка позволял себе опрокинуть стаканчик, и всякий раз в баре отеля «Виндзор», на улице Шария Альфи-Бей.

Туда-то он и направился нынешним вечером.

Местечко там было тихое, спокойное: паркетные полы, глубокие кресла, мягкое освещение словно возвращали в колониальную эпоху с ее пышностью и размахом. Официанты и бармены носили накрахмаленные рубашки и черные «бабочки», в углу стоял письменный стол, на стенах висели всякие диковины, какие можно встретить в сувенирных лавках, — огромный черепаший панцирь, обшарпанная гитара, рога на подставке, старые черно-белые фотографии с видами Египта. Даже ряды бутылок на задней стене бара — мартини, «Куантро», «Гран-Марнье», мятный ликер «Крем-де-мент» — словно пришли из другой эпохи, эпохи вечеринок с коктейлями, аперитивами и послеобеденными наливками. Впечатление портили только голос Уитни Хьюстон из колонок да еще туристы в джинсах и кроссовках, изучающие путеводители.

Флин пришел в бар после восьми, сел на табурет у стойки и заказал «Стеллу». Когда пиво подали, он некоторое время смотрел на него, как ныряльщик — в бассейн перед прыжком с вышки, затем поднес бокал к губам и осушил в четыре долгих глотка, после чего немедленно велел бармену повторить. Со второй порцией он расправился так же быстро и только приступил к третьей, как вдруг заметил в зеркале бара того самого толстяка с лекции, который с газетой в руках устроился на диванчике слева. Флин совершенно не желал ни с кем разговаривать, а потому попытался укрыться за колонной. В этот миг толстяк поднял голову, заметил его, махнул рукой и, отложив газету, подошел поприветствовать.

— Очень увлекательный был рассказ, профессор Броди, — протянул он своим девчоночьим голоском. — Захватывающий!

— Спасибо, — поблагодарил Флин, отвечая на рукопожатие. — Рад, что кому-то понравилось.

«Принесла же нелегкая!»

Толстяк передал ему визитку.

— Сай Энглтон. Я из посольства. Отдел связей с общественностью. Обожаю Древний Египет.

— Ну и ну! — Флин сделал вид, что впечатлен. — А какой конкретно период?

— Да все, пожалуй, — ответил Энглтон, поводя пухлой рукой. — От начала до конца. Особенно ваша трактовка Гильф-эль-Кебира… — Это прозвучало так: «Ги-ильф-эль-Ки-биира». — Интересная история, — продолжил он. — Надеюсь, вы не откажетесь как-нибудь со мной пообедать? Приятно побеседовать с умным человеком.

— Буду рад, — ответил Флин, улыбаясь через силу.

После нескольких секунд тишины он, не видя другого выхода, пригласил американца выпить вместе. К его радости, предложение было отклонено.

— Я бы с удовольствием, но завтра рано вставать. Просто хотел еще раз поблагодарить за интересный рассказ. — Он замолк на секунду, а затем произнес: — Надо бы нам собраться и побеседовать насчет Гильфа.

Сказано было вполне невинным тоном, но Флин вдруг насторожился, словно Энглтон подразумевал нечто большее. Однако не успел археолог ничего уточнить, как новый знакомый похлопал его по плечу, еще раз похвалил лекцию и направился прочь из бара.

«Это все девочка из отеля, — сказал себе Флин и махнул бармену, чтобы налил еще пива. — Это из-за нее я стал дерганый. Да и вообще все это не к добру».

— И один «Джонни Уокер», — добавил он вслух. — Двойной.

Пил он до конца вечера, перебирая в уме воспоминания: о девочке, о Гильф-эль-Кебире, о Дахле, о «Пожаре в пустыне». Стаканов не считал — просто глушил тоску выпивкой, как в старые времена. За соседним столиком материализовалась компания молодых англичанок, и одна — хрупкая, темноволосая, хорошенькая — поглядывала в его сторону. Он всегда привлекал внимание дам (по крайней мере так ему говорили): большеглазый, плечистый, подтянутый — в отличие от других археологов, которые, как правило, не обращали внимания на физическую подготовку.

Несмотря на это, ему всегда трудно давались знакомства с противоположным полом. Он не умел завести непринужденный разговор, с чем отлично справлялись многие его знакомые. В любом случае вечер сегодня выдался неподходящий. Флин легкой улыбкой ответил на заинтересованный взгляд девушки, затем уставился на рога над барной стойкой и застыл так на некоторое время. Через двадцать минут англичанки ушли, а на их место уселась компания египетских бизнесменов. В районе одиннадцати, уже довольно пьяный, Флин сказал себе, что на сегодня хватит, и полез в бумажник. В этот миг ему на плечо легла чья-то рука. На миг он испугался, что толстяк Энглтон пришел-таки с ним выпить, но за спиной возник коллега-археолог из Американского университета, Алан Пич — «Алан-весельчак», как его в шутку называли на кафедре, — самый большой зануда в Каире, эксперт по древнеегипетской керамике, разговоре которым редко выходил за рамки темы о раннединастических глиняных сосудах. Он поприветствовал Флина и, указав на соседнюю компанию университетских знакомых, позвал присоединиться. Броди тряхнул головой и сказал, что уже уходит. Пока он рылся в бумажнике, Пич завел пространный монолог о своем споре с куратором Египетского музея по поводу глиняного горшка, который, по его мнению, отнесли к накадской культуре вместо бадарийской. Флин рассеянно кивал, не очень-то вникая в подробности рассказа. Только когда он отсчитал деньги, положил их на стойку и собрался уходить, до него дошло, что Пич заговорил о другом:

— …в метро Садат. Буквально налетел на него.

— Что? Кого?

— Хассана Фадави. Прямо столкнулся с ним. Ехал в Гелиополь датировать образцы — тамошние ребята попросили — вроде бы третья династия, хотя стилистически…

_ Фадави?! — Флина словно обухом ударили. — Я думал, он еще…

— Вот и я думал, — прервал Пич. — Наверное, освободили досрочно. Вид у него был совсем конченый. Не человек, а тень.

— Хассан Фадави? Точно?

— Абсолютно. То есть он ведь получил наследство, так что в финансовом плане ему…

— Когда? Когда его выпустили?

— Да с неделю назад, если ничего не путаю. Он худой стал, как щепка. Помню, однажды мы славно с ним побеседовали о ярлыках винных кувшинов эпохи второй династии, которые он нашел в Абидосе. Говори что хочешь, но в керамике он разбирался. Большинство отнесли бы их ко времени третьей или даже четвертой династии, а он сразу заметил, что такой окантовки горловины…

Пич говорил сам с собой: Флин уже развернулся и вышел из бара.

Надо было сразу пойти домой, только Броди не удержался: завернул в алкогольный дьюти-фри на Шария Та-лаат-Харб, купил бутылку дешевого скотча и поймал такси до своего дома на пересечении улиц Мухаммеда Махмуда и Мансура.

Уборщик Таиб еще не спал — сидел в кресле за дверью подъезда с покрывалом на голове, сунув грязные ноги в пластиковые шлепанцы. Они и раньше не ладили, а сейчас, будучи в подпитии, Флин даже не поздоровался — просто прошел мимо по лестнице в древнюю клетушку лифта, которая с лязгом и грохотом подняла его на верхний этаж. В квартире он приволок с кухни стакан, налил себе виски и, шатаясь, побрел в гостиную, где включил свет и сполз на диван. Опрокинув в себя пойло, Флин налил еще. Он чувствовал, что катится вниз, но не мог остановиться.

Пять лет завязки коту под хвост. В первый год его, конечно, тянуло напиться, но одна знакомая помогла ему выпутаться. Лишь благодаря ей он не сошел с колеи, сумел собрать свою жизнь по осколкам, как Алан Пич — древний горшок.

Пять лет он не брал в рот спиртного, и вот опять. Но ему было уже все равно. Слишком много сразу навалилось: сначала девочка, потом Гильф, Дахла, «Пожар в пустыне», а теперь еще и Фадави. Нет, больше этого не вынести!

Флин снова наполнил и осушил стакан, потом приложился к бутылке, затуманенным взглядом шаря по комнате.

На глаза ему попадались самые разные вещи: шарф болельщика «Аль-Ахли», томик «Культа Ра» Стивена Квирка, осколок золотистого ливийского тектита — природного стекла из пустыни. Наконец в его поле зрения очутилась фотография с кофейного столика, снимок молодой женщины — светловолосой, загорелой, смеющейся. На ней были зеркальные очки и поношенная замшевая куртка, а за ее спиной расстилалась пустыня, ровная, как стол, и только вдалеке виднелся дюнный гребень, похожий на спину кита. Флин посмотрел на фотографию, глотнул из бутылки и отвел было взгляд, но тут же снова уставился на фотографию. На его лице появилось болезненно-виноватое выражение, как будто он попался на том, чего обещал больше не делать. Прошло пять секунд. Десять, двадцать. Наконец Флин с натужным хрипом заставил себя встать и неуверенными шажками, словно проталкиваясь сквозь невидимую преграду, направился к окну. Он открыл ставни и швырнул недопитую бутылку в темноту. Раздался звон разбитого стекла.

— Алекс, — пробормотал Флин. — Алекс, что я наделал?!

* * *

Сай Энглтон промокнул лоб платком («Ну и пекло в этом городе!») и заказал еще кока-колы. Все в кафе пили красный чай-каркаде или тягучий черный кофе, но Энглтон к ним не притрагивался. За двадцать лет службы его не раз заносило в такие края — на Средний Восток, на Дальний Восток, в Африку, — и всюду он следовал одному правилу: пить только то, что хранится закупоренным. Коллеги смеялись над ним, называли параноиком, только последним смеялся обычно он, когда их всех крючило от пищевого отравления. Если не пить из бутылок и банок, неделю просидишь в сортире. А ел он только то, что готовили американцы, — таков был его жизненный принцип.

Принесли газировку. Энглтон откупорил ее и сделал глоток, глядя, как легко мальчишка-официант петляет между столиками, восхищаясь его узкими бедрами и мускулистыми плечами. Он еще раз глотнул и отвернулся. Насущные проблемы не ждали.

Последний вечер прошел содержательно, весьма содержательно. В глубине души Энглтон спрашивал себя, не перегнул ли палку в баре, когда намекнул Броди о Гильф-эль-Кебире, но тут же решил, что риск был оправдан. В таких делах порой надо доверять чутью. А его чутье говорило, что Броди мог себя выдать. И выдал. Он что-то знал, как пить дать. Небрежно оброненное слово, случайно сказанная фраза — Энглтон любил работать именно так, составлять общую картину из крупиц, выуживать факты из словесного мусора. За это ему и платили, за это и доверяли задания подобного сорта.

После бара он проследил за археологом до самой квартиры, поболтал со старым уборщиком. Тот явно недолюбливал англичанина, на чем Энглтон и сыграл: втерся в доверие, подсунул денег. Глядишь — окупится в следующий раз, когда он решит наведаться к Броди в квартиру, что случится довольно скоро. Да уж, вечер удался. Слово за слово — глядишь, и все будет как на ладони.

Энглтон глотнул еще колы и оглядел посетителей кафе: сплошь мужчины — кто потягивает кальян, кто играет в домино. Мальчик-официант снова прошел мимо, и Энглтон проводил его взглядом, смакуя воображаемые влажные, липкие объятия…

Он ухмыльнулся и прогнал эти мысли, потом бросил деньги на столик и вышел на улицу. Нужды нуждами, но потакать им в таких местах совсем незачем. Вот закончится дело, тогда, в Штатах, — может быть. Пока что приходилось довольствоваться воображением и руками.

Таков был его жизненный принцип: не пить местную воду, не есть местную еду и, что превыше всего, не таскать местных в постель, как бы ни хотелось.

Фрея приземлилась в Каирском международном аэропорту в восемь утра по местному времени. У выхода ее ждала Молли Кирнан, приятельница Алекс, — та самая, что позапрошлой ночью сообщила о смерти сестры.

Молли оказалась седеющей блондинкой лет шестидесяти, прилично одетая, в удобных туфлях, с золотым крестиком на шее. Она обняла Фрею, прошептала слова сочувствия и, взяв гостью под руку, проводила ее из международного терминала в междугородний — на самолет до Дахлы. Там Алекс жила в последние годы, и там завтра должны были состояться ее похороны.

— Может, задержитесь в Каире? — предложила Молли по пути. — Переночуете у меня, а завтра вместе вылетим…

Фрея вежливо отказалась, объяснив, что хочет побыстрее добраться на юг, в одиночестве попрощаться с сестрой перед похоронами.

— Конечно, — согласилась женщина и стиснула Фрее плечо. — Вас встретит Захир Сабри. Он работал с Алекс. Хороший человек, только немного угрюмый. Подвезет в больницу, а потом к ней домой. Если вам хоть что-нибудь нужно, не стесняйтесь… — Она вручила Фрее визитку: «Молли Кирнан, региональный координатор Агентства международного развития США». На обороте был от руки написан номер мобильного телефона.

На междугородном терминале Фрея и еще трое пассажиров зарегистрировались. Кирнан, помахав у охранника перед носом какой-то корочкой, бегло сказала несколько слов по-арабски и прошла вместе с Фреей в зал вылета. В ожидании посадки говорили они немного. Только в очереди перед автобусом, который должен был отвезти ее к трапу, Фрея озвучила то, что терзало ее с позапрошлой ночи:

— Поверить не могу, что Алекс покончила с собой. Просто в голове не укладывается.

Если она и искала объяснения, то не получила. Молли Кирнан обняла ее еще раз, погладила по волосам и с последним «мои соболезнования» отвернулась и зашагала прочь.

Сквозь стекло иллюминатора Фрея рассеянно разглядывала лежащую под крылом пустыню — безбрежное грязно-желтое море, тающее в дымке горизонта. То тут, то там его поверхность бороздили, будто шрамы, сухие ветвящиеся русла ручьев, однако в основном пейзаж оставался безликим. Пустым, вымершим, унылым — под стать ее чувствам.

Доза морфия — вот как Алекс свела счеты с жизнью. Подробностей Фрея не знала, да и не хотела знать — слишком мучительно было в это вникать. У сестры обнаружили агрессивную форму рассеянного склероза: она частично потеряла зрение, ей парализовало руку, ноги отнялись… Боже, как это ужасно!

— Видимо, она не могла больше так жить, — сказала Молли Кирнан по телефону. — И решила действовать сама. Пока могла.

«Это совсем на нее не похоже, — подумала Фрея. — Вот так сдаться, оставить надежду». Впрочем, похоже, за время разлуки многое изменилось; только воспоминания остались прежними. Образы детства: вот Алекс сидит, обложившись тетрадями и образцами минералов, со старым армейским компасом времен битвы при Иводзиме; вот обнимает Фрею на похоронах родителей, вот растит сестру, забросив собственную карьеру. Алекс прошлого. Утраченная — теперь уже навсегда. Кто знает, насколько она изменилась за те семь лет, что они не разговаривали?

Все эти годы Фрея получала от нее письма — раз в месяц, словно по календарю. Семь дюжин посланий, исписанных размашистым, но четким почерком. Тем не менее Алекс ухитрялась обходить в них любые личные темы, как будто после того дня в Маркеме между ними словно стена выросла: о другом говорить — пожалуйста, а об этом — ни-ни. Темами новостей стали Дахла, пустыня, ее труды по движению дюн и геоморфологии плато Гильф-эль-Кебир, бог весть где лежащего. В душу она больше не пускала. Только в последнем письме, которое пришло за несколько дней до известия о смерти сестры, Алекс снова открылась перед ней. Но было уже слишком поздно.

И конечно же, Фрея, терзаясь от стыда после того, что натворила, не ответила ни на одно письмо. За все семь лет она даже не попыталась сблизиться, повиниться, искупить содеянное.

Это-то и мучило ее теперь больше всего, даже больше горя утраты. Алекс страдала одна, без родной души рядом. Она всегда готова была помочь, поддержать, что бы ни случилось — укус осы, люмбарная пункция или чемпионат по свободному лазанию в Йосемитских горах. А «родная душа» подвела, да еще во второй раз.

Фрея достала из кармана измятый конверт с египетской маркой, посмотрела на него и убрала назад не читая.

За иллюминатором все тянулась пустыня — тусклая, безжизненная, унылая. Такое уныние жило в душе Фреи последние семь лет. А теперь, наверное, будет жить вечно.

Как и было обещано, в аэропорту Дахлы — скопление оранжевых корпусов среди безбрежного моря песка — Фрею встретил Захир Сабри, коллега Алекс, сухопарый крючконосый человек с усиками в бедуинском красно-белом платке-имме. Он сдержанно поздоровался, взял чемодан (рюкзак Фрея оставила при себе) и проводил через зал ожидания на улицу. Полуденный зной ударил в лицо, словно горячее полотенце. Каирская жара не шла ни в какое сравнение с этой: здесь раскаленный воздух будто бы высасывал из легких последний глоток кислорода.

— Как тут люд и живут? — охнула Фрея, поспешно надевая солнечные очки — яркий свет резал глаза.

Захир пожал плечами:

— Приезжай летом. Когда жарко.

Перед зданием аэровокзала находилась автостоянка, окаймленная плакучими инжировыми деревьями и цветущими олеандрами. Захир подошел к обшарпанной белой «тойоте-лендкрузер» с багажником на крыше и разбитой фарой, загрузил сумку в багажник, распахнул заднюю дверь и, ни слова не говоря, уселся на водительское сиденье — заводить мотор. Машина тронулась, проехала мимо поста безопасности на единственную в округе асфальтовую дорогу, которая грязно-серым разводом вилась по пустыне. Впереди виднелась зеленоватая расплывчатая полоса — оазис, а за ним, точно каемка гигантского блюдца, маячила бежевая каменная гряда.

— Гебель-эль-Каср, — произнес Захир. Пояснять он не стал, а Фрея не переспросила.

Автомобиль несся по дороге, где каменистые дюны уступили место пустырям с проплешинами кустарничков, а те — орошаемым полям, перемежающимся пальмовыми, оливковыми и цитрусовыми рощицами. Через десять минут придорожный знак на арабском и английском объявил, что они приближаются к Муту. Из писем Алекс Фрея помнила, что так называется главное поселение Дахлы, полупустой сонный городишко: двух-и трехэтажные, аккуратно выбеленные дома, акации и казуарины вдоль пыльных улиц, полосатые бело-зеленые бордюры, точно мятные леденцы… Вот мечеть; вот телега, запряженная ишаком, — на ней кучка женщин в черном; вот вереница верблюдов, бесцельно бредущих вдоль дороги. Ветерок занес в открытое окно «тойоты» запах дыма и навоза. В других обстоятельствах Фрея впитывала бы все это как завороженная — таким иным и чуждым было все вокруг, — но теперь лишь рассеянно смотрела в окно, где к тому времени показался город. От центрального проспекта ответвлялись бульвары, расходились лучами в разные стороны, создавая ощущение гигантской пинбол-машины.

Через несколько минут городок остался позади. «Тойота» неслась по лоскутному одеялу кукурузных и рисовых полей, мимо проплывали голубятни и пальмовые рощи, мелькали оросительные каналы и причудливые каменные насыпи. Наконец перед ними возникла деревня — скопление тесно наставленных глинобитных домишек. Захир убавил скорость, свернул налево сквозь открытые ворота и затормозил во дворе, обнесенном высоким глинобитным забором с гребнем из пальмовых ветвей. Там он посигналил и заглушил двигатель.

— Это дом Алекс? — спросила Фрея, пытаясь соотнести двор и прилегающее убогое жилище с рассказами сестры из писем.

— Нет, моя дом, — ответил Захир.

Он открыл дверь и выбрался из машины.

— Мы пить чай.

У Фреи не было никакого желания распивать с ним чаи, но она чувствовала, что отказаться будет невежливо — из писем Алекс явствовало, какое большое значение египтяне придают гостеприимству. Поэтому она сгребла в охапку рюкзак и тоже вылезла наружу.

Захир проводил ее в дом. За дверью тянулся темный прохладный коридор, где витали запахи дыма и масла из кухни, а за коридором — полутемный зал с высоким потолком, голубыми стенами и циновками на полу. Всю его обстановку составляли скамья с мягким сиденьем и телевизор на столике в противоположном углу. Хозяин жестом предложил Фрее скамью, прокричал что-то в коридор и уселся перед ней на полу, скрестив ноги: из-под балахона-джеллабы выглядывали белые кроссовки «Найк».

Воцарилось молчание.

— Вы работали вместе с Алекс? — произнесла Фрея, поскольку Захир, судя по всему, не собирался начинать беседу.

В ответ на ее слова он что-то пробубнил в знак согласия.

— В пустыне? — продолжила Фрея.

Захир пожал плечами, как бы спрашивая: «Где же еще?»

— А чем вы занимались?

Тот же жест.

— Ездили. Далеко. В Гильф-эль-Кебир. Долгий путь.

Он мельком взглянул на нее и тотчас отвернулся, стряхнув что-то с плеча. Фрее хотелось расспросить о сестре: как она здесь жила, как прошли ее последние дни — обо всем. Она готова была впитывать каждую мелочь, каждую черточку образа Алекс, чтобы запомнить ее навсегда, но осадила себя, не чувствуя встречного энтузиазма. Молли Кирнан, по-видимому, мягко выразилась, когда говорила об угрюмости Захира, — его молчание казалось почти враждебным. Может, Алекс рассказала ему, что между ними произошло, отчего они так давно не разговаривали?

Она отогнала тревожные мысли и попыталась начать беседу заново:

— Вы бедуин?

В ответ — легкий кивок, и только.

— Сануси? — Это слово ей вспомнилось из писем Алекс — оно мелькало в рассказах о жителях пустынь. Впрочем, произвести впечатление не вышло: Захир пренебрежительно фыркнул и тряхнул головой.

— Не сануси, — процедил он. — Сануси — псы, дрянь. Мы — аль-Рашайда. Настоящий бедуин.

— Простите, — пролепетала Фрея. — Я не хотела…

Ее прервало позвякивание в коридоре. В комнату зашли малыш двух-трех лет и молодая женщина — стройная, смуглая, привлекательная. В одной руке она несла кальян, в другой — поднос с двумя стаканами красновато-бурого чая. Фрея хотела было помочь, но Захир жестом усадил ее обратно и махнул жене (или той, кого Фрея приняла за жену). Женщина установила поднос и прибор рядом с ним, на кратчайший миг встретилась глазами с Фреей и тут же исчезла.

— Сахар?

Захир, не дожидаясь ответа, высыпал ложечку Фрее в стакан и вручил ей, после чего обнял мальчика.

— Мой сын, — пояснил он и впервые с момента встречи улыбнулся. Висевшее в воздухе напряжение рассеялось. — Очень умный. Правда, Мухсен?

Малыш засмеялся, суча ножками под подолом своей джеллабы.

— Какой хорошенький, — сказала Фрея.

— Не хорошенький, — поправил Захир, укоризненно качая пальцем. — Женщина хорошенький. Мухсен красивый. Как отец. — Тут он усмехнулся сам себе и поцеловал сынишку в лоб. — У тебя есть дети?

Фрея призналась, что нет.

— Заводи скорее, — посоветовал он. — Пока не совсем старая.

Он всыпал в свой стакан три ложки сахара, отхлебнул и поднес к губам мундштук трубки. Кальян ожил и выпустил облако сизого дыма, которое неспешно поплыло к потолку. Снова возникла неловкая пауза (по крайней мере Фрее она показалась неловкой, потому что Захир как будто забылся). Наконец он вынул мундштук изо рта и указал на стену, где висел кривой кинжал в бронзовых ножнах с затейливой серебряной филигранью. Рукоять из слоновой кости венчал крупный камень, очень похожий на рубин.

— Этот нож перешел мне от передка, — произнес Захир. Фрея вначале смутилась, но потом поняла.

— От предка, — поправила она.

— Так я сказал. Передка. Его звали Мухаммед Вальд Юсуф Ибрагим Сабри аль-Рашайда. Жить шесть сотен лет назад, очень великий человек. Самый великий бедуин пустыня. Сахара для него как двор. Везде ходил, даже Песчаный море, знал каждый бархан, каждый колодец. Знаменитый человек.

Он гордо кивнул и обнял сына за плечи. Фрея ждала продолжения, но Захир, видимо, уже сказал все, что хотел. Опять потянулось молчание. В распахнутое окно долетало кряхтенье насоса, который качал на поля воду, и гоготанье гусей. Фрея посидела еще минуту-другую, потягивая чай под взгляды мальчугана, потом отставила стакан, поднялась и спросила, нельзя ли воспользоваться уборной, — не от нужды, а от желания уединиться. Захир повел рукой в сторону задней половины дома.

Фрея вышла в коридор, радуясь избавлению, миновала несколько дверей — за ними оказались спальни с резными кроватями, голым полом и стенами — и вышла во внутренний дворик, где стояли нагроможденные друг на друга клетки с кроликами и голубями. Из дверного проема доносилось звяканье посуды, раздавалась женская речь. Справа виднелись две закрытые двери — видимо, ванная и туалет. Фрея прошла через дворик и открыла ближайшую. За ней, однако, обнаружилось нечто среднее между рабочим кабинетом и сараем: стол с компьютером и кресло предполагали первое, а мешки с пшеницей, ржавый велосипед и садовый инструмент — второе. Фрея уже собиралась закрыть дверь, как вдруг заметила кое-что в дальнем углу комнаты и застыла как вкопанная. Над столом висела фотография, приклеенная к стене полосой скотча. Она была цветной, но увеличенной в несколько раз — даже стоя в дверях, Фрея четко видела все детали: посреди ровной пустыни стоял, отвергая закон тяготения, изогнутый утес глянцевитого черного камня, похожий на исполинскую саблю. То был впечатляющий памятник природы — его края выщербили время и ветер, придав им причудливо-зазубренный вид. Фрея невольно задумалась, какой потрясающий подъем можно было бы устроить на этом утесе, однако ее внимание к фотографии привлек не он, а человек в тени у подножия. Фрея подошла к столу и пригляделась. Рядом с каменным монолитом фигурка казалась крошечной, но поношенная замшевая куртка, улыбка, светлые волосы узнавались безошибочно. Алекс. Фрея протянула руку и коснулась ее.

— Здесь нельзя.

Она обернулась. В дверях стояли Захир с сыном.

— Простите, — пролепетала Фрея. — Я ошиблась дверью.

Хозяин ничего не ответил, только воззрился на нее в упор.

— Я увидела Алекс… — Фрея показала на фотографию и пристыженно умолкла, словно ее поймали на воровстве. Тоже самое она чувствовала и в тот день, когда…

— Уборная — соседняя дверь.

— Конечно. Я не хотела… — Она замолчала, не зная, как выразиться. Врываться? Подглядывать? Совать нос не в свое дело? Фрея чуть не плакала. — Ей было хорошо здесь? — вырвалось вдруг у нее. — Алекс то есть. Она мне писала незадолго до смерти… и очень тепло отзывалась об этом месте и о людях. Как будто она была счастлива. Это так? Она умерла счастливой?

Захир по-прежнему невозмутимо смотрел на нее.

— Здесь нельзя, — повторил он. — Ходи в соседнюю дверь.

Фрея едва не вспылила. Ей захотелось крикнуть: «У меня сестра умерла, а ты заставляешь меня пить чай и не даешь даже на фотографию посмотреть!»

И все же она промолчала, понимая, что в равной степени злится на себя — за то, что причинила Алекс, за то, что бросила ее в трудную минуту, за все сразу. Она напоследок оглянулась на фото и вышла во двор.

— Мне больше не нужно в уборную, — тихо сказала Фрея. — Я приехала из-за сестры. Отвезите меня к ней…

Захир некоторое время бесстрастно смотрел на нее, потом кивнул и закрыл злосчастную дверь. Он отправил сынишку на кухню и вернулся проводить Фрею к машине. На обратном пути в Мут никто из них не проронил ни слова.

Каир

Проснулся Флин чуть ли не в полдень. Он лежал на диване одетый; голова трещала, во рту пересохло, словно туда натолкали мела. На один кошмарный миг ему показалось, что он пропустил собственную лекцию, но потом вспомнил: по вторникам занятия у него начинались после обеда. «Слава Богу», — выдохнул Флин и снова упал в подушки, растирая виски.

Некоторое время он лежал без движения и наблюдал, как солнечный свет пробивается сквозь ставни, полосами скользя по потолку. Из головы не шли воспоминания о прошлой ночи, которые сменяли друг друга под аккомпанемент автомобильных гудков с улицы. Наконец Флин заставил себя встать, шатаясь, отправился в ванную и залез под холодный душ. Допотопный водопровод загудел и зафыркал, извергая поток воды в лицо. Пятнадцать минут под душем — и в мозгах прояснилось. Флин вытерся, заварил себе кофе — черный, густой египетский кофе, едкий и кислый, как лимонный сок; потом не спеша забрел в гостиную и распахнул ставни настежь. Перед ним простерлось беспорядочное нагромождение домов — точно грязная пена, которая разливается вширь до тех пор, пока не встретит препятствие: в данном случае им оказалась голубеющая на горизонте гора Мукаттам. Справа тусклым серебром сиял на полуденном солнце купол мечети Мухаммеда Али, и отовсюду из гущи домов взвивались к небу шпили минаретов — ни дать ни взять иглы, торчащие из домотканого полотна. Из рупоров неслось заунывное пение муэдзинов, которые созывали правоверных на дневную молитву.

Флин снимал здесь квартиру больше пяти лет. Хозяева дома принадлежали к старинному египетскому роду, владевшему этим кварталом еще с конца девятнадцатого века, когда он был только построен.

Снаружи дом не очень-то радовал глаз: некогда гордый фасад в колониальном стиле — балконы с лепниной, филигранные наличники, вычурные рамы, кованые узоры крыльца — все потрескалось, облупилось и побурело в уличном дыму. Внутренняя отделка тоже давно потеряла вид и навевала тоску: на стенах тут и там красовались царапины, граффити и пятна отставшей краски. Зато место было удобное, всего в нескольких кварталах от Американского университета, где Флин преподавал, да и платить приходилось немного, даже по каирским расценкам, — важная деталь, учитывая его неполную занятость. И даже если квартал видел лучшие времена, эта квартира на верхнем этаже была сущим оазисом спокойствия и света. Потолки в комнатах радовали высотой, из окон открывался вид на восток и юг с панорамами города. Лучше всего, конечно, Флин чувствовал себя в пустыне, где проводил по четыре месяца в году (там он был как дома, вдали от всех и вся), но из городских обиталищ это подходило ему больше любых других — даже несмотря на пришибленного уборщика Таиба, который вечно торчал на лестнице.

Флин опрокинул в себя кофе, налил еще и вернулся к окну, обводя взглядом грязное море крыш. Во многих местах на них, как и на улицах, устраивались свалки, и город, словно сандвич, оказывался зажатым между слоями мусора. Флин попытался разглядеть храм Симеона Башмачника и другие коптские церкви, вырезанные в скале над кварталом Маншият-Насир, потом посмотрел вниз, под окно, в подворотню, где валялись осколки выброшенной с вечера бутылки виски. Там шнырял уличный кот.

Броди запутался в чувствах — то ли презирать себя за то, что вчера надрался, то ли радоваться, что не дошел до запоя. «Пусть будет всего понемногу, — сказал он себе. — Спасибо, Алекс. Если бы не твоя фотография, пил бы до сих пор».

Он еще поглазел в окно. Выпитый после холодного душа кофе постепенно отрезвлял и приводил мысли в порядок. Наконец Флин вернул кружку на кухню, оделся и пошел по коридору к себе в кабинет.

Где бы он ни селился — в Кембридже ли, в Каире, в Лондоне или Багдаде, — его рабочее место всегда было организовано одинаково: письменный стол у двери, окно напротив, ряд картотечных шкафчиков под рукой, стеллажи с книгами вдоль стен, в углу — кресло, торшер и плейер, а над всем этим — часы. Точно такая планировка была в кабинете отца, выдающегося египтолога, — вплоть до цветочных горшков на шкафчиках и тканого ковра на полу. Интересно, что сказал бы психоаналитик? Наплел бы что-нибудь о потребности в любви и вытекающем из нее подсознательном стремлении угождать, подстраиваться. Они любят подобный бред. Броди старался не зацикливаться на этом. Отец давно умер, а сам Флин, несмотря на их разногласия, так привык к этой планировке, что было легче оставить все как есть. И плевать на подсознание.

Флин, как всегда, ненадолго задержался в дверях, рассматривая картину в рамке над столом, — простой набросок тушью с изображением монументального портала: две башни-трапеции, а между ними — узкие ворота в половину высоты башен. На каждой башне виднеется силуэт обелиска с крестом и полупетлей — седжетом, символом огня, а сам портал увенчан образом длиннохвостой, короткоклювой птицы. Под иллюстрацией витиеватым шрифтом шла надпись:

«Город Зерзура подобен белому голубю, и птица на вратах его.

Войди же — и найдешь несметные богатства».

Флин перечитал надпись, повторил ее про себя, а потом встряхнул головой, прошел за стол и откинулся в кресле, беря в руки пульт. Из плейера полились печальные звуки шопеновского ноктюрна.

Этот ритуал он соблюдал ежеутренне, еше со студенческих времен (начитавшись мемуаров Кима Филби, печально известного шпиона): полчаса медитативной неподвижности перед началом рабочего дня (когда бы он ни начался), потом, со свежей головой, — сосредоточение на задаче. Иногда она была довольно отвлеченной — к примеру, интерпретация мифологической борьбы между Гором и Сетом, — а иногда вполне конкретной, вроде составления тезисов будущей статьи или перевода какой-нибудь загадочной надписи.

Чаще, чем того требовала работа, он обращался к тайне Затерянного оазиса. В последние десять лет она прямо-таки не давала ему покоя. Вот и нынешним утром Флин снова вернулся к ней, тем более что события тому поспособствовали.

Решение казалось невероятно трудным, если не невозможным. В затейливой головоломке фактов не хватало большинства фрагментов, а те, что имелись, упорно не желали складываться в мало-мальски понятную картину. Несколько древних текстов, либо намеренно невнятных, либо неполных, две сомнительные скульптуры, легенда о Зерзуре и, разумеется, папирус Имти-Хентики. Если подумать, негусто. Одним словом, задача сродни взлому кода шифровальной машины «Энигма», только применительно к египтологии.

Закрыв глаза под вихрь мелодии Шопена, Флин расслабился и в десятитысячный раз прошелся по фактам, словно петляя в древних развалинах. Он прокрутил в мозгу все названия оазиса, оставшиеся в истории: Тайный оазис, Оазис птиц, Священная долина, Долина Бен-бена, Оазис на краю света, Оазис мечты, — глядишь, может, всплывет не замеченная ранее подсказка наподобие «ирет-нет-Хепри», Ока Хепри. Флин был убежден, что это не просто древний образ, а что-то вещественное, как дорожный указатель. Впрочем, даже если так, ничего конкретного на этот счет у него не было и не предвиделось — одни догадки.

Прошло полчаса, затем час. Уста Осириса, проклятие Себека и Апопа… где, черт возьми, их искать? Наконец Флин совсем запутался и открыл глаза. Несколько секунд его взгляд плыл по комнате, пока не остановился на рисунке над дверью. «Город Зерзура подобен белому голубю, и птица на вратах его. Войди же — и найдешь несметные богатства».

Флин встал, подошел к стене, снял картину и вернулся с ней в кресло.

Этот рисунок был иллюстрацией (точнее, ее копией, потому что оригинальная подпись на арабском была заменена переводом) к главе из «Китаб аль-Кануш» — «Книги сокровенных жемчужин», — путеводителя средневекового охотника за сокровищами по знаменитым местам Египта, настоящим и мифическим. В этой главе приводилось описание легендарного затерянного оазиса, и это было самое раннее упоминание о Зерзуре, если не считать малоизвестной рукописи тринадцатого века.

Рисунок сам по себе не представлял большой ценности, однако Флин считал его одним из самых дорогих своих сокровищ, потому что получил его в подарок от Ральфа Олджера Бэгнольда, с которым познакомился в 1990 году, незадолго до смерти этого великого исследователя пустынь. Флин тогда готовился к получению докторской степени, писал работу по палеолитическим поселениям в окрестностях Гильф-эль-Кебира, и взаимное очарование Сахарой моментально их сблизило. Не один вечер они провели, делясь впечатлениями о пустыне, плато и в особенности о загадке Зерзуры. Именно эти беседы пробудили в Броди желание отыскать оазис.

Он взглянул на рисунок, улыбаясь и до сих пор волнуясь, будто заново переживая встречу с великим человеком.

Бэгнольд не допускал сомнений: для него Зерзура была всего лишь легендой, под стать описаниям в «Китаб аль-Кануш»: горы золота и драгоценностей, спящие царь с царицей. Чистый вымысел, наподобие пряничного домика или страны великанов.

Конечно, большая часть «Китабаль-Кануш» описывала вымышленные места, полные сказочных богатств, но чем больше Флин углублялся в расследование, тем меньше у него оставалось сомнений в том, что Зерзура из «Китаб аль-Кануш» существует на самом деле и лишь свойственные тем временам преувеличения делают ее похожей на сказку. Более того, Зерзура и есть тот самый Затерянный оазис древних египтян — именно на это намекнул Флин на своей лекции скучающим американским пенсионерам. Свидетельство тому — само ее название, произошедшее от арабского «зарзар», то есть «птичка». Если вспомнить, что Затерянный оазис, «уэхат сештат» известен также, как «уэхат апеду», Оазис птиц, все встает на свои места.

Изображение городских ворот тоже давало пищу для размышлений: их архитектура почти в точности воспроизводила храмовый пилон эпохи Старого царства. Аналогичным образом связь с Древним Египтом прослеживалась в обелиске, символе седжета и изображении птицы на перекладине — несомненным намеком на священную птицу Бену.

Все эти доводы, надо сказать, имели довольно шаткое основание, и когда Флин впервые озвучил их старику Бэгнольду, тот сразу засомневался. «Сходство названий почти наверняка случайно, — сказал он, — птиц полно в каждом оазисе; а древние символы автор рукописи мог попросту срисовать с какого-нибудь храма Нильской долины, куда наверняка наведывался».

Конечно, оставалась еще одна очевидная брешь в этой гипотезе: каким образом неизвестный автор проник в Зерзуру, даже если это таинственное место существовало? Его ведь недаром называли Затерянным, Тайным оазисом.

Любопытно, что в конце концов сам Бэгнольд дал ответ на этот вопрос. Он объяснил, что, по слухам, некоторым племенам издавна известно о существовании Зерзуры, — бедуины случайно наткнулись на оазис и впредь держали его расположение в тайне. Бэгнольд, разумеется, не верил ни единому их слову, но в качестве объяснения предположил следующее: если какой бедуин и бывал в Зерзуре, то автор манускрипта услышал о ней из третьих, а то и четвертых уст, когда повествование уже превратилось в легенду. «Это очень загадочная история, — сказал Бэгнольд. — Но будь осторожен: поиски Зерзуры многих свели с ума. Так что увлекаться увлекайся, но не доводи до помешательства».

И Флин не доводил — поначалу. Он рылся в библиотеках, собирал сведения по крохам, но лишь в порядке хобби, отступая на некоторое время от основной темы исследовании. Потом он защитил докторскую и оставил египтологию, а вместе с ней загадку Зерзуры и Затерянного оазиса.

Но жизнь пошла кувырком: он вернулся в Египет, стал участником «Пожара в пустыне» — и вот тут-то в нем проснулся интерес к забытой тайне, а она вцепилась в него всеми когтями. Простое любопытство переросло в наваждение, от которого был всего шаг до настоящей одержимости.

Зерзура была рядом, Флин это чувствовал. Что бы ни говорили Бэгнольд и сотни других. Затерянный оазис, «уэхат сештат» — как ни назови — был там, среди скал Гильф-эль-Кебира. А Флин Броди не мог его отыскать, хоть ты тресни.

Он уставился на рисунок, насупившись и стиснув зубы, потом поднял глаза на часы.

— Твою мать! — заорал он, вскакивая с места. До лекции по иероглифике оставалось каких-то четверть часа!

Флин повесил рисунок на место, схватил ноутбук и выбежал из дому в такой спешке, что не заметил, как за окошком соседнего кафе давешний толстяк, утирая лоб платком, прикладывался к банке кока-колы.

Дахла

«Центральная больница аль-Дахлы» — гласила вывеска на крыше двухэтажного, относительно нового здания на обочине основной трассы через Мут. Больница была обсажена пальмами и выкрашена в типичные для городка цвета — зеленый с белым. Оставив «лендкрузер» на близлежащей парковке, Захир и Фрея прошли внутрь. Захир что-то сказал медсестре в регистратуре. Та указала на пластиковые сиденья в коридоре и подняла трубку телефона.

Потянулись минуты ожидания. В фойе сновали люди, откуда-то из глубины здания доносилась приглушенная музыка. Спустя некоторое время к ним приблизился лысеющий человек средних лет в белом халате.

— Мисс Хэннен?

Фрея и Захир встали.

— Я — доктор Мухаммед Рашид, — представился врач, пожимая ей руку. — Простите, что заставил ждать.

Он хорошо говорил по-английски, с легким американским акцентом. Потом сказал несколько фраз на арабском Захиру (тот кивнул и снова сел) и пригласил Фрею следовать за ним. Они прошли по коридору в глубь больницы. По пути доктор Рашид объяснил, что наблюдал Алекс в течение нескольких месяцев перед смертью.

— У нее развился острый прогрессирующий вариант заболевания, так называемый склероз Марбурга, — добавил он участливо-отстраненным тоном, с каким врачи описывают неизлечимые болезни. — Редкая форма рассеянного склероза. Диагноз поставили всего пять месяцев назад, а под конец Алекс владела только правой рукой.

Фрея брела рядом с ним, лишь отчасти слыша то, что он говорит. Чем ближе они подходили к моргу, тем нелепее, невероятнее казалось происходящее.

— В Штатах или в Каире ей было бы легче, — продолжал Рашид. — Но она захотела остаться здесь, и мы постарались обеспечить надлежащий уход. Захир очень о ней заботился.

Они свернули направо, прошли сквозь двустворчатые двери и спустились по лестнице в цокольный этаж. Дойдя до середины очередного гулкого коридора, Рашид остановился, достал связку ключей и отпер дверь — тяжелую, словно тюремную. Потом он отошел в сторону, пропуская Фрею вперед. Она замешкалась на пороге, ежась от холода, потом совладала с собой и шагнула внутрь.

За дверью оказался просторный зал, отделанный зеленым кафелем. Было неестественно холодно, на потолке мигали флуоресцентные трубки, в воздухе слабо пахло хлоркой. На тележке лежал кто-то накрытый белой простыней. Фрея поднесла к губам ладонь, чувствуя, как в горле встает ком.

— Мне остаться? — спросил доктор.

Она качнула головой — испугалась, что разрыдается, если начнет говорить. Рашид кивнул и направился к выходу, но, прежде чем закрыть за собой дверь, помедлил у порога.

— У нас в Дахле приезжих не всегда жалуют, — участливо заметил он. — А мисс Алекс все полюбили, с уважением называли «йа-доктора», что значит «ученая», «эль-мостакшефа эль-гамила» — это трудно перевести… Дословно — «прекрасная исследовательница». Всем будет ее очень не хватать. Я подожду снаружи. Можете не торопиться.

Он потянул ручку двери, и та, щелкнув, закрылась, Фрея так и замерла вполоборота и лишь через несколько мгновений направилась к каталке. Она протянула руку, положила ее на укрытое простыней тело и поразилась его худобе — точно оно состояло из одних кожи да костей.

Фрея постояла рядом, кусая губы от наплыва чувств. Наконец она взялась за уголок простыни и потянула вниз, открывая сначала голову и шею, а потом и туловище до пояса. Сестра лежала обнаженной, закрыв глаза. На бледной полупрозрачной коже левого плеча, как эполет, виднелся обширный синяк.

— Боже, — пробормотала Фрея. — Боже мой, Алекс…

Внимание спотыкалось о мелочи, отказывалось воспринимать тело целиком, будто это было непосильной задачей, словно принять тот факт, что сестры нет в живых, Фрея могла только фрагмент за фрагментом, складывая их воедино: родинку на шее, серпик шрама на левой руке, оставшегося с детства, когда Алекс ободралась о колючую проволоку, и еще один синяк, размером с отпечаток пальца, — чуть повыше локтевого сгиба. Так, по кусочкам, Фрея восстанавливала для себя образ сестры и наконец остановила взгляд на ее лице.

Несмотря на боль и страх, которые Алекс пришлось пережить в последние месяцы, его выражение было удивительно умиротворенным, как у спящей: глаза закрыты, уголки губ слегка приподняты — непохоже на гримасу мучительной смерти и отчаяния. По крайней мере так сказала себе Фрея. Она подумала о родителях, погибших в автокатастрофе, — у них было такое же выражение на лицах. Хотя, может, все покойники так выглядят, или она просто обманывает себя?

Фрее все же не хотелось расставаться с иллюзией: нужно было верить, что сестра дорожила жизнью, а не окончила ее в отчаянии, что умерла хоть сколько-нибудь счастливой. Иное было невыносимо представить. Не могло все закончиться вот так, без надежды.

Фрея коснулась щеки Алекс, погладила холодную, как мрамор, кожу. Когда-то давно, лет в тринадцать, во время вылазок по окрестностям Маркема, она наткнулась на Алекс и Грега — приятеля, который позже стал ее женихом, заснувших в обнимку на краю хлебного поля. Они лежали на боку, как ложки в буфете, и Алекс так же чуть заметно улыбалась краями губ. При этом воспоминании у Фреи сжало горло.

— Алекс, — всхлипывала она. — Боже, я так виновата. Если можешь, про… про…

Она хотела сказать «прости меня», но не смогла выговорить. Фрея быстро поцеловала сестру в лоб, приложилась к нему щекой, задернула простыню и выбежала в коридор.

Каир

Посольство США в Египте представляет собой обнесенный стеной, охраняемый блок строений близ площади Мидан-Тахрир, больше похожий на тюрьму строгого режима. В нем различаются два главных корпуса.

«Каир-1», как называют его служащие, представляет собой неказистую, бурого цвета, коробку в пятнадцать этажей, стоящую посреди посольской территории. Там базируются основные консульские учреждения: офис посла, кабинеты межправительственной связи, военных ведомств, штаб разведки.

«Каир-2», расположенный неподалеку, привлекает к себе куда меньше внимания: фасад из светлого камня, узкие окна-бойницы и пара спутниковых тарелок на крыше, похожих на уши. В этом здании размещены жизненно важные для самого посольства отделы — бухгалтерия, администрация, пресса, хранилище данных. Вот там-то, на третьем этаже, находился кабинет Сая Энглтона.

Энглтон сидел за рабочим столом. Дверь кабинета была заперта, жалюзи — закрыты. Он вставил иглу в инсулиновый инжектор, задрал рубашку и ухватил валик бледной кожи на животе.

С тех пор как он ходил в школу городка Брэнтли, что в Алабаме, многое переменилось. В шестидесятых лечение диабета не обходилось без пузырьков, автоклава и иголки длиной в палец. С годами они превратились в аккуратные запечатанные тюбики и инжекторы, похожие на авторучки, однако Энглтону по-прежнему четырежды в день приходилось впрыскивать себе инсулин. В школе его дразнили подушкой для булавок. Даже спустя сорок лет он ненавидел эту процедуру.

Он стиснул зубы и, напевая первые строчки песенки «Твое лукавое сердце» Хэнка Вильямса, ударил себя инжектором в живот. Игла пронзила кожу. Сай подождал, пока спасительная доза инсулина полностью впрыснется в жировую клетчатку, и со вздохом облегчения вернул инжектор в чехол. Энглтон поднялся, застегнул рубашку и, тяжело ступая, вперевалку направился к окну — открыть жалюзи. В тесный и неуютный кабинет хлынуло солнце. Мебель — стол, стул, диван и стеллаж — далеко не радовала взгляд: что поделаешь, казенная обстановка. В «Каире-1» кабинеты просторнее и оборудованы прилично, но Энглтона откомандировали сюда, в отдел связей с общественностью. «Зато поспокойнее и вопросов меньше, — говорил он себе. — Будем надеяться, это ненадолго. Как только узнаю, что не так с „Пожаром в пустыне“, соберу вещички и первым же рейсом — домой».

За окном по посольскому корту метались теннисисты, оглашая округу глухими ударами мяча. Энглтон рассеянно понаблюдал за ними, краем сознания попытался представить, каково это — так легко двигаться, после чего вернулся к себе за стол и достал папку, с которой работал до того, как прервался на инъекцию. Обложку папки пересекал красный гриф «Секретно». Ниже стояло имя: «Александра Хэннен». Сай открыл папку и принялся читать.

Дахла

Чтобы получить разрешение на похороны, нужно было заполнить кучу бумаг. Бюрократия — она и в Африке бюрократия. Только к вечеру Фрея освободилась и вышла из больницы. Солнечный свет смягчился, окутал город золотистой, медовой дымкой. Правда, прохладнее от этого не стало.

— Я везти вас домой доктор Алекс, — сказал Захир, пока они садились в машину.

— Спасибо, — ответила Фрея.

Больше они не вымолвили ни слова.

Ехать предстояло на северо-запад по основной трассе, проходящей через оазис. По обе стороны тянулись поля кукурузы и сахарного тростника, мелькали оросительные каналы, оливковые рощи, пальмы и, как показалось Фрее, тутовые деревья. Она не особенно приглядывалась, потрясенная зрелищем в морге.

Через двадцать минут машина съехала на боковую дорогу, которая вела в поселок Каламун, если верить двуязычной надписи на указателе. В поселке обнаружились мечеть, кладбище, несколько пыльных лавок с фруктами и овощами и, уж совсем неожиданно, магазинчик под вывеской «Кодак». На рекламном щите красовалась надпись «Быстро праявка».

За сельской окраиной их ждал еще один поворот, теперь уже на проселочную, замусоренную и изрытую колеями дорогу. Фрея вцепилась в дверную ручку (машину подбрасывало на ухабах), рассеянно наблюдая, как зелень возделанной земли отступает перед пустыней, как сочно-зеленые тона растворяются в обжигающе-оранжевом и багрово-красном. Дорога петляла среди каменистых проплешин и песчаных дюн, пока не взобралась на низкую каменистую гряду, за которой вдруг открывалась пустыня. Фрея подалась вперед: боль утраты на миг стихла, таким захватывающим было зрелище — бескрайний океан песка, застывший в вечном движении. Волны барханов зарождались на нем мягкими наплывами, но у горизонта вздымались грозными валами, показывая острые гребни. В долине между краем пустыни и каменным выступом, откуда смотрела Фрея, маленький оазис с финиковой рощей и несколькими полями ярким пятном выделялся на фоне бесплодных пустошей.

— Дом доктор Алекс, — произнес Захир, сбавляя газ и указывая на белое пятнышко вдалеке, у зеленой опушки.

Фрея не смогла сдержать улыбки: очень уж дом подходил сестре. Наверное, она провела в нем счастливые годы.

— Красивый.

Захир хмыкнул, завел мотор и съехал с пригорка вниз, в долину. Они миновали внешние свежевспаханные поля, где по шоколадной земле вышагивали белые цапли, и очутились в оазисе. Теперь, когда до дома осталось немного, Фрея с интересом разглядывала окрестности, пока машина тряслась по песчаной колее. Со всех сторон дорогу обступили деревья, и солнце, просвечивая сквозь сплетения ветвей, расчерчивало землю паутинным узором из света и тени.

Вот позади остались плетеный загон для скота, стог сахарного тростника, прямоугольное гумно… В следующий миг из-за угла показалась груженная хворостом по-возка, запряженная ослом, и Захир, пропуская ее, съехал на обочину. Телегой правил смуглый жилистый старик в соломенной шляпе. Поравнявшись с машиной, он ухмыльнулся во весь беззубый рот, чуть не выронив сигарету.

— Это Махмуд Гаруб, — произнес Захир, как только телега скрылась из виду. — Плохой человек. Не говори с ним.

Он покосился на Фрею — очевидно, убедиться, что та вняла предупреждению, потом снова вырулил на дорогу и понесся вперед. Подлесок постепенно редел. Наконец машина подкатила к зарослям жакаранд, усыпанных сиреневыми цветами. На дальней опушке стоял дом Алекс — одноэтажный, белый, со спутниковой «тарелкой» на крыше и кустом бугенвиллеи у парадной двери. Захир притормозил, выбрался из машины и направился к порогу с сумкой Фреи в руках.

— Ты точно не ночевать в гостинице? — спросил он, отпирая дверь ключом, извлеченным из складок джеллабы. — У мой брата хороший гостиница в Мут.

Фрея поблагодарила его и добавила, что ей и здесь будет неплохо.

Захир пожал плечами, распахнул дверь и уронил сумку на пол.

— Прислуга носит еду, — сказал он. — Разогреть на плитке очень легко.

Он вручил Фрее ключи и продиктовал номер своего мобильного, который она тут же внесла в записную книжку.

— Не ходи роща без туфли, — предупредил Захир. — Много змей. И не говори Махмуд Гаруб. Очень плохой человек. Я приеду завтра в семь и половина, отвезу тебя к доктор Алекс на…

Он замолчал, как будто не хотел договаривать.

— На похороны, — продолжила Фрея. — Спасибо.

Они постояли молча. Захир переминался с ноги на ногу, словно собирался с духом для каких-то слов. Фрее хотелось побыть одной. Захир, видимо, проникся ее состоянием, кивнул и укатил к себе домой.

Едва «тойота» скрылась из виду, Фрея зашла в дом и закрыла дверь. Рев мотора постепенно затих, осталось только далекое пыхтение водяного насоса, на которое время от времени накладывался тихий шелест и скрип пальмовых ветвей.

В доме было прохладно, сумрачно. Фрея постояла в прихожей, радуясь тому, что ее оставили в покое, прошла через просторную гостиную и оказалась на веранде, выходящей на задний дворик, затененный огромной жакарандой. Отсюда открывался прекрасный вид на пустыню. В воздухе разливались ароматы цветов и апельсинов. Фрея невольно улыбнулась, представив, как сестра выходила сюда, но улыбка скоро сошла: в дальнем углу веранды стояло инвалидное кресло. Фрея вздрогнула, как если б увидела орудие пытки, и поспешила вернуться в дом.

К гостиной примыкали другие помещения — кухня, ванная, спальня, кабинет, кладовка. Фрея отправилась их осматривать. Никаких излишеств, будь то в мебели или в обстановке, она не увидела — Алекс терпеть не могла излишеств. Тем не менее трудно было представить хозяйкой кого-то другого, потому что характер сестры отразился во всем. Взять хотя бы коллекцию музыкальных дисков — Боуи, «Нирвана», Ричард Томпсон, ее любимые ноктюрны Шопена; карты на стенах, подписанные образцы минералов на каждом подоконнике. О сестре напоминал даже запах, незаметный для постороннего: Фрея выросла с этим ароматом и потому узнала без ошибки: дегтярное мыло, дезодорант «Шуэр» и легкая нотка духов «Самсара».

Спальню Фрея оставила напоследок. На крючке за дверью висела старая походная куртка — Боже, сколько ей лет? Фрея взяла ее в руки, прижалась лицом к вытертой замше, потом села на кровать. На прикроватной тумбочке лежали три книги: «Физика песка и пустынных дюн» Р.А. Бэгнольда, «Гробница Имти-Хентики в Гелиополе» Хассана Фадави (и с каких это пор Алекс увлеклась египтологией?) и до боли знакомый сборник стихотворений Уитмена «Листья травы» — обтрепанная, древняя книжица, принадлежавшая их отцу. Фотографий на столике тоже было три: одна — родительская, другая изображала какого-то темноволосого красавца ученого вида, в круглых очках и вельветовом пиджаке, а третья…

На снимке Фрея, смущенно улыбаясь, держала в руках высочайшую спортивную награду за скалолазание — «Золотой крюк», полученную в прошлом году. И как Алекс удалось раздобыть фотографию, один Бог знает! В уголке той же рамки спряталась еще одна карточка, крошечная, из фотокабинки, на которой они, совсем еще девчонки, корчили рожицы в объектив и смеялись. Фрея прижала ее к груди, глаза заволокло внезапно нахлынувшими слезами.

— Боже, Алекс, — прошептала она. — Мне так тебя не хватает!

Немного успокоившись, Фрея вышла из дома и направилась в пустыню, забралась на гребень ближайшей дюны и по-турецки села на песок. Солнце медленно клонилось к закату. Рука нащупала в кармане мятый конверт с египетской маркой и надорвала край. Последнее письмо Алекс…

«Дорогая моя сестра…» — прочитала Фрея.

Каир, Американский университет

Ближе к вечеру, отчитав лекции по иероглифике, теории и практике раскопок, литературе Древнего Египта и вдобавок — английскому для начинающих (постоянный преподаватель ушел в отпуск), Флин заглянул в кабинет Алана Пича, чтобы расспросить коллегу о недавней встрече с Хассаном Фадави.

— Видимо, сам Мубарак настоял на досрочном освобождении, — рассеянно произнес Пич, поглощенный воссозданием большого глиняного горшка — весь стол был завален черепками. — Заслуги перед археологией и все такое. Хотя три года тюрьмы — тоже срок немалый. Ты бы не мог… — Он кивнул на тюбик жидкого цемента «Дуко» у края стола. Флин отвинтил крышечку и передал тюбик Пичу. Тот выдавил на черепок тоненькую гусеницу клея и крепко прижал его к другому, скрепляя воедино.

— Работать он, конечно, уже не будет, — продолжил Пич. — Еще бы: так облажаться. До сих пор не пойму, что на него нашло. Какая потеря для археологии! Отличный был малый. Разбирался в керамике, как никто.

Он поднес склеенные черепки к лампе и покрутил в пальцах — убедиться, что не осталось зазора.

— Форма для беджи? — спросил Флин наугад, зная, что единственный и наилучший способ разговорить коллегу — поболтать на его любимую тему. Пич кивнул, аккуратно положил склейку на стол и поднял другой осколок глиняного горшка.

— Из поселения рабочих в Гизе, — ответил он. — Взгляни сюда.

На черепке виднелся стертый оттиск печати — иероглифы в картуше: солнечный диск, колонна-джед и рогатая гадюка.

— Джедефра, — прочел Флин.

— Это единственное на всю Гизу упоминание о сыне Хеопса, если не считать картушей, обнаруженных в траншее солнечной ладьи. Ну не круто ли?

— Очень круто, — согласился Флин.

Он выдержал паузу, глядя, как Пич откладывает черепок с оттиском и начинает копаться среди других, ища соседние, после чего осторожно продолжил:

— А что он еще говорил?

— Кто?

— Фадави. Ну, когда вы встретились… Он еще что-нибудь сказал?

— А-а, ты вот о чем… — Вопрос, казалось, поставил Пича в замешательство, словно он уже закрыл для себя эту тему. — Честно говоря, он больше бубнил себе под нос. На него теперь жалко смотреть. Совсем отощал, обносился, бедняга. Если помнишь, он всегда очень следил за собой, такой был ловелас… впрочем, слово «плейбой» было бы уместнее. Не то чтобы я знал… Короче, сейчас от него мало что… ага!

Он поднял еще два черепка: их зазубренные края идеально совпали.

— Фадави, — напомнил Флин, чтобы коллега не отвлекался от темы.

— Что? А, ну да. Так вот, он все твердил, что невиновен. Мол, это все недоразумение, его подставили… Печально. Если я правильно понял, улик там — на полмузея. Кое-что будто бы даже из гробницы Тутанхамона. Зачем он в это ввязался, не представляю…

Алан горестно покачал головой и, наклонившись вперед, выдавил полоску клея на край очередного черепка, прижал к нему второй и стал рассматривать под лампой на предмет аккуратности стыка.

— А меня он не вспоминал? — спросил Флин как бы между прочим.

— Хм-м? — Пич, прищурившись, поворачивал черепки так и этак.

— Меня не вспоминал? — громче повторил Флин.

— Вспоминал, как же. — Пич на миг поднял глаза и снова вернулся к керамике. — И не самыми приятными словами. Совсем неприятными, если честно. Я, конечно, в курсе, что это ты поднял тревогу и так далее, но…

Пич затих, как только увидел, что стык вышел неровным. Он досадливо цокнул языком и склонился к самой лампе, пытаясь ровнее совместить осколки.

— Так что он сказал? — продолжал допытываться Флин.

Ответа не последовало.

— Что сказал Фадави, Алан?

— Даже повторять не хочется, — пробормотал Пич, заново прижимая черепки друг к другу. — Он завелся, и… ах, чтоб тебя!

Черепки рассыпались. Пич исподлобья взглянул на собеседника, словно говоря: «Не отвлеки ты меня дурацкими расспросами, ничего не случилось бы» — и потянулся за клеем, но Флин сдвинул тюбик, отвлекая внимание на себя.

— Так что он сказал, Алан?

Несколько мгновений Пич буравил коллегу взглядом, потом устало вздохнул, отложил черепки и выпрямился.

— Если верить слухам, примерно тоже он высказал тебе в суде после оглашения приговора. Я думаю, ты не забыл.

Еще бы. Такое не скоро забудется.

«Я тебя убью, Броди! — кричал тогда Фадави. — Но сначала кастрирую, предатель чертов!»

— Вряд ли он именно тебя имел в виду, — произнес Пич.

— А кого же?

— Ну, то есть он это не в буквальном смысле сказал. В конце концов, археологи не бандиты. Правда, теперь он уже бывший археолог — работы ему больше никто не даст. И как его угораздило… Можно? — Пич показал на тюбик «Дуко». Флин передал клей, и Пич снова навис над столом.

— Идешь сегодня к Дональду на презентацию? — спросил он, меняя тему. — Будет весело, если только его придурочный друг не заявится.

Флин помотал головой и поднялся уходить.

— У меня в пять утра самолет до Дахлы. Удачно повеселиться.

Флин открыл дверь, и тут Пич добавил:

— Кстати, Фадави что-то говорил насчет оазиса.

Броди замер и оглянулся. Алан продолжал колдовать над черепками, совершенно не обращая внимания на то, как отреагировал Флин на небрежно оброненную фразу.

— Я, признаться, мало что понял из его слов, — продолжил Пич, не отрываясь от работы. — Это было похоже на бред. Он твердил, будто что-то нашел. Или узнал… Не помню, одно из двух. В любом случае это касалось оазиса. Он, мол, решил никому не рассказывать, даже если будут расспрашивать. Отомстить таким образом. Такой взвинченный был, все руками махал, а сам на ногах еле держался. Грустно по большому счету. Кстати, я тебе не рассказывал о ярлыках винных кувшинов из Абидоса? Вор не вор, а в керамике он разбирался, ничего не скажешь.

Флина в дверях уже не было.

Дахла

Сидя на песчаном гребне, Фрея под шорох песка читала последнее письмо Алекс. Голос сестры, как живой, звучал в ушах.

«Оазис Дахла, Египет 3 мая

Дорогая моя сестра!

Фрея, я начинаю письмо с этих слов, потому что, несмотря на годы, пролетевшие с нашей последней встречи, последнего разговора, несмотря на все обиды, я ни на миг не переставала думать о тебе. Ты моя младшая сестренка и, что бы между нами ни случилось, всегда ею останешься, а я всегда буду тебя любить.

Хочу, чтобы ты это знала, поскольку в последнее время будущее видится мне довольно неопределенным, полным теней и сомнений. Если не излить душу сейчас, то иного случая может не представиться. Поэтому повторюсь — я тебя люблю. Сильнее, чем могу выразить. Сильнее, чем ты можешь вообразить.

Пишу тебе поздним вечером: в небе полная луна — такой большой и яркой ты никогда не видела. Все моря и кратеры как на ладони. Кажется — протяни руку и коснешься ее. Помнишь, как папа рассказывал о том, что луна — это дверь и если забраться к ней и толкнуть, откроется проход в другой мир? Помнишь, как мы фантазировали, на что он похож — волшебный, чудный мир-сад, где цветут цветы, журчат водопады и летают говорящие птицы? Не знаю, как тебе объяснить, но совсем недавно я заглянула по ту сторону двери. Там все точно так, как мы представляли, даже еще чудеснее. Когда видишь этот волшебный мир, поневоле начинаешь надеяться. Где-то далеко, сестренка, всегда есть дверь, а за дверью — свет, каким бы темным ни казалось все вокруг.

Мне столько всего нужно тебе рассказать, стольким поделиться, но уже поздно, а силы, к сожалению, подводят. Однако на прощание я хочу попросить у тебя кое-что (давно собиралась, но так и не сумела) — прощения. Я должна была догадаться, к чему дело шло, и пресечь это, уберечь тебя. Опять же, должна была с тобой связаться и сказать то, что говорю сейчас. Столько времени тебе приходилось терпеть эту боль, а меня не было рядом. Надеюсь, мое письмо поможет хоть немного искупить вину.

На этом закончу. Прошу тебя, не унывай. В жизни есть чему радоваться, а в мире — чем восхищаться. Будь сильной, покоряй новые вершины и знай: что бы ни случилось, где бы ты ни была, я всегда с тобой.

Целую,

Алекс».

И ниже — приписка:

«Кстати, цветок в конверте — пустынная орхидея, очень редкая. Храни ее на память обо мне».

Фрея, утирая слезы, отложила письмо на верхушку дюны и вытащила из конверта засушенный цветок. Тонкие, как рисовая бумага, лепестки сохранили густо-оранжевый цвет пустыни. Фрея бережно спрятала орхидею между страниц письма, обхватила руками колени и, глядя, как солнце медленно клонится к горизонту, слушала ветер и шелест песка по иссеченной мелкой рябью пустыне, что убегала вдаль словно расстеленное полотно жатой тафты.

Похоронили Алекс рано поутру, недалеко от дома, в роще цветущих акаций на самом краю маленького оазиса. Землю усыпали циннии и барвинки, в воздухе пахло жимолостью, откуда-то из-за рощи доносилось журчание воды, наполняющей цистерны для полива. Фрея подумала, что еще нигде не встречала такого покоя и красоты.

Проводы были скромные, как и хотела бы Алекс. Кроме Фреи, приехали только Захир, доктор Рашид из больницы, Молли Кирнан и довольно симпатичный, но слегка взъерошенный незнакомец в мятом вельветовом пиджаке. Фрея узнала его по фотографии на журнальном столике сестры — он назвался Флином Броди. Явились проститься и соседи-фермеры, хотя держались особняком. К ним присоединились три бедуинки, среди которых была жена Захира. Женщины были в народной одежде: черных платках и накидках с затейливыми серебряными украшениями. После того как фоб с телом Алекс опустили на землю, они вышли вперед и запели «алуш» — песню о любви к красавице, как объяснил Захир. Чистые сильные голоса сплетались и расходились, то утихали, то взмывали ввысь; казалось, им эхом вторит вся роща. Слов в песне как будто не было; по крайней мере Фрея их не различала. Мелодия лилась сплошным потоком, который попеременно светлел и мрачнел, силами музыки рассказывая до боли знакомую и понятную историю любви и утраты, радости и горя, надежды и уныния. Молли Кирнан коснулась руки Фреи, сжала ладонь, а песня продолжала овевать их, пока не оборвалась, не растворилась в тишине, нарушаемой лишь журчанием воды и тихим уханьем удодов в роще.

Некоторое время все стояли, погруженные в себя. Наконец Молли Кирнан откашлялась и шагнула к изголовью могилы.

— Фрея просила меня сказать несколько слов, — начала она, взглянув на Фрею и на Флина, который не отводил глаз от гроба. — Обещаю быть краткой: все и без того знают, что Алекс не терпела суеты и долгих речей.

Ее тихий голос словно заполнил всю долину.

— Тридцать лет назад я потеряла любимого человека, мужа. Пережить те черные времена мне помогли, во-первых, любовь и поддержка друзей. Надеюсь, Фрея, тебе известно и о нашей любви к Алекс, и о нашей готовности помочь ей в трудную минуту. Эту любовь и заботу мы дарим и тебе — безусловно и абсолютно. — Молли кашлянула и коснулась золотого крестика на шее. — Во-вторых, мою боль смягчали слова Писания и Господа нашего Иисуса Христа. Я бы прочла их сейчас, если бы не знала, что Алекс не верила в Бога. И хотя Его любовь распространяется на всех, я не буду оскорблять память Алекс сантиментами, которые ее покоробили бы. — С этими словами она чуть заметно поджала губы, словно от неодобрения. — Вместо этого, — продолжила миссис Кирнан, — я прочту то, что было созвучно ее сердцу, — стихотворение Уолта Уитмена «О я! О жизнь!».

Она извлекла из кармана пиджака листок с распечаткой, надела очки и начала читать. Ее голос дрогнул на строках: «…что жизнь существует и личность, то, что великая игра продолжается, и ты можешь внести свой вклад в виде строчки стихов».

Молли сложила листок и сняла очки, смахнув слезинку.

— Я столько бы могла сказать об Алекс… О ее красоте, об уме, о мужестве, о духе первопроходца. Пожалуй, Уолту Уитмену удалось выразить это лучше меня. Алекс вписала свою строчку в жизнь каждого, кто здесь стоит, — свою особенную строчку, которая обогатила нас и возвысила. Кому-то из нас она была сестрой, кому-то — другом, коллегой. Мир обеднел, когда ее не стало. Спасибо тебе, Алекс. Нам тебя очень не хватает.

Миссис Кирнан договорила и вернулась к Фрее, снова взяла ее за руку. Фермеры взялись за мотыги и начали засыпать могилу землей. Глухой стук комьев беспорядочной дробью разносился по роще, нарушая общую идиллию. На миг Фрея встретилась глазами с Флином — тот едва заметно кивнул, словно в знак того, что разделяет ее скорбь. Могилу быстро забросали, и вскоре от груды земли осталась только прямоугольная насыпь, окруженная цветами.

— Прощай, Алекс, — прошептала Фрея.

Вскоре доктор Рашид извинился и ушел, сославшись на срочное дежурство. Фермеры тоже потянулись прочь. Остались только Фрея, Молли, Флин, Захир и его младший брат Сайд. По дороге к дому Алекс Флин поравнялся с Фреей.

— Знаю, момент для встречи не лучший, — сказал он, — но я рад наконец познакомиться.

Фрея безмолвно кивнула.

— Алекс много о вас рассказывала, — продолжил Флин. — О достижениях в скалолазании и вообще… Если честно, напугала до жути: у меня даже на стремянке голова кружится.

Фрея слабо улыбнулась.

— Вы хорошо ее знали?

— Неплохо, — ответил он, пряча руки в карманах джинсов. — Нас сблизила любовь к пустыне.

Фрея вопросительно посмотрела на него.

— Так вы с Алекс…

— Нет, что вы! — Он прыснул. — Невротичные интеллигенты были не в ее вкусе — она предпочитала эдаких байкеров или там серфингистов.

У Фреи перед глазами всплыл образ Грега, сестриного жениха, — загорелого, крепкого блондина. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение.

— Не знаю, что бы я без нее делал, — продолжил Флин. — Она очень помогла мне… в трудные времена. Даже не как друг, а как сестра. — Он пинком отбросил камень с дороги и виновато повернулся к Фрее: — Простите, я не хотел… Неуместное вышло сравнение.

Она махнула рукой — мол, незачем извиняться, — и глаза их снова встретились. Путь к дому пролегал через тенистую оливковую рощу: тропу усеивали навозные лепешки и падалица — переспелые черные маслины.

В доме прислуга собрала на стол в гостиной немудреный завтрак: сыр, помидоры, лук, фасоль, хлеб, термосы с кофе. Компания собралась вокруг стола, хотя только Захир с братом проявили аппетит. Все разом заговаривали и тут же неловко умолкали, разговор не клеился. Через полчаса Флин и Молли сказали, что их ждет обратный рейс до Каира.

— Вы как себя чувствуете? — спросила Фрею Молли, направляясь к машине Захира. — Давайте я останусь здесь на день-другой…

— Нет, спасибо, все хорошо, — ответила Фрея. — Надолго я не задержусь. Соберу вещи Алекс — и домой. У меня рейс в пятницу.

— Тогда, может, встретимся в аэропорту, как вернетесь в Каир? — предложила Кирнан. — Пообедаем, попрощаемся, как положено.

Фрея согласилась, и они обнялись, точно давние подруги. Перед тем как сесть на заднее сиденье «тойоты», Молли чмокнула Фрею в щеку. Флин шагнул вперед и вручил свою визитку, где значилось «Профессор Ф. Броди, Американский университет Каира, тел. 202 2794 2959».

— Если выпадет свободное время, смело звоните, побеседуем. Запугаете меня своими альпинистскими байками, а я, чтобы не остаться в долгу, уморю вас лекцией о наскальных надписях эпохи неолита.

Фрее на миг показалось, что он хочет ее обнять, но Флин наскоро чмокнул ее в щеку и, обойдя внедорожник, сел рядом с миссис Кирнан. Захир с братом заняли места впереди, двигатель восстал ото сна, и машина тронулась. Фрея бросилась к открытому окну и схватила Молли за руку.

— Она ведь не мучилась, правда? — выпалила она, борясь с комом в горле. — В смысле Алекс — когда приняла морфий. Это быстро закончилось?

Кирнан стиснула ей ладонь.

— Нет-нет, боли она не почувствовала. Говорят, от морфия не мучаются. Это как уснуть.

Флин хотел что-то добавить, но сдержался. Фрея отпустила руку миссис Кирнан.

— Простите. Мне нужно было знать. Я не пережила бы, если…

— Я все понимаю, — ответила Молли. — Поверь, Фрея, Алекс ничуть не страдала. Один укол — и никакой боли. Клянусь.

Кирнан участливо коснулась руки Фреи и кивнула Захиру. Взревел мотор, машина скрылась за деревьями, а Фрея направилась к опустевшему дому — и тут до нее вдруг дошел смысл сказанного. Она побледнела и порывисто развернулась.

— Но ведь Алекс не…

Поздно! Рев мотора уже затих вдали; слышалось только гудение мошкары и фырканье водяного насоса.

Каир

Сай Энглтон локтем прикрыл дверь квартиры Флина. Уборщик спускался по лестнице вниз, ритмично стуча пластиковыми шлепанцами, — он собирался было задержаться, разнюхать, зачем американец сюда явился, но получил еще пару банкнот сверх того, что ему заплатили за вход, и приказ сматываться. Энглтону совсем не хотелось, чтобы старый неряха наследил в квартире — незачем Броди знать о незваных гостях.

«Дело серьезное, так что постарайся оправдать репутацию. Не зря же тебе столько платят».

Дверь глухо щелкнула и захлопнулась. Энглтон натянул пару тонких резиновых перчаток. Бахилы он надел еще на лестнице, так что его присутствие следов не оставит. Хотя даже это — излишняя перестраховка. У Броди нет никаких причин опасаться вторжения и уж тем более что-то подозревать. Правда, осторожность никогда не помешает: чертов англичанин может оказаться совершеннейшим параноиком, что вполне объяснимо (с его-то прошлым!), и тогда малейшая оплошность погубит всю операцию.

Энглтон посмотрел на часы. Времени впереди уйма — самолет из Дахлы еще даже не взлетел, так что можно было спокойно осмотреться. Ничего конкретного он не искал — так, привыкал к обстановке, оценивал характер владельца, чтобы понять, каким боком его занесло в «Пожар». Обошел гостиную, кухню, ванную, две спальни, кабинет, заснял все на цифровик, а мысли и впечатления изложил диктофону.

Неопытный наблюдатель едва ли узнал бы много о владельце, кроме того, что он холостяк, египтолог, по натуре замкнут, любит слушать классику и ездить с раскопками в пустыню, интересуется политикой, особенно на Среднем Востоке, и футболом, судя по шарфу фаната «Аль-Ахли» и фотографии команды с подписями. Вдобавок Броди держал себя в форме, читал по меньшей мере на пяти языках, не дружил с алкоголем и не чурался добрых дел (благодарственные письма от сиротского приюта в Луксоре и от руководителей программы по улучшению условий жизни в Маншият-Насире, каирском квартале мусорщиков-заббалин). Такое вот общее впечатление: абрис, силуэт, никакой глубины.

Однако Энглтон, опытный наблюдатель, умел читать между строк. Осматривая каждую комнату, он умудрялся выуживать всю подноготную. В ванной, к примеру, в разбитых кроссовках «Каяно» обнаружился электронный шагомер с дальномером, в памяти которого хранились записи о пробежках Броди за последние две недели: десять километров за тридцать шесть минут и две секунды, двадцать — за семьдесят пять минут и тридцать одну секунду, пятнадцать километров — за пятьдесят три минуты двенадцать секунд. Похоже, англичанин не просто поддерживает форму, а серьезно тренируется. На прикроватном столике — лампа с помятым абажуром, а за ней — вмятины на стене и рядом — полупустой флакон с таблетками «Ксанакса»… Значит, Броди страдает кошмарами, мечется в темноте, пьет успокоительное. Все это подтверждало имеющиеся у Энглтона разведданные.

Куда любопытнее было фото Алекс Хэннен в гостиной. Неясно, спал с ней Броди или нет… Нет, пожалуй: любовники обычно хранят несколько снимков друг друга, особенно если живут порознь, а тут — лишь один. Очевидно только, что Броди питал к ней теплые чувства, — о том свидетельствовала дорогая серебряная рамка фотографии, но Энглтон проголосовал бы за близкую дружбу.

Как бы то ни было, куда больший интерес представлял сам снимок, особенно мелкие детали, способные о многом рассказать. Снято в пустыне, скорее всего — на западе Египта, учитывая обоюдный интерес парочки к этой области, причем самим Броди: в солнечных очках Алекс было его отражение. На заднем плане чуть размыто виднелись оранжевые ящики для оборудования (один такой, с каким-то радаром или сейсмодатчиком внутри, стоял у Броди в холле). Наибольшее любопытство вызывал некий объект за спиной Броди, также отразившийся в стеклах очков Алекс, — Энглтону пришлось долго всматриваться, разглядывая его сквозь лупу, которую Сай постоянно носил с собой. По форме похоже на край паруса или крыла — нет, не самолетного, по размерам маловато. Может, край дельтаплана или мини-вертолета? Разглядеть трудно, а забрать с собой фотографию и сделать цифровое увеличение — время не позволяет. В любом случае фото многое рассказало: Броди и Хэннен, кроме того, что близко дружили, выполняли какой-то совместный проект. Было ли это единичным рейдом или частью большого исследования, неясно, но пока картинка складывается отчетливая.

Энглтон разглядывал снимок еще ми нут двадцать, потом посмотрел на часы — оставалось полно времени — и вернулся в кабинет. Там Сай уже побывал, но решил проверить лишний раз — все-таки именно там находился центр мирка Броди. Авось удастся разнюхать что-нибудь новенькое…

Он снова уставился на иллюстрацию в рамке, повторил в диктофон комментарий к ней: «Город Зерзура подобен белому голубю, и птица на вратах его», — несмотря на то, что делал это прежде, в первый проход по комнате.

Шкафчики картотеки тоже подверглись перепроверке: пять выдвижных ящиков в каждом, все битком набиты заметками, вырезками, фотоснимками, картами, распечатками; все заархивировано по темам, в алфавитном порядке.

На внимательное ознакомление с документами времени не оставалось, поэтому Энглтон решил удовольствоваться беглым просмотром: выдвигал каждый ящик, просматривал папки, то и дело проверял их содержимое: «Бедуины», «Британская пустынная группа дальнего действия», «Китабаль-Кануш», «Пепи II», «Уингейт, Чарльз Орд», «Хепри»… Дважды он более тщательно ознакомился с документами в папках: в первый раз, когда наткнулся на раздел «Спутниковые снимки Гильф-эль-Кебира». В этой папке лежало полсотни цветных фотографий в последовательном приближении, от общего изображения юго-западной оконечности Египта до четких снимков восточного края плато, где можно было различить даже отдельные скалы. Местами среди песка виднелись брызги зелени — должно быть, пустынный кустарник или пара деревьев, но в остальном область выглядела совершенно безжизненной. Ни следа таинственного оазиса, который искал Броди. Вторая папка, заинтересовавшая Энглтона, носила заглавие «Данные магнитометрии». Вот что за прибор стоит в холле — магнитометр! Черно-белые пятна и кляксы ни о чем не говорили Энглтону, но интересен был сам факт использования аппарата. Как известно, магнитометры применяют для геологической разведки залежей металлосодержащих руд… и металла вообще. В своей лекции Броди особо отметил, что палеолитические племена, жившие на территории Гильф-эль-Кебира, не умели обрабатывать металлы. Что ж, употреблению магнитометра наверняка найдется какое-нибудь вполне невинное объяснение, и тем не менее…

— Зачем ему магнитометр? — проговорил Энглтон в диктофон. — И где он берет данные со спутников? В НАСА? У нефтяных компаний? Проверить, кто имеет к ним доступ.

Он закончил копаться в ящиках и подошел к книжным полкам. Большая часть книг посвящалась археологии, если не считать «политического» раздела с кучей материала по Ираку. За пухлыми томами «Архитектуры Древнего Египта» прятался справочник по русским самолетам — и как он его раньше не заметил!

— «Российский воздушный флот», издательство «Оспри», — начитал Энглтон в диктофон. — Какого черта?

Он вернулся к старомодному письменному столу из полированного дуба, на котором расположились телефон, лампа и настольный прибор — бювар, подставка для ручек, лоток для писем и прочее. Никакого беспорядка. Компьютера не было и в помине; стало быть, англичанин работал на ноутбуке и забрал его с собой в Дахлу. Паршиво. Энглтон пошарил вокруг — авось где-нибудь завалялась флэш-карта, — но ничего не нашел. Время истекало. Он прекратил поиски, переключился на лоток для корреспонденции, где не оказалось ничего интересного, и наконец взялся за книгу — «Клинописные тексты музея „Эрмитаж“», — что лежала посреди стола. Лист бумаги служил закладкой — том раскрылся на фотографии выщербленной глиняной таблички светло-коричневого цвета, густо покрытой значками в виде клинышков. Под фотографией виднелась подпись: «Египетская табличка. Царский архив Лугальзагеси (ок. 2375—50 гг. до н. э.), Урук. Из коллекции Н. Лихачева».

Энглтон уставился на фотографию, перевел взгляд на бумажный лист. На него Броди скрупулезно переписал клинописные символы — по крайней мере те, которые еще читались. Ниже шло что-то вроде транслитерации древних письмен латиницей, а еще ниже (опять-таки по предположению Энглтона) — перевод. Там, где символы были стерты или повреждены, Броди вставил многоточия, а кое-где пометил слова знаком вопроса, словно сомневаясь в своей трактовке.

«…на западе за пределами Калама (Шумера), далеко за горизонтом… великая река Артиру (Итеру/Нил) и земля Каммутуты (Кемет/Египта)… пятьдесят дан на от Бурануна (Евфрата?)… изобилующей скотом, рыбой, зерном, гешнимбар (финиками?)… городе, названном Манарфур (Меннефер/Мемфис?)… царь, который правит всеми… в великом страхе пребывают враги его, ибо… тукул (оружие?), сошедшее… с (небес?) в образе лагаб (камня?) провозят перед битвой впереди царских войск… биль (огонь?), слепящий свет и у-хуб (оглушительный грохот?)… боль и слабость в ногах… Камнем сим поражены враги Каммутуты на севере и юге… востоке и западе стерты с лица земли, так что их царь правит во всех землях вокруг Артиру и никто не смеет ему воспротивиться, равно как восстать на него или пойти войной, ибо в руке его митум (молот?) богов… самое страшное оружие, известное… страшитесь и не восставайте против царя Каммутуты; тот же, кто ослушается, навлечет на себя великий гнев и… погибель».

Энглтон перечитал это еще пару раз и только больше запутался.

— Какой-то бред о камнях и каре небесной, — продиктовал он в микрофон, качая головой. Чем только люди не забивают головы… Потом помолчал и добавил: — Вероятно, к делу не относится.

Он вернул лист на место, закрыл книгу и подвинул в центр стола, чтобы все выглядело как до его прихода. Оглядел комнату напоследок, установил подслушивающие устройства — один «жучок» в телефон, другой за книжную полку, третий под диван в гостиной — и вышел из квартиры. Прошло меньше полутора часов: Броди еще не пролетел и полпути до Каира. «Молодец, точно сработал, — сказал себе Энглтон. — За это тебе и платят как профи».

Дахла

— Алекс никогда бы не уколола сама себя. Тут что-то не так. Поверьте, умоляю!

Доктор Мухаммед Рашид нахмурился и подергал себя за ухо.

— Поверьте мне, — повторила Фрея. — Алекс панически боялась уколов. Я-то думала, она выпила таблетки, иначе сразу бы сказала. Это невозможно!

Ее била нервная дрожь. Фрея не могла успокоиться с тех пор, как Молли Кирнан, уезжая, проговорилась об инъекции. Когда Фрея поняла, о чем шла речь, то сразу же попыталась связаться с Захиром, вернуть его, попросить объяснений. Однако его телефон был отключен, как и у Молли с Флином. Она даже не стала отправлять сообщения — схватила рюкзак и помчалась прямиком через пальмовые и оливковые рощи по тропке, ведущей к главному оазису. Что делать, к кому бежать, Фрея не знала — знала только, что произошла ошибка. Надо что-то делать! Примерно через километр за спиной послышалось какое-то дребезжание, и с Фреей поравнялась повозка, запряженная ослом. Повозкой правил тот самый беззубый старик, которого они с Захиром вчера встретили, — не то Мухаммед, не то Махмуд. Захир предупреждал Фрею не разговаривать с «плохим человеком», но сейчас ей было наплевать на осторожность: нужно было поскорее попасть в Мут. Возница согласился ее подвезти, что-то забормотал и сел к ней почти вплотную, так что его рука касалась ее бедра. Фрея почти не заметила этого — ее слишком волновало другое.

— Мут, больница, — твердила она. — Быстрее, прошу вас.

В поселке возница остановил телегу среди глинобитных хижин, перед фотолавкой под вывеской «Быстро праявка», и махнул водителю проезжающего мимо пикапа, в котором Фрея и провела остаток пути.

Доктор Рашид совершал обход, о чем ей сообщили в вестибюле, и должен был освободиться не раньше полудня. Фрея настояла на том, чтобы увидеться с ним, устроила сцену. Кто-то куда-то позвонил, Рашид спустился и провел ее к себе в кабинет.

— Поверьте мне! — повторила она в третий раз, борясь с дрожью в голосе. — Алекс не могла покончить с собой. Только не так. Это невозможно!

Доктор поерзал в кресле, перевел взгляд с ее лица на стол и обратно.

— Мисс Хэннен, — медленно начал он, снова пощипывая мочку уха, — я знаю, как тяжело…

— Ничего вы не знаете! — выпалила она. — Алекс не могла сделать себе укол! Не могла! Не могла!

Ее голос сорвался. Рашид дал ей немного успокоиться.

— Мисс Хэннен, когда умирает родной человек…

Фрея хотела было возразить, но доктор предупредительно поднял руку.

— Так вот, когда умирает родной человек, особенно при таких обстоятельствах, с этим очень тяжело смириться. Мы не хотим верить, не желаем признавать, что близкий нам человек из-за тяжких страданий предпочел проститься с жизнью. — Врач сложил руки на столе, пошаркал ногами. — У Алекс была неизлечимая, стремительно прогрессирующая болезнь. Из-за нее она в одночасье стала инвалидом, ей грозила неминуемая смерть. Речь шла буквально о нескольких месяцах. Она была женщиной сильной, волевой, хотела распорядиться хотя бы тем временем, которое ей отпущено, и самой решить, как и когда уйти из жизни. Я не одобряю и не оправдываю ее решения. Мне жаль, что она так поступила, но я понимаю причины этого и уважаю ее волю. Как бы ни было горько, постарайтесь и вы сделать то же самое.

Фрея покачала головой, склонившись вперед и вцепившись в подлокотники.

— Алекс не стала бы себя колоть, — твердо повторила она с ударением на «не стала». — Если бы она выпила таблетки, или повесилась, или… — Тут она замолчала, поразившись собственным фантазиям. — Она с детства до ужаса боялась уколов, — продолжила Фрея через несколько секунд, еле сдерживая слезы. — Знаю, мы давно не виделись, но такие страхи запросто не проходят. Ей даже смотреть на иголку было тошно, а уж наполнить шприц и сделать себе инъекцию… Быть этого не могло.

Доктор Рашид глубоко вздохнул и возвел глаза к потолку.

— Порой, если ты очень болен, совершишь и невозможное, — тихо сказал он. — Я много раз с этим сталкивался в своей практике. Это не значит, что вы плохо знали сестру или ее фобия оказалась не так сильна. Просто, когда страдаешь, как страдала Алекс, страх отступает на второй план. То, что обычно пугает, уже не воспринимается так перед лицом медленной и мучительной смерти, лишающей человека последнего достоинства. В преддверии конца Алекс отчаялась, а отчаявшиеся люди решаются на крайности. Простите за прямоту, но я не хочу, чтобы вы себя терзали. Алекс покончила с собой, и приходится признать…

Его прервало громкое гудение пейджера. Доктор извинился, снял телефонную трубку, набрал номер и отвернулся для разговора. Фрея подошла к окну, разглядывая мощеный дворик с огромным лавром посредине. У подножия дерева устроилась на завтрак целая семья, рядом медленно прогуливался человек в голубой пижаме, жуя сигарету. Он катил за собой штатив с капельницей. Фрея рассеянно наблюдала за ним, дожидаясь, пока доктор закончит разговор.

— Алекс вам говорила, что планирует нечто подобное? — спросила она, как только Рашид положил трубку. — Вы с ней беседовали по этому поводу?

Доктор поудобнее устроился в кресле и снова сложил руки на столе.

— Не то чтобы, хотя… такой вопрос пару раз вставал в довольно — как бы это сказать — абстрактной форме.

Она совершенно точно не просила моей помощи, если вы об этом. И я совершенно точно не согласился бы. Я же врач. Моя работа — спасать жизнь, а не отнимать. Алекс знала мои взгляды на этот вопрос.

Фрея шагнула вперед.

— Кто нашел тело?

— Мисс Хэннен, к чему эти во…

— Так кто же? — упорно допытывалась она.

— Прислуга, — ответил доктор со вздохом. — Утром, когда принесла завтрак.

— Где? Где нашли Алекс?

— На заднем крыльце, полагаю. В кресле. Она любила сидеть там, смотреть на пустыню — особенно ближе к концу, когда тело почти перестало ее слушаться. Шприц и пузырек из-под морфия лежали рядом на столике. Все как ожидалось бы.

— А предсмертная записка?

— Насколько я знаю, ее не было.

— И вас это не удивило? Что кто-то покончил с собой, не попрощавшись, не объяснив почему?

— Мисс Хэннен, причины были очевидны. Алекс попросила нас связаться с вами в случае, если с ней что-то произойдет, выразила желание быть похороненной в оазисе, рядом с домом. Ей просто незачем было оставлять записку.

— Допустим. А что стало с пузырьком из-под морфия? — нажимала Фрея. — И шприцем?

Доктор Рашид пожал плечами. На его лице прорезались усталые морщинки.

— Понятия не имею. Наверное, прислуга выбросила. Учитывая обстоятельства, было бы странно…

— У Алекс на плече был синяк, — снова оборвала его Фрея, меняя тему. — Большой синяк. Откуда он взялся?

— Не могу сказать, — бессильно отозвался доктор. — Упала или ударилась обо что-нибудь. В ее состоянии трудно удерживать равновесие. У больных рассеянным склерозом часто бывают синяки. Прошу, поверьте, мисс Хэннен, если бы…

— Куда она укололась?

— Прошу прощения?

— В какое место она сделала себе инъекцию?

— Мисс Хэннен…

— Ну так куда?

Доктор, казалось, уже был готов сорваться.

— В правую руку.

— В правую руку? — Фрея вспомнила морг, тело сестры на каталке. — Чуть ниже локтевого сгиба, так? Там тоже был синячок.

Рашид кивнул.

— Как же ей это удалось?

Он прищурился, словно не понял вопроса.

— Как ей это удалось? — тверже повторила Фрея. — Вы же сами говорили, что она могла двигать только правой рукой, потому что левую парализовало. Уколоть себя в ту же руку она не могла — это физически невозможно. Значит, ей пришлось бы действовать левой. Но высказали, что левая рука не действовала. Так как же? Ответьте мне!

Доктор нахмурился, не находя слов для ответа. Очевидно, этим вопросом он не задавался.

— Каким образом можно сделать укол в ту же руку, которая держит шприц? — нажимала Фрея. — Это невозможно. Смотрите!

Она согнула руку в локте, попыталась дотянуться пальцами до сгиба и только тронула себя за бицепс. Доктор Рашид озадаченно моргал, подыскивая ответ.

— Рассеянный склероз — очень непростое заболевание, — выдавил он медленно, нерешительно, словно раздумывая. — Симптомы исчезают и появляются непредсказуемо. Трудно предвидеть, что произойдет через день или два.

— Вы хотите сказать, что ее левая рука вдруг обрела подвижность?

— Я хочу сказать, что в подобном состоянии может произойти всякое, вплоть до внезапных ремиссий и… — неуверенно произнес он. — В общем, ход болезни трудно предсказать, — повторил доктор Рашид. — Она бывает весьма… загадочной.

— А при вас такое случалось? У пациентов с… как вы говорили… синдромом Мальбурга?

— Со склерозом Марбурга, — поправил он.

— Вы это видели? Чтобы больные вдруг начинали двигать рукой или ногой, которая отнялась? Вы сами наблюдали такие случаи, слышали о них?

Повисла долгая пауза. Доктор покачал головой.

— Нет, — признал он. — Нет, не видел и не слышал. При других, менее агрессивных формах — может быть, но при склерозе Марбурга…

— Тогда как? — повторила Фрея вопрос. — Каким образом моя сестра ввела себе морфий? Если даже забыть о том, что она правша и боялась уколов? Как у нее это получилось?

Доктор Рашид замялся, потер виски и откинулся в кресле.

— Мисс Хэннен, — произнес он после долгого молчания, — к чему вы клоните?

Фрея посмотрела ему в глаза, удерживая его взгляд на себе.

— Я считаю, что мою сестру убили. Она не покончила с собой.

— «Убили» в смысле «физически расправились»? — переспросил доктор. — Вы это хотите сказать?

Она кивнула.

Доктор пристально посмотрел на Фрею, теребя белую манжету. За окном щебетали птицы и еле слышно гудели машины. Прошло пять секунд, десять. Рашид наклонился, взял трубку, набрал номер и быстро произнес что-то по-арабски.

— Пойдемте, — сказал доктор Рашид, закончив разговор.

— Куда?

Он протянул руку к двери.

— В полицию.

Между Дахлой и Каиром

— Еще кофе, сэр?

— Спасибо.

Флин поставил чашку на протянутый поднос, стюард наполнил ее из пластиковой фляги и вручил ему.

— Мадам, кофе не желаете?

— Нет-нет, спасибо. — Молли Кирнан накрыла свою чашку ладонью. — Спасибо, не надо.

Стюард кивнул и пошел дальше. Кирнан вернулась к статье из «Вашингтон пост» об иракской ядерной программе; Флин глотнул кофе и вяло застучал по клавиатуре ноутбука. Салон дрожал от низкого монотонного рева авиамоторов. Через минуту-другую Флин повернулся и посмотрел на соседку.

— Я не знал.

Она взглянула на него поверх очков для чтения, вопросительно подняла бровь.

— Что вы были замужем. Столько лет знакомы, а я только сейчас услышал. — Он указал на ее обручальное кольцо. — Думал, это просто бутафория, отпугивать незваных поклонников. А вы, оказывается…

Только через мгновение Кирнан поняла, что он имел в виду, а когда поняла, тут же изобразила негодование.

— Флин Броди! Я что, похожа на лесбиянку?

Он виновато пожал плечами.

— Можно спросить, как его звали?

Она помолчала, потом со вздохом отложила газету, сняла очки.

— Чарли. Чарли Кирнан. Моя единственная любовь. Погиб при исполнении. Служа Родине.

— Он был во…

— Нет, нет. Пастором в десантных войсках. Морская пехота. Погиб при взрыве посольства в Бейруте, в апреле восемьдесят третьего. Мы всего год как поженились.

— Мои соболезнования, — сказал Флин. — Простите.

Молли Кирнан пожала плечами, сложила газету и сунула ее в карман сиденья впереди, после чего откинулась в кресле, глядя в потолок.

— Завтра ему исполнилось бы шестьдесят. Мы все время говорили о том, чем займемся в старости: ферма в Нью-Гемпшире, крылечко, кресла-качалки на веранде, вокруг дети, внуки и все такое… В общем, сантименты. Такой уж он был, мой Чарли.

— Простите, — повторил Флин.

Молли вздохнула, снова выпрямилась и демонстративно сложила очки — это действие у нее обозначало, что тема закрыта.

— Опять что-то про оазис?

— М-м?

Она кивнула на ноутбук с открытой страницей какого-то файла.

— Нет, что вы. Готовлюсь к лекции для Американского исследовательского центра в Египте на будущей неделе. «Пепи II и упадок Старого царства». Даже мне она кажется скучной; что говорить о беднягах, которым придется ее выслушивать?!

Миссис Кирнан улыбнулась и, прислонившись к стеклу иллюминатора, посмотрела на пустыню, где вдалеке грязно-желтым айсбергом проплывал холмик ступенчатой пирамиды Джосера.

— Фадави выпустили, — не оборачиваясь, сказала Молли чуть погодя.

— Я слышал.

— Может, он…

— Дохлый номер, — перебил Флин, чувствуя, что у нее на уме. — Даже если ему что-то известно, то мне он не признается. Скорее язык себе отрежет. Он думает, что я во всем виноват. Впрочем, не без причины, конечно.

— Вы не виноваты, Флин! — Молли повернулась к нему. — Откуда вам было знать?

— Какая разница?..

Он закрыл ноутбук и спрятал его в чехол для переноски. Над головой пискнул сигнал, зажглась табличка «Пристегните ремни».

— Его никогда не найдут, — тихо сказал Флин. — Спустя двадцать три года. Это нереально.

— Вы найдете. Вы туда доберетесь.

Голос из динамика объявил по-арабски и по-английски:

— Дамы и господа, наш самолет заходит на посадку. Пожалуйста, уберите ручную кладь в отсеки над головой и пристегните ремни безопасности.

— Вы доберетесь, — повторила Молли. — С Божьей помощью.

«Ага, тот самый случай, когда даже Бог не знает, где искать», — подумал Флин. Вслух он ничего подобного не сказал, догадываясь, что Кирнан сочтет это кощунством. Броди откинулся на спинку кресла, зажмурился и снова начал перебирать в уме известные ему факты — Око Хепри, Уста Осириса и так далее. Самолет резко пошел на снижение, и у Флина заложило уши.

* * *

К вечеру второго дня без воды и пиши бедуины взобрались на песчаный гребень и разглядели вдали мерцание огней Дахлы. Они из последних сил выстроили верблюдов в ряд и как один подняли руки к небу.

— Хамдуллила! — выкрикнули всадники охрипшими голосами; верблюды тяжело дышали под седлом. — Слава Всевышнему!

Будь у них вода, они там же и спешились бы, заварили чая — отпраздновать конец путешествия, оценить прелесть момента, когда сидишь высоко вверху, а под тобой в одну сторону расстилается безбрежная пустыня, а с другой подступает цивилизация. Однако пить было нечего, да и слишком они устали, хотелось поскорее вернуться домой. Поэтому бедуины пустили верблюдов вниз по дальнему краю дюны и поспешили к оазису, лишь изредка понукая их криками «хут, хут» и «ялла, ялла».

Последние три дня, с тех самых пор, как они обнаружили загадочного мертвеца, пустыня их истязала, преграждала путь бесконечной чередой дюн, отвесных, как скалы, палила зноем, какого не помнили в это время года. Однако теперь все это осталось позади. Пустыня как будто наигралась с ними, жару сменила прохлада, ландшафт стал ровнее и разнороднее, лабиринт дюн рассыпался на отдельные завитки и песчаные карманы, перемеженные полосами ровного гравия, в котором не вязли копыта верблюдов. Дорога пошла быстрее. В течение часа неясное мерцание оазиса высветило облако зелени, а позади него — бледный серп каменной гряды Гебель-эль-Каср. Через два часа глаз уже различал отдельные рощи, белые точки домов и голубятен. Бедуины пустили верблюдов рысью. Предводитель вырвался вперед, остальные неровной цепочкой растянулись за ним, мчась в развевающихся одеждах навстречу воде и спасению.

Только последний всадник не спешил сократить разрыв; он мало-помалу отстал от товарищей, пока не оказался в ста метрах позади предводителя. Убедившись, что его никто не услышит, он достал сотовый телефон и, как в предыдущие два дня, проверил дисплей. На лице у него появилась ухмылка: связь работала! Он набрал номер, пригнулся в седле так, чтобы никто не видел, чем он занят, и, когда его соединили, взволнованно заговорил.

Каир, Маншият-Насир

— Дамы и господа, нашего достопочтенного гостя не нужно представлять. Как все вы знаете, он родился в коптской общине и остается уважаемым и почитаемым ее представителем, пусть жизнь и увела его далеко от нас. Годами его щедрость помогала воплощать многочисленные проекты по здравоохранению и образованию, среди которых открытие этой больницы — лишь очередное звено в цепи его добрых деяний. Несмотря на успех и богатство, он не забыл, откуда родом, не покинул своих ближних здесь, в общине заббалинов. Друг, покровитель и, не побоюсь этого слова, отец всем нам — встречайте, мистер Роман и Гиргис!

Грянули аплодисменты, и из рядов гостей поднялся человек в дорогом костюме. Седеющие волосы гладко зачесаны назад, в лице проглядывало что-то ящерообразное: впалые щеки, почти безгубый рот, землистого цвета кожа. Вдобавок он то и дело облизывал края губ, что тоже усиливало сходство. Почетный гость ответил кивком на дифирамбы, изобразил поцелуй в щеку сидевшего рядом коптского епископа и пожал руку женщине, которая его представила. С лица его не сходила гримаса недовольства и раздражения.

— Благодарю, — произнес он, поворачиваясь к толпе. Голос, низкий и раскатистый, как грохот тяжеловесного грузовика, не соответствовал сухощавому сложению гостя. — Для меня большая честь присутствовать при открытии нового медицинского центра. Я хочу выразить личную благодарность мисс Михайл… — Он повел рукой в сторону ведущей. — Его преосвященству епископу Маркосу, а также учредителям и членам правления нашего Фонда развития.

Приглушенно защелкала фотокамера — корреспондент метнулся вдоль рядов, снимая Гиргиса и участников церемонии.

— Как уже упомянула мисс Михайл, — проникновенно продолжил оратор, — я заббалин и горжусь этим. Родился в Маншият-Насире, всего в паре кварталов отсюда. С самого детства разбирал мусор со своей семьей, и хотя, Божьей милостью, обстоятельства моей жизни с тех пор изменились… — Гиргис оглянулся на епископа, который с улыбкой кивнул, поглаживая бороду, — Манши-ят-Насир остается мне домом, а его жители — братьями и сестрами.

Раздались вежливые хлопки, защелкали фотокамеры.

— Заббалины — неотъемлемая часть Каира, — продолжал Гиргис, поправляя манжеты рубашки, что выглядывали из-под пиджака. — Вот уже полвека заббалины собирают, сортируют и перерабатывают отходы всего города, поддерживая его чистоту на должном уровне. Ручным трудом они добиваются эффективности, которую не в состоянии обеспечить никакой механизм. Однако по той же причине заббалины крайне подвержены инфицированию гепатитом, который передается через порезы и ссадины, неизбежно появляющиеся при сортировке отходов. Мои отец и Дед умерли от этой страшной болезни, поэтому я крайне рад принять участие в проекте, который поможет снизить риск заражения ею. Фонд обязуется делать бесплатные прививки всем, кто в них нуждается.

По толпе пронесся шепот одобрения.

— Думаю, я уже достаточно тут наговорил, поэтому позволю себе еще раз поблагодарить всех собравшихся и, не тратя времени даром, объявить Центр вакцинации Маншият-Насира имени Романи Гиргиса… — он развел руки, обводя широким жестом двор, в котором собрались гости, соседние дома и стеклянные двери с красными крестами, — открытым!

Гиргис принял из рук мисс Михаил ножницы и под аплодисменты толпы стал перерезать тяжелую алую ленту, натянутую поперек двора. Фотограф встал на колено, готовясь запечатлеть открытие. Однако алая полоска почему-то елозила между лезвий и не желала перерезаться, так что Гиргису пришлось повторить попытку. И опять ничего не вышло, как бы отчаянно он ни щелкал ножницами. Время тянулось, хлопки за спиной поредели и совсем стихли, а вместо них вскоре послышался шепоток и нервное хихиканье. Руки спонсора затряслись, на лице выразилось сперва раздражение, а потом — ярость. Мисс Михайл поспешно натянула ленточку, и Гиргис продолжал кромсать шелк.

— Я плачу тебе не за то, чтобы ты выставляла меня дураком, — прошипел он еле слышно.

— Простите, мистер Гиргис, — пролепетала мисс Михайл, и ее руки задрожали еще сильнее, чем у него.

— Вели этим кретинам прекратить съемку.

Он в бешенстве клацнул ножницами, и ленточка наконец-то распалась. Гиргис с благообразной улыбкой повернулся к собравшимся. Снова грянули и отразились эхом в дворовых стенах аплодисменты. Он дал им побушевать, после чего вложил ножницы в руку мисс Михайл, больно уколов ей большой палец — так, чтобы не заметил никто из посторонних.

— Больше не смей меня позорить, жирная тварь, — процедил Гиргис, продолжая улыбаться, и еще сильнее надавил на ножницы, после чего вернулся на место. Ведущая хлопнула перед собой в ладоши. Ее подбородок дрожал.

— Аплодисменты мистеру Романи Гиргису! — выкрикнула она, силясь вернуть самообладание. — Нашему дорогому спонсору!

Провожали его овациями. Гиргис сел, смахнул с туфли пылинку и выпрямился, скромно потупившись. Епископ похлопал его по руке:

— Вы — пример для всех нас, Романи. Повезло этим беднягам иметь такого покровителя!

Гиргис покачал головой:

— Это мне повезло, ваша милость, раз у меня есть средства помочь несчастным, улучшить их жизнь… Истинно, Господь слишком щедр ко мне.

Он приложился к перстню на руке епископа, а потом стал смотреть перед собой, словно смутившись от похвалы. Девушки в одинаковых платьях и головных платках выстроились перед гостями и запели.

Конечно, все это было игрой на публику. Якобы Маншият-Насир — его дом, заббалины — его братья и сестры. Чушь собачья. Гиргис ненавидел свой квартал, когда рос в нем и возненавидел еще больше, когда сумел вырваться из этой среды. Презирал его жителей — грязных, вонючих, копошащихся в дерьме неучей, которые стирали пальцы в кровь, строго блюли законы, молились день и ночь — и ради чего? Ради жизни в тесноте, в кишащих тараканами закутках, среди мусорных куч; ради немыслимо грязной работы и ярлыков парий, отбросов общества. Гордиться тем, что он заббалин? Проще гордиться раковой опухолью.

Только для видимости он до сих пор возвращался сюда, спонсировал различные проекты, называя их собственным именем, разыгрывал смиренного сына церкви. Это улучшало репутацию, отвлекало внимание людей от его менее добродетельных начинаний. Гиргис сам себе усмехнулся. Поразительно, чего можно добиться простой благотворительностью: построил больницу, подарил школу — и ты уже всеобщий любимец, даже Сюзанна Мубарак зовет тебя «столпом общественности». Сами заббалины были ему не роднее свиных стад, рыщущих по мусорным кучам Маншият-Насира. Гиргиса волновал только бизнес, и ничего больше. Вот почему он выбился в люди, а его соотечественники так и остались грязными нищими, которые живут на помойке и мрут от желтухи.

Песня закончилась, девушки одна за другой потянулись со сцены. Гиргис провожал их взглядом из-под темных очков. Хорошенькие, большеглазые, грудки как яблочки. Он мысленно сделал пометку — выяснить их имена и телефоны. В его борделях всегда преобладали коптские, а не арабские девицы, особенно в последнее время. Правда, этот бизнес его уже давно не занимал так, как раньше. Сейчас он предпочитал более современные занятия: торговлю оружием, контрабанду древностей, отмывание денег, но все равно не хотелось упускать лакомый кусок прибыли. Всего-то дел — подкупить родителей, чтобы отдали девчонку, а если нет — отнять силой, пусть приносит деньги. Долго она все равно не протянет из-за СПИДа и изуверств бордельной клиентуры, но ему до этого дела нет. Главное — доход. В любом случае при такой жизни девкам лучше поскорее отправиться в мир иной. Тонкие губы Гиргиса растянулись в ухмылке: малоприятное зрелище — словно кто полоснул скальпелем по лицу.

После девушек было сказано еще несколько речей, потом на сцену выпустили очередное юное дарование — жирного слепого скрипача. Гиргис изо всех сил изображал восторг, все чаще глядя на часы. Наконец концерт окончился, все встали и потянулись в новоиспеченный медицинский центр — на экскурсию и за бесплатным угощением. Виновник торжества, он же главный спонсор, пропустил мероприятие, сославшись на срочные дела: сказал, что рад бы остаться, очень сожалеет, принял благодарности медперсонала, попрощался и, подчеркнуто проигнорировав мисс Михайл, с облегчением убрался из центра. Гиргис прошел двор, миновал высокие деревянные ворота и сразу же наморщился — в нос ударил кисло-сладкий запах гниющего мусора.

По щелчку Гиргиса от стены отделились и двинулись навстречу два примечательных индивида — здоровые, мускулистые парни, несуразно облаченные в дорогие серые костюмы поверх красно-белых футболок клуба «Аль-Ахли». У одного охранника был сломанный боксерский нос, у другого — рваное ухо, но в остальном они походили друг на друга до мелочей, как отражения: те же пальцы в перстнях, те же рыжие волосы, зачесанные поперек черепа… От обоих веяло чем-то зловещим. Гиргис вытащил носовой платок, промокнул нос, а громилы почтительно приотстали и затопали на шаг позади него.

Остановились они на вершине замусоренного, изрытого выбоинами холма, с которого дорога сбегала вниз, в город мусорщиков. Взгляд Гиргиса рыскал за стеклами очков, фальшивую улыбку давно сменил привычный оскал. Дорогу с обеих сторон обступали покосившиеся хибары, с балконов свешивалось разноцветное тряпье. Громыхали запряженные ослами телеги, груженные тюками макулатуры, ветоши, пластика, бутылок и прочих отходов; такие же тюки, похожие на разжиревших опарышей, лежали штабелями вдоль стен, загромождая и без того тесные улицы. Повсюду витал запах гари, слышался грохот дробилок, сновали женщины в черных одеждах и ярких платках, и в каждом проулке, в каждом окне, на каждой лестнице громоздились кучи гниющего, смрадного, кишащего мухами мусора, словно целый квартал превратился в нутро пылесоса, всосавшего отходы всего города.

Таким был мир, в котором Романи Гиргис провел первые шестнадцать лет жизни и который еще долгие пятьдесят пытался из себя вытравить. Парижские одеколоны, итальянские кремы, мыла, бальзамы и отдушки, сколько бы они ни стоили, были бессильны против адской нечистоты его юности. Ничто не могло побороть эту вонь, грязь, вездесущих тараканов и крыс. Грязь было не отскрести; она проникла в поры, поселилась в нем, как какой-то грибок-паразит, замарала его клетки. Он отдал бы все свои миллионы, чтобы хоть раз отмыться дочиста.

Гиргис ускорил шаг, закрыв ноздри платком. Близнецы-телохранители сгоняли с дороги прохожих, расчищая путь хозяину. Улица некоторое время шла под уклон, потом резко свернула направо. Там жилой квартал вдруг обрывался, и перед путниками возникала широкая, залитая солнцем терраса на склоне горы. Над ней, словно коржи торта, нависали Мукаттамские скалы, изрезанные многоцветными барельефами Христа и святых. Ниже лавина домов и мусора стекала по склону, пока путь ей не преграждали автострада Эль-Наср и Северное кладбище.

У обочины дороги был припаркован длинный черный лимузин с тонированными стеклами. Ближе к медицинскому центру он подобраться не смог. Шофер в черном костюме стоял рядом и, завидев хозяина, поспешил раскрыть дверь. Очутившись в прохладной чистоте пахнущего кожей салона, Гиргис облегченно вздохнул, достал упаковку влажных салфеток и принялся судорожно оттирать лицо и руки.

— Вот мерзость, — бормотал он, содрогаясь так, будто по нему ползали сотни мелких тварей. — Мерзость какая!

Близнецы и шофер заняли места впереди, и лимузин тронулся, тяжело лавируя в лабиринте узких улочек. За окнами проплывал целый мир — черные от грязи и копоти главы семейств взваливали на спины огромные тюки, женщины и дети перебирали горы пластиковых бутылок, в стойлах возились черные свиньи с лоснящимися боками. Лимузин спустился по склону, пересек железнодорожное полотно и выехал на автостраду, которая вела прочь от горы Мукаттам к центру города. Только тогда Гиргис начал успокаиваться. Он еще раз протер руки, спрятал салфетки и проверил автоответчик сотового телефона: одно сообщение. Он нажал на кнопку, прослушал запись, но через полминуты недоуменно нахмурился и проиграл повтор, после чего его физиономия расплылась в ухмылке. Гиргис ненадолго задумался, набрал номер и поднес трубку к уху.

— Есть подвижки, — произнес бывший заббалин по-английски. — Похоже, нашли кого-то из экипажа. Перезвони мне. Номер ты знаешь. — Он отключил связь, поднял подлокотник сиденья и сказал шоферу по интеркому: — Пусть готовят «Агусту». Близнецам передай, что они едут в Дахлу.

Гиргис с облегчением развалился на широком кожаном сиденье.

— Двадцать три года, — пробормотал он. — Двадцать три года, и вот… наконец…

Оазис Дахла

В дом сестры Фрея вернулась ближе к вечеру. После всех утренних переживаний она почти убедила себя в том, что у нее бред на нервной почве и что Алекс на самом деле покончила с собой.

Почти четыре часа ей пришлось провести в отделении полиции — непримечательном желтом здании недалеко от больницы, окруженном сторожевыми вышками. Сначала она общалась с местным полицейским, который, похоже, понимал только часть из того, что Фрея пыталась ему сказать, пока ему в помощь не был призван англоговорящий следователь из Луксора, который приехал на один день по своим делам.

Инспектор Юсуф Халифа оказался человеком обходительным и расторопным. Он внимательно выслушал Фрею, серьезно отнесся к ее подозрениям, но это, как ни парадоксально, не прибавило им веса. Следователь попросил ее повторить весь разговор с доктором насчет Алекс и ее боязни уколов, а сам в это время писал что-то в блокноте и беспрестанно курил — извел целую пачку сигарет и только потом счел возможным расширить опрос.

— Вы не знаете, у вашей сестры были враги? — поинтересовался он.

— Ну вообще-то я ее давно не видела, — ответила Фрея, — хотя вряд ли. Алекс ни о чем таком не писала. Да и она была не из тех, кто наживает врагов. Ее все…

Она собиралась сказать «любили», но в горле встал ком, а на глаза навернулись слезы. Следователь вытащил салфетку из коробки на столе и передал ей.

— Извините, — смущенно пробормотала Фрея.

— Прошу вас, мисс Хэннен, не нужно извинений. Я сам несколько лет как похоронил брата. Не торопитесь.

Он терпеливо выждал, пока Фрея соберется с духом, затем продолжил задавать вопросы со всей возможной деликатностью. Замечала ли она, что у сестры возникли неприятности какого-либо рода? Может, на дверях или на окнах остались следы взлома? Не показалось ли ей что-нибудь подозрительным, когда она обходила дом снаружи? Что могло послужить мотивом нападения на ее сестру?

Вопросы сыпались градом; инспектор учитывал все возможные сценарии, мотивы и ходы развития событий, однако к концу четырехчасовой беседы стало ясно, как мало Фрея знала о собственной сестре и как нелепо выглядели все эти подозрения при объективном и трезвом рассмотрении фактов. Казалось, всему можно было найти рациональное объяснение: и синяку у Алекс на плече, и выбранному способу самоубийства при боязни уколов, и отсутствию предсмертной записки… как и говорил доктор Рашид.

Почти от отчаяния Фрея к слову упомянула Махмуда Гаруба, старого фермера, который подвез ее и попутно домогался; рассказала, как о нем отзывался Захир (не выдавая, однако, его имени).

— Может, Гаруб как-то связан со всем этим, — предположила она, чтобы окончательно не разувериться в себе.

Когда же Халифа навел справки по участку, от свежей версии тоже пришлось отказаться.

— Этот Гаруб нам хорошо известен, — сообщил инспектор Фрее. — Большой любитель… Как это называется? Поглядывать?

— Подглядывать, — поправила Фрея.

— Точно. Скользкий тип, если верить моим здешним коллегам, но безобидный. И уж точно неспособный на убийство. — Он зажег очередную сигарету. — Скорее его жена питает склонность к насилию. По большей части в отношении мужа.

В конце концов обсуждение свелось к единственному моменту — собственно уколу. Способен ли человек с парализованной левой рукой ввести иглу в правую? На этом следствие застопорилось до тех пор, пока доктор Рашид, который успел вернуться в больницу, не позвонил инспектору Халифе. Оказалось, врач связался с экспертами-неврологами из Англии и Америки и, противореча собственному недавнему заявлению, сказал, что случаи неожиданных и необъяснимых ремиссий у пациентов со склерозом Марбурга все же наблюдались. Один такой случай был на удивление похож на произошедшее с Алекс: три года назад некий швед, у которого отнялись руки и ноги, однажды утром обнаружил, что может двигать правой рукой, достал из тумбочки пистолет и вышиб себе мозги.

Почему Алекс, будучи правшой, не сделала укол в левую руку, доктор объяснить не смог. Упор в разговоре шел на то, что с медицинской точки зрения это было возможно. Необычно, но тем не менее возможно.

Инспектор Халифа повесил трубку и изложил Фрее эти факты.

— Я чувствую себя идиоткой, — призналась она.

— Совсем зря, — утешил он. — Вы вправе обратиться с вопросами. Ваши сомнения совершенно резонны.

— Я отняла у вас кучу времени.

— Наоборот, вы оказали мне большую услугу — без вас мне пришлось бы полдня просидеть на конференции по полицейским системам в администрации Новой долины. Я перед вами в неоплатном долгу.

Фрея улыбнулась — слава Богу, ее опасения не подтвердились.

— Если вас еще что-то волнует…

— Нет-нет, больше не…

— Можно ведь рассмотреть и другие вопросы, например: что случилось со шприцем и пузырьком из-под морфия, где ваша сестра его приобрела…

Теперь казалось, что он пытается устроить полномасштабное расследование по поводу ее смерти.

— Знаете, — сказала Фрея, — вы уже сделали больше чем достаточно. С вашего позволения, я бы просто вернулась в дом. День выдался трудный.

— Разумеется. Я попрошу; чтобы вас подвезли.

Инспектор провел ее вниз по лестнице, на первый этаж. Там он что-то сказал по-арабски дежурному — видимо, насчет машины. Тот вместо ответа кивнул на дверь, за которой виднелась «тойота» Захира и он сам, нервно барабанящий по рулю. Как Захиру удалось выяснить, что она в полиции, Фрея не знала, зато он, едва увидев ее с полицейскими, быстро распахнул дверцу машины, бросив на Халифу неприязненный взгляд.

— Вы знакомы? — спросил следователь.

— Он работал с моей сестрой, — ответила Фрея. — И меня… — она чуть не сказала «взял под опеку», но замешкалась и произнесла: — возил по округе.

— В таком случае оставляю вас с ним, — ответил Халифа и проводил ее на улицу. — Прошу вас, не стесняйтесь, звоните, если вас что-то встревожит, — сказал инспектор, когда они подошли к машине.

— Спасибо, — отозвалась Фрея. — Вы мне очень помогли. Еще раз простите, что…

Он прервал ее взмахом руки; потом кивнул Захиру в знак приветствия (тот только хмыкнул себе под нос и уставился на дорогу), отошел на шаг, пропуская Фрею в салон, и закрыл за ней дверцу.

— Рад был познакомиться. И примите соболезнования по поводу смерти…

Не успел он закончить, как Захир утопил педаль газа и рванул с места, гневно зыркнув на полицейского в зеркало заднего вида.

— Полиция — нехорошо, — пробурчал он, сворачивая за угол («тойота» при этом чуть не сбила телегу с арбузами). — Полиция ничего не понимать.

На обратном пути он вдруг сделался на диво разговорчивым, стал забрасывать Фрею вопросами о смерти Алекс — что было подозрительного, что сказала полиция и так далее. Его взгляд метался между ней и дорогой. От этого Фрее стало не по себе еще больше, чем накануне, когда Захир молчал. Она отвечала односложно, уклончиво, хотя сама не знала, от чего пыталась уклониться. Наконец они подъехали к дому сестры, Фрея торопливо выбралась из машины, сдержанно поблагодарила водителя и скрылась внутри, где еще с минуту простояла, опершись о притолоку и радуясь избавлению.

Теперь, когда она очутилась наедине с собой, на нее навалилась усталость, словно организм после похорон и посещения полиции решил сдаться и сказал «хватит!». Впервые за три дня Фрея поняла, что больше нечего волноваться. Все, что нужно было сделать, она сделала: приехала в Египет, простилась с Алекс, разрешила вопросы касательно ее смерти. Только горе осталось невыплаканным. И вина. Это все было впереди.

Неубранные остатки завтрака издавали резкий запах прокисшей еды. Фрея подошла к столу, положила на тарелку хлеба, помидоров и огурец, выволокла кресло на веранду, устроилась в нем, поджав ноги, и стала есть, глядя на пустыню. От голода (все три дня ей так и не удалось толком пообедать) она опустошила тарелку за считанные минуты. Съела бы и больше, если б хватило сил подняться и дойти до стола. В полном изнеможении, поставив тарелку на пол, она поглубже зарылась в подушки кресла, положила голову на ладонь и мгновенно уснула.

— Салям!

Фрея испуганно вздрогнула и очнулась, думая, что вздремнула лишь на минутку и грезит. Потом она заметила багровый шар солнца, низко повисший над горизонтом, — похоже, прошла пара часов с тех пор, как ее сморило. Фрея потянулась, зевнула и только собралась встать на ноги, как увидела в углу веранды чей-то силуэт и застыла.

— Салям, — повторил хриплый, гортанный голос. Голова незнакомца была обернута покрывалом по самые глаза.

Миг-другой они стояли, молча глядя друг на друга, Фрея уже совершенно пришла в себя и попятилась, выставив перед собой кулаки и не спуская глаз с длинного кривого кинжала на поясе у пришельца. Он, видимо, угадал ход ее мыслей, потому что тут же миролюбиво протянул к ней раскрытые ладони и забормотал что-то по-арабски.

— Не понимаю! — выпалила Фрея каким-то чужим, визгливым голосом. Она отступила еще на шаг, озираясь в поисках чего-нибудь, что сошло бы за оружие. Слева от нее, у ствола жакаранды, стояли грабли. Фрея осторожно спустилась с веранды и боком направилась к ним. Непрошеный гость, похоже, снова угадал ее мысли — отстегнул с пояса нож, положил на землю и отошел назад.

— Нет опасно, — произнес он на ломаном английском. — Мой нет опасно тебе.

Они уставились друг на друга. В воздухе разносились птичий щебет и звонкое скрежетание цикад. Незнакомец поднял руку и оттянул часть покрывала с лица — бородатого, морщинистого, смуглого дочерна и очень худого, с запавшими щеками, словно всю плоть из-под скул вычерпали ложкой. Его глаза покраснели от усталости, бороду припорошили песок и пыль.

— Мой нет опасно тебе, — повторил бедуин, хлопая себя по груди. — Мой — друг.

Фрея медленно опустила руки, но кулаков не разжала.

— Вы кто? — спросила она более уверенным тоном, поскольку оторопь начала проходить. — Что вам нужно?

— Мой прийти доктора Алекс, — ответил незнакомец. — Мой… — Тут он прищурился, как если бы подбирал слова, потом досадливо щелкнул языком и изобразил стук в дверь.

— Никого, — пояснил бедуин. — Моя пойти дом сзади. Твоя…

Еще один жест — сложенные ладони под головой. Значит, он обнаружил ее спящей.

— Прости. Мой не хотеть пугать.

Стало ясно, что он не желает ей зла. Фрея разжала кулаки и кивком показала на кинжал в знак того, что уже не боится. Гость заткнул клинок за пояс, скинул с плеча брезентовую сумку-планшетку и протянул ей.

— Это нашел там, — пояснил он, оглядываясь на пустыню. — Для доктор Алекс.

Фрея закусила губу. У нее стало тесно в груди.

— Алекс больше нет. — Слова прозвучали на удивление глухо и бесстрастно, как будто она пыталась отгородиться от сказанного. — Она умерла четыре дня назад.

Бедуин определенно ее не понял. Фрея перефразировала предложение, но без особого результата и, отчаявшись донести правду, провела пальцем поперек шеи — ей пришел на ум только этот жест. Незнакомец наморщил лоб, забормотал что-то по-арабски и потрясенно вскинул руки к небу.

— Нет-нет, ее не убили, — поспешила поправиться Фрея и затрясла головой, понимая, что гость уловил совсем не тот смысл. — Она покончила с собой. Самоубийство.

И снова ее слова оказались пустым звуком. Еще с полминуты она потратила на объяснение, прежде чем увидела, как лицо бедуина озарилось догадкой. Он широко улыбнулся, показав бурые зубы.

— Доктор Алекс уехать, — победно заключил незнакомец. — Выходной.

С чего он это взял, Фрея так и не поняла, но с облегчением кивнула — слишком долго пришлось бы разубеждать.

__ Да, — ответила она. — Доктор Алекс уехала.

— Твоя охт.

— Прошу прошения?

Он сложил вместе ладони, изображая родство, близость.

— Охт? Сестра?

— Да, — ответила Фрея и невольно улыбнулась, поражаясь абсурдности ситуации. — Да, я ее сестра, Фрея.

Она подняла руку в знак приветствия. Бедуин повторил жест, после чего опять протянул ей сумку.

— Твоя дай доктор Алекс.

Фрея подошла ближе и взяла сумку у него из рук.

— Это ее?

Гость смешался, нахмурился. Потом затряс головой — видимо, понял.

— Не доктор Алекс, нет. Его найти. На песок. Далеко. — Он махнул ребром ладони в сторону пустыни. — Далеко, далеко. Половина до Гильф-эль-Кебир. Человек. — И провел пальцем поперек горла, как Фрея. Значит, тот, о ком он говорил, умер; а сам или нет — неизвестно. — Доктор Алекс давать деньги, — продолжил бедуин. — Доктор Алекс сказать моя найти человек в пустыня, моя найти новый вещи, принести. — Он сунул руку в карман балахона, вытащил стальные часы «Ролекс» и передал Фрее.

— Не понимаю, — растерянно произнесла она. — Зачем Алекс это понадобилось?

— Твоя дай доктор Алекс, — повторил гость. — Она понимай.

Фрея набросилась на него с вопросами: за что Алекс платила ему деньги, кто этот человек из пустыни, что происходит, но бедуин явно счел миссию выполненной и с прощальным «твоя дай доктор Алекс» развернулся и исчез за углом дома. Фрея беспомощно смотрела ему вслед.

Египет, между Каиром и Дахлой

Вертолет «Агуста» несся над пустыней, и его тень стелилась по верхушкам дюн. Рокот винта, вращаемого газотурбинным движком Пратта-Уитни, разносился среди песков глухим боем тамтамов. Ни одно из восьми мест в кабине не пустовало: впереди пилот, на пяти сиденьях — угрюмые типы с автоматами «Хеклер и Кох» на коленях, а последние два места заняли близнецы-телохранители Гиргиса в серых костюмах и красно-белых футболках. Эта парочка всю дорогу не отрывалась от спортивного журнала. Пилот украдкой оглянулся на них — убедиться, что те не слышат, — и пихнул локтем соседа.

— Они уже семь лет работают на Гиргиса, а никто так и не выяснил, как их зовут, — шепнул он. — Наверное, даже босс не знает.

Его собеседник предостерегающе помотал головой — мол, не ко времени и не к месту этот разговор.

— Они как-то зарезали его сутенера, — продолжил пилот, ухватившись за любимую тему и пустив намеки побоку. — Расчленили труп и выбросили в Нил, а все потому, что бедняга обозвал «Аль-Ахли» дерьмом, а Хафиза — педиком. Гиргис до того впечатлился, что взял их к себе. — Пилот продолжал заливаться, не обращая внимания на отчаянно сигналящего ему коллегу. — Мамаша их выжила из ума, но они ее боготворят. Сорок человек угробили и кас…

— Крути штурвал да помалкивай, — раздалось сзади.

— Или станешь сорок первым, — поддакнул другой, почти такой же голос.

Пилот вцепился в рукоятку, побелел как молоко и судорожно сжал ноги, словно испугался за собственную мошонку. Остаток пути он не сказал ни слова.

Дахла

Вернувшись в дом, Фрея открыла таинственную сумку и выложила ее содержимое на стол в гостиной, рядом с «Ролексом»: карта, бумажник, фотоаппарат, кассета с пленкой, сигнальные ракетницы, сухой паек на случай аварии, крошечный глиняный обелиск, завернутый в носовой платок, и, напоследок, зеленый металлический компас с откидной крышкой. Его она подержала в руках, улыбаясь самой себе. Точно такой компас был у ее сестры в детстве: военный, жидкостный, со шкалой, стрелкой, увеличительным стеклом и прорезью в крышке, где была натянута тонкая, как волос, медная струнка. «Устанавливаешь ее так, чтобы струнка показывала направление на ориентир, потом считываешь значение через лупу, — учила Алекс. — Это самый точный в мире компас».

Да вот только в найденном бедуином компасе струнка-волосок лопнула, так что высчитать точный азимут было невозможно. Фрея сжала вещицу в ладонях, словно она была шедевром древности, — ее форма и вес навевали воспоминания о том чудесном, беспечном времени, когда между ней и Алекс еще не существовало пропасти, когда сестра еще не страдала по ее вине. Фрея поднесла компас к глазам, расположила прорезь и лупу, как учила Алекс, и стала следить, как стрелка медленно кружит на своей оси, снова слыша голос сестры — она рассказывала, что ее компас раньше принадлежал одному моряку и участвовал в битве при Иводзиме. Наконец Фрея со вздохом захлопнула крышку, положила компас на стол и начала разглядывать остальные находки.

В бумажнике обнаружилось несколько немецких банкнот, пара кредитных карточек, стопка квитанций и чеков, датированных 1986 годом. Еще там нашлось нечто вроде удостоверения с фотографией владельца бумажника, симпатичного блондина, чью внешность портил только шрам поперек подбородка.

— Руди Шмидт, — прочла она вслух.

Имя ей ни о чем не говорило. Может, друг Алекс или коллега? Она еще раз-другой повторила его — вдруг что вспомнится, потом вернула удостоверение на место и обратилась к другим предметам. Изучила глиняный обелиск с занятными рисунками на каждой грани, осмотрела кассету с пленкой и камеру. Внутри оказался второй ролик пленки, полностью отснятой, за исключением последних двух кадров, судя по счетчику. Наконец Фрея сдвинула все предметы в сторону и расстелила на столе карту.

На карте был изображен Египет, точнее, его западная часть — от ливийской границы до долины Нила — в масштабе 1:500 000. Ветхая бумага истерлась по сгибам.

В нижнем левом углу карты кто-то обвел карандашом надпись «Плато Гильф-эль-Кебир». Фрея сосредоточенно нахмурилась — кажется, Алекс именно там проводила свои изыскания. Фрея склонила голову набок, пытаясь вспомнить, что сестра писала по этому поводу, потом вернулась к карте. От плато тянулась косая линия на северо-восток, к ближайшему зеленому пятнышку — Дахле, которая тоже была обведена кружком. Линию пересекали пять крестиков, начиная от самого Гильф-эль-Кебира. Возле каждого стояло по паре чисел: градусы азимута и расстояние в километрах. Первое число во всех случаях было одним и тем же — 44 градуса, зато второе уменьшалось от крестика к крестику по мере удаления от плато — 27 километров, 25 километров, 20 километров, 14 километров, 9 километров.

«Это дневник, — догадалась Фрея. — Дневник пятидневного перехода — пешего, судя по расстояниям».

Значит, путь лежал от Гильф-эль-Кебира и через девяносто пять километров обрывался посреди голой пустыни. Кем был Руди Шмидт, что он делал в таком месте, хранила ли карта его собственные пометки или чьи-то еще — на эти вопросы Фрея не знала ответов, но чувствовала какой-то подвох. С какой стати сестре были нужны чужие вещи? Почему она заплатила за них? Чем больше Фрея думала об этом, тем большим безумием казалось происходящее. Она спохватилась на том, что перебирает в памяти детали самоубийства сестры — парализованную руку, страх перед уколами. Утренние подозрения снова обрели силу, доводы инспектора потеряли убедительность. Может, стоит вернуться, рассказать о новых обстоятельствах… С другой стороны, как это прозвучит? «Кто-то принес моей сестре вещи погибшего…» Бред сумасшедшего, совершенно безосновательный. В любом случае инспектор приехал всего на полдня и скорее всего уже вернулся в Луксор. Значит, придется все начинать заново, да еще с теми, кто не знает английского. Может, позвонить Молли Кирнан? Или Флину Броди? «Кажется, здесь творится что-то неладное, поскорей приезжайте». Боже, язык второсортных ужастиков.

Фрея ненадолго вернулась к карте, повздыхала, свернула ее и начала укладывать находки в сумку, пытаясь решить, довериться ли сомнениям или нет. Она засмотрелась на обелиск — наверное, сувенир или талисман, — и бросила его к карте. Следом за обелиском отправились компас и кассета с пленкой. Фрея затянула ремешки на планшетке, но тут же, в порыве внезапного озарения, рванула застежки и вытащила фотокамеру и кассету с пленкой. Задумавшись на секунду, она завернула их в старый джемпер и переложила к себе в рюкзак. Компас Фрея тоже взяла с собой — пусть слабое, но все же напоминание об Алекс и счастливых временах. Потом она заперла дом и ушла, бросив сумку на столе.

Фрея надеялась, что лавка «Кодака» в поселке еще не закрылась: можно проявить обе пленки — и в кассете, и в фотокамере. Вдруг да выяснится, кто такой Руди Шмидт, почему он бродил по пустыне и что общего было у них с Алекс.

В оазисе бедуины наполнили бурдюки, собрали хворост и закупили провизии. Затем, предпочитая держаться особняком, они разбили лагерь в пустыне, в полутора километрах от оазиса, среди колючего кустарника, невесть как выросшего посреди песков.

К той поре, как их предводитель вернулся из дома Алекс, верблюды стояли на привязи, жуя сочный клевер-берсим, на вертеле жарилась коза, а бедуины сидели кружком у костра, распевая старинную песню о злом джинне и мальчике, который его обхитрил.

Оставив своего верблюда на привязи вместе с остальными, предводитель присоединился к соплеменникам. Ему освободили место у костра, звучный бас подхватил знакомый мотив, и сородичи хором завели припев. Над головами зажглись первые звезды, тянуло дымком и густым ароматом жареного мяса. Закончив петь, бедуины пустили по кругу сигареты и завели споротом, каким маршрутом возвращаться домой. Одни были за то, чтобы пойти прежним путем, другие предлагали взять севернее, в обход Гебель-Алмаши и крайней оконечности Гильф-эль-Кебира. Голоса звучали все настойчивее, перебивая друг друга, пока кто-то не крикнул, что мясо готово. Напряжение мгновенно испарилось. Бедуины сняли вертел с костра, воткнули его в песок и, отрезая от туши тонкие полосы мяса, приступили к трапезе. Скоро наступила тишина, нарушаемая только ритмичным жеванием, треском костра да еле слышным прерывистым гулом с северной стороны — точно гигантское насекомое пустилось в полет.

— Что это? — спросил кто-то из бедуинов. — Водяной насос?

Никто не ответил, зато звук стал отчетливее.

— Вертолет! — догадался их предводитель.

— Военный? — нахмурился еще кто-то. У кочевников всегда были сложные отношения с армией.

Предводитель пожал плечами, отложил ломоть мяса и поднялся на ноги. Какое-то время он озирал северный угол неба, схватившись за эфес кинжала, потом вытянул руку.

— Вон он!

Его сородичи один за другим пригляделись.

Еле заметным пятном на фоне сумерек вдали показался темный силуэт. Его очертания становились все четче, пока не стал виден черный продолговатый вертолет, несущийся на бреющем полете. Он стремительно приближался, пока не промчал над головами бедуинов. Песчаный вихрь, поднятый вертолетными винтами, запорошил лица кочевников, растрепал одежды. Затем вертолет резко развернулся и снова устремился на них. Теперь он завис еще ниже, прижимая бедуинов к земле. Их возмущенные крики потонули в грохоте пропеллеров.

Предводитель отряда вскочил на ноги и, не отрывая от махины взгляда, побежал к верблюдам — отвязать от седла старую винтовку. Железная стрекоза в очередной раз неслась вперед, потом вдруг дала задний ход и опустилась на землю в пятидесяти метрах от костра. Из ее нутра высыпалось несколько человек в черном, которые тут же побежали навстречу.

Остальные бедуины поднялись с колен. Предводитель бросил винтовку стоящему рядом соплеменнику. Тот поймал ее двумя руками и одним махом взвел затвор, целя в незнакомцев, но не успел он спустить курок, как раздался треск выстрела. Бедуин выпустил винтовку из рук и рухнул лицом в песок. На джеллабе стремительно расползалось темное пятно. Прогремело еще несколько выстрелов, на этот раз предупредительных; пули взметали песок под ногами у бедуинов. Кочевники замерли. Тем временем все пассажиры вертолета вышли наружу и расположились позади костра шеренгой с автоматами наперевес.

Какой-то миг обе группы безмолвно смотрели друг на друга. Резкий запах металла мешался с ароматом жареного мяса. Затем новоприбывшие разделили ряды и пропустили вперед еще двоих — мускулистых громил, похожих как две капли воды. На фоне дикой пустыни их серые костюмы и полосатые футболки смотрелись еще более абсурдно.

— Вы кое-что нашли, — произнес один из близнецов как бы между прочим, словно предыдущая перестрелка нисколько их не взволновала.

— В пустыне, — уточнил второй.

— Где эти вещи?

Ответа не последовало. Громилы переглянулись, дружно подняли свои «глоки» и выпустили очередь в ближайшего верблюда. Бедуины вскрикнули от ужаса, глядя, как пули врезаются в плоть животного, разрывают бока и шею. Стрельба продолжалась пять секунд. Потом все стихло, только в звонкой, исполненной ужаса тишине таяло эхо от выстрелов. Близнецы совершенно спокойно перезарядили оружие и выбросили пустые обоймы.

— Вы кое-что нашли, — повторил первый тем же тоном.

— В пустыне.

— Где эти вещи?

— Лизните меня в зад, псы поганые, — процедил предводитель бедуинов, сверкнув глазами в свете костра.

Близнецы снова открыли пальбу и положили еще двоих верблюдов, после чего направили дула на человека, стоявшего рядом с предводителем. Очередь оторвала его от земли и швырнула назад, где он несколько раздернулся и затих.

— Он их унес! — раздался перепуганный голос.

Один из бедуинов вышел вперед, подняв руки, — тщедушный, сморщенный старик с жидкой бороденкой и рябым лицом.

— Он унес, — повторил бедуин, показывая дрожащими руками на предводителя. — Я видел.

Близнецы выпучили глаза.

— Это я вам звонил, — прохныкал сморчок и помахал мобильником в знак доказательства. — Я ваш друг! Я вам помог!

Лидер бедуинов презрительно фыркнул и схватился было за нож, но отнял руку, когда пули взрыли перед ним песок.

— Твоя мать всегда была шлюхой, Абдул-Рахман, — презрительно сказал он. — А сестра — песьей подстилкой.

Предатель сделал вид, что не слышал, и шагнул вперед.

— Мне обещали награду, — произнес он. — Если я позвоню. Мистер Гиргис обещал награду.

— В обмен на товар, — возразил один из близнецов.

— Где он? — спросил другой.

— Я же сказал, он унес. Вещи были в сумке, а он взял ее и ушел.

— Куда?

— В оазис. Там отдал кому-то. Кому — не знаю, он не говорил. Я сделал, что обещал. С вас причитается.

— А пошел ты!

В лицо и грудь ему ударил град пуль. Труп не успел упасть на песок, как близнецы перевели огонь на остальных бедуинов, не тронули только предводителя. Он стоял среди окутавшей его тишины, какая бывает только в пустыне, и пытался принять решение. Сгустилась ночь; угли костра зловеще полыхали. Спустя мгновение бедуин выхватил поясной кинжал и бросился вперед с воинственным улюлюканьем, надеясь забрать в могилу хоть одного врага. В тот же миг ему скрутили руки, вырвали кинжал и поволокли к огню, попутно пиная и молотя кулаками. У огня его поставили на колени, запрокинули ему голову. Изо рта и ноздрей у него текла кровь. Близнецы склонились над ним с разных сторон.

— Ты нашел кое-что в пустыне.

— Где эти вещи?

Бедуин оказался на удивление храбрым. И выносливым. Пришлось сжечь ему обе ступни и руку, прежде чем он раскололся и сказал все, что они хотели узнать. Затем близнецы его добили и расстреляли оставшихся верблюдов — место дикое, о резне еще долго никто не узнает. Покончив с делами, стрелки заняли места в вертолете и помчались на юг, в ночь, по ту сторону пустыни.

Хихикая себе под нос, Махмуд Гаруб тащил деревянную лестницу сквозь оливковую рощу к дому Алекс. Его грязная джеллаба уже топорщилась ниже пояса от возбуждения. Было темно, еще не взошла луна, и рощу укутала чернильная мгла из теней и мрака. Гаруб спотыкался, под ногами хрустели опавшие листья, лестница с грохотом билась о стволы олив, но он не обращал внимания на шум. Американка выбежала на шоссе в сторону Дахлы, а значит, вернется не скоро и у него полно времени, чтобы устроиться поудобнее. Он продолжил путь, бормоча что-то сам себе и то и дело фальшиво напевая:

О юная красотка с крепкой грудью, Разведи ножки, угости своим персиком!

У дома Алекс он пробрался на задний двор, пролез сквозь кусты цветущего олеандра, приставил лестницу к стене и взобрался на плоскую крышу. По ту сторону мерцали далекие огни Дахлы, по эту вздымались серые волны пустыни, убегая к горизонту. Гаруб извлек из кармана бутылку, приложился к ней и перебежал к мансардному окошку ванной, возле которого распластался, как жаба. От вожделения у старика уже покалывало в паху.

За сестрой американки Гаруб следил много раз, даже когда она заболела и утратила красоту. Жена Гаруба, толстая уродина, — буйвол, а не баба. Лучше уж смотреть на калеку, которой даже мыться приходилось сидя. Старик горевал после смерти «доктора Алекс» — думал, закончились счастливые деньки. Но вот приехала ее сестра: молодая, стройная, светловолосая. И конечно, распутная, как все западные женщины. Махмуд Гаруб едва сдерживался: пришел бы раньше, да жена что-то заподозрила. Хорошо хоть к родне отправилась, иначе б вообще не вырваться. Гаруб еще раз хлебнул из бутылки и всмотрелся в потолочное окно. Под ним была непроницаемая тьма, но как только зажжется свет, станет видно все: душ, туалет, каждую деталь, каждый контур. Театр одного зрителя, да и только. Он потер ширинку и снова запел себе под нос:

Ляг, моя милая, закрой глаза Пусти меня внутрь, туда-сю…

Он замолчал и прислушался, покрутив головой. Что это? Шум усилился, превратился в оглушительный грохот. Вертолет! И, судя по звуку, летит прямо на него! Гаруб вскочил. А вдруг полиция? Придется объяснять, что он делал на чужой крыше, причем не только властям (это еще полбеды), но и чертовке жене. В штанах у него все поникло, заветное окошко забылось. Он метнулся к лестнице, перемахнул на ступеньку и начал торопливо спускаться. Скорей, скорей! В двух пролетах от крыши на него налетел яростный вихрь — джеллабу заполоскало на ветру, пыль и песок засыпал глаза. Потом его ослепила вспышка — луч прожектора зашарил по земле и остановился на нем. Гаруб схватился за лестницу, от страха заскулил, потом начал кричать, что подметал крышу, что он тут ни при чем. Его раскачало встречным потоком, оторвало от стены, и он с отчаянным воплем полетел в кусты, ломая ветки. Вертолет завис, как чудовищная стрекоза, наблюдающая, как жалкий старикашка корчится и трепыхается внизу, что-то крича о недоразумениях, о крыше, которую надо было подметать, о куче листьев…

Поход в фотолавку оказался пустой тратой времени, если не считать того, что за сорок минут пути Фрея размяла ноги и немного пришла в себя.

Лавка была еще открыта — ее витрины сияли на полумилю вокруг. Обстановка внушала надежды — мраморный пол, сверкающие хромом и никелем стойки с фотографиями улыбающихся новобрачных и пухлых младенцев… Девушка за прилавком говорила по-английски. Однако на этом эйфория заканчивалась. Автоматы для проявки пленок не работали — по-видимому, изначально. Пресловутая «Быстро праявка», которую обещал рекламный щит снаружи, оказалась быстрой сугубо по оазисным меркам и занимала неделю. Чтобы хоть как-то себя утешить, Фрея задержалась поболтать с продавщицей, дала потрогать свои волосы и постаралась объяснить, почему она еще не замужем в двадцать шесть лет. Выйдя на улицу, она ненадолго задумалась, а не поймать ли попутку до Мута — может, там проявляют пленки, но решила, что уже поздно, да и возни слишком много, и потому побрела назад по пустынной дороге, к дому Алекс.

Над головой сияло звездами небо, в тишине звучал только шорох шагов, да где-то вдалеке ревел осел. Потом поднялся ветерок, смел остатки дневного зноя; неторопливо всходила луна, и ее масляный свет окрасил пустыню в тона сепии, как на старинных фотографиях. Одиночество успокоило Фрею; чем дальше она шла, тем легче себя чувствовала. Ей хотелось добраться до дома, съесть что-нибудь, послушать музыку — и заснуть; может, с утра, на свежую голову, что-нибудь да придумается.

Она вышла к вершине скалы, откуда днем раньше Захир показывал ей дом Алекс. Крошечный оазис лежал впереди темным овалом посреди голой равнины. Призрачно-белый дом четко выделялся на фоне этого пятна. Фрея спустилась по склону и обошла окрестные поля, за которыми начинались деревья. С обеих сторон стенами вздымалась древесная поросль, загораживая и без того тусклый свет. Фрея ненадолго остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте, как вдруг различила вдалеке свист и рокот моторов, который неуклонно приближался. Вертолет! Звук становился все громче, раскатистее. Вскоре воздух дрожал от вращения винтов. Ветви деревьев закачались и заскрипели, когда едва различимый силуэт вертолета пронесся в кронах над Фреей.

Она выпрямилась во весь рост, думая, что грохот вот-вот утихнет, но не тут-то было: звук остался прежним, словно вертолет завис на месте. Прошла секунда-другая, затем откуда-то сверху на крышу дома хлынул поток света. Смутные лучи просочились в подлесок, освещая одни участки и погружая в тень другие. В тот же миг сквозь тяжелый рокот вертолетного двигателя долетело нечто похожее на крик. Фрея, словно по наитию, сошла с дороги на боковую тропинку и спряталась в гуще деревьев, стараясь не задумываться над словами Захира по поводу змей. Вертолетный грохот начал стихать, огни исчезли — видимо, «стрекоза» приземлилась. Раздались голоса, послышался чей-то крик и приглушенный звон бьющегося стекла.

Все опять погрузилось во тьму. Фрея стояла без движения, прислушиваясь к стуку сердца, и пыталась разобраться в происходящем. Через полминуты, как только листва и ветки перестали дрожать у нее перед глазами, Фрея медленно, стараясь не шуметь, углубилась по извилистой тропинке в чащу и вышла на опушку.

В поле света было больше — взошла луна, заливая всю округу тусклым серебристым сиянием. Фрея на миг задумалась, выбирая дорогу, затем решительно пересекла поле и по узкой тропке двинулась в обход оазиса, пока не очутилась в тенистой оливковой роще, позади которой виднелся бледный абрис сестриного дома. Там горели лампы, звучали голоса. Много голосов.

Она замешкалась, гадая, не лучше ли притаиться и переждать, пока чужаки не уйдут, как вдруг раздался крик — слабый, испуганный. Любопытство пересилило: Фрея начала пробираться вперед от дерева к дереву, стараясь не хрустеть палой листвой. Она задыхалась от волнения. Из-за низкого плетня на краю рощи можно было разведать окрестности, не выдавая себя. Однако любопытство пересилило: Фрея полезла сквозь дыру в изгороди и короткими перебежками направилась к дому, готовясь в любой момент броситься наутек, если кто-нибудь выйдет. Никто не вышел, так что она беспрепятственно обошла дом и, прильнув к стволу дерева, притенявшего веранду, заглянула в окно гостиной.

Там сновали люди — трое зловещего вида громил. По дому рыскали еще несколько человек, судя по звукам, доносившимся из кабинета Алекс: хлопали дверцы шкафов, скрипели выдвигаемые ящики стола. Двое из тех, кто остался в гостиной, были копиями друг друга — одинаковые квадратные силуэты, прилизанные рыжие волосы, пальцы в перстнях, поблескивающих на свету. Третий неизвестный в гостиной находился вне поля зрения Фреи, и громилы обращались именно к нему.

Вновь и вновь звучали слова «камера» и «пленка». Чей-то испуганный голос что-то неразборчиво лепетал в ответ. Это повторялось раз за разом, с теми же интонациями и нытьем; наконец один из громил нетерпеливо тряхнул головой и щелкнул пальцами. Это вызвало некоторую суматоху, после чего в комнату вбежали еще трое, столь же опасного вида. Между ними — ни дать ни взять шавка среди волкодавов — заламывал руки Махмуд Гаруб, который подвозил ее утром на своей телеге. Фрея плотнее прижалась к дереву, глядя на старика и не в силах оторваться от этого жуткого зрелища. Ее рука нащупала рюкзак, где лежали фотокамера и пленка.

По сигналу близнецов Гарубу задрали балахон, обнажив костлявые ноги в грязно-белых подштанниках. Вслед за тем старика схватили под коленки и, скрутив за спиной руки, подняли над землей в позе роженицы.

— О-о-о! — застонал он и так выпучил от страха глаза, что те, казалось, вот-вот вывалятся из орбит. — Ой! Отпустите!

Палачи подошли вплотную. Их лица были пусты, словно они затевали какую-то нудную рутинную работу. К отвращению Фреи, один из них подцепил пальцем ластовицу штанов старика и отдернул ее, второй открыл выкидной нож, наклеился вперед и приставил острие к обнаженному паху. Гаруб взвыл от ужаса и беспомощно задрыгал ногами. Последовали прежние вопросы. Не получив желаемого ответа, бандиты надавили на нож. У Фреи тошнота подкатила к горлу: лезвие натянуло кожу и врезалось несчастному в промежность.

— Стой! — выкрикнула Фрея.

Все внутри замерли — на секунду, не больше, а потом дом ожил и огласился лихорадочным топотом ног. Дверь веранды с треском распахнулась, бандиты высыпали наружу. Алые вспышки автоматов посылали град пуль в дерево, за которым пряталась Фрея, но ее уже след простыл. Она опрометью обежала дом, перемахнула через низкий плетень и бросилась наутек, лавируя между деревьями, спотыкаясь на неровной земле. Сердце готово было выскочить из груди, за спиной гремела пальба, слышались окрики.

Фрея выбежала из рощи и углубилась в заросли сорняков, прорываясь в поля. Огонь прекратился, но чужие голоса по-прежнему перекликались в опасной близости, каждый со своей стороны. Видимо, бандиты прочесывали округу, чтобы выловить беглянку. Опять угрожающе засвистел-загрохотал вертолет — винт набирал обороты.

Фрея перебежала поле, спустилась в оросительную канаву и перешла ее вброд, утопая по щиколотку в грязи, а затем выбралась по склону наружу и направилась дальше — через лимонный сад, кукурузное поле, пустырь, поросший кустарником. Она продиралась сквозь спутанные ветки, точно пловец в бассейне, думая, что этому не будет конца. Внезапно зелень кончилась и началась пустыня: песок, как волна, лизнул Фрее ноги. Слева, окутанный тьмой, возвышался какой-то амбар — стены из шлакоблоков и кровля из пальмовых листьев. Фрея подергала дверь, но та оказалась заперта. У стены стояла старая телега. Выхода не было: пришлось спрятаться за нее, задыхаясь до боли в горле и дрожа всем телом.

Вертолет кружил над верхушками деревьев, рассекая тени лучом прожектора. Все прочие звуки тонули в грохоте винта, только время от времени слышались выкрики, а изредка — треск автоматной очереди.

«Это они убили Алекс, — пробормотала Фрея. Сцена пыток не оставляла сомнений насчет того, что случилось с сестрой. — Они убили Алекс и теперь хотят убить меня. А я даже не знаю за что».

Фрея утерла лоб, кляня себя за то, что забыла в доме мобильник, и пытаясь продумать дальнейшие действия.

Возможно, переполох в оазисе привлечет внимание местной полиции, но рассчитывать на это не приходилось. Играть в кошки-мышки всю ночь не выйдет: оазис слишком маленький, спрятаться негде. Даже в темноте, даже в подлеске ее рано или поздно выследят, особенное вертолетным прожектором.

«Надо прорваться в Большую Дахлу, — подумала Фрея, судорожно глотая воздух. — Выбраться из оазиса и бежать через пустыню».

Надо-то надо, но как? Луна светит вовсю, вертолет завис над головой, так что на открытом пространстве враги сразу сцапают.

Фрея привстала, огляделась и снова села на корточки. Похоже, ее занесло к южной оконечности оазиса. Слева, в каких-то пяти километрах к востоку, лежала Дахла (точнее, ее основная часть), помигивая огнями на фоне призрачного гребня Гебель-эль-Касра. Туда бы и податься! Однако этот кратчайший путь к спасению шел по открытой местности — сплошь островки гравия и песчаные холмики, негде укрыться, не за что спрятаться от всевидящего ока вертолетного прожектора. Фрею моментально увидят, как кролика посреди шоссе в свете фар.

Немногим лучше дела обстояли на юге, хотя там ландшафт был разнообразнее: ветер намел высокие дюны, обнажил неровные скалы, усеял пустыню булыжниками и островками зелени. Впрочем, местность тоже просматривалась насквозь, но кое-где можно было если не спрятаться, то ненадолго укрыться. «Если пробежать милю-другую на юг, подальше от оазиса, а потом взять курс к востоку на Дахлу, — подумала Фрея, — авось удастся вырваться из-под колпака».

Пожалуй, это будет наилучшим решением. Точнее, единственным решением. Беда была в том, что путь от амбара до ближайшего укрытия — зарослей высокой пу-стынной травы — представлял собой двухсотметровую полосу слежавшегося песка. Стоит Фрее туда выскочить — и она сразу очутится на виду, как рыбак посреди замерзшей реки.

В каждом скальном маршруте есть так называемый «ключ», его труднейшая часть, после которой подъем вдруг становится легче и проходится на одном дыхании. «Ключом» предстоящего побега должны были стать эти двести метров. Фрея знала: если ее заметят — не важно, сверху или с земли, — ей конец.

Громовой рокот вертолета неожиданно стал громче: махина зависла почти над самой головой Фреи. Луч прожектора обшаривал окрестности, вихревой поток от лопастей яростно раскачивал деревья. Фрея закатилась под телегу. Пыль и песок били ей в лицо, свет тонкими лезвиями проскальзывал в щели деревянного днища и снова таял. Вертолет на мгновение застыл в воздухе и унесся вбок, к северному краю поля. Рев роторов стих, но вскоре стал громче — железная «стрекоза» возвращалась. Должно быть, такова была их тактика выслеживания: сновать над оазисом из конца в конец, как пловец по дорожке бассейна: полминуты туда, полминуты обратно. Чтобы перехитрить преследователей, надо было действовать с ними в такт — рассчитать, когда вертолет направится в другой конец оазиса и финишировать до его возвращения, не попадая при этом в луч прожектора.

Фрея прижала ко лбу ладонь, оценивая свои возможности. Двести метров за тридцать секунд… На беговой дорожке это было бы легко — школьницей она пробегала такое же расстояние за двадцать четыре секунды, но по песку, ночью… Опасность будет близка, очень близка. А что, если ее заметят с земли? Что, если бандиты уже ищут ее по пустыне? Фрея прикусила губу. Не слишком ли велик риск? Она вдруг испугалась. С другой стороны, преследователей не так уж много, да и кустарник на опушке рос густо. Наверняка она сумеет опередить врагов хотя бы на шаг — и скрыться от погони.

Внезапно раздался окрик. Фрея сжалась в комок и, отчаянно вглядываясь в темноту, навострила уши — определить, откуда кричали. Откуда-то сзади, не доходя до разросшегося бурьяна, сквозь который ей пришлось пробираться несколько минут назад. Не совсем близко, но уже недалеко. Потом позывной подхватили еще двое с разных сторон. Значит, бандиты сходились к месту ее укрытия. От одного или даже от двоих Фрея еще могла уйти, но от троих — ни за что. Решение созрело: придется бежать, если не поздно.

Внезапно над головой у нее снова грянул оглушительный рокот — вертолет вернулся, в очередной раз прорезая амбар сияющими полосами света. В прошлый раз махина почти тут же собралась в обратный путь, но сейчас как назло улетать не желала. Фрея прижала ладони к ушам, чтобы не оглохнуть. Телега ходила ходуном, как будто ее трясли невидимые руки; обратным воздушным потоком с амбара сорвало часть кровли. Шли долгие секунды, бандиты с каждым мигом приближались, а лазейка сужалась. Фрея почти потеряла надежду, смирилась, что ее вот-вот поймают, как крысу в капкан, но в этот миг вертолет развернулся и полетел в другой конец оазиса.

Фрея тут же выскочила и, едва соображая, что делает, повинуясь примитивному инстинкту самосохранения, подогретому адреналином, промчалась мимо амбара в пустыню. Ей было все равно, где преследователи, — только бы они не вылезли из бурьяна за стеной и не увидели ее за тяжелой кулисой листвы. Песок оказался ровный, плотный и такой же твердый, как беговая дорожка, так что первые полтораста метров Фрея отмахала легко — ноги будто сами несли ее навстречу укрытию.

Она уже поверила, что успеет, но тут песок стал рыхлеть и проседать под ступнями, замедлять ее бег. Ноги вязли, каждый шаг давался все труднее, стало больно дышать, а мышцы горели от нехватки кислорода.

В детстве они с Алекс порой — ради смеха — стучали в чужую дверь и убегали. Каждый раз сердце выпрыгивало из груди в ожидании окрика за спиной. Такое же чувство, только усиленное в тысячу крат, Фрея испытывала теперь: отчаянную надежду на спасение и в то же время — предвидение неминуемой расправы.

Она изо всех сил месила ногами рыхлый песок, рвалась вперед, но продвигалась все медленнее. Зловещий грохот вертолетных винтов некоторое время звучал тише, но потом снова начал набирать громкость. Фрея догадывалась, что ее вот-вот засекут, что она попадет точно в луч прожектора, но все равно продолжала бежать, выкладываться до последнего, словно тело действовало само, даже когда душа отказалась верить. Преодолев последние десять метров пустынной глади, Фрея нырнула прямиком в заросли травы и, взрывая песок, скатилась в канаву.

Какое-то время Фрея лежала ничком, пытаясь отдышаться. Боль судорогой свела ноги. Казалось, что свет прожектора вот-вот настигнет беглянку, но вокруг по-прежнему было темно. Она перекатилась на живот, подползла повыше и осторожно развела стебли жесткой травы. Вертолет завис над амбаром, раскачиваясь, как маятник. Под ним в конусе света виднелись трое в костюмах. Они подняли руки, как бы говоря «ее здесь нет». После энергичного обмена жестами вертолет унесся на другую сторону оазиса, а громилы исчезли в бурьяне.

Ура!

Оазис Дахла

Совершив вечерний намаз во внутреннем дворе дома, Захир отправился ужинать с женой и сыном. Они расселись, поджав под себя ноги, на полу гостиной и начали трапезу, горстями зачерпывая рис, фасоль и молоккию из мисок, расставленных Ла циновке. Ужин закончился, жена принесла Захиру кальян и увела сына спать. Захир еще с четверть часа сидел неподвижно, погруженный в раздумья, размеренно втягивая дым через мундштук, а потом встал и прошел в глубь дома, в кабинет. Над столом висела фотография, которую видела мисс Фрея: доктор Алекс стояла рядом с утесом в форме серпа. Захир смотрел на снимок и рассеянно стучал пальцами по дверному косяку.

Подошла жена, коснулась руки Захира. Он ничего не сказал, не отрывая взгляда от изображения.

— Что тебя беспокоит? Ты сам не свой, — сказала жена. — Что случилось?

Захир безмолвно накрыл ее руку ладонью и слегка стиснул.

— Это из-за той американки?

— Она пошла в полицию, — еле слышно ответил Захир. — Думает, ее сестру убили.

— И?

Он пожал плечами.

— Поговори с ней, — сказала жена. — Узнай, что ей известно.

— Завтра. Завтра поговорю.

Захир поцеловал жену в лоб, погладил по щеке и попросил жестом оставить его одного. Он запер дверь комнаты изнутри, подошел к столу и опустился в кресло, не отрывая взгляда от фотографии.

— «Пожар в пустыне», — задумчиво пробормотал он.

* * *

Фрея притаилась в своем укрытии и слушала, как то стихает, то нарастает вертолетный рокот по мере того, как железная стрекоза из конца в конец прочесывает оазис. Компас, фотоаппарат и пленка по-прежнему лежали в рюкзаке. Фрея убедилась, что они целы, вытерла кровь с самых глубоких царапин, которые получила, продираясь сквозь колючий бурьян, и пустилась в путь на юг, как задумала.

Ночь выдалась ясная и довольно холодная. Свет взошедшей луны покрыл пустыню серебром, будто инеем. Из страха быть замеченной Фрея передвигалась короткими перебежками, от укрытия к укрытию, будь то валун, дюна, куст или каменный выступ, — и только когда вертолет улетал в дальний конец оазиса. Изредка раздавались одиночные выстрелы, а однажды вертолет развернулся и пролетел почти над Фреей — пришлось съежиться в комок под узким каменным карнизом. Похоже, пилот решил наудачу покружить над пустыней — вдруг увидит беглянку с другого ракурса. На этом погоня и поиски закончились.

Фрея пробиралась на юг почти два часа — сначала осторожно, потом все увереннее. Оазис таял вдалеке, терялся между дюн и каменистых холмов. В воздухе разлилась стужа. Фрея достала из рюкзака джемпер и перешла на легкий бег, чтобы как-то согреться. Одновременно она пыталась упорядочить то, что знала, но пережитая оторопь не давала сосредоточиться. Все казалось безумием и бессмыслицей — за исключением того, что Алекс убили, саму Фрею пытались убить, и все это было как-то связано с вещами, которые нашел в пустыне бедуин.

Километров через пять Фрея рассудила, что можно свернуть на восток, туда, где мерцали огни Большой Дахлы. Через час она вышла к внешним полям и минут сорок искала выход из лабиринта каналов, прудов и запруд с тростниковыми берегами. Наконец ей удалось (или посчастливилось) вынырнуть из поля сахарного тростника у самого края шоссе — основной оазисной магистрали.

Справа приближались огни. Фрея скрылась в тростнике, испугавшись, что машину пустили за ней в погоню, но нет — фары принадлежали огромному бензовозу. Она снова вышла на обочину и замахала руками, сигналя водителю. Тот дал гудок, засвистели гидравлические тормоза. Бензовоз замедлил скорость и остановился рядом с ней. Водитель опустил стекло и высунулся из окна.

— Помогите, пожалуйста! — взмолилась Фрея. — Мне нужно в Мут. В полицейский участок. Меня хотят убить! Прошу вас, мне нужно в полицию. Вы понимаете? Мут. Полиция. Мут, Мут!

Она продолжала лихорадочно сыпать словами, но тучный усатый водитель с лоснящимся лицом только пожимал плечами и недоуменно тряс головой.

— Аль-Кахира, — сказал он. — Ехать Аль-Кахира, Каир.

Он, видно, принял ее за автостопщицу. Фрея, стиснув кулаки от расстройства, начала было заново, но тут же осеклась. Аль-Кахира, значит… Каир… А что, пожалуй, так даже лучше: убраться из оазиса как можно дальше, вернуться в Каир, поехать в посольство или позвонить Молли Кирнан, встретиться с теми, кто понимает по-английски, кто в силах ей помочь.

— Да! — Она тревожно оглянулась. — Ехать Каир. Спасибо. Каир.

Фрея обежала вокруг кабины, забралась в пассажирское кресло и захлопнула дверь.

— Меня хотели убить, — повторила она срывающимся голосом, до конца не веря в происходящее. — Вы понимаете? Эти люди хотели меня убить!

Водитель опять пожал плечами.

— Англишанк? — спросил он.

— Что?

— Англии… Англишанка?

Фрея помотала головой:

— Американка. Из Америки.

Водитель усмехнулся:

— Америка карашо. Буус Вилис. Амаль Шварснегар. Очень карашо.

Ей так хотелось объяснить ему все — что за ней гнались, что сестру убили, что сама она еле избежала той же участи, потом полночи шла по пустыне, продрогла, перепугалась и устала… Нет, бесполезно. Только и осталось — кивнуть в ответ, скорчиться на сиденье, поджав ноги, и смотреть в окно, прижавшись к стеклу головой.

— Да-да, очень карашо, — радостно сообщил водитель, хлопая по рулю в знак одобрения. — Буус Вилис, Амаль Шварснегар. Очень, очень карашо.

Бензовоз набрал скорость, а белая точка вертолетного прожектора еще немного помигала и исчезла позади. Вскоре и машина скрылась в ночи, унося их на север.

Каир

Девушка — лет шестнадцати, не больше, накачанная наркотиками и переодетая в школьную форму — сидела на кровати и смотрела перед собой одурманенным, озадаченным взглядом. Под одобрительный шепоток гостей вошли эфиопы. Они горделиво продемонстрировали публике свои налитые, затвердевшие от возбуждения члены, после чего приступили к делу. Девчонку раздели, облапали, отхлестали по щекам, заставили взять в рот. Бизнесмены наблюдали за действием, похотливо склабились и пыхтели сигарами. Жертва рыдала, давилась и отплевывалась, умоляя оставить ее в покое.

В соседней комнате, за односторонним стеклом-зеркалом, Гиргис довольно кивал головой. Его не привлекало насилие — такие вещи его не трогали, и на девушку было плевать. Он радовался свежей прибыли. Все знали, что когда ведешь дела с Романи Гиргисом, о тебе позаботятся и развлекут на славу; а Гиргис, в свою очередь, мог рассчитывать, что все пройдет гладко — как сегодняшним вечером. Почти слишком гладко. Узнав о том, что за представление их ожидает, корейцы мгновенно подписали договор о продаже ракет ФИМ-92 «Стингер» класса «земля-воздух»: пятьдесят штук по двести пять тысяч долларов каждая. Доля Гиргиса как посредника составляла двадцать процентов. Он улыбнулся: может, и девчонке пожаловать часть за труды? Нет, вряд ли она переживет эту ночь — а труп утопят в Ниле или зароют где-нибудь в пустыне, так что все денежки останутся при нем. От этой мысли он еще шире расплылся в ухмылке, потом посмотрел на часы, отвернулся и вышел из комнаты.

Пройдя по выложенному мрамором коридору, Гиргис поднялся по широкой лестнице в свой кабинет на верхнем этаже. Сегодняшнее представление не ограничивалось одной «школьницей», запланированы и другие зрелища: трое юнцов с женщиной постарше, а за ними — три девицы, а следом — девчонка с собакой… После шоу гостей проводят в отдельные спальни, снабдят шлюхами, выпивкой, наркотиками, порнографией — всем, что им будет угодно. В общем, веселье до утра. Его люди за всем проследят, а сам Гиргис займется другими, более важными делами — поважнее двадцати процентов комиссионных от десяти с четвертью миллионов.

На верхней лестничной площадке Гиргис наклонился, смахнул крошку с ковра — чертовы уборщики, вечно халтурят! — и проследовал по коридору к двери просторного, отделанного деревом кабинета. Вдоль одной стены тянулся ряд телеэкранов — каждый подключен к своей камере, по экрану на комнату. Гиргис сел за письменный стол, еще раз взглянул на часы, снял трубку с телефона и положил ее на столешницу, после чего включил на телефоне громкую связь.

— Все собрались?

Гул голосов на другом конце провода подтвердил, что все в сборе и можно начинать перекличку: Бутрос Салах, правая рука Гиргиса, Ахмед Усман, эксперт по древностям, Мухаммед Касри — адвокат, человек для связи с полицией и спецслужбами. Ближний круг, доверенные лица.

— Отлично, приступим, — начал Гиргис. — Бутрос, тебе слово.

Салах откашлялся и заявил сиплым, прокуренным голосом:

— Это определенно второй пилот. Мы проверили документы в бумажнике — все сходится. Похоже, умник решил перейти пустыню на своих двоих.

— А шел точно из оазиса? — спросил Гиргис. — Вы уверены?

— Абсолютно, — с легкой запинкой ответил Ахмед Усман. — Никаких сомнений. Место падения самолета известно по последнему радиосигналу, и найденный артефакт безоговорочно его подтверждает. Ритуальный обелиск с символом седжета, да еще на границе плато… Он из Зерзуры. Совершенно точно.

Гиргис кивнул и хлопнул руками по столу.

— Так… что насчет фотопленки?

Салах кашлянул еще раз и просипел:

— Думаю, вполне хватит карты. Близнецы сейчас разыскивают тело второго пилота — предводитель бедуинов дал хорошую наводку. К тому же следы каравана еще не занесло песком, так что обнаружить нетрудно. Как только труп найдут, останется вычислить направление по заметкам на карте, а дальше — дело за малым. Теоретически это приведет нас прямиком к самолету.

— Теоретически?

— Возможна ошибка в записи координат — все-таки летчик несколько дней шел по пустыне. В любом случае разброс будет невелик, а как только окажемся поблизости, с вертолета объект легко обнаружить даже в темноте. Если все пройдет гладко, тело отыщут за пару часов или даже раньше. С дозаправкой в Дахле — за четыре-пять. До рассвета уложимся. Непременно уложимся.

В дверь постучали. Слуга в белом костюме принес стакан чая и застыл у входа. По знаку Гиргиса слуга приблизился, поставил стакан на стол и удалился — глаза строго в пол.

— Что у нас с военными? — спросил Гиргис. — Гильф-эль-Кебир — охраняемая зона. Не хватало на этом погореть.

— Все учтено, — вкрадчиво-елейно ответил третий телефонный собеседник, Мухаммед Касри. — Я поговорил с нужными людьми. Все дали добро. Генерал Зави оказал нам большое содействие.

— Еще бы не оказал, учитывая, сколько мы ему платим, — фыркнул Гиргис, отхлебнув чай.

Повисла пауза, которую нарушил голос Усмана:

— Что ж, остается еще вопрос безопасности… Столько лет прошло… Неизвестно, в каком состоянии он пролежал, не повредился ли во время катастрофы. Понадобятся специалисты, люди сведущие…

— Все под контролем, — ответил Гиргис.

— Речь же не о винтовках. Его в ящик не сложишь и так запросто не увезешь. Это же…

— Все под контролем, — жестко повторил Гиргис. — Необходимую техподдержку обеспечим.

— Разумеется, разумеется, — залепетал Усман, чувствуя, что перешел грань дозволенного. — Я вовсе не… просто хотел убедиться…

— Вот и убедились, — отрезал Гиргис и, едва касаясь жидкости губами, отхлебнул чай. — Значит, осталась только девчонка, — продолжил он. — Как я понимаю, ее еще не нашли?

Салах подтвердил его предположение.

— Мы оставили в Дахле пятерых наших. Связи среди местных есть. Если она там, мы ее выследим.

— А полиция? — спросил Гиргис. — Служба госбезопасности?

— Я предупредил наших знакомых, — ответил Касри. — Если она появится, с нами свяжутся. Полагаю, наш американский контакт тоже…

— Все предупреждены, — закончил за него Гиргис. Он промокнул губы, аккуратно сложил платок и спрятал его в карман. — Я хочу, чтобы ее нашли. Даже если карты будет достаточно. Я не затем ждал двадцать три года, чтобы все потерять из-за одной болтливой сучки. Ее надо найти и уничтожить. Ясно?

— Ясно, — хором отозвались три голоса.

— Позвоните, как только появятся новости.

В динамике щелкнуло — все трое разом повесили трубки. На секунду Гиргис застыл, разглядывая мозаику разврата и насилия на телеэкранах. Потом наклонился вперед.

— Все записали?

В трубке что-то утвердительно пискнуло. Еле слышный голос звучал чуть выше, чем предыдущие три собеседника, но пол говорившего определить было невозможно.

— Мне понадобится ваша помощь, — сказал Гиргис. — Если девчонка обратится в посольство…

Снова раздался чуть слышный шепот, и связь оборвалась. Гиргис уставился на телефон, сощурил глаза и нервно облизнул губы. Он положил трубку на рычаг, вышел на балкон со стаканом в руке и выглянул в сад, что тянулся по склону до самого Нила.

Вот уже двадцать лет Гиргис жил в этом пышном колониальном особняке на набережной Замалика и до сих пор не переставал удивляться тому, как он, сын сборщиков мусора, внук феллахов, смог поселиться в таком месте, выбиться в элиту. От Маншият-Насира до столичной роскоши, от торговли наркотиками на углу до многомиллионной империи… Воистину, он проделал долгий путь. Такого от него никто не ожидал. Только тот случай на Гильф-эль-Кебире лег позорным пятном на его блистательную карьеру! Сделка должна была стать коронной, неслыханной даже по меркам Гиргиса. И надо же было так облажаться — а все из-за каприза погоды!

Гиргис насупился, но злобная гримаса в последнюю секунду превратилась в улыбку.

Нет, он не проиграл, сделка просто отложена до поры до времени. Более того: авария в конце концов сыграла им на руку — превратила великую авантюру в нечто большее. Ей надо было дозреть, что случилось, — осталось лишь собрать плоды. Солнце всегда светит ярче после бури — в данном случае песчаной.

Гиргис хохотнул — звук вышел сухой, неприятный, словно наждаком поскребли, — и под беспомощные крики насилуемых, разносящиеся эхом по нижним этажам, стал любоваться видом на высотки Египетского национального банка и отель «Карлтон» по ту сторону Нила. Да, что ни говори, с Романи Гиргисом не соскучишься!

Каир, американское посольство

Сай Энглтон налил себе теплого молока и уселся на кресло в гостиной. Его пузо свешивалось над резинкой пижамных штанов, подлокотники (ей-богу, эту мебель лилипуты проектировали!) впивались в зад. Посольские предпочитали селиться за территорией посольства, в Городе садов или за рекой, в Гезире, Замалике, а Сай ухитрился застолбить квартирку на верхнем этаже «Каира-2». Что и говорить, квартирка крошечная — спальня, гостиная, микрокухня и санузел (руку протяни — упрешься в стену), — зато в ней спокойнее, чем снаружи, и любопытных поменьше. Кроме того, здесь ему доставляли из кухни в цокольном этаже правильную американскую еду, включая шоколадный пирог шеф-повара Барни. Чертовски вкусная штука этот его пирог. Ради него, пожалуй, можно было терпеть все прочее дерьмо. Почти все.

Энглтон приложился к стакану с молоком и включил плейер. Настроив громкость, он стал перебирать дорожки, пока не нашел ту, какую хотел, — «Слишком много секретов» Пэтси Клайн. Мгновение тишины — и грянул бодрый хор кларнетов. Энглтон удовлетворенно вздохнул, откинулся на спинку кресла и зажмурил глаза, барабаня пальцами по подлокотникам.

Он любил музыку кантри. Всегда любил, еще с детских лет в алабамском Брэнли. Слушал старые, поцарапанные пластинки на мамашином проигрывателе — Хэнка Вильямса, Джимми Роджерса, Лефти Фриззела, Мерла Трэвиса. Без них он никогда не вынес бы детство и юность, школьную травлю, бесконечные походы в больницу, пьяные выходки отца («Посмотри на себя, Бога ради! Я молил о сыне, и что получил? Жирного неженку-борова!»). Кантри был отдушиной, с ним Сай не чувствовал себя таким одиноким — ни тогда, ни теперь. В последнее время особенно. Когда постоянно имеешь дело с ложью, подозрениями, грязью коррупции, сквозь которую приходится пробираться, без отдушины не обойтись. «Кантри — это больше чем музыка, — говаривала мать. — Это то, что помогает выжить». Грамота на стене подтверждала правоту слов матери. «Приказом Государственного департамента Соединенных Штатов Америки Сайрусу Джеремии Энглтону присуждается награда за героические действия в условиях чрезвычайной опасности». Вот как страна оценила его заслуги. Жалко, мамы нет рядом…

Энглтон прослушал первый куплет, потом чуть уменьшил громкость, допил молоко и уставился на пол, где была расстелена карта Египта, покрытая карандашными каракулями — именами, датами, телефонами и возможными номерами банковских счетов. Поверх всего этого — россыпь снимков для паспорта, а три фотографии покрупнее прикреплены в левом углу карты, над словами «Плато Гильф-эль-Кебир»: Флин Броди, Алекс Хэннен и Молли Кирнан. Энглтон с усилием наклонился, подобрал снимки и перетасовал, словно колоду карт. Потом рассмотрел каждую фотокарточку по отдельности: Броди, Хэннен, Кирнан, потом снова Броди. Кое-что начало проясняться — он это чувствовал, определенно чувствовал. Да, путь предстоял долгий, но не бесконечный. Будет еще возможность убраться подальше от всего этого — чтобы никакого «Пожара в пустыне», никакого пекла, никаких слежек. Дело сделано, деньги получены, заказчик доволен. Никаких больше пирогов повара Барни… впрочем, можно жить и без них. Без всего можно жить, кроме любимого кантри. Энглтон отшвырнул фотоснимки, потянулся за пультом и нажал кнопку повтора. В комнате воцарилась тишина, которую тут же заполнили звуки вступления. «Слишком много секретов». Он усмехнулся: вот она, вся его жизнь, — в трех словах.

Дахла

Небо на востоке подернулось холодным румянцем, в ветвях заверещали птицы. Фатима Гаруб размашисто шагала по оазису: складки черного платья трепетали на ветру, ноги-тумбы двигались с поразительной быстротой. Время от времени она останавливалась, сплевывала в пыль, что-то грозно бормотала и двигалась дальше по тропинке, которая вела сквозь пальмовую и оливковую рощи к самому дому американки.

— Где он? — взвыла Фатима, направляясь к парадному входу. — Отвечай, потаскуха! Что ты сделала с моим Махмудом?

Она только хотела ударить по двери кулаком, как вдруг заметила, что дверь не заперта. Фатима ворвалась в гостиную.

— Выходи! Я знаю, ты тут! Ишак и его подстилка! Сорок лет с ним прожила, и вот благодарность!

Она прислушалась, всем видом выражая ярость нетерпения, потом схватила с подоконника пластмассовый совок и двинулась в главную спальню, держа совок над головой как палицу.

— Не заставляй меня искать, Махмуд Гаруб! — взревела Фатима. — Ты слышишь? Потому что если я найду, поверь, ты пожалеешь об этом на всю оставшуюся жизнь!

На полпути в гостиную толстуха заметила какое-то движение: в проеме спальни стоял человек. Фатима замерла, удивленно разинув рот.

— Захир Сабри? О, Всевышний, сколько вас тут у нее?

— Не знаю, о чем ты, — хмуро отрезал Захир, которого совсем не обрадовало то, что его застали в этом доме.

— Еще как знаешь! — загремела Фатима. — Я вас вывела на чистую воду! Муженек мой постоянно здесь ошивается как привороженный. Они его окрутили, эти грязные потаскушки! Махмуд! Махмуд! О, мой прекрасный Махмуд!

Она начала завывать, колотить себя совком по голове, рвать на себе одежду. Истерика прекратилась так же резко, как началась. Фатима прищурилась.

— А ты сам что здесь делаешь?

Захир замялся.

— Пришел проведать мисс Фрею.

— В шесть утра?

— Я принес ей завтрак… — Он кивнул в сторону корзины на письменном столе. — Дверь была открыта. Вот я и зашел — справиться, все ли у нее хорошо.

— Ты подглядывал, — возразила фурия, укоризненно грозя пальцем. — И вынюхивал.

— Я приходил справиться о мисс Фрее, — повторил Захир. — Но ее здесь не было. Постель нетронута.

— Подглядывал и вынюхивал, — не унималась толстуха, учуявшая повод для сплетен. — Совал нос куда не следовало. Ну погоди, вот я расскажу… Что значит «постель нетронута»?

Не успел Захир ответить, как «скорбящая жена» снова запричитала, начала рвать на себе платье и бить ладонями полбу.

— Аллах, я так и знала! Сбежали вместе! Она украла моего Махмуда! Махмуд, Махмуд! Мой малыш Махмуд!

Запустив совком в стену, Фатима развернулась и с твердым намерением догнать беглецов бросилась из дому, мимо стоящего Захира, который удрученно покачал головой.

Каир

Те, кто работал на Романи Гиргиса, умели чувствовать хозяйское настроение и знали: когда в воздухе пахнет расправой, лучше не попадаться ему на глаза или вести себя тише воды, ниже травы.

Гроза назревала все утро. Старый садовник, который ранним утром поливал горшки с геранью на террасе, выходившей в сад, предупредил слуг, что хозяин ни свет ни заря принял какой-то телефонный звонок и остался весьма недоволен услышанным. Недоволен — слабо сказано: Гиргис наорал на собеседника и так треснул кулаком по столу, что кофейная чашка разлетелась вдребезги, оставив неприглядное пятно на сияющем мраморе. Самого разговора садовник не слышал — не осмелился подойти ближе, как он потом объяснил повару, — но совершенно четко уловил слова «оазис» и «вертолет», а еще что-то о черной башне и арке… Впрочем, в этом садовник уже сомневался, потому что к этому времени он уже больше всего боялся попасться хозяину на глаза.

Итак, неприятности начались со звонка, и настроение Гиргиса стремительно ухудшалось. К восьми в дом явились трое его поверенных — Бутрос Салах, Ахмед Усман и Мухаммед Касри. Вскоре из хозяйского кабинета раздался звон бьющейся посуды и вопль «А кто говорил, что карты будет достаточно?!» Час спустя, раздраженно крича в телефонную трубку: «Плевать я хотел на горючее! Ищите! Вы меня слышали? Ищите, и чтобы нашли!» — Гиргис пронесся мимо электрика, который чинил розетку в холле у парадной лестницы.

Атмосфера вокруг Гиргиса ощутимо накалялась. Наконец в полдень на специальную площадку в саду приземлился вертолет, откуда вышли близнецы и направились к поджидавшему их на лужайке хозяину. Теперь уже вся прислуга знала, что дела плохи, и украдкой выглядывала из окон — разузнать подробности. Правда, слышал разговор Гиргиса с близнецами только старик садовник, который случайно оказался поблизости.

— Разыскать! — кричал Гиргис. — Чтобы пленка была у меня! Девку поймать, ослепить и зарыть где-нибудь в пустыне. Ну, что стоите? Живо за дело!

— Грозится, — шепнул старый садовник помощнику, не поднимая головы от клумбы, которую они пололи. — Помяни мое слово, кому-то сегодня достанется.

Когда Гиргис примчался обратно в дом, вся челядь успела проникнуться этой мыслью, а потому, завидев хозяина на лестнице, слуги прятались по углам, разбегались, точно испуганные антилопы. Все, кроме Адарыаль-Хаввари. Она всего три дня проработала в поместье и ничего не знала ни о хозяине, ни о его нраве. Пожилой вдове нелегко найти место, поэтому шанс пристроиться в такой прекрасный дом, пусть за малую плату, показался ей подарком небес. Она три дня ждала случая поблагодарить нового хозяина, выразить восхищение его добротой. И вот случай представился: она полировала тиковую балюстраду на площадке второго этажа, а хозяин поднимался по лестнице ей навстречу.

Адара, робкая по натуре, с трудом набралась смелости для обращения к такому важному господину, однако, горя желанием исполнить свой долг, шагнула навстречу Гиргису, приложила руку к груди и сбивчиво поблагодарила за проявленную доброту. Гиргис, не глядя на служанку, прошел к кабинету, но на полпути вдруг замер, вернулся и наотмашь ударил Адару по лицу.

— Не лезь ко мне, — процедил он. — Ясно? Не смей ко мне лезть!

Адара аль-Хаввари ошарашенно смотрела на него. На щеке у нее расцвело алое пятно. Молчание, видимо, еще больше разъярило Гиргиса, и он снова ударил служанку по лицу, да так, что сломал ей нос и отшвырнул спиной к перилам. Кровь из разбитых ноздрей брызнула на светлый ковер.

— Кто тебе позволил ко мне обратиться? — вскинулся Гиргис, повышая голос. Вся его злость и досада обрушились на съежившуюся перед ним старуху. — Как ты посмела? Как ты посмела?!

Следующий удар пришелся ей по виску. Гиргис выхватил из кармана пачку салфеток и начал судорожно протирать руки.

— Чтобы вылизала все, — прошипел он, показывая на кровавые брызги посреди ковра. — Поняла? Все должно сверкать, ясно? Сверкать!

Гиргис швырнул салфетку в лицо служанке и умчался к себе. В наступившей гробовой тишине старая вдова, испуганно дрожа, задумалась, такой ли уж расчудесной была эта новая работа.

Каир, коптский квартал

Тихонько напевая свой любимый гимн «Лучший друг Иисус всем нам», Молли Кирнан миновала тесные улочки Миср-эль-Кадима — Старого Каира — и по истертым ступеням направилась в церковь Святых Сергия и Вакха.

Обыкновенно она молилась в часовенке района Маади, рядом с жильем и работой, — офис Агентства по международному развитию США и ее маленький домик в тени жасминов и делоникса располагались там же. Однако сегодняшний день — седьмое мая, день рождения Чарли, — Молли захотелось провести особенным образом, поэтому она отправилась в старейшую церковь Каира, древнюю базилику, которую, согласно легенде, возвели там, где останавливалось на ночлег Святое семейство во время бегства в Египет.

Последние четверть века Молли проводила этот день по одной программе: утром готовила праздничный завтрак — яичница с беконом, кукурузная каша, горячие вафли с черничным джемом (все как он любил), разворачивала купленные для мужа подарки, рассматривала фотоальбом, листая страницы совместно прожитых дней и улыбаясь воспоминаниям. Каким красавцем был ее Чарли…

— Милый мой, — вздыхала она всякий раз. — Дорогой мой, любимый муж…

Потом Молли отправлялась на пикник и в зоопарк — там прошло их первое свидание, в Вашингтонском зоопарке, — а после обеда шла в церковь, где и молилась до вечера. Благодарила Господа за Чарли, пытаясь убедить себя в том, что его ужасная смерть была частью божественного промысла, хотя после всех лет с трудом понимала, какой цели это могло послужить. Злобные варвары разнесли на куски кротчайшего, добрейшего человека… Ее радость. Ее счастье. Ее драгоценного Чарли.

В дверях базилики Кирнан на миг задержалась и посмотрела на большую икону Богородицы у входа. Молли прошла вперед и села на скамью. Под деревянным сводом металась пара воробьев.

Ей здесь нравилось. Она знала: Чарли тоже одобрил бы и полюбил это место. В простоте ветхой базилики было что-то необыкновенное — в поблекших фресках, в ветхих ковриках на полу, в прохладе, в запахах сырости, пыли и камня. Все это как будто переносило ее во времена раннего христианства, когда вера была юна и чиста, свободна от противоречий морали, которыми отяготилась впоследствии. В те годы, думала Молли, быть христианином значило любить и верить, нести в душе мысль, что доброты Христа достаточно для исцеления всех недугов мира. Именно так смотрел на вещи ее муж — с простой, почти детской, убежденностью, что если твоя вера крепка, если ты по мере сил следовал путем Господним, то все в конце концов уладится и добро восторжествует.

Но Молли Кирнан знала: мир не так просто устроен, что и доказала смерть Чарли — и не только его. Агнца Божьего со всех сторон обложили волки, и одной любо-6-вью больше не спастись. Уже давно Молли приняла для себя, что христианину приходится ходить по канату, разыскивая пути для жизни во Христе и давая отпор лиходеям. Выбирать между силой и слабостью, верой и сомнением было очень сложно, болезненно и тревожно. Вот почему Кирнан приходила сюда — забыться хотя бы на полдня в прохладной, несуетливой простоте древней архитектуры, побыть наедине с собой, Богом и Чарли, вдали от проблем, которыми была битком набита ее повседневная жизнь.

Молли откинулась на спинку скамьи и, сложив на коленях руки, обвела взглядом храм: мраморные колонны по обе стороны от прохода, затейливый мозаичный иконостас, огромный медный светильник… Все ее мысли были о муже и о совместно прожитых днях, обо всем, что они разделили за это безмерно короткое время. Обо всем, что она потеряла.

Поженились они поздно, когда обоим было за тридцать. Она служила на государственной службе, он был священником в первом батальоне восьмого полка морской пехоты. Молли почти отчаялась кого-то найти, свыклась с мыслью об участи старой девы, решила, что вся ее жизнь будет отдана работе. Они с Чарли встретились случайно, в вашингтонской Национальной галерее искусств, у «Бегства в Египет» Карпаччо, и Молли вдруг осенило: вот он, тот единственный, которого она ждала все эти годы. Они разговорились. Чарли пригласил ее на свидание, а полгода спустя предложил ей руку и сердце. Еще через пять месяцев они сыграли свадьбу. Мечтали о детях, совместных поездках, спокойной старости. Молли была на седьмом небе от счастья.

Однако через год батальон Чарли перевели в Ливан в составе международных миротворческих сил. Они провели две чудесных недели вместе, потом однажды утром Молли приготовила ему завтрак — яичницу с беконом, кукурузную кашу, горячие вафли с черничным джемом. Чарли поцеловал ее в щеку и отдал свой крестик, который она до сих пор носила на груди, вскинул на плечо армейскую сумку и ушел навстречу рассвету. Так они попрощались в последний раз. Через месяц, двадцать третьего октября 1983 года, пришли вести о взрыве в Бейруте, грузовике со смертником, разрушенных казармах десантников, и Молли тут же поняла: Чарли больше нет. Два года — вот сколько отвела им судьба. Два коротких года, лучших в ее жизни…

В церковь ввалилась толпа туристов-итальянцев, и их болтовня вырвала Молли из задумчивости. Вдобавок экскурсовод пытался рассадить их на скамьи, отчего Молли пришлось потесниться. Туристам — большей частью молодежи — плевать было на храм и на правила поведения в священном для многих месте. Они громко переговаривались, хрустели чипсами, кто-то даже играл с «геймбоем». Молли пыталась не обращать на них внимания, но затем подошла еще одна группа — на сей раз японская, — и в церкви мгновенно засверкали фотовспышки. Голос гида, пропущенный через мегафон, казалось, заполнил все пространство. Молли больше не могла выносить этот гам. «Неужели так трудно посидеть молча, дать спокойно оплакать родного человека?» — возмутилась она про себя и стала проталкиваться к центральному проходу, где ей преградила дорогу японская парочка с просьбой сфотографировать их на фоне достопримечательности.

— Опомнитесь! — вскричала Молли. — Здесь же церковь! Вы что, не понимаете? Проявите уважение, хоть на минуту! Прошу вас!

Она растолкала туристов и со слезами на глазах бросилась прочь из храма, взбежала по ступеням на узкую улочку.

— Как мне тебя не хватает, Чарли, — выдавила она горьким шепотом. — Видит Бог, я больше не выдержу. Если бы ты был рядом… Муж мой, любимый, мой дорогой…

Только к началу второго Фрея очутилась в пригороде Каира, после чего еще сорок минут бензовоз тащился в пробке по направлению к центру города. Водитель припарковался на краю огромной площади рядом с полосой замусоренного газона, где неровной цепочкой росли пальмы.

— Мидан-Тахрир, — объявил он, пропуская мимо ушей негодующие гудки сзади.

Почти шестнадцать часов ушло на дорогу из Дахлы до Каира. Фрее они показались нескончаемыми, тем более что водитель не желал пропускать ни одной придорожной забегаловки, где можно было выпить чая. Фрея не раз подумывала поймать другую машину, однако не рискнула этого сделать. Ее не покидала параноидальная мысль о том, что у бандитов из оазиса были подручные, которые могли ее схватить при первом же удобном случае. Водитель бензовоза ехал медленно, зато не внушал опасений.

В пути Фрея бодрствовала, изредка проваливаясь в короткий, беспокойный сон. Иногда она открывала рюкзак и разглядывала камеру, кассету с пленкой и компас, но больше смотрела в окно на бескрайние просторы Сахары и на дорожные указатели, которые отсчитывали расстояние сначала до Фарафры, затем до Бахарии и, наконец, до Каира.

И вот путешествие закончилось.

— Мидан-Тахрир, — повторил водитель.

— Телефон, — сказала Фрея, изображая, как подносит к уху трубку. — Мне нужно позвонить.

Он непонимающе наморщил лоб, потом улыбнулся и указал на желто-зеленую кабинку таксофона в двадцати метрах поодаль.

— «Менател», — объяснил водитель, пошарил в бардачке и выудил карточку оплаты, которую вручил Фрее, отмахиваясь от предложенных денег. Она его поблагодарила — за карточку и зато, что подвез, и, закинув на спину рюкзак, спрыгнула на тротуар. Водитель проводил ее очередным выкриком: — Буус Вилис! Амаль Шварснегар! — и покатил прочь.

Несколько секунд Фрея стояла на месте, приходя в себя и осваиваясь на местности: кольцевой поток машин, муравьиные вереницы пешеходов, обшарпанные высотки, увенчанные гигантскими щитами с рекламой «Кока-Колы», «Санио», «Вестерн-Юниона» и прочих. В кабине медленно тащившегося бензовоза Фрея чувствовала себя увереннее, а теперь оказалась вся на виду, будто улитка, которую вытащили из раковины. Таксист в ближнем потоке разговаривал по сотовому и, казалось, таращился прямо на нее, как и старушка, разложившая на перевернутом коробе свой нехитрый товар — зажигалки. Фрея пригнула голову и поспешила к таксофону. Там она нащупала в кармане визитку, которую дала ей Молли Кирнан при первой встрече, вставила карточку оплаты, выбрала на дисплее опцию «английский язык» и, прижав трубку плечом, стала набирать номер сотового Молли. После нескольких секунд тишины раздалось тихое «динь» и, к разочарованию Фреи, голос автоответчика: «Здравствуйте, это Молли Кирнан. В данный момент я не могу вам ответить. Оставьте сообщение, и я свяжусь с вами при первой возможности».

— Молли, это Фрея, — настойчивым, твердым тоном заговорила девушка, чуть только прозвучал сигнал. — Звоню с улицы. Тут такое… мне нужна ваша помощь.

Кто-то пытался… по-моему, Алекс убили. Они… Кто-то вчера приходил к ней в дом с сумкой… там была фотокамера… он сказал, что нашел их в пустыне…

Фрея осеклась, сообразив, что несет околесицу. Сообщение нужно было обдумать заранее. Лучше всего говорить кратко, а потом объясниться с глазу на глаз.

— Я в Каире, — продолжила она. — Мне очень нужно с вами встретиться. Я стою на… — Фрея снова запнулась, пытаясь вспомнить слова водителя. — На Мидан-как-то-там. Тут огромная площадь… — Она завертела головой в поисках ориентиров. — Рядом со мной отель «Хилтон», потом какое-то фастфуд-кафе под названием «Хардис», и… и…

На противоположной стороне улицы огромное здание за оградой и пыльной живой изгородью являло собой очередной образец оттоманской архитектуры — куда ни глянь, арочные окна, резные деревянные панели и узорчатые карнизы, а по фасаду верхнего этажа шла синяя надпись: «Американский университет Каира».

«Погодите-ка, разве не здесь?..»

Фрея снова залезла в карман, помычала в трубку, извинилась за задержку и вытащила визитку, которую Флин Броди вручил ей перед отъездом. На карточке значилось: «Профессор Ф. Броди, Американский университет Каира».

— Я напротив Американского университета, — произнесла Фрея вполне уверенным тоном. — Сейчас попробую разыскать Флина Броди. Если его там нет, пойду прямиком в посольство. Кажется, за мной следят. Мне нужно…

Связь оборвалась. Дисплей телефона сообщил, что деньги на счету кончились. Фрея выругалась, повесила трубку и снова шагнула на тротуар. Кругом сновали прохожие; подозрительный таксист уже укатил прочь, а старушка с зажигалками продолжала упорно смотреть в ее сторону. На миг Фрея задумалась — а не лучше ли пойти прямиком в посольство, поискать официального покровительства? Однако как только она подумала, что придется иметь дело с толпой скучающих бюрократов да еще пересказывать заново все, что с ней случилось, это желание улетучилось. Больше всего ей сейчас нужно знакомое лицо, тот, кому можно довериться, кто принял бы ее слова всерьез. Правда, они с Броди были едва знакомы и общались всего несколько минут, зато он дружил с Алекс, а Фрее и того хватало. Посольство подождет. Флин Броди придумает, чем ей помочь. Он подскажет, что делать.

Фрея похлопала по рюкзаку и взглянула на торговку зажигалками (та все таращилась, посверкивая золотыми зубами на солнце), потом, заметив просвет в транспортном потоке, перебежала через улицу и направилась вдоль ограды к зданию университета, выискивая главный вход.

Аппаратура для прослушивания и наблюдения в посольстве США была весьма на уровне, персонал при ней — тоже; однако Сай Энглтон счел неуместным прибегать к ее помощи, так как официально он возглавлял отдел связи с общественностью. Могли возникнуть вопросы. Он, конечно, мог использовать знакомства, тайком раздобыть нужные санкции, но сейчас проще было действовать по старинке. Да и не хотелось раньше времени признавать себя проигравшим.

Поэтому Энглтон организовал свою собственную лабораторию прослушивания, причем вне территории посольства, в номере под самой крышей темно-рыжей коробки отеля «Семирамида». Оборудование, конечно, не самое сверхсовременное, вроде того, что стояло в посольстве, а миссис Малуф, которая по будням следила за его работой, была не более чем грамотным сотрудником. Впрочем, и этого хватало: Энглтон мог слушать телефонные разговоры, взламывать голосовую и электронную почту (в силу своей деятельности он имел доступ к все-возможным кодам и паролям) и тем самым получать представление о том, кто что кому сказал и как эти люди связаны между собой. Конечно, кое-что от него ускользало через те каналы, о которых он пока не знал, но на данный момент он довольствовался и малым. Крупица к крупице…

В тот день Энглтон приехал на такси (он всегда брал такси, даже если идти было пять минут), прошел главное фойе отеля и задержался у буфета первого этажа, где купил два эклера и нечто вроде меренги-переростка с засахаренной лимонной долькой, после чего направился к лифтам.

Энглтон неспроста выбрал этот отель: его облюбовали американские туристы. Туда можно было заходить, не привлекая внимания, — главным образом из-за элитных «ночных бабочек», которые собирались там в поисках клиентов. Любая слежка (едва ли до нее дойдет, хотя осторожность не помешает) решит, что Энглтон отправился развлекаться. Правда, ради этого миссис Малуф приходилось одеваться (или раздеваться, по ее словам) иначе, что ей совсем не нравилось, но за те деньги, которые он платил, она была готова потерпеть.

Прибыл лифт и слегка вздрогнул под его весом. Энглтон нажал кнопку двадцать седьмого этажа, после чего попятился, пропуская ватагу старушек в одинаковых красных футболках, которые останавливались чуть не на каждом этаже.

— Простите, мы вас задерживаем, — извинилась одна со стойким техасским акцентом, когда двери в очередной раз закрылись.

— Чем дольше, тем лучше, — ответил Энглтон, приветливо улыбаясь. — В компании столь очаровательных дам время летит незаметно.

Старушки польщенно заквохтали, и остаток пути Энглтон болтал с ними, шутил, балагурил, положившись на обаяние американского Юга, задним умом переваривая утренний поход в здание, где работала Молли Кирнан.

Это детище модернизма — сплошь сталь и темное стекло — находилось в Новом Маади, посреди огороженного, охраняемого участка у истоков улицы Ахмеда Камеля. За ним простиралась пыльная каменистая пустошь. Энглтон договорился о встрече с директором, присочинив, будто его только-только назначили руководить отделом связей с общественностью в посольстве, и потому он предлагает объединить усилия для наиболее полного использования потенциала Агентства международного развития, интегрирования их деятельности, установления взаимовыгодных отношений, сдвига парадигм и так далее. Энглтон усмехнулся про себя, вспоминая, как расцвел директор, слушая эту корпоративно-управленческую бессмыслицу. В знак благодарности чиновник устроил Саю развернутую экскурсию по зданию и снабдил исчерпывающими сведениями об организации, кадрах и самых разных программах, в которых они задействованы.

Ничто из этого Энглтону и близко бы не понадобилось, однако он не спешил торопить события. Нельзя же было потребовать: «Говори все, что знаешь о Молли Кирнан». Рыбу надо немного поводить на леске, а уж потом выуживать. Поэтому он пошел в обход — проявил интерес к программам школьного обмена и очистки подземных вод, заручился директорским доверием и только потом повернул разговор в нужное русло.

Ключевой фигурой была Кирнан — в этом он мог поклясться. Флин Броди и Алекс Хэннен тоже играли заметные роли, но раскрыть тайну «Пожара в пустыне» можно было лишь с помощью Молли. Дом, где она жила, Энглтон уже посетил — жилище Молли Кирнан стояло одним из первых в списке. Там не было ничего подозрительного, и недаром. Кирнан была слишком хитра, слишком осторожна и улик не оставляла.

Немногим больше сведений он выудил из ее начальника, что само по себе о многом говорило. Другие линии расследования тоже сходились на этом мнении: Молли Кирнан держала карты ближе к орденам. Она работала в Агентстве международного развития почти с самого его основания, служила в Каире с конца 1986 года, вела различные программы, связанные с Сахарой, — центр планирования семьи в Харге, сельскохозяйственную школу в Дахле, какие-то научно-исследовательские проекты в окрестностях Гильф-эль-Кебира. Директор не знал всех подробностей.

— Честно признаться, Молли привыкла во всем разбираться сама, — сказал он Энглтону. — Подает ежегодный отчет обо всех своих достижениях и этим ограничивается. Да и я не вижу смысла контролировать столь опытного сотрудника. Так что мы предоставляем ей свободу действий. Кстати, не хотите ли посмотреть проект новой системы канализации, которую мы планируем построить в Асьюте? У меня в офисе есть презентация…

— С удовольствием, — согласился Энглтон.

Как и ожидалось, презентация была бесконечно нудной. К счастью, через пять минут директору позвонил друг Энглтона, журналист, — с просьбой о телефонном интервью. Сыщик галантно отмахнулся от извинений, сказал, что пока осмотрится, если никто не будет возражать, дабы проникнуться духом организации… и направился прямиком к кабинету Кирнан, который находился в конце коридора на третьем этаже — разумеется, за запертой дверью. Энглтон, естественно, нашел способ взломать замок, хорошенько порылся внутри (совершенно ничего не обнаружив) и явился к директору в кабинет, прежде чем чиновник закончил давать «интервью».

Это «ничего» и стало итогом визита. Никаких зацепок, никакой информации — один большой пробел. Примерно этого Сай и ждал, но попытаться стоило. В конце концов и Кирнан удастся расколоть (как всегда бывало, не зря же его нанимали), но какими усилиями? Пока Молли Кирнан и «Пожар» оставались самыми крепкими орешками за всю его практику.

Двери лифта открылись на двадцать четвертом этаже.

— Вот и приехали, — сказали последние две старушки в красных футболках. — Очень рады были познакомиться.

— Взаимно, — ответил Энглтон, возвращаясь из прошлого в настоящее. — Желаю вам, дамы, как следует повеселиться. И помните: в танце живота главное — не переборщить.

Старушки захихикали и вышли. Лифт бесшумно взмыл к двадцать седьмому этажу. По мягкой ковровой дорожке Энглтон зашагал вдоль коридора, мимо развешанных по стенам копий старинных акварелей с верблюдами и пирамидами, мужчинами в тюрбанах и прочей туристской дребеденью, пока не дошел до белой двери с медной табличкой «Комната 2704». Он постучал — два раза быстро, три медленно, вставил ключ-карту и вошел.

Внутри царил технологический хаос: переплетение кабелей и проводов, пирамиды компьютеров, серверов, модемов и записывающей аппаратуры. Чтобы все это вместить, мебель в номере пришлось сдвинуть к стене. За столом напротив миссис Малуф, пышная дама лет пятидесяти, втиснутая в легкомысленное черное платьице, одной рукой прижимала наушники, а другой крутила ручку настройки огромного усилителя. Наряд и густой макияж были призваны поддерживать имидж «ночной бабочки» (хотя, спросить Энглтона, только безлунная ночь могла заставить кого-то позариться на его помощницу). Миссис Малуф недовольно кивнула боссу и передала через стол кипу расшифровок дневных записей. Энглтон вышел на балкон. Вдалеке едва виднелись очертания пирамид — три расплывчатых треугольника на самом краю города. Он едва удостоил их взглядом, уселся на стул рядом с большой спутниковой тарелкой и занялся бумагами: звонки профессора Броди, большей частью по университетским делам; звонки, поступившие профессору Броди; автоответчик Кирнан принял пару идиотских сообщений. Были и другие записи с установленных им «жучков», электронные письма… снова ничего важного.

— Это все? — крикнул он в номер.

— Только что Кирнан звонили на мобильный, — с легким раздражением ответила миссис Малуф. — Оставили сообщение. Я еще не успела расшифровать.

— Проиграйте его для меня.

Еще одно досадливое «хм!» — и защелкали кнопки аудиомагнитофона. Тут же комната наполнилась звуками: писклявая невнятица проматываемой пленки, а затем — женский голос, напряженный, срывающийся, на фоне автомобильных гудков.

«Молли, это Фрея. Звоню с улицы. Тут такое… мне нужна ваша помощь. Кто-то пытался… по-моему, Алекс убили…»

Энглтон, пока слушал, сидел не шевелясь и еле дышал, а прищурился так, что глаз было не разглядеть. Когда запись оборвалась, он велел миссис Малуф промотать пленку в начало, чтобы послушать еще раз.

«Я напротив Американского университета. Сейчас попробую разыскать Флина Броди. Если его там нет, пойду прямиком в посольство. Кажется, за мной следят. Мне нужно…»

Тихий щелчок обозначил конец записи. Энглтон перевел дух, задумчиво улыбнулся, выудил из коробки с пирожными эклер и вонзил в него зубы.

— Неплохо, — пробубнил он с набитым ртом, по краям которого выступили язычки крема. — Даже очень неплохо.

Каир, Американский университет

«Большой храмовый комплекс Иуну („вместилище колонн“), или, согласно греческим источникам, Гелиополь (Город Солнца), возможно — нет, вне всякого сомнения, — являлся центральным культовым сооружением всего Древнего Египта. Сейчас, к сожалению, развалины его величественных храмов и молелен скрыты под фундаментами каирских пригородных кварталов Айн-Шамса и Эль-Матарии (помимо одного-единственного обелиска Сенусерта I, печального, навевающего воспоминания). Трудно поверить, что все три тысячи лет, от туманных дней конца додинастического периода и до греко-римских завоеваний, эти руины являли собой величайшее святилище солнечного бога Ра, приют богов Эннеады, место поклонения быку Мневису, птице Бену, загадочному чудо-камню Бен-бену…»

— Боже мой.

Флин Броди устало вздохнул и уронил на стол реферат — первый из стопки, которую нужно было проверить до завтрашнего утра. (Задание: показать и обосновать религиозное значение Иуну/Гелиополя для древних египтян.) Флин узнал язык студентов-иностранцев — напыщенный, тяжеловесный, каким уже сто лет никто не пишет. И так тридцать три реферата, минимум по четыре страницы. Ночка предстояла долгая.

Флин потер глаза, встал с кресла, подошел к окну. На газоне под деревьями студенты нежились в шезлонгах, курили и болтали между собой. «Сейчас бы пропустить стаканчик, а лучше два», — подумал Флин, но отогнал это желание. Прошли те дни, когда он хранил бутылку виски в верхнем ящике стола. Вчерашний срыв — не в счет.

В поле зрения показался Алан Пич — как всегда, брел куда глаза глядят. Студенты у него за спиной кинулись изображать зевоту. Флин рассердился на них, даром что сам подшучивал над занудой Пичем. Дождавшись, пока коллега не скроется за углом, Броди уселся за стол, сложил руки за головой и стал смотреть в потолок.

На душе у него скребли кошки, и не только от перспективы читать тридцать три реферата. Не тот случай был, чтобы беспокоиться по-настоящему, как временами — до дрожи, до холода в ногах, до чувства, что мир вот-вот навалится на него всей тяжестью воспоминаний и раздавит, похоронит под собой. Нет, в этот раз прихватило только слегка. Что-то было не так, а что — неизвестно. Впрочем, с «Пожаром в пустыне» нормальной жизни ждать не приходилось.

Тревога поселилась в нем с вечера третьего дня, когда в баре «Виндзора» к нему подошел толстяк американец и ввернул что-то насчет Гильф-эль-Кебира. Флин пошарил в кармане и вынул визитку, которую тот ему дал: «Сайрус Энглтон, отдел связей с общественностью, посольство США, Каир».

Будь эта встреча единичной, Флин, быть может, забыл бы о ней; однако Энглтон еще дважды попадался ему на глаза: позавчера, во дворе Американского университета, и прошлым вечером, в спортклубе «Гезира», куда Флин через день ходил на пробежки. Первый случай можно было запросто объяснить — чиновник-американец явился во вверенный ему университет. Встреча в спортклубе выглядела куда более подозрительно. Правда, толстяк в задних рядах трибуны исчез, как только Флин свернул в его сторону. Может, это вовсе не он был, хотя… Тот же светлый пиджак, та же оплывшая фигура. Флин наперечет знал местных иностранцев — завсегдатаев спортклуба, и неожиданное появление толстяка выбивало из колеи.

Ко всему, как бы бредово это ни звучало, после возвращения с похорон Флину начало казаться, что в его отсутствие квартиру обыскивали. Любопытное ощущение, подумал он: все вроде бы на месте, ничего не пропало, никаких признаков взлома, однако шестое чувство подсказывало, что в доме кто-то шнырял и этим «кем-то» был Энглтон. Флин спустился в фойе, припер к стенке уборщика Таиба. Тот стал все отрицать, но глаза у него бегали.

Доказательств не было — сплошь туманные догадки, но тревога от этого не пропала, а Флин по себе знал: в девяти случаях из десяти для нее находились основания. Может, ему все померещилось, а может, и нет. В любом случае он решил смотреть в оба и вести себя еще осторожнее. Или следовало поделиться опасениями с Кирнан, послушать, что она скажет?

Он еще немного посидел в кресле, потом энергично тряхнул головой, словно развеивая подозрения, наклонился к столу, взял верхний реферат и снова стал читать. Не успел Флин осилить первые два абзаца, как в дверь постучали.

— Зайдите попозже, — сказал он не оборачиваясь. — Я занят.

Посетитель, видимо, его не слышал, потому что стук повторился.

— Пожалуйста, зайдите позже, — произнес Броди по-громче.

— Флин? — раздалось из-за двери. Голос звучал робко, растерянно. — Это Фрея Хэннен.

— Ого! — Он швырнул реферат на стол и поспешил открыть дверь. — Фрея! Вот это сюрприз. Вы уже в Каире! Не думал, что так скоро… — Флин осекся, заметив ее испачканные джинсы и царапины на шее и руках. — Господи… Фрея, что с вами?

Она не ответила, просто застыла в дверях.

— Фрея! — Флин забеспокоился всерьез. — Что стряслось?

Гостья продолжала молчать. Он уже собирался повторить вопрос в третий раз, когда ее прорвало.

— Алекс убили! — выпалила Фрея. — Они и меня пытались убить — вчера ночью, в оазисе, целая банда. Там были близнецы, они прилетели на вертолете, а потом стали пытать того…

Она изо всех сил старалась не расплакаться. Флин подождал, пока она переборет слезы, потом шагнул вперед, обнял за плечи и завел в кабинет, прикрыв дверь толчком ноги.

— Ну-ну, успокойтесь. Все позади. — Броди усадил девушку на стул.

Фрея вытерла глаза и стряхнула его руку — может, резковато, хотя было видно, что она стыдится проявленной слабости и пытается вернуть достоинство. Флин молча смотрел на нее. Фрея сидела потупившись и боролась за самообладание. Броди извинился и вышел из кабинета, а через минуту-другую вернулся с салфеткой и кружкой, над которой вился парок.

— Чай, — сказал археолог. — Помогает в любой ситуации, как говорят англичане.

Фрея, немного успокоившись, слабо улыбнулась и начала протирать перепачканные руки.

— Спасибо, — пробормотала она. — Простите, я слишком…

Флин поднял ладонь — мол, извиняться не обязательно. Он поставил кружку на угол стола и выдвинул свое кресло так, чтобы оказаться напротив. Выждав еще полминуты, он рискнул повторить вопрос.

— Меня пытались убить, — произнесла Фрея уже более твердо. — Вчера ночью, в оазисе. И Алекс тоже убили, она не покончила с собой.

Флин приоткрыл рот, но говорить передумал: пусть гостья расскажет все по-своему, когда сочтет нужным. Фрея отложила салфетку и отхлебнула из кружки, собираясь с духом. Наконец она заговорила, перебирая все, что случилось с ней за вчерашний день: замечание Молли Кирнан по поводу укола, беседу с доктором Рашидом, поход в полицию, появление незнакомца с сумкой, вертолета, близнецов, погоню и так далее. Флин слушал, слегка подавшись вперед и задумчиво хмуря брови. Его лицо казалось спокойным, но напряженный пристальный взгляд и легкая дрожь в руках доказывали, что взволнован он сильнее, нежели хотел показать. Едва девушка закончила свой рассказ, Флин попросил разрешения взглянуть на предметы, которые она привезла. Фрея расстегнула рюкзак и один за другим вытащила фотоаппарат, кассету с пленкой и компас. Флин внимательно все осмотрел.

— Алекс убили, — повторила Фрея. — Это как-то связано с человеком из пустыни и его вещами. Руди Шмидт — так его звали, судя по бумажнику. Это имя вам что-нибудь говорит?

Флин, не глядя на нее, покачал головой — его внимание было обращено к фотокамере.

— Впервые слышу.

— Зачем тогда Алекс разыскивала его вещи? Почему ее убили ради них?

— Убили ее или нет, мы не знаем наверняка, — заметил Флин. — Будем последовательны…

— Я знаю, — перебила Фрея. — Я их видела. Видела, что они делали со стариком фермером. Это они убили мою сестру, сделали ей укол. И я хочу знать почему.

Флин посмотрел Фрее в глаза. Он как будто опять собрался что-то сказать, но передумал, ограничившись вместо слов неохотным кивком:

— Хорошо, я вам верю. Алекс убили.

Он на миг задержал взгляд на ее лице и снова вернулся к изучению фотокамеры, а осмотрев ее, отложил на стол вместе с пленкой и взял компас — посмотрел в лупу, тронул лопнувшую струну.

— Напомните, что еще было в сумке? — спросил он. — Вы, кажется, упоминали карту и глиняный обелиск?

Она заново описала загадочные символы на обелиске, значения азимута и расстояний из карты. Во время рассказа Флин вертел в руках компас и будто бы слушал ее вполуха, но, как прежде, едва заметная дрожь в руках и яркий блеск глаз выдавали куда больший интерес, почти восторг.

— Думаю, этот Руди Шмидт пытался дойти пешком из Гильф-эль-Кебира в Дахлу, — закончила Фрея, пытаясь прочесть по лицу археолога, принимает ли он всерьез ее слова. — Я знаю, что Алекс вела исследования в тех местах — она мне писала об этом. Между этими событиями есть какая-то связь. Какая — не знаю, но Алекс погибла именно из-за нее. — Фрея взяла камеру и кассету для пленки. — Думаю, ответ здесь. Поэтому люди из вертолета так хотели найти обе пленки. По ним мы поймем, что происходит. Надо их проявить.

Повисла тишина. Флин еще какое-то время возился с компасом, а потом уронил его в рюкзак и встал, как если бы у него созрело решение.

— В первую очередь надо пристроить вас в безопасное место, — сказал он. — Поедем в посольство.

— После того, как проявим пленки.

— Нет, сейчас! — отрезал Флин. — Не знаю, что происходит и кто эти люди, но они явно опасны, и чем раньше мы вас спрячем, тем лучше. Идемте.

Он протянул ей руку, но Фрея не двигалась с места.

— Я должна увидеть, что на пленках. Мне нужно знать, почему убили Алекс.

— Фрея, эти пленки, наверное, годами лежали посреди Сахары. Шансы на то, что их вообще можно проявить, — сто к одному. Тысяча к одному.

— А я все-таки попробую, — ответила она. — Сначала это. Посольство подождет.

— Нет, Фрея. — Флин вдруг заговорил резко, настойчиво. — Это пленки могут подождать. Прежде всего — ваша безопасность. Вы не знаете, что…

Он оборвал себя на полуфразе.

— Что? Чего я не знаю?

Глаза Фреи покраснели от усталости, лицо побледнело и осунулось, но при этих словах она мгновенно насторожилась и стала буравить Флина взглядом.

— Чего я не знаю? — повторила Фрея.

Он устало вздохнул, откинул рукой волосы.

— Алекс была мне очень хорошим другом…

— А мне — сестрой.

— …И ради нее я обязан проследить, чтобы с вами ничего не случилось.

— А я обязана выяснить, за что ее убили.

Оба начали повышать голос.

— Я не позволю вам разгуливать по Каиру! — отрезал Флин. — Сейчас же едем в посольство!

— Сначала проявим пленки.

— Бога ради, Фрея! Вам сейчас нельзя без охраны!

— Только не надо меня опекать.

— Я не опекаю, черт подери! Я стараюсь помочь!

— Не нужно мне помогать! Обойдусь без охраны! — в свой черед взорвалась Фрея. — Все, что мне сейчас нужно, — фотоателье. Я должна узнать, за что убили Алекс.

— Мы не знаем наверняка…

— Нет, знаем! Я видела этих типов у нее дома, знаю, на что они способны. Это сделали они, и я выясню почему.

Она так рьяно вскочила на ноги, что опрокинула стул, затолкала в рюкзак фотокамеру, кассету с пленкой, рывком открыла дверь и направилась по коридору к лифтам. Флин выбежал за ней.

— Погодите!

Фрея сделала вид, что не слышит, и вдавила кнопку вызова, не отнимая пальца.

— Прошу, поверьте мне. Я здесь живу и знаю, что это за люди. Самоубийство — не лучший способ отдать долг Алекс. Она этого точно не захотела бы.

Деревянные двери лифта раскрылись, и Фрея шагнула внутрь, нажимая цифру первого этажа.

— Пожалуйста, выслушайте меня. Я пытаюсь…

Флин выставил ногу в закрывающиеся двери.

— Бог мой, вы такая же упрямая, как ваша сестрица!

— Поверьте, Алекс была еще ничего, — сердито бросила Фрея, тыча во все кнопки, чтобы двери поскорее закрылись. Через несколько секунд Флин вдруг прыснул от смеха. Фрея воззрилась на него и, не удержавшись, улыбнулась. Броди отступил на шаг, она вышла из лифта, и двери со стуком сомкнулись.

— Уговор такой, — сказал археолог. — Вы не спорите со мной и идете в посольство, а я проявляю пленки. У меня есть друг, который работает в фотоотделе Египетского музея. Он сразу все сделает. Как будет готово, я их вам привезу. Идет?

Фрея задумалась, потом кивнула:

— Идет.

— Отлично, — продолжил Флин. — Придержите лифт. Я только кое-какие бумаги спрячу и телефон с бумажником захвачу.

Он исчез у себя в кабинете, закрыл дверь. Лифт уже кто-то вызвал — кабинка, громыхая, поползла на первый этаж. Фрея надавила кнопку вызова и побрела вдоль по коридору, глядя по сторонам — сначала на доску объявлений, где висели плакаты предстоящих концертов, приглашение на распродажу книг и программа симпозиума, потом за окно. На лестнице позади шахты лифта слышались шаги, которые отчасти глушила дверь четвертого этажа.

Кабинет Броди находился под самой крышей; по неведомой причине его приписали к кафедре английского языка. Из окон открывался вид на студенческий городок— лужайки, пальмовые аллеи, травянистые бордюры, а за оградой бурлила круговерть Мидан-Тахрира. Вот мимо прошла ватага студентов и два коренастых типа. Что-то в них было неуместное, неуниверситетское — не то грубые лица, не то квадратные плечи, не то тяжелый шаг. Фрее вдруг стало тревожно.

— Флин! — окликнула она.

— Уже иду, — ответил он из кабинета.

Лифт опять поднимался, тяжело скрипя мотором. Фрея подошла к дверям, еще раз нажала «вызов» и вернулась к окну, гадая, отчего тянет Флин. Двое типов были еще во дворе — один курил, второй разговаривал по телефону. Шаги на лестнице приближались — ритмичное, гулкое «шлеп-шлеп» подошв по линолеуму. Судя по звуку, поднимались двое или трое. Фрея снова отошла от окна, открыла дверь на лестницу и выглянула вниз с площадки. По периметру колодца вилась полоска перил, а на середине, двумя этажами ниже, ее перехватывала мужская рука, скорее, лапища, которой было почти не видно из-за многочисленных золотых печаток. Прямо как у… Фрея отпрянула, попятилась за дверь и припустила бегом в кабинет Флина.

— Они здесь!

Броди встретил ее вторжение с телефонной трубкой в руках. Вид у него был испуганный.

— Фрея! Я только…

— Они здесь. Бандиты из оазиса, — оборвала она. — Те, что пытались меня убить. Они на лестнице. И в лифте, кажется, тоже.

Археолог не стал медлить и расспрашивать, уверена ли она в том, что видела, и отреагировал мгновенно.

— Я перезвоню! — гаркнул Флин, бросил трубку и, схватив Фрею за руку, потащил в коридор. В ту же секунду раздался глухой удар, лифт щелкнул и начал открывать двери. Флин молниеносно оттеснил Фрею за спину, а сам шагнул вперед. В проеме дверей показался незнакомец с пистолетом. Флин выбросил кулак, словно стальной таран, и с поразительной силой дал громиле в физиономию так, что хрустнула переносица. Тот отлетел к задней стенке. По губам и подбородку у него текла кровь. Не успел он сообразить, что к чему, как Флин трижды ударил его — в живот, по почкам и в челюсть, отчего бандит согнулся пополам, упал боком в угол лифта и наконец со стоном и оханьем распластался на полу.

— Боже мой, — пролепетала потрясенная Фрея.

— Похоже, он пришел сюда не чаи распивать, — ответил Флин в качестве объяснения, после чего снова схватил ее за руку и потянул в сторону пожарного выхода. Чуть только за ними закрылась дверь, другая, что на лестничной площадке, распахнулась.

Они оказались на крошечном решетчатом пятачке, откуда вниз, на близлежащую крышу, зигзагами сбегала пожарная лестница. Флин и Фрея бросились бежать, перескакивая через несколько ступенек зараз, а дальше помчались по черепичной крыше, вдоль огромных кондиционеров.

— Где это вы набрались таких приемчиков? — задыхаясь, выкрикнула Фрея.

— В Кембридже, — ответил Флин и оглянулся — нет ли кого на хвосте. — Я дважды университетский чемпион по боксу. Единственное, что помогло выдержать три курса иератики Среднего царства.

Они взобрались по очередной лестнице, за которой простиралась другая крыша, попросторнее, с небольшим белым куполом. В углах кучковались кашпо с кактусами. Едва Флин и Фрея добежали до середины, как дверь пожарного выхода распахнулась и металлические ступеньки загрохотали под топотом преследователей. Пришлось прибавить ходу. Студенты, сидевшие внизу на скамейке, проводили несущуюся мимо парочку удивленными взглядами.

— Аиша Фарси, где ваш реферат? — выкрикнул Флин на бегу и пальцем погрозил толстушке в платке. — Чтобы утром лежал у меня на столе!

— Хорошо, профессор, — пролепетала студентка, неловко пряча сигарету.

— И не курить!

Пробежали молельню — зал, где на расстеленных рядами ковриках упирались лбами в пол коленопреклоненные верующие, — и сквозь другой вход забежали обратно в университет. Флин захлопнул за собой дверь, укрепил ее сверху и снизу задвижками.

— Скорей! — крикнул он.

Фрея поспешила за ним по тускло освещенному коридору, мимо аудиторий и кабинетов. Стены, казалось, сотрясались — кто-то уже колотил и пинал только что запертую дверь. На середине коридора справа открылась узкая лестница. На лестничной площадке стояли два кулера с питьевой водой. Флин и Фрея сунулись было вниз, как у подножия возникли два силуэта — те типы, которые прежде прохлаждались во дворе.

— Черт, — буркнул Флин. Входная дверь все сильнее трещала под ударами. — Черт, черт, черт!

Он закрутился на месте, шаря взглядом по сторонам, схватил один кулер, перевалил по полу к лестнице и столкнул вниз. Вопли преследователей оборвались — емкость с шумом обрушилась на них, заливая водой все вокруг. Дверь еще держалась.

— Бежим! — крикнул Флин и схватил Фрею за руку.

Они помчались по коридору, выскочили в другую пожарную дверь и загрохотали по внешней лестнице во двор.

— Опять на лекцию опаздываешь, Флин? — окликнул знакомый голос. — Ну и ну! Древние египтяне — и те были пунктуальнее!

— Очень смешно, Алан, — проворчал Флин, увлекая Фрею мимо коллеги в студенческую столовую, где, под удивленные взгляды посетителей, беглецы промчались по междурядьям среди столиков и стульев и выскочили обратно на территорию университета. Они остановились перевести дух, но не прошло и минуты, как слева от них раздались крики. Кто-то из преследователей побежал в обход здания, близнецы ворвались в столовую и, как два бульдозера, двинулись к выходу напрямик — расталкивая столы, сбрасывая тарелки и стаканы. Послышались негодующие вопли посетителей.

— Черт, да они повсюду! — вскричал Флин, маня Фрею за собой, по заросшей тропинке между теннисным кортом и волейбольным полем, направо — они завиляли по широкой дороге, обставленной афишными щитами, и выбежали из высоких кованых ворот. Перед ними, сбоку от университета, тянулась улица. Машины и такси неслись по ней в обе стороны.

Преследователи еще не выскочили за ворота. На короткий миг Фрее показалось, что им удалось оторваться от громил, что они смогут скрыться в толпе пешеходов, как вдруг она заметила припаркованный метрах в двадцати от них сверкающий «БМВ», а рядом — двух человек в костюмах с такими же бандитскими физиономиями, как у давешних знакомцев. Такая же машина стояла напротив, перед «Макдоналдсом», и там тоже толклись двое. А в ста метрах слева, перед светофором, торчали еще три «гориллы». Через миг преследователи перекрыли путь к отступлению и замедлили шаг, видя, что жертвы загнаны. Флин обхватил Фрею за плечи, привлек спиной к себе.

— Дело дрянь, — сказал он.

Дахла

У въезда в Дахлу, по обе стороны от главного шоссе через пустыню, стоит пара высоких, довольно аляповатых скульптурных пальм. Эти пальмы да еще линия телеграфных столбов и дорожные знаки — все следы присутствия человека в этой безликой местности.

Там Захир и дожидался своего брата Сайда, припарковав «тойоту» в узкой полоске тени у подножия железной пальмы, где лишь несколько тощих полей отделяли его от дюн песчаного моря. Минут через десять вдалеке, колеблясь и расплываясь в раскаленном воздухе, возник силуэт мотоциклиста. Дорога, по которой он ехал, растеклась глянцевым миражом, словно река. Мотоцикл подплывал по ней ближе и ближе, пока вдруг из призрачного не стал настоящим, четким во всех деталях. Проехав последнюю сотню метров, он сбавил газ и остановился рядом с «тойотой».

— Что слышно? — спросил Захир, высунувшись из окна.

— Ничего, — отозвался Сайд, глуша двигатель и стряхивая пыль с волос. — Я проехал аж до Харги, и никто ничего не знает. А ты ходил к полицейским?

Захир фыркнул.

— Там одни кретины. Сказали, что она сбежала с Махмудом Гарубом. Посмеялись мне в глаза. Думают, раз бедуин, значит, дурак.

Его брат хмыкнул.

— Хочешь, чтобы я продолжал поиски? Могу съездить в Фарафру, там по-расспрашивать.

Захир на секунду задумался, потом кивнул.

— А я поговорю с местными. Не может быть, чтобы никто ничего не видел.

Его брат нажал на педаль стартера, завел покореженную «Яву-350» и, кивнув на прощание, умчался на север.

Захир проводил его взглядом и тоже пошел к машине, где еще некоторое время сидел со включенным двигателем, глядя в пустыню. Из складок джеллабы он вытащил зеленый армейский компас и открыл его. Положив локти на руль, Захир осмотрел две выцарапанные на крышке буквы: «А.Х.», поиграл с лупой и вращающейся шкалой, тронул пальцем натянутую струну, пробормотал что-то себе под нос. Наконец, тряхнув головой, он спрятал прибор, выбрал первую передачу и тронулся в путь — только колеса «тойоты» то и дело буксовали и поднимали тучи пыли, уходя с полосы гравия в песок.

Каир

— Что делать? — спросила Фрея, затравленно оглядываясь.

— Точно не знаю, — ответил Флин, сжав кулаки и озираясь: надо было оценить ситуацию. Два типа рядом с «БМВ» по правую руку, еще двое — через улицу, у второй машины, трое у светофора… Пятеро во главе с близнецами в костюмах и красно-белых футболках вышли из ворот университета, но, не дойдя двух метров, остановились. Теперь от жертв их отделял лишь поток пешеходов. Близнецы приподняли полы пиджаков, демонстрируя «глоки» в кобурах. Один из них показал пальцем на Фрею и что-то буркнул по-арабски.

— Что он говорит? — спросила она.

— Велит вам снять рюкзак и бросить ему, — ответил Флин.

— Думаете, надо?

— Похоже, выбору нас невелик.

Близнец повторил требование, только громче, с угрозой в голосе.

— Снимайте, но медленно, — сказал Флин.

Пока Фрея возилась с лямками, на обочине у нее за спиной остановилось такси — битый черно-белый «Фиат-124». Она обхватила рюкзак руками — не хотелось с ним расставаться.

— Давай-давай! — крикнул один из близнецов по-арабски, торопя ее жестами. — Пошевеливайся!

Водитель такси вышел и помогал старушке с заднего сиденья выбраться наружу. Свою дверь он при этом оставил открытой, даже мотор не заглушил. Флин и Фрея, не сговариваясь, покосились на машину.

— Быстрее! — прикрикнул громила, теряя терпение, и оба брата потянулись к пистолетам.

— Лучше отдайте, — сказал Флин. Он повернулся к Фрее, протянул руку к рюкзаку и еще раз украдкой глянул на машину. Водитель направился к багажнику, открыл его и вытащил необъятный чемодан. — Ну же, Фрея, это не игрушки! — Флин повысил голос — пожалуй, даже слишком. — Отдайте, кому говорят!

Он попытался выхватить рюкзак у нее из рук. Фрея поняла, что задумал Флин, и вцепилась в рюкзак, чтобы протянуть время, — водитель поставил чемодан на ас-фальт и закрывал багажник. Как только он это сделал, Флин рванул рюкзак на себя и оказался лицом к лицу с Фреей.

— Я поведу, — шепнул он.

Он еще раз тряхнул ручку рюкзака в притворном негодовании, потом вдруг отпустил ее и повалился набок, сбивая с ног уличного торговца с большим подносом местных лепешек — айш балади — на голове. Тот рухнул спиной на близнецов. В секундной суматохе, среди криков, размахиваний руками и грохота подноса по мостовой, Фрея нырнула в салон такси, а Флин метнулся за руль. Он даже не стал закрывать дверь — только швырнул Фрее рюкзак, врубил сцепление и утопил педаль газа. Обомлевший таксист взглядом проводил свою рабочую лошадку.

— Держитесь! — прокричал Флин, скорчившись за рулем. Такси вильнуло, распахнутая дверь зацепила торцовый угол проезжавшего мимо автобуса и захлопнулась. Флин перешел на вторую, затем на третью передачу, петляя между машинами и набирая скорость под бешеное тиканье счетчика на лицевой панели.

Фрея подобралась, села, посмотрела назад. Близнецы на обочине отчаянно махали руками, подзывая один из черных «БМВ», в то время как второй уже пустился в погоню — только дым рвался из-под покрышек.

— Они догоняют! — крикнула Фрея.

Такси почти поравнялось со светофором у выезда с улицы — впереди простиралась Мидан-Тахрир, просторная и вечно суетливая. Горели красные огни, машины лениво толклись у стоп-линии, полицейский в белой форме замер посреди дороги с поднятой рукой. Флин круто свернул влево, в пустой переулок, вскочил на тротуар, заставив трех бандитов броситься врассыпную, и пролетел перекресток. Позади вразнобой засигналили машины, пронзительно заверещал полицейский свисток. Флин свернул за угол и пристроился в поток, огибающий площадь. Там машину повело, она боднула боком соседний пикап, а тот врезался в микроавтобус, который выскочил на обочину и угодил во фруктовый киоск. Пешеходы брызнули в стороны, крича и жестикулируя; с прилавка, словно мячики, посыпались апельсины и арбузы.

— Пострадавшие есть? — спросил Флин.

— Кажется, нет, — ответила Фрея, оглядываясь на погром. У нее засосало под ложечкой.

Броди кивнул и прибавил газ. Его ноги отплясывали какую-то безумную джигу между тремя педалями, рука металась от руля к рукояти коробки передач. Один из черных «БМВ» продирался из-за угла, за ним следовал второй. Погоня неслась напролом через все светофоры — водители вокруг только и успевали уворачиваться, сердито гудя. Старенький «фиат» не мог тягаться с мощными двигателями преследователей. Бандиты подбирались все ближе и вскоре сократили расстояние до двадцати метров. Флин затормозил и резко крутанул руль направо, выскочив с площади на широкий проспект из некогда роскошных колониальных особняков. Замелькали вывески — «Мемфис-базар», «Турецкие авиалинии», «Страховая компания „Фараон“». Спидометр такси едва не зашкаливал. Флин опять нажал на тормоза и обогнул островок среди моря машин — на островке стояла статуя человека в феске, — после чего свернул на другую улицу и помчался вперед. «БМВ» на миг скрылся из виду, но потом появился опять.

— Они едут быстрее, — крикнул Флин и покосился в зеркало. — Так мы никогда не оторвемся!

Словно в подтверждение его слов, «БМВ» вдруг рванул вперед и врезался в задний бампер такси. Фрея с воплем уткнулась в спинку водительского сиденья.

— Вы целы? — окликнул Флин.

— Цела, — сказала она, стараясь не выдать испуга, и тронула его за плечо.

«БМВ» чуть отстал, разогнался и еще раз их «боднул», после чего выехал на пустую встречную полосу и очутился с ними вровень.

— У него ствол! — крикнула Фрея. Громила в «БМВ» достал пистолет и прицелился в нее из открытого окна. Машины ехали так близко, что можно было разглядеть желтые зубы бандита и бородавку под глазом.

— Держитесь!

Флин ударил по тормозам. «БМВ» улетел вперед, а их «фиат» свернул в переулок. Там, чтобы не врезаться в толпу школьниц, Флин сбил тележку торговца орехами (его товар поддало в воздух и градом обрушило на стекла и крышу такси), выровнял машину и дал газу. Завыли сирены, но с какой стороны — в суматохе было не разобрать.

— Второй еще на хвосте! — предупредила Фрея, глядя, как из-за угла выворачивает еще один «БМВ» и несется к беглецам на полной скорости. Близнецы высунулись из окон и палили вслед, пешеходы с криком бросались в укрытия. Одна пуля выбила «фиату» заднее стекло, засыпав Фрею осколками, другая пролетела в сантиметре от плеча Флина и расколола счетчик на приборной доске.

— Похоже, придется мне катать вас бесплатно, — мрачно пошутил Броди, налегая на руль. «Фиат» вильнул на перекрестке, прямо перед носом у встречного автобуса. Фрея бросилась ничком на заднее сиденье, под ней хрустнуло стекло. Автобус резко затормозил, чтобы избежать столкновения, и машины за ним начали биться, как костяшки домино.

— Хоть от второго оторвались! — прокричала Фрея, снова усаживаясь. Ее волосы яростно трепало на ветру.

— Если бы, — ворчливо заметил Флин, налегая на руль: первый «БМВ» вынесло из переулка, и автомобиль, визжа шинами по пыльному асфальту, пристроился в хвост второму. Вой сирен вдруг стал громче: к погоне примкнули одна, две, три полицейские «дэу».

Флин сдавленно выругался, глядя, как еще один страж порядка на мотоцикле заваливается набок и врезается в клетки с голубями. Правда, он тут же встал на ноги, хотя и не без труда. Вокруг поднялось облако перьев, точно снег повалил, а через миг сцена исчезла за поворотом.

«Фиат» мчал к городским окраинам; вековая европейская архитектура уступила место неказистым бетонным коробкам, между которыми, впрочем, попадались мечети и средневекового вида дома — сплошь каменная кладка и резные арочные окна. Поток машин усилился, чаще закупоривал себе путь пробками. Флину приходилось постоянно пускаться в объезды, в то же время пытаясь оторваться от бандитов и никого не сбить. Две полицейские машины столкнулись после попытки подрезать задний «БМВ». Одна угодила в уличное кафе — посетители бросились врассыпную и разметали мебель. Вторая налетела на бордюр, перевернулась, проехала на крыше в фонтане искр и врезалась в фонарный столб. Третьей «дэу» удалось продержаться еще несколько поворотов, но потом и ее занесло в тыл скотовоза. Перепуганные коровы выскочили из кузова на дорогу и разбежались. В погоню включились другие полицейские машины — сирены выли, огни сверкали, — но и они не выдержали темпа и одна за другой сошли с дистанции. Вскоре за Флином и Фреей неслись только два «БМВ», упорно не желая отставать.

«Фиат» промчался по туннелю, обогнал похоронную процессию и выскочил на площадь перед крепостной стеной. Впереди, высоко над головой, нависал огромный серебряный купол мечети, похожий налетающую тарелку.

Флин, игнорируя недовольный скрежет мотора, несколько раз прогнал такси по кругу и шмыгнул в угрожающе узкий проулок. Пешеходы вжимались в стены, машина скакала по неровной дороге, справа и слева теснились лотки и прилавки — то киоск мясника с грудами скользкой розовой требухи, то склад тюков пушистого белого хлопка. Переулок сужался, наступая с обеих сторон, и из-под пуль уже было не увильнуть.

— Надо убираться отсюда! — крикнула Фрея.

Флин неотрывно смотрел на дорогу и вовсю сигналил: впереди показалась громоздкая каменная арка, обрамленная минаретами. Ворота, видимо, реставрировали, потому что фасад был сплошь в лесах, а на площадках виднелись мешки с цементом и каменные блоки.

— В шины целят! — Голос Фреи звучал отчаянно, взгляд метался между черными машинами и опасной аркой. — Флин, быстрее! Сверните куда-нибудь!

Он снова промолчал, угрюмо глядя на леса, потом в зеркало, слегка отпустил педаль газа, подманивая «БМВ», опять утопил педаль в пол и слегка повернул руль вправо.

— Что вы творите?! — взвизгнула Фрея. — Эй, чтоб вас…

— Не высовывайтесь! — крикнул Флин и направил «фиат» прямиком в гущу подпорок, на которых держались леса. Конструкция покосилась и начала падать. «Фиат» и первый «БМВ» успели проскочить за миг до того, как леса обрушились на землю в клубах пыли и раздавили второй, словно кувалда — яйцо.

— Одна бутылка пива на стене, — пробормотал Флин.

Он притормозил и ушел влево, заметался зигзагами по лабиринту расширяющихся улиц, а оттуда выскочил на автостраду, ведущую обратно, в центр города. Движение было оживленным, но свободным, между машинами не нужно было протискиваться с боем. Флин разогнался до ста километров в час, перестраиваясь из ряда в ряд между легковушками и грузовиками. По мере приближения к центру у обочин замелькали рекламные щиты и вышки. «БМВ», может, и выигрывал в скорости, но для таких условий маленький, курносый, верткий «фиат» был приспособлен лучше. Он медленно, но верно уходил в отрыв, а близнецы отставали. Когда дорога сменилась шоссе и впереди показалась площадь Мидан-Тахрир, место начала погони, между ними было уже метров четыреста.

— Мне кажется, прорвемся, — произнес Флин и на радостях обернулся к Фрее.

— Берегись! — закричала она.

Он ударил по тормозам, и как раз вовремя: «фиат» остановился перед самым кузовом пикапа, груженного цветной капустой и баклажанами. Гигантская пробка растянулась почти на всю площадь, все три ряда застыли намертво. Флин включил задний ход, надеясь развернуться и как-нибудь объехать затор, но прямо за ним встал автобус с туристами. Еще один расположился слева, а дополнял блокаду цементовоз в правом ряду. Внезапно ехать оказалось некуда.

— Черт, — процедил Флин и врезал по баранке. — Наружу, быстро!

Он распахнул дверь и выпрыгнул на асфальт. Фрея схватила рюкзак, выскочила из машины, и они бросились бежать в сторону площади, пропуская мимо ушей окрики других водителей.

На северном краю Мидан-Тахрира перед ними выросло огромное розово-оранжевое здание за чугунной оградой. Флин оглянулся — не догоняет ли кто, схватил Фрею за руку и поспешил к воротам, а потом — в сад перед зданием. Среди декоративных прудов, древнеегипетских статуй и обелисков сновали толпы туристов и школьников. У входа несли вахту полицейские в белой форме с автоматами Калашникова наперевес. Никто не обращал на пришедших внимания. Флин замешкался и обвел взглядом округу, пытаясь решить, что делать дальше. Ряд билетных касс перегораживал проход, и один из кассиров только что освободился. Флин подошел к нему и купил два билета.

— Быстрее, — сказал он, направляя Фрею по аллее к парадной лестнице и арочному входу. Поднявшись по ступенькам, она вдруг схватила Флина за руку.

— Смотрите!

На площади, среди неподвижно стоящих машин, мелькали рыжие головы близнецов — те по-прежнему пробирались к пустому такси.

Флин и Фрея еще миг постояли у дверей и поспешили внутрь.

Когда Романи Гиргис был зол, он кричал и крушил все вокруг. Когда он был очень зол, он бросался на людей — чужие страдания отвлекали его от собственных забот. Когда же в нем закипала настоящая, неконтролируемая ярость, от которой многие бушевали бы с пеной у рта, случалось нечто странное: ему начинали мерещиться тараканы. Сотни тараканов ползали по его лицу и телу, точно как в детстве, среди трущоб Маншият-Насира.

Конечно, никаких тараканов не было, их порождало его сознание. Однако галлюцинация была ужасающе реалистичной: гадкие щекочущие прикосновения усиков, суетливая беготня лапок. Скольких докторов он ни посетил — психоаналитиков, гипнотизеров, даже экзорциста, — все оказались бессильны. Насекомые являлись снова — как в детстве, так и сейчас, когда ему сообщили, что девчонка сбежала.

В этот раз — во время телефонного разговора — началось с едва ощутимого покалывания в щеках, которое по мере выяснения деталей усилилось и распространилось. Вскоре оно охватило все его тело, до самых потаенных уголков и складок: тараканы бегали по коже, забирались к нему в нос, ползали под веками, протискивались в задний проход — он кишел ими снаружи и изнутри.

Гиргис закончил разговор, машинально отряхнулся, вздрагивая и охлопывая себя со всех сторон, после чего набрал другой номер, сообщил кому-то о случившемся и велел разыскать девчонку во что бы то ни стало. Потом он отшвырнул телефон, бросился в душ, включил полный напор и, не снимая одежды, забрался под струю, словно его жгло огнем.

— Убирайтесь! — визжал он. — Прочь, прочь с меня! Мерзость! Мерзость! Мерзость!

Сай Энглтон промокнул лоб платком и поплелся дальше по входной лестнице Американского университета. На миг он задержался посмотреть на полдюжины полицейских машин, припаркованных снаружи, и снова направил шаги к столу охранника, преградившего вход.

— Университет закрыт, — сообщил охранник. — Заходить-выходить не положено.

Как он объяснил, произошел инцидент, и полиция учинила разбирательство, а посетителям предлагалось дождаться его окончания.

Энглтон привык иметь дело с мелкими чиновниками (работа обязывала) и потому знал по опыту, что дальше альтернатив было две: попытаться задобрить охрану, разыграв своего парня, или надавить с позиции власти. Он смерил охранника взглядом, решая, какой подход применить в данном случае, и ринулся напролом.

— Об инциденте наслышан, можете не рассказывать! — отрезал он, рывком вытащил удостоверение и сунул собеседнику под нос. — Сайрус Энглтон, посольство США. Только что мне звонил директор. Видно, кто-то из наших пострадал.

Он ожидал хотя бы минимального сопротивления, однако охранник сразу смешался, кинулся извиняться и проводил его через арку металлодетектора, который совершенно явно не работал — в карманах валялись ключи, ручки и прочая дребедень, а прибор даже не пикнул.

— Это надо починить, — веско сказал Энглтон и ударил по раме агрегата. — Я не намерен рисковать жизнями американских граждан из-за чертовой поломки в вашем снаряжении. Уяснили?

Охранник виновато извинился и пообещал немедленно кого-нибудь прислать.

— И не затягивайте, — произнес Энглтон и напоследок смерил его взглядом, после чего развернулся и зашагал прочь через длинный вестибюль. С потолка свисали тяжелые медные люстры. Их желтоватое сияние отчего-то навевало дрему, и все вокруг выглядело как во сне. В конце вестибюля Энглтон поднялся на площадку, ведущую к лифтам, которые, как оказалось, тоже не работали. Пришлось снова идти по лестнице. Борясь с одышкой, он взобрался-таки на четвертый этаж.

Там толпилась полиция — по-видимому, без особой цели. Открытый проем лифта пересекала желтая лента, на полу и задней стенке кабины виднелись пятна крови. Энглтон сохранил в уме эту картину, затем уверенно прошел к двери кабинета Броди и рывком распахнул ее, как будто имел полное право там находиться. Очутившись внутри, он захлопнул дверь. Никто из полицейских даже слова ему не сказал.

Энглтон не ждал, что найдет там что-нибудь интересное, и не нашел. Единственный потенциально полезный обрывок сведений достался ему, когда он нажал кнопку повторного звонка на телефонном аппарате и выяснил, кому Броди звонил перед уходом. Записывать цифры не пришлось — Энглтон узнал номер мобильного Молли Кирнан.

Он обшарил кабинет, повыдвигал ящики, сунул нос в шкафы с папками, мельком проглядел рефераты у Броди на столе и вышел в коридор. Пока Энглтон был в кабинете, подошли еще двое в штатском — не иначе детективы. У них это вечно на лице написано. Один из них спросил, чем он занимается.

— Да вот, принес рефераты для профессора Броди. У нас смежный класс. Кстати, что-то случилось? Здесь столько полиции…

— Случилось, — ответил детектив. — Здесь место преступления, и посторонним сюда нельзя.

— Место преступления?! — воскликнул Энглтон, удивленно вытаращив глаза. — Боже мой! И что же, есть жертвы?

— Это мы и намерены выяснить, — ответил сыщик.

— Боже мой, — повторил Энглтон. — Только не говорите, что Флин пострадал, прошу вас! Профессор Броди?

— Да, — сказал детектив, — но, судя по всему, это как-то связано с профессором Броди.

— Господи Боже! — возопил Энглтон в третий раз и прижал руку к груди — вылитый ученый рохля. — Могу ли я чем-то помочь? В смысле Флин — мой хороший друг, мы вместе работаем… Если я могу что-нибудь сделать, только скажите…

Дальше было проще, чем отнять конфету у младенца. Детектив начал расспрашивать о Броди, Энглтон — на ходу сочинять ответы, играя заботливого друга. При этом он выудил из полицейского все, что тот знал о происшествии, — насчет спутницы Броди, близнецов, угона такси и тому подобного.

— И что же, никто не знает, где они? — невинно спросил Энглтон. — Вы в этом уверены?

— Совершенно, — ответил детектив. — Если профессор Броди выйдет на связь…

— Я тут же вам сообщу, — заверил американец. — Я знаю Флина. Он постарается все уладить при первой же возможности.

Энглтон поднялся на крышу и повторил маршрут погони, который закончился за воротами в дальнем конце университетского городка, тоже затянутыми желтой лентой. По дороге он несколько раз останавливался поболтать с разными людьми, подбирал крохи информации — например, о важности рюкзака, но не приблизился к пониманию того, куда исчезли Броди и его спутница. Побродив еще немного по округе, Энглтон решил, что на сегодня хватит, — пролез под лентой, вышел из ворот и отправился вниз по улице, набирая номер на ходу.

Каир, Египетский музей

— Это ведь тот самый музей, верно? — спросила Фрея, едва они миновали пост охранника в проеме дверей. От возбуждения кровь все еще стучала в висках. — Египетский?

Ответ был очевиден, учитывая обилие статуй и саркофагов, расставленных внутри, поэтому Флин кивнул и повел ее дальше, внутрь ротонды с высоким куполом. Оттуда вправо и влево тянулись два коридора, а впереди, за лестничным пролетом, простиралось гигантское фойе под стеклянной крышей. В его дальнем конце восседали два колосса — мужской и женский, — глядя перед собой каменными глазами.

— Мы здесь ненадолго затеряемся, а потом возьмем такси до посольства, — сказал Флин. — Только, чур, кто-то другой сядет за руль.

Он оглянулся на Фрею и свернул налево.

— Заодно и пленки проявим, — напомнила она.

Флин остановился.

— Вы сказали, у вас друг здесь работает, в фотоотделе. — Фрея тряхнула рюкзаком. — Ну, так как насчет пленок?

Она ждала возражений, однако Броди, поразмыслив, кивнул и повлек ее в обратном направлении, в правое крыло.

— Ну да, все лучше, чем неолитические рыболовные крючки разглядывать.

Они обошли череду гигантских саркофагов из гранита и черного базальта, покрытых стройными рядами иероглифов. Рядом с саркофагами сидели школьники, что-то зарисовывая.

— Это все Новое царство и греко-римский период, — объяснил Флин, обводя рукой зал, как экскурсовод. — Весьма посредственное качество.

— С ума сойти, — буркнула Фрея.

В конце галереи стоял стол охранника с рамой металлодетектора. Флин что-то сказал по-арабски, помахал какой-то карточкой и провел Фрею сквозь раму в коридор покороче. Здесь заканчивалась экспозиционная часть и начиналась административная, с кабинетами, столами и картотеками. За ней открывался выход на спиральную лестницу, а та, в свою очередь, вела в одно большое помещение. Сквозь грязные окна падал свет на высокие стеллажи полок, заполненных рядами коробок с этикетками.

— «Папирусы», «Раковины», «Вазы», «Погребальное», — выборочно прочитала Фрея, прежде чем отправиться дальше. Еще там было с полдюжины картотечных шкафов, кое-что из мебели — все старое, рассохшееся, — ржавый бумажный резак и уйма фотопринадлежностей. Они лежали внавалку по углам, на полках, под столами, большей частью устаревшие, потрепанные, пыльные. Лайтбоксы, вспышки, увеличители, неровные кипы черно-белой фотобумаги… Все это больше походило на гигантскую барахолку, чем на фотостудию.

За столом в дальнем конце помещения сидел человек — кудрявый толстяк в круглых очках и цветастой рубашке. Он разговаривал по телефону и, похоже, прерываться не собирался, несмотря на появление гостей. Флин выждал минуту и кашлянул. Его знакомый поднял глаза, заметил их и расплылся в улыбке. Тут уж он быстро попрощался, повесил трубку и вскочил на ноги.

— Профессор Флин! — воскликнул египтянин, спеша навстречу. — Как ты, дружище?

— Спасибо, хорошо, приятель! — ответил Флин, целуя его в обе щеки. — Фрея — Мажди Расул. Лучший фотограф древностей во всем Египте.

Фрея и Мажди пожали руки.

— Берегись его, — с улыбкой предупредил египтянин. — Он страшный сердцеед!

Фрея потупилась и сказала, что постарается это учесть.

Они вежливо порасспрашивали друг друга о делах; Мажди принялся с восторгом описывать, как недавно нашел коробку неизвестных доселе негативов Антонио Беато («Сто пятьдесят лет пролежали, и никто их не видел! Это же сущий клад!»), перед тем как Флин направил разговор непосредственно к цели визита.

— У меня к тебе просьба, — сказал он. — Надо обработать пару пленок. Чем скорее, тем лучше. Сумеешь?

— Надеюсь, — отозвался хозяин, протягивая руку. — Здесь же как-никак фотостудия.

Флин кивнул Фрее, та открыла рюкзак и передала ему кассету вместе с фотоаппаратом.

— Их нашли в пустыне, — пояснил Флин. — Возможно, пролежали там несколько лет, так что на многое я не рассчитываю.

— Смотря что понимать под пустыней, — сказал Мажди, крутя вещи в руках. Первым делом он осмотрел «лейку», затем — кассету: открыл крышечку, вытряхнул на ладонь рулончик пленки. — Если они валялись на солнцепеке — тогда да, пленка поджарилась и ничего уже на ней не увидишь. А если в тени, то…

— Они были в брезентовой сумке, — вставила Фрея.

— В таком случае кое-что получится. Сначала я займусь пленкой. С той, что в камере, может быть больше сложностей. Закажем срочную проявку?

Флин улыбнулся:

— Было бы здорово.

— А обслуживание по классу люкс с чаепитием?

— Еще лучше!

Мажди прокричал что-то через лестницу и, оставив «лейку» на столе, подошел к двери в дальнем конце коридора. Внутри оказалась фотолаборатория: раковина, кюветы, сушильный шкаф, фонарь и полка с емкостями реактивов.

— Дайте двадцать минут, — сказал он, подбросил в руке рулончик пленки, подмигнул гостям и пропал в темноте лаборатории, закрыв за собой дверь. — Только, чур, не обниматься на моем диване! — раздался его приглушенный голос.

Флин и Фрея молчали, смущенные словами египтянина. Фрея уже отошла после погони, ее пульс стал ровнее.

— Вы как, ничего? — спросил Флин.

Она кивнула.

— Точно?

Опять кивнула.

— А вы?

Он развел руками.

— Мы же в музее. Лучше некуда.

Фрея улыбнулась — скорее не самой шутке, а попытке пошутить. Они переглянулись, не зная, что сказать друг другу, как выразить потрясение от пережитого.

— Вы знаете этих людей? — спросила Фрея после некоторого молчания.

Флин покачал головой:

— Нет, но они точно не братья Маркс.

В этот раз девушка не улыбнулась. Флин взял ее за руку, ободряюще сжал в своей.

— Все будет хорошо, поверьте, — сказал он. — Мы выберемся.

Они застыли, глядя друг другу в глаза, и через миг разошлись, словно обоим стало неловко от этой секунды сближения. Фрея уселась в кожаное кресло и начала листать книжку с аэрофотоснимками гигантских статуй и пирамид, Флин подошел к стеллажу с коробками у стены, провел пальцем по облетающим, желтым от времени этикеткам, вытащил одну коробку наугад — «Барельефы» — и стал рассеянно просматривать содержимое.

Вскоре появился какой-то старик с двумя стаканами чая, насыпал туда сахара и зашаркал прочь. В окно влетел воробей, посидел на лопасти вентилятора и выпорхнул обратно. Прошло двадцать минут, двадцать пять, тридцать. Через три четверти часа в дверях лаборатории возникла голова Мажди.

— Ну как, вышло что-нибудь? — спросил Флин, направляясь к нему.

Египтянин хмурился. Его радушия определенно поубавилось.

— Пленки-то я проявил, если ты об этом, хотя, надо заметить… Не хочу показаться ханжой, но… — Он покачал головой и жестом пригласил зайти. — В общем, сам посмотри.

Флин с Фреей переглянулись и пошли за ним в комнату. Теперь там горел свет — одна-единственная лампочка на шнуре.

Мажди вынул из сушильного шкафа длинную полосу негативов, положил ее на короб с подсветкой и выключил лампочку. Сквозь матовую поверхность короба просочился неоновый свет, кадры на пленке стали контрастными.

— В смысле, я все понимаю, — проворчал фотограф, освобождая место, — но, право слово… Здесь музей, а не секс-клуб.

Флин и Фрея нагнулись над кубом — разглядеть негативы. До них не сразу дошло, что там изображено, а когда это случилось, оба вытаращили глаза, не зная, то ли смеяться, толи плакать.

— Бог ты мой, — пробормотал Флин.

На черно-белых снимках красовалась крупная, не лишенная привлекательности бабенка, на которой из одежды были только чулки с поясом, стринги и лифчик, причем в процессе съемки исчезали и они, обнажая грудь, обильно заросший лобок и внушительный зад — ему было посвящено три четверти кадров. Снимали, судя по всему, в номере отеля, на кровати. «Модель» местами лежала на спине, разведя ноги, как гимнастка, но чаше стояла на корточках спиной к камере с просунутым между ног огромным бананом.

— Чтобы я еще хоть раз заказал банановый пирог… — мрачно произнес Мажди, поправляя очки. — И что тебя дернуло это снять?..

— Да не я это, черт подери! — вскипел Флин. — Неужели ты решил…

Он замолчал, сокрушенно качая головой.

— Мы не знаем, кто их снял, — вмешалась Фрея. Ее, похоже, увиденное потрясло куда меньше. — Камеру нашли в пустыне. Мы надеялись, что снимки расскажут нам о владельце — откуда он взялся, что делал.

— Познавательно, нечего сказать, — заметил Мажди и повернул голову набок, рассматривая одну особенно пикантную позу. — Нет, ну как только ей удалось…

— Не надо, — оборвал его Флин. — Ни слова больше.

Они просмотрели все тридцать шесть кадров. На середине Фрея решила, что это бесполезная трата времени, и вышла подождать снаружи. Флин остался. Мажди ходил взад-вперед у него за спиной, пока археолог, сгорбившись над столом, методично исследовал пленку, тщетно разглядывая каждый снимок ради малейшей полезной детали. Однако к концу пленки Броди пришлось признать, что игра не стоила свеч. Он уже было выпрямился, как вдруг его что-то насторожило и заставило склониться к самой поверхности стола.

— Что она теперь вытворяет? — спросил подошедший Мажди, заметив его любопытство.

Флин пропустил вопрос мимо ушей.

— Это нужно напечатать, — сказал он, показывая на последний кадр пленки. Его голос вдруг стал взволнованным, тон — настойчивым.

— Флин, мыс тобой друзья с давних пор, но здесь не место…

— Мажди, обещаю: никаких бананов.

Египтянин устало вздохнул:

— Ладно, ладно.

Он выдернул из стопки на полке лист фотобумаги, вытолкал друга за дверь и закрыл ее за собой.

— Нашли что-нибудь? — спросила Фрея.

— Может, да, а может, и нет, — ответил Флин. — Сейчас Мажди напечатает — посмотрим.

— А что там?

— Дождемся фотографии.

Она принялась допытываться, но он только отмахивался от ее вопросов, меряя шагами комнату.

— Не готово еще? — Флин постучал в дверь лаборатории.

— Дай спокойно закончить! — раздалось из-за нее.

— Долго еще ждать?

— Десять минут.

Флин продолжил хождения — взад-вперед, взад-вперед, поминутно сверяясь с настенными часами и нетерпеливо похлопывая себя по бедру. Наконец дверь открылась, вышел Мажди с увеличенной фотографией в руке. Флин бросился к нему и практически выхватил снимок. Фрея заглянула археологу через плечо.

Она сама не знала, что ожидала увидеть, — может, какой-нибудь пустынный пейзаж или портрет Руди Шмидта — в общем, намек на причину, по которой убили ее сестру; однако на фотографии не было ни того ни другого. Ее, похоже, вообще снимали не в пустыне. В кадре виднелась огромная каменная арка или проем ворот, покрытых буйной растительностью, как будто здание давно забросили. Фрея наклонилась ниже, вникая в смысл картины, собирая воедино детали: высокие деревянные двери, силуэт птицы на поперечине, трапециевидные башни по обе стороны ворот. Она пригляделась и указала на рельефный узор башен: обелиск со странным символом в виде креста с полупетлей.

— Я уже это видела, — сказала она. — На глиняном обелиске из сумки Руди Шмидта — той, про которую рассказывала.

Флин не ответил. Фотография слегка дрожала в его руках.

— Город Зерзура подобен белому голубю, — прошептал он. — И птица на вратах его.

— Что это значит?

Броди помолчал, словно слишком глубоко задумался, но через несколько секунд оторвался от фотографии, схватил со стола фотоаппарат и протянул Мажди.

— Эту пленку надо проявить, — выпалил Флин. — Извлечь из камеры и проявить.

— Флин, я бы рад, но у меня и другие дела…

— Я должен увидеть, что на ней. Должен. Прошу тебя, Мажди. Пожалуйста.

Фотограф заморгал, оторопев от такой настойчивости, но кивнул и взял камеру.

— Ну если это так важно…

— Очень важно. Поверь мне.

Мажди покрутил фотоаппарат в руках.

— Времени может уйти больше. Перемотка сдохла, под кожухом, наверное, полно песка и пыли — «лейки» этому особенно подвержены. Я даже не знаю, удастся ли вытащить пленку… — Мажди пожал плечами. — Что ж, попытаюсь. Дай мне сорок минут. К тому времени я по крайней мере пойму, можно ее спасти или нет.

Он направился в лабораторию. Флин крикнул ему вслед:

— Спасибо, сахиби! — И добавил после паузы: — Прости, что вел себя по-свински.

Мажди махнул рукой:

— Ты же египтолог. У вас это профессиональное.

Он обернулся, подмигнул и скрылся за дверью, оставив Флина и Фрею наедине.

— Так вы мне расскажете, что происходит? — спросила Фрея. — Что это за место на снимке?

Флин еще раз посмотрел на фотографию и слегка помотал головой — как будто не мог поверить глазам. На губах его играла едва заметная улыбка. Повисла долгая пауза.

— Не могу сказать наверняка, — проронил он наконец. — Пока не увижу, что на второй пленке.

— Но для себя вы уже все решили.

— Да, — помолчав, ответил он. — Да, уже решил.

Броди посмотрел на Фрею. Вид у него был изможденный, а лицо — бледное, но глаза ярко сияли, и в целом он, как ни странно, стал еще привлекательнее.

— По-моему, это место называется Зерзура.

— И где оно находится?

К ее досаде, Флин не ответил. Вместо этого он снова посмотрел на фото, потом на часы. Через секунду-другую его, видимо, посетила какая-то мысль: он достал из кармана джинсов телефон, набрал номер и удалился в дальний угол помещения — для разговора. Фрея всплеснула руками в немом возмущении, а Флин только поднял ладонь — не мешай, мол, и быстро заговорил в трубку. Окончив разговор, он спрятал мобильный, вернулся и взял ее за руку.

— Что вы знаете о Древнем Египте? — спросил Флин, подводя Фрею к спиральной лестнице.

— Немногим больше, чем о физике квантов, — ответила она.

— Значит, пришла пора для краткого экскурса.

У Ясмин Малуф была тайна, о которой не знали ни родители, ни братья-сестры, ни муж Хосни, ни начальник-американец. Она курила. Тайна, как водится, не такая уж страшная, но, по ее мнению, постыдного для женщины сорта. Хосни, может, и не стал бы возмущаться, если б узнал, зато семья точно этого не одобрила бы. Ко всему, мистер Энглтон сразу дал понять, что не потерпит перекуров на работе. Все остальное — пожалуйста («Можете работать хоть голышом, если вам так легче сосредоточиться», — сказал он), но сигареты с «этой отвратной вонью из пепельницы» были под строгим запретом.

Она, конечно, не дымила как паровоз — всего три «Клеопатры-лайт» вдень, да и от них было нетрудно удержаться во время прослушивания; только ближе к вечеру тяга делалась нестерпимой. Тогда Ясмин закрывала комнату, спускалась этажом ниже и, устроившись перед окном в конце коридора, доставала сигарету.

Сегодня — кто знает, отчего — курить хотелось сильнее, чем обычно. Прикончив одну, она тут же зажгла вторую, и в результате пятиминутный перерыв растянулся вдвое дольше. Потом Ясмин обнаружила, что у нее кончились мятные леденцы. Пришлось спуститься в магазин на первом этаже и пополнить запас. Когда она наконец вернулась в номер, дыхание у нее было свежим, платье — чистым, без следа пепла, а стрелки часов пробежали почти двадцать минут. И все бы ничего, если бы за время ее отсутствия не пришел звонок на мобильный Молли Кирнан, — на записывающем устройстве гневно мигала красная лампочка.

Если бы звонили на другой номер, она и глазом не моргнула бы, но мистер Энглтон еще в обед особо напомнил, чтобы его немедленно извещали обо всех входящих на телефон Молли Кирнан. Ясмин захлопнула дверь, швырнула сумочку на кровать и бросилась к магнитофону. Она схватила ручку с блокнотом и нажала кнопку воспроизведения, готовясь стенографировать. Раздалось статическое шипение, а вслед за тем — мужской голос, тихий, настойчивый:

— Молли, это Флин. Я в Египетском музее. Со мной Фрея Хэннен. Сейчас проявим кое-какие фото — позже объясню — и поедем в американское посольство. Можем там встретиться? Это срочно, Молли, очень срочно. Спасибо. Буду ждать.

На этом связь закончилась.

Ясмин еще несколько раз проиграла сообщение — убедиться, что все записала правильно, нигде не ослышалась. Потом, подняв трубку особого телефона, который Энглтон установил в комнате, набрала номер начальника. Через два гудка тот ответил.

— Мистер Энглтон, это Ясмин Малуф. Был звонок на сотовый Кирнан. Сейчас зачитаю…

Она поднесла блокнот к глазам и начала диктовать.

— Думаете, опасность миновала? — спросила Фрея, когда Флин повел ее обратно в музей. Образ преследователей был еще слишком свеж в ее памяти, а в огромной толпе она вдруг почувствовала себя на виду — не то что в укромной фотолаборатории. — А что, если нас до сих пор ищут?

— Прошло больше часа, — возразил Флин, останавливаясь у огромного каменного саркофага и пристально глядя перед собой. — Сдается мне, если они догадались сюда зайти, то уже это сделали и ушли восвояси. Правда, гарантий дать не могу, так что будьте начеку. Если заметите неладное…

— То что?

Он пожал плечами:

— Бегите.

Броди еще несколько секунд озирал окрестности, после чего пустился вдоль по галерее с фотографией в руке. Фрея отправилась следом. Флин хотя и не расслабился, но стал гораздо спокойнее и увереннее, словно соседство с предметами древности как-то сгладило ощущение опасности, в которой они оказались. На середине огромного гулкого зала, где множились отзвуки голосов и шагов, археолог вдруг заговорил.

— Зерзура — это затерянный в Сахаре оазис, — пояснил он и посторонился, пропуская ораву школьников в синей форме, ведомых ошалевшей учительницей. — У меня на эту тему есть хорошая слайдовая презентация, но в нынешних обстоятельствах, боюсь, придется обойтись урезанной версией.

— Ничего, обойдусь, — сказала Фрея, опасливо глядя по сторонам — как будто из-за статуй могли вот-вот выскочить близнецы.

— Его название происходит от арабского «зарзар», — продолжил Флин, переходя к излюбленной теме. — Это значит «скворец», «воробей» или просто «пичужка». Об оазисе мало что известно, кроме упоминания в средневековом трактате «Китаб аль-Кануш», «Книге сокровенных жемчужин». Предположительно оазис находится где-то в окрестностях Гильф-эль-Кебира, хотя Деланси Форт помещал его в Великом песчаном море, а Ньюбольд… — Флин понял, что Фрея не поспевает за мыслью, и осекся. — Прости, загрузил. Когда всю жизнь в этом возишься, забываешь, как говорить простыми словами. Общая беда нашего брата. В общем, оазис затерян где-то в пустыне, и ни один из великих исследователей двадцатого века — ни Болл, ни Кемаль ад-Дин, ни Бэгнольд, ни Алмаши, ни Клейтон — не смог его отыскать. На самом деле большая часть исследований Сахары начиналась как поиски Зерзуры.

Они подошли к ротонде у выхода из музея и направились дальше, в зал с отметкой «Старое царство», где по периметру выстроились статуи и рельефные плиты.

— Многие утверждают, что оазиса никогда было, что он — только легенда. — Флин, казалось, был настолько поглощен своим рассказом, что перестал смотреть по сторонам в отличие от Фреи, которая то и дело нервно озиралась. — Как Эльдорадо, Атлантида или Шангри-ла — манящие фантазии, навеянные природой диких краев вроде Сахары. Я всегда верил, что оазис существует, а Зерзура — лишь одно из более поздних названий места, которое древние египтяне знали как «уэхат сештат», Тайный оазис.

Он оглянулся — успевает ли Фрея за мыслью? Она кивнула в знак понимания.

— К несчастью, о нем мы тоже очень многого не знаем, — произнес Флин и слегка нахмурился, словно нехватка сведений его опечалила. — За исключением одного источника, оазис крайне редко где-либо упоминается: на нескольких фрагментах папируса, в полустертых наскальных надписях и «Истории Египта» Манефона; впрочем, даже эти упоминания трудно разобрать. Я не буду вас мучить цитатами. Что мы из них узнали — так это то, что в древние времена, когда Сахара даже не была пустыней, на восточном склоне Гильф-эль-Кебира сформировалось глубокое ущелье, или вади, — каньон в русле пересыхающей реки…

— Это сколько же тысяч лет прошло? — перебила Фрея. Ее начинала увлекать эта история, несмотря на волнение.

— Точно сказать тяжело, — ответил польщенный ее интересом Флин, — но не меньше десяти — двадцати до Рождества Христова, может даже, со среднего палеолита.

Фрее это ни о чем не сказало, но она не призналась — не хотела задерживать рассказ.

— В любом случае все началось в туманные доисторические времена, — нащупал тему Флин. — Даже тогда это ущелье считалось исключительным в культовом плане местом, а его положение держалось в строжайшей тайне. Откуда это повелось, неизвестно, но его статус святыни определился еще в Старом царстве. Около двух тысяч лет назад. С тех пор все сведения о расположении оазиса были утеряны, словно его вычеркнули из истории.

Они прошли галерею насквозь и начали подниматься по лестнице. Толпы туристов редели — второй этаж пользовался меньшей популярностью. Там было тише и спокойнее, чем внизу. Флин повел Фрею обратным путем, в сторону ротонды, и попутно свернул в безлюдный боковой зал, где на витринах под стеклом лежали незамысловатые находки из камня и глины, явно более древние, нежели то, что им попадалось до сих пор. Перед одной такой витриной Флин остановился. Между парой костяных гребней и большой глиняной миской лежали три знакомых Фрее предмета: маленькие глиняные обелиски высотой в палец. И на каждом был тот же символ, что и на «сувенире» из сумки Руди Шмидта. Фрея прочла пояснительную табличку:

— «Вотивные фигурки Бен-бена, додинастический период (ок. 3000 гг. до н. э.), Иераконполь». А кто такой этот Бен-бен? — спросила она, уже почти забыв о преследователях.

— Не кто, а что, — поправил Флин, наклоняясь к стеклу рядом с ней — они чуть не соприкоснулись локтями. — Боюсь, здесь нам придется сделать крюк и ненадолго углубиться в дебри древнеегипетской космологии. Знаю, для вас это не самая интересная тема, но потерпите немного, это важно. Постараюсь объяснить попроще.

— Поехали, — сказала Фрея.

В зал забрела молодая пара, подошла к витрине, без особого любопытства осмотрела содержимое и отправилась дальше. Флин подождал, пока они уйдут из зоны слышимости, и продолжил рассказ:

— Бен-бен — это во многих смыслах центральный элемент древнеегипетской религии и мифологии. Символически он представлял собой первозданный холм, бугорок суши, который возник из Нуна, океана хаоса во время сотворения мира. Согласно «Текстам пирамид», древнейшему памятнику религиозной литературы египтян, бог-творец Ра-Атум летел над бескрайней чернотой Нуна в ипостаси птицы Бену… — он постучал по фотографии, где над притолокой двери была вырезана длиннохвостая птица, — и приземлился на камень Бен-бен. Потом он запел, и от его песни впервые взошло солнце. Сам камень, таким образом, получил название от древнеегипетского «уэбен» — «восходить в сиянии».

Влюбленная пара еще раз прошла мимо них: девушка разговаривала по сотовому. Флин дождался их ухода и продолжил:

— Однако Бен-бен — это больше чем символ… — Он навис над самым стеклом, локтем касаясь Фреи. — Из древних текстов и надписей известно, что он существовал как реальный объект: камень или кусок скалы в виде конуса или обелиска. Есть предположение, что он был метеоритом или частью такового, хотя источники не дают однозначного толкования. Точно известно одно: Бен-бен располагался в святая святых гелиопольского храма солнца и, по всей видимости, обладал таинственной, сверхъестественной мощью.

Фрея фыркнула.

— Знаю, знаю, похоже на «Индиану Джонса», но несколько независимых источников — включая архив одного шумерского царя — поразительно единогласны на этот счет. Там сказано, как Бен-бен вывозили на поле битвы во главе войск фараона, где он издавал странный грохот и испускал ослепительный свет, полностью сокрушая вражеские войска. Этим, возможно, объясняются два его прозвища: «херу-эн-Сехмет», «Глас Сехмет», богини войны, и «инер-эн-седжет», «огненный камень». Кстати, символ тоже на это указывает… — Он провел пальцем над глиняной пирамидкой. — Седжет, иероглиф огня. Крестообразное основание обозначает жаровню, над которой поднимается… — Флин умолк. — Опять я отвлекся. Общий смысл таков: Бен-бен и «уэхатсештат» — Тайный оазис — исторически неразрывно связаны. Начнешь рассказывать об одном, поневоле вспомнишь другой. Судя по всему, камень первоначально хранился в храме на территории оазиса — как я говорил, за десять или больше тысяч лет до Рождества Христова: долина Нила даже не была заселена. И хотя полной уверенности нет, есть основания предполагать, что оазис считался священным именно потому, что там был найден Бен-бен. Они — две части одного мифа. В связи с этим оазис также называется в хрониках как «инет бенбен», «Долина Бен-бена».

Он поднял голову, испугавшись, что снова завалил Фрею информацией, но она только кивнула и показала большие пальцы — мол, все отлично. Флин еще раз взглянул на витрину и поманил девушку за собой, прочь из зала. Они снова прошли ротонду насквозь — теперь уже по крытому переходу над фойе.

— Есть еще одно свидетельство тому, что Бен-бен связан с нашей историей, — сказал Флин, поднося к глазам фотографию. — Кстати, в нем наиболее ясно и подробно описывается Тайный оазис, хотя посвящено оно исключительно камню. Его можно увидеть здесь.

Они свернули по коридору направо, в другой — тоже пустынный — зал, где выставлялись разнообразные папирусы, сплошь покрытые иероглифами. У дальней стены зала стояла длинная, почти во всю ее ширину, витрина. Флин остановился перед ней и посмотрел сверху вниз сквозь стекло, чуть заметно улыбаясь каким-то своим мыслям.

Внутри лежал развернутый свиток папируса, целиком исписанный неровными колонками символов. В отличие от остальных экспонатов — красочных, богато иллюстрированных — этот казался каким-то неряшливым, серым. Иероглифы на нем чуть не наползали один на другой и написаны были коряво, под наклоном, словно автор спешил. Они больше походили на арабскую вязь, чем на традиционные древние пиктограммы. Фрея подалась вперед, читая пояснительную табличку на стене: «Папирус Имти-Хентики. Гробница Имти-Хентики, Верховного жреца Иуну/Гелиополя, 6-я династия, правление Пепи II (ок. 2246–2152 до н. э.)».

— По виду не скажешь, но это, наверное, самый важный документ из выставленных, — сказал Флин и кивнул на свиток. — Да, пожалуй, и среди всех египетских папирусов после Туринского и Оксиринхских. — Он коснулся стеклянной поверхности витрины, с благоговением разглядывая содержимое. — Сорок лет назад, — произнес Броди после долгого молчания и погладил стекло, словно редкого зверя, — этот свиток обнаружил Хассан Фадави, один из величайших египетских археологов и мой старинный… коллега.

Фрее показалось, будто бы Флин хотел сказать «друг», но в последний момент сдержался.

— История вышла невероятная, почти как с Картером и Тутанхамоном. Фадави тогда было всего двадцать, он только-только окончил университет и занимался обычной расчисткой в «Некрополе пророков» — погребении верховных жрецов Иуну, как вдруг совершенно случайно наткнулся на гробницу Имти-Хентики. Дверные печати сохранились в целости, а значит, погребение не было разграблено и осталось таким, каким его замуровали четыре тысячи лет назад. Важность этой находки просто нельзя преувеличить — целых гробниц было найдено всего ничего, а эта на тысячу лет старше Тутанхамоновой.

Флин говорил с мальчишеским восторгом, хотя наверняка видел папирус много раз и знал историю его находки наизусть. Даже Фрея загорелась к ней интересом и мгновенно забыла свои страхи, словно все плохое случилось с кем-то еще.

— И что же там было? — спросила она, выжидательно глядя на Флина. — Что он нашел?

Флин помолчал, словно готовясь изречь откровение.

— Ничего, — внезапно ответил он с озорным блеском в глазах.

— Ничего?

— Когда Фадави вломился в гробницу, та оказалась пустой: ни фресок, ни надписей, ни культовых предметов, ни саркофага — ничего. Только ларчик, в котором лежал… — Он постучал по раме витрины. — Был большой переполох. Пресса собралась запечатлеть сенсацию, президент Насер приехал, а тут… В общем, Фадави собрал все помидоры. А потом расшифровал папирус и сразу понял, что его находка стоит больше самой раззолоченной усыпальницы.

Флин сказал это таким тоном, что Фрея поежилась. «Любопытно, — подумала она, — после всего случившегося я так увлеклась лекцией по истории».

— И что же в нем особенного? — спросила она.

— Ну, это очень сложный документ. Писался, очевидно, в спешке, иератическим письмом — это вроде древнеегипетского курсива. До сих пор ведутся споры о том, как интерпретировать те или иные куски, но уже известно наверняка, что это повесть о жизни Имти-Хен-тики и рассказ о нравах того времени, своего рода автобиография, а также записка, объясняющая, почему его тела не было в гробнице, которую он для себя приготовил. Я не возьмусь переводить ее с начала до конца, так как первая часть… — Броди повел рукой налево, — не слишком важна. Там идет перечень его титулов, обязанностей верховного жреца и так далее. Вот отсюда… — Флин тронул крышку витрины там, где стоял, почти над серединой папируса, — начинается часть поинтереснее. Ни с того ни с сего Имти пускается долго и путано описывать современную ему политическую ситуацию — кстати, мало-мальски подробного отчета о последних годах Старого царства и начале междоусобиц Первого переходного периода раньше не находили.

Фрея понятия не имела, о чем он говорит, но перебивать не стала.

— Все это очень запутанно, — продолжил Броди, — и я еще сильно перефразирую, но, по существу, Имти объясняет, что государство Египта пришло в упадок. Фараон Пепи Второй постарел и выжил из ума, и немудрено — он просидел на троне девяносто три года (в истории человечества это самое долгое царствование). Верховная власть в стране пошатнулась. Пришли времена голода, гражданских войн, иноземных вторжений, беззакония. Как выразился Имти, Маат, богиня порядка и справедливости, была свергнута Сетом, владыкой пустыни, хаоса, зла и раздора.

Флин пошел вдоль витрины, следуя за повествованием на папирусе.

— Перед лицом кризиса правители страны собрались на тайный совет и приняли стратегическое решение: чтобы камень Бен-бен не попал в руки «лиходеев» и сохранился в целости, было условлено вывезти его из храма Иуну и под надзором Имти-Хентики отправить через пустыню в… — тут он замолк, нагнулся к самому стеклу и начал читать неожиданно низким и раскатистым голосом, который, казалось, шел из глубины веков: — «…сет итю-эн уэхат сештат инет-джесерет мехет уаджет эр-име-нет эр-джеру та эм-хет сехет-ша эм инеб-аа эн Сете-кех» — «Край наших прародителей, Тайный оазис, Священную долину свежей зелени, что далеко на западе, у края земли, за полями песка, в недрах Стены Сета». — Броди смущенно взглянул на Фрею. — Удивительно, не находите? Я же говорил — самое точное и подробное описание дороги к оазису.

— Это — «точное»?

— По древнеегипетским меркам — точнейшее. «Поля песка» — это Великое песчаное море, «Стена Сета» — восточный склон Гильф-эль-Кебира. Сет, кстати, был и богом пустыни. За неимением почтового индекса самое четкое описание. К тому же это не все. — Флин снова отправился вдоль папируса. — Дальше Имти переходит к описанию самой экспедиции — довольно интересному, учитывая, что все это писалось заблаговременно, то есть до ее начала. Я не буду читать все подряд, остановлюсь на последней части.

Он прошел к самому краю папируса, снова ссутулился над стеклом и начал переводить в том же звучном, низком тембре:

— «Итак, мы достигли самого края света, Западной стены, и Око Хепри было открыто. Мы миновали Уста Осириса, проникли в инет Бен-бен и очутились перед хут аат, главным храмом. Вот он — твой дом, о Камень Огня, где возник ты прежде всех вещей и куда вернулся. Вот он, конец. Врата закрыты, заклинания сокровенности произнесены, два проклятия наложены — да сокрушит лиходеев пасть Себека и да поглотит утроба змея Апопа! Я, Имти-Хентика, Величайший провидец, не вернусь из этой долины, ибо богам было угодно, чтобы моя усыпальница осталась пустой на века. Да пройду я путем праведных, да пересеку небесную твердь, да взойду к Всевышнему и воссяду за трапезой рядом с Осирисом. Восславим Ра-Атума!»

Он замолчал и выпрямился. Фрея ждала продолжения, но его не последовало.

— И это все?

Она не могла скрыть разочарования. После такого многообещающего начала, как ей казалось, впору было бы не то чтобы поражать откровениями, но хотя бы объяснить, намекнуть, что происходит и почему. А вместо этого ее еще больше запутали. Око Хепри, чьи-то там уста, змеи, проклятия… Она почувствовала себя так, словно долго шла по лабиринту, а очутилась на прежнем месте, ничуть не приблизившись к выходу.

— И это все? — повторила Фрея.

Флин пожал плечами в знак оправдания:

— Я же не обещал полную картину. Зато теперь вы знаете не меньше меня.

В зал ввалилась орава туристов под предводительством экскурсоводши со сложенным зонтиком. Они прошли через зал, даже не взглянув на экспонаты. Фрея посмотрела сквозь витрину и взяла у Флина фотографию.

— Если этот оазис так трудно найти…

— Как Руди Шмидт там оказался? — договорил за нее Флин. — Да, это вопрос финального раунда. Не последнее, что вызывает удивление во всей этой истории с оазисом, — как люди ухитряются туда попадать, если он «тайный»? — Он изобразил кавычки. — Руди Шмидт — только один из них. Да и прежде ходили слухи о том, что какие-то из бедуинских племен знают его расположение, хотя лично я так и не смог это подтвердить.

— Как же они его нашли? — спросила Фрея.

Флин развел руками:

— Бог их знает. В Сахаре порой случается удивительное. Чудаки вроде меня тратят всю жизнь, чтобы найти оазис, а потом кто-то забредает туда по ошибке. Как это объяснить? Хочешь — верь, хочешь — нет, но первое толковое слово по этому поводу я слышал от одной гадалки в Асуане. Она заявляла, что в прошлой жизни была женой Пепи Второго, царицей Нейт. Она мне сказала, что на оазисе лежат заклятия невидимости, и чем сильнее хочешь его найти, тем труднее это сделать, а те, кто не ищет, сами на него натыкаются. Этот перл мудрости стоил мне пятидесяти фунтов. — Он невесело хмыкнул и посмотрел на часы: — Пожалуй, нам пора.

Они бросили прощальный взгляд на исписанный папирус и направились к выходу. Где-то прозвенел звонок, возвещающий скорое закрытие музея.

— Алекс обо всем этом знала? — спросила Фрея, спускаясь на первый этаж. — Про оазис и камень?

Флин кивнул.

— Мы работали вместе у склона Гильф-эль-Кебира, и я временами читал ей лекции, сидя у костра. Справедливости ради, она не осталась в долгу. Так что если мне больше не доведется услышать про осадочные породы озерного происхождения, я не обижусь.

Они прошли лестницу и снова очутились в зале Старого царства. Толпы посетителей текли к главному выходу, погоняемые охранниками.

— Насколько ценен этот оазис? — спросила Фрея. — То бишь есть ли там…

— Золото и бриллианты? — Флин улыбнулся. — Очень сомневаюсь. Правда, «Китаб аль-Кануш» утверждает, что там сокрыты несметные богатства, но это почти наверняка преувеличение. Пара деревьев и много древних руин — вот и все, что скорее всего там можно найти. Очень ценных — с научной точки зрения, но для простого человека… — он пожал плечами, — ничего особенного.

— А камень Бен-бен?

— Опять-таки, яйцеголовые вроде меня сочли бы его находкой века: священный символ древних египтян… Мечта археолога. Однако если не брать историю в расчет, это просто камень, хотя и единственный в своем роде. Он не отлит из золота. С точки зрения коммерции существуют более ценные артефакты.

Флин и Фрея прошли под ротондой и теперь пересекали второй зал с гигантскими саркофагами. Фрея остановилась, поднесла к глазам снимок таинственной арки и задала вопрос, который мучил ее с тех пор, как она впервые увидела фотографию:

— Так почему, черт побери, мою сестру убили ради этого?

Флин посмотрел на нее и отвернулся. Заговорил он не сразу.

— Не знаю. Простите, Фрея. Я правда не знаю.

Они вернулись в административную секцию и поднялись по спиральной лестнице в фотографический отдел. Дверь лаборатории все так же была закрыта.

— Как дела, Мажди? — Флин постучал.

Ответа не было.

— Мажди! Ты там?

Никто по-прежнему не отвечал. Флин еще раз стукнул, потом взялся за ручку и рванул на себя. Несколько секунд, пока глаза привыкали к темноте, он стоял молча, но потом…

— Боже! Нет, не может быть!

Фрея стояла сзади, поэтому ничего не разглядела за его спиной, а когда просочилась сбоку и увидела, на что он смотрит, протяжно охнула и зажала себе рот.

Мажди в нелепой позе лежал на полу с раскрытыми глазами, а его горло было рассечено от уха до уха. Кругом густой черной лужей разлилась кровь, покрывая все вокруг — лицо египтянина, его рубашку, руки…

— О-о, Мажди, — простонал Флин и врезал по дверному косяку. — Дружище, что я наделал…

— Салям.

Флин и Фрея обернулись. На диване у дальней стены сидели близнецы. Один держал в руках полосу проявленной пленки, другой — окровавленный нож. У обоих были совершенно непроницаемые лица, словно зрелище в лаборатории было для них не страшнее сцены чаепития. С лестницы донесся топот, и на площадке появились еще четверо бандитов, отрезая путь к бегству. У одного был фингал под глазом, нелепо распухшие нос и губа — это его Флин вырубил в лифте Американского университета. Он прокричал что-то близнецам — те кивнули в ответ, — ухмыляясь, подошел к Флину и обрушил удар ручищ ему на плечи, одновременно с силой поддав в пах коленом.

— Отсоси, сукин сын! — прорычал он по-арабски, глядя, как англичанин в корчах сползает на пол. Фрея совершенно растерялась, но уже через миг бросилась на громилу. Ее кулак, правда, не достиг цели — кто-то сзади схватил ее руку и заломил за спину. Фотография досталась нападавшему. Фрея брыкалась и кляла бандитов на все лады, но они были слишком сильны. Когда же ей к виску приставили пистолет, она поняла, что сопротивляться бесполезно, и утихла. Стонущего Флина рывком подняли и обыскали. Его мобильный хрустнул у кого-то под ногой. Затем их с Фреей вытолкали на лестницу, а близнецы задержались сзади. Один из них обтер носовым платком кровь на ноже. Фрея, шагая вниз по ступенькам, вытянула шею и оглянулась на окровавленное тело Мажди, потом — на Флина.

— Простите, — сказала она севшим голосом. Лицо ее совсем посерело от потрясения. — Я не должна была вас в это впутывать.

Флин тряхнул головой.

— Это вы простите, — еле выдавил он. — Зря я втянул вас…

Фрея так и не узнала, что он имел в виду: один громила прорычал что-то на арабском и сильнее вдавил дуло ей в шею, заставляя смотреть вперед. После этого они шли молча — тишину нарушали только стук шагов и болезненные хрипы Флина.

Сай Энглтон, сидя на постаменте в тени парка Египетского музея, наблюдал, как Флина и Фрею выводят через боковую дверь. Броди, правда, еле шевелил ногами, а окружавшие его люди держались теснее, чем следовало бы, но признаков сопротивления Флин не оказывал. Ни туристы, ни полицейские-часовые, расставленные по периметру, не обратили на них внимания.

Один Энглтон не спускал глаз с этой компании. Бандиты и их пленники прошли через парк и скрылись за воротами. Через полминуты Сай встал и отправился следом, направо по пешеходной улице, что тянулась вдоль музея, удаляясь от площади Мидан-Тахрир. К нему тут же слетелись зазывалы и уличные торговцы, засуетились вокруг, всучивая открытки, сувениры, наперебой галдя про «особую экскурсию до пирамид и папирусной фабрики». Энглтон отмахнулся и проследовал за Броди и Фреей мимо отеля «Хилтон» к нильской набережной, где стояли, пыхтя моторами, черный «БМВ» и японский серебряный мини-фургон. Близнецы забрались в «БМВ», а англичанина с девушкой затолкали в фургон. Броди случайно повернул голову и тут же заметил Энглтона. В следующий миг дверь за ними закрылась. Машины влились в вечерний транспортный поток.

— Ищете древности, мистер?

Рядом с американцем возник мальчуган лет шести-семи, протягивая грубую статуэтку кошки — сразу видно было, подделку.

— Двадцать египетских фунтов, — сказал он. — Очень древняя. Хотите?

Энглтон молча провожал взглядом машины, которые уже уносились по набережной.

— Десять фунтов. Очень хороший резьба. Хотите, мистер?

— Чего я хочу, — буркнул Энглтон, — так это понять, что, черт возьми, происходит.

Он дождался, пока машины скрылись из виду, после чего залез в карман, вытащил пачку банкнот и всучил мальчишке, а сам развернулся и зашагал обратно к музею.

— Хотите смотреть пирамиды, мистер? Хотите лавка с духами? Настоящие египетские духи! Очень дешевый! Для жена очень хорошо!

Энглтон не ответил и не обернулся — только, уходя, махнул рукой.

Молли Кирнан мерила шагами фойе посольства. Ее пропуск-карточка позвякивала на цепочке, взгляд перебегал от мобильного телефона к проходной и обратно. То и дело дверь открывалась, пропуская кого-либо из персонала или посетителей, и Кирнан всякий раз замирала, с нетерпением покачивала головой и отправлялась дальше, похлопывая себя по ноге телефоном. Он дважды начинал звонить, и Молли тут же нажимала кнопку. Однако на другом конце провода оказывались не те люди, и она вежливо, но твердо обрывала разговор.

— Давай, давай же, — шептала Кирнан. — Что там у вас? Где ты? Ответь!

Каир, Замалик

— И как именно вы намерены вывезти их из страны, мистер Гиргис?

— Полагаю, у вас это называется тайной сделки, мсье Коломбель. Главное, что скульптуры прибудут в Бейрут в условленный день и в условленное время. За условленную плату.

— Они правда эпохи восемнадцатой династии? Вы за это ручаетесь?

— Если я обещал, значит, ручаюсь. Вам сказали, к какому периоду относятся эти изваяния. Ничего не изменилось. Я не торгую подделками или копиями.

— Что, и за картуш Эхнатона ручаетесь?

— Эхнатона, Нефертити и все остальное, как вам описал мой эксперт по древностям. К сожалению, мистер Усман сейчас занят и не сможет с нами отобедать, но, поверьте, товар не обманет ваших ожиданий. Скорее, превзойдет.

Мсье Коломбель — маленький, щеголеватый француз с неестественно черными волосами — довольно усмехнулся:

— Мы заработаем большие деньги, мистер Гиргис. Кучу денег.

Тот развел руками:

— А иначе стоило ли все затевать? Если позволите, я бы порекомендовал равиоли с омаром. Очень хороши.

Француз раскрыл меню. Гиргис тем временем пригубил стакан воды и переглянулся с коллегами. Бутрос Салах — приземистый, с тяжелым подбородком и щетинистыми усами, из-под которых торчала сигарета, — и Мухаммед Касри — высокий, бородатый, кривоносый — встретили его взгляд и ответили едва заметным кивком, что означало «сделка почти у нас в кармане».

Для Гиргисаужин был нежеланным нарушением распорядка, однако Коломбель прилетел в Каир по поручению клиентов, желающих купить краденые экспонаты. Два миллиона долларов — не так уж много по сравнению с тем, сколько принесет Зерзура, но дело есть дело. Поэтому они и собрались на эту встречу. Поэтому и разрабатывали вчетвером детали, пока Гиргис в нетерпении стучал под столом ногой и ждал новостей. Скоро ему сообщат, что на пленке и приведет ли она их к оазису. Он рассчитывал узнать об этом раньше (его людям пришлось больше часа искать негатив), но не хотел демонстрировать беспокойство. В конце концов, пленка нашлась, Броди с девчонкой схвачены — вот он, шаг в сторону по-беды. Гиргис отпил из стакана, проверил звонки на телефоне и взглянул на меню, но тут подошел официант и что-то прошептал ему на ухо. Гиргис кивнул и поднялся.

— Прошу простить меня, мсье Коломбель. Нужно срочно отъехать по одному делу. Мои коллеги ответят на ваши дальнейшие вопросы и, если пожелаете, после ужина организуют для вас развлечение. Приятно было иметь с вами дело.

Они пожали друг другу руки — француза немного ошарашил внезапный уход хозяина, — после чего Гиргис покинул ресторан. Снаружи его уже ждала машина. Водитель распахнул перед ним дверь салона, пухлый взъерошенный человек в дешевых очках с толстыми линзами — Ахмед Усман, его специалист по древностям — подвинулся, освобождая место на заднем сиденье.

— Ну? — спросил Гиргис, едва дверь лимузина закрылась.

Усман тряхнул головой и свел вместе кончики пальцев, постучал ими. Было в этом движении что-то кротовье.

— Боюсь, ничего нового, мистер Гиргис. Полпленки испорчено, а вторая половина… — он протянул шефу стопку фотографий формата А4, — совершенно бесполезна. Видите — все снимки сделаны изнутри оазиса, так что обнаружить по ним ничего нельзя. Это все равно что искать дом посреди города по фотографии одной ванной комнаты. Бесполезно.

Гиргис принялся листать снимки, и на лице его возникла не то гримаса, не то оскал.

— А здесь ничего не упущено?

Усман пожал плечами и снова зашевелил пальцами.

— Я все очень тщательно осмотрел, так что, пожалуй, нет. Хотя, опять-таки… — он нервно усмехнулся, — я не специалист в этой области.

— А Броди?

— Вот он — специалист.

__ Что ж, значит, пришла пора с ним побеседовать, — произнес Гиргис. Он передал назад фотографии и соединился по интеркому с водителем — распорядиться о маршруте.

— Сомневаюсь, что Броди станет помогать, — сказал Усман, как только машина тронулась. — Даже если что-то заметит. Судя по тому, что я слышал, он… — Усман хохотнул, — довольно упрям.

Гиргис поправил манжеты рубашки, стряхнул невидимую пылинку с пиджака.

— Поверь, Ахмед: после Маншият-Насира профессор Броди ни в чем нам не откажет. Будет сам проситься помочь. Умолять.

Каир, Маншият-Насир

— Получи! — тихо сказала Фрея, давя кроссовкой таракана. Тонкий панцирь влажно хрустнул под подошвой, желто-бурые потроха размазались по грязному бетону, мешаясь с останками других тараканов. За час она их передавила немало.

— Вы как? — спросил Флин.

Фрея пожала плечами:

— Так себе. А как… — Она выразительно посмотрела на его пах.

— Жить буду. Правда, велосипед на ближайшее время придется забросить.

Фрея улыбнулась — устало, невесело.

— Как думаете, что с нами сделают?

Пришел черед Флина пожимать плечами.

— Если верить увиденному, ничего хорошего. Спроси лучше у них. — Он кивнул в сторону трех головорезов у стены напротив, которые молча сидели с автоматами на коленях.

— Эй, ребята, вы что задумали?

Ответа не было.

— Похоже, нас ждет сюрприз, — сказал Флин, нагибаясь и растирая виски.

Помещение напоминало недостроенный дом: полутемное, гулкое, освещенное только лампой дневного света в ногах у охранников. Пол, потолок, несущие колонны и лестничная клетка — все было на месте, хотя и из голого бетона (в котором кое-где торчала ржавая арматура, похожая на окаменевшие ветви), а внешняя стена вовсе отсутствовала. Вместо нее зиял квадратный провал, дыра с видом на каирские огни — ни дать ни взять устье горной пещеры. Флин и Фрея сидели на перевернутых ящиках у самого края этой дыры, а их сторожа устроились в центре комнаты, перед лестницей. Даже без стены пленникам некуда было бежать — чтобы попасть на улицу, пришлось бы пролететь несколько этажей.

— Что это за место? — спросила Фрея, когда их сюда привезли.

— Маншият-Насир, — сообщил Флин. — Район, где живут заббалины.

— Заббалины?

— Сборщики мусора.

— Нас похитили мусорщики?

— Думаю, они ни при чем, — ответил Флин. — По моему опыту, заббалины — люди порядочные, хотя и не самые чистоплотные.

Прошло уже больше часа, а они все еще ждали — неизвестно чего. Привезли их засветло, но солнце быстро село, и округа погрузилась во тьму. Больничного света лампы не хватало даже на то, чтобы разогнать мрак в углах комнаты. Мотыльки и прочие насекомые порхали вокруг флуоресцентной трубки; в душном жарком воздухе стояла пыль и всепроникающая, неотвязная, кисло-сладкая вонь гниющего мусора.

Фрея вздохнула и посмотрела на часы: одиннадцать минут седьмого. Флин встал, сунул руки в карманы и отвернулся к проему. Комната, где их держал и, выходила на улицу, а сам дом стоял на крутом склоне. Внизу, точно застывший оползень, растеклось море разновеликих крыш. В сумерках пыль и бетон, кирпич и мусор сливались в одно целое. Центр Каира сиял вдалеке белыми и оранжевыми огнями, а здесь все утопало во мраке: только несколько тусклых окошек да улица, которую полдюжины фонарей окрасили в нездоровый оранжевый свет, выделялись среди темноты. Все остальное — дома, переулки, свалки — исчезло во мгле. Где-то слышались выкрики, бренчание сковородок, приглушенный гул измельчителей, но люди исчезли. Квартал стал невидимым — будто призраки поселились на краю города живых. Жутковатое ощущение.

Флин подобрался к самому краю и посмотрел вниз. По холму слева карабкался грузовик. Сквозь рев двигателя пробивался мелодичный звон тюков с бутылками, которые он вез. Он проехал прямо под окном и скрылся за поворотом — перед зданием улица делала крюк. Через минуту появился другой грузовик, нагруженный старой электропроводкой, похожей на спагетти. За ним следовал обтекаемый черный лимузин, совершенно неуместный среди покосившихся бараков и развалюх.

— Похоже, к нам гости, — сказал Флин. В тот же миг снаружи раздался гудок, и сторожа вскочили на ноги. На лестнице послышались шаги — сначала тихие, потом громче и громче, по мере того как новоприбывшие (их было несколько, судя по топоту) приближались к нужному этажу.

Фрея машинально взяла Флина за руку. В комнату вошли двое — пухлый растрепанный коротышка с бумажным конвертом в руке и сухощавый старик в безупречном костюме, с гладко зачесанными седыми волосами и землистого цвета лицом — почти безгубым, словно высохшим. Казалось, именно он всем заправлял: остальные египтяне уважительно расступались перед ним. Лампа на полу заключила их всех в пузырь холодного света. Повисла короткая напряженная пауза.

— Романи Гиргис, — чуть слышно процедил Флин.

— Так вы знакомы? — Фрея выпустила руку Броди и посмотрела в лицо.

— Еще бы, — ответил англичанин, вызывающе глядя по ту сторону комнаты. — В Каире его знает каждая собака. — И добавил, помолчав немного: — Хуже дерьма не сыщешь.

Если Гиргис и понял суть оскорбления или разъярился, то не подал виду — только махнул своему спутнику, а тот просеменил к пленникам и вручил им конверт.

— Взялся сам марать руки, Гиргис? — спросил Флин, вытаскивая из конверта стопку фотографий. — На тебя не похоже. А где Тру-ля-ля и Тра-ля-ля?

Гиргис не сразу понял аллюзию, хотя потом улыбнулся. Зрелище было не из приятных — ни дать ни взять ящерица, которая приготовилась к броску.

— Навещают матушку, — ответил он на свободном английском, хотя и с сильным акцентом. — Они очень обязательные сыновья, очень мягкосердечные. Куда больше меня. Скоро вы это поймете.

Его ухмылка стала шире, но через миг превратилась в гримасу отвращения: прямо перед ним по полу пробежал таракан. Гиргис попятился, бормоча что-то под нос. Кто-то из его громил вышел вперед и размазал насекомое по полу. Только после этого Гиргис успокоился, отряхнул рукава и снова заговорил с Флином. На сей раз его тон был колок и холоден, как скальпель. Громилы толпились рядом в угрюмом молчании, а на потолке громоздились их тени.

— Сейчас ты посмотришь на снимки, — произнес Гиргис, зловеще сверкнув глазами. — Да-да, посмотришь и скажешь мне, где их сделали. Мне нужно точное место.

Флин уронил взгляд на фотографии.

— Ну, этот вот — в Тимбукту, — ответил он, — а этот в Шанхае. Глядите-ка: похоже на Эль-Пасо, а тут… — Флин поднял снимок. — Разрази меня гром, если это не дом тети Этель в Торремолино!

Гиргис кивнул, как будто ждал такого ответа, извлек из кармана пачку влажных салфеток и медленно протер руки. Это было проделано в полной тишине — только мотыльки стучались в стекло да с улицы доносились гудки машин и грохот какой-то телеги. Минуту спустя Гиргис швырнул салфетку на пол и обратился к подручным. Один из охранников поднял лампу и прислонил к стулу, направляя свет в дальний угол помещения, где до самого потолка высилась гора полипропиленовых мешков. Рядом с ними виднелся промышленный агрегат, похожий на деревоизмельчитель, с раструбом в крышке и многочисленными кнопками-рычагами на передней панели. Гиргис подошел к нему, а коротышка-очкарик, как верный пес, затрусил следом. Флина и Фрею подвели туда же, уперев стволы в спину. Свободный охранник — тот, который двигал лампу, — спустился по лестнице и прокричал что-то вниз.

— Знаете, что это? — спросил Гиргис, похлопав по агрегату.

Флин и Фрея не отвечали и держались невозмутимо-вызывающе.

— Называется гранулятор, — ответил за них египтянин. — Обычное для этого района устройство. Как правило, их держат на первом этаже, а мы свой поставили здесь. Для особых случаев.

Он снова усмехнулся жуткой усмешкой рептилии.

— Сейчас я покажу, как он работает.

Гиргис сделал знак своему человеку. Тот достал пружинный нож, щелчком открыл его. Флин напрягся и шагнул вперед — загородить собой Фрею, однако нож, как вышло, предназначался не для них. Охранник подошел к груде мешков и полоснул по одному. Оттуда посыпались пустые пластиковые бутылки.

— Никаких особенных навыков или знаний здесь не требуется, — продолжал Гиргис, в очередной раз вытирая руки. — Детская забава. Причем буквально, так как чаще всего именно дети работают на таких вот машинах. Что сейчас продемонстрирует мой маленький помощник.

Сзади раздались шаги: охранник вернулся, ведя с собой маленького мальчика, чумазого и тощего, лет семи на вид, в балахоне с чужого плеча, скрывающем руки. Гиргис что-то шепнул мальчугану, тот кивнул, подошел к агрегату и нажал левой рукой красную кнопку, похожую на гриб. В недрах гранулятора что-то запершило, зарокотало, а через миг комната наполнилась оглушительным механическим ревом.

— В моем детстве не было таких штуковин, — крикнул Гиргис сквозь грохот. — С другой стороны, двадцать лет назад в них не было нужды. Это сейчас кругом столько пластика, что никуда не денешься. Заббалины всегда умели приноровиться к переменам.

Мальчик подошел к куче бутылок, одной рукой набрал дюжину в подол, после чего вернулся к гранулятору и стал скармливать ему бутылки одну за другой. Агрегат затрещал, зашипел и изверг на пол поток пластиковых кружочков размером с монету.

— Как видите, бутылки поступают туда целиком, а лезвия внутри машины их измельчают, — пояснил Гиргис, перекрикивая шум. — Образующееся сырье продают городским торговцам пластиком. Просто и выгодно.

Мальчик уже измельчил все бутылки и по сигналу босса снова нажал красную кнопку, выключив гранулятор.

— Просто и выгодно, — повторил египтянин. В установившейся тишине его голос прозвучал неожиданно громко. — Хотя, увы, не всегда безопасно.

Он кивнул мальчугану, и тот поднял правую руку. Рукав джеллабы соскользнул к плечу, открывая уродливую культю. От запястья до локтя по ней тянулись полосы свежих шрамов, словно ее обмакнули в розовую краску, Фрея ахнула, Флин покачал головой от жалости к ребенку и отвращения к тем, кто выставил его увечье напоказ.

— Рукава, знаете ли, цепляются за лезвия, — произнес Гиргис с лучезарной улыбкой, — и их затягивает внутрь, а ручки-пальчики калечит. Те, кого не успеют вовремя доставить в больницу, умирают от потери крови. Может, оно и к лучшему. Их будущее не особенно радужно.

Он дал пленникам время обдумать услышанное, а потом обратился к Фрее:

— Вы ведь занимаетесь скалолазанием, мисс Хэннен?

Фрея молча посмотрела на него, гадая, к чему он клонит.

— Боюсь, я не слишком разбираюсь в таких вещах, — продолжил египтянин, не переставая протирать руки. — В моем бизнесе это не очень востребовано. Однако буду рад узнать больше. Правда ли, например, что очень трудно подтягиваться на одной руке?

Флин подался вперед, стиснув зубы.

— Ее не впутывай! Не знаю, чего ты хочешь, но она тут ни при чем!

Гиргис зацокал языком.

— Еще как при чем, — сказал он. — Именно поэтому ее рука сейчас отправится в гранулятор, если ты не скажешь, где были сделаны фотографии.

— Да Боже мой! — взорвался Флин и махнул снимками перед Гиргисом. — Это же просто руины! Деревья и камни! Как, черт возьми, я должен сказать, где их сняли? Они могут быть где угодно!

— В таком случае будем надеяться — ради здоровья мисс Хэннен, — что ты назовешь мне точные координаты этого «где угодно». Я даю тебе двадцать минут: посмотришь фото, определишься с выводами. После этого…

Он ударил кулаком по пусковой кнопке гранулятора — все вокруг опять потонуло в грохоте, — а потом выключил.

— Двадцать минут, — повторил Гиргис. — Я жду внизу. Он отшвырнул салфетку и направился к лестнице в сопровождении своего растрепанного помощника, обходя что-то по пути — не иначе таракана.

— Ты убил мою сестру, — крикнула Фрея вдогонку. Гиргис остановился и, прищурясь, посмотрел на нее, словно не верил ушам.

— Ты убил мою сестру, — сказала она еще раз. — И я тебе отомщу.

После секундной паузы тот улыбнулся:

— Что ж, будем надеяться, профессор Броди нам скажет, где сделаны фотографии, иначе тебе придется мстить одной рукой.

Он кивнул и ушел вниз по ступенькам.

Каир, Бутнея

Именно мать научила близнецов готовить баранье торли: счастливчики, коим довелось его пробовать, единогласно признали рецепт лучшим в Каире, если не в целом Египте. Секрет заключался в том, что барашка предварительно вымачивали в каркаде, и чем дольше, тем лучше, в идеале — целый день. Густой красный отвар не только делал мясо нежнее, но и придавал ему легкую сладость, которая вдобавок улучшала вкус остальных ингредиентов блюда — лука, картофеля, бобов и горошка.

— Сначала барашка купаем, — напевала им матушка в детстве, обмакивая мясо в красный маринад, — потом укладываем спать в духовку, и он готов…

— …Прыгнуть к нам в рот! — хором подхватывали близнецы, хлопая себя по животам, а мать заливалась хохотом и прижимала их к груди.

— Медвежатки мои! — квохтала она. — Вы мои разбойники!

Сегодня, со всей этой суетой ради Гиргиса — то в пустыню слетай, то по Каиру побегай, — даже мясо толком было некогда замочить, так что они просто подержали его в каркаде, пока резали овощи, а после сгрузили все в глиняный горшок и поставили тушиться.

Близнецы готовили для матери дважды в неделю или чаще, если могли вырваться к ней в Бутнею, где выросли. Она жила все в той же тесной двухкомнатной развалюхе за мечетью Аль-Азхар, среди змеиного клубка переулков, и съезжать не хотела, как ее ни уговаривали. Сыновья привозили ей деньги и кое-что из обстановки, вроде просторной кровати, широкоэкранного телевизора и плейера для видеодисков; соседи присматривали, так что жила она неплохо. И все же близнецы волновались. Годы побоев аль-Тейябана, иначе Змея, которого они не желали называть отцом, не прошли для нее даром, и хотя Змей уже давно исчез (после того, как они избили его в месиво), здоровье матери было уже не вернуть. В глубине души они понимали, что ей осталось немного, но не хотели признать этого и не обсуждали между собой. Это было чересчур тяжело. Омм была всем для них. Всем.

Наконец торли запеклось, и они вытащили горшок из духовки. По кухне поплыл восхитительный, густой аромат тушеной баранины с мятной ноткой (мята тоже была матушкиным секретом). Горшок отнесли в гостиную и поставили на пол, а сами уселись вокруг, скрестив ноги, и стали раскладывать мясо. Старуха суетливо облизывала ложку, шамкая беззубым ртом.

— Медвежатки мои! — кряхтела она. — Как вы балуете свою матушку! Обещайте, что в следующий раздадите мне готовить самой.

— Хорошо, — ответили близнецы и подмигнули друг другу, зная, что Омм просто лукавит. На самом деле ей нравилось, когда ее опекали и холили. Впрочем, она достаточно ради них настрадалась, так что пусть отдохнет. Лучше матери в мире нет, это точно.

Они разговорились за едой — то есть говорила в основном мать. Сообщала сыновьям последние местные слухи и новости: госпожа Гузми обзавелась очередным внуком, бедному старику Фариду удалили второе яичко, а Атталас только что купила новую плиту («Вы не поверите — шесть конфорок! Шесть! Да еще и противень в подарок!»). О работе мать не спрашивала, а они не спешили ее просвещать. Пусть верит, что их дела — связи с общественностью. Зачем расстраиваться? Вдобавок не век же им работать на Гиргиса. Они и так уже скопили достаточно, чтобы осуществить мечту — открыть торговую палатку на территории Каирского международного стадиона, продавать таамию, фатир и, конечно же, знаменитое матушкино торли. Еще немного — и Гиргис (редкий урод, по их обоюдному мнению) останется в прошлом.

Когда с торли было покончено, близнецы собрали посуду и отправились ее мыть — оба в фартуках с эмблемами «Красных Дьяволов». Мать, растирая ноги и напевая себе под нос, устроилась в кресле с откидной спинкой, которое сыновья сперли для нее из мебельного магазина.

— А вы привезли старой омм угощеньице? — кокетливо спросила она, когда сыновья вернулись. — Маленький подарочек на десерт?

— Мам, — вздохнули оба, — тебе это вредно.

Старушка принялась кряхтеть, ныть и упрашивать, ерзать в кресле и подвывать, как голодная кошка. Близнецы не любили ей отказывать, зная, как мало осталось в ее жизни настоящих радостей, и скрепя сердце согласились. Один настроил плейер, а второй тем временем принес на подносе все необходимое — жгут, ложку, воду, зажигалку, спирт для протирок, лимонный сок и ватные шарики. Осталось только достать из кармана шприц с иглой и пакете героином, приготовить дозу.

— Медвежатки мои, — бормотала мать, пока ей вводили наркотик, откинувшись на подголовнике закрытыми глазами. — Мои разбойники.

Они держали ее за руки, гладили по голове, говорили, что любят и что всегда будут рядом. Затем, когда она уносилась в какой-то свой мир, усаживались рядом на пол и включали плейер, радостно аплодируя в предвкушении того, что видели уже полсотни раз: финал Кубка Египта-2007, в котором «Аль-Ахли» разбил «Замалек» со счетом 4:3, — лучший матч всех времен.

— «Аль-Ахли», «Аль-Ахли», вы — футбола короли! Длинный пас, короткий пас, передача — высший класс! — скандировали близнецы полушепотом под матушкины вздохи и причмокивания.

— Медвежатки мои, — бормотала старуха. — Мои разбойники.

Каир, Маншият-Насир

— Десять лет подряд я мечтал об этих снимках, — проговорил Флин, перебирая их в руках, — а теперь глаза бы мои их не видели.

Он еще раз просмотрел каждую фотографию.

— Он может быть где угодно, — простонал Флин, сокрушенно тряся головой. — Где у-год-но, черт бы его побрал.

Фрея посмотрела сквозь стенной проем на город. Ей было на диво спокойно, хотя отведенные двадцать минут почти истекли. Три тюремщика резались в карты у самой лестницы, словно забыв о пленниках. С самого ухода Гиргиса Флин сосредоточенно листал фотографии. Его руки дрожали, и он ничего не мог с этим поделать.

Одни снимки запечатлели общий вид узкого, поросшего лесом ущелья с полосой бледного неба где-то в вышине — будто кто разрезал плато скальпелем. На ряде фотографий изображались конкретные предметы: игла-обелиск с символом седжета на каждой из четырех граней, аллея сфинксов, сидящий колосс с головой сокола и человеческим туловищем. На нескольких кадрах виднелись колонны, участки стены, пресловутые ворота в разных ракурсах. Все постройки утопали в густой растительности — цветах, листьях, побегах, как если бы глина и камень возвращали себе первозданный вид, сливались с ландшафтом.

Однако ни ворота, ни статуи, ни деревья даже смутно не намекали на то, где искать оазис, а время почти вышло.

«Мне руку отрежут — думала Фрея. У нее в голове не укладывался этот ужас; она словно смотрела на себя со стороны, как будто кому-то другому грозили раздробить пальцы в жуткой машине. — И я больше никогда не смогу лазать».

Неизвестно отчего ее вдруг разобрал смех.

Она посмотрела на часы — осталось всего минуты две — и подошла к бетонному обрыву, заглянула через край. Потом подумала, не спрыгнуть ли вниз, но не решилась: падать пришлось бы долго. Метров тридцать как минимум, ближе к тридцати пяти. Либо совсем разобьешься, либо переломаешь ноги, как спички. Фрея разглядывала стену, пытаясь составить маршрут спуска, но подобная возможность вряд ли представится — стража сразу же поймет их намерения. Отрезанная рука, переломанные ноги или пуля в голову не выглядели достойными альтернативами.

— Как считаешь, это он всерьез? — спросил она, оглядываясь на Флина. — Ну… насчет гранулятора. Думаешь, и вправду…

Археолог поднял голову и снова уставился на фотографии, чтобы не встречаться с ней глазами. Фрея была готова к такому ответу. Значит, осталась всего минута.

Из-за угла справа вывернул большой грузовик с открытым кузовом и загрохотал, пронзая фарами мглу. Машину трясло и раскачивало туда-сюда — водитель давил на все педали, чтобы вписаться в поворот. «Может, закричать, позвать на помощь? — подумала Фрея. — С другой стороны, какой смысл? Даже если шофер поймет, что он сделает? Вызовет полицию? Побежит их спасать? В одиночку ему не справиться!» Положение было отчаянное, совершенно отчаянное.

Фрея обхватила себя руками и стала гадать, насколько сильна будет боль, почувствует ли она ее или сразу впадет в шок, из которого можно не выйти.

— Сможешь дотащить меня до больницы? — спросила она вслух. — Есть тут какая поблизости?

— Ради Бога, Фрея, — сдавленно прошептал Флин — бледный как мел, весь в испарине. Как ни странно, он, казалось, разволновался еще больше ее.

Грузовик на холме ухитрился-таки обогнуть угол и теперь неторопливо спускался в их сторону, визжа и скрежеща тормозами. В кузове у него, как Фрее показалось издали, сотрясалась не то щебенка, не то песок — трудно было угадать наверняка из-за тусклого, нездорового света мигающих уличных фонарей. Она следила за грузовиком, как вдруг из глубины комнаты раздался победный вопль, заставив невольно обернуться. Один охранник размахивал веером карт перед физиономиями подельников и потирал пальцами в знак того, что те должны ему выигрыш. Они нехотя отдали ему деньги и собирались начать новый кон, когда снаружи раздались три автомобильных гудка. Время вышло. На Фрею грубой пощечиной обрушилась реальность происходящего. Ее затрясло, замутило. Она повернулась к Флину, борясь с тошнотой.

— Наложишь мне жгут на руку, — прошептала она срывающимся голосом. Ее глаза потускнели от страха. — Когда они отре… когда они это сделают. Вот здесь пережмешь, иначе я не доживу до больницы.

— С тобой ничего не сделают, — сказал Флин. — Даю слово. Держись за мной. Я…

— Что? Есть другие идеи?

Идей у него, как видно, не было.

— Просто держись за мной, — бессильно повторил он.

Фрея взяла его за руку, стиснула ладонь в пальцах.

Несколько секунд они держались друг за друга. Потом Фрея протянула руку и расстегнула на нем ремень, вытащила из петель джинсов и передала владельцу.

— Жгут, — тихо повторила она. — Чем скорее, тем лучше. Обещай, умоляю.

Он с заминкой кивнул и взял у нее ремень, потом провел ладонью по щеке.

— Ладно, только держись за мной.

Охранники спрятали карты и теперь смотрели вниз с лестницы, в глубине которой эхом отдавались звуки шагов. Один громила с ухмылкой глянул на Фрею и изобразил рубящий жест поперек запястья, рыча, как гранулятор. Она вздрогнула и отвернулась. Внизу по-прежнему дребезжал грузовик. Он полз по холму всего в сорока с чем-то метрах, приближаясь с черепашьей скоростью. Крикнуть или не стоит? Завизжать на всю стройку? Все равно терять уже нечего. Фрея открыла рот, но голос отчего-то не слушался. Только и оставалось, что следить за грузовиком. Вот он проехал под фонарем, и его кузов вдруг стал отчетливо виден. В нем, как оказалось, был не песок или щебень, а старое тряпье — обрезки ковров, поролона, комья ваты и прочая мягкая рухлядь — пружинистая, толстая, мягкая…

— Флин, — шепнула Фрея. Ее плечи напряглись, по спине будто пробежал ток. — Флин!

— А?

Он подошел к ней. Фрея кивнула на грузовик — тот громыхал всего в двадцати метрах от здания.

— Видел фильм «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид»? Помнишь сцену, где они…

— Прыгают со скалы? — закончил за нее Флин. — Нет, я вряд ли смогу. Слишком высоко.

— Все будет хорошо, — сказала она, стараясь не выдать сомнений.

— Тут лететь этажей десять!

— Я не дам себе руку отрезать, — твердо сказала Фрея.

Шаги звучали все ближе и ближе. Флин перевел взгляд с нее на грузовик и обратно.

— Ладно, — произнес он и поморщился, словно ему предложили выпить жуткую гадость. Потом Флин спрятал фотографии под рубашку, застегнул ее на все пуговицы и заправил в джинсы. Один охранник не спеша направился к гранулятору, двое других выглядывали с лестницы. На пленников никто не смотрел.

— На счет «три», — шепнула Фрея. Нос грузовика уже был под ними. — Раз, два…

— Кстати, а в фильме-то они выжили?

Фрея кивнула.

— Да, правда, обоих потом застрелили. Три!

Они сцепились ладонями и шагнули в пустоту.

На какой-то миг все вокруг смазалось, как акварель, унеслось вдаль калейдоскопом стен, крыш и балконов, а потом резко снова пришло в фокус — они приземлились в кузов грузовика. Тряпичная гора просела под их весом, смягчая падение. Фрею отшвырнуло вбок, на откидной борт, впечатало в сырой кусок поролона, выкрутило шею, но в целом не покалечило. Флину повезло меньше: он отскочил от свернутого рулоном ковра и вылетел за борт, кувыркаясь, как пьяный гимнаст; затем разметал штабель стоявших рядом пластиковых бочек, а оттуда рикошетом угодил лицом в кучу хлама, где что-то острое распороло ему руку.

Несколько секунд они просто приходили в себя. Вскоре сверху раздались окрики. Пошатываясь, борясь с головокружением, Фрея приподнялась над бортом движущегося грузовика и скатилась на землю. Флин кое-как поднялся. Его левый рукав взмок от крови, колени подгибались. Он, однако же, нашел силы увести Фрею в узкий проход на другой стороне улицы. Воплям сверху уже вторили выкрики из подворотни — видимо, там кто-то дежурил, «прикрывал тылы». Беглецы протиснулись в черное жерло проулка и пошли ощупью сквозь тьму, давясь кислым смрадом гниющего мусора, хрустя подошвами по кучам отбросов.

— Тут крысы! — взвизгнула Фрея, почувствовав под ногами возню.

— Ничего страшного! — крикнул Флин. — Вперед!

Так они и брели сквозь темноту, движимые скорее инстинктом, чем зрением, — мутный свет улицы совершенно не разгонял окружавший их мрак. Флин оступился и встал, плюясь от омерзения; Фрея провалилась ногой во что-то, до ужаса похожее на собачий труп, но тут же пошла дальше. Мгла вокруг сгущалась, вонь становилась все невыносимее… Наконец метров через тридцать проулок свернул налево и пошел под уклон. Впереди узкой полоской забрезжил свет, а из-за угла донеслись звуки погони: крики, ругань и выстрелы. Беглецы со всей скоростью зашагали вперед, оступаясь на старых жестянках и ведрах из-под краски, которыми заканчивалась мусорная насыпь. Выход становился все ближе. Наконец коридор оборвался, и Флин с Фреей очутились на краю обрыва в три метра высотой. Вокруг теснились убогие лачуги, а прожектор на шесте слева излучал яркий, ледяной свет. Откуда-то снизу вдруг донеслось похрюкивание, а с ним — залп навозных ароматов.

— Прыгай! — крикнул Флин.

— Тут же свинарник, чтоб его!

— Ради Бога, прыгай же!

Он подтолкнул Фрею в спину, и она плашмя рухнула вниз, почти по локоть уйдя в хлюпающее месиво из соломы и грязи. Сонное хрюканье сменилось тревожным визгом, вокруг заметались лоснящиеся черные туши. Фрея встала и огляделась. В ногу ей уткнулось скользкое рыло, и она наградила его звучным шлепком. Флин еще стоял наверху, прижавшись к стене у выхода в проулок и стиснув кулаки. Его рукав совсем пропитался кровью. Где-то совсем близко гремели жестянки — бандиты прорывались вперед, сопровождая погоню треском пальбы.

— Туда! — сдавленно крикнул Флин и кивнул на груду тюков с соломой в дальнем конце стойла. — Быстрее!

— А как же…

— Бегом!

Фрея быстро заковыляла к тюкам, перекатилась через них и успела скорчиться в щели в тот самый миг, когда из проулка ворвался первый преследователь. Он, видимо, сильно опередил остальных, потому что обернулся и начал их подзывать. Флин тут же бросился на него и серией ударов отправил головой в яму, где тот и приземлился с хлюпаньем и костным хрустом. Археолог соскочил в грязь, выхватил из вялой руки бандита пистолет, быстро обыскал карманы, достал запасную обойму и тоже отправился за тюки. Чуть только из проулка ввалилась остальная часть шайки Гиргиса, Флин пригнул Фрее голову. Бандиты остановились на краю стойла и заозирались, высматривая беглецов в свете прожектора, а когда никого не нашли, принялись палить во все стороны. Короб сарая сотрясался от грохота выстрелов, вокруг беглецов свистели и шлепали пули, врезаясь в грязь и солому; перепуганные свиньи метались по всему стойлу. Казалось, это тянулось вечность… Одной рукой Флин сжимал пистолет, другой привлек Фрею к себе. Выждав, когда огонь понемногу стих, он без колебаний пригнул девушке голову, встал на одно колено и устроил пальбу. Его палец ритмично спускал курок, вытянутая рука ходила туда-сюда, наводясь на цели. Флин опустошил одну обойму, заправил вторую и сделал еще несколько выстрелов. Затем он медленно опустил пистолет. Ответного огня не было. Археолог, тяжело дыша, оперся Фрее на плечо.

— Вот и все, — произнес он.

Секунду-другую она сидела без движения, скорчившись в грязи. Эхо пальбы постепенно смолкало, сквозь него прорезались другие звуки: скулеж раненых свиней и стук открываемых ставень (будто кто толкнул полосу из костяшек домино) — люди выглядывали из окон. Фрея выпрямилась и взглянула поверх соломенных тюков: на залитом светом краю стойла лежали четыре трупа.

— Боже мой, — прошептала она, дрожа всем телом. — Твою мать!

Теперь уже и на улице закричали, а где-то вдалеке взвыла сирена. Флин выждал несколько секунд — вдруг появятся еще бандиты, — после чего сунул пистолет за спину, под рубашку, и поднял Фрею на ноги.

— Как у тебя это получилось? — спросила она сиплым от потрясения голосом. — Столько народу… Как ты их…

— Потом объясню, — оборвал Флин. — Все, пора сматываться. Пошли.

Он помог ей пройти в другой конец стойла и перебраться через стену из шлакоблоков. Им что-то кричали сверху, вой сирены звучал громче. Они шли и шли — мимо очередной свалки, потом вниз по узкой улице. Оба не могли слова выговорить после пережитого. Через полсотни метров топот бегущих ног за углом вынудил их забиться в какой-то смрадный проем и притаиться в тенях. Мимо пробежала ватага подростков, которым не терпелось разведать, что произошло. Когда они, взволнованно галдя, скрылись из виду, Флин и Фрея поспешили дальше. Улица шла под уклон, петляла и расширялась. Они обошли магазин с освещенными витринами, фруктовый киоск, увитый гирляндой лампочек, затем кафе. Все чаще попадались прохожие, все суетливее и ярче становился район. У подножия улица словно ожила. По взглядам встречных людей беглецы понимали, что из-за окровавленной рубашки и корки грязи на одежде их уже связывают с беспорядками, а потому ускорили шаги. На них глазели, будто они шли голышом, показывали пальцем и дважды попытались задержать. Оба раза Флин отбивался и тащил Фрею сквозь толпу, но потом улица оборвалась крутым склоном, за которым лежал пустырь. Там стояло несколько машин, шеренга мусорных баков, дальше тянулись рельсы, а вдали, будто ревущий поток, отсекающий этот угол Каира от прочих районов города, виднелась шумная трехполосная магистраль, по которой в обе стороны проносились машины. Флин и Фрея бросились туда, перелезли через ограду и отчаянно замахали руками встречному такси.

Поначалу водитель не хотел их сажать. Машину-де только что вычистили, поменяли обшивку в салоне — не хватало все снова испачкать. Флин вытащил бумажник, отсчитал толстую стопку банкнот, и таксист сменил гнев на милость. Флин сел рядом с ним, впереди; Фрея, на которой к тому времени лица не было, устало забралась назад.

— Вам куда? — спросил таксист.

— Все равно, — ответил Флин, — лишь бы подальше. Просто скорей поезжайте.

Водитель еще раз покосился на окровавленную рубашку археолога, пожал плечами и, включив счетчик, съехал с обочины в общий поток.

Флин обернулся и посмотрел на Фрею. На миг их глаза встретились. Броди прижал кране пригоршню взятых у таксиста салфеток, после чего провалился в кресло, обтянутое дешевой синтетикой. В эту секунду Фрея наклонилась к самому его уху.

— Хочу сказать спасибо за мое спасение… — Ее голос звучал глухо, подавленно.

Флин хмыкнул и забормотал что-то насчет взаимной благодарности.

— А еще я хочу, чтобы ты перестал вешать мне лапшу на уши, — неожиданно процедила она, выхватила у него из-под рубашки пистолет и приставила дулом к боку. — Хочу услышать, кто ты такой, что происходит и во что, черт подери, ты втянул мою сестру. А если будешь молчать, то шоферу придется отстирывать куда больше дерьма со своей новой обивки. Так что рассказывай.

Близнецов звонок Гиргиса не обрадовал, ой как не обрадовал. В матче только-только объявили дополнительное время после того, как Мухаммед Абутрика забил чудо-гол за две минуты до конца игры, сравняв счет 2:2. Оставались еще три гола, в том числе и великолепный удар головой Усамы Хосни, да только приходилось все бросать и срочно ехать в Маншият-Насир. Скажи им об этом кто другой — сразу отправился бы куда подальше, но Гиргис все еще мог ими командовать. Так что, как ни отвратительно было останавливать показ (а они ненавидели, когда их прерывали вовремя футбола), пришлось собираться. Близнецы, ворча, убрали плейер и накрыли мать одеялом. Проверив, что еды и питья ей на утро хватит, они оставили деньги на кухонном шкафчике и вышли за дверь.

— Вот козел, — буркнул один другому, сбегая по ступенькам.

— Еще какой, — поддакнул тот.

— Дадим ему пару месяцев, а потом…

— Потом будем сами себе господа.

— И никаких начальников.

— Только ты да я.

— И мама.

— Куда же без мамы?

— Вот это жизнь.

— Не говори.

Они вышли из подъезда и отправились вдоль по улице рука об руку, обсуждая торли, кафетерии и Мухаммеда Абутрику, а также где найти среди ночи рулон полиэтилена и пневматический молоток, чтобы расправиться с беглецами, как приказал Гиргис.

— Фрея, не знаю, что ты подумала…

— Сейчас расскажу, — оборвала она, наклонилась к его уху и понизила голос так, чтобы не слышал водитель. — Я думаю, для египтолога ты чертовски лихо палишь из пистолета. Или у вас в Кембридже и стрельбой занимаются? Помимо бокса?

— Фрея, умоляю…

Он попытался обернуться, но она только сильнее ткнула его пистолетом под ребра.

— У меня мало знакомых египтологов, но готова поспорить, что второго такого среди них не найти, профессор Броди. Я благодарна за все, что ты для меня сделал, но мне нужно знать, кто ты такой и что здесь происходит. Немедленно.

Флин попробовал заглянуть ей в глаза, но потом словно сдался, кивнул и с усталым видом выпрямился на сиденье.

— Хорошо, хорошо. Только ствол опусти.

Фрея положила пистолет рядом, но из руки не выпустила.

— Отвечай.

Флин, однако же, молча смотрел в окно. Мрак Маншият-Насира мало-помалу остался позади, только у подножия залитой светом горы Мукаттам еще залегала тень, словно клин, подпирающий стену. Шофер закурил и сунул в автомагнитолу кассету. Зазвучало что-то заунывное — женский голос и нестройные скрипичные трели. Слева пронесся мотоцикл, у которого поперек заднего сиденья висел баран. Мотоциклист не то скучающе, не то отрешенно смотрел перед собой. Прошла почти минута; Фрея уже приготовилась напомнить Флину, что хочет услышать ответ, как вдруг он протянул руку к приборной доске и взял у водителя сотовый с просьбой им воспользоваться. Последовали переговоры: жена таксиста, как оказалось, заболела, они просрочили с квартирной платой, а звонки стоили дорого. В конце концов Флину пришлось расстаться с кругленькой суммой. Он набрал номер и собирался нажать кнопку вызова, но почему-то отвел палец.

— Кто знал, что ты ко мне собралась? — спросил он, глядя на телефон.

— Что?

— В Американский университет. Сегодня днем. Кто знал, что ты отправишься меня разыскивать?

— Сейчас я задаю вопросы!

— Ну же, Фрея!

Она пожала плечами:

— Никто. Ладно, Молли Кирнан знала. Я послала ей сообщение на автоответчик. Господи, неужели она тоже в этом замешана!

— В этом — нет, — ответил он. — Мы с ней просто старые знакомые.

— Тогда о чем речь?

Он опять промолчал, потом отменил вызов и стер номер, по которому собирался звонить, а вместо него вбил текстовое сообщение. Фрея вытянулась вперед — подсмотреть, что он пишет, но на дисплее все сплошь было по-арабски. Флин закончил печатать, отправил сообщение, потом пробормотал шоферу «спасибо» и вернул трубку на место.

— Я жду, — напомнила Фрея.

— Потерпи. Это долгая история… Нет, не могу. Не здесь. Сначала надо куда-нибудь добраться. Я все объясню, обещаю, но здесь не место. Прошу, поверь мне хотя бы в этом.

Он оглянулся на нее, потом по-арабски проинструктировал водителя и снова откинулся на спинку кресла, молча разглядывая потолок.

Ехали они около получаса (из которых добрые пятнадцать минут стояли в пробках) и, кажется, на север — мимо кладбищ, подобия военной базы, огромного освещенного стадиона, потом свернули с автострады на широкую пальмовую аллею, а оттуда направились в гущу тусклых, пыльных улочек среди четырехэтажных бетонных коробок. Придорожные фонари окутывали все вокруг каким-то горчичным светом. Казалось, дома и улицы вдруг заболели желтухой. Водитель определенно не знал дороги, так что Флин направлял его, говорил, где сворачивать направо, где налево, где проехать прямо до перекрестка, пока они наконец не остановились перед каким-то домом — полной копией соседних, за исключением белья на балконах. Флин накинул водителю солидные чаевые сверх того, что уже отдал, после чего Фрея сунула пистолет под переднее сиденье, зная, что все равно не стала бы стрелять (а стало быть, что в нем толку?), и они вышли из машины.

— И куда мы приехали? — спросила Фрея, шагая вслед за Флином к подъезду. Такси укатило, музыка стихла, и воцарилась гнетущая тишина.

— Это — Айн-Шамс, — ответил Флин. — Северный пригород Каира. Уместно, не находишь?

Фрея вопросительно подняла брови.

— Помнишь папирус из музея? Имти-Хентика писал его в большом храме Солнца Гелиополя, а руины этого храма, когда-то важнейшего культового сооружения… — Броди топнул по земле, — сейчас подпирают жилой массив. Такой вот прогресс. — Флин устало покачал головой.

Они зашли в пыльный подъезд, где у одной стены выстроились газовые баллоны, а у другой — башня из поломанных стульев, и начали подниматься по лестнице.

— Так, значит, ты здесь живешь?

— Нет, сюда просто приходят.

Фрея ждала, пока он объяснит, кто приходит и зачем, но Флин, не говоря ни слова, провел ее на третий этаж. Они очутились в полутемном коридоре и подошли к средней двери. Перед ней археолог замер и наклонил голову, прислушиваясь: то ли к звукам из квартиры, то ли из коридора — трудно было понять. Затем он трижды постучался.

Почти тотчас за дверью зашуршало, будто бы кто-то караулил его приход. Глазок изнутри закрыли, и дверь распахнулась. На пороге стояла Молли Кирнан.

— Слава Богу! — Она втащила Флина и Фрею внутрь, а дверь захлопнула пинком. — Я так волновалась!

Хотя расстались они всего двое суток назад, у Молли чернели круги под глазами, да и лицом она побледнела и осунулась, словно состарилась раньше времени. Кирнан посмотрела на гостей, задержала взгляд на грязной одежде и окровавленном рукаве Флина, а затем проводила их в гостиную, где горел неяркий свет. Броди попутно начал объяснять, что произошло, — вкратце, без подробностей. Начал он с того, как Фрея рассказала ему о мертвеце из пустыни, карте, фотопленках и лишь после перешел к событиям минувшего дня и вечера.

По ходу рассказа Фрея выяснила одну деталь, от которой ей стало не по себе: Молли, похоже, отчасти была в курсе происходящего, поскольку Флин не комментировал при ней названия мест и имена действующих лиц. Она, похоже, знала о Тайном оазисе, Гильф-эль-Кебире, Руди Шмидте и Романи Гиргисе, и только последние факты были для нее новы.

В гостиной Молли усадила Фрею и Флина на диван, а сама вышла. Чуть позже она вернулась с миской теплой воды, аптечкой и хирургическим подносом, в котором лежали несколько шприцев и ампул.

— Флин прислал сообщение, что вы попали в передрягу, — пояснила она, опускаясь на корточки перед археологом и веля тому закатать рукав. — В ванной есть чистая одежда и полотенца. Размер пришлось угадывать, так что не обессудь, но сначала вас нужно заштопать. Ого! — Молли поморщилась, увидев рану на руке у Флина: вдоль предплечья тянулся четырехдюймовый разрез с Рваными краями. — Рубашку придется снять.

Броди что-то пробормотал.

— Бога ради, как будто мы с Фреей такого не видели. Ну же, раздевайтесь.

Флин нехотя начал расстегивать пуговицы. Из-под одежды он вытащил фотографии оазиса (они остались в целости, только верхняя немного испачкалась), после чего сел и разделся по пояс. Его плечи и слегка заросшая грудь были поджарые, мускулистые. Кирнан деловито натянула хирургические перчатки и принялась протирать руку Флина водой, а потом осторожно промокнула рану антимикробным тампоном.

— Моя мать была медсестрой, — пояснила она для Фреи. — Так что мне это не в новинку. Кстати, вы давно прививалась от желтухи и столбняка?

— Чего не помню, того не помню, — ответила Фрея. — Послушайте, я хочу выяснить…

— Сейчас вас обработаю, потом поговорим, — вежливо, но твердо оборвала ее Кирнан — по-матерински, не допуская возражений. — Сейчас я перевяжу Флина, потом сделаю вам пару уколов. После Маншият-Насира и ему подобных мест лучше не рисковать. Какой только заразы там нет!

Она закончила промывать Флину руку, вытащила из аптечки нечто вроде толстой авторучки, сняла крышку и провела кончиком по краю раны. Вдоль нее появилась прозрачная полоска.

— Медицинский клей, — пояснила Молли и сжала неровные края разреза. — Не идеал, но сойдет, пока не наложим швы.

Флин повернул голову к окну и старался не смотреть на то, что с ним делают. После краткой паузы прозвучало:

— Они не могут его найти.

Фрея подумала, будто он просто рассуждает вслух или говорит это для них двоих, однако его взгляд был направлен на Кирнан, значит, слова предназначались ей одной.

— Иначе зачем было подсовывать мне фотографии? Они ищут и не могут найти.

Кирнан держала края раны вместе, чтобы клей схватился.

— А что насчет карты Шмидта? — спросила она. — Там же были значения азимута, расстояния…

— Видимо, неточные. В пустыне тяжело ориентироваться без надлежащего оборудования. А у Шмидта, похоже, был один только компас, да и тот с лопнувшей струной. Он мог ошибиться на полсотни километров, если не на все сто.

«Сюр какой-то, — подумала Фрея. — Словно я для них — пустое место».

— Не забывайте, у Гиргиса вертолеты, — продолжила Молли. Убедившись, что рана заклеилась накрепко, Кирнан начала ее бинтовать. — Будь координаты хоть трижды ошибочны, он все равно найдет оазис. Нужно всего-то пролететь над плато или рядом — ущелье с деревьями трудно не заметить.

— Я не могу этого объяснить. Каждый, кто искал оазис, возвращался ни с чем. Для меня это тайна. Знаю только, что, если бы Гиргис его нашел, нас убили бы на месте, а не стали бы показывать картинки. Он очень хочет туда попасть, но не может.

Фрея сидела как мышь, не зная, как себя вести. Она будто бы провалилась в сон о самой себе, из которого ее почему-то вычеркнули или отгородили от остальных. Ей очень захотелось крикнуть: «Я тут! Я не исчезла, знаете ли!» — однако она промолчала и следила за ходом беседы со стороны.

Когда Кирнан перевязала Флина и вколола ему сыворотку (тот поспешил накинуть рубашку, хотя бы и грязную), Фрее также было велено закатать рукав. Два укола в плечо — один от столбняка, другой от желтухи, — а она почти ничего не почувствовала. Работа профи!

Покончив с процедурами, Кирнан заговорила о полотенцах и чистой одежде, принялась объяснять, как настроить горячую воду в душе («Смеситель у меня туговат, пошаливает время от времени. Ничего, освоитесь»). Тут уже Фрея не выдержала.

— Плевать мне на ваш чертов душ! — взорвалась она, вскочив на ноги и пятясь к двери. — И на полотенца или что там еще! Я хочу знать, в чем дело. Слышите? Или выкладывайте, кто вы такие, или я сейчас же иду в полицию!

Флин и Молли переглянулись. Затем Кирнан стала подчеркнуто медленно собирать шприцы и медикаменты.

— Присядьте, пожалуйста, — тихо попросила она.

— Не буду я никуда присаживаться! Я хочу знать, что происходит! Сколько еще можно просить? Кто-то пытался мне руку отрезать, а вы говорите: «Прими душ»! Это нормально, по-вашему?

Ее голос срывался на крик, глаза горели яростью и негодованием. Кирнан дала ей закончить, выговориться, а потом снова предложила присесть.

— Я понимаю, вам сейчас тяжело, — произнесла она спокойно и твердо, — и прошу, поверьте, Фрея, мне очень жаль, что так вышло. Если бы я могла догадаться, что вас ждет опасность, то ни за что бы не оставила в Дахле одну.

Молли выбросила использованные шприцы, повязки и тампоны в мусорное ведро и повернулась к Фрее.

— К несчастью, события предвидеть невозможно, — сказала она, пристально глядя на девушку, — можно только разбираться с ними по мере наступления. Как сейчас, например. Вы имеете полное право задавать вопросы, и вам ответят, обещаю, но сперва я должна представить всю картину, а Флин мне помогает. Что бы вы ни подумали, мы — ваши друзья. Здесь вы в безопасности. Так что сядьте, пожалуйста, тогда и поговорим.

Она протянула руку, указывая на диван. Жест получился полупримирительный, полуприказной. Фрея помялась и села, но не на диван, а на самый краешек кресла напротив, готовая вскочить в любой момент. Кирнан посмотрела на нее с легкой досадой, как учительница — на откровенного неслуха и бунтаря. Потом она вздохнула, взяла миску, поднос и аптечку, отправила их на кухню через сервировочное окошко и уселась рядом с Флином, сложив руки на груди и выпрямив спину. Фрея почувствовала себя как на собеседовании.

— Ну и? — спросила она.

— Как вы, наверное, уже догадались, мы рассказали вам не всю правду о происходящем, — начала Кирнан, глядя на Фрею в упор немигающими серыми глазами, похожими на стальные осколки. — Я приношу извинения (уверена, Флин меня поддержит) за то, что мы держали вас в неведении по поводу некоторых вещей. К сожалению, в интересах национальной безопасности — поверьте, это очень серьезно — мы не можем всего вам рассказать. Я вынуждена поделиться с вами этой информацией лишь потому, что после случившегося отрицать все было бы бессмысленно и несправедливо по отношению к вам. Я расскажу, что происходит и почему. Тем не менее, прежде чем я начну, мне понадобятся гарантии в будущей сохранности секретных, исключительно секретных, сведений. Все, что я сейчас скажу, должно будет остаться между нами. Вы можете мне это обещать?

Фрея молчала.

— Вы можете это обещать, Фрея?

Ответа опять не последовало.

— Фрея, без гарантий с твоей стороны я… — сурово заявила Молли.

— Она никому не расскажет, — вступился Флин. — После знакомства с Гиргисом у нее куда больше причин его ненавидеть, чем у нас с тобой, вместе взятых. Ей можно верить.

Кирнан, нахмурясь, продолжала буравить Фрею глазами. Через некоторое время она кивнула и внешне как будто смягчилась, да и заговорила почти участливо:

— Мне не стоило так говорить, Фрея, но и вы нас поймите: ситуация чрезвычайно деликатная. Я не могу рисковать. Слишком много поставлено на кон.

Фрея перевела с нее взгляд на Флина. Повисла пауза, а потом…

— Вы — шпионы, я права?

Кирнан разжала руки, пригладила юбку и снова уложила их на коленях.

— Я работаю на Центральное разведывательное управление, в отделе борьбы с терроризмом. А Флин…

— Бывший шпион, — ответил тот. — Моя карьера в службе внешней разведки Великобритании оказалась краткой и далеко не блистательной. В конце концов там решили, что мир будет целее, если я продолжу трудиться над керамикой и папирусами. Правда, меня научили стрелять, так что не совсем зря потратил время.

На краткий миг он встретился глазами с Фреей, но тут же их отвел.

— А Алекс? Она тоже…

Кирнан покачала головой.

— Твоя сестра была ученой, а не шпионкой. Она нам помогала, но не более. Как и Флин, кстати.

— Помогала в чем, Молли? Во что, черт возьми, вы втянули мою сестру?

Кирнан выдержала ее взгляд, нервно коснулась золотого крестика на шее.

— Пожалуй, пора рассказать вам об операции под названием «Пожар в пустыне», — произнесла она. — Из-за нее мы сейчас здесь сидим, из-за нее я последние двадцать три года живу в Египте и, что наиболее неприятно, из-за нее человек по имени Романи Гиргис любой ценой стремится разыскать затерянный оазис Зерзуру.

Дахла

У Захира Сабри было жилье с кухней, ванной и тремя участками земли — двумя под огород и одним под клевер для скота, — и все же настоящим домом он считал пустыню. Именно туда он отправлялся, когда у него было тяжело на сердце. Как этой ночью.

Далеко он не заезжал — на километр-другой, не больше. Его внедорожник скакал по верхушкам дюн, как челнок в волнах, единственная фара озаряла бледным светом пески. Все вокруг сливалось в темноте — ни дать ни взять смутный коллаж из дюн, камней и лунного света, однако же Захир как будто знал, куда ехать. Он прокладывал себе путь в этом невнятном пейзаже, пробирался от склона к оврагу, от каменистой площадки к полю валунов, точно по улицам ездил. Наконец, свернув в расселину между высокими дюнами, бедуин остановился перед одиноким чахлым кустом абаля.

Захир достал из машины солому и дрова, развел костер. Хворост вспыхнул, чуть только он поднес к нему спичку, — будто оранжевый цветок раскрылся с первым теплом солнца. Бедуин заварил чай в старом закоптелом чайнике, раскурил кальян. Завернувшись в теплую накидку от вечерней стужи, он смотрел на пламя, потягивал Дым из мундштука под басовитый треск костра и печальное тявканье пустынной лисы где-то вдалеке, среди тишины.

Бывало, Захир приезжал сюда с братом Саидом или сынишкой Мухсеном, своим наследником, светочем жизни. Они вместе сидели под звездами, пели старинные кочевничьи песни и пересказывали историю рода — как он пришел в Египет из аравийских земель Рашайда много веков назад. Многое изменилось с тех пор. Многое было утрачено. На месте палаток выросли дома из кирпича и бетона, верблюды уступили дорогу джипам, свободу подменили налогами, справками, паспортами и прочей бюрократической шелухой. В душе бедуины остались такими, как их предки, пустынные жители и кочевники, но возвращались к этой жизни лишь на несколько часов — чтобы напомнить себе, кто они, хоть ненадолго обратиться к своим прославленным корням.

Так и Захир, полулежа под звездами и попыхивая трубкой, мыслями обращался к истории. Особенно вспоминал он своего прародителя, Мухаммеда Вальд Юсуфа Сабри аль-Рашайда, величайшего из бедуинов, отца его племени, который на верблюдах исходил всю Сахару вдоль и поперек, пока не осталось для него ни единого незнакомого уголка, ни единой песчинки, на какую бы он не ступал.

А сколько было чудесных историй о старике Мухаммеде, сколько легенд и сказок, переживших многие колена! Только одну Захир ставил превыше других. В ней соединилось все наидостойнейшее, что он знал за своим народом и семьей. Легенда эта гласила: однажды, уйдя в самую глубь Сахары, на двести с лишним километров от ближайшего оазиса, старик Мухаммед встретил путника. Тот ковылял по песку без пищи, воды и верблюда, и только грифы безмолвно кружили над ним в ожидании его неминуемой смерти.

Путник, как оказалось, принадлежал к бедуинам Куфры, племени бану салим — кровным врагам аль-Рашайда. Родной брат Мухаммеда погиб при набеге бану, так что старик вправе был перерезать путнику глотку тем самым ножом, что висел у Захира на стене гостиной. Вместо этого же он дал ему напиться из собственного полупустого бурдюка, посадил на верблюда и семь дней вез туда, где обоих, едва живых, ждало спасение.

— Зачем ты это сделал? — спросил бедуин Куфры, завидев селение впереди. — Зачем спас меня? Ведь между нашими племенами вражда! Ведь мы причинили друг другу столько непоправимого горя!

Мухаммед же ответил:

— Для бедуина Рашайда нет долга священнее, чем забота о том, кто оказался в нужде, кем бы они ни был.

Когда-то эта история была для Захира источником радости и гордости. Сколько раз он пересказывал ее сыну и заповедовал жить, как старик Мухаммед, с тем же достоинством, человечностью и состраданием к людям! А сегодня, после того, что случилось, ему уже не было радостно. Наоборот, он чувствовал горечь и стыд.

Ибо у бедуинов Рашайда нет долга священнее, чем забота о тех, кто оказался в нужде.

Захир пошарил в кармане и вытащил старинный компас, открыл его и задержал взгляд на инициалах под крышкой — «А.Х.». Его черные глаза сверкнули в свете костра, в памяти, бередя душу, зазвучали слова предка. Что толку знать пустыню как свои пять пальцев, хранить старинные песни и предания, если не можешь исполнить главную заповедь бедуина? Ему доверили задание, а он не справился. Осознание вины давило тяжким грузом. Здесь, в безлюдной глуши, куда Захир приезжал ощутить себя наследником великих аль-Рашайда, все теперь говорило ему, что он их недостоин.

Ибо у бедуинов Рашайды нет долга священнее, чем забота о тех, кто оказался в нужде.

Захир допил чай и еще долго сидел с трубкой во рту. Не в силах вернуть душевный покой, который он так ценил, бедуин засыпал костер песком, побросал вещи в машину и отправился домой. Дюны вздымались и опадали вокруг него, словно пустыня сокрушенно качала головой.

Каир

— Что вы знаете об ирано-иракской войне? — неожиданно раздался голос Молли Кирнан: она варила кофе на кухне.

— Это что, лекция по истории? — язвительно спросила Фрея. — Вообще-то мне сегодня уже пришлось одну выслушать. Довольно увлекательно, но сейчас я не в настроении.

Кирнан выглянула из сервировочного окошка. Вид у нее был недоумевающий.

— Я устроил для нее экскурсию на тему Зерзуры, — пояснил Флин. — В музее.

— А-а. — Кирнан кивнула, наливая из чайника кипяток. — Нет, я не буду читать вам лекций — это оставим профессионалам.

Она склонила голову в сторону Флина и продолжила готовить кофе.

— Всего несколько вводных слов. Никаких Бен-бенов и папирусов, обещаю.

Загремели кружки — Молли исчезла из виду, а через миг появилась в дверях с подносом и поставила его на пол у дивана.

— Боюсь, кроме растворимого, предложить нечего, — сказала она, передавая Фрее и Флину кружки. — Молока с сахаром тоже нет, но, думаю, все лучше, чем ничего.

Третью кружку она взяла себе, подошла с ней к окну, отдернула шторы и выглянула на улицу, перед тем как повернуться к собеседникам.

— Ну, так как? — спросила она Фрею, уперев руку в бок, дуя на горячий кофе. — Вы что-нибудь о войне знаете?

Фрея пожала плечами:

— Совсем немного. Только то, что передавали в новостях, когда там высадились наши войска. Ведь это мы поддерживали Саддама, снабжали оружием?

Флин хмыкнул.

— Да уж, не звездный час свободного мира. Поддержать диктатора и палача в интересах ущербно понятой реалполитики.

Кирнан цыкнула и нетерпеливо тряхнула головой.

— Только в политику вдаваться не будем, ладно? Ближе к теме — Фрея ведь это желает услышать.

Флин не ответил, только заглянул в кофейную кружку.

— Война продолжалась с восьмидесятого по восемьдесят восьмой год, — сказала Молли. — Саддам Хусейн сцепился с Хомейни. Два совершенно варварских режима, однако иракский казался меньшим из зол, поэтому мы, как правильно заметил Флин, были готовы поддержать Саддама финансово, в плане разведки, оружия…

— В том числе биологического, благодаря спецуполномоченному Дональду Рамсфелду, — ввернул Флин.

Молли Кирнан опять на него цыкнула.

— Кроме нас, его поддержали еще пол-Европы и многие другие страны, причем все по той же причине: потому что альтернативу, сиречь победу Хомейни и его клики революционно настроенных безумцев, было страшно представить. Как в свое время сказал Киссинджер, жаль, что они оба не могли проиграть, но если уж кому-то суждено было стать победителем, то лучше Саддаму.

— Да уж, верный оказался союзник, — буркнул Флин.

Кирнан раздраженно покосилась на него.

— Хватит! Сейчас важно понять только то, что в середине восьмидесятых, после первых побед, Ирак очень вырос в военном плане. Тем не менее, несмотря на первосортное вооружение и более тренированные войска, война перешла в стадию вынужденного конфликта, что было на руку Ирану: иранские войска насчитывали втрое больше пехотинцев. Они даже потерь не замечали — на место убитого тут же находили замену. — Тут Кирнан слегка пожевала губами, как если бы такой ход мыслей был ей отвратителен. — Дело в том, что значительная часть иракской армии состояла из шиитов, а правительство Саддама было суннитским. Это не могло не волновать диктатора.

Фрея, сидя напротив, потягивала жидкий, безвкусный кофе и гадала, зачем ее пичкают всей этой чертовщиной. Флин откинулся на спинку дивана и смотрел в потолок, скользя взглядом по диагональной тонкой трещине.

— В восемьдесят шестом Саддаму пришлось серьезно понервничать, — продолжила Кирнан. Левой рукой она нащупала крестик на шее и стала вертеть его в пальцах. — Стало ясно, что победа ему почти не светит, даже при поддержке Запада. Он, как боксер перед финальным рингом, чувствовал расклад сил; понимал, что отстает по очкам, что противник чувствует себя на коне, что время только ослабляет его оборону. Ему требовался один хороший нокаут, который закончил бы бой и послал бы Иран в отключку. — Молли взглянула на Фрею в упор. — Очевидно, таким нокаутом должен был стать ядерный удар по Тегерану, — тихо подытожила она.

Фрея удивленно посмотрела на нее.

— Но я думала…

— Что у Саддама не было бомбы? — договорила за нее Кирнан. — Верно, не было. Но он отчаянно хотел ее заполучить. И что бы там ни говорили Блике и прочие сердобольцы из ООН, ему удалось подойти к цели гораздо ближе, чем было признано официально.

С улицы донесся визг и вой дерущихся котов. Кирнан еще раз осторожно выглянула из окна, потом вернулась и села на подлокотник дивана рядом с Флином.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но сделать атомную бомбу технически несложно, — произнесла она, отпивая кофе. — И уж конечно, не для главы государства с его научными ресурсами. Главная проблема — где добыть начинку, а именно плутоний-239 или уран-235. Я не буду вдаваться в дебри физики — честно сказать, я в ней не сильна, — а скажу только, что выработка этих радиоактивных изотопов нужной чистоты в нужных количествах невероятно сложна, долга и дорогостояща, поэтому осуществлять ее могут лишь несколько стран. Самому Саддаму было нипочем не повторить это процесс, и, уж конечно, черта с два другие страны допустили бы его в свой «ядерный клуб». Поддержка поддержкой, но надо и честь знать. Поэтому Саддам начал поиски в других местах, стал прощупывать самых нечистоплотных торговцев оружием на предмет поставки сырья. И вот, в конце восемьдесят шестого, один такой человек отыскался. — Она допила кофе. — Романи Гиргис.

Фрея уже готовилась взбунтоваться и потребовать объяснений тому, как эта историческая чепуха связана с убийством ее сестры и с тем, что случилось с ней за последние сутки, но сдержалась, чуть только услышала имя Гиргиса.

— Он что, торгует оружием? — удивилась она.

— Да, среди прочего, — вставил Флин, наклоняясь вперед. — У него много занятий: оружие, наркотики, проституция, вывоз музейных ценностей… В каком только навозе он не порылся. Тем не менее оружие — его основная статья дохода.

— Значит, он раздобыл для Хусейна бомбу?

— Если точнее, пятьдесят кило высокообогащенного оружейного урана, — ответила Кирнан. — Этого хватило бы для того, чтобы соорудить две боеголовки с разрушительным эквивалентом бомбы, сброшенной на Хиросиму. Одним ударом Саддам мог сровнять с землей Тегеран и Мешхед, закончить войну, подавить иранскую революцию и утвердить единоличную власть во всем регионе. Короче говоря, изменить ход истории. И это ему почти удалось.

Она дала Фрее переварить услышанное и поднялась.

— Еще кофе?

Флин передал ей свою кружку, Фрея отказалась. Кирнан удалилась на кухню. На краткий миг Флин и Фрея встретились взглядами и тут же их отвели.

— Даже спустя четверть века невозможно точно воссоздать все подробности махинации Гиргиса, — произнес голос Кирнан. На улице все еще выли коты. — Достоверно известно, что уран он приобрел у советского агента по имени Леонид Канунин — исключительно гнусного типа, которого потом прикончили в одной из парижских гостиниц, — а тот, в свою очередь, имел связи с военными. Проследить источник нам так и не удалось, да это уже и не важно. В ноябре 1986-го Гиргис нанял военно-транспортный самолет «Ан-24» под управлением некоего Курта Рейтера, матерого наркоторговца и поставщика оружия времен холодной войны. Самолет этот приземлился для встречи с Кануниным на аэродроме в северной Албании, где два представителя Гиргиса забрали товар и отдали задаток в пятьдесят миллионов долларов. Чтобы сбить других со следа, было решено сделать крюк — доставить груз сначала в Хартум и только потом — в Багдад. При благополучном прибытии Канунину автоматически перечислились бы остальные пятьдесят миллионов, Гиргис получил бы свои двадцать процентов, Саддам — бомбу, Иран — ядерный удар. Все пляшут и поют.

Молли вернулась в гостиную с двумя кружками в руках, одну передала Флину, а с другой снова уселась на диванный подлокотник. Воцарилось молчание. Фрея смотрела на пол, обдумывая то, что только что сказала Кирнан. Потом она подняла глаза и задала вопрос, который чуть не сорвался у нее с языка пять минут назад:

— Не понимаю, как это связано с моей сестрой. И при чем тут оазис?

Кирнан натянуто улыбнулась.

— Я к этому подхожу. Мы многое выяснили о ходе операции — от своих людей из окружения Гиргиса и Канунина, но в основном самые общие сведения: что затевалось, кто в этом участвовал — никаких дат, сроков и координат. Буквально за пару часов до албанского рандеву удалось выяснить способ транспортировки урана и маршрут, однако перехватить самолет на аэродроме мы уже не успевали. Оставалась мизерная возможность задержать его на перезаправке в Бенгази, но тогда у нас были сложные отношения с Каддафи, так что это было бы проблематично. Поэтому мы решили дождаться посадки в Хартуме. По ту сторону Красного моря, в Саудовской Аравии, размещался отряд особых войск, да и Израиль предупредили о необходимом содействии. Все должно было пройти как по маслу, и прошло бы, не вмешайся мудрая мать-природа.

— Мать-природа? — недоуменно переспросила Фрея.

— То, чего мы не предвидели, — вздохнула Кирнан. — Над Сахарой «Ан-24» угодил в песчаную бурю и потерял оба двигателя. Наша радиостанция перехватила сигнал бедствия из района плато Гильф-эль-Кебир, а потом самолет исчез с экрана радара — только его и видели.

Перед Фреей впервые забрезжил свет понимания.

— Так он разбился в оазисе? Вот из-за чего весь сыр-бор, вот зачем Гиргису нужны фотографии! Самолет упал в Затерянный оазис!

Кирнан невесело улыбнулась.

— Мы, к сожалению, не так скоро об этом догадались, — сказала она. — Все, что нам было известно, — это что «Ан» рухнул где-то в окрестностях плато, то есть посреди пяти тысяч квадратных километров пустыни и скал. Спустя шесть часов удалось поймать еще один сигнал, на этот раз от второго пилота по имени Руди Шмидт, который, по всей видимости, единственный выжил в аварии. Сообщение длилось всего полминуты, его сильно засоряли помехи, но Шмидт успел рассказать, где разбился самолет: в лесистом ущелье, среди древних руин, вблизи гигантского храма, украшенного рельефами в виде обелисков.

— Камень Бен-бен, — прошептала Фрея. И хотя в комнате было тепло, ее руки покрылись мурашками.

— Даже без этого уточнения стало ясно, что это «уэхат сештат», — перехватил нить повествования Флин. — На две сотни миль вокруг Гильф-эль-Кебира нет ни одного другого памятника древности, да к тому же внутри ущелья. Можно было бы даже признать — с большой натяжкой, — что это какое-то неизвестное место, но символы Бен-бена убеждали в обратном. — Он тряхнул головой и наклонился вперед, чтобы подобрать оброненные фотографии. — Вероятность — одна миллионная доля, — добавил Броди, листая снимки. — Одна миллиардная. Вся Сахара была под крылом — а их угораздило разбиться в Тайном оазисе! Это все равно что сбросить над Нью-Йорком катушку ниток, а они проделись бы в игольное ушко. Нарочно не придумаешь.

Кирнан сидела на подлокотнике и, склонив голову набок, разглядывала фотографии — в первый раз. Глаза ее сияли.

— Двадцать три года мы искали этот самолет, и все зря, — сказала она. — «Пожар в пустыне» — таково кодовое название поисковой операции. Конечно, чрезвычайно секретной: даже в агентстве о ней знала лишь горстка людей. Было решено не привлекать египетские власти из опасения, что кто-то оповестит Гиргиса об опасности. И все равно, с такими развитыми технологиями — камерами спутников, воздушной разведкой, БЛА — мы должны были разыскать оазис за считанные дни. — Она выпрямилась и посмотрела на Фрею. — Мы прочесали каждый дюйм Гильф-эль-Кебира и двести километров прилегающей пустыни вокруг него, но ни шиша не нашли. Искали с воздуха, искали из космоса, искали на земле, перевернули каждый камень от Абу-Балласа до Великого песчаного моря и от Гебель-Увейната до Иергехды. И после всего этого… — она горько усмехнулась, — ничего. Тридцатиметровый, двадцатитонный самолет просто исчез. Я меньше всего верю в приметы, но когда думаю о том, что написано в папирусе — проклятиях, заклинаниях невидимости… Может, Имти-Хентика был не так уж не прав. Другого объяснения дать не могу.

Снаружи завыла сирена автомобильной сигнализации и почти сразу умолкла. Кирнан снова выглянула из-за гардин, потом вернулась к дивану, скрестила руки на груди.

— В первые годы мы бросили все силы на решение этой задачи, — продолжила она. — И только потом решили действовать по-другому: предположили, что если нам не удалось отыскать оазис, то Гиргису или кому другому — и подавно. Мы, конечно, следили за ситуацией, особенно после 11 сентября. Страшно было представить, что случится, если группировка вроде «Аль-Каиды» пронюхает о пятидесяти килограммах обогащенного урана, лежащих посреди пустыни без охраны. Продолжали прочесывать местность со спутников и с земли, разместили в Харге отряд быстрого реагирования на экстренный случай… хотя в основном мы полагались на временных сотрудников — гражданских, обладающих знаниями в нужной нам области или связанных с интересующей нас местностью, которые могут заметить то, что от нас ускользнуло. — Тут она показала кивком на диван. — С Флином я познакомилась в девяностых. После… — она на секунду запнулась, подбирая выражения, — его расставания с британской разведкой и возвращения в египтологию я с ним связалась, попросила помочь. Естественно, он был первым кандидатом во временные сотрудники, учитывая его прошлое.

— А что насчет Алекс?

— Твою сестру тоже выбрали по понятной причине. Наши пути пересеклись еще в Лэнгли — она замещала кого-то в отделе картографии ЦРУ. Когда до меня дошел слух, что она поселилась в Дахле, я разыскала ее и объяснила ситуацию. Никто из моих знакомых не знал Гильф-эль-Кебир лучше Алекс, если не считать Захира аль-Сабри. Твоя сестра согласилась участвовать в поисках, а мы в ответ обязались финансировать ее исследования. Мне, правда, кажется, что ее привлекало скорее само задание, нежели деньги или желание защитить мир. Она смотрела на это как на захватывающее приключение.

Фрея печально покачала головой. «Именно так Алекс и можно было соблазнить, — подумала она. — Чем-то необычным, захватывающим. Она никогда не могла устоять перед загадкой. Это ее и сгубило, бедную Алекс. Бедная, милая Алекс!»

— …рассказывали им все вкратце, — разливалась Кирнан. — Они докладывали мне о находках, напрямую с агентством не связывались. Мы уже почти убедили себя, что самолет никогда не найдут, что он канул в местный аналог Бермудского треугольника, как вдруг… — Она тяжко вздохнула. — Через двадцать три года находят тело Руди Шмидта, и начинается свистопляска.

Кирнан издала еще один тяжкий вздох и потерла себе виски. В этот миг она показалась Фрее даже более вымотанной, чем при встрече у порога.

— Поверить не могу, — устало произнесла Молли и поникла плечами, словно на них лежал большой гнет. — А уж как все это тревожит, вы тоже должны понять. Саддама теперь, правда, нет, но найдется толпа других, кто с превеликой радостью подхватит сделку. А Романи Гиргис не из тех, кто привередничает. — Она развернулась и снова выглянула в окно. Потянулась долгая пауза.

— Ну так что? — спросила Фрея, нарушая тишину. — Что вы собираетесь предпринять?

Кирнан пожала плечами:

— Предпринимать нам, в сущности, пока почти нечего. Это… — она показала на снимки, — прогоним через компьютер, подстегнем службу наблюдения за Гильфом и Гиргисом, а в остальном… Будем следить, ждать, плевать в потолок. Как-то так.

— Но ведь Гиргис убил мою сестру! — воскликнула Фрея. — Он убил Алекс.

Кирнан наморщила лоб. Ее взгляд метнулся к Флину, а тот чуть заметно тряхнул головой, словно говоря «пусть ее».

— Гиргис убил мою сестру, — повторила вспыхнувшая Фрея. — И я не собираюсь сидеть сложа руки. Понятно? — Она повысила голос. — Я этого так не оставлю.

Кирнан подошла к ней и присела на корточки, обняла за плечи.

— Гиргис свое получит, — тихо сказала она. — Уж в этом вы можете на меня положиться.

Обе замолчали. Кирнан несколько секунд смотрела Фрее в глаза, потом кивнула и поднялась.

— Думаю, мы поговорили достаточно, а теперь вам пора в душ. Запашок, знаете ли…

Она улыбнулась, и Фрея, себе на удивление, тоже. На нее вдруг навалилась усталость.

— Вы говорили, там есть одежда, — сказала она, поднявшись.

— Первая спальня направо. Все сложено на кровати, там же и полотенца. И осторожнее со смесителем в душе — он включается, когда захочет.

Фрея кивнула и направилась к двери, вышла в коридор и, что-то вспомнив, заглянула обратно.

— Простите за пистолет в такси, — сказала она Флину. — Я не собиралась стрелять.

Он махнул рукой:

— Знаю. Вы не сняли его с предохранителя. Кстати, постарайтесь оставить нам горячую воду.

Кирнан отнесла кружки на кухню, вернулась в гостиную и села в кресло, которое только что занимала Фрея. Из дальнего угла квартиры донесся шорох душа.

— Она точь-в-точь как Алекс, правда?

Флин опять уткнулся в фотографии.

— Да, и все же другая, — ответил он, поднимая глаза на Кирнан. — Менее жизнерадостная. У нее явно было что-то в прошлом. — Он поднес одно фото к глазам, прищурился. — Алекс не говорила, что между ними произошло, — добавил он чуть погодя. — Это единственное, о чем она никогда не рассказывала.

Он опустил фотографию и взял другую. Кирнан наблюдала за ним, постукивая пальцами по подлокотнику.

— Нашел что-нибудь?

Флин покачал головой:

— Нет, хотя вот это… Интересно.

Он протянул ей снимок статуи с головой крокодила. Она стояла на кубическом постаменте, где четко виднелся рельеф — иероглифический текст в обрамлении змеиных колец.

— Себек и Апоп? — спросила Кирнан.

Броди кивнул:

— Та же формула проклятия, что и в папирусе Имти-Хентики. «Да сокрушит лиходеев пасть Себека, и да поглотит утроба змея Апопа». Только здесь кое-что добавлено. Смотри. — Археолог постучал пальцем по нижнему краю снимка. — «Там сбудутся все их страхи, а ресутбену — кошмары — станут живой пыткой». Не великое открытие, но с научной точки зрения любопытно. Еще один кусочек исторической мозаики.

— И что, он приближает нас к оазису?

Флин хмыкнул.

— Ни на миллиметр.

Он еще раз пролистал стопку фотографий, потом швырнул ее на диван и поднялся.

— Если возможно, хорошо бы добавить снимкам четкости. Хотя скорее всего это ничего не даст. Молли, ты зря тратишь время. Фотографии не помогут.

Он прошел к деревянному буфету у дальней стены, достал оттуда почти пустую бутылку виски «Беллз» и стопку.

— Для профилактики, — пояснил Флин, заметив неодобрительный взгляд Кирнан.

Он налил стопку, опрокинул ее в себя и наполнил снова, после чего вернул бутылку на место и сел. Какое-то время Флин задумчиво взбалтывал виски в стопке — янтарная жидкость пыльно-золотым языком облизывала изнутри стеклянные стенки. В ванной шумела вода. Отпив половину виски, Броди обратил взгляд на Кирнан.

— Тут еще один момент, Молли.

Она подняла брови, склонила голову.

— Есть подозрение, что кто-то прослушивает ваш мобильный.

Кирнан ничего не ответила, однако стук пальцев прекратился — похоже, слова Флина застали ее врасплох.

— Когда Фрея приехала в Каир, она оставила сообщение на вашем автоответчике, — продолжил Броди. — Дала знать, что пойдет в университет — со мной встретиться. А через полчаса примчалась банда громил, и все — ко мне в кабинет. Можно, конечно, предположить, что кто-то искал ее там и предупредил Гиргиса, но в музее я тоже звонил на ваш автоответчик. Итог: банда вваливается в музей и режет горло моему хорошему другу. Слишком много совпадений. Ваш телефон на прослушке у Гиргиса.

За все их пятнадцатилетнее знакомство Флин ни разу не видел Молли встревоженной. До сих пор.

— Быть такого не может! — Она вскочила с дивана, теребя крестик. — Невозможно в принципе.

— Другого объяснения я не вижу. Либо Фрея лжет, либо вы работаете на Гиргиса. Для меня и то и другое сомнительно.

Кирнан вытащила свою «Нокию» из сумки на столе.

— Этот аппарат из агентства, Флин, — сказала она, размахивая телефоном. — Его нельзя взломать или прослушать. На нем куча паролей, пин-кодов, специальных кодов владельца — настоящий частокол. Даже чертовым русским такое не по зубам. Это невозможно.

«Опять что-то новенькое, — подумал Флин. — Раньше Кирнан никогда не повторялась». Он допил виски.

— Кто-то из своих?

Молли прикусила губу.

— Нет, — отмахнулась она. — Нет-нет. Не может быть. ЦРУ не лезет в личные каналы связи своих сотрудников. Конечно, технологии позволяют, но для прослушки собственных агентов требуется доступ самого высокого уровня. Немож… просто не верится. Должно быть еще какое-то объяснение.

Флин пожал плечами, залез в карман джинсов и вытащил визитку, которую дал ему Энглтон в отеле «Виндзор».

— Как бы то ни было, следует его проверить.

Кирнан внимательно рассмотрела карточку.

— Он за мной следил какое-то время, — продолжил Броди. — Появлялся там, где не должен был. Например, в музее — как раз когда гориллы Гиргиса волокли нас к машине. Доказательств у меня нет, но, могу поспорить, источник информации у них общий. Кем бы этот тип ни был, он точно занят не связями с общественностью.

Кирнан прямо-таки буравила визитку глазами. Ее рука дрожала, лицо вдруг побледнело, словно это открытие потрясло ее больше других. Шелест воды в душе прекратился. В наступившей тишине Кирнан бросила в сумку визитную карточку и телефон.

— Уезжайте из Каира, — неожиданно твердо, властно произнесла она, обернувшись к Флину. — И вообще из Египта. Уезжайте оба, сегодня же вечером. Стало слишком опасно. Ситуация выходит из-под контроля. Уже вышла.

— Не обижайтесь, Молли, но я — гражданское лицо, и вы не вправе мне приказывать. Я поступлю как захочу.

— Вам жить надоело?

— Отнюдь. Я хочу найти оазис, — ответил Флин, упирая в нее твердый немигающий взгляд. — И пока не найду, никуда не уеду.

Кирнан, казалось, вот-вот взорвется. Однако она села на диван рядом с Флином, коснулась рукой плеча археолога.

— Дело только в оазисе?

Он посмотрел на нее и перевел взгляд на стакан.

— Вы о чем?

— О том, что вы действуете не только из любви к науке и желания остановить Гиргиса.

— До жути смахивает на психоанализ.

— А я думала, на слова друга, который заботится о вас и не хочет, чтобы вы пострадали.

Флин вздохнул и накрыл ее ладонь своей.

— Простите за грубость. Просто… ну, знаете…

Он не договорил. Кирнан стиснула его ладонь.

— Что было, то прошло, Флин. Та девочка осталась в далеком прошлом. И какую бы епитимью вы на себя ни наложили, ваш грех давно искуплен. Пора двигаться дальше.

Броди молча смотрел себе под ноги.

— Я знаю, для вас это важно, — продолжила Кирнан, — но сейчас, поверьте, у меня своих забот по горло, чтобы еще за вас трястись. Порадуйте старуху, исчезните из города. Сделайте милость — хотя бы пока пыль не осядет и я не разгребу то, что навалилось за сутки. Поверьте, дел мне хватит надолго.

Флин потер глаза и задумчиво поднес ко рту пустую стопку.

— Я могу помочь.

— Ой, только не надо! — Кирнан бессильно тряхнула головой. — Вы чего-то недоделали за десять лет операции «Пожар в пустыне»? Как еще вы можете помочь? Как?

— Ну, еще раз посмотрю свои записи, кадры со спутника, данные магнитометрии. Вдруг я что-нибудь упустил? — В голосе Броди звучала мольба — как у ребенка, который упрашивает родителей оставить его допоздна перед телевизором. — Должна же быть хоть какая-то зацепка, — твердил он. — Должна быть. Должна.

— Флин, вы уже тысячу раз все проверили. Десять тысяч раз — и ничего не нашли. Это тупик.

— Я съезжу к Гильфу… могу…

Он заметался в поисках ответа. Кирнан встала.

— Единственное, куда вы поедете, — это в аэропорт, а оттуда первым же рейсом…

— Я схожу к Фадави! — почти выкрикнул Флин. — Навещу Хассана Фадави, — повторил он, глядя Кирнан в лицо. — Он всегда хвастал, что знает про оазис. Мне так говорили. Врал скорее всего, но все равно надо бы поговорить с ним об этом.

Кирнан хотела было с ним поспорить, но передумала и с прищуром оглядела англичанина, взвешивая альтернативы.

— Вы же говорили, что вам он не признается, — сказала она после некоторого молчания. — Скорее язык себе отрежет.

— Это его способ послать подальше. И все же попытаться стоит. На кону слишком многое.

Он уже чувствовал, что Кирнан почти согласна, и решил поднажать:

— Я съезжу и повидаюсь с ним. Если выгонит, сделаю по-вашему: возьму отпуск, уеду на пару недель в Англию. Ну же, Молли, мне надое ним встретиться. Неужели все мои старания впустую? Рано меня списывать, есть еще выход. Погодите.

Кирнан не двигалась — только рука опять потянулась к цепочке с крестом.

— А как же Фрея?

— Ну, ее тоже следовало бы отправить первым рейсом домой… но с учетом характера она вряд ли так тихо сдастся. — Кирнан со вздохом сложила руки на груди. Оба опять замолчали. — Ладно, — нехотя продолжила Молли. — Поговорите с Фадави. Если он что-то знает — действуем по обстоятельствам. Но если это обманка…

— Тогда я уберусь ко всем чертям. Честное шпионское. — Он изобразил салют.

Молли улыбнулась, еще раз стиснула Флину ладонь и Ушла в другой конец комнаты, где сняла с подставки радиотелефон и отправилась на кухню. Через несколько секунд оттуда донесся ее голос. Она очень четко, деловито распорядилась насчет двух срочных паспортов и попросила проверить, есть ли свободные места на авиарейсы из Каира в ближайшие двенадцать часов.

Флин был прав: сдаваться Фрея не пожелала.

Она вышла из душа спустя десять минут. Одежда, которую Молли подыскала для гостьи — джинсы, рубашка, кардиган и удобные кеды, — пришлась почти впору, хотя джинсы пришлось подвернуть, а рубашка и кардиган оказались тесноваты. Бюстгальтер не пригодился совсем — он был натри размера больше.

Лишь только Кирнан объявила, что ради безопасности Фрее необходимо уехать из Египта, девушка напрочь отказалась: она, мол, не намерена оставлять смерть сестры безнаказанной.

— Уеду не раньше, чем увижу Гиргиса в гробу или за решеткой, — сказала она.

Сколько ее ни разубеждали, сколько ни говорили, что у нее ничего не выйдет, Фрея стояла на своем и рвалась поехать с Флином.

— Значит, так, — сказала она, уперев руки в бока. — Либо мы работаем вместе, либо я иду в полицию. Конечно, вы можете запереть меня тут… Посмотрим, что у вас получится.

Она встала в стойку и стиснула кулаки, словно ждала удара гонга. Кирнан досадливо тряхнула головой. Флин улыбнулся:

— Сдается мне, это неравный бой. Молли, я возьму ее к Фадави, и, если мы не узнаем ничего нового, улетим отсюда вместе.

— Ради Бога, вам здесь не базар! — вскипела Кирнан, но Фрея была тверже стали, поэтому старшей из женщин в конце концов пришлось уступить. — Детский сад, — пробормотала она. — Моя операция, а они мне условия ставят! Еще чего не хватало!

Правда, несмотря на резкий тон, вид у нее был не такой разъяренный, а в глазах даже промелькнул веселый блеск.

— Постарайтесь меня не разочаровать, — сказала она.

Флин принял душ и переоделся. Ему с сочетанием вещей повезло меньше, чем Фрее. «Я похож на какого-то гея-тусовщика», — ворчал он, тыча в мешковатую розовую рубаху и джинсы с вышивкой. Кирнан подхватила сумку и вывела их на улицу. В сотне метрах от дома, у детской площадки, стоял серебристый «чероки».

— Возьмите мою машину, — сказала она, передавая Флину ключи. — У меня посольское удостоверение… — Она указала на пропуск, прикрепленный к лобовому стеклу. — На пропускных пунктах проблем возникнуть не должно. С деньгами порядок?

Флин кивнул.

— И пожалуй, на сотовый мне сейчас лучше не звонить. И на все городские телефоны — аналогично.

— Тогда как держать связь?

Кирнан вынула из сумки ручку и блокнот, нацарапала на листке номер и вручила записку Флину.

— Пока не проверю остальные, шлите сообщения сюда. Это надежный канал, никто, кроме меня, о нем не знает, так что, если прослушка не сидит на каждой линии в Египте и за его пределами, секретность нам гарантирована.

Броди и Фрея сели в джип. Флин отрегулировал водительское кресло, завел двигатель и открыл окно.

— Не пропадайте, — напутствовала Кирнан. — И берегите себя.

— И вы тоже, — ответил Флин.

Больше им, видимо, нечего было сказать. Археолог кивнул на прощание, переключил рычаг автоматической коробки передач на передний ход и начал выруливать на проезжую часть. В эту минуту Кирнан прокричала вдогонку:

— Девочка тут ни при чем, Флин! Вы никому ничего не должны. Помните об этом! Все в прошлом!

Он не ответил — только посигналил не оглядываясь, проехал вниз по улице и свернул за угол, старательно избегая удивленного взгляда Фреи.

Едва машина скрылась, Молли полезла в сумку за телефоном.

— Черт, — выругалась она. — И как это он… Вот зараза!

У Сайруса Энглтона был пистолет, «кольт» серии 70 — внушительная штука с блестящим никелированным стволом и рукояткой розового дерева, инкрустированной косой платиновой сеткой с жемчужинами. Энглтон получил оружие в подарок от одного арабского дельца и вскоре уподобился тем людям, которые дают имена машинам или домам, а после относятся к ним как к живым. Свою пушку он нарек Мисси, в честь веснушчатой девчонки, которая сидела позади него в школе — единственной живой души, проявившей к нему хоть немного доброты. Из всего класса одна она не потешалась над его весом, голосом и слабым здоровьем.

Энглтон частенько практиковался — сбивал банки с заборов, дырявил мишени на местном стрельбище, да и вообще носил Мисси с собой всегда и повсюду, однако на деле, в операциях, не выстрелил ни разу. Он предпочитал держать пистолет на дне кейса, словно малютку в колыбели, твердо зная: оружие там, под рукой.

Сегодня все было иначе — сегодня он вывел Мисси в люди: почистил, смазал, заправил новой обоймой и сунул под пиджак, в кобуру из оленьей кожи, прижатую к валику тучной плоти под самым сердцем. Из арендованной машины Энглтон наблюдал, как Броди с девицей садятся в «чероки» и уезжают вдоль по улице.

За Кирнан он следил с самого утра. Это оказалось нетрудно, несмотря на вечные каирские пробки. Энглтон всю дорогу ехал у нее в хвосте, отстав на три-четыре машины, потом припарковался в переулке, чуть только она свернула к дому. Об этом ее обиталище он не знал — все-таки Кирнан была хитрой бестией. Через двадцать минут появились Броди и девица — как и предвидел Энглтон. Целый час вся троица находилась в квартире, а потом юная парочка уехала, чем поставила его в затруднение. «Что теперь? — думал он. — Отправляться за ними или еще побыть здесь, разведать, чем занята Кирнан?» Энглтон завел двигатель и похлопал по кобуре, понимая, что решение нужно принимать быстро.

«Меня вычислили, — размышлял он. — Иначе почему Броди зашифровал послание Кирнан, если раньше ничего подобного не делал?»

Каким образом вычислили — другой вопрос. Прямых доказательств у Энглтона не было — одни подозрения, тем не менее это сильно раздражало. Нельзя сказать, чтобы он не ожидал такого поворота событий. Теперь ситуация развивалась стремительно, как всегда бывало при такой работе. Сначала приходилось подкрадываться, играть в кошки-мышки, потом начиналась погоня и, наконец, смертельный бросок, хотя кого ему суждено было поймать, оставалось неясным. Вот почему Сай предпочел держать Мисси под боком — дело шло к свистопляске. Так всегда бывало.

«Чероки» свернул за угол и пропал из виду. Энглтону не терпелось узнать, в чем замешана Кирнан и каким будет ее следующий шаг. Слишком много осталось белых пятен. Однако чутье подсказывало ему держаться Броди и Хэннен, не упускать их из виду. По наитию Энглтон оглянулся — куда это смотрит Кирнан, уж не на свой ли телефон косится? — и поехал вслед за джипом, крутя одной рукой руль, а другой нажимая кнопки мобильного.

У себя в кабинете Гиргис снял трубку и оперся на крышку стола.

— Устраивайтесь, господа. Подозреваю, что ночь нам предстоит долгая.

Перед ним в высоких кожаных креслах расположились Бутрос Салах, Ахмед Усман и Мухаммед Касри. Салах взбалтывал в бокале бренди, Усман и Касри попивали чай.

— Ну так как? — просипел Салах гортанным, прокуренным голосом. — Будем сидеть и ждать?

— Именно, — ответил Гиргис. — Полагаю, вертолеты заправлены? Оборудование готово к погрузке?

Салах кивнул.

— Стало быть, пока больше делать нечего.

— А если нас водят за нос?

— Значит, дадим близнецам проявить себя, — сказал Гиргис, кивая на экранную панель вдоль стены. Один монитор показывал комнату этажом ниже: братья гоняли шары на бильярдном столе.

— Не нравится мне это, Романи, — просипел Салах. — Торчат тут как две занозы.

— Есть предложение получше?

Советник что-то буркнул себе под нос, глотнул бренди и затянулся сигаретой.

— Значит, будем ждать… — Гиргис откинулся назад, сложив руки. — Будем сидеть и ждать.

За полтора часа до этого, после побега Броди и девицы из Маншият-Насира, его буквально трясло, он корчился как припадочный, орал и постоянно отряхивался, словно по нему бегали насекомые, а теперь был спокоен и собран до неузнаваемости. Эта черта больше всего угнетала его приближенных — исступленная ярость хозяина неожиданно сменялась в нем холодной трезвостью, и наоборот. Нельзя было предвидеть, как он себя поведет, как с ним обращаться. Это всех выбивало из колеи, однако вполне устраивало Гиргиса.

Слуга принес еще чая. Четверо собравшихся еще раз прошлись по списку матчасти, подтверждая готовность всех элементов операции к срочной переброске. После этого двое удалились, оставив хозяина и Салаха наедине: Касри пошел в библиотеку работать на ноутбуке, Усман — поразвлечься с девицами, которых Гиргис держал для гостей и подручных.

— И все равно мне это не нравится, — ворчал Салах, давя окурок и тут же прикуривая новую сигарету: зажигалка висела у него на шейной цепи. — Слишком много оставляем случаю.

Гиргис улыбнулся. Им с Бутросом довелось многое повидать. Касри к ним примкнул двадцатьлет назад, Уман — только семнадцать. Зато Салах был при нем с самого начала. Они росли по соседству, в одной развалюхе Маншият-Насира. И тогда, и сейчас Гиргис считал Бутроса своим ближайшим поверенным, можно даже сказать, единственным другом — хотя, случись что, запросто перерезал бы ему глотку. Сантиментов в делах он не допускал.

— Все под контролем, Бутрос, — сказал он. — Если Броди что и откопает, мы узнаем первыми.

— Он уложил четверых, мать его! Такого никогда не было. Никогда! Поймать бы его да глаза вырезать, а не потолок здесь заплевывать!

Гиргис с ухмылкой вышел из-за стола и хлопнул напарника по плечу:

— Поверь, Бутрос, успеется. Вырежем все, что захочешь, — глаза, яйца и так далее. Девку тоже ослепим за компанию. Но не раньше, чем найдем оазис. Пока для нас это важнее всего. Как насчет партейки в нарды?

Салахеще поворчал, но потом тоже улыбнулся, допил коньяк, докурил сигарету.

— Прямо как в старые времена, — произнес он.

— Как в старые времена… — Гиргис сел в кресло напротив, достал из-под журнального столика складную доску с инкрустацией.

— Помнишь, мы пацанами играли на этой доске, — сказал Салах, помогая расставлять фишки. — Нам ее отец Фрэнсис подарил.

Гиргис улыбнулся, выкладывая фишки на игровое поле.

— Кстати, что с ним стало? — спросил он.

— Ты что, охренел, Романи? Мы же его пришили, когда он узнал про дурь и хотел нас заложить.

— Точно, точно. Вот старый балбес.

Гиргис встряхнул кости в кожаном стаканчике и выбросил две шестерки. Его ухмылка стала шире. Похоже, сегодня ему везло.

Флин и Фрея уехали от Молли в полдевятого вечера. Броди, одержимый мыслью о том, что Гиргис как-то мог их выследить, еще минут десять петлял по улицам, постоянно оглядываясь в зеркало — нет ли сзади «хвоста». Наконец они вернулись на то же шоссе, которое раньше привело их в город. Какое-то время они ехали молча, как вдруг, к ужасу Фреи, англичанин резко вывернул руль налево.

— Твою мать! — завопила Фрея, хватаясь за приборную доску: «чероки» прорвался сквозь соседний ряд и вылетел на встречную, где к нему следами трассирующих пуль слетались огни. Грянула яростная какофония из гудков; легковушки и пикапы судорожно завиляли, уходя от столкновения. Флин, стиснув зубы, лавировал в потоке встречных автомобилей, пробираясь к развязке. Там Броди пересек еще одно шоссе — последовала новая порция гудков и слепящих огней фар, — после чего, протрясясь по газону разделительной полосы, «чероки» встал в свой ряд. Не отрывая взгляда от зеркала заднего вида, Флин чуть сбросил скорость.

— Прости, — сказал он, виновато глядя на Фрею. — Хотелось наверняка убедиться.

Она не ответила — побоялась, что ее стошнит. А ведь раньше ничего, кроме трехсотметровой каменной стенки, экстримом не считала…

Они вернулись в центр Каира, проехали по мосту через Нил и свернули на широкий, запруженный машинами проспект. Наконец, преодолев бесконечные пробки и перекрестки, промчали мимо пирамид. Там городская черта заканчивалась, элитные поселки и жилые районы сменялись песком, кое-где поросшим кустарником, а уличные огни и вывески — равниной пустыни, серебрящейся в лунном свете. Все вокруг стихло и словно застыло, слышно было лишь урчание двигателя и шорох колес по асфальту. Мимо пронесся указатель «213 километров до Александрии». Флин прибавил скорость.

— Поставь музыку, если хочешь… — Он постучал по коробке с дисками под аудиосистемой. — Нам еще долго ехать.

Фрея стала просматривать содержимое коробки: странная коллекция разнообразных церковных гимнов и проповедей, среди которых попался альбом Боба Дилана «Медленный поезд». Его-то Фрея и вставила в проигрыватель. Из колонок зазвучал негромкий, размеренный ритм вступления.

— Хассан Фадави — это кто? — спросила она, откидываясь и забрасывая ноги на «торпеду». Впереди уходила в темноту цепочка габаритных огней — огненно-красные точки посреди ртутно-серого ночного пейзажа.

— Ученый, который обнаружил папирус Имти-Хентики. — Флин включил индикатор и обогнал побитый пикап. — Величайший египетский археолог. Живая легенда.

— Вы с ним друзья?

Броди стиснул колесо руля.

— Бывшие друзья, — ответил он тихим напряженным голосом. Казалось, разговор на эту тему его угнетал. — В данный момент он желает меня убить, а перед этим — кастрировать. И, честно говоря, есть за что.

Фрея удивленно изогнула бровь, тем самым подталкивая Флина к продолжению, которого не последовало, по крайней мере сразу. Археолог снова включил индикатор поворота, обгоняя микроавтобус, битком набитый женщинами в черном. В салоне джипа по-прежнему звучал скрипуче-гнусавый голос Дилана. У дороги вспыхнули и тут же исчезли несколько огромных щитов с рекламой банка Александрии, страховой компании «Фараон», джинсов «Чертекс» и лампочек «Осрам». Наконец Флин вздохнул и выключил музыку.

— До сих пор я совершил в жизни две катастрофические ошибки, — произнес он, качая головой. — Нет, пожалуй, три, если считать секс с женой одного из моих школьных преподавателей. — Он безрадостно хмыкнул. — Так или иначе, в последний раз я просчитался, когда упек Хассана Фадави в тюрьму.

Он потянулся и слегка поморщился — не то от боли (рука еще не зажила), не то от тягостных воспоминаний. По встречной полосе промчался тяжеловоз, и джип тряхнуло воздушным вихрем.

— Мы познакомились, когда я учился в Кембридже, — продолжил Флин вполголоса, не отрывая глаз от дороги. — По иронии судьбы в это самое время самолет Гиргиса с урановой начинкой рухнул в Затерянный оазис. Хассан преподавал в Кембридже, приглашенный по программе дружественного обмена. Так мы и встретились. Он взял меня под крыло на правах наставника, обучил полевой археологии. С учетом разницы в возрасте мы никогда не общались на равных, и он порой вел себя по-сволочному, но на него нельзя было обижаться — таким блестящим умам это простительно. Я бы никогда не закончил диссертацию без его помощи. А когда моя карьера в разведке накрылась тазом, именно он устроил меня преподавать в Американском университете, а также уговорил Высший совет по древностям Египта дать мне разрешение на раскопки в районе Гильф-эль-Кебира. Фактически Фадави спас мою карьеру.

— Тогда за что ты отправил его в тюрьму?

Флин нервно покосился на Фрею.

— Разумеется, не нарочно. Вышло как бы… — Он замялся, подыскивая слова, в растерянности нажал на кнопку окна, опустил стекло. В салон ворвался ветер. — Это случилось три года назад, — продолжил Флин. — Мы вместе работали в абидосской экспедиции — он вел повторные раскопки вокруг усыпальницы Хасехемуи. В общем, не стану тратить время на бесполезные подробности, но к середине сезона Хассана попросили заняться консервацией помещений в храме Сети Первого — главном историческом памятнике Абидоса. Высшему совету понадобился отчет о состоянии внутренних святилищ. У Хассана был большой опыт в подобных Делах…

Броди сбавил скорость — фары джипа высветили двух линяющих верблюдов, которые неспешно пересекали Шоссе. Заслышав резкий гудок, верблюды испуганно развернулись и галопом умчались в пустыню.

— Если вкратце, — продолжил Флин, когда верблюды остались позади, — Хассан поехал в храм Сети, а я принял руководство над работами в гробнице Хасехемуи. Почти сразу мне бросилось в глаза, что из фонда находок — хранилища, куда отправляли все найденное при раскопках, — пропадали образцы. Я уведомил участкового инспектора, он приставил охрану к хранилищу, и на четвертую ночь мы застукали человека, который прикарманивал древности.

Фрея в упор взглянула на Броди.

— Неужели Фадави? — спросила она.

Флин кивнул. В призрачно-зеленом свете приборной доски на лице археолога отразилась смесь сожаления, грусти, разочарования и усталости.

— Он заявил, что брал их для изучения и собирался вернуть. Но при обыске у него нашли целый склад древностей… Выяснилось, что Фадави годами крал со всех участков, на которых вел раскопки. Сотни, тысячи образцов — он даже кое-что из гробницы Тутанхамона ухитрился стянуть, когда работал в Каирском музее.

Флин сокрушенно поник головой и схватился за руль — мимо прогромыхал очередной грузовик, ослепив его дальним светом фар. Справа в темноте обозначилось нечто вроде армейского лагеря: освещенные бараки за колючей проволокой, а у ворот — ряд танков в пустынном камуфляже, грозно развернувших дула в сторону дороги.

— Египетские власти очень сурово относятся к краже древностей, — продолжил Флин. — Ни статус, ни репутация не спасли Фадави от суда. Мне пришлось дать показания; Хассана приговорили к шести годам тюрьмы и запретили впредь вести раскопки — ему, человеку, который жил и дышал археологией! — Броди тряхнул головой, откинул волосы со лба и потер шею. — Все бы не так мерзко, если б Фадави не убедил себя, будто я это подстроил. Нарочно его сдал, чтобы прибрать к рукам экспедицию в Абидосе. Я навешал его в тюрьме, хотел все объяснить, но он начал бесноваться, кричать, и охрана меня выпроводила. С тех пор я его не видел и не слышал. Мне только недавно сказали, что его выпустили. По слухам, он в глубокой депрессии.

Флин снизил скорость — впереди замаячил полицейский кордон: несколько бочек из-под мазута с обеих сторон дороги и две одноэтажных будки, у которых археологу пришлось притормозить, дожидаясь, пока проверят машину впереди. Опустив стекло, Броди что-то сказал патрульному по-арабски и ткнул в посольское удостоверение на ветровом стекле. После короткой беседы джип пропустили, но полицейский записал номер машины в блокнот.

— Думаешь, Фадави нам поможет? — спросила Фрея, когда кордон остался позади. — После случившегося? Ты всерьез на это рассчитываешь?

— Честно?

— Честно.

— Нет. Я же ему жизнь сломал… С какой стати он пойдет мне навстречу?

— Тогда зачем мы туда едем?

— А затем. Хассан Фадави признался моему коллеге, что знает кое-что об оазисе, а если вспомнить о пятидесяти килограммах обогащенного урана, стоит, наверное, прислушаться даже к самым ненадежным источникам.

Броди значительно посмотрел на спутницу и снова переключил внимание на дорогу, обгоняя автомобиль, который раньше их проехал контрольно-пропускной пост. Фрея прибавила громкость на магнитоле. Из динамиков снова полился тягучий, хриплый голос Дилана, который очень кстати пел что-то о Египте и насилии. Часы на приборной доске показывали половину десятого — джип выехал из Каира час назад. За окном простирался пустынный ночной пейзаж, серебристо-черный и однообразный. Вдалеке, у самого горизонта, мерцал крошечный оранжевый огонек — точно светляк съежился у подножия неба. «Должно быть, какая-то нефтяная вышка или завод», — предположила Фрея.

— А первая ошибка?

— Что?

— Ты упомянул две катастрофические ошибки. Так какая была первая?

Флин выжал педаль до отказа, и стрелка спидометра качнулась за сто сорок километров в час.

— Пятнадцать минут — и мы там, — сказал он.

Каир

Молли Кирнан как громом поразило известие о том, что стена молчания вокруг «Пожара в пустыне», которую они строили двадцать три года, оказалась пробита, несмотря на то что Молли и ее коллеги выверяли каждый шаг, действовали со всеми предосторожностями, чтобы ничто не просочилось за рамки этой стены. И вот вам пожалуйста, Энглтон!

Как только оторопь прошла (причем довольно скоро), Кирнан принялась за дело с присущей ей собранностью и напором. «Мраморная Молли, — в шутку называл ее Чарли. — Тверда и красива, как статуя».

Она сделала несколько нужных звонков в Штаты — ее мобильный был лишь одним из многих каналов связи — и предупредила всех, кого знала, о происходящем, назвала имя Энглтона, попросила разобраться. Хотя все ее мысли и молитвы были обращены к Флину и Фрее, по дороге домой, в Маади, она сосредоточилась на Энглтоне. Кто он? Почему влез в их дела? Что ему нужно? Она поднесла к глазам визитку, которую дал ей Флин, вынула из сумочки карманную Библию, которую всегда носила с собой — подарок любимого мужа на тридцать первый день рождения, — и раскрыла ее на Псалме 64.

— «Сохрани жизнь мою от страха врага… — Свет уличных фонарей полосами лег на бумагу. — Укрой меня от замыслов коварных и от мятежа злодеев, которые изострили язык свой, как меч.» — Она повторила абзац, пролистала страницы до Книги Наума: — «Господь есть ревнитель и мститель; мститель Господь и страшен в гневе: мстит Господь врагам Своим и не пощадит противников Своих». — Молли удовлетворенно кивнула, закрыла Библию и с улыбкой прижала к груди. — И это правильно, — прошептала она.

Дорога на Александрию

По обе стороны от 11-й автострады — главной магистрали, соединяющей Каир и Александрию, расстилается пустынный ландшафт: бескрайнее море песка и гравия, которое шоссе пересекает, как строчка, вышитая на гигантском холсте. Впрочем, изредка попадались зеленые заплатки — то поле для гольфа, то финиковая роща, то прекрасный сад. Они на миг прорывались сквозь небытие, прежде чем исчезнуть под неудержимым натиском пустыни.

Флин и Фрея поравнялись с одним таким островком зелени — большой банановой плантацией, — и Броди замедлил ход, свернув на пыльную грунтовую дорогу, которая шла перпендикулярно основной трассе. Вокруг «чероки» смыкались, словно кулисы, стены поникшей листвы, среди которой мелькали кисти созревающих плодов, похожие на люстры.

— Много лет назад семейство Фадави было крупнейшим в Египте экспортером бананов, — пояснял Флин, по мере того как они тряслись через плантацию, разгоняя светом фар темноту. — Компанию продали за целое состояние, поэтому Хассан всегда мог спонсировать собственные раскопки. Так что чего бы он ни лишился, голодать ему по крайней мере не придется.

Джип подбрасывало на ухабах, тучи пыли скрывали колею, ночная мошкара разбивалась о стекло. Где-то через километр банановые посадки сменились рощицей манго, а потом дорога оборвалась перед низким забором из штакетника, за которым, в таинственном свете луны, открывался вид на невероятно ровный стриженый газон и дом — большой, белый, со ставнями на окнах и флюгером на крыше. Флин объехал лужайку, остановился на парковочной площадке перед самым домом и заглушил двигатель. В комнате на нижнем этаже горел свет — в щели ставней проникали тонкие лучи.

Броди сидел, постукивая пальцами по рулю, как будто ему не хотелось покидать привычный уют «чероки». Звон цикад и потрескивание остывающего мотора нарушали ночное безмолвие. Наконец Флин открыл дверь и спрыгнул на дорожку — под ногами хрустнул гравий.

— Пожалуй, тебе лучше подождать здесь, — сказал археолог, оглядываясь на Фрею. — А я схожу, поговорю. Если все пойдет гладко, вернусь за тобой.

— А если не пойдет? — Она посмотрела ему в глаза.

— Тогда, думаю, нам предстоит дорога в аэропорт.

Флин ударил кулаком по крыше джипа, крепясь перед нелегким разговором, развернулся и зашагал к парадной двери. На середине пути его вдруг ослепил ледяной поток света — включился прожектор сигнализации. Почти в тот же миг в ночи грянул выстрел, и Флина осыпало гравием и пылью — пуля угодила ему под ноги. Археолог застыл на месте, потом осторожно попятился на шаг. Вторая пуля тут же угодила позади него. Флин встал как вкопанный. Раздался щелчок откидываемого ствола и голос — звучный, низкий, слегка срывающийся:

— Боже, как сладка месть! Кто бы знал!

В тени у дома показался незнакомец, одетый в одни только мешковатые пижамные брюки. В руках у него была допотопного вида двустволка, которую он заряжал патронами. Незнакомец встал на краю светового пятна и вскинул ружье на плечо, целя Флину в голову.

— На колени, Броди! На колени, как положено всем подлым ублюдкам!

— Хассан, прошу тебя…

— Заткнись! На колени, скотина!

Флин мельком посмотрел в сторону джипа и слегка поднял ладонь — дал Фрее знак оставаться на месте и не делать резких движений; затем медленно опустился на землю, уронив руки по швам. Человек с ружьем сипло, по-звериному хохотнул, словно одышливый пес, и сделал еще шаг вперед, под безжалостно-яркий свет прожектора.

— Три года я ждал этой встречи, и вот наконец… Лежать!

Судя по высокому лбу, голубым глазам и орлиному профилю, когда-то он был видным мужчиной, но теперь больше походил на пугало: отросшие седые волосы спутались космами, огрубевшее лицо скрывала пятидневная Щетина.

— Броди, — еще громче произнес он, и голос его сорвался на вопль, как у истязаемого зверя: — Броди!!!

— Ради Бога, Хассан… — Флин, покрывшись испариной, неотрывно смотрел на ружье в дрожащих руках Фадави. — Опусти эту чертову… Ё!

Он растянулся ничком, еле успев прикрыть голову — рядом один за другим громыхнули еще два выстрела. Дробинки просвистели у Броди над головой и унеслись в сад. Секунду-другую Флин лежал неподвижно, затем осторожно опустил руки и поднялся на колени.

Фадави невозмутимо перезарядил дробовик.

— Хассан, — повторил Броди, стараясь выдержать спокойный тон, проигнорировать направленное на него дуло. — Пожалуйста, прошу тебя, опусти ружье. Покаты не сделал того, о чем будешь жалеть. О чем мы оба пожалеем.

Фадави хрипло, прерывисто дышал и взглядом безумца смотрел на Флина.

— Прошу тебя.

Тишина.

— Хассан…

Ни звука в ответ.

— Бога ради, что ты хочешь услышать?

Египтянин продолжал на него таращиться, оскалив зубы.

— Мои извинения? Слова о том, что я хотел бы повернуть время вспять? Боже правый, да я каждый день об этом мечтаю! Думаешь, это доставило мне удовольствие? По-твоему, я извращенец и радуюсь, ломая жизнь тем, кто вывел меня в люди?

Фадави безмолвно стоял перед ним. Флин в бессилии возвел глаза к небу, к серебряному диску луны, словно тот мог ему подсказать, как действовать.

— Слушай, я не могу изменить случившееся, — попробовал он снова. — Не могу стереть прошлое. Я знаю, каково тебе при…

— Знаешь?

Хассан подошел еще на два шага и теперь стоял прямо над Броди, так что дуло двустволки смотрело англичанину в висок. Фрея потянулась к ручке двери — выбраться наружу, попытаться помочь. Флин заметил ее движение и чуть заметно мотнул головой — мол, оставайся на месте. Фадави напряг палец на курке.

— Стало быть, тебе приходилось делить камеру с насильниками и убийцами? — прошипел он. — Ложиться спать, гадая, проснешься ли поутру?

Теперь замолчал Флин.

— Целыми днями шить почтовые мешки? Три года страдать дизентерией из-за грязной воды? Терпеть побои, от которых потом неделю мочишься кровью?

На последний вопрос Флин мог ответить утвердительно, но не стал в этом признаваться и продолжал смотреть в землю. Фадави захлебывался от ярости, не сводя ружейного дула с уха Броди.

— Ты и понятия не имеешь об аде, потому что ты там не бывал. А мне вот довелось… — Египтянин с силой наступил на землю босой ногой, как будто хотел стереть кого-то в порошок. — И это ты отправил меня туда! Все ты, чертов предатель! Угробил мою карьеру, мою репутацию, мою жизнь! Ты… загубил… всю… мою… жизнь! — Он обрушивал на Флина слово за словом, но теперь не повышал голос, а наоборот — начал с крика и снижал его до хрипа, а слово «жизнь» прозвучало из его уст протяжным, звериным рыком. Флин смотрел в пол — ждал, пока Фадави выговорится, и только потом медленно перевел взгляд на египтянина.

— Ты сам загубил свою жизнь, Хассан, — тихо сказал он.

— Что? Что ты сказал?

У Фадави задергался глаз.

— Ты сам загубил свою жизнь, — повторил Флин и отвел дуло от головы. — Я всю жизнь буду жалеть, что не поговорил с тобой до того, как отправиться к властям. Сочувствую, что тебе пришлось пройти через все эти ужасы, но… Все-таки в краже уличили не меня…

Фадави стиснул зубы, и лицо его напряглось в жутком оскале. Он уткнул дуло двустволки в переносицу Броди. Повисла тишина — даже цикады, казалось, притихли, словно в ожидании того, что могло случиться. Флин снова осторожно отодвинул ружье.

— Ты не станешь в меня стрелять, Хассан. Как бы тебе ни хотелось. Как бы ты ни винил меня в случившемся. Если это была попытка меня напугать — поверь, она удалась, но ты не нажмешь на курок. Так, может, отложишь оружие, и хотя бы поговорим?

Фадави продолжал буравить его взглядом. Его глаз дергался, губы кривились, словно не знали, какое выражение выбрать, как вдруг на них появилась улыбка.

— Я знаю, о чем ты хочешь поговорить. — Прозвучало это почти весело, без напряжения — совсем иначе, нежели предыдущие слова. Как будто Фадави подменили. — Ты с Пичем пообщался, не так ли? — Заметив, что Флин изо всех сил старается не выдать волнения, египтянин осклабился. — А он рассказал тебе про оазис, верно? Насчет того, что я кое-что выяснил. И ты хочешь разузнать, что именно. Тебе это позарез нужно — вот зачем ты явился. — Хассан ухмылялся, ощущая воздействие своих слов и наслаждаясь им — словно вворачивал нож. — Я ведь знал, что когда-нибудь это случится, но чтобы так скоро? Должно быть, ты в отчаянии. В полном отчаянии.

Флин прикусил губу. Гравий впивался ему в колени.

— Ты не так все понял, Хассан. Я стараюсь не ради себя.

— О, как я мог подумать! Конечно, для блага всего человечества! Для спасения мира! Ты всегда был таким альтруистом. — Он хмыкнул и сделал Флину знак подняться. — Знаешь, это было нечто невероятное, — протянул он. — Нечто особенное. Нечто такое, которое способно поведать нам об «уэхат сештат» больше, нежели остальные разрозненные свидетельства, вместе взятые. Величайшая находка за всю мою карьеру… И знаешь, почему меня это так радует? — Он просиял. — Потому, что ты о ней никогда не узнаешь. Не от меня по крайней мере. Самое значительное открытие в археологии после папируса Имти-Хентики, и все тут. — Он постучал прикладом себе по голове. — Где оно и останется.

Флин медленно поднялся, бессильно сжимая кулаки. Он не знал, что сказать, как выйти из положения.

— Ты блефуешь.

— Неужели? Ладно, думай как хочешь — правды все равно не дождешься. Ни сегодня, ни завтра — никогда. — Фадави опять стукнул себя по голове. — Тайна здесь, в целости и сохранности, под семью замками. А теперь, если не возражаешь… Последние три года у меня выдались трудные, а я уже немолод. Рад был повидаться, но, как ни печально, вынужден прервать нашу славную встречу. Спокойной ночи, старый друг. Счастливо доехать.

Фадави положил ружье на сгиб локтя, похлопал Флина по плечу и с прощальной ухмылкой повернулся к дверям.

— Пожалуйста, помогите нам, — раздался голос Фреи. Она устала сидеть в машине, дожидаясь, пока мужчины разберутся между собой, и выбралась на дорожку. — Пожалуйста. — Она поравнялась с Флином. — Нам нужна ваша помощь.

Фадави замер и повернулся, склонив голову набок. Его внимание было настолько поглощено Броди, что девушку в салоне джипа он даже не заметил, хотя стоял от «чероки» в нескольких шагах.

— Ну и ну, — произнес египтянин, оглядывая Фрею с головы до ног. — Я знал, что тебе не хватает самоуважения, Флиндерс, но втягивать дам в свои грязные делишки… Да еще таких хорошеньких…

Он вдруг сделался сама галантность. С учетом того, что из одежды на нем были только пижамные брюки, выглядело это не чарующе, а жутко.

— Представь нас, пожалуйста, — потребовал Фадави у Броди.

— Даже не думай, Хассан! — отрезал Флин. Такой поворот событий его явно не веселил.

— Фрея. Меня зовут Фрея Хэннен.

Фадави улыбнулся и одновременно слегка нахмурился.

— Случайно, не…

— Ее сестра, — оборвал его Флин с каменным лицом. — Ты не слышал — Алекс умерла.

Фадави все еще улыбался, но морщины у него на лбу стали глубже, словно половины его лица выражали разные, противоречивые чувства.

— Какое несчастье! — пробормотал он, переводя взгляд с Фреи на Флина и обратно. — Ваша сестра была женщиной замечательной.

Фадави отмахнулся от комара, который звенел у него над головой. Его глаза, улыбка на миг застыли, как у актера, который запутался в монологе, — но это было мимолетное замешательство, потому что почти сразу же он просиял, а от морщин на лбу не осталось следа.

— Да-да, совершенно замечательной. И красивой к тому же. Хотя, должен заметить, сестра ее превзошла. Фрея, я правильно расслышал?

— Даже не думай, — повторил Флин угрожающим басом.

Фадави пропустил его слова мимо ушей и сосредоточил все внимание на девушке.

— Как жаль, что нам выпало встретиться в столь неподходящих обстоятельствах, — произнес он, после чего еще раз отогнал комара и пригладил волосы. — Знай я заранее о вашем приезде, успел бы хоть отчасти привести себя в порядок. Как видите, мой костюм оставляет желать лучшего. Вы позволите? — Он шагнул вперед и поцеловал Фрее кончики пальцев. — Божественно, просто божественно.

— Хассан, прекрати!

Флин оттолкнул египтянина и взял Фрею за руку.

— Идем, мы сделали все, что смогли.

Он попытался отвести ее к джипу, но не тут-то было: Фрея вырвалась из его хватки.

— Прошу вас, — умоляюще повторила она. — Я не представляю, через что вы прошли за эти три года… Мы, конечно, не вправе просить, но я все равно попрошу. Помогите нам. Расскажите про оазис. Пожалуйста.

Фадави, казалось, слушал ее в полуха — он неотрывно глазел на ее грудь, которую тесный жакет и блузка только подчеркивали. На обтягивающей ткани прорисовывались очертания сосков.

— Великолепно, — произнес египтянин, скользя глазами ниже и тотчас поднимая их к ее светлым волосам. — Уже и не вспомню, когда в последний раз оказывался в компании столь привлекательной молодой особы. Больше всего мне не хватало этого в Туре — ну, знаете, прелестей женского общества: щебета, смеха, красоты. Я обожаю красавиц. А в тюрьме меня радовала только одна открытка с обнаженной танцовщицей из гробницы Нахт, которая, могу заверить, даже не суррогат.

Он лукаво покосился на Флина — словно охотник, загоняющий зверя в капкан, уже зная о его предстоящих мучениях.

— Да-да, столько лет прошло с тех пор, как женщины передо мной раздевались, — прибавил Фадави и облизнулся, алчно раздувая ноздри. — Все эти ножки-грудки, Укромные ме…

— Прекрати! — рявкнул Флин. — Слышишь? Прекрати сейчас же! Я знаю, что у тебя на уме, и мы не собираемся стоять здесь и слушать…

— Она тебе нравится, правда? — вкрадчиво вставил Фадави.

— Что?

— Она тебе нравится. — Теперь он вовсю ухмылялся, уже с очевидной издевкой. — Даже очень.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Она тебе симпатична, тебя к ней влечет, ты ее…

— Пойдем отсюда.

Флин грубо схватил Фрею за руку, подтолкнул в сторону джипа. Не успели они сделать несколько шагов, как Фадави их окликнул:

— Я расскажу то, что вы хотите знать. Об оазисе. О моей находке. Я все расскажу.

Флин замер на месте и обернулся, не отпуская девушку.

— Где он, как он — все, что пожелаете услышать, — произнес египтянин. — Только… — он замолчал, злорадно ухмыляясь, и захлопнул капкан, — я хочу увидеть ее обнаженной.

Флин выпучил глаза от ярости и отвращения. Он только собрался исторгнуть обличительную тираду, но в этот миг Фрея вырвалась из его хватки.

— Идет.

Флин оторопело воззрился на нее.

— Черта с два!

— Где — здесь или в доме? — спросила она, обращаясь к Фадави.

— Фрея, если вы думаете, что я позволю…

— Так здесь или в доме? — повторила она вопрос.

Флин снова поймал ее за руку.

— Ты никуда не…

__ Не смей мне указывать, что делать и чего не делать! — обрушилась она на Флина. — Понятно? Тебя это не касается!

— Еще как касается! Если б не я, ты бы в жизни не узнала ни о каком оазисе! И я не позволю тебе продаваться какому-то старому извращенцу ради нашей с Молли…

— Ты тут ни при чем. Ни ты, ни Молли, ни оазис! — выкрикнула Фрея. — Я это делаю ради Алекс. Ради сестры — своей убитой сестры. Потому что она хотела бы это знать…

— Если ты думаешь…

— Что я думаю — не твое дело! Это касается только нас с Алекс, и точка!

— Ради Бога, Фрея! Алекс не захотела бы…

— И точка! — прокричала Фрея. Она повернулась к Фадави, смахивая волосок с глаза. — Ну так где?

Египтянин наблюдал за перепалкой, откровенно радуясь метаниям Флина.

— Пожалуй, в доме, — ответил Фадави, давясь от смеха. — Да, там определенно будет лучше. В стороне от любопытных глаз. Пройдем? — Он протянул руку к парадной двери.

— Я не позволю! — крикнул Флин.

Фрея, словно не замечая Броди, кивнула Фадави и направилась к порогу.

— Не позволю, слышишь? — повторил Флин, тыча в нее пальцем. — Слышишь? К черту самолет, к черту оазис! Я этого не допущу!

Фадави открыл перед Фреей дверь и провел девушку внутрь.

— Мы ненадолго отлучимся… — Он повернулся к Флину с победоносной ухмылкой. — А ты пока погуляй посаду. Не стесняйся, угостись бананчиком. Только из уважения к нашим сугубо личным делам держись подальше от окон.

Египтянин заглянул Броди в глаза, упиваясь бессильной яростью англичанина, подмигнул, весело помахал на прощание и захлопнул за собой дверь.

Убивать людей стало не так весело, как раньше. К такому выводу пришли близнецы, в ожидании следующего поручения гоняя шары на бильярдном столе Гиргиса. Даже пытки не приносили былой радости. Как чемпионы, которые выиграли все существующие турниры, завоевали все кубки, братья утолили жажду славы, и теперь им все наскучило.

Когда-то было иначе. Когда-то они гордились работой, считали себя мастерами, профессионалами своего дела. Как плотник находит радость в идеально сработанной ножке стула, а стеклодув — в прекрасной вазе, так и близнецы радовались хорошо выполненному заданию, находили в нем неподдельный кайф. Взять хотя бы обколовшегося наркодилера, которого они заставили съесть свой собственный глаз, или журналиста из «Аль-Ахрама», скормленного белым медведям в зоопарке Гизы, или четыре задания в Александрии, выполненные в течение одного дня, после чего они вернулись домой и успели приготовить обед своей матушке, — вот что давало им настоящее удовлетворение.

Со временем острота чувств притупилась, а последняя работа и вовсе доконала ее. Конечно, они славно повеселились, носясь на машинах по всему городу, да и старого извращенца в Дахле было приятно пощекотать, но кружить в вертолете над пустыней в поисках древних развалин, слушать вопли козла Гиргиса — где, черт возьми, в этом смысл? Пустая трата сил, времени и таланта — больше ничего.

Поэтому-то, расставляя шары для новой партии, близнецы сообща решили, что больше иметь дел с Гиргисом не станут. Пришла пора отделяться и открывать свой киоск. Сначала они думали с этим повременить до начала футбольного сезона, но, все взвесив, сочли момент не менее подходящим, чем другие. Последнее задание — и все. Тридцать лет — самое время завязывать.

— Убить его, как считаешь? — спросил близнец со сломанным боксерским носом, утрясая шары в треугольной рамке и устанавливая ее точно под розовым пятном. — Гиргиса. Чтобы уж все чин по чину.

— Мысль интересная, — ответил второй.

— Мы же не хотим от него неприятностей?

— Еще чего.

— Тогда закончим работу…

— Да, профи по-другому не поступают.

— …и уберем его.

— По мне, звучит неплохо.

Они «дали пять», натерли мелом кончики киев и согнулись над столом. Брат с рваным левым ухом пустил биток в гущу красных шаров, отправив их катиться в разные стороны. Его близнец одобрительно постучал по борту стола пальцами в перстнях — похвалил удар.

Фадави приставил ружье к притолоке и повел Фрею по коридору.

«Просто представь, что это стенка, — сказала себе девушка. — И тебя ждет особенно трудный рывок. Вот и все — один трудный рывок. Сосредоточься, покончи с этим и уберись к чертовой матери. А если он вздумает распустить руки…»

В конце коридора Фадави открыл дверь и впустил гостью в просторную, ярко освещенную гостиную-кабинет: Диван и кресла у одной стены, письменный стол и стеллажи — у другой. Фадави включил портативный кассетник на письменном столе, после чего увлек Фрею в дальний конец комнаты. Из магнитофона полился сладкозвучный женский голос, то стихая, то накатывая волнами.

— Файруз, — пояснил египтянин и повернул выключатель-реостат, приглушая свет. — Одна из величайших певиц арабского мира. Чудесные интонации, не находите?

Фрея пожала плечами, сунула руки в карманы джинсов, переминаясь с ноги на ногу.

— Могу я предложить что-нибудь выпить?

Она замялась, но, подумав, согласилась. Фадави открыл бар — антикварный, судя по виду, затейливо инкрустированный темным и светлым деревом — и наполнил два бокала ярко-зеленой жидкостью.

— «Пизанг-Амбон», — сказал он, передавая один бокал Фрее. — Из индонезийских зеленых бананов. Довольно вкусно, несмотря на неблагозвучность названия.

— А пива у вас не найдется?

Он чуть виновато покачал головой и сел на диван, провалившись в бежевые подушки. Его жилистый торс почти сливался с ними по цвету. В полумраке трудно было понять, где кончалась ткань и начиналась кожа.

— Здесь очень удобно, — произнес Фадави, поглаживая спинку дивана и с улыбочкой попивая ликер. — Впрочем, всему свое время.

Фрея сделала глоток и поморщилась — вкус у напитка оказался нездорово-приторный. Она вдруг почувствовала себя страшно неловко, как на всеобщем обозрении. «А ведь раздеваться даже не начинала. Может, стоило послушать Флина?»

— Ну и как вам это исполнить? — спросила Фрея, стараясь выглядеть менее зажато.

Фадави махнул рукой.

— Как будет угодно. Пока все не будет снято… — Он показал на ее одежду. — Технические подробности рад оставить вам.

— Танцевать я не буду! — отрезала она.

__ Ну разумеется.

— И ничего такого не… Разденусь, и все.

— Дорогая моя, я, конечно же, вуайерист, но не насильник! — с оскорбленным видом заявил Фадави. — Я хочу любоваться вашим телом, а не лапать его!

Фрея кивнула и еще раз отхлебнула мерзкий ликер, чтобы хоть как-то успокоиться.

— А потом вы расскажете мне об оазисе. Когда я закончу.

— Я — человек слова, — ответил египтянин. — И даже три года тюрьмы этого не изменили. Вы выполняете свою часть сделки, я — свою. Скоро вы все узнаете. Если я, в свою очередь, все увижу.

Он улыбнулся и поудобнее устроился между подушек. Его глаза неотрывно следили за девушкой. Фрея, избегая смотреть на Фадави, собралась с силами, затем скомандовала себе «алле», осушила остаток ликера и поставила пустой бокал на подлокотник.

— Ладно, приступим, — сказала Фрея.

Она развязала шнурки кед, аккуратно сняла сперва левый, затем правый; стянула носки и затолкала их в кеды, которые без особенной надобности выровняла, как по линеечке; сбросила кардиган, сложила его поверх кед, все это время старательно избегая взгляда египтянина и пытаясь думать о чем-то другом. Пришла очередь джинсов. Фрея спустила штанины, обнажив одну за другой стройные загорелые ноги. Несмотря на неловкость ситуации, двигалась она плавно, не без изящества, чему способствовали музыка и женский голос, лившийся из магнитофона.

Легкая часть была пройдена. На Фрее остались только блузка и трусики — последнее прикрытие. Она глубоко вздохнула и постаралась еще больше отстраниться от происходящего, мысленно унестись из комнаты, представить себя в какой-нибудь совершенно другой обстановке. Ни с того ни с сего вспомнилось, как они с друзьями катались на досках в заливе Бодега-Бэй, к северу от Сан-Франциско, и мимо проплыла большая белая акула, взрезая воду плавником, словно острием ножа. Фрея ухватилась за это воспоминание и, отвернувшись от Фадави, принялась расстегивать блузку. Они всей командой тогда сбились в кучу для самозащиты и гребли сто метров до берега, а акула так и кружила вокруг. Фрея совершенно забылась и почти медитативно продолжала раздеваться — стряхнула с плеч блузку, открывая ровную, смуглую от загара спину. Затем подцепила резинку белых трусиков и уже потянула вниз, скользя тканью по гладким округлостям ягодиц и бедер, когда вдруг позади нее прозвучало: «Хватит!» На секунду она растерялась, забыв, где настоящее, а где воспоминания.

— Достаточно, — произнес голос. — Прошу вас, остановитесь.

Фрея натянула трусики и полуобернулась, прикрыв рукой грудь, — узнать, что не так, чего еще он от нее хочет. Фадави, скорчившись среди подушек, умоляющим жестом выставил ладонь, а другую руку прижал ко лбу. Он больше не улыбался. На его лице появилась озадаченная гримаса, словно он только что очнулся от кошмара.

— Не знаю, о чем только я думал, — пробормотал он. Всю его игривость как ветром сдуло, в голосе слышалась робость. — Никогда себе не прощу. Заставить вас… пожалуйста, оденьтесь! — Он поднялся, отводя глаза, выключил магнитофон и остался у стола, спиной к Фрее. — О чем только я думал, — твердил египтянин. — Не прощу себе. Не прощу.

Фрея на миг растерялась, а потом бросилась одеваться — натянула рубашку, запрыгнула в джинсы, радуясь, что все закончилось и вместе с тем, как ни странно, расстраиваясь— как будто она и впрямь хотела раздеться. Еще ей было немного тревожно — не передумал ли Фадави рассказывать об оазисе, о своих находках.

— О чем только я думал… — повторял Хассан Фадави как заведенный. — Никогда себе не прошу.

Фрея натянула носки, кеды, стала надевать кардиган, но, взглянув на Фадави, накинула кардиган ему на плечи. Ей вдруг стало ужасно жаль несчастного археолога. Он в ответ пробормотал что-то благодарственное и закутался поплотнее. Воцарилась неловкая тишина: Фадави не отрывал взгляда от столешницы, Фрея следила за Фадави.

— Он, наверное, вам небезразличен, — произнес египтянин чуть слышно. — Флиндерс. Если вы готовы пойти на такое… — Должно быть, он много для вас значит.

Фрея тряхнула головой.

— Видите ли, Флин здесь ни причем. Я делаю это ради сестры. Это она многое для меня значила.

Фадави поднял на гостью взгляд — виноватый, пристыженный, — зашаркал в обход стола к стеллажу и, проведя рукой по книжным корешкам, достал с полки томик. Фрея мгновенно узнала обложку: одинокая фигурка в синих долгополых одеждах на вершине дюны словно несет на голове громадный рубиновый диск солнца. Это была книга «Юная Тин Хинан», рассказ ее сестры о годе жизни среди туарегов северного Нигера. А вот и фотография сестры на обороте: Алекс выглядит такой свежей, такой молодой…

— Нас Флиндерс познакомил. — Фадави сел в кресло у стола и поплотнее запахнул кардиган. — Пять или шесть лет назад. С тех пор мы поддерживали контакт. Она прислала мне экземпляр своей книги. Выдающаяся, необыкновенная женщина. Какое несчастье, что ее больше нет. — Он на мгновение возвел глаза к небу и помолчал. — Еще мне очень жаль, что… Нет, я себе не прощу того, чему вас подверг. Не прощу.

Фрея махнула рукой — мол, ничего не случилось, а значит, и извиняться незачем.

— Я хотел досадить Флиндерсу, понимаете? — Египтянин открыл ящик письменного стола и что-то сосредоточенно искал в нем. — Взбесить его хотел. Он же у нас джентльмен. Вот я и решил с ним поквитаться таким образом — за суд, за тюрьму… Но заставлять вас…

Он сокрушенно покачал головой и утер глаза.

Фрее хотелось напомнить ему об оазисе, расспросить о находке, но Фадави вдруг показался ей таким старым и беспомощным, таким несчастным, что она постеснялась пользоваться моментом, а вместо этого прошла к шкафу, налила ему бокал ликера и поставила рядом. Фадави неуверенно улыбнулся и сделал глоток.

— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал он. — Правда, слишком добры.

Он еще раз отпил из бокала, закрыл верхний ящик и выдвинул следующий, потом наклонился над ним так, что из-за стола виднелась только макушка.

— Разумеется, он прав, — донесся его голос, сопровождаемый шорохом бумаг. — Флиндерс. Я сам себе навредил, сам испортил свою жизнь. Поэтому-то, наверное, и злился на него — это проще, чем признать собственную вину. Не так больно. — Фадави задвинул ящик и со вздохом выпрямился. В руках он держал пластиковую коробочку кассеты для портативного магнитофона. — Знаете, я обожаю древности — всегда обожал. Окружать себя ими, собирать эти частицы прошлого, оконца в утраченный мир… Эта зависимость губит не хуже выпивки или наркотиков. Вот и я не сумел удержаться. Такое счастье — держать их у себя… — Он снова вздохнул, как вздыхают перед кончиной — удрученно, устало; затем открыл коробку, проверил кассету внутри и протянул Фрее. — Только ее нужно перемотать. Там вся информация — об Абидосе и оазисе, о моем открытии. У вас в машине есть магнитола?

— Нет, только плейер для компакт-дисков.

— А-а… Тогда лучше возьмите вот это. — Он извлек из портативного магнитофона запись Файруз и протянул магнитофон Фрее. — Прошу вас, берите. Возвращать не надо. Это меньшее, чем я могу… — Он потупил взгляд. — Нет мне прошения… И книгу сестры тоже возьмите.

Фрея поблагодарила его, но отказалась, объяснив, что у нее уже есть несколько экземпляров. Египтянин вернул книгу на полку.

— Пожалуй, вам пора. Ночь выдалась тяжелая, а Флиндерс, наверное, волнуется и планирует спасательную операцию. Вызволять дам из беды для него святое. Стопроцентный англичанин.

Фадави еще раз проверил, что гостья захватила кассету и магнитофон, провел ее через коридор к парадной двери и протянул ей кардиган.

— Оставьте себе, — сказала Фрея. — Отдадите при следующей встрече.

— Что-то мне подсказывает, что это случится не скоро, если вообще случится. Лучше возьмите сейчас.

Они неловко помолчали, а потом Фрея наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Спасибо, — сказала она.

Фадави похлопал ее по руке.

— Нет-нет, это вам спасибо. Осчастливили старого тюремного ворона.

Их глаза на миг встретились. Он уже собрался открыть Дверь, но Фрея его задержала.

— Знаете, Флин ведь до сих пор перед вами преклоняется. Считает вас учителем. Он хотел бы вам это сказать.

Фадави не мигая смотрел на дверь.

— Вообще-то это я перед ним преклонялся, — произнес он чуть слышно. — Величайший археолог, абсолютный гений. В поле — лучший специалист. — Он помолчал и добавил: — Присмотрите за ним. Ему это нужно. И передайте, чтобы себя не корил. Я сам во всем виноват. — Он улыбнулся, высвободил руку, открыл дверь и пропустил девушку вперед. Она шагнула на садовую дорожку.

— Спасибо, — повторила Фрея. — Огромное спасибо.

Фадави с улыбкой похлопал ее по руке и закрыл за собой дверь. Он взял прислоненный к притолоке дробовик и согнул на курке палец.

— Что ж, осталось разобраться с этим…

Едва Фрея показалась в дверях, как Флин бросился к ней навстречу. Дверь со стуком захлопнулась.

— Ну? Что он с тобой делал, этот грязный…

— Ничего он не делал, — оборвала она, направляясь к машине. Флин затрусил рядом, грозно тыча в дверь пальцем.

— Я его убью! Я его убью!

— Не за что. Он вел себя как настоящий джентльмен.

— И не заставлял тебя…

— Нет, не заставлял. Он передумал.

— Так что же вы тогда делали там все это время?

— Разговаривали, — ответила Фрея. Она открыла переднюю дверь джипа и села в салон. — Знаете, он назвал вас величайшим из современных археологов. «Абсолютный гений» — так он выразился.

Ярость на лице Флина сменилась удивлением. Несколько секунд он глазел на дом, явно подумывая зайти и поговорить с Фадави. Однако эту идею он отбросил и сел на место водителя.

— Наверное, о его находке сейчас тоже лучше не спрашивать?

Фрея, улыбаясь, протянула ему кассету:

— Видимо, все записано здесь. Он сказал, ты поймешь, что это значит.

Флин покрутил в руке кассету.

— А это для прослушивания? — кивнул он на магнитофон.

— Да. Он нам его подарил.

Флин задумался, глядя то на дом, то на кассету, после чего вернул ее Фрее и завел двигатель.

— Послушаем по дороге, — объяснил он, развернул джип и, оглянувшись напоследок, покатил по дорожке. Захрустели шины по гравию, заскрежетал магнитофон, перематывая пленку. Часы на приборной панели показывали без двадцати одиннадцать.

— Флиндерс?

— М-м?

— Это твое полное имя?

Казалось, Фрея вот-вот захихикает. Броди покосился на нее и смущенно пожал плечами.

— В честь Флиндерса Петри, великого египтолога. Мои родители отчего-то решили, что это облегчит мне жизнь.

— Хорошее имя. С историей, — усмехнулась Фрея.

— Это еще что. Родись я девочкой, меня бы назвали Нефертити.

Они направились через рощу к шоссе, а в доме раздался приглушенный выстрел. В джипе его не расслышали за шорохом пленки и ревом мотора.

Каир

Сай Энглтон сидел на балконе своей станции прослушивания в отеле «Семирамида» и жевал шоколадный батончик, рассеянно обозревая панораму ночного Каира, мерцающую мозаику света до самого горизонта. Миссис Малуф давно ушла — на ночь аппаратуру обычно выключали, — но сегодня Энглтон решил подежурить возле магнитофонов: вдруг Броди захочет связаться с Кирнан.

Пришлось признать, археолог заслуживал восхищения: он так ловко избавился от хвоста, вырвавшись на встречную полосу автострады! Совсем неглупо. Энглтон считал себя экспертом по автомобильной слежке — в конце концов, ему удалось «довести» Кирнан до дома, а ведь она была хитрее самых хитрых, — однако тут признал себя побежденным. Повторить маневр Броди значило бы написать неоном «за тобой следят» поперек ночного неба.

Поэтому Энглтон вернулся сначала в Айн-Шамс, надеясь застать там Кирнан, но она к тому времени исчезла. Вполне возможно, Сай напрасно приехал в «Семирамиду». Впрочем, нужно было собраться с мыслями, обдумать следующий шаг.

В каждом деле существовал ключевой момент, своего рода Рубикон, когда приходилось решать: либо лезть в воду, либо разворачиваться и идти другим путем. Такой момент настал и сейчас. Всей картины Энглтон еще не видел — слишком многое оставалось спорным, — но считал необходимым выследить Броди, и по возможности быстро, до того как события выйдут из-под контроля. Пока что об операции знали только избранные: сам Сай, миссис Малуф и, разумеется, заказчик. Разглядывая с балкона призрачный, освещенный прожекторами зигзаг пирамид на самом краю города, Энглтон подумывал расширить этот круг, открыто сделать вызов, пойти ва-банк — подбери хоть тучу сравнений. Лэнгли уже дал добро, сделал кое-какие шаги навстречу. Связался Броди с Кирнан по какому-нибудь тайному каналу или еще нет — гадать было некогда. Пришла пора действовать — выследить англичанина и девчонку, добраться до них первым.

Энглтон дожевал батончик и поднялся на ноги. В комнате он взял с кровати мобильный и набрал номер. Через пять гудков его соединили.

— Генерал-майор Танир? Сайрус Энглтон, посольство США. Полагаю, мой коллега в Штатах уже… отлично, благодарю вас, вы очень добры. Позвольте, я объясню, что именно мне нужно.

Энглтон неторопливо и тщательно все ему объяснил, так чтобы египтянин не только понял, но и проникся чрезвычайностью положения. Предстояло прочесать каждый патрульный пост в радиусе сотни миль от Каира и проверить, не проезжал ли через него белый джип «Гранд-Чероки» с номером 21963 и посольским удостоверением. А если при этом сообщат, когда он проехал и куда направился, будет и вовсе замечательно.

Убедившись, что военный все понял четко и перезвонит, как только появится информация, Энглтон повесил трубку и снова вышел на балкон. Там он вытащил из кармана второй батончик и тихонько замурлыкал себе под нос на мотив старой детской песенки:

Где ты, где, профессор Флини-Флин? Растворился, как из лампы джинн, Но в итоге будешь ты моим Вот тогда с тобой пого-во-рим.

Между Каиром и Александрией

«Суббота, двадцать первое января. Приступил к работе над святилищем Гора. В планах — провести три-четыре дня в каждом помещении и еще неделю потратить на написание отчета. Сделал промеры, снимки стен, заметки о поддержании сохранности рельефов, потолка, ложных дверей и так далее. Не вовремя принесло какую-то американку, которая решила, что здесь самое место для дурацких молитв, — словно верблюда затошнило. Идиотка».

Флин знаком попросил Фрею нажать на паузу. «Чероки» потряхивало на ухабах, вокруг клубилась пыль — джип приближался к магистрали Каир — Александрия.

— Это что-то значит? — спросила Фрея.

Броди недоуменно скривился.

— Конечно, хорошо бы послушать еще, но пока это очень похоже на рабочие заметки Хассана во время абидосской экспедиции. Когда его поймали на воровстве… — Флин объехал глубокую выбоину на дороге. Банановые листья хлестали корпус джипа, словно исполинские ладони. — Хассан всегда вел два типа записей о том, что делал: подробный дневник раскопок и менее формальный аудиокомментарий, в котором излагал все остальное — мысли, впечатления, общие моменты, сплетни. Почему-то на английском, а не на родном арабском.

Джип вильнул, на сей раз объезжая собаку, забредшую на середину дороги.

— Так о чем он тут говорит? — спросила Фрея.

— К середине того, последнего сезона Хассана попросили помочь с консервационными работами в храме Сети Первого. Верховному совету понадобился отчет о состоянии семи внутренних камер, в том числе святилища Гора. Я закончил раскопки в усыпальнице Хасехемуи, а Хассан взял четыре недели на проведение исследований и опись находок. — Флин задумчиво почесал затылок. — Понятия не имею, какое отношение это имеет к оазису. Храм Сети был построен на тысячу лет позже последней записи об «уэхат сештат», да и намеков на оазис там нет — ни в текстах, нив рельефах.

— Тогда зачем Фадави отдал нам пленку? — спросила Фрея.

Они выехали на трассу и повернули в сторону Каира.

Флин пожал плечами:

— Наверное, придется дослушать ее до конца.

Он нажал кнопку воспроизведения. Бестелесный голос Фадави — низкий, бархатистый — опять зазвучал из динамиков:

«Суббота, двадцать второе января. Не спалось, поэтому пришел в храм пораньше, сразу после пяти утра. Ночных сторожей никто предупредить не потрудился, и меня чуть не пристрелили — как будто я исламисте бомбой или еще кто почище. Девять лет прошло после бойни в храме Хатшепсут, а всем до сих пор на каждом углу террористы мерещатся. Сделал набросок рельефа „царь, облачающий Гора“ и несколько снимков потолочной ниши. Состояние ниши так себе. После обеда пил чай с Абу Гамаа, который работает над каменной кладкой во внешнем дворе, — восемьдесят лет старику, и все равно лучший архитектурный реставратор в Египте! Он рассказал страшно пошлый анекдот о Говарде Картере и члене Тутанхамона, который я даже здесь не повторю».

И так далее. Иные дни удостаивались нескольких проходных фраз, намекающих на то, чем занимался Фадави; другим посвящались целые монологи с подробным описанием действий и пространными лирическими отступлениями обо всем на свете, начиная от особенностей погребальной архитектуры Нового царства и заканчивая вопросом о том, какие археологини симпатичнее — полячки или Француженки (Фадави предпочитал последних).

Через двадцать минут, проехав тот же пост дорожно-патрульной службы (дежурный снова записал регистрационный номер джипа), Флин посоветовал Фрее включать Ускоренную перемотку, чтобы поскорее найти нужный кусок. Тем не менее ничего ценного в записях по-прежнему не попадалось. Заметки становились короче день ото дня; январь сменился февралем; работа велась в святилищах, посвященных разным божествам: Гору, Исиде, Осирису, Амону-Ра, Ра-Горахте. Потом пленка закончилась и кассету перевернули. Флина и Фрею начинало тревожить отсутствие каких бы то ни было упоминаний о Тайном оазисе, пусть даже самых мимолетных.

— Есть у меня мерзкое ощущение, — проворчал Флин, в то время как египтянин фоном вещал что-то о плесени в потолочной камере Ра-Горахте, — что Фадави все это подстроил забавы ради.

— Он бы так не поступил, — возразила Фрея, вспомнив поведение Фадави в доме. — Он говорил искренне. Там что-то есть, я…

Она не успела договорить: Флин щелкнул пальцами и ткнул в сторону магнитофона, изображая перемотку. Фрея остановила кассету, чуть отмотала пленку и снова включила воспроизведение.

«…украшенный картушами. Я наклонился ближе и вдруг — странное дело! — почувствовал щекой легкое дуновение…»

Тут Флин опять завращал рукой — мол, мотай назад. Фрея снова включила перемотку. Пленка в кассете шипела добрых пять секунд. Наконец Флин дал знак ее проиграть.

«…только что обнаружил весьма любопытную вещь. Я забрался на туру у входа в святилище Ра-Горахте, чтобы соскрести с потолка плесень в том месте, где свод граничит с северной стеной. Там, во главе угла, лежит каменный блок размерами сорок на сорок сантиметров, украшенный картушами. Я наклонился ближе и вдруг — странное дело! — почувствовал щекой легкое дуновение. Сначала мне пришло в голову, что сквозит из прохода, но когда я пригляделся — стоя на полу этого не заметишь, — то увидел очень тонкую, не шире миллиметра, щель вдоль верхней кромки блока. По бокам и снизу тоже проходили щели, только еще уже. Все остальные камни в святилище подогнаны так, что булавку не втиснешь, а этот установлен с зазором. Если судить еще и по сквозняку, возникает мысль о том, что за стеной есть какая-то полость. Сейчас уже поздно ее исследовать, но я договорился с Абу Гамаа — с утра придем и разберемся. Может, блок удастся как-нибудь сдвинуть? Скорее всего за ним ничего нет, но попробовать не…»

Фрея нажала на паузу.

— Думаешь, это то самое? — спросила она. — То, о чем он хотел рассказать?

Флин не ответил и снова запустил кассету.

«…помешает.

Воскресенье, двенадцатое февраля. Не мог сдержаться и пришел пораньше, еще раз посмотреть на блок, несмотря на охрану, у которой руки чешутся пострелять. Чем больше я о нем думаю — а со вчерашнего вечера я только об этом и думаю, — тем больше мне кажется, что я наткнулся на что-то значительное. Всегда считалось, что стены между святилищами сплошные, несмотря на их трехметровую толщину. Если в них обнаружатся полости, это не только перевернет наше представление об архитектуре храма, но и подскажет способ его строительства. Если действовать по всем правилам, надо запросить разрешение у Высшего совета, но на это уйдет не меньше недели, а мне очень хочется поскорее узнать, что там, за блоком. Через минуту-другую придет Абу, и мы сдвинем камень, разведаем, что внутри, а начальство уведомим задним числом. Уже не терпится начать…»

Перед джипом громыхал по трассе бензовоз со скоростью ниже шестидесяти. Флин не спешил его объезжать, хотя внутренний ряд был свободен. Его слишком увлекла запись.

«…Четыре часа пополудни, а Абу Гамаа только-только прибыл — задержался по семейным делам, что-то с братом случилось. Должен признаться, я в страшном расстройстве. Знаю, такое случается, но чтобы сегодня! Как бы то ни было, он здесь со своим внуком Латифом, и мы все собрались на башне-туре. Каменщики принесли с собой кирки и кусок поролона, чтобы уложить блок. Приступают к работе… Ну, благословясь, начнем, Абу! Тура шатается, так что я пока отключусь…»

Что-то зашуршало — видимо, Фадави отложил диктофон, но в волнении забыл остановить запись. Послышались приглушенная возня, треск подмостков, скрежет металла по камню, реплики рабочих. То и дело вклинивался голос археолога, раздающий указания на арабском: «Осторожнее! Помедленнее!» Его тон становился все настойчивее, кряхтенье каменщиков — напряженнее, а минут через десять грянул целый хор голосов и надрывный скрежет камня по камню, а следом — глухой стук чего-то тяжелого о что-то мягкое. И тишина. Затем снова послышался голос Фадави — тихий, потрясенный: «Боже мой… Боже правый, да тут…»

В этот миг бензовоз впереди резко притормозил. Флин заметил это в последний миг и вывернул налево, чтобы в него не врезаться. Таксист, идущий по этой полосе на обгон, сердито загудел им вслед — ему пришлось ударить по тормозам. Флин обогнул «бочку» и помахал таксисту — проезжай, мол. На пленке Фадави снова заговорил дрожащим от волнения голосом:

«…просторное помещение, заполненное каменными блоками, сваленными в кучу… рельефы, надписи, части статуй — говорю, как вижу, потому что они лежат грудой… Боже, вон там картуш… погоди-ка, Нефер… это знак „ка“? Неферкара Пепи, Пепи Второго! Даже не верится, что я вижу все это собственными глазами, — артефакты Старого царства! Я должен туда попасть, должен…»

Дальше слышалось только шуршание пленки — Фадави остановил запись. Флин с горящими глазами склонился к магнитофону, дожидаясь продолжения. После недолгой паузы Фадави продолжил уже более спокойным тоном, на заднем фоне слышался хруст гравия под туфлями.

«Полночь. Мы вернули блок на место, и я возвращаюсь к бытовкам, до сих пор не веря в новую находку. Мне так долго казалось, что с Имти-Хентикой ничто не сравнится, что мой звездный час миновал, а тут вот, на ровном месте… Кто бы мог подумать, кто бы заподозрил…»

Он осекся от избытка эмоций. Какое-то время только и слышно было, как хрустят по камням подошвы. Потом фадави как будто совладал с собой, и комментарий продолжился:

«Как я и подозревал, за стеной святилища расположена обширная полость той же длины, шириной около трех метров. Чего я не предвидел и не мог предвидеть, так это того, что в ней обнаружатся фрагменты более древней постройки, а именно храма, датируемого годами правления Пепи Второго. Разумеется, египтяне и раньше практиковали подобное при строительстве — возводили один памятник на руинах другого (сразу приходит на ум Эхнатон в Карнаке), но я решительно не припоминаю ничего даже близкого по значимости. Мне хватило времени только на самый беглый осмотр, но и его оказалось довольно… цвета фресок просто невероятные, надписи уникальные, кое-где попадаются совершенно неизвестные тексты, включая как минимум один, относящийся к Бен-бену и Тайному оазису — жду не дождусь, когда расскажу о нем Флиндерсу!»

При упоминании имени спутника Фрея посмотрела на англичанина. Броди глядел перед собой блестящими глазами и чуть заметно улыбался, а когда почувствовал ее внимание, показал на магнитофон, призывая сосредоточиться на записи.

«…конечно, говорить еще рано, но я подозреваю, что таким образом заполнена не одна эта стена, а, возможно, и остальные, в других частях храма. Может статься, мы сидим на величайшей в истории коллекции египетских архитектурных фрагментов… У меня в голове не укладывается, что такое возможно. Завтра же я первым делом вернусь и подробнее изучу все надписи (пока что мне удалось уговорить Абу и Латифа держать нашу находку в тайне), а сейчас хочу заглянуть на склад, посмотреть, как сегодня поработали в раскопе, и — на покой. В моем возрасте вредно так волноваться! До сих пор поверить не могу. Невероятно».

Запись снова оборвалась. Фрея ждала, когда Фадави снова заговорит и расскажет, что он нашел на следующий день, однако на пленке ничего не было — только тихий шорох валиков. Она начала проматывать вперед, но пленка продолжала шуршать до самого щелчка, пока не закончилась.

— Ну надо же… — пробормотала Фрея. — Он, наверное, сменил кассету! Придется вернуться и…

— Другой кассеты не было, — перебил ее Флин.

— Но ведь он сказал, что пойдет…

— Это все.

Она посмотрела ему в глаза.

— Откуда ты знаешь?

Флин побледнел.

— Вечером в субботу, двенадцатого февраля, Хассана поймали на воровстве в складе находок. Он так и не получил шанс обследовать храм. Его посадили в тюрьму. — Броди уронил голову и вздохнул, теперь уже почти со слезами на глазах. — Неудивительно, что он был зол как черт. Только представьте: мало того что тебя заперли на три года и запретили заниматься единственным любимым делом, так еще и накануне открытия всей твоей жизни…

Его передернуло. Дальше они поехали молча. По обеим сторонам дороги замелькали дома — сначала изредка, одинокими точками на листе пустыни, затем все чаще. Отдельные жилища группировались в районы, а те — в плотный конгломерат зданий каирского пригорода, протянувшийся навстречу путешественникам. Флин сбавил скорость, свернул к заправочной станции и выключил мотор. Пока им заполняли бак, он какое-то время сидел за рулем, погрузившись в размышления. Затем, словно приняв решение, вышел из джипа, бросился к таксофону рядом с киоском и куда-то позвонил. Через полминуты Флин вернулся, а еще через три они снова были в пути.

— Я так понимаю, о том, чтобы подбросить тебя в аэропорт, и речи быть не может, — сказал он.

Фрея не ответила.

— Последний шанс свалить отсюда, — добавил Флин.

Фрея не удостоила его ответом. Впереди показались пирамиды, дорожный знак изображал развилку: прямо — Каир, направо — Файюм, Эль-Минья и Асьют.

— Ладно, — произнес Броди. — Едем вместе.

— В Абидос?

Он сбавил скорость, включил сигнал и повернул направо.

— В Абидос.

Молли Кирнан тихо качалась на подвесном диванчике у себя в саду. В руках у нее была кружка кофе, на плечах лежала шаль, потому что спустились зябкие сумерки. Она только что приняла послание от Флина. Похоже, зацепка оказалась верной, но чтобы понять насколько, потребуется еще несколько часов. По крайней мере появилось за что ухватиться после двадцати с лишним лет сплошных гаданий. Это ли не повод для радости?

Однако Молли не спешила радоваться, и виной тому был Энглтон. Все оказалось весьма серьезно, гораздо хуже ее худших опасений. Ее люди покопались в базах данных и отыскали на него досье с характеристикой. У Энглтона, как выяснилось, была репутация. «Он просто кошмар, — сказал Билли Шульц. — Наш худший кошмар, мать его. Не человек, а пиявка».

Молли отпила кофе и еще раз толкнула диван-качели. На коленях у нее лежал ноутбук с фотография ми Энглтона, полученными из Штатов, — лысоватый толстяк с лоснящимися от пота красными щеками. Конечно, его надо как-то обезвредить — такого нельзя оставлять без присмотра. Вопрос был в том, когда это сделать. И как. За двадцать три года участия в операции Молли впервые по-настоящему испугалась — и за успех, и за себя. Судя по данным, с Энглтоном лучше не связываться.

Она откинулась назад и посмотрела на звезды. В воздухе пахло жасмином и бугенвиллеей, поскрипывали качели, ветерок тихо шелестел в кроне делоникса. Молли как никогда захотелось, чтобы Чарли был рядом. Чтобы можно было положить ему голову на колени, вспомнить дом в Америке, поджать ноги и спрятаться от тревог за теплом сильных рук и твердыней его веры.

Но Чарли ее покинул — давно и безвозвратно. Она проделала весь этот путь без него и сейчас останавливаться не собиралась. Молли подождала, пока качели сами остановятся, закрыла ноутбук, взяла с сиденья пистолет и отправилась в дом, где заперлась на засов.

— Давай, Флин, — прошептала она, — не подведи меня. Найди что-нибудь стоящее.

По какой-то причине Фрея считала, что Абидос расположен чуть южнее Каира. Город действительно лежит южнее — на целых пятьсот километров. То есть, чтобы попасть туда, надо пересечь полстраны, что, по подсчетам Флина, займет не меньше пяти часов — даже на полупустой ночной трассе.

__ Времени у нас в обрез, — сказал он. — В семь утра храм открывается для посещений, значит, нам надо убраться оттуда без четверти семь, не позже. Если нас заметят. добра не жди. Египтяне не жалуют тех, кто крушит и растаскивает их памятники.

Флин посмотрел на часы — те показывали четверть двенадцатого.

— Времени в обрез, — повторил он.

— Тогда жми на газ, — посоветовала Фрея.

На спидометре вскоре перевалило за сотню; двадцать километров «чероки» несся, обгоняя редкие грузовики и бензовозы, — ничего другого в этот полуночный час не попадалось. Внезапно Флин свернул на обочину и затормозил у вереницы придорожных лавок-развалюх. Одна из них работала даже ночью. Снаружи, в свете голой лампочки, можно было разглядеть товар — строительный и сельскохозяйственный инвентарь: метлы, косы, кувалды, мотыги… Флин забежал внутрь и через минуту вернулся с двумя увесистыми кирками, парой фонарей и кусачками-болторезами.

— Надеюсь, там найдется тура или хотя бы лестница! — Он сгрузил инструмент на заднее сиденье и снова уселся за руль.

— А если нет?

— Тогда нам крышка. Если только вы, скалолазы, не умеете зависать в воздухе.

Он завел двигатель, и джип помчал по ночной трассе.

Разговаривали по дороге мало. Флин снова прослушал запись, закрепляя в памяти нужные сведения, потом спутники без особого энтузиазма перебросились парой фраз. Фрея рассказала о жизни скалолазов, Флин — о своей работе в Гильф-эль-Кебире, об экспедициях, проведенных с Алекс. Никто из них не вдавался в подробности — настроение было не то, поэтому оба смолкли у Бени-Суэйфа, в ста двадцати километрах от Каира. Звучал только рев двигателя и шорох шин по неровному асфальту.

Фрея задремала и вздрагивала только на переездах через рытвины или у постов дорожной службы, где Флину приходилось сбавлять ход. Она почти не смотрела по сторонам и заметила только, что среди пустыни, поросшей чахлым кустарником, стали мелькать тростниковые поля, пальмы и глинобитные домики. Примерно в четверть второго Флин остановился в ярко освещенном городке — заправиться и купить воды. Городок назывался Эль-Минья и находился на полпути к Абидосу. Вскоре после этого джип едва не врезался во встречный автобус: Флин не вовремя решил обогнать очередной бензовоз. Помимо этого дорога прошла без приключений, стрелка спидометра в основном колебалась вокруг цифры сто десять, за окнами мелькал ночной Египет, дорожные указатели отсчитывали километры по мере того, как «чероки» неумолимо несся на юг.

— Фрея.

— М-м-м?

— Фрея!

Она растерянно заморгала спросонья. Флин, выбираясь из «чероки», снова окликнул ее:

— Вылезай, приехали!

Где-то вдалеке лаяли собаки, да под капотом джипа потрескивал остывающий мотор. Фрея еще немного посидела, стряхивая остатки сна, зевнула, посмотрела на автомобильные часы (четыре утра — уложились все-таки!) и выпрыгнула из салона.

Освещенная трасса прорезала деревню у подножия холма и круто взбиралась к его вершине, где стояла антенна станции мобильной связи. Справа, параллельно трассе, метрах в трехстах от нее, среди грязно-бурых лавок и бетонных коробок жилых домов, шел проселочный тракт. Между этими дорогами по склону холма тянулся огромный прямоугольник пустого пространства — в его оконечности, стиснутой рукавами деревни, словно губками огромного пинцета, виднелся залитый светом фасад древнего сооружения — должно быть, того самого храма Сети Первого: длинный, плосковерхий, украшенный портиком из двенадцати монументальных колонн, похожих на прутья исполинской клети.

— «Дворец миллионов лет царствия Менмаатра, радости в сердце Абидоса», — произнес Флин. — Впечатляет, а?

— Еще как, — ответила Фрея.

— Я бы предложил экскурсию, но, учитывая наши временные рамки…

Он достал из джипа инструменты, вручил ей фонари и кирку, а сам подхватил вторую кирку и болторезы, после чего запер машину.

Фрея двинулась к храму, но Флин поманил ее влево, через переулок, мимо жующего сено осла, в глубь деревни.

— Тут охраны видимо-невидимо, — объяснил он полушепотом, увлекая девушку направо, в другой переулок. — Лучше не высовываться.

Они запетляли меж домов. Тишина стояла почти кладбищенская, если не считать все того же собачьего лая и громкого храпа из одного окна. Путь шел в гору. Когда уклон чуть выровнялся, Флин и Фрея свернули в тесный проулок и вышли на ту же дорогу, где припарковали джип. Вершина холма была уже близко: по левую Руку торчала вышка станции связи, «чероки» едва виднелся у подножия справа. На противоположной стороне замусоренного пустыря тянулся забор из колючей проволоки, за которым, как пни, торчали обломки колонн и развалины по грудь высотой, а чуть дальше виднелась стена храмового комплекса, будто наспех составленная из каменных блоков. Прожекторы заливали округу оранжевым светом, периметр патрулировали охранники в черной форме.

— Как сказал Хассан, эти типы норовят сначала пальнуть, а потом разбираться, — прошептал Флин, уводя Фрею в тень. — Надо быть осторожнее, иначе они сделают то, чего не успел Гиргис.

Броди выглянул из-за угла, изучая местность и просчитывая движения патрульных.

— Вон там слепая зона, — сообщил он через минуту. — Как только охранники свернут, надо пролезть под забором, а дальше — между древних кладовых. А когда патруль станет возвращаться, спрячемся в той арке в углу и спустимся к храмовому портику. Годится?

— А если нас заметят?

Флин склонил голову и приподнял брови, словно говоря: «Будем надеяться, не заметят». Он выбрал момент, подтолкнул Фрею и, пригнувшись, побежал вперед. Она бросилась за ним поперек пустыря, прошмыгнула в дыру под проволокой, забилась в лабиринт кирпичных стен и спряталась за шеренгой разбитых колонн. Место было открытое, всюду проникал свет прожекторов, окна зданий сверху, казалось, смотрели точно на нее. Флин и Фрея затаили дыхание, готовясь услышать крики и топот бегущих ног, но, по счастью, их вторжения никто не заметил, так что еще через полминуты Флин высунул голову, огляделся и поманил Фрею за собой. Они стали пробираться все дальше и дальше — короткими перебежками между руин, пригибаясь к земле, — и наконец миновали арку в стене храмовой ограды. Четыре ступеньки — и перед ними открылась терраса, идущая вдоль освещенного фасада. Броди усадил Фрею за гигантской колонной, поднес палец к губам и напомнил:

— Тихо!

— А я что, петь собралась? — шепнула в ответ девушка.

«Лазутчики» застыли, прижавшись к камню — не слышно ли тревоги, — а потом стали пробираться вдоль террасы к зияющему черному прямоугольнику входа в храм — от одной колонны к другой. Их тени — огромные, чудовищно-бесформенные — скользили по залитым светом стенам и снова исчезали, чуть только они прятались за очередной колонной. Фрея, прячась уже у самого входа, оступилась и уронила кирку на каменный пол. Грохот эхом отдался по всей территории двора; казалось, он заполнил собой ночь. Флин с Фреей вжались в тень и замерли, прислушиваясь: перед храмом раздались шаги, как если бы кто-то подошел к краю террасы.

— Кто идет? — прозвучало всего в паре метров от них. Вслед за этим послышался шорох — должно быть, охранник снял с плеча винтовку. — Кто здесь?

Флин и Фрея не смели дохнуть. Стоило охраннику взойти на платформу — их бы точно обнаружили. Слава Богу, патрульный решил всего лишь пройтись по дорожке, после чего удалился, так ничего и не заподозрив. Флин дождался, пока звук шагов стихнет окончательно, и осторожно выглянул из-за колонны: никого. Броди вручил Фрее оброненную кирку и одним движением кусачек разрезал дужку замка на воротах, закрывающих храмовый вход. Еще раз оглядевшись, Флин толкнул створку и поманил Фрею за собой, увлекая ее в сторону, из-под лучей прожекторов.

Секунд десять они стояли, прислушивались и ждали, когда глаза привыкнут к темноте. Броди оставил кусачки У стены — свое дело он и уже сделал и, — взял у Фреи свою кирку, включил фонарь и пошел вперед.

В гулком зале со сводчатым потолком и каменным полом в две шеренги выстроились колонны в восемь метров высотой, толстые, как древесные стволы, и сплошь покрытые путаной вязью иероглифов. Иероглифы теснились на стенах, на притолоках, на потолке… Фрея водила своим фонариком, ахая от удивления. Года два назад ей довелось нырять ночью с аквалангом над коралловым рифом у берегов Таиланда: этот египетский храм выглядел таким же таинственным, как и подводный риф. Луч фонаря разрезал мглу, выхватывая причудливые узоры и образы: человеческие фигуры с головами зверей и птиц — ястребов, львов и шакалов; руки в позе подношения на фреске; каменные лица статуй с пустыми глазами, глядящими в темноту… Багрянец, лазурь и зелень росписей вспыхивали и тут же серели, стоило отвести фонарь, как будто сам луч создавал разные оттенки.

В тишине Флин и Фрея прошли в глубь зала — только шаги тихо шуршали по камням — и через арку попали во второе, столь же огромное помещение, обставленное целым лесом колонн. Заметно было, что этот зал украшен с большим тщанием: поверхности с иероглифами отличались выпуклостью рельефов, изображения на фресках выполнены искуснее и артистичнее. Через потолок веером проникал лунный свет, но в остальном тьма стояла такая, что Фрея почти ощущала ее на вкус — словно ей в рот набили бархата.

Пройдя зал насквозь, они с Флином поднялись на низкую платформу у стены в торце. Фонарик Броди осветил семь дверных проемов, за которыми стояла такая же непроницаемая тьма. Археолог уверенно направился к третьей двери слева, и Фрея последовала за ним, под полуразрушенную арку, в узкую прямоугольную комнату. Ее сводчатый потолок был в черных разводах плесени, на покрытых рельефами стенах, как струпья, выступали пятна шпатлевки — видимо, кладку разбирали и собирали заново.

— Святилище Ра-Горахте, — объявил Флин. Даже внутри храма, где услышать их было практически невозможно, он говорил шепотом.

Археолог еще раз осветил стены и направил луч кверху, в угол, где стена соединялась с изгибом потолочного свода. Там, в точности как описал Фадави, находился небольшой — со сторонами примерно сорок сантиметров — квадратный с торца блок. На его поверхности виднелась полустертая вязь иероглифов, едва различимая под слоем плесени.

— Осталось только туда залезть, — сказал Флин.

Они вернулись в гипостильный зал и отправились в разные стороны, разрезая фонариками темноту. Целью было найти хоть что-нибудь, что помогло бы взобраться под потолок: если в зале не найдется подпорок, то они напрасно сюда приехали.

Меньше чем через минуту раздался тихий свист; Фрея двинулась на звук и обнаружила улыбающегося Флина в дверях соседнего святилища. У внутренней арки, среди мешков цемента, стояла алюминиевая вышка-тура на роликах — для легкости передвижения.

— Подобающее место для находки, — произнес Броди, проверяя вышку на прочность конструкции. — Это святилище Птаха, бога каменщиков и каменотесов. Будем считать это добрым знаком.

Тура о казалась слишком высокой и стоймя в дверь не проходила, поэтому пришлось снять с нее верхний ярус и перенести по частям, а потом собрать заново, потеряв несколько драгоценных минут. Флин защелкнул стопоры на колесиках, и сообщники, подобрав инструменты, полезли наверх. Фрея забралась быстро и уверенно, чего нельзя было сказать о Флине.

— Да тут все шатается, — пробормотал он, переваливаясь через край платформы. — Как будто на желе стоишь.

— Хватит ныть, — поддразнила Фрея. — Здесь всего-то три метра.

Флин посмотрел на нее так, словно хотел сказать «а лучше бы ни одного», и направил фонарик в самый угол стены и потолка.

С виду блок казался таким же пригнанным, как и остальные, но, поднявшись к нему почти вплотную, Флин с Фреей заметили то, о чем упоминал Фадави: вдоль верхнего края шла узкая щель, а по бокам и снизу виднелись зазоры не шире карандашных линий. Флин наклонился щекой к стене.

— Хассан прав, — объявил он после недолгого молчания. — И в самом деле дует! Ну что, приступим?

Он посмотрел на часы — двадцать пять минут пятого, — пристроил фонарик на платформе так, чтобы луч светил точно на блок, поплевал на руки и взялся за кирку.

— Благословясь, начнем…

Оазис Дахла

Захир Сабри стоял над кроваткой Мухсена, улыбаясь спящему малышу, — сын спрятал ладошку под голову, а другую ручонку откинул, словно к чему-то тянулся. Захир вспомнил день, когда стал отцом, вспомнил ощущение чуда, волну радости, которая захлестнула его с головой. Такое не забывается! Бедуинам не подобает выражать чувства на публике, поэтому он ограничился тем, что поцеловал сморщенный комочек в щеку, обнял жену и отправился в пустыню. Вот там, где его видели только небо и дюны, Захир дал себе волю — прыгал, скакал и плясал как сумасшедший.

Он бы завел еще детей, целую дюжину, ибо нет ничего достойнее, чем ковать новые звенья в великой цепи жизни, продлевая ее в будущее. Однако это так и осталось в мечтах. Роды прошли тяжело, с осложнениями и обильным кровотечением… в подробности Захир не вникал, понял только то, что жене опасно проходить через подобное еще раз. Он не собирался подвергать ее жизнь опасности. Аллах дал, Аллах взял — так повелось. Один сын — и довольно.

Головку спящего Мухсена окутал лунный свет. Захир наклонился и поцеловал сына в щеку, прошептал: «Я люблю тебя, свет моих очей» — и отправился в спальню, к жене. Какое-то время он лежал, кусая губу и глядя в потолок. Сон не шел к нему уже четыре часа. Захир перекатился на бок, протянул руку под кровать и коснулся винтовки, которую всегда там держал, провел пальцем по холодной стали ее ствола.

Он был готов. Что бы ни случилось, о чем бы его ни спросили, он был готов. Хотя бы в этом он сумеет почтить память предков.

— Я люблю тебя, мой Мухсен, — прошептал Захир. — Люблю тебя, свет моих очей.

Абидос

— Неужели Фадави никому об этом не рассказывал? — спросила Фрея. — Даже тому египтянину, Абу-как-его-там?

Они с Флином старались втиснуть кирки в щели вокруг пресловутого блока.

Флин тряхнул головой и навалился на кирку, стараясь заставить блок сдвинуться.

— Если бы рассказал, я бы об этом услышал. Храм внутри храма был бы крупнейшей археологической находкой за последние полвека. Об этом бы трубили повсюду. Ну же, вылезай, паршивец…

Броди поднажал, и Фрея тоже. С кряхтеньем, скрипя металлом по камню, они переключили усилие на руки, понимая, что время бежит, а блок двигаться не желает. Скоро оба совсем взмокли. Флин решил переменить угол атаки — вытащил кирку из верхнего паза и втиснул ее сбоку. Вдвоем они принялись раскачивать рукоятки, как рычаги, толкать и дергать попеременно, однако камень не поддавался. Фрея сомневалась, удастся ли им его высвободить, как вдруг глыба шевельнулась — едва заметно, точно вздрогнула. Они заняли прежнюю позицию, навалились на «рычаги». Движение стало отчетливее. Флин вытащил кирку и воткнул ее в зазор снизу. Камень чуть ощутимо приподнялся.

— Еще чуть-чуть, — пропыхтел археолог, округляя глаза от натуги и волнения: что-то там, за стеной?

Работа продолжилась с новой силой: они втискивали орудия то с боков, то сверху и снизу, и наконец блок постепенно начал выходить из отверстия в стене, точно пробка из горлышка бутылки шампанского, — сначала еле-еле, по миллиметру, словно нехотя, потом, когда его стало легче поддеть, быстрее. К звону кирок примешался тяжелый скрежет камня о камень. Едва блок высвободился сантиметров на пятнадцать, Флин и Фрея отложили орудия и ухватились за него руками. Они начали осторожно расшатывать его, выдвигать все дальше и дальше, перехватывая ближе к основанию. Отчаянный рывок — и камень вывалился из стены. Его немалый вес пришелся им на руки и плечи. Развернуться с такой непомерной тяжестью на шатких тесных мостках было невероятно трудно. Потоптавшись, они начали опускать глыбу. Глаза щипало от пота, в святилище эхом отдавалось их напряженное кряхтение. Опустив камень наполовину, оба вдруг почувствовали, что не могут его удержать.

— Выскальзывает, — выдавила Фрея. — Я больше не…

Она качнулась, но хватки не ослабила и через миг поняла, что не справится. Разжав пальцы, Фрея отскочила в сторону, чтобы блок не придавил ей ноги. Флин пошатнулся и выпустил блок на секунду позже Фреи, так что камень задел на самый край трехметровой платформы и рухнул вниз. Храм содрогнулся и словно загудел от тяжелого удара об пол. У блока откололся угол.

— Чтоб тебе, — простонал Флин, хватаясь за фонарь. В направленном вниз луче колыхались клубы пыли. — Две с половиной тысячи лет пролежал, а мы…

— К черту камень, — оборвала Фрея. — Услышали нас или нет — вот в чем вопрос!

Они замерли. Эхо падения каменной глыбы еще отдавалось под водами святилища. У Флина был такой скорбный вид, словно он случайно изувечил близкого друга. Однако никаких криков и топота не последовало — видимо, происшествие осталось незамеченным. Флин еще раз с тоской посмотрел на изуродованный блок, после чего привстал на цыпочки и, светя фонариком, заглянул в дыру под потолком.

— Ну, что там? — Фрея нетерпеливо выглядывала из-за спины Флина.

Он сосредоточенно изучал открывшееся помещение, водя туда-сюда лучом фонарика. Фрея, умирая от любопытства, на миг испугалась, что внутри пусто, что Фадави их одурачил; но тут Броди обернулся. Недавний ужас на его лице сменило изумленное благоговение.

— Изумительно, — ответил он и чуть сдвинулся, уступая место Фрее. — До невозможности изумительно.

Девушка протиснулась к окошку. В свете фонарика виднелся проход метра в два шириной и протяженностью метров двенадцать, похожий на скрытый лаз. Потолок из гигантских каменных плит лежал вровень с потолком святилища, а пол, по всей видимости, являлся продолжением общего пола. По всей длине проход беспорядочно загромождали каменные блоки разной величины: кубы и параллелепипеды, гладко обтесанные или украшенные рельефами и иероглифами — и каждый вдвое, а то и втрое крупнее того, который был извлечен из «смотрового окна». Как и в гипостильном зале, изображения сохранили всю яркость красок, словно кисть художника только недавно нанесла все эти желтые, зеленые, красные и синие тона. Втиснутые между каменными блоками фрагменты колонн, статуй и изваяний — часть гранитного торса, бюст сфинкса — создавали впечатление огромной коробки с детским конструктором. От верхушек каменных глыб до потолка оставалось меньше метра.

— Невероятно, правда? — произнес Флин.

Почти касаясь лица Фреи щекой, Броди посветил в шахту и навел луч фонарика на один из блоков, на котором были высечены два продолговатых овала с иероглифами внутри.

— «Неферкара Пепи», — прочел археолог. Пятно света подпрыгнуло, словно увиденное потрясло владельца фонаря до дрожи в руках. — Тронное имя фараона Пепи Второго. Как и сказал Хассан, в эпоху Старого царства на этом месте стоял храм. Впоследствии, когда Сети стал строить свой, храм разобрали и переработали на засыпку для стен. — Броди изумленно покачал головой. — Нет слов… В смысле артефактов этого исторического периода почти не существует. Эта находка изменит все представления… Улет, полный улет!

Они еще некоторое время смотрели в дыру, причем Флин продолжал мотать головой, повторяя «полный улет». Потом, сообразив, что времени осталось мало, он втиснулся по грудь в дыру и полез в тайник. Как только его ступни исчезли за стеной, Фрея шустро поползла следом. Броди помог ей спуститься на неровную поверхность.

— Смотри под ноги и ничего не трогай, — предупредил он. — Здесь, наверное, тьма скорпионов.

Фрея вздрогнула и отдернула руку с головы статуи.

Внутри лаз оказался еще более забитым и тесным, стены давили с боков, потолок мешал выпрямиться, снизу подпирали камни. Правда, в проходе ощущался легкий сквозняк, едва заметная тяга, но откуда — Фрея не понимала. Они прижались к стене рядом с отверстием, привыкая к тесноте, и взглянули на часы: без десяти пять утра. Броди посветил вокруг фонарем и стал пробираться в другой конец прохода, разглядывая надписи, выискивая хоть какой-то намек на оазис. Фрея осталась на месте и создавала ему дополнительное освещение, поскольку ничем больше помочь не могла — египетские иероглифы были для нее сродни китайской грамоте.

Минут двадцать слышался только шорох подошв по камням.

— Невероятно. Боже мой, это же просто чудо! — время от времени восклицал Флин и неожиданно поманил Фрею к себе. — Посмотри!

Она пробралась к нему, несколько раз ударившись головой в потолок, и присела на корточки рядом с археологом. Флин провел лучом фонаря по грани зеленовато-черного камня. Фрея сообразила, что перед ней лежит на боку обелиск, частично заваленный другими обломками.

— Кажется, это какой-то гимн или молитва Бен-бену, — сказал Флин, указывая на иероглифический текст на поверхности обелиска.

— Бен-бен — это мечта Индианы Джонса? — спросила Фрея. — Волшебный камешек?

Броди улыбнулся ее словам, провел пыльным пальцем к верхнему правому углу текста и начал читать. Его голос, как и тогда, в музее, сделался зычным и гулким, как будто исходил из глубины веков.

— «Инер-уэр инер-эн Ра инерн седжет инер суэсер-эн херу-эн Сехмет», — произнес Флин нараспев. — «О великий камень, камень огня, сделавший нас могучими, о голос Сехмет, который несем мы в битву впереди войска, камень, который дарует нам победы без счета…»

— А про оазис что-нибудь есть?

— Нет, но вот здесь тоже упомянут Бен-бен. — Археолог направил луч на испещренную яркими иероглифами глыбу песчаника. — И здесь тоже… — Луч коснулся чего-то вроде обломка колонны. — Похоже, в этой части собран строительный мусор из одного и того же места. Наверняка в храме Пепи было какое-то святилище, посвященное Бен-бену. А где Бен-бен, там и оазис! Значит, искать надо здесь.

Флин довольно хмыкнул и продолжил осматривать каждый камень по очереди со всех сторон, засовывая руку с фонарем по локоть в щели, — похоже, скорпионов бесстрашный исследователь не опасался.

— А что, если нужная нам надпись — на самом дне? — спросила Фрея. — Тут два метра этих камней, нам их все не своротить.

Флин не ответил — то ли был слишком увлечен, то ли не хотел обдумывать такой вариант развития событий. Прошло еще пятнадцать минут. Фрея, сидя на голове изваяния, проникалась мыслью о собственной бесполезности; археолог продолжал рыться в нагромождении камней. Внезапно он резко вскрикнул и снова замахал ей рукой.

Он уже на две трети продвинулся в глубь прохода. Луч фонаря Броди задержался на маленьком блоке, втиснутом между другими камнями, лицевой поверхностью вбок и вниз, так что разглядеть иероглифы можно было только лежа на спине.

Флин прямо-таки светился от удовольствия.

__ Боже мой, это просто невероятно! — воскликнул он, сжимая фонарь дрожащей рукой. — Ты только взгляни!

— Да что там такое? — спросила Фрея, сгибаясь в попытке разглядеть камень.

— Кусок текста с описанием входа в оазис, — благоговейно выдохнул Броди. Его пальцы гладили каменную поверхность, точно кожу любимой женщины. — Почти наверняка из святая святых храма Пепи Второго, куда имел право входить только фараон и верховный жрец. Исключительной важности находка… Последние двадцать лет египтология… Я никогда не… Это просто черт знает как потрясающе! — Он еще некоторое время поохал над камнем, водя фонарем и ощупывая очертания иероглифов, а потом медленно начал переводить: — Себауи — двое врат — приведут тебя в инет джесерет, священную долину. Хери эн-инет — на входе в нее — ре-эн Уэсир, Уста Осириса. Эри эн-инет — в дальнем конце долины — макет эн Нут, Лестница Нут, которая находится под му ну пет, влагой с небес. И лишь этими вратами войдешь в нее, нижними и верхними, а иных не сыщешь, ибо на то воля Ра…

Он замолчал, поскольку в этом месте надпись обрывалась.

— Про Уста Осириса мы уже знали, — продолжил Флин уже более спокойным, уравновешенным тоном, — хотя к чему конкретно они относятся… — Он пожал плечами. — Осирис считался богом подземного мира, так что, может быть, это фигура речи… Зато Лестница Нут мне встретилась впервые. Нигде больше она не упоминается, а я перерыл все источники, какие только есть, — будьте уверены. Нет, это просто охренеть что такое!

— А Нут — это кто? — спросила Фрея. Ее тоже воодушевило открытие, хотя в тексте она ничего не поняла.

— Вообще Нут — это богиня неба, — пояснил Флин, выбираясь из-под камня. Его волосы и лицо припорошило пылью. — А фразы вроде «му ну пет», «влага с небес», обычно означают высокие скалы, с которых во время дождей сбегает водопад — будто с неба. Что такое «лестница», хмм… опять-таки непонятно, буквально ее понимать или метафорически… Общий смысл, думаю, таков: египтяне проникали в оазис не только с нижнего, но и с верхнего уровня плато.

Он присел на корточки рядом с Фреей и стал отряхивать пыль с волос.

— А нам это как-то поможет?

— Ну, сведений об оазисе так мало, что важен каждый фрагмент, даже самый крошечный, но мой ответ — нет, точного положения это нам не дает. Однако подозреваю — точнее, надеюсь, — что если здесь нашлась подсказка о том, как попасть в оазис, то должна быть и другая — о том, как его найти. Мы близки к разгадке, я это чувствую. Осталось совсем немного.

Флин сжал ладонь Фреи в своей, а затем снова кинулся разбирать завал, тщательно изучая каждый сантиметр камня. Он принялся ворочать камни с прямо-таки маниакальным рвением, отгребая то, что полегче, добираясь до нижних слоев. О своей спутнице он как будто забыл, только поглядывал на часы и бормотал что-то себе под нос. Его настойчивость скоро принесла плоды: один за другим были найдены еще три упоминания о Бен-бене. В одном тексте говорилось о храме, расположенном, очевидно, в центре оазиса, а в последнем перечислялись кары, которые ожидали злонамеренных посетителей оазиса: «Да сокрушит лиходеев пасть Себека и да поглотит утроба змея Апопа, где сбудутся все их страхи, а самые злые кошмары станут живой пыткой».

Впрочем, никаких указаний на то, где следовало искать оазис, они так и не нашли — ни малейшей подсказки. Через полчаса напрасных усилий Флин стал чертыхаться и в ярости колотить по глыбам, как будто те могли выдать ему свои тайны. Фрея в конце концов не выдержала напряжения давящей, пыльной каморки и полезла обратно. Она спустилась с вышки-туры на пол, размяла руки-ноги под грохот сдвигаемых камней, доносящийся из дыры, и побрела через весь храм к выходу, глотая свежий, прохладный воздух.

К шести утра храм совершенно преобразился: из отверстий в стенах протянулись косые лучи раннего солнца, окутав залы с колоннами мягкой, как во сне, дымкой. Они отогнали тьму в углы и закутки. Фрея опасливо подкралась к главным воротам и выглянула наружу. На прилегающих территориях было безлюдно, если не считать двух патрульных, устроивших перекур. По дороге уже подтягивались туристические автобусы, толклись люди, выслеживали добычу торговцы открытками и сувенирами.

Ее вдруг поразила тревожная мысль: Флин, должно быть, неправильно рассчитал время и храм вот-вот откроют! Однако туристы не подходили ближе, и она мало-помалу успокоилась, а после недолгих наблюдений за округой пошла назад. Над головой у нее порхали птицы, снуя среди леса гигантских колонн. Вернувшись в святилище, она тихонько окликнула Флина, поинтересовалась, как идут дела. В ответ раздалось унылое ворчание. Фрея влезла на вышку и протиснулась в дыру. Броди сидел в дальнем конце каморки, согнувшись над фонарем, чей слабеющий луч бил в потолок и освещал лицо археолога каким-то призрачным, мертвенно-бледным светом. Выражение лица говорило красноречивее слов.

— Я все прочесал, — бормотал Флин, чуть не плача. — Ничего не нашел. Ничего, Фрея. Похоже, то, что нам нужно, похоронено под полутонной камней и нам его не достать.

Она подползла к нему, села рядом на корточки. В этом конце помещения куча камней была еще выше, так что до потолка оставалось меньше метра — не разогнешься.

— Мы можем вернуться сегодня же ночью, — сказала она. — Попробуем еще раз.

Флин тряхнул головой.

— Если увидят дыру в стене, охранников нагонят больше, чем в Форт-Ноксе. Мы и близко не подберемся. Это наш единственный шанс, второго не будет.

Флин посмотрел на часы: без двадцати семь. Ровно в семь утра храм откроют для посетителей.

— А что, если попробовать заделать дыру? — предложила Фрея.

Броди даже не стал отвечать — и так было ясно, что затея бесполезна. Оба надолго замолкли. Археолог со вздохом сверился с часами и предложил обдумать план эвакуации.

— Можно спрятаться в каком-нибудь зале, а потом затеряться среди туристов. Их всегда целые толпы бродят. Думаю, это будет нетрудно.

Сам он тем не менее не спешил что-либо предпринимать и сидел, облокотившись на нечто вроде миниатюрного надгробия — прямоугольную табличку из песчаника с закругленным верхом. Потянулась еще одна тягостная пауза. Не столько из любопытства, сколько желая прервать тягостное молчание, Фрея спросила об этом камне.

— Хм-м?

Она указала Флину под руку.

— А, это уд, стела — обрядовая плита, которые древние египтяне клали в гробницы и храмы. На них записывали молитвы, пожертвования, хроники событий и так далее.

Флин перевернулся, поднял плиту — она была меньше полуметра в высоту — и уложил на колени, направив на нее свет фонаря.

— Вообще-то интересная вещица. Здесь сказано об «ирет нет Хепри» — Оке Хепри. Это название часто встречается в текстах об оазисе, как и Уста Осириса. — Он протер ладонью каменную поверхность и начал читать: — «Уэпет ирет Хепри уэпет уэхат хетем ирет нен ма-ту уэхатэн ис эр-джер бик бики» — «Когда Око Хепри открыто, открыт и оазис. Когда же Око закрыто, оазис невидим даже орлиному взору».

Флин улыбнулся, взял стелу под мышку, словно она приносила ему утешение, и объяснил, что Хепри египтяне называли бога с головой скарабея, одно из воплощений Ра, чье имя происходило от слова «хепер», что значило «тот, кто оживает». Фрея уже его не слушала — ее внимание привлекла верхняя, полукруглая часть стелы. Там, над колонками иероглифов, виднелся рисунок: слева — нечто похожее на красную стену или поверхность скалы, справа — та же скала с узкой зеленой щелью посередине. А между ними вилась волнообразная желтая лента с торчащим из нее черным лезвием, края которого были причудливо зазубрены, а на конце открывался тщательно прорисованный глаз — точно цветок на колючем стебле. Поначалу Фрея подумала — какой интересный узор, но чем больше она на него смотрела, тем больше он напоминал ей…

— Я это видела.

Флин все еще разливался об атрибутах бога Хепри и ее не расслышал.

— Я это видела, — повторила она уже громче.

— Видела что?

— Это. — Фрея ткнула в рисунок.

Археолог кивнул без особенного удивления.

— Вполне возможно. Глаз «уаджет» — распространенный…

— Да нет, не глаз. — Она провела пальцем по черному серпу.

— Что значит «видела»?

— Видела живьем. Ну или почти живьем. На фотографии.

— Ты видела фотографию с таким рисунком?

— Нет-нет, это скальное образование. Посреди пустыни. Точь-в-точь как на рисунке, даже зубцы похожи.

Флин наморщил лоб.

— Где? Где ты видела эту фотографию?

— В доме Захира Сабри. Когда только приехала в Египет. На ней была Алекс, вот я и…

— Он тебе говорил, где сделан снимок?

Фрея покачала головой:

— Ему, кажется, не хотелось мне ее показывать. Он тогда выпроводил меня из комнаты.

Флин почесал голову и опять вгляделся в рисунок, барабаня пальцами по краям и задумчиво повторяя под нос текст надписи: «Когда Око Хепри открыто, открыт и оазис. Когда же закрыто, оазис невидим даже орлиному взору». Летели минуты. Фрея остро сознавала, что их временная лазейка стремительно сокращается, но боялась нарушить поток мыслей археолога. Флин как будто совершенно ушел в себя, но потом, чуть заметно улыбнувшись, снял стелу с коленей и аккуратно положил в угол хранилища.

— Должно быть, это семейное.

— Что?

— Должно быть, у Хэнненов это в роду — талант всех спасать в последний момент. Алекс всегда этим занималась, а теперь и вы поддержали традицию.

Он перекатился на ноги и быстро стал пробираться к выходу.

— Не поняла, — сказала Фрея, спеша вслед за ним. — Он что, так важен — этот камень?

— Может, да, а может, и нет… — Он протиснулся в дыру, возвращаясь в святилище. — Между нами, есть У меня страшное подозрение, что вы меня опередили с открытием века, над которым я парился последние десять лет. Чего я вам никогда не прощу. — Он выбрался на помост, ухмыляясь во весь рот. — По-хорошему, я должен замуровать вас тут — нечего без спросу оазисы находить! — тем не менее исключительно ради англо-американской дружбы…

Он подмигнул, подал Фрее руку, но внезапно отдернул ее и обернулся. Девушка опешила, но потом поняла, в чем дело: в храме раздавались приглушенные голоса.

— Вот черт, — выругался Броди и нагнулся к дыре. Его ухмылки как не бывало. — Давай скорее, пора сматываться.

Он вытянул Фрею наружу, помог встать, а потом, схватив одну кирку, полез на пол. Вышка угрожающе заскрипела. Фрея спустилась следом, и они побежали в гипостильный зал. Голоса отчетливо доносились из внешнего помещения: судя по всему, говорили двое или трое.

— Туристы? — шепотом спросила Фрея.

Флин прислушался и помотал головой:

— Нет, охранники. Не иначе, нашли срезанный замок. Бежим!

Они прошмыгнули вдоль торца соседнего зала, миновали последнее святилище и метнулись дальше, по узкому коридору. Справа в стене, в десяти метрах от входа, находились внутренние зарешеченные ворота, за которыми шел вверх лестничный пролет к воротам наружным.

— Задняя часть храма, — объяснил Флин, протискивая кирку под дужку замка на воротах. — Нужно только сломать…

Он навалился, потом еще и еще. На шее у него вздувались мышцы, лицо побагровело от натуги. Броди вставил кирку под другим углом, налег на нее всем весом и уперся ногами в стену для большего давления, но как ни старался, не мог свернуть замок. Флин взревел от бессилия, сдался и повел Фрею обратно в зал с колоннами. Там по-прежнему было пусто. По-видимому, охранники столпились во внешнем зале, хотя голоса и топот подсказывали, что их стало гораздо больше.

— Проверить все помещения! — прокричал кто-то по-арабски. — Рассыпаться по периметру!

— А другого выхода тут нет? — спросила Фрея тревожным шепотом.

Флин замотал головой.

— И спрятаться нигде нельзя?

— Охранников слишком много.

— А что будет, если они нас поймают?

— Повезет — засадят в тюрьму лет на пять, а потом депортируют.

Спрашивать, что случится в случае невезения, Фрея не стала.

— Здесь нет никого! — послышалось снаружи.

Флин продолжал озираться, лихорадочно соображая, что предпринять. Голоса и шаги звучали уже у самой арки между залами. Броди схватил Фрею за руку и потащил в торец храма, мимо святилища, где они вынимали камень, и беглецы нырнули в следующую дверь. В отличие от остальных проходное помещение вело в третий зал, гораздо меньше первых двух. Посреди него возвышался двойной ряд колонн, через отверстия в крыше сиял утренний свет.

— Куда теперь? — спросила Фрея.

— Никуда.

— Тогда зачем мы сюда…

— Потому что больше некуда! — прошипел он отчаянно. — Через главный вход не пройти, задняя дверь заперта… Мы в ловушке. Я просто пытаюсь потянуть время — вдруг они сюда не заглянут. Надеюсь на невозможное.

Топот и выкрики в храме становились все ближе — охрана подбиралась к ним, стягивала оцепление.

— Должен же быть другой выход, — бормотала Фрея. — Должен быть.

— Конечно, есть еще волшебная дверь, и стоит сказать «Сезам, откройся!», как… — Он снова всплеснул руками — видимо, окончательно сдался. — А победа была так близка…

Грянули еще выкрики, на сей раз вперемешку с пронзительными трелями полицейских свистков. Фрея стремительно шарила взглядом по стенам, выискивая хоть что-нибудь подходящее для спасения. Десять приземистых колонн — два ряда по пять, дверные проемы в торцах зала, покрытые рельефами стены (правая огорожена веревочным барьером, чтобы туристы не прикасались к фрескам). Ничто не предоставляло пути к спасению.

— Как войдут, замри и не двигайся. Говорить буду я. Руки держи на виду.

Фрея пропустила совет мимо ушей и продолжала осматриваться. К голосам и свисткам прибавился собачий лай.

Потолочные люки — два окошка в кровле из бетонных перекрытий — находились хотя и пониже, чем в главных залах, но все равно слишком высоко, метрах в пяти от земли. С другой стороны, безлестницы или вышки что пять метров, что пятьдесят — все равно не достанешь. Что ж, особо выбирать не из чего: стены, боковые комнаты, колонны, мозаичный пол… Ага, колонны — толстые, похожие на стволы, составленные из цилиндрических блоков, с явственными зазорами между секциями! Фрея подошла поближе, вскинула голову клюкам, которые располагались в добрых полутора метрах от ближайшей колонны — без зацепки не добраться. Впрочем, зацепка все же имелась: из ближайшего люка торчал ржавый прут арматуры, изогнутый, словно корень, пробившийся через крышу. А на верхней секции колонны, как подвязка на бедре, виднелась кольцевая скоба. «Стало быть, вверх по колонне, используя щели между секциями как упоры, потом вис на скобе с выходом, прыжок на арматурный крюк — и наружу. Маршрут, конечно, безумный, невозможный — вис-прыжок-вис, такое даже со страховкой и ковриком делать страшно. Безумный, и все же…»

— Я нас отсюда вытащу, — прошептала Фрея.

Флин уставился на нее:

— Ты о чем?

Объяснять Фрея не стала — махнула рукой на веревочный барьер у стены и велела смотать его, а сама бросилась к колонне и начала взбираться. Узкие щели между каменными блоками позволяли, однако же, зацепиться за них носками туфель или пальцами, и хотя с тальком, в подходящей обуви было бы легче, девушка без труда взобралась на верхушку колонны. Там Фрея уцепилась за скобу, пристроила ноги на рельефные выступы каменной резьбы и посмотрела на ржавый прут. Наверху расстояние до него казалось куда большим, чем снизу.

Флин стоял у основания колонны со скрученной веревкой на плече. По взгляду Фреи он мгновенно понял, что она задумала.

— Даже не смей, — прошипел он. — Ни за что! Ты себе шею свернешь!

Она пропустила его слова мимо ушей, мелкими шажочками продвинулась вдоль скобы как можно ближе к люку и еще раз приноровилась к упорам, чтобы как следует оттолкнуться во время прыжка.

— Бога ради, постой!

Крики и лай неотвратимо приближались. Дорога была каждая секунда. Фрея в последний раз посмотрела на люк, согнула ноги и прыгнула, устремившись к железному пруту.

Больше всего она боялась, что не сможет ухватиться за него в прыжке — или сорвется и упадет. Вышло же так, что ей, словно умелому акробату, удалось сделать «полный контакт», вцепиться в прут обеими руками и повиснуть на нем. Ее сильно качнуло взад-вперед, но уже через миг Фрея свободно повисла над каменным полом. Во взгляде Броди смешались ужас и восхищение. Девушка собралась с силами, глубоко вздохнула и полезла наверх, подтягиваясь к люку. Окажись на ее месте кто-то менее тренированный, такой подъем был бы полной утопией, поскольку требовал уникально развитой мускулатуры плеч и предплечий. Годы соревнований на труднейших скальных маршрутах, не говоря уже о сотне подтягиваний, которые она делала каждое утро для поддержания формы, приучили ее организм к таким испытаниям. Подъем дался ей сравнительно легко. На руках и спине у нее вздулись мышцы, ноги барахтались в воздухе, как будто она хотела выплыть наверх. Фрея добралась до люка, обвила прут левой ногой, высвобождая руку, всунула ее в проем и схватилась за край. Подтянувшись еще немного, она уперлась второй рукой, а потом, извиваясь, перевалила через край люка и выбралась на крышу — сначала по шею, потом по пояс и, наконец, целиком.

Через миг девушка опустила руку в люк и щелкнула пальцами — мол, бросай веревку. Флин, тревожно оглядываясь, закинул ей импровизированный трос.

По соседнему залу разносился собачий лай.

— Мы идем к вам. Не делайте резких движений, или будем стрелять! — раздались крики охранников.

— Давай же, ради Бога…

Конец веревки змеей спустился вниз. Даже не проверив, надежно ли она укреплена, Флин ухватился обеими Руками и начал поспешно взбираться — охрана неумолимо приближалась, храм огласился яростным лаем. Взобравшись к люку, Флин подтянулся и лег на его край, а потом перекатился в сторону. Рана археолога частично раскрылась, на рукаве снова расплылось алое пятно. Фрея едва успела поднять веревку в люк, как в зал ворвалась пара овчарок, а за ней — полдюжины охранников.

Крики, лай и топот усилились, но беглецы не стали слушать эту какофонию. Флин, хватая ртом воздух, повел Фрею к заднему краю крыши. Храм стоял на склоне, поэтому задняя стена была не выше двух метров. Они спрыгнули на рыхлый песок и побежали к станции мобильной связи, где проходила трасса, параллельная дороге к храму. Через пять минут они уже сидели в джипе, а еще через тридцать секунд — мчались прочь от Абидоса, провожая глазами встречную цепочку полицейских машин с включенными мигалками и воющими сиренами.

— Вот уж не думала, что археология может быть такой веселой, — сказала Фрея.

— А я не думал, что скалолазание может быть таким полезным, — парировал Флин.

Они посмотрели друг на друга и усмехнулись.

— С меня причитается, — сказал археолог. — И прилично.

Фрея пожала плечами.

— Впереди долгий путь. Уверена, что хочешь пойти до конца?

— Такого я в жизни не пропущу.

Флин еще раз взглянул на нее, кивнул и утопил педаль газа.

— Дахла, встречай!

Каир

Мухаммед Шубра проработал в регистратуре здания АМР США без малого двадцать лет и за все эти годы не видел миссис Кирнан такой жизнерадостной. Она, конечно, всегда ему улыбалась, всегда была вежлива, но сегодня утром прямо-таки сияла.

— У вас счастливое событие, — сказал он, как только Кирнан подошла к нему и показала пропуск. — По лицу вижу.

Она улыбнулась и погрозила пальцем:

— От вас ничего не утаишь!

— Надо быть слепцом, чтобы не заметить, — отозвался Мухаммед. — Весточка от семьи, я угадал?

Она покачала головой.

— Это из-за работы, Мухаммед. Как всегда.

Регистратор тактично замолчал — кто он такой, чтобы выспрашивать о ее делах, — но, к его удивлению и радости, Молли огляделась и, наклонившись к нему через стол, сказала:

— Я получила новости об одном своем проекте. Думала, он накроется, а оказалось, все еще может получиться.

Она никогда прежде так с ним не говорила, не посвящала его в работу, и от этого он страшно разволновался, как будто ему доверили важную тайну.

— Значит, вы давно над ним работали? — спросил египтянин словно между прочим, словно он постоянно вел такие беседы.

— Давно, — ответила Кирнан, с лучезарной улыбкой касаясь крестика на шее. — Очень давно. Еще до того, как вы сюда устроились.

— Это, наверное, большой и важный проект.

Молли все еще улыбалась, но ее взгляд вдруг стал тверже, как если бы она рассказала достаточно и не хотела продолжать.

— Все наши проекты важны, Мухаммед. Все они делают мир лучше. Знаете, у меня впереди много дел, и если вы не против…

Она подняла ладонь в знак прощания и направилась к лифтам, но на полпути обернулась, шаря по дну сумочки.

— Чуть не забыла. Вы этого человека не видели?

Кирнан положила на стол фотографию толстяка — розовощекого, с пухлыми губами.

— Он был здесь вчера утром, — ответил египтянин. Он подумал, что, возможно, переступил в разговоре некую черту, и теперь искал возможность оправдаться. — Директор устраивал ему экскурсию.

Кирнан кивнула и спрятала снимок в сумочку.

— Сделаете мне одолжение, Мухаммед? Если увидите его еще раз, сразу позвоните, ладно?

— Разумеется, миссис Кирнан. Как только замечу, тут же сообщу. Вам первой.

Она поблагодарила его, прошла через фойе и шагнула в лифт.

— Очень милая женщина, — сказал Мухаммед жене чуть позже по телефону. — Хотя и крутого нрава. Не хотел бы я попасться ей под горячую руку.

Дахла

Возникший из подлеска силуэт на мгновение застыл, словно прислушиваясь, а потом шмыгнул к стене сарая, выстроенного из шлакоблоков и крытого пальмовыми листьями. На тяжелой железной двери красовалась цепь с навесным замком. Судя по движениям, силуэт определенно принадлежал мужчине, хотя по одежде этого нельзя было сказать: фигуру скрывала черная развевающаяся накидка, а голову и лицо укутывало покрывало того же цвета — виднелись одни глаза.

Неизвестный пошарил в кармане, достал какой-то металлический предмет, ко дну которого было прикреплено нечто вроде магнита, повертел его в руках и снова спрятал. Затем он вскочил на старую деревянную телегу, протиснулся в окошко под самой крышей — маленький квадратик в стене без рамы и стекла — и с глухим стуком спрыгнул на пол. Вслед за тем послышался шорох и удар металла о металл, как будто магнит к чему-то прилепили. Не прошло и минуты, как человек в черном выбрался наружу и скрылся в кустах позади амбара. Еще немного — и оттуда донесся звук стартующего мотоцикла, который мало-помалу стих в ночи, оставив позади только птичий щебет и тарахтение водяного насоса.

Каир

«Хаотичная организация» — так бы описал Энглтон систему дорожного мониторинга в Египте. Или организованный хаос. Так или иначе, несмотря на ее внешнюю расхлябанность — много ли возьмешь с вялых, полуграмотных постовых, сидящих в будках посреди глуши и собирающих номера машин и приметы водителей? — действовала она, как оказалось, на удивление эффективно.

Сразу после полуночи люди генерал-майора Танира явились к нему с первой партией результатов и доложили: Броди и Хэннен в 21:35 проехали пост патруля на 11-й автостраде, направляясь на север, в Александрию, а потом повернули обратно к Каиру — во второй раз на посту их засекли в 22:53. Что они делали в этот отрезок времени — неизвестно, однако, судя по всему, эта поездка была прелюдией к долгому путешествию. Всю ночь Энглтону присылали информацию о беглецах — капля за каплей. Данные указывали, что они подались на юг: сначала по 22-й магистрали в Файюм, затем по 2-й автостраде вдоль Долины Нила. В 00:16 их засекли в Бени-Суэйфе, в 00:43 — в Магаге, в 01:16 — в Эль-Минье. После полуночи Энглтон попросил египтян сосредоточить поиск на этом направлении дороги и всех ее ответвлениях. График получился таким: 02:17 — Асьют, 03:21 — Сохаг и, наконец, 03:56 — пост на окраине Абидоса.

И потом три часа — никакого движения. Примерно в половине шестого утра Энглтон отдал египтянам распоряжение обзвонить все отели и мелкие гостиницы в окрестностях Абидоса — узнать, не остановились ли беглецы на ночлег. Ноль результатов. Энглтон даже изменил себе — начал чертыхаться и дергаться, поверив, что им удалось его провести, сбежать из-под слежки. Никакой мобильной связи он не зарегистрировал, оборудование молчало… как вдруг, в 07:07, ему бросили спасательный круг: сообщили, что «чероки» с двумя пассажирами еще раз миновал абидосский пост. Вдобавок его отъезд совпал с каким-то происшествием в храме — не то вторжением, не то нападением вандалов с погоней. Энглтон захотел узнать больше, но подробности все еще выяснялись охраной, поэтому он удовольствовался тем фактом, что Броди и Хэннен снова появились на радаре. Он довольно крякнул, сгреб подошедшую ему на смену миссис Малуф в медвежьи объятия и на радостях чмокнул.

— Охота началась! — взвизгнул он своим тонким, девчоночьим голосом. — Слышите, вы, сучьи дети!

Миссис Малуф разгладила платье и поправила прическу («Что вы себе позволяете! — строго сказала она. — Я честная замужняя женщина!»), Энглтон успокоился и покинул ее, заказав такси до американского посольства. Там, в своем кабинете, он продолжил бдение (и заказал полноценный завтрак у повара Барни — от недосыпания всегда хотелось есть).

В 07:36 пришел сигнал о том, что «чероки» миновал дорожный пост в Сохаге, а вскоре после этого проехал Асьют, направляясь на север. Броди и Хэннен определенно ехали назад, в Каир.

Потом случилось неожиданное. На основании предыдущих данных и с учетом дневных пробок, замедляющих скорость, Энглтон рассчитал, что беглецы проедут Эль-Минью примерно в 10:30. Однако время пришло, а новости не поступили. Энглтон прождал до одиннадцати, потом до половины двенадцатого… Без четверти двенадцать он снова начал нервничать, но тут ему позвонили. Оказалось, вместо того, чтобы ехать дальше на север, машина была замечена на трассе, идущей через пустыню, на юго-запад от Асьюта. Последнее сообщение пришло с поста дорожной службы в двадцати километрах от Харги. Вдобавок вскрылись подробности абидосского происшествия. Кто-то — скорее всего те же Броди и Хэннен, слишком уж многое совпадало — вломился в храм, проделал дыру в стене и отыскал нечто вроде потайной комнаты. Детали, как и прежде, оставались неясными, но вывод получался такой: что бы археолог с девицей там ни нашли, это увело их прямиком в пустыню. Любопытно. Весьма, весьма любопытно.

Энглтон с полминуты рассматривал висевшую на стене карту, подошел к окну и забарабанил по стеклу пальцами, обдумывая следующий ход. С одной стороны, его подмывало оставить все как есть, просто последить за беглецами на расстоянии, через каналы полиции. Это, однако, оставляло его на шаг позади, а так как, судя по всему, драма близилась к кульминации, отставание в шаг приравнивалось к исключению из игры. Просить египтян сесть Броди на хвост смысла не было — если уж он сам не сумел за ним угнаться, то они и подавно не смогут. Энглтон немного помусолил идею с задержанием беглецов на следующем посту до его прибытия, но быстро ее отринул: У горстки деревенских новобранцев нет никаких шансов против тренированного агента — пусть и бывшего, но с сильной мотивацией.

Толстяк понаблюдал за людьми, снующими по посольскому двору, потом хлопнул по стеклу и вернулся к карте.

Решено — пришла пора действовать самому: отправиться в пустыню, разыскать Броди с девицей и вывести из игры. Вопрос в том, как это сделать. И, что еще важнее, где? Энглтон провел пальцем поперек пустыни от Асьюта через Харгу к Дахле, потом взял левее, к Гильф-эль-Кебиру. Вот куда они направляются в конечном счете. Туда сходятся все ниточки в этой истории. Однако прежде всего… Он сдвинул палец к черной линии шоссе и поводил между Дахлой и Харгой, как будто играл в считалочку. «Выиграла» Дахла. Чистой воды лотерея, однако, опять-таки, разве вся жизнь — не игра? Пока что значительных ошибок Сай не допустил и нутром чуял, что на месте сидеть нельзя. Дахла — следующий пункт назначения Броди и Хэннен; именно там их надо перехватить. Энглтон постучал костяшками толстых пальцев по карте, словно в дверь, подошел к телефону и набрал номер. После краткой паузы на том конце раздался голос.

— Мне нужно вылететь в Дахлу, — сказал он без обиняков. — Как можно скорее. И чтобы там ждала машина. Я направляюсь в аэропорт.

Энглтон положил трубку, взял со спинки стула наплечный ремень с кобурой, вытащил Мисси и скользнул взглядом вдоль ствола, целя в карту.

— Сайрус наступает! — прошептал он.

Дахла

Сразу после полудня Флин и Фрея, проведя в дороге пять часов, проехали мимо железных пальм, за которыми начинался оазис. Вел в основном Флин, хотя на долгом отрезке между Асьютом и Харгой Фрея сменила его, чтобы он хоть немного поспал.

Путешествие прошло без приключений, хотя Флин с его манерой езды несколько раз заставил Фрею понервничать. Сначала он вел машину той же трассой вдоль долины Нила, через сочно-зеленые поля и разбросанные среди них деревушки, затем свернул в пустыню. Там все было наоборот: среди песка, скал и щебня человеческое присутствие угадывалось лишь по редким постам дорожной службы и, конечно же, самой дороге — черной ленте сверкающего асфальта, протянувшейся через пески подобно гигантской трещине.

Через пятнадцать минут после въезда в оазис начался городок Мут, где Фрея взяла на себя роль штурмана, так как Флин никогда не бывал у Захира. Они миновали больницу и полицейский участок — подумать только, ведь Фрея была там всего два дня назад, а с тех пор словно целая жизнь прошла! — и свернули на проселочную дорогу, в кукурузные и рисовые поля, к белой стене скального гребня. В деревне Флин проехал вдоль по улице и затормозил перед домом Захира. Он уже собирался открыть дверь, когда Фрея тронула его за плечо.

— Ты знаком с Захиром, так?

Флин оглянулся на нее.

— Ну, пару раз встречались. Не то чтобы я был его другом, если ты об этом. В пустыню я хожу с другим проводником. А что?

— Не знаю, как объяснить… — пробормотала она, глядя на ворота дома. — Что-то в нем такое было… Когда я приехала, он не слишком дружелюбно ко мне отнесся.

Броди улыбнулся:

— Я бы не принимал это близко к сердцу. Бедуины всегда стараются держать все эмоции при себе. Я когда-то знал одного…

— Дело не в этом, — прервала Фрея.

Флин отпустил дверную ручку и взглянул на девушку. Ее глаза покраснели от недосыпания, светлые волосы растрепались, кое-где в них застряла каменная пыль и крошка.

— В каком смысле?

— Я же сказала — не могу объяснить. Просто было в нем что-то такое, и вел он себя странно… В общем, не доверяю я ему, Флин.

— Алекс доверяла, — заметил он. — Полностью.

Фрея пожала плечами.

— Знаешь, я подумала… Нам стоит быть поосторожнее. Не рассказывать ему больше, чем надо.

— А твоя сестра хорошо разбиралась в людях…

— И все-таки осторожность не помешает, — опять прервала его Фрея. — Мне Захир не нравится. Скользкий какой-то.

Флин посмотрел на нее долгим взглядом, кивнул и выбрался из джипа. Фрея последовала за ним, и они вместе вошли в кирпичные ворота, обогнули «лендкру-зер» с разбитой фарой и подошли к настежь распахнутой двери.

Фрея лелеяла смутную надежду на то, что хозяина дома не будет. Может быть, его жена их впустит, даст рассмотреть фотографию скалы. Хорошо бы узнать все необходимое, не контактируя с бедуином. В реальности же Флин не успел даже постучать в дверь, как в коридоре возник Захир. Его лицо при виде гостей расплылось в широкой улыбке и тут же приняло привычное бесстрастное выражение.

— Мисс Фрея! — воскликнул бедуин, спеша навстречу. — Я волноваться. Вы пропадать.

Она что-то пробормотала в знак извинения, сослалась на срочные дела в Каире. Вышло не слишком убедительно — Захир определенно не поверил, но ничего доказывать не стал. Он проводил их в дом и крикнул что-то в коридор, из чего Фрея разобрала только два слова — «американа» и «чай».

— Прошу прощения, Захир, — произнес Флин. — К сожалению, у нас нет времени на чай. Нам нужно тебя кое о чем спросить.

Захир словно бы только что заметил археолога, и хотя внешне бедуин остался так же бесстрастен, в глазах и позе у него проявилась если не враждебность, то по меньшей мере неудовольствие.

— Спросить? — подозрительно осведомился он. — Что спросить?

— О фотографии, — сказала Фрея. — Той, что у вас в задней комнате. Фотографии со скалой, помните?

Захир затряс головой, словно не понимал, о чем идет речь.

— Вы меня сюда привезли, я пошла искать уборную и ошиблась комнатой. Там была фотография моей сестры рядом с высокой скалой. — Фрея изобразила в воздухе очертания каменного утеса, торчащего из песка наподобие исполинского ятагана. — Висела у вас над столом. Вы еще сказали, что это личное.

— Нам нужно узнать о ней поподробнее, — сказал Флин. — Где эта скала? Рядом с Гильфом, я прав?

Захир бегло покосился на Флина и снова посмотрел на Фрею. Отвечать он не спешил. После долгой паузы бедуин махнул рукой.

— Сперва пить чай, потом говорить.

Он направился в гостиную с телевизором, заваленной подушками скамьей и кинжалом на стене. Флин и Фрея остались в дверях.

— Прошу вас, нам очень надо увидеть фотографию, — сказал Флин. — Мы очень спешим.

Захир повернулся к ним.

— Зачем видеть фотографию? — спросил он. В его тоне чувствовалась едва уловимая агрессия. — Это просто камень.

Флин и Фрея переглянулись.

— Это связано с моей работой, — ответил Флин. — Я неплохо знаю Гильф, но никогда раньше не видел этого образования. Думаю, он может быть важен для… установки местонахождения палеолитических стоянок эпохи среднего голоцена.

Если он намеревался запудрить бедуину мозги терминологией, фокус не удался: Захир хранил молчание. Повисла еще одна неловкая пауза, а затем Фрея не выдержала.

— Пожалуйста, Захир! Мне очень нужно увидеть фотографию! — выпалила она резче, чем хотела, — сказалась усталость, да и время поджимало. — На ней моя сестра, и я хочу все о ней знать.

Захир нахмурился.

— Броди говорить, ему нужно для работа. Ты говорить, потому что доктор Алекс на фотографий. Я не понимай.

Фрея стиснула зубы, чтобы не выйти из себя, и, глубоко вздохнув, подошла к хозяину дома и умоляюще протянула ладони.

— Ну пожалуйста, — повторила она. — Если не ради меня, то ради Алекс. Она хотела бы, чтобы вы нам помогли. Я точно знаю. Прошу вас.

Они стояли друг против друга. Только и слышно было, как снаружи галдят гуси. Фрея смотрела на Захира, а тот старательно избегал ее взгляда. Все в бедуине выражало сомнение и напряженность. Секунды тянулись одна за другой. Наконец, неохотно пожав плечами, хозяин дома потеснил гостей и вышел в коридор.

— Хотите фотография, я показывай, — произнес он так, будто его вынудили это сделать. — Идем.

Он провел их по коридору во внутренний двор. Фрея мельком заметила его жену с сыном в дверях кухни напротив. Через миг женщина отступила в тень и исчезла. Захир подошел к ближайшей двери справа, распахнул ее и поманил гостей внутрь за собой.

— Вот фотография, — угрюмо произнес он, обошел стол и ткнул пальцем в снимок, а потом развел руки — мол, прятать мне нечего. Флин и Фрея пристально разглядывали огромный изогнутый клинок черной скалы с выщербленным краем и крошечную фигурку в тени у подножия. Флина это зрелище особенно заворожило. Он поближе наклонился к снимку, слегка кивая сам себе, как если бы получил не сам ответ на загадку, которая его давно мучила, то хотя бы новую надежду его отыскать.

— Это вы сняли? — спросил археолог.

Захир утвердительно буркнул.

— Где?

— В пустыне, конечно.

Флин сделал вид, что не заметил насмешки.

— Рядом с Гильф-эль-Кебиром?

Опять раздалось утвердительное бурчание.

— Гильф большой. Точнее указать можете?

Ответа не было.

— В северной части или южной? — нажимал Флин.

— Забыл, — признался бедуин. Допрос определенно начал его нервировать. — На юге. Точно не помнить. Давно было.

Флин еще немного поизучал фотографию и повернулся к Захиру:

— Сахиб, я у вас в гостях и потому проявлю уважение. Но и вы меня уважьте. Эта фотография сделана не больше пяти месяцев назад. Вот, видите… — Он постучал пальцем по снимку, указывая на тонкий серебристый предмет на фоне скалы, рядом с сестрой Фреи. — Это трость Алекс. Она начала с ней ходить в самом начале болезни, а случилось это в прошлом ноябре.

Захир смотрел в пол, переминаясь с ноги на ногу.

— Не знаю, что вы пытаетесь скрыть, — продолжил Флин, стараясь выдерживать ровный тон, хотя у него определенно не было настроения играть в игры, — или почему не хотите рассказать нам об этом фото, но прошу вас, как хозяина этого дома и бедуина: прекратите вешать нам лапшу на уши и ответьте прямо!

Захир вскинул голову, раздувая ноздри.

— Ты мне так не говорить! — прорычал он. — Ни в моем доме, нигде! Понял? Ты не оскорбляй меня, или твой будет плохо!

— Ты мне угрожаешь, Захир?

— Я не угрожать, я сказать. Ты так не говори!

Оба стремительно повышали тон, и Фрея шагнула между ними, не дожидаясь, пока ситуация выйдет из-под контроля.

— Захир, мы приехали не затем, чтобы вас оскорблять, — произнесла она мягко, но решительно. — Нам нужно знать, где снята эта фотография. Моя сестра была о вас очень высокого мнения, и, как я сказала, сделайте это хотя бы ради нее. Пожалуйста, скажите, где находится скала, и мы сразу уйдем.

На сей раз Захир не отвел глаза. Его ярость исчезла так же мгновенно, как и появилась, сменившись… Фрея не знала, как точнее это описать: смесью признательности и смирения, что ли. Казалось, он решил рассказать им все, что они хотели слышать, но боялся последствий.

— Пожалуйста, Захир, — повторила она.

Бедуин ответил не сразу.

— Вы хотеть ехать туда?

Флин с Фреей переглянулись и кивнули.

— Я вас возьму, — сказал Захир. — Мы ехать вместе.

— Нам только узнать бы, где это, — произнес Флин.

— Гильф-эль-Кебир далеко. Опасно, очень опасно. Нехорошо без проводник. Я ехать с вами.

— Просто скажите…

— Далеко, очень далеко. Вы три дня идти. Я ехать с вами, меньше один день. Я знать Гильф, я знать пустыня. Я вас возить.

Спор еще какое-то время продолжался, обе стороны бросали друг другу доводы и отбивали чужие, как теннисный мяч: Захир настаивал, чтобы его взяли с собой, Флин и Фрея твердили, что им нужны только координаты места. В конце концов бедуин сел за стол, скрестил на груди руки и обреченно уставился в пол.

— Знаешь вади эль-Бахт? — пробормотал он.

Флин кивнул.

— Скала двадцать километр на юг эль-Бахт, посередине от эль-Бахт и Восемь Колоколов. Большой горы там, очень высокий. Скала четыреста, пятьсот метров в пустыня. Едешь юг от эль-Бахт, узнай сразу.

Он покачал головой, словно говоря «вы не соображаете, во что ввязываетесь», и устало потер виски. Флин и Фрея поблагодарили его, но бедуин ничего не ответил, только вздохнул. Видя, что продолжать разговор смысла нет, они попрощались и пошли к выходу. В дверях Захир их окликнул:

— Я пытаться помочь. Гильф очень далеко, триста пятьдесят километр, везде пустыня, очень опасно. Я хочу помочь, но вы не понимай.

Он простер руку в умоляющем жесте, скорбно глядя на приезжих. На какой-то миг все застыли в неловком молчании. Затем Флин и Фрея еще раз поблагодарили хозяина и закрыли за собой дверь.

После отъезда непрошеных гостей Захир еще долго стоял, глядя на фотографию, бормоча себе под нос, постукивая по столу пальцами. Потом он вернулся через двор в жилую часть дома, достал винтовку из-под кровати в спальне, уселся и положил ее на колени. Одной рукой Захир погладил ствол, а другой нащупал в кармане джеллабы сотовый телефон, набрал номер и поднес трубку к уху.

— Она была здесь, — произнес он, когда услышал голос собеседника. — Вместе с Броди. Они знают про скалу. Едут туда.

На том конце что-то ответили.

— У нас нет выбора, — сказал Захир, глядя на винтовку. — Это наш долг. Ты со мной?

Ему снова ответили.

— Хорошо. Через полчаса я за тобой заеду.

Он закончил разговор и поднялся на ноги.

— Ясмин! — крикнул Захир в глубину дома. — Мухсен! Я уезжаю! Проводите меня!

Частный самолет доставил Энглтона в Дахлу к часу дня. Через пять минут он уже сидел во взятой напрокат машине — ярко-зеленой «хонде-сивик», чьи лучшие дни давно миновали. По дороге Энглтон основательно подготовился к встрече: сверился с картами, узнал, где находится дом Алекс Хэннен — оттуда они должны будут стартовать, — удостоверился, что местная полиция будет обращаться к нему напрямую, если что-то заметит, поэтому для проволочек не было причин.

Он утер пот со лба и шеи («Господи, ну и пекло же тут!»), завел мотор «хонды», ударил по газам — только колеса взвизгнули на раскаленном асфальте — и умчался с автостоянки прокатчика. Охрана аэропорта так и попрыгала в стороны, когда он пронесся мимо них и свернул на дорогу в Мут.

Странное дело: с того самого момента, как Фрея услышала про Затерянный оазис (неужели это случилось всего сутки назад?), ее не оставляло предчувствие, что она отправится на его поиски в раскаленные пески западной пустыни. Правда, до сих пор, сколько бы события ни приближали ее к оазису, он пока еще оставался абстрактной идеей, и лишь теперь, на пустынной дороге к дому Алекс, Фрея осознала всю реальность того, что ей предстояло.

— А как же припасы? — спросила Фрея, опираясь на приборную доску, — машину швыряло и заносило в неровной колее. — Горючее, вода и все прочее? Триста пятьдесят километров — путь неблизкий.

— Все предусмотрено, — только и ответил Флин, — поверь мне.

Они въехали в оазис, где находился дом Алекс. Дорога петляла между деревьев; густые заросли кустарника казались куда менее зловещими, чем две ночи назад, когда Фрея скрывалась там от бандитов. Наконец джип, вздымая клубы пыли, затормозил у крыльца дома.

Фрея задумалась: что, если внутри по-прежнему красно от крови, а посреди гостиной лежит тело старого фермера? Однако дом был чисти прибран, как в первый день ее приезда.

— Возьми что-нибудь теплое из одежды, — сказал Флин. — Свитера, куртки, джемперы — что угодно. По ночам в пустыне холодно. Еще нам понадобится вода: в кухне стоят канистры. Наполни прямо из-под крана, вода здесь отличная. Найдешь еду или кофе — великолепно. Только не слишком затаривайся: надеюсь, больше суток мы там не проторчим.

— Но Захир сказал, что одна дорога займет три дня!

Она говорила сама с собой — Флин удалился в кабинет Алекс. В душе Фрея сомневалась, что археолог способен подготовить подобную экспедицию. «Может, все же стоило взять Захира с собой? Нет, лучше плохой, но верный проводник, чем хороший, но не вызывающий доверия», — подумала она, отправилась в спальню и вытащила из-под кровати большую спортивную сумку. Порывшись в шкафах и комодах, Фрея обнаружила пару свитеров, джемпер и плотную шерстяную шаль. Девушка прижалась к каждой вещи щекой — одежда хранила память об Алекс. Фрея запихала все в сумку, а сверху уложила замшевую сестринскую куртку, снятую с дверного крючка. Потом она закинула ремень на плечо и направилась в гостиную. По пути что-то толкнуло ее обернуться. Она быстро прошла к столу, вынула из рамки крошечную фотографию с изображением сестер в детстве и сунула ее в карман джинсов.

— Ты же не думала, что я уйду без тебя? — прошептала Фрея и с улыбкой похлопала по карману.

На кухне нашлись две пятилитровые пластиковые канистры. Фрея наполнила их водой из-под крана и уложила в сумку провиант: жестянку растворимого кофе, несколько шоколадных батончиков, банку тушеной фасоли и открывалку. Взвалив баул на плечо, девушка направилась к джипу.

Флин все это время находился у Алекс в кабинете и давал о себе знать только стуком выдвигаемых ящиков и шорохом бумаги. Фрея хлопнула дверцей машины, и Броди возник на пороге с громоздким черным кейсом в руках, книгой и стопкой карт.

— Ты знаешь, куда нам ехать? — спросила она.

— Более-менее, — ответил он, усаживаясь за руль. — Все собрала?

Фрея ткнула большим пальцем себе за спину, на спортивную сумку и емкости с водой. Флин одобрительно кивнул и завел двигатель.

— Гильф-эль-Кебир, готовься к встрече!

Броди развернул «чероки» и поехал по оазису. Там, где дорога уходила влево, огибая большое гумно с земляным полом, джип свернул на боковую тропку. Для машин дорога явно не предназначалась: джип едва протискивался между густыми зарослями, окаймлявшими обочины. Высокие травы сухо скрежетали по днищу «чероки». Минут двадцать джип двигался с черепашьей скоростью — они миновали овечий загон и бетонную цистерну, куда насосом накачивалась вода, как вдруг растительность исчезла и машина выехала к краю оазиса, к тому самому амбару из шлакоблоков, за которым Фрея пряталась три ночи назад. Впереди простиралась полоса песка, через которую она прорывалась на свободу. Даже сейчас на поверхности виднелись ее следы.

Она подумала, что отсюда начнется их путешествие, что Флин просто поедет через пустыню, пока не достигнет плато; но вместо этого он подъехал к амбару, заглушил мотор и начал выгружать вещи, попросив Фрею забрать канистры с водой. Подойдя к железным воротам, Броди вынул ключ из кармана и снял висячий замок, после чего скрылся внутри.

«Наверное, мы пересядем в другую машину», — подумала Фрея. Она подхватила канистры и тоже направилась в амбар. Внутри было очень светло — частично из-за высоких окон, частично из-за прорехи в пальмовой крыше, поврежденной вихревым потоком вертолетного винта, и сильно пахло горючим. Слева вдоль стены выстроились в ряд двадцатилитровые баки, заполненные, судя по запаху и прозрачному содержимому, бензином. Рядом стояла небольшая оранжевая сумка-холодильник, лежала кипа толстых шерстяных одеял и плоский ящик, наполненный отвертками, гаечными ключами и прочими инструментами. Однако в первую очередь внимание Фреи привлек огромный агрегат, укрытый брезентовым чехлом и занимавший почти весь амбар.

— Это что за чертовщина? — спросила она.

— Мисс Пигги, — загадочно ответил Флин, протискиваясь мимо агрегата к задней стене амбара, где виднелась стальная подъемная дверь. Флин потянул цепочку, свисавшую с блока: дверь с лязгом и грохотом открылась. Бетонный пол амбара — или ангара? — плавно переходил в желтый ковер пустыни. Флин поманил Фрею к себе и, взявшись за край брезентовой накидки, дал знак тянуть за другой. Они стали медленно отворачивать брезент, отходя вдоль сарая, пока не появился спрятанный под чехлом аппарат.

— Познакомься с Мисс Пигги, — сказал Флин. — Дельталет «Пегас-Квантум-912». Путешествия по пустыне классом «люкс».

— Ты шутишь? — пробормотала Фрея, очнувшись от потрясения. — Черта с два!

Перед ней находилась какая-то помесь дельтаплана, микроавтомобиля «карт» и саней для бобслея: конический двухместный корпус перламутрово-розового цвета («Видимо, отсюда и прозвище», — подумала Фрея) на трех колесах, с пропеллером сзади и прикрепленным к хвосту треугольным крылом, которое нависало над фюзеляжем, словно огромная белая птица.

— Ни за что. — Фрея обошла мотодельтаплан, проникаясь увиденным. — Ты умеешь управлять этой бандурой?

— Ну, Алекс летала на ней мастерски, — ответил Флин. — А я так, более-менее. По крайней мере взлететь сумею. А вот насчет посадки не знаю…

Он подмигнул и начал отдавать распоряжения — показал Фрее, как пристроить по бокам фюзеляжа два двадцатилитровых бака с горючим, а сам тем временем принялся наполнять бензином емкость под передним сиденьем.

— Нам этого хватит? — спросила Фрея за работой. Ей до сих пор не верилось, что им предстояло сделать.

— Должно хватить, — ответил он. — Здесь сорок девять литров, а Пигги расходует около одиннадцати за час полета. До Гильфа часа четыре лету. Правда, путешествовать будем с максимальным взлетным весом, но сможем подзаправиться в Абу-Балласе, так что, надеюсь, доберемся без проблем.

— В пустыне есть бензоколонка? — поразилась Фрея.

Флин озорно улыбнулся, посмеиваясь над ее замешательством.

— Узнаешь, как долетим, — сказал он и опять подмигнул.

Заправив дельталет, стали загружать вещи: карты, книгу, воду, одеяла, сумку-холодильник, черный кейс Флина — все это с трудом распихали по углам. Потом сообща вытолкали аппарат наружу — резиновые колеса захрустели по слежавшемуся песку. На сиденьях лежали два шлема со встроенными микрофонами и наушниками. Флин бросил шлем Фрее, помог ей сесть сзади и пристегнуться, а провод переговорного устройства воткнул в штекер на стояке у ее колена.

— На этом удобства заканчиваются, — сказал он, усаживаясь спереди и подключая собственный шлем. Фрея вытянула ноги по обе стороны от сиденья Флина, как будто ехала у него на закорках. — Кстати, стюардесс не будет, не обессудь. А вообще это не самый плохой способ путешествовать.

— Лишь бы ты нас не угробил, — буркнула Фрея. Предстоящий полет тревожил ее и почему-то будоражил.

Флин посмотрел на часы: без двадцати два. Он защелкал всевозможными тумблерами, повернул ключ на приборной доске и ткнул пальцем в кнопку стартера. Двигатель кашлянул и взревел, возвращаясь к жизни. Пропеллер у Фреи за головой завертелся, ее рубаха захлопала и запарусила под вихрем. К счастью, шлем отсеивал большую часть шума.

— Ты маршрут знаешь? — крикнула девушка.

Флин рассек воздух ладонью, и Фрея услышала голос в динамиках:

— На юго-запад, пока не упремся в Гильф-эль-Кебир. Потом на юг, вдоль восточного края, пока не отыщем скалу. Вроде бы ничего сложного.

— И ты уверен, что умеешь управлять этой машиной?

— Что ж, пора проверить, — отозвался Броди, дергая за рычаг рядом с сиденьем.

Двигатель набрал обороты, и они покатились по песку к тому самому островку травы, за которым Фрея таилась две ночи назад. Через сто метров Флин развернул дельталет и снова вернулся к сараю.

— Надо разогреть масло до пятидесяти градусов, — пояснил он и щелкнул по приборной доске, — иначе двигатель заглохнет.

Они несколько минут кружили по песку, пока датчик не показал нужную температуру. Наконец Флин затормозил у сарая, еще раз проверил показания приборов и оглянулся на Фрею:

— Готова?

Она подняла вверх большие пальцы. Флин схватился за регулирующую штангу, прикрепленную к крылу, и выжал рычаг управления дроссельной заслонкой.

— Авиакомпания «Пигги» приветствует вас на борту нашего судна. Вас ожидает незапланированный рейс до Гильф-эль-Кебира, — пропищал он, пародируя голос бортпроводницы. — Наш полет пройдет на высоте…

Договорить ему не пришлось: как только они начали набирать скорость, справа что-то мелькнуло и из кустов, точно пробка из бутылки с шампанским, выскочила ядовито-зеленая «хонда-сивик», заляпанная грязью. На песке ее отчаянно повело, но водитель справился с управлением и, яростно сигналя, понесся прямиком на них. Человек за рулем был очень грузен и, казалось, заполнял собой весь салон. Флин вцепился в рычаги управления.

— Энглтон! — процедил он в микрофон.

Сайрус Энглтон неважно говорил по-арабски — языки никогда не были его сильной стороной, так что ему повезло, что девушка из лавки «Кодака» в деревне Каламун оказалась англоговорящей. Повезло вдвойне, поскольку она не только могла с ним общаться, но и предоставила ценные сведения. Четверть часа назад она открывала лавку после обеденного перерыва, а мимо пронесся белый джип, который свернул на дорогу в малый оазис. Внутри сидели двое: мужчина и женщина, причем последняя оказалась той самой американкой, которая заходила в лавку два дня назад.

— Возвращались ли они той же дорогой? — поинтересовался Энглтон.

— Нет, — ответила продавщица.

— Есть ли другие дороги в оазис или из него?

— Нет, только эта.

«Чудненько!» — усмехнулся он сам себе.

Энглтон втиснулся в машину и помчался через пустыню. «Хонду» подбрасывало и трясло на ухабах, за багажником тянулся столб пыли, точно машина горела. Сыщик проехал оазис насквозь и остановился перед домом Алекс Хэннен. «Чероки» и след простыл. Сай вышел, обогнул дом, постоял с тыла.

Пусто.

— Эй, Броди! — крикнул Энглтон. Его рука скользнула под пиджак, к кобуре с Мисси. — Ты тут?

Ответа не было.

— Вот дерьмо!

Он вернулся к парадному входу, открыл дверь дома и вошел внутрь, отметив беспорядок в спальне, кухне и кабинете, — похоже, кто-то собирал вещи, притом в спешке.

— Не могли они уйти, — сказал Энглтон вслух. — Только не своим ходом. Не могли.

Сай снова вышел из дома и посмотрел на часы. Они опережали его на пятнадцать минут, а в доме потратили как минимум десять. Если они действительно ушли в пустыню, он еще мог их засечь — надо только забраться повыше, выбрать точку для наблюдения.

Энглтон огляделся и заметил у стены дома шаткую на вид деревянную лестницу. Он взгромоздился на нее и полез вверх. Первая же перекладина проломилась под его тяжестью. Вторая, впрочем, выдержала, страдальчески проскрипев. Энглтон вскарабкался выше, обильно потея и хрипя от одышки. Спортом он никогда не занимался, зарядки не делал, и то, что нормальному человеку показалось бы пустячным подъемом, для него стало серьезным испытанием. Он то и дело останавливался перевести дух, успокоить легкие и дать мышцам отдохнуть после напряжения: шутка ли — взять такой вес?

Каким-то чудом он взобрался на крышу, прикрыл глаза от яростного полуденного солнца и оглядел пустыню, но «чероки» не увидел. Там вообще ничего не было.

— Сукин ты сын, — прохрипел он себе под нос. — Где же ты? Покажись!

Энглтон продолжал шарить взглядом по горизонту, среди гребней и впадин барханов, мечтая, чтобы белое пятно «чероки» наконец проявилось.

— Тупой сукин сын, — бормотал он как заведенный и вдруг резко обернулся, словно кто запустил дротиком ему в голову. — Что за черт…

Где-то сзади взревел мотор, разорвав сонную полуденную тишину. Энглтон поспешил на противоположный край крыши и стал прочесывать взглядом оазис в поисках источника шума. Его внимание быстро сосредоточилось сначала на амбаре в южном углу пахотной зоны, а следом, всего через долю секунды — на большом треугольном крыле, которое удалялось от него по песку.

— Ах ты сволочь! — взревел Энглтон. — Тупая английская сволочь!

Он выхватил Мисси из-под пиджака, откинул предохранитель и приложил палец к курку, целя в сторону дельталета, однако потом вернул пистолет в кобуру. Мало того что с такого расстояния было легко промахнуться, так еще и Броди мог услышать выстрел и тут же взлететь, не оставляя никаких шансов. Энглтон решил подобраться к беглецам поближе.

Мотодельтаплан развернулся и покатил к сараю. «Двигатель разогревает», — догадался сыщик. Значит, время в запасе еще было. Сай затопал по крыше, спустился по лестнице, пыхтя и задыхаясь, и бросился к машине. Если бы к сараю вела какая-нибудь тропка, он бы ее заметил сверху, а потому, не тратя драгоценных минут на поиски, Энглтон завел двигатель, врубил первую передачу и, побуксовав шинами в вязком песке, рванул мимо дома прямиком в поля, а оттуда — в пустыню. Чуть только коснувшись колесом песка, он резко вывернул руль влево, описал широкую дугу, выровнял машину и погнал вдоль кромки оазиса. Через полкилометра путь ему преградила глубокая канава, вынудив свернуть в посадки. Энглтон проскочил еще одно поле, разнес в щепки плетень и по тропе для скота обогнул оливковую рощу, после чего нырнул в густой подлесок. По инерции машину протащило сквозь кусты и выбросило в пустыню по Другую сторону оазиса. Слева, всего в двухстах метрах, стоял злополучный амбар, перед которым виднелось белое крыло дельталета. Энглтон совладал с машиной и помчал туда, одной рукой вращая руль, а другой доставая из кобуры Мисси и барабаня по кнопке гудка.

— Нет-нет-нет, сукин ты сын! — завопил он. — Дядя Сайрус еще с тобой не поговорил!

Флин в кресле пилота врубил полную тягу и обеими руками ухватился за регулирующую штангу, поглядывая то на «хонду», то на индикатор скорости под крылом. «Хонда» шла чуть впереди с явным намерением их подрезать, не дать взлететь, поэтому Броди взял левее, чтобы хоть немного выиграть в расстоянии. Дельталет быстро разгонялся по песку, но машина была быстрее, куда быстрее. Она мигом покрыла разделявший их промежуток и теперь шла на сближение.

— Мы не успеем! — крикнула Фрея, невольно хватая Флина за плечо.

Он ничего не ответил — только стиснул зубы и сосредоточил внимание на песчаной полосе впереди. Боковым зрением Флин заметил, как выросла машина Энглтона. Она неслась прямо на них, и столкновение казалось неизбежным.

— Сейчас он в нас врежется! — завопила Фрея.

Флин отсчитал несколько душераздирающих секунд, и в самый последний миг толкнул регулирующую штангу от себя. Дельталет грациозно оторвался от земли, а «хонда» пронеслась точно под ним — три колеса едва не чиркнули по ее крыше.

— Поцелуй меня в зад, толстый боров! — крикнул Флин, поворачивая регулирующую штангу вперед и влево. Пигги поднялась чуть выше и слегка накренилась для разворота. «Хонда» затормозила, водитель выскочил на песок, размахивая пистолетом. Его вопли потонули в реве двигателя. Он, правда, пальнул по беглецам раз или два, но больше от досады: пули пролетели мимо. Вскоре шарообразный силуэт преследователя скрылся из виду — дельталет поднимался все выше и выше, уносясь вдаль над пустыней.

— Кто это был? — спросила Фрея.

— Тип по имени Сайрус Энглтон, — ответил Флин. — Работает на американское посольство. Похоже, это он за нами следил и поставлял Гиргису сведения.

— Как думаешь, он погонится за нами?

— На этой «хонде»? Хотел бы я посмотреть.

Броди вильнул влево, лег на бок и показал Энглтону средний палец.

— До встречи у Гильфа! — крикнул археолог, после чего выровнял аппарат и взял прямой курс на юго-запад. Машина, амбар, оазис, Дахла — все съеживалось позади и вскоре совсем исчезло. Под ними расстилались только безбрежные пески Сахары.

Энглтон проводил дельталет взглядом, с бессильной яростью следя, как летательный аппарат превращается в еле заметное пятнышко на горизонте, потом тряхнул головой, сунул Мисси в кобуру и сел за руль. Минуту-другую он смотрел на пустыню, долбя кулаком по обшивке приборной доски и твердя: «Идиот! Тупая английская сволочь!», наконец завел двигатель и вернулся в аэропорт.

«Хватит сопли жевать, — сказал он себе. — Пора брать в оборот Молли Кирнан».

Каир

Романи Гиргис закончил телефонный разговор и скрестил руки на груди, задумчиво разглядывая сад в своем поместье.

— Все, они уже летят.

Рядом с ним Бутрос Салах, прокашлявшись, сделал очередную глубокую затяжку.

— А может, не стоит, Романи? Давай просто отправим…

— Я двадцать три года ждал, и не собираюсь наблюдать из задних рядов. Мне нужно увидеть это своими глазами.

Салах кивнул и снова затянулся дымом.

— Я сообщу Усману и Касри, — сказал он.

— А что близнецы?

Салах хмыкнул.

— В бильярд играют. Сейчас пришлю их. Кстати, что нового о…

— Уже разбираемся, — оборвал Гиргис. — Больше по этой части проблем не будет.

Салах кивнул и скрылся в доме. Гиргис еще постоял, размышляя о том, какой путь прошел, как высоко поднялся после адских лет жизни в клоаке Маншият-Наси-ра, потом улыбнулся улыбкой человека, чьи мечты вот-вот осуществятся, и спустился с террасы к вертолету на лужайке.

Над Ливийской пустыней

Алекс погибла от руки убийц; за самой Фреей гнались бандиты, в нее стреляли, чуть не изуродовали — и все же полет над пустыней стал одним из чудеснейших моментов в жизни девушки. Всепоглощающая пустота Сахары словно растворила в себе все тревоги и горести, оставив в душе удивительный мир и покой.

Летели они низко, метрах в двухстах над песками. Вверху было прохладнее, однако жаркий воздух все равно казался огромным феном, обдувающим лицо и плечи.

Внизу всюду, насколько хватало глаз, простиралась пустыня — огромный, безжалостный океан песка и скал, совершенно потусторонний в своей однородности. Их словно забросили в какой-то неведомый мир или в другое время — неизмеримо далекую эпоху, где вся жизнь с планеты исчезла и остался лишь голый скелет. В этом зрелище было одновременно и что-то жуткое, и захватывающее: километр за километром сплошного, вопиющего запустения. Вместе с тем Сахара поражала красотой, от которой захватывало дух. Рядом с величественными дюнами и причудливо выветренными скалами даже самые монументальные творения человека казались мелкими и обыденными. И хотя ландшафт выглядел совершенно безжизненным, чем дальше Фрея летела, тем больше ей казалось, что это лишь видимость, что пустыня на свой лад жила, словно какое-то исполинское существо. Она была то сливочно-желтой, то огненно-красной, то ослепительно-белой, а то черной, как тень, и за этими переливами цвета виделись перемены настроения, движение мысли. Формы и рельефы перетекали друг в друга; дюны внезапно становились щебнистыми площадками, солончаковые впадины неожиданно вздымались скалистыми кручами — все это создавало пугающее впечатление, будто пустыня движется, потягивается и горбится, разминая мускулы.

В душе у Фреи поочередно сменялись восторг и благоговение, страх и эйфория. Сверх того она почувствовала как никогда сильное сродство с сестрой и столь же сильную тоску по ней. Алекс жила в этом мире, подчинила его себе, и чем дальше они углублялись в пустыню, тем больше Фрея сближалась с сестрой. Девушка вытащила из кармана фотографию, взятую из дома Алекс, вместе с последним письмом (его она переложила из старых джин-сов, когда переодевалась у Молли), прижала их к груди и улыбнулась. Под крылом дельталета продолжал разворачиваться дикий, мрачноватый пустынный коллаж.

Часа через два солнце чуть заметно начало клониться к закату. Флин посадил дельталет на полосу гравия рядом с небольшим коническим холмом, на склонах и у подножия которого виднелись россыпи глиняных черепков.

— Абу-Баллас. — Флин отключил двигатель, снял шлем и выбрался из кабины. — Известный также как Глиняный холм — по очевидным причинам.

Фрея тоже сняла шлем и встряхнула волосами. Чуть только пропеллер заглох, на нее словно дохнуло жаром. Флин помог ей спуститься.

— Никто не знает, откуда взялись эти черепки, — сказал он. — Есть мнение, что здесь хранился запас воды кочевников тебу из Южной Ливии. На камнях с другой стороны есть любопытные доисторические петроглифы, но мы, пожалуй, отложим знакомство с ними до следующего раза.

Фрея потягивалась и оглядывала округу: горы битых кувшинов, холм, вздымающиеся позади дюны — все голое, застывшее и бесконечно пустынное.

— По-моему, ты говорил о бензине.

— Верно.

— Тогда где же…

— Заправочная станция? — Он улыбнулся и поманил ее к груде осколков, лежащих чуть поодаль от основного пояса. Их словно специально сгребли в небольшой курган, на верхушке которого покоилась жестяная крышка от канистры. — Вот и бензоколонка Абу-Балласа!

Флин опустился на колени, вытащил из насыпи большой совкообразный осколок и начал отгребать песок. На глубине около полуметра черепок звякнул по металлу.

— Оставлять на маршруте запас горючего на случай нехватки мы с Алекс научились у исследователей начала прошлого века, — пояснил он, отряхивая найденный предмет, который оказался большой металлической емкостью. — Здесь зарыты три двадцатилитровые канистры. Одной заправимся, а другие сохраним на обратный путь, хотя с учетом того, сколько топлива мы везем, проблем возникнуть не должно.

Он вытащил емкость из песка и, отвинтив крышку, опорожнил содержимое в бак дельталета. В воздухе резко запахло бензиновыми парами. Флин передал пустую канистру Фрее и попросил закопать снова — мол, заполним на обратном пути, — а сам тем временем развернул карты, взятые в доме Алекс, придавливая углы камнями.

— ВотАбу-Баллас, — произнес он и ткнул в большую из карт: посреди желтого пространства виднелся крошечный черный треугольник. — А вот — наша конечная цель. — С этими словами Флин провел пальцем по диагонали, в противоположный угол карты, где желтизна пустыни переходила в светло-коричневый цвет плато прямо под надписью «Гильф-эль-Кебир». Убедившись, что Фрея сориентировалась, Флин положил сверху вторую карту: изображение самого плато в масштабе 1:750 000 — два гигантских «острова» с рваными «береговыми линиями», один к северо-западу от другого, соединенные узким перешейком, вокруг которых располагались «островки» поменьше. «Острова» кое-где прорезали извилистые пересыхающие русла-вади, а со стороны пустыни бахромой обрамляли экзотические для непосвященного уха названия разных формаций и ориентиров: «Две груди», «Три замка», «Петр и Павел», «Кратеры Клейтона», «Разлом эль-Акаба», «Гебель-Увейнат».

— «Вади эль-Бахт»… — Флин ткнул в название русла, которое лесенкой спускалось вдоль восточного склона южной половины плато. — Если Захир не ошибся, найти скалу нетрудно: двадцать километров к югу от «Эль-Вахта», на полпути оттуда к «Восьми колоколам». — Он тронул карту, на которой были изображены восемь «островков», цепью идущих от нижнего правого угла Гильфа.

— А если ошибся? — спросила Фрея.

Флин сложил карты.

— Разберемся по ходу. Пока что наша основная задача — туда попасть. — Он сверился с часами — без десяти четыре. — И чем скорее, тем лучше. Я не хочу сажать Пигги в темноте. Тебе в туалет не надо?

Фрея покосилась на него и тряхнула головой.

— Тогда вперед.

После полутора часов полета стало заметно, что солнце быстро стремится к горизонту, а воздух ощутимо холодеет. Фрея обрадовалась, что перед вылетом из Абу-Балласа надела теплые вещи.

Пустыня стала еще более зрелищной, чем в начале пути. Мягкий солнечный свет выявил полный спектр ее цветов — желтые, оранжевые и дюжину оттенков красного; тени стали длиннее, что придавало пейзажу дополнительную глубину и рельефность. Флин и Фрея проносились над песчаными морями с волнами из барханов и дюн, над озерами белого гравия, плоскими, как сковорода, над доисторическими лесами из каменных останцев, забираясь все глубже и глубже в самое сердце этого необузданного пространства.

В какой-то миг, когда солнце повисло над самым горизонтом, в поле зрения, точно напротив, показалась нечеткая бурая полоса — словно от пустыни поднимался пар. Флин указал на нее.

— Гильф-эль-Кебир, — раздался его голос в наушниках. — Или Джер, как его называли древние. Предел мира, край земли.

Он слегка выправил курс, взял выше и развернул дельталет к югу. Полоса росла и по мере приближения делалась шире и отчетливее, словно сгущалась из дымки. Ее цвета начали плавиться, меняться в последних лучах солнца: красный перетекал в бурый, бурый — в охристо-оранжевый. Наконец, будто джинн из бутылки, плато предстало перед ними в своем истинном обличье: гигантский каменный стол высотой в триста метров над уровнем песков, простершийся вдаль на юг, север и запад до самого края неба. Кое-где на подножия отвесных, неприступных стен серо-желтого камня накатывали дюны, словно волны, что бьются о борта океанского лайнера. В других местах края плато прорезали расселины, а сами склоны обрывались каменистыми террасами и осыпями, которые, в свою очередь, продолжались внизу архипелагами глыб и каменистых курганов, как будто плато несколько раз споткнулось в своем падении на пустыню. Кое-где вдали виднелись островки растительности — мазки и брызги зелени на желтом фоне, над которыми сновали птицы. После нескольких часов полета над голыми песками плато казалось полным жизни.

Флин держал на коленях карту Гильф-эль-Кебира юго-восточным квадратом вверх. Приблизившись к скалам примерно на четыреста метров, он свернул на юг, параллельно массиву и чуть выше, одной рукой сжимая регулирующую штангу, а другой следя пальцем по карте.

Прошло десять минут. Солнце скрылось за горизонтом — остался только сияющий обод; небо на западе пылало лиловыми и зеленоватыми вихрями облаков. Внезапно Флин вытянул руку и указал вниз, где край плато прорезал довольно широкий, заполненный песком каньон.

— Вади эль-Бахт, — раздалось в наушниках сквозь щелчки. Почти тут же Броди развернул дельталет направо и описал дугу над каньоном, который тянулся на восток узкой извилистой линией — словно кто процарапал камень ножом. — Теперь недалеко, километров тридцать. Двадцать минут лететь, не больше. Смотри в оба!

Флин отвернул влево и снизил высоту, так что они оказались ниже поверхности каменного стола. Дельталет устремился на юг; рядом со скалами он казался крошечным, как стрекоза у стены небоскреба. Археолог думал, что с легкостью отыщет каменный ориентир даже после заката, однако прошло двадцать минут, вдалеке показалась цепочка конических холмов, а они так ничего и не обнаружили. Флин тряхнул головой и развернул дельталет.

— Вон они — «Восемь колоколов». Наверное, мы проскочили скалу.

— Не может быть! — Фрея застегнула замшевую куртку Алекс на все пуговицы — воздух стремительно остывал. — Под нами была ровная пустыня!

Флин пожал плечами, переложил курс на север и снизился еще ближе к поверхности. Они с Фреей шарили глазами по пустыне в поисках серповидной скалы. Опускалась ночь, плато таяло в сумерках, превращалось в бесформенно-серую дымку.

Еще через десять минут пассажиры Мисс Пигги собирались оставить поиски и сесть на ночлег, пока совсем не стемнело, как вдруг Флин взволнованно вскрикнул:

— Вон она! — Он ткнул вниз, слева от себя.

Фрея чуть не хлопнула себя полбу. Как только они не заметили раньше? Теперь она узнала окружающие горы, хотя их уже окутал полумрак: высокие, головокружительно-отвесные, как нигде больше на протяжении плато. Однако прежде никакой скалы видно не было, а теперь она оказалась под ними: черный изогнутый шпиль высотой около десяти метров — приметнейшая деталь посреди бледных, безликих песков. Какой нечеловеческой силой ее изваяло и оставило там, словно гигантское ребро — приходилось только гадать. Впрочем, Фрее было все равно — главное, скала нашлась. Девушка хлопнула Флина по плечу в знак того, что заметила скалу, и выглянула вниз. Броди по широкой дуге заходил на посадку — обогнул черный серп, снизился до тридцати метров и подыскивал удобное место для приземления, хотя сверху любая поверхность казалась гладкой и ровной в этом одноцветном тусклом мире. Флин немного покружил, выискивая очевидные препятствия, наконец сбавил обороты и спустился над землей. Потом он толкнул регулирующую штангу от себя. Дельталет мягко приземлился, проехал метров пятьдесят по пустыне, замерев у подножия черной скалы.

— Добро пожаловать в никуда, — произнес Флин, глуша мотор и отключая электрику. — Надеюсь, путешествие вам понравилось.

Винт дельталета замедлил вращение, двигатель умолк, и путешественников обступила глубокая, гнетущая и всепоглощающая тишина. Они отключили переговорные устройства, сняли шлемы, выгрузились из кабины и пошли по песку к скале. Ее изогнутая, слегка сужающаяся верхушка нависала над ними. Камень — не то базальт, не то обсидиан, — выглядел еще более таинственным, почти инопланетным, и скала казалась зияющей прорехой в канве сумерек.

— Даже не верится, что я не заметил ее раньше, — пробормотал Флин, разглядывая верхушку утеса, которая на фоне неба напоминала острие гигантского бивня. — Летал здесь раз десять и столько же раз проезжал на машине. Быть не могло, чтобы я такое пропустил. Не верю.

Они обошли вокруг скалы, касаясь ладонями удивительно гладкой, стеклянистой поверхности камня, еще теплой от жара солнца. По возвращении к дельталету путешественники подняли головы и еще долго стояли, глядя вверх; слева вздымалось плато, справа всходила оранжевая луна.

— Ну, что делать дальше? — спросила Фрея.

— Ждать, — последовал ответ.

— Чего?

— Восхода. На восходе что-то происходит.

Фрея повернулась к Броди: лицо археолога — худое, красивое, хотя и слегка нечеткое под слоем щетины — смутно виднелось в темноте.

— Что происходит?

Вместо объяснения Флин нырнул в кабину дельталета, отыскал фонарик и книгу из библиотеки Алекс. Броди быстро нашел заложенную страницу и раскрыл ее перед Фреей.

— Вот Хепри, — произнес он, направляя луч фонаря на страницу. — Бог рассвета. Ничего не замечаешь?

Рисунок изображал сидящую фигуру с символом анха и скипетром в руках: человеческое туловище повернуто, как водится, в профиль, а на плечах вместо головы — большой черный скарабей, чье овальное туловище оканчивалось…

— Лапки! — выкрикнула Фрея, касаясь рисунка. — Они выглядят точь-в-точь как…

— Вот именно. — Флин высветил лучом фонаря глянцевитую каменную полуарку над головой. — Бог знает как, но выветривание превратило скалу в гигантскую копию голени скарабея. Невероятно: смотри, на ней даже есть зубцы. — Броди направил свет на выщербленную клиньями верхнюю часть скалы: сходство с зубчатой ногой нарисованного скарабея было очевидным. — Любой древний египтянин, увидев эту скалу, тут же улавливал связь. Мы уже знали, что Хепри и оазис тесно связаны — помнишь стелу из Абидоса? «Когда Око Хепри открыто, открыт и оазис. Когда же Око закрыто, оазис невидим даже орлиному взору». Однако что-то по-прежнему не сходилось, одно важное звено от нас ускользало. Его обнаружила ты, вспомнив фотографию этой скалы. Теперь понятно: древние упоминали Око Хепри вовсе не метафорически; наоборот, они ссылались на нечто вполне определенное. — Он снова провел лучом по каменному серпу. — Как все это соотносится, не представляю. Знаю только, что между скалой, солнцем и оазисом есть какая-то связь. По идее камень и скала должны подсказать расположение оазиса — я на это надеюсь. Ужасно не хочется притащиться в такую даль и узнать, что был не прав.

Флин еще раз посмотрел на скалу и выключил фонарик.

— Ну что ж, разобьем лагерь, — сказал он.

Каир

Самолет задержался из-за каких-то проблем с заправкой, поэтому в Каир Энглтон вернулся затемно. Он немного потешил себя идеей завалиться в посольство, принять душ и перекусить (в последний раз толком поесть ему удалось только вчера), но время не позволяло. Поэтому он взял такси и поехал прямиком к дому Молли Кирнан в южном пригороде. Обнаружив, что ее там нет, Энглтон на той же машине отправился к зданию АМР США, где Мухаммед Шубра, охранник на вахте, сообщил, что миссис Кирнан еще у себя в кабинете на третьем этаже — заработалась допоздна.

— Попалась, — еле слышно буркнул Энглтон, направляясь к лифтам. Он полез рукой под пиджак и от волнения не заметил, как дежурный набрал номер и что-то зашептал в телефонную трубку.

Третий этаж оказался безлюден и темен; единственным признаком жизни на нем была полоска света из-под двери в конце коридора: кабинет Кирнан. Энглтон вынул Мисси из кобуры, снял пистолет с предохранителя и стал подбираться к двери. Несмотря на работающие кондиционеры, на лбу у сыщика блестели бусинки пота. Он подкрался к двери, еще раз проверил предохранитель, хотел было постучать, но вместо этого рванул дверь и вошел. Молли Кирнан сидела за столом.

— В чем де… — начала она, вставая с места.

— Заткнись! Руки на стол так, чтобы я их видел! — рявкнул Энглтон, целя ей в грудь. — Давно нам пора с тобой пообщаться.

Военный аэродром Массави, оазис Харга

Романи Гиргис наблюдал, как из ангара один за другим выкатывают алюминиевые контейнеры и грузят на вертолеты «Чинук СН-47». Человек в белой спецовке отмечал груз у себя в планшете, а потом указывал, на какой вертолет отправлять. Всю эту сцену освещал ледяной свет дюжины прожекторов, установленных вдоль взлетной полосы. Как и ожидалось, погрузка очень походила на военную операцию: цепочка грузчиков таскала ящики от ангара к вертолетам, пока остальные проверяли разложенный на складных столах арсенал: «кольты М1911», автоматические винтовки «ХМ8», пистолеты-пулеметы «хеклер и кох», легкие пулеметы «М249 SAW», даже пару минометов «М224» — и это только то, что Гиргис издали разглядел. Время от времени он задумывался, не переборщил ли? Не многовато ли они берут с собой? Столько техники, столько приборов! Однако, вспомнив о долгих годах ожидания и ставках, он решил, что будет лучше перестраховаться. В любом случае пока он ничем не мог посодействовать. По нему, можно хоть армию притащить с собой, если это окупится, а окупиться должно было скоро — пятьдесят миллионов баксов прямиком на его банковский счет. И как раз вовремя.

Он достал из пакета влажную салфетку и стал высматривать своих. В ангаре Ахмед Усман разговаривал с другими людьми в белом; Мухаммед Касри бродил взад-вперед возле «чинуков» и по телефону растолковывал генералу Зави план действий, ожидая, пока военные дадут добро на полет. А близнецы, должно быть, отлучились в туалет: поразительно, но эта парочка даже нужду справляла вместе.

— Ну, сколько до взлета? — спросил Гиргис, скатав салфетку в комок и бросив на землю. Бутрос Салах глубоко затянулся сигаретой.

— Сорок минут, — просипел он. — В крайнем случае час. Кое-кто из наших уже на месте, так что ничего не пропустим. Что с Каиром?

— Улажено, — отозвался Гиргис, поднося к уху трубку. — Самолет пятнадцать минут как взлетел.

— Похоже, все готово.

— Похоже.

Салах щелчком выбросил окурок и тут же закурил по новой.

— Ты что, им веришь? Думаешь, не врут?

Гиргис пожал плечами, пригладил волосы ладонью.

— Усман думает, что нет. И Броди, судя по всему, тоже. Поживем — увидим.

— Невероятно, чтоб мне сдохнуть.

— Пятьдесят миллионов, Бутрос, — вот что невероятно. Остальное — так, ерунда… — Гиргис пожал плеча-ми, махнул рукой и вместе с Салахом стал следить, как алюминиевые ящики покидают ангар и отправляются на вертолеты.

Издалека казалось, будто маленький белый жук ползет по песку — карабкается на дюны, пробегает щебнистые площадки, буравя окружающую серость единственным светящимся глазом. Потрепанная белая «тойота-лендкрузер» виляла по пустыне: дребезжали канистры с бензином в багажнике на крыше, свет единственной фары бил вперед, чертя зигзаги, которые тут же таяли в полутьме. На пересеченной, неровной местности торцы дюн и крутые скалы будто ползли друг на друга, но водитель, похоже, знал, как лавировать в затейливом лабиринте песка и камня. Даже на самых сложных участках он ехал быстро, редко сбрасывая скорость ниже пятидесяти километров в час, а на ровном песке и гравии выжимал все сто. Сколько людей сидело в салоне — трудно было сказать, поскольку внутри было черным-черно. Только один раз машина остановилась, и из задней двери вышел помочиться человек в джеллабе — значит, ехали как минимум двое. Только это и можно было сказать о машине, кроме того, что водитель сильно спешил; в остальном она оставалась загадкой — белое пятнышко, которое невесть зачем прокладывало себе путь через песчаные дебри, оглашая пустыню гулким ревом мотора и водя носом, словно гончая, почуявшая след. И след этот неумолимо тянул ее на юго-запад.

Гильф-эль-Кебир

У подножия черной скалы нашлась аккуратная груда хвороста — как объяснил Флин, бедуины обычно оставляют такие запасы у пустынных ориентиров. Броди позаимствовал немного веток и разжег маленький костер. Они с Фреей оделись потеплее и расстелили на песке одеяла. Археолог открыл сумку-холодильник, достал несколько почерневших котелков и вскипятил воду для кофе. Потом он поставил разогреваться фасоль, которую Фрея нашла у сестры на кухне.

— Прямо как в детстве… — Фрея придвинулась к огню и обхватила руками колени. Оранжевая луна взошла и повисла над дюнами с востока. — Отец часто брал нас в походы. Мы жгли костры, ели фасоль, притворялись индейцами или первыми поселенцами и спали в палатках, под открытым небом.

Флин улыбнулся, потягивая кофе, и наклонился помешать в котелке.

— Повезло тебе. Мой отец в качестве развлечения отправлял нас с братом в Эшмоловский музей — рисовать древние горшки.

— У тебя есть брат?

Ее почему-то поразило это откровение.

— Был. Мне десять лет исполнилось в год его смерти.

— Прости, я не…

Он тряхнул головой, не прекращая мешать фасоль.

— Его звали Говардом, в честь Говарда Картера — того, который нашел гробницу Тутанхамона. Так совпало, что он заболел той же формой рака, только вот Картер прожил шестьдесят, а мой брат — всего семь. Я скучаю по нему, часто его вспоминаю.

Флин поболтал варево в котелке и снял его с костра.

— По-моему, готово. — Он разложил ужин по тарелкам, передал одну Фрее, а вторую взял себе. Они принялись есть, глядя в огонь, то и дело встречаясь глазами и тут же их отводя. Потом Флин почистил тарелки — протер песком и слегка сполоснул водой, и они снова уселись к костру с кружками кофе и парой припасенных Фреей батончиков. Броди привалился к скале, Фрея вытянулась у костра напротив.

Первые звезды зажглись еще во время полета, а теперь небо просто сверкало, словно на него набросили огромную сияющую паутину. Фрея перекатилась на спину и стала смотреть вверх с теми же чувствами, с которыми летела над пустыней: покой, безмятежность, даже удовольствие. Безмолвие и тишина ночи приняли ее в себя, как перина. «Я рада, что я здесь, — сказала она себе. — Несмотря ни на что. Рада, что попала туда, где так любила бывать Алекс, где только песок, звезды и никого больше. Кроме Флина. Я рада, что оказалась здесь с ним».

— А что это за девочка?

— Не понял.

Фрея посмотрела на него, потом опять повернулась к небу. Над горизонтом вспыхнула и погасла падающая звезда.

— Тогда, в Каире, когда мы уходили от Молли… «Забудь о девочке», — сказала она. Мне стало любопытно.

Флин глотнул кофе, потыкал тлеющие угли носком ботинка.

— Это давняя история, — тихо ответил он. — Я тогда еще в разведке служил.

Судя потону, Флин не хотел это обсуждать, и Фрея не стала настаивать. Она села, закутавшись в одеяло. Каменный серп нависал над ними — грозно, но в то же время на диво уютно, словно неведомый великан накрыл их рукой. Наступила тишина, нарушаемая только шорохом и треском горящего хвороста. Флин взял котелок и налил себе кофе.

— Теперь это, конечно, прозвучит страшно наивно, но вообще я пошел в разведку с желанием творить добро. Хотел сделать мир… ну, если не лучше, то хотя бы немного безопаснее. — Говорил он вполголоса, чуть слышно, как будто сам с собой. Его взгляд был прикован к костру — Хотя, если бы меня прижали, я бы, наверное, сознался, что таким образом решил поквитаться с отцом. Он, мягко выражаясь, порицал такие вещи. Впрочем, он вообще порицал все, что не связано с наукой.

Флин невесело усмехнулся, чертя пальцем узоры на песке. Фрея не понимала, где во всем этом связь с ее вопросом, но слушала не перебивая — видимо, Броди было важно так начать.

— В службу внешней разведки я пришел в 1994 году, сразу после того, как защитил докторскую диссертацию. Пару лет проучился в Лондоне, а потом меня отправили за границу — сначала в Каир, где я и познакомился с Молли, а оттуда в Багдад, собирать данные о Саддаме и его программе вооружения. — Он тряхнул головой и потер глаза. — Орешек был еще той крепости. Не поверишь, какие паранойю и страх тогда Саддам развел вокруг себя; однако через год мне удалось найти контакт с одним человеком из МПВИ — министерства промышленности и военной индустриализации. Он сам на меня вышел, сказал, что хочет передать суперсекретную информацию — как раз то, что нам было нужно.

Флин заглянул Фрее в глаза и снова потупился. Где-то вдалеке тонко завыл шакал.

— Он, естественно, очень нервничал и волновался, настаивал, чтобы посредницей выступила его дочь — говорил, ее никто не заподозрит. Я с самого начала был против — девочке было всего тринадцать, — а он не желал действовать иначе: мол, нельзя упускать такую возможность. В конце концов меня уломали. Он делал копии документов из министерства, она брала их с собой в школу и передавала мне по дороге через парк в центре Багдада. Секундное дело.

Теперь уже два шакала устроили перекличку в дюнах. Фрея едва заметила вой: ее поглотил рассказ Флина.

— Какое-то время наша схема отлично работала, и мы получили ценные материалы. А потом, через пять месяцев, я пропустил встречу. Со всеми бывает. Только вот я не пришел, потому что напился с вечера и проспал. Тогда я довольно сильно пил — большей частью скотч, хотя, если было совсем тяжко… Боже, как вспомню — налей мне тогда денатурата, я и его бы проглотил.

Он замотал головой, растирая виски. Печальные завывания шакалов накладывались на повествование удивительно подходящим аккомпанементом.

— У нас были четкие правила передачи, — продолжил Флин. — Если один из нас не появлялся в парке, другой проходил мимо, не стоял на месте. «Мухабарат» — тайная полиция Хусейна — проникала повсюду, вела постоянную слежку за всем и вся, и было жизненно важно не привлекать внимания, не выделяться. Не знаю, почему Амира — так звали девочку — нарушила эти правила и решила подождать. Ее заметили и схватили, а потом взяли отца вместе со всей семьей.

Он глубоко вздохнул и уронил голову, ввернул кружку в песок перед собой. Шакалы неожиданно стихли. Все стихло.

— Бог знает, через что им пришлось пройти, но они меня не выдали. Я остался жив-здоров, а вся их семья сгинула в Абу-Грейбе. Живыми их больше никто не видел. Тело Амиры нашли в мусорной куче за городом — поруганное, изуродованное, с вырванными зубами, ногтями… нет, словами этого не опишешь.

Флин откинулся назад, глядя на черный камень. Его голос стал глух, монотонен, как будто археолог старался отгородиться от того, о чем рассказывал, не принимать на себя весь ужас произошедшего. Очевидно, это не сработало — у Броди поникли плечи и затряслись руки.

— Наши, конечно, устроили внутреннее расследование. Я уволился, вернулся в науку, приехал сюда и запил по-настоящему. Так бы и спился, если бы не Алекс. Она меня вытащила, фактически спасла мне жизнь. Не то чтобы моя жизнь того стоила. Боже, тринадцать лет… Нет, ты не представляешь…

Он поджал колени и облокотился на них, пряча лицо в ладонях. Луна поднялась к зениту и заливала пустыню мягким ртутным сиянием. Фрея встала и, сама не зная зачем, обошла вокруг костра и села рядом с Флином, положила ему руку на плечо. Никто из них не проронил ни звука.

— Молли, конечно, права, — произнес Броди как-то вдруг. — Все дело в этом. Отсюда все эти Гиргисы, оазисы, «Пустынные пожары»… Я хотел как-то очиститься, оправдаться за то, что послал ребенка в камеры пыток. Ни Амиру, ни ее семью уже не вернуть, а их муки не обратить вспять, но я могу как-то… ну, знаешь, попробовать… — Он не нашел слов и пожал плечами. — Скажу так: что бы я ни думал о вторжении в Ирак и о Буше в частности, по мне, он не зря сверг Саддама, хотя и здорово облажался. Саддам был сущий изверг. Чертов убийца, мать его.

Он вытянул ноги, поднял кружку с песка и допил остатки кофе. Фрея хотела утешить его, но все, что приходило на ум, звучало легкомысленно и несерьезно, совершенно не соответствуя трагедии, о которой он рассказал. Тогда она сделала то единственное, что показало бы, насколько ей знакомо это чувство — когда каждая секунда твоей жизни, наяву или во сне, отравлена стыдом и раскаянием.

— Алекс тебе не рассказывала, что между нами произошло? — Фрея убрала руку с плеча Флина. — Почему мы так долго не разговаривали?

Он поднял голову.

— Нет. Даже не упоминала.

Фрея задержала взгляд на пылающих углях, которые вспыхивали и мерцали, словно живые. Повисла долгая пауза. Фрея никогда и ни с кем этого не обсуждала — слишком было болезненно, — а теперь набрала воздуха в грудь и стала рассказывать.

Родители погибли в автокатастрофе, а Алекс вернулась в опустевший родительский дом, воспитывать младшую сестренку. Грег, жених Алекс, жил под одной крышей с сестрами. Он всегда проявлял к Фрее внимание, поддразнивал, флиртовал и заигрывал. Со временем невинный флирт перерос в нечто большее. Грег всегда начинал первый, но пришел момент, когда Фрея тоже стала проявлять инициативу. То, что началось с дружеских поцелуев и объятий (на этом этапе еще можно было все прекратить), превратилось в полноценную интригу. Фрея с Грегом прыгали в постель, чуть только Алекс отправлялась на работу, и не вылезали оттуда до ее возвращения — хотя все это время Алекс и Грег составляли свадебные планы. Однажды сестра рано вернулась домой и застукала Фрею и Грега за весьма интимным занятием. Спущенные штаны горе-жениха сделали измену еще карикатурнее и унизительнее. (Последнюю деталь Фрея опустила — и даже после стольких лет стыдилась ею делиться.)

— Алекс даже не разозлилась, — сказала она, вытирая глаза сгибом ладони. — Когда зашла в спальню. Оторопела, но не разозлилась. Лучше б стала орать, рвать и метать, бросилась бы с кулаками… У нее был такой грустный вид, такой одинокий… — Голос Фреи сорвался и затих.

Флин взял ее за руку, и они притихли, завороженно глядя на пламя. В темноте снова взвыли шакалы — только уже на севере, за спиной. Их вопли разносились в ночи траурной арией.

— Так вот почему ты пошла с Хассаном? — спросил Флин. — И с раздеванием — это был способ…

— Исправить ошибку? — Фрея пожала плечами. — Вижу, нам обоим есть что исправлять.

Он крепче сжал ее плечо.

— Фрея, твоя сестра тебя любила. Говорила о тебе постоянно — о твоих успехах в спорте, гордилась тобой. Что бы ни произошло, теперь это в прошлом. Она хотела бы тебе это сказать, чтобы ты поняла, как много для нее значишь.

Фрея прикусила губу и коснулась кармана, где лежало письмо Алекс.

— Я понимаю, — прошептала она. — Обиднее всего, что я так и не успела сказать ей то же самое.

Она вздохнула и посмотрела на Флина. Теперь они не отвели глаза. Какой-то миг они сидели так — рука в руке, затем их лица медленно потянулись друг к другу. Губы соприкоснулись, и тут же разошлись. Фрея протянула руку и провела по его щеке, Флин погладил ее по волосам. Затем оба отстранились и встали, понимая, что выбрали не то место и время — не сейчас, не после всего сказанного.

— Надо поспать, — произнес Флин. — Завтра ранний подъем.

Они подбросили в огонь хвороста, встряхнули одеяла и устроились на песке по обе стороны костра. Поглядели друг на друга еще раз и отвернулись в разные стороны, думая о своем. Шакалы продолжали далекую перекличку.

В четырехстах метрах от костра, на верхней кромке Дюны, неизвестный поправил прибор ночного видения, чуть отполз и, включив передатчик, доложил, что объекты остановились на ночлег, никаких движений нет. Через минуту шпион возобновил наблюдение: на голове — «ночной бинокль», рядом на песке — снайперская винтовка «М25». Он, казалось, забыл обо всем, кроме двух неподвижных фигур, мирно свернувшихся под каменной полуаркой. Огонь медленно прогорел, осталась только горстка тускло тлеющих углей — крошечный оранжевый мазок на серебристо-черных просторах пустыни.

Прошло трое суток с тех пор, как Фрея в последний раз хоть сколько-нибудь отдыхала, поэтому заснула она сразу и спала глубоко, без сновидений, мыслей и забот — будто провалилась головой в густой черный бархат. Только когда на востоке забрезжил рассвет, и нежная серо-розовая полоска вдоль горизонта медленно поползла ввысь, девушка очнулась, но не потому, что выспалась, — могла бы еще запросто продремать несколько часов. Ее разбудил странный гул, который даже в затуманенном сном сознании казался неуместным посреди молчаливой глуши пустыни.

Минуту-другую Фрея, завернувшись в одеяло от утреннего холода, в полусне вслушивалась в непонятный звук, который то затихал, то усиливался, как если бы его источник двигался зигзагом, попеременно приближаясь и удаляясь. Фрея перекатилась на бок — проверить, заметил ли Флин, но археолога не было, лежала только аккуратная горка сложенных одеял. Мотодельтаплан тоже исчез. Она окончательно проснулась и вскочила, оглядывая небеса.

Через несколько минут после пробуждения мир стал отчетливее, и Фрея тут же увидела аппарат, который парил над плато подобно огромной белокрылой птице. Как это Флин так незаметно улетел? Наверное, она совсем отключилась. На миг Фрею охватила паника: неужели Флин ее бросил? Однако испуг прошел, не успев закрепиться в душе: дельталет кружил, а не уносился прочь — взмывал и снижался над плоской поверхностью Гильф-эль-Кебира, забирая то южнее, то севернее широким кольцом вокруг основной оси, которая как будто начиналась от черной скалы и тянулась к плато, на запад.

Аппарат улетел чуть не к самому горизонту и съежился в еле заметную точку в сереющем небе, а потом снова приблизился и стал четким. Через десять минут дельта-лет прекратил кружить над плато, спикировал до пятнадцати метров над пустыней и промчался у Фреи над головой. Флин слегка развернулся и что-то прокричал, показывая на землю. Фрея развела руки в знак непонимания, так что Броди пришлось зайти на второй круг и спуститься еще ниже. Он замахал на костер и обозначил губами слово «кофе». Фрея улыбнулась, показала большие пальцы. Флин выставил пятерню — мол, через пять минут сяду, — набрал высоту и снова унесся изучать плато. Клокочущий гул дельталета стих вдалеке.

Фрея собрала хворост, разожгла костер и вскипятила воду. Археолог еще раз-другой облетел Гильф, после чего направил дельталет к земле и приземлился, подкатив к самому камню. Фрея разлила кипяток по кружкам.

— Что-нибудь видел? — спросила она.

Флин вылез из кабины и покачал головой.

— Пролетел двадцать километров на север, юг и запад. Везде пусто, только песок, камень да редкие поросли верблюжьей колючки. Не знаю, что должно случиться на рассвете, но черта с два мы найдем оазис. — Броди провел рукой по волосам, поблагодарил за кофе и продолжил: — Ничего не понимаю. Другого толкования тексту попросту нет. «Когда Око Хепри открыто, открыт и оазис». Оазис где-то рядом, и скала должна указывать на него. Просто обязана. По-другому это не прочитаешь. Если только… — Флин отступил назад, скользнул глазами по изгибу каменной дуги над головой. — Может, что-то написано на самой скале? — пробормотал он не столько Фрее, сколько себе. — Надпись, путевое указание? Не это ли она пытается нам сообщить?

Флин прищурился, разглядывая гладкую как стекло поверхность, потом медленно обошел скалу в поисках отметин, зарубок или иероглифов — какого-нибудь знака человеческого вмешательства. Ничего подобного не обнаружилось: скала была ровной, гладкой и голой от основания до вершины, а выбоины и царапины на ее поверхности не имели отношения к человеку. Только одна деталь привлекла внимание Флина, поскольку он не разглядел ее при ночном осмотре: в толще камня, в трех четвертях от подножия утеса, виднелся небольшой, диаметром с кулак, молочно-желтый кристалл, пронзавший скалу насквозь, словно замочная скважина. Флин заинтересовался этим включением, совершенно отличным от основной, черной породы, с минуту порассматривал его, но потом нехотя признал его естественной частью скалы, геологической особенностью.

— Чтоб мне сдохнуть, если я знаю, в чем дело, — проронил археолог, подливая себе кофе. — Оазис должен быть здесь, и это… — он махнул себе за спину, — должно на него указывать. Только как, не понимаю.

— Может, скала — просто обманка? — Фрея наклонилась над костром и зачерпнула себе кипятка. — Может, она вообще не связана с оазисом?

Флин пожал плечами, посмотрел на часы и отхлебнул кофе.

— Через пару минут взойдет солнце — тогда и увидим, но при нынешнем положении дел ты, возможно, права, а я облажался. Впрочем, мне не привыкать.

Восточная оконечность пустыни представляла собой плоскую равнину, которая затем превращалась в беспорядочное нагромождение дюн: чем дальше, тем выше и круче. Разгоралась и ширилась заря, розовело небо, пески постепенно теряли однотонность и наливались цветом — от бледно-желтого к оранжевому. Окоем заполыхал красным, все ярче и насыщеннее. Наконец над горизонтом, словно пузырь жидкой лавы, возник малиновый краешек солнца. Пустыня плыла перед глазами, дробилась и сверкала, словно плавилась под невероятным жаром. Воздух с каждой секундой теплел по мере того, как тонкая солнечная каемка превращалась в дугу, полукруг, высокий купол. Флин и Фрея крутили головами, глядя то на солнце, то на скалу, ждали, сами не зная чего — какого-нибудь знака, но скала все так же оставалась черной, беспощадно-безмолвной и согбенной, ничего не показывая, ни на что не намекая. Солнце продолжало свое неотвратимое восхождение. Наконец диск светила оторвался от горизонта, и заря превратилась в утро. Флин и Фрея переглянулись — долгожданное откровение не пришло, путешествие было напрасным.

— Что ж, зато полюбовались пейзажем, — вздохнула Фрея.

Жар солнца бил в лицо, яростный даже в этот ранний час. Броди забросал костер песком и вместе с Фреей начал сворачивать лагерь, готовясь возвращаться к цивилизации.

— Бензина осталось прилично… — Флин защелкнул сумку-холодильник и пристроил ее сбоку сиденья в кабине дельталета. — Можно полетать вокруг — вдруг я чего не заметил. Голосую за…

Договорить он не успел, потому что Фрея вдруг вскрикнула и схватила его за руку.

— Смотри!

Она показывала на запад, куда-то на склон плато. Флин проследил за ее пальцем, прищурился, пригляделся и через миг увидел то же, что и она: на скальной полосе, метрах в десяти от песчаного подножия, появилось крошечное пятно света, отчетливо заметное на фоне оранжево-желтого камня.

— Что за…

Он шагнул вперед, Фрея — за ним. Оба во все глаза смотрели на сияющий зайчик, пытаясь понять, откуда он взялся.

— Может, на скале что-то блестит? — спросила она. — Отражает свет, как зеркальце?

Флин, прикрыв глаза рукой как козырьком, сосредоточенно морщил лоб, а потом развернулся и вгляделся в изогнутую скалу. Миг молчания, и…

— Обалдеть! Вот это да, черт бы меня побрал!

Фрея попятилась, поравнялась с ним и ахнула: в трех четвертях высоты на скале сиял яркий, точно жидкое золото, кружок. Солнечный свет преломлялся в тусклом кристалле и призрачным лазерным лучом бил в скалистую стену плато.

— Вот оно, Око Хепри, — благоговейно прошептал Флин.

Кристалл словно горел в скале, как язык пламени на черной бумаге. Мало-помалу его сияние блекло, луч исчезал, и вскоре все стало как раньше — только скала и янтарно-желтый, мутный глаз внутри ее.

— Вот черт! — всполошился Флин и бегом припустил к вертикальной стене плато, не отрывая взгляда от едва заметного теперь тающего пятнышка. — Оно, наверное, появляется, когда солнце светит под определенным углом, — крикнул он Фрее через плечо. — Смотри и запоминай! Надо найти это место! Вот о чем говорила надпись! Восходящее солнце показывает что-то на скале!

Каменный серп стоял в четырехстах метрах от стены плато. Они пробежали меньше половины этого расстояния, когда луч совсем погас.

— Вон там! — Флин перешел на шаг и вытянул руку. — Вон там оно было, метрах в десяти, прямо над тем уступом.

Фрея смотрела на грязно-желтый камень, не отводя глаз. Они поспешили к подножию плато, где скалы уходили вертикально вверх, словно стены небоскреба.

— Оно где-то здесь, — сказал Флин. — Что-то вроде отверстия. Видишь?

Над скальным карнизом наверху, в десяти метрах от подножия, еле виднелся почти незаметный прямоугольный проем в полметра высотой и метр шириной. Уж он-то точно был искусственным: природа не могла так ровно и симметрично обточить стенки и чем-то заложить отверстие, чтобы оно не выделялась на окружающем фоне.

Флин втиснул пальцы в узкую щель над головой, подтянулся, затолкал носок ботинка в неглубокий скальный карман и стал елозить по гладкому камню другой ногой в поисках опоры, но потерял равновесие и, чертыхаясь, полетел вниз. После нескольких безрезультатных попыток вскарабкаться на стену, Броди решил выбрать другой маршрут: сместился на несколько метров левее и забрался вдвое выше, но потом зацепки кончились, и он грохнулся к подножию, больно ударившись о каменистую почву. Отплевавшись, археолог в очередной раз направился к скале, однако Фрея мягко отстранила его:

— Позволь-ка мне…

Она обвела стенку глазами, намечая маршрут, завязала волосы в узел, уперла пальцы в ту же щель, ногу — в тот же карман, которые использовал Флин, и полезла выше. Через минуту она поравнялась с отверстием и закрепилась на каменном выступе метром ниже.

— Пожалуй, мне лучше вернуться к карьере египтолога, — проворчал Флин, глядя наверх. — Что там?

— Примерно то же самое, — крикнула Фрея. — Тут Дыра, забитая тряпьем. Точно не природного происхождения.

— Надписи есть?

Фрея присела на корточки, благо карниз позволял, и рассмотрела стенки каменного проема. Они были совершенно гладкими: никаких иероглифов и вообще — ни щербинки, ни черточки.

— Нет. Сейчас вытащу набивку и посмотрю, что внутри.

— Только берегись гадюк. Они любят такие места, а у нас нет сыворотки.

— Зашибись! — Фрея двумя пальцами потянула ткань — грубую, тусклого охристо-желтого оттенка материю под цвет окружающих скал. Заталкивали ее очень плотно — наверное, чтобы ничто не попало в проем. Фрея ожидала увидеть полуистлевшие лохмотья, но полотно выглядело на удивление свежим и с каждым вытянутым куском казалось недавно сотканным. Фрея решила, что ткань не имеет никакого отношения к Древнему Египту, и поделилась сомнениями с Флином.

— В пустыне текстиль всегда хорошо сохраняется, — возразил тот. — Воздух сухой. Я видел мумию пяти тысячелетней древности в бинтах, которые как будто только что со станка сошли. Еще не закончила?

— Почти.

Фрея извлекала из ниши слой за слоем материю, целую череду длинных полотнищ. Наконец последний тяжелый ком выскочил с сухим «чпок», как затычка из бочки, и ниша опустела. Фрея потыкала ком материи мыском кеда — вдруг в складках спрятались гадюки? — затем уперлась руками в края ниши, повернулась так, чтобы не загородить свет, и заглянула внутрь.

— Нашла что-нибудь? — донесся снизу голос Флина — выжидательный, взволнованный.

Глаза Фреи привыкли к темноте в каменном проеме, и девушка воскликнула: — Да!!!

За радостным воплем последовало молчание.

— Говори же, ради Бога! — не выдержал Броди.

— Похоже на… — она затихла, подыскивая слово, — рукоятку.

— В каком смысле «рукоятку»?

— Ну, рукоятку, рычаг. Как тормоз в кабинке канатной дороги.

— Да не бывал я на канатных дорогах! — Археолог хлопнул себя по бокам от расстройства. — Опиши, что видишь!

Деревянный рычаг располагался у задней стенки ниши, которая на метр с небольшим уходила в скалу. Навершие рычага было обернуто кожей, а сам рычаг торчал вертикально из горизонтальной щели в полу ниши — видимо, его нужно было тянуть на себя до упора. Для чего — Фрея могла только гадать. Зрелище было нелепое и почему-то пугающее, сродни выключателю на поверхности Марса. У Фреи побежали мурашки по коже.

— Ну же!!! — заорал Флин.

Услышав описание, археолог нахмурился, задумчиво пожевал губу, а потом крикнул:

— Тяни!

— Думаешь, стоит? — недоверчиво спросила Фрея. — Может, это не наше дело…

— А зачем еще мы сюда ехали? Давай, тяни!

Фрею охватило предчувствие чего-то… непонятного: толи нависшей угрозы, то ли скорых и необратимых перемен, то ли пересечения некоей границы, которую нельзя пересекать. Но, как сказал Флин, ради этого они проделали долгий путь. К тому же Алекс точно потянула бы рычаг, не колеблясь и скорее всего не дожидаясь приглашения. Фрея еще миг постояла в нерешительности, затем постучала два раза по камню (обычно она так говорила себе «Соберись!» перед особенно трудным маневром) и засунула руку в прохладную глубину ниши, где располагался рычаг, с трудом дотянувшись до него кончиками пальцев. Пришлось втиснуться всем плечом. Кожаная обмотка легла в ладонь, большой палец замкнул кольцо, усиливая хватку. Девушка слегка подвинулась, проверяя крепость дерева, и начала тянуть.

Рычаг не поддавался; Фрея напряглась изо всех сил, покраснела от напряжения, на шее и плече у нее вздулись мышцы. Наконец рукоять сместилась на несколько сантиметров. Фрея перевела дух, перехватила рукоять поудобнее и снова начала тянуть. Теперь рычаг пошел легче и сдвинулся вдоль щели. Движение это сопровождалось загадочным скрипом и скрежетом, словно где-то в глубине скал натянулись веревки и закрутились колеса. Казалось, сама гора издавала этот звук. Фрея из последних сил выжала рычаг на себя, к самому порогу ниши, для порядка рванула рукоять еще раз и выпрямилась, вопросительно глядя на Флина.

— Не вижу разницы. — Археолог слегка отошел от скалы, напряженно рассматривая каменную стену. — Ты точно привела его до упора?

— Точно! — отозвалась Фрея.

— Ну, не знаю. Пока никаких чудо-дверей я не вижу.

Странный скрип все еще разносился в недрах скалы, только стал тише, отдаленнее. Все прочее не изменилось, только солнце пригрело жарче да небо вылиняло до блеклой голубизны. Через несколько минут стихли даже отголоски скрипа. Не видя смысла оставаться на карнизе, Фрея начала спускаться, пользуясь теми же зацепками и опорами, что при подъеме. По мере снижения она вдруг обратила внимание на новый звук — едва слышный тихий шорох. Девушка замерла, втиснув мысок ноги в скальную расселину, и огляделась, пытаясь определить источник шороха. Флин подошел ближе к скале и склонил голову набок. Звук не стихал и не усиливался — просто продолжал шуметь тихим фоном.

— Что это? — спросила Фрея.

— Не знаю, — ответил Флин. — Как будто…

— Прошу, только не говори «змея».

— Нет-нет, больше похоже на… — Он осекся и шагнул к подножию скал. — Боже мой, ты только глянь!

Фрея отжалась от каменной стены, держась за уступ. Сначала она ничего внизу не заметила. Потом поняла, о чем говорил Флин: у самого основания скалы — там, где она составляла вертикаль с пустыней, песок будто просачивался внутрь на отрезке почти в двадцать метров. Броди присел на корточки и прижал к земле ладонь, глядя, как песок утекает у него между пальцев.

— Что это за чертовщина? — окликнула Фрея. — Плывун?

— Не знаю, я таких еще не встречал, — ответил Флин. Песчинки побежали быстрее, словно кто всасывал их снизу. Ручей превратился в поток, а у основания скалы прорезалась щель.

— Куда он течет?

— Понятия не имею, — ответил археолог, завороженно глядя на песчаный водопад. Щель тем временем становилась все шире и шире.

— Может, тебе отойти в сторону?

Он кивнул и попятился. Песок продолжал утекать, а основание стены оголилось, словно корень гигантского зуба.

— Похоже, там…

Договорить Флин не успел: у него из-под ног с тихим уханьем сорвался куда-то вниз целый участок песка. Шипение стало гораздо громче, песчаная лавина устремилась в щель, хотя куда она стекала, было по-прежнему неясно. Броди пошатнулся и упал, но тут же вскочил и кинулся прочь: все большая часть пустыни ползла и исчезала в гигантской воронке, словно вода в раковине. У низа скалы все шире и глубже разверзалась дыра, готовая поглотить археолога.

— Беги! — крикнула Фрея.

Понукать было незачем: Флин развернулся и рванул по песку, высоко задирая ноги. Дыра словно хватала его за пятки, ловила, будто гигантская пасть. Провал углубился почти на пятьдесят метров вниз и, точно наигравшись, понемногу перестал втягивать песок. У подножия массива возник огромный кратер, чье жерло уходило в темноту.

Флин, жадно глотая воздух, оглянулся, готовый в любой момент рвануть вперед, но песок застыл — только местами змейками сползали быстрые струйки. Отверстие больше не увеличивалось. Фрея выждала секунд десять, спрыгнула наземь рядом с кратером, осторожно обошла его вокруг и встала рядом с Флином. Оба как завороженные смотрели на песчаную воронку.

— Боже мой! — проронил археолог.

В глубине провала, там, где полукруглая траншея исчезала за гранью скалы, зиял рот великана: черная, неприветливая арка входа в обрамлении двух статуй, высеченных из той же скалы, — руки сложены на груди, головы в высоких конических коронах, бороды сталактитами тянутся вниз. Изваяния и нижнюю часть входного проема наполовину засыпал песок, бледным языком скрываясь в глотке подземного мира.

— Уста Осириса… — В лице Флина читалась странная отрешенность, почти пустота, — словно археолог остался до того потрясен увиденным, что забыл, как выражать чувства. — Надо же, я всю жизнь посвятил египтологии и никогда… Невероятно, просто невероятно. Это же настоящее… настоящее… — Броди осекся.

Какое-то время они смотрели на все это в немом изумлении. Солнце обдавало их спины жаром, одинокий канюк кружил в вышине, раскинув крылья, и его силуэт четко выделялся на фоне бледно-голубого неба. Затем Флин пришел в себя, велел Фрее его дожидаться, а сам побежал к дельталету и вскоре вернулся с фонарем и черным кейсом из кабинета Алекс. Броди опустился на одно колено, взвалил кейс на другое и щелчком откинул крышку. Внутри лежало нечто похожее на оранжевый термос с торчащей антенной.

— Радиомаяк, — пояснил Флин, высвобождая «термос» из поролоновой подушки. — Он пошлет в Штаты сигнал — сослуживцам Молли, а те уведомят местную развед-команду. Через три часа нам пришлют подкрепление.

Он щелкнул выключателем на маяке, ввинтил его в песок и поднялся.

— Мы что, пойдем туда? — спросила Фрея.

— Нет, останемся здесь лепить куличики.

Ирония прозвучала мягко, и Фрея улыбнулась собственной глупости. Конечно же, Флин ни за что не усидит на месте, ковыряя в носу.

— Думаешь, там не опасно?

Он пожал плечами:

— Наверняка не страшнее Маншият-Насира и Абидоса.

— Ну оттуда-то мы выбрались.

Теперь пришла его очередь улыбнуться:

— Ты прямо как твоя сестрица.

Фрея распустила волосы и тряхнула головой:

— Египтологи — вперед.

Флин начал пробираться к дыре, заходя по склону наискось и до колена проваливаясь в песок. На полпути археолог вдруг застыл и обернулся к шедшей за ним Фрее. Его улыбка исчезла, лицо стало серьезным, деловитым.

— Ты только не смейся, но об этом месте всякие слухи ходят. Есть вещи, которые мы не в силах… — Он затих, подбирая слова. — В общем, будь осторожнее, как попадем внутрь. Старайся ничего не трогать, ладно?

Флин заглянул ей в глаза, проверяя, услышала ли она его предупреждение, и пошел дальше.

Вертолеты летели над пустыней четким строем, проносясь над гребнями дюн: пять песчаного цвета «чинуков» и, чуть позади, черная «агуста». Направлялись они на юго-запад. Позади вставало солнце. Группа вертолетов держала путь к северу от одинокого утеса посреди пустыни, так что белый «лендкрузер», притаившийся в его тени, остался незамеченным. Едва вертолеты отлетели далеко вперед, а их зловещий рокот стих, машина выкатилась на солнце. Секунду-другую она стояла неподвижно, будто принюхиваясь, а потом с ревом покатилась через пески вслед за вертолетами. Ее то и дело заносило, колеса буксовали, но она пробиралась вперед, словно верный пес за хозяином.

— Невероятно, — пробормотал Флин.

Они поравнялись с вратами в скале и, встав бок о бок, всматривались в темноту туннеля. Песчаный склон оползал в глубину еще метров на десять, а дальше открывалась высеченная в камне лестница, которая уходила во мрак, словно в черный омут.

— Потрясающе! — снова вырвалось у Флина. — Создать что-то подобное здесь, в этой дичайшей глуши… Это же меняет все наши представления о технологиях древних египтян!

Он осветил фонариком ровные стены и потолок. Кое-где на камне сохранились выбоинки от зубил — свидетельства труда древних каменотесов. Через минуту Флин, отчаявшись разглядеть конец туннеля, сел на песок и съехал вниз, к началу ступенек.

— Видно что-нибудь? — крикнула вслед Фрея, переминаясь с ноги на ногу.

— Пока только лестницу, — ответил Флин, направляя луч фонаря в черноту туннеля. — Длинную до ужаса. Должно быть, она уходит прямиком под плато. А вот куда ведет…

Фрея спустилась к археологу, но шахта туннеля с трудом вмещала двоих. Тишина, мгла и теснота порождали гнетущее, тягостное чувство. Девушка напряженно замерла, и даже Флину не хотелось двигаться дальше.

— Может, тебе лучше подождать наверху? — предложил он. — А я пока проверю, куда ведет лестница. Если что случится, ты сможешь…

Фрея упрямо тряхнула головой:

— Либо вместе, либо никак.

— Вы с Алекс — два сапога пара, — заметил Флин.

Еще раз обведя фонарем своды, они начали спускаться. Шли бок о бок, поминутно останавливаясь, осматривая туннель и пытаясь понять, куда он ведет. Лестница глубже и глубже врезалась в скалу, воздух становился холоднее, дверной проем съежился до размеров булавочной головки, крошечным белым проколом сияя в черном полотне темноты. Они прошли пятьдесят ступенек, сотню, две сотни. Казалось, этот спуск в недра земли никогда не кончится, но на трехсотой ступени луч фонаря уперся в плоскую поверхность. Еще через пятнадцать метров шахта выровнялась.

В конце туннеля оказалась еще одна дверная арка, обрамленная такими же каменными истуканами, что стерегли вход. Миновав ее, путники очутились в длинном каменном коридоре с вогнутыми стенами и сводчатым потолком, удивительно напоминающим гигантскую кишку. В отличие от предыдущего, вытесанного в скале туннеля здесь стены были покрыты штукатуркой, побелены и расписаны странным узором-плетенкой, в котором Фрея, приглядевшись, распознала кольца свившихся змей.

— «Да поглотит их утроба змея Апопа», — вполголоса процитировал Флин. Луч его фонаря выхватил из темноты голову рептилии с разинутой пастью и грозно подрагивающим языком.

— Не нравится мне все это, — сказала Фрея.

— Не тебе одной. Держись рядом и старайся ничего не трогать.

Они побрели дальше. Подошвы гулко шлепали по каменному полу, змеи на стенах как будто двигались с ними вровень, извивались на стенах и потолке. В неровном, прыгающем свете фонаря казалось, будто аспиды движутся, скользят, разевают пасти, что совсем не прибавляло спокойствия. Эффект усиливали темнота, форма туннеля и тягостная, давящая атмосфера. Не раз путешественникам приходилось замирать на месте и оглядываться — до того убедительной была эта иллюзия, плод воображения, своего рода подземный мираж. Туннель с полкилометра тянулся по прямой сквозь скалистую толщу, словно кто прочертил его по линейке, а потом начал подниматься вверх — сначала постепенно, потом круче, пробиваясь на поверхность. Путники прошли еще несколько сот метров (в совокупности, с учетом лестницы, преодолев больше километра в недрах Гильф-эль-Кебира), как вдруг Флин резко остановился, схватил Фрею за руку и выключил фонарь.

— Ничего не замечаешь? — раздался в туннеле его голос.

Поначалу она ничего не увидела — на глаза словно набросили плотную повязку. Привыкнув к темноте, Фрея заметила вверху, над головой, тонкую, еле различимую нить света, не больше трещины в окружающем мраке.

— Что это? — спросила она. — Дверь?

— Ну, либо она очень узкая, либо до нее чертовски далеко, — ответил Флин. — Пойдем!

Он снова зажег фонарь и пошел вперед. Оба прибавили шаг, мечтая поскорее вырваться из тесной каменной норы. Коридор уходил вверх, стены неуловимо расширялись, потолок поднимался, так что там, где раньше Флин с Фреей еле протискивались бок о бок, теперь хватило бы места троим. Они затрусили вперед, потом перешли на бег, заспешили навстречу солнцу и чистому воздуху. Их уже не заботило, куда выведет туннель и что ждет в конце пути, — только бы выбраться.

Однако сколько коридор ни расширялся, как путники ни ускоряли шаг, нить света не становилась ярче или толще, а просто висела где-то в вышине — призрачная полоска, которая одновременно и манила, и не подпускала к себе.

— Да что же это такое?! — Флин не выдержал и помчался во весь опор, освещая лучом фонарика тропку под ногами, однако свет так и оставался мучительно-недостижимым. Броди сделал последний рывок, словно хотел застать трещину врасплох, не дать ей сомкнуться. Несколько секунд туннель сотрясался от его гулкого топота, а потом раздался жуткий треск и глухой удар: что-то мягкое упало на что-то твердое. Фонарь звякнул и откатился в сторону, его луч ярким пятном заскользил по камню. Фрея замедлила бег, вгляделась в темноту.

— Флин, что случилось?

В ответ раздался стон.

— Ты живой?

Броди вяло выругался, нащупал фонарь и посветил перед собой. Археолог навзничь лежал на полу, оторопело помаргивая, как боксер после особенно коварного хука справа. Прямо перед ним находилось то, что вызвало столь резкую остановку: тяжелые деревянные двери, меж створок которых пробивался волосок света, ведший их сквозь темноту.

— Ничего не разбил? — спросила Фрея, протягивая Броди руку.

— Не знаю, — пробубнил тот и тяжело оперся ей на плечо. — Представь, каково врезаться в эту чертову дверь. Словно огрели…

Он так и не смог описать, чем именно его огрели, и умолк, ощупывая лоб. Так прошло секунд десять. Затем Флин с озадаченным видом взял у Фреи фонарь и поводил по дверям лучом.

Створки крепились к бронзовым петлям, вделанным в стены туннеля, — высокие, арочные, почти идеально подогнанные. Их верхние полукружия вписывались в изгиб проема, за исключением малой щели. Увидеть, что находилось за ними, было невозможно. Зато звук они задержать не могли.

— Слышишь?

Снаружи чуть уловимо щебетали птицы, тихо журчала вода. Флин прижался к щели, силясь хоть что-нибудь разглядеть, но напрасно. Археолог нацелил луч фонаря на засов, что лежал поперек двери. Вокруг него вилась грубая бечева, скрепленная глиняной печатью с оттиском, который еще три дня назад ни о чем бы Фрее не сказал, а теперь был знаком до боли: контур обелиска с символом седжета внутри.

— Надо же, целая, — произнес Флин, постучав по печати. — В эти двери четыре тысячи лет никто не входил.

— Думаешь, там оазис?

— Ну, это вряд ли возможно, учитывая, что я час назад пролетал над этим самым местом и ни черта не увидел. С другой стороны, из всей истории с «уэхат сештат» мне стало ясно одно: первый взгляд почти всегда обманчив. Пожалуй, остался один способ проверить, что там. — Броди извлек из заднего кармана перочинный ножик, прижал лезвие к веревке и замер, не желая портить столь древний артефакт, но потом перерезал ее и вытянул концы.

— Готова? — Он отвел брус засова и положил ладонь на правую створку двери.

— Готовее некуда, — ответила Фрея и уперлась с другой стороны.

— Раз так… Сезам, откройся!

Они толкнули дверь. Створки с тихим шорохом распахнулись, и навстречу им хлынул ослепительный свет. Пение птиц и плеск ручья зазвучали четко и ясно.

Стоило вертолетам коснуться земли, как из скользнувших в сторону дверей выскочили люди в антирадиационных костюмах и стали опасливо продвигаться к проходу в скале, водя перед собой всевозможными датчиками и приборами. Через несколько минут «чинуки» получили сигнал «добро» и выплюнули еще две команды. Первый отряд вооруженных до зубов наемников в черных очках и бронежилетах выстроился защитным кордоном вокруг песчаного жерла, а второй отряд начал разгружать контейнеры с оборудованием, занося их в шахту. Гиргис и его команда вышли последними, когда все ящики исчезли в глубине туннеля. Они с минуту постояли у входа и оглянулись на провожатого, стоящего на бровке кратера. Затем Гиргис кивнул, и по взмаху его руки наемники начали спуск в черноту. Близнецы, сунув руки в карманы с выражением полного безразличия на физиономиях, шли последними.

В детстве Фрея с сестрой часто представляли себе, что на обратной стороне луны есть тайный волшебный мир — чудесное место, где всюду растут цветы, журчат водопады и поют птицы. Алекс упоминала эту детскую фантазию в последнем письме, хотя и в другой связи, а теперь волшебный мир вспомнился и Фрее, когда перед ней открылась удивительная, райская картина.

По обе стороны глубокого узкого каньона, похожего на гигантскую зарубку в сплошной скале, громоздились отвесные скалы, с которых каскадами сбегали серебряные нити ручьев. Передний, узкий конец ущелья был не шире двадцати метров, но по мере того, как оно вдавалось в толщу плато, его стены расходились клином, как острия раскрытых ножниц, а дно полого приподнималось. К дальнему краю долина расширялась почти до полукилометра. Над головой порхали птицы, журчащая сеть ручейков пересекала дно каньона во всех направлениях. Именно здесь вода некогда напоила песок, давая жизнь разнообразной буйной растительности: деревья, кустарники, пестрый ковер цветов. Скалы зеленели листвой; из каждой расселины рвались побеги и стебли, похожие на пуки зеленых волос.

— Не может быть, — бормотал Флин. Он тряс головой, как будто не верил глазам. — Я же пролетал над этим местом! Тут ничего не было, кроме камней и песка!

Они шагнули за порог туннеля, отводя в сторону ветви и привыкая к ярким краскам и игре света. Среди зелени виднелись рукотворные формы: изгибы и углы величественных сооружений, замшелые развалины, колонны, сфинксы и гигантские изваяния с головами животных. Из-под мха в одном месте проглядывали пустые каменные глаза, а в пальмовой рощице таилась огромная рука истукана. Слева под древесной порослью исчезала мощеная дорожка, справа сквозь лиственный полог пробивался остриями копий ряд обелисков.

— Как это все построили? — прошептала Фрея. — Здесь, на голом месте? На это же, наверное, ушла не одна сотня лет!

— Много сотен, — отозвался Флин, выходя на песчаную площадку перед входом в туннель. — Я и представить не мог… То есть у меня были тексты, фотографии Шмидта, но чтобы такое…

Голос Броди мечтательно, благоговейно затих — археолог не находил слов, чтобы выразить свои чувства. Пять минут путешественники изумленно осматривались. Солнце висело высоко в небе, хотя было всего восемь утра. Флин покачал головой, словно говоря «Здесь я больше ничему не удивляюсь», но через минуту потрясенно заметил:

— Это, наверное, храм.

В дальнем конце ущелья, над верхушками деревьев, виднелась огромная площадка в скале — судя по всему, естественное образование, — облепленная постройками, точно сотами. Там же высилось строение, похожее на арку с фотографии Руди Шмидта.

— Нам туда? — спросила Фрея.

Весь вид археолога говорил о горячем желании там оказаться, однако он тряхнул головой.

— Сначала нужно разыскать самолет, проверить его состояние. Исследования подождут.

— А нам счетчик Гейгера не нужен? — удивленно спросила Фрея. — Вдруг контейнеры с ураном повредились при крушении?

— Вот о радиации-то как раз и не стоит беспокоиться, — с улыбкой заметил Флин. — Уран-235 не опаснее гранита. В нем можно искупаться и не получить даже самой крошечной дозы. Хотя, если ты знаешь, где тут продают счетчики Гейгера, буду рад приобрести парочку для твоего спокойствия. Пошли.

Он подмигнул ей и направился через поляну, в дремучие заросли акаций и тамариска, среди которых попадались пальмы, ивы, инжир и даже высокий раскидистый платан. Воздух был теплым, но приятным, без зноя. В нем разливались ароматы тимьяна и жасмина, порхали бабочки, птицы и огромные яркие стрекозы. Сквозь кроны деревьев тянулся парчовыми полосами солнечный свет, сверкающие ручейки сбегали среди корней, где-то исчезая, где-то сливаясь в прозрачные озерца, усеянные чашечками голубых и белых водяных лилий.

— Глазам своим не верю, — сказала Фрея, любуясь райской красотой. — Это что-то сказочное!

Флин озирался с таким же изумленным видом.

— Понимаю, — сказал он. — В Лувре хранится фрагмент надписи, где это место зовется «уэхат ресут», то есть «оазис мечты». Теперь мне ясно почему.

Ущелье постепенно расширялось, дорога пошла в гору, кругом стали попадаться стены, статуи и каменные блоки, покрытые иероглифами. Одни сохранились отлично, другие растрескались, покосились и попадали из-за эрозии или корней, которые, как тараны, всюду прокладывают себе путь. Случайное на первый взгляд нагромождение построек вовсе не было таковым. Совсем наоборот, когда-то давно они составляли единое архитектурное пространство из улиц, зданий, дворов и памятников, расположение которых до сих пор угадывалось даже под покровом поглотившей их растительности.

— Потрясающе! — произнес Флин севшим от волнения голосом. — Я всегда думал, что тексты преувеличивают, называя Зерзуру городом, но теперь вижу: это чистая правда!

Перед путниками раскинулся луг, пестрящий яркими маками и васильками, по которому важно сновали ибисы и белые цапли, галдя и тыча клювами в землю. Скальная площадка, заметная еще у выхода из туннеля, парила над деревьями, как некая гигантская сцена, и на ней отчетливо виднелся пилон с фотографии Руди Шмидта. Фрея и Флин полюбовались на него издали, а потом зашагали дальше, по заросшей травой дорожке из мраморных плит, пролегавшей посереди не луга. Вдольнее тянулись два ряда каменных сфинксов вперемежку с обелисками. «Должно быть, здесь проходили торжественные процессии», — подумал Броди.

Через пятьдесят метров — посреди луга — Фрея вдруг остановилась и схватила Флина за руку:

— Вон он!

Справа, на склоне ущелья, теснилась густая пальмовая роща. Там, едва заметный среди изогнутых ветвей, торчал изодранный хвост самолета, а между стволов бликами просматривались бока фюзеляжа.

— Есть! — произнес Флин.

Аллею пересекала заросшая мощеная улочка, которая вела прямиком в рощу, так что Фрея и Флин свернули на нее и, миновав шеренгу гранитных скарабеев на постаментах, поравнялись с деревьями. Пройдя сквозь рощу, они очутились на небольшой солнечной поляне. На ней лежал «Ан-24», похожий на выброшенного на берег кита — белый, истерзанный и зловеще безмолвный, увитый спутанными побегами плюща и бугенвиллеи.

Учитывая, что самолет упал брюхом на вершину плато и затем рухнул на дно ущелья с высоты в сотню метров — на камнях еще виднелись царапины от его падения, — корпус на диво хорошо сохранился. Правое крыло, конечно, полностью оторвалось и куда-то пропало, как и половина левого, а винт оставшегося двигателя сильно искорежило, да и посреди днища зияла рваная Дыра, словно гигантский хищник отхватил от него кусок, но в остальном корпус был более-менее цел: хвост непокорно торчал среди ветвей, а нос сплющился о каменную голову огромного сфинкса.

— Чтоб меня, — оторопело буркнул Флин.

Они зашли самолету в тыл. В тени хвоста обнаружились три прямоугольные насыпи с грубыми деревянными крестами в изголовьях. Поблекшие надписи фломастером гласили: «Курт Рейтер», «Джерри Вейл», «Омар Шариф (?)».

— Видимо, Шмидт их похоронил, — сказал Флин. — Не хочется ему сочувствовать, учитывая, что он вез полцентнера урана Саддаму Хусейну, и все-таки… Он пережил сущий кошмар.

Фрея попыталась представить, через что прошел Руди Шмидт — как в одиночку, испуганный и наверняка раненный, он рыл могилы, перетаскивал к ним трупы с самолета…

— Интересно, долго он здесь пробыл?

— Судя по всему, не день и не два, — ответил Флин, кивая на черное кострище, вокруг которого во множестве валялись консервные банки. — Думаю, он неделю, а может, и дольше, прождал спасателей, а когда никто не появился, решил попробовать в одиночку добраться до цивилизации. Правда, как он отсюда выбрался — понятия не имею. Уж точно не тем путем, каким пришли мы.

Они какое-то время постояли у могил, а потом пошли вдоль фюзеляжа к передней двери. Флин просунул в проем голову, забрался на порог и помог подняться Фрее. Внутри было темно, поэтому сначала она дала привыкнуть глазам, а когда огляделась, тут же охнула и зажала себе рот рукой.

— Господи Иисусе!..

В десятом от входа кресле сидел человек — точнее, его высушенные останки. Труп отлично сохранился в сухом воздухе пустыни. Его глазницы ввалились, кожа загрубела и приобрела лакричный оттенок, разинутый рот заплели пауки. Казалось, он боролся за последний вдох. Почему его не похоронили с остальными, стало ясно, едва Флин и Фрея подошли ближе. Силой удара все кресла по правую сторону салона рвануло вперед и спрессовало вместе, отчего колени несчастного угодили в подобие тисков и оказались раздроблены. Выглядело это кошмарно, хотя погиб он подругой причине: его погубил металлический ящик, который он положил себе на колени — движением кресел контейнер вдавило несчастному в живот, расплющив поясницу вместе со всеми органами. Зазор между кейсом и спинкой кресла был не больше десяти сантиметров.

— Думаешь, он быстро… того? — спросила Фрея, отворачиваясь.

— Будем надеяться, — ответил Флин. — Для него так было бы лучше.

Он присел на корточки и тщательно осмотрел контейнер. Тот был до сих пор закрыт и как будто совсем не пострадал при падении самолета. Быстрый осмотр выявил три таких же ящика на полу с противоположной стороны прохода. Они тоже не пострадали.

— Все до единого в целости и сохранности, — произнес Флин и тронул Фрею за плечо. — Ну, давай выбираться. Люди Молли будут здесь через пару часов и сами со всем разберутся. Свое дело мы сделали.

Фрея направилась было к выходу, и ее взгляд снова скользнул по иссохшему лицу трупа, уловив какое-то движение в одной из глазниц. Поначалу девушка решила, что ей померещилось, потом с отвращением подумала о черве или опарыше. Присмотревшись, она, к своему ужасу, увидела, жирного, толщиной в палец, шершня, который выползал из головы трупа на переносицу. За ним полз другой, третий, четвертый, и вскоре из черепа мертвеца раздалось низкое гудение.

«Только не это», — подумала Фрея. Осы и шершни с детства внушали ей слепой ужас. Она взвизгнула и быстро попятилась, судорожно отмахиваясь от крылатых тварей. Те же, почуяв движение, мгновенно взбудоражились и грозно закружили в воздухе, сердито жужжа. Им на подмогу из гнезда лезли новые твари. Один шершень застрял у Фреи в волосах, другой ударился о ее щеку, что вызвало новый приступ истерии, и это разъярило ос еще больше.

— Замри! — приказал Флин. — Стой где стоишь, не двигайся!

Какое там! Фрея, вертясь и размахивая руками, бросилась к выходу. На полдороге она зацепилась ногой за лозу и рухнула на пол. Шершни словно взбесились.

— Ради Бога, лежи смирно! — Флин протиснулся по проходу и бросился на нее сверху, закрывая всем телом. — Чем больше ты дергаешься, тем сильнее они злятся!

— Пусти! — верещала Фрея, брыкаясь и корчась, чтобы его сбросить. — Тебе не понять… Я так не могу… А-а-а-а! — Что-то вонзилось ей в шею и обожгло болью. — Убери их! Прошу, убери их с меня!

Флин стиснул ее руки и скрутил ноги между своих, словно в борцовском захвате. Его щека давила ей на затылок, пригибала голову к полу. Один шершень заполз Фрее в штанину, другой карабкался по веку, еще два копошились на губах. Ее худший кошмар стал еще более кошмарной явью. Правда, шершни больше не жалили, и хотя ощущать, как они ползают, было невыносимо, она величайшим усилием воли заставила себя лежать неподвижно — не без помощи скрутившего ее Флина. Так продолжалось несколько минут — шершни налетали, ползали по ним со всех сторон. (И как только вся эта прорва умещалась в одном пустом черепе?) Внезапно рой рассеялся. Гул затих, по лицу и ноге больше никто не ползал, но Фрея по-прежнему лежала, стиснув зубы и зажмурив веки, боясь, что малейшее движение раззадорит шершней. Броди, видимо, тоже так думал — прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он поднял голову и осмотрелся. Через несколько секунд Фрея освободилась от его гнета.

— Все хорошо, — сказал археолог, помогая ей встать. — Их больше нет, все вылетели.

Она уткнулась ему в грудь, сотрясаясь от пережитого, у кус на шее жутко горел.

— Все хорошо, — повторил Флин и обнял ее за плечи. Его спокойный тон вселял уверенность. — Ты спасена. Опасность миновала. Все в порядке.

Один миг, краткий миг, его правота казалась несомненной. Затем снаружи прозвучал зловещий смешок.

— К сожалению, профессор Броди, дела обстоят иначе. Совсем иначе. По крайней мере для вас. А вот для меня…

Двое быстро крались в подлеске, прижимаясь к краю ущелья. Каждые полсотни метров они останавливались и приседали за ближайшим деревом, кустом, стеной или статуей, прислушивались, переводили дух и торопились дальше. Их бурые накидки до того сливались с окружающим фоном, что даже птицы не замечали вторжения. Единственным, что их выдавало, были белые кроссовки, которые нет-нет да мелькали, когда их обладатели подбирали полы одежд, карабкаясь по камням или прыгая через ручьи. Бежали они молча, вместо слов общались жестами и свистом в подражание местным пичугам. Казалось, в оазисе им было все знакомо. Достигнув срединной части, они направились к центру короткими перебежками, осторожно пробираясь от укрытия к укрытию, прячась среди камней и растений. Наконец один из них проворно забрался по стволу гигантской финиковой пальмы и спрятался в кроне, похожей на огромный зонтик. Другой пробежал чуть вперед и залег в укрытие за исполинской гранитной рукой. Они высунули головы, кивнули друг другу, вскинули винтовки. Заметив идущую навстречу вереницу людей, лазутчики скрылись из виду, словно их и не было.

На миг Флин и Фрея застыли, держась за руки и не смея шевельнуться. Потом оба как по команде нырнули за спинки кресел и выглянули в ближайший иллюминатор, почти не загороженный листвой. На поляне стоял Романи Гиргис, в безупречном костюме, с ухмылкой на лице. Впечатление было жутковатое — будто паук протянул нить поперек его физиономии. По обе стороны от Гиргиса нависали рыжеволосые громилы-близнецы в одинаковых костюмах и красно-белых футболках с эмблемами «Аль-Ахли» и еще двое: высокий бородач и приземистый толстяк с сигаретой в зубах и кустистыми, пожелтевшими от никотина усами. Еще какие-то люди бродили на заднем фоне, но кто и сколько, было не разглядеть.

— Как, черт возьми, они нас разыскали? — прошипела Фрея.

— Кто его знает, — буркнул Флин, пытаясь увидеть, что творится снаружи. — Может, у них уже был кто-то свой у плато, может, Энглтон натравил их на наш след… понятия не имею.

— И что теперь делать?

— Выходите, сделайте милость, — донесся голос Гиргиса, словно отвечая на вопрос, хотя Фрея говорила еле слышно. — И держите руки над головой, чтобы я их видел.

— Вот зараза, — процедил Флин.

Он лихорадочно осмотрел салон и остановил взгляд на мумии пассажира. На ней даже сохранилась одежда — чистая, отутюженная рубашка и пиджак резко контрастировали с почерневшей, съежившейся головой. Из-под полы пиджака выглядывала рукоять пистолета. Флин подкрался к мертвецу, вытащил пистолет из кобуры, вынул обойму, проверил механизм. Судя по всему, тот был в порядке.

— Выходите, будьте добры, — повторил Гиргис. — Все равно у вас нет шансов, так, может, оставим эти игры?

— Сможем продержаться? — спросила шепотом Фрея. — Пока не придет подкрепление?

— Два часа с одним «глоком» и пятнадцатью патронами? — Флин фыркнул. — Нет, это тебе не голливудский боевик…

— Ну так что? Что теперь делать?

Флин сокрушенно покачал головой и снова обвел взглядом салон. Его внимание задержалось на трех металлических кейсах, стоящих между кресел. Он задумался, отложил пистолет, и подтянул к себе ближайший контейнер, который, судя по всему, весил немало.

— Что ты делаешь?

Броди пропустил вопрос мимо ушей и занялся замками ящика, пытаясь его открыть. Ничего не вышло.

— Ты что?! — повторила Фрея.

Археолог, не говоря ни слова, взял «глок», свободной рукой отстранил Фрею, дважды выстрелил в замки, после чего отложил пистолет и откинул крышку кейса. Внутри, в гнезде из пенорезины, лежали два серебристых контейнера, похожие на барные шейкеры. Флин извлек один из гнезда, поддерживая снизу — видимо, весил тот изрядно — и встал во весь рост.

— Профессор Броди, — донесся снаружи голос Гиргиса, но не встревоженный, а, скорее, пытливый. — Вы ведь не в себя стреляли, правда? А то здесь есть несколько ребят, которые очень огорчатся, если их лишат такой возможности…

Флин перегнулся через кресла и с силой врезал контейнером по иллюминатору. Глухой звук оборвал мафиози на полуслове.

— Видал, Гиргис? — крикнул археолог и еще раз ударил в стекло, привлекая внимание людей снаружи — пусть убедятся, что у него в руках. — Это контейнер с высокообогащенным ураном. Твоим ураном. Подойдешь хоть на шаг ближе — я открою его и рассыплю по самолету. И остальные вместе с ним. Слышишь? Сделай хоть шаг, и здесь будет второй Чернобыль!

Фрея стиснула ему плечо.

— Ты же говорил, этот уран безвреден! — сердито прошептала она.

— Так и есть, — ответил Броди вполголоса. — Зато Гиргис может этого не знать — он же делец, а не физик. В любом случае его люди точно не знают. По крайней мере семь раз подумают, прежде чем полезут нас пристрелить.

Он еще раз врезал по иллюминатору, теперь по самому стеклу, потом схватился за крышку контейнера и нарочито резко крутанул ее, чтобы всем снаружи стало это заметно.

— Ты внимательно смотришь, Гиргис? Хочешь поглядеть на уран? А понюхать? Потому что сейчас я это устрою, если не отвалишь! Подходи, налетай, свою дозу получай!

Он еще раз провернул крышку, но реакции извне не последовало. Гиргис и его прихвостни все также стояли, не то потешаясь, не то поражаясь. На несколько секунд повисла пауза, нарушаемая только мелодичным чириканьем птиц. Затем из-за деревьев за спиной Гиргиса раздался негромкий смех. Смеялась женщина.

— Профессор Броди, ну и цирк вы тут развели! Оставьте в покое эту штучку и выходите к нам пообщаться. Не бойтесь, здесь все свои.

Каир

Ибрагиму Кемалю было семьдесят три, и из них шестьдесят пять лет он рыбачил на одном и том же участке Нила, чуть севернее Каира. И за все эти шестьдесят пять лет у него ни разу не клевала такая огромная рыба.

— Что это за тварь? — спросил его внук, который держал старика поперек пояса, чтобы тот не вывалился за борт — лодку сильно раскачивало. — Сом? Судак?

— Скорее уж кит, — процедил рыбак и поморщился: леска врезалась в ладони (снасть у него была самая немудреная — простая донка без грузила, даже не удочка). — В твоем возрасте я вытащил окуня на шестьдесят кило, так он был раза в три легче! Это кит, говорю тебе! Кит!

Он немного вытравил лесу, чтобы дать рыбе поплавать, и снова начал тянуть. Шлюпка угрожающе накренилась и стала черпать бортом речную воду.

— Давай отпустим ее, — предложил внук. — А то нас перевернет!

— Да пусть хоть на самое дно тянет! — Старый Ибрагим выбирал леску пядь за пядью, пуча глаза от натуги. — Я в жизни добычи не упустил и упускать не собираюсь!

Он снова дал слабину, успокаивая строптивицу на крючке, и опять потянул. Качка стала сильнее: лодку развернуло против течения, да еще прогулочный катер завелся и пошел вверх по реке, поднимая волну.

— Ко мне, моя радость, — подманивал Ибрагим. — Сюда, сюда. Вот умница.

Леска пошла легче — то ли рыба сдалась, то ли затеяла какую-то непонятную игру. Ибрагим выбрал еще три метра, перевел дух, покрепче упер ноги и снова потянул, вываживая чудовище из глубин, медленно подтягивая его к поверхности. Наконец внук издал радостный вопль и показал на воду.

— Вон она! Вон она! Огромная, клянусь Аллахом!

Полевому борту, между лодкой и плотом из водорослей, который сносило вниз по течению Нила, показались очертания речного чудища. На рыбу оно было совсем не похоже — бледное, одутловатое и на удивление неподвижное. Ибрагим все еще тянул, хотя и медленнее, озадаченно разглядывая улов. Внук отпустил деда и перегнулся через борт с сетью в одной руке и багориком в другой — подцепить добычу, как только та окажется рядом. В следующий миг набежавшая волна подтолкнула и перевернула ее, и рыбаки впервые четко увидели, что им попался не сом, не нильский окунь и даже не кит, а невероятно толстый утопленник при «бабочке» и в светлом пиджаке, полы которого колыхались в волнах. Во лбу у мертвеца зияла аккуратная дыра от пули.

Он подплыл к самому борту и ударился об него, глядя вверх невидящими глазами. Ибрагим посмотрел в них и закачал головой:

— Сдается мне, эту рыбу мы на рынок не понесем.

В Затерянном оазисе

— Молли? Не может быть!

Флин застыл перед иллюминатором как громом пораженный. Убедившись, что слух его не подвел, он опустил контейнер с ураном в ящик и поманил Фрею за собой, пробираясь к заднему выходу.

— Как это вы так быстро нас нашли? — Археолог спрыгнул и помог Фрее спуститься. — Я-то думал, вы явитесь только часа через два. Говорят ведь, что кавалерия прибывает точно к сроку, а я не верил. — Он взволнованно повернулся к Кирнан с ухмылкой на лице. — Честное слово, Молли. Это невероятно! То есть я знал, что вы профи, но чтобы настолько… я ведь включил маяк всего полтора часа назад. Не может быть, чтобы вы так скоро добрались. Это просто… просто…

Он осекся, как только до него дошел смысл увиденного: Молли Кирнан с черной рацией в руке стояла бок о бок с Романи Гиргисом. Оба расслабленно улыбались и, судя по всему, не испытывали никаких неудобств в обществе друг друга, словно были — нет, не закадычными друзьями, но и не заклятыми врагами, а деловыми партнерами, причем давними, которые только что провернули исключительно выгодную сделку.

— Молли?

Флин вдруг заговорил неуверенно, глядя то на Молли, то на Гиргиса, то на рощу за ними, где вдалеке мелькали какие-то люди с металлическими ящиками в руках.

— В чем дело, Молли?

Кирнан улыбнулась шире, тронула крестик на шее, благосклонно кивнула Фрее.

— А дело, Флин, в том, что благодаря вам мы нашли Затерянный оазис. Цель операции «Пожар в пустыне» достигнута, проект можно сдавать, в мире стало безопаснее. Вы теперь герои. Улыбочку, вас снимают!

Она подняла рацию, словно фотоаппарат, потом шагнула между Флином и Фреей, одобрительно похлопала их по плечам.

— Касаемо твоего первого вопроса… — Она протиснулась между ними и заглянула в кабину самолета. — На дельталете был установлен датчик слежения, так что мы сели вам на хвост сразу после взлета. Ночью за вами наблюдали по спутнику, наш лагерь был в сорока километрах от вас — поэтому и догонять долго не пришлось. О Боже!

Она заметила ссохшийся труп и скривилась от отвращения. Флин тем временем пытался разобраться в происходящем.

— Может, я чего недопонял?

— А?

Кирнан повернулась к нему.

— Я спрашиваю: может, я чего недопонял, Молли? Кто такие «мы»?

— По-моему, ответ очевиден.

— Нет, не очевиден, — отрезал Флин. — Ни хрена не очевиден. Просветите меня, кто это «мы»?

— Я и Романи, разумеется, — произнесла она тоном, каким родители что-то разъясняют особенно бестолковому дитяти.

— Вы что, работаете на Гиргиса? — Броди застыл, потрясенно глядя на нее.

— Ну, справедливости ради скажу, что скорее мистер Гиргис работает на нас, хотя, как при всяком сотрудничестве, с годами…

— С годами! О чем, черт возьми, вы толкуете, Молли? Когда это началось?

— Точную дату назвать?

Флин напрягся всем телом, поднял руку и ткнул пальцем в сторону Кирнан:

— Не заговаривайте мне зубы, Молли. Этот наркоторгаш, сутенер недоделанный моего друга зарезал и нас с Фреей чуть не пустил в расход! Я не в настроении загадки разгадывать, так что отвечайте немедленно, что тут творится!

Кирнан поджала губы, как если бы не привыкла к подобному обращению и не намеревалась его терпеть. Она воззрилась на Флина со сталью в глазах, но потом неожиданно кивнула, разгладила одежду и, опершись на дверной проем самолета, сложила руки.

— Романи Гиргис работает на нас с 1986 года. С апреля, если уж совсем точно. Именно тогда мы впервые обратились к нему с предложением поставить нашим иракским союзникам некое количество ракетного вооружения для борьбы с Ираном.

Флин посмотрел на Фрею, потом оглянулся на Гиргиса — тот стоял ухмыляясь по другую сторону поляны — и снова перевел внимание к Кирнан.

— Значит, за всем стоит ваше правительство? — Он недоверчиво хмыкнул. — Американское правительство собиралось подарить Саддаму бомбу?

Кирнан еще сильнее поджала губы.

— Если бы, — процедила она. — К сожалению, нет. Мы с радостью снабжали Ирак шпионами, оружием, включая химическое, но как только дошло до того, что помогло бы довести дело до конца — полностью уничтожить Хомейни и его фанатиков, — Рейган взбунтовался. Даже хуже того: половина его чертовой администрации начала вооружать Иран! — Кирнан презрительно тряхнула головой, ненадолго замолкла и продолжила: — Поэтому-то наш сектор решил вмешаться и взять контроль в свои руки. Ради блага Америки. И всего свободного мира.

— Ваш сектор? — Флин лихорадочно соображал, приводя все в единую картину. — Сектор чего? ЦРУ?

Она отмахнулась от вопроса.

— Не важно. Для тебя — единомышленники из Пентагона, военных ведомств, разведки. Патриоты. Реалисты. Люди, которые умеют отличать добро от зла и ясно видели, что представляла бы собой исламская республика Иран.

Флин с сомнением наморщил лоб.

— И эта организация из единомышленников-реалистов решила добиться спокойствия в Персидском заливе, разбомбив Тегеран?

— Именно, — ответила Кирнан, не заметив или якобы не заметив его сарказма. — Учитывая то, что в тот момент творилось с Ахмадинеджадом, думаю, нас бы оправдали. Все они аспиды. Аспиды и скорпионы.

Она кивнула, словно подчеркивая верность своего определения, и снова расправила одежду, не сводя глаз с Флина. Англичанин смотрел озадаченно и растерянно, как час назад в туннеле, после удара о дверь. Он беззвучно разевал рот, словно у него накопилась тысяча вопросов, один другого важнее. Фрея рядом с ним застыла и утратила дар речи, не больше Флина разобравшись в том, что происходит. Боль от осиного укуса отошла на задний план.

— А на кой черт понадобилась вся эта затея с Гиргисом? — невпопад спросил Флин, стараясь держать прежний тон. — Если у вас были свои люди в правительстве, среди военных… Почему вы сразу не послали Саддаму парочку боеголовок? Неужели своих было мало?

— Ой, только не начинай! — протянула Кирнан досадливым родительским тоном и тряхнула головой. — Рычагов у нас хватает, но не настолько же! Как ты себе это представляешь: форму заполнить или записку написать: «Господин интендант, не могли бы вы придержать пару ядерных бомб, а я забегу за ними после работы»? Наше дело шло вразрез с политикой государства, вот и приходилось искать обходные пути! Конечно, мы все подготовили, организовали разведку, Саддам оплатил половину затрат, но в те времена нам суждено было остаться за кулисами, если не вообще в другом театре. Спектакль ставил Гиргис.

— А вы, значит, дергали за ниточки, — добавил Флин.

— Да, мы дергали за ниточки, — призналась Кирнан.

Археолог покачал головой и пригладил шевелюру. На лице у него попеременно отражались сомнение, ярость, оторопь и мрачная усмешка.

— Значит, вранье насчет слежки за Гиргисом, перехвата самолета…

— Ну, слежка, естественно, была, — сказала Кирнан. — Только следили мы подругой причине.

Флин снова тряхнул головой и ткнул пальцем себе за спину, где стоял остов самолета.

— А когда ваша затея накрылась?

Кирнан пожала плечами.

— Опять-таки пришлось изощряться, скрыть все следы нашего участия — мы же не могли пойти и сказать: «Извините, ребята, мы потеряли полцентнера урана, которые везли Саддаму Хусейну». Лучшей версией во всех отношениях была та, которую я рассказала вам позавчера. Мы якобы искали груз со своей стороны, Романи — со своей, а правда была в том, что эти стороны сходились у всех за спиной, если можно так выразиться. Учитывая сложность ситуации, по-моему, мы чертовски славно поработали.

Флин фыркнул — отчасти яростно, отчасти насмешливо.

— Боже мой! И ты считаешь Хомейни маньяком?

Кирнан воззрилась на него, стиснув зубы и вытянувшись в струну, переложила рацию в левую руку и отвесила Флину пощечину.

— Не смей поминать Господа всуе, — процедила она, багровея. Ее губы скривились в гримасе ярости. — И не смей меня осуждать! Ты и понятия не имеешь, насколько эти изверги опасны! «Ой, спросите меня! Меня!» — Кирнан взметнула ладонь и запищала нарочито тоненьким голоском, изображая школьницу: — «…Я хочу, чтобы все жили дружно, чтобы в мире не было войны и чтобы никто никого не обижал». Поживи-ка в реальном мире, говнюк! — Она опустила руку. Возле рта у нее остались брызги слюны, глаза смотрели свирепо. — Саддам тебе нехорош? Поверь, он просто святой по сравнению с этими тряпкоголовыми психами-шиитами, иранскими вождями. Забыл осаду посольства в Тегеране? А взрывы в Бейруте? Мой муж тогда погиб, мой Чарли, и за этим стоял Иран. Он содержал половину террористических группировок во всем регионе: Хезболлу, Хамас, «Исламский джихад»… — Каждое название она сопровождала щелчком пальцами перед носом у Флина. — Это один из самых тлетворных, самых сатанинских режимов на планете! В середине восьмидесятых, когда ты еще в школу ходил да писал кипятком от своей несчастной археологии, нашим людям — тем, кто обладал чуть большей ответственностью, — пришлось смириться с тем, что это Каиново племя запросто может завоевать Ирак и подмять под себя весь Персидский залив. Они уже заняли остров Маджнун, полуостров Фао, уже топили нефтяные танкеры… — Кирнан снова защелкала у Флина перед лицом, акцентируя свои доводы. — Мы стояли на пороге немыслимой катастрофы: ключ к основным мировым запасам нефти оказался в руках кучки безумцев, полудиких фанатиков! Надо было принимать меры. И те из нас, у кого хватало духу, решили этим заняться. И, доложу тебе, если бы мы преуспели, в мире было бы куда чище, куда спокойнее жить, чем сейчас, — можешь не сомневаться!

Она осеклась, тяжело дыша, и вытерла губы тыльной стороной запястья. Ее взгляд все еще был прикован к Флину, который молча стоял перед ней с краснеющей от оплеухи щекой. Повисла долгая пауза, нарушаемая только щебетом птиц и хриплым кашлем толстого подельника Гиргиса, пыхтящего сигаретой. Затем Кирнан еще раз тронула крест и снова расположилась в дверном проеме самолета.

— Мне жаль, что тебе пришлось столько пережить за последние дни, — произнесла она, снова разглаживая юбку, — видимо, успокаиваясь таким образом. Ее тон стал мягче, участливее. — Что вам обоим пришлось пережить. — Кирнан посмотрела на Фрею, которая встретила ее немигающим взглядом при каменном выражении лица. — Прости, что использовала тебя, Флин, вот уже десять лет. Я ведь многих использовала. Зная твое прошлое, я была уверена, что ты бросишься помогать, чуть только тебе дадут шанс оправдаться, и сыграла на этом. Я совсем не горжусь собой — просто ставки были слишком высоки, личные чувства в расчет не брались. Стояла задача, и мне пришлось ее выполнить ради общего блага.

Флин потер виски.

— Это ведь ты настучала о нас Гиргису, так? — спросил он скорее устало, чем зло. — Ты ему сообщала, где мы, — и в университете, и в музее.

— Я уже сказала: мне пришлось так поступить.

— Ты же собиралась вывести нас из игры! Тогда, в квартире… Это ведь я настоял на том, чтобы мы остались в Египте!

— Ой, только не надо! «Пожар» был для тебя всем, шансом вернуть себе нормальную жизнь! Не надо быть психологом, чтобы вычислить: если бы тебя могло что-то удержать на этом пути, то уж точно не угроза отправки домой! Как я сказала, дело выгорело — лучше некуда. — Она повела рукой, обозначая оазис.

Флин со вздохом посмотрел вокруг — сначала на Гиргиса сотоварищи, потом на цепочку людей вдалеке, поту сторону рощи. Там то и дело мелькали ящики с оборудованием, дула винтовок, люди в защитных противорадиационных костюмах. Последнее показалось ему странным излишеством, но он не придал этому значения — пока его слишком заботило услышанное.

— А Энглтон? — спросил Флин, поворачиваясь к Кирнан. — Надо думать, он и был вашим с Гиргисом связным? Бегал туда-сюда, покаты играла в кукловода?

Она нахмурилась и ни с того ни с сего расхохоталась в голос.

— Славный ты малый, Флин, но такие слова только лишний раз доказывают, что археолог из тебя, может, и хороший, а вот разведчик — никакой. — Она снова захохотала, вытащила из кармана платочек и промокнула глаза. — У Сайруса Энглтона не было ничего общего ни со мной, ни с Романи, ни с «Пожаром», — произнесла Кирнан успокоившись. — Он вел внутреннее расследование для ЦРУ.

Флин словно онемел.

— Бог знает, почему он нас заподозрил, — «Пожар в пустыне» был засекречен так, что блоха не проскочит. Видно, кто-то в агентстве почуял неладное — загадочные платежи, странные происшествия в Египте… — Молли развела руками. — Кто знает, что их насторожило? В общем, Энглтона послали сюда разбираться. У него были все полномочия, полный доступ. Лучший кадр ЦРУ, легенда в мире нюхачей. Суперсыщик. Ни одного нераскрытого дела. — Кирнан улыбнулась, скатала салфетку и сунула в карман. — Забавно… Для тебя он, по сути, был не врагом, а другом, старался помочь. Рыл-рыл и нарыл, что «Пожар в пустыне» — не то, что кажется. Что я — не та, кем кажусь. И в Дахлуон прилетал вас предупредить, увезти от меня подальше. А как не вышло, решил поудить в другом месте, да и ушел с головой. Поныне там.

Она оглянулась на Гиргиса. Тот хохотнул басом — видимо, это была шутка для посвященных, а Флин и Фрея к ним не относились.

— Идем, — сказала Кирнан. — Признай, повеселились мы на славу.

— Зашибись, — буркнул Флин. Он тряхнул головой и еще раз оглянулся на загадочных людей. Теперь их осталось немного — большинство углубились в ущелье. «Наверное, расставляют кордон вокруг самолета», — предположил он и отвлекся на другие мысли. Его поникшие плечи, стеклянный взгляд, оторопь на лице напоминали жертву губительного розыгрыша или махинации.

__ Ну и что ты будешь теперь с ним делать? — спросил он невпопад, переключая внимание на Кирнан.

Она, казалось, не поняла вопрос. Флину пришлось пояснить.

_ С ураном, — устало сказал он, кивая на самолет. — Что ты будешь с ним делать? Учитывая, что ваш друг Саддам оказался не таким уж добрым.

Кирнан пожала плечами:

— Ничего.

— «Ничего» — в смысле совсем ничего?

— Именно. Мы оставим его тут.

Флин потер глаза.

— Прошу тебя, Молли. У меня больше нет сил играть.

— А я и не играю. Контейнеры останутся там, где лежат, мы их не тронем.

— Ты потратила двадцать три года и черт знает сколько миллионов, шаря по пустыне, убила моего друга, нас с Фреей чуть не отправила на тот свет, а теперь, когда нашла что искала, собираешься бросить все тут?

Кирнан кивнула.

— Что ты несешь? — взревел Флин и бросился к ней, размахивая кулаками. Потрясение и оторопь последних десяти минут рвались из него наружу, как гейзерная струя. — Что… ты… несешь?! Двадцать три года коту под хвост? Пусть лежат, говоришь? Пятьдесят килограммов обогащенного урана! Чтобы другие террористы на них нарвались? Полцентнера урана, мать его, — и пусть себе валяются дальше?

Она нахмурилась — видимо, этот всплеск вывел ее из равновесия. Повисла пауза, во время которой Кирнан и Гиргис переглянулись.

— Урана нет, Флин.

Ее тон стал спокойным, даже будничным.

— Что?! Что ты сказала?

Археолог поднес к уху ладонь, определенно решив, что ослышался.

— Урана нет, — повторила Кирнан. — И никогда не было.

Флин оторопело воззрился на нее.

— Леонид Канунин — русский, который готовил сделку со своей стороны, подложил нам свинью: взял свои пятьдесят миллионов, а вместо урана передал восемь контейнеров с шарикоподшипниками. Кто-то из его сослуживцев сообщил нам об этом через два дня после крушения самолета.

Гиргис у них за спиной гортанно хохотнул.

— Мы устроили Канунину очную ставку за ужином. Жаль, ему не понравилось меню. — Он что-то шепнул помощникам, и те тоже загоготали.

— Ценю твою заботу, Флин… нет, правда, — продолжила Кирнан, — но даже если бы «Аль-Каида» или еще кто-нибудь наткнулся на самолет, что весьма сомнительно, учитывая, скольких трудов нам стоило его найти… — она улыбнулась, — вряд ли американская оборона пострадала бы от нескольких банок с подшипниками.

Флин побледнел как полотно и обмяк. Казалось, за десять минут он постарел на десять лет.

— Не веришь? — Кирнан поднялась на ноги и протянула руку к двери самолета. — Сам убедись.

Он протиснулся мимо нее, забрался в салон и через некоторое время возник на пороге с металлической емкостью в руках. Броди отвинтил крышку контейнера, и оттуда градом посыпались стальные подшипники, которые с тихим звоном ударялись друг о друга, отскакивали и падали в песок к ногам археолога. Казалось, Флина вот-вот стошнит.

— Но зачем? — растерянно пробормотал он. — Не понимаю: зачем тратить время и деньги на поиски урана, которого не существует?

_ Мы его и не искали… — Кирнан перешла на другую сторону поляны и встала рядом с Гиргисом. — Дело не в уране, и с самого начала было не в уране.

— Тогда в чем же, черт побери?

Кирнан потеребила крестик на шее и ответила мягким, почти чарующим голосом:

— В Бен-бене, конечно же.

Флин выпучил глаза.

— Это его мы искали все эти годы, с тех пор, как поймали тот, последний сигнал Руди Шмидта и узнали, что самолет упал в Тайном оазисе. Уран всегда был только прикрытием. Нашей главной целью был Бен-бен, и только он. — Глаза Кирнан сверкнули. — Ведь как сказано в той древней надписи? «Камнем сим были поражены враги Египта на севере и юге, востоке и западе, так что их царь правит во всех землях вокруг Нила, и никто не смеет ему воспротивиться, восстать на него или пойти войной, ибо в руке его молот богов — самое страшное оружие, известное человеку». — Она подняла рацию над головой, словно боевой молот, сияя победной улыбкой. — Поверь, Флин, если этот камушек обладает хотя бы половиной той мощи, что ему приписывают, ни один в мире враг не посмеет нам противостоять. Ни Иран, ни Китай, ни Россия, не говоря ужо всяких африканских или южноамериканских выскочках. Никто. А это абсолютная власть, абсолютная безопасность, новый мировой порядок. Правильный порядок. Богом одобренный. С этой точки зрения двадцать три года поисков и пятьдесят миллионов затрат — совсем невысокая цена, согласись.

Флин шагнул вперед и хотел было что-то сказать, как вдруг в тишине раздался хриплый, горький смех.

— И все — из-за камня! Из-за какого-то чертова камня!

Фрея впервые вклинилась в разговор. До этой минуты она стояла бок о бок с Флином и слушала рассказ, вместе с ним немея от потрясения, вместе с ним негодуя, то и дело охая или односложно восклицая, но в остальном держалась на втором плане. И вот ее прорвало.

— Вы убили мою сестру ради сраного булыжника? — закричала она, срываясь на визг. — Вы были готовы мне руку отрезать — из-за бредовой сказки? И это нормально? Да что ты за сука такая… — Она двинулась на Кирнан с явным намерением ее измочалить, как вдруг Флин ухватил Фрею за локоть и твердо притянул к себе. Хотя полминуты назад на археолога было жалко смотреть, сейчас он совершенно преобразился: лицо стало решительным, все тело напряглось, плечи расправились, взгляд устремился на Кирнан.

— Осторожно, Молли, — произнес Флин резко, настойчиво. — Что бы ты ни надумала с ним делать, соблюдай крайнюю осторожность.

Фрея вырвалась из его хватки и обернулась. Вид у нее был ошарашенный.

— Только не говори, что веришь в это дерьмо!

Флин на нее не взглянул.

— Молли, прошу тебя. Мы очень многого не знаем, не можем объяснить…

— Да что это за хрень такая! — завопила Фрея.

— Молли, я предупреждаю: это вам не пугач детский. С ним нельзя поиграть и бросить. Без подготовки…

— Мы не играем, — прервала его Кирнан небрежно-расслабленным тоном. — У нас было время подготовиться — за двадцать-то с лишним лет. Здесь — лучшие эксперты по оружию, самые совершенные системы сканирования…

— Ради Бога, Молли! Его нельзя взорвать нажатием кнопки! Мыс таким ни разу не сталкивались. Существуют неизвестные факторы, новые элементы, это вне… — Флин отчаянно подбирал слова. — Мы просто не знаем, как оно работает! Просто не знаем. Вы должны быть предельно осторожны.

Фрея готова была заорать от бессилия или язвительно расхохотаться, однако ни на то ни на другое шанса ей не дали — рация у Молли в руке затрещала, и из нее раздался голос с американским акцентом:

— Все готово, миссис Кирнан. Ждем вас.

Она кивнула, поднесла трубку к губам и нажала кнопку связи.

— Спасибо, доктор Медоуз. Уже идем.

Флин начал было увещевать ее, но Кирнан предостерегающе подняла руку.

— Ты — чудо, Флин, и, поверь, я тронута твоей заботой, особенно после всего, что тебе рассказала. Но отныне всерьез беречься стоит только врагам Америки и Господа нашего Иисуса Христа. Я чувствую: это Его рука привела нас к победе. Всегда чувствовала. И вот что я скажу тебе, Флин: уж давно пора Его могучей длани обрушиться в праведном гневе на головы грешников. Я долго ждала этого мига и очень хочу увидеть все собственными глазами. Вы, конечно, присоединитесь.

Последнее прозвучало как приказ, а не как просьба. Кирнан смерила Фрею ледяным взглядом, памятуя о выпаде в свой адрес, и направилась прочь через рощу, окружавшую самолет.

— Чуть не забыла, Романи, — бросила она через плечо. — Пожалуй, стоит обыскать профессора Броди. По-моему, когда он во второй раз лазил в самолет, то прихватил из салона пистолет.

— Вот черт, — сдавленно ругнулся Флин.

Парадная аллея, где сквозь плиты пробивалась трава, а по сторонам, перемежаясь, стояли обелиски и сфинксы, с плавным подъемом вела к центру оазиса. Кирнан, Гиргис и двое его подельников шли впереди, близнецы замыкали шествие с автоматами наперевес, а Флина и Фрею вели посередине, в плотном кольце наемников.

— Это ведь уловка, так? — вполголоса спросила Фрея. — Насчет камня и всяких там сил? Военная хитрость?

— Никак нет, — отозвался Флин, не сводя глаз с каменной платформы и огромных ворот впереди, над деревьями.

— Хочешь сказать, ты веришь во всю эту паранормальщину? — поразилась Фрея.

— В самых разных источниках о Бен-бене говорится одно и то же. Не могут же они все обманывать!

— Да ведь это бред сивой кобылы! Камень, наделенный сверхъестественной мощью? Ерунда какая!

Флин пожал плечами.

— Два часа назад я пролетал над Гильфом: никакого оазиса и в помине не было, а теперь… — Он повел вокруг рукой. — Тут происходит нечто необъяснимое. А если верить древним текстам, тех, кто использует Бен-бен во зло, постигнет беда.

— Чушь собачья! — отрезала Фрея. — Чушь и бред!

Флин посмотрел на нее и отвернулся.

— Ну, в любом случае после всего, что Молли нам рассказала, нас вряд ли отсюда выпустят. Не она пристрелит, так Гиргис. Поэтому при первой возможности уносим ноги, поняла? При первой возможности! — Их взгляды встретились. — И думай что хочешь, но когда попадем в храм, ничего не трогай и не делай, что могло бы…

— Разозлить камень? Обидеть? — В тоне Фреи звучала издевка.

— Просто будь осторожнее. Знаю, это звучит дико, но все-таки. — Броди заглянул ей в глаза — убедиться, что она прониклась важностью просьбы, и снова уставился перед собой.

— Чушь, — пробубнила Фрея себе под нос. — И бред сивой кобылы.

Они все больше удалялись от входа в ущелье. Ноги вязли в моховом ковре, которым во многих местах поросла дорожка, скалы по обе стороны расходились, словно устье воронки. Солнце над головой припекало, и в палящих лучах зелень долины будто вылиняла. Все поблекло, краски слились, оазис больше не казался таким прекрасным, как раньше. Вдобавок стало жарче — не так, как посреди пустыни, но все же. Приятная прохлада улетучилась, над головой вилась мошкара, и скоро путники взмокли от пота.

То и дело Фрее мерещились какие-то силуэты в подлеске — темные и смутные, а поскольку Кирнан задала быстрый темп ходьбы, остановиться и разглядеть их не получалось. Аллея пошла в гору, деревья плотнее столпились вокруг, храм то исчезал, то появлялся в промежутках между листвой. Под ноги попадались треснувшие каменные ступени — сперва изредка, затем чаще и чаще, пока дорожка не превратилась в одну огромную, увитую корнями лестницу, которая все круче уходила вверх и наконец привела путников на скалистую площадку, где, густо увитые плющом и лианами, возвышались монументальные врата, которые до того путешественники видели только издали. Каждая башня-опора расширялась книзу и несла рельеф в виде обелиска и символа седжет, а над самим порталом красовалось изображение священной птицы Бену. Все выглядело точно так же, как на фотографиях, сделанных Руди Шмидтом, с одним лишь отличием: на снимках ворота стояли закрытыми, а сейчас были широко распахнуты.

Флин замедлил шаг и остановился, ошеломленно глядя вокруг. Кирнан и египтяне были явно не в настроении топтаться на месте. Они проскочили ворота, почти не глядя на этот шедевр древнего зодчества, а близнецы погнали Фрею и археолога вперед. Пилон проплыл над ними величественной аркой из бежевого песчаника в двадцать с лишним метров высотой и около семи толщиной, и путники очутились на огромной площади, обнесенной каменной оградой, где теснились иероглифы, словно машины в пробке на многополосном шоссе. Брусчатка, как и аллея внизу, шла слегка в гору и тоже пестрела пятнами мха и дикой травы. Деревья у периметра — пальмы, акации, платаны — пробились среди каменных плит и раздвинули, выворотили их, отчего площадь приобрела помятый, изломанный вид. Казалось, она готова была захлопнуться, как раскрытая книга.

— Невероятно, — бормотал Флин, восхищенно оглядываясь. — Потрясающе!

Они пересекли поросшую травой площадь и приблизились ко второму пилону, выше предыдущего и вдобавок украшенному росписью. На левой башне божество с человеческим телом и головой сокола держало на ладони обелиск, от которого словно бы в ужасе отшатывались миниатюрные фигурки людей с прижатыми к глазам руками. На правой колонне композиция повторялась, только божество было львиноголовым, а люди перед ним зажимали уши, а не глаза.

— Бог Ра и богиня Сехмет, — пояснил Флин, когда их подвели ближе, и указал направо и налево, — символизируют разные свойства Бен-бена: Ра — ослепительный свет, а Сехмет — оглушающий звук.

— Да неужели? — съязвила Фрея, чья готовность поверить в легенду ничуть не выросла.

Они миновали вторые врата, затем вторую площадь, уставленную десятками самых разнообразных обелисков — гладких и резных, в рост человека и высотой с дом — и приблизились к третьему пилону, перед которым изумленно замерли даже Кирнан и Гиргис.

Третья площадь, вдвое больше двух предыдущих, поражала воображение. Вдоль ее сомкнутых стен выстроились гигантские статуи богов и людей, а напротив ворот взмывал к небу исполинский храм, изукрашенный резьбой. Его стены, колонны, архитравы и карнизы переливались яркими красками: насыщенным алым, лазоревым, зеленым и желтым. Ни яркое солнце, ни прошедшие тысячелетия не заставили цвета поблекнуть.

Однако всеобщее онемение вызвал не храм, а гигантский тридцатиметровый обелиск посреди площади, который ракетой рвался ввысь, под небеса. Его каменная игла была снизу доверху покрыта чеканным золотом и сияла в утренних лучах, заливая все ослепительным светом, как если бы сам воздух вокруг вспыхнул огнем. На каждой из четырех золотых граней основания обелиска виднелись чередующиеся символы седжета и птицы Бену.

— Боже всевышний! — ахнул Гиргис.

Какое-то время все зачарованно смотрели на обелиск, не двигаясь с места, — даже обыкновенно безучастные близнецы удивленно выпучили глаза. Затем Кирнан щелкнула пальцами, призывая наемников заняться делом, и деловито двинулась к входу в храм.

Между колонн фасада несли вахту три накачанных охранника в полевом обмундировании, темных очках и бронежилетах.

— Что за мальчики? — спросил Флин. — Спецназ? Или ты подрядила солдат удачи на пикничок?

Кирнан смерила его испепеляющим взглядом и направилась в храм. Навстречу ей вышел человек в лабораторном халате и хирургической шапочке. Он что-то шепнул Кирнан и поманил всех за собой. Они прошли длинную анфиладу огромных залов, в каждый из которых свободно уместился бы абидосский храм: в некоторых высоченные колонны с капителями в виде метелок папируса подпирали потолок, другие были изукрашены многоцветными расписными рельефами. В одном из залов разрослись корни огромного дерева, еще в одном вдоль стен выстроились алебастровые столики, сплошь уставленные миниатюрными глиняными обелисками — точь-в-точь как тот, что лежал у Руди Шмидта в рюкзаке и на витрине музея в Каире.

— По сравнению с этим Карнакский храм — просто загородный коттедж, — пробормотал Флин, зачарованно оглядываясь.

Тишину нарушали только стук подошв и прокуренное дыхание помощника Гиргиса. Путники шли все дальше и дальше, углубляясь в недра храма, пока не очутились во внутреннем дворике, где, по-видимому, находился самый центр комплекса. Дворик уступал в размерах площадям у ворот храма. Посреди него находился пруд с лотосами, ау левой стены сквозь брусчатку пробилось огромное дерево. Напротив, у дальней кромки пруда, стояло приземистое строение — простое, без отделки и украшений, неровно сложенное из грубо отесанных блоков, чужеродное и нелепое среди окружавшей его роскоши. Фрее вдруг показалось, что эта постройка примитивнее остальных частей храма потому, что гораздо старше их и, возможно, стояла там с совсем незапамятных времен, когда фундамент главного здания даже не был заложен.

— Пер Бен-бен, — пробормотал Флин. — Дом Бен-бена.

Во взволнованном тоне археолога прозвучала нотка тревоги.

Они обогнули пруд и подошли к низкой двери, занавешенной грубым полотном. Под полог уходили спутанные пучки кабелей, похожие на спагетти; в дальнем углу двора гудели портативные генераторы. Человек в белом халате отодвинул завесу, за которой открылся короткий проход, перегороженный с торца другим пологом. Он снова что-то шепнул Кирнан, и затем всех пригласили войти.

— Что бы ни случилось, от меня не отходи и делай как я, — тихо сказал Фрее Флин, когда близнецы подтолкнули их внутрь. — И ничего не трогай.

Они протиснулись мимо занавесей и очутились в пятне яркого холодного света. Сквозь гудение генераторов пробился писк и треск электронной аппаратуры.

Фрея повидала немало необычного в своей жизни (и добрую его часть — за последние два дня), но все это не шло ни в какое сравнение с открывшимся зрелищем.

Просторное квадратное помещение с земляным полом и голыми стенами больше походило на пещеру, чем на творение рук человеческих. Четыре галогенные лампы заливали комнату резким голубоватым светом, с десяток мужчин и женщин в белых халатах и шапочках суетились у компьютеров. Аппаратура пищала и потрескивала, выдавая на экраны мониторов потоки данных, бесконечные цепочки цифр, графики и трехмерные модели причудливых форм и очертаний.

Самым несуразным элементом и вместе с тем центром происходящего являлось нечто вроде карантинной камеры в центре комнаты — куб из толстых пластин стекла янтарного оттенка со скругленными углами. С одной стороны к нему примыкал цилиндрический переходник вентиляции, с другой виднелась шлюзовая камера. Внутри самого куба, на больших деревянных салазках, лежал неопределенной формы предмет, плотно обернутый полосами льняного полотна. Двое в антирадиационных скафандрах прикасались к нему загадочными приборами-щупами, похожими на электропогонялки для скота, которые, очевидно, передавали информацию на мониторы, в то время как третий, тоже в скафандре, опустившись на колени, изучал салазки.

Сюрреалистичное, странное зрелище больше подходило для киностудии, чем для реальной жизни. Фрея на миг задумалась, не снится ли ей все это: может, она задремала у себя дома, в Сан-Франциско, в тиши и спокойствии… может, Алекс еще жива? Девушка почти поверила своим счастливым грезам, как вдруг Флин сжал ей руку и развеял наваждение. Даже убедившись в реальности храма Затерянного оазиса, Фрея все равно не могла поверить в легенду о камне, тогда как остальные, похоже, отнеслись к мифу весьма серьезно.

— Бред, — твердила Фрея себе под нос. — Чушь собачья.

Впервые ее голос звучал неуверенно, словно попытка себя убедить.

— Ну, так с чем мы имеем дело, доктор Медоуз? — послышался голос Молли Кирнан.

Человек, который встретил их у входа в храм и, по-видимому, отвечал за исполнение научной части операции, оторвался от монитора и взмахом руки подозвал всех ближе. Присутствующие заняли места в паре метров от толстого стекла камеры.

— Первичное сканирование показало наличие твердого ядра, — гнусаво оттарабанил Медоуз, — с повышенным содержанием иридия, осмия и рутения, что вполне обоснованно, учитывая внеземную природу объекта. На данном этапе это все, что нам удалось установить. Для получения дальнейших сведений необходим полный физический контакт.

— Стало быть, установим этот контакт, — сказала Кирнан. — Мистер Усман, вы, как египтолог… и еще один наш египтолог… — она покосилась на Флина, — может, кто-то из вас изъявит желание исполнить почетный долг?

Человек в скафандре у салазок поднял руку в знак согласия, обошел вокруг укутанного в лен объекта и повернулся к присутствующим. Теперь, разглядев его лицо сквозь стекло скафандра, Фрея узнала в нем помощника Гиргиса из Маншият-Насира: пухлые щеки, стрижка «под горшок» и толстые очки.

— Молли, прошу, не начинай, — взмолился Флин в который раз. — Ты понятия не имеешь, с чем играешь.

Кирнан хмыкнула.

— А ты что, имеешь? Великим физиком заделался?

— Я знаю, как относились к Бен-бену древние египтяне. Эту штуковину спрятали тут неспроста.

— Так ведь и мы неспроста его нашли, — отозвалась Кирнан. — А теперь, если профессор Броди не возражает… — насмешливо произнесла она. — Перед нами лежит будущее всего мира, и я хотела бы на него взглянуть. А вы, доктор Медоуз?

Она дала знак человеку в белом халате, а тот, в свою очередь, — одному из своих коллег. Галогенные лампы внезапно погасли — остался лишь призрачный свет мониторов и тонкий луч точечного светильника, направленный под углом на загадочный предмет в центре комнаты. Один из ученых включил видеокамеру.

— Будьте любезны, мистер Усман, — сказала Кирнан, скрестив руки на груди.

Египтолог подошел к саням, простер руки над предметом, точно фокусник, который готовился достать кролика из цилиндра, и двумя пальцами попытался подцепить льняную обмотку, но тугие витки полотна не поддавались затянутым в перчатки пальцам Усмана. Несколько минут толстяк комично пыхтел, суетясь над коконом, и что-то бормотал себе под нос, пытаясь сладить с материей. Кирнан и Гиргис начали терять терпение, но тут египтолог наконец ухитрился поддеть один конец узкой льняной полосы и стал разворачивать ткань, виток за витком, как бинты мумии. Усман ухватил полотно обеими руками, и дело пошло быстрее: полосы льна струились на сани, с саней — на земляной пол, точно сброшенная кожа. Человек с камерой пошел вокруг куба, запечатлевая происходящее с разных ракурсов. Из-под лент показались защитные прокладки из грубого льна. Предмет, который поначалу выглядел довольно объемистым, будто таял на глазах по мере того, как снимали покровы: он делался все меньше, все ничтожнее, съеживался на глазах. Наконец последние складки льняного полотна упали на пол, являя взгляду неказистый темно-серый валун не больше метра в высоту, слегка конической формы, со скругленной верхушкой. Он больше напоминал столбик ограждения, чем классический обелиск. Явный пшик, как сказала бы Фрея, особенно после столь напряженного ожидания. Судя по кислым физиономиям, Гиргис и Кирнан разделяли подобное мнение.

— Похоже на собачью кучу, — буркнул кто-то из мафиози.

Воцарилось молчание. Все смотрели на камень. Кирнан хмурилась и качала головой, словно говоря: «И это все?» Затем снова зажглись галогенные светильники, и поднялась суета: люди в защитных скафандрах столпились вокруг камня, стали прикреплять к нему электроды, датчики и проводки каких-то непонятных аппаратов. В динамиках громче и чаще запикало, на дисплеях приборов и компьютерных экранах замелькали графики и диаграммы — шел поток свежей информации. Принтер отчаянно заверещал и начал изрыгать испещренные цифрами страницы. Поднялся гомон; ученые бурно обсуждали происходящее на жаргоне, которого Фрея даже близко не понимала. Внутри камеры раздалось пронзительное жужжание: к основанию камня приставили нечто вроде зубоврачебного мини-бура, провели им по поверхности, а образовавшийся порошок собрали в стерильные пакетики и через шлюзовую камеру передали наружу, для анализа.

— Боже всемогущий! — Флин, в ужасе глядя на все это, до боли стиснул Фрее руку. — Они сами не ведают, что творят!

Выглядел археолог словно заложник рядом с тикающей бомбой, но если Броди и ждал чего недоброго, его ожидания не оправдались. Люди в белых халатах продолжали скрести, суетиться, слушать и наблюдать как ни в чем не бывало. Усман поглаживал глыбу, словно утешая и успокаивая ее. Из камеры периодически доносилось его бормотание: «Инер-уэр инер-эн Ра инер-н седжет инер суэсер-эн херу-эн Сехмет. Инер-уэр инер-эн Ра инер-н седжет инер суэсер-эн херу-эн Сехмет».

Все это время Бен-бен не подавал признаков жизни, что в других обстоятельствах любой счел бы совершенно нормальным, — чего еще ждать от камня? Вопреки опасениям Флина валун не взрывался, не светился, не испускал смертельные лучи, оставаясь таким, как был, — невыразительным куском графитно-серой породы. Через двадцать минут египтолог Усман вышел из камеры во внутренний дворик на перекур. Еще через десять минут на свежий воздух отправились близнецы, второй подельник Гиргиса, а затем и сам Гиргис вместе с Флином и Фреей. Молли Кирнан не выдержала, вышла следом за ними и стала расхаживать взад-вперед у пруда, бормоча себе под нос и хмуря брови. То и дело она смыкала ладони, словно в молитве, и поднимала взгляд к небу. Флин и Фрея дважды пытались тайком выбраться за ворота и дважды попадались: близнецы неизбежно замечали беглецов.

— Даже не думайте, — процедила Кирнан. От ее веселости не осталось следа. — Слышали? Не рыпаться!

За неимением лучшего Флин и Фрея уселись в тени гигантского дерева. По наручным часам археолога пробило одиннадцать утра, как выяснилось еще на входе в оазис, время здесь двигалось по своим законам. Судя по положению солнца, день близился к вечеру. Флин сообщил об этом Фрее, и оба надолго умолкли. Жар постепенно спадал, минуты шли, генераторы продолжали гудеть, а больше ничего не происходило.

По истечении часа их позвали обратно. Кирнан и Гиргис оба посерели от напряжения.

— Ну? — рявкнула Кирнан без лишних предисловий.

— Это, несомненно, метеорит или часть метеорита, — гнусаво затянул Медоуз, приглашая всех пройти к передней стенке стеклянной камеры. — Наряду с иридием, осмием и тому подобными элементами обнаружены следы присутствия оливина и пироксена, что явно свидетельствует о примитивной хондритической…

— Хватит болтать. Лучше скажи, на что он способен.

Ученый замялся.

— Потребуется еще несколько тестов, — пробормотал он. — Точнее, много тестов, и мы тотчас приступим к ним, как только найдем лабораторию с более мощным спектроскопическим…

Кирнан бросила в него уничтожающий взгляд, и Медоуз запнулся.

— Это примитивный хондрит, — произнес он после неловкой паузы. — Метеорит, одним словом.

— Да, но что он может? Вопрос понятен? На что он способен? — Кирнан явно нелегко было держать себя в руках. — Что может метеорит? Что у него внутри? О чем говорит весь этот хлам? — Она махнула на расставленное вокруг оборудование.

Медоуз пожал плечами, теребя свой блокнот, но ничего не ответил.

— И это все? — Кирнан повысила голос. — Вы хотите сказать, что не знаете? Так или нет?

Ученый опять нервно пожал плечами, словно поежился.

— Нам известно, что это примитивный хондрит, — снова залепетал он. — Метеорит. Обломок космического тела.

Кирнан поджала губы, судорожно схватилась за крестик на шее и замерла. Воцарилось молчание. Молчали все, даже датчики и компьютеры Притихли, словно поддавшись общему чувству растерянности. Выдержав долгую паузу, ученые внутри камеры начали стаскивать антирадиационные шлемы и отрывать от камня электроды. Флина разобрал смех.

— Вот уж бесценный трофей! — Археолог давился от хохота. — Двадцать три года и черт знает сколько жизней положено ради никчемного куска породы. Операция века, нечего сказать!

Вся его тревога будто испарилась; сцена напоминала их встречу у самолета, только действующие лица поменялись местами. Теперь Флин упивался моментом, а Кирнан и Гиргис изо всех сил старались казаться невозмутимыми.

— А как же тексты? — бормотала Кирнан. — Ведь в них сказано… И эксперты говорили… — Она развернулась и ткнула пальцем в сторону Броди. — Ты! Ты сам говорил! Что камень существует, что египтяне его применяли… Ты так сказал! Ты заверил меня!

— Виноват, каюсь! — Флин развел руками. — Я был паршивым шпионом, а теперь оказалось, что и археолог из меня паршивый получился.

— Но ты же… Ты же говорил… Они все говорили… Сила, которая истребляла врагов Египта… Молот богов, самое страшное оружие в истории человечества! — Кирнан трясло от ярости: глаза выпучились, в углах рта показалась пена. — «Осторожнее! Это не игрушка, есть вещи нам неподвластные, новые элементы…» — это кто сказал? Ты! Мощь… Ты говорил, в нем есть мощь!

— Выходит, я ошибся, — ответил Броди и через секунду добавил: — Ну же, Молли, признай: мы славно повеселились!

Кирнан не обрадовалась тому, что ей бросили в лицо ее же слова, наградила Флина яростным, злобным взглядом и ткнула в археолога пальцем — с тобой, мол, еще разберусь, после чего накинулась на Медоуза с требованием предъявить данные, дать объяснения, признать ошибки и провести тесты еще раз.

— Так говорили! — кричала она. — Все как один утверждали: он обладает мощью! Все до единого! Это не мои слова!

Гиргис с подельниками, не желая оставаться в стороне, загалдели на смеси арабского с английским, набрасываясь на ученых, на Усмана, одиноко стоявшего у салазок с валуном, и на саму Кирнан, требуя от нее немедленной выплаты всех обещанных денег. Усатый толстяк прикурил очередную сигарету, и тут уж не выдержал Медоуз: заявил, что не потерпит дыма в помещении, напичканном электроникой, пригрозив потерей данных. Ученого немедленно поддержали его коллеги, и через миг уже все разом вопили, размахивали руками и переругивались, включая близнецов, которые без всякой причины ввязались в разбирательство — привыкли по роду службы. Через миг вся постройка загудела от яростных выкриков.

— Нам пора, — шепнул Флин, взял Фрею за руку, и они стали пробираться к выходу. В дверном проеме беглецы еще раз оглянулись и осторожно приподняли полог, как вдруг кудрявый юноша в белом халате, который стоял недалеко от двери и, несмотря на гвалт, не сводил взгляда с монитора, поднял руку и воскликнул:

— Смотрите!

Флин и Фрея застыли — не столько от слов, сколько от тона, каким они были сказаны.

— Да взгляните же! — с жаром повторил ученый, размахивая руками. На экране монитора, словно клапаны тромбона, подпрыгивал и опадал ряд вертикальных полос. Гвалт не утихал, и одинокий голос потонул в общей перебранке. Юноша в третий раз потребовал внимания, и гомон наконец прекратился.

— Глядите: что-то происходит! — сказал ученый.

Все столпились перед монитором. Даже Флин и Фрея придвинулись ближе, забыв о побеге, — им, как и всем, не терпелось узнать, в чем дело.

— Что это? — спросил Гиргис. Столбики на экране подпрыгивали все быстрее и выше. — О чем это говорит?

Медоуз склонился над плечом коллеги и хмуро наблюдал за пляской столбиков, которые теперь то и дело взлетали до верхней границы экрана и опадали до нуля.

— Это данные электромагнитной активности, — отозвался он. — Сильной электромагнитной активности.

— Откуда? От камня? — раздался голос Кирнан.

— Не может быть, — сказал Медоуз. — Мы наблюдали за ним два часа, и ничего подобного не… Этого просто не…

Он развернулся и порывисто подошел к стеклянной камере. За ним потянулись остальные. Флин и Фрея остались у выхода, но никто не обратил на них внимания: все взгляды были прикованы к Бен-бену. Усман по-прежнему стоял рядом с валуном, положа руку на его верхушку — точно гладил ребенка по голове. Если не считать отсоединенных датчиков, проводов и электродов, грудой сваленных у основания камня, Бен-бен выглядел так же, как после снятия покровов: приземистой конусообразной глыбой темно-серой зернистой породы.

— Диаграмма Харкера? — спросил Медоуз.

— Зашкаливает, сэр, — отозвался кудрявый. — В жизни ничего подобного не…

— Наблюдается рост альфа —, бета — и гамма-излучения, — объявил другой ученый. — И довольно значительный.

Медоуз склонился над приборами, изучая свежие данные. В дальнем конце помещения кто-то упомянул квантовую ионизацию, и Медоуз тут же бросился к другому экрану. Отовсюду слышались взволнованные, настойчивые голоса: ученые заявляли о новых, неожиданных данных, сыпали непонятными словами и фразами. Медоуз бегал от монитора к монитору, недоуменно тряс головой и твердил «невозможно, немыслимо». Принтер застрекотал пуще прежнего, а из его щели полезла нескончаемая бумажная полоса. С новой силой грянула музыка электронного писка, треска и гудения, экраны расцветились калейдоскопами цифр, графиков и диаграмм.

— Что происходит? — выпалил Гиргис.

Не удостоив его ответом, Медоуз подошел к стеклу вплотную и приказал Усману выйти из камеры, но египтянин стоял как зачарованный, глядя на камень с отсутствующим, невменяемым видом. Медоуз повторил приказ раз, другой, все настойчивее и громче. Потом он беспомощно всплеснул руками и дал знак коллеге, который тут же нажал кнопку воздушного шлюза. Двери тамбура зашипели и закрылись, и Усмана запечатало внутри камеры.

— Сожалею, что пришлось так поступить, миссис Кирнан, — начал Медоуз, — но иначе мы рискуем…

— Хрен с ним, — оборвал Гиргис. — Мы в безопасности? Купол надежен?

Медоуз воззрился на него, потрясенный таким безразличием, потом хлопнул ладонью по стенке камеры.

— Это многослойное углеродистое нанопористое свинецсодержащее стекло десятисантиметровой толщины. За его пределы не проникнет ни одно известное нам вредное вещество или излучение. Таким образом, ответ на ваш вопрос — да. Мы в полной безопасности. Чего, к сожалению, нельзя сказать о вашем коллеге.

Усман стал раскачиваться взад-вперед, опершись о камень одной рукой. Египтянин словно вошел в транс: что-то бормотал, смотрел перед собой стеклянными глазами и, похоже, воспринимал происходящее лишь наполовину.

— Да что с ним такое, черт подери? — взорвался усатый приятель Гиргиса. — Он что, пьян?

Никто не ответил. Усман по-прежнему раскачивался, с трудом поднимая руку к застежке скафандра.

— Жарко, — донесся его голос из переговорного устройства — невнятный, нездоровый. — Тошнит.

— Что с ним? — спросила Фрея, которую это зрелище ужасало и в то же время притягивало.

Флин покачал головой, не зная, что ответить. Усман пошатнулся, уцепился за бегунок молнии, расстегнул скафандр и, с усилием сбросив его на пол, остался в белой рубашке и синих брюках.

— Жарко, — пролепетал он. — Тошнит.

Потом Усман стянул и одежду, оставшись в трусах, носках и туфлях. Очевидное недомогание египтянина лишало ситуацию возможного комизма: у несчастного дрожали руки, он прерывисто дышал и ловил ртом воздух.

— Больно, — простонал Усман, хватаясь за живот и бедра. — Очень больно!

— Боже мой, — прошептала Фрея. — Нет, не могу на это смотреть!

Однако, как и остальные, она не могла отвести глаз; всех словно заворожила жуткая сцена за стеклом карантинной камеры. Принтер застрекотал еще яростнее, приборы хором пищали и пикали — неведомые силы стремительно набирали мощь. Несмотря на заверения Медоуза в герметичности камеры, Гиргис и его сподручные отступили подальше от стеклянного куба. Кирнан же, наоборот, подошла вплотную и прижала ладонь к стеклу, оживленно посверкивая глазами.

— Ну же, — шептала она, — давай, малыш, покажи, что умеешь. Камень огня, голос Сехмет. Давай, давай…

Усман со стонами пошел бродить вокруг камеры, закрывая попеременно глаза и уши.

— Меня тошнит, — лепетал он. — Мне надо в…

Египтолог согнулся пополам и упал на колени прямо напротив Кирнан. Изо рта у него вытекла струйка жидкой рвоты, на трусах расползлось бледно-коричневое пятно.

— Обосрался! — захохотал усатый тип. — Глядите-ка! Вот идиот — обосрался у всех на виду!

— Инер-уэр инер-эн Ра инер-н седжет инер суэсер-эн херу-эн Сехмет… — рассеянно затянул Усман.

Он встал, прижавшись лицом и животом к стеклу, и безвольно свесил руки по сторонам. Прошло полминуты. Аппаратура слегка затихла, датчики успокоились, словно процесс, который их активизировал, пошел на спад. Затем неожиданно раздался низкий, раскатистый удар, словно многократно усиленный негромкий стук сердца. Все здание вздрогнуло и затряслось. Исходил звук, как оказалось, от камня. В следующий же миг помещение на долю секунды озарила яркая вспышка, которая длилась всего долю секунды, — словно лампочка перегорела, только гораздо ярче. Хотя большую часть светового потока отсеяло желтоватое стекло, все присутствующие на миг ослепли и прикрыли глаза руками. Принтер и датчики замолкли, экраны и прожекторы погасли, комната погрузилась в темноту. Поднялась суматоха, голос Гиргиса потребовал объяснить, «что это, на хрен, за шуточки», но в следующую секунду электроника ожила. Компьютеры и аппаратура включились заново, галогенные лампы зажглись. Все замигали, снова привыкая к свету, а через секунду раздались крики и харканье — кого-то скрутило в приступе тошноты.

— Боже мой, — выдавила Фрея, зажимая рот ладонью. — Боже, спаси его!

Усман все так же стоял, прислонившись к стеклу, в одних трусах и носках, вот только… без кожи. Все тело — руки, ноги, туловище, голова — превратилось в глянцевитую скользкую массу из мышц, сухожилий, костей и жировой ткани. Египтолог был еще жив — из его гортани вырывался булькающий хрип, глаза без век вращались в орбитах, словно мозг пытался понять, что происходит. Затем Усман что-то пробормотал и попытался отойти от стекла, но безуспешно, так как, по-видимому, приплавился к нему грудью, щекой и животом. Он опять рванулся прочь, дико вращая глазами и тяжело дыша — грудная клетка заходила ходуном, — но все напрасно. Тогда Усман прижал ободранные ладони к стеклу, стиснул зубы и надавил. Раздался какой-то хлюпающий треск, и освежеванный египтолог попятился, оставляя куски плоти на стеклянной стене. Окружающие мельком увидели его челюсть, кишечник и часть печени. Затем камень опять загрохотал, полыхнул яркой вспышкой — и все и вся погрузилось во мрак.

— Валим отсюда, — прошептал Флин, схватил Фрею за руку и втянул под полог у выхода. В темноте раздался голос Кирнан:

— Ну, теперь-то вы видите, что он может? Боже, это чудо! Чудо из чудес! Падите ниц пред десницей Господней! Благодарю тебя, Господи! Спасибо!

Тени на площади стали длиннее — солнце катилось к западу. Фрея, борясь с позывами тошноты, припустила вслед за Флином к воротам. Ей было уже не до Гиргиса и остальных, не до мести за убитую сестру — хотелось поскорее убраться подальше от проклятого места.

Вместо того чтобы бежать через храм той же дорогой, они выбрались с площади через боковые ворота и понеслись по лабиринту коридоров, галерей и колоннад, пытаясь как-то обойти троих охранников у фасада храма. Скорее по счастливой случайности, чем по расчету, беглецам удалось попасть на вторую площадь перед храмом, заставленную обелисками. Там они остановились перевести дух, прислушались, нет ли погони, — и понеслись дальше. За пилоном, там, где кончалась вторая площадь и начиналась первая, внешняя, их снова настиг странный звук, похожий на удар сердца. Казалось, стены и расстояние не убавили его силы: весь комплекс вздрогнул и загудел, как от подземного толчка.

— Надо убираться из оазиса! — прокричал Флин, спотыкаясь на неровной, заросшей мхом мостовой. — Что бы они ни заварили, это только начало! Бежим отсюда!

— А что будет дальше? — спросила Фрея, поравнявшись с ним.

— Не знаю, но если верить тому, что мы видели, ничего хорошего! И это еще проклятия оазиса не вступили в силу!

Двадцать минут назад она отмахнулась бы от этих слов с презрительным смешком, но события в храме заставили скепсис улетучиться.

— Бежим! — крикнул Флин. — Пока не поздно!

Они пробежали сквозь ворота, которыми открывался весь комплекс, и помчались прочь. Уходящие в небо трапециевидные башни остались за спиной, впереди простиралось море древесных крон.

— А если внизу тоже стоит охрана? — прокричала Фрея на бегу. Ей вдруг вспомнились темные силуэты в подлеске, замеченные во время подъема. — Вроде тех типов в солнечных очках.

— Разберемся при встрече. Сперва спустимся, а там…

В этот миг из ниши в стене пилона выступил кто-то приземистый, с квадратными плечами и ударом кулака сбил Броди с ног. Второй бандит, копия первого, возник с другой стороны, поймал Фрею и швырнул на плиты. Девушка ударилась лбом о камень и ободрала ладони. Флин скорчился рядом, держась за разбитую губу. В следующий миг грубые руки схватили их и рывком вздернули на ноги.

— Здорово, англишанин! — гаркнул один из близнецов. — Домой собрался?

— Твой дом — могила, — произнес второй, до оторопи похожий голос.

— Рад вас встретить, ребята, — пробубнил Флин, утирая кровь с подбородка. — Я уж боялся, не свидимся на прощание.

Как только выяснилось, что Флин с Фреей сбежали, Гиргис отправил близнецов в погоню за беглецами, чему братья совсем не обрадовались. Еще бы: после двух дней дуракаваляния только-только началось веселье (Усман поджарился в стеклянной банке, вот это прикол, умереть не встать!), а их куда-то отсылают. Но приказам Гиргиса противиться пока рановато, и громилы отправились ловить иностранцев. Братья побежали прямиком через храм, так что успели занять позиции в проеме ворот, прежде чем туда добрались беглецы. Для начала хлыщу-англичанину двинули в морду — давно напрашивался, еще пару раз ему наподдали для порядка и выволокли вместе с девчонкой на площадь. Англичашка что-то лопотал — сначала по-своему, потом по-арабски, — все больше какое-то дерьмо насчет надписей и проклятий. Близнецы задумались, как лучше всего порешить сладкую парочку. Пустить пулю в голову? Перерезать глотки? Забить до смерти? В конце концов, последнее дело перед отставкой… Уходить надо красиво.

— Я зато, чтобы сунуть их к Усману, — произнес брат с рваным ухом.

— Боюсь, не получится, — ответил его близнец, явно огорченный этим обстоятельством. — А ну как та дрянь выйдет наружу. Хотя вообще мысль классная.

В храме опять громыхнуло, как раньше — чудной такой звук, — и земля затряслась под ногами. Англичанин замахал руками, как мельница, опять что-то понес про неведомые силы-проклятия. Они хорошенько врезали ему по яйцам — вот тебе сила! — и тот скорчился в три погибели. Девчонка бросилась в драку, так что ее тоже пришлось наградить оплеухой. Курица безмозглая. Было бы на что глянуть… Тощатина, а не баба.

Братья отошли в сторонку — обсудить способ убийства. Англичанин тем временем поднялся на колени.

— Послушайте, умоляю… — Он помог встать подруге, проверил — цела ли. — Это только начало. В оазисе оставаться опасно. Потом делайте что хотите, но если застрянем здесь — всем конец. Понимаете? Всем могила. И вам тоже.

Они не стали его слушать, но англичанин не унимался. В конце концов было решено пустить ему пулю в лоб — хотя бы затем, чтобы заткнуть побыстрее. Просто и красиво. Два шага назад, «глоки» на изготовку и…

_ Кого берешь — его или девку? — спросил брат со сломанным носом.

— Да что вы за психи чертовы? — закричал Флин.

— Мне один хрен, — отозвался второй.

— Тут сейчас все рванет, а вы думаете, в кого первым стрелять?

— Тогда этот — мой, — сказал первый близнец.

— Годится.

— Хотя бы девушку отпустите!

— Считаем до трех, — произнесли оба хором, целясь в пленников из пистолетов. — Раз… два…

Англичанин выставил руки назад и загородил собой девчонку.

— Стреляйте, дерьмо ходячее! — выкрикнул он. — А еще говорят, фанаты «Красных Дьяволов» своих не обижают!

— Три.

Выстрелов не последовало. Близнецы замерли с «глоками» на изготовку. Вид у них был слегка озадаченный.

— Ты болеешь за «Аль-Ахли»? — спросили они в унисон.

— Что?! — Бледный как смерть англичанин все еще прикрывал девицу.

— Ты сказал: «Фанаты „Красных Дьяволов“ своих не обижают», — произнес первый брат.

— Значит, ты сам фанат, иначе бы так не говорил, — вставил второй.

— Такты «ахлави»? — спросили оба разом.

Флин не мог взять в толк — издеваются они или нет. Может, это какая-то злая шутка? Фрею била дрожь, взгляд в ужасе и недоумении перебегал с одного лица на другое.

— «Ахлави» или нет? — переспросили близнецы.

— У меня сезонный абонемент, — пробормотал Флин. — Я хожу на все матчи, когда не на раскопках.

Близнецы нахмурились. Дело приняло неожиданный оборот. Убийство убийством, но футбол — это святое. Они слегка опустили стволы.

— А где ты сидишь?

— Что?

— На стадионе. Где ты сидишь?

— Вы меня убить собирались, а теперь спрашиваете, где я сижу на футболе?!

Дула снова поднялись.

— Западный сектор, нижние ряды. Сразу за боковой линией.

Близнецы переглянулись. Сезонный абонемент да еще в западном секторе, сразу за боковой линией. Впечатляет! Если только англичанин не врет, конечно.

— Сколько наши выиграли игр на звание чемпиона?

Флин недоверчиво повращал глазами.

— Если это шутка такая…

— Сколько?

— Тридцать три.

— А кубков Египта?

— Тридцать пять.

— А Африканских кубков чемпионов?

Флин начал считать по пальцам. Фрея смотрела на него в немом изумлении.

— Четыре. Нет, пять!

Близнецы снова переглянулись — парень явно в теме. Помолчали немного и спросили напоследок, чтобы наверняка:

— Кто забил решающий гол в финале Кубка-2007?

— Бога ради! Усама Хосни, с подачи Ахмеда Седика. Я там был. Мухаммед Абутрика организовал мне билет за то, что я устроил его сыновьям экскурсию по музею.

Дело решилось. Приказ приказом, но никто и ничто не заставит их застрелить фаната-сотоварища. Тем более того, кто оказал услугу Мухаммеду Абутрике. Братья спрятали пистолеты под пиджаки, помогли беглецам встать на ноги, бормоча: «Прости, брат, не знали, что ты болеешь за „Дьяволов“, без обид… Может, свидимся на стадионе». Повисла неловкая пауза, во время которой все четверо переглянулись. Внезапно раздался очередной глухой удар, потрясший весь храм до основания. Англичанин попятился, увлекая девчонку за собой, а метров через пять они развернулись и побежали со всех ног к воротам. У самой арки англичанин сбавил скорость, обернулся и крикнул:

— Между прочим, Гиргис болеет за «Замалек»!

Миг — и он исчез за воротами, помчался в оазис.

— Он что, сказал «Гиргис болеет за „Замалек“»? — потрясенно спросил один из братьев.

— Точно, так и сказал, — ответил второй с таким же ошарашенным видом.

— Значит, мы работали на «замалекави»?

Оба недоуменно переглянулись. Никого в мире братья не презирали сильнее (помимо папаши — того еще говнюка), чем фанатов «Замалека», сброд и сволочь. А теперь выяснилось, что они на него работали. Целых десять лет.

— Пошли отсюда.

— А Гиргис?

— С ним потом разберемся, в Каире. Проучим так, что вовек не забудет.

— Вот урод!

— Урод, точно!

Они нахмурили лбы и направились было к воротам, как вдруг один — тот, что с рваным ухом, — схватил другого за руку.

— Надо золотишко прихватить. Ну, знаешь, с того высоченного столба.

Он вытащил из кармана пружинный нож, выстрелил лезвием и подвигал им в воздухе, словно пилой.

— Оторвем кусок, потом продадим в Хан-эль-Халили.

— А что, мысль, — согласился второй.

— Купим что-нибудь матушке.

— Откроем еще один киоск с торли.

— Должны же мы что-то с этого получить.

Площадь тряхнуло от очередного удара. Близнецы ненадолго задумались, затем дружно кивнули и затрусили к храму, болтая о золоте, торли и том, что неплохо бы запихнуть всех фанатов «Замалека» в тот стеклянный ящик и посмотреть, как они будут жариться.

— Что, черт возьми, произошло? — пролепетала Фрея, когда они выбежали за ворота и понеслись по тесной поляне к лестнице.

— Я им объяснил, что болею за «Красных Дьяволов».

— Что?!

— Это долгая песня. Если вернемся в Каир, я их обязательно разыщу, заставлю ответить за то, что они сделали с Мажди в музее, но сейчас надо поскорее отсюда убраться. Давай!

Они понеслись по ступенькам, перепрыгивая через две зараз; а когда спуск закончился, побежали между деревьев, то и дело спотыкаясь о выбоины мостовой и торчащие края плит. Сзади с пугающей равномерностью неслись удары, похожие на стук сердца, от которых содрогался весь оазис — словно сами горы дрожали от этих звуков.

— Ты что-то говорил про крокодила… — напомнила запыхавшаяся Фрея, которая по-прежнему старалась не отставать. — И про змею.

— В текстах сказано про два проклятия, — ответил Флин, перепрыгивая через толстенный корень, проросший между плит мостовой. — «Да сокрушит лиходеев пасть Себека, и да поглотит утроба змея Апопа».

— И что это значит?

— Понятия не имею. Догоняй!

Ущелье сужалось. Вдоль аллеи с обеих сторон замелькали обелиски и сфинксы. «Пульс» Бен-бена бился часто и неумолимо, и все остальные звуки стихли: смолкли галдевшие прежде птицы, исчезло стрекотание и жужжание насекомых. Внезапно опустевшая долина словно вымерла, только пара стервятников по-прежнему кружила в вышине. Не только Фрея, но и Флин обратил на это внимание: он перешел на шаг, потом вдруг застыл, оглядел горы, деревья и помчался еще быстрее. Казалось, исчезновение живности напугало его чуть ли не больше грохота Бен-бена.

— Похоже, люди Молли тоже исчезли, — крикнула Фрея вдогонку. Она всю дорогу озиралась по сторонам и не заметила в подлеске ни одного темного силуэта, которые то и дело встречала по дороге наверх. В девушке поселилась надежда, что им удастся незаметно проникнуть в туннель и выбраться из оазиса.

— Они, наверное, все…

Броди встал как вкопанный. Слева от него вздымалась огромная финиковая пальма, справа — гранитная рука статуи, а между ними, посреди мощеной дороги, стоял наемник в бронежилете и камуфляжных штанах, заправленных в ботинки. Он целился точно в них из пистолета-пулемета «Хеклер и Кох». Из-за пальмы показался его напарник, тоже при оружии. Флин безмолвно взял Фрею за руку, и в тот же миг долина снова вздрогнула.

Молли Кирнан с детства любила салюты — каждый год, в День независимости, вся ее семья любовалась искрящимися цветными брызгами в ночном небе маленького городка Норт-Платт, что в Небраске. Повзрослев, Молли видела фейерверки побольше и по-масштабнее (особенно впечатляли те, что устраивали в Египте у пирамид, в честь празднования Дня нации), но ни один не шел в сравнение со зрелищем внутри стеклянной камеры.

Каждый гулкий, тяжелый удар Бен-бена сопровождался ослепительной вспышкой. За последние двадцать минут удары участились, и вспышки делались все ярче и интенсивнее. Спустя некоторое время Медоуз настоял, чтобы все надели антирадиационные очки, несмотря на экранированное свинцом стекло камеры. Камень стал порождать цветовые эффекты — сначала в виде слабых, едва заметных, мерцающих точек красного, синего, серебристого и зеленого цветов, которые вспыхивали и мгновенно гасли в темной толще глыбы. По мере того как удары учащались, игра цвета становилась все интереснее и продолжительнее. Точки превратились всполохи, а те — в вихри, и, наконец, весь камень запылал сияющим радужным калейдоскопом, а с его поверхности заструилась, как пар, густая аура насыщенного золотого цвета.

— Какая красота! — воскликнула Кирнан, хлопая от восторга в ладоши. — Боже, ничего прекраснее в жизни не видела! Что скажете? Разве я не права? Что может с этим сравниться?

Никто ей не ответил — все безмолвно наблюдали происходящее за стеклом. Принтеры и динамики молчали — электроника давно выгорела.

— Нам ничего не грозит? — снова и снова спрашивал Гиргис. Вид у него стал зловещим, как никогда: в блестящей резиновой маске-очках, тонкогубый, с зализанными волосами, он еще больше походил на рептилию. — Вы уверены, что стекло выдержит? Я не хочу кончить, как он!

Это относилось к Усману, точнее, к его останкам. Каждая вспышка света сжигала труп слой за слоем, обдирая. как луковицу, пока он не превратился в выбеленный скелету основания Бен-бена. Как ни странно, вперемешку с костями лежали целехонькие туфли, очки, носки и остальная одежда.

— Мы в полной безопасности, мистер Гиргис, — заверил Медоуз. — Еще раз повторяю: стекло непроницаемо. Все, что происходит внутри зоны наблюдения, там и останется. Ничто вредоносное сюда не проникнет.

Однако по мере того, как реакция внутри камня набирала обороты, даже доктор Медоуз засомневался в своих заверениях. Он нервно расхаживал взад-вперед, скреб лысину и тревожно перешептывался с коллегами, которые открыто задавались вопросом, к чему все идет, и готовы были признать, что недооценили явление, с которым столкнулись.

Одна Кирнан продолжала восторгаться фейерверком. Она стояла у самой стенки куба, сияла и хлопала в ладоши, как школьница, то и дело трогая стекло пальцем — словно затем, чтобы убедить себя в реальности происходящего.

— Смотри, Чарли! — шептала она. — Ты только взгляни! Это все для тебя, моя радость! Все эти годы ты придавал мне сил, придавал веры! А теперь… Господи Иисусе на небесах, ты только посмотри! Вот это диво! Вот это красота!

До того ее заворожили таинственные звуки и игра света за стеклом, что она поначалу не расслышала, как ее окликнул трескучий голос с американским акцентом. Только когда Медоуз вручил ей рацию, брошенную рядом с аппаратурой, Кирнан неохотно отвлеклась от наблюдения за камнем. Она поднесла прибор к уху, выслушала собеседника и мельком взглянула на Гиргиса. За-тем с кратким «прикончить их» отдала рацию Медоузу и вернулась к созерцанию Бен-бена, теребя крестик на шее.

— Трубите трубой на Сионе, — прошептала Кирнан, в то время как из рации сквозь треск статики донеслись два приглушенных выстрела. — И бейте тревогу на святой горе Моей; да трепещут все жители земли, ибо наступает день Господень!

Бывает, от потрясения с разумом творятся странные вещи; вот и Фрее на краткий, скомканный миг почудилось, что она умерла и испытывает какие-то потусторонние ощущения. И повлиял на нее даже не голос Кирнан, отдавший приказ об их истреблении, не грохот выстрелов и не звук падающих тел, а наступившая следом мертвенная тишина, точно жизнь остановила бег и все, что осталось, — это мгновенный снимок, отпечаток ее конца.

Длилось наваждение всего секунду, а потом Фрея поняла: она жива! Девушка моргнула и с дрожью огляделась. Все было точно так, как несколькими мгновениями раньше: оазис, гигантская пальма, аллея из сфинксов и обелисков, огромная гранитная рука… Грохот Бен-бена затих, ввергнув долину в еще более звонкую тишину. Двое охранников в бронежилетах, которые только что собирались застрелить беглецов, лежали ничком на земле. У одного наемника снесло ползатылка, так что по волосам, шее и вороту бронежилета кровавой кашей растеклись мозги костная крошка. На лице второго охранника вместо левого глаза зиял багровый провал.

— Господи, — пробормотала Фрея. Ужас свершившейся бойни сменило не то облегчение, не то тревога на случай новой, неожиданной атаки. Что, если это всего лишь прелюдия?

Она оглянулась на Флина. Его, видимо, терзали те же сомнения. Он поднял брови — я, мол, не больше твоего понимаю, что тут случилось, — погляделся, пытаясь угадать, откуда раздались выстрелы. Зашелестела листва пальмы, и слева от Фреи кто-то с глухим стуком спрыгнул на землю. Почти тут же в аллее мелькнула чья-то накидка, а по гранитной руке вскарабкался человек, спеша им навстречу с винтовкой наперевес. Флин загородил собой девушку, сжал кулаки и приготовился к бою. Человек остановился, отвел руку с винтовкой в сторону и размотал шарф, скрывавший лицо. Флин и Фрея ахнули.

— Захир?!

Фрея глазам своим не верила.

— Захир? — переспросила она. — Как, черт возьми, ты…

Она осеклась. Облегчение и радость сменились опаской; нахлынули воспоминания об их последней напряженной встрече у него дома, в Дахле. Захир, видимо, заметил перемену и снова поднял винтовку в знак того, что не желает им зла. Второй бедуин повторил его жест и убрал шарф, открывая лицо: Сайд, младший брат Захира! Фрея видела его на похоронах сестры и потому немного успокоилась. Флин опустил кулаки и отступил.

— Что вы здесь делаете? — спросила Фрея, удивленно разводя руки. — Как вы сюда попали?

Никаких объяснений не последовало. Бедуины стояли перед ними с непреклонными, немного суровыми лицами. «Видимо, это наследственное», — подумала Фрея.

Захир сделал два шага вперед и приложил руку к сердцу.

— Я просить прощения, мисс Фрея.

Она тряхнула головой, не представляя, о чем он говорит.

— Я просить прощения, — повторил бедуин сдержанно и серьезно, словно на официальной встрече. — Ты мой гостья в Египет, сестра мой друг доктора Алекс. Мой Долг — заботиться о тебе, защищать. Я не защищал, много злой вещи случился. Я виноват, очень виноват. Ты прости моя.

Несмотря на все случившееся за последние дни — погони, перестрелки, потерянные оазисы, каменные глыбы, наделенные сверхъестественной мощью, — этот миг почему-то показался Фрее самым безумным: она, стоя рядом с двумя окровавленными трупами и гигантской гранитной рукой, выслушивала совершенно напрасные извинения человека, который только что спас их от верной смерти.

— Ты прости моя, — произнес Захир с почти детской мольбой. Фрея невольно, ни с того ни с сего, рассмеялась:

— Черт возьми, ты же мне жизнь спас! Мне бы благодарить тебя, а не прощать! Ну вы, бедуины, даете…

Она покрутила пальцем у виска. Захир нахмурился, пытаясь понять, по-дружески она это сделала или хотела его обидеть. Вероятно, первый вариант показался ему ближе к правде: через миг бедуин кивнул и едва заметно улыбнулся, всего лишь приподняв на миг краешек губ.

— Все хорошо, мисс Фрея. — Он пнул мертвое тело. — Вы целы. Опасность нет. Все хорошо.

Почти тоже самое твердил ей Флин — там, в самолете, после атаки шершней. И теперь, как и тогда, она ощутила теплый прилив облегчения и надежды, подумала, что, может быть, удача им наконец улыбнулась и они выберутся из всего этого живыми. Однако, как и в первый раз, радость оказалась недолгой. Краткий миг оптимизма сменился отрезвляющими пощечинами реальности: вся долина загудела от новой волны ударов. «Бум… бум… бум…» — разнеслось по ущелью так, что содрогнулись скалы и деревья. «Пульс» Бен-бена участился, словно за время непродолжительного молчания камень вобрал в себя новый заряд энергии и теперь нагонял упущенное время.

Флин, Фрея и бедуины застыли, тревожно оглядываясь. Земля под ногами, казалось, подпрыгивала с каждым толчком, словно они стояли на мембране огромного барабана. Колебания были так сильны, что на миг почудилось, будто звук не только сотрясает ущелье, но заставляет его сжиматься, приближает его стены друг к другу, Фрея тряхнула головой, отгоняя морок. Однако чем дольше девушка смотрела по сторонам, тем сильнее убеждалась, что это не иллюзия, что стены взаправду сближаются — медленно смыкают края, словно гигантская книга закрывает страницы, словно многовековое геологическое развитие стремительно пошло вспять, а годы обратились в секунды.

Раздался низкий, зловещий скрежет камня о камень, который вскоре заглушил грохот Бен-бена.

— Смотрите! — прокричала Фрея, указывая на края ущелья.

Флин метнулся к гранитной руке; следом за ним бежали Захир с братом. Через миг все трое для лучшего обзора вскарабкались на обломок гигантского изваяния.

— Что это? Что происходит? — не унималась Фрея.

Флин сложил ладонь козырьком над глазами и осматривался, спружинив колени, чтобы не упасть во время толчка.

— Пасть Себека, — пробормотал он и повторил громче: — Пасть Себека! Боже мой, так вот что это за проклятие! «Да сокрушит лиходеев пасть Себека»! Оазис смыкается, как челюсти крокодила! Вот что это значило! Видите — они сближаются!

Если приглядеться, сама форма каньона, суженная у одного конца и расширенная у другого, словно гигантская буква «V», напоминала исполинскую крокодилью пасть с зубчатыми краями, и теперь эта пасть закрывалась, а челюсти крошили все, что в них попадало. С краев ущелья осыпались камни, вдалеке раздался треск ломающихся и вырываемых с корнями деревьев.

— Так не бывает! — вскричала Фрея. — Ущелье не может взять и захлопнуться! Это невероятно!

— Тут все невероятно! — ответил Флин и взмахнул рукой. — Все, от начала до конца! Что есть, то есть. Сейчас важно другое — пора выбираться. Бежим, пока не поздно!

Броди спрыгнул на землю, Захир с братом последовали за ним. Полы их коричневых балахонов взвились, как крылья. Невозмутимое выражение по-прежнему не сходило с лиц бедуинов, зато в глазах отчетливо читалась тревога.

Флин схватил Фрею за руку и направился к устью туннеля, но Захир остановил их.

— Не та дорога! — крикнул он. — Много люди снизу. Мы пойти другой путь, через край долины.

Он махнул ребром ладони в сторону храма.

— Мы лезть наверх. Так мы приходим оазис. Всегда этот путь.

Флин хотел было спросить Захира, что он имел в виду, но бедуины бросились вперед, взмахами рук призывая следовать за собой.

— Идем! — крикнул Захир. — Нет времени!

— Так вам знакомо это место? — крикнул вдогонку Флин и припустил за ним следом. — Ты ведь это хотел сказать?

Голос археолога потонул в шуме и грохоте крошащихся скал: стены ущелья пядь за пядью смыкались, с обеих сторон каньона поднялись клубы пыли, словно в оазисе полыхал всепоглощающий пожар.

Верной Медоуз — доктор Верной Медоуз, бакалавр и магистр наук, заслуженный физик, член Американского физического общества, член Института физики, старший сотрудник Института электрики и электронной инженерии — вот уже почти сорок лет трудился при ведомстве оборонных исследований США, на ниве, как он выражался, «прикладной эзотерики». Медоуз успел поработать над самыми фантастическими проектами, начиная от квантовой телепортации и заканчивая созданием плаща-невидимки, ракетных боеголовок с антивеществом и программой контроля погоды. За эти долгие годы, чем бы он ни занимался, в каком бы уголке Земли ни побывал (мест, которых он не посетил в стремлении расширить границы применения военной технологии, почти не осталось), доктор Медоуз всегда следовал двум основным правилам: сохранять спокойствие и уверенность, даже когда ситуация из ряда вон, а если это не удается, драпать к чертовой матери.

Этим вторым правилом он и собирался воспользоваться сейчас, когда Бен-бен снова запульсировал — что интересно, без вспышек. Снаружи, вторя звукам таинственного камня, раздался тяжелый грохот горного обвала. Один из ученых, посланный на разведку, сообщил, что стены ущелья медленно смыкаются. Медоуз на своем веку перевидал много всякой странной чертовщины, но такого даже представить не мог. Он выскочил наружу, оценил ситуацию, вернулся в помещение и велел всем немедленно сматывать удочки — и к черту проект!

Никто не стал возражать, даже Гиргис позволил препроводить себя наружу, хотя и отчаянно вопил при этом: «Где мои деньги? Отдай мою долю! Я свою часть сделки выполнил, гони деньги! Сейчас же, слышишь? Живо!»

Одна только Молли Кирнан отказалась уйти. Она словно приросла к месту у изоляционного стекла, не обращая внимания на тараканью возню за спиной. Камень по-прежнему отбивал удар за ударом и посылал в воздух цветные вихри все более насыщенных, ярких, невыразимо прекрасных тонов. В темноте казалось, что Бен-бен. окно в какой-то высший мир с иным, совершенным порядком вещей.

— Миссис Кирнан, пора уходить! — Медоуз отчаянно махал ей с порога. Ноги тянули его на улицу, словно двигались отдельно от тела. — Прошу вас! Бегите! Реакция вышла из-под контроля!

Она отмахнулась и возбужденно сверкнула глазами.

— Давайте, улепетывайте! Удирайте к мамочке! Крысы вы, все до одного! Крысы и черви! Ползите, здесь вам не место!

— Миссис Кирнан…

— Пришло время героев, чья вера сильна. Время истинных американских христиан. Наше время! Божье время! Давайте, разбегайтесь! Оставьте все нам! Отныне мы будем править миром!

Она высокомерно махнула рукой, словно гнала торгаша, пытавшегося всучить ей ненужную безделушку. Медоуз бессильно покачал головой и выбежал из святилища. Вслед доктору победно гремел пронзительный, исступленный голос Кирнан, различимый даже сквозь пульсацию Бен-бена и скрежет скал:

— Смотри, Чарли! Ты только взгляни, любовь моя! Видишь эту мощь? Мы сокрушим их! Всех злодеев, всех грешников! Мы раздавим это грязное стадо, сотрем в порошок! Нет, ты только взгляни!

— Вы ведь знали, так? Вы все это время знали, что оазис лежит здесь! Вы бывали в нем раньше.

Захир вел путников по парадной аллее к дальнему концу ущелья. Флин бежал за Захиром, Фрея с Саидом их догоняли. Земля горбилась и вспучивалась под ногами, отвесы скал подступали все ближе, неотвратимо смыкаясь, словно лопаточки пинцета. Воздух наполнился удушающими клубами пыли, обелиски, здания и статуи начали дрожать и рушиться. Грохот поднялся невообразимый.

— Когда? — крикнул Флин. Он запыхался, но вместе с тем старался говорить громче, чтобы его было слышно сквозь шум. — Когда ты его нашел?

— Не я, — ответил Захир. — Моя передок. Мухаммед Вальд Юсуф Ибрагим Сабри аль-Рашайда. Он знать вся пустыня, каждый дюна, каждый песчинка. Он нашел оазис. Шестьсот лет раньше.

— В вашей семье про оазис знают шестьсот лет?!

— Мы передавать одно поколений аль-Рашайда следующий, отец — сын, отец — сын. Никому не говорить.

— Но почему? Зачем вы держали это в тайне?

Захир резко встал и повернулся к Флину лицом. В это время подбежали Фрея с Саидом.

— Мы — бедуин. — Захир ударил себя в грудь. — Мы понимать оазис, мы уважать. Приходить, пить вода, ночевать, ничего больше. Ничего не трогать, ничего не брать, никого не обижать. Другой люди… они не понимать. Оазис сильный. — Бедуин повел вокруг рукой. — Опасный, если не уважать. Как пустыня. Другой люди здесь опасно. Бывай плохая вещи. Оазис не прощай. Теперь идем. Время совсем мало!

Он снова припустил бегом. Флин, Фрея и Сайд помчались за ним. У первого лестничного пролета наверх, к храму, Захир взял правее, свернул с главной аллеи на боковую дорожку, которая вилась вокруг основания скалистой платформы — постамента для комплекса. Узкая дорожка заросла древесными корнями, местами ее завалило упавшими обломками зданий, и путники волей-неволей сбавили скорость.

— А что насчет самолета? — крикнул Флин, отгибая ветку, которая перед этим хлестнула его по лицу. — Ты знал о нем?

— Конечно, знал самолет, — ответил Захир. — Мы нашли четыре… пять недель после авария. Мы знал, что один человек был живой, потому что он копал могила. Мы искать его, но не нашли. После приходить много раз. Мы смотреть. Мы охранять.

— Но ведь вы были частью «Пожара в пустыне»! Вы помогали Алекс искать оазис!

Захир посмотрел на него выразительным взглядом, который словно говорил: «Может, я и помогал искать, но не найти».

— Вы пытались нас защитить, так? — спросила Фрея, протискиваясь вперед мимо Флина. — Когда мы вчера заявились к вам домой и спросили про скалу. Поэтому вы не хотели ничего рассказывать. Чтобы нас защитить?

— Я пытаться предупредить про опасность. — Захир замедлил шаги: впереди показалась гигантская упавшая колонна трехметрового диаметра, длиной с вагон, сплошь поросшая лианами. Она полностью перегораживала дорогу. — Оазис опасно, плохой люди опасно, все опасно. Ты моя хороший друг. Я не хотеть беда.

Бедуин подошел к колонне, схватился за плеть лианы и начал карабкаться вверх, но Флин поймал его за руку и удержал внизу.

— Это нам впору извиняться. И не только. Мы в тебе ошибались, оскорбили в собственном доме. Я виноват перед тобой, сахиби. Очень виноват. Прости меня.

Захир опять едва заметно улыбнулся и отвел руку археолога.

— Хорошо, я убить тебя потом, — произнес он. — Сейчас надо вперед. Подняться из оазис. Скорее, прошу.

Бедуин хлопнул Флина по плечу, развернулся и вскарабкался на колонну, где присел на корточки и протянул руку Фрее. Она забралась вслед за ним, хотя от подземных толчков колонну трясло и подбрасывало, словно сорокатонная глыба была надувным валиком, детской игрушкой. Девушка отвлеклась на секунду, балансируя на колонне, а затем стала помогать остальным. Угловым зрением она заметила какое-то движение справа, выше себя.

— Смотрите!

Путники стояли почти параллельно воротам храма, правда, гораздо ниже. В широком просвете между деревьями был виден первый пилон, его увитая плющом башня и распахнутые створки. К воротам бежали люди — охранники в бронежилетах, ученые, Гиргис с помощниками, Медоуз и, позади всех, рыжеголовые близнецы в одинаковых костюмах. Молли Кирнан среди них не было.

— Они бежать неправильный путь, — небрежно произнес Захир. — Они умрут. Мы — нет. Идем.

Бедуин наклонился, помогая брату залезть на колонну, Фрея сделала то же для Флина. Сайд с готовностью полез наверх. Англичанин, однако, не тронулся с места.

— Молли не вышла! — крикнул он. — Она еще там!

— Да к черту Молли! — разъярилась Фрея. — Бежим отсюда!

— Я не могу ее вот так бросить!

— Что значит «не могу»? После всего, что она сделала? Плевать на нее, пусть поджарится!

Флин в нерешительности сжимал и разжимал кулаки.

— Давай! — вскричала Фрея, озираясь по сторонам. Скалы, будто гигантские каменные челюсти, безжалостно смыкались. Казалось, долину вот-вот раздавит, словно орех в щипцах.

— Я не могу ее бросить, — повторил Флин. — Как бы то ни было, она мне помогла. Познакомила с Алекс, придала смысл моей жизни, пусть в своих целях. Я не могу оставить ее на смерть.

— Да ты спятил! Это же бред, идиотизм!

Флин попятился к боковой лестнице, которая змеей взвивалась вверх и выходила к храмовым воротам.

— Бегите! Я вас догоню!

— Нет!

Фрея развернулась, схватила толстую плеть плюша и приготовилась слезть с колонны. Захир поймал ее за руку.

— Мы ждать на вершине, — сказал он. — Так лучше.

Фрея вырвалась и завопила вдогонку Флину:

— Что ты делаешь? Она же убила Алекс! Это был их план! Как ты можешь ее спасать после этого? Она убила мою сестру!

Голос Фреи потонул в грохоте Бен-бена и оглушительном хрусте крошащихся в пыль камней, а Флин понесся прочь по лестнице, прыгая через две ступеньки.

«Я молю, чтобы однажды земля разверзлась и поглотила тебя, позор моего чрева».

Таковы были последние слова, которые Романи Гиргис слышал от матери. И теперь, убегая через оазис, где скалы смыкались над ним словно чудовищные щипцы, где весь мир словно складывался и рушился, сам себя хороня, он подумал, что ее предсмертное желание вот-вот исполнится.

Надо было давно догадаться: сделка — дрянь, и была такой с самого начала, с того дня, когда эта стерва Кирнан велела забыть про самолет и искать Бен-бен — он-де нужен ее стране. Шлюхи, дурь, оружие, уран — это Гиргис мог понять. Этот бизнес надежен, проверен временем; а вот взрывающиеся камни, древние проклятия… Надо было сразу догадаться — если не двадцать три года назад, то хоть сегодня утром. Сколько они ни летали над плато — ничего не нашли, а стоило пройти по мерзкому туннелю — и вот он, оазис, словно всю жизнь там был. В дело вмешались какие-то тайные силы, непредвиденные факторы, чья-то чуждая воля, которую нельзя было подчинить. Они-то и подпитали корень всех его деловых просчетов.

__ Где мои деньги? — вопил он, судорожно почесываясь набегу. Обелиски вдоль парадной аллеи валились перед ним и за ним, как костяшки домино. — Эй! Я требую свою долю! Гони деньги! Гони сейчас же!

Его никто не слышал. Большинство покинувших храм либо убежали далеко вперед, либо, как этот ученый идиот Медоуз, исчезли под обломками. Рядом с Гиргисом остались только египтяне: Касри, близнецы и Салах — единственный друг и верный помощник. Толстяк трусил позади, задыхался и отчаянно махал ему.

— Не бросай меня, Романи! Прошу, подожди! Я не успеваю.

— Сам виноват! — огрызнулся Гиргис, тыча в него пальцем на бегу. — Не предупредил, что сделка — дрянь. Мог бы отговорить! И ты! И вы! — Это относилось к Касри и близнецам. — Вы должны были предупредить! Я хочу получить свои деньги! Добудьте мне их, вы, паршивые грязные псы!

Он бушевал всю дорогу, размахивая руками, почесываясь и кляня почем зря двуличие американцев и жадность своих соотечественников. Тем временем скалы подступали все ближе. Самолет медленно сползал вниз по склону вместе с потоком каменных обломков, валунов и вывороченных деревьев, пока его не опрокинуло и не подмяло под каменную стену, как игрушечную лодчонку — под днище океанского лайнера.

— Как они движутся? — завопил Гиргис. — Остановите! Выключите их! Слышали? За что я вам плачу? Прекратите это!

Его вопли потонули в оглушительном шуме и грохоте каменного обвала. Если кто их и слышал, то не подал виду: каждый думал лишь, как бы поскорее вернуться на дно долины и попасть в туннель.

Они прорывались вперед и вперед. Кругом потемнело: скалы подступили к самой дороге, посылали в лицо клубы пыли, засыпали осколками. Бежать приходилось вслепую — только громады каменных стен по обе стороны да легкий уклон дна ущелья указывали на то, что цель впереди.

В темноте, среди грохота и скрежета камня о камень, Гиргис так растерялся, что сам не заметил, как проскочил устье туннеля и углубился в него метров на тридцать. Пыль медленно рассеялась, во мгле проступили пятнышки света криптоновых ламп, равномерно расставленных вдоль коридора во время утреннего спуска.

Гиргис перешел на шаг, постоял немного, потом побежал снова, чтобы оказаться как можно дальше от входа в туннель и хаоса за его пределами. Через полсотни метров, однако, пришлось остановиться — перевести дух. Он привалился к выгнутой стене с изображениями змей, стал отряхивать пыль с волос и костюма. Группа растянулась в последнем, спасительном забеге, так что Касри очутился в десяти метрах позади Гиргиса, а Салах — и того дальше. Он едва-едва выбежал из облака пыли, хрипя и кашляя. Близнецов не было видно. Гиргис на миг решил, что они все еще в оазисе, как вдруг заметил их впереди, правее от себя, — два кубаря, исчезающих в глубине коридора.

— Куда это вы собрались? — рявкнул Гиргис.

Близнецы упорно шли вперед.

— А ну стоять на месте и ждать меня! Слышали? Ждать меня, я сказал!

— «Замалек» — дерьмо! — донеслось из глубины туннеля. — А те, кто за них болеет, — быдло и ублюдки!

— Что?! Повтори!

Близнецы молча удалялись. Их фигуры неуклонно таяли в темноте, сливались с тенью.

Ничего, сейчас выйду и поговорим! — заорал им вслед Гиргис. — Вы у меня еще попляшете, засранцы!

Он отстранился от стены, махнул Касри и Салаху и побрел за близнецами, костеря их на все лады. Грозный гул, с каким сталкивались стены ущелья, медленно затихал позади по мере того, как беглецы все глубже спускались в подземный ход, пока звук не превратился в слабый, отдаленный скрежет, не громче стука подошв по полу каменного коридора или прокуренного дыхания Салаха.

Они достигли дна подгорного прохода. Гиргис по-прежнему опережал остальных. Туннель тянулся вдаль, словно гигантская червоточина, криптоновые лампы мерцали призрачными островками света и, как ничто, подчеркивали непроницаемость окружавшей их тьмы.

— Уже недалеко, — крикнул Гиргис через плечо. Его настроение улучшалось с каждым шагом удаления от оазиса. — Еще десять минут, и мы выберемся из этого нужника. Вернемся в Каир, сыграем партейку в нарды, слышь, Бутрос! Прямо как в старые времена.

Салах зажег сигарету и проворчал что-то недоброе насчет тех, кто бросает друзей позади. Гиргис отмахнулся.

— Я заглажу вину. Куплю тебе новую машину или еще чего. Давай, поторапливайся.

Он ускорил шаги, стараясь не обращать внимания на узор в виде змей, которые, казалось, скользили и извивались в призрачном полумраке, зловеще разевали пасти на стенах и потолке. Пройдя сотню метров, Гиргис вдруг замер и прищурился.

Спуск он помнил неважно (и это было понятно, учитывая, сколько ему довелось пережить после), но мог бы поклясться, что утром туннель шел совершенно ровно. А теперь впереди возник поворот: стена туннеля резко изгибалась вправо.

— Что за фокусы? — пробормотал он себе под нос, направился вперед и тут же опять встал как вкопанный. Удивительное дело: раздался сухой шорох, точно кто потер ладонями о грубую доску, и туннель медленно выпрямился, а затем изогнулся в противоположном направлении. Гиргис тряхнул головой, отгоняя наваждение. В конце концов, он устал и вымотался: шутка ли — потерять пятьдесят миллионов! После такого чего только не привидится… В следующий миг коридор снова качнуло вбок.

— Бутрос! — крикнул Гиргис. — Ты это видел? Мухаммед?

Он обернулся, надеясь, что помощники развеют его опасения, но позади тоже оказался изгиб, которого прежде не было.

— Романи! — донесся из-за поворота голос Салаха, сиплый от ужаса. — Туннель движется!

— Как это «движется»? Как он вообще может двигаться?

Гиргиса обуяла ярость.

— Стены! — взвыл Касри. — Они изгибаются!

— Как, мать вашу, дыра в сплошной скале… — завопил Гиргис, но его прервал еще один сухой шелест, словно шорох змеи по песку.

Через миг перед потрясенным взглядом Гиргиса возникли и тут же скрылись Касри с Салахом: туннель плавно качнуло слева направо. Стены, пол, потолок растягивались и собирались складками, словно были не из камня, а из чего-то более мягкого, податливого — кожи или хряща.

— Прекратите! — велел Гиргис. — Прекратите немедленно, слышите? Я приказываю!

Приказ, казалось, возымел действие: все затихло, слышно было только, как хрипит Салах. Потом кто-то что-то крикнул вдалеке. «Должно быть, близнецы», — подумал Гиргис. Прошло пять секунд, десять. Он уже ре-шил, что неведомая геологическая сила угомонилась, но тут коридор еще раз неторопливо изогнулся и стал извиваться дальше: сначала в одной плоскости, по синусоиде, а потом в другой — взад-вперед, вверх и вниз. Фонари покатились по полу, все смешалось в круговерти света, тьмы и змеиных колец. Гиргиса швырнуло вниз. Он неловко поднялся, оступился, встал на четвереньки. Все ориентиры сбились, и было уже не важно, куда ползти — поскорее бы убраться. Извивы стали еще яростнее. Туннель сокращался и корчился, как чья-то больная кишка. Послышалось зловещее шипение, и в нос ударила вонь полупереваренного мяса. Гиргис поперхнулся и зажал рот ладонью.

— Помогите! — заверещал он, когда перед ним на миг возникли подельники — лежащий ничком Касри и Салах на четвереньках, все еще с сигаретой в зубах. — Ради Бога, вытащите меня отсюда!

Он пополз к ним. Салах и Касри пытались ухватить босса за руку и почти дотянулись, как вдруг Гиргис, к своему смятению, увидел, что туннель сокращается посередине. Стенки прохода стали медленно смыкаться вокруг двух египтян, давя их ноги и ребра в каменном кулаке. Несколько секунд жертвы боролись, брыкаясь и краснея от натуги, но туннель еще сильнее сузился, и их утянуло вдаль, как столбик жидкости по соломинке. Рука Салаха со скрюченными в агонии желтыми пальцами на какое-то время застряла в воронке, но вскоре тоже исчезла в недрах туннеля. Каменная кишка еще раз яростно содрогнулась и затихла; шипение растворилось в тишине.

Несколько секунд Гиргис стоял на коленях, отупело глядя на сфинктер, за которым только что исчезли его товарищи, сотрясаясь и всхлипывая, — в воздухе все еще разило гниющим мясом. Затем он дрожащей рукой взял лежавший у дыры перевернутый фонарь, встал на ноги и повернулся. «Забудь о том, что случилось, — сказал себе Гиргис. — Забудь о Касри и Салахе. Сохраняй спокойствие, двигайся вперед, выберись из этой паскудной адской дыры». Однако коридор впереди тоже сжался — должно быть, близнецов затянуло туда, как Касри и Салаха. Гиргис остался один взаперти, замурованный в отрезке туннеля длиной с микроавтобус.

— Ау! — вяло крикнул Гиргис. — Есть тут кто? Меня кто-нибудь слышит?

Его голос едва долетал до другой стены коридора, не говоря уж о том, чтобы проникнуть сквозь камень. Гиргис заорал изо всех сил. Фонарь начал тускнеть — заряда батареек уже не хватало; густые тени стали страшнее и льнули к краям светового пятна, словно стая волков — к тлеющему походному костру.

— Пожалуйста! — взмолился Гиргис. — Кто-нибудь, помогите! Я заплачу! У меня много денег! Спасите меня!

Он разрыдался, потом завизжал, завыл тоненько, как гиена, стал молотить кулаками по бесчувственному камню, призывать всех богов — христианского, мусульманского, древнеегипетских — лишь бы помогли, лишь бы выручили в час нужды. Ничто не действовало; тишина продолжала давить, камень не стал податливее, и в конце концов Гиргис бессильно сполз на пол спиной к стене. Над головой у него, едва заметная в гаснущем свете, виднелась нарисованная змеиная голова с разинутой пастью.

— Убирайтесь, — простонал он, почесывая шею и руки: ему снова начали мерещиться тараканы, еще ярче и невыносимее обычного. — Брысь! Брысь! Мерзость!

Ощущение было таким гадким и отвратительно реалистичным, что Гиргис, не переставая вздрагивать и отряхиваться, поднялся на ноги, несмотря на усталость, — сидеть было еще хуже. В этот миг он увидел, как что-то сбегает по стене в том месте, которого только что касалась его спина — будто бы каменная крошка. Сыпалась она довольно бойко, хотя в слабом свете нельзя было разглядеть наверняка. Гиргис наклонился ближе, испугавшись, что туннель снова надумал сжаться и его раздавить, но то, что он увидел, оказалось стократ хуже. Хуже любой самой страшной напасти, какие только приходили ему на ум. Сбылся его самый страшный кошмар: десятки, сотни, тысячи тараканов грязным бурым потоком лились из змеиной пасти на стене. Гиргис оглядел себя — насекомые ползали по пиджаку, рукам, туфлям.

Гиргис взвыл и попятился, судорожно стряхивая с себя тараканов, с влажным хрустом размазывая их подошвами. Он бросился к противоположной стене и опрокинул фонарь: яркая вспышка осветила все пространство туннеля. На стенах оказались еще несколько змеиных пастей — справа, слева, сверху, спереди, — и каждая исторгала полчища тараканов. Вся полость каменного мешка покрылась шевелящейся массой, и эта масса текла в его сторону, накатывала на ноги, плечи, голову, облепляла хитиновым саваном из крыльев, усиков, лапок… Свет продержался еще несколько секунд, которых хватило лишь на то, чтобы пленник проникся всем ужасом происходящего. Наконец фонарь погас, и осталась непроглядная тьма, а в ней — шорох, суетливая возня миллионов крошечных лапок да истошные, дикие вопли Романи Гиргиса.

Флин взбежал на самый верх лестницы и остановился: с высоты открывался четкий вид на то, что творилось в оазисе. Глазам археолога предстала картина всеобъемлющего, стремительного разрушения. От райской долины почти ничего не осталось: скалы неумолимо сближались, давя и сметая все на своем пути, — пальмовые рощи, цветочные луга, бассейны, сады, аллеи и статуи медленно исчезали в основании всесокрушающих каменных челюстей, как сор под щетками пылесосов. Нижняя оконечность ущелья уже сомкнулась, скрытая из виду густыми клубами пыли. Выше еще сохранялся зазор в виде зеленого клина, который расширялся — вернее, его просто не успело сдавить — у верхней части ущелья. Впрочем, безжалостные скалы грозили вскоре смять и этот треугольник зелени. По подсчетам Флина, до их окончательного столкновения с краями платформы, где стоял храм, оставалось около четверти часа, и еще минут десять, прежде чем и храм, и последний клочок оазиса будут уничтожены неумолимо смыкающимися утесами. В общем, на все — полчаса, не больше. Успеть почти невозможно. Археолог развернулся и побежал что было сил.

Флин преодолел первую площадь (каменные стены уже подступали к платформе, и силой их натиска подняло, вздыбило камни брусчатки); потом вторую, где половина обелисков лежала вповалку на земле, словно топляк, затем выбежал на третью. Гигантский каменный шпиль еще непреклонно стоял, бросая вызов подступающему хаосу. В его золотом окладе у самого основания зияла дыра, но Флин до того спешил разыскать Кирнан, что даже не заметил следов мародерства.

Англичанин ворвался в храм и понесся сквозь гулкие залы и камеры. Голос Бен-бена, почти скрытый предсмертным грохотом оазиса, становился все отчетливее, снова взывал к себе настойчивым, ритмичным боем среди какофонии гигантской камнедробильни.

— Ну давай же! — прорычал Флин сквозь зубы, вкладывая все силы в последний бросок. Сверху сыпались пыль и каменная крошка, ползли и качались каменные блоки — а ведь скалы еще даже не дошли до краев платформы, не навалились как следует.

Археолог проскочил один зал, заросший древесными корнями, затем следующий, с алебастровыми столиками. Храм сотрясался и трещал, кладка расшатывалась, Флин не оглядываясь бежал вперед, пока не выскочил во внутренний двор с рукотворным прудом в самом центре комплекса. Пруд опустел: вода вытекла через глубокую трещину в дне бассейна, а поникшие розовые и голубые лотосы рассыпались по голому, полусухому камню.

С криком «Молли!» Флин бросился напрямик через пруд и нырнул в дверной проем каменного святилища, разметая перед собой тростниковые занавеси. Апокалиптический грохот мгновенно стих у него за спиной до низкого гула, зато пульсация Бен-бена стала почти оглушительной.

— Молли, пора уходить! Идем скорее!

Флин, застыв на пороге, окинул взглядом брошенные приборы и Бен-бена, который наполнил стеклянную камеру вихрями цветных искр, а сам словно подернулся золотым туманом. Англичанин решил было, что Молли незаметно выбежала вместе со всеми, как вдруг за стеклом кто-то шевельнулся. На глазах у потрясенного Флина Молли Кирнан медленно вышла из-за камня.

— Привет.

Тон у нее был такой будничный, словно она приглашала к себе на чай.

— Боже, Молли, ты спятила? Скорее выбирайся оттуда!

Она улыбнулась совершенно спокойной, умиротворенной улыбкой.

— Ты видела, что стало с Усманом? — закричал Флин, отчаянно жестикулируя. — Бегом! Прочь оттуда! Пора уходить!

Кирнан просияла.

— Скажи честно, Флин: разве я похожа на Усмана? — Она развела руки, как фокусник после трюка с распиливанием, убеждающий всех в своем добром здравии. — Видишь? Он мне не вредит.

Она наклонилась вперед и, к ужасу археолога, обняла Бен-бен, прижалась к нему щекой, словно к дикому зверю, которого ей удалось укротить. Бен-бен не огрызнулся. По-видимому, он не оказывал на нее никакого воздействия, потому что через несколько секунд Молли выпрямилась без малейшего ожога как ни в чем не бывало.

— Флин, он никого не обижает, если его не обижать. Это орудие, ни больше, ни меньше. Им просто нужно уметь пользоваться, как любым орудием.

Она провела рукой по поверхности Бен-бена, и пульсация замедлилась, утихла, словно он и впрямь подчинился чужой воле. Флин смотрел на него, не веря глазам.

— Он — наш друг, — ворковала Кирнан. — Так же как и древним египтянам. Как бишь они его называли? «И нер сеуэсерэн», если я правильно выговорила — «камень, что содеял нас могучими». А теперь он и нам поможет обрести мощь. Вот почему нам было дано его отыскать, вот почему мы здесь оказались. Это дар, Флин. Дар самого Господа.

Стены святилища начали содрогаться, десятитонные блоки тряслись и подпрыгивали, словно были не тяжелее кусков пенопласта.

— Пожалуйста, Молли! Нет времени! Здесь сейчас все рухнет!

— И это — только начало… — продолжала она, глухая к его уговорам. Ее тон был все так же безмятежен, как если бы они с Флином находились в разных мирах. — Первый, крошечный проблеск его силы. Только представь, что он для нас сделает, если мы дадим ему разгуляться, чего мы достигнем с его помощью!

— Молли, скорее!

— Представь себе: новый мир, новый строй, конец злодеяниям. Царство Божие на земле! Бен-бен стережет наш покой, и ни единого преступника в поле зрения!

Каменная кладка расползалась, сквозь щели купола просвечивало тускло-голубое небо.

— Ты будешь одним из нас, Флин! — Кирнан протянула ему руку, вероятно, забыв, что совсем недавно приказывала его расстрелять. — Мы станем работать вместе! Ты знаешь о камне больше, чем кто-либо, даже больше меня, так что поможешь нам раскрыть его полный потенциал. Другие оказались слабаками, но не ты. Идем с нами. Построим новый мир вместе. Ну как, Флин? Согласен помочь?

— Ты не в своем уме! — Он попятился, глядя то на Кирнан, то на стены и потолок, которые яростно содрогались и трескались, словно наклевывающееся яйцо. — Думаешь, камень тебя послушается? Черта с два! Ты с ним не сладишь, и никто не сладит!

Она засмеялась, грозя ему пальцем, как учительница воскресной школы — непослушному мальчишке.

— Маловерный! Позор тебе и таким, как ты! Неужели Он мог дать нам орудие, которым нельзя пользоваться? С которым нельзя совладать? Разве похоже, что я с ним не справлюсь?

Она снова развела ладони и медленно возложила их на макушку Бен-бена. Флин, к своему потрясению, заметил, что пульсация постепенно затихла и совсем прекратилась, а сияние камня померкло. Скалы перестали грохотать, тряска улеглась. Все умолкло, застыло. Воцарилась неестественная тишина. Флин огляделся, не в силах поверить глазам.

— Господи! — вырвалось у него. — Как тебе… Боже мой!

Кирнан просияла.

— Я же говорила — Он не даст нам того, чем нельзя воспользоваться. И мы воспользуемся — не сомневайся. С тобой или без тебя. — Она вздохнула, прислонилась лбом к камню и закрыла глаза. — Умолкни пред лицом Господа Бога, — прошептала Кирнан. — Ибо близок день Господень: уже приготовил Господь…

Ее оборвал оглушительный грохот. Святилище отчаянно затряслось, и в тот же миг Бен-бен снова начал пульсировать, только голос его стал резче, сердитее, словно львиный рык. Из глубины камня забил свет, но не радужный, как раньше, а однотонный: ярко-красный, как пылающее горнило, словно все, что происходило раньше — фейерверк, вспышки, золотая аура, — было всего лишь прелюдией, упражнением для разогрева, а теперь наконец Бен-бен открыл свою истинную натуру.

Кирнан распахнула глаза и резко уткнулась лбом в камень. Ее улыбка исчезла, руки вдруг напряглись, как под ударом тока.

— Беги оттуда! — крикнул Флин. — Скорей!

Молли, похоже, не могла отнять ладони от шершавой поверхности. Ее затрясло, глаза начали выпучиваться, а рот до предела разинулся в немом крике так, что, казалось, еще минута — и треснет челюсть. Флин шагнул вперед с намерением помочь, как-то вытащить из стеклянной камеры, но в этот миг щека Кирнан пожелтела и обуглилась, словно лист бумаги над свечой, а потом полыхнула пламенем. Такие же пятна начали проступать у Молли на руках, шее, лбу, голове — они бурели, вспыхивали, расползались по всему телу огненными объятиями, пока вся она не запылала, точно неистовый метеор, в котором едва можно было распознать человека.

От этого жуткого зрелища Флин словно прирос к земле. «Чарли! — раздался слабый крик. — О, мой Чарли!» Вслед за тем из вершины Бен-бена вырвался копьевидный луч света. Он пронзил якобы непроницаемое стекло камеры и выстрелил вверх, через крышу святилища, превращая в пар все на своем пути. В тот же миг Броди очнулся и бросился бежать что было сил.

Процесс уничтожения оазиса ускорился. Скалы зажали платформу с обеих сторон и сплющивали ее; их края нависли над храмом, точно сходящиеся пароходы. Храмовые постройки рушились: колоннады, пилоны и стены шатались, крыши медленно падали лавиной из каменных плит и осколков. Надежды Флина выбраться тем же путем или через какие-нибудь боковые ворота улетучились как дым. Не видя иного пути, археолог помчался в заднюю часть храмового комплекса, молясь, чтобы там оказался еще один запасной выход.

Уворачиваясь и отскакивая от обломков, которые, казалось, падали отовсюду, Флин мчался вперед через нескончаемую анфиладу залов и двориков. Волна каменного обвала как будто наступала ему на пятки. Броди уже начал гадать, доберется ли до конца, как вдруг перед ним открылся очередной внутренний дворик — гигантский каменный мешок, ограниченный со всех сторон стенами из массивных блоков. Флин понял, что попал в ловушку, и закричал от отчаяния. Он бросился к стене, ударил в нее ладонями, осознав, что это конец, что вернуться тем же путем уже невозможно, — в оазисе царил сущий хаос.

— Вот зараза! — взревел он, молотя по стене снова и снова. — Чертова су…

В ту же секунду земля под ним особенно резко вздыбилась, и стена попросту исчезла, обрушилась в овраг позади храмовой платформы, словно постройка из детских кубиков. В вихрях пыли вдоль верхней кромки оазиса скользили, словно двери купе, боковые стены ущелья. Над скалой повис огненно-красный шар солнца.

Флин бездумно двинулся вперед, перебрался через обломки стены и стал спускаться со склона между деревьями. Через полкилометра он заметил у подножия скал две человеческие фигуры: неизвестные присели на корточки и как будто разглядывали что-то на земле.

— Вы что делаете? — заорал на них Флин. — Лезьте вверх! Бегите отсюда!

Его крик потонул в грохоте разрушения. Броди побежал вниз, петляя между упавших каменных блоков гибнущего оазиса.

Из Бен-бена вырвался новый столб света.

Как только Флин исчез за поворотом лестницы, ведущей к храму, Захир повел Фрею и брата вокруг подножия платформы и дальше, через рощу, к верхней границе долины — отвесному двухсотметровому уступу, который соединял края ущелья как основание острого клина. Когда Фрея утром впервые попала в долину — с тех пор будто целая вечность прошла! — ребро уступа было длиной почти в полкилометра, а теперь сократилось наполовину и продолжало сокращаться.

— Как думаешь, сколько нам осталось? — крикнула она Захиру.

Бедуин поднял ладонь с растопыренными пальцами, после чего четыре раза сжал и разжал кулак.

— Как же мы выберемся?! — воскликнула Фрея в отчаянии. — За двадцать минут нам нипочем туда не залезть! У меня при всей подготовке на это уйдет два с лишним часа!

Захир не ответил и бросился к скале. Роща постепенно редела и потом совсем кончилась. Слева и справа виднелись боковые стены ущелья, которые, как ледоколы, безжалостно пробивали себе путь сквозь оазис, вздымая волнообразные тучи пыли. Впереди исполинским козырьком возвышался уступ скалы, который укрывал дно долины ковром тени, — пугающе-черный, отвесный, почти гладкий. Единственной его примечательной чертой, помимо редких трещин и карнизов, был зигзагообразный шов, который рассекал скалу посередине, словно строчка-зигзаг на шелковом полотне. Поначалу Фрея решила, что это какая-то жила, включение другой породы в глыбе песчаника, либо острый гребень-арет, выпирающий на плоской поверхности уступа. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что «шов» не был скальным образованием. Вдоль поверхности камня тянулась гигантская лестница — точнее, серия лестниц: деревянных, шатких на вид, скрепленных веревками. Лестницы походили на вереницу гигантских сороконожек, которые взбирались по отвесному склону от карниза к карнизу, от трещины к трещине, используя всевозможные естественные опоры, чтобы подняться наверх и соединить небо с землей.

— «Лестница Нут», — ахнула Фрея, вспомнив надпись, обнаруженную в Абидосе.

— Очень крепкий! — Захир подошел к подножию скалы и с силой дернул за нижнюю перекладину, демонстрируя крепление каркаса, который держался на вогнанных в голый камень бронзовых костылях. — Моя семья использовать много лет. Мы чинить. Долго подниматься, но безопасно. Теперь иди!

Он пропустил Фрею к лестнице и махнул рукой — поднимайся, мол, первой.

— А как же вы? — прокричала она.

— Я ждать Броди. Мы лезем вместе. Иди, иди!

Фрея попыталась возразить, но Захир и слушать ничего не желал.

— Я лезу быстро, — твердил он, — как обезьяна.

В конце концов ей пришлось сдаться: она поставила ногу на ступеньку и начала подъем. Брат Захира отправился следом с винтовкой за спиной. Они карабкались вверх ступенька за ступенькой, медленно, но верно поднимаясь со дна долины. Поверхность обрыва сотрясалась и вздрагивала, как бок огромного потревоженного зверя, но лестница держалась крепко. Чем больше Фрея убеждалась в надежности опоры, тем быстрее продвигалась вперед. Вскоре Захир потерялся далеко внизу, зато стало лучше видно ущелье, где свирепствовали хаос и разрушение.

Фрея поднялась на двадцать метров — высоту четырех лестниц — и уже встала на следующий пролет, когда скала особенно сильно содрогнулась. Краем глаза девушка заметила какое-то движение. Годы тренировок улучшили ее реакцию, поэтому она не раздумывая приникла к лестнице и спрятала голову между ступенек для лучшей защиты. Почти тут же сверху посыпался град из мелких камней, а за ними, просвистев всего в нескольких сантиметрах от нее, упали три-четыре крупных обломка. Фрея не спешила разгибаться — а ну как камнепад продолжится? Однако их только напоследок присыпало щебнем, и на этом все прекратилось. Она осторожно выглянула из-под ступени, посмотрела вверх и вниз.

— Ты цел? — спросила Фрея у Сайда, который был в нескольких метрах под ней. Он взмахнул рукой в знак того, что его не задело.

Девушка собралась продолжить подъем, как вдруг резко отстранилась от скалы, пригляделась к земле у подножия и…

— Боже, только не это!

Сайд заметил предмет ее тревоги и поспешил вниз, махнув Фрее, чтобы продолжала подниматься. Девушка, игнорируя приказ, бросилась вслед за бедуином. Оглушительный грохот скал, дрожь каменной стены, гибель оазиса — все это отступило на второй план, потому что на пятачке земли двадцатью метрами ниже, под каменной глыбой размером с капот машины, лежал Захир.

Спустившись пониже, Фрея спрыгнула на песок и подбежала к Сайду, который уже сидел рядом с братом. Захира наполовину придавило к земле — от груди и ниже, но он пока еще дышал. Руки несчастного бессильно цеплялись за камень, изо рта сбегала струйка крови.

— Надо снять с него плиту! — вскричала Фрея и схватилась за край, безуспешно пытаясь хоть чуть-чуть приподнять обломок.

Сайд сидел рядом с Захиром и гладил брата по лбу. Суровое и невыразительное выражение лица бедуина не изменилось, только в глубине глаз отражался намек на чувства, на ту муку, которую он испытывал от страданий брата.

— Сайд, помоги, — выдавила Фрея. — Давай же, его надо освободить. Надо убрать этот камень!

Пытаться было бесполезно — Фрея поняла это с первого взгляда: даже если бы им чудом удалось как-то поднять неимоверно тяжелую глыбу, вытащить Захира по отвесной стене с такими ранами не представлялось возможным. И все-таки девушка, сдерживая слезы, продолжала дергать и тянуть неподъемную плиту. Захир слабеющей рукой отстранил Фрею и слегка качнул головой, словно говоря: «Бесполезно. Не трать больше силы».

— Господи, Захир!.. — вырвалось у нее сквозь ком в горле.

Бедуин стиснул ее ладонь, натужно вздохнул — из ноздрей показались пузыри крови — и хрипло, чуть слышно заговорил с братом по-арабски. Фрея не понимала слов, но, различив имя Мухсен, которое Захир повторил несколько раз, сообразила, что бедуин отдает последние распоряжения, поручает Сайду заботиться о своей семье.

— Господи! — повторяла она, гладя Захира по руке. По ее щекам катились слезы: слезы бессилия, скорби и вины за все сомнения, за все дурные мысли о нем, за все несправедливые упреки — ведь он все это время был добрым, честным человеком. Он отдал жизнь ради спасения других, а Фрея его обидела, как когда-то сестру. Не в силах ничем помочь Захиру, девушка гладила его по руке, плакала и ненавидела себя за все беды, которые причиняла своим близким.

«Ну почему у меня всегда так выходит? — спрашивала она себя. — Почему хорошим людям приходится платить за мои ошибки?»

Захир как будто понял, что творилось у нее на душе. Он приподнял голову и едва слышно произнес:

— Все хорошо, мисс Фрея. Ты моя хороший друг.

— Прости, Захир! — воскликнула она. — Мы тебя вытащим, обещаю!

Фрея опять схватилась за скалу — не потому, что придумала способ приподнять обломок, а потому, что не могла больше бездействовать, глядя, как утекает чужая жизнь. Захир покачал головой и оттолкнул ее руку, шевеля губами. Голос бедуина терялся в грохоте обвалов, и слов было не разобрать. Фрея наклонилась почти к самым губам умирающего.

— Она счастливый, — прошептал Захир.

— Что? Кто?

Пальцы бедуина сжали ее ладонь.

— Она счастливый, — повторил он с нажимом, как будто вкладывал в эти слова последние остатки сил, чтобы его услышали и поняли. — Она очень счастливый.

— Кто, Захир? Кто счастливый?

— Доктор Алекс, — сипло выдохнул он. — Доктор Алекс очень счастливый.

«Не иначе бредит, — подумала Фрея. — Уплывает в воображаемый, пограничный мир между жизнью и смертью». Захир продолжал сжимать ее руку, словно дело было не в этом, словно он знал, о чем говорит. Оазис на миг погрузился в тишину, хотя Фрея не знала наверняка — было это на самом деле или ей так показалось оттого, что все ее чувства были сосредоточены на Захире.

— Не понимаю, — всхлипнула она. — Что значит «Алекс счастливая?»

— В Дахле, — произнес бедуин, ловя взгляд Фреи. — Ты спросить, доктор Алекс была счастливая или нет. Когда приехать первый день.

У Фреи в памяти пронеслись последние события, начиная с приезда в Дахлу, когда ничего этого еще не случилось. Захир привез ее к себе домой, пригласил выпить чая, она зашла не в ту комнату, увидела снимок, где Алекс стояла у скалы, а потом Захир закрыл дверь.

«Ей было хорошо здесь? — вспомнила Фрея собственные слова. — Алекс то есть. Она мне писала незадолго до смерти… и очень тепло отзывалась об этом месте и людях. Как будто она была счастлива. Это так?»

— Она была счастливый, — с трудом прошептал Захир. — Мы ее привозить сюда. В оазис. Когда она болеть. Мы взял веревка, спустил ее вниз, она все увидел своими глазами. — Несмотря на явственные мучения, он улыбался. — Она была очень счастливый. Самый счастливый в мире.

Фрее опять что-то вспомнилось — что-то смутное, невесомое, как пропажа, которая взывает к себе. Ее мысли спутались, как вдруг в голове зазвучал голос Алекс — четкий, ясный, словно сестра стояла прямо там, рядом. Голос читал то самое, последнее письмо, которое Фрея получила перед смертью сестры:

«Помнишь, как папа рассказывал о том, что луна — это дверь и если забраться к ней и толкнуть, откроется проход в другой мир? Помнишь, как мы фантазировали, на что он похож — волшебный, чудный мир-сад, где цветут цветы, журчат водопады и летают говорящие птицы?

Не знаю, как тебе объяснить, но совсем недавно я заглянула поту сторону двери. Там все точно так, как мы представляли, даже еще чудеснее. Когда видишь этот волшебный мир, поневоле начинаешь надеяться. Где-то далеко, сестренка, всегда есть дверь, а за дверью — свет, каким бы темным ни казалось все вокруг».

В этот миг Фрея поняла, о чем говорила ей Алекс в письме: не о детской фантазии, не о мечте, а о чем-то более зримом, настоящем — о поездке в оазис вместе с Захиром. О своем последнем большом приключении. От мысли об убитой сестре по-прежнему сжималось сердце, однако теперь к этому добавилось и другое, светлое чувство. Фрея поняла, как радостно сестре было оказаться в таком чудном месте, какими счастливыми воспоминаниями это наполнило ее последние дни. Недаром Алекс писала: «Когда видишь этот волшебный мир, поневоле начинаешь надеяться».

— Спасибо, Захир, — вырвалось у Фреи. Она со слезами сжала руку умирающего и погладила его по лбу, почти не слыша грохота сталкивающихся над головой камней. — Спасибо, что помог ей. Спасибо за все… — И, помолчав, добавила: — Ты не менее великий бедуин, чем твой предок, Мухаммед Вальд Юсуф Ибрагим Сабри аль-Рашайда.

Она не знала, как сумела запомнить это имя, но, услышав ее слова, Захир улыбнулся шире, хотя улыбка почти потерялась: нижнюю половину его лица залило кровью. На исходе сил бедуин стиснул Фрее руку. Его глаза начали тускнеть. Последним усилием воли Захир высвободил руку, ощупал бок джеллабы, медленно вытягивая полу из-под камня, вытащил из кармана какой-то предмет и вложил Фрее в ладонь: зеленый металлический компас, побитый и затертый от времени, с откидной крышкой, лупой и струной в прорези. Фрея тут же узнала его: Алекс всегда брала этот компас в походы по окрестностям Маркема, а раньше он принадлежал моряку и побывал в битве при Иводзиме.

— Доктор Алекс дала мне, — прошептал Захир. — Перед смерть. Теперь будет твой.

Фрея смотрела на компас, не слыша, как вокруг рушатся скалы. Внутри на крышке виднелись выцарапанные инициалы: «А.Х.» — Александра Хэннен. Фрея улыбнулась и хотела поблагодарить Захира, но его голова уже упала набок, а дыхание прервалось.

— Ушел. — Сайд протянул руку и провел по лицу брата, закрывая глаза.

— Захир! — вырвалось у Фреи.

Они замолчали. Земля содрогалась, стены ущелья смыкались плотнее с каждой минутой, из середины храмовой платформы ударяли в небо столбы красного пламени. Сайд поднялся с колен и жестом отправил Фрею к лестнице.

— Не можем же мы его бросить, — взмолилась она. — Только не так!

— Он спокойный. Счастливый. Хорошее место для бедуин.

Фрея, однако же, не двигалась с места. Сайд наклонился и потянул ее за руку.

— Мой брат ехать сюда помочь. Он не хотеть, чтобы ты умерла. Пожалуйста, поднимайся. Для него.

На это Фрее было нечего возразить. Она еще раз задержала взгляд на искалеченном теле Захира, отвернулась и поспешила к подножию скалы. Сайд вскочил на нижнюю ступеньку и начал карабкаться ввысь.

— Я иду первый, — крикнул он. — Проверю, если сломаться.

— А как же Флин? — прокричала Фрея в ответ.

Бедуин вытянул руку, показывая на опушку рощи у основания скал, — Броди бежал к спутникам, отчаянно размахивая руками: мол, не ждите. Их разделяло порядка двухсот метров.

— Ты идти за мной, — крикнул Сайд. — О'кей?

— О'кей, — отозвалась Фрея.

Бедуин кивнул и полез вверх с кошачьей скоростью и проворством. Его руки и ноги едва касались опоры — так стремительно он карабкался. Фрея дождалась, пока Флин не сократил расстояние до пятидесяти метров, — ей не хотелось оставлять археолога слишком далеко позади, после чего еще раз оглянулась на Захира, шепнула себе «алле» и направилась вверх по лестнице.

Флин заметил их еще у края платформы и на бегу всю дорогу кричал спутникам, чтобы уходили. Ему было невдомек, почему они застряли на дне ущелья, когда надо было спасаться, и, только очутившись у основания скалы, он увидел раздавленное плитой тело Захира и понял, что держало их на этом месте. Броди остановился, качая головой. Его наполнили почти те же чувства, что и Фрею немногим раньше: горечь, бессилие, вина за то, как он обошелся с Захиром в Дахле. Однако не осталось времени медлить, скорбеть и воздавать почести так, как хотелось бы, — Флин преклонил колено, прикоснулся колбу покойного и произнес принятые у бедуинов слова прощания. Потом англичанин бросился к лестнице и устремился наверх. Между стен ущелья оставался зазор всего в полторы сотни метров. Со дна взвились пыльные вихри, кругом стремительно темнело.

Броди сильно отстал от спутников и теперь старался их нагнать, двигаясь как можно быстрее. Земля под ногами стремительно уходила вниз, лестница скрипела и стонала под его весом. Фрея то и дело поглядывала вниз, перегибаясь за край ступеней. Флин успокаивающе махал ей рукой и карабкался выше, стараясь не замечать дрожи утеса и сближения каменных челюстей. Горло и мышцы горели, но Броди сосредоточил все силы на том, чтобы не останавливаться до конца.

На первых тридцати метрах лестница шла вертикально — один пролет над другим, так что усилия археолога быстро окупились. Выше, над восьмым отрезком, ступени прерывались, и влево, вдоль карниза не шире сигаретной пачки, тянулась веревочная опора к подножию следующего пролета. Еще через пятнадцать метров беглецы уперлись в тупик и были вынуждены забрать вправо по еще более узкому карнизу. Следующий участок подъема тоже оказался недолгим. Так они и поднимались — зигзагами, то и дело перебираясь туда-сюда над пропастью. Переходы соединялись тремя-четырьмя лестничными пролетами, не больше, так что недолгие минуты подъема перемежались леденящим кровь ползанием по скале вдоль трещин и выступов.

Почему древние египтяне устроили подъем таким образом, вместо того чтобы протянуть по скале сплошную лестницу, Флин не знал. Быть может, им приходилось таким образом обходить непригодные участки, в которых бронзовые костыли не держались? Как бы то ни было, из-за всей этой эквилибристики скорость подъема англичанина заметно упала.

Зато уничтожение оазиса как будто набирало обороты. От храмовой платформы в одночасье осталась только груда пыльных камней. Прежде величественные здания обратились в развалины, среди которых Бен-бен продолжал выстреливать вверх лазероподобными пучками рубиново-красного света, похожими на разряды молнии. Апокалиптическая получилась картина, точно Ад с полотна средневекового живописца. Впрочем, Флину было не до сравнений — он целиком и полностью сосредоточился на прохождении опасных участков, то и дело соскальзывая и теряя опору, как будто в стремлении опередить смыкающиеся скалы позабыл об осторожности.

Один раз Флин оступился во время перехода и на несколько секунд повис на веревочном поручне над головокружительным стометровым обрывом: пришлось заново нащупывать опору и добираться до следующей ступеньки. В другой раз древняя доска треснула под его весом, и острая щепка пропорола икру. Броди взвыл от боли, чувствуя, как кровь стекает по ноге в самый ботинок.

Археолог почти отчаялся, решив, что его попросту раздавит в каменной пасти — нет никаких шансов преодолеть подъем вовремя и выбраться на безопасную высоту. Тем не менее Броди продолжал упрямо, из последних сил лезть вверх, отбрасывая боль, усталость и головокружение, от которого спирало в груди. Дно долины осталось где-то далеко внизу, скрытое тучами пыли, вершины скал нависли над головой. Наконец отчаяние отступило — Флин одолел последний короткий карниз и увидел прямую как стрела лестницу из пяти пролетов, ведущую к свободе.

Сайд и Фрея старались не торопиться, чтобы англичанин не слишком от них отставал, а теперь повисли на последних ступеньках у самой вершины и подбадривали его по мере сил. Флин закричал на них, велел скорее убираться, а сам на секунду остановился, набрал воздуха в грудь и начал последний бросок. Между каменными челюстями оставалось всего метров тридцать, и от этого делалось жутко.

Первый из пяти пролетов Флин преодолел, чувствуя, как негодующе протестует каждый мускул. Второй и третий пролеты дались легче, а на середине четвертого, всего в пяти метрах от края, он ощутил прилив адреналина. «Почти добрался, еще чуть-чуть», — сказал он себе.

— Давай-давай, всего немного осталось! — воскликнула Фрея.

В этот миг скалу тряхнуло. Флин вцепился в лестницу, переждал, пока пройдет тряска и снова полез наверх, как вдруг почувствовал, что теряет опору: костыли, которыми лестница крепилась к скале, расшатались от толчка. Броди замер, затем сделал еще два шага. Пролет снова просел. Бронзовые шипы креплений дюйм за дюймом выползали из гнезд, а верхушка лестницы медленно отходила от стены. Археолог судорожно бросился наверх, но это не помогло: не успел он ухватиться за нижнюю перекладину следующего пролета, как костыли напрочь выскочили и удерживать ступени стало нечему. На краткий, безумный миг все как будто застыло, и Флин ощутил себя героем немого кино вроде Гарольда Ллойда или Бастера Китона, в одном из тех эпизодов, где они отчаянно балансируют над землей. Верхушка лестницы сделала леденящий душу нырок вниз и по дуге оторвалась от стены. Флин кувыркнулся в пропасть, а над головой у него раздался истерический визг.

Надо было Фрее заранее сообразить: если все идет тихо да гладко — жди беды.

Едва они с Саидом добрались до плоского края обрыва, Фрея взглянула вниз — посмотреть, как успехи у Флина. Ущелье сжалось до ширины двух теннисных кортов, дно потерялось в темноте… чего там, все потерялось, кроме алого зарева Бен-бена, который до сих пор продолжал выстреливать алый луч на сотни метров вверх, пронзая облака. Зрелище завораживало своей абсолютной фантастичностью, но сейчас Фрея неотрывно смотрела на Флина, который напряженно преодолевал пролет за пролетом. С каждым шагом Броди в девушке крепла уверенность, что он справится.

— Давай, давай! — крикнула она, ощутив прилив надежды: Флин был почти рядом. — Еще немного, всего чуть-чуть! Ты почти вылез!

Не успела она договорить, как земля резко содрогнулась и лестница, по которой карабкался Флин — Господи, ведь оставалось-то всего ничего! — начала отрываться от скалы. На какой-то миг Фрее показалось, что Броди успеет, выберется на безопасную высоту, но крепежные костыли разом выскочили из стены, словно пробки из бутылок, и вся конструкция завалилась назад, увлекая археолога с собой.

— Флин! — закричала Фрея и уткнулась лицом в ладони. — Боже, Флин…

Его падение ошеломило и потрясло девушку до глубины души. Она не могла поверить, что конец будет таким неожиданным и внезапным — после всех после опасностей, которые они пережили вместе за последние дни! Ведь спасение было так близко… Фрея совсем пала духом, и, когда до нее долетело приглушенное «Эй!», она отмахнулась, подумав, что воображение играете ней злые шутки. Сквозь грохот сталкивающихся скал крик повторился. Сайд схватил ее за плечо, и она изумленно сообразила, что ей не померещилось. Фрея отняла руки от лица и выглянула за край пропасти.

— Флин! Ты жив!

Прямо под ней, в каких-то десяти метрах, Броди держался за веревку предыдущего пролета. Оборвавшаяся лестница повисла рядом, будто сломанная рука. Фрея тут же поняла, что случилось: нижние костыли каким-то чудом удержались в скале, и Флин остался висеть даже после удара. Удивительно, что он не сорвался, пролетев несколько метров вниз, и сумел вскарабкаться выше, на относительно безопасный нижний пролет. Краткий миг бурной радости прошел так же внезапно, как начался, потому что картина происходящего раскрылась перед фреей во всей полноте. Флин выжил, это верно, однако жить ему оставалось недолго.

Дело было даже не в том, что стены ущелья сближались с каждой секундой, словно ладони, спешащие прихлопнуть муху — нет, времени на подъем у археолога оставалось достаточно, вот только опора исчезла. Между верхней перекладиной, на которой стоял Флин, и низом следующего пролета возник зазор в пять метров отвесной стены. На краткий миг Фрея задумалась о возможности как-то закрепить выпавшие костыли, но у нее на глазах последний вывалился из гнезда, и кусок лестницы ухнул в пыльное облако на дне ущелья.

— Вот зараза!

Они застыли на местах, замолчали. Никто не знал, что делать. Флин тряхнул головой — мол, дело — дрянь, ничего не выйдет. Шансы на спасение, без того мизерные, таяли с каждой секундой. Фрея не выдержала и полезла вниз с края пропасти, уже понимая, что ничего не добьется. Сайд попытался ее задержать, твердя «ты уходить первая», но она знала: из всех троих ей в горах выжить проще. Поэтому она отмахнулась и стала спускаться навстречу Флину.

Даже самые опытные скалолазы иной раз боятся, и Фрея не была исключением. Иногда страх проявляется почти незаметно: сердце начинает биться сильнее или посасывает под ложечкой — организм признает тот факт, что человеку не дано природой висеть в сотнях метров над землей. В других случаях бывает иначе — все внутри словно противится подобному хождению по грани, и требуется большое усилие воли, чтобы себя переломить.

Фрее были знакомы эти крайние состояния и многие промежуточные, но еще никогда в жизни она не боялась так, как сейчас: лестница ходила ходуном, а с боков надвигались скалы, отвлекая внимание на себя. Тем не менее девушка ухитрялась сдерживать страх — загнала его на периферию сознания и толкала себя все ниже и ниже, ступень за ступенью, пока не очутилась на краю.

— Не валяй дурака! — закричал Флин. — Не смей! Возвращайся сейчас же!

Она его не слушала: подпрыгнула раз-другой на перекладине — убедиться, что лестница выдержит, зацепилась за нее ногами и повисла вниз головой, протягивая ему руки. Флин продолжал кричать, чтобы она возвращалась наверх, но тем не менее взобрался ей навстречу, почти на самый верх своего пролета и попытался дотянуться. Как они ни старались сблизиться, между кончиками их пальцев оставалось не меньше метра. Фрея меняла положения, тянула руки так, что, казалось, вот-вот лопнут связки, — все было напрасно. В конце концов им пришлось признать поражение. Флин спустился ниже, Фрея встала.

— Бесполезно, — прокричал он, оглядываясь. Боковые скалы уже кое-где прижались к лестнице, и деревянные ступени лопались под натиском многомиллионных каменных глыб. — Прошу тебя, уходи. Ничего не выйдет. Спасайся. Беги! Ради меня!

Фрея не стала его слушать. Она отстранилась как можно дальше от скалы и вертела головой во все стороны — вдруг отыщется способ преодолеть этот злополучный метр, подобраться к Флину поближе.

Прямо под ней обнаружилась четкая зацепка: выбоина с рваными краями там, где раньше сидел бронзовый костыль. Если бы поставить в нее ногу, держась за нижнюю перекладину руками…

Впрочем, и этого оказалось недостаточно. Фрея лихорадочно ощупывала глазами скалу в надежде на помощь. Найти бы хоть что-нибудь… На каменной стенке в двух метрах над пролетом Флина находилась горизонтальная трещина, достаточная для надежного виса. Правда, между трещиной и ее руками все равно оставалось бы еще двадцать сантиметров — не дотянуться. Фрея взвыла от досады. С таким же успехом можно было висеть в километре друг от друга. Вариантов не осталось.

— Прости, — закричала она вниз. — Прости. Я никак не смогу…

Она осеклась. Что-то вдруг привлекло ее внимание — над головой Флина и чуть левее. Из скалы выступал кусок породы, как будто кремня. Он был того же цвета — вот почему она не заметила его сразу. Если подумать, если только представить…

— Слушай, — снова крикнула она сквозь грохот крошащихся скал. — Делай в точности то, что я скажу! Без вопросов, без обсуждений, понял?

— Бога ради, Фрея!

— Цыц!

— Ты тратишь…

— Делай, кому говорят!

Он бессильно махнул рукой.

— Тебе нужно добраться до трещины… — Она поставила ногу в выбоину от костыля и схватилась за нижнюю перекладину. — Понял? Ты должен за нее зацепиться.

— Но я не смо…

— Давай!

Флин глянул на нее исподлобья, что-то буркнул и полез вверх. Он поднялся на четвертую от края ступень, на третью, вторую, вытянулся в струну, прижался к скале изо всех сил и начал осторожно скользить вверх. Его с головы до ног била крупная дрожь — не то от страха, не то от напряжения. «Скорее всего от того и другого сразу», — подумала Фрея.

— Я сейчас упаду! — взревел он.

— Тебе и так это предстоит, если не поспешишь! Давай дальше!

Броди застыл с закрытыми глазами, распластавшись по скале, щекой к грубому камню. Казалось, никакая сила не заставит его оторваться. Но уже через миг он с диким ревом рванул вверх, на последнюю ступень, и гигантским усилием воли заставил себя потянуться к трещине. На долю секунды Фрея решила, что он потеряет равновесие и сорвется, но тут его пальцы, шаря по скале, нащупали трещину, протиснулись в нее и отчаянно уцепились за край. Флин забалансировал на последней ступени, как на канате. Фрея — перепуганная, уставшая, чумазая — издала радостный вопль.

— А теперь самое трудное, — прокричала она.

— Ты что, шутишь, черт подери?

Она приступила к объяснениям, то и дело косясь по сторонам: щель между скалами сократилась до десяти метров. Ему предстояло упереться в выступающий кусок кремня и подняться к ее вытянутой руке. Безумный маневр в Абидосском храме по сравнению с этим выглядел детской забавой. А Флин не прошел даже элементарную подготовку. Однако выбирать не приходилось: либо он попытается, либо через минуту-другую скалы столкнут его в пропасть. Убедившись, что он четко понял все инструкции, Фрея заняла позицию — повисла вниз головой и как можно дальше вытянула руку, готовясь его ловить.

— Флин, второй попытки не будет, — крикнула она. — Так что уж постарайся не облажаться!

— Ну, я этого, знаешь ли, не планирую!

Фрея не сдержала улыбки.

— Можешь не торопиться. Только не слишком затягивай.

Флин взглянул на нее и снова опустил глаза, проверяя расположение уступа. Затем прошептал молитву, хотя перед этим лет двадцать не заглядывал в церковь, поставил ногу на камень, собрался — и с силой прыгнул, исторгнув дикий, горловой вопль в тот самый миг, когда его пальцы вылетели из трещины, а тело потеряло последнюю опору в отчаянном толчке. Фрея поймала его ладонь, а он ухватил запястье девушки свободной рукой и повис всем телом, словно гигантский маятник, елозя подошвами по отвесной стене. Держать его оказалось тяжело — куда тяжелее, чем в Абидосе. Ноги Фреи начали соскальзывать с перекладины, а плечо затрещало, словно вся рука вот-вот оторвется. Однако девушка ухитрилась не свалиться. Спустя, казалось, целую вечность — хотя прошло не больше нескольких секунд — Флин сунул один, а затем и второй мысок в щель, выпрямился и тем самым перенес почти всю тяжесть с руки Фреи на новую опору.

— Лезь по мне! — крикнула Фрея. — Толкайся ногами, ты должен подняться на лестницу! Давай, времени нет!

Он собрался было последовать совету, но вдруг застыл — ноги на краю трещины, руки держат Фрею за ладонь и предплечье. Ущелье сузилось до семи метров. Снизу поднялись клубы пыли.

— Времени нет! — крикнула Фрея и закашлялась. — Давай, Флин! Лезь по мне! Самое трудное ты уже сделал!

Весь недавний напор, все отчаянное рвение археолога как будто улетучились. Он цеплялся за камень и смотрел ей в глаза со странным выражением на лице — смесью тревоги и решимости.

— Давай! — рявкнула Фрея. — Ну, чего ждешь? Пока нас раздавит? Давай, поднимайся!

— Это я, — крикнул он в ответ.

— Чего «я»?

— Я убил Алекс.

Фрея застыла. У нее так резко перехватило дух, словно шею сдавили петлей.

— Это я сделал укол. Молли и Гиргис тут ни при чем. Я — убийца.

Девушка беззвучно раскрыла рот.

— Я не хотел! — выкрикнул Флин. — Пожалуйста, поверь мне. Я никогда в жизни за это не взялся бы. Алекс меня попросила. Умоляла. Она почти ослепла, начала глохнуть, у нее отнялись ноги и рука… Она знала, что будет только хуже. Хотела сохранить хоть какой-то контроль над собой. Я не смог ей отказать. Прошу, пойми! Я не смог отказать ей, и это как нож в сердце.

Ущелье сократилось до четырех метров, сквозь клубы пыли замаячили его стены, но Флин и Фрея словно не замечали. Она висела на лестнице, держа его за руку; археолог, вцепившись в девушку, балансировал на краю трещины. Оба забыли обо всем на свете, застряв в своем собственном измерении.

— Алекс сказала, что любит тебя. — Голос Флина был сиплым, еле слышным. — Это были ее последние слова. Мы сидели с ней на веранде, смотрели на закат. Я сделал ей укол, подержал за руку. Она ушла с твоим именем на губах. Я не мог не сказать тебе, понимаешь? Не мог. Она очень тебя любила.

В глазах Флина стояли слезы. На Фрею обрушилась лавина мыслей, эмоций, воспоминаний. Все в ее душе смешалось, спуталось, словно внутренний мир стал отражением внешнего, где царил хаос. Однако среди этого хаоса, среди наплыва боли и горя был твердый стержень, за который Фрея и ухватилась: стержень уверенности. Она знала, что на месте Флина поступила бы так же. И еще знала — по его глазам, голосу, по всему, что увидела и пережила с ним за последние дни, — что сделал он это из доброты, из сострадания, из любви к Алекс, а потому не заслуживал ни обвинения, ни осуждения. Даже наоборот, она странным образом ощутила себя перед ним в долгу. Он взял на себя бремя, что по праву принадлежало ей: он был рядом с Алекс в час нужды, когда родная сестра была от нее далеко.

Все это пронеслось у Фреи в мозгу за считанные секунды — время словно замедлило бег, чтобы подстроиться под ее мысли. Затем она стиснула ладонь англичанина, словно говоря: «Я все понимаю. А теперь полезли, к черту, отсюда», — и начала подтаскивать его к себе. Флин помогал, упираясь подошвами в скалу. На миг его лицо очутилось совсем рядом, их глаза снова встретились, и оба они улыбнулись понимающей улыбкой, еле заметной сквозь душную завесу пыли. Наконец Броди вскарабкался вверх, держась за Фрею, и поставил ногу на нижнюю перекладину. Каменная пасть была готова сомкнуться — ее «челюсти» разделяли всего лишь два метра пустоты.

— Бегом! — крикнула Фрея. — Скорей наверх!

— Ты первая!

— К черту джентльменство! Вперед! Я за тобой!

Она с размаху шлепнула Флина, поторапливая его.

Как только он забрался выше, Фрея перевернулась вверх головой и стала карабкаться следом. Едва Флин поднимал ногу с перекладины, как она тут же за нее хваталась, чтобы не отставать. Лестница так отчаянно тряслась, что неизвестно было, сколько еще они смогут на ней продержаться. Пыль немного развеялась, и сверху показалась голова Сайда и протянутая рука. Он махал им, чтобы скорее поднимались. Флин и Фрея, задыхаясь и кашляя, полезли навстречу бедуину. Стены ущелья подступили еще ближе — до каждой оставалось чуть больше метра с небольшим. Флин подобрался к краю, где Сайд вцепился ему в футболку и вытащил наружу. Фрея висела немногим ниже. В следующий миг скалы коснулись ее плеч, а перекладины лестницы начали горбиться под ногами дерево затрещало и лопнуло, но Фрея не упала: ее подхватили под мышки и вытащили наружу, на чистый, свежий воздух и удивительный простор каменной «крыши» плато.

Они втроем попятились, пытаясь отдышаться. Последние пяди ущелья исчезали на глазах: то, что всего час назад было широкой долиной с деревьями, зданиями и водопадами, сократилось до размеров трещины в сорок сантиметров, из глубины которой продолжали вырываться столбы красного света. Грохот гигантской камнедробильни понемногу стихал и превратился в низкий скребущий гул, словно где-то ворочались исполинские жернова.

Наконец две скальные толщи сомкнулись до просвета в ладонь. Оазис исчез, и наступил финальный момент драмы: из глубины разлома грянул громоподобный рев, похожий на рык льва с каменными легкими (как позже описывала Фрея), и наружу вырвался узкий клинок ярко-алого света. Силой звуковой волны беглецов сбило с ног и швырнуло на камень.

— Не смотрите! — Флин схватил Фрею за плечо и перевернул лицом в песок. — Закройте глаза!

До сих пор огненные столбы на миг вспыхивали и гасли, словно падучие звезды, но в этот раз свет не исчезал: лезвие исполинского клинка расширялось, медленно тесня скалы, и устремлялось вверх пламенным обелиском. Грохот стал еще оглушительнее. У Фреи возникло странное чувство, что ее обожгло, хотя ни боли, ни неудобства она не ощущала. Колонна света, словно утвердив свою правоту, колыхнулась и стала гаснуть, клонясь к земле, как пламя сгоревшей свечи. Бен-бен издал последний рык, после чего стены с грохотом сомкнулись и больше не разошлись. Наступила тишина.

Фрея еще секунду-другую полежала, потом моргнула и увидела перед глазами красноватое пятно. Девушка поначалу испугалась за свою сетчатку, но в следующий миг поняла, что смотрит в чашечку цветка — нежного оранжевого цветка, который каким-то чудом вырос среди голых камней.

«Цветок в конверте — пустынная орхидея, очень редкая. Храни ее на память обо мне».

Фрея улыбнулась и взяла Флина за руку, зная, что с этих пор все будет хорошо.

Спутники отряхнулись, глотнули свежего воздуха, побродили туда-сюда вдоль трещины и убедились, что оазис исчез безвозвратно. Сайд повел их через плато. Солнце каким-то необъяснимым образом очутилось над головой, хотя во время бегства из оазиса укатилось почти к самому закату. Теперь положение светила подтверждало время у Флина на часах — четверть третьего. Они пробыли в оазисе всего шесть часов, а казалось, целая жизнь прошла.

Преодолев еще три километра пешком, путешественники свернули к узкой, заполненной песком расселине, которая ровным склоном перетекала в пустыню.

— Очень надежный, — сказал Сайд и похлопал по краям расселины с обеих сторон. — Не закроется.

— Рад это слышать, — ответил Флин.

У подножия расселина открывалась небольшим фьордом в восточной стене плато. Там, под каменным выступом, похожим на козырек, стоял знакомый обшарпанный «лендкрузер». Сайд угостил спутников хлебом и сыром, и за скромной трапезой спутники помянули Захира.

— Он умер хороший смерть, — тихо сказал Сайд. — Как бедуин. Захир быть счастлив.

Сайд достал из машины аптечку и обработал Флину многочисленные порезы и ссадины. «Терпи, не будь женщина», — неодобрительно бормотал он, глядя, как англичанин вздрагивает и морщится. Затем они втроем забрались в «тойоту» и выехали в пустыню, чтобы, обогнув скалы, вернуться к черному утесу и воронке в песке.

Однако ни того ни другого больше не существовало. Дельталет они нашли запросто — он выделялся на фоне песков, словно пятно розовой краски на чистом листе, а вот черный каменный серп рухнул и рассыпался грудой стеклянистых обломков. Там же, где находились Уста Осириса, тоже ничего не осталось — только совершенно ровный песок. Исчезла даже прямоугольная впадина в скале: этот участок сорвался вниз, превратившись в неприглядную груду камней у подножия плато. Единственным, что осталось и как-то указывало на случившиеся здесь необыкновенные события, был тонкий треугольник металла, торчащий из песка подобно черному плавнику: кончик лопасти вертолетного винта. Неподалеку валялись темные очки с треснувшим стеклом.

— Как будто нам все это приснилось, — прошептала Фрея.

— Если бы, — буркнул Флин, трогая разбитую губу.

— Не будь женщина, — произнес еще раз Сайд, усаживаясь за руль «лендкрузера».

Флин направился к дельталету, проверил аппарат и двигатель — все работало отлично. Он вылез из кабины и, не глуша мотор, подошел к «тойоте». Фрея стояла рядом с открытым окном водителя.

— Ты уверен, что доберешься один, Сайд? — спросила она. — До Дахлы путь неблизкий.

— Я — бедуин. Это — пустыня. Конечно, доберусь. Глупая вопрос, — ответил он и едва заметно улыбнулся — одними краями губ.

Фрея тронула его за плечо.

— Спасибо, — сказала она. — Это так мелко звучит после всего, что вы с братом для нас сделали… и все-таки спасибо. Спасибо вам.

Чуть кивнув, Сайд повернул ключ в замке зажигания и завел мотор.

— Когда приехать в Дахла, заходить мне в дом, — произнес он, подняв на нее глаза. — Выпить чай. Хорошо?

— Я с удовольствием зайду к тебе на чай, — искренне ответила Фрея. — Это будет честь для меня.

Сайд еще раз кивнул, махнул на прощание рукой и покатил прочь. Флин и Фрея услышали его гудок, посмотрели ему вслед, пока машина не превратилась в белое пятнышко, скачущее, как поплавок, среди дюн, и отправились к дельталету. Флин нагнулся и подобрал осколок того, что когда-то было изогнутой черной скалой.

— Это тебе сувенир, — сказал он, вручая камень Фрее. — На память о первой поездке в Египет.

Она рассмеялась:

— Я его сберегу.

Мисс Пигги заполнили баки. Флин и Фрея надели шлемы, забрались в кабину и покатили по плотному песку. Броди немного покружил на месте, разогревая масло, потом прибавил обороты, выжал рычаг управления и поднял аппарат в воздух. Дельталет развернулся, набирая высоту. С одной стороны тянулась восточная кромка плато, с другой — безбрежное море пустыни.

— Я бы мог показать тебе достопримечательности, — зазвучал у Фреи в наушниках голос Флина, — Гебель-Увейнат, Пещеру пловцов. Но в нынешних обстоятельствах ты, наверное, захочешь поскорее вернуться, залезть в душ, а потом в постель… — Он сконфуженно умолк и смущенно взглянул на Фрею. — Извини, неудачно выразился…

Фрея подмигнула ему и с улыбкой наклонила голову — посмотреть на пустыню.

Они пролетели над тем местом, где должен был находиться оазис, но не увидели ничего, кроме скал, камней и нескольких кустов. Да еще птиц. Тысячи птиц кружили, порхали и метались под ними, будто в поисках чего-то. Флин сделал еще пару кругов, потом накренил дельталет и взял курс на северо-восток, где во все стороны простиралась Сахара — необъятная, величественная и неописуемо прекрасная.

Некоторое время они летели молча, а потом Фрея тронула Флина за плечо.

— Расскажешь мне об Алекс? — спросила она.

Он взял Фрею за руку.

— С удовольствием. Буду рад о ней поговорить, — улыбнулся он и начал рассказ.

Вдалеке медленно таял Гильф-эль-Кебир, а дельталет уносил их навстречу новому горизонту.

Гул аппарата стих и растаял вдалеке. Птицы тоже устремились на север — подыскивать новые обиталища в других долинах плато. Пустыня затихла, замерла, опустела. Остались только солнце, небо, песок, камень да у самого подножия скал — крошечный пятнистый геккон, который лениво вращал глазами и время от времени высовывал язык. Поверхность дюны перед гекконом вдруг затряслась, и зверек испуганно метнулся прочь. Еле заметные подземные толчки усилились, песок то вспучивался, то оседал, пока в один миг не взметнулся вверх фонтаном. На поверхности показалась рука с толстыми, в перстнях, пальцами. Чуть поодаль, в нескольких метрах слева, выбралась еще одна такая же, похожая на карикатурный блестящий мухомор. Затем весь песок забурлил, зашевелился, мелькнули очертания локтей, голов и плеч. Наконец из-под земли выбрались два плотных рыжеволосых типа. Они не без труда поднялись на ноги, стряхивая с себя целые потоки песка.

— Ты цел? — спросил один.

— Почти, — ответил второй. — Сам?

— Тоже почти.

Близнецы отряхнули пиджаки, огляделись, сориентировались.

— Вертолетов больше нет.

— Похоже на то.

— Пора бы уже выдвигаться.

— Пора.

— Не хочу волновать маму.

— И я не хочу.

— Кстати, ты не потерял?

Они синхронно вытащили из карманов по пригоршне чего-то похожего на мятую золотую фольгу, ухмыльнулись и победно ударили по рукам. Затем братья скинули пиджаки, перебросили их через плечо, в обнимку зашагали на восток — две красно-белые точки на необъятном желтом полотне. В безмолвии пустыни зазвучала песня:

«Аль-Ахли», «Аль-Ахли», Вы футбола короли, Длинный пас, короткий пас, Передача — высший класс!

Послесловие автора

Настоящая Зерзура

Из многочисленных легенд и мифов, связанных с Сахарой, ни один еще не привлекал такого внимания, как миф о таинственном затерянном оазисе под названием Зерзура. Говорят, что этот зеленый рай с пальмами и журчащими источниками лежит где-то среди песков Ливийской пустыни. Многие уверяют, что это всего лишь легенда, выдумка, Эльдорадо Африки. Это, впрочем, не останавливает любителей приключений: к примеру, большинство ранних исследований Сахары проводилось в надежде отыскать этот забытый оазис.

Название Зерзуры почти наверняка произошло от арабского «зарзар» — скворец или просто маленькая птичка. Впервые сказание о Зерзуре появляется в рукописи Усмана аль-Набульси, сирийского эмира и правителя Файюма в середине тринадцатого века. Он упоминает заброшенный оазис, который будто бы располагался к юго-западу от Файюма. Более детальное и красочное описание сделал двести лет спустя неизвестный автор «Китаб аль-Кануш» («Книги сокровенных жемчужин») — своеобразного путеводителя охотников за сокровищами. В книге перечисляются без малого четыреста городов и мест в Египте, где якобы таятся сокровища, а также различные заклятия и заговоры, которые помогут избавиться от злых духов, стерегущих добро. Согласно рукописи, «город Зерзура подобен белому голубю, и на вратах его вырезана птица. Войди и найдешь великие богатства, а еще царя и царицу, которые спят у себя во дворце. Не приближайся к ним, бери только сокровища».

Первым из европейцев заговорил об оазисе английский путешественники египтолог сэр Джон Гарднер Уилкинсон. Он в 1835 году упомянул о том, что слышал о «вади Зерзура» — древних руинах под сенью пальм посреди Великого песчаного моря. Периодически на оазис набредали кочевники, однако многочисленные попытки разыскать это место не принесли результата (подобные два момента — случайная находка и последующие бесплодные поиски — свойственны почти всем историям о Зерзуре).

В девятнадцатом веке интерес к поискам Зерзуры вспыхнул с новой силой, особенно после предпринятого в 1874 году путешествия немецкого исследователя Герхарда Рольфса через Великое песчаное море.

Однако настоящий бум поисков Зерзуры пришелся на начало двадцатого века. Именно в те годы начался расцвет исследований Сахары: Хассанеин Бей, принц Кемаль ад-Дин, Ласло Алмаши, Патрик Клейтон и Ральф Олджер Бэгнольд и ряд других знаменитых путешественников начали осваивать пустыню, наносить на карту основные путевые тракты в неизведанной до того Сахаре. Легенда о Зерзуре вдохновляла исследователей, и хотя далеко не каждая экспедиция в Сахару затевалась с этой целью, мечты о затерянном оазисе никогда не покидали ученые умы. На эту тему велись споры в газетах и научных изданиях; существовал даже неофициальный «Клуб Зерзуры», в который входили те, кто так или иначе занимался освоением пустыни. Клуб этот был основан в баре вади Хальфы в 1930 году и в полном составе присутствовал на заседании Королевского географического общества с последующим ужином в знаменитом лондонском ресторане «Ройал».

Работы Бэгнольда, Алмаши и других перевернули представления об исследованиях пустыни, поспособствовали развитию географии, геологии, археологии и прочих наук. Монография «Физика песка и песчаных дюн» Бэгнольда до сих пор сохраняет актуальность и использовалась в космическом центре НАСА при подготовке высадки на Марс.

Путешествия членов «Клуба Зерзуры» оказали значительное влияние и на проведение Североафриканской военной кампании в годы Второй мировой. Многие из исследователей несли службу в легендарном Пустынном отряде британской армии, основанном в 1940 году вездесущим Бэгнольдом. Только Алмаши взялся сотрудничать с нацистами, чего товарищи по путешествиям никогда ему не простили.

Однако все это время Зерзура хранила свою тайну. Было выдвинуто множество гипотез о ее местонахождении; в 1932 году, ко всеобщему воодушевлению, Алмаши и Клейтон рискнули посмотреть с воздуха на две зеленые долины в северной части Гильф-эль-Кебира (впоследствии названные Вади Абд-эль-Малик и вади Хамра). Алмаши утверждал, что одна из этих долин является прообразом Зерзуры, но убедить соратников так и не смог. Поиски загадочного оазиса продолжаются и по сей день.

Сейчас Сахара довольно хорошо изучена благодаря воздушным, наземным и космическим исследованиям, однако потерянный рай до сих пор не обнаружен, и загадка Зерзуры жива. Можно сказать, оазис исчез из реального мира и стал неким символом.

«Мне нравится видеть Зерзуру в таком свете, — писал Ральф Бэгнольд в книге „Ливийские пески: путешествие в мертвый мир“ 1934 года, — как идею, для которой не нашлось слова в нашем языке. Это нечто, что ждет открытия где-то далеко от нас, неуловимое и манящее, притягивающее к себе самых смелых, принимающее разные образы в соответствии с мечтами и надеждами. Зерзуру искали во многих местах… и незачем бояться, что поиск окончится, как бы мало ни осталось на карте белых пятен. Пока сохранятся на свете необжитые места, Зерзура не исчезнет и будет ждать своего открытия».

(Если вы хотите узнать полнее о легенде и поисках Зерзуры, книга Сола Келли «Затерянный оазис: война в пустыне и поиски Зерзуры» — ваш лучший выбор.)

Словарь терминов

Абидос — в Древнем Египте — центр поклонения богу Осирису, а также место упокоения первых фараонов. Город знаменит величественным погребальным храмом фараона Сети I. Находится в девяноста километрах севернее Луксора.

Абутрика, Мухаммед (род. 1978 г.) — футболист клуба «Аль-Ахли», полузащитник, известный как «египетский Зидан».

Американский исследовательский центр в Египте (АИЦЕ) — организация, которая финансирует археологические исследования в Египте, обучение археологов и сохранение памятников культуры.

Айш балади, или баладийский хлеб, — круглая лепешка из непросеянной муки, обвалянная в молотой пшенице, неотъемлемый атрибут египетской трапезы.

Александра Давид-Неэль (1868–1969 гг.) — французская писательница, путешественница по Тибету и Гималаям. Первая европейская женщина, которой в 1924 г. удалось побывать в Запретном городе Лхасы.

Алле! — фр. «вперед». Этим словом скалолазы подбадривают себя и друг друга при восхождении.

Алмаши, Ладислав (Ласло) (1895–1951 гг.) — венгерский граф, энтузиаст воздухоплавания и путешественник, один из пионеров исследования Сахары в начале двадцатого века.

«Аль-Ахли» («Красные Дьяволы») — знаменитый каирский футбольный клуб, основанный в 1907 г. англичанином Митчеллом Инсом; известен давним и подчас жестоким соперничеством с другим каирским футбольным клубом, «Замалек».

«Аль-Ахрам» — арабск. «Пирамиды». Крупнейшая египетская газета.

Амон-Ра — глава египетского пантеона богов периода Нового царства, основной центр поклонения которому находился в Уасете (совр. Луксор). Образ богов Ра и Амона.

АМР США (USAID) — Агентство международного развития США, правительственная организация, которая предлагает финансовую и инфраструктурную помощь странам третьего мира.

Анх — древнеегипетский символ жизни в виде креста с петлей.

Античный период — последний период древнеегипетской истории, ознаменованный завоеванием Египта Александром Македонским в 332 г. до н. э. и продлившийся до 395 г. н. э. Последней правительницей-египтянкой была Клеопатра, которая умерла в 30 году н. э., после чего Египет стал римской провинцией.

Апоп (Апофис) — в древнеегипетской мифологии дух зла и хаоса. Извечный враг бога солнца Ра, обитает в глубине земли. Изображался в виде гигантского змея.

Арет — острый кряж, скальный гребень. В скалолазании — обычно вертикального расположения. Может использоваться во время подъема.

«Астромэн» — скалолазный маршрут по скале Вашингтонская колонна в Йосемитском национальном парке.

Атум — букв. «Все». Бог первотворения в древнеегипетской мифологии. Часто ассоциировался с богом солнца Ра — отсюда сочетание Ра-Атум.

Аш — в древнеегипетской мифологии — один из древнейших богов, правил Ливийской пустыней, в особенности оазисами.

Бадарийская культура, бадари — древнейшая культура, развившаяся на территории Верхнего Египта в додинастическую эпоху (неолит, четыре с половиной тысячи лет до н. э.). Названа по селению Эль-Бадари недалеко от Асьюта, где проводились раскопки.

Бану Салим — племя североафриканских бедуинов.

Беато, Антонио (1825–1906 гг.) — англо-итальянский фотограф, известный многочисленными снимками памятников Египта и его жителей.

Беджа — колоколообразный глиняный горшок, использовавшийся древними египтянами для выпечки хлеба.

Бен-бен — конической, обелискообразной или пирамидальной формы камень, хранившийся в святая святых древнего храма солнца в Гелиополе (Иуну).

Бену — священная птица, символ бога-творца Ра-Атума. Ее изображали в виде цапли или желтой трясогузки. Во многих источниках считается прообразом феникса.

Берсим — арабское название люцерны и клевера.

Беседка — разновидность страховочной системы в скалолазании, нижняя обвязка.

БЛА — беспилотный летательный аппарат.

Блике, Ханс (род. 1928 г.) — шведский дипломат, бывший директор МАГАТЭ, в 2000–2003 гг. возглавлял комиссию ООН по наблюдению, контролю и инспекциям, которая занималась поисками оружия массового уничтожения в Ираке.

Болл, Джон, доктор (1872–1941 гг.) — один из первых европейцев — исследователей Ливийской пустыни. В 1916 г. обнаружил Абу-Баллас, или Глиняный холм. Написал множество статей о пустыне и затерянном оазисе Зерзура.

Бутнея — бедняцкий район Каира, где процветают воровство и наркоторговля.

Бэгнольд, Ральф Олджер, майор (1896–1990 гг.) — одна из ключевых фигур в освоении Сахары в 1920—1930-х гг. прошлого века. Одно из его знаменитых путешествий — первое в истории преодоление Великого песчаного моря с востока на запад в 1932 г. Во время Второй мировой войны основал легендарный Пустынный отряд британской армии. Известен научными исследованиями. Его монография «Физика песка и песчаных дюн» по сей день считается основополагающим трудом по этой теме.

Вади — арабск. ущелье или пересохшее русло реки.

Великое песчаное море — область Сахары, триста тысяч квадратных километров пустыни с дюнами на территории Египта и восточной Ливии.

Взрыв американского посольства в Бейруте 1983 г. — террористическая акция, во время которой нагруженный взрывчаткой грузовик врезался в стену американского посольства, в результате чего погибли шестьдесят три человека. Ответственность за теракт взяла на себя группировка «Исламский джихад», хотя версия об участии «Хезболлы» также не исключается.

Взрывы казарм миротворцев в Бейруте 1983 г. — террористическая акция, направленная против воинских подразделений Франции и США, выполнявших миротворческую функцию в Ливане входе местной войны 1975–1990 гг. Два нагруженных взрывчаткой грузовика под управлением террористов-смертников въехали на территорию казарм морской пехоты США в Бейрутском аэропорту. Во время взрыва погибли двести сорок один американский военнослужащий, пятьдесят восемь солдат из прилегающих казарм французской армии и пятеро ливанцев. По общепринятому мнению, теракт был устроен организацией «Хезболла» при поддержке иранского правительства.

Восемнадцатая династия — вступительная, с нее началось Новое царство. Эпоха правления многих известнейших и величайших египетских фараонов, таких как Тутмос III, Аменхотеп III, Эхнатон и Тутанхамон.

Высший совет по древностям Египта — часть министерства культуры, ответственная за археологические раскопки и сохранность памятников на территории страны.

«Гезира», спортивный клуб — обширный спорткомплекс на территории острова Гезира в центре Каира.

Гелиополь — букв. «город солнца», греческое название древнеегипетского Иуну. Нарядус Мемфисом (Меннефером) и Уасетом (Луксором) — один из крупнейших религиозных центров, славившийся огромным храмовым комплексом, посвященным Ра-Атуму. В наше время — территория северного Каира.

Гиза — пустынное плато и одноименный город на западной окраине Каира, где расположены пирамиды Хеопса, Хефрена и Микерина, сфинкс и множество других археологических памятников.

Гипостильный зал — большой зал с колоннами, которые поддерживают свод.

Голоцен — геологическая эпоха, охватывающая период с десятого тысячелетия до н. э. по настоящее время.

Гор — древнеегипетский бог, сын Осириса и Исиды; изображался в виде человека с головой сокола.

«Девять луков» — общее название врагов древнеегипетского государства.

Дешрет — букв, «красная земля». Слово, употребляемое древними египтянами для описания засушливых территорий по обе стороны Нила.

Джед — древнеегипетский символ стабильности, в виде колонны, поддерживаемой четырьмя горизонтальными ветвями. По представлениям исследователей, символизирует позвоночник Осириса.

Джедефра (Дидуфри, Раджедеф) — фараон четвертой династии (Старое царство), сын Хеопса (Хуфу). Правил в 2528–2520 гг. до н. э.

Джеллаба — традиционная одежда египетских мужчин и женщин, накидка-балахон или долгополая рубаха.

Джосер — фараон третьей династии (раннединастический период), правил в 2630–2611 гг. до н. э. Его ступенчатая пирамида в Саккаре, к югу от Каира, считается первой в мире монументальной постройкой из камня.

Династия — Египетский историк Манефон разделил время правления фараонов на тридцать династий, из которых по сей день строят древнеегипетскую хронологию. Далее династии были сгруппированы в царства и периоды.

Додинастический период — период непосредственно перед возникновением Египетского государства, во время которого осуществился переход к единовластию.

«Дуко» — клеящее вещество на основе нитроцеллюлозы, используемое в археологии для восстановления и сохранения находок.

Заббалины — каирские сборщики мусора. Преимущественно христиане-копты, которые вывозят и перерабатывают городские отходы. В настоящее время их образ жизни находится под угрозой, поскольку городские власти привлекли европейских контрактников для решения проблемы утилизации отходов.

Зал Двух истин — согласно древнеегипетской мифологии, место свершения загробного суда. Сердце покойного взвешивали на весах вместе с пером Маат, богини истины. Если чаша с сердцем, не отягощенным дурными деяниями, поднималась вверх, душа покойного отправлялась к Осирису в край вечного блаженства.

«Замалек» («Белые Рыцари») — название каирского футбольного клуба, соперничающего с «Аль-Ахли».

Замалик — район Каира, северная часть о-ва Гезира.

Захват посольства в Тегеране — 4 ноября 1979 г. триста вооруженных иранских студентов штурмовали посольство США в Тегеране и захватили шестьдесят шесть заложников. Позже нескольких освободили, а пятьдесят два человека провели в плену четыреста сорок четыре дня. Их выпустили только 21 января 1981 г.

Заути — совр. Асьют. В древние времена — столица тринадцатого нома Верхнего Египта.

Иераконполь (Нехен) — древний город в Верхнем Египте, важнейшее место археологических раскопок. Одно из старейших крупных поселений в долине Нила, основанное еще в четвертом тысячелетии до н. э.

Иератическое письмо — курсивная форма иероглифического письма, отличающаяся слитным написанием отдельных символов.

Имма — мужской головной убор в Египте, покрывало или тюрбан.

Исида — богиня древнеегипетского пантеона. Жена Осириса и мать Гора, защитница умерших.

Исламский джихад — палестинская военизированная исламистская группировка, основанная в конце 1970-х гг.

Итеру — древнеегипетская мера длины, приблизительно равная десяти с половиной километрам. Также — название Нила.

ИТОшный маршрут — скалолазный маршруте использованием искусственных точек опоры (ИТО): крюконог, якорных крючьев, лесенок, стопперов и т. п., облегчающих подъем. Противоположность свободному маршруту.

Иуну — см. Гелиополь.

Йосемитский национальный парк — паркдикой природы, занимает свыше трех тысяч квадратных километров у подножия гор Сьерра-Невада в восточной Калифорнии. На его «стенки» съезжаются скалолазы всего мира.

Кам, камалот (сокр. от «camming device») — часть снаряжения скалолаза, закладной элементе кулачковым механизмом и пружиной, который «заякоривают» в скальной щели с последующим пропуском страховочной веревки.

Карабин — овальное или треугольное кольцо с винтовым замком, сквозь которое пропускают веревку. Один из основных элементов снаряжения альпиниста и скалолаза.

Каркаде — популярный в Египте напиток, отвар лепестков гибискуса.

Карнак — гигантский храмовый комплекс чуть севернее Луксора, возводившийся на протяжении двух тысячелетий. Был посвящен Амону, но также принимал почитателей других богов.

Картер, Говард (1874–1939 гг.) — английский археолог, который в 1922 г. обнаружил гробницу фараона Тутанхамона, что посей день считается величайшим открытием в истории археологии.

Картуш — вытянутая рамка-овал с именем царя или царицы.

Кемаль ад-Дин, принц (1874–1932 гг.) — наследник египетского султана, миллионер и исследователь пустыни. В 1926 г. обнаружил и нанес на карту плато Гильф-эль-Кебир. Ладислав Алмаши воздвиг ему памятник у южной границы плато, который стоит по сей день.

Кемет — букв, «черная земля». Слово, которым древние египтяне называли свою страну. Нынешнее название произошло от древнегреческого «Aigyptos», искаженного «хут-ка-Птах» — «дом души Птаха».

Кенем — древнее название оазиса Харга.

Клейтон, Патрик (1896–1962 гг.) — подполковник британской армии, исследователь пустыни. Картографировал большие области Ливийской пустыни в 1920-1930-х гг. Двое других Клейтонов также сыграли значительную роль в освоении Гильф-эль-Кебира в 1930-е гг.: британский авиатор Роберт Клейтон (1908–1932 гг.), в честь которого были названы Кратеры Клейтона, скальная формация южнее плато; и его жена, Дороти Клейтон (1908–1933 гг.), прообраз героини Кристин Скотт-Томас в фильме «Английский пациент».

Клинопись — способ письма Древней Месопотамии путем выдавливания на глине комбинаций клиновидных черточек.

Колонна Вашингтона — трехсот пятидесятиметровый гранитный утес в Йосемитском парке. Чрезвычайно популярен среди скалолазов.

Копты (от греч. «египтянин») — египетские христиане, представители одной из древнейших ветвей христианства. Считается, что первый патриарх — апостол Марк — принес учение Христа в Египет в первом веке н. э. Копты составляют около десяти процентов населения Египта.

Крюк скальный — металлическая пластина с проушиной, которую вгоняют в скальную трещину для страховки или опоры скалолаза. В него вщелкивается карабин, через который пропускают страховочную веревку.

Куфра — крупный оазис в юго-восточной Ливии.

Линн Хилл (род. 1961 г.) — одна из знаменитейших скалолазок. Первой выполнила маршрут «Нос» на Эль-Капитане в свободном стиле.

Лугальзагеси (ок. 2375–2350 гг. до н. э.) — царь Уммы, шумерского города-государства.

Мажнун, о-ва — стратегически важная зона на территории южного Ирака, одно из многочисленных мест добычи газа и нефти в Персидском заливе.

Манефон — греко-египетский жрец и летописец, чей труд «История Египта» — важнейший источник знаний поданной теме. Оригинал не сохранился и известен лишь по цитатам из книг других античных писателей. О самом Манефоне известно л ишь то, что он жил в городе Себен-ните дельты Нила в третьем веке до нашей эры.

Маншият-Насир — район Каира, восточная окраина города. Место жительства заббалинов, сборщиков мусора. Одно из немногих мест в городе, где можно увидеть свиней.

Мешхед — второй по величине город в Иране, религиозный центр шиитского ислама.

Мех-несеу (мех) — древнеегипетская мерадлины, «царский локоть», пятьдесят два с половиной сантиметра.

Мидан-Тахрир — букв. «Площадь Освобождения». Огромная площадь в центре Каира, средоточие городской жизни.

Мневис — священный бык, которому поклонялись в солнечном храме Иуну. В древнеегипетской мифологии — воплощение верховного бога Ра-Атума.

Молоккия — египетское блюдо из ошпаренных листьев мальвы, напоминает шпинат.

Мубарак, Сюзанна — жена египетского президента Хосни Мубарака.

Муэдзин — служитель мечети, призывающий мусульман на молитву.

Нагиб Махфуз (1911–2006 гг.) — египетский писатель, нобелевский лауреат, послуживший мировому признанию арабской литературы.

Накада, накадская культура — додинастическая культура (4400–3000 гг. до н. э.), названная в честь одноименного города (древнеегип. Нубт) на западном берегу Нила, где английский археолог Флиндерс Петри обнаружил и датировал ее образцы; впоследствии развилась в единое государство Египет.

Насер, Гамаль Абдель (1918–1970 гг.) — второй президент Египта с 1956 по 1970 г. В числе прочих возглавлял египетскую революцию 23 июля 1952 г., ключевая фигура ближневосточной политики двадцатого века.

Нейт — царица, первая жена и сводная сестра фараона шестой династии Пепи II (ок. 2246–2152 гг. до н. э.). Также имя древнеегипетской богини войны.

Некрополь — букв, «город мертвых». Место захоронений.

Неолит — букв, «новый каменный век» — последний период каменного века (6000–3500 гг. н. э.); точная датировка неолитических находок в Египте до сих пор вызывает затруднения.

Нефертити (древнеегип. «пришла прекрасная») — царица, супруга фараона Эхнатона.

Нису — царь, правитель. Слово «фараон» означает «великий дом»; получило распространение только при восемнадцатой династии (1550–1307 гг. до н. э.).

Новое царство — последнее из царств в истории Древнего Египта (1550–1070 гг. до н. э.), с восемнадцатой по двадцатую династии фараонов; время правления знаменитых фараонов Рамзеса II, Эхнатона и Тутанхамона.

Новая долина, губернаторство (провинция) — административная область Египта, охватывающая территорию юго-запада страны с оазисами Харга (центр), Дахла и Эль-Фарафра, а также Гильф-эль-Кебир.

Номарх — удельный властелин. Древний Египет подразделялся на сорок две административные единицы, или нома, управляемых номархами. Во времена междуцарствий номархи часто начинали править самовольно, без оглядки на фараонов.

«Нос» — скалолазный маршрут к вершине Эль-Капитана в Йосемитском национальном парке, один из знаменитейших в мире.

Нут — древнеегипетская богиня небесного свода.

Ньюбольд, Дуглас (1894–1944 гг.) — британский исследователь, который часто путешествовал по Ливийской пустыне во время дипломатической службы в Судане в период с 1920 по 1930 г.

Оксиринх — уникальная с археологической точки зрения область неподалеку от современной Эль-Бахнасы. Там во время раскопок доисторического мусора было найдено множество греческих папирусов Позднего периода египетской истории, в том числе неизвестные фрагменты древних пьес, поэм и раннехристианских текстов.

Омм (арабск.) — мать.

Осирис — древнеегипетский бог, повелитель загробного мира.

Остракон — глиняный черепок или кусок песчаника с надписью или рисунком. Древние использовали их в качестве записных книжек или листков для расчетов.

Оттяжка — петля из капроновой ленты с двумя карабинами.

Палеолит — букв, «старый каменный век» — ранний период (70 000-10 000 гг. до н. э.) каменного века; эпоха каменных орудий, охоты и собирательства.

Пепи II — фараон шестой династии, последний великий правитель Старого царства (2246–2152 гг. до н. э.); полное тронное имя — Неферкара Пепи. Его правление считается самым долгим в истории.

Первый переходный период — один из трех периодов междуцарствий в истории Древнего Египта (2134–2040 гг. до н. э.); произошел раскол египетского государства, за которым последовало его воссоединение под властью фараонов.

Перет — одно из трех времен года в Древнем Египте, сезон посадок и роста (с октября по февраль). Другие два — ахет (половодье) и шему (время засухи).

Переходный период — эпоха междуцарствия и раздробленности государства, когда власть фараонов ослабевала в отличие от власти номархов, правителей отдельных областей.

Перти, Уильям Мэттью (1853–1942 гг.) — археолог и египтолог, работал в Египте и Палестине. Составитель основных правил современной археологии. За интерес к древней керамике получил прозвище «отец горшков».

Пески Грейт-Селимы — протяженная пустынная область без дюн, шестьдесят тысяч квадратных километров песка на юге Египта — севере Судана.

Петроглиф — древний рисунок или символ на камне.

Пиастр — единица египетской валюты. Сто пиастров составляют один египетский фунт.

Пилон — монументальные ворота древнеегипетского храма в виде двух плоских башен-трапеций, зачастую с рельефом на поверхности, и портала между ними.

Питч — участок скалолазного маршрута длиной в одну веревку между страховочными базами.

Поздний период (царство) — поздний период в истории Древнего Египта (664–332 до н. э.) — период временного восстановления независимости Египта и могущества государства (с двадцать шестой по тридцатую династии), окончившийся завоеванием страны Персидской империей. Пора тяжелых войн и иноземных вторжений, в результате которых к 332 г. до н. э. Древний Египет был завоеван Александром Македонским.

Поля Иалу/Иару, Поля камыша — в древнеегипетской традиции часть загробного мира, в которой праведники обретают вечную жизнь и блаженство после суда Осириса.

Птах — древнеегипетский бог ремесленников и художников; центр поклонения — Меннефер (Мемфис). В некоторых египетских мифах рассматривается как верховный бог-творец. Изображается в виде спеленатого наподобие мумии бородатого человека в круглой шапке.

«Пустынный отряд» — специальное подразделение британских войск в годы Второй мировой войны, основанное в 1940 г. майором Ральфом Бэгнольдом. Осуществлял разведывательные операции и диверсии против германских войск в Сахаре.

Ра — древнеегипетский бог солнца.

Ра-Атум — сочетание Ра и Атума, верховный бог-творец.

Ра-Горахте — древнеегипетский бог, сочетающий черты Ра и Гора, покровитель Нового царства. Обычно изображается в виде человека с головой сокола.

Раннединастический период — самый первый период египетской истории, известный из летописей. Во время его в долине Нила сформировалось единое государство. Он охватывает первые три династии Древнего Египта, которые правили в 2920–2575 гг. до н. э.

Рельеф — вид скульптуры, скульптурное изображение на плоскости. Различают выпуклый и врезанный рельефы.

Саиди — народность Верхнего Египта, фермеры. Внешне более смуглы, чем жители Нижнего.

Свободный подъем — подъем на скалу без использования искусственных точек опоры, его облегчающих, кроме крючьев и страховки.

Себек — древнеегипетский бог Нила, покровитель фараона и защитник богов Ра и Сета. Изображался с телом человека и головой крокодила.

Сенусерт I — фараон двенадцатой династии (Среднее царство), правил в 1971–1926 гг. до н. э.

Сет — бог ураганов, тьмы, хаоса и пустынь. Изображался в виде человека с головой шакала (предположительно).

Сети I — фараон девятнадцатой династии (Новое царство), отец Рамзеса II. Правил в 1306–1290 гг. до н. э.

Сешат — древнеегипетская богиня письма, арифметики, архитектуры и астрономии.

Соло — в скалолазании — подъем без помощников.

Среднее царство — одно из трех царств в Древнем Египте, между Первым и Вторым переходными периодами (2040–1640 гг. до н. э.), с одиннадцатой по четырнадцатую династии фараонов.

Старк, Фрея (1893–1993 гг.) — исследовательница и писательница, известная путешествиями по Среднему Востоку и Аравии. В 1972 г. ей был присужден титул кавалерственной дамы Британской империи.

Старое (Древнее) царство — первое из трех царств Древнего Египта (2575–2134 гг. до н. э.), включало с четвертой по восьмую династию; в этот исторический период были построены Великие пирамиды.

Стела — вертикальная каменная или деревянная плита с надписями и/или рисунками.

Сунниты (люди Сунны) — последователи наиболее многочисленного направления в мусульманстве. Считают Абу Бакра, первого халифа, своим духовным вождем и продолжателем дела пророка Мухаммеда и верят, что лидером может быть любой достойный человек вне зависимости от происхождения.

Таамия — разновидность фалафели, обжаренные шарики из бобового пюре.

Та-Джесер — букв. «Священная земля». Может относиться к пустыне с участками для погребения или к загробному миру.

Талатат — стандартизированный блок из декорированного камня. Эхнатон впервые использовал их для строительства храмов. Последующие фараоны разрушили эти храмы и пустили блоки на постройку собственных памятников, как наполнение для пилонов, стен, фундамента. В храмовом комплексе Карнака было обнаружено почти сорок тысяч талататов.

Тасийская культура — неолитическая земледельческая культура, расцвет которой пришелся на середину пятого тысячелетия до н. э.; названа по селению Деир-Таса в Верхнем Египте, где впервые обнаружили ее образцы.

Тебу — племя пустынных кочевников, живущих на территории Ливии и Чада.

Тин Хинан — легендарная царица туарегов.

Торли — египетское блюдо, тушеная баранина или говядина с овощами.

Траншея царской ладьи — во многих захоронениях фараонов встречались траншеи с полноразмерными деревянными ладьями, которые должны были бы послужить фараону в загробной жизни. Пять таких траншей окружают пирамиду Хеопса в Гизе, две из которых, обнаруженные в 1954 г., содержали нетронутые ладьи.

Туареги — кочевой народ, произошедший от североафриканских берберов. Населяют пустынные регионы Мали, Нигера и южного Алжира. Носят характерные синие балахоны.

Туринский царский папирус — папирус, написанный иератикой, датируемый предположительно эпохой правления Рамзеса II (1290–1224 гг. до н. э.). В нем содержится перечень всех египетских фараонов с древнейших времен до указанной эпохи. Несмотря на его плохое состояние и неполноту, этот документ исключительно важен для составления хронологии египетских царей. В 1822 г. его обнаружил итальянский путешественник Бернардино Дроветти. В настоящее время папирус находится в Египетском музее Турина.

Тутанхамон — фараон восемнадцатой династии (Новое царство), правил в 1333–1323 гг. до н. э. Его почти нетронутая гробница, обнаруженная в 1922 году Говардом Картером, оказалась величайшей находкой в истории египетской археологии.

Уаджет — египетский символ-оберег в виде глаза Гора.

Уингейт, Чарльз Орд, генерал-майор (1903–1944 гг.) — британский путешественник и военный; в 1933 г. организовал пеший поход-экспедицию для поисков Зерзуры.

Файруз (арабск. «бирюза») — знаменитая ливанская певица. Настоящее имя — Нухад Хаддад (род. 1935 г.)

Фао, полуостров — стратегически важный полуостров в Персидском заливе, южная часть Ирана. Место военных действий входе ирано-иракской войны 1980–1988 гг.

Фатир — разновидность лепешки.

Феллах (арабск.) — крестьянин.

Форт, Ноэль Барнард Деланси, подполковник (1879–1933 гг.) — австралийский исследователь пустыни. Служил в верблюжьей кавалерии Судана с 1907 по 1916 г.

«Фрирайдер» — скалолазный маршрут к вершине Эль-Капитана в Йосемитском национальном парке.

Халф-Доум — скала в Йосемитских горах, названная так из-за своей формы (полукупол).

Хамас — военизированное палестинское движение исламистского толка, основанное в 1987 г. Название образовано от аббревиатуры «Исламское движение сопротивления» и одновременно переводится как «усердие, воодушевление, энтузиазм».

Хан-эль-Халили — большой рынок в Каире, где продаются все местные товары, начиная от украшений и заканчивая изделиями из кожи.

Хардинг, Уоррен (1924–2002 гг.) — известнейший американский скалолаз, который впервые преодолел многие скальные стены в Йосемитских горах, включая якобы непреодолимого Эль-Капитана.

Хасехемуи — фараон второй династии (раннединастический период), скончался в 2649 г. до н. э. При нем были возведены несколько монументальных зданий, в том числе огромная усыпальница в Абидосе.

Хатшепсут— царица восемнадцатой династии, правила в 1473–1458 гг. до н. э., наряду со своим пасынком Тутмосом III. Ее посмертный храм на западном берегу Нила в Луксоре — один из самых впечатляющих архитектурных памятников Египта — стал местом жестокого кровопролития в 1997 г., когда исламские экстремисты убили там пятьдесят восемь иностранных туристов и четырех местных жителей.

Хафиз, Сайед Абд-эль (род. 1977 г.) — египетский футболист, бывший капитан «Аль-Ахли».

Хезболла — букв, «партия Аллаха». Военизированная шиитская группировка Ливана.

Хепри — древнеегипетский бог созидания, обновления, возрождения и утреннего солнца. Изображался в виде человека со скарабеем вместо головы.

Хет — древнеегипетская мера длины, пятьдесят два с половиной метра (сто царских локтей).

Хомейни, Рухолла Мусави (1900–1989 гг.) — иранский шиитский духовный и политический вождь, аятолла. Возглавлял иранскую революцию 1979 г. В соответствии с конституцией занял пост высшего руководителя Исламской республики Иран.

Хуфу (греч. Хеопс) — фараон четвертой династии (Старое царство), строитель Великих пирамид в Гизе, правил в 2551–2528 гг. до н. э.

Царство — временной отрезок древнеегипетской истории, в течение которого Египет существовал как единое централизованное государство под властью фараонов. Старое, Среднее и Новое царства длились почти три тысячи лет, начиная с объединения Верхнего и Нижнего Египта и заканчивая римской оккупацией.

Чати — визирь; высочайшая придворная должность в Древнем Египте.

Шедех — разновидность красного виноградного вина; высоко ценился в Древнем Египте.

Шепен — снотворный мак; использовался древними египтянами для вызывания дремоты.

Шиизм — одно из двух основных направлений ислама (в противоположность суннизму). Шииты верят, что со смертью пророка Мухаммеда власть в мусульманской общине должна была перейти к его наследнику Али, а не к другу и советнику Абу Бакру. Шииты признают духовную власть лишь за потомками Мухаммеда и имамами, избранниками Аллаха. Слово «шия» — сокращение арабского «шия ату Али», «последователи Али». Шииты составляют не больше пятнадцати процентов от общего числа мусульман, однако в Иране и Ираке их большинство.

Эль-Капитан — отвесная гранитная скала высотой в девятьсот десять метров на территории Йосемитского парка. Одна из величайших «стенок» в мире скалолазания. Впервые ее покорили в 1958 г. Уоррен Хардинг, Уэйн Мерри и Джордж Уитмор, первооткрыватель известного маршрута «Нос».

Эннеада — девятка (отгреч. «девять») основных древнеегипетских богов, исторически связанных с храмом Солнца в Гелиополе: Ра-Атум, Шу, Тефнут, Геб, Нут, Осирис, Исида, Сет и Нефтида.

Эхнатон — фараон восемнадцатой династии (Новое царство), известный своими реформами в религиозной и политической сферах; правил в 1353–1335 гг. до н. э.; считается отцом Тутанхамона.

Эшмоловский музей (музей Эшмола) — музей на территории Оксфорда, основанный Элиасом Эшмолом; славится собранием предметов древнеегипетского искусства.

От автора

Стольким людям я обязан помощью, советом и поддержкой, что стыдно признаться. Без них эта книга не была бы написана. Поэтому я хочу всех их поблагодарить. В первую очередь — мою любимую жену Алики, которая всегда находила для меня слова ободрения, не говоря о том, что ей пришлось вынести за последние два года (ничьей жене такого не пожелал бы!). Не знаю, смогу ли когда-нибудь вернуть ей долг благодарности в полной мере.

То же самое относится к моему замечательному лит-агенту Лоре Сусийн, которая не давала мне сойти с ума или расслабиться, и редактору Саймону Тейлору, человеку бесконечно терпеливому и участливому.

Профессор Стивен Квирк из музея Петри стал для меня сущим кладезем знаний в области древнеегипетского языка, мифологии и религии. Могу только извиниться за нескончаемые вопросы, которыми я его то и дело засыпал, и за вольность, с которой я рассматривал его ответы.

Отдельное спасибо древнеегипетскому и суданскому отделам Британского музея, которые помогли мне заполнить огромные пробелы в знаниях по египетской истории и иероглифике. В этой связи хочу особо поблагодарить докторов наук Джулию Андерсон, Джона Тейлора, Рене Фридман, Ричарда Паркинсона, Нила Спенсера и Дерека Уэлсби, а также Николь Дуик, Клер Оссиан, Николаса Ривза и Роберта Моркота за советы соответственно по темам древнеегипетских оазисов, ботаники, иероглифики, архитектуры. Доктора Джона Тейлора, куратора коллекции клинописных текстов Британского музея, и доктора Фрэнсес Рейнольде с кафедры востоковедения Оксфордского университета я благодарю за то, что прояснили для меня особенности шумерского языка; а своих добрых друзей докторов Раша Абдуллу и Мухсена Кемаля — за помощь с современным арабским.

До недавнего времени я ничего не знал ни о скалолазании, ни об устройстве самолетов и мотодельтапланов. Спасибо тем, кто просветил меня относительно этих вещей: Кену Ягеру из Йосемитской ассоциации скалолазания, Крису Макнамаре из «Супертопо», Полу Биверу, капитанам Айну Гибсону и Алексу Киту, Люси Кимбелл из нортгемптонширской летной школы, а также Роджеру Патрику.

Таким же неизвестным для меня предметом была контрабанда ядерного сырья и обогащение урановой руды. Спасибо тем, кто не пожалел времени и просветил меня на этот счет: профессору Мэтгью Банну из Гарвардского института государственного управления имени Джона Кеннеди и Грегори Джонсу из «РЭНД корпорейшн», а также Бренту Истману из комитета по борьбе с хищениями ядерного топлива при Государственном департаменте США, Бену Тимберлейку и Чарли Смиту.

Огромная благодарность Джону Берри, который встретил меня в американском посольстве Каира, Нилу Говеру за предоставленные карты, подполковнику Брайану Маке из Пентагона, Нашве из Египетского бюро культуры в Лондоне, Стивену Бэгнольду, Сьюзи Флауэрс, Солу Келли, Кену Уолтону, Питеру Верту и персоналу Британской библиотеки.

Наверное, самой большой радостью, которую я испытал во время написания книги, было знакомство с двумя группами совершенно особенных людей, которым я бесконечно благодарен:

— Сьюзи Грейс, Магде Тарват Бадеа и Ассоциации по защите окружающей среды (АРЕ), благодаря которой я смог исследовать жизнь и быт заббалинов, уникальной общины, которая на протяжении долгих лет собирает и перерабатывает городские отходы в Каире. Если хотите узнать о заббалинах больше, как и о деятельности АРЕ, загляните на сайт . Сильвия Смит и Ричард Дьюбел снабдили меня всей необходимой информацией по упомянутой теме, за что я весьма им признателен.

— Юсуфу, Сайду, Эль Хаг Абдель Хамид Зейдану и Насиру Халель Зайеду — огромное спасибо за гостеприимство, опыт и совершенно чудесное путешествие в пустыню; я провел незабываемое время среди бедуинов в оазисе Дахла. Если вам когда-нибудь повезет побывать в Дахле и захочется узнать больше о бедуинах и их культуре, загляните в «Лагерь бедуинов» ().

И напоследок я хотел бы сердечно поблагодарить двух друзей — Питера Баурона и Пола Берда. Несмотря на то что они не принимали участия в написании книги, я много думал о них в последнее время. Спасибо вам за поддержку, веселье и общение. Без вас моя жизнь была бы унылой и серой. Вы навсегда останетесь в моей памяти.

Оглавление

2153 г. до н. э., Египет, Ливийская пустыня

Ноябрь, 1986, северо-восточная Албания, аэродром Кукеса

Вашингтон, здание Пентагона. Тем же вечером

Париж. Четыре месяца спустя

Ливийская пустыня, между Гильф-эль-Кебиром и Дахлой . Наши дни

Калифорния, Йосемитский национальный парк

Каир, отель «Мариотт»

Каир

Каир

Дахла

Каир

Дахла

Каир, Американский университет

Дахла

Каир

Дахла

Между Дахлой и Каиром

Каир, Маншият-Насир

Оазис Дахла

Египет, между Каиром и Дахлой

Дахла

Оазис Дахла

Каир

Каир, американское посольство

Дахла

Каир

Каир, коптский квартал

Каир, Американский университет

Дахла

Каир

Каир, Египетский музей

Каир, Замалик

Каир, Маншият-Насир

Каир, Бутнея

Каир, Маншият-Насир

Дахла

Каир

Каир

Дорога на Александрию

Каир

Между Каиром и Александрией

Оазис Дахла

Абидос

Каир

Дахла

Каир

Дахла

Каир

Над Ливийской пустыней

Каир

Военный аэродром Массави, оазис Харга

Гильф-эль-Кебир

Каир

В Затерянном оазисе

Послесловие автора

Словарь терминов

От автора

Реклама на сайте