«Пророчество Луны»

Фредерик Ленуар «Пророчество Луны»

Посвящается безвременно ушедшей от нас Джоанне, без которой этой книги не было бы

Существование — лишь данность, а жизнь — искусство

Великий путь жизни в том, чтобы пройти от страха к любви

Пролог

Глава 1

Жители деревни в страхе застыли перед хижиной, не в силах отвести глаз от обветшалой лачуги; на изборожденных морщинами лбах выступили капельки пота. Затем старый Джорджио потряс кулаком и воскликнул:

— Убьем ведьму!

— Убьем ведьму! — дружно завопили два десятка мужчин и женщин, которые храбро вступили в лес, намереваясь раз и навсегда покончить с проклятием.

Размахивая вилами и кольями, сельчане ринулись к хижине. Одного удара было достаточно, чтобы дверь распахнулась настежь. Разъяренным взорам предстала единственная комнатушка, освещенная слабым лучом солнца. Пустая.

— Она, должно быть, сбежала! — выкрикнула со злобой вдова Траппони.

— И совсем недавно, — заметил тщедушный юнец, заглядывая в горшок, который висел над угольями. — Очаг не остыл, а вода еще теплая.

— Не удивлюсь, если она прячется где-то в чаще, — произнес старый Джорджио. — Нужно ее найти.

Целых два часа крестьяне тщетно обшаривали заросли и всматривались в кроны деревьев.

— Видать, эта потаскуха что-то почуяла и покинула свое логово, — проворчал кузнец. — Вот и хорошо, пусть занимается бесовскими проделками в другом месте!

Он вернулся в хижину, раздул угли и раскидал их по комнате. Затем с помощью одноглазого крестьянина разломал единственный стол, чтобы подбросить в огонь. Вдруг одноглазый обо что-то споткнулся.

— О боже! Кольцо! Здесь, под столом, люк!

Крича и жестикулируя, остальные вбежали в лачугу. Они затоптали пламя и столпились у крышки люка, уставившись на кольцо так, словно перед ними вот-вот разверзнутся врата ада. Первый миг ликования прошел, и людей вновь охватил ужас.

Кузнец сделал два факела, затем, не проронив ни слова, дал сигнал поднять крышку. Кто-то из сельчан потянул за кольцо, и, когда дверца в полу открылась, кузнец швырнул туда факел. Все инстинктивно отпрянули назад.

Ничего не произошло. Самый смелый из крестьян нагнулся и заглянул внутрь. Факел падал не слишком долго — глубина погреба не превышала рост человека — и теперь освещал семь ступенек маленькой деревянной лестницы.

— Эй ты, мерзкое отродье! Ну-ка, выходи из своей норы, а не то мы поджарим тебя заживо! — приказал Джорджио, стараясь говорить твердо.

Никакого ответа.

— Нужно спуститься вниз, — произнес Джорджио уже далеко не так уверенно.

Никто не шелохнулся.

— Вы все трусы! — возмутилась вдова Траппони. — Из-за нее умер мой Эмилио!

Она подобрала нижние юбки и решительно полезла в погреб.

Достигнув нижней ступеньки, женщина подняла факел, чтобы осветить крошечное помещение. На соломенном матрасе, брошенном прямо на сырой пол, лежало неподвижное тело, накрытое простыней. Преодолев страх, вдова шагнула вперед и рывком сдернула простыню.

Исторгнув сдавленный крик, женщина несколько раз осенила себя крестом и торопливо поднялась наверх. Выпучив глаза, она с воплем вцепилась в рубаху кузнеца.

— Это дело рук дьявола!

Глава 2

Монастырский привратник весьма удивился, заметив странную кучку крестьян, сопровождавших повозку с телом.

— Я староста деревни Остуни, — сообщил Джорджио. — Нам нужен настоятель.

— Настоятель в отъезде, — твердо произнес монах. — Что вы хотите?

Отсутствие игумена привело крестьян в замешательство. Они пришли сюда по важному делу и не могли довериться простому монаху.

— А кто управляет монастырем, когда настоятеля нет? — спросил Джорджио после минутного размышления.

— Приор, дон Сальваторе, — сухо ответил привратник, недовольный тем, что простые крестьяне не хотят говорить с ним. — Но его нельзя тревожить по пустякам. Что вам нужно?

Он бросил взгляд на тело, лежащее на телеге и накрытое простыней.

— Кто-нибудь умер?

— Хуже! — серьезно заверил его Джорджио.

Выражение ужаса на лицах сельчан убедило привратника в том, что потревожить приора все-таки придется.

Монастырь Сан-Джованни в Венери, окруженный оливковыми рощами, располагался на небольшом холме и в то время — в середине шестнадцатого века — служил главным религиозным центром Абруцци. Дорога виа Траяна, построенная еще древними римлянами, соединяла этот горный массив в центре Италии с Римом и заканчивалась как раз под монастырем, в маленьком прибрежном городке Венери, который находился примерно в десяти лигах от Пескары, одного из самых крупных портов Адриатики. Свое имя городок получил благодаря Венере. Согласно легенде, здесь когда-то стоял храм, построенный неким торговцем, утверждавшим, что именно богиня любви поднялась из морской пучины и спасла его после кораблекрушения. Храм был посвящен Венере-примирительнице, и многие парочки приходили сюда, дабы обрести милость богини. В начале восьмого века на развалинах языческого святилища монах-бенедиктинец возвел церковь, посвятив ее Пресвятой Деве Марии и святому Иоанну. В 1004 году бенедиктинцы превратили церковь в аббатство. Удивительно, но в имени, которое дали монастырю, слышались отголоски языческого прошлого: Сан-Джованни в Венери.

Дела аббатства очень быстро пошли в гору, и почти два века оно оказывало огромное экономическое, культурное и духовное влияние на округу. Там обучали искусствам и разного рода ремеслам, а в обширной библиотеке трудились переписчики. Затем наступили тяжелые времена. В 1194 году аббатство разграбили воины Четвертого крестового похода. Монастырю удалось обрести часть былого влияния, но в 1466 году ужасное землетрясение едва не разрушило обитель полностью. В 1478 году среди восстанавливающих его монахов началась чума. Несколько человек выжили и благодаря упорному труду и неустанным молитвам смогли возродить монастырь. Сейчас, в году 1545-м от Рождества Христова, там проживало около сорока монахов под руководством аббата, его преподобия дона Теодоро, которому помогал приор, дон Сальваторе.

Великий пост только начался, погода все еще была прохладной, и потому, прежде чем выйти к крестьянам, приор надел на черное монашеское облачение коричневую шерстяную сутану с капюшоном.

— Да пребудет с вами милость Господня! — приветствовал он посетителей. — Что здесь происходит?

Старый Джорджио снял шапку.

— Святой отец, мы из деревни Остуни, примерно в двадцати лигах отсюда.

— Значит, вы везли это тело до монастыря несколько дней. Почему?

— Думаю, святой отец, вы знаете, что с самого Рождества на нашу несчастную деревню обрушилось проклятие.

— Да, нам передали вашу просьбу о молебне, — сказал приор, неожиданно вспомнив посланника, которого сельчане отправили в монастырь больше месяца назад. — Несколько человек скончались при необычных обстоятельствах, так?

— Все началось сразу же после Рождества, — ответил старик, довольный, что приор знает, о чем идет речь. — Сын кузнеца упал в колодец и захлебнулся. После, в день святого Роберто, в овчарне рухнула балка и насмерть зашибла Эмилио. Через несколько дней жена Франческо умерла при родах, и ребенок тоже. На Сретенье старый Тино угас за одну ночь, причем блевал так, что внутренности наизнанку выворачивались. А ведь силен был, что твой бык.

— Весьма прискорбно. Мы будем и дальше возносить молитвы за спасение ваших родных и близких, а также обратимся к Богу, дабы Он избавил вас от тяжкого испытания.

— Ваши молитвы придутся кстати, святой отец. По всему видно, это дело рук дьявола.

Приор молчал, и старик продолжил:

— Во всем виновата ведьма, которая живет в лесу неподалеку. Она якшается с дьяволом или его пособниками.

— Откуда вы знаете?

— Она поселилась в брошенной хижине перед Рождеством. Затем пришла в деревню, чтобы обменять снадобья и притирания на овощи и птицу. Люди стали захаживать в ее лачугу за средствами от разных хворей. Незадолго до того, как на нас посыпались несчастья, она отказалась лечить сильный ожог на руке кузнеца. Потом отказалась помочь Франческо и прокляла его, а еще оскорбляла Господа нашего. Кузнец потерял сына, бедняга Франческо — и жену, и ребенка. Это все дьявольские козни, не иначе!

Приор на некоторое время задумался, затем пристально посмотрел на старого крестьянина.

— У вас есть доказательства того, что именно эта женщина повинна в ваших бедах?

— Я знаю лишь то, — срывающимся голосом произнес Джорджио, — что она наложила заклятие на деревню, и за последние два месяца на кладбище отправилось больше людей, чем за весь прошлый год! Она ведьма! Только огонь избавит нас от ее колдовства!

— Ну-ну, успокойтесь. Нельзя так запросто сжигать людей. Нужно расследовать обстоятельства смертей, допросить женщину. Я поговорю с бургомистром…

— Поздно, чертовка сбежала. Но мы можем доказать, что она в сговоре с нечистой силой!

— Неужели? Каким же образом?

Джорджио ухмыльнулся, обнажив беззубые десны, и показал на повозку:

— Вот, смотрите!

Заинтригованный монах подошел поближе. Крестьяне молча расступились. Дон Сальваторе взялся за простыню, под которой угадывались контуры лежащего человека, и сначала осторожно открыл лицо, а потом все тело полностью.

Одежды на незнакомце не было. Несмотря на крайнюю худобу, он казался довольно привлекательным. На вид лет тридцать, не больше. На теле сбоку, почти у самого сердца, проходил длинный шрам. Человек дышал, сердце билось, однако веки оставались плотно сомкнутыми.

Приор повернулся к крестьянам.

— Что все это значит?

— Мы нашли его в погребе хижины, — ответил Джорджио. — Он жив, но лишился разума; должно быть, околдован ведьмой. Рядом лежали разные порошки и мази. Посмотрите, она начертила на его руках и ногах дьявольские знаки… Этот человек одержим бесами! Поэтому-то мы и привезли его в монастырь!

Действительно, ступни и запястья человека покрывали странные геометрические фигуры. Однако, по мнению приора, эти знаки совсем не походили на сатанинские символы. Он решил, что, скорее всего, раз они покрыты слоем янтарного бальзама, это какой-то способ врачевания. Приор вновь повернулся к сельчанам.

— Вы знаете этого человека?

— Нет, — ответил Джорджио. — Он не из нашей деревни. Понятия не имеем, как он угодил в когти ведьмы!

— Очень странная история. Хорошо, оставим его здесь. А если та женщина вернется, не трогайте ее и сразу сообщите мне!

— Нужно немедленно изгнать дьявола из этого человека! Наверняка он одержим демонами!

Дон Сальваторе лишь чуть улыбнулся в ответ и промолчал. Затем велел занести раненого в монастырский лазарет и отпустил крестьян.

Вечером, в общем зале для братии монастыря, приор рассказал о происшествии и вверил незнакомца молитвам монахов и целительной заботе брата Гаспаро. Брат Гаспаро сообщил, что глубокую рану мужчине нанесли, скорее всего, кинжалом, и удар только чудом не достиг сердца. Молодому человеку повезло: благодаря снадобьям, приготовленным из трав, рана быстро затягивалась. Хотя пульс был еще слаб, тело незнакомца функционировало нормально. Но разум покинул его; казалось, он глубоко спит.

Братия выслушала объяснения приора, а затем дон Марко, почтенный старец и сам бывший приор, возразил дону Сальваторе, заметив, что нахождение лежачего больного на территории монастыря противоречит уставу общины. И правда, лазарет располагался в жилой части аббатства, предназначенной исключительно для братии.

Как и все монастыри ордена бенедиктинцев, Сан-Джованни в Венери состоял из церкви и клуатра — внутреннего дворика прямоугольной формы, окруженного со всех сторон галереями и зданиями, где жили монахи. В большинстве монастырей клуатр окружают общинные постройки; здесь же, так как аббатство стояло на склоне горы, строители расположили церковь вдоль западной стороны клуатра, а к югу от него — трехэтажное здание со всеми монастырскими помещениями, обращенное к морю. С северной и восточной стороны клуатра раскинулись сады. На первом этаже общинного строения находились кладовая, привратницкая и странноприимный двор.

На втором этаже, на том же уровне, что и церковь с клуатром, были кухня, трапезная, скрипторий — комната для переписки рукописей, — лазарет и иконописная мастерская. На самом верхнем этаже располагались дормитории — общие спальни монахов, отхожие места, а также кельи аббата и приора.

Дон Сальваторе с готовностью признал, что нарушил устав, позволив лежачему больному остаться в монастырских стенах. Состояние незнакомца чрезвычайно тяжелое и требует ухода, который можно получить только в лазарете. Он напомнил братии, что, согласно одной из заповедей основателя их ордена, милосердие — высшая добродетель, которую нельзя нарушать, даже если приходится поступать вопреки обычным правилам.

Доводы приора почти никого не убедили, однако аббат отсутствовал, и монахам ничего не оставалось, как подчиниться.

Над монастырем опустилась ночь. После вечерней службы монахи поднялись в дормитории, а дон Сальваторе — в свою скромную келью.

Приор отличался крепким сложением, правильными чертами лица и красивыми голубыми глазами. Он принял постриг в семнадцать лет и за долгие годы учения стал мастером богословия и подлинным знатоком Священного Писания. За последние десять лет дона Сальваторе трижды избирали приором монастыря Сан-Джованни в Венери, и в отсутствие аббата он самостоятельно принимал все важные решения. Деликатный и скромный, дон Сальваторе был полной противоположностью старому дону Теодоро, пожизненному аббату, высокомерному и резкому.

Этой ночью дона Сальваторе грызла тревога. Он не верил в россказни крестьян о колдовстве и одержимости дьяволом, но все же в глубине души его мучило предчувствие, что незнакомец доставит немало хлопот.

Еще не рассвело, когда брат Гаспаро изо всей силы принялся колотить кулаком в дверь кельи.

— Скорее, дон Сальваторе!

— Что случилось? — спросил приор, спешно надев наплечник и приоткрыв дверь.

— В лазарете произошло нечто странное! Там горит свет, комната закрыта изнутри, а из-под двери течет кровь!

Глава 3

По дороге к лазарету брат Гаспаро продолжил рассказ:

— Я встал перед заутреней, чтобы перевязать рану незнакомца. В комнате горел свет, и это меня удивило. Еще больше поразило то, что дверь оказалась запертой изнутри. Я попробовал ее открыть, но так и не смог. Вдруг я почувствовал, как что-то теплое течет по моим сандалиям. Как только я понял, что это кровь, то сразу же побежал к вам. Там кровищи, словно быка зарезали!

— Кто оставался ночью в лазарете?

— Только незнакомец.

К этому времени монахи дошли до лазарета, и брат Гаспаро поднес факел к нижнему краю закрытой двери. Когда приор увидел лужу крови, растекшуюся под ногами, его едва не вырвало. Все же он сдержался и кивнул брату Гаспаро, чтобы тот помог выломать дверь. Вскоре небольшая задвижка поддалась, дверь распахнулась настежь, и перед монахами предстала кошмарная сцена.

Незнакомец с раздувшимся лицом лежал на полу, раскинув руки, из раны на боку струилась кровь. Чуть поодаль в луже крови лежало другое тело.

— О господи! — воскликнул приор. — Это же брат Модесто! Он…

— Его выпотрошили, — дрожащим голосом закончил брат Гаспаро, показывая на острый инструмент рядом с раненым. — Вспороли живот ланцетом, который я здесь оставил.

— Что произошло? Кто осмелился совершить столь ужасное преступление?

— А куда делся убийца? — испуганно спросил брат Гаспаро. — Дверь была заперта изнутри…

— Верно, — согласился приор, схватив кочергу.

Он знаком приказал брату Гаспаро заглянуть в шкаф, единственное место, куда мог бы спрятаться человек. Сердце монаха зашлось от страха, когда он рывком открыл дверцу. Увидев, что шкаф пуст, приор и брат Гаспар обменялись недоуменными взглядами. Дон Сальваторе посмотрел вверх, на два отверстия в потолке, но в них не смог бы протиснуться даже ребенок, не говоря уже о взрослом человеке. Оставался еще один путь к бегству — через камин. Убийца, должно быть, спустил веревку через трубу. Монахи осветили факелами устье, однако, к своему большому удивлению, ничего не обнаружили — ни следов сажи на полу, ни отметин на стене.

— Ничего не понимаю, — произнес приор, проведя рукой по дымоходу. — Если бы кто-нибудь проник в комнату через трубу, здесь бы остались следы.

— Это… это дело рук дьявола! — взволнованно прошептал брат Гаспаро.

Приору невольно вспомнилось предостережение селян.

— Нельзя, чтобы тела остались лежать здесь. И убийца еще, наверное, где-то в монастыре… Скоро пробьет колокол к заутрене, так что нам нужно…

— Он дышит! — неожиданно воскликнул дон Гаспаро, наклонившись над незнакомцем. — Если он потерял не слишком много крови и мне удастся закрыть рану, у него есть шанс выжить!

Приор помог положить раненого на кровать и, пока брат Гаспаро делал все возможное, чтобы спасти жизнь юноши, постарался придать телу брата Модесто пристойный вид. Когда раздался призывный звон колокола, он оставил дрожащего от страха брата Гаспаро и поспешил через клуатр к церкви, чтобы отслужить заутреню.

Когда служба закончилась, дон Сальваторе собрал монахов в общей зале и поведал о трагическом ночном происшествии, не упомянув, однако, что дверь лазарета была заперта изнутри. Ему не хотелось, чтобы братию охватил панический страх перед необъяснимым.

Потрясенные монахи смотрели друг на друга. Кто мог совершить столь тяжкое преступление против одного из них и вдобавок попытаться убить таинственного незнакомца? Что понадобилось брату Модесто в лазарете среди ночи? Может, его убили в другом месте и лишь потом перенесли тело в лазарет? Монахи обсуждали эти вопросы целый день. Чтобы избежать скандала в отсутствие отца-настоятеля, дон Сальваторе попросил держать в секрете трагические обстоятельства смерти брата Модесто и говорить всем посторонним, что тот погиб случайно.

Монахи решили, что отныне будут охранять вход в монастырь и днем и ночью.

Через два дня несчастного брата Модесто похоронили на монастырском кладбище неподалеку от аббатства. Как только закончилась заупокойная служба, приор и брат Гаспаро отправились в лазарет. Дон Сальваторе присел у постели раненого и спросил, как движется выздоровление.

— Хвала Господу, к нему возвращаются силы, — ответил брат Гаспаро. — Опухоль с лица спала, и мне удалось закрыть рану.

— Он все еще без сознания?

— Да. Я встречался с подобным и раньше; порой больные словно зависают между миром живых и царством мертвых. Один Бог знает, что с ним случилось.

— Да, его жизнь в руках Божьих, — пробормотал приор.

Он поднялся в свою келью, которая также служила ему кабинетом, сел за стол и написал отчет о дневных событиях, предназначавшийся его преподобию, который через несколько недель должен был вернуться из дальней поездки в другую страну. Сердце дона Сальваторе сжималось при мысли о том, что придется рассказывать о столь ужасных событиях вспыльчивому дону Теодоро.

Семидесятилетний аббат превыше всего ценил дисциплину и порядок и, несомненно, не преминул бы напомнить, что за все тридцать лет, пока монастырь возглавлял он, дон Теодоро, не было ни одного серьезного происшествия. Приор надеялся, что ему удастся пролить свет на ужасное преступление до того, как вернется настоятель. К несчастью, в ту ночь никто ничего не видел и не слышал, а следов убийцы так и не нашли. Благодаря показаниям нескольких монахов стало известно, что несчастный брат Модесто покинул дормитории между вечерней и заутреней. Он страдал от бессонницы и иногда по ночам молился в часовне, так что никто не придал значения его уходу. Должно быть, проходя через клуатр, монах услышал подозрительный шум, доносящийся из лазарета, а потом увидел, как некто пытается убить раненого. Задушить, судя по распухшему лицу несчастного. Очевидно, брат Модесто вмешался и сам пал жертвой убийцы. «Так, наверное, все и произошло, — думал приор. — Но как убийце удалось бежать, ведь дверь была заперта изнутри?» Не найдя ответы на мучающие его вопросы, дон Сальваторе опустился на колени перед иконой Пресвятой Богородицы.

Монастырь бенедиктинцев Сан-Джованни в Венери отличался от других тем, что в нем была иконописная мастерская. В одиннадцатом веке христианство разделилось на католическую и православную церкви, и, хотя последователи римско-католического исповедания предпочли скульптуры и витражи, в православии принято на досках изображать Христа, Деву Марию и святых. Настоятель монастыря Сан-Джованни некоторое время провел в Восточной Европе, где ему полюбились писанные на дереве иконы. Он даже послал на остров Крит для обучения двух братьев, одаренных художников. Один из них умер, зато другой, брат Анжело, до сих пор писал образа в маленькой каморке рядом с лазаретом. В монастыре было много подобных икон: в трапезной, общей зале, кельях настоятеля и приора.

Не отводя взгляда от Святой Девы, дон Сальваторе поведал ей о том, что терзало его сердце. Затем он вверил Богородице жизнь, а главное, душу незнакомца, который так неожиданно вторгся в размеренное и упорядоченное существование монастыря. Как истинный последователь Аристотеля и святого Фомы Аквинского, приор не очень-то верил в сверхъестественные явления. По крайней мере, он всегда пытался найти разумное объяснение любого, на первый взгляд, странного происшествия. Именно благодаря своему здравому подходу ему удалось разоблачить несколько ложных проявлений как божеской, так и дьявольской сущности даже среди собственных, самых фанатичных монахов. Но сейчас в глубине души его терзали сомнения: уж не сам ли Сатана оказался замешанным в события последних дней?

Вдруг, несмотря на поздний час, в дверь снова громко постучали.

Глава 4

— Господь Всемогущий, что опять стряслось? — вздохнул дон Сальваторе, с трудом поднимаясь на ноги и подходя к двери.

Там стоял взволнованный брат Гаспаро. По обычаю монастыря у него, как и у всех других монахов, после вечерней службы лицо скрывал низко опущенный капюшон.

— Незнакомец пришел в себя!

У приора отлегло от сердца, когда он наконец услышал добрые вести. Дон Сальваторе поспешил за братом Гаспаро, желая расспросить молодого человека о трагических событиях позапрошлой ночи.

Оба монаха вошли в лазарет, и дона Сальваторе сразу же поразил взгляд раненого. На изможденном лице юноши резко выделялись скулы, он еще плохо понимал, что происходит, но горящие черные глаза смотрели с невыразимой печалью. Дон Сальваторе понял, что незнакомец вернулся из преисподней. На миг монах заглянул к нему в душу и увидел, что судьба его трагична и блистательна. Да, этому человеку довелось побывать и в раю, и в аду.

— Друг мой, слышите ли вы меня?

Юноша молчал.

— Наверное, слышите, вот только ответить не можете, — вздохнул монах, беря раненого за руку.

Незнакомец вначале не отозвался на прикосновение, затем медленно повернул голову и, не говоря ни слова, пристально посмотрел на приора. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом юноша отвел взгляд и вновь уставился в потолок.

Приор отпустил руку незнакомца и пошел к двери. Брат Гаспаро проверил повязку на груди раненого, затем присоединился к дону Сальваторе.

— Юноша в сознании, но, похоже, не знает, кто он такой, — прошептал приор. — Может, потерял память?

— Такое иногда случается после сильного потрясения, — сообщил брат Гаспаро. — Сестра моей матери обеспамятела, увидев, как мужа переехала повозка.

— Рассудок к ней вернулся?

— Да. Через год.

— И как же это произошло?

— Почти случайно. Однажды торговец показывал игрушки, вдруг моя тетка замерла и уставилась на маленькую тряпичную куклу. Прямо глаз с нее не сводила. Тут-то она и начала кое-что вспоминать. Посмотрела на мою мать и говорит: «Гляди, точно такая же кукла, как та, из-за которой мы дрались в детстве!» После этого к ней стал понемногу возвращаться разум, и в конце концов она полностью выздоровела.

— Интересно… — произнес приор перед тем, как войти в свою келью. — А ты обратил внимание на его взгляд?

— Печальный и далекий, — кивнул брат Гаспаро после минутного размышления.

— Именно. А еще я заметил в его глазах ум. Он явно не из крестьян.

— И руки у него не как у крестьянина, — добавил брат Гаспаро. — Может, торговец?

— Полагаю, он больше похож на ученого или художника, хотя не исключено, что у меня просто разыгралось воображение. Продолжайте заботиться об этом человеке и при первой возможности хорошенько расспросите. О каждом его слове докладывайте мне.

Оба монаха отправились спать, но ни тому ни другому не удалось уснуть сразу. Дон Сальваторе еще раз помолился о незнакомце перед иконой Богоматери. Конечно, приор очень хотел, чтобы юноша вновь обрел память и пролил свет на таинственное убийство брата Модесто, однако ко всему прочему монах испытывал к раненому искреннее сочувствие. Взгляд незнакомца тронул сердце дона Сальваторе. Приор вспомнил о тетке брата Гаспаро и подумал, что, должно быть, юноша воздвиг стену между своим сознанием и прошлым, дабы укрыться от воспоминаний, которые невозможно вынести. Каких именно? Как вернуть ему память? Что делал этот человек в хижине у знахарки, которую, справедливо или по ошибке, жители деревни обвинили в колдовстве?

Молитвы дона Сальваторе превратились в череду вопросов. В конце концов он уснул, склонившись перед иконой Богоматери, и только колокольный звон к заутрене вырвал его из дремы.

Следующие несколько дней незнакомец быстро шел на поправку. Он обладал крепким здоровьем, и теперь брат Гаспаро только диву давался, видя, с какой скоростью к раненому возвращаются силы. Через неделю после того, как раненый пришел в себя, ему удалось встать и сделать несколько неуверенных шагов. Брат Гаспаро опасался, что, если юноша упадет, рана на груди вновь откроется. Однако дон Сальваторе уговорил монаха поощрять желание незнакомца двигаться и изучать новое окружение.

С каждым днем расстояние, которое мог пройти юноша, поддерживаемый то братом Гаспаро, то самим приором, увеличивалось. Вскоре он уже выходил из лазарета и шагал туда-сюда по коридору, который вел к другим монастырским помещениям второго этажа: кухне, трапезной, скрипторию и иконописной мастерской. Затем смог спускаться в клуатр, а чуть позже — медленно обходить его. Каждый день приор с надеждой заглядывал в глаза незнакомца, ожидая, что к тому вернется память, но юноша молчал, и в его взгляде не было ни тени эмоций, ни намека на возвращение образов прошлого.

Вскоре дону Сальваторе пришлось столкнуться с возмущением некоторых братьев, которые требовали, чтобы незнакомца убрали из монастырского лазарета и отправили на странноприимный двор. Приор отказался выполнить их требование, объяснив, что на жизнь юноши уже дважды покушались, и потому покидать тщательно охраняемое место ему опасно. Однако эти доводы нисколько не убедили монахов, которые считали, что устав монастыря следует соблюдать неукоснительно. Приор знал, что когда отец-настоятель вернется из поездки, то строго спросит с него за принятое решение. Самоуправство может здорово не понравиться старику, и тот вышвырнет незнакомца из монастыря. Времени оставалось мало: аббат сообщил, что вернется к Пасхе. В общем, у приора было меньше трех недель чтобы помочь юноше вернуть память и раскрыть тайну ужасного убийства брата Модесто.

А в один из дней, сразу после вечерней службы, к дону Сальваторе пришел монастырский иконописец брат Анжело.

Глава 5

— После вечерни я вспомнил, что не запер мастерскую, — взволнованно прошептал брат Анжело. — Вернулся и вдруг увидел, что дверь приоткрыта. Я осторожно подошел и заглянул внутрь. И глазам своим не поверил, увидев, что незнакомец сидит за столом и при свете светильника что-то процарапывает на загрунтованной доске, которую я подготовил к работе.

— Он использовал стило, чтобы нанести изображение?

— Не знаю, я не стал его тревожить, сразу же побежал за вами…

— Ты поступил правильно, — сказал приор, направляясь в иконописную мастерскую. Брат Анжело последовал за ним.

В мастерской было темно, хоть глаз выколи.

— Надеюсь, с юношей ничего не случилось, — встревоженно пробормотал приор.

Они вошли внутрь и обыскали все закоулки и укромные места, освещая их принесенным факелом, но незнакомца в мастерской не было. Наверное, вернулся в лазарет. Когда же свет упал на заготовку, лежащую на столе, брат Анжело не смог удержаться от удивленного возгласа.

На доске, покрытой тонким слоем левкаса,[1] юноша выцарапал изображение Пресвятой Девы с младенцем Иисусом на руках. Рисунок был великолепен, пропорции — совершенны.

— Святой Бенедикт, это потрясающе! — воскликнул брат Анжело. — Богородица Милосердная! Как же он смог нарисовать ее за такое короткое время, да еще без образца?

— Ты имеешь в виду, что здесь нет ранее написанной иконы, которая вдохновила бы его? — спросил дон Сальваторе, окидывая комнату изучающим взглядом.

— Нет, такую Богородицу я никогда не изображал. Это икона школы знаменитого русского художника Андрея Рублева, который жил в четырнадцатом веке.

— Значит, наш подопечный уже писал подобную икону, — задумчиво произнес приор.

— Конечно, и, скорее всего, не один раз — судя по уверенности линий. Но он учился явно не в Италии.

— А тебе известно, где делают такие изображения Девы Марии? — спросил дон Сальваторе, которого заинтересовало второе предположение брата Анжело.

Какое-то время монах размышлял, рассеянно водя пальцем по губам.

— Насколько я знаю, в мире всего лишь две иконописные мастерские, где Богоматерь пишут подобным образом. Первая — в большом русском Троице-Сергиевом монастыре неподалеку от Москвы.

— Москвы! — воскликнул приор.

— А вторая находится на греческом полуострове Афоне, где живут только монахи да порой пришлые русские иконописцы.

— Выходит, юноша жил в Греции или России и научился писать иконы, — подытожил приор.

— Да, — согласился брат Анжело, поворачиваясь к нему, — только для православной церкви эти места священны. Мало кому из мирян разрешают там заниматься живописью. Этот юноша наверняка монах!

Глава 6

Дабы не усугублять напряженную обстановку, сложившуюся в монастыре, дон Сальваторе решил никому не говорить об удивительном открытии. Он попросил брата Анжело впредь оставлять мастерскую открытой и наблюдать за действиями незнакомца, но не вмешиваться в его работу.

Каждый вечер, когда монахи спали, юноша приходил в мастерскую, усаживался за стол и продолжал трудиться над иконой. Затем оставлял ее на прежнем месте и уходил.

Процарапав по левкасу изображение Девы Марии и младенца, он вызолотил контур, а потом тщательно подобрал пигменты, замешал их на яичном желтке и начал писать. Начав с самых темных участков кожи и одеяний, юноша постепенно добавлял светлые тона, и работа над иконой двигалась на удивление быстро.

Брата Анжело восхитили точность и изящество, с которым юноша прорисовал свисающие складки покрова Богородицы, — чувствовалась рука настоящего мастера. Приор усмотрел в умении художника знак, что интуиция его не подвела. Какая удивительная прихоть судьбы привела к тому, что православного монаха и иконописца ранили, а потом он оказался в руках колдуньи-знахарки посреди Абруцци? Из-за какой тайны на жизнь юноши покушались даже в монастыре и не остановились перед жестоким убийством монаха, пришедшего на помощь? Дон Сальваторе чувствовал, что ему необходимо узнать имя загадочного незнакомца, историю его жизни. Но как?

Однажды утром во время пения псалмов приора осенила идея, да такая замечательная, что наверняка не обошлось без Божественного провидения. Один шанс из двух, что незнакомец когда-то жил на знаменитой горе Афон, а дон Сальваторе хорошо знал богатого торговца из Пескары, Адриано Тоскани, который частенько бывал в Греции по торговым делам. Приор решил, что попросит купца отправиться в Афонский монастырь, показать там портрет незнакомца, который нарисовал брат Анжело, и поспрашивать о таинственном иконописце. Адриано Тоскани с радостью согласился сделать остановку у Афона; он как раз собирался в Грецию и подыскивал подходящее судно. Купец заверил приора, что вернется не позже чем через две недели, ведь от Афона до Пескары всего лишь три-четыре дня пути.

Дон Сальваторе молил Небо, чтобы отец-настоятель не вернулся раньше, чем Адриано Тоскани выполнит поручение.

Приор с тревогой ждал возвращения купца и каждый вечер заходил в иконописную мастерскую брата Анжело посмотреть, как движется работа незнакомца. Одна деталь в особенности поразила обоих монахов: юноша почти закончил изображение лица, одеяния и рук, но почему-то не стал рисовать глаза. Однако дней через пять после отъезда Тоскани дон Сальваторе заметил, что икона практически закончена, и юноша наконец начал выписывать глаза. Приор наклонился над образом и увидел, что глаза Девы Марии закрыты. Прежде ему не доводилось видеть Богоматерь с закрытыми глазами или слышать о чем-либо подобном.

Но едва прошло удивление, дон Сальваторе не смог не заметить чарующей красоты Пресвятой Девы. Закрытые глаза придавали необъяснимую глубину и нежность легкой улыбке Богоматери, которая благодаря прихоти художника едва тронула уголки ее рта. Казалось, Дева Мария погружена в самосозерцание, однако вместо того, чтобы придать ей отсутствующий вид, эта внутренняя сосредоточенность подчеркивала близость матери и младенца.

— Какая выразительная икона! — прошептал дон Сальваторе. Он стоял неподвижно перед иконой Богоматери с закрытыми глазами, и его удивление перешло в молитву, а молитва — в слезы, которые приор не смог сдержать. Никогда еще изображение не заставляло его почувствовать присутствие Пресвятой Девы с такой силой! «Эта икона — настоящий шедевр, — подумал он, — и написать ее мог только человек, который преодолел ад собственных страстей и явился, дабы поведать нам о том, что милосердие Господне похоже на материнскую любовь и что оно сильнее смерти…»

Хриплый крик неожиданно вырвал дона Сальваторе из размышлений, и приор выбежал из мастерской. Незнакомец стоял рядом с лазаретом, его глаза переполнял страх. Приор подбежал к нему и стал расспрашивать, что случилось, но юноша молчал, только показывал рукой на лазарет, совершенно темный.

Дон Сальваторе взял светильник, вошел в комнату и, в свою очередь, издал крик ужаса. На полу лежал монах с широко раскрытыми глазами и искаженным от панического страха лицом, словно ему явился сам дьявол. Он был мертв.

Глава 7

Приор сообщил общине о трагической гибели брата Ансельмо на следующее утро, после пения псалмов. Чтобы предотвратить вредоносную панику, он и брат Гаспаро провели ночь, расследуя причины смерти, и пришли к неизбежному выводу, что несчастный брат Ансельмо умер от сильнейшего яда. Оба монаха терпеливо попытались восстановить ход событий. Незнакомец не мог им помочь — позвав приора, юноша впал в прострацию. Поэтому монахи, основываясь на найденных уликах, предположили следующее.

После вечерни брат Ансельмо отправился на кухню рядом с трапезной. Там, должно быть, он выпил кубок горячего вина, настоянного на лечебных травах. Питье, которое предназначалось незнакомцу, брат Гаспаро готовил каждый вечер после службы. Тем вечером брата Гаспаро неожиданно позвали к монаху, у которого начались сильные желудочные колики, и лекарь оставил поднос с горячим вином на кухне. По какой-то неизвестной причине брат Ансельмо, увидев кубок, выпил его. Но еще до этого кто-то добавил в вино сильный яд. Очевидно, брат Ансельмо понял, что его отравили, и побежал в лазарет за противоядием… Увы, слишком поздно. Незнакомец, который вернулся в лазарет из мастерской, стал свидетелем смерти, и именно его крик привлек внимание приора.

Эта гипотеза подтверждалась доказательствами и довольно точно воспроизводила цепочку событий, однако не давала ответа на один очень важный вопрос: кто подмешал яд в вино? Кроме того, она подразумевала, что некто все еще пытается убить незнакомца, а несчастный брат Ансельмо пал жертвой собственной жадности.

Тем не менее приведенное объяснение не смогло убедить большинство монахов. Одни увидели в смерти брата Ансельмо происки дьявола, другие винили незнакомца, который казался им самой подходящей кандидатурой на роль убийцы. К тому же у гипотезы приора был один серьезный недостаток — она предполагала наличие третьего участника, добавившего яд в кубок. Так как после первого убийства все входы и выходы в монастырь охранялись, напрашивался весьма неприятный вывод: убийца — один из них.

Глава 8

Вот в такую отравленную подозрениями атмосферу попал отец Теодоро, вернувшись из путешествия. У порога монастыря один из монахов, вышедший навстречу, без ведома приора рассказал о недавних происшествиях. В компании пятерых братьев, которые сопровождали его в поездке, аббат добрался до монастыря на ночь глядя, как раз во время вечернего богослужения. Перед тем как покинуть базилику, отец-настоятель шепнул приору, что ждет его в своей келье через час, после того как подкрепится легкой трапезой.

В назначенное время дон Сальваторе трижды постучал в слегка приоткрытую дверь.

— Хвала Всевышнему, — усталым голосом произнес дон Теодоро по-латыни.

Приор вошел. Келью освещали две свечи, зажженные по сторонам внушительных размеров стола. Аббат склонился над страницами огромной книги и даже не поднял головы, чтобы приветствовать гостя.

— Я вернулся, измученный долгим путешествием, — со вздохом сказал старик, — только для того, чтобы увидеть, что здесь, как ни прискорбно, больше не соблюдают устав.

Дон Сальваторе понял, что его преподобию известно все; отец-настоятель позвал его в столь поздний час не для того, чтобы выслушать, а чтобы обвинять.

Приор почтительно коснулся губами наплечника аббата в знак смирения и проговорил:

— Да простит меня Господь, если я пренебрег своими обязанностями. Увы, мне не удалось предотвратить ужасные преступления…

— Давай не будем пока говорить об этих убийствах, — оборвал его настоятель. — Они не что иное, как следствие твоей нерадивости.

Слова аббата застали дона Сальваторе врасплох.

— Я узнал, — продолжил дон Теодоро тем же усталым голосом, не отрывая взгляда от книги, — что человек, который, очевидно, потерял память, находится здесь уже несколько недель. Разве ты не помнишь, что наш устав запрещает лежачим больным оставаться в монастыре, даже если они ранены?

— Если вам угодно, могу рассказать все, что про него знаю, и вы сами решите, правильно ли я поступил.

— Говори, — со вздохом разрешил аббат, по-прежнему не поднимая глаз.

Дон Сальваторе подробно изложил все обстоятельства появления незнакомца, не забыв упомянуть о таинственном убийстве брата Модесто.

— Достаточно, — сказал аббат, заметно сердясь, — я знаю, что произошло после. Но ты так и не объяснил, почему раненый до сих пор здесь! Насколько мне известно, это монастырь, а не дом призрения!

— Конечно, дон Теодоро, вы правы, но… в юноше есть нечто исключительное…

Аббат взглянул на приора впервые за все время разговора. В холодном взгляде его маленьких, глубоко запавших глаз отразилось удивление.

Дон Сальваторе, вдохновленный проявлением интереса, с жаром продолжил:

— Меня поразило выражение его лица. В израненном теле, за обезумевшим взглядом я разглядел поразительную душу. Мне показалось, что история жизни молодого человека заслуживает того, чтобы ее выслушали. И потому я решил подождать, пока он достаточно окрепнет, чтобы расспросить его. К сожалению, незнакомец выздоровел, но по-прежнему молчит, рассудок к нему так и не вернулся.

— Хорошо, завтра же отошлем его в богадельню Святого Дамиана, — сурово проронил аббат. — Уход за умалишенными — не наша забота.

— Я бы и сам так поступил, если бы несколько недель назад не произошло событие, которое подтвердило мое изначальное предположение.

Отец-настоятель нахмурился. Дон Сальваторе сообщил об иконе и о том, что, по мнению брата Анжело, незнакомец, возможно, монах с Афона.

Тут приор прервал рассказ, ожидая, что на это скажет настоятель, однако тот промолчал, только смерил дона Сальваторе цепким холодным взглядом хищной птицы.

— Чтобы знать наверняка, — продолжил приор, — я попросил нашего друга, купца Адриано Тоскани, который как раз собирался отправиться в Грецию за пряностями, сделать небольшую остановку у полуострова Афон. Две недели назад торговец с портретом незнакомца, нарисованным братом Анжело, отплыл из Пескары. Если все благополучно, он вернется завтра.

— Какая замечательная мысль! — произнес дон Теодоро насмешливо. — Вне сомнения, мы узнаем, что наш странник не кто иной, как православный монах, который сбежал из монастыря, получив при этом удар копьем, переплыл море и нашел приют у колдуньи-лекарки неподалеку отсюда!

— А может, юноша покинул Афон довольно давно и перенес другие испытания, — возразил дон Сальваторе, нисколько не смущенный привычным сарказмом аббата. — Я жду, что Тоскани, вернувшись, сумеет пролить свет на историю этого человека или привезет ключ, который поможет ему вновь обрести память: имя, живое воспоминание — что угодно, лишь бы вытащить несчастного из внутренней тюрьмы.

Последовало тяжелое молчание.

— Значит, ты считаешь, что действуешь во имя милосердия? — спросил наконец настоятель, не отводя глаз от приора.

— Да…

В ответе приора прозвучало некоторое замешательство.

— А я уверен, что в заботе о несчастном тобой движет вовсе не милосердие.

— Что же тогда?

— Любопытство.

— Любопытство?

— Совершенно верно. Чистое и неприкрытое желание разузнать побольше, — с неким удовлетворением произнес дон Теодоро, роняя каждое слово, словно молот. — Ты думал, тобой движет сострадание, а на самом деле ты поддался соблазну тщетных знаний. Если на то пошло, желание узнать имя этого человека и его прошлое для тебя важнее, чем его судьба!

— Возможно, в моем стремлении помочь несчастному человеческое любопытство смешалось с Божественным милосердием, — смиренно согласился приор, — но разве Иисус не наказывал нам не отделять плевелы от пшеницы?

— Как легко обратиться к Священному Писанию, дабы оправдать собственные низменные склонности! — воскликнул аббат; от нахлынувшего гнева у него на висках вздулись вены.

— Может, любопытство и присуще человеку, но разве философы не считали его скорее добродетелью, нежели пороком? — Приор не желал сдавать позиции в интеллектуальном поединке, в который его втянул настоятель. — Сам великий Аристотель утверждает, что в основе философии лежит удивление. А Фома Аквинский указывает, что величайшие мыслители древности, ведомые собственным разумом, пришли к осознанию единичности и уникальности Создателя, задаваясь философскими вопросами.

— Меня совершенно не волнует, что думали Платон или Аристотель! — воскликнул дон Теодоро. — Ты прекрасно знаешь, что некоторые богословы слишком много внимания уделяют ученым-язычникам! Я предпочитаю цитировать Священное Писание, которое учит, что любопытство — мать всех пороков, первое из всех зол, приведшее человека к грехопадению. Причиной первородного греха стало желание Евы попробовать запретный плод. Именно любопытство, желание узнать, невзирая на запрет Бога, заставило ее вкусить от древа познания добра и зла. Только притягательное могущество знания, знание ради самого знания, привело к тому, что Адам последовал за женой в ее падении. Хотя ты, дон Сальваторе, и думаешь, что тобой движет милосердие, но ты нарушил устав и помог этому человеку только ради того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Поступив так, ты заставил других братьев стать пособниками в твоем заблуждении. Известно, что в отсутствие отца дьявол сеет смуту среди его сыновей. Завтра все вернется в норму, сразу же после псалмопения юношу отправят в странноприимный дом Святого Дамиана.

— Дон Теодоро, вы прекрасно понимаете, что если сейчас раненый еще не совсем потерял рассудок, то там он окончательно сойдет с ума. А если не свихнется, то умрет от какой-нибудь заразной болезни. Ежегодно более трети несчастных обитателей приюта умирают от разных недугов.

К аббату вернулось самообладание.

— Брат Сальваторе, этот человек — умалишенный, — сказал он, — а наш монастырь — не госпиция. Кроме того, ты забыл о двух ужасных преступлениях, которые произошли после его появления. Может, сам юноша и не совершал их — хотя это еще надо доказать, — но, несомненно, именно он стал причиной всех неурядиц. Я намерен произвести полное расследование и раскрыть эти убийства. Сейчас же главное — избавиться от человека, навлекшего столько несчастий. Позже я собираюсь посетить его в доме призрения и проверить, одержим ли он дьяволом, как полагают некоторые из братьев.

— Святой отец, умоляю, дождитесь возвращения Тоскани. Как знать, может, он привезет сведения, которые вернут юноше память и имя.

Аббат прекрасно понимал, что приор пытается отложить выполнение одного из его решений, которые он, дон Теодоро, будучи настоятелем монастыря, в течение трех десятков лет принимал единолично, отвечая только перед Богом.

— Каждый день мы принимаем дюжины паломников, путников, нищих и даже разбойников, — сказал он. — По нашему уставу любой человек может три дня получать пищу и кров на странноприимном дворе. Никому не дозволено оставаться дольше, тем паче — внутри монастыря, ведь это помешало бы нам вести жизнь, посвященную служению Господу. Благодаря твоей заботе раненый исцелился от телесного недуга, но не от душевного. До сих пор он не произнес ни единого слова. И вряд ли произнесет. Ему здесь не место, дон Сальваторе. Я не понимаю, что за странная привязанность заставляет тебя возиться с потерявшим разум юношей, который принес нам столько бед.

— Дайте мне последний шанс, — настаивал приор, словно не замечая язвительного замечания. — Если Тоскани не будет еще три дня, а незнакомец так и не заговорит, обещаю, что больше не буду вас беспокоить. Выполню все ваши приказания и лично отвезу юношу в приют Святого Дамиана.

Отец Теодоро опустил взгляд на книгу и закончил разговор тем же усталым, не терпящим возражений тоном:

— Завтра на рассвете, дон Сальваторе. Сразу же после псалмопения.

Приор не стал возражать. Он знал, что аббат не отступит от принятого решения.

Выйдя из кельи настоятеля, дон Сальваторе сразу же отправился в церковь и упал на колени перед иконой Девы Марии.

Приор истово молился, когда к нему подошел привратник и сказал, что торговец Тоскани вернулся из поездки и, несмотря на поздний час, ждет его в монастырской приемной, чтобы поговорить.

— Хвала Господу! — вздохнул облегченно дон Сальваторе. Он встал, поклонился иконе и поспешил к привратницкой.

Глава 9

— Ну что? — нетерпеливо спросил дон Сальваторе друга, схватив того за руки и подталкивая поближе к огню.

Круглое веселое лицо торговца резко контрастировало с аскетической худощавостью приора. Однако глаза обоих приятелей блестели совершенно одинаково — как у уличных сорванцов, затеявших очередную шалость. Приор подумал, что, скорее всего, у дона Теодоро не было времени поесть, и потому, прежде чем дать волю любопытству, попросил принести легкий ужин. Друзья уселись рядом с большим камином.

— Все шло совсем неплохо, — начал купец свой рассказ. — Я попал на гору Афон, выдав себя за паломника, а оказавшись там, посетил русский православный монастырь Святого Пантелеймона. Привратник был весьма любезен и даже говорил немного по-итальянски, так что я показал ему портрет. Лицо показалось привратнику знакомым, но больше ничего он сказать не смог. Я спросил его, не покидал ли какой-нибудь иконописец за последние несколько лет стены монастыря, и он рассказал мне об ученике великого критского художника Феофана Стрелицаса, молодом итальянском монахе, которому запретили писать иконы, после чего он неожиданно исчез.

Самому привратнику не довелось встречать юношу лично, однако монах знал, что тот был послушником в монастыре Симона-Петра. И потому я решил отправиться туда, в самый поразительный из двадцати афонских монастырей, построенный на самом краю скалы, что нависает над морем. Когда я добрался до обители, то стал расспрашивать привратника, но тот не знал ни слова по-итальянски. Пришлось послать за одним из братьев, уроженцем Пьемонта, который оказался простым, разговорчивым человеком. Когда я показал портрет, он не сдержал испуганный возглас: «Иоаннис, брат Иоаннис!» — «Он умел писать иконы?» — спросил я, воодушевленный оборотом, который принял наш разговор. «О да! — ответил монах. — Он был замечательным художником, за несколько месяцев всему научился. Но отец-настоятель запретил ему рисовать, потому что некоторых братьев смущало выражение и красота ликов его Мадонн. Должен сказать, что ни одному существу женского пола, будь то даже животное, не дозволено ступать на Афон, и мы много лет не видели женщин». Слова монаха прозвучали чуть огорченно, а потом он добавил с озорной улыбкой: «Обычно иконописцы копируют изображения со старых, написанных столетия назад икон. Монахи, которые их писали, часто черпали вдохновение в воспоминаниях о лицах своих матерей или, еще хуже, в облике настоятелей, считая, что те близки Пресвятой Деве благодаря своему благочестию. Бедная Богоматерь! Вы бы видели, какой ее изображают — с квадратным подбородком и бычьей шеей, только бороды не хватает! Но брат Иоаннис знавал настоящих женщин, прежде чем попасть сюда!» Когда я спросил пьемонтца о мирском имени брата Иоанниса, тот призадумался, а потом ответил: «К сожалению, не помню. Юноша пробыл послушником всего лишь несколько месяцев, затем два года жил в монастыре под именем, которое принял при постриге. Знаю только, что он родом из Калабрии». Потом я поинтересовался, что стало с иконописцем. «После того как глава общины запретил ему рисовать, — ответил монах, — он исчез из монастыря, и я не знаю, что с ним случилось. Спросите лучше настоятеля. Он говорит по-итальянски и наверняка вспомнит».

Тоскани пришлось прервать рассказ, так как в комнату вошел привратник, неся горячий суп, ломоть хлеба и кусок козьего сыра. Дон Сальваторе очень хотел услышать продолжение истории, однако сдержал любопытство и предложил гостю утолить голод. Торговец не стал ждать повторного приглашения и набросился на еду. Пока он ел, сотни мыслей роились в мозгу приора. Напал ли он на верный след? Если так, то почему брат Иоаннис покинул Афон? Дон Сальваторе находился под впечатлением рассказа Тоскани, особенно его тронуло упоминание о родине юноши: сам он был родом из Рима, но воспитывался в Калабрии, у бабушки. Мысль о том, что таинственный незнакомец вырос там, где прошло его собственное детство, взволновала приора.

Проглотив последний кусок, купец продолжил повествование:

— Я попросил о встрече с настоятелем, и тот согласился принять меня. Я поведал ему всю историю и показал портрет, а также ваше письмо. Глава монастырской общины, худощавый старик с окладистой бородой, и глазом не повел, только сказал, что не узнаёт этого человека. Я попытался было продолжить расспросы, но он оборвал меня: «Многие паломники научились писать иконы в русском стиле, как здесь, так и в других местах. Возможно, человек, который вас интересует, один из них; я его не помню». Затем он попрощался со мной и попросил уехать из монастыря как можно скорее. Перед отъездом я попытался встретиться с братом из Италии, но безуспешно. Вот и все, что мне удалось узнать.

Какое-то время приор задумчиво молчал.

— Мой друг, даже не знаю, как тебя отблагодарить. То, что ты рассказал, возможно, очень пригодится, тем более наш аббат вернулся и приказал завтра утром отправить незнакомца в дом призрения Святого Дамиана.

— Дом призрения! — воскликнул торговец. — Он же там погибнет!

— Совершенно верно, — ответил приор. — Ты знаешь отца-настоятеля не хуже меня. Он очень добр, однако не терпит никаких исключений из правил. У нас нет выбора. Пойдем отыщем беднягу, и да поможет ему Бог.

Глава 10

Неожиданный поворот событий так взволновал дона Сальваторе, что он еще раз нарушил устав, позволив торговцу последовать за собой внутрь монастыря.

Приор пристально посмотрел в безумные глаза незнакомца, взял его за обе руки и, как обычно, обратился к нему словно к нормальному человеку:

— Друг мой, сегодня вечером отец-настоятель вернулся из долгого путешествия. Когда наступит утро завтрашнего дня, я уже ничем не смогу тебе помочь. Тебя отправят в дом призрения; там, среди сумасшедших, ты и закончишь свою жизнь — даже если твое состояние улучшится. И писать иконы ты уже никогда не сможешь. С самого начала нам было известно, что каждую ночь в мастерской ты пишешь икону Богородицы. Необычная техника письма привела нашего друга Адриано на гору Афон, где ты наверняка жил какое-то время. У нас есть всего одна ночь, чтобы проникнуть сквозь пелену, окутавшую твой разум. Я попытаюсь разбудить воспоминания, которые прячутся глубоко внутри. Возможно, это твой последний шанс вернуться к нам. Не упусти его!

Незнакомец молча выслушал приора, ни единым жестом не дав понять, что сказанное дошло до его сознания. Несколько долгих минут дон Сальваторе тоже ничего не говорил, а затем попросил юношу выйти из комнаты. Тот уже был за дверью, когда приор крикнул: «Брат Иоаннис!», да так уверенно, что купец подпрыгнул от неожиданности. Однако юноша и глазом не повел.

Тогда приор попробовал другой подход. Он усадил юношу на стул и, смотря незнакомцу прямо в глаза, подробно поведал обо всем, что разузнал Адриано Тоскани на горе Афон.

Через пару часов юноша, так и не выказав ни малейшего интереса к рассказу, начал дремать. Глубоко разочарованному дону Сальваторе пришлось признать тщетность попытки. Торговец чувствовал то же, что и его друг, — затрачено столько усилий, и все напрасно!

Приор проводил Тоскани до выхода из монастыря и вернулся в лазарет, чтобы в последний раз взглянуть на юношу, который спал на соломенном матрасе. Монах было собрался уходить, но, чуть помедлив, решил еще раз нарушить устав и остаться на ночь в лазарете, рядом с незнакомцем. Того должны были отправить в приют для больных и умалишенных, и дон Сальваторе не мог ставить юношу одного накануне печального события. Он лег на солому, прочитал шепотом несколько молитв, тяжело вздохнул и задул свечу.

Однако сон не шел. Приор раз за разом прокручивал в мыслях историю, рассказанную торговцем, пытаясь найти хотя бы малюсенькую зацепку, крошечную деталь, которую он упустил и которая смогла бы разбудить память незнакомца. Наконец дон Сальваторе решил, что нужно поспать хотя бы немного, иначе на следующий день у него не хватит сил смотреть, как юношу увозят в богадельню. Приор перебирал левой рукой бусины четок, повторяя молитву «Аве Мария».

И все же тревога продолжала грызть его душу. Дон Сальваторе вспомнил, что, когда ребенком не мог уснуть, приходила бабушка и тихо ему пела. Он навсегда запомнил ее песню. Неожиданно слова калабрийской колыбельной слетели с его уст, складываясь в нежный напев: «Move lu sone di la montagnedda lu luppu sa magna la piccureda la ninia vofa…»

Едва заслышав негромкое пение, незнакомец сел на постели, да так резко, словно его ударили. Выражение лица юноши изменилось. Он будто заглянул в самые потаенные воспоминания и увидел, как мать, склонившись над кроваткой, поет ему ту же самую колыбельную…

Потом этот образ поблек, и юноша увидел себя самого, семилетнего мальчишку, который стоит на деревенском кладбище и смотрит, как гроб с телом матери опускают в могилу. Когда люди вокруг запели «Помилуй мя, Господи», он не заплакал, но волна необъятного горя хлынула в его сердце. Лишь теперь горячие слезы заструились по щекам, по лицу взрослого человека. Он снова увидел отца, положившего руку ему на плечо, и, так же отчетливо, как в тот день, почувствовал дрожь, которую этот суровый крестьянин не мог унять.

А потом он вспомнил еще что-то — прекрасный лик юной девушки с золотистыми волосами и огромными изумрудно-зелеными глазами. Юноша скорчился на краю постели, обхватив руками колени и не в силах унять слезы; он открыл рот и произнес одно-единственное слово, первое со дня появления в монастыре: «Елена».

Поняв, что незнакомец заговорил, дон Сальваторе в изумлении вскочил на ноги. Он зажег свечу и увидел, что юноша горько плачет. Монах подошел к нему и крепко, с отеческой любовью, обнял.

Долго плакал незнакомец. А затем, всхлипывая, поведал приору свою печальную историю.

— Меня зовут Джованни Траторе. Я сын крестьянина из маленькой деревушки в Калабрии. С тех пор, как я впервые увидел Елену, моя жизнь переменилась навсегда…

Часть первая Луна

Глава 11

Все началось двенадцать лет назад, в 1533 году от Рождества Христова. Джованни вместе с отцом и младшим братом Джакомо трудился в поле под палящими лучами августовского солнца. Он первым увидел группу всадников. Крестьяне отложили грабли, чтобы поглазеть на редкую в этих обнищавших местах сцену: дюжина вооруженных людей верхом на лошадях в богато украшенной сбруе. Наверное, они высадились в нескольких лигах от этого места, в одной из небольших бухт, щедро разбросанных вдоль побережья. Всадники заметили селян, однако продолжили путь в сторону деревни, не замедлив ход.

Не прошло и часа, как они поскакали назад, в сторону моря. В тот день крестьяне, мучимые любопытством, закончили работу и поспешили домой раньше, чем обычно, несмотря на летний зной. Старый Грациано, деревенский староста, все им рассказал. Вооруженные люди состояли на службе в Венеции. Когда они возвращались с Кипра, берберские пираты в открытом море атаковали их корабль. Под покровом ночи венецианцам удалось уйти от преследователей, однако корабль серьезно пострадал от пушечных ядер и попыток пиратов вскарабкаться на борт и, прежде чем продолжить путь домой, нуждался в ремонте. Неожиданные гости предложили сельчанам крупную сумму денег за то, чтобы нескольким пассажирам-аристократам разрешили остановиться в лучших домах деревни, пока матросы чинят корабль. Староста поспешил согласиться; крестьяне, вернувшиеся с полей, тоже радовались неожиданной удаче. Поздно вечером посреди деревни развели огромный костер, чтобы зажарить быка в честь венецианцев.

Именно тогда Джованни впервые увидел Елену. Тот миг навсегда остался в его памяти: это случилось в двенадцатый час суток, в понедельник, день Луны.

Елена сидела верхом на великолепной вороной кобыле, кутаясь в пурпурный плащ. Девушку окружало добрых два десятка всадников, но с первой же секунды Джованни видел только ее. Она была совсем юной, лет четырнадцати-пятнадцати, не более.

Во время празднества он наблюдал за ней издали, завороженный красотой и грациозностью каждого жеста. Джованни не мог приблизиться к венецианцам — они ели отдельно, в компании лишь нескольких сельчан, тщательно отобранных старым Грациани, сидя за столами по три-четыре человека. И тогда юноша взобрался на крышу дома, откуда мог видеть каждое движение прекрасной незнакомки. Она и ее две пожилые спутницы были единственными женщинами среди приезжих. Одна, судя по роскоши наряда, должно быть, приходилась девушке матерью или тетей. Другая женщина, примерно того же возраста, суетилась вокруг, ухаживая за хозяйками.

К всадникам присоединились еще около тридцати солдат, но большая часть экипажа осталась на корабле. Джованни мысленно прикинул размеры корабля и поразился: он вмещал по меньшей мере двести человек, лошадей и товары. Венецианцы заслужили славу превосходных торговцев, и их влияние распространилось по всему Средиземноморью. Однако юноша решил, что незнакомка, чья красота пленила его, несомненно, принадлежит к более высокому сословию, чем купеческое. Это было заметно не только по богатому наряду и изяществу, с которым она держалась, но и по вниманию, оказываемому девушке другими путешественниками. Вместе со своими спутницами она ела за лучшим столом в центре площади, окруженной охраной; казалось, девушку специально усадили отдельно от остальных. Время от времени кто-нибудь из вооруженных людей вставал и подходил к дамам, по-видимому, чтобы спросить, все ли в порядке. Кто эта девушка? Наверное, принцесса, мечтательно подумал юный крестьянин, и его воображение разыгралось.

С того самого времени, как умерла мать, Джованни научился искать спасения от реальности, которую часто находил слишком тягостной, в собственном чудесном мире. Мечты уносили его за моря и океаны, к необыкновенным приключениям — романам с прекрасными незнакомками, сражениям и сказочным сокровищам. Пока Джованни был ребенком, он делил эти необузданные фантазии с друзьями, увлекая их в свой выдуманный мир искать сокровища или биться с пиратами. Но чем старше становились приятели, тем больше теряли интерес к подобным играм, да и к мечтам тоже. Им приходилось слишком много работать в поле, и пределом желаний каждого было жениться на крепкой молодой крестьянке и сложить из камней без раствора небольшую хижину. Хотя Джованни влачил такое же тяжелое и безрадостное существование, он по-прежнему мечтал о приключениях и любовных интригах. Юноша унаследовал от матери красивое лицо, огромные черные глаза и изящные руки; местные красотки на него заглядывались. Но Джованни не нравились крестьянские девушки с их простонародным говором и грубоватыми ухватками. Им не хватало грациозности и изящества его матери. Когда Джованни было тринадцать, отец поехал в Катанзаро покупать осла и взял сына с собой. Мальчика поразили городские девушки — их элегантность, изысканная речь и манеры. С той поры у него осталась только одна мечта — встретить красивую, образованную женщину.

Конечно, Джованни понимал, что бедный, неграмотный крестьянин никогда не сможет выбраться из деревни или привлечь внимание юной горожанки. Поэтому он упросил местного священника научить его читать и писать. Священник сам был не слишком сведущ в науках, к тому же ему хватало своих забот, но все-таки, покоренный настойчивостью Джованни и его удивительной тягой к знаниям, он взялся обучать парнишку тому, что знал сам, в особенности церковной латыни. Несколько лет Джованни проводил вечера за учебой, по многу раз читая и перечитывая напечатанный на латыни молитвенник, который священник оставлял в ризнице скромной деревенской церквушки. Мальчик знал, что в эти первые десятилетия шестнадцатого века напечатали множество других книг — книг о естествознании, философии и религии, — и мечтал их прочесть. Он строил планы о том, что покинет деревню и отправится изучать мир и разные науки, но не знал, когда и как это произойдет. Подсознательно он ждал подходящей возможности осуществить свой план или какого-нибудь события, которое послужило бы толчком.

С той минуты как венецианцы пристали к берегу неподалеку от деревни, юношу словно охватила лихорадка, и он провел остаток дня в сильном волнении. Когда Джованни заметил среди всадников юную девушку, то почувствовал, как внезапно сжалось его сердце, и он едва не потерял сознание. У него вдруг появилось какое-то смутное предчувствие, что именно эта женщина предназначена ему судьбой. Юноша попытался отогнать странное ощущение, но безуспешно. Вечером, когда Джованни увидел ее у костра, его душа вновь встрепенулась. Так сердце юноши, в полном согласии с чересчур развитым воображением, нашло наконец цель сколь благородную, столь и безумную — любить и быть любимым этой прелестной незнакомкой.

Глава 12

Когда ужин подошел к концу, Джованни мечтал только об одном — узнать, где остановилась девушка. Он не отводил от незнакомки глаз, пока та не поднялась из-за стола. Оказалось, что девушка, ее спутницы и пятеро вооруженных мужчин заняли самый лучший в деревне дом, который находился на площади. Джованни увидел, как за окнами зажгли свечи, но, как ни старался, больше ничего не разглядел. Он уже хотел было спуститься из своего убежища вниз и подойти поближе, но тут несколько солдат заняли пост у входной двери, охраняя дом от посторонних.

Джованни осторожно слез с крыши и отправился на берег моря посмотреть на корабль, но уже стемнело, поэтому он забился в расщелину скалы, чтобы дождаться рассвета, и вскоре задремал.

Первый луч солнца вырвал его из странного сна, который оставил в его душе мучительно-сладкое томление. Однако юноша недолго поддавался очарованию грез, потому что услышал, как на корабле суетятся матросы. Минувшим днем они начали чинить корпус судна и одну из трех высоких мачт, сломанную во время нападения пиратов. Джованни знал, что на ремонт корабля уйдет дня два-три, не больше.

Надеясь попасть на борт, юноша обратился к капитану, который сошел на берег, и предложил свои услуги. Тот, обрадовавшись лишней паре рук, охотно нанял Джованни, но, к большому разочарованию молодого человека, отправил его в помощь матросам, которые собирались в лес за бревнами. Когда лесорубы и плотники вернулись к кораблю уже ближе к вечеру, они поблагодарили юношу, но подняться на борт корабля так и не разрешили.

Джованни пошел обратно в деревню через луга. Отец и брат, обеспокоенные его исчезновением, были там. Юноша объяснил, что венецианцы наняли его помочь с починкой, и теперь он не сможет несколько дней работать в поле. Вначале отец рассердился — сенокос в разгаре, а погода, судя по всему, вот-вот изменится к худшему. Однако когда Джованни протянул ему серебряную монету, полученную от капитана за работу, отец успокоился. Серебро нечасто попадало в руки этих бедных калабрийских крестьян, и отказаться от суммы, на которую в городе можно купить что-нибудь по хозяйству или скотину, им и в голову не пришло.

Вернувшись в деревню, Джованни думал только об одном — снова увидеть незнакомку. От плотников днем он узнал немало интересного: корабль, принадлежавший некоему очень богатому человеку, нанял венецианский дож, глава верховной власти города, чтобы доставить с Кипра несколько знатных людей. Трюмы судна ломились от драгоценных товаров с Востока, ведь остров Кипр принадлежал Венеции и служил важным центром торговли между ней и Оттоманской империей. А один из старших плотников обмолвился, что на борту корабля находятся сестра и дочь кипрского губернатора, который женат на внучке дожа. Другими словами, девушка приходится дочерью правителю и правнучкой самому могущественному человеку в Венеции. Пожилая дама — ее тетка, а третья женщина — просто служанка, как Джованни и думал. Пыл юноши ни в коей мере не охладило то, что он узнал, напротив, его любовь разгорелась еще сильнее. Молодой крестьянин умирал от желания задать еще один вопрос плотникам, но у него хватило ума промолчать. «Как зовут эту девушку?» — рвалось у Джованни с языка.

Наступил вечер, и Джованни попытался пройти на площадь, где венецианцы собирались сесть за ужин. Юношу остановил пожилой крестьянин и велел идти прочь. Судя по виду стражи, которая следила за происходящим, у Джованни не оставалось выбора. Он снова залез на крышу дома, но ничего нового так и не узнал. Его наблюдательный пункт располагался слишком далеко, и юноша не мог разглядеть лицо девушки или услышать ее голос, который тонул в выкриках и смехе охранников. И все же Джованни доставляло удовольствие любоваться грациозными движениями незнакомки, видеть, как в свете пламени ее волосы играют золотыми бликами.

Когда она встала из-за стола и в сопровождении охраны отправилась к месту ночлега, юноша еще какое-то время просидел в своем убежище. Домой он вернулся глубоко за полночь.

На следующее утро Джованни опять пошел на берег и постарался сделать так, чтобы его снова наняли. В этот раз ему повезло больше — он попал на небольшую лодку, которая сновала между кораблем и берегом. Так как Джованни уже показал свое умение в работе с деревом, его определили к плотникам, чинившим корпус судна, который сильно пострадал от огня пиратских пушек. Нужно было залатать все дыры, чтобы корабль смог продолжить путь в Венецию.

Когда пришло время обедать, Джованни украдкой проник на палубу, пока никто не обращал на него внимания. Он не смог устоять перед искушением и прошел к пассажирским каютам в кормовой части судна. Движимый безумным желанием найти каюту девушки, Джованни подергал несколько ручек, но все двери оказались запертыми. В конце концов он столкнулся лицом к лицу с помощником капитана, который с громкой бранью спросил юношу, что тот замышляет. Джованни ответил, что заблудился, но мужчина не поверил ему и вышвырнул с корабля.

Домой Джованни вернулся с пустыми руками. У него не хватило духу пойти в поле и признаться отцу и брату, что в этот раз он ничего не заработал, и потому юноша решил отправиться в деревню. Венецианцы уже поели и разошлись по домам, чтобы отдохнуть и переждать полуденную жару. Площадь была пуста.

Неожиданно в голову Джованни пришла совершенно невероятная мысль, он попытался было ее отогнать, но она тут же вернулась. Какое-то время юноша смаковал идею, наслаждаясь ее дерзостью, затем вновь отбросил. Когда же она вернулась в третий раз, Джованни сдался, хотя и понимал, что это совершенное безумие.

Преодолевая страх, молодой человек пересек площадь, подошел к дому, где остановилась девушка, и по маленькой деревянной лесенке поднялся на сеновал. Джованни с облегчением вздохнул, обнаружив, что дверь открыта, и проскользнул в темную клетушку под крышей, наполовину заполненную соломой. Там было невыносимо душно, но все же он осторожно двинулся вперед и полз до тех пор, пока не оказался над хозяйской спальней. Джованни разгреб сено и приник к щели в полу из грубых, неотесанных досок.

Вскоре его глаза привыкли к полумраку. Он разглядел две кровати, на каждой из них угадывались очертания человеческого тела. К сожалению, хотя Джованни был всего лишь метрах в двух, определить сразу, где спит девушка, ему не удалось. Целый час он лежал, сдерживая дыхание и не шевелясь, так как боялся, что старые, рассохшиеся половицы заскрипят. Вдруг одна из женщин заворочалась, затем встала, подошла к окну и приоткрыла ставню.

В комнату хлынул свет. Джованни сразу же узнал служанку — опершись на подоконник, она выглядывала из окна. В той части комнаты, куда не попадали яркие лучи полуденного солнца, он различил девушку. Одетая в белую просторную шелковую ночную рубашку, красавица спала, лежа на спине, с плотно закрытыми глазами. Длинные белокурые волосы обрамляли прекрасное лицо. Одну руку девушка закинула за голову, вторая покоилась на животе. Незнакомка слегка улыбалась во сне, и улыбка придавала ее лицу с едва заметными веснушками почти детское выражение.

Сердце Джованни громко забилось, он даже испугался, что из-за предательского стука его обнаружат. У юноши перехватило дыхание, он во все глаза смотрел на девушку, словно упиваясь божественным образом. Красота незнакомки, только-только вступившей в пору расцвета, стала для него квинтэссенцией самого прекрасного. Во всех изгибах ее тела таилась безупречная грация. Черты лица казались Джованни совершенными, и он был уверен, что нигде в мире нет ничего гармоничнее.

Но больше всего его заворожило то, чего он не мог разглядеть, — глаза девушки, скрытые за сомкнутыми веками. Юношу поразила не их форма, и даже не прелестные длинные ресницы юной венецианки, а выражение нежности, почти благости, удивительное ощущение силы и одновременно хрупкости, которое исходило от закрытых глаз и неуловимой улыбки.

Теперь Джованни хотелось только одного — раскрыть тайну этих глаз. Что ей снится? Какие сладостные видения роятся в ее мозгу? Каковы цвет, аромат, язык ее души? Не осознавая, что делает, юноша закрыл глаза и пустился в воображаемое путешествие в глубь сердца незнакомки.

— Елена, — тихо позвала служанка, повернувшись к юной хозяйке.

Джованни вздрогнул.

— Елена, — прошептал он. — Ее зовут Елена.

И тут раздался громкий треск. К несчастью, одна из балок — та самая, над которой лежал юноша, — оказалась прогнившей насквозь.

Глава 13

Служанка бросила испуганный взгляд на потолок и увидела, что сверху сыплется пыль и труха. Балка треснула еще раз. Тогда женщина подбежала к хозяйке, еще не вполне проснувшейся, прижала ее к стене и позвала на помощь. Два стража ворвались в спальню, поняли, что одна из потолочных балок может вот-вот рухнуть, и вывели девушку и ее служанку из комнаты. Удивившись тому, что потолок просел, они решили подняться на сеновал выяснить причину. Хотя Джованни и попытался скрыть следы своего пребывания, охранники сразу же заметили, что на подломленной балке кто-то лежал. Они вызвали подмогу, и не прошло и пары минут, как в куче соломы на другом конце чердака нашли юношу.

Стражи схватили Джованни и привели к командирам, которые допросили юношу в присутствии старого Грациано. Вначале молодой человек отпирался, говоря, что залез на сеновал поспать. Но это объяснение никого не убедило, ведь к дому жителей деревни не подпускали. В конце концов Джованни сказал правду.

— Едва я увидел, как молодая женщина по имени Елена въезжает в нашу деревню, то полюбил ее и захотел к ней приблизиться.

Его чистосердечное признание очень удивило венецианцев. Они решили, что молодой человек намеревался обесчестить Елену. Грациано, хорошо знавший юношу, заверил их, что это невозможно, ведь Джованни всегда был мечтательным и романтичным. Однако стражи решили посадить юного крестьянина под замок.

Тем же вечером, посовещавшись, венецианцы пришли к выводу, что проступок весьма серьезен и юношу необходимо сурово наказать. Не важно, хотел молодой человек совершить насилие или нет, в любом случае он нарушил уединение женщин, подглядывая за ними исподтишка. Серьезность происшествия усугубили показания помощника капитана судна, который заявил, что поймал юношу, когда тот крутился возле кают на верхней палубе.

Охваченный паническим страхом, Джованни не знал, что сказать в свою защиту. В присутствии нескольких местных жителей — смущенных таким грубым попранием законов гостеприимства и опасавшихся, что происшествие приведет к печальным последствиям для всех сельчан, — было решено на следующий день выпороть Джованни на деревенской площади.

Едва придя в себя после нападения пиратов, Елена с ужасом узнала, что ей чудом удалось избежать еще одной опасности: на сеновале прятался мужчина, который, возможно, хотел ее обесчестить и ждал наступления ночи. В то же время инцидент добавил остроты в скучные и однообразные дни ожидания. Девушка непрестанно думала о происшествии, пытаясь представить лицо этого человека. Может, он отвратительный урод? Одноглазый? Или покрыт безобразными шрамами, следами прошлых преступлений? С удивлением она узнала, что возмутителем спокойствия был юноша не намного старше ее, почти мальчик, о котором в деревне не говорили ничего дурного. Елене хотелось узнать, что подвигнуло его на столь дерзкий шаг. Этот вопрос занимал девушку до такой степени, что она пошла к капитану корабля и попросила разрешения повидать юношу и расспросить его, пока назначенное наказание не успели исполнить. Капитан отказал, он боялся, что какое-нибудь непредвиденное обстоятельство во время разговора нанесет правнучке дожа еще большую душевную травму.

Елена провела странную ночь. Девушку охватили противоречивые чувства — опустошенность, волнение, радость, тревога и любопытство. Елена обладала страстным темпераментом, и для ее романтической натуры это событие вдруг стало необычайно важным. Хотя обычно знать не присутствовала при публичных наказаниях простолюдинов, Елена решила сделать все возможное, чтобы быть завтра на площади. Конечно, девушка находила саму идею бичевания омерзительной, но другой возможности увидеть человека, угрожавшего ее спокойствию, у нее не было. Больше ничего не имело значения.

Джованни не мог спать. И не потому, что боялся предстоящего наказания. В глазах односельчан, которые пришли на суд, юноша видел стыд, а мысль о том, какое горе и унижение он доставил отцу, была просто невыносима. А еще он думал о Елене. Сможет ли он когда-нибудь встретить ее и сказать, что его несправедливо обвинили? Как сделать так, чтобы она не считала его разбойником или похотливым мужланом? Как объяснить, что он совершил этот проступок только из любви к ней? Ему хотелось только одного — видеть ее лицо, глаза, проникнуть в ее душу.

На следующий день, около полудня, вся деревня собралась на площади. Только несколько венецианцев пришли посмотреть на наказание, остальные заканчивали починку корабля. Эта ночь была последней, которую они собирались провести в деревне, перед тем как отправиться в дальний путь. Елена, пустив в ход все свое красноречие, добилась разрешения присутствовать на площади. Когда девушка заняла место среди знати, примерно в пятнадцати метрах от дерева, к которому вскоре должны были привязать ее обидчика и выпороть, у нее ком стоял в горле.

Два солдата привели Джованни со связанными за спиной руками. Он прошел мимо венецианцев и, хотя не осмелился отыскать взглядом Елену, почувствовал ее присутствие. Елену же привела в замешательство внешность Джованни. Она представляла его более грубым; меж тем стройное тело и привлекательное лицо юноши, а также его юность казались несовместимыми с преступлениями, в которых его обвиняли.

Узника освободили от пут, заставили встать лицом к дереву и привязали к стволу. После этого на юноше разорвали рубаху, чтобы обнажить спину. Капитан корабля зачитал обвинение и провозгласил приговор: двадцать ударов бичом. Затем повернулся к солдату с грубой кожаной плетью в руках и кивнул.

С первым же ударом Елена едва сдержалась, чтобы не закричать во весь голос, требуя прекратить наказание. Плеть опустилась еще раз, впиваясь в плоть Джованни, но, несмотря на нестерпимую боль, он не издал ни звука. Наказание было несправедливым, однако каким-то странным образом оно вдохнуло в него силы. С каждым ударом, рассекающим кожу, душа юноши крепла, а сердце Елены смягчалось.

Когда наказание закончилось, Джованни отвязали и заставили повернуться лицом к толпе и знатным венецианцам. Юноша едва стоял на ногах, с обеих сторон его поддерживали солдаты, и все же он впервые попытался встретиться с Еленой взглядом. У Джованни не хватало сил держать голову прямо, глаза застилали слезы. Какой-то миг он старался удержать взгляд на размытом силуэте молодой женщины, затем потерял сознание.

Глава 14

Джованни очнулся в доме деревенской старухи-знахарки, которая лечила травами. Его истерзанная спина была покрыта мазью из глины и календулы, у изножья кровати дежурил страж. Джованни понял, что уже ночь. Он попросил попить, старуха дала ему отвар из трав, который должен был облегчить боль и помочь юноше заснуть. Спустя некоторое время, уже на рассвете, страж ушел. Джованни услышал, как снаружи суетятся люди, и понял, что венецианцы навсегда покидают деревню. Юноша подумал о Елене, которая отправляется в дорогу, и, хотя печаль охватила его сердце, он не испытывал тревоги. Он был уверен, что снова встретится с девушкой, и одной этой мысли было достаточно, чтобы смягчить страдание.

Следующий день юноша провел у знахарки. Вечером его пришел навестить отец, явно потрясенный случившимся. Он сел напротив и, не говоря ни слова, крепко сжал ладонь Джованни. В обеспокоенном взгляде отца сквозила тревога за сына, и тот подмигнул в ответ, показывая, что ему уже гораздо лучше.

— Ты нас сильно огорчил, — в конце концов произнес отец.

— Отец, простите меня, — выдавил Джованни.

Он долго искал слова, чтобы объяснить отцу, что любит Елену и просто хотел ее увидеть, но так и не нашел.

— Они уплыли, — сообщил отец после долгого молчания.

Затем встал и вышел, оставив сына на попечении старухи. Через три дня Джованни уже мог нормально двигаться, хотя из-за враждебных взглядов, которые бросали на него односельчане, ему было тяжело ходить по деревне. Поэтому большую часть времени он проводил в доме знахарки, которая по нескольку раз в день мазала его спину снадобьями. Благодаря ее заботе раны вскоре затянулись, но навсегда оставили глубокие шрамы.

Однажды утром к Джованни пришел местный священник. Он уезжал дней на десять — подменить захворавшего собрата — и, к своему огромному сожалению, не застал венецианцев.

— В кои-то веки здесь что-то произошло! — огорченно вздохнул он, когда вернулся.

Священник, который был всегда добр к Джованни, расспросил юношу о причинах его дерзкого поступка и предложил исповедаться. Молодой крестьянин не отличался особой набожностью, тем не менее, подобно другим жителям деревни, относился к религии как некоему ритуалу, своего рода традиции. По воскресеньям он ходил к мессе, принимал причастие, а по праздникам — исповедовался, хотя и не читал молитв и не выказывал особой любви к Пресвятой Деве. Джованни верил в Бога, как люди верят в жизнь. Как во что-то само собой разумеющееся, не требующее ни вопросов, ни долгих размышлений. Поэтому, при сложившихся обстоятельствах, исповедаться для Джованни было вполне естественно, тем более что его поступок принес неприятности для деревни, и юноша испытывал чувство вины. Но он так и не смог объяснить священнику, почему его сердце воспылало любовью к девушке, которую он даже толком не видел. Священник попенял юноше за слишком богатое воображение и сказал, что мечтать о новой встрече с Еленой — безумие; даже если это случится, такого жалкого крестьянина, как Джованни, ждет только презрение.

— Ты совершаешь грех гордыни, сын мой, думая, что она сможет полюбить тебя. Даже если бы вы оба искренне любили друг друга, все равно не смогли бы соединиться перед Богом и людьми, ведь принадлежите вы к разным сословиям.

Джованни прекрасно понимал слова священника и не мог не признать его правоту. Но где-то в глубине души тихий голос шептал ему совсем другое. Он полюбил Елену с первого взгляда и уже претерпел страдания из-за любви к ней… Несомненно, это означает, что когда-нибудь они соединятся. Или в его душе говорит гордыня, как утверждает священник? Сомнения терзали юношу, и внутренняя сила, которая помогла ему вынести наказание, начала постепенно иссякать.

После исповеди Джованни несколько раз прочитал в церкви «Отче наш». Затем, погрузившись в глубокую печаль, вернулся домой. По дороге он снова и снова прокручивал в голове события недавних дней. И правда, ведь он ничего не знает о чувствах Елены. Может, она тоже обвиняет его? А может, ей понравилось, что Джованни подвергли такому ужасному наказанию? Или, что еще хуже, Елене совершенно безразличен жалкий крестьянин, которого наказали словно пса, забравшегося в кладовую? Скорее всего, он обречен навсегда хранить любовь к Елене в своем сердце, не смея признаться в этом ни единой живой душе. Наверняка его ждет та же участь, что и остальных юношей деревни, — женитьба на крестьянке и тяжелая работа в поле всю оставшуюся жизнь. В конце концов, так устроен мир.

Джованни никак не мог понять, почему с самого детства он мечтал о другой жизни, тогда как остальные деревенские мальчишки стремились к простым и доступным вещам. Недавнее происшествие оставило глубокий след в его душе. Джованни доверился мечтам и, не раздумывая, последовал зову сердца, только для того, чтобы стать еще более одиноким, изгоем, который никогда не осмелится взглянуть Елене в глаза. А она, наверное, уже забыла о своем пребывании в калабрийской деревушке как о дурном сне. Может, священник прав, думал Джованни, и собственное воображение вкупе с гордостью завели его слишком далеко.

Когда Джованни пришел домой, отец еще не вернулся с работы в поле, но младший брат, Джакомо, лежал в постели. Накануне его ужалил скорпион, и теперь мальчика лихорадило. Братья обрадовались, увидев друг друга, хотя по душам они разговаривали нечасто, и Джованни не делился с Джакомо своими самыми сокровенными мыслями. Джакомо беззаветно любил старшего брата и никогда не осуждал ни его слов, ни поступков, даже если не всегда их понимал. Не упоминая события недавних дней, братья обменялись парой реплик о здоровье, которое и у того и у другого оставляло желать лучшего.

Джованни уже собирался пойти в поле, к отцу, когда Джакомо странно взглянул на брата и махнул рукой, словно хотел его задержать. Джованни остановился, но брат молчал, поэтому юноша помедлил секунду и вышел из дома. Однако тут же вернулся.

— Джакомо, ты хочешь мне что-то сказать?

Мальчик опустил глаза.

— Нет… я не должен… — пробормотал он. — Я обещал отцу, что ничего тебе не скажу.

Джованни присел на краешек кровати и пристально посмотрел на младшего брата, который медленно поднял голову.

— Девушка, из-за которой тебя выпороли…

Джакомо замялся, слова застревали у него в горле, но брат не отводил взгляда, и у мальчика не осталось выбора.

— Она передала тебе письмо.

Глава 15

«Мой друг!

Я оставляю это письмо Вашему отцу, не зная даже, сумеете ли Вы его прочитать или понять смысл. Но это не имеет значения. Мое сердце так опечалено тем ужасным наказанием, которому Вас подвергли, что я не могу не попытаться выразить свои чувства. От Ваших судей я узнала, что Вы прятались на сеновале потому, что… влюблены в меня и хотели быть ко мне ближе. Они не поверили и вынесли Вам суровый приговор. Я тоже не поверила, когда мне пересказали Ваши безумные речи. Как могли Вы влюбиться, ничего не зная обо мне? Но когда я увидела Вас, со связанными, как у заурядного разбойника, руками, но держащегося с таким достоинством, когда услышала звуки ударов, которые Вы вынесли без единого стона, когда заглянула в Ваши глаза, наполненные гордостью и слезами, то поняла — Вы сказали правду. Я не знаю, почему Вы меня любите, и, признаюсь, это чувство смущает меня, но хочу, чтобы Вы знали — я Вам верю. Полагаю, нам не суждено встретиться вновь. Поэтому позвольте мне попросить прощения за те мучения, которые причинили Вам мои друзья. Я оплакиваю Вашу печальную участь.

Ваша Елена».

Джованни много раз читал и перечитывал письмо, спрятавшись под скалой у реки, в укромном месте, куда он приходил с тех самых пор, когда был ребенком. Слова Елены несли в себе такой заряд эмоций, были столь неожиданными и ошеломляющими, что с первого раза он их не понял. Постепенно они проникли в его разум, затем — в сердце. Он молчал, застыв от переполнявших его чувств, в голове не осталось ни единой мысли. Вдруг из больших темных глаз заструились слезы. Жгучая радость, поднимаясь из глубин души, захватила все его существо.

Эта радость была даже больше счастья, которое он испытал, узнав, что Елена видела его, узнала о его любви и скорбела о его участи. Радость затмила собой чувство блаженства, которое ощутил Джованни, осознав, что Елена взяла на себя труд написать ему, чтобы облегчить его страдания, и что сердце ее оказалось таким огромным и добрым, как он себе и представлял. Но Джованни радовался не только этому. Главное, он понял, что мечты не обманули его, сердце — не предало, а на мучительные вопросы нашелся ответ: человек должен следовать своим самым потаенным мечтам, ибо это Бог поселил их в его сердце.

Сомнения, которые терзали Джованни, исчезли. Теперь он держал в руках один из ключей к существованию, каким бы мучительным оно иногда ни было.

Этот миг стал сакральным для Джованни. Впервые в жизни он обратился к Богу, деревьям, реке, жизни, вселенной с одной-единственной молитвой: «Благодарю за все!» Теперь юноша ни секунды не сомневался в том, что не отступит, пока не найдет Елену и не добьется ее любви.

Глава 16

Джованни походил на обычного бродягу. Он шел уже пятьдесят семь дней и столько же ночей. Его башмаки прохудились, заплатанные брюки и рубаха были грязны, с плеча свисала нищенская сума, а лицо заросло густой бородой.

Юноша покинул родную деревню через три недели после того, как получил письмо, которое отец пытался от него утаить. С той минуты, как он решил отправиться в Венецию, чтобы найти Елену, Джованни ни разу не усомнился в принятом решении и ждал только окончания работы в поле. Отец и священник старались отговорить его от столь опасного путешествия, но Джованни был непреклонен.

Однажды утром он встал затемно, взял свои скудные сбережения и пошел в Неаполь. Юноша знал, что Венеция находится на севере, на другом конце страны, на Адриатическом побережье. Туда можно было бы добраться за неделю, если сесть на торговое судно в Катанзаро, вместо платы подрядившись отработать на корабле. Но Джованни, не привыкший к морю крестьянин, решил отправиться в Венецию посуху. Деньги на пропитание он намеревался зарабатывать на фермах, и потому такое путешествие могло занять несколько месяцев.

Тогда Джованни не знал, что выбор дороги определит курс всей его последующей жизни.

Юноша выбрал долгий путь еще и потому, что его душу терзали сомнения. Конечно, он жаждал снова увидеть Елену и постоянно повторял фразу из драгоценного письма: «Полагаю, нам не суждено встретиться вновь». Он считал слово «полагаю» едва заметным сигналом от Елены, которая вполне могла бы написать: «уверена», и потому его решимость отыскать девушку во что бы то ни стало окрепла в десятки раз. Но в то же время Джованни прекрасно понимал, что приблизиться к ней будет не так-то просто. Даже если он сумеет преодолеть первое препятствие, достанет ли ему ума и изящества, чтобы завоевать сердце благородной дамы? Не разочаруется ли она, увидев перед собой невежественного, плохо одетого крестьянина? Будет ли любви, которую он бережно хранил в душе, достаточно, чтобы пробудить ответное чувство?

Джованни доверился провидению и решил, что во время пути будет учиться у всех, с кем сведет его судьба, перенимать их опыт и знания: в искусстве, религии, науках, этикете, языке, умении обращаться с оружием. Он знал, что путешествие может продлиться целый год, а может, и еще дольше, но не роптал, решив набраться терпения. Юноша намеревался использовать любую возможность, которая помогла бы ему покорить сердце Елены.

Почти два месяца шел он, гонимый одной-единственной целью, по дорогам и тропам, останавливаясь то тут, то там, чтобы заработать немного денег.

Первым интересным человеком, попавшимся на его пути, стал богатый горожанин, которого Джованни встретил в гостинице. Он производил впечатление весьма образованного человека, и юноша предложил поработать на него в обмен на несколько уроков. Мужчина, который занимался гончарным ремеслом, привел его домой, по пути рассказав о запутанной политической ситуации в Италии.

Несмотря на то что жителей Апеннинского полуострова объединяли язык, традиции, искусство и образ мышления, Италия была разобщена политически. На северо-западе Савойское и Миланское герцогства обрели независимость, но на них то и дело нападали французы. На северо-востоке, на Адриатическом море, огромной торговой и военно-морской мощью обладала Венецианская республика, которую возглавлял пожизненно избранный дож. При упоминании о Венеции Джованни разволновался и засыпал горожанина вопросами, но тот никогда не бывал в этом городе и почти ничего о нем не знал. Впрочем, он сообщил молодому человеку, что Венеция давно соперничает с меньшей по размерам Генуэзской республикой, расположенной в противоположной части Италии, на Средиземноморском побережье, и потому доступной французским вторжениям. Что же касается великой Флорентийской республики, то она включает в себя большую часть Тосканы и окружена самостоятельными государствами поменьше, такими как Моденское герцогство, Парма или Пьяченца. В самом сердце полуострова, к юго-востоку от Флорентийской республики, находится Папская область, управляемая самим верховным понтификом, который одновременно является духовным главой христианской церкви и правителем нескольких провинций, включающих в себя обширный гористый район Абруцци. Вся южная часть полуострова принадлежит самому большому государству, Неаполитанскому королевству, и Джованни, и сам рассказчик — его подданные. На троне сейчас находится представитель одной из младших ветвей испанской династии Арагонов, но с конца пятнадцатого века право на корону оспаривает король Франции. Из-за этого Карл VIII, а затем и Людовик XII завоевывали королевство, но были вынуждены отступить перед объединенными силами других европейских государств. Горожанин пояснил, что, хотя Франция, несомненно, и является самым большим королевством первой половины шестнадцатого века, в экономической и военной области ее значительно превосходит более мощное политическое образование — преемница империи Карла Великого, Священная Римская империя, в которой ведущую роль играет Германия. Император, которого семь выборщиков выбирают пожизненно, правит огромной мозаикой из королевств и независимых государств, раскинувшейся между Балтийским и Средиземным морями. Она объединяет такие разные регионы, как Нидерланды, Франш-Конте, Австрию, швейцарские кантоны, Баварию, Саксонию, Богемию, Миланское и Савойское герцогства, Флорентийскую и Генуэзскую республики. После смерти Максимилиана в 1519 году короля Испании Карла Габсбурга избрали императором, предпочтя его другому кандидату, Франциску I, королю Франции. Добавив собственные владения — Испанию, Неаполитанское и Сицилийское королевства — к огромной империи, Карл V стал властителем Европы.

Находясь на своей бедной родине, в Калабрии, Джованни почти ничего не знал об этих конфликтах, однако слышал о знаменитом императоре. Юноша задал горожанину множество вопросов, и тот подробно рассказал об истории Европы и политическом устройстве государств. Он также упомянул о постоянных распрях между Карлом V и Франциском I.

Но как только Джованни и его спутник добрались до дома, у гончара не стало времени разговаривать с юношей. Он заставил Джованни работать по четырнадцать часов в сутки — рубить дрова, чтобы поддерживать огонь в печи для обжига, и больше ничего не рассказывал. Спустя десять дней Джованни понял, что больше ничему здесь не научится, и решил продолжить путь.

Джованни уже покинул Неаполитанское королевство и шел по Папской области. Он мог бы свернуть к Адриатическому побережью, минуя гористый район Абруцци, но чутье подсказало ему, что нужно идти через эти дикие леса. Именно там произошла встреча, которая оказала огромное влияние на дальнейшую судьбу юноши.

Глава 17

Было чудесное осеннее утро.

Джованни только что вошел в Изернию и очень удивился, увидев, что город охвачен волнением, а жители куда-то спешат. Юноша спросил какую-то старуху, что происходит.

— Ведьму поймали! — громко сообщила она, выпучив глаза от важности происходящего.

Джованни слышал немало россказней о подобных созданиях. Он знал, что люди обвиняют их в пособничестве дьяволу и всяческих кознях, но ни одну ведьму ему еще не доводилось встречать. Движимый любопытством, он последовал за толпой к центру города.

Там он с ужасом увидел помост, а на нем — красивую молодую женщину не старше двадцати лет, со связанными за спиной руками и заткнутым ртом. Девушка стояла на коленях, ее длинные рыжие волосы беспорядочно спадали на алое платье, огромные голубые глаза казались еще больше из-за того, что они словно метали молнии в толпу, но в каждом взгляде за яростью скрывался страх.

Джованни узнал, что девушка живет одна со дня смерти матери, которая научила ее лечить травами. Молодая женщина избавляла местных жителей от недугов, пользуя их снадобьями из растений, собранными в лесу при полной луне. Но за последнее время несколько человек, которые обратились к ней за помощью, умерли от лихорадки, а потом случился страшный неурожай. Городской священник заподозрил девушку и в компании избранных прихожан отправился ночью в лес. Там, по свидетельству мужчин, они увидели, как женщина поклоняется Сатане. Они схватили ее, притащили в город и посадили под замок на четыре дня, почти без воды и пищи. Именитые горожане допросили девушку, но та ни в чем не призналась. Никто в городе не обладал правом судить ведьм, и потому жители отправили конного посыльного в Сульмону, чтобы сообщить обо всем епископу. Епископ ответил, что вскоре пришлет инквизитора. Если подозрения оправдаются, ведьму перевезут в мрачные подземелья епископского дворца, где он сам лично будет задавать ей вопросы. Дабы утолить любопытство горожан, опасавшихся, что ведьму увезут и они не смогут вдоволь поглазеть на нее и осыпать бранью, было решено выставить днем женщину на всеобщее обозрение, предварительно заткнув ей рот, чтобы не богохульствовала или не попыталась наложить заклятия.

Люди бросали в ведьму гнилыми фруктами и глумились над ней. Джованни внимательно следил за происходящим. Девушка, потупившись, стояла на коленях. Когда оскорбление было слишком жестоким или удар слишком сильным, она резко вскидывала голову, обжигая взглядом обидчика, но потом вновь бессильно роняла ее на грудь.

Зрелище было не из приятных, и Джованни решил уйти. Тем не менее, выходя из города, он никак не мог избавиться от образа девушки. Неужели она действительно поклонялась дьяволу? Не может быть! В ее глазах он увидел только страх и чувство несправедливости. Второй раз в своей жизни Джованни помолился от всего сердца. Он просил Бога сжалиться над этим бедным созданием, вновь и вновь повторяя «Отче наш».

Вечером он остановился на постоялом дворе. Сел на единственное свободное место за столом и заказал горячий ужин. Хозяин окинул юношу брезгливым взглядом и потребовал плату вперед. Джованни не моргнув глазом отсчитал монеты, добавив одну за разрешение переночевать на соломенном матрасе в конюшне.

Когда Джованни ужинал, в зал вошел монах в сопровождении вооруженного человека. Они сели напротив Джованни и принялись за обильную трапезу. Из их беседы юноша понял, что монах — не кто иной, как инквизитор, а солдат его охраняет. Джованни прислушался и узнал, что они прибыли верхом, ночь проведут на постоялом дворе, а утром отправятся в город. Священнослужителю предоставили комнату, а его спутник собирался ночевать в конюшне. Также юноша узнал, что молодую женщину наверняка отвезут к епископу, чтобы тот допросил ее и вынес приговор. Судя по разговору путников, епископ уже отправил на костер несколько женщин, обвиненных в колдовстве.

Покончив с едой, Джованни сразу же направился в конюшню и лег на соломенный матрас. Вскоре пришел солдат, который молча устроился рядом и уснул.

Но Джованни не спал. Он не мог изгнать из памяти взгляд колдуньи, который не давал ему покоя.

Посреди ночи юноша принял решение и тщательно продумал план.

Перед самым рассветом он совершил задуманное.

Убедившись, что стражник крепко спит, Джованни нашел полено и со всей силы опустил его на голову спящего. Тот даже не вскрикнул. Джованни надел одежду солдата, пристегнул меч и кинжал. Затем спрятал бездыханное тело под кучей сена. Побрившись как можно лучше, оседлал лошадей и стал с нетерпением ждать монаха. Тот появился и, сразу заметив, что стражник выглядит не так, как раньше, издал удивленный возглас. Джованни был начеку: приставив кинжал к упитанному брюшку священнослужителя, он приказал ему взобраться на коня. Оправившись от потрясения, монах послушался, хотя от страха и дрожал всем телом. У Джованни отлегло от сердца, когда он увидел, что инквизитор — трус. От этого зависел успех всего плана, ведь справиться с сопротивляющимся противником, не говоря уже о том, чтобы его убить, юноше было бы не под силу.

Оба всадника выехали со двора и направились к городу. Джованни благодарил Небо за то, что с детства обожал лошадей и научился ездить верхом — деревенский староста разрешал мальчугану вертеться на конюшне. Юноша сказал испуганному монаху, что тому следует делать, когда они доберутся до места. И добавил, стараясь говорить угрожающе, что в случае неповиновения толстяка ждет верная смерть.

Время уже близилось к полудню, когда путники добрались до города. Их прибытия ждали, и несколько сотен зевак проводили монаха и его спутника на площадь, к помосту, где была привязана ведьма.

Точно следуя указаниям Джованни, монах, даже не спешившись, приказал отвязать ведьму и посадить ее перед стражником. Люди, которые караулили ведьму, удивились столь необычной просьбе, но не посмели перечить самому инквизитору. Они стащили женщину с эшафота, не развязав, ей, однако, руки и оставив во рту кляп. Затем посадили боком на лошадь. Джованни почувствовал прикосновение стройного, гибкого тела женщины, и в его душе забушевали эмоции. Одной рукой он обвил стан колдуньи, не давая ей упасть, другой чуть ослабил поводья, и лошадь двинулась вперед.

Прекрасные глаза пленницы смотрели с надеждой и недоверием. Хотя девушка была измучена и страдала от жажды, Джованни поразила сила, таящаяся в ее взгляде. Легкое сомнение прокралось в мысли юноши, он подумал: а что, если она и вправду ведьма и попытается наложить на него заклятие? Впрочем, долго размышлять не пришлось — в толпе уже поднимался ропот, люди не понимали, почему инквизитор так спешно уезжает с ведьмой, даже не допросив ее, как ожидалось, в присутствии именитых горожан.

Священник осведомился у монаха, в чем дело. Тот, по-прежнему находясь под угрозой кинжала Джованни, пролепетал, что хочет допросить женщину где-нибудь подальше от людных мест. Священник ответил, что раз уж ведьму увозят, то ее должны сопровождать еще два дюжих стражника, и шагнул к Джованни. Тот почувствовал, что ситуация ускользает из-под контроля, не раздумывая, прижал покрепче девушку к себе и пришпорил коня. Тот пустился в галоп, озадаченные зеваки смотрели вслед. Когда беглецы были на расстоянии полета стрелы, монах очнулся и завопил:

— Держите его! Остановите! Этот человек — самозванец! Я его знать не знаю!

Но было уже поздно. Джованни со спасенной женщиной пересекли площадь и выехали на боковую улочку, ведущую из города. Почти все жители города собрались поглазеть на ведьму, и только несколько стариков проводили взглядом беглецов, лошадь которых неслась все быстрее и быстрее. Когда горожане снарядили всадников в погоню, Джованни и его спутница успели преодолеть около половины лиги.

Только через какое-то время ведьма поняла, что ее похитили прямо из-под носа мучителей. По волнению ее спасителя было заметно, что он действовал в одиночку и опасность еще не миновала. Женщина взглядом дала понять, чтобы у нее вытащили изо рта кляп. Как только она снова смогла говорить, то обратилась к Джованни:

— Скачи до моста, а там поверни налево, на тропу, которая ведет вдоль реки.

Джованни повиновался. Облако пыли за ними все приближалось.

— Не бойся, — произнесла женщина, словно читая его мысли, — мы успеем добраться до леса, прежде чем нас догонят.

Действительно, вскоре они оказались в густом лесу. Ехать верхом дальше было невозможно.

— Привяжи коня к дереву и освободи мне руки, — скомандовала женщина.

Не медля ни секунды, юноша перерезал путы одним взмахом кинжала. Девушка сразу же схватила седельную флягу с водой и жадно осушила до дна. Затем посмотрела Джованни в глаза.

— Эти свиньи не давали мне пить! Следуй за мной, в лесу им нас никогда не найти!

Она взяла юношу за руку и потащила за собой в чащу.

Глава 18

Они шли уже почти целый час, не проронив ни слова, пока наконец не поднялись на вершину холма, откуда вся долина просматривалась как на ладони. Женщина показала на шалаш в развесистой кроне могучего дуба. Из незаметной выемки в скале достала веревочную лестницу, перебросила ее через высокую ветку и влезла в убежище, предложив своему спасителю последовать ее примеру. Карабкаясь вверх по лестнице, Джованни испытывал некоторое беспокойство, но когда он оказался в уютном маленьком гнездышке из прутьев и сухой травы, сомнения покинули его.

— Это мое тайное логово, — пояснила с улыбкой женщина, доставая из укромного местечка флягу и немного еды. Затем протянула один из плодов Джованни. — Бери, подкрепись немного. Меня зовут Луна. Спасибо тебе. Не знаю, зачем ты это сделал, но я очень благодарна.

Джованни улыбнулся в ответ, а потом бросил взгляд на растения, свисающие с потолка хижины.

— Это всего лишь травы, которые я собираю и сушу, чтобы пользовать больных, — здесь нет ничего дурного!

— Значит, ты не ведьма? — спросил Джованни.

От подобного простодушия и откровенности женщина лишилась дара речи. Затем расхохоталась.

— А если бы была, ты бы меня спас?

Джованни снова улыбнулся.

— Ты спросила, зачем я вырвал тебя из рук этих людей. Сам не найду ответа. Мне стало не по себе, когда вчера на площади я увидел, как тебя мучают, хотя даже не знал, правду говорят горожане или нет. Весь день только о тебе и думал, так погано на душе было! А потом вечером встретил инквизитора, ну, меня и осенило, что если я переоденусь в стражника и припугну монаха, то смогу тебе помочь. Но, должен признаться, страху натерпелся куда больше его — в жизни не брал оружия в руки!

Оба рассмеялись.

— Вот! — торжествующе воскликнула Луна, доставая мех с вином. — Отпразднуем нашу встречу!

Признание Джованни поразило девушку, ей очень хотелось узнать, кто этот странный юноша, который, не задумываясь, рискнул жизнью, чтобы спасти незнакомку.

Пока они весело распивали вино, Луна поведала свою историю.

Девушка никогда не знала отца, ее растила мать, которую сторонились все жители города — ведь женщина прижила ребенка без мужа. Но она умела лечить многие недуги, и ее не прогнали прочь, как часто бывает с несчастными, от которых отказывается семья, стоит им забеременеть от какого-нибудь парня или уважаемого, но бессовестного женатого мужчины. Прошло время. После смерти матери несколько горожан — некоторые из них принадлежали к знатным семьям — стали преследовать Луну, добиваясь от нее услуг, которые она не желала оказывать.

Девушка призналась Джованни, что не придерживается строгих нравов, и у нее уже было несколько мужчин. Но только те, кто ей нравился! Воспользовавшись смятением, которое воцарилось в городе после ряда несчастий, отвергнутые поклонники, включая самого священника, сговорились отомстить. Они заявили, будто видели, как девушка поклоняется дьяволу, хотя на самом деле она в полнолуние собирала лекарственные травы.

Джованни внимательно слушал Луну. Было видно, что она не лжет, и постепенно все оставшиеся в его душе сомнения исчезли. Пока девушка говорила, он рассмотрел ее как следует. Ему понравилось стройное, гибкое, как у кошки, тело, белая кожа и тонкие пальцы. Понравилось оживленное лицо, горящие голубые глаза и роскошная грива огненно-рыжих волос, спадающих на маленькую, красивую грудь. Джованни решил, что девушка весьма соблазнительна, и неудивительно, что столько мужчин в городе потеряли от нее голову.

Закончив рассказ, Луна сообщила, что еще голодна, и потому пойдет проверить расставленные силки. Молодые люди спустились с дерева, и, пока Луна осматривала ловушки, Джованни собирал хворост для костра. Они договорились подождать с ужином до наступления ночи, чтобы никто не заметил дым.

Собрав достаточно сучьев и валежника и соорудив нехитрый вертел, Джованни сел у подножия высокого ясеня, наблюдая, как закат багрянит небо над долиной. Солнце утонуло за горизонтом, и поднялась луна идеально круглой формы.

Подошла девушка с великолепным зайцем в руках.

— Можешь развести огонь, теперь нас никто не заметит. А я принесу еще вина!

Она полезла в шалаш на дереве, а Джованни тем временем поджег хворост, выбив искры при помощи кремней, которые дала ему девушка. Затем она присоединилась к нему, и молодые люди выпили вина, ожидая, пока разгорится костер. Джованни уже хотел было выпотрошить добычу и насадить на вертел, но Луна остановила его.

— Хочешь, я предскажу твое будущее?

Юноша застыл, ошеломленный.

— Я унаследовала от матери способность узнавать судьбу по внутренностям животных. Правда, удается это только в полнолуние. Поэтому люди и зовут меня Луна, думают, что именно она посылает мне такие странные откровения. Может, я ничего о тебе не знаю, но увижу твое прошлое и будущее!

Джованни оцепенел от страха, решив, что, может, он и вправду повстречал ведьму. Откуда у нее этот дар? От Бога или от дьявола? Его бросило в дрожь.

Луна рассмеялась.

— Не бойся, Джованни! Здесь нет ничего плохого. Это — дар от рождения. Когда я встречаю людей, у меня появляются видения об их жизни. Мать научила меня гадать по внутренностям животных в полнолуние, такие предсказания еще точнее. Я уже гадала нескольким знатным горожанам, и все, что я сказала об их прошлом и будущем, оказалось правдой. Вот еще одна причина, почему священник объявил меня сподручницей Сатаны. Он считает всех оракулов Луны язычниками, а тех, кто полагает, что звезды могут предсказывать судьбу, — идолопоклонниками.

В этом Джованни был с ним полностью согласен. Как можно узнать прошлое незнакомца, не говоря уже о будущем, без участия потусторонних сил? Христианство отвергает подобную практику потому, что она явно не обходится без участия дьявола. Луна снова прочитала его мысли. Она нежно стиснула ладонь юноши, а он, несмотря на растущий страх, не осмелился отдернуть руку.

— Церкви не нравится, что людям предсказывают будущее, потому что тогда оно становится для них интереснее, чем месса или исповедь, — продолжила Луна, — но если уж природа наделила меня таким даром, то разве не для того, чтобы сказать людям о чем-то способном помочь спасению их души? Я вижу только то, что Бог дозволяет мне видеть.

Доводы Луны показались Джованни разумными, а уверенный, но мягкий голос девушки помог заглушить страх. Может, она и права, подумал юноша. Разве бы Господь допустил, чтобы ребенок, такое невинное создание, обладал силами зла? Если у девушки этот дар от рождения, то не иначе как по воле Создателя, решил Джованни. Какое-то время он молчал, размышляя над ее предложением. Хочет ли он знать свое будущее?

В глубине души Джованни не был фаталистом. Он всегда считал, что может сам выбирать жизненный путь, а не просто покорно выносить удары судьбы. Именно поэтому он воспринимал свои сокровенные желания как возможности. Подобное отношение и побудило его отправиться на поиски Елены, несмотря на все препятствия. Джованни знал, что если не возьмет судьбу в собственные руки, то так и останется навсегда в деревне, влача унылое существование. И все же юноша часто размышлял над тем, почему он так отличается от других, почему его терзают желания, неведомые его сверстникам. Джованни решил, что, должно быть, им движет какая-то сила, управляющая всей вселенной, и ему предстоит совершить нечто особенное. Наверное, эта сила и была тем, что Луна называла «судьбой».

Но хорошо ли знать свою участь заранее? Разве не лучше узнавать ее постепенно, по ходу жизни, чтобы желания, встречи и события говорили сами за себя? Какой прок в том, чтобы знать свое будущее, особенно если оно печально? Он вновь подумал о Елене. Сейчас его судьба — эта девушка. Что, если в большой книге человеческих судеб предначертано, что он должен ее искать, найти и даже стать ее возлюбленным? Если Луна подтвердит это, то Джованни приобретет небывалую силу! А вдруг она скажет, что он стоит на неверном пути, его судьба — всю жизнь прожить в деревне, и Елена никогда его не полюбит… какое тогда он примет решение?

Джованни одолевали сомнения. Луна не выпускала руку юноши, уважая его молчание. Она знала, что на предложение предсказать судьбу трудно ответить сразу. Она сама всегда относилась к гаданию на внутренностях с некоторой опаской. Иногда видения, которые представали перед ней, были ужасающи, и девушка дорого бы дала, чтобы их избежать. Однажды Луна даже серьезно заболела, увидев страшную смерть во внутренностях цыпленка, которого принесла молодая горожанка. Некоторое время спустя женщина умерла в мучениях, рожая пятого ребенка. Правда, постепенно Луна привыкла к видениям. Она переживала их необычайно ярко в тот момент, когда рассказывала об увиденном, а затем старалась отстраниться как можно дальше, чтобы все забыть. Луна больше не задумывалась над своим даром — другие умеют ковать железо или готовить, а она вот предсказывает будущее.

Джованни очнулся от мыслей. Выдернул ладонь из руки Луны, словно давая понять, что принял решение сам, без чужой помощи. Он продолжит свой путь, и не важно, что ему нагадают. Не надо бояться. В лучшем случае слова девушки укрепят его решимость, а в худшем — он вскоре забудет и эту беззвездную ночь, и все, что скажет Луна, вглядываясь во внутренности животного.

Он кивнул девушке, давая понять, что согласен.

Глава 19

Луна взяла нож и вспорола зайцу брюхо. Широко развела края разреза, чтобы обнажить кишки. Внимательно вгляделась при свете костра в окровавленные внутренности. Джованни со страхом наблюдал, как глаза Луны медленно поменяли цвет, став почти красными. Девушка смотрела на вязкое месиво потрохов, но, казалось, ее взгляд устремлен далеко-далеко.

Вдруг она резко откинула голову назад, словно заметив во внутренностях нечто страшное.

— Женщина… я вижу женщину, окруженную солдатами. Она поддерживает руками большой живот. Думаю, она беременна. Огромная опасность подстерегает ее.

На несколько мгновений Луна закрыла глаза. Ее голос звучал необычно, словно принадлежал какому-то другому существу. Затем девушка снова всмотрелась в распоротое брюхо зайца.

— Вижу маленького мальчика, не старше семи или восьми лет. Он не сводит глаз с гроба, который опускают в могилу. Он сдерживает слезы и не плачет. Но ему грустно и одиноко, и вуаль печали навсегда опустилась на его сердце.

Я снова вижу лицо молодой женщины, вынашивающей ребенка. У нее очень темные волосы. Она совсем юна, но ее ум и душа глубоки и обширны. Женщина утешает маленького мальчика, хочет, чтобы печаль покинула его. Она так ласково гладит его лицо!

Казалось, Луна совсем обессилела. Она глубоко вдохнула и продолжила:

— Еще одна женщина. Постарше. Ее сердце столько страдало! Она думает о человеке, которого любит, его приговорили к ужасному наказанию. Она корит себя за то, что не помогла ему избежать страшной участи. Чувствует свою вину.

Я снова вижу ее, но она моложе, намного моложе! Как она прекрасна! Но ее сердце в смятении. Она смотрит на тело мужчины, пронзенное шпагой.

Я вижу убийцу! Это… это… ты его убил! Вижу второе тело — и этого человека тоже убил ты!

А вот и третий труп… и снова убийца ты!

Вижу испуганного человека, у него на руке шрам… ты приближаешься к нему, хочешь поразить его саблей… заносишь руку…

Все исчезло.

А теперь я вижу четырех старцев, восседающих на тронах. Там еще есть пятый трон, но он пуст. Ты стоишь, повернувшись к старцам лицом. Они ласково смотрят на тебя. На одном из них странная остроконечная шляпа, усеянная звездами, другой слеп, у третьего — длинная седая борода, а четвертый одет в белую мантию без швов. Первый старец отверз уста и говорит: «Сын мой, твое место среди нас, ибо душа твоя глубока и чиста». Второй добавляет: «Но твои руки обагрены кровью, потому что ты убьешь из ревности, страха и гнева». Я слышу, как третий произносит: «Если же ты прервешь четвертую жизнь, то сделаешь это из ненависти… и тогда душа твоя будет потеряна навсегда». Последний старец показывает на небесный свод: «Смотри, Джованни, смотри на свою трагическую и необыкновенную судьбу. Принимаешь ли ты ее?»

Глава 20

Луна замолчала. Ее веки были плотно сомкнуты, а по щекам катились слезы. Она смахнула их и наконец смогла посмотреть на Джованни.

— Прости, мне не следовало предлагать тебе погадать на судьбу.

Когда Луна описывала свои видения, Джованни молчал, словно утратил дар речи. Юноша ничего не понял из бессвязного бормотания, сложившегося в непонятную, кровавую картину, которая, казалось, не имела к нему никакого отношения. Он мог идентифицировать себя только с маленьким мальчиком, который потерял мать, да и то в день похорон его не утешала юная темноволосая девушка. Он подумал было о Елене, когда Луна упомянула женщину, которая смотрела с участием на человека, пострадавшего из-за нее. Но эта женщина не могла быть Еленой потому, что, по словам Луны, ее возраст приближался к среднему. Хотя Джованни и не мог соотнести предсказание Луны с собственной жизнью, но оно его потрясло, привело в смятение, опустошило. Каким-то образом оно задело его душу, и юноша не знал почему. Обессиленный, он не мог ни думать, ни говорить.

И снова Луна нарушила молчание:

— Я впервые увидела столько образов, которые так непонятно переплелись. Я не знаю тебя, но ты не похож на того человека из видений. Хотя он был убийцей, я чувствовала в нем силу и мудрость. А ты выглядишь обычным крестьянином.

— А я и есть обычный крестьянин, — ответил Джованни, почти успокоившись от собственных слов. — И тоже ничего не понял из того, что ты мне сейчас наговорила. — Он медленно поднялся на ноги. — Я устал. Совершенно безумный день, твои ужасные видения, да еще вино — просто голова кругом идет. Мне нужно поспать.

— Можешь подняться в шалаш. Там тебе будет удобно, даже предрассветного холода не почувствуешь. Болваны-горожане не давали мне ни крошки еды, так что я собираюсь воздать должное этому зайцу. Присоединюсь к тебе позже… Спи спокойно, я вовсе не ведьма.

У Джованни не осталось сил даже на улыбку. Его мысли были пусты. Он с трудом взобрался по веревочной лестнице и лег в углу шалаша. Через пару мгновений юноша погрузился в сон.

Среди ночи его разбудило пение странной птицы. Джованни не сразу пришел в себя, потребовалось несколько секунд. Рядом, свернувшись калачиком, спала юная девушка. Джованни осторожно убрал разметавшиеся волосы с ее лица, освещенного лунным светом. И замер от неожиданности.

— Елена!

Никакой ошибки, это она рядом с ним, здесь и сейчас! Мирно спит, одной рукой обнимая Джованни. Невероятно, но юноша нисколько не сомневался, что это Елена. Его заворожила магия закрытых глаз, мягкая кожа, мускусный аромат волос.

Джованни нестерпимо захотелось ее поцеловать, и он наклонился к губам девушки.

В то же мгновение она приоткрыла глаза. Джованни застыл, почти касаясь ее губ. Удивление в ее взгляде сменилось нежностью и желанием. Джованни хотел спросить, как она здесь оказалась, чуть было не рассеяв чары, но девушка прижала палец к его губам, словно прочитала его мысли. Затем провела тыльной стороной ладони по небритому подбородку юноши, шее, обнаженной груди. Ее рука замерла на мгновение, а потом двинулась назад, к другой щеке, волосам, коснулась их и крепко схватила.

Джованни больше не мог сдерживаться. Он наслаждался ласками женщины, словно нектаром богов.

Она подняла голову, ее глаза растворились в его, губы становились все ближе, пока наконец Джованни не ощутил их вкус. Женщина прижалась к нему и крепко обняла. Ее ладони нежно погладили еще саднившие рубцы на спине Джованни. От прикосновений боль утихла словно от самого лучшего бальзама.

Женщина почувствовала, как желание охватывает Джованни. Одно неожиданное движение — и вот она уже над ним. Ее рука потянулась вниз, тонкие пальцы легко пробежали по разгоряченной плоти. Затем женщина обхватила член и направила в свою потаенную пещерку. Бедра неистово задвигались, и она застонала. Затем вытянулась над телом юноши, обеими ладонями обхватив его лицо. Джованни вздрогнул, когда грива спутанных волос коснулась его груди, двигаясь в такт с резкими, яростными толчками его фаллоса. Опьяненный счастьем, он тронул колышущуюся грудь. Чувства, охватившие юношу, были столь сильны, что он потерял сознание.

Когда он пришел в себя, обнаженная женщина лежала рядом с ним, уткнувшись лицом в его руку. Бледный свет восходящего солнца пробивался сквозь плетеные стены хижины.

Взгляд Джованни застыл, когда юноша заметил рыжие волосы своей подруги.

— Луна! — воскликнул он и резко сел.

Женщина спала, даже умиротворение сна не могло скрыть чувственного выражения лица. Джованни испуганно отпрянул.

— Ведьма обманула меня! — вскричал он.

Дрожа от страха и ярости, он собрал свою одежду и поспешил вниз по веревочной лестнице. Затем натянул рубаху и штаны, влез в башмаки, одной рукой схватил украденный у стражника меч, другой — флягу из козьей кожи и ринулся прочь.

Часть вторая Меркурий

Глава 21

Несколько часов Джованни блуждал по лесу словно одержимый. Его мысли путались, он никак не мог их собрать. Он бежал все дальше и дальше, желая только одного — скрыться от женщины, которая его околдовала. Наконец юноша выбрался из леса на дорогу. Немного передохнул, набрал во флягу воды из ручья. И зашагал на север, к Венеции, к Елене.

Пока Джованни шел, его мысли постепенно прояснились. Он сердился на Луну, которая, чтобы соблазнить его, приняла облик Елены, его смущало и тревожило то, что он испытал такое наслаждение и радость, занимаясь любовью с чужой ему женщиной. Джованни ненавидел себя за это, хотя и пробовал утешиться мыслью, что его душа и тело принадлежат возлюбленной.

Когда зашло солнце, Джованни устроился на ночлег у огромного дуба неподалеку от дороги. Он прошел более пятнадцати миль, то поднимаясь на холм, то спускаясь в долину, но есть ему совсем не хотелось, после событий предыдущей ночи внутренности словно окаменели. Видения ведьмы вновь предстали перед его мысленным взором, когда юноша попытался заснуть. «Все, о чем она рассказала мне, кажется таким далеким от моей жизни, — думал Джованни. — Однако за последнее время моя жизнь сильно переменилась. Но не верю, что когда-нибудь стану преступником, просто не стану, и все! А вдруг существует кто-то, чья воля сильнее моей, и он ведет меня по предсказанному пути? Можно ли избежать того, что колдунья назвала судьбой?»

Наконец Джованни заснул, и в его ярких, словно наяву, снах тошнотворный запах крови смешивался с пьянящим ароматом Луны.

— И что же тебе привиделось?

Джованни вздрогнул. Солнце уже поднималось над горизонтом. Рядом с юношей стоял огромный бородатый человек, который смотрел на него и громоподобно хохотал.

— Ты стонал и ворочался, словно овца, которую режут, или как телка под быком!

— Ты кто? — неуверенно спросил Джованни, держа одну руку на ножнах меча.

— Не бойся. Меня зовут Пьетро. Я служу у человека, который живет в лесу.

Он протянул руку, чтобы помочь Джованни встать. Джованни помедлил, но сердце подсказало ему, что бояться нечего, и тогда он схватился за огромную волосатую ручищу и легко вскочил на ноги.

— Меня зовут Джованни. А что ты делаешь здесь в столь ранний час?

— Возвращаюсь из города. Вчера весь день шел, а ночевал в деревушке Остуни, неподалеку отсюда, — ответил незнакомец и показал на корзину, стоявшую под деревом. — Купил еду и другие нужные вещи для своего хозяина. Если ты голоден, можешь позавтракать с нами.

От голода у Джованни подвело кишки, он с радостью принял приглашение и отправился вслед за бородачом по тропе, ведущей в лес. Несколько минут они шагали меж дубов, берез и каштанов, пока наконец не вышли на красивую поляну, залитую теплыми лучами утреннего солнца. Там, прямо посредине, стоял маленький деревянный домик.

— Я сам его построил, — произнес Пьетро, заметив удивление в глазах своего спутника. — Работал несколько месяцев, зато теперь у нас пару десятков лет будет крыша над головой.

— А зачем ты построил дом в таком уединенном месте?

— Хозяин попросил, — последовал несколько уклончивый ответ.

— И кто же твой хозяин?

— Скоро сам увидишь.

Мужчина зашел в дом и через несколько мгновений появился снова.

— Входи, мой мальчик, хозяин приглашает тебя разделить нашу трапезу.

Джованни нерешительно шагнул через порог и оказался в большой комнате, в которую через два оконца проникал слабый дневной свет. Джованни поразило то, что стены комнаты были сплошь заставлены книгами.

— Это что… всё книги? — изумленно пробормотал он, широко распахнув от удивления глаза.

На другом конце комнаты в удобном кресле сидел старик, целиком погрузившись в чтение. Он был довольно худощав, но обладал внушительным лбом, увенчанным гривой серебряных волос. Старик поднял глаза от страницы и посмотрел на Джованни проницательным взглядом.

— Ты когда-нибудь раньше видел книги?

— Да, но не так много, как здесь, — прошептал Джованни с благоговением.

— И ты умеешь читать?

— Немного. Я всего лишь бедный крестьянин, но наш священник научил меня латыни по молитвеннику.

— Неужели? — переспросил старик, явно заинтересовавшись. — А другие книги тебе доводилось читать?

— Увы, нет! Но так хотелось бы!

Старик медленно поднялся на ноги и протянул Джованни книгу, которую читал. Тот, не в силах вымолвить ни единого слова, уставился на том в коричневом кожаном переплете.

— Как тебя зовут?

— Джованни… Джованни Траторе.

— Возьми книгу, друг мой. Скажи нам, понимаешь ли ты в ней хоть что-нибудь.

Джованни протянул руку, чтобы взять бесценную вещь. Погладил обложку, осторожно приоткрыл и понюхал.

— Вот, именно так и надо обращаться с книгой! — ликующе воскликнул старик. — А теперь скажи, о чем она. Можешь прочитать имя автора и заглавие?

Джованни перелистал страницы, дошел до самой первой и пристально вглядывался в нее несколько секунд. К счастью, текст был на латыни.

— Ее написал Дезидерий Эразм.[2]

— Браво! — обрадовался старец. — А название?

— Книга называется… — Джованни замешкался, слова казались совершенно абсурдными. Но другого перевода он подобрать не мог. — «Похвала глупости».

— Совершенно верно!

— Но что это означает? Разве можно возносить хвалу одному из худших зол, которые только могут выпасть на долю человека?

Старик прищурился — ему понравился юноша, хотя он и знал его всего-то минут пять. Будучи простым крестьянином, парнишка все же попытался освоить грамоту, а сейчас проявлял признаки пытливого ума.

— В этом-то и вся загадка книги и ее названия!

Старик взял Джованни за руку и усадил рядом с собой.

— Думаю, тебе не доводилось слышать об Эразме, так ведь?

— Нет, никогда.

— А ты знаешь, что такое «философия»?

— Не совсем… Я…

— У тебя религиозное воспитание? — поинтересовался хозяин, в его голосе сквозило сомнение.

— Священник наставлял меня и других детей в христианской вере, а еще я многое узнал об Отце нашем, Иисусе Христе, читая молитвенник. Правда, не все там понял.

Старик потер лысеющий череп. Только сейчас он начал понимать, что Джованни совсем необразован, хотя и стремится к знаниям. Он уже было засомневался, стоит ли продолжать разговор, как молодой человек спросил:

— Вы так и не сказали мне, кто такой Эразм и почему он восхваляет глупость.

— Я вижу, тебя непросто сбить с толку. Отлично! Если обсуждать этот вопрос подробно, то и целого дня не хватит, но кое-что я тебе расскажу.

Эразм — мой друг. Он — голландский богослов и философ, то есть, буквально, «тот, кто любит мудрость». Он объездил всю Европу, но большую часть своей жизни посвятил изучению и переводу изречений древних философов. Больше всего он хочет установить гармонию между христианским Священным Писанием и философией античного мира, потому что, как ты, наверное, знаешь, некоторые служители церкви презирают идеи древних мудрецов, ведь они не были ниспосланы Богом. С другой стороны, философы верят только в человеческий разум, отрицая божественность Священного Писания. Эразм же старается их примирить, так как считает, что нет никакого противостояния между разумом, с одной стороны, и верой в божественное Откровение — с другой. Понимаешь?

— Не совсем, — смиренно признал Джованни. — Для меня все это внове. Но почему он дал книге такое название?

— В ней Эразм пытается разоблачить нравы нашего времени, особенно знати и духовенства. Он нападает на церковь и власть имущих, потому-то книга и написана в сатирическом ключе. А глупость выведена в качестве одного из персонажей.

Старик замолчал и снова протянул книгу Джованни:

— Убедись сам. Открой ее на любом месте и прочитай!

Джованни взял книгу и наугад открыл. Внимательно вгляделся в печатный текст и начал медленно читать:

— «При всем видимом благополучии своем государи представляются мне несчастнейшими из смертных, потому что никто не говорит им правды и вместо друзей имеют они только льстецов. Но, скажут мне, царские уши не выносят правды; по этой причине и убегают государи от мудрецов, опасаясь, как бы не отыскался среди них человек свободный, который посмеет говорить вещи скорее правдивые, нежели приятные. Это действительно так: ненавистна истина царям».[3]

— Мальчик мой, да ты прекрасно читаешь по-латыни! — удивился старик. — Пожалуйста, продолжай!

У Джованни отлегло от сердца, воодушевленный похвалой, он пролистнул несколько страниц и продолжил. В следующем отрывке Эразм высмеивал философов:

— «Ничего в действительности не зная, они воображают, будто познали все и вся, а между тем даже самих себя не в силах познать и часто по близорукости или по рассеянности не замечают ям и камней у себя под ногами. Это, однако, не мешает им объявлять, что они, мол, созерцают идеи, универсалии, формы, отделенные от вещей, первичную материю, сущности…»

Старик рассмеялся.

— Он забавляется над нами, но ведь все правда! Какой острый ум! Но не останавливайся на полпути, прочти еще несколько строк. Когда их произносишь вслух — они еще лучше, а ты очень хорошо читаешь!

Джованни снова вернулся к книге и прочел отрывок, посвященный вопросам, которыми задаются богословы:

— «Может ли Бог превратиться в женщину, дьявола, осла, тыкву или камень? А если бы он действительно превратился в тыкву, могла ли бы эта тыква проповедовать, творить чудеса, принять крестную муку?»

Теперь развеселился и слуга, а его господин хохотал так сильно, что закашлялся. Джованни чувствовал себя на седьмом небе. Он не только сумел прочитать латинский текст почти без запинки, его чтение развеселило радушных хозяев!

— Увы, он прав! — воскликнул старик. — Ну что же, мой мальчик, ты доставил мне превеликое удовольствие, я даже проголодался, слушая эти замечательные слова! Конечно, наша еда не сравнится с яствами клириков, но если ты пожелаешь разделить с нами завтрак, буду рад…

Не дожидаясь ответа Джованни, он повернулся к слуге:

— Пьетро, накрой на стол.

— Не знаю, как вас благодарить, — пробормотал, заикаясь, Джованни, все еще под впечатлением прочитанного. — И даже не осмеливаюсь спросить, кто вы. Так непривычно встретить в этом глухом лесу, вдали от городов и селений, столь ученого человека, друга известного писателя, владельца такой большой библиотеки…

Старик наморщил лоб от удовольствия. Хотя много лет он предпочитал вести уединенный образ жизни, этот разговор ему нравился.

— Большую часть жизни я провел в прекрасной Флоренции. Тебе знаком этот город?

— Я родом из деревушки в Калабрии и бывал только в селах и небольших городках, которые попадались на моем пути.

— И куда же ты направляешься, мой мальчик?

— В Венецию.

— В Венецию?! Как же ты попал в Абруцци? Тебе следовало бы пойти вдоль побережья, а еще лучше — сесть на корабль.

— Знаю, синьор. Но я решил не торопиться.

В душе старика проснулось любопытство. Кто этот юный крестьянин и что ему нужно?

Слуга прервал размышления хозяина, возвестив, что завтрак готов.

Когда они сели за стол, накрытый в соседней комнате, Джованни возобновил разговор.

— Могу ли я поинтересоваться, что делали вы во Флоренции и почему оставили город и укрылись здесь?

Старик рассмеялся.

— Хорошо сказано, мой мальчик, я действительно здесь прячусь! Я, подобно Эразму, философ и однажды опубликовал письмо, которое не понравилось ни политическим, ни церковным властям. Меня изгнали из города, и нам с моим преданным слугой Пьетро пришлось уехать, захватив с собой все книги, какие только удалось. С тех пор многое изменилось, и я бы мог вернуться во Флоренцию, но уединенная жизнь пришлась мне по душе. Я могу полностью посвятить себя научным занятиям, и мне не нужно бывать на светских приемах, которые наводят на меня тоску еще больше, чем месса!

— А что вы изучаете? — с воодушевлением спросил Джованни.

— Все! Меня интересуют естественные науки, медицина, богословие, философия, поэзия, движение планет, Священное Писание… Уже почти сто лет, как повторное открытие древнеримских и древнегреческих мудрецов вдохновляет новые силы в нашу старую христианскую цивилизацию. Конечно, в прошлые века тоже знали об учении великих философов, таких как Платон и Аристотель, но их идеи пришли к нам через арабов, у нас даже не было оригинальных греческих текстов. Однако примерно лет сто назад византийские богословы привезли в Италию оригиналы рукописей великого Платона. В тысяча четыреста тридцать девятом году от Рождества Христова Папа Евгений IV, пытаясь примирить западную и восточную церкви, созвал Вселенский собор во Флоренции, в моем родном городе. Хотя попытка оказалась не особо удачной, несколько греческих ученых, приехавших на собор, обосновались в Тоскане. Под покровительством весьма просвещенного Козимо Медичи была основана новая школа наподобие знаменитой платоновской Академии. Ее главой Козимо назначил человека, который и стал моим наставником, — Марсилио Фичино. Ты когда-нибудь слышал о нем?

— К сожалению, нет, — признался Джованни, вновь стыдясь своего невежества.

— Впервые я встретил его в тысяча четыреста семьдесят седьмом году, когда мне едва исполнилось семнадцать. Ему тогда было сорок четыре, и слава его достигла расцвета.

Взявши за основу эту информацию, Джованни подсчитал, что мессеру Луцио сейчас, должно быть, около шестидесяти трех лет.

— Золотые были времена! — продолжил старик, его глаза заблестели. — Академия, возглавляемая Марсилио, находилась под защитой внука Козимо, Лоренцо Медичи, и стала местом увлеченных исследований, где мы отыскивали потерянные сокровища Древнего мира. Я решил посвятить свою жизнь философии. Выучил греческий язык и стал одним из самых близких соратников Марсилио. Помогал ему сделать полный перевод «Диалогов» Платона, опубликованных в тысяча четыреста восемьдесят четвертом году, затем мы вместе работали над «Эннеадами» Плотина, переведенными двумя годами позже.

Старик замолчал, погрузившись в воспоминания о прошлом. Джованни воспользовался паузой и робко спросил:

— Кто такой Плотин?

— А, Плотин! Выдающегося ума человек! — ответил мессер Луцио с воодушевлением. — Он был большим поклонником Платона, который жил в Риме и Александрии в третьем веке. Совершил длительное путешествие в Индию, и эта страна оказала на него неизгладимое впечатление. В его работе замечательным образом сочетаются идеи Древнего мира, она пронизана его собственным мистическим ощущением Бога, которого он называет Первоединым. Когда я переводил Плотина, то подружился с Джованни Пико делла Мирандолой, который был моложе меня на десять лет, но обладал исключительными познаниями. Умнее человека я не встречал. Когда ему было всего лишь двадцать три, он решил за свой счет созвать ученых со всего христианского мира в Рим, чтобы они обсудили только что опубликованные девятьсот тезисов, в которых он обобщил все известные ему философские и религиозные учения. Но Папа осудил семь из тезисов, сочтя их противоречащими христианской вере. Джованни пришлось отказаться от своего замысла и бежать во Францию, где его схватили и бросили в тюрьму. Благодаря вмешательству Лоренцо Медичи он в конце концов смог вернуться в наш город, и мы встретили его с распростертыми объятиями. Мне повезло — я встречался с ним почти каждый день все последние годы его жизни, к сожалению, слишком короткой. Он умер в тысяча четыреста девяносто четвертом, всего лишь спустя год после того, как с него сняли обвинение в ереси, в тот самый день, когда войска короля Франции вторглись во Флоренцию.

Старик вновь замолчал, буравя юного собеседника взглядом. Затем отвел глаза и тихо произнес:

— Но это уже совсем другая история, воспоминания увели меня в сторону от темы нашего разговора. Я всего лишь хочу сказать, что всегда старался следовать по стопам моих учителей — блистательных Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, которые оба, без всяких предрассудков, невзирая на языковые или религиозные преграды, искали всеобщее знание.

От услышанного у Джованни голова пошла кругом. Провидение свело его с человеком, занятым поисками «всеобщего знания». Юноша не мог поверить своему счастью.

— У тебя неважный аппетит, — заметил Пьетро, глядя на тарелку юноши, на которой лежали почти нетронутые хлеб, сыр и кусок ветчины.

— Что вы, напротив, я очень голоден! Но я рад встрече с таким человеком, как вы, синьор…

— Зови меня мессер Луцио, как мой добрый Пьетро и бывшие ученики в Академии.

Джованни подумал, как было бы чудесно, учись он в подобном заведении. И вдруг понял, что здесь, рядом с ним, находится наставник, который мог бы передать ему все свои знания.

Он должен остаться в этом доме. Провести здесь столько времени, сколько нужно, чтобы расчистить пустырь невежества, посадить саженцы и дождаться, пока они не станут цветущим садом. Да, именно так он и поступит. Это его шанс приблизиться к Елене. Нужно сделать так, чтобы и хозяин, и слуга разрешили ему пожить с ними.

Глава 22

За едой мессер Луцио начал расспрашивать Джованни о его жизни. Молодой человек не стал таиться и поведал старику свою историю. Он умолчал только о событиях двух последних дней, опасаясь, что старик не поверит и вышвырнет его за дверь.

Мессера Луцио тронули природная сообразительность и чистосердечие Джованни. Он слушал юношу и чувствовал, как ему хочется передать свои знания этому юному пытливому уму, не испорченному учением. Кроме того, юноша неплохо владел латынью, которая хотя и нуждалась в шлифовке, но все же значительно облегчила бы бремя ученичества. Старик подумал: неужели провидение послало ему этого молодого человека, чтобы на закате жизни было кому передать свой опыт и мысли? Он решил, не торопясь, все обдумать и понаблюдать за Джованни, за его характером, а главное — посмотреть, хватит ли у юноши настойчивости, действительно ли его тяга к знаниям так сильна, как кажется.

Когда трапеза подошла к концу, мессер Луцио спросил у молодого человека, не хочет ли он остаться на несколько дней. Джованни так обрадовался предложению, что, не удержавшись, воскликнул:

— На несколько недель или даже месяцев, если вам будет угодно!

— А как же Елена? Ведь ты покинул дом и семью, чтобы быть с этой прекрасной юной дамой… а не жить у такого старого ворчуна, как я! — пошутил мессер Луцио, весьма довольный воодушевлением юноши. Затем старик отправил Джованни в распоряжение Пьетро, чтобы тот показал юноше дом и объяснил, как они живут. Пьетро позвал Джованни в лес, за хворостом.

— Хорошо, что я привел тебя сюда, — сказал Пьетро, собирая валежник. — Думаю, ты нравишься хозяину.

— Да? Я так рад, что он предложил мне остаться! Не знаю даже, как тебя благодарить за то, что взял меня с собой. Какой удивительный человек!

— Что верно, то верно. Он — ученый, знает древнегреческий, латынь и шесть других языков, не считая итальянского. Кроме того, он философ и астролог, известный во всем христианском мире.

Джованни на миг замолчал — он понятия не имел, что означает «астролог».

— А как насчет тебя? — спросил он, меняя тему разговора. — Давно служишь у месссера Луцио? Ты когда-нибудь был женат?

— Нет, у меня случались интрижки, и довольно много — когда мы с хозяином жили во Флоренции, и даже во время странствий. Но ни ему, ни мне никогда не хотелось обзавестись семьей и воспитывать детей. И знаешь ли, тяга к женщинам почти пропала с возрастом.

— Ты тоже занимаешься наукой вместе со своим господином?

— Не совсем. Я кое в чем разбираюсь, потому что хозяин беседует со мной об этом или потому, что иногда слушаю его разговоры с теми немногими людьми, которые его навещают. Служу у него больше тридцати лет, а здесь мы живем уже тринадцать! Но в отличие от тебя не могу читать по-латыни, предпочел вооружиться мечом, а не ученостью!

— Мечом? — удивился Джованни. — Что ты имеешь в виду?

— Когда-то я был учителем фехтования у флорентийского дворянина, синьора Галфао. С десяти лет я совершенствовался в искусстве владеть шпагой, арбалетом, кинжалом и копьем, а потом синьор Галфао поставил меня в главе своей стражи, и я многих научил управляться с оружием.

— Почему же ты оставил службу у этого синьора и поступил к мессеру Луцио?

— Из-за женщины!

Джованни удивленно посмотрел на Пьетро.

— Наставил рога своему господину! — пояснил Пьетро с довольной улыбкой. — Он выставил меня прочь, и я долго не мог подыскать другое место — все боялись гнева моего бывшего хозяина. Я уже было подумывал уехать из города и стать торговцем, но тут меня нанял мессер Луцио. Во Флоренции он был знаменитостью, но из-за своих политических и религиозных взглядов получал немало угроз и нуждался в охране. Когда же его вынудили покинуть город, я решил последовать за ним… и вот, мне уже почти шестьдесят, а я все еще здесь!

Вдруг Джованни осенило.

— Ты еще помнишь, как пользоваться оружием?

— Конечно! У меня оружия на целый полк хватит! И я не раз пускал его в ход, отгоняя бродивших в округе грабителей.

— Если я останусь, научишь меня обращаться с кинжалом и шпагой?

Пьетро медленно выпрямился во весь свой огромный рост и, уперев руки в бока, окинул Джованни взглядом.

— С превеликим удовольствием, мой мальчик!

Следующие дни Джованни провел в состоянии блаженства. Он благодарил Небеса за то, что они свели его с мессером Луцио и Пьетро, и почти забыл о неприятной встрече с Луной. С огромным усердием он помогал Пьетро по хозяйству и так прилежно занимался латынью, что всего лишь за два дня осилил латинский перевод «Руководства» древнегреческого философа Эпиктета, который ему дал мессер Луцио. Кроме того, юноша начал учиться фехтованию у Пьетро. Джованни нравилось, что физические упражнения сменяются интеллектуальными занятиями, и он наслаждался обществом гостеприимных хозяев, таких разных по характеру. Пьетро отличался веселым нравом, терпением и заботливостью. Мессер Луцио, напротив, был суров и легко впадал в гнев, который, впрочем, быстро проходил. Джованни не возражал, понимая, что хозяин оказал ему великую честь, взявшись обучать.

На восьмой день юноша подвергся испытанию. Сразу же после завтрака мессер Луцио позвал его к себе, он выглядел серьезнее, чем обычно. Суровым тоном старик попросил Джованни сесть на табурет лицом к нему.

Затем откашлялся и начал разговор.

— Мой мальчик, ты живешь здесь уже неделю. Как ты и хотел, мы с Пьетро наставляем тебя. Но что ты собираешься делать дальше?

Какое-то время Джованни молчал. Затем уверенно произнес:

— Мессер, больше всего на свете я хочу остаться с вами и продолжить обучение.

— Что ж, отлично. А ты представляешь, что это значит?

Слегка смутившись, Джованни ответил уже не так решительно:

— Регулярно посещать ваши уроки, упорно учиться…

— Ты прав, но ведь это еще и вопрос времени. Я не собираюсь делиться даже крупицей знаний с легкомысленным и непостоянным недоучкой, который, едва ему приспичит, упорхнет прочь, подобно пчеле, которая собирает с цветов пыльцу, а затем улетает, чтобы сделать мед где-нибудь в другом месте. Важно, чтобы ты понял, что пускаешься в долгий и трудный путь. Чтобы обрести подлинную ученость, потребуются годы, даже если ты посвятишь себя этому целиком и полностью. Так что если ты собираешься остаться у меня всего на несколько недель или месяцев, то лучше сразу отправляйся на поиски своей возлюбленной.

Слова старика больно поразили Джованни в самое сердце, но побудили сделать выбор, на который он никак не мог решиться. Юноша всегда жаждал знаний и стремился обрести их. В то же время больше всего на свете Джованни желал увидеть Елену и завоевать ее любовь. Образование казалось ему лучшим способом достигнуть цели, но юноша боялся, что, пока будет оттачивать свой ум, потеряет Елену. А теперь наставник ясно дал понять, что любовь к женщине не должна стать помехой в изучении философии. Джованни придется выбрать свой путь сознательно, и душой и сердцем. На учебу уйдет много лет. Хватит ли у него терпения ждать встречи с любимой так долго? А вдруг к тому времени ее руку пообещают другому? Стоит ли рисковать? Еще неделю назад Джованни не стал бы этого делать. Но теперь, когда он вкусил радость познания, решение давалось еще тяжелее.

— И сколько времени мне понадобится? — спросил он наконец старика.

Мессер Луцио задумчиво потер подбородок.

— Не могу сказать точно, все зависит от твоих способностей и желания учиться. Но, думаю, нет смысла остаться меньше, чем… скажем, на три года.

«Три года!» — ужаснулся про себя Джованни. Три года не видеть Елену! Он попросил мессера Луцио разрешения подумать, и тот дал ему время до следующего утра.

Джованни провел весь день и всю ночь в мучительных раздумьях. К какому бы решению он ни пришел, чем-то придется пожертвовать. К рассвету внутренняя борьба совершенно измотала юношу, но все же он сделал выбор.

Ему сразу стало легче. Джованни понял, что мессер Луцио и Пьетро предлагают ему возможность стать мужчиной. Человеком, сильным телом и духом, способным сражаться и защитить себя самого и других от грабителей и разбойников. Человеком, сочетающим в себе нравственные и интеллектуальные достоинства, способным понять себя и окружающий мир. И даже если он рискует навсегда потерять Елену, нельзя упускать такую возможность. К тому же юноша понимал, что, если ко дню их новой встречи Елена будет еще свободна, шанс завоевать ее сердце возрастет в десятки раз.

Он отправился на поиски мессера Луцио, который поливал огород.

— Учитель, — робко произнес юноша, — я принял решение. Хочу провести здесь столько времени, сколько вы сочтете нужным.

Глава 23

Следующие месяцы стали сами захватывающими в жизни юного Джованни.

Благодаря ежедневным тренировкам с Пьетро он стал лучше владеть своим телом и окреп. Занятия фехтованием сделали его ловким и быстрым.

Но еще больше его изменили уроки мессера Луцио. Старик решил обучать его нескольким дисциплинам одновременно: латыни — чтобы юноша совершенствовался в языке ученых, без которого не обойтись при чтении большинства философских работ; Священному Писанию и богословию; древнегреческому языку — чтобы он мог ознакомиться с трудами самых важных философов и Евангелиями в оригинале; и наконец, философии, и не только для того, чтобы дать Джованни представление об этике, естественных науках и метафизике, но в первую очередь чтобы научить его думать самостоятельно, а также развить способности к критике и анализу.

Как считал мессер Луцио, философ должен не только стремиться к знаниям, но прежде всего уметь непредвзято думать и действовать. Быть философом, по его мнению, означало вести жизнь свободного и ответственного человека без предрассудков.

Он, как и его друг Эразм, был убежден, что между верой и философией не существует противоречия. Философия просто придает вере зрелость, делает ее более личной и заставляет относиться к догмам и институтам церкви с надлежащей долей критики.

Подобно своему голландскому собрату, мессер Луцио не одобрял церковь за то, что она повернулась спиной к евангелическим идеалам своих основателей. Старик был суровым критиком — он любил церковь и хотел, чтобы она вернулась к чистой простоте своих истоков, когда Иисус проповедовал своим ученикам на дорогах Иудеи и Галилеи, призывая их бросить все и следовать за ним. За многие века, прошедшие с тех дней, церковь и в особенности Рим стали олицетворением власти и продажности, политических интриг, разврата и поклонения богатству.

Именно поэтому молодой священнослужитель из Германии Мартин Лютер восстал против власти Рима. Он потребовал прекратить продажу индульгенций, которые давали отпущение грехов при земной жизни, якобы избавляя тем самым от страданий в чистилище. Следуя идеям Эразма Роттердамского, Лютер хотел, чтобы церковь подверглась реформации и вернулась к первоначальному учению Христа. Проникшись гуманистическими идеями, он также считал, что Библию нужно перевести на язык простых людей, дабы каждый верующий мог ее прочитать и самостоятельно истолковать то, что ранее было основано на евангелических принципах, но со временем стало догмой Рима. Двенадцатью годами раньше, в 1521-м, Мартина Лютера отлучили от церкви, но его идеи продолжали распространяться по Северной Европе, их даже поддерживали некоторые правители.

Вне занятий мессер Луцио часто разговаривал со своим учеником на эти животрепещущие темы. Ученый рассказал, что ему пришлось покинуть Флоренцию через несколько месяцев после разрыва Лютера с Римом — из-за памфлета, в котором он осудил отлучение немецкого священника.

Однажды, когда зима уже подходила к концу, Джованни спросил своего учителя, почему он сам не присоединился к реформаторам, ведь, судя по всему, многие идеи Мартина Лютера были ему близки.

— Из-за главного философского и богословского вопроса, — ответил старец. — О свободе воли.

— Свобода воли… — тихо повторил Джованни.

Вопрос о судьбе и свободе человека не давал ему покоя уже давно. С той самой минуты, когда колдунья предсказала ему будущее, юноша много думал над тем, может ли человек изменить свою судьбу благодаря собственной свободной воле, или все старания напрасны.

Эти размышления измучили Джованни, и потому юношу весьма заинтересовало замечание наставника о «свободе воли». Он терпеливо ждал, пока старик не объяснит, что оно означает и каким образом главный философский вопрос помешал ему встать в ряды сподвижников Лютера.

После долгого молчания мессер Луцио встал, прошел на середину комнаты и попросил Джованни помочь ему отодвинуть в сторону стол и стулья, затем поднял ковер. Под ним ошеломленный Джованни увидел люк.

— Сейчас ты познакомишься с моей секретной библиотекой, — сказал ученый. — Открой дверцу, а я пока найду свечу.

Они спустились в небольшой погреб. Справа от лестницы стоял огромный деревянный сундук. Старик отпер его ключом, который висел у него на шее. В наполненном соломой сундуке лежало около тридцати книг.

— Самые ценные экземпляры моей библиотеки! — произнес мессер Луцио.

— Вы их прячете от грабителей? — поинтересовался Джованни.

— Нет, в этом районе ворам нет дела до книг. Но я не хотел бы, чтобы эти дорогие моему сердцу тома сгорели в огне. Здесь, внизу, они в безопасности.

Мессер Луцио отряхнул солому с нескольких книг. Одна из них, толстая, в роскошном переплете, сразу же привлекла внимание Джованни.

— Какая красивая книга! — прошептал он с восхищением.

— Ага, ты заметил жемчужину моей коллекции! — Мессер Луцио взял книгу и раскрыл ее. — Редчайшая работа, написанная арабским астрологом аль-Кинди. У меня единственная копия этой книги на латыни. Совершенно бесценная. Но боюсь, что в погребе она в конце концов отсыреет.

Он осторожно вернул книгу на место и вытащил другую. Закрыл сундук и последовал за юношей, держащим свечу, вверх по лестнице. Когда Джованни захлопнул крышку люка, положил на нее ковер и поставил на место мебель, мессер Луцио достал с полок еще три книги и протянул ученику:

— Держи, мой мальчик.

Джованни склонился над драгоценной добычей. Первая книга была совсем небольшая: «Послание к римлянам святого апостола Павла», которое он еще не читал. Вторая — маленькая книжица Эразма Роттердамского под названием: «Diatribe sive Collatio de Libero arbitrio» («Диатриба, или Pacсуждение о свободе воли»). Самое первое издание, напечатанное десяток лет назад, в 1524 году, в Базеле. Последняя из книг, написанная Лютером и изданная в тысяча пятьсот двадцать пятом году, называлась «Servo Arbitrio» («О рабстве воли»). Все три были на латыни.

— Эти работы — основополагающие для любой дискуссии по поводу христианской концепции человеческой свободы. Расскажу тебе об этом поподробнее, дабы объяснить, почему я не стал последователем Лютера. Но сперва прочитай вслух начало Послания святого Павла. Подлинное удовольствие — слушать подобные тексты!

Джованни открыл маленькую книгу, у него перехватило горло, но он начал читать:

— «Павел, раб Иисуса Христа, призванный апостол, избранный к благовестию Божию…»

Глава 24

— «…вменится и нам, верующим в Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса (Христа) Господа нашего, Который предан за грехи наши и воскрес для оправдания нашего».[4]

— Остановись здесь, — приказал старик, когда Джованни закончил читать первую часть Послания. — Это краеугольный камень всего учения святого Павла. Чтобы ты лучше понял основные положения его доктрины, столь влиятельной на протяжении многих веков, вплоть до диспута между великими умами, Эразмом и Лютером, я немного расскажу тебе о самом Павле, истинном основателе христианской веры.

Джованни удивленно взглянул на учителя, а тот поведал ему историю Савла, ученого и набожного еврея. Когда тот обратился в христианство, то принял имя «Павел» и стал самым ревностным из апостолов в распространении Евангелия, или «благой вести» об Иисусе Христе, умершего и воскресшего ради всего человечества. Павел раньше, чем другие апостолы, провозгласил принесенное Избранником Божьим спасение вселенским.

— Не уверен, что понимаю правильно, — робко произнес юноша. — Какова разница между концепцией спасения у евреев и у последователей Христа?

— Я как раз к этому и веду — к самой сути вопроса, на который пытаюсь ответить. Согласно иудейским священным книгам человек считается угодным Богу, если он соблюдал закон, данный Моисеем. Именно поэтому Петр, брат Иисуса Иаков, а также другие апостолы хотели, чтобы новообращенные соблюдали заповеди еврейского закона. Но Павел предложил другое толкование учения Христова. По его мнению, со времени пришествия Христа угодность Богу больше зависит не от того, соблюдает ли человек заповеди, а от того, верит ли он в Иисуса Христа, Сына Божьего, Спасителя нашего. Таким образом, не было нужды требовать, чтобы новые последователи, в прошлом — язычники, подчинялись многочисленным предписаниям еврейского закона, как того хотели другие апостолы. Веры во Христа было достаточно, чтобы они стали угодными Богу. В своем Послании Павел объясняет это, используя положение о «первородном грехе»: смерть — следствие грехопадения первого человека, Адама, а Иисус — новый Адам, посланный Богом, который избавил нас от проклятия смерти, взяв на себя наши грехи и открыв врата в царство вечной жизни.

— Удалось ли Павлу убедить других апостолов? — спросил Джованни. — Ведь они сами знали Христа.

— Возникло много разногласий! Петр созвал апостольский собор в Иерусалиме, который впоследствии назвали первым Церковным собором. Павел выступал, обращаясь к деяниям Иисуса Христа, которые еще были свежи в памяти его учеников, да так хорошо, что ему удалось убедить даже самых отъявленных скептиков. Именно тогда наступил переломный момент, и христианская религия вышла за пределы еврейской общины. Павел полагал, что Спаситель адресовал свои слова всем людям вне зависимости от их языка и цвета кожи, утверждая, что они обретут вечную жизнь благодаря вере в Иисуса Христа.

Старик замолчал и на несколько секунд закрыл глаза, затем улыбнулся Джованни и степенно продолжил:

— А теперь перейдем к вопросу о свободе воли. Впоследствии первые христианские мыслители, известные как отцы церкви, попытались не только представить спасение как проявление воли Господней — ибо вера является даром Божьим, но и подчеркивали вклад каждого человека в собственное спасение. Они считали, что путь к нему лежит через веру и упорный труд, в знак признания Христа. Другими словами, хотя Иисус искупил грехи человечества раз и навсегда, каждый человек свободен либо отвергнуть спасение, либо принять и доказать свое обращение в христианство праведными делами. Некоторые богословы делают особый упор на человеческую свободу выбора. Например, Пелагий[5] был убежден, что человек не может спастись, если не приложит усилий. Яростным противником пелагианства стал Блаженный Августин, который утверждал, что хотя, конечно, человек и обладает некоторой свободой воли, но он слаб, и спасение его есть не что иное, как божественная благодать.

Лютер, основываясь на «Послании к римлянам святого апостола Павла», а также на полемике святого Августина с Пелагием, пошел еще дальше и объявил, что человек спасется только через милость Божью и веру в Иисуса Христа. Такая позиция ведет к полному отрицанию того, что человек участвует в спасении собственной души, иными словами, к отрицанию свободы воли. Согласно учению Лютера Господь предопределил, что некоторые люди обладают верой и спасутся, несмотря на свои деяния, а другие, не наделенные даром веры, будут осуждены на муки ада, как бы они ни поступали. Может, он и не говорил этого дословно, но его последователи, вроде друга Лютера, Джона Кальвина, ничтоже сумняшеся согласились с ним.

На какое-то время Джованни задумался. Его поразила подобная точка зрения. Как мог всеблагий Господь изначально избрать для спасения одних и обречь на вечные муки других, невзирая на волю и поступки каждого человека? Он спросил об этом учителя.

— Именно поэтому я и не могу стать сподвижником Лютера! Во многом я с ним согласен, но, если утрировать, его теология превращает Бога в жестокого тирана, который, непонятно по каким критериям, решает, что некоторые люди заслуживают спасения, а другие — нет, делая из человека марионетку, напрочь лишенную собственной воли. Я не признаю бога, который принимает одних, а остальных отправляет в лапы дьявола! — воскликнул мессер Луцио с горячностью. — Это равно утверждению, раз уж Бог всемогущ, а человек бессилен, что Господь причиняет не только добро, но и зло. Мой друг Эразм тоже понял это, потому и написал свою «Диатрибу, или Рассуждение о свободе воли».

Он поднял книгу и открыл ее почти в самом конце.

— Эразм сделал совершенно правильный вывод, что теории Лютера приводят к ужасающему парадоксу: «Бог одних смертных награждает за свои добрые дела, а других за свои злые дела карает вечными муками».[6] Эта позиция для нас абсолютно неприемлема. Как христиане, мы не можем согласиться с образом жестокого бога, а как гуманисты — не можем принять положение о том, что человек полностью лишен свободы воли. Думаю, что Лютер в своем стремлении возвеличить Бога, увы, принизил человека. Мы же, с другой стороны, хотим прославить Творца, возвысив человека. Потому что Господь в своем величии создал человека свободным, а величие человека в том, что он по своей воле познает Бога и трудится над своим спасением не только через веру, но и через собственные поступки, которые, конечно, могут быть вдохновлены и подкреплены милостью Божьей. Мы разделяем стремление Лютера поставить слова и мысли индивидуума над тиранией Рима, который хотел бы диктовать каждому, во что ему нужно верить, ведь именно оно делает немецкого реформатора подлинным гуманистом. Поэтому, когда духовные власти отлучили Лютера от церкви, я выступил в его защиту, хотя для меня эта поддержка обернулась изгнанием. Но мы не можем согласиться с тем, что освобождение от господства Рима должно повлечь за собой потерю человеческой свободы. В вопросе о свободе воли именно Римско-католическая церковь, несмотря на все свои недостатки, защищает человеческое достоинство.

Джованни полностью согласился со словами наставника. Ему тоже казалось, что лучше быть свободным, чем рабом, даже если придется предпочесть зло добру и потерять душу.

— Но почему Лютер выбрал теологическое решение, которое идет вразрез с давними традициями церкви? — спросил юноша.

— Хороший вопрос, я сам задавал его себе много раз. Думаю, ответ кроется в характере этого человека. Лютера, как он сам часто писал, одно время терзал страх. Он стал монахом вследствие обета, данного однажды Пресвятой Деве, когда вспышка молнии напугала его чуть ли не до смерти. Когда Лютер оказался в монастыре, страх перед гневом Божьим продолжал мучить его, несмотря на то что он постоянно постился и умерщвлял плоть. На самом деле на него повлияло проповедование о том, что спасение возможно только через отречение от мирских соблазнов, а не через веру и милость Божью. Себя он считал настолько недостойным, что принял совершенно противоположную концепцию, согласно которой человеку не дано влиять на собственное спасение или осуждение на адские муки. Он объяснил, что избавление от мук пришло, когда он перечитал «Послание к римлянам святого апостола Павла» и истолковал его таким образом, что спасение дается через веру, которая является милостью Божьей, а не через добрые дела. После этого страх перед вечным проклятием оставил его. Раз Господь послал ему веру, он спасется, считал Лютер, и не важно, какими будут его поступки, праведными или нет. Он ушел из монастыря, женился на бывшей монахине, стал наслаждаться едой и питьем и перестал беспокоиться о своем спасении!

— Понятно. А что лично вы думаете по этому поводу?

— Я согласен с Эразмом и великой христианской традицией, что человек обязан спасением Богу, но благодаря свободе воли и праведным деяниям вносит в него свою лепту. Хотя понимаю точку зрения Лютера — жить с осознанием ответственности за собственную жизнь гораздо труднее, чем существовать с верой в то, что спасешься, вне зависимости от своих поступков, хороших или плохих… а все неверующие будут прокляты!

Джованни вдруг осознал, что не знает, верующий ли он. Он верил в Бога не задумываясь, но его вера не была истовой, зрелой или сознательной. А познакомившись с трудами древних языческих философов, почувствовал, что их взгляды ему гораздо ближе, чем постулаты Библии, которые либо оскорбляли его, либо были непонятны.

Вопрос о спасении до такой степени заинтересовал юношу, что он задумался над тем, предопределена ли его судьба заранее и, как считают сподвижники Лютера, изменить ее не дано, или он свободен и, значит, сам отвечает за свои поступки и жизнь.

Мессер Луцио встал и принес из своей библиотеки еще одну книгу. Улыбаясь, он вручил ее Джованни.

— Вот, прочитай! Это введение в девятьсот тезисов, которые мой друг Джованни Пико делла Мирандола хотел представить на суд всех знаменитых ученых-современников, те самые, которые осудил Папа Иннокентий Восьмой. Замечательная работа! В ней ты найдешь, что я думаю о свободе человека.

Джованни поблагодарил наставника и вышел из дома. Устроился у подножия старого, замшелого дуба, открыл книгу и посмотрел на название: «De Hominis dignitate» («Речь о достоинстве человека»). Затем, одолеваемый чувствами, начал читать.

Глава 25

Неделя проходила за неделей, а Джованни с воодушевлением читал и перечитывал небольшую книгу Пико делла Мирандолы.

Тем временем мессер Луцио продолжал объяснять юноше основы наук, а Пьетро учил его обращаться с оружием.

Вскоре Джованни уже мастерски владел шпагой. Помимо обыкновенной физической нагрузки и пользы, которую могли бы принести подобные упражнения в будущем, Джованни находил в фехтовании связь со своими интеллектуальными занятиями. И движения, и мысли должны быть отточены до совершенства.

Джованни вел весьма насыщенную жизнь, но продолжал думать о Елене. Вернее, образ Елены словно жил внутри него, юноше даже не надо было прилагать усилий, чтобы его вызвать. Каждый минуту Елена находилась рядом. Была ли физическая оболочка Джованни занята едой или рубкой дров, а мозг — решением философского вопроса или правилом латинской грамматики, он всегда чувствовал незримую связь с возлюбленной, а ее лицо с закрытыми глазами навсегда запечатлелось в его памяти.

Ночами, перед тем как заснуть, он думал о Елене, мысленным взором задерживался на изгибе губ и бровей, волнах рассыпавшихся волос, затем представлял, как берет ее нежную руку, прикасается к смеженным векам. Юноша ни разу не видел ее глаза, даже не знал, какого они цвета. И когда пытался угадать, его сердце замирало от восторга.

Весна уже переходила в лето, тело и разум Джованни, очнувшись после долгой зимы ученичества, словно расцвели, и юноша радовался первым плодам тяжкого труда. Он добился таких поразительных успехов, что учитель решил двигаться быстрее, и вскоре Джованни уже читал Платона и Аристотеля в оригинале.

Однажды, в самую жаркую пору августа, когда юноша наслаждался речной прохладой и перечитывал последнюю часть аристотелевской «Никомаховой этики»,[7] случилось нечто странное, да такое, что Джованни подумал, уж не галлюцинация ли это. Вначале со стороны дороги послышался треск, затем до юноши донесся звук конских копыт. Джованни спрятался за дерево. Вскоре неподалеку, примерно шагах в тридцати, появился белый конь, неся необычного седока: женщину с длинными распущенными волосами каштанового цвета, закутанную в коричневый плащ. Едва скакун приблизился к берегу реки, незнакомка спешилась и припала к воде.

— По-видимому, вы испытываете такую же жажду, как и ваш конь!

Женщина резко вскочила и схватилась за рукоять кинжала, висевшего на поясе. Джованни, радушно улыбаясь, направился к ней.

— Не бойтесь!

— Не подходите ко мне! — приказала женщина, явно напуганная.

Повинуясь повелительному тону, Джованни замер в нескольких метрах от незнакомки, чьи глаза были точно такого же цвета, как длинные густые волосы. Она была примерно одного с ним возраста и потрясающе красива. Никогда еще Джованни не встречал женщину (не считая, конечно, Елены) со столь благородным лицом. Но его поразил вид девушки: одетая в мужское платье, из грубой ткани и грязное, она, судя по всему, валилась с ног от усталости.

— Кто вы? Что вам надо?

— Меня зовут Джованни. Я живу в здешних лесах. Вы, по-видимому, очень устали. Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Нам с конем нужно только утолить жажду. Не приближайтесь!

— Хорошо. Но если вам что-нибудь понадобится…

Джованни отошел чуть подальше, прислонился к дереву и притворился, что поглощен чтением. На самом деле его сердце колотилось как бешеное. Незнакомка пила из реки, уголком глаза посматривая на юношу. Она брызнула водой на шею лошади, вытерла капли тряпкой и, взяв за уздечку, повела животное туда, откуда они появились. Сделав несколько шагов, девушка повернулась к Джованни, который не осмеливался оторвать взгляд от книги, опасаясь, что вновь напугает незнакомку.

— Что вы читаете? — спросила она уже не так враждебно.

— «Никомахову этику» Аристотеля.

Девушка с удивлением посмотрела на Джованни.

— Вы монах?

— Вовсе нет. Со мной занимается мой наставник, который живет в маленьком доме за холмом.

— В этом лесу?

— Да. Он в некотором роде отшельник.

Было заметно, что незнакомка немного успокоилась.

— У вас есть какая-нибудь еда?

Джованни достал из кармана штанов кусок хлеба и яблоко и протянул ей.

— Вот мой полдник. Конечно, этим вы вряд ли насытитесь, но все же…

— Замечательно! — воскликнула девушка, схватив пищу. — Теперь я смогу продержаться до заката!

— Куда вы держите путь?

Она вгрызлась в мякоть плода, затем вытерла губы.

— В монастырь Сан-Джованни в Венери, — ответила незнакомка и спросила, показав рукой на восток: — Он там?

Джованни вспомнил, что Пьетро рассказывал о большом монастыре у моря, примерно в двадцати лигах от их обиталища.

— Да. Если поскачете быстро — доберетесь как раз к ночи.

— Наверное, Богу было угодно, чтобы мы встретились. Меня зовут Джулия.

Джованни разочаровало то, что загадочная незнакомка покидает его так быстро.

— Спасибо, Джованни.

Она взобралась в седло, бросила на юношу прощальный взгляд и пустила лошадь в галоп.

Джованни терялся в догадках. Откуда взялась таинственная всадница? По виду — аристократка, а одета в костюм прислуги. Вероятно, просто путешествует инкогнито, а может, бежит от опасности.

Вернувшись домой, он сразу же рассказал наставнику обо всем, что случилось. Мессера Луцио тоже весьма удивила эта странная встреча. Он слышал о монастыре бенедиктинцев Сан-Джованни в Венери, самом большом на востоке Абруцци, но никогда там не бывал.

— Провидение, непонятно почему, иногда сталкивает нас с людьми, близкими нам по духу, у которых много общего с нами, и они оказывают влияние на нашу жизнь. Если эта молодая женщина затронула твое сердце — молись за нее, мой мальчик, вверь ее Богу, больше ничего ты сделать не сможешь. Таким образом ты соглашаешься связать ваши души великим таинством любви, которое соединяет людей невидимой нитью, церковь называет это единением во Христе.

Джованни вопросительно смотрел на учителя широко распахнутыми глазами.

Тот, меняя тему беседы, весело спросил:

— Несколько месяцев назад я дал тебе небольшую книгу Пико делла Мирандолы. Ты ее всю прочитал?

Глава 26

Лицо Джованни просветлело.

— Несколько раз! — ответил он с таким воодушевлением, что его наставник понял — ученик разделяет взгляды автора.

— Отлично! И что же ты из нее вынес?

— Я еще не слишком сведущ в вопросах философии, — сказал Джованни, слегка испугавшись, что придется высказать мнение о глубоко поразившей его работе, столь глубокой и емкой, но в то же время такой лаконичной, — но меня впечатлила амбициозная попытка Пико найти связь между всеми направлениями философской и богословской мысли: от христианских откровений до иудейской каббалы, от орфических мистерий[8] до зороастризма, от пифагорейского учения до идей арабских мудрецов, от Платона до Аристотеля… Не знаю, возможно ли это, но сам по себе проект достоин уважения.

Джованни умолк, ища одобрения в глазах наставника.

— Пико так и не довел до конца свой замысел, весьма благородный, как ты верно подметил. Лично я скептически отношусь к возможности успешного слияния столь разных учений. Что бы ни утверждал Пико, трудно добиться гармоничного сочетания платонизма и идей его ученика Аристотеля. А желание примирить Христа и Заратустру, Моисея и Ямвлиха,[9] Магомета и Августина кажется мне совершенно невыполнимым. Конечно, можно найти некоторые точки соприкосновения, но всегда будут существовать значительные разногласия, и ты сам это поймешь в ходе учебы. Давай, однако, вернемся к твоему мнению о книге Мирандолы. Что еще тебя поразило?

— Как вы и говорили, его размышления о свободе человека. Пико пытается доказать, что человеческое достоинство проистекает из того факта, что люди — единственные существа, чье поведение не предопределено природой. Именно поэтому человек является самым свободным созданием на земле. Он может выбирать между добром и злом, жить, уподобившись ангелу или зверю. Делла Мирандола утверждает, что человек сам творит собственную жизнь. Эта мысль произвела на меня огромное впечатление! Мы можем стать, кем только захотим! По правде говоря, мне очень нравится подобная убежденность… Я даже выучил наизусть отрывок, где Пико говорит от лица Создателя.

Джованни умолк. Учитель одобрительно кивнул, и юноша прочитал наизусть возвышенные слова флорентийского философа, осмелившегося вложить их в уста Творца, будто бы тот обращается к человеку:

— «Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие Божественные».[10]

— Сам видишь, как далеко это от идей Лютера! — воскликнул мессер Луцио. — И я не могу не разделять взглядов нашего друга Пико!

Джованни умирал от желания возразить учителю, но сомневался, боясь показаться чересчур самоуверенным. В конце концов он решился.

— После того как я прочитал книгу и увидел, что вы, подобно Пико делла Мирандоле, настаиваете на существовании свободы воли, меня весьма удивляет ваша вера во влияние звезд. Разве утверждения о том, что человек сам хозяин своей судьбы, и о том, что его судьбу определяют звезды, не противоречат друг другу?

— Ты абсолютно прав, мой мальчик! — вскричал мессер Луцио, привстав со стула. — Именно поэтому Джованни Пико, хотя и увлекался магией и всякого рода оккультными явлениями, всегда очень критично относился к астрологии.

— Но тогда зачем вы сами ею занимаетесь? — спросил Джованни, слегка сбитый с толку. — Пьетро сказал мне, что вы один из самых выдающихся астрологов в христианском мире!

— Не знаю, так ли это, вернее, было ли это в прошлом, — ответил учитель, явно скромничая. — Дело в том, что звезды не руководят нами. Говоря словами Птолемея, величайшего астролога древности, который жил во втором веке в Александрии: «Звезды предполагают, но не настаивают». Для Птолемея влияние, которое звезды оказывают на личность, всего лишь дополняет влияние семьи или культуры, при этом человек всегда сохраняет некоторую степень свободы воли. Ничего не предопределено, и ничего не предсказано, если только человек не поддастся влиянию и не забудет о собственной воле. К сожалению, именно это и происходит с теми, кто руководствуется своими низменными желаниями, а не разумом. Великий Фома Аквинский тоже придерживался подобного мнения. Он верил во влияние звезд и утверждал, что можно предсказать будущее того, кто стал рабом своих страстей, ведь, как гласит поговорка, характер человека определяет его судьбу. Но если человек может держать себя в руках и приспособить свой характер к высшим законам морали и разума, предсказать его судьбу невозможно, так как он сам распоряжается ею. Это означает, что любой астрологический прогноз становится, к счастью, либо невозможным, либо неточным.

— Если я правильно понял, звезды влияют только на тело и на страсти человека, но не на его душу, в которой и существует свобода воли?

— Совершенно верно.

— Но как избавиться от влияния, откуда бы оно ни исходило — от семьи, культуры или звезд, — и самому определять свою судьбу, а не слепо ей повиноваться?

— Нам никогда не удастся полностью избежать влияния. На человека всю жизнь влияют языки, на которых он говорит, происхождение, врожденные склонности и многое другое. Если он, скажем, появился на свет хилым или с физическим недостатком, это останется с ним навсегда. Но благодаря своей свободной воле, разуму и желанию человек может сделать выбор, который определит его жизнь. Другими словами, не избавившись от того, с чем был рожден, — вспыльчивый человек останется вспыльчивым, а художник — художником, — он сможет превозмочь собственный характер, владеть собой, покориться своим страстям или противостоять им. Мы не рождаемся свободными, но становимся таковыми.

Джованни понял, о чем говорит учитель, но возражение все же вертелось у него на языке. Вспомнив о встрече с Еленой и о предсказании Луны, он не удержался и спросил:

— Но разве все в нашей судьбе проистекает только из собственной природы человека? Разве некоторые встречи, испытания или радости не предопределены заранее?

Мессер Луцио удовлетворенно вздохнул.

— Ты совершенно прав! Я абсолютно уверен, что некоторые встречи и события, радостные или печальные, ниспосланы нам Божественным провидением. Нам не дано их избежать. Один человек может серьезно заболеть, другой — встретить в самый важный момент своей жизни духовного наставника, а третий влюбится в необыкновенную женщину. Но каждый человек волен отозваться на эти события так, как сам пожелает, даже если они и предопределены судьбой. Больной может впасть в уныние и провести всю жизнь, оплакивая свою горькую участь, а может выйти из испытания другим, более сильным человеком. Юноша может последовать за учителем или продолжить свой путь. А мужчина, охваченный нежными чувствами, может вступить в брак с возлюбленной или выбрать совершенно другую женщину.

Звезды — не что иное, как знаки, данные провидением, чтобы мы могли лучше познать себя и раскрыть тайну своей судьбы, но они не определяют наше будущее безоговорочно. Их следует рассматривать как маяки, освещающие наш путь, а не как причину отчуждения.

— А когда люди впервые заметили связь между положением планет во время рождения человека и основными чертами его характера, а также его судьбой?

— Наблюдение за небесными явлениями восходит к древнейшим цивилизациям. Где бы человек ни строил города и села, он смотрел на небо. Наука о звездах зародилась давным-давно, еще до появления Христа и даже Моисея. Она возникла в таких халдейских городах, как Ур и Вавилон. Халдеи — так на самом деле римляне называли астрологов — наблюдали за планетами и начали отмечать на глиняных табличках отклонения в движении небесных тел и необычные космические феномены: сближение планет, появление кометы, солнечные или лунные затмения. Так как они при этом отмечали и все важное, происходящее на Земле — эпидемии, голод, необычайный урожай, рождение или смерть монарха, войны или нашествия, — то в конечном итоге пришли к выводу, что между земными и небесными событиями существует взаимосвязь. Тогда-то и появилась астрология. «Астрология» — слово греческого происхождения, и наверняка ты догадываешься, что оно означает.

— Учение о звездах, — ответил Джованни.

— Правильно. Халдеи приписывали причины происходящего на Земле Солнцу, Луне и пяти звездам, чьи передвижения они могли видеть, «планетам» — это название восходит к греческому слову, означающему «блуждающие», а они и на самом деле не стоят на месте, — и различным космическим явлениям. Так как эти явления происходили регулярно, халдеи заключили, что они вновь приведут к определенным событиям. Тысячелетние наблюдения подтвердили эмпирическое знание, и стало возможным предсказывать голод, войны или наводнения.

— Ясно, — сказал Джованни. — Но когда их впервые заинтересовала судьба отдельных личностей?

— Гораздо позже! Только после долгих веков наблюдений появилась идея разделить тот сегмент неба, где можно видеть движение Солнца, Луны и других планет на двенадцать равных частей, по тридцать градусов каждый. Это деление соответствует двум установленным факторам. Люди заметили, что определенные группы звезд напоминают по форме то или иное животное, поэтому каждый тридцатиградусный участок зодиака получил название этого животного, так появился символизм двенадцати знаков. Но что еще примечательнее, эти знаки соответствуют ежегодному солнечному циклу и ритму времен года. Ты, как крестьянин, наверняка об этом знаешь. Зодиакальный круг начинается в день весеннего равноденствия, двадцать первого марта. Первый знак, Овен, символизирует жизненную силу пробуждающейся в начале весны природы. Те, кто родился в этот период, склонны к предприимчивости, энергичны, решительны, иногда — агрессивны. С двадцать первого апреля начинается время Тельца. Это второй этап весны, который, как тебе известно, характеризуется изобилием различных форм жизни, бурным ростом растений, появлением тучных пастбищ. И, точно как в природе в это время, мы находим в людях, рожденных под знаком Тельца, постоянство, силу, чувственность, а также упрямство и злопамятность. Они склонны к созерцанию. Двадцать первого мая берет начало третий период весны: растительность тянется ввысь, встречая суетливых пчел, которые летают туда-сюда и собирают пыльцу. Знак Близнецов соответствует этому времени воздушного обмена, знак, характеризующийся подвижностью, гибкостью и общительностью, но, ко всему прочему, поверхностностью и легкомыслием. Двадцать второго июня Солнце достигает высшей точки в небе и наступает самый долгий световой день в году: день летнего солнцестояния. После этого дни укорачиваются до зимнего солнцестояния — процесс, символом которого является Рак, один из немногих животных, способных двигаться задом наперед! Мысли тех, кто рожден под этим знаком, обращены в детство и к событиям прошлого. Именно в первый период лета формируются семена: вся природа словно беременна. Поэтому Рак — знак плодородия и материнства. Люди, рожденные под этим знаком, привязаны к дому, семье и традициям. Также они наделены творческим даром и обладают богатым воображением.

— Моя мать родилась в это время года, — заметил Джованни.

— Ты хорошо ее помнишь?

— Помню ее лицо и изящные руки. Она всегда говорила очень ласково и никогда не сердилась в отличие от отца. Он родился чуть позже, примерно в начале августа.

— Мы как раз подошли к его знаку зодиака, — сказал мессер Луцио. — Двадцать третьего июля наступает время Льва, в природе оно отмечено пышной растительностью, созреванием плодов, сильным Солнцем и жарой. Те, кто родился под знаком Льва, — властные личности, которым необходимо блистать и выражать собственное превосходство и творческие способности. Но они легко впадают в грех гордыни или тщеславия.

Джованни улыбнулся.

— Двадцать третьего августа Солнце входит в знак Девы, — продолжил мессер Луцио. — Это время жатвы, другими словами, конец долгого процесса, в результате которого семя, посаженное зимой, стало спелым колосом. Колосья пожнут, а зерно обмолотят. Все в природе видоизменяется, сортируется, уменьшается. Рожденные под знаком Девы любят подсчитывать, отделять, классифицировать. Они не слишком энергичны, но наделены огромной работоспособностью, пунктуальностью, умением классифицировать. Двадцать третьего сентября, в день осеннего равноденствия, начинается новый период — под знаком Весов. Наступает равновесие между длиной дней и ночей, знойным летом и морозной зимой. Спокойный период, время гармонии. Потому люди, родившиеся под этим знаком, постоянно стремятся к миру, равновесию и справедливости. Но иногда им трудно принять решение. Они столь же умеренны и спокойны, сколь те, кто родился под знаком Овна, в противоположный период весеннего равноденствия, бескомпромиссны и дерзки. Двадцать третьего октября Солнце входит в знак Скорпиона. Второй осенний знак отмечает умирание растительности — трава перестает расти, листья опадают и гниют. Те, кто родился под этим знаком, подвержены влиянию этой силы перерождения, смерти и возрождения и поэтому могут быть излишне тревожны или стремиться к разрушению. Особенно если не смогут осознать собственную внутреннюю силу, которая поможет им преодолеть инстинкты и обрести просветление, скрытую тайну. Следом приходит черед Стрельца, время этого знака начинается двадцать второго ноября. Кажется, что все в природе умерло. Но, подобно тому, как Кентавр целится в небо, Стрелец в душе обращен к возрождению, он знает, что растительность вернется, смерть существует только на поверхности. У детей Стрельца высокие идеалы, они полны оптимизма, их влечет даль, великие путешествия — как духовные, так и телесные. Они любят свободу, но могут стать бунтарями, которые не выносят ограничений. Двадцать первого декабря наступает зимнее солнцестояние. Подобно природе, которая нага, сосредоточенна, молчалива и сурова, люди знака Козерога серьезны, сосредоточенны, строги, иногда печальны и любят уединение.

Мессер Луцио слегка улыбнулся и продолжил:

— Я сам родился под этим созвездием.

— Но я вас вижу совсем другим! — запротестовал Джованни.

— Неужели? И каким же тебе представляется мой характер? — спросил мессер Луцио весело.

— Вы добросердечны и щедры. Серьезны, но не печальны. Кроме того, у вас высокие идеалы, и вы постоянно стремитесь к новым познаниям.

— Да, но все эти черты свойственны людям, рожденным под знаком Козерога. И подобно символу этого знака, козе, которая олицетворяет собой удлиняющиеся дни, они честолюбивы, настойчивы и постоянно стремятся к более высокому положению в обществе и нравственному совершенствованию.

— А почему коза является символом удлиняющихся дней и желания достичь высот?

— Приведи это животное куда угодно и понаблюдай за ним. Коза обязательно заберется на самое высокое место! Если бы мы пустили ее сюда, через пять минут она бы уже скакала по столу!

— Правда, правда! — воскликнул юноша, которому не раз доводилось пасти коз.

— Черед Водолея наступает двадцатого января и олицетворяет соединение посаженного семени с землей; это похоже на то, как дух оплодотворяет материю. Водолей — не животное, а ангел, символ учености, победы разума над глупостью. Человек, рожденный под этим знаком, — интеллектуал, способный отречься от всего плотского, свободный мыслитель, действующий согласно своему сознанию, исследователь, который жаждет высадить новые идеи в лоно земли, чтобы она их преобразила. И наконец, девятнадцатого февраля начинается время последнего зодиакального знака: Рыб. Природа находится в переходном, неопределенном и бесформенном состоянии между заканчивающейся зимой и весной, которая уже торопится ей на смену. Подобно природе и знаку, который олицетворяет этот период, те, кто родился под знаком Рыб, трудны для понимания. Они движутся в меняющихся глубинах своей души и воображения. Эти люди наделены чувствительностью, что делает их способными целиком посвятить себя другим, но, с другой стороны, им грозит потеря собственного «я».

Мессер Луцио прервал свою речь, чтобы выпить немного воды. Джованни одолевали мысли. Юноша родился перед весенним равноденствием, под знаком Рыб. И он на самом деле мечтатель, обладающий даром воображения. Еще Джованни понял, что может испытывать чувство огромного сострадания; так произошло, когда он воспротивился унижению, которому подвергли Луну. Как странно, что у всех людей, рожденных в одно и то же время года, так много общего! Возможно, по словам учителя, это можно объяснить влиянием естественной среды, связанным с циклом времен года. Но если это правда, то созвездия, которые дали имена знакам зодиака, особенного значения не имеют. Важны времена года и их символизм. Точно так, как люди, живущие в жарких странах, по темпераменту отличаются от тех, кто живет в холодных, или как человек, рожденный зимой, не похож на того, чей день рождения летом, скажем, больше склонен к самоанализу. Это Джованни мог понять. Но он также знал, что астрология идет еще дальше и учитывает день и час рождения человека. Он попросил учителя рассказать об этом.

— Слово «гороскоп» означает «час», — начал мессер Луцио. — Именно вавилоняне, кстати довольно поздно, начали составлять гороскопы правителей, другими словами, они отмечали, какое положение на небе занимают Солнце, Луна и пять планет в момент рождения царственной особы. Они разделили гороскоп монарха на четверти, соответствующие четырем частям света: востоку, западу, югу и северу. Астрологи смотрели, как расположены космические тела в определенный час в месте рождения, и отмечали их местонахождение в нужной части гороскопа. То есть, если монарх появлялся на свет на рассвете, они рисовали на карте рождения Солнце в асценденте. Если же он рождался ближе к полудню — Солнце находилось в зените, вверху небесного свода. Если же правитель рождался на закате, астрологи отмечали, что Солнце было в десценденте. Когда рождение правителя происходило ночью, Солнце рисовали в самом низу небесного свода. Точно так же астрологи наносили положение других планет, уделяя особенное внимание тем, что связаны с четырьмя углами гороскопа. Таким образом, они заметили, что человек, у которого, скажем, Марс в асценденте или в середине неба, как правило, агрессивен от природы и может стать хорошим солдатом, в то время как некто, отмеченный планетой Венерой, будет творческой личностью, незлобивой и уравновешенной.

Интерпретация личного гороскопа основывается на двойственной схеме, относящейся и к небесам, и к земле: положении Солнца, Луны, пяти планет и двенадцати зодиакальных созвездий относительно четырех углов гороскопа. Во времена Александра Великого и Римской империи, унаследовавших астрологические знания древних халдеев, эта практика стала более демократичной.

Джованни жадно впитывал каждое слово наставника, думая о том, что хорошо бы и ему узнать свой гороскоп.

— Учитель, у меня есть одна просьба, но я не знаю, как ее выразить.

Старик ласково, но внимательно посмотрел в глаза Джованни.

— Слушая вас, я вдруг понял, что мне бы очень хотелось узнать свой гороскоп!

— Вижу, что вопросы вселенского масштаба занимают тебя куда меньше, чем собственные заботы! — воскликнул мессер Луцио с иронией.

Джованни вспыхнул и опустил голову.

— Ну-ну, шучу! — продолжил ученый отеческим тоном. — Вполне разумная просьба. Вообще-то я и сам подумывал о том, чтобы составить и истолковать твой гороскоп. Но известна ли тебе дата твоего рождения?

Джованни родился ранней весной. Его мать рассказала ему, что он пришел в этот мир вечером, в полнолуние. Так как он знал свой возраст — ему недавно исполнилось девятнадцать, — при помощи незначительных подсчетов удалось установить, что он родился в конце марта 1514 года.

Мессер Луцио внимательно выслушал эти сведения.

— Я не смогу истолковать твой гороскоп, не проверив положение планет по эфемеридам.

— Эфемеридам?

— Это астрономические таблицы, в которых отмечены координаты Солнца, Луны и пяти планет в определенные моменты времени. Астрономы фиксируют положение небесных тел в течение уже ста лет. Я купил все эти таблицы, с тысяча четыреста девяностого по тысяча пятьсот двадцатый год, когда практиковал астрологию во Флоренции, и взял их с собой в изгнание.

— Так вы составите карту моего рождения?

— Конечно, если только сказанное твоей матушкой поможет мне установить точный день и час твоего рождения. Ну-ка, посмотрим… Почему бы нам не вернуться к этому вопросу в следующую среду, в день Меркурия? Как ты думаешь?

Глава 27

Джованни с нетерпением ждал следующего дня Меркурия. Накануне, после занятий, юноша отправился на прогулку. Долго бродил он, погрузившись в собственные мысли. Когда начало темнеть, Джованни поспешил домой, чтобы не опоздать к ужину.

Когда он был уже совсем близко, с опушки леса донесся странный шум. Юноша тотчас ускорил шаг. Затем Джованни услышал крики и пустился бегом к дому, из которого доносились звуки битвы. На мгновение он замер, затем бросился к сарайчику, где лежало оружие, схватил два меча и нож и ворвался в переднюю комнату.

Там было все перевернуто вверх дном. Посредине Пьетро, размахивая табуретом, отбивался от троих незнакомцев, вооруженных длинными кинжалами. Четвертый, явно сраженный метким ударом слуги, без чувств валялся на полу.

Внезапное появление Джованни обрадовало Пьетро.

— Привет, дружище, ты как раз вовремя! Поможешь мне управиться с этими злодеями!

Разбойники, захваченные врасплох, обернулись. Не медля ни секунды, Джованни воткнул клинок в руку одного из нападавших. Тот с воплями кинулся наутек. Пьетро огрел по голове второго, а третий, выронив кинжал, запросил пощады, увидев, что Джованни вот-вот пронзит его насквозь.

Юноша чуть отвел острие и протянул второй меч Пьетро. Тот, не раздумывая, одним ударом отсек разбойнику руку, воскликнув:

— В следующий раз отрублю тебе голову, если только посмеешь сюда сунуться!

Несчастный, вереща, как свинья, убежал прочь. Пьетро поднял двух незваных гостей, лежащих на полу, вынес их из дома и привязал к дереву.

— Кто эти люди? Где учитель?! — взволнованно прокричал Джованни, начиная осознавать, что произошло.

— Я запер хозяина в его комнате, когда увидел приближающихся разбойников, — ответил Пьетро, тяжело дыша. — Давай его выпустим.

Старика трясло от волнения. Пьетро рассказал ему об исходе битвы, отметив храбрость Джованни.

— Мой мальчик, я горжусь тобой! Не удовлетворившись умением виртуозно обращаться с мыслями и словами, ты научился владеть мечом — к счастью для нас!

Пьетро с удовольствием бы отсек руки и обоим пленникам, но мессер Луцио воспротивился столь жестокому наказанию. Тогда слуга, перед тем как отпустить их, каждого пару раз встряхнул, да так сильно, что старый ученый закрыл глаза. Едва напуганные грабители оказались на воле, они пустились бежать со всех ног.

— Больше мы их не увидим! — рассмеялся Джованни.

— Да услышат тебя Дева Мария со святыми! — ответил Пьетро и продолжил с сомнением в голосе: — С тех пор, как мы здесь поселились, это уже пятый или шестой налет. Будем надеяться, что они не соберут шайку побольше и не вернутся сюда, чтобы отомстить или спалить дом!

Вскоре о происшествии забыли, хотя ночью Джованни приснился ужасный сон, в котором он отсекал руки сотням бандитов, напавшим на него целой толпой.

На следующее утро юноша пошел к учителю. Прежде чем тот завел разговор о гороскопе, Джованни спросил, почему он отпустил разбойников, а не предал их в руки правосудия. Мессер Луцио объяснил, что Абруцци является частью Папской области, а он не имеет ни малейшего желания сообщать Папе о своем местонахождении. Нет, он не боится за свою безопасность, просто не хочет, чтобы его вызвали в Рим и заставили доказывать свою невиновность или преподавать. Затем он встал и принес из спальни большой лист бумаги. Протянул его Джованни со словами:

— Вот твоя карта рождения.

Юноша, не скрывая волнения, посмотрел на вычерченный циркулем круг. В центре, подобно пупку, находилась планета Земля. Первая концентрическая окружность изображала траекторию Луны. Вторая — Меркурия. Затем шла траектория Венеры, а немного дальше — орбиты Солнца, Марса и Юпитера. Самая большая траектория принадлежала Сатурну. Внешняя граница круга состояла из двенадцати символов зодиака, и планеты, расположенные внутри, были обращены к разным знакам. И наконец, круг пересекали две линии, одна шла с востока на запад, показывая знаки на асценденте и десценденте, а другая простиралась с севера на юг, отмечая положение середины и нижней части небесного свода.

— Начну с толкования положения Солнца и Луны, самых важных небесных тел, — сказал мессер Луцио, забирая у Джованни гороскоп. — Нам повезло, что матушка упомянула, что ты родился в полнолуние. Благодаря этим сведениям я смог не только определить положение Солнца и Луны, но и благодаря эфемеридам вычислить точную дату твоего рождения.

Джованни смотрел на учителя округлившимися глазами.

— Полнолуние в тысяча пятьсот четырнадцатом году пришлось на весеннее равноденствие, в ночь с двадцатого на двадцать первое марта. Если мать сказала тебе правду, ты родился в Калабрии, двадцатого марта, после захода солнца.

Старик откашлялся, затем продолжил:

— Так как ты родился за день до равноденствия, Солнце находилось в последнем градусе знака Рыб. Из-за полнолуния Солнце в твоем гороскопе противостоит Луне, а она находится в последнем доме Девы. Если ты действительно родился в начале ночи, то Сатурн у тебя в асценденте, так как в момент твоего рождения Скорпион поднимается на востоке. Юпитер спускается к западу, а Солнце, которое только что зашло, находится совсем недалеко от десцендента.

Мессер Луцио замолчал.

— А что все это означает? — прошептал Джованни.

— Одно дело — нарисовать гороскоп — тут требуются определенные знания, и все. А вот истолковать его правильно — настоящее искусство! — с гордостью ответил старик. — Во Флоренции ко мне многие обращались, здесь требуются не только знания, но и хорошая интуиция! И потому два астролога никогда не объяснят один и тот же гороскоп одинаково. Я настаиваю на этом важном моменте, мой мальчик, так как именно его часто недопонимают как защитники, так и противники астрологии. Астрология — точная наука и, подобно логике и математике, использует язык символов, который нужно верно истолковать.

Джованни задержал дыхание, чувствуя, что следующие минуты станут откровением.

Наставник рассказал юноше о чертах его характера — как он чувствителен, дисциплинирован и обладает природным талантом к наукам. Когда мессер Луцио стал говорить о склонности молодого человека идеализировать и любить, сердце Джованни замерло.

— Это, конечно, только общий взгляд на важнейшие знаки. Но я еще должен отметить важное положение Сатурна в твоем гороскопе. Важное в первую очередь потому, что он в асценденте, а еще потому, что он соединяет Солнце и Луну.

Джованни выглядел слегка сбитым с толку.

— Если внимательно посмотреть на твой гороскоп, то сразу же станет понятно, что корень твоих трудностей кроется в противостоянии Солнца и Луны. Всю свою жизнь тебе приходится бороться, чтобы преодолеть противодействие. Но эти космические тела положительно связаны с Сатурном. Именно он делает возможным соединение двух противоположных полюсов твоей личности. Сатурн символизирует потребность в отрешенности и печали, он позволяет человеку разорвать связь с матерью и расти, смирившись с кризисами и испытаниями. Древние называли Сатурн «Дьявольской звездой», потому что он несет ответственность за тяжкую участь некоторых людей, а также приносит неприятности и трудности. Мой учитель, Марсилио Фичино, всю жизнь страдал от меланхолии, виня в этом сильный Сатурн в своем гороскопе. Но когда некто понимает, что благодаря всем испытаниям он может духовно возвыситься, а отречение и одиночество позволяют ему обрести благодать, он заслуживает того, чтобы зваться человеком. Сатурн призван освободить нас от уз, так сильно привязывающих к матери, прошлому, детству, а еще — к земным удовольствиям. Он непревзойденный учитель для умов. Сатурн ведет нас в рай через преисподнюю страстей и помогает их преодолеть. Вот поэтому многие монахи подвержены влиянию этой планеты, которая располагает людей к отрешенности, учебе, уединению и аскетизму. Как часто повторял мой наставник, говоря о самом себе: «Дети Сатурна осуждены на вечные поиски Красоты, Добра и Правды».

— Как похоже на вас! — воскликнул Джованни.

— Да, карта моего рождения во многом схожа с картой рождения Марсилио, точно так же как у твоего гороскопа много общего с моим. Но в этом нет ничего удивительного. Кстати, тебе следует избегать излишней суровости и безжалостности Сатурна. Твой гороскоп указывает на то, что ты испытываешь потребность в любви женщин, светском обществе и красоте. На самом деле твое существование колеблется между двумя великими планетами, Юпитером и Сатурном, которые расположены в противоположных углах гороскопа. Юпитер побуждает тебя заключить весь мир в объятия и наслаждаться жизнью, в то время как Сатурн зовет преодолеть инстинкты и стать отшельником. Юпитер обеспечивает тебе счастье, защиту и удачу, а Сатурн несет неминуемые испытания. Благодаря Юпитеру ты оптимист, а Сатурн делает из тебя пессимиста.

Джованни поразили слова учителя, такие справедливые и точные.

Мессер Луцио выглядел утомленным, однако все же продолжил устало, но убедительно:

— Так как Луна находится в противостоянии с Солнцем, ты всю жизнь стараешься побороть противоречия внутри себя.

Старик замолчал и медленно поднял глаза на Джованни.

— Можно еще долго говорить о твоем характере и судьбе. На сегодня ты узнал достаточно, а я устал. Твой гороскоп подтверждает, что у тебя большие способности к философии!

Джованни поблагодарил учителя и нетвердой походкой, словно сгибаясь под тяжестью услышанного, вышел из комнаты.

Встревоженный словами мессера Луцио, он направился в лес. Голова юноши гудела. Похоже, сказанное подтверждает, хотя бы частично, ужасное предсказание ведьмы. Ну что ж, сказал себе Джованни, по крайней мере, его предупредили дважды, значит, судьбе угодно, чтобы он избежал страшной участи.

Но его мучил еще один вопрос, несколько другого плана. Астрология не только дает возможность постичь такие понятия, как судьба и свобода воли, но и охватывает обширную область знаний в психологии и символизме. Джованни подумал, что хорошо бы и ему научиться составлять и толковать гороскопы. Как было бы замечательно составить гороскоп Елены и сравнить со своим! Юноша представил, что он прибывает в Венецию, идет к Елене и говорит: «Я астролог и, если вам угодно, могу нарисовать и истолковать карту вашего рождения». Какой великолепный предлог познакомиться с девушкой поближе! Учитель рассказал, что при монарших дворах Европы астрологов ценят весьма высоко, и нет отбоя от людей, нуждающихся в их услугах. Так что Джованни сможет не только приблизиться к Елене, но и заработать на достойное существование, навсегда забыв о крестьянском прошлом.

Чем дольше юноша размышлял над этой идеей, тем больше она ему нравилась. Ему предстоит провести с наставником по крайней мере еще два года; несомненно, этого времени будет достаточно, чтобы освоить ремесло астролога. Конечно, есть одно затруднение — эфемериды. Они необходимы для составления карты рождения и, несомненно, стоят кучу денег, вряд ли Джованни сможет их купить. Он обдумывал этот вопрос до тех пор, пока его не осенило: можно попросить у наставника разрешения скопировать его таблицы! И тогда Джованни сможет нарисовать гороскоп любого человека, рожденного в промежуток между 1490 и 1520 годами. Это уже кое-то, и ему, конечно, удастся составить гороскоп Елены, ведь она, должно быть, на несколько лет его младше. Ясно, что копирование эфемерид займет сотни часов, но Джованни готов, если потребуется, работать ночи напролет. Всего-то понадобится приобрести бумагу и чернила, а это куда дешевле, чем купить сами таблицы!

Юноша решил поговорить с учителем о вопросе, от которого зависела его дальнейшая жизнь.

Терпеливо выслушав ученика, мессер Луцио молчал две или три минуты, пока Джованни изнывал от нетерпения. Затем старик согласился и даже добавил, что заплатит за бумагу и чернила. Он любил Джованни за его ум, чувствительность, отвагу и стремление к знаниям. В глубине души его радовала возможность передать кому-то такое редкое и сложное искусство. Теперь старый ученый был твердо убежден, что провидение свело их вместе именно с этой целью.

Согласие учителя привело Джованни в восторг. Той же ночью юноша стал перерисовывать эфемериды в толстую тетрадь, подаренную мессером Луцио. А на следующий день учитель решил заменить ежедневный урок латыни занятиями по астрологии.

Через несколько недель Джованни отправился в город, чтобы купить еще тетрадей. Прошагав два дня, он очутился в Сульмоне, прекрасном городе, окруженном высокими крепостными стенами. Сульмона гордилась своим славным прошлым — поэт Овидий был ее уроженцем, и она всегда слыла важным центром культуры. Джованни, следуя указаниям старого слуги, который предпочел остаться с хозяином на случай, если разбойники решат напасть вновь, нашел, хотя и не без труда, книжную лавку, где торговали также бумагой и чернилами. Купив все необходимое, юноша еще несколько часов бродил по городу. Его одновременно ошеломили и очаровали шум и суета улиц, красота женщин, элегантность мужчин, мириады различных запахов. Юноша стыдился своей одежды, и его слегка смущала мысль о том, что ему, возможно, когда-нибудь придется жить в большом городе, еще более известном и богатом. «Всему свое время», — сказал он себе и отправился в обратное путешествие.

Глава 28

Прошло три года с тех пор, как Джованни начал учиться у мессера Луцио. За это время юноша сильно изменился и физически, и духовно. Мечтательный, неразвитый и довольно хилый юнец превратился в крепкого, образованного и уверенного в себе мужчину. Он не утратил ни идеализма, ни чувствительности, но уже был не столь простодушен, став более решительным и приземленным.

От Пьетро он перенял науку прекрасно владеть мечом. Будучи моложе и подвижнее своего наставника, Джованни теперь часто его побеждал. Разбойники больше не нападали на их жилище, и иногда юноша почти жалел об этом, так велико было его желание пустить в ход свое мастерство.

Успехи юноши в занятиях с мессером Луцио были не менее впечатляющими. Он неплохо знал греческий и мог читать работы философов в оригинале, разбирался в Священном Писании и даже выучил несколько отрывков наизусть. Джованни обладал цепкой памятью, что значительно облегчало учение.

Но больше всего его увлекала астрология. Он уже мог рисовать гороскопы, пользуясь эфемеридами и таблицами долготы и широты, которые давали возможность рассчитать положение небесных светил в том месте и в тот час, когда родился человек. Джованни скопировал все таблицы, годные для всей Италии, а еще перерисовал эфемериды, которые помогали определить ежедневное положение Солнца, Луны и планет. А главное, он выучил символику планет и знаков зодиака и уже мог истолковать гороскоп правильно. Помимо того что юношу интересовала наука сама по себе, он понимал, какую практическую пользу астрология сможет принести ему в будущем, введя его в общество и обеспечив материальный достаток, и это удесятеряло его усилия.

Елена не покидала его сны и мысли. Но любовь Джованни стала более зрелой. Он решил не искать убежища в воображении и гнал прочь образы и мысли, которые не были связаны с конкретными воспоминаниями. Занятия философией и астрологией помогли юноше лучше познать себя. Он понимал, что обладает опасной особенностью представлять людей и предметы слишком идеализированно. Потому и решил бороться с этой чертой характера, жестко контролируя свои мысли, особенно о Елене. Юноша терпеливо ждал встречи с возлюбленной, храня в сердце ее образ, но не старался представить, какой она стала сейчас. Каждый вечер перед тем, как отойти ко сну, он перечитывал ее письмо. Он знал наизусть каждое слово, но всякий раз трепетал, когда взгляд падал на строчки: единственное вещественное доказательство мимолетной встречи с юной венецианкой.

Три года. Срок, который Джованни должен был провести с мессером Луцио и Пьетро, истек, и юноша знал, что скоро отправится на поиски возлюбленной. И все же ему хотелось добиться еще больших успехов в изучении астрологии, так как только она могла помочь ему завоевать сердце Елены.

Это убеждение усилилось после того, как его учителя пару месяцев назад, в августе, навестил неожиданный гость. Посетителем оказался испанский философ Хуан де Вальдес, один из немногих, кто знал о местонахождении Луцио. Испанец приехал, чтобы сообщить о кончине их общего друга, Дезидерия Эразма, который умер двенадцатого июля 1536 года. Известие потрясло и огорчило мессера Луцио. Затем друзья долго разговаривали о ситуации в мире. Прошло почти два года с тех пор, как кто-либо навещал старого ученого, и потому он только сейчас узнал об избрании на папский престол в октябре 1534 года Алессандро Фарнезе. Мессер Луцио не слишком удивился, так как лет двадцать назад сам предсказал Фарнезе, тогда еще кардиналу, что тот станет Папой… хотя к тому времени тот уже успел обзавестись четырьмя детьми! Хуан де Вальдес поведал другу, что избрание старого лиса Фарнезе — ему исполнилось шестьдесят шесть! — воскресило славу Луцио как астролога, и многие благородные синьоры, в том числе и новоизбранный Папа, пытаются его разыскать и привезти в Рим.

— Боже упаси! — вскричал Луцио, тем не менее ему было приятно слышать, что он так же знаменит, как прежде.

Он долго расспрашивал гостя о решениях нового понтифика, принявшего имя Павла III. То, что старый астролог услышал от испанца, звучало обнадеживающе. Хотя Папа и оказывал всякого рода поддержку своей родне, щедро наделяя церковным имуществом детей и внуков, он, по-видимому, стремился к реформе церкви и установлению диалога с протестантами. Он сразу же назначил несколько кардиналов, терпимо относящихся к евангелическому учению, и собирался созвать Вселенский собор. Для этого он заручился поддержкой Эразма и, в свою очередь, предложил гуманисту кардинальскую шапку и неплохой доход от щедрот церкви: отравленную чашу, приняв которую Эразм оказался бы отрезанным от реформаторов. Конечно, тот наотрез отверг предложение. Услышав это, мессер Луцио расхохотался.

С приездом гостя Джованни узнал, что его учитель не только признанный ученый, но и один из величайших астрологов своего времени, и многие его предсказания, сделанные в прошлом, сбылись. Это открытие привело юношу в восторг и укрепило его желание стать известным астрологом, раз уж ему повезло учиться у столь блистательного наставника.

Но больше всего юношу поразил рассказ испанского философа о том, что он недавно был в Неаполе, где встретил необычайно красивую и утонченную молодую графиню Джулию Гонзага. Джованни не смог удержаться и вмешался в разговор, вспомнив о странной встрече двухгодичной давности с прекрасной всадницей по имени Джулия, которая спешила в монастырь Сан-Джованни в Венери.

На несколько мгновений Хуан де Вальдес задумался.

— Так ты говоришь, ваша встреча произошла в начале августа тысяча пятьсот тридцать четвертого года? — спросил он Джованни.

— Да.

— И эта женщина была очень красива, с длинными каштановыми волосами, но одета в мужскую одежду и напугана?

Джованни кивнул.

— Какое необыкновенное совпадение!

Джованни, Пьетро и мессер Луцио внимали каждому слову испанца.

— Я должен рассказать вам невероятную историю Джулии Гонзага, графини Фонди. Возможно, что в тот день ты видел именно ее! Как удивительна жизнь!

— Ну давайте же, не томите нас ожиданием! — воскликнул мессер Луцио.

— Юная Джулия — дочь Людовико Гонзаги, герцога Саббионеты, и Франчески Фиеско. С самого раннего возраста ей дали превосходное образование. К тринадцати годам она хорошо разбиралась в музыке, философии, богословии и естественных науках. Уже тогда Джулия была прелестна, и все, кто встречал девушку, восторгались ею. Едва достигнув четырнадцати, она вышла замуж за Веспасиано Колонну, графа Фонди, прекрасного города, располагающегося между Римом и Неаполем, неподалеку от Средиземноморского побережья, примерно в двух днях пути отсюда. Граф был богатым и образованным человеком, на тридцать три года старше Джулии. Он овдовел, и у него была дочь — ее ровесница. Веспасиано безумно любил юную супругу, что не могло не вызвать ревности дочери. Через два года после свадьбы он погиб, оставив молодую шестнадцатилетнюю вдову владелицей огромного состояния. Джулия была умна, красива, богата и могла бы стать самой желанной партией во всей Италии! Но граф включил в свое завещание условие, запрещающее вдове вновь выходить замуж. В нем говорилось, что если она вступит в брак, то потеряет все имущество, которое отойдет к дочери!

— Вот ублюдок! — воскликнул Пьетро, громко расхохотавшись.

— Было бы честнее, если бы он разделил наследство между женой и дочерью без подобного условия, — заметил мессер Луцио тихим голосом.

— Тем более что их соперничество привело к ужасной трагедии. Джулия приняла условие завещания и согласилась никогда больше не выходить замуж. Она превратила свой дворец в царство разума и привлекла туда мыслителей, художников и служителей церкви. Тициан и Себастьяно дель Пиомбо[11] писали портреты графини. Она так прославилась, что вскоре в Фонди было полно ее воздыхателей, жаждущих во что бы то ни стало завоевать сердце молодой вдовы. Нет сомнений, что графиня, соблюдая приличия, осчастливила некоторых из них, в том числе, как говорят, юного кардинала Ипполито де Медичи.

— Надо же, — удивился мессер Луцио, он хорошо знал семейство Медичи. — Когда я покинул Флоренцию, он был совсем ребенком!

— На самом деле он лишь немногим старше Джулии, но встретил ужасную смерть. Прежде чем я дойду до этого, мне нужно рассказать вам о печальных событиях, которые произошли в ночь на восьмое августа тысяча пятьсот тридцать четвертого года и перевернули жизнь графини.

Хуан де Вальдес прервал свою повесть, чтобы отхлебнуть вина.

— Среди ночи Джулию разбудили и сообщили, что знаменитый пират Барбаросса[12] высадился на берег с двумя тысячами янычар и собирается похитить ее, чтобы подарить турецкому султану Сулейману Великолепному! Пираты уже были у ворот города, еще несколько минут — и они ворвутся в замок. Джулия не медлила ни секунды: в сопровождении слуги она бросилась в конюшню, оседлала лучшего коня и в одной ночной рубашке умчалась в горы! Всю ночь напролет они скакали по Абруцци. Рано утром остановились передохнуть, и тут слуга попытался изнасиловать Джулию! Она заколола его кинжалом, переоделась в его одежду и продолжила путь в монастырь Сан-Джованни в Венери, где надеялась встретиться со своим лучшим другом, кардиналом Медичи, который, по слухам, там скрывался.

Вальдес повернулся к Джованни, до глубины души потрясенному рассказом.

— Вполне возможно, что она ехала этой дорогой и повстречала тебя, когда остановилась на берегу реки, чтобы напоить лошадь.

— Наверняка так оно и было, — сказал Пьетро. — Жаль, что ты не привел ее сюда!

— Да я и собирался, — ответил Джованни, — но она была сильно напугана и хотела продолжить путь как можно скорее. Теперь понимаю почему!

— Удивительная история! — проговорил мессер Луцио. — Что же было дальше?

Хуан де Вальдес глубоко вздохнул.

— На самом деле кардинал находился в Риме. Он услышал о пиратском нападении на следующее утро и собрал армию в шесть тысяч человек. Когда они добрались до Фонди, то увидели, что город разграблен. Барбароссе пришлось покинуть его с пустыми руками, но потеря заветной добычи так его разозлила, что он убил всех, кого мог, разграбил дома богачей и осквернил гробницы знати. Резня была страшная!

Перед мысленным взором всех трех слушателей предстала жуткая картина, о которой говорил испанец, и их охватил ужас.

— Но что нашло на Барбароссу, почему он решил захватить прекрасную Джулию и отдать ее султану? — спросил Пьетро. — Ведь наверняка этот набег на Папскую область был довольно рискованным делом? Разве в гареме у повелителя Константинополя мало жен?

— А вот здесь, мой друг, вы затрагиваете самую странную часть всей истории, которая до сих пор не получила объяснения. Многие предполагают, что ее подоплека довольно неприглядна: падчерица Джулии, не смирившаяся с тем, что наследство отца перешло к ненавистной сопернице, сообщила пирату о необыкновенной красоте графини и несметных богатствах, которые достанутся ему, если он совершит набег. Пираты были прекрасно осведомлены и имели сообщников среди обитателей замка, которые провели их внутрь. Но доказать вину дочери Веспасиано Колонны так и не удалось. Правда, подозрения подтвердились годом позже, когда кардинала де Медичи, лучшего друга и покровителя Джулии, нашли убитым в саду графини уже после ее возвращения в замок. Кое-кто поговаривал, однако, что к этому убийству приложил руку один из отвергнутых воздыхателей прекрасной Джулии. Но к тому времени молодой графине надоели интриги, и она решила удалиться от мира. Она ушла в монастырь, пожертвовав свое состояние на нужды благотворительности. Я познакомился с ней прошлой весной благодаря нашему приятелю Бернардино Окино,[13] который читал проповедь в одном из церковных приютов Неаполя.

Вальдес повернулся к своему другу Луцио.

— Нужно сказать, эта встреча оказалась весьма полезной, так как графиня сочувствует нашим идеям. С той поры она стала поддерживать наши евангелические общины и способствует примирению католиков и реформаторов.

— Это хорошо, — согласился мессер Луцио.

Они продолжили беседу о деятельности Хуана де Вальдеса в Неаполе и о евангелических общинах, которые набирали силу во всех больших итальянских городах и пытались, с одной стороны, реформировать церковь изнутри, а с другой — протянуть руку поддержки лютеранам.

Джованни потрясла история Джулии, и следующие несколько недель он, не переставая, размышлял о ней. «Какая трагическая судьба для той, которую так щедро одарила природа и жизнь!» — думал он. Следуя совету учителя, Джованни часто молился за женщину, мимолетная встреча с которой произвела на него огромное впечатление.

А потом, одним прекрасным утром, когда Джованни отдыхал в перелеске неподалеку от дома, он вдруг увидел дюжину вооруженных всадников.

Глава 29

— Это место называется Ведиче? — осведомился один из всадников, прежде чем Джованни успел что-либо сделать.

— Да.

— Мы ищем жилище мессера Луцио Константини.

Джованни замер. Он не мог понять, с кем имеет дело. Вполне возможно, что его наставнику угрожает опасность. Конечно, можно солгать, но ему не удастся удержать хорошо вооруженных людей, если вдруг они решат проверить его слова.

— Эй, ты что, немой или дурачок? — спросил всадник, на этот раз грубее.

Джованни заметил на одежде и щитах незнакомцев папские гербы. Это немного успокаивало.

— Я… я не знаю, дома ли он, но могу пойти посмотреть. Что мне сказать, когда он спросит, кто его разыскивает?

Вместо ответа всадник дал Джованни пинка, да такого сильного, что юноша растянулся на земле. Он не успел подняться, как незваные гости пришпорили лошадей и поскакали к дому. Джованни побежал за ними. Когда юноша достиг опушки, то увидел, что один из всадников слез с лошади и о чем-то разговаривает с Пьетро, показывая тому какую-то бумагу. Старый слуга не выказывал беспокойства, и потому Джованни замедлил ход и осторожно приблизился.

Пьетро вошел в дом в сопровождении единственного из гостей, у которого не было оружия, остальные тоже спешились.

Когда они увидели Джованни, тот, кто ударил его ногой, крикнул:

— Эй ты, дурачок, знаешь, где тут можно напоить лошадей?

Джованни стиснул кулаки. Ему хотелось броситься на незнакомца, однако юноша сдержался.

— Конечно, монсеньор, — ответил он с иронией. — Река находится за домом, примерно в двухстах ярдах.

Мужчина не ответил. Он послал всадников к реке, кроме одного, и вместе с ним остался у входа в жилище. Джованни хотел было войти, но гость рукой преградил ему путь. Не раздумывая, Джованни выхватил меч стражника, а его самого толкнул изо всех сил. Тот, зацепившись за большой камень, рухнул на землю. Прежде чем второй солдат успел что-либо предпринять, Джованни тыльной стороной меча нанес ему сокрушительный удар по шлему. Стражник упал как подкошенный. Джованни приблизил острие меча к горлу оскорбившего его незнакомца.

— Может, я и не блещу умом, но постоять за себя сумею. Защищайся!

Джованни отступил на несколько шагов, схватил меч лежащего на земле солдата и атаковал обидчика, который уже поднялся. Солдат, казалось, был слегка обескуражен и, перед тем как броситься на Джованни, немного замешкался.

Пьетро, привлеченный звоном мечей, выбежал из дома. Когда он увидел, что происходит, то приказал Джованни прекратить бой.

— Только после того, как он извинится! — воскликнул юноша, продолжая драться как лев.

Хотя Пьетро и понятия не имел, из-за чего все началось, но, исполненный гордости за ученика, не смог удержаться и стал его подзадоривать:

— Давай, мой мальчик! Быстрее, и не забудь про защиту!

Вскоре солдат начал уставать. Джованни почувствовал, что настал момент завершить бой. Он сделал ложный выпад и сбил противника с ног. Тот повалился на землю, а Пьетро одобрительно закричал.

— Я жду извинения, невежа! — произнес Джованни, нацелив острие меча в грудь поверженного обидчика.

— П-прости…

— Ты преподал ему хороший урок, мой мальчик!

Пьетро подошел к ученику и похлопал его по плечу. Затем помог солдату подняться.

— А ну, пошевеливайся! — скомандовал старый слуга. — Присмотри за своим другом и оставь нас в покое, пока хозяева разговаривают!

Солдата не нужно было просить дважды.

— Опасное это дело — задирать солдата из папской стражи, но разве можно винить тебя за то, что ты хотел защитить свою честь! На твоем месте я бы и сам так поступил!

— А что здесь делают папские солдаты?

— Человек, который зашел в дом, не солдат. Хочешь — верь, хочешь — нет, это кардинал.

— Кардинал!

— Да. И мессер Луцио, по-видимому, его узнал. Он путешествует инкогнито, в сопровождении охраны. Понятия не имею, как он нас нашел, но, по-моему, у него послание от Папы.

Джованни глядел на Пьетро во все глаза.

— Очень важное письмо. Чрезвычайно секретное — кардинал даже попросил меня выйти из дома, чтобы он смог побеседовать с мессером Луцио наедине. Интересно, о чем это они там говорят? — произнес слуга слегка уязвленным тоном.

Беседа длилась несколько часов. Джованни и Пьетро ждали снаружи, волнуясь все сильнее и сильнее. Наконец мессер Луцио проводил гостя до двери. Почтительно с ним попрощался, и маленький отряд исчез так же быстро, как и появился. Несколько мгновений все трое молчали, затем Джованни поднял глаза на учителя — тот, казалось, был совершенно растерян и подавлен.

— То, о чем он меня просит, безумие! — проговорил наконец старик, смотря невидящим взглядом куда-то вдаль.

— Что все это значит? — спросил Пьетро.

Мессер Луцио пришел в себя.

— Ничего не могу сказать. Даже вам, друзья мои. Слишком все серьезно. Мне придется на несколько недель закрыться у себя в комнате, — продолжил он устало. Затем повернулся к Джованни. — Наши уроки отменяются. Займись, чем сочтешь нужным.

Потом он обратился к Пьетро:

— Как только я закончу, отвезешь в Рим письмо для Папы. Хочу, чтобы во время работы меня никто не беспокоил. Еду можешь приносить мне в комнату.

Старый ученый повернулся и вошел в дом, глубоко вздохнув:

— Да поможет мне Бог!

Глава 30

Проходили дни, недели и, наконец, месяцы. Мессер Луцио перетащил много томов из своей библиотеки — в том числе и знаменитую рукопись аль-Кинди — к себе в спальню, которая также служила кабинетом. С утра до вечера, а иногда и по ночам он изучал книги и делал заметки, выходя только два раза в сутки, чтобы размять ноги. Почти четыре месяца старик трудился как одержимый.

И вот настало утро, когда он вышел из комнаты и протянул Пьетро толстый конверт, аккуратно запечатанный личной печатью ученого.

— Вот, держи. Я хочу, чтобы ты завтра же отправился в путь. Это письмо для Папы. Вначале ты найдешь кардинала, который был здесь, на конверте написано его имя. Он проведет тебя к его святейшеству, и ты отдашь письмо ему лично. Содержимое конверта не должно попасть в чужие руки. Ни при каких обстоятельствах, слышишь? Если на тебя нападут разбойники, будет лучше, если ты его уничтожишь. Ни в коем случае не отдавай его никому, кроме Папы.

Серьезный тон хозяина внушил Пьетро благоговейный страх, и слуга только молча кивал головой.

— Учитель, можно обратиться к вам с просьбой? — спросил Джованни.

— Не сейчас. Мне необходимо отдохнуть.

— Это очень важно.

Мастер Луцио сел.

— Хорошо, я слушаю.

Джованни обуревали эмоции, но он все решил еще несколько недель назад, неоднократно прокручивая в мыслях, что именно скажет своему любимому учителю.

— Я был вашим учеником целых три года и никогда не испытывал большего счастья. Благодаря вашему великодушию всего лишь за несколько лет я достиг таких высот знаний, о коих не смел и мечтать. Более того, я научился познавать самого себя и полюбил искать истину. Мне еще многому нужно учиться у вас, и даже всей моей жизни не хватит, чтобы впитать все, о чем вы мне говорили.

Он медленно повернулся к Пьетро.

— То же самое я могу сказать и про тебя, мой друг. Я навсегда останусь твоим должником.

И снова он перевел взгляд на своего наставника, который слушал ученика с любовью и вниманием.

— Но я решил покинуть вас. Это решение разрывает мне сердце, ведь я люблю вас больше, чем родителей.

Джованни понял, что уже не в силах сдерживать чувства. Его голос срывался и дрожал.

— В моем сердце всегда жила любовь к девушке, которую я так недолго видел у себя в деревне. Ради нее я оставил отца и братьев. Благодаря Елене я встретил вас. Но настало время, и мне пора идти к ней.

Юноша замолчал и опустил голову, чтобы скрыть слезы. В комнате воцарилось долгое молчание.

— Не знаю, что уготовано мне судьбой. Может, встреча с величайшим разочарованием, но больше ждать я не в силах… Я должен продолжить путь. Мой любимый учитель, с вашего разрешения я отправлюсь завтра и хотел бы, в свою очередь, оказать вам услугу и лично отвезти письмо к Папе в Рим.

У его слушателей вырвался возглас удивления.

— Я знаю, что Пьетро устал и страдает от ревматизма, — продолжил Джованни, — а дорога в Рим длинна и полна опасностей. Я же с большим удовольствием, если Богу будет угодно, по пути в Венецию заеду в Священный город.

Мессер Луцио кивнул серьезно и печально.

— Мой дорогой Джованни, я знал, что рано или поздно придет миг расставания. Но, должен признаться, надеялся, что это случится позже. Все три года ты был самым лучшим учеником, о котором любой учитель может только мечтать.

Его голос дрогнул.

— Ты еще так юн, твоя пылкая натура может тебе помешать. Аристотель говорил, что нельзя стать философом, пока не достигнешь сорока пяти лет… Конечно, я не могу заставить тебя остаться здесь до столь зрелого возраста! Ты хорошо учился и многое узнал. Пусть теперь жизнь сама продолжит твое образование. Я знаю, что ты станешь астрологом, достойным своего учителя. Отправляйся в путь, мой мальчик! Возьми тетради с эфемеридами и любые книги из моей библиотеки. И, если Пьетро согласен, забери с собой письмо его святейшеству.

Джованни повернул залитое слезами лицо к Пьетро, и тот неуклюже кивнул. Юноша, больше не сдерживая рыданий, бросился в объятия своего учителя.

Он ушел тем же утром: расставание было слишком болезненным, чтобы затягивать его надолго. Юноша не знал, доведется ли ему вновь увидеть своих друзей, но надеялся всем сердцем. С собой он взял драгоценные тетрадки с эфемеридами и всего лишь три книги на греческом языке: «Пир» Платона, «Никомахову этику» Аристотеля и Новый Завет.

Джованни спрятал письмо для Папы в ножны, положил тетради и книги, а также флягу, шерстяной плащ и немного еды в наплечную суму, засунул в карман дукаты, которые дал ему на дорогу учитель, затем крепко обнял своих друзей.

Без единого слова он отправился в Вечный город. Джованни шел не оглядываясь.

Глава 31

Солнце клонилось к закату. Джованни уже вышел с проселка на широкую виа Валерия и шагал по ней по ней больше трех часов, когда вдруг услышал сзади приглушенный шум, который становился все громче. Юноша обернулся и увидел, что по пустынной дороге за ним скачут пятеро всадников. Джованни отделяло от них всего лишь метров двадцать, и он разглядел, что на преследователях длинные черные плащи и маски. Юноша понял, что ему грозит опасность.

Он прыгнул в придорожные кусты и со всех ног бросился к лесу. Всадники поскакали за ним. Юноша добежал до деревьев, когда первый человек в черном уже почти поравнялся с ним, но преследователю пришлось придержать лошадь из-за ветвей, и Джованни успел нырнуть в густой подлесок.

Он бежал, пока хватило дыхания, и сумел оторваться от врагов, затем спрятался в раскидистой кроне высокого дуба. Юноша тяжело дышал, от страха все сжималось у него внутри, и он молился, чтобы преследователям не пришло в голову посмотреть вверх. Они разделились и стали прочесывать лес. Наступала ночь, Джованни решил воспользоваться темнотой и убежать. Когда он спускался с дерева, то услышал, как один из всадников приблизился и оказался прямо под ним. Не медля ни секунды, юноша прыгнул на врага, который даже крикнуть не успел, и они скатились на землю. С кошачьей ловкостью Джованни схватил противника за горло, сжал сонную артерию и не отпускал до тех пор, пока тот не потерял сознание. Юноша взвалил бесчувственное тело на лошадь, сел сам и рысью направился к кромке леса.

Едва добравшись до виа Валерия, он пустил коня в галоп и, прежде чем свернуть на боковую дорогу, несколько лиг скакал без остановки. Почувствовав наконец себя в безопасности, стащил противника вниз и крепко связал ему руки за спиной. Затем снял с него кожаную маску и стал хлопать по щекам, чтобы привести в чувство. Черный всадник постепенно пришел в себя и с удивлением понял, что юнец умудрился похитить его и скрыться незамеченным.

— Ты ведь ученик астролога, да?

— Совершенно верно.

— Где же ты научился так защищаться?

— Вопросы здесь задаю я. Кто вы? Что вам нужно? Почему вы скрываетесь под плащами и масками?

Незнакомец нервно хохотнул, но ничего не ответил. Джованни вытащил нож и приставил его к горлу пленника.

— Сегодня вечером я что-то не слишком терпелив. Не будешь отвечать на вопросы — зарежу как цыпленка!

— Я поклялся ничего не говорить. Если проболтаюсь, сообщники меня убьют.

— Зачем вы меня преследуете?

— Чтобы забрать письмо к Папе.

— Кто вы и почему оно так важно?

— А ты не знаешь, что в нем?

По выражению лица Джованни пленник понял, что астролог ничего не сказал юноше о содержании послания.

— Послушай меня, — произнес он доверительно, — от этого письма лучше избавиться. То, что в нем написано, будет пострашнее кометы, упавшей на землю. Отдай конверт мне, иди домой и скажи своему учителю, что ты его потерял. Обещаю, мы тебя не тронем.

Джованни рассмеялся.

— Твоя жизнь висит на волоске, а не моя. Я обещал учителю передать письмо Папе и сдержу слово. Мне плевать, что в нем написано!

— Тогда не видать тебе покоя! Даже если ты убьешь меня, мои товарищи найдут тебя, где бы ты ни скрылся. А если ты и с ними справишься, придут новые и будут преследовать тебя до тех пор, пока не отберут письмо. Тебе не добраться до Рима живым.

Джованни понял, что незнакомец говорит правду. Он прекрасно понимал, что, несмотря на все угрозы, пленник больше ничего не скажет. Юноша взвесил все возможности и принял самое разумное решение. Так как таинственные преследователи наверняка пристали к нему как пиявки, придется отказаться от идеи добраться до Рима по виа Валерия, а пробираться кружными дорогами опасно из-за грабителей. Значит, самым простым будет пойти в обратном направлении. Вряд ли он столкнется с какими-либо препятствиями, а дорога приведет его в порт Пескару, где можно сесть на корабль. Понадобится всего лишь неделя, чтобы добраться до Рима морем.

Приняв решение, Джованни крепко-накрепко привязал пленника к стволу дерева и верхом направился к Адриатическому морю.

Юноша скакал часть ночи, но ему пришлось остановиться, чтобы дать лошади передохнуть.

На рассвете он снова пустился в путь.

Когда снова наступила ночь, Джованни увидел вдали море. Он добрался до порта, привязал лошадь у постоялого двора, поужинал и стал расспрашивать о кораблях, которые отплывают в Рим. Когда юноша разговаривал с владельцем гостиницы, дверь распахнулась, и на пороге возникли трое в черном.

Джованни побежал в заднюю комнату и выбрался наружу через окно. Там он лицом к лицу столкнулся с человеком в маске, который сторожил задворки гостиницы. Джованни выхватил меч, и противники скрестили клинки. Юноша быстро одержал победу, ранив неприятеля в бедро, и бросился в ночь, преследуемый по пятам и пешими, и конными. «Сколько же их? Как им удалось найти меня так быстро?» — думал он, спеша к причалу, где суда стояли на якоре.

Крики и топот копыт неслись отовсюду. Джованни чувствовал, что его обложили со всех сторон, но сумел проскользнуть на маленькое суденышко. Он прошел мимо двух сторожей, которые крепко спали, спустился в трюм и спрятался там за тюками с товарами.

Посреди ночи юноша услышал какой-то шум, доносящийся с палубы. Он затаил дыхание, но вскоре понял, что это моряки возвращаются на корабль после попойки. На несколько часов наступила тишина. Едва взошло солнце, суета возобновилась, и судно вышло в море.

Джованни решил не покидать укрытия до тех пор, пока они не войдут в порт. Он не привык к качке, и целый день напролет его тошнило, особенно когда сильный ветер бросал утлое суденышко из стороны в сторону, словно скорлупку. После полутора суток в открытом море корабль наконец бросил якорь в гавани. Джованни не знал, куда они приплыли, но ему было все равно: юноша был уверен, что сбил преследователей со следа. Он надеялся, что корабль держал курс на юг.

Когда наступила ночь и большая часть экипажа сошла на берег, юноша выбрался из убежища. Как здорово вновь оказаться на твердой земле! Джованни огляделся и увидел огромные корабли и бесчисленные огни, горевшие со всех сторон порта, в котором, несмотря на поздний час, кипела жизнь. «Мы стали на якорь в большом городе, — подумал он. — Если мы двигались к югу, это, наверное, Бари. Или Анкона, если плыли на север…»

В конце концов юноша обратился к дюжему моряку, развязывающему узлы на веревке:

— Друг мой, какой это город?

Матрос уставился на него, будто бы перед ним явилась сама Дева Мария.

— Что?

— Не могли бы вы сказать, как называется этот город?

Моряк в удивлении закатил глаза и поднял руки к небу:

— Это же Венеция!

Часть третья Юпитер

Глава 32

— Не будет ли синьору астрологу угодно войти?

Джованни посмотрел на слугу, неспешно встал и вошел в кабинет, где его приветствовал маленький, пузатый человечек:

— О, как я счастлив наконец встретить вас, синьор Да Скола!

Джованни широко улыбнулся в ответ и сел на предложенный хозяином стул.

Человечек опустился в огромное кресло с другой стороны мраморного камина.

— Я слышал, что вам воздают хвалу со всех сторон! — произнес он восторженно. — В каждом палаццо только и говорят о том, что вы предсказали судье Зорци весьма неожиданное назначение в Совет десяти,[14] и не далее чем вчера мой друг Квирини поведал мне, как ясно вы обрисовали его деликатное финансовое положение!

— А я повторяю, что к моим советам следует относиться с осторожностью. Положение звезд толкуется человеком, и это толкование может быть ошибочным.

— Ну-ну, не скромничайте, мой дорогой друг, ваша репутация безупречна! Всего лишь за несколько месяцев вам удалось покорить всю Венецию! Поговаривают, что сам дож удостоил вас приватной аудиенции…

Джованни склонил голову.

— Синьор, ничего не могу сказать по этому поводу.

— Ваша скромность делает вам честь. — Человечек наморщил лоб и соединил кончики пальцев. — Но, прошу, скажите мне, когда вы прибыли в Венецию?

— Шесть месяцев назад, синьор.

— Поразительно! Такая слава за такое короткое время! Если я не ошибаюсь, вы ученик блистательного флорентийца, Луцио Констанини, а здесь вас приютил философ Николо Целестини.

— Вы прекрасно осведомлены. Узнав о моем желании поехать в Венецию, мой наставник посоветовал обратиться к его другу, который встретил меня с распростертыми объятиями.

— Но скажите, почему для занятий своим ремеслом вы выбрали именно Венецию, а не Флоренцию или Рим? Что вас побудило, женщины или деньги?

Джованни слегка улыбнулся.

— И то и другое.

— Как же вы правы! Последняя перепись показала, что в этом городе проживают сто двадцать тысяч человек, и больше десяти тысяч из них — куртизанки! Подумайте только, в среднем одна шлюха на шестерых мужчин! Эти непотребные девки вмиг очистят ваши карманы! Если бы вы знали, сколько денег они стащили у меня!

— Думаю, слово «стащили» не слишком подходит к ситуации. Наверняка не обошлось без вашего желания…

— Увы, человек такое неразумное создание! Трудится день-деньской, чтобы заработать несколько дукатов, а потом идет и за несколько минут просаживает их в объятиях незнакомой женщины!

— Честно говоря, синьор, возможно, вы удивитесь — я еще не познал прелестей здешних красоток.

Коротышка удивленно прищурил глаза.

— Вот как! Я не знал, что вы предпочитаете мальчиков!

— Отнюдь нет, синьор. Дело в том, что мое сердце уже занято.

Человечек громко хлопнул себя по бедрам.

— Ага, значит, вы и не здесь, и не там! Но зачем же допускать, чтобы любовь к одной женщине мешала наслаждаться всеми остальными?

Джованни улыбнулся и ничего не ответил. Ему не хотелось продолжать этот разговор, и он уже жалел, что позволил втянуть себя в беседу.

— Звучит серьезно, мой юный друг, — продолжил хозяин, пододвигаясь к гостю поближе. — Могу ли я узнать имя той принцессы, что похитила ваше сердце?

— Позвольте сохранить его в тайне, синьор, — ответил Джованни, глядя прямо в глаза торговцу. — Насколько я понимаю, вы послали за мной, чтобы обсудить ваши дела…

Человечек откашлялся и принял серьезный вид.

— Да-да, вы правы, давайте приступим. Дело в том, что я — торговец специями, один из самых преуспевающих в нашем городе. Последние несколько лет моря стали весьма небезопасными. И поэтому я не уверен, стоит ли мне сейчас отправлять галеры через море. Мне сказали, что вы, сверившись с положением звезд, можете дать ценный совет о том, когда лучше затеять коммерческое предприятие…

— Да, это так. Начертив ваш гороскоп и изучив расположение планет в грядущие месяцы, я смогу дать вам полезный совет. Но опять же должен подчеркнуть, что подобный совет не будет абсолютно верным. Его следует воспринимать только в совокупности с другими обстоятельствами.

— Можете нарисовать мой гороскоп. Честно говоря, как-то раз я уже просил об этом, из чистого любопытства. Но, скажите, как вы узнаете о том, какое положение займут звезды в ближайшие месяцы?

— Точно так же, как мы узнаём об их расположении в прошлом! Пути звезд на небе известны с древних времен. При помощи астрономических вычислений можно узнать о том, как они будут располагаться через несколько лет, даже через несколько веков, если только у кого-нибудь найдется время и желание, чтобы произвести все расчеты!

— Так вы и астрономию изучали? — спросил купец, весьма впечатленный знаниями Джованни.

— Нет, но у меня есть астрономические таблицы, эфемериды на последние несколько десятков лет, и я потратил первые заработанные здесь деньги на подобные таблицы на три следующих года. Так что я могу кое-что предсказать, сравнив привычный курс планет с важными точками карты рождения.

Торговец глядел на молодого человека с восхищением.

— Вот те таблицы, о которых я упоминал, — продолжил Джованни, вытащив из объемистой сумки тетради и новенькие отпечатанные эфемериды. — Чтобы ответить на вопрос, мне нужно знать место, год, месяц, день и, если можно, час вашего рождения, тогда я смогу нарисовать ваш гороскоп и сравнить его с нынешним положением планет.

Купец быстро сообщил Джованни все необходимые сведения. Тому потребовалось меньше двадцати минут, чтобы нарисовать карту рождения, но изучение расположения различных планет в грядущие месяцы и толкование гороскопа заняло больше часа. Юноша посоветовал купцу подождать еще три месяца, прежде чем снаряжать корабли.

Довольный торговец вручил Джованни оговоренную плату: сорок дукатов, довольно внушительную сумму за такую быструю работу. Джованни тотчас же удалился, сойдя по лестнице на нижний этаж палаццо, — юношу ждала гондола.

Подобные консультации давно наскучили Джованни, но они давали возможность неплохо заработать, а в Венеции все было дорогим: одежда, жилье, услуги гондольеров. Всего лишь за несколько месяцев он сумел привлечь внимание общества, и для поддержания своего новоприобретенного статуса ему приходилось тратить кучу денег, ведь без красоты и богатства в высших кругах делать нечего.

Джованни попросил гондольера отвезти его к палаццо Приули в квартале Костелло. Покинув Рио-Сан-Маурицио, гондола свернула налево, в Большой канал, и заскользила мимо величественного дворца, который недавно закончил строить старый дож, Андреа Гритти.[15] Вопреки сплетням у Джованни еще не было личной встречи с дожем. Астролога представили правителю на балу три недели назад, и дож заинтересовался талантливым и честолюбивым молодым человеком. Он предложил юноше прийти к нему во дворец, чтобы поговорить о науке звезд, хотя сам не очень-то в нее верил. Но для этого требовалось официальное приглашение, и Джованни с нетерпением ждал весточки от самого могущественного человека в городе.

Джованни напал на след правнучки дожа почти сразу же после своего неожиданного прибытия в Венецию. На самом деле все венецианцы увлеченно следили за любовными похождениями дожа. У него были дети от законной жены, от монахини в монастыре и от турецких невольниц, которых он завел, когда жил в Константинополе. Елена приходилась второй дочерью Виенне, законной внучке старого дожа. Виенна была замужем за Паоло Контарини, отпрыском одного из старейших и благороднейших родов. Елена Контарини — ибо так ее звали — жила в палаццо на берегу Большого канала.

Джованни вскоре узнал еще две новости: одну — хорошую, а другую — плохую. Хорошим известием было то, что Елена, несмотря на то что считалась одной из самых завидных партий среди венецианской знати, еще не вышла замуж. Джованни чуть не потерял сознание от радости, когда узнал об этом. Но радость была недолгой: ему сказали, что Елена уехала из Венеции несколько месяцев назад, чтобы навестить отца, губернатора далекого острова Кипр.

Уже несколько лет Елена делила свою жизнь между Венецией, где жила ее мать, которая была слаба здоровьем, и Никосией, столицей Кипра. К своему восторгу Джованни узнал, что Елена вернется в Венецию летом или, самое позднее, осенью. Он решил дождаться ее возвращения и благодаря своим познаниям в астрологии войти за весну в венецианское высшее общество.

Он преуспел выше всяких ожиданий. С первого дня юношу приютил старый друг его наставника, тоже философ, и вскоре Джованни представилась возможность показать богачам свое умение. Молва о красивом, талантливом молодом человеке, ученике самого известного в Италии астролога, быстро распространилась по всей Венеции. Джованни не скрывал своего калабрийского происхождения, но сменил имя, которое звучало слишком по-крестьянски. Кроме того, его мог бы узнать кто-нибудь из венецианцев, тех, кто приговорил Джованни к порке несколькими годами раньше. Юноша говорил, что он родом из Катанзаро, единственного города, где он бывал, и представлялся Джованни Да Сколой.

От клиентов не было отбоя: вдовы хотели знать, выйдут ли они снова замуж, торговцам требовался совет в делах, а знатных людей беспокоило их положение в обществе. Джованни скоро понял: то, что больше всего привлекало его в астрологии, а именно возможность узнать больше о себе и своем предназначении, интересовало людей гораздо меньше, чем вопросы любви, денег или власти. Поначалу это сильно огорчало Джованни. Но затем он смирился с таким положением дел и стал делать то, о чем просили его клиенты. В конце концов, деньги и связи смогут помочь ему добиться единственной цели — встретить Елену.

Повернув налево и проплыв мимо площади Сан-Марко и Дворца дожей, гондола повернула еще раз, теперь направо, в широкий канал позади церкви Святого Захарии, а затем в канал поменьше, ведущий к величественному палаццо Приули. Джованни очень нравилось это здание в окружении каналов, принадлежащее одной из самых родовитых семей Венеции. Его обедневший владелец — а в этом городе можно иметь власть, но быть бедным, или обладать богатством, не имея политического влияния, — сдавал маленькие квартирки, состоящие из гостиной, ванной и спальни, богатым путешественникам. Едва Джованни стал зарабатывать приличные деньги, то сразу же решил перебраться в этот великолепный дворец. В гостиной можно было принимать клиентов, особенно женщин, которые предпочитали для консультаций с астрологом более укромное место, чем собственный дом. Когда Джованни не приглашали куда-нибудь к обеду, он делил трапезу с семейством Приули, высоко ценя гостеприимство и образованность хозяев. Именно здесь ему удалось по крупицам собрать сведения о возлюбленной, так как Приули дружили с Контарини и хорошо знали правнучку дожа.

Гондола остановилась у главного входа во дворец. Джованни вложил монету в ладонь гондольера и поднялся по лестнице на третий этаж, к себе в квартиру. Скинул длинный черный плащ и башмаки и убрал эфемериды в маленький шкафчик в гостиной, который был всегда закрыт и где Джованни держал самое ценное имущество.

Он сунул руку в глубь шкафа и вытащил конверт, спрятанный за книгами по философии. Глядя на письмо, которое наставник поручил передать Папе, Джованни почувствовал укол в сердце. Прошло уже много времени с тех пор, как юноша покинул Абруцци, и драматические обстоятельства помешали ему добраться до Рима. Поначалу Джованни убедил себя, что здесь не обошлось без вмешательства провидения, которое не только помогло спастись от всадников в черном, но и привело его к Елене. Узнав о том, что Елены не будет в Венеции еще несколько месяцев, он решил воспользоваться этим временем и съездить в Рим. Но события развивались так стремительно, что Джованни уже никак не мог на них повлиять. Самые первые его консультации имели такой успех, что вскоре его почти ежедневно стали приглашать знатные венецианские семьи. С каждым днем Джованни становился все известнее и богаче. Уехать в Рим, подвергнув себя риску, означало поставить крест на вхождении в высшее общество. Кроме того, подобное путешествие могло бы навсегда разлучить Джованни с возлюбленной. Раз уж провидение дало ему такую прекрасную возможность встретить ее снова, то стоит ли подвергнуть себя бессмысленному риску и уехать из Венеции? Проходила неделя за неделей, и Джованни решил дождаться возвращения Елены и только потом отправиться выполнять поручение наставника. Время от времени Джованни даже приходилось утешать себя тем, что мессер Луцио ни слова не сказал о том, что письмо нужно отвезти как можно скорее, более того, он настаивал на том, чтобы при малейшей опасности оно было уничтожено. Значит, надежно сохранить письмо гораздо важнее, чем спешно доставить адресату.

Хотя Джованни то и дело твердил себе, что эти доводы справедливы, его мучила совесть. Каждый раз, открывая шкаф, он проверял, на месте ли письмо, и каждый раз внутренний голос говорил ему, что нужно исполнить долг перед наставником как можно скорее.

Глава 33

Джованни закрыл шкаф, снова повесил маленький ключик на шею и переоделся к обеду с хозяевами. Столовая находилась этажом ниже. Шесть огромных окон выходили на маленький канал и придавали комнате с высоким потолком торжественный вид.

Джованни занял место напротив хозяина. Рядом с синьором Приули сидел незнакомый гость, мужчина примерно тридцати лет, с маленькой черной бородкой. Он вежливо поздоровался с Джованни:

— Агостино Габриелли. Приятно с вами познакомиться.

— Джованни Да Скола. Я тоже рад встрече.

— Я вернулся в Венецию лишь позавчера, но уже дважды слышал о вас и потому с радостью — и с любопытством! — принял приглашение наших хозяев, чтобы лично встретиться с вами.

Джованни не особенно обольщался комплиментами, ибо знал — одна ошибка, одно несбывшееся предсказание, и похвалы превратятся в издевку, поэтому старался не придавать особого значения тому, что люди о нем говорят и думают. Самым важным для него было то, чтобы Елена захотела встретиться с ним, когда приедет. Только поэтому он старался заработать добрую славу.

— Не знаю, что вы слышали обо мне, синьор, но надеюсь, я вас не разочарую.

— Мне говорили только хорошее! Прошу вас, зовите меня Агостино, я ведь не намного старше вас!

— Ну, теперь, когда церемония знакомства позади, не начать ли нам с копченых анчоусов? — вмешалась синьора Приули, затем, повернувшись к Джованни, добавила: — Вы знаете, что наш друг Агостино, который сейчас превосходно разбирается в искусстве, в течение долгого времени изучал богословие?

— Совершенно верно, несколько лет в Риме. Собирался стать служителем церкви. Но затем одна прекрасная брюнетка, наделенная природой особенно пышными формами, сбила меня с пути истинного как раз перед тем, как я должен был принять рукоположение. Пришлось стать торговцем предметами искусства!

— Какой щепетильный поступок! — воскликнул синьор Приули. — Большинство наших священников и епископов и не подумают сложить с себя сан, хотя вовсю наслаждаются любовью непотребных женщин! Не говоря уже о нашем Папе, Павле Третьем, который стал кардиналом в двадцать четыре года, после того как подложил в постель к Папе Александру Шестому свою сестру, прекрасную Джулию! И кардинальская шапка не помешала ему обзавестись по меньшей мере четырьмя детьми и множеством любовниц!

— Именно поэтому я и не стал принимать сан! Разве вы не считаете, что нашей церкви пора обратить пристальное внимание на мораль клириков, пока реформаторы не одержали полную победу?

— Совершенно с вами согласен! — произнес синьор Приули серьезно. — Я не слишком высокого мнения об этом Лютере, считаю его грубым и самодовольным типом, но здесь он прав и в некоторых других вопросах тоже.

— Мне кажется, ваш город старается сохранить нейтралитет в этом конфликте, — сказал Джованни. — Конечно, здесь нет ни реформаторских церквей, ни пасторов, но я заметил, что вы не бросаете в тюрьму приверженцев нового учения.

— Это правда, — согласился Приули. — Мы поддерживаем Папу, но не собираемся ловить для него еретиков!

Джованни улыбнулся.

— Думаю, это только подтверждает тот факт, что вы высоко цените свою независимость!

Замечание Джованни привело Агостино в восторг.

— «Мы в первую очередь — венецианцы, а только потом христиане» — так гласит поговорка! Я вижу, наш друг понял, что лежит в основе политики гордой Венеции! — Он погладил бородку. — Могу ли я, зная о ваших исключительных познаниях в астрологии, задать вопрос, который волнует весь христианский мир?

— Конечно.

— Лютер — Антихрист?

С тех пор как Джованни прибыл в Венецию, он не раз слышал это странное утверждение из уст ревностных католиков. Его наставник говорил об Антихристе, когда они изучали «Откровение святого Иоанна Богослова (Апокалипсис)». В этом пророческом тексте, последнем в Новом Завете, нет конкретного упоминания об Антихристе, только о «зверях», которые служат Сатане, обольщая живущих на земле. На самом деле святой Иоанн писал о пришествии «Антихриста» и конце света и об «антихристах», предшествующих ему, этих «обольстителях» и «лжецах», которые «вышли от нас, но не были наши»,[16] в своих посланиях.

Мессер Луцио объяснил Джованни, что еще со времен апостолов многие поколения христиан верили, что конец света неминуем. Гонения, которым подвергались последователи Иисуса, падение Римской империи, казалось, подтверждали пророчества Священного Писания о грядущем конце света и предшествующим ему бедствиям. Но после того как в середине четвертого века в христианство обратился император Константин, мироощущение христиан в значительной мере изменилось. Лучше всего эту перемену выразил Блаженный Августин, который объявил, что конец света грядет не так скоро, как полагали основатели церкви: за апостольскими временами последует время Церкви, и весть о Христе разнесут всем народам. И только тогда наступит конец времени и установится Царство Божье.

Почти тысячу лет христиане жили без эсхатологического ожидания близкого конца света. Четырнадцатый век стал переломным. Голод, Столетняя война, чума уничтожили больше трети населения Европы: все эти бедствия были истолкованы как великие испытания, предшествующие концу света. Но последней каплей, доказательством того, что история человечества близится к завершению, стало открытие Нового Света Христофором Колумбом: теперь Слово Господне можно было принести всем созданиям, после чего должен наступить день Страшного суда, как предсказывал сам Христос. Мессер Луцио прекрасно помнил волнение, которое охватило весь христианский мир, когда люди узнали об открытии Колумба. Но у надвигающегося конца света должен был быть еще один знак: появление лжепророков и самого Антихриста. Этот слуга дьявола будет обольщать людей, притворяясь Иисусом Христом или выдавая себя за его посланника. Мессер Луцио тоже задумывался над вопросом, предшествует ли открытие Нового Света появлению Антихриста. Но он никогда не считал Антихристом ни Лютера, ни кого-нибудь еще.

Джованни собрался с мыслями и наконец произнес:

— Не знаю, лжепророк ли Лютер, о котором говорится в Писании, или даже приспешник самого Сатаны, но думаю, что это утверждение слишком удобно для папистской пропаганды, чтобы быть правдой!

Агостино громко рассмеялся.

— Точно! Но ведь есть еще вопрос о том, существует ли Антихрист в единственном числе, как полагают большинство католиков, или под этим именем выступает целое ведомство, как уверяют реформаторы?

Джованни понял, на что намекает Агостино.

— Вы говорите об институте папства, не так ли?

— Ну, мне бы хотелось знать, что вы думаете об обвинениях Лютера и его последователей в адрес католической церкви. Папы провозглашают себя наместниками Христа на земле, но реформаторы считают их дьявольским зеркальным отражением Иисуса. Тот был целомудрен, папы же — похотливы. Христос был беден, папы алчут богатства. Иисус не желал земной власти, папы стремятся к могуществу и почестям. Христос просил, чтобы никого на земле не называли «святым» или «отцом», говоря, «ибо один у вас Отец» и «Господь един свят»; папы же любят, чтобы их называли «ваше святейшество». В общем, по мнению Лютера, папство — престол Антихриста, продолжение Вавилона и языческого Рима, выдающее себя за голову и сердце христианства!

— Я не согласен с папистами, которые называют Лютера лжепророком, который пришел из лона церкви, дабы обманом сбить верующих с пути истинного, но также не поддерживаю тех, кто сравнивает Святой престол с троном Антихриста или Зверя Апокалипсиса. Подобная полемика кажется мне слишком уж упрощенной.

— Похоже, вы не верите в грядущий конец света, мой юный друг, — вмешался синьор Приули. — Разве мало знаков, которые о нем свидетельствуют? Что говорят планеты?

— Честно говоря, у меня нет определенного мнения по этому вопросу. А что касается звезд, то мне и в голову не приходило искать у них ответа.

Произнося эти слова, Джованни внезапно кое о чем вспомнил. О том, что после визита папского легата его наставник провел долгие месяцы, занимаясь астрологическими вычислениями. Интересно, что послужило поводом для столь исступленного труда, неужели учитель пытался установить дату конца света? Все может быть, ведь и католики, и протестанты одержимы этим вопросом, а мессер Луцио пользуется репутацией величайшего астролога современности. Но разве можно предсказать такое событие по определенному расположению созвездий?

— Удивительно, что такого талантливого астролога, как вы, не интересует столь занимательная тема! — несколько разочарованно произнес хозяин.

— По правде говоря, — признался Джованни скромно, — я еще слишком молод и учился всему у одного учителя, вдали от городской суеты. Мой наставник — великий человек, но меньше чем за четыре года даже ему не удалось передать мне все свои знания. С тех пор как я приехал сюда, мне встретилось немало вопросов, занимающих просвещенные умы, о которых я, увы, почти не думал.

За столом воцарилось молчание. Синьора Приули, опасаясь, что ее гости вот-вот пустятся в длинную и скучную религиозную дискуссию, искала более увлекательную тему для беседы.

— Между прочим, мой друг, — произнесла она, поворачиваясь к Джованни, — я знаю, что вас интересовала юная Елена Контарини. Вы слышали, что она вернулась в Венецию?

На несколько мгновений Джованни замер, затем, заикаясь, пробормотал:

— Э-э-э…

— Мне об этом сказал наш общий друг, незадолго перед обедом. Агостино приплыл на том же самом корабле, что и очаровательная дочь правителя Кипра!

— Вы… вы только что прибыли с Кипра?

— Позавчера. Но я не знал, что вы знакомы с прекрасной Еленой Контарини! В вас таится немало удивительного!

— Я с ней не знаком, — поторопился сказать Джованни, едва не подавившись. — Просто слышал о ней. Знаю, что она красива и умна, вот и выведал кое-что об этой девушке у наших хозяев.

— Да вы обладаете шестым чувством, не иначе! — воскликнул Агостино.

— Не могу ничего сказать об этой Контарини, — ответил Джованни, стараясь принять самый безразличный вид, — но, если представится возможность, буду рад с ней познакомиться.

К усилившемуся смущению Джованни сидящие за столом весело расхохотались.

— Что ж, такая возможность скоро представится! — сказал Агостино. — Во время путешествия я сдружился с этой очаровательной юной девушкой, и она пригласила меня на прием, который устраивает у себя на следующей неделе. Я спрошу у нее, можно ли вам прийти со мной. Ну как?

— Я… мне будет очень приятно! — выдавил Джованни, едва дыша.

— А я порекомендую вас ее матери, — весело пообещала София Приули. — Мы с ней добрые подруги! Поверьте, мой дорогой, вас обязательно пригласят!

Глава 34

Гондола отплыла от дворца Приули.

Погода стояла скверная, с самого утра город окутал туман.

Джованни познакомился еще с одной стороной Венеции. Туман придавал городу таинственный, словно заколдованный вид. Эта странная атмосфера вполне соответствовала буре, бушевавшей в сердце Джованни.

Всю предыдущую неделю он готовился к встрече с ней. Спустя два дня после знакомства с Агостино он получил от девушки коротенькое письмецо. Джованни сразу же узнал почерк, хотя он стал размашистее и увереннее. Письмо гласило:

«Синьор астролог!

С тех пор как я вернулась с Кипра, я много слышала о Вас. Буду рада видеть Вас в числе моих гостей на балу, который я устраиваю в следующий четверг. Если я не ошибаюсь, четверг — день Юпитера. Надеюсь, это доброе предзнаменование для начала нашего знакомства. Если Вы можете составить нам компанию, приходите с наступлением ночи.

Елена Контарини».

На следующий день Джованни отослал ответ на письмо:

«Синьорина Контарини!

Я весьма польщен и благодарен Вам за любезное приглашение. Юпитер — звезда благородства и счастья, и ее день чрезвычайно благоприятен для знакомства с человеком, заслужившим, как Вы, добрую славу. Я буду рад быть Вашим гостем.

Джованни Да Скола».

Больше всего юношу беспокоило то, что Елена его узнает. Имя, которым назвался Джованни, могло скрыть его происхождение, но не лицо. У Елены вполне могли сохраниться смутные воспоминания о его внешности. Он решил, что в этом случае на людях будет все отрицать. Только наедине с Еленой признается ей, кто он на самом деле. Если в один прекрасный день так сложатся обстоятельства.

Гондола повернула в Большой канал.

Джованни почувствовал, что его сердце колотится все сильнее и сильнее. Он ждал этого почти четыре года, и теперь ему было трудно поверить, что через несколько минут он встретится с возлюбленной лицом к лицу. Ему казалось, что происходящее только сон. Главные препятствия исчезли: он стал привлекательным и образованным человеком, а Елена все еще не замужем и пригласила его к себе в дом. Но Джованни отдавал себе отчет, что самое трудное еще впереди. У этого последнего, безликого препятствия было имя: неизвестность. Джованни больше не жил воображением. Он понимал, что, возможно, будет разочарован встречей, что юная женщина, которую он едва знал, могла измениться, стать совсем другой. А если он не понравится Елене или у нее уже есть любимый? Или девушку совсем не интересует астрология, и она пригласила его только из вежливости?

Джованни ждала неизвестность, и именно поэтому внутри у него все сжималось.

Гондола медленно подплыла к палаццо Контарини, расположенному на левом берегу Большого канала в районе Сан-Самуэле. С тех пор как вернулась Елена, Джованни каждый день проплывал на лодке мимо дворца, втайне надеясь мельком увидеть ее в окне. Юноша стал свидетелем грандиозных приготовлений к званому вечеру, но своей возлюбленной так и не увидел.

Для приема Джованни надел свой лучший наряд из шелка и бархата лазурного и золотого цветов, за который отдал целое состояние в лавке известного торговца на мосту Риальто.

Гондола остановилась у входа в палаццо.

Нескончаемый поток ярко раскрашенных суденышек скользил перед открытыми настежь воротами, освещенными китайскими фонариками.

Юношу поприветствовал слуга, который спросил его имя и сверил со списком гостей, после чего указал Джованни на широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Молодая женщина помогла Джованни снять плащ, который затем повесила в гардеробной.

Юноша медленно поднялся по ступеням, его сердце колотилось как бешеное. Он слышал шум голосов и божественные звуки музыки струнного оркестра. Джованни оказался в огромном зале, освещенном теплым мерцающим светом трех сверкающих хрустальных люстр с множеством свечей. Восемь высоких окон выходили на Большой канал. Посредине зала величественная мраморная лестница вела в спальные покои. Стены помещения были затянуты красной тканью и украшены картинами. Вдоль стен стояли столы с изысканными кушаньями и напитками. В углу располагалось возвышение для пяти музыкантов, специально возведенное по такому случаю. Когда Джованни вошел в зал, там уже было около пятидесяти гостей, довольно молодых, которые оживленно беседовали.

Джованни остановился как завороженный, ища взглядом женщину, чей образ приводил его в восторг.

— А вот и наш астролог! — неожиданно воскликнул знакомый голос.

Джованни обернулся и увидел Агостино в окружении нескольких друзей.

— Вы великолепно выглядите! — заметил Агостино.

— Я не хотел, чтобы вам было за меня стыдно! Ведь именно вы пригласили меня в это восхитительное место!

— Изумительно, не правда ли? Я тоже здесь в первый раз. Это не самое большое палаццо в Венеции, но, должно быть, одно из самых роскошных. Идемте, я представлю вас своим друзьям, они и друзья Елены.

Агостино подошел к привлекательному молодому человеку, аристократу, и трем юным женщинам. Джованни потрясла красота одной из них. Бледнокожая, с волосами цвета воронова крыла и прекрасными, загадочными голубыми глазами, девушка была одета в черное платье. Ее звали Анжелика. «Наверняка она рождена под знаком Скорпиона», — подумал Джованни, глядя на нее.

— Я в восторге от нашего знакомства, — прошептала девушка ему на ухо. — Говорят, что вы так же талантливы в толковании положения звезд на небе, как… хороши собой!

— Вы мне льстите, синьорина.

— Ни в коем случае. Уверена, вы уже знаете знак моего рождения!

— Честно говоря, я не удивлюсь, если вы скажете, что родились под знаком Скорпиона!

— А вот и нет!

— Видите, моя репутация совершенно незаслуженна.

— Я родилась под знаком Тельца, но у меня асцендент в Скорпионе… так что вы почти не ошиблись, мой дорогой астролог!

— Вижу, синьорина, вы уже знакомы со своим гороскопом!

— Мои родители попросили составить гороскопы всех своих детей. Так что у меня есть карта рождения, и я буду очень рада, если вы как-нибудь зайдете, чтобы ее истолковать.

— Осторожнее, мой друг, — прошептал женский голос за спиной Джованни. — Это прелестное создание обладает мощным жалом, никто еще не смог исцелиться от ее сладкого яда, и не один молодой человек испытал его действие на себе!

Он рассмеялся и, принимая игру, ответил:

— Думаю, я уже достаточно взрослый и не боюсь ни скорпионов, ни быков!

Затем Джованни обернулся, и самообладание вмиг его покинуло. Прелестная девушка протягивала ему руку для приветствия:

— Елена Контарини.

Джованни не мог сдвинуться с места.

— Я полагаю, вы — Джованни Да Скола, знаменитый астролог, — продолжила Елена, дружелюбно улыбаясь.

— Да… да, это так.

— Держите себя в руках, мой друг! — произнес Агостино, похлопав Джованни по спине. — Мы предупреждали, что Елена — самая очаровательная женщина в Венеции!

Глава 35

Джованни молча стоял словно завороженный, не в силах пошевельнуть даже пальцем.

Длинные белокурые волосы с золотистым отливом обрамляли ангельское лицо, освещенное большими зелеными глазами. На Елене было пурпурное платье, отделанное золотым шитьем, и великолепное жемчужное ожерелье. Низкий вырез платья приоткрывал трепещущую грудь. Джованни испытал такое же потрясение, как и при первой встрече с Еленой. Но с той поры ее образ настолько овладел его сердцем, что чувства, которые нахлынули на юношу, были даже сильнее, чем прежде.

Елену вначале удивил, затем смутил пристальный взгляд Джованни и странное оцепенение, охватившее юношу. Она взяла его за руку, увеличив тем самым смущение Джованни, и повела к столу.

— Идемте, мой друг, съешьте что-нибудь.

Джованни вновь обрел самообладание.

— Прошу вас, простите меня… Просто я… я сражен вашей красотой.

Девушка рассмеялась.

— Я вам не верю! В Венеции столько красивых женщин, и многие из них сейчас здесь!

— Но в вас есть нечто особенное.

— Вы умеете разговаривать с дамами! Хотя, должна вам сказать, меня больше интересуют умственные способности, нежели физическая привлекательность или красивые слова.

— Я совершенно искренен. Сказав это, я разделяю вашу любовь к тому, что радует душу больше, чем чувства. Но я не делаю различий между красотой и добродетелью. Как последователь учения Платона, считаю, что привлекательное лицо — это дар Божий, в котором можно увидеть Божественную красоту и благость.

Елену обрадовало увлечение Джованни философией, и она с улыбкой произнесла:

— Вы поднимаете нашу беседу на такой высокий уровень, что, боюсь, скоро придется умолять вас поговорить о чем-либо приземленном!

— Сомневаюсь. Мне сказали, что ваша ученость сопоставима с вашей красотой, если не затмевает ее!

— Неужели? Интересно, кто же вам сообщил это — мои друзья или враги?

— Насколько я знаю, у вас нет врагов. Я встречал только ваших почитателей.

Елена отвернулась, взяла со стола две небольшие чаши и протянула одну Джованни:

— Попробуйте этот восхитительный суп-крем из омаров.

Не отводя взгляда от Елены, Джованни сделал глоток.

— М-м-м, вы правы, восхитительный вкус!

— Рецепт моей бабушки. Я обожаю готовить.

Джованни с удивлением посмотрел на девушку.

— Неужели вы приготовили все эти кушанья?

— О нет, конечно же, не все! Только некоторые. Но давайте поговорим о вас — вы меня заинтриговали. Я слышала, что вы прибыли в Венецию всего лишь шесть месяцев назад и уже успели покорить город талантом астролога. Откуда вы и почему избрали именно наш город для того, чтобы начать здесь столь блестящую карьеру?

Глаза Джованни затуманились. Елена поняла, что вопрос, должно быть, пробудил в душе юноши болезненные воспоминания.

— Простите меня за нескромность. Мама говорит мне, что я слишком прямолинейна и непосредственна…

— Ничего страшного, Елена… — произнес Джованни и тут же поправился: — Синьорина Контарини.

— Зовите меня по имени… И, если позволите, я буду звать вас Джованни.

На глаза Джованни навернулись слезы.

— Конечно, Елена.

Елена видела, что его переполняют эмоции, и ее охватило странное чувство. Раньше она не испытывала ничего подобного. Она испытывала странное ощущение, что уже встречала этого незнакомца или по меньшей мере его душу… и что их души близки.

К Елене приблизилась женщина примерно сорока лет.

— Елена, дорогая! Ты совсем забыла об обязанностях хозяйки! Гости все прибывают, а ты, вместо того чтобы встречать их, прячешься в уголке!

— Ты права, мама. Разреши представить тебе Джованни Да Сколу.

— А, так это вы монополизировали мою дочь! Моя подруга София Приули так много о вас рассказывала!

— Извините меня, Джованни, я оставлю вас с мамой. Поговорим позже.

Почти с неохотой Елена отправилась навстречу гостям. Несколько минут Джованни слушал Виенну Контарини, расточающую ему похвалы, но думал только о Елене. Он чувствовал, как его переполняет радость, неистовая, почти до боли пронзительная. Когда Агостино с друзьями вновь присоединились к Джованни, его мысли были только о Елене, о словах, которые она произнесла, об улыбке, запечатлевшейся в его душе. Юноша не мог удержаться, чтобы не искать девушку взглядом.

Несколько раз их глаза встречались. Елена скромно отворачивалась, но, как бы она ни была занята, пронзительный взгляд темных глаз приводил ее в смущение.

Тем не менее Джованни покинул прием одним из первых. Теперь он был уверен, что любит Елену по-прежнему и что она им заинтересовалась. Другие гости, которые, не переставая, расспрашивали об астрологии, порядком ему наскучили и к тому же отвлекали от мыслей о Елене. Джованни хотелось побыть одному.

Он подошел к хозяйке дома. Елена, по-прежнему в окружении гостей, не смогла скрыть смущения, когда заметила, что юноша идет к ней. Едва он приблизился, она взяла его за руку и отвела в сторону.

— Елена, мне нужно идти. Не знаю, как благодарить вас за прекрасный вечер.

— Вы уже покидаете меня?

— Я должен. Но умираю от желания увидеть вас снова… при более благоприятных обстоятельствах. Надеюсь, вы не возмущены моей дерзостью.

— Совсем нет. Буду счастлива продолжить наш незаконченный разговор.

— Когда я смогу вас увидеть вновь?

— Послезавтра, — ответила Елена без малейшего сомнения. — Если сможете, приходите к послеобеденному чаю.

— Я приду.

Джованни кивнул и поцеловал девушке руку. Елена в молчании проводила его к лестнице. Когда юноша уже спускался к выходу, где его ждала гондола, она крикнула ему вслед:

— Вы мне расскажете о Платоне, хорошо?

Джованни замер как вкопанный. Затем, с радостным блеском в глазах, не оглядываясь, сбежал по оставшимся ступенькам.

Глава 36

Ровно в четыре часа пополудни Джованни высадился из гондолы у палаццо Контарини. Слуга помог ему снять плащ и проводил на второй этаж. Там юношу тепло приветствовала мать Елены, которой он вручил букет розовых лилий.

— Как вы внимательны! Право, не стоило этого делать! Я рада снова видеть вас — ведь позавчера вы ушли так рано!

— Приношу свои извинения. Вечер был просто незабываем!

Неожиданно на верхних ступенях лестницы, которая вела из зала для приемов на третий этаж, появилась Елена. На ней было бирюзовое платье и накидка из розовой парчи. Длинные волосы, уложенные изящным узлом, делали девушку похожей на средневековую принцессу. Наблюдая за тем, как она медленно спускается по лестнице, Джованни почувствовал, что с трудом сдерживает чувства, нахлынувшие на него.

— Милая, посмотри, какие красивые цветы! — воскликнула Виенна Контарини, показывая букет. — Они великолепно подходят к твоей накидке!

— Да вы волшебник, синьор Да Скола! — ответила Елена, протягивая руку.

Джованни поцеловал ее, дрожа от волнения.

— Рад видеть вас снова, синьорина Контарини.

Елена повернулась к матери.

— Мама, можно проводить синьора Да Сколу в маленькую гостиную?

— Конечно, дорогая, там намного теплее, чем в этом огромном зале, в ней вам будет удобно. Я велю Джулиане принести горячего шоколада. Что скажете, мой друг?

— Я недавно попробовал этот удивительный напиток и, признаюсь, пристрастился к нему.

— Уже несколько лет он в большой моде при испанском дворе. К тому же в шоколад можно добавить разные пряности — вы когда-нибудь пробовали корицу?

— Нет, никогда.

— Сейчас попробуете!

Елена провела Джованни наверх, где вдоль коридора располагались маленькая гостиная, кабинет и три спальни. Крутая винтовая лестница вела еще выше, на четвертый этаж, к спальням Елены и ее сестры. Хозяйка и гость вошли в небольшую, богато украшенную гостиную, и Елена села на диван в углу. Она жестом предложила Джованни сесть в кресло в другом углу, довольно далеко от себя.

— Говорят, у вас есть сестра? — спросил он, стараясь говорить спокойно.

— Да, но она осталась на Кипре, с отцом.

— Расскажите мне о Кипре. Я слышал, вы там часто бываете?

— Последние пять лет, с тех пор как мой отец стал губернатором, я делю жизнь между Венецией и Никосией.

— Надеюсь, вы собираетесь остаться здесь подольше, прежде чем вернуться к отцу и сестре.

Елена бросила на Джованни кокетливый взгляд и несколько мгновений молчала. Затем произнесла доверительным тоном:

— Теперь, когда мы одни, можно вас называть по имени? Оно так красиво!

— Ничего не доставит мне большего удовольствия… Елена.

— Скажите, Джованни, кто вам больше нравится, Платон или Аристотель?

Джованни словно громом поразило. Со времени их позавчерашней встречи он знал, что Елена интересуется философией, но не предполагал, что девушка начнет разговор именно так. Он собрался с мыслями и честно ответил:

— Я питаю глубокое уважение к великому Аристотелю и часто перечитываю некоторые его работы, например замечательную «Никомахову этику». Но, должен признаться, мне ближе Платон, который, ничего не зная о библейском откровении, вознес человеческий разум на непревзойденную высоту.

— Мне сказали, что вы читаете труды философов в оригинале, на греческом языке. Правда?

— Это необходимо, чтобы их понимать правильно, — заметил Джованни скромно. — Мне повезло встретить наставника, который несколько лет учил меня философии, латыни и греческому. Сам он был учеником знаменитого Марсилио Фичино.

Елена смотрела на Джованни горящими от восхищения глазами.

— Повезло, но вы так талантливы и так стремитесь к знаниям, что, несомненно, этого заслуживаете. Я умираю от желания знать о вас все!

Джованни тронула неприкрытая и неосознанная смелость девушки, и он отозвался с жаром:

— А я о вас!

Елена опустила глаза. Из-за порывистого характера ей приходилось часто упрекать себя за излишнюю непосредственность и открытость в проявлении чувств. Джованни сразу ей понравился. С тех пор как Елена вернулась с Кипра, друзья единодушно превозносили молодого астролога, сумевшего очаровать венецианское общество. Затем Агостино сказал девушке, что Джованни горит желанием с ней познакомиться. Это удивило Елену и подогрело ее любопытство. Во время званого приема она обратила внимание на задумчивый вид привлекательного юноши, его ум и атмосферу таинственности, окружающую Джованни. Еще она узнала, что у него пока нет дамы сердца. Последние два дня Елена, не переставая, думала о незнакомце, перед чарами которого не могла устоять ни одна девушка. Она чувствовала, что нравится Джованни. Друзья девушки — кое-кто не без досады — сообщили, что он весь вечер не отводил от нее глаз. Это взаимное влечение казалось ей странным, но магическая аура их встречи только подлила масла в огонь, который начал разгораться в сердце Елены.

— Значит, вашим наставником был знаменитый философ. А астрологии вас тоже он научил?

— Да, во Флоренции и Риме мессера Луцио считают одним из самых великих астрологов Европы. Но я даже не подозревал об этом, когда увидел его впервые!

— Действительно, я слышала, что ваш наставник ведет уединенный образ жизни в лесах Абруцци. Как вы его нашли? И зачем искали?

— Честно говоря, я его не искал… вернее, искал такого человека, как он, сам того не зная. Нас свело провидение.

Елена во все глаза смотрела на него.

— Как это? Объясните, друг мой!

— Прошу прощения. Действительно, моя история несколько запутанна. Если говорить кратко, я покинул родные края, чтобы узнать жизнь и пополнить свои скромные знания. И вот одним прекрасным утром на дороге я встретил человека, который отвел меня к своему хозяину, оказавшемуся знаменитым философом…

Рассказ Джованни перебило появление пухленькой, веселой служанки, которая вошла в комнату без стука, неся поднос с чем-то, источавшим сладкий запах.

— А вот вам кое-что вкусненькое! Только осторожнее — шоколад горячий!

— Спасибо, Джулиана, — ответила Елена, встав и пододвинув маленький низкий столик.

Служанка поставила на него чашки и пирожные. Взгляд Джулианы упал на Джованни и на несколько мгновений задержался на нем, словно женщину что-то удивило. Затем служанка ушла, не забыв, однако, оставить дверь приоткрытой. Елена села на диван, в этот раз гораздо ближе к Джованни.

Она протянула ему чашку:

— Осторожнее, вы слышали слова Джулианы!

— Спасибо, Елена! — ответил Джованни, приняв из рук девушки чашку и тотчас же поставив ее на колени.

Елена тоже ждала, пока напиток остынет, и устроилась на диване удобнее.

— Расскажите мне о своей семье, о родном городе.

Вопрос застал Джованни врасплох. Однако юноша решил отвечать как можно честнее, не раскрывая своей тайны.

— Я потерял мать, когда мне было всего семь лет.

— О, простите…

— В этом нет вашей вины, Елена! — сказал, улыбаясь, Джованни и, повинуясь душевному порыву, взял девушку за руку.

Елена мягко отняла ладонь, хотя поступок молодого человека тронул ее сердце.

— Я жил с отцом и младшим братом в маленьком калабрийском городке, — продолжил Джованни, пытаясь скрыть душевное смятение. — Мой отец родился в бедной семье мелких аристократов и торговал лошадьми. Вы знаете Калабрию?

Глаза Елены затуманились. Она отвернулась и стала смотреть в окно, выходящее на Большой канал.

— Я была там однажды, четыре или пять лет назад. Не люблю об этом вспоминать. Нашему кораблю, который возвращался с Кипра, пришлось пристать к берегу после нападения пиратов.

— Пристать к берегу! — повторил Джованни; ему нестерпимо хотелось знать, говорит ли Елена о событии, которое перевернуло всю его жизнь.

— Дело даже не в нападении. Просто там произошел очень неприятный случай, который до сих пор снится мне по ночам… — Елена снова посмотрела Джованни в глаза. — Я не хочу обсуждать это сейчас.

Джованни, ошеломленный тем, что девушка не забыла ту встречу, испытал глубокое разочарование из-за ее нежелания говорить о ней.

Елена предложила ему миндальное пирожное.

— Расскажите мне о Платоне. Здесь, в Венеции, люди не слишком высоко ценят его философию. Все наши ученые, которые преподают в университете Падуи, горячие последователи Аристотеля. Они считают его идеи более реалистичными и жизненными.

— Неудивительно. Вы, венецианцы, прагматики во всем. Аристотель провел жизнь, наблюдая за людьми и природой, а после классифицировал, анализировал, препарировал и обобщал то, что узнал. Платон же, в свою очередь, больше полагался на свой внутренний опыт восприятия идей — Блага, Истины и Красоты, — которые для него были основой физической реальности. Так как я по натуре, скорее, идеалист, философия Платона мне ближе. Вы читали его диалоги? Например, «Пир»?

— К сожалению, нет. В отличие от вас я не могу читать ни по-гречески, ни по-латыни. Мой учитель познакомил меня с начатками философии, я прочитала много отрывков из книг, но не из «Пира». А о чем он?

— О любви.

— Любви! Тогда, мой друг, вы непременно должны рассказать мне об этой работе! Вопросы любви меня очень интересуют!

— Как я уже говорил вам во время нашей последней встречи, Платон утверждает, что физическая красота, которая привлекает нас в человеческом теле или лице, обязательно ведет к красоте души и красоте Божественного.

Джованни замолчал и посмотрел Елене в глаза, она не отвела взгляд. Она чувствовала, что юноша сейчас скажет что-то очень личное. Девушка могла бы сменить тему разговора, или опустить глаза, но все же решила выслушать Джованни, даже не зная, что скажет ему в ответ.

Он произнес хриплым от волнения голосом:

— Вот почему, Елена, мне не стыдно признаться, что я люблю вас с первого взгляда.

Глава 37

Джованни не знал, какое впечатление произведет его поступок. Юноша так искренне любил Елену и столько лет мечтал о ней, что даже не задумался об удивлении и потрясении, которое она может испытать после таких слов. В конце концов, девушка была уверена, что встретила его всего лишь два дня назад.

Разум говорил Елене, что заявление Джованни слишком удивительно и скороспело, но сердце шептало совсем другое, непонятное. Она знала, что слова Джованни искренни, и чувствовала, как его любовь эхом отзывается в ее душе. Девушка не произнесла ни слова, но медленно подала Джованни руку, выдержав его пристальный взгляд.

Дрожа от переполняемых его чувств, Джованни потянулся к ее ладони. Как долго он ждал этой минуты! Их пальцы соприкоснулись, как лепестки одного цветка, когда он впервые распускается под лучами солнца. Глаза юноши наполнились слезами. Елена, охваченная волнением, едва не бросилась ему в объятия.

Все же она сдержалась. Джованни не осмеливался пойти дальше, ведь им могли помешать в любой момент. Юноше было довольно пожатия руки Елены. Их пальцы переплелись, и молодые люди закрыли глаза. Расстояние вдруг стало невыносимым.

— Когда мы снова встретимся? — прошептал Джованни.

От его слов Елена затрепетала, словно от самого жаркого поцелуя. Она с трудом пришла в себя, однако рассудила, что им лучше не встречаться в ее доме, дабы не возбудить подозрений матери.

— К вам когда-нибудь приходят женщины за толкованием гороскопа, но так, чтобы об этом не знала вся Венеция?

— Иногда и я буду рад видеть вас у себя. Но моя квартирная хозяйка — подруга вашей матушки.

— Ничего страшного! Скажу правду: астролог, который пользуется большим спросом, предложил составить мою карту рождения, потому что мне надо знать… выйду ли я скоро замуж!

Джованни побледнел и выпустил ладонь Елены.

— Что? Вы собираетесь замуж?

— У меня есть несколько поклонников, которые очень нравятся маме. Но именно вы скажете, стоит ли тратить на них время… или лучше подождать, — произнесла девушка весело.

Она встала.

— Спросите Софию Приули, смогу ли я пообедать с ней после консультации, тогда все правила приличия будут соблюдены.

Джованни тоже встал.

— Завтра вечером?

— Нет, слишком скоро. Мама наверняка сочтет это странным. Давайте встретимся через три-четыре дня, если Приули согласятся.

— Конечно, я понимаю, — ответил Джованни, улыбнувшись через силу.

— Милая! — позвала снизу Виенна Контарини. — Ты не забыла, что мы собирались пойти купить шляпу для званого вечера у Гримани?

— Иду, мама! Мы уже закончили! — отозвалась Елена через открытую дверь.

Она повернулась к Джованни и, прежде чем ускользнуть, поцеловала его в щеку.

— Мне нужно переодеться. Спросите у матушки день и час моего рождения. До свидания!

Джованни не успел ответить на ее мимолетный поцелуй. Он бросил прощальный взгляд на девушку, когда она взбегала по лестнице в спальню, затем спустился вниз, к ее матери. Он сказал ей, что пригласил Елену к себе в палаццо Приули, чтобы дать совет относительно замужества. Виенна сочла эту затею достойной внимания и шепнула Джованни, что лично ей нравится молодой Гримани, семья которого и устраивала вечером прием.

— Прекрасная пара для Елены! — заметила женщина. — К сожалению, она никак не может сделать выбор.

— Буду счастлив направить ее в ту сторону… если, конечно, звезды не будут против! — ответил Джованни, не скрывая иронии.

— Да, конечно, — согласилась Виенна, слегка смутившись.

— Но мне необходимо знать точный день и час ее рождения, если вы их помните.

— Разумеется.

Виенна написала что-то на клочке бумаги. Протянула его Джованни, и тот сунул записку в карман.

— Замечательно. Разрешите пожелать вам, синьора, приятного дня. Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Можете прийти и рассказать о том, что говорят планеты о моей дочери! Сама она ни за что мне не скажет!

— Буду счастлив посетить ваш великолепный дом еще раз! — ответил Джованни, направляясь к выходу.

— Синьор Да Скола! — неожиданно окликнула его хозяйка.

Джованни в удивлении обернулся.

— Вам понравился шоколад?

— Божественный напиток!

— Я так рада! Приходите, когда пожелаете!

Джованни поблагодарил ее, сбежал вниз по величественной лестнице, забрал свой плащ и направился через ворота к каналу, где его уже ждала гондола. Вдруг он передумал и подошел к слуге, который его провожал.

— Здесь есть другой выход, к аллее? Я хотел бы немного размять ноги.

— Конечно, синьор.

Он провел Джованни к маленькой деревянной дверке, которая вела в узкий переулок.

Когда лакей закрыл дверь и пошел сказать гондольеру, чтобы тот не ждал, Джованни огляделся. Он увидел аллею, такую узкую, что на ней не смогли бы разойтись два человека, которая огибала палаццо сзади и заканчивалась у Большого канала. Юноша посмотрел наверх и увидел, что на нее выходят несколько окон каждого этажа. На четвертом этаже находилось небольшое окошко, которое, судя по планировке палаццо, было в спальне Елены или ее ванной. Заинтересовавшись этим открытием, Джованни прошел по аллее примерно метров триста и оказался на оживленной улице. Он повернул налево, на улицу Сан-Самуэле, и с легким сердцем зашагал по району Сан-Марко.

К тому времени как Джованни добрался до палаццо Приули, уже начало смеркаться. Молодой человек взбежал по ступенькам в свою комнату, сбросил плащ и башмаки, открыл маленький шкаф и достал астрономические таблицы. Закончив рисовать Еленину карту рождения, он долго молчал, погрузившись в раздумья.

— Невероятно! — пробормотал он наконец.

В эту минуту Маринелла, служанка, постучала в дверь и сказала, что обед готов.

Глава 38

Сияя ослепительной улыбкой, Елена появилась у входа в палаццо. Она куталась в красный бархатный плащ, высоко собранные волосы скрывала шляпа.

— Девочка моя! Как я рада видеть тебя после стольких месяцев! Ты стала еще красивее, чем прежде!

— Спасибо, София! Я так рада посетить ваше романтичное палаццо…

— Мне посчастливилось сдавать квартиру молодому человеку, в котором талант сочетается с очарованием…

Елена вспыхнула, став почти такой же красной, как ее плащ.

— Шучу, милая, шучу! — рассмеялась София, целуя гостью. — Я знаю, зачем ты пришла, и уже сказала твоей матери, что это замечательная мысль!

Она помогла Елене снять тяжелый плащ и шляпу и провела девушку наверх, в гостиную. Когда они вошли в комнату, она не удержалась и добавила:

— И все же ума не приложу, что ты с ним сделала? С тех пор, как вы встретились, он совсем ничего не ест, никуда не ходит, только думает и думает о чем-то!

— Странно, — ответила Елена, притворяясь удивленной. — Уверена, ко мне это не имеет никакого отношения!

На самом деле она испытывала то же самое. Последние четыре дня, не переставая, думала о Джованни и сейчас очень волновалась.

София Приули улыбнулась в ответ.

— У нас еще будет возможность поболтать за обедом, а сейчас скажу, чтобы тебя проводили в его квартиру.

Сердце Елены бешено колотилось, когда она шла за служанкой на верхний этаж палаццо.

На лестничной площадке Маринелла показала ей дверь в квартиру Джованни и тихо удалилась. Елена осталась одна, ей потребовалось несколько мгновений, чтобы перевести дух. Она машинально поправила волосы, два раза постучала и услышала скрип паркета. Сердце девушки замерло, когда дверь открылась и появился Джованни.

— Елена!

Неожиданно ей стало страшно; девушка вошла в гостиную и притворилась, что ее заинтересовала комната.

— А вы не теряли времени зря. Такое впечатление, что вы всю жизнь здесь живете!

Вначале Джованни опечалила отстраненность в голосе Елены, но потом он понял, что девушка смущена, и постарался ей помочь.

— Как видите, я быстро приспосабливаюсь! Но у меня не было времени устроить в этой маленькой квартирке все по своему вкусу!

— Наоборот, так гораздо лучше. В таких узких комнатах лучше не менять слишком много!

Она перевела взгляд на картину, которая висела между двумя окнами: вид на Большой канал зимой.

— Вы еще не знакомы с зимней Венецией! Она вас околдует!

Елена чувствовала, что никак не может покинуть рамки светской беседы. Все, о чем она мечтала несколько последних дней, стало вдруг недостижимым.

— Я слышал, что площадь Сан-Марко иногда можно перейти только вброд, — сказал Джованни.

Елена рассмеялась. Замечание Джованни растопило лед.

— Верно! А в некоторые зимы нельзя никуда добраться без лодки! Но это только добавляет очарования нашему городу, как вы считаете?

— Несомненно. Меня переполняет восхищение, когда я думаю о людях, которые первыми поселились в этой лагуне, об огромных палаццо, покоящихся на тысячах свай, вбитых в зыбкую почву… это чудо, сотворенное человеческой волей и мастерством!

— Да, я горжусь моим городом и его основателями. Каждый раз, когда возвращаюсь с Кипра и вижу, как вдали появляются дюжины колоколен, у меня екает сердце.

Елена чувствовала себя уже не так скованно. Она вдруг поняла, что из-за страха перед собственными желаниями держится с Джованни холодно и отчужденно. Девушка посмотрела на него и дружески улыбнулась.

— Я думала о том, что вы сказали мне о платонической любви.

Джованни обрадовался изменившемуся тону девушки, к ним вновь вернулось ощущение близости.

— Неужели? — сказал он, жестом приглашая ее сесть в кресло.

— Да, — продолжила Елена, усаживаясь, — меня удивляет, как чувство, вдохновленное красивым лицом, может привести к подлинной любви к человеку и, более того, к любви к Богу.

— Я не говорил, что первое влечение обязательно приведет к высшей степени любви. Существует такая возможность, но очевидно, что в некоторых случаях людей привлекает только внешность, и они никогда не поднимаются до вершин совершенного чувства.

— А что такое совершенная любовь?

— Это чувство, в котором нет ни капли корысти. Когда человека любят просто так, а не за какие-то качества, например за красоту или за те блага, которые он нам сулит.

— Но когда человек говорит, что влюбился в кого-то с первого взгляда, как можно быть уверенным, что он любит просто так, что его влечет душа возлюбленной, а не только внешность?

Этот вопрос, несомненно, намекал на признание Джованни в любви к Елене, и потому молодой человек несколько смутился и не стал отвечать сразу. Нужно ли увлечь ее в теоретические рассуждения, притворяясь, что ничего не понял, или стоит ответить прямо, обратившись к собственным чувствам? Джованни выбрал последнее.

— Елена, я не могу доказать, что моя любовь настоящая. Я знаю только то, что думаю о вас с той самой минуты, когда впервые увидел, наша встреча наполнила мою жизнь смыслом…

— Но ведь прошло меньше недели! Я не верю, что ваша жизнь могла измениться за такое короткое время!

Джованни зашел слишком далеко, чтобы останавливаться на полпути. Не думая о возможных последствиях подобного признания, он закрыл глаза и произнес:

— Елена, вот уже четыре года я думаю о вас каждый день.

— Что… о чем вы говорите?

— Я впервые увидел вас летним вечером… больше четырех лет назад.

— Я… я не помню, когда нас представили друг другу. Это случилось в Венеции? На Кипре?

— Ни там ни там.

— Но я больше нигде не была. Ни в Риме, ни во Флоренции…

— Неужели?

— Зачем вы окружаете все такой тайной?

Она встала с кресла и, охваченная смятением, подошла к окну. Ей было страшно, что эти слова — не что иное, как попытка ее соблазнить.

Джованни, наоборот, ощущал удивительное спокойствие и уверенность. Признание ничего не будет стоить, зато избавит его от тяжкого бремени.

— Здесь нет никакой тайны, Елена. Я пытаюсь помочь вам вспомнить нашу первую встречу, не огорчив вас.

— Почему же я должна огорчиться? — сердито спросила Елена. — Неужели наша встреча была столь неприятной?

Джованни с печалью взглянул на нее. Он не мог подобрать слова, чтобы признаться в том, что он именно тот бедный крестьянин, который хотел увидеть ее сквозь щели в чердачном полу и жестоко за это поплатился. Вместо слов он нашел жест. Джованни встал, подошел к Елене и медленно снял рубаху, обнажив торс.

Елена замерла от удивления. Джованни повернулся, и она увидела старые шрамы, избороздившие его спину. Было ясно, что когда-то юношу высекли плетьми. Девушка до сих пор ничего не могла понять, но чувствовала, что это каким-то странным образом связано с тягостными для нее воспоминаниями. Вдруг перед ее мысленным взором вновь предстало окровавленное, почти безжизненное тело юного калабрийского крестьянина, которое протащили мимо. Ее душа встрепенулась. Девушка медленно встала и осторожно положила руки на спину Джованни. От прикосновения ее ладоней юношу бросило в дрожь.

Он снова повернулся к ней лицом, в его глазах стояли слезы.

Она посмотрела на него и сдавленно вскрикнула.

Глава 39

— Неужели это вы?

Джованни глядел на нее, не говоря ни слова, его лицо выражало сильнейшую муку.

— Вы приехали сюда из-за меня?

— Да.

Несколько мгновений Елена стояла, ошеломленная, затем бросилась в объятия Джованни, уткнулась в его грудь и обняла изо всех сил. Он крепко сжал ее, по его щекам текли слезы и капали на затылок девушки. Та всхлипывала, не разжимая объятий.

— Джованни, я даже не знала, как вас зовут! Я часто думала о вас. После того, что случилось, чувствовала себя так ужасно…

Она подняла глаза, стараясь поймать его взгляд, и продолжила:

— Теперь я понимаю, почему испытала такое волнение, увидев вас на приеме. У меня было такое чувство, что наши души когда-то встречались. Так оно и оказалось!

— Елена, я столько лет ждал этой минуты!

Они в молчании смотрели друг на друга, их лица были так близки, что Елена закрыла глаза, поднялась на цыпочки и нежно поцеловала юношу. Соприкоснувшись, их губы дрогнули.

Джованни первым разомкнул объятия, он боялся, что Елена задохнется. Еще раз посмотрел на нее, на этот раз в его темных глазах плескалась радость.

— Елена, я так счастлив, так счастлив…

— Итак, синьор Да Скола, — произнесла она, широко улыбаясь, — значит, вы жили в городе и ваш отец торговал лошадьми?

Джованни бросил на нее тревожный взгляд.

— Мое настоящее имя Джованни Траторе. Вы сердитесь на меня за то, что я солгал, чтобы сохранить нашу тайну?

— Конечно нет! Лучше, чтобы здесь никто не знал, кто вы на самом деле.

— Вы не представляете, каким утешением для меня стало письмо, которое вы оставили моему отцу! Я перечитывал его каждый день, хотя помнил наизусть.

Елена молча глядела на него. То, что происходило сейчас, было похоже на волшебную сказку.

— Не могу поверить, что любовь ко мне побудила вас оставить семью и пройти через всю Италию!

— Но это правда.

— Впрочем, вы не особенно торопились!

Джованни весело рассмеялся.

— Так уж случилось! Когда я встретил своего наставника, он потребовал, чтобы я остался с ним по меньшей мере на три года. Если бы вы знали, какие сомнения мучили меня! Я так хотел вновь увидеть вас!

Елена никак не могла свыкнуться с мыслью о том, что он проделал все это — в том числе изучил философию и астрологию — во имя любви к ней. Конечно, ей было приятно, но в то же время она испытывала некоторое неудобство.

— Уверена, я не заслуживаю такой веры, любви и надежды. Вы вскоре поймете, что я самая обычная женщина…

— Елена, я еще почти не знаю вас, но вы сумели, сами того не подозревая, подвигнуть меня на путешествие, в котором я повстречался с замечательными людьми, многому научился и испытал великую радость. Вы даже не осознаете своей красоты… и ваша совершенная внешность всего лишь ее отражение.

— Что вы говорите, синьор Всезнайка!

— Не забывайте, что я астролог и смотрел ваш гороскоп! Мне теперь многое о вас известно!

— Ах да! Я и забыла, что мы договаривались о встрече именно под этим предлогом! Не хочу вас огорчать, но на самом деле меня не интересуют ни мой гороскоп, ни мои воздыхатели. Это был просто повод, чтобы свидеться с вами.

— Вот тут-то вы заблуждаетесь! — сказал Джованни. — Я узнал нечто очень важное, когда составлял ваш гороскоп.

Девушка удивленно подняла брови.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но Венера, планета любви, в вашем гороскопе находится точно на том же месте, что и у меня.

— И я должна сделать вывод, что мы созданы друг для друга?

Джованни ответил на улыбку Елены поцелуем. Несколько минут молодые люди страстно обнимались, но вдруг за дверью послышались шаги. Влюбленные затаили дыхание. В дверь трижды постучали, и голос Маринеллы произнес:

— Извините, что беспокою, но обед готов. Вас ждут внизу.

— Мы спустимся через несколько минут, — ответил Джованни, откашлявшись.

Он нагнулся, чтобы поднять рубаху, пока Елена поправляла волосы.

— Что мы скажем, если нас спросят об этой захватывающей астрологической консультации? — весело спросила она.

— Просто ответьте, что она была весьма познавательной, но носила слишком личный характер, чтобы обсуждать ее прилюдно. А в остальном положитесь на меня, я скажу несколько общих фраз о вашем характере…

— Вот видите, в конце концов я оказалась самой обычной!

Они расхохотались и снова обнялись, затем Джованни проводил Елену в ванную. Она провела там какое-то время, пока он приводил в порядок гостиную, и вновь вошла в комнату, когда он убирал книги. Елену заинтересовал большой конверт в самой глубине шкафа. Джованни запер шкаф и повесил ключ себе на шею.

— Ну что, присоединимся к нашим хозяевам?

— С удовольствием, синьор астролог! Приули изнывали от нетерпения.

— А, вот и вы наконец! — воскликнул синьор Приули, увидев молодых людей, спускающихся по лестнице. — Садитесь скорее за стол, и приступим к еде, мой желудок уже устал ждать!

— Прошу нас простить, — ответил Джованни. — Мне нужно было столько сказать об этой прелестной синьорине.

— Не сомневаюсь, — сказала София, усаживая гостей. — Итак, Елена, ты узнала что-нибудь примечательное?

— Очень много! Но все так ново и запутанно, что спокойно рассказать об этом у меня не получится!

— Кроме того, некоторые вопросы были весьма личными, — добавил Джованни, улыбаясь хозяевам.

— Конечно, конечно, но ответьте всего на один вопрос, я умираю от желания знать правду!

Елена бросила на хозяйку вопросительный взгляд. София подождала несколько мгновений, пока служанка ставила тарелки, затем поднесла ко рту ложку супа. Ее муж и гости последовали ее примеру, и только потом женщина задала вопрос, который так и рвался у нее с языка:

— Скажите, Елена выйдет замуж за дона Грегорио Бадиа или за молодого Томмазо Гримани?

Джованни едва не подавился. Елена смутилась, но вопрос удивил ее гораздо меньше.

— Я еще не решила, — тихо ответила она. — А синьор Да Скола не углублялся в эту тему.

София в замешательстве посмотрела на Джованни.

— Я полагала, вы составляли гороскоп Елены именно для того, чтобы обсудить перспективы ее замужества.

— Совершенно верно, но мы говорили, не затрагивая частности, о том, что подходит и не подходит синьорине Контарини, а не об определенных господах.

— Ей лучше выйти за такого зрелого и просвещенного человека, как дон Грегорио, — вмешался синьор Приули.

— Но дорогой, ему уже под сорок! — возразила София. — Он ей в отцы годится!

— И что здесь такого? Грегорио — мужчина с сильным характером, во цвете лет, богатый и влиятельный. Молодые женщины только выигрывают, если выходят за человека, умудренного опытом, а не за зеленого юнца вроде твоего Гримани.

— Томмазо вовсе не юнец! Уверена, он старше нашего друга Джованни. Хорош собой, прекрасно образован и один из самых завидных женихов нашего города! Не говоря уже о его репутации искусного фехтовальщика, хотя, честно говоря, лично я не в восторге от подобной характеристики. На месте Елены я бы ни секунды не сомневалась!

Елена больше не могла хранить молчание.

— Эти разговоры несколько преждевременны. Я не собираюсь выходить замуж в ближайшие месяцы. К тому же синьор Да Скола сказал, что у меня призвание к философии, и предложил давать свои уроки.

Глаза Джованни удивленно раскрылись. Но он быстро взял себя в руки и горячо поддержал слова Елены.

— Синьорина Контарини весьма умна и увлечена философией. Я сочту за честь отвечать на ее вопросы.

— Какая замечательная мысль! — воскликнула София Приули. — Досадно, что наши девушки не получают такого образования, как юноши, и не учатся в университете.

— Можете называть меня старомодным, — заявил ее муж, — но я считаю, что женщинам без того хватает хлопот по дому, и нечего забивать им голову абстрактными идеями.

— Одно другому не мешает, — ответила Елена. — Синьор Да Скола сказал, что я смогу преуспеть как в воспитании детей, так и в развитии своих умственных способностей.

— Ну что ж, замечательно, если это говорят звезды! — уступил Приули, пожимая плечами.

Джованни удалось перевести разговор на общие темы. После обеда он проводил Елену к выходу. Девушка уже собиралась было сесть в гондолу, когда он шепнул ей на ухо:

— Могу ли я прийти завтра, чтобы дать вам первый урок?

— Вначале мне нужно уговорить матушку. Я дам вам знать.

Они обменялись мимолетным поцелуем, и Елена скрылась в маленькой деревянной каюте в самом центре гондолы. Джованни провожал взглядом скользящую по водной глади лодку до тех пор, пока она не скрылась из виду. Затем зашел в палаццо, попрощался с хозяевами и вернулся к себе в квартиру. Сел в кресло, которое еще источало легкий аромат Елениных духов. Через некоторое время Джованни достал из шкафа адресованное Папе письмо, снова сел в кресло и мрачно уставился на конверт.

— Когда же я наберусь смелости, чтобы покинуть Елену и отправиться в Рим? — пробормотал юноша. — Ах, если бы я знал, что здесь написано!

Он вспомнил дискуссию о Лютере, Антихристе и конце света. Чем дольше он размышлял о ней, тем сильнее склонялся к мысли, что содержание письма имеет непосредственное отношение к теме спора. Может ли быть так, что в нем наставник сообщает имя Антихриста или точную дату конца света? Руки Джованни чесались от желания вскрыть пакет. Он снова осмотрел конверт со всех сторон: вдруг получится открыть его, не нарушив печати? Нет, никак. Сгорая от желания узнать, что там внутри, юноша еще несколько минут подержал письмо в руках, а потом сунул обратно в шкаф.

Джованни пошел в спальню, разделся, лег и стал смотреть в окно на таинственное звездное небо. Его мучила совесть, но сердце пело от радости. Юноша сказал себе, что подождет еще немного, чтобы окончательно завоевать сердце Елены, а затем скажет ей, что ему нужно в Рим. Путешествие займет не более двух недель, после чего он сможет остаться со своей возлюбленной навсегда, а с угрызениями совести будет покончено.

Глава 40

Джованни с нетерпением ждал весточки от Елены. Наконец через два дня пришло письмо. Но оно оказалось не слишком радостным — после нескольких теплых строчек Елена сообщала, что ее мать согласилась на уроки по философии, но только при условии, что будет на них присутствовать! Неужели она что-то заподозрила? Как бы то ни было, они не смогут остаться наедине. Все же Елена предложила Джованни прийти к ним на следующий день.

В условленный час ему пришлось дать урок греческой философии не только матери и дочери, но и двум другим стремящимся к знаниям дамам, которых пригласила Виенна. Джованни и Елена так и не смогли побеседовать с глазу на глаз.

То же самое повторялось из раза в раз — дважды в неделю, после полудня. Джованни радовала возможность видеть Елену, но чрезвычайно удручало то, что он не может сжать ее в объятиях. Елена тоже умирала от желания обнять его, к тому же ей было все труднее притворяться перед матерью и друзьями.

Как-то раз Джованни сидел за столом в таверне, стараясь придумать способ встретиться с Еленой наедине, когда его кто-то дружески окликнул:

— Похоже, вы поглощены своими мыслями!

Джованни поднял глаза, и его лицо просветлело от радости.

— Агостино! Как я рад нашей встрече!

Агостино сопровождал молодой человек чуть старше его, роскошно и изысканно одетый.

— Познакомьтесь с Андреа Балби, моим добрым другом. Не возражаете, если мы присоединимся к вам и пропустим по стаканчику вина?

— Буду рад составить вам компанию!

— В последнее время вас почти не видно в городе. Похоже, вы отклоняете все приглашения на приемы и балы — только представьте, сколько сердец вы разбили!

— Видите ли, с недавних пор я утратил интерес к званым вечерам.

Джованни хотелось рассказать обо всем Агостино, но присутствие постороннего человека его смущало. Однако Агостино сам заговорил о Елене.

— Неужели это встреча с Еленой Контарини так на вас повлияла?

— Я… я не совсем к ней равнодушен.

— А я предупреждал, что она самая красивая женщина Венеции! И отличная партия, с богатым приданым. Жаль, что она может выйти только за кого-нибудь из самых знатных и старинных родов Венеции… вроде нашего друга Балби!

Агостино и Андреа расхохотались. Джованни переменился в лице.

— О чем вы говорите?

— О законе, запрещающем браки между знатью и простолюдинами, который приняли десять лет назад.

Джованни словно громом поразило. Венеция казалась таким открытым, смешанным и свободным от предрассудков городом, юноше и в голову не приходило, что здесь может существовать узаконенная помеха их с Еленой отношениям.

Джованни изо всех сил попытался скрыть внутренние муки.

— Надо же, какой странный закон, — заметил он, пытаясь перевести разговор на политику. — Я думал, что Венеция — республика.

— Вы уловили самую суть удивительной двойственности венецианской политической жизни! Наша политическая система — потрясающая смесь демократии и просвещенного деспотизма, так как она целиком опирается на аристократов, которые и выбирают сенаторов, дожа и его советников. Поразительно, но эту совершенно неравноправную систему одобряют все жители, включая тех, кого полностью отстранили от какого-либо представительства или принятия решений, — другими словами, девяносто восемь процентов населения!

— Признаю, наша демократия не для всех, как хотели бы некоторые, — согласился Андреа. Будучи дворянином, он был одним из двух тысяч пятисот членов Большого совета Венеции, краеугольного камня политической жизни города. — Но в отличие от монархий, которые окружают город, благодаря подобной системе у нас нет диктатуры, переходящей по наследству. Верховного правителя, дожа, избирает Большой совет путем очень сложной процедуры, которая помогает избежать интриг какой-нибудь одной семьи, к тому же власть дожа постоянно контролируется другими органами власти, например сенатом или Советом десяти.

— Я не посягаю на государственные институты, — сказал Агостино торопливо, ведь в городе, где анонимные обвинения не раз приводили к тому, что политических противников сажали в тюрьму или травили ядом, любое неправильно истолкованное замечание могло навлечь беду. — Они обеспечивают Венецию стабильной властью вот уже семьсот лет, и это замечательно. Я просто пытаюсь объяснить нашему юному другу, что нашим городом управляет аристократическая элита, конечно, весьма просвещенная, но которая тем не менее пытается — вполне законно! — оградить собственные интересы и могущество. И в первую очередь от тех богатых торговцев, которые мечтают заполучить политическую власть. Разве не эта причина стала поводом для принятия закона, запрещающего знати вступать в браки с простолюдинами, пусть даже очень богатыми?

— Совершенно верно, — подтвердил Балби, успокоившись. — В свое время было заключено так много браков между аристократами и выходцами из простых семей, что ситуация стала угрожать самой основе нашей политической власти и стабильности. Поэтому я лично выступал за то, чтобы приняли этот закон. В конце концов, в Венеции хватает красивых и богатых женщин незнатного происхождения. А дворяне пусть женятся на равных себе!

Агостино посмотрел Джованни в глаза и широко улыбнулся.

— Видите, дорогой друг, вам, впрочем, как и мне, придется охотиться подальше от палаццо Контарини. Вокруг него уже кружат несколько хищников из старинных родов. Но не печальтесь, я вам подскажу, где искать добычу. Эта плутовка Анжелика, к примеру, только о вас и говорит. Она из очень богатой семьи, но не аристократка. Поверьте, ею стоит заняться!

— К тому же, как мне говорили, она не из скромниц, — добавил Андреа. — Хотя все зависит от того, что вы ищете. Если вам нужно хорошо провести время, многие девицы благородных кровей с радостью распахнут вам объятия, главное — суметь затронуть их сердце. А жениться — совсем другое дело.

С Джованни хватило услышанного. Натянуто улыбнувшись, он сослался на назначенную встречу и ушел. Собственно говоря, так оно и было — юноша спешил к Елене на очередной урок философии.

Бредя по аллеям и вдоль каналов, Джованни все думал о словах Агостино и Андреа. До этого дня он и не помышлял о женитьбе на Елене, но, узнав, что этот брак не возможен ни при каких обстоятельствах, почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Словно последняя дверь в царство его мечты захлопнулась навсегда. Он вспомнил о претендентах на руку Елены, и ему захотелось узнать, что она сама думает о законе, который никогда не позволит ей стать женой Джованни. Как она собирается поступить? Не выходить замуж вообще и стать любовницей Джованни? Невозможно, учитывая ее положение в обществе. Взять в мужья человека, которого не любит, и тайно встречаться с Джованни?

Сомнения терзали юношу. Он должен поговорить с Еленой. Но как встретиться с ней наедине? Джованни осенило, когда он уже подошел к заднему фасаду дворца Контарини. Юноша остановился и нацарапал несколько слов на вырванной из книги странице. Затем вошел в палаццо через черный вход.

Джованни провел урок как ни в чем не бывало. Елена не отводила глаз от юноши, пытаясь уловить в его взгляде хотя бы намек на нежность или страсть. Но Джованни держался холодно и отстраненно.

Время расставаться принесло, как обычно, чувство тяжелого разочарования, и Елена едва сдерживала досаду, когда Джованни сунул в ее руку сложенный листок бумаги.

Глава 41

На колокольне церкви Сан-Самуэле прозвонили полночь. Темная фигура скользнула в узкую аллею, которая огибала палаццо Контарини. В нескольких метрах от Большого канала человек остановился и посмотрел вверх. Полная луна тусклым светом заливала стену дворца, но внутри было темно. Широкие окна на всех этажах, до самого верха, были забраны решетками. Юноша взобрался на нижнее окно, держась за железные прутья, долез до просвета вверху, затем подтянулся и оказался на втором этаже, у окна в гостиную. Он поднимался выше и выше и наконец добрался до последнего этажа. Там, в ванной комнате, горела свеча. Джованни постучал в стекло, и огонек приблизился. Елена открыла окно.

— Любовь моя, у тебя получилось!

— А у тебя? — возбужденно прошептал Джованни.

— Да! Смотри!

Елена сняла решетку, и Джованни проник в маленькую комнату. Девушка посмотрела на него сияющими глазами.

— Я сделала все, как ты хотел, — гордо произнесла она, показав инструмент, которым расшатала прутья. — Почти три часа ушло!

— Ты умница!

Джованни впервые очутился в Елениной спальне, просторной и уютной. Два высоких окна смотрели на Большой канал, и из них открывался великолепный вид, даже ночью. В другом конце помещения стояла огромная кровать под балдахином. На Елене не было ничего, кроме длинной белой ночной рубашки.

— Синьора, да вы еще безумнее меня!

— Я так по тебе скучала!

— Если бы ты знала, как я по тебе тосковал!

Елена никогда еще не отдавалась мужчине. Чувственная и страстная, она с нетерпением ждала этой минуты. Венецианское общество не отличалось скромностью, и многие молодые люди познавали радости плотского удовольствия задолго до свадьбы. Но у Елены были возвышенные представления о любви, и девушка не хотела физической близости до тех пор, пока душа не будет пылать так же, как тело. И вот наконец она почувствовала, что любит всем сердцем.

Пока она раздевала Джованни, он нежно гладил ее лицо и волосы. Хотя у юноши уже был опыт физической близости с Луной, ему казалось, что он занимается любовью впервые, и тело, и душа его трепетали. Страстно обняв Елену, он ласково уложил ее на кровать. От волн горячей нежности у Джованни перехватывало горло, он прижал к себе возлюбленную, чтобы убедиться, что она настоящая и этой волшебной ночью принадлежит только ему. Вскоре их тела слились в одно, он яростно целовал губы Елены, зарывался пылающим лицом в ее шелковые волосы. Ее круглая, нежная и упругая грудь воспламенила Джованни. Девушка стонала под ним… Юноша открыл глаза, и его ошеломило выражение невыносимого желания на лице любимой… Елена, с сомкнутыми веками, с бисеринками пота на лбу, — этот образ затмил тот, другой, целомудренный, за созерцание которого ему пришлось заплатить кровью. В то же мгновение он увлек Елену за собой, в блаженство первого путешествия по волнам экстаза. Джованни шептал, что любит ее, и она услышала, как он произносит ее имя — словно молитву.

Любовники долго лежали, крепко обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. Затем Джованни перевернулся на спину. Молодые люди упивались этой минутой блаженства, неподвижно глядя на потолок Елениной спальни, расписанный под небесный свод.

— Я не вынесу, если нас разлучат, — прошептала Елена.

— Я тоже, любовь моя! Но нам никогда не стать мужем и женой.

Елена подняла голову и удивленно посмотрела на него.

— Зачем же страдать сейчас?

— Но ведь это правда? Закон, запрещающий браки между знатью и простолюдинами, существует?

— Да.

— Как ты можешь любить меня, зная, что однажды нам придется расстаться, чтобы ты могла выйти замуж за дона Бадиа или Гримани?

Елена отвела взгляд.

— Я знаю только одно: я тебя люблю и всегда буду рядом с тобой.

— Но что произойдет, если ты выйдешь за другого?

Елена свернулась рядом с ним калачиком.

— Мы всегда будем любовниками!

— Значит, мы сможем встречаться только тайно?

— Так ужасно говорить об этом. Но ведь другого выхода нет?

— Есть.

Елена в изумлении посмотрела на него.

— Мы можем уехать из Венеции, — решительно произнес Джованни.

Глаза Елены наполнились печалью.

— Родители не вынесут, если я нарушу закон и, словно преступница, сбегу из города.

— Это единственное решение, если мы хотим остаться вместе. Я много думал над этим. Однажды тебе придется выбирать между семьей и мной.

Какое-то время Елена в смятении молчала. Затем осторожно встала, подошла к окну и выглянула из него.

— Я не смогу покинуть этот город. Он — часть меня, — сказала она, повернувшись к Джованни; ее взгляд заволокло слезами. — И хотя люблю тебя больше всего на свете, ты — любовь всей моей жизни, я не смогу причинить горе родителям. Если я сбегу, их это убьет.

Джованни опустил глаза; грудь разрывало от муки. Он с трудом удержался от слез. Совладав с душевной болью, он вновь посмотрел на Елену.

— Ты права, любовь моя. Я больше никогда не заговорю о браке.

Елена бросилась к Джованни и упала в его объятия. Всхлипывая, она покрывала его поцелуями, не осознавая, что в душе возлюбленного что-то надломилось. И последствия будут трагическими.

Глава 42

Двадцать шестое декабря. Джованни в первый раз надел бауту — белую маску с черным шелковым капюшоном и кружевной накидкой — и треугольную шляпу. Затем набросил на плечи табарро — широкий черный плащ. Юноша вышел из палаццо Приули и подождал несколько минут. Было темно, лагуну укутал густой туман. Вскоре к Джованни присоединился одетый точно так же человек, перед которым шел слуга с фонарем.

— Извините, что заставил ждать. В этом тумане ничего не видно! Да вас не узнать!

— И вас тоже, дорогой Агостино!

— Как замечательно отвести вас на ваш первый бал-маскарад! Сами убедитесь, это незабываемое зрелище… там все возможно!

Молодые люди пустились в путь, сопровождаемые человеком с фонарем.

Прошли месяцы со дня встречи Джованни и Елены. Два или три раза в неделю молодые люди тайно встречались в Елениной спальне под покровом ночи. Несколько раз Джованни чудом удалось избежать поимки, когда он спускался вниз по стене. Но, к счастью, никто из слуг пока не заметил следов его ночных посещений. Юноша продолжал давать Елене уроки философии, от которых она была в восторге, несмотря на то что на них всегда присутствовали друзья семейства Контарини. Елене нравилось наблюдать за тем, как Джованни рассуждает о самых возвышенных идеях днем, и видеться с ним по ночам, заниматься с ним любовью, радоваться каждой встрече. Джованни сдержал обещание и больше никогда не затрагивал болезненную тему брака. Но сердце юноши раздирали мучения, становясь все невыносимее из-за того, что он пытался их не замечать. Несколько раз Джованни порывался сообщить Елене, что ему нужно на несколько недель уехать в Рим, но, будучи не в силах ее покинуть, так и не смог сказать ни слова. Тем не менее он решил отправиться в путь в первых числах января, после рождественских гуляний, начала знаменитого карнавала.

По пути Джованни и его спутники встречали ряженых в масках. На многочисленных площадях города разношерстные толпы людей отмечали первый день карнавала. Празднества должны были продлиться несколько недель и достигнуть пика во вторник, накануне Великого поста. Пока чернь под звуки тамбуринов развлекалась на улицах Венеции, знатные горожане устраивали роскошные балы у себя во дворцах. Но богачи и бедняки одинаково любили этот сезон веселья, когда время застывало и дозволялось все. Венецианцы не отличались строгостью нравов и в безумные зимние ночи охотно предавались разгулу в вихре веселой музыки, танцев и пьянящего вина.

Джованни не искал подобных развлечений, но из любопытства принял приглашение Агостино сопровождать его на один из самых великолепных балов в городе. Юноша знал, что там не будет Елены: в палаццо Контарини в тот вечер тоже собирались гости, а он отклонил приглашение, опасаясь, что не сможет спокойно наблюдать за тем, как мужчины в масках добиваются благосклонности его возлюбленной.

Они подошли к палаццо Гуссони. Прибыв в гондолах или пешком, десятки мужчин и женщин в маскарадных костюмах входили внутрь ярко освещенного дворца. Агостино дал монетку фонарщику и протянул свое приглашение слугам, тоже в масках, которые охраняли вход. Затем друзья поднялись на второй этаж и очутились в огромном зале, где более двух сотен гостей шумно поглощали изысканные блюда.

Играла музыка, и через некоторое время все, возбужденные звуками скрипок, пустились в пляс. Джованни не умел танцевать, но веселье увлекло и его. Групповые танцы сменились парными, и вскоре Джованни сумел сделать несколько танцевальных па в объятиях женщины, которая могла бы быть как аристократкой, так и куртизанкой, многие из которых проникали на балы знати без приглашения. Он танцевал и пил несколько часов. Ближе к полуночи гости разбились по парам и группам и предались ласкам на огороженных ширмами просторных диванах в углах комнаты, которые стояли там именно для этой цели. Джованни уже успел отказаться от предложений нескольких женщин. Он сидел за столом, потягивая вино с веселой компанией гостей. Один из них, по-видимому такой же пьяный, как Джованни, влез на стол и стал рассказывать о своих любовных похождениях. Джованни прислушался — незнакомец утверждал, что провел часть ночи в палаццо Контарини.

— Ах, друзья, до чего же там было весело! Столько прелестных молоденьких женщин! Гораздо больше, чем в этом унылом месте, где, кажется, собрались одни старики да старухи!

Молодые люди, рассмеявшись, захлопали в ладоши.

— Была там одна девица, ее задница пылала так, словно она сидела на горячих угольях со вчерашнего дня!

— И потому ты решил остудить ее холодным душем, да? — воскликнул человек на другом конце стола. Остальные встретили замечание хохотом.

— Ты прав! Я схватил эту шлюшку, которая вертелась передо мной, словно кошка на крыше колокольни, раскаленной солнцем! Схватил и бросил на диван. Несколько мгновений она сопротивлялась для виду, а затем подняла юбки и показала мне свое сокровище. Ах, друзья, до чего же славная потаскуха!

Он жестами изобразил эту сцену.

— Я повернул девицу и овладел ею в задницу. Она так орала от удовольствия, что другие шлюхи собрались вокруг, ожидая своей очереди. После того как она кончила и я уже собрался было удалиться, знаете, что произошло? Сучка сообщила свое имя, чтобы я мог прийти к ней в дом и снова ублаготворить ее!

Гости одобрительно зашумели.

— Назови ее имя! Имя!

Рассказчик, казалось, засомневался. Затем воскликнул:

— Вы прекрасно знаете, что мне не дозволено раскрывать имя женщины в маске! Скажу вам только, что это была… моя невеста!

И мужчины и женщины зашлись в смехе.

— Моя собственная невеста, которую я считал такой целомудренной, с нетерпением ожидая первого поцелуя! А она подставляет задницу первому встречному!

Гости хохотали до слез. Один из них повернулся к женщине, сидевшей рядом с Джованни, и прошептал:

— Это ведь юный Томмазо Гримани? А с кем он помолвлен?

— Пока ни с кем. Должно быть, он рассказывает о своей возлюбленной, Елене Контарини. Во всяком случае, тот бал проходил в ее палаццо.

— Не может быть!

Эти слова, словно кинжалом, пронзили сердце Джованни. Несколько мгновений он молчал, потом поднял кулак и воскликнул:

— Ты лжешь!

Он в ярости вскочил со своего места. Остальные замерли.

— Я добрый друг женщины, чье имя и честь ты порочишь! Она бы не позволила твоим вонючим лапам даже прикоснуться к себе!

Ошеломленному внезапным вмешательством Джованни молодому человеку потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.

— Ага, похоже, один из ее воздыхателей. Прошу прощения, синьор, за то, что занял ваше место…

— Лжец! Сними маску! Ты поплатишься за то, что оскорбил эту женщину!

— А собственно, с кем имею честь?

Джованни сдернул маску.

— Меня зовут Джованни Да Скола. Если ты не трус, сними маску и обнажи шпагу!

Один из гостей попытался вмешаться:

— Успокойтесь, успокойтесь! Наш друг не называл никаких имен, не стоит убивать друг друга из-за этого!

— Может, этот подлец и прячет свое лицо под маской, но вы все его знаете, а также женщину, которую он пытается опорочить своей грязной клеветой! Значит, честь дамы не заслуживает того, чтобы за нее вступились? В вас только и есть благородного, что ваши титулы! Внутри вы просто свиньи! Разряженные, надушенные свиньи в масках!

Ропот негодования прошел по толпе.

— Ты сам напросился!

Юноша спрыгнул со стола, обернулся к Джованни и сорвал маску.

— Томмазо Гримани, к вашим услугам. Я заставлю вас проглотить нанесенные мне оскорбления, синьор Да Скола! Встретимся через час, на рассвете. Вам потребуется только шпага и секундант.

— Где?

— В Венеции есть только одно место, где дуэли не помешает полиция: остров Святой Елены. Забавное совпадение, не находите?

— Я там буду!

Томмазо повернулся на каблуках и вышел из зала в сопровождении друзей. Несколько гостей остались с Джованни.

— Вы сумасшедший! — произнесла женщина. — Он умеет драться и уже послал на небеса или в ад нескольких противников!

Тут появился Агостино.

— Джованни, мне сейчас сказали, что вы вызвали на дуэль молодого Гримани! Это безумие — он прекрасный фехтовальщик, к тому же его род уже много веков связан с семейством Контарини!

— И что скажут родители Елены, когда узнают, как этот ублюдок прилюдно называл их дочь шлюхой?

Агостино ошеломленно замер.

— Он не называл имен, — сказал какой-то мужчина. — Просто упомянул свою невесту.

— Но у Томмазо нет невесты! А если и есть, то это точно не Елена! — ответил Агостино. — Три недели назад он просил ее руки, и она ему отказала!

— Он сам не знал, что говорит, — вмешался другой гость. — Видно, топил в вине свои обиды! Слишком много выпил, вот и болтал всякую чушь. Ему никто не поверил.

— Джованни, догони его и извинись, пока не поздно!

— Я не такой трус, как он. Через час мы встретимся на острове Святой Елены. У меня дома есть шпага. Вы будете моим секундантом?

Глава 43

Двадцать седьмое декабря. Рассвет едва заалел. Лодка выплыла из Большого канала и направилась к крохотному островку Святой Елены, находящемуся за дальним концом Арсенала, крупной судовой верфи. Остров был почти безлюден. Посредине располагался монастырь, вокруг которого было разбросано несколько домишек. На почти совсем диких берегах острова, под прикрытием высоких зарослей камыша, часто вершились незаконные и темные дела — сомнительные сделки, дуэли, прелюбодеяния.

Елена сидела на носу лодки, озабоченно глядя перед собой в море. Успеет ли она вовремя, чтобы предотвратить дуэль? Один из друзей девушки, присутствовавших той ночью в палаццо Гуссони, рассказал ей о ссоре. Так как бал уже почти закончился, Елена наняла лодку и, не сказав никому ни слова, поспешила к острову Святой Елены в компании того же друга. Она опасалась за жизнь Джованни. Томмазо слыл вспыльчивым скандалистом и отменным фехтовальщиком. Его уже дважды приговаривали к тюремному заключению за убийство на дуэли незадачливых противников. Но каждый раз он быстро выходил на свободу, поскольку, хотя дуэли были теоретически запрещены законом, на практике к ним относились довольно снисходительно, если они происходили между дворянами и в присутствии секундантов.

Гондола миновала Сан-Марко, затем проплыла мимо Арсенала. Ночь уступала место дню. Елена чувствовала, что задыхается. У нее было ужасное предчувствие, что она не успеет остановить эту дуэль, причиной которой, по словам друга, послужила трагическая смесь алкоголя, обиды и глупости со стороны Томмазо и ревность вперемежку с обостренным чувством чести со стороны Джованни.

— Быстрее! — крикнула Елена гребцу, который, несмотря на пронизывающий холод, обливался потом.

Вдали показалась оконечность острова. Там были причалены две лодки, явно те, в которых приплыли дуэлянты с секундантами. Несколько минут, пока гондола приставала к берегу, показались Елене вечностью. От нестерпимой душевной муки она едва дышала. Елена чувствовала, что самое страшное уже произошло.

Едва лодка причалила, Елена выпрыгнула на землю. Карнавальный костюм, который она в спешке не успела переодеть, стеснял движения и мешал бежать. Елена сбросила туфли и изо всех сил бросилась через камыши. Девушка выбежала на поляну и поняла, что дурные предчувствия оправдались.

На земле лежал человек. Двое других склонились над ним.

Елена кинулась к ним. Агостино выпрямился во весь рост и крепко схватил ее, прежде чем она увидела страшную картину.

— Он мертв! — крикнул он, пытаясь оттащить Елену в сторону.

Она вырывалась изо всех сил.

— Пустите меня, я должна его увидеть!

Агостино сжал ее залитое слезами лицо дрожащими ладонями.

— Вы ничем не поможете, шпага проткнула горло. Он истек кровью за считанные минуты…

Елена, крича, заколотила кулаками по плечам Агостино.

— Отпустите меня! Я хочу его видеть! Я хочу его видеть!

Исцарапав Агостино, она вырвалась и бросилась к телу.

Несчастный молодой человек лежал в луже крови, лицо различить было невозможно. Елена приникла к мертвецу, положила голову ему на грудь. Шелковый капюшон и кружевную накидку обагрила кровь.

— Любимый, — шептала девушка, — зачем ты меня покинул? Я не могу жить без тебя. Зачем… Зачем?

Она рыдала. Секундант Томмазо шагнул назад и шепнул Агостино на ухо:

— А я и не знал, что она его так любила.

— Я тоже. И потому все еще трагичнее…

Елена села и черным бархатом собственного плаща нежно вытерла залитое кровью лицо возлюбленного. Затем, подняв голову и собрав все оставшиеся силы, взглянула на любимые черты.

Несколько мгновений она смотрела на лицо мертвеца, затем вскрикнула и потеряла сознание.

Секунданты подняли девушку, отнесли на берег и побрызгали на нее водой. Но она так и не пришла в себя.

— Смотрите! — воскликнул друг Елены.

Оба секунданта взглянули туда, куда он показывал, и увидели, что к острову направляются две лодки.

— Кто-то поднял тревогу, — сердито произнес Агостино. — Хорошо, что мы уговорили его уехать из города, иначе тюремного заключения ему не миновать.

Глава 44

Елена открыла глаза. С удивлением она поняла, что лежит в собственной постели, а рядом с ней мать и пара подруг, которые тихо разговаривают между собой.

— Джованни! — воскликнула девушка, резко садясь в постели. — Джованни!

Мать и подруги бросились к ней.

— Слава богу, ты пришла в себя! — произнесла мать, поддерживая голову девушки. — Мы так волновались!

Елена бросила на женщин испуганный взгляд.

— Где Джованни?

— Дорогая, успокойся, — сказала ее лучшая подруга, беря девушку за руку.

Елена выдернула ладонь.

— Где Джованни? — вскричала она, не отводя глаз от матери.

Виенна в замешательстве отвернулась.

— Мама, где он? Я хочу его видеть.

Виенна сочувственно посмотрела на дочь.

— Нельзя.

— Почему?

— Ты… ты не знаешь, что произошло?

— Что ты имеешь в виду? Почему мне нельзя его видеть?

— Успокойся Елена, веди себя разумно, — сказала одна из подруг. — Ты прекрасно знаешь, что нельзя посещать заключенного, которого обвиняют в убийстве.

Елене пришлось ждать в приемной кабинета дожа добрых полчаса. Она испытала страшное потрясение, когда вначале поверила в смерть возлюбленного, а потом, отерев кровь с лица несчастного Томмазо, поняла, что Джованни победил в той дуэли. Теперь ничего не могло помешать ей увидеть любимого. И потому она решила добиться аудиенции своего прадеда.

Секретарь открыл дверь.

— Синьорина Контарини?

Елена вскочила на ноги.

— Да.

— Пожалуйста, проходите.

Как только девушка вошла в комнату, старый дож встал из-за стола и раскинул руки:

— Дитя мое!

Елена бросилась к нему в объятия, не в силах сдерживать слезы.

Старик приказал секретарю выйти из кабинета и нежно погладил лицо Елены.

— Что случилось, моя принцесса?

— Дедушка, мне нужна твоя помощь!

— Говори.

— Сегодня на рассвете арестовали человека, который дрался на дуэли на острове Святой Елены.

— Я слышал об этой глупой, ужасной дуэли, — сказал дож. — И только что послал соболезнования семье Гримани.

Старик сочувственно посмотрел на правнучку.

— Знаю, знаю, мое бедное дитя, вы с покойным были близки.

— Верно. Некоторое время назад Томмазо просил моей руки, но я ему отказала. Честно говоря, думаю, именно это и послужило причиной дуэли.

— Каким образом?

— Свидетели утверждают, что Томмазо, который слишком много выпил прошлой ночью, сказал обо мне нечто оскорбительное, утверждая, что овладел мной, словно куртизанкой, прямо во время бала. Юный Джованни вызвал его на дуэль, чтобы поквитаться за это оскорбление.

Дож озадаченно посмотрел на Елену.

— Мне еще неизвестны все подробности, но я приказал начать расследование. Конечно, я скажу, чтобы твои слова тоже приняли во внимание. И все же беднягу Томмазо, который на этот раз встретил соперника сильнее себя, уже не вернешь.

— Дедушка, я пришла сюда не из-за Томмазо, — возразила Елена. — Прошу тебя, помоги Джованни Да Сколе.

— Убийце?

— Я хорошо его знаю. Он два месяца давал мне уроки по философии. Это очень образованный и благородный человек. Он совершил проступок, защищая мою честь!

Дож отошел, задумчиво поглаживая бороду.

— Я слышал о нем. Блестящий молодой астролог, по-моему, из Флоренции…

— Из Калабрии, но его обучал великий флорентийский ученый, — поправила Елена.

— Из Калабрии, гм… мы установим его личность. Он не только дрался на дуэли, но еще и пытался избежать ареста. Его поймали, когда он возвращался домой, чтобы забрать кое-какие вещи, перед тем как скрыться. Ты знаешь наши законы: он должен предстать перед судом, ведь дуэли строго запрещены. Тем не менее, если повод для дуэли был веским и она проходила в соответствии с правилами, твой приятель отделается несколькими месяцами тюрьмы и изгнанием из города.

— Я хочу… у меня есть две маленькие просьбы.

Старый дож молча посмотрел на Елену.

— Я хочу, чтобы с ним хорошо обращались и не подвергали пытке.

— Лично прослежу за этим.

— Еще мне нужно хоть раз увидеться с ним, хотя бы на короткое время.

— Дитя мое, это невозможно.

— Но почему? Ты ведь дож?

— Дож обязан подчиняться законам города! — воскликнул старик взволнованно. — Особенно когда дело касается членов его собственной семьи. Ты прекрасно знаешь, что Совет десяти пристально наблюдает за мной… и отнюдь не все там мои друзья!

Елена бросилась к ногам прадеда.

— Умоляю! Он поступил так только из-за любви ко мне!

Дож поднял Елену на ноги.

— Чувствую, он для тебя не просто учитель философии…

— Верно, — призналась Елена. — Мы любим друг друга вопреки всем нашим законам.

— Я подумаю над твоей просьбой, но умоляю, успокойся и, главное, никому не говори об истинной природе ваших отношений, даже тем, кто расследует это дело. Поняла?

Елена кивнула. Прадед поцеловал ее в лоб и пообещал, что скоро придет в палаццо Контарини с новостями о Джованни.

Через неделю Андреа Гритти сдержал обещание и пообедал с внучкой и правнучкой. Елена с нетерпением ждала его визита. В Венеции только и было разговоров, что о дуэли, а самые нелепые слухи ходили о причине, ее вызвавшей. Еще говорили, что поединок длился добрых двадцать минут, и Джованни оказался прекрасным фехтовальщиком. Один из секундантов рассказывал, что синьор Да Скола первым ранил противника в ногу и потребовал, чтобы тот извинился за свои слова, порочащие честь девушки. Томмазо, по слухам, ответил с самодовольной усмешкой: «Тебе никогда не взять Елену в жены, потому что ты захудалого рода из какого-то жалкого городишки». Только после этого Джованни нанес ему смертельный удар в горло. Некоторые сочли эту историю выдумкой, другие полагали, что она правдива, учитывая надменный и горячий нрав Томмазо. Многие хвалили чувство чести молодого астролога и его мастерское владение шпагой, о котором никто раньше не знал.

Ужасная история, к которой Елена оказалась причастной, доставила девушке немало огорчений, но больше всего она переживала за Джованни. Елена боялась, что в тюрьме он лишит себя жизни.

Дож весь день провел на ногах, а состояние здоровья уже не позволяло ему бодрствовать допоздна, поэтому хозяева и гость почти сразу приступили к еде. Без долгих предисловий Андреа Гритти заговорил о заключенном.

— Вчера утром я навестил в тюрьме Джованни.

— Как он? — спросила Елена взволнованно.

— С ним хорошо обращаются, и, судя по всему, он не падает духом, хотя и не хочет ни с кем разговаривать.

— Когда его будут судить? — спросила Виенна.

— Скоро, расследование продвигается успешно.

— Что это значит?

Старик откашлялся.

— Это останется между нами?

Женщины согласно кивнули.

Картина происшедшего вполне ясна. Нет никаких сомнений ни по поводу причины дуэли, ни по поводу возмутительного поведения молодого Гримани. Оба секунданта подтвердили, что дуэль проводилась по правилам и что Томмазо отказался взять свои слова обратно даже после того, как соперник приставил ему шпагу к горлу.

— Значит, приговор будет не слишком суров? — обрадовалась Елена.

— Увы, к сожалению, положение ухудшилось, после того как выяснили личность подозреваемого.

Кровь бросилась в Елене в лицо.

— Три дня назад я получил анонимное письмо, в котором было сказано, что этого человека зовут не Да Скола, и он на самом деле простой крестьянин, который четыре года назад пытался обесчестить Елену, когда после нападения пиратов ее корабль, следующий в Венецию, был вынужден пристать к берегам Калабрии.

Дож замолчал, чтобы попробовать кусочек рыбы, запеченной на углях, которую Джулиана положила ему на тарелку.

— Как странно! — удивилась Виенна. — Я слышала об этом случае. Моя невестка Мария была там, да и Джулиана тоже. Того человека судили и приговорили к порке. Так ведь, Джулиана?

Служанка кивнула и снова ушла на кухню.

— Письмо не лгало, — сообщил дож. — Мы нашли рапорт капитана корабля о происшествии, а несколько членов команды признали в Да Сколе того самого крестьянина. Так или иначе, шрамы на его спине говорят сами за себя.

— А… а что сказал Джованни? — спросила Елена, побледнев.

— Доказательства столь неопровержимы, что он счел за благо во всем сознаться. Но, по его словам, приезд в Венецию не имеет никакой связи с тем случаем из прошлого. Лично я сомневаюсь, но это не так важно. Гораздо хуже другое…

Дож осушил большой бокал вина и продолжил:

— Ему дорого обойдется то, что он выдавал себя за дворянина, не являясь таковым. Было нарушено одно из главнейших правил дуэльного кодекса, и потому обвинение против него становится обвинением в убийстве.

Елена прижала ладони ко рту, но не смогла сдержать крик. Она посмотрела в глаза прадеду.

— Что же с ним теперь будет?

Андреа Гритти с глубоким вздохом отвел взгляд.

— В подобных случаях наши законы категоричны, — сказал старый дож Виенне, и его лицо посуровело. — За убийство аристократа простолюдина приговаривают к смерти через сожжение или повешение… по его выбору.

Суд над Джованни Траторе длился два дня. Елену вызывали свидетельницей. Она впервые увидела Джованни после трагедии, влюбленные обменялись долгим взглядом, но не смогли сказать друг другу ни единого слова. Елена так горячо защищала обвиняемого, что сердца судей дрогнули. К сожалению, венецианский закон не принимал во внимание смягчающие обстоятельства, и потому Джованни должны были или признать виновным и приговорить к смерти, или оправдать, что не представлялось возможным. После часового обсуждения трое судей вернулись в зал, чтобы объявить о своем решении, и приказали ввести Джованни. Он шагнул вперед; по сравнению с двумя стражами по бокам юноша казался совсем хрупким. Елена присутствовала в маленьком зале суда вместе с остальными участниками дела. Когда старейший из судей заговорил, в зале воцарилось тяжелое молчание.

— Джованни Траторе, вы признаны виновным в убийстве Томмазо Луиджи Гримани и приговариваетесь к смерти.

Родители Томмазо зааплодировали. Елена сидела с каменным лицом, не отводя глаз от Джованни, который встретил приговор совершенно безучастно. Елена знала, что еще остался последний путь избежать костра или виселицы: помилование дожа. Несмотря на все мольбы девушки, старик ничего не обещал, опасаясь, что подобный поступок не только расценят как покровительство родственникам, но он может привести к разрыву отношений между его семьей и более могущественными Гримани. Елена затаила дыхание.

— Тем не менее, — продолжил судья, — принимая во внимание характер оскорблений, высказанных жертвой в адрес синьорины Елены Контарини, и учитывая хорошую репутацию, которую вы снискали в нашем городе, дож и Верховный суд Венеции решили даровать вам помилование. Смертная казнь заменяется пожизненной ссылкой на галеры. Приговор вступает в силу с завтрашнего дня. Слушание дела закончено.

Гримани запротестовали. Елена упала на грудь Агостино и разрыдалась. Затем бросилась к Джованни, которого выводили из зала суда. Она оттолкнула судью, увернулась от пытавшегося задержать ее стражника и схватила Джованни за рукав. Он обернулся. Прежде чем солдаты успели что-либо сделать, Елена запечатлела на устах юноши страстный поцелуй. Пока стража пыталась оттащить Елену, Джованни сорвал с шеи крохотный ключик, сунул в руку девушки и прошептал:

— У меня в шкафу лежит конверт, его нужно передать Папе лично, это очень важно…

Прежде чем Джованни успел произнести что-либо еще, солдаты выволокли его из зала суда. Елена, которую едва удерживали трое мужчин, прокричала ему вслед:

— Я буду тебя ждать!..

Часть четвертая Сатурн

Глава 45

«Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!» В церкви стоял запах ладана. Тихие голоса монахов перекликались в разгорающемся свете зари. Все в черном, служители Господа поднимались через равные промежутки времени, чтобы подойти и приложиться к иконам Иисуса Христа и Божьей Матери.

После службы монахи толпой вышли из храма. Больше четырех часов они возносили молитвы в монастырской церкви, и до первой трапезы оставалось еще добрых два часа. Это время им надлежало провести в трудах по хозяйству. Один из братьев, молодой человек в облачении послушника — черной рясе без пояса, — прошествовал в небольшую монастырскую приемную. Там его ждал отец-настоятель — пятидесятилетний мужчина с окладистой черной бородой, известный ревностной приверженностью религиозным догмам.

— Брат Иоаннис, — обратился он к юноше решительным тоном, — мне нужно поговорить кое о чем неприятном для тебя.

Молодой монах смиренно опустил взгляд. Как и все остальные, он носил небольшую бородку и длинные, собранные сзади волосы; голову покрывала скуфья.

— Мы должны принять решение относительно твоего монашества. Твои три года послушничества подходят к концу, и ты хочешь принять постриг. Я разговаривал со старейшими монахами. Твоя вера, рвение и добродетель не подлежат сомнению. Нет ничего, что могло бы помешать тебе посвятить жизнь Господу.

Юноша не смел поднять глаз, с волнением ожидая, что же такого неприятного хочет сказать отец-настоятель.

— Есть только одна проблема, — продолжил настоятель строго. — Когда ты появился на горе Афон, еще до того, как попроситься в послушники, ты встретил Феофана Критского, великого художника. Он стал твоим другом и научил тебя писать иконы. Когда ты пришел сюда, мы дали тебе возможность писать лики Пресвятой Богородицы, что было твоим желанием и к чему у тебя несомненный талант. Но меня беспокоит то, как все обернулось. Иконы, которые ты пишешь, все дальше и дальше отходят от принятых канонов.

Брат Иоаннис с удивлением посмотрел на настоятеля.

— Вернее, они соответствуют им только внешне, — поправился настоятель. — Конечно, ты с уважением относишься к материалу, одежде, цветам, символам… но дело в том, что лицо Девы Марии на твоих иконах получается слишком уж человеческим… я бы сказал, даже чувственным.

Послушник удивился еще больше.

— Я уверен, ты и сам того не понимаешь, — говорил дальше игумен, — но некоторых из братьев смущает красота ликов, написанных тобой. Они, скорее, выражают земную, физическую привлекательность, а не возвышенный облик Богоматери. Честно говоря, некоторые из монахов попросили, чтобы последние иконы, которые ты написал, убрали подальше. Они утверждают, что твои иконы вводят их в искушение.

— Как это?

— Ты знаешь, что на Святой горе Афон не дозволено находиться существам женского пола — ни людям, ни животным. Некоторые из братьев не видели женщин десятки лет… и они считают, что на своих иконах ты изображаешь Деву Марию такой женственной, что ее лик наводит на грешные мысли, а не поддерживает в исполнении обета целомудрия.

— Я не верю, — произнес брат Иоаннис.

— Но дело обстоит именно так. И меня это тоже тревожит.

Послушник ничего не ответил.

— Поэтому мы решили, что ты можешь принять постриг только при одном условии.

Настоятель принял строгий вид и посмотрел в глаза юноше.

— Ты больше никогда не будешь писать иконы.

После ранней трапезы в десять часов юный послушник вышел из монастыря Симона-Петра. Быстрым шагом он пустился по широкой тропе, которая вела к морю. Через несколько поворотов обернулся и с тяжелым сердцем посмотрел на величественное сооружение, высящееся на скале. Затем продолжил путь и вскоре свернул на крутую каменистую тропку, идущую вдоль берега на высоте примерно сто пятьдесят метров. Стояло позднее лето, и погода была необычайно мягкой. Перед юношей простирался великолепный вид — горы и холмы, покрытые лесами.

На полуострове Афон, который, словно вытянутый палец, почти на сорок миль уходит в Эгейское море, уже с десятого века жили монахи, и он считался духовным центром православного мира. Тот факт, что Греция с середины пятнадцатого века находилась под османским владычеством, никоим образом не повлиял на рост численности жителей Афона, и несколько тысяч монахов, не только греков, но и русских, молдаван, румын, кавказцев и украинцев, продолжали там жить и молиться. Большинство из них обитало в двадцати крупных монастырях, разбросанных вдоль всего полуострова — как на восточном, так и на западном побережье. Монастыри — в самых больших из них насчитывалось до нескольких сотен человек — можно было разделить на два типа: общежительные и идиоритмические, или особножитные. В общежительных монастырях братья все делали вместе, подчиняясь единому уставу, тогда как в идиоритмических монахи собирались только для богослужений, самостоятельно определяя для себя время послушаний или трапез. Многие монахи обитали в скитах — монашеских общинах из нескольких келий, расположенных неподалеку от храма. Некоторые, так называемые гироваги, избрали необычный образ жизни и бродили от монастыря к монастырю, от скита к скиту, нигде подолгу не задерживаясь. И наконец, на Святой горе жило немало отшельников, в большинстве своем старых иноков, которые после долгих лет жизни в монастыре предпочли затворничество.

Собственно говоря, печальный послушник как раз направлялся к самой дальней южной части полуострова, чтобы встретиться с одним из самых знаменитых отшельников — русским монахом великой благодати, старцем Симеоном. Брат Иоаннис шагал вдоль побережья добрых два часа, пройдя сначала мимо монастыря Григориата, а затем и Дионисиата, который отстроили заново после ужасного пожара, случившегося восемью годами раньше, в 1535-м. Когда юноша добрался до монастыря Святого Павла, воздвигнутого на северном склоне Афона на высоте шести тысяч метров над уровнем моря, он осторожно перешел два ручья, которые окружали обитель.

Юноша ненадолго остановился, чтобы напиться и передохнуть, а затем продолжил путь по тропе, ведущей к южной части Афона. Тропа уходила все дальше и дальше от моря, и послушнику пришлось два часа пробираться через леса, которые обильно покрывали склоны Святой горы. Юноша шел и, стараясь не сбиться с дыхания, повторял молитву православных монахов и паломников: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Вскоре тропа раздвоилась. Левая дорожка вела к Великой лавре, самой старой обители, расположенной на южной оконечности полуострова. Правая спускалась к морю. Брат Иоаннис вспомнил наставления отца игумена и пошел направо. Через десять минут он добрался до еще одной развилки и свернул на тропу, поднимающуюся вверх, к монастырю. Пройдя по ней несколько десятков метров, юноша снова повернул, на сей раз на едва заметную стежку, петляющую в зарослях кустов. Она наконец привела путника к маленькой деревянной хижине отшельника, ютящейся на скале.

Вокруг хижины рос небольшой сад, обнесенный невысоким дощатым заборчиком. От двери хижины к калитке в заборе была протянута тонкая конопляная веревка. Старый, ослепший несколько лет назад отшельник, не желая, чтобы его то и дело беспокоили монахи или паломники в поисках совета или наставления, придумал собственный способ общения с миром. Если он мог принять посетителя, то спускал ключ от калитки по веревке.

Брат Иоаннис с радостью отметил, что за советом к старцу сегодня пришел только он один. Послушник увидел, что ключ находится на другом конце веревки, у двери в хижину. Чтобы дать знать отшельнику о своем появлении, юноша взял маленькую дубовую дощечку, симандру, и несколько раз ударил по ней деревянным молотком. Затем сел под навес в нескольких метрах от калитки. Настоятель предупредил его, что, может, придется прождать пару, а то и больше часов, прежде чем старец решит принять гостя и спустит по веревке ключ. Говорили, что некоторые посетители ждали встречи по нескольку дней. Старец продолжал заниматься своими делами, ходил по саду, словно не подозревая, что за забором кто-то есть. Некоторым надоедало ждать, и они, разочарованные, уходили. Другие терпеливо ждали и молились без еды и сна, а позже утверждали, что именно в это время на них снизошла благодать Господня. Ходили слухи, что отшельник, несмотря на слепоту, обладает даром ясновидения и порой знает, кто придет к нему, даже до того, как этот человек появится. Утверждали, что он умеет читать мысли, и никто не осмеливался ему лгать.

Но самое главное, старец был мужем великой святости. Он родился в маленькой деревушке на юге России, в возрасте девятнадцати лет приехал на Афон, да так там и остался. Первые сорок лет он скромно и смиренно прожил в большом русском монастыре Святого Пантелеймона. Затем, решив поселиться в месте, где не так много людей, перебрался в небольшой скит по соседству с монастырем. Было ему тогда около шестидесяти лет, и слава о нем уже ходила по всей округе.

Прожив в скиту пятнадцать лет и устав от бесконечного потока паломников, ищущих его совета, старец удалился в одинокую хижину на южной оконечности полуострова. Вот уже восемь лет он жил отшельником. Многие паломники потеряли след старца, но афонские монахи под большим секретом рассказывали друг другу, где он скрывается от мира, и потому посетители со всех уголков Святой горы по-прежнему часто прерывали его молитвы.

Всю вторую половину дня старец не подавал никаких признаков жизни. Молодому послушнику, который опасался, что отшельник его не услышал, хотелось постучать по дощечке еще раз. Но он вовремя вспомнил, что настоятель советовал ему сообщить о своем присутствии лишь единожды: отшельник, обладающий отменным слухом, не любит, чтобы паломники тревожили его слишком часто. И потому юноша истово молился, повторяя молитву к Иисусу, прося его, чтобы старец, осененный благодатью, смог дать добрый совет. Наступила ночь, и послушника стал мучить голод. К счастью, юноша готовился к долгому ожиданию. Он достал из котомки ломоть хлеба и съел его, без устали твердя молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Около десяти часов ночи, когда юноша уже чуть задремал, в келье отшельника загорелся огонек. Брат Иоаннис встал и подошел к воротам. Он видел, как старик ходит по лачуге, освещенной тусклым светом. Через несколько мгновений старец открыл маленькое окошко у двери и спустил по веревке огромный ключ, который громко звякнул о медную пластинку на калитке. С бьющимся сердцем послушник взял ключ и вставил в замок. Аккуратно запер калитку и отпер дверь в хижину тем же ключом.

В конце единственной комнаты юноша едва разглядел фигуру человека, сидящего на полу на соломенном матрасе. В углу стоял небольшой столик с зажженной свечой. Послушник медленно подошел к старцу. Хотя в полумраке кельи лица отшельника почти не было видно, юноша низко поклонился в знак уважения.

— Благослови, отче!

— Господь благословит, — ответил отшельник, перекрестился и протянул худую, морщинистую руку послушнику, который почтительно приложился к ней губами.

— Садись, сын мой, — тихо произнес старец, показывая на подушку перед собой.

В правой руке он держал самодельные четки. Послушник сел. Он внимательно посмотрел на отшельника, и его поразила красота этого человека. Длинная седая борода обрамляла одухотворенное лицо с правильными чертами, но испещренное глубокими морщинами от жизни, полной лишений и воздержания. Несмотря на исключительную худобу и слепоту старца, казалось, внутренний свет освещает его лик, придавая ему выражение необычайной доброты.

— Благодарю тебя, отче, за то, что согласился поговорить со мной.

— Чем я могу помочь тебе, сын мой?

— Настоятель монастыря Симона-Петра посоветовал обратиться к тебе.

Юноша замолк, но старец ничего ему не сказал.

— Вот уже три года я послушник в этом монастыре и собираюсь принять постриг. К сожалению, есть одна помеха. Когда я попал на гору Афон, то познакомился с художником Феофаном Критским, который научил меня писать иконы. Я написал несколько образов для монастыря, и на всех была Богоматерь с младенцем. Но игумена и совет старейшин очень беспокоят мои последние работы. Они утверждают, что в моих Богородицах слишком много… соблазна.

Старик слегка улыбнулся.

— Как жаль, что я слеп и не могу насладиться их созерцанием!

Брат Иоаннис удивился шутливому тону отшельника.

— Сам я этого не чувствую, — продолжил он нерешительно, — но изображение Девы Марии стало для меня насущной потребностью. Я пишу ее образ, повторяя молитвы, и это приносит покой моей душе. А теперь старейшины требуют, чтобы я навсегда бросил живопись, иначе мне не разрешат остаться в монастыре.

Послушник надолго замолчал. Юноша заметил, что отшельник, выражение лица которого он сейчас видел лучше, стал отстраненнее и, казалось, погрузился в молитву.

— С тех пор как отец-настоятель сообщил об этом требовании, моя душа утратила покой, — продолжил юноша. — Не могу ни спать, ни сосредоточиться на богослужении, даже молиться не могу! Чувствую такое отчаяние, что все остальное мне безразлично. Теперь я не представляю свое будущее в стенах монастыря. Я искренне хочу принять постриг и посвятить жизнь свою молитве и отречению, но одна мысль о том, что больше никогда не буду рисовать образ Богоматери, причиняет мне страдания. Я… у меня не хватит сил…

В келье воцарилось молчание. Только было слышно, как за стенами хижины воет ветер. Старец молился, перебирая самодельные четки. Послушник смотрел на него и с тяжелым сердцем ждал ответа.

Через несколько минут старый монах промолвил:

— Расскажи мне о женщине, которую ты любил в мирской жизни, до того как ушел в монастырь.

— Что… о чем ты говоришь? — спросил брат Иоаннис, ошеломленный.

— Расскажи мне о женщине, которую ты до сих пор желаешь в глубине души, женщине, чьи черты ты рисуешь в образе Девы Марии.

Старец говорил ласково, но твердо.

Послушник некоторое время молчал, а затем разрыдался.

Как юноша ни старался сдержать слезы, они хлынули ручьями. Рыдания сотрясали его тело, и несколько раз ему пришлось вытереть глаза рукавом. На ум не шло ни слова, ни мысли, только величайшая печаль переполняла его душу.

А затем перед его мысленным взором предстало лицо женщины. Лицо, которое он пытался навсегда забыть. Образ, который благодаря непрестанной молитве он считал вырванным из сердца.

После десяти долгих минут юноше удалось успокоиться, но душа его погрузилась в пучину отчаяния и печали. Все это время старец хранил молчание. Он нагнулся и взял ладонь послушника, и тот почувствовал тепло, исходящее от худой, загрубелой руки старика. Тепло проникло в его тело и наполнило сердце, дав юноше силы признаться:

— Ее зовут Елена.

Глава 46

Три долгих часа Джованни рассказывал старому монаху историю своей жизни. Несколько раз рыдания прерывали его печальную повесть. Старец все время молчал, он отпустил руку Джованни, но слушал с таким участием, что юноша находил в себе мужество продолжать рассказ.

Поведав о дуэли и приговоре, послушник добавил:

— И я отдал Елене ключ от маленького шкафчика, обременив ее поручением, которое сам не смог выполнить, предав доверие человека, которому стольким обязан!

Послушник глубоко вздохнул и продолжил:

— На другой день меня отправили на военную галеру, выходящую дозором в Средиземное море, и там приковали к скамье вместе с пятью другими гребцами. Нас было около двухсот человек, все осужденные преступники. Условия на судне были таковы, что даже самые закаленные не выдержали бы больше двух или трех лет. Должен признаться, батюшка, что я мечтал о смерти. Но провидение, должно быть, рассудило по-своему, так как случилось страшное несчастье, которое стало моим путем к спасению.

Я жил в аду страданий и отчаяния почти восемь месяцев, когда в ужасной битве турки потопили наш корабль. Вода заливала галеру со всех сторон, и мы, несчастные рабы, прикованные к скамьям, кричали, как животные под ножом, когда один из надсмотрщиков, благослови его Господь, сжалился над нами. Он начал отпирать замки наших цепей. Мое место было в первых рядах, и потому мне удалось спастись, прежде чем судно затонуло. Я прыгнул в море и с Божьей помощью сумел схватиться за обломок корабля. Много часов спустя меня выбросило на незнакомый берег, где я потерял сознание. Очнулся я уже в маленькой монастырской келье. Волны прибили обломок к острову Крит, и рыбаки, которые меня нашли, по кандалам на запястьях поняли, что я галерный раб. Вместо того чтобы отдать меня в руки венецианских властей острова, они доставили меня в православный монастырь. Монахи пожалели меня, а их настоятель объяснил, что население Крита настроено враждебно к венецианцам, исповедующим католическую веру. Он взял на себя смелость и оставил меня в обители.

Так как мне нельзя было выходить за пределы монастыря, большую часть времени я проводил в чтении и молитвах в маленькой часовне, посвященной Богородице. Я никогда не был ревностным христианином, и вера моя не отличалась совершенством. Но меня тронула старинная икона Девы Марии, которую я увидел в той часовне. Меня неудержимо тянуло к ней, и все больше часов я проводил, созерцая образ, созданный знаменитым русским иконописцем Андреем Рублевым. Однажды, когда я, погрузившись в печальные раздумья о своей прошлой жизни, смотрел на икону, я почувствовал, что она источает необыкновенную благодать. Дева Мария словно смотрела на меня и говорила: «Не печалься, я — твоя мать и люблю тебя, несмотря на твои грехи и преступление, которое ты совершил».

Голос Джованни дрогнул от переполнявших его эмоций, юноша замолчал, а потом снова продолжил:

— Отче, я разрыдался точно так, как сейчас. Ужаснулся своему греху и почувствовал беспредельную любовь к Матери Божьей. Долго я плакал один в тиши часовни, раскаиваясь в преступлении. Затем пришли монахи, на вечернюю службу. И в первый раз сердце мое открылось навстречу божественной литургии. Я ощущал безмерную радость. Когда вечерня закончилась, я пошел к игумену и поведал ему свою историю.

Он сурово осудил мои грехи, но нашел слова утешения и сочувствия для кающегося грешника. Следующие несколько недель я улучшал знание греческого языка, а настоятель учил меня основам православной веры. Затем, с его согласия, я решил принять православие. О, я испытал чудесные мгновения, чувствуя, как Божья благодать осеняет меня!

Старец ничего не ответил. Он слушал исповедь Джованни и тихо молился по четкам.

— Я не знал, что делать, — продолжил послушник. — С одной стороны, мне неудержимо хотелось назад в Венецию, чтобы вновь увидеть Елену, хотя я знал, что это чрезвычайно опасно. А с другой — я чувствовал потребность вернуться к своему наставнику и признаться ему, что не сумел выполнить его поручение. Но отец-настоятель разубедил меня, опасаясь, что я могу попасть в руки венецианцев, контролирующих Адриатику. Он также считал, что Елена исполнила мою последнюю просьбу. Надеюсь, он прав.

Однажды игумен подошел ко мне и сказал, что очень обеспокоен. Слишком много людей знало о моем пребывании в маленьком монастыре, и отец-настоятель боялся, что властям вскоре тоже станет об этом известно. Он предложил мне отправиться на гору Афон вместе с тремя другими братьями. Афон, как и остальная часть Греции, находился на территории Османской империи, и можно было не опасаться, что там меня схватят венецианцы. Я с радостью принял предложение, ибо чувствовал, что мне тесно в монастырских стенах.

Вот так я попал на Афон. Монахи, с которыми я путешествовал, отправились в монастырь Симона-Петра. Тамошний настоятель вошел в мое положение и разрешил пожить на странноприимном дворе, где останавливается множество паломников. Через несколько недель трех монахов посетил их соотечественник с Крита, художник Феофан, известный не только своим мастерством, но и набожностью. Он слышал обо мне и попросил разрешения встретиться со мной. Я рассказал ему, как икона Богоматери кисти Андрея Рублева обратила меня в православие и что мне нравится писать образа. К моему удивлению, художник предложил научить меня иконописи и даже показать, как пишутся иконы Богородицы в русском стиле. Я согласился с радостью и смирением. Семь месяцев я постигал у непревзойденного мастера умение изображать святые лики. Затем он покинул монастырь Симона-Петра и отправился в другой, где его попросили расписать церковь и трапезную. Я хотел было последовать за ним, но почувствовал непреодолимое желание остаться в обители Симона-Петра. Чем больше я делил тяготы монашеской жизни с братьями, тем сильнее мне хотелось стать одним из них. Я открыл свое сердце отцу-настоятелю, который поддержал мое стремление и разрешил стать послушником. В день праздника Благовещения я впервые облачился в монашеское одеяние. Каждый день я писал иконы, вместе с остальными монахами участвовал в службах и послушаниях.

Джованни замолчал, чтобы набрать воздуха в легкие, закрыл на несколько мгновений глаза и дрожащим от усталости и волнения голосом закончил свой рассказ:

— Последние три года я постоянно обращался к Господу, моля его о прощении, и писал иконы Божьей Матери. Я думал, что перевернул страницу моей прошлой жизни навсегда. Но когда настоятель сказал, что в моих иконах Богородицы слишком много «земного», мысль о том, что мне никогда больше не разрешат рисовать, так же мучительна для меня, как мысль о том, чтобы покинуть монастырь.

Он снова замолчал.

— И вот, батюшка, я пришел к тебе, чтобы ты пролил свет в мою душу, ибо я блуждаю в потемках. Считаешь ли ты, что Господь требует, чтобы я бросил живопись и принял постриг? Или мне следует продолжить рисование и забыть о монашеской жизни?

Джованни пристально вгляделся в морщинистое лицо, освещенное зыбким пламенем свечи. Он был уверен — слова, которые сейчас скажет старец, избавят его от дилеммы, мучающей его. В то же самое время вопрос о Елене воскресил давно похороненные воспоминания, и мысли юноши уже не были столь ясны, как раньше. Вернее, что-то случилось с телом и сердцем Джованни и поколебало его уверенность. Он был уже не тем человеком, который переступил порог хижины отшельника. Простые слова старца вернули юношу в прошлое, и Джованни понял, что по-прежнему одержим Еленой. Закончив рассказ, он задал вопрос по инерции, потому что именно за этим и пришел к старцу. Но в глубине души он смутно осознавал, что теперь спрашивать следовало не об этом. С волнением и нетерпением юноша ждал от старца Симеона ответа.

Несколько минут отшельник молчал. Затем поднял левую руку и указал на стол в нескольких шагах от послушника.

— Ты, должно быть, хочешь пить, сын мой. Вон там вода.

У Джованни на самом деле пересохло в горле, и он встал, чтобы напиться. Затем вновь подошел к старцу и сел перед ним.

Старик ласково улыбнулся.

— Теперь расскажи мне, зачем ты остался в монастыре и почему хочешь принять постриг?

Джованни на мгновение задумался.

— Чтобы, неустанно молясь, служить Богу.

— Хорошо. Но почему ты хочешь посвятить себя Господу?

— Потому что он всеблаг, и я не хочу тратить жизнь на поиски чего-то, что может погубить меня и других…

— Если я понял правильно, ты пришел в монастырь и хочешь там остаться из-за любви к Господу и из-за страха потеряться в мире?

— В некотором роде, да.

— В этом-то и кроется твоя проблема, Джованни.

Послушник взглянул на старца, широко раскрыв глаза.

— Страх перед миром на самом деле есть не что иное, как страх перед самим собой. А если ты боишься себя, твоя любовь к Богу всегда будет ограничена, и ты никогда не сможешь достичь конечной цели духовной жизни.

Старец умолк. Будучи не в силах дольше ждать, Джованни спросил:

— А… что это за цель?

— Обожение человека.

Послушник задумался над словами отшельника и попросил:

— Отче, расскажи мне об этом.

Старец закрыл невидящие глаза, словно искал ответа в глубинах своей души.

— В Писании сказано: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его».[17] Богословы восточной церкви обосновали всю христианскую духовную жизнь этим фундаментальным положением.

«Бог сотворил человека по образу Своему» означает, что человек — единственное создание на земле, отмеченное печатью Божьей. Эта печать есть не что иное, как наш разум и свободная воля. Никто из животных не обладает разумом и свободной волей, и благодаря этим двум качествам человек может стать подобным Богу. Такое подобие даруется не сразу. Оно приходит через зов, возможность, стремление. Только благодаря этим двум Божественным дарам, разуму и воле, человек может захотеть стать подобным Богу. И с помощью милости Господней может достичь своей цели.

— Но разве в Писании не говорится о том, что грех наших прародителей заключался именно в том, что они захотели «стать как боги», поддались обольщению змея и вкусили запретного плода от древа познания добра и зла?

— Их грех был не в том, что они захотели уподобиться Богу, ибо все люди должны к этому стремиться. Грех Адама и Евы заключался в том, что они возжелали достичь подобия с Богом самостоятельно, без Божественной помощи, не пройдя тот путь, что уготовил им Господь. Именно поэтому они не должны были трогать плодов дерева, чтобы добиться причастности к Богу. Ибо пока плод незрел, Господь не позволяет его вкушать. Не потому, что боится соперничества с человеком, как утверждал змей! А просто потому, что человек не готов. Приближение к Богу — очень долгий процесс, который проходит постепенно, с постоянной помощью Святого Духа.

— Понимаю, батюшка. Но почему дерево назвали «древом познания добра и зла»?

— Полагаю, ты читал латинские переводы святого Иеронима, когда изучал богословие?

— Да.

— На самом деле правильный перевод — «древо познания завершенного и незавершенного». К сожалению, латинские богословы вслед за святым Иеронимом перевели это сложное понятие как «древо познания добра и зла». В результате первородный проступок человечества был понят как нарушение морального запрета, хотя на самом деле он являлся нарушением онтологических законов бытия. Потому как Господь создал человека незавершенным, но наделил его желанием стремиться к завершенности. Это желание побуждает человека искать Бога и становиться подобным Ему. Постепенный переход от «незавершенного к завершенному» — или, как сказал бы Аристотель, «от возможности к действительности» — осуществляется благодаря человеческому разуму и посредством свободной воли, в соответствии с определенными онтологическими законами. Они ведомы только Богу, и было бы безумием пытаться преодолеть этот путь без Божьей помощи и веры в Божественное управление.

Старец замолчал, а затем продолжил с новой силой в голосе:

— Постоянное, основное искушение человека, неправильно названное неудачным термином «первородный грех», состоит в желании обрести Божественное всемогущество, не очистив вначале свое сердце и разум. Это необходимое очищение, которое позволяет могуществу проявляться в любви. Но подобное очищение требует глубокого погружения в себя, в самые потаенные уголки нашей человеческой сущности, потому что именно в наших сердцах происходит встреча с Богом. Как сказано в Писании: «Царство Божье внутри вас». Вместо того чтобы довериться Господу, словно дети, всецело предаться в Его руки и искать Бога внутри себя, мы отвергаем Его помощь и пытаемся добраться до небес собственными усилиями, подобно строителям башни Вавилонской. Но из-за этого искушения гордыней, желания всемогущества, которое уводит человека от его истинной цели, мы не должны забывать, что конечная задача духовной жизни — приближение к Богу. Мы все призваны — и в этом состоит величие человеческой жизни! — стать подобными Богу.

— Не означает ли это, что мы обретем Божественную сущность и приравняемся к Создателю?

— Вовсе нет. Христианство — не пантеистическая философия, согласно которой душа индивидуума сливается с Природой или Душой Вселенной. Бог в своей сущности всегда будет недостижимым для человека. Мы можем познать Бога, желать Его и приобщиться к Нему только через Его энергии.

— Как это?

— Бог — совершенно иной. Он — тайна, которую может познать только Он сам. Но, движимый любовью, этот трансцендентный Бог решил явить себя и разделить свою сущность с созданиями, сотворенными Им самим и которые существуют только в Нем и благодаря Ему.

Это приобщение к Божьей сущности и есть то, что Дионисий Ареопагит называет Божественной «силой», а Григорий Палама — Божественными «энергиями». Эти «энергии» присутствуют в начале и конце создания. Таким образом, все существа, сотворенные по образу Божью и наделенные разумом и волей, призваны участвовать в приобщении к Господу и обрести богоподобие. Это обожение означает приближение к Богу и в то же время сохранение непохожести Бога и человека. Человек не может стать единым с неописуемой Божественностью. В этом-то и кроется тонкость христианской доктрины, почти непознанная и непонятая.

Глава 47

Старец откашлялся. Джованни заворожили его слова. Он, конечно, изучал богословие, но никто никогда не рассказывал ему о духовной жизни так подробно, отчетливо обозначая ее конечную цель. Юноша снова задал вопрос древнему отшельнику:

— Но если это и есть цель человеческого существования, разве монашеская жизнь не призвана создать самые лучшие условия для человека, чтобы он сосредоточился на этой главной задаче, целиком предав себя в руки Господа?

— Конечно, и твое желание посвятить свою жизнь служению Богу достойно похвалы. Но если в этом стремлении прячется страх перед миром и самим собой, твоя духовная жизнь будет нарушена. Мне кажется, что ты еще обременен тяжестью своих прошлых грехов и страхом плотских влечений.

— Может быть, и так, отче. Но что мне делать, чтобы освободиться от бремени?

— «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много»,[18] — сказал Иисус о женщине-грешнице. Ты тоже, брат Иоаннис, совершил тяжкий грех, лишив человека жизни, но пошел на это из-за любви к женщине, а потом искренне раскаялся в содеянном. И потому не думай, что Господь не простит тебя. Помни, что Божья милость необъятна и превосходит глубину пропасти грехов человеческих.

Джованни кивнул. Он чувствовал это с тех пор, как икона Андрея Рублева обратила его душу к Богу, но слова, сказанные святым старцем, глубоко взволновали юношу.

— В твоем сердце нет покоя, — продолжил отшельник, его голос звучал уверенно и сильно, несмотря на усталость. — Угрызения совести мучают тебя. Не знаю, виной ли тому совершенное тобой убийство или данное наставнику обещание, которое ты нарушил, а может, ты все еще чувствуешь влечение к этой женщине, но сердце твое неспокойно. Ты чувствуешь вину, и она препятствует благодати Духа Святого излиться на душу твою.

— Но отче, разве то, что моя совесть не давала мне покоя из-за совершенного убийства и предательства, не естественно? Я испытывал страшные муки до обращения. А затем Господь простил меня, и душа моя успокоилась.

— Ты уверен?

— Думаю, да, — ответил Джованни, смущенный вопросом старца. — А то, что я чувствую после разговора с настоятелем о моих иконах, скорее печаль, а не раскаяние.

— Значит, ты не раскаиваешься в том, что лики на твоих иконах больше похожи на женщину, которую ты любил и, может, все еще вожделеешь, чем на образ Богоматери?

— Только благодаря тебе, отче, я понял это.

— А не думаешь ли ты, сын мой, что в глубине души ты уже знал? Не считаешь ли, что правда о любви, которую ты до сих пор испытываешь к этой женщине, оказалась слишком тяжелой ношей? А я просто выразил то, что твое сердце давно уже знало, но отказывалось признать?

— Я… я не знаю, — пробормотал Джованни.

— Не думаешь ли ты, что это внутреннее смятение, непризнанное и не способное проявиться ни в признании того, что ты все еще стремишься к этой женщине, ни в осознанном раскаянии, могло стать болезненным чувством вины?

— Что это значит?

— Чтобы излечиться от печали, которая гнетет твою душу, сперва ты должен признать, что все еще вожделеешь эту женщину. Затем тебе придется сделать выбор: либо воссоединиться с ней и жить в любви, либо остаться здесь и предложить свою любовь Господу. Просить Его, чтобы Он очистил твою любовь так, чтобы ты мог исполниться благодатью, и твое сердце и душу не разъедали бы желание и вина, которую оно порождает.

— Понимаю, отче. Но если я останусь в монастыре, разве не лучше, чтобы я осознанно винил себя за то, что все еще люблю женщину, хотя поклялся полностью посвятить свою жизнь Богу и молитвам?

— Думаю, ты путаешь раскаяние и вину.

Джованни удивленно взглянул на старого монаха.

— Раскаяние — это искреннее сожаление, которое мы испытываем, совершив грех. Раскаяние возвращает нас к благодати Святого Духа и помогает вновь подняться. Когда такое случается, душа полностью обращена к Богу. Вина же, в свою очередь, отравляет душу. Вместо того чтобы обратиться к Господу, мы обращаемся к самим себе и судим себя, порой сами того не замечая. Совершив или подумав что-то скверное, мы считаем себя плохими. Впадаем в отчаяние и, что еще хуже, приписываем собственное самообвинение Богу. Бог кажется нам грозным судией. После этого мы уже слышим не глас Господа, а обвиняющий голос собственной совести, которая скрывается под маской всемогущего и всепрощающего Бога. Вспомни слова апостола Иоанна: «Ибо если сердце (наше) осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает все».[19]

Плоды угрызений совести и вины — печаль, страдание, а порой и отчаяние. Божественные плоды сожаления и раскаяния — радость, мир и благодать. Открыв себя прощению Господню, которое Он всегда дарит нам, искренним раскаянием мы освобождаем сердце, в то время как суровые упреки совести запирают его вместе с собственными демонами.

Слушая слова старца, Джованни понял, что, должно быть, на самом деле чувствует вину, пусть и неосознанно, а память о Елене и прошлых ошибках все еще преследует его. Когда он обратился к вере, моля о прощении, и получил его, то думал, что освободился от укоров совести, которые тем не менее исподволь разъедали его душу.

— Отче, я понял, что мое сердце все еще гнетет вина за грехи прошлого. Но ведь я столько раз обращался к Богу… и думал, что уже обрел его прощение. Почему же эти проступки продолжают довлеть надо мной, несмотря на все молитвы?

Отшельник медленно поднял очи к небу и вздохнул.

— Ты должен искать только любви Бога… ибо ты — раб страха.

Джованни удивился замечанию старца.

— Отче, что ты хочешь сказать?

— Все наши проступки, все грехи происходят от трех величайших зол: гордыни, невежества и страха. Тебе, должно быть, говорили о гордыни, когда ты изучал богословие. Но как часто мы забываем об остальных двух: невежество, так великолепно разоблаченное Сократом, есть порок разума, страх — порок сердца. Как познание — единственный путь преодолеть невежество, так и любовь является противоядием от страха. Потому что человеческое сердце жаждет одного: любить и быть любимым. Все раны, нанесенные любовью с самого детства, пробуждают страх, который в конце концов парализует сердце и заставляет нас совершать разного рода проступки, а порой и преступления.

— Но я совершил преступление не из-за страха. Это произошло из-за гнева и ревности…

— Не сомневаюсь, — произнес старец, — но кроме гнусных оскорблений того человека, что еще вызвало гнев и ревность?

Джованни подумал несколько секунд.

— Мне кажется, еще великая печаль. Печаль от понимания того, что я никогда не смогу жениться на любимой женщине… потому что родился не там, где нужно, и не в то время.

— Правильно, печаль возникает, когда нас лишают того, чего мы хотим. Разве не страх лишиться любви заставил тебя потерять голову?

— Да… думаю, так оно и было, — ответил Джованни неуверенно.

— И разве не страх навредить своему бывшему наставнику или опечалить его до сих пор гложет твое сердце?

— Скорее всего, да, — признал Джованни после секундного раздумья.

— Единственное зло, которое ты должен уничтожить в своем сердце, сын мой, — это страх. Все остальные пороки — ярость, ревность, уныние, мучительное чувство вины — происходят от этого внутреннего врага. Если сумеешь превозмочь свой страх, ничто и никогда не сможет на тебя подействовать, никакое зло не будет властвовать над твоим сердцем. А для того, чтобы победить страх, есть только одно средство — любовь. Потому как великий путь жизни в том, чтобы пройти от страха к любви.

Старик замолчал. Он сложил руки перед устами и слегка склонил голову. Потом раскрыл морщинистые ладони и протянул их Джованни.

— Откройся любви Господа нашего. Тогда ты родишься заново свободным от страха, который до сих пор не давал любви целиком овладеть твоим сердцем.

Старец внезапно умолк и положил руки на колени. Казалось, он погрузился в размышления. Затем отшельник спросил:

— Знаешь, сколько раз слова «не бойтесь» встречаются в Библии?

— Нет.

— Триста шестьдесят пять раз. Каждый день, когда восходит солнце, Бог говорит: «Не бойтесь, не ведайте страха!» Библейское откровение, если понимать его правильно, очень простое — это откровение победы любви над страхом, жизни над смертью. С той самой минуты, когда Каин совершил первое убийство, история человечества была кровавой чередой убийств, вызванных страхом, желанием властвовать и жаждой мести. После пророков появился Христос, чтобы разорвать этот порочный круг. У Него было всемогущество Бога, но Он избрал путь смиренного слуги. Даже на кресте Он не проклинал своих мучителей, но говорил: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят».[20] Он пришел, чтобы показать нам силу прощения, победу любви над ненавистью и страхом.

Старец сел, как сидел раньше, держа руки на коленях и перебирая бусины четок.

— Я больше не хочу отнимать у тебя время, отче, или испытывать твою доброту. Слова твои тронули мое сердце, и я буду размышлять над ними всю жизнь. Но дай совет, что мне делать сейчас?

— Открой свой разум любви и прощению Бога.

Слова старца привели Джованни в замешательство, и он решил спросить еще раз. В этот раз вопрос прозвучал конкретнее:

— Думаешь, мне нужно продолжать писать иконы?

— Не мне о том судить. Если не можешь отыскать ответ в своем сердце, спроси наставника, что он думает о твоих последних работах.

— А стоит ли мне принимать постриг?

— И об этом не мне судить. Если не можешь найти ответ внутри себя, спроси у настоятеля, как он считает.

Джованни помедлил несколько мгновений, затем задал последний вопрос:

— Неужели мое сердце все еще в плену любви к этой женщине?

— Если в сердце твоем любовь, Господь благословит тебя.

— Но если я люблю женщину, как я могу посвятить жизнь Богу?

— Не будет никаких противоречий между твоим служением Господу в монашеской жизни и любовью к женщине, если ты решишь отказаться от плотского вожделения, которое влечет тебя к ней. Не пытайся забыть ее или отрицать это вожделение, как ты делал до сих пор из страха, что не выдержишь и поддашься ему. Молись за нее всякий раз, когда ее образ предстает перед тобой, и вверь ее безграничной милости Божьей.

— А что делать, если вожделение не покинет меня вопреки всем моим молитвам?

— Если твое сердце будет пребывать в постоянном смятении, то уходи из монастыря. Как говорится в Писании: «В доме Отца Моего обителей много»,[21] и лишь от немногих людей требуется постоянное воздержание. Твое призвание может быть где угодно, сын мой. Молись Иисусу Христу и Его матери. Откройся их любви и тогда найдешь ответы на все вопросы.

Помолчав несколько секунд, отшельник перекрестил Джованни, давая понять, что беседа закончена. Послушник поцеловал руку старца и от всей души поблагодарил его. Ноги юноши так занемели, что он с трудом встал. Вдруг он понял, что уже занимается рассвет. Когда он открывал дверь хижины, отшельник окликнул его:

— Сын мой, никогда не забывай двух наказов Христовых: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[22] и «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине».[23] Любовь и вера — две путеводные звезды, которые всю жизнь будут освещать тебе дорогу.

Слова отшельника потрясли Джованни. Он еще раз поблагодарил старца и вышел из кельи.

Глава 48

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Укрепив сердце молитвой, Джованни вернулся в монастырь Симона-Петра. Словно огромный камень свалился у него с души. В то же время мысли юноши были заняты вопросом, который мучил его. Слова старца не помогли принять решение. Зато теперь Джованни понял, что причина кроется в Елене. Сумеет ли он забыть ее, как надеялся последние три года? Он знал, что это невозможно. Вернувшись в монастырь, Джованни внимательно изучил иконы, несущие соблазн. То, что юноша прежде отказывался видеть, вдруг стало очевидным: в облике Богородицы он рисовал Елену, ее губы, глаза. Чем сильнее он старался изгнать ее из памяти, тем отчетливее ее черты угадывались на иконах. Полагая, что освободился от прошлого, Джованни продолжал запечатлевать его. Юноша думал, что навсегда похоронил любимый образ… но вот он, снова и снова возникает под его кистью, в сердце, даже в молитвах.

Как только Джованни осознал все это, ему стало не по себе. Не думая, он схватил иконы — те, которые вызвали неодобрение отца-настоятеля, — кинулся на монастырскую кухню и бросил их в огонь. Затем слова старца вновь пришли ему на ум, и юноша понял, что его поступок был вызван страхом. Он смотрел, как трескается краска и пламя пожирает лики на образах, и горько плакал.

Юноша решил навестить своего наставника Феофана, который только что начал расписывать фресками один из монастырей, и рассказать ему о событиях последних дней.

Критский художник, любивший Джованни как родного сына, немного подумал над рассказом ученика, а затем дал тому добрый совет:

— Теперь, когда почтенный отец Симеон указал тебе на заблуждение, в котором ты пребывал, я думаю, ты можешь снова начать писать. Возьми за образец иконы старых мастеров и старайся не думать о Елене во время работы. Будь все время начеку, а если заметишь ее черты в лике Богоматери — не отчаивайся. Начни все сначала.

Вооружившись этим советом, Джованни вернулся в монастырь Симона-Петра и сообщил игумену о своем желании принять постриг и продолжить рисовать иконы, но уже в другом расположении духа. Ответом отца-настоятеля было категоричное «нет». У Джованни не осталось выбора.

Непреклонность игумена повергла Джованни в глубокий кризис и вынудила его посмотреть правде в глаза и задать себе вопросы, которые старец облек в конкретную форму: вожделеет ли он еще Елену? Испытывает ли к ней прежнюю любовь, не только духовную, но и плотскую? А если он пребывает в таком сомнении, разве можно посвятить себя Богу и жить в целомудрии, не рискуя однажды согрешить и нарушить обет безбрачия?

Джованни последовал совету отшельника. День и ночь неустанно молился Господу. Юноше удалось достичь определенного внутреннего спокойствия, и он понял, что еще не готов принять окончательное решение. Постоянные молитвы открыли его сердце смирению.

После долгой беседы с отцом-настоятелем было решено, что он останется послушником еще на год, обретя, таким образом, время, чтобы понять природу своих чувств к Елене. Игумен посоветовал Джованни отступить от привычного образа жизни, посетить другие монастыри и скиты, повстречаться с новыми духовными наставниками. Итак, однажды сразу после заутрени Джованни вышел из монастыря с котомкой за плечами. Он отправился в другую обитель, чтобы поведать обо всем своему учителю Феофану. Художник решение одобрил, но когда Джованни сказал, что на месяц или два хочет остаться в здешнем монастыре, засомневался.

— Мне кажется, тебе нужно на некоторое время покинуть гору Афон. Ты здесь уже более трех лет, и я считаю, что, если хочешь обдумать свое призвание, тебе следует отправиться куда-нибудь в другое место. Путешествия позволяют нам взглянуть на жизнь и самих себя под другим углом.

— Посоветуй, куда лучше пойти?

— Ты знаешь о Метеорах?

— Никогда не слышал.

— Это монашеское селение в самом центре Греции, до него добираться около суток морем, а потом два дня — пешком. Это самое удивительное место из всех, которые я видел.

— Удивительнее, чем гора Афон?

— По святости они примерно одинаковы. Но само по себе то место гораздо примечательнее. Захватывающее зрелище — на равнине разбросаны десятки высоких, почти отвесных скал. Вот уже несколько веков в пещерах этих странных гор селятся отшельники. Но самое поразительное — это монастыри, которые построили монахи на вершинах огромных каменных столпов. Один Бог знает, как им это удалось: чудо, просто чудо! Добраться до монастырей Метеоров, словно подвешенных между небом и землей, можно только при помощи хитроумных приспособлений из колес, блоков и канатов, благодаря которым людей, пищу и все необходимое поднимают наверх в особых веревочных сетях.

Джованни удивился.

— Незабываемое впечатление! — продолжил Феофан. — Когда меня первый раз посадили в сеть и поднимали в воздух целых пять минут, я думал, у меня сердце остановится от страха! Но потом к этому привыкаешь.

— И долго ты там жил?

— Долго. Лет пятнадцать назад это было. Я расписал всю церковь небольшого монастыря Святого Николая Анапафсаса. Изумительное место. До сих пор по нему скучаю.

— Ты бы не мог дать мне рекомендательное письмо к настоятелю монастыря?

Джованни так заинтересовали Метеоры, что он решил отправиться туда и увидеть все собственными глазами.

Юноше потребовалось пять дней, чтобы добраться до второго по важности — после горы Афон — места для греческой православной церкви. Так как вся страна находилась под османским владычеством, он мог не опасаться венецианцев, к тому же монашеская ряса обеспечивала ему привилегированное положение.

Когда Джованни увидел Метеоры издали, то был до глубины души поражен огромными, безупречно гладкими скалами, словно ниоткуда возникшими посреди равнины. Когда он приблизился, его еще больше поразила красота монастырей, высящихся на кручах. Феофан не преувеличил, говоря, что попасть в обители монахов можно только при помощи лебедок. Послушник прошел через маленькую деревушку у подножия скал, где ему рассказали, как добраться до монастыря Святого Николая Анапафсаса. Затем юноша зашагал по извилистой тропинке, которая уводила его все дальше от обжитых мест. Через час он оказался рядом с обителью. Скала, на которой стоял монастырь, не была самой высокой, но из-за сравнительно небольшой площади вершины строение тесно прижималось к отвесным каменным стенам на нескольких уровнях, повторяя их изгибы, что придавало всей картине необычайно гармоничный и завершенный вид.

Джованни взглянул вверх и увидел, как с высоты примерно сорока пяти метров на толстом канате стали спускать сеть. Внутри, словно рыба в неводе, находился человек. Достигнув земли, монах отцепил большой крюк, при помощи которого сеть удерживалась на кольце, привязанном к канату. Он и Джованни обменялись традиционным приветствием.

— Благослови, — произнес монах.

— Господь благословит, — ответил юноша.

— Из какого ты монастыря?

— Только что прибыл с Афона.

— Со Святой горы! Храни тебя Бог! Как тебя зовут?

— Брат Иоаннис.

— Добро пожаловать в Метеоры. В нашу обитель путь держишь?

— Да, у меня есть рекомендательное письмо к вашему настоятелю от Феофана Стрелицаса.

— Храни тебя Бог! Как он?

— Хорошо. Расписывает трапезную монастыря Ставроникита.

— Сам увидишь, какими великолепными фресками он украсил нашу маленькую церковь! Настоящий дар Божий общине.

— Сколько в ней монахов?

— Восемнадцать. Но наш монастырь — из самых маленьких. В великом Метеороне, который вон там, позади тебя, насчитывается более трехсот человек. Здесь около двадцати обителей и множество отшельнических хижин, в них живет более двух тысяч братьев.

— Как удивительно!

— Ты когда-нибудь уже был здесь?

— Нет.

— Тогда тебе повезло, что я спустился, чтобы пойти в деревню! Я объясню тебе, как добраться до монастыря.

Он подвел Джованни к подножию скалы.

— Вот симандра. Постучи по ней несколько раз и жди, пока не отзовется привратник. Если сети внизу нет, он сразу же ее спустит. Давай постучим, я сам посажу тебя в сеть.

Монах выбил ритмичную дробь на деревяшке, сверху тотчас же ответили. Несколько нерешительно Джованни забрался в сеть, которая лежала на земле. Монах показал ему, как поднять края и закрепить на большом кольце, свисающем с конца каната. Как только все было готово, новый знакомый Джованни пять раз подергал за веревку, ведущую к лебедке. Через пару секунд сеть начала подниматься, и Джованни вознесся над землей. Он сидел, обняв руками колени.

— Не бойся! — крикнул ему монах, помахав рукой. — Веревка обрывается очень редко!

Слова «очень редко» встревожили Джованни. Он закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Подъем, казалось, длился целую вечность. Юноша безостановочно повторял молитву к Иисусу до тех пор, пока сеть наконец не достигла площадки на вершине скалы. Два монаха поймали необычную посылку и опустили на твердую землю. Высвободившись, Джованни заметил двух других братьев, которые крутили ворот лебедки. Юноша с облегчением вздохнул и сказал себе, что обратно можно не торопиться.

Глава 49

Прошло четыре месяца с того дня, как Джованни поднялся в монастырь Святого Николая. За все это время он ни разу не спускался со скалы. Он делил тяготы монашеского существования с остальными братьями, многие из которых были довольно преклонного возраста. Но за внешне спокойной и однообразной жизнью в молитвах душу послушника терзали жестокие противоречия. Он не переставая думал о Елене. Юноша не только вспоминал минуты счастья, проведенные с возлюбленной, задавался вопросом о ее судьбе, но и вожделел ее всем телом, часто просыпаясь от неутоленного желания. Он пытался обратить свои помыслы к Богу, вверял себя Деве Марии, часами молился о ниспослании Божественной благодати, но ничего не помогало — образ Елены преследовал его днем и ночью. Тогда он исповедался настоятелю монастыря, отцу Василию, суровому и непреклонному старцу. Джованни спросил: неужели постоянное влечение к Елене признак того, что он никогда не сможет стать монахом? Что, если ему придется покинуть монастырь, как предложил отшельник? Настоятель так не считал. Напротив, он был убежден, что служение Богу — истинное призвание брата Иоанниса, но юноше необходимо изгнать все плотские желания и греховные мысли с помощью поста, бдения и молитвы. Игумен призвал юношу к смирению и отречению от всего мирского и велел каждый день исповедоваться.

Джованни вновь начал писать иконы. Ему пришлось постоянно следить за тем, чтобы из-под кисти не появились черты женщины, по которой до сих пор тосковало его сердце. Юноше более-менее удалось изобразить лицо Богородицы в традиционной манере, но глаза получились странными. Джованни понял, что не может не рисовать глаза возлюбленной. После нескольких безуспешных попыток его осенило. Раз уж он не в силах забыть Еленин взгляд, почему бы не написать Деву Марию с закрытыми глазами? Сильно волнуясь, он наконец закончил икону. Она вышла довольно необычной. Джованни долго смотрел на нее, и слезы радости катились по его щекам. Он будет и дальше рисовать иконы! Послушник уже собирался показать свое творение игумену, как вдруг страшная мысль пришла ему в голову во время вечерни. Она так встревожила юношу, что он выбежал из часовни, поднялся в крошечную комнатушку, служившую ему мастерской, и поднес к иконе свечу. И тут же застыл. То, о чем он подумал в церкви, предстало перед ним наяву. Сомкнутые веки, кроткое, умиротворенное выражение лица — этот образ много лет хранился в его памяти. Именно такой предстала перед ним спящая Елена, когда он впервые смог рассмотреть ее поближе через щель в потолке.

Волна отчаяния захлестнула Джованни. Он понял, что никогда не сумеет забыть Елену. Ее лицо навсегда останется в его памяти.

Этим же вечером он рассказал обо всем игумену, который лично предал огню злополучную икону и запретил Джованни рисовать, но настоял, чтобы тот, несмотря ни на что, продолжил избранный путь.

Следующие несколько недель Джованни провел в глубоком унынии. Впервые он серьезно задумался о том, чтобы покинуть монастырь вопреки советам настоятеля. Только вот куда идти? Сердце звало его в Венецию, к возлюбленной. Безумие, но Джованни не мог без нее жить! А вдруг она и на самом деле его ждет? Что, если она передумала и готова бросить семью и родной город во имя любви к нему, Джованни? И конечно, нужно убедиться, что она передала Папе письмо мессера Луцио. Джованни даже начал размышлять над тем, чтобы вернуться в Венецию переодетым и под чужим именем, как бы рискованно это ни было.

Однажды бессонной ночью, когда он строил планы, на ум ему пришли слова Луны: «Ты убьешь из-за ревности, страха и гнева». С тех пор как он надел одеяние послушника, юноша ни разу не вспоминал о предсказании. Но сейчас эти странные слова возникли в памяти Джованни и растревожили его. Разве колдунья не предвидела первое совершенное им убийство? И, если он вернется в Венецию, разве не может произойти так, что из-за своего горячего нрава он вновь станет заложником судьбы и совершит остальные преступления?

В последующие дни Джованни долго размышлял над этим и в конце концов решил открыться отцу Василию. Тот отнесся к пророчеству Луны скептически, но категорически заявил, что, вернувшись к мирской жизни, Джованни вновь станет рабом страсти и греха. По его мнению, юноша встал перед решающим выбором: либо, посвятив себя Богу, вести добродетельную жизнь и добиться духовной свободы, либо уступить влечению плоти и вернуться к беспокойному, возможно даже трагичному, мирскому существованию.

Слова настоятеля несколько успокоили Джованни, и он быстро принял решение. Юноша решил, что через неделю даст обет безбрачия, бедности и послушания в этом самом монастыре. Отец Василий был очень доволен и предложил Джованни принять постриг в начале Великого поста. Джованни молился денно и нощно, продолжая умерщвлять плоть. Теперь, когда он наконец принял решение, его сердце обрело некоторый покой. Юношу мучила только одна мысль: а вдруг у него не хватит сил всю свою жизнь служить Богу?

За несколько дней до того, как Джованни должен был принять постриг, он сидел на маленькой площадке на вершине скалы, молился и смотрел на утес, который возвышался неподалеку от монастыря, когда ему в голову пришла совершенно безумная мысль. Вначале он гнал ее прочь, но потом, постепенно, она перестала казаться такой уж нелепой. В конце концов со смешанным чувством ликования и тревоги он поднялся по небольшой деревянной лестнице, подошел к двери в келью настоятеля и постучал.

Глава 50

— Благословите!

— Господь благословит, — слегка устало ответил игумен.

Джованни поцеловал его руку и сел на пол.

— Что случилось? — спросил старый монах, удивленный выражением лица Джованни.

— Думаю, Господь послал мне решение!

— Какое решение?

— Духовного кризиса, в котором я пребываю вот уже несколько недель, с тех пор, как собрался принять постриг. Как я уже говорил, меня мучила мысль, что я не смогу сдержать обет, данный Богу, и в один прекрасный день вернусь в мир, чтобы найти женщину, которая завладела моим сердцем, и совершу страшное преступление.

Старик слегка кивнул.

— Сейчас, когда я смотрел на скалу неподалеку от нашей обители и на пещеру, где жил святой Ефрем, Бог послал мне решение.

Настоятель начал понимать, к чему клонит юноша, но даже мысль об этом была настолько поразительной, что он сделал вид, что ни о чем не догадывается, чтобы дать себе время на размышление.

— Продолжай.

— Брат Антоний поведал мне историю жизни Ефрема-отшельника. О том, как почти два века назад, терзаемый плотским влечением и воспоминаниями о женщине, он решил заточить себя в пещере, которая находится на полпути к вершине той высокой скалы. Известно, что он жил там более сорока лет, в молитвах и уединении, и только ангелы составляли ему компанию. Еще брат Антоний рассказал мне, что ему, как и другим святым отшельникам, сделавшим столь нелегкий выбор, раз в неделю в корзине спускали хлеб и воду, и однажды, впервые за сорок лет, он не прикоснулся к съестному. Решив, что старец, должно быть, умер, один из монахов спустился на веревке, чтобы осмотреть пещеру и вытащить наверх тело, но, к его величайшему удивлению, пещера оказалась пуста. Тело Ефрема бесследно исчезло, поиски у подножия скалы, примерно в двадцати пяти метрах от входа в пещеру, тоже ничего не дали. Через несколько недель одному праведному иноку было видение, что Ефрем обрел такую благодать, что ангелы Господни вознесли его тело на небеса. С той поры Ефрема-отшельника почитают в наших монастырях как великого святого.

— Мне все это известно. Но к чему ты клонишь?

— Почему другие монахи, которых, подобно ему, снедает вожделение к женщине, не могут последовать его примеру в вере и служению Богу? Почему бы мне не поселиться в пещере преподобного Ефрема и принять обет не покидать ее до самой смерти?

Долго молчал отец-настоятель. Затем погладил седую бороду.

— Конечно, святые подвижники должны служить нам примером, но готов ли ты принять столь суровый обет? Можешь ли ты представить, какую борьбу тебе придется вести против Сатаны и себя самого, чтобы не сойти с ума?

— Я веду ее с того самого дня, как очутился в монастыре. Уверен, Господь хочет, чтобы я полностью отрекся от мирской жизни, дабы полностью освободить меня от уз, связывающих с этой женщиной. Разве Ефрем не сбросил подобным образом свое бремя? Не иначе как сам Бог привел меня в этот монастырь напротив пещеры затворника, он хочет, чтобы я пошел по стопам святого.

Настоятель закрыл глаза, по-прежнему поглаживая бороду.

— Мне нужно подумать.

— Это довольно просто устроить, — сказал Джованни, и его глаза загорелись. — На вершине скалы живут два монаха, которые установили там лебедку. Пусть они помогут мне добраться до пещеры, а потом раз в неделю спускают туда корзину с хлебом и водой. Когда корзина вернется наверх полной, значит, я наконец вошел в Царство Божье.

— Да-да, я понимаю, что осуществить это не трудно, — сурово произнес игумен. — Но чувствуешь литы истинное призвание к столь суровому затворничеству? Я должен просить Бога, чтобы он послал мне ответ.

Джованни кивнул и прижал руку к сердцу.

— Конечно, отче, но должен сказать: я просил Господа о просветлении, и, когда эта мысль пришла ко мне, душа моя наконец обрела покой.

— Давай поговорим в субботу после литургии. А до этого молись Матери Божьей, чтобы на меня снизошло озарение.

В следующую субботу, в день Сатурна, Джованни вновь пришел в маленькую келью настоятеля. Отец Василий встретил его с хмурым видом.

— Ты по-прежнему намереваешься провести остаток дней своих в пещере святого Ефрема?

— Я молился Господу нашему и Пресвятой Богородице денно и нощно, и мое желание непоколебимо, — ответил Джованни уверенно.

Старик хмыкнул.

— Я тоже взывал к Богу, чтобы Он просветил меня. Ты принимаешь серьезное решение. Оно не только обязывает тебя следовать ему до конца твоей жизни, но его нельзя будет изменить. Слабый монах может нарушить обет, но все равно обрести спасение милостью Божьей, но для того, кто избрал путь затворничества, нет обратного пути. Несмотря на риск сойти с ума и даже лишить себя жизни, он должен пройти этой стезей. Думаю, ты знаешь, что иногда тела отшельников находили на камнях под скалами, служившими им жильем. Никто так и не узнал, что произошло, но самоубийство не исключено.

— Знаю, отче. Но пусть лучше я потеряю разум, чем однажды, нарушив монашеский обет, вернусь в мир и разобью сердце той женщины или совершу еще одно убийство.

— Ты отважен. Может, другие назовут твой поступок безрассудством, но я верю, что твое стремление исходит от Бога, и у меня нет возражений.

Глаза Джованни заблестели от радости.

— Благодарю, отче!

— Ты пострижешься в монахи через девять дней, накануне Великого поста, и тогда же принесешь обет затворничества в пещере. В тот самый день тебя спустят к пещере. С собой ты возьмешь теплую одежду и одеяла, чтобы защититься от холода. У тебя будет только одна книга — Священное Писание. Ни мольбы, ни плач, ни крики не помогут тебе вернуться в мир. Только смерть освободит твою душу из добровольного заключения. Спрашиваю в последний раз — ты по-прежнему хочешь этого умом и сердцем?

— Да, очень хочу. Хочу навсегда отречься от мира и найти утешение в Боге. Я буду отшельником до самой своей смерти, и пусть не сила человеческая поддерживает меня, но только надежда на вечную жизнь в Господе нашем, Иисусе Христе, который сказал: «Тот, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее».[24]

Глава 51

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Джованни с трудом поднялся на ноги. Несколько часов он стоял на коленях в глубине темной, сырой пещеры, неустанно повторяя молитву к Иисусу. Солнце только что встало, и его первые лучи осветили вход в пещеру, обращенную на восток. Как обычно по утрам, Джованни облегчился в деревянную лохань и опорожнил ее в пропасть. Затем сел на краю обрыва, подставив ласковому солнечному теплу изможденное тело. Это было единственное плотское удовольствие, которое он себе позволял. Посидев так двадцать минут и согревшись, отшельник открыл Псалтырь и начал читать.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Он уже закончил повторять псалмы, когда его внимание привлек скрип лебедки. Неожиданно сверху появилась большая корзина, подвешенная к веревке из конопли. Джованни осторожно поймал ее, опасаясь опрокинуть драгоценное содержимое: флягу с водой и большую буханку хлеба — недельный запас провизии. Иногда брат Григорий и брат Никодим, два монаха, которые жили в маленьком ските на вершине скалы и в чью обязанность входило доставлять Джованни пропитание, добавляли в корзину немного фруктов, свежих или вяленых, смотря что удавалось найти. В этот раз там были только хлеб и вода. Джованни вытащил еду и питье и несколько раз подергал за веревку. Наверху, метрах в двадцати, завертелся ворот, которым управлял брат Григорий.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Эта молитва сопровождала Джованни, что бы он ни делал: ел, проводил богослужение, читал Библию или смотрел вдаль. Благодаря этому имя Иисуса вросло в его сердце, и часто Джованни просыпался, неосознанно повторяя молитву. Образ Елены исчез из его снов, а душа обратилась к Богу. Закончив скудную трапезу, он плеснул в лицо пригоршню воды и убрал припасы в глубь пещеры.

Пещера походила на узкий глаз посредине скалы, примерно шесть-семь метров шириной и около двух метров высотой. Внутри она была больше — девять метров в глубину и двенадцать метров в самом широком месте. Джованни спал и молился в задней части пещеры, но ел, проводил службы и читал Библию ближе к входу — там было светлее.

За девять месяцев отшельнической жизни он ни разу не пожалел о сделанном выборе. Впрочем, сожалеть о чем-то было бессмысленно — ничего уже не изменишь. Даже если он заболеет, никто к нему не спустится, помощи ждать неоткуда. Джованни жил, надеясь на Божественное провидение, глаза его души взирали на ничтожество человеческого существования и величие милости Божьей.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Его сердце вновь обрело покой. В первые месяцы Джованни познал мгновения, когда благодать нисходила на него, он чувствовал это так остро, что после часами плакал, и его душу переполняла сила божественной любви. Но постепенно эти минуты счастья сошли на нет. Он продолжал постоянно молиться и жил, строго соблюдая установленный распорядок.

Отец Василий посоветовал ему быть постоянно начеку и не допускать послаблений в каждодневном послушании. Джованни все время молился своему покровителю, святому Ефрему, прося его об укреплении веры. Когда юноша чувствовал, что дух его слабеет, то сразу же вспоминал святого отшельника, который жил, молился и говорил с Богом и ангелами на этом самом месте целых сорок лет, и подобные мысли поддерживали его решимость.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Вот уже несколько недель, с тех пор как осенние ночи стали холоднее, Джованни ощущал какое-то внутреннее беспокойство. Юноша не мог точно охарактеризовать это чувство, но заметил, что больше нуждается в движении, и даже сон его стал тревожным. Правда крылась в том, что Джованни начал ощущать, как ограниченное пространство пещеры стесняет его. Однако он отказывался это признать — подобное осознание привело бы к душевным мукам. Незаметно для себя самого он стал исследовать заднюю стену пещеры, словно пытаясь найти второй выход.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

В то утро, когда Джованни без устали твердил молитву, он медленно водил пальцами по задней стене. Он заметил, что в самом нижнем и темном углу пещеры скала была не такой гладкой. Джованни лег на пол и начал рассматривать стену и вдруг понял, что она только кажется сплошной. На самом деле она состояла из груды камней наваленных друг на друга и припорошенных толстым слоем пыли. Неожиданное открытие взволновало Джованни, и он стал царапать стену острым камешком. Примерно через час он понял, что, должно быть, много лет назад здесь произошел обвал. Наверняка пещера была глубже, и тут находился проход, который вел в заднюю камеру. Потолок туннеля обвалился, и теперь туда не попасть.

Когда первые минуты удивления прошли, Джованни решил не придавать происшествию слишком большое значение и вернулся к ежедневному ритуалу молитвы и чтению Библии.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

В ту ночь, однако, несмотря на молитву, он постоянно мысленно возвращался к обвалу. Любопытство потихоньку брало верх — что кроется там, за грудой камней? Может, пещера гораздо больше? Чтобы избавиться от мучающих его вопросов, Джованни решил, что сам все узнает. Прямо с завтрашнего дня попробует разгрести завал.

Сразу же после завтрака Джованни взялся за верхнюю глыбу. С помощью маленького заостренного камешка он ухитрился очертить ее контур. Два часа пытался сдвинуть камень с места, но безрезультатно. Вдруг Джованни понял, что впервые за девять месяцев забыл о богослужении. Он решил, что не будет продолжать раскопки до следующего дня, и назначил для работы определенные часы утром и после обеда. Юноше удалось сдержать данное себе слово. По крайней мере внешне, потому что ему стоило огромного труда не возвращаться взглядом и мыслями к куче камней. Утром и днем он тратил по два часа на то, чтобы расшатать глыбы. В конце концов, после долгой и кропотливой работы, ему удалось сдвинуть, а потом и вытащить один камень. Дальше дело пошло быстрее. На десятый день вход в маленький туннель был отрыт. Он был не длиннее двух метров и вел во вторую часть пещеры, которую едва освещал тусклый свет. В ноздри Джованни ударил сильный запах сырости и разложения. Когда глаза юноши привыкли к полумраку, он заметил, что вторая камера пещеры была раза в три меньше и намного ниже. Он смог пролезть туда только на четвереньках.

Неожиданно в темноте его ладони нащупали что-то необычное. Джованни поднял предмет и поднес к свету. Оказалось, что это обломок человеческой берцовой кости.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Молясь еще усерднее, с отчаянно бьющимся сердцем, Джованни вернулся в сырую заднюю камеру пещеры. Там на обрывках полуистлевшей ткани лежал человеческий скелет. Кость за костью Джованни перетащил его в главную пещеру. Там снова сложил его и увидел, что скелет принадлежит человеку среднего роста. Крошечный золотой медальон болтался на шее мертвеца, не вызывая никаких сомнений в личности покойного: Ефрем.

Глава 52

Под именем затворника на медальоне стояла дата, когда он принял монашеский обет: Пасха, 1358 год. Джованни словно громом поразило. Вот почему тело святого отшельника так никогда не нашли! Скорее всего, он имел обыкновение спать в дальней камере пещеры. Однажды ночью туннель, соединяющий обе части пещеры, засыпало обвалом, и бедняга оказался в ловушке. Он, должно быть, умер от голода и жажды. Монахи, которые искали его тело, не знали пещеру и потому решили, что старец таинственным образом исчез.

Джованни подумал об иноке, который рассказал, что видел во сне, как ангелы Господни вознесли тело отшельника на небеса. Все удовольствовались подобным объяснением, и почти сто пятьдесят лет Ефрема почитали как великого святого. Тревожный холодок пробежал по спине юноши.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Джованни молился, находя утешение в мысли, что после долгих лет затворничества преподобный отец Ефрем наверняка достиг высот одухотворенности. Так что не имеет значения, была ли его смерть чудом или результатом несчастного случая.

Джованни решил предать тело своего несчастного предшественника христианскому погребению. Конечно, в идеале нужно было бы сообщить о страшной находке монахам, чтобы останки старца похоронили в монастыре, но Джованни не хотел этого делать, так как боялся, что вера некоторых из братьев, искренне чтивших отшельника, может пошатнуться. Юноша решил сложить кости у дальней стены пещеры, забросать их камнями, а поверх холмика установить деревянный крест, который у него был с собой.

Он уже почти заканчивал работу, как вдруг заметил нечто необычное на одном из камней. Какую-то надпись, покрытую толстым слоем пыли. Он потер глыбу рукавом. Да, там виднелось несколько слов, почти неразличимых в полумраке.

Душа Джованни затрепетала. Святой отшельник перед смертью оставил послание! И именно он, брат Иоаннис, прочтет его… полтора века спустя! Юноша вознес хвалу Господу за бесценный дар.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Мысли Джованни путались, когда он катил камень поближе к свету. Наконец, приложив немало сил, ему удалось подтащить обломок скалы к входу в пещеру. Юноша впился взглядом в надпись.

Всего два слова, написанных дрожащей рукой. Едва различимых, и потому Джованни пришлось еще раз потереть камень, чтобы разглядеть их.

Только тогда он понял, что святой муж вывел последние слова… собственной кровью.

Сердце Джованни бешено колотилось, когда он читал послание, которое Ефрем оставил человечеству после сорока лет затворничества.

Оно гласило: «Бога нет».

Часть пятая Марс

Глава 53

Несколько мгновений Джованни ошеломленно глядел на надпись. Затем потерял сознание. Когда юноша пришел в себя, ему показалось, что это всего лишь страшный сон.

Но вот он, камень, лежит перед ним. Монах снова прочел надпись, затем еще и еще — десять, сто раз. Глаза его видели все те же слова, но сердце отказывалось верить. Нет, не может быть, чтобы человек, который, неустанно молясь, много лет влачил тяжкое существование отшельника, на исходе своей жизни усомнился в существовании Бога. А еще невероятнее то, что Господь оставил своего верного слугу подобным образом.

Джованни попытался найти объяснение. Возможно, отшельник хотел написать что-нибудь подлиннее, но у него не хватило сил закончить послание. Да, так оно и было. Джованни вспомнил начало тринадцатого псалма:

«Сказал безумец в сердце своем: „нет Бога“. Они развратились, совершили гнусные дела; нет делающего добро.

Господь с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумеющий, ищущий Бога».[25]

«Точно! — сказал сам себе Джованни. — Ефрем, подобно другим великим святым, обратился мыслями к преисподней, чтобы посочувствовать отчаянию тех, кто не может найти Бога, или тех, кто отдалился от Него из-за своих грехов!» Чуть успокоившись, юноша собрался с силами и закончил могилу отшельника. Остаток дня он провел в молитве.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Однако в последующие дни Джованни не мог удержаться, чтобы не читать и перечитывать послание на камне. Хотя он искренне верил в придуманное им самим объяснение, в душе поселилось некоторое беспокойство. До сих пор он молился святому Ефрему о помощи, а теперь впервые поймал себя на том, что обращается к Пресвятой Богородице, прося ее спасти душу старого отшельника. Осознав это, юноша почувствовал еще большую тревогу. Нужно избавиться от камня, подумал он. Он откатил глыбу назад, к дальней стенке пещеры, и решил заблокировать вход в туннель, чтобы никто ничего не узнал.

Джованни вернулся к привычным для него тяготам отшельнической жизни и попытался забыть о том, что произошло, но так и не смог. Он решил не гнать от себя мысли, постоянно возвращающие его к ужасным словам, а, наоборот, принять их и вместе с Ефремом молиться за тех, чьи души отдалились от Бога. В первую очередь за неверующих, а также за великих грешников и скептиков, усомнившихся в самом существовании Создателя. Юноша сказал себе, что провидению было угодно, чтобы он нашел этот обломок скалы и почувствовал новый, более глубокий смысл подвига затворничества.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Несколько недель Джованни истово молился обо всех заблудших душах. Но гнетущая тревога постепенно проникла в его сердце, и отрицать ее уже было невозможно. Он понял, что не верит в собственную гипотезу о последних словах Ефрема. И потому юноша все чаще молился за несчастного отшельника, душа которого, после стольких лет уединения, должно быть, сбилась с пути праведного. Господь захотел, чтобы он, Джованни, узнал об этом и стал молиться о спасении бедняги. Юноша решил, что отныне все его молитвы будут за упокой души Ефрема.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Меж тем в сердце Джованни с каждым днем нарастал гнев. Поначалу незаметный, гнев постепенно завладел юношей, и вот однажды ночью Джованни не сдержался. Потрясая кулаками и грозя небесам, он вскричал:

— Почему? Почему Ты позволил своему слуге умереть в отчаянии? Почему позволил Сатане разрушить его надежды на милость Твою? Почему допустил, чтобы человек, который всю свою жизнь посвятил Тебе, умер во мраке сомнения? Неужели Ты так жесток? Тебе нравится видеть страдания невинных? Сколько еще крови и слез Тебе нужно, чтобы утолить свою жажду?

Его крик был криком всех людей, которые страдали, верили и никак не могли понять, почему Господь так невыносимо безучастен.

Джованни кричал, пока у него хватило сил, а потом разрыдался. Неутешное горе переполняло его сердце. Ему было безумно жаль этого человека, который отрекся от мира, страдал, отказался от всех земных удовольствий, пожертвовал семейной жизнью, много лет молился денно и нощно в голоде, холоде и одиночестве… И все только для того, чтобы умереть в отчаянии, чувствуя себя покинутым Богом, которому он служил так истово и преданно.

Джованни оплакивал себя, сам того не осознавая.

Глава 54

Прошло три недели после этой вспышки ярости. Три недели, во время которых Джованни пытался потушить пламя, пылающее у него в душе. Он последовательно пережил все чувства: сомнение, надежду, муки, веру, ярость, одиночество, отрицание, печаль. После ужасной внутренней борьбы его ум и сердце пришли наконец к единому мнению: или Бог злобен и жесток, ил и Его не существует… В некотором отношении это было бы даже лучше. Джованни больше не злился и не испытывал печали. Он просто пребывал в глубочайшем отчаянии.

Воспоминания прошлого вернулись, чтобы терзать его разум. Расчувствовавшись, Джованни вновь увидел успокаивающие образы своей семьи. Когда он был в монастыре, то написал письмо отцу и брату, чтобы те не беспокоились о его судьбе. Теперь же ему захотелось узнать, что стало с родными. Джованни снова думал о Елене, и его преследовало желание хотя бы раз ее встретить. Но больше всего в эти тягостные минуты ему хотелось увидеть мессера Луцио. Джованни хотел бы раскрыть перед наставником свое сердце, рассказать о сомнениях, попросить совета. Юноша попытался представить, что философ сказал или сделал бы в подобной ситуации. Как же он скучал по своему учителю!

Однажды ночью, когда безграничное отчаяние овладело его душой, Джованни внезапно решил покончить все разом. Он приблизился к краю обрыва и долго смотрел вниз, на верхушки деревьев метрах в двадцати под ним. Затем закрыл глаза. Знакомые образы вновь возникли в его памяти: лица Елены и матери. Горько-сладкие слезы потекли по щекам Джованни, ввалившимся от лишений и постоянного бдения. Он шагнул еще ближе к пропасти.

Юноша уже собрался было прыгнуть вниз, как вдруг перед его мысленным взором предстала Луна. Странное чувство охватило монаха — непреодолимое желание заняться любовью. Образ колдуньи овладел мыслями Джованни. Он внезапно вспомнил чарующий запах, гладкую кожу, и его тело отозвалось на воспоминания. Не осознавая, что делает, юноша закрыл глаза и стал ласкать сам себя. Он думал о женщине, которая приворожила его и подарила первое в жизни сексуальное удовлетворение. Из его груди вырвался громкий крик, звериный вопль наслаждения, который, казалось, восходил к незапамятным временам.

Больше Джованни не молился. Конечно, с его губ все еще срывались слова молитвы, но душа отторгала их. К нему вернулось желание жить, слабое, почти инстинктивное. Он занимался самоудовлетворением по нескольку раз в день, иногда думая о Луне, иногда — о Елене. Навязчивая мысль охватила все его существо — выбраться из страшного места как можно скорее.

Сделать это можно было только единственным способом — убедить монахов, живущих наверху, что он умер, и тогда один из них обязательно спустится, чтобы проверить. Он решил не съедать сразу все припасы, а оставить немного хлеба и воды про запас.

На следующей неделе он не прикоснулся к корзине с провизией. Обеспокоенные скитские монахи решили узнать, что случилось.

Тот, кто посильнее, остался наверху, чтобы крутить лебедку и спустить другого монаха вниз, к пещере. Достигнув входа, брат Никодим выбрался из сети и подошел к Джованни, который лежал на земле. Монах нагнулся и тут же получил сильный удар по голове. Джованни втащил безжизненное тело в сеть, влез сам и несколько раз дернул за веревку.

Сеть рывками поднялась на скалу. Когда она достигла вершины, Джованни высвободился и вытащил бездыханного монаха на каменистую площадку. Другой инок остановил лебедку и поспешил к ним, думая, что брат поднял наверх тело отшельника. Узнав Джованни, он замер от удивления.

— Что ты здесь делаешь? Что случилось с братом Никодимом?

— Он без сознания. У меня не было выбора. Я должен выбраться из этого места.

— Но… ты дал обет затворничества. Ты не можешь уйти!

Джованни почувствовал, как его обуял панический страх.

— Все равно уйду! — вскричал он.

— Я не позволю! — воскликнул монах, бросившись на юношу.

Джованни увернулся и оттолкнул толстого монаха. Тот потерял равновесие, поскользнулся и оказался у самого обрыва.

— Брат Григорий! — вырвалось у Джованни. Он, широко расставив руки, попытался схватить монаха, спасти его… Но тот не удержался на краю и рухнул вниз, в многометровую пропасть.

Джованни, будучи не в силах помочь, смотрел, как падает брат Григорий. Слова ведьмы эхом отдавались в мозгу: «Второй раз ты убьешь из страха».

И тут юноша понял, что пытался уйти от судьбы, покинув мир и человеческое общество, но судьба нашла его и в монастыре, и в пещере отшельника.

Потому что судьба его была высечена на скрижалях сердца.

Глава 55

Джованни взял сигнальную веревку, привязанную к деревянному колесу, которое служило воротом. Бросил ее конец в пропасть и начал долгий спуск. Добравшись до подножия скалы, он с ужасом увидел изувеченные останки брата Григория.

Юноша без оглядки бросился прочь. Он шел до моря полтора дня. Крестьяне жалели изможденного монаха, на лице которого читалось отчаяние, и давали ему еду и питье. Джованни решил вернуться к мессеру Луцио. Не только за тем, чтобы признаться, что не оправдал его доверия, но и дабы обрести утешение и совет старого ученого и его слуги, своих единственных друзей. Джованни думал и о Елене, но мысль о том, что он снова разобьет ее сердце или закончит жизнь на галерах, испугала юношу. Поэтому сейчас для него было важно только одно — добраться до своего старого наставника.

Когда Джованни добрался до порта Волос, то нашел генуэзский корабль, капитан которого согласился переправить юношу в Италию бесплатно. Через неделю Джованни сошел на землю в Пескаре. Едва оказавшись на итальянской земле, он избавился от монашеского облачения, поменяв его на старую одежду. Затем отправился в глубь страны по дороге, которая вела в Рим. Заночевав в поле, он продолжил путь и вскоре свернул на тропу, убегающую к лесистым холмам Абруцци. Быстрым шагом Джованни дошел до деревни Остуни. Когда он очутился на опушке лесов Ведиче, сердце от радости забилось сильнее — он вернулся туда, где был когда-то счастлив! Юноша ступил на тропинку, ведущую к бревенчатой хижине, воспоминания нахлынули на него, ион заплакал… Его мучило чувство вины за то, что он не выполнил поручение, но в глубине души он знал, что друзья его простят.

Джованни вышел на поляну, и кровь застыла у него в жилах.

Кто-то сжег дом дотла.

Судя по растительности на пепелище, хижина сгорела несколько лет назад. Было ли это случайностью… или преступным деянием? Что стало с наставником и Пьетро? Тоска вновь овладела душой Джованни. Он должен узнать правду, решил юноша и отправился назад, в деревню. По дороге ему встретился крестьянин, и юноша спросил:

— Я хотел навестить двух своих друзей, которые когда-то жили в этом лесу. Но их самих нет, а дом сожжен. Что случилось?

— Ужасное происшествие! — ответил крестьянин после минутного замешательства. — Но все это было уже давно.

— Что произошло? Где люди, которые жили в том доме?

— Убиты бандой разбойников. Всадниками в черном.

Джованни показалось, что его ударили кинжалом прямо в сердце.

— Когда это случилось?

— О, много лет назад! С ними жил еще один человек, думаю, ученик. Он исчез, а вскоре после этого появились люди в черном. Они-то и подожгли дом. Но это еще не все! Если бы ты видел тела старика и его слуги! Как их пытали перед смертью! Грабители, наверное, хотели узнать, где спрятаны деньги, но так ничего и не добились.

— Что стало с телами? — спросил Джованни, испытывая страшные муки.

— Мы выкопали яму недалеко от хижины и похоронили их. Священник прочитал заупокойную молитву, а на могиле поставили крест.

Джованни с трудом нашел место, где похоронили его друзей. Маленький крест покосился, юноша поправил его и долго в молчании стоял над могилой. Горе его не знало границ, но ни слезинки не выкатилось из сухих, измученных глаз. Джованни ощущал огромную вину — разве не из-за того, что он скрылся от преследователей, те вернулись сюда и пытали его друзей, чтобы узнать о содержании проклятого письма? Какой ужасный секрет мог послужить поводом для столь жестоких убийств?

Джованни молил учителя и Пьетро о прощении. Его душа была сломлена. Он не мог ни взывать к Богу, ни думать о чем-либо.

Наступила ночь, и холод усилился. Джованни все никак не уходил от могилы.

С неба начал падать снег.

Глава 56

Всю ночь Джованни провел на том же месте. Силы постепенно оставили его, и от изнеможения он упал, скорчившись на могиле друзей, словно младенец в утробе матери.

К утру снег перестал, но белое покрывало уже укутало тело юноши. Джованни чувствовал, как жгучий холод пробирает его до костей, и съеживался все сильнее, инстинктивно пытаясь укрыться от мороза.

Его мозг и тело оцепенели. Душа теряла последние силы. Он уже ничего не хотел — ни жить, ни умереть. Ни о чем не размышлял. Его разум успокоился. Но это было не то исполненное смысла спокойствие, которое он знавал прежде, в теперешнем состоянии не было ни печалей, ни забот. Опустевшая душа освободилась от борьбы и стремлений. Джованни знал, что скоро умрет, однако не думал о смерти. Он ждал конечного освобождения без всякого страха, подобно раненому животному, которое забилось в яму, чтобы испустить дух.

Холод полностью завладел всем его существом, и юноша больше не ощущал стужи. Его разум постепенно мерк. Он словно завис между двумя мирами и ждал неизбежного сигнала, чтобы навсегда исчезнуть.

Он не слышал, как кто-то подошел к нему, но почувствовал чужое тепло. Замерзшее тело вздрогнуло. Инстинктивно Джованни попытался прижаться к источнику тепла, но мышцы отказывались повиноваться. Он почувствовал на затылке чье-то дыхание. Частое и горячее, растопившее снег. Ласковое тепло вернуло Джованни способность мыслить. Он не пытался ничего понять, просто наслаждался приятным ощущением. Чей-то язык лизнул шею юноши. По телу Джованни пробежала дрожь. Он почувствовал, что уже может шевелиться. С большим трудом повернулся и приоткрыл глаза.

Испуганный пес отскочил в сторону. Джованни, не двигаясь, смотрел на него. Довольно крупное животное находилось в жалком состоянии. Грязная шерсть цвета соли с перцем свалялась, а тело было таким же тощим, как у Джованни. Поджав хвост и прижав уши, пес с некоторой опаской глядел на юношу. Джованни какое-то время бездумно выдерживал собачий взгляд. Затем с трудом улыбнулся и протянул руку.

— Не бойся.

Пса, казалось, успокоил дружелюбный жест и ласковый голос. Он медленно подошел к Джованни и лег рядом, уткнувшись мордой в ладонь юноши. Джованни погладил собаку по носу. Пес настороженно смотрел на юношу, в собачьих глазах страх смешался с радостью. Взгляд тронул Джованни, и он попытался встать. Пес отпрянул в сторону. Юноша сел на корточки. Его тело еще не согрелось, юноша не чувствовал ни рук ни ног, но, похлопав по коленям левой ладонью, протянул правую товарищу по несчастью.

— Иди сюда.

Чуть помедлив, пес приблизился, виляя хвостом. Он дал себя погладить, явно испытывая противоречивые чувства: удовольствие и боязнь. Джованни обнял пса за шею, и тот довольно тявкнул. Душа Джованни понемногу стала отогреваться.

— Что, старина, мы оба в ужасном состоянии, да? Уверен, ты уже давно ничего не ел.

Пес лишь слабо заскулил в ответ.

— Ничего, я о нас позабочусь.

Джованни, шатаясь от голода и холода, тяжело поднялся на ноги, у него кружилась голова. Нужно развести огонь, подумал он. Юноша собрал немного хвороста — с большим трудом, так как его пальцы закоченели, — и развел костер при помощи двух кремней, которые нашел на пепелище. Несколько часов он просто грелся. Постепенно ожившая кровь вновь побежала по жилам. Пес сидел рядом с ним, уставившись на языки пламени.

Почувствовав, что вновь владеет своим телом, Джованни решил отправиться на поиски еды. Он хорошо знал окрестные леса и помнил, где Пьетро ставил капканы. Он нашел один, который, по-видимому, еще годился для использования, и установил; пес с любопытством наблюдал за юношей. Затем они вернулись к костру. Похоже, ночью их ждала стужа. Внезапно раздался душераздирающий крик; Джованни вскочил на ноги и побежал к ловушке. Пес обогнал его, одним рывком челюстей прикончил зайца, попавшего в капкан, и начал его пожирать. Джованни бросился на собаку, чтобы отнять добычу. Пес впервые оскалил зубы и злобно зарычал.

— Ну-ну, приятель, знаю, что ты голоден, но здесь хватит нам обоим!

Наконец ему удалось отобрать две трети зайца у пса, который насыщался, жадно глотая остатки своей доли. Джованни разделал то, что осталось от добычи, и насадил на вертел, чтобы поджарить над огнем. Когда, по его мнению, мясо было готово, он оторвал кусок и швырнул четвероногому приятелю.

— Держи! Ты, конечно, этого не заслуживаешь, но, думаю, тебе пришлось голодать дольше, чем мне!

Пока пес пожирал мясо, Джованни медленно смаковал свою порцию. Жар костра, присутствие животного, удовольствие от еды — неожиданно к нему вернулся слабый вкус к жизни. Не всеобъемлющая жажда жизни — время еще не пришло! — но вполне достаточное стремление выжить.

— Как тебя зовут? — спросил он у пса.

Тот удивленно посмотрел на него, словно говоря: «Разве не видишь, что я такой же бродяга, как и ты? Я давно потерял хозяина и уже не помню кличку, которую мне когда-то дали. Так что, если хочешь, чтобы мы дальше были вместе, можешь звать меня как тебе угодно!»

Джованни, должно быть, прочитал собачьи мысли — в его мозгу промелькнул ответ.

— Ной! Тебе нравится это имя? Ной, да?

Пес довольно взвизгнул и завилял хвостом.

Глава 57

Прошло несколько недель с тех пор, как Джованни вернулся к дому своего учителя, вернее, к тому, что от него осталось. Юноша сразу же начал строить крохотную хижину в одну комнату. Конечно, он проверил погреб, где мессер Луцио хранил самые ценные книги, но оттуда утащили все. Тем не менее в подполе было удобно прятаться от усиливающихся зимних холодов, и Джованни залезал туда всякий раз, когда мороз на поверхности земли становился невыносимым. Ной всегда держался рядом, следуя за юношей, куда бы тот ни шел. Ночью они спали на соломенном матрасе, тесно прижавшись друг к другу. Охотились они тоже вместе, оказалось, что пес отлично разыскивает дичь по следам.

Джованни вполне хватало компании Ноя, и он не стремился к обществу людей. Он полюбил долгие прогулки по лесу, особенно после снегопада. Юноша часто останавливался у подножия высокого дуба, закрывал глаза и грелся в лучах зимнего солнца. Время от времени он поднимал веки и смотрел вдаль, на бледный свет, просвечивающий сквозь заснеженные верхушки деревьев. Ной неподвижно лежал у его ног и терпеливо ждал. Это единение с природой, а также общество собаки успокаивало израненное сердце, словно целебный бальзам. Джованни больше не молился. Не думал ни о Боге, ни о монастыре. Но в памяти часто всплывали образы детства и жизни, которую он вел до того, как повстречал Елену. Он принимал их, не пытаясь распознать скрытый смысл этих воспоминаний. Иногда воспоминание приносило с собой какие-то эмоции. И в этом случае Джованни оставался равнодушным — не отрицал их, но и не задерживался на них. Относился к ним как к чему-то обыденному — теплому лучу солнца или порыву пронизывающего ветра. Его жизнь состояла из действий, дающих возможность выжить, — рубки дров, охоты, а также физических ощущений — тепла, холода, голода. Больше он ничего не испытывал — ни тоски по дому, ни надежды, ни тревоги. Джованни словно застыл в настоящем времени, его жизнь стала всего лишь чередой мгновений. Может, когда-нибудь он решит покинуть это место и отправиться на поиски Елены, но не сейчас. Джованни подсознательно чувствовал, что еще слишком рано об этом задумываться, и потому жил, не мечтая и не строя планы.

Но судьба снова постучала в его дверь.

Джованни возвращался домой после безуспешной охоты. Погода стояла довольно мягкая. Примерно за сто шагов до хижины Ной стал вести себя необычно. Он повел мордой по ветру, заскулил, бросился к лачуге и закружился на месте, уткнув нос в землю. Затем побежал по следу и скрылся в лесу. Джованни подумал, что пес почуял дичь, и не придал происшествию особого значения. Но в последующие дни Ной заметно беспокоился, и Джованни тоже охватила тревога. Он внимательно осмотрел все вокруг и, к своему удивлению, обнаружил отпечатки деревянных башмаков вблизи от хижины. Тут явно кто-то был. Может, заблудившийся путник?

После этого Джованни стал пристально наблюдать за окрестными тропами и лесной чащей. Несколько дней спустя он заметил новый след на глинистой дорожке, которая вела к хижине. Но не деревянного башмака, как прежде, а босой ступни. Джованни долго рассматривал отпечаток. Нога, оставившая его, была маленькой и довольно узкой и принадлежала, скорее всего, подростку или женщине. Понюхав след, Ной бросился в заросли, однако вернулся ни с чем.

Джованни не знал, что и думать. Чьи это следы? Может, того человека, который приходил сюда раньше? Как бы то ни было, ясно: вокруг кто-то бродит. Юноша еще не забыл о разбойниках и потому решил принять некоторые меры предосторожности. Он натянул бечевку поперек тропы, ведущей к деревне, и привязал маленький колокольчик, который должен был зазвенеть, если кто-нибудь попробует подкрасться к хижине ночью.

Так и произошло. Однажды вечером раздался звон колокольчика. Ной громко залаял и кинулся к тропе. Джованни побежал следом, слыша, как трещат ветви деревьев там, откуда доносится собачий лай. Вдруг Ной взвизгнул и замолчал. Когда Джованни подбежал туда, то увидел, что тело пса валяется на земле, и услышал звуки удаляющихся в глубь леса шагов. Так как близилась ночь, он не решился преследовать нежданного гостя. Юноша наклонился к собаке. На голове у Ноя была небольшая рана, его явно ударили палкой. Пес быстро пришел в себя, но Джованни заперся в хижине и провел бессонную ночь.

На следующее утро, с первыми лучами рассвета, он вместе с Ноем отправился на то место, где на собаку напали, и нашел там кое-что интересное. Прежде чем упасть бездыханным, пес успел выдрать клок ткани из одежды нападавшего. Джованни поднял голубоватый лоскуток. Несомненно, это был кусок женского платья.

Джованни пришел к выводу, что какая-то крестьянка пыталась приблизиться к его жилищу. Может, она голодна? Кто она — соблазненная и брошенная женщина или девушка, сбежавшая из дома от жестокого обращения? Или деревенская сумасшедшая, из тех, что иногда бродят в округе? Вопросы мучили его. Джованни убрал веревку, которая больше была не нужна, а неподалеку от того места, где ударили Ноя, повесил на ветку дерева небольшую сумку с едой. Но никто не прикоснулся к котомке, кроме птиц, которые вскоре проклевали в ней дырочки и теперь наслаждались бесценным содержимым. Джованни решил, что женщина, должно быть, испугалась собаки и навсегда покинула здешние леса.

Эта мысль его опечалила.

Прошло уже больше недели, и Джованни не встречал никаких странных следов. Однажды утром, когда он завтракал у себя в лачуге, Ной вскочил и начал скулить. Джованни открыл дверь. Ночью прошел снег, и землю покрывала тонкая белая пелена. Это означало, что без помехи можно будет различить любые следы. Чтобы не случилось того, что в прошлый раз, Джованни запер Ноя в хижине и отправился на поиски один. Пройдя примерно триста шагов, юноша заметил на снегу множество отпечатков. Похоже, что небольшая группа всадников доехала до этого места, затем развернулась и ускакала назад. В ту же секунду Джованни услышал шум, доносящийся из леса. Он едва успел обернуться, чтобы увидеть трех всадников в черном, которые направлялись к нему.

Глава 58

Джованни очнулся уже в хижине. Его крепко привязали к балке, поддерживающей потолок, предварительно оглушив, судя по боли в голове. Он увидел, что Ной тоже привязан веревкой на другом конце комнаты. Когда пес заметил, что хозяин пришел в себя, то заскулил и завилял хвостом.

На Джованни смотрели пятеро мужчин, все в длинных черных плащах и с лицами, спрятанными под кожаными масками. Один из них, более хрупкого сложения, чем его спутники, сидел на единственном стуле чуть позади остальных.

Первым заговорил высокий, худощавый мужчина с окровавленной повязкой на руке:

— Похоже, наш друг приходит в себя.

Джованни догадался, что Ной укусил незнакомца, когда тот зашел в хижину. Но почему эти жестокие люди не убили собаку?

— Кто вы? — спросил Джованни холодно. — Если вы те, кто лишил жизни моего наставника, то вы трусы, жалкие трусы!

Человек с повязкой сильно ударил Джованни по лицу здоровой рукой.

— Здесь мы задаем вопросы! Что ты сделал с письмом, которое тебе дал хозяин? Ты не доставил его адресату.

— Так вот оно что! Вы совершили все эти ужасные преступления, только чтобы узнать о содержании письма? Чем можно оправдать подобные поступки? Христиане вы или варвары?

Незнакомец с забинтованной рукой собирался еще раз ударить Джованни, но его остановил властный голос:

— Достаточно! Я сам его допрошу.

Голос принадлежал старику: говорил человек, который сидел на стуле. Он медленно поднялся и подошел к Джованни.

— Ты не ведаешь, о чем говоришь. Но я понимаю твою скорбь и гнев. Увы, к сожалению, по-другому нельзя было предотвратить нечто более серьезное, чем эти преступления.

Джованни смотрел на него со смесью недоверия, злости и презрения.

— И что же это такое «серьезное», что дает вам право пытать и убивать ни в чем не повинных людей?

— Ни в чем не повинных людей?! — гневно воскликнул старик. — Ни в чем не повинных людей! Да есть ли у тебя хоть малейшее представление о том, что было в конверте, который тебе дали?

— Никакого.

— Он лжет! — вскричал один из непрошеных гостей.

— Не думаю, — сказал старик уже спокойнее. — В противном случае он бы не удивился смерти астролога.

Затем подошел еще ближе и пристально посмотрел Джованни в глаза. Юноше стало не по себе. Никогда в жизни он еще не видел столь ледяного, жесткого взгляда, возможно, впечатление от него усилила маска.

— Где ты был все эти годы? — продолжил старик холодным угрожающим тоном. — Что ты сделал с письмом?

Мысли Джованни путались. Он понял, что Елена не передала письмо по назначению, Папе. Одно упоминание о Венеции могло навести разбойников на ее след. Необходимо увести их в другую сторону.

— Когда я сбежал от вас несколько лет назад в Пескаре, я сел на корабль, который направлялся в Грецию. Добравшись туда, я отдал письмо одному купцу из Рима, который обещал доставить его в Ватикан. А я принял православие и стал странствующим монахом.

— Вздор! — не поверил укушенный, приближаясь к Джованни.

Старик жестом велел ему замолчать.

— Трудно поверить в подобную историю. Как ты докажешь, что был монахом?

— Посмотрите в моем кармане.

Один из разбойников обыскал Джованни и вытащил потрепанные самодельные четки из шерсти.

— Надо же! Такими пользуются монахи на Афоне, — произнес старик, явно удивившись. — Это ничего не доказывает, но, возможно, в твоем рассказе есть доля правды. Впрочем, может, ты и отправился в Грецию, но никогда не поверю, что ты отдал незнакомцу письмо, зная, как много оно значит для твоего хозяина.

— И все же так оно и было. Я не знал о его содержании, но понял, что, скорее всего, никогда не смогу вручить его Папе. Едва бы я добрался до Рима, вы бы нашли меня и убили. И потому я решил, что правильнее будет отдать его торговцу, который показался мне стоящим доверия.

Тяжелое молчание воцарилось в хижине.

— Не могу понять — то ли ты ни в чем не повинный дурак, то ли пытаешься нас обмануть, — произнес наконец старик. — На самом деле я почти ничего о тебе не знаю, только то, что ты провел с этим проклятым астрологом и его сообщником несколько лет. Как тебя зовут и откуда ты родом?

Подумав, что эти люди вполне могут найти его близких и пытать, Джованни снова солгал.

— Меня зовут Джованни Да Скола, я родился в Калабрии.

— Зачем ты пришел сюда к мессеру Луцио?

— Я покинул родную деревню, чтобы учиться в большом городе на севере страны. По чистой случайности познакомился с этим великим ученым и три года изучал у него философию.

— Я не верю в случайности, — холодно заметил старик. — А астрологии он тебя тоже учил?

Джованни почувствовал, что снова нужно солгать.

— Нет.

— Значит, ты не знаешь, о чем попросил его Папа? Но ты же видел, что твой учитель несколько месяцев над чем-то работал, прежде чем послать тебя с письмом. У тебя должны быть какие-то предположения.

— Я… я думаю, что он пользовался своими астрологическими книгами. Но только не знаю зачем.

— Неужели? — усомнился старик, пристально смотря на Джованни пронзительным взглядом, словно пытаясь заглянуть в его душу.

— Понятия не имею.

— Жаль. Нам придется отсечь тебе руку или ногу, чтобы убедиться, что ты говоришь правду. Было бы намного проще, если бы ты сразу сказал, где письмо.

Джованни содрогнулся от ужаса. Но его тут же охватила ярость, которая пересилила страх.

— Никакая пытка не заставит меня сказать то, чего я не знаю. Разве на ваших руках мало крови? Какому делу вы служите?

— Делу всемогущего Создателя и Его сына Иисуса Христа, — тихо ответил старик.

— Как же вы можете убивать во имя Христа, который проповедовал любовь? — вскричал Джованни, вне себя от гнева.

— Для того, чтобы сохранить слово Божье и сделать все возможное, чтобы его не исказили ересь и астрологические предсказания.

Джованни недоверчиво взглянул на старика.

— Вы хотите сказать, что убили моего учителя и его слугу Пьетро… только потому, что он занимался астрологией?

— О нет! Христианская церковь сейчас настолько заражена этим нечестивым занятием, осужденным в Священном Писании, что человеческой жизни не хватило бы на то, чтобы убить всех священнослужителей, которые им интересуются! Нет, мой юный друг, твой учитель совершил гораздо худшее преступление!

Старик подошел к Джованни поближе и прошептал в ухо юноши:

— По просьбе Павла Третьего, этого дьявольского пособника, опорочившего святейший сан Папы, он осмелился использовать свое гнусное ремесло, чтобы нанести удар в самое сердце нашей веры!

Джованни никак не мог понять, какую христианскую догму его наставник мог разрушить при помощи астрологии. Но еще сильнее его интересовал ответ на более важный при данных обстоятельствах вопрос — кто эти фанатики-убийцы?

— Так, значит, вы последователи Лютера, раз ненавидите Папу до такой степени?

Старик рассмеялся жутким сухим смешком.

— Трудно придумать худшее оскорбление, чтобы разозлить меня! Мне даже захотелось самому предать тебя мучениям, жалкий глупец! Во многих отношениях реформаторы страшнее астрологов! Они предали священное учение церкви, подобно тому как фальшивые папы-идолопоклонники запятнали его своими языческими верованиями и занятиями! Но хотя они слабы, как их вера, и ничтожны, как их религиозная концепция, никто из них не осмелился бы сделать то, что совершил твой учитель!

Старик перевел дыхание и прорычал в лицо Джованни:

— Гнуснейшее из всех зол!

— Что бы ни сделал мой учитель, разве вы не отомстили ему, подвергнув мучительной пытке и убив вместе с самым преданным другом и слугой? Зачем вы вернулись за мной после стольких лет?

— Потому что никто не должен увидеть это письмо! — прошипел старик, схватив Джованни за шею. — Никто, понимаешь?! Только я должен узнать его содержание и уничтожить его навсегда!

Старик, словно сумасшедший, продолжал сжимать горло Джованни. Затем отпустил юношу, отошел назад, чтобы снова сесть, явно обессиленный внезапной вспышкой ярости. При его приближении Ной зарычал. Неожиданно старик остановился и бросил взгляд на пса.

Человек с раненой рукой подошел к Джованни.

— Поверьте, уж я-то знаю, как развязать ему язык!

Он вытащил из-под плаща меч, разорвал на Джованни рубаху и медленно поднес оружие к телу юноши.

— Погоди! — произнес старик, повернувшись к нему. — Собака! Я говорил, что она нам пригодится. Некоторые люди могут вытерпеть любую боль, не проронив ни слова, но не выносят, когда страдают другие, даже животные.

— Это называется состраданием, и Иисус Христос учил нас ему! — воскликнул Джованни.

— Совершенно верно, — ответил старик с жестокой улыбкой. — Ну что ж, проверим, как далеко зайдет твое сострадание.

Он устало махнул в сторону собаки.

— Нет! — закричал Джованни. — Не трогайте Ноя! Он здесь ни при чем!

Старик удивился:

— Как ты назвал животное?

— Какое это имеет значение? Вы ничего от меня не узнаете, мучая собаку!

— Ты посмел дать этой твари имя патриарха из священной Библии?

— Патриарха, который пожалел животных и спас их от Всемирного потопа! Но вы, вы — безжалостные чудовища, у вас нет души!

Человек с перевязанной рукой поднес меч к Ною, и тот отпрянул, скаля зубы.

— Нет! — закричал Джованни. — Я ничего не знаю! Клянусь перед Богом, мне ничего не известно!

Человек обвел острием меча вокруг собачьей морды.

— А вот и возможность поквитаться с тобой за укус, Ной…

Резким движением он опустил меч на переднюю лапу собаки точно посредине.

Пес душераздирающе завизжал и упал. По полу потекла кровь.

— Прекратите! — умоляюще воскликнул Джованни.

— Скажи нам, где письмо, — сурово потребовал старик.

— Клянусь, я ничего не знаю! Убейте меня, но не мучьте бедное животное!

Старик снова дал сигнал человеку с раненой рукой, и тот поднял меч. Пес по-прежнему лежал на боку, скуля от боли. Человек с силой опустил меч, но в это мгновение Ной вскочил и отпрыгнул в сторону, увернувшись от удара, и лезвие перерубило веревочную привязь. Человек удивленно смотрел, как Ной хромает на трех ногах.

— Беги, Ной, беги! — завопил Джованни.

Один из незнакомцев бросился к полуоткрытой двери, но пес оказался проворнее и выбежал из хижины.

Трое пустились за ним в погоню, но вскоре вернулись, недовольные.

— Проклятое животное скрылось, несмотря на рану! — проворчал один из них.

— Неважно, — ответил старик.

— Давайте продолжим допрос там, где мы остановились, — потребовал человек с перевязанной рукой.

— Не имеет смысла.

Раненый недоуменно взглянул на старика.

— Бесполезно. В моем возрасте я начал понимать людей. Будь уверен — если бы он знал что-либо, то попытался бы спасти собаку. От него больше ничего не добьешься, даже под пытками.

— Что будем делать?

— Избавимся от него.

Старик подошел к Джованни.

— Тебе, наверное, хочется перед смертью узнать, что было в том письме? — Джованни не проронил ни слова. — Конечно, хочется. Всегда лучше знать, за что умираешь. Но я тебе не скажу.

— Вы не только фанатики и преступники, но к тому же еще и трусы, которые не осмеливаются показать свои лица! Если я выживу, то найду вас, где бы вы ни прятались, и тогда вы ответите за свои преступления!

Старик снял маску и приказал своим помощникам сделать то же самое. Джованни всматривался в лица людей, которые убили его наставника. Он никогда их не забудет.

Старик тоже пристально глядел на Джованни.

— Завтра я отправляюсь в Иерусалим, Священный город, туда, где находится наше братство. Тебе придется проделать долгий путь, чтобы найти меня. Впрочем, боюсь, сил на это у тебя не останется.

— Вы создали братство, чтобы совершать преступления?

— Именно. Мы основали секретное братство: орден Блага Господня. Наша божественная миссия — искоренять любыми способами все, что может потрясти основы святой католической церкви.

— Вы всего лишь безумцы, которые неправильно понимают веру! Как вы можете совершать преступления во имя веры, которая высшей добродетелью провозглашает любовь? Апостол Павел сказал: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий…»

— Хватит! — вскричал старик.

— «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так, что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто…»

— Замолчи!

— «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею — нет мне в том никакой пользы…»

Старик махнул рукой человеку со шрамом, который выхватил длинный кинжал и бросился на Джованни.

— «Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…»

Лезвие ножа вонзилось в грудь Джованни. Юноша вскрикнул и сплюнул кровью.

— «Любовь… никогда… не перестает…»[26]

Он поднял голову, возвел глаза к небу и прошептал с последним вздохом:

— Но я… я вас ненавижу.

Бросив тело юноши там, где оно упало, люди в черных плащах подожгли лачугу и ускакали прочь. Падал снег, девственно-белый.

Из леса выскользнула фигура и побежала к хижине, которая уже занялась пламенем. Молодая женщина ворвалась внутрь, ей удалось погасить огонь. Она осмотрела зияющую рану в груди Джованни и увидела, что, к счастью, лезвие прошло рядом с сердцем, не задев его.

Джованни еще дышал, но потерял много крови, которая продолжала течь. Женщина нарвала листьев орешника, смешала их с клейкой глиной, оторвала полосу ткани от своего голубого платья и наложила на рану грубую повязку.

Она подняла голову раненого и нежно погладила по лицу.

— О мой Джованни, что они с тобой сделали?

Глава 59

Загорались первые лучи рассвета.

Приор монастыря Сан-Джованни в Венери выслушал длинный рассказ гостя, ни разу не перебив его.

Джованни по-прежнему сидел на соломенном матрасе, прижав колени к груди; слезы застилали его глаза. После месяцев, проведенных в коме, и нескольких недель беспамятства разум наконец вернулся к нему. Он снова стал самим собой.

Нарушив долгое молчание, дон Сальваторе подошел к Джованни и взял за руку.

— Друг мой, твоя история тронула мое сердце. Теперь я знаю, почему оставил тебя здесь, почему решил, что в твоем взгляде видна душа, которая познала адские муки и небесные радости.

Джованни посмотрел на приора.

— Спасибо за все, что вы для меня сделали. Если бы не вы…

— Я поступил как слуга Господа и моих братьев, — прервал его монах.

— Но кто меня сюда привез? Я ничего не помню после того, как получил удар кинжалом.

— Какие-то крестьяне нашли тебя в хижине, принадлежащей ведьме. Увидев, что ты без сознания, они решили, что ты одержим дьяволом.

— Хижине, принадлежащей ведьме?

— Да, они хотели схватить ее, но, к счастью, женщине удалось убежать. Из того, что я понял, они нашли тебя на соломенном матрасе в подполе.

Джованни напряг память. Должно быть, речь шла о той лачуге, которую он построил на руинах дома своего учителя, там действительно был люк, ведущий в подвал.

— Луна!

— Прошу прощения?

— Луна. Это имя той целительницы, которая предсказала мне будущее и чью жизнь я спас.

— Да, эта часть твоей истории совершенно удивительна!

— Она жила в лесах Абруцци, всего лишь в нескольких днях пути от дома мессера Луцио. Наверное, это она спасла меня, и именно ее крестьяне хотели сжечь на костре.

— Крестьяне рассказывали, что она была красивой молодой женщиной.

— Да, это так. Наверняка это она бродила вокруг моей хижины как раз перед тем, как появились люди в черном…

— Так или иначе, она, должно быть, до сих пор прячется в лесу. Крестьяне не нашли ее.

— Хотя однажды я в ней усомнился, уверен, она — добрая женщина. — «И ее предсказание оказалось чистой правдой», — подумал Джованни.

— Теперь, когда память к тебе вернулась, есть еще одна загадка, которую я хотел бы разгадать, — произнес приор серьезным голосом. — Что случилось в лазарете? Дверь была заперта изнутри, и там находились только ты и брат Модесто, которого жестоко убили.

Джованни закрыл глаза. Ему было трудно вспомнить то происшествие, так как тогда разум еще не вернулся к нему. Но он сосредоточился, и смутные образы возникли из глубин его памяти.

— Один из фанатиков!

— Что ты имеешь в виду?

— Я помню его лицо! Один из пособников старика! Один из тех, кто убил мессера Луцио и Пьетро!

— Это невозможно!

— Я уверен. Мне никогда не забыть лица убийц!

— Но что произошло той ночью в лазарете?

— Все очень расплывчато. Я только вижу человека, который склонился надо мной и хочет задушить подушкой. На миг я пришел в сознание. Узнал лицо. Гнев вскипел в моем сердце. Я схватил нож, который лежал неподалеку, и вонзил в живот врага. Больше ничего не помню.

Некоторое время приор молча размышлял.

— Если ты говоришь правду — а как бы удивительна она ни была, у меня нет причины сомневаться в твоих словах, — значит, брат Модесто втайне от всех нас состоял в секретном обществе. Когда ты благодаря крестьянам оказался здесь, он узнал тебя и решил убить, испугавшись, что ты придешь в себя и узнаешь его. Он покинул дормитории среди ночи и отправился в лазарет. Чтобы его не застали во время преступления, запер дверь изнутри. Затем попытался тебя задушить. Должно быть, его нападение возымело неожиданный эффект, и сознание вернулось к тебе. Ты его узнал и, движимый жаждой мести, убил. На самом деле между вами, по-видимому, завязалась борьба, ведь тебя нашли лежащим на полу, а твоя рана открылась. Теперь все ясно. Убийца не сбежал, он был одним из тех двух, кого мы обнаружили в комнате.

Джованни молчал.

Приор закрыл лицо руками, затем вновь поднял глаза на гостя.

— А что случилось с братом Ансельмо, которого отравили несколькими днями позже? Ты его тоже убил?

Джованни искренне удивился.

— Что, когда я был без сознания, здесь произошло еще одно убийство? Я о нем не помню!

— Да, одного из братьев нашли отравленным. Но, похоже, он выпил яд, который предназначался тебе.

— Значит, в монастыре есть еще человек, который желает мне смерти…

— Наверное, тоже член секретного братства. Все это очень странно. — Дон Сальваторе немного подумал, затем спросил: — Помнишь ли ты икону, которую написал?

— Я написал здесь икону? — поразился юноша.

— Воистину умилительный образ! Пресвятую Деву с закрытыми глазами.

Джованни содрогнулся.

— Именно благодаря иконе мы выяснили, что ты бывал на горе Афон. Нам помог мой друг-торговец, который туда ездил.

— Вы узнали об этом?

— Да, нам даже известно твое монашеское имя — брат Иоаннис. Но настоятель монастыря, в котором ты оставался дольше всего…

— Симона-Петра?

— Да. Настоятель отказался сообщить о твоей судьбе и даже притворился, что не знает тебя, но один из монахов, родом из Италии, вспомнил твои необычные иконы и то, что ты родился в Калабрии… как моя бабушка!

— И вы занимались поисками ради меня?

— Надеялся, что это поможет вернуть тебе память… так оно и случилось, ты пришел в себя, услышав, как я напеваю калабрийскую колыбельную! Стена в твоем сознании между настоящим и прошлым рухнула.

Джованни внимательно посмотрел на приора. Если бы не сострадание этого человека, что бы с ним стало? Он сжал руку монаха:

— Благодарю, от всего сердца благодарю вас за заботу. Я больше не верю в Бога, но если, несмотря ни на что, Он все-таки существует, пусть Он сторицей воздаст вам за все, что вы для меня сделали.

— Так ты на самом деле утратил веру? — спросил приор, больше взволнованный признанием юноши, чем словами благодарности.

Джованни кивнул.

— Как я уже говорил, моя вера умерла в пещере, когда я понял, что Господь оставил отшельника, который посвятил ему всю свою жизнь. А то, что я испытал после — известие, что мои друзья погибли мучительной смертью, жестокость религиозных фанатиков, которые убивают во имя чистоты веры, — все это укрепило мое убеждение.

Дону Сальваторе хотелось продолжить дискуссию, но он вспомнил о распоряжении настоятеля перевезти Джованни в приют Святого Дамиана на рассвете.

— Я должен срочно увидеться с аббатом. Подожди меня здесь. Скоро заутреня — я поговорю с ним сразу же после службы, предупрежу, что среди нас есть убийцы, и попрошу, чтобы он решил, что с тобой делать.

Джованни ничего не ответил.

Приор надел черную рясу с капюшоном и открыл дверь в лазарет.

— Меня не будет час, может, чуть дольше. Никуда не уходи отсюда, не забудь запереть дверь.

Два часа спустя дон Сальваторе торопился обратно в лазарет. Он рассказал в общих чертах историю Джованни аббату, и тот, хотя и отнесся к ней с недоверием, согласился пересмотреть свое решение и выслушать юношу. Но настоятель не хотел, чтобы разговор произошел в монастыре. Жизнь юноши была под угрозой, его срочно требовалось перевезти в безопасное место, и потому дон Теодоро предложил отправить его, как планировалось раньше, в приют Святого Дамиана, а уже оттуда выпустить на свободу.

Дон Сальваторе постучал в дверь. Никто не ответил, и тогда он позвал юношу по имени. Ничего. Монах торопливо распахнул дверь, которая оказалась незапертой. Заглянул внутрь и не смог сдержать крик.

В комнате никого не было.

В глаза приору бросилось слово, криво вырезанное ножом на деревянном столе: «Спасибо».

Глава 60

Джованни прибыл в Анкону.

Проскакав во весь опор вдоль побережья, он преодолел примерно сорок лиг, отделяющих монастырь Сан-Джованни в Венери от крупного порта на берегу Адриатического моря, меньше чем за сутки, сделав только одну остановку, чтобы дать передохнуть лошади. Он знал, что его не преследуют, хотя, должно быть, монахи уже обнаружили его исчезновение вместе с лошадью, которую он украл из конюшни. Джованни чувствовал угрызения совести из-за того, что обманул доверие приора, который был так добр к нему, и потому дал себе слово заплатить за коня, когда выполнит свою миссию. Довольно простую миссию: найти и уничтожить старика, который пытал и убил мессера Луцио и Пьетро.

Когда юноша остался в лазарете один, он не стал медлить. Слишком опасно было оставаться там, где его уже дважды пытались убить, хотя бы на час. Инстинкт говорил Джованни, что нужно бежать. Конечно, юноша мог бы попытаться отыскать среди монахов тех, кто втайне от старших состоял в секретном братстве. Но он не только хотел избежать нападения прежде, чем будет к нему готов, — мысли Джованни целиком занимал циничный старик. Юноша не испытывал ничего, кроме испепеляющей ненависти к этому злобному фанатику, который втянул в кровавую драму множество слабых душ, убежденных, что действуют во имя благого дела. Нужно найти его и убить. Тогда тайный орден будет обезглавлен, а ужасная смерть друзей — и, без сомнения, других безвинных людей! — будет отмщена. Перед тем как отдать приказ убить Джованни, старик сообщил нечто важное — он живет в Иерусалиме. И потому юноша был одержим лишь одной идеей: добраться до колыбели христианства. Он знал, что из Анконы корабли отплывают на восток. Благодаря украденной лошади юноше не только удалось скрыться от возможных преследователей; он собирался продать ее, чтобы заплатить капитану судна.

Джованни вошел в город, ведя усталое животное за повод, и обратился к торговцу. Тот сказал юноше, что трехмачтовый корабль с множеством паломников на борту отплывает к Святой земле следующим утром. Джованни мучил голод, но купить еду было не на что, и потому юноша сговорился с купцом о продаже лошади. Тот дал хорошую цену, несмотря на жалкое состояние животного. Джованни отправился перекусить в таверну, а потом на поиски корабля. При виде оборванного, изможденного путника капитан вначале отказался взять его на борт, сказав, что корабль переполнен. Но когда Джованни показал ему золотые монеты, согласился, рассудив, что судно вряд ли пойдет ко дну из-за лишнего пассажира. Однако, чтобы избежать жалоб в дальнейшем, предупредил юношу, что двухнедельное путешествие будет весьма нелегким: пища отвратительная, к тому же пассажирам придется все время проводить на палубе, какой бы ни была погода, ведь трюмы забиты товарами, а паломников так много, что яблоку негде упасть. Джованни расплатился сразу, не торгуясь. Сумма, запрошенная капитаном, показалась ему разумной, к тому же у него еще оставались деньги, чтобы некоторое время прожить в Иерусалиме.

На корабле, помимо экипажа, было полно народу — больше двухсот человек, по приблизительным подсчетам, — все паломники, которые собирались отпраздновать Пасху в местах, где Иисус умер, а потом воскрес. Джованни взял миску, ложку и толстое шерстяное одеяло, стоимость которых входила в плату за путешествие, и устроился на носу корабля. Он кивнул соседям, сел, привалившись к бортовому ограждению, и почти сразу же заснул, измученный долгой скачкой.

Трехмачтовое судно медленно продвигалось вперед. Подгоняемый попутным ветром, корабль на хорошей скорости прошел вдоль побережья Италии до оконечности Апулии и, миновав полуостров Пелопоннес, оказался в открытом море, но тут заштилело. Стояла прекрасная, мягкая погода. Джованни подружился с паломником по имени Эмануил. Тот был родом из Фландрии, и ему пришлось пересечь всю Европу, чтобы добраться до Анконы. Эмануил давно вдовствовал и дал обет совершить паломничество в Святую землю после того, как его единственная дочь двадцати лет едва не умерла при родах. Он вверил свое дело заботам зятя и по меньшей мере на полгода покинул родину. Джованни не стал говорить ему об истинной цели своего путешествия. Как он мог признаться человеку, мечтающему вознести молитвы в местах, где жил Иисус Христос, что направляется в Иерусалим, чтобы убивать?

На девятый день пути капитан возвестил пассажирам, что корабль находится неподалеку от берегов Крита. Упоминание об этом острове словно задело струну в сердце Джованни; он вспомнил ужасный год, проведенный на венецианской галере, кораблекрушение и свое чудесное спасение. Он вновь подумал о том, как обратился к Господу перед иконой Богоматери с младенцем. Джованни открыл тогда для себя любовь Иисуса и Его матери, и благодать снизошла в его душу. На какой-то миг ему захотелось помолиться, но воля его была тверда. «Нет, — сказал он сам себе, запирая дверь своего сердца на замок, — Бога нет. Добрый Господь не оставил бы несчастного Ефрема в отчаянии. Добрый Господь не позволил бы, чтобы моих друзей, прекрасных душой, замучили, прикрываясь Его именем. Иисус умер на кресте, и Его самопожертвование всегда будет волновать людей, но не спасет их. Нет ни воскрешения, ни искупления, ни вечной жизни. Только нелепость бытия, в котором радость и злодейство существуют бок о бок». Джованни решил, что отныне он отвергает не только библейского Бога и божественную природу Христа, но и платонические понятия красоты, истины и добра. Конечно, природа предлагает немало примеров прекрасного. Несомненно, в человеческом сердце может таиться стремление к добру, которое Иисус и другие выдающиеся личности пытались освободить. Вероятно, человеческий разум тянется к познанию и истине. Но зло, заблуждения и жестокость так же сильны в этом мире, а может, еще сильнее. Джованни уже не мог согласиться с тем, что Высшее Благо создало мир и теперь управляет им. Не менее нелепой, по мнению Джованни, была вера в существование двух противоположных Божественных начал, источника Добра и источника Зла, которую исповедовали манихеи и катары. Юноше не осталось ничего другого, как верить в людей и надеяться на них, что, учитывая сложившиеся обстоятельства, ввергло его в глубокое уныние.

Мысли Джованни медленно двигались в такт равномерному покачиванию корабля, когда вдруг впередсмотрящий воскликнул:

— Справа по борту парус!

Те, кому было лучше видно, заметили на горизонте точку. С каждой минутой она становилась все больше, это означало, что незнакомый корабль направляется в их сторону. Однако он был еще слишком далеко, чтобы определить его принадлежность или намерения.

— Только бы не пираты! — воскликнул Эмануил, не отводя взгляда от маленькой черной точки.

— Особенно не берберские! — поддержал его Джованни, вспомнив, что случилось с Еленой и Джулией.

— Пусть уж лучше берберские, чем другие, — заметил моряк, стоявший неподалеку. — По крайней мере, нам сохранят жизнь — продадут в рабство.

— Если же это пираты-христиане, — сказал Эмануил, — то они отпустят нас с миром.

— Нет, если это французы, — возразил моряк. — Они заключили союз с берберскими пиратами и договорились атаковать корабли, которые плавают под флагом Священной Римской империи. — Он сплюнул за борт и продолжил: — Сегодня вторник, день Марса… дурной знак.

Стояла безветренная погода, на торговом корабле не было гребцов, и потому он не мог уйти от таинственного судна, которое явно направлялось к нему. Чем ближе оно подходило, тем сильнее волновались моряки.

— Трехмачтовое судно! — снова крикнул впередсмотрящий.

— Смотрите, как быстро оно движется, хотя ветра нет! — произнес моряк рядом с Джованни. — На нем, должно быть, много гребцов.

Он снова сплюнул за борт.

— Бьюсь об заклад, это берберский корабль! Мучительное ожидание длилось еще час, пока впередсмотрящий не подтвердил догадку моряка:

— Красный флаг, два скрещенных ятагана… алжирские пираты!

— Барбаросса? — спросил Джованни.

— Нет, его флагманский корабль, «Алжирьен», плавает под красным стягом с тремя серебряными полумесяцами. Должно быть, это один из его капитанов.

— Что же мы будем делать? — осведомился Эмануил.

— Ничего. Или попытаемся уйти, если каким-то чудом поднимется ветер!

— Разве мы не сразимся с пиратами? — удивился Джованни.

— Бессмысленно. У них по меньшей мере двадцать пушек и более сотни закаленных бойцов, а наш корабль безоружен, и на нем только паломники и матросы, у которых нет опыта сражений.

— Что же с нами будет? — спросил Эмануил, побледнев.

— Если они оставят нас в живых — а берберские пираты не имеют обыкновения убивать пленников, — то продадут в рабство.

Глава 61

Пиратский корабль двигался вперед усилиями сотни гребцов, которые остановились, когда торговый корабль оказался на расстоянии оклика. Алжирский капитан предложил капитану-христианину безоговорочно сдаться, и тот подчинился. Пираты спустили на воду две шлюпки по пятнадцать человек, которые, достигнув торгового судна, вскарабкались на его борт. Небольшой отряд возглавлял ренегат — бывший христианский раб, принявший ислам, который теперь служил пиратам. Он допросил капитана, пока его люди тщательно осмотрели корабль. Разбойники остались довольны добычей, тем более что она досталась им без единого выстрела. Их предводитель дал им указания и отправился на свою галеру, чтобы доложить обо всем капитану. Меж тем пираты рассыпались по судну, обыскивая пассажиров и экипаж.

— Спрячь деньги где-нибудь на корабле, придержи только две или три монеты, — прошептал моряк Джованни и Эмануилу, показывая, что надо делать.

Джованни незаметно сунул десять дукатов за обшивку, оставив три монеты. Когда пираты обыскивали его с ног до головы, не забыв вытрясти башмаки, то быстро нашли деньги и оставили юношу в покое, его соседей — тоже. Тем, у кого при себе ничего не было, так легко отделаться не удалось. Понимая, что никто не отправится в дорогу с пустыми карманами, пираты потеряли терпение и стали угрожать саблями глупцам, которые спрятали все деньги. Путники вскоре рассказали, где лежат их скудные сокровища, только один тосканец упорно отрицал, что у него есть хоть что-нибудь, и его выбросили за борт. Происшествие напомнило пассажирам о том, что их жизнь висит на волоске, после чего они стали весьма сговорчивыми.

Вторая шлюпка, нагруженная ценными трофеями, вернулась на пиратский корабль. Вслед за тем паломники стали свидетелями ужасной сцены. С пиратского судна донеслись душераздирающие вопли.

— Что там происходит? — спросил Джованни. — Крики такие, словно они потрошат друг друга.

— Вряд ли, — ответил моряк. — Похоже, они убивают больных и ослабевших гребцов.

Мрачное предположение вскоре подтвердилось, когда они увидели, как около двадцати тел — в некоторых еще теплилась жизнь — вышвырнули в море.

Эмануил перекрестился.

— Господи, спаси их души!

— И не дай нам занять их место! — заметил моряк.

Пираты вскоре вернулись на торговый корабль с двумя пустыми шлюпками. Надсмотрщик над галерными рабами поднялся на борт и вместе с другими разбойниками стал осматривать пассажиров, ища новых гребцов. Воспоминания о жизни на галере нахлынули на Джованни, и холодный пот выступил на его лбу. Нет, ему больше не вынести подобных мучений! Лучше умереть сразу, подумал юноша.

Надсмотрщик приказал молодым людям раздеться и тщательно их осматривал. Время от времени он подавал знак своим спутникам, и тогда пираты хватали кого-нибудь и бросали в шлюпку. Никто не смел сопротивляться, понимая, что его убьют на месте или выкинут за борт, как тех несчастных гребцов. Надсмотрщик дошел до Джованни, осмотрел его с головы до пят и остался доволен. Юноша сильно исхудал за долгие месяцы болезни, но был молод и хорошо сложен. Под взглядом пирата Джованни почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Несколько мгновений надсмотрщик смотрел на юношу, а затем кивнул двум разбойникам, следующим за ним. Один из них схватил Джованни.

— Нет! — закричал тот.

Пират занес дубинку и уже хотел было ударить юношу, но Эмануил остановил его.

— Погоди! Ты делаешь ошибку. Этот человек — дворянин из Калабрии, странствующий под видом скромного паломника. Твой хозяин получит за него хороший выкуп!

Разбойник опустил оружие и бросил угрожающий взгляд на путника.

— Кто ты такой?

— Его слуга. Уверен, хозяин рассердится на меня за то, что я выдал его, но я не могу допустить, чтобы он стал гребцом на галере!

Надсмотрщик еще раз посмотрел на Джованни, послал за другим пиратом, по-видимому из главарей, и все ему рассказал.

— Как тебя зовут? — спросил тот Джованни.

Джованни не медлил ни секунды.

— Джованни Да Скола. Действительно, я дворянин из Кантазаро. Моя семья заплатит за меня и моего слугу большой выкуп.

— А что ты делаешь здесь, на переполненной людьми палубе, одетый как нищий?

— После того как моя мать исцелилась от тяжкой болезни, я поклялся совершить паломничество в Иерусалим. Согласно обету я отправился туда смиренным путником и без денег, взяв с собой только преданного слугу.

Пират долго смотрел юноше в глаза.

— Похоже, ты не лжешь. Я покажу тебя паше, когда придем в порт.

Он кивнул надсмотрщику, который продолжил свой зловещий отбор и вскоре отплыл на пиратскую галеру с двадцатью несчастными. Джованни благодарно сжал руку Эмануила — тот спас юноше жизнь.

В конце концов пираты решили, что захваченное судно поплывет самостоятельно, но с меньшим экипажем. Они оставили на корабле примерно три десятка вооруженных до зубов людей под командованием христианина-ренегата. Ему предстояло доставить судно в Алжир вместе со всем экипажем, товарами и пассажирами, а тем временем пиратская галера продолжит поиски добычи.

Корабль поменял курс и поплыл на запад, к побережью Африки. Жизнь на борту почти вернулась в прежнее русло. Моряки занимались своим делом, подчиняясь приказам капитана, за которым пристально следил ренегат. Через несколько дней, когда установился попутный ветер, он подошел к Джованни.

— Я тоже родился в Калабрии, в районе Реджио. Расскажи мне о тех краях.

— Я из Катанзаро, но, к сожалению, мало ездил по родным местам. По роду занятий мне чаще приходится бывать на севере страны.

Пират молча смотрел на него, несколько недовольный.

— А ты? — торопливо спросил Джованни, опасаясь более подробных расспросов. — Что ты делаешь среди пиратов?

— Мой отец погиб во время одного из набегов Хайраддина, знаменитого Барбароссы, на побережье Калабрии. Меня вместе с матерью и тремя сестрами захватили в плен и сделали рабами. Мне не было и шести. Через несколько лет мне дали возможность принять ислам и обрести свободу. Я согласился и завербовался на корабль под командованием одного из капитанов Барбароссы. Теперь мне двадцать восемь, а я уже первый помощник на галере, той самой, которую ты видел.

— Как тебя зовут?

Пират рассмеялся.

— Багааддин аль-Калабри! Но прошло уже много времени с тех пор, как меня звали моим старым христианским именем!

— Ты помнишь его?

Багааддин посмотрел на Джованни. В его красивых голубых глазах промелькнула печаль, которую, однако, сменил гнев.

— Конечно, но какое тебе дело до этого, христианская собака?

— Ты сам захотел поговорить со мной о своей родной Калабрии. Я думал, ты желаешь вспомнить прошлое.

Пират улыбнулся.

— Ты прав. Мне не следовало выходить из себя. Меня звали Джакомо.

— Как моего брата!

— Неужели? А чем он занимается?

Джованни вынужден был солгать, и лицо его помрачнело.

— Он служит в императорской армии. Мы с ним не виделись уже много лет.

— Ты женат? У тебя есть дети?

— Пока нет. А ты?

— У меня жена и трое детей. Они живут в Аль-Джезаире, который вы называете Алжиром. Хвала Аллаху, я скоро снова их увижу.

— Расскажи мне об Алжире. Он тебе нравится?

Глаза Багааддина загорелись.

— Нравится ли он мне? Ты скоро сам убедишься в его великолепии. Знаешь, хотя этот город и его пираты отняли моего отца и захватили меня в плен, я полюбил Алжир. И ни за что на свете не согласился бы жить в другом месте.

Крик впередсмотрящего прервал его рассказ.

— Прямо по курсу несколько судов!

Ренегат прошел на корму. Корабль продолжал следовать своим путем. Меньше чем через час он проплыл мимо трех венецианских военных галер. На торговом судне все еще был поднят имперский флаг королевства Неаполя и Сицилии. Так как все выглядело вполне обычно, венецианцы просто обратились к капитану торгового судна через рупор, чтобы узнать, все ли в порядке. Багааддин, переодетый в капитанскую одежду, ответил утвердительно, а остальные пираты прятались в трюме. На несколько минут все затаили дыхание, но и моряки, и пассажиры были так напуганы, что никто из них не осмелился крикнуть, что корабль захвачен пиратами. В какой-то миг Джованни хотел было прыгнуть в воду и попытаться доплыть до одной из христианских галер. Но потом решил, что лучше быть проданным на рынке рабов в Алжире, чем попасть в руки венецианцев.

Путешествие длилось еще десять дней и без происшествий. Однажды утром Джованни увидел на горизонте побережье Африки. Через некоторое время впередсмотрящий закричал:

— Аль-Джезаир!

Пираты стали палить в воздух из пистолетов и радостно обнимать друг друга, меж тем как пассажиры и моряки были мрачны. Они знали, что, едва судно причалит к берегу, их продадут в рабство.

Глава 62

Вскоре Алжир во всем великолепии предстал перед тревожными взглядами пленников. Белый город раскинулся на горе, возвышающейся над морем. Покрытые зеленью холмы окружали город, подчеркивая белизну камня, из которого были построены все здания: дома, дворцы, мечети.

Радостная толпа встретила причаливший корабль приветственными возгласами. Зеваки — нищие в лохмотьях, дети, моряки, а еще богатые купцы с приказчиками — проталкивались вперед, чтобы увидеть добычу и оценить ее стоимость. Служителей порта интересовало только само судно, ведь вся его оснастка от парусов до мачт по праву принадлежала им. Молодой капитан в сопровождении двух писцов немедленно отправился во дворец паши, чтобы представить правителю Алжира, наместнику турецкого султана, полный отчет о трофеях: корабле, людях, товарах, деньгах и драгоценностях. Паша регулярно получал десять процентов добычи, и любая попытка жульничества сурово наказывалась. Чуть меньшая часть уходила городским властям и чиновникам, а один процент отдавали марабутам, святым отшельникам, которые обладали даром исцеления и прорицания и пользовались у народа великим почетом. Остальное делили капитан и его люди, захватившие корабль, а если они работали на кого-нибудь, то часть добычи перепадала и тем.

Прежде чем выгрузить товары, пираты высадили на берег несчастных паломников и экипаж судна. Всего их оказалось сто пятьдесят мужчин и тридцать женщин. В окружении янычар — турецких наемников, которых султан посылал алжирскому правителю в качестве полиции, отборных войск и личной охраны паши, — их повели на невольничий рынок. Пленников не стали заковывать в цепи — при таком скоплении людей любая попытка к бегству была обречена на неудачу. Богатые и бедные, мужчины и женщины, старики и дети — все население высыпало на улицы, чтобы поглазеть на невольников. Несколько молодых женщин привлекли взгляды алжирцев, в то время как их жены и дочери не отводили глаз от пленников-мужчин, пряча лица под покрывалами, чтобы скрыть смех, когда кто-либо из них оборачивался. Джованни, один из немногих молодых, хорошо сложенных мужчин, которым удалось избежать печальной участи гребцов на галере, пользовался особым вниманием.

Они пришли на большую площадь в самом сердце города, где рабам велели сесть на землю. Худой старик с табличкой и пером в руках приблизился к капитану захваченного судна. Жестами приказал тому встать и чем-то вроде мела написал на его одежде цифру. Затем, взяв за руку, повел вокруг площади. Горожане толпились по краям, и те, кто хотел, спрашивали пленника о его возрасте, занятиях и стране, откуда он родом. Старик, говоривший на нескольких европейских языках, переводил ответы. Кое-кто из купцов щупал мускулы невольника или просил его открыть рот, чтобы проверить зубы. Происходящее напомнило Джованни конную ярмарку, которую он видел в детстве, и юношу затошнило.

Эмануил поймал его взгляд.

— Подумать только, а ведь мы, христиане, делаем то же самое с пленными индийцами и мусульманами! — шепнул он на ухо Джованни.

Обведя капитана вокруг площади, старик приказал невольнику сесть, взял следующего, и все повторилось.

Шли часы. Джованни, осознавая собственную беспомощность, с отвращением наблюдал, как юную девушку вели перед мужчинами, каждый из которых пытался ее потрогать. После того как ее ущипнули, шлепнули и пощекотали раз двадцать, девушка забилась в истерике и потеряла сознание. Ее привели в чувство, и представление продолжилось, пока, к вящему удовольствию толпы, она не начала кричать. В конце концов девушку пришлось заковать в цепи и тащить силой, так как она отказалась идти сама.

Джованни повели по площади одним из последних. Многие торговцы и горожане обратили на него внимание, привлеченные его молодостью, благородным видом и крепким сложением.

Ближе к полудню с минарета, возвышающегося над площадью, разнесся звучный, мелодичный мужской голос.

— Это муэдзин сзывает правоверных на молитву, — прошептал Джованни моряк. — Так происходит пять раз в сутки: на рассвете, в полдень, во второй половине дня, на закате и через час после наступления темноты.

Красота произносимого нараспев призыва поразила Джованни, напомнив ему о православных молитвах. Старик и почти все горожане ушли с площади, чтобы помолиться и поесть. Пленников разместили в тени арок, окружающих площадь, и дали им хлеба, воды и фиников. Через несколько часов, закончив послеобеденный намаз, люди вернулись. Старик, схватив за руку невольника с цифрой «один» на одежде, повел его по площади, крича:

— Сколько, сколько?

Он аккуратно отметил на своей табличке номер пленника, цену и имя его покупателя. Еще он написал цену раба на его одежде, прежде чем отвести несчастного к остальным. Джованни заинтересовался и спросил моряка, который, по-видимому, хорошо знал местные обычаи, зачем это делают.

— Как только аукцион завершится, нас отведут к паше, который сможет купить одного из каждых восьми невольников для себя.

— А почему нас привели сюда? — удивился Джованни.

— Потому что на аукционе определяется настоящая цена рабов. Так как паше разрешено купить одного из каждых восьми рабов, нужно знать, сколько они стоят, чтобы вычесть их стоимость из доли добычи правителя.

— Какая точность, — произнес Джованни с насмешкой. — И какое чувство справедливости…

Когда пришла его очередь, он удивился, сколько денег за него предлагают, даже больше, чем за юную красавицу. Позже Джованни догадался, что пираты сообщили старику, что, несмотря на жалкую одежду, он принадлежит к благородному роду, и за него дадут хороший выкуп. Торговцы и богатые горожане спорили, сколько за него можно выручить, если перепродать. В конце концов Джованни приобрел богатый купец-мавр, который занимался тем, что получал выкуп за христианских пленников.

Аукцион закончился перед наступлением ночи. Вскоре муэдзин прокричал призыв к молитве, и толпа рассосалась. Янычары повели пленников в одну из трех тюрем паши в нижней части города, в подземельях которых без света и свежего воздуха постоянно жили несколько сотен рабов. Новичков разделили на группы, тщательно отделив мужчин от женщин, и развели по комнатам, вмещающих в себя до двадцати человек. Им дали хлеб и воду, предупредив, что нужно оставить немного на утро. Стражники разговаривали на странном языке, называемом «франко», — смеси французского, испанского, итальянского и португальского. На этом языке турки и алжирцы общались с рабами, а невольники — между собой.

— Форти, форти! Быстрее. Быстрее! — кричал стражник, открывая дверь в помещение, где Джованни провел бессонную ночь на вонючем гамаке.

Пленников собрали у тюремного входа, а потом отвели в Дженину, величественный дворец паши. Джованни заметил, что среди остальных нет девушки, с которой вчера случился истерический припадок. Вскоре от невольниц до него дошел слух, что бедняжка ночью покончила с собой, удавилась шарфом. От этой новости кровь застыла у него в жилах, но потом, вспомнив похотливые взгляды толстого купца, который ее купил, юноша подумал, что, может, она поступила правильно.

Пленников, как и прежде в сопровождении старика с табличкой, по одному провели перед пашой, сыном Барбароссы. Великого и ужасного пирата в возрасте семидесяти пяти лет вызвал ко двору султан Константинополя. Перед отъездом Хайраддин передал трон своему сыну Гассану, упросив султана Сулеймана назначить его пашой Аль-Джезаира. Гассан, однако, сильно отличался от отца и внешне, и по характеру. От матери-берберки он унаследовал любовь к Алжиру, которую никогда не испытывал его отец, турок по происхождению. На самом деле Хайраддин, прозванный Барбароссой, всегда считал Алжир не более чем стратегически важным местом нахождения своей пиратской флотилии. Ему больше нравилось бороздить просторы Средиземного моря, которое он знал как свои пять пальцев. Хайраддина не интересовала жизнь горожан или вопросы городского планирования. Гассан, не такой кровожадный и вспыльчивый, как отец, не только искренне любил Аль-Джезаир, но втайне мечтал вернуть ему независимость и избавиться от двух тысяч янычар, которые отравляли жизнь самому паше и его подданным. Всего год Гассан правил городом, но уже завоевал уважение населения, состоящего из берберов, арабов, мавров, евреев и христиан-ренегатов, не говоря уже о многочисленных христианских рабах, захваченных в море, и чернокожих невольниках, которых привозили арабы.

Гассан-паша сидел, скрестив ноги, на возвышении в огромной, скромно украшенной зале и выглядел довольно невзрачно. Низенький и толстый, с круглым лицом, редкой черной бородой и шишковатым лбом, он казался еще меньше ростом под большим голубым тюрбаном. Подобно отцу, он слегка шепелявил, но обладал быстрым и острым умом. Возле возвышения стояли четыре янычара, за спиной паши находились три советника. Старик, следивший за продажей рабов, сидел у подножия платформы, уткнувшись в свои таблички, пока рабов одного за другим проводили перед пашой. Паша внимательно смотрел на каждого невольника и цену, написанную на его одежде, и иногда задавал старику вопросы. Время от времени он обращался к советникам и даже к пленникам, старик переводил. Он долго расспрашивал Джованни о его происхождении, семье и состоянии. Джованни повторил ложь, придуманную для капитана пиратского судна. Юноша попросил пашу, чтобы тот, если решится на покупку, приобрел вместе с ним и его слугу Эмануила. Джованни сказал, что не хочет расставаться с ним и тем паче оставить его здесь после того, как заплатят выкуп.

Как обычно, паша не стал принимать решение сразу, и всех невольников вновь отвели в тюрьму. Они провели там несколько дней, а после их разделили. Тех, кого выбрал паша, вызвали по очереди. Джованни и Эмануил с облегчением услышали свои имена. Там же присутствовали все горожане, которые выразили желание купить кого-нибудь из пленников. Они платили старику и его помощникам и забирали своих новых рабов с собой. Некоторые из невольников плакали, покидая товарищей, другие, казалось, смирились со своей участью. Несколько человек, которых купил паша, остались на том же месте. Затем к ним подошел дворецкий, сорокапятилетний мужчина внушительного вида, и заговорил. Джованни узнал в нем одного из тех, кто сидел рядом с пашой. Он был арабом, рожденным в Алжире, и звали его Ибрагим бен Али аль-Таджер. Он разговаривал тихим, спокойным голосом. Дворецкий сообщил, что всех женщин заберут во дворец и определят на разные работы. Все мужчины — кроме одного, умелого повара, которого тоже отведут во дворец, — останутся в тюрьме. Они будут благоустраивать город — заниматься ремонтом и строительством дорог или городских зданий. Ибрагим сказал, что с невольниками будут хорошо обращаться, если только они будут починяться законам. И предупредил, что за любую попытку к бегству их сурово накажут: в первый раз дадут триста ударов палками, во второй — отрубят руку, а в третий — казнят.

— Значит, у нас только одна попытка! — шепнул Джованни Эмануилу.

Глава 63

Вместе с пятнадцатью другими невольниками Джованни отвели в тюрьму. Их завели в большую комнату, где каждому на правую лодыжку надели железное кольцо. От кольца тянулась тяжелая цепь в пять или шесть звеньев, которая ограничивала движения пленника и не давала идти быстрым шагом. Подобная конструкция имела ряд преимуществ: не слишком обременяла рабов при работе, но сразу же выдавала в них невольников паши и служила значительным препятствием, вздумай они бежать.

После того как на Джованни и Эмануила надели кольца, друзья получили возможность свободно передвигаться по тюрьме. Кроме плохо проветриваемых помещений для сна там еще оказалась таверна — огромная, слабоосвещенная сводчатая комната с одним-единственным окном. Рабы могли там встречаться и даже пить вино и играть в кости и карты. Войдя с Эмануилом в эту шумную пещеру, Джованни полюбопытствовал, откуда рабы берут деньги, чтобы тратить, ведь у них все отняли. Хитро взглянув на спутника, Эмануил показал ему дукат, который сумел спрятать в башмаке. Два друга сели за стол, где было не слишком шумно, и заказали кварту вина у болезненного вида юноши.

— Хорошо, что мне удалось сохранить эту монету! — прошептал Эмануил. — По крайней мере, среди всех невзгод у нас будет несколько приятных минут.

— Вчера один из турецких солдат забрал у меня все деньги, что я вынес с корабля, после того как у меня хватило глупости сунуть их обратно в карман!

— Не знаю, на сколько кварт вина хватит этого золотого дуката. Впрочем, подозреваю, что нам скоро опять придется пить воду.

Джованни огляделся.

— Странно, однако, что все эти люди, которые здесь, по-видимому, уже много месяцев и лет, до сих пор тратят то, что им удалось спрятать от пиратов и солдат. Как бы то ни было, паша поступил мудро, дав им такую возможность!

— Полностью с вами согласен.

Слова эти произнес толстяк, сидящий на другом конце стола.

— С кем имеем честь? — осведомился Джованни.

Человек, которому было по меньшей мере лет сорок, протянул толстую руку и приветливо улыбнулся:

— Жорж Моруа из Дюнкерка, порта на севере Франции.

Джованни обменялся с французом рукопожатием.

— Я Джованни Да Скола, а это мой слуга, Эмануил. Мы с ним из Калабрии.

— Добро пожаловать в Алжир!

— Спасибо. Хотя, думаю, мы вполне бы обошлись и без этого путешествия. Сейчас мы должны были быть на пути к Иерусалиму. А ты? Сколько лет ты уже здесь гниешь?

Человек ухмыльнулся широкой беззубой улыбкой и ответил не сразу. Джованни и Эмануил с ужасом переглянулись.

— Восемь лет, друзья, — произнес он наконец. — Уже восемь лет минуло с тех пор, как я поселился в этом великолепном месте. Я знаю в тюрьме каждый уголок, а в городе — каждую улочку.

— Неужели ты не хочешь снова стать свободным? — спросил Эмануил.

Жорж громко рассмеялся.

— За меня уже три раза платили выкуп! И все три раза его крали по дороге! Мои родители и друзья отдали все, что у них было, чтобы вытащить меня отсюда, да только впустую!

Джованни и Эмануил, пораженные до глубины души, смотрели друг на друга.

— Ужасно! — заметил Джованни. — А ты никогда не пробовал сбежать?

Жорж придвинулся к друзьям поближе.

— Есть кое-что, о чем не следует говорить с посторонними, — предупредил он тихим голосом. — Эта тюрьма кишит подлецами, которые донесут на тебя за пару пиастров. Я знаю немало людей, чьи попытки к бегству потопили в крови, а все из-за того, что они не держали язык за зубами. Всего лишь месяц назад трех невольников наказали палками после того, как поймали среди ночи в небольшой бухте, куда они пристали на лодке. И знаете, кто на них донес?

Новички вопросительно взглянули на него.

— Монах-капуцин, который здесь жил. Один из беглецов попросил поминать его в своих молитвах!

— Матерь Божья! — воскликнул Эмануил.

— В награду турки монаха освободили. Поверьте, здесь никому нельзя доверять…

— Даже тебе? — спросил Джованни с ироничной усмешкой.

— А мне особенно! Я бы продал отца с матерью, лишь бы вернуться домой!

Троица весело рассмеялась.

— Любопытно, где вы берете деньги, чтобы тратить в этой таверне? — поинтересовался Эмануил, отхлебнув из чаши вина.

— Зарабатываем.

— Как?

— Каждое утро на рассвете мы группами от двадцати до ста человек уходим работать на стройках паши. Заканчиваем после полудня, так что у нас еще есть несколько часов до заката. Янычары сдают нас горожанам, которым нужны поденщики, а потом дают нам небольшую долю от полученной суммы. Некоторые годами откладывают каждый грош, чтобы накопить на выкуп и получить свободу. Но большинство пленников вроде меня спускают все до последней монеты в этой таверне, чтобы хоть чуть-чуть скрасить жизнь.

Несколько мгновений Жорж пустым взглядом глядел в пространство. Затем вздохнул.

— Признаю, если бы я сберег все, что заработал за эти восемь лет, то уже играл бы в карты в лучших тавернах Дюнкерка!

— У тебя есть жена и дети? — поинтересовался Джованни.

— Да хранит их Господь! Я женат двадцать лет, и у меня четверо детей. Когда я покинул дом, младшему было всего два.

— Ты знаешь, что с ними?

— По словам Ибрагима, дворецкого паши, они все живы. Его эмиссары трижды встречались с моей семьей, друзьями и помощниками, чтобы забрать выкуп. Но, как я уже говорил, судьба против меня…

— А зачем ты уехал из дома восемь лет назад? — спросил Джованни.

Француз дружески хлопнул его по плечу.

— Давайте-ка я куплю вам еще по стакану этого плохого вина. — Он подозвал болезненного юношу: — Пиппо, три чаши за мой счет!

— Он итальянец? — полюбопытствовал Джованни, глядя на парнишку.

— Да, жил неподалеку от Неаполя. Его захватили еще ребенком во время набега на их деревню. Затем его купил старый еврей, который обращался с ним неплохо, но когда старик умер два года назад, парня перекупил владелец здешней таверны, христианин-ренегат по имени Мустафа, и он относится к мальчишке хуже, чем к собаке.

Джованни присмотрелся к пареньку. Тот был чрезвычайно истощен, потухшие глаза окружали темные круги. Джованни стало невыносимо жаль беднягу.

— Я — торговец, — начал рассказ Жорж, — и направлялся в Лиссабон за индийскими тканями. К несчастью, на наш корабль, хотя он и был хорошо вооружен, напали три пиратских судна Барбароссы.

— Барбароссы, — повторил Джованни. В прошлом он уже дважды слышал о знаменитом пирате: один раз в связи с нападением на корабль Елены, а второй — с удивительной попыткой похищения Джулии Гонзага. А теперь он стал рабом в городе, которым правит сын Барбароссы.

— Ага! Барбаросса! Вот вам и история, чтобы скоротать время, — оживился Жорж.

Он говорил по-итальянски с заметным французским акцентом, но его страсть, талант рассказчика и манера сопровождать повествование жестами и взглядами заворожили двух слушателей, которые не сводили с него глаз. Джованни особенно заинтересовала история этого пирата, чье сердце постепенно переполнилось ненавистью после увиденных и перенесенных страданий и несправедливости.

Так незаметно пролетели почти два часа, которые показались Джованни минутами, и тут грохот прервал рассказ Жоржа. Рабы, ответственные за раздачу пищи, начали распределять ужин. Всем невольникам пришлось покинуть таверну и вернуться в общие комнаты, где их накормили хлебом и вялеными фруктами.

Жорж спал в другом помещении, но он сказал новичкам, что за несколько монет всегда можно договориться с христианами-ренегатами, которые управляли тюрьмой, и поменять место. Закончив еду, невольники — по двадцать в каждой комнате — забрались в узкие веревочные гамаки, которые висели на больших крючьях, вделанных в толстые стены.

Джованни едва терпел духоту и вонь, тяжелая цепь оттягивала правую ногу. Как в предыдущую ночь, он не мог заснуть, размышляя о встрече с французом. Джованни не сомневался в честности нового знакомого. Юноша не только чувствовал, что может доверять Жоржу, но и был уверен, что тот поможет им бежать. «Мы должны вместе покинуть тюрьму, — думал он, — уверен, что у нашего друга уже есть кое-какие соображения по этому поводу. Нужно заручиться его дружбой, и он укажет нам подходящий способ».

Глава 64

Первый день работы оказался особенно тяжелым. Джованни, Эмануила и сотню других рабов отправили туда, где строилась крепость. Невольников разбудили на рассвете и заставили строем добираться до места строительства, которое располагалось примерно в тысяче семистах шагах от города. В сопровождении тридцати янычар, под любопытными взглядами горожан рабы с трудом ковыляли, волоча за собой цепи. Едва они добрались до места, которое называлось Рас-Тафура и находилось на холме, возвышающемся над белым городом, их сразу же заставили рыть яму под фундамент новой крепости, строящейся по велению Гассана-паши. Долгие часы рабы копали котлован мотыгами и лопатами. В полдень им разрешили передохнуть несколько минут и напиться из источника в ста шагах от стройки. Один из невольников объяснил Джованни, что этот источник снабжает питьевой водой весь Алжир. Джованни заметил арки акведука в римском стиле, спускающиеся к городу.

Джованни воспользовался короткой передышкой, чтобы полюбоваться захватывающим ландшафтом. Вдалеке он увидел порт с пирсом, выступающим из форта Пеньон, построенного испанским инженером на четырех маленьких островках, носящих имя «Аль-Джезаир», — они и дали имя городу. У причала стояло примерно двадцать пиратских галер и торговых кораблей. Джованни даже удалось разглядеть судно, на котором он отплыл из Анконы. Алжир построили на холмах, и тысячи зданий сбегали по склонам к морю. Дома, дворцы, минареты, сады и террасы смешались почти в совершенной гармонии. Джованни долго стоял, любуясь видом, который, несмотря ни на что, казался ему умопомрачительно прекрасным. Затем раздались недовольные окрики турок, и ему пришлось вернуться к работе.

Стоял апрель, и жаркое солнце светило на невольников, которым некуда было скрыться от палящих лучей. Эмануил, не столь привычный к зною, как Джованни, получил солнечный удар. Обожженная кожа на его лице и плечах приобрела цвет бычьей крови. Когда Жорж, который работал в порту, увидел, в каком ужасном состоянии находится приятель, то немедленно послал за рабом-англичанином, исполнявшим обязанности лекаря. Тот смазал обожженную кожу Эмануил а успокаивающим бальзамом.

Пока врач занимался своим делом, Жорж обратился к Джованни:

— Судя по всему, твой слуга не слишком привычен к жаркому солнцу, и кожа у него слишком светлая. Сомневаюсь, что он родом из Калабрии…

— Ты прав, — ответил Джованни не моргнув глазом. — Он родился во Фландрии. Я встретил его, когда странствовал по северу Европы. С той поры мы с ним неразлучны.

— Он не слишком-то хорошо выучил итальянский.

— Достаточно, чтобы я его понимал.

— Конечно… Но если Ибрагим будет допрашивать вас порознь, постарайтесь, чтобы ваши ответы не противоречили друг другу. Вам придется дорого заплатить, если выяснится, что кое-что в вашем рассказе не соответствует истине.

Джованни молча посмотрел на Жоржа и кивнул.

— Твой друг сегодня уже ничего не сможет делать, — продолжил Жорж. — Но если хочешь немного заработать, я сведу тебя с одним мавром — он мог бы нанять тебя на несколько часов в день для уборки помещений, которые сдает янычарам.

— Было бы неплохо, — ответил Джованни.

Конечно, дополнительная работа его не привлекала, впрочем, перспектива заработать пару монет тоже, но Джованни рассудил, что, может, так он сумеет найти путь к бегству.

Жорж отвел его к янычару по имени Мехмет, толстому, низенькому турку, единственным украшением плоской, квадратной физиономии которого служили тонкие черные усы, закручивающиеся на концах. Он плохо говорил на франко и изъяснялся в основном жестами и гримасами. Мехмет оглядел Джованни со всех сторон, совсем как крестьянин мула перед пахотой, и кивнул. Вскоре к ним присоединился третий раб, голландец по имени Сьорд.

Сопровождаемые турком, трое невольников шагали по касбе, самой старой части города. День близился к вечеру, и вокруг шла оживленная торговля. В маленьких извилистых улочках разносчики наперебой нахваливали свой товар: оливки, яйца, финики, специи, фрукты, благовония, разноцветные ткани, украшения, бурнусы и глиняную посуду, крашеную и некрашеную.

Миновав несколько переулков, четверка прошла через небольшую голубую дверь и оказалась в просторном, но довольно мрачном дворе, который по периметру окружало четырехэтажное здание.

— Это гостевой дом, — шепнул Жорж Джованни, пока турок отлучился на поиски хозяина. — Принадлежит мавру, который сдает янычарам примерно двадцать комнат. А так как он не хочет содержать слишком много рабов, то каждый день через Мехмета нанимает кого-нибудь из нас, чтобы убирать спальни.

Мехмет вернулся с хозяином дома, высоким тощим стариком, который пару секунд разглядывал Джованни. Затем обменялся несколькими фразами с турком. Мехмет сообщил невольникам, что хозяин согласился на пробу нанять Джованни и затем отправился отдыхать в свою комнату, а трое рабов под руководством одного из слуг мавра принялись наводить порядок в комнатах и чистить туалеты. Когда солнце начало садиться и призыв муэдзина разнесся по округе, Мехмет собрал заключенных, дал каждому по четыре мелкие монеты и снова отвел в тюрьму.

Жорж, как обычно, направился в таверну, чтобы пропить свой жалкий заработок, а Джованни пошел в общую спальню узнать о самочувствии Эмануила. Тот ощущал себя разбитым и измученным. Его ожоги все еще болели, но благодаря снадобьям Александра уже не так сильно. Джованни рассказал другу о том, что видел, и поделился впечатлениями о красочных улицах Аль-Джезаира.

Вскоре принесли еду, и им пришлось прервать разговор. Джованни, изголодавшийся после целого дня изнурительной работы, набросился на ломоть хлеба. Хотя спертый воздух и вонь по-прежнему досаждали ему, он так устал, что наконец смог заснуть.

Дни протекали по установленному распорядку. Эмануил не отличался крепким сложением и по-прежнему страдал от солнца. Ему приходилось закрывать голову куском ткани, и он подкупил турка, чтобы тот разрешил ему пить через каждый час. После того как невольники закончили рыть котлован, они стали грузить огромные глыбы камня на телеги, которые потом на мулах волокли в порт. Управляться с огромными тесаными камнями оказалось нелегким делом, которое требовало не только физической силы, но и ловкости — нужно было постоянно следить, чтобы многотонная махина не упала на людей. Во второй половине дня, пока Эмануил отдыхал, Джованни вместе с Жоржем ходили в гостевой дом. Затем трое друзей встречались в таверне, чтобы пропустить стакан вина или местного бренди и поболтать, иногда между собой, а иногда — с другими пленниками разных национальностей. По происхождению все невольники были христианами. Некоторые отказались от своей веры и приняли ислам, чтобы улучшить себе условия жизни. Оставшись рабами, эти ренегаты, как их называли, свободно бродили по городу и разными путями умудрялись зарабатывать на жизнь как в тюрьме, так и за ее пределами. Их не любили ни турки, открыто их презиравшие, ни другие рабы-христиане, которые порицали их за то, что они предали веру своих отцов. В результате большинство ренегатов обладало скверным характером: злобным и вспыльчивым. Именно таким был владелец таверны, испанец неопределенного возраста по имени Мустафа, который день-деньской издевался над своим помощником, юным Пиппо. Джованни жалел мальчика и подозревал, что тот является жертвой гнусных домогательств хозяина. Однажды вечером, когда три друга уселись за стол, он решил поговорить об этом с Жоржем.

— Пиппо такой бледный, и у него печальные глаза. Такое впечатление, что за закрытыми дверями несчастному парнишке приходится терпеть гораздо больше, чем просто окрики и тычки владельца таверны.

— Так оно и есть.

— Что ты имеешь в виду?

— Все знают, что Мустафа проделывает со своим рабом.

Джованни ошеломленно замолчал.

Жорж наклонился к нему и прошептал:

— Он занимается с ним тем, что здесь называют «греховной любовью».

— Ты хочешь сказать, что он состоит с мальчиком в плотской связи?

Жорж кивнул.

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы вытащить беднягу из этого ада?

— Хозяин может поступать с рабом так, как ему заблагорассудится: насиловать, пытать, даже убить. Хотя их религия запрещает греховную любовь, многие хозяева обращаются со своими юными рабами-христианами подобным образом, и здесь ничем не поможешь.

— Это ужасно! — сказал Эмануил.

— Ужасно быть рабом, — продолжил Джованни.

Пиппо принес еще три чаши вина. Джованни внимательно посмотрел на парнишку и дал ему щедрые чаевые. Пиппо благодарно взглянул на него, но в его глазах не было блеска, и улыбка не освещала печальное лицо.

Эмануил решил сменить тему разговора.

Глава 65

— Ты знаешь, сколько здесь нас, рабов? — спросил Эмануил.

— В Алжире у паши около двух тысяч невольников. Именно поэтому Барбаросса построил три большие подземные темницы. Но еще по меньшей мере пятнадцать тысяч рабов принадлежат разным людям в этом городе с восьмидесятитысячным населением. В основном они христиане, но их жизнь гораздо лучше, чем наша. Они живут в хозяйских домах, и с ними хорошо обращаются. Такие рабы даже могут свободно ходить по городу, выполняя поручения хозяина, главное, чтобы успели вернуться домой до наступления темноты.

— Значит, нам не повезло, что нас купил сын Барбароссы, и теперь мы гнием в этой мерзкой тюрьме! — заметил Эмануил. — Подумать только, а мы ведь радовались, когда паша нас выбрал!

Неожиданно их разговор прервал пьяный раб, который свалился прямо на Жоржа. Тот осторожно освободился из объятий бесчувственного тела, от которого разило дешевым вином и блевотиной, и передал его тем, кто делил с ним комнату. Они оттащили приятеля к его гамаку.

— Печально, но это единственное доступное нам удовольствие, — вздохнул Жорж, снова садясь на место.

— А разве здесь нет проституток, как во всех портовых городах? — спросил Эмануил, сразу же поняв, на что намекает приятель.

— Конечно есть! В городе полно шлюх. Христианки, которых продают хозяева, разведенные мусульманки, вдовы без других источников дохода. Но для нас они недоступны, потому что нам не разрешают ночевать вне тюрьмы.

Жорж замолчал, а потом продолжил заговорщическим тоном:

— Впрочем, если захочешь женщину, всегда можно договориться с янычарами и с теми людьми, в чьих домах мы работаем в конце дня. Но это очень дорого, значит, придется потратить месяц работы в поте лица на десять минут удовольствия!

— Подумать только, мы лишены почти всех радостей жизни! — пробормотал Эмануил. — Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы паша освободил нас из этого ада поскорее!

— Все будет зависеть от того, как быстро ваши семьи соберут выкуп. А еще от того, дойдут ли деньги до паши.

Эмануил и Джованни мрачно переглянулись — знали, что им ждать нечего, ведь они солгали капитану пиратского корабля и паше. Джованни подумал, что им нужно начать готовиться к побегу как можно скорее, иначе они дорого поплатятся за свою ложь, когда эмиссары паши вернутся из Италии с пустыми руками. Он не слишком хорошо знал Жоржа, но инстинктивно чувствовал в нем надежного человека. Джованни решил рискнуть и довериться французу. Он бросил на Эмануила многозначительный взгляд, тот все понял и слегка кивнул.

— Жорж, — прошептал Джованни, пододвигаясь к приятелю поближе, чтобы никто их не подслушал, — нам надо с тобой поговорить.

Глава 66

Жорж какое-то время молчал.

— Мы должны выбраться отсюда как можно скорее, — продолжил Джованни; Эмануил смотрел на него со смесью одобрения и тревоги.

— Понимаю, друзья мои, — ответил Жорж. — Я бы и сам поступил так же много лет назад. Сейчас мне уже не хватит храбрости. Это очень опасно, и большинство попыток к бегству терпят неудачу. Я своими глазами видел, как бьют палками пойманных беглецов. Их крики ужасны, и эти несчастные потом месяцами не могут ходить. От одной мысли о боли пропадает всякое желание сбежать отсюда.

— Неужели ты хочешь закончить свои дни в этом вонючем подземелье, вдали от своей семьи? — спросил Джованни.

— Все восемь лет я каждый день думаю о том, чтобы вновь увидеть близких, снова вернуться к ним. Но боюсь что-либо предпринять и потому живу только мечтой.

— Ты не хочешь присоединиться к нам и попытаться обрести свободу, но, может, знаешь, как это лучше сделать?

— Конечно. Постоянно размышляю об этом! На самом деле без посторонней помощи отсюда не сбежишь. Те немногие, кому удалось это сделать, ускользнули ночью и добрались до лодки, которая ждала их в маленькой бухточке недалеко от города.

— Как нам найти таких помощников?

— Есть два способа. Можно попытаться передать письмо христианам из Беджайи или Орана, городов, которые находятся в нескольких днях пути морем отсюда, с просьбой ждать в оговоренном месте в назначенный час. Или можно заплатить кому-нибудь из Алжира, чтобы тебя вывели из города. Но это обойдется почти в сумму выкупа и очень опасно.

— Забудь о выкупе. Нам некого просить о деньгах.

— Со времен Крестовых походов существуют два религиозных ордена, которые посвятили себя освобождению христиан, попавших в плен к мусульманам: орден Святой Троицы и орден Милосердной Богоматери. В основном они собирают по христианскому миру деньги для выкупа рабов. Но несколько раз Барбаросса, получив требуемую сумму, отказывался отпустить пленников, и с тех пор монахи перестали посылать деньги алжирскому паше. Однако если они получают подробное письмо с описанием того, кто этот раб и откуда он родом, то сразу же нанимают лодку и ночью забирают беглецов. Но побег возможен только летом в полнолуние, там слишком опасное место для навигации.

Джованни понял, что здесь не все так просто, как кажется.

— Прекрасная мысль! — сказал он. — Но как же мы отправим им письмо из тюрьмы?

— А вот это самое сложное, — ответил Жорж с улыбкой. — И без помощи не обойтись. Нужно найти невольника-христианина, чтобы он передал письмо с караваном, который отправляется в Оран или Беджайю. Плата за это вполне разумная, но велика вероятность, что письмо перехватят. Рабов, которые собрались бежать, без труда отыщут, и они получат триста ударов палками. Сколько раз я сам это видел!

Джованни посмотрел на Эмануила, тот отвел взгляд.

— Нужно все как следует обдумать, — произнес Джованни. — Но должен сказать, я не собираюсь всю жизнь здесь гнить. Жорж, а если мы все же решим сбежать, ты сможешь свести нас с кем-нибудь из этих невольников-христиан?

— Конечно. И скажу сразу: передать письмо стоит двести пиастров.

Эмануил в смятении взглянул на Джованни.

— Да у нас и близко нет таких денег!

— Если будете каждый день работать на горожан, — сообщил Жорж, — то накопите меньше чем за год.

Разговор друзей прервала шумная компания рабов, которая подсела за их стол.

Той ночью Джованни долго обдумывал планы побега и прикидывал, как быстрее получить нужную сумму. Он знал, что не может ждать целый год.

На следующий день, когда рабы возвращались с работы, за Джованни пришел чернокожий невольник, чтобы отвести к дворецкому паши. В сопровождении раба Джованни вступил в Дженину, или «маленький сад». Они пересекли огромный двор, усаженный фруктовыми деревьями и душистыми растениями, а затем вошли в просторный зал, где Ибрагим принимал гостей. Невольник попросил Джованни сесть на скамью и подождать дворецкого и предложил ему верблюжьего молока и свежих фиников. Джованни с радостью принял угощение. Сидя на удобной подушке из красного бархата, юноша любовался мраморными стенами, украшенными вязью арабских букв. Неожиданно в дверях появился Ибрагим вместе с незнакомцем чуть старше его самого и очень скромно одетым.

— А, синьор Да Скола! Надеюсь, условия жизни в вашей тюрьме не слишком тяжелы?

— Даже не знаю, что ответить. Я все еще жив, но, честно говоря, жду не дождусь, когда выйду оттуда!

Ибрагим присел рядом с гостем на другую скамью. Его спутник устроился сбоку.

— Все зависит от вас, мой друг. Вернее, от щедрости ваших родных и близких. Собственно говоря, именно поэтому я и пригласил вас сюда. Нам нужно обговорить сумму выкупа.

Ибрагим повернулся к незнакомцу.

— Разрешите познакомить вас с Исааком, одним из моих эмиссаров-евреев. Он будет вести переговоры о выкупе с вашей семьей. Вы должны написать им письмо и дать подробные указания, как их найти. Вы ведь из Калабрии, не так ли?

Джованни почувствовал, как бисеринки пота собираются на его лбу. Ловушка, в которую он сам себя загнал, захлопнулась. Он подумал, не лучше ли во всем признаться этому обходительному человеку? Но, вне сомнения, ему придется дорого ответить за свою ложь, возможно, его сразу же отправят на галеры, а спастись оттуда будет еще труднее. Нет, есть только один выход: сыграть свою роль как можно лучше и постараться сбежать до того, как еврей вернется и расскажет паше об обмане.

— Я сделаю все, что потребуете, только бы освободиться! — ответил Джованни. — Но сколько времени придется ждать?

Ибрагим повернулся к Исааку, который медленно погладил бороду, а затем заговорил на превосходном итальянском языке, резко контрастирующем с сильным акцентом и ограниченным словарным запасом дворецкого:

— Через неделю я отправляюсь в королевство Неаполя и Сицилии. Мне нужно договориться о выкупе за четверых пленников. Так что, считая дорогу и время на сбор денег, вряд ли я смогу вернуться раньше чем через три месяца.

— Что такое несколько месяцев в жизни человека, пусть даже в неволе, когда он знает, что скоро снова станет свободным? — сказал Ибрагим, улыбаясь.

Джованни промолчал. Он знал, что за такое короткое время двести пиастров им не собрать. Придется искать другой способ бегства.

Ибрагим сделал знак слуге, и тот еще раз поднес Джованни блюдо с финиками и наполнил его стакан. Затем сановник долго расспрашивал Джованни о размерах его и родительского состояний. Джованни все выдумал. После продолжительного обсуждения на арабском Ибрагим и Исаак назначили выкуп в сто золотых дукатов. Джованни не имел ни малейшего представления, насколько велика эта сумма. Еврей стал задавать вопросы о городе и доме юноши. Тот, снова призвав на помощь воображение, подробно рассказал эмиссару паши, как найти выдуманный им дом. Наконец невольник принес письменный прибор, лист бумаги и перо. Ибрагим продиктовал письмо, которое Джованни должен был написать родителям, поскольку не был женат. Не моргнув глазом юноша написал все, что требовалось. Он указал сумму выкупа, как просили, и преувеличил тяготы жизни в неволе, чтобы разжалобить вымышленных родственников. Едва он закончил письмо и поставил свою подпись, Исаак взял послание, распрощался и ушел. Ибрагим бросил взгляд на оковы Джованни и заметил, что у того на правой лодыжке гноящаяся рана. Араб позвал слугу и велел принести лекарственной мази. Пока ждали его возвращения, Ибрагим спросил юношу, что тот думает об Аль-Джезаире.

— Прекрасный город, — ответил Джованни искренне. — В нем, должно быть, очень хорошо жить свободному человеку.

— Вы тоже можете здесь остаться, если захотите, — заметил дворецкий. — Некоторые бывшие рабы предпочитают жизнь в Алжире возвращению домой!

— Я люблю своих близких и свою родину, — сказал Джованни.

— Не сомневаюсь. Просто обмолвился, вдруг вам интересно. Кроме того, придется принять нашу веру, что вы, наверное, тоже не захотите сделать.

Джованни ничего не ответил. Он посмотрел на стены зала и спросил хозяина, что за письмена их украшают.

— Это три арабские буквы: «алиф», «лам» и «ха», которыми пишут имя Бога. Собственно, одна из самых важных строк Корана — «Ля илляхаилль Аллах», которая означает «Нет Бога, кроме Аллаха», — состоит только из этих букв. Как видите, ислам, в отличие от христианства, избегает идолопоклонничества, запретив изображать не только Бога и его пророка, но и человека вообще. Божественность для нас символизируется только определенными буквами или стихами Корана, написанными на книгах, стенах или других предметах.

— Весьма разумно, — признал Джованни, памятуя о том, что сам неосознанно придавал лику Пресвятой Девы черты Елены.

Неожиданно он вспомнил, как в самый первый вечер их знакомства Жорж, рассказывая ему и Эмануилу в таверне о Барбароссе, упомянул, что великий пират весьма охоч до женщин. Джованни захотелось кое-что узнать.

— Раз уж мне повезло беседовать с достойнейшим из слуг паши, — начал он, — могу ли я задать один вопрос о Барбароссе и султане Сулеймане?

— Конечно.

— Вы когда-нибудь слышали о набеге на итальянский город Фонди в тысяча пятьсот тридцать четвертом году, совершенном для того, чтобы захватить в плен прекрасную Джулию Гонзага? — спросил Джованни, который никак не мог забыть паническое бегство красавицы герцогини.

Услышав имя женщины, Ибрагим насторожился.

— Ее друг, философ Хуан Вальдес, позже рассказал мне эту удивительную историю, — продолжал Джованни. — Правда, что Барбаросса хотел похитить Джулию для Сулеймана, который услышал о ее несравненной красоте?

Несколько мгновений Ибрагим невозмутимо смотрел в глаза Джованни.

— На самом деле все было не совсем так, — произнес он неторопливо. — Вам доводилось слышать о Роксолане, любимой наложнице султана, или о великом визире Ибрагиме?

— Нет.

— Тогда, если вы любите рассказы о придворных интригах, не разочаруетесь.

Ибрагим замолчал, ожидая, пока невольник смажет рану на лодыжке Джованни целебным снадобьем. Затем предложил итальянцу прогуляться по саду, раз уж стоит такая чудесная мягкая погода.

— История, которую я расскажу, сейчас знают все и в Константинополе, и здесь. Но в свое время это была одна из самых невероятных интриг, которые когда-либо случались при дворе султана. Все началось с соперничества между двумя людьми, пользовавшимися огромным влиянием на нашего возлюбленного Сулеймана Великолепного. Одного из них звали Ибрагимом, как меня, он был великим визирем и, что еще важнее, близким другом султана. Ибрагим был христианином, сыном греческого рыбака, которого в возрасте двенадцати лет похитили турецкие пираты и продали одной вдове.

Та взяла мальчика с собой в город Магнесию, где тогда правил Сулейман. Будущего султана очаровали красота и ум юного раба, который был красноречив, к тому же слагал стихи и пел оды. Сулейман взял его к себе на службу и даже делил с ним спальню, вызвав возмущение всего двора. Ибрагим принял магометанскую веру, с ним занимались лучшие учителя, он выучил много языков. Когда Сулейман унаследовал трон после своего отца, Ибрагим последовал за ним в Константинополь и вскоре стал самым влиятельным человеком во дворце после султана, вызвав зависть и недовольство среди сановников дивана, собрания советников правителя. Собственно говоря, только один человек соперничал с ним, имея такое же влияние на султана, он единственный мог нарушить планы Ибрагима, особенно если дело касалось отношений с христианскими государствами, чрезвычайно интересной для великого визиря области политики, несомненно, из-за его происхождения. И соперником этим была женщина, любимая наложница Сулеймана Великолепного — Роксолана.

Дворецкий пригласил Джованни присесть на краю бассейна и приказал слуге принести фруктовый шербет. Затем, поняв по заинтересованному лицу Джованни, что того увлек рассказ, с удовольствием продолжил:

— История любимицы султана, абсолютно правдивая, похожа на волшебную сказку! Говорят, что ее настоящее имя — Александра, и она родилась на юго-западе России. Ее, дочь православного священника, в возрасте десяти лет похитили татары, а потом продали туркам. Из-за светлой кожи и рыжих кудрей ее купила для гарема мать султана. Именно из-за необычного цвета волос юная невольница получила свое имя: сперва ее назвали Росса, а потом — Роксолана. Она приняла ислам, выучила турецкий язык. Когда девочка подросла, мать султана поручила ее заботам хазнедар-уста, «искусной наставнице», которая научила ее угождать любому желанию будущего господина. Девушке сказали, что скоро ее, вместе с дюжиной других девственниц, покажут султану.

Если Сулейман уронит перед ней платок, значит, она должна будет в ту же ночь разделить с султаном ложе.

Однако первая встреча Роксоланы с султаном едва не стоила девушке жизни. Когда Сулейман уронил платок, она стояла с каменным лицом, даже не пытаясь изобразить радость. Когда султан, оскорбленный высокомерием Роксоланы, спросил о причине подобного поведения, девушка ответила, что ее приготовили как гуся перед обедом, не предоставив никакого выбора! Евнухи схватили невольницу, и султан уже хотел было назначить ей наказание за неслыханное оскорбление, как вдруг она предложила ему сыграть в шахматы. Удивленный, он согласился. И получил шах и мат в несколько ходов! Может, это покажется странным, но в ту минуту в его сердце пробудилась страсть к умной, храброй и своевольной девушке, страсть, которая жива и поныне. Роксолана вскоре стала любимой наложницей Сулеймана, и он советовался с ней по всем вопросам, касающимся страны.

Ибрагим изнывал от ревности, когда вдруг услышал о женщине, которую тебе повезло встретить, Джулии Гонзага, о ее несравненной красоте и образованности.

Дворецкий прервал рассказ и посмотрел на Джованни.

— Она действительно так хороша, как о ней говорят?

— Правду сказать, я ее видел издалека и не при благоприятных обстоятельствах — ведь она проскакала всю ночь и была одета в мужское платье. Но меня поразила сила ее взгляда, длинные каштановые волосы, утонченность и благородство всех ее черт.

Ибрагим долго смотрел на Джованни, поглаживая аккуратную бороду.

— Великий визирь подговорил Барбароссу похитить Джулию и предложить ее Сулейману, втайне надеясь, что она станет его союзницей и заменит в сердце султана Роксолану. Но Роксолана проведала о его намерениях и о неудачном набеге. Она не успокоилась до тех пор, пока не уничтожила главного визиря. Благодаря обширной сети шпионов ей удалось перехватить секретное и весьма компрометирующее послание Ибрагима к Фердинанду Австрийскому,[27] брату Карла Пятого, в котором великий визирь предлагал заключить мирный договор. Письмо заканчивалось так: «Султан сделает все, что я пожелаю. С самого детства мы связаны узами плотской страсти. Хотя я вынужден притворяться мусульманином, в душе я по-прежнему христианин». О большем можно было и не мечтать. Роксолана тут же показала письмо Сулейману. Тот поначалу не поверил, затем, гневаясь и плача, решил, что его ближайший друг должен умереть. Он отдал его в руки Роксоланы, которая велела семи евнухам убить Ибрагима ночью в его собственной спальне. В назидание всем, кто когда-либо помыслит о предательстве, Сулейман запретил смывать кровь визиря с пола и стен комнаты, где ее пролили. Ибрагим умолк, глядя на алеющее предзакатное небо.

— Так что когда вы вернетесь в Италию, то сможете рассказать прекрасной Джулии о настоящей причине ее несостоявшегося похищения! Но уже темнеет. Али отведет вас обратно в тюрьму. Очень жаль, что там такие плохие условия. Мы собираемся построить новые тюрьмы, в которых будут окна и даже террасы на крышах, но, к счастью, вы к тому времени будете уже дома!

— Иншалла, как вы говорите в таких случаях.

— Иншалла! И да поможет вам Бог, синьор Да Скола.

Глава 67

Вернувшись в тюрьму, Джованни сразу же поспешил в таверну. Там он отыскал Эмануила и Жоржа, которые только что пришли с работ в гостевом доме. Юноша отозвал друзей в сторонку.

— Наше положение стало намного хуже. Ибрагим выспрашивал меня о моем доме, семье и величине состояния. Мне пришлось все выдумать. В конце концов он назначил за меня выкуп в сто золотых дукатов.

— Неплохо! — произнес Жорж с улыбкой, он давно уже научился видеть забавную сторону в самой трагической ситуации.

— Как бы то ни было, его эмиссар вернется через несколько месяцев, и наш обман раскроется.

— Такое здесь уже случалось. Человека отправляли на галеры в тот же день.

— Этого я и боюсь! — сказал Джованни. — Нам необходимо выбраться отсюда до возвращения еврея. Но что мы сможем сделать без денег?

— Ничего. Может, нам и удастся сбежать от охраны, распилив оковы, но ни один человек не сумеет покинуть город ни сушей, ни морем без посторонней помощи. Некоторые пытались присоединиться к караванам, но, так как они не говорили по-арабски и плохо знали местные обычаи, их быстро ловили и возвращали в тюрьму.

— Мы должны что-нибудь предпринять, — встревоженно заметил Эмануил. — Нет ничего хуже, чем попасть на пиратскую галеру. Мы погибнем от дурного обращения или упадка сил.

Три друга приуныли, и между ними воцарилось тяжелое молчание.

— Остается только молиться о чуде, — закончил разговор Жорж и покачал головой. — Другого выхода нет.

— Ты говоришь в точности как Ибрагим, который вверил меня Господу, — мрачно ответил Джованни. — Но я уже давно не верю ни в Бога, ни в чудеса.

Дни шли, тюремная жизнь шла своим чередом. Джованни отчаянно пытался найти способ побега.

И тут однажды утром случилось нечто неожиданное. Несколько дней назад двести невольников снарядили на рубку деревьев для строительства галер и морем отвезли к месту работы. Ибрагим, которому нравилось иногда уезжать из города, лично возглавил экспедицию. И вот, когда рабы, под пристальным наблюдением пятидесяти янычар, сидели, скрестив ноги, на берегу и ели, к дворецкому подошел богато одетый человек в сопровождении двух слуг. Он назвался старшиной близлежащей деревни и сказал, что является правоверным мусульманином и всегда истово следовал всем заповедям пророка, кроме одной.

— Какой же? — спросил Ибрагим.

— Мне еще не довелось собственноручно прикончить хотя бы одну неверную собаку! — сказал гость.

Ибрагима подобный ответ несколько удивил.

— И что ты собираешься делать?

— Раз уж здесь так много христианских рабов, может, разрешите мне кого-нибудь убить? Не хочу умереть, не исполнив всех заповедей пророка. Заплачу любую цену.

Ибрагим немного подумал, затем взял саблю у одного из янычар.

— Хорошо, бери ятаган и дай мне пятьсот пиастров. Это цена жизни самого жалкого из рабов.

— Да благословит тебя Аллах! — обрадовался старшина, беря саблю. Затем попросил одного из слуг отсчитать требуемую сумму и вручил деньги Ибрагиму.

Дворецкий повернулся к невольникам, которые словно завороженные следили за сценой.

— Кто-нибудь из вас умеет драться на саблях? — спросил он на франко.

Рабы смотрели на него, поразившись еще больше.

— Ну, давайте же! Один из вас, владеющий оружием, должен сразиться с этим человеком в равной битве, иначе мне придется выбрать кого-нибудь самому.

При этих словах Джованни шагнул вперед.

— Я умею!

Ибрагим на миг замешкался, не желая потерять пленника, за которого заплатят сто золотых дукатов. Но потом заметил уверенность невольника и испуг деревенского старшины — тот не понимал франко, но было ясно, что дело оборачивается не так, как ему представлялось, — и решил, что ничем не рискует. Он протянул собственный ятаган Джованни и велел одному из янычар снять с юноши оковы.

— Что?! — с негодованием воскликнул Глава деревни. — Ты даешь ему оружие и снимаешь цепь?

— А что ты хотел? Коран призывает нас сражаться с неверными, если в опасности наша вера или люди, но где ты читал, что пророк велит убить беззащитного человека, который не желает тебе ничего плохого? Ты считаешь ислам религией, оправдывающей убийство?

— Ты позволишь, чтобы меня убил этот христианин? — завопил богач. — Во имя Аллаха, умоляю, скажи ему, чтобы он пощадил мою жизнь!

Ибрагим посмотрел на Джованни.

— Он отказывается от боя. Значит, ты имеешь право потребовать компенсацию. Какова твоя цена?

Джованни задумался на пару мгновений, затем произнес:

— Этот человек дал пятьсот пиастров за жизнь раба. Неужели жизнь благородного мусульманина не стоит по меньшей мере столько же?

Ибрагим улыбнулся и перевел ответ старосте, который тут же согласился. Его слуга вручил Джованни деньги. Затем богач и его спутники со всех ног бросились наутек, опасаясь навлечь на себя новые неприятности.

Эта сцена позабавила стражников и привела в восторг невольников, которые стали поздравлять Джованни. Когда юноша вернулся в тюрьму, то сразу же отыскал Жоржа и Эмануила, взволнованно рассказал о невероятном происшествии и показал недоверчиво глядящим на него друзьям пятьсот пиастров.

— Это чудо! — воскликнул Эмануил. — После того нашего разговора я постоянно молил Пречистую Деву со святыми о помощи, и вот он, неожиданный дар Небес!

Джованни не ответил, так как не знал, что и думать. Было ясно только одно — эти деньги откроют им путь к свободе.

Жорж отвел взгляд от монет.

— Надо будет послать письмо святым отцам-тринитариям[28] в Оран на этой неделе, — прошептал он. — Тогда у них хватит времени организовать побег и сообщить, где вас будет ждать лодка, пока паша не узнал о твоей лжи.

— Так и поступим, — согласился Джованни, — но только с одним условием, Жорж: ты бежишь с нами!

— Конечно! — поддержал его Эмануил, стискивая запястье француза.

Тот некоторое время молчал. Затем произнес:

— Спасибо, друзья, благодарю вас от всего сердца. Но если бы у меня хватило духу бежать, я давно бы накопил деньги. Просто я опасаюсь, что письмо перехватят турки, а я ни за какие блага не рискнул бы получить триста ударов палками. Что делать, мне недостает мужества!

Несмотря на всю настойчивость Джованни и Эмануила, Жорж не изменил свое решение. Через знакомых он ухитрился достать бумагу и чернила, а потом вручил письмо вместе с двумя сотнями пиастров одному мавру, который знал, как доставить послание монахам из ордена Святой Троицы. Судя по всему, первая часть плана прошла успешно. Теперь оставалось только ждать. Затем, если письмо не перехватят, а ответ будет положительным, им еще придется искать способ, как в нужную минуту ускользнуть от янычар.

Пока они ждали ответа, в сердце Джованни страх боролся с надеждой. Днем и ночью юношу занимала одна-единственная мысль. Тщательно все взвесив, он придумал, как сбежать от стражников. Это можно будет сделать только во время работы в гостевом доме: в большинстве случаев Мехмет уходил, чтобы отдохнуть, оставив переднюю дверь открытой. Нужно будет дождаться, пока у выхода не будет ни слуг, ни охранников, выскользнуть на улицу и затеряться в касбе. Еще потребуется снять цепи, которые выдают в них рабов. С помощью Жоржа Джованни за несколько дюжин пиастров приобрел у одного ренегата пилку. Друзья собирались подпилить цепи накануне побега, чтобы быстро скинуть их в подходящий момент и одеться в джеллабы, длинные просторные рубахи, которые наверняка можно будет украсть в гостевом доме.

Через три недели после того, как письмо вручили мавру, тот же самый посыльный незаметно от Мехмета передал Жоржу записку. Вернувшись в тюрьму, француз развернул ее в присутствии друзей. Там было всего лишь одно предложение:

«Два христианина должны ждать на мысе Матифу в первую ночь следующего полнолуния».

Глава 68

Наконец наступил канун того великого дня, когда Джованни и Эмануил должны были либо обрести свободу, либо подвергнуться суровому наказанию. Вечером они, как обычно, встретились с Жоржем в таверне, чтобы окончательно все обговорить. Тот в последнее время все грустнел и грустнел. Он извинялся перед друзьями, говоря, что печалится, потому что будет без них скучать. Но Джованни чувствовал — что-то гнетет Жоржа, что-то весьма болезненное. В последний вечер юноша решил с ним поговорить.

— Друг мой, я понимаю твои страхи, но уверен, что ты готов их преодолеть и попытаешься обрести свободу. Не имеет значения, сколько нас будет на лодке, двое или трое. Завтра ты должен быть с нами.

Эмануил одобрительно посмотрел на Джованни, а Жорж и не пытался скрыть свои чувства. Его глаза наполнились слезами. Увидев, как плачет этот добрейший человек, Джованни почувствовал укол в сердце, и его темные глаза тоже увлажнились.

— Не знаю, что и думать, — произнес наконец француз дрогнувшим голосом.

Джованни сжал его ладонь.

— А ты не думай, просто действуй. Беги с нами и оставь свой страх в тюрьме.

Жорж долго смотрел на друзей, которые не сводили с него глаз. Затем со вздохом сел и сказал:

— Ладно, пусть нас будет трое.

Эмануил не сдержался и обнял француза, а Джованни от души хлопнул его по спине. Наконец Жорж улыбнулся.

— Я не смог бы и дня здесь прожить, сожалея об упущенных возможностях. А теперь, когда жребий брошен, давайте готовиться к завтрашнему дню. Нельзя полагаться на случай!..

— Прежде чем мы приступим, — перебил его Джованни, — у меня есть одно предложение.

Эмануил с Жоржем пристально на него посмотрели.

— Если нас будет трое, то почему не четверо?

— Ты это о ком? — прошептал встревоженно Эмануил.

— О юном Пиппо.

Друзья ошарашенно уставились на Джованни.

— Уверен, он хотел бы выбраться из этого проклятого места навсегда.

— Не сомневаюсь, — сказал Жорж. — Но мы сильно рискуем.

— Почему? — спросил Джованни.

— Существует по меньшей мере две сложности. Он может согласиться, а потом донести туркам в обмен на свободу или облегчение условий жизни. Этого нельзя исключать. А вторая сложность в том, что он не работает в гостевом доме по вечерам, и потому будет весьма непросто устроить побег и ему.

— Тут надо серьезно подумать, — с сомнением добавил Эмануил.

— Я уже все продумал, — возразил Джованни. — Мы заплатим его хозяину Мустафе, Мехмету и владельцу гостевого дома, чтобы нам после обеда разрешили взять Пиппо с собой. Намекнем, что хотим заняться с мальчиком плотскими утехами в одной из комнат гостиницы. Кстати, Жорж, именно ты подсказал мне эту идею, когда рассказывал, что невольники порой приводят шлюх в дома, где подрабатывают. Когда мы окажемся наедине с парнишкой, то спросим, хочет ли он бежать с нами. Если он откажется, то оставим его там, предварительно связав и заткнув рот, чтобы не поднял тревогу. А захочет — убежим все вместе.

Жорж немного подумал.

— Неплохая мысль, и ее главное преимущество в том, что в комнате нас оставят одних — значит, будет легче ускользнуть.

— А я все же сомневаюсь, — произнес Эмануил. — Вы не боитесь, что Мехмет или Мустафа сообщат распорядителю паши, что мы занимаемся греховной любовью, строго запрещенной исламом? Тогда вместо побега нас будет ждать подземелье пострашнее этого.

— Конечно, риск здесь есть, — ответил Жорж, — но небольшой. Мустафа никогда не донесет на нас, так как сам замешан по уши. Мехмета интересуют только деньги, ему плевать на религию или нравственность. А что касается хозяина гостиницы, то я ему уже платил за то, чтобы позволил мне привести шлюху.

Джованни и Эмануил удивленно взглянули на француза.

— Сейчас объясню. Иногда я поддавался желанию быть с женщиной. А что мне было делать? Восемь лет без жены — долгий срок!

— Мы не осуждаем тебя, Жорж, — весело сказал Джованни. — Уверен, через несколько месяцев мы бы тоже поступили подобным образом! Просто ты казался таким далеким от этого и с отвращением рассказывал о проделках других рабов!

— Как бы то ни было, у меня больше нет сомнений, — сказал Эмануил уже серьезнее. — И я не против плана Джованни. Мне тоже жаль мальчика.

— Отлично, — обрадовался Джованни. — У нас еще осталось сто восемьдесят пиастров. Жорж, как ты думаешь, сколько нужно заплатить каждому?

— Чтобы не рисковать и избежать лишних торгов, думаю, нам надо разделить деньги на три равные части: пятьдесят для Мустафы, пятьдесят для Мехмета и пятьдесят для мавра, владельца гостевого дома. От такой суммы ни один из них не откажется, а у тебя останется еще тридцать пиастров, на всякий случай.

— Хорошо, пойду поговорю с Мустафой прямо сейчас. А ты договоришься с двумя другими завтра.

Джованни взял пятьдесят пиастров, отдал остальные деньги Жоржу, подошел к хозяину таверны и предложил ему побеседовать с глазу на глаз. Тот с неохотой согласился. Вскоре Джованни вернулся за стол к друзьям.

— Поначалу он удивился моей просьбе и сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Но когда увидел монеты, сразу же сказал: «Забирай завтра мальчишку и делай с ним, что хочешь, но если тебя поймают, я от всего откажусь. Ни денег у тебя не брал, ни о твоих планах не ведал».

— Даже не сомневался, что он так скажет, — заметил Жорж. — Завтра я поговорю с Мехметом, перед самым выходом, чтобы у него не было времени подумать.

Никто из трех сообщников не спал той ночью — последней в проклятом месте, во всяком случае они на это надеялись. Осторожно передавая друг другу пилку, они аккуратно подпилили первые звенья своих цепей так, чтобы легко снять их, когда понадобится. Днем друзья работали на привычных местах, стараясь не пораниться и не навлечь на себя наказание, ведь любая непредвиденность могла нарушить их планы.

Наконец настал судьбоносный миг. Муэдзин призвал правоверных к молитве, а пленники вернулись в тюрьму. Джованни направился прямиком в таверну. Он очень волновался, опасаясь, что Мустафа передумал. Собственно говоря, владелец таверны сразу же запросил двадцать пиастров сверху. Джованни повернулся и пошел к выходу, сказав, что отказался от своих планов. Мустафа побежал за ним, соглашаясь взять оговоренную сумму и шепча итальянцу, что если только тот попробует мальчика, то в следующий раз наверняка заплатит его хозяину по меньшей мере на треть больше. Джованни едва сдержался, чтобы не ударить мерзавца. Мустафа позвал Пиппо и без всяких объяснений велел мальчику следовать за итальянцем и делать все, что тот пожелает. Парнишка печально посмотрел на Джованни и пошел за ним к выходу, где ждали Мехмет, Эмануил и Жорж. Едва заметив сальный взгляд янычара и его понимающую улыбку, Джованни понял, что сделка совершена.

Четверо мужчин и мальчик шли через касбу. Стало ясно, что Пиппо никогда не бывал за стенами тюрьмы: его, казалось, напугали и ошеломили многочисленные торговцы, предметы, запахи и цвета. Когда они добрались до гостиницы, Жорж пошел на поиски владельца, пока остальные ждали во внутреннем дворике. Джованни тревожили странные взгляды, которые Мехмет бросал на Пиппо. Через десять минут Жорж вернулся с мавром, который сказал янычару что-то по-арабски. Тот сразу же поднялся по лестнице на первый этаж и знаками позвал других следовать за ним. Жорж подмигнул друзьям, показывая, что все идет по плану. Мехмет открыл дверь и впустил троих друзей и мальчика в просторную комнату. Пиппо забеспокоился, возможно начав понимать, какая участь его ждет. Вдруг, к огромному удивлению христиан, Мехмет тоже вошел за ними. Жорж напомнил ему об условиях сделки, но янычар его не слушал, дав понять, что тоже не прочь воспользоваться ситуацией. Увидев, как все обернулось, Джованни решил рискнуть и дружески похлопал турка по плечу. Тот расслабился и снял широкий пояс. Затем лег на лежанку, дав невольникам сигнал приступать к делу. Продолжая играть роль, Джованни благодушно присел рядом с турком и велел Жоржу заняться мальчиком. Пиппо съежился в углу комнаты. Француз подошел к нему, взял за руку и повел к ложу напротив того, где сидели Джованни и турок. Пиппо, опустив глаза, с неохотой пошел за Жоржем. В этот миг Джованни неожиданно повернулся к Мехмету и накрыл его лицо подушкой. Эмануил и Жорж тоже бросились на турка. Француз схватил табурет и с силой опустил его на голову охранника.

— Живой, — произнес Эмануил, приложив ухо к груди турка.

— Давайте заткнем ему рот и свяжем по рукам и ногам шнурками, на всякий случай, — предложил Жорж.

Пока двое друзей связывали Мехмета, Джованни подошел к Пиппо и заговорил на итальянском, родном языке мальчика. Тот испугался еще больше.

— Не бойся. Мы солгали твоему хозяину и мавру. А привели тебя сюда за тем, чтобы спросить, хочешь ли ты бежать с нами. Сегодня ночью нас будет ждать лодка с гребцами-христианами. Хочешь навсегда вырваться из темницы?

Мальчик, открыв рот, посмотрел на Джованни и начал дрожать.

— Ты понимаешь, о чем я говорю? — настаивал Джованни.

Через пару мгновений Пиппо энергично закивал головой.

— Хочешь пойти с нами? Тебе известно, что если нас схватят, то дадут триста ударов палками?

Пиппо ошеломленно уставился на Джованни.

— Пиппо, ты должен принять решение. Хочешь поступить так, как мы, попытаться попасть домой и снова увидеть родителей?

Казалось, мальчик оцепенел. Жорж перебил Джованни:

— Есть! Турок нам теперь не страшен! Но нужно побыстрее уходить отсюда. Пойду принесу джеллабы.

Он вышел из комнаты. Джованни воспользовался паузой и снова обратился к парнишке:

— Видишь, мы уходим. У тебя всего лишь несколько секунд, чтобы сделать выбор. Если ты не хочешь присоединиться к нам, то вернешься в подземелье, к хозяину, который дурно с тобой обращается. Если пойдешь с нами, то у тебя есть шанс обрести свободу, но тебя могут поймать и сурово наказать.

Эмануил и Джованни закончили распиливать цепи и легко их сняли. Вернулся Жорж с тремя джеллабами.

— Не нашел одежду для мальчика, но у него нет железного кольца на ноге. Люди подумают, что он наш раб.

Он распилил и снял свою цепь. Пиппо с удивлением смотрел, как трое мужчин нарядились в длинные рубахи до пола.

— Теперь никто не догадается, что мы руми, неверные! — восторженно воскликнул Эмануил.

Джованни в последний раз подошел к Пиппо и встряхнул его за плечо.

— Ну что, мой мальчик, решил?

Тот по-прежнему молчал.

— Ты идешь с нами, да или нет?

Не отводя от Джованни взгляда, Пиппо медленно наклонил голову в знак согласия.

— Ты храбрый юноша! — воскликнул Джованни. — И может, скоро вернешься к родным!

Следуя за Жоржем, который хорошо знал дом, беглецы спустились по ступенькам и прошли через двор, который, к счастью, в этот час был пуст. Им удалось выйти на улицу, и они пошли своим путем, затерявшись в толпе. Никто их не остановил, когда они вместе с другими людьми покинули город и зашагали в сторону мыса Матифу. Когда солнце уже спускалось к горизонту, друзья услышали издали призыв муэдзина и поняли, что их отсутствие скоро обнаружат. Четверка невольников добралась до мыса, когда уже стемнело. Полная луна поднялась над морем. Теперь беглецам оставалось только спрятаться за скалой и ждать лодку.

Они прождали несколько часов, лишь изредка обмениваясь парой слов, их всех мучила одна мысль — вдруг спасители не появятся? Глядя на лунный свет, танцующий на пене прибоя, Джованни думал о Луне. Многое из того, что предсказала ему ведьма, сбылось. Но она ни словом не упомянула ни тюрьму, ни рабство. Если судьба существует, что она уготовила для него этой ночью, когда все может случиться? Если бы он все еще верил в Бога, то молился бы сейчас в сердце своем, как Жорж и Эмануил.

Вдруг Пиппо, который устроился на небольшом холмике, закричал:

— Лодка!

Трое друзей вскочили на ноги и уставились на крошечную точку на горизонте.

— Это они! Не бросили нас! — обрадовался Жорж и обнял Джованни.

Лодка медленно плыла к берегу. Через несколько минут они наконец станут свободными! Но когда они радовались, не в силах отвести глаз от точки, которая становилась все больше и больше, из-за дюн донесся шум голосов. Удивленные беглецы обернулись и увидели, что к ним бегут солдаты.

— Янычары! — пробормотал Эмануил. — Мы попались!

— Нет, прыгаем в воду и плывем к лодке!

Джованни бросился в море, за ним последовали Эмануил и Пиппо. Джованни не успел сделать и двадцати гребков, как услышал крик. Он посмотрел назад и с ужасом увидел, что Жорж, который прыгнул последним, тонет.

— Плывите дальше! — крикнул Джованни товарищам. — Не останавливайтесь, я о нем позабочусь!

Эмануил и Пиппо продолжили путь к лодке, а Джованни вернулся и схватил француза. Тот отчаянно барахтался, стараясь удержаться на поверхности.

— Я… я не умею плавать! — с трудом выдавил он, когда Джованни скользнул под него, чтобы потащить к лодке.

— Прекрати цепляться за меня, ты утопишь нас обоих! — воскликнул Джованни.

Но француз никак не мог успокоиться, судорожно хватаясь за друга. «Нужно оглушить его, иначе до лодки я его не дотащу», — подумал Джованни, изо всех сил сдерживая Жоржа, который колотил руками по воде. Юноша нахлебался морской воды и понял, что вдвоем им до лодки не добраться. Перед ним стоял страшный выбор: либо спастись самому, бросив Жоржа на верную гибель, либо вытащить друга на берег, который был совсем рядом… и остаться рабом. Он слышал крики турок, которые выбежали из-за дюн. Нет, подумал Джованни, он не сможет жить свободным, зная, что на его совести смерть друга. Не медля ни секунды, он повернулся и поплыл назад.

Джованни достиг берега, совершенно обессилев. Жорж, который наглотался воды, был почти без сознания. Янычары набросились на невольников, избивая их и пиная ногами, но побои привели Жоржа в чувство, и он выкашлял из легких воду. Когда наконец пленники встали, то увидели, что лодка исчезла за горизонтом. Судя по ярости турок, двум другим рабам удалось бежать.

Глава 69

Едва беглецов привели обратно в город, то сразу же бросили в крошечную камеру и приковали к стене. Там, в темноте, без еды и питья, они провели часов пятнадцать. Затем их в цепях привели к дворецкому паши. Тот холодно и резко допросил их сначала поодиночке, потом вместе. Беглецы правдиво рассказали обо всем, кроме одного, как договорились. Они отрицали, что им кто-то помогал, утверждая, что сами передали письмо незнакомому караванщику. Ибрагим сказал Джованни, что тот поступил глупо, ведь за него скоро получат выкуп и освободят. Джованни подумал, что, может, стоит признаться в обмане, но потом решил подождать, пока гнев сановника не уляжется. Он объяснил, что решил бежать, опасаясь, что деньги никогда не дойдут, как это случилось с выкупом за Жоржа. Друзья также узнали, что Эмануилу и Пиппо удалось бежать. Ибрагим спросил пленников, почему они, несмотря на риск, захотели освободить мальчика, и никак не мог поверить, что они сделали это только из сострадания. Когда допрос закончился, дворецкий сообщил невольникам, что их подвергнут наказанию, установленному за первую попытку к бегству: тремстам ударам палкой по пяткам.

На следующий день после дневной молитвы всех пленников вывели на главную площадь города, окруженную двумя сотнями янычар. На другой стороне собрались сотни зевак, чтобы посмотреть на наказание. С беглецов сняли цепи и выволокли несчастных на середину площади.

— Пила басо кане, порта фалака! — скомандовал начальник стражи. — На землю, собаки, и пусть принесут фалаку!

Фалакой называлась деревянная колода примерно полтора метра длиной, с двумя отверстиями посредине. Стражники приказали беглецам лечь на спину. Двое турков принесли фалаку и просунули ступни Джованни в отверстия. Крепко привязали к обрубку и, держа юношу с двух сторон, подняли его ноги. Два других янычара схватили несчастного за руки и плечи. Пятый стражник принес метровую палку, которая на конце расширялась, достигая пятнадцати сантиметров, и встал лицом к Джованни. Он смотрел на поднятые ступни невольника и ждал сигнала. Командир махнул рукой, и турок изо всей силы ударил по пяткам Джованни палкой. Тот не смог сдержать крик — настолько жестоким оказался удар. Из толпы зрителей донесся приглушенный ропот — то ли удовольствия, то ли жалости. Турок продолжал наносить ритмичные удары по пяткам, громко отсчитывая каждый. Когда число достигло сотни, янычара сменил второй солдат, который продолжил экзекуцию с еще большим рвением.

После пяти или шести особенно сильных ударов Джованни впал в какое-то оцепенение и уже почти не ощущал боли. Второго янычара сменил третий. На двести двадцать третьем ударе Джованни потерял сознание. Юношу привели в чувство, окатив парой ведер воды, и ему удалось сделать несколько глотков. Когда наказание закончилось, Джованни совсем не чувствовал ног. Раздувшиеся ступни превратились в окровавленные лохмотья плоти. Фалаку сняли, а несчастного оттащили прочь.

Наступила очередь Жоржа. Француз весь трясся и обливался потом от страха. Его ступни просунули в колоду, и мучитель нанес первый удар. Жорж стиснул зубы, однако не закричал. Он не издал ни единого звука, пока его били. Его мужество привело толпу в восторг.

Четверо рабов отволокли беглецов в темницу и уложили в гамаки. Пока один из невольников поил их водой, Александр промыл их раны и смазал лечебной мазью.

— Вы не сможете вставать пять или шесть недель, — предупредил он. — Я буду приходить к вам каждое утро и каждый вечер. Крепитесь!

Ни у Джованни, ни у Жоржа не было силы ответить ему. Долгие часы лежали они без движения, пока наконец не забылись тяжелым сном.

На следующее утро, когда они остались в комнате одни, Джованни прошептал другу:

— Поразительное мужество, ты даже не вскрикнул!

Француз криво улыбнулся.

— Я понял, что страх боли сильнее самой боли…

— Извини, что втянул тебя…

— Не извиняйся. Я жалею только о том, что из-за меня тебе пришлось вернуться. Не надо было этого делать, Джованни!

— Я не мог смотреть, как ты тонешь.

Жорж смутился.

— Джованни, мне нужно тебе кое-что сказать.

Их глаза встретились.

— Это камнем лежит у меня на совести.

Джованни не ответил, он не мог понять, почему его друг испытывает такое чувство вины.

— В ночь нашего побега я не мог сомкнуть глаз, — продолжил француз сдавленным голосом. — Меня преследовало искушение предать вас и все рассказать Ибрагиму в обмен на свободу.

Признание друга оглушило Джованни, словно удар под дых. Но юноша быстро взял себя в руки, подумав, что главное все же в том, что Жорж не поддался соблазну.

— Подумать только, ты спас мне жизнь ценой собственной свободы! — воскликнул Жорж со слезами на глазах. — Джованни, пожалуйста, прости меня! Я никчемный глупец!

— Вовсе ты не никчемный, — ответил твердо итальянец. — И мне не за что тебя прощать, ведь ты ничего плохого не совершил.

Друзья обменялись долгим взглядом. Неожиданно в комнату вошел Паоло, раб-римлянин, работающий в тюрьме, и принес с собой немного света и воздуха.

— О Паоло, пожалуйста, не закрывай дверь! — простонал Жорж, не в силах больше выносить темноту.

— Конечно, друзья! А еще у меня есть новости о ваших сообщниках!

Жорж и Джованни навострили уши.

— Янычара, который был с вами, отстранили от службы, и он предстанет перед своим начальством за то, что не справился с обязанностями и чуть не нарушил обет целомудрия самым гнусным образом. Никто не знает, что его ждет, но вряд ли мы его скоро увидим! А что касается владельца гостиницы, то ему придется заплатить паше штраф в размере стоимости двух рабов, которые сбежали.

— А что с этим псом Мустафой? — спросил Жорж.

— Самое интересное я приберег напоследок, — тихо произнес Паоло. — Диван приговорил его к пытке на колу.

— О господи! — воскликнул француз.

— Что это такое? — спросил Джованни.

— Его накажут через то, чем он грешил, — ответил Паоло, явно смакуя новость. — Возьмут под мышки и поднимут, а потом медленно опустят на заостренный кол, который войдет в зад и пронзит внутренности мерзавца.

— Как ужасно! — вскричал Джованни.

— Не ужаснее того, что он много лет проделывал с бедным Пиппо! — возразил Паоло, сплюнув на пол.

— Хуже всего, что эта пытка может длиться часами, — заметил Жорж. — Ты не знаешь, когда ее назначили?

— Завтра утром, в районе Баб-аль-Уад.

— Наверняка мы услышим его крики, — сказал Жорж, помолчал немного, а затем спросил: — А кто будет хозяйничать в таверне?

— Я! Ибрагим вчера предложил мне эту должность, если приму ислам. Я сразу же согласился!

— Нет худа без добра, — пробормотал Жорж, понимая теперь, отчего Паоло в таком прекрасном настроении.

— Ну, друзья, мне повезло отчасти благодаря вам. Так что буду приносить вам по нескольку кварт лучшего вина, в знак признательности. А сейчас мне нужно найти помощника среди молодых пленников.

— Смотри не греши, как Мустафа! — прокричал ему вслед Джованни, когда Паоло был уже на полпути к выходу.

— Не беспокойтесь! Я слишком люблю женщин, а теперь смогу свободно ходить по улицам, когда не буду занят в таверне!

Прошло пять недель. Как и предсказывал Александр, все это время Жорж и Джованни не могли вставать. Первые шаги оказались чрезвычайно болезненными и не столько из-за ран, которые хорошо затянулись, сколько из-за того, что мышцы ног ослабли и не выдерживали напряжения. Целую неделю беглецы ковыляли только по тюрьме, поддерживаемые друзьями, потом — опираясь на палки, и наконец смогли ходить без посторонней помощи. Именно тогда Джованни приказали явиться в Дженину.

Солнце стояло высоко, и муэдзин только что призвал правоверных на полуденную молитву. У Джованни дрожали ноги и трепетало сердце, когда он, преодолевая боль, брел во дворец паши. Он прекрасно понимал, зачем Ибрагим вызвал его. Едва он вошел в приемный зал дворецкого, как лицом к лицу столкнулся с евреем-эмиссаром, который вернулся из Италии. Мужчины молча смотрели друг на друга. Вскоре появился Ибрагим и на удивление любезно поприветствовал Джованни.

— А, синьор Да Скола! Как приятно снова вас видеть! Рад, что вы снова можете стоять! Но не стойте слишком долго, вы еще слишком слабы!

Джованни подождал, пока сядет хозяин, и только потом сам опустился на подушки.

— Вы помните Исаака, не так ли?

Джованни кивнул.

— Сегодня утром наш друг вернулся из путешествия в Италию и рассказал мне обо всем, что ему довелось увидеть и услышать за то время, пока он вел переговоры об освобождении некоторых пленников.

Дворецкий помолчал немного, поглаживая бороду, затем с наигранным удивлением продолжил:

— Похоже, вам не слишком хочется услышать, что он о вас узнал.

Джованни опустил глаза. Он понял, куда клонит сановник, и решил его опередить.

— Я знаю, что обманул ваше доверие. Знаю, что меня ждет кара еще более суровая, чем наказание, которое я вынес. Но уверен, на моем месте вы поступили бы так же, чтобы избежать галер. Разве человек не способен на что угодно, чтобы избежать возвращения в ад?

Ибрагим пристально посмотрел на юношу.

— Почему «возвращения»?

— Несколько лет назад в Венеции меня приговорили к ссылке на галеры за то, что я убил на дуэли дворянина, будучи, как вы уже догадались, простым крестьянином, — признался Джованни.

— Как случилось, что калабрийский крестьянин дрался на дуэли с аристократом-венецианцем?

Джованни снова потупил взгляд.

— Я бы рассказал вам всю историю своей несчастной жизни! Но, уверен, вам она не интересна.

— Напротив, как большинство моих сограждан, я обожаю истории! Исаак, можете идти. Раз наш друг признался в обмане, вам здесь делать нечего. Если потребуется, я пошлю за вами.

Заметно обрадовавшись, что может наконец отдохнуть, еврей покинул комнату. Ибрагим приказал слуге принести напитки и попросил Джованни начать свой рассказ и не пропускать ничего важного. Второй раз за несколько месяцев юноша стал описывать свою короткую, но такую насыщенную событиями жизнь, стараясь ничего не упустить: ни письма, ни потери веры в пещере отшельника, ни собаки, которая спасла ему жизнь. Ибрагим слушал, словно завороженный. Лишь раз прервал он Джованни, когда пришло время послеобеденной молитвы. Дворецкий вернулся с подносом вяленых фруктов и велел Джованни продолжить повествование. Когда тот закончил, уже наступила ночь и Ибрагим ушел. Когда он появился снова, то сделал нечто неожиданное — пригласил Джованни отобедать с ним.

Во время трапезы араб засыпал юношу вопросами о философии, богословии и астрологии. Когда муэдзин возвестил правоверным, что пришло время ночной молитвы, Ибрагим наконец отпустил итальянца, пригласив того вернуться следующим вечером и снова пообедать во дворце, а также продолжить беседу.

— Почему вы не сказали мне правду с самого начала? — спросил он Джованни, когда прощался. — Я бы вызволил вас из тюрьмы и оставил в Дженине своим личным невольником, чтобы мы могли разговаривать о великих истинах!

Глава 70

На следующий вечер раб пришел за Джованни, чтобы отвести того к дворецкому паши. За едой они снова обсуждали философские и религиозные вопросы, которые весьма увлекали Ибрагима. Джованни воспользовался представившейся возможностью и расспросил араба о мусульманской религии; тот был рад просветить гостя. Через два дня невольник привел Джованни в комнату рядом с покоями дворецкого и сказал, что по желанию его хозяина юноша теперь будет жить здесь. Итальянец понял, что условия его жизни полностью поменяются, он сможет вернуться к умственным занятиям, спать в роскошной спальне и даже гулять по дворцу, но радости не было. Он по-прежнему оставался узником. Только клетка поменялась.

Юноша попытался уговорить Ибрагима перевести во дворец и Жоржа, но безуспешно. Дворецкий сердился на француза за помощь Джованни в подготовке побега и не хотел ни с кем делить общество нового знакомого. И все-таки Джованни удалось упросить Ибрагима улучшить существование Жоржа. Дворецкий одарил нового раба роскошными одеждами, предоставил ему книги и письменные принадлежности и даже предложил молодую красивую рабыню-мавританку, чтобы та угождала всем его желаниям. К большому удивлению Ибрагима, от девушки Джованни отказался.

Проходили недели. Удушающий зной августа сменился мягким теплом раннего сентября. Дни становились короче, а ночи — прохладнее, что очень радовало Джованни, который натерпелся от летней жары в тюремных общих спальнях. Дворец паши был не слишком велик, но весьма красив, и юноша полюбил гулять по тенистым душистым садам и внутренним дворикам, которые, переходя один в другой, вели прямо в покои паши и его гарема. Лишь туда не разрешалось ходить рабам, и Джованни даже мельком не видел ни одной из многочисленных жен правителя, которых зорко стерегли двенадцать чернокожих евнухов.

Ибрагим почти все время был занят на службе, и потому их беседы с Джованни стали не такими частыми, но он по-прежнему приглашал юношу к обеду раза два в неделю.

Большое впечатление на Джованни произвела набожность Ибрагима. Дворецкий в точности следовал пяти основным предписаниям ислама: провозглашал, что нет Бога, кроме Аллаха, пять раз в день совершал намаз, раздавал милостыню бедным, уже два раза совершил хадж в Мекку и, по словам рабов, строго соблюдал пост во время Рамадана.[29]

Однажды вечером, в конце обеда, Ибрагим обратился к Джованни:

— Я завтра уезжаю, чтобы повидаться со своим духовным наставником, который живет в двух днях пути отсюда, по пути в Тлемкен. Он великий суфий. Хотите присоединиться ко мне?

— Что значит «суфий»? — спросил Джованни.

— Суфизм — это мистическое течение в исламе. Вскоре после смерти пророка некоторые люди, порой совсем необразованные, испытали духовное просветление. Их святость была столь очевидна, что со всех сторон стали стекаться верующие, чтобы посмотреть на них. Несколько суфиев основали братства, называемые тарика, в которых следовали учению, практикуя определенные религиозные ритуалы и духовные упражнения. Некоторых приверженцев суфизма травили улемы, богословы и законоведы, потому что иногда эти святые люди говорили то, что, казалось, противоречит каноническим религиозным заповедям. Мой наставник — великий суфий, который основал тарику в маленьком городке между Аль-Джезаиром и Тлемкеном.

— Буду счастлив поехать с вами и познакомиться с вашим наставником. Но вы уверены, что его не побеспокоит присутствие христианина?

Ибрагим рассмеялся.

— Не так сильно, как присутствие кади или улема! Мой наставник не делает различий между людьми и любит встречаться со всеми, кто ищет Бога, независимо от их религии.

На другое утро, без всякого сопровождения, Ибрагим и Джованни отправились в путь по дороге, ведущей в Тлемкен. Они скакали целый день и следующий тоже. Когда наконец добрались до тарики, их тепло приветствовал молодой человек, который отвел путников в комнату, где они смогли подкрепиться. Джованни приятно удивили веселые лица учеников шейха Селима аль-Акубы. Многие были совсем юны и носили просторные белые рубахи из хлопчатобумажной ткани. После еды гостей пригласили принять участие в вечерней молитве. Несмотря на то что Джованни был христианин и не делал из этого секрета, ему дозволили войти в маленькую мечеть общины. Около пятидесяти учеников и дюжина гостей приняли участие в богослужении, в котором чередовались беззвучные молитвы, чтение Корана и песнопения под аккомпанемент виол и цитр. Церемония очень понравилась Джованни. Ибрагим и Джованни провели ночь в общей спальне тарики. Все гости, вне зависимости от своего богатства и положения в обществе, спали в одном большом дормитории без всяких удобств.

На следующий день, сразу же после утренней молитвы, Ибрагим получил разрешение встретиться со своим наставником. Он предложил Джованни подождать его во внутреннем дворике тарики, где росло много цветов. Через два часа туда пришел ученик, чтобы отвести христианина к шейху Селиму. Суфий, старик среднего роста с худым, безбородым лицом и лучистыми голубыми глазами, сидел, скрестив ноги, на полу в маленькой комнатке. На нем была простая белая рубаха. Старик, широко улыбаясь, поприветствовал Джованни:

— Салям алейкум.

— Ваалейкум ассалям, — ответил Джованни, он уже умел здороваться по-арабски.

— Мархаба бика йа уалади.

— Шукран лака йа Сиди.

— Аллах яхфадука!

Джованни повернулся к Ибрагиму, показывая, что его запас арабских фраз для поддержания беседы исчерпан. Суфий все понял и рассмеялся, громко и заразительно. Затем Ибрагим стал переводить с арабского вопросы наставника к Джованни. Добрых полчаса продолжался разговор о жизни итальянца и существовании в неволе, о его стране, религии, интеллектуальном и религиозном образовании. Ибрагим поинтересовался у юноши, не хочет ли он, в свою очередь, спросить о чем-либо учителя.

Джованни готовился к встрече с суфием и потому задал вопрос без промедления.

— Что, по вашему мнению, является худшим из зол, тем, что может повлиять на душу человека и помешать его духовному пути?

Мудрец посмотрел на гостей с лукавой улыбкой.

— А как вы сами считаете?

— Гордость, — ответил Ибрагим.

Оба повернулись к Джованни, который немного помедлил, затем произнес:

— Страх.

— Каждый из вас ответил так, как подсказывает его сердце.

Все трое расхохотались.

— Впрочем, хотя оба ответа верны, наш юный христианин дал самый распространенный и точный. Все сердца знавали страх, тогда как есть люди, лишенные гордости, — сказал суфий и пристально взглянул в глаза Джованни. — А ты знаешь, чего мы боимся больше всего?

Вопрос застал юношу врасплох. Он подумал несколько мгновений.

— Наверное, смерти.

Старик помолчал, а когда начал говорить снова, его голос был весел, но уверен.

— Я долго думал над этим. И через много лет понял очевидное. Каким бы странным это ни казалось, мы страшимся не смерти, а… жизни!

— Жизни? — воскликнул Ибрагим. — Разве она не самое ценное для нас, даже если полна страданий? Мы все с отчаянием цепляемся за жизнь.

— Цепляемся, но не живем. Вернее, мы цепляемся за существование. Существование — лишь данность, а жизнь — искусство.

— Что вы имеете в виду? — спросил Джованни.

— Все очень просто. Бог создал нас, не спрашивая нашего мнения. Мы существуем, и это факт, с которым ничего нельзя поделать. Нам остается только жить. И все зависит только от нас, ибо мы призваны быть творцами собственной жизни. Как при создании произведения искусства, сначала мы должны захотеть жить, затем представить жизнь, обдумать ее и, наконец, создать — придать ей форму, выразить посредством всех событий, счастливых и не очень, которые случаются с нами вне зависимости от нашего желания. Мы учимся жить точно так же, как учимся философствовать или готовить. Благодаря самому процессу существования и опыту, которого мы набираемся, мы познаем жизнь.

— Я это понимаю, — сказал Джованни. — Но почему вы говорите, что мы боимся жизни?

— Мы боимся открыться ей навстречу, с радостью встречать ее стремительное течение. Предпочитаем контролировать свое существование, ведя ограниченную, размеренную жизнь без всяких сюрпризов. И не важно, где мы находимся, в убогой хижине или во дворце! Человек страшится жизни, и больше всего его привлекает безопасное существование. Когда все сказано и сделано, человека больше интересует не жизнь, а выживание. Но выживание есть не что иное, как существование без жизни… то есть, по сути, смерть.

Мудрец посмотрел на слушателей и снова широко улыбнулся.

— Труднее всего перейти от реального выживания к реальной жизни, — продолжил он. — И так же трудно и страшно принять как данность то, что мы сами являемся творцами собственной жизни. Мы предпочитаем жить, словно во сне, не думая, не рискуя, даже не пытаясь приблизиться к своим сокровенным мечтам. А ведь они и есть самый лучший стимул для жизни. Конечно, мой юный друг, вы существуете, но вы должны спросить себя, живете ли вы на самом деле?

Слова мудреца, которые перевел Ибрагим, эхом отозвались в душе Джованни. Он подумал, что в свое время, когда покинул деревню, чтобы найти Елену, он выбрал жизнь. Оставил безопасное и спокойное существование, чтобы следовать велению своего сердца, своим мечтам. Принял важное решение, рискнул, доверился течению жизни. И жизнь преподнесла ему бесценные дары. Она свела его с Пьетро и мессером Луцио. Дала возможность найти Елену и любить ее. Но Джованни сам все испортил, убив человека. Затем он ушел в монастырь, конечно, чтобы укрыться от жизни, потому что боялся сам себя. А почему он стал рабом? Потому что сел на корабль с мыслью о мести. И его нынешнее существование отражает состояние души: он по-прежнему раб своих страстей. Да, возможно, он и на самом деле отказался от жизни, чтобы следовать тропой смерти, путем простого существования. Возможно, он и не живет по-настоящему с тех пор, как покинул Венецию и потерял Елену.

Джованни ответил мудрецу улыбкой, улыбкой, которая говорила больше, чем слова. Затем юноша задал еще один вопрос:

— На горе Афон я встретил великого русского старца, который сказал мне, что основная цель жизни человека — приближение к Богу. Вы верите в это?

— Конечно! Одного из величайших учителей суфизма, аль-Халладжа, подвергли мучительной казни за то, что он провозгласил: «Я есть Бог!» И он был совершенно прав! Воля человека, который растворился в Боге, совпадает с волей Аллаха. Этому учит мусульманский мистицизм, впрочем, как и иудейский, и христианский. Но не каждый сможет это понять, стезя мистика — опасный путь.

Джованни бросил на него вопросительный взгляд.

— Опасный для того, кто своим слабым разумом полагает, что стал Господом, хотя на самом деле он всего лишь стал чуточку безумнее! Опасный для тех законников, которые недолюбливают людей, которые, постигнув Божественное, могут бросить вызов их указам.

Мудрец снова заразительно рассмеялся.

Ибрагим задал вопрос, который его глубоко волновал:

— Если это и есть цель духовной жизни, как ее лучше достигнуть? Каким путем, независимо от вероисповедания, можно добиться обожения?

— А ты как думаешь? — осведомился мудрец.

— Любить Господа и подчиняться Его заповедям, — ответил Ибрагим.

— Несомненно, но это путь верующего человека. Стезя человека духовного шире и одновременно проще. Она одинакова для верующих и неверующих, иудеев, христиан, мусульман или язычников. Духовная стезя не описана ни в одной религиозной книге, но в конце своем она соединяется с лучшими путями, о которых говорится в священных книгах. Кто угодно — мужчины, женщины, дети, бедные, богатые — могут ей следовать.

Ибрагим и Джованни переглянулись. Они не имели понятия, что еще скажет суфий. Взгляд старика был устремлен поверх головы Джованни, словно он рассматривал что-то вдали.

— Видите ли, друзья, — продолжил он медленно, тихим голосом, — суть духовной жизни вовсе не в том, чтобы досконально знать Библию или Коран и славить Бога в соответствии с религиозными предписаниями. И не в том, чтобы каждый день ходить в мечеть или церковь, повторять молитвы или петь гимны. Все это, конечно, достойно уважения, но относится к религии. Смысл духовной жизни также не в том, чтобы жить по правилам, исполнять свой долг и не грешить. Это, скорее, область морали. Квинтэссенция духовной жизни содержится за пределами морали и религии. Она проще, но постичь ее тяжелее.

Суть духовной жизни в том, чтобы… принимать жизнь, и не покорно и безропотно, а с уверенностью и любовью! Только так мы воспринимаем присутствие Бога во всем, что происходит. По роду занятий я ткач, и мы должны научиться верить так, как это делают ткачи. Каждый человек в течение жизни работает над полотном с изнанки, видя только челнок и нити. Красота ткани станет заметной только в конце, когда мы перевернем ее и проявится рисунок, который дано видеть только Богу, а мы не можем даже представить форму и великолепие этого рисунка. Верить в будущее, работая над ним в настоящем, — вот ведущая сила на духовном пути. И главное на нем — быть открытым жизни, всему тому хорошему и плохому, что она предлагает. Наш отзыв на все, что происходит с нами, не важно, вдохновленный ли сердцем, религией или моралью, каким бы незначительным он ни был, обрисовывает контуры таинственной формы, значение которой нам дано понять только после смерти… когда мы все окажемся в лоне Господнем. И тогда не останется ничего, кроме любви.

Часть шестая Венера

Глава 71

Все следующие недели Джованни часто думал о словах мудреца. Они эхом отозвались в душе юноши и вытащили из глубин подсознания вопросы, которые он считал давно похороненными. Джованни возобновил занятия и попросил Ибрагима прислать определенные философские труды на латинском и греческом языках, а также Библию. Тому не хотелось приносить сакральную книгу неверных в самое сердце дворца паши, но, уважая своего подопечного и восхищаясь им, Ибрагим согласился, успокаивая себя тем, что даже в Коране цитируются отрывки из Священного Писания христиан и иудеев. Он не знал, что таким образом дает политическим врагам, ждущим его падения, прекрасный повод осуществить желаемое.

Джованни арестовали через несколько дней после того, как Ибрагим вручил ему Библию на латинском языке, ту самую, которую оставил монах-капуцин, о предательстве которого рассказывал Жорж. Юношу схватили в его комнате, командир янычар отобрал у него Библию, а самого Джованни приволок на собрание дивана, совета паши. К своему удивлению, итальянец заметил, что Ибрагима там нет, хотя он и был одним из самых значимых сановников. Сын Барбароссы, Гассан, сидел посредине. Сухощавый молодой человек по имени Рашид бен Гамрун поднялся и начал говорить. Он задавал Джованни вопросы на итальянском, переводя ответы на арабский.

Вскоре Джованни понял, почему отсутствует Ибрагим. Несколько советников дивана, в том числе и Рашид, обвинили дворецкого в организации коварного заговора против паши. Чтобы обосновать свои обвинения и очернить Ибрагима в глазах правителя, они не погнушались ничем. Джованни привели на заседание дивана по двум причинам. Прежде всего враги дворецкого хотели доказать паше, что Ибрагим плохой мусульманин, раз проводил так много вечеров в компании христианского раба и даже — верх святотатства! — подарил ему священную книгу неверных. Но недруги не ограничились нападками на благочестие дворецкого. Они оболгали его, сообщив, что постоянное присутствие Джованни рядом с Ибрагимом объясняется их плотской связью. Джованни категорически отказывался от всех обвинений, но сановники напомнили ему, что он пытался бежать с юным Пиппо. Паше показали признание, написанное со слов янычара Мехмета, в котором он утверждал, что был свидетелем того, как Джованни перед побегом удовлетворял свою похоть с мальчиком. Джованни возразил, что это ложь до последнего слова, и еще раз рассказал о том, почему заставил мальчика присоединиться к побегу. Но когда юношу спросили, почему он отказался от услуг молодой женщины, его ответы были не слишком убедительны. Джованни сказал паше, что до сих пор любит одну женщину, которую не видел много лет, и считает невозможным искать утешения в объятиях рабыни. Он подчеркнул, что выступает против самого принципа рабства и не может обладать женщиной, у которой нет выбора. Когда ответ юноши перевели, несколько советников насмешливо ухмыльнулись, и Джованни понял, что они не собираются ему верить.

После получасового допроса его отвели не в его покои, а прямиком в тюрьму, где поместили в крошечную камеру и приковали к стене. Несколько дней он провел там без света, питаясь только сухими корками и утоляя жажду затхлой водой. На пятый день юношу снова отвели в Дженину. На него надели кандалы, и он понял, что Ибрагим в опале и потерял свою должность. Подозрения оправдались: когда Джованни втолкнули в кабинет дворецкого, он оказался лицом к лицу с тем самым человеком, который обвинял его хозяина, Рашидом бен Гамруном. Тот презрительно поприветствовал раба и сразу же перешел к делу.

— Твой бывший хозяин отплыл вчера в Константинополь, где ему придется дать ответ перед султаном за свое двурушничество и сделку с нашими врагами-христианами.

— Я знаю, что Ибрагим искренне предан своей вере и правителю!

— Заткнись, неверная собака! — вскричал Рашид. — Ты один из тех, кто сбил его с истинного пути! Вскоре его будет судить диван великого султана. А пока вся его собственность конфискована пашой. Распоряжаюсь имуществом я и могу, если пожелаю, незамедлительно приговорить тебя к смерти.

Черные глаза Рашида заблестели, и Джованни понял, что больше всего на свете этот человек любит власть и, должно быть, долго ждал минуты, когда сможет устранить Ибрагима и занять его место.

— Раз уж я принадлежу тебе, что ты собираешься со мной делать?

Рашид усмехнулся и позвал чернокожего раба, который принес перо и лист бумаги и положил перед Джованни.

— Я кое о чем тебя попрошу. Как только ты выполнишь мою просьбу, возвращайся в свою комнату, к своим книгам, конечно кроме Библии, и можешь свободно гулять по дворцу.

Джованни удивленно уставился на Рашида.

— Напиши, что ты состоял в греховной связи со своим бывшим хозяином. Добавь, что ты раскаиваешься в содеянном и, чтобы доказать это, отрекаешься от христианства и принимаешь ислам, истинную и праведную веру.

Джованни медленно опустил глаза и взял письменные принадлежности. Пару секунд подумал и неторопливо написал несколько строк на итальянском языке. Посмотрел на Рашида и протянул ему лист бумаги. Рашид радостно схватил его и подошел к окну, чтобы прочитать признание Джованни.

«Я, Джованни Траторе, раб Ибрагима бен Мехмета аль-Таджера, дворецкого паши, свидетельствую, что мой хозяин — человек великой добродетели, который искренне предан паше, султану и пророку Мухаммеду. Я также подтверждаю, что остаюсь верен христианской вере своих предков, уважая при этом все религии, в том числе и ислам, который проповедует честность в каждом слове и деле, напоминая нам, что милость Божья безгранична».

Когда Рашид прочитал эти строки, его затрясло от ярости. Несколько мгновений он молчал, затем повернулся к Джованни. Схватил свечу и сжег бумагу.

— Кто ты такой, чтобы судить меня? — вскричал он. — За то, что ты сейчас сделал, я мог бы посадить тебя на кол!

Его лицо побагровело, а глаза, казалось, метали молнии. Но сановник сдержался и продолжил уже спокойнее:

— Но я не поддамся гневу и подвергну тебя наказанию, которое должен был назначить еще мой предшественник. Согласно закону то, что ты солгал о своем происхождении, считается равносильным попытке к бегству. Так как ты уже пробовал бежать, это будет вторая попытка, которая карается отсечением руки. И я с радостью прикажу, чтобы тебе отрубили правую руку, ту, которой ты написал эти строки!

Через два дня, сразу же после первого призыва к молитве, Джованни вывели на всеобщее обозрение на главную площадь, ту самую, где его били несколько месяцев назад. Там возвели небольшой деревянный помост, чтобы все желающие смогли увидеть экзекуцию. Невольник стоял на эшафоте, закованный в цепи, его охраняли два крепких янычара. Табличка с надписью объясняла причину наказания юноши — то, что он пытался бежать и солгал относительно своего происхождения. Также указывалось время, когда приговор приведут в исполнение: сразу после полуденной молитвы.

Вот уже третий раз Джованни подвергали публичному наказанию, и он страшился намного больше, чем прежде. Ему удалось прийти в себя после порки и битья по пяткам, но мысль о том, что он навсегда потеряет руку, не говоря уже о боли, которую придется испытать, наполняла сердце юноши ужасом. Джованни старался не показывать своих чувств зевакам, теснившимся у помоста, чтобы лучше разглядеть лицо приговоренного, но душу его объяло отчаяние. Он думал о Елене, Боге, судьбе, Луне… Вся жизнь оказалась бессмысленной. Что проку в том, что он познал настоящую любовь и великие истины, если он так закончит свой земной путь? Джованни знал, что, скорее всего, проведет остаток дней здесь, жалким рабом. Даже хуже, рабом без руки, изгоем, которого в тюрьме будут отсылать на самые унизительные и грязные работы. Джованни снова ощутил, как одинок он в этом мире и несчастен.

Неожиданно в памяти юноши всплыл псалом, который он повторял каждый день, когда жил в монастыре. Вера, которая когда-то давала Джованни силы, иссякла, но все же знакомые слова сорвались с его губ — на греческом, ибо на этом языке он когда-то твердил их наизусть:

— «Из глубины взываю к тебе, Господи.

Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих.

Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония — кто устоит?

Но у Тебя есть прощение, да благоговеют пред Тобою.

Надеюсь на Господа, надеется душа моя, на слово Его уповаю…»

По щекам юноши потекли слезы, и он замолчал. Но у самого края помоста голос из толпы подхватил псалом и продолжил, тоже по-гречески:

— «…Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра. Да уповает Израиль на Господа; ибо у Господа милость и многое у Него избавление. И он избавит Израиль от всех беззаконий его».[30]

Джованни в изумлении посмотрел на толпу, чтобы разглядеть того, кто произнес эти слова. Голос был женским.

Джованни заметил несколько женщин, но все были в чадрах — закон запрещал им появляться на улице с открытым лицом. Джованни попытался заглянуть в их глаза. Глаза одной девушки — огромные, черные, миндалевидные, сияющие из-под голубого покрывала — поразили юношу своей красотой, одновременно целомудренной и страстной. Несколько секунд женщина выдерживала взгляд Джованни, затем опустила голову и ушла.

Это происшествие пролило бальзам на душу Джованни. Было ясно, что кто-то разделяет его печаль. Но кто? Какая арабка знает псалмы наизусть, к тому же на греческом языке? Эта загадка чуть отвлекла Джованни от горестных раздумий, но ненадолго — до начала ужасного наказания оставался всего лишь час.

Вскоре, как было заведено, на площадь привели сотни узников той тюрьмы, где до побега держали Джованни. Публичные экзекуции использовали в назидание другим невольникам, чтобы отбить охоту бежать. Джованни поискал взглядом Жоржа, и ему показалось, что он видит друга в толпе. Правда, юноша не мог бы сказать с точностью, что это точно он. По крайней мере, они снова встретятся с Жоржем в тюрьме, подумал Джованни, — пусть слабое, но утешение.

Муэдзин призвал правоверных на молитву, и площадь быстро опустела. Минут на десять воцарилось гробовое молчание.

Затем толпа вновь наводнила пространство перед помостом. Рашид бен Гамрун решил лично присутствовать при исполнении приговора. Для сановника поставили кресло прямо перед эшафотом, но он предпочел стоять. Янычары поставили Джованни на колени. Один крепко держал его за пояс, другой засунул руку юноши в отверстие фалаки, специально приспособленной для этого наказания. Затем деревяшку, из которой торчала кисть руки, поместили на большую колоду. Два турка удерживали фалаку с обеих сторон, а еще один крепко схватил Джованни за шею, чтобы тот не двигался. Рашид подал сигнал, и на помост поднялся дюжий турок, неся топор с короткой рукояткой. Он встал слева от колоды, пристально смотря на руку несчастного Джованни. Набрал в легкие побольше воздуха и медленно поднял топор. Джованни закрыл глаза.

Глава 72

— Помилования узнику! — раздался из толпы мужской голос.

При этих словах Рашид велел палачу подождать.

— Кто требует помилования? — прокричал сановник, разглядывая публику темными глазами.

Из толпы выбрался человек, которого все хорошо знали, — мавр Мухаммед аль-Латиф, один из самых богатых торговцев Алжира. Он медленно приблизился к Рашиду, который его узнал.

— Надеюсь, у тебя серьезный повод, чтобы вмешаться в акт правосудия? — спросил сановник.

— Лучший из возможных!

Рашид ждал, в его взгляде плескался гнев.

— Меня интересует этот невольник. Я хочу его купить.

Рашид удивился.

— Ты знаешь закон о выкупе за раба, которого приговорили к наказанию?

— Нужно уплатить десятикратную цену, так?

Сановник прищурил глаза: ситуация могла принести неплохой барыш.

— Верно.

— Сколько он стоит?

Несколько мгновений Рашид размышлял.

— До того как его разоблачили, Ибрагим бен Али аль-Таджер назначил за него цену в сто золотых дукатов.

Мухаммед неторопливо погладил бороду и улыбнулся.

— Я знаю. Но еще мне известно, впрочем, как и тебе, что этот раб солгал о своем имени и состоянии, за что его и приговорили к повторному наказанию. Так что назови мне цену за обычного невольника-христианина без роду без племени. Мы все здесь в некотором роде торговцы, — произнес он, обведя зрителей рукой, — и увидим, справедлива она или нет.

При этих словах по толпе пробежал насмешливый ропот. Переговоры между новым дворецким и купцом-мавром обещали быть захватывающими. Рашид был раздосадован, но уклониться от торга, глубоко укоренившегося обычая, не мог.

— Этот человек стоит гораздо дороже, чем ты себе представляешь! — воскликнул он. — Это ученый, который знает несколько древних языков, и, несмотря на его ложь, Ибрагим вытащил его из тюрьмы и сделал своим личным рабом. Он до такой степени ценил его общество и интеллектуальные качества, что даже несколько раз в неделю обедал с ним!

— Похоже, ты не слишком ценишь ум этого невольника, — возразил Мухаммед с насмешкой, — раз отправил его обратно в тюрьму!

Издевательский смех прокатился по рядам зевак. Рашид пришел в ярость, но ответил:

— У меня есть лучшие способы служить своему повелителю, чем интересоваться религией неверных!

— Не сомневаюсь! Так в какую сумму ты оценишь этого разговорчивого неверного?

— Не меньше чем в семьдесят золотых дукатов.

Из толпы донеслись возмущенные голоса. Слишком дорого за раба, за которого нельзя получить выкуп! Молодого, крепкого невольника-христианина можно приобрести меньше чем за десять дукатов!

— Ты все еще завышаешь цену за этого неверного пса. Давай говорить серьезно. Даже если принять во внимание его ученость, он не стоит дороже пятнадцати или двадцати дукатов — и, не забудь, я предлагаю в десять раз больше!

— Пятьдесят дукатов, — твердо произнес дворецкий. — Если ты не согласен, то возвращайся в толпу и не мешай мне отдать приказ отрубить рабу руку и отослать его в тюрьму!

— Ты будешь хорошим дворецким, Рашид бен Гамрун! Но я несколько устал от твоей самонадеянности. Меня интересует этот раб, но не за любую цену. Мое последнее предложение — триста золотых дукатов!

— Четыреста, и он твой. Иначе я прикажу продолжить наказание немедля!

Мухаммед аль-Латиф понял, что дворецкий, чтобы не уронить собственного достоинства, больше не снизит цену. Он хлопнул в ладоши, и появились трое слуг. Один из них нес тяжелый ларец, который поставил у ног хозяина. Не отводя глаз от Рашида, Мухаммед приказал отсчитать четыреста монет.

При этих словах толпа удивленно зашелестела. Зачем Мухаммеду аль-Латифу, ловкому и расчетливому купцу, понадобилось тратить столько денег на покупку раба-христианина, пусть даже и весьма ученого?

Рашид бен Гамрун велел янычару пересчитать деньги вместе со слугой. Затем приказал стражникам освободить Джованни. Молодой человек под ошеломленными взглядами зрителей медленно спустился с помоста. Его подвели к новому хозяину, и юноша, не говоря ни слова, уставился на него.

— Что же ты собираешься с ним делать? — спросил Рашид.

— Пока не знаю. Может, заставить его чистить конюшни?

— За такую цену ты мог бы потребовать, чтобы он читал Библию твоим лошадям!

Толпа разразилась хохотом. Мухаммед слегка усмехнулся. Он попросил, чтобы с ноги его нового раба сняли цепь, а затем, в сопровождении слуг и Джованни, поспешил домой.

Торговец жил в великолепном доме в самом центре Старого города. У него было четыре жены и примерно три десятка невольников.

Когда они вошли внутрь, Мухаммед пригласил Джованни сесть и послал за едой и напитками.

— Зачем вы это сделали? — спросил наконец Джованни, все еще дрожа, после того как осушил большой стакан холодной воды.

Хозяин улыбнулся.

— Ты, должно быть, удивился еще больше, чем другие.

— Конечно. До сих пор не могу прийти в себя. Спасибо.

— А я никак не могу прийти в себя после того, как перед всем городом заплатил за тебя такие деньги этому мошеннику! С завтрашнего дня мои поставщики увеличат цены вчетверо, а то и впятеро! Думаю, пройдет несколько недель, пока я оправлюсь!

— Почему же вы были готовы отдать за меня так много?

— Потому что человек, который попросил купить тебя, сказал: «За любую цену»!

— Значит, вы приобрели меня не для себя?

Мухаммед громко расхохотался.

— Что бы я делал с таким дорогим рабом, да к тому же ученым? Я умею только покупать и продавать пряности!

— Я… не понимаю. Кто же тогда попросил меня купить?

— Мой друг Елизар.

— Но зачем? — спросил Джованни после недолгого молчания.

— Понятия не имею! Всего лишь минут за десять до того, как приговор должны были привести в исполнение, он прислал ко мне самого преданного слугу с просьбой немедленно отправиться на площадь и купить тебя, пока тебе не отсекли руку. За любую цену!

— А почему Елизар сам не стал торговаться?

— Он иудей.

Джованни, не понимая, удивленно уставился на своего спасителя.

— Разве ты не знаешь, что в Османской империи евреям запрещено покупать рабов-христиан?

Постепенно Джованни приободрился, но по-прежнему не мог понять, что происходит. Какой-то незнакомец отдал за него целое состояние, несомненно, чтобы сохранить ему руку. Но зачем? Что от него ожидают?

— Понимаю, что ты, должно быть, озадачен, — продолжил Мухаммед. — Мне самому не терпится поскорее увидеть Елизара и расспросить его. Не хочу тебя обидеть, но, уверен, ты не стоишь и десятой доли той суммы, которую я за тебя заплатил!

Джованни улыбнулся.

— Согласен!

Когда Джованни утолил жажду, его отвели в другую комнату, где одели в просторную коричневую джеллабу. Мухаммед попросил его поднять капюшон и сказал, что Джованни сейчас тайно отведут к настоящему хозяину.

Мухаммед попрощался с итальянцем и вручил его заботам трех невольников, которые повели Джованни через касбу. Они поднялись на самую вершину холма, где находились еврейские кварталы. Там петляли узкие и грязные улочки, на которых играли бедно одетые дети. Слуги Мухаммеда постучали в маленькую, выкрашенную в голубой цвет дверь.

С правой стороны двери, на уровне глаз, Джованни заметил странный предмет. На стук вышел темнокожий человек лет сорока, весь в белом. Он знаком пригласил Джованни войти и кивком головы отпустил его провожатых. Едва Джованни оказался во внутреннем дворике, то сразу же скинул капюшон.

Темнокожий приветствовал его на хорошем итальянском языке:

— Меня зовут Малек. Я управляющий твоего нового хозяина. Добро пожаловать в дом Елизара бен Иакова аль-Кордоби!

Джованни во все глаза смотрел на маленький, засаженный цветами дворик. В доме, довольно простом по стилю, было два этажа, не считая цокольного.

— Здесь живут слуги и готовят еду, — сообщил Малек.

Затем он провел юношу в другое патио. Этот двор оказался гораздо больше, и его украшали два богато отделанных бассейна.

— Здесь хозяин принимает гостей.

Джованни остановился, чтобы полюбоваться мраморными колоннами. Но управляющий повел его еще через одну дверь, на сей раз из великолепного резного дерева. Они вошли в сад изумительной красоты, где росли деревья и цветы, текли ручьи и били фонтаны. Он был примерно в сто шагов длиной и располагался на террасах, а со всех сторон сад окружали толстые стены. Балконы всех этажей дома, поддерживаемые изящными колоннами розового и голубого мрамора, выходили на этот райский уголок.

— Здесь наш хозяин молится, ест и отдыхает.

Джованни восхищался совершенной гармонией сада, когда появился хозяин дома. Ему было около шестидесяти лет, и борода его белизной соперничала с одеждами. На голове Елизар носил ермолку. Джованни смотрел, как он легко шагает навстречу, и думал, что, должно быть, это человек большой духовности. Он вспомнил лица мессера Луцио, старца Симеона и мистика-суфия. Елизар остановился перед Джованни, улыбнулся и протянул ему обе руки.

— Добро пожаловать в мое скромное пристанище, друг, — сказал он по-итальянски.

Джованни с горячностью схватил руки Елизара.

— Не знаю, как благодарить вас за то, что спасли меня от ужасного наказания…

— Было бы жаль, если бы отсекли такие прекрасные руки! — ответил хозяин с улыбкой. — Как тебя зовут?

— Джованни. Я из Калабрии.

— Неужели? Ты голоден?

— Немного.

— Малек, отведи нашего гостя в его комнату и попроси Сару принести ему чаю, фруктов и печенья. Джованни, тебе не помешает принять ванну и немного прийти в себя. На закате мы позовем тебя к обеду.

Елизар попрощался с гостем и зашагал к дому.

Малек отвел юношу в уютную спальню с балконом на третьем этаже, и вскоре с подносом в руках появилась Сара, юная служанка с милым и улыбчивым лицом. Пока Джованни утолял голод, она приготовила ему ванну с ароматными маслами и удалилась, не проронив ни слова. Джованни, пораженный таким гостеприимством, с наслаждением искупался в теплой воде. Чистый и отдохнувший, он вышел на балкон, чтобы посмотреть, как солнце начинает садиться за горизонт. Дом Елизара стоял на самой вершине холма, и из него открывался прекрасный вид на весь город и море. Большинство соседних строений не отличалось роскошью. Джованни удивился, что такой богатый человек живет в столь бедном квартале. Еще он заметил, что ему, при желании, не составило бы особого труда спрыгнуть с балкона и убежать. Однако было не похоже, что его новый хозяин сильно беспокоится по этому поводу.

На балкон вышел пожилой человек и обратился к Джованни на франко:

— Меня зовут Юсуф. Наш добрый хозяин велел мне пригласить тебя к столу.

Джованни последовал за стариком в глубь сада. Там стоял крепкий деревянный стол, залитый светом множества свечей и четырех светильников по углам, его окружали удобные скамьи. Служанка, которая готовила юноше ванну, неподвижно стояла чуть в стороне. Юсуф сразу же ушел, и Джованни остался в молчании. Он заметил, что стол накрыт на три персоны, по-видимому, на него, Елизара и его жену. В конце концов Джованни спросил служанку, как ее зовут. Она улыбнулась и жестами показала, что не понимает этот язык.

Джованни знал несколько фраз по-арабски.

— Ма асмуки? — спросил он.

Лицо девушки оживилось.

— Сара! Хал татакаламу ал арабия?

— Калибане!

— Наш приятель Ибрагим учил тебя прекрасному арабскому языку? — поинтересовался подошедший Елизар.

Джованни обернулся к нему.

— Да, пока я жил во дворце, выучил несколько фраз. Но, конечно, не могу похвастаться той легкостью, с которой вы говорите по-итальянски. Я поражаюсь тому, что вы и ваш управляющий…

— Мы много путешествуем и говорим понемногу на всех европейских языках. Но, друг мой, прошу, садись.

Джованни сел на скамью, Елизар занял место напротив. Сара подала напитки.

— Не знаю, как отблагодарить вас за то, что спасли меня от ужасного наказания, — произнес Джованни, глядя в глаза хозяину дома.

— Давай не будем об этом говорить! Я бы хотел узнать больше о тебе. Так, значит, ты из Калабрии?

Джованни кивнул.

— Я знал, что ты итальянец и что Ибрагим восхищен твоей ученостью. Но я даже не подозревал, что ты родом из такого бедного района! Где ты изучал философию и астрологию?

— Вы хорошо осведомлены!

— Я очень уважаю Ибрагима, а он рассказывал о тебе.

— Вы не знаете, что с ним?

— Увы, нет. Он отправился в Константинополь, где его дело будет рассматривать диван великого султана. Но его враги весьма могущественны! С тех пор как Барбаросса покинул Аль-Джезаир, они изо всех сил стараются, чтобы власть перешла к одному из них, Гассана они презирают так же сильно, как и его отца! На самом деле заговор против Ибрагима направлен на Гассана-пашу, хотя не думаю, что паша это понял. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Дело в том, что я оставил родную деревню, будучи еще совсем юным, и по дороге на север встретил великого ученого, который стал моим наставником почти на четыре года.

— Как зовут твоего учителя?

— Луцио Константини.

Глаза Елизара загорелись.

— Знаменитый флорентийский астролог? Ученик Фичино?

Джованни кивнул.

— Поразительно! Ты понимаешь, что жил рядом с человеком, которого астрологи почитают как самого ученого из всех?

— Вы тоже астролог?

— До твоего наставника мне далеко. Насколько я знаю, никто в мире не может истолковать гороскоп лучше его! Но наука о звездах интересует меня, впрочем, как и многое другое.

Заметив, что взгляд Джованни затуманился, Елизар нахмурился и спросил:

— Он еще жив?

— К сожалению, нет. Он умер несколько лет назад.

Елизар помрачнел и опустил глаза.

— Какая огромная утрата для всех! Полагаю, он был уже в преклонных годах?

— Да, но он умер не от старости и не от болезни, — тихо произнес Джованни.

Елизар пристально посмотрел в лицо гостя.

— Ты хочешь сказать, что его убили?

— И очень жестоко, вместе с верным слугой Пьетро.

— Но кто… и зачем?

Джованни не ответил. Он вдруг понял, что слишком мало знает о своем новом хозяине и уже сказал лишнее.

— Позвольте мне ответить на этот тяжелый для меня вопрос как-нибудь в другой раз. Вы просите меня рассказать о себе, но я ничего не знаю о вас или о том, почему вы купили меня.

Елизар лишь улыбнулся в ответ.

— Неужели только потому, что слышали обо мне от Ибрагима? Но разве мои скудные знания стоят так дорого?

— Да, я действительно слышал о тебе много хорошего. Но не поэтому заставил моего друга Мухаммеда тебя купить.

Заинтригованный Джованни бросил на Елизара вопросительный взгляд.

— Вот настоящая причина.

Эти слова сопровождались взмахом руки. Джованни посмотрел, куда он показывает, и увидел стройную юную женщину, закутанную в покрывало, которая появилась совсем неслышно.

Мужчины встали поприветствовать ее.

Глава 73

Когда девушка вышла на свет, она медленно подняла закрывающее лицо тонкое покрывало и откинула его назад, на волосы. Она была необыкновенно красива, с длинными черными волосами, ниспадающими ниже пояса. Девушка едва достигла двадцати лет, но глубокий, умный взгляд придавал ей зрелость. Джованни заворожили огромные, темные глаза, неотрывно смотревшие на него.

— Моя дочь, Есфирь, — тихо произнес Елизар, беря девушку за руку. Ей он сказал: — Разреши представить тебе Джованни.

Джованни молчал, его лицо вспыхнуло. Наконец он выдавил:

— Это… это вы, да?

— Что вы имеете в виду? — спросила Есфирь по-итальянски.

— Я вас видел сегодня утром на площади, за час до начала экзекуции. Вы стояли под эшафотом и смотрели на меня.

— Там было много женщин, которые смотрели на вас. Некоторые с жестокостью, другие — с состраданием. Думаю, что были даже те, в чьих взглядах читалось желание.

— Это вы закончили псалом?

— Значит, вы слышали?

— Да, хотя вы говорили очень тихо. И удивился, услышав его на греческом языке.

— Есфирь знает Библию на греческом так же хорошо, как и на древнееврейском, — произнес Елизар с гордостью. — Дитя мое, садись.

Не отводя глаз от Джованни, девушка села на третью скамью.

— Понимаю ваше удивление, но представьте, что я испытала, услышав, как человек, приговоренный к публичному наказанию, произносит слова псалма, который я повторяю каждый день!

— И поэтому вы попросили отца купить меня?

— Не только. Я слышала от Ибрагима, что вы ученый человек, и любопытство побудило меня пойти на площадь, чтобы взглянуть на вас. Я увидела в ваших глазах страдание, но не просто страдание человека, который вот-вот лишится руки. Я увидела что-то другое, более глубокое. Увидев вас, я подумала о лице Иисуса; должно быть, в Его глазах было похожее выражение, когда Он в Гефсиманском саду взывал к Богу: «Отче, да минует меня чаша сия!»[31]

— Разве вы… вы христианка? — спросил Джованни; его голос дрожал.

— Я иудейка, как многие поколения моих предков. Но я читаю Евангелия так же часто, как еврейскую Библию. Разве Иисус не был евреем?

— Конечно! Но я и не думал, что иудеи читают Новый Завет.

— Большинство и не читает! Мой народ слишком много страдал от ненависти христиан. Нам трудно не вспоминать о наших страданиях, о презрении тех, кто притеснял нас и принуждал отказаться от веры нашей. Но благодаря отцу я начала читать Евангелия, будучи еще ребенком, и научилась почитать Иешуа как одного из величайших пророков, посланных Богом.

Джованни не мог отвести глаз от лица юной женщины. Он хотел бы беседовать с ней часами. Но его мучил другой вопрос, и юноше необходимо было знать ответ. Он с трудом оторвал взгляд от Есфирь и перевел его на Елизара.

— Теперь, когда вы купили меня, я ваш раб. Что вы хотите со мной сделать?

Прежде чем ответить, Елизар прочитал молитву-благословение на древнееврейском языке и пригласил Есфирь и Джованни отдать должное овощам, которые только что подала служанка. Затем он произнес:

— По закону ты принадлежишь Мухаммеду. У нас в доме нет рабов. Люди, которые здесь живут, получают за свою работу деньги и могут уйти, если захотят. С тобой будут обращаться так же.

Джованни ошеломили слова Елизара.

— Значит, я волен уйти или остаться?

— Совершенно верно.

— Но я никогда не смогу вернуть ту огромную сумму, которую вы потратили, чтобы купить меня!

— Не имеет значения. Я сделал это, чтобы порадовать свою любимую дочь. Ее мать умерла много лет назад. У меня больше нет детей, и она впервые за двадцать лет о чем-то меня попросила. Разве я мог отказать?

Джованни снова посмотрел на Есфирь, которая опустила глаза.

— Я никогда не смогу отблагодарить вас.

Есфирь подняла голову.

— Иисус Христос когда-то произнес слова, которых нет в Евангелии, но их повторил апостол Павел: «блаженнее давать, нежели принимать».[32] В этот вечер благодаря вам мое сердце наполнила великая радость.

Есфирь опустила на лицо покрывало и попросила у отца разрешения уйти.

— Она очень чувствительна, — сказал Елизар Джованни, когда девушка ушла. — Уверен, это из-за того, что она в детстве потеряла мать. Есфирь одновременно сильнее и слабее любой другой известной мне девушки.

— Вы даже представить не можете, как своим поступком и беседой согрели мое заледеневшее сердце! — произнес Джованни дрогнувшим голосом.

— Я вижу, вы тоже очень чувствительны! Вы, случайно, не потеряли кого-нибудь из близких, когда были ребенком?

— Да, — ответил Джованни. — Моя мать умерла, когда мне было семь лет.

— Подобное горе оставляет неизгладимую печать на сердце. В то же время это рана, в которую проникает милость Божья, чтобы сделать душу чувствительнее и наполнить ее состраданием. Страдания, претерпеваемые в течение жизни, могут сокрушить нас и заставить замкнуться в себе, а могут сделать нас сильнее и открытее другим людям. Мы не выбираем их, но мы вольны выбрать, станут ли они наковальней, на которой нас сокрушат, или рычагом, который поможет нам подняться. Это одна из величайших тайн человеческой души.

— Похоже, вы хорошо осведомлены о загадках человеческой души!

— Есть только три вещи, которые приводят меня в восхищение, я мечтаю познать их глубже: Бог, Вселенная и человеческая душа. Не слишком-то много, но зато они безграничны!

— Вы напоминаете мне мессера Луцио. Вы тоже философ?

— Можно сказать и так. Здесь меня считают каббалистом. Ты что-нибудь знаешь о каббале?

— Только то, что прочитал о ней у Пико делла Мирандолы.

— О, прекрасный автор! Мой наставник учил его древнееврейскому языку и основам каббалы! Хотя должен признать, что, несмотря на стремление к знанию и блестящий ум, он позаимствовал из этого учения только то, что счел нужным для обогащения собственных христианских воззрений. Христианские мыслители почти не знакомы с иудейской каббалой. Но давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Сегодня тебе нужно отдохнуть.

— Можно задать вам еще один вопрос до того, как я уйду?

— Конечно.

— Как может человек, посвятивший все свое время учению, быть таким богатым?

Елизар расхохотался.

— Хороший вопрос! Вот уже больше тридцати лет я посвятил одному из немногих занятий, разрешенных евреям мусульманами и христианами: я — банкир. Христианская и мусульманская религии запрещают давать деньги под интерес, поэтому на протяжении веков мы занимаемся этим делом.

— А разве такая работа не отнимает все время?

— Вовсе нет! Давным-давно я решил служить Богу, а не богатству. Но деньги липнут к деньгам, и вот уже много лет мое состояние увеличивается само по себе, не требуя усилий с моей стороны, главное, чтобы им хорошо распоряжались! А этим как раз и занимается мой верный управляющий Малек и многие другие. Так что у меня остается достаточно времени для научных занятий.

— Вы хотите сказать, что на вас работают люди в других городах?

Елизар весело всплеснул руками.

— Конечно! Я владею банками в примерно двадцати городах по всей Европе и Османской империи!

Ошеломленный Джованни потерял дар речи.

— Именно поэтому я выучил столько языков и побывал во многих странах! — продолжил Елизар.

— Но почему вы поселились здесь? Вы могли бы жить во дворце в Венеции, Риме или Флоренции.

— До прошлого века мои предки обитали в Испании, в Кордове. Но в тысяча четыреста девяносто втором году католические монархи изгнали евреев из этой страны. Все наше имущество отобрали, и родители моего отца были вынуждены вместе с детьми покинуть Испанию. Так как они больше не доверяли христианам, то решили — как и другие их соотечественники-евреи — поселиться в этом городе, где процветала торговля и который находился под мусульманским владычеством, а после отошел к Османской империи. Пусть лучше нас называют дхимми,[33] чем убийцами Христа. В глубине души большинство мусульман презирает евреев, но мы можем спокойно жить и работать, тогда как христиане отравляют воду в наших колодцах, насилуют наших дочерей, заставляют нас отрекаться от веры и ищут любой предлог, чтобы устроить резню.

— Неужели вы никогда не чувствовали по этому поводу негодования или ненависти?

— Лично я решил не отвечать оскорблением на оскорбление, гневом на гнев или презрением на презрение. Кроме того, изучение каббалы подвело меня ближе к великим философам и мистикам всех религий, начиная с Иисуса Христа. Мы можем об этом побеседовать, если ты решишь на какое-то время остаться у нас.

Джованни пристально посмотрел на безмятежное лицо человека, который спас его от страшной участи.

— Я безгранично благодарен за теплый прием и с удовольствием провел бы в вашем доме несколько недель.

— Очень рад, и, думаю, Есфирь тоже обрадуется. Пожалуйста, чувствуй себя как дома. Если тебе что-нибудь понадобится, попроси Малека, он хорошо говорит по-итальянски. А теперь ступай отдохни.

Джованни встал, и хозяин дома проводил его до выхода из патио. Прежде чем распрощаться на ночь, Джованни не удержался и задал еще один вопрос:

— Почему вы поселились в беднейшем квартале города, ведь вы легко могли бы позволить себе жить где угодно?

Елизар погладил длинную бороду.

— По меньшей мере по двум причинам. Во-первых, большинство евреев Аль-Джезаира живут здесь, а я люблю быть со своим народом. А во-вторых, я бы не нашел такого сада в нижней части города. Мне нравится то, что мой сад, о котором знают лишь немногие жители города, спрятан в самом центре этих грязных улочек. Я ценю красоту, которая скрыта и не бросается в глаза, ее нужно отыскать. И поэтому я дал дочери имя Есфирь. У него двойное значение. Оно происходит от имени финикийской богини любви Астарты, которая стала Афродитой у греков, а у римлян — Венерой. Но по-еврейски это имя означает: «я спрячусь». Есфирь — самая яркая звезда, звезда любви, но ее прячет Бог. Только тот, кто поистине достоин, сможет ее найти.

Глава 74

События дня словно прорвали плотину в душе Джованни. Сердце юноши, получив столько ран после того, как Джованни разлучили с Еленой, казалось, утратило способность чувствовать. Однако благодаря дружбе с Жоржем и Эмануилом, а потом с Ибрагимом оно начало постепенно оттаивать. Встреча с Елизаром и Есфирь полностью оживила его. Джованни проплакал всю ночь. Но из его глаз текли не слезы страдания, подобные тем, что он проливал на галерах или в отшельнической пещере. Нет, то были слезы освобождения от мук. Лица всех тех, кого он любил, всплыли в его памяти, как призраки, которые возвращаются к жизни. Затем он представил лицо Есфирь. Джованни понял, что эта женщина, которой он был обязан своим чудесным спасением, полюбила его с первого взгляда. Она попросила, чтобы его купили за любую цену, потому что ее чувство не знало корысти. Но будет ли он достоин этой любви или доверия, которое ему оказали она и ее отец?

Юноша уснул под утро. Когда проснулся, солнце стояло уже высоко. Джованни ощущал необыкновенную легкость на сердце и потому, когда мылся, начал напевать калабрийскую песню. Он не пел с тех пор, как покинул Венецию. Юноша спустился во внутренний дворик для прислуги и встретил там Сару, которая, увидев Джованни, весело рассмеялась. Джованни, даже не понимая причины ее смеха, тоже расхохотался. Затем прошел в комнату, где работал Малек. Заметив его, управляющий улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

— Наконец-то! Вот это сон! Ты, должно быть, очень устал!

— Я только что услышал призыв муэдзина к молитве; судя по положению солнца, сейчас уже полдень. Да, я был совершенно без сил, но сейчас чувствую себя превосходно!

— Немудрено, ведь ты здесь с позавчерашнего дня! Проспал две ночи и день, в общей сложности около полутора суток.

Джованни удивленно посмотрел на Малека. Тот расхохотался.

— Ничего страшного! Но вчера я раз пять посылал Сару в твою комнату, чтобы удостовериться, что ты еще жив и никуда не сбежал!

— Милостью Божьей я жив и не собираюсь покидать этот дом. Правда, умираю от голода!

— Тогда иди и поешь. Хозяин попросил передать, что ты можешь сколько угодно гулять по дому и саду. Однако пока лучше не выходить в город — будет плохо, если тебя узнают.

Насытившись и утолив жажду, Джованни вышел в сад. Красота этого места поразила его еще больше, чем прежде. Журчание ручейков смешивалось с пением птиц, а в воздухе витал аромат цветов и водных растений. Джованни сел на каменную скамью в тени развесистой чинары и закрыл глаза.

— Спасибо, — произнес он, ни к кому не обращаясь.

Ему ответил тихий голос, и от неожиданности юноша вздрогнул.

— Самая совершенная молитва.

Джованни открыл глаза. Перед ним стояла Есфирь. На ней было длинное голубое платье из легкой ткани и прозрачная желтая накидка, которая наполовину скрывала волосы и ниспадала на спину и плечи девушки. Есфирь не отличалась высоким ростом, но из-за стройной, хрупкой фигуры казалась выше, чем на самом деле.

— Надеюсь, я не помешала вашим молитвам? — с улыбкой спросила она.

Джованни встал и улыбнулся в ответ.

— Нет, я не молился, — произнес он, немного помолчал и продолжил: — Не знаю, как вас благодарить. Без вас…

Есфирь приложила к его губам палец.

— Ш-ш-ш. Вы видели десять фонтанов?

— Нет.

— Тогда пойдемте, погуляем по саду. Отец создавал его больше двадцати лет, и в нем заложен особый символизм.

— А почему фонтанов десять? — спросил Джованни.

— Они соответствуют десяти сефиротам[34] каббалы. С самого начала иудаизм испытывал интеллектуальное влияние мистицизма, который пытается постичь значение Божественности через символическое прочтение Священного Писания. Теософская каббала прежде всего основывается на двадцати двух буквах еврейского алфавита. У каждой буквы есть несколько символических значений, а также числовое выражение. Сочетая и интерпретируя символы и священные числа, мы можем постичь тайный смысл Торы и найти скрытое значение, которое гораздо глубже того, которое возникает при буквальном прочтении.

— Скрытое значение, — повторил Джованни.

Есфирь остановилась и взглянула на него.

— Моя жизнь беспорядочна, а порой тяжела, но мне выпало счастье почти четыре года быть учеником великого философа, и почти столько же времени я прожил в монастыре на Крите. Я научился раскрывать глаза разума и когда-то испытывал мистическое единение с Богом. Как давно это было!

— Мне почти ничего не известно о вашей жизни, Джованни. Я знаю, на вашу долю выпало немало злоключений, но если Господь испытывает чье-то сердце, значит, на это есть причина. Может, ваша жизнь была тяжелой, но не беспорядочной. Не сомневаюсь, когда-нибудь вы поймете ее истинное значение.

— Я тоже так думал, — признался Джованни, — но сейчас сомневаюсь…

Молодые люди молча и неторопливо брели по дорожкам сада. Первой заговорила Есфирь.

— Один мудрец как-то сказал, что человек, который никогда не ведал темноты сомнений, не может по-настоящему достичь света истинной веры.

— А вы, Есфирь? Вы когда-нибудь сомневались в существовании Бога?

— Да. Когда скончалась мама, мое сердце опустело, и вера моя умерла. Я не могла молиться, мне становилось плохо лишь при одной мысли о Боге. Так продолжалось несколько лет.

— Ваш отец испытывал то же самое?

— Для отца это было страшным горем, но он никогда не терял веры. Он уважал мою точку зрения и никогда не пытался меня переубедить или заставить что-либо сделать. Я часами оплакивала смерть мамы. И проклинала Бога.

Джованни вспомнил, как сам в пещере роптал на Господа.

— Я изливала на Него весь мой гнев. Пока однажды утром не проснулась и не поняла, что я Его простила.

— Простила Бога?

— Да, простила Бога, — ответила Есфирь спокойно. — Обычно мы считаем, что надо прощать людей. Но когда жизнь причиняет нам боль, мы сердимся на Господа, и, так как Он и есть жизнь, Его и надо простить.

Джованни застыл. Слова девушки напомнили ему о собственных испытаниях. Неожиданно он подумал, что ему никогда не приходило в голову, что он может простить Бога. Он только поквитался с Ним самым жестоким образом — решил, что Бога нет.

— И вы вновь обрели веру? — спросил Джованни, стараясь унять сумятицу в мыслях.

— Да, но это уже не была простая, прекрасная и беззаботная вера ребенка. Она изменилась, и Бог стал более таинственным и непостижимым для разума, но в то же время ближе моему сердцу. В каждый миг жизни я чувствую Его присутствие, но теперь не могу найти слов, чтобы говорить о Нем. Мои личные переживания привели меня в самое сердце учения каббалы.

Есфирь медленно поднималась по центральной дорожке в верхнюю часть сада.

— Каббала, — продолжила он тихим голосом, — разделяет Эйн-Соф, скрытый, невыразимый аспект Бога, и десять сефиротов, которые являются Его проявлениями в мире. Понятие Эйн-Соф, которое можно перевести как «беспредельный» или «ничто», означает, что Бог непостижим. Его нельзя описать никакими словами. Представить в виде какого-нибудь образа. Охватить концепцией. Ваш великий философ Фома Аквинский, которого отец часто цитирует, очень хорошо сказал: «Я знаю о Боге только то, что ничего о Нем не знаю». Бог непостижим, и опасно даже называть Его. Именно поэтому в иудаизме запрещено обращаться к Нему по имени. Называть — это то же самое, что обладать… и, коль скоро мы обращаемся к Нему по имени, значит, будем использовать для собственных целей.

Джованни подумал о членах ордена Блага Господня, которые без тени сомнения убивают ради чистоты веры. Он подумал обо всех мусульманах и христианах, которые яростно истребляют друг друга во имя Аллаха или Иисуса Христа. Как мудро — не называть Бога по имени! Но как трудно взывать к непознаваемому Богу, которого нельзя ни называть, ни постичь!

— Десять сефиротов представляют собой десять порождений таинственного, необъяснимого Бога, — продолжила Есфирь. — Это божественные ипостаси, спроецированные Богом на мир. Они не являются Богом, но это его проявления, эманации, и только через них мы можем узнать что-либо о Боге.

Есфирь привела Джованни в верхнюю часть сада. Повернулась к юноше лицом.

— Мы сейчас в самом конце сада. Дом стоит внизу, в другом конце, и до него можно дойти по этой центральной тропинке. Сам сад имеет форму высокого дерева. Мы находимся на вершине древа сефиротов, и центральная дорожка сада, образно говоря, — это его ствол.

Есфирь повернулась к дому спиной и сделала еще несколько шагов, к самому концу тропы. Затем взяла Джованни за руку и повела его в густую рощицу. Она раздвинула ветви, и удивленному взору молодого человека предстал изумительной красоты фонтан в форме короны.

Джованни заворожили рассказы Есфирь об этом саде тайных троп и скрытых фонтанов, каждый из которых казался красивее предыдущего и каждый что-либо символизировал. Джованни восхищался умом Есфирь, а принципы каббалы, о которых говорила девушка, чем-то напоминали ему определенные аспекты христианского таинства.

Мозг Джованни переполняли вопросы, но прежде всего юноша наслаждался чудесными минутами. Всего лишь несколько дней назад он гнил в отвратительном подземелье, под охраной жестоких тюремщиков. А сейчас гуляет по великолепному саду в компании прелестной и образованной женщины.

Есфирь смотрела на него взглядом, в котором пылкость сочеталась с целомудрием. Джованни хотел было прервать затянувшееся молчание, но тут в дверь, ведущую в патио, торопливо вошел Малек.

— А, вот вы где! Извините, что помешал беседе, но хозяин хочет видеть Джованни у себя в кабинете.

— Тогда я вас покину, — сказала Есфирь и исчезла, улыбнувшись на прощание.

Джованни не успел ничего сказать.

Малек провел юношу на третий этаж. Джованни с волнением размышлял, зачем он вдруг понадобился хозяину дома. А его сердце было в саду, с Есфирь.

Глава 75

— Заходи, заходи! — воскликнул Елизар.

Кабинет хозяина был примерно двадцать шагов в длину, десять или двенадцать — в ширину и восемь — в высоту. Все стены от пола до потолка заставлены книгами. В середине комнаты стоял огромный письменный стол, сплошь покрытый листами пергамента, перьями, ручками, фолиантами, над всем этим возвышался бронзовый семисвечник. За монументальным столом сидел Елизар, но Джованни видел только его макушку в маленькой белой ермолке. Елизар поднял голову.

— А, мой друг! Рад, что ты хорошо отдохнул! Иди сюда.

Джованни не мог отвести взгляд от тысяч книг, теснившихся на деревянных полках. Большинство томов, судя по всему, были старинными рукописями. Юноша обошел стол и увидел, что хозяин что-то пишет на пергаменте.

— Это древнееврейский язык, верно?

— Да. А ты когда-нибудь раньше видел манускрипты на древнееврейском?

— Нет, не видел, но мне встречались еврейские письмена в книгах. Они просто потрясающи: каждая буква похожа на произведение искусства.

— Некоторые каббалисты посвящают всю жизнь написанию этих знаков, чтобы зарядиться силой и богатством их значения.

Рядом с пергаментом лежала стопка бумаг, исписанных убористым почерком по-латыни, и с рисунками планет. Эти рисунки привлекли внимание Джованни.

Елизар весело заметил:

— Ага, нашего астролога заворожил хоровод планет!

— Простите… меня просто поразил рисунок! Странно, но на нем в центре Вселенной не Земля, а Солнце!

— Именно так!

— Это вы нарисовали такое необычное изображение космоса?

— Нет. Это письмо от моего друга, великого польского астронома Николая Коперника. Он сообщает мне о своей теории, которая полностью перевернет наши представления о мире. Мы познакомились несколько лет назад, когда он жил в Болонье.

— Что же такого замечательного в его теории?

— То, что Земля оборачивается вокруг своей оси, более того, она вовсе не центр Вселенной, а всего лишь планета, которая, подобно другим, вращается вокруг Солнца.

Джованни замер, онемев от удивления. Как можно утверждать такое, если из каждодневных наблюдений совершенно ясно, что именно Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот!

— Понимаю твое удивление, мой мальчик, — продолжил Елизар, слегка подмигнув. — Когда Коперник впервые под большим секретом поведал мне о своей гипотезе, я тоже был весьма озадачен, хотя гелиоцентрическая теория вовсе не нова. Аристарх Самосский[35] выдвинул ее еще в древние времена. Но теперь Коперник смог доказать ее математически.

— Подобная теория не только противоречит здравому смыслу, она ставит под сомнение авторитет двух важных интеллектуальных источников: Библии и Аристотеля.

— Поэтому наш друг очень осторожен. Он уже собрал достаточно научных доказательств, подтверждающих его теорию, но до сих пор не решил, стоит ли делать их достоянием общественности или нет. Он боится навлечь на себя гнев как ученых, так и церковников!

— А вы… вы считаете, что его теория правдоподобна?

— Она не только правдоподобна, но и совершенно верна!

По спине Джованни пробежал холодок.

— Но если она, как вы полагаете, верна, где окажется астрология, которая целиком основана на космологии Аристотеля и Птолемея, ставящей Землю в центр Вселенной?

— Для астрологии это совершенно не важно.

— Не понимаю.

— Это не будет иметь никакого значения, потому что астрология, в отличие от астрономии, базируется не на научных фактах, а на символах. На самом деле астрологу совершенно безразлично, вращается ли Солнце вокруг Земли или наоборот! Важно положение человека, который, согласно собственному восприятию, находится в центре космоса. Астролога не интересует небо само по себе, его интересует расположение небесных светил для конкретного человека, в конкретном месте и в конкретное время. Символически мы можем считать, что взгляды Аристотеля и Библии на человека как на центр мироздания по-прежнему верны, хотя с научной точки зрения они ошибочны!

Джованни промолчал, не будучи уверенным, что все понял правильно. Он подумал, как сильно этот разговор напоминает ему о долгих беседах с мессером Луцио.

— Уверен, тебе известно, — продолжил Елизар, — что разные планеты представляют различные свойства человеческой натуры, и сочетания планет открывают внутренние склонности индивидуума. Таким образом, звезды всего лишь знаки, а не причина характера или судьбы человека. Именно поэтому в первой главе «Бытия» говорится: «Да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов».[36]

— Означает ли это, что мы не рождаемся по воле случая, но в определенный миг, когда космический порядок, образно говоря, соответствует лицу души нашей?

— Совершенно верно! Наша душа, которая обладает определенными склонностями и стремится к определенной судьбе, находит себе телесную оболочку, а затем рождается в тот самый миг, когда находится в гармонии со всем космосом.

— Но откуда берутся эти внутренние склонности, которые предшествуют рождению? Как душа наша «выбирает» миг, чтобы войти в телесную оболочку?

Елизар хлопнул в ладоши.

— А вот это очень серьезный вопрос, мой добрый друг! Ответы очень разнятся в зависимости от философского течения. Но, по учению Платона и некоторых еврейских каббалистов, человеческая душа, как духовная, так и физическая, переселяется из одного тела в другое и выбирает новое существование в соответствии с опытом, который она накопила в предыдущих жизнях. Таким образом, душа уже обладает характером, и он дополнит черты, унаследованные телом, которое она выберет. Также она обладает знанием, эмоциями, страхами и более или менее возвышенными духовными стремлениями, приобретенными в других жизнях. Следовательно, у ребенка может проявиться необъяснимый страх воды, потому что он тонул в предыдущей жизни, или замечательные способности к музыке, потому что он уже накопил опыт в этой области.

Елизар заглянул в глаза Джованни.

— Я бы не удивился, если в твоем случае это касалось бы философии и религии, Джованни!

Джованни скептически улыбнулся.

— Тогда почему я выбрал родиться в малограмотной семье в маленькой калабрийской деревушке, а не в благородном семействе в большом городе вроде Рима или Флоренции?

— Возможно, ты выбрал судьбу, которая включает в себя постепенное посвящение во все стадии жизни.

Джованни задумался над словами Елизара. Нельзя не согласиться, его жизнь действительно можно рассматривать как путь посвящения, полный встреч, преград и мгновений, когда судьба протягивает руку помощи. Но еще один вопрос занимал Джованни многие годы. С того самого дня, когда он встретил Луну.

— Но если мы получаем судьбу в наследство, с ее долей радости и горя, где здесь свобода?

— Если человек обладает свободой воли — а я уверен, что это так! — то она не имеет отношения к выбору его характера, условиям жизни или основным линиям судьбы. Свобода воли в том, что человек делает со своим характером, как отзывается на все, что с ним происходит. Представь себе человека как актера на сцене, который должен сыграть определенную роль, написанную кем-то заранее. У актера есть возможность маневрировать — не менять роль, но интерпретировать ее по-своему, в соответствии со своими способностями. Мы не считаем кого-нибудь великим актером только потому, что он изображает принца или слугу, — важно, как он играет свою роль. Подобным образом не имеет значения, богат человек или беден, уготована ли ему скромная или блестящая судьба, мужчина он или женщина, умрет ли в юности или доживет до преклонных лет. Важно лишь то, чтобы он прожил свою жизнь ярко, содержательно и честно. Человеческая свобода, скорее, в том, как мы живем, а не в условиях жизни, которые большей частью обусловливаются высшей силой.

Елизар неторопливо встал из-за стола и отошел, оставив Джованни наедине с его мыслями. То, что он сейчас услышал, напомнило юноше о философах-стоиках, которых он изучал вместе с мессером Луцио. Елизар вернулся с книгой, которая, судя по тому, как бережно он положил ее на стол, была ему очень дорога. Джованни с неподдельным интересом взглянул на рукопись в толстом переплете из овечьей кожи.

— То, что приемлемо для отдельного индивида, значимо и на коллективном уровне, — произнес Елизар, держа руку на книге.

— О чем вы?

— О том, что все человечество медленно движется навстречу таинственному коллективному предназначению. Верно, что оно пока не знает ни критериев этого предназначения, ни времени, когда оно должно свершиться. Но род людской волен нанести на карту направление и форму этого общего движения посредством коллективного выбора, который включает в себя выбор каждого индивидуума. Хотим мы этого или нет, мы все взаимосвязаны, все зависим друг от друга. Каждый добрый поступок или мысль одного человека возвышает все человечество и помогает ему, в то время как дурные поступки и мысли одного человека позорят и ослабляют весь людской род. Мы все вместе движемся вперед, повинуясь определенным универсальным законам и ритмам.

— Каким же? — спросил Джованни, зачарованный ученостью благодетеля.

— И здесь астрология снова дает нам ценные подсказки, — ответил Елизар, постукивая пальцами по толстому фолианту. — Видишь эту книгу? — спросил он благоговейно. — Это чрезвычайно редкая рукопись, которую создал арабский философ Абу Юсуф Якуб ибн Исхак аль-Саббах аль-Кинди более семи веков назад.

— Аль-Кинди, — повторил Джованни; его словно громом поразило, когда он услышал это имя. Он вспомнил труд по астрологии того же автора, который мессер Луцио ценил больше всех остальных книг.

— Эта рукопись о коллективной судьбе человечества, — продолжил Елизар. — Ее автор написал более двухсот работ на самые разные темы: медицина, философия, религия, астрономия, математика, география, предсказания и многое другое. Еще он посвятил свою жизнь расчетам движения планет на несколько тысяч лет, благодаря чему и создал этот шедевр, который можно назвать «Великая книга человеческой судьбы».

Джованни не мог отвести от книги глаз. Он был уверен, что, несмотря на другой переплет, это та самая книга из библиотеки мессера Луцио, с которой он закрылся в своем кабинете на несколько месяцев, когда писал письмо Папе.

Глава 76

— Автор этого замечательного труда дает понять, подкрепляя свое объяснение многочисленными примерами, что мы можем постичь важные стадии в истории человечества благодаря знакам зодиака, в которых восходит Солнце в день вечернего равноденствия. Например, примерно за четыре тысячи лет до Рождества Христова весеннее Солнце восходило в созвездии Тельца. Все факты говорят о том, что в это время человек стал вести оседлую жизнь, строить кирпичные здания и разводить скот. Оседлость и строительство — две основные черты в психологии второго знака зодиака. Более того, люди всех религий тех времен, в Шумере, Ассирии и даже Египте, поклонялись изображению быка. Вспомни о Минотавре или о египетском боге Аписе с бычьей головой. Символично то, что характерные черты знака Тельца соответствуют рождению и развитию первых цивилизаций, которые заложили основы социальной и политической жизни. Затем, примерно за две тысячи лет до рождения Христа, в день весеннего равноденствия Солнце стало восходить в созвездии Овна. В то время самым распространенным жертвенным животным был, как показывает библейская притча об Аврааме, агнец. Евреи, ведущие свой род от Авраама, сделали барана и ягненка главными жертвенными животными. Изображение агнца можно найти везде. Овен является символом этого времени завоеваний, когда развивались великие империи — Египетская, Персидская, Македонская и Римская. Пришествие Христа сопровождалось переходом точки весеннего равноденствия в созвездие Рыб. Уверен, ты знаешь, что именно рыба стала эмблемой первых христиан! Знак креста как символ христианства появился намного позже. На протяжении нескольких веков последователей Христа узнавали по символическому изображению рыбы, которое они рисовали на стенах катакомб во времена гонений.

— А почему рыба стала символом христиан? Потому что первыми учениками Иисуса были рыбаки, которые жили у моря Галилейского?

— Да, но еще потому, что пять букв слова ИХТУС, обозначающего рыбу, являются начальными буквами греческой фразы «Iesous Christos Theou Uios Soter» (Иисус Христос Спаситель, Сын Бога). Возвращаясь к астрологии, я бы добавил, что символическое значение знака Рыб соответствует основным характеристикам христианской религии: состраданию, самопожертвованию и стремлению объединить весь род людской.

На какое-то время Елизар замолчал.

Джованни смотрел на него словно завороженный.

— Если я понял правильно, ровно через два тысячелетия после рождения Христа весеннее солнце будет восходить в новом созвездии — созвездии Водолея. Значит, человечество вступит в новую эру?

— Несомненно. Двадцать первый век станет свидетелем глубоких перемен, которые повлияют на все цивилизации и религии.

— Значит, наступит конец христианской веры?

— Конец? Не знаю, но значительное изменение неизбежно. Возможно, она станет более гуманной, ведь у Водолея, в отличие от других зодиакальных знаков, лицо человека или ангела. Возможно, начнется новая эпоха, во главу угла ставящая человека и общечеловеческие ценности, те самые ценности, которые появились уже в наше время. Как показывает символическое значение знака, всем будет управлять разум, люди попытаются создать новую цивилизацию, основанную на идее всеобщего братства. Откажутся ли они от идеи Божественного вообще, или Бог будет жить в человеческом сердце? Кто знает, но в любом случае на это потребуется несколько веков.

— Как называется эта книга?

— «Джефр». Это самая ценная книга моей библиотеки, во всем мире существует всего две копии.

Джованни удивленно взглянул на Елизара.

— Откуда вы знаете?

— Аль-Кинди написал оригинал на арабском языке. Но, как утверждает историк Ибн-Халдун в своей книге «Пролегомена», рукопись была утрачена в тринадцатом веке, когда татаро-монгольские войска захватили Багдад. Внук Чингисхана, Гулагу, не придумал ничего лучше, чем сбросить все книги из обширной библиотеки халифата в реку Тигр. К сожалению, халифы ревностно охраняли этот манускрипт от чужих глаз, вместо того чтобы отдать ученым или разрешить скопировать.

— А как же ваша копия? — спросил недоверчиво Джованни.

— К счастью, секретарь аль-Кинди тайно переписал ее до того, как умер его хозяин, и книгу отдали на хранение в библиотеку халифов. Перед тобой та самая рукопись. Я отдал за нее целое состояние потомкам секретаря, которые тоже жили в Кордове.

— Поразительно! А где вторая копия, которую вы упоминали?

— За несколько десятков лет до того, как я приобрел эту книгу, потомки секретаря за большие деньги разрешили переписать ее на латинском языке одному христианскому монаху из Кордовы, который увлекался астрологией. Я не знаю, что случилось с той рукописью.

Джованни ошарашенно уставился на Елизара.

— Что случилось? — с удивлением поинтересовался тот.

— Я… думаю, я знаю, что с ней произошло. У моего наставника была книга, которую он ценил больше всех остальных. Это был труд по астрологии на латыни, написанный аль-Кинди, по размерам примерно такой же, как эта книга. Я никогда ее не читал, но слышал от слуги мессера Луцио, что хозяин купил ее во Флоренции у монаха за кругленькую сумму!

Елизар неторопливо погладил бороду.

— Что стало с книгой после смерти твоего учителя?

— Увы, не знаю! Боюсь, что ее уничтожили.

— Почему ты так считаешь?

Джованни рассказал Елизару историю о кардинале, приехавшем к наставнику с важным вопросом от Папы, об ответе, который юноша так и не доставил в Рим из-за людей в черных одеждах, о трагической смерти учителя и его верного слуги и о собственной встрече с членами секретного братства. Правда, Джованни умолчал о том, что плыл в Иерусалим, намереваясь убить главу этого ордена. Юноша упомянул и то, что, когда он вернулся, подвал был пуст, а все книги мессера Луцио, в том числе и труд аль-Кинди, похитили или сожгли люди в черном.

Елизар очень внимательно выслушал историю Джованни. Она не только помогла ему лучше узнать своего гостя, но и осветила некоторые мотивы этих ужасных преступлений.

— Значит, ты не знаешь, что было в том письме к Папе, которое ты оставил в Венеции? — спросил Елизар.

— Нет, — ответил Джованни. — Я знаю только то, что наставник, прежде чем написать его, закрылся на несколько месяцев в своем кабинете с самыми важными книгами по астрологии, включая и эту.

— Не удивлюсь, если вопрос Папы был как-то связан с трудом аль-Кинди и знаками времен. Папа Павел Третий очень интересуется астрологией и наверняка хочет знать смысл таких важных знаков, как открытие Нового Света и раскол западного христианства. Подобно мне, он слышал о репутации твоего наставника. Может, ему даже было известно о том, что у мессера Луцио есть единственная копия книги «Джефр» на латыни. Кто знает? Как бы то ни было, я бы не удивился, если вопрос Папы имеет отношение к эсхатологии: о грядущем конце света, например, или о пришествии Антихриста.

— Похоже на то, я сам об этом думал. Но кое-что меня смущает.

Елизар внимательно слушал юношу.

— Почему Глава тайного ордена, который убил мессера Луцио и пытался прикончить меня, сказал, что учитель совершил нечто гораздо худшее, чем все преступления пап и даже ненавистного ему Лютера? Глаза старика горели лютой ненавистью, когда он произнес, что мой наставник совершил «гнуснейшее из всех зол». Неужели предсказание о конце света или изыскания аль-Кинди о космических циклах и их связи с земными событиями могли вызвать у фанатика-христианина такую ярость?

— Его слова действительно странны. Некоторые люди могут рассердиться из-за того, что кто-то пытается предсказать точную дату конца света, ведь в христианском Священном Писании сказано: только Бог знает день и час Страшного суда. Но в книге аль-Кинди ни слова не говорится о конце времен. Я даже представить себе не могу, что твой наставник, человек просвещенной веры и знаток Священного Писания, взялся бы сделать подобное предсказание. Интересно, что католический фанатик счел бы «гнуснейшим из всех зол»?

Они оба помолчали.

— Можно мне посмотреть книгу? — произнес наконец Джованни.

— Конечно! — ответил Елизар, взял бесценную рукопись двумя руками и бережно передал Джованни.

Тот положил фолиант на колени и стал медленно перелистывать страницы.

— Как странно думать, что осталась всего лишь одна копия!

— Может быть, — сказал Елизар, — но не наверняка.

Джованни оторвал взгляд от книги.

— Что вы имеете в виду?

— У нас нет доказательств того, что латинскую копию, которая была в доме твоего наставника, уничтожили. Возможно, фанатики забрали ее, прежде чем сжечь дом. А может быть и так, что монах, ее бывший владелец, до того как продать книгу твоему учителю, сделал с нее еще копии.

— Верно.

— Как бы то ни было, секретное братство больше интересовало письмо мессера Луцио к Папе, а не книга «Джефр», которую, впрочем, они могли похитить. Думаю, что твой наставник использовал вычисления аль-Кинди для чего-то еще. Чего-то, что, должно быть, имеет непосредственное отношение к основам христианской веры. Но чего именно?

— Члены ордена Блага Господня знали точно, потому и любой ценой хотели заполучить письмо.

— Им, несомненно, был известен вопрос, который Папа задал мессеру Луцио. Однако я сомневаюсь, что они знали ответ. Он-то их и интересовал. Значит, ты ничего не знаешь об этих людях или о том, где находится их орден?

Джованни подумал, стоит ли рассказать Елизару все. Тогда бы пришлось рассказать и о причине путешествия в Иерусалим, а ему бы этого не хотелось. Долгие месяцы в сердце юноши жила ненависть, и он мечтал только о мести. Но вот уже некоторое время, особенно после того как он оказался в доме Елизара, Джованни стал спокойнее, ему уже не хотелось плыть в Иерусалим, чтобы убить главу фанатиков. Юноше требовалось время, чтобы все обдумать. И он предпочел сказать неправду.

— Нет. Только то, что некоторые монахи из обители Сан-Джованни в Венери, где меня приютили, принадлежали к тайному братству. Похоже, оно вербует членов из разных областей церкви, может, даже в Ватикане.

— Точно. И скорее всего, там есть человек, близкий к Папе, возможно даже кардинал, который направил людей в черном к твоему наставнику. А так как письмо не попало к адресату, они, должно быть, до сих пор его ищут. Ты сказал им, что оставил конверт в Венеции?

— Конечно нет! Я не признался и в том, что отдал письмо молодой женщине, иначе они бы разыскали ее и подвергли пытке!

Елизар удивился.

— Ты отдал письмо женщине?

— Да. Вернее, я вручил ей ключ от шкафа, где оно лежало. Теперь я знаю — спасибо главарю фанатиков! — что она не отвезла послание в Рим.

— Как зовут эту женщину?

Джованни хотел было ответить, но какая-то внутренняя сила остановила его. Почему Елизар спрашивает об этом? Страх сковал внутренности юноши. Джованни не ответил.

— Прошу простить мое любопытство, но я знаю многие венецианские семьи, и мне интересно, принадлежит ли эта особа к одной из них. В любом случае, если когда-нибудь тебе захочется вернуть письмо и узнать, что случилось с твоей знакомой, только скажи. В Венеции у меня филиал банка, где работает много людей.

— Не премину, — ответил Джованни; у него пересохло в горле. — Но сейчас я бы предпочел обо всем забыть.

Елизар встал и дружески похлопал Джованни по спине.

— Понимаю. А я сейчас умираю от голода. Ты сегодня мой гость. Идем в сад и воздадим должное обеду.

Елизар поставил манускрипт аль-Кинди на одну из полок. Джованни вдруг с удивлением заметил, что рядом с книгой стоит еще одна, точно такого же размера, но в новом переплете.

Юноша обедал с хозяевами, радуясь компании Есфирь. Елизар и его дочь засыпали его вопросами, и Джованни рассказал о важных событиях своей жизни. Однако гнетущее предчувствие заставило его изменить имя Елены и придумать любовную связь с женщиной более низкого происхождения. В конце трапезы Есфирь благожелательно попрощалась и ушла. Девушку очень тронул рассказ Джованни.

На сад опустилась вечерняя прохлада, и юноша вернулся в свою комнату. Он лежал без сна, размышляя о восхитительной прогулке с Есфирь по саду сефиротов. Затем подумал об астрологических объяснениях Елизара, которые пробудили воспоминания о мессере Луцио. Но что-то еще тревожило Джованни, какое-то смутное чувство беспокоило его сейчас, когда душа, казалось, снова обрела покой. «Время покажет», — сказал он сам себе, стараясь отогнать мрачные мысли.

Глава 77

Все следующие недели Джованни знакомился с домом и образом жизни своих новых хозяев. Несмотря на богатство, Елизар и Есфирь жили очень просто. Питались в основном рыбой и овощами, как почти все в Алжире. Елизар спал в сравнительно маленькой и скудно обставленной комнате, на ковре, постеленном на пол. От слуг Джованни узнал, что спальня Есфирь, которая находилась на втором этаже над садом, была гораздо уютнее, с большой ванной и террасой с цветами. В доме царила радостная, но в то же время спокойная атмосфера. Восемь слуг, которые жили в доме, искренне любили хозяев и работали под присмотром Малека. Как и все слуги, управляющий был бывшим рабом. Он служил у Елизара уже больше десяти лет и часто ездил с хозяином по делам. Елизар любил посещать многочисленные дочерние конторы своего банка осенью и зимой, в то время года, когда почти никто не путешествовал из-за плохой погоды, но зато и пираты тоже оставались дома. По мнению банкира, этот факт стоил двух-трех приступов морской болезни из-за сильных порывов ветра. Елизара хорошо знали и уважали повсюду, он мог свободно путешествовать по всей Европе и Оттоманской империи, и он был на короткой ноге и с христианами, и мусульманами. С мая по октябрь он, однако, предпочитал работать в Аль-Джезаире, где немногие клиенты почти не отвлекали его от философских и религиозных изысканий. Елизар был благочестивым иудеем и каждое утро вставал очень рано, чтобы помолиться. Он, Есфирь и несколько слуг-евреев соблюдали Шаббат.[37]

Вскоре Джованни понял, что в Аль-Джезаире существуют две раздельные еврейские общины. Одни евреи жили в стране уже много веков, переняв арабский язык и культуру. Среди них были портные, вышивальщики и ювелиры, ростовщики. Других называли «свободными евреями» или «ливорнцами», они недавно перебрались сюда из Европы, и с ними, благодаря их богатству и связям, обращались чуть лучше. Большинство из них были торговцами или банкирами. Как и повсюду в Оттоманской империи, евреи обладали статусом дхимми, защищенного меньшинства, который давал им возможность жить, не боясь за свою жизнь или имущество. Конечно, взамен приходилось платить огромные налоги. Есфирь сказала Джованни, что все равно в Аль-Джезаире с евреями обращаются хуже, чем с рабами. Поэтому Малек всегда отправлял за покупками в город слуг-мавров, а не евреев.

Джованни также познакомился с жизнью обитателей касбы. Улицы считались общественным местом, на них, узких, темных и заполненных людьми, гуляли, встречались, покупали и продавали. Дом же, в свою очередь, был местом приватным, предназначенным для семьи. Это укромное, часто довольно темное пространство полностью отгораживалось от внешнего мира, так как на улицу выходили только крошечные амбразуры на верхних этажах, из которых можно было глядеть, не опасаясь быть обнаруженным. В соответствии с мавританскими обычаями дома строились вокруг внутренних двориков — колодцев света, где росли душистые растения, били фонтаны и располагались бассейны. Каменные или мраморные лестницы вели на верхние этажи, а спальни соединялись коридорами, окружавшими патио. На крышах устраивали террасы, залитые солнцем площадки для общения, приватного и публичного. Там играли дети, а женщины вывешивали выстиранное белье, переговариваясь с соседками.

Первые две недели Джованни не выходил в город. Юноше нравилось подниматься на террасу перед закатом и проводить там какое-то время, любуясь городом и слушая его звуки. Он смотрел, как постепенно меркнет свет на крышах домов, теснящихся на склонах, медленно переводил глаза с террасы на террасу, которые спускались к морю, словно ступени гигантской лестницы. Аль-Джезаир мало-помалу очаровывал Джованни.

Примерно два раза в неделю он обедал с хозяевами, и их беседа, всегда приятная и интересная, затрагивала самые разные темы. Елизар рассказывал о детстве, проведенном в Кордове, и о том, как их семью изгнали, когда ему было всего шесть лет. Католическая королевская чета приказала евреям покинуть пределы страны, и в один день все их имущество было изъято. Отец Елизара уже занимался банковским делом, и ему не составило труда осесть в Аль-Джезаире. Елизару нравилось путешествовать по Европе, и он, когда вырос, решил поселиться в Болонье. Там он женился в первый раз, но его жена, Рахиль, заболела и умерла, не оставив потомства. Какое-то время он вдовствовал, унаследовав отцовские банки и создав новые. Затем, когда Елизару уже исполнилось сорок, женился на Батшеве, матери Есфирь, вернулся в Аль-Джезаир, где и обосновался со своими книгами, чтобы больше времени посвящать изучению каббалы. После трагической смерти жены он решил жить вдвоем с любимой дочерью.

С самого детства Есфирь сопровождала отца во многих поездках. Отец, пользуясь тем, что они много времени проводили в Европе, познакомил ее с известными художниками и учеными, а в Алжире у Есфирь был учитель, который обучал девушку греческому и латинскому языкам, а также философии. Елизар лично преподавал ей древнееврейский, Талмуд и каббалу. Поэтому Есфирь, достигнув двадцати лет, была необыкновенно образованной девушкой. Но Джованни открыл в ней и другие таланты. Она прекрасно вышивала, любила ухаживать за садом, пела, аккомпанируя себе на цитре.

Когда он впервые услышал пение Есфирь, то испугался, что, увидев его, она замолчит, и потому замер у подножия кедра, за раскидистыми кустами. Больше часа Джованни слушал, как Есфирь поет псалмы.

Тем же вечером он встретил девушку в саду и, не удержавшись, сказал, что ему очень понравилось ее пение.

— Я не знала, что вы слушаете, иначе бы сразу же перестала! — воскликнула она, смутившись.

— Но почему? Вы чудесно поете!

Есфирь опустила глаза.

— Я пою для Бога, а не для того, чтобы обольщать мужчин.

— Понимаю. Вы — удивительная девушка. Прекрасным аристократкам, которых я встречал в Венеции, больше нравилось выходить в свет, наряжаться и искать мужей, а вы почти все время проводите дома! Никогда не принимаете гостей, а занимаетесь тем, что молитесь, читаете книги, поете или гуляете в этом мистическом саду, размышляя…

Есфирь весело рассмеялась.

— Вы меня дразните, и правильно! Должно быть, вам кажется, что меня ничего, кроме религии, не интересует.

— Я и не думал вас дразнить! Просто никогда не видел вас за другим занятием — вы все время питаете душу и разум!

Есфирь присела на качели, а Джованни устроился у подножия фигового дерева, повернувшись к ней лицом. Девушка медленно раскачивалась, глядя в небо. Она казалась слегка отстраненной, словно ее увлек танец птиц и облаков. Немного помолчав, Есфирь произнесла:

— С самого детства у меня было только одно стремление — любить. Любить так сильно, как только возможно. Поэтому я ищу ключи, которые помогут мне приблизиться к цели. Я ищу их в идеях, чтобы мое сердце руководствовалось мыслями верными и чистыми, а еще — в молитве, так как уверена, что любовь идет от Бога. Я пытаюсь найти ключи в искусстве, ведь от красоты радуется сердце. И ищу их в себе. Одна из заповедей гласит: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».[38] И конечно, я ищу ключи в отношениях с другими людьми. Нет ничего лучше, чем слушать тех, кого послал мне Господь, делиться с ними, помогать им и жить с ними.

Джованни слушал Есфирь, не отводя от нее глаз. Чем больше он смотрел на девушку, тем сильнее ее слова отзывались в его душе и тем сильнее он любил ее. Джованни и представить не мог, что существует девушка, подобная Есфири.

— Джованни, вы, должно быть, волшебник! Люди говорят, что я замкнута и сдержанна, а тут я делюсь своими самыми сокровенными мыслями с человеком, которого я едва знаю!

— Если бы вы знали, как я вам благодарен за это!

— Но, возможно, мы не чужие друг другу. Когда я увидела вас на площади, ждущего наказания, у меня возникло странное чувство, что мы встречались раньше.

— Не может быть. Но в то же время я вас понимаю.

— Может, это вовсе не так и невозможно.

— Что вы имеете в виду?

Есфирь ответила не сразу.

— Нет, ничего. Извините, Джованни, но мне нужно идти. Спасибо за то, что выслушали меня. Завтра ваша очередь делиться секретами своего сердца!

Глава 78

Как бы ни были красивы сад и дом, Джованни больше не мог находиться в их пределах, и потому юноша попросил у Елизара разрешения выходить в город раз или два в неделю. Елизар согласился, но только при условии, что юношу будет сопровождать кто-нибудь, знающий арабский язык. Есфирь регулярно посещала бедные семьи, раздавая им еду и одежду, и Джованни полюбил эти прогулки. Благодаря им юношу стали узнавать обитатели квартала, которым Джованни представляли как христианского раба, на время взятого у Мухаммеда.

Елизар также разрешил Джованни пользоваться библиотекой, и Джованни взял Библию на латыни и «Диалоги» Платона на греческом. Он был рад снова погрузиться в книги, которые когда-то открыли его разум фундаментальным вопросам. Елизар поручал юноше кое-какую работу, например составить опись книг в библиотеке. Параллельно интеллектуальным занятиям Джованни не чурался физической работы, и иногда Малек просил его помощи в уходе за садом или кладке кирпича.

И все же, несмотря на красоту этого укромного уголка, радость чтения и размышлений в саду, гостеприимство хозяев и зарождающуюся любовь к Есфирь, Джованни не мог обрести покой. Кое-что грызло и беспокоило его, не давая сполна насладиться изысканными удовольствиями души и тела.

Каждый день он думал о Жорже, который гнил в тюрьме всего лишь в нескольких сотнях шагов. Как Джованни мечтал о встрече с другом! Как бы ему хотелось помочь Жоржу наконец покинуть это место! Однажды утром, когда юноша сидел в саду на скамье и думал о друге, Есфирь села рядом с ним. Джованни рассказал ей печальную историю француза. Есфирь молча выслушала, затем сменила тему.

Джованни также тревожили воспоминания о Елене и о письме, которое так и не дошло до Папы. Что случилось с посланием? Ждет его Елена или вышла замуж? Думает ли она еще о нем? Джованни был свободен и мог бы вернуться в Венецию. Но его возвращение навлечет беду на них обоих. Но, самое главное, юноша чувствовал, что его сердце, которое словно спало все эти годы, стало снова возвращаться к жизни, особенно последние несколько недель… с тех пор, как он сблизился с Есфирь. Он знал, что всегда будет любить Елену, ее образ навечно останется в его сердце. Однако со временем желание обладать ею постепенно уменьшилось. Конечно, юноша понимал, что стоит ему увидеть любимую, и оно вернется, подобно тому, как уголек разгорается, когда на него подуешь. И все же разумнее было не пытаться увидеть ее вновь, не возрождать былую страсть. Меж тем ежедневное присутствие Есфирь шаг за шагом пробудило в Джованни глубокие чувства и плотские желания. Вначале он пытался с ними бороться. Но потом решил покориться и с радостью принимать все, что с ним происходит, не строя никаких планов, просто наслаждаясь каждым мигом. Иногда юноша задавался вопросом, действительно ли сердце Есфирь свободно и есть ли там место для чувства к нему. Все эти мысли преследовали Джованни, который уже и не знал, хочет ли он по-прежнему отправиться в Иерусалим и отомстить или нет.

В то же время был еще один вопрос, который терзал юношу больше остальных. С того самого дня, как они с Елизаром долго говорили о книге аль-Кинди, в душе Джованни поселилось ужасное подозрение, от которого он никак не мог избавиться. Маленькая деталь их разговора неприятно удивила юношу, но еще больше его тревожила рукопись, которая стояла на полке рядом с бесценной книгой «Джефр». Иногда, когда Джованни занимался книгами в библиотеке, его так и подмывало подойти поближе к знаменитому труду арабского ученого, но Елизар всякий раз просил поискать что-то в другом конце комнаты, и юноша никогда не оставался в помещении один. Сомнения терзали его душу, становились навязчивой идеей, и однажды он решил раз и навсегда их развеять.

Среди ночи, когда весь дом затих, Джованни встал и выскользнул из своей комнаты. Луна не светила, и было хоть глаз выколи. Юноша осторожно спустился по лестнице во внутренний дворик для слуг и прокрался в кухню. На ощупь нашел и зажег свечу. Затем взял нож для разделки мяса и на цыпочках вышел. Задул свечу, пересек второй внутренний дворик и прошел через дверь, ведущую в сад. Там он, прижимаясь к стене, поднялся по лестнице на третий этаж, в кабинет Елизара. К его огромному облегчению, дверь оказалась открытой. Юноша вошел в кабинет и снова зажег свечу. На цыпочках прокрался к восточной стене библиотеки, к полке, на которой стояли старинные рукописи. Книга «Джефр» была там, рядом с другой, поновее. Джованни осторожно поставил свечу на край полки и вытащил вторую книгу. «Переплет, похоже, тот самый. Не может быть, что…»

Неожиданно дверь распахнулась, и Джованни вздрогнул. В кабинет ворвался Малек с двумя слугами, вооруженными ятаганами.

— Что ты здесь делаешь? — угрожающе воскликнул управляющий.

— Я хотел кое-что проверить, — ответил Джованни; его голос дрогнул.

— Ночью? Тайно? Ты хочешь украсть старинную книгу?

— Нет, поверь, нет!

Малек сказал что-то по-арабски одному из слуг, и тот сразу же вышел из кабинета. Управляющий с другим слугой приблизился к Джованни.

— А почему ты разгуливаешь с кухонным ножом?

— Я боялся, что на меня кто-нибудь нападет, — пояснил Джованни.

— Здесь? Ты лжешь! Сейчас придет хозяин, он наверняка велит запереть тебя в погребе!

Вскоре появился Елизар и почти сразу же за ним — Есфирь, ее сопровождал еще один вооруженный слуга. Девушка, казалось, была напугана и взволнована. Все они посмотрели на юношу, который, прижавшись спиной к стене, все еще держал в руках злосчастную рукопись.

— Господин, я поймал его за кражей самых ценных книг из вашей библиотеки!

— Это неправда! — возразил Джованни.

— Тогда, мой мальчик, пожалуйста, объясни, в чем дело, — произнес Елизар спокойным голосом. — Почему ты здесь, среди ночи и с оружием в руках? Что ты собирался делать? И кого боялся встретить?

— Я опасался, что меня убьют, — признался Джованни, решив, что не имеет смысла лгать.

— Убьют? В этом доме? Но зачем?

— Если окажется, что я узнал…

Страх, сковавший внутренности Джованни, был так силен, что юноша не смог закончить предложение. Малек сделал движение в его сторону. Джованни выронил рукопись и, словно загнанный зверь, повинуясь инстинкту, стиснул нож.

— Не подходи!

Елизар знаком показал управляющему, чтобы тот не двигался.

— Узнал что? — спросил старик Джованни.

Джованни охватила паника.

— Что у вас есть латинская копия «Джефр»! Та самая, которая была у моего учителя до того, как его убили!

— Отец, что здесь происходит? — с беспокойством спросила Есфирь.

— Не волнуйся, дитя мое, я знаю, о чем думает наш друг. — Старик повернулся к Джованни. — Ты полагаешь, что я состою в тайном братстве, которое убило твоего наставника, да? Ты решил, что люди в черном принесли мне рукопись «Джефр» на латыни после того, как похитили ее у мессера Луцио. Возможно, ты даже уверен, что я вытащил тебя из тюрьмы только для того, чтобы выпытать, куда делось письмо к Папе. Поэтому ты взял нож и боишься, так ведь?

Джованни немного помолчал, затем произнес:

— Я не знаю… Когда вы спросили имя женщины, которой я отдал послание, я испугался. А потом заметил, что вы положили арабскую рукопись аль-Кинди рядом с книгой, которая как две капли воды походит на ту, что была у моего наставника. Я хотел проверить.

— Хорошо, проверяй.

Джованни уставился на Елизара. Он не знал, как поступить. Неужели он попал в хитроумную западню, а может, это всего лишь плод его воображения? Юноше ничего не оставалось, как открыть книгу. Он снова взял рукопись. В комнате воцарилось гробовое молчание. Дрожащими руками юноша открыл фолиант. Несколько секунд он стоял словно громом пораженный, не отрывая взгляда от страниц. Затем закрыл книгу и с глубоким вздохом облегчения поставил ее обратно на полку.

— Эта рукопись на древнееврейском языке. Простите…

Елизар медленно подошел к Джованни. Остановился перед юношей и сказал ласково:

— Все в порядке, мальчик мой. Мне понятно твое беспокойство. Они не раз пытались тебя убить, даже в таком тихом месте, как монастырь. А теперь ступай отдохни и не бойся. Мы не имеем ничего общего с фанатиками, которые преследуют тебя.

Джованни молча покинул комнату. Он встретился глазами с Есфирь и увидел в ее взгляде тревогу и сострадание. Когда он проходил мимо Малека, тот сжал его руку и сказал:

— Прости, что я так с тобой обошелся.

Джованни дружелюбно посмотрел на управляющего.

— Ты исполнял свой долг.

Когда юноша вернулся в свою комнату, то упал на постель и заплакал. С его души свалился огромный камень.

Глава 79

На следующий день Джованни проснулся с легким сердцем. Солнце уже достигло зенита. Юноша выпил большой стакан миндального молока, съел несколько фиников, а затем, как обычно, отправился в сад в тайной надежде встретить там Есфирь. Ее присутствие стало необходимым условием для его хорошего настроения. Юноше было достаточно всего лишь увидеть девушку, обменяться с ней парой слов, услышать ее пение — и остаток дня словно наполнялся совершенно новым смыслом. Сегодня Джованни хотел найти Есфирь как можно скорее, чтобы объяснить ночное происшествие. Была пятница — день Венеры и канун Шаббата, Джованни знал, что после того, как солнце начнет садиться, девушку он не увидит. Чтобы не пропустить ее, он сел на маленькую скамью из белого камня у «Хеседа», фонтана милосердия. Некоторое время он смотрел, как вода стекает на землю через край мраморной чаши. Вдруг юноша увидел Есфирь, которая шла к нему, и его сердце забилось сильнее. На девушке было красивое пурпурное платье.

— Рада вас видеть, Джованни, — произнесла она. Ее голос прозвучал ласково и серьезно.

Джованни встал и взял ее за руки.

— Я тоже, Есфирь. Простите меня за то, что случилось ночью.

— Ничего. Отец рассказал мне эту ужасную историю, и я понимаю, почему вы усомнились в нас.

Эти слова ранили Джованни в самое сердце.

— Есфирь, поверьте, я никогда не сомневался в вас! Но меня так мучило неведение, что я даже начал подозревать твоего отца в связи с тайным братством. Мысль об этом стала невыносимой, ведь он был так добр ко мне! И потому я решил избавиться от сомнений…

Есфирь остановила юношу, осторожно высвободившись из его рук, а затем повела его в конец сада.

— Я все понимаю, Джованни, и отец тоже. Не волнуйтесь. Но мне хотелось бы сделать вам подарок.

— Подарок?

— Да, идите за мной к «Кетеру».

В молчании они зашагали тенистой узкой тропинкой, которая привела их вначале к фонтану «Хокма», затем и к «Кетеру». Джованни чувствовал, что Есфирь волнуется, но пытается скрыть это дружелюбной улыбкой и спокойным поведением. Когда они дошли до густой куртины, за которой прятался самый высокий в саду фонтан, Есфирь повернулась к юноше.

— Посмотрите на дом, вон там внизу, в конце центральной аллеи.

Джованни бросил взгляд на длинную тропу, обрамленную вековыми деревьями, и на строение вдалеке.

— А теперь скажите мне, Джованни, какое сейчас у вас самое сокровенное желание?

Джованни, удивившись вопросу, хотел было что-то сказать, но Есфирь помешала, приложив палец к его губам.

— Это игра, но в то же время не совсем. Скажите честно, чего бы вы хотели сейчас больше всего?

Джованни понял, что девушка не шутит. Он прислушался к своему сердцу. То чувство, которое он испытывал, глядя на Есфирь, неизъяснимая нежность ее прикосновения сразу же подсказали ответ. Юноша не хотел тратить время на размышления, иначе мужество покинуло бы его.

— Мое сокровенное желание в том, чтобы ваше сердце принадлежало мне точно так же, как мое давно стало вашим рабом…

Есфирь, казалось, поразил ответ юноши. Она посмотрела в его глаза, и Джованни понял, что ее переполняют эмоции. Лицо девушки зарделось.

— Вы говорите правду?

Джованни почувствовал, как его душа дрогнула.

— Как можете вы сомневаться? Мое сердце стало вашим с самой первой минуты, когда я вас увидел, и я все время думаю только о вас.

Есфирь, не отрываясь, смотрела на Джованни, стараясь отыскать правду в его глазах.

— А как же та женщина, которую вы так любили, ради которой все покинули?

— Я все еще люблю ее и буду любить всегда. Но знаю точно, что не буду пытаться увидеть снова. Судьба развела нас. Раз и навсегда. Она как будто бы живет в другом мире, и я больше не чувствую ни страсти, ни влечения.

Есфирь отвернулась.

— С тех пор как я встретил вас, Есфирь, к своему удивлению, я понял, что мое сердце снова может любить, и с каждым днем вы становитесь мне все ближе и ближе. Вы спрашиваете, какое у меня самое сокровенное желание, и я говорю без утайки: я хочу, чтобы ваше сердце было свободно и вы смогли бы ответить на мою любовь… Хочу взять вас за руку…

Есфирь снова посмотрела на него. В ее больших черных глазах стояли слезы. Она ласково погладила щеку юноши.

— О, Джованни! Я не ожидала, что вы расскажете мне о своих чувствах. Я никогда не любила мужчину — мое сердце осталось сердцем девочки, не знающей жизни.

Они посмотрели друг на друга, и юноша положил ладонь на ее руку.

— Мое сердце свободно, Джованни… и ничего не доставит мне большей радости, чем отдать его тебе.

При этих словах Джованни почувствовал, что его захлестывает волна счастья. Он обнял Есфирь. Затем еще раз заглянул в ее глаза и нежно поцеловал. Их губы соприкоснулись легко и целомудренно, но пальцы страстно переплелись.

— Я так счастлив! — прошептал Джованни.

— Я тоже! Если бы ты знал! А еще я удивлена. Только вчера мне казалось, что ты хочешь уехать отсюда.

— Зачем? С тех пор как я попал в ваш дом, я обрел покой.

Есфирь чуть отступила назад, чтобы лучше видеть юношу.

— Ты правда не хочешь вернуться на родину?

— Правда… только если с тобой.

Ее лицо стало серьезным.

— Знаешь, а я думала, что у тебя совсем другое желание.

Джованни вопросительно посмотрел на девушку.

— Я думала, что ты хочешь вернуться в Европу. Я пришла сказать тебе, что прошлой ночью, после того драматического происшествия, я убедила отца не только дать тебе денег, чтобы ты смог покинуть Аль-Джезаир, но и выкупить твоего друга-француза.

Джованни словно громом поразило.

— Ты это сделала?

Есфирь кивнула, а потом застенчиво добавила:

— Ты еще можешь передумать и уехать. Я пойму и не буду на тебя сердиться.

В ответ Джованни страстно ее поцеловал.

— Есфирь, я люблю тебя, понимаешь? Я люблю тебя, а то, что ты только что сказала, делает тебя еще ближе и дороже. Я был бы счастлив, если бы ты смогла освободить Жоржа, но я никогда не уеду отсюда без тебя.

— Но Жорж уже свободен.

— Что?

— Сегодня утром Малек пошел, чтобы выкупить его у дворецкого паши через одного из наших друзей-мусульман. Это и был мой подарок, Джованни. Я была уверена, что ты хочешь покинуть Аль-Джезаир вместе со своим товарищем.

— Значит, ты не только была готова расстаться со мной, но и дать денег на дорогу?

— Если бы это было твоим самым сокровенным желанием, как я полагала, разве смогла бы я быть настолько эгоистичной, чтобы удерживать тебя здесь, со мной?

Долгое время Джованни смотрел в глаза Есфирь. Эта женщина не только пробуждала любовь, не только могла говорить о любви возвышенно и красиво — она была воплощением любви. Всеми тремя ликами любви: Эросом желания, Филией дружбы и Агапе самопожертвования. В этот миг Джованни понял — он никогда не сможет полюбить другую женщину, что бы ни случилось.

— Где сейчас Жорж? — спросил он, и его голос дрогнул от избытка чувств.

— Здесь.

— Здесь?

— Давай вернемся по этой дорожке и отыщем его во внутреннем дворике для прислуги.

Глава 80

Жоржа привели час назад. Он не имел ни малейшего понятия, почему его купили и привели в дом купца-мусульманина, где сразу же передали Малеку. Француз, удивленный тем, что оказался в доме еврея, с нетерпением ждал, чтобы хоть кто-нибудь объяснил ему, что он здесь делает, но никто не отвечал на его вопросы. Он уже не находил себе места от беспокойства, когда дверь в маленькую комнату, которую управляющий использовал как приемную, открылась. Жорж увидел Джованни и онемел от удивления. Итальянец бросился к другу и крепко сжал его в объятиях.

— Жорж! Как я рад тебя видеть!

— Джованни! Я тоже рад! Я ведь ничего не слышал о тебе все это время. Что с тобой случилось?

— Только хорошее, приятель, только хорошее!

— Но что ты делаешь здесь, среди евреев? Я думал, ты стал рабом арабского торговца.

— Мне так много нужно тебе рассказать! Но вначале о главном. Ты свободен.

Жорж замер, не понимая.

— Свободен?

— Да, Жорж, свободен. И можешь отправляться домой, когда пожелаешь. Хозяин этого дома купил тебе свободу.

— Я не верю, — произнес Жорж недоверчиво.

— Не сомневайся, это чистая правда!

Жорж чуть не потерял сознание, но Джованни успел подхватить его и усадить в кресло, а потом пошел за Есфирь и управляющим, которые ждали в патио.

Француз смотрел на девушку, словно на Мадонну, которая спустилась с небес. Он бросился к ее ногам, покрывая их поцелуями.

Есфирь подняла его и сказала по-французски:

— Во имя нашей веры и убеждений мы с отцом против рабства. Если провидение посылает возможность освободить раба — грех ею не воспользоваться. Добро пожаловать в наш дом! Мы поможем тебе уехать из Аль-Джезаира и вернуться на родину, когда только пожелаешь.

— Не знаю, что и сказать! Я в неоплатном долгу перед вами, и моя благодарность не знает границ! А вы еще и говорите на моем языке!

— Я несколько раз была на юге Франции и в Париже. Мне нравится эта прекрасная страна. Вы ведь с севера, не так ли?

— Из Дюнкерка. Я уж постараюсь, чтобы вас с отцом там встретили с распростертыми объятиями!

— Когда вы в последний раз видели свою семью?

Глаза Жоржа затуманила печаль.

— Восемь лет, четыре месяца и семнадцать дней назад.

— Ну что ж, обещаю, Рождество вы встретите с родными.

Жорж провел в доме Елизара неделю. Сперва он пытался убедить Джованни вернуться вместе с ним в Европу. Затем, когда ближе узнал Елизара и его дочь, понял, что удерживает в Аль-Джезаире его друга. Он даже поздравил Джованни с тем, что ему удалось завоевать сердце такой замечательной девушки. Но он растревожил душу юноши, спросив, собирается ли он жениться на Есфирь и для этого принять иудейскую веру. На самом деле Джованни даже не задумывался о браке, ведь их с Есфирь любовь была еще так юна. Жорж заверил его, что невозможно еврейке выйти замуж за христианина, если только она не откажется от своих корней и не обратится в христианство или если ее жених не отречется от Христа и не согласится на обрезание. Джованни понял, что Жорж прав, и сильно опечалился. Ведь они никогда не говорили о свадьбе, значит, вполне вероятно, что Есфирь и не помышляет о браке с ним, как то было с Еленой. Может, она решилась на страстный, запретный роман с Джованни, а потом, позже выйдет замуж за еврея, чтобы не идти против воли отца? Эта мысль ввергла юношу в пучину внутренних страданий, но он, как мог, скрывал их. Тем не менее наблюдательная и умная Есфирь заметила, что Джованни что-то гложет, но не могла понять, что именно. Она решила, что Джованни печалится из-за скорого отъезда Жоржа и, возможно, сожалеет, что не может уехать с ним. Сомнения одолевали Есфирь, и накануне того дня, когда Жорж должен был покинуть Аль-Джезаир — присоединиться к каравану, идущему в Оран, а оттуда отплыть на корабле во Францию, — она привела Джованни в верхнюю часть сада и открыла юноше сердце.

— Джованни, я вижу, как ты печален последние несколько дней. Я знаю причину твоей грусти и хочу сказать, что ты еще можешь передумать.

Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза.

— Нас не связывают обещания, — продолжила Есфирь, нервно переплетая пальцы. — Я никогда тебя не забуду. Но я не буду удерживать тебя насильно, если ты хочешь вернуться на родину… или снова найти ту венецианку.

Джованни понял, что случилось ужасное недоразумение. Он крепко обнял Есфирь, прижимая ее к сердцу. Ей показалось, что так он прощается с ней. Отчаяние захлестнуло девушку, она вырвалась из объятий Джованни и побежала к дому. Джованни догнал Есфирь, схватил за руку и заглянул в глаза любимой. Она плакала.

— Есфирь, ты ничего не поняла! Я печален не потому, что хочу уехать, а потому, что слишком сильно тебя люблю!

Подобное признание застало Есфирь врасплох.

— Разве можно любить слишком сильно? Разве можно грустить от слишком сильной любви?

— Помнишь, я рассказывал тебе, в каком однажды был отчаянии потому, что не мог жениться на любимой из-за условностей? Есфирь, я очень боюсь — и этот страх разъедает мое сердце! — что ты не сможешь стать моей женой… ведь ты еврейка, а я — христианин.

Лицо девушки медленно прояснилось.

— Ты на самом деле хочешь на мне жениться?

— Есфирь, а разве может быть иначе, ведь я люблю тебя, искренне и нежно? Разве я мог бы любить тебя всем сердцем, зная, что в один прекрасный день ты выйдешь замуж за другого?

— Ты хочешь на мне жениться и боишься, что отец не даст тебе моей руки?

— Я страшусь этого с тех пор, как Жорж навел меня на подобную мысль. Я не могу спать по ночам.

— Так вот оно что! — Есфирь бросилась ему на шею. — Любовь моя, а я не могла уснуть, думая, что ты хочешь уехать со своим другом.

Их губы встретились, и влюбленные слились в объятии.

— Отец заботится только о моем счастье. Он любит и уважает тебя. Он никогда не станет препятствовать нашему браку, Джованни, я уверена.

— Но ведь мне придется принять иудаизм или тебе — христианство?

Есфирь нахмурилась.

— Я не думала об этом. Мой отец — правоверный еврей, но он всегда воспитывал меня в убеждении, что все религии равны и не могут служить препятствием между детьми единого Бога. Он не стал бы противиться нашему союзу под предлогом того, что у нас разные религии, — ведь мы оба верим в Господа и ищем истину.

— Есфирь, когда я оказался здесь, то думал, что навсегда потерял веру, но теперь я в этом не уверен. Иногда я молюсь и думаю об Иисусе Христе, но я не так набожен, как ты. Полагаю, и твой отец придает гораздо больше значения религиозным традициям и обрядам. А если Господь пошлет нам детей, что будет с ними? Какую религию они будут исповедовать?

— Религию любви, — ответила Есфирь не задумываясь.

Джованни улыбнулся.

— Ты неподражаема!

— Любовь — это единственное, во что мы можем верить. Разве ты не согласен?

— Конечно, но ведь религия включает в себя традиции, символы, обряды…

— Прекрасно, ты познакомишь их с учением Иисуса Христа, а я — с еврейскими молитвами. Ты будешь развивать разум наших детей, чтобы они задавались самыми возвышенными философскими вопросами, а я научу их любить каждого человека, кем бы он ни был, воспринимая его как творение Божье. Ты расскажешь им о платонизме, а я — о каббале. Ты сможешь научить их итальянскому и латыни, а я — арабскому и древнееврейскому. Утром ты будешь вверять их Богородице, а вечером я буду укладывать их спать и читать молитву моего отца.

— Есфирь, твои слова удивительны, но какой священник или раввин согласится поженить нас, ведь у нас разные религии?

— Тогда мне придется креститься, только и всего… если нет другого выхода.

Джованни с нежностью посмотрел на нее.

— Нет, любовь моя, лучше я соглашусь на обрезание. Твой народ слишком много страдал, и я не хочу, чтобы ты отказалась от веры предков. И вообще… разве Иисус не был обрезанным евреем?

Есфирь рассмеялась и крепче прижалась к Джованни.

— Как только Жорж уедет, я поговорю с твоим отцом и попрошу твоей руки, если ты не против.

— Уверена, что он согласится, но вначале я расскажу ему о своих чувствах…

Жорж простился со всеми и последовал за Малеком, который отвел его к вожатому каравана, идущего в Оран. Оттуда француз собирался отплыть кораблем в Тулон, а уже из Тулона — в Дюнкерк. При благоприятных условиях он должен был попасть домой меньше чем через месяц. Жорж обещал написать Джованни, когда наконец увидит своих родных и близких.

Как только друг уехал, Джованни сосредоточился на том, что скажет Елизару.

На следующее утро юноша увидел, как старик в одиночестве размышляет под фиговым деревом, и решил, что лучшего времени для признания не найти.

— Можно мне поговорить с вами о чем-то очень важном или лучше подождать?

— Садись, мой мальчик. Я тебя слушаю.

— Елизар, я попал в ваш дом рабом, которому вы великодушно даровали свободу. Вот уже больше двух месяцев вы обращаетесь со мной как с сыном, и я очень этим тронут и горжусь.

Джованни едва сдерживал дрожь, у него перехватило дыхание.

— Я лучше узнал вас, — продолжил он, — и узнал вашу дочь. Постепенно я привязался к ней, да так, что не могу представить без нее свою жизнь. Я — не еврей и не уроженец Алжира. Я не богат, и у меня нет положения в обществе. Я могу предложить ей только искреннее сердце и пытливый разум, ищущий истину. Елизар, я люблю вашу дочь, люблю больше жизни и хочу сделать ее счастливой. Вы согласны отдать мне ее в жены?

Взволнованный, Джованни опустил взгляд. Старик неторопливо погладил бороду, не проронив ни слова. Затем сказал:

— Есфирь говорила мне о вашей любви, да я и сам ее заметил. Я ответил, что считаю свою дочь способной принять решение самостоятельно. С моими слугами не обращаются как с рабами, и моя любимая дочь вольна жить так, как захочет.

Джованни удивил подобный ответ. Он помешкал несколько минут, а затем робко спросил:

— Но у вас есть возражения против нашего брака?

— Я молился Господу… и вижу, что ваша любовь крепка и искренна.

Джованни облегченно вздохнул.

— Но я уже сказал Есфирь, что различие в вероисповедании может помешать.

Джованни замер.

— Так как вас воспитывали в разных религиозных традициях, вы не сможете вступить в брак ни в церкви, ни в синагоге.

— Увы, я прекрасно это понимаю. И потому сказал Есфирь, что приму иудаизм.

— Да, она мне говорила, но это невозможно. Нельзя менять религию только потому, что решил жениться, — произнес Елизар твердо. — Моя дочь родилась еврейкой и ею останется. Ты родился христианином и всегда будешь христианином. У каждой веры свое величие, и нельзя пытаться это изменить. В каббале есть один образ, который я иногда использую, чтобы подчеркнуть многообразие религий: говорят, что Господь послал человечеству свет своего откровения в глиняном сосуде. Но этот свет был так ярок, что сосуд разбился, и Божественное откровение тысячью лучей разнеслось по всей земле. В каждом луче — отражение Господне, но ни в одном нет истины целиком. Я считаю, что у каждой религии есть только часть Божественной истины. Все части уникальны и незаменимы. Например, мы, евреи, подарили человечеству осознание того, что Бог един, что Он благ и что мы должны засвидетельствовать это праведной жизнью. Вы, христиане, подарили миру слово Господне и присутствие Иисуса Христа, сына Божия и величайшего из сынов человеческих. Между двумя вероисповеданиями нет противоречий, более того, они дополняют друг друга. Вместо того чтобы враждовать между собой, религии должны научиться изучать, уважать и обогащать друг друга, так как все они несут одну и ту же Божественную истину, которую никто из людей не способен охватить полностью. Таким образом, обращение в другую религию означает отрицание Божественного света своей собственной веры и отказ от дара Божьего.

Джованни понял слова Елизара. Более того, полностью с ними согласился. Но ему не было ясно, какое отношение они имеют к тому, что он и Есфирь могут пожениться.

— Значит, мы… мы можем заключить союз перед Богом? — спросил он неуверенно.

— Сам по себе он вполне возможен. Но из-за отношения окружающих — немыслим. Для христиан ты навсегда станешь предателем, а евреи будут смотреть на Есфирь как на блудницу, ведь наш закон запрещает ей выходить замуж за нееврея.

Джованни почувствовал, как боль пронизывает его сердце, и побледнел.

— Получается, что выхода нет, и вы не дадите нам свое благословение?

— Я этого не говорил. То, что кажется немыслимым безрассудством людям, даже самым верующим, иногда разумно и хорошо перед очами Господа. Лично я считаю — и уже говорил об этом Есфирь, — что такой брак, где каждый из супругов сохраняет свою веру, нужно держать в тайне, чтобы не вызвать возмущения и непонимания у религиозных общин. Это будет нелегким делом — вам обоим придется выглядеть христианами среди христиан и иудеями среди евреев. Если вы согласны взвалить на себя подобное бремя, я не вижу препятствий вашему союзу перед Всевышним. И даже, признаюсь, я очень ему рад.

На лицо Джованни вновь вернулись краски.

— Но кто освятит наш союз? Вы правильно сказали, что ни священник, ни раввин не согласятся поженить еврейку и христианина.

Елизар слегка улыбнулся.

— Я знаю одного раввина, который, возможно, не откажется провести церемонию в глубокой тайне.

— Здесь, в Алжире?

— Нет, в Иерусалиме.

— Иерусалиме!

— Насколько я помню, ты совершал паломничество в Священный город, когда ваш корабль захватили пираты?

— Д-да, — выдавил Джованни, смутившись.

— У меня там филиал банка и много друзей. Если выедем через три дня, то к Рождеству будем в Иерусалиме. Прекрасное место для свадьбы еврейки и христианина, не так ли?

Глава 81

— Иерусалим!

Елизар, едва заметив вдали крепостные стены Святого города, слез с коня на каменистую землю и опустился на колени. Есфирь и шестеро слуг-евреев и мусульман последовали его примеру.

Пропев гимн на древнееврейском языке, путники отправились дальше. Они вошли в город, прятавшийся за мощными стенами, прошествовали по лабиринту узких улочек и наконец остановились у двери, на косяке которой справа висела мезуза.[39] Им открыл огромный темнокожий человек лет тридцати, и радость озарила его лицо.

— Хозяин!

— Юссеф, мой добрый Юссеф! — произнес Елизар, обнимая великана.

Юссеф, вольноотпущенный раб, происходил из того же африканского племени, что и Малек. Его, так же как и управляющего, похитили арабы и воспитали в мусульманской вере, которой он продолжал ревностно придерживаться. Юссеф присматривал за домом Елизара в Иерусалиме.

В этом роскошном жилище в самом сердце еврейского квартала и расположились путешественники, утомленные долгой дорогой по морю и суше.

Тем же вечером Елизар, несмотря на усталость, предложил дочери и Джованни сходить к Стене Плача. В сопровождении слуги-еврея по имени Иуда они прошли по уже опустевшим улочкам и очутились у подножия сооружения, бывшего когда-то опорой для поддержания земляной насыпи, увеличивающей площадь Храмовой горы.

Елизар и Есфирь приблизились к Стене. Они коснулись ее, и Джованни с удивлением заметил, как дрожит рука старика. Отец и дочь вознесли молитву на древнееврейском.

Джованни стоял чуть в стороне, но даже его поразила энергетика этого места, где почти двадцать пять веков люди истово взывали к Всемогущему. Юноша закрыл глаза и поблагодарил Господа за встречу с Елизаром и Есфирь, которые вернули в его жизнь простое, искреннее счастье. Почти незаметно вера в Бога вновь нашла путь к его сердцу. Но в то же время Джованни чувствовал, что до полного умиротворения еще далеко. В его душе оставалось пятно мрака, и Джованни даже знал почему. Путешествие в Иерусалим вновь пробудило в нем гнетущую ненависть к убийцам мессера Луцио, и юноша не мог от нее избавиться.

Помолившись минут двадцать, Елизар подал знак Есфирь, Иуде и Джованни следовать за ним. По ступеням с правой стороны стены они поднялись на площадку. Изумленному взору Джованни предстали два великолепных строения, залитые серебристым лунным светом. Огромное белое здание, которое окружали мраморные колонны, и голубое, восьмиугольное сооружение, увенчанное золотым куполом.

Елизар показал рукой на второе строение.

— Это Купол Скалы, который еще называют мечетью Омара, в честь халифа, который повелел возвести ее на том самом месте, где, согласно мусульманскому преданию, пророк вознесся на небеса, к трону Аллаха.

Елизар повернулся и кивнул в сторону белого здания.

— А это мечеть Аль-Акса. Ее построил халиф аль-Валид вскоре после завершения строительства Купола Скалы. Пятьсот лет назад Святой город захватили крестоносцы и превратили мечеть в жилье для христианских правителей; когда же три века спустя султан Саладин отвоевал Иерусалим, она вновь стала исламской святыней. Сегодня это место считается для мусульман самым святым после Мекки и Медины, где жил пророк Мухаммед.

Маленькая группка людей молча бродила по эспланаде Храмовой горы. Джованни ощущал необычайное спокойствие. На минуту он остановился у высокого кипариса, чтобы взглянуть на христианские церкви на холме. Елеонская гора.

Подошла Есфирь и легко коснулась его руки.

— Завтра отец познакомит тебя с ребе Медией. Он — человек великой святости, который знает Евангелия лучше, чем многие христианские священники. Отец попросил его поженить нас.

На другой день в дом Елизара пришел невысокий скромный старик, его морщинистое лицо обрамляла седая борода.

Елизар приветствовал гостя тепло и с необычайным почтением, удивив тем самым Джованни. Раввин говорил на многих языках и, едва Елизар представил его, обратился к юноше по-итальянски. Затем обнял Есфирь, рассмеялся и сказал, что она выросла такой же красивой, как библейская героиня, в честь которой ее назвали. После этого они с Елизаром спустились в гостиную на первом этаже. Через два долгих часа Юссеф пригласил туда Есфирь. Спустя еще час настала очередь Джованни зайти в красивый, украшенный пурпуром и золотом, зал. Едва он вошел, раввин сказал, что юноше очень повезло, раз его полюбила такая девушка, как Есфирь. Джованни ответил радостной улыбкой. Затем старик задал ему несколько вопросов относительно его жизни и вероисповедания. Немного погодя Елизар велел слугам принести еду. Не прерывая беседы, все четверо подкрепились жареным ягненком, запивая мясо местным вином. Когда наступила ночь, раввин посерьезнел и сказал Елизару что-то по-арабски.

Есфирь расцвела от удовольствия и заговорщически подмигнула Джованни.

Как только гость ушел, Елизар обратился к Джованни. Чувства переполняли его голос.

— Ты, наверное, понял, что он согласился вас поженить. Он, как и я, считает, что церемонию нужно провести поскорее и втайне. Мы будем говорить всем знакомым, что вы уже женаты, чтобы избежать торжественного бракосочетания, где многие могли бы догадаться, что ты не еврей. Ребе предложил провести церемонию в воскресенье. Первый день недели. Вас поженят перед лицом Господа согласно еврейскому ритуалу, правда, из-за сложившихся обстоятельств, несколько упрощенному. Ты будешь жить, как жил, а дети ваши будут воспитываться в обеих религиях.

Елизар помолчал, затем продолжил:

— Как я и предполагал, ребе думает, что нам следует быть весьма осторожными, дабы не попасть в беду. Здесь, в Аль-Джезаире и повсюду в Османской империи ты, Джованни, будешь зваться еврейским именем, и мы скажем, что тебе сделали обрезание. Когда же вы будете общаться с христианами, тебе, дочь моя, придется сменить имя и скрывать свое происхождение. Только так вы сможете избежать неприятностей, а возможно, и гонений.

Джованни согласился. Только одно имело для него значение — Есфирь станет его женой. Сердце юноши ликовало от восторга, а яркий блеск глаз возлюбленной говорил о том, что она испытывает то же самое. Через три дня Всевышний освятит их союз, и они отдадутся друг другу. Оба с нетерпением ждали этой минуты, и желание, которое все месяцы зрело вместе с любовью, становилось сильнее и сильнее.

Следующий день был кануном Шаббата. В субботу Елизар и Есфирь остались дома, а слуги-мусульмане, которых посвятили в тайну, отправились закупить все необходимое для свадьбы. Елизар предложил Джованни, который не соблюдал Шаббат, пойти вместе с ними и, если пожелает, посетить храм Гроба Господня, церковь, построенную христианами на месте смерти и воскрешения Христа. Юноша с радостью согласился.

После того как с покупками на оживленном рынке в самом центре Старого города было покончено, Юссеф отправил слуг домой и повел Джованни к храму Гроба Господня.

На улицах толпился народ. Джованни бросил взгляд в сторону и замер как вкопанный. Он только что прошел мимо человека, лицо которого пробудило давно похороненные воспоминания.

— Неужели это он? — прошептал юноша; его сердце бешено колотилось.

Глава 82

Он подал знак Юссефу, и они оба зашагали следом за высоким худым мужчиной, который неторопливо шел по своим делам. Когда он оказался на расстоянии не более двух футов, Джованни увидел то, что искал, — отметину на левой руке. Не было никаких сомнений — застарелый шрам от собачьих клыков. «Это он! Тот, кто мучил Ноя, подручный главы ордена Блага Господня!» — промелькнуло в мыслях ошеломленного Джованни. Он чуть отстал от давнего знакомого и шепнул Юссефу:

— Пойдем за ним. Мне нужно знать, куда он направляется.

Юссеф согласно кивнул, и они незаметно двинулись за приспешником старого фанатика. Время от времени Джованни терял его из виду, но Юссеф, который был на голову выше всех остальных, не спускал глаз с преследуемого. Примерно через десять минут тот свернул с главной улицы в пустынный переулок, который заканчивался тупиком. Джованни и Юссеф остановились у поворота и увидели, как человек входит в дом на другом конце. Джованни вновь сделал знак слуге идти за ним. Подойдя к двери, Джованни дернул за ручку и понял — замок не заперт. Юношу одолевали сомнения. Войти или нет? Здесь, должно быть, и есть логово людей в черном. Если их там много, риск слишком велик, как бы ни был силен Юссеф. Джованни осторожно закрыл дверь.

— Нужно выяснить, сколько людей здесь живет, — сказал он темнокожему великану. — Можешь постучать и под каким-нибудь предлогом войти внутрь? Я подожду на улице.

— Кто этот человек? — встревоженно спросил Юссеф.

— Он пытался лишить меня жизни после того, как убил моего учителя и его слугу. Я должен знать, здесь ли предводитель той шайки разбойников.

Юссеф удивился, но после секундного замешательства ответил:

— Я сделаю, что ты просишь.

Джованни спрятался, а слуга постучал в дверь.

Открыл человек со шрамом. Юссеф заговорил с ним по-арабски, представившись городским служащим, которого отправили проверить, соответствуют ли дома в квартале новым требованиям слива сточных вод. Помощник старика-фанатика бросил недоверчивый взгляд на Юссефа, но, приняв во внимание дорогую одежду и представительный вид последнего, не посмел возражать. Юссеф вошел в дом и наскоро все осмотрел, притворяясь, что его интересуют трубы и сливные отверстия в ванных. После непродолжительной инспекции негр заявил, что все в порядке. Явно обрадовавшись, человек со шрамом попрощался и поспешил закрыть за Юссефом дверь.

Джованни бросился к темнокожему слуге.

— Ну?

— Дом довольно большой, но, похоже, этот человек там один.

Несколько минут Джованни размышлял, затем прошептал:

— Не могу упустить такую возможность. Давай прижмем его, пусть расскажет, где прячутся его пособники.

— А не лучше ли вернуться домой и спросить совета у хозяина?

— Ты можешь делать то, что считаешь нужным, Юссеф, а я воспользуюсь обстоятельствами. Вдруг вернутся его сообщники? Тогда будет поздно что-либо предпринять.

— Мне это не нравится, но хозяину понравится еще меньше, если я оставлю тебя здесь одного, так что выбора нет…

— Спасибо, друг! Постучись и, как только тебе откроют, хватай разбойника, а я его допрошу.

Юссеф кивнул и снова подошел к двери.

— Кто там еще? — раздался из-за нее сердитый голос.

— Это снова я. Я оставил один из инструментов в ванной на втором этаже.

Человек открыл, что-то недовольно бормоча. Юссеф тут же прыгнул на него, свалил и прижал к полу, лицом вниз, не дав даже вскрикнуть. Джованни вбежал в дом и запер дверь на засов.

— В чем дело? — простонал человек со шрамом. — Что вам нужно?

Джованни заметил висевшую веревку и крепко связал ему руки за спиной. Затем затянул другой конец веревки на кольце, вбитом в стену, и обратился к Юссефу по-итальянски:

— Отпусти его.

Юссеф встал и отошел на несколько шагов. Человек со шрамом поднялся на ноги и, испуганно глядя на Джованни, спросил:

— Ты итальянец?

— Да.

— Я тоже. Римлянин. Что вы хотите? Здесь нет денег…

— Мне нужно не золото, а правосудие, — произнес Джованни ледяным тоном.

Мужчина удивленно посмотрел на Джованни, и его глаза округлились.

— Не может быть… это не ты… ученик мессера Луцио…

Услышав слова итальянца, Джованни больше не мог сдерживать ярость, копившуюся все эти долгие месяцы. Он бросился на него и схватил за грудки.

— Да, я ученик и друг двух невинных людей, так жестоко убитых твоими сообщниками!

— Невозможно… Я сам ударил тебя ножом в сердце, и мы подожгли дом…

— Ты промахнулся. Провидение спасло меня. Тот самый промысел Божий, во имя которого вы пытаете и убиваете!

Человек со шрамом был потрясен до глубины души. Он узнал Джованни, но никак не мог поверить, что тот жив.

— Как тебе удалось спастись?

— Не важно. Я здесь не для того, чтобы рассказывать о себе, а для того, чтобы призвать тебя к ответу.

— Откуда ты узнал, что у нас есть дом в Иерусалиме?

— Не помнишь? Как раз перед тем, как ты попытался меня убить, ваш главарь, старый фанатик, сказал, что вы собираетесь в Святой город.

— И ты проделал столь долгий путь, чтобы найти его?

Джованни медленно кивнул.

Некоторое время человек со шрамом молчал, а потом расхохотался.

— И совершенно напрасно! Хозяин провел здесь несколько месяцев, но давно уже вернулся в Италию!

Джованни едва не поперхнулся от гнева, но сдержался и спокойно произнес:

— Ничего страшного. Я столько ждал минуты, когда смогу заставить его ответить за все преступления, что могу подождать еще немного. Скажи, что было в том письме, как зовут вашего главаря и где он живет.

Человек со шрамом снова посерьезнел.

— Это место — святая святых нашего ордена. Он насчитывает более сотни преданных борцов за дело, с которым не справиться в одиночку: мы сражаемся за восстановление церкви и очищение веры от ересей и отклонений, которые угрожают ей в эти проклятые времена. Среди нас есть кардиналы, монахи, епископы, священники и даже несколько мирян. Но мы поклялись перед Богом никогда, даже под пыткой, не выдавать имен друг друга.

Джованни повернулся к Юссефу и попросил у того ятаган. Юссеф помедлил, но голос Джованни звучал так требовательно, что слуге ничего не оставалось, как протянуть юноше саблю.

— Положи на камень обе руки разбойника и держи его крепче, — скомандовал Джованни, показывая на угловой камень, торчащий из стены прямо за пленником.

Юссеф послушался приказа. Он поместил на камень руки человека со шрамом, а сам крепко схватил его за плечи, не давая пошевелиться.

— В третий раз я спрашивать не буду, — сказал Джованни жестко, но спокойно. — Как зовут твоего хозяина и где он живет? Если не ответишь, я отрублю тебе руки точно так же, как ты искалечил мою собаку.

Пленник ухмыльнулся и с насмешкой ответил:

— Можешь пытать меня и даже убить, но, уверяю тебя, ты ничего не добьешься. Я буду молчать, как молчали твои друзья, когда к чувствительным частям их тел поднесли раскаленный клинок…

Безудержная, дикая ненависть охватила Джованни. Он обеими руками схватил ятаган и занес его над головой пленника.

Юноша уже было опустил саблю, как вдруг ему на ум пришло пророчество Луны:

«Ты убьешь из ревности, страха и гнева. Я вижу, что ты вот-вот отнимешь четвертую жизнь… из ненависти… ничего не ясно… если это произойдет, твоя душа будет потеряна навсегда».

Руки юноши задрожали. Он вспомнил обо всех страданиях, которые перенес за эти годы, и перед его мысленным взором предстали сцены сражений, грабежа, убийств. Слова старца Симеона вспыхнули у него в мозгу:

«С той самой минуты, когда Каин совершил первое убийство, история человечества была кровавой чередой убийств, вызванных страхом, желанием властвовать и жаждой мести. Христос появился, чтобы разорвать этот порочный круг. У Него было всемогущество Бога, но Он избрал путь смиренного слуги. Даже на кресте Он не проклинал своих мучителей, но говорил: „Отче! Прости им, ибо не знают, что делают“. Он пришел, чтобы показать нам силу прощения, победу любви над ненавистью и страхом».

Душа Джованни разрывалась. Ненависть переполняла его сердце, перед мысленным взором промелькнула могила друзей… Однако слова старца, всплывшие в памяти, парализовали юноше руки. Если он убьет этого человека, продолжится вереница убийств из мести… а если пощадит — многовековой цикл насилия прервется. Но разве можно оставить безнаказанным ужасное преступление? Где найти силы противостоять неудержимому желанию отомстить за смерть друзей?

Никогда раньше Джованни не ощущал столь тяжкого гнета свободной воли.

Он с размаху опустил ятаган.

Глава 83

Человек со шрамом недоуменно уставился на юношу. Клинок перерезал веревки на руках пленника, но не только — сердце Джованни тоже освободилось от пут.

— Ступай прочь, — произнес юноша, его голос дрожал.

— Ты даришь мне жизнь?

Джованни кивнул.

— Почему?

— Потому что я человек. А теперь уходи!

Человек со шрамом, не понимая, пристально смотрел на юношу, затем медленно попятился к входной двери, все еще ожидая удара. Не отводя глаз от Джованни и Юссефа, он отодвинул засов, открыл тяжелую дверь и бросился бежать вниз по переулку.

В глазах Джованни стояли слезы, когда он протянул саблю Юссефу.

— Впервые в жизни я увидел христианина, который поступил так, как велит его религия, — сказал темнокожий великан, обнимая юношу за плечи. — Никогда этого не забуду.

— Давай пойдем туда, куда собирались.

Юссеф и Джованни вернулись в дом Елизара уже после заката солнца. Шаббат завершился, и Есфирь вышла из комнаты поприветствовать жениха. Едва увидев юношу, она замерла и бросила на него пристальный взгляд.

— Что случилось? — спросил Джованни, целуя ее в лоб. — Ты так странно на меня смотришь!

— Ты изменился.

— Что ты имеешь в виду?

— В твоем сердце произошла перемена. Я вижу по твоим глазам.

Слова любимой застали Джованни врасплох.

— Перемена к лучшему или худшему?

— К лучшему. Тень, которая омрачала твою душу с тех пор, как мы повстречались, исчезла.

Джованни взял ее за плечи и посмотрел в глаза.

— Как хорошо ты меня знаешь!

— Что случилось?

— Я никогда тебе не говорил, но на самом деле я отправился в Иерусалим, чтобы совершить возмездие и убить…

Есфирь испуганно вздрогнула, но выслушала рассказ Джованни о том, что случилось днем. Завершив повествование, юноша произнес:

— Ненависть в моей душе исчезла благодаря силе любви, которую ты во мне пробудила. Я хотел убить мерзавца, но не стал этого делать.

Есфирь погладила любимого по щеке.

— Я заметила это по твоему лицу. Увидела, что ты освободился от страданий, которые до сегодняшнего дня печалили взор твоих сияющих глаз. Это самый лучший свадебный подарок, который ты только мог преподнести мне.

Джованни обнял ее.

— Дар Божий, — пробормотал он, целуя девушку.

Рано утром Джованни вышел из дома и, сопровождаемый Иудой, отправился на гору Елеонскую. К тому времени когда они вернулись, стол для свадебной трапезы уже начали накрывать. Гостей, кроме старого раввина, не ждали, но Елизар хотел, чтобы все слуги отведали праздничного угощения вместе с хозяевами. Появился раввин, который тепло приветствовал Джованни и велел ему готовиться к церемонии, которую собирались провести во внутреннем дворике с небольшим фонтаном.

Через час там собралась дюжина слуг. Один из них держал в руках лютню и начал петь. Джованни ждал рядом с раввином, который объяснял ему порядок церемонии.

Неожиданно появился Елизар, ведя дочь за руку. Лицо Есфирь было закрыто белоснежной полупрозрачной вуалью, спадающей до пояса. Под аккомпанемент лютни слуги-иудеи затянули гимн на древнееврейском. Есфирь подошла и села рядом с Джованни. Раввин знаком велел юноше поднять покрывало. Осторожно он открыл лицо невесты. Ее глаза были скромно опущены. Едва закончилось пение, раввин напомнил молодым людям об обязанностях, которые возлагаются на них с этой минуты, а затем прочитал два благословения на древнееврейском языке: одно — над кубком вина, символом радости и достатка, другое — восхваляя Всевышнего. После этого два свидетеля, Сара и Юссеф, поднялись и накинули большой таллиф, молитвенную шаль с кистями по углам и круглым отверстием посредине, на жениха и невесту, пока те пили вино из одного кубка.

Раввин соединил руки Есфирь и Джованни и произнес несколько молитв на древнееврейском языке. Повернулся к Джованни и уже по-итальянски сказал:

— По желанию Господа, Создателя мира, источника благодати, эти мужчина и женщина хотят друг друга и вступают в союз, чтобы стать единым целым. Господь желает разделить с ними, возлюбленными творениями, таинство своей любви и плодородия. Джованни, соединишься ли ты с Есфирь перед Всевышним, дабы исполнить Божественную волю?

Джованни помедлил несколько секунд, затем ответил по-итальянски и по-еврейски:

— Да.

Раввин повернулся к Есфирь и повторил вопрос. Та тоже ответила на двух языках:

— Да.

— Теперь вы муж и жена перед Богом и людьми. Да пребудет с вами Его милость во все дни вашей жизни, пусть она направляет вас в часы бедствий, и да снизойдет на вас Господня благодать.

Джованни повернулся к Есфирь. Она смотрела на него блестящими от слез глазами. Молодоженам казалось, что этот миг продлится вечно.

Пир длился добрых шесть часов. Зимнее солнце уже садилось, когда все встали из-за стола и раввин покинул гостеприимных хозяев.

Сара тщательно и с любовью приготовила покои для первой брачной ночи. Есфирь попросила Джованни присоединиться к ней чуть позже, и потому он сидел с Елизаром в гостиной, пока за ним не пришла служанка. Затем Сара повела его в спальню. Жених с отчаянно бьющимся от волнения сердцем поднялся по ступеням и медленно вступил в комнату. Все было белым: шелковые простыни, одеяла из верблюжьих шкур, занавеси из хлопчатобумажной ткани. Танцующее пламя свечи с жасминовым ароматом освещало огромную кровать в центре комнаты. Есфирь лежала в постели, опираясь спиной на подушки. Ноги девушки были обнажены. Нижнюю часть живота скрывала набедренная повязка из золотистого шелка, а грудь пряталась под полупрозрачным красновато-желтым покрывалом. Распущенные черные волосы были умащены душистым маслом. Небольшая вуаль прикрывала лоб и глаза девушки. Впервые Джованни мог восхититься красотой ее стройной фигуры во всех деталях. Мерцающее в отблесках свечи тело усыпали драгоценности. На левой лодыжке и правом запястье позвякивали изысканные серебряные браслеты тонкой работы. На правой лодыжке был тонкий красный шнурок из кожи, а шею в три ряда обвивало ожерелье из черного жемчуга. Пупок невесты украшал золотой скарабей, а длинные серьги из серебра с жемчугом касались плеч. Джованни долго смотрел на Есфирь, испытывая страстное желание и эстетическое наслаждение одновременно. Никогда еще его взор и душу не очаровывала столь совершенная красота. Юноша снял сандалии, развязал пояс, снял тунику и набедренную повязку. Обнаженный, он медленно шагнул к кровати. Его тело и волосы, также умащенные душистыми маслами, блестели и издавали дивное благоухание. Аромат роз и сирени от тела Эстер смешивался с запахом мускуса и амбры, который исходил от кожи Джованни. Молодожены долго ласкали друг друга, легкими прикосновениями исследуя каждую частичку тела партнера. Затем Джованни осторожно приподнял вуаль, скрывающую темные миндалевидные глаза возлюбленной. Прекрасные, они казались еще больше, чем обычно. Губы Есфирь были накрашены пунцовой помадой.

Жених и невеста, не произнося ни слова, обменялись долгим радостным и одновременно серьезным взглядом. Их уста слились в поцелуе, и тела наконец встретились.

Рано утром первый луч солнца, сопровождаемый призывом муэдзина, упал на постель, где лежали новобрачные, опустошенные и насытившиеся, утомленные и отдохнувшие.

Они крепко сжимали друг друга в объятиях.

— Странно… — произнесла Есфирь.

— Что, любовь моя?

— У меня такое ощущение, будто я знаю тебя давным-давно. Словно твои ласки пробуждали отдаленные воспоминания, которые хранило мое тело. И когда волна удовольствия накрыла меня, перед моим мысленным взором предстали видения.

— Какие же? — спросил Джованни с любопытством.

— Лица. Я не узнавала их, но понимала, что это лица моих близких. Началось извержение вулкана, и люди в панике побежали. Маленький клочок папируса, который я торопливо засунула в кувшин, и огромная библиотека из тысяч томов.

— Очень странно.

— Знаешь, некоторые мастера каббалы говорят о двух типах человеческих душ. Большинство душ слишком молоды и существуют в первом воплощении. Но есть еще старые души, которые на протяжении многих веков переселяются из тела в тело, выполняя определенную миссию. Они могут встречаться в различных жизнях, в разные периоды истории, если обладают определенным родством. Едва я увидела тебя, Джованни, сразу же поняла — наши души знакомы. А сегодняшней ночью мое тело чувствовало, что мы и раньше любили друг друга.

Джованни сомневался.

— Не знаю, что и сказать. Думаю, истина откроется только после смерти. Может, это просто воспоминания о других людях, живших до нас.

Джованни с нежностью склонился над юной женой, и та крепко обняла его.

— Может, итак, — произнесла она. — Но, что бы там ни было, теперь, когда я снова нашла тебя, никуда не отпущу!

Часть седьмая Солнце

Глава 84

Джованни стоял, облокотившись о поручни корабля, и радость переполняла его сердце, несмотря на опасение, которое он испытывал теперь каждый раз, когда пускался в плавание. Через несколько месяцев после свадьбы Есфирь забеременела, и с тех пор Джованни не чувствовал ни сожаления о прошлом, ни тревоги о будущем. Он наслаждался жизнью, получая удовольствие от каждого мгновения, проведенного с горячо любимой женой.

До родов оставался примерно месяц, и Есфирь нужно было решить, где появится на свет ее ребенок. После недолгих размышлений она выбрала Аль-Джезаир, что вполне устраивало ее отца, который закончил все дела в Иерусалиме и скучал по своей библиотеке, а также Джованни, мечтавшего вновь оказаться в саду сефиротов. Семейство вместе со слугами поднялось на борт корабля, идущего в Тунис и Алжир.

Прошло двадцать часов с той минуты, как двухмачтовое судно отплыло от Святой земли. Оно шло на запад, двигаясь очень медленно из-за встречного ветра. Есфирь и Елизар отдыхали в каютах, а Джованни большую часть времени проводил на палубе, благо мягкая погода первых дней сентября тому способствовала. Молодому человеку всегда нравилось смотреть вдаль, чувствовать морскую свежесть, любоваться рябью волн. Еще ребенком он часами мог вглядываться в море и мечтать о будущем. Теперь, когда все мечты исполнились, Джованни просто смаковал эмоции, чувства и мысли, которые переполняли сердце и разум, нашедшие наконец покой.

Он вновь обрел веру в Бога. Простую, открывшую сердце Джованни Святому Духу, и в то же время прочувствованную, благодаря которой он признавал присутствие Господа во всем, даже в своих речах и мыслях. Он был рад возвращению веры, но продолжал задаваться философскими и богословскими вопросами и потому жаждал возобновить изыскания в библиотеке Елизара.

Елизар поднялся на палубу.

— Похоже, ты сильно задумался!

Джованни обернулся.

— Как Есфирь?

— Неплохо. К счастью, корабль не качает.

Елизар подошел поближе и оперся на поручни рядом с Джованни.

— И к каким же высотам унесли тебя мысли? — спросил старик.

— Парус на горизонте! — неожиданно закричал впередсмотрящий.

Тяжелое молчание воцарилось на судне, все пассажиры тревожно вглядывались вдаль.

— Трехмачтовик! — вскоре сообщил впередсмотрящий.

— Только бы торговое судно либо османский или берберский корабль! — заметил Елизар.

«Да уж, — подумал Джованни, — наш корабль плывет под алжирским флагом, а все пассажиры — мусульмане или евреи, так что, попади мы в руки к пиратам-христианам, нас либо убьют, либо продадут в рабство».

Незнакомый корабль несся по волнам, подгоняемый попутным ветром, и вскоре оказался в нескольких сотнях метров от торгового судна.

— Христианская галера! Мальтийские рыцари! — раздался крик с мачты.

И правда, уже были видны огромные черные паруса на галере рыцарей-госпитальеров ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Капитан торгового парусника приказал поменять курс, чтобы ветер дул сзади.

— Мы пытаемся оторваться от погони? — спросил Джованни Елизара.

— Да, наше маленькое суденышко намного легче громоздкой галеры. Если там нет гребцов, нас не догонят. Лучше рискнуть и попробовать скрыться, чем попасть к пиратам. Мы-то, может, и спасемся — у меня есть связи на Мальте, — а остальных заберут в рабство и продадут.

Есфирь со служанкой тоже поднялись на палубу и подошли к мужчинам.

— Что происходит? Почему мы поменяли курс?

Джованни обнял жену и все ей объяснил. Пока двухмачтовик разворачивался, пассажиры с тревогой смотрели, как приближается галера. Но едва паруса поймали попутный ветер, расстояние между суденышком и преследователями стало увеличиваться.

Джованни взглянул на Есфирь, поддерживающую обеими руками большой живот, и неожиданно вспомнил первые слова предсказания Луны:

«Женщина… я вижу женщину, окруженную солдатами. Она поддерживает руками большой живот. Думаю, она беременна. Огромная опасность подстерегает ее».

Впервые за долгое время страх охватил его душу, и Джованни крепче прижал к себе Есфирь.

— Мы движемся чуть быстрее, хотя на галере есть гребцы! — произнес Елизар, немного успокоившись. — Может, удастся спастись, если ветер не стихнет.

— Надеюсь, вы правы, — сказал другой пассажир. — Впрочем, не думаю, что они так легко откажутся от добычи.

Действительно, христианская галера продолжала преследовать маленький торговый парусник. Вскоре наступила ночь. На пиратском корабле зажглись огни.

— Мы должны и дальше идти по ветру, — сообщил капитан встревоженным пассажирам. — Если он уляжется, мы попадем в плен к христианам. Если же не утихнет, судно будет двигаться в северо-западном направлении, к несчастью, противоположном нашему первоначальному курсу.

— В таком случае где же мы окажемся завтра? — спросил один из пассажиров.

— Если ветер не ослабнет, еще до рассвета мы доплывем до Кипра.

— Кипр! — воскликнул Елизар. — Тогда мы спасены! Мальтийские рыцари не ладят с венецианцами.

«Кипр, — подумал Джованни, — именно с этого острова, которым правил ее отец, возвращалась Елена, когда на корабль напали пираты».

Глава 85

Попутный ветер дул всю ночь, не давая трехмачтовику приблизиться к торговому судну. Перед самым рассветом впередсмотрящий сообщил радостную весть:

— Эй, на корабле! Земля прямо по курсу!

— Берега Кипра! — закричал капитан. — Мы спасены!

Пассажиры, которые всю ночь провели на палубе, тревожно всматриваясь в пиратский корабль, с радостными криками стали обнимать друг друга.

Вскоре мальтийская галера повернула назад.

— Судя по всему, вы знакомы с островом, — обратился Джованни к Елизару.

— Немного. Был здесь три раза. Так как тебе нравятся иконы, ты найдешь на Кипре немало интересного. Долгое время он принадлежал Византии. Но иконоборчество[40] сюда не дошло, и многие иконописцы приезжали на остров, чтобы найти приют в здешних монастырях. Правда, православной церкви пришлось уступить место римско-католической, после того как Ричард Львиное Сердце захватил Кипр. Затем король отдал его тамплиерам, а те продали остров Ги де Лузиньяну, французскому рыцарю-крестоносцу. Его потомки правили более трех веков, пока лет пятьдесят назад Кипр не перешел под власть Венецианской республики.

Через некоторое время с корабля увидели большой порт.

— Фамагуста, — сообщил Елизар. — Самая крупная гавань на острове.

— Нам действительно нечего бояться? — встревоженно спросил Джованни.

— Конечно. Существует договор между Венецией и Константинополем. Венецианские галеры не трогают османские купеческие суда, которые получили также возможность торговать с банками республики. Жаль, что мы вынуждены задержаться, но по крайней мере передохнем на суше. В Фамагусте есть маленькая еврейская община, и у меня там знакомый.

— Моше бен Саар? — спросила Есфирь.

— Он самый. Тебе было лет шесть, когда вы встречались в последний раз. Ему будет приятно снова увидеть тебя и познакомиться с Джованни.

Елизар повернулся к зятю.

— Но мы не скажем, что ты христианин. Ты будешь Шимоном, сыном Рубена.

Вскоре судно причалило. Венецианские солдаты поднялись на борт, чтобы установить происхождение корабля и проверить груз. Когда Елизар собрался было сойти на берег, Есфирь заметила тревогу Джованни. Она отвела его в сторону.

— Что случилось, любовь моя?

Джованни немного помедлил и признался:

— Не помню, говорил ли я когда-нибудь, что отец Елены был губернатором Кипра. Меня очень беспокоит то, что рок привел нас сюда. И думаю, не из-за воспоминаний о Елене — просто боюсь, что встречу кого-нибудь, кто меня узнает, и случится непоправимое.

Есфирь сжала его руки и ответила:

— Понимаю. Ты прав, лучше не искушать судьбу. Если хочешь, мы останемся на корабле.

— Нет, Есфирь. Тебе нужно отдохнуть, к тому же капитан сказал, что мы сможем спокойно отправиться в путь только через три-четыре дня. Лучше будет, если вы с отцом пойдете в дом его друга. Уверен, он будет рад вас видеть. А я останусь здесь.

Есфирь молча смотрела на мужа, и, когда заговорила вновь, в ее голосе звучала тревога.

— Не хочу, чтобы мы были порознь. Место незнакомое, мало ли что может произойти.

— Все будет в порядке. У твоего отца здесь связи, и он хорошо знает город. А со мной на корабле ничего не случится. Не волнуйся, Есфирь. Поверь, мне будет спокойнее, если ты проведешь эти несколько дней в удобном доме, а не в тесной, душной каюте.

— Давай спросим отца.

Елизар счел предложение Джованни разумным. Однако решил остановиться у друга только на одну ночь, а утром вернуться на корабль. Есфирь пришлось согласиться с мужчинами, но в глубине души она чувствовала, что им с Джованни лучше не разлучаться. Она долго не выпускала мужа из объятий, словно прощалась с ним навсегда, а напоследок произнесла странные слова:

— Если с тобой что-нибудь случится, я дождусь тебя в следующей жизни. Если буду выглядеть по-другому, ты поймешь, что это я, по мелодии, которая зазвучит в твоем сердце, когда мы снова встретимся. Ребе Медия говорит, что именно так мы узнаем тех, кого любили в прежней жизни. Ты услышишь «Гимн рассвету», который больше всего тебе нравится.

— Не глупи, Есфирь! Мы увидимся завтра утром. Я никуда не денусь с корабля, а ты будешь под надежной защитой Малека, Сары и Давида. Позаботься о себе и о малыше, любовь моя.

С болью в сердце Джованни смотрел, как уходит Есфирь. Она обернулась и помахала рукой. Он помахал в ответ, а потом любимая с отцом и тремя слугами скрылась в переулке. Джованни и еще двое слуг остались на корабле. Молодой человек решил не рисковать и ждать отплытия в каюте, как бы ни хотелось прогуляться по порту или просто размять ноги на палубе.

Той ночью он не мог уснуть. И не из-за пьяного пения моряков, а из-за того, что вынужденное пребывание на Кипре возвратило его в прошлое и пробудило горько-сладкие воспоминания о Елене. Он не сомневался в глубине и искренности своих чувств к Есфирь, но все еще любил Елену и хотел бы знать, что с ней стало. Вышла ли она замуж? Где живет? Счастлива ли? Джованни мучили вопросы, на которые, казалось, уже не найти ответа. Еще он думал о предсказании Луны и надеялся, что, укрывшись здесь, избежал опасности и отвел беду от жены.

На рассвете, пока гавань еще спала, Джованни прошелся по набережной, чтобы глотнуть свежего воздуха и успокоиться. Затем вернулся в каюту и стал с нетерпением ждать возвращения Есфирь. К полудню ни она, ни ее отец так и не появились. Джованни удивило, что жена не поспешила к нему с самого утра, ведь он знал, как ей хочется поскорее вернуться на корабль. Не в силах сдерживать волнение, он послал одного из слуг в еврейский квартал по адресу, который оставил Елизар. Аким, урожденный алжирец-мусульманин, говорящий на франко, спросил у кипрского моряка дорогу и отправился на поиски хозяев.

Не прошло и получаса, как он в панике ворвался в каюту Джованни.

— Хозяин, хозяин, произошло ужасное несчастье!

Джованни вскочил на ноги.

— Говори быстрее! Что случилось?

— Я только что из еврейского гетто. Ночью там была резня. Горожане ворвались в квартал и сожгли почти все дома. Убили много мужчин, женщин и детей…

— Есфирь! Елизар! Неужели они…

— Не знаю, хозяин. Там много обгоревших тел, которые невозможно опознать.

— А кто-нибудь остался в живых? Ты видел дом Моше?

— Его спалили, но это не значит, что все погибли. Старуха, которая оплакивала близких, сообщила, что вмешались солдаты, им удалось спасти несколько дюжин евреев от ярости толпы. Их отвели в цитадель. Может, и хозяева там.

Джованни рухнул на постель, обхватил голову руками и в отчаянии безмолвно воззвал к Богу. Затем вновь посмотрел на Акима.

— Идем туда!

Джованни надел плащ с капюшоном, чтобы скрывать лицо при нежелательных встречах. Не прошло и десяти минут, как они с Акимом оказались у подножия цитадели, крепости, которая служила и оборонным сооружением, и тюрьмой.

Заметив венецианского офицера, Джованни подошел к нему и представился:

— Меня зовут Леонелло Бомпиани. Я гражданин Венеции и на Кипре проездом.

Офицер уважительно отдал честь.

— Случилось так, что несколько моих друзей-иудеев оказались прошлой ночью в гетто как раз во время трагических событий. Мне хотелось бы знать, что с ними — погибли они вместе с другими несчастными или спаслись?

— Мы действительно заперли здесь десятка три евреев. Назовите имена ваших друзей, и я скажу, живы ли они.

Джованни торопливо нацарапал на клочке бумаги имена Елизара, Есфирь и трех слуг. Офицер вошел внутрь крепости. Пока его не было, Джованни расспросил стражника о том, что произошло. Тот рассказал, что позапрошлой ночью неподалеку от гетто обнаружили тело трехлетнего мальчика. Сразу же поползли слухи, что бедное дитя пало жертвой ритуального убийства, совершенного евреями. Город словно взорвался. Сотни мужчин и женщин с факелами в руках ворвались в квартал, где жили около тридцати семей, и подожгли дома.

Солдатам едва удалось вырвать из рук толпы несколько человек и отвести в цитадель.

Едва стражник закончил рассказ, как вернулся офицер и позвал Джованни.

— Трое ваших знакомцев живы. Остальные двое, должно быть, мертвы.

Джованни почувствовал, как от сердца отхлынула кровь.

— Кто выжил? — спросил он слабым голосом.

Офицер взглянул на бумажку и прочитал:

— Елизар, Есфирь и Сара.

Джованни чуть с ума не сошел от радости.

— Так я могу забрать их и отвести на корабль, который доставил нас на Кипр?

— Боюсь, это невозможно, — ответил офицер.

— Почему? Они не сделали ничего дурного, нельзя держать их взаперти…

— Начальник крепости получил приказ от губернатора. Евреи останутся в тюрьме, и их будут судить за убийство мальчика. И никаких посетителей до суда.

— Какая нелепость! — воскликнул Джованни. — Вы прекрасно знаете, что они не совершали преступления, в котором их обвиняют!

— Я ничего не знаю, синьор. Единственное, что вам остается, так это попросить аудиенцию у губернатора. Только он может разрешить свидание.

Джованни постарался сдержать ярость, понимая, что она не поможет, а наоборот, ухудшит положение.

— Спасибо за информацию. Я безотлагательно поспешу к губернатору. Вы не покажете мне дорогу к его дворцу?

— Он не здесь, синьор. Губернатор живет в Никосии, примерно в часе езды отсюда, если скакать галопом. Если у вас нет лошади, можете позаимствовать в порту.

Джованни попрощался с офицером и направился было в порт, но вдруг замер, обернулся и спросил:

— Последний вопрос: как зовут губернатора?

— Он уже давно правит островом и принадлежит к одному из самых родовитых семейств Венеции. Уверен, вам знакомо его имя: Паоло Контарини.

— Знакомо, — произнес Джованни; его голос дрогнул.

Глава 86

Вот уже десять минут Джованни ждал в коридоре перед залом для аудиенций, где кипрский губернатор, чей титул звучал как «правитель и капитан Фамагусты», принимал посетителей. Джованни пришлось ждать четыре дня, прежде чем его удостоили личной аудиенции. Понимая, что встречают по одежке, Джованни тщательно побрился и купил дорогой, сшитый точно по мерке наряд. К счастью, ему не доводилось видеть губернатора в Венеции, и можно было не опасаться, что правитель уловит связь между человеком, которым притворялся Джованни, и любовником дочери, о котором он наверняка слышал.

За Джованни пришел стражник и впустил молодого человека в большую комнату, в дальнем конце которой на резном деревянном кресле сидел Паоло Контарини в окружении двух солдат и советника. Он поднялся, чтобы поприветствовать посетителя.

— Добро пожаловать, синьор Бомпиани.

Когда Джованни увидел отца Елены, в его душе поднялась целая буря эмоций. Несомненно, девушка унаследовала от отца прекрасные зеленые глаза и доброжелательную улыбку. Губернатор, старик лет шестидесяти и несколько уставший на вид, усадил Джованни на стул и вернулся на место.

— Огромное спасибо, ваше превосходительство, что согласились уделить мне внимание.

— Это самая ничтожная любезность, которую я могу оказать соотечественнику. Прошу, расскажите вкратце, из какой части Венеции вы родом и чем занимаетесь.

— Я издатель и книготорговец, живу неподалеку от Риальто.

— Неужели?

Джованни немедленно стал излагать причину своего визита, дабы не углубляться в ложь по поводу своей персоны:

— После паломничества в Иерусалим я решил отправиться в Тунис, чтобы повидать известного коллекционера старинных рукописей, который там живет, и сел на османское торговое судно. К несчастью, нашему кораблю пришлось пристать к Кипру из-за мальтийской галеры.

— Мне уже сообщили. Эти мерзкие рыцари-монахи промышляют все ближе и ближе к берегам острова. Я буду вынужден просить Совет десяти прислать сюда военный корабль, чтобы патрулировал наши воды. Понятно, что вы испугались, но раз вы христианин, ваша жизнь была бы вне опасности, даже если бы мальтийцы захватили судно.

— Несомненно. Но сегодня у меня гораздо более серьезная причина для встречи с вашим превосходительством. В Иерусалиме я познакомился с богатым и уважаемым банкиром-евреем. Этот весьма образованный человек вместе со своей дочерью и несколькими слугами на том же корабле, что и я, направлялся в берберские государства, где у него несколько банков. К несчастью, когда мы прибыли в Фамагусту, он сам, его дочь и управляющий с двумя слугами решили навестить знакомых в еврейском квартале. Как вы знаете, в ночь после убийства ребенка произошла резня. На следующий день мне рассказали об этих трагических событиях, в которых погибло несколько дюжин человек. Я поспрашивал в цитадели Фамагусты, куда отвели банкира, его дочь и служанку, и с облегчением узнал, что они живы и в безопасности. Однако меня очень тревожит то, что их не собираются отпускать на волю, а будут судить вместе с другими евреями за преступление, которое они не совершали.

Губернатор внимательно выслушал рассказ Джованни и, когда тот закончил, тихо произнес:

— Буду откровенным: меня сильно беспокоит это дело. Лично я считаю, что евреи непричастны к убийству ребенка. Но большая часть населения убеждена в обратном, и потому мне трудно наказать людей, повинных в истреблении евреев, или отпустить на свободу оставшихся в живых, ради их собственной безопасности. Я решил устроить суд, на котором у них будет возможность выступить в свою защиту. Не сомневаюсь, что исход дела будет благоприятным для ваших друзей.

— Уверен, вы приняли верное решение. Но я еще не сказал, что дочь этого человека, Елизара, беременна на восьмом месяце. Она ехала в Аль-Джезаир вместе с отцом, чтобы родить ребенка в собственном доме, где ее ждет муж. Боюсь, пребывание в тюрьме вкупе с судебным процессом может привести к тяжелым последствиям для ее здоровья. Не говоря уже о том, что ей придется рожать здесь, вдали от родных и близких…

— Мне ясно, почему вы так стремитесь освободить ее из-под стражи. Хотя я и не разделяю симпатии к евреям, понимаю вашу озабоченность.

В комнату вошел пожилой слуга и накрыл стол к чаю для губернатора и его гостя. Когда он наливал чашку Джованни, то испытующе посмотрел на него, а затем удалился.

— Чем больше я размышляю над этим делом, тем больше склоняюсь к мысли, что ваших друзей можно освободить до суда, — сообщил правитель. — Придется сделать это тайно, но, даже если какой-нибудь слух дойдет до населения, я всегда могу сказать, что они всего лишь путешественники, случайно попавшие на остров, и не имеют ничего общего с преступлением.

При этих словах у Джованни отлегло от сердца.

— Не знаю, как и благодарить, ваше превосходительство. Однако уверен, что Елизар, который сколотил немалое состояние, найдет способ выразить свою благодарность.

— Я поступаю так не из-за выгоды. Просто хочу помочь соотечественнику и, наверное, из жалости к женщине, которая вот-вот должна родить. Знаете, я сам — дедушка, и внучка имеет на меня больше влияния, чем все мои советники!

Паоло Контарини разразился смехом, советник последовал его примеру. Джованни, потрясенный услышанным, сумел лишь слабо улыбнуться. Кто осчастливил губернатора внучкой, Елена или ее сестра? Если это дочь Елены, возможно, бывшая возлюбленная тоже здесь. Молодому человеку отчаянно хотелось расспросить губернатора, но он решил не искушать судьбу. Правитель встал с кресла, чтобы попрощаться с посетителем, и сказал, что тот завтра же сможет отвезти в цитадель приказ об освобождении друзей.

Джованни искренне поблагодарил губернатора, откланялся и пошел к двери. Когда он уже выходил из комнаты, Паоло Контарини окликнул его:

— Синьор Бомпиани!

Джованни обернулся и увидел, что слуга, который разливал чай, стоит рядом с губернатором и шепчет ему на ухо. Паоло Контарини весьма удивился, помедлил несколько мгновений и, вновь обращаясь к Джованни, сказал:

— Извините, что я вас задерживаю, но Франческо, который долгое время служил моей жене и дочери, сообщил мне нечто неожиданное, и я хотел бы поговорить об этом с вами, если не возражаете.

Джованни постарался не выказать овладевший им панический страх. Молодой человек пристально вгляделся в слугу, пытаясь вспомнить, встречал ли он его в доме Елены. Но безрезультатно.

— У Франческо замечательная память на лица, и он утверждает, что вы очень похожи на одного человека.

— Не может быть! — ответил Джованни, притворившись удивленным. — На кого же?

— Юношу, которого он встречал несколько лет назад.

Джованни бросил на губернатора вопросительный взгляд.

— Молодого калабрийского крестьянина, который пытался посягнуть на честь моей дочери.

— Невероятно! — рассмеялся Джованни. — Разве я похож на калабрийского крестьянина?

— Нет, — ответил губернатор, — но случилось так, что этот крестьянин каким-то чудом стал астрологом, прибыл в Венецию, чтобы отыскать мою дочь, соблазнил ее и убил своего соперника, сына моего лучшего друга. Его приговорили к пожизненной ссылке на галеры, но после морского сражения он исчез.

Губернатор замолчал, следя за реакцией Джованни, затем продолжил:

— Было бы поистине невероятно, если бы этот человек, привыкший менять обличья, превратился в издателя и книготорговца. Но, конечно, это всего лишь беспочвенные предположения. Мой слуга мог и ошибиться.

— Несомненно, ваше превосходительство. И если бы вы не проявили ранее величайшую мудрость, я был бы потрясен, услышав в свой адрес столь оскорбительные измышления, которые к тому же невозможно подтвердить.

При этих словах слуга снова зашептал что-то на ухо своему господину, и губернатор произнес:

— Напротив, есть очень простой способ убедиться в том, заблуждается слуга или нет. Того человека приговорили к порке. Франческо был тогда с моей дочерью и присутствовал при наказании. Если на вашей спине, синьор, нет следов от ударов бича, тогда я принесу вам извинения и даже выплачу компенсацию за ложное обвинение.

— Если я правильно понял, вы предлагаете мне раздеться прямо здесь, чтобы доказать свою благонадежность?

— Совершенно верно.

— Я весьма смущен, ваше превосходительство, так как судьба, по-видимому, настроена против меня. Дело в том, что несколько лет назад я попал в плен к берберским пиратам, и меня подвергли точно такому же наказанию, о котором вы говорили. А за попытку бежать меня приговорили к битью палками по пяткам; если хотите, я могу показать и шрамы на ступнях. Но может, ваш слуга сейчас вспомнит, что того юношу-калабрийца тоже наказали подобным образом?

— Синьор, пожалуйста, не обижайтесь. Будьте любезны, покажите свои шрамы.

Вначале Джованни снял башмаки и показал изуродованные ступни. Затем расстегнул рубаху и обнажил спину. Все присутствующие пристально изучили рубцы и стали шепотом совещаться.

Через некоторое время губернатор повернулся к Джованни.

— Вы правы насчет отметин на ступнях, которые, я уверен, получили за то, что пытались бежать из плена. Но, к сожалению, вынужден сообщить, что следы на вашей спине оставлены особой плетью, которая не используется ни берберскими пиратами, ни в Османской империи… а только в венецианской армии!

— И опять мне не повезло, — заметил Джованни с иронией. — Мучители не только подвергли меня бичеванию, но и нанесли удары плетью, украденной у венецианцев!

— Не думаю, что это в их правилах. Но вы правы, оснований для вашего ареста недостаточно.

Джованни почувствовал, как ослабевает петля вокруг его шеи, и облегченно вздохнул.

— И все же, — продолжил губернатор, — через несколько минут все прояснится. Есть одна женщина, которая может с уверенностью подтвердить, тот ли вы человек или нет. Я послал за ней, и она вот-вот появится.

Джованни словно обухом по голове ударили.

«Елена, — подумал он, — Елена здесь, и губернатор послал за ней».

— Что бы она ни сказала, вопрос можно считать решенным, — произнес Паоло Контарини. — Либо вы уедете вместе со своими друзьями, получив свободу и хорошее вознаграждение за то, что были несправедливо обвинены, либо попадете в тюрьму… прежде чем вас повесят или сожгут на костре.

В эту минуту маленькая дверь в дальнем конце комнаты, за креслом губернатора, отворилась, и вошел солдат, а следом — женщина. Джованни ошеломленно смотрел, как хрупкая фигурка движется по залу для аудиенций.

Он сразу же узнал ее, и его сердце застыло.

Глава 87

Обе руки молодого человека были связаны и прикованы к кольцу в стене каземата. Слабый луч света пробивался сквозь узкое отверстие. Все надежды и чаяния Джованни пошли прахом, когда служанка Елены, Джулиана, прекрасно помнившая его по Венеции, без тени сомнения признала в юноше бывшего возлюбленного хозяйки, Джованни Да Сколу, которого приговорили к ссылке на галеры. Губернатор незамедлительно распорядился заточить несчастного в башне дворца. Несколькими днями позже он предстал перед судьями, которые в соответствии с венецианским законом о рабах, сбежавших с галер, приговорили его к смерти. Джованни предоставили выбор — казнь через повешение или сожжение. Юноша выбрал костер.

Почти неделю он томился в темнице, ожидая казни, которую назначили на восьмой день после суда. Через пару дней он навсегда покинет этот мир. Когда зачитали приговор, Джованни не протестовал. Не плакал. С той самой минуты, когда Джулиана узнала его, он знал, что его ожидает, и, будучи уверенным, что в этот раз ему не спастись, покорился судьбе. Джованни лишь день и ночь молился об освобождении жены и ее отца. Он скрыл от судей истинную природу отношений с Елизаром и Есфирь, зная, что близким это только повредит. Тех, кто выжил после резни в еврейском гетто, должны были судить через несколько дней после его казни. Беременность Есфирь уже подходила к концу. Джованни мечтал узнать, когда родится его ребенок. Как бы ему хотелось хотя бы раз увидеть малютку! Его мысли часто возвращались и к Елене. От ее отца ему стало известно, что сейчас она на Кипре, вместе с дочерью. Но Паоло Контарини не разрешил ей встретиться с бывшим любовником. Запретил присутствовать на суде, который проходил при закрытых дверях. Как бы Джованни хотелось увидеть и ее! Обе женщины, которые завладели его сердцем, находились здесь, совсем рядом, словно провидение намеренно свело их, а Джованни предназначило потерять жизнь как раз тогда, когда он наконец научился ее любить.

Сердце юноши одновременно разрывалось от отчаяния и было на удивление спокойным.

Поворот ключа в замке прервал размышления Джованни. Он посмотрел на тускнеющий луч оранжевого света и понял, что солнце вот-вот сядет. Должно быть, тюремщик принес ужин.

Тяжелая дверь вверху открылась и почти сразу же захлопнулась. Дюжина ступеней вела от нее к нише, где был прикован узник. Джованни удивился, не услышав тяжелых шагов стражника, поднял голову и увидел край женского платья.

— Джованни! Мой возлюбленный Джованни!

Елена спустилась вниз и стояла у лестницы, глядя на своего бывшего любовника, который сидел на каменной скамье в нескольких шагах. Прошло некоторое время, прежде чем Джованни осознал, что происходит, и произнес бесцветным голосом:

— Елена…

Он посмотрел на нее. Они не виделись почти десять лет. Елене исполнилось двадцать семь, и она стала красивее, чем когда-либо. Ее черты были по-прежнему тонки и изящны, но несколько детское личико, которое он когда-то знал, превратилось в благородное лицо сильной зрелой женщины. Она подбежала к нему и осыпала поцелуями.

— Любовь моя, как долго я ждала этой минуты!

Сердце Джованни наполнила беспредельная радость.

— Елена… не могу поверить! Как я счастлив тебя видеть! Как ты прекрасна!

Слезы затуманили глаза Елены. Она нежно гладила лицо любимого и целовала щеки, губы, лоб, шею.

— О, мой Джованни, каждый день я думала только о тебе. Ты всегда был в моей душе и мыслях. Почему ты не вернулся? Я бы бросила все и пошла за тобой. С тех пор как нас разлучили, мое сердце стремилось только к тебе. Я знала, что ты жив и не погиб в кораблекрушении! Почему же, любимый, почему ты не вернулся, чтобы найти меня?

Джованни тоже заплакал. Он понял, что все еще любит Елену, ему хотелось обнять ее, но мешали цепи.

— Елена, я ни на миг не переставал думать о тебе. Но когда-то ты сказала, что никогда не сможешь оставить Венецию и своих близких, и потому я не решился разрушить твою жизнь и подвергнуть тебя опасности. Кроме того, ты замужем…

Лицо Елены помрачнело.

— Я не люблю мужа. И никогда не любила. У меня не было выбора, Джованни. Но я бы бросила его, если бы ты вернулся. Я все обдумала.

— У тебя дети.

— Маленькая дочь, но я взяла бы ее с собой. Если бы ты знал, как она хороша! Ее зовут Стелла.

— Прекрасное имя! — воскликнул Джованни; его глаза сияли.

Елену тронула его похвала.

— Сколько ей лет? — поинтересовался Джованни.

— Почти восемь, — ответила Елена, несколько смутившись.

Джованни понял, что девочка родилась меньше чем через год после того, как его отправили на галеры. Значит, едва расставшись с ним, Елена сразу же вступила в брак.

— Ты вышла замуж за…

— Не имеет значения, — оборвала его Елена. — Меня вынудили это сделать, и у нас с мужем уже давно нет плотских отношений. Уверяю, Джованни, только ты владеешь моим сердцем, только о тебе я мечтаю.

Она обняла юношу, прижалась к его щеке и жарко зашептала:

— Еще не все потеряно. Ты не вернулся ко мне по своей воле, но судьба снова свела нас. Отец запретил мне видеться с тобой, но я подкупила начальника стражи, у меня есть план, как вытащить тебя отсюда… сегодня же ночью.

Джованни вскинул голову.

— Правда?

— Да, я все устроила. Верный слуга и моя дочь будут с лошадьми ждать нас. Судно, которое увезет нас далеко-далеко от этого острова, тоже готово. Мы поедем, любимый, куда ты захочешь. Главное, что нас больше никогда не разлучат.

Джованни поник и не проронил ни слова.

— Разве ты не рад? Конечно, без риска не обойтись, но если Бог с нами — а я в этом нисколько не сомневаюсь с той самой минуты, как Он воссоединил нас, — все будет хорошо. С завтрашнего дня мы сможем вновь любить друг друга, как когда-то, а может, даже больше. — Елена на миг умолкла, а затем продолжила: — У меня есть для тебя замечательная новость, но она подождет до утра, пока мы не выберемся из этого отвратительного места.

— Елена, мне тоже нужно сообщить нечто важное, — мрачно произнес Джованни, — и я не могу ждать до завтра. Ты должна знать…

Елена чуть отстранилась и тревожно взглянула на внезапно посерьезневшего возлюбленного.

— Ты должна знать, — с трудом выдавил Джованни. — Я… я тоже женат.

Глубокая печаль отразилась на прекрасном лице Елены.

— Ты любишь свою жену?

— Да.

Елену словно поразили мечом в самое сердце. Немного помолчав, она спросила дрогнувшим голосом:

— У вас есть дети?

— Моя жена вот-вот родит первенца.

— Где она?

— На Кипре. В цитадели Фамагусты.

Женщина отодвинулась еще дальше.

— Отец не сказал мне, что твою жену арестовали! — удивленно воскликнула она.

— Ему неизвестно, что она моя жена. Ее зовут Есфирь. Она и мой тесть, Елизар, попали в тюрьму после резни в еврейском квартале.

— Ты женился на еврейке? Она приняла христианство?

— Нет. Каждый из нас придерживается веры праотцев. Мы поженились в Иерусалиме на Рождество и возвращались в Аль-Джезаир, когда наш корабль атаковали пираты.

— Как мой, когда я встретила тебя, — тихо сказала Елена.

— Я часто думал об этом с тех пор, как попал сюда. Зачем судьба вновь свела нас?

Елена пристально посмотрела на Джованни, пытаясь разглядеть в прекрасных черных глазах его душу.

— Возможно, потому, что нам суждено быть вместе, — ответила она. — Будет нелегко, но я сделаю все возможное, чтобы освободить твою жену и тестя. Не сегодня, а завтра, в ночь перед казнью. Да, милостью Божьей я сделаю это, и мы убежим все вместе.

— Ты необыкновенная женщина, Елена. Твое сердце совсем не изменилось — такое же благородное и страстное. Как я люблю тебя!

Елена кинулась к Джованни и сжала его в объятиях.

— У нас есть немного времени, прежде чем я уйду, чтобы подготовить побег, — заметила она уже спокойнее. — Расскажи мне о себе, о самом важном, что произошло с тобой с тех пор, как мы расстались.

Джованни говорил, а Елена вслушивалась в каждое слово. Ее поразило то, что он пережил так много, тогда как она сама вела во всех отношениях довольно бедную событиями жизнь в Венеции, каждый день ожидая его возвращения. Честно говоря, именно ожидание придавало ее существованию определенный смысл. Елена настолько верила, что любимый жив и обязательно за ней вернется, что постоянно была начеку. Если ночью ее будил шум, она бросалась к окну, чтобы посмотреть, не Джованни ли это пытается взобраться по стене. В самом начале замужества она договорилась с супругом об отдельных спальнях и выбрала себе в новом палаццо комнату, в которую можно было проникнуть с примыкающей улочки. Если она вдали замечала фигуру, напоминающую Джованни, то с бьющимся сердцем спешила навстречу незнакомцу. Несмотря на постоянные разочарования, надежда вновь увидеть возлюбленного не покидала Елену. Пусть ничего особенного не происходило, романтика пронизывала всю ее жизнь, ведь женщина не переставала ждать встречи и всегда была к ней готова. Едва проснувшись утром, она приводила себя в порядок, стараясь выглядеть как можно лучше, чтобы Джованни не разочаровался, если судьба сведет их сегодня. Каждую ночь Елена засыпала, думая о любимом и надеясь, что он разбудит ее среди ночи. И потому рассказ Джованни о том, как в Алжире он познакомился с Елизаром и как крепла его любовь к Есфирь, больно ранил Елену.

«Если бы он поехал ко мне, а не в Иерусалим, чтобы отомстить за друзей, после того как очнулся в монастыре!.. — сетовала она про себя. — Если бы в его сердце любовь пересилила ненависть, он бы никогда не встретил другую женщину, и сейчас мы были бы вместе».

Джованни закончил повествование, рассказав о том, что Елена уже знала, — о столкновении с ее отцом. После минутного молчания женщина тихо произнесла:

— Поразительная история. За девять лет ты прожил несколько жизней. А я все время ждала в Венеции в заботах о доме и дочери, думая о тебе каждый день. Многое приходило мне в голову, даже то, что тебя захватили пираты. Лишь одного я не могла представить.

— Монастырь?

— Нет. Твою женитьбу.

— Ты сердишься на меня за то, что у меня не хватило смелости вернуться, да?

— Я не сомневаюсь в твоей отваге, — печально ответила Елена. — Просто с годами твоя любовь ко мне поблекла.

— Мои чувства не исчезли, Елена. Даже сейчас, хотя я женат и люблю жену, встреча с тобой потрясла меня до глубины души. Но я был уверен, что ты никогда не оставишь родной город и семью, как ты однажды дала мне понять. Думал, что наша любовь невозможна и причинит тебе горе…

Глаза Елены сверкнули.

— Да, но после того, как тебя приговорили к галерам, я поняла, что ты — смысл моей жизни, свет моей души! И я кричала в зале суда, когда тебя уводили солдаты: «Я буду ждать тебя!» Разве ты не слышал?

— Слышал, — признался Джованни. — Но решил, что это всего лишь порыв эмоций. Я не хотел и дальше ломать твою жизнь, тебе, наверное, и так пришлось собирать ее по кускам.

Елена обхватила Джованни за плечи и посмотрела на него с такой страстью, что ему стало не по себе.

— Любимый, ничего еще не закончилось! Мы оба ошиблись — я не решилась бросить все и пойти за тобой, а ты потерял веру в нашу любовь. Давай забудем о прошлом! Провидение вновь соединило нас. Мы вместе сбежим отсюда, поедем, куда захотим. Пусть нас ждет бедность, преследования, даже болезни, мы все равно будем счастливы… потому что нас ничто не разлучит!

— Разве могу я бежать с тобой, Елена, когда моя жена и нерожденный ребенок в тюрьме?

— Я же сказала, что вызволю их! Завтра уговорю отца подписать приказ об их освобождении. Он мне не откажет. Затем прослежу за тем, чтобы они благополучно покинули остров и отправились домой. А следующей ночью скроемся и мы с тобой.

Джованни взглянул на женщину с нежностью и волнением.

— Но, Елена, я никогда не брошу Есфирь. И не успокоюсь, пока не найду ее и ребенка.

На некоторое время Елена погрузилась в раздумья, затем неуверенно произнесла:

— Мы отыщем ее, и ты увидишь своего ребенка. Мы поселимся неподалеку, чтобы ты мог навещать их, когда захочешь.

— Елена, такая жизнь не по мне. Есфирь будет несчастна каждый раз, когда я останусь с тобой, а ты — когда я буду встречаться с ней.

— Тогда тебе придется выбрать между нами, — ответила Елена в полной уверенности, что выбор окажется в ее пользу.

— Я уже сделал выбор, любимая.

Елена подняла голову и бросила на Джованни безнадежный взгляд.

— Женившись на Есфирь, я навсегда связал с ней свою жизнь. Я люблю ее и никогда не оставлю.

Елена побледнела. Земля словно разверзлась у нее под ногами. Почти десять лет она ждала Джованни, а он сообщает ей, что любит другую! Безудержный гнев вспыхнул в ее сердце. Женщина медленно встала и произнесла дрожащим голосом:

— Это все, что ты хотел сказать?

Джованни растерялся. Он понимал отчаяние Елены, но не мог лгать ей, даже во имя собственной жизни.

— Поступай, как сочтешь нужным. Но я слишком люблю тебя, чтобы обманывать.

— Тогда подумай еще немного. Если передумаешь до завтрашнего полудня, когда солнце будет в зените, дай мне знать через тюремщика. Потом будет слишком поздно, и ты умрешь. И твою жену, ту, которую ты так любишь, тоже приговорят к смерти.

— Прошу тебя, Елена, даже если ты дашь мне погибнуть, не вымещай свою ревность на Есфирь и моем ребенке.

— Твоем ребенке! — вскричала Елена. — Да он еще даже не родился! Тогда как…

Елена внезапно умолкла и в последний раз посмотрела на Джованни.

— У тебя есть время до завтрашнего полудня, чтобы определиться, кого ты больше любишь!

Затем она вытащила из складок платья конверт и дрожащей рукой протянула его Джованни.

— Держи! Знаменитое письмо мессера Луцио, то, что стоило ему жизни! Я хранила пакет в надежде, что смогу вернуть его при встрече. Теперь мне представилась такая возможность!

Джованни уставился на большой желтый конверт со смесью любопытства и тревоги.

— Ты открывала его?

— Нет.

— Сохрани его. Тюремщик заберет его, если найдет. И, если мне суждено умереть, прошу тебя, ради нашей былой любви, передай его Папе. Только так я смогу почтить память учителя.

Елене хотелось швырнуть конверт ему в лицо. Отчаяние и ярость раздирали ее, но она сумела сдержаться. Женщина спрятала письмо в платье и взбежала по ступеням, не желая, чтобы бывший любовник заметил ее слезы.

На половине пути она остановилась, немного помешкала и обернулась.

— Я попрошу начальника охраны развязать тебе руки и дать письменные принадлежности. Если ты решишь жить со мной, напиши название любого философского труда на листке бумаги. Отдай его тому же человеку. Если я не получу записку до полудня, то уже ничего не смогу сделать ни для тебя, ни для твоей жены.

Елена бросила последний взгляд на любимого и поспешила прочь.

Едва дверь в подземелье захлопнулась, Джованни разрыдался. Его сердце разрывалось на части. Он знал, что не переменит своего решения. Это означало бы предать себя самого, любимых и близких, а также смысл всей жизни. И снова на ум юноши пришли слова Христа, которые напомнил ему старец Симеон: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине» и «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Согласится ли Елена помочь ему бежать вместе с Есфирь, понимая, что ей придется от него отказаться? Джованни не знал ответа на этот вопрос. Да и не ему нужно было на него отвечать. Он мог только ждать. Ждать и молиться.

Глава 88

На рассвете восьмого дня слабый лучик света проник сквозь отверстие в стене темницы и упал на лицо Джованни.

«Воскресенье», — подумал узник. Он знал, что скоро умрет. Он не передал сообщение через тюремщика, и Елена не пришла. Печаль переполняла душу Джованни, но он был спокоен. Он знал, что поступил правильно и не в силах изменить ход событий. Если судьбой ему уготовано сгореть на костре, что ж, пусть будет так. Джованни тревожился лишь о том, что произойдет с Еленой и Есфирь после его смерти. Он мог только вверить их в руки Господа и потому после визита Елены без устали молился Богу, чтобы Тот смягчил ее сердце и пришел на помощь брошенной в тюрьму Есфирь.

Тюремщик и два солдата вошли в подземелье и сняли с Джованни оковы. Затем повели его на площадь перед архиепископским дворцом, где уже был сложен костер.

Маленькая процессия прошла мимо православного храма, и Джованни услышал пение монахов. Образы из прошлой жизни на горе Афон промелькнули в его памяти. Вскоре его вытащили на середину площади, где уже собралась большая толпа. Некоторые глумились над несчастным, но большинство людей молчало, жалея его: они знали, что этого человека приговорили к смерти за убийство аристократа, которое он совершил, защищая честь женщины, и за бегство с галер. В конце площади, напротив дворца архиепископа, возвели трибуну. Сейчас она пустовала, но ожидалось, что губернатор, епископ и вся знать города займут там места, когда начнется казнь. Джованни подвели к сложенному костру и передали палачу.

* * *

В ту же минуту, за несколько лиг от места казни, Есфирь стало нехорошо, и она позвала на помощь. У нее не было никаких известий от Джованни, и она не знала, что происходит на другой стороне острова. Ночью у нее отошли воды, и теперь женщина лежала распростертая на полу тюремной камеры, куда ее бросили вместе с Сарой и дюжиной других евреек, выживших после резни.

Сара поспешила к хозяйке.

— Думаю, пора, — простонала Есфирь, задыхаясь. — Живот разрывается.

— Вставай! — закричала женщина по имени Ребекка. — Две из нас будут тебя держать, а две другие подхватят младенца. Я родила так всех своих восьмерых детей.

Есфирь с помощью Сары и еще одной узницы медленно поднялась на ноги и встала, прижавшись спиной к стене. Женщины поддерживали ее под руки.

* * *

Джованни медленно взошел по ступеням на помост, обложенный вязанками дров. Встал спиной к вбитому вертикально бревну, и стражники связали ему руки за спиной. Подошел священник, протянул смертнику крест для поцелуя и спросил, хочет ли несчастный исповедаться.

— Да, — тихо ответил Джованни.

Священник обратился в слух.

— Я прошу прощения у Бога за все те случаи, когда я не верил в Его милость и был недостоин Его любви.

Клирик удивился.

— Ты хочешь сознаться только в этом?

Джованни кивнул.

— Тогда я не могу дать тебе отпущение грехов. Твоя исповедь неискренна! Я знаю, ты совершил преступление, иначе суд не приговорил бы тебя к смерти!

— Я сказал о том, что отягощает мою совесть. А за все остальное пусть меня судит Всевышний, к счастью, Его суд не похож на людской.

— Значит, тебе нечего добавить?

Джованни заметил, как из дворца архиепископа появилась группа знатных горожан. За их спинами он без труда разглядел Елену. Сердце юноши сжалось. Она пришла посмотреть на его казнь.

— Я хочу сказать еще что-то.

— Продолжай, сын мой.

— У меня под поясом письмо к молодой еврейке, Есфирь, которую несправедливо заточили в цитадель Фамагусты. Пожалуйста, передайте это послание ей.

Священник просунул пальцы под кожаный пояс и вытащил клочок тонкой бумаги, сложенный вчетверо. Незаметно опустил в карман рясы и спросил:

— Это все?

— Нет. Пожалуйста, скажите дочери губернатора, Елене, что я всегда ее любил.

Елена сидела рядом с отцом. Уверенная, что любовник обязательно даст ей знать, она организовала все для побега. Но когда никто не пришел, неописуемый гнев охватил ее сердце и разум. Елена никак не могла смириться с тем, что Джованни любит другую женщину. Одна мысль об этом сводила ее с ума. Вместо того чтобы действовать согласно плану, Елена теряла драгоценное время, не в силах принять решение… пока не стало слишком поздно. Она пребывала в странном состоянии, словно была сама не своя, как мертвая. В ее сердце билась холодная ярость, но едва Елена увидела Джованни на костре, гнев сменился ощущением безмерной трагичности происходящего.

Священник спустился с эшафота и уступил место палачу, который, по обычаю, завязал рот приговоренного шарфом, чтобы заглушить крики.

* * *

Есфирь чувствовала, что ее ребенок вот-вот появится на свет. Схватки становились все чаще, и боль усиливалась. Ребекка вытащила из кармана платок и сунула в рот роженице.

— Кусай, будет легче терпеть.

Есфирь вцепилась зубами в ткань.

* * *

Барабанная дробь заглушила пение православных монахов. Губернатор на трибуне поднял руку, помедлил несколько мгновений и дал сигнал. Палач поджег дрова вокруг эшафота.

И только тогда Елена поняла, что все кончено. Злость исчезла, оставив в душе безграничное отчаяние. «О, мой любимый! Как могла я отправить тебя на смерть? Почему не пожертвовала желанием быть с тобой ради спасения твоей жизни? Я могла бы признаться, что ты — отец моей дочери, ведь именно поэтому меня заставили выйти замуж за нелюбимого сразу же после того, как тебя отправили на галеры. Я молчала из гордости, не хотела влиять на твое решение. Чтобы ты выбрал меня… но не из-за ребенка! А теперь все кончено! Прости меня, любимый! Прости…»

К небу начал подниматься густой белый дым. Джованни закашлялся, ему было трудно дышать, но огонь пока не сильно его беспокоил.

* * *

Есфирь стонала, схватки следовали одна за другой, все быстрее и быстрее. Вдруг Сара воскликнула:

— Он выходит!

Женщины подхватили новорожденного.

* * *

Джованни задыхался. Легкие как будто рвались на части, жар стал невыносимым.

«Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного», — воззвал несчастный.

Из груди его вырвался безмолвный вопль.

* * *

Младенец закричал. Ребекка перерезала пуповину.

— Мальчик!

* * *

Увидев, как языки пламени скрыли Джованни, Елена разрыдалась и упала без чувств.

Душа Джованни покинула тело.

* * *

— Такой красавчик! — заметила Ребекка, передавая малыша в руки Есфирь.

Молодая мать, еще измученная после родов, с любовью посмотрела на ребенка и прижала его к груди. Она думала о Джованни. «Как же ты обрадуешься сыну!»

Эпилог

Глава 89

Елена три раза тихо постучала. Дверь открыла Сара.

— Хозяйка ждет вас.

Служанка провела Елену через роскошные покои, которые дочь губернатора сама предоставила в распоряжение семьи Джованни, и попросила подождать на маленькой скамеечке.

— Я схожу за ней. Думаю, она уже закончила кормить ребенка.

Едва служанка вышла, Елена встала и подошла к окну. Вдали виднелась площадь перед архиепископским дворцом, та, где казнили Джованни. Елена винила себя в трагической гибели любимого, которая так потрясла ее, что той ночью женщина чуть не покончила с собой. Только присутствие дочери, их дочери, остановило ее в последнюю минуту. Два дня напролет Елена безутешно оплакивала возлюбленного. Так велико было ее горе, что никто не смел приблизиться к ней. На третий день она согласилась поговорить со священником, который исповедал Джованни перед казнью, и тот передал ей последние слова несчастного. Они не утешили Елену, а, наоборот, разбередили душевную рану и вызвали новые слезы. Но в этот раз не такие горькие и холодные. На другой день Елена перестала скрываться от людей и попросила отца об одной милости: отпустить всех евреев-заключенных, вознаградив их за страдания, и дать приют друзьям Джованни на время, пока младенцу требуется грудное вскармливание, перед тем как они вновь смогут отправиться в Аль-Джезаир. Паоло Контарини, видя, в каком отчаянии пребывает дочь, не осмелился отказать ей в странной просьбе. Он немедленно приказал освободить Елизара, Сару, Есфирь и ее сына. Елена поселила их в лучших комнатах дворца и сделала все, чтобы семейство ни в чем не нуждалось. Затем, собравшись с духом, пошла к Есфирь, которая, ничего не зная о судьбе мужа, спрашивала о нем по нескольку раз в день. Священник не выполнил желание смертника. Он прочитал письмо, понял, какие узы связывают Джованни и Есфирь, и не стал передавать послание, поэтому женщине ничего не было известно о трагической смерти супруга.

Елена рассказала Есфирь все от начала и до конца, не забыв упомянуть встречу в тюрьме. Она ничего не пропустила, даже нежные слова любви, которые Джованни сберег для своей жены. Несколько раз повествование прерывалось рыданиями, сотрясающими Елену. Она еще не успела закончить, а Есфирь уже стало ясно, что случилось самое страшное. Елена говорила, а сердце Есфирь словно раздирали на части. Когда рассказ подошел к концу и женщина поняла, что любимый муж мертв уже несколько дней, оно не выдержало. Есфирь упала в кресло, казалось, жизнь медленно вытекает из ее тела — так бесценные духи выливаются из разбитого сосуда.

Вдруг она услышала плач своего малютки. И, точно так же как Елена несколько дней назад, решила, что должна жить и бороться. Ради него.

Елена дала Есфирь пригоршню пепла Джованни, который собрала на месте казни. Себе тоже оставила чуть-чуть, надежно спрятав в потайном кармане корсажа.

Елена умоляла Есфирь простить ее за то, что не спасла Джованни, но та осталась непреклонна.

С той минуты Есфирь укрылась в покоях, не желая никого видеть, кроме отца, сына и служанки. Долгие недели Елена не нарушала ее одиночества и только день и ночь молилась, чтобы еврейка простила ее. Только прощение могло наконец освободить сердце Елены — не от печали, а от жестоких угрызений совести, терзавших ее.

Сегодняшним утром она собиралась сообщить Есфирь об одном важном решении и через Сару передала, что «они наверняка видятся в последний раз».

Дверь в спальню Есфирь отворилась. Елена увидела молодую мать с ребенком на коленях. Подошла поближе и увидела, что у мальчика глаза отца — серьезные и в то же время смеющиеся. Она не посмела сказать об этом Есфирь, только ласково улыбнулась. Затем произнесла:

— Есфирь, я пришла попрощаться.

В печальных глазах еврейки блеснуло удивление.

— Завтра на рассвете я отправляюсь с дочерью в Италию, — продолжила Елена. — После недавних трагических событий моя дочь серьезно заболела. Ее сильно лихорадит, и никто не знает, как лечить этот недуг. Я убедила отца, что нам нужно вернуться в Венецию, где я знаю хороших врачей.

— Разве ей не станет хуже от путешествия по бурному в это время года морю? — спросила Есфирь.

— Я вынуждена пойти на риск. Ведь если она останется здесь, то, скорее всего, умрет. К тому же у меня есть еще одна причина для отъезда. Я пообещала отвезти письмо, которое принесло Джованни так много горя, в Рим. Это была последняя просьба несчастного. Когда моя дочь выздоровеет, я поеду в Священный город и отдам послание мессера Луцио Папе.

Есфирь некоторое время молчала, затем произнесла:

— Понимаю, ты приняла верное решение.

— Ничего не бойся. Отец пообещал, что позаботится о вашей семье, пока вы не отправитесь в Аль-Джезаир. А я сюда больше не вернусь… — Елена запнулась, а потом продолжила: — так что пришла попрощаться.

Есфирь посмотрела на Елену, и сочувствие к этой женщине охватило ее душу. Но она не двинулась с места.

— Перед тем как уехать, — проговорила Елена, — я хочу задать тебе один вопрос.

— Я слушаю, — тихо сказала жена Джованни.

— Как ты назвала сына?

— Иоханаан.

— Еврейское имя… что оно означает?

— Бог простит.

Елена замерла, пристально всматриваясь в Есфирь, ища ответного взгляда. Затем бросилась в ее объятия.

Есфирь прижала Елену к сердцу. Обе женщины долго стояли, обнявшись, плача от радости, печали и любви.

Глава 90

На следующее утро Елена взошла на борт двухмачтового судна, плывущего в Венецию. Покидала Кипр, взяв с собой только Стеллу, врача, двух слуг и письмо к Папе. Она не стала брать Джулиану, которая предала Джованни. «Без сомнения, дважды», — думала женщина, вспомнив анонимный донос на возлюбленного после дуэли в Венеции.

Десять суток корабль мчался к Венеции на всех парусах. Была середина осени, море штормило, и волны бросали корабль из стороны в сторону. Двухмачтовик плыл вдоль Апеннинского полуострова в двух днях пути от Венеции, когда доктор подошел к Елене — сообщить, что ее дочь при смерти.

— Нам нужно сойти на сушу как можно скорее, — сказал он. — Ее состояние неожиданно ухудшилось. Девочка бредит, думаю, еще два часа такой качки она просто не выдержит.

Когда капитан узнал о трагических событиях, то согласился пристать к берегу. Вскоре они заметили небольшой рыбацкий порт. Судно встало на якорь неподалеку, и венецианцы отправились на берег в лодке, которую едва не перевернуло бушующее море. Только они ступили на твердую землю, Елена спросила моряков в Венери — так назывался порт, — есть ли рядом место, где позаботятся о девочке. Матросы показали ей величественный монастырь, возвышающийся над гаванью, за оливковыми рощами. Под проливным дождем мать и дочь, закутанных в одеяла, отвезли туда в телеге.

Привратник пустил их в комнату для посетителей и пошел на поиски приора.

— Добро пожаловать в монастырь Сан-Джованни в Венери, — произнес дон Сальваторе, с удивлением разглядывая нежданных гостей.

Елена едва не потеряла дар речи при этих словах. Ей показалось, что однажды она уже слышала это странное название, в котором смешались язычество и христианство, может, даже от возлюбленного, если только само имя «Джованни» не навело ее на подобную мысль. Но сейчас, при сложившихся обстоятельствах, женщине было некогда думать о необычном совпадении.

— Спасибо, святой отец. Мы плывем с Кипра, — ответила она спокойным голосом, без тени намека на снедавшую ее тревогу. — Вот уже несколько недель моя дочь страдает от таинственной лихорадки, и потому мы возвращаемся в Венецию, чтобы ее там вылечили. Но нам пришлось остановиться здесь, потому что самочувствие девочки ухудшилось. Скажите, у вас есть теплая комната, где уложить ребенка, и врач, который поможет за ней ухаживать?

Дон Сальваторе склонился над малышкой. Его до глубины души взволновали огромные зеленые глаза, которые, несмотря на болезнь, освещали ее ангельское личико.

— Отнесем ее в монастырский лазарет, там есть камин, — произнес он, полагая, что можно поступиться правилами ради спасения жизни ребенка.

Стеллу перенесли в пустую келью лазарета. Дон Сальваторе велел одному монаху разжечь огонь, а другого послал за братом Гаспаро. Сам приор отправился на кухню, чтобы приготовить горячее питье для гостей.

Через несколько минут появился брат Гаспаро и осмотрел больную. Елена наблюдала за ним с тревогой, а ее врач — с профессиональным интересом. Вскоре венецианцы согрелись, и дон Сальваторе предложил им по миске горячего овощного супа. Попытались накормить и Стеллу, но девочка не смогла проглотить ни ложки. Брат Гаспаро потрогал ее пульс, взглянул на язык, послушал легкие. Затем вынес вердикт:

— Увы, могу только подтвердить, что она страдает от заразного заболевания, причины которого мне неизвестны. Жизнь покидает ее. Единственное, что я могу сейчас сделать, — напоить девочку отваром успокаивающих трав, чтобы уменьшить жар. Но боюсь, этого будет недостаточно, чтобы спасти ребенка, ведь недуг терзает ее уже давно и глубоко укоренился в теле.

— Святой отец, делайте что хотите, только облегчите ее страдания! — сказала Елена дрожащим голосом.

Монах в сопровождении врача вышел из кельи, чтобы найти нужные растения среди своих запасов целебных трав. Елена склонилась над дочерью и взяла ее за руку.

— Не тревожься, малышка, сейчас тебе будет лучше.

Девочка ничего не слышала и не могла связно говорить.

Разум оставил ее, и с губ ребенка срывались только стоны и отдельные слова.

— Она бредит, — прошептал один из слуг.

— Ее жизнь в такой опасности, что мы можем только молиться за нее, — обратился дон Сальваторе к Елене. — В подземной часовне монастыря есть изумительная икона Богоматери. Вознесем же молитвы Пресвятой Деве, пока врачи ухаживают за вашей дочерью.

Елене не хотелось оставлять Стеллу, но она не стала медлить. Поднялась, нежно поцеловала дочь и последовала за приором. Когда они уже входили в часовню, подошедший монах обратился к дону Сальваторе:

— Отец-настоятель спрашивает о матери больного ребенка и хочет ее видеть.

Дон Сальваторе помедлил пару мгновений, затем повернулся к Елене.

— Наш аббат, дон Теодоро, стар и немощен, однако хочет поговорить с вами. Он очень уважаемый человек церкви и состоит в ранге епископа. Разговор займет всего лишь несколько минут, а потом мы пойдем в часовню — молиться.

Елена кивнула и последовала за приором в приемную монастыря. Дон Теодоро сидел на невысоком стуле перед горящим камином. Он приветствовал Елену, а та поцеловала кольцо, которое отец-настоятель носил на мизинце, как все аббаты и епископы. Дон Сальваторе спросил женщину, откуда она и что произошло. Елена ответила.

— Да поможет ребенку Господь! — воскликнул старик громким голосом. — Завтра утром я уезжаю в Рим, чтобы увидеться с Папой. Обещаю, что вверю жизнь твоей дочери молитвам его святейшества.

Услышав слова настоятеля, Елена вздрогнула. Какое-то время она не решалась заговорить, затем взволнованно произнесла:

— Наверное, само провидение привело нас сюда, монсеньор. Могу ли я попросить вас еще об одной, очень важной, услуге?

— Конечно.

Елена колебалась.

— Это чрезвычайно конфиденциальное дело.

Дон Теодоро дал приору знак оставить их с Еленой наедине.

— Доверься мне, дитя мое. О чем идет речь?

Елена рассказала аббату, что у нее есть письмо, которое несколько лет назад известный астролог написал Папе. Первоначально послание находилось у ее друга, который из-за множества препятствий не смог доставить его адресату. Она дала понять, что этот человек сейчас мертв, а перед смертью взял с нее клятву отвезти письмо в Рим.

— Раз вы собираетесь туда, чтобы увидеться с его святейшеством, может, сможете передать ему это письмо? — спросила Елена, чувствуя комок в горле.

Аббат весь превратился в слух, даже дышать перестал от волнения. Когда женщина закончила рассказ, его преподобие глубоко вздохнул и ласково сказал:

— Дитя мое, видно, и в самом деле провидение привело тебя сюда. Я возьму письмо и обещаю, что понтифик прочитает его, как только получит, особенно после того, как я расскажу ему эту историю.

Елена бросилась к ногам аббата и поцеловала его руку.

— Как благодарить вас, монсеньор? Если бы вы знали, как много значит для меня это поручение и как бы мне хотелось выполнить его лично! Но я так переживаю за дочь, что, боюсь, еще несколько месяцев не смогу передать письмо! А ведь до Рима рукой подать, и вы собираетесь встретиться с Папой!

— Встань, дитя мое, и не бойся. Думаю, будет лучше, если ты отдашь мне пакет прямо сейчас. Мне нужно лечь спать, ведь завтра на рассвете я отправляюсь в путь.

Елена сунула руку под плащ, вытащила толстый желтоватый конверт и протянула его аббату.

— Вот, возьмите! Я не расставалась с ним все это время.

Дон Теодоро с изумлением смотрел на конверт. Отец-настоятель никак не мог поверить, что письмо, которое он искал по всему христианскому миру почти десять лет, проклятое письмо, из-за которого он пытал и убивал, неожиданно чудесным образом оказалось в его собственном монастыре. Обители, которую аббат покидал только для того, чтобы съездить в Рим или Иерусалим, туда, где находились штаб-квартиры секретного братства, которое он основал для того, чтобы возродить христианскую веру и очистить ее от всех пороков.

Дрожащей рукой он взял у Елены письмо. Наконец-то он его прочитает! И уничтожит…

Глава 91

Дон Теодоро повернул стул к горящему огню и откинул капюшон рясы. Языки пламени осветили морщинистое лицо старого фанатика, который пытался убить Джованни. Маленькие, глубоко посаженные глаза аббата ярко блестели. Он распечатал толстый конверт и развернул девять листков бумаги. Взгляд старика был безумен, а руки дрожали, когда он начал читать первую страницу. Строки, написанные аккуратным, изящным почерком мессера Луцио, бежали ровными рядами, чернила совсем не выцвели от времени…

«Ваше святейшество!

Дрожащей рукой я беру перо, чтобы попытаться ответить на ужасный вопрос, который Вы мне задали. Не будь Вы верховным понтификом, преемником апостола Петра и единовластным главой Святой Церкви, я никогда бы не осмелился предпринять подобное исследование, которое страшит меня как своей трудностью, так и тем, что оно задевает вопросы веры. Я отчетливо понимаю, что некоторые мои заключения и выводы могут вызвать в христианском мире огромный скандал. Но так как Ваше святейшество потребовали, чтобы я выполнил эту работу, мне ничего не остается, как уповать на Ваше отеческое понимание и прощение.

Вы интересуетесь, как и большинство верующих, является ли драматический раскол, который переживает в наши дни христианская религия, знаком того, что близится конец света. Вы хотите знать, действительно ли христианство, а вместе с ним и весь мир доживает последние часы. Вы обращаетесь к книге Пьетро Помпонацци „De fato, libero arbitrio et de praedestinatione“ („О фатуме, свободной воле и предопределении“), опубликованной в Болонье в 1520 году, в которой философ выдвигает гипотезу, что религии рождаются, развиваются, приходят в упадок и умирают в соответствии с космическими циклами, и утверждает, что можно составить гороскоп любой из них, включая христианскую. Точно так как в случае с индивидуумами, знание о дате возникновения религии — дне рождения — помогает выделить стадии ее последовательного развития до той минуты, когда она прекратит существование. Таким образом, Вы спрашиваете, можно ли начертить гороскоп христианства.

Я долго думал над этим вопросом, и ответ на него кажется мне одновременно простым и ужасным. Единственный путь узнать начало и конец религии — составить карту рождения ее создателя. Иными словами, Ваше святейшество просит меня составить гороскоп Господа нашего, Иисуса Христа».

Дон Теодоро оторвал взгляд от страницы, глаза аббата горели.

— Я так и знал! — пробормотал он сквозь зубы.

Глубоко вздохнул и начал читать второй листок.

«Не говоря уже о сомнениях морального характера, разве можно выполнить это задание, если в Священном Писании нет точных указаний о дне, часе, месяце или хотя бы годе рождения Христа? Вам, так же как и мне, известно, что дату двадцать пятое декабря выбрал Папа Либерии в четвертом веке, дабы противостоять языческому культу Митры,[41] последователи которого отмечали великий праздник Непобедимого Солнца как раз в этот день — время зимнего солнцестояния. Никто не знает, когда первые христиане праздновали рождение Христа. Существует знак, который помогает сделать некоторые предположения, но о нем чуть позже. Еще одно затруднение заключается в том, что точный год Рождества Христова тоже неизвестен. В шестом веке нашей эры монах Дионисий Малый вычислил его, но многие современные ученые ставят его расчеты под сомнение, и никто точно не знает, в каком году Иисус Христос появился на свет.

Несомненно, я бы прекратил исследования уже на этом этапе, если бы волей провидения в мои руки не попал редчайший манускрипт — латинская копия книги „Джефр“, написанной на древнееврейском языке несколько веков назад, блестящей работы великого средневекового ученого аль-Кинди. По убеждению арабского ученого, Бог расположил звезды на небе для того, чтобы человек по знакам мог предсказывать не только собственную участь, но и коллективную судьбу человечества».

— Ложь! — гневно воскликнул аббат. — Коварный мусульманин!

Он взял следующий листок.

«Согласно аль-Кинди, мы можем узнавать о рождении, развитии, упадке, а также гибели цивилизаций и религий благодаря двум великим циклам. Один из них — феномен, известный как предварение равноденствий, означающее, что каждые две тысячи лет Солнце восходит весной в разных знаках зодиака, другой — соединение двух самых медленных планет: Юпитера и Сатурна. Это случается один раз в двадцать лет. Но каждые два столетия соединение происходит в новом элементе зодиакальной четверки (знаков земли, воды, воздуха и огня), и каждые восемьсот лет цикл четырех стихий возобновляется. Аль-Кинди, который жил в девятом веке, просчитал даты всех случаев, когда происходили подобные соединения, на тысячу лет назад. Углубившись в труд арабского ученого, я прочитал о его открытии — в шестом году до нашей эры произошло великое соединение Юпитера и Сатурна в Рыбах, начавшее заново звездный цикл четырех элементов. Уточнив собственные наблюдения при помощи эфемерид астролога Анаксила, современника Христа, аль-Кинди обнаружил редкое космическое явление, которое произошло в ночь на первое марта шестого года до нашей эры: соединение в Рыбах пяти планет: Луны, Венеры, Юпитера и Сатурна. Эта дата приводилась в книге без всяких комментариев. Ваше святейшество, в этот миг я содрогнулся, и душа моя затрепетала».

Старик, задыхаясь, перевернул третью страницу.

— Понятно, куда клонит проклятый астролог! — пробормотал он.

«Как известно, ранних христиан узнавали по знаку рыбы, который они рисовали на стенах катакомб во времена гонений. Вы знаете, как обычно объясняют происхождение этого символа. Некоторое время назад, после того как я обнаружил рукопись аль-Кинди, у меня возникло другое предположение. Начало христианской религии соответствует переходу точки весеннего равноденствия в знак Рыб. Оказывается, символика этого знака полностью соответствует вере, основанной Иисусом Христом. Внимательно перечитав книгу аль-Кинди и узнав об этом необыкновенном соединении пяти планет в одном знаке зодиака, невозможно не задать вопрос — а не говорится ли здесь о дате рождения нашего Спасителя? Возможно, ученики Христа выбрали эмблемой новой религии рыбу именно потому, что Сын Божий родился под созвездием Рыб. Крест, который постепенно заменил этот символ, мог означать не только орудие распятия, но также четверку основных элементов-стихий — землю, воду, воздух и огонь, — цикл которых начался заново с великим соединением планет, происшедшим в тот день. В Священном Писании говорится, что Иисус Христос пришел „в устроение полноты времен“.[42] Неужели Господь позволил людям узнать из расположения звезд о пришествии Сына Божьего — мессии, о котором говорилось в Ветхом Завете, великого Царя Иудейского, появление которого предсказали язычники?»

Дон Теодоро едва не задохнулся от приступа жестокого кашля, сотрясшего тело. Аббату пришлось встать и принести кубок воды, прежде чем вернуться к чтению.

* * *

Тем временем дон Сальваторе по просьбе Елены отвел ее обратно в лазарет. Она с ужасом увидела, что дочери стало хуже. Брат Гаспаро с большим трудом заставил девочку выпить травяного отвара, чтобы хоть немного уменьшить жар. Но Стелла была почти без сознания и, казалось, утратила связь с происходящим.

Приор ласково коснулся плеча Елены:

— Нам нечего терять, давайте пойдем в часовню и помолимся перед иконой Пресвятой Девы.

Елена с трудом поднялась на ноги и долго стояла, глядя на осунувшееся лицо дочери. Затем, с огромной неохотой оставив ребенка, пошла за приором в часовню. Они вошли в церковь через маленькую боковую дверь, повернули налево и спустились вниз. Подземную часовню освещал тусклый свет. Елена разглядела несколько довольно высоких колонн, которые, вероятно, поддерживали хоры церкви. Стены покрывали изумительной красоты фрески. Приор провел женщину в самый дальний конец часовни, к фреске святого Михаила, предводителя небесного воинства.

Внизу, на деревянной подставке, стояла икона. Дон Сальваторе подошел и с почтением приложился к ней губами. Елена последовала его примеру, затем они молча опустились на колени в нескольких шагах от иконы. Маленькая лампадка на киоте освещала лицо Пресвятой Девы слабым светом. Елена закрыла глаза, отгораживаясь от внешнего мира. Собралась с мыслями и начала истово молиться о спасении жизни дочери. Затем медленно открыла глаза и посмотрела на лик Богоматери. То, что она увидела, потрясло ее до глубины души.

* * *

Утолив жажду, дон Теодоро вновь принялся читать письмо мессера Луцио. Он взял пятую и шестую страницы.

«Ваше святейшество, именно следующие строки Священного Писания подробно рассказывают о событии, предсказанном и язычниками, и иудеями.

Как написано во второй главе Евангелия от Матфея: „Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят:

Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться ему.

Услышав это, Ирод царь встревожился, и весь Иерусалим с ним.

И собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: где должно родиться Христу?

Они же сказали ему: в Вифлееме Иудейском, ибо так написано чрез пророка:

„И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных; ибо из тебя произойдет Вождь, Который упасет народ Мой Израиля“.

Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них время появления звезды.

И, послав их в Вифлеем, сказал: пойдите, тщательно разведайте о Младенце и, когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему.

Они, выслушавши царя, пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец.

Увидевши же звезду, они возрадовались радостью весьма великою,

И вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, падши, поклонились Ему; и, открывши сокровища свои, принесли ему дары: золото, ладан и смирну.

И, получивши во сне откровение, не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою“.

Ваше святейшество, эти поразительные строки можно понять, только обратившись к астрологии. Волхвами с востока, вероятно, были халдейские мудрецы-звездочеты, которые увидели звезду, возвестившую о пришествии Христа. На астрологическом языке это означает, что они заметили великое соединение Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб. Из своих священных книг волхвы знали, что оно предвещает появление Царя Иудейского, величайшего из пророков. Они отправились в Иудею, дабы найти точное место его рождения. Ирод, искушенный в астрологии, „выведал от них время появления звезды“. Другими словами, он хотел знать, сколько времени длилось соединение планет. Затем волхвы отправились в Вифлеем, ведомые звездой. Это не значит, что она указывала географическое направление, ведь им уже было известно, где родится тот, кого они ищут. Они знали, что Мессия должен появиться, когда соединение пяти планет, включая Луну, достигнет апогея. Таким образом, в Священном Писании есть бесценная информация о дне и даже часе рождения Христа. Так какая же звезда привела волхвов к яслям? Единственная, за быстрым движением которой по небу можно наблюдать ночью невооруженным глазом? Луна! Именно следя за путем Луны по небосводу, халдейские астрологи узнали точный день и час рождения величайшей личности, которую они искали. Им уже было известно, что Царь Иудейский родится во время грандиозного соединения Солнца, Венеры, Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб. Знали они и о том, что Луна должна стать частью этого замечательного планетарного союза. Очевидно, волхвы поняли, что Иисус Христос родится в полнолуние, когда она соединится с Солнцем в Рыбах. Согласно эфемеридам Анаксила это произошло в ночь на первое марта, в шестом веке до нашей эры, примерно в три часа утра. Следовательно, волхвы отправились на поиски младенца, который появился на свет именно в это время, и нашли хлев, где только что родился Иисус Христос».

* * *

Елена несколько минут смотрела на икону, ничего не понимая. Лик Богоматери, казалось, был точным портретом венецианки, по крайней мере именно так она выглядела в четырнадцать или пятнадцать. Женщина повернулась к приору и спросила:

— Кто написал эту икону?

— Один путешественник, — ответил дон Сальваторе. — Он научился рисовать иконы на горе Афон.

Елену словно громом поразило. Больше не было никаких сомнений. Она вспомнила название монастыря, где оказался Джованни после того, как его выхаживала колдунья, — Сан-Джованни в Венери!

— Скажите, святой отец, как звали художника? Джованни Траторе?

Приор поднял на нее взгляд и не сказал ни слова. Посмотрел на икону, затем снова на Елену. Безмерное удивление отразилось в его глазах.

— Так вы та самая венецианка, которую он любил? Девушка, которую он увидел спящей и чей образ вдохновил его на создание иконы Богородицы с закрытыми глазами?

У Елены не осталось сил, чтобы ответить. Она разрыдалась.

* * *

Аббат начал читать седьмую страницу. В его глазах уже не было любопытства, только холодная ярость.

«Ваше святейшество, Вы поймете, почему, дойдя до этой стадии исследований, я могу продолжать только с величайшим страхом и смирением, ибо то, что удалось выяснить благодаря астрономическим вычислениям аль-Кинди и внимательному прочтению Евангелия от Матфея, может оказаться настоящим потрясением для всего христианского мира и вызвать смятение у многих верующих. Ведь если Иисус Христос на самом деле родился в Вифлееме, в ночь на первое марта шестого года до нашей эры, то, значит, можно начертить точную карту Его рождения и истолковать, причем в отношении не только самого Спасителя, но и христианской религии в целом, краеугольным камнем которой Он является. Прежде чем я приступлю к толкованию, Ваше святейшество, взгляните, пожалуйста, на этот рисунок, который, по всей видимости, есть не что иное, как карта рождения Сына Божьего.

С тревогой в душе и дрожащими от волнения руками я вверяю ее бумаге».

Лицо дона Теодоро стало белым как мел. Аббат бросил осторожный взгляд на рисунок, приложенный к письму, словно боялся ослепнуть.

— Святотатство! Неслыханное богохульство! — возбужденно бормотал он. — Худшее из всех зол! Никто не должен этого видеть! Иначе не успеем и глазом моргнуть, как протестанты, философы и подобные им еретики начнут трезвонить на всех углах, что могут рассказать о жизни Христа по Его гороскопу… Словно Сын Божий, как простой смертный, может стать объектом воздействия планет! Наступит конец подлинной христианской веры! То-то порадуются эти гуманисты, пытающиеся доказать, что основой всего служит человек!

* * *

Елена не могла отвести глаза от иконы. Она поняла, что, даже оказавшись в монастыре и потеряв память, Джованни никогда не переставал думать о ней, любить ее. Чувство его было так сильно, что он невольно запечатлел образ возлюбленной в лике Пресвятой Девы. Слезы счастья заструились по щекам женщины. Ее сердце и душа словно воскресли.

* * *

Руки аббата тряслись от гнева, когда он, с большим трудом, заставил себя читать дальше. Мессер Луцио перешел к тому, чего старый фанатик страшился больше всего, — толкованию гороскопа Христа.

«Соединение в знаке Рыб пяти планет показывает, что в личности Иисуса Христа в высшей степени проявляются самые благородные качества, свойственные этому знаку: интуиция, сострадание, самоотречение, мистицизм, самопожертвование. Положение Меркурия, олицетворяющего интеллект, в Водолее говорит о том, что его идеи носят гуманистический и прогрессивный характер, призывают к всеобщему братству и вступают в противоречие с традиционными представлениями. И действительно, враждебность консервативных кругов удивительным образом видна в противостоянии Марса (насилие), находящегося в созвездии Девы (традиции), пяти планетам в знаке Рыб. Совершенно очевидно, что это свидетельствует о непримиримых разногласиях с религиозными властями и вероятной насильственной смерти (Солнце противостоит Марсу).

Прежде чем продолжить толкование гороскопа и более точно ответить на Ваш вопрос о будущем христианской религии, я хотел бы, Ваше святейшество, кое-что заметить. Несомненно, многие верующие были бы возмущены столь дерзким предположением, но лично я убежден, что истолкование карты рождения Христа никоим образом не противоречит вере в Его Божественность. Потому что, если Иисус, вторая ипостась Троицы, решил приобрести человеческий образ, это воплощение не могло избежать влияния различных факторов, обусловливающих жизнь любого человека: наследственности, традиций своего народа, языка, места в космическом порядке. То, что мы можем прочитать по звездам об Иисусе Христе — как и о любом другом человеке, — дает нам ценные сведения о характере и основных вехах земного пути Спасителя. Это ни в коей мере не умаляет Его решения отдать собственную жизнь, чтобы искупить грехи всего человечества. Как благочестивый христианин я убежден, что из любви к людям Иисус Христос сам выбрал человеческое воплощение и смерть во имя их спасения. Как астролог я уверен, что звезды многое говорят нам о Его человеческом воплощении и о земном пути, который Он избрал, дабы искупить людские грехи».

* * *

Елена не испытывала подобного умиротворения с той самой минуты, когда в последний раз обняла Джованни. Она чувствовала, что сейчас он где-то рядом, совсем близко.

Дон Сальваторе, которого глубоко тронуло присутствие женщины, вдохновившей художника, подошел к Елене и спросил срывающимся от волнения голосом:

— Почти два года я ничего не слышал об этом человеке. Вы встретились с ним?

Сияющий взгляд венецианки затуманила печаль.

— Да. Мы виделись недавно.

Лицо приора просветлело.

— Что с ним стало?

— Увы, он погиб. На Кипре его сожгли на костре.

— Боже мой! — воскликнул приор, которого потрясло и опечалило известие. — Когда это случилось?

— Более двух месяцев назад.

* * *

Дон Теодоро попытался прочесть первые строки, но глаза жгло, словно огнем. Они так болели, что старик плакал и несколько раз прекращал чтение. У него не осталось сил просмотреть последние две страницы. Да, собственно, это уже было не важно.

Костлявые пальцы, точно когти орла, сжали письмо, старик скомкал листки, протянул руку к камину и со злобой швырнул результат исследований мессера Луцио в огонь. Страницы корчились в желтых языках пламени. От них поднимался дым, и вскоре в келье запахло жженой бумагой. Этот запах показался дону Теодоро самым сладостным ароматом, который он когда-либо обонял.

Настоятель глубоко вздохнул и поднял глаза к небу.

— Благодарю тебя, Господи, за то, что внял моим молитвам и не допустил, чтобы проклятое письмо попало в руки нечестивца — пусть даже и папы! Никогда больше развращенный ум не попытается подвергнуть сомнению Божественность Иисуса Христа, принизив Его до уровня простого смертного, чей характер и судьбу можно прочесть по звездам! Потому как кощунственно даже думать, что твой Сын, воплощение слова Божьего, Спаситель мира, мог бы быть подвержен влиянию космических сил.

* * *

Брат Гаспаро ворвался в часовню.

Его лицо пылало, он подбежал к приору и Елене, громко восклицая:

— Ребенок спасен! Лихорадка прекратилась, и девочка пришла в сознание! Она зовет мать!

Сердце женщины зашлось от радости. Конечно, ей хотелось незамедлительно поспешить к дочери, но она задержалась на некоторое время, созерцая икону. В тот самый миг, когда старый аббат-фанатик молился, Елена возблагодарила Господа за чудо.

Глава 92

Всадники остановились у опушки леса. Пока двое слуг и крестьянин, которого взяли в провожатые, привязывали лошадей к ветвям раскидистого каштана, Елена пошла к развалинам хижины.

Ее дочь выздоровела, но она решила, что лучше будет задержаться, предоставив девочку заботам врача и брата Гаспаро. В последний день пребывания в Абруцци, перед тем как продолжить путь в Венецию, Елена решила прийти на это место, сыгравшее столь важную роль в жизни Джованни. За несколько монет староста близлежащей деревни согласился отвести венецианцев туда.

Елена смотрела на пепелище — все, что осталось от маленького домика.

— Здесь мы его и нашли! — воскликнул старый Джорджио, показывая на крышку люка, заваленную сухими листьями и землей. — Он лежал на соломенном матрасе, совсем голый! Как только мы вытащили парня, так сразу же и подпалили хижину — чтобы очистить проклятое место!

Елена попросила, чтобы ее оставили одну. Трое мужчин решили не терять времени и повели лошадей к реке. Женщина медленно бродила по заброшенной поляне, вокруг обгоревших остатков лачуги, словно что-то искала. Вдруг взгляд наткнулся на небольшой холмик. Ее сердце бешено колотилось, когда она подошла поближе.

— Должно быть, здесь! — воскликнула она, заметив маленький деревянный крест, торчащий из травы.

Женщина долго смотрела на могилу, затем опустилась рядом с ней на колени. Она стояла так несколько минут, погрузившись в размышления.

— О, любовь моя! — шептала Елена. — Если бы ты знал, как сильно я ощущаю горе, которое охватило тебя при виде могилы друзей!

Она голыми руками разгребла землю, распорола вшитый в корсаж платья потайной карман и высыпала его содержимое на могилу. Елена смешала пепел Джованни с землей, сказав:

— Думаю, ты бы хотел покоиться рядом с ними. Я хранила твой пепел, но предпочитаю помнить тебя живым. Пусть твой прах примет земля, как приняла она тела тех, кто дал тебе ключи к жизни.

Погрузив обе руки в выкопанную ямку, она закрыла глаза.

— Я узнаю тебя в Стелле. У нее твои глаза, рот, улыбка! Порой я чувствую, что смотрю на тебя. Какой щедрый дар — не только дочь, но и ее чудесное спасение! Часть тебя останется со мной навсегда. Каждый миг я благодарю Небо за этот подарок и за ребенка, которое оно послало Есфирь.

Вдруг хруст веток прервал ее слова. Елена обернулась, решив, что возвращаются слуги. К своему удивлению, она увидела собаку, которая медленно кралась, оскалившись и поджав хвост. Женщина испугалась — пес вел себя так, словно охранял это место, и сейчас с рычанием приближался к ней. Елена не двигалась и вдруг заметила, что животное хромает. В ее мозгу промелькнуло смутное воспоминание. Она попыталась ухватить его, пока пес подходил все ближе. Вот он уже рядом и приготовился к прыжку…

— Ной! — воскликнула Елена.

Пес замер и насторожил уши.

— Ной! — позвала женщина, уже ласковее. — Ведь это ты, да?

Чуть помедлив, собака завиляла хвостом. Елена улыбнулась и широко раскинула руки.

— Ко мне, Ной!

Ной взвизгнул и бросился к ней. Елена обнимала пса, и слезы текли по ее щекам. Ной облизывал ее руки и лицо, поскуливая от радости. Долгие два года никто не произносил его кличку, но пес не забыл ее.

За происходящим взволнованно наблюдала женщина, которая укрылась за деревьями в нескольких десятках шагов от поляны. Все это время она заботилась о животном, даже не зная его имени. Она часто бродила вокруг развалин старой хижины Джованни. Сейчас сердце подсказало ей, кто эта незнакомка, склонившаяся над могильным холмом. И Луна смотрела на нее с любовью.

* * *

Варс, март 1991 года —

Монте-Сант Анджело, 2006 год.

Через Париж, Шаторенар, Фонтене-ле-Порт, Рим,

Сулмону, монастырь Сан-Джованни в Венери, гору Афон,

Иерусалим, Бокенское аббатство, Метеоры, Венецию, Кипр,

Фонтене-ла-Люве, Поузилак, Ле-Циту, Форкалкье, Кордову, Эссауру, Маликорне.

Послесловие

Никто не знает полное содержание книги астрологических предсказаний аль-Кинди «Джефр», утерянной навсегда. Все, что я написал о ней, рассказывая о гороскопе Иисуса Христа, — целиком и полностью плод воображения.

Однако…

Шестнадцатого сентября 1327 года во Флоренции инквизиция сожгла на костре итальянского поэта и астролога Чекко д'Асколи по обвинению в ереси. Среди прочего ему вменялась в вину попытка составить гороскоп Иисуса Христа.

В 1614 году Иоганн Кеплер, один из отцов-основателей современной астрономии и к тому же набожный христианин и рьяный защитник астрологии, опубликовал книгу «De Vero Anno quo Aeternus Dei Filius Humanam in Utero Benidictae Virginis Mariae Assumpsit». В ней говорилось, что Иисус Христос должен был родиться во время соединения Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб, и произошло сие знаменательное событие весной шестого года до нашей эры. Ученый также утверждал, что Иисус Христос родился на несколько лет раньше, чем считается по христианскому календарю.

В ответ инквизиция обвинила мать Кеплера в колдовстве и на четырнадцать месяцев заключила женщину под стражу.

Современный исторический критицизм подтвердил гипотезу Кеплера. Евангелия утверждают, что Иисус Христос родился во время правления Ирода Великого, а сейчас доподлинно известно, что этот правитель скончался в четвертом году до нашей эры.

Астрономические вычисления, сделанные на компьютере, подтверждают, что в шестом году до нашей эры великое соединение Солнца, Венеры, Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб действительно имело место. В ночь на первое марта произошло также соединение Луны со звездами.

Примечания

1

Левкас — алебастровый или меловой грунт, который несколькими слоями последовательно накладывается на лицевую сторону доски. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Дезидерий Эразм — Эразм Роттердамский, настоящее имя Герард Герардсон (ок. 1466–1536), нидерландский ученый, писатель, гуманист; редактор и переводчик античной классики; первый издатель Нового Завета на греческом языке; сатирик.

(обратно)

3

Здесь и далее — перевод с латинского языка П. К. Губера.

(обратно)

4

Послание к римлянам святого апостола Павла, 4:24.

(обратно)

5

Пелагий (Pelagius) (ок. 360 — после 418) — христианский монах кельтского происхождения. Считал спасение человека всецело результатом его собственного нравственно-аскетического усилия, отрицая наследственную силу первородного греха. Учение Пелагия противостояло концепции Блаженного Августина о непреодолимой благодати и о предопределении. Было осуждено как ересь на 3-м Вселенском соборе.

(обратно)

6

Перевод с латинского языка Ю. М. Каган.

(обратно)

7

«Никомахова этика», или «Этика Никомаха», — книга из разряда этических сочинений Аристотеля, посвященная (точнее, адресованная) его сыну Никомаху. В ней, в частности, Аристотель вкратце излагает учение о душе, понятия о добродетелях, классификациях и пр.

(обратно)

8

Орфизм — течение античной мифологии в позднеэпическом ее варианте, связанное с именами Мусея, Эпименида и генетически возводящееся к личности легендарного Орфея. Этическое учение О. основано на идее освобождения души из материи. Каждый человек, сотворенный из злого начала (материя) и имеющий душу — Божественную искру жизни, — для того, чтобы вернуться к Божественному состоянию, должен очиститься, пройдя путь нравственного совершенствования. Аскетизм, воздержание, испытания в мистериях, подвиги в жизни — неотъемлемые элементы пути.

(обратно)

9

Ямвлих — греческий философ, принадлежащий к неоплатоновской школе. Говорили, что Ямвлих превзошел познаниями своих учителей, ему приписывали способность творить чудеса и вызывать богов. Из его многочисленных произведений до наших дней дошли очень немногие, большей частью в отрывках.

(обратно)

10

Перевод Л. М. Брагиной.

(обратно)

11

Себастьяно дель Пиомбо (1485–1547) — итальянский живописец, друг Микеланджело.

(обратно)

12

Барбаросса II, Хайраддин (1475–1546) — турецкий мореплаватель, могущественный средиземноморский пират, подчинивший своей власти почти все северное побережье Алжира. Унаследовав после гибели старшего брата Барбароссы I крупную пиратскую флотилию в несколько тысяч человек, он в 1518 году провозгласил себя султаном Барбароссой II и признал верховную власть Османской империи.

(обратно)

13

Бернардино Окино (1487–1564), — итальянский богослов, генерал-викарий ордена капуцинов. Проповеди его имели громадный успех, и он проповедовал в различных городах, которые наперебой приглашали его к себе. В конце тридцатых годов в религиозных воззрениях О. произошел перелом, и он проникся протестантскими идеями. Дальнейшую жизнь О. провел в борьбе против папской власти.

(обратно)

14

Совет десяти — для контроля над деятельностью венецианского дожа был создан Совет десяти, члены которого избирались на один год Большим советом, причем было запрещено выбирать в Совет двух и более членов одной семьи. Выборы в Совет происходили на заседаниях Большого совета, куда не пускали никаких чужаков. Совет десяти являлся анонимным органом власти, список членов которого не был известен большинству жителей города.

(обратно)

15

Андреа Гритти (1455–1538) — семьдесят седьмой венецианский дож. Был избран дожем в 1523 году.

(обратно)

16

Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, 2:19.

(обратно)

17

Ветхий Завет, Бытие, 1:27.

(обратно)

18

Евангелие от Луки, 7:47.

(обратно)

19

Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, 3:20.

(обратно)

20

Евангелие от Луки, 23:34.

(обратно)

21

Евангелие от Иоанна, 14:2.

(обратно)

22

Евангелие от Иоанна, 15:13.

(обратно)

23

Евангелие от Иоанна, 18:37.

(обратно)

24

Евангелие от Матфея, 16:25.

(обратно)

25

Псалтырь, Псалом 13, 1–2.

(обратно)

26

Первое послание к коринфянам святого апостола Павла, 13:1-13:3, 13:7.

(обратно)

27

Фердинанд I (1503–1564) — император Священной Римской империи с 1556 года, австрийский эрцгерцог; первый король в Чехии и Венгрии из династии Габсбургов (с 1526 г.).

(обратно)

28

Тринитарии (от лат. trinitas — Троица) — члены католического ордена Святой Троицы XII–XVIII вв., ставили своей задачей выкуп пленных христиан у мусульман. Средства для выкупа тринитарии добывали главным образом посредством сбора милостыни. Нередки были случаи, когда тринитарии отдавали себя самих в рабство за освобождение пленников.

(обратно)

29

Рамадан — девятый месяц мусульманского календаря, месяц поста. Согласно исламской традиции, в этот месяц пророку Мухаммеду было передано через ангела Джабраила (библейского архангела Гавриила) первое Божественное откровение.

(обратно)

30

Псалтирь, Псалом 129.

(обратно)

31

Евангелие от Матфея, 26:39.

(обратно)

32

Деяния святых апостолов, 20:35.

(обратно)

33

Дхимми («люди, пользующиеся защитой») — до современной эры официальный статус евреев и христиан под мусульманским правлением, религию которых власти официально признавали.

(обратно)

34

Сефироты (др. — евр.) — десять эманации Божества; высшая сотворена концентрацией Эйн-Соф, или Беспредельного Света, и каждая сефира производит эманацией другую сефиру. Имена десяти сефиротов следующие:

1. Кетер — Венец.

2. Хокма — Мудрость.

3. Бина — Понимание.

4. Хезед — Милосердие.

5. Гебура — Власть.

6. Тиферет — Великолепие.

7. Нецах — Победа.

8. Ход — Величие.

9. Йесод — Основание и

10. Мальхут — Царство.

Концепция Божества, воплощенного в десяти сефиротах, очень возвышенная, и каждая сефира представляет для каббалиста группу возвышенных идей, титулов и качеств, которые лишь бледно отражены в названии.

(обратно)

35

Аристарх Самосский (расцвет деятельности — первая половина III в. до н. э.) — древнегреческий философ, математик и астроном Александрийской школы. Аристарх, как принято считать, первым выдвинул гипотезу о том, что Солнце неподвижно и находится в центре мироздания, а Земля обращается вокруг него и вращается вокруг своей оси.

(обратно)

36

Ветхий Завет, Бытие, 1:14.

(обратно)

37

Шаббат (иврит — покоиться, отдыхать, прекращать [работу]) — в иудаизме — священный седьмой день недели, в который Тора предписывает воздерживаться от работы и отдыхать.

(обратно)

38

Ветхий Завет, Левит, 19:18.

(обратно)

39

Мезуза (евр. — дверной косяк) — иудейский ритуальный предмет, прикрепляемый на дверной косяк жилища верующего; представляет собой футляр с пергаментным свитком, на котором запечатлены два фрагмента из Торы. Обычно надпись состоит из 22 строк, что равняется количеству букв еврейского алфавита. Мезуза символизирует преданность иудеев заповедям закона, святость дома и любовь Господа и является знаком принадлежности к избранному народу.

(обратно)

40

Иконоборчество — религиозное движение в Византии в VIII — начале IX веков, направленное против почитания икон. Иконоборцы считали священные изображения идолами, а культ почитания икон — идолопоклонством, ссылаясь на ветхозаветные заповеди. Результатом иконоборчества стало уничтожение тысяч икон, а также мозаик, фресок, статуй святых, расписных алтарей и витражей во многих храмах.

(обратно)

41

Митра — очень древнее арийское божество годичного цикла. Из верований древних ариев культ Митры переместился в религию Ирана, а оттуда был заимствован эллинистической и римской культурами.

(обратно)

42

Послание к Ефесянам святого апостола Павла 1:10.

(обратно)

Оглавление

Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Часть первая . Луна

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Часть вторая . Меркурий

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

Часть третья . Юпитер

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

Часть четвертая . Сатурн

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

Часть пятая . Марс

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

Часть шестая . Венера

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Глава 77

  Глава 78

  Глава 79

  Глава 80

  Глава 81

  Глава 82

  Глава 83

Часть седьмая . Солнце

  Глава 84

  Глава 85

  Глава 86

  Глава 87

  Глава 88

Эпилог

  Глава 89

  Глава 90

  Глава 91

  Глава 92

Послесловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте