«Невидимое зло»

Майкл Ридпат Невидимое зло (Алекс Кальдер — 2)

Посвящается Барбаре

1

18 июня 1988 года

Мне страшно. Ну вот, я наконец написала это. Двадцать минут я разглядывала пустую страницу, не зная, с чего начать свой дневник, и поняла, что начинать надо с этого.

Я боюсь.

Кого? Чего? Конечно, Нелса. Когда вчера он вышел из себя и сжал огромные кулаки, я решила, что он меня ударит, а точнее — убьет. Но еще больше меня пугает даже не это, а то, что я теряю его. Теряю и сама не понимаю почему.

Боюсь Южной Африки, а может, и за Южную Африку. Меня пугает то, что белые делают с черными, а черные — с белыми. Как и Нелс, боюсь, что в любой момент здесь все взлетит на воздух. И боюсь себя, того, что со мной происходит.

Я чувствую себя такой одинокой в своей семье. Нелс сейчас проводит много времени в Штатах. Кэролайн — чудесный ребенок, но ей всего двенадцать лет. Что касается Тодда, то я поняла, как он мне нужен дома, только сегодня, получив от него письмо, что он не приедет. Он собирается остаться в Хэмпшире, провести летние каникулы с друзьями. Что мой сын делает в школе-интернате в Англии за тысячи миль от дома? Почему мне так не хватает его?

Я решила, что мне станет легче, если начну вести дневник. Нужно разобраться в себе и в том, что собираюсь делать. Эту красивую тетрадь я купила в прошлом году в Париже. Своей черной молескиновой обложкой она очень похожа та ту, что Брюс Чатвин[1] возил с собой во время путешествий по Африке и Австралии. Она так и просит, чтобы в нее занесли великие мысли и прозрения, но у меня их нет. И в мыслях своих я разобраться не могу. Не хочется писать в блокноте на пружинках, каким пользуются журналисты. Я уже давно не журналистка. Так кто же? Жена? Мать? Мачеха? Пленница? Пленница своих мыслей? Или страхов?

Одни вопросы и никаких ответов.

Черт бы меня побрал!

2

На аэродроме Лэнгторп царила тишина. Не было слышно ни рева двигателей в двадцати ярдах от здания летной школы, ни рокота самолетов, кружащих на высоте тысячи футов. Тишину нарушали только всплески тяжелых капель, падавших с листьев и крыши после недавно прошедшего дождя. Воздух был влажным, холодным и неподвижным. Яркий оранжевый ветроуказатель безвольно висел у пожарной машины. Серая масса облаков, едва сдерживавшая тонны дождевых капель, давила на взлетные полосы и выстроившиеся в ряд тополя у дальнего конца аэродрома. Моря, раскинувшегося за семь миль отсюда, видно не было, как, впрочем, и круглой башни церкви в деревушке Лэнгторп всего в полумиле.

Алекс Кальдер поглядывал на небо, остававшееся по-прежнему беспросветно хмурым. Согласно прогнозам, медленно двигавшийся холодный фронт должен был вот-вот уйти, расчистив ярко-голубое небо и оставив редкие облака, летать в которых было сплошным удовольствием. Но ничего похожего не происходило, и вряд ли что могло измениться в ближайшие пару часов. Поэтому Алексу пришлось отправить домой ученика, сидевшего в приемной. Тот до последнего надеялся, что хотя бы часть запланированного занятия по выходу из нестандартных высот еще может состояться.

Хотя на столе лежала целая пачка уведомлений летному составу Управления гражданской авиации, которые надо было просмотреть, Кальдер не удержался и вышел на сайт «Спредфинекс». Там знакомо мигали синие и красные цифры котировок ценных бумаг в США, Британии, Японии и зоне евро. Было время, когда Кальдер проводил с этими цифрами по десять часов в день, покупая и продавая облигации от имени своего работодателя — крупного американского инвестиционного банка «Блумфилд-Вайс». Но два года назад он с отвращением оставил мир финансов и на паях с партнером приобрел аэродром Лэнгторп вместе с летной школой. Однако по-прежнему скучал по тому чувству, которое вызывало в нем противостояние интеллекта рынку, волнению, какое охватывало при виде потерь, превращавшихся в прибыль. Исполнение фигур высшего пилотажа на маленьком красном биплане «питтс-спешиал» отчасти утоляло его жажду риска, но не полностью. Вот почему в последние месяцы он начал делать ставки через сайт, на котором нужно было угадать направление движения рынка облигаций. Ощущения, которые Кальдер испытывал, были почти такими же, хотя теперь у него и не было прежнего преимущества: он знал, что скорее всего проиграет, а суммы, которые он ставил, были не чужими миллионами, а собственными тысячами.

В это утро он потерял полторы тысячи фунтов стерлингов, он поставил их на то, что рынок облигаций в США начнет расти. Этого не произошло. Пока. Но он был уверен, что так обязательно случится. Может, стоит поставить еще?

Услышав быстрые шаги по дорожке вдоль окна, Кальдер поднял голову. Мимо прошли мужчина и женщина. Мужчина был молодым, высоким и уверенным. А женщина…

Кальдер улыбнулся и поспешил встретить их в приемной. Увидев Алекса, женщина, просияв, обняла его.

— Ким, не может быть! — обрадовался Кальдер. — Я не видел тебя…

— Десять лет, — подсказала та.

Кальдер взглянул на нее — она изменилась очень мало. Белоснежная кожа, иссиня-черные волосы и серые глаза Ким О'Коннелл безошибочно указывали на ее ирландские корни. Теперь ее волосы подстрижены покороче, непокорные локоны укрощены, в уголках губ и глаз появились мелкие морщинки, но улыбка, которой она одаривала всех окружающих, была все той же — теплой, открытой и кокетливой.

— Ты меня разглядываешь… — протянула она. — Ну что, годится?

— Извини, — смутился Кальдер. — Я просто опешил от неожиданности. Но я так рад тебя видеть!

— Это мой муж Тодд.

— Привет, Алекс. Рад познакомиться. — Мужчина протянул руку и крепко пожал. Он был чуть выше Кальдера, с квадратной челюстью, голубыми глазами и светлыми волосами, зачесанными назад. На нем были водолазка, брюки из хлопчатобумажного твила и дорогой замшевый пиджак. Привлекательный. Даже красивый. Но ожидать меньшего от Ким было бы глупо.

— Я слышал, что ты вышла замуж, — сказал он.

— Еще бы! Мы приглашали тебя на свадьбу!

— Ну да. Извини, я не смог приехать. Кажется, я тогда работал в Нью-Йорке.

— Свадьба была в Филадельфии! Удивительно, правда?

Кальдер улыбнулся и пожал плечами:

— Да уж, мне действительно жаль, что я ее пропустил.

— А как ты? Есть подружка? Или жена? Маленькие летающие Кальдеры?

Кальдер постарался не вздрогнуть, подумав о Сэнди. Воспоминания об их ссоре по телефону после его ужасной поездки в Нью-Йорк были еще очень болезненными.

— Нет, — резко ответил он.

Глаза Ким сузились. Кальдер видел, что задел ее любопытство, но она решила не продолжать.

— Послушайте, вы не голодны? — спросил он. — Сейчас время обеда, а здесь неподалеку есть отличный паб. — Он взглянул на небо, низко нависавшее над аэродромом. — В ближайшее время здесь все равно не прояснится.

В «мазерати» Кальдера места для всех не хватило бы, и они отправились на арендованной машине, на которой приехали Тодд и Ким. Кальдер показывал, куда ехать, и они, миновав деревню Лэнгторп, двинулись на север в сторону моря и Ханхем-Стейт. Ким рассказывала, как они добирались до Норфолка из Ливерпуля, где жили ее родители. Алекс успел забыть, какой она была болтушкой, но заметил, что ливерпульский акцент, который он помнил по университету, сменился легким американским.

Через десять минут они уже устроились в «Адмирале Нельсоне» — старинном пабе из песчаника, где по будням в это время было мало народу. Отсюда открывался вид на бухту, залитую дождевой водой сверху и морской — снизу. Там было пришвартовано множество судов — парусные и рыбацкие лодки и даже пара тридцатифутовых яхт, которые удерживались на месте якорными цепями, боровшимися с приливом. За бухтой начинались болота, на них опускались темные облака. Кальдер заказал в баре напитки: пинту местного горького пива для Тодда, сидр для Ким и имбирное пиво для себя. Он не исключал, что погода еще может наладиться и ближе к вечеру ему придется подняться в воздух.

Конечно, он знал, что Ким вышла замуж, и знал за кого, хотя и не сразу вспомнил, как зовут ее мужа. Тодд был сыном Корнелиуса ван Зейла, газетного магната, выходца из Южной Африки, владельца британского таблоида «Гералд» и ряда изданий в Америке и по всему миру. Эта свадьба наделала много шума среди друзей Кальдера по Кембриджу, с которыми он поддерживал связь. Кое-кто из них в отличие от Алекса общался с Ким после свадьбы. Он искренне жалел, что потерял с ней связь. Во время учебы они по-настоящему подружились, а на втором курсе даже жили в одном переполненном студенческом общежитии.

— Так что вас привело в Норфолк? — спросил Кальдер, вернувшись с напитками.

— Мы приехали в Англию навестить родителей Ким, — ответил Тодд, — и решили, что по дороге в Лондон заглянем к тебе. — У него был необычный акцент: почти британский, но с легким налетом американского и южноафриканского. Конечно, Норфолк никак не находился по пути из Ливерпуля в Лондон, но Кальдер не сомневался, что рано или поздно узнает причину их приезда.

— Значит, ты больше не работаешь в Сити? — произнесла Ким. — В последний раз, когда мы виделись, ты только что поступил на работу в «Блумфилд-Вайс».

— Нет. Я ушел оттуда пару лет назад. Мне нравилась торговля облигациями, и у меня неплохо получалось, но в конце концов внутренняя политика банка меня просто достала.

— Мы читали о скандале с хедж-фондом, — вступил в разговор Тодд. — Ким тогда сильно переволновалась, увидев твое имя. Похоже, там все было очень запутанно.

— Это верно, — согласился Кальдер. Ему удалось вскрыть аферу крупного фонда по управлению ценными бумагами с высокой степенью риска, который пытался скрыть от инвестиционного банка «Блумфилд-Вайс» свои потери в сотни миллионов долларов. Вся эта история стоила жизни сотруднице его отдела. Когда скандал разразился, Кальдер стал знаменитостью. При встрече с ним люди до сих пор вспоминали события тех лет.

— А теперь ты управляешь летной школой? — поинтересовалась Ким.

— С партнером, Джерри. Дела идут неплохо, репутация укрепляется, но пока доходы едва покрывают расходы.

— А ты не думал вернуться обратно в ВВС Великобритании? Мне всегда нравилось представлять, как ты бороздишь воздушные просторы, бросаешь бомбы и все такое. Это здорово тебе подходило.

— После того как я повредил спину при катапультировании, мне запретили летать на скоростных машинах. Поэтому-то я и ушел. Думаю, что смог бы устроиться пилотом в какую-нибудь авиакомпанию, но мне больше нравится работать на себя.

— А у тебя здесь хорошие самолеты, — заметил Тодд. — А что это за большая одномоторная машина с красной звездой на борту?

— А-а, это! Это — «Як». «Як-11» 1956 года выпуска. А звезда осталась еще от советских ВВС. Отличная машина.

— Смотрится круто!

— Я бы поднялся с тобой на нем в воздух, будь погода получше.

Явный интерес Тодда встревожил Ким. Кальдер с улыбкой наблюдал за ней.

— А как ты? — спросил он. — Ты же поехала в Гарвард получать степень по деловому администрированию.

— Там я и встретила Тодда. Тогда я работала на консалтинговую компанию в Филадельфии. Обычно я в этом не признаюсь, но мне нравилось: научить людей, как себя вести, а потом потихоньку уйти в сторону, чтобы не отвечать за последствия. Затем мы переехали в маленький городок в Нью-Гемпшире. Тодд преподает язык в школе для мальчиков, а я работаю в местной больнице администратором.

В ее словах прозвучало едва уловимое недовольство. Оно не было резким или вызывающим, но Кальдер все-таки уловил его, как и Тодд, который заметно напрягся.

— Мы решили сойти с дистанции, — пояснил Тодд. — Я раньше работал на отца…

— Тодду это не нравилось, — вмешалась Ким. — Он понял, что газетный бизнес не то, чем он хотел бы заниматься. Сомерфорд — чудесный город, и нам там очень нравится.

Кальдеру было трудно представить Ким сошедшей с дистанции. Она была из тех, кто прокладывает себе путь в первые ряды локтями. Она взглянула на него и, будто прочитав его мысли, накрыла ладонью руку мужа, словно подчеркивая свою преданность. Кальдер удивился, что спустя столько лет по-прежнему хорошо ее понимает.

Он взял меню.

— Закажем что-нибудь? Здесь готовят отлично. А свежую рыбу всегда поставляет один местный житель.

Они сделали заказ, после чего Кальдер откинулся на спинку стула и спросил:

— Итак, в чем же дело?

Ким и Тодд переглянулись.

— Вообще-то мы надеялись на твою помощь в одном деле, — начала Ким.

— В каком? — улыбнулся Кальдер.

— Оно связано с «Блумфилд-Вайс».

Улыбка исчезла с лица Алекса. Ким это заметила, но продолжила:

— Ты, возможно, помнишь, кто отец Тодда?

— Помню, — подтвердил Кальдер.

— Хорошо. Так вот мать Тодда — Марта — была американкой. Они жили в Южной Африке, неподалеку от Кейптауна. Когда Тодду было шестнадцать, его мать убили в охотничьем заповеднике возле Крюгер-парка на севере страны. Власти заявили, что это сделали повстанцы, но Тодд никогда этому не верил, верно, милый? — Ким дотронулась до рукава мужа.

— Как давно это случилось?

— В 1988 году, — ответил Тодд. — Тогда в Южной Африке еще был режим апартеида. — Он помолчал и, взглянув на Кальдера, продолжил: — В то время я учился в школе-интернате в Англии. У отца с матерью в этот период отношения были очень непростыми, я никогда не видел, чтобы они настолько не ладили. Правда, я заметил, что дела обстоят не лучшим образом, еще во время моего последнего пребывания дома, поэтому я и решил провести часть каникул у друга в Англии. Мама была очень этим расстроена. Скандалы продолжались, и мама решила провести уик-энд в частном охотничьем заповеднике в Крюгер-парке. Почему именно там — до сих пор остается загадкой: это место называлось Купугани, и она там ни разу не была до этого.

Тодд с трудом проглотил слюну. Ким сжала руку мужа. Он смотрел на бокал с пивом, не замечая ни ее, ни Кальдера.

— Я не отстал от отца, пока он не рассказал мне, что случилось. Ее поселили в коттедже в нескольких сотнях ярдов от основного лагеря. Было утро, она осталась в одиночестве — остальные гости уехали на прогулку. — Он снова с трудом сглотнул.

— Ты не должен рассказывать Алексу, если не хочешь, — заметила Ким.

— Нет, все в порядке, если, конечно, ты сама не против выслушать это еще раз. — Тодд взглянул на Кальдера — было видно, что он хочет выговориться.

— Я слушаю.

— Коттедж стоял рядом с высохшим устьем реки. Судя по всему, повстанцы использовали этот район для проникновения на территорию Южной Африки из Мозамбика. В случае поимки они могли выдать себя за беженцев. По данным полиции, в тот день через Купугани прошла их группа. Они увидели коттедж и маму в нем, и один из них выстрелил в окно с другого берега высохшего русла. Три пули в грудь убили ее на месте. — Голос Тодда дрогнул, и он замолчал, пытаясь взять себя в руки. — Извините. Это случилось очень давно, и я, наверное, уже должен был смириться, но мне до сих непонятно, кому могло понадобиться убивать мою мать. Она была чудесной женщиной, верила в отмену апартеида. Всегда говорила, что это в немалой степени содействовало ее браку с отцом и переезду в Южную Африку.

— И ты не веришь, что повстанцы могли ее убить?

— Нет, — твердо заявил Тодд. — Это слишком удобное объяснение. Но это не было случайным убийством.

— Марта чувствовала, что ее собираются убить, — заметила Ким. — Во всяком случае, она подозревала, что такая попытка будет сделана.

— Откуда вы знаете? — удивился Кальдер.

— Мать Марты — бабушка Тодда — скончалась пару месяцев назад, — пояснила Ким. — Просматривая ее бумаги, Тодд нашел письмо от Марты. В нем говорится, что она наткнулась на какую-то информацию о «Зейл ньюс», которая все разрушит, если об этом станет известно. Она казалась очень напуганной. Она также писала о своем дневнике, просила найти его и сохранить в надежном месте. Мы… — Ким помолчала и посмотрела на мужа. — Мы считаем, что эта информация может подсказать нам, почему ее убили и кто это сделал.

— А разве не проще спросить у Корнелиуса ван Зейла?

— Мы спрашивали. По крайней мере Тодд. И у других членов семьи тоже. Но никто, похоже, ничего не знает. Во всяком случае, так они утверждают.

— Думаю, что отец просто хотел забыть об этом периоде жизни, — сказал Тодд. — Я уверен, он чувствует себя виноватым за те скандалы, что у них были. Но я не такой. Я должен знать, что с ней произошло.

— Значит, вы не в курсе, о какой информации шла речь в письме? — спросил Кальдер.

— Нет, — ответила Ким. — Но Марта упоминала о человеке, с которым она это обсуждала. О банкире, работавшем на «Блумфилд-Вайс».

— Понятно. И вы хотите, чтобы я поговорил с этим человеком?

— Тодд сам пытался это сделать, — пояснила Ким. — Но он не хочет с ним встречаться и не отвечает на его телефонные звонки.

— А разве твой отец не может на него надавить?

— Ему это не совсем удобно…

— Может, но не хочет, — прервала мужа Ким. — Но я сказала Тодду, что рассчитываю на твою помощь. Этот банкир работает в Лондоне, ты, может, даже знаком с ним, а если нет, то наверняка знаешь кого-нибудь, кто знаком. И еще я уверена, что могу тебе доверять, если вдруг что-то всплывет. — Ким ободряюще улыбнулась Кальдеру.

— Мы читали, как тебе удалось вскрыть аферу этого хеджевого фонда, — вступил в разговор Тодд. — Мы просим всего лишь задать пару вопросов и получить на них ответы.

— Кто этот банкир?

— Бентон Дэвис, — ответила Ким.

Кальдер закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел, что Ким смотрит на него с тревогой.

— Ты знаешь его? — спросила она. — Я вижу, что знаешь!

Кальдер кивнул:

— Да. И боюсь, что не смогу вам помочь.

Ким помрачнела и перевела взгляд на Тодда, который едва заметно пожал плечами. У Кальдера было чувство, что она обещала мужу, что он им поможет. И вот теперь он ее подвел.

— Я могу спросить почему? — поинтересовалась Ким. — Речь идет всего лишь о простом звонке и поездке в Лондон для встречи с ним.

Кальдер набрал побольше воздуха.

— Бентон Дэвис руководит лондонским отделением «Блумфилд-Вайс». Когда я уволился два года назад, он уже был главой отделения. Женщина, работавшая со мной, выдвинула против компании иск о сексуальном домогательстве. Они превратили ее жизнь в ад, и она ушла из банка, а вскоре погибла, выпав из окна шестого этажа. На первый взгляд это выглядело как самоубийство, и вину за доведение до него я возложил, среди прочих, и на Бентона, поэтому и ушел из банка. В конце концов выяснилось, что это было убийство, но я до сих пор не могу простить Бентону того, как он с ней обращался, и он знает об этом. Мы далеко не друзья, и шансов, что он захочет со мной говорить, просто нет, не говоря уже о том, что я сам оттуда ушел и не хочу туда возвращаться.

— Бедная женщина! — искренне огорчилась Ким. — Какая ужасная история! Вот негодяй!

— А если ему просто позвонить и попросить встретиться с нами? — поинтересовался Тодд.

Кальдер покачал головой:

— Даже если я позвоню, это ничего не изменит. А вы не можете рассказать о вашей истории полиции?

— Эта было нераскрытое убийство в Южной Африке в 80-е годы, — ответила Ким. — Тогда таких смертей были сотни. Даже тысячи.

— Мы были бы признательны за любую помощь, — сказал Тодд. — Я очень любил свою мать… Звучит глупо — все любят своих матерей, но, когда она умерла, я был в школе в Англии. Мы не виделись четыре месяца. Меня не было рядом, когда все произошло. Знаю, что это странно, но я чувствую себя отчасти виноватым. Я понятия не имею, почему она умерла. В то время было очевидно, что власти что-то скрывают. Но что? И почему? Не исключено, что в ее убийстве замешана южноафриканская тайная полиция или кто-то еще. Моя семья сделала все, чтобы похоронить прошлое, но это неправильно! Мы должны знать правду! Я должен знать правду!

Алекс взглянул на супругов: они не скрывали разочарования. Им пришлось проделать долгий путь, чтобы найти его. И ему было жалко Тодда. Мать Алекса умерла, когда ему было примерно столько же лет, сколько Тодду тогда. Она погибла в автомобильной катастрофе при лобовом столкновении с подвыпившим фермером, но Кальдер тоже чувствовал себя виноватым: в тот день она спешила забрать его из школы, потому что он опоздал на автобус. С тех пор он уже не мог жить по-прежнему. И если бы его мать убили, он бы тоже не успокоился, пока не докопался до правды. Ему очень хотелось помочь Тодду.

Но Бентон Дэвис? Человек, стоявший во главе всех интриг, которые он так ненавидел в «Блумфилд-Вайс». Нет, нет и еще раз нет! Он не мог себя заставить — не имело смысла даже пытаться.

— Мне очень жаль, — произнес он.

Подали еду, и через пару неловких минут беседа вновь оживилась. Тодд оказался приветливым и приятным в общении, судя по всему, не испорченным теми благами, которыми был окружен с рождения. Кальдер чувствовал, что этот человек начинает ему нравиться. А Ким… Ким была такой же деятельной и активной, как и прежде. Ее неповторимая улыбка все так же заставляла собеседника чувствовать себя самым важным человеком в ее жизни. Когда она время от времени одаривала ею Алекса, он чувствовал то же самое волнение, что и много лет назад. К сожалению, Ким всегда встречалась с кем-то другим. В университете этот кто-то другой неизменно оказывался очередным привлекательным и обаятельным мерзавцем. Но Тодд, насколько мог судить Кальдер, таким не был, и его это радовало. Ким заслуживала мужа, который относился бы к ней достойно.

После обеда они вместе вышли на улицу и направились к небольшой автостоянке. Уровень воды в бухте благодаря приливу еще больше поднялся, и теперь под водой оказалась значительная часть каменистого берега. Облака по-прежнему были серыми и низкими — о полетах не могло быть и речи.

Кальдеру было не по себе из-за того, что он отказался помочь.

— Послушай, Тодд. Погода до выходных наверняка будет плохой. Но если на следующей неделе вы не уедете из Англии и небо расчистится, мы можем полетать на «Яке». Поглядишь на Норфолк с высоты птичьего полета.

Тодд заулыбался.

— С удовольствием, — сказал он и посмотрел на Ким, на лице которой было написано сомнение. — Мы остановимся на несколько дней у отца, а в Штаты вылетим в среду. Может, во вторник получится?

— Отлично! — согласился Кальдер. — Давай созвонимся во вторник утром и решим, что делать, в зависимости от погоды.

— Ваши гости из «Блумфилд-Вайс» прибыли, мистер ван Зейл.

Корнелиус оторвал взгляд от стола и увидел в дверях просторного кабинета Нимрода. Несмотря на свое звучное имя,[2] тот оказался маленьким и жилистым чернокожим выходцем из Южной Африки. У него было морщинистое лицо, настороженный взгляд и золотые коронки. Костюм неизменно был ему велик. Нимрод доказал свою преданность тридцатилетней работой в качестве шофера, помощника и правой руки Корнелиуса и оставался единственным напоминанием о южноафриканском прошлом своего хозяина, память о котором тот был рад сохранить.

— Пусть войдут.

Корнелиус взял блокнот в кожаном переплете и положил его на середину длинного стола орехового дерева. За ним уже сидел поджидавший всех Эдвин, разглядывая сквозь толстые линзы очков колонки цифр на листке бумаги. Корнелиус был в одном жилете, но обрюзгшее тело его лысеющего сына было облачено в неизменную тройку. Эдвин, его сын от первого, самого неудачного из трех браков, отличался прилежанием и много работал, но ему недоставало обаяния и проницательности его сводного брата Тодда. Хотя Эдвину уже давно исполнилось сорок и он всегда отличался основательностью, Корнелиус никогда не воспринимал его серьезно.

Самому Корнелиусу уже стукнуло семьдесят, но он по-прежнему был высок и держался ровно, хотя мышцы, накачанные пятьдесят лет назад, когда он играл центрального трехчетвертного в команде регби Западной провинции, давно заплыли жиром. Квадратная челюсть, твердые скулы и шапка белых волос делали его похожим на гранитную глыбу, которая со временем стала только крепче. В молодости за ним закрепилось прозвище Дротик — за удивительную способность прорываться сквозь защитную линию трехчетвертных, но оно вполне подходило и для характеристики его цепкого ума, который со временем тоже стал только острее. Он был хорош в своем деле — покупал газеты и превращал их в прибыльный бизнес.

Банкиры из «Блумфилд-Вайс» приехали обсудить его начинание, возможно, самое рискованное и амбициозное, во всяком случае, со времен приобретения «Гералд» восемнадцать лет назад. Речь шла о покупке газеты «Таймс». Ее владелец — картография «Лекстон медиа» выкупила в свое время эту газету наряду с большой группой интернет-компаний у австралийского консорциума, и «Таймс» оказалась единственным реально существующим активом. Осторожные австралийцы продали газету за деньги, отказавшись от акций, а когда рынок интернет-компаний лопнул, «Лекстон медиа» оказалась в долгах и теперь запрашивала явно завышенную цену за жемчужину своих активов. Но сейчас появились слухи, что под давлением кредиторов она вела переговоры о продаже «Таймс» с компанией «Беквит коммьюникейшнс», владельцем которой был сэр Ивлин Гилл. У Гилла уже был таблоид «Меркьюри», но он никогда не скрывал желания приобрести издание мирового класса вроде «Таймс».

Корнелиус хотел того же самого.

В комнату вошли трое. Первый, высокий и элегантный чернокожий лет пятидесяти, протянул Корнелиусу руку.

— Бентон, рад встрече, — сказал Корнелиус, отвечая на рукопожатие. — Надеюсь, вы не возражаете против того, что мы собрались у меня дома. Дело не в том, что я кому-то не доверяю в «Гералд», вовсе нет, но в данном случае требуется максимальная конфиденциальность.

— Разумеется, — отозвался Бентон хорошо поставленным голосом с сильным американским акцентом. — Мне всегда нравилось смотреть на эти расположенные террасами дома. А какой чудесный вид на парк! — Он подошел к окну. Из расположенного на втором этаже кабинета поверх живой изгороди действительно был виден Риджентс-парк, в котором офисные служащие и туристы наслаждались майским солнцем. Бентон окинул взглядом кабинет. Компьютер, принтер, телефон и картотечные шкафы были продуманно расставлены среди вещей, обязательных для традиционной библиотеки джентльмена: полок с книгами в кожаных переплетах, хрустальных графинов с напитками, отливавших янтарем и золотом, прочными, неудобными стульями, креслами и столиками. Там были обязательный глобус, бронзовые статуэтки и несколько моделей старинных гоночных «бентли» на полках и в нишах.

— Неужели это действительно Уайет?[3] — спросил Бентон, показывая на картину, где пара десятилетних подростков бежала по высокой траве к деревянному фермерскому дому у подножия холма. — Я не помню, чтобы видел эту картину, когда последний раз был здесь.

— Рад, что ты по-прежнему сразу замечаешь настоящее искусство, Бентон, — ответил Корнелиус. — Мы купили эту картину в прошлом году.

— То, что здесь изображено, похоже на место, где вы выросли?

Корнелиус хмыкнул:

— В Аудтсхорне сухо почти так же, как в пустыне. Там разводят страусов. А это было написано неподалеку от нашей фермы в Пенсильвании. — Он помолчал. — Но что-то общее есть. Американские караваны фургонов, направляющиеся на Запад, повозки буров, пересекающие саванну, возможность бегать босиком по полям… Для меня это уже в прошлом. — Он улыбнулся и повернулся к двум другим банкирам, чтобы пожать им руки. Те были помоложе, помельче и держались напряженнее: — Садитесь, джентльмены.

Банкиры заняли места по другую сторону стола, напротив Корнелиуса и Эдвина. Лучи яркого солнца, проникавшего сквозь большое окно, отражались от полированной поверхности и отбрасывали блики на лица присутствующих.

Корнелиус начал, поглядывая на собеседников поверх очков-«половинок» для чтения. На его массивном лице они казались неестественно маленькими, и он использовал их скорее для того, чтобы поверх них смотреть на собеседника.

— Мы считаем, что имеется возможность перехватить «Таймс» прямо из-под носа Ивлина Гилла, если действовать быстро и четко. — Он сделал паузу, чтобы банкиры сумели осознать сказанное. Он говорил о сделке, что означало вознаграждение, на которое банкиры «Блумфилд-Вайс» обязательно делали стойку. — У Эдвина имеются сведения, что Гилл предлагает за «Таймс» и «Санди Таймс» семьсот миллионов.

— Это — полная цена, — заметил Бентон.

— Да. Но она не такая заоблачная, как миллиард с лишним, которую «Лекстон» запрашивала несколько месяцев назад. Мы считаем, что обстоятельства вынуждают их заключить чистую и быструю сделку, поэтому они и пошли на переговоры с Гиллом, предлагающим намного меньше. Мы можем легко обойти его, предложив восемьсот пятьдесят миллионов. Деньгами. И предложение будет в силе всего семь дней. «Лекстон» может либо принять его, либо отказаться.

— Они ухватятся за него, — заметил Бентон.

— Полагаю, что да, — согласился Корнелиус. — И я не думаю, что Гиллу удастся найти за неделю еще сто пятьдесят миллионов. Вопрос, однако, заключается в том, сможем ли мы собрать такую сумму?

Бентон перевел взгляд на коллег. Корнелиус знал, что именно им придется заниматься сделкой, но все равно был рад, что Бентон на их стороне. Корнелиус хорошо к нему относился еще с тех времен, когда тот согласился приехать в Южную Африку во времена апартеида, чтобы помочь в приобретении «Гералд». Для чернокожего американца такой поступок требовал смелости, независимости и уверенности в себе. Та сделка позволила Корнелиусу попасть в высшую лигу.

Ответить счел нужным самый маленький и круглолицый из банкиров — англичанин по имени Дауэр.

— Полагаю, что это возможно. У вас в «Зейл ньюс» имеется сто миллионов. Пятьсот миллионов мы можем занять на рынке межбанковских кредитов. Остается триста миллионов с мелочью, которые можно получить эмиссией высокодоходных облигаций.

— Триста с мелочью? — переспросил Корнелиус. — Вы не ошиблись? Не двести пятьдесят с мелочью?

Дауэр неловко заерзал на стуле.

— Гонорары, Корнелиус, не надо забывать о вознаграждении, — улыбнулся Бентон.

— Так много? Это же больше пятидесяти миллионов фунтов!

— Меньше никак не получится, — пояснил Бентон. — Но это не только для нас, но и для банков, адвокатов, СМИ, бухгалтеров. — Он пожал плечами. — Ладно, основная часть, конечно, отойдет нам, но если нам удастся провернуть такую сделку, то мы ее точно заслуживаем.

— Пятьдесят миллионов — это просто неслыханно! — скривился Корнелиус. Но он знал, также как и банкиры «Блумфилд-Вайс», что если им удастся провернуть эту сделку, то он с удовольствием заплатит. — А вы можете продать столько бросовых облигаций?

Бросовыми на рыночном сленге назывались высокодоходные облигации с высокой степенью риска. А холдинг «Зейл ньюс» всегда был в категории высокой степени риска даже в свои лучшие времена.

— В данный момент, думаю, да, — ответил Дауэр. — Сколько времени вы выпускали бросовые облигации? Лет двадцать? Вы сами знаете, сколько раз за эти годы были черные и белые полосы. Сейчас черная полоса, значит, она должна уступить место белой. Поскольку мы финансируем собственность в Великобритании, полагаю, что облигации надо вы пустить в фунтах стерлингов. Со стороны европейских фондов есть спрос, но предложение явно отстает. Да и в будущем ничего особенного им ждать не приходится: мы знаем о потенциальной паре крупных сделок в фунтах стерлингов, но ни одна из них не относится к СМИ.

— Я еще ни разу не отсрочил выплату процентов! — заявил Корнелиус с гордостью, в которой звучал вызов.

— Это правда. Но на этот раз все будет не так просто.

Корнелиус посмотрел на Эдвина.

— Мы знаем, — подтвердил он. — Но Лекстон в последние пять лет управлял газетой из рук вон плохо. Между «Таймс» и «Гералд» много общего. Мы считаем, что можем выжать одиннадцать миллионов, наведя порядок в том, что связано с предпечатной подготовкой, рекламой, бумагой за счет сокращения управленцев и устранения дубляжа в редакторских службах. Мы планируем вложить часть средств в улучшение редакционной работы и не сомневаемся, что можем увеличить тираж и расширить круг читателей. У нас полно идей!

— Причем хороших идей! — добавил Корнелиус. — Вы же знаете, что больше всего на свете я люблю покупать газеты, которыми плохо управляли, я уже не раз это делал.

— Вам придется убедить банки и инвесторов, — заметил Дауэр и улыбнулся. — Но я уверен, что вам это удастся.

Корнелиус усмехнулся. Инвесторы, как и банкиры, его обожали. Какими бы ни были его обещания, часто оформленные черным по белому в соглашениях о займе и долговых обязательствах, он всегда их выполнял. Всегда. Не вызывало сомнений, что при цене, которую он собирался заплатить, проект с «Таймс» был настоящим вызовом. Но речь шла об одной из самых престижных газет в мире: к таким относились, разумеется, «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон пост», «Лос-Анджелес Таймс», возможно, «Монд», «Фигаро», и на этом, пожалуй, список исчерпывался. В свои семьдесят два года Корнелиус Зейл был на пороге заключения последней, самой крупной сделки своей жизни. Холдинг «Зейл ньюс» уже контролировал более восьмидесяти газет Америки, Британии и Австралии. Самыми крупными были «Филадельфия интеллидженсер», которую Корнелиус приобрел в начале 1980-х, и «Гералд», но концерну не хватало флагмана. Если бы ему удалось перехватить «Таймс» у Ивлина Гилла, то «Зейл ньюс» вошла бы в тройку, а то и двойку ведущих мировых игроков на этом сегменте рынка. Корнелиус взглянул на кислое лицо своего сына и наследника, недовольно взиравшего на инвестиционных банкиров, и его энтузиазм поостыл. Что будет после него? Решением этой проблемы Корнелиусу еще предстояло заняться.

— Итак, — произнес он, — сколько потребуется времени, чтобы все собрать?

— Банковский кредит не должен вызвать проблем — банки сами выстроятся в очередь, чтобы одолжить вам деньги. Понятно, что продажа облигаций займет несколько недель, но «Блумфилд-Вайс» может предоставить краткосрочный кредит до появления основного финансирования. Согласно Кодексу Сити по слияниям и поглощениям, вам будет достаточно нашего гарантийного письма, где мы заявим о своей готовности финансировать. — Дауэр помолчал. — Мы должны успеть собрать всю нужную сумму за семь дней, если все сделаем быстро.

— Отлично!

— При условии, что получим согласие на внутренний кредит, — добавил Дауэр.

— Что? — изумился Корнелиус, уставившись на него.

— Я уверен, вы понимаете: краткосрочный кредит в таком объеме — слишком большой риск для «Блумфилд-Вайс» и нам надо заручиться согласием на высшем уровне.

— Люди из банка «Харрисон бразерс» в последние пару лет оббили мне все пороги, предлагая свои услуги. Они утверждают, что готовы подписать подобные обязательства не сходя с места.

— Я тоже говорю именно это всем клиентам своих конкурентов, — с улыбкой заметил Бентон. — Не волнуйтесь — получение согласия является чисто формальной процедурой. Через неделю у вас будет наше гарантийное письмо.

Корнелиус перевел взгляд на Бентона:

— Хорошо. Только договоримся сразу вот о чем. Я требую полной поддержки от своих банкиров. Никаких проволочек, никаких ожиданий более благоприятных условий, никаких задержек из-за занятости с другими клиентами. Мне нужна «Таймс», а то, что мне нужно, я получаю! Тут требуется напряжение всех ваших сил. Понятно? — Произнося эти слова, Корнелиус не сводил взгляда с Дауэра, который заметно смутился и закивал.

— Конечно, мы все это понимаем, Корнелиус, — сказал Бентон с улыбкой. — Разве когда-нибудь «Блумфилд-Вайс» вел себя с вами иначе?

— Ладно, — хмыкнул Корнелиус. — Давайте сделаем это! Если вам нужны детали, обратитесь к Эдвину. Он велел нашим бухгалтерам подготовить все необходимое. Не обращайтесь в «Зейл ньюс» больше ни к кому. Я хочу, чтобы это для всех было полной неожиданностью.

При мысли о реакции Ивлина Гилла на то, что его предложение будет перебито, Корнелиус не мог удержаться от довольной улыбки. Гилл ему никогда не нравился, в том числе и тем, что кичился своей жесткостью йоркширского бизнесмена с большими амбициями и нетерпением к инакомыслию. Корнелиус хорошо знал своего конкурента. Ивлин Гилл хотел получить «Таймс» больше всего на свете. Но не получит!

Эдвин проводил инвестиционных банкиров и вернулся в кабинет.

— У нас все получится! Я это чувствую. — Корнелиус довольно потер руки.

— Надеюсь, — отозвался Эдвин. — Хотя не очень представляю, как нам удастся свести концы с концами.

— Конечно, удастся! — нетерпеливо перебил его Корнелиус. — Стоит нам наладить бизнес, и цифры это обязательно отразят. А в «Таймс» мы можем исправить очень много!

— Отец?

— Да?

— Ты помнишь, мы вчера обсуждали возможность возвращения Тодда в бизнес?

— Да.

— Не думаю, что он согласится. И не уверен, что это хорошая идея, даже если он согласится.

Корнелиус взглянул на старшего сына и произнес:

— Он согласится. И я собираюсь с ним поговорить об этом сегодня вечером. — Он сел за стол, водрузил на нос очки и взял отчет. — Разве тебе не надо заняться цифрами?

Эдвин мог считать себя свободным.

— А-а, вот и Тодд, наконец-то, как же я рад тебя видеть! — Корнелиус вошел в роскошно обставленную гостиную и хлопнул сына по плечу. — И тебя, Ким! — Он повернулся к невестке и обнял ее. — Прошу меня извинить, что вышел не сразу, но у нас с Эдвином было срочное дело наверху. Эдвину скоро надо ехать на деловой ужин, однако он хотел заглянуть и поздороваться.

Эдвин, топтавшийся позади отца у двери, натянуто улыбнулся сводному брату.

— Вижу, что Нимрод уже предложил вам выпить, — продолжал Корнелиус. — Это что — мерло Меерлуст?[4] — Он подошел к буфету и взял бутылку, чтобы посмотреть этикетку. — Неплохо, а, Тодд?

— Очень неплохо, — подтвердил тот.

— Оно просто восхитительно! — восторженно добавила Ким. Несмотря на прохладную погоду, она ради свекра надела голубое летнее платье и даже воспользовалась губной помадой и тенями для век, отчего ее лицо, обрамленное темными локонами, казалось еще бледнее.

— А я, с вашего позволения, налью себе чего-нибудь покрепче, — заявил Корнелиус и смешал коньяк с колой для себя и томатный сок с вустерским соусом для Эдвина. — Присаживайтесь. — Все расселись в креслах и на диване. Гостиная, обставленная солидной мебелью с развешанными по стенам картинами, была уютной. На улице стало темнеть, в сумерках Риджентс-парк уже был плохо виден, и Нимрод задернул плотные золотистые шторы. — Так вы навещали твоих родителей, Ким? Надеюсь, с ними все в порядке?

— О-о, они оба в отличной форме, спасибо, — ответила она, — футболисты Ливерпуля пробились в финал, и отец совершенно счастлив. Пока они играли, он полностью переключился на них, и у мамы образовалось много времени, чтобы заняться тем, что ей нравится.

— Надо мне как-нибудь приехать и сходить на футбол вместе с твоим отцом, — заметил Корнелиус.

— Он будет в восторге, — отозвалась Ким. — А как поживает Джессика?

Семья Джессики Монтгомери — третьей жены Корнелиуса, на которой он был женат уже двенадцать лет — входила в элиту Филадельфии.

— О-о, она сейчас вся в заботах. Только что купила новую лошадь и теперь на ферме занимается выездкой. Я бы взял ее с собой в Лондон, но мы приехали по делам, верно, Эдвин?

Тот нечленораздельно хмыкнул. Все сделали по глотку.

— По дороге сюда мы заезжали в Норфолк, — сказала Ким. — Заглянули проведать моего друга, который купил там аэродром.

— Вот как? Вы поднимались с ним в воздух?

— Было слишком облачно, — ответил Тодд. — Но он обещал прокатить меня на старом «Яке», если до нашего отъезда погода наладится.

— Звучит заманчиво, — заметил Корнелиус.

— А я вот сомневаюсь, — отозвалась Ким. — Это очень старый самолет. Похож на музейный экспонат.

— Друг наш знает Бентона Дэвиса, — сообщил Тодд.

Корнелиус нахмурился:

— Надеюсь, вы заезжали к нему не по этой причине.

— Я пытался увидеться с Дэвисом, как только приехал в Англию, но он отказался со мной встречаться. Мы подумали, что другу Ким может повезти больше.

— Как его имя? — спросил Корнелиус.

— Его зовут Алекс Кальдер, — ответила Ким. — Мы вместе учились в университете. Он торговал облигациями для «Блумфилд-Вайс». А Бентон Дэвис работает как раз там — вам наверняка об этом известно.

— Он обещал помочь?

— Ну… — замялся Тодд.

— Мы его уговорим, — уверенно заявила Ким.

— Ты все еще поддерживаешь отношения с Бентоном Дэвисом, отец? — поинтересовался Тодд.

Корнелиус с грохотом поставил бокал на маленький столик возле кресла.

— Да, поддерживаю! Но я тебе уже говорил, что не собираюсь обсуждать с ним это проклятое письмо! Со смерти Марты прошло почти двадцать лет. Все это случилось в прошлом, в другой жизни, и пусть там и останется!

— Она была моей матерью, отец, — тихо сказал Тодд. — Я имею право знать, как она умерла.

— Как она умерла? Мы все знаем как. Ее застрелили, черт побери! — Корнелиус повысил голос.

— Да, но кто застрелил ее? И почему?

— Повстанцы. Ее застрелили повстанцы.

— Отец, ты же сам в это не веришь, разве не так?

Корнелиус едва не ответил резкостью, но сумел сдержаться.

— Я не знаю, кто убил ее, Тодд. Это могли быть повстанцы, это могли быть браконьеры, это могла быть даже тайная полиция — кто знает? Важно одно — она умерла, и мы не можем вернуть ее к жизни. Ты вряд ли помнишь, но Южная Африка в восьмидесятые годы была настоящим кошмаром, каждый год погибали сотни людей, белых и черных. Я потерял брата. Я потерял жену. Ты потерял мать. Вот почему я перевез тебя, Эдвина и Кэролайн в Америку — чтобы оставить это в прошлом и начать все заново.

— Я должен знать! — повторил Тодд.

Корнелиус перевел на него тяжелый взгляд, но Тодд его выдержал.

Эдвин кашлянул.

— Мне действительно пора, — сказал он, аккуратно ставя на столик недопитый бокал с соком, — иначе я опоздаю. — Промямлив несколько прощальных слов Тодду и Ким, он вышел.

Какое-то время в гостиной царила тишина, все молча потягивали свои напитки. Ким и Тодд хорошо слышали, как Эдвин прошел в кабинет наверху. Посещение ужина было явной отговоркой, но она всех устроила.

Корнелиус тоже услышал шаги старшего сына наверху.

— Мы с Эдвином сейчас работаем над интересной сделкой, — пояснил он.

— Понятно, — кивнул Тодд, изображая вежливое любопытство.

— Пока об этом еще никто не знает, но вам я могу сказать, ведь вы члены семьи.

— Пожалуйста, не надо, — попросил Тодд. — Я знаю, что в наши дни следует соблюдать максимальную осторожность.

Корнелиус натянуто улыбнулся:

— Я хочу вам рассказать о ней. Это важно для всех нас. — Тодд промолчал, и Корнелиус понял, что ему удалось заинтриговать сына. — Речь идет о «Таймс».

— Ты собираешься купить «Таймс»?

— В том-то и дело! Я как раз разговаривал с «Блумфилд-Вайс» о финансировании. — Корнелиус откинулся на спинку кресла, наблюдая за реакцией Тодда.

— Это будет настоящим прорывом, если сделка пройдет, — воскликнул Тодд.

— Она пройдет, — заверил Корнелиус. — И ты прав — для «Зейл ньюс» это настоящий прорыв.

Тодд выдавил из себя улыбку и поднял бокал:

— Ну что же, желаю удачи! Я с интересом буду следить за развитием событий.

— Я надеялся, что ты будешь не только следить.

— Ты хочешь сказать…

— Я хотел бы, чтобы ты вернулся. Прошло пять лет с тех пор, как ты ушел. Нам тебя не хватает.

Тодд покачал головой:

— Извини, отец. Мне нравится преподавать, мне нравится школа, я сделал для себя выбор и не хочу ничего менять.

— Тодд, я реалист. Я понимаю, что это, похоже, моя последняя крупная сделка. Но она будет достойным венцом карьеры. «Зейл ньюс» станет одной из ведущих газетных компаний мира. Я хочу, чтобы после моей отставки во главе компании остался член нашей семьи.

— А Эдвин? Он гораздо опытнее меня.

— Здесь требуется не опыт, — возразил Корнелиус. — Нужно воображение. Предвидение. У меня это есть. И у тебя, в чем я убедился, когда мы работали вместе. Но у Эдвина, боюсь, этого нет.

— Мне приятно это слышать, отец, честное слово. Но я не хочу работать в газетном бизнесе. Я хочу обучать детей.

Корнелиус напрягся и подался вперед. Тодд замер и не шевелился. На его лице отразился страх: чтобы противостоять Корнелиусу ван Зейлу, требовалось немало мужества.

— Не могла бы ты нас на минутку оставить, Ким? — произнес Корнелиус почти шепотом.

Ким взглянула на мужа.

— Останься, — попросил тот и добавил: — Пожалуйста.

— Я хочу поговорить с тобой один на один, — в свою очередь, попросил Корнелиус.

— Ты хочешь обсудить со мной, чем мне заниматься в жизни, — ответил Тодд. — Ким — часть моей жизни, и я хочу, чтобы она все слышала.

— Очень хорошо, — согласился Корнелиус, глядя на Ким. Та выдержала его взгляд, но выражение вежливости на ее лице сменилось вызовом. — Полагаю, учителям в наши дни вряд ли платят много?

— Не много, — подтвердил Тодд.

— И насколько мне известно, Ким больше не занимается управленческим консультированием?

— В настоящий момент — нет, — ответила Ким. В ее голосе звучала решительность.

— Значит, ты рассчитываешь на свой трастовый фонд, чтобы обеспечить Ким и детей в будущем…

— Прекратите! — резко оборвала его Ким.

— Я разговариваю с сыном!

— Вы не разговариваете, а даете ему взятку! Вы хотите купить его!

Корнелиус перевел тяжелый взгляд на невестку.

— Я просто напоминаю о суровых экономических реалиях мира.

— Нет! Вы стараетесь заставить его делать то, что нужно вам, а не то, что хочется ему самому. Но из этого ничего не выйдет. Его жизнь, наша жизнь не продается!

— Ким… — обратился к ней Тодд.

— Это дело касается только нас с Тоддом, — не дал ему договорить Корнелиус.

— Вы спросили Тодда, не хочет ли он работать на вас. И сделали очень лестное предложение, но он сказал «нет», и вы знали, что он так скажет. Вопрос закрыт! Больше обсуждать нечего!

— Юная леди, я сам буду решать, что и как мне обсуждать. Мы говорим о семейном бизнесе, и я потратил всю жизнь, чтобы создать его. Если я хочу, чтобы мой сын стал моим преемником, то это мое дело!

— Нет! Как вы этого не понимаете? — возразила Ким, повышая голос, не в силах справиться с волнением. — В этом-то все и дело! Решать будет он, а не вы!

Корнелиус повернулся к сыну:

— Заставь свою жену замолчать!

В комнате повисла тяжелая тишина. Тодд перевел взгляд с жены на отца, принял решение, обрел уверенность и медленно поднялся.

— Полагаю, мы не останемся на ужин. Точнее, мы уезжаем прямо сейчас.

Отец тоже поднялся и выпрямился перед сыном в полный рост. Даже в семьдесят два года он был на дюйм выше его.

— Вы останетесь! — проревел он.

Тодд сморгнул. На какую-то долю секунды показалось, что он сдастся, но он сумел взять себя в руки.

— Пошли, Ким! — Он повернулся к двери.

— Я не шутил насчет трастового фонда, — произнес Корнелиус. — Если ты уйдешь, то пожалеешь! Поверь!

— До свидания, папа, — отозвался Тодд и вышел вместе с Ким.

Корнелиус взял бокал с недопитым коньяком и со всей силы швырнул его в очаг камина, где тот с грохотом разлетелся на мелкие осколки. Он уже сам не помнил, когда был в таком бешенстве.

3

В следующий вторник погода была хорошей — уже пару дней восточная Англия находилась в полосе высокого давления. Тодд и Ким приехали из Лондона. Они появились на аэродроме около двенадцати. Тодд предвкушал предстоящий полет, а Ким выглядела встревоженной.

Кальдер усадил их ждать на скамейку на солнце, а сам внимательно осмотрел крылья и фюзеляж, проверил уровень масла и топлива, работу приборов, элементы управления и шасси, удостоверился по журналу учета ремонтных работ, что регламентные работы были произведены вовремя. Самолет принадлежал крупному администратору, который оставил рекламный бизнес и жил в Бернхам-Маркет, на самом побережье Северного Норфолка. Он потратил десятки тысяч фунтов стерлингов на восстановительные работы, и самолет, несмотря на свой возраст, был в отличном состоянии. Его владелец с удовольствием давал Кальдеру на нем полетать, разумеется, за соответствующую плату, и тот уже налетал на нем около двенадцати часов. Это было настоящим удовольствием, однако в кабине имелось всего два места — одно впереди и одно сзади. Ким сесть было некуда.

Она выглядела обеспокоенной.

— Ты уверен, что эта штука надежная? — спросила она Кальдера. — Она выглядит так, будто ее собрали из конструктора. Этот самолет сделали в России, верно? Он точно не развалится на части?

— До сих пор не развалился, а летает уже больше пятидесяти лет. Разумеется, он надежный! За всеми этими самолетами тщательно ухаживают, постоянно их проверяют. Все будет в порядке.

— Ну, не знаю. — Она взглянула на мужа, который надевал шлем.

— Ты же сама говорила, что доверяешь Алексу, — напомнил Тодд.

Ким повернулась к Кальдеру.

— Говорила. Ты точно обещаешь, что все будет в порядке? — Она посмотрела ему в глаза.

На мгновение Кальдер заколебался, но тут же улыбнулся:

— Конечно, все будет в порядке. Никакого хулиганства, обещаю.

Он усадил Тодда на заднее сиденье, и через несколько минут они уже были в воздухе, искрящемся чистотой после недавних дождей. Двигатель мощностью семьсот лошадиных сил со звездообразно расположенными цилиндрами ровно гудел. Кальдеру «Як» напоминал мощный локомотив, уверенно рассекавший воздушные потоки.

— Тебе раньше приходилось летать на маленьких самолетах? — поинтересовался он у Тодда по переговорному устройству.

— Да, еще в Южной Африке. У моей сестры были летные права, и она брала меня с собой полетать. Но в таком самолете я впервые.

Кальдер открыл дроссельный клапан и увеличил скорость до двухсот двадцати узлов. Он связался с базой ВВС «Мархэм», где служил раньше, и запросил службу полетной информации. Хотя «Як» летал гораздо быстрее обычных гражданских воздушных судов, его скорость не шла ни в какое сравнение с «торнадо»,[5] на котором он летал над этим же побережьем двенадцать лет назад, когда служил в ВВС. Он часто видел боевые машины своей прежней эскадрильи № 13, летавшие в одиночку, парами и четверками. Сначала их вид причинял боль, вызывая воспоминания о полетах, которые он уже никогда не сможет совершать: барражировать над акваторией Северного моря на скорости 600 миль в час и высоте 50 футов, стремительно нырять и взмывать вверх в горах Уэльса, вращаться и закладывать крутые виражи на высоте 30 тысяч футов над английскими деревнями. Но теперь он к этому привык и с удовольствием провожал взглядом прочные боевые машины, выполнявшие полетные задания.

Они подлетели к морю у Ханхем-Стейт и повернули направо, минуя его одиноко стоявший дом и направляясь к Блэкни и Кромеру. Кальдер посмотрел вниз на знакомые очертания береговой линии с разбросанными песчаными косами, полоской болот и гроздьями домов, стоявших через равные интервалы друг от друга. Он летел на высоте в тысячу футов, чтобы пассажир мог все хорошо разглядеть.

— Я знаю, что обещал Ким не выполнять никаких фигур, но, если хочешь, мы можем сделать петлю. Ты как?

— Я только за. — В голосе Тодда слышалось предвкушение.

— Ладно. Тогда набираем высоту, — Кальдер открыл дроссельный клапан, чтобы увеличить мощность, и задрал нос для набора высоты.

Рокот двигателя перерос в рев, море провалилось вниз, а стрелка альтиметра начала крутиться. И вдруг что-то случилось. В старом мощном двигателе в нескольких футах перед Кальдером неожиданно раздался сильный удар, и самолет затрясло. Капот двигателя покорежился, его стяжки и хомуты разорвались, приборы погасли, а законцовки крыльев начали самопроизвольно вибрировать.

— Господи Боже! — услышал Кальдер позади себя, но времени на разговоры у него не было. Он сразу закрыл дроссельный клапан и максимально увеличил шаг воздушного винта, чтобы снизить скорость и уменьшить нагрузку на двигатель. Было полное впечатление, что какое-то чудовище изо всех старается разрушить самолет изнутри и вырваться на свободу.

Кальдер пытался разглядеть показания приборов, но тряска была такой сильной, что разобрать ничего не удавалось. По его прикидкам, они были на высоте 10 тысяч футов и отдалялись от берега. Он потянул ручку управления вправо, чтобы осторожно развернуть самолет в сторону берега. Скорость начала падать, но двигатель еще продолжал надрывно кашлять и повизгивать, будто сошел с ума. В любой момент он мог оторваться от самолета.

Кальдер нажал кнопку микрофона и быстро передал сигнал бедствия, надеясь, что они еще не опустились слишком низко и база «Мархэм» их услышит. Передав, что они находятся к западу от Блэкни, он сосредоточился на управлении.

Из-под капота перед ним вытекало топливо, и, что было намного хуже, показался черный дым. Двигатель горел.

Кальдер перекрыл подачу топлива в двигатель и отключил магнето. Нужно как можно быстрее приземляться, но до берега было не меньше двух миль.

Двигатель терял мощность, и они падали. При высоте около 400 футов им предстояло дотянуть до суши не меньше полутора миль над холодной серой водой.

— Держись, Тодд, — крикнул Кальдер, но ответа не последовало. — Тодд? — окликнул он еще раз.

Кальдер оглянулся и увидел, что Тодд сидел неподвижно, свесив голову. Почему? Несмотря на прилив адреналина, он вдруг почувствовал смертельную усталость. Угарный газ! В случае пожара двигателя обязательно надо открывать кабину, чтобы избежать отравления угарным газом. Руки стали непослушными, и ему с трудом удалось дотянуться до рычага, открывающего фонарь кабины, и слегка приоткрыть его. Фонарь чуть отъехал, в лицо Кальдеру ударила струя свежего воздуха.

Море было совсем близко, берег тоже, но все равно добраться было нереально. Слева показалась узкая полоска песчаной косы, от которой до пляжа оставалось около полумили. До отмели они могли дотянуть. При горящем двигателе, возможно, безопаснее было сесть на воду, не совершать жесткую аварийную посадку, чреватую взрывом. Проблема заключалась в том, что Тодд потерял сознание, спасательных жилетов на них не было. Если они уйдут под воду, он не сможет самостоятельно выбраться из кабины и добраться до берега, Кальдеру придется его вытаскивать.

Алекса учили принимать решение в критических ситуациях, и любое из них было лучше никакого. Он выбрал песчаную косу. Потянул ручку управления влево и направил плохо слушавшийся «Як» в сторону берега, затем полностью выпустил закрылки: машина устремилась вниз, и через несколько мгновений ее шасси коснулись косы. Будь посадка совершена на ровную и твердую полосу, все бы обошлось, но песок был мокрым и лежал неравномерно. Самолет кидало из стороны в сторону, а затем опрокинуло влево. Несколько секунд небо, море и песок кружились в каком-то диком калейдоскопе, потом послышался удар, и все замерло.

Замерло, но вверх ногами. Кальдера держали ремни безопасности, впившиеся в плечи: самолет лежал на спине. После бешеной тряски и кувырков искореженной машины неподвижность показалась настоящим подарком, но только в первые мгновения. Кальдер услышал потрескивание языков пламени, звуки падающих капель топлива и чувствовал его запах. Он понял, что в его распоряжении всего несколько секунд.

Быстро, но осторожно, чтобы не упасть на спину, он освободился от ремней безопасности, вылез из кабины и, повернувшись, отстегнул Тодда и вытащил его тоже. Тот был без сознания, с серьезной раной на голове. Кальдер взвалил его на плечи и оттащил как можно дальше от горевшего «Яка». Оказавшись от самолета футах в тридцати, он услышал за спиной громкий взрыв.

Обернувшись, Алекс увидел, как фюзеляж превратился в черно-оранжевый ком, от которого исходили жаркие волны. Казалось просто невообразимым, что из отличной летной машины старый «Як» меньше чем за три минуты стал грудой искореженного металла. Кальдер чувствовал, как его бьет дрожь. После случившегося остаться в живых было просто невероятным везением.

Он положил Тодда на мокрый песок и осмотрел рану на голове. Из глубокого пореза сочилась кровь. Бледное лицо Тодда приобрело сероватый оттенок, дыхания не было слышно. Кальдер постарался нащупать пульс и занервничал, не сразу найдя его. Пульс был слабым и прерывистым, но, слава Богу, сердце билось!

Помочь Тодду Алекс больше ничем не мог. Он огляделся: их окружала серая вода, набегавшая на песок от легкого бриза. Отсюда до суши было дальше, чем казалось сверху: скорее миля, чем полумиля. Вдоль берега тянулась полоска болотистой местности, а за ней — дорога, которая вела к паре одиноко стоявших домиков. Над горевшим самолетом поднимался столб черного дыма, который было видно издалека. В одиночку Кальдер, возможно, еще смог бы добраться до берега вплавь, но не вместе с потерявшим сознание Тоддом. Кроме того, пришлось бы преодолевать приливно-отливное течение, а на это требовались дополнительные силы.

Они останутся ждать помощи.

Приняв такое решение, Кальдер снова перевел взгляд на Тодда и похолодел. Он по-прежнему лежал не шевелясь, но море, бывшее за мгновение до этого в нескольких футах от него, теперь подобралось к самым ногам. Начался прилив!

Кальдер летал над этим участком много раз и вспомнил, что во время высокого прилива эта коса оказывалась полностью под водой. Он знал, как быстро прилив на севере Норфолка затапливал целые мили песчаного берега.

Он смотрел на песчаную косу, уменьшавшуюся в размерах прямо на глазах. Все еще горевший «Як» уже начал погружаться в воду. В середине косы он заметил небольшой бугорок, не больше фута высотой, возвышавшийся над остальной поверхностью. По идее этого могло оказаться достаточно. Он поднял Тодда, снова взвалил себе на плечи и, шатаясь, направился к нему. Под ногами уже плескалась вода. Добравшись до бугорка, он положил Тодда на мокрый песок.

Кальдер еще раз огляделся. Где же помощь? Со времени крушения прошло уже достаточно времени, и помощь должна была быть на подходе при условии, что «Мархэм» получил сигнал бедствия или кто-то на дороге заметил аварию и сообщил об этом.

Коса продолжала исчезать. Вода уже подобралась к самой вершине холма и начала омывать безжизненное тело Тодда. Вариантов не было. Кальдер опять подхватил его, взвалил себе на плечи и встал на холме, расставив ноги, уже по щиколотку в воде, надеясь, что помощь придет.

Казалось, что тело Тодда наливается свинцом. Вода продолжала прибывать. Много лет назад при столкновении в воздухе он катапультировался из «торнадо», получил компрессионный перелом, и теперь его спина напомнила об этом непрерывно нараставшей болью. Вода поднялась уже до бедер, и Алекс чувствовал, что сопротивляться ее движению к берегу становится все труднее. Плыть будет очень трудно, но никакой альтернативы он не видел.

Вода дошла уже до пояса. Стоял май, море еще совсем не прогрелось, особенно это чувствовалось, когда в воду погрузился пах. Держать Тодда сил уже не было, и Кальдер опустил его в море, поддерживая над поверхностью воды только голову. Тодд по-прежнему не приходил в сознание.

Вода дошла до груди. Все было бесполезно. Наверное, придется попробовать доплыть до берега с Тоддом. Или без него. Без него у Кальдера еще оставались шансы на спасение. В гибели их обоих не было никакого смысла. И скоро настанет момент, когда придется оставить Тодда, чтобы уцелеть самому, так ведь? Кальдер опустил глаза на бледное и осунувшееся лицо бедняги и подумал о Ким. О том, каково ему будет жить, зная, что оставил ее мужа умирать. Ему никогда не удастся объяснить это ни ей, ни себе самому. Когда вода поднимется совсем высоко, он поплывет вместе с Тоддом — и будь что будет!

Затем он услышал рокот самолета на востоке, и через несколько секунд появился «торнадо», летевший вдоль берега. Кальдер обратил внимание, что самолет летел гораздо медленнее, чем обычно. Конечно, различить его голову среди воды все равно было практически невозможно, но задранный хвост «Яка» еще торчал над поверхностью. «Торнадо» пролетел над ними совсем низко и покачал крыльями. Их заметили! Едва самолет скрылся на юго-востоке, как послышался новый рокот, на этот раз вертолета, приближавшегося с запада. Судя по всему, «торнадо» передал их точные координаты.

Вода доходила уже до шеи, противостоять течению стало практически невозможно, но Кальдер еще умудрялся держать голову Тодда над водой. Через минуту показался желтый многоцелевой вертолет «си-кинг», и на тросе к ним опускался спасатель.

4

20 июня 1988 года

Ну что же, попробую продолжить писать после тех глупостей, с которых начала пару дней назад. От этого мне действительно стало легче. Меня это успокаивает. Я все еще злюсь, но воспринимаю все явно спокойнее.

Говорят, что дневники показывают человеку, каким он был раньше. Жаль, что я не начала вести дневник почти двадцать лет назад, когда только приехала в Южную Африку. Тогда я была идеалисткой, которая готовилась возмутиться тем, что творилось в стране. Но я влюбилась в нее, как, впрочем, и в Нелса. Я верила, что вдвоем нам удастся внести свой вклад в ее изменение к лучшему. Но, как выяснилось, эта страна изменила нас.

Я надеюсь, что дневник поможет мне понять себя саму — почему я здесь и что собираюсь делать?

Со времени нашего последнего скандала прошло три дня. Он был самым ужасным за все годы брака, с криком и проклятиями в адрес друг друга. Мне даже показалось, что Нелс меня ударит. В последнее время, особенно после смерти Хенни, он все чаще перестает сдерживаться. Это пугает меня. На прошлой неделе он подрался с каким-то незнакомым пьяным буром, который узнал его и обозвал любителем черномазых. Нелс ударил его с такой силой, что тот потерял сознание. Три месяца назад он бы просто улыбнулся и прошел мимо.

Мне почему-то кажется, что впереди нас ждет много ссор. Он сообщил мне, что собирается закрыть «Кейп дейли мейл» и продать остальные южноафриканские активы, имея в виду газеты. Судя по всему, американские инвесторы не желают иметь дело с человеком, который занимается бизнесом в Южной Африке. Поэтому Корнелиус ван Зейл хочет отмежеваться от всего южноафриканского, чтобы покупать издания в Штатах, Европе и по всему миру.

Я спросила, почему он не хочет продать «Мейл» в какие-нибудь надежные руки. Сейчас появилось немало бизнесменов, которые относятся к режиму критически. Он заявил, что газета терпит сплошные убытки и ее никто не купит. Хотя читателей по-прежнему много, но среди них все больше становится чернокожих, а рекламодателям это не нравится. У черных просто нет денег, чтобы тратить. Он говорит, что не может вечно покрывать убытки из своего кармана.

Он продает даже семейную газету «Аудтсборнс рекорд», которую его отец основал шестьдесят лет назад. Несмотря на большое количество англоязычных газет, приобретенных Нелсом в Южной Африке, он всегда утверждал, что в память об отце никогда не расстанется с этой газетой на африкаанс. Видимо, он кривил душой.

Вообще-то тогда он действительно говорил искренне, просто сейчас думает иначе. Но почему? Что изменилось?

Меня не покидает мысль, что если он расстанется с «Мейл» и другими газетами, если оставит Южную Африку, то бросит и меня. Я знаю, что я американка, но он отдаляется от меня, а не приближается ко мне. Он проводит все больше времени в штаб-квартире «Интеллидженсер» в Филадельфии и никогда не зовет меня поехать с собой. Почему?

Я теряю его.

21 июня

Утро просто чудесное. Проводив Кэролайн в школу и вернувшись домой, я решила прогуляться и пришла на площадку для пикников чуть повыше нашего дома. И я пишу эти строки именно здесь. Надо мной располагается Хондекоп — скалистое обнажение горной породы, по форме напоминающее голову огромного пса, откуда и пошло название поместья «Хондехук». Справа отсюда видны белые гроздья зданий Стелленбоша, а в тридцати милях за ними — часть Столовой горы. Узкая долина уходит налево и упирается в горный массив Готтентотской Голландии.[6] Сегодня утром холодно и ясно, ветра нет. Виноградники покрыты тяжелой росой, а утреннее солнце едва касается верхушек утесов по другую сторону долины, окрашивая серые скалы в золотисто-желтые тона.

«Хондехук» располагается на полмили ниже, в долине. Я люблю его. Это типичный голландский фермерский дом из белого камня и с крышей, крытой соломой, с единственным фронтоном посередине и датой «1815», выведенной над окном черной краской. Внутри просторные комнаты с высокими потолками, обрамленные чудесным брусом из ценной желтой древесины. Потертые от времени половицы из такой же желтой древесины, за исключением кухни, где настил из досок, вывезенных из Джакарты. Вообще-то на месте этого дома раньше стояла ферма, построенная гугенотом по имени Франсуа де Виллье, который прибыл из Лилля в 1694 году. Когда Симон ван дер Стел решил уехать из Кейптауна и основал винодельческое хозяйство в Стелленбоше, то передал эти земли де Виллье, который первым разбил здесь виноградники и посадил дуб, до сих пор растущий у входа. Примерно в те годы в Южную Африку приплыл из Амстердама и первый ван Зейл, основавший свое винодельческое хозяйство по другую сторону горы.

Я так рада, что мы купили это поместье! Нелсу хотелось что-нибудь посолиднее — до этого они с Пенелопой жили в районе Константиа. Она, кстати, обитает там до сих пор. Но когда я увидела «Хондехук», то сразу в него влюбилась. Нам вовсе не нужно ничего грандиозного, и даже Нелс вынужден признать, что очарование места производит на гостей не меньшее впечатление, чем самый роскошный особняк. Кроме того, нам не нужно содержать целую армию слуг, чтобы следить за домом — достаточно Дорис, новой служанки Тьюздей и Финниса, еще время от времени мы нанимаем кого-нибудь для работ по саду. Меня это очень устраивает — мне совсем не хочется превращаться в хозяйку огромного поместья. В отличие от нашего соседа чуть ниже по долине мы не занимаемся виноделием как бизнесом, но у него дела идут отменно. Мы сохранили марку «Хондехук», а его пилотаж пользуется заслуженной славой. Нелс любит им хвастаться, да и я нахожу его весьма приятным.

Судя по всему Дорис развела огонь: из трубы поднимается дым, прокладывая в холодном воздухе извилистую дорогу к небу.

Зимы здесь чудесны. По меркам Северного полушария сейчас у нас декабрь: в Миннесоте в это время уже лежит снег высотой не меньше фута, а здесь с деревьев даже не опадают листья. Виноградники стали красновато-коричневыми, а листва на дубах, высаженных вдоль дороги к дому, — золотисто-желтой. Отсюда открывается красивый вид на сад. Небольшая лужайка спускается к пруду перед домом, а вокруг него растут розы. Большинство роз наряду с магнолиями продолжают цвести. По другую сторону лужайки, рядом с двумя столбами, на которых раньше висел колокол, созывавший рабов с виноградников, я разбила целую клумбу фейнбос[7] — удивительных местных луковичных цветов. Они зацветут только весной, но картина будет потрясающей: желтые, синие и красные цветы среди усеянных шипами зеленых листьев. Если честно, то я по-настоящему горжусь тем, во что нам с Финнисом удалось превратить сад.

Южную Африку называют вотчиной Бога, и мне понятно почему. Вернее, я чувствую почему. Мы живем здесь уже семнадцать лет. Не знаю, как я вписываюсь в огромный клубок противоречий, которые сейчас раздирают Южную Африку, но я точно знаю, что «Хондехук» — это мой дом.

22 июня

Звонил Тодд. Это был его первый звонок за последние пару недель: он знал, что разозлит меня своим письмом, и не ошибся. Как выяснилось, у него появилась новая подружка, Франческа, а мальчик, у которого он хочет остаться на летние каникулы, живет рядом с ней.

Я рада, что он рассказывает мне о своих подружках, и в том, что он хочет быть рядом с ней, нет ничего плохого. Но провести все летние каникулы вдали от своей семьи? Господи, ему только шестнадцать лет, и в предстоящие как минимум лет десять он еще успеет набегаться за женщинами.

Удивительно, правда? Мать ревнует сына к его подружке! Но он мне так нужен здесь, особенно из-за странного поведения Нелса.

Тодд рассказал мне, что на прошлой неделе был на концерте «Свободу Нельсону Манделе», который проходил на стадионе Уэмбли. По его словам, все было просто потрясающе: концерт длился десять часов и его смотрел миллиард телезрителей по всему миру. Он видел Эрика Клэптона и «Дайр Стрейтс», а еще какую-то девушку по имени Трейси Чэпман, которую назвал «изумительной». Здесь об этом, конечно, ничего не известно.

Но он так далеко! На следующий год Кэролайн пойдет в среднюю школу, но я хочу, чтобы она была рядом. Особенно если Нелс бросит меня.

24 июня

Прошлой ночью мы с Нелсом занимались любовью. Было здорово. Я немного выпила и была рада, что мы не ссорились. Он был очень нежным — я думаю, что ему стыдно за тот скандал, и это правильно.

Потом он спросил, не лучше ли нам переехать в Филадельфию. Мы могли бы купить там дом и устроить Кэролайн в школу. А «Хондехук» сохраним, будем сюда приезжать в отпуск и все такое. Он сказал, что не сомневается в падении режима в ближайшие пять-десять лет, и тогда в стране воцарится настоящий хаос. Ему кажется, что надо обезопасить семью.

Мы говорили о Хенни. Сегодня ровно два месяца, как его убили. Мы читаем о смертях каждый день в газетах, но когда на фугасе АНК[8] подрывается твой брат, причем на своей ферме, то эти события уже затрагивают тебя лично. Нелс признал, что именно это заставило его засомневаться, сможет ли Южная Африка пережить падение апартеида. Он говорит, что эта мысль не дает ему покоя.

Я начала говорить, что не хочу бежать из страны, но он поцеловал меня и нежно произнес:

— Не торопись, liefie.[9] Не нужно давать ответ прямо сейчас. Пойдем сейчас спать, обсудим это позже, когда ты все спокойно взвесишь.

И как с этим быть? Как с перспективой переехать в Америку? Моя первая реакция — конечно, нет. Это будет равносильно отказу от всего, во что наша семья верила, от всего нашего общего прошлого. Это будет означать, что последние двадцать лет своей жизни я потратила зря, надеясь и молясь о крушении системы. Мы не можем уехать, когда все это вот-вот случится!

Но Америка — моя родина. Может, о Южной Африке действительно лучше забыть? Эта часть моей жизни уже прожита и должна остаться в прошлом? В Филадельфии найдутся другие заботы. Нелс очень амбициозен — я всегда это знала. Он хочет создать настоящую международную газетную империю. У него будет и «Филадельфия интеллидженсер», и «Гералд», и множество местных газет. А потом он приобретет другие. Я стану женой газетного магната. Вообще-то я, наверное, и здесь являюсь женой газетного магната, хотя и не ощущаю этого. Мне кажется, я просто помогаю Нелсу исправить ужасную несправедливость, царящую здесь. Я знаю многих людей, которые мечтают о блеске всех этих приемов и вечеринок в Филадельфии, Нью-Йорке и Лондоне. Но я к ним не отношусь. Я — совсем другая.

С другой стороны, это может спасти наш брак, а для меня это важно. Может, важнее всего, что происходит в этой несчастной стране.

Нелс поступил правильно, попросив меня ничего не говорить и все взвесить.

Я люблю его. Мне не хватает прежнего Нелса, но я должна понять, смогу ли полюбить его нового. А может, он остался прежним и совсем не изменился, а все это мне просто кажется?

26 июня

Нелс сообщил, что ему звонила Зан. Она приедет к нам через пару дней и останется на целых два месяца. С сентября она получила место в Лондонской школе экономики, но до этого хочет провести время с отцом.

Эта новость меня совсем не обрадовала. Последние шесть лет Зан жила в Йоханнесбурге, постоянно попадая во всякие неприятности из-за участия в Движении против призыва в армию и «Черной ленте».[10] Ее гражданская позиция меня нисколько не смущает и даже восхищает, но за эти годы мы виделись очень мало. С тех пор как ей исполнилось четырнадцать, она вела себя просто отвратительно и с отцом, и со мной. Особенно со мной. Учитывая, что наши с Нелсом отношения переживают сейчас трудный период, я совсем не рада ее приезду.

27 июня

Я в таком бешенстве, что от злости хочется плеваться! И оторвать Нелсу одно место!

После обеда мне позвонил Джордж Филд и сообщил, что его вызвал к себе в кабинет Нелс и сказал, что завтра утром собирается объявить о закрытии «Мейл». Он хочет, чтобы Джордж был рядом, когда он объявит об этом сотрудникам. Джордж просто в шоке! Для него это полная неожиданность, он спрашивал, что происходит. Я рассказала ему о международных амбициях Нелса и требованиях американских инвесторов избавиться от южноафриканских активов. Мы поговорили о том, почему он не продает газету, и Джордж подтвердил, что финансовые проблемы есть. Однако Нелс мог хотя бы попытаться! Мне нравится Джордж, я не понимаю, почему Нелс с ним так обращается.

Я прикрикнула на Кэролайн, она обиделась и убежала к себе в комнату. Когда пришел Нелс, я закатила настоящий скандал. Думаю, он его ожидал, потому что оправдываться не стал. Однако разозлился не на шутку, стоял, сжав кулаки, и даже дрожал от напряжения. Было видно, что он сдерживается из последних сил. Когда я заявила, что этой ночью не пущу его к себе в спальню и в дальнейшем он тоже будет спать отдельно, он просто повернулся, вышел и вообще уехал из дома.

Наверное, чтобы залить свои неприятности.

Мерзавец!

Позже… Формально уже наступило утро 28 июня

Корнелиус так и не вернулся. Сначала я начала волноваться. Я боялась, что он где-нибудь напился, а потом сел за руль и разбился по пути домой.

Но теперь я знаю, что случилось. У него появилась другая женщина. Я не знаю, кто она и где живет, но он поехал к ней. Когда он уезжал из дома, у него на лице было странное выражение. Он решил, что если я не пускаю его спать к себе, то он поедет спать к ней.

Это объясняет мое ощущение, что я его теряю и что он от меня отдаляется. Я действительно его теряла! И дело вовсе не только в «Мейл». Пока я это пишу, он где-то трахается на стороне!

Ну и черт с ним! Ублюдок! Мерзкий, противный ублюдок!

5

— Присядьте, пожалуйста. Я скажу Ким, что вы приехали.

Сестра исчезла за дверью, на которой висела табличка «Отделение интенсивной терапии и реанимации». После беготни последних двух часов Кальдеру было трудно усидеть на месте. Вертолет доставил их с Тоддом прямо в больницу на окраине города Кингз-Линн. Спасатели связались с аэродромом Лэнгторп и сообщили Ким о случившемся. Тодда сразу увезли в отделение интенсивной терапии, с Кальдером было все в порядке. Он вернулся на аэродром на такси, чтобы написать отчет об авиационном происшествии и позвонить владельцу «Яка». Тот, конечно, был шокирован тем, что случилось с его любимым самолетом, но искреннее беспокойство о Тодде и мысль, что на его месте мог оказаться он сам, несколько сгладили переживания по поводу утраты. Затем Кальдер вернулся в Кингз-Линн, чтобы присоединиться к Ким.

— Как он? — спросил он, когда она вошла в небольшую приемную, где родственники ожидали новостей.

Лицо Ким было бледнее обычного, волосы падали спутанными прядями на покрасневшие глаза. Дрожа всем телом, она опустилась в соседнее кресло, такая маленькая и поникшая.

— Господи, Алекс! Он все еще без сознания. Они наложили швы на рану, но думают, что у него перелом черепа.

— Он дышит нормально?

— Да. Но они не знают, когда он придет в себя. А когда очнется, неизвестно, не будет ли у него… повреждения. Ты понимаешь. Необратимого повреждения! — Она начала плакать и уткнулась в Кальдера, который обнял ее за плечо и слегка прижал к себе. — Он такой бледный. А его голова… Им пришлось побрить ему голову. Она сейчас вся забинтована. Я спрашивала, когда он очнется, а они не говорят.

Кальдер помрачнел и уставился в пустоту. Ким еще глубже зарылась ему в грудь.

— А что, если он так и не очнется, Алекс? — Она подняла на него глаза. — Что, если он не очнется?

— Он очнется.

На мгновение в глазах Ким промелькнула надежда, но она тут же выпрямилась и оттолкнула его.

— Ты не можешь этого знать! Ты говоришь это, просто чтобы успокоить меня, как и тогда с самолетом.

Кальдер беспомощно пожал плечами.

— Мы должны верить, что он очнется.

— Ты сказал, что это абсолютно безопасно. Я беспокоилась, что самолет старый, а ты заверил, что это не важно. — По ее щеке скатилась слеза, и она всхлипнула. — Ты всегда шел на идиотский и никому не нужный риск. Как в тот раз, когда ты залез на крышу Саут-Корта, чтобы попасть на вечеринку в колледже. Тебе было на все наплевать, а я думала, что ты себя убьешь! Ты считал это прикольным, хотя это было абсолютной глупостью!

Кальдер понимал, что таких упреков ему не избежать.

— Я знал, что говорил, Ким. И полет должен был быть безопасным, но произошло все иначе. Мне жаль. Мне очень жаль.

Ким не отрываясь смотрела на него. Затем она закусила губу.

— Что же случилось? Здесь никто ничего не знает. И я тоже.

Кальдер вкратце рассказал о пожаре в двигателе и посадке на песчаную косу.

— А в чем, по-твоему, его причина?

— Я не знаю, но на первый взгляд, похоже, в цилиндре была трещина.

— А разве это не проверяют техники? Ты же сам говорил, что самолет тщательно проверили.

— Так и было. Я только что еще раз сам проверил записи в журналах. Все регламентные работы были проведены и должным образом оформлены. Не думаю, что можно было сделать еще что-то. Пожары в двигателях очень опасны, но случаются крайне редко. В моей практике — это первый.

— Значит, мы должны просто принять это — и все? Какое-нибудь расследование будет?

— Конечно. КРПВА — Комиссия по расследованию причин воздушной аварии — обязательно проведет следствие, они работают очень скрупулезно. Проверят все записи, возможно, достанут из воды самолет и обследуют его. Они выяснят причину, им почти всегда это удается.

— Тебя это тревожит?

— Расследование? Нет. Я думаю, что все сделал правильно. Меня тревожит Тодд.

Ким слабо улыбнулась и, вцепившись в руку Алекса, снова залилась слезами.

Был ли он виноват? Можно ли было поступить по-другому? Нет. Тодд с таким же успехом мог разбить себе голову и при аварийной посадке на воду, но вытащить его из кабины было бы намного труднее. Летать на самолетах, особенно старых, опасно в принципе. Об этом он должен был предупредить Ким. Она доверилась ему, а вслед за ней и Тодд.

— А полиция этим будет заниматься?

Кальдер взглянул на нее. Ему это не приходило в голову, и он задумчиво нахмурился.

— Не исключено, — ответил он.

— А не мог ли кто-нибудь спровоцировать эту аварию?

— Ты имеешь в виду умышленно?

Она кивнула.

— Вряд ли. Если, конечно, не испортить что-нибудь в двигателе. Например, ослабить цилиндр. Но это практически исключено. — Кальдер внимательно посмотрел на Ким. — Так ведь?

Ким закусила губу.

— Да, я тоже так думаю. Просто Тодд продолжает задавать вопросы о смерти Марты, а больше это никого не волнует. Мне кажется это странным. Вся его семья кажется странной. Будто они все не хотят, чтобы он спрашивал.

— Но ты же не думаешь…

— Я уже не знаю, что думать.

— Может, тебе поговорить об этом с полицией?

— Господи, нет! — Голос Ким звучал твердо. — Тодд бы ни за что этого не одобрил. Может, у меня слишком разыгралось воображение. Просто обрати внимание — вдруг тебе покажется что-нибудь странным, по крайней мере имей это в виду.

— Обязательно, — пообещал Кальдер, задумавшись над ее словами. Технически диверсия была возможна. — Ты правда считаешь, что семья Тодда может быть в этом замешана?

— Я не знаю, — произнесла Ким. — Но я им не верю. Я абсолютно не верю сводному брату Тодда Эдвину. А Корнелиус? Он пытался контролировать Тодда всю его жизнь и привык получать то, что ему нужно. Пару дней назад разгорелся настоящий скандал — он хотел, чтобы Тодд вернулся в «Зейл ньюс». Мы даже покинули его дом и переехали в гостиницу. — Она подняла на Кальдера большие серые глаза. — Ты не встретишься с Бентоном Дэвисом? Пожалуйста! Спроси его, не знает ли он, почему убили Марту.

Кальдер кивнул:

— Хорошо. — Его прежнее нежелание казалось теперь неуместным. После того что сегодня случилось, он не мог ни в чем отказать Ким.

— Спасибо. — Она быстро улыбнулась и тут же опомнилась. — Господи, я же должна сообщить Корнелиусу, что произошло.

— Хочешь, это сделаю я?

— Ты серьезно? Я дам его телефон. — Она вытащила электронную записную книжку и нашла нужный номер. — Вот он. Это лондонский.

Кальдер вытащил мобильник и набрал номер.

— Алло?

— Я могу поговорить с мистером ван Зейлом?

— Это Эдвин ван Зейл. — Южноафриканский акцент, голос четкий и внятный. А имя «ван Зейл» звучало как «фан Сейл».

— Я хотел бы поговорить с Корнелиусом.

— А кто его просит?

— Меня зовут Алекс Кальдер. Это насчет Тодда.

— Вы можете поговорить со мной. Я его брат.

Кальдер оставил попытки связаться с отцом.

— Я сейчас с Ким. Мы в больнице в Норфолке. Тодд попал в аварию.

— Одну минуту.

Через несколько секунд в трубке раздался другой голос, жесткий и властный.

— Что случилось?

Кальдер кратко рассказал об аварии.

— Я немедленно приеду, — ответил Корнелиус.

Он появился в больнице через два с небольшим часа. Кальдер и Ким сидели у кровати, на которой неподвижно лежал Тодд, вокруг него было множество трубок и разных приборов. Медсестра сообщила им о появлении Корнелиуса, и они вышли из палаты, чтобы встретить его. На Кальдера произвели впечатление крупная фигура отца Тодда и исходящая от него решимость. У Корнелиуса была такая же квадратная челюсть, как и у сына, но смотрелся он гораздо мощнее и жестче. Было видно, что он переживает. Увидев Ким, Корнелиус протянул к ней руки, и она, чуть поколебавшись, позволила заключить себя в объятия.

Он не опускал рук несколько секунд, а потом перевел взгляд на Кальдера.

— Это вы пилот?

— Да.

— Вина была ваша?

— Нет.

Голубые глаза Корнелиуса не отрываясь смотрели на Кальдера. Тот выдержал взгляд: он понимал, какие чувства испытывает отец Тодда, но не собирался позволить себя запугивать.

Ким освободилась от объятий, и ее глаза зло сверкнули.

— Алекс подробно рассказал мне, что произошло, и совершенно очевидно, что его вины в этом нет никакой. На самом деле он спас Тодду жизнь!

Корнелиус не обратил на ее слова никакого внимания.

— Если я узнаю, что вы виновны в случившемся с моим сыном, вы за это заплатите. И заплатите дорого!

Следующий день был суматошным. Ким переночевала в доме Кальдера, а весь день провела в больнице. В состоянии Тодда никаких перемен не было. Сканирование мозга не выявило признаков необратимых повреждений, не считая возможной потери памяти, но окончательной уверенности у врачей не наблюдалось, по-прежнему было неясно, сколько времени он пробудет без сознания. Его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких и давали лекарства, чтобы снять опухоль на голове. Ким неотлучно находилась возле мужа и следила за его состоянием.

На следующее утро Корнелиус тоже провел с ней возле кровати Тодда около двух часов, после чего возвратился в Лондон. Ким пообещала сразу сообщить ему, если в состоянии Тодда появятся изменения в ту или иную сторону. Он с пристрастием расспросил Кальдера обо всем, что случилось, и, по-видимому, полученные ответы его удовлетворили. Однако Алекс не сомневался, что если в отчете о причинах аварии будет указано на ошибку его как пилота, или Колина как инженера по техническому обслуживанию и ремонту, или слесаря-сборщика специализированной литовской фирмы, где двигатель последний раз перебирался, то им не поздоровится.

Следователи комиссии сразу приступили к делу. Они занялись извлечением «Яка» из воды и засыпали Кальдера вопросами. Кальдер подробно обсудил все с Джерри Тайреллом, старшим инструктором по полетам их летной школы. Тайрелл пришел к выводу, что Алекс сделал все абсолютно правильно в очень сложных обстоятельствах. Тот этому искренне обрадовался и почувствовал настоящее облегчение: Джерри никогда не стеснялся высказать ему все, что думает, если считал, что он хоть на йоту отклонился от неукоснительного соблюдения техники безопасности.

Допросить Кальдера явился также констебль в форме, но его вопросы носили скорее формальный характер. Чувствуя себя немного глупо, Алекс все-таки выполнил свое обещание и попросил полицейского дать ему знать, если появится хоть что-то, указывающее на диверсию. Эта просьба сразу вызвала у констебля неподдельный интерес, но Кальдер, оставаясь верным данному Ким слову, отрицал, что у него есть причины подозревать, что кто-то мог бы желать смерти ему или Тодду.

Кальдер внимательно осмотрел траву между легкими многоцелевыми самолетами «чероки-уорриор» и «сенека», где парковался «Як», и опросил сотрудников, не видел ли кто-нибудь чего-то подозрительного в день аварии, а особенно в ночь накануне. Джерри и Энджи, отвечавшие за радиосвязь, ушли с аэродрома в восемь вечера предыдущего дня. Энджи показалось, что, когда она запирала дверь, по тропинке вдоль тополей у края аэродрома шел какой-то человек, но в этом не было ничего необычного. А в остальном все было тихо. Вообще-то аэродром немногим отличался от обычного поля, и перелезть через ограду посреди ночи и незаметно испортить двигатель «Яка» было проще простого. Но чем больше Кальдер об этом размышлял, тем меньше он верил в такую возможность. Напряжение, в котором находилась Ким из-за переживаний, связанных с мужем, вполне объясняло ее неадекватное восприятие действительности.

Среди всех этих забот Алекс позволил себе один раз отвлечься. Оказавшись возле компьютера в офисе, он не удержался и проверил цифры на сайте «Спредфинекс». Индекс рынка американских облигаций за последние двадцать четыре часа снова снизился, и его потери составили около пяти тысяч фунтов. Он секунду подумал, нажал на пару клавиш и увеличил ставку вдвое.

В конце дня он забрал Ким из больницы и отвез домой. Она выглядела изможденной, хотя весь день провела, просто сидя у кровати мужа и наблюдая за ним.

Дом Кальдера, старый коттедж примерно в миле от Ханхем-Стейт, стоял на самом краю низины, которую заливала морская вода. Уже сгустились сумерки, и в кронах деревьев позади дома беспокойно сновали грачи. Было ясно, что Ким почти весь день ничего не ела, и Кальдер разогрел немного супа и сделал салат.

— Бокал вина? — предложил он ей.

— Да, с удовольствием, — с готовностью согласилась Ким. — Это как раз то, что мне нужно.

Кальдер открыл бутылку и налил два бокала, которые поставил на массивный дубовый кухонный стол.

— Завтра опять туда? — спросил он.

Ким кивнула:

— И послезавтра, и послепослезавтра. — Она выглядела по-прежнему бледной, но решимости ей было не занимать.

— Они так и не знают, сколько это продлится?

— Нет. Это может занять дни, недели, месяцы. С одной стороны, я радуюсь, что ему не стало хуже. Но с другой — меня пугает, каким он может оказаться, когда очнется: вспомнит ли, кто он такой, узнает ли меня? Я сижу, смотрю на него и не могу отделаться от разных диких мыслей.

— Постарайся себя не накручивать и воспринимать все объективно, — посоветовал Кальдер. — Мы знаем, что он жив, и, похоже, его жизни ничто не угрожает. При сканировании мозга ведь никаких серьезных повреждений не обнаружено, так?

— Есть проблема, — вздохнула Ким. — Они не знают, каким он очнется. Ты разговаривал с полицией и теми, кто расследует причины аварии?

Кальдер рассказал ей о том, что его спрашивали и что пока не обнаружено ничего подозрительного.

— Я все равно не могу успокоиться, — пожаловалась Ким. — Чем больше я об этом думаю, тем подозрительнее все это выглядит.

— Это просто несчастный случай, — повторил Кальдер.

Ким задумчиво потягивала вино. Темные локоны упали вниз, закрыв половину лица, и она не сразу отбросила их назад. Из-за сгущавшейся темноты солончаков уже было практически не видно, и на кухне тоже стало темно. Грачи на деревьях постепенно угомонилась.

— Наверное, ты прав. Но я все равно буду очень благодарна, если ты поговоришь с этим Бентоном Дэвисом. Тодд не сомневался, что смерть Марты была не случайной, а он наша лучшая возможность выяснить это.

— Как только я смогу уехать, сразу отправлюсь в Лондон. Но сначала ты должна мне рассказать побольше о матери Тодда. Полиция утверждала, что ее убили повстанцы?

— Да. Они сказали, что это был типичный набег повстанцев Африканского национального конгресса, перешедших границу из Мозамбика, и вся семья с этим согласилась. Судя по всему, для Тодда это был ужасный период — ты сам видел, он до сих пор не может успокоиться. По его словам, Корнелиус был просто раздавлен. Вскоре после этого он перевез семью из Южной Африки в Филадельфию, закрыл «Кейп дейли мейл», продал все остальные южноафриканские газеты и купил «Гералд». Через четыре года он снова женился, его жену зовут Джессика Монтгомери. Ты мог читать о ней в светской хронике. Хотя, — Ким с сомнением взглянула на Кальдера, — вряд ли.

— Мне кажется, я видел их с Корнелиусом вместе на какой-то фотографии, — отозвался Кальдер. — А Тодд сразу заподозрил что-то подозрительное в смерти матери?

— Не сразу. Тогда в Южной Африке было полно насилия, и ответственность за него возлагали в основном на АНК. Слово «насилие» лучше всего характеризует то, что творилось в то время в стране. — В словах Ким звучала горечь. — Подозрения у Тодда появились, когда в Южную Африку вскоре после смерти Марты приехала его бабушка — ее мать. Она задавала много вопросов, на которые Корнелиус отказался отвечать. После переживаний по поводу общей утраты отношения между ними совсем испортились. Тогда Тодд не слышал, о чем она спрашивала, но в 1997 году специально съездил к ней в Миннесоту. Бабушка жила на берегу озера неподалеку от Миннеаполиса. Я была там один раз сразу после свадьбы. Необыкновенно красивое место. Как бы то ни было, старушка рассказала, что настаивала, чтобы Корнелиус обратился в Комиссию по восстановлению правды и примирению. Ты что-нибудь о ней слышал?

— Что-то смутное.

— Она была создана в соответствии с новой конституцией Южной Африки для расследования преступлений во время апартеида. Люди могли обратиться в комиссию и рассказать об убийствах и пытках, к которым прибегали как белые, так и черные, а КВПП проводила расследование. Преступникам гарантировалась амнистия, если они не будут скрывать правду. Комиссия рассмотрела тысячи дел, жертвами которых были не высокопоставленные лица, а в основном самые обычные люди. Бабушка Тодда считала, что это лучший способ выяснить, что на самом деле произошло с Мартой. Но Корнелиус отказался.

— А как он это объяснил?

— Тодд спрашивал его. Корнелиус заявил, что не хочет ворошить прошлое и снова переживать весь ужас ее смерти. Тодд с отцом тогда сильно разругались, и Тодд пригрозил, что сам поедет в Южную Африку и обратится в комиссию, но Корнелиусу удалось отговорить его. Учитывая положение, которое он занимает в обществе, показания Тодда спровоцировали бы настоящий скандал в прессе, и его отец считал, что это несправедливо по отношению к остальным членам семьи, которые не хотят публичности и вмешательства в свою частную жизнь. Кроме этого, без поддержки Корнелиуса сам Тодд мало что мог сообщить. Поэтому он и не поехал.

А на прошлую Пасху бабушка Тодда умерла. Его дед тоже умер вскоре после Марты. У него был рак, и смерть дочери только ускорила развитие болезни. Брат Марты погиб в автомобильной катастрофе в возрасте двадцати лет, поэтому Тодд и Кэролайн оказались единственными наследниками. Разбирая бумаги своей бабушки, Тодд натолкнулся на письмо Марты, своей матери, о котором мы тебе рассказывали. Вот тогда он снова начал задавать вопросы.

— Я могу увидеть письмо?

— Подожди. Сейчас принесу. — Ким оставила Кальдера на кухне и прошла в прихожую, где начала копаться в чемодане. Через минуту она вернулась, держа в руках маленькую фотографию в рамке и конверт авиапочты. Она протянула Кальдеру фотографию.

— Тодд никогда с ней не расстается и всегда возит с собой. Я хочу, чтобы ты знал, как она выглядела.

На снимке была женщина, сидевшая на ступеньках в саду и обнимавшая старого желтого лабрадора. Она была стройной, с открытым взглядом голубых глаз и длинными светлыми волосами до плеч. Потертые джинсы и простая голубая футболка. Никакой косметики, а улыбка на лице — теплая и дружелюбная.

— Она была просто потрясающей! — не удержался Кальдер.

— Снимок сделали за пару лет до ее смерти. Здесь ей чуть за сорок.

— Понятно.

— Насколько я знаю, ее семья родом из Норвегии, а девичья фамилия — Ольсон.

— Чувствуется происхождение. — Кальдер внимательно разглядывал фотографию. — А могу я увидеть письмо?

Ким передала ему конверт, из которого он вынул пару зачитанных листков, покрытых мелкими угловатыми буквами.

— Тодд говорил, что обычно ее почерк был намного лучше. Он считает, что это показывает, как сильно она была напугана и нервничала.

Кальдер углубился в чтение.

«Хондехук»

25 августа 1988 года

Дорогая мама!

Я знаю, что это письмо тебя расстроит, и заранее прошу прощения. Когда ты его получишь, прочитай и спрячь подальше. При общении со мной по телефону не упоминай о нем. Когда я в следующий раз приеду в Америку, расскажу все подробно. Надеюсь, это будет в сентябре.

Ты знаешь, что наши отношения с Корнелиусом сейчас переживают не лучшие времена. Я рассказывала тебе, что он собирается продать все свои южноафриканские газеты и закрыть «Кейп дейли мейл», все это меня очень огорчает. Знаешь, я кое-что выяснила, и это меня беспокоит. Не просто, а очень беспокоит.

Если со мной что-нибудь случится… Я ненавижу себя за то, что пишу эти слова, потому что понимаю, как сильно они тебя встревожат, и уверена, что со мной все будет в порядке, но на всякий случай, если что-нибудь вдруг произойдет, тебе необходимо кое-что знать. Тебе надо связаться с моим другом Бентоном Дэвисом. Он работает в нью-йоркском офисе «Блумфилд-Вайс» — инвестиционного банка, который ведет дела «Зейл ньюс». Я доверяю ему, и он расскажет тебе все, что я узнала.

Кроме того, кое-что есть в моем дневнике, в самом конце, на страницах, помеченных «Лагербонд» и операция «Дроммедарис». Ты можешь прочитать и весь дневник, только не показывай его Корнелиусу. Я прячу его у себя в столе в «Хондехуке». Это черная тетрадь в молескиновой обложке, она лежит в коробке с ярлычком «Налоги в США за 1980–1985 гг.». Ты найдешь ее в глубине нижнего ящика. Я подумала, что содержимое такой коробки ни у кого не вызовет интерес. Но если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, приезжай как можно быстрее и достань ее.

Когда ты найдешь дневник, прочитаешь и поговоришь с Бентоном, то расскажи обо всем отцу. Вы вместе решите, как поступить. Я доверяю только вам двоим и не сомневаюсь, что вы примете правильное решение.

Невозможно выразить в письме, как сильно я вас люблю. Ты меня всему научила и подарила столько любви! Если бы мне удалось дать Тодду и Кэролайн хотя бы половину того, что я получила от тебя, я была бы счастлива. Я знаю, что иногда совершала поступки, которых ты не одобряла, знаю, что ты прощала меня, когда простить было очень трудно. Спасибо тебе за это.

Со всей любовью

Марта.

— Ничего себе! — произнес Кальдер, возвращая письмо Ким. — Теперь я понимаю, почему вы так хотите поговорить с Бентоном.

— Ему наверняка что-то известно.

— Ты говорила, что Тодд пытался с ним встретиться?

— Да. Тодд звонил ему из Америки накануне приезда в Англию, но не смог пробиться дальше личного секретаря. Оказавшись в Лондоне, мы направились лично в офис «Блумфилд-Вайс», но нас к нему не пустили. Мы попытались объяснить причину визита, однако охранники оказались просто свиньями и даже слушать не стали. Мы не знаем, как он выглядит, поэтому не могли даже где-то подстеречь его. Корнелиус отказался помочь. Тогда мы и обратились к тебе.

— После того что Марта написала о нем, очень странно, что он не захотел встретиться. Но это было не о том Бентоне Дэвисе, которого я знаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Я бы ни за что не стал ему доверять. Правда, я допускаю, что люди со временем меняются. После двадцати лет в «Блумфилд-Вайс» даже самые достойные люди могут потерять себя. Поэтому я и ушел оттуда.

— А как он выглядит?

— Ну, для начала, он чернокожий, что говорит в его пользу. Насколько я знаю, он попал в «Блумфилд-Вайс» в начале 1980-х, в те годы это было настоящим достижением для чернокожего. Он наверняка был очень толковым — в те годы на Уолл-стрит чернокожих инвестиционных банкиров можно было пересчитать по пальцам.

— А сейчас ты его не считаешь таким толковым?

— Нет. Я всегда считал его поверхностным человеком. Разглагольствует об опере, кичится знакомством с известными людьми и все такое. Но он мог просто перегореть. Когда тебе исполняется полтинник, на пятки наступают много молодых мужчин и женщин, желающих потеснить тебя с высокой должности. Но у него определенно имеется обаяние. Он крупный мужчина, атлетически сложен, у него властный голос, который заставляет его слушать.

— Но каким-то образом он подружился с Мартой.

— А Тодд спрашивал о нем отца?

— Да. Судя по всему, Корнелиус по-прежнему ведет с ним дела. Он сказал, что Бентон Дэвис и Марта познакомились, когда «Блумфилд-Вайс» занимался сделкой с «Гералд» незадолго до гибели Марты. Но Корнелиус отказался говорить с ним о ее письме.

— А почему?

— Он упорно не желает обсуждать ее смерть. Это его дело, но Тодд имеет право знать, и Корнелиус должен это понимать.

— А у него есть какие-нибудь соображения по поводу того, что именно Марте удалось узнать?

— Нет. По крайней мере он так заявил.

— А дневник?

— Он никогда его не видел. Даже не знал, что она его вела. Он сказал, что не помнит коробки, о которой она пишет, но не сомневается, что ее выбросили, когда продавали «Хондехук».

— А как насчет «Лагербонда»?

— Тоже никогда о нем не слышал.

— Это вряд ли имеет отношение к пиву.

— Дурачок, «Лагербонд» — это производное от двух слов на африкаанс, правда, знают об этом не многие. «Лааджер» означает круг из повозок вокруг лагеря. Это наследие Великого переселения,[11] когда буры двинулись из Капской колонии в глубь страны, и символизирует сплочение африканеров[12] перед лицом внешних угроз. «Бонд» означает «группа». Тодд пытался выяснить что-нибудь об этой организации, но никто ничего не знал. Единственная ссылка, которую он нашел в Интернете, была связана с показаниями Комиссии по восстановлению правды и примирению одного тайного агента в 1997 году. Он сообщил, что его связной в тайной полиции был ее членом, но упомянул организацию только один раз, и комиссия не стала копать дальше.

— А операция «Дроммедарис»?

— «Дроммедарис» — это голландское слово, означающее «дромадер», то есть «одногорбый верблюд». Именно так называлось судно, на котором приплыл Ян ван Рибек, основавший голландскую колонию в Кейптауне. Наверняка это кодовое название. Но что за ним скрывается?

— А остальные члены семьи? Неужели никто ничего не знает?

— Нет. Эдвин тоже отказался помогать. Тодд звонил своей сестре Кэролайн в Калифорнию, но она ничего не знала — в то время ей было всего двенадцать лет. Он разговаривал и со своей сводной сестрой Зан — единственной из ван Зейлов, продолжающей жить в Южной Африке. Она гостила у Марты и Корнелиуса, когда все случилось. Она тоже ничем не могла помочь, хотя было видно, что хотела. Она на восемь лет старше Тодда, и они очень дружили, когда он был маленьким. Но потом, когда он вырос, она исчезла из его жизни, отдалилась от семьи, и ее даже не пригласили на нашу свадьбу. Я встречалась с ней один раз, когда после свадьбы мы приезжали в Южную Африку. Вообще-то она мне понравилась — очень похожа на Корнелиуса, но без его мании величия.

— А Корнелиус одержим манией величия?

— Еще как! Он обожает власть. И ему нравится контролировать людей вокруг.

— Как Тодда?

— Тодд всегда был его любимчиком, отчего Эдвин просто лезет на стенку. Корнелиус хочет, чтобы Тодд возглавил «Зейл ньюс», когда он отойдет от дел. Ему сейчас семьдесят два, и рано или поздно это случится. К чести Тодда, он хочет сам определить свою судьбу.

— Еще бы.

— Что значит «еще бы»?

Кальдер улыбнулся:

— Полагаю, что ты всячески поддерживаешь такую независимость суждений?

Она смущенно улыбнулась:

— Ты прав. Через год после нашей свадьбы он решил… ну да, при моей поддержке… уйти от Корнелиуса и заняться тем, что ему нравится, — это было преподаванием. Он получил диплом, и мы переехали в Нью-Гемпшир. Корнелиус пытается заставить Тодда вернуться в «Зейл ньюс», но Тодд этого не сделает.

— А тебе нравится такое решение — жить в Нью-Гемпшире?

Ким помолчала, прежде чем ответить.

— Теоретически — да. А на деле… Но это совсем другой разговор!

Кальдер не стал настаивать и в задумчивости сделал еще глоток.

— Похоже, Марта в чем-то подозревала мужа. И Корнелиус не хочет, чтобы кто-нибудь выяснил почему.

— Вот именно! — подхватила Ким. — Если честно, то меня очень смущает его роль во всем этом. А Тодда — нет. Он не раз серьезно скандалил с отцом, но возможную причастность Корнелиуса к убийству не допускает даже теоретически.

— А ты допускаешь?

— Конечно, я ничего не знаю наверняка. Мы с Тоддом много об этом говорили, и мне кажется, что этого исключать нельзя.

— Ты что, считаешь, что Корнелиус замешан в аварии?

Ким пожала плечами.

— Это может звучать уж слишком неправдоподобно, однако… — Она не закончила фразу, явно не желая облекать свои мысли в слова.

— Но разве он может пойти на убийство собственного сына? Особенно любимого?

— Я совсем не уверена, что он относится к нему по-прежнему. Когда Тодд на днях отказался вернуться на работу в «Зейл ньюс», его отец пришел в настоящее бешенство. На него было страшно смотреть. Корнелиус сейчас планирует… — Ким помолчала, — одну сделку, которая изменит «Зейл ньюс». Но мне кажется, он задает себе вопрос, зачем создавать империю, если через несколько лет ее придется оставить Эдвину. Он Эдвина ни во что не ставит, и, думаю, совершенно справедливо: этот человек просто червяк. Речь идет о том, что является для Корнелиуса делом жизни, а Тодд самоустраняется. Никому не нравится быть отвергнутым, тем более такому человеку, как Корнелиус, который привык всегда получать то, что хочет. Я не утверждаю, что он сам что-то сломал в самолете, но он могущественный человек и вполне мог все организовать. Вот почему меня так тревожит, не устроил ли кто специально эту аварию.

Кальдер сделал глубокий вдох.

— Теперь ясно. Хотя мне трудно понять, как это возможно.

Ким пожала плечами:

— Кто знает? Мне надо выяснить, что на самом деле происходит, и даже не столько ради Тодда, сколько ради себя. Я хочу, чтобы ты мне помог. Я доверяю тебе больше, чем членам семьи Тодда. — Ее нижняя губа задрожала, и она расплакалась. — Мне страшно, Алекс. Точно так же, как Марте, когда она писала это письмо. Я боюсь.

6

28 июня 1988 года

Все утро я была в ужасном настроении. Домой Нелс так и не вернулся. Я позвонила Джорджу, и он сказал, что встреча с сотрудниками уже состоялась. По его словам, еще никогда в жизни ему не было так тяжело. Все журналисты пребывали в настоящем шоке. И не только журналисты — работу потеряет много людей, в том числе и сам Джордж. Нелс дал им три месяца, сообщив, что газета закроется 30 сентября. Джордж говорит, что эти три месяца будут настоящим кошмаром.

Что я скажу Нелсу? Прошлой ночью я была готова закатить ему настоящий скандал и вышвырнуть его вон. Но сейчас я уже не уверена, что это правильно. Спрашивать его, где он провел прошлую ночь, унизительно. Говорить с ним спокойно будет очень непросто, а кричать на него — просто опасно. Я вообще постараюсь его игнорировать. Он запросто может выдумать какую-нибудь поездку — так уже не раз случалось.

Когда Кэролайн утром собиралась в школу, она выглядела напуганной до смерти. Как она все это воспримет? А Тодд?

И в довершение всего сегодня приезжает Зан. Интересно, как она себя поведет? Вежливо и угрюмо? Или неловко и сердито? Я уверена, что ничего хорошего из этого не получится. Я не знаю, где брать силы.

Позже, в этот же день…

Приехала Зан, и все оказалось нормально. Она стала совсем африканкой. В светлые волосы вплетены бусины, на руках полно браслетов, одета в футболку с Сифо Мабузом,[13] резиновые сандалии и восточноафриканскую юбку. Она по-прежнему много плавает, о чем свидетельствуют широкие и сильные плечи. Она пышет здоровьем, и у нее такие же, как у Нелса, голубые глаза. Приехав после обеда, она искренне обрадовалась, увидев меня. С Дорис она тоже ведет себя очень приветливо, а ведь раньше ее отношение к служанкам было настоящей проблемой. Было видно, как довольна этим Дорис. Думаю, что она, как и я, сильно переживала, видя, как меняется Зан, подрастая.

Зан подробно расспросила о Тодде, Кэролайн, моих родителях и о Нелсе. Я говорила только хорошее. Честно. Она заняла комнату, в которой всегда спала, когда проводила время в «Хондехуке», и пустилась в воспоминания о том, как мы с Дорис помогали ей шить платья для кукол. Зан сказала, что хочет их разыскать. Я уверена, что мы их не выбросили и они где-то убраны — в них иногда играла Кэролайн. Дорис обещала, что поищет их завтра утром. Четыре года назад Зан оскорбилась бы при одном лишь намеке, что она когда-то играла в куклы. Взрослую девушку может смутить игра в куклы, но в свое время это было просто замечательно.

В детстве она много времени проводила со мной. Когда Нелс развелся с Пенелопой, Зан было всего пять лет. После нашей свадьбы Зан с Эдвином приезжали к нам на выходные два раза в месяц. Мне было ее жаль — Пенелопа много пила, и вокруг нее постоянно крутились разные мужчины. Я пыталась привыкнуть к своей новой родине, и Зан стала моей союзницей. Мне даже кажется, что я слишком ее баловала: мы купили ей пони и Матта, который сначала был очаровательным щенком, а потом вырос и превратился в огромного и громогласного лабрадора. Мне его так не хватает! А Зан в такие выходные ходила за мной как хвостик и постоянно что-то лепетала. Затем она серьезно занялась плаванием и стала побеждать на соревнованиях. Я ее на них сопровождала и постоянно поддерживала.

А потом… потом все изменилось.

Но теперь, я думаю, все будет хорошо. В моем нынешнем состоянии вовсе не плохо иметь компанию. Конечно, она не знает, что мы с Нелсом сейчас не ладим. И будет непросто. Потому что, когда он вернется вечером, она обязательно все поймет.

29 июня

Когда я это пишу, Зан плавает в бассейне — методично, туда и обратно, хотя на улице достаточно прохладно — не больше пятнадцати градусов. Я не хочу, чтобы она знала, что я веду дневник.

Вчера вечером они с Нелсом были ужасно рады встрече. Он так сильно сжал ее в объятиях, что чуть не раздавил. Несмотря на всю мою злость на него, эта картина меня очень тронула.

Я продолжаю на него злиться, но пытаюсь этого не показывать. Вроде получается, и мне кажется, Зан ничего не заметила. Правда, не знаю, на сколько меня хватит. Не окажись мой муж таким лживым мерзавцем, это был бы замечательный вечер.

Я приготовила морские гребешки. Мы с Дорис составляем отличную команду, и мне нравится готовить с ней вместе. Зан немного рассказала нам о том, чем занимается в Йоханнесбурге. Она снимает комнату вместе с Тэмми Маккай, дочерью Дона и Хитер Маккай, членов Коммунистической партии Южной Африки, которые сейчас находятся в изгнании. Тэмми ограничена в правах, то есть она может посещать встречи только с ограниченным количеством участников, а у Зан ограничений нет, и она этим вовсю пользуется. Я уверена, что она не рассказала нам и половины того, в чем принимает участие, но все равно это звучало очень увлекательно. Нелс просил ее вести себя поосторожнее, пока она живет с нами. К моему удивлению, она согласилась.

О газетном бизнесе мы совсем не говорили, хотя Нелс предупредил, что хочет через пару дней пригласить на ужин Пеллингсов. Мы знакомы с ними, но не дружим. Грэм Пеллингс очень богат, и я уверена, что этот визит как-то связан с бизнесом. Может, Нелс хочет предложить ему купить «Мейл»? Это было бы здорово.

Прошлой ночью я пустила Нелса в свою спальню, но не разговаривала с ним. Когда он попытался дотронуться до меня, я его оттолкнула.

Негодяй!

30 июня

За окном идет дождь. Над Хондекопом нависли тяжелые облака, на пару миль полностью закрывая всю долину тяжелым серым одеялом. Влага сочится отовсюду. Ветра нет. Во влажном воздухе удивительно благоухают фейнбос. Я стояла у колокола рабов, размышляя, как защитить луковицы тюльпанов от вездесущих кротов, как послышалась замысловатая трель, на которую тут же последовал ответ. Это был кустарниковый сорокопут со своей подружкой, сновавшие в кроне большого дерева. У этих маленьких птичек желтая грудка, черный воротничок и громкий голос. На африкаанс они называются бокмакири, что передает звучание любовного призыва самца — «ка-уит, ка-уит, бокмакири», на который отвечает самка. В их пении есть что-то удивительно домашнее, и мне кажется, что это сад не только мой, но и их.

И среди этой буйной растительности влажного сада я вдруг почувствовала, как из глаз покатились слезы. Я завидую семейной идиллии двух этих глупых птиц! Мне обязательно надо взять себя в руки.

1 июля

Этим утром Зан отправилась в Кейптаун на митинг против призыва в армию. Я хотела спросить, не могу ли составить ей компанию, но так и не решилась.

В последние пару дней я очень мало видела Нелса. А когда мы встречались, он был в ужасном настроении. Сегодня в газетах о нем было много критических статей. За один день из благожелательного, хоть и авторитарного руководителя он превратился в злого тирана. Так ему и надо. Надеюсь, ему по-настоящему больно!

Сегодня у Кэролайн последний день занятий в школе перед зимними каникулами. В это время она раньше никогда не была такой подавленной, как сейчас. Я уверена, что она чувствует разлад в нашей семье. Бедняжка!

2 июля

Сегодня суббота, и Нелс взял себе выходной. Все редакционные статьи, колонки писем и журналисты ругают его за решение закрыть «Мейл». Они ненавидят Нелса, и это его достает! Джордж со своими журналистами требуют, чтобы Нелс позволил им выкупить газету самим или найти сочувствующего покупателя. Нелс заявил, что если им удастся найти покупателя, то он с удовольствием продаст. Он уверен, что у них ничего не выйдет, и я боюсь, что он прав.

Сегодня за завтраком он разговаривал об этом с нами — Зан и со мной. Он очень расстроен и разочарован. Говорит, что эти годы потратил на «Мейл» миллионы рандов, но никто этого не помнит и не желает замечать. Но он прежде всего бизнесмен и всегда им был, а от убытков, которые приносит «Мейл», нельзя просто отмахнуться. Когда десять лет назад премьер-министром страны стал Бота, обещавший перемены, Нелс был полон оптимизма. Но сейчас он не сомневается, что через пару лет страну охватит пожар беспорядков, и он ничего не может с этим поделать. Полиция все больше прибегает к насилию, черные ни в чем ей не уступают. Взрывы бомб, самосуды, при которых на человека надевают автомобильную покрышку и поджигают, восстания школьников, зулусы и Объединенный демократический фронт, уничтожающие друг друга, убийство его брата. Спираль насилия, которого он так хотел избежать, начала раскручиваться и не может не закончиться всеобщим кровопролитием. Пора уносить ноги.

Он обращался в основном к Зан, и она его внимательно слушала, хотя было видно, что он ее не убедил. В какой-то момент мне даже стало жалко его. Но он заслужил ту волну критики, которая на него обрушилась. Он прав — с введением чрезвычайного положения и всеми беспорядками все выглядит хуже некуда, но именно сейчас его стране как никогда нужны люди, подобные ему.

И еще эта любовница! Я знаю, что у меня нет никаких улик, но я знаю, что она существует! Я это просто знаю. Это все объясняет.

После завтрака Нелс и Зан решили совершить продолжительную пешую прогулку в горы. Я наблюдала, как они уходят — две высокие решительные фигуры по колено в тумане, стелющемся по земле среди золотых кустов виноградника. На росе, блестевшей на лугу, остались их следы. Сейчас уже три часа, а их все еще нет. Я даже немного ревную его к Зан — это я должна была поддержать мужа в трудный час.

Нелс объявил, что на следующей неделе уезжает в Дурбан, а потом в Филадельфию, где будет заниматься сделкой с «Гералд». Если честно, я рада, что он уезжает. Сегодня вместе с четой Пеллингсов придет какой-то банкир. Свой долг радушной хозяйки я выполню.

3 июля

Вчера на ужин приезжали Пеллингсы и банкир Нелса. Зан тоже была и вела себя просто отлично: со своим загаром и бусинками в волосах она выглядит потрясающе. Грэм Пеллингс был явно впечатлен. Я играла роль радушной хозяйки.

Вообще-то я умею принимать гостей, особенно если их не очень много. Нелс любит приглашать знакомых, и у нас часто собираются разные интересные люди, с большинством из которых мы очень дружны. В 1970-е годы, когда мы только поженились, то нередко приглашали ведущих радикалов, причем как белых, так и черных, но сейчас они все или за решеткой, или им запрещено общаться с другими, или они просто стали слишком подозрительными. Потом преподаватели Стелленбошского университета, довольно интересные люди, но сплетники необычайные! Мне особенно нравится профессор журналистики по имени Дэниел Хавенга. Он очень смешной на вид: хотя ему всего около сорока пяти лет, но волосы рано поседели, и на голове у него их целая шапка. Лицо маленькое, круглое, с бородой, глазки карие, хитрые, а уши торчат под прямым углом. Он называет Стелленбош «городом жуликов», и если хотя бы половина из того, что он рассказывает за столом, правда, то это название вполне заслужено. Хотя никто из них никогда не говорил нам, что поддерживает апартеид, думаю, что некоторые из них, включая Дэниела, являются членами «Брудербонда».[14]

Я однажды спросила Нелса, является ли он «братом», и он заверил меня, что нет. Я ему верю, хотя смысл тайного общества как раз и состоит в том, чтобы не признаваться в его членстве. Я помню, в каком шоке была моя подруга Нэнси в двенадцать лет, когда узнала, что ее отец масон. Насколько я понимаю, все идеи апартеида исходят от «Брудербонда», поэтому вряд ли Нелс с ними связан. Но не сомневаюсь, что заполучить его в члены им бы очень хотелось.

За ужином разговор зашел о том, как важна пресса даже в наши дни драконовских ограничений на то, о чем можно писать, и Нелс доверительно сообщил, что, может быть, вынужден будет продать южноафриканские газеты. Он проделал это очень тонко — Грэм явно заинтересовался. После ужина они уединились, чтобы поговорить с глазу на глаз. Нелс считает, что Грэм может заглотить наживку. Он стал бы хорошим владельцем, а с его золотыми приисками денег у него достаточно. Может, он купит и «Мейл»?

А банкир был черным! Господи Боже, представляете? Надеюсь, нам удалось сделать так, чтобы он чувствовал себя нормально. Беднягу зовут Бентон, и он занимается подготовкой бумаг, связанных с южноафриканскими газетами Нелса. Его поселили в «смешанной» гостинице в Кейптауне, но Нелс выделил ему машину с водителем, чтобы он мог ездить, куда захочет. На практике это означает в офис и обратно.

Я была так рада поболтать с другим американцем, особенно накануне Дня независимости! Он кажется очень приятным, гораздо более начитанным по сравнению с другими инвестиционными банкирами, которых я знаю, и очень неглупым. Он читал все произведения латиноамериканской литературы, которые мне нравятся. Сказал, что последняя книга Изабель Альенде[15] была очень неплохой и что он только что прочитал Надин Гордимер.[16]

Живет он в Гринвич-Виллидже, но из-за СПИДа этот район Нью-Йорка теперь больше похож на город-призрак. Хоть этой проблемы у Южной Африки нет.

Мне жаль этого беднягу, вынужденного работать в День независимости. Может, я испеку ему шоколадного печенья и оставлю в коробке в гостинице. Но где достать шоколадную стружку? У меня еще есть остатки «Толл хаус», но их производит «Нестле», а я снова начала бойкотировать эту компанию. Я недавно прочитала, что они по-прежнему навязывают детскую питательную смесь африканским матерям, которые вполне могут кормить младенцев грудью. После шума, поднятого несколько лет назад, я думала, что они от этого отказались. Ладно, придется сделать стружку вручную. Может, мне поможет Зан, совсем как раньше, когда она была маленькой.

4 июля

День независимости. Как бы мне сейчас хотелось оказаться в Америке, причем без Нелса. Я отвезла печенье Бентону в гостиницу. Надеюсь, ему понравится.

Зан объявила, что сегодня на пару дней возвращается в Йоханнесбург. Я думаю, что это связано с окончанием кампании против призыва в армию, но она не вдавалась в подробности. А сама я не спрашивала. Я спросила ее о движении «Черная лента». Она сдержанно ответила, что это движение белых женщин против апартеида. Мне кажется, она мне не доверяет по вполне понятным причинам.

В субботу около стадиона регби «Эллис-парк» прогремел взрыв. В это время на самом стадионе проходила игра, и газеты удивлялись, что погибло всего два человека. Это еще раз подтверждает правоту Нелса — страна катится в пропасть. Но я уверена, что мы не должны бежать.

5 июля

Я только что вернулась с ужина с Бентоном Дэвисом. Он послал мне замечательную записку, в которой благодарил за печенье, которое мы испекли с Зан, и предложил встретиться. Бентон не хотел покидать гостиницу, поэтому мы устроились там же, в ее ресторане. Нелс уехал в Дурбан, где пытается решить, что делать с «Дурбан эйдж». Надеюсь, он поехал один, хотя откуда мне знать.

Неудивительно, что Бентон ненавидит эту страну. Он говорит, что самое противное — это не идиотские правила, дискриминирующие черных, раздельные туалеты и прочее. Они омерзительны, но чего-то подобного он ожидал. Самым неприятным является то, как белые смотрят на него — высокого чернокожего, одетого в дорогой костюм. Он говорит, что их реакция бывает самой разной: у них на лицах написан страх, ненависть, шок и даже презрение. Единственная реакция, с которой он может смириться, это изумление. Она дорогого стоит!

В первое же утро в отеле сразу после приезда в страну он шел по вестибюлю, когда услышал за спиной, как кого-то окликнули: «Эй, ты!» Сначала он не обратил внимания, решив, что обращаются не к нему, но оклик повторился: «Эй, парень, постой!» Он повернулся и увидел, как к нему направляется невысокий седовласый мужчина с усами.

— Я могу вам чем-то помочь, сэр? — оторопев, поинтересовался он, пытаясь скрыть за вежливостью свое замешательство. Когда мужчина подошел ближе, он почувствовал, что от того пахнет спиртным.

Услышав акцент Бентона, незнакомец напрягся, и в глазах вспыхнул огонек.

— Убирайся обратно на родину, парень. Мы не хотим, чтобы из-за таких, как ты, у нас были беспорядки.

Первой реакцией Бентона было ударить обидчика, который был меньше ростом и старше его. Но потом, поняв, что тот именно этого и добивается, он повернулся и вышел из гостиницы. А потом весь остаток того дня провел, придумывая разные достойные ответы на этот выпад.

Он спросил, есть ли у нас какой-нибудь местный эквивалент слову «хамло». Я ответила, что обычно этим словом буры у нас называют англоязычных либералов, но есть пара слов, по смыслу соответствующих оскорбительным «педик» и «скотина». «Педик» его вполне устроил.

Я спросила, зачем он приехал. После долгих лет игнорирования событий в Южной Африке Америка, особенно черная, вдруг сильно ими обеспокоилась. Разве его приезд не был на пользу врагам черных?

Он ответил, что решение далось ему нелегко. Он ненавидел своего босса. Когда стало ясно, что кому-то из «Блумфилд-Вайс» придется отправиться в Южную Африку, чтобы проверить местные газеты Нелса, его начальник решил командировать Бентона. Тот отказался, и начальник обозвал его трусом. На мой взгляд, это вполне тянуло на иск по расовой дискриминации, но, судя по всему, именно этого босс и добивался: он всегда пытался заставить Бентона разыграть именно эту карту. Но Бентон уверяет, что никогда на это не ссылался и не будет ссылаться и впредь: он хочет добиться успеха благодаря своим способностям, а не цвету кожи. Он еще сомневался, когда ему позвонил Нелс.

Нелс, похоже, предвидел такое развитие событий. Он сказал, что Южной Африке нужны люди, подобные Бентону, которые покажут белым, что в других странах черные могут быть хорошо образованными, а женщины — занимать высокие посты. Чернокожие посол США в ООН Эндрю Янг и член совета директоров «Дженерал моторс» Леон Салливан посетили Южную Африку, и их визит многим открыл глаза. Бентон мог сделать то же самое.

Разговор с Нелсом произвел на Бентона сильное впечатление, тем более что он всегда был поклонником Леона Салливана, что и предопределило его решение.

Ужин удался. Но в самом конце Бентон сказал о «Зейл ньюс» нечто такое, что явилось для меня полной неожиданностью. Я испытала шок. Настоящий шок! Когда мы снова начнем разговаривать с Нелсом, я постараюсь выяснить побольше. Если вообще начнем разговаривать.

7 июля

Нелс вчера вернулся из Дурбана, а завтра улетает в Штаты. Я этому только рада. Особенно тому, что он будет далеко от этой женщины, кем бы она ни была. Сейчас я не хочу о ней даже думать.

В отсутствие Зан мы снова оба почувствовали напряжение. Я упомянула, что ужинала с Бентоном предыдущим вечером, но не стала расспрашивать Нелса о том, что узнала. Спать мы легли молча. Нелс выключил свет и повернулся ко мне:

— Liefie?

— Да?

— Я хотел с тобой кое о чем поговорить. Я собираюсь это сделать уже несколько дней.

Я застыла, лежа на своей половине кровати и отвернувшись. О его любовнице должна была заговорить я, а не он. Я не люблю отдавать инициативу.

— Ты помнишь, как в субботу мы с Зан отправились на прогулку?

— Да, — ответила я, сбитая с толку.

— В тот день она мне кое-что рассказала. То, что она узнала, когда была в Лондоне.

— Я понятия не имела, что она летала в Лондон.

— Я тоже, — отозвался он. — Может, ей надо было кое-что утрясти в Лондонской школе экономики, я не знаю. А расспрашивать ее мне не хотелось.

— И что?

— Там она случайно натолкнулась на южноафриканца. Члена Коммунистической партии Южной Африки.

— Кого именно?

— Она не сказала. Но не забывай, что она живет с дочкой Маккаев. Может, это были ее родители. Или друзья ее родителей. Кто знает? Но этот южноафриканец сообщил ей очень тревожную новость.

Я ждала. Корнелиус лежал на спине, глядя в потолок.

— Он сказал, что существует список, в котором есть мое имя.

— Что за список?

— Список тех, кого поставят к стенке, когда произойдет революция.

— Не может быть! — Я повернулась к нему.

— Это так.

— И ты веришь?

— Я не знаю. Думаю, что да. Штаб-квартира КПЮА находится в Лондоне. Это общеизвестный факт.

— А кто еще в этом списке?

— Судя по всему, этот список большой. Этот человек больше не назвал ей других имен. За исключением одного.

— И чье это имя?

Он облокотился на локоть и впервые за вечер заглянул мне в глаза.

— Твое.

7

В кабинете Корнелиуса царил беспорядок. Из-за бумаг не было видно ни кусочка блестящей полировки на дорогой мебели: кругом валялись таблицы, финансовые отчеты, распечатки статей, аналитические справки и даже газеты. Корнелиус старался читать ежедневно хотя бы «Гералд» и «Филадельфия интеллидженсер», но все равно их непрочитанные экземпляры продолжали накапливаться. Были в кабинете и экземпляры «Таймс», которые он изучал особенно внимательно.

Эдвин выглядел изможденным. Он по-прежнему был одет в тройку с галстуком, верхняя пуговица уже несвежей рубашки была застегнута. Корнелиус запретил подключать к работе персонал «Зейл ньюс», а это означало, что Эдвину приходилось самому выполнять то, что при обычных обстоятельствах он спокойно поручил бы проходившим практику магистрам делового администрирования. Он выполнял все прилежно и качественно, но времени на сон практически не оставалось.

Из Корнелиуса, напротив, энергия била ключом. Он не мог заставить себя сидеть на месте и постоянно перескакивал с одной проблемы на другую. Он полностью отдался подготовке к предстоящей сделке и буквально замотал Эдвина.

В кабинет вошли банкиры «Блумфилд-Вайс». Первым шагал Бентон, за ним двигался Дауэр, но теперь, когда сделка перешла в практическую плоскость с соответствующей оплатой гонораров, их команда увеличилась до шести человек. Не исключено, что в штаб-квартире банка на Броудгейт сделкой, не афишируя ее, вплотную занимался еще целый батальон сотрудников.

— Прошу извинить за беспорядок, джентльмены, — начал Корнелиус. — Как продвигаются наши дела с банками?

Дауэр открыл было рот, чтобы ответить, но его опередил Бентон:

— Отлично. Думаю, что сначала были кое-какие сложности: уж больно велики цифры — от этого никуда не денешься. Но нам удалось уговорить «Бэнк оф Скотланд» стать ведущим управляющим.[17] Это надежный банк, и я уверен, что свою работу он сделает качественно.

— Каковы их условия?

— Энди? — Бентон повернулся к Дауэру, кипевшему от возмущения. Корнелиус видел, что Бентон старается отодвинуть Дауэра на вторые роли, а тот с этим явно не согласен. Корнелиус всегда находил это стремление банкиров показать собственную значимость утомительным, но за двадцать лет уже привык к этому. При всех своих недостатках, а их было немало, «Блумфилд-Вайс» всегда был рядом с ним и в хорошие, и в трудные времена, а это дорогого стоило. Но Корнелиус никогда не доверял им безоглядно. В конце концов, они были инвестиционными банкирами со всем, что из этого следует.

Дауэр принялся объяснять детали финансовых условий, которые банки захотят включить в юридические документы, и презентации, ожидавшей Корнелиуса и Эдвина на следующий день. Затем беседа вновь перешла к цене, которую они были готовы заплатить за «Таймс».

— Мы попросили своих аналитиков присмотреться повнимательнее к «Беквит коммьюникейшнс» Ивлина Гилла, — сказал Дауэр. — Конечно, это полностью частная компания, а ее счета — запутанный клубок холдинговых фирм, владеющих контрольными пакетами других. При заимствовании Гилл обращается к небольшой группе швейцарских банков. По нашим оценкам, Гилл исчерпал свои возможности получить дополнительное кредитование и вряд ли сможет что-то противопоставить вашим восьмистам пятидесяти миллионам. Он не захочет для этого выходить на рынок облигаций, а его корпоративная структура слишком запутана, чтобы выпустить акции без фиксированного дивиденда за такой короткий срок.

Корнелиус не собирался недооценивать своего противника. Сэр Ивлин Гилл был дородным мужчиной с дерзким взглядом и выдвинутой вперед тяжелой нижней челюстью. На заре карьеры он продолжил дело своего отца, торговавшего сталью в Шеффилде, но, почувствовав приближение кризиса отрасли, переключился на драгоценные металлы, а потом его семейная фирма занялась игрой на международной товарной бирже. В восьмидесятых годах он вложил часть полученных доходов в приобретение «Беквит коммьюникейшнс», издательской фирмы, выпускавшей журналы. Именно эта компания потерпела поражение в торгах, когда продавалась «Гералд», но зато на будущий год ей удалось приобрести таблоид «Нью-Йорк глоуб». Затем Гилл купил лондонский таблоид «Меркьюри» и целый ряд газет и журналов в Европе, Австралии и Южной Африке, а также книжное издательство в Лондоне. Хотя «Беквит коммьюникейшнс» не публиковал своих финансовых отчетов, но, по слухам, газеты Гилла были очень прибыльными. Они все отличались популизмом правого толка и играли на патриотизме, недовольстве иммиграцией и бюрократизмом, что всегда находило понимание у читателей, где бы газеты ни выходили. Такую же линию, только более тонко, проводили даже более серьезные политические еженедельники во Франции и Швеции, что привело к увеличению тиражей. Его вклад в развитие средств массовой информации был отмечен рыцарством, которого он удостоился от правительства консерваторов в 1996 году, то есть за год до их поражения на выборах.

— Гилл пытался сбить цену, — заметил Корнелиус. — Вы знаете, как это делается: согласиться на запрашиваемую цену в принципе, а потом ее всячески снижать, ссылаясь на проблемы, с которыми вы якобы столкнулись при детальном изучении. В данном случае это нестыковки в отчетах и недостаток средств в пенсионных фондах.

— Для нас эти проблемы могут тоже оказаться вполне реальными, — заметил Дауэр.

— «Лекстон медиа» считает, что все это глупости. Они уже сыты этим по горло. Что для нас даже лучше, если мы выйдем с более щедрым предложением.

— А откуда это известно? — поинтересовался Бентон.

— У Эдвина есть надежный источник.

Наступило неловкое молчание. Эдвин уставился в лежавшие перед ним бумаги, а остальные за столом лихорадочно соображали, кто мог быть этим источником. Корнелиус знал, что Эдвин пользовался репутацией человека, который ради достижения своей цели позволял себе время от времени использовать незаконные методы. Он не спрашивал Эдвина о его источнике и не хотел знать ответ. Возможно, это было неправильно. Корнелиус понимал, что с его уходом в отставку репутация добропорядочности, которая закрепилась за его фирмой, уже не будет такой безусловной…

— Отлично! — наконец произнес Бентон. — А теперь, полагаю, самое время обсудить бросовые облигации.

— Ты уверен, что звать тебя обратно бессмысленно, Зеро? — Саудовец улыбнулся и отпил апельсинового сока. В ресторане «Клэриджиз» в этот ранний утренний час было тихо. Они с Кальдером были единственными посетителями, не считая одинокого бизнесмена в дальнем углу. Их столик был накрыт на троих — одно место пустовало.

— Уверен, — ответил Кальдер, улыбнувшись старому прозвищу, закрепившемуся за ним во времена торговли облигациями. — Но все равно спасибо, что спросил.

— Вообще-то я не теряю надежды и буду спрашивать, пока однажды ты не согласишься, — заверил его собеседник.

Тарек аль-Сиси — его партнер и непосредственный начальник в «Блумфилд-Вайс» — был небольшого роста, с пышными усами, начинающими редеть волосами и большими карими задумчивыми глазами. Кальдер был моложе его всего на два года, но тот выглядел намного старше и мудрее. В нем удивительным образом гармонично сочетались навыки уличного торговца и глубокое знание человеческой психологии и макроэкономики, что подтверждалось ученой степенью. Кроме того, он был искусным политиком, для чего требовались качества, которых Кальдер был абсолютно лишен. Но самое главное — Кальдер не только уважал этого человека, но и доверял ему. Когда он накануне позвонил Тареку и попросил об услуге, тот с радостью согласился. Кальдер вчера прилетел на «сессне» в Элстри и провел остаток дня у своей сестры в Хайгейте, чтобы встать без десяти семь и не опоздать на встречу с Тареком.

— Я не поверю, если ты скажешь, что не скучаешь по прежней работе, — заметил Тарек.

— Наверное, скучаю, — отозвался Кальдер. Он хотел было рассказать, что иногда играет на бирже, но что-то его остановило. Когда они работали вместе, то часто смеялись над торговцами облигациями, которых за непрофессионализм и плохую информированность презрительно называли тупыми розницами. Кальдеру не хотелось признавать, что он превратился в одного из них. В любом случае он же делал это ради забавы. — Спасибо, что устроил встречу.

— Никаких проблем. Мне самому интересно, что из этого выйдет. А вот и наш гость!

Тарек поднялся и махнул рукой. Кальдер сидел спиной к входу в ресторан и выждал несколько секунд, прежде чем обернуться. К ним между столиками пробирался Бентон Дэвис. При виде Кальдера вежливая улыбка на его лице застыла.

Тарек пожал ему руку.

— Присаживайся, Бентон. Ты, конечно, помнишь Алекса.

— Конечно, — ответил Бентон уже без улыбки. Он коротко встряхнул руку Кальдера и замялся. Было видно, что ему не хочется завтракать со своим бывшим коллегой. Хотя Бентон номинально возглавлял Лондонское отделение, но эта должность была скорее административной и представительской. Тарек возглавлял европейский отдел постоянных доходов, и его группа зарабатывала кучу денег. Сотни миллионов долларов. Звезда Тарека только восходила, и Бентон решил остаться.

— Мне нравится место, которое ты выбрал для встречи, Тарек, — сказал он, оглядывая богато украшенный зал.

Тарек улыбнулся. Он поднял бровь, и тут же к столику подлетел метрдотель. Тарек заказал себе моцареллу, хлеб и приправу на оливковом масле, Кальдер — полноценный завтрак, а Бентон — мюсли и фрукты. Кальдер уже забыл, насколько внушительно выглядел Бентон в своем безупречном костюме и с хорошо поставленным властным голосом. Вне стен «Блумфилд-Вайс» он уже не выглядел тем простаком, каким казался в операционном зале биржи.

Несколько минут Бентон с Тареком поболтали о том о сем, не замечая присутствия Кальдера, пока наконец Бентон не повернулся к нему.

— Я не ожидал тебя здесь увидеть, Алекс. — Он говорил подчеркнуто вежливо и старался не выдать голосом недовольства, что Тарек его так подставил, но в глазах застыла настороженность.

— Алекс хочет тебя кое о чем спросить, — пояснил Тарек.

Кальдер заметил, как в глазах Бентона промелькнуло облегчение. Он вдруг понял, что тот, наверное, решил, что Тарек снова хочет взять его на работу, и этот завтрак не что иное, как собеседование. Но простой вопрос — совершенно другое дело!

— Ну разумеется, — ответил Бенсон, улыбнувшись. — Задавай!

— Ты помнишь Марту ван Зейл?

Бентон заколебался, явно застигнутый врасплох неожиданным поворотом, который приняла беседа.

— Да, помню. Она была женой Корнелиуса ван Зейла. Ее убили, верно? В Южной Африке. Ужасная трагедия. — Он покачал головой. Его реакция казалась искренней.

— Тодд, сын Марты, хотел бы задать тебе несколько вопросов о ее смерти. Мы с его женой давние друзья, и она попросила меня поговорить с тобой.

— Понятно, — сказал Бентон. — Я в курсе, что Тодд хотел со мной об этом поговорить.

— И ты уклонился от встречи?

Бентон улыбнулся:

— Корнелиус ван Зейл — важный клиент нашего банка. Я посчитал неэтичным обсуждать с его родственниками смерть его жены.

— А ты спрашивал у него, можно ли поговорить с Тоддом?

— Нет, не спрашивал. Семейная жизнь успешных людей часто очень непроста. Если я правильно помню, Марта была его второй женой. Сейчас он женат в третий раз. А Эдвин — сын от первого брака — работает на него. Я не знаю, какие отношения существуют у них в семье, и не хочу этого знать. И если я не собирался обсуждать эти вещи с Тоддом ван Зейлом, то тем более не буду с тобой.

Кальдер ожидал такого ответа.

— Сейчас Тодд находится в коме и лежит в больнице. Несколько дней назад он попал в авиакатастрофу. Точнее, мы оба в нее попали.

Бентон нахмурился:

— Мне очень жаль это слышать. Надеюсь, с ним все будет в порядке.

— Я тоже, — заметил Кальдер. — Но его жена очень хочет получить ответы на эти вопросы. Вот почему я здесь.

— Ей сейчас, наверное, очень трудно. Но боюсь, ничем не смогу помочь.

Кальдер набрал побольше воздуха.

— Ты помнишь Дженнифер Тан?

Бентон вздохнул:

— Я все ждал, когда ты об этом заговоришь. Мы все тогда обсудили с Сидни. Это все уже в прошлом.

Сидни Штал был председателем совета директоров «Блумфилд-Вайс». Кальдер был очень разочарован, что после смерти Джен Бентона не уволили.

— Не все осталось в прошлом, разве не так, Бентон? Недели не проходит, чтобы я о ней не вспомнил.

Бентон бросил на Кальдера быстрый взгляд. Кальдер знал, что задел его за живое. Поведение Бентона было тогда неправильным и даже черствым, но Кальдер не верил, что он желал Дженнифер смерти. Что бы Бентон ни говорил в свое оправдание и как бы ни прикрывал свою задницу, он наверняка понимал, что не должен был отстранять ее от должности, когда она выдвинула иск о сексуальном домогательстве против своего предыдущего начальника. Тот был подонком, и все это отлично знали, но этот подонок приносил банку сто миллионов долларов в год. Поэтому когда встал вопрос о том, что кто-то должен уйти, Бентон сделал выбор, уволив Джен.

— Ответ на мой вопрос очень важен для меня и людей, которые мне дороги. Я очень рассчитываю на ответ.

Бентон заерзал на стуле, не зная, как поступить, но Кальдер терпеливо ждал.

— Хорошо, — наконец сдался он. — Однако при условии, что об этом не узнает Корнелиус и все останется между нами. Что за вопрос?

Кальдер рассказал о письме, которое Тодд нашел в бумагах бабушки, и о том, что в нем упоминался Бентон. Тот напряженно слушал.

— Итак, о чем ты должен был рассказать матери Марты, как она хотела? — спросил Кальдер.

— Я не знаю, — ответил Бентон. — Я действительно не знаю. Эта женщина приезжала ко мне сразу после смерти Марты. Для нас всех ее гибель стала настоящим шоком. Мы с Мартой не очень хорошо знали друг друга, встречались всего пару раз, но такая смерть… Господи! — Он скривился. — В Южной Африке в то время творился настоящий кошмар. Может, там и сейчас так. Я ни за что туда не вернусь.

— Так что ты ей сказал?

— Я сказал ей, что понятия не имею, что имела в виду Марта. Я всю голову сломал. Единственное, что мне приходит на ум, так это то, что я, возможно, сказал лишнего во время ужина в Кейптауне. Меня направили туда незадолго до ее смерти оценить южноафриканские газетные активы «Зейл ньюс». Нужно было либо закрыть газеты, либо продать их. Южная Африка оказалась ужасной страной, и Марта меня жалела. Думаю, что я вскользь упомянул о нехватке оборотных средств у «Зейл ньюс». Мне кажется, она считала, что бизнес Корнелиуса стоил десятки миллионов. Конечно, так и было, но и долги оказались не меньше. Он едва сводил концы с концами, выплачивая проценты по облигациям. Покупка «Гералд» только увеличивала долг, это было смелое решение. Полагаю, когда жена богатого человека узнает, что семья практически разорена, для нее это становится шоком.

Кальдер не спускал с Бентона тяжелого взгляда.

— Это все?

Тот пожал плечами:

— Это все, что мне пришло в голову.

— А какова была реакция матери Марты?

— Разочарование. Думаю, она ожидала чего-то другого.

— Она спрашивала тебя о дневнике?

Бентон нахмурился:

— Это было очень давно. Может, и спрашивала. Я действительно не помню.

— А ты нигде не видел его? Марта не передавала его тебе на хранение?

Бентон хмыкнул:

— Мы же не были настолько близки! Она мне нравилась, но я понятия не имею, вела ли она вообще дневник. Даже если и вела, то мне бы его ни за что не показала.

— И последнее. Тебе о чем-нибудь говорит слово «Лагербонд»?

Бентон покачал головой. Он допил кофе и положил салфетку на стол.

— Если это все, то мне пора на работу.

— Спасибо, Бентон, — сказал Кальдер.

— Все в порядке. Только сделай так, чтобы ни Тодд, ни его жена не проболтались Корнелиусу о нашем разговоре. И я надеюсь, что Тодд скоро выздоровеет.

Кальдер и Тарек проводили взглядом удалявшегося Бентона.

— Ты узнал, что хотел? — поинтересовался Тарек.

— Я задал вопрос. Он ответил.

— Ты веришь ему?

Кальдер взглянул на друга:

— Не знаю. А ты?

Тарек пожал плечами:

— Я тоже не уверен. Но мне кажется, что другого ответа мы не получим.

— Значит, в 1988 году у «Зейл ньюс» были серьезные проблемы? — спросил Кальдер. — Это было задолго до меня.

— И до меня тоже, — согласился Тарек. — Но если у тебя есть время, мы могли бы поговорить с Кэшем Каллаханом. Я уверен, что он уже тогда торговал бросовыми облигациями.

Кальдер ушел из «Блумфилд-Вайс» два года назад; сейчас, шагая за Тареком по операционному залу на втором этаже их штаб-квартиры на Броудгейт, он почувствовал приступ ностальгии. Здесь было много знакомых, которые улыбались и дружески кивали ему, но не меньше и незнакомых. Молодые, свежие, сосредоточенные лица мужчин и женщин, которых засосала машина «Блумфилд-Вайс» на замену тем, кого она выплюнула как отработанный материал или кто был перекуплен другими банками при помощи шестизначных цифр гарантированных бонусов.

Глядя на бегущие ряды и колонки цифр на экранах, Кальдер не мог не почувствовать охватывающее его возбуждение, смешанное с любопытством. Где наблюдался рост? Где отмечалось падение? Что происходило на рынке и здесь, в торговом зале «Блумфилд-Вайс»? Кто заработал, а кто потерял деньги, кто урвал куш, а кто разорился? И наконец, главный вопрос: сможет ли он когда-нибудь отойти от всего этого навсегда?

Они пробрались через нагромождение столов, компьютерного оборудования, стульев и тел к отсеку, где занимались постоянными доходами, и остановились возле грузного американца лет за пятьдесят, который говорил, откинувшись на спинку стула. Говорил быстро.

— Ладно, Джози, у тебя есть почти пятьсот миллионов, обеспеченных активами, так? — тараторил он. — Ты превращаешь их в пятьсот миллионов казначейских ценных бумаг. Ты жертвуешь доходом, но получаешь выпуклость, так? Горы выпуклости! Рынки качнутся так, как ты говоришь, и у тебя просто сумасшедший реактивный портфель! Да с таким реактивным портфелем ты в момент взлетишь до самой луны, Джози. Лучшее достижение за квартал, инвестиционный менеджер года, повышение, огромные бонусы, новая машина, новые туфли от Джимми Чу.[18] Подумай о Джимми Чу, Джози!

Кальдер и Тарек слышали, как в трубке рассмеялся женский голос.

— Ладно, подумай о том, что я сказал, но думай быстро. Если ты будешь думать неделю, то это называется спать, а не думать, согласна? — Он повесил трубку и повернулся к Кальдеру: — Привет, Зеро, мой мальчик! Ну как ты? — Он вскочил и протянул Алексу руку. Тот пожал ее.

— У меня все в порядке, мистер Каллахан. А что это было насчет выпуклости?

— Это — новое слово Джози на эту неделю. Время от времени клиенты заучивают новое слово, и за этим надо обязательно следить. Она хорошая девчонка, но я сомневаюсь, что она в принципе способна дождаться времени погашения облигации. А ты все играешь в игрушечные самолетики?

— Вроде того.

— Ты снова берешь его на работу, Тарек?

— Хотел бы, — отозвался тот. — Но Кальдер — крепкий орешек.

— Ну же, Зеро! Ты нам нужен здесь. Нам нужен парень с крепкими нервами. — Он презрительно окинул взглядом параллельный ряд столов, за которыми сидели другие трейдеры. Кэш Каллахан был самым успешным трейдером Лондонского отделения «Блумфилд-Вайс». Он работал уже давно, но по-прежнему энергия из него била ключом. Несмотря на свою внешность, он отличался поразительной памятью. На рынке постоянно появлялись новые облигации и исчезали старые, но он помнил все: кто их выпустил, кто купил, что с ними стало.

— Вообще-то мы хотели поговорить об одном из наших любимых эмитентов облигаций, — сказал Тарек. — О «Зейл ньюс».

— А-а, понятно. Значит, слухи о покупке «Таймс» не такие уж беспочвенные?

— Про это я ничего не знаю, — ответил Кальдер. — Я хотел спросить о 1988 годе.

— Хм… 1988-й. — Кэш на мгновение задумался. — Я помню приобретение «Гералд». Выпуск на двести миллионов долларов, тринадцать с половиной процентов фиксированного дохода, погашение на сумму две тысячи, даже не представляю, как все это проскочило. После обвала в октябре 1987 года прошло меньше года, и рынок бросовых облигаций только начинал восстанавливаться, причем только самые надежные эмитенты. А «Зейл ньюс» к ним никак не относился.

— И в чем была проблема?

— Ходили слухи, что у них большие сложности. Приток денег едва покрывал выплаты по процентам. Мы поддерживали их все 1980-е. Они скупали газеты в самых разных штатах: крупнейшей, конечно, была «Филадельфия интеллидженсер», но имелось и много других, включая центральные в Индиане и Огайо. И ван Зейл вдохнул в них новую жизнь: сократил издержки, повысил расценки на рекламу и все такое. И все время продолжал выплачивать проценты по облигациям и банкам за средства, заимствованные на покупку. Все шло замечательно, пока мы продолжали финансировать весь этот процесс. В 1986 году он попытался пробиться на рынок Лос-Анджелеса, и неудачная попытка противостоять «Лос-Анджелес Таймс» влетела ему в копеечку. А в октябре 1987 года фондовый рынок обвалился и бросовые облигации, казалось, канули в Лету. Ребятам вроде ван Зейла пришлось особенно туго. Без бросовых облигаций они не могли заключать новые сделки, а без них приток денег был недостаточен для погашения процентов по старым. Единственным выходом было приобретение крупной компании, чтобы использовать поступающие от нее деньги для обслуживания текущих выплат по старым долгам. Поэтому покупка «Гералд» была так важна — или это, или банкротство.

— А кто-то еще был заинтересован в приобретении «Гералд»?

— Да. Ивлин Гилл. Тогда о нем еще никто не слышал. Он заработал состояние на товарном рынке и владел небольшим издательством, выпускавшим журналы, потом неожиданно решил вложить деньги в газетный бизнес. Это была его первая попытка. Он предложил больше, чем ван Зейл, но «Гералд» все же отошла к последнему. Гилл был в бешенстве. С тех пор они с ван Зейлом на ножах. Конечно, после этого Гилл приобрел кучу изданий, включая «Нью-Йорк глоуб» и «Меркьюри».

— Но протолкнуть сделку с «Зейл ньюс» было очень трудно?

— Еще бы! Им пришлось поднять процентную ставку. Насколько я помню, они начали с двенадцати процентов, а потом повысили до тринадцати с половиной. Если честно, то меня это сильно напрягало. Хуже нет продавать клиентам нечто, что реально выглядит мыльным пузырем.

— Значит, вы сами не торговали этими облигациями?

Кэш ухмыльнулся:

— Они удвоили торговую кредит-ноту, и я пересмотрел свои приоритеты. Я продал на сорок миллионов в Европе, и американцы меня просто заобожали.

Кальдер закатил глаза.

— Послушай, — заметил Кэш. — Я не раз вытаскивал тебя из ямы.

— Это правда. — Кальдер неоднократно пользовался потрясающей способностью Кэша уговаривать, когда хотел избавиться от сомнительных позиций, с которыми никто на рынке не хотел иметь дела. Кальдеру приходилось не раз выслушивать от Кэша, что тот думает по этому поводу, но Кэшу всегда удавалось продать облигации. — А как себя чувствует «Зейл ньюс» сейчас?

— Весьма достойно. С помощью «Геральд» им удалось выкарабкаться и, хотя они с тех пор приобрели еще несколько региональных газет в Англии, пару в Австралии и Канаде и побольше в Штатах, урок пошел им на пользу. Сейчас у них торгуется только одна облигация, но она продается хорошо.

— Спасибо, Кэш.

— Никаких проблем, — ответил тот, — Мне теперь предстоит решить, что делать с пятьюстами миллионами, обеспеченными активами, если Джози все-таки решит с ними расстаться.

Когда Кальдер выходил из здания «Блумфилд-Вайс», зазвонил его мобильник. Это была Ким, причем явно взволнованная.

— Что случилось? — спросил Кальдер.

— Когда ты возвращаешься?

— Собирался вылететь обратно после обеда. А что? В чем дело?

— Поторопись! Я только что разговаривала с полицией. Я была права, я знала, что права! Авария самолета не была случайностью! Ее подстроили!

8

11 июля 1988 года

Ездила на заседание правления Проекта по ликвидации неграмотности в Гугулету. Меня отвез Нимрод — я не люблю туда ездить сама после волны беспорядков, прокатившейся там пару лет назад. Вообще-то мы стали проводить заседания в этом месте только в последние месяцы — до этого белым там было лучше не появляться. Гугулету не существует в головах белых. Его нет даже на карте, хотя там живет не меньше двухсот тысяч человек. Это расползшийся во все стороны поселок из однокомнатных лачуг, в которых ютятся бесчисленные обитатели, борющиеся за каждый квадратный дюйм пола для сна. Эти лачуги сделаны из дерева или рифленого железа, и по какой-то неведомой причине преобладающим цветом здесь является зеленый. В поселке жизнь бьет ключом — повсюду бегают дети, бродят курицы, и даже изредка встречаются коровы, которые по-прежнему являются признаком достатка. В воздухе висит смешанный запах еды и гниения и стоит постоянный гул от разговоров, детского смеха и неумолкающих ритмов местных мелодий, которые Финнис так часто наигрывает на губной гармошке дома.

Мириам Масоте начала этот проект десять лет назад, поставив целью научить взрослых чтению и письму. Ее отец уже тридцать лет сидел в тюрьме на острове Робен. Мириам считает, что когда черные южноафриканцы станут грамотными, то смогут заставить остальной мир услышать свой голос. Надеюсь, что она не ошибается. Благодаря ее усилиям сейчас умеют читать сотни, если не тысячи, обитателей Гугулету. Учитывая, насколько скудным является финансирование, просто поразительно, как много ей удается. Я тоже стараюсь помочь, причем не только своими деньгами, но и сбором средств в Штатах. Большую помощь оказывает мама, подключив к этой работе церковные приходы Миннесоты.

Либби Вайсман — просто незаменимая помощница и настоящий ураган. В таком месте, как Гугулету, без чувства юмора выжить невозможно. Она довольно откровенна в своих высказываниях о режиме, и, мне кажется, пару раз ее даже арестовывали, однако каким-то образом ей удалось избежать судебных ограничений на общение. Она очень возмущается жадностью капиталистов Южной Африки, хотя никогда не упоминает имени Нелса. Может, она коммунистка? Интересно, остались ли в Южной Африке члены компартии или они все в тюрьме или в изгнании? Мы с ней ладим: она одна из немногих южноафриканских женщин, кого я могу назвать другом. Не могу представить, чтобы она включила меня в расстрельный список, хотя, наверное, это решают руководители за границей.

После заседания она пригласила меня заехать к ней, но я отказалась. Мне кажется, я похожа на шар, который хочет укатиться подальше от «Хондехука».

В последние дни я много думала о Нелсе, о том, как мы впервые встретились. Это был момент, который изменил всю мою жизнь. Произошло это в самом конце 1960-х, примерно через год после окончания магистратуры, и меня возмущала несправедливость, творившаяся в мире, особенно режим апартеида. Как внештатный корреспондент я написала для журнала «Лайф» пару удачных статей о студенческих движениях протеста и собиралась подготовить статью о прессе и апартеиде в Южной Африке. У меня был друг, его отец работал корреспондентом «Таймс» в Йоханнесбурге, и мне удалось договориться, что я остановлюсь у него. Он помог мне устроить встречи с несколькими редакторами и владельцами южноафриканских газет.

За исключением пары буров, чья поддержка апартеида была вполне объяснимой, остальные газетчики, с которыми я встретилась, были просто слепы — они не замечали того, что происходит у них в стране. Их политическое кредо, насколько я могла судить, заключалось в формуле «не буди лиха». И тогда я познакомилась с Нелсом.

Я вылетела в Кейптаун для встречи с ним, которая должна была состояться в штаб-квартире «Кейп дейли мейл». Мне было любопытно, но особых надежд я не питала. Я знала о репутации «Мейл», вскрывшей не один скандал, но у Нелса была фамилия африканера, а к тому времени ничего хорошего от владельцев газет я уже не ждала.

Он понравился мне с первого взгляда. В нем чувствовалось нечто притягательное для женщин. Тогда ему было под сорок, и он не утратил этой особенности, когда ему за пятьдесят. Какая-то сила, скорее защищающая, чем угрожающая, некая уверенность в себе, не перерастающая при этом в гордыню. Широкие плечи, квадратная челюсть и честные, видящие насквозь проницательные глаза. Он меня просто поразил!

Нелс не влюбился, во всяком случае сразу. Конечно, он обратил на меня внимание — в те дни на меня засматривались все мужчины. Он рассказал, как, будучи буром, стал владельцем второй по величине компании Южной Африки, выпускавшей газеты на английском языке. Он рассказал о маленькой газете своего отца в Аудтсхорне, как был одним из пятерых детей, как получил стипендию в Стелленбошском университете, а потом, при поддержке отца, — престижную стипендию имени Джона Сесиля Родса на обучение в Оксфорде. Там он познакомился с Пенелопой, которая заставила его задуматься над несправедливостью апартеида. Они поженились. Ее семья была англоязычной и владела крупным пакетом акций золотых приисков, занимала особняк в Парк-тауне — элитном районе Йоханнесбурга — и с недоверием относилась к африканеру из нагорья Кару. Но вскоре отношения с родителями Пенелопы наладились, и ее отец даже профинансировал его покупку обанкротившейся газетной компании, в которую входили «Дурбан эйдж», «Йоханнесбург пост» и «Уик ин бизнес». Нелсу удалось сделать их прибыльными, и через пару лет он приобрел «Кейп дейли мейл». В то время ему как раз исполнилось тридцать.

Он отвечал на мои вопросы искренне и подробно. Считал, что самым эффективным средством борьбы с апартеидом была пресса, в особенности англоязычная. Он видел свою роль владельца в защите этого голоса оппозиции и здравого смысла.

Я встретилась с ним еще раз. Как может пресса в такой стране, как Южная Африка, быть по-настоящему свободной? А если не может, если его журналистов бросали за решетку за правдивые статьи, то не работал ли он на систему, по-прежнему продолжая выпускать газеты?

Нелс объяснил мне, что я страдаю тем же непониманием ситуации, что и все англоязычные либералы. Я слышала это уже в четвертый раз, и меня это просто взбесило! Мне надоело выслушивать увещевания белых нацистских расистов, и я взорвалась. И тут я вдруг заметила, что он старается подавить улыбку. И не только это — я стала ему интересна. Не как двадцатилетняя блондинка с длинными ногами, но как женщина. Как личность. Это еще больше меня разозлило, но сбило с толку, и я замолчала.

— Извините, — сказал он, — я никак не хотел вас обидеть. Позвольте мне объяснить, что я имел в виду. — Он уставился на меня голубыми пронзительными глазами. — Фатальным пороком режима апартеида, который неизбежно приведет к его падению, является убежденность в своей моральной правоте.

— Но как апартеид может претендовать на моральную правоту? — не удержалась я.

— Это извращенная мораль, которая покоится на извращенном понимании христианства. Но если режим и в дальнейшем хочет претендовать на легитимность, то ему необходимо соблюдать хотя бы видимость справедливости, добра и зла. А для этого нужны независимая судебная система, парламент, где оппозиция имеет право голоса, и свободная пресса.

— Но это несовместимо с правительством, которое избирается подавляющим меньшинством населения, бросает людей в тюрьмы без суда и следствия и пытает их.

— Вот именно! С течением времени эта несовместимость станет все более очевидной, и наконец большинство в Национальной партии уже не сможет закрывать на это глаза. Тогда им придется уступить власть. Добровольно.

— И вы играете свою роль в этом спектакле справедливого правительства?

— Нет, вовсе нет. Именно буры, подобные мне, приведут страну к мирному разрешению всех проблем. Это может занять десять лет, может пятьдесят, но это случится. Независимые судьи, критически настроенные политики, свободная пресса, адвокаты, верящие в справедливость, врачи, которые не будут скрывать характер ран, которые они лечат. Со временем мы убедим сограждан, что, поддерживая апартеид, они не могут считать себя нравственными людьми. Взрыв вокзала им это не покажет и приведет к прямо противоположному результату. А я не хочу видеть свою страну в пламени пожаров революционного кровопролития.

Возразить мне было нечего. Нелс улыбнулся:

— Сколько времени вы еще пробудете в Южной Африке?

— Неделю.

— Тогда почему бы вам не провести ее в «Мейл»? Вы можете написать для нас пару статей об Америке и изнутри узнаете, как действительно работает южноафриканская пресса.

Я осталась на неделю. Затем еще на одну. Затем на месяц. Он убедил меня. И мы полюбили друг друга. Он был женат, но сейчас я не хочу об этом думать.

Я рада, что написала, как мы познакомились. Это разбудило воспоминания не только об идеях, которые мы разделяли, но и том, как сильно я его любила. И продолжаю любить.

Отчего при мысли о его измене становится только больнее.

12 июля

Нелс вернулся из Филадельфии всего на несколько дней — в пятницу он снова улетает. А я задаю себе вопрос: почему он проводит выходные не дома, а там? Как обычно в дни приезда, он сразу направился в офис и приехал оттуда домой только в девять вечера. Он выглядит измотанным. Последние недели он постоянно погружен в свои мысли. Я думала, что это связано с нашим браком или смертью Хенни, но, вспоминая слова Бентона, не могу исключить, что дело, возможно, в другом. Я решила выяснить.

Я спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он бросил на меня быстрый взгляд, видимо, подозревая подвох, но, успокоившись, устало улыбнулся:

— Да, спасибо.

Я налила ему коньяка и плеснула туда колы, а себе — бокал вина, и мы устроились у камина. Горящие дрова из голубого эвкалипта наполняли гостиную терпким ароматом.

— Дела с покупкой «Гералд» продвигаются не очень? — спросила я.

Он снова взглянул, пытаясь понять, не злорадствую ли я, и, убедившись, что мое беспокойство искренне, тяжело вздохнул:

— Не очень. Я уже был уверен, что все удалось. Но сейчас, похоже, я не могу собрать сумму, которую они просят. Рынок бросовых облигаций так и не оправился после октябрьского обвала, и все боятся. Считают, что вложения в меня слишком рискованны.

— А тебе обязательно связываться с бросовыми облигациями? — поинтересовалась я. — Одно их название чего стоит! Не проще ли взять кредит в банке?

Нелс покачал головой:

— Банкиры напуганы не меньше инвесторов в облигации.

— Ну и ладно, — сказала я. — Будут другие возможности.

— У меня нет уверенности, что «Зейл ньюс» доживет до этих времен, liefie.

Нелс впервые признался в том, на что тогда намекнул Бентон: «Зейл ньюс» была на грани банкротства. И мы впервые говорили о компании с тех пор, как он объявил мне о решении закрыть «Кейп дейли мейл». Раньше, в первые годы брака, мы часто обсуждали, как обстоят дела в бизнесе. Рассказывая мне о том, что происходит с газетами, Нелс снимал внутреннее напряжение, а мне было действительно интересно. Он настоящий бизнесмен, а мне нравится узнавать о его успехах и достижениях.

— Ты можешь продать американские издания и сохранить южноафриканские? — спросила я.

Он снова бросил на меня быстрый взгляд, и в его глазах промелькнуло раздражение. Но на вопрос он, подумав, ответил:

— Нет. Сейчас в Штатах плохое время для любых продаж. Все затаились, и никто не строит планов на будущее. Нет. Я должен найти средства, чтобы купить «Гералд». Других вариантов просто нет.

На долю мгновения мне стало даже жалко его, но потом я вспомнила ночь, когда он не пришел домой. Я допила вино.

— Уверена, что такой международный газетный магнат, как ты, обязательно найдет выход! — На этот раз у Нелса не было сомнений в моем сарказме.

14 июля

Я сижу на площадке для пикников чуть повыше «Хондехука» и никак не могу унять нервную дрожь, когда пишу эти строки. Теперь мне надо быть очень осторожной, выбирать, когда и где вести свой дневник. По крайней мере здесь меня никто не потревожит, и я хочу успеть записать как можно больше, пока все еще свежо в памяти. Меня уже не тревожит то, что именно я пишу сейчас: если кто-нибудь прочитает написанное на последней странице, это уже будет настоящей бомбой само по себе.

Нелс сейчас в долине. О чем он думает? Я не имею об этом ни малейшего представления. Я была абсолютно права, когда в самом начале написала, что потеряла его. Он предал все — свои убеждения, меня. Я больше не знаю, кто он.

И я боюсь этого нового Нелса.

Утром он сказал, что хочет поработать дома. Меня сильно удивило, учитывая, что все эти дни он сбегал при первой возможности. Я собиралась отвезти Кэролайн в Стелленбош. В прошлом месяце Нелс купил ей в подарок новый проигрыватель для компакт-дисков, и теперь, как и следовало ожидать, ей захотелось полностью продублировать свою коллекцию пластинок дисками. Когда мы уже собрались уезжать, приехал Дэниел Хавенга, который привез еще одного посетителя — аккуратного маленького прихрамывающего мужчину. Дэниел, как всегда, был жизнерадостен и увлеченно расхваливал наш сад, когда к ним вышел Нелс. Не вызывало сомнений, что эта встреча была запланирована заранее, хотя я о ней ничего не знала. В этом не было ничего удивительного, поскольку в последние дни мы практически не разговаривали друг с другом, хотя он утром и промямлил что-то о желании поработать дома. Дэниел представил своего спутника как Андриса Виссера, и Нелс пригласил их в свой кабинет.

Я была по-настоящему заинтригована. Все наше общение с Дэниелом носило чисто светский характер, но эта встреча была явно деловой. В сером костюме и с тонким дипломатом в руках Виссер походил на человека, который прибыл на важную встречу, а не просто заскочил к знакомому, живущему за городом.

Я сказала Кэролайн, что мне надо кое-что закончить в саду, и обошла дом. Кабинет Нелса располагался у колокола для рабов, и я присела у тюльпанов, делая вид, что рыхлю землю, в надежде подслушать, о чем они говорят. Окно, которое Нелс обычно держал открытым, пока не наступали холода, сейчас было плотно закрыто. Было слышно, что в комнате разговаривают, но о чем — разобрать не удавалось, тем более что сорокопуты тоже решили пообщаться между собой как раз в этот момент.

Мне ужасно хотелось узнать, что они обсуждают, и я даже подумывала, не войти ли в дом и не прижаться ли к двери ухом, но все-таки не решилась. Я вернулась к крыльцу, где стоял «рено» Дэниела, и заглянула в салон машины. Внутри царил беспорядок: кругом валялись обертки от жвачки, а на заднем сиденье — университетские учебники по журналистике и СМИ и плащ. Интересно, а нет ли чего в багажнике? Я огляделась. Никого не было видно — ни Кэролайн, ни Дорис, ни Финниса — никого. Я быстро открыла багажник — там тоже был полный бедлам из разных пластиковых пакетов, обуви и даже упаковка удобрений для роз. Я захлопнула крышку.

Я бросила последний взгляд в салон через заднее стекло и неожиданно заметила угол кожаного дипломата, выглядывавшего из-под плаща. Убедившись еще раз, что никого поблизости нет, я проверила дверь. Не заперта! Отодвинув плащ, я достала дипломат и открыла его.

Как и в машине, здесь царил беспорядок — полно всяких бесхозных бумаг, часть которых была на бланках с университетским логотипом. В самом низу лежала пластиковая папка с толстой кипой документов. Я взглянула на первую страницу. Это был обзор британского газетного рынка. Я уже собиралась засунуть папку обратно в дипломат, как заметила слова «Зейл ньюс».

Я быстро просмотрела отчет. Много цифр и анализ газетных рынков Южной Африки, Европы и США.

Потом шла докладная записка, озаглавленная «Корнелиус ван Зейл».

Я заколебалась: совсем не ясно, сколько времени продлится встреча с Нелсом. Но любопытство пересилило осторожность, и я начала читать. Документ был составлен на африкаанс, что само по себе явилось неприятным осложнением, хотя и не таким уж непреодолимым. Когда я поняла, что останусь в Южной Африке, то заставила себя выучить язык и довольно свободно могу читать газеты. Эти знания и немного воображения помогли мне уловить основной смысл написанного.

Документ был адресован А. Виссеру и Ф. Стенкампу и составлен Д. Хавенгой. Как и указывалось в заголовке, речь в нем шла о Нелсе. А написано там было следующее. Я воспроизвожу это по памяти и постараюсь передать основной смысл.

Полагаю, что настало время, когда «Лагербонд» может подступиться к Корнелиусу ван Зеилу. Как я уже неоднократно отмечал, он испытывает растущее разочарование деятельностью АНК и опасается кровавой революции. Как мы и ожидали, смерть брата произвела на него большое впечатление. Всю свою сознательную жизнь ван Зейл исходил из необходимости подорвать режим апартеида, не задумываясь о последствиях, которые это будет иметь для нации африканеров. Теперь он осознает, какое будущее ждет его народ, если к власти придет АНК. Эти сомнения начинают сказываться на его действиях. В частности, его решение закрыть «Кейп дейли мейл» имеет гораздо большие политические последствия, чем ему самому представляется, хотя он настаивает, что причины чисто экономические.

Это подтверждает и Импала. Она говорит о глубоком разочаровании ван Зейла. Его отношения с женой ухудшились настолько, что они едва разговаривают. Она подтверждает мое впечатление, что ван Зейл очень дорожит своими африканерскими корнями и переживает, что в последние тридцать лет часто о них забывал. Он никогда не был и не станет сторонником апартеида, но его можно использовать в качестве сторонника выживания африканерской нации… (Затем там говорилось что-то об Импале, но мое недостаточное знание африкаанс не позволило все разобрать.)

Все это подтверждается Эланд.

Положение ван Зейла уникально. Он является единственным буром, имеющим вес в мировых СМИ. Он уважаемый бизнесмен и газетный магнат, пользующийся высоким авторитетом в Соединенных Штатах и Южной Африке. Кроме того, он — человек чести, а для той роли, в которой мы хотим его использовать в операции «Дроммедарис», я бы предпочел человека, чью мотивацию определяют честь и история, а не просто деньги.

Как мы уже обсуждали раньше, причин Малдергейта[19] было немало, однако на сегодняшний день многие из них нам не грозят. Я твердо убежден, что Корнелиус ван Зейл на порядок превосходит всех, кого мы поддержали тогда.

Думаю, что написано там было примерно это. Хотя разобрать все до конца мне не удалось.

Я просмотрела остальные документы в папке. Подборка газетных вырезок о Нелсе и один листок со списком имен. Судя по всему, членов этого загадочного «Лагербонда». Я посчитала — всего двадцать четыре человека. В том числе Дэниел Хавенга, Андрис Виссер и Фредерик Стенкамп. Я узнала и несколько других имен — генералов и политиков, причем очень влиятельных, а также одного профессора.

Я понятия не имела, что за организацией был этот «Лагербонд», но его члены входили в элиту общества — без сомнения, список представлял собой очень взрывоопасную тайну. Просто забрать его я не могла — его наверняка хватятся. Я решила снять с него копию, но безопаснее всего это было сделать, сидя в машине. Если уж случится самое неприятное, то я успею сунуть его обратно в дипломат и придумать какое-нибудь объяснение, почему там оказалась. Я залезла внутрь и переписала все имена на последнюю страницу этого дневника.

Я уже заканчивала, когда меня окликнула Кэролайн. Я так на нее цыкнула, что бедняжка убежала к себе, но я сама испугалась не меньше и решила все тут же убрать обратно и сунула дипломат под плащ на заднем сиденье.

Затем я направилась сюда и забрала дневник с собой.

Что, черт возьми, происходит? Кто такие Импала и Эланд и что это за «Лагербонд»? И что им нужно от Нелса?

9

Кальдер поспешил к сестре в Хайгейт, чтобы забрать свои вещи. Энн предложила подвезти его до аэродрома Элстри. Они уселись в ее новый шикарный черный внедорожник «мерседес» и направились к северу от Лондона.

Кальдер не переставал обдумывать новости, которые Ким сообщила по телефону. Он ошибался, не принимая ее подозрения всерьез. Кто-то пытался убить Тодда, и этого человека не смущало, что пилот тоже может погибнуть. Он вспомнил те ужасные минуты, когда пытался сохранить управление «Яком» и посадить его на узкую полоску песчаной косы. Он вспомнил взрыв, бледное лицо Тодда и рану у него на голове. Они едва не стали жертвами преднамеренного и хладнокровного убийства. Впервые за эти дни он почувствовал необычайное волнение, какое испытывает человек, чудом избежавший смерти. Однако это волнение быстро сменилось злостью.

— Что с тобой, Алекс?

Кальдер взглянул на сестру и улыбнулся. Для такой большой машины Энн была очень маленькой. Короткие колючие черные волосы, бордовая футболка и джинсы с вышитыми цветочками. Они с Кальдером всегда были близки, но после смерти матери, когда ему исполнилось пятнадцать, а ей — двенадцать, стали еще ближе. Они заботились друг о друге.

— Нет, ничего. Просто вспоминаю тот полет.

— А тебе не страшно снова садиться за штурвал после той ужасной аварии?

— Сюда из Норфолка я долетел отлично, — ответил он. — Все будет нормально. Это как катание на велосипеде. После падения надо просто подняться и ехать дальше.

Энн посмотрела на него с сомнением:

— Упасть с велосипеда — это не совсем то же самое, тебе так не кажется?

Кальдер улыбнулся. Хотя он и рассказал ей о поломке двигателя «Яка», но делиться с ней новостью, что полиция обнаружила следы диверсии, он не собирался. Алекс по опыту знал, что она обязательно начнет волноваться.

— Ты разговаривала с отцом? — спросил он, чтобы переменить тему. Их отец жил в шотландском городке Келсо.

— Да. Я звонила ему на прошлой неделе. Он был в настроении. Они оставили его на полставки в хирургии еще на год. Похоже, по всей стране ощущается нехватка врачей общей практики.

— Он будет просто счастлив. Сама мысль о том, что отец может оказаться на пенсии, приводит меня в уныние.

— Он посылал тебе еще чеки?

— Думаю, что да. В марте я получила конверт, надписанный его рукой, но вернула нераспечатанным.

— Значит, ты не знаешь, сколько там было?

— Нет. Как и то, откуда у него деньги.

Энн обогнала пожилую женщину в маленьком автомобиле, перестроилась и поехала перед ней. Та возмущенно засигналила, но Энн не обратила на нее внимания.

— Я ездила в Келсо с детьми три недели назад. Выходные прошли отлично. Все вроде бы в порядке.

— Никаких признаков того, что он что-то продал?

— Я ничего такого не заметила. Смотрела специально: мебель, картины, серебро — все, насколько я могла судить, было на месте.

— И никаких экземпляров «Рейсинг пост»?[20]

— Во всяком случае, сверху ничего не лежало. А в ящиках я не копалась.

— Это понятно! — Кальдер посмотрел в окно.

— А сколько ты заплатил, чтобы помочь ему выпутаться? — поинтересовалась Энн.

— Много. — За год до того, узнав, что отец запутался в огромных долгах, которые наделал на скачках, Алекс заплатил 143 тысячи фунтов, чтобы их погасить. Но никогда не называл этой цифры Энн. Известие о том, что их отец — образцовый кальвинист, всегда осуждавший финансовые спекуляции сына в Сити — регулярно играет на скачках, явилось для обоих детей настоящим шоком.

— Я бы с удовольствием взяла на себя половину, — предложила Энн.

Кальдер улыбнулся:

— Спасибо. Но я бы предпочел об этом просто забыть. Это не тот долг, который он имеет перед тобой или мной.

Какое-то время они ехали молча.

— А как у тебя дела с Сэнди? — спросила Энн. — Ты давно о ней ничего не рассказывал.

— Не очень, — признался Кальдер. — В прошлом году нам удалось увидеться всего три-четыре раза. Когда мы оказываемся вместе, все замечательно, лучше не придумаешь. В прошлом сентябре мы провели потрясающую неделю в Италии. Но удержать ее на месте просто нереально.

— Из-за ее работы?

Кальдер кивнул:

— Да. То, как в Америке юридические фирмы обращаются со своими сотрудниками, просто возмутительно! Я в прошлом месяце летал в Нью-Йорк, чтобы провести с ней выходные. А когда прилетел, то выяснилось, что ее отправили в Даллас или еще куда-то. И мы провели вместе только час перед моим вылетом обратно поздно вечером в воскресенье. Боюсь, что мне изменило чувство юмора и я наговорил много лишнего. С тех пор мы не разговаривали.

— Мне так жаль, — искренне огорчилась Энн. — Ты сам знаешь, как она мне нравится. А есть шанс помириться?

— Вряд ли. Она говорит, что тогда ей придется сменить работу, а я не хочу просить об этом. Я не могу отделаться от мысли, что она может это как-то решить. Наверное, у нас так ничего и не выйдет.

— Это плохо.

— Да, плохо, — мрачно согласился Кальдер, глядя в окно. — Тебе повезло с Уильямом. — Уильям уже восемь лет был мужем Энн. Сначала он казался Кальдеру слишком нудным и скучным, но со временем, видя, как тот заботится о его сестре и мирится с ее импульсивностью, он изменил свое мнение.

Они снова помолчали.

Кальдер взглянул на сестру — она покусывала губы.

— У вас с ним все нормально?

— Не знаю, — ответила Энн. — В последние месяцы мы как-то отдалились друг от друга. Как и Сэнди, он слишком много работает. Никогда не бывает дома раньше девяти, часто прихватывает и выходные. Так странно: когда я целый день крутилась как белка в колесе, ухаживая за детьми и стараясь все успеть, меня это не смущало. Конечно, я выражала недовольство, но воспринимала это спокойно, а теперь, когда дети ходят в школу и появилось больше свободного времени, меня это злит.

Уильям работал в венчурной фирме. Энн была адвокатом и ушла с работы через год после рождения Фебы. Фирма Уильяма процветала во время бума интернет-компаний, но ее сильно потрепало во время спада, хотя он и успел до этого прилично заработать. По способностям он сильно уступал Энн. Для Кальдера это было очевидно, и он не исключал, что для Энн — тоже. Ему всегда казалось, что сестру это тяготит, хотя она никогда этого не показывала.

Энн взглянула на брата.

— Не переживай. Просто такая полоса. Через нее проходят все браки, верно?

— Наверное, — согласился Кальдер.

Полет из Элстри обратно в Лэнгторп прошел без осложнений. Энн была права — случай с «Яком» стал для Алекса посерьезнее падения с велосипеда, и он с удовольствием отметил, что не боится снова садиться в кабину самолета. Слой облаков над Хартфордширом на высоте две тысячи футов развеялся к северу, и авиадиспетчер с южным американским акцентом провел его по синему небу над авиабазами «Лейкенхит» и «Милден-холл». Он снизился до полутора тысяч футов над Тетфордским лесом и примерно через час после вылета из Элстри заметил знакомый зеленый островок, который и был его аэродромом: с тополями справа, деревенской церквушкой на холме слева и мерцающим Северным морем впереди. Кальдер зашел на разворот на безопасном расстоянии от Джерри и чудаковатым учеником, летевшими на «пайпер-уорриор», и мягко приземлился на травяное покрытие взлетно-посадочной полосы.

У летной школы его ждала Ким — от порывов ветра ее волосы то и дело падали на лицо. От нетерпения она постоянно переминалась с ноги на ногу. Они прошли в крошечный кабинет Кальдера и закрыли за собой дверь. Ким села на стул перед его столом.

— Значит, это все-таки не было случайностью? — спросил Кальдер.

— Никаких сомнений, — подтвердила Ким. — Они нашли куски взрывного устройства.

— И судя по всему, они понятия не имеют, кто мог это сделать?

— Никакого. Тебе удалось что-нибудь узнать от Бентона?

— Совсем немного, — ответил он.

Выслушав его рассказ о завтраке в «Клэриджиз», она была явно разочарована.

— Ты веришь, что все дело было только в этом?

— Не знаю. Тарек тоже не знает. Похоже, Бентон говорил правду. Но мой цинизм подсказывает, что ложь — его хлеб. Хотя нет сомнений, что «Зейл ньюс» тогда была на грани разорения, а это вполне могло повергнуть Марту в шок.

— Да, но разве поэтому она просила бы свою мать отправиться в Нью-Йорк, если ее убьют? И почему эта информация должна была ее испугать? А она была испугана. Чего стоят одни слова «если со мной что-нибудь случится». Наверняка там что-то другое. Иначе и быть не может!

Кальдер кивнул:

— Ты права. Думаю, что нам известна только часть всего. Возможно, остальное — в дневнике.

— Или Бентон Дэвис лжет?

— Не исключено. Но одно я знаю совершенно точно — больше от него мы ничего не узнаем. Заставить его говорить может только полиция.

— Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. Полицейские собираются с тобой встретиться — я это точно знаю. Они спрашивали, где ты, и я сказала, что ты возвращаешься после обеда. Они могут появиться в любую минуту.

— Отлично! Я с удовольствием с ними побеседую.

Ким опустила глаза.

— Видишь ли…

— Ким? — подозрительно взглянул на нее Кальдер. — Ты же не думаешь, что я не должен рассказывать им о встрече с Бентоном?

— Ну… Мне бы этого не хотелось. Во всяком случае, если тебя прямо не спросят. А если все-таки придется, то не надо это как-то увязывать с взрывом самолета.

— Но ты сама говорила…

— Я знаю, что я говорила, но у меня нет уверенности, — пояснила Ким. Теперь она смотрела Кальдеру прямо в глаза. — Дело в том, что мы с Тоддом много это обсуждали до аварии. Он совершенно определенно не хотел посвящать полицию в семейные дела. Поэтому мы и приехали к тебе.

— Да, но теперь ситуация изменилась, разве не так? Его чуть не убили!

— Я не говорю, что мы не должны помочь полиции выяснить, кто подложил бомбу — конечно, должны! Но я не думаю, что нам следует толкать их на расспросы относительно смерти Марты.

— Но мы не можем это скрывать! — возразил Кальдер. — Думаю, что это даже противозаконно! Сокрытие информации с целью помешать отправлению правосудия или что-то в этом роде.

— Пожалуйста! — умоляюще произнесла Ким, подкрепляя свои слова выразительным взглядом. — Если бы речь шла только обо мне, я бы с радостью рассказала все без утайки. Но я знаю, что Тодд не хотел бы впутывать в это дело «Зейл ньюс». А теперь, когда он лежит в коме, я просто не могу поступить против его желания!

— И что мы будем делать? — спросил Кальдер. — Самоустранимся и позволим полиции работать вслепую, скрыть наиболее вероятный мотив преступления?

— Мы не станем самоустраняться. Мы выясним все, что известно Бентону, что такое «Лагербонд», зачем Марта поехала в этот заповедник, кого она боялась, и затем узнаем, кто убил ее и почему. И тогда мы все расскажем полиции.

— Мы?

— Да, мы с тобой. Ладно, главным образом ты! Пожалуйста, Алекс!

Кальдер вернулся на место и задумался. Но потом все равно покачал головой:

— Извини, но нам придется сообщить им, что Тодд задавал неудобные вопросы о смерти Марты. И мне придется упомянуть о письме и встрече с Бентоном.

Щеки Ким покрылись легким румянцем.

— Господи, Алекс…

Он поднял руку, останавливая ее:

— Подожди. Мы сообщим только голый минимум. Мы не будем посвящать их в ваши с Тоддом подозрения. Пусть они займутся Корнелиусом или кем угодно. Кто знает? Может, им удастся найти парня, который подложил бомбу, и не исключено, что это не имеет ничего общего с нашим делом. Есть вариант, что у Тодда были враги, о которых мы не знаем…

— Но это немыслимо!

— Мы не знаем и не можем быть уверены. Тем временем я помогу тебе выяснить, что произошло с Мартой. И если мы узнаем, что это напрямую связано с минированием «Яка», то расскажем полиции. Согласна?

Ким улыбнулась:

— Согласна. — Неожиданно для Кальдера она обежала стол и поцеловала его в щеку. — Ну вот! — добавила она, глядя в окно. По дорожке к входу в здание летной школы шли мужчина и женщина. — Это они!

Через две минуты Ким уже была на пути в больницу, а Кальдер разговаривал с двумя детективами. Женщина была хрупкой, с бледным лицом и короткими рыжими волосами. Мужчина, напротив, — плотным и круглолицым, немного моложе, а светлые волосы подстрижены ежиком. Женщина представилась как детектив-инспектор Бэнкс, а мужчина — детектив-констебль Уордл.

Они задали Алексу множество вопросов, на которые он подробно ответил. Ему пришлось несколько раз описать, как он предложил Тодду прогулку на «Яке», и все, что случилось в день аварии. Полиция уже осмотрела место, где находилась стоянка «Яка», расспросила радиооператора Энджи о мужчине, которого накануне вечером та видела на тропинке рядом с аэродромом. Кальдер упомянул, что Тодд пытался выяснить обстоятельства смерти своей матери и обратился к нему с просьбой встретиться с Бентоном.

Это тут же вызвало живейший интерес и много новых вопросов, отвечая на которые Кальдер рассказал о последнем письме Марты родителям. Вопросы в основном задавала детектив-инспектор Бэнкс, при этом внимательно следя за выражением лица Кальдера. Он был рад, что решил не обманывать.

— Как по-вашему, почему миссис ван Зейл ничего нам об этом не рассказала? — спросила она.

— Мы как раз с ней говорили об этом, — ответил Кальдер. — Она считала, что это не имеет никакого отношения к случившемуся.

— А если серьезно, мистер Кальдер?

— Ван Зейлы очень дорожат своей частной жизнью, и ее первой реакцией было избежать вторжения в их семейные дела, — пояснил он. — Я поговорил с ней об этом и уверен, что она расскажет вам все, что вы захотите узнать. Это письмо у нее, и я не сомневаюсь, что она его вам покажет.

— Я тоже в этом не сомневаюсь. Сейчас она поехала в больницу?

— Насколько я знаю, да.

Детективы собрались уходить.

— А вам известно, что именно привело бомбу в действие? — спросил Кальдер.

— Были найдены фрагменты взрывного устройства, очень похожие на части высотомера.

— Высотомера? — задумался Кальдер. — Понятно. Он привел в действие взрыватель, когда самолет набрал определенную высоту?

— Именно. Вы рассказывали тем, кто занимался расследованием аварии, что во время взрыва самолет набирал высоту?

— Да.

— По их словам, если бы вы летели на другом легком самолете, то взрыв оторвал бы двигатель от фюзеляжа. У вашего «Яка» — большой прочный двигатель, который после взрыва еще продолжал работать. Вам невероятно повезло, мистер Кальдер.

Вернувшись домой около восьми часов, Кальдер застал Ким за приготовлением ужина.

— Как дела у Тодда? — спросил он, доставая бутылку вина из холодильника и наливая им по бокалу.

— Без изменений.

— Мне очень жаль.

Ким едва заметно пожала плечами, помешивая соус на сковородке.

— Корнелиус звонил сегодня три раза, а Зан — сестра Тодда — прислала ему цветы.

— Та, что живет в Южной Африке?

— Она самая. С ее стороны это очень мило. Она узнала обо всем от Эдвина.

— А что это за имя — Зан?

— Это — сокращение от Ксантии. Ее мать, судя по всему, отличалась экстравагантностью и любила вычурность. Это ужасно! Она умерла десять лет назад — печень не выдержала.

— Ты, кажется, говорила, что у Тодда была еще и младшая сестра.

— Дочь Марты Кэролайн. Ее муж — Герберт Хафер IV — знаешь пиво Хафер? Хаферы — одна из самых богатых семей Пенсильвании. Она единственная из детей ван Зейла удачно вышла замуж — об этом позаботилась нынешняя жена Корнелиуса Джессика. Вообще-то ее муж похож на миллиардера, просит называть себя Эйч — по первой букве своей фамилии — и занимается инвестициями фамильного богатства. Вскоре после свадьбы они переехали в Сан-Диего. От Нью-Гемпшира это довольно далеко, поэтому мы редко видимся.

— А пахнет вкусно! — не удержался Кальдер.

— И должно быть вкусно. Увидим. На незнакомом гриле всегда трудно угадать. — Ким проверила два куска филе камбалы. — Пока вроде все нормально. — Она помешала кипевший на конфорке грибной соус и взяла бокал с вином, который протянул ей Кальдер. — Я так понимаю, что ты разговаривал с полицией.

— Они приезжали еще раз встретиться с тобой?

— Еще бы! Им очень не понравилось, что я не рассказала им об убийстве Марты и подозрениях Тодда. Пришлось показать им письмо.

— Уверен, ты поступила правильно.

— Посмотрим. Во всяком случае, теперь они точно проверят Корнелиуса, но мне все равно как-то не по себе. Будто я предана Тодда.

— Его хотели убить, — сказал Кальдер, — и меня с ним заодно, если на то пошло.

— Я знаю, и мне очень жаль. — Ким коснулась его руки. — Я очень благодарна тебе за то, что ты встретился с Бентоном. Спасибо!

— Перестань, что ты! Это мелочи! — Кальдера явно смутило, что Ким до него дотронулась. — Нам все еще надо выяснить, что случилось с Мартой.

— Теперь, когда с Бентоном ничего не вышло, я не знаю, что делать дальше. — Ким снова проверила филе камбалы. — Все готово. Ты поможешь?

Они вынесли все для ужина в небольшой примыкавший к дому сад, где стояли стол из тика, кресла и скамейка.

— Надо заставить Корнелиуса говорить, — произнес Кальдер.

— Тодд уже пытался, и у него ничего не вышло.

— Это так, но теперь ситуация изменилась: мы знаем, что кто-то пытался убить его сына. Может, ты попробуешь поговорить с ним, когда он в следующий раз приедет навестить Тодда? Только надо действовать не так прямолинейно, как Тодд.

— Он предупредил, что приедет завтра после обеда. Но говорить в палате, когда мы просто сидим и смотрим на Тодда, очень трудно. Может, предложить ему вместе пообедать?

— Попробовать стоит, — сказал Кальдер, отправляя в рот кусок рыбы. — Очень вкусно!

— Спасибо. После университета я научилась готовить лучше. — Она тоже попробовала. — Хм… И правда неплохо! Красивый сад, — заметила она, оглядывая фруктовые деревья и небольшую лужайку, на которой росли розы, глицинии и другие цветы. — Я бы никогда не поверила, что ты можешь ухаживать за растениями.

Кальдер ухмыльнулся:

— Я тоже. Ты бы видела это место, когда я его купил! Потрясающей красоты! Я всего лишь стараюсь не позволить ему умереть. Но если честно, это затягивает и очень успокаивает. Я понятия не имею, как называется половина из того, что здесь растет. Как только я узнаю название растения, оно почему-то тут же гибнет.

— Здесь так тихо.

— Это верно.

Сад выходил на юг, в противоположную от моря сторону, и располагался напротив леса, поднимавшегося по склону вверх. Справа было пастбище с любознательными бычками, а слева стояла старая ветряная мельница. С запада его заливали лучи заходящего солнца, уже скрывшегося за домом.

— До сих пор не могу представить, что ты живешь в таком месте, — сказала Ким.

— А я — тебя, живущей в маленьком городке в Нью-Гемпшире.

— Ну нет!

— Тебе там нравится?

— Нет, не нравится! — поколебавшись, ответила Ким. — Тебе я могу в этом признаться, но Тодду — ни за что на свете.

— Но почему?

— Он обожает Сомерфорд. Он преподает английский, и очень неплохо, эта работа ему нравится, во всяком случае, если верить тому, что он рассказывает. Он организовал в школе команду регби. Но мне кажется, что ему особенно нравится быть героем школьников. Мальчишки его очень любят, а директор просто не нахвалится. Все это важно для Тодда. Я потратила столько сил, чтобы он не чувствовал себя зависимым от отца и занимался тем, к чему лежит душа у него самого… А теперь, когда он ушел из отцовского бизнеса и выбрал именно это, как я могу жаловаться, верно?

— Но твоя жизнь тоже важна, разве не так?

— Важна, — мрачно подтвердила Ким, — это так. — Она положила в рот еще кусочек филе. — Все смеются над консультантами по менеджменту, но я была отличным специалистом. Я много зарабатывала, и если бы не ушла, то быстро стала бы равноправным партнером фирмы. У меня не было цели выйти замуж за богатого.

— А как же больница? Разве там ты не приносишь пользы?

— О да! Я навожу там порядок — они сами совершенно беспомощны. Конечно, работа в больнице — это важно, все вокруг там такие невыносимо милые! Иногда меня это просто бесит! В голову начинают приходить всякие дикие мысли типа сжечь их всех в день рождения или сделать крупное пожертвование Ассоциации табачных производителей. Мне кажется, даже это их не смутит. И меня по-прежнему будут встречать широкой улыбкой и вопросом: «Как дела, Кимми?»

Кальдер сморгнул.

— Ты говоришь страшные вещи.

— Да. Я знаю. Особенно если мы так и застрянем в Сомерфорде. Но вся сложность в том, что Тодд ничего этого даже не замечает. Он хороший парень, по-настоящему добрый, но он привык к тому, что он в центре внимания и все делается для него одного. Он просто считает, что я обязана сделать так, как лучше для него, что наш брак — это союз, цель которого — сделать счастливым его.

— Судя по твоим словам, ты много об этом думала.

— Да. Извини, что я тебе плачусь, и это ужасно, потому что в это время он лежит в коме, но — да, я размышляла об этом гораздо больше, чем может показаться. Ты помнишь Дома?

— Твоего парня в Кембридже? Игрока в крикет? — Кальдер помнил высокого и смазливого парня, с которым Ким встречалась пару семестров на втором курсе.

— Да. Тодд немного на него похож. Так же думает только о себе.

— Помнится, ты застукала его с Эммой?

С Эммой Ким и Кальдер снимали на паях жилье.

— Да, — пробурчала Ким. — Вот стерва! И в нашем собственном доме! Тодд по крайней мере такого себе не позволяет!

— Он кажется вполне приличным.

— Так и есть! Господи, я уже совсем забыла, каким ужасным Дом стал в конце. Но зато я отлично помню, как была влюблена в него по уши. Тогда я была совсем юной и невинной.

— Юной точно, — улыбнулся Кальдер. В девятнадцать лет Ким выглядела просто восхитительной, да и сейчас, спустя пятнадцать лет, она не потеряла своего очарования.

— Да, юной. И ты тогда меня очень поддержал.

— Может, просто старался затащить тебя в постель?

— Алекс! А я-то считала, что ты просто такой добрый и понимающий! — Ким улыбнулась своей знаменитой улыбкой, которую Кальдер так хорошо помнил со студенческих лет.

— Но это правда. Добрый и понимающий человек, который хотел затащить тебя в постель. Однако не получилось, так ведь? Мне нужно было выбрать роль себялюбивого мерзавца.

— Нет, — возразила Ким, — ты бы не смог ее сыграть. Поверь мне, уж я-то знаю, какие для этого нужны таланты.

Вина в бутылке оставалось все меньше.

— А как дела у тебя? — спросила она. — Когда я поинтересовалась твоей подружкой, ты сразу помрачнел. В чем дело?

Кальдер рассказал ей о Сэнди. Она с сочувствием все выслушала, но когда он поведал ей о ссоре после своего одинокого уик-энда в Нью-Йорке, она осторожно приняла сторону Сэнди.

— Ты ведь понимаешь, что ей, наверное, было так же плохо, как и тебе?

— Если так, то она могла бы что-нибудь сделать.

— А может, не могла?

— Знаю. Но все равно у нас вряд ли что-нибудь получится.

— А если тебе переехать в Нью-Йорк?

— Не думаю, что наши отношения продвинулись так далеко. Не говоря уже о том, что единственной работой для меня там было бы банковское инвестирование, а этим я больше ни за что не хочу заниматься.

— А почему нет? Мне кажется, из тебя получится очень неплохой трейдер. Мало того, когда ты ушел из ВВС, я даже подумала, что тебе стоит заняться именно этим.

— Я уже был неплохим трейдером, — признался Кальдер. — Даже отличным! И мне это нравилось! Но тот мир — нереальный. Распоряжаясь несколько лет чужими миллионами, человек теряет чувство реальности. Все начинает измеряться деньгами. Зарплата — это само собой, доходы и убытки, бонусы, торговый статус, дом, машина и даже отношения! Ты начинаешь считать бедных людей глупыми. Потом приходишь к выводу, что человек, не способный сделать все для заключения сделки, просто тряпка. Причем глупая тряпка. Этот бизнес меняет человека изнутри.

— Да брось ты, Алекс! В инвестиционном банковском деле не все люди плохи по определению. Там полно обычных нормальных людей, которые просто работают.

— Да, но их там меньше, чем должно быть, да и они меняются. Возьми хотя бы Бентона Дэвиса. Марта думала, что может ему доверять. Наверное, восемнадцать лет назад это было возможно, но сейчас она наверняка бы так не считала. Со мной происходило то же самое. Помнишь, я рассказывал тебе о своей помощнице Джен, про которую все думали, что она покончила с собой? Ее прежний босс не давал ей прохода все время, пока она на него работала, старался полностью уничтожить ее чувство собственного достоинства. Тогда она перешла работать в мою группу. И однажды в баре, куда мы зашли после работы, он прозрачно намекнул, что мы с ней спим. В этих словах самих по себе не было ничего особо ужасного, но для нее они стали последней каплей. Она решила возбудить иск против «Блумфилд-Вайс». И знаешь, как я поступил? Постарался отговорить ее. Сказал, что если она не будет обращать внимания и смирится с подобными оскорблениями, то только выиграет — и в плане денег, и в плане карьеры. Но она оказалась смелой женщиной и решила не отступать, бросить им всем вызов. И только тогда я постарался ей помочь, но было уже слишком поздно.

— Ничего себе! — воскликнула Ким.

— Вот почему я нахожусь здесь и летаю на самолетиках.

— Уж лучше ты, чем я, — подвела итог Ким и зевнула. — Удивительно, как ничегонеделание может утомить. Я иду спать!

— Спокойной ночи.

Ким ушла в дом, а Кальдер остался в саду, наблюдая за сгущавшейся тьмой наступавшей ночи.

«Лендровер-дискавери» Андриса Виссера свернул с шоссе на тополиную аллею, которая вела к его ферме. По обеим сторонам до самого горизонта тянулась желто-коричневая степь. Андрис заметил крупную фигуру своего брата Гидеона, на открытом тракторе, тащившем зимний корм для элитного стада породы лимузин. Гидеон был сильным и трудолюбивым фермером, правда, не хватавшим звезд с неба. Он жил в коттедже позади главного жилого дома, но выполнял почти всю работу по ферме. Дом занимал Андрис со своей семьей, хотя он почти не работал на ферме. Но он давал деньги и был мозговым центром. Если бы всем заправлял Гидеон, Виссеры прозябали бы в нищете.

Была еще одна причина, почему дом занимал Андрис, а его старший брат жил в коттедже. Двадцать лет назад, когда еще был жив их отец, а Гидеону было всего под сорок, у него случились неприятности с законом. С женой и пятью детьми он отправился к соседу отметить праздник. По традиции веселились целый день — готовили мясо на открытом огне, пили холодное пиво. Погода была чудесной, дети играли, женщины сплетничали, а Гидеон с соседом слегка подвыпили. Потом в кустах за домом послышался какой-то шум: как выяснилось, один из рабочих поймал вора. Им оказался тщедушный мужичонка маленького роста, разумеется, черный, которого застали за кражей банки красной краски. Зачем ему понадобилась красная краска, так и осталось загадкой, но Гидеон и сосед возмутились, особенно Гидеон, решивший, как потом выяснилось, ошибочно, что этот черный был виноват в краже коровы другого фермера за месяц до того. Оба бура решили проучить воришку и, чтобы не пугать детей, бросили его в кузов фургона и увезли. На следующий день того нашли в канаве забитым до смерти.

Началось следствие, и через несколько месяцев Гидеон с соседом оказались на скамье подсудимых по обвинению в убийстве. Вор по имени Мозес Нкозе был мертв, но прямых улик против обвиняемых имелось не так много. Андрис обсудил это с отцом и Гидеоном, они выработали план действий. Андрис переговорил с нужными людьми, и Гидеон отделался двумя годами за непредумышленное убийство. А Андрис, который ходил только в костюме и с дипломатом, унаследовал ферму. С годами недовольство Гидеона улеглось, и сейчас все были довольны.

Андрис мог с легкостью договориться и об оправдании брата, но решил этого не делать. В конце концов, он так и не избавился от легкой хромоты — в двенадцать лет он получил от старшего брата удар вилами плашмя.

Андрис проехал к дому, окруженному изгородью из колючей проволоки высотой в двенадцать футов. Три верхних ряда были под напряжением. Желтые таблички предупреждали о вооруженном отпоре любому незваному гостю — современные воры носили с собой оружие. Внутри изгороди благоухал зеленый оазис орошаемой земли: высокие тополя и кипарисы, яркая зеленая лужайка, бассейн и сам дом — простое одноэтажное белое строение, к которому Андрис добавил две пристройки. С одной стороны стояла водонапорная башня, ветряная мельница, хижины работников и навесы для коров. Ограда была возведена, чтобы защитить не столько людей, сколько скот.

Андрис не был фермером, но необычайно гордился своей фермой. Она принадлежала их семье уже сто шестьдесят лет. Семья Виссеров отправилась из Грааф-Рейнет в Кару и, присоединившись к Великому переселению в 1830-х годах, пересекла Драконовы горы и оказалась в Зулуленде. Через несколько лет их потеснили британцы, и тогда они снова пересекли горы и обосновались в этом месте, в сорока километрах от Претории. Здесь они едва сводили концы с концами, были богобоязненной, трудолюбивой и честной семьей, которой приходилось противостоять непогоде, скудости почвы и мстительным британским колониальным властям. Тщедушный, физически слабый, хромоногий Андрис нашел свое призвание в правительственной администрации в Претории, но никогда не забывал о тяжелом физическом труде и лишениях своих предков. И теперь, покинув государственную службу, он гордился тем, что продолжал жить на той же земле, которую обрабатывали многие поколения семьи Виссер.

Он припарковался у невзрачной синей «тойоты», которую сразу узнал. Подойдя к веранде, затушил сигарету у входа — пару лет назад его жена Ханна запретила ему курить в доме. Андрис распахнул металлическую дверь, защищавшую главный вход, и шагнул внутрь.

Его жена пила на кухне кофе с крупным, квадратного телосложения мужчиной с толстой шеей, усами и коротко стриженными волосами.

— Кобус! Рад тебя видеть! — приветствовал его Виссер на африкаанс, чуть улыбаясь. — Может, перейдем ко мне в кабинет? Нам надо поговорить.

Полковник Кобус Молман сидел в кресле возле стола Виссера и потягивал кофе. Хотя ему было чуть больше шестидесяти, но он по-прежнему выглядел мощно и очень внушительно. О его коварстве и жестокости в тайной полиции ходили легенды. Он служил своей стране в Юго-Западной Африке, был одним из руководителей печально известного эскадрона смерти, пытавшего и убившего десятки, а то и сотни людей во Влакпласе. У Виссера были большие сомнения, когда Фредди Стенкамп предложил его кандидатуру в «Лагербонд», но Фредди оказался прав. Время от времени их организации оказались очень нужны люди с талантами Молмана.

Как только они остались одни, улыбка сползла с лица Виссера.

— Почему дело сорвалось?

— Старею, наверное, — ответил он. — Просто положил мало взрывчатки. Судя по всему, самолет оказался прочнее, чем я рассчитывал. Но парень-то в коме, верно? И больше ни о чем не спрашивает.

— Он может в любой момент прийти в сознание.

— Хочешь, чтобы я с ним покончил? — поинтересовался Молман.

— В больнице?

— Там будет непросто, но если надо…

Виссер посмотрел в окно на ложбину в степи, где воды реки Эландс по почти пересохшему руслу, извиваясь, уходили в сторону Лимпопо и затем через пятьсот километров вливались в Индийский океан. Налетевший приступ кашля разорвал ему грудь и отдался болью в плече. Кашель становился все хуже — надо все-таки показаться доктору.

— Нет, — ответил он, — во всяком случае, пока он без сознания. Это вызовет ненужные осложнения. Британская полиция знает, что это не был несчастный случай, и начала расследование. Будем надеяться, что она ничего не раскопает. Но тебе придется на всякий случай снова вылететь в Лондон и быть наготове, если вдруг что-то изменится.

Молман кивнул. Вообще-то он предпочитал действовать на своей территории, хотя сейчас друзей, на помощь которых он мог рассчитывать, становилось все меньше. Но он гордился своими навыками, всегда верно служил «Лагербонду» и не собирался подводить их сейчас.

— Очень хорошо, Андрис. Можешь на меня положиться.

10

18 июля 1988 года

Сегодня мы с Джорджем обедали на Гринмаркет-сквер. Шел дождь. По дороге я видела газетный киоск с «Файнэншл Таймс» — передовица была замазана. Грустная картина.

Джордж очень подавлен продажей «Мейл». Он пытался найти покупателя, но так и не смог — убытки газеты слишком велики. Я посоветовала ему поговорить с Грэмом Пеллингсом — может, тот возьмет «Мейл» в пакете с другими газетами. Он ответил, что попробует, но надежды мало.

Я спросила Джорджа о Малдергейте. Это случилось десять лет назад, но подробностей я не помню. «Мейл» была одной из тех газет, которые подняли скандал, и Джордж хорошо его помнил. Я спросила его и о том, слышал ли он когда-нибудь о «Лагербонде». Он ответил, что нет. Мои вопросы его явно заинтересовали, и я пообещала ему рассказать больше, когда смогу. Но не сейчас. Сначала я должна выяснить, что происходит с Нелсом.

20 июля

Я пишу эти строки и плачу. Мы только что сильно поругались с Нелсом. Не из-за той женщины — я так и не решилась заговорить с ним о ней. Мы поссорились из-за «Лагербонда».

Я всего лишь спросила, что это за организация, и он буквально взорвался! Он хотел знать, откуда мне про нее известно. Я рассказала, что залезла в дипломат Дэниела, и он пришел в ярость, обозвал меня ничтожеством и мразью за то, что я посмела за ним следить. Он сказал, что я не имею права совать нос в его дела, что я все равно ничего не пойму, что я предала его, не хранила ему верность и поступила вероломно. Я разрыдалась и бросилась из комнаты в спальню.

Все совсем не так, все как раз наоборот: это он не хранил верность, это он завел любовницу, это он имел дело с сомнительным сборищем буров.

Впервые за все годы брака я не смогла договорить до конца и сбежала.

И он назвал меня мразью! Свою жену! Этого я не прощу ему никогда. Никогда!

21 июля

Прошлой ночью Нелс спал в комнате Тодда. Он встал на работу очень рано — я слышала его. По крайней мере он не улизнул из дома посреди ночи, как в прошлый раз.

Зан и Кэролайн вели себя за завтраком очень тихо. Наверное, обратили внимание на крики и слезы. Бедняжка Кэролайн! Сегодня второй день занятий, и она так рада, что есть возможность уйти из дома.

22 июля

Сегодня утром разговаривала с Тоддом по телефону. Предложила ему приехать на неделю в конце каникул вместе с Франческой. Эта идея ему понравилась, и он обещал с ней поговорить. Я очень надеюсь, что он приедет.

Нелс целиком занят «Гералд», и я его практически не вижу. И слава Богу! Завтра он улетает в Лондон, а потом — Филадельфию. Он предупредил, что может отсутствовать три недели. При мысли о нем меня раздирают такие противоречивые чувства! Я злюсь, и злюсь ужасно — за то, что он продает «Мейл», что смеет так обращаться со мной! Я уверена, у него где-то есть другая женщина, и, хотя в последнее время поводов для подозрений он не давал, я это знаю.

И еще мне страшно! Насилие, существование которого в этой стране никогда не было тайной, подступает ко мне все ближе и ближе и уже затрагивает семью. Сначала был Хенни, потом расстрельный список южноафриканской компартии, теперь еще эти люди из «Лагербонда». Они занимают такие высокие посты в африканерской элите, что не могут не быть опасными. И сам Нелс. Он больше не угрожает мне открыто, но выглядит таким злым, что может сорваться в любую минуту. Я боюсь перемен в нем, но еще больший страх мне внушает ползущее и всепроникающее насилие, которое так меняет его.

23 июля

Я приехала в Кейптаун пообедать с Либби Вайсман. Она живет в Тамборсклофе, в маленьком синем доме у подножия Сигнал-Хилл, напротив Столовой горы. Либби читает лекции по английской литературе в университете Кейптауна, а ее муж Деннис — адвокат, специализирующийся на делах политзаключенных. Он очень хорош! Ему редко удается их вытащить из тюрьмы, но зато каждый раз он доставляет властям массу неприятностей, а это как раз то, что его клиентам и нужно. Сегодня суббота, и Деннис уехал играть в гольф. Либби предложила пойти в ресторан в Бо-Кап.

Мы спустились вниз по холму и направились в Бо-Кап. Мне нравится этот район с его мощеными крутыми улицами, рядами старых ярко выкрашенных домов, автомастерскими, мечетями и грациозными палевыми минаретами, а также удивительной смесью африканских и восточных ароматов. Этот район — сегрегированный: здесь живут только цветные. «Цветные» — типичный южноафриканский эвфемизм. Он означает людей смешанного происхождения, которые не вписываются в четкие расовые категории. Бо-Кап — замечательный памятник мировому разнообразию: здесь перемешаны гены малайцев, индийцев, европейцев, рабов из Гвинеи и Ост-Индии, даже коренных готтентотов мыса Доброй Надежды. Повсюду люди с коричневой кожей, высокими скулами и широкими улыбками. А кухня здесь просто восхитительна.

Либби привела меня в оранжево-желтый ресторан на углу Уэйл-стрит, откуда открывается потрясающий вид на город и Столовую гору. Утренний туман рассеялся, выглянуло солнце, которое залило мягким зимним светом вершину горы. Мы посплетничали о других членах правления проекта в Гугулету, и она рассказала о студенте-первокурснике, который умудрился перепутать Джорджа Элиота с Чарлзом Диккенсом, при этом не сомневаясь, что Диккенс был женщиной.

Я упомянула о расстрельном списке, про который Зан рассказала Нелсу. Ничем не выдавая свою принадлежность к Коммунистической партии, Либби выразила сомнение в достоверности этих сведений. По ее словам, в прошлом году Джо Слово[21] заявил, что перемены наступят в результате переговоров, а не революции. Но она допускала, что не все члены партии разделяют мнение своего руководителя. Если честно, то мне по-прежнему тревожно.

Я решила поделиться с ней своими подозрениями насчет Нелса и другой женщины. Либби сочувственно меня выслушала и призналась, что у них с Деннисом тоже не все гладко. Я рассказала ей, что Дэниел Хавенга называет Стелленбош городом разочарований — в нем полно женщин за сорок, которых выбросило на берег море неудачных браков. Поэтому нет ничего странного в том, что мы с Либби оказались в их числе. Я была рада нашей встрече, возможности поболтать и почувствовать себя не такой одинокой в этой проклятой стране.

23 июля

После обеда мы с Зан ездили в Стелленбош. Был ясный солнечный день, старые здания сверкали белизной, а немногие листья, не опавшие с дубов, отливали золотом. Мы отправились в «Ом Сами», совсем как в те времена, когда она была маленькой. Там было полно всякого старья, будто ничего не изменилось. Она купила пару ненужных украшений и немного ирисок-тянучек, а я — специй, после чего мы пошли пить кофе.

Мы разговаривали об окончании кампании против призыва. Зан сообщила, что уже сто пятьдесят человек отказались идти в армию. А я рассказала о своих друзьях, которые уклонялись от призыва во время войны во Вьетнаме, и статьях, которые писала для «Лайф» о студенческих движениях протеста в 1960-х. Зан была явно удивлена и заинтересована. Но когда я спросила о движении «Черная лента», она замкнулась. Я сказала, что тоже хочу принять участие в одной из демонстраций в поддержку кампании против призыва, но она отрицательно покачала головой. Это меня задело.

— Почему ты не рассказала мне об этом списке компартии? — спросила я.

Зан опустила глаза.

— Я ждала этого вопроса.

— Ты мне не доверяешь?

Она пожала плечами, по-прежнему не поднимая глаз.

Она мне не доверяла. Учитывая наши отношения в прошлом, в этом не было ничего удивительного, но я надеялась, что после последнего приезда в «Хондехук» они наладились. Я думала, что Зан — моя союзница, а союзники мне были так нужны! Я набрала побольше воздуха и сказала:

— Я хочу извиниться.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

— Я о том случае с Берни Тунстоллом. Наверное, мне не следовало говорить об этом Нелсу. Я знаю, что ты меня об этом просила, но я была вне себя и хотела положить этому конец! Тебе тогда было всего четырнадцать лет!

Зан снова опустила глаза.

— Ты можешь простить?

Она что-то пробурчала.

— Не поняла?

— Я сказала, что могу забыть. И это все. Не простить. Забыть. Я уже забыла. — Теперь она смотрела мне прямо в глаза, и в них была злость. — Не надо больше напоминать об этом. Пожалуйста.

— Хорошо, — согласилась я. — Я жалею, что напомнила об этом. Я просто хотела сказать, что ты можешь мне доверять.

Она быстро улыбнулась, хотя я видела, что не убедила ее.

— Ты можешь хотя бы рассказать мне побольше об этом списке?

— Я рассказала отцу все, что знаю.

— Неужели он действительно существует? Мне казалось, что руководство КПЮА говорит о мирной революции.

— Он действительно существует. Для международной прессы руководители делают одни заявления, а своим соратникам говорят совершенно другое. Этот список существует. В нем есть имя отца и твое тоже.

— А твое?

Зан покачала головой:

— Нет.

— А кто тебе сказал?

— Один человек… которому я очень дорога, — добавила она, поколебавшись.

— Мужчина?

Она кивнула.

— Которого ты встретила в Лондоне?

Она снова кивнула.

— И ты ему доверяешь?

— О да! — подтвердила она. — Я ему доверяю. — Наши глаза снова встретились, и на этот раз ее взгляд стал теплее, в нем отражалось сочувствие. — Для меня это тоже явилось шоком. Причем настоящим. Сначала смерть дяди, а теперь еще это. Я хочу сказать, что теоретически я понимаю: смена режима невозможна без насилия, и кто-то с таким же, как у меня, цветом кожи неизбежно погибнет. Я могу это принять. Но когда речь идет о моем отце… Вот почему я хочу здесь немного задержаться. Мне нужно навести в своих мыслях порядок.

«Другими словами, ты хочешь нанести отцу последний визит до того, как твои „товарищи“ убьют его», — подумала я. Но вслух произнесла совсем другое.

— Когда ты окажешься в Лондоне, то будешь заниматься не только Школой экономики, так ведь?

Зан снова покачала головой.

Мы немного посидели молча, разглядывая обывателей, спешивших по своим делам.

— Марта?

— Да?

Зан нервно улыбнулась:

— Когда я узнала, что в списке есть твое имя, это не особенно меня тронуло. Но теперь мне не все равно. Совсем не все равно!

Я довольна, что Зан живет у нас, я наверняка буду скучать по ней, когда она уедет в Лондон. Может, она и права: о случае с Берни Тунстоллом лучше всего забыть. Но я по-прежнему считаю, что поступила правильно, рассказав обо всем Нелсу. Я знаю, что Зан мне сообщила по секрету, но разве я могла промолчать? Ведь он соблазнил девчонку, которой было всего четырнадцать лет! Но именно с этого наши отношения начали портиться. Берни Тунстолл имел связи, был богат и достаточно смышлен, чтобы разыграть сцену невинности. Пенелопа больше верила ему, а не дочери. Зан отказалась обращаться с заявлением в полицию, а врач подтвердил, что она не девственница. Пенелопа сказала в полиции, что Зан, по ее мнению, спала со сверстниками, и Зан не стала это отрицать. Нелса это разозлило еще больше. Целый год они судились, кому надлежит осуществлять опеку над ней. Зан отказывалась переезжать к нам, а Нелс был против ее возвращения к Пенелопе. Зан весь семестр проучилась в школе-интернате, а каникулы провела с дядей Хенни на его овцеферме в Кару. В конце концов она снова оказалась с Пенелопой и иногда заезжала к нам, но всегда была грубой и злой, эти посещения превратились для меня в настоящее мучение.

Она умела быстро плавать, то есть по-настоящему быстро. Когда ей исполнилось семнадцать лет и она выиграла квалификационные соревнования, то невозможность принять участие в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе стала для нее настоящим ударом. Конечно, никакой ее вины в этом не было — это просто еще одно следствие апартеида, причем не самое ужасное — я ей так и сказала. Она не могла участвовать в международных состязаниях, но зато в своей стране к ней относились как к человеку, чего не скажешь об отношении к восьмидесяти процентам населения. Казалось бы, очевидный довод, особенно для дочери Корнелиуса ван Зейла. Но она его не приняла и не хотела ничего слушать. По ее словам, во всем виноваты невежественные и предвзятые американцы, люди, подобные мне! Я тогда здорово разозлилась. Конечно, сейчас я понимаю, что она это говорила нарочно, чтобы причинить мне боль и оттолкнуть меня. И это ей удалось.

Примерно в это же время — явно не без помощи Хенни и его семьи — Зан начала проявлять интерес к своим бурским корням. Хенни всегда считал, что Нелс предал свой народ, и с радостью воспользовался возможностью показать Зан, как живет настоящая богобоязненная фермерская семья африканеров. Эта страна расколота на тех, кто говорит по-английски и на африкаанс, не меньше, чем на белых и черных. Зан была воспитана исключительно на англоязычных традициях. Нелс очень гордится своими предками-бурами и, думаю, больше всего жалеет о том, что его недовольство апартеидом оттолкнуло его от языка, церкви, общины и других родственников. Теперь он изгой в глазах собственного народа. Поэтому, когда Зан начала проявлять серьезный интерес к языку и читать ван Вейка Лау[22] и Малерба,[23] он пришел в восторг. Еще больше его обрадовало ее желание перейти в университет, где велось преподавание на африкаанс. Разумеется, он рассчитывал, что речь идет о Стелленбошском университете, который по южноафриканским меркам считался либеральным, но я бы назвала его просто нормальным. Однако Зан выбрала университет Ранд Африкаанс в Йоханнесбурге, где решила изучать историю. Может, просто назло ему.

О ней не было ничего слышно целых девять месяцев. Затем она неожиданно объявилась в нашем доме и с порога заявила, что совершила ужасную ошибку. Ее шокировали расисты, с которыми она познакомилась в университете, и идеология апартеида, входившая в курс обучения. Последней каплей стал случай, когда она вечером возвращалась домой с группой студентов-регбистов, которые затеяли драку с пожилым чернокожим, жестоко избили его и оставили истекать кровью в грязи. Все весело смеялись, но она больше не хотела иметь с ними дела.

Нелс был рад. Она перешла в более либеральный англоязычный университет Витватерсранда и полностью изменилась — организовывала демонстрации, писала статьи в подпольных изданиях, попадала в полицию. После окончания университета она осталась в Йоханнесбурге, занимаясь более или менее одним и тем же и меняя одну временную работу в офисе на другую.

А теперь она едет в Англию заниматься бог знает чем.

Мне пришло в голову, что «Лагербонд» может быть тайным обществом по борьбе с апартеидом. Я рассказала Зан, что к Нелсу приезжали Хавенга и Виссер, но она тоже ничего не слышала о «Лагербонде». Думаю, что я просто выдаю желаемое за действительность.

Нелс уже несколько дней в Лондоне. Хорошо, что его нет дома.

27 июля

Ко мне только что приходили из тайной полиции. Раньше я с ними никогда не сталкивалась. На пороге появился вежливый молодой человек в пиджаке и галстуке. Увидев Зан, он сказал, что хочет побеседовать со мной наедине. Дорис принесла нам кофе, мы сели и немного поговорили о саде. Ему понравились магнолии и клумбы с фейнбос, он поинтересовался, сколько лет дубу у входа в дом. Похоже, наши с Финнисом старания были оценены по достоинству.

Он поинтересовался, насколько близко я знаю Либби Вайсман. Я сказала, что очень хорошо, тогда он спросил, известно ли мне, что Либби — член Коммунистической партии. Я изобразила возмущенное негодование и поинтересовалась, есть ли у нее ограничения в правах. Он ответил, что пока нет, но они за ней пристально наблюдают. И добавил, что женщине в моем положении лучше держаться от нее подальше.

— В моем положении? — переспросила я. — Вы имеете в виду, что я жена владельца газет или что я гражданка Соединенных Штатов?

— И то и другое, — ответил он. — Мы верим в торжество закона в этой стране и относимся ко всем гражданам одинаково, независимо от национальности или семейного положения.

Услышав это, я поперхнулась кофе. Но я поняла, что он имел в виду. Это был сигнал: «Берегитесь!»

Зан явно нервничала — она не сомневалась, что полицейский приходил поговорить о ней. Узнав, что о ней он не сказал ни слова, она явно обрадовалась, а потом спросила, что ему было нужно. В ответ я только улыбнулась.

Я пишу эти строки и все еще улыбаюсь. Моя «подрывная» деятельность привлекла внимание тайной полиции! Потрясающе! Но чем больше я думаю об этом, тем тревожнее мне становится. Никогда раньше таких визитов мне не наносили — в основном благодаря соглашению, которое мы заключили с Нелсом сразу после свадьбы и которого я неукоснительно придерживалась последние двадцать лет. Я пообещала, что не стану принимать участие в «борьбе» или выражать приверженность «делу».

Нелс всегда знал, что я не стану скрывать своего мнения, и, кстати, это было одной из причин, почему он на мне женился. Однако это быстро обернулось неприятностями — сразу после свадьбы и покупки «Хондехука». Дорис тогда работала нашей служанкой всего неделю. Я тогда была совершенно не в курсе целой концепции домашних слуг, особенно тех, кто носит форму, но Нелс настоял на том, что они нам нужны, чтобы содержать дом и ухаживать за садом. Мы с Дорис сразу нашли общий язык. На третий день я застала ее всю в слезах. Ее брат попал в полицию — его поймали с пивом, а черным в те годы пить спиртное не разрешалось. Ей были срочно нужны двадцать рандов, чтобы внести за него залог. Она их не просила, но я дала ей нужную сумму, и Дорис была безмерно благодарна.

В следующую субботу я рассказала об этом на званом обеде, куда пригласили нас с Нелсом. Обед устраивал один из наиболее влиятельных бизнесменов Кейптауна — столп англоязычной общины и крупный рекламодатель. Его жена — непримиримая противница «черномазых» — была шокирована. Она сказала, что с моей стороны было глупо поверить служанке, тем более что я совсем ее не знаю, и мне еще очень повезет, если она все-таки вернет деньги. Скорее всего эта Дорис просто исчезнет. При этом подразумевалось, что вся ответственность за непослушание и распутство черных южноафриканцев лежит на таких, как я.

На это я ответила, что Дорис вполне можно доверять, и даже если я ошибаюсь, то они с братом наверняка потратят эти двадцать рандов лучше меня. Хозяйка вся пошла красными пятнами — ей не понравилось, что американка позволила себе критически отозваться об их стране. Для них это как красная тряпка.

— Вы не понимаете, — попыталась объяснить она. — Ваши черные совсем не такие, как наши.

— У меня нет черных. И у вас тоже, — ответила я.

Она скривилась.

— Вы что — коммунистка?

— Я готова признаться в том, что я коммунистка, если вы признаетесь в своем нацизме, — ответила я. Не очень-то вежливо, надо признать.

У нее отвисла челюсть, она обратилась к своему мужу:

— Джеффри! Я не потерплю присутствия этой женщины в своем доме! Будь добр, проводи ее, пожалуйста.

Нас разняли мужья, и до конца обеда мы соблюдали враждебное перемирие. Потом Нелс прочитал мне лекцию. Он сказал, что вопрос стоит очень просто: он не сможет заниматься газетным бизнесом, если я буду продолжать разговаривать с людьми подобным образом. Он также добавил, что если я стану общаться с радикалами, не важно какими — белыми или черными, то это подорвет его положение в обществе. Я поняла, что он хотел сказать. К тому времени я полностью разделяла его взгляды на то, как добиться перемен. Я понимала, какая важная роль отводилась в этом «Мейл» и другим изданиям, и не хотела подвергать эти газеты опасности из-за собственных амбиций. С тех пор я довольно скрупулезно придерживалась наших договоренностей. За эти годы мне часто хотелось участвовать в борьбе за перемены: ко мне не раз обращались разные люди с подобными предложениями, но я всегда отказывалась и объясняла почему. Мне кажется, они относились к этому с пониманием. Я направила всю свою энергию на разные благотворительные проекты: ликвидацию неграмотности, стипендии для черных и цветных студентов, больницы. Так я старалась внести свой вклад.

И все-таки избежать неприятностей не удалось. Неужели это действительно связано с моим визитом к Либби Вайсман? Или с тем, что Зан гостит у нас в доме? А может, все дело в «Лагербонде»? Я всегда считала, что могу рассчитывать за защиту Нелса, но так ли это сейчас? Я американская гражданка. Разве это не делает меня неприкасаемой? Или, наоборот, превращает в шпионку?

Раньше я полагала, что насилие и несправедливость в этой стране являются уделом других людей. А теперь это может затронуть меня.

Я должна быть очень осторожной и думать, что́ пишу в своем дневнике.

11

Мелкие неприятности и накладки являются неотъемлемой частью содержания любого аэродрома. Сегодня выяснилось, что в Лэнгторпе не оказалось ни одного мешка для трупов, что каким-то образом не было замечено при инспекции Управления гражданской авиации. Джерри сообразил это задним числом: формально без них аэродром не мог получить разрешения на эксплуатацию. Когда Кальдер и Джерри только стали владельцами летной школы, они не придавали особого значения таким мелочам, но скоро выяснили, что все требования УГА должны выполняться неукоснительно, даже самые, казалось бы, мелкие детали. Если УГА считало, что полеты небезопасны, если на летном поле где-то не хранятся мешки для трупов, то спорить с этим не следует. Так где же можно быстро раздобыть мешок?

Кальдер перевел взгляд на взлетно-посадочную полосу, где тяжело приземлился «пайпер-уорриор», и снова посмотрел на компьютер. Любопытство взяло верх, и он кликнул на иконку «Спредфинекс». Рынок облигаций упал еще ниже. Он потерял 29 тысяч фунтов.

Кальдер откинулся на спинку кресла и долго смотрел на цифры. По телу прокатилась холодная волна, после которой начали гореть щеки. Это было не злость, не огорчение и даже не смирение — он чувствовал стыд. Он вспомнил, как заколебался и не решился признаться Тареку в том, что продолжал делать ставки. Ему было стыдно. И вот почему. Он знал, что рынок облигаций США балансировал на острие бритвы: с одной стороны были те, кто опасался глобальной инфляции, а с другой — те, кто боялся дефляции. За последние двадцать четыре часа страх инфляции пересилил, а Кальдер этого совершенно не ожидал и не прочувствовал. Причина была очевидной: он не имел возможности все тщательно взвесить и проанализировать, потому что был полностью поглощен проблемами с Тоддом, Ким, Бентоном Дэвисом и Сэнди, не говоря уже о повседневных заботах, связанных с аэродромом. Конечно, он понятия не имел, как поведет себя рынок облигаций.

Теперь ему было стыдно за свою самонадеянность.

Он с таким же успехом мог сыграть в рулетку! А сам только вчера утром при разговоре с сестрой осуждал отца за пристрастие к азартным играм.

Он быстро нажал несколько клавиш, чтобы оплатить свой проигрыш и закрыть позицию, после чего еще несколько секунд смотрел на экран. Может, вообще стоит закрыть свой счет в «Спредфинекс»? И убрать это искушение с глаз долой?

Может. А может, и нет.

Он взял трубку телефона и позвонил Стиву на аэродром Литл-Грансден, чтобы узнать, где они берут мешки для трупов и не могут ли им одолжить один, чтобы Лэнгторп продолжал работать, пока они закажут и получат для себя.

— Значит, Алекс, ты разговаривал с полицией?

Корнелиус надел очки-«половинки», чтобы изучить меню, но пронзительный взгляд его голубых глаз был устремлен поверх них на Кальдера. Они сидели в маленьком ресторанчике дорогого загородного отеля неподалеку от больницы. Из Сан-Диего прилетела сестра Тодда Кэролайн, которая вместе с Корнелиусом провела весь день в палате брата, по-прежнему находившегося в коме. Эдвин приехал поздно вечером. Корнелиус принял приглашение Ким поужинать вместе. Атмосфера за столом была напряженной.

— Конечно, — ответил Кальдер. — Как только они выяснили, что «Як» заминировали, у них сразу возникло множество вопросов.

— О чем?

— О «Яке», о пожаре в двигателе, об аварийной посадке. — Ответ Кальдера был осторожным.

— А они спрашивали о нашей семье?

Кальдер аккуратно положил меню на стол.

— Если вас интересует, говорил ли я, что Тодд пытался выяснить обстоятельства смерти своей матери, то ответ — да, говорил.

За столом повисло молчание.

— Вам не следовало этого делать, — наконец произнес Корнелиус. — Это касается только нашей семьи.

— А полиция ведет расследование покушения на убийство, — резонно возразил Кальдер. — Это означает, что они имеют полное право влезать в частную жизнь.

— Но эта частная жизнь не имеет никакого отношения к вам.

— Я тоже рассказала об этом полиции, — вмешалась Ким. — Правда, не сразу, но потом, все взвесив, решила, что это мой долг. Алекс прав. Тодда едва не убили, и мы должны рассказать им все, а они сами решат, что имеет отношение к делу, а что — нет.

Корнелиус перевел взгляд на невестку. Она пожала плечами и грустно улыбнулась.

Взгляд Корнелиуса смягчился.

— Извини, Ким. Я ужасно волнуюсь за Тодда, мы все волнуемся, но мне очень не понравились вопросы этой женщины из полиции. Ты же знаешь, как я не люблю, когда в наши дела лезут чужие. Но тебе сейчас приходится тяжелее всех.

На лице Ким снова появилась слабая улыбка.

— Алекс меня очень поддерживает все эти дни.

Корнелиус повернулся к Кальдеру.

— Я хочу поблагодарить вас за все, что вы делаете, — неохотно произнес он. — Уверен, что Тодд тоже был бы вам признателен.

Кэролайн, молчавшая почти все время, сидела возле Ким. Она протянула руку и коснулась руки невестки. Ким схватила ее и сжала так сильно, что побелели костяшки. Все это время она старалась держаться, но неожиданное сочувствие, казалось, совсем обезоружило ее. По щеке Ким скатилась слеза, и, повернувшись к Кэролайн, она смогла только губами произнести: «Спасибо».

Кэролайн была на несколько лет моложе Тодда. Такая же хрупкая, с похожими на него чертами лица. Однако ей недоставало его уверенности в себе. На ней были кремовые брюки и шелковая блузка, и, если не считать неброских, но дорогих сережек, в ее внешнем виде ничего не указывало на то, что она замужем за миллиардером. Она оставила дома девятимесячную дочку и собиралась провести в Англии всего пару дней, а потом вернуться обратно. Ей очень хотелось повидать Тодда и подержать его руку, даже если он и не мог этого видеть.

За столом наступило молчание, и все смотрели на Ким с сочувствием. Официант, воспользовавшись паузой, принял у всех заказ. Ким была мужественной женщиной, через минуту она взяла себя в руки.

— Я читала в газете, что вы подали заявку на покупку «Таймс», — обратилась она к Корнелиусу. — Автор статьи считает, что шансы очень велики. Наверное, это очень здорово.

Корнелиус помолчал, но решил проявить уважение к желанию Ким сменить тему и перевести разговор в более безопасное русло.

— До этого еще далеко, — сказал он. — Ивлин Гилл — серьезный противник, и его нельзя недооценивать. Но ты права: владеть «Таймс» — это нечто совершенно особенное. Я очень надеюсь, что Тодд сможет разделить с нами триумф. Я никогда не мог понять, почему он решил уйти из газетного бизнеса.

— Разным людям нужны разные вещи, отец, — заметил Эдвин.

Корнелиус не обратил на его слова никакого внимания и продолжал пристально смотреть на Ким.

— Эдвин прав, — согласилась она. — Тодд всегда поступает по-своему. — Она улыбнулась Корнелиусу. — В этом, думаю, он очень похож на своего отца. И ни вы, ни я не сможем этого изменить.

— Наверное, — нехотя признал Корнелиус, не скрывая разочарования.

— Это ведь самое крупное ваше приобретение после «Гералд»? — спросила Ким. — А оно было когда? В 1988-м?

— Да, — улыбнулся Корнелиус. — Эта сделка превратила «Зейл ньюс» из южноафриканской компании в международный концерн. А «Таймс» завершит начатое и станет настоящим флагманом, которым можно только гордиться.

— Наверное, тогда пришлось совсем туго, — заметила Ким. — Как я поняла, та сделка была принципиальной для выживания.

Во взгляде Корнелиуса была настороженность.

— Это Тодд тебе сказал?

Ким не ответила и опустила глаза, разыгрывая смущение, что невольно проговорилась об откровенности мужа. Кальдера поразило, как ловко она прощупывала Корнелиуса.

— Отрицать это сейчас не имеет смысла, хотя, думаю, мир даже не догадывался, насколько близки мы были к банкротству. Типичная история с бросовыми облигациями. Нужно все время покупать нечто еще более крупное, чтобы расплатиться по старым долгам. Когда в 1988 году фондовый рынок рухнул, вся карусель неожиданно замерла на месте, и многие люди по инерции полетели с нее во все стороны. И мы бы оказались среди них, не будь покупки «Гералд». После этого мы стали гораздо осторожнее.

— У вас в «Зейл ньюс» осталось не так много южноафриканских газет, — сказана Ким. — Мне всегда было интересно почему. Я знаю, что в 1980-х годах вам пришлось их продать, чтобы не отпугнуть американских инвесторов, но теперь-то никто не мешает купить одну или несколько?

— Это узкий раздробленный рынок с очень высокой конкуренцией, — вставил Эдвин.

Корнелиус снова проигнорировал его слова.

— Я оставил Южную Африку в прежней жизни, — пояснил он. — У меня американский паспорт, американская жена, а время я провожу либо здесь, либо в Америке. Но не в Южной Африке. — Он взглянул на Ким. — Молю Господа, чтобы тебе никогда не пришлось испытать это на собственном опыте, но смерть супруга заставляет на многие вещи взглянуть по-иному. Ты начинаешь понимать, что именно имеет для тебя ценность. В моем случае это была семья. — Он улыбнулся Кэролайн и Эдвину. — Но не страна.

Ким сделала над собой усилие и сдержалась, хотя аналогия с Тоддом была очевидна. Но Кальдер видел, что она не собирается сдаваться и хочет узнать больше.

— А вы размышляли об отъезде еще до смерти Марты?

— Да, размышлял. Тебе известно, что я был последовательным противником апартеида со своей самой первой газеты, которую купил в 1962 году. Но с середины 1980-х меня начато тревожить то, что случится, когда режим действительно падет. Полиция стала применять все больше насилия, и АНК тоже. Начались мятежи, мой брат подорвался на мине, а потом Марта… — Он вздохнул. — Потом они добрались до Марты. Если бы только я настоял на том, чтобы уехать на несколько месяцев раньше!

— Так, значит, вы не жалеете, что уехали?

— Нет, нисколько, — твердо ответил Корнелиус. Он помолчал, обдумывая, что сказать дальше. — Я африканер. Вернее, был африканером. За пару лет до смерти Марты для меня это стало значить все больше и больше. В своей взрослой жизни я никогда не придавал особого значения своим корням и всегда был противником апартеида, знал, что ничего хорошего в нем не было. Я активно выступал против Национальной партии и их безумных идей, женился на англоязычной южноафриканке, а затем — Бог мне судья — на американке. Мои братья и сестры считали, что я предал свой народ, но я это отрицал, пока не увидел, что наступает конец. — Он отпил вина и оглядел присутствующих, чтобы убедиться, что они его слушают. Они слушали. — Я пришел к выводу, что, когда апартеид падет и к власти придет правительство черного большинства, буры как народ исчезнут. Их уничтожат как создателей апартеида, не важно — сразу или постепенно, за несколько десятилетий. Но если убрать апартеид, то африканеры предстанут достойным народом, который заслужил право на будущее. Есть язык. Есть история. Буры были в Африке триста лет: мы стали африканцами, мы не можем вернуться в Голландию или жить где-нибудь еще, если уж на то пошло. Мы перенесли ужасные тяготы и лишения, чтобы жить так, как нам хочется, это мы совершили Великое переселение из Капской колонии в Трансвааль, это мы вели войны с зулусами и британцами. Мои предки стали жертвами англо-бурской войны. Моя мать родилась в концлагере Блумфонтейна, а бабка там умерла, и потом к нам относились как людям второго сорта. Во времена, когда мой отец был маленьким, если в школе замечали, что человек говорит на африкаанс, его ставили в угол в колпаке дурака, на котором действительно красовалась буква «Д».

Мой отец был хорошим человеком, — продолжал Корнелиус ван Зейл. — Вы знаете, что он основал газету на африкаанс «Аудтсборн рекорд»? Так вот эта газета поддержала вступление Южной Африки во Вторую мировую войну на стороне британцев и выступила против прихода к власти Национальной партии в 1948 году и проведения политики апартеида. Поверьте, для этого требовалось мужество: такие идеи не пользовались популярностью в сердцах читателей. Но мой отец еще страстно верил в образование. Стать равным британцу африканер мог, только получив такое же образование. Вот почему он всячески содействовал моей учебе сначала в Стелленбоше, а потом Оксфорде. И как я распорядился полученным образованием? Внес ли я свой вклад, чтобы помочь своему отцу и таким, как он? Нет, я повернулся к ним спиной. Мне было ужасно за себя стыдно. Похоже, у южноафриканцев на роду написано чувствовать стыд по самым разным причинам: так вот эта — была моя. А потом убили Марту… — Корнелиус замолчал, но тишину никто не нарушил, и он продолжил: — Она была по-настоящему замечательной женщиной, и мы отлично ладили. Думаю, вы все знаете, что за несколько месяцев до ее гибели у нас появились сложности в отношениях. И я об этом всегда очень жалел. Но когда она умерла, все изменилось. Мне больше не было дела до своих предков, до языка, на котором они говорили, и сколько их погибло, убивая зулусов в Битве на Кровавой реке. Я знал, что мне надо как можно быстрее вывозить оттуда свою семью. Так я и сделал. Мы продали «Хондехук», продали или закрыли все газеты и начали с нуля в Америке и Англии. Кэролайн и Эдвин вступили в брак с американцами, а Тодд женился на Ким. У моих внуков теперь новая родина. Южная Африка для всех нас осталась в прошлом.

— Кроме Зан, — уточнил Эдвин.

— Кроме Зан, — едва поморщившись, признал Корнелиус. — Но это — ее выбор.

— И вы действительно думаете, что Марту убили повстанцы? — спросила Ким.

Корнелиус перевел на нее взгляд.

— Возможно. — Он поднял руку, предупреждая следующий вопрос. — Я понимаю, что наверняка мы этого не узнаем. Может, преступники-браконьеры. Или это было отвлекающее убийство. А может, во всем виновата тайная полиция, решившая покончить с Мартой по каким-то надуманным и только ей ведомым причинам. А может, кто-то еще. Если честно, я не хочу этого знать. Мать Марты предложила обратиться в Комиссию по восстановлению правды и примирению, но делать этого я ни за что не хотел. Выслушивать откровения какого-нибудь сумасшедшего подонка, не важно — белого или черного, которому взбрело в голову убить Марту! И слушать это буду не только я, но члены комиссии, пресса, общественность. Это станет обязательной частью всех статей, написанных обо мне, превратится в настоящее проклятие для всех нас: Эдвина, Кэролайн, Тодда и даже тебя. Я ничуть не жалею о своем решении поставить на этом точку.

— Но Тодд не согласен.

— Я знаю.

— Алекс помогал мне выяснить, что тогда произошло на самом деле.

— Это правда? — Корнелиус бросил на Кальдера угрожающий взгляд.

— Я попросила его об этом, — пояснила Ким. — Например, хочется выяснить, что случилось с дневником.

— Ты имеешь в виду тот дневник, о котором Марта упоминала в письме матери? — переспросил Корнелиус. — Тот самый, который я не должен был читать?

— Да. Тот самый.

— Я понятия не имею. Я даже не знал, что она его вела.

— А я знала, — сказала Кэролайн.

— Ты?

— Да. Не забывай, что мне тогда было двенадцать лет и я бывала дома гораздо больше тебя, папа. Я видела пару раз, как мама что-то записывает в черную тетрадку — такую аккуратную, небольшую и таинственную. Она каждый раз сильно смущалась и старалась скрыть, чем занимается. А однажды даже сказала, что это очень личное и мне ни в коем случае никогда нельзя это читать.

— И ты не читала? — спросил Эдвин.

— Нет, — ответила Кэролайн. — Хотя мне ужасно хотелось ее поискать, но я так и не решилась.

— И ты никогда не видела, чтобы она убирала ее в нижний ящик стола?

— Нет. — Кэролайн помедлила, окидывая взглядом всех сидящих за столом. Было видно, что ей неловко, но теперь она решилась и расскажет все, что хотела. Из всех ван Зейлов только она говорила без южноафриканского акцента, что делало ее не похожей на остальных. Все молча смотрели на нее в ожидании. — Я однажды застала ее за одним занятием, которое наверняка было чем-то неправильным. — Она снова сделала паузу. Корнелиус недовольно нахмурил брови, а Ким, как и Кальдер, ловила каждое ее слово. Кэролайн решила продолжить: — Она сидела в машине возле нашего дома и что-то переписывала в тетрадку из листов, которые лежали на дипломате.

— Чьем дипломате? — спросила Ким.

Кэролайн посмотрела на отца, который не спускал с нее глаз.

— Человека с бородой и торчащими в стороны ушами. Я думаю, он был вашим с мамой другом. Он приехал в «Хондехук» вместе с другим человеком, чтобы встретиться с тобой. Того я не знала, он никогда у нас не был раньше. Помнишь? Это было за неделю или около того до смерти мамы.

— Я понятия не имею, о ком ты говоришь, — сказал Корнелиус.

— Когда мама меня увидела, она сильно рассердилась, — продолжила Кэролайн, — но еще и испугалась. До чертиков! Она велела мне забыть, что я видела, и никогда никому об этом не рассказывать.

— И все же ты рассказала! — не удержался Корнелиус.

— Но она была и моей матерью! — возразила Кэролайн. — И я тоже хочу знать, что же произошло на самом деле.

— Интересно, где сейчас этот дневник, — вслух подумала Ким.

— В «Хондехуке» его не было, — заверил Корнелиус. — Я в этом уверен.

— А не могли его найти в заповеднике, где она погибла? — высказал предположение Кальдер.

— Если и нашли, то мне об этом ничего не известно.

— Но если полиция его все-таки нашла, она вовсе не обязательно сообщила бы вам об этом, — не сдавался Кальдер.

— Должна была.

— Если, конечно, не хотела что-нибудь скрыть, — заметила Ким.

— И тогда у нас тем более нет никакой возможности узнать правду сейчас, — подвел черту Корнелиус.

— А я все-таки попытаюсь, — заявила Ким. — Ради Тодда и ради себя самой. И Алекс мне в этом поможет.

Корнелиус пристально посмотрел на Кальдера, потом перевел взгляд на Ким.

— Я сказал, что это все впустую. Оставьте это! Я ясно выразился?

Ким взглянула на Кальдера.

— Более чем, — сказала она примирительным тоном и с мягкой улыбкой. — Эдвин, ты не мог бы налить мне еще воды?

Кальдер вел свою «мазерати» по темным дорогам Норфолка обратно в Ханхем-Стейт.

— Ты мастерски раскрутила Корнелиуса, — похвалил он.

— Он и сам хотел выговориться. Во всяком случае, объяснить, почему уехал из Южной Африки.

— Но во всем, что касается смерти Марты, он непоколебим. Будто намеренно не хочет знать, что с ней произошло.

— Не буди лиха… — ответила Ким. — Но так не получится. Каким бы могущественным человеком он ни был, он все равно не имеет права решать, что Тодд должен, а чего не должен знать о своей матери. Или Кэролайн, если уж на то пошло.

— Мне она понравилась, — признался Кальдер.

— Да. Она хорошая женщина и очень похожа на Тодда, но не так зациклена на себе. — Она бросила на Кальдера быстрый взгляд. — Извини, я не должна была так говорить. Мне очень стыдно.

Какое-то время они ехали в неловком молчании.

— Как ты думаешь, Корнелиус говорил искренне? — спросил Кальдер.

— Ты имеешь в виду, не утаивал ли что-нибудь?

— Именно.

Ким немного подумала.

— Не знаю. Это как раз и бесит. Совершенно очевидно, что, вспоминая об этом периоде, он испытывает настоящую боль, и здесь он искренен. Но я не верю, что он рассказал нам все о причинах, во всяком случае, обо всех. Ты ведь поможешь мне, правда, Алекс? Выяснишь, что происходит и что он скрывает.

— Можешь не сомневаться, — заверил Кальдер. — Мне не нравятся люди, разрушающие такие чудесные старые самолеты, как «Як». Особенно когда я сижу за штурвалом.

Когда они добрались до коттеджа Кальдера, Ким сразу ушла спать. Эмоциональное напряжение, в котором она находилась последние дни, окончательно измотало ее. Кальдер за ужином пил совсем мало, так как ему еще предстояло вести машину домой, но теперь он налил крепкого солодового виски из графина, подаренного отцом в день совершеннолетия, сел в кресло и включил для фона музыку, заранее приглушив громкость. Том Уэйтс как раз подошел под настроение.

Он размышлял над просьбой Ким помочь ей. Их с Тоддом действительно чуть не убили, но именно поэтому самым разумным для него было бы вести себя тихо, показывая всем, что он ни для кого не представляет угрозы. Он не сомневался, что именно так посоветует поступить сестра. Но отступать было не в его характере. В смерти Марты ван Зейл было слишком много странного. Тодд и Ким, ни перед чем не останавливаясь, задавали трудные вопросы, и им нужна была его помощь, особенно сейчас. И будет неправильно проявить трусость и уйти в сторону. Кроме того, он не сомневался, что может за себя постоять.

Ким его восхищала. Те качества, которые он так ценил в ней в студенческие годы, теперь обрели зрелость. Она не уступила Корнелиусу и удивительно ловко его разговорила, хотя на душе у нее сейчас очень тяжело. Она не отступит и доведет до конца начатое мужем. Ким, без сомнения, очень любит Тодда, хотя в машине у нее и вырвалась эта фраза насчет его зацикленности на себе. Ей явно не нравилось играть при нем роль второй скрипки в каком-то захудалом городке Нью-Гемпшира. Но выглядела она отлично: ее худощавость уступила место соблазнительным формам женщины в самом расцвете лет. И эта улыбка! Он всегда считал, что своей необыкновенной улыбкой, заставлявшей человека чувствовать себя единственным и неповторимым, она одаривала всех без исключения, но теперь ему казалось, что она приберегает ее конкретно для него. Ее новая улыбка — та, которой она улыбалась ван Зейлам — была по-прежнему дружелюбной, но не такой открытой и более сдержанной. Для нее Кальдер представлял собой надежное прошлое в ненадежном настоящем. Не вызывало сомнений, что она ему доверяла и нуждалась в нем. Это ему нравилось.

Он вспомнил тот вечер много лет назад, когда проник на вечеринку в колледже, карабкаясь по стенам домов и перепрыгивая с крыши на крышу. Наблюдая за ним, Ким ужасно переживала, и на ее лице была написана неподдельная тревога, что очень не понравилось парню, с которым она пришла и который оплатил их входные билеты. Уже совсем поздно ночью, когда вечеринка закончилась и этот парень, имени которого Кальдер не помнил, уехал к себе, они с Ким решили вернуться в Грантчестер пешком вдоль реки. Наступало утро, было очень тихо, по гладкой поверхности воды неспешно скользили лебеди, а на полях лежал густой туман. Ким в простом зеленом платье выглядела просто потрясающе. Было очень прохладно, и Кальдер накинул ей на плечи свой смокинг, купленный им на той же неделе в магазине «Оксфам»,[24] а сам, оставшись в одной рубашке, дрожал от холода. Они были навеселе, и оба чувствовали усталость. Утренний воздух, казалось, был пропитан какой-то магией, висевшей в легкой полупрозрачной дымке.

Кальдеру хотелось поцеловать ее. Наконец-то Ким оказалась одна, без эскорта: парень, пригласивший ее на вечеринку, на самом деле ей не нравился. Алексу ужасно хотелось поцеловать ее, но он не решился: испугался, что она его оттолкнет. А может, наоборот, что не оттолкнет, и он превратится в одного из тех ухажеров, которые сегодня есть, а завтра нет.

Он ее не поцеловал, и они остались друзьями. Но после он не раз задумывался о том, что могло бы произойти.

Кальдер взглянул на потолок: она спала в спальне прямо над тем местом, где он сидел. Он со стыдом прогнал мысль, которая невольно пришла ему в голову. Господи, у нее же муж лежит в коме! Он залпом выпил виски.

Его мысли перешли к Сэнди. Они познакомились в прошлом году. Она была близкой подругой Дженнифер Тан и помогала ему выяснить, кто ее убил. Они быстро почувствовали взаимное притяжение. Сэнди, высокая, худощавая, с короткими светлыми волосами и маленькими веснушками на кончике носа, работала на крупную американскую юридическую фирму. В Англии она проходила стажировку в Лондонском отделении. После ее возвращения в Нью-Йорк они с Кальдером старались поддерживать связь. Им обоим было на редкость хорошо в компании друг друга. В сентябре прошлого года они провели потрясающую неделю в Тоскани, где остановились в маленьком городке и много путешествовали по окрестным холмам, забредая в крошечные деревушки и чувствуя себя совершенно свободными. Они постоянно разговаривали обо всем и ни о чем, и время летело незаметно. Потом Кальдер летал в Нью-Йорк, чтобы провести с ней выходные, но она всегда оказывалась очень занята по работе: срочные задания, напряженный график, необходимость подготовить документы для клиента к понедельнику. Она тоже приезжала на выходные в Норфолк. Однако планам провести вместе Рождество сбыться не удалось: ей полагалось только две недели отпуска в год, а большинство ее коллег не брали даже их. Для Кальдера выкроить выходные тоже представляло большую трудность: эти дни в летной школе были самыми напряженными и нужны были все инструкторы. Ему удалось выбраться в Нью-Йорк на три дня только в апреле, и та поездка оказалась настоящим разочарованием. У их отношений не было будущего.

Может, ему стоит попытаться их наладить? Оставить аэродром на несколько месяцев и переехать в Америку? Может, даже немного поработать на Уолл-стрит?

Но для таких решительных действий он еще был не готов. Будучи рисковым по натуре, Кальдер тем не менее не хотел подвергать себя такому эмоциональному риску.

Он налил себе еще виски.

С Сэнди ничего не вышло.

Спиртное начало действовать. Чувствуя небольшое головокружение, Алекс снова взглянул на потолок.

Было всего десять часов утра понедельника, а рабочая неделя Бентона Дэвиса уже успела начаться с неприятностей. Он провел целый час на совещании с руководителем кадрового управления Линдой Стаббс и Джеком Гроутом из финансового управления головного офиса в Нью-Йорке. Целью совещания было распределение средств на повышение квалификации между разными отделами. Как руководитель Лондонского отделения Дэвис формально имел право распределить их по своему усмотрению, но в действительности все было не так просто, поскольку реальной властью он не обладал. Ему необходимо было найти компромисс между разными примадоннами, возглавлявшими лондонские подразделения, за которыми стояли свои покровители в Нью-Йорке. А ему хотелось поскорее заняться сделкой с «Таймс» — настоящим делом с настоящими гонорарами.

Когда наконец оба служащих покинули кабинет Дэвиса, вошла его личный секретарь Стелла.

— К вам пришли два человека и просят о встрече. Они из полиции. Из Управления уголовных расследований Норфолка. — Обычно Стелла была невозмутимой, но этот визит явно вызвал ее любопытство — ее брови были подняты в немом вопросе.

Бентон не собирался ей ничего рассказывать.

— Ты говоришь — из Норфолка? Где они?

— Внизу, в вестибюле. Они приехали пятнадцать минут назад, но я сказала, что у вас совещание. Они ответили, что подождут.

Бентон нахмурился:

— Дай мне десять минут, а потом пусть заходят.

— Хорошо. — Стелла направилась к двери, но у самого порога остановилась. — Да, и еще, звонил некий мистер Молман.

— Молман? — переспросил Бентон. — Я его знаю? Где-то я уже слышал это имя.

— У него южноафриканский акцент. И очень сильный. Он просил передать, что очень расстроился, узнав о случившемся с Тоддом ван Зейлом. Еще он сказал, что перезванивать не нужно, и не оставил номера телефона. — Она замолчала, испуганно глядя на Бентона. — С вами все в порядке? Вы будто призрак увидели!

Не отвечая, он смотрел на секретаря с застывшим выражением шока и ужаса на лице.

— Хорошо, — заторопилась Стелла, — я, хм, я попрошу полицейских подождать еще несколько минут. — Она быстро вышла, плотно закрыв за собой дверь.

В двух милях к востоку от Сити, на этаже руководства здания «Гералд» на набережной Мадейра, Эдвин внимательно слушал седовласого и чрезвычайно подвижного журналиста по имени Джефф Халл. Джефф был южноафриканцем, раньше он работал в «Кейп дейли мейл» и быстро сообразил, что с сыном владельца надо дружить. Их отношения значительно укрепились, когда Джеффу удалось раскопать потрясающую информацию о владельце «Гералд» лорде Скоттоне и некоторые детали посещения им общественного туалета на Пиккадилли, что помогло убедить Скоттона продать газету «Зейл ньюс», а не Ивлину Гиллу. Джефф считал себя опытным журналистом, занимающимся расследованиями, но в глазах коллег и даже своего редактора он выглядел беспринципным охотником до сенсаций. Но что бы о нем ни думали, Джефф был неприкасаемым. Он действительно обладал способностью регулярно выдавать сенсационные статьи, некоторые из них «Гералд» даже публиковал.

— Ты быстро управился, — сказал Эдвин. — Нашел что-нибудь?

Джефф протянул ему лист бумаги и принялся грызть ноготь большого пальца, пока Эдвин читал.

— Ты действительно считаешь, что этого будет достаточно? — В голосе Эдвина звучало сомнение.

— Еще бы! — отозвался Джефф.

— Позволь мне сформулировать все для ясности. Брат начальника полиции был арестован за скачивание из Интернета детской порнографии, но обвинений против него никаких выдвинуто не было, так?

— Да, — ухмыляясь, подтвердил Джефф.

— Сам начальник скачивал порнографию?

— Нет.

— Мы знаем, когда он виделся с братом последний раз?

— Нет.

— Так что?

— У нас есть заголовок со словами «полицейский» и «педофил». Это вызовет неподдельный интерес как у обычных читателей, так и у полицейских норфолкского округа. Начнутся вопросы, не надавил ли начальник на своих подчиненных, чтобы снять обвинения.

— А мы можем доказать, что надавил?

Джефф снова ухмыльнулся:

— А он может доказать обратное? А если надавил, то почему? Он что, сам член кружка педофилов? Он работал в столичном отряде полиции нравов двадцать лет назад — я могу покопаться и там. И еще у меня есть знакомый, который состоит на учете как педофил. Я попрошу его подать заявки на все вакансии в Норфолке, имеющие отношение к детям. Кто-нибудь обязательно его наймет. А потом разразится огромный скандал. Но главное — и это действительно так — наш начальник будет знать, что мы под него копаем. И если ему есть что скрывать — а скрывать есть что всем без исключения, — он захочет, чтобы мы от него отстали.

— Я вообще-то рассчитывал на нечто более существенное.

— Поверь, сегодня полицейские боятся скандала с педофилией больше всего на свете. Я позвоню ему сегодня вечером и попрошу подтвердить, что ему известно об аресте брата за скачивание порнографии, а также задам пару невинных вопросов о службе в полиции нравов. И больше ничего не требуется. Никаких деталей, никакого давления, никакой необходимости что-нибудь печатать. Просто надо дать ему понять, с кем он имеет дело. От него требуется всего лишь понимание и мягкосердечие, верно?

— Верно. — Эдвин поразмыслил над этим предложением. В словах Джеффа было много разумного. Завуалированная угроза зачастую действовала намного эффективнее прямого шантажа. — Хорошо, так и сделай.

12

28 июля 1988

Бедняжка Дорис! Сегодня около полудня ей позвонили. Чтобы ее разыскивали по телефону у нас дома, должны быть очень серьезные причины. Она говорила на языке коса и вдруг издала душераздирающий вопль. Крик был ужасным и особенно страшным, потому что обычно она была такой жизнерадостной. Она кричала и кричала. Я хотела как-то успокоить ее, но она не отдавала трубку и дослушала все до конца. А потом повесила ее и разрыдалась.

Ее единственного сына Тандо вместе с тремя другими мальчиками прошлой ночью убили неизвестные бандиты. В их хижину ворвались какие-то белые и застрелили их. Тандо жил в небольшом городке возле Порт-Элизабет — мне кажется, он работал там на автомобильном заводе. Ему было только семнадцать лет. Финнис тоже пришел из сада. Вдвоем старались успокоить Дорис, но она была безутешной. Это понятно — могу себе представить, в каком сама была бы состоянии, случись такое с Тоддом.

Никаких подробностей Дорис не знает. Конечно, ее сына назовут преступником, но я его хорошо знала. Как говорит Дорис, он был хорошим мальчиком.

Я велела Финнису взять машину и отвезти Дорис вечером в Порт-Элизабет.

30 июля

Что за день! Я пошла на похороны. Я подумала, а почему — нет? Мы с Дорис вместе уже восемнадцать лет, и Тандо родился вскоре после того, как она появилась в нашем доме. Кто, черт возьми, может запретить мне поддержать ее из-за цвета моей или ее кожи! Зан тоже хотела поехать, но раз дома не будет ни Дорис, ни меня, мне будет спокойнее, если она останется с Кэролайн. Я вылетела первым рейсом в Порт-Элизабет и взяла такси. Похороны проходили на футбольном стадионе на окраине городка Эйтенхаге — центра автомобильной промышленности в нескольких милях от Порт-Элизабет.

Город оцепил полицейский кордон: молодые люди в камуфляжной форме, размахивавшие оружием. Некоторые сидели на «хиппо»[25] — так они в шутку называют свои пугающего вида бронетранспортеры.

Пришлось их уговаривать, чтобы они пропустили меня — они никак не могли взять в толк, как белая женщина, причем американка, может оказаться другом одной из жертв. Я умоляла и настаивала, пока сержант наконец не сдался. Он пожал плечами, недвусмысленно показывая, что я наверняка сумасшедшая и потому заслуживаю того, на что сама напрашиваюсь.

Прохождение через полицейский кордон было похоже на пересечение границы с другим государством, в котором черные правят черными. Какой-то распорядитель направил меня в сектор, где я должна была сидеть. На стадионе собралось тысяч сорок народу. Он яростно бурлил, представляя собой причудливую смесь страстей, жары и ярких красок. Повсюду были красочные баннеры профсоюзов, черно-желтые цвета ОДФ[26] и черно-зелено-желтые — АНК. Я даже заметила мелькнувший красный флаг Коммунистической партии с серпом и молотом. На платформе с трибуной сидели ораторы, а рядом с ней были расставлены стулья для родственников. Я отыскала среди них грузную фигуру Дорис, но она не могла меня видеть. Моя идея быть рядом и поддержать ее была явно невыполнимой.

Перед ораторами стояли три гроба из темного дерева и один — из светлого. В одном из темных гробов лежало тело Тандо, а в светлом — наверное, совсем малыша.

Я спросила женщину, сидевшую рядом, как это случилось. Она сказала, что их убили полицейские.

— А разве это случилось не поздней ночью?

— Они всегда так поступают, — объяснила она. — Когда их никто не видит. Им не нужна морока с арестами, адвокатами и судами. Они просто убивают. — Она поднесла два пальца к виску, изображая пистолет.

— Но почему именно их?

— Полицейским никогда не нравился Джошуа. Они считали его смутьяном. Люди говорят, что он знал, что его убьют. Но он был храбрым парнишкой.

— А Тандо? Он тоже считался смутьяном?

— Нет, — поразмыслив, ответила женщина, — но он тоже был храбрым. А маленький брат Джошуа вообще был слишком мал, чтобы кому-то мешать.

Я подумала о Тандо, застенчивом и доверчивом юноше, который унаследовал от матери душевную щедрость. Мы с Нелсом предлагали оплатить его обучение в старших классах, а потом в университете, но он отказался, сказал, что хочет работать на автомобильном заводе, где прилично платят. Я уверена, что он не был смутьяном, и насчет его храбрости сомневаюсь. Думаю, он просто оказался не в том месте и не в то время. Я подумала о Дорис и о том, что она думает по поводу таких торжественных похорон. Легче ли ей от того, что ее скорбь разделяют так много людей, или ей было бы лучше остаться одной у могилы сына? Я не знаю. Сама мысль о том, что на его месте мог оказаться Тодд, повергает меня в такой шок, что я просто не могу представить себя на ее месте.

А маленький мальчик в светлом гробу? Он-то кому и чем угрожал?

Похороны длились несколько часов, но время пролетело очень быстро. Сама панихида оказалась короткой, но было много речей, лозунгов, молитв. Молодые люди исполнили ритуальный танец «той-той», ставший символом протеста, и было пение. Чудесное пение. Все присутствующие запели песню «Славься, копье нации», восхвалявшую «Умконто ве Сизве» — подпольные боевые отряды повстанцев АНК под названием «Копье нации», вселявшие неописуемый ужас в сердца белых южноафриканцев. Но в тот момент мое сердце тоже пело со всеми.

Затем молодые люди подняли гробы на плечи и понесли их со стадиона. Я пошла за ними. Хотя белые лица встречались в толпе крайне редко, в основном это были журналисты и фотографы, я ощущала себя ее частью, и меня переполняла неописуемая смесь самых противоречивых чувств: скорби, гордости, печали и радости, какого-то всеобщего подъема.

Я покидала стадион в самом начале толпы и видела людей, которые несли гробы, а перед ними двух мальчуганов, сновавших взад и вперед на велосипедах. Полицейские наблюдали. Они не были похожи на спецназовцев в других странах, одетых для самообороны. У них не было ни щитов, ни защитных доспехов, ни шлемов. Но у них имелись оружие, дубинки и собаки. Я вгляделась в их лица — они были похожи на уличную банду, затевавшую драку. Я поймала взгляд нескольких из них, и они стыдливо отвели глаза в сторону, будто смутились при виде белой женщины.

То и дело сверкали вспышки, фотографировали не газетчики, а полицейские. Один из них направил камеру прямо на меня и, увидев, что я на него смотрю, одобрительно поднял большой палец.

Мне захотелось выбраться из толпы. Крики становились все более агрессивными. Бронетранспортеры перестраивались, занимая лучшую позицию. Я видела, как на гребне холма велосипедисты описывали круги перед стоявшими в ряд полицейскими, виляя при виде поднятой руки со сжатым кулаком — призыва к власти черных.

Неожиданно из полицейских рядов выскочила немецкая овчарка и в прыжке опрокинула на землю одного из велосипедистов. Я не видела, что собака сделала с мальчиком, когда он оказался на земле, но после секундного замешательства толпа взревела.

Кругом все закрутилось и пришло в движение — послышались крики, вопли, лай и, наконец, выстрелы. Одна часть людей подалась вперед, другая, в которой оказалась я, — назад, к стадиону. Послышались новые выстрелы, и все мы — тысячи людей — бросились врассыпную. Какой-то парень с дредами, увидев мой страх, схватил меня за руку. Он вытащил меня из толпы и увлек на боковую улицу. Мы бежали, поворачивая то налево, то направо среди лачуг городка, пока не выскочили на шоссе за линией бронетранспортеров. Я упала на землю, задыхаясь от бега и благодаря своего спасителя, который даже не запыхался. Он улыбнулся в ответ и исчез.

Я пишу эти строки на борту самолета по дороге обратно в Кейптаун. Нелс будет нервничать из-за фотографий. Скажет, что не нужно было ездить, и напомнит о моем обещании не создавать неприятностей. Но теперь, когда он закрывает «Мейл», кому есть дело до моего участия в похоронах? Лично мне все равно.

1 августа

Я становлюсь спокойнее, и мне это нравится.

Меня все больше интересует, как Зан проводит свое свободное время. Она регулярно уезжает в Кейптаун неизвестно зачем, бывает в Йоханнесбурге, но не говорит, что у нее есть парень или вообще какие-то друзья. А сегодня вдруг позвонила из Кейптауна и спросила, можно ли привезти двух человек и оставить их ночевать.

Они приехали после обеда. Парня зовут Бьёрн, он скандинав. Высокий, больше шести футов, с темной бородой и спокойными голубыми глазами, довольно симпатичный. Его подружка Миранда тоже довольно высокая, почти как он. У нее африканская прическа и изумительная золотисто-коричневая кожа. Они очень похожи на хиппи 1970-х годов, а Зан на их фоне смотрится как представительница истеблишмента. После короткого вежливого обмена традиционными фразами они исчезли в комнате Зан.

Я работала в саду. Окно было открыто, и играла музыка, думаю, они слушали «Доллар Брэнд». И вдруг я почувствовала знакомый по университету запах. Травка. Марихуана. Я не знала, как лучше поступить. Мне не нравилось, что в моем доме курят марихуану, но я не хотела устраивать сцену Зан, особенно в присутствии первых друзей, которых она привезла в «Хондехук». Зная, как отреагирует Нелс, если узнает, что происходит в его доме, я решила, что должна это прекратить, иначе Зан решит, что может курить травку, когда ей вздумается.

Я вошла в дом, подошла к ее двери, сделала глубокий вдох, постучала и шагнула внутрь. Сладковатый дым резко ударил в нос. Зан и Миранда, скрестив ноги, сидели на полу посередине комнаты, а Бьёрн полулежал, облокотившись на кровать, с длинной самокруткой в руках. «Доллар Брэнд» вкладывал в игру на пианино всю душу.

Зан виновато на меня посмотрела. Я молчала, стараясь подобрать слова, которые звучали бы твердо, но не повелительно.

Первым заговорил Бьёрн.

— Привет, Марта, — тихо произнес он и протянул мне самокрутку. Я посмотрела на него как на сумасшедшего. Он едва улыбнулся, пожал плечами, но руку не убрал. Во всем его облике было удивительное спокойствие, если не мудрость.

«Какого черта, — подумала я. — Наплевать на Нелса», — и взяла самокрутку.

Я курила марихуану в первый раз за двадцать с лишним лет. Может быть, в последний раз, но я не пожалела. Позже я сказала Зан, что больше не хочу видеть марихуаны в своем доме. Она с улыбкой извинилась.

Однако вот что я скажу. Если мой шестнадцатилетний сын попробует выкурить здесь хоть одну сигарету, его ждут большие неприятности. И спать со своей подружкой они будут в разных комнатах. Это точно!

2 августа

Господи, Нелс во всем оказался прав! Это ужасная, отвратительная страна, и я жалею, что вообще ступила на ее землю. Я проявила глупость, когда следовало проявить осторожность. Я ненавижу эту страну.

Вчера, еще вчера я была совсем другой.

Вчера я ездила на заседание правления проекта. Меня возил Финнис. Бедняга! Будь за рулем Нимрод, все могло бы сложиться иначе. Несмотря на маленький рост, Нимрод вполне способен приглядеть за своим хозяином и женой хозяина.

После участия в похоронах Тандо я была полна энтузиазма и чувствовала себя в безопасности, когда мы ехали по Гугулету. Заседание заняло около двух часов, и потом мы, как обычно, осмотрели школу. Около четырех часов мы с Финнисом отправились домой. Едва мы проехали с четверть мили, как нас догнали два стареньких пикапа, один из которых остановился перед нами, а второй — за нами. Из него выскочили мужчины с оружием. Они были черными, но не местными: крупные, сильные, лучше одеты и организованы. Не вызывало сомнений, что они умеют обращаться с оружием, которым размахивали.

Финнис начал всхлипывать и причитать, а я растерялась. Они вытащили меня из машины, и тогда я начала кричать. Я запомнила трех маленьких ребятишек, которые стояли на обочине и глядели на меня, а потом мне в рот засунули какую-то зловонную тряпку. Я отбивалась как могла, но они были сильнее. Затем они набросили мне на голову мешок, завели руки за спину и связали. Меня подняли и бросили в жесткий металлический кузов пикапа, стоявшего сзади. Потом накинули сверху какую-то простыню, и на меня сел кто-то тяжелый. Машина тронулась.

Бог знает сколько мы ехали: я полностью потеряла чувство времени — может, час. Но наконец пикап остановился. Вдалеке можно было разобрать шум проезжавших машин, однако не обычный городской фон из музыки и разговоров. Меня перенесли в какое-то строение и через пару комнат бросили на твердый холодный пол, после чего сняли с головы мешок.

Я оказалась в комнате, похожей на кладовку. Наверху было маленькое заколоченное досками окно. С потолка свисала единственная лампочка на шнуре. Посередине комнаты стоял хлипкий стол, по бокам которого располагались опрокинутые дном вверх металлические бочонки из-под машинного масла. Два человека, которые притащили меня сюда, ушли, заперев за собой дверь. Я тут же начала кричать, звать на помощь. Тогда один из них вернулся, перешагнул через меня и ударил в живот. Удар был не особенно сильным, но у меня сразу сбилось дыхание, я скрючилась на полу, судорожно хватая воздух открытым ртом.

— Молчать! — рявкнул он, глядя мне прямо в глаза, после чего снова вышел.

Я решила больше не кричать. Я поднялась и начала расхаживать по комнате со связанными за спиной руками, стараясь понять, кем были эти люди. Если они украли меня для выкупа, то станет ли Нелс платить? Пару месяцев назад этот вопрос даже не пришел бы мне в голову. Но сейчас? Не посчитает ли он, что это самый простой способ избавиться от меня?

Эти люди были жесткими профессионалами, и я решила, что им нужны деньги.

Мне было очень страшно.

Через десять минут дверь открылась, и вошел другой человек. Он был белым, чему я сильно удивилась. Небольшого роста и грузный, но не от жира, а скорее от обилия мышц. Толстая шея, маленькие усики и крошечные колючие глаза. Я обратила внимание, какими крупными были его руки. Я поняла — передо мной стоял полицейский. Он выглядел неприятным, но мне стало легче. Я была в руках властей. Со мной все будет в порядке.

— Садитесь, миссис ван Зейл. — Его голос оказался удивительно мягким. Мягким и уверенным.

Я послушалась и присела на бочонок. Он устроился на втором.

— Мне жаль, что нам пришлось привезти вас сюда, — произнес он, доставая пачку сигарет. Он предложил мне закурить, но я отказалась, и он закурил сам. — Боюсь, что у нас нет кофе. Зато есть вода. Как насчет воды?

Я снова покачала головой.

Незнакомец улыбнулся:

— Думаю, что вам захочется воды прежде, чем мы закончим. — Он подошел к двери и крикнул что-то человеку по имени Илайя.

Потом он снова сел на бочонок и принялся пристально меня разглядывать через стол.

— Зачем вы сюда меня привезли? — спросила я.

— Поговорить.

— Но зачем было устраивать такое похищение? И кто вы, наконец?

Вошел человек с пластиковым стаканом воды, тот самый, что надел на меня мешок и ударил в живот. Полицейский дождался, пока он выйдет.

— Я член «Лагербонда».

— За что вы меня задержали? Вы не можете так поступать! Я американская гражданка. Я хочу поговорить с кем-нибудь из консульства США. Вы знаете, кто мой муж?

Член «Лагербонда» улыбнулся:

— Я отлично знаю, кто ваш муж, миссис ван Зейл. Поэтому-то вы и здесь. Что касается консульства — что ж, вы можете требовать всего, что хотите. Однако хотя мы с друзьями и работаем на правительство, но сейчас мы действуем неофициально.

— В таком случае отпустите меня!

— Я хочу, чтобы вы рассказали все, что вам известно о «Лагербонде».

— Я ничего не знаю о «Лагербонде». И никогда о нем не слышала.

— Ну же, я знаю, что это неправда. Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

— Я уже ответила. Я никогда не слышала о «Лагербонде».

— Я могу вас заставить ответить мне.

— Нет, не можете, — глупо заявила я.

При этих словах полицейский улыбнулся:

— Я даже не смогу припомнить, сколько за эти годы десятков, сотен людей рассказали мне все, что я хотел знать. Вы тоже расскажете.

— Вы не станете меня пытать. — Я хотела, чтобы мои слова прозвучали уверенно, но получился полувопрос.

— Этого не потребуется. — Он наклонился ко мне. — В этом действительно нет необходимости. То есть если придется, я, конечно, смогу, но мы с вами оба знаем — то, что вы пытаетесь скрыть, не так важно. Во всяком случае, для вас. Я мог бы заставить вас предать вашу собственную мать, вашего мужа и даже, — он помолчал и тут же улыбнулся, — вашу дочь. Это займет немного времени, меньше часа. Но я не хочу этого делать. Я всего лишь хочу, чтобы вы рассказали мне нечто не имеющее непосредственно к вам никакого отношения. Это не ваше дело и не должно вас волновать.

— Вы не посмеете меня пытать! — заявила я. — Мой муж — влиятельный человек, и дипломатические последствия будут обязательно.

— Я хочу вам показать несколько фотографий, — сказал он. — На них вы узнаете Илайю — человека, который вас привез сюда. И хотя на них вы не увидите моего лица, но сможете узнать эти руки. — Он протянул вперед свои мясистые ладони и несколько раз сжал и разжал кулаки. — И можете узнать еще кое-кого.

Он открыл конверт и вытащил около двадцати снимков, которые положил перед собой на стол и перевернул первую фотографию. Она оказалась черно-белой, на ней было искаженное ужасом лицо чернокожего, еще совсем юного. Глаза широко раскрыты, зубы обнажены — я никогда не видела во взгляде столько страха.

Другая фотография. На этот раз чернокожая женщина лет двадцати. Снова страх, но не просто страх, а леденящий душу ужас.

— Запомните эту фотографию, вы увидите эту женщину позже, — заметил полицейский.

Мне надо было закрыть глаза, но я не смогла отвести от снимков взгляда и продолжала смотреть.

На следующей фотографии была разодранная в лоскуты спина мальчишки лет десяти. Рядом стоял Илайя с кнутом из кожи носорога. Другие снимки. Мужчин, женщин, детей: обнаженных, залитых кровью, истерзанных и сломленных. А потом лицо той женщины, которую я уже видела, уткнувшееся в пол и с невидящими глазами.

— Я просил вас запомнить эту женщину, — произнес полицейский.

Думаю, что тогда я начала всхлипывать, но по-прежнему не могла оторвать взгляда от снимков. Белый человек, которого избивали цепями. Руки, державшие цепь, были теми же, что держали фотографию. Обнаженный белый человек на полу. Мертвый.

— А это не?..

— Да, он самый, — подтвердил полицейский. — Я так и думал, что вы его узнаете.

Это был преподобный Том Кеттеринг, активист ОДФ, которого нашли убитым два года назад в Соуэто. Власти тогда заявили, что он пал жертвой одной из пригородных банд. Только это была неправда.

— Это были вы?

— Вы узнали руки? — спросил незнакомец. — У мистера Кеттеринга были влиятельные друзья в Соединенных Штатах, не так ли? Я бы даже сказал, что более влиятельные, чем у вас, верно?

— Вы же не поступите так со мной?

Полицейский улыбнулся:

— Это целиком зависит от вас. Я могу, если хотите. Да, я хочу показать вам еще одну фотографию. — Он вытащил последний снимок. На нем была Кэролайн! Она болтала с подружками на школьном дворе. Мужчина потянулся к пачке со снимками, вытащил фотографию десятилетнего мальчика с разодранной спиной и положил ее рядом со снимком Кэролайн.

Это стало последней каплей. Я разрыдалась. Я боялась за себя и за Кэролайн, но дело было не только в этом — я оплакивала всех людей на этих снимках, всех, кто пал жертвой этого чудовищного режима и сидевшего передо мной монстра.

Он подождал, пока я немного успокоюсь.

— Хорошо. Вернемся к моим вопросам. Что вы знаете о «Лагербонде»?

Я рассказала ему, конечно. Правда, особо делиться было нечем. Я рассказала, как залезла в машину Дэниела Хавенги, о записке, где шла речь о Нелсе, и призналась, что я видела список членов «Лагербонда». Последнее его встревожило. Он несколько раз спросил, не забирала ли я список, и я каждый раз отвечала, что нет. Потом он спросил, какие имена я запомнила. Я назвала имена наиболее известных генералов и политиков, которые были на слуху. Потом упомянула Виссера, Хавенгу и еще пару имен. При фамилии Молман, которую я запомнила, потому что она показалась мне смешной, его глаза блеснули. Держу пари, что это он и есть.

Он ни разу не спросил, не переписала ли я имена, поэтому я ему ничего про это не сказала.

Он спрашивал, с кем я говорила о «Лагербонде». Я упомянула Джорджа Филда, Нелса и Зан и поклялась, что ничего им не рассказывала, хотя, думаю, Нелс и так все о них знал.

Наконец вопросы кончились.

— Благодарю вас, миссис ван Зейл. Это было совсем не трудно, правда? — проговорил полицейский. — Я знал, что никакой необходимости прибегать к физическому насилию не будет.

Я промолчала, опустив голову, стыдясь, что меня удалось так легко сломить, когда все эти люди, которых я видела на фотографиях, держались до конца.

Полицейский, казалось, прочитал мои мысли.

— Вам совершенно нечего стыдиться. Уверен, что вам было бы намного сложнее, если бы пришлось защищать кого-то из близких.

— Что вы имеете в виду?

— Например, вашу дочь.

— Вы не тронете Кэролайн!

Он нетерпеливо вздохнул:

— Конечно, мы не тронем Кэролайн. Потому что вы никогда и ни с кем больше не будете говорить о «Лагербонде». Даже со своим мужем. Это так?

Я молчала.

— Это так? — повторил он, и его голос, бывший удивительно мягким в течение всего допроса, вдруг стал жестким.

— Так, — прошептала я.

Он внимательно смотрел на меня, чтобы убедиться в моей искренности. Я не лгала.

— Замечательно. Я вижу, что у вас нет причин волноваться относительно безопасности вашей дочери. А теперь вам пора вернуться домой. Вас отвезет Илайя. Но вам придется снова надеть на голову мешок.

Через час меня высадили на дороге за полмили до «Хондехука». Финнис появился часа через два после меня. У него были сломаны два ребра и выбит зуб.

За эти годы я много раз говорила о борьбе с режимом. И только сейчас начинаю понимать, что на самом деле это означает.

13

Сэнди Уотерхаус стояла в очереди на паспортный контроль на третьем терминале аэропорта Хитроу. Ее самолет из Нью-Йорка приземлился одновременно с рейсами из Пакистана и Ямайки, и очередь двигалась очень медленно. После полета она чувствовала себя разбитой — на борту удалось только немного подремать и голова была тяжелой.

Она знала, что эта поездка очень важна, но только теперь, стоя на британской земле, начала это чувствовать. Она боялась, но в то же время ощущала подъем и нетерпение. Карты были сданы, и ей не терпелось узнать, как они легли.

Формально она прилетела в Лондон на три дня для работы с клиентом — крупной американской страховой компанией, покупавшей британскую фирму по управлению инвестициями. Но на одиннадцать часов у нее была назначена встреча с руководителем лондонского отделения ее фирмы. Она посмотрела на часы: сейчас около семи часов утра. До встречи в Сити оставалось полно времени, чтобы успеть устроиться в гостинице и принять душ.

Фирма, где она работала, считалась средней по масштабам Нью-Йорка, но пользовалась отличной репутацией, расширялась и вела много дел в Лондоне. Они набирали дополнительный персонал в Англии и намеревались направить туда для постоянной работы двух старших партнеров из Нью-Йорка. Кроме того, им требовались опытные и способные младшие партнеры, которые знали бы особенности юридической практики в США и Англии. Сэнди надеялась, что она вполне для этого подходит.

В свое время она проработала в Англии два года, и ей там не понравилось. У нее не было друзей, а огромная загруженность и ненормированный рабочий день не оставляли свободного времени, чтобы их завести. Исключение составляла Джен, и ее смерть явилась для Сэнди настоящим шоком. И еще был Алекс. Алекс Кальдер.

Они сблизились после смерти Джен, когда Алекс пытался самостоятельно выяснить, что произошло с его сотрудницей. Он ей нравился. Очень. И не только потому, что был физически привлекателен — сильный, с хорошей фигурой, внимательным взглядом все понимающих серо-голубых глаз и мягким голосом с легким шотландским акцентом. Он был готов рисковать — причем серьезно рисковать — ради дела, которое считал достойным, этим он отличался от многих на Уолл-стрит, рисковавших ради того, что сами они не считали правильным и достойным.

Она не прилагала усилий, чтобы закрепить отношения, если их можно так назвать: она понимала, что ее рабочая неделя в восемьдесят четыре часа никак к этому не располагает. Они провели вместе потрясающую неделю в Италии, но с тех пор их встречи оборачивались сплошными разочарованиями и общением урывками. И наконец этот ужасный уик-энд, когда он приехал повидаться с ней в Нью-Йорк, а ее срочно отправили в Даллас. Конечно, Алекс разозлился, но неужели он не мог понять, что она ничего не может сделать — сделка завершалась и никто из других сотрудников не знал документов так, как она. Если бы она отказалась, то потеряла бы работу в адвокатской конторе «Трелони-Стюарт». Она тоже так ждала этой встречи! Неужели ей хотелось просиживать дни и ночи уик-энда, споря до четырех утра о деталях гарантийных обязательств в юридических договорах? Но он этого не понял.

Вывод из всего этого не вызывал сомнений у обоих — их отношения не имели будущего. Сэнди ужасно из-за этого злилась. Злилась на себя, злилась на Алекса. Но прошли недели, и злость уступила место грусти и печали. Такие, как Алекс, встречались в жизни очень редко. Могла ли она хоть что-то сделать? Она понимала, что это будет нелегко, и прекрасно представляла, какой будет реакция старших партнеров «Трелони-Стюарт». Они посчитают ее пустышкой, ставящей личную жизнь выше карьеры, решат, что она скоро выйдет замуж и нарожает детей. Они в этом никогда не признаются даже в личных беседах в самом тесном кругу, но так подумают.

И почему чем-то жертвовать должна она? Почему Алекс не может переехать в Нью-Йорк? Она отлично понимала причины его нежелания работать в сфере финансов, но он мог бы найти что-нибудь связанное с полетами. По крайней мере попытаться. Или хотя бы поговорить с ней об этом. Она почувствовала прилив новой волны злости и разочарования, которые мучили ее с того злополучного уик-энда.

В конце мая Сэнди летала к родителям на День поминовения. За ужином отец спросил ее об Алексе. Она рассказала, что произошло, и объяснила, почему у них ничего не получится. Она думала, что на этом разговор и закончится: обычно отец проявлял только вежливый интерес к ее ухажерам, и она сама не знала, было ли это связано с тем, что ему все равно, или с тем, что он уважал ее право на частную жизнь. Однако на этот раз она ошиблась.

— Тебе он нравится? — спросил отец.

— Да. Нравится.

— Сильно?

Услышав такой необычный для отца вопрос, Сэнди покраснела.

— Думаю, да. Сильно.

— Тогда почему ты не поговоришь со своим начальством в «Трелони-Стюарт»? Может, там пойдут навстречу?

— Я знаю, как работают эти фирмы, папа. Они просто расценят это как проявление слабости. Сейчас у меня все складывается очень удачно, и я не хочу ничего портить.

Отец обменялся взглядами с матерью. Сэнди насторожилась — она заподозрила, что мать с отцом сговорились. Все продолжили молча есть.

— Однажды банк «Стэнхоуп-Мур» захотел отправить меня в Сидней, — наконец произнес отец. — Они хотели развернуться в Австралии и поручить мне руководство местным отделением. Это был потрясающий шанс для карьерного роста. Мне тогда было тридцать пять лет, а тебе — три года.

— Я не помню, чтобы мы жили в Сиднее.

— И не можешь помнить. Твоя бабушка Пибоди тогда очень болела. У нее был рак, и мама проводила с ней много времени. Я сказал, что не могу поехать. Тогда они предложили мне оставить семью в Штатах, проводить в Австралии один месяц, а потом приезжать на две недели сюда. Они очень настаивали и старались убедить как могли. Но твоей матери я был нужен здесь.

— Понятно, но ведь это не помешало твоей карьере?

— Еще как помешало! Меня не повысили ни в тот год, ни на следующий. Чтобы восстановить утраченные позиции, мне потребовалось три или четыре года.

— Но ты совсем другое дело, — возразила Сэнди. — Ты мужчина! А я женщина! Женщины не могут позволить себе ставить личное превыше работы.

Отец пожал плечами:

— Не понимаю, с чего ты это взяла. Я тогда не уехал в Сидней. А говорю тебе это, чтобы ты знала, что сейчас ничуть об этом не жалею.

Сэнди взглянула на отца — в голове у нее роилось множество доводов, которые она готова была привести. Отец, конечно, хотел сказать, что его карьере это не повредило. До слияния его банка с другим несколько лет назад он был председателем правления «Стэнхоуп-Мур» — одного из самых уважаемых и консервативных банков страны.

Но Сэнди не могла согласиться с отцом из принципа. Конечно, она его любила, а он любил ее, но с восемнадцати лет он был ее принципиальным противником. Во время учебы в колледже она принимала активное участие в студенческих дебатах относительно того, стоит ли Соединенным Штатам простить миллиардные долги беднейшим странам мира. По мнению Сэнди, это не вызывало никаких сомнений. И она понимала, что ее отец был одним из немногих людей в стране, которые могли принять такое решение и превратить эту возможность в реальность. А она в отличие от пятидесяти или около того студентов в аудитории могла реально оказать влияние на судьбу третьего мира.

Эта затяжная война с отцом продолжалась и по сей день, хотя ее накал был уже не таким, как в годы студенчества. Чувствуя себя загнанной в угол своим отношением к Алексу и работе, Сэнди хотела было завести разговор о голодающих в Африке и Латинской Америке, но не стала. Однако она позволила себе все выходные дни демонстрировать раздражение.

Но мысль, высказанная отцом, задела ее. Сейчас, именно сейчас, она решилась сделать попытку.

Когда пограничники проштамповали ее паспорт, она прошла через зал выдачи багажа, поскольку все ее вещи уместились в ручной клади. Сэнди решила добраться до Паддингтона на поезде, а не такси. Она не понимала почему, но таксисты обязательно затевали с ней беседу. Обычно она не возражала, но сегодня ей совсем не хотелось разговаривать. Купив «Интернэшнл гералд трибюн», чтобы ей никто не докучал в дороге, Сэнди отправилась на поиски нужной платформы.

Она нервничала, размышляя о том, как сложится их беседа с Алексом. Отчасти это было связано с ее неуверенностью в его реакции, а отчасти — с тем, что она хотела оставить себе лазейку и дать обратный ход, если передумает. Однако чем ближе она подъезжала к лондонскому офису «Трелони-Стюарт», тем увереннее начинала себя чувствовать. Она позвонит ему после встречи и договорится о встрече сегодня или завтра вечером.

Сэнди не знала, что ждет их отношения впереди. Но она улыбалась — скоро все выяснится.

Кальдер весь день провел на аэродроме. Он воспользовался отлично подходящей для полетов утренней погодой и от души погонял свой биплан, выполняя в небе Норфолка разные фигуры пилотажа: бочки, мертвые петли, кубинские восьмерки и иммельманы. Но после обеда поднялся сильный боковой ветер, который не позволял взлетать и садиться. Он решил встретить Ким в больнице. После мыслей, одолевавших его накануне вечером, он решил навестить Тодда и напомнить себе, что у Ким муж, лежащий в коме.

Заезжая на парковку на своей «мазерати», он увидел, как Ким открывает дверцу арендованной машины. Он вылез и махнул ей рукой. Увидев его, Ким подошла, улыбаясь.

— Ты приехал навестить Тодда?

— Да, — ответил Кальдер.

Ким странно на него посмотрела. Она не стала спрашивать, почему он приехал, но догадывалась.

— Я пойду с тобой, — сказала она.

— Есть изменения?

— Никаких. Но я провела у него весь день. И много прочитала. — Она показала на толстую книжку, которую держала в руках.

— А другие ван Зейлы?

— Корнелиус улетел на вертолете в Лондон рано утром. Заходила Кэролайн, но сейчас она уже на пути в Калифорнию. Мы много разговаривали. Она мне нравится.

Они вместе прошли по знакомым коридорам в отдельную палату, куда перевели Тодда. У его изголовья на стуле сидела девушка, наклонившись к его лицу. Кальдер заметил ее сразу, но Ким сначала не увидела. Когда они подошли ближе, женщина обернулась. Она была молода и удивительно хороша собой: белоснежные зубы, вздернутый носик, светлые волосы собраны в пучок. Огромные голубые глаза покраснели от слез. Увидев Ким, она обомлела от неожиданности, а лицо стало мертвенно-бледным.

— Донна? — опешила Ким.

— О Господи! — вырвалось у девушки, и она испуганно прикрыла ладошкой рот. По акценту она была явно американкой. Вскочив на ноги, она бросилась мимо Ким к двери.

— Донна! — крикнула ей вслед Ким. — Донна!

Лицо Ким было белым как полотно. Губы тряслись. Прибежала сестра узнать, в чем дело.

— Эта женщина была здесь раньше? — спросила Ким. — Вы ее раньше видели?

— Пожалуйста, не волнуйтесь, Ким, присядьте. — Сестра была дородной женщиной и говорила с сильным норфолкским акцентом.

— Она здесь уже была! — констатировала Ким. — Так ведь? — Она устремила на сестру требовательный взгляд.

Та кивнула.

Щеки Ким, абсолютно белые за секунду до этого, покраснели. Она перевела взгляд на неподвижно лежавшего мужа, опутанного трубками и не подозревавшего о разыгрывающейся драме. Потом посмотрела на Кальдера — на ее лице была написана смесь гнева и замешательства.

— Пойдем, — сказал Кальдер, обнимая ее за плечи и выводя из комнаты. По ее щеке скатилась слеза, потом — другая. Они прошли в кафетерий при больнице, и Кальдер взял им по чашке чаю.

— Кто она? — поинтересовался он.

— Донна Снайдер. Преподает искусство в школе.

Кальдер кивнул. Спрашивать, что она делала в Англии и почему Ким так расстроена, не имело никакого смысла. Сначала он хотел сказать, что это какое-то недоразумение, но, взглянув на Ким, отказался от этой идеи.

— Наверное, она дожидалась, пока я уйду, — сказала Ким. — Интересно, сколько времени она уже здесь? Сидит в машине и ждет своего часа.

— Мне очень жаль, — заметил Кальдер. — Честно. Ужасно, что все выясняется при таких обстоятельствах.

— Я должна была догадаться! Я знала, что они нравятся друг другу. Они всегда общались на разных собраниях в школе, шутили и все такое. Думаю, что я даже немного ревновала. У Донны и правда такие огромные кукольные глаза, но нельзя же ревновать мужа ко всем привлекательным женщинам, с которыми он общается. — Она вздохнула. — А может, и можно! Может, я сама виновата. Примерно месяц назад, когда директор школы устраивал званый ужин, я заметила, как они сторонились друг друга, и я как дура обрадовалась. Решила, что они повздорили из-за какой-нибудь ерунды в учительской. Но так себя ведут, когда флирт переходит в интрижку, верно? Не привлекать к себе внимания на людях, а оставшись вдвоем… — Она разрыдалась. Кальдер нагнулся к ней через стол и дотронулся до руки. Другие посетители смотрели на них с сочувствием. В больнице скорбь — вполне обычная вещь.

Кальдер отвез Ким домой на своей машине, пообещав привезти завтра утром, чтобы она забрала свою. Ужин готовил он. Ким отправилась на свежий воздух и долго бродила по болотам. Когда она вернулась, у нее на щеках был легкий румянец, а волосы растрепаны. Кальдер открыл бутылку белого вина и налил ей бокал, который она с благодарностью взяла.

— Не знаю, Алекс. Не знаю, что и думать. Я хочу сказать, что люблю его, ужасно люблю. И я каждый день вижу его лежащим там, такого беспомощного, и не знаю, когда он очнется, если очнется. А все это время она сидела снаружи и тоже разрывалась от неизвестности. Я чувствую себя полной идиоткой. Я хочу, чтобы ему стало лучше, и я хочу его задушить! А самое ужасное, если ему так и не станет лучше, то я буду считать, что в конце он любил ее, а не меня. Я этого не вынесу, просто не вынесу! — Она закрыла лицо руками.

Смотреть на мучения Ким было невыносимо. Кальдер никому не пожелал бы участи Тодда, но тоже злился на него. Получалось, что он оказался таким же смазливым пустышкой, как и остальные. Он использовал Ким и причинил ей боль. Правда, на этот раз боль оказалась настолько сильной, что оправиться от нее будет очень непросто.

Они поужинали и перешли на скамейку в саду. Кальдер открыл еще одну бутылку. Вечер был теплым, небо затянуло облаками, правда, на западе оставалась чистая полоска, куда опускалось солнце, отбрасывая длинные тени в саду. Грачи устроили вечернюю перекличку. Ким говорила и пила. Кальдер слушал и пил.

Они говорили об университете и вспоминали ее неверных ухажеров. Кальдер рассказал об одной своей старой подружке, которая тоже оказалась ему неверна. Открыли третью бутылку. Он обнял ее рукой, а она положила ему голову на плечо. Солнце село за горизонт, и ветряная мельница на гребне холма погрузилась в темноту. Грачи утихомирились. Он поцеловал ее или она поцеловала его? Они отшатнулись друг от друга. Она снова положила голову ему на плечо. Затем повернулась к нему лицом, и они опять поцеловались.

Они занялись любовью прямо здесь, на траве под яблоней: их секс был бурным, страстным и пьяным.

Кальдер услышал, как к дому подъехала машина и остановилась. В дверь постучали. Чтобы прийти в себя, ему потребовалось несколько секунд. Он лихорадочно огляделся в поисках своей одежды. Полуобнаженная Ким лежала на траве и спала, слегка приоткрыв рот. Кальдер натянул рубашку и джинсы. Кого, черт возьми, принесло так поздно?

— Эй, там есть кто-нибудь!?

Боже! Он узнал голос. И голос приближался, обходя дом и направляясь в сад.

— Эй?

— Сэнди! — закричал он, лихорадочно застегивая молнию на джинсах. — Сэнди, подожди там! Я в саду, сейчас выйду!

Ким пошевелилась и приподнялась на локте.

— Что?

— Алекс? — Голос был совсем рядом. Маленькая калитка на заднем дворе скрипнула. — Алекс? Что, черт возьми?..

Перед ней стоял Кальдер, босиком и в рубашке, не до конца заправленной в брюки. Сэнди, потеряв дар речи, остановилась у входа. Ким сидела на траве и моргала — она была одета выше пояса, но джинсы и трусики, свернутые в комок, валялись у ног.

— О Господи! — Сэнди прикрыла рот ладошкой, повернулась и побежала. Кальдер рванулся за ней:

— Сэнди, стой! Подожди!

— Ты что, не получил мое сообщение? — спросила она, открывая дверцу машины.

— Какое сообщение?

— Я оставила тебе сообщение. Что приезжаю и хочу встретиться. О Господи! — Она забралась в машину.

— Сэнди, подожди!

Но Сэнди уже включила заднюю передачу, развернулась и поехала обратно в деревню, чтобы попасть на шоссе, ведущее в Лондон.

Кальдер молча наблюдал, как задние фонари исчезли за первым поворотом.

— Алекс?

К нему обращалась Ким, все еще не пришедшая в себя, но уже в джинсах.

— Кто это был?

— Сэнди, — ответил Кальдер.

— Господи! — ужаснулась она. — Не может быть!

Кальдер молча смотрел на нее, а голова, еще одурманенная алкоголем, разрывалась между чувством растерянности и ощущением паники.

Ким обхватила себя руками.

— Алекс! Что мы натворили!

14

— Можно мне этого? — Ким показала на кофейник, и Кальдер налил ей кружку кофе.

Она села. Восемь часов утра. Он был на ногах с шести и не находил себе места.

Ким отпила из кружки и посмотрела Кальдеру в глаза:

— Мы все испортили, верно?

Кальдер все утро пытался сообразить, что сказать Ким, как все объяснить, извиниться и повиниться. Но она облегчила ему задачу.

— Да, — признал он.

По ее щеке скатилась слеза, и она сделала глубокий вдох.

— Не могу поверить, что я так поступила! Когда Тодд в больнице!

— Ты была пьяна, а я этим воспользовался. Это целиком моя вина.

— Виноваты мы оба, — возразила она. — Мы оба хороши! Но для меня алкоголь не является оправданием. Я хотела напиться. Я разозлилась и хотела отомстить Тодду. И использовала для этого тебя!

Кальдер не ответил и просто молча смотрел на свою кружку.

— Так это была Сэнди?

— «Была» — верное слово.

— Мне так жаль!

— Мне тоже.

Они замолчали. Всю ночь Кальдера преследовали две картины: Тодд, лежавший без движения в больнице, и взгляд Сэнди. Он прослушал сообщения на автоответчике. Их было три, и первое от Сэнди. Она сказала, что у нее есть хорошие новости и что хочет их сообщить лично. Она возьмет напрокат машину и приедет к нему в Норфолк примерно в девять часов. Не мог бы он перезвонить в гостиницу и подтвердить, что получил сообщение? Второй звонок был от сестры, спрашивавшей, не может ли она приехать на уик-энд вместе с детьми. Третье сообщение было опять от Сэнди, которая сказала, что он ей не перезвонил, но она все равно приедет. Правда, ей пришлось задержаться, так что она будет не раньше десяти.

Ему было ужасно досадно, что он не проверил автоответчик вечером, но вчера отчаяние, охватившее Ким после встречи с Донной Снайдер, произвело на него слишком сильное впечатление, чтобы думать о чем-то еще.

Что же хотела сообщить ему Сэнди? Наверное, нечто очень важное, что могло бы позволить им возобновить отношения. Может, она решила оставить свою работу. Или нашла новую. Или перевелась на работу в Англию. В любом случае эта новость должна была быть хорошей для нее и для них обоих.

А теперь еще проблема с Тоддом. У Кальдера никогда не было связи с замужней женщиной, потому что он считал это недопустимым. Наверное, при определенных обстоятельствах такое было возможно, например, если брак давно распался, но развод пока не оформлен. Но то, что Тодд находился в коме, явно не служило оправданием, даже если он был неверен своей жене.

Отец Кальдера являлся убежденным пресвитерианцем, его дед — священником, а мать-англичанка имела твердые принципы и четкие представления о добре и зле, которые привила детям. То, что сделал Кальдер, было злом. Однозначным и несомненным.

Он перевел взгляд на замужнюю женщину, о которой шла речь. Она явно переживала не меньше его.

— Я должна переехать в гостиницу, — сказала она.

Кальдер хотел было ее отговорить, изображая гостеприимство, но ограничился кивком.

— В доме, где расположен ресторан, сдаются комнаты. Я отвезу тебя туда утром, когда мы заберем твою машину из больницы.

— Я не уверена, что хочу видеть Тодда сегодня, — сказала Ким. — Я знаю, что мы поступили ужасно, но я по-прежнему злюсь при мысли о Донне. А что, если она там и ждет в машине своей очереди? И что я скажу Тодду? Я ведь с ним разговариваю, хотя он и без сознания.

Кальдер глубоко вздохнул. Почему-то проблемы Ким решать ему было легче, чем свои собственные.

— Вот что я предлагаю. Сегодня Тодда не навещай. Проведи день одна. Постарайся хоть немного навести порядок в своих мыслях и приезжай к нему завтра. А Донну я найду и заставлю уехать.

— Как ты это сделаешь?

— Я это сделаю, — заверил Кальдер. — Не переживай. Это моя проблема.

Зазвонил его мобильник, и Кальдер взял трубку.

— Алло? — хрипло спросил он. Сначала в трубке молчали, но Кальдер знал, кто звонит. — Сэнди?

— Алекс! Я просто хотела сказать, что все в порядке, что у тебя теперь есть другая. Мы не виделись сколько? Уже два месяца, и ты не моя собственность…

— Сэнди…

Но она заранее заготовила свою речь и хотела закончить ее как можно скорее.

— Наверное, я совершила ошибку. Очень большую. В последнее время наши отношения совсем разладились, и в этом моя вина. Но я поняла, что была не права, и теперь знаю, что к чему. Мне очень жаль, что вчера вечером я поставила тебя в неловкое положение… — Она говорила все быстрее, ей уже не хватало дыхания, и голос начинал срываться.

— Сэнди, никакой ошибки ты не делала…

— Как я уже сказала, теперь я знаю, что к чему, и больше тебя не побеспокою. Я обещаю.

— Послушай, давай все обсудим…

— Прощай, Алекс. — В трубке раздались гудки.

Кальдер тупо смотрел на телефон несколько секунд и потом набрал номер гостиницы, который Сэнди оставила вчера на автоответчике. Она остановилась в лондонской «Суисс-отель Ховард». Он попросил соединить его с ее номером. После первого же гудка трубку сняли:

— Да?

— Сэнди?

Она повесила трубку.

Кальдер плюхнулся в кресло.

— Похоже, на этот раз мы разошлись окончательно.

— Тебе жаль? — спросила Ким.

— Да, — ответил Кальдер. — Мне очень жаль.

— Может, мне стоит поговорить с ней? Позвонить и все объяснить?

Кальдер сорвался:

— Что? Что я трахнул чужую жену, что это не важно, потому что ее муж в коме и может никогда не очнуться? Это все объяснит!

У Ким задрожали губы, и она расплакалась.

Кальдер дотронулся до ее руки.

— О Господи, Ким, извини, мне ужасно стыдно! Я совсем потерял голову!

Ким отдернула руку.

— Я иду наверх собрать свои вещи.

Она вышла из комнаты, а Кальдер налил себе еще кофе. Но сколько бы он ни пил кофе, легче ему не становилось.

— Спасибо, что пришли, — хрипло произнес Андрис Виссер, обращаясь к двум гостям. Трое мужчин сидели в креслах, грея в ладонях бокалы с коньяком. В камине, потрескивая, горели дрова. Снаружи, за решеткой от грабителей и высокой оградой, в высокой желтой траве равнины шелестел ночной ветер.

Его гостями были члены «Лагербонда». Им обоим — уроженцам разных областей Южной Африки — было за шестьдесят. Дэниел Хавенга недавно оставил пост профессора журналистики в Стелленбошском университете. Фредди Стенкамп, занимавший в свое время пост заместителя директора печально известной военной разведки, был сейчас заместителем председателя «Лагербонда». Хотя Стенкамп работал на правительство в самые жестокие времена апартеида, он сохранил свой пост до конца 1990-х и вышел в отставку с солидной пенсией.

Оба гостя были напряжены. Они понимали: если председатель вызвал их к себе на ферму так срочно, значит, случилось что-то нехорошее.

— В чем дело, Андрис? — поинтересовался профессор Хавенга.

— Я полагаю, что операция «Дроммедарис» находится под угрозой.

— Последняя акция или весь проект?

— Весь проект.

— Но разве Тодд ван Зейл не в коме?

— В коме, но его жена продолжает задавать вопросы о смерти свекрови. Она заручилась поддержкой своего друга в Британии, который раньше работал на «Блумфилд-Вайс». Вдвоем они не собираются сдаваться.

— Но это было так давно! — заметил Хавенга. — Если уж Комиссии по восстановлению правды и примирению ничего не удалось выяснить, то что могут сделать они?

— Думаю, могут, — ответил Виссер. — И боюсь, что мы потеряем контроль над ситуацией.

— Этого нельзя допустить, — вмешался Стенкамп — высокий представительный мужчина, сидевший очень прямо даже в уютном кресле. — Как вы знаете, я не всегда одобрял такие крупные капиталовложения в операцию «Дроммедарис». Но сейчас она стала настолько важной частью деятельности «Лагербонда», что мы не можем позволить себе подвергнуть ее риску.

— А ты что думаешь, Дэниел?

Профессор отпил немного коньяка. Пронзительный взгляд его карих, глубоко посаженных глаз был устремлен на собеседников. Он машинально теребил свою бороду.

— Я в принципе всегда считал, что чем меньше мы высовываемся, тем лучше. Я бы не стал предпринимать ничего, что привлекло бы внимание к «Лагербонду». Мы знаем, что британская полиция уже ведет расследование… происшествия с Тоддом ван Зейлом.

— Если мы ничего не предпримем, причем быстро, то внимание к нам привлекут другие, — возразил Стенкамп.

Профессор вздохнул:

— Мне никогда не нравилась эта часть нашей деятельности.

— Мой опыт подсказывает, что чем раньше отреагировать на подобные события, тем меньше неприятностей будет в конце, — заявил Стенкамп.

— Верю, — согласился профессор. — Так что мы предпримем?

— За этим, джентльмены, я вас и пригласил, — сказал Виссер. Он дождался, когда пройдет приступ ужасного кашля, разрывавшего ему легкие. — Кобус сейчас в Англии и ждет наших указаний.

15

3 августа 1988 года

Вчерашняя ночь была просто ужасной. Как только я отправилась спать, меня начали преследовать эти фотографии и спина мальчика, мертвые глаза молодой женщины. Дошло до того, что я отправилась в ванную и меня стошнило. Но облегчения я не почувствовала.

Конечно, я сделаю так, как велел этот человек. Я никому больше не заикнусь о «Лагербонде». Я не могу допустить, чтобы этот монстр что-нибудь сделал с Кэролайн. Как же я жалею, что открыла этот проклятый дипломат и увидела эти бумаги. Что общего у Нелса с такими людьми?

Мне нужно уехать отсюда. Я хочу вернуться домой. Я хочу быть дома. Я закажу билет в Миннеаполис прямо завтра.

Позже, в тот же день…

Я получила билет и улетаю завтра вечером. Дорис вернулась из Порт-Элизабет, поэтому Кэролайн есть с кем остаться, тем более что и Зан дома.

5 августа

Я поймала его! И чувствую себя ужасно!

Случилось это так. В последний момент я решила заглянуть в Филадельфию по пути в Миннеаполис. Я не знаю, почему так решила. Наверное, хотела провести там пару дней с Нелсом, попробовать помириться. Я не задумывалась о том, что расскажу ему о члене «Лагербонда» Молмане, если так его действительно звали. С одной стороны, мне ужасно хотелось почувствовать себя защищенной в его сильных объятиях, а с другой — я не знала, могу ли ему доверять. А если Молман узнает, что я проговорилась…

Но было еще кое-что. Я не предупредила его, что приезжаю. Я хотела появиться неожиданно и выяснить, что за жизнь он теперь ведет в Америке, не давая ему возможности что-либо скрыть. Я хотела застать его врасплох и вытащить наружу все тайны, найти какой-то выход из того положения, в котором я оказалась.

В аэропорту я взяла такси и велела ехать в центр города. Жара в Филадельфии была липкой и густой, а воздух больше напоминал сироп, через который приходилось двигаться. Штаб-квартира «Интеллидженсер» располагалась в старинном здании XIX века на Честнат-стрит — с колоннами и латинскими изречениями, выбитыми на каменном фасаде. Нелс занимал верхний этаж. Я представилась в вестибюле, и миловидная чернокожая секретарша проводила меня наверх. Она была очень любезна, усадила в кабинете Нелса и принесла кофе. Его офис почти не изменился за год, что я в нем не бывала. Меня порадовало, что на столе по-прежнему стояла моя старая фотография, хотя все это грустно, верно? Жена проверяет, на месте ли ее фотография. К ней добавилась фотография играющего в регби Тодда, сделанная в прошлом году. Нелс очень гордится тем, что Тодд совсем неплохо играет в регби, хотя до отца ему, конечно, далеко.

Я сидела на диване и наблюдала, как насыщенный влагой воздух собирается над городом в облака. Давление падало, и я это чувствовала.

Потом я услышала громкий голос приближавшегося Нелса. Он говорил на африкаанс. Ему отвечала женщина. Молодая женщина. Когда они подошли к кабинету, она сказала: «Господи, Нелс!» Он засмеялся и что-то проговорил — я не разобрала, что именно, но последним словом было «liefie». Буквально «liefie» означает «дорогая», но для меня оно значит больше, гораздо больше. Так меня называет Нелс. Это единственное слово на африкаанс, которое он произносит, только обращаясь ко мне. Он говорит, что оно мое, и только мое. Он никогда не обращается так к детям — ни к Кэролайн, ни к Зан — и однажды сказал, что никогда не говорил его Пенелопе. Только мне. И ей. Этой женщине. Женщине, которую я пока так и не видела.

Они вошли в кабинет. Конечно, она была красивой. Светлые волосы убраны со лба, белая кожа, выразительное лицо, стильный деловой костюм, безупречный макияж. Лет двадцать пять, может, двадцать восемь. И невозмутимая, такая невозмутимая! Нелс опешил, увидев меня, но женщина вежливо улыбнулась и протянула руку.

— Вы, должно быть, Марта, — произнесла она с сильным южноафриканским акцентом. — Меня зовут Беатрис Пинар. Корнелиус любезно разрешил мне поработать здесь пару месяцев.

Я пожала ей руку и заглянула в глаза. Голубые, умные, спокойные, расчетливые. Она почти абсолютно владела собой. Но под моим взглядом на ее светлых щеках выступили два небольших розовых пятна, выдавая волнение.

Я не очень хорошо помню дальнейшее. Нелс начал сбивчиво что-то говорить, пытаясь скрыть смущение. Беатрис извинилась и вышла. Нелс пришел в себя и пустился в описание предстоящей покупки «Гералд». Кто-то предложил более высокую цену, но Нелс считал, что победа останется за ним. Никакого намека на возможное банкротство. Никакого упоминания о «Лагербонде». Он говорил о том, как рад, что я приехала повидать его, что мы проведем вместе пару чудесных дней. Я улыбалась и кивала, еще окончательно не оправившись, но я помню, о чем думала: застань я его во время деловой встречи, а не воркующим с любовницей, он был бы совсем не таким дружелюбным.

Нелс договорился пообедать с редактором одной из своих газет в Огайо и предложил мне для сопровождения Эдвина. Мы договорились, что встретимся с ним в квартире в семь вечера. Я не люблю Эдвина. Ему всего двадцать восемь лет, а он такой напыщенный в своем неизменном костюме-тройке даже при жаре в тридцать пять градусов. Он ведет себя как сорокапятилетний и, учитывая, как быстро набирает вес и лысеет, скоро так и будет выглядеть. Они с Нелсом такие разные! Но Эдвин вовсе не глуп, он просто неискренний рвотный порошок. Он тоже меня недолюбливает — как-никак это я увела его отца от матери. Однако мы всегда держались друг с другом подчеркнуто вежливо. Думаю, что у Эдвина гораздо больше проблем с Нелсом, чем со мной, но это уже другая история.

Мысль о том, чтобы пообедать с ним, меня совсем не прельщала, поэтому я отослала его, едва мы оказались на улице. Я стояла возле офиса «Интеллидженсер» с чемоданом в руке и ждала такси. Забарабанили первые крупные капли летнего ливня, такого обычного для этих мест. Я смотрела на низвергавшиеся потоки, заливавшие улицы, с четверть часа, пока наконец не поймала такси.

Я велела ехать в аэропорт.

Сейчас я пишу эти строки в самолете на пути в Миннеаполис. Чувствуется болтанка — пилот сказал, что мы проходим грозовой фронт, — и мне трудно писать ровно.

Я чувствую себя ужасно. Будто какой-то великан засунул руку мне в живот, схватил внутренности, начал их выкручивать и никак не остановится. На последнем предложении расплылось пятно: это упала моя слеза, а не следы водки с тоником, которую я разлила. Стаканчик с напитком упал мне на колени и оставил пятна на белых брюках. Но я не жалею, что заехала в Филадельфию. Я должна была все узнать, причем не роясь в вещах Нелса, не нанимая частного детектива и не выпытывая у знакомых сплетни. И я рада, что увидела ее.

Рада? Пока я стояла под дождем, дожидаясь такси, я поняла очевидное. Она совсем такая же, как я, вернее, как я была. Я познакомилась с Нелсом при таких же обстоятельствах. Мне было примерно столько же лет, когда он предложил мне поработать какое-то время в его газете. Он тогда был женат, а я была высокой, светловолосой и привлекательной, правда, не такой хладнокровной стервой, так эта. Однако сходство налицо.

Я знала, что поступаю нехорошо, забирая Нелса у Пенелопы, но не жалела об этом. Я говорила себе, что у меня нет выбора: я люблю его, а он — меня. Она была ужасной женщиной и уже тогда пила слишком много. Родители меня не поддержали. Сначала, мне кажется, они решили, что я сошла с ума, решив выйти замуж за какого-то африканера, поддерживающего апартеид, но потом, когда они познакомились, то увидели в Нелсе приличного человека. Именно приличного, правда, на десять лет старше меня.

Мои родители — хорошие люди. Они простили меня. Думаю, что со временем Нелс даже начал им нравиться. Что я теперь им скажу? Что он лживый донжуан, за которого они сразу его приняли?

Мне надо еще выпить.

6 августа

Как же я люблю своих родителей! Моя мама была такой понимающей! Конечно, увидев меня у двери, полупьяную и расстроенную, она сразу почувствовала, что что-то не так. Судя по всему, им звонил Нелс, желавший знать, где я и почему меня нет в квартире в Филадельфии. Мама не задавала никаких вопросов, ничего не выпытывала и просто была рада снова увидеть меня дома. Она позвонила Нелсу и сообщила ему, что я у них дома, что у меня все в порядке, но я слишком устала, чтобы с ним разговаривать.

Этим утром я сижу на крыльце в кресле-качалке и смотрю на озеро. Я позвонила Кэролайн — она только что вернулась из школы, и у нее все нормально. Мне не по себе, что я оставила ее, но Дорис и Зан присмотрят за ней несколько дней.

После обеда мы с отцом собираемся походить под парусом. Надеюсь, он справится. Он выглядит хуже, чем в прошлый раз, когда они приезжали в Южную Африку на Рождество. Ему больше семидесяти — семьдесят два, если быть точной, но только сейчас он начинает выглядеть на свой возраст. Хотя маме шестьдесят девять, она еще совсем не старушка.

Думаю, что поговорю с ней о Нелсе. Она единственный человек, с кем я могу поговорить.

Позже, в тот же день…

Мы отправились с отцом походить под парусом. Он едва справлялся. Уверена, что без меня он бы не управился. Видеть его стареющим просто ужасно.

Но на воде было чудесно: мы плавали между маленьких островков, которые я так хорошо знаю. И ему очень нравилось, что мы вместе. Здесь тоже жарко, около тридцати градусов, но влажность не такая высокая, как в Филадельфии. Правда, для отца все равно слишком жарко. Я была рада, когда мы вернулись и он оказался в прохладе кондиционера.

Я поговорила с мамой о Нелсе. Она все правильно восприняла, в чем я и не сомневалась. Она не осуждала, ни разу не сказала, что знала, какой он негодяй, с самого начала. Она не стала давать никаких советов, тем более что очевидных советов здесь и быть не может. И я ее знаю — даже если бы я ее спросила, она бы ответила, что решать, как быть дальше, нужно мне самой. Но мне нужно было поговорить с кем-то обо всем этом и почувствовать чью-то любовь — простую и бескорыстную. Я знаю, что ощущение будто если она меня поцелует, то все пройдет — иллюзия. Но так приятно прожить хотя бы пару дней в такой иллюзии.

Я не стала ей рассказывать о «Лагербонде» и о том, что со мной случилось в Гугулету. Это испугает ее насмерть. Это пугает меня насмерть.

Я позвонила Монике — узнать, не можем ли мы повидаться. Она сказала, что Нэнси уехала с детьми в Калифорнию навестить своих родителей, а с Арлин она свяжется и попробует договориться на завтрашний вечер.

7 августа

Только что вернулась со встречи с подругами. Я немного пьяна и устала, но обязательно должна это записать. Сейчас мне все кажется предельно ясным. Америка, Южная Африка, Нелс и эта африканерская стерва Беатрис. Я знаю, что мне делать. Как я должна поступить с этим негодяем Нелсом. Он думает, что может позволить себе завести Беатрис и забыть обо мне только потому, что мне сорок четыре года. Но я все еще хорошо выгляжу, и я это знаю. Это он старик! А как насчет детей? Что, по его мнению, он сделает с детьми? И как быть с его страной? Он отказывается от родины! Что за чертов трус, проклятый старый чертов трус!

8 августа

Одиннадцать часов, а я только встала и выпила кофе. Вообще-то это моя третья чашка. Похмелье. Ну и дела! И сколько глупостей я понаписала прошлой ночью. Неужели мне действительно все казалось «предельно ясным»? Если у меня и правда были ответы на все вопросы, то я их совершенно не помню. Абсолютно! Как же грустно, что мир кажется больше понятным, когда ты пьян, чем когда трезв.

Мы отправились в заведение, которое называется «Ти-джи-ай Фрайдиз», в Миннетонке. Там смешивают отличные коктейли. Было здорово увидеться после стольких лет, особенно сначала. Мы подружились с Моникой и Арлин еще в первом классе, а Нэнси присоединилась к нам уже в седьмом. За нами бегали все мальчишки, но мы были умнее их. Мне кажется, они нас боялись. Наверное, нас боялись и учителя, настолько независимо мы держались. Но мы все закончили хорошие колледжи: Моника с Арлин — Сент-Олаф в Миннесоте, я — Софии Смит на востоке, а Нэнси — Беркли на западе.

Один коктейль сменял другой, и наша беседа становилась все бессвязнее и оживленнее. Мы все прошли через проблемы с работой, детьми и мужьями. С мужьями особенно.

Я рассказала им о Нелсе и Беатрис. Вообще-то у меня не было такого намерения, но после всего, что они поведали о своей жизни, я чувствовала, что должна это сделать. Они проявили сочувствие, но все считали, что от мужчин другого ждать не приходится. Я старалась объяснить им, что происходит в Южной Африке, что я по-прежнему противница апартеида и что верю в право чернокожих людей на нормальное человеческое отношение.

Когда мы выходили из ресторана, Моника взяла меня за локоть. «Если ты чувствуешь, что должна остаться там, оставайся, — сказала она. — Пережди все это. Не убегай». Мне кажется, что она имела в виду Южную Африку, а не Нелса. Неужели дело дойдет до такого выбора?

Похоже, я начинаю вспоминать, что думала прошлой ночью. Но теперь, когда я протрезвела, это не кажется мне хорошей идеей. А там… посмотрим.

11 августа

Через пару часов мы приземлимся в Кейптауне. Над африканским континентом встает солнце, и я счастлива.

Уже очень давно я так себя не чувствовала. Прошлой ночью, думая об этом, я не могла сомкнуть глаз.

Но написать об этом я не могу. Мне бы хотелось — я так привыкла доверять дневнику свои мысли. Я осторожна и скрываю ото всех его существование. Я уверена, что Нелс даже не подозревает, что я веду дневник, не говоря уж о том, что он даже не может себе представить, что в нем написано. Думаю, что Кэролайн и Дорис видели пару раз, как я что-то записываю, но ничего не сказали. Проблема в том, что нельзя быть до конца уверенным, что никто и никогда не прочитает его в будущем. Поэтому писать всю правду нельзя. Мне бы хотелось ничего не скрывать, но я не могу.

Нет сомнений, что, когда я окажусь в «Хондехуке», на меня снова навалятся проблемы с Нелсом, «Кейп дейли мейл» и всем прочим, но сейчас я не хочу об этом думать, вытяну ноги, буду смотреть на восходящее солнце и улыбаться.

16

Швейцарцы в Цюрихе отреагировали на наступление лета: мужчины на Парадплац были в рубашках с пиджаками в руках, а женщины впервые в этом году надели легкие платья. Лучи солнца, проникавшие сквозь витринное стекло кондитерской, грели желтоватое осунувшееся лицо Андриса Виссера. Он потягивал кофе и наблюдал за голубыми трамваями, сновавшими по путям, за которыми возвышались массивные серые каменные строения, в которых размещались штаб-квартиры крупных швейцарских банков. В этом городе не было сверкающих небоскребов: здесь властвовали осторожность и осмотрительность. Он приземлился всего полтора часа назад после долгого полета из Йоханнесбурга, и приступы кашля не позволили ему сомкнуть глаз. Он старался изо всех сил кашлять как можно меньше, чтобы не тревожить других пассажиров бизнес-класса, но по их лицам утром понял, что преуспеть в этом ему не удалось.

Он снова закашлялся.

— С вами все в порядке, Андрис? — спросил его сидевший рядом Дэрк дю Туа, заканчивая доедать свое пирожное. Дэрк, мужчина лет сорока, крепкого телосложения, с рыжей шевелюрой, зачесанной назад, как принято у банкиров, был очень толковым банкиром, возглавлявшим «Юнайтед фармерс бэнк» — третий по величине банк Южной Африки. Его отец, Мартин, покинул пост председателя банка пять лет назад, и никто не расценил назначение его сына главой банка как проявление семейственности. Как, впрочем, и принятие его в члены «Лагербонда» в возрасте тридцати лет и то, что недавно он занял пост казначея вместо своего отца. Учитывая размеры активов «Лагербонда», управление ими требовало большой ответственности, и дю Туа справлялся с этими обязанностями просто великолепно.

Виссер снова закашлялся и покачал головой.

— Кашель курильщика. Мой врач убедил меня бросить курить. Надеюсь, скоро пройдет. Увидим.

Доктор действительно убедил его бросить курить, когда при осмотре в начале недели сообщил ему о раке легких. На следующей неделе он должен был сдать анализы и пройти дополнительное обследование, но в своем диагнозе доктор не сомневался. Рак легких был тяжелым случаем. Шансы на выживание очень низкие, усиленная химио- и радиотерапия, сильные боли. Виссер все еще никак не мог осознать масштаба этого известия. Он никому об этом не говорил, даже жене, и уж тем более — другим членам «Лагербонда». Его мысли постоянно возвращались к неизбежной смерти, к тому, как прожить оставшиеся несколько месяцев и найти в себе силы справиться с болью. Он еще не пришел к окончательным выводам, но начинал понимать, что важная часть оставшейся жизни будет посвящена «Лагербонду».

Он потрогал сморщенный бицепс, на который прилепил в туалете аэропорта никотиновый пластырь. Без сигареты решать возникшие проблемы было особенно трудно, тем более сидя на солнце с чашкой кофе. Может, стоит снова вернуться к двум с половиной пачкам в день — и будь что будет!

На лице дю Туа, смотревшего на своего коллегу, была написана тревога. Виссер заставил себя улыбнуться. Он всегда считал дю Туа хорошим парнем. Не исключено, что, когда его не станет, тот займет его пост председателя. Это было бы только на пользу. «Лагербондом» должны руководить люди нового поколения, а не динозавры времен апартеида. Африканеры не смогут выжить как нация, если захотят вернуть славные времена Фервурда[27] и Форстера.[28]

— Дэрк, ты знаешь, что после смерти Йена и Давида у нас освободились вакансии для двух новых членов. — Генерал Йоханнес Лессинг возглавлял военное вторжение в Анголу в 1987 году и недавно скончался в возрасте восьмидесяти одного года. Давид Раукс занимал высокий пост в министерстве иностранных дел. Как и многие другие члены «Лагербонда», они входили в состав Государственного совета безопасности, который координировал контрреволюционную деятельность в 1980-е годы. Состав «Лагербонда» был ограничен двадцатью четырьмя членами: когда умирал один, на его место выбирался другой.

— Я думал, что у Фредди Стенкампа есть кандидат.

— Да, есть. Пауль Стрейдом. Он разумный человек, с хорошими связями, и мы примем его на следующей неделе, но речь сейчас о второй вакансии. Нет ли у тебя кого на примете? Человека… смотрящего в будущее, за тридцать и с хорошей перспективой роста?

Дю Туа кивнул:

— Понимаю. Я подумаю.

Виссер улыбнулся:

— Хорошо. Я беспокоюсь. Я хочу сохранить «Лагербонд» в неприкосновенности, чтобы он мог влиять на Южную Африку и в далеком будущем. Если мы уступим и начнем финансировать безумцев типа Юджина Террбланша с его псевдосвастикой и нацистским приветствием или тех, кто хочет развязать третью бурскую войну, мы попросту обречены. Вопрос не в деньгах — их-то хватит надолго, но о нас станет известно, мы окажемся дискредитированы и, возможно, даже уничтожены. Но если мы направим свои средства на продвижение тех, кто не будет нам вредить, и дискредитацию тех, кто станет, наши усилия увенчаются успехом. Нация буров продолжит жить в Африке, где и должна.

— Однако теперь-то мы уже не совершим глупостей, подобных старым, верно? — спросил дю Туа.

— Пока я жив — нет, — заверил Виссер. — Но как бы хорошо я ни относился к Фредди и ни ценил за изворотливость, его взгляды на мир устарели. Он хотел бы жить в африканерской стране, причем не важно где: в Свободном государстве, Перте или Аргентине — небольшой полоске земли в Южном полушарии, где можно отгородиться от остального мира забором и провозгласить вечную власть белых. Но это не реальная, а очень опасная мечта. Я прав, Дэрк?

Дю Туа согласно кивнул:

— Мы можем выиграть у черных сражение, но в войне неизбежно проиграем: их больше нас в восемь раз.

— До сих пор нам все удавалось неплохо, — заметил Виссер. — Уже прошло двенадцать лет, как сменилась власть, а о нас по-прежнему никому не известно. Но бдительность мы терять не можем: средства должны направляться на управление и влияние. Вот почему операция «Дроммедарис» так важна. И сегодня она вступает в фазу, которая является кульминацией всех моих усилий на посту председателя «Лагербонда».

— Раз уж об этом зашла речь, — сказал дю Туа, взглянув на часы, — пора повидаться с человеком насчет денег для покупки газеты.

— Позволь, я буду вытирать.

— Да ради Бога!

Энн взяла кухонное полотенце и принялась вытирать тарелки, вымытые после завтрака. Сейчас уже наступило субботнее утро, а она вместе с семьей приехала вчера вечером. Они все не спеша позавтракали, а потом Уильям повез детей в бассейн в Ханстэнтоне.

— Я не знал, что Уильям тоже приедет, — сказал Кальдер. — Я, конечно, рад, но по твоему сообщению я понял, что ты собиралась приехать одна вместе с детьми.

— Так сначала и было, — ответила Энн. — Уильям сказал, что будет работать все выходные. Я разозлилась, решила взять детей и поехать к тебе. Ты сам знаешь, как они любят сюда приезжать, а мне хотелось сменить обстановку. Но надо отдать должное Уильяму — он все понял правильно, поручил работу партнеру и сказал, что тоже поедет. Я не могла ему отказать.

— Я этому рад, — сказал Кальдер. — У тебя все в порядке? — Сестра выглядела усталой. Морщинки на ее лице стали заметнее.

Она вздохнула и провела рукой по коротким черным волосам.

— Не знаю. Наверное, нет, но, с другой стороны, чего еще ждать при двух детях и муже, который работает как заведенный все время? В мире полно других супружеских пар, живущих точно так же, а то и хуже. Работай я сама, это вообще был бы сплошной кошмар.

— А ты не жалеешь, что бросила работу?

— Если честно, то да. Но у меня не было выбора. Другие женщины, более собранные, наверное, смогли бы потянуть, но ты же знаешь меня. У нас и так постоянный хаос, Уильяму это совсем не нравится.

— Но ты же умела быть организованной, когда работала адвокатом!

— Наверное, — улыбнулась Энн. — Хотя, если честно, не так, чтобы очень хорошо. Помощник судьи меня просто ненавидел. Я всегда не успевала к началу и опаздывала. — Она яростно терла кофейную чашку. — Не знаю. Все утрясется. Я рада, что он выбрался с нами на выходные. Пока мы в состоянии совершать ради друг друга такие поступки, мы справимся.

— От отца есть новости?

— Я разговаривала с ним в четверг. Нет, он не упоминал, что только что вернулся со скачек.

— Извини. Ты же знаешь, что я волнуюсь.

— Да. Но больше мы сделать ничего не можем. Однако о миссис Палмер он говорил снова.

— Миссис Палмер? Не она ли преподавала в средней школе?

— И все еще преподает. Ее муж умер пару лет назад. Мне вдруг пришло в голову, что он слишком часто о ней говорит.

— Ты же не думаешь… — Кальдер взглянул на сестру.

Она хитро улыбнулась и пожала плечами.

— Это было бы удивительно, — заметил Кальдер.

— Удивительно — еще мягко сказано, — согласилась Энн. — Но пока это только наши домыслы. Поживем — увидим.

— Ну да! — Кальдеру никогда не приходило в голову, что их отец может снова жениться. Его жена умерла почти двадцать лет назад, и, хотя его регулярно приглашали в гости в качестве свободного мужчины, он никогда не давал повода усомниться в том, что не собирался ничего менять в своей жизни. Но кто сказал, что так будет вечно? В Келсо он был известным доктором, блеск в его глазах и приятная улыбка привлекали многих.

— А как дела у Тодда ван Зейла?

— Боюсь, без изменений. Все еще в коме.

— Его жена вернулась в Штаты? Я думала, она остановилась у тебя.

— Она еще здесь, в Норфолке. Переехала в гостиницу. Так всем удобнее, — ответил Кальдер.

— Надеюсь, это не из-за нашего приезда?

— Конечно, нет. Когда она поняла, что это надолго, то решила пожить там, где чувствует себя свободнее.

Кальдеру хотелось поделиться с сестрой неприятностями с Ким и Сэнди, но он не мог себя заставить признаться в том, что произошло. Его сестра могла понять и простить многое, но не все. Он сам не мог простить себе случившегося. Если бы только можно было скрыть все это от самого себя!

Он отвез Ким на стоянку у больницы, и всю дорогу они оба молчали. Он переложил ее вещи из своего багажника в ее машину, и она поехала в деревню, а он остался ждать Донну.

Наконец она появилась на арендованной машине и припарковалась так, чтобы видеть вход в больницу. Кальдер направился к ее машине и тихо, но категорично попросил ее уехать и вернуться обратно в Штаты. Сначала она спорила, потом умоляла и, наконец, залилась слезами, однако Кальдер проявил твердость. Он сказал, что Ким может потребовать от персонала больницы, чтобы ей запретили навещать Тодда. Потом он взял у нее номер телефона и пообещал позвонить, если положение Тодда станет лучше или хуже. Кальдер с удивлением почувствовал, что его отношение к Донне смягчилось. Как он мог ее осуждать после того, что они с Ким сами сделали?

— Не могу себе представить, что бы я чувствовала, случись такое с Уильямом, — продолжала Энн. — Наверное, Ким сама не своя. Тебе удалось что-нибудь узнать о смерти матери Тодда?

— Пока нет, — ответил Кальдер. — Но мы не сдаемся.

— А жаль.

— Чего?

— Что вы не сдаетесь.

— Почему?

— Потому что это может быть опасным.

— Мы всего лишь задаем вопросы.

Энн хмыкнула:

— Ты говорил то же самое в прошлый раз, и тебя чуть не убили. Если у ван Зейлов действительно есть враги, то они должны быть могущественными, и от них лучше держаться подальше.

— Приятно сознавать, что у меня есть младшая сестренка, которая за мной приглядывает.

Энн скомкала полотенце и запустила ему в лицо.

— Кому-то же надо!

Кальдер схватил другое полотенце и тоже запустил им в Энн. Она прижала его к стене и подняла колено к его паху.

— А это уже нечестный прием! — возмутился Кальдер. — Я помню, что тебе за это уже доставалось!

— Только потому, что ты побежал жаловаться маме. Ябеда!

— Эй, посмотри! — Кальдер выскользнул, бросился к раковине и закрыл кран с горячей водой, которая уже начала переливаться через край.

Они закончили мыть посуду в дружеском молчании, а потом Энн принялась открывать дверцы шкафа для посуды.

— Что ты ищешь? — поинтересовался Кальдер.

— Масло. Сахар. Яйца. Муку с разрыхлителем. Клюквенный сок. Феба намерена приготовить тебе пирог, когда вернется.

— Клюквенный сок?

— Да. Но Феба клянется, что от этого вкус становится лучше.

— Понятно. У нас есть яйца, сахар и немного масла. Думаю, что недостаточно. Клюквенного сока и муки нет. Но в деревне есть магазин, где это должно быть.

Энн закрыла дверцы.

— Я поеду и посмотрю. Черт! На машине уехал Уильям.

— Ты можешь взять мою, — предложил Кальдер.

— Что? Твою «мазерати»? — У Энн загорелись глаза.

— Конечно, — подтвердил Кальдер.

— А как быть со страховкой?

Кальдер пожал плечами:

— Это всего лишь до магазина и обратно. Просто будь осторожна с педалью газа. Машина довольно шустрая.

— Я буду осторожна, — заверила Энн с ухмылкой.

Кальдер бросил ей ключи, а Энн схватила сумку, висевшую на спинке стула, и направилась к двери.

Кальдер убрал со стола посуду, оставшуюся после завтрака. Можно ли было доверить ей поехать на «мазерати»? И что может случиться по дороге в Ханхем-Стейт?

Он услышал, как открылась дверца машины, припаркованной возле кухни с этой стороны дома.

Наступила тишина.

И вдруг прогремел взрыв такой силы, что вылетели окна. Кальдер решил, что настал конец света.

В этот самый момент полковник Кобус Молман пристегивался к креслу на борту самолета — пилот объявил, что через десять минут их самолет совершит посадку в амстердамском аэропорту Шипхол.

17

Она была жива. Каким-то чудом, но она была жива!

Кальдер выскочил на улицу и увидел, что искореженный остов машины объят пламенем, а повсюду вокруг валяются куски металла. Сначала он решил, что его сестра осталась внутри, и хотел броситься в огонь и вытащить ее оттуда, но потом понял, что это бесполезно. Алекс лихорадочно огляделся. На живой изгороди возле дороги лежала дверца от машины, а дальше, примерно в двадцати ярдах, он заметил какой-то бесформенный ком и, перескочив через ограду, побежал к нему.

Это была Энн, все еще живая, и ее глаза блестели. Нижняя половина тела представляла собой сплошное кровавое месиво, ноги были вывернуты под неестественным углом, лицо залито кровью, одежда разорвана, но она все еще была жива.

Ее затуманенный взгляд на мгновение прояснился, а губы шевельнулись.

— Алекс?

— Да? Да, Энн, это я.

— Что это было?

— Я не знаю, — солгал он.

— Мои ноги… там очень больно.

— Не шевелись! Я вызову «скорую». Сейчас вернусь!

— Подожди! — Она произнесла это шепотом, но так, что Кальдер невольно остановился. — Феба. Робби. Не оставляй их. Уильяму понадобится помощь.

— Ты сама за ними приглядишь, когда окажешься в больнице, — сказал он очевидную глупость.

Энн нахмурилась. Она хотела что-то сказать, но не смогла и просто покачала головой. Кальдер понял свою ошибку.

— Конечно, я о них позабочусь, Энни. Даже не думай.

Она расслабилась и закрыла глаза.

Кальдер побежал домой, где вызвал «скорую» и захватил пару полотенец, чтобы хоть как-то уменьшить потерю крови. Он сидел на лужайке, положив ее голову себе на колени, ждал приезда «скорой» и молился, чтобы она не умерла. Он чувствовал, как ее теплая кровь уже пропитала насквозь его одежду и дошла до кожи.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Он поехал за «скорой» на такси и по дороге позвонил Уильяму, которому велел ехать сразу в больницу и ждать их там. В самой больнице тоже творилось сумасшествие. Энн тут же отвезли в операционную.

Они собрались в той же небольшой приемной для родственников, где в свое время Кальдер и Ким ждали, пока врачи занимались поступившим к ним Тоддом. Уильям был в полном смятении, как, впрочем, и дети. Удастся ли Энн выжить, никто не знал. И тут Уильям не выдержал и, сорвавшись, набросился на Кальдера с обвинениями. Для своего возраста он начал рано лысеть и набирать вес, отчего выглядел старше. Обычно он держался дружелюбно, отличался мягкими манерами и даже занудством. Но не сейчас.

— Ты знаешь, что эта бомба предназначалась тебе? — закричал он.

Кальдер кивнул.

— Тогда почему же не ты оказался в этой чертовой машине?

— Она хотела съездить в магазин подкупить кое-что для выпечки, — ответил Кальдер.

— А почему ты сам не поехал?

— Я одолжил ей машину.

— Это ты должен был оказаться на ее месте!

— Я не знал, что это случится, Уильям, — мягко ответил Кальдер.

Уильям бегал по маленькой комнате взад и вперед, непрестанно запуская руки в остатки волос. Оба ребенка молча наблюдали за отцом округлившимися от страха глазами. Кальдер сел рядом с ними. В углу работал телевизор с приглушенным звуком. Кальдер поднялся и выключил его.

— Это не было случайностью, Алекс, — продолжал Уильям. — Эту бомбу подложили по какой-то причине, так ведь?

Кальдер набрал побольше воздуха.

— Думаю, что да.

— И что за причина? А? Это связано с делом ван Зейла?

— Возможно, — признал Кальдер.

— Возможно? Возможно! Это наверняка так, черт тебя побери! — Уильям наклонился к сидевшему Кальдеру и заглянул ему в лицо — на губах у него была слюна. — Ты знаешь, что половину своей жизни твоя сестра сходит с ума от страха, что ты себя сам угробишь? Или в проклятом самолетике, или на разборках с бандитами, на которые тебя не звали. Что ж, похоже, у нее были причины волноваться, верно? Правда, из-за твоих идиотских игр взорвали не тебя! А ее! — Он выпрямился, и по его щекам потекли слезы. Следуя его примеру, Феба тоже начала тихо плакать. Четырехлетний Робби, задрав подбородок, переводил взгляд с отца на дядю. Дети пока так и не осознали, что произошло с их матерью.

— Я не знал, что она подвергается опасности, — тихо сказал Кальдер. — Если бы я знал…

— То все равно бы не остановился! — закричал Уильям. — Меня от тебя просто тошнит!

Почувствовав, что его взяли за локоть, Уильям обернулся. Это была Ким, которую, судя по всему, позвала из палаты Тодда пришедшая с ней взволнованная медсестра.

— Уильям? — мягко спросила она.

Тот молча смотрел на нее.

— Уильям, я — Ким ван Зейл, друг Алекса. Мой муж тоже находится в этой больнице. Мне искренне жаль, что с вашей женой такое случилось.

Уильям открыл рот, чтобы и ее отчитать, но, увидев на лице Ким тепло, сочувствие и поддержку, невольно остановился.

— Может, мы с Алексом отведем детей в кафетерий и угостим их чем-нибудь? — спросила она. — Мне кажется, вам сейчас лучше побыть одному. Я приведу их обратно через полчаса.

Уильям посмотрел на Фебу и Робби, потом на Ким и согласно кивнул.

— С тобой все в порядке? — спросила она Алекса, когда они шли по коридорам, ведя детей за руки.

— Физически — да, — ответил Кальдер. — Но Уильям прав! Он прав, черт возьми! Это моя вина. Сначала Тодд, теперь Энни.

— Послушай, я знаю, что в случившемся с Тоддом никакой твоей вины нет! — решительно возразила Ким. — И ты не мог знать, что твоя машина заминирована! Если уж кто и должен чувствовать себя виноватым, так это я — я втравила тебя во все это.

— На ее месте должен был оказаться я, — не сдавался Кальдер. — Я, а не она! Господи, почему там оказался не я?

Свободной рукой — той, что не была занята вцепившейся в нее ладошкой Фебы — Ким дотронулась до Кальдера.

Они купили детям по чашке горячего шоколада и устроились за столиком, когда к ним подошли двое: детектив-инспектор Бэнкс и детектив-констебль Уордл. Они попросили Кальдера сесть с ними за свободный столик и ответить на несколько вопросов.

Сначала Кальдер отвечал вяло. Он рассказал, где стояла машина, упомянул, что обычно ездит за рулем сам, так получилось, что в машине оказалась сестра. Затем Бэнкс задала обычный вопрос: есть ли у него подозрения, кто мог подложить бомбу.

— Наверное, это тот же самый человек, который заминировал «Як», верно? — спросил Кальдер.

— Мы не можем быть в этом уверены, — ответила Бэнкс, — по крайней мере пока наши судебные эксперты это не подтвердят.

Кальдер посмотрел на нее.

— Да, — ответил он. — Да, я знаю, кто взорвал мою сестру. По крайней мере я знаю, кто все это устроил, хотя и чужими руками.

Инспектор Бэнкс не спускала с него внимательных карих глаз.

— И кто же?

Кальдер чуть помедлил с ответом, хотя размышлять особо было не над чем.

— Корнелиус ван Зейл. Или его сын Эдвин ван Зейл. Или они оба.

Глаза Бэнкс сузились.

— У вас есть доказательства?

— Доказательства найдете вы сами. Это ваша работа. И сделайте ее побыстрее, пока на воздух не взлетел кто-нибудь еще.

Бэнкс сочувственно улыбнулась:

— Это действительно наша работа, и мы ее выполним. Но вы нам поможете, если расскажете, почему так уверены, что за этим стоит Корнелиус ван Зейл.

Кальдер рассказал об ужине с ван Зейлами, о том, как настойчиво Корнелиус уговаривал Ким не выяснять, что случилось с Мартой ван Зейл почти двадцать лет назад.

Бэнкс внимательно слушала. Уордл делал заметки. Когда они закончили, они перешли за столик, где сидела Ким и что-то рассказывала племяннику и племяннице Кальдера. Они задали Ким несколько вопросов, а Кальдер в это время старался занять беседой ребятишек, но все его мысли были об их матери, которая в это время боролась за жизнь в операционной.

Кальдеру казалось, что этот длинный день никогда не кончится. После обеда Энн перевезли из операционной в реанимацию. Врачи разговаривали в основном с Уильямом, поэтому деталей Кальдер не знал, однако две вещи ему сообщили: во-первых, Энн будет жить, и, во-вторых, ей ампутировали левую ногу выше колена. Насчет правой ноги пока ясности не было: врачи не исключали, что ее тоже придется ампутировать.

Оставаться дальше в больнице было для Кальдера невыносимым. Отчасти — из-за враждебности Уильяма, отчасти — из-за ощущения полной беспомощности и невозможности что-либо сделать, кроме как мучить врачей дурацкими вопросами. Но главное — из-за чувства вины.

Он решил уехать. Ким предложила поехать с ним, но он отказался, сказав, что от этого ему будет только хуже. Она, судя по всему, обиделась. Кальдер понимал, что Ким предложила помощь из лучших побуждений, но ее общество лишь усугубляло чувство вины. Он позвонил отцу — другого варианта не было. Он объяснил, что причиной случившегося был не несчастный случай, а бомба. Отец сказал, что приедет завтра утром. Встреча с ним обещала стать тяжелым испытанием.

Алекс взял такси и отправился из больницы прямо домой. Дом был оцеплен полицией, а люди в белых комбинезонах судебных экспертов изучали то, что осталось от «мазерати». Только сейчас до Кальдера дошло, как повезло Энн, что ее выбросило из машины. Судя по всему, включая зажигание, она оставила дверцу открытой, на случай если придется позвать брата и что-нибудь уточнить. В любом случае это было настоящим чудом. Пристегнись она сразу и захлопни дверцу, то сгорела бы заживо, если бы не погибла на месте сразу.

Полицейский проводил его по огороженной лентой тропинке в дом, где у него спросили разрешения осмотреть все его вещи. Кальдеру хотелось остаться одному и выпить. Графин был пуст, но в шкафу он нашел бутылку виски «Лафроэйг» пятнадцатилетней выдержки, которую отец подарил ему на последний день рождения. Односолодовый виски такого качества следовало медленно потягивать, наслаждаясь уникальным ароматом, а не опрокидывать залпом. То, что надо. Он коротко кивнул полицейскому, охранявшему место преступления. Тот понимающе ему улыбнулся, и Кальдер вышел на улицу с бутылкой в руке и направился в сторону болот.

Он шел быстро. Хотя был май и светило солнце, ветер, дувший с востока весь день, сохранял прохладу. Кальдер быстро двигался по тропинке в сторону моря, не обращая внимания на любопытные взгляды, которые бросали на него прохожие. Он направился на уединенный песчаный участок возле бухты, лежавший в стороне от тропинок. Добравшись до места, он сел, открыл бутылку и сделал несколько больших глотков. Жидкость обожгла ему горло, а через мгновение — пустой желудок. Он снова припал губами к горлышку.

Глядя на бухту и море, он сделал несколько глубоких вдохов. Ему надо было очистить голову от пронзительного крика и вернуть себе способность соображать. Он сосредоточил внимание на одиноком парусе примерно в полумиле, который только что сделал поворот и направлялся в главную бухту Ханхем-Стейт. Ветер стих, кеч[29] с коричневатым парусом очень медленно скользил по воде. На песке перед Кальдером то и дело сновали маленькие птички, выискивая что-то среди ракушек. Их чириканье и щебет не прекращались ни на секунду и заглушались только редким криком большого кроншнепа, которого не было видно. В нескольких футах от воды лежала полоска чистой белой пены. Приглядевшись, он понял, что на самом деле ее образовывали тысячи, если не миллионы, погибших крошечных белых крабов. Неудивительно, что птицы устроили здесь настоящее пиршество.

Энн без ног. Невозможно! Он снова приложился к бутылке и бросил взгляд на мыс, который, по сути, был покрытым травой песчаным островком, который отрезал от берега высокий прилив. Судно теперь двигалось быстрее, но, чтобы попасть в гавань, ему предстояло еще раз сменить курс. Кальдер почувствовал дуновение ветра — бриз снова усилился, и парусник поплыл быстрее.

Энн без ног. Ее лицо, залитое кровью и искаженное болью. Лицо Уильяма, злое и даже ненавидящее.

Еще виски.

Неужели Энн тоже будет его ненавидеть? Неужели никогда не простит? Как справится Уильям с двумя непоседливыми детьми и женой-инвалидом? Ему придется уйти с работы. Хватит ли им денег на жизнь? Устоит ли их брак?

Феба плакала. Робби держался. Еще виски.

Уильям во всем винил его. Умом Кальдер понимал, что его шурин не прав. Энн оказалась в машине вместо него по чистой случайности. Но Уильям говорил не об этом. Он упрекал Кальдера в том, что тот бессмысленно и глупо рискует. Когда этот риск оборачивался для него неприятностями, эти неприятности затрагивали его близких не меньше, чем его самого. А теперь они затронули их напрямую, и из-за того же его безрассудства Энн превратилась в калеку, а этого ему Уильям простить не мог. Кальдеру всегда нравилось рисковать: в детстве он лазал по скалам, бросался первым в кучу малу во время игры в регби, летал на «торнадо» в ВВС, делал миллионные ставки на бирже… и много еще что вытворял. В том числе задавал неприятные вопросы ван Зейлам.

Мог ли он простить себя сам? Он не знал. Еще виски.

Всего несколько дней назад все было так хорошо! Конечно, история с «Яком» была неприятной, но с этим он мог справиться. Тодд сильно пострадал, однако Кальдеру удалось убедить себя, что в этом не было его вины. В сложных ситуациях он умел собираться и вести себя достойно.

Но теперь… Теперь он зашел слишком далеко и неожиданно осознал это.

Он не находил оправдания своему поведению с Ким. Его можно было объяснить, но никак не оправдать. Он не мог простить себе своей слабости. Как он мог позволить себе превратиться в озабоченного сексом, эгоистичного и бесчувственного негодяя, который мог затащить в постель жену человека, лежавшего в коме! Каким же для этого надо быть подонком! И изменить ничего нельзя: он не может повернуть события вспять, не может извиниться, не может как-то исправить или выкинуть случившееся из головы. Тодд почти наверняка никогда об этом не узнает, но сам-то Кальдер знает! И будет помнить об этом всю жизнь.

Еще виски. Большой глоток больно обжег гортань, но эта боль даже показалась приятной.

Ему так хотелось поговорить обо всем этом с кем-нибудь! Сэнди. Ким. Энн. Все они отпадали. От своих старых друзей по Сити он постепенно отошел, а в Норфолке еще ни с кем не сошелся достаточно близко для таких откровений. Жаль, что умерла мама. Ей сейчас было бы шестьдесят четыре года, и она бы точно была настоящей опорой и для Энн, и для него.

Он со злостью ударил кулаком по песку. Конечно, его мама умерла! Умерла потому, что он опоздал на автобус и она спешила на машине забрать его. Ехала слишком быстро, а навстречу ей мчался пьяный водитель. Он уже много раз корил себя за эту трагедию, вспоминать об этом сейчас вряд ли стоило.

В этом-то все и дело. Он выдавал себя за крутого парня, который не теряет головы в сложных ситуациях, шел на риск и выигрывал, полностью контролировал свою жизнь. А на деле все было не так — он оказался безмозглым идиотом, разрушавшим жизни окружавших его людей.

Завтра приедет отец. Из всех людей, с которыми он теоретически мог бы поговорить, чтобы разобраться в себе, отец был самой неподходящей кандидатурой. После смерти матери их отношения ухудшились. Отец никогда не упускал возможности выразить недовольство его выбором — будь то учеба в университете, работа в Сити и даже девчонки, с которыми он встречался. Слова отца всегда больно ранили Алекса, но завтра… Он не был уверен, что завтра сможет их вынести и вообще пережить завтрашний день.

Еще виски. Боль немного стихла, а фокусировать взгляд становилось все труднее. Он поискал парус на морской глади — судно уже входило в бухту.

По крайней мере теперь полиция займется Корнелиусом всерьез.

Ключом ко всем событиям являлась смерть Марты ван Зейл в 1988 году. Тодд задавал о ней неудобные вопросы и едва не поплатился жизнью. Затем эти вопросы продолжили задавать Ким и Кальдер, и их тоже чуть не убили. Не вызывало сомнений, кто стоял за этим: Корнелиус. Не исключено, что ему помогал его пронырливый сынок Эдвин. Кальдер знал о Южной Африке и южноафриканцах очень мало, но ему было известно, что именно на африканерах вроде Корнелиуса лежит основная вина за творившиеся там жестокость и зверства.

Он улыбнулся, подумав, с каким удовольствием посетит суд над Корнелиусом. Но неожиданно засомневался — а сможет ли полиция довести дело против Корнелиуса до суда? Он был богатым, влиятельным и умным человеком, вполне способным нанять для выполнения грязной работы профессионалов, умеющих держаться в стороне от заказчика и прятать концы в воду. Полиции будет непросто собрать необходимые улики, указывающие на его причастность к двум преступлениям. Для этого им придется найти общее в двух покушениях, установить связь между неизвестным убийцей и Корнелиусом или его сыном Эдвином. Убийцей мог оказаться кто угодно: американец, южноафриканец или лондонский преступник. Хотя инспектор Бэнкс производила впечатление толкового детектива, но вряд ли это окажется ей по силам. Полиция станет допрашивать Корнелиуса, который наймет отличного адвоката, а тот посоветует держать язык за зубами и говорить как можно меньше. Сообразив, что Корнелиус выйдет сухим из воды, Кальдер перестал улыбаться.

Он почувствовал, как внутри у него закипает злость. Вот он сидит здесь и занимается самобичеванием за случившееся с Тоддом и Энн, хотя знает, на ком лежит вина, и знает, что тому человеку удастся избежать наказания. Ладно. С тем, что у них произошло с Ким, ему придется жить дальше, и Корнелиус здесь ни при чем, но что касается остального… Тут уж он точно виноват, и страдать от этого придется всю свою жизнь. И не только ему: и Энн с Уильямом, и Фебе с Робби, и Тодду с Ким.

Еще виски.

Солнце клонилось к горизонту, приближая завтрашний день — отвратительный, но всего лишь первый из многих ужасных, которые за ним последуют, когда он так и не сможет ничего сделать, а Корнелиус продолжит расширять свое дело и зарабатывать миллионы. Кальдер не мог сидеть сложа руки и покорно ждать такого завтра.

Он вскочил на ноги. Болото и море перед глазами покачнулись. Он сделал неуверенный шаг и принялся смотреть на конек крыши своего дома, стараясь удержать его на месте. Потом достал мобильник и позвонил местному таксисту Элфи, велев забрать его у дома и отвезти на железнодорожную станцию Кингз-Линн.

В поезде Кальдер купил двухлитровую бутылку питьевой воды, намереваясь протрезветь по пути в Лондон. Он попытался не заснуть, но ему это не удалось: он помнил, как они отъезжали от станции Кембридж, а очнулся уже на Кингз-Кросс.

Не обращая внимания на осуждающие взгляды попутчиков, Кальдер выбрался на платформу. Уже стало темно. Он чувствовал, как начинает болеть голова, а решимость улетучивается. Хотя в бутылке, завернутой в пластиковый пакет, еще оставалось немного виски, он зашел в магазин и купил еще полбутылки «Уайт хорс». Найдя тихое место, он выпил еще. Виски оправдало его надежды и придало решимости.

Кальдер направился к стоянке такси, сел в машину и подчеркнуто медленно и отчетливо продиктовал водителю адрес Корнелиуса. Ехать до Риджентс-парка было недалеко, и таксист высадил его у квартала домов кремового цвета с внушительными колоннами. Он нашел номер нужного дома и осторожно подошел к двери. Увидев, как зажегся красный огонек, включивший запись камеры наблюдения, он сморгнул и нажал на кнопку звонка. Через мгновение дверь распахнулась и на него удивленно смотрел Корнелиус.

— Алекс?

— Я могу войти?

— Разумеется. — Корнелиус сделал шаг назад и, впустив Кальдера, провел его через прихожую в гостиную. — Что-то случилось? С Тоддом? Или Ким?

— Нет, — ответил Кальдер.

— Не хотите присесть?

— Нет! — повторил Кальдер.

Корнелиус подозрительно на него посмотрел:

— Видно, что вы пили.

— Сегодня взорвали мою сестру.

— Господи Боже! — вырвалось у Корнелиуса. — Мне очень жаль. Она?..

— Она жива, — ответил Кальдер, — но потеряла ногу. Может, даже обе.

— Какой кошмар! Ужасно! Присядьте. — Корнелиус показал на стул, но Кальдер не обратил на его слова внимания.

— Вы не хотите спросить, как это случилось?

— Ну конечно! Что произошло?

— Кто-то подложил бомбу в мою машину. Взорвать хотели меня, чтобы я больше не смог задавать вопросов о вашей жене.

— Что?

— Самолет, на котором мы летали с Тоддом, тоже взорвался, чтобы он не задавал о ней вопросов.

— Вы уверены?

— Уверен ли я? — Кальдер рассмеялся и покачнулся. — Еще бы! Конечно, уверен! А вы?

— Пожалуйста, сядьте! — снова сказал Корнелиус.

— Дело в том, что я знаю: это вы велели заминировать «Як». И мою машину.

— Что? По-вашему, я хотел убить собственного сына?

— И об этом я рассказал полиции, — продолжал Кальдер.

Корнелиус взял себя в руки и выпрямился.

— Думаю, что вы все сделали правильно, Алекс. Не сомневаюсь, что завтра утром они придут задать вопросы. Мне действительно очень жаль, что так случилось с вашей сестрой, но сейчас вам лучше уйти.

Кальдер заметил, как левой рукой Корнелиус подал знак. Обернувшись, он увидел в дверях женщину в ночном халате, которая испуганно на них смотрела. По снимкам из газет он узнал в ней Джессику Монтгомери — третью жену мистера ван Зейла. Ей было за пятьдесят: высокая, светловолосая и худая, но все еще сохранившая привлекательность.

— Не волнуйся, дорогая, — сказал Корнелиус. — Я все улажу.

— О да, вы все уладите! — подхватил Кальдер. — Придет полиция и задаст вежливые вопросы, на которые вы ответите, а если ответить будет трудно, то наймете адвоката, и полиции ни за что не удастся вас арестовать, потому что вы слишком хитры и прихватить вас будет не на чем.

— Могу вас заверить, что буду предельно откровенен. Я не меньше вашего хочу выяснить, кто виновен в случившемся.

— Ага! — хмыкнул Кальдер. Он знал, чего ему хочется сейчас больше всего, но понимал, что слишком пьян. Хотя Корнелиусу было за семьдесят, он по-прежнему оставался крупным и сильным мужчиной и держался настороже. Если Кальдер начнет спьяну замахиваться, то Корнелиус успеет блокировать удар и вся поездка окажется напрасной. Он сосредоточился на подбородке Корнелиуса и попытался заставить его не плясать перед глазами. Ноги стояли удобно, и удар должен быть быстрым.

— Алекс… — Корнелиус сделал полшага вперед и протянул правую руку к плечу Кальдера. Быстрый и точный удар в подбородок отшвырнул его назад, но ему удалось удержаться на ногах. Кальдер нанес еще один удар, потом еще. Корнелиус обмяк и осел на пол. Кальдер стукнул его ногой под ребра — сначала раз, потом другой, услышал пронзительный крик женщины и почувствовал, как его тянут за рукав. Корнелиус застонал, и Кальдер с силой пихнул его ногой еще раз. Потом что-то большое и тяжелое ударило его по голове. Он пошатнулся и повернул голову. Джессика Монтгомери занесла над его головой настольную лампу, чтобы ударить снова. Он заслонился рукой, но не смог увернуться: основной удар массивной лампы пришелся на плечо, но все-таки задел голову. Кальдер упал, и перед глазами все поплыло.

Корнелиус неуверенно поднялся, ощупывая подбородок.

— Не надо звонить, дорогая, — сказал он жене, взявшей трубку.

Она его не послушалась.

Корнелиус помог Кальдеру подняться на ноги. Комната перед глазами бешено крутилась, и он не мог нанести новый удар, пока та не замрет на месте.

— Послушайте, Алекс, — сказал Корнелиус, хватая его за плечи. — Вот-вот приедет полиция. Пройдите через эту дверь и бегите. Не важно куда. Просто бегите.

— Ты не можешь его отпустить! — закричала Джессика.

Корнелиус поднял пластиковый пакет, с которым явился Кальдер, сунул ему в руку, помог пройти через прихожую и вытолкнул на улицу.

— Ну же!

Кальдер посмотрел на дом, потом на ворота, ведущие на улицу, и побежал.

Он услышал вой сирен приближавшихся машин. Он побежал быстрее и завернул за угол. Бежать было приятно, ноги работали, как насос, разгоняя кровь по всему телу и заставляя сердце биться быстрее. Но через некоторое время его затошнило, он остановился, и его вырвало. Вытерев губы тыльной стороной ладони, Алекс снова побежал, но на этот раз трусцой, и вскоре очутился на боковых улочках позади станции Юстон. Он замедлил бег и перешел на шаг. Никаких сирен, никакой полиции.

Что он сделал? Избил Корнелиуса. Это хорошо, даже замечательно, но ничего не решает. Завтра все равно наступит, и он не может этого изменить.

Он остановился, допил остатки «Лафроэйг» и выбросил бутылку. Потом отхлебнул «Уайт хорс».

Он медленно брел, размышляя. Суббота оказалась очень длинной и никак не заканчивалась. На улицах было полно народу, многие, как и он, навеселе. Он шел не разбирая дороги.

Сэнди остановилась где-то в Лондоне, он это точно знал. Гостиница «Ховард». Точнее — «Суисс-отель Ховард». Чуть пониже по реке возле Стрэнда. Он встретится с ней.

Кальдер тронулся в путь. Он не знал, сколько времени шел и как вообще нашел дорогу по некогда знакомым улицам, но в конце концов оказался у входа в гостиницу «Ховард», над которым по какой-то неведомой причине появился швейцарский белый крест. Его не хотели пускать внутрь, но Кальдер сказал, что ему надо встретиться с постояльцем, и швейцар проводил его до стойки регистрации. Собрав все силы, Алекс постарался выглядеть достаточно трезвым, чтобы заставить служащего свериться с компьютером.

— Мисс Уотерхаус освободила номер два дня назад, — наконец сказал он.

— Нет, вы не понимаете, — возмутился Кальдер, налегая на стойку.

Сильные руки схватили его за воротник и вытолкнули на улицу.

Кальдер огляделся. Перед ним по набережной ехали машины, за которыми была река.

Пошатываясь, он подошел к мостовой. Машины продолжали ехать. Подождал. Наконец где-то зажегся красный светофор, и в потоке машин образовался пробел. Он двинулся на другую сторону под недовольные окрики водителей и оказался на тротуаре возле реки. Город был залит множеством огней, и только внизу вода затягивала их в себя и постепенно растворяла в своей темной массе. Кальдер долго вглядывался в эту тьму. Она его манила.

Завтра. Господи, ну кому нужно, чтобы наступало завтра?

Он вытащил бутылку, чтобы снова отхлебнуть.

— Эй, приятель! — Он посмотрел вниз и с трудом разглядел костлявого мужчину с трехдневной щетиной в поношенной куртке и джинсах, опиравшегося на стену. — Приятель, может, угостишь?

— Само собой! — Кальдер уселся рядом. — Держи. Забирай всю!

18

Он проснулся от солнечных лучей, просвечивавших красным сквозь сомкнутые веки. Он лежал, скорчившись на боку, на тротуаре, а в нескольких дюймах от носа расплылось пятно высохшей рвоты. Он сел и посмотрел на часы: пять минут шестого. Серое небо утренней зари на глазах становилось светлее, на набережной не было ни души, и только редкие машины нарушали тишину в столь ранний час. Голова раскалывалась. Он провел языком по нёбу — было полное ощущение, будто в рот ему засунули огромный ватный тампон, смоченный в смеси уксуса и бензина, и подожгли. Боль в голове усилилась, а в животе начало громко урчать.

Он заставил себя подняться. Никаких следов вчерашнего собутыльника, как, впрочем, и бутылки с виски. Он ощупал карман брюк — бумажник был на месте. Пошатываясь, Кальдер двинулся в сторону вокзала Кингз-Кросс. Идти ровно было трудно — в крови по-прежнему оставалось слишком много алкоголя, — но прогулка на свежем утреннем воздухе явно шла ему на пользу, разгоняя застоявшуюся кровь.

Он добрался до Кингз-Кросс, зашел в аптеку, купил парацетамол, а потом съел горячий завтрак в круглосуточном кафе. Вокруг вокзала в это раннее воскресное утро уже было достаточно людно: припозднившиеся ночные торговцы наркотиками и сексом смешивались с рабочими, начинавшими трудиться чуть свет. По-прежнему с тяжелой головой он вошел на вокзал и начал искать платформу, откуда отправлялся первый поезд на Кингз-Линн.

Он добрался до Норфолка в полдесятого и решил взять такси, чтобы заехать домой, в таком состоянии появиться в больнице он не мог. Дом по-прежнему был оцеплен лентой и охранялся полицейским в форме. Кальдер ему представился, прошел наверх и, задернув шторы, лег спать. Пару раз он слышал сквозь сон, как звонил телефон, но отвечать не стал.

Он проснулся в час пополудни, принял душ и позвонил Элфи, чтобы тот отвез его в больницу. Такси стало очень дорогим, и он подумал, что надо обзавестись машиной. Вокруг дома все еще велись работы — обломки машины тщательно собирались и складывались в кузов полицейского фургона. Полицейский сматывал ленту, которой было оцеплено место преступления. Он кивнул Кальдеру и записал что-то в блокнот.

Сидя на заднем сиденье такси, Кальдер проверил голосовую почту мобильника. Сообщения оставили Уильям, Ким, Джерри и отец — все хотели знать, куда он, черт возьми, делся. Он позвонил только Джерри, быстро объяснил, что произошло с сестрой, и предупредил, что в ближайшие пару дней его на аэродроме не будет. Злость Джерри моментально улетучилась, уступив место шоку и сочувствию. Повесив трубку, Кальдер глубоко вздохнул. Если бы только реакция отца и Уильяма была похожа на эту!

При приближении к отделению реанимации боль у Алекса в голове собралась в одну точку. Он увидел Уильяма, который сидел, согнувшись, в приемном покое. Тот поднял голову, узнал своего шурина и снова опустил глаза в пол.

— Как она?

— А тебе не все равно?

— Как она? — повторил Кальдер.

Уильям вздохнул:

— Ночь пережила. Сейчас она снова в операционной. Пока они считают, что все идет неплохо, но после операции будут знать больше.

— А вторая нога?

Уильям пожал плечами:

— Они пытаются ее спасти. Но никаких гарантий.

— Мне очень жаль.

— Уходи! — тихо, но твердо произнес Уильям.

— А где дети?

— С отцом и Ким. Не знаю. Где именно — не знаю.

Кальдер оставил Уильяма и отправился их искать. Он нашел их на улице, где они сидели на траве возле клумбы с розами. Ким что-то читала Фебе, а отец — Робби.

— Привет, — сказала Ким, заметив Кальдера. Она дочитала предложение до конца и закрыла книжку. Доктор Кальдер не обратил на сына никакого внимания и прочитал еще целых две страницы. Кальдер опустился на траву рядом с ними и ждал, разглядывая сосредоточенное и морщинистое лицо отца, на которое упала прядь седых волос. Робби сосал палец, внимательно слушая негромкий шотландский говор.

— Ладно, Робби. А теперь возьми сестру, и соберите мне как можно больше маленьких лепестков, — наконец сказал отец, показывая на клумбу, усеянную опавшими желтыми лепестками роз. Первые розы уже отцвели, и лепестков было много. — Сложите их в одну большую кучу, а потом пересчитайте. Когда дойдете до двадцати, скажите мне.

Робби, гордый тем, что умеет считать, потащил сестру выполнять задание.

— Ты ужасно выглядишь, Алекс, — сказала Ким. — Что у тебя с головой?

Кальдер хмыкнул и потрогал висок. От удара настольной лампой прошлой ночью у него образовалась огромная шишка. Доктор Кальдер внимательно оглядел сына с ног до головы.

— Ты трезв?

— Да, — ответил тот, — нахожусь в стадии похмелья. Голова просто раскалывается.

— Ну и дурак! — заметил доктор.

Кальдер не стал с этим спорить, чувствуя полное опустошение. Он ждал этого и был готов выслушать все упреки отца. Защищаться ему было нечем. Он все это заслужил.

— Я пойду поиграю с детьми. — Ким поднялась и направилась к клумбе.

— Она здорово помогла, — сказал доктор Кальдер. — И очень ловко управляется с Фебой и Робби. Не знаю, что делал бы Уильям без нее.

Кальдер взглянул на отца. Он не собирался ничего говорить, но не сдержался.

— Отец, мне так жаль!

Отец улыбнулся. Глаза блеснули, и в них появился огонек, который так ценили в Келсо. Он протянул руку и дотронулся до Кальдера. Прикосновение было легким, но в то же время успокаивающим. Кальдер начал говорить и бессвязно рассказывать об Энн, ван Зейлах, о бомбе, о том, что избил Корнелиуса, о своей матери, обо всем, кроме Ким. О ней говорить ему было слишком стыдно.

Доктор слушал.

— Я знаю, как сильно ты любишь Энн, отец. И ты знаешь, как сильно ее люблю я. Ты знаешь, что я бы этого не допустил, если бы хоть на секунду мог предположить возможность риска для нее.

Робби вскрикнул, уколовшись шипом. Кальдер с отцом наблюдали, как Ким быстро осмотрела палец и поцеловала, чтобы он прошел. Наконец доктор начал говорить:

— Кто-то пытался убить моего сына и почти убил мою дочь. Я просто в ярости от этого, но не на тебя. То, что ты напился и избил старика, ничего не изменило, хотя понять тебя я могу.

— Люди, подобные ему, неприкасаемы. Ему все сойдет с рук.

— Увидим, — сказал доктор Кальдер. — Ким рассказала мне, как много ты для нее сделал после того, что случилось с ее мужем. Теперь твоя помощь нужна Энн, Уильяму и детям.

— Уильям отказывается со мной разговаривать, — возразил Кальдер. — И я отлично понимаю почему.

— Это пройдет. Я пообещал ему, что завтра отвезу детей в Лондон. Может, даже отправлю их обратно в школу. Ким здесь здорово помогла, но Уильям сейчас не в состоянии за ними присмотреть.

— Что я могу сделать?

Доктор Кальдер внимательно посмотрел на сына:

— Давай обсудим это чуть позже, ладно? А сейчас дай мне взглянуть на твою шишку.

Наступил вечер, Кальдер час назад вернулся из больницы. Нужно было прибраться — полиция тщательно осмотрела территорию вокруг дома и все внутри его, даже одежду и обувь. Он начинал приходить в себя, но голова все еще побаливала. Он не мог не думать об Энн: операция прошла удачно, и он изо всех сил пытался не размышлять о взрыве и своей роли в нем.

Он услышал, как к коттеджу подъехала машина. Это была потрепанная красная «вольво» отца, а на пассажирском сиденье он увидел Ким.

— Мы ненадолго, — сразу предупредил отец, входя в дом. — Я хочу успеть поговорить с вами обоими, пока не уехал с малышами в Хайгейт завтра утром.

Кальдер провел их в гостиную.

— Хотите что-нибудь выпить?

— У тебя еще остался «Лафроэйг», который я подарил тебе? — поинтересовался отец.

— Как насчет бокала вина?

Доктор нахмурился:

— Допил вчера, верно?

— Начал и закончил, — признался Кальдер.

— Хм. — Неодобрение доктора Кальдера употреблением дорогого односолодового виски на то, чтобы просто напиться, было врожденной чертой шотландцев.

— Ладно, давай вино, — ворчливо согласился он.

Кальдер открыл бутылку и наполнил два бокала — себе он налил воды со льдом.

— Очень разумно, — отметил отец.

— Что ты думаешь насчет Энн? — спросил Кальдер. — Врачи в больнице не говорят ничего определенного.

— Она выкарабкается, — уверенно ответил доктор. — У нее есть сила духа. При таких повреждениях выздоровление зависит от отношения пациента. Чем они упорнее и неуступчивее, тем лучше.

— Надеюсь, что ты прав, — сказал Кальдер.

Доктор Кальдер улыбнулся.

— Я точно прав! — Он сделал глоток. — Итак, кто-то нанес большие увечья твоему мужу и твоей сестре, — произнес он, глядя поочередно на Ким и Кальдера. — Поэтому я вас спрашиваю: что вы собираетесь с этим делать?

— Что ты имеешь в виду? — не понял Кальдер.

— Я выслушал все, что ты мне рассказал и что рассказала Ким, я выслушал о твоих дурацких подвигах в Лондоне, и я очень зол. Не вызывает сомнений, что случившееся с Тоддом и Энн как-то связано и между собой и с вашим расследованием убийства Марты ван Зейл. Алекс прав — наиболее вероятно, что за этим стоит Корнелиус ван Зейл. — Ким и Алекс кивнули. Доктор Кальдер продолжил: — Мы должны помочь полиции всем, чем сможем, но я разделяю опасения Алекса, что у них не будет достаточно оснований для его ареста. Если ему удастся ускользнуть, я разозлюсь еще больше. — Мохнатые белые брови доктора сошлись в одну линию, придавая его морщинистому лицу выражение непреклонной решимости. — Еще больше!

— Я тоже, — заявила Ким.

— Алекс?

Кальдер кивнул.

— Итак, как мы поступим?

— Я не знаю, что мы можем сделать, кроме как рассказать полиции все, что нам известно, — заметил Алекс. — Я же не могу выбить из Корнелиуса признание, верно?

— Ну же, Алекс, — удивился отец, — ты меня разочаровываешь! Ты ведь не малое дитя! Я не допущу, чтобы ублюдку, изувечившему мою дочь, все сошло с рук. Ты спрашиваешь, что мы можем сделать, и я тебе отвечаю — надо вывести его на чистую воду.

Кальдер улыбнулся отцу. Неожиданно в голове прояснилось и боль стихла.

— Кое-что в наших силах. Мы не можем расследовать лучше полиции взрывы «Яка» и «мазерати». Но изначальное ощущение Ким было абсолютно верным. Смерть Марты ван Зейл является ключом. Если нам удастся выяснить, кто и почему убил ее, многое в последних событиях станет понятным.

— Есть нечто, что Корнелиус желает скрыть, — проговорила Ким. — И для этого он не остановится ни перед чем, даже перед убийством своего сына.

— Но мы не можем быть точно уверены, что это именно Корнелиус, — заметил доктор Кальдер.

— Это так, — согласился Алекс. — Однако, узнав все про Марту, мы это так или иначе выясним.

Все трое обменялись взглядами, почувствовав атмосферу общей и ясной цели.

— Наверняка это будет опасно, — предупредила Ким. — Тодд и Энн уже пострадали. Если ты продолжишь задавать вопросы, то настанет твоя очередь.

— Она права, — согласился доктор.

Кальдер посмотрел на них:

— Что вы хотите, чтобы я сказал?

— Скажи что хочешь, — ответил отец. — Это должно быть твое решение.

Кальдер закрыл глаза. Опасность была очень реальной, и он это знал. Но с другой стороны, ему предоставлялась возможность сделать хоть что-то ради Энн и Тодда, ради Ким и отца, и — главное — ради себя самого. Для него это был выход, способ жить, не боясь наступления будущего.

— Я займусь этим, — сказал он.

Отец улыбнулся.

Они услышали громкий стук в дверь. Кальдер прошел в прихожую и заметил желтый конверт, лежавший на коврике у входа. Он открыл дверь — в припаркованный чуть поодаль «мерседес» садился маленький чернокожий человек в мешковатом костюме, в котором он узнал водителя Корнелиуса.

Кальдер поднял конверт и отнес в гостиную, где показал остальным.

— Он что, проделал весь путь из Лондона, чтобы доставить конверт? — удивилась Ким.

— Похоже на то.

— Интересно, что в нем. Наверное, какая-нибудь угроза.

— Посмотрим, — ответил Кальдер и, вскрыв конверт, вытащил из него единственный листок бумаги, на котором было что-то написано уверенным почерком с небольшим наклоном вперед. Прочитав, Кальдер передал его Ким и отцу.

Дорогой Алекс!

Я очень огорчился, узнав о несчастье с Вашей сестрой. Я думаю о ней и ее семье.

Я вполне понимаю боль, злость и ожесточение, которые Вы наверняка испытываете. Я также понимаю, что под влиянием момента Вы могли решить, что я к этому причастен. Надеюсь, что теперь, когда у Вас было время взглянуть на все более трезво, Вы понимаете, что я никогда бы не причинил боли сыну и ни в чем не повинной женщине — Вашей сестре.

Вы можете быть уверены, что я окажу полиции всемерную помощь, чтобы найти человека, виновного в этих ужасных преступлениях, и что я не стану рассказывать о том, что произошло прошлой ночью.

Если я хоть чем-нибудь могу быть полезен Вам или Вашей сестре, пожалуйста, дайте об этом знать.

Искренне Ваш

Корнелиус ван Зейл.

Доктор Кальдер внимательно изучил письмо.

— Лицемерный ублюдок! — сказал он, прочитав. — Нужно было избить его еще больше.

На следующее утро после завтрака Кальдер чувствовал себя намного лучше. Отец остановился у него и рано утром совершил прогулку к морю. Уильям с детьми ночевали в гостинице. За второй чашкой кофе Кальдер просмотрел газеты. «Файнэншл Таймс» опубликовала большую статью о торгах за «Таймс», которые вот-вот должны были перерасти в настоящую крупномасштабную битву. Совет директоров «Лекстон медиа» находился в полном смятении, не зная, как отнестись к предложению «Зейл ньюс». Тем временем возможность участия в торгах внимательно изучали еще три потенциальных покупателя: большой немецкий издательский концерн, ирландский магнат недвижимости, владевший газетами в Южной Африке, Ирландии и США, а также группа «Телеграф», издававшая не менее солидную газету. По данным «Файнэншл Таймс», явного фаворита не наблюдалось. У немцев было много денег, но их не устраивала цена обыкновенных акций, а ирландец, судя по всему, был готов нарушить свое обычное правило никогда не переплачивать. Группа «Телеграф ньюспейперс» выразила готовность попытать счастья, несмотря на вероятное рассмотрение легитимности их заявки Комиссией по конкуренции. Об отчаянном стремлении сэра Ивлина Гилла и Корнелиуса ван Зейла завладеть газетой было общеизвестно, однако оба были стеснены в средствах.

В результате победителем на торгах мог оказаться любой из них. «Лишь бы не Корнелиус», — подумал Кальдер.

Он понимал, что его главным врагом было бездействие. Он позвонил в страховую компанию, чтобы оформить заявку на компенсацию за взорванный «мазерати», а затем они с отцом отправились в больницу, где Энн по-прежнему не приходила в сознание. Врачам удалось спасти ей ногу, собрав ее почти по кусочкам. Они назвали его сестру настоящим бойцом и почти не сомневались, что ей удастся выкарабкаться. В состоянии Тодда никаких перемен не было. Кальдер избегал Уильяма, но обменялся несколькими дружескими словами с Ким. Доктор Кальдер уехал с детьми в Лондон и по дороге высадил сына у местного гаража, где тот взял напрокат старый черный «фольксваген-гольф», на котором собирался ездить, пока не купит новую машину. Алекс вернулся домой, где его уже ждали детектив-инспектор Бэнкс и ее толстощекий напарник.

Он пригласил их в дом и сварил кофе. Бэнкс с темными кругами под глазами казалась еще бледнее, чем в субботу. Судя по всему, отдыхать в эти выходные ей не пришлось совсем.

— Как продвигается расследование? — поинтересовался Кальдер.

— Эксперты подтвердили, что взрывные устройства, подложенные в самолет и машину, изготовлены одним и тем же человеком.

— Кто бы мог подумать! — не удержался Кальдер, и Бэнкс бросила на него недовольный взгляд. — А Бентон Дэвис что-нибудь рассказал?

— Не больше, чем вам. Мы послали запрос в полицию Южной Африки о смерти Марты ван Зейл. Ответа пока не было. Между тем я бы хотела задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста.

Она вытащила из папки лист бумаги. На нем был набросок крепкого мужчины средних лет с короткой стрижкой и усами. Кальдер внимательно рассмотрел его.

— Вы видели в округе кого-нибудь похожего на него? — спросила Бэнкс. — Рост примерно пять футов восемь дюймов, мог быть одет в черную кожаную куртку.

Кальдер отрицательно покачал головой:

— Нет. А что?

— У нас есть свидетель, который видел, как этот человек остановился на машине возле вашего дома в пятницу и внимательно все разглядывал. Его описание совпадает с тем, кого видели ночью на тропинке у аэродрома накануне взрыва «Яка».

Кальдер еще раз посмотрел на рисунок.

— Мне очень жаль, но я его точно не видел.

Бэнкс убрала листок обратно, ничуть не расстроившись. Новые вопросы, новые заполненные формы с ответами — все это было частью обычной процедуры.

— Как давно вы знакомы с миссис ван Зейл? — спросила она.

— Мы вместе учились в университете. Но до ее приезда пару недель назад мы не виделись десять лет.

— Понятно. Но за эти две недели вы не раз проводили время вместе?

— Да, это так.

— Вы не могли бы охарактеризовать ее отношения с мужем?

— Мог бы, — ответил Кальдер. — Она его очень любит. И потрясена тем, что с ним произошло.

— Она упоминала о каких-нибудь трениях в браке?

— Нет. Думаю, она не в восторге от места, где они живут, но это и все. А в чем дело? Вы же не думаете, что за этими взрывами стоит она?

— Если Тодд умрет, она унаследует целое состояние.

— Но это безумие!

— Возможно, — отозвалась инспектор Бэнкс. Кальдер поймал на себе ее пристальный взгляд. — Вы уверены, что ничего не знаете о возможных проблемах в этом браке?

Перед глазами Кальдера промелькнули две сцены: Донна Снайдер у кровати Тодда и они с Ким в саду у коттеджа. Он постарался как можно скорее выбросить их из головы.

— Абсолютно уверен, — медленно проговорил он.

— А как насчет ваших отношений с миссис ван Зейл?

— Я понимаю, на что вы намекаете, и решительно отвергаю саму мысль об этом, — спокойно ответил он. Инспектор Бэнкс не спускала с него своих карих глаз. Он выдержал взгляд.

— Хорошо, — сказала детектив. — И последний вопрос.

— Да?

— Где вы были в субботу ночью?

Кальдер нахмурился:

— Не понимаю, какое это имеет отношение к расследованию.

— Вас видели пьяным, садящимся в такси на станции Кингз-Линн. Домой вы вернулись только утром.

— Я не обязан говорить вам, где был, — заявил Кальдер.

Бэнкс вздохнула:

— Не обязаны. Но до сих пор вы с готовностью отвечали на все вопросы, и то, что отказываетесь сейчас, выглядит странным. Это вызывает подозрения и пробуждает любопытство. Если вы не ответите, я выясню сама.

Кальдер взглянул на нее. Он хотел помочь, тем более что она наверняка все равно узнает.

— Я отправился к Корнелиусу ван Зейлу.

— А-а. Не думаю, что это была хорошая идея, мистер Кальдер.

— Но я уверен, что за всем этим стоит именно он, — не сдавался Кальдер.

— Если это действительно он, и я подчеркиваю слово «если», то нам вовсе не нужно, чтобы вы вламывались к нему со своими обвинениями. К нему надо подбираться очень осторожно.

— Вы с ним еще не встречались?

— Я отправляюсь в Лондон завтра утром вместе со своим начальником.

— Начальником?

— Это важное расследование.

— А Корнелиус ван Зейл — важный человек?

— Безусловно, мистер Кальдер, — ответила Бэнкс. — Спасибо, что уделили нам время.

Кальдер проводил детективов до двери. Вопросы Бэнкс — особенно об отношениях между ним и Ким — выбили его из колеи. Ему очень не хотелось, чтобы они выплыли наружу. Он не сомневался, что они никак не были связаны с покушением на Тодда: сама мысль о возможной причастности к этому Ким являлась просто абсурдной, о каких бы деньгах ни шла речь. Но с другой стороны, он порадовался обстоятельности и цепкости, с которой Бэнкс вела расследование. Если она прихватит Корнелиуса так же, как зацепила его, возможно, дело сдвинется с мертвой точки.

19

Корнелиус оглядел зал, и он ему понравился: длинный антикварный стол, портреты почтенных банкиров XIX века, картины судов, которые они финансировали, и вид на Темзу между двумя новыми башнями в Сити.

Они находились в зале заседаний совета директоров «Ляйпцигер Гурней Крохайм» — торгового банка, поглощенного немецким гигантом, но продолжавшего, как и в былые времена, предоставлять разным фирмам консультационные услуги по вопросам продажи приобретений. По другую сторону стола сидели три банкира «Гурней Крохайм» во главе со скользким евреем, одетым в отличную рубашку в полоску, еще там был Питер Лекстон, основатель и председатель «Лекстон медиа», занимавшийся сделкой, а также Тим Роллинсон, недавно назначенный финансовым директором. Корнелиуса сопровождали Эдвин, Бентон Дэвис, Дауэр и еще один банкир из «Блумфилд-Вайс», имя которого он не запомнил. Выступал представитель «Гурней Крохайм», просивший отсрочки для принятия окончательного решения по предложению «Зейл ньюс».

По сути, все свелось к детской игре кто кого переглядит и не сморгнет первым. Холдинг «Зейл ньюс» сделал предложение о приобретении акций «Лекстон медиа», которое, в соответствии с предписаниями Комитета по поглощениям и слияниям, должно было оставаться в силе на протяжении как минимум двадцати одного дня. Питер Лекстон владел всего лишь десятью процентами акций компании, которую он основал, а остальные принадлежали крупным инвесторам, и они были сыты по горло значительными убытками из-за неэффективного менеджмента. Они выжидали, рассчитывая на более щедрое предложение о покупке их акций. Но финансировавшие компанию банкиры хотели вернуть вложенные деньги как можно быстрее и ждать не собирались.

«Лекстон медиа» тянула время и старалась уговорить «Зейл ньюс» продлить срок действия своего предложения, надеясь, что Ивлин Гилл или другие потенциальные покупатели смогут предложить более высокую цену. «Зейл ньюс» не хотел продлевать срок по той же самой причине. Если Корнелиус откажется продлить срок, то был риск, что «Лекстон медиа» просто не примет его предложение. Для «Лекстона» в этом не было бы ничего страшного, в случае если другой покупатель мог предложить более высокую цену. В противном же случае это грозило обернуться полной катастрофой. Банкиры «Лекстона» ждать не хотели. Если Питер Лекстон и его совет директоров откажут Корнелиусу, а нового предложения с более высокой ценой так и не последует, то банкиры могут вынудить компанию поджать хвост и продать «Зейл ньюс» акции по цене, которую Корнелиус захочет заплатить.

Значит, обе стороны станут блефовать. Из ключевых игроков, собравшихся за столом, трое были профессионалами высшей лиги: сам Корнелиус, банкир «Гурней Крохайм» и Питер Лекстон. Из этого ряда полностью выпадал Тим Роллинсон. При своей худобе, лысине и очках с толстыми линзами он выглядел невзрачным, но обладал репутацией жесткого дельца, которого поставили на этот пост за его маниакальное стремление к неуемному урезанию расходов. Но он не был игроком. Корнелиус не сводил с него взгляда. Роллинсон это заметил и заерзал на стуле, не прекращая крутить колпачок на своей эксклюзивной ручке «Ватерман» с такой силой, что Корнелиус боялся, как бы та не сломалась.

Когда банкир закончил говорить, наступило молчание, и все взгляды устремились на Корнелиуса, а тот продолжал смотреть на Роллинсона, затягивая паузу.

— Мы полагали, что вы заинтересованы в быстрой сделке, — наконец произнес он.

— Мы это ценим, — ответил Лекстон, — но рассчитываем на ваше понимание: нам нужны две недели, чтобы другие заинтересованные стороны могли оценить свои возможности.

— Просто я подумал: что же произойдет, если они так и не предложат более высокую цену, — сказал Корнелиус, не замечая Лекстона и по-прежнему не спуская глаз с Роллинсона. — Рассчитаться с банками будет очень непросто, верно, Тим?

Роллинсон оторвал взгляд от бумаг и поднял глаза на Корнелиуса. Финансовый директор смотрел сквозь толстые линзы очков, а Корнелиус — поверх своих более изящных очков-«половинок».

— Я уверен, что у нас будет достаточно времени, чтобы решить все вопросы с банками ко всеобщему удовлетворению, — заявил Роллинсон. — Они заверили, что предоставят нам время, чтобы мы могли заключить наиболее выгодную для акционеров «Лекстон медиа» сделку. — Он выдержал взгляд Корнелиуса секунду, потом еще одну, потом на мгновение взглянул на Питера Лекстона и снова встретился взглядом с Корнелиусом.

Этого мгновения было достаточно. Роллинсон лгал. Корнелиус знал это. Он не мог объяснить почему, но теперь он был в этом уверен наверняка. Он улыбнулся Питеру Лекстону, давая ему понять, что раскусил его.

— Мне очень жаль, но мы не можем продлить срок действия своего предложения. Он истекает через — дайте-ка сообразить — одиннадцать дней. Я уверен, что ваши акционеры посчитают целесообразным заключить сделку с нами.

Лекстон откашлялся.

— Нам придется серьезно подумать о своей позиции.

— Разумеется, — ответил Корнелиус, улыбаясь. — Это ваше право.

Едва они вышли из офиса «Гурней Крохайм», Бентон Дэвис похлопал Корнелиуса по плечу.

— Вам удалось их зацепить за живое. Банки наверняка не позволят им затягивать с принятием нашего предложения. По глазам Роллинсона это было видно.

Дауэр бросил на Бентона сердитый взгляд:

— Посмотрим, как поступит Лекстон. Мы не можем быть уверены, что он блефовал.

Бентон поймал взгляд Корнелиуса и подмигнул. Дауэр еще больше помрачнел.

Кальдер приехал в больницу узнать, как дела у Энн. Врачи были довольны ее состоянием, но она по-прежнему лежала без сознания. У Тодда тоже наметился сдвиг к лучшему — он пришел в себя, но пока плохо ориентировался и мало что понимал.

Ким была на седьмом небе. Тодд не осознавал, где находится и почему, но узнал ее. Они даже поговорили, хотя он мало что соображал и вскоре снова заснул. Однако это было начало. Она нехотя согласилась с предложением Корнелиуса перевезти его через пару дней в частную клинику в Лондоне, но до тех пор собиралась сидеть возле его кровати столько времени, сколько позволят врачи, на случай если он опять проснется.

Кальдеру с трудом удалось уговорить ее оставить Тодда одного на полчаса. Они вышли на улицу через главный вход и принялись бесцельно бродить по территории больницы, не обращая внимания на различные таблички, указывавшие путь к разным отделениям. Кальдер пересказал ей беседу с инспектором Бэнкс, но не упомянул о ее наводящих вопросах по поводу семейных отношений Ким и Тодда.

— Будем надеяться, что ей удастся прихватить Корнелиуса, — сказала Ким.

— Я вот что подумал, — заметил Кальдер. — Тот, кто заложил бомбу в «Як», должен был знать, что мы с Тоддом собираемся лететь на нем в тот день. Об этом было известно сотрудникам летной школы, об этом была запись в заявке на полет, но трудно представить, чтобы враги Тодда стали изучать заявки. Тогда возникает вопрос…

— Кому мы говорили?

— Да.

— Ну, я помню, что говорила своим родителям по телефону.

— Они живут в Ливерпуле, верно?

— Да. И еще, когда мы встречались с Корнелиусом в Лондоне, то тоже это обсуждали. Я сказала, что волнуюсь, потому что самолет такой старый, а Корнелиус посчитал полет увлекательным.

— Очень интересно. А еще кому-нибудь говорили?

— Нет. — Ким наморщила лоб, вспоминая. — Только моим родителям и Корнелиусу.

— Думаю, что твоих родителей мы можем вычеркнуть. Твой отец ведь не является международным террористом, у которого есть зуб на Тодда?

— Нет. Он отошедший от дел владелец магазина электротоваров, который души в нем не чает.

— Тогда остается один Корнелиус.

Они прошли дальше и обогнали пожилую женщину с повязкой на глазу, которая не спеша двигалась в сторону клиники для амбулаторных больных и остановилась, чтобы перевести дух и поздороваться с ними.

— Здесь мы вряд ли еще что-нибудь сможем сделать, — сказал Кальдер. — Думаю, что мне надо побывать в Южной Африке, посмотреть место, где умерла Марта. Увидеть, где она жила. Может, удастся найти людей, которые знают о последних неделях ее жизни. Попытаться отыскать ее дневник. Я надеялся на помощь Тодда.

— Сейчас он помочь не сможет, только позже, — ответила Ким. — А Кэролайн?

— Но тогда ей было всего двенадцать лет, верно?

— Да. Но она заметила дневник. И вспомни: она сказала Корнелиусу, что тоже хочет узнать о смерти Марты больше. Если хочешь, я позвоню ей. У нас хорошие отношения, на самом деле. — Ким вытащила мобильник. — Я могу позвонить прямо сейчас.

— Хорошо, — согласился Кальдер. — Позвони.

Они присели на газон с густой травой возле здания ортопедического отделения, и Ким стала копаться в сумке в поисках записной книжки с номером телефона. В Англии было около шести вечера, значит, в Сан-Диего наступило утро. Ким набрала номер телефона, и Кальдер нагнулся к ее уху, чтобы тоже слышать разговор.

Кэролайн взяла трубку, и было видно, что она рада звонку Ким. Еще больше она обрадовалась, узнав, что Тодд очнулся. Ким рассказала, что собирается сделать Кальдер, и спросила, с кем ему там стоит встретиться.

— Трудный вопрос, — смутилась Кэролайн, и ее голос, искаженный помехами, стал еще больше походить на речь коренных жителей Калифорнии. — У нас дома часто бывали гости, но я не знаю наверняка, с кем из них мама дружила или кому могла довериться. Конечно, там по-прежнему постоянно живет Зан. Думаю, что теперь она в Кэмпс-Бей — это престижный пригород Кейптауна.

— У меня есть ее адрес.

— Отлично. Потом наша служанка Дорис. Если Алекс ее увидит, пусть обнимет за меня покрепче. Мне она очень нравилась. Подожди… Был какой-то газетчик, работавший на отца: Джордж — как его? Джордж Филд, кажется. Они с мамой очень дружили. И еще она очень много времени уделяла какому-то благотворительному проекту в черном поселении Гугулету. Там у нее тоже были друзья. Вряд ли я еще кого-нибудь вспомню. Я хорошо помню родителей своих подруг, но они скорее были важны мне, а не маме.

— А что насчет дневника? — поинтересовалась Ким.

— «Хондехук», конечно, продали. Она писала, что прятала его в столе с бумагами о налогах, верно? Бог знает, где он сейчас. Может, у папы дома, в Филадельфии? Скорее всего стол продали в Южной Африке, а старые бумаги, наверное, просто выбросили, как он и говорил.

— Жалко. — Ким не скрывала разочарования.

— Но я вспомнила о дневнике еще вот что. Вообще-то я об этом никогда не забывала, но тогда, на ужине, папа был таким нервным, что я не решилась рассказать. Ты помнишь, я говорила, что видела, как мама что-то переписывает в свой дневник из чужого дипломата?

— Да.

— Я не помню имя человека, кому принадлежал дипломат, но имя второго я запомнила. Андрис Виссер. Я запомнила, потому что у моей лучшей подруги фамилия была тоже Виссер, а африканерских фамилий в школе было раз, два и обчелся. Я спрашивала ее — вдруг он был ее отцом, но она его не знала. И еще я помню, что он хромал.

Ким подняла глаза, чтобы убедиться, что Кальдер все слышал. Он утвердительно кивнул.

— Просто отлично, Кэролайн, — похвалила Ким.

— Я не решилась упомянуть это имя за столом. Папа так болезненно на все реагировал… И там был Эдвин. — Она помолчала. — Я не доверяю Эдвину. Я помню, что они с мамой друг друга терпеть не могли.

— Я понимаю, — сказала Ким. — А как насчет Зан?

— О, с ней все по-другому. Мы долго ее не видели с тех пор, как я была совсем маленькой, но в ту зиму она появилась и прожила у нас пару месяцев. Они с мамой отлично ладили. С ней стоит встретиться и поговорить.

— Спасибо, Кэролайн.

— Послушай, если понадобятся деньги, просто дай мне знать. Может, я оплачу поездку Алекса? Или хотя бы ее часть?

Ким взглянула на Кальдера. Он отрицательно покачал головой.

— Я спрошу его. И мы сообщим тебе обо всем, что удастся узнать.

— Хорошо. И еще, Ким…

— Да?

— Поцелуй от меня Тодда, хорошо?

Они направились обратно в больницу.

— Так странно, — сказала Ким. — Когда я увидела здесь Донну, я боялась, что Тодд очнется, опасалась тех чувств, что буду испытывать по отношению к нему. Но сейчас я так рада, благодарна и даже счастлива.

— Это хорошо.

— Может, это звучит глупо, но я думаю, что наш с тобой поступок погасил мою злость. Сейчас я даже больше злюсь на себя, и поэтому мне гораздо легче простить его. Может, наш брак распадется, когда он выздоровеет, но я надеюсь, что этого не случится. Я готова начать все заново, если он тоже захочет.

— Нужно быть дураком, чтобы не захотеть, — подвел черту Кальдер.

Кальдер весь вечер занимался подготовкой к поездке. Через Интернет он заказал билет в Кейптаун на завтра и попытался найти хоть какую-то предварительную информацию, начав с Андриса Виссера. «Гугл», конечно, выдал несколько человек, но наиболее вероятным кандидатом был чиновник министерства финансов, работавший в 1980-е и 1990-е годы. Сведения о нем были достаточно скупыми: несколько докладов на разных конференциях, вхождение в состав каких-то комитетов со скучными названиями. Было очень странно, что у такого человека могла быть важная встреча с Корнелиусом. Никакого упоминания о том, чем он занимается сейчас или где живет. Но для начала все-таки кое-что.

Потом он нашел ссылку на слово «Лагербонд» в показаниях Комиссии по восстановлению правды и примирению. Как и говорила Ким, об этой организации лишь вскользь упомянул некий Бен Диллард, когда давал показания в связи с поданной им просьбой об амнистии за участие в подготовке и осуществлении взрыва офиса АНК в Лондоне в 1982 году. Он работал агентом южноафриканской тайной полиции и во время допроса упомянул, что его куратор, полковник Ретиф, был, по слухам, членом «Лагербонда». Полковника Ретифа допросить не удалось, поскольку он умер в 1990 году.

Кальдер посмотрел информационные сайты Южной Африки, надеясь узнать о Дилларде побольше. Как выяснилось, того действительно амнистировали, но в 2000 году он был убит грабителями, которые забрались к нему в дом.

Выключив компьютер, Кальдер позвонил в Нью-Гемпшир Донне Снайдер. Она сначала испугалась, услышав его голос, но потом очень обрадовалась, когда он сообщил, что Тодд пришел в себя. Кальдер постарался закончить разговор как можно быстрее и прервал ее, когда она начала рассказывать о своих переживаниях и спрашивать, не стоит ли ей уйти из школы. Он выполнил обещание и был рад оставить эту проблему за тысячи миль от себя.

На следующий день он отправился в Хитроу, намереваясь по дороге заехать в Лэнгторп и больницу. На аэродроме, как обычно, царила обычная суматоха. Джерри проявил сочувствие в связи с несчастьем, приключившимся с Энн, но не одобрил планов Кальдера об отъезде. Это означало сокращение учебных полетов из-за нехватки инструкторов и разочарование клиентов, но Кальдер стоял на своем. Джерри придется обойтись без него.

В больнице его ждали хорошие новости: Энн пришла в себя. Кальдер собирался пройти за медсестрой в палату, но путь ему преградил Уильям.

Он выглядел плохо: лицо пожелтело, глаза нездорово блестели, редкие волосы торчали во все стороны.

— Не стоит сейчас ее беспокоить, Алекс, — сказал он.

— Я ненадолго. — Кальдер старался говорить спокойно. — На несколько дней я уезжаю в Южную Африку. Я просто хотел взглянуть на нее перед отъездом.

— В Южную Африку, говоришь? — Уильям расхохотался неприятным визгливым смехом, которого раньше Кальдер никогда от него не слышал. — Тебя что, это ничему не научило? Так и будешь совать нос в чужие дела?

— Извини. — Кальдер попытался обойти зятя.

Уильям схватил его за рукав:

— Я же сказал, что тебе туда нельзя!

Кальдер старался сохранять спокойствие. Медсестра прошла вперед, не подозревая, что он задержался.

— Я ее брат. Я имею право ее навестить.

— Она не хочет тебя видеть.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Кальдер. — Мне сказали, что она не говорит.

— Я ее муж, — ответил Уильям. — Я знаю, что она думает.

Кальдер досадливо вздохнул и освободил рукав — как раз в это время за ним вернулась медсестра, и он прошел за ней в палату, где лежала Энн.

Как и Тодд, она была вся опутана трубками, а палата заставлена разными приборами. Первое, что бросилось Кальдеру в глаза, была левая рука в гипсе, потом, что под простыней на месте левой ноги ничего не было, и, наконец, перебинтованные щека и лоб. Нос и рот закрывала маска, глаза Энн были закрыты.

Он подошел ближе. Она открыла глаза. Он взял ее правую руку и тихонько сжал.

— Энни, это я, Алекс, — прошептал он.

Несколько мгновений она пыталась сфокусировать взгляд, при виде брата ее зрачки расширились, пальцы, тихо сжавшие ему руку, разжались. Она начала крутить головой — сначала чуть-чуть, потом сильнее.

— Энни! Это же я! — снова прошептал Кальдер уже настойчивее.

Энн отвернулась.

Медсестра положила ему руку на плечо:

— Пойдемте, нам не надо ее волновать.

Кальдер бросил последний взгляд на голову сестры, на короткие волосы, прилипшие к повязке на голове, и позволил вывести себя из палаты.

— Ну, что я говорил? — торжествующе встретил его Уильям. — Уходи и больше не возвращайся!

Кальдер промолчал и, пошатываясь, вышел в коридор. Ему хотелось убраться из больницы как можно скорее.

— Алекс!

Он обернулся. Это была Ким.

— Алекс! Что случилось?

Кальдер потер бровь.

— Я только что был у Энн.

— Что случилось? Ей стало хуже?

— Нет, — ответил он. — Она… — Он не мог даже выговорить. — Она не захотела меня видеть и отвернулась!

Ким сочувственно дотронулась до его руки.

— Наверное, она еще не пришла в себя окончательно. В следующий раз все будет по-другому.

Кальдер с трудом сглотнул слюну.

— Я в этом не уверен, Ким. Совсем не уверен.

— Пошли. Выпьем по чашке кофе.

Кальдер взглянул на коридор, в конце которого был кафетерий, и покачал головой:

— Извини, Ким, мне надо поскорее на воздух.

Он повернулся и решительно зашагал к выходу.

20

12 августа 1988 года

Наступила настоящая зима. Пока меня не было, несколько раз прогремели бури. Виноградники стоят голые, дубы потеряли почти всю листву. Стало значительно холоднее, а на вершинах гор, окружающих долину, появились белые полоски снега. После жары и влажности Америки в самый разгар лета такая перемена — настоящий шок.

Сегодня мы обедали с Джорджем. Найти покупателя для «Мейл» ему так и не удалось.

Я спросила его о Беатрис Пинар. Она получила степень магистра на факультете журналистики в Стелленбошском университете, причем окончила с отличием. Ее преподаватель предложил ей поработать несколько месяцев на «Зейл ньюс» в Филадельфии. Как я поняла, этим преподавателем был профессор Дэниел Хавенга. Судя по всему, с мозгами у нее все в порядке — Нелсу это понравится.

Я поделилась с Джорджем подозрением, что Дэниел является членом «Брудербонда». Джордж ответил, что ничуть бы не удивился: для академических кругов это в порядке вещей. Однако Джордж считает, что эта снежная королева Беатрис работает на тайную полицию. Сначала я решила, что он шутит, но он был совершенно серьезен. Редакторы газет не сомневаются, что правительство уже много лет пытается внедрить своих информаторов в отделы новостей. Журналисты постоянно стараются выявить таких лазутчиков в своих рядах. Когда кто-нибудь из его сотрудников работает над чем-то сенсационным, Джордж делает все, чтобы об этом знали только трое — он сам, журналист, ведущий расследование, и тот, кто ему помогает все осмыслить. Недавно он уволил журналиста, которого заподозрил в утечке информации по расследованию коррупции в военных поставках.

Он не стал говорить Нелсу о своих подозрениях — в последнее время отношения между ними испортились. Я очень просила Джорджа все-таки поговорить, но сомневаюсь, что он меня послушает.

Я спросила его, была ли Беатрис в Кейптауне в конце прошлого месяца, когда Нелс не ночевал дома, хотя про это я Джорджу, конечно, не сказала. Похоже, в то время она действительно была в Кейптауне. Джордж, кстати, сообщил, что Нелс возвращается завтра и Беатрис прилетает вместе с ним. Я злюсь ужасно!

13 августа

Я по-настоящему испугалась, когда забирала Кэролайн из школы после обеда. Мы шли по тротуару, и вдруг я увидела его. Молмана! Он сидел в синей машине напротив входа в школу и смотрел на нас. Он наверняка заметил, что я его увидела, но не подал виду. Просто продолжал сидеть и молча смотреть. На нас с Кэролайн.

Я должна сделать все, чтобы он не причинил ей вреда. Если я буду вести себя так, как он хочет, то с ней ничего не случится. Я должна дать понять Нелсу, что потеряла всякий интерес к «Лагербонду».

Нелс вернулся. Он прилетел сегодня утром и сразу направился в офис. Думаю, что Беатрис он устроил в какой-нибудь гостинице на берегу. Я с ним еще не разговаривала о ней, но сделаю это обязательно.

Интересно, она действительно тайный агент? Если да, то, может, она и есть та Импала, о которой говорится в докладной записке о Нелсе Дэниела Хавенги? Наверняка!

14 августа

Нелс вчера вернулся только в девять часов вечера и выглядел совершенно измотанным. Он налил себе солидную порцию коньяку и устроился у камина. Я присела рядом.

— Я вчера виделась с Джорджем Филдом, — начала я.

— Вот как? — отозвался он, не проявляя ни малейшего интереса.

— Он говорит, что в «Мейл» внедряли шпионов.

— Я знаю. Мы не раз обсуждали это в последние годы. В мае он даже уволил журналиста.

— А он не упоминал в этой связи Беатрис Пинар?

— Нет, не упоминал. — Глаза Нелса недобро блеснули. — А должен был?

— Он сказал мне, что она вызывает подозрения.

— Он ошибается. В любом случае она работает в Филадельфии, а не здесь. И ее рекомендовал Дэниел Хавенга. А он мой друг!

— Который скорее всего является членом «Брудербонда».

— Каждый африканер с положением является членом «Брудербонда». Таких тысячи!

— Включая тебя?

— Нет, — ответил Нелс. — Я тебе уже говорил. Я не вхожу туда.

— А тебя звали?

— Нет. Уверен, что наверняка позвали бы, не будь они уверены, что я откажусь. Не говоря уже о том, что за эти годы «Мейл» опубликовала десятки статей с разоблачением их деятельности.

— А «Брудербонд» имеет какое-нибудь отношение к «Лагербонду»?

Нелс нахмурился:

— По-моему, я уже просил тебя никогда не касаться этого вопроса.

Я почувствовала, как во мне закипает гнев, но сдержалась. Я не забыла, как той ночью он назвал меня мразью: боль от этого так и не прошла. Но еще больнее было сознавать, что мы сидим и мирно обсуждаем его любовницу, будто она обычная служащая. Но сейчас моей задачей было сообщить ему нечто важное.

— Ты прав. Это все навсегда забыто. — Он внимательно на меня посмотрел, и мне удалось выдавить из себя улыбку. — С кем ты встречаешься — не мое дело и меня не касается, — заявила я. — Я не хочу ничего об этом знать.

— Это правильно, — одобрил он. — Мы должны проявлять максимальную осторожность и в разговорах, и в поступках. Все мы. В стране становится все опаснее. Я хочу поговорить с Зан, чтобы она перестала посещать разные митинги, пока живет у нас. И к тебе, кстати, это тоже относится.

— Нелс, ты сам-то себя слышишь? — поинтересовалась я. — Вспомни обо всех мужественных людях, которых ты поддерживал все эти годы. Людях, которых бросали за решетку только за их убеждения. Как же у тебя могут возникнуть проблемы из-за посещения Зан митинга против призыва в армию? Или моего… моего…

Я начала предложение, которое не знала, как закончить. Нелс тут же насторожился:

— Твоего — что, Марта? Что ты сделала, из-за чего у меня могут возникнуть проблемы?

— Ничего! — Я вспомнила о Либби Вайсман, о полицейских фотографиях на похоронах Тандо и о Молмане. О нем — особенно.

— Я же сказала, что твои дела меня не касаются.

Он не поверил.

— Послушай, — сказал он. — Игра здесь подходит к концу, и ставки возросли необычайно. Ты знаешь, что сейчас никто не может считать себя в безопасности, ни один из нас. Ты можешь оказаться за решеткой, если не хуже. Ты помнишь свое обещание, которое дала сразу после свадьбы?

Это явилось последней каплей. До тех пор я искренне пыталась сделать вид, что Беатрис не существует, что она не имела никакого значения хотя бы на один этот вечер. Я грохотом поставила стакан.

— После свадьбы мы оба дали обещания друг другу. Я буду выполнять свои, если ты не будешь забывать о своих! — Я выскочила из гостиной и бросилась в спальню.

Нелс пришел очень не скоро. Мы не разговаривали.

Наконец он уснул. Но я лежала с открытыми глазами, и мои мысли перешли с Нелса на него. На самом деле я думаю о нем постоянно. Интересно, когда мы увидимся. Не могу этого дождаться.

Позже…

У нас только что была гостья. Пенелопа. Что за визит! Все было бы даже забавно, если бы не было так грустно.

Она приехала около трех часов пополудни. Слава Богу, с водителем. Мы с Финнисом копались в саду, подрезая розы. Нам нравится это делать вместе и сравнивать результаты. Когда розы цветут, сад просто великолепен, и я считаю, что во многом это благодаря тому, что мы их правильно подрезаем. В кроне дерева громко перекликались сорокопуты.

Я заметила, как к дому подъехал «ягуар». Из него вылезла Пенелопа и, неловко семеня ногами в нелепых белых туфлях на шпильках, позвонила у входной двери. Я подошла сзади и поздоровалась. Я думала, она лопнет от злости! На ней были ярко-желтые брюки в обтяжку и белая блузка с оборками. Я не видела ее уже лет пять. За эти годы она сильно располнела, все как-то обвисло, волосы выкрашены в оранжевый цвет, плохо сочетавшийся с брюками. Я видела ее фотографии сразу после свадьбы с Нелсом. Она была потрясающе красива: изумительная фигура, длиннющие ресницы, выразительные светящиеся глаза. Даже несколько лет назад она еще сохраняла остатки былой красоты. Но не теперь. Теперь она была старой, толстой и ожесточенной.

— Привет, Пенелопа, — сказала я с вежливой улыбкой.

— Я приехала за своей дочерью.

— Я не знала, что вы договаривались.

— Мы не договаривались, но я приехала за ней.

— То есть?

Пенелопа выпрямилась во весь рост. Она намного ниже меня, но стояла на ступеньке и была на шпильках, поэтому смотрела на меня сверху вниз.

— Вы забрали мою дочь, и теперь я увожу ее обратно. Вы держите ее здесь и запрещаете видеться со мной. Я этого не допущу!

Ее акцент всегда раздражал меня своей гнусавостью. Только сейчас я обратила внимание, что она растягивает слова. В воздухе появился запах алкоголя. Меня это не удивило.

— Ей двадцать четыре года, — напомнила я. — Она может приезжать и уезжать, когда захочет. Ты не можешь ее забрать, а я — удержать.

— Ты украла ее у меня, так ведь? Как украла мужа и газеты моей семьи?

Меня так и подмывало признать, что я украла его, что мне стыдно и что она может забрать его обратно. Представляю, какую чудесную пару они могли бы теперь составить с Нелсом!

— Кстати, о газетах. Я слышала, вы их продаете? Это так?

— Насколько я знаю, да.

— Так вот, надеюсь, Нелс не забыл, что эти газеты принадлежат моей семье. Если он продаст, то, как порядочный человек, должен вернуть эти деньги мне.

— Я передам ему, — пообещала я. Когда Пенелопа начинает рассуждать о газетах, то остановить ее очень трудно. Отчасти я ее понимаю. Вскоре после свадьбы ее отец помог Нелсу приобрести разорявшийся газетный концерн, владевший «Йоханнесбург пост» и «Дурбан эйдж». А через пару лет дал денег для покупки «Кейп дейли мейл». Это был подарок. Как рассказывал Нелс, они отлично ладили с отцом Пенелопы, и старик с удовольствием деньги именно ему давал, а не инвестировал и никогда не настаивал на оформлении акций и на Пенелопу тоже. В 1967 году он умер, оставив, между прочим, Пенелопе огромное состояние в акциях золотых приисков. Когда в 1970 году Пенелопа и Нелс разводились, она настаивала на получении по меньшей мере половины газетного бизнеса. Разбирательство приняло очень некрасивый оборот, и Нелс не посвящал меня в детали, однако ему удалось остаться единоличным владельцем «Зейл ньюс». Но Пенелопа, видимо, до сих пор так и не смогла с этим смириться и успокоиться. На мой взгляд, эти газеты постоянно напоминали ей о том, как хорошо ее отец относился к Нелсу, чего она никак не могла пережить. Я не исключаю, что после продажи она успокоится.

— Итак, где она?

— Пойду поищу. — Я оставила Пенелопу на пороге. Может, это было невежливо, но я ни за что не хотела пускать ее в дом. Я нашла Зан в бассейне. Она методично плавала туда и обратно. Вообще-то он слишком мал для нее, и основные силы тратятся на развороты, но она обожает физические нагрузки и плавает каждый день, как бы холодно ни было. Я сказала ей, что на пороге ее ждет мать. Зан скривилась.

— Если хочешь, я могу сказать ей, что ты не хочешь ее видеть или что тебя нет дома, — предложила я.

Зан стояла в воде, тяжело дыша после нагрузки.

— Я не видела ее с Рождества, — сказала она. — Это невыносимо. К полудню она уже напивается.

— Ксантия! — Мы обе обернулись и увидели, как Пенелопа семенит через газон в сторону бассейна. — Ксантия! Моя бедняжка! Я приехала забрать тебя.

— Привет, мама, — поздоровалась Зан.

— Ты же можешь жить у меня, дорогая, — продолжала Пенелопа, подходя к самому краю бассейна. — Тебе нет необходимости оставаться с отцом или Мартой. У нас же есть чудесный бассейн, ты сама знаешь. — Она опустилась на свои толстые ляжки и опасно раскачивалась. — Ты можешь поехать со мной прямо сейчас. Потом я пришлю Джимми забрать твои вещи.

— Нет, мам, — ответила Зан. — Я не хочу уезжать.

Пенелопа повернулась ко мне.

— Ты не могла бы оставить нас на минуту? Пожалуйста! — требовательно и надменно произнесла она.

Я собралась уйти, но меня остановила Зан:

— Подожди, Марта. Я никуда не собираюсь уезжать. Я остаюсь здесь.

— Но, Ксантия, — заворковала Пенелопа, — я так по тебе скучаю, дорогая!

— Мам! Поезжай домой, — ответила Зан. — Я приеду и навещу тебя на следующей неделе перед отъездом в Лондон. — С этими словами она надела очки и мощными гребками устремилась к концу бассейна.

— Зан! — Пенелопа пустилась вдогонку, но Зан уже развернулась и поплыла обратно. Пенелопа тоже повернула назад, но Зан плыла быстрее, чем та передвигалась на шпильках. Наконец Пенелопа это сообразила и стала ждать ее у торца бассейна. Когда Зан доплыла до него и коснулась рукой края, Пенелопа попыталась схватить ее за кисть. Я не знаю, на что она рассчитывала, но результат был неизбежен. Зан повернулась, а Пенелопа полетела вниз и с грохотом плюхнулась в воду, подняв целый фонтан брызг.

Там было глубоко, и она начала тонуть. Зан тут же сообразила, что случилось, подплыла к матери и подтащила ее к ступенькам на краю бассейна.

Я с неохотой подала ей руку, чтобы помочь выбраться. Бедная женщина судорожно всхлипывала. Мы с Зан отвели ее в дом, Зан сняла с нее мокрую одежду. Была проблема, во что ее переодеть, но я сообразила найти какие-нибудь старые вещи Нелса. Он крупный мужчина, но даже его брюки едва сходились у нее на поясе, хотя рубашка оказалась почти до колен. Мы погрузили ее как можно быстрее в машину, и водитель повез ее домой в Константна.

Бедная Зан. Бедная Пенелопа. Но все равно было смешно.

Когда же наконец он позвонит? Жаль, что мы заранее не условились снова встретиться. Просто обсуждали наши отношения. Не знаю, захочет ли он снова меня видеть, но сама мысль, что не захочет, приводит меня в отчаяние.

17 августа

Нелс улетел сегодня в Лондон на встречу с банкирами по поводу приобретения «Гералд». Эти последние дни были просто ужасными. Ни о Беатрис, ни о «Лагербонде» мы больше не говорили. Фактически мы не говорили вообще. Но я сделала все, чтобы в Лондон он отправился без Беатрис. Завтра она возвращается в Штаты. А я вечером еду в Йоханнесбург. Чтобы провести там ночь.

Я начинаю вести тайную жизнь, и у меня появились секреты даже от дневника. Странно, но это вызывает какой-то трепет и наполняет все особым смыслом. Мне трудно выразить словами, что я чувствую. Я абсолютно уверена, что мой дневник пока никто не читал, но нет никакой гарантии, что так будет вечно. Наверное, глупо вообще писать об этом. Но ведение дневника придало моей жизни какую-то осмысленность, а я — видит Бог — так в этом нуждалась. Я только что перечитала первую страницу. Господи! В каком же я тогда была отчаянии. Я и сейчас его часто чувствую, дела идут неважно, но появилась какая-то надежда. Надежда есть всегда.

И сегодня предстоит поездка в Йоханнесбург.

18 апреля

Йоханнесбург был просто великолепен. Он был великолепен. Хотя это всего одна ночь, но она того стоила.

Нас едва не поймали. Я увидела Роджера Темпла, когда он выходил из лифта, в который мы входили. Он работает на «Англо-Американ»[30] и, по счастью, был целиком занят беседой с каким-то бизнесменом. Я была поражена, что он меня не узнал: всего лишь два месяца назад мы сидели друг напротив друга у Джеймсонов. Наверное, глупо рисковать, встречаясь в таком месте, но я так рада.

Увидимся ли мы снова? Мы не говорили об этом. Я хотела спросить его в конце, когда мы прощались, но не стала. Это бы только все усложнило: пришлось бы говорить о характере наших отношений, их невозможности, о том, что все это просто безумие и какое-то умопомрачение, у которого нет будущего. Я не хочу об этом думать, хочу просто наслаждаться каждым мгновением, проведенным с ним.

Чувствую ли я себя виноватой? Лучше не спрашивать.

Мое сердце поет.

21

То, что женщина, сидевшая напротив Кальдера, была дочерью Корнелиуса ван Зейла, бросалось в глаза. Тот же высокий рост, такая же квадратная челюсть и проницательные голубые глаза под характерными бровями. У нее тоже были широкие плечи, но худощавое и мускулистое тело, скорее угловатое, чем женственно-округлое. На ней были джинсы в обтяжку и легкий свитер, светлые волосы коротко подстрижены, в ушах по три маленькие золотые сережки. Кальдер прикинул, что ей должно быть около сорока, но не будь у нее морщинок вокруг глаз, она выглядела бы намного моложе.

Они сидели в ресторане на набережной Виктории и Альфреда — огромном комплексе причалов, магазинов, ресторанов, яхт и рыболовных судов. Пристань перед ними бурлила: туристы и жители Кейптауна, в основном белые, пытались успеть насладиться солнцем в конце осени. Из раскрытых окон доносилась громкая музыка, создавая странную смесь из церковного пения, саксофона и четырех электрогитар, на которых играли парни в шотландских килтах. Вся эта какофония обрушивалась на толпу зевак. На заднем плане высились башни из стекла и бетона делового центра города, а за ними — Столовая гора: длинная и высокая серая стена, светлая в лучах солнца, на которой на высоте три тысячи футов над городом покоилось таинственное плато.

Кальдер впервые увидел ее с борта самолета, когда оторвал взгляд от завтрака: огромные очертания в утреннем синем небе, поднимающиеся, как остров, из бескрайнего одеяла облаков, из которого вдалеке на востоке высовывались острые вершины других гор. Когда самолет подлетел ближе, стало видно, как облака наезжают на гору и закручиваются вокруг нее, подобно волнам, разбивающимся о скалистый берег. Но теперь, семь часов спустя, облака исчезли, оставив после себя только ярко-синее небо и мерцающую гору.

Чувствуя тяжесть в голове — предыдущей ночью поспать удавалось урывками, — Кальдер сосредоточился на меню, стараясь определиться с выбором: пирог с мясом газели или страусиное мясо. В конце концов он решил попробовать пирог. Зан выбрала пасту.

— Так вы единственная из ван Зейлов, кто продолжает жить в Южной Африке? — спросил Кальдер.

— Да, — подтвердила Зан. Ее южноафриканский акцент был гораздо сильнее, чем у других детей Корнелиуса. — Мне здесь нравится, особенно в Кейптауне. Вы должны признать, что это чудесный город.

— Не идет ни в какое сравнение с Лондоном посреди зимы, — согласился Кальдер.

— Я знаю. Я прожила там год, и такие долгие ночи навевали на меня уныние. И еще то, что там все ходят в черном — в такой серой стране это просто ужасно. Предполагалось, что я там буду учиться в Лондонской школе экономики, но все мое время уходило в основном на борьбу. После первого года я не стала продолжать и уехала в Мозамбик, где пробыла какое-то время. Все это было замечательно, но после победы и прихода к власти Манделы я решила вернуться домой. В конце концов, мы и боролись за то, чтобы Южная Африка стала свободной.

— А чем вы занимаетесь сейчас? Чем-то связанным с политикой?

— Вот уж нет. После 1994 года я потеряла интерес к политике. Пусть теперь другие решают, что дальше делать со страной. Я получила наследство после смерти матери и занялась вложениями в недвижимость. Так я познакомилась с Питом, вышла за него замуж. Теперь я провинциальная домохозяйка с двумя детьми и очень счастлива.

— Вы считаете, что ваш отец совершил ошибку, уехав из Южной Африки?

Зан взглянула на него:

— Да, я так считаю. Он всегда столько говорил о том, как важна для него эта страна, а потом передумал. Я знаю, что Марта этим тоже была недовольна. — Она вздохнула. — Боюсь, что после ее смерти я потеряла связь с родственниками. Говорят, что такие события либо сплачивают семью еще больше, либо, наоборот, разъединяют. Наверное, в моем случае случилось последнее. Время от времени мы перезваниваемся с Эдвином, я встречалась с Тоддом и Ким, когда они приезжали сюда после свадьбы, но с отцом мы отношений не поддерживаем.

— А кто, по-вашему, убил Марту? — спросил Кальдер.

— Вы имеете в виду, не считаю ли я, что ее убил отец? — Зан устремила на Кальдера испытующий взгляд голубых глаз.

Кальдер выдержал его и пожал плечами.

Она немного расслабилась.

— Все эти годы я не раз задавала себе этот вопрос. Полиция утверждала, что это были повстанцы АНК. Разумеется, в те дни полиции никто не верил, но исключать такую возможность все-таки нельзя. Повстанцы часто проникали через заповедники вроде Купугани на западе Крюгер-парка, а потом смешивались с местным населением и терялись в городах и деревнях. Обычно они вели себя тихо и старались не привлекать никакого внимания: весь смысл был в том, чтобы попасть в страну незамеченными. Я наводила справки, когда на следующий год оказалась в Мозамбике, но об убийстве Марты никто ничего не знал. Это могли быть и браконьеры — их тогда было очень много. Тодд считает, что эту версию придумали для отвода глаз. Может, и так. А может, ее убила тайная полиция. А может… — она помедлила, — может, это был и мой отец. Вы ведь приехали, чтобы выяснить именно это, верно?

Кальдер кивнул:

— Я стараюсь быть объективным. Кто-то пытался убить Тодда и меня, кто-то превратил мою сестру в калеку…

— Я слышала об этом, — заметила Зан. — Мне искренне жаль.

Кальдер быстро улыбнулся:

— Кто-то пытается помешать Тодду или мне выяснить, что случилось с Мартой. И — да — ваш отец входит в список подозреваемых.

Зан нахмурилась:

— Мы с отцом очень давно не общались, но все равно трудно представить, что за смертью Марты стоит он, не говоря уже о покушении на Тодда.

— Вы жили в их доме, когда ее убили. Я так понимаю, что их брак в этот период переживал не лучшие времена?

— Верно. Часть той зимы я прожила в «Хондехуке», хотя за пару дней до смерти Марты улетела в Лондон. Но ответ на ваш вопрос — да, атмосфера в доме была ужасной. Отчасти это было связано с решением отца закрыть «Кейп дейли мейл». Марта была категорически против. Я считаю, что у одного из них, а может, у обоих, была связь на стороне.

— Правда? И у кого?

— Я не знаю, — ответила Зан. — В то время я не хотела об этом думать и стремилась иметь хорошие отношения с обоими. Дело в том, что во время учебы в университете я отдалилась от них. Я была настроена на порядок радикальнее, думаю, во мне говорило чувство протеста, свойственное молодежи. Но когда убили моего дядю, я поняла, что отношения с матерью испортились окончательно, и отец с Мартой остались единственными близкими мне людьми. Я очень волновалась за их безопасность, если начнется революция и воцарится насилие. Мне хотелось навести мосты. — Она замолчала и, закусив губу, отвернулась, устремив взгляд на гору. Когда она снова посмотрела на Кальдера, в ее глазах блестели слезы. — Думаю, что мне удалось. Марта мне очень нравилась. Она оказалась замечательной мачехой, когда я была маленькой, и стала мне совсем как мать, даже ближе родной матери, но я сама оттолкнула ее, когда подросла. Я очень рада, что ту зиму перед ее смертью мы провели вместе.

— Мне жаль, что я заставил вас ворошить прошлое, — мягко сказал Кальдер.

— Да нет, все в порядке, — отозвалась Зан. — Кто-то должен был это сделать. Отец не будет, а Тодд попытался, и сами видите, что получилось.

— А не было ли кого-нибудь, что желал Марте смерти? Ненавидел ее?

— Моя мать ненавидела Марту, — отозвалась Зан. — Но это понятно. Она не могла ей простить, что та увела у нее мужа. И злилась, что после развода газетный бизнес остался у отца. Деньги на его приобретение дал мой дед, отец мамы. — Зан заметила, что Кальдер хочет задать другой вопрос, но не решается. — Но я сильно сомневаюсь, что моя мать причастна к убийству. Если бы Марту убили, проломив ей голову бутылкой из-под джина, то тогда — возможно. Моя мать почти всегда была навеселе. Она точно не смогла бы убить своими руками и была слишком неорганизованной, чтобы спланировать убийство. Сейчас ее уже нет в живых, поэтому спросить у нее нельзя.

— Извините.

Зан покачала головой:

— Отчасти я этому даже рада. С каждым годом она становилась все хуже и хуже. — Зан провела рукой по коротким светлым волосам, будто стараясь прогнать воспоминания о своей матери. — Однако вернемся к вашему первому вопросу. Это вполне могла быть тайная полиция. Хотя Марта всегда была настроена против апартеида, она никогда не принимала участия в каких-нибудь политических акциях. Думаю, что она просто не хотела ставить отца в неловкое положение, осложнять ему жизнь. Однако в конце она несколько раз спрашивала меня, можно ли ей пойти со мной на марш протеста. Она была на похоронах сына нашей служанки. В то время это было политической акцией. И потом она дружила с Либби Вайсман.

— Либби Вайсман?

— Они вместе входили в правление благотворительного Проекта по ликвидации безграмотности в Гугулету. Либби Вайсман читала лекции в Университете Кейптауна и отличалась радикальными убеждениями. В то время она, возможно, уже была членом Коммунистической партии, во всяком случае, потом она им была точно. Она заняла пост младшего министра в первом правительстве после апартеида. Марта вполне могла в чем-то ей помогать, что наверняка не понравилось бы тайной полиции. Я даже помню, как однажды к ней приходили два полицейских и советовали быть разборчивее в выборе друзей.

— А вы не знаете, где сейчас Либби Вайсман?

— Понятия не имею. Но она была достаточно известна несколько лет назад. Наверное, найти ее будет нетрудно.

— А у вас самой были неприятности с тайной полицией? — поинтересовался Кальдер.

Зан улыбнулась:

— Несколько ночей, проведенных в тюрьме, когда я училась в Йоханнесбурге. Но я не участвовала ни в чем особо серьезном, пока не уехала в Лондон.

— И Мозамбик?

— И Мозамбик.

Кальдер задумался, что могло стоять за этим «особо серьезным» в Мозамбике. Даже сейчас в тренированности и отличной форме Зан сомневаться не приходилось.

— Вы по-прежнему плаваете?

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Мне говорили, что в свое время вы плавали на уровне олимпийских чемпионов. И сейчас выглядите прекрасно.

— Я плаваю. Бегаю. Занимаюсь триатлоном. Сейчас готовлюсь к марафону «Комрадс» в Дурбане, который состоится через пару недель. Восемьдесят девять километров.

— Господи! И вы все это время бежите?

Зан улыбнулась:

— Конечно. Я старею, но с годами в скорости теряю мало, особенно на длинных дистанциях.

Кальдер, обычно гордившийся своей физической формой, почувствовал себя полной развалиной и занялся остатками пирога с мясом газели. Официантка забрала пустые тарелки и принесла кофе. Солнце ярко светило на толпы людей, крутившихся возле причалов. Хотя зловещие и мрачные времена апартеида остались в прошлом, темнокожие лица в толпе встречались редко.

— Похоже, никто так и не знает, зачем Марта отправилась в Купугани в тот злосчастный уик-энд, — сказал Кальдер.

— Вы правы, это загадка. Я помню, как она сказала, что собирается туда поехать, потому что хочет побыть в одиночестве. Когда я была маленькой, мы ездили в заповедник Мала-Мала. Он хорошо известен и даже знаменит, и я знаю, что Марте там очень нравилось. Но о Купугани я раньше даже не слышала. Наверное, ей порекомендовал кто-то из друзей.

— Еще одна странность, которую никто объяснить не может, — заметил Кальдер. — Я знаю, что Тодд уже задавал этот вопрос, и все же: вы когда-нибудь видели, что Марта ведет дневник?

— Нет, не видела. И никогда не слышала о «Лагербонде».

— Ну хорошо. А есть кто-нибудь, у кого я могу об этом спросить?

Зан задумчиво потерла пальцем сережки.

— Наверное, в этом я смогу помочь. Национальная разведывательная служба была создана путем слияния сил безопасности старого режима и соответствующих подразделений АНК. Как это было возможно, у меня до сих пор в голове не укладывается. Очень много документов, буквально тонны бумаг по деятельности сил безопасности, было уничтожено в начале 1990-х годов. Не знаю, сохранилось ли что-нибудь о «Лагербонде». Может, какие-то материалы есть в архивах АНК. Я могу навести справки у пары друзей, работающих там, которых хорошо знаю еще со времен нашей совместной борьбы.

— Пожалуйста, дайте мне знать, что они скажут. — Кальдер написал номер своего мобильного. — Если удастся с ними связаться в те несколько дней, пока я еще пробуду здесь, будет просто здорово.

— Я попробую, — сказала Зан и взглянула на часы: — Мне уже пора — нужно забрать детей из школы. Знаете, вам будет нелегко что-нибудь узнать. Тогда в стране совершалось много преступлений, и здесь научились забывать. Иначе у нас просто не было бы будущего.

— Я знаю. Но я полон решимости. Для меня это не экскурс в историю — речь идет о сегодняшнем дне, о том, что случилось с Тоддом и моей сестрой. Кем бы ни были люди, поднявшие на них руку, я их найду.

— Надеюсь, вам это удастся, — сказала Зан.

Сэнди смахнула хлебные крошки с документов, лежавших перед ней. Сейчас было три часа, и она съела то, что должно было быть обедом, но из-за разницы во времени, ее организм был полностью дезориентирован. Она прилетела в Хитроу ночным рейсом из Нью-Йорка и должна вернуться завтра вечером обратно после важной встречи с клиентом.

Она уже в третий раз читала один и тот же параграф, но строчки расплывались, и ей никак не удавалось уловить смысл. Одно из тех заумных и нескладно составленных юридических предложений, где расстояние на странице между подлежащим, сказуемым и дополнением измерялось дюймами по вертикали. Но на самом деле причиной, мешавшей ей сосредоточиться, была мысль о предстоящей после обеда встрече со старшим лондонским партнером.

Она так и не пришла к окончательному выводу — то ли ей самой забрать прошение о переводе в лондонский офис, то ли оставить все как есть и рассчитывать, что они сами ее не возьмут. Она не сомневалась, что на отношениях с Алексом можно поставить крест, и удивлялась своей глупости, что могла думать иначе. Но какой же дурой она будет выглядеть в глазах этого старшего партнера, если скажет: мол, извините, это была ошибка, у меня нет в Англии никакого любимого. Разве можно быть настолько безответственной?

Она почувствовала, как в ней закипает злость. Черт бы его побрал!

За одним из соседних столов зазвонил телефон, и к ней подошла секретарша.

— На проходной ждет некая миссис ван Зейл и просит с вами встречи.

— Ван Зейл? Как Корнелиус ван Зейл? — Все газеты писали о борьбе за обладание «Таймс», и Сэнди следила за ней с интересом.

Секретарша пожала плечами.

— Хорошо. Скажите ей, что я сейчас спущусь.

Сэнди взяла жакет, висевший на стуле, прошла в туалет, чтобы посмотреть в зеркале, как она выглядит, и направилась к лифтам. Клерк в приемной кивнул ей на пару стройных ног — лицо и плечи скрывались за раскрытыми страницами «Таймс».

— Миссис ван Зейл? — На лице Сэнди появилась вежливая улыбка.

Газета опустилась. Сэнди понадобилось всего лишь мгновение, чтобы узнать темные вьющиеся волосы, бледное лицо и выразительные глаза.

— Вы!

Ким нервно улыбнулась и поднялась.

— Привет, Сэнди.

Сэнди не могла прийти в себя.

— Вы — та, кто я думаю?

— Наверное.

— И какого черта вам здесь надо?

— Я хочу поговорить с вами. Об Алексе.

— Вы, должно быть, сошли с ума!

— Подождите! Пожалуйста! Ради Алекса.

Сэнди остановилась.

— Ради Алекса? А почему я, собственно, должна что-то делать ради Алекса?

— Хорошо. Ради себя.

— А что вы можете мне сообщить для меня важного?

— Послушайте, я представляю, как вы злитесь, — быстро проговорила Ким. — Я знаю, что сама вела бы себя в подобной ситуации именно так. Однако сначала выслушайте меня, а потом можете уйти. Пожалуйста.

Сэнди заколебалась. Эта женщина выглядела искренней, взволнованной и даже честной. Она пожала плечами.

— Здесь за углом есть кофейня. Пойдемте туда.

Они быстро вышли из офиса «Трелони-Стюарт» и оказались на улице.

— Ваша секретарша в Нью-Йорке сказала, что вы пробудете здесь всего пару дней, — заговорила Ким. — Когда вы возвращаетесь?

Сэнди демонстративно промолчала, не желая поддерживать светскую беседу. Они быстро прошли в кофейню, обе заказали кофе латте с обезжиренным молоком и устроились за столиком.

— Ладно, — произнесла наконец Сэнди. — Говорите.

— Алекс был совершенно разбит и не находил себе места после того, как вы нас застали тем вечером.

Сэнди пожала плечами. Высокая, с короткими светлыми волосами, выраженными скулами и ясными голубыми глазами, она, если хотела, могла выглядеть холодной. А сейчас она этого очень хотела.

— Мы дружим с Алексом очень давно, еще с университета, он очень хороший друг, и только тогда вечером один-единственный раз это случилось, и мы с ним… — Она замялась, пытаясь подобрать подходящий эвфемизм.

— Трахнулись? — подсказала Сэнди.

— Да, именно. Больше такого не было. Я знаю, что Алекс больше всего на свете хочет вас увидеть. Поэтому я и пришла попросить дать ему шанс.

— Это он вас прислал?

— Господи, нет! Ему очень стыдно. Мне стыдно. Но я очень хорошо к нему отношусь и не хочу, чтобы из-за меня у него сломалась жизнь. Мы разговаривали о вас, он рассказывал, как дорожит вами. Он считал, что вы потеряли к нему интерес, но, наверное, ошибался, иначе вы бы не появились у него дома так неожиданно.

— Тогда, возможно, он и ошибался, но точно не сейчас!

— Пожалуйста, дайте ему шанс. Сейчас он в Южной Африке, но когда вернется, позвоните ему.

Сэнди с бесстрастным лицом изучающе разглядывала Ким.

— Вы сказали, что вас зовут миссис ван Зейл?

— Да, — подтвердила Ким, опуская глаза.

— Вы имеете отношение к Корнелиусу ван Зейлу?

— Он мой свекор.

— Понятно. А где был ваш муж, когда вы с Алексом кувыркались на траве?

Ким опустила глаза и что-то промямлила.

— Извините, я не расслышала.

Ким подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза.

— В больнице. — Ее голос дрожал.

— Вы шутите? — переспросила Сэнди, не в силах скрыть презрение в голосе.

Ким пыталась выдержать ее взгляд, но подбородок задрожал, и по щеке скатилась слеза. Не говоря ни слова, она вытерла глаза кулаком, всхлипнула и бросилась к выходу.

Сэнди молча проводила ее взглядом.

Бентон обвел взглядом небольшой стол для заседаний. Одним из плюсов должности руководителя лондонского отделения «Блумфилд-Вайс» было то, что ему полагался большой письменный стол, кожаные диван и кресла, кабинет с видом на Броудгейт-серкл и собственный стол для заседаний. Ему удалось убедить Дауэра сделать звонок отсюда и не терять время на дорогу до офиса «Инвестмент бенкинг». Но на самом деле это не было вопросом удобства. Речь шла о статусе и о том, кто контролирует сделку, то есть гораздо более существенных аспектах. У них были плохие новости для Корнелиуса ван Зейла, и Дауэр хотел, чтобы сообщил о них Бентон. Трус и к тому же глупец! Роль Бентона от этого только станет значительнее. И вот Бентон, Дауэр и два их помощника расположились вокруг телефона с громкой связью.

Бентон набрал номер в кабинет Корнелиуса на набережной Мадейра. После официального объявления о предложении купить «Таймс» Корнелиус перевел свою штаб-квартиру в Доклендс, где располагался офис «Гералд».

— Доброе утро, Корнелиус, — поздоровался Бентон. — Как идут дела?

— У меня все в порядке, Бентон. — Голос Корнелиуса был громким, ясным и нетерпеливым. — Есть новости?

— У меня здесь Энди Дауэр и пара его помощников, — сказал Бентон. — Мы только что получили новости от «Гурней Крохайм». В «Лекстон медиа» поступило новое предложение.

— Вот черт! — не сдержался Корнелиус. — От Гилла?

— Да. Восемьсот семьдесят пять миллионов. Деньгами.

— Черт, черт, черт! Ты же сам говорил, что Гиллу больше негде достать деньги.

— Похоже, мы ошиблись, — ответил Бентон.

— И совет директоров «Лекстон медиа» будет рекомендовать именно их?

— Как выразился «Гурней Крохайм», это более чем вероятно.

— И что это значит?

— Это значит, что если мы собираемся повысить цену, то это надо сделать прямо сейчас.

— Черт! Вы можете ко мне приехать?

— Уже в пути, — ответил Бентон.

На такси они добрались за двадцать минут. Они с трудом разместились в пассажирской зоне, причем длинные ноги Бентона упирались в бедро сидевшего на откидном сиденье помощника.

— Мы можем увеличить финансирование? — спросил Бентон.

— Это очень сложно, — ответил Дауэр. — Вчера мне звонили ребята, которые занимаются рынками ценных бумаг. Они совсем не уверены, что им удастся провернуть сделку на триста миллионов, о которых шла речь сначала. Что уж говорить о более крупной!

— Как? Ты же сам говорил, что рынок бросовых облигаций начал расти.

— Так и было. Но на прошлой неделе «Матзин индастриз» объявили дефолт, а это большое потрясение. Люди напуганы. К лету будут выпущены облигации уже по новым проектам на несколько миллиардов. Наши ребята сомневаются, что инвесторы сейчас готовы вкладываться.

— Я вообще не понимаю, как вы работаете, — сказал Бентон. — Две недели назад вы заверяли клиента, что рынок сейчас на подъеме. Теперь вы меняете свое мнение на противоположное. Вы не можете сегодня говорить клиенту одно, а завтра другое, особенно если он, опираясь на ваши слова, строит свои планы.

— Рынок не стоит на месте, Бентон, — возразил Дауэр. — Ты же сам достаточно на нем покрутился, чтобы это знать.

— Меняется не рынок, а ваша готовность взять на себя риск, — заявил Бентон. — Один несчастный дефолт — и все бросились врассыпную. Эмитенты бросовых облигаций рискуют и подставляются все время, поэтому и платят такие высокие проценты. Но наступает время, когда «Блумфилд-Вайс» должен проявить себя и подставить плечо. Сейчас как раз тот самый случай.

— Бентон, ты же сам знаешь, что решать будем не мы с тобой, а Комиссия по подписке.[31]

Бентон не ответил и перевел взгляд на небоскреб Канари-Уорф, который постоянно увеличивался в размерах по мере приближения к Доклендс.

Проблема действительно была. Одобрение Комиссии по подписке было необходимо, чтобы «Блумфилд-Вайс» предоставил «Зейл ньюс» новое гарантийное письмо об увеличении краткосрочного кредита до появления основного финансирования. В комиссию входили финансовые директора отделов продаж и торговли, а также верхушка управленцев. Они не одобрят предоставление кредита, пока не будут уверены, что его погасят в течение нескольких месяцев за счет успешной продажи бросовых облигаций. Обычно комиссию не смущали рискованные операции, но, если рынок бросовых облигаций сейчас выглядит слишком неустойчивым, они могут и отказать.

Все было предельно просто: если Корнелиус не увеличит цену, то сделка точно сорвется — ни больше ни меньше. Этого Бентон допустить не мог. Возглавляя Лондонское отделение уже несколько лет, он не участвовал непосредственно в банковском инвестировании и крупных сделках, а значит, и не получал крупных бонусов. У него была солидная зарплата, но образ жизни, к которому он и его семья привыкли в неродном для него Лондоне, требовал больших расходов и значительных премиальных. Последние несколько лет он был вынужден постоянно залезать в долги, чтобы оплачивать счета, но вечно так продолжаться не могло. Ему нужен был крупный бонус, а такая солидная сделка, как покупка «Таймс», его гарантировала.

В прошлом ему удавалось добиваться успеха благодаря изворотливости и связям, но корпоративный мир стал гораздо агрессивнее и прямолинейнее, и теперь этого уже было недостаточно. Горькая истина заключалась в том, что успеха добивались те инвестиционные банкиры, которые умели заставить клиента заплатить максимум. Именно их гонорары были высокими, а бонусы крупными. Бентон намеревался стать одним из них. И пусть Дауэр катится к черту!

Такси остановилось у стеклянного здания «Гералд», и банкиров быстро провели на этаж, где размещаюсь руководство. Через минуту они оказались в кабинете председателя правления. На стенах были развешаны дорогие произведения американского современного искусства, а также полотна с видами на Темзу, купол «Миллениум» и пейзажи со сверкающим смешением архитектурных стилей в Доклендс.

На краю большого стола для заседаний стоял раскрытый ноутбук, за которым сидел измученный Эдвин, обложившийся кипами бумаг. Корнелиус нервно расхаживал по кабинету.

— Присаживайтесь, джентльмены, — пригласил он. Бентон с коллегами заняли места, но Корнелиус остался стоять. — Мы должны решить, стоит ли повышать цену. От других потенциальных покупателей ничего не слышно?

— Ничего, — подтвердил Дауэр. — Мы знаем, что представители «Телеграф» встречались с Лекстоном, но их заявка наверняка будет передана в Комиссию по конкуренции, а у Лекстона нет времени ждать. Для немцев и ирландца цена уже стала слишком высокой. Значит, остаемся только мы и Гилл.

— Я не собираюсь уступать этому ублюдку, — заявил Корнелиус.

— Я так понимаю, что у вас нет других источников для дополнительного финансирования? — поинтересовался Дауэр.

Корнелиус покачал головой:

— Нет. Во всяком случае, ничего существенного. — Он скривился. — Я не такой, как некоторые другие владельцы газет. Все, что у меня есть, я вложил в эту сделку. Нет никаких тайных счетов в Швейцарии или на Карибах.

— Я не это имел в виду, — смутился Дауэр.

— Если даже и не это, то поинтересоваться стоило, верно, Бентон? Я знаю, что Эдвин хотел бы иметь заначку на черный день, разве не так, Эдвин?

Тот промолчал.

— Но нет, если мы поднимаем цену, то деньги придется занимать, — продолжал Корнелиус.

Бентон открыл рот, чтобы что-то сказать, но его опередил Дауэр:

— Может возникнуть проблема…

— Мы подумали, что… — попытался перехватить инициативу Бентон, но Корнелиус поднял руку, призывая обоих к молчанию.

— Проблема? — переспросил он, глядя Дауэру в глаза.

Дауэр нервно сглотнул слюну.

— Рынок бросовых облигаций восстанавливается не так быстро, как мы ожидали. На прошлой неделе был крупный дефолт, и уверенность инвесторов пошатнулась.

— Подождите! — Корнелиус наклонился через стол, опираясь всей тяжестью тела на руки и выставив вперед челюсть. — Вы совсем недавно заверили меня, что сможете без проблем предоставить ссуду на триста миллионов.

— Я предупреждал, что это будет непросто.

— Но вы дали мне гарантийное письмо!

— Я знаю. — На лбу и шее Дауэра выступила испарина, отчего кожа неестественно заблестела. — Мы взяли на себя обязательство профинансировать сделку в размере восьмисот пятидесяти миллионов. Но мы не можем увеличить эту сумму.

— Предполагаемые доходы едва покрывают расходы и выплаты по процентам при цене восемьсот пятьдесят, — заметил Эдвин, подняв голову от бумаг. — Если мы существенно поднимем цену, все просто рухнет.

Корнелиус перевел взгляд на Эдвина и долго его не отводил. Хотя Эдвин и Дауэр избегали смотреть друг на друга, было ясно, что они на одной стороне. Цифры говорили сами за себя.

За столом воцарилось молчание. Корнелиус нахмурился и посмотрел на Бентона:

— А ты что думаешь?

Бентон ответил не сразу. Нужно сделать все правильно. Он был рад, что пока ему не представилась возможность высказаться. Это означало, что за ним оставалось последнее слово. Он посмотрел Корнелиусу в глаза.

— При цене девятьсот миллионов сделка имеет смысл?

— Доходы не покроют выплат по обслуживанию такого долга, — отозвался Эдвин.

Бентон поднял брови и посмотрел на Корнелиуса.

Тот сел, надел на нос очки-«половинки», вытащил из бумаг Эдвина таблицу и начал ее изучать. Вскоре он бросил ее на стол.

— Я знаю, как тщательно ты работал с цифрами и все просчитал, Эдвин, и я знаю, что они показывают. Обычно я являюсь противником любой переплаты. Но «Таймс» — это уникальный актив. И под нашим руководством он станет только дороже. Через несколько лет он будет стоить больше миллиарда, намного больше. Мы рискнули с «Гералд», помнишь? И все получилось. У меня есть чувство, — он взглянул на сына и продолжил, — нет, больше чем чувство — уверенность, что здесь точно такой же случай. Поэтому, Бентон, мой ответ — да, сделка имеет смысл.

— Тогда мы ее тоже поддержим.

— Подожди, Бентон, — вмешался Дауэр. — Сначала мы должны обсудить это с руководством.

Бентон не обратил на него никакого внимания и повернулся к Корнелиусу:

— Даю вам слово.

Эдвин добрался до своего кабинета и с грохотом бросил на стол пачку бумаг. На этот раз отец зашел слишком далеко. Конечно, его дипломированные помощники с навыками делового администрирования могли изменить вводные о возможных тиражах, расценках на рекламу, сокращении издержек и подогнать цифры: один процент там, два процента здесь, и на бумаге цифры могли сойтись, но никак не в реальной жизни. В реальной жизни от банкротства могло уберечь только чудо, если Корнелиусу удастся его совершить, став владельцем газеты. В принципе Эдвин не исключал такой возможности. Но вероятнее было другое: недостаток притока денег от бизнеса для выплат обязательств по процентам не только обрушит «Таймс», но и потянет за собой весь холдинг «Зейл ньюс».

Если, конечно, раньше это не сделает его невестка со своим проклятым Алексом.

Этого Эдвин допустить не мог. Он считал, что за последние годы стал для компании незаменимым. Корнелиус не мог оставаться главой «Зейл ньюс» вечно — хотя из него по-прежнему била энергия, ему было уже семьдесят два года. Тодд самоустранился, когда решил стать учителем, а в своем нынешнем состоянии тем более не представлял опасности. Через несколько лет «Зейл ньюс» полностью перейдет под контроль Эдвина.

Если опять-таки Корнелиус не успеет разорить холдинг этой авантюрой.

Зазвонил телефон. Это был Джефф Халл — его прикормленный журналист.

— Как вчера вел себя начальник полиции? — поинтересовался Халл.

— Очень вежливо и подчеркнуто уважительно, — ответил Эдвин. — Было видно, что его подручную так и подмывало задать пару вопросов, но он ей не позволил.

— А что я говорил? Больше всего на свете полицейский боится скандала, связанного с педофилией.

Эдвин улыбнулся:

— Ты был прав. Завтра я переведу на твой счет премию.

— Мне кажется, тебе захочется увеличить ее размер.

— Почему?

— У меня есть для тебя еще кое-что, Эдвин. — Голос Халла дрожал от нетерпения. — Находясь в Норфолке, я решил покопаться еще кое в чем, порасспросил персонал и узнал, что у твоего брата есть маленький секрет.

— Продолжай.

— Некая молодая и очень красивая американка по имени Донна провела несколько дней возле больницы. Она пробиралась в плату Тодда, когда уезжала его жена. Она назвалась коллегой, но у медсестер большие сомнения, что их связывали чисто деловые отношения, особенно после того, как Ким ее застала и та улетучилась. Больше они ее не видели. Я навел справки в школе Тодда в Нью-Гемпшире. Некая мисс Донна Снайдер работает там учителем, преподает искусство.

— Это действительно интересно!

— Я знал, что тебе понравится. Не знаю, как ты сможешь использовать эту информацию, но не сомневаюсь, что найдешь способ. И можешь рассчитывать на мое благоразумие.

— Отличная работа, Джефф.

— Никаких проблем. Но не забудь увеличить премию, ладно?

— Обязательно, — пообещал Эдвин. — Так держать!

Он повесил трубку и обдумал эту новость. Появился неплохой рычаг воздействия. Вопрос только в том, как эффективнее его применить. Размышлял он недолго. Вызвав в кабинет пару помощников, Эдвин усадил их за работу с цифрами, чтобы подогнать прогнозы под нужные, после покинул офис и взял такси.

Он нашел Ким там, где и рассчитывал, — у постели Тодда. Его перевезли в шикарную частную больницу, и теперь он лежал в отдельной палате с телевизором, креслами, цветами и красивыми занавесками, хотя разные трубки и оборудование показались Эдвину такими же, как и в больнице Норфолка. Тодд спал. Ким сидела возле него, глядя в пустоту покрасневшими глазами.

Услышав, как вошел Эдвин, она подняла глаза и выдавила из себя подобие вежливой улыбки.

— Как он? — спросил Эдвин.

— Получше, — едва слышно отозвалась Ким. — Понимает гораздо лучше. Но очень много спит.

— Это хорошо. Мы можем поговорить?

Ким показала на кресло.

— Нет, не здесь.

— Он спит, — сказала Ким.

— Думаю, что нам лучше поговорить в другом месте.

Ким пожала плечами и вышла с ним из палаты. Они устроились в небольшом зале ожидания в конце коридора.

— Я знаю о Донне Снайдер, — сообщил Эдвин.

Ким покачала головой, скорее покорно, чем со злостью:

— Меня это не удивляет.

— Насколько я понимаю, Алекс Кальдер сейчас в Южной Африке, копается в обстоятельствах смерти Марты.

— И?..

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему?

— Сейчас «Зейл ньюс» находится в очень щекотливом положении. Кальдер может все осложнить еще больше. Чтобы все сорвать, многого не потребуется.

В глазах Ким вспыхнул злой огонек.

— А почему ты так боишься, что он узнает?

— Мне нечего скрывать, — заявил Эдвин. — Но время сейчас самое неподходящее. Мне кажется, тебе надо позвонить ему и попросить вернуться в Англию.

— Я этого не сделаю. Кто-то едва не убил Тодда, кто-то превратил сестру Алекса в калеку. Ответ на вопрос, кто именно, можно найти только в Южной Африке.

— А полиция знает насчет Донны Снайдер?

— Вряд ли. А почему это должно их интересовать?

— Полагаю, по многим причинам. Видишь ли, нам задавали очень много вопросов о тебе и о том, сколько ты унаследуешь в случае смерти Тодда.

— Меня тоже об этом спрашивали, — отозвалась Ким. — Но это обычные вопросы. Вряд они действительно подозревали меня.

— Тогда — нет, — сказал Эдвин. — Поскольку не знали, что Тодд тебе изменял.

— Это ничего не меняет! — с презрением воскликнула Ким.

— Как сказать! — не унимался Эдвин. И вдруг его осенило: — А как насчет тебя и Алекса Кальдера?

— Что насчет нас? — переспросила Ким, невольно покрываясь густой краской.

Эдвин улыбнулся:

— Вот-вот. В то время как муж лежит в больнице…

— Между мной и Алексом ничего нет! — заявила Ким, повышая голос.

— Я только прошу тебя связаться с Алексом и попросить его вернуться.

— Убирайся! — велела Ким.

— Это самый простой выход. Ни у кого не будет неприятностей, и все будут довольны.

— Я сказала — убирайся! — Ким почти кричала. — Вон отсюда! Я возвращаюсь к Тодду.

Она повернулась и пошла по коридору, оставив деверя одного.

— Даю тебе один день на размышление, — крикнул Эдвин ей вслед. — Всего один день!

Ким вошла в палату, хлопнув за собой дверью.

22

Кальдер решил прогуляться пешком из отеля на набережной Виктории и Альфреда до сигарного бара на Лонг-стрит, где он договорился встретиться с Джорджем Филдом. Наступал вечер, и начинало темнеть. За исключением набережной город представлял собой причудливую смесь самых разных архитектурных стилей: современные высотные офисные здания, элегантные колониальные британские дома, бетонные бруталистские правительственные сооружения, белоснежные постройки в стиле «Капская Голландия», ветхие африканские жилища. Вокруг наблюдалось смешение разных рас и национальностей, однако белых было явное меньшинство. И над всем этим возвышалась гора, на которой сейчас лежало тонкое покрывало из облаков.

Бар был темным: темное дерево, темная кожа и длинные ряды бутылок с виски и коньяком, поблескивавшие за спиной бармена в зеленой жилетке. В воздухе висел тяжелый запах сигар, которые курила группа бизнесменов у входа, но к нему примешивался сладкий аромат трубочного табака. Трубку курил пожилой мужчина лет шестидесяти или чуть старше, с серебристой шевелюрой и густыми белыми бровями. Его вельветовый пиджак выглядел слишком бедно для такого заведения. Он умиротворенно втягивал в себя табачный дым, изредка прикладываясь к бокалу с виски. Увидев Кальдера, он встал и протянул руку:

— Алекс? Джордж Филд. Вы легко нашли это место? Мне здесь нравится, особенно в это время вечером. Здесь тихо и можно поговорить. Тем более что мест, где разрешается курить, осталось не так много.

— Спасибо, что так быстро откликнулись на мою просьбу встретиться, — сказал Кальдер. Он нашел Джорджа Филда по Интернету еще в Англии и позвонил ему, но бывший редактор газеты тогда держался настороженно.

— Все в порядке. Я разговаривал с женой Тодда ван Зейла и его сестрой. Обе очень просили меня встретиться с вами. Я не видел Тодда и Кэролайн с тех пор, как они были еще совсем детьми. Особенно хорошо я помню Кэролайн. Так странно слышать сейчас голос взрослой женщины с американским акцентом.

— Но с Корнелиусом вы не связывались?

— Нет, — ответил Джордж, сдвигая мохнатые брови, — я не разговаривал с Корнелиусом очень давно. Во всяком случае, с тех пор, как он возродился в качестве американского газетного магната. Но Марта мне нравилась. И я не мог не выполнить просьбу ее детей.

— Спасибо, — еще раз поблагодарил Кальдер. Он отвлекся, чтобы заказать подошедшему бармену виски, но от сигары отказался. — Я знаю, что вы с ней дружили, и хотел бы узнать, что вообще происходило в то время, когда ее убили.

— Мы действительно дружили, особенно в то время. Я работал редактором «Кейп дейли мейл». В ту зиму Корнелиус решил закрыть нашу газету и распродать все свои южноафриканские издания. Я, как вы понимаете, был в бешенстве, и Марта тоже. Я знаю, что она пыталась отговорить Корнелиуса, но потерпела неудачу.

— Они тогда сильно не ладили, верно?

— Да, во всяком случае, на той стадии. Насколько я могу судить, у них был очень удачный брак, но примерно за год до ее смерти отношения испортились. Она была на десять лет моложе его, но назвать ее статусной женой-блондинкой нельзя. Она вообще не подходила для роли жены в подарочном исполнении и с бантиком сбоку. — Джордж хмыкнул. — Поэтому она мне и нравилась. Потом все у них разладилось. Отчасти из-за «Мейл», но были и другие причины.

— Например?

Джордж затянулся и, выпустив дым, внимательно посмотрел на Кальдера:

— Например, любовница Корнелиуса.

— Любовница?

— Любовница, сожительница — называйте ее как угодно. Молодая женщина по имена Беатрис Пинар. Потрясающе красивая и умная. Она окончила факультет журналистики и, по легенде, хотела набраться практического опыта, пройдя стажировку в «Зейл ньюс».

— По легенде?

— Она была шпионкой. У меня уже тогда были сильные подозрения на ее счет, но в конце девяностых ее имя всплыло во время показаний Комиссии по восстановлению правды и примирению. Нет, она не была замешана в насилии, пытках или чем-то подобном, но являлась агентом тайной полиции. Имела даже звание лейтенанта. Тайная полиция вербовала агентов среди студентов, внедряла их в либеральные университеты и поощряла работу в газетах или радикальных движениях. Некоторые имена стали известны: Джой Харнден, Крейг Вильямсон, Беатрис Пинар. Некоторые мы не узнаем никогда.

— А Корнелиус знал об этом?

— Я говорил ему о своих подозрениях, но он поднял меня на смех. Марте я тоже говорил.

— А она знала о романе между ними?

— Она догадывалась.

— А как насчет смерти Марты? Что, по-вашему, произошло? Вы верите, что ее убили повстанцы АНК?

— Нет, уверен, что нет. Это была типичная отговорка тайной полиции.

— А вы пытались выяснить, что на самом деле произошло? Вы же журналист!

— У меня не было такой возможности. Меня арестовали на следующий день после ее смерти.

— За что?

— Мне так и не сказали. — Он криво улыбнулся. — В те дни люди часто не знали, за что их арестовывали. Полиция имела право посадить за решетку на девяносто дней без предъявления обвинения. Пока я сидел в тюрьме, газету закрыли и Корнелиус уехал из страны. Тогда я думал, что меня посадили, чтобы помешать найти покупателя для «Мейл». Но не исключаю, что таким образом меня лишили возможности задавать неудобные вопросы о смерти Марты.

— А когда вас выпустили, удалось что-нибудь узнать?

— Я и не пытался, — признался Джордж с виноватым видом. — Я разочаровался в том, что может сделать журналист в Южной Африке, и решил, что принесу больше пользы, если стану освещать события в ней за рубежом. Я переехал в Лондон и стал южноафриканским корреспондентом одной из газет. Я не занимался расследованием смерти Марты. Корнелиус тоже.

— Это вас удивило?

— Если честно, то да. Когда основали Комиссию по восстановлению правды и примирению, я думал, что Корнелиус обратится с запросом о расследовании обстоятельств ее смерти, но он этого не сделал. Это дело было бы на особом контроле, и они бы почти наверняка все выяснили.

— Корнелиус говорит, что не стал ворошить прошлое как раз потому, что это вызвало бы нездоровый интерес.

Джордж пожал плечами.

— А Марта перед смертью упоминала в разговорах с вами «Лагербонд»?

— Вообще-то да. Но от нее я тогда услышал это название впервые.

Кальдер почувствовал, как сердце у него забилось быстрее. Наконец-то что-то нащупывалось.

— Это случилось за неделю до ее гибели. Она очень переживала из-за «Мейл» и Корнелиуса. Мы вместе обедали на Гринмаркет-сквер, и я хорошо помню, как это было. Она начала с расспросов о Малдергейте.

— Малдергейте?

— В 1978 году разразился страшный скандал. Вы о нем ничего не слышали?

Кальдер покачал головой.

— Слишком молоды, — заметил Джордж. — Это было большим событием, которое разрушило карьеру Кони Малдера, которого прочили в премьер-министры после Форстера, и расчистило путь для Питера Виллема Боты.

— Так что случилось?

— Человек по имени Эсел Роди из министерства информации направлял огромные правительственные средства на основание газет в Южной Африке и приобретение СМИ за рубежом. Идея была изменить в лучшую сторону сложившийся негативный образ страны и довести до широкой общественности точку зрения южноафриканского правительства. Они купили пару журналов в Европе и хотели приобрести «Вашингтон стар». Деньги перенаправлялись незаконно, и это просочилось в прессу. «Мейл» внесла свою лепту в обнародование этих фактов. За этим проектом стояли Кони Малдер, бывший в то время министром внутренних дел, министр финансов Нико Дидерихс и руководитель секретной службы генерал ван ден Берг. Форстер был вынужден подать в отставку, а Питер Виллем Бота обошел Кони Малдера на выборах. Самое забавное, что в восьмидесятые годы Бота направлял куда более значительные средства на тайные закупки ядерного и химического оружия. Но во времена скандала он считался относительным либералом. Даже я верил в это несколько лет.

Марта знала в общих деталях, в чем там было дело, но задавала очень много конкретных вопросов о подробностях. Ее что-то очень тревожило, и чем больше я рассказывал, тем сильнее было ее волнение. А потом она спросила, не слышал ли я о «Лагербонде». Я ответил, что нет. Я поинтересовался, в чем дело, и она пообещала, что все мне расскажет, возможно, очень скоро. По ее словам, это настоящая бомба и я точно захочу об этом написать. Она добавила, что доверяет мне и не сомневается, что я не побоюсь ее обнародовать, чего бы это ни стоило.

— Вы сказали, что тогда услышали о «Лагербонде» в первый раз. А потом еще приходилось встречать это название?

— Да. Но только слухи, ничего конкретного. Вы что-нибудь знаете о «Брудербонде»?

— Немного. Пожалуйста, расскажите.

— «Брудербонд» — это тайная организация, созданная после Первой мировой войны для защиты интересов африканеров в Южной Африке. Конечно, в те времена главная угроза исходила от англоязычных южноафриканцев. Но именно «Брудербонд» разработала концепцию апартеида. В эту организацию входили многие члены правительства, и она насчитывала не меньше десяти тысяч членов. Это была элита буров, которые стали своего рода мозговым центром правительства. Политика Национальной партии определялась комитетами «Брудербонда».

По слухам, «Лагербонд» представлял собой засекреченную структуру, созданную в рамках «Брудербонда». В него входило ограниченное число членов, и он обладал властью. Властью над чем — никто толком не знал. Конспирологи обожают эту тему, но реальными фактами никто не располагает. Имена участников организации никому не известны, за исключением отца-основателя, что признается практически всеми.

— И кто же это?

— Нико Дидерихс. В семидесятые годы он был министром финансов, а затем — президентом штата. Он был влиятельным членом «Брудербонда», учился в нацистской Германии в тридцатые годы. Дидерихс умер в 1977 году, но «Лагербонд», судя по всему, существует до сих пор. Несколько лет назад один мой друг попытался написать статью о «Лагербонде», но везде натыкался на каменную стену и обет молчания.

— А есть какие-нибудь предположения о целях этой организации?

— Никаких.

— Я нашел упоминание о ней в документах Комиссии по восстановлению правды и примирению. Там говорится, что ее членом был полковник Ретиф.

— Полковник Ретиф? Ничего удивительного. Он был один из ведущих руководителей тайных операций Южной Африки в семидесятые и восьмидесятые годы. Не исключено, что он участвовал в вербовке Беатрис Пинар. Такой человек очень полезен для любой организации.

— А что стало с «Брудербондом»? Он еще существует?

— Он реорганизовался, — улыбнулся Джордж. — Изменил свое название на «Африканербонд». Теперь это открытая и довольно безобидная организация, даже имеющая свой сайт. Ее цели — содействие христианству и африканерскому образу жизни.

— Незадолго до смерти Марта отправила своей матери письмо, в котором сообщила, что у себя в дневнике записала кое-что на странице, озаглавленной «Лагербонд». Кэролайн видела, как Марта что-то переписывала в него из бумаг в дипломате, который принадлежал кому-то из двух человек, приезжавших к Корнелиусу домой. Одного звали Андрис Виссер. Он прихрамывал. Вы не знаете такого?

Джордж задумчиво пососал трубку.

— Был один Андрис Виссер, занимавший важный пост в министерстве финансов. Он хромал. — Сообразив что-то, он поднял брови. — Если не ошибаюсь, этот человек был протеже Нико Дидерихса. Пользовался большим влиянием, но всегда держался в тени. Сейчас он наверняка вышел в отставку. Я не слышал о нем уже несколько лет.

— Он мог быть членом «Лагербонда»?

— Мог, — подтвердил Джордж. — А второй?

— Кэролайн не помнит его имя. Она говорит, что у него была белая борода и оттопыренные уши. Я понимаю, что для опознания это описание слишком скудное.

— Но тем не менее достаточное. Это наверняка профессор Дэниел Хавенга. Он дружил с Корнелиусом и Мартой, если на то пошло. Профессор журналистики Стелленбошского университета. Человек, рекомендовавший Корнелиусу Беатрис Пинар.

— Тоже член «Лагербонда»?

— Кто знает? — ответил Джордж. — Вы говорите, что они приезжали к Корнелиусу в «Хондехук»?

— Да. Кэролайн утверждает, что ее мать была взволнована и испугана тем, что прочитала. В письме Марты говорится о странице в дневнике, озаглавленной «Операция „Дроммедарис“». Это название вам ни о чем не говорит?

Джордж покачал головой.

Оба замолчали, обдумывая полученную информацию. Кальдер взглянул на собеседника.

— Они планируют новый Малдергейт, как вам кажется?

Джордж снова затянулся, размышляя.

— Вполне возможно, — наконец сказал он. — Виссер мог организовать финансирование. Хавенга был экспертом по СМИ. «Лагербонд» был основан Дидерихсом, замешанным в первом скандале. К 1988 году он был уже давно мертв, но его протеже вполне мог продолжить дело.

— И не забывайте, что Корнелиус в то время пытался приобрести лондонскую «Гералд».

— И покупал газеты в США.

— Но если Малдергейт провалился, зачем «Лагербонду» наступать на те же грабли десять лет спустя? — засомневался Кальдер.

— К 1988 году положение в Южной Африке изменилось, — пояснил Джордж. — Государство стало гораздо более жестоким: после трех лет чрезвычайного положения правительство лучше контролировало происходящее в стране. Эсел Роди вел себя как международный плейбой: выставлял счета за номера в шикарных гостиницах и увеселительные поездки на Сейшелы. Это в не меньшей степени, чем все остальное, спровоцировало скандал. Виссер и Хавенга могли извлечь уроки из его ошибок. Если «Лагербонд» был создан как тайная структура внутри истеблишмента, а не правительства, то следы его деятельности обнаружить чрезвычайно трудно. Когда Роди в конце концов заговорил, он дал понять, что происходит много такого, о чем он никогда не решится рассказать. Думаю, что так и было.

— Но разве АНК не имел возможности во всем разобраться, когда пришел к власти в 1994 году? — спросил Кальдер.

— Не факт, — ответил Джордж. — Истеблишмент безопасности очень умело заметал все следы. Некоторые данные получили огласку благодаря Комиссии по восстановлению правды и примирению несколько лет спустя. Например, тогда впервые узнали о существовании целого Управления по тайным сборам. Но это лишь верхушка айсберга, многое так и осталось в тени. Ходили слухи, что Дидерихсу удалось утаить значительные средства от продажи слитков золота в Швейцарии. В восьмидесятые годы военный бюджет был раздут до миллиардов долларов. В соответствии с Законом о специальном военном счете, эти данные были засекречены от общественного контроля, что позволило делать тайные закупки у таких стран, как Израиль и Пакистан. И что мешает использовать эти деньги для приобретения зарубежных изданий?

— Значит, «Лагербонд» существует до сих пор?

— В этом-то вся и прелесть, — оживился Джордж. — К тому времени многие африканеры уже осознали, что дни апартеида были сочтены. Но поскольку «Лагербонд» не являлся правительственной структурой, он мог продолжать свою деятельность и после падения режима. — Джордж глубоко затянулся, выпустил дым и нахмурился. — Я понимаю, почему Корнелиус был для них идеальным кандидатом, чтобы оказать поддержку. Он единственный южноафриканский газетный магнат с зарубежными активами. Но я не понимаю, с чего они взяли, будто он их послушается. Он всегда был активным противником, а не сторонником апартеида.

— У меня создалось впечатление, что он пересмотрел свои взгляды и изменил отношение к Южной Африке, — заметил Кальдер. — А если Беатрис Пинар ему действительно подсунул «Лагербонд», то она могла убедить его сотрудничать.

Джордж покачал головой:

— Вы правы, он менялся. И хотя мне не нравились эти изменения, но я не верю, что он мог взять у них деньги. Наверное, они хотели, чтобы его газеты каким-то образом смягчали представление об апартеиде в мире, но этого не было.

— А как его газеты пишут о Южной Африке? — поинтересовался Кальдер.

— Объективно, насколько я могу судить. Я не заметил никакой предвзятости. Мне не кажется, что он проявляет особый интерес к этой теме. Если бы его финансировал «Лагербонд», то там было бы полно статей, критикующих АНК.

— Вы знали, что Корнелиус подал заявку на покупку «Таймс»? Интересно, участвуют ли в этом деньги «Лагербонда»?

— Для них это была бы настоящая победа.

— Причем недешевая. Я читал, что речь идет о сумме, превышающей восемьсот миллионов фунтов.

— А вы знаете, где он берет деньги? — спросил Джордж.

— Обычно он обращался к заимствованиям, — ответил Кальдер, — но я могу уточнить. А вы не могли бы выяснить, где сейчас Виссер и Хавенга?

— Без проблем, это нетрудно.

— А женщина по имени Либби Вайсман?

— Либби Вайсман? А она какое имеет к этому отношение?

— Насколько мне известно, они с Мартой работали вместе в благотворительном проекте и дружили.

— Я немного знаю Либби Вайсман, — сказал Джордж. — Какое-то время она даже была членом правительства, но недолго, меньше года. Думаю, что сейчас она живет в Йоханнесбурге, найти ее будет просто. Я позвоню вам в гостиницу, когда все узнаю.

Кальдер допил виски и собрался уходить.

— А сейчас вы работаете?

— Я изредка пишу статьи и помогаю «Рейнбоу». Это газета чернокожих, очень уважаемая, но резко критикующая правительство. За последние десять лет АНК удалось сделать очень много, но сейчас у них монополия на власть. Кому-то надо указать на опасность однопартийной системы, и «Рейнбоу» занимается именно этим. Но денег, как всегда, не хватает. Ничего нового.

Кальдеру понравился Джордж Филд — толковый и хорошо знающий Южную Африку, и он решился вступить на опасную территорию — расовую политику.

— Наверное, нелегко быть белым южноафриканцем?

— Намного легче, чем черным, — ответил Джордж.

— Вы понимаете, что я имею в виду. Конечно, режим апартеида был злом, но что вы могли изменить? Голосовать за оппозицию было бессмысленно, потому что у либеральной партии всегда было большинство. Вы с Корнелиусом пытались протестовать мирным способом, но ничего не вышло, и вы оба были вынуждены уехать из страны. Дочь Корнелиуса Зан принимала участие в вооруженной борьбе, но жестокая революция тоже не лучшее решение.

— Большинство южноафриканцев закрывали на все глаза, — ответил Джордж. — Сейчас многие утверждают, что понятия не имели о происходящем в стране, но это полная чушь! Мы наряду с другими постоянно рассказывали об этом в своей газете. Ладно, нам не всегда позволяли писать всю правду, но если вы регулярно читали «Кейп дейли мейл», то понять, что происходит, было совсем не трудно. Люди просто не желали этого замечать.

— Многим из тех, кто был причастен к этим преступлениям, удалось избежать наказания, верно?

— Да, это так, — признал Джордж. — И немало из них по-прежнему занимают высокие посты или ушли в отставку с солидной пенсией. У этой страны множество проблем: безработица, насилие, СПИД, ужасное прошлое. Но когда южноафриканцы спорят, стало лучше или хуже, наполовину полон или пуст стакан воды, они забывают о самом главном. Этот стакан не был разбит. Наши лидеры, причем не только Нельсон Мандела и архиепископ Туту, но и де Клерк со своим правительством, приложили неимоверные усилия, чтобы простить, забыть и начать строительство нового государства, каким бы несовершенным оно ни являлось.

— А смерть Марты — часть этого прошлого? И тоже подлежит забвению и прощению?

— Не думаю, — ответил Джордж. — Но ворошить прошлое в Южной Африке очень опасно. Вы уже сами поняли.

— Вы советуете мне отказаться? — спросил Кальдер.

Джордж улыбнулся:

— Нет. Только быть осторожным.

Вернувшись в номер, Кальдер позвонил Тареку аль-Сиси в Лондон. Ему повезло: он застал его еще на работе. Кальдер попросил навести справки у аналитика «Блумфилд-Вайс», занимавшегося средствами массовой информации, не было ли у Корнелиуса неизвестного источника финансирования. Тарек обещал помочь.

Затем он позвонил Ким на сотовый. К его удивлению, она ужинала с его отцом в доме Энн. Тодд быстро поправлялся, и его реакции уже не были такими заторможенными, как сначала, когда он только очнулся. Когда Тодда перевели в частную больницу в Лондоне, Ким решила пожить в Хайгейте с доктором Кальдером и детьми, а не останавливаться у свекра. Кальдер рассказал Ким о своих встречах с Зан и Джорджем Филдом и поделился предположением, что «Лагербонд» мог финансировать приобретение Корнелиусом иностранных газет. Ким сначала была шокирована, но согласилась с тем, что такое было возможно. Было видно, что недоверие, которое она испытывала к Корнелиусу, только возрастало.

— Как думаешь, это можно будет обсудить с Тоддом? — спросил Кальдер. — Если «Зейл ньюс» финансируется какими-то таинственными южноафриканцами, то он может об этом знать. Он ведь работал на холдинг несколько лет, верно?

— Верно, но судя по тому, что он мне рассказывал, «Зейл ньюс» финансировался за счет банковских займов и бросовых облигаций, — ответила Ким. — Тодд сейчас еще не полностью оправился. Мы разговаривали о крушении самолета, но не о том, что могло быть его причиной. Завтра я посмотрю, как он.

— Тебе на месте, конечно, виднее.

— Корнелиус и Эдвин заезжают в больницу. Корнелиус проводит с Тоддом много времени, но я стараюсь куда-нибудь уйти и не встречаться с ним. А что касается Эдвина…

— Да?

Ким заговорила шепотом, явно чтобы не услышал отец Кальдера:

— Он пытался угрожать мне. Он узнал про Донну Снайдер и пригрозил рассказать полиции. Он считает, что это сделает меня подозреваемой. Он хочет, чтобы я позвала тебя обратно. Я послала его к черту.

— И правильно сделала! Пусть рассказывает, полиция все равно не станет принимать это всерьез. Кстати, о полиции. Как продвигается расследование?

— Ни шатко ни валко. Я разговаривала с инспектором Бэнкс, и она подтвердила, что Корнелиус не входит в список подозреваемых. Она говорила так, будто ей самой это очень не нравилось, но заставить ее признаться в этом мне не удалось. Да, и еще. Южноафриканская полиция сообщила, что все документы по смерти Марты были утеряны.

— Они имели в виду — уничтожены, — уверенно заявил Кальдер. — Не могу поверить, что полиция не занимается Корнелиусом. Хорошо, хоть мне удалось кое-что узнать.

— Спасибо. И продолжай. Ты хочешь поговорить с отцом? Он как раз рядом.

— Да, пожалуйста.

Через мгновение в трубке раздался голос отца с характерным шотландским акцентом:

— Алекс? Как я понял, дело двигается?

— Думаю, что да. Ким тебе все расскажет.

— Хорошо. Я на тебя рассчитываю.

Кальдер улыбнулся.

— А как дела у Энн?

— Стабильно. Вторую ногу она сохранит.

— Она в сознании?

— Да. Я разговаривал с ней сегодня после обеда по телефону.

— Она что-нибудь говорила обо мне?

— Думаю, что ее настраивает Уильям. Я сказал ему, что этого делать нельзя, но отсюда мне трудно настоять на своем.

— Значит, она все-таки обо мне говорила!

— Не беспокойся об этом, Алекс. Просто найди ублюдка, который это устроил.

— Найду! А как Феба с Робби?

— Пошли сегодня в школу. Думаю, сейчас для них лучше всего — оказаться в знакомой обстановке. Робби ведет себя очень тихо, но поговорил с матерью по телефону.

— Они справятся? — спросил Алекс.

— Да, справятся, — заверил доктор Кальдер. — Надо просто дождаться, когда Энни вернется домой.

— Надеюсь, ты прав.

— Алекс, пока ты не повесил трубку… — Кальдер услышал шаги отца, переходившего в другое место, видимо, чтобы остаться одному. — Неприятности.

— Да?

— Пока я был в Норфолке, заметил какие-то уведомления от конторы под названием «Спредфинекс».

— Заметил? Ты просто шпионил!

— Тебе виднее, как это называется. — Отец явно намекал на события годичной давности, когда Кальдер натолкнулся на букмекерские бланки среди медицинских бумаг отца.

— Ладно, не важно. Это вроде биржевого маклера. Я занимаюсь своими инвестициями.

— Это тотализатор.

— Это всего лишь упрощенный способ покупки и продажи валют или акций.

— Это игра на деньги.

— А я говорю, что это просто капиталовложения! — возмутился Кальдер. — Давай не будем об этом, ладно? И не копайся в моих вещах.

— Алекс, — начал отец, — я рад, что в прошлом году ты убедил меня обратиться в общество «Анонимные игроки». Первое, чему там учат, — это признать, что у тебя есть зависимость.

Кальдер, сидевший в одиночестве в своем номере в Кейптауне, чувствовал, как внутри начинает закипать злость. Он уже открыл рот, чтобы сказать отцу что-то резкое, но сдержался и просто повесил трубку. Сама мысль, что он страдал зависимостью от азартной игры, была чушью! Очень похоже на отца — приписать свои собственные недостатки сыну!

Не в силах успокоиться, Алекс решил пойти в бар, чувствуя, что ему надо выпить.

Свет от двух свечей еле заметно подрагивал в просторном Зале героев, отбрасывая неровные отблески на худое лицо Андриса Виссера и выхватывая очертания темного силуэта Поля Стрейдома — последнего новобранца «Лагербонда». Они находились в самом сердце Памятника первопроходцам — массивного гранитного монумента, возведенного на краю холма, откуда открывается вид на Преторию. Памятник был поставлен в 1938 году и исполнен в готическом стиле в память о Великом переселении фермеров-буров из Капской колонии сто лет назад. Он был обнесен круглой лагерной стеной из шестидесяти четырех каменных повозок, запряженных быками, и рельефами черных антилоп гну, которые символизировали армию зулусов. На внутренней стене располагались фризы, изображавшие двадцать семь сцен Великого переселения, а в самом центре находился кенотаф,[32] расположенный так, что в полдень 16 декабря — День битвы на Кровавой реке — лучи солнца падали из окна на потолке прямо на надпись с последними строчками старого гимна.

Виссер пропел первые строчки гимна слабым и хриплым голосом. Припев подхватили все двадцать один человек, стоявшие в тени за новобранцем. Хотя было всего два часа пополудни, собрание проходило в обстановке величайшей секретности, а обычный набор из взяток, угроз и шантажа гарантировал, что их никто не потревожит. Церемония принятия в члены «Лагербонда» копировала аналогичную процедуру «Брудербонда» старых дней. Когда был пропет последний куплет, Виссер откашлялся и заговорил почти шепотом:

— Поль Геррит Стрейдом, собратья буры, являющиеся членами «Лагербонда», после тщательного рассмотрения твоей кандидатуры приняли решение о том, что ты достоин вступить в наши ряды.

Он продолжил, следуя установленной процедуре посвящения, и начал перечислять кандидату цели и задачи «Лагербонда», согласие с которыми тот должен был каждый раз подтверждать. Стрейдом стоял, выпрямившись во весь рост, и громко говорил «да» каждый раз, когда требовалось. Обычно кандидаты до вступления в организацию имели слабое представление о том, кто именно в нее входил, но для Стрейдома — третьего по значимости человека в Национальном разведывательном агентстве — Виссер сделал исключение.

Почти окончательно севшим голосом Виссер подошел к кульминационному моменту церемонии:

— В присутствии твоих братьев, собравшихся здесь, чтобы быть свидетелями, я принимаю твою клятву верности и объявляю членом «Лагербонда». Будь стойким в минуты невзгод. Будь верным в любви к своему народу. Будь твердым в служении ему. Сердечные поздравления и добро пожаловать. — С этими словами он пожал ему руку, после чего из тени выступили остальные члены «Лагербонда» и сделали то же самое.

Зажгли еще свечи. К Виссеру подошел старый генерал, которому было не меньше восьмидесяти пяти лет.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, Андрис. Я имею в виду операцию «Дроммедарис», — мрачно произнес он.

— Это разумное вложение средств, уверяю, — отозвался Виссер.

— Хм. Мне сказали, что «Таймс» обойдется в десять миллиардов рандов.

— По меньшей мере, — подтвердил Виссер.

— На десять миллиардов рандов можно купить кучу оружия, — заметил генерал.

— Нам нужна политическая власть, а не оружие, — возразил Виссер. — И могу заверить, что эти деньги ее нам купят.

Генерал недовольно хмыкнул и отошел. Среди членов «Лагербонда» с большим стажем далеко не все понимают, что к чему, с горечью подумал Виссер. Но возраст берет свое, и они постепенно умирают. У «Лагербонда» есть власть, и чтобы ее получить, пушки не понадобились. У «Лагербонда» есть деньги и знания. И добиться всего они смогли с помощью интриг, а не грубой силы. Операция «Дроммедарис» формирует общественное мнение за рубежом и в самой стране. Дэрк дю Туа и его отец сумели многократно увеличить те миллиарды, которые Нико Дидерихсу удалось тайно перечислить в самом начале. Часть денег шла на взятки. Если это не срабатывало, то Фредди Стенкамп, а теперь и Поль Стрейдом могли использовать обширные досье, имевшиеся на всех важных политиков и чиновников Южной Африки, как белых, так и черных, чтобы добиться от них нужного результата шантажом и вымогательством. У всех более или менее значимых фигур Южной Африки было прошлое, когда они совершали поступки, которых теперь стыдились. «Лагербонд» о них знал. А на случай, если все другие средства окажутся безрезультатными, у них имеется Антон ван Вюрен, седовласый профессор физики, который сейчас о чем-то серьезно беседует с Дэниелом Хавенгой, и солидные запасы оружейного урана, запрятанные в заброшенной шахте неподалеку от Кимберли.

Виссер довольно улыбнулся. Пока он руководит «Лагербондом», будущее африканерской нации под надежной защитой.

Увидев Кобуса Молмана, он нахмурился и подошел к бывшему полицейскому.

— Я слышал, что Алекс Кальдер приехал в Южную Африку?

Молман поднял брови.

— Я удивлен. Его оказалось не так легко запугать.

Виссер помрачнел еще больше.

— Похоже, ты начинаешь терять хватку.

Молман уверенно улыбнулся — бывший гражданский служащий не мог его запугать, даже если он председатель «Лагербонда».

— Не волнуйся, Андрис. Теперь он на моей территории, и я не позволю ему создавать проблемы.

— Рад это слышать, — сказал Виссер. — Потому что если дело с ван Зейлами выйдет из-под контроля, все может рухнуть.

— За пару дней мы заставим его покинуть страну, — заверил Молман и ухмыльнулся. — Если понадобится, то в гробу. — С этими словами он направился поговорить с новоиспеченным членом организации.

Виссер закашлялся, чувствуя, как боль раздирает ему грудь и плечи. Чудо, если ему удастся дожить до следующего общего собрания. Он перевел взгляд на расположенные по кругу фризы. Крошечная группа мужчин и женщин, цеплявшихся за жизнь и свободу на краю огромного континента. Он вспомнил, как во время изучения истории в университете Оранжевой республики он читал отрывки из статей в «Таймс», осуждающих невежественных фермеров-буров. Он улыбнулся. Очень скоро этот могущественный рупор английского колониального правления окажется в руках этих самых невежественных буров. Этого дня он ждал с нетерпением.

На следующее утро Джордж Филд позвонил Кальдеру в гостиницу и сообщил адреса Дэниела Хавенги, Андриса Виссера и Либби Вайсман. Поскольку профессор Хавенга жил в Стелленбоше, всего в часе езды от Кейптауна, Кальдер решил начать с него. Но сначала он собрался наведаться в «Хондехук», где раньше жила Марта. Миновав равнину Митчелл и кишащий людьми поселок Гугулету, Алекс поехал в сторону гор Готтентотской Голландии. В голове немного гудело от выпитого вчера виски. Он все еще злился — на отца, обвинившего его в пристрастии к азартным играм, на сестру, считавшую, что он виноват в ее увечье, на Эдвина, угрожавшего Ким, а больше всего — на себя. В последние недели он наделал немало глупостей, но был полон решимости искупить свою вину. Он не сомневался, что беседа с Джорджем сдвинула расследование с мертвой точки. Сделать предстояло еще немало, и злость только укрепляла его решимость во всем разобраться.

Кальдер свернул с шоссе и вскоре оказался в краю виноделия: склоны холмов покрывали бесконечные акры красновато-коричневых и желтых виноградников. Их охраняли низкие белые деревенские дома, чьи центральные фронтоны свидетельствовали о голландском происхождении. Он объехал город Стелленбош и направился по дороге, которая вела в долину. Ее поверхность покрывала буйная растительность. Дубовые рощи, виноградники и пастбища были разделены рекой, а по бокам теснились утесы, упиравшиеся вершинами в черные облака. Только что прошел дождь, с деревьев падали капли, а виноградники тускло блестели.

Наконец он оказался у двух белых воротных столбов, на одном из которых была надпись: «Хондехук». На другом висели обычные предупреждения о злых собаках и вооруженной охране. Он проехал по дороге, вдоль которой были высажены дубы с пожелтевшими кронами, и добрался до дома с горделивой датой «1815», красовавшейся на фронтоне. Перед домом был разбит сад: влажный, пышный и таинственный.

Кальдер позвонил в дверь. На пороге появился высокий седоволосый, опрятно одетый мужчина в рубашке от Ральфа Лорена и брюках из хлопчатобумажного твила. Кальдер представился другом семьи ван Зейлов, и мужчина с гостеприимной улыбкой согласился показать ему усадьбу. Он оказался немцем, которому Корнелиус продал «Хондехук» в 1989 году. Дом и сад содержались в образцовом порядке, и немец пояснил, что возродил промышленное виноделие.

Кальдер спросил его о Дорис и Финнисе. Немец знал их и оставил у себя, когда купил поместье. Финнис через несколько лет был вынужден уйти с работы: прогрессирующий СПИД отбирал последние силы, и он вскоре умер. А Дорис умерла три года назад от сердечного приступа. Новый владелец помнил письменный стол Марты. Корнелиус не стал его забирать, и его продали. Насколько он помнил, в ящиках ничего не было: если в них что-то и оставалось, то наверняка все выкинули. Никаких следов дневника.

Осматривая сад, Кальдер представил себе, как в нем трудилась Марта ван Зейл. Сад действительно оказался чудесным. Хотя Стелленбош располагался всего в нескольких милях, здесь, в объятиях тумана и живописной долины, было удивительно тихо и уединенно. Кругом царил идеальный порядок: Кальдер подумал, что при Марте вряд ли все было так ухожено. Он стоял у колокола, подвешенного на двух поперечных балках, когда вдруг услышал громкий крик птицы на дереве за собой.

Не удержавшись, хозяин выругался по-немецки.

— Что это было? — поинтересовался Кальдер.

— Сорокопут, — ответил немец. — Южноафриканцы их обожают, а я считаю настоящей напастью, особенно летом, когда они поднимают крик в пять часов утра. Их здесь пара. Я считал, что они улетели два года назад, но сейчас, похоже, снова вернулись.

Кальдер поблагодарил его и уехал. Его провожал громкий крик сорокопутов.

Кальдер понимал, что их с Джорджем Филдом предположение о том, что Корнелиуса финансировал «Лагербонд», было всего лишь догадкой. Невинных причин визита Хавенги и Виссера к Корнелиусу в тот день могло быть множество. Если причина была действительно невинной, то, по мнению Кальдера, прямой вопрос был лучшим способом проверить эту теорию.

Стелленбош оказался тихим городком, где внушительные современные здания университета мирно соседствовали со старыми постройками. Хавенга жил на обсаженной дубами Дорп-стрит с белыми домами в стиле Капской Голландии и выкрашенными в черное изгородями и оконными рамами — во многих из них размещались художественные салоны. Они создавали атмосферу мирной зажиточной старины и больше походили на Новую Англию, чем на Африку.

Женщина с отсутствующим передним зубом и всклокоченными черными волосами завернула машину Кальдера на стоянку у выглядевшего старинным универсального магазина «Ом Сами» — позже она потребует мелочь за то, что приглядывала за ней. Кальдер прошел несколько ярдов по улице, остановился у дома Хавенги и позвонил. Профессор открыл дверь сам. Теперь Кальдеру было понятно, что имела в виду Кэролайн, говоря о его ушах. Хавенга был маленького роста, с белыми волосами, бородой и хитрым обезьяньим лицом. Увидев Кальдера, он озадаченно поднял брови, но изобразил вежливую улыбку.

— Профессор Хавенга?

— Да?

— Меня зовут Алекс Кальдер. Я друг Тодда ван Зейла. Я знаю, что вы были знакомы с его родителями. Он через меня хотел бы задать вам пару вопросов.

— О чем?

— О своей матери.

— Понятно. Входите.

Кальдер едва не споткнулся о небольшой чемодан, стоявший в прихожей.

— Извините, — сказал профессор. — Я только что вернулся из Претории. Проходите сюда. — Он провел Кальдера в заставленную мебелью гостиную, которая казалась еще меньше из-за книжных шкафов, закрывавших все стены от пола до потолка. Появилась миловидная женщина лет сорока, которую Хавенга представил как компаньонку и отправил сварить кофе.

— Я действительно слышу шотландский акцент? — поинтересовался он.

— Действительно, — согласился Кальдер.

— Значит, вы проделали долгий путь. Чем могу помочь? — Глаза профессора были ясными, а улыбка — дружелюбной, но в том, как он держался, чувствовалась какая-то нервозность.

— Насколько я знаю, вы дружили с Мартой?

— Да, она была моим большим другом. Общаться с американкой было как глоток свежего воздуха. Сейчас стало получше, но в те дни университет был очень замкнутым и закрытым.

— А кто, по-вашему, убил ее?

Брови профессора взлетели вверх.

— Разве это были не повстанцы АНК где-то на севере? Возле границы с Мозамбиком?

— Так утверждала полиция.

— Понятно. А Тодд этому не верит?

— Нет.

Хавенга пожал плечами:

— Может, он и прав. В те дни власти покрывали ужасные вещи. Смерть Марты вполне могла быть одной из них. Теперь очень трудно докопаться до истины. Прошло уже сколько? Пятнадцать лет?

— Восемнадцать, — поправил Кальдер. — А что трудно, так это правда. Поэтому я и приехал.

Вошла женщина с кофейником и двумя кружками. Хавенга бросил на нее выразительный взгляд, и та удалилась. Он налил кофе и ругнулся, расплескав его. Он явно нервничал.

— Мне очень нравилась Марта, — сказал он, передавая Кальдеру кружку. — Но я не настолько хорошо ее знал: своими личными проблемами она бы со мной делиться не стала. Ходили слухи, что у нее трения с мужем, но в Стелленбоше таких слухов хватало всегда. Город ими даже печально знаменит.

— А не могли бы вы рассказать, зачем приезжали к Корнелиусу ван Зейлу незадолго до ее смерти?

Хавенга выпрямился в кресле.

— Приезжал к Корнелиусу? Я не очень понимаю.

— Ну да. Вместе с Андрисом Виссером из министерства финансов.

Хавенга смутился и промолчал.

— Вы знаете Андриса Виссера?

— Хм… Мне кажется, мы вместе работали в нескольких комитетах. Но это было давно.

— Верно, — подтвердил Кальдер. — И однажды вы вдвоем нанесли Корнелиусу визит.

— Вряд ли.

— Вас видела Кэролайн.

— Кэролайн? Дочь Марты? Но она была совсем ребенком, разве нет?

— Наблюдательным ребенком с хорошей памятью.

— Я не отрицаю, что у нее может быть хорошая память, но у меня ее нет. Я не помню этой встречи.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен. — Он больше не улыбался, а глаза смотрели настороженно.

— Вы были членом «Брудербонда», профессор?

Профессор издал короткий смешок, явно обрадовавшись смене темы разговора.

— Об этом я лучше умолчу. Но сейчас я являюсь членом «Африканербонда», организации-преемницы. Как вам, без сомнения, известно, я занимаюсь журналистикой и имею профессиональный интерес к языку африкаанс и его роли в современной Южной Африке.

— А что насчет «Лагербонда»?

В этот момент Хавенга подносил кружку с кофе ко рту, и она замерла буквально в миллиметре от губ.

— Вы член «Лагербонда»?

Хавенга пришел в себя, опустил кружку и вытянул губы.

— «Лагербонд»? Интересное название. Хотя раньше я его не слышал.

— А насчет операции «Дроммедарис»?

Хавенга медленно покачал головой, сжав губы.

— Благодарю, что уделили мне время, профессор. Я узнал все, что хотел.

Хавенга поставил кружку на стол и поднялся.

— Не понимаю, как именно. Я представлению не имею, о чем вы говорили.

Кальдер улыбнулся:

— Нет-нет, вы помогли. Поверьте, вы очень помогли.

После ухода Кальдера Хавенга не находил себе места. Он расхаживал по гостиной, прокручивая в голове всю беседу. Он ни разу не проговорился, так ведь? Но Алекс Кальдер думал иначе. Хавенга был поражен, как много событий тому удалось связать вместе. Смерть Марты потрясла его тогда, и даже сейчас, восемнадцать лет спустя, при мысли о ней его глаза затуманились. Самое забавное, что ни он, ни Виссер, ни «Лагербонд» не имели к ней ни малейшего отношения. Как жаль, что он не мог так и сказать об этом Кальдеру — слишком много было поставлено на карту.

Он взял трубку и набрал номер.

— Андрис? Это Дэниел. Я встревожен…

23

Вернувшись в Кейптаун, Кальдер заказал билет на вечерний рейс в Йоханнесбург. Не вызывало сомнений, что Хавенга лгал о встрече с Виссером и Корнелиусом и что он был отлично осведомлен о «Лагербонде». Кальдер решил отправиться к Андрису Виссеру по адресу, которым его снабдил Джордж Филд, — на ферму возле Претории.

Перед отъездом он позвонил Ким. Она решилась поговорить с Тоддом, и тот был шокирован самой идеей, что Корнелиус мог брать деньги у «Лагербонда». Он в это не верил, но собирался спросить об этом у отца без обиняков. Кальдер этого не одобрил и попросил Ким отговорить мужа. Она обещала сделать все возможное.

Намерение Тодда встревожило Кальдера. Если сначала Ким и Тодд действовали, как считали нужным, то теперь Кальдер считал, что у него не меньше прав определять, как повести себя с Корнелиусом. Его сестра потеряла ногу, а он рисковал жизнью в Южной Африке. Кальдер считал большой ошибкой раскрывать свои карты на данном этапе. Но, находясь так далеко, он мало что мог изменить.

Самолет приземлился в Йоханнесбурге около восьми вечера. Алекс взял напрокат машину, добрался до Претории и устроился в гостинице в Аркадии, где жили в основном дипломаты. На следующее утро он направился на поиски фермы Виссера.

В отличие от зеленой и гористой местности Кейптауна, равнина здесь была желтой и практически плоской. На сколько хватает глаз, кругом простирались иссушенные зноем пастбища, на которых яркими пятнами выделялась сочная зелень ферм.

Ферма Виссера стояла немного в стороне от дороги, соединявшей крошечные деревни. На вид она была больше соседних, с солидным домом и внушительным укрытием для скота. Вдоль дороги и по всему периметру ферма была обнесена изгородью, внутри которой шла еще одна, высотой в двенадцать футов, из колючей проволоки, освещавшаяся прожекторами. Металлические таблички предупреждали о вооруженной охране, собаках и о том, что по проволоке пропущен ток. Кальдер бы не удивился, увидев предупреждение о минном поле.

Он открыл ворота и поехал к дому. После беседы с профессором Хавенгой он чувствовал себя достаточно уверенно перед встречей с отставным чиновником, но ожидал увидеть здесь живописное сельское жилище, а не укрепленное поместье, больше напоминавшее военный лагерь. Он даже раздумывал, не повернуть ли назад, но потом решил, что проделал слишком большой путь, чтобы отступать. Кроме того, при разговоре с Виссером он намеревался действовать не напролом, а мягко и тонко.

Кальдер подъехал к внутренним воротам, где его встретили два отчаянно лаявших добермана. Он не рискнул выйти из машины и, нажав на клаксон, дал длинный гудок.

Через минуту открылась входная дверь, а потом еще одна — из металлических прутьев. На пороге появился тщедушный мужчина. Он позвал собак, но голос был слишком слабым и хриплым. Собаки тем не менее послушались и рванулись к нему. Он запер их в загоне у дома и, прихрамывая, направился к воротам, чтобы открыть.

Кальдер высунулся из окна.

— Мистер Виссер? Меня зовут Алекс Кальдер…

— Я знаю, кто вы, — прохрипел Виссер. — Входите.

Алекс припарковал машину и проследовал за стариком в дом.

— У вас здесь серьезная охрана, — сказал он.

— Это необходимость. Каждый год у нас воруют скот. Нам приходится защищать его своими силами, помощи ждать не от кого.

— Понятно, — отозвался Кальдер.

Виссер провел в комнату, явно служившую кабинетом: она была заполнена книгами, журналами, картотечными ящиками, стоял компьютер. Виссер зашелся в приступе кашля, сотрясавшего все его тело.

— Садитесь. — Он показал на диван. Кальдер сел, а хозяин направился в угол за столом. Заметив там висевшую на стене винтовку, Кальдер вскочил на ноги, но было слишком поздно: ствол уже смотрел на него.

— Не двигайтесь! — прохрипел Виссер.

— Хорошо, хорошо, — согласился Кальдер, поднимая руки успокаивающим жестом.

— Держите руки по бокам!

Кальдер подчинился.

— Вы должны знать, мистер Кальдер, что я совсем не похож на своего друга профессора Хавенгу. Я не настолько дружелюбен. Более того, я не допущу таких допросов, которые вы учинили ему.

— Понятно, — произнес Кальдер, сглотнув слюну.

— Здесь вам не Британия, — проговорил Виссер.

— Я знаю.

— Дело в том, что я могу вас пристрелить прямо сейчас. Это моя земля, моя ферма, а вы сюда вторглись. Я знаком с шефом местной полиции. Он может задать пару неприятных вопросов, но не будет подвергать сомнению мою версию случившегося. Наши семьи знали друг друга на протяжении нескольких поколений.

Кальдер хранил молчание.

— Вы задаете слишком много вопросов. Повернитесь, — приказал Виссер.

Кальдер не шевелился.

— Я сказал — повернитесь! — Виссер повысил голос и тут же снова закашлялся. Кальдер посмотрел на дуло направленной на него винтовки и повернулся. Перед ним была голая стена.

— И здесь вам не Дикий Запад, — продолжал Виссер. — Здесь нет ничего зазорного в том, чтобы выстрелить человеку в спину. Так даже выглядит правдоподобнее. Я выстрелю на счет три. Вы готовы?

Кальдер снова сглотнул слюну. Господи! Что происходит? Вот тебе и тонкий подход! Неужели его так и застрелят? Наверняка Виссер блефовал…

— Раз!

Может, да, а может, и нет. Виссер стоял слишком далеко от Кальдера, чтобы пытаться достать его в прыжке: при малейшем движении он наверняка успеет нажать на курок. Может, стоило попробовать отговорить его…

— Андрис…

— Молчать! Два!

Значит, это конец. Кальдер закрыл глаза, подумал об отце, а потом о Сэнди. Странно.

— Три! — Раздался резкий хлопок, и щека почувствовала дуновение ветра. В штукатурке образовалось отверстие, а в лицо полетели ее куски. Кальдер вздрогнул, а подбородок и уши окатила волна жара. Он дотронулся до лица и ощутил кровь от порезов, оставленных отскочившей штукатуркой.

Он повернулся и увидел, как Виссер вешает винтовку на плечо.

— По зрелом размышлении мне не хочется тратить время на разные объяснения, — сказал Виссер. — Но помните: это моя страна, а не ваша. Я мог бы легко убить вас здесь в любое время. Я так и поступлю, если вы не улетите из Южной Африки сегодня же. За вами будут следить. А теперь уходите!

Кальдер медлил.

— Уходите! — прохрипел Виссер. Кальдер вышел из комнаты и неуверенно направился к машине. Ноги были ватными, колени подгибались, и он едва сдерживался, чтобы не побежать. Его останавливало только нежелание доставить Виссеру удовольствие. Он медленно сел в машину и тронулся. Когда он выехал на дорогу, то заметил, что за ним движется синяя «тойота-королла» с белым мужчиной с толстой шеей и в надвинутой на лоб бейсболке. Кальдер не стал пытаться от нее оторваться, и машина следовала за ним до Претории.

Среди банкиров «Блумфилд-Вайс» было немало таких, кого Бентон Дэвис недолюбливал, но особенное отвращение он испытывал к человеку, который орал на него сейчас по телефону. Саймон Бибби был англичанином, но постоянно находился в Нью-Йорке, где возглавлял отдел по мировым постоянным доходам и являлся председателем Комиссии по подписке. Влиятельный человек. И злопамятный.

— Ты хочешь сказать, что от имени банка взял обязательство о финансовых гарантиях под выпуск бросовых облигаций до получения согласия комиссии?

— Да.

— Черт тебя побери! Я думал, что мы разобрались с этой проблемой еще несколько лет назад! Банк не может позволить себе давать обещания клиенту под влиянием момента. Для тебя это что — новость?

— Я сделал то, что должен, чтобы не сорвать сделку, — ответил Бентон. — Вчера я отправил «Зейл ньюс» гарантийное письмо.

— Почему ты не оставил это Дауэру? — спросил Бибби. — Он ни за что бы так не поступил. Ты повел себя как дилетант, Бентон!

— Речь идет всего лишь о дополнительных пятидесяти миллионах фунтов, — пояснил Бентон. — Это меньше десяти процентов сделки. Это наверняка нам по силам. Что случилось со знаменитой способностью «Блумфилд-Вайс» размещать вновь выпущенные ценные бумаги?

— Вопрос в том, что не ты, а мы решаем, какой частью активов банка рисковать. И ты это знаешь. Я не позволю, чтобы какой-нибудь идиот, готовый пожертвовать своей фирмой ради сделки клиента, заставлял меня принимать нужное ему решение.

— Если у тебя не хватает духу поддержать несчастные триста пятьдесят миллионов для одного из лучших клиентов банка, то это не моя проблема.

Бибби взорвался.

— Можешь попрощаться со своим местом! — проревел он. — Когда сделка закончится, ты отсюда вылетишь. Обещаю!

— Рад, что могу рассчитывать на твою поддержку, — сказал Бентон, вешая трубку.

Бибби не был его непосредственным руководителем, но добиться увольнения мог. Бентон знал, что превышает свои полномочия, когда давал слово, что «Блумфилд-Вайс» обеспечит финансирование. Вероятность, что его уволят, была велика. Но он ни о чем не жалел.

Корнелиус ван Зейл заслужил поддержку «Блумфилд-Вайс». Сейчас для «Зейл ньюс» наступал момент истины. Этот холдинг был верным клиентом банка более двадцати лет, с тех самых пор, когда «Блумфилд-Вайс» разработал сложную систему параллельных займов, позволившую Корнелиусу обойти систему валютного контроля Южной Африки и купить первые американские газеты. За это время банк провел десятки сделок с Корнелиусом, больших и мелких, выгодных и не очень. А сейчас пришло время, когда Корнелиусу понадобилась безоговорочная поддержка «Блумфилд-Вайс», и Бентон был рад, что оказал ее. Он поступил правильно. А уступать таким трусам, как Саймон Бибби, — значит не уважать себя.

Зазвонил телефон. Он взял трубку:

— Бентон Дэвис.

— Мне только что звонил Питер Лекстон, — сообщил Корнелиус.

— Да?

— Он волнуется, сможем ли мы собрать девятьсот миллионов.

— А что его смущает?

— «Гурней Крохайм». По их словам, рынок долговых обязательств переживает не лучшие времена.

— Это верно, но нас это не смущает.

— Ты читал колонку Лекса в утреннем выпуске?

— Читал, — подтвердил Бентон. Колонка Лекса в ежедневной «Файнэншл Таймс» содержала комментарий о состоянии фондового рынка и последние слухи о продаже «Таймс». Этим утром там ставилось под сомнение, сможет ли «Зейл ньюс» собрать такую сумму, и акционерам рекомендовалось отдать предпочтение чуть меньшей цене, предложенной сэром Ивлином Гиллом. — Пиарщики Гилла работают без выходных.

— Ты уверен, что вы сможете собрать нужную сумму?

— Абсолютно. И у тебя есть наше гарантийное письмо, не так ли?

— Хорошо. Потому что я сказал Питеру Лекстону именно это. На карту поставлена моя репутация.

Бентон подумал, что не только его, но промолчал.

— Ты можешь рассчитывать на нас, Корнелиус.

— Не знаю, предпочтет ли Лекстон нас, но точно знаю одно — больше девятисот миллионов мы предложить не можем.

— Это больше, чем предлагает Гилл. Акционеры Лекстона получат больше, если продадут нам. Это важно.

— Пока на нашей стороне выступало не так много институциональных инвесторов, — заметил Корнелиус.

— Не волнуйся. Они просто выжидают, надеясь еще больше поднять цену. Когда их надежды не оправдаются, они примут наше предложение. Вот увидишь.

— Дай Бог! — Корнелиус закончил разговор.

Какое-то время Бентон разглядывал телефон, размышляя о том, что его ждет. Если «Зейл ньюс» выигрывал конкурс и бросовые облигации удастся пристроить, у него будут шансы выстоять и удержаться на плаву. Если «Таймс» купить не удастся, то Бентона ждут проблемы. А если еще не удастся продать и выпущенные облигации, а «Блумфилд-Вайс» зависнет со своим промежуточным займом на триста пятьдесят миллионов захромавшему холдингу, то его зажарят заживо. Однако повлиять на события в ту или иную сторону он уже никак не мог.

Вешая трубку, Корнелиус тоже испытывал тревогу. Он ценил поддержку Бентона Дэвиса и при разговоре с Питером Лекстоном сам держался очень уверенно, но чувствовал сомнение в голосе Лекстона. Они собирались отдать предпочтение Ивлину Гиллу как менее рискованному варианту.

В кабинет вошла секретарша.

— Только что звонил Тодд, — сказала она. — Он хочет с вами встретиться. Прямо сейчас.

— Он в порядке?

— Думаю, да. Он хочет что-то у вас спросить.

Кальдер отнесся к угрозе Виссера серьезно. Он не сомневался, что нащупал что-то важное, и не собирался сдаваться. Чем ближе он подбирался к тайне смерти Марты ван Зейл, тем больше проникался решимостью довести дело до конца — ради Тодда, ради Ким, ради Энн и своего отца, ради самого себя. Но и умирать он не хотел. Он не пытался оторваться от «тойоты», поскольку за ним могли следить другие, те, кого он не заметил. «Лагербонд», без сомнения, был могущественной организацией, но на данном этапе он не знал, насколько и как далеко протянулись его щупальца в Южной Африке.

Если он хотел остаться в живых, то его должны были видеть садящимся на самолет, вылетавший из Южной Африки в тот же день.

Он вернулся в гостиницу в Претории, где его ждало сообщение с просьбой перезвонить Тареку в Лондон. Он позвонил, но Тарек был на совещании. Кальдер выписался из гостиницы и проехал пятьдесят километров до аэропорта Йоханнесбурга, где купил билет в одну сторону до Лондона с посадкой в Лусаке. Два часа ожидания в аэропорту, два часа полета до Лусаки, где он купил обратный билет до Йоханнесбурга. К десяти часам он был снова в Южной Африке, надеясь, что те, кто за ним следил, не будут дожидаться в зале прилета, чтобы проверить, не надумал ли он вернуться. Он взял напрокат машину и поехал в Сэндтон — северное предместье, где устроился в гостиницу. Звонить Тареку уже было поздно, но на мобильник Ким он все же позвонил. Ее телефон был отключен, но он оставил голосовое сообщение, объяснив, где был.

Хотя его номер располагался на четвертом этаже, он тщательно запер все окна и дверь, но все равно спал очень неспокойно. Он то и дело просыпался и начинал вглядываться в темноту, в смутные очертания кресла, занавесок и торшера, и напрягать слух, пытаясь уловить необычный звук на фоне приглушенных шумов ночного города. Он понимал умом, что посторонних в номере не было, но его подсознание в это не верило.

Либби Вайсман жила в Йовиле — если верить карте, это был квартал к западу от делового центра Йоханнесбурга. При солнечном свете Сэндтон оказался очень живописным: шикарные отели, новые невысокие, но очень внушительные здания банков, широкие пешеходные улицы — весь район просто кричал о роскоши. Роскоши и белых людях. Кальдер ехал по засыпанным листьями улицам мимо надежно охраняемых домов. При приближении к центру картина менялась. Больше черных, меньше деревьев, обветшалые дома, огромные очереди на автобусных остановках. Когда он добрался до Йовиля, белых на улице уже не было, если не считать двух бритоголовых головорезов в полицейской патрульной машине.

Чувствуя себя неуютно, он наконец нашел улицу, где жила Либби Вайсман, и подъехал к ее дому — огромному бесформенному зданию с облупившейся краской, окруженному другими, еще более запущенными жилищами. Лет пятьдесят назад здесь был ухоженный и престижный квартал, который сейчас превратился в трущобы, заполненные проститутками и бродягами. К нему подошел необычайно худой иссиня-черный мужчина, предложив купить нечто завернутое в бумагу. Кальдер отказался, не став выяснять, что это. Непрестанно оглядываясь по сторонам, он чувствовал себя легкой мишенью для Виссера и вообще любых злоумышленников, если на то пошло. Когда дверь открылась, он испытал чувство настоящего облегчения.

Либби Вайсман оказалась полной женщиной лет шестидесяти с темными волосами, подернутыми сединой, которые падали до плеч. На ней была длинная джинсовая юбка и потертая зеленая толстовка. Утром он с ней созвонился, и она его ждала. Улыбнувшись, Либби провела его на кухню, где пахло газом и сыростью.

— Интересный квартал, — заметил Кальдер.

— Это — «зона боевых действий»,[33] — отозвалась Либби.

— Понятно.

— Йовиль раньше был столицей радикалов Южной Африки, — пояснила Либби. — Мои дед с бабкой, бывшие убежденными революционерами, приехали сюда из Литвы и поселились здесь сто лет назад. Традиция сохранилась, и в начале 1990-х, когда в Южную Африку стали возвращаться сторонники АНК, они тоже стали селиться здесь. Здесь я родилась и после развода в 1991 году вернулась сюда из Кейптауна. Мне даже удалось немного поучаствовать самой в политической жизни. — Она достала сигарету из пачки на столе и закурила. — Извините, что не предложила сразу, — курите, если хотите. — Она подвинула ему пачку.

Кальдер покачал головой.

— Я так и думала. А затем сюда захотел переехать весь мир, — продолжала она. — Южноафриканцы, нигерийцы, конголезцы, кенийцы — буквально все. Район стал по-настоящему многонациональным. И даже слишком для всех левых. Они постепенно стали перебираться в белые кварталы, бросив здесь стариков вроде меня.

— А почему вы не уехали? — спросил Кальдер.

— Я потратила первую половину своей жизни на борьбу с сегрегацией. Я не хочу потратить вторую на то, чтобы избежать последствий.

— Вы сказали, что какое-то время занимались политикой?

Либби рассмеялась:

— Всего лишь год. И скоро поняла, что допустила ошибку.

— Разве вам не нравится Нельсон Мандела?

— Дело не в этом. Нельсон Мандела нравится всем, даже мне. Просто предполагалось, что АНК — это социалистическая организация. Я была членом Коммунистической партии. Мы хотели национализировать средства производства, накормить голодных, дать им школы, больницы, дома и землю. Я понимаю, что сегодня это звучит очень несовременно, но я искренне в это верила. А когда АНК пришел к власти, то что он сделал? Приватизировал все на свете. Такое правительство было не в моем вкусе, и я ушла в отставку. — Она вгляделась в лицо Кальдера. — Что случилось с вашей щекой?

Кальдер потрогал подсохшие царапины. Отлетевшая от пули штукатурка нанесла только поверхностные повреждения, но воспоминания о выстреле направили его мысли в другую сторону. Он не ответил.

— Насколько я понимаю, вы имели возможность испытать на себе гостеприимство Южной Африки? — поинтересовалась Либби.

— Э-э… да. Можно и так выразиться.

— Извините, наверное, я становлюсь циничной. Просто я надеялась, что когда апартеид исчезнет, насилия в стране не будет. Но этого не произошло.

— Я как раз и хотел поговорить с вами о насилии. В частности, об убийстве.

— Да, Джордж Филд мне звонил и сообщил, что вы пытаетесь выяснить обстоятельства смерти Марты ван Зейл. И кстати, сказал, что вам можно доверять, и просил по возможности помочь. Мы не очень близко знакомы с Джорджем, но в свое время он был мужественным человеком, и я намерена выполнить его просьбу.

— Спасибо. Насколько я понял, вы с Мартой были друзьями. И вместе работали в правлении благотворительного проекта?

— Да. По ликвидации неграмотности в Гугулету. Мы не были близкими подругами — я вообще сомневаюсь, что в Южной Африке у Марты были настоящие друзья, — но мы нравились друг другу. Она была немного наивной, но сердце у нее было там, где следовало. Ее муж продался, и, полагаю, ей это совсем не нравилось.

— Продался?

— Да. В данном случае — буквально. Я никогда не верила бизнесменам, которые наживались на труде черных и при этом возмущались апартеидом. Он не был последовательным в своих убеждениях, уничтожил «Кейп дейли мейл» и перебрался в Америку, чтобы наживать миллионы. Наверное, он здорово разбогател? Так ведь?

— Полагаю, что да, — подтвердил Кальдер.

— Марте эти планы не нравились, и я ее не осуждаю.

— А у вас есть какие-нибудь соображения, почему ее убили? Вы верите, что это были повстанцы АНК?

— Я этого не исключаю. Как и другого. — Либби загадочно улыбнулась. — Но я знаю нечто, о чем не говорилось в официальном отчете. Она ездила в Купугани не одна.

— Что вы имеете в виду?

— Она отправилась туда с мужчиной.

— Что?!

Либби улыбнулась:

— Корнелиус завел себе любовницу. Марта поступила так же. Он был моложе ее, но она по нему буквально сходила с ума. Думаю, что ее привлекала сама возможность совершить нечто недозволенное не меньше, чем сам факт этого. И я, кстати, была полностью на ее стороне. Я ей даже позавидовала: мой собственный брак катился под откос, и, чтобы поднять себе настроение, я бы не отказалась от молодого любовника.

— Так вот почему она поехала в Купугани?

— Да. И это место предложила ей я. С владелицей заповедника — Филлис Делахай — мы вместе учились в школе и очень дружим до сих пор. Купугани — чудесное место. Очень уединенное. А Марте было нужно именно такое. Где ее любовник не привлекал бы внимания.

— А что в нем было такого необычного?

— Он был черным. Черным американцем.

Бентон! Проклятый Бентон Дэвис! Неудивительно, что Марта просила свою мать поговорить с ним, если что-нибудь случится. И что сказал Бентон? Что ничего не знает, хотя знал все!

— Эта новость вас не очень обрадовала, — заметила Либби. — Судя по всему, вы с ним знакомы?

— Да. Мы раньше работали вместе.

— Она никогда не называла его имени, но говорила, что он был банкиром, работавшим на Корнелиуса.

— И вы никогда никому об этом не говорили?

— Нет, — подтвердила Либби. — Понятно, что полиции я бы ни за что об этом рассказывать не стала, тем более что ей наверняка и так было об этом известно, а ее мужу — тем более.

— А почему вы рассказали мне сейчас?

Либби внимательно на него посмотрела:

— Потому что я вам доверяю. Не знаю почему, но доверяю. И с недавних пор мне все чаще кажется, что хранить об этом вечное молчание неправильно. Может, об этом стоит рассказать детям Марты. Я не знаю и оставляю это на ваше усмотрение. Кто-то должен все-таки выяснить, что тогда произошло на самом деле. Может, этим человеком и будете вы.

— А Корнелиус знал о нем?

— Хороший вопрос! — Либби сделала последнюю затяжку и загасила сигарету. — Мне кажется, что при данных обстоятельствах муж является наиболее вероятным подозреваемым. Он был достаточно богат и влиятелен, чтобы заставить полицию замять дело. Марта жаловалась, что боялась Корнелиуса, особенно когда тот выходил из себя. У него был мотив: людям такого сорта не нравится быть рогоносцами, даже если они сами не хранят верность. Может, он это сделал не сам, а нанял кого-нибудь. Кто знает? Но это объясняет, почему за все эти восемнадцать лет никто, кроме вас, не пришел задать мне вопросы.

24

22 августа 1988 года

Он приезжает в Кейптаун! Завтра! Я не могу в это поверить. Нелс сообщил мне об этом утром. Пожалуй, это было единственное, о чем мы поговорили за целый день. Похоже, он регулярно обо мне справлялся. Наверное, печенье, которое я тогда испекла, произвело нужное впечатление. Я спросила с невинным видом, не приедет ли он на ужин, и Нелс ответил, что нет. Но я его увижу! Я обязательно придумаю, как нам встретиться.

23 августа

Я позвонила ему! Он действительно снова приехал в Южную Африку. У него все время расписано на встречи с сотрудниками «Зейл ньюс», но завтра около половины второго есть окошко. Мы вместе пообедаем в его гостинице. Глупо, конечно, но я не могу дождаться завтрашнего дня. Я чувствую себя как школьница, которая собирается на первое свидание. Нет, на второе.

Вчера разговаривала с Тоддом. Он с нетерпением ждет возращения домой. Осталось всего десять дней. Судя по голосу, он совсем потерял голову от этой Франчески.

24 августа

Господи, какой замечательный день! Нам не следовало этого делать, но я так рада, что это случилось. Я хочу рассказать всему миру, как я счастлива, пусть даже всего на несколько часов. Но рассказать я не могу, поэтому просто напишу обо всем здесь.

Наверное, из моих предыдущих записей теперь уже понятно, о ком идет речь. Это Бентон. С ним так хорошо быть вместе. Физически он молод и силен, и у него отличное тело. Мне нравятся крупные мужчины, у него все больше, чем у Нелса. Ой, не в том смысле, как выглядит на бумаге. Он выше, у него шире плечи и… Да ладно. Может, я написала все правильно и имела в виду именно это.

Но он умный, образованный, начитанный и — да! — черный. В этом есть нечто недозволенное, что меня особенно заводит: в этой стране черное является запретным плодом и так хочется показать этим нацистам, что белая светловолосая женщина может захотеть секса с чернокожим мужчиной, может наслаждаться им — это естественно, нормально и правильно. Я чувствую, что все правильно. Знаю, что это не так, но чувствую именно это!

За обедом мы оба — о Господи! — так нервничали. Я не касалась его, если не считать легкого поцелуя в щеку при встрече. Люди обернулись и уставились на нас. В смысле Бентон — очень высокий и отлично одевается, и я узнала одного из деловых партнеров Нелса. Хотя мы не говорили Нелсу, что встречаемся, но потом скажем ему, что вместе пообедали. Это будет естественно и не вызовет подозрений.

А потом… У нас было всего полтора часа на обед до его следующей встречи, и она уже приближалась, когда Бентон улыбнулся и сказал, что ему надо срочно позвонить. Он вернулся через минуту и сообщил, что неожиданно возникли осложнения с другой сделкой, над которой он работал, и ему придется подняться в номер, чтобы все уладить. А запланированную встречу в «Зейл ньюс» он вынужден отменить. Мы вышли из ресторана, он направился в номер, а я провела в туалете нескончаемые пять минут, прежде чем тоже поднялась на лифте.

Это была просто фантастика!

Я рассказала Бентону об операции «Дроммедарис» и взяла с него обещание ни с кем это не обсуждать — ни в «Блумфилд-Вайс», ни тем более с Корнелиусом. Я должна была поделиться этим хоть с кем-нибудь, а он единственный, кому я доверяю и кто точно никак не связан с «Лагербондом». Я не стала ему говорить о Молмане, но он видел, как я напугана.

Похоже, мои подозрения вполне обоснованны. И «Блумфилд-Вайс», и «Зейл ньюс» отчаянно пытаются найти средства для покупки «Гералд». Положение кажется безвыходным. Если сделка не состоится, «Зейл ньюс» обанкротится. Если цена окажется слишком высокой и ее придется заплатить, то банкротства все равно не миновать. На прошлой неделе Нелс объявил Бентону и его начальнику, что ему, возможно, удастся найти новый источник финансирования. Об этом источнике он говорил очень уклончиво, и Бентон заподозрил неладное. Хотя деньги, судя по всему, имели южноафриканское происхождение, Нелс заверил, что никаких проблем с валютным контролем не возникнет. Деньги есть деньги, и «Блумфилд-Вайс» не стал копать дальше.

По словам Бентона, Беатрис Пинар сопровождает Нелса повсюду. Сейчас она в Южной Африке. Но в объятиях Бентона меня это не особенно волнует. Мне даже становится не так за себя стыдно.

Я сказала ему, что должна обязательно с ним скоро увидеться. Завтра он летит в Йоханнесбург разбираться с какими-то бумагами «Зейл ньюс» и говорит, что может остаться на уик-энд. Нелс улетает сегодня вечером в Филадельфию, и все может получиться. Мы должны проявить максимальную осторожность. Я обещала найти какое-нибудь укромное место за городом. Пока не знаю где, но что-нибудь придумаю.

Мне все еще страшно при мысли о «Лагербонде», но я испытываю одновременно и страх, и подъем.

Господи, как же я жду выходных!

23 августа

Сегодня мы собирались на заседание правления по проекту в Гугулету. Мы с Либби потом пошли прогуляться в сады Кирстенбош. Я обожаю это место: оно расположено на полпути по восточному склону Столовой горы, и оттуда открывается потрясающий вид на Капские террасы, в том числе Гугулету. Все растения в садах являются местными, и здесь я черпаю идеи обустройства клумбы с фейнбос в «Хондехуке».

Мы обсудили, куда мне поехать с ним. Я сказала, что хотела бы показать ему настоящую дикую Африку. Я думала о Мала-Мала, но это место стало слишком популярным и людным. Либби предложила заповедник, который принадлежит ее старинной школьной подруге. Там очень тихо, уединенно и много львов. Мне очень нравится наблюдать за львами. Это место называется Купугани, что на зулусском языке означает «вырасти сам»: так в 1960-х годах называлась популярная инициатива по раздаче голодающим африканцам излишков молока, которое производилось на фермах белых. В то время это была настоящая антиправительственная акция. Хозяйка заповедника Филлис — вдова, она разделяет либеральные взгляды Либби. Либби не сомневается, что та не будет иметь ничего против смешанной в расовом отношении пары. Она даже уверена, что Филлис просто придет в восторг.

Мне эта идея понравилась. Либби пообещала позвонить своей подруге. Мне нужно придумать предлог. А нужно ли? Нелс летает по всему миру со своей любовницей, не спрашивая у меня разрешения. Так почему я должна спрашивать его? Я просто скажу, что мне надо уехать на пару дней, потому что хочу побыть одна.

Наверное, Молман успокоился на мой счет, удостоверившись, что я больше не задаю вопросов о «Лагербонде». После встречи с ним у школы Кэролайн прошло почти две недели, и я его ни разу не видела. Но разве можно быть до конца уверенной? Мне все еще страшно. Я решила написать письмо маме — на всякий случай, если со мной что-нибудь случится. Я знаю, что оно разобьет ей сердце, но я могу довериться только своим родителям, которые знают, как поступить правильно.

25

По дороге из Йовиля обратно в Сэндтон Кальдер то и дело поглядывал в зеркало заднего вида. Движение было плотным, а он не был специалистом по слежке, так что не мог быть уверен, что за ним никто не наблюдает. Подъехав к северному предместью, он обогнул жилой квартал белых, миновал несколько улочек и вернулся на главную улицу Сэндтона. Слежки не было.

После разрухи Йовиля богатство Сэндтона особенно бросалось в глаза. Белые оставили центр Йоханнесбурга и создали свою цитадель роскоши, столь милую сердцу богатых и недоступную для чужаков. Их поведение ничем не отличалось от того, как ведут себя богатые белые во всем мире. «Либби была права», — подумал Кальдер.

Он оставил машину на охраняемой подземной стоянке, поднялся на лифте до первого этажа и вошел в вестибюль гостиницы. Сидящий в кресле лицом к входу человек ждал его, нетерпеливо поглядывая на двери.

Корнелиус.

Кальдер быстро окинул взглядом вестибюль. Никого, если не считать нескольких служащих отеля. Он посмотрел назад — две женщины средних лет с чемоданами усаживались в такси.

— Я один, — сказал Корнелиус, вставая.

— Что вы здесь делаете?

— Я приехал встретиться с вами.

— Из Лондона?

— За последние несколько недель вы сделали очень много для моей семьи, — ответил Корнелиус. — Я решил, что вы заслуживаете объяснений. Личных.

— Тодд разговаривал с вами?

— Да. Пойдемте. Здесь не самое удобное место.

Кальдер вышел за Корнелиусом из отеля, и тот куда-то повел по бесконечным пешеходным дорожкам и аллеям. Алекс постоянно оглядывался через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не идет. Через несколько минут они очутились на современной площади с фонтаном посередине и тридцатифутовым памятником Нельсону Манделе. По ее периметру располагалось множество кафе и уличных ресторанчиков с навесами. Было прохладно, и на открытом воздухе сидело не много посетителей. Корнелиус без труда нашел тихий столик.

— Тодд поправляется, — начал он.

— Он не должен был говорить с вами. Я просил этого не делать, — произнес Кальдер.

— Мне очень жаль, что с вашей сестрой произошло такое несчастье, — продолжал Корнелиус. — И я очень признателен за то, что вы сделали для Тодда и Ким. Я понимаю, что вы дважды едва не поплатились за это жизнью.

— Трижды, — уточнил Кальдер, вспомнив выстрел Виссера. — И теперь я делаю это уже ради себя. Как вы узнали, где я?

— Мне сказала Ким.

Кальдер вспомнил, что оставил ей устное сообщение. Но почему она решила сообщить об этом Корнелиусу? Как она могла?

Корнелиус заказал кофе. По площади ходили зеваки и посетители магазинов. Перед их столиком остановилась стайка хихикающих девчонок-подростков, одна из которых достала миниатюрный мобильник и начала набирать эсэмэс-сообщение, а остальные с интересом за ней наблюдали.

— Это правда, что Дэниел Хавенга приезжал ко мне на встречу в «Хондехук» со своим другом Андрисом Виссером. Правда и то, что они предлагали финансировать покупку «Гералд», и не только этого издания. Они предлагали средства для приобретения в дальнейшем целого ряда газет и журналов по всему миру.

— А они говорили об источнике этих денег?

— Да. Некая тайная организация под названием «Лагербонд». По их словам, это была чрезвычайно секретная группа людей, объединившихся для защиты интересов нации африканеров. Они не верили в насилие и в то, что апартеиду, который считали устаревшей идеологией, удастся уцелеть, но они верили в силу общественного мнения. Они имели доступ к значительным финансовым средствам, хранившимся в швейцарских банках. Дэниел сказал, что эта группа не была связана с правительством и продолжит существование даже после его падения. Они хотели финансировать человека, обладавшего влиянием в мировых СМИ, который мог бы построить международный холдинг периодических изданий, отражавших взгляды африканеров на будущее мироустройство. Дэниел чувствовал, что основная угроза для буров исходит от международного общественного мнения. Он видел, что произошло с нацистами после Второй мировой войны, и не хотел такой же участи для африканеров. Он искренне верил, что африканеры не были злом и кто-то, а именно я, должен убедить в этом остальной мир.

— А как насчет «Кейп дейли мейл»?

— Они были рады закрытию этой газеты, однако хотели, чтобы я сохранил остальные южноафриканские издания, хотя в то время американцы настолько негативно относились к инвестициям в Южную Африку, что это было бы очень сложно. Хавенга и Виссер хотели, чтобы мои газеты постепенно смягчили свою позицию, став не обязательно проправительственными, но обязательно проафриканерскими.

— Они хотели сделать вас членом «Лагербонда»?

— Они не предлагали, но у меня создалось такое впечатление.

— И вы согласились?

— Я сказал, что подумаю, что и сделал.

— Но почему? После всего, что вы сделали для его крушения?

Корнелиус вздохнул и перевел взгляд на гигантский памятник. Нельсон Мандела смеялся. То, что страна воздвигла памятник своему основателю в момент его радости и он был изображен не мрачным, не похожим на государственного деятеля, говорило само за себя.

— К тому времени у меня не было сомнений, что апартеид доживает последние дни. Меня пугало то, что придет ему на смену. Южная Африка была в разгаре насильственной революции. Города были объяты пламенем, люди убивали друг друга, моего брата взорвали повстанцы, мое имя было в расстрельном списке коммунистов. Меня раздирали противоречия. С одной стороны, я хотел бежать из страны, отправиться в Америку и начать все заново. А с другой — не хотел забывать о своих корнях. Африканерских корнях — триста лет семейной истории, поколения тяжело работавших, честных и достойных людей, на чью долю выпали ужасные лишения, преодолеть которые они смогли молитвой и силой духа. Я не задумывался об этом основную часть моей взрослой жизни, я женился на двух англоязычных женщинах, но я знал, что многое в образе жизни буров было хорошим, и не хотел, чтобы все исчезло в пламени революции.

— А Беатрис Пинар как-то на вас влияла?

Корнелиус бросил на Кальдера быстрый взгляд:

— Вы знаете о ней?

Кальдер не ответил.

— Да, влияла. Она чутко реагировала на происходящее и понимала, что нация африканеров стоит перед самым большим выбором. Ответ заключался не в сохранении прошлого — долгом нашего поколения было обеспечить достойное место бурам в будущем. — Корнелиус улыбнулся. — Она говорила как ученица Дэниела Хавенги. И ответ на ваш вопрос — да, она убедила меня в том, что у меня тоже есть долг.

— Понятно. И вашу покупку «Таймс» финансирует «Лагербонд»?

Корнелиус рассмеялся так, будто они с Нельсоном оценили шутку по достоинству.

— Что в моих словах было смешного? — поинтересовался Кальдер.

— Я ответил — нет. После смерти Марты я отказался. Именно тогда я окончательно решил покинуть страну как можно скорее. Я сказал Дэниелу и его друзьям, что их предложение меня не интересует, распродал свои газеты здесь и переехал в Штаты.

— Но вы же купили «Гералд»?

— Да. По какой-то причине, выяснить которую мне так и не удалось, лорд Скоттон отверг предложение Ивлина Гилла и принял мое. Мы купили «Гералд», сделали ее прибыльной, пережили спад начала 1990-х и вышли еще более окрепшими. «Зейл ньюс» никогда не оглядывался. И мы не взяли ни пенса у «Лагербонда».

— И вы думаете, что я вам поверю?

Взгляд Корнелиуса был серьезным.

— Да. Ради этого я сюда и приехал.

Корнелиус выглядел человеком, привыкшим, что ему никогда не перечат. Но еще он выглядел честным.

— Одну минуту. — Кальдер, достав мобильный телефон, набрал домашний номер Тарека. Была суббота, и трубку взяла маленькая дочь Тарека, говорившая с характерным акцентом ближних графств. Через мгновение у телефона был Тарек.

— Привет, это я, — сказал Кальдер. — Что-нибудь удалось узнать?

— Вообще-то да. Я разговаривал с нашим аналитиком в Нью-Йорке. Он отслеживает «Зейл ньюс» уже пятнадцать лет и отлично знает этот холдинг. Когда в середине 1980-х приобретались первые издания, «Блумфилд-Вайс» разработал схему параллельных займов, позволявшую избежать валютного контроля Южной Африки. Но с тех пор все покупки делались с помощью собственных средств, синдицированных займов или высокодоходных облигаций. Все отчеты открыты для общественности, и в них все сходится. Наш аналитик уверен в отсутствии стороннего южноафриканского финансирования.

Кальдер перевел взгляд на Корнелиуса.

— Спасибо, Тарек.

— Подожди, — не дал ему повесить трубку Тарек. — Еще мы поговорили о покупке «Таймс». По словам аналитика, гораздо интереснее, где берет деньги Ивлин Гилл. Нам известно о его связях со швейцарскими частными банками. Три года назад одна лондонская воскресная газета опубликовала статью, что финансирование в итоге осуществлялось исламскими источниками, но Гилл это опроверг, подал на газету иск и благополучно его выиграл. Аналитик считает, что наиболее вероятным источником средств является как раз Южная Африка.

— Вот как?

— Так получилось, что в школе я учился с одним парнем по имени Джефф Тидвелл, который работал финансовым директором «Беквит коммьюникейшнс» и ушел оттуда буквально пару лет назад. — Кальдер знал, что Тарек получил дорогое образование: сначала он учился в английской частной школе, а потом окончил университет в Америке. — Я позвонил ему вчера. Он сказал, что понятия не имеет, о чем я говорю, что Гилл всегда пользовался только своими деньгами и не брал у инвесторов ни пенса.

— Но так быть не может, верно?

— Вот именно. По сведениям моего аналитика, Гилл имел доступ к десяткам, если не сотням миллионов, которые поступали в «Беквит коммьюникейшнс» со стороны, а Гилл никогда не зарабатывал столько на торговле металлом. Думаю, что Джефф соврал, и это меня вовсе не удивляет — в школе я никогда ему не доверял.

— Это очень интересно. Еще раз спасибо, Тарек.

— Обращайся, когда понадобится, дружище.

Весь разговор Корнелиус не спускал с Кальдера взгляда.

— Ну? — спросил он.

— Я вам верю, — сказал Кальдер, убирая телефон, и пересказал Корнелиусу то, что узнал о Гилле.

— Ну конечно! — воскликнул Корнелиус. — Как же я был глуп! — Он забарабанил пальцами по столу, что-то лихорадочно обдумывая. — После моего отказа «Лагербонд» стал искать другую кандидатуру и нашел фанатика правого толка, который готов на все ради денег и власти. Все сходится! Я обратил внимание, что в его газетах при освещении событий в Южной Африке неизменно ругают АНК. Я думал, это носит личный мотив: он так разозлился на меня из-за неудачи с «Гералд», что решил отыграться на моей родине. Но это как-то не вязалось. А поддержка «Лагербонда» все расставляет по своим местам. К тому же у него теперь пара солидных изданий в Южной Африке.

Кальдер внимательно следил за Корнелиусом.

— А как насчет Марты?

— Я не убивал ее.

Кальдер отпил кофе, размышляя над ответом Корнелиуса.

— Я хочу вам помочь, — продолжал Корнелиус. — Теперь уже дело не только в Марте. Когда это было так, я старался оставить все в прошлом и забыть. Но сейчас это касается Тодда и вашей сестры, Ким и вас самого. — Корнелиус подался вперед и отодвинул в сторону солонку. — В последние восемнадцать лет я жил в отрицании. Я не хотел ворошить прошлое и вытаскивать на свет смерть Марты, не хотел, чтобы мои связи с «Лагербондом» преследовали меня всю жизнь, хотя они ни к чему и не привели. Поэтому когда мать Марты начала задавать вопросы о «Лагербонде» и просила обратиться в Комиссию по восстановлению правды и примирению, я отказался, как позднее отказался помочь Тодду. Я никогда не размышлял, имел ли «Лагербонд» отношение к убийству Марты, я сделал все возможное, чтобы стереть ее смерть из своей памяти. Полиция заявила, что ее убили повстанцы и что убийство было случайным: это вполне укладывалось в мое представление о положении дел в Южной Африке. Я зачеркнул эту страницу жизни и не хотел к ней возвращаться. Но только после вчерашнего разговора с Тоддом я понял, что от прошлого нельзя спрятаться. — Корнелиус смотрел Кальдеру прямо в глаза. — Я хочу помочь.

— Ладно. — Кальдер сделал глубокий вдох. — Есть несколько вещей, которые вы должны знать, если они до сих пор вам неизвестны. Однако предупреждаю: это будет тяжело и неприятно.

— Говорите, — сказал Корнелиус.

— Вы знали, что Беатрис Пинар была шпионкой?

— Так утверждал Джордж Филд, но это чистая паранойя, — ответил Корнелиус. — Он не мог этого доказать.

— Теперь может, — возразил Кальдер. — Это подтвердилось во время слушаний Комиссии по восстановлению правды и примирению. Она служила в тайной полиции в звании лейтенанта.

— Нет! — воскликнул Корнелиус. — Мне никто об этом не говорил!

— А вы спрашивали?

— Нет, — признал Корнелиус.

— Что с ней случилось?

— Я не знаю. После смерти Марты… все изменилось. Она ушла из «Зейл ньюс».

— А вторая вещь… — Кальдер замялся. Он не был уверен, что Корнелиус заслуживал такой горькой правды.

— Ну? — настоятельно спросил тот.

Кальдер решился. Как сказал Корнелиус, это уже выходило за рамки его чувств. Кальдер должен был докопаться до истины.

— Вы знали, что у вашей жены был любовник?

— Нет! — Корнелиус был по-настоящему шокирован. — Господи Боже! — Он охватил голову руками. — А я переживал, что она думает обо мне и Беатрис. Он появился в самом конце, так ведь? Незадолго до смерти?

— Да.

— Кто он? Джордж Филд? Или Хавенга? Он всегда был похотливым ублюдком, но я не могу представить его и Марту вместе. Я никого не могу представить вместе с Мартой!

— Бентон Дэвис.

— Что?! — Кальдер замолчал, давая время Корнелиусу осознать услышанное. Плечи Корнелиуса обмякли. — Наверное, это все из-за Беатрис.

— Думаю, что она что-то подозревала.

— Самое смешное, что мы с Беатрис никогда не спали, — произнес Корнелиус. — Да, не стану отрицать — она мне очень нравилась и действительно имела тогда на меня большое влияние — я был полностью дезориентирован. Но я никогда не спал с ней. Я никогда не был неверен Марте, и какая-то часть меня хотела это сохранить, даже когда отношения разладились. Черт! — Он с грохотом стукнул кулаком по столу, и чашки на нем, подпрыгнув, жалобно звякнули. — Черт!

— Вот почему Марта отправилась в Купугани — встретиться с Бентоном. Он провел пару дней в Йоханнесбурге и потом поехал к ней. Власти это скрыли. Поэтому Марта и упомянула Бентона в письме своей матери, которое прочитал Тодд. И поэтому же Бентон солгал мне.

— Бентон Дэвис, двуличный мерзкий ублюдок! Все эти годы, что мы работали вместе, он был так подобострастен, и все это время он знал, что трахал мою жену! — Корнелиус покачал головой. — Думаю, что я сам виноват. — Гнев слегка утих. — Ладно. Тогда кто же убил ее? Вам удалось так много узнать о моей семье, но на этот вопрос есть ответ?

— Нет, — отозвался Кальдер. — Это запросто мог быть «Лагербонд». Судя по неприятному инциденту, который произошел у меня с Андрисом Виссером, они вполне способны на насилие. А может, это была полиция. Или…

— Ну?

— Это всего лишь подозрение.

— Эдвин?

Кальдер пожал плечами:

— Возможно. Я не знаю. Но мне известно, что он пытался шантажом заставить человека повлиять на то, чтобы я перестал задавать неудобные вопросы.

— Шантажом? Кого? Вас?

— Не меня. Но я не хочу называть ни его, ни в чем заключался шантаж. Но если Эдвин не угомонится, вы скоро это узнаете.

— Не надо ничего говорить. — Корнелиус нахмурился и помрачнел. — Меня это не удивляет. Я всегда подозревал, что он прибег к шантажу, чтобы заставить лорда Скоттона продать газету нам, а не Гиллу. Других объяснений просто нет. — Он покачал головой. — За эти годы я слишком доверился Эдвину.

— Одно не вызывает сомнений — Бентон знает обо всем этом гораздо больше, чем рассказал мне.

— Вы абсолютно правы! Проклятый ублюдок! — Корнелиус снова нервно побарабанил пальцами по столу. — Давайте выясним, что ему известно! — Он достал свой мобильник и набрал несколько цифр. — Бентон? Извини за беспокойство в выходные… Да, я в Йоханнесбурге. Послушай, мне очень надо, чтобы ты прилетел сюда как можно скорее… Я не могу говорить по телефону, это слишком важно… Нет, только ты… Я остановился в отеле «Интерконтиненталь» в Сэндтоне… Хорошо, увидимся утром за завтраком.

Корнелиус убрал телефон и ухмыльнулся:

— Что мне нравится в инвестиционных банкирах, так это то, что они являются по первому зову.

— Так это просто замечательно! По-другому и не скажешь. — Йоркширский акцент разносился эхом по комнате за полмира от Англии. — Вы не пожалеете об этом решении. — Послышалось громкое довольное хмыканье. — Я знаю пару людей, которые лопнут от злости, узнав, что «Таймс» отойдет парню из Шеффилда. Который сам себя сделал!

— Не сомневаюсь, что так и будет, Ивлин, — отозвался Виссер, наклоняясь к микрофону громкой связи. — Он решил не напоминать, что деньги на свои издания Гилл получил от «Лагербонда». Виссер был в офисе Дэрка дю Туа в штаб-квартире «Юнайтед фармерс бэнк» возле Черч-сквер в Претории. В субботу в банке работало очень мало сотрудников, и у дю Туа было время заняться делами «Лагербонда».

Дю Туа улыбался. Они только что сообщили Ивлину Гиллу о согласии «Лагербонда» увеличить цену до девятисот двадцати миллионов. Это было очень много, но дело того стоило. И как не уставал повторять Гилл, они получили немалую прибыль от всех своих предыдущих вложений в его издания.

— Позвони Хансу в Цюрих — все должно быть готово, — сказал он.

— И пусть «Таймс» сразу займется кампанией по борьбе со СПИДом, — добавил Виссер. — Нас очень беспокоит наш президент. Если ничего не изменится, Южная Африка превратится в однопартийную страну, защищающую интересы одних черных.

— Правительство черномазых ради черномазых. — Смех Гилла прокатился по комнате.

Виссер поймал взгляд дю Туа и поморщился. Теперь он понимал, что Гилл просто разыгрывал йоркширскую туповатость. На самом деле он очень искусно манипулировал своими кадрами, действуя жестко с одними и очень деликатно с другими.

— Не волнуйтесь, — заверил Гилл. — Полмира знает, что ваш президент несет всякую околесицу, потому что не видит никакой связи между СПИДом и ВИЧ. Когда у нас в руках будет «Таймс», мы просветим вторую половину.

— Я знаю, что мы можем на тебя рассчитывать, Ивлин.

— Еще как можете! Кстати, мне звонил один парень, который раньше был у меня финансовым директором. Джефф Тидвелл, если помните. Мне пришлось от него избавиться, уж больно был ленивым. Но он сообщил мне, что некто из «Блумфилд-Вайс» звонил ему и интересовался источником нашего финансирования.

Виссер настороженно выпрямился.

— И что он сказал?

Гилл хмыкнул:

— Не волнуйтесь. Джефф, конечно, тормоз, но не настолько. Он знает, когда держать язык за зубами. Он заверил этого подлеца, что денежки мои собственные. А теперь мне пора звонить в Цюрих.

Дю Туа нагнулся и выключил громкую связь.

— Мне это не нравится, а тебе?

— Мне тоже, — ответил Виссер и закрыл глаза. Стоит ван Зейлам заподозрить связь между «Лагербондом» и Гиллом, как все рухнет. Сделка с «Таймс» провалится. Операция «Дроммедарис» рано или поздно всплывет на поверхность, а затем выйдут и на «Лагербонд». И все это при его председательстве.

Теперь он жалел, что не пристрелил Кальдера, когда имел такую возможность. В свое время он не раз отдавал приказы об убийстве, однако сам никогда не убивал. Хотя он заверил Кальдера, что может его убить совершенно безнаказанно, но местная полиция обязательно бы занялась расследованием, и уладить все было бы очень непросто. Он не сомневался, что напугал Алекса до смерти, напугал так, что заставил покинуть страну, но тот по-прежнему продолжал доставлять неприятности.

Фредди Стенкамп был прав с самого начала.

Он взглянул на дю Туа.

— Ты не против? — спросил он, снимая трубку телефона. Он позвонил Фредди и объяснил, что происходит.

— Мы должны действовать, — заявил бывший руководитель военной разведки.

Виссер вздохнул:

— Ты прав. Мы знаем, что Алекс Кальдер вернулся в Лондон. Пошли Молмана с ним разобраться.

— И с Корнелиусом ван Зейлом?

— Да, — подтвердил Виссер.

— А как быть с женщиной?

Виссер посмотрел на дю Туа, слышавшего только его.

— Это необходимо?

— Мы знаем, сколько неприятностей она может доставить. С ней надо было разобраться еще много лет назад. Я всегда это говорил.

— Я знаю, Фредди. Я согласен.

— Я скажу Фредди, что сначала надо заняться женщиной. А потом он вылетит в Лондон и закончит работу.

— Хорошо. Только на этот раз никаких осечек.

— Моей вины в них нет, — ответил Фредди Стенкамп.

Виссер повесил трубку. Дю Туа не спускал с него глаз.

Виссер согнулся в приступе жестокого кашля, который едва сдерживал, пока разговаривал со Стенкампом.

— Это не простуда, так ведь? — спросил дю Туа.

Виссер покачал головой:

— Рак легких.

Дю Туа скривился:

— Мне очень жаль.

— По крайней мере я доживу до момента, когда «Таймс» окажется в руках «Лагербонда», — проговорил Виссер.

Теперь он знал, что умирает, и хотел, чтобы дю Туа это тоже знал.

— Ты много сделал для «Лагербонда», Андрис.

Виссера тронула печаль дю Туа. Несмотря на гладко зачесанные назад рыжие волосы и шикарный кабинет, он по-прежнему производил впечатление молодого, энергичного и не испорченного жизнью человека. Крупный, сильный, с открытым, честным лицом — такие посещают церковь каждое воскресенье, читают на ночь детям сказки и всегда готовы помочь соседям. Именно такие люди и создали нацию буров. Именно таким человеком Виссер всегда мечтал стать.

— Я не знаю, кто возглавит организацию после моей смерти. Я хотел бы, чтобы им оказался кто-нибудь из молодых. Даже если моим преемником станет Фредди Стенкамп, я был бы счастлив, если ты будешь по-прежнему играть ключевую роль в «Лагербонде».

Дю Туа кивнул с серьезным видом:

— Для меня это была бы большая честь.

— Тебе надо кое-что знать, — продолжал Виссер. — То, чем до сих пор занимались только я, Дэниел Хавенга и Фредди.

— Да?

— Ты помнишь убийство Марты ван Зейл в 1988 году? — спросил Виссер.

— Да. Но мы не имели к нему отношения, верно?

Виссер попытался улыбнуться, но снова закашлялся.

— Не имели. Ты знаешь, я всегда был противником насилия и прибегал к нему только в самом крайнем случае. Но тебе также известно, что иногда Фредди Стенкамп оказывается прав и другого пути просто нет.

— Наверное, — допустил дю Туа. — Хотя неужели было так необходимо убивать брата Корнелиуса ван Зейла?

— Судя по сообщениям Импалы, эта смерть оказала на психику Корнелиуса огромное влияние. Как и его имя в сфабрикованном нами расстрельном списке Компартии Южной Африки. Импала не сомневалась, что он бы согласился на участие в операции «Дроммедарис», если бы не смерть его жены.

— Не исключено.

Виссер видел, как неохотно дю Туа поддерживает разговор, который ему явно не нравился. Но если он хотел войти в святая святых власти «Лагербонда», то должен был знать все.

— Так вот почти через двадцать лет после смерти Марты ее сын развил бурную деятельность, пытаясь выяснить, что произошло на самом деле. Я напугал одного из людей, занимающихся расследованием, и заставил его вернуться в Лондон. Но если мы хотим сохранить контроль над ситуацией, нам снова придется прибегнуть к насилию. Другого пути просто нет. Этим займется Кобус Молман.

— И кто является целью?

— Корнелиус ван Зейл, Алекс Кальдер и… — Виссер снова закашлялся. Он знал, что окончание фразы не понравится дю Туа, поэтому следовало проинформировать его заранее. — И Зан ван Зейл.

26

Бентону никак не удавалось заснуть, что для человека его роста было неудивительно, даже в салоне первого класса. Он не испытывал никаких угрызений совести, что выставит Корнелиусу счет за полет первым классом, хотя обычно командировки «Блумфилд-Вайс» предусматривали только бизнес-класс. Но необходимость снова ступить на землю Южной Африки тревожила его.

Он не был здесь очень давно, с того самого дня, когда на его глазах жестоко расправились с Мартой ван Зейл и он сам чудом избежал смерти. Воспоминания об этом до сих пор мучили его в ночных кошмарах. С годами они немного притупились и превратились в один и тот же сон, где, как при замедленной съемке, обнаженная Марта протягивала к нему руки, а он поднимал пистолет и выпускал в нее всю обойму. А последними ее словами перед смертью были: «Не покидай меня, Бентон». И сейчас он не хотел спать. Не хотел снова видеть этот сон.

Полицейская тюрьма была отдельным кошмаром. Хотя не вызывало сомнений, что его самого едва не застрелили, полицейские арестовали его и посадили в одиночную камеру, а примерно через час поинтересовались, не он ли убил Марту. Они почему-то обрадовались, когда он ответил, что нет, и с видимым удовольствием стали уговаривать признаться. Его раздели донага и начали избивать гибким шлангом. Боль была невыносимой, и он вскоре потерял сознание. Когда он очнулся, его заковали в наручники и подвесили на балку под потолком. Под тяжестью тела мышцы, нывшие после побоев, стали источником новой нестерпимой боли. Он чувствовал, что левая рука сломана, но он по-прежнему отказывался брать на себя вину и продолжал проклинать своих мучителей и требовать встречи с представителем американского посольства. Ему удалось выстоять благодаря захлестнувшей его злости. Злости на то, что с ним обращались как с животным только из-за цвета его кожи и что ничего не делалось, чтобы найти настоящих убийц Марты.

Затем его снова оставили на пару часов в одиночестве, и к физической боли присоединились мучительные и такие свежие воспоминания о том, как умирала Марта. Потом в камере появился новый человек — по виду и выражению глаз очень жестокий, намного безжалостнее остальных. Доведенный до отчаяния, Бентон уже был готов признаться в чем угодно. А человек улыбнулся, велел опустить его с балки и вернуть ему одежду. Бетон оделся, и его усадили напротив этого человека за стол.

— Ваше имя — Бентон Дэвис? — спросил тот, листая синий паспорт гражданина США. Бентон обратил внимание, что его бумажник и другие личные вещи были в прозрачном пластиковом пакете.

Бентон кивнул.

— И вы инвестиционный банкир?

Бентон снова кивнул.

— Как это может быть? — удивился человек, подняв голову и тонко улыбнувшись. — Я не знал, что обезьяны умеют считать.

Бентон сидел не двигаясь. Он был готов сносить любые оскорбления, лишь бы его снова не начали бить резиновым шлангом.

— Вы можете идти, — сказал человек, пододвигая к нему пластиковый пакет и паспорт. — Мы знаем, что вы не виновны в смерти Марты ван Зейл. Мы приносим свои извинения за предоставленные неудобства.

— Вы обращались со мной возмутительно…

— Позвольте вас прервать, мистер Дэвис, — сказал человек, подаваясь вперед. — Меня зовут Молман. Полковник Молман. Люди, которые вас допрашивали, всего лишь жалкие любители. А я профессионал. — Молман снова улыбнулся. У него была толстая шея и плотное тело из одних мышц. Бентон замолчал. — Мы больше никогда с вами не увидимся, но при одном условии. Вы никогда не были в этом полицейском участке. Вы никогда не были даже в Купугани. Мы отвезем вас в Йоханнесбург и выбросим на улице. Вы расскажете всем, что вас избили и ограбили. — Молман ухмыльнулся. — Если мы выбросим вас в нужном месте, то вас действительно изобьют и ограбят. — Он подался вперед, пристально глядя холодными серыми глазами. — Вы все поняли?

Бентон не ответил.

— Дело в том, что если вы хоть кому-нибудь об этом расскажете, я найду и убью вас. И поверьте, ваша смерть будет гораздо мучительнее, чем вы способны вообразить. И не думайте, что за пределами Южной Африки вы окажетесь в безопасности. Наши недруги находят свой печальный конец в самых разных уголках мира. Помните, как два года назад в Стокгольме был убит премьер-министр Швеции Улаф Пальме? Если мы смогли достать его, то до вас доберемся и подавно.

Бентон согласился на условия Молмана. Он никогда и ни с кем не говорил об этом ужасном дне, и правильно делал, учитывая случившееся сначала с Тоддом, а потом с сестрой Алекса Кальдера. Он не нуждался в напоминании, которое Молман оставил ему в «Блумфилд-Вайс». Он и так знал, что бывший полицейский всегда был где-то неподалеку.

Больше в Южную Африку Бентон никогда не возвращался. Интересно, зачем он сейчас понадобился Корнелиусу? Странно, что тот вдруг решил вылететь в Йоханнесбург. Не исключено, что он нашел новый источник финансирования, который поможет поддержать повышение цены за «Таймс». Корнелиус заявил Дауэру, что у него не было припрятано никакой заначки, но он мог и солгать. Бентон помнил о загадочном «Лагербонде», о котором ему рассказывала Марта накануне смерти. Чем бы это ни было, Бентон рассчитывал, что их позиции укрепятся. Он использовал все мыслимые и немыслимые аргументы, чтобы добиться одобрения Комиссии по подписке новых обязательств, данных им Корнелиусу. Но его карьера висела на волоске. Сделка была очень рискованной, возможно, слишком рискованной даже для рынка бросовых бумаг, и Бентон знал, что если «Блумфилд-Вайс» не найдет покупателей для основной массы облигаций, то для него все будет кончено. Если Корнелиус нашел доступ хотя бы к сотне миллионов фунтов акционерных инвестиций, то это уменьшит размер необходимых заимствований и сделает сделку гораздо менее рискованной.

По крайней мере Корнелиус хотел встретиться только с Бентоном. Никакого Дауэра. Никаких помощников. Если сделка состоится, то все дивиденды от нее достанутся только Бентону, и никому другому. Впервые за долгие годы ему удастся заработать достойный бонус.

А к этому в конце концов и сводились все его усилия.

Отель «Интерконтиненталь» занимал одну из башен, нависавших над огромным торговым комплексом, который являлся сердцем Сэндтона. В ресторане, сверкавшем золотом и зеркалами, в этот ранний час воскресного утра было тихо. Чтобы скоротать время, Кальдер и Корнелиус заказали апельсиновый сок и кофе.

Бентон вошел в зал, излучая спокойствие и уверенность. Как всегда, он выглядел безупречно: белоснежная рубашка без единой морщинки, мастерски завязанный узел галстука, элегантный и отлично сидящий на его высокой фигуре костюм, поблескивающие запонки. Увидев Корнелиуса, он заулыбался и протянул руку. Корнелиус тоже ответил улыбкой, и в этот момент Бентон заметил Кальдера.

На его лице отразилось изумление, но он тут же овладел собой.

— Алекс? Как всегда, очень рад. Ты появляешься на самых неожиданных завтраках.

— Бентон!

— Ладно, — сказал Бентон, усаживаясь. — Я даже не буду притворяться, что меня ничего не удивляет.

Корнелиус молчал. Улыбка сползла с его лица, и он выглядел серьезным. Даже слишком серьезным. Бентон перевел взгляд с Корнелиуса на Кальдера и обратно на Корнелиуса. И тут его осенило. Он знал, что Кальдер задавал вопросы о смерти Марты. И теперь у Корнелиуса были кое-какие ответы.

Он опустил плечи. Все молчали. Наконец Бентон выпрямился и встретился взглядом с Корнелиусом.

— Полагаю, что речь идет о том, что я скрывал в последние — сколько уже? — восемнадцать лет. Мне очень жаль, Корнелиус. Действительно жаль. Я поступил плохо, о чем сожалею и чего стыжусь. Это было бы плохо в любом случае, но, учитывая, что случилось с Мартой… — Бентон покачал головой. — Мне очень жаль.

— Ты подонок, Бентон, — ровным голосом произнес Корнелиус, и официант, подошедший за заказом, испуганно удалился.

— Думаю, я это заслужил, — согласился Бентон.

Корнелиус покачал головой:

— Мы оба хороши. Она подозревала, что у меня с Беатрис что-то было, так ведь?

Бентон кивнул.

— Дело в том, что я с ней не спал.

Бентон промолчал.

Корнелиус беспомощно оглядел зал, будто надеясь найти кого-то, кто мог бы все исправить и отпустить грехи за содеянное.

— Мне невыносима сама мысль, что она умерла, ненавидя меня.

— Она тебя любила, — тихо сказал Бентон. — Она всегда любила тебя. Поэтому так все воспринимала и не могла смириться. И в силу какой-то извращенной логики именно поэтому отправилась со мной. Думаю, я всегда это знал.

Корнелиус сделал глубокий вдох.

— Ты был там, когда это случилось? Когда она умерла?

Бентон кивнул.

— Что произошло?

Бентон закрыл глаза. Он обязан все рассказать Корнелиусу. Почти двадцать лет он нес на себе груз вины за роман с Мартой. Возможно, сейчас настал момент хоть как-то искупить ее. И пусть Молман катится к черту!

— Мы были в Купугани и разместились в коттедже, стоявшем отдельно — в нескольких сотнях метров от основного лагеря. Нас поселили подальше от остальных туристов: в те дни белая женщина и черный мужчина могли вызвать проблемы даже в таком удаленном месте. Было раннее утро, и мы вставали. Я брился в ванной, а она лежала на кровати и писала дневник. Дверь в ванную была открыта. — Он открыл глаза. На лбу блестели капельки пота. Бентон взглянул на свои руки. — Раздался хлопок выстрела, потом звон разбитого оконного стекла. Марта закричала. Я обернулся и посмотрел. Послышался новый выстрел. — Бентон с трудом проглотил слюну. — Она перестала кричать. И замолчала. — Он сморгнул и посмотрел на Корнелиуса. — Она умерла на месте. Я бросился к ней и, услышав еще один выстрел, пригнулся. Кругом все было залито кровью. Дневник упал на пол и лежал у кровати. Я схватил его и ползком перебрался обратно в ванную. Потом захлопнул дверь, разбил окно, выбрался наружу и пустился бежать.

— Ты видел, кто стрелял? — спросил Кальдер.

— Нет, — ответил Бентон. — Я бросился по тропинке в сторону сарая, где хранился всякий инвентарь, и спрятался за листами кровельного железа. Я услышал, как мимо меня кто-то пробежал, а через несколько секунд вернулся обратно. Этот человек обыскал сарай, но посмотреть под листами железа не догадался. Я подождал минут десять, а потом осторожно добрался до основного лагеря. Больше я ее не видел — я имею в виду ее тело. Приехала полиция и арестовала меня. Они били меня, пытаясь вырвать признание. Потом появилась какая-то шишка, и по его приказу отпустили. Он сказал, что убьет меня, если я хоть кому-нибудь проболтаюсь, что был здесь. — Бентон снова посмотрел на Корнелиуса. — И он не шутил.

Корнелиус хмыкнул.

— Когда я вернулся в Нью-Йорк, ко мне приехала мать Марты, — продолжал Бентон. — Я хотел ей все рассказать, но был слишком напуган. Я боялся южноафриканской полиции, боялся тебя.

— Это я могу понять, — пробурчал Корнелиус.

— Но, вернувшись в Нью-Йорк, ты же оказался вне досягаемости южноафриканцев? — спросил Кальдер.

Бентон покачал головой.

— Полицейского звали полковник Молман. Я буду помнить его всю жизнь. Он был очень убедителен. Он заверил, что меня найдут в любом уголке мира, где бы я ни спрятался, и я поверил ему. А то, что Тодда чуть не убили, когда он начал задавать вопросы, это только подтверждает. Поэтому когда Алекс хотел узнать о письме Марты матери и дневнике, я, естественно, ничего рассказывать не собирался.

— Ты знаешь что-нибудь о «Лагербонде»? — спросил Кальдер. — И операции «Дроммедарис»?

— Немного, и вряд ли больше, чем ты, Корнелиус. Марта рассказала, что прочитала некоторые документы из портфеля, оставленного в машине двумя членами «Лагербонда», которые приехали на встречу с тобой в «Хондехук». Она переписала кое-что в дневник. Она считала, что «Лагербонд» собирается финансировать твою покупку «Гералд». Это совпадало с тем, что ты говорил «Блумфилд-Вайс» о возможности использовать другой источник финансирования.

Корнелиус кивнул.

— Марта была вне себя от злости. Она говорила, что хочет этому как-то помешать, но была слишком напугана. Я не знал кем, но считал, что она боялась тебя. — Он взглянул на Корнелиуса, который слушал с безучастным видом. — Мне кажется, позже она хотела обсудить это подробнее, но такой возможности у нее уже не было.

— «Лагербонд» финансировал «Зейл ньюс»? — спросил Кальдер. Он хотел знать наверняка.

— Нет, — ответил Бентон. — Финансирование организовал «Блумфилд-Вайс» через кредиты других банков и продажу высокодоходных облигаций. Насколько мне известно, «Лагербонд» никогда не финансировал «Зейл ньюс». Хотя мне и пришло в голову, что меня вызвали сюда по этой причине.

— Когда я отказался, они отправились к Ивлину Гиллу, — пробормотал Корнелиус.

— Не может быть! — У Бентона округлились глаза. — Так вот откуда он берет деньги!

— У нас нет доказательств, — заметил Кальдер, — но все на это указывает.

— Думаю, что да, — согласился Бентон.

— А что с дневником? — спросил Кальдер.

— Он был для нее очень важен. Она говорила, что он для нее стал самым близким другом, от которого не было тайн, — улыбнулся Бентон. — Пока я брился, она сказала, что впервые пишет в нем в присутствии другого человека. И как замечательно кому-то так доверять, что нет необходимости скрывать его. — При взгляде на Корнелиуса улыбка сползла с его лица. — Извини.

— Я ничего не знал о дневнике, пока о нем не рассказала мать Марты, — сказал Корнелиус. — Думаю, что в этом и был его смысл.

— Ты читал его? — спросил Кальдер Бентона.

— Нет, не читал. Но я знаю, что там была важная информация о «Лагербонде» и операции — как ее? — «Дроммедари»?

— «Дроммедарис», — поправил Кальдер.

— Не важно. И еще. Думаю, там было много обо мне, о тебе, Корнелиус, и обо всех членах семьи. Кроме того, у меня и не было возможности его читать, пока она была жива.

— А когда умерла? — спросил Кальдер.

— Я не мог.

— Почему?

— Потому что у меня его не было.

— Извини. Мне показалось, ты сам сказал, что поднял его с пола и забрал с собой.

— Да, так и было. Думаю, что я действовал инстинктивно. Я знал, что дневник важен, и почему-то не сомневался, что после убийства станет еще важнее. Но я не хотел забирать его с собой в основной лагерь и спрятал его. А потом, после угроз Молмана, решил оставить все как есть.

— А почему ты просто не сунул его в карман брюк?

— На мне не было брюк. На мне вообще ничего не было. Думаю, что здорово напугал своим видом хозяйку заповедника.

— Понятно. — Кальдер чувствовал, как за столом возрастает напряжение. Нагота Бентона снова напомнила присутствующим причину, по которой они с Мартой оказались в Купугани.

— И где ты его спрятал? — не выдержал Корнелиус.

— В сарае. За балкой, под кирпичом.

— Он может быть все еще там? — поинтересовался Кальдер.

— Трудно сказать, — задумался Бентон. — Вполне возможно. Там было полно всякой рухляди. Мне пришлось даже на что-то встать, чтобы достать до этого места, а я немаленького роста. Этот сарай не из тех мест, где наводят порядок каждой весной. Но даже если и так, то вряд ли кому-нибудь придет в голову добираться до балок. Полагаю, если его не снесли или не переделали во что-то другое, то дневник может по-прежнему находиться там.

Кальдер и Корнелиус переглянулись.

— В таком случае, Бентон, — произнес Корнелиус, — ты отправишься с нами в Купугани и покажешь это место.

Бентон открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент зазвонил мобильник. Свой Кальдер выключил, значит, это был телефон Корнелиуса.

— Да, Эдвин… Да… Да, Бентон здесь со мной… сколько?.. Девятьсот двадцать? Я перезвоню.

Он закончил разговор и, помрачнев, убрал мобильник.

— Плохие новости?

— Ивлин Гилл вышел с новым предложением. Девятьсот двадцать миллионов фунтов. Завтра в семь утра «Лекстон медиа» объявит о своем решении.

— Вот черт! — не удержался Бентон.

Корнелиус с Бентоном обменялись обреченными взглядами.

— Нам нечем им ответить, так ведь? — спросил Корнелиус.

Бентон покачал головой. За столом воцарилась мрачная атмосфера.

Кальдер нарушил тишину:

— Гилл получает деньги от «Лагербонда». Если мы это вскроем, сделку с ним не заключат. И «Таймс» отойдет к вам.

— Он прав, — сказал Бентон.

Корнелиус решительно взглянул на Бентона:

— Мы отправляемся в Купугани немедленно!

Корнелиус с Бентоном отправились в номер-люкс Корнелиуса заняться приготовлениями, а Кальдер вернулся в номер своей более скромной гостиницы. Включив мобильник, он узнал, что ему звонила Зан и просила с ней связаться, но сначала он набрал номер дома Энн в Хайгейт.

Трубку взяла Ким. С Энн все было в порядке, и она шла на поправку. Тодд тоже выздоравливал, но его пока не выписывали, считая, что еще рано. Доктор Кальдер отправился с детьми в парк.

— Эдвин больше не объявлялся? — спросил Кальдер.

— Нет. Но я решила сама расставить все точки над i, позвонила инспектору Бэнкс и рассказала, что навестить Тодда приезжала Донна Снайдер. Я также сказала ей, что Эдвин пытался меня этим шантажировать.

— Она тебя подозревает?

— Не думаю. Я спросила, не собирается ли она снова допросить Эдвина, и она ответила, что вряд ли, но вид у нее был очень недовольный. Я сообщила ей кое-что о твоем расследовании, и она просила пожелать тебе удачи.

— Вот как?

— Мне кажется, ей велели не трогать семью ван Зейлов, и это ее бесит.

Кальдер рассказал Ким о Корнелиусе и Бентоне, а также о дневнике, спрятанном в заповеднике. Ким была довольна, хотя, судя по всему, не могла окончательно поверить в невиновность Корнелиуса. Кальдер обещал держать ее в курсе.

Потом он позвонил Зан:

— Зан, это Алекс Кальдер.

— Привет! — Звук был такой, будто она говорила из машины. — Я рада, что вы позвонили. Мои знакомые из Национального разведывательного агентства наткнулись на золотую жилу. Я хотела бы с вами все обсудить. Вы сейчас где?

— В Йоханнесбурге вместе с вашим отцом. Мы сегодня же отправляемся в Купугани.

— Где убили Марту?

— Да. Мы считаем, что ее дневник спрятан там. И хотим это проверить.

— После стольких лет? Как он мог уцелеть?

— Долго объяснять.

— Вы должны мне все рассказать. — Зан замолчала, и Кальдер услышал, как звук двигателя машины изменился — она явно переключила скорость. — Послушайте, я могу тоже приехать? Я хотела бы обсудить с вами то, что узнала о «Лагербонде», с глазу на глаз. И еще я хочу помочь.

— Думаю, ваша помощь будет нелишней, — согласился Кальдер. — Вы можете туда добраться вовремя?

— Вы летите из аэропорта Йоханнесбурга?

— Не знаю. Этим занимается Корнелиус.

— Думаю, что так — это самый быстрый способ. Я сейчас недалеко от аэропорта Кейптауна. Мне надо увидеться с одним человеком, а потом я сразу доберусь до аэропорта и вылечу в Йоханнесбург.

— А эта встреча как-то связана с «Лагербондом»? — поинтересовался Кальдер.

— Да, — ответила Зан. — Я все расскажу, когда мы увидимся.

— Будьте осторожны. Моя последняя встреча с представителем «Лагербонда» была не самой приятной.

— Не волнуйтесь, — засмеялась Зан, но Кальдер почувствовал, что она нервничает. — Я могу за себя постоять.

Кальдер искренне надеялся, что она не ошибается.

По поверхности Темзы хлестали яростные капли дождя, и верхней половины башни торгового центра «Канари-Уорф» Эдвину не было видно: ее скрывали сердитые серые облака. Он в отчаянии охватил голову руками. Он так долго и так усердно трудился, стараясь удержать события под контролем и хотя бы на шаг опередить очередное несчастье, и вот теперь его не оставляло ужасное чувство, что все усилия оказались напрасными и все рухнуло.

Он только что повесил трубку после разговора с инспектором Бэнкс. Поскольку Ким так и не объявилась, он не раздумывая решил реализовать свою угрозу. Чтобы запутать следствие, годились любые средства. Однако Бэнкс заявила, что о Донне Снайдер ей уже известно, а намек на связь между Ким и Кальдером презрительно отвергла. Ее враждебность не вызвала сомнений: Бэнкс было велено держаться подальше от Эдвина и Корнелиуса, и это ей очень не нравилось. Эдвин решил, что лучше всего закончить разговор как можно скорее.

Он не знал, что именно Кальдеру удалось выяснить в Южной Африке, но неожиданное решение Корнелиуса срочно туда вылететь его встревожило. А теперь еще эта новость, что Ивлин Гилл повысил цену за «Таймс».

Противопоставить предложению Гилла «Зейл ньюс» было нечего, как и не было возможности проделать тот же трюк, что с лордом Скоттоном. Питер Лекстон был человеком совершенно другого плана. У него наверняка имелись свои секреты, которые он хотел бы скрыть, но пытаться запугать его, как и Ким, было бессмысленно. Кроме того, холдинг «Лекстон медиа» являлся открытым акционерным обществом, которое имело задолженности в дюжине банков. Было бы глупо и даже невозможно рассчитывать на то, что Питер Лекстон отвергнет предложение продать газету по более высокой цене, тем более за «живые» деньги.

Эдвин как-то предложил отцу пригласить в компаньоны мужа-миллиардера Кэролайн, но Корнелиус даже не удостоил его ответом. Эдвин знал, что все дело было в гордыне. И еще, как справедливо заметил Корнелиус, никаких заначек у них нигде запрятано не было.

Неудача с «Таймс» была обидной, но Эдвина не покидало предчувствие, что главные неприятности его ждут впереди, что вопросы, которые задают Ким и Кальдер, повлекут за собой нехорошие для него последствия. Через несколько лет отец будет вынужден отойти от дел, и Эдвин являлся очевидным преемником. Однако он не питал иллюзий и понимал, что Корнелиус не в восторге от такой перспективы и может все поменять в любой момент.

Эдвин снова посмотрел в окно. Что он мог сделать?

Он снял трубку, чтобы позвонить в Южную Африку.

Виссер нервно расхаживал по кабинету в своем доме на ферме, когда зазвонил телефон. Он схватил трубку.

— Андрис, это Фредди.

— Есть новости от Кобуса? — спросил Виссер.

— Он вылетел в Кейптаун утром, — ответил Стенкамп. — К обеду все должно быть кончено.

— Хорошо. Чем раньше он окажется на самолете в Лондон, тем лучше.

— Не обязательно, — возразил Стенкамп. — Поль Стрейдом мне только что сообщил, что Корнелиус ван Зейл сейчас находится в Южной Африке с двумя другими людьми: один из них по описанию похож на Алекса Кальдера, а второй — высокий черный американец — сильно смахивает на Бентона Дэвиса.

— Где они?

— Корнелиус остановился в «Интерконтинентале» в Сэндтоне.

— Когда Кобус закончит в Кейптауне, пусть немедленно отправляется туда.

— Я так и собирался распорядиться, — подтвердил Стенкамп.

Виссер раздраженно повесил трубку. Ну почему он смалодушничал, когда была возможность! Он опустился в кресло и внезапно почувствовал, как безумно устал. В груди болело, болело постоянно, и эта боль не утихнет до самой смерти. Он чувствовал, что конец приближается со скоростью курьерского поезда, вылетающего из тоннеля. А он лежал на рельсах прямо перед ним.

Зан ехала на машине по широкой долине Франсхук. Среди пышной зелени долины, огороженной с трех сторон высокими горными грядами, островками выделялись фермерские дома и виноградники.

Она думала о разговоре с Алексом Кальдером. Похоже, ему удалось далеко продвинуться в своем расследовании. Ей обязательно нужно быть рядом, когда он найдет дневник. Если, конечно, найдет. Она достала мобильник, позвонила мужу и предупредила, что вылетает в Йоханнесбург, где останется на ночь. Там выставили на продажу очень заманчивую недвижимость, и медлить нельзя, она все объяснит позже. Пит уже давно смирился с ее неожиданными и спонтанными поступками. Флоренс — служанка — присмотрит за детьми, пока он не вернется с работы.

После стольких лет будет интересно встретиться с отцом. Она следила за его успехами по прессе, много раз видела на фотографиях, но они не общались больше десяти лет. Во времена ее молодости они не раз отдалялись друг от друга, но она всегда восхищалась его силой, властностью и целостностью натуры. Ей так и не удалось пережить чувство разочарования, что после смерти Марты он уехал из страны. С тех пор она считала, что не может ему доверять. Интересно, как он ее встретит?

Она проехала через город Франсхук, знаменитый своими ювелирными лавками и магазинами, а также памятником гугенотам, обосновавшимся здесь триста лет назад. Дорога стала уходить круто вверх, и после перевала ландшафт резко изменился. Теперь все пространство занимали поблекшие фейнбос и выходившие на поверхность обломки горных пород, а вдали на равнине отливали светлой голубизной воды озера. Никаких признаков жилья или обработки земли. Это было по-настоящему уединенное место, что во многом и объясняло его выбор для встречи.

Через пару километров от перевала Зан добралась до разбитой проселочной дороги, уходившей в сторону. Следуя указаниям, она проехала еще четыре километра, остановилась у поворота и посмотрела на часы — до назначенного времени оставалось двенадцать минут. Это место не просматривалось с основной дороги: его окружали только фейнбос и скалы.

Зан откинулась на спинку кресла и начала ждать. Она знала, что встречаться в таком безлюдном месте крайне опасно, и тщательно подготовилась. Риск того стоил.

Услышав звук двигателя подъехавшей машины, она обернулась и увидела грязную синюю «тойоту» — совсем не подходящее средство передвижения для человека, с которым она условилась встретиться. Машина остановилась метрах в двадцати сзади.

Зан вылезла из машины.

Человек из «тойоты» — плотного телосложения, с короткой стрижкой и толстой шеей, одетый в рубашку с открытым воротом и пиджак — сделал то же самое и начал приближаться.

— Стоять! — сказала она.

Человек продолжал идти. Зан напряглась. Она надеялась, что навыки и подготовка, полученные столько лет назад на базах АНК в Мозамбике, окажутся эффективными.

— Где Дэрк дю Туа? — крикнула она на африкаанс.

— Он не смог приехать, — ответил человек.

Зан почти выхватила из-за спины пистолет, но мужчина оказался быстрее. Она успела только достать свое оружие, как он уже выхватил пистолет из наплечной кобуры и выстрелил. Пуля попала ей в грудь и опрокинула на землю — она бы наверняка ее убила, не будь на ней бронежилета. Падая, Зан повернулась и дважды нажала на курок, целясь в незащищенную грудь нападавшего. Тот вздрогнул и медленно осел на землю.

Зан вскочила и бросилась к нему — тот еще дышал. Увидев валявшийся в дюйме от руки пистолет, она отбросила его ногой и приложила дуло своего к его виску.

— Имя?

Он покачал головой.

Она стукнула его ногой под ребра чуть пониже пулевых ран. Он закричал от боли.

— Я спросила имя!

— Молман, — прошептал мужчина.

— Кобус Молман? Полковник Кобус Молман?

Мужчина кивнул.

Зан помнила это имя. Это был один из руководителей эскадрона смерти, на совести которого кровь стольких ее товарищей по борьбе. А минуту назад он пытался убить ее — грудь все еще болела от удара пули по кевларовому бронежилету.

Зан взглянула на его раны. Если вызвать «скорую помощь», то он еще может выжить.

Она еще дважды нажала на курок.

27

— Если она хочет ехать с нами, то ей уже пора появиться, — сказал Корнелиус, бросив взгляд на часы. — Самолет вылетает через пятнадцать минут.

Кальдер, Корнелиус и Бентон сидели в небольшом, но уютном зале ожидания чартерной компании, которая должна была их доставить в Купугани. За соседним столиком пила пиво группа из четырех немецких туристов: им предстояло лететь на восемьдесят километров дальше. Напряжение между Бентоном и Корнелиусом было очевидным, но они сохраняли своего рода перемирие, подчинив эмоции общей цели найти дневник и выяснить причину смерти Марты.

— Мы будем задерживать вылет? — спросил Бентон.

— Нет! — резко ответил Корнелиус. — Мы должны оказаться там как можно раньше, чтобы успеть все осмотреть, пока не стемнело.

— Вы не часто видитесь с Зан, верно? — спросил Кальдер Корнелиуса.

— Верно, а точнее — вообще не видимся. После смерти Марты у меня сложилось четкое ощущение, что она не может простить мне решения уехать из Южной Африки. Она очень волевая женщина. — Корнелиус улыбнулся. — Думаю, в меня. Мы оба были слишком упрямы, чтобы дать друг другу шанс наладить отношения. Такое случается в семьях.

Кальдер подумал, что для семьи ван Зейлов в этом нет ничего удивительного. Он увидел, как к самолету направились два молодых пилота — парень и девушка, которые залезли в кабину и начали предполетную проверку. Оборудованный двумя двигателями и бравший на борт десять пассажиров самолет был идеальным для полетов при коротких взлетно-посадочных полосах.

Бентон вышел в туалет, а Корнелиус проглядывал одну из национальных газет.

— Знаете, а хорошо снова оказаться на родине. Со смерти Марты я здесь так и не был.

— Это, конечно, чудесная страна… — отозвался Кальдер.

— Но? В вашей фразе было «но», которое вы не произнесли.

— Но здесь по-прежнему много неладно, даже после десяти лет без апартеида.

— Интересно, что бы сказала о ней сейчас Марта?

— Думаю, она была бы довольна, так ведь?

— Да, была бы. — Корнелиус помолчал, размышляя над вопросом. — Мне кажется, что права была она, а не я. В Южной Африке по-прежнему много насилия, но нет той анархии и беззакония, которые я ожидал.

— Вы жалеете, что уехали?

— Нет, не жалею, — твердо заявил Корнелиус. — Я горжусь «Зейл ньюс» и тем, что удалось сделать. Однако…

— Однако что?

Корнелиус посмотрел на Кальдера:

— Вы знаете все наши семейные тайны. Вы знаете о Тодде и Эдвине. Если мне удастся заполучить «Таймс», что будет дальше? Сейчас мне семьдесят два года. Я могу еще поработать пару лет и поставить газету на ноги, но кто возглавит «Зейл ньюс» потом? Тодду это не надо, а о том, чтобы Эдвин не смог прибрать дело к рукам, я уж позабочусь. Будьте уверены! — Кальдер улыбнулся, и Корнелиус это заметил. — Я слишком долго закрывал глаза на то, что он вытворяет.

— Но должны же быть в вашей компании управленцы, которым вы можете доверить продолжение своего дела. Или можно нанять кого-то.

— Да, возможно, я так и поступлю. Вам нужна работа?

Кальдер ухмыльнулся:

— В шестнадцать лет у меня был период увлечения журналистикой, но через пару месяцев он закончился. По натуре я не газетчик.

Корнелиус тоже улыбнулся:

— Интересно, что бы посоветовала Марта.

Кальдер вытащил из кармана визитную карточку и передал Корнелиусу.

— Знаете что? Когда все это кончится, позвоните Джорджу Филду.

— Джорджу? Он не захочет со мной говорить.

Кальдер пожал плечами:

— Кто знает?

Бентон вернулся из туалета, и работник авиакомпании объявил, что начинается посадка. Они вышли на улицу, и в этот момент появилась запыхавшаяся Зан.

— Вы успели, — заметил Кальдер.

— Чуть не опоздала!

Корнелиус повернулся, чтобы разглядеть ее получше. В нескольких футах громко ревели двигатели.

Зан, поколебавшись, шагнула к нему.

— Привет, папа, — сказала она и поцеловала в щеку.

Он улыбнулся, и они обнялись.

— Я рад, что ты с нами. — Корнелиус старался перекричать рев двигателей.

— Ты хорошо выглядишь, папа, — улыбнулась она. — Лучше, чем на фотографиях в газетах.

Корнелиус довольно ухмыльнулся:

— Ты тоже.

Они поднялись в салон самолета и начали занимать места ближе к кабине пилотов. Зан помедлила у пустого кресла возле отца, но решила сесть рядом с Кальдером. Они пристегнулись, и самолет стал выруливать на взлетную полосу.

— Не думал, что вы успеете, — сказал Кальдер.

— Я тоже.

— Вы сказали, что встречаетесь с кем-то утром по поводу «Лагербонда». Удалось что-нибудь выяснить?

— Да. Этим ублюдкам доверять нельзя. — Зан рассказала, как ей позвонили и предложили встретиться с Дэрком дю Туа, известным банкиром и, судя по всему, членом «Лагербонда», в уединенном месте неподалеку от Франсхука. Она описала свою встречу с полковником Молманом, как ее жизнь спас предусмотрительно надетый бронежилет и как ей пришлось застрелить полковника, пытавшегося убить ее. Уточнять, как именно она покончила с ним, Зан не стала.

Кальдер был поражен хладнокровием, с которым она все рассказала.

— Он мертв?

— Боюсь, что да, — ответила она.

— И вы все равно решили лететь с нами? А как же полиция?

— Я уверена, что они во всем разберутся сами. Я свяжусь с ними, когда мы все закончим. Меня не так просто выбить из колеи.

— В самообладании вам точно не откажешь.

— Я прошла хорошую школу АНК в Мозамбике, — ответила Зан. — Молман проявил самонадеянность и слишком расслабился. Возможно, потому, что я женщина. Его ошибка.

По крайней мере на одного убийцу у «Лагербонда» стало меньше, подумал Кальдер. Но он наверняка не был единственным, а покушение на Зан свидетельствовало о том, что «Лагербонд» чувствовал себя загнанным в угол и предпринимал отчаянные шаги, чтобы обезопасить себя.

— А что удалось узнать о «Лагербонде» от знакомых из Национального разведывательного агентства?

— У меня есть некоторые имена. Точнее, восемь имен.

— Отлично! Есть кто-то важный?

— Два бывших члена кабинета министров и генерал. Но сейчас их нет в живых. Потом Дэрк дю Туа, Андрис Виссер, Дэниел Хавенга и еще двое, о которых я ничего не знаю. С Молманом становится девять. Я сделала записи — они у меня в сумке.

— Замечательно! — одобрил Кальдер, хотя и был слегка разочарован. От умерших толку было мало, а о Виссере и Хавенге он уже знал. Но Дэрк дю Туа мог оказаться важной ниточкой.

— А теперь расскажите, как удалось узнать, что дневник спрятан в Купугани, — попросила Зан.

Кальдер все объяснил.

Они летели на восток, оставляя за собой широкий коричневатый вельд, а после вершин Драконовых гор под ними появились бескрайние равнины, покрытые деревьями и низкорослым кустарником, напоминавшими беспорядочно разбросанные редкие леса. Вскоре самолет стал снижаться и, сделав круг, зашел на посадку на покрытую щебенкой полосу. Примерно в миле к югу Кальдер заметил группу строений, судя по всему, — основной лагерь. При подлете пилот показал на небольшое стадо из пяти слонов, кормившихся у деревьев, и через несколько секунд шасси коснулись земли. Они вышли из самолета, и тот снова взлетел, увозя немецких туристов.

К ним подъехал «лендровер» с молодым рейнджером за рулем, который представился Дарреном. Они забрались в машину и на ней добрались до главного лагеря.

— Чьи это самолеты? — поинтересовалась Зан, показывая на три одномоторных машины, стоявших под навесом. Два самолета были «пайпер-уорриор», а третий — «Сессна-172».

— Они принадлежат одному из гостей, — пояснил рейнджер.

— Ты могла бы прилететь сюда сама, Зан, — заметил Корнелиус.

— Так бы и сделала, будь у меня время.

— Вы умеете летать? — спросил Кальдер.

— Да, и летаю, когда есть возможность, — ответила она. — У меня есть «пайпер-саратога», который стоит в Стелленбоше. Но чтобы добраться на нем из Кейптауна сюда, ушло бы два дня.

На неровной дороге «лендровер» бросало из стороны в сторону, они спугнули бородавочника, неспешно пробиравшегося через кусты. Вскоре они уже были в лагере, представлявшем собой с дюжину деревянных строений с соломенной крышей, окружавших старый фермерский дом. Когда они вылезали из машины, из двери с надписью «Контора» показалась худощавая загорелая женщина с короткими седыми волосами и обветренным лицом. Одета она была, как и рейнджер, в жилет цвета хаки и брюки.

Она подошла сначала к Корнелиусу и протянула ему руку:

— Добро пожаловать в Купугани. Я Филлис Делахай, а вы, должно быть, мистер ван Зейл.

— Совершенно верно. Спасибо, что согласились принять нас, — сказал Корнелиус.

— Не за что. Должна признаться, что рассчитывала вас увидеть еще восемнадцать лет назад. А теперь представьте, пожалуйста, ваших спутников.

Немного опешив от того, как быстро его поставили на место, Корнелиус представил Зан, Кальдера и Бентона.

— Да, конечно, я помню вас, — сказала Филлис, обращаясь к Бентону. — Надеюсь, полиция не слишком на вас давила?

Бентон улыбнулся:

— Они со мной отнюдь не церемонились, миссис Делахай, но в конце концов отпустили. С тех пор это мой первый приезд в Южную Африку.

— Она изменилась. К лучшему. А вы? — Женщина повернулась к Кальдеру. Ее глаза смотрели испытующе — она хотела знать, с кем имеет дело.

— Я старый друг жены Тодда ван Зейла, — сказал он. — Тодда — сына Марты.

— Это тот самый человек, который не устает задавать неудобные вопросы о ее смерти, — пояснил Корнелиус.

Филлис тут же улыбнулась:

— А-а, Либби мне рассказывала о встрече с вами. А вы дочь Марты? — Она повернулась к Зан.

— Падчерица, — поправила та.

— Понятно. — В голосе Филлис послышались нотки неодобрения. — Не хотите выпить чаю? — Она показала на стоявшие на веранде неподалеку от ямы с водой, устроенной для водопоя, ротанговые кресла. В кронах деревьев копошились обезьяны. На кресла падали теплые лучи солнца, которое в это время года еще не было жарким. Из кустов, окружавших лагерь, доносились непривычные трели и резкие крики птиц. Кальдер вспомнил о слонах, которых они видели с самолета, и подумал, где они могут быть теперь. Из дома вышел официант в униформе с чайником в руках, за ним шла официантка с печением.

— У вас здесь замечательное место, миссис Делахай, — одобрительно произнес Корнелиус.

— Спасибо. Мой отец купил его в 1930-х годах. Сначала мы использовали его как ферму только для себя и своих гостей, а со временем стали принимать туристов. Теперь Купугани превратился в серьезный бизнес. С финансовой точки зрения это, конечно, хорошо, но иногда я об этом жалею. — Она отпила из чашки. — Все остальные гости уехали на прогулку и вернутся не раньше, чем стемнеет.

— Как я уже говорил вам по телефону, — начал Корнелиус, — мы приехали узнать как можно больше об обстоятельствах смерти моей жены.

— Да, я понимаю, — отозвалась Филлис. — Но если честно, меня немного удивляет, что вы приехали все вместе. — Она вопросительно взглянула на Бентона.

— Смерть Марты стала ударом для всех нас, — сказал тот. — Мы с Корнелиусом разговаривали, и он знает, зачем мы с Мартой сюда приезжали. Я хочу ему помочь.

— У вас есть соображения, кто мог убить ее? — спросила Зан.

Филлис покачала головой:

— Нет. Я знаю, что это не были повстанцы, как утверждала полиция. Мои охотники нашли следы только одного человека, причем в дорогой обуви. Судя по размерам ноги, он должен был быть ниже среднего роста. Конечно, я сообщила об этом полиции, но они и слушать не стали, и я решила не вмешиваться. Я знала, что вы влиятельный человек, мистер ван Зейл, и думала, что вы приедете. Когда этого не произошло, я пришла к выводу, что вы в сговоре с полицией и пытаетесь замять это дело.

— Этот вывод напрашивался, но был ошибочным, — возразил Корнелиус.

Бентон откашлялся.

— Марта вела дневник. Черный блокнот примерно такой величины. — Он показал руками какой. — Мы почти уверены, что в нем есть важные сведения, которые помогут выйти на убийцу. Я схватил его, когда убегал, и спрятал. Мы хотели бы посмотреть — вдруг он еще на старом месте.

— Господи! — воскликнула Филлис. — И где вы его спрятали?

— В сарае возле коттеджа.

— Сарай еще стоит на старом месте? — спросил Корнелиус.

— Да, — подтвердила Филлис.

— В нем не наводили порядок в последние двадцать лет?

— Нет, — подумав, ответила Филлис. — Туда постоянно что-то заносили или забирали оттуда. Но его ни разу не красили и даже не ремонтировали, насколько я помню.

Корнелиус обменялся взглядом с Кальдером. Похоже, им повезло.

— А мы можем его посмотреть?

— Ну конечно! — Филлис поставила чашку и взяла одну из трех винтовок, висевших на стене. Зарядив ее пятью патронами, она подхватила маленький черный рюкзак и направилась в сторону кустов. — Идите за мной.

Она уверенно повела их по песчаной тропе в самую чащу. По обеим сторонам угрожающе возвышались термитники, некоторые из которых достигали десяти футов в высоту. Несмотря на свой возраст и кажущуюся хрупкость, среди этой дикой природы Филлис чувствовала себя как дома.

— А зачем вы прихватили винтовку? — спросил Кальдер.

— Лагерь не огорожен, — объяснила она. — Никогда не знаешь, на кого можно натолкнуться. Видите это? — Филлис показала на следы на песке. — Это леопард. — Она внимательно их оглядела. — Похоже, приходил сюда прошлой ночью. Днем опасности нет, но когда стемнеет, надо быть очень осторожным.

— И вы выстрелите, если мы на кого-нибудь натолкнемся?

— Нет, конечно, — ответила Филлис. — Только в самом крайнем случае. Главное, что вы должны запомнить, — ни в коем случае нельзя бежать. Если останетесь на месте, то все будет в порядке. А винтовка эта очень мощная. Мне говорили, что она может остановить нападающего слона, хотя мне бы не хотелось проверять это на практике.

Они шли между деревьями еще пару минут и наконец добрались до отдельно стоявшего у пересохшего русла реки коттеджа, напоминавшего все остальные. При их приближении с дерева вспорхнули две птицы-носорога, которые подняли недовольный крик и распустили раструбом хвостовые перья, балансируя огромными клювами в неуклюжем полете. Далеко на западе виднелись вершины Драконовых гор.

— Мы останавливались в этом месте, — сказал Бентон.

— Здесь удивительно красиво, — заметил Кальдер.

— Как вы сами видите, здесь очень уединенно, — подтвердила Филлис. — И по руслу проходит много животных. — Она показала на сухой песок с многочисленными следами. — Убийца стрелял оттуда. — Она кивнула на другой берег. — Из-за этого мопане.[34] Здесь ярдов шестьдесят — для приличного стрелка это не расстояние, чтобы точно выстрелить.

Кальдер взглянул на Бентона. Тот стоял, погрузившись в свои мысли. Все молча смотрели на него.

Он печально улыбнулся и глубоко вздохнул:

— Извините, просто это место навевает воспоминания. Я сломал окно в ванной и выбрался через него. Пойдемте покажу.

Бентон быстро обошел дом, легко обогнав остальных. С места, где находился убийца, окна ванной видно не было.

— Отсюда я побежал по тропинке, а потом нырнул сюда. — Здесь от основной тропинки отделялась еще одна, поменьше, и уходила в рощу. Ярдов через двадцать она упиралась в небольшой сарай. — А тут я прятался.

— Мы можем посмотреть, что внутри? — спросил Кальдер у Филлис.

— Разумеется! — Она вытащила ключ. — Сейчас дверь заперта, но тогда она не запиралась. Давайте я вам покажу.

Она включила свет, и зажглась единственная лампочка. Сарай был маленьким, размером примерно с гараж. Там было полно старых инструментов и хозяйственной утвари: лопаты, грабли, топор, несколько банок с керосином, масляные лампы, деревянные доски, сломанный стол, сетка от насекомых.

— Когда я залез сюда, здесь стояли листы кровельного железа. — Бентон показал на одну из стен. — Я и пролез под них.

Корнелиус посмотрел наверх, где на высоте восьми-девяти футов были проложены деревянные балки.

— И где ты спрятал дневник?

— Вот там.

Балки были старые и некрашеные. На одной из них Кальдер заметил край кирпича.

— Это там? — спросил он.

— Думаю, да, — подтвердил Бентон и стал подыскивать, на что можно встать. Решив, что деревянный ящик из-под чая вполне сгодится, он подтащил его поближе и взобрался на него. Ящик скрипел и шатался, но Бентону удалось дотянуться до балки, приподнять одной рукой кирпич и провести под ним второй. — Здесь его нет!

— Надо проверить всю балку, — предложил Корнелиус.

С помощью остальных он расчистил место под балкой, и Бентон, передвигая ящик, исследовал всю ее поверхность. Ничего.

— Вы уверены, что никто не находил дневника? — набросился Корнелиус на Филлис, не в силах смириться с неудачей.

Филлис покачала головой.

— Мне очень жаль, мистер ван Зейл, — сухо ответила она. — Боюсь, что ваш приезд сюда оказался потерей времени.

Кальдер чувствовал ужасное разочарование. Слабая надежда найти дневник постепенно переросла почти в уверенность, которая, как теперь выяснилось, оказалась беспочвенной. Он видел, что Корнелиус и Бентон расстроены не меньше. Только Зан восприняла все с невозмутимым спокойствием, хотя, конечно, для нее все это было не так важно, как для них.

— Мы можем вернуться обратно и увидеть место, где стоял убийца? — спросил Корнелиус.

— Хорошо, — согласилась Филлис и повела их обратно к коттеджу и руслу реки.

По дороге она о чем-то тихо переговаривалась с Бентоном — это явно были слова сочувствия по поводу того, что ему пришлось пережить восемнадцать лет назад. Когда они добрались до русла, она остановилась.

— Это место — сразу за тем деревом, которое я вам уже показывала, — сказала она. — Бентон хочет побыть немного один в коттедже. Я провожу его.

Кальдер и Корнелиус перешли на другой берег и пробрались сквозь кустарник к дереву. Отсюда был отлично виден коттедж, стоявший напротив. Они видели в нем Бентона и Филлис. И вдруг заметили, как туда по сухому руслу со всех ног несется Зан.

— Что с ней? — спросил Кальдер. — Она испугалась? — Внезапно он сам почувствовал себя совсем беззащитным в этой дикой чаще, а винтовку Филлис забрала с собой.

— Чтобы Зан испугалась? — переспросил Корнелиус. — Это невозможно!

Целеустремленность, с которой действовала Зан, встревожила Кальдера. Он бросился за ней, и Корнелиус последовал его примеру. Они вскарабкались на берег и добрались до коттеджа. Дверь была открыта. Они вошли вместе и увидели Бентона и Филлис возле кровати, на которой лежал раскрытый рюкзак хозяйки. В руках у Бентона была черная тетрадка. Оба смотрели на что-то поверх плеча Кальдера.

Он повернул голову.

— Входите! — приказала Зан. Она стояла в углу комнаты с винтовкой Филлис в руках, направив ствол на Кальдера и Корнелиуса. Она махнула в сторону, где находились Бентон и Филлис, и ногой захлопнула дверь. — А теперь… очень медленно, Бентон… передай мне дневник.

28

26 августа 1988 года

Господи, да что же это такое, я никому не могу верить! Никому!

Может, если все спокойно изложить на бумаге, то мне станет хоть немного понятнее.

Сегодня Зан летит в Лондон. Ее рейс через шесть часов, и слава Богу! Утром я ей сказала, что проведу день в Гугулету с Мириам Масот и группой гостей из Американского совета церквей, но после обеда вернусь и отвезу ее в аэропорт. Уже перед самым выходом из дома мне позвонила Мириам и сообщила, что прошлой ночью в Гугулету был какой-то мятеж и она решила перенести встречу на завтра. Поэтому я решила съездить в Стелленбош и пройтись по магазинам.

Я возвращалась к машине из «Ом Сами» и шла по Черч-стрит, когда заметила за окном кофейни Зан, сидевшую за столиком. Я перешла через дорогу, чтобы помахать ей рукой, и тут увидела, что с ней трое мужчин. Первым я узнала Дэниела Хавенгу и удивилась — я понятия не имела, что они знакомы. Затем я увидела, что мужчина, сидевший напротив, держал ее руку, лежавшую на столе. Он был рыжим, лет двадцати пяти, симпатичным. Значит, у Зан все-таки есть парень, подумала я, но она о нем ничего не говорила, интересно, кто он такой. А потом я увидела третьего — им оказался Андрис Виссер! Я ничего не понимала, но тут же остановилась посередине улицы и повернула обратно. Я не оглядывалась и не знаю, заметили они меня или нет.

Я поехала домой, стараясь сообразить, что все это значило. Сначала никаких объяснений не находилось. То, что Хавенга был с молодой женщиной, могло означать некую любовную связь между ними. Хавенга в компании с Виссером означало «Лагербонд». Но как Зан, яростная противница апартеида, могла общаться со своим злейшим врагом — «Лагербондом»?

Может, она выполняла какое-нибудь поручение Корнелиуса? Да, такое вполне возможно, подумала я. Я допускала, что Корнелиус ей достаточно доверял и что они оба могли держать меня в неведении. Наверное, так и есть.

Я вернулась в «Хондехук», сварила себе кофе и вышла с ним в сад. Вчера ночью прошел дождь, но утро сегодня было ясным. Подставив лицо теплым лучам солнца, я не переставала размышлять, понимая, что придуманное мной объяснение было неверным, как бы мне ни хотелось считать иначе.

Эти трое мужчин и Зан держались вовсе не так, будто вели неприятный и трудный разговор. Они были расслаблены и чувствовали себя комфортно в обществе друг друга. Виссер курил сигарету, Хавенга что-то рассказывал и смеялся, и Зан тоже улыбалась. Они вели себя как заговорщики. Точно!

А этот третий, рыжеволосый? Он держал руку Зан привычным жестом. Так ведут себя с давнишней подругой. И все же в этом было что-то недозволенное и противоестественное. Он не спускал с нее глаз. Наслаждался ее обществом и радовался этой короткой встрече. Но был вместе с Виссером и Хавенгой.

Он выглядел молодым, ухоженным и толковым профессионалом.

Сомнений не оставалось. Она его подруга, и у них есть общие дела с «Лагербондом».

Но как такое возможно? Как Зан — активистка «Черной ленты» и Кампании против призыва — может быть на такой короткой ноге с этими людьми? Это было бы неудивительно для прежней Зан, поступившей в Университет Ранд Африкаанс назло отцу, но не для новой — той, что перевелась в Университет Витватерсранда, участвовала в маршах протеста и любых акциях против апартеида.

Если только прежняя Зан так и осталась прежней.

Всем известно, что за последние десять лет силы безопасности занимались внедрением своих агентов в разные оппозиционные группы: Компартию Южной Африки, Объединенный демократический фронт, Африканский национальный конгресс. Этими агентами часто становились белые, поэтому с годами черные оппозиционеры стали относиться к своим белым соратникам с большой настороженностью. Значит, Зан является одной из таких шпионок.

Наверное, она встретила этого рыжего парня в Университете Ранд Африкаанс. Для тайной полиции она была идеальным кандидатом: проафриканерская дочь из известной англоязычной либеральной семьи. От нее требовалось только публично отречься от своих прежних убеждений и в дальнейшем скрывать, что они на самом деле не изменились. С чем она блестяще справилась.

Вот почему она так неожиданно снова появилась в нашей семье. Она работает на «Лагербонд», и ее цель — «подготовить» Корнелиуса, наблюдать за ним и, наконец, убедить вступить в их ряды. Совсем как Беатрис Пинар.

В документе об операции «Дроммедарис», который я прочитала в бумагах Хавенги, говорилось об оценке Корнелиуса Импалой. Думаю, что Импалой была Беатрис Пинар. И ее оценка подтверждалась Эландой. Неужели Зан — это и есть Эланда?

Было бы неправдой утверждать, что я никогда не верила в смену убеждений Зан. Я верила в ее радикализм, ее возвращение в семью, потому что мне хотелось в это верить. Я всегда очень переживала то, как незаслуженно резко она повела себя с Корнелиусом и со мной, и мне ужасно хотелось вернуть ее обратно.

Однако блудная дочь оказалась шпионкой.

Подъехала ее машина. Что мне ей сказать?

Позже, в тот же день…

Зан уехала. В аэропорт ее повез Финнис — я не смогла.

Она сидела на кухне, пока я варила нам кофе. Она вела себя совершенно естественно и абсолютно спокойно.

— Ты сегодня не ездила в Гугулету, так ведь? — спросила она.

— Вчера ночью там был какой-то мятеж. Мы перенесли все на завтра.

— Понятно. Это тебя я видела на Черч-стрит? — поинтересовалась она как бы невзначай.

Значит, она меня заметила и теперь пыталась узнать, видела ли я ее. Я улыбнулась:

— Да, я там бегала по магазинам. — Я отвернулась и занялась чайником. — А где ты была? Я не видела тебя, — сказала я и сама почувствовала, что голос стал хриплым и фальшивым.

— Нет, видела, — медленно и бесстрастно произнесла Зан.

Я повернулась и посмотрела ей в глаза.

— Какого черта ты делала с этими людьми? — спросила я напрямик, не в силах больше притворяться.

Зан улыбнулась:

— Они мои друзья.

— Ты шпионка, верно? Шпионка «Лагербонда». И пытаешься обманом заманить туда своего отца!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответила Зан. — Что такое — «Лагербонд»?

— А что это был за мальчик, чью руку ты так нежно держала?

— Просто старый знакомый по университету.

— Университету? Какому именно?

Зан ответила не сразу. Сначала подумала.

— Друзья, с которыми я была, — наконец произнесла она, — эти друзья — очень могущественные люди. Они мне нравятся, но они могут быть опасными и даже пойти на убийство.

— Ты что, угрожаешь мне?

— Я просто говорю, что лучше никому не рассказывать, с кем ты меня видела сегодня. И тем более не делиться ни с кем своими дикими предположениями, что я шпионка. Особенно с отцом.

— Ты угрожаешь мне! Немедленно собирай свои вещи и убирайся из моего дома!

Зан снова улыбнулась.

— Хорошо, — сказала она, медленно вставая. И добавила уже в дверях: — Желаю хорошо провести выходные с Бентоном.

Я выскочила в сад, чтобы не мешать ей собирать вещи. Она управилась быстро. Слава Богу, что она летит в Лондон. Но что теперь делать мне?

Я не могу поверить, что она так поступила. Что предавала нас, свою семью, все это время. Она ела с нами, разговаривала, смеялась. А сколько еще людей она предала? Сколько людей, борющихся за свою идею, теперь оказались за решеткой по ее вине? Я считала, что ненависть, которую она испытывала ко мне, будучи подростком, исчезла. Но я ошибалась. Она только укрепилась и стала ее частью. Наверное, я могу понять ее отношение ко мне, но к отцу? Если, конечно, в ее извращенном понимании она не считает, что помогает ему увидеть свет истины.

Я не сомневаюсь, что ее угроза вполне реальна. Наверное, мне действительно лучше держать язык за зубами, как она требует. Но как же я могу, если знаю, что тогда Корнелиус неизбежно попадет в лапы «Лагербонда»? Я не смогу все время жить, притворяясь и выдавая Зан за свою милую маленькую падчерицу-радикалку. Одному Богу известно, сколько вреда она нанесет АНК, оказавшись в Лондоне.

И она прочитала дневник. Причем совсем недавно. Иначе откуда бы она узнала про Бентона? Понятно, что это еще одна угроза. И она расскажет о нем Корнелиусу.

Я не знаю, что делать. Мне надо с кем-нибудь поговорить об этом. Поговорить с Бентоном. Он единственный, кто может посмотреть на все объективно и дать разумный совет.

Я рада, что написала вчера письмо маме. При следующем общении с Зан, а оно обязательно будет, я скажу ей, что если со мной что-нибудь случится, то все выйдет наружу.

Я хотела бы поговорить с Корнелиусом. Но он сейчас в Филадельфии и пробудет там недели две. По телефону я звонить боюсь: после недавнего общения с тайной полицией я не удивлюсь, если он прослушивается. И я не уверена, что могу ему доверять. Я не знаю, насколько глубоко Зан, Беатрис и «Лагербонд» удалось запустить в него свои когти.

Господи, как же мне страшно! Почему все это происходит со мной?

Но завтра вечером я увижу Бентона. Скорее бы!

29

— Опусти винтовку, Зан. — Голос Корнелиуса был сильным и властным.

— Нет! — ответила та.

Корнелиус сделал шаг вперед.

— Я сказал — опусти ее!

— Я застрелю тебя, папа, — предупредила Зан. — Я этого не хочу, но сделаю, если придется. Поверь, я убила немало людей.

Корнелиус остановился.

— Отойди на три шага назад! — приказала Зан.

Корнелиус медленно отступил.

— Когда ты говорила, что убивала, это относилось и к Марте?

— Да, — подтвердила Зан.

— И ты пыталась убить Тодда?

— Нет, это был «Лагербонд». Эдвин сообщил мне, что Тодд задает много вопросов. Он же рассказал о прогулочном полете на «Яке», который тот собирался совершить. «Лагербонд» посчитал это удобной возможностью заставить его замолчать.

— Но как ты могла поступить так с Тоддом? Он же твой брат!

— Сводный брат. И я ненавижу его, папа. И ненавидела всегда, еще с четырнадцати лет. Когда поняла, что они с Мартой украли тебя. Я хотела тебя вернуть, но ты бросил меня. Бросил меня, бросил свой народ и сбежал.

— Свой народ?

— Буров. Наш народ.

— Но ты же боролась против апартеида!

— Только не я, папа, — возразила Зан, улыбаясь. — Как ты мог в это поверить? Я всегда работала на наш народ. Именно я первой предложила «Лагербонду» обратить на тебя внимание. Мы все идеально спланировали. Расстрельный список Компартии, Беатрис…

— А Хенни? — спросил Корнелиус. — Хенни тоже убила ты?

— Нет, — нахмурившись, отказалась Зан. — Нет. Хенни убили повстанцы. — Однако в ее голосе звучало сомнение.

— Думаю, что так же, как и Марту, — язвительно заметил Корнелиус.

— Ты сбежал! Почему ты сбежал, папа? Операция «Дроммедарис» была для тебя идеальной возможностью. Она бы нас объединила, мы бы вместе трудились на благо своего народа, ты и я, отец и дочь. Но когда она умерла, ты сбежал. Ты отправился в Америку, женился на другой американке и забыл о своей родине. Как ты мог так поступить со мной после всего, что я для тебя сделала?

На лице Корнелиуса была написана смесь неверия с отвращением.

— Зачем ты убила Марту?

— Я была вынуждена. Она обо всем догадалась. Она знала о «Лагербонде» и о том, что я работаю на тайную полицию. И она спала с ним. — Она махнула стволом в сторону Бентона. — Я прочитала об этом здесь. — Зан кивнула на дневник, который положила на маленький столик рядом. — Думаю, что последние записи здесь — обо мне.

— Значит, убить ее приказал «Лагербонд»? — спросил Кальдер.

— Нет. Я сказала им, что это надо сделать, но они отказались. Боялись, что это спугнет тебя. Я решила лететь не в Лондон, а в Йоханнесбург. Достала винтовку и отправилась в Купугани на машине. После поездок с дядей Хенни на охоту за газелями я уже тогда умела обращаться с оружием. А при виде Марты с Бентоном нажать на курок было совсем не трудно. Жаль только, что тебя мне убить не удалось. — Она бросила полный ненависти взгляд на Бентона. Тот не отвел глаз.

— Полиция схватила меня, когда я ехала на машине обратно. Я позвонила в «Лагербонд». Они были очень недовольны, но им пришлось вмешаться и помочь мне, полиция замяла дело. Все бы осталось по-прежнему, если бы Алекс Кальдер не стал задавать так много вопросов. — Она перевела взгляд на Кальдера, и в ее глазах сверкнула злость. — Филлис это знала, — продолжала она. — Поэтому она и пыталась передать дневник Бентону тайком, чтобы я этого не видела. Вы нашли его и прочитали, так ведь?

— Да, — подтвердила Филлис твердым голосом, — мы нашли его примерно пять лет назад. Когда я все прочитала, то решила никому не рассказывать. Я боялась, что произойдет нечто подобное.

— А то, что вас утром пытался убить кто-то из «Лагербонда», это правда? — спросил Алекс.

— Да. Когда «Лагербонду» не удалось остановить вас, я сказала, что займусь этим сама. Как с Мартой. Я думала, что встречусь со старым другом, членом «Лагербонда», и мы все обсудим, но это была западня. По какой-то причине они считают, что я представляю для них большую опасность, чем вы.

— Меня это не удивляет, — заметил Корнелиус.

— Но на самом деле у вас нет никаких связей в Национальном разведывательном агентстве? — продолжал допытываться Кальдер.

— Конечно, нет! Я хотела дать вам достаточно информации о «Лагербонде», чтобы вы поверили, что я на вашей стороне, но слишком мало, чтобы ею можно было воспользоваться.

— А твой брат с тобой заодно? — спросил Корнелиус.

— Эдвин? — Зан презрительно хмыкнула. — Я доверяю Эдвину не больше, чем ты. Но он все время снабжал меня информацией и, кстати, звонил даже сегодня утром. Он знал, что меня интересуют твои действия, но не знал почему, хотя мог и догадываться. Именно Эдвин сообщил мне, что вы с Ким хотите выяснить про Марту все до конца, и я передала это «Лагербонду». Но они снова прокололись.

— И взорвали мою сестру. Искалечили ее. — В голосе Кальдера звучали и презрение, и злость. — Невинную женщину. Мать.

— Я же сказала, что они прокололись, — ответила Зан и повернулась к Филлис: — Где ключи от самолетов?

— Они заперты в шкафу в хижине у взлетно-посадочной полосы.

— И где ключ от него?

Филлис не шевельнулась. Зан по-прежнему держала под прицелом Кальдера.

— Вы смелая женщина, — сказала она Филлис. — Дайте мне ключ, или я застрелю его.

Филлис моргнула. Затем медленно достала связку ключей и начала искать нужный.

— Бросьте мне всю связку! — велела Зан. — Под ноги.

Филлис бросила ключи на пол, и Зан, нагнувшись, подняла их.

— Хорошо! А теперь все — руки за голову и выходите по одному.

Сунув дневник в маленький рюкзак Филлис, она забросила его за плечо, после чего ногой открыла дверь и, пятясь, вышла наружу. Первой из дома показалась Филлис, за ней шли Кальдер и Корнелиус — Бентон замыкал процессию. Видя, что Зан отступает спиной вперед, он задержался на пороге и неожиданно захлопнул перед собой дверь. Зан чуть опустила ствол и нажала на курок. Прогремел оглушительный выстрел. От мощного заряда дверь буквально содрогнулась и распахнулась, а Бентон, издав крик боли, упал на землю, держась за плечо.

— Встать! — закричала Зан. Бентон не шевелился. — Я сказала — встать!

Бентон приподнялся на коленях с искаженным от боли лицом. Он изо всех сил пытался не кричать, но это ему плохо удавалось.

— Подними его, Алекс, — велела Зан.

Кальдер медленно подошел к Бентону и помог ему встать на ноги.

— А теперь пошли! К сараю! Медленно!

Они тронулись цепочкой под дулом направленной на них винтовки Зан, оставшейся сзади.

Под тяжестью крупного тела Бентона Кальдер шел, согнувшись. Бентон терял много крови.

— Теперь — внутрь! — скомандовала Зан, когда пленники добрались до сарая. — Быстро!

Они подчинились.

— Отойти к дальней стене! Как можно дальше! — Они столпились у груды хлама, сваленного у дальней стены. Зан стояла в проходе. Она одним движением подняла винтовку, направила ствол на единственную лампочку и нажала на курок. В закрытом помещении звук выстрела прозвучал как раскат грома, а лампочка разлетелась на куски. Стрелять Зан действительно умела. Кальдер хотел воспользоваться моментом и броситься на нее, но дуло винтовки уже смотрело ему в грудь.

— Я сказала — назад!

Кальдер отступил.

Зан посмотрела на отца. Она явно колебалась, не зная, как с ним поступить.

— Пап? Папа, ты пойдешь со мной?

— С тобой? Куда? Тебе негде спрятаться. Ты отправишься только к тюрьму!

— Неужели ты не понимаешь, что все это я делала ради тебя? Ради тебя и нашего народа. Марта была испорченной женщиной. Она только что закончила заниматься сексом с этим человеком, когда я убила ее. Ты влиятельный человек, папа. Ты можешь все уладить. И все будет хорошо. Пойдем со мной.

— Зан, ты само воплощение зла, — заявил Корнелиус. Его голос звучал твердо, холодно и презрительно. — Будь ты проклята, я отрекаюсь от тебя!

По щеке Зан скатилась слеза, потом другая, и она закусила губу. Казалось, что в мгновение ока ее оставили силы, и вся решимость куда-то испарилась. Кальдер даже подумал, что она вот-вот бросит винтовку и просто опустится на землю. Но она усилием воли подавила слезы, лицо снова стало злым и решительным. Она двигалась с маниакальной скоростью. Одной рукой она схватила банку с керосином и выбросила ее наружу — винтовка в другой руке по-прежнему была направлена на пленников. Прихватив коробку спичек, лежавшую возле масляных ламп, она, пятясь, вышла из сарая и захлопнула дверь.

Окна в сарае не было, и в темноте ничего не было видно. Кальдер на ощупь пробрался туда, где находилась дверь, но не смог найти ручку, а потом услышал, как в замке поворачивается ключ. К нему подобрался Корнелиус и тоже пытался отыскать ручку.

— Она заперла на ключ, — сказал Кальдер.

— Что это? — спросила Филлис.

Они услышали звук льющейся жидкости, и тут же запахло керосином.

— О Господи! — выдохнул Корнелиус. — Зан! Зан! — закричал он. — Выпусти нас отсюда! Зан!

Кальдер сделал шаг назад и на что-то наткнулся. Бентон закричал от боли. Кальдер с размаху попытался выбить дверь плечом, но та не поддалась.

Снаружи послышались звуки — шипение зажигаемой спички, а затем потрескивание дерева, которое охватывает огонь. Кальдер снова попытался выбить дверь и почувствовал, как от нее веет теплом. Он замер. В ограниченном пространстве сарая звуки разносились очень громко. Даже слишком. Постанывание Бентона. Его собственное сердцебиение. Удары Корнелиуса о стену. Темнота становилась все жарче. Он почувствовал, как его охватывает волна паники, желание бить кулаками в стену, сделать хоть что-нибудь, чтобы выбраться.

— Здесь есть топор, — произнесла Филлис спокойным голосом позади них. — У дальней стены лежал топор. Я поищу его. — Кальдер слышал, как она двинулась к стене, то и дело на что-то натыкаясь. — Сохраняйте спокойствие и оставайтесь у двери. Это самая слабая часть сарая: стены сложены из толстых бревен.

Кальдер не шевелился и глубоко дышал, стараясь взять себя в руки. В сарае становилось жарко, а треск горящего дерева раздавался еще громче. Внутри царила атмосфера паники: хотя Корнелиус и Бентон хранили молчание, Кальдер кожей ощущал их ужас. Пока было только жарко: наверное, когда появятся огонь и запах дыма, станет уже слишком поздно. Филлис никак не могла найти топор. Он хотел поторопить ее, но знал, что это не поможет.

— Вот он! — наконец сказала Филлис. — Вы где, Алекс?

— Здесь! — закричал он в ответ.

Филлис снова на что-то наткнулась и вскрикнула, а потом наступила на Бентона, который закричал от боли.

— Где вы?

— Здесь! — снова отозвался Кальдер и, протянув руку, нащупал руку Филлис. Через мгновение топор был у него в руках.

— Отойдите подальше! — попросил он и, размахнувшись, нанес удар. Топор отскочил от твердого как камень дерева. Стена. Теперь уже пахло дымом, который начал в темноте разъедать глаза. И тут он заметил отблеск пламени под нижним углом двери. Скоро весь сарай будет гореть! Он нанес еще один удар чуть правее и выше места, где видел пламя. Полетели щепки. Еще удар. Снова щепки, языки пламени, дневной свет. Еще удар. Света стало больше. От дыма горело горло. Стоит ему закашляться, как все будет кончено. Он задержал дыхание, размахнулся и со всей силы обрушил топор на замок, который теперь был виден.

Дверь распахнулась, впуская в сарай потоки раскаленного воздуха. За ними тут же скользнули языки пламени, моментально разбегаясь по всей поверхности и охватывая балки и крышу. Корнелиус рванулся наружу, а Кальдер, обернувшись, схватил Филлис и вытолкнул ее из сарая через завесу огня.

Он вдохнул дым и закашлялся. Наклонившись, подхватил ногу Бентона и стал его тянуть. Бентон помогал ему руками, отталкиваясь от пола. Черт, какой же он тяжелый! Кальдер снова закашлялся. Крики Бентона смешались с кашлем, выворачивавшим его изнутри. Кальдер опустил голову пониже и бросился прямо в бушующее снаружи пламя, волоча Бентона за собой. Жара стала невыносимой, пламя добралось до волос и кожи, и тут наконец им с Бентоном удалось миновать полосу огня и вырваться на открытое пространство.

Корнелиус схватил Бентона за вторую ногу, и вместе они оттащили его подальше. Одежда на Бентоне горела. Корнелиус сорвал с себя рубашку и сбил пламя. Бентон широко открывал рот, стараясь надышаться.

— Где взлетная полоса? — спросил Кальдер.

Филлис показала в сторону чащи.

— Оставайтесь с Бентоном, — велел Кальдер. — Корнелиус, ступайте в лагерь за помощью!

Корнелиус кивнул и побежал по тропинке. А Кальдер рванулся в чащу догонять Зан.

30

Земля была неровной, под толстым слоем желтых листьев скрывались камни и ямы. Среди редких деревьев, кустарника и термитных холмов пробираться было не так трудно, однако Кальдер вскоре сообразил, что идти по прямой не получается. Он продвинулся всего на несколько ярдов, а Бентона и Филлис уже не было видно. Взглянув на солнце, он решил, что должен держаться чуть правее его. До полосы было меньше мили. Зан с ее навыками бега на длинные дистанции доберется туда очень быстро.

Бежать по пересеченной местности было трудно, и вскоре ему уже отчаянно не хватало воздуха. Он не знал, как поступит, если догонит Зан, но после всего, что случилось с его сестрой, он не мог позволить ей уйти. Он попытался обогнуть кустарник с колючками, но зацепился за ветку рукавом и был вынужден остановиться. Он потянул, но шипов было много, и освободиться сразу не получилось: попробовав убрать мешавшую ветку, он только сильно оцарапал левую руку.

Пришлось сначала избавиться от застрявшей в колючках рубашки, а дальше пробираться с максимальной осторожностью. На то, чтобы пройти эту полосу препятствий, ушло не меньше минуты, но выбраться все же удалось, оставив рубашку кустам в качестве трофея.

Он поднял глаза, чтобы свериться с солнцем, и увидел прямо перед собой разглядывавшего его слоненка — совсем малыша, не больше пяти футов в высоту. Вдруг животное сорвалось с места и побежало в сторону деревьев.

Кальдер замер.

За одним из деревьев находилось нечто напоминавшее огромную серую стену. Раздался мощный трубный звук и треск сломанного дерева, оказавшегося на пути гигантской слонихи, которая угрожающе надвигалась на него, громко хлопая ушами. Филлис предупреждала, что бежать нельзя ни в коем случае. Кальдер расставил ноги пошире и поднял руки. Слониха продолжала наступать. Кальдер не шевелился и не сводил взгляда с бивней — острых, не меньше шести футов в длину. Слониха была уже совсем близко, и на такой скорости при этой массе остановиться перед ним уже точно не могла.

Он закрыл глаза и через мгновение открыл. Каким-то непостижимым образом слониха остановилась всего в нескольких ярдах — огромный серый ком мышц. Руки Кальдера были по-прежнему подняты, и он не двигался. На долю секунды он поймал злой и угрожающий взгляд гиганта — держись подальше от моего детеныша!

Он опустил глаза, боясь, что может спровоцировать нападение. Слоненок топтался на безопасном расстоянии рядом с тремя другими слонами, которые остановились и внимательно наблюдали за происходящим.

Ему было страшно, но он по-прежнему не шевелился. Слониха, хлопая ушами, продолжала его разглядывать еще с минуту-другую, потом повернулась и направилась к детенышу.

Кальдер начал потихоньку перемещаться в сторону, оставаясь все время лицом к слонихе. Та схватила хоботом несколько ветвей и яростно сдернула вниз. Ветви были толстыми — она обладала необычайной силой.

Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы добраться до ближайших деревьев, и даже потом он медленно пятился задом еще ярдов пятьдесят, прислушиваясь к треску отдираемых веток и продолжавшему изредка раздаваться трубному реву.

Сзади, совсем рядом, послышался звук самолетного двигателя. Решив, что оказался на безопасном расстоянии от слонов, Алекс повернулся и побежал на этот звук. Выбравшись из рощи, он увидел, как на полосу выруливает «пайпер-уорриор». Перед ним мчалась стайка антилоп, прыгавших в разные стороны, чтобы сбить с толку необычного преследователя. Когда самолет начал разбег, Кальдер рванулся в сторону маленькой хижины возле двух оставшихся самолетов. Как он и рассчитывал, дверь была распахнута, а внутри находился шкаф тоже с раскрытыми дверцами. Кальдер схватил два набора ключей и побежал к «сессне». Подняв глаза, он проводил взглядом самолет Зан, удалявшийся в сторону гор на запад.

Он взобрался на фюзеляж и проверил баки с горючим. Определить, сколько в них топлива, толком не удалось. Подъехал «лендровер»: за рулем был рейнджер Даррен, а на пассажирском сиденье — Корнелиус, без рубашки. Кальдер завел двигатель. Корнелиус выпрыгнул из машины с винтовкой в руках и побежал к самолету. Кальдер открыл пассажирскую дверь, и тот поднялся на борт.

— Полетели! — велел он.

Пока самолет выруливал на полосу, Кальдер проверил работу приборов, а потом дал полный газ и начал разбег. Указатель уровня топлива показывал, что баки заправлены наполовину.

— Как Бентон?

— Его доставили в главный лагерь. Филлис перевязывает ему плечо, похоже, она знает, как оказать первую помощь. Вызвали «скорую» и полицию, но им потребуется время, чтобы добраться сюда.

Шасси оторвались от земли, и Кальдер начал набирать высоту на максимальных оборотах. Зан взлетела примерно на пять минут раньше их, что в пересчете на скорость «пайпера» означало около восьми миль. Но она не обязательно должна была лететь на максимальной скорости. Он надеялся нагнать ее до того, как она заметит погоню.

При наборе высоты они с Корнелиусом внимательно вглядывались в открывшийся перед ними горизонт. В маленькой кабине было жарко, и запах горелых волос Кальдера смешивался с запахом пота. Он открыл все воздушные клапаны. Небо было почти чистым, только изредка попадались облака на высоте около шести тысяч футов. Кальдер был натренирован находить на небе маленькие точки, но первым самолет Зан заметил Корнелиус: тот летел на семь миль впереди и на тысячу футов выше. Они ее нагоняли. Зан набирала высоту — через несколько минут она достигнет Драконовых гор.

— Куда она направляется? — спросил Корнелиус.

— Не знаю. Наверное, ищет какой-нибудь тихий аэродром подальше отсюда, где может приземлиться и исчезнуть. Она много летала?

— О да, — подтвердил Корнелиус. — Она облетела всю страну.

— Тогда нам надо следовать за ней и узнать, где она приземлится. По крайней мере мы сможем сообщить это полиции. Передайте-ка мне это. — Он показал на карту, лежавшую на комингсе перед Корнелиусом.

Кальдер взглянул на карту. Южная Африка была огромной страной со множеством небольших посадочных полос. Зан могла лететь в любую сторону.

— Попробуем найти помощь, — сказал Алекс и нажал кнопку микрофона на переговорном устройстве. Он понятия не имел о местных каналах: его передатчик был настроен на 119.0.

— Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй.[35] Говорит… — Он взглянул на регистрационный позывной, напечатанный на приборной панели. — …Зулу Сьерра Ромео Танго Оскар.

— Мэйдэй Зулу Сьерра Ромео Танго Оскар, это Информационная служба Лоувельда, говорите.

— Информационная служба Лоувельда, я «Сессна-172» примерно в пятнадцати милях к западу от заповедника Купугани. Преследую «пайпер-уорриор», летящий в пяти милях впереди. Пилот замешан в покушении на убийство в Купугани. Местная полиция оповещена. Моя задача — преследовать преступницу и выяснить, где она приземлится.

Наступила короткая пауза, необходимая диспетчеру, чтобы переварить такое необычное сообщение.

— Танго Оскар, два-один-ноль-семь для опознания. Сейчас мы свяжемся с полицией.

Кальдер поставил переключатель приемопередатчика на 2107. Радиомаяк-ответчик будет посылать сигнал, по которому информационная служба Лоувельда сможет отслеживать их местонахождение.

— Танго Оскар, мы вас видим.

— Передо мной есть самолет? — спросил Кальдер.

— Ответ отрицательный, у нас вторичная радиолокация. — Это означало, что они смогут отслеживать самолет Зан, только если она сама включит радиомаяк-ответчик, а на это рассчитывать не приходилось.

— Вы уже связались с полицией?

— Танго Оскар, оставайтесь на связи.

— Она меняет курс! — Корнелиус показал на самолет Зан, которая действительно сменила курс на тридцать градусов на север.

— Наверное, она услышала наши переговоры по радио, — предположил Кальдер. — И теперь ищет нас.

Они летели прямо за Зан, чуть ниже, и видеть их она не могла, что позволяло им нагонять ее. Но теперь Зан тоже увеличила скорость до максимальной, и расстояние между ними не сокращалось.

— Черт! Она летит прямо в облака! — Они поднялись выше шести тысяч футов, где плыли белые кучевые облака. Самолет Зан направлялся к самому большому из них и через минуту скрылся в нем. Кальдер сбавил скорость и летел под облаком, постоянно поглядывая по сторонам. Никаких признаков Зан. Они миновали облако, но «пайпер» так и не появился.

— Наверное, она в нем кружит, — сказал Кальдер.

— Вон она! — воскликнул Корнелиус.

Теперь Зан направлялась на юго-запад, поднимаясь все выше к облачности, которая начала формироваться над Драконовыми горами. Кальдер резко развернулся и изменил курс, чтобы нагнать ее. Она снова нырнула в облако. Горы были уже слишком близко, и ему пришлось набрать высоту, чтобы пробить слой облаков. Оказавшись над ними примерно через тысячу футов, он сделал большой круг, пытаясь обнаружить самолет Зан.

Его нигде не было видно, ей удалось скрыться.

— Танго Оскар, это информационная служба Лоувельда. Мы разговаривали с полицией и получили подтверждение. У вас есть визуальный контакт с «пайпером»?

— Ответ отрицательный, — отозвался Кальдер. — Мы потеряли его в облаках, но я продолжаю поиск. Она летела на юго-запад курсом два-три-ноль, но где сейчас — одному Богу известно.

— Попробуем подключить Худспрёйт, — сказал диспетчер.

— Худспрёйт?

— Это военная авиабаза с первичным радаром. Оставайтесь на связи.

Они кружили еще с полминуты, потом радио снова ожило:

— Танго Оскар, Худспрёйт засек второй самолет своим радаром. Он идет курсом ноль-четыре-ноль в пятнадцати милях от вас и начал снижение.

— Ноль-четыре-ноль! — воскликнул Кальдер, изучая карту. — Она летит в сторону Зимбабве.

— Подтверждаю, — отозвался диспетчер.

— Мы летим за ней, — передал Кальдер и развернул самолет на северо-восток. — Вы можете поднять на перехват истребитель?

— Попробуем, — пообещал диспетчер. — Но выслать истребитель — это целая история!

Они снова летели над бескрайними просторами, покрытыми низким кустарником. Хотя самолета Зан по-прежнему не было видно, но диспетчер сообщал им четкие координаты. Она снизилась до 300 футов, чтобы затруднить слежение, но зато летела теперь значительно медленнее. Кальдер оставался на высоте две тысячи футов, где воздух был более разреженным, а значит, сопротивление и расход топлива меньше. «Сессна» и «пайпер» шли примерно на одинаковой крейсерской скорости, но их самолет был тяжелее из-за Корнелиуса, весившего не меньше двухсот с лишним фунтов.

Кальдер немного увеличил подачу топлива — увеличение мощности означало больший его расход. Они могли продолжать преследование, пока запас топлива позволял им оставаться в воздухе. Сколько горючего было у Зан, Кальдер, конечно, не имел представления.

— Это просто ужасно узнать, что твоя дочь — настоящее чудовище! — произнес Корнелиус.

— Не надо себя винить, — ответил Кальдер. Корнелиуса вряд ли можно было назвать идеальным отцом, но он определенно не заслужил, чтобы с ним так поступили.

— Она меня полностью одурачила! — с горечью заметил Корнелиус. — Я был уверен, что она ненавидит апартеид, и даже не подозревал, что она мной манипулировала, что они мной манипулировали. Я считал, что все эти годы она не могла мне простить, что я не участвую в их борьбе.

— Кое-что она действительно не смогла простить, — отозвался Кальдер.

— Знаете, я уверен, что Хенни был убит «Лагербондом», что бы она ни говорила, — произнес Корнелиус. — Ей просто не сказали, потому что знали, как хорошо она к нему относилась.

— Погибло много людей.

— Мне очень жаль вашу сестру, Алекс. После всего, что вы для нас сделали.

— Не переживайте, — ответил Кальдер, сжав зубы. — Зан за это заплатит. Я сделаю для этого все.

— Думаю, что она просто утратила всякую связь с реальностью, — сказал Корнелиус. — Как она разговаривала! Сама мысль, что я могу с ней пойти!

— В данном случае можно было бы и послушаться.

— Но мне и в голову не приходило, что она собирается убить нас!

— Она загнана в угол и очень опасна, — заметил Кальдер. — В таком состоянии не думаю, что для нее есть разница, кого убивать.

Они продолжали лететь на север и пересекли реку Олифантс, если верить карте Кальдера. Ландшафт под ними изменился: кроны деревьев стали гуще, а их стволы толще, будто баобабы сидели на корточках. Между ними пятнами были разбросаны стада животных: слонов, антилоп, газелей и неуклюжих жирафов, узнаваемых даже с такой высоты.

Кальдер заметил, как по поверхности перемещается тень, а над ней он увидел белую точку.

— Информационная служба Лоувельда, зрительный контакт установлен, — сообщил он.

— Хорошо, — ответил диспетчер. — Она летит слишком низко — зона обзора РЛС[36] Худспрёйта заканчивается. Она будет на границе с Зимбабве через десять минут. На перехват выслан полицейский вертолет, но за это время он долететь не успеет.

— Вы можете запросить для нас разрешение войти в воздушное пространство Зимбабве? — спросил Кальдер.

— Я попытаюсь, но надежды мало. Оставайтесь на связи.

Шли минуты. Указатели уровня топлива были почти на нуле. Проблема заключалась в том, что топливные баки в таких легких самолетах не позволяли точно определить остаток горючего. Топливный расходометр показывал только приблизительное значение. Расчеты производились на основании времени полета и расхода топлива в час. Но поскольку Кальдер не знал, сколько времени «сессна» провела в воздухе, добираясь до Купугани, он не мог сделать точных расчетов. Он быстро прикинул: исходя из того, что при взлете баки были заполнены наполовину, а расход топлива был большим, так как они летели на максимальной скорости, общий ресурс полета составлял часа два, плюс-минус полчаса. Они были в воздухе уже час сорок.

Кальдер чуть уменьшил подачу топлива — он не хотел, чтобы двигатель заглох прямо здесь. Ему не нравилась идея вынужденной посадки на какой-нибудь баобаб, тем более что начинало темнеть.

Радио снова заговорило:

— Танго Оскар, вам отказано в доступе в воздушное пространство Зимбабве. Ориентировочное время подлета к зимбабвийской границе — три минуты. Ваши действия?

Кальдер посмотрел на Корнелиуса. В глазах авиадиспетчеров пресечение международных границ воздушного пространства без плана полета было грубейшим нарушением, хотя обычно они отличались дружелюбием и помогали как могли. Алекс решил уйти от ответа.

— Информационная служба Лоувельда, Танго Оскар покидает вашу частоту. Большое спасибо за помощь. — С этими словами он выключил радио.

Они по-прежнему летели на высоте две тысячи футов. Зан оставалась на 300 футах и удалялась. Ее почти не было видно. Кальдер сверился с картой: она летела прямо к маленькому аэропорту в местечке под названием Чиредзи. Видимо, она рассчитывала там заправиться и переночевать. Кальдеру совсем не нравилась перспектива гнаться за ней по африканским зарослям в темноте.

Ее самолет пролетел над озером, подняв сотни, если не тысячи больших белых птиц, похожих на журавлей. Кальдер и Корнелиус потеряли Зан из виду. Когда стаи птиц переместились на восток, ее самолет оказался слишком низко и слишком далеко, чтобы его можно было разглядеть.

Время шло. Два часа. Два часа пять минут. Два часа десять минут. Кальдер понимал, что в любой момент двигатель может остановиться, и не спускал глаз с земли, постоянно выискивая площадку, на которую можно было бы совершить аварийную посадку и не разбить самолет. Солнце на западе уже приобрело красноватый оттенок, и становилось темнее.

Два часа пятнадцать минут. На горизонте показался дым и трубы какого-то перерабатывающего завода. Наконец в сумерках стало вырисовываться нечто напоминающее посадочную полосу. Кальдер понятия не имел, была ли там Зан, но сейчас его волновало только одно — как приземлиться, пока не кончилось топливо. Он решил не запрашивать разрешения на посадку, боясь получить отказ.

Два часа двадцать минут. Указатели уровня топлива обоих баков стояли на нуле. Двигатель закашлялся. Кальдер переключил подачу топлива на правый бак, и двигатель снова заработал. Левый бак был пуст, в правом топливо тоже кончится совсем скоро.

Они приближались к посадочной полосе. По идее хорошо бы зайти на круг, чтобы убедиться, что все в порядке, но времени для этого не было, и Кальдер решил зайти на посадку по прямой с курса полета. Двигатель снова кашлянул и остановился.

Наступила тишина. Под ними находились поля сахарного тростника — не лучший вариант, если до полосы дотянуть не получится.

Алекс выровнял самолет по полосе и начал снижение на планировании. Цифры на лобовом стекле поползли вверх, показывая, что самолет клюет носом, но он удержался от соблазна выровнять его — это только уменьшит скорость и заставит его падать быстрее.

До полосы им дотянуть явно не удастся, но за сотню ярдов до нее есть участок, покрытый бурой травой, а перед ним — огороженный периметр аэродрома и поля сахарного тростника.

— Вон ее самолет! — воскликнул Корнелиус. Кальдер заметил «пайпер» Зан на рулежной дорожке рядом с полосой, но сейчас его внимание было сосредоточено на том, чтобы не разбить самолет при посадке. Они пролетели над забором аэродрома, и в последний момент перед тем, как шасси коснулись земли, ему удалось немного задрать нос машины и совершить грубую посадку на траву. По крайней мере они приземлились. Самолет прокатился по траве и остановился у начала полосы.

Поскольку из-за неработающего двигателя в самолете было тихо, они услышали ярдах в тридцати слева какие-то крики. Зан стояла возле своего самолета в окружении трех возмущенных африканцев — в сумерках их фигуры были едва различимы. Она что-то кричала и размахивала винтовкой. К ним, тоже что-то крича, от диспетчерской башни бежал полицейский в форме. Судя по виду, он был не вооружен.

Зан повернулась к «сессне» и подняла винтовку. Кальдер и Корнелиус быстро бросились на пол. Раздался выстрел, и лобовое стекло разлетелось вдребезги.

— Господи! — пробормотал Корнелиус и, потянувшись, достал винтовку с сиденья позади.

Они высунулись из-за комингса и увидели, как полицейский остановился, продолжая что-то кричать Зан. Остальные африканцы — один в жилетке, а двое в комбинезонах — попятились назад.

Зан что-то крикнула в ответ полицейскому и, подняв винтовку, прицелилась в него. Тот замолчал.

Она выстрелила, и полицейского отбросило назад.

— Держите! — Корнелиус протянул винтовку Кальдеру. — Вы должны ее остановить! Я не могу.

Кальдер колебался. Он еще никого и никогда не убивал, тем более женщину.

— Ну же, а то она снова кого-нибудь убьет! — Глаза Корнелиуса были полны боли и отчаяния.

Кальдер взял винтовку, разблокировал дверь и распахнул ее. По рулежной дорожке стремительно убегали африканцы. Зан снова подняла винтовку, целясь им в спину.

Кальдер передернул затвор, посылая заряд в патронник, снял винтовку с предохранителя, бросился на землю и один раз перевернулся, откатываясь в сторону. Глядя в прицел, он немного переместил ствол вниз и вправо, направив дуло на верхнюю часть тела Зан.

Он нажал на курок. Пуля пробила Зан грудь и отбросила ее назад — на ее лице застыло выражение удивления.

Когда Кальдер и Корнелиус подбежали к ее распростертому на земле телу, она была уже мертва.

31

Кальдер смотрел вниз, разглядывая знакомые очертания сельского пейзажа к западу от Хитроу, над которым он столько раз пролетал по выходным в те годы, когда работал в Сити. Он узнал аэродромы Уайт-Уолтэм и Блэкбуш и разбросанные вдоль Темзы зажиточные городки и деревни. До Нью-Йорка было семь часов полета. Он не знал, что ждет его в предстоящие несколько дней, но был настроен оптимистично.

Он получил от Сэнди простое и короткое электронное письмо.

Получила три выходных дня на следующей неделе. Ты прилетишь? Мы сможем все обсудить.

Сэнди.

P.S. Передай Ким ван Зейл, что я была не права. Она очень хороший друг, и я восхищаюсь ее мужеством, тем, что она решила поговорить со мной.

P.P.S. Я обещаю, что буду на месте, когда ты приедешь!

P.P.P.S. Пожалуйста, приезжай!

Он поговорил с Ким, которая призналась, что встречалась с Сэнди и хотела все объяснить. Она уговаривала его поехать, и он был сам удивлен, как сильно ему этого хотелось. Как в прошлом, так и в будущем существовало немало трудностей и проблем в их отношениях, но он понимал, что в данный момент его интересует только настоящее, и он заказал билет на рейс.

Ким и Тодд улетели в Штаты за два дня до этого. Тодд еще окончательно не поправился, но надеялся вернуться к преподавательской работе в школе уже с начала учебного года, хотя врачи в этом сомневались. Ким сообщила Кальдеру, что беременна. Она была вне себя от радости и, к огромному облегчению Кальдера, не сомневалась, что ребенок у нее от мужа, а не от него.

Энн тоже должна была скоро выписаться. Сначала она будет передвигаться на инвалидной коляске, но потом ей сделают протез. Вопреки яростному сопротивлению Уильяма Алекс навестил сестру в больнице. Сначала она была вежливой и безучастно поинтересовалась, что произошло в Южной Африке, но Кальдер видел, что она по-прежнему не может его простить. Потом по ее щеке скатилась слеза, и она отвернулась. Он хотел с ней поговорить, но она не отвечала. Винить в этом он мог только себя. Он уныло представил, как трудно ей будет воспитывать детей, сидя в инвалидном кресле, как ей придется ковылять за ними на протезе по школьному двору. После смерти матери самым стабильным и надежным в его жизни были отношения с сестрой. Он так часто подвергал себя опасности, а расплачиваться за это пришлось Энн…

Отец поддержал Алекса и поздравил с тем, что он нашел виновных в увечье Энн. Он не сказал это прямо, но не скрывал радости, что Алекс застрелил Зан и что Молман мертв.

Сам Алекс не чувствовал такого удовлетворения от того, что ему удалось отомстить. Он знал, что у него не было выбора и ему пришлось застрелить Зан, чтобы сохранить жизнь невинному человеку. Он знал, что она была злом, но он также понимал, что виной тому — жизнь в нездоровой семье и нездоровой стране. Чтобы залечить раны апартеида, потребуется много лет: такая жестокость не может быть просто забыта и похоронена, Корнелиус убедился в этом на своем опыте.

Ему повезло, что с ним оказался Корнелиус. Зимбабвийцы не особенно жаловали неизвестных белых, которые незаконно проникали к ним в страну и стреляли в людей, но «Зейл ньюс», и особенно жена Корнелиуса Джессика, быстро задействовали все свои связи и влияние, чтобы оказать давление на правительство Зимбабве.

В конце концов они провели в тюрьме только два дня, хотя их для Кальдера оказалось более чем достаточно.

Разоблачение связи «Лагербонда» с сэром Ивлином Гиллом привело к снятию его заявки на покупку «Таймс». Время действия предложения Корнелиуса тоже истекло, и он решил его не продлевать — к огромному облегчению Комиссии по подписке новых обязательств «Блумфилд-Вайс». Судя по всему, «Таймс» достанется одному из первоначальных претендентов — ирландскому предпринимателю, который предлагал 820 миллионов фунтов стерлингов. «Лекстон медиа» ухватилась за это предложение, поскольку холдингу деньги были нужны очень срочно.

Рука Бентона все еще была на поддерживающей повязке — пуля Зан проделала у него в плече ужасную дыру, и требовалось время, чтобы все зажило. Тарек поделился с Кальдером тем, что в «Блумфилд-Вайс» было известно каждому: в отношении Бентона у Саймона Бибби были свои планы. Если Бентону удастся удержаться в банке, то его ждала либо крупная компенсация за увечье, либо пост руководителя московского отделения. К своему удивлению, Кальдеру хотелось, чтобы Бентону это удалось.

Корнелиус уволил Эдвина и объявил, что через шесть месяцев его сменит на посту руководителя «Зейл ньюс» энергичный и перспективный американец из филадельфийской штаб-квартиры. Тем временем он слетал в Кейптаун, где встретился с Джорджем Филдом и обсудил с ним вопросы финансовой поддержки «Рейнбоу» — в качестве миноритарного акционера без влияния на редакционную политику. Во всяком случае, так он обещал.

Информация о «Лагербонде» из дневника Марты была передана властям Южной Африки и Британии. Очень важным было то, что Дэрк дю Туа и Дэниел Хавенга согласились дать показания. По данным дю Туа, активы «Лагербонд» в инвестициях по всему миру оценивались в четыре миллиарда долларов, хотя значительная их часть включала долю в рухнувшем холдинге «Беквит коммьюникейшнс» Ивлина Гилла. Андрис Виссер находился в больнице, где проходил интенсивный курс химиотерапии. Врачи считали, что до суда он не доживет.

Самолет вошел в облачность, и Кальдер вернулся к газете, лежавшей у него на коленях. Он закончил чтение статьи об увеличении поставок российской нефти, которое повышало шансы на успех ставки на падение нефтяных цен, сделанной им впопыхах перед самым вылетом. После возвращения из Южной Африки он с переменным успехом делал крупные ставки, чтобы отвлечься от мыслей о Ким, Энн и Зан.

Он сунул газету в карман сиденья перед собой и вытащил из ручной клади папку с пачкой листов размера А4. Оригинал дневника Марты находился у южноафриканских властей в качестве вещественного доказательства, но Корнелиус передал ему ксерокопию. Ее почерк был легким, уверенным и разборчивым. Алекс погрузился в чтение.

Он испытывал странное чувство. Он так часто думал о ней, стараясь понять ее поступки и мысли спустя восемнадцать лет, и было просто удивительно читать ее слова, написанные по горячим следам, в настоящем времени. Он понял, что она ему нравилась. Она не заслуживала забвения в кругу своей семьи. Он был рад, что помог пролить свет на ее смерть.

28 августа

Мы в Купугани, и это потрясающее место! Филлис, подруга Либби, встретила нас очень хорошо, и Бентон ее совершенно не смутил. Она разместила нас в коттедже, расположенном отдельно от лагеря. Вчера вечером мы сидели на крыльце и видели леопарда, который невозмутимо шел вдоль русла, не обращая на нас внимания. А ночью нас разбудил дикий рык львов. Утром мы проспали отъезд на прогулку. Если так пойдет и дальше, сомневаюсь, что мы вообще выйдем из этого коттеджа!

Сейчас Бентон в душе. Я пишу эти строки и вижу его. Он просто божественен! С ним так чудесно! Но время летит удивительно быстро. У нас осталось всего двадцать четыре часа, а потом мы разойдемся и пойдем каждый своей дорогой.

Так приятно писать это в его присутствии, не боясь, что он сможет это прочесть. Наконец-то я могу хоть кому-нибудь доверять. Я еще не разговаривала с ним о Зан и «Лагербонде». Мне не хочется тратить время, которого осталось так мало, но придется.

Я стараюсь не думать обо всем этом, потому что сразу становится страшно. Зан улетела в Лондон, но ее ужасные друзья остались здесь. Она знает, что не может рассчитывать на мое молчание, но что она сделает? Что сделают ее друзья? Мой арест вызовет скандал: я гражданка США и жена Корнелиуса. Но меня могут просто убить.

Если они собираются меня убить, то это случится скоро. Они могут не знать, что сейчас я здесь, но когда я вернусь в «Хондехук», то стану легкой мишенью.

Что станет с моими детьми, если я умру? Кто позаботится о Кэролайн? Тодд уже вырос, но ему будет меня не хватать. Мысль о том, что я не увижу, как он превратится в настоящего мужчину, мне просто невыносима. Моя мама — сильная женщина, но отец может не выдержать.

Если моя жизнь закончится сейчас, то как я ее прожила? Я всегда чувствовала себя американкой, но моя жизнь, во всяком случае, взрослая жизнь, целиком связана с Южной Африкой — страной, которую я ненавижу и, наверное, так же сильно люблю.

О Южной Африке и о Корнелиусе.

Корнелиус. Он человек, который всегда был главным в моей жизни. Я любила его, уважала, восхищалась им, верила в него. Но если сейчас все закончится…

Он напуган не меньше меня. И мы оба поступили одинаково. Он нашел себе эту красивую блондинку, а я — прекрасного чернокожего мужчину. Но что для меня Бентон? Гораздо больше, чем красивое тело. Он мне нравится, он умен, начитан, но через десять лет мне будет пятьдесят четыре года, и глупо тешить себя надеждой, что мы все еще будем вместе.

Он бреется. И улыбнулся мне. Господи, надеюсь, он никогда этого не прочтет. Достаточно того, что я пишу в его присутствии.

Мне остается только одно — я должна увидеться с Корнелиусом, забрать Кэролайн и сесть на самолет в Америку до того, как эти мерзавцы до меня доберутся. Надо отправиться в Филадельфию и поговорить с ним обо всем. Если Южную Африку охватит пламя пожара, если его бизнес рухнет, то мы все равно будем друг у друга вместе с Тоддом и Кэролайн. После всего, что мы пережили, было бы неправильно умирать вдали друг от друга. Неправильно.

Да. Так я и сделаю. Я приняла решение. Но надо сказать об этом Бентону. Он уже заметил что-то на моем лице и спросил, в чем дело. Я сказала неправду — сказала, что все хорошо. Я все испорчу, но я должна сообщить ему о своем решении сегодня, не отклад…

Запись прервалась на середине страницы. Но в правом нижнем углу ксерокопии Кальдер заметил небольшую дугу из крошечных черных кружочков. Кровь. Последняя подпись Марты ван Зейл.

Примечание автора

Когда пишешь о бизнесмене, трудно поддерживать баланс между вымыслом и правдой, сохраняя при этом ощущение достоверности. Это особенно верно в отношении мира международных изданий. Хотя Корнелиус ван Зейл наделен чертами, присущими многим газетным магнатам, он является вымышленным персонажем, как и все остальные герои книги. Компании тоже являются вымышленными. Организация «Брудербонд» действительно существовала, как и Малдергейт. Как в 1980-е годы правительство белых Южной Африки распорядилось миллионами, перечисленными на особые закрытые счета, остается тайной.

Я воспользовался помощью и советами многих людей: южноафриканского автора триллеров Деона Мейера, Элисон Харрисон и ее семьи, Изабел Диксон и ее семьи, Джонатана Брака и Дарена Грина из заповедника Нгала, Троя Рейсера из Федерального управления гражданской авиации в Йоханнесбурге, Алана и Стефани Уокер, Марка Айткина, Сьюзен Григгс, Линна Глюкмана, Нила Кляйна, Адама Бюхана, моего агента Кэрол Блейк и моего редактора Беверли Казинс. Я хотел бы поблагодарить их всех. Если в книге встречаются ошибки, то они на моей совести.

Примечания

1

Брюс Чатвин (1940–1989) — английский писатель, много путешествовал по миру, собирая материал для своих книг. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

В Пятикнижии, агадических преданиях и легендах Ближнего Востока так зовут героя, воителя-охотника и царя.

(обратно)

3

Эндрю Ньюэлл Уайет (1917–2009) — американский художник-реалист, один из виднейших представителей изобразительного искусства США.

(обратно)

4

Южноафриканское красное вино.

(обратно)

5

Боевой самолет с крылом изменяемой стреловидности. Существует в двух основных модификациях: истребитель-бомбардировщик и перехватчик.

(обратно)

6

Долина неподалеку от Кейптауна.

(обратно)

7

Тип кустарниковой растительности, преобладающий на территории Капской области ЮАР.

(обратно)

8

Африканский национальный конгресс.

(обратно)

9

Дорогая, милая, любимая (нидерл.).

(обратно)

10

Организация белых женщин против апартеида, созданная в Южной Африке в 1955 году.

(обратно)

11

Иначе: Великий трек. Бурский трек — переселение значительной части бурских фермеров в 1830–1840 годах из Капской колонии на север, что привело к созданию республики Трансвааль (Южно-Африканская Республика) и Оранжевого свободного государства.

(обратно)

12

Народность в Южной Африке, в основном потомки голландских переселенцев XVI в., а также французских и немецких колонистов. Иначе — буры.

(обратно)

13

Сифо «Хотстикс» Мабуз (р. 1951) — знаменитый южноафриканский музыкант, выступающий с группой «Харари».

(обратно)

14

Радикальная националистическая тайная организация, созданная в 1918 г.

(обратно)

15

Изабель Альенде (р. 1942) — чилийская писательница и журналистка.

(обратно)

16

Надин Гордимер (р. 1923) — южноафриканская англоязычная писательница, поэтесса.

(обратно)

17

Банк, выступающий главой синдиката кредиторов при размещении нового выпуска ценных бумаг.

(обратно)

18

Малазийский дизайнер обуви, работающий в Лондоне.

(обратно)

19

Информационный скандал, разразившийся в Южной Африке в 1978 году. Генеральный ревизор обвинил министерство информации в бесконтрольном расходовании средств, пытаясь изменить в лучшую сторону негативный образ страны за рубежом.

(обратно)

20

Ежедневная британская газета, публикующая информацию о конских и собачьих бегах, а также спортивных ставках.

(обратно)

21

Джо Слово (1926–1995) — южноафриканский борец с апартеидом, глава Компартии ЮАР, член Национального исполкома АНК, министр кабинета Нельсона Манделы.

(обратно)

22

Николас Петрус ван Вейк Лау (1906–1970) — писатель и поэт ЮАР.

(обратно)

23

Франсуа Малерба (1555–1628) — известный французский поэт XVII века.

(обратно)

24

Благотворительная организация «Оксфордский комитет помощи голодающим», имеет сеть магазинов по всему миру.

(обратно)

25

Разговорное сокращение от Hippopotamus — «гиппопотам».

(обратно)

26

Объединенный демократический фронт.

(обратно)

27

Хендрик Фервурд Френш (1902–1966) — премьер-министр ЮАР с 1958 по 1966 год.

(обратно)

28

Балтазар Йоханнес Форстер (1915–1983) — премьер-министр ЮАР с 1966 по 1978 год.

(обратно)

29

Небольшое двухмачтовое судно.

(обратно)

30

Крупнейшая южноафриканская горнодобывающая компания, основанная в 1917 году.

(обратно)

31

Покупка ценных бумаг у эмитента для последующей их перепродажи инвесторам.

(обратно)

32

Символическая могила, не содержащая тела умершего. Сооружается, когда прах покойного недоступен для погребения.

(обратно)

33

Так называется район городской бедноты, где отмечается высокий уровень преступности и полиция не в силах изменить ситуацию.

(обратно)

34

Листопадное дерево с неровным стволом, покрытым шероховатой серо-коричневой корой с глубокими вертикальными бороздами.

(обратно)

35

Международный сигнал бедствия.

(обратно)

36

Радиолокационная станция.

(обратно)

Оглавление

.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

Примечание автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте