«Плохо быть богатой»

Джудит Гулд Плохо быть богатой

ПРОЛОГ

Часы ее жизни были уже сочтены.

В квартире, расположенной на третьем этаже жилого дома на Лексингтон-авеню, гремели и скрежетали пружины просторной кровати.

Порой ей казалось, что она вот-вот взлетит. С каждым ударом, который принимало ее тело, бедра ее жадно вздымались с матраса, встречая мужчину на полпути.

Его глаза сверкали и светились, как два крошечных зеркала. Обнаженное потное тело блестело, словно покрытое маслом. Женщина была его пленницей, прикованной к постели его торсом, пронзенная его плотью. Власть над жизнью и смертью пьянила, гулом отдаваясь в висках; сознание затмевала, накатывая, волна слепого безумия. Не прерывая движений, он слегка качнулся назад и нащупал рукой холодный металл.

Мощная судорога сотрясла его тело.

Кровь, кровь, кровь… Повсюду — под ним, там, где, подобно забитому поросенку, корчилась девушка, где она сливалась с ним плотным куском налитой кровью плоти. Ее жизнь принадлежала только ему.

— Ты шлюха! — прорычал он, с новой силой набрасываясь на нее.

Она ответила ему стоном страсти.

— Повтори! — хрипло потребовал он.

— Да! — Она задыхалась. — Да, я шлюха! Возьми меня! О, да, да, так, сильнее, любовь моя! Возьми меня!

Выбрасывающееся лезвие ножа, словно обретя собственную жизнь, с резким звуком рассекло воздух, сверкнув серебром. В это мгновение глаза девушки широко распахнулись, как бы освещенные изнутри. Внезапное открытие лишило ее дара речи.

Она не успела и охнуть, как нож, блеснув в воздухе, вонзился ей в горло, перерезав голосовые связки. Она захрипела. Фонтан крови, вырвавшись из раны, хлестнул на стены. Глаза ее закатились.

Лезвие ножа продолжало полосовать лицо, превращая его в кровавое месиво.

Тело ее выгнулось, со скульптурной четкостью обозначив решетку ребер, пальцы царапали постель, пытаясь сопротивляться. Узкие бедра, взметнувшись в последний раз, тяжело осели.

Он ударил ее еще раз. Еще. Горячая волна обожгла, затуманив сознание, и вместе с последним вздохом девушки его возбужденное тело облегченно поникло.

Ее тело дрогнуло в последней судороге, когда он резко качнулся назад, оросив ее лоно каплями семени.

Немного спустя, полностью опустошенный, он уже небрежно шагал к ближайшей станции подземки, чтобы, нырнув туда, затеряться в бездне ее безликости.

Часть первая ОДИН ДЕНЬ В ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕ ОЗ Декабрь 1988 года

1

Рассекая ночное небо и оставляя за собой мощную реактивную струю, „Боинг-767" компании „Америкэн эйрлайнз", выполняющий рейс 18 из Сан-Франциско, мчался в Нью-Йорк. По расписанию самолет прибывал в аэропорт Кеннеди в шесть пятнадцать, но благодаря удачному стечению обстоятельств они пошли на посадку на добрых двадцать минут раньше.

Если не считать небольшой тряски в районе Великих Озер, полет в целом прошел спокойно. В это время суток, от полуночи до рассвета, небо обычно пустое — почти как и салон „боинга".

Эдвина Робинсон, женщина деловая и практичная, знала толк в путешествиях. Холодные закуски на пластиковых подносиках ее мало привлекали, а потому, осушив три бокала сносного шампанского и проглотив таблетку снотворного, она быстро, едва погасла надпись „ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ" — где-то на полпути от Вэлли к Тахо, — поднялась со своего места в салоне первого класса и перешла в экономический. Там всего лишь простым поднятием подлокотников на трех центральных сиденьях можно было изготовить себе удобную, хотя и неширокую постель и с удовольствием на ней вытянуться. Не полагаясь на плоские, не толще блинчика, подушки размером в почтовую марку, вложенные в бумажные чехлы, и жалкий квадрат одеяла, она прихватила в дорогу самое необходимое, запихнув во вместительную сумку настоящую, королевских размеров подушку, набитую гусином пухом. Если к тому же в качестве роскошного одеяла приспособить норковую накидку, выкроенную геометрическими фигурами и выкрашенную в пронзительно-синий цвет, — эту модель она разработала сама, — то можно чувствовать себя почти как дома. Эдвина любила путешествовать с комфортом. На ней был привычный дорожный костюм: ансамбль из эластичной ткани, на этот раз фиолетовый, дополняли бархатные зеленые ботиночки от Маноло Бланика, щедро усыпанные крупными стразами. Заснула она мгновенно и не просыпалась до тех пор, пока усилившиеся гул и тряска не возвестили начало спуска. Эдвина открыла глаза точно в тот момент, когда ее уже собиралась будить стюардесса, быстро убрала подушку обратно в сумку и, прихватив норку, вскочила со своего самодельного ложа, чтобы занять заранее облюбованное место Б в первом ряду: оттуда можно быстрее оказаться у выхода.

К тому моменту, когда самолет подкатил к аэровокзалу, она была уже в полной готовности. Быстро подправив дорогой макияж, прошлась щеткой по густой массе длинных локонов, волнующе натурально-рыжих, которые на первый взгляд казались восхитительно тугими, ну просто с картин Боттичелли, а на ощупь оказывались столь же легкими и мягкими, как гусиный пух, и устремилась навстречу грядущему новому дню абсолютно свежая, с широко распахнутыми серебристо-серыми глазами.

Едва открыли дверь, Эдвина вырвалась наружу, высоко подняв голову и жадно втягивая трепещущими ноздрями бодрящий воздух гофрированного тоннеля, ведущего из салона самолета к вокзалу: день выдался по-настоящему зимний — сухой и морозный.

„Я дома, дома, снова дома, — затаив дыхание, мурлыкала она себе под нос, точно выбирая наикратчайший путь сквозь огромный пустой терминал к багажной карусели — залу выдачи багажа на первом этаже. — Я вернулась, Манхэттен, хочешь ты того или нет! Вернулась — в твою грязь и разврат, в твои страхи и преступления — в твою жизнь! О, как я люблю эту ясную, свежую, морозную зиму!"

Эдвина едва сдерживалась, чтобы не пуститься в пляс: каждый раз, возвращаясь домой, она испытывала подобную радость. Нью-Йорк — это безудержный карнавал, шумный, ослепительный, электризующий, а она — его порождение до мозга костей. И это бросалось в глаза. О-о, еще как бросалось! Какой другой город — ну разве что Лондон или Париж — мог хотя бы отдаленно воспроизвести такое совершенство: эта небрежная элегантность, непринужденный стиль, эта быстрая, упругая походка, словно она абсолютно точно знала, куда и зачем движется, этот шик и ухоженность с головы до пят!

Все в Эдвине до последней черточки казалось вызывающе космополитичным и в то же время удивительно узнаваемым, нью-йоркским: стройная фигура и длинные, как у жеребенка, ноги, уверенные движения и эта несовершенная красота: лебединая шея чуть длинновата, скулы излишне высокие и выпирающие, рот слишком крупный, широкий, орлиный нос, самоуверенно-благородный. Каждая из черт, неправильная, если рассматривать в отдельности, и по-ребячески агрессивная, соединяясь с другими, создавала незабываемый облик. И не только с точки зрения физической красоты. Необъяснимая магия ее обаяния и жажда жизни, казалось, излучались самим нутром, и рядом с нею куда более совершенные красавицы меркли и отступали на задний план.

— Уинни! — позвала Эдвина, добравшись до места выдачи багажа.

Несмотря на то, что самолет прибыл раньше положенного часа, Уинстон уже был там — ее преданный и неизменный вокзальный сопровождающий. Он ждал ее точно у нужной ленты конвейера, хотя на мониторе не появился еще указатель, где именно будут выдавать багаж. Невероятно, но каким-то внутренним чутьем этому большому неуклюжему человеку с типично ирландским лицом и торчащими во все стороны клоками белых волос удавалось узнать все наверняка и заранее, тут Эдвина могла бы побиться об заклад.

Двигаясь в его сторону, Эдвина наградила Уинстона своей самой ослепительной улыбкой. В умении отличить бесценное сокровище, попади оно ей в руки, ей не было равных. Откладывался ли рейс или, напротив, самолет прибывал неожиданно рано, не важно — преданный Уинни уже был на месте, поджидая ее. Уинстон в одном лице представлял все виды транспортных услуг, и для него не существовало таких объективно-естественных препятствий, как пробки, болезни, несчастные случаи, плохая погода иди поломки машины; он не считал их оправданием. Ничто, за исключением смерти, не могло помешать ему оказаться в нужное время в нужном месте, и Эдвина часто спрашивала себя, как ему это удается. Каждый раз, когда она возвращалась с выездного показа моделей одежды, обремененная четырьмя огромными металлическими контейнерами, доверху набитыми образцами, — комплектов сто семьдесят, не меньше, из последней коллекции Антонио де Рискаля, и все они нужны ей для демонстрации в крупнейших универмагах крупнейших городов, — она знала: Уинстон уже ждет ее в одном из аэропортов — Кеннеди, Ла-Гуардия или Ньюарке, вместе со своим „мерседесом"-универсалом, специально переделанным в огромный фургон, который мог бы с легкостью вместить в себя этот чудовищных размеров багаж.

И в это утро, как обычно, она выхватила в толпе обожающий взгляд Уинстона, который, едва завидев ее, тотчас же потянулся за термосом с кофе, утонувшем в кармане его бесформенного пальто. Не дожидаясь ее просьбы, он налил кофе в пластмассовую чашечку и застенчиво протянул Эдвине. Она благодарно улыбнулась и, зажав чашечку обеими руками, отпила из нее. Кофе был точно в ее вкусе: черный, обжигающе горячий, крепкий и сладкий.

Они не перемолвились ни словом. Уинстон был немым, хотя слышал прекрасно, Эдвина же старалась сводить до минимума свои монологи. Им удавалось прекрасно понимать друг друга и без слов — по выражению лиц.

Ожидая, пока багажная карусель начнет свое верчение, Эдвина состроила гримасу скуки и нетерпения. Так же хорошо, как расположение мест в самолете, знала она и багажную процедуру. Еще совсем недавно ее холили теплыми от пара полотенцами и ублажали шампанским, теперь же она резко спустилась обратно на землю. Обслуживание по первому классу начиналось у входа в салон самолета и заканчивалось сразу после выхода из него. И в отличие от места в салоне, которое она выбирала сама, багажная процедура оставалась ей неподвластна, а грузчики… — о-о, эти грузчики багажного отделения, одинаковые во всем мире, — самое упрямое племя сторонников равноправия! Однако нравится ей такой порядок, нет ли — она достаточно реалистична, чтобы понимать: бывают ситуации, с которыми не может справиться даже она.

Правда, на 7-й авеню, где располагался ее офис, многие голову бы дали на отсечение, что на всей земле не найдется ситуации, которая окажется ей не по силам. За Эдвиной укрепилась репутация женщины, чудодейственным образом способной сдвинуть горы и творить чудеса: на нее смотрели, как на самое опасное для мужчин существо. Короче, ее считали женщиной, владеющей собой и миром, ее окружающим.

— Эдс, ты просто незаменима, дорогая, — такова была одна из любимых присказок Антонио де Рискаля. — Ну что бы я без тебя делал, солнышко, — это была вторая.

Признаться, подобные убеждения готова была разделить и огромная толпа клиентов великого модельера, поскольку в те моменты, когда Эдвине не нужно было отправляться на выездные показы моделей, она занималась их продажей, принимая в огромном демонстрационном зале на 7-й авеню, 550 представителей магазинов. Как правило, за двумя неделями разъездов следовали две недели обычной суеты в демонстрационном зале — график, который она делила, чередуясь, с Класом Клоссеном, надменным и чрезвычайно самоуверенным молодым человеком, преисполненным чувства собственной значимости. Платили ей за эту предполагаемую незаменимость по-царски: 120 тысяч долларов в год, плюс неограниченно щедрые представительские расходы и весь набор прочих благ, включая и возможность одеваться у лучших модельеров (конечно, у Антонио де Рискаля, у кого же еще?) по себестоимости. Но ее жизненный уровень превышал даже эти пределы, спасибо доктору Дункану Куперу, ее бывшему мужу. После их развода, случившегося пять лет назад, — именно тогда она решила вернуть свое девичье имя Робинсон, — Эдвина приняла на себя все заботы о дочери Аллилуйе; теперь девочке уже двенадцать, и развита она не по годам. От алиментов Эдвина отказалась, но Дункан настоял на том, чтобы в компенсацию расходов на воспитание дочери она приняла от него полуторамиллионную кооперативную двухэтажную квартиру в южной башне небоскреба Сан-Ремо.

Расстались они дружески, что сегодня не в моде, без взаимных упреков, и вместо того, чтобы окончательно отдалить их друг от друга, как это случилось с супружеством, развод сделал их друзьями, что было совсем уж невероятно. Даже Аллилуйя, пускаясь в челночные поездки через весь город между Сан-Ремо и своим вторым домом, домом отца, не капризничала и, как правило, оставалась в хорошем настроении.

Ну и, наконец, когда Эдвина уезжала на очередной показ коллекции Антонио, ее место в доме занимала Руби — ее незаменимая помощница, живущая вместе с ними, — становясь девочке второй матерью.

Казалось бы, чего еще желать, часто спрашивала себя Эдвина. У нее есть все: сравнительно молодые годы — ей тридцать два, внешность, здоровье, прекрасная квартира в самом роскошном месте, центре Вселенной, не меньше. Она — само олицетворение успеха: вице-президент крупнейшей империи моды, рядом бывший муж, ставший преданным другом, и дочь, которая с каждым днем изумляла ее все больше. И правда, чего еще желать?

Вот разве что двух вещей. Так, сущих пустяков. Правда, с равным успехом она могла бы грезить о билете в оба конца до Сатурна.

Всю свою жизнь Эдвина мечтала стать модельером, а потому статус исполнителя чужой воли, пусть даже сверхвысокооплачиваемого, ее мало устраивал. Сколько она себя помнила, ее завораживала мода. Еще в нежном возрасте, лет в семь, Эдвина просто обожала наряжать своих кукол — она копировала для них „взрослые" туалеты из журналов „Вог" и „Харперз базар", используя для этой цели любой клочок ткани, оказавшийся под рукой. Ее куклы были единственными из ее знакомых, кто носил туалеты таких прославленных модельеров, как Шанель, Валентино и Ив Сен-Лоран. К двенадцати годам Эдвина уже придумывала и шила большую часть туалетов для себя. Она носила их с гордостью, дополняя картину широкополыми шляпками в стиле Диора пятидесятых годов.

До встречи с Дунканом она даже проучилась пару лет в Технологическом институте моды и успела отказать нескольким претендентам на свою руку, пока Дункан не уговорил ее принять его предложение. Семейная жизнь и беременность отодвинули на задний план ее амбиции, и она с головой погрузилась в роль покорной, исполнительной жены и преданной матери. Лишь когда они разошлись, Эдвина, доведенная скукой до отчаяния, вновь вспомнила о своем страстном увлечении.

К тому времени она уже поняла, что существует иной путь, и вовсе не стоит сломя голову кидаться в круговорот империи моды, пытаясь начать свое дело; для этого ей не хватало знаний. Вот тогда-то она и примкнула к Антонио де Рискалю, верно рассчитав, что именно работа у такого мастера станет для нее лучшей школой, на которую только можно рассчитывать. Расчет оказался верен — до определенного момента. Единственная проблема заключалась в том, что ей так и не представилась возможность творить самой. И не представится никогда. Тут Антонио был самодержцем. Он самолично разрабатывал каждую модель, не упуская ни единой детали, до последней пуговицы или складки, и Эдвина вдруг обнаружила, что превратилась в одного из крупнейших менеджеров в нью-йоркском мире моды, но вовсе не в модельера, о чем так страстно мечтала.

Итак, ее первым желанием было вырваться из замкнутого круга торговли чужими моделями и начать разрабатывать их самой. Давным-давно она даже придумала себе имя на торговый ярлык — Эдвина Джи.

Но чем старше она становилась, тем быстрее тускнели ее мечты. Теперь она уже не грезила наяву и во сне о собственном имени на моделях и вспоминала об этом не чаще раза в день. Если вообще вспоминала. Хватит с нее наивных мечтаний и соблазна зажатого в кулаке доллара.

Вторым в списке ее желаний стояло нечто еще более смутное. Счастливый жребий в любви выпадает не каждому и не каждый день, а любовь, когда накатит настроение, ни в каких магазинах не купишь.

Беда в том, что для любви в ее жизни оставалось слишком мало времени и возможностей. Мир моды — область творческая, и большинство мужчин, с которыми она встречалась на этом пути, оказывались голубыми. Если же случались исключения, то претендент оказывался либо женат, либо не в ее вкусе. В тех редких случаях, когда она позволяла себе принять ухаживания и согласиться отужинать с кем-то из директоров универмагов или покупателей, с которыми Антонио де Рискаль был в деловых отношениях, ни с одним из них она не хотела бы провести даже ночь, не говоря уж о целой жизни.

А в те совсем уж редчайшие моменты, когда рядом оказывался человек, который и вправду ей нравился, против Эдвины срабатывал ее собственный успех. На вкус большей части представителей сильного пола она была слишком уверенной в себе и слишком знающей. Несмотря на все модные для восьмидесятых годов темы освобождения женщин, амбициозных устремлений молодежи и важности образования, мужчины в глубине души придерживались теории собственной исключительности. А потому ее уверенность и знания, по их понятиям, совершенно не вязались с женственностью. Она часто спрашивала себя: был ли у нее выбор? Она такая, какая есть, а ответственность, которая лежит на ее плечах, рассчитана, понятное дело, не на слабонервных викторианских девиц. Большой бизнес требовал крепких мускулов, и те же самые мужчины, которые отвернулись от нее, сочтя недостаточно женственной, с готовностью воспользовались бы малейшей ее слабостью, позволь Эдвина ей проявиться.

Ее осуждали за чрезмерную резкость, но еще более осудили бы за ее отсутствие. Вот так-то. Поэтому мужчин в ее жизни не было.

А если сбросить со счетов Руби и Аллилуйю, то и близких подруг тоже.

И все же, если честно, то жаловаться ей на самом деле не на что. Жизнь ее вовсе не так трудна, и человек менее требовательный нашел бы ее вполне пристойной. Эдвина сумела выдержать испытание деньгами и славой и даже нашла для себя удобную нишу в этом мире.

Ее размышления были прерваны резким щелчком и гулом — заработала багажная карусель. Пассажиры подтянулись поближе, расталкивая друг друга и прорываясь вперед.

И вдруг — о чудо! Нет, в это просто трудно поверить! Возможно, из-за своих устрашающих размеров первыми на ленте транспортера появились четыре контейнера, чудовищные и нескладные, а следом за ними — неужели такое бывает? — два ее чемодана.

Уинстон легко подхватил с транспортера ее вещи, подозвал двух носильщиков с тележками и устремился вперед, прокладывая путь в морозное утро, к своему фургону, припаркованному совсем рядом, метрах в пятнадцати от выхода.

У ночного рейса есть одно неоспоримое преимущество: в этот ранний час легче отыскать свободный пятачок на стоянке рядом с вокзалом.

Щедро расплатившись с носильщиками и проигнорировав отъявленно снобистское заднее отделение автомобиля, отгороженное от водителя, Эдвина скользнула на переднее сиденье радом с Уинстоном.

— Домой, Уинни! — радостно выдохнула она. — А контейнеры отправь в демонстрационный зал.

Последняя реплика имела особый смысл. Подчас расписание выездных показов коллекции было столь плотным, что едва Эдвина успевала выскочить из автомобиля у своего дома, как Уинстон уже мчался на квартиру к Класу Клоссену, чтобы, подхватив его, вернуться теперь уже с ним и с тем же багажом в аэропорт, рискуя опоздать к следующему рейсу. Это походило на чудо, но с тех пор, как Эдвине и Класу пришлось взять на себя обязанности Рубио, второго человека в фирме после Антонио, империя моды Антонио де Рискаля с оборотом в 325 миллионов долларов работала как часы. В последние несколько месяцев Рубио чувствовал себя так плохо, что уже не мог заниматься делами…

Рубио Мендес… Мысли Эдвины перенеслись к этому человеку. Неунывающий изящный венесуэлец. Точнее, некогда неунывающий и больше уже не изящный мертвый венесуэлец… Всего лишь два дня назад, когда Эдвина показывала коллекцию моделей в универмаге „Ай Мэгнин" в Сан-Франциско, в своей квартире на Лексингтон-авеню скончался от СПИДа Рубио.

Тело умершего сразу же кремировали, и сегодня после обеда состоится прощальная церемония.

При этом грустном воспоминании сияющие глаза Эдвины слегка померкли. Словно подчиняясь ее настроению, Уинстон замедлил ход машины: на Манхэттене начинался час пик.

Ей будет не хватать Рубио.

Она любила его. Именно Рубио три года назад принял ее на работу в фирму, несмотря на недовольство и резкие выпады Класа, который настроился взять на это место кого-то из своих друзей.

Эдвина стала невольной свидетельницей их стычки: в тот день, после первой беседы с руководством фирмы, она, заскочив на секунду в туалетную комнату, как раз направлялась к лифту.

— Слушай, ты, — услышала она шипение Класа, — какого черта ты припер на фирму эту куклу? Зачем она тебе? Чтобы мозга всем пудрить?

— Заткнись, Клас. От нее куда больше проку, чем от того телка, которого ты тянешь. Ты что, не видишь — ему что мода, что фокстрот?

— А ты нашел профессионалку… Хотел бы я знать, в чем…

— Начнем с того, что она женщина, если ты до сих пор не понял. И большая часть наших клиенток — женщины. И на примерки идут сюда женщины. Доходит?

— Моя бы власть, я вышвырнул бы тебя вон… — Клас едва сдерживался.

— К счастью, власть тут моя. Запомнил? А ты… Да пошел ты! И скажи спасибо, что тебя еще терпят. В общем, я все сказал. Дело решенное.

Надо ли объяснять, что с первых дней ее появления в фирме и по сей день особой любви между Эдвиной и Класом не было? Удача уже в том, считала она, что Клас занимался клиентами, когда она выезжала на показы, и наоборот. Умница Рубио так выстраивал расписание, чтобы они как можно реже попадались друг другу на глаза.

Эдвина быстро доказала, что для фирмы она просто находка: ее выездные показы всегда оказывались самыми удачными. Вот и этот, последний, закончился неслыханным заказом от универмага „Ай Мэгнин" на два миллиона долларов! Такой суммы от единичного заказчика фирма еще не получала. Стоит ли удивляться, что, как только болезнь Рубио стала заметно прогрессировать, Антонио нет-нет да позволял себе намекнуть, что место Рубио, престижное и важное, займет Эдвина, а не Клас… И что когда пробьет час, то вторым человеком в фирме тоже станет она, Эдвина. Правда, сам Антонио на эту тему откровенно не высказывался, и все точки над i окончательно расставил Рубио. Однажды, это было с месяц назад, он бодро заявил ей:

— Я говорил с Антонио, малышка, так что все решено. Как только я сыграю в ящик, ты взлетишь к небесам. Понятно? Так что у нас обоих впереди дорога…

А потом они долго, с наслаждением плакали.

Сейчас, застряв в автомобильной пробке и всматриваясь в серые башни Манхэттена, которые ясно и четко прорисовывались вдали, Эдвина почувствовала, как по всему телу ее пробежала дрожь, вызвав мурашки на коже и обдав холодком затылок. Она займет опустевшее кресло второго человека фирмы, когда-то принадлежавшее Рубио…

Мурашки исчезли так же быстро, как и появились. Черт бы побрал эту болезнь! Почему, ну почему в жизни все так устроено?

В нормальных обстоятельствах перспектива взлететь вверх по служебной лестнице, получив при этом надбавку в половину оклада, могла бы свести ее с ума. Сейчас же она чувствовала только горечь: смерть Рубио все омрачала.

Только бы Антонио хватило мудрости подождать пару дней, прежде чем официально объявить о ее назначении!

2

Желание жгло Антонио де Рискаля с раннего утра: в половине девятого он уже был на улице, высматривая себе жертву.

Поднося к сигарете золотую зажигалку фирмы „Данхилл", он вздохнул и тихо чертыхнулся. Ну почему природа так обошлась с ним, лишив его радостей обычной сексуальной жизни? И, как назло, именно в день прощания с Рубио он торчит тут, на углу 36-й улицы и 7-й авеню, жадно окидывая взглядом чернокожих юношей и молодых пуэрториканцев, выталкивающих на шумные торговые улицы стеллажи, увешанные различной одеждой.

Смертельная болезнь, казалось, дотянулась своими щупальцами до самых отдаленных уголков города, однако его плоть упрямо отказывалась воспринимать надвигающуюся угрозу.

Как обычно, 7-я авеню напоминала сумасшедший дом. Суета и скученность торгового центра, узенькие улочки с односторонним движением, на которых, рыча моторами и окутывая окрестности клубами дыма, сновали грузовики, привозя и увозя товары и создавая полную неразбериху в дорожном движении. А во всем этом смраде и гаме сновали-шныряли грузчики, толкая перед собой стеллажи с неприкрытыми рулонами ткани и готовой одеждой. Удивительно, что товары еще как-то попадают в магазин в чистом виде! И, словно этого ада кому-то показалось мало, по одному из проулков маршировали пикетчики, протестуя против кого-то или чего-то. Резкие крики носильщиков, рев автомобильных гудков, завывание сирен и шепот одурманенных наркотиками торговцев „дурью", предлагающих кокаин и марихуану, сливались в один общий гул: наверное, так мог бы выглядеть базар в аду.

Антонио де Рискаль, высокий, худощавый и безукоризненно ухоженный, смотрелся среди этого ада так же неуместно, как бриллиант в выгребной яме. Тело его, аристократически гибкое и длинное, словно задумывалось для демонстрации великолепного покроя костюмов, а черты загорелого до цвета меда лица — выдающиеся скулы, серо-зеленые глаза и задранный к небу нос — были столь же изысканно-коварны, как и его манеры. Всегда ухоженные и отполированные ногти холеных рук и даже плешь на затылке, окаймленная серебристо-черным ободком волос, смотревшаяся вполне величественно, дополняли общий облик благополучия и успеха.

— Эй, остерегись! — раздалось у него за спиной, и Антонио едва успел отскочить в сторону: на него катился грохочущий стеллаж с одеждой.

Волна ярости залила ему щеки, руки сжались в кулаки. Ублюдок! Похоже, эта шваль нарочно выбирает самых приличных прохожих, чтобы унизить, а то и сбить с ног.

Внезапно ярость исчезла, уступив место неодолимому возбуждению.

— При-и-вет! С чего бы это? — присвистнул он. Стеллаж, едва не сбивший его с ног, прокатил мимо, и Антонио краем глаза заметил грузчика, толкавшего его.

О Пресвятая заступница! Сколько же ему лет? Восемнадцать? Или все девятнадцать? А уж худущий, и посмотреть-то не на что!

Хотя нет: ляжки что надо — сильные, крепкие. Под плотным стеганым жакетом — гибкий, мускулистый торс. А эта уверенная, надменная походка… Потертые драные джинсы фирмы „Ливайс" облегали парня так плотно, что выставляли на показ все его достоинства, гордо предъявленные всему миру.

С одной своей слабостью Антонио не мог совладать совершенно: подчас решения диктовал ему не голос разума, а то, что находится ниже пояса. Вот и сейчас противиться зову плоти было выше его сил. Начисто забыв об осторожности, он отшвырнул в сторону сигарету и двинулся следом за пареньком.

И ягодицы у него аппетитные, подумал он, и тут же кровь быстрее побежала по жилам. Потрясающий экземпляр! И главное — прекрасно об этом знает. Тут Антонио не обманешь, ему-то уж известно, что с такой-то походкой жеребчика, размеренным покачиванием тощих бедер и откровенной гордостью своими достоинствами, выпирающими вперед, не рождаются. Не-ет, такая походка — результат тщательной подготовки и совершенствования.

Интересно, кто он? Пуэрториканец? Полукровка? А заработок? Сколько ему тут перепадает?

Антонио задумался, какой эффект могла бы произвести на паренька сотенная, если помахать ею у него перед носом. Может, хоть это собьет с него спесь?

У 37-й улицы носильщик с шумом выкатил стеллаж на проезжую часть, чтобы пересечь 7-ю авеню, и Антонио едва не наступил ему на пятки, в счастливом ослеплении не замечая ни рева автомобильных гудков, ни надвигающегося транспорта.

Быстро одолев проезжую часть, паренек свернул в переулок и внезапно резко остановился, так что Антонио буквально врезался в него со всего маху.

Он не успел еще и рта раскрыть, чтобы пробормотать извинения, а паренек уже воинственно уставился на него черными как маслины глазами на смуглом приятном лице.

— Эй, ты, в чем дело? — заорал он. — Какого черта ты за мной тащишься?

Антонио в один момент позабыл о всех восторженных эпитетах, которыми его осыпал еженедельник „Тобе рипорт", посвященный вопросам моды. Он, „ведущий американский модельер", который одевает и украшает модными аксессуарами самых богатых женщин страны, в том числе трех бывших первых леди, он, Антонио де Рискаль, глава империи моды с оборотом в 325 миллионов долларов, доходы которого только в прошлом году составили 420 миллионов долларов и который в 1987 году, уже после уплаты всех налогов, получил чистую прибыль почти в 19 миллионов, он, крупнейший мастер, у которого наград и призов „Коти" больше, чем у любого другого дизайнера в стране, неожиданно был отброшен до крайне идиотского, крайне неприятного и крайне унизительного положения. Но вместо унижения он чувствовал лишь непреодолимое возбуждение.

Сложив ладонь чашечкой, он деликатно откашлялся.

— Я… Извините меня… — мягко произнес он, оставаясь на том же месте, почти вплотную к пареньку.

— Ты что, — тот вдруг презрительно фыркнул, — педик?

Грубость и унижение лишь усиливали удовольствие. Краска стыда залила щеки Антонио, а тело сотрясала едва заметная дрожь. Он тихо пробормотал в ответ:

— Извините, что докучаю вам…

Он заметил, как сузились маслиновые глаза паренька. Казалось, он в раздумье — плюнуть на Антонио, сделав вид, что ничего не произошло, послать его подальше или же немного поиграть с ним? Пока паренек решал эту задачку, Антонио жадно его разглядывал.

Мальчишка просто находка. Глаз невозможно отвести. Перед такой вот грубоватой красотой, свойственной детям улицы, Антонио капитулировал сразу же. Именно такие типы ему и нравятся. Черт, да он просто сама мечта!

Такой стоит не одной сотенной, вдруг растерянно подумал он. Двух. Или трех?

— А если я предложу вам триста долларов?.. — выдавил он.

Мальчишка, казалось, не понял.

— Чего-о? — протянул он.

Антонио судорожно глотнул воздух.

— Я дам вам триста долларов, если вы пойдете со мной — всего на полчаса.

Парень расплылся в ухмылке.

— Хочешь сказать что заплатишь, если я тебя трахну?

Едва не лишившись сознания, Антонио живо закивал в ответ.

— Это недалеко, пару кварталов отсюда. Парень пожал плечами.

— Пойдет. А почему бы и нет? — Голос его внезапно сделался жестким. — Но сначала мне надо закончить с делами. Значит, появлюсь в десять.

— Прекрасно. — Антонио был так взволнован, что едва мог говорить. Голова шла кругом. В десять пятнадцать у него примерка — что ж, придется попросить секретаршу, чтобы заняла чем-нибудь эту старую колоду, пока он закончит с мальчишкой. В офис он проведет его через черный вход и так же отправит обратно. Этот путь ему хорошо знаком, приходилось им пользоваться.

— Значит, в десять, — мечтательно проговорил он. Одна мысль о предстоящем сводила с ума.

Обратно, на 7-ю авеню, 550, он буквально летел и всю дорогу, пока шел к лифту, шагал по просторной роскошной приемной в стиле Наполеона III и открывал дверь своего кабинета, радостно мурлыкал под нос какую-то мелодию.

Под дверью, подобно грозному сфинксу, восседала за своим столом его секретарша Лиз Шрек.

Вот уж кого никак нельзя было назвать украшением приемной, так это его секретаршу. Плотная, полная женщина, совершенно невыразительная, она каждое утро тащилась в городском транспорте на службу из отдаленных кварталов Куинса, зажав в одной руке сумку из крокодиловой кожи, а в другой — прозрачный пластиковый пакет с маргаритками. Словно для компенсации малого роста ее огненно-рыжие волосы были собраны на макушке в подобие башни, уносящейся ввысь. В общем, секретарша напоминала Антонио какую-то жуткую смесь хищницы-пираньи и красноперки.

Лиз уже перевалило за шестьдесят, и в своих кругах она слыла одной из самых знающих и опытных секретарш в городе. К тому же за ней тянулась легенда об абсолютной неподкупности.

— Доброе утро, отрада глаз моих, — промурлыкал Антонио, изобразив самую ослепительно-белозубую улыбку из своего арсенала, проходя мимо секретарши в кабинет.

— Не понимаю, чего в нем доброго? — проскрежетала Лиз, закуривая уже десятую за сегодняшний день сигарету. — Утро перегружено работой, а второй половины дня вроде как и вовсе нет, из-за прощания с Рубио. Чего уж тут доброго. — Она покосилась на Антонио сквозь клубы сизого дыма.

Он на секунду задержался у двери:

— Кстати, назначенная на десять пятнадцать…

— Дорис Баклин, я помню, да-да.

— Поскольку время примерки уже поздно менять, а я… у меня есть важное дело… Попросите ее подождать в приемной, пока я не приглашу ее войти. До этого момента прошу меня не беспокоить.

Он вспомнил мальчишку: сплошные мускулы и прочие прелести. Через полтора часа он проведет его по черной лестнице к себе в кабинет через запасной вход. Потом они немножко поразвлекаются, а старая коряга ни о чем не догадается. Антонио едва сдерживал волнение, чтобы не выдать себя.

Лиз впилась в него подозрительным взглядом.

— Есть еще просьбы? — спросила она ядовито.

— Пока все.

— И этого достаточно, — зло полыхнула секретарша. — У вас стальные нервы, знаете. Конечно, клиенты-то осаждают меня, а не вас. Как будто это я срываю расписание… — Она раздраженно фыркнула. — Одного не могу понять: зачем назначать встречу, если не можете сдержать слова?

Антонио вздохнул, перешагнул порог кабинета и прикрыл за собой дверь. Порой он спрашивал себя, что заставляет его терпеть присутствие Лиз? Брюзжит, как муха в осень.

Дай ей волю, она бы всех кастрировала, и охнуть не успеешь.

3

Эдвина летела домой как на крыльях.

Сан-Ремо, расположенный на Сентрал-Парк-Уэст, 145, без сомнения, являлся архитектурной жемчужиной Нью-Йорка: семнадцать этажей величественной довоенной постройки как бы раскалывались на две каменные башни цвета сливочного масла, каждая из которых взмывала ввысь еще на одиннадцать этажей. Фасад здания, обращенный на Центральный парк, поражал богатством и роскошью каменного декора в стиле рококо и множеством галерей.

Украшенные портиками шпили башен, казалось, царапают пухово-белые облака, стремительно проносившиеся по бледному зимнему небу. Да и внутреннее решение здания, предусматривавшее роскошные холлы, высокие потолки и широкие коридоры, свидетельствовало о более благодатных временах, ушедших в вечность.

— Доброе утро, мисс Робинсон, — поприветствовал Эдвину седовласый швейцар, кинувшись навстречу, чтобы открыть дверцу „мерседеса". На нем была серая униформа, на ногах — светло-серые высокие сапоги. Увидев Эдвину, он коснулся рукой козырька форменной черной фуражки.

— Привет, Рэнди, — отозвалась Эдвина чарующе-туманным голосом, выпорхнув из автомобиля. Она улыбнулась ему одной из тех улыбок, что способны озарить самый сумрачный день, особенно в комплекте с чаевыми, которые она незаметно сунула ему в руку. Какое сердце устоит против этого? — Не поможете Уинстону внести багаж? Там два моих чемодана.

— Сию минуту отправлю его наверх. — Рука Рэнди снова услужливо взметнулась к козырьку.

Эдвина вошла в лифт. С нетерпением коснулась кончиком языка ярких губ, чувствуя, как ее охватывает дрожь нетерпения, пока лифт преодолевал этажи южной башни, остановившись наконец на двадцатом этаже. Наконец-то она дома! Здесь — центр ее Вселенной, уютный и роскошный очаг, готовый согреть своим теплом, ее убежище, спасение от давки и сутолоки жестокого города, ее уютное волшебное святилище, сокрытое высоко в небе.

Едва Эдвина открыла дверь, готовясь переступить через порог, как на нее обрушился, оглушив, гром и грохот льющейся откуда-то музыки в стиле рок: казалось, это бьется само каменное сердце здания. Быстро захлопнув за собой дверь, Эдвина огляделась, нахмурившись. Грохочущие звуки, обрушившиеся на нее откуда-то сверху, странные слова песни, сопровождавшие этот грохот („смерть разуму… мертвая голова… пустые мозги…") плохо вписывались в элегантность ее прихожей с полом из черно-белого мрамора, обитыми винно-алым шелком стенами, огромной картиной в овальной раме, изображающей цветы и висевшей над столиком работы Уильяма Кента, на котором возвышались огромные канделябры, а также расставленными повсюду вазами с цветками красной и белой тропической антюреумы, белой фрезии и длинными стеблями белых орхидей, изящно запрятанных среди веерообразных лучей пальмовых листьев.

На столике, как обычно, поджидала ее аккуратно разложенная в четыре стопки почта. В первой были номера журналов „Женщины", „Дом и сад", „Гурман", „Город и усадьба", январские выпуски нескольких журналов мод и газет; во вторую, судя по всему, попала всякая чепуха, в третью — письма и счета, и, наконец, в корзиночке мейсенского фарфора ожидали ее плотные, с намеренно замысловатым шрифтом приглашения на светские рауты. Эдвина получала за одну неделю около десяти подобных приглашений. Что ж, почтой она займется позже. Всему свое время.

— Руби! — позвала Эдвина, стягивая перчатки голубой кожи и нетерпеливо похлопывая ими по тыльной стороне ладони. — Я приехала!

Со стороны кухни послышались вздохи, какой-то шум, и наконец в дверях появилась Руби. Изумление, написанное на ее цвета красного дерева лице, сменилось веселой белозубой улыбкой.

— Господи милостивый, мисс Эдвина! — воскликнула она. — Вы уже вернулись!

Эдвина улыбнулась и шагнула вперед, чтобы обнять Руби.

— О, Руби, как я рада! Если бы ты знала, как мне тебя не хватало!

Руби скорчила легкую гримаску.

— Если бы вы позвонили, я бы попросила вас еще на денек-другой задержаться. — Она слегка запрокинула назад голову и сердито воззрилась на лестницу, грациозным витком уходящую на второй этаж. — А все Аллилуйя… Сказала, что больна, и не пошла в школу. И что, как вы думаете, она делает? Взгромоздилась на постель, словно она принцесса Диана, и врубила эти дикарские звуки во всю мощь! Так, что я даже мыслей своих не слышу! — Руби с упреком покачала головой.

Медленно снимая норковую накидку, Эдвина обеспокоенно нахмурилась:

— С ней что-нибудь серьезное? У нее жар? Руби сердито отмахнулась:

— По моему разумению, это не жар, а лень. Причина не пойти на занятия, — проворчала она. В коричневых глазах Руби на мгновение вспыхнула ярость, но тут же погасла. Весь облик этой крупной большегрудой женщины с душой ангела-утешителя и золотым сердцем был удивительно успокаивающим. Она чем-то напоминала Эдвине огромный корабль, уверенно рассекающий носом морские просторы.

— Хорошо съездили? — принимая из рук Эдвины норку и неодобрительно ее разглядывая, спросила Руби. Она давным-давно дала Эдвине понять, что только глупцы или гулены перекраивают хорошую норку, а затем красят ее в синий цвет. — Просто ума не приложу, что происходит с этой девчонкой в последние две недели! — проговорила она в отчаянии. — Это совершенно другой ребенок, совсем не та, что вы оставили. Спросите меня, так я скажу, это не у певцов нет мозгов, это у нее пустая голова…

Эдвина встревожилась уже не на шутку.

— Руби, что ты имеешь в виду? — спросила она дрогнувшим от беспокойства голосом.

— Поднимитесь к ней, так увидите сами, — мрачно махнула Руби в сторону лестницы и, продолжая бормотать себе что-то под нос, принялась убирать в шкаф ненавистную синюю норку. Глаза бы ее на все это безобразие больше не глядели! — Но прежде, вот вам мой совет: глоток крепкого виски либо бренди вам не помешает…

Господи, да о чем она говорит? Эдвина ничего не понимала. Что могло случиться с ее прелестной милой малышкой за несколько дней?

Всего лишь год назад Аллилуйя решила стать балериной, а еще годом раньше — оперной певицей. Последним из самых сумасбродных ее решений стало желание выучиться на скрипачку, чтобы играть классику. Под этим девизом прошли несколько месяцев: вся квартира была заполнена чарующими звуками музыки.

И вдруг этот адский грохот… „Нет мозгов…"

Эдвина одним махом взлетела по лестнице вверх. Чем ближе к комнате дочери, тем несноснее становился грохот.

Дверь в царство сказочной принцессы, все сотканное из кружев — кружевное покрывало на кровати, кружевные скатерти и салфетки и даже кружевные занавески на окнах, — была закрыта. Эдвина постучала.

Ответа не последовало.

Иначе и быть не может, резонно успокоила она себя.

Удивительно другое: как у девочки вообще голова от этих звуков не лопнула.

Легко надавив на медную дверную ручку, Эдвина открыла дверь и застыла в немом ужасе.

Представшее ее глазам зрелище казалось абсолютно ирреальным. Ее первой мыслью было, что она попала в один из фильмов Стивена Спилберга: открыв совершенно обычную нормальную дверь, она оказалась на пороге преисподней.

Что произошло с прелестными стенами детской, на которые вручную был нанесен узор, напоминающий кружева? Куда подевались скатерти из бельгийского кружева, занавески, покрывала?

Эдвина прислонилась к дверному косяку, не в силах вымолвить ни слова. За две недели, что ее не было, дорогой узор стенной росписи сменили грубые черно-белые, как у зебры, полосы, покрывавшие даже потолок, а изысканная мебель, тоже драпированная кружевом, была ободрана до грубого остова и выкрашена в вызывающие тона: голая кровать с пологом на четырех столбиках — в испепеляюще розовый, туалетный столик — в отвратительный зеленовато-желтый. Повсюду были разбросаны акриловые покрывала, расписанные под леопарда: они прикрывали странные конструкции, которые, как смутно подсказывала ей память, некогда были изящными креслами-качалками, закрывали постель и даже свешивались с окон в качестве занавесок, напоминая полог у входа в палатку. Прекрасный паркет, когда-то тоже вручную выложенный узором из венков, теперь был спрятан под мрачным скверным паласом из зеленого искусственного меха — такими покрывают сиденья в туалетах. На экране телевизора тряслась и извивалась под вспышки и мерцание какая-то рок-группа, но даже Эдвина, далеко не специалист в этой музыке, могла понять, что звук телевизора выключен: снующие по экрану образы и грохочущая музыка не совпадали. Очевидно, оглушающей какофонией они были обязаны музыкальному центру.

Посреди всего этого ада возвышалось существо, которое еще недавно было ее милой драгоценной дочуркой. Аллилуйя Купер стояла посреди постели на коленях, ее длинные каштановые волосы, восхищавшие Эдвину всего две недели назад, теперь были коротко острижены и торчали во все стороны прямыми жесткими пиками, выкрашенными в черный и желтый цвет. Свежее чистое лицо девочки покрывал толстый слой дешевой грубой косметики, основной акцент которой пришелся на губы, почти черные, и глаза а ля Мадлен Дитрих.

А одежда… Эдвину передернуло. О Боже, где ей удалось сыскать эту рвань, пригодную разве что для помойки? И что она сделала со своей настоящей одеждой? Эдвина никогда прежде не видела того, что сейчас было на ее дочери: старый потертый мотоциклетный жакет из черной кожи, ярко-алый обтягивающий топик, брючки из черного кружева в обтяжку и грязно-белые теннисные тапочки. С эполетов жакета, с ремня, а также с мочек ушей, с запястий, шеи и даже с одной из щиколоток свешивались груды искусственных украшений, которые обожают посетители самых дешевых забегаловок Лас-Вегаса.

Эдвина не могла опомниться. Судорожно глотнув воздуху, она потрясла головой, словно стараясь стряхнуть с себя представший ее взору кошмар. Похоже, Руби еще недооценила ситуацию… Это создание… женского пола… Нет, оно не может быть ее дочерью! Видимо, пока Эдвина была в отъезде, злые эльфы похитили ее девочку, оставив вместо нее оборотня…

Слегка придя в себя, Эдвина на негнущихся ногах прошла в комнату, чтобы выключить ревущий плейер. Теперь комнату озаряли только блики и вспышки мечущихся по экрану телевизора беззвучных образов.

Аллилуйя вскочила с кровати.

— Салют, Эдс! — Она сверкнула улыбкой в сторону матери и выдула огромный розовый пузырь жвачки.

Салют? Эдс?… А где же привычные: „Привет, ма!"? Эдвина пристально рассматривала создание, предположительно приходившееся ей дочерью.

— Ал? — произнесла она потрясенно. — Это правда ты?

— Ну ты даешь! А кто же еще? — Аллилуйя округлила темно-карие с золотыми огоньками глаза. — Слушай, только не начинай гудеть, ладно? По-твоему, у меня тут крыша поехала? Ты вернулась домой: ай-яй-яй, что с моей девочкой?

— Именно так, — кивнула Эдвина. Стараясь унять дрожь, она присела на край постели. Опустив голову и зачем-то разглядывая отполированный ноготок, глубоко вздохнула, затем, подняв глаза, встретила прямой взгляд дочери. — Ал, малышка, — сказала она быстро.

— Я думаю, нам нужно поговорить.

— Ой, ма-а-а… — недовольно протянула девочка и трагически закатила глаза. — Все же будешь учить меня жить, так?

— Я просто волнуюсь за тебя, вот и все. Детка, Руби сказала мне, что ты больна.

Аллилуйя потупилась.

— Ну… Мне нездоровилось… Знаешь, как бывает, — вроде вот-вот заболеешь, доходит? — Она бросила на мать быстрый взгляд, чтобы проверить ее реакцию.

Судя по выражению лица Эдвины, лед еще не растаял. Похоже, даже наоборот.

— Правда? — холодно проговорила Эдвина. — А нельзя ли более подробно описать, чем это ты собиралась вот-вот заболеть, юная леди?

Аллилуйя воинственно вздернула подбородок:

— Ну, ты понимаешь…

— Ал, — спокойно проговорила Эдвина, ее внутренний ужас выдавала лишь бешено пульсирующая в виске кровь, которую она никак не могла унять. — Надеюсь, мы придем к какому-то соглашению.

— О-ох, — вздохнула девочка, все еще оставаясь настороже. — Значит, сейчас начнется очередной нудеж…

Сделав вид, что не расслышала последней фразы, Эдвина выпрямилась, расправив плечи и спину.

— Прежде всего… что касается твоей комнаты… Не могу не признаться, что для меня это шок. Все же тебе следовало поговорить со мной, а уж потом предпринимать эту… — Она замолчала, подыскивая слово. — Ну, перед тем как ее портить…

— Ма, — в голосе девочки зазвучали нотки усталого недовольства, — ты же никогда не слушаешь! Я сказала тебе по телефону на прошлой неделе, что хочу заняться своей комнатой, и ты ответила: „Прекрасно, дорогая". Естественно, я подумала…

— Ты подумала то, что тебе хотелось подумать… Ты же лучше всех все знаешь… Ну да ладно, что сделано, то сделано. — Эдвина сжала губы. — Теперь об одежде… и косметике. — Она помолчала, нахмурившись, и вопросительно взглянула на дочь. — Твой отец видел тебя в таком виде?

— В каком виде? — Аллилуйя смотрела на мать широко раскрытыми глазами — сама невинность.

— Хватит валять дурака, детка.

— Да правда, ма! Что в тебя вселилось? Кидаешься на меня со страшной силой!

— А как же ты думала? Уж если ты решаешься на такие шаги, то должна и предвидеть последствия. Ты считаешь себя достаточно взрослой, чтобы поступать по-своему, значит, должна быть готова ответить за свои поступки.

— Ты обращаешься со мной, как с ребенком!

— Для того, чтобы с тобой обращались, как со взрослой, нужно и поступать как…

Аллилуйя не дала ей договорить: углядев что-то на экране телевизора, она внезапно издала пронзительный вопль и врубила звук телевизора на полную мощь. Эдвина изумленно уставилась на экран: что могло так потрясти ее дочь?

На экране какой-то юнец с такими же, как у Аллилуйи, желто-черными волосами, торчащими во все стороны, с таким же макияжем и почти в том же самом кожано-брючном одеянии дергался практически под те же самые звуки, которые несколько минут назад удалось ликвидировать Эдвине, выключив плейер. „Пустая голова…"

— Это же Гадкий Билли! — восторженно взвизгнула девочка, стараясь перекричать резкие звуки музыки.

Эдвина вздохнула: так вот тот источник вдохновения, откуда ее дочь черпает идеи в одежде и косметике!

Дождавшись, пока песня кончится, Аллилуйя снова выключила звук. Она была в полном восторге, чего никак не могла сказать о себе Эдвина. В ушах все еще стоял звон, и она никак не могла избавиться от жутких видений, только что скакавших по экрану: рокеры, вампиры, хищники — и над всеми ними Гадкий Билли, своеобразный Франкенштейн хард-рока. Она с отвращением поежилась. Вот уж действительно пожалеешь о канувших в прошлое „Звуках музыки" или „Бэмби". Нет уж, кто как, а она всем этим Билли предпочитает бархатный голос Джули Эндрюс.

— Слушай, ма, правда, он самый сексуальный из всех них? — мечтательно протянула девочка, закатив глаза.

О Боже, час от часу не легче. С каких это пор Аллилуйю стала интересовать в мужчинах сексуальность?

Глубоко вздохнув, Эдвина попыталась взять себя в руки и ничем не выдать свою озабоченность.

— Ты должна понять, малышка, я просто хочу быть хорошей матерью. А это работа не из легких, поверь.

— Как и быть дочерью, — парировала Аллилуйя, выдувая очередной розовый пузырь.

— Да, я согласна. — Эдвина понимала, что слова звучат неубедительно и банально, но они передавали ее волнение. Она опять легко вздохнула. Если бы только Аллилуйя поверила, что она и вправду ее понимает! Эдвина вспоминала свое детство — вот уж его никак не назовешь нормальным. Полная фантасмагория.

Эдвина родилась в Нью-Йорке. Отца своего она не знала, а мать, Холли Робинсон, никогда о нем не рассказывала. Единственное, что ей удалось выяснить, — фамилия отца и правда была Робинсон, а странное чувство юмора, свойственное ее матери, проявилось в записи, которая была сделана ею в 1956 году в свидетельстве о рождении дочери и теперь останется с нею до могилы: Эдвина Джорджия Робинсон.[1] Эдвина Джи.

Очень скоро все вокруг стали звать ее просто Эдс.

Девочку мало беспокоила необычность ее имени, а вот частое отсутствие матери беспокоило куда больше. Холли Робинсон не отличалась серьезностью поведения. Она обожала веселье и путешествия и беззаботно перемещалась из одного часового пояса в другой, полагаясь исключительно на великодушие своих спутников, приглашения и подарки друзей-приятелей или просто знакомых. Недостатка ни в тех, ни в других она не испытывала, чему способствовала ее очаровательная внешность, а также острый ум и яркая индивидуальность, оживлявшие любую вечеринку, на которой она появлялась. Холли входила в число завсегдатаев всех ведущих игровых площадок мира, будь то Париж, Сардиния, Монте-Карло, Лондон или же побережье Карибского моря. Повсюду, где только мог приземлиться самолет, легко сходила на землю и Холли. Денег у нее никогда не было, и матери с девочкой частенько приходилось перебираться из одного отеля в другой, подчас тайком выскальзывая из них ночью, чтобы не платить по счету. Однако недостатка в мехах, туалетах или ювелирных изделиях она не испытывала никогда, как не было у нее недостатка ни в магазинных счетах, ни в билетах на самолет, ни в приглашениях на званые вечера и прогулки на яхте. Красота и оригинальность Холли Робинсон служили ей пропуском в иной мир. Правда, пропуск этот был выписан на одно лицо; на детей он рассчитан не был.

Когда девочке исполнилось два года, Холли оставила ее у одной бездетной пары — своей школьной подруги, бывшей замужем за врачом.

— Я исчезаю всего на пару дней, — беззаботно щебетала она. — Вы же понимаете, ну что мне делать на Микеносе? Посмотрела один остров, посмотрела другой, ну и что дальше?

И, послав воздушный поцелуй дочери и махнув на прощанье рукой подруге, упорхнула куда-то на три месяца.

Но это было только начало.

К трем годам Эдвина уже по полгода проводила в переездах от одной подруги матери к другой. Причем каждый раз друзья и подруги оказывались новыми. Как правило, одного долгого визита было достаточно, чтобы в следующий раз искать новый дом.

Еще через год девочке приходилось гостить у чужих уже месяцев по девять. Когда же ей исполнилось семь лет, Холли, количество подруг которой, по-видимому, стало истощаться, оставила девочку с двумя молодыми людьми, живущими вместе в Гринвич-Виллидж.

— Это Альфредо, а это Джозеф, — прошептала она дочери нежным девическим голоском. — Это твои дядюшки, дорогая. Будь умницей, и мама скоро вернется. — Холли послала дочери ставший уже привычным поцелуй, закуталась в новые соболя и умчалась на какую-то вечеринку в шато, расположенное на другой половине земного шара.

Больше она не возвращалась — ни для того, чтобы забрать девочку, ни для того, чтобы исчезнуть снова. Ее самолет разбился в Альпах, и „дядюшки" Альфредо и Джозеф остались с семилетней девочкой на руках.

Они жили на пятом этаже старого дома без лифта на Бликер-стрит. Эдвине и в голову не приходило, в какой жалкой конурке проходит ее детство, а если бы вдруг пришло, она не обратила бы на это внимания. Пусть дом их считали грязной развалиной, зато на кухне была вода, комнатки всегда были чисто убраны, а обстановка и вовсе казалась пристойной — куда лучше, чем заслуживало жилье. Пол в комнатах покрывал рыжий линолеум, по обеим сторонам обваливающегося камина стояли кадки с рододендронами, водруженные на подставки. Старенькую мебель облагораживали яркие индейские покрывала, а гипсовую статуэтку мадам Помпадур, выкрашенную в серебристо-серый цвет, венчала соломенная шляпа. На каждый светильник был наброшен абажур из розового шелка, и приглушенный свет скрывал трещины на стенах и следы тараканьих перемещений. Тихие звуки цитры и острый, пикантный запах благовоний превращали эту норку в надежное укрытие от городской скверны.

Нужно признать, что дядюшка Эл и дядюшка Джо девочке нравились — впервые за долгие месяцы обивания чужих порогов. Она была еще слишком мала, чтобы понять: нормальные мужчины не живут вместе, не обнимаются и не целуются, как это случалось с Элом и Джо. Но все прочее, что скрывалось за этим, было скрыто и от глаз девочки.

Они счастливо прожили вместе около двух лет чуть ли не на второй день их совместной жизни Эдвина отбросила странноватое обращение „дядюшка" и стала называть Эла и Джо по именам. Так они и жили: два любящих брата со своей младшей сестренкой. Именно Джо, дизайнер-модельер в каком-то маленьком экспериментальном театре, помог ей впервые сшить туалеты для ее кукол. В обязанности же более серьезного Эла, фотографа, входили заботы о том, чтобы девочка не пропускала школу. Он же встречал ее после занятий. Но самое главное — Эл и Джо внесли в ее жизнь элемент стабильности, заботились о ней и щедро делились с девочкой теплом своих сердец. Первое время Эдвина еще рыдала по ночам, вспоминая мать, но постепенно эту боль вытеснило смутное ощущение своей собственной семьи.

Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Или прерывается на некоторое время. Один из соседей снизу — толстый, злобный человек, возненавидевший Эла и Джо, — не поленился позвонить в службу социальной опеки и донести на них.

Почти немедленно в квартире на Бликер-стрит возникла сотрудница этой службы: строгая и хмурая, затянутая в нарочито грубый, мужского покроя костюм. Она окинула взглядом обитателей квартирки и, скорчив кислую мину, строго отчитала „дядюшек" А после недолгой, но жестокой схватки с ними, когда каждый старался перетянуть девочку к себе, победоносно увела Эдвину с собой. По дороге к городскому приюту сотрудница нудно поучала Эдвину, объясняя, что хорошенькой девочке следует получить „достойное" и „нормальное" воспитание и что она подберет для нее приличный дом.

Эдвина плакала и твердила, что не хочет в „приличный дом", а хочет обратно, к Джо и Элу. Но мадам только снисходительно и загадочно улыбалась, заметив, между прочим, что девочка „еще будет ей благодарна"

Эдвине тогда исполнилось только девять лет.

Бездетная семья, в которую ее определили, жила в отдаленных закоулках Бронкса. Пара была очень молодая, яркая и преданная друг другу до гробовой доски.

— Мы будем звать тебя Ванесса, — сказала ей женщина. — У нас когда-то… Ну да ладно, неважно. — Она сверкнула белозубой улыбкой и откинула назад копну прямых светлых волос. — Ванесса… Ну-ка, повтори! А меня называй мамой.

Эдвина смотрела и слушала, а в голове колотилась одна мысль: только бы выбраться отсюда любым путем!

Тремя днями позже ей представилась такая возможность. Как-то среди ночи она тайком скользнула в спальню хозяев и, стянув двадцатидолларовую бумажку, в пять часов утра предстала пред изумленными очами Эла и Джо.

„Дядюшки" оценили ситуацию в одно мгновение. Эл, подхватив девочку, отправился в плохонькую гостиницу в отдаленном конце города, а Джо остался дома — изображать оскорбленное достоинство перед работниками службы опеки, как только те нагрянут к ним в дом.

Менее чем через неделю они сняли себе другую квартиру в совершенно другом месте, не оставив на прежней и адреса и забрав с собой все семейные реликвии: подставки, статуэтку мадам де Помпадур, теперь уже пронзительно-зеленую, как летний день, и все индейские покрывала.

Они прожили мирно и счастливо еще три года, и все это время Эл и Джо посвятили Эдвине, прививая ей понятие стиля и совершенно безудержно ее обожая. Они одевали ее, как принцессу, брали с собой на вернисажи и в театры и даже вместе ездили летом на курорт в Пайнс, где ее сразу же окрестили „принцессой сезона".

Потом, когда съемки для модных журналов принесли Элу известность и деньги, Джо вдруг потерял голову, влюбившись в одного из смазливых манекенщиков из тех, кого снимал Эл, и исчез вместе с ним. Несколько месяцев Эл не мог оправиться от удара и, чтобы не дать тоске сгубить себя окончательно, с головой ушел в работу.

Вскоре, преодолев все преграды, он стал одним из самых престижных фотомастеров в Нью-Йорке, работающих в сфере моды. Он заработал кучу денег и вместе со своей „племянницей" переехал в богатый район Мюррей-Хилл, открыв там же студию.

К тому моменту в крови Эдвины полыхал уже особый жар — страсть к моде. Именно благодаря Элу она поступила в Технологический институт моды, оставила который лишь для того, чтобы стать женой Дункана Купера и матерью Аллилуйи.

— Ма, — вывел ее из раздумий резкий голос дочери, — ты здесь или где-то в облаках?

Эдвина стряхнула с себя нахлынувшие воспоминания.

— Конечно, здесь, малышка, — отозвалась она, и голос ее дрогнул. — Я просто вспомнила себя в твоем возрасте.

— Да-а? — с сомнением протянула Аллилуйя. — Готова поклясться, ты родилась уже старой.

4

…Дух захватывало от наслаждения. Из груди рвался стон — стон боли и удовольствия. Он упивался звуками, ощущениями, запахами — они казались Антонио де Рискалю музыкой. Он был наверху блаженства, которое испытать дано лишь на земле. Этот мальчишка, которого он подобрал сегодня утром, стоил каждого пенса из тех трехсот долларов, которые ему обещаны. Неутомимый, как жеребчик, и настырный, как молодой бык. Нет, Антонио не ошибся. Он все ясно понял с первого взгляда.

Стараясь сдержать стон, Антонио вцепился в край стола. Боже праведный… Он закрыл глаза в немыслимом блаженстве. Согнутый вдвое, он буквально распластался на широкой столешнице. На нем оставались пиджак и рубашка с галстуком, однако брюки с подштанниками свалились куда-то к ботинкам, выставив на обозрение голые, покрытые пухом ягодицы.

Морщась от боли и наслаждения, он упивался каждым движением, каждым ударом, которым награждал его этот крепкий жеребчик. Никогда еще удовольствие не было столь глубоким и полным… Одно мгновение боли — и бесконечный восторг…

Дикарь, просто дикарь, успел подумать Антонио, уносясь в высоты чувственной радости. Грязное, грубое животное… Секс-машина…

Он снова закрыл глаза, почувствовав на себе крепкие, грубые руки парня.

— Так, — едва выдохнул он. — Да… да… так… Антонио открыл глаза в тот самый момент, когда прямо перед ним, в нескольких метрах от стола, распахнулась входная дверь. В ужасе он впился глазами в дверной проем. Дорис Баклин! Он назначил ей примерку на десять пятнадцать!

Жгучая краска стыда залила ему щеки. Лучше уж сразу умереть…

Дорис Баклин застыла в дверях, судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом, как выброшенная на берег рыбина, не в силах отвести взгляд от смуглого парня, уверенно продолжавшего свое дело, слегка склонившись над ведущим модельером-дизайнером 7-й авеню Антонио де Рискалем: важнее ничего на свете для него не существовало. В довершение всего, словно одной Дорис Создателю показалось мало, из-за ее плеча выглядывала потрясенная Лиз Шрек.

Антонио закрыл глаза, опустил подбородок на столешницу и застонал от отчаяния. Как бы он хотел, чтобы половицы сейчас расступились, поглотив его с головой… О-о, а еще лучше, чтобы гром небесный обрушился прямиком на Дорис Баклин и эту чертову секретаршу, испепелив их!

Стон восторга, который испустил парнишка, завершив свое дело, лишь добавил новые краски в это сюрреалистическое полотно.

— Я кончаю, — выдохнул парень, — кончаю… Резкий звук захлопнувшейся двери вернул Антонио к реальности. Приоткрыв один глаз, он убедился, что женщины действительно ушли, и только после этого осторожно открыл глаза.

Жеребчик наконец-то отвалился от Антонио, но тот даже не почувствовал этого. Он устало заставил себя оторваться от стола.

Стягивая презерватив, парень гордо заметил:

— Смотри, через край!

Антонио даже не взглянул в его сторону. Настроение было паршивейшее. Он краем уха уловил шлепок плюхнувшейся в корзину для мусора резинки.

Парень натянул джинсы и быстро застегнул молнию.

— Ну что, как я тебя? — Довольная улыбка растянула его лицо от уха до уха. — В следующий раз засвербит, только свистни.

Антонио медленно обернулся. Уперев в парня невидящий взгляд, он выдохнул:

— Пошел вон.

— Чего-о? — В голосе парня зазвучали нотки угрозы. — Слушай, ты… За тобой должок. Три сотенных. — Он протянул руку ладонью вверх. — Я тебя трахнул? Давай плати.

Да, меня трахнули, потерянно подумал Антонио. Или я сам себя трахнул?

Парень вызывающе сделал пару шагов вперед.

— Три сотни, гад, — прорычал он.

Как автомат, Антонио подтянул брюки, достал бумажник и вынул оттуда три хрустящие сотенные бумажки.

— А теперь убирайся… — повторил он еле слышно.

— Чего стряслось-то? — Парень зло уставился на него. — Тебе не понравилось?

— Да уходи ты! — взмолился Антонио. Он рухнул во вращающееся кресло за столом и сжал голову руками. Затем резко вскинул глаза: — Не туда! Через другую дверь!

— Да ладно тебе…

Он услышал, как дверь за парнем захлопнулась. Наконец-то он один.

Он просидел не шелохнувшись довольно долго: не было ни сил, ни малейшего желания возвращаться в реальность. После того, что случилось… Непонятно, как вообще он сможет взглянуть в глаза Лиз или Дорис Баклин.

На какое-то мгновение его охватило отчаяние. Что же делать?

Решение пришло неожиданно, пронзив простотой и ясностью. Анук. Его жена. Нужно срочно позвонить Анук…

Он с силой потер вспотевший лоб.

Анук скажет, что делать. Она умеет найти выход из самой безвыходной ситуации.

Дрожащей рукой он потянулся к телефону и набрал домашний номер, с нетерпением считая про себя звонки. Один… Два…

"Анук… Анук… Анук…" — мысленно посылал он сигналы домой, нетерпеливо барабаня нервными пальцами по стеклянной столешнице.

Неужели она уже ушла?

— Она должна подойти, — пробормотал он тихо. — Анук, подойди же! Ну пожалуйста!.. О Господи, — молил он, — только бы она была дома!

Четыре звонка. Пять…

— Ну пожалуйста, ну же… — стонал Антонио, слушая, как в его квартире на 5-й авеню раздается уже шестой звонок.

5

— Когда-нибудь, — нежно проворковала Анук де Рискаль, поглядывая в обрамленное черепаховой рамой зеркало на своего парикмахера, — ты доиграешься. Отрежут тебе твою штучку. Тогда не ищи у меня сочувствия.

— О-о! — в притворном ужасе простонал Вильгельм Сент-Гийом, профессионально-небрежно поигрывая мягкими, сверкающими и черными как вороново крыло волосами Анук. — Ах, гадость, гадость, гадость… Ну и как нам сегодня спалось? — Парикмахер говорил с легким, едва заметным акцентом жителя континента.

— Нам спалось превосходно, спасибо, — язвительно отозвалась Анук. Окруженная королевской роскошью обитой томно-фиолетовым бархатом и обставленной в русском стиле девятнадцатого века спальни, она улыбалась зеркальному отражению своего похожего на паука парикмахера, который каждые три дня, пока она оставалась в своей городской квартире, приходил к ней, чтобы в уединении ее апартаментов совершить очередное таинство с ее волосами.

Вильгельм подозрительно покосился на нее в зеркало и слабо всплеснул руками:

— Неужели же я, который знает каждый сантиметр этой прелестной головки и который не видел вас целый месяц…

— Понятно, не видел, Вильгельм. Я же была в Карайесе и Лас-Хэдасе.

— А я-то думал, что в Бразилии… — Его пальцы, похожие на щупальца паука, ловко орудовали с волосами. — Видите ли, у меня прекрасная память, и эти крохотулечки-шрамики за этими очаровательными ушками… Их определенно не было там до вашего отъезда… — Он торжественно приподнял всю массу ее волос и внимательно осмотрел кожу за ушами. — Я бы сказал, это работа Иво Питэнгея, точно, его. — Глаза парикмахера сверкнули, метнув на Анук в зеркало торжествующий взгляд. — Мадам сделала себе еще одну подтяжку! — прошептал он убежденно.

Анук даже бровью не повела.

— Мне кажется, что у Уильяма С.Уильямса, родом из Чикаго, штат Иллинойс, слишком длинный язык, — быстро проговорила она. — И рот, который лучше держать на замке. Иначе мадам не просто придется подыскать себе нового парикмахера — ей придется пустить по городу слушок, что и этот акцент, и эта коротенькая приставка к имени — и то и другое крайне подозрительные — всего лишь игра воображения отпрыска мясника из трущоб Саутсайда. — Она многозначительно подняла брови, и темно-топазовые глаза ее засверкали. — Я ясно выражаюсь, Уилли, милый?

Вильгельм Сент-Гийом застыл с открытым ртом, рука со щеткой повисла в воздухе.

— Откуда вам это известно? — прошипел он, напрочь позабыв об акценте.

— Мне это известно давным-давно, — как бы между делом заметила Анук, не переставая постукивать ноготком по бархатной обивке ручки кресла. Затем в голосе ее зазвучало раздражение. — Ну, а теперь приступим, надеюсь? Времени у меня в обрез, ты же знаешь.

Вильгельм Сент-Гийом, он же Уильям С.Уильямс, понял, что сражаться бессмысленно: исход схватки предрешен. Опустив голову, он молча принялся за дело, ловко расчесывая, взбивая и укладывая прекрасные волосы Анук де Рискаль.

Анук сидела прямо, холодно улыбаясь. Ее радовала тишина и внезапное замешательство мастера. В ее руках, руках пчелиной королевы-матки нью-йоркского великосветского улья, сходились нити огромного влияния. Одно ее слово могло возвысить или погубить куда более влиятельного человека, чем Вильгельм Сент-Гийом, к тому же она терпеть не могла дураков. Анук де Рискаль принадлежала к тем представителям рода человеческого, кого не дай Бог заиметь врагом: пощады не жди. Она не побрезгует ни одним оружием из своего арсенала, если потребует необходимость.

Чего ради она терпит Вильгельма, лениво подумала Анук, прекрасно зная ответ. Конечно же, она прекрасно все понимала. В искусстве ухода за волосами Вильгельм, что Моцарт в музыке или Ван-Гог в живописи. Из всей армии парикмахеров, перебывавших за последние годы в ее роскошных апартаментах, только ему по силам это чудо. Из-под его рук волосы Анук выходили удивительными: густые и легкие, сверкающие и живые, иссиня-черные, как вороново крыло, они даже при ярчайшем солнечном свете сохраняли свою первозданную красоту, ни единым проблеском не выдав предательской рыжины. Вот потому она его и терпит. В его искусстве лучшего не сыскать.

Коварная усмешка мелькнула в углах ее полных, красивой формы, чувственных губ. Конечно, и ему можно найти замену. Кто лучше ее знает, как зажигаются и гаснут звезды на небосводе Нью-Йорка? Манхэттен — это стартовая площадка для взлета, на которой постоянно рождаются, восходят и закатываются человеческие судьбы. Самый модный сегодня визажист или стилист в мгновение ока могут стать позавчерашней новостью, закончив дни свои под забором. Подобное здесь случается постоянно. А она, Анук де Рискаль, единственная владеет правом сначала находить эти маленькие сокровища, а затем выбрасывать их, заменяя новыми. А иначе какой смысл во власти, если не можешь ею пользоваться?

Где-то в глубине, под острым умом и насмешкой, бесконечными пластическими операциями и изысканным макияжем Анук де Рискаль скрывались сердце уличной девчонки и душа торговки наркотиками.

Очень высокая, 177 сантиметров, Анук была удивительно хороша собой — той редкой красотой, которая неподвластна возрасту. В профиль она представляла классический образец красоты южноамериканского типа, если же смотреть на нее анфас, то нежным овалом лица, словно высеченного из драгоценной слоновой кости цвета меда, с манящими, влекущими глазами цвета тигрово-дымчатого топаза, она могла посрамить многих юных красавиц. Природа одарила ее густыми блестящими волосами, и совершенно неважно, как она их носила — гладко зачесанными, просто распущенными или, ее последнее увлечение, взбитыми в легкие локоны по моде конца прошлого Века, запечатленной на картинах Чарльза Гибсона, — их обязательно украшали старинные бриллиантовые заколки, своеобразный фирменный знак Анук де Рискаль. Стройная, всего 50 килограммов, она словно создана была для демонстрации экстравагантных туалетов ее мужа.

Что касается возраста, то Анук уже сделала выбор, решив остановиться на тридцати девяти, напрочь забыла о днях рождения и даже свой зодиакальный знак превратила в тайну, достойную КГБ. Пусть другие задувают свечи и сгорают от нетерпения в ожидании подарков. Она, Анук де Рискаль, жаждет лишь одного подарка — во веки веков — и уже его себе преподнесла. Этим и вправду достойным подарком стал паспорт с исправленной датой рождения, не раз уже выдержавший самую тщательную проверку на всевозможных границах. Анук так искусно и так давно лгала о своем возрасте, что реальность потеряла для нее четкие очертания, и она и вправду забыла, сколько ей лет.

Анук верила во многое: деньги, власть и даже злых духов, не верила лишь одному — что старость может быть элегантной. Она сражалась с ней до последнего, не брезгуя ни единым средством, лишь бы оставаться молодой как можно дольше. Так долго, пока точку не поставит сама природа, запечатлев на ее лице вечную, от уха до уха, усмешку, как это случилось с несколькими ее знакомыми. Вот почему так важно было найти самого лучшего из всех известных хирургов, прежде чем решаться на очередную подтяжку.

В прошлом месяце, когда она ездила к доктору Иво Питэнгею, это была ее шестнадцатая операция. Сколько там существует ее видов? За несколько лет Анук испытала на себе все.

Ритидектомия — обычная подтяжка, которая включает натяжение кожи, устранение второго подбородка и убирает морщины на шее.

Имплантация скул, позволяющая подчеркнуть скулы.

Блефаропластика, при которой убирают лишнюю кожу вокруг глаз.

Коронарная подтяжка — для горизонтальных морщин.

Дермабразия — удаляет верхний стареющий слой кожи.

И, наконец, последняя процедура — в общем списке, но, увы, не в ее жизни, — коррекция пигментных пятен, при которой сосудистая сетка и выдающие возраст пятнышки удаляют аргонным лазером.

Конечно же, Уилли прав. Анук исчезла вовсе не затем, чтобы совершить прогулку в Лас-Хэдас и Карейес. Там она уже восстанавливала силы после операции, а до этого неделю провела в Рио в клинике доктора Питэнгея, где прославленный кудесник совершил не просто обычное чудо подтяжки, но превзошел самого себя, сделав подтяжку кожи лба.

Анук холодно улыбнулась своему отражению: а вот этого ты не заметил, правда, Уилли?

Итак, теперь ее кожа снова мягкая и упругая, как у девушки. Еще на какое-то время удалось скрыть, отодвинуть признаки возраста: сколько ни старайся, это схватка с заведомым финалом. Подтяжки и коррекция, высший пилотаж в косметике — вот и все, что в ее силах. Но другого выхода нет: она не позволит старости восторжествовать. По крайней мере, пока есть силы ей противостоять.

А вот сил у нее хватит на двоих.

Приглушенный звонок телефона прервал ее размышления. Два звонка, три, четыре…

Она почувствовала, как в ней вскипает раздражение: неужели во всем доме некому ответить?

Звонки прекратились. Уильям, еще не прощенный, молча продолжал колдовать над ее волосами. Через секунду в дверь спальни мягко постучал дворецкий. Откашлявшись, он бесстрастно и негромко проговорил:

— Мадам, вас просит месье.

Взглянув на него в зеркало, Анук вздохнула:

— Спросите, могу ли я перезвонить ему, Банстед.

— Хорошо, мадам, — Банстед беззвучно растворился, но тут же появился вновь. — Прошу прощения, мадам, но месье говорит, что это чрезвычайно важно.

— Ну хорошо. — Анук высокомерно откинула в сторону руку, и, прежде чем дворецкий успел подойти на нужное расстояние, Вильгельм, дабы заслужить снисхождение, схватил трубку и с готовностью и услужливостью преданной собачонки передал ей. Поблагодарив его одним из своих „взглядов", она жестом отослала его в сторону. Затем, убрав волосы за ухо, поднесла к нему трубку.

— Дорогой, Банстед сказал мне, что дело не терпит отлагательств? — Она заговорила в той самой легкой и веселой манере, которая немедленно дала Антонио понять, что Анук не одна.

Несмотря на разделявшее их расстояние, в голосе Антонио она явственно услышала отчаяние:

— Анук, благодарение Богу, ты дома! — Он тяжело дышал. — Ты должна мне помочь!

Она вся собралась, сведя брови в ниточку. В виске начала пульсировать кровь, предвещая мигрень. Прикрыв микрофон рукой, она сурово взглянула на Вильгельма:

— Исчезни на пять минут.

Потом, когда дверь за ним закрылась, убрала руку с телефона:

— Антонио, дорогой мой, что случилось?

— Мне нужна твоя помощь. — Голос мужа звучал как-то жалко и растерянно.

— Слушаю тебя.

— Я… Не знаю, как и начать… Мне так стыдно…

— Дорогой, я не смогу тебе помочь, если ты не возьмешь себя в руки и не объяснишь мне, что произошло.

— Да-да, я понимаю…

— Тогда вперед, — скомандовала Анук. — И не надо так убиваться. Я уверена, все не так страшно… Антонио? Ведь правда?..

— Это страшно… Анук вздохнула.

— Я внимательно тебя слушаю.

— Это касается Дорис Баклин. У нее сегодня утром была примерка…

— Дальше?

— Ну… она не состоялась.

— Ах-ах. И это все?.. Антонио, ты будешь говорить наконец?

— Она… Они с Лиз сунулись ко мне, хотя должны были ждать моего приглашения.

— Так? Ага, кажется, я поняла. Можешь не объяснять. Ты не был примерным мальчиком в тот момент. Я права?

— Да… — Голос мужа упал до еле слышного шепота.

— Та-ак. Ну и что же ты натворил?

— Я… Понимаешь, меня сегодня просто распирало…

— И ты подобрал кого-то… Merde! Ты когда-нибудь сделаешь выводы?..

— Но как же я мог предположить, что они ко мне сунутся?

— Представляю, в каком ты был виде. — Анук умела быть откровенно циничной.

— Н-ну… да…

— И в тот самый момент они тебя и застукали? Flagrante delicto,[2] так сказать?

— Если б еще при этом не было Лиз… Внезапно Анук залилась звонким смехом:

— Ну как же тебе не стыдно!

— Анук, это вовсе не смешно! Ты же знаешь, Дорис близка с Розамунд Мосс. Они дружат со школы, или вроде того. А мне уже обещали заказы для новой мадам президентши, и вот теперь… Розамунд Мосс отправится прямиком к Биллу Блассу или Адольфо!

— Лишь в том случае, если Дорис проговорится.

— Конечно, проговорится… У нее вид 5ыл, как у рыбы…

— Дорогой мой, она будет держать язык за зубами. Это я тебе почти гарантирую. А теперь выбрось все из своей маленькой головки, займись работой и сотвори что-нибудь потрясающее. А об остальном позабочусь я.

— Но как, Анук?

— А это уж предоставь решать мне. Поверь, все будет в порядке.

— Но я просто не представляю, как мне смотреть в глаза Дорис. И даже Лиз… — продолжал стонать Антонио.

— Я же сказала: я обо всем позабочусь. Так что успокойся, обещаешь? Да, скажи мне только одно: Дорис не была пьяна? С ней такое случается.

— Я… я не знаю.

— Ну, ладно, не волнуйся, слышишь? Сейчас я займусь звонками. Увидимся позже, на церемонии прощания. Ну, бодрее, малыш, выше голову! Это еще не конец света, поверь Чао!

6

Застряв в медленно движущемся потоке транспорта в центре города, Змей слегка приглушил мотор мощного „харлея-дэвидсона", с нетерпением выглядывая малейший просвет впереди. Едва слева от него образовалось свободное пространство, он нажал на газ и мотоцикл оглушительно взревел.

Лениво откинувшись назад на обитом кожей сиденье и зажав в вытянутых руках изогнутые в форме вилки рычаги руля, он как сумасшедший рванулся с места, так что длинные волосы под нацистским шлемом, похожим на ведерко для угля, взметнуло ветром, и, безо всякого предупреждения подсекая движущиеся автомобили, занял левый ряд.

Чтобы избежать столкновения с ним, водителю „кадиллака-севиль" пришлось резко вильнуть в сторону и ударить по тормозам. Змей услышал визг тормозов, грохот удара и скрежет покореженного металла — в зад „севилю" врезалось идущее сзади такси.

Не обращая внимания на крики и проклятия в свой адрес, заглушенные ревом мотора и скрытые клубами сизого дыма, Змей невозмутимо мчался по 2-й авеню, оставив далеко позади разъяренных автомобилистов. Запрокинув голову, он громко расхохотался: не впервой ему оставлять за собой погнутые бамперы и помятые крылья, и этот случай не последний!

Одного взгляда на Змея было достаточно, чтобы вызвать ужас и отвращение. Его довольно приятное и молодое лицо — ему исполнилось лишь двадцать восемь — портили длинные, до плеч, жирные волосы, а черные усы и длинная неопрятная борода могли бы вызвать зависть у еврея-хасида. С одного уха свисало огромное золотое кольцо, одну ноздрю пронзала золотая серьга, от подбородка и до кончиков пальцев тело его покрывала татуировка, а желтовато-карие глаза посматривали на мир искоса, украдкой. Люди его сторонились — отчасти из-за репутации лютого рокера, тянувшейся за ним, отчасти из опасения подцепить от него блох.

На 5-й улице он повернул налево и медленно двинулся в сторону жилых кварталов Ист-Виллидж, внимательно поглядывая по сторонам. Панорама ему явно не нравилась. Черт знает куда это катится мир? Повсюду натыкали каких-то дерьмовых художественных галерей и прочей дряни. Нет, прежде все было не так. Пускай даже более убогим, но так ему нравилось больше. Да ладно, Воины Сатаны правят здесь целым кварталом, так что хоть в этом плане все по-старому. Но и тут надо держать ухо востро: в момент все переменится, только отпусти вожжи.

Растянув губы в зловещей усмешке, он довольно хмыкнул. Еще пара минут, и он будет на месте. Первым делом — глоток пива и немного „дури", а уж потом навестит Шерл, старушку. Они вместе уже три года, а „лиска" все будоражит его… Ну, в том есть его заслуга, он научил ее многому. Девчонка облизывает его, как корова теленка…

Его рот еще шире расплылся в усмешке. Одной мысли о Шерл довольно, чтобы поставить его на уши. Хороша, чертовка, ноги из ушей, а уж остальное… И волосы до задницы, как у Кристал Гейл, а вот под блузкой могло бы быть и побольше… Да нет, чего уж канючить. Такую пусти по улице — мужики слюной изойдут.

Он повернул в ту часть Ист-Виллидж, которая носила название Алфавит-Сити, миновал А-авеню и двинулся к Б-авеню. Вот и добрался до места — на южной стороне, в самой сердцевине квартала высился шестиэтажный арендный дом, рядом с которым у тротуара стояли штук двадцать сияющих „харлеев". Присмотр за ними не требовался: какой дурак позарится на собственность Воинов Сатаны! Уж лучше сразу заказать по себе панихиду.

— Эй, братан! — громко окликнул его кто-то.

Змей кивнул, подкатывая мотоцикл к краю тротуара и одной ногой опираясь о бордюр. С размаху ударив ладонью о протянутую ладонь, он поприветствовал плотного двухметрового гиганта, одетого почти так же, как и он, вот только в отличие от шлема Змея голова его была повязана пиратской черной косынкой, полностью скрывающей волосы. Они сцепили в приветствии руки, скрестив запястья.

— Салют, Трог! — рявкнул Змей. — Ну, как житуха?

— По-о-ря-ядок… — Трог кивнул на мотоцикл Змея, еще слегка постукивающий остывающим мотором. — Врубил катушку? Немного надо еще подкрутить.

— Да знаю… — Зажав одну ноздрю пальцем, Змей высморкался: от холодного воздуха у него закладывало нос.

Словно ковбой с лошади, он быстро соскочил с мотоцикла и, присев на корточки, принялся рассматривать машину, как мадам новую шлюху.

— Всю ночь на него ухайдакал, клепал дыры, чтобы к утру затарахтел. Видать, еще придется с ним колупаться, но в другой раз. Сейчас бы попрыгать с какой-нибудь телкой…

— Эй, только не с моей!

— А на черта она мне, когда есть Шерл?

— Ну тогда трогай, — хохотнул Трог. — Хотя чуток придется потерпеть.

— Чего-о? — уставился на него Змей.

Трог ткнул пальцем куда-то в неопределенность.

— Умотала куда-то пару-тройку часов назад. Сказала, поглазеть на витрины, или что-то такое. — Трог мрачно покачал головой. — Суки! Все им мало! Только бы нацепить какого дерьма… Моя тоже… Только отпусти — придется задницу заложить.

Засунув руки за ремень, Змей со злостью саданул носком ботинка по задней шине.

— Дерьмо-о… — процедил он сквозь зубы. — Когда вернется, я ей устрою… Она у меня запомнит… Визг будет стоять аж на всю округу!

— Эй-эй, — успокаивающе протянул Трог, — не бери в голову… Шерл, в общем-то, хорошая девка…

— Да ну? — вскинулся Змей. — Ничего, будет знать, как шляться где-то без разрешения! — Он снова слегка нагнулся и, зажав теперь уже другую ноздрю, громко высморкался. Затем, ссутулив плечи, зашагал по лестнице, ведущей ко входу.

Нет, он просто не понимал, что порой вселялось в Шерл. Чертовка просто сама напрашивалась! Сколько раз он ее учил, и все же Шерл нет-нет да ускользала куда-то без его ведома. Потом оправдывалась, что бродила по улицам, глазела по сторонам на площади Святого Марка или забредала в Уэст-Виллидж. Однажды сунулась даже в самый центр, принцесса, тоже мне, мать ее! А он ведь ее предупреждал, подчас и поддавал даже, чтоб не забывала, кто тут хозяин. В подобных случаях Шерл вымаливала у него прощения, обещая, что больше ни разу не выйдет из дому одна.

Перешагнув через вдребезги пьяного мотоциклиста, валявшегося прямо в проходе, Змей направился к ближайшему холодильнику и выхватил оттуда банку пива. Щелкнув крышкой, снова вышел на улицу мимо на медленной скорости двигался автомобиль, доверху набитый подростками. Заметив завистливые взгляды, устремленные на сияющие в лучах солнца мотоциклы, он подумал, что одна лишь мысль о пристанище Воинов Сатаны, мимо которого они проезжают, должна будоражить им кровь. Доносящийся откуда-то резкий женский смех переполнил чашу его терпения. Запустив банкой с пивом в сторону мостовой, он наблюдал, как из нее фонтаном взметнулась вверх пена.

О дьявол! Подчас он ненавидел женщин! Все они — продажные сучки. Безмозглые похотливые сучки.

Что ж, чем дольше не вернется Шерл, тем ей же хуже. Поплатится своей задницей.

Да где, черт побери, она шляется?

7

То ли офис Олимпии Арпель, расположенный в районе восточных 60-х улиц, стилизовали под хозяйку, то ли ее собственный облик был запланирован Создателем конкретно под этот офис, сказать трудно, и посетители подчас терзались сомнениями, какая причина первична.

Строго современное и аскетичное помещение было решено в чисто геометрических пропорциях, уставлено черными кожаными креслами с отделкой из нержавейки и затянуто шерстяным ковровым покрытием от одной глянцево-белой стены до другой. Мебель для офиса поставила фирма „Мисс ван дер Роэ", рабочий стол Олимпии украшал огромный стеклянный сосуд с редким цветком, а со стен взирали на посетителей фотографии манекенщиц, забранные в хромированные рамки под стекло и развешанные повсюду с математической точностью. Никакого беспорядка и ни единой детали, которая могла бы характеризовать его обитательницу, в кабинете не было, если не считать огромной стеклянной пепельницы, переполненной окурками с длинными белыми фильтрами, перепачканными в губной помаде.

Складывалось впечатление, что дизайнер сознательно избегал отвлекающих внимание украшений, а намеренно резкий, беспощадный свет призван был напоминать посетителю о реальности, подчеркнув все его естественные, но тем не менее нелестные недостатки.

Олимпия Арпель как нельзя лучше отвечала своему окружению: худая и маленькая, одетая в строгого покроя твидовый костюм без всяких украшений и вычурностей, с лицом, напоминавшим по форме крышку гроба, с крупным крючковатым носом и удивительными, цвета морской бирюзы глазами. Если добавить к этому кожу, напоминающую сначала скомканный, а затем плохо расправленный пергамент, и готовую уже картину забрать в рамку прямых, цвета перца с солью волос, то перед вами хозяйка кабинета Олимпия Арпель.

Заядлая курильщица, прикуривавшая одну сигарету за другой, она никогда не делала более четырех затяжек на сигарету и резким нервным движением быстро гасила их.

Задумчиво маршируя вокруг сидевшей на стуле девушки, Олимпия пристально рассматривала ее, и глаза ее оценивающе светились. Щелкнув зажигалкой, она закурила очередную сигарету, тут же утонув в клубах дыма.

— Узнаешь эти лица? — спросила она Ширли. Голос ее звучал сипло и резко. Зажатой в руке сигаретой Олимпия описала полукруг, указывая на фотографии на стене.

Девушка кивнула:

— Они фотомодели?

Олимпия раздраженно покачала головой.

— Не-ет, они не просто модели. Это супермодели, детка. — Она сделала ударение на предпоследнем слове. — Девочки с обложек. Каждая зарабатывает не меньше пятисот долларов в час. „Вог", „Спаркл", „Харперз базар" — дальше можешь продолжить этот список сама — и все они продаются благодаря этим лицам. — Олимпия с наслаждением затянулась, откинула назад голову и выпустила к потолку струю дыма, завившуюся кольцами дракона. Затем загасила сигарету в переполненной пепельнице и сняла с носа очки „бен франклин". Прохаживаясь вдоль стены, она слегка касалась ими каждой фотографии, около которой ненадолго задерживалась. — Атланта Дэйрин. — Легкий удар. — Франческа Кафка. — Еще удар. — Вайяна Фэрроу. Джой Затопекова. Оби Кьюти. Мелва Риттер. Кики Уэстерберг… — Удары следовали один за другим.

Олимпия остановилась и, сложив на груди руки, повернулась к девушке, тряхнув волосами. Ее тонкие губы, подкрашенные ярко-оранжевой помадой, тронула легкая улыбка. — Все это мои девочки. Я их нашла, я их открыла. Я сделала из них звезд, какими они стали теперь. — Она опять помахала в воздухе очками, и в голосе ее на мгновение зазвучала нежность. — Хороши, правда?

Девушка сидела спокойно, успевая лишь поворачивать голову, чтобы следить за быстрыми взмахами руки Олимпии.

— И правда, очень красивые… — прошептала она благоговейно.

— Да уж я думаю, — самодовольно проговорила Олимпия, усаживаясь за стол, и девушке внезапно представился странный карточный образ: две Олимпии, одна за столом и вторая, отраженная вниз головой в полированной поверхности стола. Королева моделей. Козырная дама в царстве красоты.

Олимпия склонилась вперед, и глаза ее сузились.

— А знаешь, чего у меня нет? — вкрадчиво проговорила она.

Девушка отрицательно замотала головой, ожидая ответа.

Опять щелкнула зажигалка. Олимпия, прищурившись, разглядывала девушку сквозь клубы дыма.

— Кристи Бринкли, — проговорила она, не отводя от девушки цепкого взгляда. — Джерри Холл. — Олимпия внимательно следила за ее реакцией. — Возможно, на их уровень могла бы подняться Вайяна Фэрроу, а может, и нет. Время покажет. — Она еще ниже склонилась над столом, потрясая очками перед носом девушки. — А вот ты точно сможешь. — Словно для пущей убедительности, Олимпия энергично кивнула. — Я это за версту чую. — Она откинулась на стуле, продолжая вертеть в руках очки.

— Но… Я еще не знаю, хочу ли я стать моделью, — неуверенно пролепетала девушка. Она чувствовала себя не в своей тарелке: все это внимание, к которому она не привыкла, и вообще этот чужой, недобрый мир…

Глаза Олимпии стали колючими.

— Конечно, хочешь, — сказала она сурово. — Каждая девушка хочет стать супермоделью.

Словно вспомнив, что пора использовать очки по назначению, а не как указку, Олимпия водрузила их на нос. Ей хотелось схватить девчонку и как следует встряхнуть, чтобы вернуть ей разум. Без сомнения, это самый прелестный экземпляр из всех, на кого Олимпия когда-либо положила глаз. А уж Олимпия Арпель, основатель и единственная владелица фирмы „Олимпия моделс, Инк.", на своем веку повидала немало самых изысканных молодых женщин со всего света. Пусть ее фирма и не столь известна, как „Форд" или „Вильгельмина", но у нее надежная репутация и она располагает огромным штатом надежных красавиц, регулярно на нее работающих.

К легкой досаде Олимпии, за ее конторой водилась и другая слава: агентство для начинающих. Стартовая площадка для моделей по пути наверх.

Ее до глубины души уязвляли непостоянство и изменчивость ее девочек. Она находила эти алмазы и тут же начинала их шлифовать: показывала ведущим стилистам и визажистам, отправляла к фотографам, платила за то, что их холили, и даже учила, как двигаться и позировать. И после всех этих трудов сверкающие бриллианты покидали ее, даже не поблагодарив, соблазнившись райскими кущами „Вильгельмины", „Форда" или „Золи".

Однако сегодня, впервые за двадцать четыре года существования ее агентства, Олимпия столкнулась с совершенно иной проблемой, о которой раньше не подозревала. Как старатель, готовый долгие годы промывать песок ради единственного самородка, она не теряла надежды, что рано или поздно найдет свою золотую жилу — то неповторимое лицо, которое заставит с удвоенной силой биться сердца людей. Найдет свой самородок, который положит начало другой золотоносной жиле. И вот она нашла его! Олимпия все больше убеждалась, что эта девушка, застывшая перед ней, потупив глаза, и есть тот самородок. Ее самое грандиозное открытие. Ее собственный „Кохинор" или „Звезда Индии", находка всей ее жизни, ее неземное сокровище. Олимпия безошибочно определила редкую фотогеничность девушки: высокие острые скулы, превосходная кожа, неподражаемая природная грация. А волосы… Длинные, до пояса, густые волосы… Да она посрамит саму Джерри Холл! О Господи…

И подумать только, если бы не чистая случайность, она никогда бы на нее не наткнулась!

В центре города дел у Олимпии было мало, и уж совсем никаких — в Ист-Виллидж. Что там у них происходит в этой части Нью-Йорка, ее волновало мало. В то утро она оказалась в этом районе чисто случайно: она пропустила вернисаж одной из своих подруг, а сегодня был последний день работы ее выставки.

Однако до галереи Олимпия так и не добралась. Едва такси затормозило у светофора на площади Святого Марка, как она заметила это потрясающее создание, беспечно пересекавшее улицу, словно простая смертная, тогда как ей по праву принадлежал венец богини.

Олимпия Арпель была не из тех, кто позволяет Еленам Троянским проскользнуть у них между пальцев. Несмотря на свои шестьдесят один год, она двигалась с быстротой молнии. Сунув двадцатидолларовую бумажку водителю и не дожидаясь сдачи, она выскочила из машины, ухватив за руку ошарашенную девушку, прежде чем та успела сообразить, что происходит.

И вот теперь они здесь, в ее студии.

Но все ее усилия, ее восторг от сознания, что удалось найти истинный облик девяностых годов, грозили разбиться о нечеловеческое упрямство девчонки.

О небо! Надо же встретить самую прекрасную женщину в мире, чтобы услышать: она вовсе не хочет быть моделью!

Олимпия решила пустить в ход самое мощное оружие, подкрепив его успокаивающей, почти материнской улыбкой:

— Послушай, что я тебе скажу, дорогая. Я готова подписать с тобой контракт прямо сейчас. Тут же, немедленно. — Она вновь села за стол, сияя улыбкой.

— Ну, что ты на это скажешь?

— Я… не знаю… — пробормотала девушка. — Все это так неожиданно, понимаете? — Она тряхнула головой, слегка откинув ее и взметнув вверх занавес золотисто-каштановых волос. Ее неповторимые аквамариновые глаза, сверкающие серебром и сапфирами, огромные, сияющие, влажные, смотрели на Олимпию с очаровательной невинностью и смущением.

— Ну конечно же, ты этого не ожидала, — мягко промурлыкала Олимпия, снова выпрямляясь на стуле.

— Но в моем бизнесе подобное случается сплошь да рядом. В большие города приезжают много девушек из провинции, и часто юные красавицы, даже не помышлявшие о мире моды, становятся супермоделями. — Олимпия помахала в воздухе рукой. — Это город Мечты, малышка. Волшебная страна Оз…

Девушка смущенно поежилась, ее темные ресницы дрогнули:

— Но контракт…

— Контракт, контракт… Подумаешь, проблема, — шутливо проговорила Олимпия. — Обычная бумага… Куколке нужно всего лишь поставить под ним свое имя. А уж остальное будет зависеть целиком от меня. Если мне удастся заинтересовать Альфредо Тоскани, возможно, он сам займется созданием твоего досье… — Она оборвала себя на полуфразе, заметив, что девушка недоуменно нахмурила лоб. О Господи, в это невозможно поверить: она даже слыхом не слыхивала об Альфредо Тоскани! Да где же она провела все эти годы? Имя Тоскани ни мало ни много входило в Большую четверку вместе с Аведоном, Скавулло и Скребневски.

— Альфредо Тоскани, — терпеливо принялась объяснять Олимпия, снова закуривая, — один из самых могущественных фотомастеров в этом городе. Он работает исключительно с самыми важными клиентами: супермоделями, женщинами света, кинозвездами. Его работы даже выставлены в музеях. Я уверена, что ты видела его фотографии, просто не задумывалась о том, кто их автор. — Она опять взмахнула рукой, указав на портреты на стене. — Большинство из них — его работа. Ну, а теперь… — Олимпия хлопнула в ладоши. — Подписание контракта не должно тебя пугать. Это обычная формальность, и он нужен, чтобы защитить твои права, так же как и мои. Затем, как только будут готовы твои снимки, на сцену вступаю я и принимаюсь искать для тебя работу. — Она ослепительно улыбнулась.

— И вы думаете, что я правда заработаю… — Голос девушки дрогнул.

— Пятьсот долларов в час? — Олимпия покачала головой. — Это не для тебя, — проговорила она. — Я начну предлагать тебя за тысячу.

Девушка потрясенно молчала.

— Вы считаете, я столько стою?.. — наконец прошептала она. — Т-ты… Тысячу долларов в час?

Олимпия чуть заметно усмехнулась.

— Таким образом за три дня рекламных съемок ты заработаешь двадцать четыре тысячи. А теперь подумай, в чем тут выгода заказчика. Сообразила? Ведь это твое лицо поможет ему продать миллион флаконов увлажняющего крема, губную помаду или шарфики. Так что настоящая выгода у него. А ты лишь продала продукт.

Олимпия довольно откинулась назад и улыбнулась.

— Что ты делаешь сегодня после обеда?

Девушка снова напряглась, явно колеблясь. Она не предупредила Змея, что уйдет из дому, и знала, какая последует реакция. Он на дух не выносил, когда она уходила куда-то без разрешения, да еще на несколько часов, как сейчас. Надо было хотя бы позвонить ему… Но он тут же начнет орать, требуя, чтобы сию же секунду возвращалась назад. А что, если пока не звонить? Может, потом, когда она расскажет ему о возможности заработать тысячи долларов, он обрадуется и смягчится?

Она медленно опустила голову.

— Я… я свободна, — выдавила она, и тут же мысленно содрогнулась: не пришлось бы страшно жалеть об этом решении.

— Отлично. — Олимпия походила сейчас на генерала, выигравшего сражение. Она поднялась, обогнула стол и подошла к девушке, чтобы пожать ей руку. — Значит, договорились. Добро пожаловать в новую жизнь.

Ширли Силверстайн не могла поверить в свое счастье. Перед ней распахнулись вдруг двери волшебной страны, совершенно незнакомой ей и неизведанной до сих пор ее жизнь представляла лишь одну цепь неудач и страданий. Возможно, многое сложилось бы иначе, если бы не ее отец, погибший, когда она была еще совсем ребенком. Однако судьба распорядилась по-своему, и Эйб Силверстайн, занятый на строительстве высотного здания на Манхэттене, оступился на строительных лесах и, пролетев восемь этажей, рухнул на 86-ю улицу, оставив вдовой жену Рут и шестилетнюю Ширли. Но, как оказалось, истинной трагедией для девочки обернулась не сама смерть Эйба, а реакция на нее матери.

Рут Силверстайн обрела утешение в религии, примкнув к секте евангелистов боговдохновенных.

Секта была небольшой, ее скорее можно было назвать культовой группой, а возглавил ее лишенный духовного сана баптистский священник брат Дэн. Урожденный Дэниел Дэйл Дадли, он был родом откуда-то из Кентукки и в основу своего учения поставил веру в то, что внутри каждого человека скрывается дьявол и только наложением его, брата Дэна, рук можно изгнать беса из детей человеческих.

Брат Дэн требовал, чтобы члены его маленькой преданной группы все, что имеют, отдавали церкви, так что большая часть пенсии, заработанной тяжелым трудом Эйба Силверстайна, а также выплаты по страховке перекочевали в карман брата Дэна.

А еще спустя четыре месяца туда же перешла и большая часть наследства, оставленного Эйбом: брат Дэн уговорил Рут Силверстайн отправиться с ним под венец.

— Теперь мы будем жить в церкви, — сказала Рут Ширли в день своего бракосочетания. — Конечно, она скромнее, чем эта квартира, но там значительно лучше, поскольку место это благословенно. — Глаза Рут, когда она произносила эти слова, сияли. — Больше нам не придется бояться дьявола.

Церковь оказалась маленьким двухэтажным строением в одном из закоулков Бруклина, зажатым между прачечной и косметическим кабинетом, стены которого были покрыты обоями „под кирпич", а над входом был синий неоновый крест.

По ночам Ширли слышала, как за стенами скребутся крысы.

— Ну, вот мы и прибыли, — жизнерадостно возвестила Олимпия.

Невидящий взгляд девушки устремлен был из бокового окна такси на улицу, и голос Олимпии, прервавший размышления Ширли, заставил ее вздрогнуть.

— Это городская квартира Альфредо Тоскани, — объяснила Олимпия, указывая на огромный дом, уходящий в глубину тихого жилого квартала. — Его студия занимает два верхних этажа.

Ширли глубоко вздохнула, стараясь найти в себе силы, и перешагнула порог.

Ожидание стало уже надоедать Змею. Не слишком ли долго он болтается тут, высматривая эту девчонку?

Закидывая ногу на сиденье мотоцикла, он жадно раздевал взглядом молоденькую пуэрториканочку, с самодовольным видом переходившую улицу. При каждом шаге девушки ее атласно-черные волосы веером взлетали вверх.

Змей ухмыльнулся: с такой-то походочкой попробуй удержись! Разве настоящий мужчина такое пропустит? Эти туго обтянутые джинсами ягодицы кого хочешь сведут с ума, а уж если вообразить, что там под ними…

Он врубил на полную мощь тихо урчавший мотор, чтобы привлечь внимание девушки, и почти тотчас же поймал на себе оценивающий взгляд ее черных влажных глаз.

„Класс!" — подумал он, окунаясь во внезапно накатившую горячую волну. На какое-то время он полностью забыл о Ширли. С ума сойти — прямо перед ним, на улице, потрясающая испанская кошечка!

8

Да, это утро для Анук де Рискаль выдалось на редкость деловым. Выпроводив Вильгельма, она почти час просидела на телефоне, мысленно благословляя того, кто изобрел кнопочный телефон вместо диска, сохранив тем самым неприкосновенными ее сверкающие ноготки. Ведь только для того, чтобы начать ликвидацию последствий случившегося, потребуется полдюжины звонков, не меньше.

Она кинула беглый взгляд на расписанный по часам день: время всех встреч вписано роскошной авторучкой аккуратным, как ее учили, изящным почерком в специальный кожаный блокнот фирмы „Гермес". Что ж, что бы ни произошло, навыки, полученные в юности, остаются с вами навечно. Анук обреченно вздохнула.

Листая странички с записями, она сухо усмехнулась: какая самонадеянность! Столько встреч на один-единственный день. 9.45 — Вильгельм. 12.00 — собрание женского благотворительного комитета в отеле „Плаза" по поводу проведения рождественского обеда с танцами. 14.00 — встреча с Лидией Земм: новое оформление гостиной. 15.30 — церемония прощания с Рубио.

И это не считая официального обеда на двадцать четыре персоны, который они с Антонио дают сегодня вечером!

Она отбросила записную книжку обратно на стол. Что ж, обед и прощание с Рубио отменить нельзя, но за этими двумя исключениями все запланированное на вторую половину дня, придется отложить. Сейчас самое главное и безотлагательное — нейтрализовать последствия поступка ее мужа. Если скандал коснется Антонио, тень его падет и на нее. Значит, нужно действовать быстро и решительно.

Анук раздраженно сжала губы, и тотчас по обеим щекам ее, от носа ко рту, пролегли тонюсенькие, в волосок, морщинки. Одна мысль о том, что на нее может быть брошена тень, выводила Анук из себя. Ну уж дудки! Не для того она билась за место под солнцем, чтобы так запросто уступить его. Она сумеет постоять за себя. У светского общества свои законы, и, если они тебе не по вкусу, дело твое. Но сделай хотя бы вид, что следуешь принятым правилам. Именно на этом строила Анук варианты защиты Антонио, тщательно выбирая ходы. Придется заняться санобработкой. О, как Анук ее ненавидела!

Она подняла трубку телефона. Звонок номер один. Вирджиния Нотон Роттенберг, вице-президент благотворительного комитета, президентом которого в этом году была избрана Анук де Рискаль.

Набирая номер, Анук мысленно представила себе Вирджинию: длинная, с лошадиной внешностью, угловатая. Унылая стареющая наследница одной из самых старых и самых унылых аристократических династий Нью-Йорка. Недвижимость. Газеты. Вложения. Власть.

Слишком много денег и слишком мало свежей крови в роду.

— Резиденция Роттенбергов, доброе утро, — раздался в трубке древний, с одышкой, мужской голос.

— Будьте любезны миссис Вирджинию Роттенберг.

— Как о вас доложить, простите?

— Анук де Рискаль.

— Одну минуту, мадам. Пожалуйста, подождите.

Ждать пришлось довольно долго.

— Привет, Анук? Что стряслось? — Голос Вирджинии Нортон Роттенберг, обожающей лошадей и выражающейся на языке тех, кто их обслуживает, звучал хрипло и гнусаво, как у Нэнси Кулп из фильма „Простаки в Беверли-Хиллз".

— Вирджиния, мы так давно не виделись… Я знаю, это моя вина, и все же… Дело крайне срочное. Не могла бы ты вместо меня провести сегодня собрание комитета?

— Переходи на галоп, Анук. Конечно, проведу. С удовольствием. Что, задать им там трепака, пусть поскачут? Ха-ха-ха!

— Э-э… Думаю, это не обязательно.

— Да ладно, не бери в голову. Все будет по высшему разряду. — Вирджиния опять хохотнула.

Анук на секунду нахмурилась, но тут же расправила лоб:

— Значит, я могу надеяться, что все будет в порядке?

— Точнехонько! Я перезвоню тебе и дам знать, что девицы решили. Эти курицы на все способны, ха-ха!

— Спасибо, Вирджиния. Я тебе так признательна. Увидимся вечером, на обеде.

— Ну пока, ха-ха-ха!

Анук быстро положила трубку, облегченно вздохнув: хотя бы этот звонок уже позади. Вирджиния не упустит возможности поиграть на чужих нервах. Вот из кого получился бы отличный армейский старшина!

Звонок номер два. Клас Клоссен, один из трех — нет, теперь, когда на стало Рубио, из двух — помощников ее мужа.

На этот раз дислокация ей ясна больше. Сильный голос Анук звучал решительно и спокойно.

— Класкин, дорогой, это Анук.

— Анук? Слава Богу, ты вернулась! — Голос Класа обволакивал, завораживая мягкой ирландской мелодичностью. — Этот город без тебя — пустыня. Как там Мехико?

— А как ты думаешь? Ме-е-хи-ко есть Ме-е-хико, — протянула Анук. — Как обычно. Вода в бутылках, но море солнечного света. Правда, я начинаю там тосковать по нью-йоркской зиме. Послушай, chéri, я увижу тебя на прощании с Рубио?

— Конечно. Уж это событие я не пропущу ни за что на свете. А в чем дело?

— Да просто я засомневалась — а вдруг ты не придешь.

Клас позволил себе довольно хохотнуть:

— А как же иначе мне убедиться, что этого типа больше нет и он не вернется, чтобы поквитаться со мной?

Анук с упреком пощелкала языком:

— Ну-ну, малыш, спокойнее. Я знаю, что между вами пробежала кошка, но, право же… Зачем же так сволочиться?

— Наверное, ты права. О мертвых либо хорошо, либо ничего.

— Вот именно, — мило подхватила Анук, тут же мастерски всаживая огромный кухонный нож в живую рану. — Особенно когда сам висишь на волоске.

Она услышала, как на другом конце провода Клас судорожно втянул в себя воздух, и жестко усмехнулась. Она прошлась по больному. Удар ниже пояса. Но что же делать, малыш? Сам напросился, Класкин, дешевка ты редкая.

Затем, безо всяких усилий Анук вернула голосу прежнюю беззаботность и легкость: переключению скоростей на полном ходу, не дав человеку опомниться, ее учить не нужно. Сначала удар поддых — затем рука помощи.

Как правило, результат равен чуду.

— Поверь мне, Класкин, я звоню вовсе не для того, чтобы тебя обидеть, — защебетала она. — Au contraire, chéri.[3] Я хочу рассказать тебе кое-что, от чего у тебя дух захватит. — Анук щедро покатала на языке последние слова.

— Уже рассказала, — ответил Клас, не пытаясь даже скрыть обиду и напряжение.

— Не-ет, нам нужно поговорить лично, наедине. Сейчас я не могу объяснить тебе, в чем дело, но поверь мне, новость просто потрясающая. Назовем это, — она весело рассмеялась, — первым рождественским подарком.

— Анук! — Клас в один момент превратился в сгорающего от нетерпения ребенка. — Это несправедливо, ты же понимаешь! Ты должна все рассказать мне сейчас.

Ага! Топазовые глаза Анук засветились торжеством. Ну наконец-то рыбка клюнула! Осталось только осторожно подтянуть ее к берегу. Однако пусть еще чуть-чуть побарахтается-посопротивляется, иначе какой же тут азарт?

— Нет-нет, Класкин. Придется несколько часиков потерпеть. Но поверь мне, ты просто с ума сойдешь от восторга. Ну, мне пора! До встречи на церемонии! Постарайся приехать пораньше.

— Значит, хорошие новости, да? — Клас никак не хотел отпускать ее.

— Превосходные, можешь не сомневаться.

— Ну так я буду там самым первым!

Анук снова рассыпалась звонким, мелодичным смехом:

— Вот и прекрасно, Класкин. Ча-ао!

Прекрасно, удовлетворенно сказала она себе. Все еще улыбаясь, Анук опустила трубку слоновой кости на рычажок. Ей удалось сыграть на его любопытстве. Наверняка в его светловолосой головке прокручиваются сейчас всевозможные образы, один соблазнительнее другого.

Итак, два звонка сделаны. Осталось еще пять.

Номер Дорис Баклин ей пришлось поискать в записной книжке. Ответила горничная:

— Квартира Баклин.

— Доброе утро. Миссис Баклин дома? Это Анук де Рискаль.

— Нет, мадам. Миссис Баклин уехала.

— Не могли бы вы подсказать мне, где я могу ее найти?

— Нет, мадам, не могу. Миссис Баклин не нравится, когда я рассказываю лишнюю информацию такого рода.

Анук едва не взорвалась от ярости. Чертовы горничные! Она просто ненавидела это племя! В тех редких случаях, когда они не воруют и не судачат о хозяевах за их спиной, тут же начинают важничать и задирать нос, считая себя чуть ли не членами семьи.

— У меня и вправду очень срочное дело, — проговорила Анук, извлекая из своего арсенала самые обольстительные голосовые модуляции. — Если б вы просто сказали мне, где я могу найти миссис Баклин в середине дня…

— Простите, мадам…

— Да поверьте же мне! Я вовсе не собираюсь вас подводить! Обещаю ни словом не выдать, что узнала об этом от вас. Хотя в данном случае она была бы только рада. — Анук оседлала одного из любимых своих коньков. Слова соскальзывали с языка легко и ясно, как самая искренняя правда.

— Ну ладно… — Долгая пауза выдавала еще остатки сомнений, и Анук представила, как в туговатом мыслительном механизме прислуги с трудом начинают вращаться шестеренки. Наконец, на другом конце трубки раздалось неохотное: — У нее встреча в ресторане за завтраком.

Анук слабо улыбнулась.

— Вы могли бы сказать, в каком именно? Последовала очередная длинная пауза, затем горничная пробормотала что-то неразборчивое. Анук уставилась на трубку. Она никогда не слышала о таком ресторане. Где это может быть?.. О Господи, да это же „Le Cirque"! Эта кукла с соломенными мозгами не может даже правильно произнести название!

— Спасибо, — любезно прощебетала Анук. Она бы с радостью добавила сейчас: тупица, но сдержалась, хотя сомнений в умственных способностях собеседницы у нее не было. — Вы мне так помогли…

В трубке зазвучали сигналы отбоя, и Анук захлестнула очередная волна ярости. Эта идиотка повесила трубку раньше нее!

Телефонный звонок номер четыре. „Le Cirque".

Этот номер Анук разыскивать не пришлось. Она быстро набрала несколько цифр, которые помнила наизусть вместе с другими из самых необходимых: размер обуви, шляп и одежды.

— „Le Cirque" — чем-могу-служить? — единым духом выпалила трубка.

— Многим, Генри, многим. Это Анук де…

— Мадам де Рискаль! — скороговорку сменил теплый и выразительный тон. — Какое счастье!

Вполне возможно, самодовольно подумала Анук. Лесть ее мало волновала, она полагалась ей по рангу, и Анук давно к ней привыкла. К тому же она обладала слишком трезвым умом, чтобы не понимать: если, избави Бог, она когда-нибудь слетит со своего пьедестала, все двери, которые сейчас широко распахнуты перед нею, тут же захлопнутся перед самым ее носом.

— Я тоже рада слышать вас, Генри, — мягко проговорила она. — Я понимаю, что требую слишком многого, но…

— Ни слова больше, мадам де Рискаль! Ваш столик будет ждать вас.

Вот это по-нашему! Анук упивалась пьянящим ощущением могущества. Кто-то из простых посетителей, заказавший столик две недели назад, в мгновение ока вылетит из списка из-за нее, Анук де Рискаль!

Теперь необходимо срочно заручиться партнером. „Le Cirque" относился к тем ресторанам, где не принято появляться без сопровождения. Да даже будь это и не так, она не могла бы явиться туда одна: Дорис мгновенно поняла бы, что Анук оказалась там ради встречи с нею. Нет, нужно сделать так, будто встреча их произошла совершенно случайно.

Интриги, интриги… Но, чтобы сохранить за собой положение на самой вершине социальной лестницы, нужны мозги стратега и математическая точность.

Пятый звонок. Дэвид Кэмберленд. Ее непременный спутник на всех приемах и светских раутах, на которых по занятости не мог присутствовать Антонио. Известен также как возлюбленный Класа Клоссена.

Очаровательный, остроумный, симпатичный Дэвид, обожающий всевозможные чудачества и экстравагантности почти так же, как коллекционирование предметов искусства. Столь же порочен, сколь и занятен. Такой же прожженный проходимец, как и она. Вдвоем с Анук они составляли превосходную пару — изысканный комплект для уничтожения репутаций и приготовления фарша из врагов.

Набрав семь цифр, Анук немного подождала. Дэвид отозвался после третьего звонка.

— Дэвид, радость моя! — Анук знала, что такое эксцентричное начало Дэвиду по душе. — Ты чем-нибудь занят? Да-да, сейчас?.. Ты знаешь, случилось трагедия, и мне необходимо срочно возникнуть в „Le Cirque" — Анук вслушивалась в резкий голос Дэвида, и на ее прекрасное лицо наползала легкая тучка. — Что значит „предположительно будешь"? — Последовала небольшая пауза. — О да, я понимаю… — Анук позволила голосу отразить подходящую случаю удрученность. — Конечно же, это срочно, сердце мое!.. О нет, даже не стоит рассказывать. Поверь, иначе я не стала бы звонить тебе в самый последний момент. — Набежавшая тучка так же внезапно исчезла с ее лица, и на устах Анук заиграла солнечная улыбка, согрев своим сиянием ее глаза. — Ты просто чудо… Полностью с тобой согласна. Значит, я заеду за тобой через час с четвертью. И помни, я твоя должница, дорогой…

Улыбаясь, она положила трубку на место. Вот за нею и еще один светский должок — наилучшая валюта в ее мире. Подчас даже более могущественная, чем расплата наличными. Что ж, это понятно: что значат деньги в высших сферах? Песок в Сахаре…

Осталось сделать всего лишь два звонка. И первым делом нужно подыскать подход к этой воинственной старухе.

Она набрала номер офиса мужа, точнее, его приемную.

— Офис мистера Рискаля, — коротко скрипнула Лиз Шрек.

Анук взялась за дело с лету. Интересно, ей показалось, или голос у секретарши сегодня и вправду более брюзгливый, чем обычно? С Лиз ничего нельзя сказать наверняка: даже в самые солнечные дни от одного взгляда на нее скулы сводит.

— Лиз, дорогая, это Анук!

Пауза показалась Анук заметно более долгой, чем обычно. Спустя какое-то время Лиз напряженно ответила:

— Да, мадам де Рискаль?

Ого, подумала Анук. Лучше слегка сбавить темп. Старая карга явно не в духе.

— Я звоню по поводу прощальной церемонии с Рубио, — заворковала она. — Она состоится в три тридцать?

— Ну разве что время изменили, не предупредив меня. — Казалось, каждое слово Лиз сочилось ядом.

Анук не могла сдержать улыбки. Похоже, картинка в кабинете Антонио произвела на старуху неизгладимое впечатление.

— Отлично, — продолжала она мягко. — Я просто звоню, чтобы уточнить. Значит, мы встретимся там. О да, Лиз…

Женщина на другом конце провода тяжело вздохнула:

— Слушаю, миссис де Рискаль.

— Вы не могли бы прийти чуть-чуть пораньше? Есть одна проблема, которую мне хотелось бы с вами обсудить.

Пауза опять значительно затянулась.

— Что ж, хорошо, — вызывающе выпалила секретарша. — Я постараюсь…

— Я так вам призна…

Связь внезапно оборвалась. Опустив трубку, Анук поежилась. Отвратительное создание!

Итак, звонок номер шесть. Лидия Клоссен-Зем.

— Мастерская дизайнера Лидии Земм, — раздалось в трубке. — Доброе утро.

— Здравствуйте. Это Анук де Рискаль. Лидия у себя?

— Секундочку, пожалуйста. — В трубке что-то щелкнуло, и долгую паузу заполнила музыка. Анук отнесла трубку подальше от уха и взглянула на часы фирмы „Картье", выполненные в египетском стиле. Нужно поторопиться, если она хочет застать Дорис в „Le Cirque". Скоро уже одиннадцать.

В трубке снова щелкнуло, и она услышала голос Лидии:

— Анук, дорогая! — Как и у Класа, приходившегося ей братом, у Лидии был легкий ирландский акцент.

— Я как раз собиралась звонить тебе, чтобы подтвердить время встречи. Все в порядке, мы будем у тебя сегодня во второй половине дня. Не спрашивай, как нам это удалось, но мы сумели заполучить эскизы и образцы для твоей гостиной. Они уже готовы. Мы едва живы, сидели чуть ли не всю ночь, но результаты того стоят. Они просто восхитительны, честное слово! И, как ты и просила, все сделано в рекордные сроки.

— О Лидия, — простонала Анук, — ты меня просто убиваешь! Я знаю, ты все вверх дном перевернула, лишь бы закончить работу к сегодняшнему дню, но я-то хотела, чтобы все было готово вчера… Послушай, а нельзя отложить нашу встречу до понедельника? Тут кое-что…

— Голос Анук постепенно стих, как бы сам собой.

— Ну, это не совсем удобно, — отозвалась Лидия с явным недовольством.

— Ах, ты так мила, — пропела Анук. — Иногда я сама удивляюсь, как ты меня терпишь… — Ни капли не удивляюсь, тут же пронеслось в мозгу, поскольку фамилия де Рискаль — главный бриллиант в твоей короне. А после оформления моей гостиной ты получишь заказы еще от десятков безмозглых подражателей, которые будут умолять тебя сделать для них что-то подобное. — Ты и вправду считаешь, что это не слишком неудобно?

— Конечно, Анук, — устало проговорила Лидия.

— Ты просто чудо, дорогая… Значит, в понедельник, в это же время?

— Договорились…

— Вот и отлично. Тогда до встречи. Чао, дорогая! Итак, со звонками покончено, пора переходить к макияжу. Забрав волосы на затылке и заколов их бриллиантовыми заколками, Анук нанесла на лицо коллагеновый лосьон и, дав ему впитаться, наложила поверх розовую пудру, а на щеки немного розово-лиловых румян. Причесала щеточкой брови, подкрасила ресницы, чуть-чуть высветлила кожу под бровями и подвела глаза лиловым карандашом. Последний мазок — немного розовой пудры по всему лицу и вишневая помада с блеском для губ.

Анук действовала быстро, уверенно и через двадцать минут была уже совершенно готова. Ее лицо — ее палитра — сияло свежими красками, как только что завершенная картина. Выразительные глаза Анук сверкали вызовом, губы обещающе приоткрылись. Она внимательно осмотрела себя: ослепительная, роскошная, сияющая красотой и богатством женщина — одна на миллион. Королева Манхэттена во всей красоте и силе.

Анук еще раз придирчиво посмотрела в зеркало: все в порядке. Неотразима.

Поднявшись, она подошла к шкафу: нужно выбрать одежду так, чтобы сразить наповал.

А разве бывает иначе?

9

Темно-синий седан сотрудников полицейского управления Кочины и Толедо, с ревущей сиреной и слепящей мигалкой, резко затормозил, не дотянув метров двести до здания. Дальше дорогу преграждали наспех припаркованные синие с белым полицейские фургоны. На многих еще крутились мигалки, а из передатчиков доносились обрывки разговоров. Машин собралось столько, что они полностью перекрыли улицу. Прямо у обочины застрял многоместный фургон бригады судебных экспертов, а все пространство перед домом контролировали полицейские в униформе, обнеся его специальной желтой лентой, чтобы немного осадить толпы зевак, бродячих псов и представителей прессы.

— Вот черт, — буркнул Кочина и раздраженно вздохнул. — Ну ладно, придется пробираться отсюда.

Кармен Толедо, сидевшая за рулем, рассеянно кивнув, скользнула со своего места наружу. Они внимательно осмотрели богатые, выстроившиеся в три ряда дома, — обычная улочка, сразу за 5-й авеню, тихий оазис внутри шумного мегаполиса.

— Эй, Фред, что там случилось? — услышали они голос репортера из „Дейли ньюс", едва приблизились к зданию.

— Пока говорить рано, Берни, — лениво бросил Кочина, ныряя под ленту, которой полиция обнесла место происшествия, и не обращая внимания на репортера.

Детектив Фред Кочина служил в полиции уже двадцать один год, причем первые восемь патрулировал этот район. В его жилах текла кровь потомственного полицейского: отец служил в городском полицейском управлении Нью-Йорка, да и все прочие Кочина, как из нью-йоркского нижнего Ист-Сайда, так и из югославского Загреба, славились своим бесстрашием, педантичностью и отчасти старомодной лояльностью. Слишком старомодной, чтобы позволить сутенерам, проституткам, жуликам, насильникам и убийцам верховодить во вверенном им районе.

За первые восемь лет службы старомодные методы Фреда Кочины снискали ему и уважение, и проклятия — в зависимости от того, как на него смотреть: как на представителя власти или как на уличного копа. Он был известен тем, что сначала стрелял, а уж потом задавал вопросы, — завидный талант, которым, увы, ни один из его прежних двух партнеров, давно уж обретших успокоение на глубине в два метра под землей, не обладал.

В конце концов комиссар полиции понял, что лучше уж двинуть его вверх по служебной лестнице, предложив престижное место инспектора уголовной полиции: расследования преступлений увлекут молодого Кочину, а значит, на улицах станет чуть меньше отважной пальбы.

Кочина к повышению отнесся серьезно, быстро доказав, на что он способен.

Красавцем он не был — жилистый и крепкий в молодости, теперь он медленно, но верно превращался в картофельное пюре. Густая когда-то шевелюра с годами превратилась в жесткую седую щетину, едва прикрывающую макушку. Да и отменный аппетит с пристрастием к югославской сливовице красоты не добавляли, сказавшись в лопнувших капиллярах на носу, как у киноактера Уильяма Клода Филда, и мясистых щеках. Бледно-голубые глаза Кочины под резкими изломами колючих седых бровей поглядывали на мир с подозрением.

Если не считать жены, у Кочины был только один друг, любивший его и безоговорочно ему веривший, — его напарник. Точнее, напарница.

Тридцатичетырехлетнюю испанку Кармен Толедо можно было бы считать привлекательной, если бы она сама не противилась этому изо всех сил. Ее черные волосы были подстрижены чуть ли не под корень, сверкающие черные глаза обдавали холодом, впиваясь в собеседника с жестким вызовом, и даже нос-пуговка не спасал положение. Постоянно нахмуренное лицо, на котором улыбка была редкой гостьей, не позволяло увидеть еще одно богатство Кармен — превосходные белоснежные зубы. Высокая, под 170 сантиметров, и стройная, она напоминала стальной прут. Плюс ко всему под смуглой кожей играли мускулы культуристки, а при первом же сигнале опасности Кармен принимала стойку быка, готового забодать трейлер.

Но правду говорят, что внешность обманчива. Кармен была замужем, вполне счастлива в браке и за одиннадцать лет супружества родила пятерых детей. Друзья считали ее прекрасной женой и прекрасной матерью.

Такова была напарница Фреда Кочины.

За четыре года совместной работы Кочина и Толедо раскрыли больше преступлений, чем любой другой из восьми инспекторов нью-йоркского городского полицейского управления. И вот сейчас, в 11 часов 3 минуты, подняв воротники своих пальто, они спешили на очередное место преступления.

— Наверх, — быстро подсказал им молоденький полицейский, когда в дверном проеме возникли их затянутые в кожу силуэты. — Третий этаж.

Кочина тяжело зашагал вверх по лестнице, Кармен Толедо устремилась следом за ним.

На третьем этаже один из членов полицейской бригады возился с дверью квартиры 3-Б, устанавливая новый замок. Напротив, в соседской квартире, насколько позволяла цепочка, была приоткрыта дверь, из-за которой с нескрываемым любопытством выглядывала древняя старушенция, держа на поводке такую же древнюю безшерстную собачонку.

Не останавливаясь, Кочина решительно прошагал вглубь квартиры. Толедо держалась чуть позади.

Они оказались в просторной, метров в двадцать с лишним гостиной, Вдоль одной стены которой тянулась стойка, переходящая в кухню, а напротив деревянные жалюзи скрывали два больших окна. В глухой кирпичной стене был выложен камин, облицованный белым мрамором, с середины потолка свисал огромный круглый светильник. Мягкая сборная мебель пастельных тонов, расставленная на роскошном ковре, образовывала уютный уголок для отдыха, центром которого являлся дубовый кофейный столик со стеклянной столешницей. За круглым обеденным столом, тоже из дуба, стояли четыре деревянных стула с узорными спинками, в подвешенной в углу клетке бился попугай, а в углу лежала груда белья, рассортированного на несколько стопок, словно для прачечной. По стенам квартиры были развешены огромные фотографии, с которых на посетителей взирали красивые женщины, судя по всему, фотомодели.

Приятное местечко, домашнее и уютное, надежное пристанище от грязи и мерзости города.

И все же его мерзкие щупальца дотянулись и сюда.

Группа экспертов из криминальной полиции, натянув перчатки, обшаривала квартиру в поисках улик преступления и отпечатков пальцев. Волосы, кусочки кожи, соскребы с пятен крови, содержимое пепельницы и двух высоких стеклянных бокалов… Увесистый пергаментный мешок постепенно заполнялся.

Не вынимая рук из карманов и слегка выставив вперед правое плечо, чтобы проложить себе дорогу, Кочина и Толедо прошли по узкому коридору в спальню, чтобы тут же застыть на пороге, в потрясении от увиденного.

— О Господи! — выдохнула женщина. — Вот дерьмо… — Зажав рот рукой, она заметалась в поисках ванной и следующие пару минут провела, согнувшись над унитазом. Даже Кочину, успевшего за годы службы привыкнуть ко всякому, прошиб холодный пот. К горлу подкатила тошнота.

На пропитанных кровью простынях раскинулась обнаженная женщина. Руки и ноги погибшей неестественно изогнуты конвульсиями ужасной смерти, лица же не было совсем. Ни носа, ни глаз. То, что раньше могло быть лицом, сейчас от самого подбородка и до макушки, представляло собой неузнаваемое месиво. Жуткое кровавое мясо.

Ну, хватит, сказал себе Кочина. Отныне и навсегда с мясными продуктами кончено. Только вегетарианская кухня. Сил больше нет смотреть на окровавленные куски мяса, особенно вот такие…

— А волосы?.. — Челюсть его отвисла, оборвав фразу на полуслове. О Боже! А он-то считал, что навидался всякого!

Девушка была скальпирована.

— Волосы мы не нашли, — отозвался Джо Рокчи, один из экспертов-криминалистов. — Ни волоска. Этот тип, похоже, прихватил скальп с собой. Аккуратно сработано. У вас там, случаем, не числится в розыске какой-нибудь маньяк-парикмахер?

— Что о ней известно? — резко оборвал его Кочина, отводя глаза от места кровавой бойни и чувствуя, как в нем закипает раздражение.

— Ее звали Вайяна Фэрроу, — ответил Джо. — По крайней мере, она известна под этим именем. Фотомодель. — Он ткнул пальцем в фотографии, вывешенные в ряд на стене спальни. — Ничего была девочка, а?

Оглядевшись, Кочина кивнул. Вайяна Фэрроу и правда была восхитительна. Что-то от Синди Кроуфорд, Кристи Бринкли и Паулины Порижковой вместе взятых. Длинные пепельные волосы, прекрасная кожа, мягкие черты лица.

Кочина нахмурился:

— Кого-то она мне напоминает. Мог я знать ее раньше?

— Конечно, мог, — кивнул Рокчи. — Это же девочка с обложки. Как раз на обложке „Вог" в этом месяце ее фото.

— Ты что, заинтересовался моделями? — Кочина хитро прищурился.

— Да нет. Просто вон там свалены новые оттиски. Для следующего номера. — Рокчи кивнул на кипу бумаг на туалетном столике.

— Отпечатки с них уже сняли?

— Сняли, не волнуйся.

Кочина взял в руки верхний снимок и принялся его разглядывать. Типичное фото для обложки, сделанное Ричардом Аведоном. Но девушка и вправду была потрясающе хороша! Нежный точеный подбородок, переходящий в высокие, чуть тронутые румянцем скулы. Серо-голубые глаза, слегка оттененные кофейно-фисташковыми тенями, или как там они называются, эти краски? Прекрасные брови, густые и естественные, нарочитая небрежность прически — длинные изумительные волосы закинуты на одну сторону. Влажные полные губы, чуть ярче натуральных, и вызывающе-розовые пластиковые клипсы, свободно свисающие из ушей.

Вайяна Фэрроу. Красавица. Топ-модель. Разрушенное, уничтоженное, мертвое мясо.

Из ванной вернулась Толедо: обычно смугло-оливковая кожа женщины сейчас приняла нездоровый бледный оттенок. Она кивнула в сторону убитой:

— О Господи, шеф. Какое чудовище способно решиться на такое? О Бог мой…

— Чудовище, точно, чудовище… — прорычал Кочина. — Красавица и чудовище. — Он обернулся к высокому седоватому чернокожему человеку в роговых очках, который брал соскреб из-под ногтей убитой. — Эй, Брасуэлл, каким оружием он воспользовался?

Брасуэлл Ляру взглянул на него снизу вверх и пожал плечами:

— Пока еще слишком рано делать выводы, Фред. Какой-то нож, по-моему.

— Изнасилована?

— Похоже. А может, и нет. Они могли лечь в постель и по обоюдному согласию.

— Ты уверен, что убийца — мужчина?

— Вскрытие скажет точнее, но судя по пятнам внизу живота… — Он кивнул. — Да, я уверен, что это сперма.

Кочина повернулся к другому эксперту.

— В квартире есть следы взлома?

— Нет. Замки на входной двери в порядке, да и домофон работает. Мы все проверили. Похоже, она сама впустила его. Может, даже пришли домой вместе.

— Кто ее обнаружил?

— Мы. Из ее агентства позвонили в службу спасения, кто-то из фирмы „Олимпия моделс". У них офис на 65-й, неподалеку от Мэдисон. Она не явилась вчера на съемки, и сегодня утром они забили тревогу. Двое наших ребят нашли домовладельца, тот открыл нам замок, ну, тут мы ее и увидели…

— Хорошо бы проверить показания этого домовладельца. А заодно допросить соседей. Они ничего не слышали?

— Мы только еще начинаем опросы.

— Когда, по-вашему, произошло убийство?

— Позапрошлой ночью. Или ранним утром. — Брасуэлл опять пожал плечами. — Что-то между полуночью и шестью часами утра, я думаю.

— Черт! Значит, прошло уже тридцать — тридцать шесть часов!

— Точно, — вмешался один из экспертов. — Я в этом уверен.

Кочина вздохнул, задумчиво потирая пальцами нос-картошку. С момента убийства прошло уже почти полтора суток. А в подобных случаях результат во многом зависит от первых сорока восьми часов. С каждым последующим часом шансов найти убийцу становится все меньше. Еще двенадцать, ну, пусть восемнадцать часов — и эти драгоценные первые двое суток с момента убийства истекут безвозвратно.

— Газетчики уже учуяли сенсацию, — мрачно проговорила Толедо.

— А ну, расскажи-ка, что ты обо всем этом думаешь? — буркнул Кочина.

Кармен Толедо медленно покачала головой.

— Ты знаешь, — медленно проговорила она, забирая оттиск журнальной обложки из рук Кочины и внимательно его разглядывая, — тот, кто это сделал, просто псих. Я хочу сказать, что обычному убийце духу не хватило бы сотворить подобное с такой красоткой. — Она задумчиво посмотрела на коллегу. — Мне кажется, его просто бесила ее красота.

— Возможно, — мрачно согласился Кочина, закрывая глаза, чтобы не видеть чудовищной сцены. — Или же он охотился за париком из натуральных волос.

10

"Le Cirque". Время ленча.

Вереница припаркованных в два ряда лимузинов брала начало у первого элегантного навеса над входом в ресторан и тянулась почти до середины квартала, подобно дорогому, сияющему полированным металлом и хромом поезду. Снаружи, у входа, их уже поджидал фотограф, держа в одной руки фотоаппарат, а в другой зажженную сигарету.

— Ну, как я выгляжу, дорогой? — бросила через плечо Анук де Рискаль Дэвиду Кэмберлену, пока шофер помогал ей выйти из темно-синего „фантома". Анук появилась без верхней одежды: ее роскошные баргузинские соболя остались в машине. Анук называла ее „мой гардероб на колесах".

— Великолепно! — почти пропел Дэвид глубоким баритоном. — Если бы я мог, я просто съел бы тебя.

— Если бы ты мог, — едко отпарировала она сквозь зубы, на секунду задержавшись на мостовой, чтобы дать возможность фотографу сделать снимок, — я бы отправилась на край света.

— Ах, Нуки, Нуки… Мы с тобой так похожи… Они оба весело рассмеялись, довольные этой маленькой перепалкой.

— Бр-р! Холодно! — Анук поежилась, взяла Дэвида под руку и прижалась к нему. — Давай-ка быстро внутрь, чтобы сразить их там всех наповал.

— Ну, тебе к этому не привыкать, дорогая.

Она довольно усмехнулась, выдернула руку из-под его руки и впорхнула в „Le Cirque" так, словно это обычная забегаловка рядом с ее домом. Хотя, кто знает, может, так оно и есть?

Анук де Рискаль умела подать свой выход. Врожденный инстинкт и чувство стиля, ее надежные помощники, помогали ей оставаться в центре всеобщего внимания, а благодаря мужу-модельеру она вот уже пять лет возглавляла список самых элегантных женщин Нью-Йорка.

Ее появление в ресторане произвело желаемый эффект и сегодня: головы присутствующих повернулись в ее сторону, и Анук почти физически ощутила горячую волну зависти, которой обдали ее женские взгляды. Каждая клеточка ее ликовала.

— Мадам де Рискаль! — пылко кинулся ей навстречу хозяин ресторана. — Вы просто восхитительны!

Она знала об этом и без него.

На Анук был черный костюм из буклированной шерсти от Антонио де Рискаля. Специальный заказ, единственный в своем роде. Она ясно дала Антонио понять, что произойдет, если ему взбредет в голову предложить второй такой же кому-нибудь еще. Изящную, элегантную юбку на высоком, похожем на тореадорский корсаже и короткий летящий жакет оживляла канареечно-желтая шелковая блуза, расписанная яркими махровыми розами. Ансамбль дополняли длинные черной кожи перчатки и черные кружевные чулки, а вместо украшений — букетик из перламутрово-розового шелка и клипсы в тон ему. Шляпа с широченными полями и черные же, изготовленные на заказ туфли, были тем мазком, который придавал ее облику совершенство. Шляпу Анук не сняла даже в ресторане — а иначе зачем вообще ее надевать?

Не оставалось никаких сомнений: Анук де Рискаль по праву считалась самой элегантной из всех собравшихся в переполненном ресторане женщин, жизнь которых всецело была посвящена уходу за собственной внешностью.

Когда метрдотель проводил их к столику Анук, Дэвид снова слегка коснулся ее локтя. Далеко идти не пришлось — их столик стоял в нише перед одним из двух огромных, скрытых занавесками окон: одно из самых лучших мест в ресторане.

Острые глаза Анук быстро и оценивающе скользнули по залу: пока она грациозно-лениво опускалась на диванчик, полускрытый навесом из лилий, ниспадающих на него откуда-то сзади. Знакомая до деталей обстановка: запотевшие серебряные ведерки для шампанского, официанты, открывающие бутылки, чтобы предложить посетителям снять пробу, знакомые роскошные канделябры на стенах, напоминающие по форме экстравагантные стебли тюльпанов, роспись на стенах, посвященная жизни французского двора. Сами французы называют эту технику росписи singerie, что в вольном переводе можно передать словом „обезьянник". На редкость удачное выражение. Картины изображали обезьяноподобных мужчин, одетых в забавные туалеты французских придворных восемнадцатого века, любезничающих с разряженными обезьянками-женщинами в напудренных париках.

Ирония ситуации не ускользнула от острых глаз Анук: если оставить в стороне современные туалеты, то рассевшиеся на мышиного цвета диванчиках и креслах, обитых розовым бархатом, завсегдатаи ресторана казались точными копиями французской обезьяньей знати, летящей в грохочущих экипажах навстречу гильотине.

Анук профессионально отметила несколько дорогих, ручной работы костюмов на дряхлых мужских телах, давным-давно уже переваливших пору расцвета, и на мгновение задержала взгляд на роскошных нарядах и дорогих украшениях нескольких женщин, чей возраст не поддавался определению. Что ж, деньги способны противостоять даже времени, делая доступными любые из известных под солнцем средств и позволяя менять туалеты к завтраку, обеду, коктейлю и ужину.

Обрывки разговоров достигали ее слуха и вновь растворялись в общем гуле:

— Вообрази только, сначала ее мать увела у нее любовника, а затем убежала с ним, и они поженились!

— Да-а, я помню эту шуструю потаскушку! — грубо захохотал нефтяной магнат из Техаса. — Такая и жмурика раскочегарит!

— Ну, я и спрашиваю это дерьмо во фраке: что, мажордом — это у вас в Нью-Джерси дворецкий?

— Они только что прикупили реактивный „лир". Слушай, ты и вправду веришь, что они занимаются этим на такой высоте?

— Да ну, через полгода ему эта яхта до смерти надоест, вот тогда-то я и сделаю из нее казино!

Анук усмехнулась: эти люди и эти разговоры вечны. Уйди она сейчас, чтобы вернуться через год, — и она легко впишется в любой из услышанных разговоров. Все те же пересуды, сплетни и сделки изо дня в день. Меняются только персонажи.

Анук повернулась к своему спутнику:

— Дорогой, ты нигде не видишь Дорис Баклин?

— Дорис? — Казалось, Дэвид был явно изумлен ее вопросом. — Ты имеешь в виду этот сморщенный маринованный гриб? Послушай, неужели мы пришли сюда из-за нее?

— Бокал шампанского, пожалуйста, — любезно проговорила Анук официанту и затем, слегка вздохнув, обратилась к Дэвиду: — Боюсь, что так, дорогой. — Она заученным движением, даже не глядя на руки, стянула перчатки. — Понимаешь, я так и не получила от нее подтверждения, что мое приглашение на ужин принято.

— И все только потому, — тут же подхватил ее тон Дэвид, — что не послала ей никакого приглашения.

— Испорченный ты человек, — нарочито вздохнула Анук. Она не могла сдержать довольной усмешки. — Ты все так же коварен, как прежде. Именно поэтому я так тебя и люблю.

Он поднял глаза на официанта:

— Мне виски. Чистый.

— Не слишком ли крепко для столь раннего часа? — Анук подняла изящные брови. — Ай-яй-яй!

— Что-то мне подсказывает: виски сейчас в самый раз, дорогуша. — Он постоянно шарил глазами по залу, всматриваясь в море лиц перед собой. — Ага, — произнес он наконец. — Похоже, я нашел твою принцессу с Парк-авеню.

— Где? — Анук медленно, чтобы не привлекать внимания, повернула голову.

— Я едва ее вижу… так-так-так… Похоже, они выбрали то место из соображений безопасности, иначе их посадили бы на твое.

— Ладно, с кем она? — Шея Анук уже напоминала подъемный кран.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Если мои глаза меня не обманывают, а этого, как правило, не бывает, она здесь с первой леди.

— Та-ак… — Анук нахмурилась, но тут же вспомнила предупреждение своего хирурга: не сметь хмуриться, от этого морщинки на лице углубляются! Она быстро стерла с лица все признаки волнения и чувств.

— О черт! — пробормотала она чуть слышно Подобное осложнение ей совсем ни к чему. Конечно, она знала, что Дорис Баклин и Розамунд Мосс — подруги. Но неужели они не могли выбрать другой день, чтобы позавтракать вместе? Ее планам это отнюдь не на пользу. Если сейчас подойти к Дорис, все, конечно, решат, что ей просто хочется потереться рядом с первой леди. Можно подумать, она, Анук де Рискаль, признанная королева нью-йоркского общества, в этом нуждается!

— Ну? — проговорил Дэвид спустя минуту.

— Что „ну", дорогой? — Анук повернулась к нему с дежурной улыбкой.

— Чего же ты ждешь? — Он неопределенно помахал в воздухе рукой. — Кончай препираться со мной. Двигай вперед, делай свое грязное дело.

— Ты просто невыносим, — рассмеялась Анук, поднимаясь.

— Как и ты, дорогая.

Чтобы пробраться на другой конец ресторанного зала, Анук потребовалось минут пять. То и дело приходилось останавливаться, обмениваясь со знакомыми дружескими приветствиями, парой ничего не значащих слов. Но и этот вариант ею давно уже отработан. Чтобы избежать долгих приветствий, никого при том не обидев, достаточно всего одной фразы, произнесенной самым любезным тоном: „Я позвоню тебе, дорогая!" — и дело сделано Анук пользовалась этим приемом так давно, что злые языки поговаривали, будто и на этой фразе стоит торговый ярлык Анук де Рискаль.

Изобразив на лице изумление по поводу их случайной — якобы — встречи, она помахала Дорис наманикюренными пальчиками и направилась к ее столику. Не тут-то было. Словно из-под земли, преградив ей путь, перед нею выросли сотрудники секретной службы. Анук слегка нахмурилась и обратила изумленный взгляд к Дорис.

Розамунд Мосс тихо проговорила что-то, отозвав охрану, и Анук подошла к их столику, сияя бесстыдной улыбкой:

— Дорис, какая удача, что я тебя встретила!

— Д-да? — в некотором замешательстве проговорила Дорис. Ее лицо пылало, уши горели. Ничего удивительного, если вспомнить сцену с голозадым Антонио, распластанным над столом в своем офисе, свидетельницей которой она стала совсем недавно. И надо же было теперь оказаться лицом к лицу с его женой — ее-то Дорис меньше всего хотелось бы сейчас видеть. Огромным усилием собрав воедино всю свою волю и апломб, Дорис Баклин кивнула в сторону Роз и спросила:

— Вы знакомы с мадам Мосс, не так ли?

— О, только по телеэкрану и газетам. — Прекрасные сияющие топазовые глаза Анук обратились к новой первой леди. — Я Анук де Рискаль, — проговорила она, нежно пожимая руку Розамунд. — Поздравляю вас с успешными выборами.

Роз улыбнулась:

— Это не мой успех, это успех партии и президента. Но тем не менее благодарю вас.

— Если хотите, я попрошу Антонио заняться вашим гардеробом. Причем вам это обойдется практически даром, а для Антонио это огромная честь.

— Боюсь, что страна неверно поймет этот шаг, мадам де Рискаль. Его могут расценить как взятку. — Пока уста первой леди произносили этот текст, глаза ее жадно изучали туалет Анук. — Мне очень нравятся его модели, — добавила она, не сумев скрыть легкую тоску во взгляде.

Анук таинственно улыбнулась и подмигнула ей.

— В таком случае, мы что-нибудь придумаем — Нимало не смутившись, она повернулась к Дорис — Я как раз собиралась звонить тебе, чтобы извиниться, дорогая. Мне просто страшно подумать, какое ты пережила потрясение из-за Класа.

— Из-за Класа? — Дорис застыла, сбитая с толку, не в силах отвести от нее озадаченного взгляда.

— Ну да, из-за Класа, помощника моего мужа. Он вел себя далеко не лучшим образом, когда ты вошла в кабинет. — Анук драматически вздохнула. — Я бы сама, наверное, тысячу раз умерла в такой ситуации. Ну пожа-а-луйста, прими мои извинения, самые-самые искренние.

Дорис, подхватив со стола бокал с водой, сделала огромный глоток. Лучше бы это была водка! Она не верила своим ушам. У этой женщины и вправду нет ни грамма совести! Дорис, ни секунды не сомневаясь, готова была побиться об заклад, что Анук прекрасно известно, кого она застала „не в лучшем виде". Антонио, а вовсе не Класа! И вот эта королева лгунов стоит перед ней, совершенно беззастенчиво выдавая за правду эту невероятную ложь!

Заметив, что Дорис колеблется, не зная, как себя вести, Анук добавила:

— Чтобы как-то сгладить ситуацию, Антонио просит тебя принять от него три туалета. В подарок. — Она прекрасно понимала, что Дорис видит ее насквозь. Но теперь это уже не имело значения. Светские условности были соблюдены, официальное извинение принесено, причем самой Анук де Рискаль, а не Бог знает кем. Чего же еще может желать женщина? Она почувствовала, что в воздухе замаячила слабая надежда, хотя ни единого слова еще не было произнесено и ни одному ее слову не поверили.

— Я… я не могу позволить себе принять три платья, — слабо попыталась возразить Дорис.

— Не три платья, — поправила ее Анук, — а три туалета. Причем специальный заказ, как и мои. Единственные экземпляры, больше таких ни у кого не будет.

Глаза Дорис готовы были выскочить из орбит. Она не могла этому поверить! Специальный пошив! Перед этими словами не могла устоять ни одна женщина. Никаких денег не хватит, чтобы приобрести хоть один туалет из списка специальных заказов Антонио де Рискаля. И вдруг он просит ее принять три таких туалета! Подобную честь оказывают только крохотной горстке избранных.

— Я принимаю ваши извинения, — вдруг услышала Дорис свой собственный голос, еще не успев сообразить, то ли она делает.

— Восхитительно, моя дорогая. — Анук просто излучала сияние. — Тебе несомненно понравится то, что Антонио для тебя выбрал. Просто позвони его секретарше… — Она нахмурилась. — Или нет, лучше позвони мне, а уж я все устрою. — Она ловко переключилась на другую скорость: еще одна взятка раз и навсегда заставит Дорис держать рот на замке — и завоюет ее вечную благодарность. — Кстати, сегодня вечером мы даем обед. Я очень надеюсь, что ты будешь.

— Я… — Дорис казалось, что все это сон, и она вот-вот проснется. Почти всю свою жизнь она стремилась попасть в высшие слои общества, и все тщетно.

— Отлично. Значит, я могу считать, что приглашение принято. — Анук бросила взгляд поверх головы Дорис на бесконечное море столиков и лиц в зале. — Страшно жаль, но я должна бежать. Похоже, мой спутник решил, что я ему изменила.

Дорис смотрела на нее снизу вверх.

— Да-да, конечно… Огромное спасибо, что нашла время подойти к нам.

— Это я должна благодарить тебя, — улыбнулась Анук, уже поднявшись. — Вечер начнется в семь тридцать. Можешь прихватить с собой любого, кто тебе нравится, или же я подберу для тебя потрясающего партнера. О да, забыла сказать, прием официальный.

Анук еще раз пожала руку Розамунд Мосс и слегка нагнулась, изображая прощальный поцелуй где-то над левым ухом потерявшей дар речи Дорис. Затем уверенной походкой направилась к своему столику.

Вот так. Она мысленно стряхнула грязь с ладоней. Она сделала то, ради чего сюда пришла. Одна корзина грязного белья отстирана.

Теперь время заняться Класом и Лиз.

11

— Олимпия, любовь моя! — Величайший из великих — сам Альфредо Тоскани бросился ей навстречу. Их еще разделяли добрых десять шагов, а он уже протягивал к ней обе руки.

— Альфредо! — в свою очередь выразительно выдохнула Олимпия. — Дорогой! — Они слегка обнялись, и женщина легонько коснулась его в приветственном поцелуе. — Как я тебе благодарна за то, что ты сделал! Да еще в столь короткое время.

— Для тебя, дорогая, я готов сдвинуть горы!

Олимпия одарила его в ответ самой ослепительной улыбкой.

Ширли наблюдала за происходящим, не произнося ни слова. Ей, привыкшей жить среди троглодитов, называвших себя Воинами Сатаны, изысканные манеры и идеальная внешность Альфредо Тоскани казались чем-то потусторонним. Сейчас, когда вокруг все сходили с ума по ярким, кричащим краскам, он был одет во все белое — ослепительно безупречные фланель и шелк, явно итальянского происхождения, — словно за окном был разгар лета. Хотя в апартаментах Антонио всегда лето: яркие тропические растения буйно радовались струящемуся теплу батарей.

Альфредо Тоскани бы типичным итальянцем: невысокий, худощавый, темноволосый, приятной наружности. Глядя со стороны на его аккуратную жилистую фигуру и быстрые юношеские движения, можно было запросто поверить, что их обладателю лет на двадцать меньше, чем на самом деле.

А на самом деле Альфредо шел уже полным ходом шестой десяток, и он воплощал собой, каждой своей клеточкой, прочный успех и достаток. Да иначе и быть не могло. Такие прекрасные здоровые зубы могли быть либо коронками, либо протезом, а черные волосы, совсем недавно изобретательно кудрявые а ля Боттичелли, пока орда подражателей не растиражировала их, сегодня были стянуты на затылке в лошадиный хвост.

Ширли никогда бы не догадалась, что это всего лишь дорогой парик, Олимпия же, которая знала об этом, никогда не позволила бы себе эти знания обнародовать. Подобных тем лучше всего вообще не касаться.

Улыбнувшись, Олимпия подтолкнула Ширли вперед, словно призовую кобылу на главных скачках.

— Ну, вот она, Альфредо! — Голос ее слегка дрожал от плохо скрытого волнения, а глаза победоносно сверкали. — Ну, что ты скажешь?

Задумчиво потирая подбородок. Альфредо принялся медленно расхаживать вокруг Ширли, профессионально рассматривая ее со всех сторон. Девушке казалось, что она даже слышит щелчки затвора фотоаппарата, когда Альфредо прищуривался и вновь распахивал острые, цепкие глаза.

Как и Дороти,[4] которую внезапно налетевший вихрь подхватил и унес в Волшебную страну Оз, Ширли вдруг обнаружила, что стала объектом пристального внимания со стороны странного круга человеческих созданий. Подобные откровенные разглядывания были ей внове, и девушка смущенно отводила взгляд, заливаясь краской.

Спустя добрых три минуты Альфредо наконец переключил свое внимание на Олимпию.

— Ты спрашиваешь, что я думаю? — восторженно воскликнул он. — Да от нее можно с ума сойти! Олимпия, она просто сокровище, с какой стороны ни возьми! Красавица! — Восторженно прищелкнув в воздухе большим и указательным пальцами, Альфредо поднес их к губам и умиленно поцеловал кончики пальцев. — Чистый ангел! Ты просто недооцениваешь своих девочек. Какая фигура! Какой рисунок лица! Какие волосы! — Сделав шаг вперед, он приподнял пальцами подбородок девушки и покрутил ее голову из стороны в сторону. — Господи, да где же ты ее откопала?

— Просто на улице, — быстро ответила Олимпия. Она закурила очередную сигарету и помахала ею в воздухе, изображая какое-то неопределенное место. Не стоит торопиться с излишними подробностями, пока она не изобрела для Ширли достойную внимания биографию.

Альфредо пристально впился глазами в пожилую женщину.

— А-а, понимаю, — одобрительно промычал он. — Пока что фея не готова раскрыть карты. Очень мудро, Олимпия, очень мудро…

Ширли была слишком взволнована и слишком нервничала, чтобы по достоинству оценить и порадоваться их словесной перепалке. „Просто сокровище"? „Ангел"? Никто раньше не говорил о ней таких слов. Отчим называл ее „бестией", а родная мать как-то окрестила ее „блудливой потаскухой". Среди Воинов Сатаны она была известна как „старушка Змея". Ей и в голову не приходило, что она красива и могла бы воспользоваться своей красотой, чтобы чего-то для себя добиться. Промучавшись и протерзавшись в годы полового созревания, поскольку считала себя слишком высокой, слишком худой и слишком остроскулой — качества, которых у хорошеньких девчонок с прелестными вздернутыми носиками просто не могло и не должно было быть, — она каким-то невероятным образом вдруг превратилась в симпатичную восемнадцатилетнюю девушку и страшно удивилась этому превращению.

Теперь, впервые задумавшись над этим, она вдруг вспомнила, что никогда не слышала ласкового слова и от Змея. Никогда и ни о ком. Ее же, в редкие минуты добродушного настроения, он называл „лиской", но это отнюдь не было признанием ее красоты.

По мнению Ширли, красивыми можно было считать только тех женщин, которых она видела по телевизору: Сибил Шефферд, возможно, или Жаклин Смит, или Виктория Принсипал — недоступные, далекие создания, которые вполне могли бы быть жительницами других планет. За этими женщинами, всегда роскошно одетыми, холеными, тянулась какая-то не поддающаяся определению аура очарования и шика, — в общем, того, чего явно не доставало простенькой, без косметики, одетой в залатанные джинсы „ливайс" и плохонький жакетик „старушки Змея".

И вот вдруг, совершенно внезапно, на нее обрушился целый шквал похвал и восхищения. „Сокровище" — это слово страшно взволновало Ширли. „Красавица" волновало не меньше. „С ума сойти" — ну, это довольно привычное выражение, с ним еще можно и согласиться. Может, она находится в сказке про Аладдина, сама об этом не зная?

Ну нет, для этого они слишком реальны и серьезны. И все же, что они в ней нашли, чтобы завертеться вокруг волчком?

Альфредо воздел к небу руку и властно щелкнул пальцами. Прелестная и молчаливая, как призрак, темнокожая девушка с кошачьей грацией и наголо обритой головой, с огромными золотыми кольцами серег и в оливковом кимоно, сшитом из парашютного шелка, скользнула в комнату сквозь дверной проем.

— Пантера, будь ласкова, проводи… — Альфредо выжидательно посмотрел на Олимпию.

— Билли Дон, — быстро проговорила женщина, мгновенно изменив имя Ширли на имя одной из своих любимых героинь из фильма „Рожденные вчера".

Ширли попыталась было обидеться: чем это так нехорошо ее настоящее имя? Однако все происходило слишком быстро. Ситуация менялась каждую секунду, прежде чем она успевала вставить слово.

— Проводи Билли Дон в гримерную, — скомандовал Альфредо, — с ней нужно еще поработать. — И, обернувшись к Ширли, добавил: — Ну, вперед, Билли Дон. И не бойся — нет оснований. Честное слово, тебе совершенно не о чем беспокоиться. Попробуй просто расслабиться и быть самой собой.

Расслабиться? Ширли не сводила с него недоуменных глаз. Должно быть, он просто смеется над ней!

12

Центр ресурсов Ширли Гудмэн при Технологическом институте моды — огромное здание из стекла и бетона — располагалось на 7-й авеню между 26-й и 27-й улицами. В архитектурном плане это унылое, невыразительное и не радующее глаз сооружение. Никаких положительных эмоций у Анук оно не вызывало, но и не замечать уродства она не могла. Резко толкнув стеклянные двери, она стремительно влетела в них, лишь бы не видеть этого отвратительного здания.

Отделанный белым мрамором холл на втором этаже выглядел не лучше: абсолютно пустой, он казался просто голым. Анук решительно устремилась вперед, к четко намеченной цели. Миновав единственный предмет убранства холла — стойку дежурного, она направилась к галерее Сэмюела и Митсе Ньюхаусов, расположенную сразу за ней.

Заметив Лиз Шрек, которая уже дожидалась ее у входа в галерею, нервно посматривая на часы и сердито оглядываясь, она замедлила шаги и недовольно нахмурилась.

Неважно, как часто видела она Лиз за все эти годы, — каждый раз она, казалось, была застигнута врасплох самим фактом существования сталь нелепого создания и не могла сдержать своего изумления. Лиз Шрек являлась живым воплощением безвкусицы. Безжалостно яркий свет, окатывая ее сюрреалистическим сиянием, подчеркивал всю безобразность ее голубоватого пальто из искусственного меха; оранжевая башня акриловых волос, повязанных розовым прозрачным шарфиком, отливала химическим блеском, словно свежеизготовленное и упакованное для продажи промышленное изделие. Казалось, нажми на нее — и она, пискнув, развалится.

Анук с королевским достоинством двинулась ей навстречу.

— Дорогая Лиз, — она вложила в интонацию все тепло, на какое была способна, — как я признательна вам, что вы сумели прийти пораньше!

— Миссис де Рискаль… — Сиплый, прокуренный голос Лиз звучал достаточно вежливо, однако глаза оставались настороженными и обвиняющими. Анук с первого взгляда поняла: с Лиз ей придется потруднее, чем с Дорис Баклин. Лиз умела быть на редкость злопамятной и неколебимо добродетельной. Праведность, уязвленная гордость, вызов и пуританская мораль — вот те спутники, что сопровождали Лиз Шрек по жизни.

— Через несколько минут соберутся все приглашенные на прощальную церемонию, — сказала Анук. — Может быть, спустимся вниз, чтобы можно было поговорить без посторонних глаз? — Не дожидаясь, пока Лиз ей ответит, она мягко, но уверенно взяла ее за руку и направилась вниз по лестнице, в галерею на нижнем этаже.

После голой, холодной коробки верхнего холла вы внезапно оказывались в экзотических джунглях моды. Выставка „Сюрреализм в моде" раскинулась в бесконечных лабиринтах коридоров и тихих залов. Темные стены и мягкие ковровые покрытия создавали атмосферу потусторонней тишины и полумрака, являясь превосходным нейтральным фоном для самых невероятных моделей, выгодно оттеняя их. Каждый экспонат купался в море света, лившегося из специальных светильников.

Анук была настолько зачарована выставкой, что почти забыла о причине, приведшей ее сюда. Надо бы непременно вернуться сюда через пару дней. Эта выставка рассчитана на истинных знатоков и любителей моды, то есть именно на тех людей, кто, как Анук, мог по достоинству оценить ее своеобразие и неповторимость. Представленные экспонаты едва ли подходили под понятие „мода" в его обычном понимании. Каждый являлся произведением искусства, проявлением индивидуальности его творца.

А уж что говорить об экзотике! Здесь был причудливый металлический бюстгальтер со спиральными „сосочками", разукрашенный кожаный комбинезон, гульфик которого был отделан хромом, потрясающий ансамбль из ниспадающих один на другой шелковых шифоновых листьев, платье из перьев, которое превращало его обладательницу в редкую экзотическую птицу, и еще одно, преображавшееся в движущийся, дышащий занавес, стоило только надевшей его женщине развести в сторону руки — причем занавес со всеми необходимыми атрибутами: ламбрекеном, шнуром и завязками.

Вместе с семенившей рядом Лиз Анук пересекла несколько комнат, пока не нашла одну, в которой никого не было.

— Ну наконец-то! — с облегчением проговорила она. — Здесь мы одни.

Лиз подозрительно обвела зальчик глазами: в самом центре его стоял стол, как бы накрытый к обеду, причем у каждого стула за этим столом лежала шляпа, выполненная в виде того или иного блюда.

— Ну, — бросила она в своей обычной жесткой манере, как бы одергивающей: давайте ближе к делу. — Я вся внимание.

Анук кивнула.

— Я хотела поговорить с вами о моем муже, — сказала она ровным голосом.

— О чем же именно? — Глаза Лиз настороженно впились в собеседницу.

Стягивая с пальцев длинные черные перчатки, Анук медленно проговорила:

— Он рассказал мне, что… что произошло сегодня утром. — Она прекрасно владела собой, ни словом, ни интонацией не выдав своих чувств. Глядя на эту уверенную женщину, исполненную холодной грации, никому бы и в голову не пришло, насколько ей на самом деле не по себе. Даже под страхом смерти Анук де Рискаль не покажет ранимость и боль. А уж тем более сейчас. — Что говорить, — добавила она, — Антонио чрезвычайно смущен.

— Меня это не удивляет, — оскорбленно фыркнула Лиз. — Но что тогда говорить о моих чувствах?

— Лиз, если вы позволите мне объяснить…

— А что тут объяснять? Я видела, чем он там был занят, миссис де Рискаль. Сказать по правде, просто не знаю, как я смогу после этого смотреть ему в глаза!

— Я прекрасно понимаю, что вы испытали личное оскорбление, Лиз, поверьте. — Анук то и дело поглядывала в сторону двери на случай, если кто-то окажется вдруг в пределах слышимости. — Я понимаю, то, что вы увидели, шокировало вас… Тем более, что в течение стольких лет вы беззаветно служили Антонио. Однако я уверена и в том, что вы справедливый человек, Лиз. Пожалуйста, прошу вас, постарайтесь его понять! Антонио насколько талантлив, настолько и… э-э… необычен. Я знаю об этой его… слабости… — Она вздохнула. — В общем, что я хочу вам сказать, Лиз: у людей творческого толка, таких, как Антонио, особый склад ума. Подчас это озарение художника имеет и свои темные закоулки. С Антонио все обстоит именно так, я это знаю. Он пытался совладать с собой. Поверьте мне, это действительно так. Но, боюсь, что время от времени он все-таки… э-э… оскальзывается…

— Оскальзывается? — Лиз уставилась на Анук, не веря своим ушам. — Вы это называете „оскальзывается"? Что ж, тогда я объясню вам все как есть. Судя по тому, что я видела, подобные „оскальзывания" случаются с ним регулярно. — Она судорожно втянула в себя воздух, чтобы собраться с силами и продолжить. — И я сомневаюсь, что смогу работать с ним и дальше!

— Лиз! — потрясенно выговорила Анук. Потрясение получилось на редкость искренним. — Нет, я уверена, вы говорите об этом не всерьез! Вы знаете, как Антонио ценит вас, полностью полагается на вас во всех делах. Если б не вы, он просто увяз бы в бесконечных мелочах!

— Ему следовало бы задуматься над этим раньше!

— Послушайте, давайте посмотрим на случившееся с другой стороны, — спокойно произнесла Анук. — Скажем, если бы Антонио испытывал зависимость… ну, от кокаина, к примеру. Разве вы не постарались бы помочь ему справиться с этим?

Врожденный инстинкт драматической актрисы подсказывал Анук, что она сказала именно то, что нужно. В тишине и полумраке галереи Анук почти различала, как в раздираемом противоречиями мозгу Лиз вспыхивают волны протеста: скандал… содомия… грех… позор…

Потянувшись к Лиз, Анук нежно взяла ее руки в свои.

— Я уверена, в этом случае вы пришли бы на помощь Антонио. И я уверена, что и сейчас вы найдете в себе силы помочь ему. Ведь вы для него не просто секретарь, Лиз, вы же знаете. Вы — часть его дела. Я бы даже сказала, часть его семьи. — Слегка наклонив голову, Анук умоляюще взглянула на Лиз. — Пожалуйста, дайте Антонио еще один шанс, прежде чем безоговорочно осудить его. Это все, о чем я вас прошу.

В галерее воцарилось долгое молчание.

— Что ж, конечно, двенадцать лет кое-что значат, — наконец выдавила из себя Лиз. Она тяжело вздохнула и быстро прибавила, угрожающе воздев палец: — Но поверьте мне, если я еще раз окажусь в подобной ситуации… — Ее подбородок решительно взметнулся вверх, а глаза вновь стали жесткими.

— О нет, никогда! — промурлыкала Анук с неподдельным облегчением. Обняв Лиз, она искренне прижала ее к себе. — Я не сомневалась, что смогу на вас рассчитывать! И я уверена, что вы будете, как всегда, сдержанны и благоразумны. Ну, а теперь нам лучше вернуться. Наверное, все уже собрались.

Они вместе поднялись по лестнице. Анук болтала и шутила, словно они с Лиз были закадычными друзьями. О Господи! — подумала она вдруг, поежившись. Подлаживаться к этому жалкому женоподнобному существу!

Что касается Лиз, у нее тоже сомнений не оставалось: Анук де Рискаль — самая двуличная и лживая дрянь на свете!

— Неужели тебя так достала эта зануда из ювелирного отдела? Она же просто спросила, откуда у меня такие клипсы. — Аллилуйя изумленно взглянула на Эдвину, едва они выплыли из универмага „Бергдорф Гудмэн", держа в руках надушенный лавандовый фирменный пакет магазина. Девочка водрузила на нос только что купленные очки — из тех, что были модны среди киноактеров тридцатых годов, — они почти скрывали ее глаза. — Меня это абсолютно не колышет.

— Ты слишком копалась в товарах, а мы и так рискуем опоздать, — заметила Эдвина, обеспокоенно обшаривая глазами 5-ю авеню в поисках такси. Лицо ее выражало тревогу и нетерпение. 5-я авеню и 57-я улица были забиты покупателями, неспешно перетекающими из магазина в магазин в поисках рождественских подарков, и ни одного пустого такси поблизости не было. Она взглянула на Аллилуйю. — Если бы я тебя оттуда не уволокла, мы до сих пор бродили бы по шестому этажу.

— Ну и что? Ты же знаешь, я просто тащусь от всех этих штучек Виктора Косты, — пожала плечами девочка. — И вообще у меня магазинное настроение. Скажи, правда тот зеленый комплект клево смотрелся на мне?

— Во-первых, он рассчитан на женщин постарше, — сказала Эдвина, по-прежнему вытягивая шею в поисках такси. — А во-вторых, вот уж не думала, что тебе может понравиться такая… консервативная модель.

— Вполне может, если носить ее с рваными кружевными чулками и ярко-розовыми кожаными перчатками… Или лучше полосатыми, как зебра? Представь только…

Кинув быстрый взгляд на дочь, Эдвина призналась:

— Сказать по правде, не могу.

— Ма! — внезапно крикнула девочка. — Смотри, такси!

Быстро обернувшись, Эдвина успела заметить машину, подкатывающую к краю тротуара. И тут же увидела парочку покупателей, бросившихся к ней. Уступить им машину? Никогда! Эдвина самозабвенно ринулась к цели, забыв о сочувствии к ближнему и о хороших манерах.

— Ну уж нет! — прошептала она и со сноровкой истинной дочери Нью-Йорка, привыкшей сражаться за место под солнцем, оттерла конкурентов, ухватившись за ручку задней дверцы такси и застыв в боевой стойке: ноги расставлены, глаза горят решимостью и бесстрашием. Этой стойке Эдвина обучилась давным-давно: жесткие нравы нью-йоркских улиц не лучшая школа утонченных манер. Вот и сейчас эта закалка пошла ей на пользу. Соперник покинул поле битвы.

— Ну здорово, ма! — восторженно ахнула Аллилуйя.

— Борьба видов, дочь, — отозвалась Эдвина нежнейшим голосом.

Аллилуйя расхохоталась.

Дверца такси распахнулась, и оттуда выскочил мальчуган примерно ее лет — коротко стриженый, в толстых очках в роговой оправе, — едва не выбив у нее из рук пакет с покупками.

— Ну ты, псих! — взвизгнула Аллилуйя.

— Извините, — робко пробормотал мальчуган, вспыхнув и отворачиваясь в сторону. Застыв у машины, он терпеливо ждал, пока второй пассажир расплатится и выйдет из салона.

Время шло, но спутник его почему-то не спешил, уже добрых полминуты оставаясь в машине. Эдвина в нетерпении притопнула ногой.

— Интересно, сколько нужно времени, чтобы расплатиться с таксистом? — произнесла она в никуда именно в тот момент, когда в салоне такси пророкотал густой баритон с бостонским акцентом:

— Да какое, черт подери, мне дело, что у вас нет сдачи с двадцати баксов! Может, мне подарить их вам за трехдолларовый прогон? Вы за кого меня принимаете? За деревенского лоха, что ли? — Пальцы на ручке двери нетерпеливо щелкнули. — Давай пошевеливайся, быстро ищи сдачу.

— Но я же вам объясняю, у меня нет мелочи, мистер! — не выдержал таксист. — Разве вы не видите? На двери объявление, что водитель не производит размен крупных банкнотов.

— О мой Бог! — не выдержав, процедила сквозь зубы Эдвина. — Этого только мне не хватало! Заполучить единственное свободное такси на всем Манхэттене, и что же?

— Эй, Лес, — крикнул пассажир мальчику. — У тебя нет мелочи?

Мальчик в роговых очках, застывший рядом с Аллилуйей, покачал головой:

— Только та двадцатка, что ты дал мне утром, — пискнул он.

— Вот черт!

Окончательно потеряв терпение, Эдвина раскрыла сумочку, висевшую у нее на плече, и принялась судорожно в ней рыться.

— У меня есть мелочь! — быстро крикнула она, извлекая из глубины сумочки четыре бумажки по пять долларов каждая.

Пассажир быстро высунулся из машины и выхватил у нее из рук банкноты, небрежно сунув взамен двадцатидолларовую бумажку.

— Такая дама и такая умница, — мягко прогудел он. Лихая улыбка озарила его лицо, из подозрительно-симпатичного превратив его в симпатично-пиратское. Голова незнакомца скрылась в глубине такси, чтобы тут же медленно выплыть обратно. Казалось, он забыл обо всем, не сводя с нее изумленных глаз. — О Господи! — мягко выдохнул он, моргая глазами в недоумении. И прибавил уже более уверенно и громко: — Эдс? Эдс Робинсон? Быть не может!

Эдвина в свою очередь смотрела на него словно во сне. Да нет, это невозможно, втолковывала она себе, стараясь унять бешено заколотившееся сердце. Прошло столько лет! Это лишь в сказках герои после долгой разлуки внезапно встречают друг друга средь бела дня, но не в реальной же жизни!

— Ну? — требовательно проговорил он. — Так и будешь смотреть на меня, открыв рот, как на призрака? Или все же поздороваешься для начала?

— Слушайте, мистер, время — деньги, — недовольно пробурчал таксист. — Может, расплатитесь и дадите мне работать?

Автоматическим жестом мужчина сунул таксисту все четыре бумажки и задумчиво выплыл из машины, ни на секунду не отрывая от Эдвины глаз.

Аллилуйя, стоя в сторонке, наблюдала за поведением матери и незнакомца со скучающе-надменным выражением. Она тоже не верила своим глазам. Ее мать, всего секунду назад, казалось, готовая на все, лишь бы заполучить свободное такси, превратилась в застенчивую девчонку-школьницу, внезапно потерявшую дар речи. Вот уж совсем на нее не похоже! Она даже не видела, как две женщины, резво проскочив мимо нее, радостно прыгнули в машину и быстро захлопнули за собой дверцу. Такси фыркнуло и рвануло прочь.

— Послушай, что случилось? — первой вышла из оцепенения Аллилуйя. — Ma, ты упустила машину!

— Машину? Какую машину? — Эдвина, казалось, совершенно забыла об Аллилуйе и полностью отключилась от реальности, не видя даже толпы пешеходов, огибающих их скульптурно застывшую группу из четырех человек, как стайка рыбешек огибает подводную преграду. В ее мире сейчас оставались лишь двое: он и она. — О Господи, спаси мою душу, — наконец обрела она дар речи. — Если глаза мне не изменяют, это Р.Л. Шеклбери собственной персоной! Сколько же мы не виделись? Четырнадцать лет?

— Четырнадцать или сорок, — глубокомысленно прогудел незнакомец, одаривая Эдвину очередной ослепительной улыбкой. Она быстро отметила про себя, что зубы у него по-прежнему превосходные: белые и здоровые.

Он покачал головой:

— Представить только, встретиться на улице после стольких лет? Никогда бы не поверил, что такое бывает.

— И правда, странно, — согласилась Эдвина, не спуская с него оценивающих глаз: интересно, как сказались на нем эти годы.

Высокий, под 185 сантиметров, Р.Л. Шеклбери по-прежнему оставался стройным. Загорелое лицо, густые волосы, слегка уже отливающие оловянным блеском. Но седина не старила его, напротив, была к лицу, придавая ему какое-то особое достоинство. Эти достоинство и уверенность сквозили во всем: в осанке, внешности, манере держаться. Но, словно этого мало, он был удивительно хорош собой. Его мужественное, с тяжелым подбородком лицо пришлось бы кстати и на киноэкране, хотя в нем не было экранной жесткости: его смягчали веселые, словно высеченные резцом морщинки — свидетельство вечной улыбки. А эти полные чувственные губы, зеленоватые ирландские глаза, чуть иронично-насмешливо поглядывающие на мир…

— Ты сразу же узнал меня, — вымолвила Эдвина хрипло. — Это приятно.

— Неужели ты могла подумать, что я тебя забуду? — Изумление, прозвучавшее в его голосе, было совершенно искренним.

— Но ведь прошло столько лет…

— Неужели? Ну, это еще нужно доказать. Глядя на тебя, можно биться об заклад, что время остановилось четырнадцать лет назад. Ты ни капли не изменилась.

— Ну, а ты по-прежнему сама правда, — рассмеялась она.

Он тоже весело рассмеялся, радуясь ее настроению.

— И что же привело тебя в город? — спросила Эдвина уже более спокойно.

— Я живу сейчас на два дома. Официальный мой адрес все-таки в Бостоне, но и здесь я подыскал для себя местечко. Полдома, как никак, но декоратор упрямо зовет его pied-â-terre.[5]

Заметив, что Аллилуйя задумчиво пожирает глазами Р.Л., Эдвина сказала:

— Ал, мне бы хотелось, чтобы ты познакомилась с одним человеком из далекой и тревожной юности твоей матери. Ты, наверное, помнишь мои рассказы о Р.Л. Шеклбери, ну вот, наконец-то представилась возможность увидеться с ним лично. — Глаза Эдвины, когда она представляла его, затуманились, на лице застыла восторженно-счастливая улыбка…

Протянув руку, Аллилуйя ощутила крепкое пожатие незнакомца, после чего он положил руку на плечо мальчику в роговых очках и слегка подтолкнул его вперед:

— Это мой сын, Лес.

Аллилуйя опустила голову, чтобы как следует разглядеть его поверх солнцезащитных очков.

— Это уменьшительное от Лесли, — тихо проговорил тот, протягивая руку Эдвине.

— Здравствуй, Лесли, — торжественно проговорила Эдвина, пожимая руку.

Лесли повернулся к Аллилуйе.

— Привет. Рад с тобой познакомиться.

— Угу, — буркнула девочка, даже не стараясь придать голосу более дружеский тон. Может, его отец по-своему и ничего, но это четырехглазое чудовище явно относится к тому разряду двуногих, с которыми ей не по пути. Сразу ясно — этот сопляк изо всех сил пыжится, изображая из себя кинозвезду Ральфа Лорена, а значит, уж точно придурок.

Эдвина пристально посмотрела на Лесли, затем на Р.Л.

— Значит, ты женат?

— Разведен. А ты?

— Нормальный разговор для вольных восьмидесятых, — рассмеялась Эдвина. — Я тоже в разводе.

— Извини.

— Не за что. Это все к лучшему.

— Значит, мы оба холостяки? — изумленно пророкотал он. Эдвине показалось, что его потрясающие зеленые глаза засияли с новой силой. — Послушай, а почему бы нам всем не завалиться прямо сейчас в „Плазу"? Выпьем за дружбу прошлых лет, а дети получат по кружке пива, или что там у них нынче в моде?

Эдвина с сомнением покачала головой:

— С удовольствием бы, но нам и вправду нужно спешить. Мы опаздываем на прощальную церемонию, умер один знакомый…

— Поня-атно, — протянул он, хотя выражение его лица заставляло в этом сомневаться. — Просто страшно обидно — наткнуться на тебя спустя столько лет и тут же разбежаться снова. Может, тогда поужинаем вместе? Я знаю одно прелестное местечко, о котором еще не разнюхали. Что ты скажешь о легком ужине из спагетти с цыпленком и мороженого?

— Спагетти с цыпленком — это не приглашение на ужин, Р.Л. С равным успехом можно спросить Элизабет Тейлор, хотелось бы ей получить огромный бриллиант. — Эдвина задумчиво вздохнула: его улыбка так обаятельна, что не было никаких сил сопротивляться. — Очень заманчиво, но… Боюсь, что сегодняшний вечер тоже проблематичен. Мне нужно быть на приеме — у босса.

— Похоже, что бы я ни придумал, все бьет мимо цели.

— Но я же не нарочно, — поспешила заверить его Эдвина. — Просто когда посыльный приносит приглашение от Анук де Рискаль, а к конверту приколота живая роза, — это все равно что получить приглашение в королевский дворец.

— Значит, мы больше не увидимся? — протянул он разочарованно.

— Может быть, встретимся завтра?

— Завтра я возвращаюсь в Бостон, — мрачно ответил он, покачав головой.

— Поня-атно. — Теперь пришел ее черед в задумчивости закусить губу. — Может, в следующий раз нам…

— И вдруг лицо ее просияло, осененное внезапной идеей. — Я придумала! Почему бы тебе не отправиться на прием вместе со мной? Составишь мне компанию.

— Ты это серьезно? — весело переспросил он, и глаза его снова ожили.

— Абсолютно серьезно.

Он повернулся к сыну, и тут же на лицо его наползла легкая тучка.

— Ты не против, Лес? Я ведь помню, мы как раз собирались провести этот вечер вдвоем. Так что последнее слово за тобой. Обещаю тебе. — Он протянул сыну руку классическим жестом свидетеля, клянущегося говорить правду и только правду.

Мальчик секунду помолчал, не решаясь ответить.

— Порядок, па… Иди на прием. Обед я себе всегда соображу, да и телик у меня под рукой. — В голосе мальчика звучало плохо скрытое разочарование.

— Послушайте, — опять вмешалась Эдвина. Идеи сыпались из нее как из рога изобилия. — У меня дома замечательная помощница по хозяйству. Когда заедешь за мной, захвати с собой Лесли. Я уверена, они с Ал отлично поладят, а Руби с радостью приготовит им ужин.

— Великолепно! — воскликнул Р.Л. — Значит, договорились?

— Пора двигаться, ма! — недовольно буркнула Аллилуйя.

— Значит, в восемь тридцать, — напомнила Эдвина. — Я живу в Сан-Ремо, южная башня. О да, прием официальный. — Она бросила взгляд на часы. — Ну, а теперь нам пора мчаться. — Она снова быстро охватила взглядом 5-ю авеню и не сдержалась: — Ну что за черт! Ни одного такси!

— А ну-ка, можно мне? — Р.Л. легонько отстранил ее с мостовой, сунул в рот пальцы и пронзительно свистнул. Такси возникло буквально ниоткуда, как в сказке, причалив точно перед ними и заглушив злобную какофонию автомобильных гудков.

Эдвина посмотрела на него с восхищением. Очень даже неплохо иметь рядом с собой такого человека. На всякий случай, подумала она. Совсем не худший вариант.

— Значит, восемь тридцать. Я облекусь в воспоминания, чтобы тебе понравиться.

— Сойдет и просто темный галстук, — рассмеялась Эдвина, садясь в машину. — Угол 27-й и 17-й, — бросила она шоферу, пока Аллилуйя устраивалась с ней рядом. Р.Л. закрыл за ними дверцу. Вывернувшись так, чтобы видеть его через заднее стекло, Эдвина наблюдала, как он поднял руку в прощальном приветствии. Послав в ответ воздушный поцелуй, она откинулась на сиденье, испытывая радостное возбуждение.

— Что ты задумала, ма? — мрачно спросила Аллилуйя. — Что, это так необходимо? От этого психа Лесли меня просто тошнит.

Но Эдвина ее не слышала. Пока такси мчало их в центр города, она тихо напевала что-то под нос. Она чувствовала удивительный прилив сил. Голова шла кругом от радостного ожидания и будоражащих кровь воспоминаний. Именно эти чувства обуревали ее почти пятнадцать лет назад, когда ей впервые назначил свидание самый красивый и самый неприступный герой ее романа, разбивший, похоже, уже не одно девичье сердце. Конечно, сейчас все по-другому, и вечер у де Рискалей — это вовсе не старомодное приглашение на свидание. Все понятно. Просто сегодня состоится прием, на котором она может появиться в его сопровождении. Светский раут, который можно совместить с путешествием по дороге памяти во имя прошлого. Только это, и ничего больше.

А почему должно быть что-то большее? Понятно, что их роман, завершившийся еще до того, как жизнь развела их в разные стороны, не может разгореться вновь от случайной встречи на улице. Не настолько она романтична, если это определение к ней вообще подходит. Она слишком твердо стоит ногами на земле.

А жаль, что не разгорится. Любовь — это ведь не занятия плаванием и не езда на велосипеде: накатался-наплавался, а спустя вечность вернулся на то же место к тем же пристрастиям. Любовь там, где оставил, не подберешь. Времена меняются. Меняются чувства. Меняются и сами люди.

— Слушай, ма, — продолжала терзать ее Аллилуйя. — По-моему, мы едем на прощание, а это, мне кажется, не лучший повод для веселья? Ну, что скажешь?

13

Поднявшись по лестнице вместе, Анук и Лиз дальше двинулись каждая своим маршрутом. Лиз прошествовала вперед и заняла место во втором ряду мягких откидных кресел, Анук же осталась стоять в конце зала, высоко подняв голову и зажав в руке длинные перчатки.

Она властно и настороженно огляделась. Ряды уже начали заполняться, еще минут десять — и начнется поминовение. Если судить по рядам, у Рубио Мендеса было немало друзей.

Заметив в третьем ряду Класа Клоссена — уж этот-то никак не относился к их числу! — она быстро направилась к нему и, подойдя, потянула за руку, сделав знак следовать за нею.

Он тотчас же поднялся, и они вместе зашагали к выходу: Анук впереди, Клас следом. Выйдя в коридор, Анук нахмурилась: из какой-то аудитории высыпала ватага студентов отделения дизайна и потекла вниз по лестнице, направляясь к выставке. Значит, там им поговорить не удастся.

— Сюда, — скомандовала Анук и, быстро застучав каблучками, двинулась в обратную сторону, туда, где располагались туалетные комнаты и телефонные автоматы.

Открыв дверь женского туалета, Анук сунула туда нос, чтобы проверить, есть ли там кто-нибудь. Заметив двух женщин, прихорашивающихся у зеркала, она быстро захлопнула дверь и повернула ручку мужского туалета.

— Отлично. Здесь мы и побеседуем. — Она жестом пригласила Класа внутрь.

Клас держался невозмутимо: его давно уже перестало удивлять все, что бы ни сотворила Анук.

Класу исполнилось тридцать шесть лет. Длинные, до плеч, белокурые волосы и бледно-голубые глаза с почти невидимыми ресницами придавали его красивому лицу мягкие, почти женственные черты, если бы не твердый подбородок, вносивший в его внешность значительный элемент мужественности.

Высокого роста, ухоженный; под элегантным, итальянского кроя костюмом скрывались литое, все состоявшее из крепких мускулов тело и широкие плечи. В его походке и манере подавать себя сквозили надменность и чувство превосходства.

Едва закрыв за собой дверь, Анук повернулась к Класу. Даже рядом с ней тот казался гигантом.

— Я сказала тебе, что кое-что для тебя припасла, — начала она безо всяких преамбул, обращая к нему обрамленное широкими полями шляпы лицо. — Ты же знаешь, я всегда связывала с тобой большие надежды. — В голосе Анук не было и намека на добродушное заигрывание. Это была жесткая сделка, и слова звучали убийственно жестко. Чтобы добиться цели, годятся любые средства: лесть, давление, прямая угроза. — Но то, что я тебе предложу, будет иметь силу только при одном условии.

— Так где же ловушка? — спросил Клас. — Или начнем сразу с вознаграждения?

Она махнула рукой в сторону белых фарфоровых раковин.

— Тебе известно, как смывают грязь с рук? — Она не спускала с него цепких глаз.

— Ну, это урок с голозадого детства, — усмехнулся Клас. — Моют руки водой с мылом.

— Нет, Класкин, — покачала головой Анук. — Рука руку моет.

Он впился в нее настороженным взглядом.

— Мне не стоит, наверное, напоминать тебе, что место Рубио, место второго человека в фирме после Антонио, все еще свободно?

Вот оно. Слово произнесено. Наконец-то лакомый кусочек в открытую замаячил перед ним. Анук заметила, как Клас судорожно глотнул воздух.

— Что требуется от меня, Анук? Мы-то с тобой знаем, что Антонио прочил на эту должность Эдвину.

— Небольшое одолжение. — Анук по-прежнему говорила резко и прямо. — Видишь ли, Антонио… Ну, он вел себя не слишком осторожно сегодня утром. Если называть все своими словами, его застукали с голым задом в его же кабинете. Трахался с каким-то подонком.

Светлые брови Класа недоуменно взметнулись вверх.

— Не понимаю, какое это может иметь отношение ко мне?

Анук подошла к раковине, слегка наклонилась к зеркалу и, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, тщательно изучила свое отражение. Убедившись, что лицо, как всегда, прекрасно, она обернулась к Класу.

— У тебя репутация очень красивого и очень умного мужчины, Класкин.

— А у тебя, Анук, самой прекрасной и самой коварной женщины. — Его чувственные губы скривились в усмешке.

— Все правильно. — Анук посмотрела ему прямо в глаза, не моргнув. Голос ее был тверд, как гвозди. — У нас много общего, не так ли? Ни тебя, ни меня ничто не остановит, если нужно получить то, чего хочешь.

— Чего хочешь ты, Анук?

Она не моргнула глазом.

— В кабинет Антонио неожиданно вошли Дорис Баклин и Лиз Шрек, застав его на месте преступления, так сказать.

— Ясно. — Глаза Класа сузились. — И все же ты понимаешь, что я тут ни при чем. Ничем не могу помочь.

— Еще как можешь, — жестко проговорила Анук. — Скажем, можешь сделать вид, что все это произошло с тобой, а не с Антонио. Что это тебя застукала Дорис. А потом извинишься перед ней за свое поведение.

— Но это же безумие! — Клас, словно защищаясь, вытянул вперед руку. — Во-первых, ты слишком далеко заходишь, Анук. — Он не смог сдержать смеха. — Я… То есть мы с Антонио даже отдаленно не похожи друг на друга! Начнем с того, что у меня длинные волосы, а он почти лыс. Нельзя же считать эту старую курицу полной идиоткой. Не до такой же степени она глупа!

— Слушай, Клас, — холодно оборвала его Анук. — В этом городе все прекрасно знают Дорис, как знают и о ее слабости к спиртному. Кто сомневается в том, что время от времени у нее помрачается разум? А подчас бывают и галлюцинации. — На ее губах мелькнула слабая улыбка. — Видит Бог, то, что Дорис выдает время от времени, нужно делить на сто.

— Грязно играешь, Анук…

— Я играю наверняка. — Она слегка передернула плечами. — В общем, ты меня понял. В этом городе все друг о друге все знают. Если Дорис сболтнет кому-то из друзей о том, что видела, слухи разнесутся мгновенно, как пламя ветром. Кто знает, Антонио даже может потерять кое-кого из клиентов. А я этого не хочу. Значит, чтобы исключить нежелательное, я должна подстраховаться по всем направлениям. Вот тут-то на сцену и выходишь ты. Моя идея состоит в том, чтобы пустить в ход две версии. Первая: Дорис видела Антонио, вторая — тебя. — Анук нежно улыбнулась Класу.

— В этом есть даже своя прелесть, правда? Никто так и не сообразит, какая из этих двух версий истинная.

— Анук, у тебя есть хоть капля стыда?

— Ни капли. И я об этом знаю.

— А как же быть с Лиз?

— О Лиз я уже позаботилась. — Она подождала секунду. — Ну? Будешь помогать или нет?

— Черт побери. Анук, я просто не знаю… — пробормотал Клас, расхаживая взад-вперед по туалету, засунув руки в карманы.

Анук наблюдала, как в зеркале то появляется, то исчезает его отражение. Яркий свет, льющийся сверху, окатывал его с ног до головы, но даже и в этом беспощадном освещении, убивающем кого угодно, Клас смотрелся превосходно. Анук уловила резковатый запах дезодорантов, разложенных в раковинах и писсуарах, заметила краешком глаза смятый сигаретный окурок, покоящийся в лужице мочи на полу, и с отвращением отвела глаза.

Наконец Клас приблизился к ней.

— Ты слишком многого просишь, Анук, — произнес он спокойно.

— Я знаю. Но мне важно предотвратить даже намек на возможный скандал.

— И буквально любой ценой, — невесело усмехнулся он.

Анук промолчала.

— А моя репутация не в счет? — Казалось, Клас только сейчас осознал до конца, что от него требуется.

— Об этом ты не задумывалась?

— Твоя репутация не пострадает, — успокоила его Анук. — Если ты сделаешь то, о чем я прошу, ни тебя, ни Антонио скандал не коснется даже косвенно. Просто добавит чуть-чуть сумятицы в происшедшее, вот и все. — Протянув руку, Анук легонько коснулась его. — Все будет вполне прилично, Класкин, — мягко сказала она.

В его глазах сверкнул холод.

— Настолько прилично, что я смогу занять место Рубио и получить пятьдесят тысяч надбавки в год?

— Пятьдесят? Ну, Класкин, ты не только умен, ты еще и настойчив. Или попросту жаден?

— Да уж не больше, чем ты, Анук, — парировал он с улыбкой. — Так как? Мы договорились?

Она ослепительно улыбнулась, стараясь не выдать презрения.

— Да, мы сговорились, — сказала она, быстро пожав его руку. — Официально о твоем назначении будет объявлено в понедельник. Между тем я уже позаботилась о том, чтобы эта новость просочилась в „Вумэн виер дэйли".

— Не могла подождать, пока переговоришь со мной? — ядовито спросил он. — Настолько уверена в себе?

Анук ничего не ответила.

— А скажи мне, Анук, если бы я отказался от твоего предложения, что бы произошло?

Анук предостерегающе помахала в воздухе пальчиком.

— Ты прекрасно знаешь, милый мальчик, что бы я сделала. — Она рассмеялась, и ее смех рассыпался звоном колокольчиков. — Анук дает — Анук и лишает. Ну, пора отрабатывать твою надбавку, тем более немалую, — сухо произнесла она. — Начни с истории о том, что ты использовал кабинет Антонио для свидания, а тут как раз появилась Дорис. — Решительно застучав каблучками, Анук направилась к двери и взялась за ее ручку. — Ты идешь?

— Я догоню тебя через минуту. Пока что позволь использовать это убежище по прямому назначению.

— Хорошо. — Голос Анук внезапно стал жестким и невыразительным. — Клас?..

Он обернулся.

— Смотри не увлекайся. Если слетишь с рельсов, эта южноамериканская „дурь" лишит тебя всего, что ты уже приобрел. — Дверь за Анук захлопнулась, и он остался один.

Клас не мог заставить себя сдвинуться с места. Меньше всего на свете ему хотелось бы, чтобы Анук знала об этой его слабости. Впрочем, есть ли на свете хоть что-либо, чего она не знает?

Подождав еще секунду, он неуверенной походкой направился к одной из кабинок и закрылся изнутри. Запустив руку в карман, извлек оттуда небольшой коричневого стекла пузырек с кокаином. Отвернув колпачок, высыпал на тыльную сторону ладони немного порошка.

Сегодня это была уже четвертая порция.

Поминальная служба прошла превосходно. Рубио любили, и у него были друзья в самых разных слоях общества. Ряды кресел были заняты полностью, а те, кому их не хватило, стояли в проходе. Приличные отцы семейства оказывались здесь локтем к локтю с гомосексуалистами, а респектабельные обитатели верхнего Ист-Сайда соседствовали с дружками Рубио из Ист-Виллидж. Но несмотря на эти различия, неподдельные скорбь и отчаяние на их лицах были общими. Многие из собравшихся понимали, что сами ходят по острию ножа и, не исключено, закончат свои дни так же, как Рубио. Рок виноватого найдет.

Первым слова прощания сказал Антонио, за ним один за другим потянулись друзья Рубио, чтобы выразить свою грусть и чувство потери.

Эдвина говорила последней. Пережитые волнения и внутренняя напряженность выжали ее окончательно, щеки хранили следы слез, вызванных словами предыдущих выступающих. Казалось, сказано уже все, что тут еще можно добавить?

— Есть люди, — спокойно начала она, поднявшись на возвышение и обводя взглядом переполненную аудиторию, — которые считают… и осмеливаются говорить… о том, что эта ужасная болезнь, унесшая нашего друга, — Божественное возмездие, наказание. — Сила ее голоса, зазвучавшего во всю мощь, удивила Эдвину, и она снизила его, сведя к мягкому полушепоту. — Но есть и другие, которые, подобно мне, убеждены: Господь призывает к себе самых лучших, самых ярких из детей своих…

— Ты была просто неподражаема, ма, — шепнула ей Аллилуйя, когда Эдвина, закончив, вернулась на свое место. — Просто потрясающа!

14

— Невероятно! Просто не-ве-ро-ятно, малышка! — Альфредо Тоскани почти кричал, чтобы слышать самого себя сквозь грохот музыки, усиленной мощной аппаратурой.

— Ну-ка, тряхни этой роскошью волос! Сейчас это твое главное оружие! И немножко пошевели своими прекрасными ножками! Да-да, малышка, именно так!

Ширли вскинула голову, чтобы ее длинные, до пояса, золотисто-каштановые волосы взлетели в воздух, когда же она резко шагнула вперед, булавка, которой была заколота взятая напрокат юбка, расстегнулась и ткань, скользнув вниз, с шуршанием скатилась на пол. В ту же секунду девушка, ахнув, подхватила ее и быстро подтянула вверх, на талию, крепко зажав в руке расползающиеся края.

Великолепная команда Альфредо моментально включилась в работу, доказав, что они — часть прекрасно отлаженного механизма. Пантера, чернокожая девушка с бритой головой, скользнула вперед, чтобы собрать с полу рассыпавшиеся булавки, и снова заколола юбку. Один из помощников Альфредо подхватил у него из рук фотоаппарат „хассельблад" и передал новый, заправленный свежей пленкой. Виктор, парикмахер-стилист студии, воспользовавшись коротким перерывом, бросился вперед с расческой и щеткой, визажистов Деспина Карлино мягко коснулась поблескивающего потом лба Ширли пуховкой для пудры, а Слим Маццола, дизайнер-оранжировщик, быстро привел все вокруг в надлежащий вид.

Ширли едва держалась на ногах. Съемки не шли еще и двадцати минут, а она уже готова была рухнуть замертво. Кто бы мог подумать, что работа фотомодели настолько выматывает и требует столько сил! А тут еще этот ослепляюще яркий свет, от которого можно расплавиться! И надо же — у одного фотографа такой огромный штат, и все ради чего? Только чтобы собрать альбом ее фотографий.

— Готова, малышка? — спросил Альфредо, когда помощники, закончив, рассыпались по сторонам.

Ширли кивнула.

— Отлично. — Двигаясь вокруг нее кругами, словно в танце, маленький подвижный фотограф задумчиво водил пальцем по губам. Затем внезапно просиял, засветившись улыбкой. — Я вот что тебе скажу. По-моему, снимков в полный рост мы уже сделали достаточно. А что, если нам сделать теперь несколько портретов?

Предчувствуя недоброе, Ширли судорожно глотнула воздух и кивнула. Почувствовав ее напряженность, Альфредо дружески обнял девушку за плечи.

— Прежде всего начнем с нескольких серьезных снимков. Не волнуйся, тебе не придется ничего изображать. Просто постарайся вспомнить что-то неприятное, что было в твоей жизни. Эта волшебная коробочка, — он погладил „хассельблад", свисающий у него с шеи, — сделает все остальное. Как думаешь, у тебя получится?

Ширли кивнула. Если все, что он говорит, правда, то ничего особенного тут нет. Уж чего-чего, а неприятностей в ее жизни было предостаточно.

Ширли осталась одна. Одна в этом ужасном строении, перед входом в которое мерцал, издавая противное жужжание, синий неоновый крест. Одна во всем свете, где не осталось никого, кто мог бы ее спасти. Даже на небесах не нашлось ангела-хранителя, готового спуститься вниз, чтобы подхватить ее и унести туда, где есть добро, любовь и радость.

Ей удалось выжить в этом кошмаре лишь потому, что она постаралась держаться как можно незаметнее, не показывать носу из своего угла.

Затем расцвела ее красота.

Брат Дэн оказался не настолько слеп, чтобы не заметить прелестный цветок, распустившийся в его владениях. Ему успела до смерти надоесть непривлекательная, с распухшими ногами и тощими бедрами жена, а потому он живо потянулся навстречу значительно более молодой и хорошенькой плоти, выросшей у него перед носом. Ширли была для него тем цветком, который ждет, когда его срежут.

Вначале он как бы „случайно" задевал девочку, старался коснуться ее, проходя мимо. Время шло, и брат Дэн становился все более агрессивным. Он уже мог не стесняясь ущипнуть ее за ягодицы, зажать в углу, пощупав руками маленькую, почти мальчишескую грудь, а когда не видела мать, норовил запустить руку и под юбку.

Но куда более серьезную атаку он предпринял спустя два дня после того, как Ширли исполнилось двенадцать. Эту солнечную весеннюю пятницу она будет помнить всю жизнь.

Рано утром мать ушла из дому продавать на углу религиозные брошюры, и брат Дэн был настроен решительно. Едва только Ширли вернулась из школы домой, он встал в дверях ее комнаты, перекрыв ей выход. Заметив взгляд его водянистых налитых кровью глаз, Ширли, прижав к груди учебники, попыталась прошмыгнуть мимо. Его рука со скоростью молнии ухватила ее за талию, брат Дэн притянул девочку к себе.

Испустив сдавленный крик, Ширли разжала руки, и книги с шумом посыпались на пол.

— Ты просто конфетка, Ширли, ты знаешь об этом? Брат Дэн дышал ей прямо в лицо, обдавая тошнотворной смесью запахов виски, жидкости для волос и пота.

Прежде чем девочка успела что-то сообразить, он свободной рукой залез к ней под юбчонку, тычась в лицо отвратительными мокрыми губами.

Уворачиваясь от поцелуев, Ширли яростно вырывалась из его рук. Его рыхлые губы впились в нее где-то за ухом. Девочка резко рванулась и, изогнувшись, выскользнула из его объятий. Оттолкнув его в сторону, она отчаянно бросилась к лестнице, но вымотанная борьбой, недостаточно быстро. Он кинулся следом, успев ухватить ее за длинные распущенные волосы, и резко потянул к себе.

Она тяжело дышала, в глазах ее застыли слезы.

— Ширли, Ширли, — проговорил брат Дэн прерывающимся голосом. — Ну когда ты перестанешь убегать от меня?..

— Пожалуйста, — пролепетала Ширли, заливаясь слезами. — Ты так больно тянешь меня за волосы…

— Не надо было убегать, дурашка, — прошипел он. — Слышишь меня?

Она попыталась кивнуть, и он слегка отпустил волосы. Свободной рукой он резко рванул ворот платья и потянулся вниз, к бедрам. От внезапного ощущения наготы ее затрясло, холодок пробежал по спине, кожа покрылась мурашками. Едва живая от страха, она пыталась прикрыться руками, но все впустую. В мозгу колотился, звенел сигнал тревоги — что-то внутри нее, какой-то природный инстинкт подсказывал, что на этот раз дело не кончится обычными приставаниями.

Потом она помнила только, что он неуклюже возился с молнией на брюках, пытаясь их расстегнуть.

Она отшатнулась прочь, умоляюще сложив руки, и отчаянно воззвала к Богу, моля, чтобы брат Дэн оставил ее в покое.

— Заткнись! — прорычал брат Дэн и ударил ее наотмашь открытой ладонью.

Она успела предугадать это движение и попыталась увернуться, но было поздно. Резкий удар почти сбил ее с ног, и, пролетев пару метров по комнате, девочка навзничь упала на кровать. Удар был так силен, что пружины, прогнувшись под тяжестью ее тела, подкинули ее вверх и она, взмахнув руками, сбила на пол лампу и коллекцию статуэток с ночного столика.

В дверном проеме, полностью закрыв его, нависла фигура брата Дэна.

— Лучше не зли меня, — медленно проговорил он и, ногой захлопнув за собой дверь, двинулся к ее кровати. — А то пожалеешь…

— Пожалуйста, — опять взмолилась она, уставившись на него широко распахнутыми испуганными глазами, — не трогай меня… Пожалуйста…

Он снова злобно ударил ее:

— Да замолчишь ты! — И бросил на кровать, взгромоздясь сверху.

Ширли еще продолжала сражаться, извиваясь и выкручиваясь, и попыталась вцепиться ногтями ему в лицо, но после очередного удара он одной рукой зажал ей горло, а другой впился в провал ее живота. Девочка, словно распятая на постели, начала задыхаться. Словно в бреду она видела, как он поднялся над нею, зависнув в воздухе, затем всей тяжестью своего тела рухнул вниз, на свою жертву. Глаза ее распахнулись от боли и ужаса, и она дико вскрикнула.

Спасением от этого дикого акта насилия для Ширли стало то, что брат Дэн очень скоро выдохся. Дернувшись пару раз вниз-вверх, он закатил остекленевшие глаза, и из горла его вырвался животный стон. Она не сводила глаз с отвратительного искаженного похотью лица, и ее снова заколотила дрожь. Жгучий стыд вперемешку с ненавистью захлестнул девочку. Она не знала, чего ей хочется больше: убить его или умереть самой.

Через несколько секунд после того, как брат Дэн обессиленно отвалился от нее, он поднялся с кровати, застегивая штаны.

— Одно только слово твоей матери — и я прибью тебя, — мрачно предупредил он.

С того дня брат Дэн не пропускал ни одного случая попользоваться ею. Так все это и продолжалось, оставаясь в тайне, около трех лет.

Затем, когда Ширли едва исполнилось пятнадцать, в один из дней неожиданно рано вернулась домой мать и застала мужа в комнате дочери в самый кульминационный момент.

— Мама! — с облегчением выдохнула девочка. — Как я рада, что ты узнала! Больше ты не позволишь ему издеваться надо мной!

Однако Рут вовсе не собиралась в чем-то винить мужа.

— Ах ты дрянь подлая! — кинулась она на Ширли с такой яростью, что щеки девочки заполыхали от незаслуженных пощечин, а зубы, стукнув друг о друга, сомкнулись. — Потаскуха! Публичная девка! — Каждый выпад сопровождался новым градом ударов — несправедливых и жалящих, как пчела. — Убирайся вон из этого дома, чтобы ноги твоей здесь больше не было!

Ширли только молчала, не сводя глаз с матери. Она не знала, что говорить, как оправдать себя. А она-то надеялась, что мать спасет ее от насилия! Видимо, нужно было подумать об этом заранее.

— Собирай свои вещи! — Рут швырнула девочке два пластиковых пакета, грудь ее вздымалась от ярости.

— И забирай все, что сможешь унести. Все, что останется от тебя, я сожгу, гадкое ты создание! Я не хочу больше ни видеть, ни слышать тебя.

— Но куда же я пойду? — рыдала девочка, сердце ее рвалось на части.

— Это меня не интересует! Могу лишь предположить, где ты в конце концов окажешься! — резко оборвала ее мать, не скрывая злорадного удовольствия. — В преисподней! Ну, а пока что поищи себе дыру по вкусу. О-о, да, я уверена — ты найдешь подходящее место. Такие, как ты, вытянут из мужчин все, что им нужно, так ведь?

— И, яростно запихав пожитки Ширли в мешки для мусора, вытолкала девочку за порог.

Дверь захлопнулась у нее за спиной, и Ширли услышала, как мать дополнительно закрыла ее изнутри на задвижку. Сжавшись от холода и унижения, она поплотнее запахнула воротник пальто. Со стороны залива тянул колючий ветер, пронизывая ее насквозь, пробирая до костей сквозь тоненький потрепанный жакетик. Стоял конец ноября, и погода постепенно портилась.

Не имея ни малейшего представления, куда ей идти, она, как и многие бездомные дети, побрела на Манхэттен, чтобы переждать ночь на припортовом автовокзале. Юная, измученная, голодная и ко всему равнодушная, она представляла легкую добычу для городских хищников. За один только час несколько мужчин попытались увлечь ее, соблазняя необычными предложениями. Она резко отбила все атаки, а когда кто-то из них попытался стащить один из ее мешков, крепко прижала их к себе. В конце концов ее углядела какая-то смазливенькая молоденькая девчонка и подошла к ней.

— Привет, дорогуша, — проговорила она мягко. — У тебя такой вид, словно мир вот-вот рухнет.

Ширли не смогла сдержать слез и расплакалась.

— Хочешь поболтать со мной?

— Нет. — Ширли отчаянно затрясла головой и шмыгнула носом. — Нет, — повторила она, утерев нос тыльной стороной ладони.

— Тебе, похоже, некуда приткнуться, — не отставала девчонка. — Не дрейфь, держи хвост пистолетом! Я знаю одно место, где тебя пригреют.

— Но я еще не знаю… — начала неуверенно Ширли, с надеждой глядя на новую знакомую.

— Ну не торчать же тебе здесь, — уверенно заявила та. — Голову даю на отсечение — тебе еще нет и шестнадцати. Если тебя не подберут копы, то какой-нибудь псих точно пристукнет. Хотя бы за барахло, которое у тебя в пакетах. — Она взяла Ширли за руку и повела в сторону 9-й авеню.

„Местечко", о котором говорила девушка, оказалось длинным, в милю длиной, сверкающим хромом автомобилем, в котором уже поджидал их, кутаясь в меховое пальто, сутенер. Он быстро смерил Ширли оценивающим взглядом больших темных глаз и расплылся в улыбке, демонстрируя отличные зубы.

— Привет, красотка, — весело подмигнул он.

— Давай забирайся сюда, а я уж позабочусь о тебе, как о принцессе.

Ширли в нерешительности застыла на тротуаре. А какой у нее еще есть выход? Она страшно продрогла и проголодалась, а в кармане нет ни гроша…

Она медленно обошла автомобиль кругом, и сутенер включил мотор. Уже открывая дверцу машины, она вдруг заметила, как тот сунул девчонке в окно какой-то белый пакетик.

— Подберешь мне еще горяченьких белых кобылок — получишь другую половину условленного, — сказал он.

Сделка как бы вернула Ширли к реальности. Сутенер, почуяв, что добыча вот-вот ускользнет из его рук, быстро повернулся и схватил ее за запястье.

На этот раз Ширли оказалась проворнее. Забыв про свои мешки, она бросилась через 9-ю авеню, не обращая внимания на бешено сигналившие машины.

Зло выругавшись, сутенер рывком отворил дверцу машины и кинулся следом.

Ширли, мгновенно ослепнув от нескольких рядов фар, неотвратимо надвигающихся на нее, слышала только пронзительный вой сирен и визг тормозов. Это конец, решила она, застыв на самой середине улицы и крепко зажмурившись.

Каким-то чудом она оставалась жива: поток машин, распадаясь на две части, обтекал ее, проносясь буквально в нескольких сантиметрах от нее. Она стояла, остолбенев от ужаса, окутанная выхлопными газами. Гам и настиг ее сутенер, впившись в предплечье клещами-пальцами.

— Лучше пойдем со мной, крошка, — прошипел он. Глаза его пылали, как угли, а пальцы все глубже впивались в рукав жакетика.

— Отпусти меня! — пробормотала Ширли сквозь зубы, стараясь освободиться. — Никуда я с тобой не пойду!

— Не рыпайся, детка. — В свободной руке мужчины внезапно блеснул нож. — Очень бы не хотелось портить эту беленькую мордашку. — Ширли почувствовала на горле холод острия. — Пойдешь сама, или хочешь себе неприятностей?

Последние слова растаяли в оглушительном реве мотоцикла. Прямо на них, светя мощными фарами, катился огромный „харлей".

Мотоциклист, ударив по тормозам, лихо затормозил в сантиметре от них.

— Тебе помочь, милашка? — прокричал ей сквозь стрекот мотора крупный парень, оседлавший стального коня.

Осторожно, боясь, как бы нож не вонзился ей в горло, Ширли попыталась кивнуть. Сутенер покосился на мотоциклиста, и на губах его заиграла кривая усмешка:

— Исчезни, падла, — зло сплюнул он. — Не суйся, куда не просят.

— А ну убери от нее лапы! — вскинулся мотоциклист. — Не то придется соскребать тебя с асфальта, черная задница!

— Что-о? — угрожающе протянул сутенер. — Белая шваль хочет померяться силами? — Он отвел нож от горла Ширли и резко оттолкнул девушку с дороги. Затем, отвратительно улыбаясь, принял стойку, слегка согнув ноги и склонившись вперед, и двинулся кругами вокруг мотоциклиста. В воздухе сверкнуло лезвие ножа.

Мотоциклист медленно, почти лениво приподнял левую руку.

Толстая металлическая цепь рассекла воздух, подобно змее, распластав сутенера на мостовой. Выбитый из руки нож загремел по асфальту.

— Пошли, лиска! — кивнул мотоциклист девушке. Голос его звучал уверенно и властно. — Давай сматываться, пока этот ублюдок не пришел в себя. — Наклонившись, он подтянул Ширли к себе, а потом легко закинул за спину, на вибрирующее сиденье. — Ну как? — крикнул он через плечо и, прежде чем она собралась ответить, рванул с места, устремив мотоцикл вниз по 9-й авеню.

С тех пор прошло уже три года, и все это время Ширли не расставалась со Змеем. После брата Дэна и первого знакомства с улицей та жизнь, которую она узнала среди Воинов Сатаны, казалась ей почти раем. Несмотря на беспутство, жестокость и наглость членов банды, она чувствовала себя рядом со Змеем в полной безопасности. Большой, как медведь, и безрассудно бесстрашный, для нее он стал единственной защитой. С первых же дней Змей четко дал понять „троглодитам", что Ширли — „его старушка", а не просто „телка", которую можно пользовать всем кланом, передавая друг другу, как было заведено среди одуревших от марихуаны и распухших от пива рокеров. Даже когда он проявлял гонор, поддавая ей время от времени, все равно это было куда лучше той жизни, которую она знала до этого.

Ширли и в голову не приходило, что бывает иная жизнь. Ни разу до этого самого утра, когда Олимпия Арпель экзотической птицей выпорхнула из автомобиля в самом сердце площади Святого Марка, чтобы, подхватив ее, Ширли, унести в иной мир. В царство земное.

Олимпия, отойдя в сторону, курила сигарету за сигаретой и наблюдала за суетой Альфредо вокруг Ширли.

— Просто превосходно, малышка! — радостно вопил тот. — Ну просто пре-вос-ход-но! — Он взглянул на часы. — У меня еще есть полчасика. Давай-ка попробуем сделать несколько солнечных снимков. Надеюсь, ты умеешь улыбаться? Ну хотя бы вполовину так искренне, как только что хмурилась?

Олимпия сердито выпустила к потолку струю дыма. Альфредо ведет себя так, словно это он нашел девушку. Придется напомнить ему, чья это заслуга, чтобы не заблуждался.

— Мисс Арпель!

Олимпия очнулась, услышав свое имя, и обернулась: кто бы это мог быть?

Один из многочисленных помощников Альфредо спешил ей навстречу, помахивая в воздухе розовым радиотелефоном.

— Вас просит ваша секретарша, — добавил он, приблизившись. — Говорит, это очень срочно.

— Потом, — досадливо отмахнулась Олимпия, прикуривая очередную сигарету от предыдущей. — Скажите Долли, что я перезвоню ей через полчаса.

Молодой человек не уходил.

— Вам все же лучше ответить, мисс Арпель, — настойчиво проговорил он. — Убита Вайяна Фэрроу.

15

Пробиваясь к дому Вайяны, Олимпия окончательно уверилась, что участвует в каком-то невероятном массовом действе — то ли карнавале, то ли демонстрации. Квартал был забит полицейскими, а репортеры, перехватывая обрывки их переговоров, держали в напряжении местные студии и редакции газет. Почти все телевизионные каналы уже прислали на место происшествия свои команды, и на тротуарах возились операторы, устанавливая оборудование. Кое-кто из ведущих программ криминальных сообщений уже бойко рассказывал что-то перед камерами, зажав в руках микрофоны. Привычные толпы жадных до крови зевак, привлеченных на место происшествия суетой полицейских, как стервятники падалью, толклись поблизости. Атмосферу какого-то жуткого карнавала усиливали и жители окрестных домов, приклеившиеся носами к окнам, и выкрики находчивого торговца жареными каштанами и кренделями, сделавшего сегодня, похоже, неплохой бизнес.

Олимпия прокладывала себе путь сквозь толпу. Наткнувшись на желтые ленты, препятствующие проходу на место происшествия, она попросту нырнула под них.

Почти мгновенно кто-то быстро ухватил ее за руку.

— Давайте обратно, мадам, и оставайтесь по ту сторону, — строго предупредил ее одетый в форму полицейский. — И не пытайтесь пробраться обратно, иначе я вынужден буду вас арестовать.

— Вайяна… — Олимпия заняла прочную позицию, как бы вросла в землю, не собираясь уступать ни пяди завоеванного пространства, и лишь вертела головой, стараясь рассмотреть что-то на сером фасаде здания. Она все еще не могла поверить, что сообщение, переданное ей по телефону, и вправду подтвердится. Еще можно было как-то допустить, что убита другая девушка, но Вайяна… Нет, конечно же, они обознались, приняв кого-то за блистательную, в миллион долларов, красавицу с обложек модных журналов.

Да-да, именно так.

— Мадам, я прошу вас податься назад, — нахмурился полицейский.

— Я… Мне позвонили… что убита Вайяна… — пролепетала Олимпия.

— Что-что? — Стальная хватка стража законности чуть ослабла. — Что вы сказали?

Глубоко вздохнув, она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Молоденький, красное обветренное лицо подчеркнуто серьезно от искреннего служебного рвения. Форменная фуражка сползла на затылок, словно велика ему на целый размер, от холодного воздуха изо рта вырывается пар.

— Меня зовут Олимпия Арпель, — заявила она. — Меня попросили приехать сюда, чтобы… опознать тело.

И, конечно же, убедиться, что это ошибка, хотелось ей добавить. Она ни на секунду не сомневается, что это не Вайяна, и вот сейчас убедится в этом собственными глазами.

Молодой полицейский окинул взором невысокую фигурку упакованной в твид женщины, всю состоявшую из углов и треугольников — даже там, где природой предусмотрены изгибы. Несмотря на морщинистое лицо, обрамленное длинными, стриженными „под пажа", чуть подогнутыми снизу волосами с седеющей челкой, женщина казалась безвозрастной. В удивительных глазах цвета морской волны светилась решимость. Решимость — и надежда.

— Хорошо, сейчас проверю. — Все еще не выпуская ее руки, лишь ослабив хватку, он подвел ее к двум другим полицейским.

— Все правильно, ее там ждут, — небрежно проговорил один, кивая куда-то в неопределенность. — Пусть проходит.

— Извините, мадам, — бросил молодой страж порядка, тут же выпуская ее руку. — Вы просто не поверите, сколько тут психов, рвущихся внутрь!

Понимающе кивнув, она повернулась и, втянув голову в плечи и слегка ссутулившись, быстро зашагала по направлению к дому. Ей еще дважды пришлось предъявлять документы: первый раз снаружи, а второй — уже под самой дверью Вайяны. Там ее имя и время прибытия занесли в журнал, в котором позднее будет отмечено и время ее ухода.

— Что случилось? — требовательно вымолвила она, быстро пройдя в квартиру. Оглядевшись по сторонам, Олимпия поняла, что основные события, похоже, сосредоточены в спальне, и, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить, решительно направилась туда.

И тут же поняла, что это была ее большая ошибка.

Застыв на полпути, она потянулась рукой вверх, к горлу, не в силах сдержать негромкий хрип, рвущийся из груди. Нет, это невозможно!

Жуткое, изуродованное, изогнутое тело покрывали засохшие пятна крови. Эти пятна были повсюду — по всей комнате. Мощная струя, видимо, вырвавшись из артерии, достала даже до потолка, оставив на нем прерывистый след. Казалось, нет уголка, куда не достала бы кровь…

Бойня, здесь была бойня… Олимпия почувствовала, что близка к помешательству. Что же ты с ней сделал, беззвучно вопило все внутри. Неужели просто убить — этого мало? Нужно было превратить ее в отбивную, размолотить, исполосовать?

Накатившая внезапно горячая волна мутила сознание, эта адская комната поплыла у нее перед глазами, завертелась, подобно безумной карусели. Затем карусель эта внезапно остановилась, вновь вернув на первый план застывший кошмар спальни-бойни.

Олимпия прижала ладонь ко лбу. Худенькие плечи ее судорожно взметнулись, дыхание участилось, вырываясь наружу сдавленными стонами.

— О Боже, — прохрипела она и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, заметалась в поисках ванной. — О Господи…

Когда она вернулась, полицейские усадили ее в гостиной на софу, выбрав место так, чтобы она не видела распахнутой двери в спальню. Напротив устроился сам инспектор Кочина с красным носом и белой щетиной на голове. Кармен Толедо безустанно расхаживала взад-вперед у окна, держа в одной руке телефонный аппарат, а в другой трубку.

— Поднимите все досье с подобными случаями, — приказала она кому-то на другом конце провода. — Да, именно. Все случаи резни. — Она с отвращением опустила трубку на рычаг. — Господи, этим людям каждое слово нужно повторять дважды!

Несмотря на открытые окна, в комнате было душно, и Кочина то и дело вытирал лоб и шею грязным платком.

Олимпия оставалась в какой-то параллельной, больной реальности. Человеческое существо не способно сотворить подобное с другим человеческим существом, вертелась в мозгу одна и та же мысль. Это просто немыслимо.

И все же это произошло.

Она потянулась за сигаретой, но руки так дрожали, что, прежде чем удалось вытащить из пачки одну сигарету, она сломала две другие. А потом никак не могла удержать в руках эту чертову зажигалку, чтобы пламя не колебалось. Здоровенный детектив, склонясь над столом, молча забрал зажигалку из ее рук и, щелкнув, поднес ей огонь.

Олимпия благодарно кивнула. Пристроившись на краешке софы и слегка склонившись вперед, она нервно затягивалась. Неунимавшаяся дрожь не оставляла ее, и пепел с сигареты падал ей на костюм, но Олимпия ничего не замечала.

— Нет ли у вас предположений, кто мог ее убить, мадам? — бесстрастно спросил Кочина.

Олимпия устремила невидящий взгляд куда-то поверх его головы, все еще не в силах произнести ни слова. Периферийным зрением она видела, как в комнату то входят, то снова выскальзывают из нее эксперты-криминалисты, в поисках хоть каких-то улик обследующие каждый квадратный сантиметр квартиры. Роются в личных вещах Вайяны. В ее записных книжках. Коробочке с тампонами. В кухонном мусоре. Эта жуткая смерть лишила девушку права на тайну, выставив на всеобщее обозрение всю ее жизнь.

— Пожалуйста, мадам, — вежливо настаивал Кочина. — Вам нужно собраться. Вы же хотите, чтобы мы нашли убийцу, правда?

— Да, — дрожащим голосом пробормотала Олимпия.

— Отлично. Значит, хотя бы в этом мы союзники. — Откинувшись назад, он небрежным движением руки распахнул черный блокнот и снял колпачок с шариковой ручки.

В течение следующих полутора часов он задавал ей вопросы, а она с усталым смирением отвечала ему бесстрастным голосом.

Нет, она представления не имеет, кто мог убить Вайяну Фэрроу.

Да, у Вайяны была назначена встреча.

Нет, насколько ей известно, у нее не было постоянного дружка. Когда-то она встречалась с отпрыском одной династии винокуров, но этот роман угас, не успев разгореться.

Нет, она не думает, что у Вайяны могли быть проблемы с поклонниками.

Да, она была очень известна.

Нет, Вайяна никогда не говорила о том, что ей кто-то угрожает.

Да, уже почти два года она работала исключительно на агентство „Олимпия моделс".

Кочина внимательно слушал ее и записывал в блокнот все ответы, которые Олимпия выдавливала из себя.

— Не поговаривала ли Вайяна Фэрроу о том, чтобы покинуть ваше агентство и подписать контракт с другим? — Последний вопрос обрушился на нее как гром среди ясного неба.

Словно очнувшись, Олимпия судорожно дернула головой и остро взглянула на него. Седая челка ее взметнулась вверх, а пробудившееся сознание, как бы отключив автопилот, принялось анализировать услышанное.

— Вы хотите сказать, инспектор, что подозреваете меня? — не веря своим ушам, спросила Олимпия.

Кочина задумчиво потеребил губу.

— Бывает, что убийства совершают и по менее серьезным поводам, — невозмутимо заметил он. — Хотя тут, похоже, убийца мужчина.

— Ну хоть на этом спасибо, — съязвила Олимпия. Не допуская даже мысли о том, что на нее может пасть подозрение, она все же почувствовала, как с плеч у нее словно гора свалилась.

— За что же? — Не поднимая головы, склоненной над блокнотом, инспектор метнул на нее пристальный взгляд. Глаза его смотрели на Олимпию с обманчивой невинностью.

— За что? — переспросила она. — Да просто за то, что сняли с меня подозрение, черт возьми. Вот за что.

Он промолчал.

— Разве не так? — в голосе ее звенела надежда.

В глазах Кочины вспыхнули невиннейшие огоньки.

— Бывает, что люди приглашают наемных убийц. Она опять воинственно уперлась в него взглядом.

— Вы никак не можете успокоиться, правда?

— Не раньше, чем поймаю этого убийцу-маньяка, — как бы закончил ее фразу Кочина. В светлых глазах его вдруг зазияла бездна, из глубин которой исходила, пронзая насквозь, неведомая таинственная сила. — Не совершите ошибки, мисс Арпель. Меня не волнует, чье самолюбие я задену ради того, чтобы добиться результата.

В его мягкой улыбке не было и намека на добродушие.

Теперь Олимпия смотрела на него совсем другими глазами, озаренная догадкой: эти жестокость и упрямство напомнили ей безжалостный паровой каток, начавший свое безостановочное движение вниз с горы и готовый снести на своем пути любые препятствия. Только сейчас она по-настоящему начала понимать его. Какое счастье, что она непричастна к убийству! Не хотелось бы, чтобы такой пустился по твоему следу.

Когда она опять заговорила, голос ее звучал уже более спокойно, в нем слышались нотки пусть скупого, но уважения:

— Я рада что вы занимаетесь этим делом, инспектор. Если он ее и расслышал, то виду не подал.

— Сколько вы получили комиссионных по контрактам Вайяны Фэрроу за этот год?

Очередная стремительная атака Кочины снова выбила Олимпию из равновесия.

— Сто — сто двадцать тысяч — Она устало пожала плечами. — Что-то в этом роде. Для того чтобы назвать точную сумму, мне нужно проверить отчеты.

Он опять что-то черкнул в блокноте.

— Возможно, нам придется провести проверку в вашем офисе, чтобы подтвердить сказанное вами, так что подготовьте документы.

Последняя фраза Кочины напомнила Олимпии, что она как-никак глава фирмы, вернув ей силы и уверенность. Она решительно выпрямилась.

— Послушайте, — отчеканила она требовательно, — как долго это будет продолжаться? Уже поздно, а у меня еще масса срочных дел.

— Вы хотите сказать, мисс Арпель, что важнее ваши дела, чем поиски мясника, превратившего в отбивную молодую женщину?

— Нет, я не хочу этого сказать! — резко ответила она. — И не старайтесь перевернуть мои слова по-своему. — Затем добавила уже более спокойно: — Надеюсь, следствию не слишком помешает, если я сделаю несколько срочных звонков? А потом мы продолжим нашу беседу. Кстати, заметьте: Вайяна должна была сняться для рекламы косметики, и теперь мне необходимо как можно быстрее найти ей замену. Если я этого не сделаю, то потеряю крупнейший заказ. — Она ядовито поджала губы: — Надеюсь, вы понимаете, что рекламные агентства и их заказчики плевать хотели на такие мелкие несуразности, как смерть.

Она поднялась, еще не окончив последней фразы, и застыла, слегка косолапя ноги, уперев руки в бока и вопросительно поглядывая на Кочину сверху вниз. Слегка сутулые пять минут назад плечи ее распрямились, придав ей обычный несколько вызывающий вид. Казалось, Олимпия уже полностью забыла о пережитом ею шоке и горела нетерпением как можно скорее вернуться к своим делам. Что ж, живые нужны живым.

— Ну? — повторила она вопросительно. — Могу я позвонить, или этим правом пользуются лишь по предъявлении обвинения?

— Да ладно, — вздохнул инспектор, неопределенно взмахнув рукой. — Идите звоните. С телефона отпечатки пальцев уже сняты, но больше ни к чему ни прикасайтесь.

Олимпия, поджав губы, прошагала к небольшому сосновому столику с телефоном, стоявшему между двумя выходящими на юг окнами. День близился к концу, и за окном серый дневной свет быстро уступал место зимним сиреневым сумеркам. Олимпия набрала номер.

Сначала нужно позвонить Берни Финку, чье рекламное агентство „Финк, Сэндз и Сэндерс" получило заказ на рекламу продукции фирмы „Мистик косметикс". Как бы они к этому ни отнеслись, она вынуждена сообщить, что Вайяна, вокруг которой и должна вестись основная кампания, уже никогда не сможет явиться на съемки. Лучше уж пусть узнают об этом сегодня и от нее, чем из вечерних газет.

Ответная реакция на это известие Олимпию не удивила. Именно взрыва она и ждала.

— Послушай, Берни, — мягко проговорила она, когда он наконец выдохся и позволил ей вставить слово, — а что ты скажешь, если эти съемки провести с Джерри Холл?

Она прислушалась к угрожающему молчанию на другом конце провода: Берни переводил дух, готовясь к очередному взрыву.

— Ну-ка, повтори еще раз, — тихо попросил он.

— В чем дело, Берни? — Олимпия возвысила голос. — Что, связь плоха? Или у тебя проблемы со слухом?

— По-моему, ты сказала: Джерри Холл?

— Именно. Ну так что? Согласен?

— На Вайяну я полагаюсь, как на себя, Олимпия. Где она? Я могу поговорить с ней?

— Нет, поговорить с ней тебе не удастся. — Олимпия мудро отнесла трубку подальше от уха: его разъяренные вопли были слышны и на середине комнаты.

— Олимпия! — рычал Берни. — Что, черт тебя подери, ты несешь? Опять крутишь вокруг до около? Я этого не люблю, ты же знаешь!

— Послушай меня секундочку, — тоже почти срываясь на крик, выпалила Олимпия. — У меня есть новенькая, и она запросто заткнет за пояс даже Джерри, поэтому я о ней и говорю. Девочка загляденье, конфетка, глаз не отвести… И совершенно не похожа на тех, кого ты видел раньше. Эдакая экзотическая помесь из Паулины Порижковой, Синди Кроуфорд и Джерри Холл…

Повесив спустя пару минут трубку, Олимпия облегченно вздохнула. Двадцать три года торговли самой прекрасной в мире женской плотью что-то да значат! Не прошло и пяти минут, а она уже почти вскружила голову Берни Финку, просто описав Шир… нет, Билли Дон, которую тот и в глаза не видел. Остальное уже в руках самой девушки, а тут беспокоиться не о чем. Красота Билли Дон в поддержке не нуждается, она сама себе реклама, не хуже той, которая помогает продать миллионы карандашей для глаз или флаконов шампуня. Олимпия это нутром чуяла, хотя и не смогла бы объяснить, почему. Знала, и все тут.

Уже спокойно и уверенно извлекая из пачки сигарету, она набрала номер студии Альфредо Тоскани.

— Это Олимпия Арпель, — сообщила она, выпуская к потолку клубы дыма. — Мне нужно поговорить с Билли Дон. Позовите ее, хорошо?

К трубке подошел сам Альфредо.

— Олимпия, лапа, — Альфредо не любил лишних слов, — я же сказал тебе, что пробы будут готовы не раньше шести — шести тридцати…

— Я звоню по другому поводу, Альфредо. Мне нужно обсудить кое-что с Билли Дон.

— Она ушла из студии не так давно.

— Ушла? — Олимпия потрясенно умолкла.

— Да. Пантера сказала мне, что малышка ускользнула с полчаса назад…

— Спасибо, Эл, — запинающимся голосом проговорила Олимпия, опуская трубку на рычаг и устремляя взор в бесконечность. Необходимо срочно связаться с Ширли… с Билли Дон. Любой ценой ее необходимо доставить в студию Берни Финка в понедельник утром… А сейчас уже… она взглянула на часы и устало прикрыла глаза, — начало шестого, пятница, вечер.

Куда же исчезла эта девчонка?

16

Когда Ширли вышла из метро на Астор-плейс, солнце уже село. После душного, переполненного людьми вагона и запаха мочи на платформе вечерний воздух на улице показался ей особенно чистым и свежим. Купер Юнион огромным каменным островом раскинулся перед ней на фоне багряных сумерек. Ожидая, пока светофор на 3-й авеню сменится на зеленый, четыре юнца щелкали пальцами в такт хриплым звукам транзисторного приемника. Маленькая девочка, крепко уцепившись за руку матери, застенчиво улыбнулась Ширли и тут же быстро спряталась за материнскую юбку. Потом опять весело взглянула на нее из-за растопыренных пальчиков и снова спряталась.

Улыбнувшись в ответ, Ширли шутливо погрозила ей пальцем. Располагающая невинность ребенка моментально согрела ее, отвлекая от мыслей о Змее и о том, что могло ожидать ее дома.

Наконец загорелся зеленый, и Ширли рванулась вперед, поглядывая через плечо, что происходит у нее за спиной. Малышка, не выпуская рук матери, важно топала через дорогу, похожая на переваливающегося из стороны в сторону медвежонка. Ширли услышала звонкий смех девочки, и тут же его перекрыл резкий, строгий голос матери, обрезав, словно ножом. Сердце девушки сжалось: она снова вспомнила о Змее… Она была уже неподалеку от их логова, еще пару кварталов — и она на месте.

Ускорив шаги, она почти бегом припустилась по потрескавшейся бетонной мостовой и, чем ближе подходила к дому, тем мрачнее казалось ей окружающее. В грязных окнах виднелись голые, без абажуров, лампы, свет которых пробивался сквозь жидкие занавески. Отбросы вываливались через острые края мусоросборников, а затем их растаскивали по всей округе роющиеся в помойке пропойцы, бездомные или порывы ветра.

Там, на верхнем Ист-Энде, было так чисто! Сейчас дом, в котором располагался офис Олимпии, казался Ширли частью земного рая. А Мюррей-Хилл, где обустроился Альфредо Тоскани… Ухоженный, сверкающий чистотой, с садиком у входа, аккуратно выложенными песчаными дорожками и свежевыкрашенными скамейками. Как будто они принадлежали иной галактике.

В непосредственной близости от логова Воинов Сатаны мрачные строения превратились в откровенные трущобы, скорее напоминающие Дрезден после бомбардировки, чем Нью-Йорк восьмидесятых годов. Как всегда, перед входом застыли бесконечные ряды сверкающих сталью и хромом мотоциклов — на добрую четверть миллиона долларов, не меньше.

Ширли вздрогнула и зябко пожала плечами. По сравнению с серединой дня температура значительно упала, но причина была не в этом: огромное хромированное чудище Змея, лихо брошенное у стоянки, бросалось в глаза даже издали. Значит, Змей дома, поджидает ее… Слабая надежда на то, что все пройдет незамеченным, оборвалась…

Ширли едва отворила входную дверь, как ее оглушил грохот группы „Роллинг Стоунз", рвущийся из стереопроигрывателя откуда-то сверху. Она тихо прикрыла за собой дверь. После пронизывающего ветра воздух внутри здания показался ей жарким и душным. На лестнице было темно, и в нос ударял резкий смрад подгоревшей еды и несвежего пива. Под ногой что-то мягко хрустнуло. Взглянув вниз, Ширли с отвращением отшвырнула в сторону пустую банку из-под „будвайзера".

Сделав еще пару шагов вперед, она едва не упала, споткнувшись об одурманенного наркотиками „троглодита" с гладко зачесанными назад масляными волосами, свалившегося замертво у подножия лестницы. Широко раскрытый рот обнажал наполовину голые десны — результат боевых действий и выяснения отношений.

Подавив в себе отвращение, Ширли переступила через него и побежала вверх по лестнице. На площадке перед вторым этажом звуки „Роллинг Стоунз" достигли уже такой силы, что, казалось, от этого грохота вибрируют ступеньки. Пьяные голоса и резкие всплески хохота рвались из-за закрытой двери — судя по всему, там тусовались „троглодиты", накачанные „дурью" вперемешку с пивом.

Ширли развернулась и бросилась вдоль длинного узкого коридора, покрытого таким старым и потрепанным линолеумом, что сквозь него просвечивали половицы. У входа в комнату, которую они занимали со Змеем, она на мгновение застыла в нерешительности. Глубоко вздохнув и собравшись с духом, Ширли изобразила на лице легкую улыбку.

— Змей? — позвала она нерешительно, поворачивая ручку и открывая дверь в комнату. — Малыш?

Не успев сделать и шага в глубь комнаты, она застыла на пороге. Откуда-то от окна донесся легкий смех. Ширли недоуменно огляделась, улыбка, словно приклеенная, не сходила с ее лица. Она не хотела верить своим глазам. Змей, полностью одетый, развалился на постели, закинув руки за голову с отрешенным видом, Ширли тут же поняла, в чем дело. Какая-то девушка, совершенно голая, лицо которой скрывал густой занавес длинных черных волос, склонилась над ним, стоя на коленях.

Опустив лицо еще ниже, так что волосы почти полностью скрыли Змея, она уткнула голову ему в колени и медленно, ритмично принялась покачиваться взад-вперед.

Ширли резко отвернулась, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. По дороге домой она рисовала себе картины одна ужасней другой о том, что могло ожидать ее дома, но эта… А она-то думала!.. К горлу подступил комок, она едва сдерживала слезы… Она ведь считала себя „старушкой Змея…" Его мышкой-норушкой, подружкой, женой… И что оказалось? Все совершенно не так. Или будет не так, это уж очевидно.

Змей заметил ее присутствие не сразу. Прошло несколько минут, прежде чем он, грубо отшвырнув в сторону голую девицу, резко сел на постели. Мрачная сосредоточенность сменилась плещущей через край яростью. Метнув в нее через комнату разъяренный взгляд, Змей прорычал:

— А ну, поди сюда, сука… — Огромные кольца на его руке сверкнули холодным серебряным блеском.

Закрыв глаза, Ширли поплотнее обхватила себя руками. От шока она не могла двинуться с места.

— Ты сдвинешь задницу, или мне встать?

Она все еще не могла шевельнуться. Просто была не в силах оторвать ногу от пола. За сегодняшний день с ней произошло столько событий, самых неожиданных, что переварить их все за такое короткое время было невозможно. И теперь еще эта последняя капля… Нет, это уже сверх всяких сил!

Ширли не успела еще сообразить, что к чему, как рядом с ней громыхнул, шлепнувшись на пол, огромный ботинок. Змей одним прыжком оказался рядом с ней, громадная рука с силой сжала ее запястье, и четыре толстых пальца больно, едва не до кости, впились в кожу.

— Значит, опять где-то шлялась… — зло прошипел он. — В чем дело? Дома для тебя дерьмом пахнет? — Железная хватка стала еще жестче.

Она смотрела на него полными боли глазами.

— Мне больно, Змей… — тихо проговорила она.

— Не-ет, это еще не больно… Это еще только начало… — Он усмехнулся, и его лицо приобрело звериное выражение. — А ну, двигайся! — Забыв застегнуть штаны, он потащил ее за собой из комнаты в коридор.

— Пожалуйста, Змей… — взмолилась Ширли. — Дай мне все объяснить…

— Ну нет, сучка, — резко оборвал ее Змей. — Теперь моя очередь объяснять. Я нашел себе другую „старушку", доходит? А ты… Ты теперь просто подстилка для всех. Тебя может трахать любой в этой банде. Что, клевый я приготовил им подарок? Тогда пусть снимут пенку… Усекла, о чем я?

17

Настроение у Олимпии было и так хуже некуда, а тут еще эти проклятые телефоны! Она успела сделать десять попыток и окончательно выйти из себя, прежде чем пробилась в свой собственный офис. Да и тут пришлось подождать — номер секретарши был занят. Вот это уж совсем непонятно. Не для того она устанавливала у себя на фирме сверхсовременную и сверхдорогую аппаратуру!

— Долли, это я, Олимпия, — проговорила она, когда наконец ей удалось соединиться с секретаршей.

— Какое счастье, что ты еще не ушла!

— Какое счастье, что вы наконец позвонили! — выпалила девушка, запыхавшись. — Телефон звонит, как сумасшедший, а внизу толпа газетчиков и телерепортеров. И все хотят поговорить с вами о Вайяне.

— О Господи! — простонала Олимпия. — Этого следовало ожидать! — Теперь хоть понятно, почему не справлялась аппаратура.

— А что мне им отвечать? — взмолилась Долли. — Уже шестой час, а я просто боюсь выходить. Эти журналисты такие наглые, они мне проходу не дадут!

Олимпия вздохнула:

— Ты им уже что-нибудь объяснила?

— Просто сказала, что вас сейчас нет, но позже вы с ними встретитесь.

— Ну и умница. — Хотя Долли находилась на другом конце города и не могла ее видеть, Олимпия одобрительно кивнула. — Спокойно отправляйся домой, а им говори, что комментариев пока нет. Тогда они быстро отстанут. Но я звоню сейчас по другой причине. Мне нужен телефон Ширли Силверстайн и ее адрес. Я не взяла их с собой.

— Ширли?.. А-а, это та новенькая девушка? Сейчас, минуточку… Где-то здесь у меня под рукой был ее контракт… Ага, вот он. Записываете?

Олимпия уже держала ручку наготове. Быстро записав необходимые данные, она махнула рукой инспектору Кочине: все в порядке, она свои дела почти закончила и через несколько минут будет к его услугам.

Ей пришлось немного подождать. Трубку на том конце, где жила Ширли, подняли только после восьми гудков. Она слышала откуда-то из глубины резкие звуки музыки, скорее напоминавшие металлическое бряцанье оружием на поле брани.

— Ну? — раздался в трубке грубый мужской голос. Олимпия нахмурилась. Сквозь грохот музыки она различала и другие звуки — звуки настоящей борьбы. Так гудит толпа, наблюдая за смертельной схваткой и подстрекая участников.

— Извините, Ширли дома? — спросила Олимпия.

— Шерл? — В трубке помолчали, потом ее собеседник взорвался непристойным хохотом: — Похоже, что дома.

— Мне необходимо поговорить с ней. Она не могла бы подойти к телефону?

— Кое-что, может, и могла бы, но не по телефону… — Мужчина снова грубо захохотал.

— Прошу вас, это очень срочно…

— Да пошла ты в задницу! — вдруг рявкнул голос, и в трубке раздались гудки отбоя. Но прежде чем положить трубку на рычаг, Олимпия успела услышать пронзительный крик откуда-то из глубины дома, где была Ширли. Женский крик. Вопль. Вопль о помощи.

Инспектор Кочина еще и сообразить не успел, что произошло, как Олимпия, никем не остановленная, выскочила из квартиры и бросилась на улицу.

Ширли настороженно переводила взгляд с одного „троглодита" на другого. Слегка съежившись, она приняла классическую оборонительную позицию, резко и быстро оборачиваясь на любой подозрительный звук или шорох, словно попавшее в засаду животное. Они окружили ее стеной — плотной стеной грязных огромных человекоподобных существ.

Один из них внезапно сделал притворный выпад в ее сторону и тут же отпрянул назад. С кошачьей ловкостью Ширли развернулась в его сторону, изготовившись к защите. Острые ноготки пронзили воздух. „Троглодиты" оглушительно захохотали.

— Чего это нам не так? Киска не хочет?.. — крикнул ей другой, и Ширли мгновенно обернулась на голос, взметнув шлейф длинных волос.

— Э-эй, малышка! Готовься! — заорал третий, расстегивая ширинку.

— Послушайте… — Собственный голос удивил Ширли: он звучал сильно и уверенно, в нем не было страха, только угрожающее спокойствие. — Отвалите от меня, и все забудем, идет? Мы же друзья, правда? — Глаза девушки цепко держали под прицелом все сцену.

— Заткни глотку, хватит трепаться! — лениво прозвучал грубый голос. Ширли мгновенно узнала его и метнулась на звук. Голос принадлежал главарю банды Лютому Волку — огромному, с раздутым, как пивная бочка, торсом и толстыми обрубками татуированных рук. Другим, наверное, он быть и не мог: чтобы держать в подчинении эту шайку, нужны крепкие кулаки: подчас приходится и крепко врезать для порядка. — Змей отказался от тебя, теперь ты общая, доходит? Собственность банды.

— Я вовсе не собственность! — Ширли буквально выплюнула эти слова ему в лицо.

— Надейся, как же! Ты знаешь порядок — без хозяина ты достаешься каждому, только успевай подол задирать. Это правило старое, так что не тяни резину. Раздевайся.

— А если я не буду? — Ее подбородок гордо взметнулся вверх.

Стена вокруг нее, казалось, пришла в движение и загудела: слова ее вызвали недовольство.

О нет, подумала Ширли, только сейчас поняв, чем может для нее обернуться ее дерзость. Сказанного уже не воротишь, а это значит, что она бросила вызов авторитету Лютого. Теперь ему нужно доказать свою власть любой ценой. Простить ее — значит, выставить себя слабаком. А с этим он никогда не смирится.

— Раздевайся. Быстро! — тихо повторил Лютый. Гордо выпрямившись, Ширли не сводила глаз с его лица. Затем медленно, с достоинством покачала головой:

— Нет.

Несколько секунд Лютый молча изучал девушку. Банда ждала, посапывая. Круг постепенно сужался.

— Ты не оставила мне выбора. — Лицо Лютого оставалось безучастным, но глаза горели. — Придется действовать силой.

Ширли с ненавистью взглянула на него.

— Ты понимаешь, что это значит, правда, Волк? — холодно спросила она. — Это изнасилование.

Взрыв дикого хохота заглушил ее слова. „Троглодиты" толкали друг друга в спину, забавляясь и показывая на нее.

— Изнаси-и-лование… — передразнил ее кто-то. Остальные тотчас же подхватили это слово, и оно покатилось по кругу, повторяемое на разные лады, пока не превратилось в рев, колотящийся у нее в ушах:

— Изнасилование… изнасилование… изнаси… Кто-то грубо толкнул ее в спину. Ширли вылетела вперед, с размаху врезавшись в стоящего перед ней парня. Тот в свою очередь отпихнул ее обратно. Со всех сторон к ней потянулись руки — спереди, сзади, слева и справа. Они швыряли ее из угла в угол, пока комната не поплыла у нее перед глазами, все ускоряя и ускоряя верченье, словно безжалостная и бесконечная круговерть.

„Изнасилование, изнасилование…" — стучало в ушах, и теперь в такт этому слову раздавался топот тяжелых ботинок, бьющих в пол.

— Осади назад! — внезапно перекрыл общий шум голос Лютого.

Как от резкого удара хлыста, осадившего непослушное стадо, бормотанье прекратилось, грубые руки оставили девушку.

Повисшая в комнате зловещая тишина казалась еще более жуткой, чем прежний гул. Не слышно было даже металлического грохота музыки, доносившейся из магнитофона: кассета кончилась, пока они швыряли Ширли по кругу.

Первым нарушил тишину Лютый. Раздвинув бандитов плечом, он двинулся в ее сторону. Войдя в круг, он какое-то мгновение просто смотрел на Ширли, широко расставив ноги.

— Кончай трепаться, братаны, — сказал он с ухмылкой, обнажившей беззубый рот. — Пора заняться делом.

Затем, не дав Ширли опомниться, он кинулся на нее. Его грубые руки нырнули ей под жакет, раздирая в клочья свитер и обнажая грудь, а губы потянулись к ее лицу.

Ширли взъярилась. Она хотела оттолкнуть его, но с тем же успехом можно было пытаться остановить быка. Поняв, что силы их неравны и что высвободиться ей не удастся, девушка собралась с духом и что есть силы ударила его коленом между ног.

Лютый согнулся вдвое, выпучив глаза и судорожно глотая воздух. Из горла его вырвался вопль, но не просто от боли. Это был рев ослепленного яростью зверя.

— Ах ты, шлюха вонючая! — взревел он, чуть отступив в сторону, и в воздухе мелькнул тяжелый кулак. Четыре крупных серебряных кольца на пальцах отлично заменяли медный кастет. Страшный удар пришелся ей прямо в лицо. Казалось, кости хрустнули и брызнули в разные стороны осколками-искрами.

Она едва не лишилась сознания от ослепляющей вспышки невыносимой боли. Лицо залила кровь.

— Ты за это заплатишь! — продолжал реветь Лютый. — Тронуть меня? Ах ты… — Почти без усилий он толкнул ее на колени. Попытавшись подняться, девушка увидела, что он расстегивает молнию на джинсах, изготовившись к очередному броску…

— Пожалуйста, — пролепетала она еле слышно, пытаясь отвернуться, — не надо…

— Смотри сюда! — приказал он зловеще.

Она закрыла глаза, не успев увидеть, как еще раз взметнулся в воздух огромный кулак с серебряным кастетом-кольцами, и только вспышка жуткой боли взрывом гранаты отдалась в голове. Удар распластал ее по полу.

Какое-то время она лежала, как в тумане, не в силах шевельнуться. Потом осторожно подняла руку и коснулась пылающего лба. Пальцы нащупали что-то липкое и мокрое. Она поднесла руку поближе к глазам: кровь. Кольца рассекли ей лоб, и левый глаз начал постепенно заплывать.

— Ну что, будешь рыпаться дальше? — откуда-то сверху донесся до девушки вызывающе-тихий голос Лютого.

Медленно, с трудом приподняв голову, Ширли устремила в его сторону взгляд. Она смутно понимала, что он возвышается где-то над ней, но ясных очертаний разобрать не могла — только тяжелый туман. Она попыталась качнуть головой: нет, она не будет больше сопротивляться, но при каждом движении боль вспышкой молнии пронзала ее.

— Вот и дело, — довольно кивнул Лютый, и Ширли уловила в его голосе усмешку. — Наконец-то! Мы же просто хотим чуток поразвлечься.

Поразвлечься? Слово пронзило ее, пробуждая сознание, сквозь тяжелый туман проступили острые грани реальности. Он называет это „поразвлечься"? Ширли смутно видела, как он развязно качнул бедрами в ее сторону и легонько пнул ее носком тяжелого ботинка на толстой подошве.

— Ну, а теперь давай-ка работай, — буркнул он, запуская руку в расстегнутые штаны.

Ширли с трудом нашла в себе силы, чтобы привстать на колени, закинула голову назад и, приоткрыв рот, плюнула ему в лицо. Попала! Глаза ее засверкали.

Он отшатнулся и, утерев лицо тыльной стороной ладони, мрачно прорычал:

— Ну, сука, хватит… Сейчас ты пожалеешь… — Он ткнул пальцем в четырех сообщников. — Эй вы, подержите ее! Придется как следует проучить эту стерву!

Четверо „троглодитов" кинулись к ней, и, ухватив за руки и за ноги, распластали по полу, прижав запястья и щиколотки коленями для пущей верности.

— Не-е-ет! — закричала она из последних сил, дико мотая головой. Слезы стыда и отчаяния брызнули из глаз, пока она еще пыталась вырваться, корчась и извиваясь, но все уже было бесполезно. Она была слишком слаба, чтобы противостоять им.

Сломленная, она в отчаянной безнадежности поникла головой.

Теперь Лютый мог делать с ней все, что угодно. Секунду постояв над ней, он рухнул вниз всей грудой железных мускулов в тонну весом.

Руки грубо содрали с нее остатки одежды. Ткань, затрещав, поддалась, пуговицы, выдранные с мясом, разлетелись в стороны. Лютый снова навис над ней, и это краткое освобождение показалось девушке счастливой передышкой. Затем он вновь ринулся на нее всем весом, пригвождая к полу.

Наверное, так бывает, когда раздирают в клочья…

Боль, страх, страдание слились воедино в невыносимой муке, палящей и слепящей, как синее неоновое пламя. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, но и сквозь веки пробивался, гудел и мерцал, синий неоновый свет, а в ушах стоял сеющий ужас голос: „Ширли-и… Шир-ли-и…" Ее имя, подхваченное эхом, искаженное и невыразительное, накатывало откуда-то из глубины, захлестывая ее, как безустанная волна накатывает на берег. „Шир-ли будет умницей! Шир-ли будет добренькой с братом Дэном…"

„Не-е-е-ет!" — еще раз пронзительно закричала она. И тотчас же в нос ударил запах пота и виски, как от брата Дэна, а перед глазами рос и рос, мерцая и разгораясь, неоновый крест.

18

— Подожди меня здесь, — приказала Олимпия таксисту и рывком отворила дверь. — Я быстро. Смотри, не уезжай без меня, хорошо? Получишь двадцать долларов сверху на чай. — Ее лицо не скрывало озабоченности, а в голосе зазвенели начальственные нотки.

Таксист обернулся назад, изучая закутанную в норковое манто пассажирку с черной сумочкой из кожи ящерицы в руке, и покачал головой. С ума сойти от этой женской глупости!

— Думайте что хотите, мадам, но, по-моему, вы сумасшедшая. Никакими деньгами не заставить меня войти в этот дом, а ведь у меня Вьетнам за плечами.

Олимпия невесело усмехнулась.

— А я и не прошу вас никуда выходить. Просто дождитесь меня здесь, вот и все. — Она выбралась из машины, рассеянно протянув руку назад, чтобы закрыть за собой дверь. Водитель, щелкнув замками, закрылся изнутри и, не выключая мотор, принялся ждать.

Она немного постояла у входа, изучая ряды припаркованных к обочине „харлеев", затем перевела взгляд на здание. Типичные трущобы, построенные век назад, чтобы расселить прибывающих из Восточной Европы эмигрантов. Внутри же крохотные смежные комнатенки.

Поднявшись на полпролета по выщербленным каменным ступеням, Олимпия толкнулась во входную дверь. Та оказалась заперта. Все правильно, этого она и ожидала. Это вовсе не обычный жилой дом, она поняла это, едва увидела мотоциклы. Олимпия огляделась: ни намека на звонок. Постучав в дверь, она еще немного подождала, однако никто так и не появился. Живо накрутив ремешок сумки вокруг запястья, она принялась барабанить в дверь двумя кулаками.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем внутри щелкнула задвижка и дверь приоткрылась на несколько сантиметров.

— Ну? — подозрительно уставилась на нее из-за двери девица с грязными обвисшими светлыми волосами.

Олимпия заученно улыбнулась:

— Меня зовут Олимпия Арпель, я пришла, чтобы повидаться с Шерл…

В этот самый момент откуда-то из глубины дома донесся жуткий крик, от которого кровь стыла в жилах. Девица тревожно обернулась, и Олимпия поняла, что самое время пренебречь такими тонкостями, как приглашение войти. Широко распахнув дверь, она оттерла в сторону блондинку и решительным шагом направилась в глубь дома.

— Эй! — недовольно крикнула та, засеменив следом и пытаясь ухватить Олимпию за рукав. — Куда ты прешься-то так вот запросто! Нельзя же, правда же…

— Да какой там, к дьяволу, нельзя! — пробормотала в ответ Олимпия, стряхивая с плеча ее руку. — Только попробуй мне помешать! — грозно предупредила она.

У подножия лестницы она на секунду затормозила, едва не споткнувшись о мертвецки пьяного рокера, и быстро огляделась. И почти сразу же снова услышала этот леденящий душу крик.

Вверх по лестнице она уже летела, а ворвавшись в огромную пустую комнату, застыла на месте, не в силах поверить своим глазам. Четыре здоровенных неопрятных детины с длинными, до плеч, волосами, прижали к полу женщину. Сердце Олимпии сжалось: Ширли! Еще один, с голым задом и спущенными джинсами, свалившимися к щиколоткам, привстав на коленях, как похотливое животное, раскачивался над нею взад-вперед, другой навис над ее лицом. За их успехами следили дюжины две грязных человекоподобных существ в различной стадии раздетости. Собравшись кругом, они тянули пиво прямо из банок, грубо подначивая насильников. Все без исключения были одеты в джинсовые жакеты-безрукавки с огромными аппликациями на спинах, изображающими череп и кости.

Олимпия вросла в пол, но не надолго.

— А ну-ка, прекратить! — Ее голос, хладнокровный, но исполненный властной уверенности, остановил действие, словно невидимый режиссер нажал кнопку „стоп" на переключателе. Головы медленно повернулись в ее сторону. В нависшей тишине десятки пар пустых глаз хмуро разглядывали ее.

Олимпия крепче сжала пальцами медный замок на сумке.

— Де-ерьмо! — первым вышел из оцепенения стоявший почти рядом с нею рокер, которого голос Олимпии оторвал от приятного занятия: он ковырял огромным охотничьим ножом под иссиня-черными ногтями. Медленно смерив ее взглядом из-под нависших, как капюшон, век, он отвернулся в сторону и смачно сплюнул: — Проваливай, бабка!

Остальные дружно расхохотались, так же внезапно, словно режиссер решил наконец нажать „пуск".

— Скоты! — Подбородок Олимпии дрожал от негодования, жилы на шее вздулись, натянутые и тугие, словно провода. — Вы просто скоты!

— Да ну? — в глубине глаз рокера, оттачивающего ножом ногти, полыхнул опасный огонь, словно у внезапно проснувшегося, а до сих пор дремавшего кота.

— Показать тебе настоящих скотов, бабка? — Намеренно медленно он сложил нож и резким движением оторвался от стены, которую до тех пор подпирал.

Пока он нарочито медленно вышагивал ей навстречу, Олимпия не сводила с него глаз, успев при этом приоткрыть сумочку и запустить в нее руку.

Парень застыл прямо перед ней, и только тогда Олимпия поняла, насколько он огромен. Казалось, к ней приближается изготовившийся к прыжку футбольный защитник. Разница только в том, что у этого вместо наплечников было все настоящее — тугие бицепсы, рельефные грудные мышцы, мощные крепкие руки.

Олимпия продолжала смотреть на него во все глаза. Просто поразительно, что люди могут гордиться тем, насколько они отвратительны, подумала она. Лоб его, лоб кроманьонца, был повязан мерзким красным платком. Нос плоский, скривленный набок — скорее всего, следствие уличных боев и плохого лечения, мрачно обвисшие жидкие усы. Прямо на шее, толстой, как ствол дерева, виднелась татуировка: два пальца, сложенные, как для щелчка. На вид ему можно дать лет сорок, и вовсе нетрудно догадаться, в каких учебных заведениях он постигал азбуку жизни: в Аттике, Рейфорде или Фолсоме. А может, из-за особого прилежания подзадержался с учебой, побывав во всех трех тюрьмах. Олимпию бы это не удивило.

Если его угрожающий вид и испугал Олимпию, внешне это не проявилось, она и бровью не повела.

— Ну, в чем дело, бабка? — рявкнул он. Глаза его цепко впились в нее. — Не любишь животных, говоришь? — Язвительно захохотав, он дотянулся рукой до ее сморщенной щеки, слегка ущипнув ее.

Вот этого Олимпия на дух не выносила. Чтобы какой-то ублюдок касался ее?..

— Убери свои лапы, засранец, — спокойно проговорила она, и тут же рука, утонувшая в сумочке, скользнула наружу. Секунда — и дуло револьвера уперлось ему в пах.

— Какого дьявола… — взревел было кроманьонец, и тут же застыл на полуфразе. Глаза его пылали, как угли в золе. Тут лучше поосторожнее: одно движение — и эта дура лишит его самого драгоценного — возможности воспроизводить себе подобных.

— Только дернись, — четко предупредила Олимпия, — потом всю жизнь Майклом Джексоном петь будешь.

Взгляд „троглодита", с трудом оторвавшись от револьвера, уперся Олимпии прямо в лицо. Зубы его оскалились, в глазах полыхнула то ли ярость, то ли испуг. Это обряженное в норку чучело с жесткой прямой челкой и оранжевой помадой явно принадлежало к тем особям, с которыми ему встречаться так близко еще не приходилось: богатым, решительным и до идиотизма бесстрашным. Но она пожалеет, что выставила его дураком… Еще как пожалеет!

Ни один из тех, кто осмелился насмеяться над ним, не переживет следующий день! Ни один.

Олимпия слегка махнула револьвером:

— Медленно подними руки и положи их за голову!

Какую-то секунду он молча смотрел на нее, не двигаясь. Быстро подняв револьвер, Олимпия предупреждающе пальнула в потолок и тут же вернула его в прежнюю позицию. Оружие было небольшим, но звук выстрела и отдача вполне достойные. Стреляла она из него впервые, и результат казался ей обнадеживающим.

Руки кроманьонца взметнулись вверх еще до того, как кусочки штукатурки и пластиковой обивки потолка успели упасть ему на жирные волосы и грязный жилет.

Предупреждение подействовало и на остальных: дернувшись и переглянувшись, „троглодиты" снова замерли. Теперь их логово вполне могло бы посоперничать нависшей тишиной с любым читальным залом.

— Вот так-то лучше. — Мрачно усмехнувшись, Олимпия вновь ткнула дуло револьвера ему в пах. — Это только начало, — громко, чтобы услышали все, объяснила она. — Чтоб вы не сомневались, заряжен ли он. И предупреждаю, реакция у меня очень быстрая.

— О черт, мадам… Вы там поосторожнее… — Громила исходил потом, а голос его зазвучал на октаву выше. Казалось, он окосел окончательно, не в силах оторвать глаз от револьвера. — Пушка-то нацелена в самое важное…

— В этом и смысл. — Губы Олимпии сложились в тонкую твердую ниточку. — Не хотелось бы повторяться… Прикажи дружкам выстроиться в ряд у стены. И при первом же шорохе любого из них — ча-ао, cojones. Усек?

Краем глаза Олимпия видела, что насиловавшие Ширли детины поднялись и, натянув джинсы, отступили в сторону. Те, что с удовольствием наблюдали за картиной, тоже подались назад. Никто не произнес ни слова, молча пожирая ее глазами, и всеобщая ненависть, исходящая из этих глаз, обладала, казалось, собственным многоголосием. Никогда прежде не доводилось ей видеть одновременно столько лиц, готовых убить, столько разъяренных глаз сразу.

Олимпия ни разу не повысила голос, но каким-то образом он был слышен и в самых дальних закутках комнаты.

— Все на пол, живо, лицом вниз! Руки на голову! Никто не шелохнулся, и Олимпия плотнее прижала дуло револьвера к паху кроманьонца.

— Вы слышали! — почти обезумев, заорал тот. — На пол!

Когда бандиты распростерлись у ее ног, Олимпия осторожно двинулась в сторону Ширли. Опускаясь рядом с девушкой на одно колено, она продолжала держать под прицелом главную мишень. Взглянув краем глаза на девушку, она почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота. Ничего общего с тем прелестным созданием, оставленным ею в студии Альфредо Тоскани пару часов назад! Тело девушки покрывали страшные синяки и кровоподтеки, лицо превратилось в бесформенную маску.

Сознание затуманила, накатив, другая волна — волна ярости.

— За что? — простонала она в отчаянии, но этот стон повис без ответа в зловещей тишине. Она впилась пальцем в спусковой крючок. Сильная, волевая и бесстрашная, Олимпия привыкла держать под контролем свои чувства. Эта внезапная жажда возмездия, неодолимое желание отомстить за те страдания, что выпали на долю Ширли, были чем-то новым для нее самой. Словно внутри нее скрывался кто-то другой, о ком она и не подозревала, — яростный и непримиримый. Целый хор голосов слился в один голос, требующий отмщения.

Перед глазами поплыли черные мушки, палец, прижатый к спусковому крючку, подчинялся своим собственным законам. Она напряглась, ожидая звука выстрела и сильной отдачи.

— Олимпия?.. — Ширли, распластанная рядом с ней, попыталась приподнять голову и открыть заплывшие глаза. — Это… и вправду вы?

Слабый голос девушки словно погасил, успокоил свирепый хор голосов внутри нее. Палец на спуске расслабился.

— Да, детка, — проговорила она хрипло полным страдания голосом. — Это я. Теперь все будет в порядке. Я увезу тебя. Ты можешь сесть?

— Я… не знаю…

— Постарайся, малышка, пожалуйста. — Не сводя глаз с кроманьонца, Олимпия пошарила рукой по полу, пытаясь нащупать одежду девушки, затем прикрыла жакетиком дрожащее нагое тело.

— Накинь-ка это, — проговорила она мягко. — А потом обопрись на меня, я помогу тебе. — В голосе ее снова зазвучало железо: — Ты! — Она ткнула дулом револьвера рокера в косынке. — Пойдешь с нами!

Не опуская пистолета, Олимпия протянула свободную руку девушке.

— Вот так-то, детка… Положи руку мне на плечи… так. — Я поддержу тебя. — Обхватив левой рукой Ширли за талию, она выпрямилась вместе с нею. — А ну, двигайся, мешок с дерьмом! — Скомандовала она громиле. — Пойдешь с нами вниз, затем на улицу. Так что давай поворачивайся. И помни, что у тебя за спиной, не вздумай выкинуть какую глупость. Если ты или кто-то из этих подонков дернется, я всажу тебе пулю, не задумываясь.

— Сомнений не оставалось: Олимпия сдержит свое слово без сожаления.

Вместе с заложником они двинулись сначала в коридор, затем вниз по лестнице. Передвигались они медленно: Ширли то и дело бессильно обвисала, едва переставляя ноги, и Олимпия видела, что при каждом шаге она из последних сил старается сдержать стоны от боли.

Когда они спустились на тротуар, уже стемнело. Уличные фонари сочились янтарным светом, заливая своим сиянием ряды мотоциклов, играя бликами на металлических боках пивных банок и отражаясь в жестяных бутылочных крышках, вмурованных в асфальт. Ширли вцепилась в Олимпию намертво, видя в ней единственное спасение.

Мысленно Олимпия благословила широкие рукава норкового манто: эти мягкие меховые трубы, совершенно не мешая движению, служили одновременно прекрасным укрытием. Никто не разглядит, что у нее в руке. Револьвер не испугает таксиста, он его просто не заметит, а значит, не бросится в панике бежать, оставив их без прикрытия.

Заметив Олимпию, таксист едва не вывалился со своего сидения, повернувшись назад, он открыл замок на задней дверце и широко распахнул ее.

— Сначала ты. — Олимпия осторожно усадила девушку на обитое серым винилом сиденье.

Ширли почти упала внутрь, сжавшись в комочек в дальнем углу машины, судорожно сжимая на груди разодранный жакетик и глядя перед собой невидящим взглядом.

— Я сяду рядом, — проговорила Олимпия почти нежно, обращаясь к громиле, — а ты поедешь с нами. И помни, что я сказала тебе о всяких глупостях.

Она осторожно скользнула следом за Ширли, стараясь придвинуться к девушке как можно ближе. Последним сел кроманьонец.

— А теперь рви отсюда ноги, — коротко приказала Олимпия таксисту еще до того, как громила захлопнул за собой дверь.

— Куда? — вопросительно уставился на нее таксист, все еще наполовину вывернутый назад.

— Да поезжай же! — рявкнула Олимпия.

— В чем дело, черт подери… — вскипел было тот, и тут же заметил холодный блеск револьвера, нацеленного в межреберье пассажира. — Вот черт… Мадам, ну вы и штучка! На вас просто пробу ставить негде!.. — Увидев вывалившую из здания толпу рокеров, он охнул, прервав тираду, и врезал по газам. Взметнув за собой тучу пыли и дыма, такси сорвалось с места, помчавшись в сторону Д-авеню, и, не разбирая сигнала светофора, свернуло к жилым кварталам. Следом за ним с ревом и грохотом уже мчался десяток „харлеев".

— Дерьмо! — выругался таксист, когда прямо перед ними желтый свет светофора неожиданно сменился красным. Нажав на клаксон и прибавив газу, он рванул по единственному свободному ряду, проскочил пару поворотов и, не сбавляя скорости, на полном ходу вывернул руль влево. Взвизгнули и засвистели шины, словно протестуя, машину занесло резким полукругом, прежде чем ему удалось ее выровнять. Они выскочили на 7-ю улицу на огромной скорости и почти тут же сбросили ее до нуля, прокатив еще несколько секунд на холостом ходу. Подкатив к обочине, таксист быстрым движением выключил все огни и заглушил мотор.

— Пригнитесь! — завопил он.

Они услышали рев „харлеев", мчавшихся по Д-авеню, но, судя по звуку, рокеры сбросили скорость, обшаривая глазами 7-ю улицу. Затем моторы снова взревели: значит, их не заметили. Такси с выключенными фарами, прижавшееся к обочине, превратилось в одну из бесконечного ряда машин, оставленных на стоянке.

Когда рев мотоциклов растаял вдали, они снова выпрямились. Олимпия чувствовала, что все события сегодняшнего дня начали сказываться внезапно накатившей слабостью и начинающей колотить ее дрожью, но усилием воли взяла себя в руки. Сейчас не время показывать слабость, у нее еще будет такая возможность попозже. Взмахнув револьвером, она коротко приказала громиле:

— Убирайся!

Не отводя от нее глаз, он потянулся к ручке, распахнул дверцу и осторожно, задом, выбрался на тротуар. Даже оказавшись вне машины, он не решался еще полностью выпрямиться, горбясь и согнув колени.

Слегка качнувшись вперед и по-прежнему не выпуская револьвера, Олимпия свободной рукой потянулась за дверцей.

— А теперь проваливай, пока я не передумала! — решительно скомандовала она.

— Считай, что тебе конец, — прошипел громила полушепотом. — Вы обе, суки, можете считать себя мертвыми!

— Куда теперь, мадам? — спросил таксист, когда они рванули прочь от тротуара.

Олимпия впервые позволила себе опустить револьвер.

— Сент-Винсент, — проговорила она устало, и тут же ее обожгла иная мысль.

Только сейчас ей пришло к голову, что Ширли потребуется пластическая операция, а для этого лучшего места, чем частная клиника Дункана Купера на Восточной 6"9-й улице, не найти. К тому же начни „троглодиты" шустрить в поисках Ширли по отделениям „скорой помощи", обычная больница может стать ей плохим укрытием.

А вот проверить все частные косметические клиники, да еще расположенные в верхнем Ист-Сайде, Воинам Сатаны и в голову не придет.

Но прежде всего нужно сменить такси. Кто-нибудь из бандюг мог запомнить номер, так что найти водителя им труда не составит. А если так, они найдут способ и заставить его заговорить. В этом Олимпия не сомневалась.

— Сент-Винсент, — повторила она еще раз, добавив мысленно: а там мы пересядем в другую машину.

19

— Добрый вечер, мисс Робинсон. — Банстед, сверкая белоснежными перчатками, отпустил ей церемонный поклон.

— Добрый вечер, Банстед, — отозвалась Эдвина, улыбаясь.

Дворецкий почтительно склонил голову перед Шеклбери:

— Добрый вечер, сэр.

— Привет! — беспечно кивнул в ответ Р.Л. Он с интересом огляделся по сторонам, и губы его сложились в трубочку, готовясь издать удивленный присвист. Он и сам в мире денег человек не последний, но среди его бостонской родни и бесконечных двоюродных сестер и братьев не принято кичиться богатством и пускать пыль в глаза — все они ведут осмотрительный и сдержанный образ жизни янки. Де Рискали же, судя по всему придерживались прямо противоположной жизненной философии. Всюду, куда только падал взор, сверкало, блистало, сияло, искрилось и преломлялось лучами богатство. Казалось, сами стены и вся обстановка апартаментов вопили во все горло: деньги, деньги, деньги…

Деньги отражались в убранстве овального фойе с куполообразным потолком и двумя обращенными друг к другу деревянными позолоченными консолями, с которых из дорогих китайских ваз обрушивался на посетителей водопад цветов. Деньги сияли огнями светильников: электрических ламп здесь не было, а в хрустальных гранях стенных бра и канделябров сверкали, отражаясь, тонкие навощенные фитили. Эту игру света усиливал свисающий с потолка хрустальный айсберг люстры, полыхающий двухъярусным пламенем. В воздухе витали тонкие запахи ароматических смесей, воска и духов. Откуда-то из глубины длинного мраморного коридора доносилась мелодия Сен-Санса, исполняемая на антикварном рояле „Бехштейн", ее почти заглушал гул голосов собравшихся на вечер гостей и мелодичные волны звонкого смеха, то вспыхивающего, то исчезающего вдали.

Да и сам воздух, казалось, пропитан деньгами. Р.Л. чуял их нутром, вдыхал, различал на слух… А скоро, подумал он с кривой усмешкой, сможет попробовать и на вкус.

Горничная помогла им раздеться, и Эдвина подошла к ближайшему зеркалу, тщательно изучая в нем себя. На ней был шелковый комплект от де Рискаля, включающий зеленовато-желтый облегающий верх, узкую изумрудно-зеленую юбку, слегка расширяющуюся и ниспадающую фалдами вокруг колен, и ярко-розовый пояс-кушак. Ее волнистые, как на полотнах Боттичелли, волосы, разделенные прямым пробором, были слегка взбиты и приподняты на висках, напоминая две подсвеченные закатом тучки. Она была безукоризненно подкрашена, а из ушей свисали золотые серьги в виде четвертинок луны, усыпанные бриллиантовыми звездочками.

Слегка прикоснувшись к руке Р.Л., Эдвина сказала:

— Сюда, — и уверенно направилась по мраморному коридору.

— Где они откопали этого дворецкого? — тихо спросил Р.Л., оглядываясь назад через плечо. — В лавке древностей?

— В Букингемском дворце, — шепотом отозвалась Эдвина.

— Что, правда?

Она выразительно поглядела на него:

— Правда.

— Эдвина! Дорогая моя! — Они еще не достигли гостиной, а Анук уже устремилась им навстречу, окутанная облаком жасмина: ослепительная, разодетая в лучшие наряды ведьма. Кисти рук, протянутых навстречу им в приветственном жесте, томно свисали.

Эдвина подставила щеку для искусного полувоздушного поцелуя, отвечая хозяйке тем же.

— Ты великолепно выглядишь! — проворковала Анук, отступая на шаг назад. Ее топазовые глаза цепко исследовали Эдвину с головы до ног. — Я всегда говорила, что на тебе даже массовая модель Антонио смотрится как индивидуальный заказ!

Эдвина выдавила из себя дружескую улыбку: сейчас ей вовсе не хотелось отвечать на сомнительный комплимент какой-нибудь остроумной колкостью.

— А ты, Анук, просто ошеломительна. Впрочем, как всегда.

— Ты об этом? — Анук небрежно взмахнула рукой, обводя свой туалет, и слегка пожала плечами. — Это всего лишь безделица, которую Антонио состряпал для меня на скорую руку. Право же, даже не стоит внимания.

Беспечность, как всегда, удалась Анук мастерски.

Обладая сверхъестественным талантом предугадывать, кто и как будет одет, она заранее вычислила — с абсолютной точностью, а как же иначе? — что женщины предпочтут для данного вечера яркие сверхсовременные туалеты всех цветов радуги. Именно поэтому Анук выбрала для себя черный цвет. Простое черное бархатное платье, доходящее до пола, оставляло обнаженными ее узкие элегантные плечи. Нет, совсем простым это платье назвать было нельзя: на спине, подобно огромной бабочке, его украшал шелковый черный бант, переходящий в длинный шелковый шлейф. На Анук не было ни колец, ни браслетов, только сапфиры от „Булгари", сиявшие в ее ушах и на тонкой шее: денег, уплаченных за эти сапфиры, вполне хватило бы на свершение небольшой революции.

Широко распахнутые глаза Анук слегка сузились, оценивающе смерив Р.Л. с головы до ног. Все-таки нужно отдать Эдвине должное, когда она того заслуживает: эта простенькая студенточка в свое время сумела окрутить и женить на себе известного и самого обаятельного хирурга-пластика в мире — а вот теперь явилась сюда с очередным, далеко не худшим, представителем сильного пола. Чем только она их берет, непонятно!

— Могу я полюбопытствовать, кто твой потрясающий спутник? — промурлыкала Анук с шутливой требовательностью, вопросительно глядя на Эдвину. — И почему я не видела его раньше?

Эдвина представила ей Р.Л., и он взял протянутую ему руку, склонясь в чуть ироничном поцелуе к ее пальцам. Тщательно выщипанные брови Анук взметнулись в снисходительном изумлении.

— Ах-ах, какая галантность! — В ее глазах что-то мелькнуло. — Шеклбери… Шеклбери… — Она задумчиво постучала пальчиком по губам, и тут же безупречно подкрашенные глаза распахнулись еще шире: — Нет-нет, молчите! Я все скажу сама! Сеть универсальных магазинов в Бостоне? Ваш отец умер несколько лет назад, теперь я вспомнила!

— Виноват, — проговорил Р.Л., сконфуженно улыбаясь.

Анук внезапно превратилась в само очарование.

— Дорогой мой, как же так: ни один из ваших двадцати трех универмагов не представляет Антонио де Рискаля! — Она шутливо погрозила ему пальчиком: — Как не стыдно! Нам просто необходимо исправить это упущение, не так ли?

Р.Л. не мог сдержать удивления.

— Откуда вы знаете, что у нас двадцать три магазина, и в них не представлена фирма де Рискаля?

— Знаю, — рассмеялась Анук без тени хвастовства, просто констатируя факт. — Я знаю все, достойные того, чтобы их знали, торговые центры и дорогие магазины по всему миру. И те, что представляют де Рискаля, и те, что нет.

Р.Л. смотрел на нее со все возрастающим интересом и уважением. Инстинкт подсказывал ему, что этот мастерский макияж, изысканно-дорогие наряды и математически рассчитанные манеры Анук де Рискаль скрывают хитрую и мудрую фигуру, правящую индустрией моды, грозную силу, стоящую за троном.

Эдвина, уязвленная тем, что Анук как бы отодвинула ее в сторону, почувствовала, как в ней закипает ярость. Вовсе не в ее правилах быть кому-то обузой, и подобные сюрпризы ей не по вкусу. Почему Р.Л. не сказал ей, что владеет универмагами? Почему она должна узнавать эту новость последней, да еще из случайной беседы с Анук?

С трудом сдерживаясь, Эдвина постаралась собраться. Умом она понимала, что не имеет права обижаться. Разве Р.Л. обязан ей что-то объяснять? Он и раньше-то никогда не любил хвастаться. Давным-давно, еще во времена их романа, она совершенно случайно узнала о том, что его отец — крупнейший торговый магнат. Похоже на то, что Р.Л. чуть ли не стеснялся огромного богатства своей семьи.

— К несчастью, — проговорила Анук, — мы не можем позволить вашим магазинам в Чикаго и Сан-Франциско представлять Антонио де Рискаля. Тут эксклюзивные права у универмага „Ай Мэгнин". Но ведь у вас есть и другие магазины, в других городах…

Эдвина слушала их краем уха, изобразив застывшую на губах улыбку, от которой уже начинали неметь мускулы лица. Справедливости ради — к чему она всегда стремилась — нужно признать, что у Р.Л. и времени-то не было поведать ей, что он возглавляет „Шеклбери-Принс". И все же Эдвина никак не могла с собой справиться, обида от кажущегося пренебрежения душила ее.

— Ну да хватит об этом, — прозвенел колокольчиком голос Анук. — О делах можно поговорить и в другое время. Пойдемте, дорогой мой. — Змеиным движением она просунула тонкую руку под руку Р.Л., словно боясь, что он ускользнет от нее, и, приняв королевский вид, повела его по оставшейся части коридора к гостиной. Эдвина плелась сзади, чувствуя себя окончательно преданной. Р.Л., то и дело оборачиваясь, метал в нее беспомощные взгляды, однако Анук, словно клещами вцепилась в него, вовсе не собираясь его отпускать.

Размеры гостиной де Рискалей могли бы поспорить размерами с обычным одноэтажным жилым домом, и Эдвина подозревала, что главной задумкой хозяев и дизайнеров было желание эпатировать гостей. Как всегда, едва переступив порог этой залы, она в мгновение ока превращалась в лилипутку, крошечную балеринку, помещенную внутрь сверкающей алой шкатулки для драгоценностей. Она мгновенно тонула среди обитых красным шелковым бархатом стен, утопала в милях алого шелка, украшенного бахромой, которым были драпированы окна и который удерживали алые шелковые шнуры с кисточками на концах — прочные, как буксирные тросы. Бюсты римских императоров, водруженные в простенках между узкими окнами на постаменты из розового мрамора, молчаливо взирали на собравшихся. Гости, разбившись на живописные группы, — кто сидя, кто стоя с бокалами шампанского в руках, — напоминали живые драгоценности, рассыпанные по роскошным турецкой работы коврам. Горели свечи. Разгорались разговоры. Пылал огонь в огромном камине, и оживлялись лица собравшихся в гостиной людей. Установленные напротив друг друга по обеим сторонам залы огромные, во всю стену, зеркала растягивали эту элегантную сцену до бесконечности. Возможно, вся эта роскошь мало напоминала обычный дом, но именно ему принадлежало сердце Анук.

Эдвине не было нужды вглядываться в лица, чтобы понять, кто собрался на приеме у де Рискалей: привычные, хорошо ей известные обитатели ионосферы. Мужчины, худые или тучные, были среднего возраста и старше, и отличались той самодовольной уверенностью, которую могут себе позволить лишь представители тех слоев общества, состояние которых исчисляется девяти- или десятизначными цифрами. Женщины же, напротив, представляли собой две разновидности: хорошенькие молоденькие штучки, или же ХМШ, как удачно назвала их газета, посвященная моде, и Динозавры — те самые безвозрастные ископаемые, которые довели себя голодом до полусмерти лишь для того, чтобы превратиться в живые, движущиеся и дышащие вешалки для одежды — самой дорогой и изысканной в мире. Подобно редким тропическим птицам с экзотическим оперением, они что-то выкрикивали серебряными голосами, передвигаясь от группы к группе, присаживаясь на ручки кресел и время от времени расправляя руки-крылья, чтобы поиграть браслетами, усыпанными драгоценными камнями.

Анук, все еще держа под руку Р.Л., обернулась и улыбнулась Эдвине.

— Дорогая, надеюсь, ты не станешь возражать? Здесь масса людей, которых Р.Л. никогда не видел, так что я просто обязана его им представить. — Она послала Эдвине воздушный поцелуй. — А ты покрутись тут немного! — почти приказала она театральным шепотом. — И ни о чем не беспокойся. Я его долго не задержу. — Ее смех рассыпался колокольчиком на самой высокой ноте.

Вот ведь дрянь! Эдвина просто задыхалась от ярости. Как она смеет вот так исчезать вместе с Р.Л.? Однако, сдержавшись, Эдвина просияла своей самой искренней и широкой улыбкой, яростно ухватив бокал с шампанским с подноса проходившего мимо лакея. Одним глотком осушив полбокала, она краем глаза наблюдала, как Анук царственно переплывает от одной группы нарядных людей к другой, подтягивая за собой, как на буксире, неохотно — если это только не дипломатия — плетущегося за нею Р.Л.

— О-о, Эдвина…

Вздрогнув от неожиданности, она обернулась и увидела Класа Клоссена, поглядывающего на нее сверху вниз, слегка наморщив классически правильный нос и самодовольно усмехаясь с холодным презрением. Похоже, Клас направлялся в курительную, где, без сомнения, намеревался побаловаться любимым порошком.

— Подчас у Анук появляется вдруг раздражающая манера собирать всех подряд. — Клас фыркнул. — Не так ли?

Жаль, сейчас под рукой нет хлыста, подумала Эдвина. Скрипнув зубами в подобии улыбки, она подняла бокал в знак приветствия и допила шампанское до дна.

Еще та вечеринка, подумала она мрачно. Интересно, кто тут большая дрянь, — Анук или Клас?

20

Утопая в огромном мягком кожаном кресле одного из приемных покоев клиники доктора Купера, Олимпия Арпель подумала, что ей и самой потребуется срочная помощь, если Дункан Купер не закончит в ближайшие пару минут осмотр Ширли: от нетерпения и тревоги она готова была лезть на стену, обитую дорогими панелями.

Когда Дункан возник в дверях приемного покоя, Олимпия вскочила на ноги и впилась в него глазами, пытаясь прочесть приговор на его лице.

Дункан Купер, один из лучших хирургов-пластиков в Нью-Йорке, сам далеко не тянул на красавца. Да и на героя журналов мод тоже. Он представлял собой тот редкий тип человека, который чувствует себя превосходно в собственной шкуре. В отличие от привередливых клиентов, его абсолютно устраивала его внешность и он не видел ни малейшей необходимости подправлять природу: сорока четырех лет, с ореолом серовато-желтых завитков волос и кожей, все еще хранящей следы юношеских прыщей, он покорял влажными темно-карими глазами, придававшими его лицу смутно-печальное, как у собаки, выражение. Нос слегка толстоватый и длинный, тонкие, почти по-женски прекрасные руки с длинными пальцами и короткими ногтями — руки художника, чьими инструментами, вместо кисти и красок, были скальпель и кожа.

Дункана нельзя было назвать ни худым, ни плотным — совершенно обычная фигура; однако его обезоруживающая улыбка, широкая, искренняя, излучающая сияние, способна была вызвать вздохи и дрожь у женщин всех возрастов.

Дункан относился к числу тех немногих хирургов-пластиков, которые работали самозабвенно и искренне, не прибегая к сомнительным уловкам, когда всего через пару лет результат подтяжек и лечения сводился на нет, заставляя клиентов обращаться за помощью вновь и вновь.

— Как она? — первым делом спросила Олимпия, в нетерпении ухватив Купера за рукав.

Не говоря ни слова, он опустил руку в карман и извлек оттуда небольшой пузырек. Вытряхнув на ладонь парочку крошечных желтых таблеток, он протянул их собеседнице.

Быстро взглянув на таблетки, Олимпия подняла глаза на Купера:

— Что это?

— Валиум, — проговорил он мягко. — Думаю, они тебе не повредят.

— Да не нужно мне этого! — Олимпия яростно затрясла головой, однако хватку, которой вцепилась в его руку, слегка ослабила. Затем ее узкие плечи взметнулись во вздохе. — Да правда, Дункан, мне ни к чему успокоительное.

Его голос оставался по-прежнему мягким, но настойчивым:

— А я говорю — выпей. — Он подождал, пока она положит таблетки в рот, потом, повернувшись к шкафчику, взял бутылку с минеральной водой и плеснул немного ей в стакан.

Олимпия кротко приняла стакан и, поднеся его к губам, запила таблетки водой.

— Вот так-то лучше, — улыбнулся он.

— Это говорит врач или друг?

— Думаю, ты ответишь на этот вопрос сама, — отозвался он.

— Извини, Дункан, — Олимпия потерла лицо обеими руками. — У меня сегодня денек выдался еще тот.

— Она виновато улыбнулась. — Может, ты и прав, мне необходимо было успокоиться.

Еще раз пристально взглянув на нее глубоким, пронизывающим взглядом, Дункан обворожительно улыбнулся и мягко подвел ее обратно к креслу, с которого она вскочила. Второе он придвинул так, чтобы сесть напротив, лицом к лицу.

Какое-то время они просто молчали: Дункан продолжал изучать Олимпию, как бы соизмеряя ее силы и возможности и раздумывая, как бы лучше объяснить ей ситуацию. Внезапно он почувствовал, как на него накатывают печаль и усталость. С какими-то моментами в медицинской профессии свыкнуться невозможно.

Насколько все же человек не готов выслушать правду! И насколько другой человек не готов ее выложить.

— Я не стану преуменьшать серьезность положения твоей подопечной, — наконец произнес он низким, ровным голосом. — У Билли множество переломов. Нос сломан в четырех местах, плюс к тому шесть ребер. Ушибы и синяки будут заживать несколько недель.

Олимпия резко откинулась назад в кресле, крепко обхватив себя руками.

— О Господи, — прошептала она. Затем, выпрямившись и собравшись с духом, попросила: — Расскажи мне все, самое худшее. В голосе ее звучала стальная решимость, глаза смотрели цепко, словно просверливая насквозь. — И не старайся задурить мне голову, Дункан. Мы слишком давно друг друга знаем. Неважно, что ты там сейчас думаешь, но духу у меня на двоих хватит.

— Это еще мягко сказано, — согласился он, на этот раз без улыбки.

— Так что я хочу услышать правду на чистейшем английском языке. Без всякого вашего медицинского трепа. Договорились?

— Что ж, все правильно, — кивнул он, оставляя за ней право взглянуть фактам в лицо. — В общем, ты понимаешь, что Билли потребуется целая серия сложных хирургических операций…

— Судя по тому, что они сделали с ее лицом, об этом нетрудно было догадаться. — Олимпия закурила. — Продолжай.

— И все же с хирургией пока придется подождать.

— Почему? — Брови Олимпии взметнулись вверх. Разве нельзя начать сразу же?

Он покачал головой.

— Невозможно, Олимпия. Она слишком много перенесла. Может, через день-другой и можно попробовать, но не раньше. Иначе она просто не выдержит.

Стараясь подготовиться к вопросу, которого она боялась больше всего, Олимпия опустила глаза, принявшись рассматривать свои древние руки. Где-то под ложечкой вызревал страх. Сигарета, зажатая в зубах, задрожала.

— Ты… Как ты думаешь, тебе удастся справиться, Дункан? — спросила она мягко. Отведя взгляд от покрытых старческими пятнышками рук, Олимпия посмотрела ему прямо в глаза. — Она сохранит свою красоту?

— Да.

— Слава Богу! — пылко выдохнула женщина.

— Не спеши с благодарностями, — остановил ее Дункан.

Олимпия вздрогнула, и столбик пепла упал с сигареты на пол.

— Дункан! — Она загасила сигарету, не сводя с него глаз. — Что ты хочешь этим сказать?

Он грустно взглянул на нее, понимая, что и ее стальные нервы могут вот-вот лопнуть. Лицо Олимпии побледнело, взгляд сделался напряженным: судя по всему, запас ее сил явно подходил к концу. Он вздохнул, решив для начала преподнести ей новости получше.

— Что касается внешности девушки, ничего особо трудного, что нельзя было бы поправить, я не вижу. К счастью, сломанные ребра не задели легких. Несколько недель восстановления после операции — и она будет как новенькая. Даже шрамов не останется.

— Тогда в чем же проблема?

— Я сказал, она будет выглядеть как новенькая. Что касается косметической стороны, об этом я позабочусь. Однако ее раны куда глубже, Олимпия. Значительно глубже. — Он помолчал. — Я говорю сейчас не в философском смысле, хотя и тут есть над чем подумать. Я говорю сейчас о ее внутренних органах.

В горле опять противно пересохло, под ложечкой шевельнулся страх.

— Матка разодрана чуть ли не в клочья, — тихо добавил Дункан.

Олимпия не могла шелохнуться, потрясенная услышанным.

— О Господи милостивый… — едва выдохнула она. Что же это за зверье, от которого ей удалось спасти девушку? — Что… Что они с ней сделали?

— Я сам бы хотел это понять, — раздраженно ответил Дункан. — Не знаю, что там произошло, но либо в нее что-то впихивали, либо мужчин было несметное количество. — Он мрачно помолчал. — Я не гинеколог, но даже мне ясно, что состояние девушки очень тяжелое. Даже при самом удачном исходе я бы не стал ручаться, что когда-нибудь она сможет выносить ребенка. — Он коснулся руки Олимпии. — Я сделал то, что мог, Олимпия. А теперь послушайся моего совета: срочно отвези ее в клинику.

Она упрямо покачала головой.

— Дункан, ты знаешь всех крупнейших медиков в этом городе. Умоляю, позвони кому-нибудь из хирургов-гинекологов и попроси приехать сюда, чтобы сделать операцию. Ты это умеешь…

— Олимпия, что тебя не устраивает в больнице?

— Я… Мне бы не хотелось, чтобы Шир… Билли попала на этот раз в обычную больницу. Поэтому я ее сюда и привезла. — Она умоляюще взглянула ему в глаза. — Пожалуйста, Дункан! Ты мне доверяешь?

— Олимпия, — произнес он жестко. — Объясни мне, черт возьми, что происходит?

Она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же передумала. Поджав губы, она принялась соображать, насколько может ему открыться. Дожидаясь, пока она придет к какому-то решению, Дункан не выдержал: даже его прославленного терпения на это не хватит. Поднявшись, он направился к выходу.

— Дункан, подожди! — Что-то в ее голосе заставило его остановиться. — Как ты уже мог догадаться, Билли была связана с ужасной компанией. Но постарайся меня понять. Я обещала ей, что буду осторожна и никому ничего не скажу. Я дала ей слово, Дункан. Единственное, чего я хочу, — чтобы она как можно скорее забыла весь этот кошмар.

— После того, что она пережила, не исключено, что в ее сознании возможен провал. Но, если ты ждешь от меня помощи, я должен знать больше.

— Дункан, поверь мне, — взмолилась Олимпия. — Чем меньше ты знаешь, тем для тебя же спокойнее. Эта мразь, надругавшаяся над девушкой, не из тех, кто легко забывает, каким образом мне удалось увести ее у них из-под носа. И не из тех, кто прощает. — Она перевела дыхание, взглянула еще раз на свои руки и вновь пристально посмотрела на него. — Ты же видишь, Дункан, я боюсь не только за Билли, я боюсь также и за себя.

Казалось, ей наконец удалось до него достучаться.

Дункан повернулся и снова опустился в кресло напротив нее.

— Я слышал, что ты сказала, но я продолжаю настаивать: девушке необходима срочная операция в клинике, — повторил он. — В „Ленокс-Хилл", либо в „Докторс-хоспитэл". Возможно даже, в „Сент-Винсенте" или в городской клинике Нью-Йорка.

Олимпия затрясла головой, не желая с ним соглашаться.

— Дункан, послушай меня. — Она взмахнула у него перед носом незажженной сигаретой. — Ты хочешь, чтобы Билли умерла? Или чтобы эти бандиты превратили нас в фарш? Ну пойми ж ты хоть на мгновение, что в безопасности она будет только здесь!

— Ну, если нужна помощь властей… — начал было он.

— Властей! — Олимпия фыркнула. — Да что они могут сделать? Ну, прикроют ее на какое-то время. А потом? Не станут же они сопровождать ее всю жизнь! — Она убежденно покачала головой. — Кроме того, я не могу втягивать в это дело полицию, поскольку Билли сказала, что откажется давать показания или выдвигать обвинения. — Она опять умоляюще посмотрела ему в глаза. — Неужели ты не понимаешь? Малышка перепугана до смерти, Дункан! И, если я отвезу ее в больницу „Сент-Винсент" или еще куда, я сделаю то, что едва не сделали те ублюдки, — угроблю ее!

Он продолжал молчать.

— Ей придется остаться здесь. Придется! — повторила она с ударением.

— Но это очень дорого… — пробормотал наконец Дункан.

Олимпия почувствовала, как тяжесть сваливается с ее плеч. Ну наконец-то! Он начинает сдаваться — эта фраза о многом говорит.

— Ну и? — выжидательно проговорила она. — Как дорого?

Он пристально посмотрел на нее.

— Ты представляешь хоть на минуту, в какую сумму это может вылиться?

Олимпия гордо вздернула голову.

— Дункан, сумма меня не волнует! Я смогу себе позволить любые расходы, поверь моему слову. Просто сделай для нее все, что возможно, договорились?

— Боюсь, я никогда не смогу тебя понять, Олимпия, — помотал он головой с невольным восхищением. — То ты дрожишь над каждым центом не хуже Шейлока, то готова выбросить на ветер целое состояние!

— Могу ли я понимать твои слова как согласие исполнить мою просьбу?

— Да. Вопреки всем доводам рассудка и во имя нашей старой дружбы.

Олимпия изо всех сил старалась не выказать того облегчения, которое испытала при этих словах.

— Спасибо, Дункан, — с благодарностью выдохнула она. — Я и впрямь твоя должница.

— Ну нет, — возразил он. — Это я твой должник испокон веку, мы-то с тобой хорошо знаем: если бы не ты, этой клиники никогда бы не было.

Одиннадцать лет назад, когда он только еще начинал свою практику, Парк-авеню и примыкающие к ней улицы располагали большим числом косметических лечебниц на душу населения, чем любая другая точка земного шара. Сейчас эта цифра выросла еще больше. Поначалу дела у Дункана шли туго, и именно Олимпия Арпель привела к нему первых клиентов — фотомоделей, которым требовались небольшие косметические операции по устранению изъянов, заметить которые мог разве что придирчивый глаз фотокамеры. Были среди первых клиентов и тридцатилетние женщины, отчаянно старавшиеся подтяжками и коллагеновыми инъекциями удлинить свою слишком короткую карьеру. Вот так закладывались первые камни в фундамент его будущего благополучия, когда на него начало работать уже его собственное имя.

Участие, которое приняла в нем Олимпия, — это тот долг, о котором он будет помнить вечно. А Дункан Купер из той породы людей, что возвращают свои долги сторицей.

— И не беспокойся о счетах за операции на имя Билли Дон, договорились? — сказал он тихо.

— Ты меня разыгрываешь… — Теперь пришло время изумиться Олимпии.

— Вовсе нет, — проговорил он решительно.

— Хочешь сказать, что предоставишь мне скидку? Ты?

Он добродушно усмехнулся.

— Я пойду еще дальше: все расходы я возьму на себя.

— Ну и ну! — протянула Олимпия. А я-то считала, что меня ничем уже не удивишь. Чтобы Дункан Купер, самый дорогой хирург в Нью-Йорке, сам предложил свои услуги на дармовщину? — Она рассмеялась. — А что же будет дальше? Весь комплекс удовольствий за одну цену? — Олимпия покачала головой, не веря самой себе. — Кто бы мог в это поверить, Дункан! Да под этой лягушечьей шкуркой скрывается настоящий принц!

— А под твоей маской миссис Рэмбо, Олимпия, — милая, душенная дама.

— Вот черт! Ты что пытаешься сделать, Дункан? Погубить мою репутацию? — Олимпия нарочито сурово нахмурилась, однако глаза ее светились довольством. Затем лицо ее внезапно стало серьезным и трезвым. — С этого момента, Дункан, ты больше ничем мне не обязан.

Дункан шутливо воздел руки к небу:

— Хвала тебе, Господи!

21

Вечер у де Рискалей наконец-то медленно перетек в обеденный зал.

Эдвина, всегда веселая и искрометная, сегодня не могла избавиться от ворчливого, недовольного настроения. Более того, ей явно хотелось крови — состояние вовсе для нее новое. К первой ране — исчезновению Анук рука об руку с Р.Л. — добавился очередной удар: Анук не просто сослала ее на самое непрестижное место, за третий стол, накрытый в алькове для завтрака за пределами обеденного зала, но и в очередной раз увела у нее Р.Л., в самый последний момент переиграв расположение гостей за столами и поместив Р.Л. рядом с собой. Естественно, на самом почетном месте.

Эдвина попыталась было закрыть на эти неприятности глаза, но это далось ей нелегко.

Почему случилось так, грустно спрашивала она себя, что ее усадили за печкой? Что, она не под той звездой родилась? Или это предзнаменование чего-то худшего? А может, на ней клеймо общественного проклятия, о котором она и не догадывается?

Полуобернувшись, она кинула болезненный взгляд направо. Она едва различала профиль Р.Л. — он возвышался рядом с Анук с таким выражением, словно настал его звездный час. Болтовня, доносившаяся из-за их столика, напоминала радостный стрекот сорок во время кормежки. Эдвина отметила, что Анук довольно часто как бы невзначай тепло касается руки Р.Л. Вот ведь дрянь мумифицированная, внезапно полыхнула Эдвина безудержной яростью.

Она хмуро осмотрелась, изучая столик, к которому была приговорена: помимо нее, там было еще семеро бедолаг, причем прямо напротив расположился Клас Клоссен. Уж лучше было сидеть совсем одной!

— Ну так вот, приехали мы туда… Загнанные куда-то за сотню миль от Манилы, дыра дырой — и тут разразился тайфун… — услышала она голос Сони Мирры, стареющей секс-кошечки и кинодивы, работающей в мягком порно и фильмах сомнительного качества. Соня повествовала о какой-то анекдотической ситуации в одном из своих весьма редких и весьма слабых фильмов. Но хорошо хоть другие на это время перестали бубнить. За их столом не звучали музыкальные переливы смеха-щебета экзотических птиц, как за другими. Здесь доминировал стук ножей о дорогой фарфор — слишком резкий и явный, по мнению Эдвины, как и голос Сони Мирры.

Эдвина бесшумно орудовала своими приборами. Едва коснувшись первой перемены из устриц и мидий, поданных в легчайшей пене соуса, она отложила в сторону ложку, даже не притронувшись к рыбному супу. Когда в зал церемонно внесли серебряное блюдо с дичью, она положила себе на тарелку серебряными щипчиками небольшую тушку, слегка полив ее соусом, а потом подозрительно принялась изучать ее: слишком уж она напоминала чахлого попугая.

Ароматный запах птицы и соуса с трюфелями, поднимавшийся от блюда, вызвал у нее приступы тошноты. Отвернувшись от стола, она поспешно сделала несколько глубоких вдохов. Если у нее и был какой-то аппетит в начале вечера, теперь он исчез окончательно. Это началось, когда она нашла свое место за отдаленным столом прямо напротив Класа, — с этого момента вечер из отвратительного стал превращаться в сущий ад.

Клас поднял в снисходительном приветствии бокал с вином, и она быстро отвернулась. Но куда же еще смотреть? Справа от нее немолодой муж-менеджер какой-то певицы с жаром расправлялся с дичью, так что хрупкие косточки только хрустели. Слева полностью погрузился в себя еще более пожилой издатель одной из нью-йоркских ежедневных газет, сосредоточенно подхватывая с тарелки кусочки и тщательно пережевывая их медленными механическими движениями челюстей; кожа его, покрытая старческими пигментными пятнышками, казалась прозрачной. Переведя взгляд далее, Эдвина заметила испанку, жену какого-то араба — торговца оружием; задумчиво покручивая бокал с рислингом, она рассматривала вино так, словно его только что извлекли из покрытой пылью веков стеклянной бутыли столетней давности.

Вздохнув, Эдвина уныло отхлебнула немного вина из своего бокала. По крайней мере, подумала она, хуже уже не будет. Не должно быть.

— Ты не хочешь выпить за мое здоровье, Эдвина? — промурлыкал Клас бесцветным голосом и с обычной презрительно-пренебрежительной усмешкой.

— Чего бы ради? — Эдвина даже не подняла на него глаз.

— Если у тебя есть повод предложить тост за свое здоровье, Клас, скажи нам! — резкий голос Сони Мирры накатил на стол, подобно девятому валу.

— Соня права, — подхватила ее слова Рива Прайс, ведущая колонки светских сплетен. — Мы терпеть не можем секретов. Особенно я. Может, твоя новость подойдет для моей колонки? — Рива впилась глазами в Класа, затем резко перевела взгляд на Эдвину: острый, привыкший ворошить грязное белье, он напоминал лазерный луч.

При ее словах блаженно притихла даже Соня Мирра.

Клас помолчал, затягивая томительное ожидание. Его презрительные, неприятно-блеклые глаза ни на секунду не упускали из виду Эдвину, которая продолжала потягивать вино.

— Ну? — нетерпеливо дернулась Рива.

Клас легонько откинулся назад на спинку стула, улыбаясь одними губами.

— Официально, — проговорил он медленно и с видимым удовольствием, — об этом будет объявлено в понедельник. Тем не менее рад сообщить вам, что я получил повышение. — Он еще раз поднял бокал, улыбка на его узком лице стала еще шире. — Вы видите перед собой второго человека после Антонио де Рискаля в его фирме.

Тяжелый бокал из хрусталя баккара выскользнул из рук Эдвины и рухнул на бесценную тарелку мейсенского фарфора. Двухсотлетний фарфор треснул, вино фонтаном плеснуло вверх, хрусталь рассыпался вдребезги. Тушка птицы взлетела с тарелки и плюхнулась обратно.

За всеми столами, как по команде, стихли смех и болтовня, взоры обратились к Эдвине, но она словно не заметила этого. Сейчас она не видела и не слышала ничего, кроме убийственной новости, только что преподнесенной Класом, оцепенело глядя на месиво из разбитого хрусталя, фарфора, еды и питья, которым увенчалось это сообщение. Острые осколки хрусталя рассыпались вокруг, подобно окрашенным во все цвета радуги льдинкам. Эдвина испуганно охнула, заметив амебообразное пятно рислинга, безжалостно расползающееся во все стороны, оставляя на белоснежном крахмальном дамасте темную влажную лужу, и застыла в ужасе, переведя взгляд на бесценную антикварную тарелку, некогда украшавшую императорский стол. Тарелка раскололась пополам и походила сейчас на две части игрушки-ребуса в форме зигзага, которые нужно сложить воедино.

Однако смущение отступило перед отчаянием, вызванным самодовольным откровением Класа. Ее мир взорвался, распавшись на части, — что по сравнению с этим императорский фарфор? Ее предали.

Почувствовав себя центром внимания, Эдвина подняла глаза. Непроницаемый Банстед материализовался где-то слева от нее, держа в руках аккуратно сложенное крахмальное полотенце.

— Прошу меня извинить, мисс Робинсон, — пробормотал дворецкий с предельной искренностью, словно и в самом деле тут была вина его лично. — Я не заметил, что вам поставили треснутый бокал…

— Треснутый? — Эдвина изумленно уставилась на него. — Да ничего подобного!

— Надеюсь, ваше платье не пострадало? — Банстед мягко дал знак лакею, который одним прыжком оказался рядом, принявшись ликвидировать последствия крушения. — Через минуту вам подадут другие приборы, — заверил он.

Эдвина покачала головой.

— Мне не нужны другие приборы. — Голос ее дрожал, она резко отодвинула стул в сторону.

— Но, мисс Робинсон…

— Банстед, прошу вас!

Дворецкий тут же исчез, словно ее глаза испепелили его, превратили в пар.

Эдвина повернулась к Класу, продолжавшему потягивать вино и ответившему на ее взгляд с деланным выражением скучающего безразличия. Она видела, что в глубине его глаз сверкает, подобно лунному свету, лед торжества, а уголки губ изогнулись в откровенно самодовольной и снисходительной усмешке.

Осторожно, как при замедленной съемке, она сняла с колен салфетку, сложила ее и положила на стол. Не совсем уверенно поднялась из-за стола. Колени ее дрожали и подгибались. На какое-то мгновение Эдвина даже испугалась, что ноги могут ее подвести. Она на удивление ясно видела все, что происходит на периферии: сияющие фиолетовые стены, казалось, начали медленно пульсировать. Грандиозный потолочный карниз опрокинулся, выгнувшись. Ленты из бледно-розового шелка, которыми были щедро украшены оконные занавески, принялись извиваться, подобно змеям.

О Господи, что с ней происходит?

— Эдвина?..

Она вздрогнула, услышав этот серебристый голос. Анук, сплошные скулы и провалы щек, наполовину обернулась в ее сторону, грациозно откинув на спинку кресла бледный скелетообразный локоть. Серебряная вилка с длинными зубьями нацелилась на Эдвину, словно миниатюрные вилы.

Эдвина молча выдержала ее взгляд. В мерцающем свете канделябров острые черты Анук приобрели жесткий оттенок и, казалось, так же вибрировали, как и стены. Интересно, это галлюцинация или просто эффект освещения? А может, тяжелые сапфиры от „Булгари" и вправду оттягивают мочки ушей Анук почти до обнаженных костлявых плеч?

— Дорогая, — в голосе Анук звучало беспокойство, — с тобой все в порядке?

— Да… — Эдвина глубоко вздохнула и кивнула. — Я… Все прекрасно, правда. — Она чувствовала на себе взгляды множества глаз. Полные ярости, как у голодных волков, следящих, в предвкушении блаженства, за споткнувшимся ягненком. На лбу ее залегла морщинка, она нахмурилась и тряхнула головой, словно приходя в себя от наваждения. — Нет, — прошептала она хрипло. — Нет, не прекрасно…

Анук начала подниматься из-за стола, но Эдвина жестом остановила ее. Воздуху, подумала она в отчаянии. Мне просто необходимо глотнуть свежего воздуху! Здесь просто нечем дышать. Такое ощущение, что из зала внезапно улетучился весь кислород.

Задыхаясь, она сделала несколько судорожных вдохов, видя, как вздымается и опускается при каждом вдохе ее зеленовато-желтый лиф.

— С-спасибо за приятный вечер, — выдавила она из себя с огромным трудом. Горло у нее перехватило, слова прорывались трудно и звучали низко, словно их произносил кто-то другой.

— Эдс?.. — Этот голос звучал совсем по-другому: знакомый и искренно обеспокоенный. Голос Р.Л.

Отвлекаясь от ненасытных взглядов, Эдвина сосредоточила внимание на Р.Л. Его глаза смотрели на нее уверенно и в то же время заботливо, обеспокоенность в их глубине пронзала до глубины души, как вспышка боли. Но одного его взгляда хватило, чтобы силы вернулись к Эдвине. Р.Л. ни в коем случае не должен видеть ее такой — разваливающейся на части.

Особенно сейчас.

Собрав воедино остатки быстро убывающих сил, она заставила себя встряхнуться, с огромным трудом приняв обычную гордую осанку.

— Я… Прошу меня извинить… — Она вздернула подбородок в усилии, которое никто из собравшихся, за исключением Класа Клоссена, не смог бы оценить. — Я неважно себя чувствую… По-моему, мне лучше…

Казалось, голодные взгляды сомкнулись вокруг нее, зажав в кольцо, а фиолетовые стены грозили вот-вот рухнуть.

Удушливая волна обожгла, словно вспышка адского пламени.

Прижав руку ко рту, Эдвина повернулась и бросилась вон из прекрасных удушающих апартаментов, начисто забыв даже об оставленной в фойе шубке.

Не дожидаясь, пока ее быстрые шаги растают в глубине отделанного мрамором холла, Р.Л. Шеклбери поднялся со своего места. Ничего не объясняя и даже не извинившись, он скомкал салфетку, бросил ее на край тарелки и устремился следом за Эдвиной.

Однажды он уже позволил ей уйти. Это было давным-давно, с тех пор прошли годы. Но повторять одну и ту же ошибку дважды он не намерен.

Анук полыхала яростью. Неподвижно и бесстрастно восседая за столом, она наблюдала за уходом Эдвины и Р.Л. Ничто не выдавало ее ярости, лишь едва заметно напряглись тонкие мускулы под мягкой кожей ее безупречно сделанного лица.

Эта вспыльчивость! Этот удар! Да как посмела Эдвина испортить ее прекрасный вечер, продуманный до мельчайшей детали, от самого неприметного до бьющего в глаза, так тщательно разработанный и тщательно исполненный!

Убить мало эту дрянь! Ослепительно улыбнувшись окружающим, Анук убрала с колен салфетку.

— Извините меня, дорогие мои, — уронила она, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Мы с Антонио вернемся через секунду. — С этими словами она поднялась из-за стола. — Дорогой? — вопрошающе взметнула она брови, обернувшись к мужу.

Подчиняясь ее взгляду, Антонио тоже поднялся.

— Мы быстро, — проговорил он в никуда, неопределенно взмахнув рукой. — Пожалуйста, не позволяйте еде остыть…

— Тем не менее, — добавила Анук лукаво, обернувшись через плечо и по-прежнему играя роль гостеприимной хозяйки, — если я пропущу какую-нибудь пикантную новость, перескажите мне ее, как только я вернусь!

Они с Антонио не спеша двинулись из зала. Только оказавшись вне поля зрения гостей, они позволили себе прибавить шаг, чтобы перехватить Эдвину и Р.Л.

22

Эдвину они догнали уже у лифта — она в нетерпении расхаживала там из конца в конец, ожидая кабинку. Похоже, что к ней вернулись прежняя твердость и решительность. Р.Л. с интересом наблюдал, как Анук с Антонио осторожно приступили к ее обработке, оттеснив его на второй план. Де Рискали работали на редкость слаженно, как высокопрофессиональная команда. Первой вступила Анук.

— Дорогая?.. — недоуменно обратилась она к Эдвине.

— Что-то не так? — тут же включился Антонио. Эдвина застыла на полдороге.

— С чего бы вдруг? — спросила она резко. — Я хочу сказать, ужин действительно удался, не так ли?

— Ну, не знаю… — Легкая тень скользнула по лицу Анук и тут же рассеялась. — Мне показалось… ты как-то резко сорвалась с места…

Мгновение Эдвина смотрела на нее во все глаза, не веря себе. Разговор тут же взял в свои руки Антонио:

— Эдвина, если тебя что-то расстроило, мы бы хотели услышать, что именно.

Нет, это просто невероятно! У Эдвины перехватило дыхание. Он что, не знал о назначении Класа? Быть такого не может!

— Дорогая, прошу тебя, объясни же, что случилось… — умоляюще протянула Анук.

— Если мы можем что-то исправить… — вторил ей Антонио.

Внезапно новая волна ярости захлестнула Эдвину. Нет, с нее достаточно! Сколько же можно играть? Ее уже тошнит от притворства. Надоело быть пешкой в нечестных играх де Рискалей!

— Вы хотите сказать, что ничего не знаете? — Ее голос дрожал от гнева. — Мне трудно в это поверить. Очень трудно!

— Я вижу, что мы должны объясниться, — мягко проговорил Антонио.

— Объясниться! — Эдвина буквально выплюнула это слово, метнув в него взгляд, полный грома и молний, и вновь принимаясь яростно мерить шагами пространство.

Анук повернулась к Р.Л., который все еще пребывал в изумлении от в совершенстве разыгранной де Рискалями сцены.

— Дорогой мой, — вздохнула Анук, с подчеркнутой озабоченностью касаясь его руки. — Мы вовсе не собираемся похищать Эдвину. Нам просто нужно с ней пару минут побеседовать.

— Это уж как она решит, — жестко бросил Р.Л.

— Эдвина, — снова подступил к ней Антонио, мы не могли бы поговорить в другом месте?

Эдвина не собиралась сдавать завоеванных позиций.

— Я ни за что не вернусь обратно! — Лицо ее исказила ярость, она дрожала от гнева. — Если хотите поговорить — говорите здесь. — Она вызывающе сложила на груди руки.

Антонио с женой быстро обменялись взглядами.

— Дорогой… — Анук вопросительно посмотрела на Р.Л. — Это слишком ужасно, если я попрошу вас подождать?.. — Голос ее постепенно стих, а рука уже скользила под руку Р.Л., чтобы увести его обратно.

— Эдс? — Р.Л. явно колебался, поглядывая на Эдвину.

— Все нормально, Р.Л., — с трудом выдавила она.

— Ты уверена?

Она кивнула.

— Помни — я поблизости. Так что если понадоблюсь… Не уходи, прежде чем…

— Хорошо. — Она еще крепче впилась пальцами в собственное предплечье, словно готовясь к борьбе.

— Ну, а теперь, дорогой… — Анук мягко улыбнулась Р.Л. — Вы видели работы Каналетто, которые висят у нас в холле? Они просто превосходны. — Спокойно, с полным самообладанием и уверенностью она повела его обратно. Нежно улыбнувшись, едва они оказались в квартире, Анук ловко освободила руку и легким жестом указала ему на пару небольших картин, висящих одна над другой и слегка поблескивающих в свете канделябров. — Прекрасны, правда? Я покину вас на мгновение. Мы скоро вернемся, обещаю вам. — И она медленно отплыла обратно, мягко прикрыв за собой дверь и оставив его одного в куполообразном холле.

— Ну, дорогая, — весело проговорила она, вернувшись к Эдвине с Антонио, шелестя шелком и бархатом, — теперь объясни нам, что произошло.

Эдвина пристально изучала ее, слегка прищурившись, потом повернулась к Антонио.

— Ну вы и наловчились использовать людей в своих целях, — проговорила она горько. — Разве не так?

Антонио поднял одну бровь.

— Прошу тебя, — сказал он, принимая нетерпеливо-вопросительное выражение, почти определенно свидетельствующее о напряжении.

— Не сомневаюсь, что вы в очередной раз изобразите замешательство, если я напомню вам о тех намеках, которые я слышала от вас раньше. О том, что именно я займу место Рубио после его смерти. — Антонио словно не слышал ее слов, и она не смогла сдержать горестного смешка, подступившего к горлу. — Что ж, должна признать, Антонио, что тебе славно удалось меня одурачить.

— А-а, наконец-то я начала понимать… — протянула Анук, перехватывая инициативу. Она успокаивающе положила руку на плечо Эдвины. Та стряхнула ее, не сводя обвиняющих глаз с Антонио.

— Как ты посмел? — Ее голос прозвучал на удивление спокойно. — Как ты посмел держать приманку перед моим носом, только лишь для того, чтобы в последний момент выдернуть ее? — Она повернулась к Анук. — А ты? Ты пригласила меня, чтобы было чем развлечься на этом приеме?

Анук даже бровью не повела, лишь где-то в глубине, скрытое ее нежной кожей, что-то шевельнулось, начало нарастать, увеличиваясь, словно какое-то чудовище, владевшее ее телом, проснувшись, пытается распрямиться, вернуть себе настоящее обличье.

— Право же, дорогая, — произнесла она холодно, — нет никаких оснований так расстраиваться. Насколько тебе известно, Клас работает в фирме дольше, чем ты, и ты должна признать старшинство за ним.

Это объяснение мало успокоило Эдвину. Она повернулась к Антонио.

— Как ты мог обещать Рубио, буквально у его смертного одра, что я займу его место? — Голос ее дрогнул. — А как только он умер, ты спрятался в кусты!

Ничего не ответив, Антонио отвел взгляд, в котором мелькнуло сознание вины, в сторону.

— Рубио? — Анук притворно изумилась. — Так это Рубио сказал тебе о повышении?

— Да. И вполне определенно, должна вам признаться. Он не играл в загадки, а прямо высказался на эту тему, добавив, что говорил об этом с Антонио и что все решено.

— Ну, теперь мне понятно, в чем… э-э… твое заблуждение! — воскликнула Анук, изображая потрясение. — Неудивительно, что ты так расстроилась. О-о, дорогая, я так сожалею… Видишь ли, Рубио был уже настолько болен, бедняжка, что мы просто боялись усугубить его положение, противореча его ожиданиям… Мы знали, насколько вы были преданы друг другу и какие надежды он возлагал на тебя. Я уверена, ты не станешь винить нас за то, что мы хотели подбодрить его перед концом, ведь правда? — Анук помолчала и мягко прибавила: — Или ты предпочла бы, чтобы мы его расстроили?

Просто невероятно, у этой женщины на все находится готовый ответ! Ну что ж, посмотрим, что она скажет на следующее! Эдвина решительно ринулась в бой.

— Тогда как ты объяснишь те намеки, которые постоянно делал мне Антонио? Что, меня тоже нужно было подуспокоить? Но ни тогда, ни теперь, могу вас заверить, я не находилась и не нахожусь на смертном одре!

Нависшее молчание, казалось, пронзали электрические заряды.

— Антонио и вправду серьезно задумывался над возможностью предоставить тебе этот пост, — сказала Анук. — Ведь так, дорогой? — Она взглянула на мужа, и тот послушно кивнул в ответ. — Мы оба в деталях обсуждали эту перспективу…

— Позволь мне закончить! И вы решили, что Класс Клоссен, чьи успехи в торговле даже близко не сравнятся с моими и у которого к тому же рыльце в пушку — или в кокаине? — лучше подходит на это место. Где же здесь логика?

Выражение лица Анук оставалось по-прежнему бесстрастным, однако в голосе звучали лед и сталь.

— Чем ты — или Клас — занимаетесь в свободное время, не касается ни меня, ни Антонио. Не в наших правилах совать нос в чью-то частную жизнь — по крайней мере до тех пор, пока это не сказывается на работе.

— Ну да, и вы сочли, что пристрастие к кокаину — службе не помеха? — рассмеялась Эдвина.

Анук, казалось, не расслышала последней реплики.

— Пойми меня правильно, — она по-прежнему старалась говорить мягко, — мы вовсе не оправдываем наркоманию, ни на работе, нигде. Как раз напротив.

— Она пытливо впилась глазами в Эдвину. — Но кто сказал, что Клас и вправду нюхает? Ты лично видела это?

Эдвина внезапно почувствовала смертельную усталость. Она подняла обе руки, как бы признавая свое поражение.

— В этой игре нет победителей, не так ли? — горько проговорила она. — У тебя на все есть готовый ответ.

— Конечно. — Анук не могла скрыть удовлетворения. — Надеюсь, что так.

— Да, но ты просчиталась в одной небольшой детали.

— В какой же?

— Тебе придется поискать для своих забав иную жертву. Я эту роль больше играть не стану.

— Могу я попросить тебя объяснить мне, что означает эта тирада?

Резко повернув голову, Эдвина бросила пылающий взгляд на Антонио.

— Я ухожу — ровно с этого самого момента! — заявила она гордо.

Голос Анук снизился до мягкого полушепота, однако глаза сверкнули алмазной твердостью.

— На твоем месте я бы как следует все продумала, прежде чем решаться на такой шаг. Не делай глупостей. Не становись самоуверенной эгоисткой, которая слишком высокого о себе мнения. Или ты думаешь, что подобную работу можно найти на каждом углу?

Эдвина посмотрела ей прямо в глаза.

— Это я-то самоуверенная эгоистка? Я слишком высокого о себе мнения?.. Да вы все перевернули с ног на голову! Сделайте любезность, мадам де Рискаль, — в следующий раз, когда вам понадобится жертва, чтобы бросить ее на растерзание волкам, скормите им своего драгоценного Класа. По крайней мере не о чем будет жалеть. — С этими словами Эдвина повернулась и нажала кнопку лифта.

Анук успела схватить ее за запястье.

— Мы еще не закончили разговор, — прошипела она сквозь зубы.

— Я закончила! — подбородок Эдвины упрямо взметнулся вверх.

— Ах ты, дура полуграмотная! — длинные ногти Анук впились ей в руку, а лицо исказила гримаса ярости. — Да какие у тебя основания считать себя незаменимой и особенной? — сорвалась она. — Сплошь и рядом людям отказывают в продвижении — из соображений старшинства или когда они его не заслуживают… да по миллиону других причин! — Она задохнулась, глаза в глубоких впадинах горели огнем. — Но, если ты действительно уйдешь, тогда я вынуждена предупредить тебя: в этом бизнесе места для тебя нет. Ты знаешь об этом, правда? Мне нет необходимости напоминать еще раз, что мир моды достаточно узок. Слухи о том, что кто-то из сотрудников оказался… э-э… ненадежным, распространяются очень быстро.

Вызов, прозвучавший в ее словах, ошеломил Эдвину.

— Анук, — произнесла она спокойно. — Ты что, мне угрожаешь?

— Дорогая, я никогда никому не угрожаю. Давай назовем это словом „просвещаю".

— Тогда выслушай меня, и выслушай внимательно, четко проговорила Эдвина, собрав волю в кулак и глядя прямо в эти вдруг постаревшие и словно ножом полосующие ее глаза. — Я всегда поступаю так, как мне нравится, и намерена поступать так и в будущем. Короче, пошла ты…

— Серьезно? — коротко хохотнула Анук. — И ты готова отказаться от огромного заработка, щедрых командировочных, премиальных и разных скидок, которые получают сотрудники фирмы? Не говоря уже о социальных привилегиях, непременно сопутствующих твоей должности? Дорогая, не смеши меня.

— У меня этого и в мыслях не было, дорогая, парировала ее же тоном Эдвина, успешно изображая одну из всем известных сладчайших улыбок Анук.

— Зачем же растягивать дальше и так натянутую до предела кожу, правда?

Анук мгновенно разжала руку, слово ошпаренная кипятком. — Ах ты дрянь! — выдохнула она. Ее просто трясло от злости, жилы на шее напряглись, подобно стальным канатам. — Считай, что с тобой покончено! — пробормотала она дрожащим голосом. — Покончено!

— Ну, а теперь прошу меня извинить, мне пора, — жестко отозвалась Эдвина.

— Да, — ледяным тоном подхватила Анук. — Это самое верное решение. Я сообщу Р.Л., что ты уходишь. Пойдем, Антонио! С этой юной леди нам больше говорить не о чем! — И, высоко подняв голову, с застывшим, лишенным эмоций лицом, Анук взяла мужа под руку и с королевским достоинством развернулась, чтобы удалиться в сияющую капсулу своих апартаментов.

Не в силах унять дрожь, Эдвина ждала лифт, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Все, чему она отдала эти годы, рухнуло в один момент.

Когда ее настиг Р.Л., она, обессиленно подперев спиной стену, напоминала разодранную тряпичную куклу: голова свесилась на бок, глаза закрыты.

Ему хотелось схватить ее, укрыть, защитить своими руками, спрятать ото всех. Но как отнесется к его порыву Эдвина? Подавив первое побуждение, Р.Л. мягко окликнул ее:

— Эдс?

Она открыла глаза и повернулась к нему, героически пытаясь изобразить улыбку и расправить плечи. Однако тяжесть, давившая ей на плечи, казалась неодолимой. Усилием воли на секунду расправив плечи и приподняв в подобии улыбки уголки губ, она тут же снова поникла, словно брошенная кукла. Улыбка получилась слабой.

— Хочешь поздравить меня с удачным крахом приятного вечера?

— Никакого краха не было, — ответил он. — Похоже, у тебя есть более веские причины покинуть прием. — Голос его внезапно стал резким. — Что, черт возьми, там произошло?

Эдвина сделала несколько судорожных глотков:

— Я… я не могу сейчас говорить об этом, Р.Л. — Глаза ее смотрели на него умоляюще. Ни слова не говоря, он молча ждал. — Возвращайся обратно, Р.Л., — сказала она слабо. — Я уже достаточно натворила, испортив тебе вечер. Я… Со мной все будет в порядке.

— Нет, — тихо, но решительно произнес он. — Не в порядке, и ты ничего мне не испортила.

Эдвина быстро отвернулась в сторону. Она, Эдвина Дж. Робинсон, прирожденный солдат в юбке, деловая женщина, храбро и гордо вступившая в ежедневную схватку не на жизнь, а на смерть в том безжалостном мире, где доминируют мужчины, и завоевавшая в нем определенное положение, она, всегда гордившаяся своим умением плыть против течения, чьей единственной тайной страстью была ее собственная безграничная независимость, — именно она, больше чем кто-либо другой, не выносила жалости и снисхождения. Даже заботы. Даже помощи. Ни раньше, ни сейчас. Ни от кого. Тем более от Р.Л.

— Эдс… — Он сжал ее лицо обеими руками и мягко, но настойчиво заставил посмотреть ему в глаза.

Эдвина инстинктивно вскинула руки, пытаясь освободиться. Не обращая внимания на эти отчаянные попытки, он продолжал нежно удерживать ее лицо, глядя в глаза. Ее пальцы впились ему в руку.

— Эй, — повторил он, — это я, Р.Л. Что ты пытаешься сделать? Сломать мне пальцы?

Совершенно неожиданно его слова ее успокоили, пальцы ослабли. На какое-то мгновение она застыла, ни о чем не думая, ничего не замечая, безжизненно и неподвижно отдавшись его рукам.

— Вот так-то лучше, — сказал он и дружески поцеловал ее в лоб.

Прикосновение его губ вызвало в ней новую волну смятения. В ней боролись противоположные чувства, попеременно беря верх. Больше всего ей хотелось бы освободиться от его рук, зажавших в нежных тисках ее лицо, и в то же время она отчаянно нуждалась в них, стремилась к ним.

Внезапно невыносимое напряжение, сжигающее ее изнутри, вырвалось наружу долгим, медленным вздохом. По коже пробежала дрожь, и Эдвина словно впервые по-настоящему разглядела Р.Л.

Моменты слабости могут быть и источником возрождения. Чем дольше она смотрела на него, тем больше преображались ее чувства.

Следуя своему опыту, Эдвина делила мужчин на две категории: жеребцов и джентльменов. Р.Л. сломал эти рамки, одновременно попадая под каждую. В нем играла сила, согревающая теплом и мягкостью. Жизнерадостность оборачивалась успокоением. Здравомыслие уживалось с сексуальностью, и все это было до краев исполнено доброты.

Как было бы хорошо целиком положиться на него, подумала она. И тут же едва не захлебнулась от нахлынувшей боли. Слишком уж хорошо. Неужели опыт так и не научил ее, что единственное существо, на кого можно положиться, — это она сама?

— Не знаю, как ты, — проговорил Р.Л., — но я человек старомодный. Знаешь, из тех, что уходят вместе с той дамой, с которой пришли. — Он улыбнулся одной из своих широких мальчишечьих улыбок, которые даже дождливый день расцвечивают солнечными лучами. — В общем, спорить тут не о чем. — И, словно в подтверждение его слов, подошел лифт.

Пока они спускались вниз в сияющей клетке, Р.Л. подумал, насколько его тянет к Эдвине. Мало сказать, что сердце его принадлежало ей полностью. Оно было похищено ею. Р.Л. видел, что под этим ослепительным макияжем, экстравагантной небрежностью боттичеллиевских волос и обращенной наружу изысканной умудренностью скрывается ранимое сердце. Он безошибочно угадал в ней родственную душу, и струны его собственной души настроены были на ее волну.

Едва они оказались на 5-й авеню, как самообладание Эдвины, и так убывающее, окончательно оставило ее. Укрывшись под кремовым навесом, она прильнула к Р.Л., крепко обхватив его обнаженными руками и спрятав голову на его груди.

— Ох, Р.Л., — тихо простонала она, — поддержи меня. Хотя бы на мгновение. — Ее руки еще крепче обвились вокруг него.

— Я держу тебя, малышка, — прошептал он ей на ухо, не переставая поглаживать завитки ее волос на затылке. — Я здесь, с тобой.

Она подняла голову, и слезы, которые она с таким усилием сдерживала весь вечер, брызнули из глаз, оставляя бороздки на щеках. Ледяной зимний ветер играл складками ее изумрудно-зеленой юбки, задирая край и демонстрируя миру нежную бледно-розовую подкладку, такую же тонкую, как и ее нервы.

— Ты нужен мне, — выдохнула она, забыв об убийственном пронизывающем холоде и стучащих зубах.

— Давай по порядку. — Улыбнувшись, он мягко высвободился из ее рук и снял пиджак. Накинув его на голые плечи Эдвины, он плотно запахнул его у нее на груди. — Ты забыла свою накидку, — проговорил он тихо. — Подожди меня в вестибюле — я мигом.

— Нет! — Голос Эдвины прозвучал неожиданно звонко. — Не оставляй меня. — Схватив Р.Л. за руку, она попыталась остановить его. — Завтра утром ее заберет отсюда Руби. — На лицо ее набежала легкая тучка, и она грустно улыбнулась: — Нет, думаю, этого не понадобится. Первым же делом завтра утром Анук отправит ее мне с одним из своих прихлебателей. А может, даже сегодня. Знаешь, очередной жест заботливой хозяйки.

— Тебе хорошо бы сейчас выпить, — решительно заметил Р.Л. — Давай-ка заглянем ко мне, это недалеко. Она кивнула, и он жестом подозвал швейцара в белых перчатках, застывшего в почтительном полупоклоне. Они смотрели, как швейцар устремился в поток автомобилей и замахал рукой первому же проплывающему мимо такси.

Р.Л. подвел Эдвину к машине. Она шла уже свободнее, не так напряженно, не приваливаясь обессиленно к его плечу. Р.Л. помог ей сесть в машину и сунул чаевые в руку швейцару. Затем сел рядом с ней и рывком захлопнул дверь.

— Семьдесят первая, между Парк-авеню и Лексингтон, — скомандовал он водителю.

23

— Метель, — пробормотал мэр Нью-Йорка угрюмо. — Носом чую, когда она приближается. — Он засопел, словно принюхиваясь, и легонько постучал пальцем себя по носу. — Еще пару часов, и начнется. Департамент по очистке улиц уже начеку, но в рабочем состоянии всего лишь шестьдесят пять процентов снегоочистителей. Ну что тут можно сделать? — Он обреченно смахнул в сторону лежавшие на коленях бумаги.

Рядом с мэром, в другом углу заднего сиденья его темно-синего городского автомобиля, легко мчавшегося вверх по федеральному шоссе в сторону Грейси-Мейсн, устроился комиссар полиции. Лампа для чтения на длинном подвижном штативе, прикрепленная сзади, изливала мягкий свет на колени мэра. По встречной полосе вспыхивали, приближались, увеличивались, и со свистом проносились мимо яркие фары встречного потока машин. По контрасту с быстрым дорожным движением башни Манхэттена казались сверкающими декорациями, медленно движущимися по сцене.

Инспектор Кочина сидел на переднем сиденье, обернувшись назад. Взгляд его был устремлен куда-то поверх голов мэра и комиссара. В заднее стекло он видел то выныривающие, то исчезающие вновь огни идущего следом его собственного неприметного полицейского автомобиля, за рулем которого сидела Кармен Толедо.

Тема снегоочистителей мгновенно была забыта, и мэр сосредоточил внимание на Фреде Кочине.

— Отвратительное происшествие, это убийство, — проговорил он сокрушенно, и уголки его губ напряглись. Кольцо редких непокорных волос обрамляло значительную лысину, отчего мэр напряженно вскидывал голову. — Почему оно должно было случиться именно в Верхнем Ист-Сайде? Толпа людей, облеченных властью, накинется на нас со всей силой, если убийца не будет найден. — Он тяжело вздохнул и потер лысеющую голову. — Сам не пойму, чего ради я занял это неблагодарное место?

— Газеты „Ньюс" и „Пост" не оставят нас в покое, — пробурчал полицейский комиссар, к нижней губе которого приклеилась незажженная сигара. Его лицо то освещалось, то вновь погружалось в темноту в зависимости от проносящихся мимо машин. Это был крупный мясистый чернокожий с лицом бульдога; его темно-синий костюм, судя по всему, был сшит еще в те времена, когда хозяин его весил на добрых шесть килограммов меньше. — Мои люди в обеих газетах позвонили мне, чтобы предупредить, какие завтра в них появятся заголовки. Хотите послушать, что они там насочиняли?

— Избавь меня от этого кошмара, Джек, — поспешно и горько отмахнулся мэр, отворачиваясь в сторону и глядя в окно на черневшую вдали реку. — Я и так скоро все узнаю.

— Я хочу, чтобы вы как можно скорее распутали это дело, обратился комиссар к Кочине. — Вынув изо рта сигару, он принялся помахивать ею в такт каждому произнесенному слову. — Это нужно было сделать еще вчера.

— Мы стараемся, — буркнул Кочина. — Значит, нужно стараться сильнее, черт возьми! Я требую, чтобы дело было раскрыто, и как можно быстрее! — Комиссар откинулся назад, снова воткнул в рот сигару и принялся катать ее между зубами. Кочина молча следил за ним.

— Не думаю, что это так просто, сэр, — спокойно заметил он. — А кто сказал, что в этом городе хоть что-то делается просто? — пророкотал комиссар. — Нью-Йорк есть Нью-Йорк…

— Да, сэр, но мы с вами обсуждаем не обычное убийство на бытовой почве. Не хочу сеять тревогу, но не исключено, что речь идет о разгуливающем на свободе психе. Нужно быть готовым к самому худшему.

— У вас есть доказательства? — требовательно произнес комиссар.

— Пока нет, сэр. Но, судя по всему, Вайяна Ферроу — не последняя скальпированная жертва, которую нам предстоит увидеть.

— О, Господи спаси! — простонал мэр. — Вы хотите сказать, это маньяк-убийца? Еще один „Джек-потрошитель"?

Кочина посмотрел ему прямо в глаза.

— Возможно… хотя, может, и нет. Нам пока остается только надеяться на удачу.

— Маньяк-убийца! — Мэр закатил глаза, обессиленно привалившись к спинке сиденья. — Только этого нам не доставало! Весь Верхний Ист-Сайд вооружится, а женщины будут бояться высунуть нос на улицу!

— Кочина, — угрюмо буркнул комиссар, — если вы правы, то нам необходимо найти этого ублюдка сверхбыстро. Прежде, чем он убьет еще кого-нибудь. Вы знаете, как действовать. Сколотите специальную бригаду. Приглашайте любые силы из любого приглянувшегося вам полицейского участка. Если почувствуете какое-то сопротивление — пусть звонят мне. Но расследуйте этот случай во что бы то ни стало! Ни один из полицейских умников не смеет помешать расследованию!

— И умоляю вас, — подхватил мэр, — что бы вы ни делали, постарайтесь не слишком оповещать окружающих о своих подозрениях… Ну, что тут замешан маньяк… Если об этом прознает пресса, в городе поднимется паника.

24

Эдвина не заметила, как такси подкатило к стоянке напротив дома Р.Л. Ее мысли были совершенно в другом месте — она все еще прокручивала в сознании события этого кошмарного вечера, возвращалась мыслями к своему офису… Точнее, поправила она себя, к тому, что было ее офисом еще двадцать минут назад. Пока Р.Л. ждал ее в такси, остановив машину на 7-й авеню, 550, она метнулась внутрь и, присев за столик у входа, яростно нацарапала несколько слов об отставке. Затем, прошагав по плохо освещенному коридору к кабинету Антонио, со всего маху припечатала заявление посередине его массивного стола со стеклянной столешницей, прижав сверху одной из драгоценных наград фирмы „Коти".

Каким-то образом, подумала Эдвина, этот смерч событий — ее отставка и уход с многолюдного вечера — уменьшили боль, но сейчас она почувствовала себя намного хуже. Боль стала резче. Ее жгла изнутри взрывоопасная смесь ярости и страдания, усиленная чувством отвращения, обиды, незаслуженного унижения.

Неужели Антонио не мог отозвать ее в сторону и один на один поведать о своем намерении? Нет, ей пришлось узнать обо всем от Класа — да еще в присутствии всей этой толпы!

Она позволила Р.Л. вывести себя из такси и проводить к центральному входу. Она едва понимала, где находится. Поднимаясь в его двухэтажную квартиру, Эдвина автоматически оглядывалась, не вполне понимая, что происходит. Что она здесь делает? Если у нее и было какое-то желание, так это забиться в угол в каком-нибудь безопасном местечке и в одиночестве зализать свои раны.

— Я приготовлю что-нибудь выпить, — улыбнулся Р.Л. — Думаю, нам обоим это не помешает.

Она застыла на месте, обхватив себя руками, пока он бесшумно шел по ковру к столику, на котором был представлен богатый выбор бутылок, графинов и бокалов. Она услышала звон хрусталя и звук льющейся в бокалы жидкости. Р.Л. повернулся к ней, протянув бокал. Эдвина молча приняла его, задумчиво вглядываясь в янтарную жидкость, словно решая, как поступить с ней.

Р.Л. осушил свой бокал до дна и взглянул на нее. Она по-прежнему пребывала в какой-то своей реальности, пронизанной болью.

— Выпей, — мягко приказал он, ставя свой бокал на столик. Подчиняясь, она поднесла напиток к губам и одним махом проглотила его, даже не поморщившись и не заметив, что это прекрасное выдержанное бренди. Но животворящая сила напитка взяла свое: волна согревающего тепла поднялась из глубины, взбодрив, вернув к жизни.

Эдвина с благодарностью взглянула на Р.Л. снизу вверх. Похоже, он всегда абсолютно точно знает, что и когда нужно сделать, словно ему дано заглянуть в ее мысли и предугадать ее желания.

— Тебе получше? — спросил он, забирая бокал из ее рук и ставя его на столик.

— Немножко, — кивнула она. Ее взгляд чуть дольше задержался на нем. Какие у него большие зеленые и прекрасные глаза, подумала Эдвина. Глубокие и согревающие. Казалось, они пронзают ее насквозь, вызывая пожар где-то внутри.

Словно в гипнозе, она не могла отвести от него глаз. Дыхание перехватывало, жаркая волна поднималась из глубины, захлестывая, затуманивая сознание.

— Ну, а теперь забудь обо всем, что произошло на этом вечере. Ничего этого больше нет. Все случилось в каком-то другом мире, за стенами этого дома. Сейчас существуем только мы с тобой. Ты и я — единственная реальность…

Эдвине казалось, что воздух комнаты наэлектризован до предела. Только сейчас она уловила тонкий приятный запах одеколона, исходящий от Р.Л., неяркое освещение, бросающее мягкие тени на его лицо, надежную тишину и спокойствие его дома, в котором существовали только они. Ее охватило смятение.

Боль постепенно утихала, отступая, превращаясь в какое-то смутное воспоминание, злость, сжигавшая ее изнутри, исчезла.

Да что же с нею происходит?

Она вспыхнула, едва Р.Л. сделал шаг ей навстречу, и откинула голову, чтобы по-прежнему видеть его глаза, не в состоянии освободиться от тех чар, которыми они ее окутывали. Она не могла думать ни о чем другом, только об Р.Л. — его росте, ширине его плеч, блеске его кожи. Интересно, это она придумала, или действительно при ближайшем рассмотрении он оказывается еще красивее?

Он поднес руку к ее щеке, и она едва не задохнулась, когда нежные пальцы слегка коснулись ее кожи и мягко скользнули по лицу. Одного его прикосновения было достаточно, чтобы внутри опять полыхнуло пламя.

Они смотрели друг на друга не отрываясь. Эдвине показалось, что ноги ее слабеют, становятся ватными. Его ласковые прикосновения, казалось, высекают искры. Удивительно, что обычные человеческие руки могут вызвать такую реакцию.

Р.Л. внимательно наблюдал за ней.

— Ты так красива, — промолвил он, и ей показалось, что это не просто слова, — она не просто слышит его голос, но ощущает на себе согревающее дыхание этой фразы. Его пальцы неспешно коснулись ее губ. — Знаешь, сколько я мечтал об этом моменте? О нашей встрече?

Ее глаза широко распахнулись. Он медленно склонил голову, касаясь губами ее губ.

Эдвина затрепетала, как от удара током. Она закрыла глаза, и его поцелуй стал глубже, настойчивее. Губы ее приоткрылись, отвечая ему. Руки Р.Л. скользнули вниз — одна застыла на обнаженной спине, другая по впадине на спине опустилась к ягодицам. Он властно притянул ее к себе, крепко прижав к груди.

Спустя мгновение его губы оторвались от ее губ, и Эдвина открыла глаза. Р.Л. смотрел на нее сверху вниз, улыбаясь, и она ответила ему встречной улыбкой.

Застывшая на спине рука скользнула вниз, нежно поглаживая мягкие изгибы и волнующие выпуклости ее бедер сквозь шелк вечернего наряда.

— Эдс… — прошептал он.

В прикованном к нему взгляде Эдвины застыл немой вопрос.

— Где ты была все эти годы? Как я мог жить без тебя?

— Это не ты, это…

— Тс-с! — прервал он ее, коснувшись пальцем ее губ. — Не говори не слова!

Затем он снова склонился к ее лицу, еще крепче сжимая ее и притягивая к себе. На этот раз поцелуй был более нетерпеливым и жадным, и она ответила ему так же нетерпеливо, упиваясь ощущением его теплых губ, твердых белых зубов и мягкого языка. Ей казалось, что грудь ее вот-вот расплющится в его объятиях, безошибочно отмечая его растущее возбуждение, пока еще сдерживаемое, но уже страстно устремленное навстречу ей. Эдвина жадно обвила Р.Л. руками, впиваясь пальцами в его бицепсы.

Голова кружилась. Этот поцелуй парализовал ее; казалось, он будет длиться вечно. Его нежные взыскательные пальцы начали медленно раздевать ее. Сначала убийственно-розовый пояс, затем, нащупав, Р.Л. расстегнул молнию на спинке желтовато-зеленого лифа, так что шелк, распахнувшись, медленно поплыл вниз, подобно шелестящему лопнувшему кокону. Не торопясь, он провел рукой по узкой, расширяющейся книзу юбке, сгоняя ее по бедрам, пока она, шурша, не скользнула вниз сама по себе, волнами окутав ее щиколотки.

Эдвина вздрогнула, внезапно ощутив обнаженным телом волну прохладного воздуха. Это была изысканная пытка, агония намеренного сдерживания бушевавших страстей. Желание нарастало в ней, обдавая жаром. Силы отказывали, она готова была уступить, сдаться в этой неспешной любовной игре.

Очередное прикосновение Р.Л. бросило Эдвину в дрожь. Его пальцы медленно двигались по ее безупречному телу, губы продолжали целовать ее. Они дышали друг другом, как бы черпая и одновременно делясь с другим дыханием, чувствуя жажду друг друга и откликаясь на малейшее взаимное желание.

— О Боже! — выдохнула Эдвина, когда он наконец медленно оторвался от ее губ. Р.Л. принялся снимать с себя одежду, но она быстро остановила его: — Нет!

— Голос ее прозвучал приглушенно, но настойчиво.

— Дай мне!

Он застыл, подчиняясь ей, и теперь уже ее руки метнулись к вороту его рубашки, легкие, как перо, пальцы освободили узел галстука-бабочки, вынули запонки и булавки из его рубашки. Сдерживая себя, чтобы продлить эту прелюдию любви, тон которой задал Р.Л., Эдвина скользнула рукой в распахнутый ворот рубашки и с наслаждением погладила ладонью его покрытую завитками волос грудь, слегка помассировала соски и лишь потом плавно провела рукой по животу.

Теперь настал его черед вздрогнуть, задохнувшись от страсти. Эдвина принялась расстегивать пояс на брюках, и Р.Л. замер, затаив дыхание. Так же, как и он, она не отрывала от него взора, глядя в его теплые зеленые глаза, зачаровывая его, как только что зачаровывал ее он.

Внезапное открытие потрясло ее: ее лоно увлажнилось. Наблюдая за сладкой пыткой-агонией, которую испытывал Р.Л., Эдвина и сама теряла голову.

Следующий поцелуй был ее. Одной рукой она притянула к себе его голову, а другой расстегнула молнию на брюках. Ее нежные пальцы коснулись сквозь ткань его плоти, возбужденной и жадной, рвущейся к ней, вгоняя Р.Л. в дрожь.

Эдвина старалась справиться с охватившим ее нетерпением. Спокойно, сдерживала она себя, не спеши… Как прекрасно касаться его, лаская, наслаждаться его силой…

О Боже, так может продолжаться вечно! Она провела рукой по бедрам Р.Л., и он закрыл глаза. Она слышала его учащенное дыхание. Быстрым движением она стянула с него брюки.

Теперь уже ни один из них не в состоянии был противиться желанию. Быстро перешагнув через упавшую на пол одежду, Р.Л. подхватил Эдвину, поднял ее на руки. Пока он легко, без усилий, нес ее по накрытой ковром лестнице на второй этаж в свою спальню, она доверчиво прильнула к его груди. Слушая все ускоряющееся биение его сердца, она еще крепче прижалась к нему, чувствуя щекой его успокаивающее тепло. Ей казалось, что все происходит в полусне: она плывет по воздуху, а перила лестницы отступают, растворяясь, по мере того как они приближаются к его спальне. Какая тишина в этих комнатах! Какое прекрасное убежище можно обрести здесь!

Р.Л. ногой толкнул дверь, распахивая ее настежь.

Огромная комната была залита таинственным светом, отбрасывающим по сторонам сказочные тени.

Р.Л. нежно опустил ее на мягкую постель, застланную тонкими золотистого шелка простынями. Она наблюдала, как он опускается на кровать рядом с ней. Его губы коснулись ее в легком поцелуе. Лоб. Губы. Шея. Грудь… Каждое прикосновение было изысканно-чувственным, намеренно возбуждающим.

Он неспешно вошел в нее, двигаясь нежно и бережно. Почувствовав в себе его силу, Эдвина не могла больше сдерживаться. Крепко обняв его, она настойчиво и жадно притянула его к себе.

Движения, поначалу медленные, постепенно ускорялись. Каждый его порыв отдавался в ней утонченной мелодией, уносил на новый уровень чувственного наслаждения. Секс как бы возвращал ей силы, помогая возродиться вновь. Она почти физически ощущала, как одна часть ее умирает, давая жизнь чему-то новому.

Слезы подступили к глазам, и она тихо застонала. Их тела — ее, с нежной смугловатой кожей, тугой и натянутой, сверкающее влажным блеском, и его, крупное, сильное, с рельефной мускулатурой — слились воедино.

— Возьми меня, Р.Л., возьми меня… — простонала Эдвина.

Словно следуя ее мольбам, движения его ускорились, сделавшись более нетерпеливыми, упорными, сокрушающими.

Ее лицо исказилось, словно от невыносимой боли, однако в глубине глаз сверкал огонь восторга.

Затем наступил оргазм. Волны накатывали на нее неустанным прибоем, с силой разбиваясь о берег…

Наверное, такова смерть. Или жизнь? Скорее всего, это конец одного и начало другого. Настоящее и будущее слились воедино, неразрывные, как луна и звезды.

Ей бы хотелось, чтобы это длилось вечно… Вечно… Эдвина почувствовала, как напрягся Р.Л. Откинувшись назад, он издал глубокий, исполненный страсти стон; тело его сотрясалось. Эдвина страстно притянула его к себе, дождавшись последнего вздоха, и они слились в объятиях, постанывая от наслаждения, уносясь за пределы реальности и самого времени, в космос, за пределы мироздания.

Они еще долго лежали рядом, опустошенные, слившись воедино, тяжело, прерывисто дыша.

Наконец Эдвина изумленно тряхнула головой, постепенно приходя в себя. Р.Л. все еще держал ее в своих объятиях, и чтобы увидеть его, ей пришлось выгнуться и отстраниться. Ее глаза сияли в полумраке.

— У меня такое чувство, будто я только что вернулась с другой планеты! Мы всегда были такими молодцами?

Приподнявшись на локте, он откинул с ее лица прядь непослушных блестящих волос.

— Неужели ты не помнишь? — спросил он тихо, все еще прерывисто дыша.

— Это было так давно, Р.Л… — Она закусила губу, словно стараясь сдержать накатывающие слезы. Потом быстро отвернулась и добавила шепотом: — Невыносимо, непростительно давно…

— Всего лишь четырнадцать лет назад, — беззаботно заметил он.

— Нет. — Она тряхнула головой и медленно повернулась, устремляя на него взгляд. — Я говорю о другом. — Она продолжала глядеть ему прямо в глаза. — Я не была с мужчиной… несколько лет…

Он потрясенно смотрел на нее. Не отводя глаз, она потянулась и нежно положила руки ему на лицо, словно забрав его в рамку. Преданно, с любовью разглядывая его, Эдвина искренне прошептала:

— Спасибо тебе.

Вместо ответа он быстро перекатил ее на спину, глядя на нее сверху вниз, затем, уткнувшись носом ей в щеку, пробормотал:

— Ночь еще только началась… Да и мы тоже. — Хитро поглядывая на Эдвину, Р.Л. осыпал ее поцелуями. — Все это только начало.

И, как бы в доказательство этих слов, Эдвина почувствовала вновь его нарастающее возбуждение.

Уж если занятия любовью не лучшее лекарство от боли, успела подумать она, тогда что же?

25

На Шэрон Кочине были джинсы, одна из клетчатых фланелевых рубашек мужа и теплые гетры, оставляющие босыми ноги. Длинные рыжеватые волосы собраны на затылке и скреплены черепаховой заколкой. Драгоценности она не любила, однако запястье украшал золотой браслет фирмы „Картье", который муж подарил ей в этом году на день рождения. Шэрон уютно устроилась на софе в гостиной, поджав под себя ноги.

Любая другая женщина выглядела бы в этой позе обольстительной, но о Шэрон этого сказать было нельзя. Да ее и трудно было назвать обычной женщиной. Фред Кочина нередко ловил себя на том, что подчас жена кажется ему сказочным лесорубом Полом Беньяном женского пола: огромная валькирия, на добрых две головы возвышающаяся над самой высокой женщиной. Прямоугольная, с острыми чертами и тяжелым подбородком, она была безгрудой, плоской там, где у других женщин волнующие выпуклости, с крепкими, как колонны, ногами.

Миссис Фред Кочина была не просто женой полицейского — многие знали Шэрон как доктора медицины, уважаемого психиатра, успешно практикующего под своим девичьим именем — Шэрон Мэдфорд.

Казалось бы, грузный детектив с картофелиной вместо носа и высоченная женщина-лошадь — существа довольно бесполые, однако их отношения отличала особая магия. Даже после долгих лет супружества их сексуальная жизнь была настолько ярка и разнообразна, что могла вызвать зависть у многих молодых.

— Так-так, давай-ка вернемся к началу, — мягко, но настойчиво проговорила Шэрон. Где-то в глубине квартиры тихо „просилась на луну" Билли Холидей. Комната тонула в полумраке, освещенная лишь мерцающими свечами, водруженными в крошечные стеклянные подсвечники. — Убийца — кто бы он ни был — вовсе не обязательно порождение зла, Фред. Ты должен исключить это слово из своего лексикона. Видишь ли, в данном случае нельзя вести речь о добре и зле.

— Вы, психиатры, не перестаете меня удивлять, — покачал головой Кочина. — Да он просто чудовище. Иначе и быть не может. Кто же еще способен на подобное?

Она провела пальцем по краю банки с пивом, которую держала в руках, с наслаждением отпила глоток и спокойно посмотрела на мужа.

— Психиатры редко дают оценочные суждения, ты это знаешь. Различие между добром и злом — это проблема церкви и человека лично.

Несмотря на расхождения во взглядах, Кочина смотрел на жену влюбленными глазами. Подчас его выводили из себя ее рассуждения, но ни с кем другим эти проблемы он обсуждать бы не стал. Неважно, что люди видят в ней прежде всего гигантское плоскогрудое существо женского пола с ногами-тумбами и торсом баскетболистки. Любовь слепа. Для Фреда Кочины она самая прекрасная и желанная женщина в мире.

— Значит, ты не считаешь его чудовищем?

— Профессионально? — Шэрон, нахмурившись, уставилась на банку с пивом. — Нет. Он не чудовище, — она покачала головой, — и не воплощение зла. Его нельзя даже назвать „плохим" в том смысле, в каком это слово употребляется в учебниках.

Он помолчал, рука, державшая банку с пивом, застыла на полпути ко рту:

— Тогда кто же он?

— Больной, — ответила она просто.

— Вот уж поистине слово психиатра! — колко заметил он. — И все же я не могу с тобой согласиться.

— Да я этого и не требую. — Она сухо улыбнулась.

— Ты полицейский, и ты смотришь на вещи с другой стороны.

— Да ладно, говори, что знаешь. — Он последним долгим глотком опорожнил банку, скомкал ее и нахмурился, как бы прислушиваясь к голосу Билли Холидей, затем испытующе посмотрел на жену. — Хорошо. Ты высказала мне точку зрения доктора Шэрон Мэдфорд, теперь скажи, что ты думаешь об этом лично? Что думает Шэрон Кочина?

Она задумчиво подняла на него глаза.

— Лично я… — вздохнула женщина, — что ж, я вынуждена согласиться с тобой. Конечно, это чудовище и порождение зла, и его необходимо изолировать от людей навечно. Тут уж ничего не попишешь. — Она смущенно улыбнулась. — Я ведь тоже всего лишь человек, — пожав плечами, как бы виновато объяснила Шэрон. — Хоть на том спасибо.

Забрав у мужа смятую банку, Шэрон поднялась, чтобы принести с кухни пару новых. Вернувшись в комнату, она открыла банку, громко щелкнув крышкой, и они заговорили о других случаях нашумевших убийств.

— Ты неверно все воспринимаешь, Фред. — Шэрон опять неодобрительно покачала головой. — Этот самый „Сын Сэма", этот убийца из Калифорнии, — вовсе не зло само по себе. Просто он не похож на нас с тобой, как и на большинство других людей. Что-то жуткое, больное в их душах заставляет их совершать эти ужасные вещи. Если как следует покопаться в их прошлом, выяснится, что когда-то давным-давно они пережили ужасные страдания. Когда-то в юношеские годы их… э-э… умственно уничтожили, разрушили.

— Ну, а этот любитель скальпов? Что доктор Мэдфорд может сказать о нем?

Она вздохнула.

— Полицейские психиатры изучают почерк преступления? — Шэрон метнула на него вопросительный взгляд.

— Да, — кивнул он. — Но твоему мнению я доверяю больше.

— Очень мило, хотя и довольно глупо. По мне судить нельзя. Психиатры и психологи — народ особый, ты же знаешь. Как нельзя сравнивать результаты работы одного из них с тем, чего добился другой. По-твоему, я просто псих. Иногда я сама удивляюсь…

— Ну? — мягко попытался он вернуть ее к теме. — Этот любитель скальпов…

Она нахмурилась.

— Судя по тому, что ты рассказал мне, — Шэрон тщательно подбирала слова, — я бы рискнула предположить, что его сильно третировали в годы формирования его личности.

— Женщина?

— Возможно, но опять же не обязательно. Помни, мы ничего конкретно о нем не знаем. Мы можем только предполагать, а кто как не полицейский, лучше всех знает, насколько опасны бывают предположения.

— Да, — он невесело рассмеялся, — но это все же лучше, чем ничего.

— Это тоже еще неясно.

Кочина смотрел, как жена поднесла к губам банку с пивом, отпила из нее, а затем утерла рот рукавом. В том, как она тянула пиво прямо из банки, не было ничего женского. Едва ли эту манеру можно было отнести и на счет ее профессии. Она проделывала это с удовольствием, как парень: каждое движение исполнено уверенности, ни намека на кокетство или изысканность. Именно это он в ней и любил — откровенную уверенность, свободное от всякой ерунды умение быть самой собой.

— Ты считаешь, — спросил он медленно, — что этот парень убивал и скальпировал ради забавы?

— Ради забавы? — Она наклонилась вперед и резко поставила банку с пивом на кофейный столик среди мерцающих свечей. — Ради забавы? — еще раз повторила она, словно боясь, что неверно его расслышала. — Ты хочешь сказать, для развлечения? Да ни в коем случае. Возможно, внешне это выглядит именно так, однако внешность обманчива. У меня нет ни малейших сомнений: этого парня что-то мучает, Фред. Его тянет к насильственному превышению предела допустимого, как других людей тянет к успеху.

— О да! — Его губы скривились в насмешливой улыбке. — Но между ними есть одно существенное различие.

— И есть, и нет.

— Да можешь ты хотя бы признать, что мы говорим сейчас о психопате?

— Гм-м… — Ее густые брови сошлись на переносице в серьезной сосредоточенности, придающей ей особую вдумчивость и осторожность.

Ну просто Верховный судья, подумал Фред. Не хватает только мантии и молотка.

— Ты, конечно, можешь так его называть, — признала она наконец, — хотя профессионалы скорее сочтут его социопатом.

— Гм… — Теперь пришел его черед свести брови в раздумье. — Я все еще продолжаю путать психов с социально-опасными типами.

— Учебник определяет психопата как индивидуума, чье поведение антисоциально и преступно.

— А социопата?

— Это человек, чье поведение не просто антисоциально, но, что куда более важно, у него отсутствует чувство моральной ответственности, или социальное сознание.

— И поэтому у него нет угрызений совести?

— Даже и не пахнет.

— Не вижу большого отличия от психопата.

— Ну, на поверхностный взгляд, наверное, так. Но ты же видишь: если у него совершенно отсутствует чувство моральной ответственности, если его не удручает совесть…

— Тогда, что бы он ни делал, его поступки нельзя расценивать в категориях „хорошо-плохо", — закончил он ее мысль. — По крайней мере, по отношению к нему.

— Совершенно верно, — кивнула она с серьезным видом.

— О Господи! — прошептал он, резко выпрямившись. — Ты понимаешь, что говоришь?

— Да, — отозвалась она, — и слишком хорошо. Если он социопат, тогда он очень опасен. И, если он вновь почувствует позыв убивать и увечить, что ж… Его никто не сможет остановить. Ничто и… никто.

— Вот дерьмо!

— Дерьмо, совершенно верно. Запомни: для человека, полностью лишенного совести, убийство — примерно то же самое, что, скажем, почистить зубы или выдавить прыщ. В его сознании не существует категории „правильно-неправильно".

Он снова тяжело опустился на софу, задумчиво потирая лоб неуклюжими пальцами.

— Так как же, по-твоему, его найти?

— Единственно возможным способом, — отозвалась Шэрон. — Старомодным детективным расследованием. Но только не рассчитывай, что у тебя будет хоть какая-то зацепка, разве что он решит поиграть с тобой или в тайне хочет быть пойманным. Не исключено, что он куда более умен, чем ты предполагаешь. Социопаты могут быть очень яркими личностями. Ты можешь сталкиваться с ним каждый день, но тебе даже в голову не придет, что он на самом деле собой представляет. Внешне он может даже казаться куда более нормальным, чем любой из нас. Кто знает? Он вполне может работать — поваром в буфете, например. Или комиссаром полиции. Или быть актером, лауреатом премии „Оскар". Даже председателем правления клуба „Форчун 500".[6]

Кочина глубоко вздохнул, надув щеки, и с шумом выпустил воздух наружу.

— Итак, ты хочешь сказать, что можно не надеяться на психа с диким взглядом и всклокоченными волосами?

— Это уж точно. Почти наверное это не так.

— Прекрасно! А что ты скажешь о скальпировании? Признаюсь, этого я совершенно не могу понять. Это-то он ради чего делает?

Она возвела руки к небу, затем резко уронила их на колени.

— Ну, вот и начали все сначала — опять возвращаемся к догадкам и предположениям. — Она строго взглянула на мужа.

Фред выжидательно молчал.

— Ну, ладно, вздохнула Шэрон и отхлебнула немного пива, обдумывая свой ответ. Наконец подняла глаза и посмотрела мужу в глаза. — Предположим, он ненавидит женщин и испытывает неодолимое желание их наказать. Это достаточно очевидное предположение.

— А скальп — трофей с места убийства? — Ты хочешь сказать, вещичка на память, чтобы напоминать о его победе над женщинами?

Фред кивнул.

— Возможно. — Шэрон пожала плечами. — Но все может оказаться значительно сложнее. Вполне возможно — с большим допуском, конечно, — что в некоем порочном, извращенном сознании он хочет быть женщиной.

— Что? Я уже совсем ничего не понимаю.

— Фред, — проговорила она смущенно. — Тебе никогда не приходило в голову, что он, не исключено, — обрати внимание, я говорю не исключено, — что он, не исключено, хочет быть жертвой?

26

Они предавались любви еще дважды, и каждый следующий порыв, если такое возможно, был еще богаче и ярче предыдущего. Р.Л., обладая природной чуткостью, полностью подчинялся желаниям Эдвины, прислушиваясь к ней, становясь то необыкновенно нежным, то подчеркнуто мужественным. Он то прекращал атаку, то начинал ее вновь в зависимости от того, какое желание он предугадывал в Эдвине. Ее, в свою очередь, раздирали противоречивые эмоции, Больше всего ей хотелось бы сохранить навечно неповторимое наслаждение — быть любимой. Она то всем телом прижималась к нему, как прибитый дождем к стеклу лист, то внезапно вырывалась из его объятий, откатываясь в сторону.

Какая-то сверхнастороженная часть ее сознания предупреждала: держись на расстоянии! Не позволяй себе слишком увлечься! Не забывай: однажды, много лет назад, ты бросила Р.Л., чтобы выйти замуж за Дункана. Затем развелась с Дунканом. С тех пор жизнь не раз давала ей случай понять, что подчас куда лучше вовсе не иметь того, что того не стоит. Короче, что касается мужчин, то тут ее достижения достаточно бесславны. Она беззвучно рассмеялась от этой мысли. Бесславны? Это еще слабо сказано! Вот и сейчас тот факт, что в ее жизни снова появился Р.Л., вовсе не означает, что можно забыть о предосторожностях и сломя голову ринуться туда, откуда в свое время бежала. В жизни так не получается. У каждого из них (или у обоих?) свои раны. Да, она стала старше и, предполагается, мудрее. Пережитый оргазм — еще не повод для новых иллюзий.

И все же до чего хорошо то, что произошло! Куда хуже, если бы этого не случилось.

— Ты что-то притихла, — вывел ее из раздумий мягкий голос Р.Л., его дыхание щекотало ей щеку. Он прижался губами к ее плечу, шутливо впиваясь в него. — Все в порядке?

Откатившись в сторону, Эдвина приподнялась на подушке, улыбнулась и кивнула:

— Я как раз думала о том, что все кончено.

— Ты имеешь в виду уход из фирмы?

— Да. — Ее глаза не отрываясь смотрели на него. — И многое другое тоже.

— Например?..

— Тебя. Себя. — Она слегка нахмурилась. — Нас обоих. — Последние слова вырвались у нее легким вздохом.

Его лицо слегка затуманило беспокойство. Счастливые и опустошенные, они лежали в его широкой, застланной тончайшими шотландскими простынями кровати с резным, орехового дерева изголовьем и подушками, обтянутыми шотландским шелком. Спальня была уютной, успокаивающей и надежной, особенно после высоковольтного напряжения сиятельных апартаментов Анук. К тому же после подавляющих дворцовой роскошью владений де Рискалей особенно приятно было оказаться в нормальном человеческом жилище со спокойными стенами и обычным ковровым покрытием на полу. Шум голосов, звучавший у нее в ушах, наконец-то стих. Клас Клоссен казался отсюда существом из другого мира, чудовищем с другой планеты.

Здесь же, у Р.Л., куда ни падал взгляд, повсюду он обретал мир и покой. Никаких ухищрений, призванных повернуть время вспять, никаких набегов на романтическое прошлое, как у Анук. Все здесь было подчеркнуто земным. Мебель — просто мебель, массивная и простая, картины изображали реальную жизнь и реальные предметы. Мирные ландшафты купались в волнах мягкого теплого света, льющегося из неярких медных светильников. Эдвина принялась изучать один из пейзажей, оказавшийся непосредственно в поле ее зрения. Манящая вода едва заметно плещет о берег пруда, его поверхность почти неподвижна. Легкий ветерок слегка колышет листву на деревьях. Солнечные лучи согревают валуны, раскинувшиеся под чистым, почти безоблачным небом. Простое, безыскусное изображение земного рая.

Хотя такое ли безыскусное? В реальности все иначе. Кто знает, какие злобные создания прячутся за этими залитыми солнцем валунами, в какую темную, бездонную глубину заманивает этот обманчиво мирный пруд? Гармония и покой — лишь иллюзии, как на полотнах, так и в реальной жизни.

Р.Л. легонько принялся массировать ей плечо, и Эдвина позволила себе расслабиться, отдавшись полностью своим чувствам. Дружеские руки, смеющиеся глаза… Ощущения были такими новыми и приятными, что никакого труда не составляло подчинится им, отпустить вожжи…

Внезапно она резко скомандовала себе собраться, не терять головы! Не заходи слишком далеко, еще раз предостерегла себя Эдвина. Будь осторожна, не кидайся в омут сломя голову.

— Ты почему-то напряглась, — заметил Р.Л., почувствовав в ней перемену. — Сплошные узлы и мускулы.

Она не ответила.

Он потянулся за бренди, стоявших рядом на столике. Наполнив бокалы, протянул один ей. Они медленно потягивали крепкий напиток, прислушиваясь к мягким звукам музыки, — просто лежали не шевелясь, наслаждаясь покоем.

Забыв обо всех своих тревогах, Эдвина вытянулась и с наслаждением прижалась к Р.Л., сливаясь с ним каждым изгибом своего тела.

— Тебя все еще что-то тревожит? — тихо спросил он. Она кивнула.

— Сожалеешь о своем решении? Но мы ведь можем вернуться и забрать твое заявление, ты же знаешь.

Она покачала головой.

— Нет. Сейчас, когда моим шефом станет Клас, это совершенно невозможно.

— Есть какие-то мысли, чем будешь заниматься?

Она снова откинулась в сторону и посмотрела на него. Р.Л. лежал на боку, приподнявшись на локте.

— Нет. — Эдвина тяжело вздохнула. — Найду себе какое-нибудь дело, надеюсь. Я не могу позволить себе не работать.

— Тебе нужны деньги? — Она опять покачала головой.

— Мне нужно найти работу. — А что случилось с тем подающим надежды модельером, которого я встретил пятнадцать лет назад?

Она коротко рассмеялась.

— Модельер отрезвел, приняв слоновую долю реальности и примерившись с условиями игры.

— Это капитуляция, ты же понимаешь. Даже в те времена ты вполне оригинально мыслила. У тебя есть задатки.

— Знаешь, иногда я думаю, — проговорила Эдвина, — что нужно очень сильно хотеть чего-то. Видно, я не слишком добивалась цели — пожертвовала своими устремлениями ради замужества и материнства.

— А сейчас? — Сейчас уже слишком поздно. — Она отвернулась.

— Ничего не бывает слишком поздно, Эдс. Вообще ничего.

Эдвина молчала. Р.Л. ободряюще улыбнулся:

— Сейчас самое время заняться моделированием. Ты стала старше, мудрее. Ты наизусть знаешь правила игры в этом мире.

— Именно это меня и пугает. Пятнадцать лет назад мои иллюзии были оптимистичны и свежи. Но сейчас?

— Она легко, с сожалением вздохнула. — Сейчас я знаю, насколько безжалостен может быть этот бизнес.

— Это означает только, что у тебя появился опыт. А это чего-то стоит.

— Да, но есть ли у меня талант?

— А почему же нет? — В голосе Р.Л. послышалось удивление. — Раньше-то он был. Куда ж ему деться за эти годы? Техника еще как-то может устареть, допускаю, но талант?

— Он покачал головой. — Если ты с ним родился, значит, он с тобой. Важно только дать ему проявиться.

Эдвина улыбнулась.

— Тебя послушать — все так просто! Но это же не так, ты и сам знаешь. Даже если я решу заняться моделированием под своим именем, понадобятся большие деньги. А у меня их нет.

Он выдержал ее взгляд, не отводя глаз:

— У меня есть. И, спасибо „Шеклбери-Принс", есть еще и розничные точки торговли.

Она медленно, глубоко вздохнула, позволив воздуху задержаться в легких, затем так же медленно выдохнула. Р.Л. терпеливо ждал ответа.

— Не нужно так шутить, Р.Л., — сказала она дрогнувшим голосом. — Это не смешно.

— Я вовсе не шучу. — Его зеленые ирландские глаза стали бездонными, обретя оттенок морской синевы.

— Я никогда не шучу, когда речь идет о деле.

Едва ли не впервые в своей жизни Эдвина почувствовала, как рушится ее оплот — яростное стремление сохранить свою независимость. Соблазн поддаться искушению так велик…

— Спасибо, Р.Л., не нужно. — Она через силу замотала головой. — Это соблазнительно. Слишком соблазнительно. — Эдвина легко рассмеялась. — Ты знаешь, четырнадцать лет назад я бы с радостью ухватилась за эту возможность.

— Ухватись сейчас, — с мягкой настойчивостью отозвался он. — Четырнадцать лет назад я не мог помочь. Сейчас могу.

— Нет. Окончательно и бесповоротно. Ни при каких обстоятельствах. Это мое последнее слово.

— Но почему? — продолжал настаивать Р.Л. Его глаза тонули в ее глазах. — Потому что не веришь в себя? Или боишься оказаться в полной зависимости от меня?

— Он нежно взглянул на Эдвину и осторожно откинул с ее лица роскошную волну волос. — Этого не произойдет. Я вовсе не собираюсь покупать тебя.

Она отвернулась, стараясь избежать его почти гипнотизирующего взгляда, и краем глаза заметила стоявшие на ночном столике часы. Стрелки приближались к трем часам ночи.

— О Господи! — Эдвина резко села на постели. — Посмотри который час! — Она рывком поднялась.

Он смотрел, как она быстро натягивает на себя белье и одежду, прихваченные им из гостиной, когда он спускался вниз за бренди.

— Мне бы хотелось, чтобы ты осталась и провела здесь ночь.

Эдвина присела на край постели, чтобы натянуть ажурные, цветами, чулки.

— Мне бы тоже очень этого хотелось, Р.Л., но я не могу. — Она подняла голову и взглянула на него. — Какой образец для поведения я предоставила бы своей двенадцатилетней дочери, если бы не пришла домой ночевать?

— В таком случае я провожу тебя.

Она решительно замотала головой.

— Нет необходимости, поверь мне. Я схвачу на углу такси, вот и все.

Он тоже поднялся с постели и стал одеваться.

— Как я тебе уже говорил, я старомоден, — заметил он, натягивая брюки. — Если я заехал за дамой, чтобы увезти ее с собой, значит, я должен и доставить ее обратно. К тому же мне нужно забрать Лесли.

— Вот уж совершенно ни к чему. Он может остаться у меня, а я уж прослежу, чтобы утром Руби привезла его обратно.

Р.Л. продолжал одеваться, и Эдвина смущенно улыбнулась. Этого следовало ожидать. Она уже успела забыть, насколько упрям бывает он в подобных ситуациях. Спорить с ним — все равно что бить головой о стену.

Когда они оба были готовы, Р.Л. снова притянул ее к себе.

— Я увижу тебя завтра?

Откинув голову, она посмотрела ему в глаза.

— Ты этого хочешь?

— А разве иначе я стал бы спрашивать?

— Но… По-моему, ты собирался в Бостон.

— Собирался. Но поездку можно и отложить. Ты для меня важнее.

Ее глаза радостно засветились, затем так же внезапно затянулись дымкой. Покачав головой, она отстранилась.

— Нет, Р.Л. — Она положила руку ему на грудь. — Поезжай в Бостон. Увидимся, когда вернешься.

Он не двигался с места.

— В чем дело? Ты чего-то боишься?

— Нет… Да. — Эдвина вздохнула и отвела глаза. — Мне трудно объяснить. — Она раздраженно передернула плечами. — Все произошло так быстро. Я пока что не в состоянии всего переварить…

— Господи, если бы ты только знала, сколько я мечтал об этом моменте, Эдс. Я даже мысленно рисовал себе сценарий нашей случайной встречи. Мечтал о том, как вновь обрету то, чего мы не имели права терять.

Эдвина закрыла глаза.

— Не говори так, Р.Л.! — взмолилась она. — Умоляю, не говори, пока и вправду этого не почувствуешь!

Он притянул ее к себе.

— Однажды ты сказала мне, что любишь меня. Помнишь?

— Я и вправду любила тебя, — прошептала она.

— Тогда что же случилось? Почему мы расстались? Я просто терялся в догадках. — В его голосе зазвучало легкое раздражение. — Мы что, недостаточно любили друг друга?

Она не ответила. Она слишком хорошо знала ответ на этот вопрос. Она оставила Р.Л. ради Дункана Купера, которого на самом деле не любила. Если бы не так, они и сейчас были бы вместе.

Годы, годы… Прожитые впустую годы… Неужели и вправду все это время она любила только Р.Л.?

Судьба была к ним жестока, поставив между ними Дункана и заставив ее сделать выбор. Но и добра одновременно, одарив ее самым ценным подарком — Аллилуей.

И вот опять ее жизнь делает неожиданный поворот после случайной встречи с Р.Л. Что уготовила им судьба на этот раз? Добро? Или очередную жестокость? Скорее всего, горькую смесь того и другого…

Может ли быть, что им второй раз выпал счастливый шанс полюбить? Или же это очередная розовая мечта?

Эдвина не знала ответа. Одно было известно ей твердо: она не имеет права на любовь Р.Л., по крайней мере после того, как однажды оттолкнула его. Она не может, не должна и не позволит себе опять увлечься им лишь потому, что свободна и что он вновь появился на ее пути. И дело тут не только в ней: так будет лучше и для него. Не нужно было ей приходить сюда. Огромная ошибка заниматься с ним любовью…

Эдвина внезапно почувствовала, что силы полностью оставили ее.

— Пойдем, Р.Л., — вымолвила она тихо. — Пожалуйста, отвези меня домой.

Тот же город, то же время

ВТОРЫМ ПЛАНОМ: МИСС КРОВЬ

Кто-то в этом мире прячет скелет в шкафу, у кого-то в тайнике совесть…

Уже год этот человек снимал небольшое, размером три с половиной на пять метров складское помещение, расположенное в аккуратном промышленном здании в районе Западных 20-х улиц. Помещение было глухое, без окон, так что никакого вида оттуда не открывалось, и холодным, без отопления. В обычные рабочие часы внизу, на входе в здание, стоял охранник, и обитатели его вольны были приходить и уходить, когда им вздумается: у каждого были свои ключи от своих кладовок. Плату они вносили по месяцам. Маленькая комнатка была неудобной, но мужчину это не заботило: все равно ведь здесь никто не жил. Он приходил сюда не чаще одного раза в неделю, никогда надолго не задерживаясь.

Убедившись, что дверь за ним тщательно заперта, он поставил на пол хозяйственную сумку, которую принес с собой. Прямоугольная небольшая комнатка была почти пустой, если не считать единственного кресла, примостившегося в дальнем углу рядом с туалетным столиком, зеркалом и стулом. На столике, выстроенные в ряд, словно войска на смотру, стояли на болванках светлые безлицые искусственные парики. Вот и все убранство.

Первым делом мужчина разделся донага, аккуратно расправляя и складывая каждый предмет одежды в стопку в дальнем углу комнаты. Бетонный пол под босыми ногами был ледяным и шершавым, но мужчина, похоже, не замечал и этого.

Голый, он уселся за туалетным столиком и открыл один из ящиков, доверху забитый косметикой. Ее вполне могло бы хватить на целый отдел на первом этаже универмага „Мэйси".

Не спеша мужчина принялся расставлять на туалетном столике баночки и тюбики с кремами, щетки и тушь для глаз, аккуратно сортируя свои сокровища: макияж для основы расположил слева, тени и краску для глаз в центре, а румяна и губную помаду — справа. На передний план он выложил упаковки с длинными накладными ногтями, волшебно переливающиеся всеми оттенками, от серебристо-белого, как первый снег, до кроваво-красного.

Медленно запустив руку в хозяйственную сумку, мужчина извлек оттуда пластиковый пакет, слегка раздувшийся от попавшего в него воздуха. Развязав узел, он вытряхнул оттуда каскад длинных пепельных волос и не спеша водрузил их на болванку, стоявшую в левом ряду с краю. Затем вынул портрет Вайяны Фэрроу, украшавший в этом месяце обложку журнала „Вог", и приколол к подставке под париком.

Волнение превзошло его ожидания. Наконец-то он станет ею, станет Вайяной Фэрроу!

Он торжественно натянул на голову резиновую шапочку телесного цвета, так что голова стала казаться абсолютно лысой, и принялся за кропотливый процесс макияжа. Сначала наложил тональный крем на лицо, затем тени на веки, подкрасил тушью ресницы и помадой губы… Осталось только приклеить алые ногти.

Он внимательно оглядел себя в зеркало: оттуда смотрело на него лицо Вайяны, только без волос, гротескное, но прекрасное.

Горячая волна захлестнула его, кровь быстрее заструилась по жилам.

Теперь завершающий мазок! Он протянул руку к подставке для парика, благоговейно снял с нее скальп Вайяны Фэрроу и осторожно натянул на голову. Несколько раз до этого он промывал его шампунем, но даже ароматизированные отдушки не смогли перебить запах гниющей плоти.

Однако мужчину это нимало не беспокоило. Он стал Вайяной Фэрроу! Осуществилась давняя и тайная страсть — стать девочкой с обложки. Стать мисс Кровь.

Мучительный стон сорвался с его губ. В неистовстве мужчина схватил со столика губную помаду и с размаху принялся бить ею по лицу. Себя? Вайяну?

Тюбик с губной помадой превратился в нож, источающий кровь. Он принялся яростно наносить себе штрихи-порезы, раскрашивая лицо кровавыми мазками до неузнаваемости, пока оно не превратилось в сплошное кроваво-красное месиво. Одновременно тело его содрогнулось в оргазме, взорвавшись соками.

Он внезапно стих. Тело еще какое-то время билось в судорогах наслаждения: сам момент смерти был для него началом жизни.

Он принялся смывать с себя косметику, не пользуясь водой, при помощи кольдкрема, салфеток „клинекс" и ватных тампонов. Этот процесс занял куда больше времени, чем подготовка. Закончив с макияжем, он освободил туалетный столик, разложив все по тем местам, как оно лежало раньше: косметику — в выдвижной ящик, скальп Вайяны — на болванку, вновь, словно в рамку, помещая внутрь его приколотый к подставке портрет. Пусть все останется так до следующего раза.

Уходя, он еще раз тщательно проверил, как закрыта дверь, и прихватил пакет для мусора, в который собрал использованные салфетки и тампоны. Где-нибудь по дороге он выбросит все это в мусорный контейнер.

Его все еще лихорадило от волнения. Он скальпировал Вайяну Фэрроу — и сам стал ею!

Здесь, в этом городе, полным полно блистательных женщин, тысячи таких вот Вайян Фэрроу. Тысячи женских образов, которые может выбрать мисс Кровь перед тем, как стать ими.

Он убивал и раньше. В Чикаго, Сиэтле, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Майами, Канзас-Сити… Часть своих жертв он так же кромсал ножом. Но никогда прежде не скальпировал их и не забирал скальп с собой. Это было совершенно новое, неизведанное прежде ощущение.

И никогда прежде он не убивал здесь, в своем родном городе. Раньше он еще старался придерживаться старого правила — в своем гнезде только дурная птица гадит.

Больше оно его не остановит. Его не поймали до сих пор, чего же ему бояться сейчас?

Мисс Кровь непобедима. Его охватила радость: так чувствует себя ребенок, оставленный без присмотра в царстве сладостей, и он что-то счастливо замурлыкал себе под нос.

В следующий раз мисс Кровь станет брюнеткой.

Часть вторая ТАМ, ЗА РАДУГОЙ Апрель — сентябрь 1989 года

27

— „О-о, бедность, бедность, ты тосклива, полна печали и стыда", — пропела Эдвина, сопроводив мелодию меланхоличным вздохом. — Не помню, как там дальше, но сказано абсолютно точно, малышка, потрясающе точно!

Аллилуйя обеспокоенно наблюдала за матерью, поедавшей глазами роскошные образцы немыслимо дорогой одежды, выставленной в магазине „Унгаро" на Мэдисон-авеню.

— Подумай только — войти в такой магазин и купить себе, без тени сомнений, вон тот вон красный комплект! — задумчиво протянула Эдвина. — При одной мысли об этом у меня сердце из груди рвется, честное слово.

— Сердце не рвется, а бьется, — буркнула девочка. Эдвина стрельнула в дочь страдающим и в то же время полным жалости взглядом:

— Да неужели, солнышко?

— Представь себе. А чтобы получить удовольствие, вовсе не обязательно тратить кучу денег. Есть миллион поводов покайфовать задаром, просто так.

— Ну, назови мне хоть один.

— Весна хотя бы. Ma! Небо голубое-голубое, а деревья зеленые…

— Быть того не может! — пробормотала Эдвина рассеянно, склонив голову набок и с тоской вглядываясь в красный комплект.

— К тому же ты здорова.

— Ты думаешь?..

— Ну, наконец, витрины. Болтайся сколько хочешь и глазей…

— Так! — с тихой угрозой и отвращением проговорила Эдвина. — Решено! Я покупаю это платье. — Она решительно направилась к двери, и Аллилуйя едва успела ухватить ее за рукав, оттягивая назад.

— Ma, мы не можем себе этого позволить! — выпалила она. Возьми же себя в руки!

— Черт побери, Ал! Ты что, не понимаешь: я не могу себе позволить не купить его! Да я с ума сойду, свихнусь — причем в буйной форме! — если немедленно не куплю себе хоть что-нибудь! А одежда — это моя слабость. Она заменяет мне и хлеб, и воду. Мне без нее просто нечем дышать!

— Ma, я не понимаю, что в тебя вселилось! Ты выдаешь тут просто тексты из трагедий. Как их там звали, этих греческих бабулек? Федра и Медея, вот.

Эдвина медленно повернулась к дочери.

— С каких это пор, — произнесла она слабым монотонным голосом, — птенцы желторотые вроде тебя рассуждают со знанием дела о греческой классике?

— С тех пор как Лес мне все уши про них прожужжал. Вот кто типичный ботаник! Все книги да книги…

— Книги… — мечтательно подхватила Эдвина. — Когда-то я просиживала над ними часами, копалась в книжных полках и отводила душу, упиваясь толстенными фолиантами по искусству… Кажется, что прошла уже вечность… Они и тогда стоили чертовски дорого!

— Конечно, если покупать их в „Риццоли". А если же спуститься немножко вниз и заглянуть в букинистический… Ma! Слушай, почему бы нам не двинуть туда прямо сейчас?

Передернув плечами, Эдвина изобразила на лице невообразимый ужас:

— Копаться в этой пыли? В этих страницах с загнутыми углами? В обгрызенных мышами корешках? Ал, ты забыла, что у меня аллергия? Что со мной будет? К тому же сейчас есть другие дела, требующие участия твоей бедной — без цента в кармане — мамочки. — Она не стала добавлять, что надеется потрясти еще раз одно денежное дерево. Дерево, которое, как выяснилось, оказалось удручающе бесплодным. — Нет, моя девочка, солнце мое, счастье жизни моей, — продолжала Эдвина жалобно. — Если твоя бедная-бедная мамочка отчаянно в чем и нуждается, то вовсе не в том, чтобы рыться в старье. Мне нужно найти работу. Денежную работу — чтобы купить себе всю эту чепуху, эти никому не нужные безделушки, без которых я просто не могу жить. О небо, ну почему ни Джеффри Бин, ни Оскар де ла Рента, ни Билл Бласс не ищут себе опытного и преданного первого помощника? Можешь ты мне это объяснить?

— Потому, — заметила Аллилуйя с язвительной рассудительностью, — что никто из тех, кому подвалило это клевое место, не швыряется им налево-направо. Никто — кроме моей мамули. А теперь она ходит кругами, рвет на себе рубаху и ревет как белуга. Это что, нормально?

— Киса моя, ты уверена, что весенние каникулы еще не закончились?

— С тобой становится просто невозможно, ма! Если бы ты могла услышать себя со стороны! Ты то стонешь, то вздыхаешь, то жалуешься на нехватку денег. Знаешь, я тоже не железная!

— „Деньги правят миром", малышка!

— Да очнись же ты наконец! Ты как ушибленная! Возьми себя в руки. Научись, наконец, расслабляться!

— Ал, моя милая, сладкая Ал, почему, как ты думаешь, мы бродим столько времени по Мэдисон-авеню? — спросила Эдвина самым нежно-невинным тоном. — Это и есть расслабление. Урбанистическое расслабление.

— Ф-фу, — устало вздохнула девочка, покачав головой. — Только не для тебя, это факт. Это же чистый мазохизм!

— Ал, послушай! Откуда ты понабралась всех этих выражений? Не рано ли?

Вместо ответа девочка легонько толкнула мать в бок, многозначительно указав куда-то в сторону:

— Давай-ка лучше делать отсюда ноги, ма, — сказала она, снизив голос. — Мы и так уже торчим тут слишком долго — на нас начинают коситься продавцы. Наверное, решили, что мы толчемся здесь, чтобы спереть что-нибудь.

— Да, дорогуша, ты права, — покорно согласилась Эдвина. — И правда, они смотрят на нас. Лучше уйти, это точно. Если я еще пять минут проторчу тут рядом с этим красным комплектом, я за себя не ручаюсь. Произойдет нечто ужасное…

— Тогда двинулись. — Аллилуйя встревоженно посмотрела на мать. Мягко обхватив Эдвину за талию, девочка повела ее к выходу.

Оставив позади роскошный салон „Унгаро", они бесцельно побрели в верхнюю часть города, вдоль бесконечных кварталов „воровского рая", где аренда крошечного магазинчика, забитого до отказа ненужной роскошью, обходилась его владельцу тысяч в шестнадцать долларов в месяц, а то и больше. Обычно прогулка вдоль сияющей золотыми огнями Мэдисон-авеню была для Эдвины чем-то вроде психотерапии, успокаивающей больное сознание. Она свято верила: ничто на земле не может сравниться радостью открытия нового — за исключением радости приобретения.

Но сегодня, подумала она мрачно, Ал права. Прогулка по Мэдисон-авеню — это своего рода мазохизм. Казалось, никогда раньше ее голодный взгляд не замечал, сколько тут таится соблазнов. Цветы и порхающие над ними бабочки, выложенные из бриллиантов с сапфирами в витринах Фреда Лейтона, экстравагантная майолика у Линды Хорн, роскошные хлопчатобумажные простыни, расшитые шелком, в „Прейтеси". А одежда! Мэдисон-авеню можно по праву назвать мировым музеем, выставляющим напоказ экспонаты, от которых у Эдвины заходится сердце. Тут представлены все: Живанши, Сен-Лоран, Соня Рикель… Одного взгляда на эти восхитительные недосягаемые коллекции достаточно, чтобы Эдвина почувствовала, как слабеют ее колени…

— Деньги… — опять выдохнула она, едва сдерживая слезы. — Можно купить все, что только хочешь! Единственная проблема — это кругленькая сумма денег. Не говори, что я тебя не предупреждала, Ал! Счастье можно купить, и не верь ничему другому! — Она прижалась к дочери, обретая успокоение в ее объятиях. — О, девочка моя, — простонала она, — как же нам пережить это мерзкое, тяжелое время?

— Не знаю, — фыркнула девочка и с отвращением вздохнула. — Но уж скорее бы! Боюсь, что долго терпеть у меня никаких нервов не хватит!

Погода стояла прекрасная. Деревья в Центральном парке уже начали наряжаться в свежий зеленый убор, а над головой проносились по бирюзовому небу кудрявые накрахмаленные белые облака. Напротив, на другой стороне 59-й улицы, возвышался во всем величии, подобно свадебному торту, отель „Плаза".

Девушка была слишком занята, чтобы оценить погоду или открывающийся вид. Засунув руки в карманы юбки, она позировала, меняя позы, на фоне нарядного кабриолета, запряженного усталой, с поникшей головой, лошадью. Мощный электрический фен, подключенный к переносному генератору, взметал высоко в небо, подобно рвавшемуся вверх пламени, ее длинные, до пояса, волосы. Эти фотосъемки для июльского номера „Вог" были уже третьими за неделю. Накинутый на плечи манекенщицы расшитый бусинами жакет с широкими плечами стоимостью в десять тысяч, а также потертые джинсы фирмы „Ливайс" входили в осеннюю коллекцию Лакруа. Олимпия договорилась с журналом, что материал подадут на шести полосах.

— Все хорошо, малышка! Продолжай двигаться! — одобрительно крикнул ей Альфредо Тоскани, то и дело приседая на корточки перед Билли Дон и щелкая затвором своей „лейки". — А сейчас поведи-ка плечиками слева направо…

Толпу зевак; собравшуюся поглазеть на зрелище, удерживали на расстоянии в несколько метров координатор, помощник Альфредо по съемкам, стилист, визажист, костюмер и Олимпия Арпель, чей острый, проницательный взгляд, брошенный поверх „бена франклина", — очков, повисших у нее на носу, — все замечал и просчитывал, ничего не упуская. Припаркованный неподалеку взятый напрокат трейлер, за которым приглядывал конный полицейский, тайно мечтавший оказаться рядом с моделью и попасть в кадр, был забит вешалками с одеждой и горами реквизита. Вонь конского навоза, доносившаяся от нарядных кабриолетов, ожидающих клиентов, была настолько сильной, что разносилась по всему Центральному парку. Билли Дон с трудом сдерживалась, морща от отвращения носик: фен направлял запах навоза прямо ей в лицо. Девушка попыталась было дышать ртом, делая неглубокие вздохи, но Альфредо хотел, чтобы она позировала с сомкнутыми губами, так что приходилось дышать все же носом.

Вызывающие позы и потрясающая красота манекенщицы порождали среди зевак острые приступы зависти. Везет же некоторым, избранным Богом! Этой девушке отпущено сторицей: талант, внешность и, уж конечно, немыслимые доходы! Им и в голову не приходило, насколько в действительности далека ее работа от внешнего блеска и волшебства. Вот и сейчас, принимая самые беззаботные и легкомысленные позы, девушка едва не задыхалась, стараясь подавить тошноту.

— Все великолепнейше! — наконец прокричал Альфредо, передавая ассистенту фотоаппарат. — Для этих тряпок достаточно! Следующая серия пойдет в черно-красном комплекте от Сен-Лорана. Он громко хлопнул в ладоши. — Передышка на пять минут!

Наконец-то его помощники смогли облегченно вздохнуть. Кто-то догадался выключить фен, и сияющие волосы Билли Дон опали. К счастью, почти тотчас же уменьшился запах навоза. Защелкали крышки банок с диетической кока-колой, забулькал кофе. Координатор съемок передал Билли пластиковый стаканчик с минеральной водой.

— Ты потрясающа, детка, — восторженно заметил Альфредо. Склонившись к руке Билли, он шумно поцеловал ей кончики пальцев. — Просто сверхфантастична!

Билли, наполовину уже погрузив носик в стаканчик с водой, не могла удержаться и рассмеялась. Никто не умел отпускать такие щедрые и экстравагантные комплименты, как Альфредо Тоскани. Она обожала его манеру выдумывать эти длинные, роскошные, но совершенно бессмысленные определения. Внезапно девушка почувствовала на себе чей-то взгляд — Дункан Купер! Он стоял в сторонке, в толпе зевак, на плечи наброшен пиджак „в елочку".

Как в замедленной съемке, она передала чашку с водой Альфредо:

— Извини, я на минутку, хорошо? Я вижу человека, с которым мне необходимо переговорить.

— Конечно, суперочаровательница, беги… — Голос его постепенно стих, и он прижал к губам палец. — Ай-яй, у тебя и вправду отличный вкус!

Шутливо ударив его в ответ, Билли откинула с лица волосы и двинулась к хирургу размашистой походкой на длинных, как у лошадки, ногах. Оказавшись лицом к лицу с Дунканом, она застыла на месте, и какое-то время оба они просто молча смотрели друг на друга.

Билли отметила, что Дункан Купер профессионально пристально рассматривает ее лицо.

— Я выгляжу превосходно, док, — заверила она его с улыбкой. — Даже при ярком солнечном свете. Кто бы мог поверить? Просто невероятно. А если взглянуть на снимки… Знаете, Альфредо клянется, что по сравнению с ранними, еще до того, что случилось, эти просто сенсационны! — И мягко добавила: — Еще раз спасибо, док!

— Да не мне спасибо — Олимпии. Она мне тогда просто руки вывернула.

— Значит, спасибо вам обоим, — Билли Дон подхватила его под руку, бесхитростно опустив голову ему на плечо, и повела к раскладывающемуся переносному столику, на котором стоял огромный термос с кофе и ящик для льда. — Там есть кофе, диетическая кока-кола и минералка, если хотите, — махнула она рукой в сторону столика.

— Спасибо, нет, — покачал головой Дункан. — Мне нужно через секунду мчаться дальше. Просто захотелось заскочить сюда на минутку, чтобы взглянуть, как идут дела у моей любимой бывшей пациентки.

— И часто вы заскакиваете на минутку, чтобы взглянуть на бывших пациенток? — улыбнулась девушка.

— Никогда. — Он широко улыбнулся в ответ. — Только на самых очаровательных.

— О, Бог ты мой, — произнес где-то за их спинами Альфредо, — если это не доктор Франкенштейн…

Дункан быстро оглянулся.

— Эл! — воскликнул он радостно, протягивая для приветствия руку.

Альфредо пожал ее и заговорщицки подмигнул Дункану.

— Хотелось поздороваться, можно сказать, с бывшим зятем… Ну ладно, оставляю вас вдвоем. — С этими словами он развернулся и двинулся восвояси.

— Дункан? — На этот раз к ним шагала Олимпия. — Тебе что, больше нечем заняться, как только беспокоить своим вторжением честных трудяг? Это уже третьи съемки Билли за эту неделю, и, если мои глаза меня не обманывают, твое третье появление в районе съемок. Что, больше некому подтягивать кожу и выпрямлять носы? — Голос ее звучал резко, однако глаза светились добрым юмором. Она подставила ему для поцелуя щеку.

Дункан рассмеялся, тепло целуя ее.

— Вот за что я тебя люблю, Олимпия. Ты — сама сердечность.

— Угу, — отозвалась она. — Хвала небу, не свихнувшийся мясник.

Дункан обернулся к Билли.

— Что происходит с этими людьми? Неужели непременно нужно быть сумасшедшим, чтобы работать в шоу-бизнесе?

— Это помогает…

— На самом деле, — заметил он, — причина моего визита сюда — выяснить, не могу ли я рассчитывать увидеть вас вечером? Сначала пообедаем, затем заскочим еще куда-нибудь повеселиться. Ну как?

— Путаешь дело с удовольствием, Дункан? — подколола его Олимпия.

— Я с удовольствием… — быстро ответила девушка.

— Отлично. — Он улыбнулся. — Как насчет сегодня?

— Я жду вечером важный звонок, так что не смогу задержаться долго…

— Тогда просто пообедаем. Значит, условились? Я заеду за вами в семь.

Она кивнула.

— В семь в самый раз. У вас есть мой новый адрес?

— Должен быть у секретарши. Попрошу ее отыскать.

— Купер взглянул на часы. — Что ж, мне пора. У меня встреча с дочерью за ланчем. Значит, до вечера. — Он взглянул на Олимпию. — На этот раз без дуэньи, идет?

— Шарлатан! — добродушно каркнула Олимпия. Билли смотрела, как Дункан быстро пересек 59-ю улицу, прошел фонтан перед отелем „Плаза". Когда он обернулся, чтобы помахать ей на прощанье, она тоже взмахнула ему в ответ. Медленно опустив руку, Билли обернулась к Олимпии.

— Он такой милый, правда? Олимпия кинула на нее косой взгляд.

— Билли Дон! — раздался со стороны трейлера голос координатора. — Время переодеваться!

Билли не сразу поняла, что он обращается к ней. Такое случалось с ней время от времени: Билли Дон… Она до сих пор еще не совсем привыкла к своему новому имени. Интересно, привыкнет ли когда-нибудь? Она испытала странное чувство, будто ее прежнее „я" больше не существует. Что ж, может, это не так уж и плохо. Теперь хотя бы никто не пытается напомнить ей о том, что было, вернуть в прошлое. Да, ей повезло, она знала это. Многим ли в этом мире дано начать жизнь сначала? Да к тому же лучшую жизнь?

— Ты видишь что-нибудь? — бросил Кочина напарнице. Они сидели в обычном голубом седане, пристроившись на другой стороне улицы у отеля „Плаза".

Кармен Толедо опустила бинокль и покачала коротко стриженной головой.

— Вот дерьмо! Ничего необычного. Все абсолютно нормально. Слушай, может, мы зря тратим время? Зря висим на хвосте у моделей, отслеживая их по всему городу?

Кочина пожал плечами и запустил в рот пригоршню картофельных хлопьев. Задумчиво пережевывая их, он заметил:

— В любом случае это не повредит. После Вайяны Фэрроу было еще три случая скальпирования. Все — фотомодели. Ясно, что кто-то их выбирает по какому-то принципу.

— Может, лучше проверить сотрудников? Вдруг это кто-то из своих, понимаешь? Из агентства, к примеру…

Он хмыкнул.

— Не знаю, что и сказать. Уверен только: рано или поздно этот ублюдок сделает неверный шаг. А вот когда это произойдет, мы должны быть рядом. Так что пока нужно ждать и наблюдать. — Он опрокинул в рот еще одну пригоршню хлопьев, яростно принявшись молотить их зубами.

— Центральный вызывает „Чарли-19", Центральный вызывает „Чарли-19", — донесся из портативного радиотелефона лаконичный голос диспетчера, пробиваясь сквозь помехи, шум и свист.

Кармен Толедо живо схватила микрофон.

— „Чарли-19" слушает.

— Убийство на Восточной 84-й улице, 226.

— Это по нашему маршруту, Центральный, выезжаем, — ответила женщина и опустила микрофон. Затем повернулась к Кочине. — Черт! Шеф, они не стали бы дергать нас, если бы…

— … Не еще одна скальпированная модель, — мрачно договорил за нее Кочина.

Он включил зажигание, быстро схватил переносной фонарь-мигалку и водрузил его на крышу автомобиля. Врубив сирену, выждал, пока в потоке транспорта появится просвет, и выкатил на улицу.

— Хорошо бы эта сволочь хоть на этот раз оставила какую зацепку, — буркнул он. — Рано или поздно, но должно же его везение кончиться!

Билли Дон переоделась, натянув узкую черную юбку из шелка и длинный, до середины бедер, двубортный шелковый жакет красного цвета, — и то, и другое из коллекции, выставленной в магазине „Сен-Лоран Рив Гош". Вокруг нее неустанно крутились парикмахер, визажист и костюмер, стараясь успеть в последний момент добавить недостающий штрих во внешность девушки.

Когда Билли заняла место на съемочной площадке, приняв нужную позу, опять заработал переносной фен, и волосы снова взметнулись высоко к небесам. Почти тотчас же в нос ударил острый запах навоза, и снова вокруг закружился в безумном танце Альфредо, щелкая затвором, как кастаньетами.

Толпа зевак слегка поменялась за это время. Те, кто наблюдал за съемками с утра, понемногу расползлись, на их место любопытство пригнало толпы новых зрителей.

Он тоже подошел сюда совсем недавно, стараясь держаться в задних рядах толпы. Наблюдая за съемками, мужчина машинально поглаживал голову: о Всемогущий Боже, какие волосы! Какой роскошный мог получиться из них парик!

28

Парад-продажа коллекции одежды Антонио де Рискаля в универмаге „Шеклбери-Принс" начался. Звездами в нем выступали наряды.

Успех показа моделей Антонио в Бостоне был предрешен еще задолго до того, как начался. Антонио, всегда трезвый и практичный в вопросах бизнеса, отказывался лично появляться на выездных показах, если только они не были организованы местными благотворительными обществами. В этих случаях он был уверен, что среди зрителей будут самые влиятельные женщины города.

Четыреста верховных жриц Бостона заплатили сегодня по тысяче долларов с носа за привилегию пожать руку выдающемуся дизайнеру и первыми увидеть коллекцию де Рискаля — еще до того, как она займет свое место в отведенном для нее роскошном салоне при „Шеклбери-Принс".

Дальше уже все было чистой экономикой. Детская больница разбогатела на четыреста тысяч долларов. Верховным правительницам Бостона удалось познакомиться с известным дизайнером. Средствам массовой информации — разжиться материалом о достойном внимания событии в жизни города.

А Антонио де Рискаль и „Шеклбери-Принс" сэкономили бессчетные десятки тысяч долларов на рекламе и приобрели потенциальных покупателей.

Показ проходил в ресторане „Сады Версаля", расположенном при универмаге. Воздух, казалось, был пронизан электричеством и раскален. Эта коллекция, с одной стороны, уносящая во Францию восемнадцатого века, с другой, своей цветовой гаммой напоминала об огнепоклонниках-андалузцах, куда уходил корнями сам Антонио, и распускалась сейчас перед собравшимися калейдоскопом неповторимых узоров. Охи и ахи, вздохи восхищения, спонтанные всплески аплодисментов почти заглушали классические звуки гитар, льющиеся из стереосистемы, которыми сопровождалось каждое появление манекенщицы. Клас Клоссен, держа в руках микрофон и карточки с индексами, комментировал каждый туалет, едва девушка появлялась на подиуме.

На этот раз Антонио, вместо того чтобы дожидаться конца показа за сценой, как бывало обычно, восседал на почетном месте гастролирующего дизайнера — в центре первого ряда. С хозяином универмага Р.Л. Шеклбери его разделяло всего одно место. Рука об руку с ними устроились три самых богатых благотворительницы Бостона — мощное трио, использовавшее свою власть и влияние на организацию этого достойного события, которое должно было собрать средства для опекаемых ими филантропических организаций.

Р.Л. наблюдал за происходящим с едва скрытым безразличием. Его мало интересовали дамские наряды, разве только речь шла о приносимых ими прибылях. К тому же сейчас мысли его были заняты совсем другим, унося его далеко-далеко, в Манхэттен. Эдвина поглотила его целиком и полностью. Осторожно, чтобы никто не заметил, оттянув край манжеты на рукаве, он взглянул на часы. Пора бы еще раз позвонить ей. Когда он говорил с ней прошлой ночью, голос Эдвины показался ему раздраженным, словно он, Р.Л., бесцеремонно нарушил нечто важное. Поинтересовавшись, в чем дело, он заметил, что отвечает она уклончиво, явно торопясь поскорее закончить разговор. Совсем на нее непохоже! Этим утром, предчувствуя недоброе, он опять попытался связаться с ней. Ответила ему Руби, объяснив, что Эдвина еще спит.

— Чего же удивительного при том, когда она легла, — проворчала Руби. — Весь день сидит у себя в кабинете, запрется, тем только и занята. Едва допросишься сойти к обеду.

Ворчание Руби только еще больше обеспокоило Р.Л. Когда он позвонил в Нью-Йорк еще раз, перед началом показа, Руби сказала, что Эдвина вышла.

— Ей это на пользу, — заметила женщина. — По-моему, вид у нее — краше в гроб кладут… Может, на свежем воздухе полегчает.

— Руби, как ты думаешь, в чем дело? — попробовал вытянуть из нее хоть что-нибудь Р.Л.

— Не знаю, хотя кое-что мне определенно не нравится… Я скажу ей, что вы звонили, хорошо?

Изнывая от нетерпения и злясь, что нет возможности вырваться и снова позвонить ей, Р.Л. с облегчением заметил, что, хотя показ начался довольно поздно, он, благодарение Богу, идет к концу. Нетерпеливо поерзав на своем стуле, он мысленно подгонял шоу, стараясь ускорить конец. На прошедших за день до этого репетициях он приметил зеленовато-желтый вечерний туалет с крестьянским лифом и воланами, украшенный алой с золотом вышивкой: он шел предпоследним.

Скоро, теперь уже совсем скоро!

Как обычно, демонстрация моделей одежды завершалась подвенечным нарядом, и сегодняшний показ исключением не был. Четыреста одновременных вздохов восторга потонули во взрыве рукоплесканий, когда невеста порхнула по проходу, ослепительная в пятнадцати метрах кремовых кружев, расшитых жемчугом и украшенных атласными лентами. Фату, увенчанную высоким венцом, украшали белые шелковые розы и удерживали в волосах длинные перламутровые гребни, а вместо традиционного букета невесты манекенщица держала в руках кружевной веер, распахнув его и обмахиваясь время от времени. В общем, решил Р.Л., девица скорее напоминает двигающийся и дышащий именинный торт. Черт их всех побери, для нормального мужчины это все выше крыши. Он понимал, что его раздражение нарядом невесты, да и всей массой тряпья, которое Антонио с Класом приготовили для показа, вызвано все нарастающим беспокойством об Эдвине. О Господи, эта женщина сводит его с ума! Почему она не хочет довериться ему, рассказать в чем дело? Не понимает, что он дергается и переживает, как старый неврастеник?

Когда невеста в очередной раз вспорхнула на подиум, Антонио поднялся туда, чтобы сорвать свою порцию аплодисментов. Восторженные зрительницы наградили его настоящей овацией, поднявшись на ноги. Р.Л. понимал, что, если он останется сидеть, его поведение будет воспринято как оскорбление, и, поколебавшись, тоже встал с места, вежливо похлопав в ладоши вместе со всеми. Его соседки смотрели на него, улыбаясь, и он ответил им заученной дежурной улыбкой.

Перехватив микрофон у Класа, Антонио грациозно поблагодарил собравшихся, почтивших показ своим присутствием, сказал несколько слов о деньгах, которые были собраны для детской больницы, и, слегка поклонившись, указал жестом в сторону Р.Л.

Р.Л. внутренне застонал. Теперь и ему придется подняться на подиум, хотя он терпеть не может публичных выступлений. Однако выбора не было. Он принял у Антонио микрофон и сердечно поблагодарил публику и де Рискаля.

Наконец-то все кончилось! Р.Л. удалось ускользнуть, когда дамы плотным кольцом обступили Антонио, и он бросился к лифту, помчавшему его наверх, на восьмой этаж, в офис. Пока лифт поднимался, Р.Л. не спускал цепких глаз с покупателей, нагруженных блестящими фирменными пакетами голубино-серого цвета, с напечатанным на них красным названием фирмы. На каждом этаже, который он проезжал, люди были заняты своим привычным делом, справляясь с потоком покупателей, обычным для этого времени. Потрескивали компьютеризованные кассовые аппараты, выплевывая чеки. В отделе льняных изделий в ожидании распродажи выстроилась очередь, готовая накинуться на стеллажи с узорчатыми простынями.

Когда Р.Л. добрался до своего кабинета, секретарша, подняв на него глаза, протянула кипу записок с сообщениями. Он отмахнулся:

— Потом, Сэлли. — И широким шагом двинулся в огромный, без окон, кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Еще опускаясь во вращающееся кресло, он уже тянулся к телефону.

После третьего звонка трубку подняла Руби.

— Квартира Робинсон.

— Руби, это снова я. Эдвина вернулась?

— Да, только что вошла. Я сказала, что вы будете звонить, но она не хочет, чтобы ее беспокоили. Даже вы.

Костяшки его пальцев, сжимавших трубку, побелели и напряглись. Отговорки он узнавал сразу, едва с ними сталкивался. Да что с ней такое, в конце концов? Не хочет его больше видеть? Но, если и так, почему не сказать об этом откровенно? Она умеет быть прямой, — подчас даже слишком.

— Руби, что, черт возьми, происходит? — спросил он требовательно. — Я уже несколько дней пытаюсь поговорить с нею!

В голосе Руби слышалось сочувствие:

— Я знаю, золотко.

— Эдвина меня избегает, так, что ли?

— Нет, золотко, дело не в вас. Сейчас она всех избегает.

Р.Л. прислушался, отмечая, как растет, постепенно овладевая им, тяжелое чувство отчуждения.

— Спасибо, Руби, — бросил он сухо и положил трубку. Долгое время Р.Л. молча сидел за столом, барабаня пальцами по столешнице и уставившись невидящим взором на телефон. Нет, ничего не понятно. То Эдвина льнет к нему, как к самому ценному своему сокровищу, которое боится потерять больше всего на свете, то вдруг становится отчужденной и холодной. Брови угрожающе метнулись к переносице. Что ж, если ей нравятся такие игры, то какого дьявола он переживает? И верно, чего ради?

Жужжание селектора бесцеремонно вторглось в его мысли. Р.Л. устало нажал кнопку.

— Сэлли, — сказал он раздраженно, — по-моему, я просил меня не беспокоить.

— Я знаю, но пришла мисс Гейдж.

Он тяжело вздохнул. Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж. Самая юная из трех филантропок, которые спонсировали показ коллекции да Рискаля. Наполовину надменная представительница англо-саксонских протестантов из Новой Англии, наполовину — темпераментная ирландская католичка, безумно богатая, она уже дважды побывала замужем и теперь в очередной раз овдовела и была свободна.

— Пусть войдет, Сэлли, — проговорил он хмуро и откинулся на спинку кресла.

Дверь кабинета распахнулась.

— Дорогой, — проворковал знакомый голос. — Надеюсь, я ничему не помешала, но я сказала мамуле, чтобы продолжали без меня. Этот показ настолько утомительное действо!

Он смотрел на нее, не двигаясь с места. Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж. Молодая, высокая, сама элегантность. С густой гривой светло-медовых вьющихся волос. Одета в костюм из розового шелка, плотно обтягивающий фигуру, вокруг упругой шеи сияет в три ряда фамильный жемчуг. Не просто красива — великолепный римский нос, крупный рот и высокие скулы придавали ей особый, неповторимый шик. В изящных пальцах Кэтрин держала тонкую длинную сигарету.

Грациозно двигаясь, она прошла вперед и присела на краешек его стола, слегка изогнувшись, чтобы не выпускать его из виду.

Как кошка на охоте, подумал он.

— Надеюсь, ты не рассердишься, Р.Л., но я поинтересовалась у твоей секретарши, обедал ли ты. Она сказала, что не уверена. Знаешь, я тоже еще не ела и просто умираю с голода. — Ее синие глаза сияли. — А что если тебе пригласить девушку пообедать?

Он продолжал молча смотреть на нее. Еще до смерти мужа Кэтрин Гейдж не скрывала, что Р.Л. ей нравится, и постоянно возникала у него на пути, не смущаясь даже перспективы быть жестко и решительно отвергнутой. Последний такой эпизод произошел внизу во время показа одежды с полчаса назад. Определенно Р.Л. о ней мог бы сказать одно: она не из тех, кто сдается.

Он еще раз взглянул на телефон, мысленно умоляя Эдвину позвонить, но аппарат молчал.

Какого черта! Оттолкнув назад кресло, Р.Л. резко поднялся. В конце концов, ведь Эдвина не монополизировала его!

— Ну-у? — протянула Кэтрин капризным и одновременно сладким голосом.

— А почему бы и нет? — отозвался он.

Быстро загасив сигарету, она спорхнула со стола на пол. Казалось, женщина светится изнутри, обволакивая и его этим многообещающим жаром.

— Я знаю одно местечко, — прощебетала она торопливо, беря его под руку. — Сначала полакомимся устрицами… А на десерт получишь меня.

Аппетита у Аллилуйи почти не было, несмотря на то, что девочка заказала свой любимый картофель по-французски. Когда она отодвинула тарелку в сторону, едва коснувшись еды, Дункан Купер встревожился не на шутку.

— Радость моя, да ты ничего не съела!

— Ой, да разве сейчас до еды! Ну, я хотела сказать, когда мать в таком состоянии.

— Да? А я ничего не заметил. Я пригласил ее пообедать с нами, но она сказала, что у нее другие планы. Ты же слышала.

— Она всегда так говорит тебе, па! Можно подумать, ты не знаешь. Как только вы развелись, она динамит тебя, как… Да ладно, как бывшего мужа. Понял?

— Хм-м… А ты наблюдательна.

— Да это же и ежу ясно, когда тебя изо всех сил избегают. — Аллилуйя нахмурилась и принялась ковырять зеленоватым ногтем крошки на скатерти. — Знаешь, я думала, что сейчас все переменится, когда она завела себе кого-то. — Девочка подняла на отца глаза. — Но это не так.

— У твоей мамы роман? Это для меня новость.

— Па! Да ты никогда не слушаешь! Я тебе уже сто раз об этом говорила. Да ладно, слушай еще раз. Ма встречается с Р.Л. и тут же распускает колючки. Как обычно. Разве это нормально! Остается только думать, что у нее преждевременный климакс или что-то там еще.

Дункан едва не поперхнулся „Перье".

— Преждевре… Ал! Где ты набираешься этих выражений?

— Па, на дворе восьмидесятые годы, согласен? Все уже давно все знают о птичках и пчелках.

— Н-да… Что ж, наверное, ты права…

— В общем, что там ни говори, — Аллилуйя потянулась к отставленной в сторону тарелке, подцепила кусочек картофеля вилкой и задумчиво начала его жевать, — но это только половина маминых проблем. С тех самых пор, как она ушла с работы, у нее уже явно начинает ехать крыша. Честное слово, просто форменный заскок! Деньги, деньги, только деньги… Она ни о чем другом не может говорить!

— Ты хочешь сказать, у нее так плохи дела с финансами?

— Да нет же. За эти годы ей удалось кой-чего запасти. Но дело в том… я думаю, раньше ей и голову не приходило, что можно так долго сидеть без работы. Это ее просто бесит. Ты же знаешь, как она любит делать покупки?

— Знаю?.. — задумчиво протянул он, пытаясь вспомнить.

— Ну так вот, с декабря она не купила себе ни одной тряпки! Ни шарфика, ни пары туфель! Представляешь?

— Да ты смеешься…

— Зуб даю!

Дункан не сводил глаз со своей панкующей дочери.

— Надеюсь, мы говорим об одной и той же Эдвине Робинсон, о твоей матери и моей бывшей жене?

— Па, может, ты прекратишь наезжать? Все это очень серьезно. Нужно что-то предпринимать, пока ма не сделала из меня полную идиотку.

— Хорошо, радость моя, что ты предлагаешь?

— Первое: ма нуждается в деньгах.

— Та-ак… — Дункан сделал глоток „Перье". — Боюсь, тут я не смогу помочь, то есть, конечно, она в любой момент могла бы стать секретарем в клинике, но, честно говоря, я не представляю маму в этой роли… — Он улыбнулся. — А ты?

— Ей нужен хороший заработок, па. Она ищет такую работу, где бы ей обломилась куча денег.

— Как и все в этой стране, радость моя. Аллилуйя не обратила внимания на мягкую насмешку, прозвучавшую в словах отца.

— Р.Л. предложил ей начать свой бизнес. Ну, знаешь, моделирование одежды. Она всегда об этом мечтала.

— Похоже, он здорово богат. Почему ей просто не выйти за него замуж?

— Па! Ты что, не понимаешь, что ма никогда не выйдет замуж ради денег!

— Извини, радость моя. Просто сорвалось с языка. Итак, ты говорила…

— Ей не нужна помощь, уж в любом случае не от приятеля. Ты же ее знаешь.

— Да уж, это точно.

— Ну вот, она серьезно думает о моделировании. Я это выяснила. Ты помнишь ту маленькую спальню, которая рядом с моей спальней? Ту, что выходит на общую террасу?

— Это мой бывший кабинет.

— Точно. Ну вот, ма уже много недель запирается там на несколько часов ежедневно. Никому не разрешает туда даже входить. Ну вообще никому, даже Руби, чтобы прибраться. Когда я попыталась заглянуть в замочную скважину, то ничего не рассмотрела. Ну, тогда я взяла кусочек пластмассы, чтобы отжать замок… — Она подождала, пока отец понимающе кивнет. — Ну, а ма поймала меня за этим и такое устроила… Набросилась на меня, вопила: „змея", „негодяйка", „разбойница", „клептоманка", „воровка". Ну, я-то ей спокойно ответила, что просто мне интересно, чем она там занимается. Рассказала бы мне все откровенно, я бы и шпионить не стала. Ну, тут она просто взвилась! Пригрозила даже купить мне черный комбинезон и лыжную маску, как у грабителя! Будто бы место мне на большой дороге, в общем, всякая чушь в этом роде. Ну скажи, похоже это на ма?

— Нет, определенно нет. — Дункан Купер теперь уже и сам забеспокоился. — Ну и что? Тебе удалось попасть в комнату?

— Спрашиваешь! — Аллилуйя широко улыбнулась и подцепила еще кусочек картофеля с тарелки. — Понимаешь, ма закрыла дверь на замок со стороны холла и задернула занавес на окне, так чтобы ничего нельзя было рассмотреть с террасы. Но я-то знала, что ей в голову не придет проверить замок на окне. А он совсем хилый! Стоит только как следует поднажать… Вот так я и пробралась с террасы. — Глаза девочки широко распахнулись. — А ну-ка, угадай, что я там узрела? — Она склонилась над столом, и голос ее снизился до благоговейного шепота: — Сотни, ну, то есть массу набросков моделей одежды! Я думала, что умру на месте! Ты представляешь, ма запиралась там, чтобы придумывать модели одежды! Одежды, понимаешь!

— Ну что ж, в конце концов, это дешевле, чем ее покупать, — заметил Дункан осторожно.

— Па, ты опять не врубаешься. Она работала. После того как Р.Л. предложил ей открыть свое дело, а она отказалась от его помощи, это что-то новенькое! Какое-то начало. Она разрабатывала модели, как сумасшедшая! Она хочет этим заниматься, па! Она не признается в этом, а на самом деле бредит моделированием.

— Ну и как ее разработки, ничего?

Аллилуйя закатила глаза, изображая крайнюю степень потрясения.

— Да откуда мне знать? Чтоб я надела это барахло, которое висит в большинстве магазинов? Уж лучше смерть!

— Ну и что же ты предлагаешь?

— Да не будь же таким тупым, — сердито выпалила девочка. Я предлагаю найти еще кого-нибудь, кроме Р.Л., кого можно было бы выставить на деньги, вот что! — Она посмотрела на отца, ее карие глаза сияли.

— Нет-нет, радость моя. Я тут не гожусь. И не смотри на меня так!

— Да не ты, па! Ма никогда в жизни не возьмет от тебя денег, точно так же, как и от Р.Л… Для нее это вопрос принципа, понимаешь?

— Значит, Бог есть. — В голосе Дункана послышалось облегчение.

— Значит, мы должны найти кого-нибудь левого.

Кого-то, кого ма не знает лично. У тебя есть такой на примете?

— Гм-м… — опять протянул Дункан. — Я знаю одного человека, с которым у меня неплохие отношения. Его зовут Лео Флад, он как раз интересуется компаниями, от мелких до средних.

— Па! Ты просто блеск! Так пошли к нему! — Схватив тарелку, она придвинула ее к себе поближе, с жаром принявшись расправляться с едой. — Я от тебя просто тащусь!

— Не все так просто, радость моя. Давай-ка все по порядку. Сначала обсудим… Прежде всего нужно самим пощупать эти образцы.

— Считай, это у нас в кармане. — Аллилуйя хитро подмигнула отцу.

— Опять налет через окно? Девочка пожала плечами:

— Ведь получилось один раз, правда? Я заберусь туда и прихвачу парочку набросков, а потом так же выберусь обратно. — Она взмахнула подцепленной на вилку картофелиной. — Ма даже не успеет врубиться.

— Радость моя, я не могу поверить своим ушам! — потянувшись через стол, Дункан весело взял дочь за руки. — Ты просто чудо, ты знаешь об этом?

— Ой, брось! — Она выдернула руки. — Теперь ты начинаешь свихиваться, так, что ли?

— Ну что ты, вовсе нет, — радостно поторопился заверить ее Дункан. — Никогда в жизни не чувствовал себя более здоровым и счастливым. Кто бы мог подумать, что под этой маской разбойника с большой дороги скрывается мозг, который находится в постоянной работе!

— Да ладно. Ну? Ты будешь помогать, или мне катиться отсюда?

— Это шантаж, — слабо попытался возразить он.

— И все же? Я женщина отчаянная, па! — Аллилуйя демонстративно вздернула голову, одновременно наградив отца умиленным взглядом папенькиной дочки. Несмотря на вызывающую одежду и кричащий макияж, ее молящие глаза произвели на отца желаемый эффект. Казалось, она видит, как оттаивает, смягчаясь, его сердце. — Так ну же? — еще раз требовательно проговорила девочка. Он вздохнул:

— Это чистая авантюра — то, во что ты нас вовлекаешь. Но я помогу, сердце мое, обязательно помогу.

29

Роуда Брэкмэн, управляющая местным отделением Национального женского банка Северной Америки, оказалась тощим созданием, за тридцать с гаком, явно нацеленной на карьеру, что читалось во всем ее облике.

Прежде всего ее выдавала манера держаться, подчеркнуто оживленная, и акцентированно-деловитая речь. Да и одета она соответственно: традиционный темно-серый в тонкую полоску костюм, белая шелковая блуза с высоким воротником и серые туфли лодочки без каблуков.

Желание подчеркнуть профессионализм достигало в ней крайней степени: минимум косметики, покрытые прозрачным лаком ногти и полное отсутствие украшений. Единственной уступкой природе и самой себе казалась каштановая кипа волос. Прямые, доходящие до подбородка, с острой, как лезвие, челкой, ниспадающей на лоб, такая стрижка вошла в моду благодаря кинозвезде Луизе Брукс чуть ли не полстолетия тому назад. Правда, справедливости ради нужно заметить, что Роуда Брэкмэн, чуравшаяся легкомысленных развлечений, об этом факте даже и не подозревала.

К тому же, в отличие от Луизы Брукс, Роуда никогда не улыбалась. И к себе, и к банку, в котором работала, мисс Брэкмэн относилась с предельной серьезностью — и с минимальной человечностью.

— Привет! — жизнерадостно пропела Эдвина, энергично направляясь к столу с прикрепленной на нем крупной табличкой, где черным по белому было обозначено: „МИСС БРЭКМЭН". Идентичная табличка, только меньше размером, красовалась на груди обладательницы этого титула. Эдвина опустилась в кресло, предназначенное для клиентов, и закинула ногу на ногу. — Чудесный день, не правда ли?

Мисс Брэкмэн что-то фыркнула в ответ, как бы давая понять, что не относится к тем типам, кто радостно приветствует любое постороннее вторжение, лишь бы предаться праздной болтовне. Пристально изучив Эдвину, она неодобрительно поджала губы, а после того как, измерив посетительницу с головы до ног, оценила ее дорогую одежду, неодобрение это только усилилось.

Эдвина выглядела так, словно только что спорхнула со страниц журнала „Вог". Она отвела душу с роскошной косметикой, и губы ее, подкрашенные помадой фирмы „Копер Глейз", сверкали. На ней была желтая шелковая блузка с далматинским узором, черная юбка, небрежно запахивающаяся поверх обтягивающих эластичных леггинсов золотистого цвета, и красный бархатный платок с длинной розово-желтой бахромой от „Паломы Пикассо", который она накинула на одно плечо. На ногах — черные туфли на шпильке, отделанные золотом.

Эдвина прекрасно понимала, что для похода в банк наряд ее едва ли подходил. Ну так и что же? Во все прочие банки, куда она наведывалась за последние семь месяцев, чтобы попросить кредит, Эдвина надевала самый скромный и строгий костюм, и каков результат? Да никакого!

К своему великому смятению, она обнаружила, что симпатазирующий ей знакомый из „Анкор-банка" ее не понимает, что в „Кемикл-банке" опыт тоже не удался и что, независимо от того, что вам там обещает реклама, у нее нет — понимаете? нет! — ни одного единомышленника в „Чейз-банке".

Итак, потыкавшись наудачу во все другие кредитные заведения, она в конце концов решила: а что, если более современная и модная внешность даст ей лучший шанс? Прийдя к такому выводу, Эдвина закрепила свою позицию рассуждениями, что если кто и должен отнестись с симпатией к ее мытарствам и злоключениям, так это Женский банк. Сомнений тут нет.

И вот, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, принявшей облик мисс Брэкмэн с ее скучающим выражением лица, Эдвина начала ощущать подступающую тревогу.

— Всего несколько минут, — не слишком сердечно предупредила ее мисс Брэкмэн, утыкая нос в бумаги. — Сначала мне необходимо разделаться с этой бумажной волокитой.

Эдвина изо всех сил старалась удержать на лице ослепительную улыбку.

— Да-да, конечно, занимайтесь своими делами, — проворковала она, неспешным жестом как бы успокаивая собеседницу. — Мне абсолютно некуда спешить.

Когда обещанные несколько минут растянулись до получаса, Эдвина пожалела об этих последних словах. Наконец мисс Брэкмэн собрала бумаги, еще какое-то время аккуратно складывала их в стопочку, затем взглянула на нее.

— Итак, — начала она резко, — вы хотели меня видеть?

Интересно, а какого черта, по-твоему, я сижу тут все это время, подумала Эдвина, но вслух ничего не сказала. Попытка придушить этого монстра — хотя бы словами — едва ли поможет делу.

— Я просила о кредите под собственный бизнес, — сухо напомнила она. — На прошлой неделе. — Скулы уже начинало сводить от бесконечных высоковольтных улыбок. — Меня зовут Эдвина Дж. Робинсон.

Ни слова не говоря, мисс Брэкмэн потянулась куда-то вниз, плавно выдвинула ящик стола, вытащила оттуда тощее досье Эдвины и резко захлопнула ящик. Быстро пробежав глазами по страницам, она нахмурила брови, затем бросила досье на стол.

— Вам отказано, — проговорила она отрывисто, глядя куда-то в сторону.

Казалось, эти два слова убили в Эдвине последнюю надежду. Стараясь не выдать своих чувств и казаться бесстрастной, она поинтересовалась:

— И куда же мне теперь идти? Где просить помощи? У финансовых акул? — Затем немного снизила голос и спросила: — Вы могли бы объяснить мне, почему моя просьба отклонена?

Роуда Брэкмэн перевела на нее взгляд, устало вздохнув. Весь этот разговор — пустая трата времени. Бессмысленная трата ее драгоценного времени.

— Кредиты выдаются — или же в них отказывают — специальным советом директоров, как и в любом другом банке. Ну, а теперь будьте любезны, позвольте мне вернуться…

— Я еще не закончила, — перебила ее Эдвина, и подбородок ее упрямо взметнулся вверх. — Я должна кое-что для себя прояснить. Мне необходимо знать, по каким причинам мне отказали в займе?

— Что ж, мисс Робинсон, если вы сами не понимаете… Вы безработная. Другими словами, у вас нет дохода.

Эдвина сдерживалась изо всех сил, чтобы не сорваться.

— Главное, почему я обратилась за кредитом, — как раз для того, чтобы начать собственное дело. Такое, что обеспечило бы мне доход.

— Но это все очень неопределенно. Очевидно, вам не удалось убедить совет, что вы сумеете вернуть нам долг такого размера. Вот такова причина. Наш банк, как и любой другой, требует солидного ручательства.

— А что вы скажете о моей квартире? Разве это не убедительно? Она стоит почти полтора миллиона!

Но и эта тирада не произвела на мисс Брэкмэн впечатления. Напротив, только усилила суровое выражение ее лица.

— Возможно, это и так, но, судя по вашему заявлению, вам еще семнадцать лет платить по тридцатилетней закладной.

Ну вот, опять, подумала Эдвина. Еще одна ситуация, в которой нет победителей. Неужели ее начинание обречено на провал еще до того, как родится?

— В таком случае, мисс Брэкмэн, — сказала она, — будьте так любезны, дайте мне совет. Будь вы на моем месте, и вам понадобился бы кредит под будущее дело в том размере, в каком он нужен мне, как бы вы поступили?

Впервые на лице мисс Брэкмэн появилась самодовольная улыбка:

— Но я ведь не на вашем месте, правда?

Ах дрянь какая! Эдвина смотрела на нее во все глаза, потеряв от потрясения дар речи. Что ж, хотя бы одно совершенно ясно: ни совета, ни помощи от этого банка ожидать не приходится. И уж тем более от мисс Брэкмэн.

Сделав это открытие, Эдвина медленно поднялась со своего кресла, словно каменный истукан.

— Спасибо за помощь, — произнесла она с холодным достоинством, которым можно было только восхищаться. — Очень великодушно с вашей стороны уделить мне столько времени. — Затем, развернувшись на каблуках, спокойно направилась к выходу из Национального женского банка Северной Америки, стараясь не разрыдаться.

30

Из квартиры 35-Г несло дикой вонью. Запах разлагающегося тела был настолько силен, что пробивался сквозь закрытую дверь в покрытый коврами общий коридор здания. Запах этот проникал повсюду и чувствовался даже внизу, едва человек входил в лифт.

— О черт! — поморщился Фред Кочина, доставая из кармана платок и прикладывая его к носу.

— Вот так мы и узнали о происшествии, — пояснил молодой служащий в униформе. — Жильцы начали жаловаться управляющему на неприятный запах. Тот несколько дней не реагировал на их жалобы, тогда они в конце концов позвонили по 911. Окна открыты настежь — нужно проветрить все здание.

Кочина повернулся к Кармен Толедо.

— Похоже, зрелище предстоит не из приятных. Может, останешься снаружи? Подумай.

— Спасибо, шеф. Да только какой тогда из меня к черту полицейский? — Она тоже зажала рот и нос платком. — Давай кончать с этим.

Они вошли в квартиру. Это была просторная, выстроенная в виде перевернутой буквы „Г" студия на тридцать пятом этаже только что построенного небоскреба. Совсем недавно Кочина наткнулся на рекламу этого здания в „Нью-Йорк таймс мэгэзин". Реклама утверждала, что это „роскошь, ради которой не грех и умереть". Что ж, эти ребята из отдела рекламы как в воду глядели. Первая жертва уже есть.

Узкий коридор вел мимо платяных шкафов, выстроившихся в ряд в специальном алькове, к ванной. Остановившись, чтобы заглянуть внутрь, Кочина уткнулся носом в стену из розовых мраморных плиток с узкой, на одного человека, душевой кабинкой. С вешалки для полотенец свисали узенькие лосины — видно, их бросили туда сушиться. В углу свалены в кучу грязные полотенца, салфетки и белье. По мраморному туалетному столику раскиданы в беспорядке открытые баночки с засохшей косметикой, а на туалетном бачке красовалась напоминавшая размерами промышленную канистру емкость без крышки для кольдкрема. Пол был покрыт перемазанными в косметике салфетками „клинекс".

— Как это люди могут так жить — как свиньи, — опять пробормотала Толедо, не отрывая платок от носа. Она кивнула в сторону туалетного столика. — Косметика фирмы „Принсес Марчелла Боргезе". Ты знаешь, сколько она стоит, шеф? От тридцати до пятидесяти баксов. Я как-то покупала для сестры на Рождество. Она покачала головой, явно осуждая подобную расточительность.

На крошечной узкой кухне стойки были завалены грязной посудой и заросшими плесенью сковородками.

— Ну ты подумай только, — опять вздохнула женщина, — как можно так запустить все, имея посудомоечную машину?

Они прошли в гостиную, где уже орудовала, пытаясь отыскать хоть какие-то зацепки, группа детективов из отдела убийств. То и дело сверкала, шипя, вспышка на фотоаппарате полицейского фотографа. Ждали медицинского эксперта.

Стеклянные раздвижные двери, ведущие на балкон, были распахнуты, чтобы выветрился запах тлена. Грязная одежда была разбросана и здесь — свалена в кучу на розовато-лиловом, во всю комнату, ковре, свисала со спинок стульев, валялась в углу. Пластиковые чехлы, в которых возвращают из химчистки вещи, грудой навалены на блистающем стеклом и металлом обеденном столе, разодранные, как после грабежа. Заметив этикетку фирмы „Бергдорф", Толедо многозначительно взглянула на Кочину. Слова тут были ни к чему, все говорили ее глаза. Наконец-то начинало складываться представление об обитательнице квартиры, и Кармен принялась создавать ее облик. Еще немного, и они оба будут знать все, до последней интимной детали. Привыкнуть к этому невозможно, как невозможно и смириться. Казалось, только смерть давала полное представление о человеке.

Кочина заставил себя собраться: необходимо осмотреть тело Он подал знак Толедо, и оба двинулись в альковную часть комнаты, уходящую влево, где на софе, белой с рыжеватым рисунком, лежало, неестественно вывернувшись, обнаженное, в запекшейся крови, женское тело.

Первое, что поразило Кочину, это неестественное положение тела. Ноги жертвы были вытянуты в прямую линию и, казалось, склеены, а руки плотно прижаты к бокам — ну просто человек-торпеда. Вглядевшись, он потрясенно осознал, что софа вовсе не белая в рыжеватый рисунок, как он подумал вначале. Софа была снежно-белой. А рыжеватый рисунок оказался пятнами крови.

Засохшей крови. О небо! Кровь тут была повсюду. Он слышал, как где-то позади, уткнув лицо в платок, давится Кармен Толедо, героически стараясь удержать в себе завтрак. Он вынужден взвалить на нее это дело. А ведь даже он, тертый калач, едва дело доходило до трупов, чувствовал, как все в нем переворачивается.

Подавив подступившую к горлу желчь, он заставил себя более тщательно осмотреть тело.

Женщина была мертва уже несколько дней, может, даже больше недели: ее лицо посинело и раздулось до неузнаваемости от скопившихся газов. Масса диких, глубоких ран уродовала вздутые грудь и живот.

На голове жертвы не осталось ни волоска — сплошная тошнотворная масса засохшего мяса. Женщина была скальпирована.

Желудок Кочины подозрительно засигналил, сознание отказывалось работать. Только сейчас он увидел мух, привлеченных сладковатым запахом крови, жужжащих вокруг и роящихся над мертвечиной. Он дико замахал руками, чтобы разогнать их, и тут же увидел нечто еще более жуткое: в глазницах и ранах трупа копошились личинки. Эти дерьмовые личинки…

Этого даже он не в состоянии вынести. Кочина отвернулся, в ужасе прикрыв глаза. Несмотря на вонь, он вынужден был глубоко вздохнуть, чтобы прийти в себя, и обнаружил, что его колотит дрожь. Не удивительно — более мерзкое зрелище за всю его карьеру представилось ему лишь однажды, это были утопленники с раздувшимися, изъеденными рыбами телами, которые время от времени всплывали в Ист-Ривер и Гудзоне. Эта женщина напомнила ему об утопленниках — не хватало только рыбьих укусов.

Глубокий вдох дал ожидаемый результат — он почувствовал, что слегка расслабляется, напряжение куда-то уходит. Теперь можно двигаться дальше. Он наблюдал, как к софе подошел полицейский фотограф, чтобы снять тело с разных точек.

К тому, что произошло вслед за этим, не был готов ни один из них. Когда вспышка, зашипев, погасла, из-за спинки софы внезапно взметнулась темная тень и с воем ринулась на Кочину с Толедо. Вскрикнув от неожиданности, они бросились в разные стороны.

Совершив точное приземление на матрас, буквально в нескольких сантиметрах от трупа, существо, задрав согнутый хвост и приняв оборонительную позицию, жалобно мяукнуло.

— Да это кот! — Кармен протянула руку, чтобы погладить его. Нервно рассмеявшись, она качнула головой. — О Господи, я уж было поверила, что привидения существуют.

— Я тоже, — пробормотал Кочина. — Ч-черт, я едва из кожи не выпрыгнул!

Огромный полосато-рыжий кот устроился рядом с трупом и беззаботно принялся со смаком вылизывать лапу.

Кочина утомленно потер глаза. Похоже, эта неблагодарная работа действительно дает о себе знать. Реакция совсем не та. Он перепугался, как шестилетний пацан!

— Кто тут главный? — спросил он фотографа.

— Бен Сэскинд, — полицейский махнул в сторону раздвижных дверей. — Вышел на балкон глотнуть свежего воздуху.

Кочина отправился следом, радуясь возможности нормально дышать. На этой высоте воздух казался прохладнее, а ветер сильнее.

— Ну, что обнаружили?

Сэскинд стоял, облокотившись на перила, и тут же обернулся в его сторону:

— А что, похоже, что я что-то обнаружил? — В голосе его звучало недовольство, веко нервно подергивалось. На Бене был плохо подогнанный клетчатый пиджак, слишком большой для него, а отвороты брюк он использовал в качестве пепельницы. Сигарету изо рта он не вынимал, даже когда разговаривал. — Еще одна убитая девушка, вот и весь улов. Надо было послушаться жену и давно уже уйти на пенсию.

— Мне тоже. Ну?..

Сэскинд снова нервно заморгал.

— Ей двадцать четыре. Если бы не вонь да мухи, мы вообще могли бы ее не найти. Кто-то запихнул тело внутрь раскладывающейся софы. Приятно, а?

— Ч-черт! — Глубоко вздохнув Кочина отвернулся. Но это хотя бы объясняет неестественное положение тела. Он посмотрел вниз на реку, где медленно двигался против течения буксир с баржами.

— Ее звали Джой Затопекова, — продолжал свой рассказ Сэскинд. — Манекенщица. Никто в агентстве ее не хватился — она недавно взяла отпуск на две недели.

— Еще тот получился отпуск…

— Это ты мне говоришь? Укати она в Майами-Бич, была бы жива.

— Тебя послушать, Майами — решение всех проблем. Из какого она агентства?

— То ли „Форд", то ли „Эйлит".

Кочина кивнул. Вздохнув, Сэскинд загасил сигарету о поручень балкона, а потом наклонился и бережно поместил окурок в манжет своей правой штанины.

Кочина наблюдал за ним, не веря своим глазам.

— Все те же привычки, Бен? — Он покачал головой.

— Смотреть противно.

— Ты прямо как моя жена, — проворчал Сэскинд и снова вздохнул. — Ну ладно хватит, у нас еще полно работы.

Они вернулись в комнату и застыли, изучая труп.

— Вот и все, что мы пока имеем. — Сэскинд быстро заморгал. — Сейчас трудно в это поверить, но она была одной из „девочек с обложек". Ну, эти журналы мод и прочая чепуха. — Он мрачно качнул головой. — А теперь посмотри на нее только: исколота, изувечена, скальпирована… Вот и доказывай потом, что смерть не уравнивает всех и каждого.

Внезапно из-за угла, уводящего в узкий коридор, выглянула женская головка с горящим любопытством лицом, темным, как отполированное ореховое дерево, раскосыми кошачьими глазами, высокими скулами и львиной гривой черных волос. Совершенно экзотическое создание под метр восемьдесят ростом.

— Что тут происходит? — требовательно проговорила женщина, повышая голос.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул сотрудникам Сэскинд.

— Уберите ее отсюда!

— Да я тут живу, черт вас побери! — явно возмутилась красотка, стараясь высвободиться из рук двоих дюжих полицейских.

— Мы с Кармен займемся ею, — бросил Кочина, выводя вместе с Толедо в коридор темнокожую красавицу. В руках незнакомки он заметил синий чемодан с ярлыками. — Мадам, — вглядываясь в очаровательное лицо, мягко обратился он к незнакомке, потрясающей своим сходством с пантерой.

— Что случилось? — еще раз требовательно повторила женщина. — Что-то с Джой?

— Да, мадам, — тихо вымолвил Кочина. — Боюсь, что так. А вы кто?

— Меня зовут Оби Кьюти. Я живу вместе с Джой в этой квартире. Мы работаем в одном агентстве.

Кочина повернулся к Толедо.

— Позаботься о ней, Карм. Проверь, нет ли у нее друзей, где она могла бы провести несколько дней, хорошо?

— Забито, шеф. — Толедо явно не скрывала облегчения: такая возможность держаться подальше от отвратительной сцены смерти. — Пойдемте, мадам, — обратилась она к женщине. — Давайте я поднесу ваш чемодан. У вас есть знакомые, где вы могли бы остановиться? Друзья или, может быть, родственники?

— Эдгар… — задумчиво пропела в ответ чернокожая пантера. — Я не уйду отсюда без Эдгара.

— Эдгар?.. — недоуменно посмотрела на нее Кармен. — Ну да, Эдгар. Мой кот.

31

— Лично я, — сделала вывод Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж тоном школьницы, пока Р.Л. отпирал дверь величественного каменного особняка на Бикон-Хилл, который уже двести лет занимала его семья, — предпочла бы тот особнячок на крыше небоскреба, где ты жил раньше.

Он лишь пожал плечами в ответ.

— Когда умер отец, дом перешел ко мне. Нужно было либо переезжать сюда, либо продавать. Я выбрал первое.

Кэтрин стояла посреди темного паркета с раскинутым по нему узорчатым красным ковром, слегка выставив один локоть, чтобы вытянуть сигарету из пачки, и оглядываясь по сторонам. Просторный холл казался давяще массивным, а послеобеденное солнце вспыхивало огнями в рубиново-алых и сапфирово-голубых стеклах витражей по обе стороны входной двери, отбрасывая на нее разноцветные блики. Мрачные лица на портретах — предки Р.Л., одетые преимущественно в черные тона, которые лишь слегка оживляли узкие кружевные воротники, — уходили, подобно громадным, обрамленным в золото ступенькам, вверх по стене, вдоль лестницы из золотистого дуба.

— Кто-нибудь есть дома?

Он отрицательно покачал головой.

— Лесли навещает мать, а слуги сегодня отдыхают.

— Прекрасно! Значит, мы одни. — Она широко улыбнулась. Так что сейчас я что-то для нас приготовлю, а что — никого не касается. Покажи мне, где кухня, любовь моя.

Р.Л. удивленно посмотрел на Кэтрин:

— Вот уж не думал, что ты умеешь готовить. В глубине ее глаз серебром полыхнуло пламя.

— Ты еще многого обо мне не знаешь, — проговорила она срывающимся голосом. — Ну так где же?

— Кухня там, подальше. Последняя дверь. — Он указал ей в сторону длинного, со множеством дверей, коридора, уходящего далеко вглубь под лестницу.

Кэтрин кивнула.

— Предоставь все мне, дорогой, а сам поднимайся к себе и пока не показывайся. Я принесу нам кое-что наверх.

— Только не увлекайся, — предупредил Р.Л. — Я действительно не голоден.

— Успеешь проголодаться. — Кэтрин рассмеялась. — Потерпи немного, а там увидим. — Она довольно улыбнулась. — Я в одну секунду.

Она сдержала слово. Не прошло и пяти минут, как он услышал откуда-то со стороны лестничной площадки ее мягкий голос:

— Р.Л.! Где ты?

— На втором этаже, в конце коридора.

— Прекрасно! Продолжай говорить что-нибудь, и я отыщу тебя по голосу.

В просторной спальне приятный полумрак окутывал покоем и тишиной. Окна были наглухо задернуты темно-зелеными шторами с бахромой, и каждый раз, когда ветерок колыхал их, в комнату прорывались косые лучи солнечного света. Звуки большого города практически не долетали сюда, и тишину нарушало лишь жужжание попавшей в ловушку между двумя стеклами мухи, без устали бившейся в стекло.

Он услышал шлепанье босых ног о паркет и поднял с подушки голову. В дверном проеме возникла Кэтрин Гейдж, застыв там в полной истомы позе под Риту Хейуорт: одна рука простерта на дверной косяк, другая лениво упирается, приподняв плечо, на округлое бедро. Слегка прикрыв бесстыдные жадные глаза, Кэтрин внимательно следила за его реакцией.

Р.Л. молчал, ощущая некоторое смятение в груди. Кэтрин Гейдж, принцесса Бикон-Хилла, наследница чистой, без примесей, крови, ведущая отсчет от первых пилигримов с глубокочтимого корабля „Мэйфлауэр", судя по всему, где-то в генеалогическом древе имела все же парочку сомнительных предков. В данный момент на ней не было ничего, если не считать двух облаков взбитых сливок на груди с готовыми соскользнуть ярко-красными ягодинами вишни, сочившимися розовым соком, которые, судя по всему, изображали сосочки. Что касается нижней части ее туалета, она была решена несколько иначе: вязкая розоватая масса, тоже из взбитых сливок, но на этот раз намеренно смешанных с клубничным джемом.

— Ну как? — нетерпеливо проговорила она. — Что скажешь?

Первой его реакцией было желание рассмеяться.

— Что это на тебе? — усмехнулся он. Насмешка явно не входила в ее программу дня.

— Взбитые сливки, — призналась Кэтрин искренне, и голос ее слегка сорвался. Глаза ее ярко сияли. Указательным пальцем она медленно подцепила солидную порцию сливок с груди и демонстративно, как на сцене, принялась их слизывать. — М-м-м… — протянула она, запихнув палец в рот почти целиком. — Я собрала для тебя всю сладость жизни, Р.Л., — прошептала женщина как бы срывающимся от страсти голосом. — Ты только попробуй, какая вкуснятина! — Она бесстыдно хихикнула. — Просто пальчики оближешь, как любил говорить мой покойный полковник.

— Да я не сомневаюсь, — отозвался Р.Л., натянуто улыбаясь. — В твоем репертуаре есть еще подобные приемчики, которых я не знаю?

Она взглянула на него, прищурившись.

— Теперь ты надо мной издеваешься, — как бы подытожила Кэтрин. Нахмурившись, она принялась описывать пальчиком небольшие круги вокруг вишневых сосков. — Ну, давай же, Р.Л., поддразнила она. — Приступай…

Сделав шаг ему навстречу, она подхватила с груди еще порцию сливок и поднесла палец к его губам в торжественном акте самоподношения.

Плотно сомкнув губы, он попытался отвернуться.

— Черт! Да что же ты за ханжа! — воскликнула женщина, сверкнув потемневшими глазами, и сердито мазнула сливками по его сомкнутым губам, щекам и глазам — стараясь ранить, задеть, причинить боль.

Его рука взметнулась вверх со скоростью молнии. Сомкнув пальцы на ее элегантном тонком запястье, Р.Л. с силой отвел в сторону неподдающуюся руку, стараясь удержать ее так какое-то время, не дать дотянуться до себя.

— Давай-ка сначала кое о чем договоримся, — сказал он тихо. — Я не любитель мешать обед с сексом. Понятно? Одно я предпочитаю на тарелке, другое — в постели.

Она насупленно молчала.

— Так поняла или нет? — Он рассматривал ее почти печально. — Сделай любезность, напрягись, — посоветовал он бесстрастно. — Я не играю в эти идиотские штучки. Найди себе любителя таких забав, которому твои игры придутся по душе.

Кэтрин вызывающе вздернула подбородок.

— Если „эти штучки" тебе не по вкусу, тогда что же?

Он улыбнулся.

— Знаешь, самое основное. Мужчина и женщина. Отдаешь — получаешь. — Он немного помолчал и мягко добавил: — Любовь.

Она уставилась на него, не понимая, потом беззлобно сказала:

— Ты полное дерьмо.

Резко выпустив ее руку, Р.Л. оттолкнул женщину от себя. Она шагнула назад и, оступившись, опустилась на ковер, тяжело осев на бедра. Волосы упали на лицо, закрыв его. Какое-то время ему казалось, что она смирилась, готовая уступить. Затем, медленно подняв голову, Кэтрин поднесла руку к водопаду волнистых волос, убирая их с лица. Губы ее полураскрылись, она провела кончиком розового язычка по безупречным белоснежным зубам.

Р.Л. встал с кровати, не сводя с нее глаз.

— Ванная вон в том конце, — сказал он жестко, указав на дверь в другом конце комнаты. — Давай, быстро смой с себя всю эту дрянь, а потом убирайся отсюда.

— Ублюдок, — тихо и все так же бесстрашно уронила женщина. — Кучка вонючего дерьма. Мне нужно было предвидеть… — Она неожиданно хихикнула. — Больше ни на какой обед я с тобой не пойду, — как бы невпопад заметила Кэтрин и, словно в подтверждение этих слов, вскинула голову, вспомнив о чувстве собственного достоинства. Поднявшись с ковра, она направилась через комнату в ванную.

Р.Л. утомленно проводил ее глазами, даже не моргнув, когда она резко хлопнула за собой дверью. Этого он и ждал.

Он покачал головой, сокрушаясь собственной глупости. Да что с ним такое, черт побери? Настолько приспичило, что он кидается на первую же акулу в юбке?

Да нет же, это не так. Ему нужен сейчас не столько секс, сколько женское общество. Чтобы занять хоть чем-то свой ум, отвлечься от раздумий об Эдвине.

Какое чертовски глупое объяснение! Лицо его помрачнело. Расхлебывай вот теперь! В приступе самобичевания он нервно развязал галстук и снова завязал его как можно туже.

Эдвина застыла в задумчивости перед вертикальным мольбертом, легонько постукивая остро заточенным карандашом по зубам. Сердито прищурившись, она пристально вглядывалась в незаконченный набросок, сделанный пастелью, который начала еще вчера, — почти монашески скромное платье-джерси и накидка-болеро с капюшоном в ржаво-рыжую клетку. По иронии судьбы казалось, что фигурка-набросок ядовито-насмешливо поглядывает с листа бумаги на свою создательницу. Ни отрез клетчатого шерстяного полотна, ни мягко струящийся серый джерси, которые она намеревалась использовать в новой модели, и разложила теперь, аккуратно расправив, на рабочем столе, не давали ни зацепки, ни толчка ее мысли. Не помогали они и обрести душевное равновесие.

Было уже почти четыре часа. Она заперлась в своем кабинете, превращенном в ателье, едва вернулась домой после ужасной встречи с этой дьяволицей Брэкмэн. И чего она достигла за последние полтора часа? Ничего. Абсолютно, безоговорочно ни-че-го!

Эдвина с новой силой принялась постукивать карандашом по зубам. Если божественное вдохновение в ближайшее время так и не снизойдет на нее, тогда вся вторая половина дня, считай, пойдет псу под хвост. Превратится в еще один упущенный день. Главное заставить себя собраться с силами и вернуть творческую энергию после очередного провала с кредитом. Но как?

Где, ну где же эта искра божья? Неужели так уж трудно отрешиться от неприятностей и продолжать работать? Упорно работать. Взять, к примеру, Ван Гога — продолжал человек писать, да еще как, несмотря на то, что погряз в страшнейшей нужде. Или Бальзак. Разве те же самые неприятности помешали ему творить, создавая истинные произведения искусства? А что уж говорить о бедолаге Бизе? Ему вообще удалось произвести переворот в оперной музыке, сотворив бессмертную „Кармен", после чего, кстати, он почти тут же и умер. Да, все так… Эти гении справились с обстоятельствами, преодолев их. А если так, если они сумели работать в самых тяжелейших условиях, то почему бы и ей не последовать их примеру? Если же просто стоять тут, плача, стеная и жалея самое себя, — вот уж точно ничего не даст, кроме полной неспособности работать дальше. А ведь уже столько времени потрачено впустую. Времени! Совсем уж непозволительная роскошь!

Время, еще раз мрачно напомнила себе Эдвина, словно ей не приходилось вспоминать об этом двадцать раз на день, — это деньги.

Закинув за голову сплетенные пальцы, она заставила себя сосредоточиться на наброске. Она всматривалась в него так напряженно-пристально, что бумага поплыла перед глазами, отяжелевшими от слез.

— Проклятье! — пробормотала она. — Проклятье, проклятье, проклятье… — Эдвина прищурилась, стараясь вернуть расплывшийся контур в поле зрения, и еще какое-то время продолжала изучать его. Эскиз казался настолько обманчиво простым — комплект одежды, рожденный в ее сознании, — и все же была в нем и собственная простота, почти архитектурная чистота линий, превращавшая этот эскиз в прекрасно разработанный туалет. Нет, поправила она себя, не просто прекрасно разработанный. Если говорить правду, замысел просто потрясающий. Восхитительный. Невероятный. Да, именно невероятный. Сомнений нет: если бы она, профессиональный покупатель модной одежды, увидела такой наряд в витрине магазина, соблазн поддаться искушению и тут же купить его был бы непреодолим. А это ли не доказательство качества?

Конечно, доказательство. Так, и не иначе. Но почему же тогда она не может работать дальше? Не может завершить начатое?

Эдвина снова тихо застонала. Где, ну где взять ей силы, когда гнетет сознание ненужности и чувствуешь, что истощена, а потому проиграла? Да уж, в таких обстоятельствах не выдюжит и неунывающая Полианна.[7] И все же самое время сейчас ухватить быка за рога и смело взглянуть в лицо обстоятельствам. Ведь если не верить, что коллекция одежды Эдвины Дж. Робинсон может стать реальностью, может занять свое место в салонах роскошных магазинов, тогда зачем вообще работать, тратя столько сил и энергии?

Тяжело вздохнув, она качнулась в кресле из стороны в сторону. Деньги, деньги… Почему все всегда сводится к столь прозаичной и нетворческой, но абсолютно необходимой субстанции?

Черт бы побрал эту ее жажду творчества, мысленно прокляла себя Эдвина и снова впилась глазами в набросок на мольберте.

Гора родила мышь… Она создала пустоту.

Эдвина неподвижно застыла в кресле. Даже подняться с него — эти героические усилия ей сейчас не под силу. Мрачная, унылая реальность, усиленная депрессией, повергли ее в полное оцепенение. Какой же она была дурой! Собственная дизайнерская фирма! Собственное имя! Какая непростительная, детская самонадеянность!

Нужно признать, старушка, жестко сказала она себе, что проблема тут не только в деньгах. Не только в человеке, который хотел бы вложить их в твою затею. Цель куда глубже — внедриться в одну из самых эфемерных сфер на земле, сопряженных к тому же с провалами. Задумайся над этим! Несмотря на постоянное внимание и шумиху, раздутую средствами массовой информации, на все внешние признаки успеха и ослепительный взлет, даже дом Кристиана Лакруа — подумать только! — потерял четыре с половиной миллиона долларов в течение одного только первого года работы. А Стефен Спруз? А Дэвид Камерон? Только вспомни, что с ними случилось! И список этот можно продолжать до бесконечности. Ей лучше, чем кому бы то ни было, известно, что даже самый одаренный модельер-дизайнер, чьи коллекции пользовались потрясающим успехом, в одно мгновение может потерять все свои деньги.

Так что открой глаза, детка. С чего это ты решила, что миру нужен еще один модельер?

Эдвина сидела в кресле, как каменный истукан, чувствуя, что кровь стынет в жилах.

И еще одно важное обстоятельство, продолжала лихорадочно работать ее мысль. Откуда в ней такая уверенность в своей гениальности? А если окажется, что она — самая обыкновенная посредственность? К тому же самовлюбленная и самонадеянная, не умеющая увидеть, что в ней нет тех качеств, которых требует от своих служителей сфера моды?

Нет, необходимо остановиться, прекратить эти убийственные рассуждения. Эдвина устало потерла лицо руками. Нужно попробовать взглянуть на ситуацию более рационально, по-деловому. Может быть, необходимо сравнить собственные идеи с теми, что уже были на рынке раньше, посмотреть, могут ли они состязаться с ними? Вот это уже неплохая мысль! Под это дело не грех даже чуточку передохнуть и… Но нет, на то, чтобы вернуться к началу семидесятых годов, а то и в шестидесятые, уйдет уйма времени. Она должна отследить успехи, а еще более важно — неудачи различных коллекций одежды и различных дизайнеров, постараться понять, кто и что было снесено на обочину, а если получится, постараться и выяснить почему. По крайней мере, так у нее появится более прочный шанс не повторить чужих ошибок. Ведь не секрет, что на каждое королевское имя, будь то Ральф Лорен, Валентино или кто-то еще, приходится по дюжине вундеркиндов, взлетевших на мировые подмостки лишь для того, чтобы безжалостные законы выживания, действующие в мире моды, смели их, не оставив и следа.

Без суеты, лишь горестно вздыхая время от времени, Эдвина принялась расхаживать по комнате, снимая с встроенных книжных полок модные журналы и раскладывая их стопками вокруг себя. Спустя какое-то время в комнате вырос Манхэттен в миниатюре, со своеобразными неустойчивыми небоскребами, доходившими ей до груди, — кипами журналов. Может, лучше расположить их по-другому? Она осторожно переложила их, перестраивая Манхэттен в Стонхендж.[8] Вот так-то лучше. Определенно лучше. Подобно жрице их высшей касты, Эдвина уселась в центре своего ошеломляющего бумажного храма, скрестив ноги. Потянувшись, она сняла верхние журналы из каждой стопки, образовав из них новую, поменьше: сюда вошли только апрельские выпуски журналов за 1989 год.

Итак, она полностью готова к их изучению. Взяв в руки верхний журнал из новой стопки, Эдвина церемонно водрузила его на колени и принялась листать. Конечно же, это мог быть только „Вог". Какой же еще журнал может позволить себе немыслимое количество страниц — 564! Эдвина медленно, страница за страницей, листала журнал. За „Вог" последовал „Харперз базар", затем „Elle".

Так постепенно, шаг за шагом, она выстраивала в ряд образцы одежды грядущих сезонов, обретающих, наконец, четкий визуальный ряд. Где-то в глубине ее души что-то дрогнуло, сдвинулось, сначала едва заметно, словно легкое порхание колибри, постепенно набирая мощь, как могучие взмахи воронова крыла. Если она не ошибается — а похоже, что нет, — то, о чем она лишь догадывалась, оказалось правдой.

— Ты знаешь, старушка, — изумленно пробормотала она, — а твои модели вовсе не так уж и плохи!

Прошло еще полчаса, и Эдвина еще раз сменила представление о собственных разработках, гордо выпрямившись и расправив склоненную вперед спину.

— Неплохие, черт возьми? — проговорила она с благоговейным ужасом. — Да они просто отличные! — Голос вдруг упал до шепота. — И в самом деле, они куда лучше, чем большая часть этих! Похоже даже… Да я ничуть не хуже самых лучших из них! Билл! Оскар! Антонио! Ого-о!

Эдвина попыталась унять охватившее ее волнение. Грозит ли ей перспектива быть снесенной к обочине мощным потоком? Так ли она хороша? Или же это самообман, и хороша она только в своих же глазах?

Она сделала глубокий вдох, затем медленно и шумно выдохнула. Вот тут-то и скрыта основная трудность творчества — это всегда процесс одиночек, годящийся лишь для отшельников, а не для любителей бурной жизни и развлечений. Постоянные сомнения то и дело выливаются в раздражение, злость и зависть. Может быть, именно поэтому даже самым одаренным модельерам нужны единомышленники, с которыми можно было бы поделиться идеями. Потому-то рядом с Валентино всегда Джанкарло Джаметти, а с Ивом Сен-Лораном — Пьер Берже и Лу Лу Клоусовски. Интересно, а с кем делит радости и печали Оскар де ла Рента?

Ей тоже необходим единомышленник. Соратник, готовый сочувственно выслушать ее и критически оценить сделанное. Друг, который мог бы дружески хлопнуть ее по плечу или сказать слово поддержки, когда необходимо…

Эдвина резким движением вскинула голову, глаза ее распахнулись. Есть такой человек. Именно тот, что ей нужен! Господи, как же ей сразу-то не пришло это в голову? Подумать только — она еще его избегает! А он куда лучше нее знает и торговую конъюнктуру, и что продается, и как… По крайней мере должен знать, учитывая его давний опыт работы в розничной торговле.

И тут Эдвина поймала себя на другой мысли, промелькнувшей где-то глубоко-глубоко.

Образцы одежды с ее именем, полка за полкой, в одном из самых крупных универмагов страны…

Внезапно возникший перед глазами образ казался настолько реальным, что ей пришлось как следует тряхнуть головой, чтобы вернуться в действительность.

Не помогло. Небольшой кабинет с встроенными книжными полками превратился, казалось, в просторное, залитое солнцем пространство. Она видела сияющие серебром змейки эскалаторов, медленно двигающиеся вверх-вниз, унося нагруженных покупками покупателей… Кожей, всем телом ощущала электризующую энергию предвкушения и бодрящую радость самой покупки…

Словно во сне, наблюдала, как жадные руки перебирают стеллажи с роскошными туалетами — пальто, юбки, платья… Каждый следующий образец прекраснее, чем предыдущий… Каждый — с ее собственным скромным ярлыком.

По спине пробежал холодок волнения. Разве Р.Л. не предлагал ей свою поддержку? Предлагал, правда, уже давно. Но разве не повторял он это свое предложение несколько раз подряд?

Нет-нет, она не может этим воспользоваться. Здесь уже задета гордость. Или принципы.

Не может? Должна! Должна воспользоваться. Вынуждена. Что же делать, придется подавить эту непозволительную сейчас роскошь — собственную гордость. Что для нее важнее? Моделирование? Уверенность в собственных силах? Или гордыня? Тогда в чем же дело?

Давай же, решайся! Сделай этот шаг!

Еще раз глубоко вздохнув, Эдвина дрожащими пальцами потянулась к телефонной трубке и, подняв ее, набрала одиннадцать цифр — номер бостонского кабинета Р.Л.

— Кабинет мистера Шеклбери, добрый день, — послышался в трубке отдаленный голос.

— Привет. Это Сэлли?

— Да, мадам, — отозвалась секретарша.

— Это Эдвина Робинсон. Он у себя?

— Прошу прощения, мисс Робинсон, но его нет. Нет?

Сердце Эдвины екнуло.

— А-а, — протянула она, — понятно… Вы не могли бы сказать, он должен вернуться сегодня в офис или уже нет?

— Извините, но он ничего не сказал мне.

— Что ж, в любом случае спасибо… Попробую позвонить ему домой.

— Мисс Робинсон, может быть, лучше…

Но Эдвина уже успела нажать на рычажок и тут же начала быстро набирать номер домашнего телефона Р.Л.

— Ну, пожалуйста, окажись дома, — вслух умоляла она, горя нетерпением услышать его голос и поговорить с ним о своих перспективах, взволнованная предстоящим разговором до глубины души. Одна мысль о том, что можно позвонить Р.Л., бодрила, вселяла надежду. Она почувствовала, как сваливается с плеч гнетущий, пригибающий к земле груз забот и опасений. Глупо даже думать об этом, это полная чепуха, но Эдвина почувствовала, будто вдруг стала моложе.

Первый звонок, раздавшийся в доме Р.Л., можно сравнить по ощущениям лишь с впрыскиванием мощной дозы адреналина в кровь.

32

Высоко подняв голову, на которой, подобно башне, возвышался тюрбан из белого махрового полотенца с вышитой на нем монограммой Р.Л.Ш., Кэтрин Гейдж вышла из ванной, роняя на пол капли воды. Еще одно полотенце с теми же инициалами было обернуто вокруг ее тела наподобие саронга в стиле Дороти Леймор. Остановившись перед Р.Л., она намеренно неспешно развязала полотенце и принялась медленно вытираться.

Р.Л. наблюдал за ней, не говоря ни слова. Казалось, представление это будет длиться вечность, чтобы перейти во второй акт — одевание. Предметы ее туалета Р.Л. подобрал внизу и на лестнице, пока Кэтрин была в ванной. Сейчас каждым своим движением женщина словно старалась подчеркнуть, что ей спешить некуда.

Присев на кровать, Кэтрин подняла прекрасно вылепленную ногу и, не сводя с него глаз, томно прикрытых веками, неспешно принялась натягивать, аккуратно расправляя на икрах, эластичный чулок.

Р.Л. едва сдерживал раздражение, рвущееся из груди наружу. Не может она поторопиться, что ли? Кэтрин принадлежала к чужой жизни. Смертоносное создание, пожирательница мужчин, столь же ненасытная в сексе, как сказочные чудовища, проглатывающие без разбору все, что попадается на пути. Он совершил ошибку, впустив ее в дом. Колоссальную ошибку. Возможно даже, грустно признался себе Р.Л., самую непоправимую. Хотя нет, самая ужасная произошла четырнадцать лет назад, когда он позволил Эдвине прервать их отношения. Теперь он знал это точно: именно тогда он допустил самую страшную ошибку в жизни. Он должен был действовать, должен был помешать ей, ни в коем случае не позволять Эдвине ускользнуть.

Заложив руки в карманы, Р.Л. принялся нетерпеливо мерить шагами спальню: так вольный и сильный зверь, насильно загнанный в клетку, мечется из угла в угол, пытаясь найти выход.

— Умоляю тебя, прекрати эти бесконечные хождения, дорогой, томно протянула Кэтрин, натягивая на плечи лямки бюстгальтера. — Почему бы тебе не посидеть немножко спокойно?

Он словно не слышал ее слов, и женщина продолжила сражение с бюстгальтером, пытаясь застегнуть его на спине, прежде чем надеть чашечки на грудь.

Телефонный аппарат, стоявший рядом с постелью, прорвался легкой трелью. Р.Л. автоматически остановился, взглянул на телефон, полуобернувшись, но не сделал и попытки пересечь комнату и ответить на звонок. Когда рядом с ним сидит эта женщина… Ну нет! Кто бы то ни был, придется ему перезвонить в другой раз. В данный момент главная его забота — выставить из дому Кэтрин, а до тех пор все остальное пусть подождет.

Едва заметно усмехнувшись, Кэтрин с кошачьей грацией потянулась к телефону, насмешливо поглядывая на него; ее длинные пальцы зависли над аппаратом.

— Пусть звонит, — коротко бросил он. Приподняв насмешливо бровь, она уронила руку, подхватывая трубку.

— Квартира Шеклбери, — проговорила она хрипло.

— Кто говорит? — Минутку Кэтрин помолчала, прислушиваясь. — Кто? О-о, я стра-ашно извиняюсь, дорогая, но он… ну… — Метнув через комнату взгляд на Р.Л., она бесстыдно подмигнула ему. — Сейчас он никак не может взять трубку. Вы не могли бы подождать, пока я уйду? Я почти совсем уже одета… Да-да, я передам ему, что вы звонили… Вы, кажется, сказали, что вас зовут Эдвина?

Р.Л. вскинулся, словно ошпаренный кипятком.

— Дай мне трубку! — громыхнул он и рванулся через комнату. Однако Кэтрин увернулась, ловко скользнув в сторону.

— Нужно спешить, дорогая, тигр пробуждается вновь! — быстро бросила она в трубку и потянулась к рычажку, чтобы опустить ее.

Р.Л. удалось перехватить трубку.

— Эдс! — в отчаянии взревел он. — Э-э-дс-с!..

Поздно. С таким же успехом можно взывать, умоляя, в пустой тоннель! Внезапно его прошиб холодный пот: случилось непоправимое. Он слышал, как щелкнул, отключаясь, аппарат на другом конце, громко и окончательно, словно захлопнувшаяся за преступником тюремная дверь.

Вначале накатила злость.

— Будь ты проклят, Р.Л. Шеклбери! — Эдвина швырнула трубку на рычаг. — Чтоб тебе провалиться ко всем чертям!

Вот ведь ублюдок! Самец безмозглый! О Господи, ну почему мужчины не могут думать головой? Почему голова у них вечно отстает, уступая первенство тому, что в штанах?

Затем подступила боль.

Она зародилась глубоко внутри, под сердцем, и, нарастая, прорвалась наружу, подобно пузырькам воздуха в стакане с водой, вылившись в громкий, печальный стон. Слезы набежали на глаза; и Эдвина судорожно заморгала, стараясь удержать их и утирая запястьем внезапно повлажневший нос. Так она и стояла долгое время — опустив плечи и не в силах унять дрожь. Грудь судорожно вздымалась, а внутри такой холод, такая опустошенность… Выхолощенная, использованная и списанная за негодностью оболочка…

„Мне бы хотелось, чтобы ты осталась и провела здесь ночь…" Эти слова он сказал ей в ту первую ночь, которой предшествовал этот жуткий ужин у де Рискалей.

„Эдс, малышка, я люблю тебя. Ты нужна мне…"

Это он шепнул ей, подхватив на руки, когда их слов-то магнитом притянуло друг к другу.

„Ты разведена, я разведен… Мы оба свободны. Эдс! Даже наши дети нашли общий язык! Почему бы и нам не сделать решительный шаг? О, Боже всемогущий, если бы ты знала, как я тебя люблю!"

Слова оглушали, гремели в сознании, заполняя полностью все ее существо.

Лжец!

Слово взорвалось, подобно бомбе.

Резким движением вскинув руку, Эдвина со всей силой обрушила ее на ближайшую стопку журналов. Башня из номеров „Вог" качнулась из стороны в сторону, как небоскреб при землетрясении, прежде чем рухнуть на стоящую поблизости стопку „Харперз базар". Те, в свою очередь зашатавшись, начали оползать на английские выпуски „Вог", увлекая их за собой.

Медленно, как костяшки домино, журнальный Стонхендж рухнул, погребая под собой еще устойчивые стопки журналов и превращаясь в колоссальные и почему-то успокаивающие бумажные руины.

33

День выдался на редкость утомительным. Утром доктор Дункан Купер был занят на операциях, выпрямляя носы и подтягивая кожу на лице, после чего его настигли трое стационарных больных и двое бывших пациентов.

После обеда он поколдовал над скулами одной пациентки, удалил татуировку у другой, провел дермабразию и липосакцию, а в промежутках успел проконсультировать двух будущих пациентов по поводу предстоящих операций.

Единственный отдых за весь день — это часовой перерыв на обед с дочерью да плюс еще минут двадцать до того, когда по дороге он заскочил в Центральный парк, чтобы увидеть Билли Дон.

Стоит ли удивляться, что он выжат как лимон? И все же не настолько, чтобы отказаться от свидания с Билли. Да ни за что на свете! Чтобы устоять перед этой женщиной, нужно быть либо безмозглым идиотом, либо голубым.

Рабочий день все же кончился, и Дункан добрые сорок минут провел в ванной комнате на втором этаже своего дома, примыкающего к больничному корпусу. Забираясь под душ, он весело что-то насвистывал, затем подправил и пошлифовал пилочкой и так безупречные ногти. Еще раз тщательно побрился — уже второй раз за день — и похлопал по щекам ладонью, втирая дорогой лосьон. Удивил сам себя, выволакивая на свет Божий все эти баночки-скляночки с туалетными принадлежностями — подарки от бывших подружек на Рождество и ко дню рождения, — которыми до того ни разу не пользовался. Задумался о том, не поменять ли стрижку, и долго изучал свое отражение в огромном, в полный рост, зеркале, разглядывая со всех сторон, выпячивая грудь и поворачивая торс то в одну, то в другую сторону. Надолго задумался над тем, как выкроить время на занятия спортом, попытался переключиться на посторонние темы, не относящиеся к предстоящему свиданию, — все впустую. Мысли были заняты одним.

Билли Дон. Звезда сезона. Что в ней такого, что заставляет его парить в облаках, опьяняя? Может, ее невинность, тот совершенно невероятный, но тем не менее истинный факт, что она не знает степени своей красоты? Или внутренний магнетизм, обаяние, присущее ей одной умение дать мужчине почувствовать, что он — единственный на земле?

Он готов летать, кружиться в танце. Похоже, что ему принадлежит мир!

Прошагав в гардеробную, Дункан еще добрых три четверти часа посвятил одежде, которой раньше не интересовался. Как правило, он одевался минут за пять, не больше. Но — как правило — ему не грозило свидание с Билли Дон. Эта девушка достойна особой тщательности, даже в манере одеваться. И вообще достойна большего. Может, Тома Круза. Или Мела Гибсона.

Да ладно, забыли. Дункан Купер тоже сгодится. Он примерил четыре костюма и отверг шесть рубашек, прежде чем остановить свой выбор на серо-голубом двубортном шерстяном пиджаке, серых габардиновых брюках, кашемировой рубашке-поло цвета темной бирюзы и легких серо-голубых мокасинах на тонкой подошве. Никаких галстуков! Сегодня ему хочется выглядеть слегка беспечным. И неотразимым.

Итак, спустя полтора часа, благоухающий и разодетый, он легким упругим шагом и умеренно беспечной походкой спустился в гараж к машине.

С того самого момента, как он купил жилой дом рядом с клиникой, Дункан Купер наслаждался редкой для Нью-Йорка роскошью — прекрасным личным гаражом, который вскоре и обновил, купив себе ярко-красный „феррари" новой модели. Сейчас, опускаясь на переднее сиденье, он взглянул на часы. Дорогие, от „Булгари", и, по сегодняшней моде, из нержавеющей стали, а вовсе не золотые, свидетельствующие о кризисе середины жизни, — они показывали, что Билли Дон ждет его только через полчаса, не раньше. Почему бы немного не покрутиться по округе, пока есть время? Размять затекшие мускулы. И правда, почему бы и нет?

Он довольно втянул носом воздух: от „феррари" пахло тонкой перчаточной кожей и высокооктановым бензином. Очень мужественный запах. Низкое сиденье позволяло смотреть на дорогу с особого ракурса — на уровне сигнальных огней.

У-ух! Одно легкое касание педали газа — и, взревев, как тигр, автомобиль рванулся с места.

Волна эмоций, захлестнувших Дункана, была сравнима разве что с оргазмом. Мощь, сила, натиск, слившиеся воедино в стремительном броске.

Повернув направо, он двинулся в сторону Мэдисон-авеню. Он физически чувствовал мотор, приводящий в движение безупречную ходовую часть, и широко улыбнулся. Его обычно мягкие, полные тепла глаза светились демоническим пламенем. Вот оно! Замкнутый в панцирь из стекла и металла, как в доспехи древнего рыцаря! Дункан воткнул в магнитофон кассету с песнями Дженис Джоплин.

На углу 72-й улицы и Лексингтон-авеню, пока он ждал зеленого огня светофора, какая-то роскошная брюнетка, восседавшая на заднем сиденье стоявшего рядом такси, откровенно поедала его глазами. Он весело улыбнулся ей во весь рот, подмигнул и, в тот самый момент, когда свет сменился на зеленый, сорвался с места подобно ракете.

Джеки Стюарт с ума сойдет от зависти! Он весело подпевал певице, чувствуя себя королем улицы, властителем асфальтовых джунглей. Нет, все же нужно признаться: сидеть за рулем „феррари" — почти такое же наслаждение, как заниматься любовью.

Но только „почти"!

А может, я старею, мелькнула вдруг беспокойная мысль. Может, этот автомобиль — игрушка, которая необходима, чтобы справиться с кризисом среднего возраста? Стальной пенис?

А-а, пусть все катится в тартарары! Он в восторге от этого автомобиля, а вся прочая ерунда, навороченная по этому поводу свихнувшимися аналитиками, его не волнует. Пусть нытики и зануды перебирают его по косточкам — он всегда жил своим умом. И вовсе не намерен меняться сейчас.

День и вправду выдался на редкость утомительным. Утром Ширли Силверстайн, она же Билли Дон, провела студийные съемки для рекламы нижнего белья фирмы „Мейденформ".

После обеда — съемки на открытом воздухе в Центральном парке для журнала „Вог" Затем Олимпия увезла ее на встречу с директором рекламного агентства „Финк, Сэндс энд Сэндерс", где присутствовал также Фриц Стайнерт, вице-президент фирмы „Мистик косметикс".

В промежутке между этими мероприятиями ей пришлось встретиться с редактором журнала „Вог", а также с художником с какой-то фабрики по производству кондиционера для волос.

Единственный отдых за все это время — те несколько минут, во время которых к месту съемок подъехал Дункан Купер. Вместо обеда за весь день — банка обезжиренного йогурта, проглоченного на ходу.

Ноги ее гудели — еще бы, провести на съемках весь день! Шея ныла от бесконечных часов, когда приходилось старательно вытягивать ее как можно больше, принимая ту или иную позу, губы сводило от чередования сияющих, во весь рот, улыбок, до обольстительных „губок бантиком".

Стоит ли удивляться, что Билли Дон едва держалась на ногах и все же не настолько, чтобы пренебречь свиданием с Дунканом Купером. Ничто — ну разве что взрыв атомной бомбы — не заставит ее отменить свидание! Располагающая внешность, сильный характер, эти влажные задумчивые глаза, крупная голова с очаровательными завитками упрямых светлых волос — да о чем еще может мечтать женщина! И все это природа совместила в одном уникальнейшем экземпляре! Уж если Дункан Купер не сказочный принц, тогда кто же? А если еще вспомнить, что прошлой зимой, когда она представляла собой разбитую и покалеченную куклу, именно он помог собрать ее воедино…

Рабочий день подошел к концу, и Билли Дон поспешно бросилась домой, в высотный дом на Восточной 60-й улице.

Еще открывая дверь, она услышала призывный трезвон телефона. Ну и пусть себе звонит — она никаких звонков не ожидает, к тому же включен автоответчик. Кто бы это ни был, придется ему оставить ей сообщение. У нее сейчас куда более важное дело — подготовиться к свиданию с Дунканом Купером.

Плавно прошествовав в ванную комнату, она с удовольствием занялась собой, жмурясь и мурлыча от удовольствия. Принимая душ, что-то напевала себе под нос, продолжая мурлыкать какую-то мелодию, сушила и укладывала длинные, до пояса, волосы. Что-то весело насвистывая, шлифовала и покрывала лаком длинные, безукоризненно ухоженные ногти. И, лишь удаляя волосы с длинных стройных ног, сосредоточенно замолкла: процедура уж очень серьезная.

Кончив прихорашиваться, добавила к созданному образу последний мазок, слегка похлопав прохладными пальцами с нанесенными на них духами за ушками, а также в углублении между маленькими грудями. Внимательно оглядела себя в зеркало, прежде чем одеться. Как обычно, осталась слегка недовольна: уж слишком худощава. Покрутила головой, подумав, не сменить ли прическу. Застыла неподвижно, задумавшись: может, попробовать косметику поярче? В конце концов отказалась и от этой мысли и попыталась хоть как-то отвлечься от предстоящего свидания… Куда там!

Все равно что выиграть „джек-пот" в „Лотто", и тут же забыть об этом.

Глаза ее сияли, грудь вздымалась в волнении от предстоящей встречи.

Дункан Купер, доктор медицины — о-о-о… Господи, да что в нем такого, что при одной мысли о нем все в ней переворачивается, а по спине пробегает леденящая и одновременно обжигающая дрожь? Может быть, дело в его потрясающей естественности, в том, как умело справляется он со всем, что его окружает? Или в природном тепле, в той искренной нежности, с какой он смотрит на нее, заставляя думать, что она — единственная из существующих на земле женщин?.. А впрочем, какая разница? Важно одно — она готова раскинуть в стороны руки и кружиться, кружиться в танце, теряя голову… Господи, да есть ли кто-нибудь счастливее нее?

В спальне, распахивая дверцы платяного шкафа, Билли вдруг почувствовала, как радостно-приподнятое настроение покидает ее. Горы тряпья — чистого и отутюженного, чистого, но не отутюженного, просто несвежего — обрушились на нее, грозя завалить с головой. Охнув от неожиданности, девушка отскочила в сторону, спасаясь от тряпичной лавины, и теперь застыла в оцепенении, изумленно уставясь на нее. Ничего! Ничего, кроме груды металлических вешалок. Тревожно пустых вешалок. Да как же это возможно? Она ударила себя ладонью по лбу: вот ведь тупица! Все предыдущие дни она была настолько занята, что начисто забыла отправить в химчистку вещи! Собиралась сделать это изо дня в день, каждый вечер обещая себе: завтра непременно, и каждый день что-то мешало, отвлекая.

И вот результат: оказаться в одном из самых дорогих ресторанов в таком виде, словно ее корова жевала! И это там, где яркий свет зажженных свечей выхватывает, подчеркивая, каждую морщинку на платье, складку или пятно! Дункан сочтет ее неряхой и будет совершенно прав!

Слезы готовы были вот-вот брызнуть из глаз. Билли опустилась на колени и судорожно принялась разгребать груды одежды. Где-то в этих завалах должно же быть хоть что-то, что можно надеть! Она вытягивала одну вещь за другой — платья, юбки и брючки, но чем дольше копалась в них, тем сильнее становилась охватившая ее паника.

Отчаявшись, она присела на корточки и, горько закусив губу, задумалась. Что она наденет? Несколько разрозненных чистых вещиц, выуженных из этой груды, — вот и весь улов. Правда, то, что удалось откопать, относилось к одежде, которую Билли называла „и в пир, и в мир", — удобная, не требующая утюжки, которую она надевала, отправляясь на съемки, и которую в один момент могла скинуть с себя и тут же надеть снова. С другой стороны, эта одежда совсем не годится к сегодняшнему случаю свидание требует чего-то более романтического! Нет, ни один из ее туалетов ее не устраивает. Чего уж здесь говорить о настроении… Несмотря на астрономически высокие доходы, которые появились у нее в последнее время, гардероб она порядком запустила. Нужно самым серьезным образом над этим подумать. Хотя чего ж удивляться, разве она так уж часто куда-то выходит? Ну, бегала в кино, выбиралась изредка на какую-то вечеринку, забредала иногда в ресторан по соседству… Вот и все развлечения. Так уж сложилось. К тому же, когда ты целыми днями занят примеркой и демонстрацией одежды, пусть даже самой прекрасной в мире, понятно, как хочется забыть об этой суете, придя домой. Дом — это место, где можно закатать рукава рубашки и штанины брюк и расслабиться. Сейчас, может быть, впервые задумавшись над этим, Билли вдруг поняла, что у нее совершенно особый подход к одежде. Каждый раз, переодеваясь, она ждет, чтобы ей за это заплатили. Или почти каждый…

Она с отвращением взглянула на скомканную блузку и швырнула ее в сторону. Если перефразировать старую поговорку, и есть куда пойти, да не в чем. Вот ведь незадача!

Билли с новой силой принялась разбирать груду одежды. Платья и юбки порхали в воздухе, перелетали через голову и бесшумно планировали на ковер. О Боже! Ну где же эта таинственная фея-крестная из детской сказки? Сейчас, когда она нужнее всего, ее и нет! Неужели ее желание — получить в подарок один-единственный нарядный туалет для выхода — так уж неисполнимо? Право же, Дункан Купер достоин того, чтобы на его руку опиралась прекрасно одетая женщина.

В конце концов она остановилась на узеньких зеленоватых брючках, коротком черном платьице с широкими бретелями на плечах, свободной тунике из лилового бархата, натягивающейся поверх, и удобных босоножках без каблуков.

Придирчиво оглядев себя в большое, во весь рост, зеркало, Билли решила, что выглядит не так уж и плохо, учитывая все обстоятельства. Да что уж там — нищие не выбирают. Хорошо ли, плохо ли — иного выхода у нее нет.

Остается только надеяться, что Дункан не будет слишком разочарован.

Раздался звонок — швейцар снизу докладывал ей о прибытии Купера, — и Ширли, подхватив по пути длинный, до щиколоток, лимонно-желтый хлопчатобумажный пыльник, бросилась к лифту.

Спустившись в холл, нетерпеливо поспешила к навесу, куда ей указал швейцар: там уже поджидал ее, рыча от нетерпения, сияющий красный „Феррари-тестаросса". Перегнувшись через переднее сиденье, Дункан Купер, заметив девушку, распахнул перед ней дверцу.

В одно мгновение все тревоги по поводу одежды и внешности отлетели прочь.

— Это ваш автомобиль? — выдохнула девушка, не сводя восторженных глаз со сверкающего красавца. — Вот это да!

Дункан, в свою очередь, не мог отвести от нее глаз. Либо он грезит, либо рядом с ним — самая восхитительная из всех женщин, которую он когда-нибудь видел. Да-да, именно так. Определенно, бесспорно, несомненно.

— Это я должен был ахнуть, завидев вас, — мягко заметил он, широко улыбаясь ей. — Ну? Так чего же мы ждем? Быстро в машину, красотка, и пристегните ремни!

34

Р.Л. Шеклбери предполагал, и не без оснований, что прием ему готовится не самый теплый. Черт, после фиаско с телефоном другого он и не заслуживал. Если Эдвина надумает выцарапать ему глаза — что ж, на то у нее полное право.

Чтоб этой Кэтрин Гейдж провалиться ко всем чертям! Да и ему самому тоже. Сколько же можно оставаться таким идиотом, потакающим похоти?

За несколько минут до того, как подняться на борт самолета в Бостонском аэропорту, он позвонил своей секретарше, попросив ее сделать заказ в цветочном магазине в Нью-Йорке, чтобы каждый час Эдвине доставляли огромный, роскошный букет.

— Это как-то связано с Кэтрин Гейдж? — спросила Сэлли многозначительно, как всегда, попадая в самую точку.

— Не суй нос в чужие дела, — отозвался он совершенно беззлобно. — Проследи только, чтобы цветы доставляли минута в минуту.

В меру удрученный, но одновременно лихорадочно придумывая, как бы вернуть расположение Эдвины, Р.Л., приземлившись в аэропорту Ла-Гуардиа, по дороге дал порядочного крюка, попросив таксиста заехать в цветочный магазин, где скупил все выставленные за стеклом букеты.

— Все до последнего? — осторожно переспросил цветочник, собиравшийся уже закрывать лавочку и не верящий внезапно свалившемуся на него счастью.

— Все до последнего.

— Что ж, деньги ваши, — рассмеялся цветочник. Завалив заднее сиденье машины горой цветов, Р.Л. устроился на сиденье рядом с водителем. По крайней мере, он немного воспрял духом, да и настроение улучшилось. Теперь Эдвина может кидаться на него, сколько хочет. Какая разница? Рано или поздно ему удастся ее усмирить. Долго сопротивляться ему она не будет, а значит, снова станет его.

Вдохновленный этими мыслями о заключении мирного соглашения с Эдвиной, Р.Л. стремительно летел к Сан-Ремо с застывшей на лице немного сконфуженной улыбкой. Улыбкой победителя.

Как она ни старалась, Билли Дон никак не могла отвязаться от звучавшей в ушах непрошенной мелодии. Мотивчик привязался к ней, едва они миновали 42-ю улицу, и теперь, у перекрестка 34-й и Федерального шоссе, загремел уже в полную мощь, напомнив даже и наполовину забытые слова песни! „Сердце Манхэттена".

Возможно, для певицы, чей голос звучал сейчас в ушах Билли Дон, прогулка в центре города означала возможность беззаботно провести время, забыв о невзгодах, для Билли же все было иначе. Прежде всего он связан для нее с рокерами. Грубостью. Страхом. Наркотиками. Борьбой. Изнасилованием.

Нет-нет, эти воспоминания вызывали в памяти девушки не самые приятные чувства. Похоже, ей так никогда и не избавиться от этого…

Она заговорила, когда слева от нее проплыл сверкающий огнями комплекс Уотерсайда.

— Куда мы едем? — голос девушки звучал низко и робко. Она придвинулась к Дункану Куперу почти вплотную, насколько позволяло глубокое сиденье.

— В одно занятное местечко, — отозвался он таинственно. — Надеюсь, вам там понравится. А в чем дело?

На лице девушки мелькнуло страдание и беспокойство:

— Это… Это далеко?

— Не очень. — Уловив в ее голосе скрытое напряжение, Дункан быстро бросил в ее сторону беглый взгляд. — Мы уже почти приехали.

Она кивнула и вновь отвернулась к окну, вглядываясь в городские пейзажи в граничащем с ужасом оцепенении, впиваясь глазами в ожерелье рубиново-красных хвостовых огней, пляшущих перед автомобилем.

Билли чувствовала, что Дункан то и дело пристально посматривает в ее сторону, но продолжала глядеть прямо перед собой. Напряженное лицо девушки то озарялось светом фар приближающихся машин, то вновь погружалось в темноту, когда встречный автомобиль, промелькнув, исчезал вдали.

— Э-эй! — окликнул ее Дункан шутливо-обеспокоенным голосом. — Вы здесь?

— Здесь… — слабо отозвалась девушка. — Не беспокойтесь, док. — Она еще какое-то время следила за дорогой, затем повернулась и посмотрела на него. — А можно не углубляться в этот район очень уж далеко, док? Мне не очень хочется…

Он нахмурился, снова стрельнув в ее сторону глазами, сверкнувшими в темноте. Когда он заговорил, голос его звучал тихо и понимающе.

— Конечно, малышка. — Дункан включил сигнальные огни и оглянулся назад, прежде чем перестроиться в другой ряд. Резко вывернув вправо, он направил машину к развязке на 14-й улице. Когда они пересекли 5-ю авеню, быстро свернул к обочине, оставив мотор работать вхолостую.

Повернувшись к Билли, Дункан в свете бледных отблесков уличных фонарей пристально всматривался в лицо девушки.

— Билли, с вами все в порядке? Девушка напряженно молчала, боясь шевельнутся; проклятая мелодия никак не оставляла ее, грозясь разорвать барабанные перепонки. Дункан различил донесшиеся из-под капюшона тихие всхлипывания, заглушаемые шумом машин, со свистом проносящихся мимо, когда водители, чувствуя нутром, что вот-вот зеленый свет светофора сменится красным, жали на педаль, чтобы успеть проскочить.

Медленно повернувшись к нему, Билли судорожно вздохнула.

— Я… Со мной все в порядке, док, — мужественно произнесла девушка.

— Нет, не в порядке. Совсем не в порядке… Почему вы не хотите сказать мне, что вас беспокоит? — Не дождавшись ответа, он потянулся к ней, сжал ладонями ее лицо, и глядя ей прямо в глаза, сказал: — У меня достаточно крепкие плечи, Билли. Вы можете рассказать мне все. На моих чувствах к вам это не отразится, — добавил он мягко.

Она смотрела на него, не отводя глаз.

— Я, наверное, кажусь вам истеричкой, док. Ненормальной. Она грустно, с горечью, рассмеялась. — И, знаете что? Так оно и есть.

— Вы ошибаетесь, Билли, у меня и в мыслях этого не было.

Она опять взглянула на него. — Тогда зачем же мы остановились? — Освободившись из его рук, она снова устремила взгляд в никуда, словно увидела что-то недоступное другим за выпуклым стеклом автомобиля. — Вы остановились, поскольку поняли: что-то не так. И вы правы. — Глаза девушки медленно наполнились слезами. — Это правда.

— Вы не хотите поговорить со мной об этом? — мягко спросил Дункан.

— Хочу, но… — Она упрямо глядела в одну точку прямо перед собой. — Но не могу. Я и правда хочу, док! Ужасно хочу! Но это выше моих сил… — Она обернулась к нему, губы ее дрожали, голос упал до хрипловатого шепота. — Вам… Вам лучше бы не связываться со мной, док…

— Кто это сказал? — требовательно спросил он.

— Это я говорю, — прошептала девушка.

— А может, проще будет, если я сам решу, что для меня хорошо, а что плохо?

— Но я же… я боюсь причинить вам неприятности!

— Да какие же неприятности, Билли? Откуда? С вами же все в порядке.

— В порядке? Да это обман, это же только внешне! Его глаза вспыхнули такой нежностью, теплом и добротой, что сердце ее сжалось.

— Док, вы имеете хоть какое-то представление, на что вы себя обрекаете?

— Меня это не волнует, — заявил он решительно.

— Это вам сейчас так кажется, — ответила девушка. — Но придет время, и вы передумаете.

— Уверен, что вы ошибаетесь. Вас что-то путает, но вы не хотите об этом говорить. Но разве же это означает, что так будет продолжаться целую вечность? Что вы будете в этом состоянии всегда? Я вижу, вы убеждены, что не стоит обременять другого своими проблемами. Что даже если рассказать о своих тревогах, ни к чему хорошему это не приведет. Но и это неправда! Первый реальный шаг к выздоровлению — разделить с кем-то другим свой гнет, рассказать, что вас угнетает…

— От кошмаров не вылечиваются… — прошептала Билли сдавленно.

— Ну, от кошмаров не гарантирован никто. Ни во сне, ни наяву. Конечно, вовсе не каждому довелось пережить то, что выпало на вашу долю, но у каждого есть что-то свое, что пугает, преследует. — Дункан говорил очень тихо и спокойно. — Нельзя просто прятать старые шрамы, Билли. Разве вы не понимаете? Если продолжать в том же духе, они попросту испепелят вас изнутри.

— Но то, что случилось…

— Что случилось, — быстро перебил он ее, — это не ваша вина! И выкиньте из головы эти дурацкие мысли раз и навсегда!

— Я… я плохой человек, док… Вы же не знаете, что случилось прошлой зимой. С приличными девушками подобное не происходит.

Он почувствовал, как грудь защемила внезапно нахлынувшая ярость.

— Да вы же оказались жертвой, черт побери! Вы же не напрашивались на то, что с вами сделали!

— Но как вы не поймете, док, — я же их знала! Я жила с ними!

— И что же? Разве это может оправдать насилие или перекладывает вину на вас?

— Пожалуйста, — взмолилась девушка, — давайте сменим тему! Поговорим о чем-нибудь еще, а?

— Освободитесь от этого, Билли! — настаивал Дункан. — Не держите в себе! По крайней мере, что касается меня, я не позволю больше, чтобы повторилась ситуация, которая так встревожила вас сегодня вечером.

Она взяла его за руку.

Вы так добры ко мне, док! Вы и вправду заслуживаете другой девушки, куда лучше, чем я, — выдавила она, и голос ее сорвался.

— Ерунда! — вскипел Дункан. — Да прекратите наконец втаптывать себя в грязь!

— Док!..

Внезапно его осенило.

— Значит, все, что случилось, произошло в этом районе, так? Вот почему вы вдруг поддались воспоминаниям! Вот почему вам не хочется ехать дальше!

— Да… Это случилось… на Хьюстон-стрит…

— О черт! Мне нужно было подумать об этом! Тогда я бы не привез вас сюда. Но, Бога ради, Билли, вы ни в коем случае не должны держать в себе эти воспоминания, позволять этому котлу кипеть внутри вас. Если не спустить пар, котел взорвется. А если это произойдет, то не поздоровится никому. Так что весь секрет — время от времени уметь понемногу выпустить пар. Тогда и давление в котле останется в норме.

— И взрыва не будет, — подняв голову, она робко улыбнулась в ответ.

— Ну вот и умница! Наконец-то начала понимать!

— Послушать вас, док, — все так просто…

Он покачал головой.

— Это не просто, Билли. Не исключено даже, что эта самая трудная задача из тех, что вам предстоит решить. Но вы не должны позволять, чтобы прошлое разрушило вашу жизнь, — добавил он мягко. — Этот мир полон чудовищ, но в то же самое время он богат и милыми, добрыми, любящими людьми. Неправильно, если то, что случилось с вами зимой, затмит для вас все остальное.

— Вы думаете… — начала было девушка запинаясь. На мгновение опустив голову, она глубоко вздохнула, затем подняла глаза. — Вы думаете, я смогу… вы знаете… — Голос ее снова прервался, а глаза полыхнули отчаянием.

— Боюсь, вам придется объяснить мне чуть конкретнее, о чем речь, Билли… — Он легко улыбнулся, чтобы смягчить слова. — Вы же понимаете, я не психиатр.

Она отодвинулось в сторону.

— Любовь… — пролепетала она чуть слышно. — Мне не хотелось этого… с того самого случая… Что, если я никогда…

Он резко остановил ее.

— Не смейте даже думать об этом! Билли, любовь не имеет ничего общего с тем, что произошло в декабре. Случившееся нельзя даже назвать сексом. Это чудовищное непростительное насилие! Самое гнусное из всех видов насилия, известных человечеству. — Он яростно сжал в руках рулевое колесо, устремив взгляд перед собой сквозь стекло. — Для таких преступлений не придумано даже соответствующего наказания!

— Я не хочу мести, док. Я просто хочу чувствовать себя нормальной и здоровой. Разве это так уж много?

Девушка произнесла эти слова с такой тоской, что он инстинктивно придвинулся поближе к ней.

— Обещаю вам, все будет нормально, Билли. Но на это потребуется время.

Она с сомнением усмехнулась.

— Я еще молода, у меня впереди целая жизнь, так?

— Он не ответил.

— Без сомнения, я еще сделаю счастливым какого-нибудь человека… Вот уж точно! Могу себе представить! Фригидная жена…

— Билли… — умоляюще произнес он.

— Не нужно ничего говорить, док! — Слезы градом полились из глаз девушки. — В конце концов, это не имеет значения, ведь правда? То есть я хочу сказать, что и так ни один мужчина не захочет жениться на мне. После всей… всей этой грязи… Голос ее словно сломался на этом слове.

— Я захочу, — мягко произнес он. — Я хочу этого, Билли.

Она вздрогнула, словно ее ударили.

— Не нужно издеваться надо мной, док, — прошептала она. Пожалуйста, не нужно!

— У меня и в мыслях этого нет, Билли. Я люблю вас. И мне совершенно безразлично, сколько потребуется времени или терпения, чтобы помочь вам забыть случившееся. Пройдет время, и это произойдет. Кроме того, — добавил он, стремясь придать своим словам легкую насмешку, — секс — это, в конце концов, не самое главное.

— О, док, — простонала девушка, укоризненно покачав головой, словно осуждая подобную беспечность.

— Бедный-несчастный вы человек! Вы даже не представляете, во что себя впутываете!

Широкая улыбка словно осветила его лицо.

— А вот тут вы ошибаетесь. Поймите, я прекрасно понимаю, во что я себя впутываю, как вы заметили. И ради чего я это делаю. На долгую жизнь, в богатстве и бедности, болезни и здравии, и тому подобное…

— Что вы сказали, док? — Глаза девушки распахнулись, дыхание участилось.

— То, что вы слышали, — блаженно ответил он. — Ну, а теперь будьте умницей и утрите слезы. Надеюсь, возражений не будет, если отныне мы начнем действовать быстро и для начала вернемся в верхнюю часть города?

— Я… мне все это кажется просто восхитительным, — пробормотала она чуть слышно; его неожиданная торжественность, это внезапное объяснение в любви словно вливали в нее необходимую ей силу, ввергая в лавину новых чувств и переживаний.

— Отлично. Тогда двинулись! — Он устроился поудобнее на сиденье, оглянулся через плечо и, заметив „окошко" в потоке машин, осторожно вписался в него.

Билли, сидя рядом, утирала со щек последние следы слез. Уверенность понемногу возвращалась к ней, медленно, но верно. Сердце Манхэттена постепенно отдалялось, превращалось в приглушенный шум, оставшийся где-то позади.

35

Р.Л. терпеливо ждал, пока носильщики Сан-Ремо перетащат цветочные заросли из такси к порогу квартиры Эдвины. Закончив работу, они подошли к нему: не будет ли еще каких поручений, но Р.Л. отрицательно качнул головой.

— Это все, джентльмены. — Он щедрой рукой вручил каждому по новенькой хрустящей банкноте и улыбнулся.

Джентльмены уставились на деньги, не веря своим глазам.

— Ну и ну, — охнул один их них. — Да это же сотенная! — И добавил со скрытым страхом: — Вы не ошиблись, сэр?

— Нисколько.

— Премного благодарны! — В радостном хоре голосов потонул вздох облегчения, и носильщики поспешили убраться восвояси, дабы щедрый гость все-таки не передумал.

Теперь, оставшись один, Р.Л. поглядывал на дверь Эдвины с заметным беспокойством. Если она не захочет его принять, винить он должен только себя. Но ему совершенно необходимо увидеться с ней — объяснить случившееся, попытаться испросить прощения.

— Ну, старик, — обратился он к самому себе, потирая взволнованно руки, — давай вперед. Вот тебе подходящий случай употребить в дело все свое ирландское красноречие. Так что действуй, флаг тебе в руки. — С этими словами, отодвинув в сторону высокий тонкий стебель какого-то тропического цветка, он разгреб горы тюльпанов и, проложив путь сквозь царапающиеся ветки цветущей айвы, едва дотянулся до звонка.

Дверь открыла Руби.

— Ну ты подумай только… — начала она было, ухватив краем глаза цветочные заросли. Потом, увидев Р.Л., выпрямилась, уперев руку в бок. — Вы! — воскликнула она, скорее обвиняя, чем спрашивая, и ее огромные карие глаза сузились.

— Так точно, я, — проговорил он сладчайшим голосом Кэри Гранта. — Привет, Руби.

— Хм! И вам привет! — фыркнула женщина, не сводя неодобрительных глаз с очередной партии цветов.

— Вы часом не свихнулись?

— Никогда не чувствовал себя более здоровым. — Р.Л. наградил ее бравой улыбкой, изобразив непонимание и невинность. Пространство за спиной Руби, весь холл-прихожая, повторяли сейчас в точности картину перед дверью снаружи: тропические джунгли в пору цветения. Сэлли выполнила его указания в точности.

Руби возвела руки к небу в нарочитом ужасе.

— Цветы, цветы, а тут еще и вы с цветами, — пробормотала она осуждающе. — Вы не задумывались, случаем, какой от них стоит дух по всему дому?

— Как на Ривьере? — предположил Р.Л., пробираясь сквозь цветочные композиций, блокирующие подступы к двери.

— Я бы сказала, как в похоронном бюро, — буркнула Руби, сурово погрозив ему указательным пальцем.

— Я получила приказ не пускать вас на порог. Несмотря на бесконечное ворчание и недовольство, Руби обожала его, и Р.Л. отлично понимал это. Пожалуй, в этом доме Руби — его самый мощный союзник, всегда готовый принять его сторону. Проницательная и мудрая от природы, она порой лучше самой Эдвины понимала, что для нее хорошо, а что плохо. Преданность Руби Эдвине не знала границ, а потому не было предела и ее настойчивости, с которой она стремилась разрешить назревший конфликт.

— Ну? — вопросительно взглянул на нее Р.Л.

— Что „ну"?

— Разве же это не романтично? — Он обвел рукой сваленные повсюду цветы. — Признайся, разве нет?

— Вы что, серьезно? По-вашему, это романтично? — донесся откуда-то сверху удивленно-насмешливый голос Аллилуйи.

Слова эти раздались так внезапно и прозвучали так близко и громко, что Р.Л. вздрогнул от неожиданности. Слегка откинув голову, он изумленно взглянул вверх и едва не поперхнулся. Лицо девочки приходилось прямо над его головой. Зацепившись ступнями за поручни лестницы второго этажа, она свисала оттуда вниз головой, подобно летучей мыши.

— Аллилуйя Купер, сию же секунду слезь с перил! — завопила Руби, гневно сведя к переносице брови. — Если твоя мать застанет тебя за этим занятием, трепки тебе по заду метлой не избежать!

— Ну, Руби! — укоризненно-беспечно отозвалась девочка. — Ты же знаешь, ма меня даже пальцем не тронет!

— Спорим, что тронет!

Аллилуйя с интересом присматривалась к Р.Л.

— Похоже, у вас здорово рыльце в пушку, раз вы решились приволочь сюда весь ботанический сад. — Она ослепительно улыбнулась ему. — Ну и что вы натворили? Дали левака и вас застукали?

— Немедленно спустись вниз! — еще раз попыталась вмешаться в разговор Руби.

— Ты хочешь сказать, поднимись, правда? — Немедленно!..

Со вздохом закатив глаза, Аллилуйя проделала для начала парочку акробатических трюков, от которых замирало сердце, после чего, независимо задрав голову, удалилась с поля сражения.

Руби укоризненно покачала головой.

— Эта девчонка сведет меня в могилу!

— Руби, — перебил ее Р.Л., — Эдвина уже видела эти цветы?

— Нет, но что-то мне подсказывает, что вы даром спустили кучу денег. — Руби снова водрузила руки на бедра, выпятила вперед впечатляющих размеров грудь и подозрительно прищурилась, — Аллилуйя попала в самую точку, а? Похоже, вы и вправду натворили такое, чего лучше бы не делать. Вот к чему тут все эти цветочки. Замаливать грехи?

Р.Л. промолчал.

— Мне необходимо поговорить с Эдвиной, Руби, — сказал он наконец серьезно. — Это очень важно.

Женщина глубоко вздохнула.

— Боюсь, тут я ничем помочь не смогу, дорогуша, — покачала головой она. — Уже несколько часов носу не кажет из кабинета. Просто ума не приложу, что в нее вселилось? Ничего не говорит, не объясняет. Аллилуйя считает, что это все связано с разработкой фасонов одежды.

— С моделированием? — Он радостно вскинулся. Слова Руби прозвучали в его ушах музыкой. — Ты сказала, с моделированием? — Он взволнованно ухватил Руби за пышные плечи, слегка встряхнув. — Это правда?

— Да что с вами со всеми случилось? — С нарочитым негодованием женщина скинула с себя его руки, сделав вид, что отряхивает рукава платья.

— Руби, это очень важно! Она занялась моделированием?

— Да мне-то откуда знать! — снова фыркнула женщина. — Со мной разве делятся? Закроется там на замок, словно в сокровищнице форта Нокс.

— Где ее кабинет?

— Наверху, вторая дверь налево.

Не дав Руби опомниться, Р.Л. подхватил ее на руки, несколько раз покружил по холлу и запечатлел на щеке жаркий и радостный поцелуй, прежде чем опустить ее на место. Затем, браво развернувшись на каблуках, кинулся наверх по винтовой лестнице, перескакивая по три ступеньки за раз.

— Она не впустит вас! — донесся снизу голос Руби.

Но Р.Л. словно не слышал предупреждения. Эдс занялась моделированием! Ни о чем другом он думать не мог.

Поднявшись наверх, он радостно забарабанил в дверь кабинета. Из-за закрытой двери тихо донесся голос Эдвины, отстраненный и глуховатый:

— Ал, солнце мое, сколько раз тебе повторять? Пожалуйста, будь так добра, оставь в покое свою бедную, в конец замороченную мать!

Усмехнувшись, Р.Л. постучал снова.

Через секунду дверь чуть-чуть приоткрылась, явив миру настороженный глаз, подозрительно поглядывавший в щель. Раздражение тут же уступило место ярости.

— Ты? — Голос Эдвины прозвучал негромко, однако ей удалось вложить в это коротенькое слово все бушевавшие в ней страсти. — Убирайся. — Она попыталась закрыть перед ним дверь.

С быстротой молнии Р.Л. удалось поставить ногу в дверной проем.

— Эдс, — проговорил он быстро, — нам необходимо поговорить!

— Нам больше не о чем разговаривать! — яростно остановила его Эдвина. — Что касается меня, то ты больше не существуешь. А теперь, пожалуйста, убирайся вон!

— Послушай, Эдс, — заметил он рассудительно, — после всего, что нас связывает… Все эти месяцы… Неужели ты не понимаешь, что мы хотя бы должны объясниться? Я больше не хочу рисковать тем, что было. А ты?

— Будь ты проклят! — Голос ее внезапно дрогнул, а глаз, полускрытый дверью, стал предательски наливаться слезами. — Ты всегда знал, где у кого больное место, чтобы надавить на него! Разве не так?

Ему страшно хотелось сейчас дотянуться до нее, вытащить из-за этой двери, схватить в охапку, защитить, спрятать от всех невзгод и бед мира. Но разве не он первая и главная причина ее печали? Какая насмешка судьбы — рыцарь в сверкающих доспехах, призванный спасти красавицу от дракона, сам оказался драконом!

— Я прошу тебя всего лишь о нескольких минутах беседы, — продолжал умолять он.

Воинственно-влажный глаз сделался ледяным.

— А мы чем заняты? — Слова ее обдавали холодом. — К тому же пока тут в двери торчит твоя нога, у меня нет выбора.

Он посмотрел вниз, на ногу, сделал глубокий вдох, чтобы слегка успокоиться, и снова перевел взгляд на нее.

— Я прилетел из Бостона в надежде, что мы сможем обсудить наши проблемы и договориться…

— Тогда лети обратно.

— Эдс, прошу тебя, — взмолился он. — Ну хотя бы выслушай меня! Признаюсь, я совершил чудовищную ошибку…

— Ошибку? И это ты считаешь ошибкой?..

— Я понимаю, у тебя есть все основания негодовать… — Дальше он ничего сказать не успел.

— Да уж можешь не сомневаться, дубовая твоя голова! Я сижу тут одна, до смерти нуждаясь в поддержке, наконец решаюсь все-таки позвонить тебе — и что же? — Голос ее набрал силу, а серебристо-серый глаз помрачнел, словно затянулся тучками. — Какая-то дешевая потаскуха поднимает трубку и объясняет мне, чем вы там с нею заняты!

— Она… Вовсе она не…

— Чего бы она ни стоила, потаскуха и есть потаскуха!

— Эдвина, мы можем поговорить с тобой не через дверь? — Она смотрела на него несколько секунд, словно раздумывая, потом решилась.

— Хорошо. Даю тебе две минуты, идиот ты безмозглый. После этого ты уберешься. Договорились?

— Договорились. — Она распахнула дверь, пружинистым шагом переступила порог и, оказавшись в коридоре, рывком захлопнула за спиной дверь.

— Я жду. — Нетерпеливо притоптывая ногой, Эдвина сложила на груди руки, поигрывая пальцами. Длинные, покрытые лаком ногти мелькали в воздухе, словно крылышки колибри. Всем своим видом она как бы давала понять: прощения ему нет и не будет, и Р.Л. решил, что настала пора пустить в ход известное фамильное обаяние рода Шеклбери.

Глядя Эдвине прямо в глаза, он широко улыбнулся. Самой обаятельной улыбкой Шеклбери.

Кажется, улыбка удалась. Молодая и залихватская, как у певчего в хоре, столь притягательно-симпатичная и сияющая, такая безупречно теплая и искренняя, что, казалось, она зарождалась где-то в самых сокровенных глубинах души, обольстительно проступала в лучинках-морщинках вокруг глаз, затем медленно озаряла изнутри все лицо, и уж потом — только потом! — появлялась на губах, раздвигая их во всепобеждающей и неотразимой, слегка асимметричной улыбке. Эта знаменитая улыбка Шеклбери считалась наиболее мощным оружием в его достаточно укомплектованном арсенале, о чем Р.Л. прекрасно знал. Опыт подсказывал ему, что она в состоянии смягчить даже самые непреклонные сердца.

Но только не сердце Эдвины. Камни не тают.

— Можешь засунуть свою улыбочку обратно. Туда, откуда достал, — сухо заявила она, моментально разгадав этот его трюк. — На этот раз не сработает. Улыбка тотчас же исчезла с его лица.

— Черт, ну ты и крепкий орешек, — признался он. Подбородок Эдвины взметнулся вверх, она мотнула головой:

— Нет, Р.Л., я не крепкий орешек. Я просто-напросто полная дура, которая позволила себе размякнуть при нашей первой встрече. — Она выдавила из себя горький смешок. — Хотя сейчас это не имеет никакого значения.

— Для меня имеет.

Ноздри Эдвины вызывающе затрепетали:

— Да что ты говоришь! С чего бы это?

— С того… Да потому, что нам есть, что беречь!

— Было, — поправила Эдвина. — Вот оно, точное слово. Больше ничего. Чем раньше ты признаешься себе в этом, тем легче будет нам выбраться из этого круговорота, Все кончено.

— Вот так просто? — грустно спросил он.

— Вот так просто.

— Значит, я так мало для тебя значил?

Ее глаза еще больше потемнели.

— Напротив, Р.Л., — вымолвила она. — Именно потому, что ты так много для меня значил.

— А теперь все кончено? И лишь потому, что я оступился?

— Оступился? — едва не задохнулась от возмущения Эдвина. — Оступился? Р.Л.! Оступаются алкоголики. Оступаются наркоманы. Оступился — подразумевает, что до этого момента человек боролся, сопротивлялся каким-то обстоятельствам. — И вдруг она, словно во внезапном прозрении, поднесла ко рту руку. — О Боже? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты — сексуальный маньяк, находящийся на лечении?

— Эдс!..

— Не смей больше называть меня Эдс! И не говори, что не знаешь об опасностях, которые подстерегают людей повсюду в этом веке и в эти времена!

— Да все я знаю, — мрачно кивнул он.

— Но для тебя и это не имеет значения, — продолжала она. — Не так ли? Ты все равно готов залезть под первую же попавшуюся юбку! А потом у тебя хватает наглости возвращаться ко мне! Ну уж нет. Хватит. Чао, бэби!

Он опять тяжело вздохнул. Что уж тут можно возразить? Что он едва не забрался в постель с Кэтрин Гейдж, но все-таки не забрался? Разве сейчас это имеет какое-нибудь значение? Было такое намерение, чего уж тут оправдываться.

Эдвина со значением посмотрела на часы.

— Твои две минуты истекли, — проговорила она язвительным тоном.

— Что? Но ты даже не дала мне возможности…

— Вон! — дрожащим пальцем она указала в сторону лестницы.

— Я люблю тебя. Я понимаю, сейчас все страшно запуталось, но я и хотел все прояснить! — Натолкнувшись на непримиримое ожесточение, он еще раз пылко произнес: — Разве ты не слышишь, что я говорю? Я сказал, что люблю тебя!

Эдвина оставалась непоколебима. Ну просто Чингисхан в юбке!

— Это занятие меня больше не привлекает, Р.Л., — сообщила она сухо. — Ну, так уберешься или нет? Или же мне придется вышвырнуть тебя отсюда?

Не желая покоряться, он с упрямством сильного продолжал стоять на своем:

— Очевидно, придется меня вышвырнуть.

— Ну, тогда не говори, что тебя не предупреждали.

— Не предупреждали? О чем?

Она обреченно вздохнула.

— Вот о чем.

К этому он не готовился. Даже и мысли такой не приходило. О подобном повороте событий кто же мог подозревать, тем более ожидать этого от Эдвины! Еще секунду назад она спокойно стояла на месте и вдруг в одно мгновение колено ее взметнулось вверх, нацеленное в ту самую точку, где, по странному и несправедливому закону физиологии, оно больше всего могло причинить боль мужчине.

Остальное было как в тумане. Глаза готовы были вылезти из орбит, из груди вырвался стон. Согнувшись, он прижал руки к паху, побледнел и тяжело рухнул на колени.

Судя по всему, эта сцена доставила ее режиссеру и исполнительнице немалое удовольствие. Слегка отойдя назад, она не спускала с него глаз, пока он корчился от боли у ее ног.

Наконец, подняв голову, Р.Л. взглянул на нее со смешанным чувством боли и недоумения.

— Зачем ты так, Эдс? — выдавил он срывающимся на фальцет голосом.

— Затем, — сладким голосом объяснила Эдвина, — что иначе ты просто не понимаешь. Когда я говорю убирайся — значит, убирайся. — Она опять указала дрожащим пальцем вниз, на выход. — Ну, уматывай же! Иначе я не гарантирую, что через несколько минут ты вообще способен будешь к продолжению рода!

На этот раз осмотрительность подсказала Р.Л., что лучше подчиниться.

36

Казалось, само воплощение ужаса и ненависти с грохотом мчалось по 2-й улице. На перекрестке с 14-й он попал на красный, но это не остановило его.

Не обращая внимания на светофор и не снижая скорости, Змей просто резко повернул свой ревущий „харлей" направо и поехал по 14-й на запад. Для Воинов Сатаны не существует ни закона, ни порядка — только превосходство белых.

Теперь он двигался медленнее. Обдавая его горячим воздухом, мимо проносились машины. Плевать. Он не торопится. Эти несчастные засранцы в своих консервных банках обгоняют! Подумаешь! От него не убудет. Стоит только прибавить газу, и все они будут сзади.

Зная это, получаешь особое удовольствие от медленной езды. Из улицы слева вывернула машина, набитая подростками, и поехала вровень с ним; внутри оглушительно гремела музыка.

Змей взглянул на них и усмехнулся. Девчонка на заднем сиденье привлекла его внимание, и он тут же сально чмокнул губами, как будто целуя ее.

Всем своим видом показывая, что не принимает этого, она состроила обиженную гримаску и, презрительно подняв подбородок, отвернула хорошенькое личико.

— Ах ты, сучка, — пробормотал Змей, махнув ей рукой. Машина прибавила скорости и ушла вперед. — Значит, хочешь покрасоваться, трахальщик несчастный? Так, да? — Змей расхохотался. — Посмотрим, что ты скажешь на это, очко в заднице! — Он крутнул газ и открыл дроссель. Огромный мотоцикл с легкостью обогнал машину, ветер резанул по глазам, и мгновенная скорость наполнила Змея злобной радостью.

Он оглянулся: внимание сидевших в машине было приковано к нему.

Включив первую скорость, он снова поехал медленно. Затем, за несколько секунд до того, как машина поровнялась с ним, он полностью открыл дроссель и сделал „колесико".

Эффект был потрясающий: переднее колесо „харлея", оторвавшись от асфальта, повисло в воздухе под немыслимым углом. Пересекая Университетскую площадь, Змей проехал так добрых полквартала, прежде чем — легко и плавно — опустил его на землю.

Изящно, без дураков.

Водитель машины, разозлившись, что его обставили, резко, взвизгнув шинами, свернул вправо на 5-ю авеню, и машина исчезла.

Громко расхохотавшись, Змей вытянул ноги в старых грубых ботинках и поставил их на специально сделанные подставки.

На 6-й авеню ему пришлось сбавить скорость. Желтый впереди уже переключался на красный, и вся вереница автомобилей постепенно останавливалась.

Вдруг он прищурился, и его желто-карие глаза засветились предвкушением удовольствия.

Чуть впереди, сразу за перекрестком, он заметил ярко-красный „феррари", сверкающий, как только что вымытое яблоко.

Он уже чувствовал, как внутри нарастает возбуждение. „Что мы имеем? Кто-то вообразил, что он очень крутой!" Губы Змея растянулись в кривой усмешке: он предчувствовал игру. Он уже соскучился по хорошей гонке на измор.

А по своему опыту Змей знал, что в дорогой спортивной машине он наверняка увидит хорошенькую телку, уютно устроившуюся рядом с водителем.

Заодно можно показать ей, как ездят настоящие мужчины.

Билли Дон застыла в ту же секунду, как только услышала разрывающий воздух рев — так мог реветь только „харлей-дэвидсон". Невольно она схватила руку Дункана, через рукав он даже почувствовал ее ногти. Затем свет от передней фары проник сквозь заднее стекло в салон, осветив его, словно прожектором, и ушел в сторону.

Как только мотоцикл поравнялся с передней пассажирской дверцей, рев перешел в глухое угрожающее ворчание.

Дункан почувствовал, что ей страшно.

— Все в порядке, Билли. — Но это ее не успокоило. Даже не глядя в окно, она знала, чей это мотоцикл. За те годы, что она подружкой Змея ездила на заднем сиденье, она изучила каждый звук его машины так же хорошо, как давнишние обитатели старого дома каждый его скрип и шорох.

Из груди ее вырвался стон.

— Док, это он! Я знаю! Ради Бога, Док…

— Дорогая, это всего лишь мотоцикл. — Это его мотоцикл!

— Она вздрагивала всякий раз, когда рев „харлея" оглушающе усиливался и стихал, вновь усиливался и стихал. Это было как направленная стрельба, он выжидал, делая разведку и бросая вызов — вызов к изматывающей гонке.

Дункану пришлось кричать, чтобы Билли его услышала.

— Дорогая, может быть, вы просто… В этот момент рев стих — двигатель работал лишь на холостых оборотах, — и внезапно раздался стук в окно.

Билли вскрикнула.

Пальцы вновь забарабанили по стеклу. Будто повинуясь собственному желанию, Билли медленно повернула голову.

От страха она раскрыла рот.

Как хорошо она знала это огромное первобытное чудовище, обросшее длинными, грязными, черными волосами, со спутанной бородой, эти искривленные в безжалостной усмешке губы. Как хорошо — слишком хорошо — она помнила золотые серьги в ухе и ноздре, металлический блеск этих отвратительных заколок, крестов и свастик и эти огромные кулаки, торчащие из-под грубой ткани куртки.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга через отделявшее их тонкое стекло: Билли Дон — в ужасе, Змей — раскрыв от удивления рот.

— Шерл?

Она видела, как его губы беззвучно произнесли ее настоящее имя; затем взгляд бегающих злобных с желтоватым отливом глаз застыл и словно пронзил ее насквозь. Да, он вспомнил, как она убежала из притона, вспомнил, как Олимпия бесстрашно бросилась спасать ее, больше того — он вспомнил, как эта женщина, остановив жуткое надругательство и одурачив их всех, улизнула вместе с их добычей.

От ужаса у Билли все сжалось внутри. Она знала: единственное, чего не мог пережить Воин Сатаны, — если кто-то оказывался сильнее. А то, что этим человеком стала женщина, было непростительно вдвойне. Втройне. Должно последовать наказание… Какое?

Она даже боялась подумать об этом. Удивление Змея мгновенно сменилось бешеной яростью. Он дернул за ручку дверцы — она оказалась запертой. Слава Богу.

Но разве это остановит его? Наоборот — подхлестнет.

Он начал колотить кулаком по стеклу, оно задрожало, но выдержало.

Он ударил опять, на этот раз сильнее, всеми четырьмя пальцами в металлических кольцах, выпирающих из-под водительских полуперчаток, — они служили еще и кастетом.

Раздался звук, похожий на выстрел, и полимеризованное стекло, словно матовый лед, покрылось сеткой трещин.

— Док! — пронзительно закричала Билли, закрывая голову руками. — Делайте что-нибудь! Поехали быстрее!

Та отчаянная настойчивость, которую Дункан Купер услышал в ее голосе, словно заставила сработать какое-то внутреннее реле. Рядом сидел уже не спокойный, всегда готовый утешить хирург, казалось, все автогонщики мира соединились в одном человеке. Не обращая внимания на поток рванувшихся слева к перекрестку машин, он включил первую передачу и до конца нажал газ. Колеса с усиленными протекторами вгрызлись в асфальт, машину коротко дернуло, и, взвизгнув шинами, она рванулась вперед. Быстро крутнув руль сначала влево, потом вправо, он погнал „феррари" наперерез приближающемуся потоку и, заметив небольшое пространство между двумя автомобилями, буквально проскочил между ними.

Загудели сигналы, сзади завизжали тормоза, и через секунду раздался удар столкнувшихся машин.

Но Дункан не мог остановиться из-за вызванной им аварии: этот сумасшедший маньяк готов был вломиться в машину и утащить Билли в какой-то мерзкий притон. Резко свернув вправо на 6-ю авеню, он переключился с первой сразу на четвертую.

Взревел двигатель, и машина стремительно умчалась вперед. Не обращая внимания на красный свет и объезжая основные городские магистрали, они пулей неслись из центра.

„Змей всегда будет преследовать меня! — думала Билли, глядя перед собой остановившимися от ужаса глазами. — Я никогда не буду чувствовать себя в безопасности! Пока он жив — никогда".

Взглянув в зеркальце, Дункан заметил, что дальний свет от фары мотоцикла сзади быстро приближается. Он сжал зубы. Черт! Все усилия были напрасны. Змей висел у него на хвосте.

Гонка продолжалась.

37

Дункан вел машину, все время поглядывая в зеркальце. Пытаясь оторваться, он заметил, что дрожащее отражение фары мотоцикла тут же начинало увеличиваться. Даже уменьшенное, оно ударяло в глаза слепящей вспышкой. А „феррари" делал, слава Богу, почти 140 километров в час!

Черт! С какой же скоростью тогда шел „харлей"? Впереди была 28-я улица. Магазины цветочных оптовиков уже закрылись, пышное буйство пальмовых и фикусовых деревьев покинуло улицу и надежно заперто под замком. Днем эти тротуары были похожи на настоящий тропический лес, а боковые торговые улицы представляли собой гигантскую транспортную пробку; теперь они были пусты и безлюдны. Мрачные, призрачные, темные.

Сейчас Дункан больше полагался на инстинкт, чем на логическое мышление, и инстинкт подсказывал ему свернуть.

— Держись, — угрюмо бросил он, поворачивая руль и одновременно так резко переключившись на более низкую передачу, что „феррари" занесло на два ряда. Машина встала под углом поперек 6-й авеню, развернувшись к 29-й улице.

Не теряя ни секунды и мгновенно переключив скорость, Дункан до отказа, до пола выжал газ. Визжа шинами и оставив позади себя облако синего дыма и запах паленой резины, „феррари" ракетой рванулся через город по 29-й.

Билли прижало к спинке, как при взлете. Через минуту она обернулась и взглянула назад.

Крик застрял в горле: огромный „харлей" Змея выворачивал из-за угла.

Он почти догнал их! У них не было никаких шансов уйти от него, по крайней мере, в городе, где, несмотря на всю мощность „феррари", маневренность мотоцикла оказывалась большим преимуществом.

— Док…

— Вижу. Откиньтесь на спинку и держитесь.

Она уперлась обеими руками в панель, но не смогла удержаться, когда на перекрестке с 7-й авеню он резко повернул влево. Это больше походило на воздушную болтанку, чем на езду.

Они промчались в сторону центра три коротких квартала и затем резко свернули на 26-ю улицу.

Серьезная ошибка.

— Проклятие! — Дункану пришлось сбавить скорость. Впереди перед красным огнем светофора вплотную друг к другу замерли легковая машина и фургон. — Мы застряли.

И в этот самый момент, словно в подтверждение его слов, Змей промчался с водительской стороны „феррари", удерживая „харлей" только левой рукой. Подняв правую, он размахивал тяжелой цепью.

Билли закрыла лицо руками, Дункан как раз переключил скорость. Стиснув зубы, он резко подал машину назад.

„Феррари" буквально отпрыгнула. Цепь, направленная в лобовое стекло, со скрежетом обрушилась на капот. От удара металла о металл темноту прорезал сноп искр. Змей был уже впереди, рев двигателя стал тише, и по заднему стоп-сигналу они увидели, что он тормозит.

Оправившись от шока, Билли отняла от лица руки и наклонилась вперед, чтобы рассмотреть в тусклом свете, что же произошло.

— Боже, ваша машина!

Шелковистые волосы упали на плечи и скрыли ее от Дункана.

— Это я виновата, — тихо произнесла она, поворачиваясь к нему побелевшим испуганным лицом. — Простите.

— Пригнитесь и сидите тихо, — мрачно ответил Дункан, стараясь задним ходом быстрее вернуться на 7-ю улицу. Так он надеялся уйти от Змея, но, словно сговорившись с их преследователем, два такси повернули туда же, и он оказался запертым.

Хода не было, и ему пришлось тормозить.

Положение становилось серьезным. Очень серьезным. В ярости он стиснул зубы. Они с Билли попали в ловушку. Между ним и стоящими впереди автомобилями было не больше трех метров свободного пространства, сзади — ни сантиметра. В отчаянии он снова включил первую передачу. Это все, что он успел сделать: в следующий момент ему пришлось заслониться от слепящего света.

Прямо на него — в лоб — слепя фарой, летел „харлей"

— Док! — Рука Билли вцепилась в плечо Дункана.

— Он не сделает этого, — сказал он увереннее, чем чувствовал.

И в ту же секунду, когда они приготовились к неизбежному столкновению, Змей, свернув чуть в сторону, с ревом пронесся мимо. Удар цепи разбил треснувшее боковое стекло, посыпавшееся прямо на девушку.

Билли вскрикнула — не столько от страха, сколько от охвативший ее ярости.

— Вы не ранены? — первое, что спросил Дункан.

— Я… Кажется, нет. — Она с остервенением вытаскивала из волос кусочки стекла, затем тряхнула головой.

— Цепь прошла мимо.

— Слава Богу! — произнес он, переводя дыхание. Услышав резкий визг тормозов, они разом обернулись. Змей остановился и уже разворачивал машину для следующего удара.

— Гос-споди, — прошептал Дункан, не веря глазам.

— Неужели этого мало?

Снова взревел двигатель, и Змей помчался на них сзади, размахивая цепью. На этот раз она обрушилась на крышу.

Машина содрогнулась от мощного удара. Звук был такой, словно на нее наступил великан в кованых ботинках.

— Эта горилла убьет нас! — выдохнула Билли. Лицо Дункана стало жестоким.

— Нет, не убьет, — сказал он, стиснув зубы, когда Змей снова разворачивал машину, готовясь к очередной атаке.

Теперь Дункан Купер готов был драться, невзирая ни на что. Он не будет ждать зеленого света, как загнанная дичь; и прежде всего он больше не позволит этому троглодиту так издеваться над Билли, над собой, над своей дорогой машиной. Довольно.

Нажав на газ и вывернув руль, Дункан резко послал „феррари" влево и, сигналя, с разгону преодолел бортики и поехал по тротуару. По ходу он правым крылом сбил и опрокинул контейнер с мусором. Чуть впереди, вокруг уличного торговца игрушками, в наступившей темноте столпились несколько пешеходов. Едва оказавшись в свете фар „феррари", они мгновенно разбежались. На месте остался лишь торговец. Стоя за шатким столиком, он буквально распластался по грязной стене.

Машина врезалась в стол, отшвырнув его в сторону. Взлетевшие на воздух игрушки посыпались на асфальт.

Съехав с бордюра, Дункан влился в поток машин, двигавшихся вверх по 6-й авеню, и стал перестраиваться в крайний правый ряд.

Обернувшись, Билли увидела, как на проезжую часть выскочил торговец, яростно жестикулируя и отчаянно ругаясь им вслед. Но он тоже, как и все горожане, обладал присушим им чувством самосохранения: едва заслышав нарастающий сзади рев „харлея", он тут же исчез, буквально перелетев через капот запаркованной рядом машины.

Гонка продолжалась. Змей, подобно преследующему их дьяволу, был всего на три машины сзади „феррари".

Дункан понимал, что единственный шанс оторваться от него — это выехать на пустынную магистраль и дальше уже полагаться только на скорость своей машины. Но на Манхэттене таких улиц мало, и они далеко друг от друга, особенно за 23-й улицей. Что же остается?

Не включая мигалки, он резко свернул вправо на 28-ю. Пока все шло нормально. Слава Богу, движения на улице не было. Дункан до упора выжал газ, затем, притормозив, проехал на красный, вызвав столпотворение на перекрестке с 5-й авеню. Но, всякий раз, когда он смотрел в зеркальце, его слепила мощная фара „харлея"

Потом он неожиданно свернул налево, на южную Парк-авеню. От такой езды Билли начало тошнить, живот сжимали судороги. Страх и ярость лишь усиливали спазмы.

Но вскоре она перестала думать об этом, так как положение становилось все более угрожающим: Парк-авеню была сплошь забита машинами, такси и грузовиками.

Дункан перестраивался из ряда в ряд, нагло вклиниваясь в любое свободное пространство.

29-я улица осталась позади. Приближалась 30-я. Змей, которого от них отделяла теперь только одна машина, уже начинал обходить ее справа.

Впереди, через три квартала от того места, где они сейчас находились, две центральные улицы — одна с движением на север, другая на юг — уходили в тоннель под Парк-авеню. Желтый знак с мигающими фонарями предупреждал водителей: „ВЫСОТА 2,8 МЕТРА".

Дункан ехал в ряду справа от того, что вел в тоннель, как будто показывая, что собирается продолжать движение поверху. Затем, в самый последний момент, он крутанул руль влево и, подрезав идущий впереди самосвал, свернул к темнеющему въезду.

„Феррари" нырнул в тоннель. „Харлей", несмотря на свою маневренность, оказался блокированным само свалом. Змей практически ничего не мог поделать, само свал просто расплющил бы его о стену тоннеля.

— Он проскочил, — облегченно вздохнула Билли, высовывая голову над спинкой и глядя назад.

Но она ошиблась. Затормозив, Змей сделал поворот, бесстрашно ринулся навстречу одностороннему движению и, не обращая внимания на яростные гудки, петляя между машинами, стал пробираться к въезду в тоннель. Несколько ловких маневров и поворотов — и он был уже там.

— Не уверен, — наморщил лоб Дункан, и, взглянув в зеркальце, заметил дрожащее отражение фары.

Змей был вне себя от бешенства, он выкрикивал ругательства, желтые глаза горели сумасшедшим огнем. Его трясло в какой-то яростной лихорадке, она душила и ослепляла; месть — вот что сейчас самое главное. Сейчас, немедленно, всего остального просто не существует.

Только Шерл и какой-то богатый засранец в шикарной машине.

Своды тоннеля усиливали рев „харлея" до оглушительного грохота; он мчался на четвертой передаче, и оранжевые огоньки, окаймлявшие извилистые облицованные плиткой стены, слились в сплошную линию. Встречная полоса была пуста, и впереди — только одна машина.

Красный „феррари".

— Теперь попались… вы, ублюдки!.. — прорычал Змей, выскакивая на встречную полосу и на полную крутнув газ.

— Если мы не смогли от него оторваться даже сейчас, то что же нам делать, когда мы выедем из тоннеля и опять застрянем в потоке?

— Что-нибудь придумаю. — Дункан натянуто улыбнулся и взялся левой рукой за ручку дверцы.

Он знал, что сделает, если не будет другого выхода когда рокер начнет новую атаку, он в последний момент откроет дверь, и тот врежется в нее. „Феррари" потеряет дверь, рокер может потерять жизнь.

„Не заставляй меня делать этого, — мысленно молился он, не отрывая глаз от зеркальца. — Ведь я же врач!.."

Но времени на размышления о том, что этично при обороне, а что нет, уже не было. Выпрямившись, Дункан вдруг стал плавно тормозить, так, чтобы его не занесло.

Ухмылка Змея исчезла, и он нахмурился, когда увидел, что на „феррари" зажглись стоп-сигналы. Какого черта? С чего вдруг этот говнюк начал тормозить? Что, действительно хочет получить металлом вместо своей тачки?

Он снова усмехнулся.

Ну ладно, засранцы! Можете сделать ручкой своей машине… а заодно и своей башке!

— В чем дело, док? Почему вы тормозите?

— Потому, — мрачно буркнул он, но дальнейших объяснений не понадобилось, так как они въехали в огромную масляную лужу, которая почти достигала противоположной стены тоннеля. Очевидно, у машины, проехавшей недавно, пробило прокладки, а может, и того хуже.

Несмотря на всю свою осторожность и водительское искусство, Дункан почувствовал, как колеса неуправляемо заскользили и „феррари" завихляла. Метров через шесть, как только под колесами вновь оказался асфальт и машина стала слушаться руля, он тут же нажал на газ.

Из-за торможения и заноса они упустили ценное время, и Дункан опасался, что теперь Змей легко нагонит их: ведь на двух колесах он мог просто объехать масляную лужу, уйдя в самый край левого ряда.

Но Змей не сделал этого. Он не заметил лужи. Он был слишком захвачен гонкой, и добыча была уже близко. Его переполняло предвкушение извращенного удовольствия: всего три метра отделяло его от „феррари". Теперь уже скоро… они в его власти.

Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой. Два с половиной метра, два… полтора…

Змей поднял цепь. Вы, ублюдки…

На бешеной скорости „харлей" влетел в черную масляную жижу. Он был бессилен. Он слишком поздно заметил, как вихляет „феррари"; слишком поздно увидел маслянистую черную поверхность, переливчатый дрожащий блеск радужных отсветов; слишком поздно, чтобы свернуть; слишком поздно понял свою ошибку. Еще секунду назад он чувствовал асфальт, и вдруг все пропало, он будто очутился на ледяной поверхности. „Харлей" неуправляемо заскользил по луже, и в следующий момент, словно на бешеном вираже, его понесло в сторону.

Все поплыло перед глазами Змея, как в замедленном кино: вираж в сторону… облицованные плиткой стены тоннеля пьяно качнулись под немыслимым углом… исчезла стремительно несущаяся мимо сплошная линия огней… какая-то сила отшвырнула его влево и вверх, затем резко бросила вниз. Всем телом он накренился в противоположном направлении, но… Вдруг он все понял, его охватил внезапный ужас, и мозг взорвался какофонией немого крика. Он падает!..

Затем все вернулось в реальное время.

Переднюю вилку вывернуло до отказа влево и заклинило, колесо, бешено вращаясь по инерции, въехало вверх по изгибающейся стене еще на метр, после чего мотоцикл отскочил от стены и, несколько раз перевернувшись, с грохотом рухнул на землю. Змея, вырвав из седла, подбросило кверху; при падении он дважды перевернулся через голову, а потом его протащило по асфальту не меньше двадцати метров. От трения металлической окантовки ботинок, пояса и цепи, которую он все еще сжимал в руках, за ним, как хвост кометы, вспыхнул яркий сноп искр.

Далеко позади подпрыгивал и вращался мотоцикл, его корежило, словно в судорогах; при каждом ударе от него отваливались части и разлетались в разные стороны; от изувеченного руля отскочило зеркало и покатилось, как колесо.

Затем взорвался бензобак. Оранжево-желтый огненный шар с ревом рос в размерах, постепенно заполняя собой тоннель от стены до стены.

Транспортная развязка под Парк-авеню превратилась в настоящий ад.

Сразу на выезде из тоннеля Дункан остановил машину, открыл дверь и посмотрел назад. Даже на таком расстоянии жар был невыносим.

Билли тоже выглянула наружу и отшатнулась. Им чудом удалось спастись, но тем не менее она была в ужасе.

— Может быть… нам надо вернуться и попытаться помочь ему? — прошептала она.

— Похоже, он не нуждается в помощи, — сухо ответил Дункан. Разве вы не видите?

И тогда она увидела: Змей избежал взрыва и разбушевавшегося пламени. Двадцатиметровый „проезд", должно быть, срезал добрый сантиметр с его ягодиц, но, как это ни удивительно, не считая минутного полубессознательного состояния, он вышел из аварии относительно невредимым.

Она не могла поверить в это. Вот уж действительно дьявольское везение.

Она смотрела, как он встал на ноги и замер, согнувшись, все еще не придя в себя. Потом, заметив „феррари", медленно поднял голову и, спотыкаясь, волоча за собой цепь, которую продолжал сжимать в руке, сделал несколько шагов вперед — темный силуэт на фоне ярких огненных языков.

Дункан и Билли одновременно захлопнули дверцы. „Если остаться, ничего, кроме неприятностей", — подумал Дункан и нажал на газ.

Он не удержался и, в последний раз взглянув в зеркальце, невольно улыбнулся. В нем отражался классический образ потерпевшего поражение: Змей, в бешенстве потрясающий цепью, пинал ее ногами, словно исполняя какой-то неистовый танец, больше походивший на конвульсии.

38

Уткнувшись лицом в подушку, Змей лежал на койке приемного отделения „неотложной помощи".

У него были опалены волосы, ягодицы представляли собой живую кровоточащую рану, а все тело покрывали многочисленные кровоподтеки; кроме того, он растянул связки. Но безнадежно покореженный мотоцикл заставлял его страдать еще больше, чем оскорбленное мужское достоинство.

Потерять такую машину, как „харлей", для Змея означало… ну, как если был мужчина дал отрезать себе яйца. И, как все прирожденные садисты, он, словно ребенок, не выносил боли.

— Если не будешь лежать спокойно, будет еще больнее, — предупредила сестра. — Знаешь, ты самый противный больной из всех, что попадались мне.

Каждый раз, когда пинцетом она выковыривала из его ягодиц кусочки асфальта, он выгибался и дергался всем телом. Он матерился и поносил всех и вся. Из глаз его текли настоящие слезы.

— Как не стыдно, такой здоровый, а ведешь себя как ребенок. — При этом сестра цокала языком и качала головой.

Тогда Змей пукнул ей прямо в лицо.

Нельзя сказать, чтобы Дарлена Уотсон стойко сносила оскорбления. Она их вообще не терпела. После шестнадцати лет работы в больнице „Бельвю" она имела лекарство на все случаи жизни, а уж на этот — тем более. Взяв пузырек со спиртом, она щедро полила им кровоточащую задницу Змея.

Он заорал и чуть ли не взлетел над койкой.

— Перни мне еще раз и считай, что ты жмурик, парень. — И в подтверждение этого Дарлена особенно сильно воткнула пинцет в его ягодицу. — Слышишь?

Он слышал.

Когда Дункан остановился у ее дома, Билли Дон, бросив на ходу „спокойной ночи", выскочила из машины и стремглав побежала к лифтам. Побыстрее подняться к себе и спрятаться в спальне!

После неожиданной встречи со Змеем она чувствовала страх и опустошенность. Чтобы прийти в себя и успокоиться, ей нужны были тишина и привычная обстановка.

Отдых и сон — вот что мне необходимо, думала она, пока лифт стремительно нес ее вверх. Эти два универсальных лекарства, может быть, может быть? — помогут ей восстановить равновесие. Да, отдых и сон — они унесут все страхи и успокоят расстроенные нервы. И завтра она будет другим человеком.

Отдых — ее надежда, сон — молитва. Но, когда она вошла в квартиру, которую снимала, позвонила Оби Кьюти, фотомодель из другого агентства, с которой она подружилась, работая вместе на съемках фирмы „Ревлон"

— Убили Джой Затопекову. Ничего, если я поживу у тебя несколько дней?

Билли согласилась.

Через двадцать минут Кармен Толедо привезла Оби.

Эксцентрично-красивая и очень высокая манекенщица-негритянка плакала и находилась в полном расстройстве. Она прижимала к себе кошку.

— Я позабочусь о ней, — пообещала Билли женщине-детективу.

Итак, вместо того чтобы закрыться в спальне и целиком отдаться мыслям о Змее, Билли сидела с Оби и как могла выражала свое сочувствие. И, только собравшись спать, она осознала, что с приезда Оби она лишь мимолетом вспоминала о Змее и жутком преследовании. Она даже не заметила, что уже успокоилась и перестала вздрагивать. Как странно, что, давая душевное облегчение кому-то другому, она получила поддержку, в которой так нуждалась сама.

Позвонил Дункан.

— Мне жаль, что все так вышло. — Его голос звучал мягко. — Если Вам что-нибудь нужно, я приеду.

— Все хорошо, Док.

И это была правда, она действительно успокоилась. По сравнению с убийством Джой, ее проблемы казались просто неуместными.

— Я не настаиваю, но, поскольку сегодня вечер не получился, не возражаете, если мы когда-нибудь опять?..

— Посмотрим, — уклончиво ответила Билли. Честно говоря, она больше не хотела продолжать с ним видеться, не из-за себя, ради него самого. Инцидент со Змеем доказал, насколько опасным может быть знакомство с ней. Затем, чувствуя себя виноватой — ведь из-за нее у него разбита машина, — она сказала:

— Хорошо, давайте попробуем.

В конце концов, она должна хоть как-то компенсировать его хлопоты, а если это означало поужинать с ним, то это самое малое, что она смогла сделать. Именно самое малое.

— Я не тороплю. Когда захочется, просто позвоните.

— Обязательно. — Она была благодарна Доку за его чуткость, он не пытался назначить ни день, ни время. И потом, несмотря на злополучный оборот, который приняла их встреча, перспектива увидеться с ним привлекала ее.

— Я действительно скоро позвоню, — пообещала она, удивляясь самой себе.

— И в следующий раз мы не будем в центре, — откликнулся он, добродушно усмехнувшись, и сразу же, чтобы не надоедать, повесил трубку.

Открыв окно, Аллилуйя вкарабкалась на подоконник, выбралась наружу и легко спрыгнула вниз на террасу. И мать, и Руби крепко спали. Она это знала, потому что еще раньше прокралась к ним в комнаты и проверила.

Немного повозившись с тугим окном, она залезла в кабинет. Посветила фонариком по комнате и затем, не подходя к груде наваленных журналов, направилась прямо к этажерке и выбрала десять эскизов моделей матери из тех, что считала самыми лучшими. Засунув их под водолазку, она тем же путем неслышно вернулась на террасу, закрыв за собой тугое окно.

Аллилуйя знала: рано или поздно мать обнаружит, что она сделала, а обнаружив — либо поблагодарит, либо убьет ее.

Забравшись обратно в постель, она набрала телефон отца.

— Они у меня, папка, — сказала она, мастерски подражая гангстерам 30-х годов. — Все прошло как по маслу.

— Папка? Папка? — пробормотал Дункан Купер.

— Да, папка. Утром я первым делом передам их тебе, ладно? — И ночная воровка Аллилуйя Купер повесила трубку.

39

Наступил следующий день. С самого утра фехтовальный зал Сантелли на Западной 27-й улице был наполнен движением. Казалось, одетые в белое фехтовальщики с опущенными масками исполняли тщательно продуманный танец, нет! — настоящий балет выпадов и защит. Свист и звон рапир довершали картину.

Шум зала проникал в раздевалку, где стоял Дункан Купер, уже готовый к тренировке.

— Так как? — обратился он к сидящему напротив. Лео Флад изучал последний из эскизов Эдвины, тех самых, что Аллилуйя утром передала отцу. Одобрительно кивая, он поднял глаза.

— Хороши. И вправду хороши, черт побери!

Лео Фладу еще не исполнилось и тридцати, но в нем уже чувствовалась сила. Несмотря на молодость и поразительную красоту, это был не неопытный юноша, напротив, его лицо выражало какую-то агрессивную напряженность, которую дает сочетание интеллекта и особого уличного шика.

Он олицетворял собой феномен бизнеса 80-х — молодой, напористый, прущий как танк, завоеватель без копья в кармане, взявшийся из ниоткуда, но в одночасье перевернувший финансовый мир.

Он был высок — более метра восьмидесяти, поджар и мускулист, как гончая; с иссиня-черными, как вороново крыло, волосами и пронзительными глазами цвета зеленого льда. Лицо покрывал устойчивый загар. Резкие, почти славянские скулы и черные брови вразлет как нельзя более подходили к его лицу.

Лео отложил эскизы.

— У кого она сейчас работает, не знаешь?

— Раньше была у де Рискаля, а сейчас пока приглядывается.

— Была художником у де Рискаля?

Дункан коротко рассмеялся.

— Уде Рискаля нет художников, кроме него самого, великого Антонио. Она проводила его показы.

— А какое она имеет отношение к тебе? — Лео лукаво сверкнул глазами. — Твоя девушка?

Дункан скривил губы.

— Бывшая жена, так будет вернее.

Встав со скамейки, Лео хлопнул его по спине.

— Хочешь заполучить ее обратно, а, старина?

— Вовсе нет. Просто моя дочь на стенку лезет, видя, что Эдс ничего не делает. Ты как-то говорил, что хочешь вложить деньги в моду. Отлично. Я знаю, что сейчас она свободна и вообще обладает тем, что нужно, чтобы дело пошло. 7-ю авеню она знает, как никто другой, и, кроме того, она чертовски хороший модельер. Поэтому направляю тебя к ней. Я свое дело сделал, и на этом моя роль исчерпана.

Это начинало забавлять Лео.

— Значит, умываешь руки, так, приятель? Дункан покачал головой.

— Я в этом совершенно не разбираюсь. Ты себе не представляешь, насколько я далек от моды. Единственное, что я действительно знаю, так это то, что конкуренция там не на жизнь, а на смерть. Прыгать с парашютом и то безопаснее.

Глаза Лео заблестели.

— Может, ты не поверишь, но именно это меня и заводит — риск.

— Тогда тебе действительно нужна игра, так, Лео? Ты игрок?

— Каждый человек игрок, Купер. Жизнь — игра. Бизнес — игра. В этом мире, черт возьми, за что бы новое ты ни взялся, все игра. И знаешь, что я тебе скажу? — Тут Лео улыбнулся. — Мне это даже нравится.

— И поэтому ты хочешь начать торговать тряпками? — В голосе Дункана появились скептические нотки. — Потому, что это игра?

— Конечно, это одна из причин. Видишь ли, Купер, дело не в деньгах. Деньги это только побочный продукт, так сказать, дивиденд, доставляющий удовольствие.

— Тогда что, Лео?

— Игра, что же еще? Индустрия моды — это вечное, необъятное казино. Всем известно, что на 7-ю авеню новичку войти труднее, чем расколоть целку. Но уж коли попадешь и окажешься среди тамошних акул, увидишь — это какое-то всепожирающее безумие. Объединения, утвердившиеся компании, рэкетиры — все они играют в одну гигантскую рулетку. Девяносто пять процентов новых фирм прогорают. Тебе это известно?

Дункан хмыкнул.

— Вот я и думаю, что лучше держаться от всего этого подальше.

— Наоборот. — Лео улыбнулся. — Я люблю крайности. Это как раз по мне.

Он взял маску и надел ее на голову, не опуская, впрочем, на лицо, как и Дункан.

— Ты готов к разминке?

— Готов, а ты?

Лео, как он это часто делал, улыбнулся своей ослепительной улыбкой, смягчавшей леденящую безукоризненность его лица.

— Тогда пойдем, старина. — И они направились в спортзал, чувствуя себя здесь как дома. Оба они с легкостью могли позволить себе быть членами любого другого элитарного и более удобно расположенного спортивного клуба и были бы там желанными, но они с готовностью проезжали лишние полтора километра совсем по другой причине. Основатель клуба Джорджо Сантелли считался признанным маэстро мирового класса, и в фехтовании его клуб, по крайней мере, в Соединенных Штатах, был все равно, что Силиконовая долина для компьютерщиков или провинция Шампань для виноделов.

Войдя в спортзал, они с минутку постояли, наблюдая за фехтующими. Дилетанты, приходящие поразмяться в обеденный перерыв, уже вернулись на работу, и сейчас перед ними были более опытные мастера.

Как всегда, Дункан с восхищением следил за их грациозными движениями. Фехтование больше напоминало ему балет, чем спорт, оно требовало неотступной сосредоточенности и обязательной практики. Здесь не могло быть никакой неточности. Строгое соблюдение формы — вот в чем суть.

Он услышал голос Лео.

— Возвращаясь к вопросу об игре, хочешь небольшое пари?

Невозмутимо взглянув на него, Купер осторожно спросил:

— Какое пари?

— Ну… небольшие ставки, чтобы сделать наш сегодняшний бой более… интересным.

Дункан покачал головой.

— Не пойдет. Не рассчитывай на меня. Ты можешь быть игроком, Лео, я — нет.

Голос Лео стал тише.

— Ерунда. Каждый может быть игроком, если сделать правильные ставки. — В его холодных зеленых глазах, казалось, вспыхнул какой-то бесовский огонек. — Если выиграешь, то, что ты скажешь на то, что я, как спонсор, выделю твоей бывшей жене три миллиона долларов, чтобы она смогла начать свое дело?

— Что? — Дункан был ошарашен и не скрывал этого. Затем он потряс головой, словно приходя в себя, и немного расслабился. На лице появилась недоуменная улыбка.

— Смешно, но слух меня иногда подводит. Ей-Богу, мне послышалось, что ты хочешь поставить на кон три миллиона. Ты что, с ума сошел?

— Да нет. — Голос Лео звучал совершенно спокойно. — Это именно то, что я сказал… Так как?

Дункан глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

— Нет, Лео. Ты, наверное, можешь позволить себе пари на такие деньги, а я — нет.

— Да кто просит тебя-то что-нибудь ставить?

— Ты только что сказал мне, что хочешь сделать ставку в три миллиона на этот бой, верно?

— Верно. Ставлю на игру три миллиона, но в выигрыше или проигрыше буду я… и твоя бывшая жена. Не ты.

— Все равно не понимаю. Что, если я проиграю бой?

— На самом деле все очень просто. Если ты проиграешь, то не станешь ни богаче, ни беднее. Понимаешь, твоя ставка — это заочная ставка бывшей миссис Купер.

— Как это? Теперь ты меня окончательно запутал.

— Тогда скажу по-простому. Если ты проиграешь, то я не выделяю ей денег, и в этом случае ей придется искать спонсора в другом месте. — Лео чуть заметно улыбнулся. — Ну что, старина? Все зависит от мастерства, а в нем мы практически равны. Хочешь поставить на кон карьеру бывшей жены?

— А если нет?

— Тогда я могу решить вовсе не поддерживать ее, — пожал плечами Лео, и его ослепительная улыбка совсем не соответствовала скрыто прозвучавшей угрозе.

Дункан пристально взглянул на него.

— Лео, уж случайно не шантажируешь ли ты меня? Лицо собеседника выражало полнейшую невинность.

— Кто? Я?

Дункан сжал губы и нахмурился. Он действительно не любил никаких пари, даже если ему нечего было терять. Для него это было делом принципа.

Лео ждал.

— Ну хорошо, Флад, — и он протянул руку.

Они прошли на середину, чтобы занять места двух фехтовальщиков, только что закончивших бой. Со свистом рассекая воздух, Дункан проверил свою сделанную на заказ рапиру. Лео проделал то же самое.

Ну что ж, Эдс, начнем! И Дункан приготовился опустить маску на лицо.

Все еще улыбаясь, Лео снял свою и небрежно отбросил в сторону.

— Никаких масок, Купер. — Его вызов прозвучал мягко, глаза отливали холодным блеском. — Ты готов драться, как в старые времена?

— Ты с ума сошел! — Дункан пристально посмотрел на него. Нас обоих выставят отсюда, причем навсегда! Ты же знаешь правила!

Лео рассмеялся.

— Не будь ты таким буржуа! Правила существуют для того, чтобы их нарушать.

— Может, для тебя так и есть, но мне нравится здесь. И я хочу бывать в этом клубе и впредь.

— Что, боишься, Купер? — Он ехидно улыбнулся, обнажая острые клыки.

— Нет, не боюсь, — голос Дункана звучал твердо, — но я не до такой степени глуп.

— Ладно, я тоже. Но не кажется ли тебе, что за ставку в три миллиона я могу сам устанавливать правила?

— Если это означает непредусмотренные раны — нет. Не можешь.

Лео опять засмеялся.

— Да ладно, Купер. Если что-то случится, я не буду в обиде. Ты прекрасно залатаешь меня.

— Конечно, но себя-то я не сумею зашить, правда?

— Подумаешь! Твои коллеги сумеют.

— Ладно, черт с тобой. — Он все-таки решил рискнуть и, сняв маску, тоже отбросил ее в сторону. Затем спокойно сказал:

— Хорошо, Лео, становись.

— Молодец, парень!

Лео улыбнулся, и Дункан встал в позицию. С легким стуком они скрестили рапиры в приветствии.

— К бою! — крикнул Лео, и серьезная схватка началась.

Лео сделал выпад, направив острие рапиры в красное сердечко, вышитое на груди Дункана, но тот легко отразил атаку и грациозно отступил на шаг. Он не смог сдержать улыбку. Возможно, Лео прав: в фехтовании на старый манер, с риском, было действительно что-то первобытно-притягательное. Спортивные дуэли устраивались с незапамятных времен, и мужчины собирались там, чтобы без всякой выгоды просто померяться силами, а зачастую не применяли и защитных мер. И разве не было в таком проявлении мужского начала чего-то очень сильного, напряженно-драматичного? Вполне возможно.

Все в зале бросили фехтовать и окружили их. Каким-то образом, хотя об этом никто не говорил вслух, стало известно, что это не обычный поединок. Вышли даже те, кто уже был в раздевалке, и встали в стороне.

Движения Дункана были молниеносны, он легко защищался и контратаковал. В его лице появилось какое-то необузданное возбуждение, темные глаза восторженно сверкали. Он знал, что еще никогда его рапира не была такой стремительной и неизменно точной; чувствовал, что никогда еще не дрался с такой напряженной, всепоглощающей сосредоточенностью; больше того, он был уверен, он точно знал, что никогда еще не фехтовал столь блестяще. В него словно вселился неведомый ему ранее дух гладиатора.

Под восхищенными взглядами собравшихся они продолжали поединок. У Лео были сила и молодость, у Дункана — точность движений искусной руки хирурга. Кроме того, в отличие от Лео, Дункан фехтовал уже почти двадцать лет, и учил его сам маэстро Джорджо Сантелли.

Лео дрался с угрюмой сосредоточенностью. Напряженно растянутые губы обнажили ряд белоснежных зубов, эта застывшая улыбка больше напоминала оскал жаждущего крови хищника. Уловив возможность, он направил острие рапиры в „сердце" Дункана.

Дункан ожидал именно этого и сделал захват. Лео выругался, и, когда безуспешно попытался вырвать оружие, Дункан злорадно рассмеялся.

— Ну, старина? — теперь поддразнивал уже Дункан. Лео не ответил; он из всех сил старался освободиться от захвата Дункана.

Это было все равно, что толкать в гору танк. Дункана невозможно было сдвинуть с места. Руки Лео дрожали от напряжения, а рапира изогнулась. Лицо покраснело.

— Черт тебя подери, Купер! — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Дункан улыбнулся.

— Что ж, детка. Получил, что хотел?

И без предупреждения и, казалось, без усилия, он оттолкнул его.

Лео упал, но тотчас поднялся. Он начинал злиться. Что это вдруг случилось с Купером? Никогда раньше он не замечал в нем такой яростной сосредоточенности, никогда раньше Дункан не фехтовал с таким искусством. Или до того он сдерживался, применяя лишь часть своего мастерства? А может, им вдруг овладело нечеловеческое желание выиграть? Дункан и рапира словно слились в одно целое.

Сердце Лео бешено колотилось. Лишь одна страсть, одно желание бились в нем жаркой волной — выиграть. Он прищурился и растянул губы в злобной улыбке. Во вздувшихся венах буйно пульсировала кровь — призыв быть мощным и непобедимым, с какой-то потусторонней отчетливостью ему слышался лязг металла и победные звуки труб.

Убивать, убивать, убивать! Здесь, на арене — никого, только враг и он. Его рапира — стальной меч, и он заставит подчиниться ему!

Убежденный в близкой победе, Лео предпринял еще одну агрессивную атаку. Дункан едва успевал отбиваться, и на этот раз смеялся Лео.

— В чем дело? Устал, Купер?

— Черта с два! — хрипло ответил тот, обманным движением уходя в сторону от клинка противника.

Лео выжидал. Не обращая внимания на маневр, он сделал выпад, и его рапира со свистом рассекла воздух, ища крови.

Р-раз! Дункан не увидел — почувствовал, как в его лицо вонзилась серебристо-холодная сталь.

Собравшиеся затаили дыхание, не веря глазам. Дункан стоял с разорванной щекой, из нее текла кровь.

Теперь столпившихся людей охватило внезапное напряжение. Их негативное отношение к поединку стало очевидным. Как посмел Лео Флад с такой чудовищной наглостью воспользоваться бессмертным, благородным искусством и превратить его в кровавую драку?

Рана не испугала Дункана; она вызвала к жизни глубоко дремлющий жестокий инстинкт, и теперь он пробуждался, подобно зверю. Все менялось с головокружительной быстротой: только что с невероятным мастерством Дункан защищался, а в следующую секунду это уже был мощный атакующий ураган. Сила и скорость его оружия внушали трепет. Спортзала больше не существовало, лица людей слились в размытую массу. Его словно ожившая серебристая рапира сверкала, подобно молнии.

Убийственный вихрь выпадов и уколов обрушился на противника. Лео охватил внезапный страх. Это была уже не просто атака, это было возмездие, битва за поруганную честь и достоинство.

Лео едва успевал парировать град ударов, стремительная звенящая рапира Дункана доставала его везде, за ней невозможно было уследить. Ежесекундно свистящее острие клинка проходило в миллиметрах от его лица, и каждый раз, когда зрители сдерживали готовый вырваться крик, Лео знал, знал наверняка и с лишавшим его самообладания унижением, что Дункан играет с ним, знал, что, стоит ему захотеть, и он легко растерзает его на куски.

Он с трудом отразил еще одну атаку, парировал еще один выпад; это было все, что он мог, чтобы просто сдержать Дункана.

Теперь неизвестное ему ранее пьянящее чувство первобытной свирепости целиком захватило Дункана, он просто играл с Лео, играл жестоко. При каждом выпаде, каждом уколе острие рапиры проходило настолько близко от его лица, что тот вскрикивал, и все же оно ни разу не коснулось его кожи. Ярость, виртуозность и чистота, да, именно чистота движений Дункана просто поражали; сдерживаемые возгласы зрителей были возгласами восхищения.

Постепенно Лео начал уставать. Сначала на лбу выступили капельки пота, но уже скоро он градом лил по лицу, вызывая резь в глазах и мешая видеть. Он тяжело дышал и концентрировал зрение с такой мучительной сосредоточенностью, что даже выступили слезы. Рапира стала тяжелой, а руки и ноги налились свинцом.

Зрители уже видели, что поединок подходит к концу. Боясь шевельнуться, они неотрывно наблюдали за схваткой.

Дункан все так же неистово продолжал наступать.

Лео выругался: непостижимо, но неужели этому не будет конца? Словно чем дольше длился бой, тем сильнее становился Дункан Купер.

Лео чувствовал, что скоро не сможет продолжать эту изматывающую защиту, у него не останется сил, чтобы отражать атаки Дункана. Есть последний шанс, один-единственный шанс, чтобы выиграть. И его надо использовать немедленно. Сейчас или никогда!

— Сукин сын! — прорычал он, собрав последние силы. Отразив удар Дункана, он сделал обманный выпад и направил острие в „сердце" Дункана.

Но тот был начеку. Почти небрежно, скользящим движением он отбил удар в сторону и вверх. Рапиры застыли в воздухе, и следующим плавным движением Дункан выбил оружие из рук Лео.

Со звоном она упала на дорожку.

Лео хотел поднять ее, но голос Дункана остановил его.

— Туше![9] — улыбнувшись, мягко заметил он.

Лео застыл на месте и опустил глаза вниз. Острие рапиры Дункана упиралось точно в середину его „сердца".

Собравшиеся вокруг зааплодировали и постепенно разошлись.

Дункан опустил рапиру.

— Неплохо, Лео, — произнес он по-прежнему спокойно.

Лео сдержанно хмыкнул.

— Но и не хорошо. Ты дрался лучше, чем все, кого я когда-либо видел. — Затем, выдержав паузу, добавил: — Ты весь в крови, старина.

Дотронувшись до щеки, Дункан взглянул на окровавленные пальцы и передернул плечами.

— Ерунда.

Наклонив голову, Лео взглянул на него.

— Единственное, что я хочу знать, Купер… Ведь ты мог распороть меня сто раз. Но ты этого не сделал. Почему?

Дункан пристально посмотрел на него и холодно ответил: — Я не чувствовал в этом необходимости. Кровь — не самоцель. В противном случае это уже не спорт.

Постояв еще минуту, он направился к раздевалке.

— Купер!

Дункан обернулся с вопросительным видом.

— Не забудь. Перед уходом оставь мне телефон твоей бывшей. Она выиграла мою поддержку, все честно и справедливо.

Дункан кивнул и затем спокойно добавил:

— Только запомни одно. Бывшая жена это или нет, но Эдс особенная женщина. Ее нельзя ранить. — Он выдержал взгляд Лео. — Это понятно, старина?

40

Наступило утро четверга.

— Все ко мне! Завтрак на столе! — весело пропела Руби, быстро входя в зашторенную спальню Эдвины. Энергичными движениями она отдернула занавеси вощеного ситца с цветочным рисунком. Поток яркого солнечного света брызнул в спальню, и хрустальные фигурки животных на ночном столике вспыхнули радужными переливами.

Издав стон, Эдвина перевернулась на другой бок и пробормотала, зарывшись лицом в подушку:

— Руби, оставь меня в покое. — Повязка из темной ткани, которой Эдвина перед сном завязывала глаза, съехала на затылок.

— Я полночи читала.

Руби стояла над ней, уперев руки в бока.

— Хм, наверное, один из тех романов, что мне и в метро-то взять с собой стыдно. — И захлопала в ладоши: — Вставай, вставай!

— Господи, Руби! Ну дай мне еще хоть десять минуточек, ну капельку!.. Пожалуйста, а?

— Уже половина одиннадцатого и тебя к телефону.

— Ну скажи, что я перезвоню! Мне надо спать, чтобы быть красивой, — взмолилась Эдвина.

— Что тебе надо — так это деньги, — непреклонно продолжала Руби.

Эдвина тут же проснулась и насторожилась, словно гончая, почуявшая дичь.

— Деньги? Кто-то сказал… деньги, я не ослышалась?

Она села на постели и, сдернув повязку, зашвырнула ее в угол. Неожиданный свет ослепил ее и, вскрикнув, она прикрыла глаза рукой.

Руби хмыкнула.

— Я знала, что это поднимет тебя.

— Так значит, никто не звонит? — Она даже взвизгнула от негодования.

— Звонит, звонит, — успокаивающе ответила Руби.

— Ну? Кто?

— Какой-то мужчина по имени… — Руби выдохнула и пожала плечами. — Только что вертелось на языке, да вот забыла. Во всяком случае, кто бы ни звонил, это не он. Его секретарша.

— А ты спросила ее, что ему нужно?

— Это не мое дело! — и, возмущенно фыркнув, Руби выплыла из комнаты.

Все еще загораживаясь рукой от солнца, Эдвина нашарила трубку параллельного телефона.

— Да?

— Мисс Робинсон? Мисс Эдвина Дж. Робинсон? — Это прозвучало так, словно говорили не разжимая губ.

— Да.

— Минутку, пожалуйста, я соединю вас с мистером Лео Фладом.

— С кем?

— С мистером Фладом. Мистером Лео Фладом. — Сдержанный голос секретарши звучал так, словно она говорила о Боге или о президенте США, или о том и другом вместе.

Нахмурившись, Эдвина быстро порылась в памяти. Где же она слышала это имя? Флад… Флад… Флад! Ее спутанные курчавые жесткие волосы чуть дыбом не встали. Да чушь какая-то! Не тот же это Лео Флад, про которого „Форчун" и „Форбс" пишут, что он стоит сто черт-знает-сколькольонов долларов! Расслабившись, она успокоилась. Рассудив трезво, она посчитала, что этого не может быть. Это, скорее всего, какой-то другой Лео Флад, наверное, какой-нибудь страховой агент, который нашел ее имя в телефонной книге. Скорее всего. А иначе с какой бы стати мультимиллионер, который даже и не слыхал о ней, будет звонить? На другом конце раздался мужской голос.

— Мисс Робинсон?

— Слушаю вас, — сдержанно ответила Эдвина. Если ее разбудили из-за какого-то страхового агента или чего-то в этом роде, то она выскажет ему все, и как следует.

— Позвольте представиться. Я — Лео Флад из компании „Бек, Флад и Кронин". Может быть, вы слышали обо мне?

Слышала ли она о нем! Значит, это действительно тот самый Лео Флад. Но если тебе раздается звонок с неба, то ведь нельзя сразу падать на колени и целовать ноги — как бы не набить шишек.

— Да, я слышала о вас. — Она старалась говорить ровно, чтобы не выдать волнения.

— Прекрасно. А вы, как я полагаю, та самая Эдвина Дж. Робинсон, которая работала у Антонио де Рискаля и хочет основать свою фирму.

На какой-то момент она лишилась дара речи, и в трубке было слышно лишь его дыхание. Наконец она прошептала:

— Да.

— Тогда мы должны встретиться. Поскольку я думаю о том, чтобы вложить деньги в моду, а вы ищете спонсора, то нам следует поговорить подробнее. Что, если мы завтра вместе позавтракаем?

Завтрак с Лео Фладом! Она уже готова была дать волю своим чувствам, как вдруг отвратительный зеленый червячок стал нашептывать ей всякие мерзости, и она с подозрением спросила:

— Скажите, случайно не Р.Л. Шеклбери навел вас на эту мысль, нет?

— Кто? — в голосе звучало неподдельное замешательство.

— Я пошутила, — тихо сказала она, прогоняя мерзкого червячка. И в душе вдруг зазвучал чудесный хор.

Лео Флад хочет быть ее спонсором! О, благодарю тебя, Господи! Благодарю. Благодарю!

— Значит, договорились?

— Скажите, где и когда, я приду.

— В моем офисе на Уолл-стрит вас устраивает? В двенадцать?

Она хотела ответить, но слова застряли в горле.

— Мисс Робинсон? Вы слышите меня?

Она откашлялась и хрипло произнесла:

— Да. Я… Я приду, мистер Флад. Я…

— Отлично, — перебил он ее прежде, чем она смогла сказать какую-нибудь ерунду. — С нетерпением жду встречи. Уолл-стрит, 69, завтра в двенадцать. Я не прощаюсь.

Движение в деловом районе было такое, что машины больше стояли, чем ехали; пешком было бы быстрее.

На углу Бродвея и Фултон-авеню Эдвина, просунув водителю три хрустящие пятидоллоровые бумажки, со словами „сдачи не надо" вынырнула из такси. Одной рукой она держала огромную папку-портфель с эскизами, другой сжимала ремешок перекинутой через плечо черной кожаной сумки — необходимая мера, чтобы ее не сдернули.

Постояв минутку и сделав несколько глубоких вдохов, чтобы собраться с духом, она огляделась. В узких, уходящих ввысь расщелинах центральных улиц звучала, усиленная отвесными стенами небоскребов до невообразимого уровня, бешеная какофония огромного города: автомобильные гудки, сирены, пожарные клаксоны, прорезаемые пронзительными свистками курьеров-велосипедистов.

Она невольно сморщилась, в глазах отразилось неудовольствие. В душном воздухе было больше выхлопных газов, чем кислорода, а тротуары гудели от сотен спешащих ног. Куда бы она ни взглянула, везде, словно море, колыхание бесконечной многоголовой толпы.

Внезапно ее охватило возбуждение и она влилась в этот поток. Войдя в дом 69 по Уолл-стрит за пять минут до назначенного времени, Эдвина быстро пересекла холл и протиснулась в переполненный лифт.

„Бек, Флад и Кронин Инк." занимала восемь этажей — с двадцать первого по двадцать восьмой этаж.

Она вышла на двадцать первом и словно вступила в другую эпоху и на другой континент.

То, где она оказалась, больше походило на клуб, чем на приемную какой-нибудь фирмы. Вдоль стен стояли обтянутые кожей строгие английские диваны и такие же стулья в стиле королевы Анны. Темные панели стен. Потемневшие и пожелтевшие от времени портреты и литографии с изображением сцен охоты. Эдвина понимала: все сделано для того, чтобы создать атмосферу солидности, незыблемости и постоянства, словно компания „Бек, Флад и Кронин" образовалась не каких-то четыре года назад, а была здесь с тех пор, как Генри Гудзон впервые провел свой корабль вдоль этих берегов.

Секретарша улыбнулась ей и быстро что-то сказала в трубку.

Вскоре появилась женщина в строгом темно-синем костюме и белой блузке, и Эдвина последовала за ней по устланному толстой дорожкой коридору. Когда они проходили мимо традиционно обставленных офисов, в одном месте через стеклянную стену Эдвина успела заметить гигантского размера комнату, сплошь уставленную компьютерами; молодые люди, энергично жестикулируя, говорили по телефонам и одновременно следили за огромным, почти до потолка электронным табло фондовой биржи.

Через несколько минут они вошли в административные офисы. В глаза тут же бросилась перемена обстановки. Английские портреты на стенах были больше и лучше выполнены: теперь вместо богатых торговцев на нее смотрели герцоги. Антиквариат вокруг был подлинный, не имитация.

И там, в приемной Лео Флада, за столом, которому было не меньше трехсот лет, сидела сама Мисс Не-Разжимая-Губы. Из породы Грызунов. Явно не возбуждающего вида. Равнодушная, худая и суперэффективная. В сером костюме в тонкую полоску и блузке, даже шелковый волан которой не мог скрыть выпирающих ключиц. Тонкий нюх Эдвины уловил едва ощутимый запах духов.

— У мистера Флада сейчас совещание, и он просит прощения за задержку, — произнесла она сквозь сжатые губы тоном, не терпящим возражений. — Присядьте, пожалуйста. Скоро он к вам выйдет.

Лучезарно улыбнувшись, Эдвина села в английское кресло второй половины XVIII века и положила ногу на ногу. Почти тут же из кабинета вышли четверо японских бизнесменов, все с непроницаемыми лицами и одинаковыми „дипломатами", и на столе Мисс Сжатые Челюсти загудел интерком.

Мисс Сжатые Челюсти подняла глаза.

— Мисс Робинсон, можете войти, — сказала она, вставая, чтобы проводить ее в кабинет. Придерживая дверь, она улыбнулась. Вернее, показала зубы.

Эдвина вошла в кабинет. Прежде всего ее поразила тишина. Кабинет словно находился в склепе. Совершенно очевидно, что над звукоизоляцией здесь потрудились. Затем она огляделась и увиденное действительно поразило ее. Эта угловая комната, где двумя стенами служили окна, была высотой в два полных этажа. Казалось, что потолок уходил под самое небо. Изящные, золотистого дерева панели отливали блеском. Письменный стол отсутствовал, но зато кофейных столиков было не меньше трех. Вокруг располагались обитые мягкой кожей диваны и кресла. И все — ярко-бирюзового цвета! Ее цвет!

Ее оценка возможностей Лео Флада тут же подскочила на недосягаемую высоту. Она пожалела, что не надела свою выкроенную геометрическими фигурами и выкрашенную в пронзительно-синий цвет норковую пелерину, хотя погода и позволяла.

Сцепив руки за спиной, у стеклянной стены стоял Лео Флад. Он повернулся, почувствовав ее присутствие, и через ковровое пространство пошел ей навстречу.

— Мисс Робинсон.

Эдвина пожала протянутую руку. Так же твердо, как и он ее.

— Мистер Флад.

Улыбнувшись, он произнес с легкой укоризной:

— Просто Лео. Если мы собираемся начать общее дело, вам придется называть меня по имени.

— Тогда и вы называйте меня Эдс, как мои друзья. Меня так зовут с детства, — засмеялась она в ответ.

— Должно быть, ваша мать обладала чувством юмора. Знаете, вы — первая Эдвина Дж. Робинсон, которую я знаю.

— Могу поверить.

Он оглядел ее.

— Мне нравится ваш костюм.

Она чуть улыбнулась, опустив глаза.

— Должен нравиться. — Затем вновь посмотрела на него. — Антонио де Рискаль. Из весенней коллекции 1988 года.

То, что он был куплен в лучшие времена и с 25-процентной скидкой, как для всех сотрудников фирмы, она опустила.

— Удивлен, почему вы не носите что-то из своих моделей.

— Потому, что я только начала. Все это пока идеи.

— Если все пойдет хорошо, не исключено, что де Рискалю еще придется попотеть за свои деньги, а?

— Это как раз и входит в мои планы, — ответила она со спокойной убежденностью.

— Я уверен, что так оно и будет. — Он широко улыбнулся, а потом вдруг рассмеялся. — А знаете, вы напомнили мне себя, когда я только начинал. Это было… восемь, нет, девять лет назад. Кто-то договорился, чтобы меня пригласили на собеседование в фирму „Саломон бразерс", так, незначительная должность, но в то время я готов был перегрызть за нее горло. „Что вы хотите делать?" — спросил меня чиновник, ведавший кадрами. И поверите ли, но у меня хватило нахальства сказать: „К тридцати годам я намерен стать мультимиллионером".

Эдвина засмеялась.

— И что потом?

— Нет нужды говорить, что работу я не получил. Но что я действительно запомнил, так это реакцию чиновника. Он просто уставился на меня и спросил: „А что тогда будет с вашей должностью, если вы действительно станете мультимиллионером? Тогда мы потеряем сотрудника, обученного за наши деньги". Сначала я подумал, что он разыгрывает меня, но он говорил серьезно!

Конечно, реальных шансов у меня не было ни шиша, но факт остается фактом: это действительно произошло! И из этого собеседования я извлек три ценных урока, которые никогда не забуду.

Эдвина заинтригованно посмотрела на него.

— Урок номер один, — продолжал он, — состоит в том, что мечты могут сбываться. Номер два — что, завернув меня, „Саломон бразерс" потеряла чертовски хорошего исполнителя и в перспективе кучу денег. И самый важный, третий: если бы я стал у них работать, то всего этого, — он обвел рукой огромный кабинет, — никогда бы не было.

Она не отрываясь смотрела на него.

— Заставляет задуматься, не так ли? Ну хорошо, давайте сядем. — Он взял ее за локоть и подвел к креслам. Она обратила внимание, что Лео усадил ее напротив картины Гойи, в то время как сам сел лицом к электронному биржевому табло, вделанному в деревянную золотистую панель.

Но, похоже, он смотрел только на нее. Зеленоватые строчки цифр, скользящие по экрану, оставались незамеченными.

Воспользовавшись моментом, она решила рассмотреть его повнимательнее. Начиная с черных как смоль, волос до безукоризненных, сшитых на заказ черных туфель, все во внешности Лео Флада было красиво подано и очень ухожено. Также сшитый на заказ серебристо-серый шелковый костюм был явно от „Савиль Роу". Выбритые до блеска скошенные славянские скулы. Маникюр. Загар. Два ряда ровных белоснежных зубов, которые портили лишь слишком острые выпирающие клыки. Если бы он так часто не улыбался, то его холодное физическое совершенство было бы почти пугающим.

Но красив, призналась она, неожиданно почувствовав, как внутри что-то напряглось. Непревзойденно красив. Нет. Более, чем красив. Почти прекрасен, но в нем было что-то от Ангела Смерти.

Внезапно почувствовав, что он разглядывает и оценивает ее так же пристально, она покраснела и на щеках сквозь искусно наложенный макияж проступил яркий румянец. Она быстро отвернулась.

— Полагаю, — произнес он, нарушая неловкое молчание, — мой звонок, наверное, был для вас неожиданностью.

Она обрадовалась, что взаимный осмотр закончился.

— Да, но я не понимаю одного — почему именно я? Вокруг столько художников, чего вы хотите от меня?

— Все очень просто. — Он посмотрел на нее проницательным взглядом. — Мне кажется, в вас есть все, что нужно.

— Понимаю, — кивнула она неуверенно. Он посмотрел ей прямо в глаза.

— В отличие от того дурака из „Саломон бразерс" я ищу яркие молодые таланты и оказываю им поддержку.

Эдвина нахмурилась.

— Хорошо, но меня интересует другое. Почему вдруг мода? Она, похоже, не имеет отношения к тому, что здесь происходит.

— Здесь происходит бизнес, стремящийся к наименьшему общему знаменателю: прибыли. А мода — это бизнес. Думаю, нет нужды говорить вам, что мода — крупнейшая индустрия этого города.

— Нет, не нужно, я уже знаю это.

— И, чтобы сразу внести ясность, уточню: когда я говорю „мода", я не имею в виду несколько вечерних туалетов или элитарных ансамблей.

Она выпрямилась.

— Тогда что же вы имеете в виду, Лео? — тихо спросила она.

— Большую, новую, задающую тон фирму. Такую, с которой бы считались и которая в результате удовлетворит все вкусы и принесет крупные барыши. Скорее что-то подобное „Лиз Клэрборн", нежели „Скасси" Она смотрела на него во все глаза.

— Вы говорите о бизнесе, приносящем в год миллиард долларов!

— Угу. — Он откинулся на спинку и улыбнулся. — Выражаясь кратко, это мой стратегический план.

— А тактический?

— Дать вам финансовую поддержку и быть уверенным, что вы поможете нам войти в этот бизнес.

С минуту она молчала.

— На вашем месте, я бы не думала только о голых цифрах. Если вас интересует только это, то вряд ли стоит разговаривать дальше.

Он засмеялся.

— Согласен. Я ищу не счетную машину, таких хоть пруд пруди. Мне нужны вы.

— Вы очень уверены в себе. Как будто мы уже собираемся работать вместе. — Она слегка нахмурилась и выдержала его взгляд.

— Ага. — Он снова улыбнулся. — Именно собираемся.

— Но вы даже не видели моих работ! Все, что вам известно, это то, что я не могу реализовать свои замыслы.

— Напротив. Вы хороший художник, Эдс, очень хороший.

Она пристально посмотрела на Лео.

— Откуда вы знаете?

Он слегка улыбнулся.

— Вот что говорит об этом. — Он наклонился вперед и, дотянувшись до крайнего столика, взял с него стопку эскизов и молча протянул ей.

Одного взгляда было достаточно.

— Как они к вам попали? — спросила она, швырнув их обратно на столик.

— Если я скажу, повлияет это на ваше решение?

Поколебавшись, она ответила:

— Нет.

— Мне передал их ваш бывший муж.

— Дункан? — Она не могла поверить. Он кивнул.

— Но он… он ведь даже не был у меня с тех пор, как я нарисовала их! Как они могли?..

— Похоже, ваши близкие очень любят вас, Эдс. Дункану их дала ваша дочь с тем, чтобы он показал их мне.

Внутри у нее все закипело от гнева. Она скрестила руки на груди и сидела так, поджав губы и нервно перебирая пальцами, она вся просто клокотала. Еще немного — и из нее посыпались бы искры.

— Вы сердитесь…

Серебристо-серые глаза Эдвины потемнели и стали почти черными, это было для него неожиданностью.

— Еще спрашиваете, конечно сержусь! — В ее голосе звучала горечь. — Никто, никто не имел права брать это! Они мои, черт возьми!

И, словно в театре, в нужный момент неслышно возник одетый в форму дворецкий и прозвучала самая банальная фраза:

— Завтрак подан.

41

За столом Эдвина поняла, что продолжать сердиться просто невозможно: Лео был само очарование и внимательность, изысканная роскошь столовой не могла оставить равнодушной, а поданными деликатесами лучшего ресторана, откуда они прибыли, его шеф-повар мог гордиться по праву. На столе стояла дичь в собственном соку, ее сменили седло оленя с грибами, затем салат и горячие пирожки с ревенем. Все сопровождалось розовым вином „Дом Рюинар" и „Шато Пишон-Лаланд" 78-го года.

— В идеале, — сказала Эдвина, глядя ему в глаза, — первая коллекция будет закончена в течение первых восьми месяцев и поступит в магазины к середине следующего года.

Лео помолчал, затем задумчиво произнес:

— Другими словами — в мае или июне. А не поздновато ли для сезона?

— Да, при обычных обстоятельствах было бы поздновато. Но, видите ли, в том-то вся и прелесть. Мы не представим первую коллекцию поздно. — В глазах у нее вспыхнул лукавый огонек. — Мы будем представлять ее рано. — Взяв бокал, она откинулась на спинку, ожидая реакции.

Он посмотрел на нее с возросшим уважением.

— Другими словами, вы предлагаете представить осеннюю коллекцию в начале лета?

— Совершенно верно! — Очень довольная собой, она кивнула, и глаза ее потеплели. Если она и могла уже что-то сказать о Лео Фладе, так только одно: он быстро схватывал.

— Хм-м. — Он откусил кусочек оленины. — А не кажется ли вам, что мы дадим выстрел немножко преждевременно?

Эдвина покачала головой.

— Отнюдь. Запомните: обычно осенняя коллекция попадает в магазины летом; так же и зимняя — начинает продаваться осенью. Единственное, что мы сделаем, это начнем чуть-чуть раньше, опередив таким образом конкурентов, — и она взглянула на него поверх бокала.

— Ага! — воскликнул Лео.

— Ага-а-а-а… — подхватила она.

— Ага, — повторил он снова с видимым удовольствием.

— Ага-а-а, — протянула она мягко и улыбнулась. Какое-то мгновение они неотрывно смотрели друг на друга, как два конспиратора, очень довольные своим заговором. Она — со своим талантом и опытом, он — с деньгами и деловой проницательностью, они оба ощущали, как уже начинается что-то, что может совершить переворот.

— А знаете, вам не перестаешь удивляться.

— Пока мы не отвлеклись, вы должны узнать и еще кое-что, что может удивить вас. Эскизы, которые вы видели, совсем не то, что я задумала. По крайней мере, уже не то.

— Они говорят, что у вас есть талант.

Эдвина протестующе махнула рукой и рассмеялась.

— Мы с вами прекрасно знаем, что талант в этом городе недорого стоит. Каждый второй имеет творческую жилку или, по крайней мере, убедил себя в том, что имеет.

Лео наклонился к ней через стол.

— Так что? Что же вы задумали?

Она не мигая встретила его взгляд.

— Я много об этом думала. Когда-то давно я мечтала делать эксклюзивные вещи и дорогое готовое платье. Теперь я пришла к выводу, что была на ложном пути. Сегодня уже слишком много всякой элитарной, дорогой и престижной одежды. Задумайтесь над этим. Разве нужен Америке или всему миру еще один Оскар де ла Рента? Еще один Антонио де Рискаль? — Она покачала головой. — Искренне сомневаюсь. Не поймите меня превратно, Лео. Я обожаю носить сногсшибательные вещи. Это моя страсть, практически моя единственная самая большая слабость. Ничто в мире не заставляет меня чувствовать себя на верху блаженства — только если на мне надето что-то абсолютно необыкновенное и возмутительно дорогое. Но — и это очень большое „но" — покупать эту одежду совсем не то, что пытаться продать ее. Я считаю, что рынок для нее слишком ограничен. Не говоря о том, что существует опасность провала.

— Я думаю точно так же, — одобрительно кивнул он.

— Я рада, что вы так думаете. Теперь возьмите последние вещи Вилли Смита. Насколько я понимаю, он совершенно правильно повел продажу своей серии „Вилливеар".

— Что это?

— Коротко говоря, это то, что я хотела бы предложить потребителю — широкий выбор одежды по доступным ценам, которую можно комбинировать бесконечно. — Она наклонилась вперед, возбуждаясь все больше и больше. — Другими словами, Лео, полностью скоординированная коллекция! О да, знаю, это было и раньше, но никогда в таких масштабах, в каких это вижу я. Цветной эластичный верх. Комбинаторный низ. Яркие куртки и свитера. Туники, выполняющие двойную функцию: как длинные юбки или короткие платья. Привлекательные колготки. И в довершение всего — огромный выбор ослепительных, неотразимо ярких леггенсов: прозрачных для лета и из толстой шерсти для зимы. — Она остановилась, чтобы перевести дыхание, глядя на него сияющими глазами. — Ну? Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что это просто гениально. А в смысле демографии — это адресовано самой большой и следящей за модой группе потребителей страны.

— Надеюсь, вы не измените мнения после того, как выслушаете меня до конца. Чтобы реализовать замысел, действительно сделать так, чтобы дело пошло, нам необходимо иметь свои секции — по крайней мере секции — во всех крупных магазинах, таких, как „Маси", „Блумингсдейлс", „Шеклбери-Принс" и „Маршалл Филд", по всей стране. И это принесет нам успех практически за один день.

Он пристально посмотрел на нее.

— Продолжайте.

Для большей уверенности Эдвина сделала глоток вина.

— Я знаю, что получить свою площадь в универмагах будет не просто сложно — почти невозможно. Война даже между такими крупными, солидными фирмами с большими объемами продаж, как „Донна Каран" и „Ральф Лорен", идет не на жизнь, а на смерть. Но мы должны иметь свою площадь. Без этого все остальное очень, очень проблематично.

— А почему вы думаете, что у нас есть шанс получить ее?

Она подняла брови.

— Разве я так сказала?

— Может, не теми словами. — Он улыбнулся. — Но по-другому вы и не думали.

— Верно. — Она посмотрела на него горящими глазами. — Понимаете, Лео, у меня совершенно новая маркетинговая концепция. Новая, по крайней мере, в области бизнес-моды. Насколько мне известно, такое еще никто не пробовал.

Он на секунду задумался.

— Ну, вообще-то, вам тут и карты в руки.

Она поставила бокал и, облокотившись, задумчиво провела пальцем по стеклу.

— Выход на массовый рынок потребует больших денег, — начала Эдвина.

По лицу Лео пробежала улыбка.

— У меня есть большие деньги. — Это прозвучало без хвастовства.

— Знаю, но речь идет о миллионах. Вы понимаете? Его это не смутило.

— Может, это избитая истина, но зато верная: чтобы сделать деньги, их надо потратить. Деньги существуют, чтобы их вкладывать и вновь вкладывать. — Он засмеялся. — Забудьте казино. Бизнес — самая большая игра.

Внезапно она почувствовала раздражение.

— Именно так вы смотрите на моду? Просто как на игру?

— Нет, как на то, куда можно вложить деньги. Успешно вложить, точнее говоря. Убежден, что с вашими моделями и идеями маркетинга пределом может быть только небо.

— В таком случае секции в универмагах — основное. Но они возьмут и большую часть затрат. Мы будем поставлять все, а это включает и сами специально сделанные секции — бутики. Чтобы уменьшить их стоимость и сделать мгновенно узнаваемыми, я пришла к выводу, что они должны быть сделаны заранее — все одинаковые — типа больших киосков. При установке они уже будут полностью оборудованы, до последнего крючка, полки, вешалки. Я хочу, чтобы они имели такую конструкцию, чтобы их можно было собрать и разобрать за один день. Тогда все, что нужно, — это заполнить их нашей коллекцией и — пожалуйста! — мы можем торговать.

— Звучит так, как будто вы хотите открыть пиццерию, — заметил Лео весело.

— Или „Макдональдс", — улыбнулась она. Его это заинтересовало.

— Ну да, есть быстрая еда, а вот — быстрая мода.

— Не смейтесь. На самом деле гамбургеры и одежда отличаются не так уж сильно.

Рассмеявшись, он от удивления покачал головой.

— Куда идет мир? Сначала — быстрая еда, потом — быстрые дивиденды, и теперь вот — быстрая мода.

— Поосторожней, — произнесла она резко. — Это не быстрая мода. Это будет высококачественная, хорошо смоделированная и доступная одежда. Но это не быстрая одежда.

Он склонил голову.

— Уже исправился.

Эдвина прищурилась.

— Знаю, я слишком чувствительна в том, что касается одежды, но никогда в жизни я не буду делать дрянь.

— Я просто неправильно выразился. Но вы молодец, Эдс, этого у вас не отнимешь. Нет, не молодец. Больше. Вы потрясающи! Вам кто-нибудь говорил это?

— По крайней мере раз в день, а если очень повезет, то чаще. И теперь, перед тем, как вы снова закрутитесь, кое-что еще, Лео. — Она совершенно забыла про еду и заговорила так тихо, что ему пришлось напрячь слух. — Последнее и самое главное. Безусловно, это больше тактический ход в маркетинге, нежели вопрос моды, но, как я уже сказала, то, что является основным в гамбургерах, должно стать основным и в одежде. Итог один и тот же Верно? — И она очаровательно подняла брови.

— Я бы сказал, что да. — И он серьезно кивнул.

— Поэтому я предлагаю, нет, это мое требование: все кассовые ведомости, до самой последней — все должно вводиться в центральный компьютер. Тогда любая и каждая продажа будет мгновенно фиксироваться в нашем главном офисе. Это не только облегчит пополнение складов и тут же покажет, что продается, а что — нет, таким образом мы сможем постоянно поддерживать ажиотаж. На каждом бутике, наверху, будет большое компьютеризированное табло с постоянно меняющимися цифрами, которые показывают, сколько вещей по всей стране продано на данный момент. Ну как? Неужели вы не понимаете? Это лучше, чем у Короля гамбургеров?

У Лео открылся рот.

— Да будь я проклят! — пораженно прошептал он.

— Я так и думала, что вам понравится.

— Понравится? Да я влюбился в это. — Он реагировал, как ребенок. — Это… это гениально! — Он тряс головой и изумлялся. — Мое чутье не подвело меня, теперь я знаю точно. Ваш подход… да, предел — только небо! Это не может провалиться!

Замахав на него руками, она вновь наклонилась над столом.

— Нет, может, — вымолвила она мрачно. — Поэтому я хочу, чтобы вы, начиная дело, все ясно себе представляли. Я не верю в разную ерунду и не собираюсь вешать лапшу на уши, рисуя красивую картинку.

— Женщина целит прямо в сердце.

Эдвина проигнорировала его юмор.

— Прежде всего необходимо четко продумать весь механизм. Сделать эскизы через восемь месяцев, как я планирую, возможно. И даже получить конструкторскую и технологическую разработку. То же относится и к образцам. Но что может оказаться нам не под силу, Лео, где можно по-крупному проколоться, — это выполнить заказы, особенно большие заказы, выполнить к тому времени, когда они должны поступить в магазины. Вот что меня действительно беспокоит.

Почему? Ведь мы же не будем производить товар сами. Это — дело субподрядчиков. Так поступают другие модельеры, не так ли?

— В готовой одежде — да. Но вы хоть имеете представление о том, какой это огромный механизм? Лео, нет нужды говорить вам, как относятся изготовители к своим огромным счетам в банке; только дураки поступают иначе. Изготовители из кожи вон лезут: водят модельеров по ресторанам и всячески ублажают, они купают их в шампанском, поставляют женщин, развлечения, а может, и наркотики, чтобы приток денег не прекращался. А что такое новенький? Ему достается не только последнее место, но и… О, Боже! Вы никогда не поймете, что это такое, пока сами не испытаете! То же самое относится и к текстильным оптовикам, и к крупным продавцам одежды. Поэтому поймите: что толку получать лавину заказов и установить повсюду бутики, если продукция не может поступить вовремя? Я видела много преуспевающих, да, Лео, преуспевающих фирм, которые сходили со сцены именно потому, что были не в состоянии выполнить заказы в срок. Лео нахмурился.

— Я не понимаю вас. Сначала вы меня купили на это, а теперь пытаетесь отпугнуть. Почему?

— Я не пытаюсь отпугнуть вас, я лишь реально смотрю на вещи. И говорю вам все как есть. — Она улыбнулась. — Судя по вашему лицу, вы, как я понимаю, все еще „за"?

— Верно.

— Хорошо. Тогда давайте сразу перейдем к источнику всех зол. Сколько денег вы можете выделить на это?

Ответ последовал без колебаний.

— Столько, сколько нужно. Но я прикинул, что потребуется примерно три миллиона.

Она фыркнула, и ее губы скривились в опасную улыбку.

— Три миллиона, вы сказали? Три жалких, несчастных миллиона на карманные расходы? Вы, должно быть, шутите… Нет? Ладно. Тогда позвольте мне привести кое-какие факты. Если бы мы хотели создать маленькую фирму с ограниченным набором дорогих моделей готовой одежды, то я бы сказала, что это прекрасно. Трех миллионов хватит с лихвой. Но чтобы сделать то, чего мы хотим? Готовые бутики для магазинов и все остальное? Лучше налейте себе еще бокал этого замечательного вина, вам сейчас не помешает.

— Тогда какая, по-вашему, начальная сумма была бы реальна? — поинтересовался он, наливая вино.

Она вздохнула.

— Кто знает? Мода — это отвратительный, грязный, непостоянный бизнес, и предсказывать в нем — все равно, что предсказывать, когда наступит конец света. Во-первых, нам предстоит борьба, чтобы поставить бутики в магазины. Места для розничной продажи мало, им дорожат, а цены — где-то под облаками. Не ожидайте ничего получить даром, особенно в престижных местах. Возможно, нам придется платить бешеные деньги за такую привилегию.

— О'кей.

— Во-вторых, магазины скорее всего потребуют условия консигнации[10] вместо того, чтобы покупать товар не зарекомендовавшей себя фирмы. Может пройти вечность, прежде чем начнут поступать деньги, если вообще начнут. — Она сделала паузу.

— Я все еще „за".

— В-третьих: вероятнее всего, рекламу и предпродажное создание благоприятных условий на рынке также придется делать нам.

— Продолжайте.

— И, в-четвертых, самая большая проблема. Магазины могут захотеть… — и она тихо засмеялась, — нет, опять-таки потребовать возмутительно большую скидку на все наши вещи, которые они реально продают. Но это не учитывает „в-пятых": какого-нибудь подонка — что отнюдь не редкость, — который может потребовать взятку. — И она откинулась на спинку, чтобы перевести дух.

Но Лео не выглядел обескураженным.

— Вы закончили?

— Пока — да, но только пока.

— Меня это устраивает. Понимаете, Эдс, несмотря на все, что вы только что рассказали мне, несмотря на все ваши старания разубедить меня и спасти от почти неминуемого краха… вы не поверите, но мне хочется начать это еще больше, чем когда бы то ни было. — Его глаза сияли.

— Правда?

— О, больше, чем когда бы то ни было! Во-первых, не могу устоять и не принять вызов. И, во-вторых, я искренне уверен, что, когда мы пройдем первую начальную стадию, мы уже сами сможем задавать тон. И вот тогда-то и потекут большие деньги.

Она пристально взглянула на него.

— Мне нужна компания „Эдвина Джи".

— Хм-м. — Он подумал, легонько постукивая по губам пальцем. — Звучит неплохо. Мне нравится.

— А мне нравится, как звучит вот это: ежегодно я хочу получать триста тысяч долларов с еженедельной выплатой.

— Согласен.

— Половина из которой должна автоматически вычитаться на выкуп тридцатипроцентного долевого участия в компании с правом голоса, — добавила она.

Он выглядел довольным.

— Что еще?

— Полная оплата медицинского обслуживания и зубоврачебных услуг, страховка и отчисления на пенсию.

— Прекрасно.

— И еще небольшое уточнение относительно распределения прибыли. Поскольку это новая компания, которая может обанкротиться, я хочу пять процентов от прибыли.

— Может, мне купить вам место в универмаге? На это она не обратила внимания.

— От общей, не от чистой.

— Общей… общей… — Казалось, его хватит удар.

— Общей, — сказала она прямо.

— А почему вы так уверены, что стоите всего этого?

— Потому что я нужна вам. Сами вы никогда не сможете начать все это и добиться успеха.

— А ведь вы действительно уверены в себе.

— Я также, — продолжала она спокойно, — хочу называться президентом корпорации и иметь письменное подтверждение, что все окончательные решения остаются за мной. Это включает прием и увольнение с работы, модели, производство, предпродажное создание благоприятных условий и взаимодействие с магазинами. И последнее, хотя и это еще не все: для того, чтобы выстоять в борьбе на том рынке, который мы хотим завоевать, вы должны увеличить первоначальную сумму с трех миллионов до — по крайней мере — пяти. Это относится только к первому году.

— А если я не соглашусь со всеми этими требованиями?

— Тогда я ухожу прямо сейчас, — ответила она коротко.

— Вы блефуете.

Эдвина пристально посмотрела на него.

Лео опустил глаза и несколько минут разглядывал свой нетронутый пирог с ревенем, затем, подняв взгляд, кивнул.

— Хорошо, договорились, — и, не отводя глаз, сказал: — Мои юристы сразу же начнут готовить все необходимые документы.

Эдвина улыбнулась такой ослепительной улыбкой, что перед ней не смог бы устоять даже сам дядюшка Скрудж.

— Тогда я бы сказала, что мы уже начали. Ну, чего же вы ждете, компаньон? Открывайте шампанское!

42

Сначала демонстрация проходила спокойно. Вот уже почти два часа протестующие, — а их было около пятидесяти человек, не спеша ходили по кругу перед домом 550 по 7-й авеню. Но их словно подменили, как только подъехал лимузин и из него вышел Антонио де Рискаль, ни сном ни духом не ведавший, что они ждут именно его. В толпе раздался крик, люди бросились ему навстречу, и, не успев сообразить, что происходит, законодатель моды вдруг очутился перед разгневанной человеческой стеной.

— Извините, — пробормотал Антонио, пытаясь пройти.

Стена не шелохнулась. Он сделал еще одну попытку, но люди лишь сдвинулись плотнее.

От бессилия его лицо налилось кровью, а костяшки невольно сжавшихся в кулаки пальцев побелели. Некоторые размахивали плакатами с вызывающими негодование фотографиями агонизирующих животных, другие несли таблички с надписями: „МЕХ — ЭТО СМЕРТЬ" и „АНТОНИО ДЕ РИСКАЛЬ ТОРГУЕТ СМЕРТЬЮ". У многих в руках были стальные капканы, они трясли ими, производя неимоверный грохот. Несколько человек раздавали остановившимся поглазеть прохожим какие-то листки. Затем один из демонстрантов закричал: „У-бий-ца! У-бий-ца!", и остальные, подхватив, принялись скандировать: „У-бий-ца! У-бий-ца!".

— Антонио де Рискаль только что приехал на 7-ю авеню, 550, где проходит одна из многочисленных демонстраций протеста против использования мехов в одежде, — возбужденно говорила в микрофон женщина-телерепортер, заранее предупрежденная о его приезде. — Мистер де Рискаль, как по-вашему, отразятся ли выступления подобного рода на судьбе вашей будущей коллекции? Повлияет ли происходящее на ваши взгляды, и намерены ли вы и дальше создавать коллекции меховых пальто? — И она тут же сунула микрофон к его лицу.

Антонио отпрянул и увидел, что смотрит прямо в объектив видеокамеры. Поняв, что идет запись, он мгновенно придал лицу бесстрастное выражение.

— Фирма Антонио де Рискаля не покупает мехов, не выращивает животных, не продает их, — отрубил он. — Мы просто поставляем обладателям лицензий наши модели.

— А не могли бы вы назвать этих обладателей?

— Я… э-э-э… должен взглянуть в наши записи. Дело в том, что сейчас у нас более шестидесяти партнеров, а с таким их количеством трудновато упомнить, у кого… э-э-э… какая лицензия и на продажу какой именно коллекции, — и он обратил на репортера подобие холодной улыбки.

— Тогда, насколько я понимаю, такое название, как „Меховой салон", ничего не говорит вам? — настаивала та.

— Это название известно всем. — Антонио уже начинал терять терпение. — Как я уже сказал, мне надо свериться с записями.

— Ну а если „Меховой салон" все-таки является обладателем вашей лицензии? Вы будете или нет продолжать сотрудничество с ним?

— Я не могу сейчас думать над этим.

— Означает ли это, будто вы не знали, что группы, выступающие против использования меха, постоянно обвиняют „Меховой салон" в особой жестокости, какой подвергаются животные на принадлежащих ему зверофермах?

— Мне ничего не известно о подобных заявлениях, но я обязательно займусь этим.

— Сейчас, когда по всей стране ширится и набирает силу движение протеста против использования натурального меха, не заставляет ли вас данная демонстрация задуматься над тем, стоит ли продолжать деловые контакты с подобными партнерами?

— Извините, но я сейчас не готов ответить и на этот вопрос. А теперь…

— Еще один вопрос, мистер…

Но Антонио уже отвернулся от микрофона. Протестующие вовсе и не подумали расступиться, и ему пришлось расталкивать их, чтобы пройти в здание.

Сзади репортер продолжала тараторить в микрофон:

— Как видите, сбитый с толку и потрясенный Антонио де Рискаль приехал в свой главный офис на 7-й авеню в разгар довольно бурной демонстрации протеста против использования меха. Но только время покажет, смогут ли подобные манифестации поколебать отношение этого и других дизайнеров к данной проблеме…

Пока Антонио дожидался лифта, он буквально клокотал от возмущения, почти полностью растеряв свое хваленое самообладание. Никто даже не потрудился предупредить его о демонстрантах, о том, что они пошли в атаку на „Меховой салон". Почему, почему его не предупредили заранее? Лиз Шрек или Клас Клоссен сто раз могли позвонить ему домой или в машину. Наверняка они в курсе того, что происходит. Неужели никто из них не следил за ситуацией? Ну хорошо, он им выдаст, врежет как надо, будьте уверены.

Когда четырьмя минутами позже он, стараясь прошмыгнуть как можно незаметнее, добрался наконец до своей приемной, его розовое лицо стало багровым, а руки дрожали от ярости.

— Лиз! — произнес он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Подойдя к столу секретаря, он уперся в него обеими руками и наклонился.

— Какого черта мне не позвонили и не предупредили, что… что там внизу беснуются эти шуты гороховые? — Его белые блестящие зубы были оскалены, а глаза превратились в щелки.

С нарочитой неторопливостью Лиз Шрек вынула неизменную сигарету. Ее подбородок атакующе вздернулся, так что задрожали тугие завитушки ярко-рыжих волос. Выдохнув ему прямо в лицо облако синего дыма, сквозь прищуренные веки она метнула на шефа негодующий взгляд.

— К вашему сведению, мистер де Рискаль, — ядовито парировала Лиз, — последние два часа я только и делала, что отбивалась от прессы. И не только я. Телефонистку буквально изнасиловали эти защитники животных, они звонили по всем номерам, так что мы вообще не могли выйти в город ни по одной линии. Мистер Клоссен заверил меня, что он спустится вниз и позвонит вам из автомата.

— Он не сделал этого, черт побери!

— Тогда почему бы вам не излить все это на него, а? — огрызнулась секретарь и принялась рыться в бумагах.

— Где он?

— А где, по-вашему, он может быть? Для начала можете зайти в его кабинет. Или в мужской туалет.

От ярости Антонио даже оцепенел. Затем он так саданул кулаком по столу, что Лиз подскочила.

— Да кто вы такая? — заорал он. — Начальник? А сейчас слушайте, и слушайте хорошенько! Или вы измените свое отношение к своим служебным обязанностям, или…

Отъехав на стуле, Лиз пристально посмотрела на него и спокойно спросила:

— Или что?

Антонио выпрямился.

— Увидите, что.

— Тогда уж и вы хорошенько послушайте меня. Я работаю в этой психушке уже тринадцать лет и не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне, — никто, даже вы. — Она встала, вытащила из-под стола пластиковую хозяйственную сумку, расписанную желтыми маргаритками, и поставила ее на стул. Затем один за другим начала выдвигать ящики стола.

— Что это вы делаете?

— А как по-вашему? Освобождаю рабочее место. С этого момента меня уже здесь нет. Бухгалтерия может прислать мне расчет на домашний адрес.

— Как хотите, только выходного пособия не ждите.

— А вы слышали, чтобы я о нем просила?

Они стояли, свирепо уставясь друг на друга, и ни один не хотел уступать.

— Я могу продолжать собирать свои вещи, или у вас ко мне что-то еще? — зло выпалила она.

Антонио был слишком взбешен, чтобы спорить с ней или, упаси Бог, уговаривать остаться.

— Нет, — с дергающимся от ярости лицом он резко повернулся и вышел, направляясь в кабинет Класа.

Билли Дон только что подъехала к 7-й авеню, 550. Подхватив с сиденья огромную сумку, она выскользнула из арендованного лимузина и, поблагодарив шофера, в изумлении смотрела на демонстрантов. Ее глаза остановились на плакатах и отвратительных увеличенных фотографиях. Когда кто-то сунул ей в руку листовку Лиги защиты животных и она быстро пробежала ее глазами, ей показалось, что ее вот-вот стошнит.

Снимки агонизирующих норок. Лисы, бьющиеся в капканах. Детеныши котиков, забиваемые на глазах у матери. Сотни енотов в переполненных клетках. До смерти перепуганные, изувеченные животные. Газовые камеры для быстрого умерщвления. Целые поточные линии с конвейерами, где животные вспарываются и освежевываются. Фотографии зверей, отгрызающих себе лапы, чтобы вырваться из капкана.

Она стояла, не в силах двинуться с места от подступившей тошноты. Массовое убийство. Лагерь смерти симпатичных пушистых зверьков.

Все необходимое, чтобы люди могли укутать свои телеса в меха.

— Подожди, Том, — сказала интервьюировавшая Антонио тележурналистка своему оператору, который уже начал закрывать камеру. — Думаю, мы еще не закончили. Здесь манекенщица Билли Дон. Хочу узнать, что она думает по этому поводу. — Годы работы по освещению столичных сенсаций настолько обострили ее чутье, что она знала, где можно снять материал, еще до того, как что-то произойдет.

С оператором, который шел позади нее с включенной камерой, она подскочила к Билли Дон и, остановившись, обернулась к объективу.

— Рядом со мной вы видите супермодель Билли Дон, которая только что приехала на место сегодняшней демонстрации. Билли, — она встала в полоборота к девушке, — я не могла не заметить вашего интереса к происходящему. Вы не хотите сказать нам, что лично вы думаете относительно использования натуральных мехов в одежде? — и протянула Билли микрофон.

Та посмотрела в камеру долгим напряженным взглядом, затем резко откинула длинные волосы.

— Да, хочу! — заявила она, сдерживая гаев. — Это отвратительно! Боже мой, бедные животные! Вы только посмотрите на это! — она потрясла листовкой. — Я понятия не имела, что с ними так обращаются!

— Тогда, как я понимаю, вы — на стороне защитников животных? — предположила репортер.

— Вы еще спрашиваете! — ответила Билли с негодованием. — Мое агентство направило меня сейчас к Антонио де Рискалю. И знаете зачем? На съемку его меховых моделей! Могу сказать одно: именно на эту съемку я не пойду!

Репортер еле сдерживала радость.

— Благодарю вас, Билли Дон, — и, повернувшись в камеру, закончила: — 7-я авеню, 550. С вами была Марсия Родригес, „Новости", четвертый канал. — Сделала паузу, похлопала оператора по плечу. — Пошли, Том. — Они поспешили к машине прессы. — И что ты об этом думаешь? — весело спросила она. — Разве это не горячий материал? Быстрее в монтажную! Нажмем, чтобы его вставили в шестичасовые новости. Кто знает, а вдруг удастся выйти на общенациональную сеть?

„Одну понюшечку — чтобы взбодриться…"

Осторожным постукиванием пальца Клас Клоссен насыпал немного белого порошка на тыльную сторону ладони. Поднес к носу. И втянул ее в одну ноздрю долгим, шумным, удовлетворенным вдохом.

„… и еще капельку — для хорошего настроения…"

И он высыпал еще немного из маленькой, темного стекла пробирки. Уже начал подносить к носу, как вдруг…

Без стука дверь в его кабинет с треском распахнулась, и неожиданный сквозняк сдул кокаин, превратив его в белое облачко.

— Какого черта… — начал было Клас, но тут же закрыл рот.

В дверях, подобно Божьему гневу, стоял Антонио. Но немая сцена длилась недолго.

— Чем ты, мать твою, занимаешься? — загремел он. Его налитое кровью лицо еще больше побагровело, на шее вздулись вены.

— Ты всегда врываешься вот так, без стука? — обиженно просопел Клас.

Антонио не мог вымолвить ни слова. „Господи! — думал он, видя, как Клас, еще больше подливая масла в огонь, смотрит на него своим неизменно снисходительным взглядом. — Неудивительно, что все идет к чертям собачьим! Да я был просто идиотом, считая, что на работе Клас воздержится от наркотиков! Эдвина, черт возьми, кругом оказалась права!"

В бешенстве Антонио прошел в кабинет и, остановившись перед Класом, вперил испепеляющий взгляд в его расширенные зрачки. Так, уставясь друг на друга, они стояли добрых полминуты, причем ярость Антонио все росла и росла. Наконец он выбил пробирку из пальцев Класа; кружась в воздухе и рассыпая порочное содержимое, она отлетела в другой конец комнаты.

Клас вспыхнул.

— К твоему сведению, ты пустил на ветер двести пятьдесят долларов!

— Что? Что?! И это все, что ты можешь сказать?

— А что я должен сказать?

— А как ты объяснишь, почему не предупредил меня об этой демонстрации внизу? А может, ты еще и отпуск попросишь, чтобы полечиться от наркоты и привести себя в порядок?

— Почему это я должен приводить себя в порядок? У меня нет такой проблемы.

— Нет, у тебя есть проблема! Это я тебе говорю, черт побери!

Клас ухмыльнулся.

— Тогда это твоя проблема, не так ли?

Лицо Антонио исказилось от ярости, и от него потребовалось все его самообладание, чтобы не ударить Класа. Он сделал глубокий вдох, выпустил пар, и, когда заговорил снова, голос его был до странности вкрадчиво-спокойным.

— Ты что, действительно думаешь, что тебе все сойдет с рук?

Клас молчал, но продолжал смотреть на Антонио со столь же величественным видом, как и раньше, — уж это-то он умел делать.

— Я очень, очень сожалею, что ты получил эту должность. — Голос Антонио опустился почти до шепота. — Ты даже не представляешь, как я жалею об этом. С Эдвиной у нас не было бы и половины тех проблем, что мы имеем сейчас. И заказы от магазинов не сократились бы так резко.

— Да, конечно, но, когда Дорис Баклин застукала тебя с голой жопой, — перебил его Клас с самодовольной улыбкой, — Эдвину нельзя было бы сделать козлом отпущения, не так ли? — И он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Ах ты подонок! — Антонио схватил его за руку и рывком повернул к себе. Это была последняя, самая последняя, завершающая капля. — Да как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной, ты, сучонок паршивый! Я сыт тобой по горло! Ты уволен!

— Уволен? — он насмешливо поднял брови. — Стало быть, все узнают о том, что увидела Дорис? Да ладно, Антонио, не смеши меня!

— Да уж не угрожаешь ли ты мне?

В глазах Класа не было и тени испуга; молодой развратник был слишком в себе уверен.

— Может быть. А может, ты опять все не так понимаешь.

С возрастающим удовлетворением Антонио процедил:

— Ты не ослышался. Тебе больше не удастся заткнуть мне рот этой Дорис Баклин. Не выйдет.

— Да что ты говоришь? Неужели?

— Ты, вероятно, так нанюхался, что потерял чувство реальности. Это случилось так давно, что быльем поросло. Даже если попытаешься вытащить это на свет, то напрасно — устарело, Клас. Никого не волнует.

— Давай попробуем, кто знает? — Но Клас уже явно блефовал, и они оба понимали это. Несмотря на действие кокаина, в темных глазах Антонио Клас увидел гнев, презрение и ненависть. И какая-то странная неуверенность появилась в его взгляде.

— А в самом деле, — предложил Антонио, — почему бы тебе и не попробовать? С удовольствием посмотрю, как ты утрешься. Давно заслужил. А что касается того, для чего тебя взяли, ну… теперь ты уже просто балласт.

— Не смей так со мной разговаривать! — прошипел Клас.

— Да что ты говоришь? Неужели? Или ты действительно уже в таком кайфе, что мне надо каждое слово произносить по слогам? Ты у-во-лен. А теперь, Клас, пожалуйста, ключи от кабинета, — и Антонио протянул раскрытую ладонь.

Клас бросил ключи.

— Можешь не трудиться и не убирать со стола. В бухгалтерию тоже можешь не заходить. И забудь о зарплате. — Голос Антонио оставался ровным, но в нем явно слышались властные нотки. — Просто убирайся к черту с глаз долой, пока я не вызвал полицию!

43

— Вы можете снять это уже сейчас.

Голос женщины-администратора гулким эхом отдавался в пустых комнатах.

— Если это то, что вам нужно, то советую сделать это побыстрее. Несколько других фирм уже выражали свой интерес к этому офису.

Эдвина кивнула, задумчиво переходя из одной комнаты в другую.

— Как видите, небольшая кухня, оборудованная предыдущим съемщиком, осталась как есть, и, кроме того, имеются два отдельных туалета, что очень необычно при такой площади.

— Какова цена одного квадратного метра? — спросила Эдвина, проходя в большой угловой кабинет.

— Шестьдесят долларов. По такой сдается. Эдвина снова кивнула и подошла к одному из окон.

С высоты семнадцатого этажа она увидела 7-ю авеню с ее безнадежными транспортными пробками. 7-я авеню… самая желанная для нее, не говоря уж о том, что она — одно из семи чудес света.

— Так сколько здесь? Тысяча квадратных метров?

— Девятьсот пятьдесят общая площадь. Но, если цена слишком высока для вас, у нас есть еще одно помещение тут же, в соседнем квартале.

— Но это уже не 7-я авеню, 550?

— Нет.

Уперев руки в бока, Эдвина медленно ходила кругами, задумчиво оглядывая офис. Если она возьмет эти комнаты, — а все говорило ей, что так и произойдет, то этот большой угловой кабинет будет ее.

Представляю, я снова на 7-й авеню! Но только на этот раз как глава собственной компании. Да, эта площадь стоит далеко недешево, ну и что? Чтобы сделать деньги, их надо потратить, разве не так? А находиться в этом здании, самом эпицентре моды, где рождаются новые веяния, которые потом подхватывает вся страна, — ради этого стоит потратиться. И еще. Эдвина Дж. — здесь, и пришла она не для того, чтобы уйти.

— Как видите, проводка сделана под напряжение как 110, так и 220 вольт, — продолжала женщина-администратор. — И даже телефонные розетки установлены. Все, что остается — только обставить комнаты, и уже можно работать. — Она сделала паузу, проницательно глядя на Эдвину. — Мы готовы подождать с оплатой в течение… ну, скажем, трех месяцев — дать вам время на обустройство.

Эдвина слегка нахмурилась.

— Мне нужно пять.

Женщина вздохнула.

— Не пойдет. Три с половиной. Это все, что я могу.

— Пусть будет четыре, и считайте, что мы договорились.

— Вы жестко торгуетесь. Но площадь, так и быть, ваша. — Улыбнувшись, женщина протянула руку. — Поздравляю. Как только вернусь к себе, сразу же начну готовить документы. Прислать вам или вашему юристу?

— Моим юристам. — Эдвина достала из сумочки визитку юридической фирмы Лео.

Администратор взглянула на нее, и было видно, что карточка произвела впечатление. Фирма входила в пятерку лучших юридических контор.

— Если у них возникнут вопросы, пусть звонят прямо мне. Именно это и входит в мои функции. А сейчас мне пора возвращаться. Вот ключи. Оставайтесь, сколько захотите.

Поблагодарив, Эдвина проводила ее до двери. Как только та вышла, Эдвина с силой взмахнула руками, зажмурилась и, издав победный крик, подпрыгнула от радости.

Она с трудом верила, что это свершилось.

Мечта наконец становилась реальностью. Подумать только, прямо в яблочко! Она здесь, и начинает править в своем собственном маленьком королевстве, в самом сердце индустрии моды!

Неужели чудеса продолжаются? Хорошо бы.

Итак, у нее есть офис, теперь предстояло собрать команду талантливых первоклассных профессионалов, знающих все ходы и выходы. Но в первую очередь — секретарь, помощник и администратор. И это — он или она — должен быть кто-то, кто уже все знает, знает эти джунгли, где каждый готов съесть каждого… знает всех оптовых продавцов… кто-то напористый, жесткий, надежный… и прежде всего преданный.

Она вздохнула.

Одним словом — брильянт. Вот, что она хотела. Но брильянты на дороге не валяются. Как же найти такой? Да, это уже проблема.

Все еще раздумывая, она вышла из офиса, заперла дверь и вызвала лифт.

Когда он подошел, в нем был только один человек. С мрачным выражением лица в углу стояла Лиз Шрек с сумочкой из крокодиловой кожи через плечо, рядом на полу — набитая пластиковая хозяйственная сумка.

— Боже мой, Лиз! — радостно воскликнула Эдвина, входя в кабину. — Какая приятная неожиданность! В этом здании вы — первый человек из старых знакомых, кого я встретила и кому рада.

Лиз криво улыбнулась.

— Боюсь, что в последний раз.

— Не понимаю, — нахмурилась Эдвина.

— Я только что ушла.

— Ушла? Что вы имеете в виду? Не от де Рискаля же?

Лиз угрюмо кивнула.

— Впервые за тринадцать лет буду топтать асфальт.

— Я… Думаю, что в этом не будет необходимости.

Вздернув голову, Лиз подозрительно уставилась на нее непонимающим взглядом. Эдвина просто сияла.

— Видите ли, Лиз… На ловца и зверь бежит! Вы случайно не верите в высшую предопределенность?

— Пре- что?

— Не важно. Если я говорю, что это наша удача, просто верьте мне. Послушайте. Почему бы нам не посидеть внизу за чашечкой кофе? Дайте мне пять минут, и у вас будет все. Ну, может быть, не совсем все, но я сделаю вам такое предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Олимпия бушевала.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — кричала она. — Совершаешь профессиональное самоубийство и лишаешь меня дела? — Дымя новой сигаретой, она разгневанно мерила шагами свой суперсовременный кабинет. Затем, с отвращением ткнув окурок в гигантскую пепельницу, она опалила Билли Дон негодующим взглядом. — Не считая всего остального, именно мне придется отмываться от грязи, милочка. Мне, не тебе. Именно мне!

Билли Дон спокойно сидела в кресле дизайна самого ван дер Роэ, скрестив свои бесподобные ноги.

— Против использования мехов! — Олимпия произнесла это, как самое мерзкое ругательство. Ее глаза горели яростью. — Меха! Если сегодня ты откалываешь такие номера, что же будет завтра? Марш протеста к штаб-квартире „Ревлон"? Будешь брызгать краской на норковые шубы прохожих? Посылать в конвертах пластиковые бомбы в химические лаборатории меховых фабрик? — Обессиленно плюхнувшись на стул, она уронила голову на руки. — Ну почему? — застонала она. — Почему ты хотя бы не предупредила меня заранее? Или просто не отказалась от этой чертовой съемки. Какой черт в тебя вселился, что ты по телевидению выступаешь против клиента?

— Олимпия, я не хотела проблем. Честно. Я понимаю, что вы расстроены…

Олимпия медленно подняла голову.

— Ты по…ни…ма…ешь? — прошептала она, медленно беря пачку, вынимая и зажигая сигарету трясущимися пальцами. — Да что ты понимаешь? Ты лишаешь меня одного из лучших и самых давнишних клиентов! Ты хоть имеешь представление, чему равняется сумма ежегодных счетов, которые де Рискаль оплачивает этому агентству?

— Нет, не представляю, — спокойно ответила Билли. — Но я понимаю вот что. Вот. Почему бы вам не взглянуть самой? — И она положила перед ней листовку Лиги защиты животных. — Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

— Сдаюсь, — вскинула руки Олимпия, посмотрев на стол. То, как сразу застыло ее лицо, сказало обо всем. Она была потрясена.

— Теперь вы понимаете?

Олимпия вздохнула.

— Ну хорошо, на этот раз, но только один-единственный раз, я повторяю — один-единственный, тебе это сойдет. Но в будущем я больше не хочу никаких неприятных сюрпризов. — Если тебе что-то не нравится, или у тебя какое-то особое мнение, сначала скажи мне. Прежде чем говорить с прессой. Это понятно? — Билли кивнула. — А теперь уходи. — И забери свою листовку. Мне еще предстоит все уладить и дать кучу объяснений.

Встав, Билли тихо вымолвила:

— Я благодарна вам за то, что вы все понимаете.

— Поэтому мы и вместе, — буркнула Олимпия, одной рукой надевая очки, а другой потянувшись к телефону. Она вопросительно взглянула на Билли.

— Ты что, так и будешь здесь стоять весь день?

— Насчет вашего норкового манто…

— Нет. — Голос Олимпии принял угрожающие интонации. — И не смей испытывать удачу. — Она указала пальцем на дверь. — Вон! Вон и еще раз вон. Пока ты здесь работаешь, мне не нужна лишняя головная боль!

Билли тихо закрыв за собой дверь, слегка улыбнулась. Для начала неплохо, подумала она, все еще впереди. Постепенно, медленно, потом пойдет лучше. Она готова была заключить пари, что к концу года норковое манто Олимпии будет лежать в нафталине.

44

— Хорошо, дорогой, — спокойно сказала Анук. — Еще рано паниковать, давай пока разберемся с этим. И в порядке важности.

Антонио, сидя против нее за столиком в ресторане „Кот Баск", тихо выругался.

— Все важно, и ты это знаешь.

— Антонио, — продолжала успокаивать его Анук, — позволь мне самой судить. В конце концов, — и тут она улыбнулась, — ведь я специалист по улаживанию, n'est-ce pas?

Одним глотком выпив полбокала „Шато Лафит", он откинулся на спинку и задумался. Давно у него не было такого злосчастного утра. Сначала нарвался на эту демонстрацию, потом со скандалом ушла Лиз, потом уволил Класа. И вдобавок ко всему Билли Дон не явилась на съемку, а затем позвонила Олимпия и сообщила самую потрясающую новость: телеинтервью Билли Дон. О да, все вместе — сильно для одного дня, а еще не прошло и половины.

— Дорогой, — Анук накрыла ладонью его руку, — доверься мне. Не нужно так волноваться. Ты же знаешь, я могу уладить почти все. — И она ободряюще улыбнулась.

— Да, но здесь не улаживать надо. Здесь нужно чудо, волшебник.

— А я и есть волшебник! — бодро отозвалась она, убирая превосходно наманикюренную руку. Затем легонько сжала ладоши и сложила пальцы пирамидкой. — Я уверена, что смогу заняться всем, кроме этого дела с мехами. Боюсь, это придется сделать тебе. Как только вернешься в офис, устрой пресс-конференцию.

Антонио застонал.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу говорить с прессой.

— Пусть так, но ты должен, дорогой. Просто нет выбора.

— А что я им скажу?

Лицо Анук тут же стало задумчивым.

— Скажи им… скажи им, что ты все проверил и обнаружил, что „Меховой салон" действительно твой партнер и ты намерен порвать с ним все отношения. И не только это. Объяви, что ты больше не будешь делать модели для мехов… какое-то время.

Он ошарашенно посмотрел на нее.

— Ты представляешь, какой доход приносит работа с мехами?

Анук сделала жест рукой.

— Не настолько баснословный, чтобы оправдать дальнейшую причастность к такой опасной проблеме, вот какой. Времена меняются, Антонио. Движение в защиту животных растет, и мы должны с этим считаться. Рано или поздно — нам все равно пришлось бы.

Антонио вздохнул.

— Ты же знаешь, „Салон" не оставит это просто так. — Он допил вино. — Да они скорее душу из меня вынут за нарушение контракта.

— Ну и что? По-твоему, лучше потерять наших богатых покупателей? И потом, подумай о бесплатной рекламе, которую это вызовет! — Ее глаза вспыхнули. — Если ты правильно поведешь дело, то каждая телестанция, любая газета сделают из тебя героя.

Он пристально посмотрел на нее и медленно произнес:

— А знаешь, в этом что-то есть.

— Ну конечно! — Она замолчала, пока официант ставил на стол телячье филе со свежей зеленью. Как только он наполнил бокалы и удалился, они тут же принялись за еду.

— И потом, — продолжала Анук, жестикулируя ножом, — Клас не проблема, по крайней мере, уже не проблема. Ты правильно сделал, что уволил его. От мусора надо избавляться, а это то, чем он и стал. Ты, конечно, понимаешь, что Дэвид, который меня повсюду сопровождает, — его любовник, это немного осложняет дело, но, думаю, он поймет. — Она хмыкнула. — Он-то, как никто другой, знает, каким невыносимым может быть Клас. А что касается его замены, то уверена, что Эдвина до сих пор без работы, ну, по крайней мере, в нашей области. Я просто предложу ей должность Класа и — voilà! Мы даже не заметим его отсутствия.

Антонио нахмурился.

— Ты действительно думаешь, что она согласится?

— Эдвина? Дорогой, да она будет дурой, если не пойдет на это! Она руку отдаст на отсечение, чтобы стать у тебя вторым человеком. Любой готов. Значит, остается одна небольшая проблема: Лиз Шрек. Я лично не выношу эту женщину, но к делу это не относится. Такую, как она, все равно не найти. Она действительно незаменима. Просто я должна буду сделать так, чтобы она передумала.

— Тогда желаю удачи, — мрачно произнес Антонио. Ты не видела, в каком она была состоянии.

— Может быть, но сделаю все возможное. Значит, и с этим тоже улажено. Как только вернешься в офис, устраивай пресс-конференцию. А я тем временем поеду домой, сяду на телефон и немножко поколдую. Вот видишь, дорогой, все устраивается.

Анук отодвинула телятину, к которой даже не притронулась; от любого блюда она всегда отщипывала лишь несколько кусочков.

— Между нами говоря, и вправду нет ничего такого, что мы не могли бы сделать.

— Остается надеяться, что ты права, — пробормотал Антонио.

— Ну конечно, дорогой! Ведь я твоя жена. Ты помнишь об этом?

Часом позже Анук, переодевшись в темно-синюю шелковую пижаму, уютно устроилась на кушетке в своей спальне; рядом стояла чашка чая, а телефонная трубка была уже прижата к уху.

— Эдвина? — проворковала она, играя шнуром. — Дорогая, это Анук!

Долгая пауза.

— Здравствуй, Анук.

— Мы так давно не разговаривали. Дорогая, ну как ты?

— Хорошо.

Постепенно Анук стала прощупывать ситуацию.

— Ты, наверное, удивлена, что я звоню… как бы из небытия? Ну, я хочу сказать, что мы сто лет с тобой не болтали, я понимаю, у нас были… свои разногласия. Но я всегда говорю: что прошло, то быльем поросло! Этот город так тесен, что в нем просто нельзя злиться и враждовать. Право же. А чем ты сейчас занимаешься?

— Да так, разное, — ответила Эдвина неопределенно.

— Ты нашла другую работу?

— Работу? Нет, не могу сказать, что нашла. По крайней мере, не в обычном понимании…

— Но ведь ты что-то делаешь?

— О, это точно.

Анук с трудом удавалось сохранять веселую, беспечную интонацию. Это было, как выдирание зубов. Черт бы побрал эту Эдвину! Она тихо выругалась. Эта женщина может прямо из себя вывести! Так цедит информацию, что можно подумать, она охраняет копи царя Соломона. А что она вообще скрывает?

— Но в любом случае, chérie поскольку у тебя ведь нет работы, — продолжала она как ни в чем не бывало, — и поскольку должность номер два у Антонио только что освободилась…

— Клас отказался от должности? — перебила ее Эдвина, не веря своим ушам.

В голосе Анук появились звенящие нотки ее фирменной модуляции.

— Ну, не совсем так, дорогая. Скажем так…он больше не работает у Антонио де Рискаля.

— Понимаю. Другими словами — его уволили.

— М-м-м… да, полагаю, можно сказать и так.

— И ты позвонила, чтобы узнать, свободна ли я и не соглашусь ли занять его место? Ведь верно?

— Дорогая! Да ты просто психолог!

— Я бы с радостью согласилась, Анук. Правда.

— Изуми-и-ительно!

— Но, к сожалению, я не могу.

— Но, дорогая, ты обязана сказать „да"!

— Увы, Анук, не могу.

— Но почему?

— Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

— Не понимаю, дорогая. Чего именно я не знаю?

— Что на 7-й авеню, 550 появился новый съемщик.

— Да? И кто же?

— Я! — Эдвина чуть не поперхнулась от смеха. — Ты знаешь, что я теперь модельер? И у меня собственная фирма?

— Нет, — процедила Анук сквозь зубы, — не знаю!

— И бросила трубку.

Прежде чем снова снять трубку, Анук пришлось выждать пять минут, чтобы прийти в себя. Сделав несколько глубоких вдохов, она золотой авторучкой набрала номер. Услышав голос Лиз Шрек, бодро сказала:

— Лиз? Дорогая, это Анук!

На другом конце провода было мертвое молчание.

— Лиз? Вы меня слышите?

— Да, миссис де Рискаль, — ядовито выговорила Лиз прокуренным голосом, — слышу.

— Прекрасно. Послушайте, дорогая, я только что завтракала с Антонио, и он рассказал мне… о том злосчастном инциденте, который произошел сегодня утром. Я ушам своим не поверила!

— Так поверьте им. Они вас не обманули.

— Лиз, нам надо встретиться и обо всем поговорить. Вы же знаете, для нас вы — как член семьи…

— Зато вы не члены моей семьи, — отрезала та. Анук с трудом подавила желание огрызнуться. Вместо этого она пропела обиженным голосом:

— Ли-и-из! На вас это не похоже!

— Послушайте, миссис де Рискаль, если вы позвонили, чтобы опять заманить меня в этот сумасшедший дом, то забудьте об этом. Вы только потратите свое и мое время.

— Лиз! Уверена, что вы это не серь…

— Другими словами, можете сами взять эту работу и отвалить. N'est-ce pas?

Это была последняя капля. Пусть эта баба катится к черту и прямо сейчас. Она больше не намерена ее терпеть. И в сторону вежливость.

— Теперь вам конец! — прошипела Анук, отбросив приличия. — Еще посмотрим, получите ли вы рекомендации!

— К вашему сведению, миссис де Рискаль, я в них не нуждаюсь, — фыркнула Лиз. — Я уже нашла другую работу.

Анук лишилась дара речи.

Почувствовав, что попала в самое больное место, Лиз решила, что невредно будет и повернуть нож в ране разок-другой… пусть Анук позлится.

— Дело в том, — продолжала Лиз обычным голосом, — что мы наверняка еще встретимся, я буду работать на 7-й авеню, 550. Ну не нелепость ли? Представить, что получу работу у Эдвины Робинсон, ну кто бы мог по…

Анук так резко бросила трубку, словно по ней прошел ток.

45

— Лес, — монотонно и угрюмо повторила Аллилуйя, — ну как мы можем соединить их, если она даже и говорить о нем не хочет?

Они сидели на огромном сером валуне в Центральном парке, глядя на две отливающие маслянистым блеском башни Сан-Ремо одновременно с отвращением и надеждой.

Лесли Шеклбери тоже вздохнул и пожал плечами.

— Я в отключке. Она твоя мать. Ты лучше знаешь.

Взглянув на него, Аллилуйя в очередной раз прикрыла глаза: с ума сойти можно, как он одет. Жестко накрахмаленная рубашка в клетку с торчащей из кармана линейкой, длинные гавайские шорты, белые носки вразнобой: один с синей полоской, другой — с красной; наряд довершала полосатая бейсбольная кепка с дурацким пропеллером на макушке. Ну полный финиш. Чудней не оденешься.

Принимаясь за хот-дог и забыв о его наряде, Аллилуйя сообщила:

— А знаешь, что сегодня утром он прислал еще один здоровенный букет? — И глаза ее округлились.

— Правда?

— Ага. Действительно огромный. Нью-Йорк засыпать можно!

— Такой большой? — На Лесли это произвело впечатление.

— Розовые и красные цветы. В основном розы. Слушай дальше, Лес. И как ты думаешь, что ма с ним сделала? — она продолжала усердно жевать хот-дог.

— Заставила Руби выкинуть его, а потом еще распространялась о том, как цветы жутко поглощают кислород! — Она закатила глаза. — Я тащусь.

— Значит, у папы нет шансов? — Он был явно расстроен.

— Кто знает? Может, у нее сейчас какой-нибудь период. — Она откусила еще кусок, не замечая, что брызнувшая струя жирного сока попала ему прямо на толстые стекла очков. — Ну, там, гормонный дисбаланс, или еще что-то? И потом… — Она выразительно пожала плечами.

Лесли снял очки и вытер их носовым платком.

— Если ты думаешь, что мама уже довела тебя, то что тогда говорить о моем папе. Он даже из дома не выходит. — Надев очки, он подвинул их к переносице.

— Таким я его еще никогда не видел. Как будто у нас кто-то умер.

Покончив с хот-догом, Аллилуйя аккуратно слизала с пальцев и покрытых черным лаком ногтей горчицу.

— В эту минуту она там, наверху, работает в своем кабинете. — И она с отвращением посмотрела на Сан-Ремо. Затем вновь повернулась к Лесли. — А хочешь услышать самое смешное? Вчера, после того как она столько месяцев была без работы, она не только нашла ее, но — слушай, Лес! — получила пять миллионов, чтобы основать собственную компанию. Пять миллионов!

— Пять?

— Пять. Еще не все, слушай дальше. Как будто мало, что она постоянно твердит об этом Лео Фладе, своем спонсоре, теперь она еще и разоряется о том, какой он шикарный и красивый! Это уже становится опасно, или как?

Лесли грустно кивнул.

— Да, опасно. Может, мне надо просто по-мужски поговорить с папой и сказать, чтобы он забыл о ней.

— Ну да! — Аллилуйя энергично встряхнула головой.

— Только посмей! Мы во что бы то ни стало соединим их. Единственное, чего я не знаю, — как. — Насупившись, она выпрямилась и обхватила колени в тигровой раскраски леггенсах. — По крайней мере, пока. — Затем пристально посмотрела на него поверх коленей. — Но буду знать!

— Тогда я остаюсь в стороне, — вздохнул он. — В понедельник начинаются уроки, и через три дня мы уезжаем в Бостон.

— Знаю, — эхом отозвалась Аллилуйя. — А может… — и она резко села. — Лес! Если уж она так без ума от этого Лео Флада, мы можем… знаешь? Заставить ее увидеть, насколько великолепен твой папа по сравнению с ним! — Глаза ее блестели.

— Да, но как?

Возбуждение у девочки прошло так же быстро, как и появилось.

— Ах ты черт! Не знаю. Ты уезжаешь в Бостон, в понедельник у меня начинается школа… — Она покачала головой и обреченно вздохнула. — Жизнь непростая штука, это уж точно. А теперь их уже трое, а чтобы все сложилось, нужны только двое. Один должен уйти, и надо, чтобы это был Лео Флад. О Боже, ты бы видел, как у мамы сияют глаза!

Лесли откашлялся и медленно произнес:

— Может быть… — голос зазвучал увереннее, — может быть, я действительно смогу помочь.

— Да? — Подозрительный взгляд. — Это как?

— Э-э-э… Мы с папой часто приезжаем сюда, правильно? — Она кивнула. — Ты и я… мы оба несовершеннолетние. Поэтому, если уж мы захотим куда-нибудь пойти… знаешь… — Он замялся. — Нам нужны сопровождающие.

— Лес! — Она взвизгнула, глядя на него необычно засиявшими глазами. — Ты гений! О, Лес! Почему мы об этом раньше не додумались? — И она обхватила его за шею.

Он вздрогнул и поправил сползающие очки.

— Это значит, что нам надо где-то бывать очень часто… нам вдвоем, я имею в виду.

Возбужденная Аллилуйя вдруг увидела Лесли в совершенно ином свете.

— Знаешь что, Лес? — сказала она тихо. — Мне даже начинает нравиться, как ты одеваешься. Какой-то свой стиль. Экзотический. Понимаешь, что я хочу сказать? — Она на минутку задумалась. — Вот что мы сделаем. Каждый раз, когда вы с папой приезжаете из Бостона, давай мне знать, и мы будем назначать встречи! — Улыбнувшись во весь рот, она протянула руку — Договорились?

Лесли тоже улыбнулся.

— Конечно!

И торжественным рукопожатием они скрепили этот договор, словно религиозный обет.

— Знаешь, а ты ничего парень, Лесли Шеклбери, мягко сказала Аллилуйя.

— Ты тоже ничего, Аллилуйя Купер, — произнес Лесли застенчиво.

— И мне нравится твой папа.

— А мне — твоя мама.

— Но что самое главное — они любят друг друга, даже если сейчас у них все наперекосяк. Значит, мы должны сделать так, чтобы все у них получилось. Правильно?

— Правильно!

Все еще улыбаясь, она стряхнула крошки с тигрово-полосатых леггенсов и поправила розовую подвязку, вызывающе прикрепленную на правом бедре.

— Мне скучно. Пойдем отсюда.

Встав во весь рост на высоком валуне, она натянула экстравагантную куртку из черной кожи, увешанную цепочками и бижутерией.

— Давай догоняй! — крикнула Аллилуйя и побежала.

Оскальзываясь и сползая, они помчались вниз, вспугнув семью из шести человек, плотным кольцом окруживших самого маленького.

Туристы из глубинки.

— Вы посмотрите, что на ней надето! — воскликнула одна из девочек. — Как-кой ужас!

Ужас. Ужас? Аллилуйя, всегда чутко прислушивавшаяся к замечаниям в свой адрес, замедлив бег, перешла на исполненный достоинства шаг. Потом схватила Лесли за руку и притянула ближе. Затем, взяв его под руку, медленно обернулась и сочувствующим взглядом смерила семейство. Вскинула голову, словно говоря: ну что ж, смотрите и обсуждайте!

И в следующую секунду, расцепив руки, Лесли с громко жужжащим пропеллером на кепке и Аллилуйя, гремя цепочками и сверкая камнями, понеслись вниз, визжа от удовольствия.

Городские дети.

Глядя в окно, Змей готов был лезть на стену. Стояла настоящая хорошая погода, чтобы гонять и буйствовать, настоящая погода для рокера. На небе ни облачка, и тепло, как летом.

Все утро, рыча мотоциклами, его приятели приезжали и уезжали, и каждый раз, когда он слышал на улице рев „харлея", у него замирало сердце. У него больше не было мотоцикла, не утешало и то, что даже если бы его „харлей" не искорежило, то понадобилось бы еще несколько недель, прежде чем зажили бы ягодицы и он снова смог сесть в седло и выдерживать бешеную езду и тряску.

Он застрял.

Черт!

Змей не любил сидеть взаперти. Не любил, если даже был вынужден. Какая разница! Да будь у него целая армия горяченьких красоток с круглыми попками и стоячими сиськами — все равно! Он гонял, чтобы жить, и жил, чтобы гонять, это его кредо. Обычно ни гололед, ни мокрый снег, ни темная ночь не могли удержать его — он все равно кружил по улицам, весь год он проводил именно так. А тут какой-то богатый засранец на своем „феррари", мать его.

О, черт!

Теперь ему надо все начинать сначала. Еще раз украсть „харлей". Забить серийные номера. Пройдет еще два года, прежде чем он переделает его под себя.

Не только это, но и простое бездействие отнимало у него хлеб. Пока он выздоравливает, другие получают денежки от его прибыльного ремесла — доставки наркотиков. Другие за него делают его работу и урывают его кусок.

Черт побери эту Шерл и того говнюка! Они дорого обошлись ему!

От одной мысли о ней лицо наливалось кровью. Живет светской жизнью, трахается с каким-то пижоном-миллионером. И разрушает его жизнь. А кто три года назад вырвал ее из рук того сутенера на автовокзале? Старина Змей — вот кто! И что он за это получил? Искореженный мотоцикл и разбитую задницу — вот что! И теперь сидит в этой малине. Смотрит телевизор. О Боже!

Черт!

Насупившись, он смотрел на мерцающий экран.

— Змей, детка, ты здесь? — Это была Кончита, его новая рыжеволосая подружка. Он выпустил ее ненадолго погулять. Она была в джинсах, в которые можно влезть только с мылом, и эластичном топе. Ее твердые соски выпирали под тканью. Чтобы все пялились и пускали слюни. Ему захотелось ударить ее, но кому охота смотреть на девку с распухшей челюстью?

Он вздохнул. Ох уж эти телки! И с ними не сахар, и без них плохо.

— Какого черта тебе надо?

Кончита заволновалась. Она боялась Змея. Особенно когда он в поганом настроении.

— Тебя, Змей, только тебя, милый.

Он скосил глаза.

— Папа скучал по мне? — проворковала она, мерцая темными глазами и дразняще покачивая задом. Опустившись перед ним на колени, она уткнулась грудью ему в лицо.

Он смягчился.

— Да, милая, папа скучал по тебе, — хрипло ответил он, чувствуя, как опять возвращается боль.

Она снова прижалась к нему своими упругими грудями.

— Мама хочет.

Он отстранил ее.

— Не сейчас, дорогая. Папе больно. Может, попозже, а?

Она села рядом на корточки, откинув длинные волосы.

— О'кей, — и уставилась в телевизор.

Змей открыл банку с пивом и поднес ее к губам.

И застыл на месте.

Шерл!

На экране была Шерл!

Эта дрянь, да еще по телевидению! Говорит с прессой, мать ее! О каких-то мехах!

Вопль, вырвавшийся из его груди, был похож на рев животного, в котором смешались боль и горечь поражения.

Кончита отскочила назад, испугавшись внезапно произошедшей в ней перемене.

— В чем дело? — заскулила она. — Я ничего не сделала.

Змей прерывисто дышал, кровь клокотала в нем горячими толчками.

Как на быстро крутящейся пленке, вспыхнули отрывочные кадры воспоминаний.

— Чертова сука! — завопил он, швырнув полную банку в экран, разлетевшийся вдребезги и брызнувший снопом искр. — Я убью ее!

46

На Нине, стоявшей в телефонной будке, было шелковое платье с оборкой и византийским рисунком и туфли без задников с золотыми пряжками и окантованными носами. На плече висела большая сумка красной кожи.

— Это Оби Кьюти?

— Кто это? — резко отозвалась Оби из одной из квартир в высотной башне на той же улице. В ее голосе — приятном мелодичном контральто, звучали мягкие, характерные для нигерийцев нотки. — Кто говорит?

— Мы с вами никогда не виделись. Меня зовут Нина. Мина Затопекова. — У Нины тоже было контральто, но без акцента и мелодичности. — Джой… моя сестра…

— О, извините. — Настороженный голос Оби тут же потеплел. Обычно я не бываю такой резкой, но после того, что случилось с Джой… — Она вздохнула. — Любой незнакомый голос заставляет меня вздрагивать.

— Я понимаю вас. Послушайте, я на несколько дней приехала в город, не могли бы мы встретиться? — Вдруг в голосе Нины послышались хриплые нотки, затем сопение и короткая пауза. — Джой так часто говорила о вас, что мне кажется, я вас уже знаю.

— Конечно. Я бы тоже очень хотела повидаться с вами. Может, мы вместе позавтракаем?

— А нельзя ли… знаете… встретиться где-то в более спокойном месте? Понимаете, каждый раз, когда я думаю или говорю о Джой, я начинаю плакать. Глупо, правда?

— Совсем не глупо. Послушайте, а почему бы вам не подняться ко мне?

— Вы уверены, что я не помешаю?

— Господи, конечно, нет! Так получилось, что я сегодня свободна. И сейчас я одна. Девушка, с которой мы живем, целый день на работе, и я просто слоняюсь без дела. Лучшего времени и не придумаешь.

— Через полчаса вас устроит?

— Прекрасно! Буду ждать.

— Хорошо, я… я приду, — сказала Нина и быстро повесила трубку. Она еще минутку постояла в будке, глядя на роскошную высотную башню. Дом стоял в глубине улицы, откуда узкая изогнутая дорожка вела прямо к крытому подъезду, за дверью которого Нина заметила швейцара.

Чтобы убить время, она решила обойти вокруг квартала.

Боковая улица была тихой, с большими раскидистыми деревьями, коттеджами и гаражами. На входных дверях, не бросаясь в глаза, висели таблички практикующих врачей и вывески небольших фирм-поставщиков, беззаботно щебетали птицы — редкость в большом городе. Почти не чувствовалось, что находишься в самом центре Манхэттена.

Тихая улица выходила на шумную, забитую машинами авеню, но, стоило завернуть за угол, и вы опять попадали на такую же улицу, как и предыдущая.

Через пятнадцать минут Нина подошла по подъездной дорожке к башне и вошла внутрь.

По домофону швейцар сообщил о ней, и она прошла в большой холл. Стены были облицованы светло-серым мрамором с ржавого цвета, словно варикозные вены, прожилками.

Лифт быстро и плавно поднял ее наверх; эти новые дома имеют свои достоинства, подумала Нина.

Оказавшись на этаже, где жила Оби, она, глядя на номера квартир, прошла по узкому коридору, застеленному синим ковром. Позвонила у двери с табличкой 32-Джи. Почувствовав, что на нее смотрят через глазок, ободряюще улыбнулась. Щелкнул замок, и дверь распахнулась.

— Привет! — переводя дыхание, воскликнула Оби, освещенная сзади солнечными лучами, которые проникали в холл из гостиной. — Не обращайте внимания, я занималась аэробикой. — Фигуру плотно облегал зеленый тренировочный купальник. Темная кожа слегка блестела от пота, и сейчас она была похожа на грациозную гибкую пантеру — чуть раскосые черные глаза, выступающие скулы и безупречные, как на рекламе, зубы.

— Привет, я — Нина, — вошедшая застенчиво улыбнулась и протянула руку. — Очень мило, что вы согласились со мной встретиться.

— И очень хорошо, что вы заглянули. — Оби сделала шаг назад, пропуская гостью. Улыбаясь, она закрыла дверь и заперла ее. — Осторожность не помешает. Проходите сюда, в гостиную. — Длинные, стройные, темные ноги; она двигалась с изяществом львицы.

Нина огляделась.

— Какая приятная квартира.

— Вообще-то это не мой дом, просто решила пожить здесь пару недель.

— О, кошка Джой! — Нина наклонилась и протянула руку. — Иди сюда, кис, кис, кис…

Рыжий полосатый кот поднял голову, и тут же шерсть на нем встала дыбом, а хвост изогнулся. С жалобным воем он стремглав умчался в спальню.

— Как вам это нравится? — И Нина посмотрела на Оби.

— Не обращайте внимания, у Эдгара свои странности, — засмеялась та. — Если бы вы дали ему креветок, он уже мурлыкал бы у вас на коленях. Эдгар просто обожает креветки. Хотите белого вина?

— Нет, спасибо. Не возражаете, если я посмотрю квартиру? Обожаю высокие этажи.

— Ну, конечно же, будьте как дома!

Нина ходила по комнатам, заглядывая в двери и довольно кивая. В какой-то момент она спросила:

— Это не та квартира, где… — Не закончив фразы, она взглянула на Оби.

— Нет. Поэтому я и переехала сюда. Кстати, в той квартире осталось много вещей Джой. Одежда, мебель, разная мелочь. Если хотите…

Нина покачала головой.

— Не могу. Меня будут преследовать кошмары.

Оби кивнула.

— Я вас понимаю.

— Какая прелестная спальня! — Она просунула голову в соседнюю дверь.

— Да. — Оби рассмеялась. — Видите, какая я неряха.

— О, у вас фотография Джой! — Нина быстро шагнула к высокому комоду и остановилась, склонив голову набок и разглядывая прекрасное улыбающееся лицо, обрамленное современной металлической рамкой. — Джой всегда была красивой, — как бы про себя пробормотала она. Затем посмотрела на Оби. — Знаете, я даже ревновала ее. Всегда спрашивала себя, почему вся красота досталась ей. — В ее голосе вдруг послышалась горечь, и глаза наполнились слезами. — Я рада, что родилась уродиной!

— Вы вовсе не уродливы, — мягко возразила Оби. — Наоборот, вы очень хорошенькая.

— Нет! Вот вы — хорошенькая. Вы очень, очень хорошенькая. — Неожиданно Нина протянула руку и коснулась блестящей роскошной гривы мягких курчавых волос Оби.

От удивления и смущения Оби инстинктивно отпрянула, не уловив в этом никаких признаков опасности. Она неловко улыбнулась, чувствуя себя очень неуютно под напряженно-пристальным взглядом Нины. Даже несмотря на то, что подобная реакция была для нее не в новинку — люди всегда восторженно глядели на нее, как мужчины, так и женщины. Как ей однажды сказал Альфредо Тоскани? „Невозможно не смотреть на вас, вы — нечто сверхъестественное, но реальное". Или что-то в этом роде. Под воздействием внезапного чувства Оби решила отдать Нине фотографию Джой. Она ее сестра, ей будет приятно.

— Хотите? — И, взяв фото, она протянула его Нине. Та удивленно взглянула на него и покачала головой.

— О нет, не могу. Вы слишком добры. — Вдруг ее губы напряглись, обнажив зубы, а в глазах появился маниакальный блеск. — Даже слишком добры.

Внезапно Оби покрылась мурашками. Она медленно поставила фотографию и встретилась со взглядом Нины.

В голове закружились кошмарные образы. Я не должна была открывать дверь незнакомому человеку! — молнией промелькнуло в голове. Все внутри сжалось в один тугой болезненный комок. Неслышно вскрикнув, она стала отступать назад.

— Вы не сестра Джой! — вдруг все поняв, прошептала Оби. — Вы… вы даже… не женщина!

Что-то зловеще-порочное — как блеск бритвы — сверкнуло в глазах Нины, и вместо контральто она услышала обычный мужской голос.

— Тем хуже, раз ты такая дура, ты… сука! — прошипел трансвестит.

Прежде, чем Оби успела повернуться и побежать, Нина одной рукой, как тисками, схватила запястье манекенщицы, а другой уже сбрасывала с плеча сумку. Что-то щелкнуло, и длинное, отливающее блеском узкое лезвие, вспыхнув на солнце, мелькнуло в воздухе.

Оби не могла отвести глаз от ножа, который Нина держала в поднятой руке.

— О, Боже мой! — с трудом произнесла Оби.

— Вот твой самый жуткий кошмар, сука! — хрипло выкрикнула Нина.

Оби попыталась дернуться в сторону, но нож, блеснув сверкающей дугой, уже настиг ее.

— А-а-а!.. — вскрикнула Оби, почувствовав в плече обжигающий огонь смертельной боли. Она отчаянно взглянула на трансвестита, пытаясь увидеть хоть признак жалости в жестком, сосредоточенном лице, в налитых бешенством глазах. Напрасно. От боли она закричала опять: разрывая тело, нож вонзился глубже.

Из раны фонтаном брызнула кровь.

Оби увидела, что нож опускается снова, и попыталась увернуться, но слишком поздно. Вонзившись в другое плечо, холодная сталь ударилась о кость и повернулась, вызывая непереносимые мучения.

Она опять закричала.

— Шлюха! — прорычала Нина. Парик сполз на бок, но все еще держался.

И тогда Оби начала отбиваться, как дикая кошка. Она извивалась и брыкалась, изо всех сил стараясь оттолкнуть его и вырваться.

Нож ударил ее в живот.

Она согнулась.

Затем в пах.

Ее тело дернулось.

— Подстилка! — прохрипела Нина, резко выдергивая нож.

Между ног Оби потоком хлынула кровь.

— Нет! — задыхаясь и слабея, вскрикнула девушка. — Пожалуйста, остановитесь… о Боже, пожалуйста, пожалуйста, остановитесь!.. — Она хотела закричать, но еще раньше мелькнул нож и опустился прямо в ее открытый рот… выбивая зубы… точным движением отрезая язык.

Он вылетел вместе с фонтаном крови. Теперь слышались только отчаянные, захлебывающиеся, булькающие всхлипы.

— Потаскуха! — шипела Нина. Нож опустился снова.

И снова.

И снова.

Оби еще пыталась сопротивляться, но тело уже обмякло и не слушалось ее. С каждым ударом она ощущала, как силы покидают ее и она умирает.

Постепенно она затихла. Словно в каком-то неестественном чувственном порыве, она обхватила руками своего убийцу и, только когда он еще несколько раз ударил ее в спину, отпустила его.

Ее тело бессильно сползло на пол.

Последний раз нож вонзился в грудь между ребрами. Прямо в сердце.

В наваливающейся черноте закружился, постепенно исчезая, византийский цветной узор, и в отчаянном проблеске сознания Оби почувствовала, как падает в пустоту.

Глаза ее потускнели.

Она уже не чувствовала, как нож срезает с головы кожу. Не видела, как кровавый скальп с великолепной гривой черных волос исчезает в сумке.

Тот же город, то же время

ВТОРЫМ ПЛАНОМ: МИСС КРОВЬ

Боль в паху была невыносима.

Ч-ч-чер… ный!.. Д-д-а-а!

Черный! Божественный цвет! Восхитительно сексуальный, истинное наслаждение! Цвет черного дерева. Как смоль. Кайф!

Болванки с париками и приколотыми к ним глянцевыми лицами фотомоделей выстроились в безмолвный ряд, глядя в пустоту невидящими глазами.

Да, мои дорогие! Теперь у вас новая подружка! Ч-ч-чер… ная девушка!

Он энергично натирал лицо, руки и тело темной основой для грима. Черные блестящие лосины обтягивали мускулистые ноги, помогая скрыть его плоть. Глядя на себя в зеркало, он провел по груди острыми накладными ногтями. Тело блестело, отливая оттенком темного красного дерева, губы покрывала малиновая помада.

Время, чтобы нанести завершающий штрих. О, д-д-а-а!

Сняв с болванки пышную гриву мягких волос Оби, он, как корону, поднял ее над головой и торжественно, словно на церемонии, надел скальп.

Сексуальное возбуждение пронзило его током.

Он опять посмотрел в зеркало. Сжал зубы. Раздвинул губы в животном оскале.

Да, мои хорошенькие! Настало время для наслаждения.

Розовый пластиковый муляж был толстым и длинным. Смазав его мазью, он снял лосины и наклонился. Неотрывно глядя в зеркало, он наблюдал, как исказилось его лицо.

Натянул лосины, вихляя задом. При каждом изумительном ощущении боли он со свистом втягивал воздух.

На этот раз вместо малиновой помады он взял нож, которым приносил жертву. Как священную реликвию, благоговейно поцеловал клинок. Расставив ноги, на секунду замер. Затем острым концом ножа медленно провел по внутренней стороне бедра.

Он с силой втягивал воздух, когда сквозь разрезаемую ткань проступала тонкая полоска крови.

Красная кровь. Черная кожа. Д-д-а-а! Красное на черном. Черное и красное. ЧЕРНОЕ И КРАСНОЕ! ЧЕРНОЕ-И-КРАСНОЕ…

О-би. О-би. О-би…

Пульсирующая кровь, словно рев стадиона, шумела в ушах.

Кровь-кровь-кровь!

Казалось, что острое, как бритва, лезвие жило своей жизнью.

С легким шуршанием разрезая черную ткань, оно поднималось выше… выше…

Теперь уже ничто не сдерживало его плоть, одного прикосновения было достаточно, и, сотрясаясь всем телом, он испытал сильнейший оргазм.

Лицо Оби беззвучно смотрело на него.

Часть третья ИСТИННЫЕ ВОЛШЕБНИКИ СТРАНЫ ОЗ Ноябрь — декабрь 1989 года

47

В квартале моды рабочий день начинается рано. К восьми часам все подъездные пути в квадрате между 32-й и 42-й улицами и от 6-й до 9-й авеню уже превращаются в непробиваемую пробку, лишь усугубляемую запаркованными в два ряда по обеим сторонам улиц грузовиками и фургонами: идет непрерывная разгрузка и погрузка. Не помогают ни надрывающиеся гудки, ни сердитые крики вспыльчивых водителей. Начался еще один обычный день.

То же самое творится и на тротуарах. Тысячи раздражительных пешеходов, кто с заплечными упаковками уже готовой одежды, кто с тележкой, нагруженной рулонами тканей или коробками с фурнитурой, отвоевывают пространство для движения, спеша по намеченным маршрутам. Уличные торговцы наркотиками быстро делают свой бизнес в подъездах, пока рабочие, принося дополнительный доход своим работодателям в подпольных цехах, обливаются потом на душных верхних этажах мрачных фабричных зданий, законно принадлежащих профессиональным изготовителям.

Башня „Дома Моды" по 7-й авеню, 550, взирающая на квартал с пренебрежительной отрешенностью, поистине была оазисом спокойствия. Вереница лимузинов, пробившаяся в центр из Верхнего Ист-Сайда, начала доставлять своих пассажиров: Джеффри Бина, Антонио де Рискаля, Оскара де ла Ренту, Ральфа Лорена, Полин Трижер, Билла Бласса, Донну Каран, Кэролайн Роэм и всех остальных обитателей „Дома Моды"; они приезжали на работу, окруженные роскошью и атмосферой безмятежной утонченности.

Вступив в ряды достойнейших модельеров 7-й авеню, 550, Эдвина Дж. Робинсон, поскольку у нее не было собственного лимузина, обратилась к услугам автомобильного агентства, которое утром и вечером (и днем, если ей предстояли деловые встречи за завтраком) посылало за ней седан с водителем. И к этой роскоши она привыкла очень быстро.

Сейчас, в самом начале девятого, не дожидаясь полной остановки „линкольна", Эдвина с присущей ей нетерпеливостью уже открывала заднюю дверь. Схватив огромный портфель и сумку, она помчалась, ныряя между волнами людского моря, как устремившаяся к цветку бабочка, и, влетев в здание со скоростью и целеустремленностью врача „скорой помощи", подбежала к лифтам в тот момент, когда двери уже закрывались. Успев просунуть портфель в щель и заставив дверь отползти в сторону, она самым бессовестным образом втиснулась в уже набитую до отказа кабину.

Она была счастлива, словно утренний жаворонок. Ей мог испортить настроение только ядерный взрыв. За долгие месяцы бездействия она соскучилась по напряженному бешеному ритму 7-й авеню; и теперь по утрам она спешила сюда, как на встречу со старым, хорошим другом. Каждая клеточка ее тела буквально вибрировала и пела в радостном предвкушении событий наступающего дня. Для нее эта пожирающая всех и вся индустрия, эта азартная игра реальной жизни, безжалостно и безостановочно выкидывающая как проигравших, так и случайных победителей, была патриархом и единственным судьей смертельного турнира, в котором она участвовала на равных, и где мечом и копьем служили ее талант и проницательность. Перед ней были толпы людей, которые хотели одеваться, покупатели, готовые поддаться на соблазн, ей предстояло ослепить и ошеломить будущих потребителей и построить собственную империю. И, несмотря на эту кишевшую акулами стихию, каждый день она победно входила и выходила из нее, здесь она возвращалась к жизни.

Поверх голов она посмотрела на светящуюся табличку с указателями этажей. Там, на 17-м, вместе с еще четырьмя небольшими фирмами, была она.

„ЭДВИНА ДЖИ ИНК."

Это я! Ее просто распирало от гордости. Часть этой компании принадлежит мне, 30 процентов с правом голоса, если уж быть точной. Я здесь заказываю музыку, и, насколько далеко услышат мой оркестр, зависит от меня. От меня!

Выйдя на 17-м, она повернула за угол и подошла к своей двери в конце коридора. Огромные, изогнутые в виде радуги буквы, такими же строчками гласили: „ЭДВИНА ДЖИ".

Словно под током, не в силах замедлить шаг, она, как ураган, влетела в приемную.

Уже звонили телефоны. Двигатель коммерции работал вовсю.

— „Эдвина Джи Инкорпорейтед". Доброе утро, — ответила секретарша, одновременно выполнявшая функции телефонистки. — Одну минутку, я вас переведу. — Она нажала на панели несколько кнопок, подняла глаза и, увидев Эдвину, сказала: — Доброе утро, мисс Робинсон.

— Доброе утро, Вэл. — Несмотря на обычную спешку, она быстрым взглядом окинула приемную, успев заметить двух рабочих с электрическими отвертками, которые монтировали для универмагов первый бутик „Эдвина Джи"; этот будет украшать приемную постоянно.

Он представлял собой павильон 6 на 6 метров, и в собранном виде превратится в 36 квадратных метров торговой площади, оборудованной, как и задумано, всеми необходимыми крючками, полками и вешалками. Бутик был изготовлен из прозрачного пластика, неоновые трубки очерчивали его контуры. Даже компьютеризированная касса помещалась в прозрачном корпусе из того же материала, так что было видно все ее устройство и разноцветная проводка.

Новое! Модное! Современное! Элегантное! Вот что, казалось, уже читали на нем покупатели.

Неплохо, подумала она, совсем неплохо. Неплохо смотрелись и большие табло на всех четырех стенах: как только компьютер зарегистрирует хоть одну продажу в любом бутике одного из универмагов страны, она тут же будет отражена на табло.

Эдвина не могла сдержать улыбку. Искусство продажи. Продажа одежды, как горячих гамбургеров.

Лампочка на панели загорелась снова, и раздался мелодичный звонок.

— „Эдвина Джи Инкорпорейтед". Доброе утро, — ответила Вэл. — Одну минутку, я вас соединю.

Пройдя мимо стола секретарши, Эдвина вернулась в офис. В дверях она остановилась, слушая шуршание карандашей по мольбертам, четкий ритм компьютерных клавиш, голоса говорящих по телефону — признаки того, что „Эдвина Джи" работает и все отлично.

Она прошла в свой кабинет. Самая большая из десяти занимаемых компанией комнат, большая настолько, что в ней можно было устраивать танцы, она располагалась чуть дальше, в углу здания, выходящем на престижную северо-восточную сторону. Тут же у входа за своим столом — как будто и не уходила — сидела невозмутимая Лиз с неизменной сигаретой.

— Доброе утро, — каркнула она.

— И очень даже доброе, Лиз, — пропела Эдвина, проходя к себе.

Свет уже был включен, и шторы на всех четырех окнах подняты — как она любила. Это, конечно, Лиз.

Безвкусная, сварливая, но трудолюбивая Лиз Шрек, подумала Эдвина, а ведь под этой грубостью скрывается сердце, способное вместить Манхэттен. Лиз, которая безупречно печатала и стенографировала, отправляла факсы и телексы Эдвины, вела и организовывала ее деловое расписание, договаривалась о машинах и могла устроить лучший столик в любом ресторане за одну минуту и, не говоря ни слова, засиживалась допоздна.

Поставив на стул портфель и сумку, Эдвина сняла элегантный пиджак и повесила его в стенной шкаф. Постояла так минутку, словно ища поддержки и сил от своего окружения. Кабинет был приятным и располагающим, а как же иначе? Это был ее второй дом, нет — первый, учитывая то нечеловеческое количество часов, которое она проводила здесь.

Кабинет скорее походил на ультрамодную гостиную, где можно запросто скинуть туфли, или устроить коктейль человек на пятьдесят, или просто посидеть и обсудить многомиллионную деловую сделку. Такие необходимые вещи, как блестящий телефон с выходом на несколько линий, мольберт, где она рисовала, и уже мерцавший в ожидании ее команд компьютерный монитор, были единственными неизменными для офиса элементами. Компьютер для моделирования трехмерного пространства являл собой поистине произведение искусства. На нем она могла создавать свои модели и видеть их под любым углом, сохранять, вызывать и просматривать любое время.

В кабинет вошла Лиз с дымящейся чашкой кофе — черного, без сахара — в одной руке и стаканом ледяной воды в другой. Подмышкой зажата стопка досье.

Подав Эдвине кофе и поставив на стол стакан, она открыла маленькую пластмассовую бутылочку.

— Вот, — и протянула ей таблетку.

Эдвина с явным неудовольствием поглядела на белую овальную таблетку.

— А что это?

— Звонила Руби и сказала, что вы забыли таблетки от аллергии.

— Одна компания, — буркнула Эдвина. — Что это с вами, Лиз? Вы что, обе страдаете от дурацкой неизлечимой склонности опекать? — Но, послушно приняв таблетку, бросила ее в рот, сделала глоток воды и проглотила, запрокинув голову. — Что же дальше, скажи на милость? Потом ты начнешь отмечать мои месячные у себя в календаре, так?

Лиз хмыкнула.

— Нет. Но я сделала еще одно очень хорошее дело. Теперь в вашей ванной есть запас тампонов.

— О Господи, спасибо, Лиз, — сухо ответила она. — Ты далеко пойдешь. Пока не могу сказать, как далеко, но попомни мои слова: очень далеко.

— Да, и пока вы не начали. — Лиз открыла еще один пузырек. — Тераграм. Руби также сказала, что вы не завтракали.

— Благодарю вас, доктор Шрек. — Эдвина быстро взяла таблетку и проглотила.

— Сегодня вам понадобятся силы, уж поверьте. — И Лиз взяла верхнюю папку из пачки, что принесла. — Первое. Вот список всех универмагов страны. Составлен, как вы хотели. Расположены в алфавитном порядке по штатам, а потом так же — по городам. Каждая сеть магазинов — отдельно, как вы просили.

Положив папку на боковой столик, она взяла следующую.

— Это — краткий список всех магазинов, входящих в сети, указаны только главные универмаги и количество магазинов, входящих в сеть. Цифры в скобках означают магазины либо под реконструкцией, либо те, что еще проектируются. Также указаны фамилии, адреса и номера телефонов президентов, вице-президентов, отвечающих за торговлю, и менеджеров, ведающих отделами спортивной одежды.

— И все это вы сделали только за два дня? — изумилась Эдвина.

Лиз окинула ее суровым взглядом.

— Я даю поручения и разбиваю большое на малое.

— А здесь что? — кивнула Эдвина еще на одну пачку бумаг.

— Цены, предлагаемые изготовителями за выполнение ваших первых десяти моделей. Нет нужды говорить, что чем больше заказ — тем больше скидка. Дальше. Тайваньцы предлагают самые низкие цены, за ними идет Гонконг.

— Хорошо, это я посмотрю позже. Просто не забывайте: у меня слабость к двум вещам — фирменный знак и качество. Вернитесь к соотечественникам и еще до того, как мы хотя бы начнем рассматривать предложения азиатов, посмотрите, насколько они могут снизить цену.

— Усекла. — Лиз одобрительно кивнула. Она тоже питала слабость к вещам с ярлыком „Сделано в США" Затем она взяла новую пачку бумаг с текущей информацией. — Во-первых, вам звонила секретарша Лайзы Шокросс.

Эдвина кивнула.

— Она, наверное, хочет подтвердить дату нашего с ней завтрака. Когда это? В следующий вторник?

— Не-а. Секретарша сказала, что она хочет перенести его на сегодня.

— Сегодня! — взволновалась Эдвина.

— Сегодня, в час дня, за ее столиком в „Четырех сезонах". Говорила так, будто вас вызывает, по меньшей мере, сам король.

— Черт. — Эдвина забарабанила ногтями по столу. — Сегодня я завтракаю с Маршей Роббинс из „ВВД".

— Знаю.

— Что называется, попала между молотом и наковальней. И не могу обидеть ни ту, ни другую. — Почувствовав себя загнанной в угол, Эдвина лихорадочно пыталась найти выход. — И сказать, что заболела, тоже не могу, черт возьми, они обе каждый день завтракают в „Четырех сезонах", так что встреча с одной тут же станет известной другой, как только я войду.

— Ну, с кем бы вы ни решили завтракать, — предложила Лиз со вздохом, — что, если я скажу другой, что перепутала расписание? И тогда виновата буду я. Ведь ни одна из них не может меня уволить, верно?

Эдвина тепло посмотрела на Лиз. Интересно, была ли она так же предана и Антонио де Рискалю? Благослови тебя Господь, Лиз, а заодно и твое интриганское сердце тоже. Я была права. Ты действительно далеко пойдешь. Затем заговорила как бы сама с собой.

— Интересно, почему вдруг Лайза Шокросс хочет передвинуть завтрак на сегодня?

— А может это быть как-то связано вот с чем? — Лиз развернула утренний выпуск ежедневной газеты „Вименс веар дэйли" и подала его Эдвине. — Вы же знаете, что Лайза просто бесится, если еще кто-то, а не ее журнал „Шик!" первым опубликует сенсацию. Сдвинув брови, Эдвина прочитала заголовок в „ВВД":

„НОВЫЙ ОБРАЗ В ОДЕЖДЕ: он будоражит воображение, сводит с ума, он яркий, элегантный, классный, смешной, современный, экстравагантный, нежный, отчаянный и молодой, молодой, молодой".

И ниже еще один подзаголовок:

„НОВАЯ ФИРМА БЕРЕТСЯ ЗА ПОКУПАТЕЛЕЙ МОЛОЖЕ ТРИДЦАТИ".

Эдвина быстро пробежала две колонки статьи. В основном это был пересказ разосланного ее пресс-агентством „Уильям Питерс ассошиэйтс" рекламного пресс-релиза, в нем также вскользь говорилось, что „Эдвина Джи" намерена бороться за место на прибыльном рынке массовой спортивной одежды с такими китами, как „Гэп", „Эспри", „Лиз Клэрборн" и им подобным. Однако чего пресс-агентство точно не рассылало, но что было опубликовано, так это фотографии двух эскизов моделей — ее собственных эскизов двух моделей, которые являются секретом фирмы! — Черт возьми! — Она грозно взглянула на Лиз и сердито потрясла газетой. — Как это к ним попало?

— Вам лучше знать. Очевидно, кто-то из наших тайком вынес их.

— Этого нам как раз и не хватало: чтобы наши модели ходили по городу и копировались еще до того, как попадут к изготовителям! Да так мы последние штаны потеряем. И трусы и белье — тоже, — мрачно добавила она.

— У „ВВД" везде есть шпионы, — рассудительно вставила Лиз.

— Это я знаю. — Она тяжело вздохнула. — Ну ладно, вот что. Сделайте так, чтобы все узнали, что в „Эдвине Джи" шпионы долго не задержатся. И что Эдвина Джи самолично предпримет соответствующие меры к виновному.

— Сделаю. Но это не решает вопрос с Лайзой Шокросс.

Поджав губы, Эдвина постукала по ним пальцем.

— Нет, решает. Не мытьем, так катаньем, но „ВВД" получила свою сенсацию. Позвоните секретарше Лайзы и скажите… скажите ей, что мисс Робинсон будет исключительно счастлива встретиться с мисс Шокросс за завтраком. Поскольку „ВВД" хапнула мои эскизы, будет только справедливо, если „Шик!" получит свою долю сенсации, чтобы уравновесить положение. Да, именно так. Договоритесь, чтобы машина была без двадцати час. А поскольку вы это сами предложили, то позвоните Марше Роббинс и по-королевски извинитесь, скажите что перепутали мое расписание. Если потребуется, скажите, что я угрожала уволить вас. Также свяжитесь с несколькими фирмами по охране. В будущем наши модели уже не будут разгуливать по городу, как эти. Да, и проверьте у юристов Лео Флада, законно или нет, если на выходе охрана будет проверять сумки сотрудников.

— Что-нибудь еще?

— Начинайте.

После того как Лиз вышла, Эдвина сбросила туфли и опустилась в крутящееся кресло. Сняв трубку, она набрала номер „Даймондстейн гармент мэнюфакчуринг" на 37-й улице. Как только ее соединили с Берни Даймондстейном, ее голос стал жестким и в нем появились обвиняющие нотки.

— Берни? Это Эдс. Слушай, чего, черт возьми, ты добиваешься? Эти расценки за образцы тех самых десяти моделей, что они означают? Они не входят в серию, дружок… Ты думаешь, я вчера родилась?.. Бог тебе судья, но что ты имеешь в виду, говоря, что теряешь деньги? Ты их наверняка потеряешь, если заказ получит Тайвань или Гонконг… Черт, я абсолютно серьезно. Достань калькулятор и посчитай еще раз… Конечно, позавтракаем на днях. Но только после того, как ты представишь мне реальные цены, плут несчастный… Правильно, и тебе того же.

Лайза Шокросс, редактор раздела мод журнала „Шик!" в избытке обладала всем, начиная с английского розового цвета лица, международных связей в высших сферах и кончая вызывавшим зависть образованием в одном из лучших колледжей Швейцарии.

Она была красива, следила за собой, модно одевалась и во всех ситуациях всегда выглядела должным образом — это для тех, кто не мог представить для себя ничего другого; одним словом — идеальная модель для двадцати миллионов жаждущих карьеры женщин. Но Лайзу Шокросс совершенно определенно нельзя было назвать леди. Сердце ее представляло собой сплав вольфрама и стали, кровь состояла из равного количества высокооктанового тщеславия и нечеловеческой энергии, а мозг — точная копия компьютера, только с тремя четкими программами: прославление самой себя, существенное увеличение тиража того журнала, в котором она работала (а в данный момент это был „Шик!" — журнал мод номер два в мире) и страстное стремление вырвать должность главного редактора американского издания журнала „Вог" у Анны Винтур, которая сама недавно вырвала ее у Грейс Мирабеллы, а та, в свою очередь, правда давно, вырвала ее у последней Дианы Врилэнд.

Такова национально-географическая судьба легендарных главных редакторов: старую рыбку съедает молодая рыбка, которую в свою очередь лопает еще более молодая, которую… впрочем, Лайза недавно решила, что это не самый приятный способ думать о будущем.

Она в раздумье сидела за столом с крышкой из крапчатого мрамора, вперив окаменевший взгляд в первую страницу „Вименз веар дейли". Несмотря на то что „ВВД" была ежедневной, продававшейся в розницу газетой, а „Шик!", издававшийся на глянцевой бумаге, — ежемесячным журналом с тиражом в три миллиона экземпляров и толщиной в пятьсот страниц, две трети из которых занимала самая дорогая в мире реклама, Лайза Шокросс тем не менее не могла не чувствовать приступа профессиональной зависти. В конце концов эскизы еще не поступивших в производство моделей охранялись так же ревностно, как золото в Форт-Ноксе, и „ВВД", завладев эскизами Эдвины, сделала сенсацию. То обстоятельство, что в отличие от ежедневной газеты журнал мод готовится за много месяцев вперед и, как правило, не может воспользоваться сенсацией, даже если она попадет в руки, ничуть не ослабляло приступ. По крайней мере, она первая должна была увидеть эти эскизы!

Сама мысль, что кто-то другой обскакал ее, терзала, унижала и жгла.

Хуже того, на это раз ей даже некого было винить — только себя.

Наверное, я уснула на работе, подумала она. Пропустила.

Когда пресс-релиз „Эдвины Джи" оказался у нее на столе, она тут же посчитала, что это очередная начинающая фирма, в результате обреченная на провал. И месяц назад, когда Эдвина Дж. Робинсон наконец пробилась к ней и предложила деловой завтрак, Лайза Шокросс намеренно назначила его на несколько недель вперед, что преследовало тройную цель: показать силу, унизить и добиться должного послушания.

Но сейчас…

Сейчас…

Глядя на два эскиза в газете, Лайза Шокросс поняла, что на этот раз допустила одну из своих исключительно редких ошибок. Да, действительно, модели „Эдвины Джи" были в общем направлении моды. Но они были настолько оригинальны и обладали таким жизненно-видимым воздействием — как удар молнии, — что она мгновенно поняла, что должна исправить свою ошибку немедленно.

Поэтому она тут же велела секретарше позвонить секретарше Эдвины и изменить дату встречи на сегодняшнее число. И та, конечно, все поняв, мудро не отказалась.

Покончив с этим, Лайза вызвала в кабинет своих непосредственных подчиненных. Приняв свою излюбленную стойку — ноги врозь, руки — на пояс, — она сразу перешла к делу.

— Я хочу знать все об Эдвине Дж. Робинсон, — заявила она без всяких экивоков, — а также об образованной ею новой компании „Эдвина Джи". До 11.30 вы должны раскопать все, что можно. Сразу же доложить мне. А теперь — разбежались.

И люди бросились к микрофильмам прошлых выпусков газет, к телефонам, начали связываться с обширной сетью своих шпионов и звонить тем, кто им чем-то обязан.

Ровно в 11.30 они строем вошли в офис, чтобы доложить о результатах. Затем, отослав их, не потрудившись сказать такое слово, как „спасибо", Лайза села за стол, закурила тонкую черную сигарету и, задумчиво пуская колечки дыма, углубилась в чтение собранного материала.

Эдвина Дж. Робинсон проводила показы Антонио де Рискаля.

А это значит, у нее есть опыт и связи, сделала вывод Лайза.

Эдвина фактически ушла с престижной работы у де Рискаля и, как говорили, со скандалом.

Значит, у нее есть характер. И мужество. Или глупость. Или все вместе.

Чтобы собрать первоклассный персонал, она „прошлась" по лучшим маркетинговым фирмам и талантливым модельерам.

Значит, есть вкус, лояльность бывших коллег и большие планы на будущее.

И, кроме того, Эдвина ведет серьезные переговоры с „Блумингдейлс", „Маршалл Филд" и другими сетями универмагов страны, чтобы как можно шире представить там бутики „Эдвина Джи".

А учитывая, что компания молодая, это говорит о том, что Эдвина Дж. Робинсон действует с размахом и вне всякого сомнения знает рынок. Ясно, что она не ограничится продажей десяти — двадцати дорогих вещей, она хочет продавать сотни тысяч дешевых; и она слишком умна, чтобы делать ставку на шикарный бутик или сражаться за состоятельную клиентуру, преданную таким китам, как Джеффри Бин и Антонио де Рискаль, поскольку, скорее всего, может проиграть.

Неожиданной, но самой важной информацией было то, что эта Эдвина получает поддержку от Лео Флада — вундеркинда Уолл-стрита, человека с бесценным чутьем оказывать поддержку только победителям.

Именно это-то и есть самое интересное, думала Лайза, покачиваясь в кресле Точное доказательство того, что „Эдвина Джи" может продержаться очень и очень долго и составить серьезную конкуренцию „Лиз Клэрборн" и „Эспри"

Сигарета догорела до фильтра. Почувствовав, что обжигает кожу, Лайза задумчиво загасила ее в пепельнице и пососала палец. Выражение ее гладкого лица изменилось: из задумчивого оно стало спокойным и безмятежным. Похоже, у Эдвины Дж. Робинсон есть все, чтобы начать и выжить в этом жестоком бизнесе, где готовы перегрызть друг другу глотку. Талант, связи, видение ситуации, целеустремленность и чертовски мощная поддержка.

И Лайза Шокросс решила, что будет очень мила с Эдвиной Дж. Робинсон.

48

— Дорогие мои! — защебетала Анук де Рискаль. — Ну вот мы и на месте! Смотрите! Ведь первое впечатление важнее всего!

Сейчас она выступала в роли председателя комиссии по реставрации демонстрационного дома приемов.

Анук была одета, словно приехавшая на Капри оперная дива: вся в белом. Свободные шелковые брюки, блузка, длинный жакет и тюрбан — все из шелка. Но ударный момент составляли очень темные солнечные очки с загибающимися кверху углами в стиле пятидесятых годов, причем черные дужки держались не на ушах, а заходили поверх тюрбана. Таким образом достигалась необходимая экстравагантность. В высшей степени необычно. Собственный стиль. Вернее, в ее стиле.

Лидия Клоссен-Зем, сестра Класа Клоссена, и Бу Бу Лаппинкотт, тоже дизайнер (они работали в тандеме), не вставая с задних откидных сидений темно-синего „роллс-ройса" Анук модели „фантом-V", высунули головы, чтобы посмотреть на то, ради чего приехали.

Обе были одеты, как для офиса: Бу Бу — в красный шерстяной костюм и белую шелковую блузку с накинутым поверх длинным шарфом, Лидия — в двубортный тонкой шерсти пиджак и юбку в кремовую и черную полоску. Туалет дополняло золотое ожерелье.

Стоило Бу Бу бросить один взгляд, как она побледнела, чего не мог скрыть даже тщательно наложенный макияж.

Лидия издала стон мученицы.

Такого они действительно не ожидали: здесь, на Мэдоу-лейн — самой престижной улице Саутгемптона, среди нетронутых песчаных дюн, частных океанских пляжей и самых претенциозных и напыщенных особняков, какие только бывают на свете, стояло это.

По дороге сюда обе ожидали увидеть какую-нибудь большую, серого камня виллу вроде тех, что представляли себе по романам Скотта Фицджеральда: окруженную массивной колоннадой, в два-три беспорядочно спланированных этажа, в сорок с лишним комнат — короче, одну из тех „вилл", воздвигнутых швыряющимися деньгами миллионерами, которые неизменно ассоциируются в нашем воображении с Джазовым Веком.

Но ЭТО…

Да, дом действительно был большой и беспорядочно спланированный.

Но и при самом бурном воображении он даже отдаленно не напоминал Золотой Век Фрэнсиса Скотта Фицджеральда с его бесшабашными кутилами.

Лидия медленно повернулась к Анук.

— Дорогая, — с чувством произнесла она, — скажи, что это не то! Не это — старое поместье Дюпонов!

Бу Бу, вот уже два года не показывавшаяся в Саутгемптоне, так как проводила лето в Коннектикуте, открыла, нажав кнопку, окно, чтобы лучше видеть. Она была сбита с толку и на какой-то момент даже потеряла дар речи, не веря своим глазам, взирая на это… чудовищное безобразие, глыбой вздымавшееся между дюнами.

— Если… это и есть старое поместье Дюпонов, то где же тогда тот старый, прелестный дом в стиле короля Георга, который я помню?

— Исчез, дорогая, — ответила Анук, — исчез, как исчезает в жизни все хорошее.

— Но… но это! — выдавила Лидия. — Анук, почему ты нас не предупредила?

Это, как-то затерявшись в дюнах, являло собой чудовищно-гротескный, площадью около четырех тысяч квадратных метров замок в худшем стиле Беверли-Хиллз: верх заканчивался идиотски уродливыми башенками, напоминавшими ведьмин колпак, и угловыми башнями вперемешку с покатыми темными крышами мансард. Впечатление усугублялось тем, что все это, казалось, не вырастало из земли, а наоборот, как бы стремясь затаиться, врастало в нее, отбрасывая зловещие тени.

И оно было большим, потому что для нуворишей „больше" не означает вульгарно, „больше" означает лучше.

„Роллс-ройс" медленно полз по песчаным наносам, засыпавшим гравиевую дорожку. Бу Бу вымолвила глухим голосом:

— Не хватает еще карусели с горкой.

— Не огорчайся так, дорогая! Подумай о том, что тебе предстоит! Сколько демонстрационных домов, находящихся в таком, так сказать, сыром незаконченном виде ты привела в порядок в своей жизни!

— Незаконченном? — насторожилась Лидия. — А насколько незаконченном?

— Да, именно? — поддакнула Бу Бу.

— Ну в самом деле, дорогие мои, перестаньте!

Не хватает только крепостного рва, подумала Лидия, чувствуя, как на нее накатывают отвращение и тупая ноющая боль. Нет, я не смогу выйти. Но ров сюда бы подошел, и темница. Точно, темница. А может, она тут была, и Анук также предусмотрительно не упомянула о ней? Ну нет, не может быть. А что, если?..

— А здесь, случайно, нет темницы? — поинтересовалась она, выковыривая из глаза песчинку.

— Кто знает? — прощебетала Анук. — Похоже, все остальное на месте.

— Интересно, сколько же здесь комнат? — ужаснувшись, подумала вслух Лидия.

— Достаточно, поэтому не понадобится ни разыгрывать лотерею, ни тянуть спички, ни составлять списки дизайнеров, чтобы дать им возможность продемонстрировать свой талант, — ядовито вставила Бу Бу. — Места хватит для всех декораторов Восточного побережья.

— Это, по крайней мере, объясняет одно, — мрачно заметила Лидия, обращаясь к Анук. — Теперь я понимаю, почему ты вдруг так онемела, когда я спрашивала тебя, какой именно дом выбрало правление благотворительного комитета. — И она повернулась к Бу Бу. — О, Бу Бу! — взвыла она. — Нас действительно использовали! Нас заманили, чтобы взвалить ответственность за эту уродину!

— А мы-то вообразили, что это лакомый кусочек! Да нас просто надули, — проворчала в свою очередь Бу Бу.

— Надули? — словно эхо, подхватила Анук, сдвигая очки на лоб. — Возможно, я забыла упомянуть, о каком именно доме на Мэдоу-лейн идет речь, но… „надуть"? Ну, это уж слишком, мои дорогие! Не кажется ли вам, что вы немного… преувеличиваете?

— Ты согрешила уже тем, что не сказала, а если это не надувательство, то тогда что же? — огрызнулась Лидия. — Единственное, что ты сказала, что это дом на Мэдоу-лейн и что он продается.

— Но он действительно продается! — промурлыкала Анук.

— Он продается с тех пор, как город пытается от него избавиться! — быстро возразила Лидия.

И они с Бу Бу уставились на ненавистный объект.

— О, Лидия! — простонала Бу Бу.

— О, Бу Бу! — простонала в ответ Лидия.

— Мы не можем!

— Это ниже нашего достоинства!

Анук подняла красивые брови.

— Ну, хорошо, хорошо, дорогие мои, успокойтесь. Просто думайте об этом как об очередном… испытании.

— Я предпочитаю вообще не думать о нем, — презрительно фыркнула Бу Бу.

— Тогда думайте о том, какому полезному делу он послужит.

— Мы стараемся, поверь мне. А то бы нас здесь давно уже не было.

Но Анук не унималась.

— Лидия, Бу Бу. Вы обе, так же как и я, прекрасно понимаете, что после реставрации дом соберет не только десятки тысяч долларов на очень нужное дело, это акт благотворительности, но также даст многим молодым и неизвестным дизайнерам первую возможность заявить о себе, а первая возможность — это все! Я уж не говорю о дизайнерах с именем, они еще в очереди будут стоять, чтобы продемонстрировать свои таланты.

— Ах, в очереди стоять? — спросила Лидия с наигранным унынием. — Или бегать за нами с метлой?

— Какое необычное чувство юмора. — Анук сурово посмотрела на нее. — Просто помните, дорогие мои, за этим стоит очень доброе дело. Подумайте об этих несчастных невинных детях, родившихся со СПИДом. Именно для этого и собирают деньги.

— Она хочет, чтобы мы чувствовали себя виноватыми, — вздохнула Лидия.

— И травит душу, думает, что поможет, — согласилась Бу Бу.

— И ей это удается, — еще раз вздохнула Лидия. — Черт!

— Ну, нечего попусту тратить время! Идите! — И Анук грациозно взмахнула рукой. — Идите и… осмотрите все!

— Пошли, Бу Бу. Может, и переживем. Начнем… о-ох… великий осмотр. — Взяв блокнот и кальки и в последний раз метнув на Анук уничтожающий взгляд, Лидия вынырнула из машины. Повернувшись к дому и склонив голову набок, она постояла так несколько минут, взирая на него с содроганием и чувством полной безнадежности. Если бы дом был одушевленным существом, она готова была бы поклясться, что он тоже смотрит на нее своими темными, как зловещее предзнаменование, пустыми окнами.

— Надеюсь, на нас там не набросится что-нибудь клыкастое! — передернувшись, в тон ее мыслям, выдохнула Бу Бу.

— Если не ошибаюсь, днем вампиры спят у себя в склепах. А поскольку сейчас утро и светит солнце, то пока нам ничего не грозит. — Голос Лидии был наигранно веселым. — Со стороны вампиров, по крайней мере.

— Может быть. — Бу Бу незаметно огляделась. — Но в подвал заходить не будем, ладно? Я не собираюсь там никуда спускаться ниже первого этажа. Если у чего-то больше, чем четыре ноги, то я этого не переношу, ты же знаешь, да и с четырьмя-то ногами — не очень.

— Вы забыли! — послышался из машины голос Анук. Обернувшись, Лидия наклонилась и увидела, что та протягивает ей ключи.

— А ты? Разве ты не идешь с нами? Анук покачала головой.

Она очень удобно устроилась в машине, где был бар, холодильник и телевизор. К тому же она прихватила последний выпуск французского „Вога", а сотовый телефон и несколько книг и вовсе не располагали к экскурсии. Зачем?

— Нет, дорогая, идите вдвоем. Пустые комнаты — это ведь по вашей части? — И она позвенела ключами.

— Ну, хорошо, — махнула рукой Лидия, беря ключи. — Идем, Бу Бу. — Она осторожно заковыляла в белых босоножках из кожи ящерицы, каблуки тут же увязли в песке.

— Господи, и чтобы увидеть ЭТО, неужели надо было прилично одеваться? — ворчала ей вслед Бу Бу.

— Не знаю, как ты, а я бы с удовольствием надела сандалии, а еще лучше — кроссовки. А вообще-то рабочие бутсы — самое подходящее.

49

— Конечно, мисс Робинсон. Мисс Шокросс говорила, что вы приедете. — Метрдотель слегка поклонился. — Она уже ждет вас за своим столиком. Пожалуйста, пройдемте со мной…

— Благодарю. — Эдвина последовала за ним через отделанный мрамором зал ресторана „Четыре сезона" — этого своего рода обеденного клуба знаменитостей нью-йоркского мира прессы, чьи влиятельность и связи измерялись не только занимаемым столиком, но и тем, какой именно столик занимал человек каждый день.

Но табель о рангах соблюдался только в этом зале и только во время ленча, к большому залу с бассейном это не относилось. Позже, когда наступало время ужина и развлечений, огромный ресторан на Восточной 52-й улице, вмещающий почти двести человек, который проектировали Филип Джонсон и Май ван дер Роэ и на стенах которого в строгих музейных рамах красовались оригиналы Пикассо, Раушенберга и Миро, становился просто дорогим рестораном, готовым принять каждого, кто был одет соответственно.

Когда Эдвина подошла к столику, Лайза Шокросс не встала со своего места. Улыбнувшись, она протянула руку.

— Наконец-то мы встретились. Пожалуйста, садитесь и называйте меня Лайза.

Эдвина пожала протянутую руку и села. Приветствие Лайзы прозвучало так, словно она не могла дождаться этой встречи. Несомненно, результат статьи в „ВВД".

— В таком случае вы тоже называйте меня просто Эдс, как мои друзья.

— Значит, Эдс. Хотите коктейль? Я пришла раньше и уже заказала себе.

Эдвина взглянула на бокал Лайзы. Она также заметила, что на столе нет ни ведерка со льдом, ни завернутой в салфетку бутылки с шампанским.

Лайза засмеялась и подняла свой бокал.

— Имитация. Яблочный сок для цвета и шипучка. Если выпью за завтраком что-нибудь спиртное, то уже не смогу толком работать. Алкоголь сразу ударяет в голову.

Эдвина с уважением посмотрела на нее.

— Я буду то же. Прекрасно понимаю, что вы имеете в виду.

Лайза заулыбалась.

— Принесите еще два, — сказала она ожидающему официанту, — и одно меню.

— Слушаю, мисс Шокросс.

— Я знаю это меню как свои пять пальцев. Слава Богу, что у них есть кое-что диетическое. Если бы я постоянно не сидела на диете, я бы раздулась, как шар.

Они немного поболтали о пустяках, пока не принесли меню Лайза подняла бокал.

— За успех!

— За это я выпью, — согласилась Эдвина. И обе отпили по глоточку. Эдвина просмотрела меню.

— Закусок не надо, сказала она официанту, — только тушеное филе морской рыбы с папайей и луком-пореем.

— А мне, как обычно, жареного омара и зелень. Ни соуса, ни масла и две порции лимона.

— Очень хорошо, мисс Шокросс. Я позабочусь, чтобы лимон завернули в салфеточки. — Поклонившись, официант исчез.

Сложив на столе руки, Лайза задумчиво разглядывала Эдвину.

— Говорят, вы восходящая звезда моды? Эдвина пожала плечами.

— Да, я собираюсь представить коллекцию моделей. Но звезда моды… — Она рассмеялась. — До этого еще далеко.

— Зачем же так принижать себя? Я слышала, вы очень талантливы.

Минуту Эдвина молчала.

— Посмотрим, когда я представлю коллекцию. У столика остановилась тележка с булочками.

— Это не для меня, — замахала руками Лайза. — Слишком много окислов, — и вопросительно посмотрела на Эдвину.

— Я тоже не ем.

Царственным жестом Лайза отослала разносчика.

— Лучший способ избежать соблазна — это прежде всего не иметь его перед глазами.

Кивнув в знак согласия, Эдвина отпила еще глоток.

— Вас не удивило, почему я изменила дату нашей встречи? — спросила Лайза.

— И да и нет, — честно ответила Эдвина. — Чего я не могу понять, так это почему?

— Вы только начинаете. Конечно, на 7-й авеню много сиюминутного, проходящего. — Она слегка улыбнулась. — Модельеры постоянно появляются и исчезают.

— Да, мода капризна. И вкусы покупателей тоже. Лайза посмотрела ей прямо в глаза.

— Но только не маркетинг, — проницательно заметила она. — Или здравый подход к делу.

Эдвина подняла брови.

— Похоже, вы хорошо информированы.

— Быть в курсе — часть моей работы. На 7-й авеню, как вам известно, почти нет секретов. Я знаю, кто с кем спит, у кого одна любовница или две, кто балуется кокаином. С гордостью скажу, что мне известно, чья звезда восходит, а чья — на закате. — Она внимательно наблюдала за реакцией Эдвины. — И мое внутреннее чутье подсказывает, что вас ждет удача. — Взяв бокал, она медленно поворачивала его. Вспениваясь, пузырьки газа поднимались на поверхность. — Не принимайте это как что-то личное, но я навела о вас справки.

Эдвину это не удивило.

— Я сделала то же самое. Попросила моих сотрудников дать больше информации о вас.

В свою очередь это не удивило и Лайзу.

— Поэтому я и думаю, что вас ждет удача. Вы не полагаетесь на „авось".

— Очевидно, и вы тоже, — сухо ответила Эдвина.

— Говорят, вы уже начали подбираться к должности Анны Винтур из „Вог". А ведь вы только начали работать в „Шик!". Насколько я помню, вы приехали из Англии немногим более года назад!

Теперь настала очередь Лайзы поджать губы.

— Это лишний раз доказывает то, что я уже сказала: похоже, в этом бизнесе нет секретов.

Эдвина улыбнулась.

— Я тоже так думаю. Итак, почему же вы ускорили нашу встречу?

В ответ Лайза тоже улыбнулась.

— Я хотела встретиться с вами лично и сделать предложение. Думаю, мы сможем помочь друг другу.

Эдвина удивилась.

— Возможно, вы сможете помочь мне, но почему вы думаете, что я в состоянии что-то сделать для вас?

— Вы, конечно, человек прямой, и это хорошо. Я тоже. Я открою свои карты, а вы, если захотите, свои. Не секрет, что „Шик!" в Америке сейчас журнал мод номер два. — Она сделала паузу, и в ее глазах появился металлический блеск. — Я хочу сделать его журналом номер один.

— Но зачем, если вы нацелились на „Вог"?

— Очень просто. — Тут Лайза скромно улыбнулась.

— Издательское дело во многом сходно с телевидением. Например, вещательная сеть А под руководством мистера Икс занимает по рейтингу первое место. Тогда сеть Б переманивает его к себе, чтобы с его помощью захватить это место. И если это происходит, то сеть В в свою очередь перетаскивает его к себе, чтобы он также вывел их в лидеры.

— И в процессе таких перемещений влиятельность и зарплата мистера Икс очень сильно возрастают, — с расстановкой продолжила Эдвина, — и, когда ему уже больше некуда перемещаться, он возвращается обратно на сеть А, но получает при этом уже в пять — десять раз больше, чем когда он там работал.

Лайза улыбнулась.

— И с каждым скачком и перемещением становится все более и более влиятельным. — Она помолчала. — Теперь мне наверняка известно, что вы знаете, где скрыты большие деньги в нашей области и что вы намерены отрезать солидный кусок от общего пирога.

— Вы действительно добросовестно выполнили домашнее задание.

— Знание — это власть. — В этот момент официант принес заказанные блюда, и Лайза замолчала. Убедившись, что им больше ничего не требуется, он отошел, и Эдвина, отрезав тонкий ломтик папайи, вновь взглянула на Лайзу.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Почему вдруг я так понадобилась вам и „Шику!"?

— Вы будете делать основную рекламу, — выжимая лимонный сок на омара, ответила Лайза. — Такие фирмы, как „Эспри", „Лиз Клэрборн" и „Джордж Марциано" ежемесячно тратят на рекламу сотни тысяч долларов. Вам тоже придется это делать, и немалая часть осядет в „Шик!".

— С каких это пор редактор опускается до таких земных дел, как реклама? У вас для этого целый отдел.

— Да, конечно, но одежда продается не только с помощью рекламы, — и, откусив микроскопический кусочек омара, она многозначительно посмотрела на Эдвину. — Мы говорим о представлении коллекции и об освещении ее в прессе. Хорошо, когда одежда продается и так, кто спорит?

Эдвина отрезала кусочек рыбного филе, затем тонкий ломтик папайи и задумчиво отправила их в рот. Нежное мясо в сочетании с тропическим фруктом давали восхитительный вкус. Божественно!

Лайза бросила пробный шар.

— Что вы скажете на то, если на обложке „Шик!" будет одна из моделей вашей самой первой коллекции? — И она с улыбкой отрезала еще кусочек омара. — Ну, скажем… если ее представит Билли Дон?

Эдвина чуть не раскрыла рот.

— Извините, — тихо произнесла она, чувствуя, что ей надо собраться с мыслями. — Я, наверное, ослышалась.

— Нет, не ослышались. Просто вам трудно в это поверить.

— Вы правы, черт возьми. В таком случае, почему бы вам заодно не спросить, хочу ли я, чтобы мне опять было двадцать лет?

Лайза улыбнулась.

— Потому что я предлагаю только то, что могу. Но я могу спросить и больше.

— Больше?

— Больше, — кивнула Лайза. — А что вы скажете, если я предложу вам в том же выпуске цветной разворот ваших моделей на восьми страницах? И тоже с Билли Дон? Сегодня она самая лучшая манекенщица.

Эдвина отложила нож и вилку. Она не могла, ну просто не могла больше есть. Да и возможно ли, после того как тебе предложили солнце, луну и еще звезды в придачу? Весь мир, не многовато ли? Нет, надо ущипнуть себя.

— Эдс! — весело окликнула ее Лайза. — Где вы?

— Разве сегодня Рождество? А может, русская Пасха? Или Ханука? — Она глотнула из бокала и тихо сказала: — Просто так подобных предложений не делают, — и внимательно посмотрела на Лайзу, ища подтверждения.

Та ответила ей ласковым взглядом.

— Иногда — нет, иногда — да.

— Давайте напрямик. Что конкретно вы хотите за свою роль феи-волшебницы?

Лайза посмотрела на нее в упор.

— Эксклюзивности.

Эдвина нахмурилась.

— Вы хотите, чтобы только „Шик!" имел право публиковать мои модели? — Она покачала головой. — Это невозможно, и вы сами это знаете.

— Нет. Эдс, эксклюзивное право для „Шик!" быть первым журналом, который представит самую первую коллекцию „Эдвины Джи". — На ее лице появилась легкая улыбка. — Вы можете рекламировать свою коллекцию в любом журнале в любое время после того, как выйдет „Шик!". Но я хочу иметь месяц форы, всего лишь один месяц, чтобы представить коллекцию. Эдвина глубоко вздохнула.

— Восемь страниц, вы сказали? Плюс обложка? — Она помахала возле лица ладонью, чтобы прийти в себя. Невероятно: Лайза Шокросс и „Шик!" фактически обеспечат „Эдвине Джи" твердое положение в мире моды — и одним махом.

— Но последнее слово относительно публикуемых вами моделей остается за мной?

— Если они представляют широкий спектр и являются законченными ансамблями — да. Но аксессуары выбирают наш главный художник и модельер.

— А можете вы также, — теперь Эдвина говорила очень, очень медленно, — гарантировать мне выбор фотографа?

— Теперь я вижу, — бросила Лайза сухо, — что вы действительно считаете, что наступило Рождество.

— У меня лишь одна цель: представить коллекцию наилучшим образом.

Лайза вздохнула.

— Хорошо. Кого вы хотите? Гельмута Ньютона? Скребнески? Франческо Скавулло?

— Никого из названных, — улыбнулась Эдвина. Лайза удивилась. Как? Она не хочет самых дорогих и самых лучших? Кого же ей тогда надо?

— Чем же вас не устраивают эти? Я думала, что вы будете добиваться именно кого-то из них.

— Поймите меня правильно. Все они — фантастические фотографы. Но мне нужен Альфредо Тоскани.

Лайза нахмурила брови.

— Какая-то особая причина?

— Первая причина: я знаю, что он может передать образ „Эдвины Джи". Вторая: мне нравится, как он работает. Кроме того, он почти так же престижен, как и другие, и капельку дешевле. — И самый близкий мне человек после отца, подумала Эдвина, не собираясь, однако, раскрывать перед Лайзой любопытные подробности своего детства.

— Прекрасно, Тоскани так Тоскани.

— Я выпью за это!

И они откинулись на спинки, довольные тем, как все обернулось.

К столику неслышно подошел официант и посмотрел на почти нетронутую тарелку Эдвины; по его виду можно было сказать, что он воспринял это словно личное оскорбление. Подняв одну бровь, он спросил:

— Мадам что-то не понравилось?

— Мадам считает, что это было просто чудесно, — заверила его Эдвина.

Официант грустно взглянул на тарелку.

— Тогда можно унести?

— Да, пожалуйста.

— Может быть, принести десерт?

— Мне не надо, — тут же сказала Эдвина.

— И мне тоже, — сказала Лайза, но заказала кофе. — Капуччино.

— И мне чашечку, — попросила Эдвина. Не важно, ела ты, или нет, но выпить кофе — вполне приемлемо.

Лайза потянулась было за сумочкой, но вдруг заколебалась.

— Вы не против, если я закурю?

— Могу ли я быть против? — изумилась Эдвина. — Бог мой, Лайза, после всего, что вы мне предложили, курите хоть целый блок!

50

Сами не отдавая себе в этом отчета, Лидия и Бу Бу начали постепенно заводиться. Дух творчества не просто тлел в них, он бурлил.

— А знаешь, — с расстановкой сказала час спустя Лидия, после того как, попутно делая заметки, они осмотрели дом до последнего закоулка, — внутри все…

— … не так пло-о-охо, — закончила Бу Бу.

И они посмотрели друг на друга. Комнату эту с высоким потолком в задней половине дома, где они остановились, заливал солнечный свет, а большие окна выходили на песчаный океанский пляж.

— Для отделки этой комнаты идеально бы подошли Марк Хэмптон или Марио Буатта, — мечтательно произнесла Бу Бу. — Разве ты не видишь? Все в теплых тонах, присобранный вощеный ситец, домашний английский стиль?

— К черту Марка и к черту Марио, — рявкнула Лидия. Она прищурила глаза, зорко оглядываясь вокруг. — Эта комната моя!

Бу Бу растерялась.

— Лидия! — воскликнула она с упреком.

— Да что ты все — „Лидия, Лидия"! — И, энергично жестикулируя, она возбужденно прошлась по комнате.

— Мне нравятся эти пропорции. Так величественно… так по-барски. — Она остановилась посередине, уперев одну руку в бок, другую подняв кверху. — Как же можно ошибиться? Бу Бу! Ну неужели ты не представляешь? Все обито панелями и окрашено в блестящий, глубокий синий цвет… с ним очень будут гармонировать каминные доски белого мрамора на каминах напротив… черепахового цвета жалюзи за шторами… огромная антикварная люстра из меди над задрапированным столом в центре?

Бу Бу перебила ее.

— Ты забиваешь эту комнату для себя?

— Да, — резко ответила Лидия. — Она моя. Бу Бу, ведь за дом отвечаем мы, правильно? А если мы, то за нами и первый выбор, значит, мы снимем сливки, — победно закончила она. — В конце концов, разве мы это не заслужили?

Бу Бу со вздохом отвернулась. Она невольно прищурилась из-за яркого, отраженного океаном, блеска солнца, бившего сквозь окно. Она слишком хорошо знала этот тон Лидии — решительный и ожесточенно-упрямый.

— Не совсем уверена, что это справедливо… — медленно сказала она, поворачиваясь к ней. — Мы должны подобрать и скоординировать действия дизайнеров и выделить им соответствующие комнаты.

— Бу Бу, в любви и войне справедливо все, а отделка демонстрационного дома и есть война! Или ты хочешь, чтобы за это дело взялась какая-нибудь другая фирма? И потом… — Лидия вздернула голову. — Если уж нам придется отвечать за этот жуткий проект, то я считаю, что за наши усилия мы заслуживаем право первого выбора. Вот это справедливо, если тебя интересует мое мнение.

— Конечно, ты права, — Бу Бу заметно просветлела. — Но тем не менее возникнет недовольство, — задумчиво произнесла она, нахмурившись. — Может, лучше все-таки тянуть спички?..

— К черту спички, Бу Бу! Главное, какие комнаты выбирать? А?

— Кроме этой? Ну, гостиные, кабинеты, спальни.

— Правильно. Но столовые с точки зрения их расположения слишком просты, это неинтересно, а детские всегда настолько милы, что даже противно. А что хуже всего для дизайнера?

— Кухни и ванные, — без запинки ответила Бу Бу.

— Естественно. — На лице Лидии появилось самодовольное выражение. — Значит, ты хочешь тянуть спички и вытянуть кухню? А еще хуже — ванную? Ну? Хочешь?

— Так, как ты все изложила, честно говоря, нет. Но если эту комнату делаешь ты, то я… сейчас подумаю… Библиотеку? Бр-рр… — И она с отвращением передернулась. — Полки, полки, километры полок. Все эти книги… Лучше я сделаю основную спальню. Весь комплекс. Но только, — и тут она помрачнела, — не его-и-ее ванные.

— Прекрасно! Договорились!

— А кто тогда возьмет гостиную? А курительную? А… Лидия! Ты хоть примерно представляешь, сколько здесь комнат? Мы прошли сорок или пятьдесят!

— Ближе к Шестидесяти, но не волнуйся, дорогая! Ты ведь знаешь, сколько в Нью-Йорке декораторов. Больше, чем клиентов. В любом случае я представляю все так: наши друзья, те, кому нужна конкуренция, и люди, которым мы обязаны, получат хорошие комнаты.

— А тем, кто нам не нравится, достанутся комнаты неправильной формы со всеми этими нишами и идиотскими углами, да еще ванные и кухни! — довольно закончила Бу Бу.

— Точно! — весело откликнулась Лидия.

— Но самое главное, у меня есть список декораторов, кто плохо обошелся со мной, когда я только начинала. Настало время отдать должок! — пропела Бу Бу.

— А помнишь, как Роберт и Винсент отговорили ван Даймонтса? И это после того, как мы столько времени потратили на его дом? Да они просто украли его! — напомнила Лидия.

— Еще бы! Вот они-то и получат ванную без окон.

— Если повезет. А вспомни, как Хуан Пабло прямо из-под носа увел у нас тот столовый гарнитур в стиле Регентства?

Бу Бу кивнула.

— За это он получит длинный, унылый, темный коридор.

— А два года назад, когда Альберту дали ту спальню в демонстрационном доме в Коннектикуте, которую хотели сделать мы? Помнишь, как ты страдала?

— Я как страдала! Да ты сама чуть не плакала. Но поскольку он партнер „Пэрриш-Хадли", а сестра Пэриш все еще старейшина в нашем деле и с ее влиянием надо считаться, то с ним надо обойтись хорошо.

— Знаю. Жалко, правда? Но мы хорошо обойдемся только с теми, с кем надо. Договорились?

— Решено! — воскликнула Бу Бу. — Ну разве не интересно?

— Изумительно интересно! — радостно вторила Лидия. — И все как раз увидят, что происходит…

— … и что получается, — с довольным видом закончила за нее Бу Бу.

— А теперь уходим. Я вся в пыли, и изжарилась на солнце, и вообще хочу есть.

— А мне хочется выпить. Давай еще до города остановимся у почты. Это самое маленькое, что Анук может для нас сделать, как считаешь?

51

Начать близкие отношения с Дунканом Купером означало для Билли Дон первый шаг на пути к выздоровлению. Массовое надругательство, которому она подверглась у Воинов Сатаны, произошло почти год назад. Душевные шрамы останутся навсегда, но то, прошлое, казалось, было с ней в какой-то другой жизни.

С тех пор немало воды утекло. Было много хорошего: Олимпия Арпель, взяв ее под свое крыло, стала ей не только боссом и наставником, но и преданным любящим другом, хотя временами они ссорились, потому что Билли отказывалась от некоторых съемок: она стала более независима, у нее появилась уверенность в себе и другие интересы, как, например, к защите животных; профессия манекенщицы принесла ей славу и деньги, она не сходила с обложек ведущих журналов мод. Но самое главное — теперь у нее был постоянный друг. До сегодняшнего дня их связывали платонические отношения, но для нее это был не только человек, который испытывал к ней глубокое чувство и готов был целовать землю, по которой она ходила, это был человек, который спас ее лицо. Она словно обрела ангела-хранителя.

Но было в жизни и плохое. Сознание, что Змей где-то рядом, грызло, как червь, а зверское убийство Оби Кьюти потрясло девушку до глубины души.

Ее неотступно преследовала мысль: а ведь на месте Оби могла быть я. Что, если бы я не поехала на съемку?

После убийства Оби она больше не смогла находиться в квартире, и, когда Дункан предложил переехать в его городской дом, так как там есть свободная спальня, она с радостью воспользовалась этим. Не для того, чтобы заманить Дункана: в глубине души она уже знала, что он принадлежит ей. Просто она чувствовала, что рядом с ним ей будет безопаснее всего.

Но после того страшного события жизнь Билли осложнилась: она стала бояться одна выходить на улицу и делала это, только если было уж совсем необходимо.

Она никуда не ходила пешком, никогда не ездила ни в метро, ни в автобусах, даже в такси; по настоянию Олимпии пользовалась машиной, которая отвозила и привозила ее. Все остальное время она сидела, запершись в доме.

Дом стал ее крепостью и добровольной тюрьмой.

Постепенно жизнь возвращалась в привычное русло; но даже когда она хотела побыть на свежем воздухе, то выходила только в сад позади дома.

Дункана беспокоил такой нездоровый образ жизни, не жизни — существования. Он старался убедить ее, что она не может вечно оставаться взаперти.

— Выходить каждый день, только чтобы поехать на работу, — нездорово ни физически, ни морально, — как-то утром заявил он. — Сегодня суббота, прекрасная погода, и у меня нет никаких планов. Наденьте свое лучшее платье и давайте поедем куда-нибудь. Пройдемся по магазинам, пообедаем, потом опять посмотрим что-нибудь, а затем поужинаем.

Она возражала. Но он настаивал.

— Вам необходимо выйти. Я буду с вами неотлучно. Поверьте, я сделаю все, чтобы с вами ничего не случилось. — Затем добавил: — Ни сегодня. Ни завтра. Никогда.

Ну как она могла отказать? Она любила, даже если между ними не было физической близости.

— Могу сказать одно: вы так легко не сдаетесь, — прошептала Билли и улыбнулась, втайне очень довольная. — Кто вы? Мой защитник?

— Все, — ответил он убежденно. — А теперь, хватит болтать. Даю вам двадцать минут.

Билли действительно хотела поехать, и на сборы ей потребовалось рекордное время — четырнадцать минут.

Они решили „прочесать" сначала Лексингтон-авеню.

— Потому что все идут на Мэдисон и Коламбус, — объяснил Дункан.

Этот день она запомнит навсегда. Солнечно и свежо — словно специально для прогулки. Удивительно, как она смогла столько времени просидеть взаперти!

Пешком они обошли все магазины между 60-ми и 90-ми улицами. В „Филипп Фарли" они побывали на всех четырех этажах — самый лучший антиквариат и гобелены. В Галерее народного искусства Лесли Айзенберг любовались произведениями мастеров американского континента — от индейского ящика для сигар и великолепных головных уборов из перьев до деревянных фигур со старых кораблей. В „Эйджес паст", несмотря на протесты Билли, Дункан купил ей пару исключительно дорогих, стэффордширского фарфора, фигурки борзых.

— Что такое деньги? — таков был его ответ. Нагруженные двумя коробками, они решили сделать перерыв и зашли перекусить в дорогой испанский ресторан. Там они взяли по чашке капучино и восхитительно вкусный торт с прослойками из крема мокко, шоколада, взбитых оливок и орехов.

Потом они отправились в закрытый каток на Ист-Сайде; мастерства им явно не хватало, зато смеха и веселья было в избытке. Таким образом Дункан и Билли „спустили" все лишние калории, поглощенные вместе с тортом.

Вскоре с непривычки заболели ноги, и, с радостью избавившись от коньков, они опять пошли по магазинам. На улице многие откровенно смотрели на Билли, особенно женщины, некоторые даже оборачивались. Очевидно, они узнавали ее по обложкам.

Дункан улыбался.

— Моя девушка — знаменитость. Приятно, когда вас узнают?

Билли вскинула голову и отбросила назад длинные шелковистые волосы.

— Честно говоря, даже сама не знаю. Но вообще это смущает, мы оказываемся в неравном положении: они знают, кто я, но я не знаю их.

— Привыкнете, — рассмеялся он. — Известность имеет свои преимущества.

И, завернув за угол, они нырнули в магазин деликатесов, потом заглянули в огромный магазин кукол, а оттуда — в „Иль Папиро", где Билли купила для Дункана календарь в обложке ручной работы, расписанной под мрамор. В галерее „Ловелл" Дункан купил редкую копию первого оттиска рекламного плаката, и, когда продавец, аккуратно завернув его, положил в картонный тубус, сказал:

— Для моего офиса.

Они только что вышли из магазина и остановились на тротуаре у светофора, когда две женщины без всякого стеснения уставились на Билли.

— Это Билли Дон? — спросила первая. — Боже мой, Этель! Это она! Манекенщица Билли Дон! Прямо здесь!

Губы Билли чуть покривились.

— В жизни вы еще красивее! — захлебываясь от восторга, воскликнула женщина. — Не могли бы вы… ну, в общем, мы из Чикаго… и у меня с собой последний номер „Харперс базар". Вы не дадите автограф?

— Конечно. — Билли принужденно улыбнулась и поставила на обложке свою подпись. Через секунду зажегся зеленый, и Дункан вовремя пришел ей на помощь.

Билли в замешательстве посмотрела на него.

— Вы видели, как они смотрели? Можно подумать, что я — Элизабет Тэйлор! Представляете? Кто-то просит у меня автограф!

— Вы стоите двадцати Лиз Тэйлор, и к тому же красивее.

— Правильно, продолжайте, — поддразнила она, сияя глазами. — Продолжайте портить меня.

— Испорчу вконец! — улыбнулся он. — Обещаю. Засмеявшись, она сжала его руку.

— Для этого вы и есть. — Дразняще качая головой и поцокав языком, она добавила: — Бедный док! У вас будет столько работы!

Через несколько минут они подошли к ресторану „Джино", где Дункан решил поужинать.

— О, док! — выдохнула она, обведя зал долгим восхищенным взглядом. — Здесь просто изумительно!

Она была права. Зал сиял белоснежными скатертями, и, как брызги этой белизны, на темно-красных обоях с ними перекликались скачущие зебры, на столах китайский фарфор с глубоким бордовым обводом. Избранная, постоянная публика.

Наметанным глазом метрдотель сразу же заметил их. Ничто так не украшает зал ресторана, как знаменитость, особенно если она сразу бросается в глаза и так сногсшибательно красива. Подойдя и почтительно поклонившись, он произнес:

— Пожалуйста, следуйте за мной, — и повел их к лучшему, на самом виду столику. Галантно отодвинув стул для Билли, он, щелкнув пальцами, подозвал маленькую армию официантов и их помощников.

— Вот видите? — сказал Дункан. — Что я говорил вам? Знаменитость обладает привилегиями.

— По крайней мере, одной, — засмеялась она, глядя поверх меню своими огромными глазами, — без предварительного заказа можно получить хороший столик.

— Это только начало. Может быть, теперь нам постоянно придется есть вне дома.

— Дурачок! — потянувшись через стол, она шутливо стукнула его.

Они были так поглощены друг другом, что едва ли ощущали вкус несравненных спагетти, хрустящего, только что из духовки, итальянского хлеба и превосходного красного вина. Глаза говорили, что сегодня их праздник.

Вернувшись в дом, они поднялись к Билли на второй этаж и распаковали фарфоровых собак.

— Поставьте их там, где вам нравится, — попросила Билли.

— Что, если здесь? — и он поставил их по краям массивной резной каминной доски. Затем, чуть поправив фигурки, он отступил на шаг, проверяя, симметричны ли они. Удовлетворившись, он вручил ей картонный тубус с редким оттиском рекламного плаката.

Билли непонимающе посмотрела на него.

— Я соврал, — улыбнувшись, признался Дункан. Я купил его не для офиса — для вас.

— О, док! Вы так добры ко мне! — не отрывая от него взгляда теплых синих глаз, тихо промолвила она, тронутая его щедростью. — Я бы хотела так же относиться к вам, — добавила она внезапно охрипшим голосом.

— Боже мой, это так и есть.

— Док?

— Не сейчас, Билли.

Обняв, он притянул ее к себе, нежно приподняв подбородок.

— Билли, моя Билли. — Губами она чувствовала его жаркое дыхание.

По телу пробежала приятная дрожь, когда он начал целовать ее лицо, раз, другой… нежные поцелуи любящего человека.

Билли охватила теплая волна незнакомого ранее чувства любви, и ей захотелось отдать себя на волю этой волне. Она нетерпеливо отвечала на поцелуи, обнимая его все крепче и крепче, пока не встретились их губы, так жадно искавшие друг друга.

Его губы и язык словно электризовали ее чувства, заставив закрыть глаза и крепче прижаться к нему. Этот приятный пожар разгорался все жарче. То грубое сексуальное насилие, через которое она прошла раньше, никогда не вызывало в ней такого чудесного ощущения. Почему она не встретила его раньше! Если бы все были такие, как док…

Он перестал целовать ее, и она открыла глаза. Что?.. Билли удивленно посмотрела на него: она хотела, нет — ей просто необходимо это упоительное головокружение, это неповторимое ощущение его ищущего языка… Они застыли, неотрывно глядя друг на друга.

Воздух в комнате вдруг стал осязаемым. Теплым и влажным, с мускусным благоуханием. Они словно оказались в только им видимом кольце тропических цветов, источающих этот пряный запах, круживший им головы.

Она осторожно погладила его губы.

— Я люблю тебя, Билли, — прошептал он.

— Если бы я могла сказать, как я люблю тебя! — прошептала она одними губами. Ее голова лежала у него на груди, и она слышала, как учащенно бьется его сердце… как пульсирует кровь в его теле. Казалось, она стала способной чувствовать каждой клеточкой.

— Билли, моя Билли…

Обняв его, она посмотрела ему прямо в глаза и в зрачках увидела свое отражение.

— Мой док, — прошептала она, не веря в происходящее чудо.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и отражение стало еще больше; ее губы с готовностью раскрылись.

Этот поцелуй был долгим и сказал обоим многое. В нем были вожделение и страсть, еще больше накалившие ее чувства. С жадным наслаждением язык впитывал приятную влажность его рта, наполняя ее каким-то ненасытным восторгом! Через одежду она почувствовала, как реагирует его тело, становясь напряженным и настойчивым.

У нее перехватило дыхание, и по телу пробежала дрожь, она закрыла глаза и еще теснее прижалась к нему.

От переполнявших ее чувств сердце готово было выскочить из груди. О, Боже! Какое изумительное ощущение! Как она любила его, и как он был нужен ей! Как…

Но вдруг в этот теплый поток, который уже закружил ее, вторглось другое. Немые вспышки прошлого, пробившиеся из глубин подсознания, закрыли все остальное.

Ей даже показалось, что она чувствует чужие, грубые руки, как когти, впивающиеся в тело…

Ощущение было настолько реальным, что у нее перехватило дыхание и она невольно дернулась.

Билли Дон стиснула зубы, не сознавая, что до крови прикусила губу Дункану. Она даже не слышала, как он вскрикнул. Образы прошлого, трассирующими пулями проносясь в сознании, не отпускали ее.

Бесчисленные руки… они тянутся к ней… жадно рвут тело…

… Большое потное плечо резко давит на лицо; толстые волосатые руки сжимают горло, душат, упираются в живот…

… Она задыхается..

… Она бессильна…

…А затем, грязные и потные, они один за другим, как животные, наваливаются на нее, словно разрывая на части, и она кричит…

Билли оцепенела, потеряв ощущение реальности. Ей стало трудно дышать. Воздух в комнате наполнился тяжелым запахом пива и потных немытых тел.

Она открыла глаза и, пытаясь оттолкнуть Дункана, начала колотить его по груди, по плечам… На лице застыл ужас.

— Нет! — пронзительно кричала она. — Нет! Пожалуйста… не надо! НЕ НАДО!

— Билли! — Его голос, мягкий, но настойчивый, пытался пробиться к ней. — Билли! — Несмотря на удары, он даже не старался удержать ее, просто прижал еще крепче. — Ради Бога, Билли! Это я! Дункан!

Дункан.

Док.

Ее док.

Руки застыли в воздухе, и выражение лица постепенно изменилось. Она нахмурилась.

— Док?..

— Да, это я. — Он старался говорить легко и весело. — Конечно, я, здесь больше никого нет.

От боли у него сжалось сердце, когда он увидел, с каким облегчением она взглянула на него. Ужас, исказивший ее лицо, прошел, и она тихо заплакала.

— Билли, — чуть слышно произнес он.

— Прости меня, — пролепетала она сквозь слезы. — О док, прости меня! — Она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди. — Просто с тех пор…

— Все хорошо, — шептал он, ласково гладя ее по голове. — Я понимаю. Тебе не за что извиняться.

Подняв голову, она посмотрела ему в глаза.

— Но я прошу прощения! — Щеки были мокрые от слез. — Разве ты не понимаешь? Я же люблю тебя! И я хочу быть твоей! Я хочу, чтобы у нас было все, что…

— Знаю, — нежно улыбнулся он.

— Меньше всего на свете я хочу разочаровать тебя. И ты это знаешь, док!

Он смотрел на нее. Все внутри переворачивалось от боли, словно он сам испытал те мучения, через которые пришлось пройти ей.

— Билли, пойми, что бы ты ни делала, ничто и никогда не заставит меня разлюбить тебя.

Она продолжала молча смотреть на него.

— Ты пережила ужасную травму, и физическую и моральную, а на выздоровление требуется время. То, что ты выстрадала, нельзя забыть просто так, это быстро не проходит. Может быть, для тебя — я известный косметолог, но я еще просто врач. — Его голос звучал хрипло, а глаза были полны понимания. — Я знаю, что это такое.

— Да, но ведь прошло уже столько времени… и мы никогда… — Она беспомощно развела руками.

— Забудь. Это может подождать. Со временем у нас все будет. Я знаю.

Он ободряюще улыбнулся, не подав виду, каких усилий ему стоило унять бешено колотящееся сердце и разгоревшуюся страсть. Обнял ее за плечи.

— И потом, почему бы не подождать еще немного? Когда любишь, время не имеет значения, разве ты не знала?

52

Они долго сидели молча, каждый думал о своем, но мысленно они рвались друг к другу. Его добрые слова, понимание частично сняли душевное напряжение, на губах появилась слабая улыбка.

— Ты говорил, как психиатр, — прервала молчание Билли.

— Ну что ж, буду считать это комплиментом. — Внимательно посмотрев на ее залитое слезами лицо, он нахмурился.

— Что такое? — забеспокоилась Билли.

— С этими слезами надо что-то делать.

— Господи, я, наверное, ужасно выгляжу! — И она потянулась за носовым платком.

— Не надо! — Он мягко взял ее за руки. — Позволь мне.

Он наклонился к ней и, едва дотрагиваясь губами, стал нежно целовать ее щеки и глаза.

Прикосновение губ снова вызвало приятную дрожь.

— Ну вот, теперь намного лучше.

В глазах больше не было страха, но от такой нежности у нее опять навернулись слезы. Она до конца никак не могла поверить, что ее док, такой чуткий и необыкновенный, — это реальность!

Внезапная горечь заставила ее горло сжаться: ее прошлые отношения с мужчинами вряд ли вызывали радостные воспоминания. Сначала был брат Дэн, потом она чуть не попала в лапы этого сутенера на автовокзале, и, наконец, Змей… она была его подружкой и послушной бессловесной вещью… Змей, который швырнул ее насильникам.

Она опять напряглась. „Перестань думать об этом подонке! — приказала она себе. — Не позволяй ему и его бандитам разрушить твое счастье, твое и дока. Ты не можешь вечно оставаться бесчувственной. Как долго ты еще будешь заставлять его ждать?"

Но сама мысль добровольно отдаться мужчине, даже тому, кого любишь больше жизни, вызывала в ней физическое отвращение. Она уже чувствовала все признаки. Тошнота. Головокружение. Пот и паника.

Секса она боялась больше всего.

Ей хотелось ответить на его любовь. Ну почему я не могу отдаться ему? Неужели он просит так много?

Но ужас перекрывал все, он притаился глубоко и причинял боль и страдания.

Они молча сидели рядом.

„Все равно когда-то придется преодолеть это. Я должна. Так почему не сейчас?"

— Док… — Кровь пульсировала в висках, и страх, словно ледяной вихрь, пронизал ее тело. В горле пересохло.

— Да, Билли?

Она помолчала, потом сделала глубокий вдох. Все в ней сопротивлялось.

— Я… я хочу, чтобы это произошло сейчас. Он с сомнением посмотрел на нее.

— Я уверена, — быстро сказала она. — Разве ты не видишь? Я хочу. Мне нужно это. Только ты можешь вылечить меня.

Он покачал головой.

— Я не могу тебя вылечить. Только ты сама. Она выдержала его взгляд.

— Именно это я и хочу сделать, — произнесла она со спокойной убежденностью.

Он не проронил ни слова.

— Я должна. — И быстро, словно боясь передумать, она встала и начала расстегивать блузку. Пальцы дрожали и движения были резкими. Сознание тонуло в водовороте противоречивых чувств. Сможет ли она пройти через это? И если да, то понравится ли это Дункану?

Она не знала. Но когда-то нужно начать.

А что если она не выдержит? Как к этому отнесется Дункан? Поймет ли?

Да, конечно, она уверена, что поймет. Ее док не такой, как все. Он такой нежный… все понимает. Решительно сняв блузку, она бросила ее на пол, затем почти вызывающе подняла голову и расправила плечи.

— Дорогой мой, пожалуйста, я… — прошептала она. Но любовь Дункана была сильнее чувственных желаний.

— Я не хочу принуждать тебя. — При виде полуобнаженного тела и этой бравады у него сжалось сердце, он прекрасно представлял, сколько мужества и решительности ей потребовалось.

— Билли, знай, в любой момент, когда ты почувствуешь, что… — тихо начал он.

Она не дала ему договорить.

— Не говори так, док, — умоляюще прошептала она. — Хорошо? — На бледных щеках появился легкий румянец. Набрав воздуха, она сказала: — Обещай мне одну вещь, это все, о чем я прошу.

Он продолжал молча смотреть на нее. Внезапно голос ее окреп.

— Даже если я буду отбиваться, пожалуйста, не останавливайся.

Это потрясло его.

— Но, Билли…

— Пожалуйста, док! Ты должен сделать так, как я прошу. — В глазах у нее стояли слезы. — Это самый важный момент в моей жизни, — шепотом добавила она.

— Я знаю, любимая, но я не могу принуждать тебя. И никогда не смогу. Насилие — не любовь.

— Док, неужели ты не понимаешь? С твоей стороны это не насилие. Ты поможешь мне! — Она подошла к нему и обняла.

Дункан ощутил ее тепло, почувствовал, как сильно колотится сердце. Словно сладкая отрава, один запах ее тела опьянил его. Он вдруг вспомнил тот вечер… казалось, это было тысячу лет назад… но он помнил его, как будто это случилось только вчера… тот вечер, когда Олимпия привезла ее всю избитую, в крови…

— Док? — Она ждала ответа. Он долго-долго смотрел на нее.

— Хорошо, раз ты уверена…

В глазах ее он прочел облегчение, и она прошептала чуть охрипшим голосом:

— Да, конечно. Спасибо, док. — Она поцеловала его, затем, отстранившись, отвернулась. — Ты разденешь меня?

Целуя ее в шею, он расстегнул бюстгальтер и ощутил, как у нее перехватило дыхание. Мягко и нежно он повернул ее к себе.

— Ты так прекрасна, — шептал он, медленно расстегивая молнию на юбке. Билли даже не заметила, как она упала на пол. Белье было телесного цвета и создавалось впечатление, что на ней ничего нет.

Он начал расстегивать рубашку, но теперь она остановила его.

— Нет, дай мне.

Он увидел, что губы ее приоткрылись, обнажив белоснежные зубы.

Расстегнув рубашку, она сняла ее.

— У тебя очень красивое тело, — тихо промолвила она, ласково проводя рукой по кудрявым волосам на груди. Сжала его соски.

— Тебе нравится, док?

— И ты спрашиваешь? — Он прижал ее.

— Подожди. — Она отвела его руки. Она хотела дать ему то же чудесное, постепенно нарастающее чувство, которое он вызвал в ней. Она целовала его грудь, в то время как руки, скользнув вниз, начали расстегивать пряжку ремня и молнию на брюках.

Плотные темно-синие трусы не могли скрыть его возбужденную жаждущую плоть. Внезапно ее рука замерла, в глазах опять появился страх.

— Не торопись, — прошептал Дункан, едва касаясь ее.

Она молча кивнула, и он снова обнял ее. Целуя ее, он почувствовал, как напряжение постепенно уходит, уступая наплывающей страсти. Они покрывали друг друга жадными поцелуями — губы, лицо, шею… а его руки продолжали нежно ласкать ее грудь, сжимали соски, пока они не стали твердыми.

— Я не сделаю тебе больно, — сказали его губы.

— Да! — прошептала она, дрожа всем телом. Медленно, в последний раз его пальцы провели по груди и опустились ниже, лаская нежный плоский живот, затем провели по узким упругим бедрам. Не в силах оторвать глаз, она смотрела, как он опустился на колени и прижался к ней лицом, но, когда она ощутила прикосновение его влажного подвижного языка в чувствительной впадине в центре живота, от неожиданности ее тело конвульсивно изогнулось, словно через него прошел горячий поток.

Он услышал, как участилось ее дыхание — или она пыталась подавить стон отчаяния? Подняв голову, он старался заглянуть ей в глаза, но лицо запрокинулось и он ничего не увидел.

Осторожно прикусив ее трусики, он медленно стянул их вниз.

Теперь он видел ее всю.

Пальцы впились ему в плечи, и он услышал хриплый шепот:

— Помни, если я буду отбиваться…

— Я не остановлюсь, — пообещал он. Оставаясь на коленях, он поднял и опустил сначала одну ногу, потом другую. Теперь ему ничто не мешало, и она почувствовала, как жаркий огонь его языка поднимается вверх по ногам.

Вскоре его губы коснулись нежной кожи в низу живота, и он мягко, но настойчиво обхватил ее бедра. Его ноздри уловили опьяняющий запах ее женственности, исходящий от сладкого источника, сулившего ему пронзительное, восторженное полузабытье.

Стремление к нему было всепоглощающим. Коснувшись щекой мягких завитков, он жадно раскрыл губы навстречу этому источнику, встретившему его жаркой волной.

— Да! — простонала Билли. — О, как прекрасно, док! Как прекрасно!

Его пальцы и губы не переставали ласкать, вызывая в ней бурю чувственных эмоций.

Когда он остановился, она тут же открыла глаза и посмотрела на него удивленно и разочарованно.

— Не останавливайся! — шептала она. — Пожалуйста, док!

Он встал.

— Пойдем, — сказал он тихо и, взяв за руку, повел к постели.

Она посмотрела на него в ожидании чего-то страшного, от этого замирало сердце. Она повернулась к нему, но ее широко раскрытые глаза встретили лишь исполненный любви взгляд. Глубоко вздохнув, словно собираясь прыгнуть в неизвестность, она легла. Мужество, молила она, мне нужно только мужество. Приподнявшись на локте, она смотрела, как он раздевается.

Вид его высвободившейся плоти вызвал в ней одновременно и любопытство и тревогу. Начинаясь от курчавых волос лобка, длинная и напряженная, она изгибалась, словно турецкая сабля; под ней два хранилища его силы и зрелости.

Мужество, повторяла она про себя. Мужество.

Очень осторожно, как будто перед ним была хрупкая ваза, которая может разбиться от неосторожного прикосновения, он лег рядом с ней. Зная, что она испугается еще больше, если все произойдет слишком быстро, он продолжал нежно целовать и ласкать ее, его пальцы гладили ее длинные руки, спину, плечи, бедра…

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он почувствовал, что она вновь успокоилась; тогда он совсем крепко прижался к ней и раздвинул ноги.

Она услышала, как он прошептал:

— Билли…

В тот момент, когда он приподнялся, мужество покинуло ее.

Охваченная дрожью, она смотрела, как он медленно опускается на нее.

— Я люблю тебя, — едва слышно произнес он. Но она не расслышала этих слов: кровь бешено пульсировала в висках, оглушающе отдаваясь в ушах. Она почувствовала, как, обхватив руками ее бедра, он приподнял их и начал входить в нее.

Как только он оказался в ней, ее охватила паника. Она тут же застыла и, уперевшись руками, попыталась освободиться из-под навалившейся тяжести. Но его руки, его нежные руки крепко держали ее. Она отчаянно извивалась, дергалась, пытаясь сбросить его тело. Даже ее внутренние мускулы там, где он сейчас находился, пытались вытолкнуть его.

Но это сжатие, наоборот, делало его проникновение еще более вожделенным, доставляя ему опьяняющее, сладострастное удовольствие. Ему хотелось кричать, забыв обо всем на свете.

Но закричала она.

— Не-е-ет! — в тот момент, когда он медленно и настойчиво продвигался дальше. — Остановись! Пожалуйста… ты должен остановиться! — Кошмарные образы прошлого вновь ожили в сознании, проносясь все быстрее и быстрее по мере того, как прошлое сближалось с настоящим.

— Не-е-ет! — пронзительно кричала она. Голова билась о подушку, волосы разметались — Прекрати! Прекрати это! — Внезапно ее отчаянные мучения сменились ослепляющей яростью, и изо всей силы она начала бить Дункана кулаками по спине, по плечам, по груди. Она дергалась и брыкалась, даже ударяя пятками, пытаясь сбросить его. Когда она поняла, что ничего не получается, она попробовала укусить его, но не смогла дотянуться. В отчаянной попытке освободиться она старалась попасть ему коленом в лицо. Он вовремя отвернулся.

— Перестань! — По ее лицу текли слезы. — Я же сказала — перестань, пожалуйста, перестань! — всхлипывала она.

Именно слезы, а не крики и сопротивление, заставили Дункана замедлить свое движение. Он не мог причинять своей любимой такую боль и страдания. Он хотел любить ее, а не взять силой, как произошло в ее прошлом, из-за чего она так мучилась. И он застыл в нерешительности.

„Обещай мне одну вещь… — она сказала это всего несколько минут назад, — если я буду сопротивляться, не останавливайся…"

Так она говорила, но думала ли так?

Что же делать: сдержать обещание или уступить ей?

Нет, я не могу принуждать ее, она так отчаянно сопротивляется…

Но в тот момент, когда Дункан был готов оставить ее, он вдруг понял, что уже не ощущает ударов, не слышит криков. Ее тело, вместо того чтобы сопротивляться, — о, неужели? возможно ли это? — прижималось навстречу, стараясь поглотить его.

— Док? — услышал он ее шепот. — Почему ты остановился?

Взглянув в ее глаза, он все понял. Вся ее женская страсть, сдерживаемая так долго, наконец вырвалась и захлестнула ее жарким потоком.

— Кто сказал, что я остановился? — И с этими слонами он вошел в нее до конца, всем своим существом чувствуя ее жаркое, ищущее нутро. Его движения были медленны и ритмичны.

— О, да! — Ее дыхание участилось, тело жадно вздымалось навстречу и опускалось, чтобы вновь принять его, не желая отпускать. — О, Боже, да!

Кошмары и страдания исчезли. Они навсегда отошли в прошлое и больше никогда не вернутся. Теперь была только всепоглощающая страсть и жажда любви, она желала давать и брать, утверждая свое женское начало и веру в мужчин, по крайней мере — в одного, утверждая навсегда.

Если еще совсем недавно она кричала от ужаса и отчаяния, то теперь стонала и вскрикивала от переполнявшего ее наслаждения; руки уже не отбивались, а притягивали и сжимали. Они погрузились в океан страсти, волны которого еще крепче соединяли их тела. У обоих одновременно перехватило дыхание: словно с высокого пенистого гребня они стремительно понеслись вниз и в следующую секунду, ослепленные тысячей молний, оказались наверху бушующей волны.

Тяжело дыша, обессиленные, они лежали рядом. Медленно возвращалась реальность, и, когда Билли открыла глаза, в них было радостное удивление. Приподнявшись на локте, она посмотрела на Дункана.

— О, док, док! — прошептала она, с трудом сдерживая слезы. — Ты сделал это! Ты сделал меня свободной! Ты вернул меня к жизни!

— Если это чья-то заслуга, то только твоя.

— Нет, наша, — снова прошептала она. Он улыбнулся, видя ее как в тумане.

— Док?

— М-м-м? — Затем, сев, нежно провел пальцами по ее лицу.

— А мы можем все повторить? Сейчас?

— Как, уже? — выдохнул он, изображая отчаяние и притворяясь, что у него нет сил.

Она потрясла его за плечи.

— Ну ладно, док, — так же шутливо уговаривала она, накрывая горячей рукой его член. — У нас потеряно столько времени!..

Он притянул ее к себе и тихо сказал:

— В таком случае, давай повторим.

53

— Мам! Ну я не могу пойти одна! — ныла Аллилуйя, уставясь на мать огромными, умоляющими карими глазами.

Они говорили о вечеринке у подруги, и Аллилуйя стояла в дверях, готовая к решительным действиям.

Эдвина только что сбросила туфли от „Беннис-Эдвардс" за четыреста долларов из желтой ткани с огромными пурпурными тюльпанами (глядя на них, даже сама Имельда Маркос позеленела бы от зависти), небрежно швырнула затянутый в талии жакет из желтой шотландки и наполовину расстегнула желтую же шелковую блузку. Затем, вздохнув с облегчением, растянулась на софе, словно надувная кукла, из которой выпустили воздух. Наконец-то закончился ее одиннадцати- или двенадцати-? часовой рабочий день, и она уже находилась в полной прострации.

— Ал, — простонала Эдвина, — дорогая моя, наидражайшая, пожалуйста. Не сейчас. Я при последнем издыхании, можно сказать — на предсмертном одре.

— Ну и что? У всех будут сопровождающие, а у меня — нет! — продолжала Аллилуйя, ходя взад и вперед перед софой. Остановившись, она воздела руки. — Ты поставишь меня в совершенно маразматическое положение!

— Тебя?! — Эдвина не в силах была подавить улыбку. — Это невозможно.

— Я серьезно, ма! И ты должна сказать „да"! Некогда спорить! Вечеринка… завтра!

— Да что за вечеринка-то, в конце концов? Просто собираются отпрыски Одиноких Родителей?

— Будет ин-те-рес-но. — И Аллилуйя закатила глаза.

— Ал, радость моя, дай время сообразить! Я только ввалилась, а ты знаешь, что в это время я могу воспринимать все только по очереди. Завтра, говоришь. Так, дай подумать… завтра… завтра… Наверняка у меня уже что-то запланировано. Черт, не помню что! Надо посмотреть в книжке. — Эдвина глубоко вздохнула: все ее тело — от кончиков волос до пяток — разваливалось на куски, оно болело, оно растекалось. — Вот что. А почему бы тебе не подать своей измученной, обессиленной матери холодненького марти-и-ни, ну, как я люблю? А потом, пока я пью, ты бы сделала мне свой неповторимый ножной массаж, а? — И Эдвина, пошевелив пальцами, с надеждой посмотрела на нее. — Другими словами, верни меня к жизни, моя сладкая. Оживи меня.

— В последнее время ты всегда усталая, — буркнула та обиженно.

— Правильно, моя хорошая. Потому что твоя мать работает как проклятая, или ты не заметила?

— Да? — Склонив голову набок, Аллилуйя пристально взглянула на мать. — Именно поэтому ты не ведешь себя, как мать, когда я должна прийти с кем-то из родителей?

Эдвина устало и виновато смотрела на нее. Беда в том, что надо столько успеть, а времени на все было так мало! Когда ведешь свое собственное дело, то невозможно срываться с работы ровно в пять да еще разыгрывать из себя Супермаму.

Она зевнула и почувствовала, что глаза у нее закрываются.

Аллилуйя стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу. Сам Господь Бог не смог бы столько ждать, сколько она, если ей это нужно. Обычно они с матерью хорошо понимали друг друга и у них не было проблем. Почти всегда они действовали как партнеры и у них это получалось лучше, чем у ее друзей и их родителей, но на этот раз все что-то вышло из-под контроля.

— Ну что? — снова спросила она. — Так ты будешь мамой, или мне тебя списывать со счетов?

— Придумала! С тобой пойдет Руби!

— Ма-а-ам! Руби же не мать!

— Ну тогда папа? — тут же предложила Эдвина. — Это замечательно — папа и дочка вместе.

— Я очень люблю папу, но в последнее время я везде была только с ним. И потом, завтра он занят.

— А что, если… если ты пойдешь одна? Я договорюсь, чтобы тебя отвезли на моей машине, подождали, пока не кончится вечеринка, а потом привезли домой!

— Ба-а-льшое спасибо, ма, — и она с мрачным видом принялась разглядывать свои черные кружевные перчатки без пальцев.

— Ну, сладкая моя! Я же не говорю, что ты не можешь пойти!

— Послушай, давай просто забудем это, ладно? О'кей? Будем считать, что у меня больше нет мамы, и все. Знаешь, она просто испарилась, как только появился этот Лео Флад. — Опустив голову, Аллилуйя с расстроенным видом медленно зашлепала по ковру, но ее лукавые глаза все время косили на мать.

— Ал! Подожди! Аллилуйя подавила улыбку.

— Да? — Она медленно повернулась — слишком уж она хитра, чтобы сразу показать свое торжество.

— Подойди сядь, — и Эдвина похлопала по софе рядом с собой. — Сядь со своей мамой, которую и так мучает совесть, и давай все обсудим по-свойски.

Аллилуйя бросила на нее подозрительный взгляд.

— А чего обсуждать?

— Для начала расскажи мне об этой вечеринке. Ну, например, кто из друзей устраивает ее?

Аллилуйя чуть не лопнула от ярости.

— Что значит „кто" из друзей? Ma! Да теперь ты даже не знаешь моих друзей!

Заморгав, Эдвина тут же все поняла. Да, это правда! Она больше не знала друзей собственной дочери. Сколько времени прошло, когда она кого-нибудь видела? Два месяца? Три? А сейчас у нее переломный возраст, и вообще кругом СПИД, подростковая беременность!.. Что с ней происходит? Если вдруг станут выдавать лицензии на материнство, то ей наверняка откажут.

— Сладкая моя, конечно, ты расстроена. И у тебя на это полное право.

Аллилуйя недоверчиво покосилась.

— Да?

— Так где будет вечеринка?

— В „Рэйнбоу Рум".

Эдвина даже закашлялась от смеха, и Аллилуйя встревожилась.

— Ma, с тобой все в порядке? Ты поперхнулась?

— Поправь, если я ошибаюсь, — выдавила она, с трудом переводя дыхание. — Ты действительно сказала „Рэйнбоу Рум"? Тот самый ресторан и ночной клуб, что на последнем этаже Рокфеллеровского центра?

— А что, есть какой-нибудь еще?

— Но… но, Ал! Ты не можешь пойти туда! Аллилуйя прищурилась, что не предвещало ничего хорошего.

— Почему?

— Потому что… ну, как тебе сказать… — вздохнула Эдвина. Здесь начиналась, так сказать, „опасная зона", но деликатно объяснить это просто не получится. А сказать надо, и она начала торжественно и печально: — Заинька моя, тебя туда просто не пустят, и это факт.

— Но почему? — рассерженно воскликнула Аллилуйя.

— Посмотри на себя в зеркало! Допустим, что в определенном кругу молодежи, живущей в центре, то, как ты одеваешься, считается модным, твой наряд подойдет, чтобы даже пойти на концерт Мадонны в „Мэдисон сквер гарден", но боюсь, что для „Рэйнбоу Рум" он не годится.

Аллилуйя гордо вскинула голову.

— Ну и что? Значит, надену платье.

— Платье? Ты сказала „платье"? Я не ослышалась? Сон словно рукой сняло, и она села на софе. Уставясь в пол, Аллилуйя перебирала ногами.

— Да, надену платье.

— Э-э-э… подходящее? — Она смотрела на дочь с неподдельным удивлением.

— А что ты думаешь? Зачем тогда идти? Чтобы получить от ворот поворот? И вообще погоди, о'кей?

— Ну ладно, ладно. Мне тоже надо это переварить. Я уже почти оправилась от шока. Да, теперь относительно твоих волос.

— Моих воло-о-ос?

— Согласись, они выглядят так, как будто ты сунула палец в розетку.

— Не испытывай судьбу, ма. К твоему сведению, торчащие волосы сейчас в моде. Уж тебе-то, как никому другому, следовало бы это знать. Ты же вращаешься в мире моды.

— Да, но светлые, фиолетовые и красные пряди? Несмотря на свое название, „Рэйнбоу Рум" все-таки немного консервативен для такой радуги.

— Уф… ну, тогда придется быть серой мышью и завтра не пользоваться разноцветными спреями, вот и все.

Эдвина не могла поверить своим ушам. Неужели чудеса все еще продолжаются? Вскочив на ноги, она бросилась к дочери и обняла ее. Аллилуйя скорчила гримасу и стала отбиваться.

— Ма-а! Да ну тебя! Отпусти! А я-то думала, что ты действительно устала! — И она вынырнула у нее из под руки.

— Да, малышка, была усталой! Но как я могу оставаться усталой, если ты опять возвращаешься к человеческому облику? — И, отступив на шаг и держа дочь за руки, она с любовью посмотрела на нее. — И я говорю тебе „да"! Завтра я отправлюсь с тобой на вечеринку, пойду с огромным удовольствием!

— Правда?

— Больше того: завтра мы даже пойдем покупать тебе новое платье. И не одно, два. Нет — три.

— Э-э, погоди! Тебя заносит.

— Нет, честное слово. Клянусь чем угодно, вот увидишь.

— А-атлично! — И теперь уже она радостно набросилась на мать, причем это получилось так неожиданно и стремительно, что Эдвина едва справилась с навернувшимися слезами.

— Пап?.. — Лесли Шеклбери громко откашлялся. — Можно, сэр?

Он стоял в дверях кабинета Р.Л. в Нью-Йорке, в то время как тот сидел за письменным столом, погрузившись в деловые отчеты.

Комнату освещала только настольная лампа под зеленым абажуром, отбрасывая желтоватый свет на глянцевые листы и нетронутый бокал с бренди. Остальное пространство, стены, сплоить закрытые книжными стеллажами, и худое лицо отца тонули в глубокой тени.

— Да, сын? — Р.Л. посмотрел на него поверх очков.

— Мы завтра еще не уезжаем, нет?

— Не-а, в Бостон поедем только в пятницу, как запланировано.

— А-а… — Он был разочарован, и тут же удушливой волной накатила паника. Черт! Теперь уже не выпутаться. — Я хочу сказать, хорошо. И еще… — Он снова откашлялся. Очки сползали на нос, но он не поправлял их и даже спрятал руки за спину, чтобы те не выдали его.

Он не понимал, откуда появилось это ощущение вины, но ничего не мог с этим поделать, так же, как не мог справиться с бешено колотящимся сердцем и перестать потеть. В отличие от Ал, для которой замыслить и разработать какой-то план было естественным состоянием ее изворотливого ума, любая „интрига" для него оборачивалась проблемой. Ему трудно было даже произнести невинную ложь, чтобы тут же не покраснеть, а это сразу же выдавало его с головой, поэтому очки в любом затруднительном положении служили просто спасением.

— Сын? — В голосе Р.Л. прозвучала озабоченность — Что-то не так?

— Нет, сэр, — и Лесли, изобразив небрежную улыбку, попятился к двери, — если… если это неудобно…

Р.Л. нахмурился и снял очки.

— Иди сюда и садись.

Лесли неохотно подошел к столу и из предосторожности сел на обе руки: а то наверняка начнет хрустеть пальцами.

— А теперь выкладывай, что у тебя на уме. — Р.Л. отодвинул бумаги и, сплетя пальцы и чуть наклонившись, ободряюще улыбнулся.

Не отрывая глаз от книжных корешков позади отца, Лесли сглотнул и произнес:

— Это насчет завтра, папа. Мой приятель… устраивает небольшую вечеринку. — Уши у него начали пылать, и он возблагодарил полумрак, царивший в комнате.

— Понимаю, — серьезно ответил Р.Л. — И ты нервничаешь, потому что это девушка? Поэтому? — Он понимающе прикрыл глаза.

Лесли энергично замотал головой.

— Нет! Нет, просто… я знаю, что ты занят, но… — И он замолк.

— Но что?

— У меня должен быть сопровождающий! — выпалив это, мальчик быстро отвернулся.

Ну вот. Сказал.

Он затаил дыхание, но отец просто рассмеялся.

— Ну и прекрасно, можешь на меня рассчитывать. Скажи мне, когда и где, и я с удовольствием пойду.

— Правда?

— Конечно!

— Здорово, спасибо, папа! — И, быстро вскочив со стула, вылетел из кабинета, пока за ним было последнее слово, не рассчитывая, что смог бы ответить на возможные вопросы.

Ура! Перескакивая через две ступеньки, он взлетел на второй этаж. Аллилуйя была права: это оказалось легко!

Вбежав к себе в комнату, он закрыл дверь и направился к телефону.

— Да? — лениво и протяжно раздалось на другом конце.

— Это… это Лесли.

— Лес! Ну что? Ты все завалил, или что?

— Нет. — Он был слишком доволен собой, чтобы обидеться. — Все прошло как по маслу.

— Класс! Что я тебе говорила? А?

— А твоя мама? Она придет?

— Конечно, — ответила она быстро, не распространяясь о компромиссах и уговорах тому предшествовавших. — Тогда увидимся завтра!

— Э-э-э… да…

Лесли медленно положил трубку и задумчиво пожевал губу. Теперь оставалось одно маленькое препятствие: как его папа и мама Аллилуйи отнесутся к тому, что их подставили.

54

— Мы называем это „Продавать Отношение", — произнес директор фирмы „Карлайл-Петроун ассошиэйтс" Джек Петроун. Он говорил ровно и спокойно, но в нем чувствовалась ковбойская готовность отреагировать в любой момент.

— А это значит, что вы продаете не только одежду. Ну да, конечно, вы производите одежду, ладно, ладно. Но на самом деле вы создаете и продаете Отношение. Отношение с большой буквы.

— Мне приятно слышать, что мы что-то продаем, — сухо вставила Эдвина.

Он улыбнулся ей, показав удивительно крепкие белые зубы.

— Подождите, позвольте мне продемонстрировать. — И, стремительно встав со стула, он подошел к вращающейся стойке с образцами у дальней стены.

Эдвина следила за его упругими движениями с каменным выражением лица. Этот смуглый, красивый совладелец рекламного агентства пришел к ней преподать устный урок своего профессионального искусства.

Молодому человеку с кудрявыми волосами было 34 года, и он считался ветераном своего дела, проработав до этого в трех ведущих рекламных агентствах; через два года они с Питером Карлайлом открыли собственное и получили четыре премии „Клио" за рекламу, что в этом деле — случай беспрецедентный. По сравнению с гигантами Мэдисон-авеню их фирма была небольшой, но чрезвычайно эффективно представляла интересы всего шести клиентов. „Карлайл-Петроун" достигла потрясающих результатов: все шесть клиентов сообщили, что объем их ежегодных продаж увеличился поистине феноменально — на 20–43 процента.

Сейчас, подойдя к стойке, Джек взял первое попавшееся платье, снял его с вешалки и поднял на вытянутую руку. Это было короткое белое облегающее платье с большими вытянутыми треугольниками из цветного материала по горловине.

— Представьте, что вы покупатель. Что говорит вам это платье? — Он улыбнулся терпеливой улыбкой учителя.

— Ну… Думаю, вот что: „Меня сделала какая-то чокнутая, она либо не различает цветов, либо страдает запором или еще чем-то, потому что прицепила на меня игрушки своих детей, — отчаявшись, выпалила Эдвина, и затем, всплеснув руками — ее уже начинала раздражать такая манера, — добавила: — О чем еще, скажите на милость, оно может говорить?

— Вот вы мне и скажите!

— Ага. — Она задумалась. — Я бы хотела, чтобы оно говорило: „Купи меня!" — Эдвина вопросительно взглянула на Джека Петроуна.

— Попробуйте еще раз, — улыбнулся тот.

— Нет, Джек, теперь вы попробуйте, — возразила она довольно резко. — Вы специалист, вот вы и объясните мне, что должно говорить это несчастное платье! — В ее серых глазах появился холодный серебристый блеск. — В конце концов, разве не для этого вы сюда и пришли?

— Вы всегда такая?

— Всегда. Так скорее добьешься желаемого. Поэтому — может, перестанете ходить вокруг да около? И прежде всего давайте прекратим эту угадайку!

Он немного смутился.

— О'кей. М-м. Прекрасно. Вот, как МНЕ кажется, то, что оно говорит на самом деле: „Купи мой ОБРАЗ". Понимаете, покупатели, которые увидят рекламу вашего товара, не должны думать: „Я хочу это платье". Такая реклама была бы абсолютно неверна.

— О Господи, что же тогда они должны думать? Вновь оказавшись на знакомой территории, он усмехнулся.

— О, это просто. — И с этими словами он повесил платье на вешалку, но так, чтобы его было видно, и отступил на шаг. — Надо, чтобы, глядя на манекенщицу в вашем платье, они думали: „Я тоже хочу так выглядеть", или: „Она получает удовольствие от того, что на ней платье от „Эдвины Джи", я тоже хочу получать удовольствие". — Произнося эти слова, он показывал то на платье, то на себя.

— Поправьте, если не согласны, мистер Петроун, но… Быстро подойдя к ней, он выбросил вперед указательный палец.

— Джек. Мы обращаемся друг к другу по имени. Забыли?

— Конечно, нет. Итак, поправьте, если я ошибаюсь, Джек, но у меня почему-то такое ощущение, причем вполне четкое, что на протяжении последних десятилетий реклама продавала именно образы.

Быстро подойдя к дивану напротив, он сел.

— Вы неправы. Этого не было, — уперевшись локтями в колени и сжав пальцы, он с жаром продолжал: — Дело в том, что вы смешиваете такие понятия, как убеждение и отношение. Раньше реклама старалась убедить покупателя купить тот или иной товар. И большая часть рекламы до сих пор делает это. Но наше агентство прежде всего старается продать образ. Концепция сама по себе не так нова. Например, Ральф Лорен. Его десяти-четырнадцатистраничные рекламные развороты, которые вы теперь видите во всех журналах.

Эдвина кивнула.

— Такую рекламу мы, профессионалы, называем рекламой стиля жизни, и она является частью ПРОДАЖИ ОТНОШЕНИЯ. Как джинсы „Гесс" или парфюмерия Кэлвина Кляйна.

— Другими словами, реклама этих товаров говорит о том, что товары эти преходящи, они меняются, — медленно сказала она, начиная что-то понимать.

— О нет, товары не преходящи по большому счету. Но товары того же Ральфа Лорена продаются не из-за самих товаров, а благодаря определенному ОБРАЗУ, который они в себе заключают. Задумайтесь над этим.

Ну много ли можно в действительности сказать о голубых джинсах? Тогда почему люди больше покупают джинсы „Джордах", а не „Гесс"? Есть ли между ними какая-нибудь разница?

— Небольшая, если вообще есть, — согласилась Эдвина.

— Правильно. Вы можете не отдавать себе в этом отчет, но возьмите одежду на той вешалке. — И он указал на стойку.

— А что такое? — спросила она с подозрением, не отводя от него взгляда.

— Вы должны смотреть на нее так, как я, вот и все. Видеть в ней больше, чем просто одежду. Потому что это больше, чем просто одежда. Эти вещи отражают ваше видение беззаботного, совершенного стиля жизни молодых. Такие вещи созданы для того, чтобы красиво путешествовать, со вкусом жить везде, они говорят о романтической, чувственной жизни, о настоящем, неподдельном удовольствии! Не сомневайтесь: их купят именно поэтому. И я предлагаю именно такое направление рекламы для товара „Эдвины Джи". — Он откинулся на спинку и выжидающе посмотрел на нее.

Эдвина задумалась, затем, потерев подбородок, мечтательно вздохнула.

— Наверное, вы правы. Платья с цветными матерчатыми треугольниками или шелковыми розами вообще-то не являются жизненной необходимостью, не так ли?

— Нет, но они интересны! Эксцентричны и бросаются в глаза!

— Нужно ли говорить, что этого я и добивалась?

— Да это просто здорово! Их купят! Знаете, если создать нужный образ, то я не удивлюсь, что вам придется только успевать поворачиваться, чтобы удовлетворить спрос. Да фактически вещи „Эдвины Джи" могут стать самой большой прихотью со времен часов „Своч"!

— Джек?

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Вы сделаете мне одолжение?

— Какое?

— Не надо больше продавать мне мои собственные модели, я знаю их, знаю, что они могут сделать. Давайте лучше начнем продавать их!

55

В „Рэйнбоу Рум" Эдвина не была с тех пор, как она вновь открылась с большой помпой после реконструкции, обошедшейся в многие миллионы долларов. Выйдя из лифта на 65-м этаже, она все еще не могла отделаться от неприятного ощущения в ушах; едва ступив в зал, она мгновенно поняла, что вся шумиха того стоила. То, что пресса назвала „существенной реконструкцией", характеризовало произошедшие изменения слишком сдержанно.

К тому, что она увидела, больше всего подходили слова роскошь и мягкость. Музыка. Ковры. Освещение. Даже слегка размытый, словно написанный акварелью, закат. С этой захватывающей дух высоты, через огромные, почти во всю стену окна, открывался потрясающий вид на город, и металлическая окантовка углов Эмпайр стэйт билдинг, отражающая последние отблески заходящего солнца, усиливала это фантастическое зрелище. И где-то вдали, на острой оконечности Манхэттена, из дымки, окутывавшей город, неясно проступали очертания двух башен Всемирного торгового центра.

В просторном зале за столиками уже сидели люди — группы из двух, шести, восьми человек; они пили коктейль и любовались великолепным видом. В зале слышался приглушенный шум голосов, тихое позвякивание серебра и тонкого фарфора, оркестр негромко играл спокойную мелодию 60-х, уже ставшую классикой, но блестящая поверхность паркета для танцев пока пустовала. Позже, конечно, здесь будут танцевать, но не под бешено грохочущую музыку модных дискотек, площадка заполнится более изысканными звуками фокстротов и вальсов, может, прозвучат несколько танго и быстрый ритм ча-ча-ча.

Ожидая, пока метрдотель проводит к столику пожилую пару, Эдвина с удовольствием разглядывала Аллилуйю.

— Я знала, что под этой неряшливостью и разноцветными гелями скрывается очень, очень хорошенькая девушка, — заявила Эдвина, ласково потрепав дочь по подбородку. — Разве не так, сладкая моя?

— Уже сто раз, или сейчас будет сто первый? — И Аллилуйя закатила глаза. В ответ мать лишь улыбнулась.

— Все равно ты очень хорошенькая.

— Да? Тогда почему я чувствую себя так странно?

— Трудно сказать, детка. Ты выглядишь потрясающе. На ней были черные колготки, черный кожаный жакетик и резко контрастирующая с ними розовая кожаная мини-юбка. Наряд дополняли пластиковый ремень ядовито-зеленого цвета и пластиковые же, по нескольку штук в каждом ухе, круглые серьги чистых компьютерных цветов. Что касается волос, то они, по крайней мере, по мнению Эдвины, приняли почти сносный вид и были высоко стянуты в тугой короткий хвост. Вскоре вернулся метрдотель и, официально поздоровавшись, вопросительно посмотрел на Эдвину. Та, в свою очередь, посмотрела на дочь.

— Столик на фамилию Танкрэй, — под этим вымышленным именем она сделала заказ по телефону Танкрэй — джин с мартини — был любимым напитком ее матери, поэтому она и сказала первое, что пришло на ум.

— Танкрэй? Какая странная фамилия, — пробормотала Эдвина.

Метрдотель поклонился.

— Пожалуйста, следуйте за мной. Остальные приглашенные уже ждут, — и он повел их, буквально паря над ковром.

Аллилуйя замыкала шествие, затем, повернув голову, залюбовалась видом, открывающимся из огромных окон, и практически не видела, куда идет. И, когда, не доходя двух шагов до столика, к которому вел их метрдотель, Эдвина вдруг резко остановилась, Аллилуйя буквально наткнулась на нее.

— Ma! Ну что ты так… — но тут же осеклась, увидев, как Р.Л. и Лесли, будучи истинными джентльменами, встают со своих мест.

— Ого-го, сейчас начнется, — прошептала она и, нервно облизав губы и втянув голову в плечи, быстро прикрыла глаза, стараясь все же следить за тем, как будут развиваться события.

Простояв в позе снежной королевы добрую минуту, Эдвина, положив руки на бедра, медленно повернулась к Аллилуйе.

— А-а-аля… — рыкнула она, и румянец, всегда служащий признаком сокрушающего гнева, пятнами проступил сквозь искусно наложенные румяна.

Аллилуйя решила, что в данной ситуации лучше всего будет побыстрее пройти прямо к столику, что незамедлительно и сделала. Оказавшись на безопасном расстоянии, она повернулась, сжав руками спинку стоящего позади стула, и сделала слабую попытку изобразить невинную улыбку.

— Да-а?

Эдвина очень плавно подошла и остановилась.

— Ну хорошо, милая леди! — Едва сдерживаясь, чтобы не заорать, она яростно грозила пальцем. — Думаю, тебе немедленно следует дать объяснение и извиниться. Это заговор. Ты намеренно, втайне замыслила…

— Ma, я хотела, как лучше для тебя! Разве не так, Лес? — и Аллилуйя посмотрела через плечо, ожидая подтверждения и поддержки.

Лесли, словно пластиковая кукла на присоске в заднем окне автомобиля, энергично затряс головой.

— Вот видишь?

Нервно поправляя сползающие очки, Лесли чуть подался вперед.

— Это я виноват, — выпалил он, вставая рядом с Аллилуйей и таким образом прося подкрепления. — Правда, Ал?

— Это МЫ виноваты, — поправила Аллилуйя, беря его за руку. — Мы оба затеяли это, помнишь?

С несчастным видом Лесли кивнул.

Эдвина глубоко вдохнула и шумно выдохнула. Затем перевела взгляд на Р.Л. и, увидев его так близко, слегка вздрогнула. Тут же забыв, что сердита, она наклонилась ближе.

— А с тобой что случилось? У тебя все лицо поцарапано!

— Ах, это… Да так, ерунда, — рассмеялся он. — Лесли всегда хотел котенка, а я как-то проходил мимо зоомагазина. Ты не поверишь, но там я увидел самого прелестного котенка, по-моему, бенгальской породы. Они вывели такую расцветку, что он выглядит, как маленький леопард: весь золотисто-желтый с пятнышками. И он, черт возьми, сразу же невзлюбил меня. Вырвался из рук и вцепился в лицо.

Эдвина прищурилась. Именно так мне и надо было сделать, причем давно, подумала она. Но, несмотря на царапины, РЛ. все равно красив, этого она не могла отрицать. Слишком красив. Слишком хорошо одет. Слишком в своей тарелке. Слишком все.

Метрдотель деликатно кашлянул.

Все посмотрели на него: он все еще держал стул для Эдвины.

Она колебалась. Она уже настроилась схватить Аллилуйю за руку, вывести из ресторана и дома задать хорошую взбучку, но поскольку она уже здесь, то обидеться и уйти было бы по-детски. Можно и остаться. Ненадолго. Чтобы выпить бокал вина. И она с достоинством опустилась на стул, услужливо пододвинутый метрдотелем.

Постояв еще секунду, Аллилуйя откашлялась и ляпнула:

— Эй, послушайте, мы с Лесом сейчас уходим, о'кей? Эдвина остолбенела.

— Вы сейчас что?

— Ну, наверное, пойдем в кино или еще куда-нибудь. Знаешь, эта тусовка не для нас.

— Ал…

— Ma, да ты просто развлекайся, ладно? Да, а Лес переночует у нас. Руби все знает и будет ждать. Это на тот случай, если… ну сама знаешь. А вы решите, продолжите ли вы у НЕГО или нет.

— Ал! — Эдвина была шокирована. — Как ты смеешь так говорить?

— Мам! У нас что, 1989 год? Мне ведь уже тринадцать, правда?

— Да, но…

— Поэтому с-е-к-с не является таким уж большим секретом, понятно? Давай, Лес, отваливаем. Я с ума схожу в этом прикиде!

И они ушли.

Эдвина повернулась к Р.Л. и в недоумении покачала головой.

— Ты представляешь?.. Меня использовали.

— Похоже, нас обоих использовали.

— Ал заслуживает хорошей взбучки.

— А Лесли следует запереть на год.

— Они испорченные дети.

— Да, испорченные и несносные.

— Уж лучше бы я пила таблетки.

— Вазектомия — неплохая мысль. И вдруг оба разразились хохотом.

Р.Л. заказал омара, а Эдвина — голубя на вертеле. Сейчас они допивали уже вторую бутылку шампанского.

— А я скучал по тебе, — вымолвил он, выдержав ее взгляд. — Черт меня возьми, но я рад тебя видеть!

Взглянув на него поверх бокала, она тут же опустила глаза и сделала еще глоток, чтобы не сказать то же самое.

Она не находила себе места. Что происходит? Почему ей не хочется расцарапать ему лицо за все страдания, что он причинил ей? Вместо этого она вся размякла, изнутри поднимаются тепло и дрожь.

Ну посмотри правде в лицо, Эдс. Одна из причин, по которой ты с такой сумасшедшей одержимостью окунулась в создание „Эдвины Джи", состоит в том, что ты старалась забыть Р.Л. Потому что он заставляет тебя хотеть его. И ты прекрасно знаешь, что уже давно простила ему тот необдуманный поступок. И потом вы же не жили как муж и жена, вы оба были свободны. Значит, либо веди себя, как взрослая женщина и будь счастлива, либо…

Она поставила бокал.

Если она потеряет голову, он снова войдет в ее жизнь, а она не хотела какой-то постоянной связи. Ни за что. Она любила свою свободу.

Так ли уж?

Может быть, во всем было виновато шампанское.

Или медленная музыка, под которую они танцевали, но и то, и другое распалило их.

Не важно, в чем была причина, но, еще не успев закрыть дверь, он уже обнял ее.

— Подожди, — шептала она, пытаясь оттолкнуть его ищущие губы и руки. — Поднимись наверх, может быть, пришел Лесли.

— Нет, — тихо ответил он, беря в ладони ее лицо. — Ты же слышала, что сказала Ал: они переночуют у тебя.

— Да, но…

— Замолчи, — в шутку прикрикнул он. Своими сильными пальцами он раскрыл ей рот. Эдвина вздрогнула, и ее наполнил внезапный жар. Медленно она стала всасывать его пальцы. Ноги задрожали, и ее охватило странное возбуждение.

Он ласкал ее рот, не отрывая взгляда от жадных губ, затем еще шире раздвинул их и стал целовать.

Его руки ласкали плечи, медленно опускаясь и нежно сжимая упругую грудь.

Эти легкие прикосновения сводили ее с ума, и она прижалась к нему еще крепче.

— Сильнее, Р.Л.! Я хочу чувствовать тебя. Вот так. Это так хорошо!

Ее охватило какое-то восторженное забытье, пульсирующий жар разлился по всему телу, и его руки, скользнув ниже, почувствовали это. Содрогаясь всем телом, она простонала:

— Да, Р.Л.! О Боже!

Древняя как мир страсть вспыхнула в нем с новой силой.

Она не отпускала его, крепко сжав ноги и тоже продолжая возбуждать его плоть, затем расстегнула молнию на брюках.

Внезапно поняв, что не в силах выносить эту медленную пытку, они как-то добрались до гостиной, но подняться наверх в спальню были уже не в состоянии. Обхватив друг друга, они срывали одежду.

— Полегче, — хрипло шепнула она, когда от резкого движения оторвались пуговицы на блузке, покатившись по полу. Но он лишь жадно припал к ее губам.

Сама того не замечая, она продолжала срывать с него одежду с такой же бездумной поспешностью, с какой это делал он. Они набросились друг на друга, как голодающие на долгожданную пищу. Она вскрикивала, ощущая его губы там, где она больше всего ждала их, а он стонал от ее прикосновений, уже не в состоянии сдержать себя. И он вошел в нее, медленно и нежно.

Закрыв глаза, она полностью отдалась чувственному наслаждению. Она парила высоко в бездонной голубизне, не ощущая собственного тела. Непонятная сила переносила ее с одного облака на другое, пока она вдруг не поняла, что движется лишь к одному небольшому облачку, и затем, легко взлетев, поплыла к нему и, достигнув и обхватив его, начала плавно вращаться, подбрасывая его, как воздушный шар. У нее было такое ощущение, словно она вкушает какой-то сладкий запретный плод. Затем послышались раскаты грома, и, подхваченное налетевшим ветром, облако рассыпалось на куски. Вспыхнул яркий свет, похожий на молнию, и она поняла, что больше не может парить, а стремительно падает вниз. Свистящий воздух бьет в лицо, а изнутри разрывает какая-то пульсирующая сила. Затем словно огромные крылья сомкнулись на ней, и вот они уже, яростно обхватив друг друга, неудержимо мчатся, нет, падают в бездну. С головокружительной высоты они падают, падают, падают в гигантский засасывающий кратер.

— Я сейчас умру, умру… — кричала она, хватая воздух.

Затем все пришло в движение, и, словно в неслышном взрыве, она провалилась в темноту.

Обессиленные, тяжело дыша, они лежали там, где их застал взрыв.

Эдвина открыла глаза, все еще пребывая в полумраке охватившего ее экстаза, чувствуя — и это было так прекрасно! — что он все еще в ней.

С этим осознанием начали вновь пробуждаться желания. Почему все должно кончиться? Почему эта страсть не может длиться вечно? Разве жизнь не состоит в этом?

И, словно прочтя ее мысли, он осторожно, чтобы ничего не нарушить, слегка приподнялся.

Она смотрела ему в лицо и улыбалась.

Наклонив голову, он поцеловал ее шею сначала с одной стороны, потом — с другой и тихо сказал:

— А теперь, когда мы отдали то, что давно надо было отдать, можно заняться любовью серьезно и не торопясь.

И она почувствовала, как его лишь задремавшая внутри нее сила вновь возвращается к жизни, порождая в ней новый жар. От одной мысли, что опять начнется этот безумный взлет, а затем вожделенное падение, сулящее всепожирающий экстаз, огонь желания вспыхнул еще сильнее.

— Но не слишком торопясь! — И она прижала его к себе, ощутив, как пульсирующий жаркий таран, вернувший ее к жизни, пришел в движение.

56

В доме была только женщина, которая приходила убирать дважды в неделю.

— Иду, иду, — откликнулась она на звонок в дверь, проходя через холл.

Эрмина Жанно была слишком невозмутимой, чтобы побежать или хотя бы ускорить шаг.

Звонок повторился. Настойчиво. Но это отнюдь не прибавило ей скорости. Она привыкла делать все в своем темпе, может, в этом виновато безжалостное тропическое солнце, а может, и влажный климат, в котором прошла большая часть ее жизни.

Эрмина была статной, ширококостной женщиной с пышной грудью, она страдала плоскостопием, что явно чувствовалось в походке. Кожа ее цвета хорошего молочного шоколада слегка блестела, равно как и большие очки с золотой буковкой Е, приклеенной в нижнем углу левого стекла.

Подойдя к двери, она сперва подозрительно уставилась в глазок. То, что она увидела, заставило ее нахмуриться: на площадке стоял полицейский офицер в форме, в больших, как у летчика, зеркальных темных очках и низко надвинутой на лоб фуражке с козырьком. Еще она разглядела его усы.

Реакция, которую он у нее вызвал, была не из приятных. Эрмина жила в районе Бруклина, где обитали ее соплеменники с Ямайки, Гаити и Гренады; в большой недорогой квартире вместе с ней жили еще шесть ее родственников, один из которых, как она знала, промышлял наркотиками. Да в общем, и не наркотиками, поскольку марихуану она за таковую не считала.

Накинув цепочку, она приоткрыла дверь.

— Да, мистер? — мрачно спросила она. — Чего нужно?

— Мисс Билли Дон дома, мэм? — вежливо поинтересовался тот.

— А зачем она вам?

— Извините, но говорить не положено.

— Ее нет. Она на работе.

— Не знаете, когда она вернется? Может, я подожду в доме?

Почувствовав облегчение, что это не насчет ее кузена, она пожала плечами. А коли так, ей все равно, что ему надо и где он будет ждать, если, конечно, не будет болтаться по дому и нарушать порядок.

Она закрыла дверь, сняла цепочку и вновь распахнула ее.

— Только не курить, — хмуро буркнула она. — Еще не хватало мне пепла и вони, я только убрала.

— Да, мэм, — и прошел в дом.

Все эти дома похожи друг на друга, подумал он, оглядываясь.

Несмотря на все устрашающие меры безопасности — узорная стальная решетка на окнах первого этажа, массивная дубовая входная дверь, суперсовременная сигнализация от взломщиков и две стальные с замками двери, изнутри соединяющие дом с клиникой Купера, — проникнуть сюда оказалось легко.

Форма полицейского и не слишком подозрительная уборщица — вот и все.

Арочным коридором Эрмина провела его в гостиную.

— Я уже убрала здесь, так что ничего не трогайте. — Подбоченясь, она указала на белый диван с огромными подушками в прошивках, как от удара каратэ. — Сюда не садитесь, понятно?

— Хорошо, мэм. Кто-нибудь еще есть в доме? С кем можно было бы поговорить? — спросил он тихо.

— Нет. Доктор в клинике.

— Он может прийти?

— Откуда мне знать? Иногда приходит, иногда — нет. Все зависит от того, сколько у него бывает операций.

Склонив голову набок, она постояла еще минутку, с сомнением разглядывая его. Странно, но что-то в его внешности показалось необычным… но это „что-то" ускользало. Может, это из-за фуражки, очков и усов, мешавших рассмотреть его лицо? Или из-за чуточку длинноватых волос? Нет, не то. У всех полицейских теперь волосы закрывают уши, некоторые даже носят серьгу.

Она было повернулась, чтобы выйти, но что-то привлекло ее внимание.

У него были гладкие руки. Слишком гладкие. Серовато-белые, как у трупа. Кожа не бывает такого цвета.

На нем перчатки.

Не обычные перчатки.

Она пригляделась и тут же узнала их. Днем она убирала квартиры, а по ночам иногда подрабатывала в других местах. Иногда по вызову своего агентства она отправлялась в больницы, чтобы помочь с уборкой.

Это хирургические перчатки.

Полицейские не носят хирургические перчатки. Их надевают хирурги. Врачи.

И преступники, которые не хотят оставлять отпечатков пальцев.

Но не полицейские.

Внезапно Эрмина покрылась холодным потом. Она знала, что должна притвориться, будто выходит из комнаты по делам, не показывать беспокойства. Но она не могла сдвинуться с места. Она просто оцепенела от страха.

— Что-нибудь не так? — тихо спросил человек, медленно наступая на нее.

По лбу крупными каплями катился пот, волосы у нее стали дыбом. Она открыла рот, чтобы закричать, но не смогла.

Только смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Эрмина не видела лезвия, но услышала, как оно раскрылось. Прежде чем она поняла, что происходит, он уже одной рукой обхватил ее за шею, а другой приставил холодное острое лезвие ножа к горлу, прямо под подбородком.

— Давай-ка дойдем с тобой до ванной, — вкрадчиво произнес он, глядя на ее спутанные волосы. Рот его скривился. Нет, такой скальп ему не нужен. — Мы ведь не хотим создавать беспорядок в твоем красивом, чистом доме, верно?

Она пыталась скосить обезумевшие от ужаса глаза к подбородку.

Крякнув, он так сильно изогнул Эрмину назад, что ее полные ноги скользнули по паркету, и только стиснувшая горло рука не давала ей упасть.

— Иди медленно, одно движение и… — Он не стал продолжать.

Эрмине Жанно оставалось только подчиниться. Она волочила ноги, когда он тащил ее спиной назад, боясь, что если будет сопротивляться или поскользнется, то острый нож распорет ей горло.

— Да, Прелестная моя, кружись! — кричал Альфредо Тоскани. — Юбка должна быть в движении! Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!

Билли Дон кружилась без остановки, уже не различая предметов, студия вращалась вместе с ней. Слепящий свет, серебристые отражающие зонтики, помощники, ассистенты — все слилось в белом тумане. Она слышала только мягкое жужжание камеры Альфредо, щелканье затвора объектива „лейки", с которой он прыжками двигался вокруг нее.

— У меня кружится голова, — сказала Билли.

— Когда вертишься, раскинь руки как можно шире! — не обращая внимания, командовал он.

Клик-клик-клик-клик. Как Джулия Эндрюс в „Звуках музыки". Клик-урр-клик-урр.

— Быстрее! Еще быстрее! Клик-клик.

— Вот так! Пусть юбка перехлестнется вокруг! Клик-клик-урр-клик-урр-клик-клик.

— О'кей, Несравненная! Закончили!

— Слава богу! — задыхаясь, произнесла Билли. Тяжело дыша и пошатываясь, она подошла к ближайшему стулу и ухватилась за спинку. Даже сейчас комната все еще продолжала вращаться. Но уже медленнее.

Выключив источающие жар юпитеры, ассистентки помогли ей раздеться. Одна из них протерла лицо холодным кремом и мягким тампоном осторожно сняла грим.

Супермодели — королевское обращение. Альфредо с протянутыми руками стремительно подошел к ней.

— Ты была сногсшибательна! — Худой подтянутый фотограф, сочно чмокнув, поцеловал ей руку. — Наидражайшая моя, готов поклясться, что с каждым днем ты становишься еще красивее и талантливее!

— А ты раз от разу становишься красноречивее! — И, рассмеявшись, она встала и направилась в душ.

Когда она вышла, на ней были простые выцветшие джинсы и мужская куртка, на плече — мягкая кожаная сумка.

У тротуара уже ждала машина.

Спускаясь по ступенькам, она задержалась и глубоко вдохнула. Стоял чудесный прохладный день, столь характерный для Нью-Йорка в это время года, в безоблачном небе сияло солнце, и воздух наполняла бодрящая свежесть.

Она стояла, запрокинув голову и глядя в синее небо. Как же хорошо на улице! Слишком хорошо, чтобы опять сесть в машину, даже если это лимузин.

У Билли возникло желание — более сильное, чем прежде, — отпустить автомобиль и пойти пешком. Она колебалась. Ну неужели она так уж рискует, если один раз прогуляется? Только сегодня? Разве не имеет она права дышать этим бодрящим, свежим воздухом, пройтись по улицам, разглядывая соблазнительные витрины? А может, она слишком осторожничает, превращая свою жизнь в обычное существование?

Она вздохнула. Возможно. А может, и нет. Она просто не знала. Где-то здесь, вероятно, совсем рядом, притаился Змей.

А возможно, и тот убийца, так жестоко расправившийся с другими манекенщицами.

По спине пробежал неприятный холодок. Нет. Ей не хотелось стать очередной жертвой и умножить эту жуткую статистику.

Береженого Бог бережет, подумала она, садясь в длинный черный лимузин.

— Домой, — сказала она шоферу, устраиваясь на кожаном сиденье. Она обожала такие автомобили, в них так удобно можно вытянуть ноги!

И она с удовольствием потянулась. Стрелка часов едва приблизилась к двум, и следующая съемка будет только послезавтра.

Теперь она сможет как следует отдохнуть и почитать: до того как док вернется из клиники, у нее будет достаточно времени. Док… дом… это так прекрасно! О чем еще может мечтать девушка?

Он поджидал терпеливо, как охотник.

Он не прятался; придвинув стул к окнам, просто сел чуть поодаль за занавеской. Ему хотелось увидеть, как она будет подъезжать к дому.

Теперь внутри было очень тихо; служанка лежала в ванной на втором этаже с перерезанным от уха до уха горлом.

Он тихо засмеялся. Все вышло удивительно быстро и легко. Сначала она просто застыла от ужаса, а потом настолько смирилась с неизбежным, что даже не пыталась сопротивляться. Словно приняла решение умереть. И он проделал все настолько аккуратно, что на форму не попало и капельки крови.

Конечно, занавеска в ванной оказалась большим подспорьем.

Неужели все цветные островитянки такие фаталистки? Было бы интересно узнать.

Но для этого женщина должна быть красивой. О, да, очень. Очень красивой. Не то, что эта свинья наверху.

Мисс Кровь предпочитает самое лучшее.

Тихонько мурлыкая, он продолжал наблюдение за пустынной улицей. Спешить некуда; ему абсолютно не хотелось торопиться. Ожидание лишь делало предстоящее удовольствие как нельзя более сладостным и желанным.

У него мелькнула мысль прикоснуться к пенису. Охота всегда возбуждала его, вот и сейчас он начинал ощущать это болезненное набухание плоти, сдерживаемое колготками, которые он надел под форменные брюки. Но он не будет делать этого. Нет, ни в коем случае! Так он все испортит.

Он дотронулся до приклеенных усов, проверить, все ли в порядке, и, надвинув пониже козырек фуражки, поправил темные зеркальные очки. В парике, надетом, чтобы скрыть собственные волосы, становилось жарко, и голова зудела и чесалась.

Кривая усмешка тронула его губы: голова волновала его меньше всего. На самом деле зуд вообще его не беспокоил. Он привык носить парики, от них всегда чешется голова и становится жарко, не важно, синтетические ли волосы, настоящие, или же волосы вместе со скальпом.

Он сидел и терпеливо ждал. Мисс Кровь может ждать сколько угодно!

57

Выйдя из машины, Билли Дон обменялась шуткой с водителем, попрощалась и подождала, пока мимо не протрусили двое. У одного из них — явно за семьдесят — лицо походило на печеное яблоко, но он был загорелым и сухощавым, как стручок. В дорогом спортивном костюме, к коленям и запястьям привязаны тяжести, в каждой руке — маленькие пружинные эспандеры. Второй, не старше двадцати, с невероятно привлекательным лицом и светлыми волосами, также был одет в дорогой костюм, на щеках играл румянец. Внук? А может, любовник?

Она улыбнулась. Такое увидишь только в Верхнем Ист-Сайде. Очень мило.

Как только они пробежали, она помахала шоферу и, взбежав по ступенькам, достала из сумочки ключ.

Она здесь.

Мисс Кровь еще ниже надвинул на нос фуражку. Со своего удобного места за шторами он увидел, как изумительно длинные ноги Билли поднимаются по ступенькам.

Внутри у него все напряглось. Кровь двигалась толчками, словно разрывая жилы. Он опустил руку в карман.

Лезвие было холодным и в то же время обжигало. О-ох! Только бы добраться до этих волос!

Когда Билли вошла, ей показалось, что в доме как-то неестественно тихо.

— Эрмина! — Подождав немного, крикнула еще раз.

— Эрмина!

Пожав плечами, она по привычке не только закрыла, но и заперла дверь и, не останавливаясь, чтобы заглянуть в гостиную, направилась прямо к ступеням, ведущим на второй этаж. Если бы она заглянула за шторы, то увидела бы его.

Остановившись на площадке, Билли еще раз позвала:

— Эрмина! Тишина.

— Странно, — пробормотала она. — Может, в магазин вышла?

Входя в свою комнату, она сбросила туфли и швырнула на кровать сумку, затем потянулась перед зеркалом. Как хорошо, что впереди два свободных дня! И слишком плохо, что у Дункана столько больных, а то она предложила бы слетать на пару дней на Пуэрто-Рико или Флорида-Кис — просто побездельничать.

Солнце и море, думала она мечтательно. Солнце, море и док.

Она не могла представить себе ничего лучше, ничего романтичнее.

Улыбаясь, она быстро разделась. Поскольку солнце и море невозможны, то сейчас лучше всего полежать в ванне. Ничто так не расслабляет мышцы, как теплая вода. И много-много душистых пенистых пузырьков.

Напевая какую-то мелодию, она, пританцовывая, пошла в ванную.

Вдруг мир вокруг нее покачнулся и чудесный день обернулся кошмаром.

Она зажала рот обеими руками, чтобы не закричать.

В ванне, неестественно изогнувшись, лежала Эрмина, голова ее запрокинулась, незрячие, остекленевшие глаза уставились в одну точку. Горло зияло, как отвратительный ухмыляющийся рот. Вокруг — лужа крови.

— Эрмина… Эрмина… — простонала Билли.

Ее била дрожь. Она попятилась, неуверенно переставляя ноги.

Надо бежать отсюда! Надо…

Отвернувшись от ужасного зрелища, в зеркале над раковиной она вдруг заметила полицейского.

Круто повернувшись, она бросилась к нему, закричав:

— Лейтенант! Лейтенант! Слава Богу, что… — и застыла на пороге, увидев, что он загородил ей дорогу, в руке его мелькнул нож.

— О, нет! Мы остаемся здесь, моя сладкая! — прошептало это нечто в полицейской форме, приближаясь к ней. — Моя сладкая отдаст мне свои волосы!

Она отступила на шаг, но два отражения ее обезумевшего от страха лица, увеличенные стеклами огромных зеркальных очков, покачнувшись, лишь увеличились в размерах.

— Какие красивые, длинные волосы! — свистящим шепотом произнес он. — У моей сладкой такие красивые, такие шелковые, такие удивительно длинные волосы! И они мои! Мои! — И, подняв нож, он бросился на нее.

— Пожалуйста, Кэти, проверьте больную 101, — обратился Дункан к молодой сестре. — Сейчас должна кончиться анестезия, и она проснется.

— Хорошо, доктор. Номер 101, иду! — И, улыбнувшись, поспешила в палату.

Одна из заповедей клиники Купера запрещала произносить имена пациентов, только номера палат, где они лежат. Даже если это была всемирно известная знаменитость, все равно в разговорах между персоналом „анонимность" никогда не нарушалась. „С одного болтка да много греха", а в данной ситуации любое неосторожное слово могло дать пишу газетным сплетням.

— Эй, Купер!

Обернувшись, Дункан увидел, что к нему идет Марк Робертс, один из недавно пришедших в клинику хирургов.

— У вас не найдется минутки? Нужно поговорить относительно нового флигеля.

— Конечно, но, может быть, пройдем ко мне? Я даже не успел позавтракать. Пока будем есть сэндвичи, вы мне расскажете.

— Идет.

И они направились к стальным дверям, соединяющим клинику с домом. Достав ключи, он отпер сначала одну, потом вторую.

Едва ступив за порог, они услышали пронзительные крики, доносившиеся со второго этажа.

С минуту они молча глядели друг на друга, затем Дункан бросился вверх по лестнице, Робертс — следом за ним.

— Билли! — что было сил закричал Дункан. — Б-и-илли-и-и!

Животная ярость и страх, порожденный инстинктом самосохранения, раздирали Мисс Кровь. Он колебался лишь секунду. Кто-то уже поднимался по лестнице, он слышал топот бегущих ног.

Он резко обернулся к двери. Пожарная лестница. Далеко. В другую сторону. Окна! Выходят в тенистый садик позади дома, до земли всего один этаж, сады здесь одинаковые, разделены либо забором, либо стеной. Но все вплотную один к другому. Да!

Забыв об осторожности и прикрывая лицо, Мисс Кровь побежал к ближайшему окну и без колебаний выпрыгнул.

Это было похоже на взрыв, когда, пробив стекло, он летел вниз с сыплющимися на него осколками. Дункан ворвался в комнату и бросился к Билли.

— С тобой все в порядке?

Она так дрожала, что не могла ничего сказать, только молча кивнула. Он быстро обнял ее.

— Слава Богу! — затем чуть отошел. — Ты не ранена?

— Только испугалась. Я… все хорошо. Отпустив ее, он подбежал к разбитому окну и выглянул. Внизу незнакомец уже перелезал через шаткую загородку. Дункан и Робертс смотрели, как самозваный полицейский перепрыгнул в соседний сад.

— Черт! — отчаянно воскликнул Дункан. — Подонок был почти в наших руках!

58

Полиция буквально наводнила дом. От подвала до крыши криминалисты не оставили ни пылинки в поисках отпечатков.

— На всякий случай, — бубнил Фред Кочина, в реальности не надеясь найти хоть один, особенно после того, как Билли сказала, что он был в резиновых перчатках. Но никогда нельзя сказать наверняка. Может, он даже оставил случайную улику. Люди с психическими отклонениями непредсказуемы.

— Ты всех достал, босс, — заметила Кармен Толедо.

— Этот тип слишком хитер.

— Да, но сейчас я готов и луну проверить, если надо. Пошли, посмотрим, как идут дела у свидетелей и что получается у художника. А потом — перерыв.

— Угу, так я и поверила, — буркнула Кармен.

Билли Дон казалось, что все вокруг нее происходит в каком-то замедленном темпе, как в вязком тумане. Дункан хотел дать ей успокоительное, но она и слышать не хотела о таблетках.

— Нет, со мной все в порядке. А вот Эрмина… — И, прижавшись к нему, она опять заплакала.

Затем молча смотрела, как выносят тело. Вскоре Фред Кочина и Кармен Толедо сказали, что должен подойти художник-криминалист.

— Художник?

— Зачем? — безжизненным голосом спросила Билли.

— Чтобы мы знали, как выглядит этот ублюдок, — объяснил детектив.

Нервно потирая руки, она покачала головой и печально взглянула на Кочину.

— Это бесполезно. Это… все произошло так быстро и…

— И что? — мягко продолжил Кочина.

— Он не выглядел как человек! — Подняв лицо, она какое-то время молча глядела на него. — Нет, конечно, у него была человеческая внешность, но… никаких отличительных особенностей. Он почти… — Подняв брови и задумавшись, она как бы кивнула в подтверждение своим мыслям. — То, как он выглядел, как будто лишало его всякой внешности.

Кочина и Кармен быстро переглянулись.

— И все-таки попробуйте, пожалуйста, — настаивала Кармен Толедо. — Очень часто свидетели сами не понимают, как много они успели заметить.

И она старалась помочь. Она должна сделать все возможное, чтобы помочь им поймать маньяка, разгуливающего на свободе.

Круглая голова.

Сплюснутая с боков голова.

Квадратная.

Вытянутая.

Сколько же существует форм голов?

Длинный нос.

Короткий.

Широкий.

Костлявый.

Плоский нос.

Один нос сливался с другим; следующее лицо было похоже на предыдущее.

В глазах все расплывалось. Взглянув на один из последних коллажей, Билли в отчаянии покачала головой и вздохнула.

— Бесполезно. Это лицо похоже, но… но в том-то и дело, неужели вы не понимаете? Так может выглядеть почти любой белый. Я очень сожалею. Правда. — Ей хотелось расплакаться.

Дункан обнял ее за плечи.

— Успокойся. Давай я уложу тебя и дам снотворное.

— Есть еще одна небольшая деталь, — откашлялся Кочина.

Дункан метнул на него сердитый взгляд.

— Пожалуйста! Не много ли для нее за один день? Но Кочина и бровью не повел.

— Это не займет много времени. Я вот о чем подумал. Вероятно, существует один способ, с помощью которого мы в конце концов сможем выследить мерзавца.

Все посмотрели на него.

Лицо Билли напряглось и приняло решительное выражение.

— Какой?

Кочина поставил стул напротив дивана и объяснил.

— Нет! — возмущенно воскликнул Дункан. — К черту! Я отказываюсь дать разрешение на то, чтобы Билли использовали как приманку. И это все!

— Инстинкт подсказывает мне, что он сделает новую попытку, — мрачно возразил Кочина, откинувшись на спинку и засовывая руки в карманы.

Дункан холодно посмотрел на него.

— Вы уже слышали. Я ясно сказал — к чер-ту.

— Пожалуйста, доктор Купер. Я знаю, это нелегко, но…

— Да перестаньте, черт возьми! — взорвался Дункан.

Просто невероятно! Да как они смеют! Они что, за дурака его считают? Он никогда не позволит, чтобы из Билли сделали какую-то морковку, которой заманивают кролика, особенно если этот кролик — псих, маньяк!

Неужели они не понимают? Билли Дон — его любовь, его жизнь, он должен ее защищать и беречь. И, если этот маньяк доберется до нее, у него ничего не останется, только одни воспоминания.

А одних воспоминаний ему мало.

Им придется пригласить кого-нибудь другого. Кто прошел тренировку для этого. Может быть, женщину-полицейского.

— Послушайте, доктор Купер, — сказал Кочина своим самым убедительным тоном, — неужели вы хотите, чтобы этот маньяк, который был здесь, в вашем доме, и который охотится на самого дорогого для…

Начав так, он допустил ошибку.

— Господи Иисусе! — завопил Дункан, вскакивая на ноги. — Вы что, не понимаете, чего вы от нее требуете?

Кочина устало посмотрел на него.

— К сожалению, понимаю, доктор Купер. А также, к сожалению, я отдаю себе отчет в том, с кем мы столкнулись. Нам нужна ваша помощь. Если бы у нас был выбор, мы бы не просили, поверьте мне.

— Можно и попросить, — язвительно заметил Дункан. — Но только вы уже получили ответ. — Кипя от негодования, он с размаху опустился на диван.

Но Кочина был известен тем, что никогда не отступал. Он продолжал смотреть на Дункана и, выждав паузу, спросил:

— Ну так как?

Дункан взял недопитый стакан и сделал глоток.

— Вы мерзавец, — спокойно произнес он. Но для Кочины это было как об стенку горох. Дункан внимательно изучал его лицо.

— Но почему она? Почему именно Билли? Тот тяжело вздохнул.

— Потому что, доктор Купер, мы знаем, что он охотится за ней.

Дункан допил стакан.

— Пусть он охотится за кем-нибудь еще.

— Мы будем охранять ее круглосуточно.

— И вы думаете, что от этого мы будем спать спокойнее? — невесело хохотнул Дункан.

Билли взяла его за руку.

— Док…

Повернувшись, он нежно коснулся ее лица.

— Билли, я не позволю им. Я не позволю им использовать тебя.

— Дорогой, пожалуйста, послушай, что он говорит! Если мы не поможем поймать его, он… он все равно придет опять. Понимаешь? Мы ДОЛЖНЫ помочь поймать его. Если не ради кого-то еще, то ради меня.

Ее глаза с отчаянием и мольбой глядели на него.

Слишком ошеломленный, чтобы опять спорить, он просто сидел, не говоря ни слова. Билли, даже находясь в таком состоянии, безошибочно выразила то, что ему не приходило в голову. Вероятно, он уже не может рассуждать здраво. Если бы он просто спокойно подумал, то наверняка бы уже сам все понял. И уже давно.

И он окаменел от этой мысли. Моя Билли. Моя чудная Билли. За ней будут следовать и охранять днем и ночью. Пока это чудовище снова не обнаружит себя. А когда-нибудь он снова появится. Должен появиться.

У него осталось незаконченное дело.

Незаконченное дело, которое зовут Билли Дон.

О, Господи!

Я этого не вынесу!

Но это должно быть сделано.

Тот же город, то же время

ВТОРЫМ ПЛАНОМ: МИСС КРОВЬ

Казалось, что лица жертв, приколотые к болванкам для париков, смеются над ним. Неудача! Провал!

Мисс Кровь, нервно расхаживая по комнате, рвал на себе волосы и кожа на голове уже горела огнем. Он тяжело дышал, в глазах застыли слезы отчаяния. Сорвалось! И как раз в тот момент, когда все складывалось так удачно; он уже держал ее, драгоценную добычу буквально вырвали у него из рук.

Он слышал взрывы смеха, а это было невыносимо. Пытаясь заглушить этот раздирающий смех, он захлопал в ладоши, но волны смеха то стихали, то вновь становились громче.

— Заткнитесь! Все заткнитесь! — не помня себя заорал он.

Он резко повернулся, и смех тут же прекратился. На него смотрели молчаливые лица его жертв.

Схватив нож и угрожающе вытянув его перед собой, он медленно подошел к стойке с париками.

— Вы смеетесь надо мной! — крикнул он фотографиям, приколотым к парикам. — Вам очень весело!

Тишина. Лица манекенщиц, такие красивые, что при взгляде на них возникало какое-то болезненное чувство, блестящие губы, приоткрытые в улыбке, переливающиеся волосы, — они безмолвно взирали на него.

— Кто из вас первый начал? — взвизгнул он. — Признавайтесь, мерзавки, кто поднял меня на смех?

Тишина.

— Отвечайте! — затопал он ногами. Мисс Кровь тяжело вздохнул.

— Ну, сладкие мои, вы не оставляете мне выбора. — Его губы медленно сложились в жестокую мрачную улыбку. — И вы все будете наказаны! Слышите? Тогда в следующий раз вы будете умнее и не посмеете так шутить со мной!

И, схватив первую болванку с париком, он с размаху вонзил в нее нож. Он кромсал и колол до тех пор, пока не изорвал в клочки бумажное лицо и синтетическая набивка и вата не разлетелись по всей комнате.

Затем, не останавливаясь, он схватил вторую болванку, потом — еще одну.

Когда он наконец остановился, ужас содеянного захлестнул его холодной липкой волной. Со стоном уронив нож, он попятился к двери.

— О, мои сладкие! Мои хорошие! — завыл он, с силой вцепившись себе в волосы и мечась по комнате. Затем бросился к безмолвным лицам и тяжело рухнул перед ними на колени.

— Посмотрите, что эта сука заставила меня сделать! — зарыдал он. — Какое горе для всех нас! Но я доберусь до нее! Вот увидите! Эта сучка еще узнает! И очень скоро!

Часть четвертая ПАРАД АЛЛЕ: ИГРА В ОТКРЫТУЮ Февраль — март 1990 года

59

Проехав по дуге подъездной дорожки, дорогой лимузин остановился перед новым небоскребом на Восточной 81-й улице, и Эдвина вышла как раз напротив входа. В дверях стоял швейцар, одетый подобно королевскому гвардейцу: блестящий шлем с ленточкой под подбородком и высокие лакированные сапоги выше колен.

— Проходите, мэм. — И „гвардеец" проводил ее к отдельному лифту в небольшом вестибюле. — Там только одна кнопка. Лифт доставит вас прямо наверх.

Дверь тут же неслышно закрылась. Это был новый скоростной лифт, и все же подъем занял целых полминуты: апартаменты находились на последнем 72-м этаже.

Лифт доставил ее прямо туда, где, улыбаясь, уже ждал Лео Флад.

— Привет! — радостно воскликнула Эдвина, выпорхнув из раскрывшейся двери. На ней была длинная норковая накидка, выкрашенная в радужные цвета. Ослепительно улыбнувшись, она „клюнула" его в губы.

Ответив тем же и продолжая улыбаться, он взял ее за руки.

— Вы — как видение!

Она распахнула накидку. Черное короткое без бретелек платье с просвечивающими сквозь материю радужными блестками красиво облегало ее фигуру. Ожерелье и серьги представляли собой связки стеклянных шариков неправильной формы — нарочито грубая имитация крупных рубинов, сапфиров и изумрудов. Блестящие черные чулки и туфли на высокой шпильке.

— Нра-авится? — рассмеявшись, она повернулась, как это делают манекенщицы на помосте.

— Нра-авится.

Она снова засмеялась и посмотрела на него. Он был одет просто — белая шелковая рубашка без воротника, широкие черные брюки и бархатные шлепанцы с монограммой. Через расстегнутую наполовину рубашку видна была гладкая мускулистая грудь.

— Вы тоже неплохо выглядите, — отметила она. Он провел ее в огромную гостиную на самом верху небоскреба.

— Добро пожаловать в мир моих фантазий.

И, когда она огляделась, от изумления у нее буквально открылся рот.

Так же, как и в его офисе, комната была высотой в два полных этажа, две стеклянные без швов стены создавали впечатление, что она парит в воздухе, и сейчас, в предзакатных сумерках, эффект усиливался еще больше.

Темнеющее, обступающее со всех сторон небо отражалось в огромной поверхности черного гранитного пола, на котором тоже, казалось, парили (потому что они были на прозрачных ножках) кожаные диваны, кресла и оттоманки; сумеречное мерцание сконцентрировалось и в коллекции произведений искусства бронзового века — мраморных голов со стертыми лицами, гладких чаш и стилизованных фигур, расставленных на встроенных в стены черных лакированных полках; таинственный полусвет исходил изнутри прозрачной, без перил, спиральной лестницы, уходившей вверх на всю высоту зала и ведущей на крышу; призрачное свечение окутывало двух гигантских бронзовых сфинксов на мраморных подиумах метровой высоты, казавшихся сгустками таинственного лунного света в пустыне; оно струилось по полированной стальной поверхности яйцеобразного вытяжного колпака, повисшего над переливающейся поверхностью чуть вогнутой глыбы черного гранита; исходило от стеклянных плоскостей столов и зеркального алюминиевого потолка; эти неуловимые светосумерки, пронизывая и наполняя воздух между шероховатыми бетонными стенами со вдавленными изображениями неких ископаемых фигур, превращали зал в фантастическую пещеру космического века, висящую в пространстве.

Многослойное стекло изолировало комнату от городского шума, и в ней царила неземная тишина, лишь откуда-то из глубины доносилась тихая японская музыка.

— У-у-у-у-х! — все, что могла произнести Эдвина.

— Позвольте, я отнесу вашу накидку.

— Мою на… Ах да, конечно. — Словно в полусне, она сняла ее, не в силах оторвать глаз от всего сразу.

— Я сейчас вернусь, — извинился он, беря накидку, — и мне надо кое-что проверить на кухне. Напитки и лед — вон там, угощайтесь. — И он указал на бетонную стойку во всю длину внутренней стены.

Она направилась к стойке, сопровождаемая эхом каблуков, отражающимся от зеркального гранитного пола. Подойдя к ней, Эдвина увидела, что в бетон вделаны две прозрачные раковины; нарочито неприкрытая подводка, змеясь, уходила в стену. Большая фарфоровая ваза династии Юань цвета морской волны служила емкостью для льда.

Тут же стояло французское шампанское в массивной хрустальной бутылке и открытая бутылка превосходной холодной водки.

Налив себе немного шампанского, она еще раз огляделась.

— Это — нечто, — обведя зал рукой, заявила она подошедшему Лео.

— Вам нравится? Я сам проектировал. В этом — одно из твоих преимуществ, когда строишь принадлежащее тебе здание. Это дает необходимую свободу, и тогда имеешь именно то, что хочешь.

— Вы владелец всего дома? — Она не понимала, почему, собственно, это так удивило ее, но все-таки удивило.

— Поскольку это жилой дом, то надо сказать, что всякий живущий здесь владеет его частью. Но строительство и финансирование — мое, а одна из моих компаний продала квартиры.

— И, естественно, самую лучшую вы оставили себе, — добавила Эдвина, лукаво блеснув глазами.

— Безусловно. — Рассмеявшись, хозяин дома пошел налить себе шампанского.

Она слегка улыбнулась.

— Скажите, Лео, существует ли такое дело, в котором бы вы не участвовали?

— Конечно, — сверкнул он белозубой улыбкой. — Все, что не дает прибыли. — Он поднял бокал и серьезно посмотрел на нее. — За самую красивую женщину в мире.

Она покраснела.

— За самого красивого лжеца в мире, — подняв свой бокал, она обвела им зал, — и за все, что делает это возможным.

— Аминь. Вот за это я с удовольствием выпью. Глядя друг другу в глаза, они пили шампанское. Эдвина поставила бокал.

— Можно мне все посмотреть? Здесь просто удивительно.

— Вы — мой гость, — и он сделал широкий жест рукой.

Она бродила по гостиной, любуясь предметами искусства и великолепным сочетанием ультрасовременной и антикварной мебели. Затем, запрокинув голову, посмотрела на уходящую ввысь спиральную прозрачную лестницу.

— А что наверху?

— Сад со скульптурами. Мы поднимемся туда после ужина.

Они ели в гостиной, небрежно расставив приборы на длинном кожаном диване. Тарелки и блюда были китайские — тонкий старинный фарфор, покрытый изумительной глазурью. Он угощал ее японским рыбным блюдом суши, которое приготовил сам. Запивали французским вином.

— Да, кстати, — мимоходом заметила она, подхватывая палочками очередной кусок, — не ругайтесь, но я передала в дар демонстрационному дому с Саутгемптоне двадцать тысяч долларов. — И она с удовольствием принялась за огромного моллюска.

— Двадцать тысяч, вы сказали? Кивнув, она проглотила кусочек.

— Не волнуйтесь, они из статьи для связей с общественностью, все это не подлежит обложению налогом.

— Да, но… демонстрационный дом декораторов? Я думал, мы торгуем одеждой.

— Да, торгуем, — подтвердила Эдвина с довольным видом, — но в день открытия они планируют специальное шоу модной одежды. Знаю, до этого еще далеко, но как только я узнала, то тут же ухватилась за эту возможность. И двадцать тысяч открыли дорогу. Просто невероятно, что могут сделать деньги, все эти прекрасные, изумительные доллары.

— Когда планируется шоу?

— В том-то и вся прелесть! В конце мая, на уик-энд в День памяти, представляете?

— Вы шутите! — Он просто не мог поверить.

— Я не шучу. Буквально накануне нашей основной официальной презентации. Получается прекрасная связка. Но вы еще не знаете главного.

— Как, есть еще что-то?

— И много. Приготовьтесь. Это полный кайф. — И, чтобы усилить эффект, она выдержала паузу.

— Так что же?

— Председателем комитета демонстрационного дома является Анук де Рискаль! — сообщила она проникновенным голосом.

— Да как же вам удалось добиться ее согласия на показ ваших моделей? Учитывая вашу взаимную любовь, я бы сказал, что она должна драться, как…

Эдвина победно улыбнулась.

— Она не могла, потому что она этого просто не знает, по крайней мере — пока. Анук уехала на две недели.

— А вы как раз и воспользовались этим? Вступив в переговоры с другими членами комитета? Так?

— Ну, я намекнула…

— Что передали в дар деньги?

— Правильно. И в благодарность они тут же проголосовали. Не дожидаясь возвращения Анук!

— Представляю, что с ней будет, когда она узнает об этом! — засмеялся он, а затем восхищенно произнес: — Знаете, вы никогда не перестанете удивлять меня. Не понимаю, как вам это удается. Рекламу, которую мы получим благодаря такому событию, невозможно купить и за сумму в десять раз большую, чем та, которую вы дали.

— Подождите. Есть еще кое-что покруче, во всяком случае для меня. Во-первых, самому Антонио де Рискалю придется представлять мою коллекцию. Он заранее согласился на это очень, очень давно.

— Не разыгрывайте меня! — Теперь он слушал с открытым ртом.

— Конечно, это случилось еще до того, как он узнал, что это будет моя коллекция. И попомните мои слова: в данном случае — а это благотворительная акция — он не посмеет отказаться. А во-вторых, Анук, хотя она сама пока этого не знает, как председатель должна будет надеть модель, лично созданную самим автором представляемой коллекции, иными словами — мою! И она тоже не сможет отказаться. Такова традиция!

Лео хохотал во все горло.

— Нет, Эдс, вы что-то особенное!

— О, я стараюсь, стараюсь, — скромничала Эдвина, но по лицу ее было видно, что ей очень приятно.

— И вам это удалось. — Продолжая смеяться, он подцепил своими палочками очередной деликатес и поднес ей ко рту. — Съешьте, а то забудете.

Она покорно открыла рот и принялась медленно жевать.

— Вам нравится?

— Больше чем нравится.

— Прекрасно, — улыбнулся он, — я приготовил это специально для вас.

— Сами? — Она недоверчиво покосилась на Лео. — Или соврали, а на самом деле заказали?

— Это было сделано моими собственными талантливыми руками.

Положив палочки, она выбирала, что бы еще съесть. Затем улыбнулась.

— Знаете, когда-нибудь кому-то очень повезет — вы будете прекрасным мужем.

Что-то мелькнуло в его глазах, и изменившимся голосом он спросил:

— Ей повезет или мне?

— Ну конечно, ей. Совершенно определенно, — тут же ответила Эдвина.

Он в упор смотрел на нее.

— Значит, вы действительно считаете, что вам повезло? — тихо произнес он.

В этот момент она протягивала руку, чтобы взять кусочек морского ежа.

— Я… наверное, я не поняла. — Она перестала смеяться, сразу став серьезной.

— Эдс, выходите за меня замуж, — тихо вымолвил он. — Пусть нам обоим повезет.

У нее дрогнула рука, и зажатый палочками кусок упал в тарелку.

— Пожалуйста, не шутите так больше! — сердито прошептала она.

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

— Я не шучу.

— Лео… — Она откашлялась и положила палочки. — Вы мне действительно нравитесь. Вы мне правда очень нравитесь. И вы знаете это. Но… я вас почти не знаю. Все, что связано с вами… окутано тайной.

Он пожал плечами.

— Собственно, и знать-то почти нечего.

Она улыбнулась.

— Наоборот. Я уверена, существует немало тайн.

— Означает ли это, что вы отказываете?

Эдвина нахмурилась, но выдержала его взгляд.

— Нет, не означает. И я не хочу портить такой романтический вечер. Но мне кажется, сейчас еще слишком рано, чтобы предпринять такой серьезный шаг.

Когда-то я слишком поспешно вышла замуж. Если я снова решусь, то хочу, чтобы это было навсегда.

— Я люблю вас, — прошептал он. — И моя любовь — навсегда.

Она вдруг почувствовала, что ей необходима какая-то встряска. Слишком много всего, и слишком быстро. Ей надо подумать.

— Давайте поднимемся наверх, и вы мне покажете ваш сад со скульптурами.

— Хорошо. Только я принесу накидку, на такой высоте вам будет холодно. И туфли лучше снять, можно поскользнуться на ступеньках.

Она кивнула и сняла туфли.

Прозрачная лестница оказалась не только опасной, по ней было просто страшно подниматься, а наверху было не просто зябко, там было леденяще холодно. Сильный ветер буквально рвал одежду.

Она плотнее закуталась в накидку.

Огромный сад занимал всю крышу. Пол покрывал толстый слой гладких камешков, и повсюду стояли скульптуры.

Произведения известных скульпторов — среди них такие, как Роден и Генри Мур, каждое с индивидуальной подсветкой, и они тоже таинственно „парили" в окружающем темном воздухе. А за всем этим, обрамленные кольцами света вокруг мостов над Ист-Ривер, бархатную темноту ночи прорезали сверкающие башни Манхэттена.

— Как прекрасно, Лео! Боже мой, у вас целый музей! А какой вид! О Боже!

И вдруг она со всей силой схватила его за руку.

— Что случилось?

Они стояли около края крыши, и только сейчас она заметила, что нет ни стенки, ни перил. Не было ничего! Крыша просто обрывалась вниз.

— Лео… — Она чувствовала слабость.

— Если вы приглядитесь, то заметите, что есть ограда.

Она посмотрела. Да, действительно, ограда. Доходящая до пояса стенка прозрачного стекла создавала впечатление полного отсутствия какого-либо ограждения.

— Не волнуйтесь. Это надежно. Здесь специально укрепленное стекло, видите? — Он потряс его, и стекло почти не дрогнуло.

Эдвина наклонилась вперед, но тотчас же закружилась голова, и она резко отпрянула назад. Он поддержал ее.

— Вам плохо? — в голосе послышалось неподдельное беспокойство.

Обхватив его за шею, она прошептала:

— Меня тошнит! Не переношу высоту!

Но он словно не слышал. Не отрываясь, он смотрел на город.

— Эдс, взгляните на огни! — Он указал рукой на дома, сиявшие вокруг драгоценной россыпью. — Вы знаете, что это такое?

— Да. — И она спрятала лицо у него на груди. Она не хотела смотреть, не могла.

— Это Манхэттен, Эдс! Центр Вселенной!

Она кивнула.

— Будьте со мной, Эдс, и все это станет вашим. Несмотря на головокружение, она открыла глаза и посмотрела на него.

— Вы соблазняете меня, как дьявол!

Он запрокинул голову и захохотал.

— Мы… теперь мы можем спуститься? Здесь ужасно холодно.

— Конечно. Я сразу не понял, что вы боитесь высоты. — Лео обнял и нежно поцеловал ее.

Она перестала ощущать холод, ледяной ветер вдруг стал восхитительно теплым.

— Лео, сейчас время для любви! — сказала она хрипло. — Давайте вернемся и насладимся жизнью!

Он медленно отстранился и покачал головой.

— Нет, не сейчас. Я убежден, что секс должен быть после брака.

60

— Вот сучки! — взвизгнула Анук де Рискаль и в ярости швырнула „Вименс веар дейли" через всю столовую. — Неблагодарные, ничтожные, мерзкие сучки! Самый подлый удар в спину! И я узнаю об этом из газеты! Ничего мне не сказали! Какое оскорбление, Антонио! Знают, что я председатель комитета демонстрационного дома, и проголосовали за моей спиной!

— Успокойся, дорогая, что сделано, то сделано, — утешал ее Антонио, отхлебывая кофе и одновременно просматривая биржевые колонки в „Уолл-стрит джорнэл". — Если бы ты не поехала в Швейцарию на эти гормональные инъекции, то могла бы сказать свое слово. И вообще, не стоит так распаляться из-за этого…

— Не стоит?.. — Анук чуть не задохнулась и, наклонившись, посмотрела на него огромными, потемневшими от гнева глазами. — Да они просто унизили нас! Они унизили ТЕБЯ! Мы не только потеряли сотни тысяч на этой бесплатной рекламе… — тут она с такой силой ударила по столу, что даже подпрыгнули приборы, — но подумай о престиже! Я даже не представляю, как после этого смогу смотреть людям в лицо, просто не представляю!

— Сможешь, Анук, и прекрасно это знаешь. Тебя не так-то легко сломить.

— Позволь напомнить, душа моя, что демонстрационный дом в Саутгемптоне это не какой-нибудь пустячок. — Анук буквально дымилась. — Подумать только! Эти тупицы из комитета предпочли не тебя для показа моделей на вечернем открытии. И кого? Эту размалеванную обезьяну Эдвину! Нет, это последняя, самая последняя капля! — Она откинулась на спинку стула, лицо ее пылало. — Я серьезно думаю о том, чтобы отказаться от председательства, но сначала я сверну этим дохлякам шеи!

— А потом будешь изнывать в какой-нибудь захудалой тюрьме вместе с лесбиянками? — И Антонио рассмеялся. — Да уж, неземное наслаждение!

— Сейчас не до шуток! — Анук забарабанила по столу красными ногтями. — Вот что, Антонио, я не пойду на открытие, и ты тоже. Мы откажемся. Да! Да я просто прикажу всем бойкотировать его!

— Боюсь, дорогая, они тебя не послушают. Ты прекрасно знаешь, что открытие демонстрационного дома — это всегда событие в начале саутгемптонского сезона. И потом, даже мы не можем отказаться. Каждая женщина, которая там будет, каждый год покупает у меня туалетов на десятки тысяч долларов, и, так же как и я, ты понимаешь, что мы не можем позволить себе сделать их своими врагами.

— Можно подумать, что они — наши друзья! — огрызнулась Анук.

— Повторяю, Антонио, мы никогда не сможем пережить это. И будь уверен: эти ведьмы из комитета поступили так намеренно, чтобы опозорить и оскорбить нас.

— Намеренно или нет, но дело сделано, — произнес он примирительно, — и теперь это прошлое. В любом случае я не обладаю монополией на проведение демонстрации моделей на благотворительных мероприятиях. И потом, как знать? Может быть, у Эдвины действительно есть талант?

— Эдвина! Ха! — И Анук язвительно усмехнулась. Антонио пожал плечами.

— Ты должна признать, что, видимо, она что-то делает правильно. Может быть, мы ошиблись, когда дали должность Рубио не ей, а Класу?

Глаза Анук превратились в щелки.

— А кто, спрашивается, виноват? — прошипела она.

— Разве меня Дорис Баклин застукала с голой жопой?

Густо покраснев, Антонио тут же снова уткнулся в газету.

Анук взяла серебряный кофейник и налила себе кофе. Рука у нее дрожала.

— Может, мисс Э. Дж. Робинсон на этот раз и сравняла счет, — выдавила она, грохнув кофейником по столу, — но очень скоро ей придется понять, что какой бы талантливой, по ее мнению, она ни была, но в этом городе было, есть и всегда будет место только для одного Антонио де Рискаля.

Положив газету, Антонио улыбнулся.

— Ты всегда была моим самым верным сторонником, Анук, — нежно сказал он.

Но, словно не слыша его, она продолжала:

— Если бы они выбрали, скажем, Адольфо, или Полин Трижер, или Оскара де ла Ренту, еще куда ни шло, но Эдвину! Антонио, мне так плохо. Мне просто ужасно. Да к тому же она, вероятно, всему научилась у тебя. Это задевает меня больше всего. Нет, Антонио, я непреклонна. Мы не пойдем на открытие, — и с этими словами она отхлебнула кофе.

Появившийся в дверях Банстед деликатно откашлялся.

— Извините, мадам, — мрачно начал он, сосредоточенно глядя в пространство.

Метнув на него сердитый взгляд, она нервно схватила чашку.

— В чем дело, Банстед?

— Звонит мистер Лео Флад, мадам.

Не донеся чашку до рта, Анук так и застыла, не веря своим ушам. Лео Флад? Тот самый Лео Флад, который оказывает поддержку Эдвине? Какое беспардонное нахальство! А она — просто шлюха отъявленная!

Быстро оправившись от внезапного ступора, она вскочила на ноги и рванула трубку. И вдруг ее перекошенное от ярости лицо чудесным образом разгладилось.

— Лео! Chéri! — заворковала она. — Как прелестно, что вы звоните. Чем обязана такой чести?.. Я — руковожу открытием?! Но я думала, что, конечно, вы или Эдвина… Ну что вы, никакого конфликта интересов! Модели Антонио и Эдвины предназначены для совершенно разных групп людей!.. Понимаю… О, что вы, с огромным удовольствием, дорогой! Сочту за честь!.. Конечно! Антонио представляет ее коллекцию? Он будет в восторге! Послушайте, дорогой мой! Обещаю надеть свое самое простое… Ч-ч-что? Должна надеть одно из ее?.. Д-д-да… да, понимаю. Ну, конечно, вы правы, руководитель открытия должен… задавать тон показу, — последние слова она произнесла каким-то дрогнувшим голосом. — Нет, дорогой, совсем не расстроена… да, да, Лео… Чао. — Грохнув трубкой, она так и стояла рядом с телефоном, потрясая кулаками.

Антонио встревожился. Казалось, ее вот-вот хватит апоплексический удар, с губ ее срывалось нечто, похожее на „Р-р-р…"

— Насколько я понимаю, мы все-таки идем на открытие, — отметил он как можно спокойнее.

— О, дорогой! — простонала Анук, колотя себя по лбу кулаками. — Ну что мне делать?

— Дорогая, ну сейчас-то в чем дело?

— Мало всего, так на рану еще посыпали солью! Антонио, Антонио! — взвыла Анук. — Я должна надеть одну из моделей этой сучки! Нет, Антонио, я умру!

— Тогда откажись.

— Отказаться?! Антонио, ты с ума сошел? Ты же знаешь, что я не могу. Каждый год Лео Флад дает на благотворительные акции миллионы долларов. И я сижу в этих комитетах. И я должна просить его о передаче денег. Ох, Антонио! Я умру! Я просто умру!

61

Закон подлости гласит: если что-то может случиться, то это случится. Так и вышло. Да еще в пиковую масть.

В ночь на 14 апреля лопнули трубы на втором этаже саутгемптонского демонстрационного дома, и потолок в комнате, которую отделывала Лидия Клоссен-Зем, покоробился, не говоря о том, какой вред вода нанесла стенам. Синяя краска, положенная за три дня до этого, вспучилась пузырями и облезала клочьями.

Краску клали не в два слоя. На стены было нанесено восемь различных слоев специально смешанных оттенков, причем каждый нанесенный слой потом тщательно отшкуривался перед нанесением последующего.

Эта работа заняла три недели.

И вот все пошло прахом.

— Теперь придется заставить рабочих все содрать и переделать заново, с самого начала! — жаловалась Лидия. — Это конец! Последняя капля!

— Успокойся, дорогая, — утешала ее Анук, заехавшая посмотреть и оценить убытки; в руке у нее был радиотелефон. — Воду уже отключили, и завтра придут слесари и примутся за работу.

— Но от этого же краска на стенах не удержится! — выла Лидия.

Тут Анук повернула голову и нахмурилась. Из холла послышались раздраженные, переходящие на крик, голоса.

— Ваши люди сделали черт знает что из дверного проема! — надрывался голос. — Посмотрите на эти занозы! Хоть в обморок падай!

— Прекратите! — отвечал другой.

— Да вас убить мало! Я задушу вас собственными руками!

Анук вздохнула и похлопала Лидию по плечу.

— Ох, дорогая, атмосфера накаляется, извини, я отойду на минутку. Если я сейчас не вмешаюсь, наши милые дизайнеры перебьют друг друга карнизами.

Не успела Анук выйти, как вошла Бу Бу Липпинкотт. Она скорчила гримасу, поскольку именно в этот момент заработала пила и начали распиливать мрамор. Действительно можно было с ума сойти. Внутри и снаружи дом, подобно муравейнику, был буквально наводнен рабочими, и они, как трудолюбивые муравьи, находились в непрестанном движении. Пронзительное жужжание шлифовальных машинок, от которого лопались барабанные перепонки, визг пил и тяжелое уханье молотков действовали на нервы. Это было даже хуже, чем удушливые, вызывающие тошноту запахи растворителей и масляных красок.

— Никогда в жизни! — сквозь зубы процедила Лидия. — Терпение мое кончилось! Бу Бу, если кто-нибудь когда-нибудь скажет „демонстрационный дом дизайнеров", я побегу, как от чумы! — и вне себя плюхнулась на закрытый пленкой стул в стиле Регентства. — К чертям собачьим!

— И я за тобой! С меня тоже хватит. Кому нужна эта пытка? Только не мне. — Бу Бу придвинула стул и села рядом.

— Сейчас же поставь стул туда, где взяла! — завопила Лидия и трясущимся пальцем показала на другую сторону камина.

— Я поставлю, — спокойно ответила Бу Бу, — но сначала мне надо встать. Нет, положительно, меня хотят добить!

— Черт подери! — вскочила Лидия. — Ты что, не слышишь?

— Уймись, что ты на меня набросилась? Не я же устроила потоп.

— Сейчас же поставь стул на место! Это моя комната. Иди в свою и двигай там, что хочешь!

Бу Бу выразительно посмотрела на нее. Затем, не говоря ни слова встала и пихнула стул на прежнее место.

— На пять сантиметров правее! — крикнула Лидия, уперев руки в бока.

Сдержавшись, Бу Бу пододвинула стул и, не поворачиваясь, с достоинством вышла.

Через минуту с наружной стороны окна в спустившейся сверху люльке появился маляр. Он просунул голову и, увидев Лидию, помахал ей.

— Эй, красотка! Давай встретимся? — и, послав смачный воздушный поцелуй, неприлично заработал языком.

Вне себя от ярости, Лидия подошла к окну и со стуком захлопнула его.

Быстро убрав голову, маляр ловко нарисовал на пыльной стороне стекла большой член с мошонкой и поехал вниз.

Вдруг за другим окном раздался пронзительный крик.

— Я ухожу! — орал рабочий. — Вы, леди, просто ненормальная! Если не нравится, делайте сами!

— Мерзавец! — вторил ему женский голос. — Вор! Лидия скрипнула зубами. Напряженная атмосфера — а в доме работало тридцать пять дизайнеров и каждый со своей бригадой — заставляла выплескиваться наружу все, что люди в себе обычно сдерживают.

Никогда.

Никогда в жизни.

Если кто-то хоть шепотом произнесет слова „демонстрационный дом", она скажет, куда ему надо идти.

Закон подлости гласит: если что-то может случиться, то это случится.

Так и вышло.

Да еще в пиковую масть.

Эдвина жила под давлением, как в скороварке.

За все в фирме в конечном итоге отвечала она: от эскизов для каждой модели, которая, в свою очередь, должна соответствовать общей концепции комбинаторности — таков „образ" фирмы „Эдвина Джи", — до выполненного образца модели, передаваемой по контракту изготовителям. Контроль качества, маркетинг, цены, рекламирование и гарантия магазинам на своевременное поступление продукции — со всем этим должна была справляться только она.

Выработка стратегии продажи, организация рекламных кампаний, финансовое планирование, бюджет — тоже лежали на ней.

Часто, когда Эдвина совершала поездки в разные концы страны для продвижения будущей коллекции и организации показа моделей, ей приходилось садиться на утренний рейс, затем проводить встречу и возвращаться ночным.

Она разрывалась между завтраками с издателями журналов мод и переговорами с управляющими универмагов, чтобы добиться необходимых заказов, но самым трудным было пробить контракты на установку в универмагах бутиков „Эдвина Джи", такие встречи превращались в настоящие схватки. Конкуренция и битва в мире моды за пространство на прилавках магазинов шли не на жизнь, а на смерть.

И как это ни удивительно, но самым ударным козырем в этой игре оказался новый, неординарный подход „Эдвины Джи" к делу. Ее хитроумная идея „быстрой моды" с доступной всем компьютеризированной регистрацией продажи каждой вещи и постоянно меняющимися цифрами, как правило, являлась решающим фактором для заключения сделки.

Все началось с крупнейшей компании „Маси", которая всегда была лидером в новых маркетинговых концепциях. Компания купила самый первый бутик для своего основного магазина на Манхэттене и заказала еще по одному для всех филиалов.

И именно „Маси" на следующий день после проведения показа в саутгемптонском демонстрационном доме должна будет официально представить коллекцию „Эдвины Джи" на гала-презентации в своем магазине. Такая политика была абсолютно в духе этой компании: иными словами, их презентация коллекции Эдвины станет событием в жизни Нью-Йорка.

Эдвина одновременно и ждала этого уик-энда в конце мая и боялась. Но благодаря „Маси" дела пошли легче. Другие магазины, прикинув, что, если „Маси" уделяет такое внимание Эдвине, значит, у нее есть все шансы добиться успеха, назначали предоплату и заказывали бутики и для себя.

Итак, медленно, но верно начала сформировываться сеть реализации „Эдвины Джи". В ее офисе целую стену занимала огромная карта Соединенных Штатов, где Эдвина отмечала местоположение бутиков. Всякий раз, получая заказ, она втыкала около соответствующего города булавку с цветной головкой, и со временем карта стала выглядеть очень весело — словно по ней рассыпано цветное конфетти. Сеть магазинов каждой фирмы имела свой цвет.

Золотые булавки — „Маси".

Красные — „Нейман-Маркус".

Зеленые — „Шеклбери-Принс".

Желтые — „Блумингдейлс".

Серебряные — „Нордстрем".

Синие — „Маршалл Филд".

Но всегда были проблемы.

Например, шовинизм.

Несмотря на растущее число женщин, владеющих или контролирующих уже многие фирмы одежды, магазины, продающие их продукцию, в основном все еще являлись суверенной территорией управляющих-мужчин, прочно держащих оборону. Женщины же, особенно привлекательные, что было просто непростительно, неизменно представляли собой объект охоты. И Эдвина постоянно сталкивалась с подобными пассами, но все искусство состояло в том, чтобы отбиться и в то же время не потерять потенциальных заказчиков.

Скоро она могла дать вполне квалифицированную консультацию, рекомендации настоящего специалиста, как отказать и вместе с тем в процессе отказа не ущемить мужского достоинства партнера по сделке.

Но это как раз была самая несущественная проблема.

Приоритеты составляли готовая продукция и распределение. Некачественное изготовление, пожар на складе, забастовка — эти проблемы сыпались на нее со всех сторон и казались почти непреодолимыми.

Но тем не менее ей как-то удавалось справляться и с ними.

Она настаивала на переделке бракованных изделий за счет изготовителя, и причем „немедленно, быстро, или же я подам на вас иск, да такой, что вам яйца открутят".

Вещи, пострадавшие при пожаре на складе, необходимо было заменить, и очень быстро, и до получения страховки расходы несла Эдвина.

Забастовка вынудила ее искать другой способ транспортировки, и бутики, а также ассортимент прилагаемой одежды были переправлены более дорогостоящим путем — самолетом.

Иногда ей казалось, что вся ее жизнь состоит только из поисков решения проблем, но свои личные проблемы она решить не могла.

Страдала ее личная жизнь. На нее просто не было времени.

Работа. Все силы и энергия уходили только на работу, работу, работу.

Уже скоро, утешала она себя, наступит время, когда „Эдвина Джи" встанет на ноги, и тогда я смогу начать нормальную жизнь.

Нормальная жизнь — это понятие стало журавлем в небе.

Скоро. Это слово стало неизменным.

Однажды вечером, придя с работы так поздно, что Аллилуйя уже спала, Эдвина приняла решение и на следующее утро за завтраком она поделилась своей идеей.

— Ал, дорогая, как ты относишься к Гавайским островам?

— Ты имеешь в виду Гонолулу, пляжи, солнце и катание на доске, как в песне „Гавайи-Пять-О"? Это?

Эдвина улыбнулась.

— Это единственное, что я слышала. Ну так как? А если мы поедем туда отдохнуть?

— Ох, мама, забудь. Это все мечты.

— Да нет же, я серьезно.

— Ну, тогда подожди и скажи, когда придет время. О'кей?

Эдвина кивнула. Неужели ее дочь знает что-то, чего не знает она? Или же это настолько нереально, что понимает даже тринадцатилетняя девочка?

Но одно она знает точно: она должна начать вести нормальную, более размеренную жизнь, и чем раньше, тем лучше.

Постоянная работа и отсутствие развлечений превращают тебя в скучную стареющую тетку, вынуждена была признать она с горечью.

Внутренне она вздохнула. И больше всего это относилось к ее сексуальной жизни, вернее, к той ничтожно малой части жизни, которую она выделяла для этого.

Секс для нее был связан с Р.Л. Раз в две недели она правдами и неправдами урезала свое рабочее расписание, чтобы они могли быстро пообедать где-то и потискаться в постели. Р.Л. был прекрасным любовником, и то время, что они не виделись, заставляло ныть ее сердце.

В остальные дни ей удавалось иногда видеться с Лео Фладом. Это всегда было прекрасно, Лео — джентльмен до мозга костей, но он никогда не делал попыток физического сближения, чего она так жаждала.

При каждой встрече Лео неизменно поднимал вопрос о браке. „Я все еще жду, когда вы скажете „да", повторял он.

На самом же деле она просто не могла принять решение, но сознавала, что рано или поздно ей придется это сделать. Ее метание между Р.Л. и Лео Фладом не может продолжаться вечно. Из двух полужизней нельзя сложить одну.

Но кто? Лео? Или Р.Л.?

Она не знала.

62

— Прошло уже почти три месяца, босс, — напомнила Кармен Толедо. — И ни одно из подразделений наблюдения ничего не сообщило. Ты думаешь, ему известно, что мы охраняем ее? — И она скосила на Кочину свои темные, отливающие маслянистым блеском глаза.

Он промычал что-то и пожал плечами.

— Будь я проклят, если хоть что-то понимаю. Наши люди хорошо замаскированы. — Он взял из бумажного пакета толстый сэндвич с салатом и откусил огромный кусок. — Некоторые чуют полицейских за версту, — проговорил он с набитым ртом, подхватывая языком ломтики кислой капусты.

— Да, но как он может это знать? Несколько наших сотрудников дежурят в клинике под видом пациентов. Женщина-полицейский постоянно находится в соседнем доме как служанка, и еще один наш человек возит Билли Дон в ее автомобиле. Мы же пользуемся только „продуктовыми" и „техническими" фургонами или машинами без опознавательных знаков.

— Я уже сказал, может, он чувствует. — Кочина проглотил еще один кусок и открыл банку с содовой.

Он предложил ей вторую, но Кармен отказалась. — Ты уже говорила с ними?

— Да, с Билли Дон. С доктором не удалось, он был занят.

— И как она?

— Нормально. Она храбрая, но напугана до потери сознания. Она очень хочет, чтобы эта жуть поскорее кончилась.

Он невесело усмехнулся.

— И не только она. — Откусив еще кусок, он вытер рот рукой и выглянул из-за затемненного окна патрульного фургона. На улице вокруг клиники все выглядело, как обычно, около дома — тоже.

— Босс?

Он вопросительно взглянул на нее.

— А что, если он не объявится в ближайшее время? Что, если он выждет до тех пор, пока мы не перестанем охранять ее?

— Мы будем охранять ее, — прорычал Кочина, — я дал слово.

— Да, конечно, но ты слышал, что вчера сказал шеф. Три смены по шесть человек стоят налогоплательщикам огромных денег. Ты же знаешь, как он к этому относится.

Кочина отхлебнул из банки.

— Не беспокойся. Шефу так достается от своего начальства за этого типа, что он и бабушку родную поставит на дежурство, если сочтет нужным. А если потребуется, я буду охранять девушку в свое личное свободное время. Мне положено два с половиной месяца отпуска.

Кармен неожиданно улыбнулась.

— А у меня как раз тоже будет три недели. — В этот момент ожила рация. Она нажала кнопку, послушала и повернулась к Кочине. — Это Стью, босс. Он говорит, что скоро они выйдут из дома и поедут завтракать в ресторан „Шербур" на 57-й.

Он крякнул.

— Хорошо, скажи, чтобы Розенталь с Джефферсоном подняли свои задницы. Я хочу, чтобы они были в ресторане раньше, чем туда приедут доктор и девушка.

— О'кей, босс, — наклонилась она к микрофону.

— И пусть не халтурят, — проворчал он, откусывая еще кусок сэндвича, — я не могу допустить никаких фокусов.

— А ты уверен, что они все еще охраняют нас? — спрашивала Билли, уже сидя в ресторане. — Я никого не видела.

— Потому что это замаскированные полицейские, — Дункан слегка улыбнулся. — Мы и не должны их видеть. Но они где-то рядом.

— Наверное, ты прав. У меня просто сдают нервы. Когда я выхожу, то начинаю волноваться, а внутри все дрожит. — Она замолчала, потому что подошел официант. Взяв бокал с вином, быстро сделала глоток.

Дункан взял ее за руку.

— Слушай, ну нельзя же все время быть на нервах, — сказал он ласково. — Поверь, они постоянно охраняют тебя. Но главное, постарайся забыть все, что случилось.

— Но как я могу после того, что он сделал с Оби и Эрминой?. — Она готова была расплакаться. — Док, он уже дважды проникал туда, где я живу, и на этот раз — Эрмина! Сначала — квартира, где мы жили с Оби, теперь — твой дом!

— Наш дом, — мягко поправил он. Девушка рассеянно кивнула.

— Я чувствую, что за мной охотятся, док! Даже спустя столько времени. Если ему удалось проникнуть дважды…

— Больше не удастся!

Билли вымученно улыбнулась.

— Интересно, выдержу ли я, если он проберется снова?

В этот момент к столику подошел официант с телефоном в руке.

— Просят мисс Билли Дон.

Дункан удивленно посмотрел на нее.

— Должно быть, это Олимпия. Только она знает, где мы. — Через силу улыбнувшись официанту, она сказала: — Спасибо, я поговорю, — и подождала, пока он включит аппарат во вделанную в стол розетку.

— Да? — Билли нахмурилась. — Алло! Алло! — Она посмотрела на Дункана. — Алло! — повторила она уже громче. — Вы меня слышите?

И вдруг она услышала шепот, прозвучавший, словно гром.

— Я знаю, что тебя охраняют, моя сладкая, и мне надо потерпеть! Но ведь они не могут охранять вечно, не так ли? А пока ухаживай за своими волосами! И не смей отрезать их! Они мои!

— О-откуда вы знаете, где я? — прошептала Билли.

— Я все время знаю, где ты! Запомни: ты можешь убежать, ты можешь спрятаться, но я все равно буду там! Я все равно буду знать!

И связь тут же разъединилась. Трубка выпала у нее из рук. Лицо стало пепельного цвета.

— Билли? Билли! Что случилось? — Дункан наклонился к ней через стол.

— Это был он! — прошептала она, впиваясь ему в руку. — Он! О Боже мой, док! Док, мне страшно! Он ждет, пока меня перестанут охранять. Док, что мне делать?

63

Эдвина обвела взглядом свой офис. Вдоль стен стояли стойки с одеждой, их было столько, что часть пришлось придвинуть даже к окну. Для всех собравшихся едва хватало места.

Она сидела на диване, справа от нее — Лео Флад, слева — Р.Л. Шеклбери. Впервые в жизни ему удалось уговорить Эдвину позволить ему посмотреть коллекцию. На стульях напротив расположились Джек Петроун из рекламного агентства и ее пресс-агент Уильям Питерс. За ширмой в углу переодевалась Билли Дон, ей помогала костюмерша. Позади Эдвины с ручкой и блокнотом стояла Лиз.

По знаку Эдвины она включила портативный магнитофон, и загремела аранжированная специально для показа мелодия босановы. Из-за экрана вышла Билли Дон, и все взгляды устремились на нее. На ней было очень короткое черное платье, декорированное большими аппликациями в форме глянцевых красных сердец, черные колготки в мелкий красный горошек и черные туфли; туалет дополняли красные перчатки и пластмассовые серьги-сердечки. В руке — красная, блестящая, также в форме сердца, табличка, прикрепленная к палочке, как леденец. Грациозно пройдя между стульями и диваном, она дважды повернулась, демонстрируя модель со всех сторон, и затем направилась обратно к экрану.

— Вырубите музыку, — резко распорядилась Эдвина. Лиз выключила магнитофон, и Билли остановилась, ожидая дальнейших указаний.

— В чем дело? — поднял брови Джек Петроун.

— Даже я говорю, что модель потрясающая, — заявила Эдвина, — а Билли Дон не просто манекенщица, она — динамит. На ней все выглядит великолепно. Она может завернуться в туалетную бумагу, и женщины помчатся в магазин за рулонами. То же относится и к остальным находящимся здесь моделям.

— Но? — продолжил Джек.

— Но такие, как Билли Дон, созданы, чтобы демонстрировать высокую моду. Неужели вы не видите? В моделях Живенши и Оскара де ла Ренты они будут чувствовать себя так же непринужденно, как и в моделях Эдвины Джи.

— Да, конечно, — нахмурился Джек, — но я пока не понимаю, к чему вы клоните.

— Я хочу сказать следующее. Моя одежда выходит за традиционные возрастные барьеры. Эти вещи может носить и поколение подростков „новой волны", и их матери.

— Верно, — кивнул Джек. — Именно это мне всегда и нравилось.

— Тогда почему, — спокойно продолжала Эдвина, наклоняясь к нему, — мы не приглашаем манекенщиц, в которых сегодняшняя молодежь увидит сходство с собой? Безусловно, масса женщин хотят выглядеть, как Билли Дон, но молодежь из Ист-Вилледж — наверняка нет.

— Молодежь из Ист-Вилледж? — откашлялся Лео Флад. — С каких это пор они покупают дорогую одежду?

— Они, может, и не покупают, — со знанием дела начала объяснять Эдвина, — но их обеспеченные ровесники, принадлежащие к среднему классу, покупают. Вспомните всех этих подростков, которые еще так недавно подражали Мадонне, надевая побрякушки, рваные кружева и тому подобное.

— И что же? — осторожно поинтересовался Лео.

— Забывая о них, мы игнорируем целый пласт потребителей, имеющих возможность тратить деньги на свои прихоти. Нравится вам это или нет, ребята, но они — поколение нашего видеовека. Одному Богу известно, откуда у них деньги, но имеете ли вы хоть какое-нибудь представление о том, сколько тратят современные тинэйджеры? Посмотрите, чем благодаря им, стал „Рибок". Да, и еще вот что. Вспомните тех, кто были малышами, когда впервые появилось массовое телевидение. Что я хочу сказать? Сегодня они стали или становятся взрослыми, которые покупают! Имеют наличные и кредитные карточки. Давайте поговорим об открывающихся возможностях, ведь мы же ничего не знаем! Во всяком случае, об этом нельзя забывать, тем более, если мы хотим, чтобы „Эдвина Джи" завоевала как можно более широкий спектр населения.

— Как же я об этом не подумал? — удивился Лео.

— Потому что ваше общение ограничено Верхним Ист-Сайдом и Уолл-стрит. Я не предлагаю ничего экстраординарного. Просто необходимо действовать в соответствии с тем, что происходит вокруг нас.

Едва сдерживаясь, Джек возбужденно кивал головой.

— Вы знаете, Лео, возможно… может быть, Эдс начинает что-то очень большое. Не просто большое — колоссальное. И самое потрясающее в том, что „Эдвина Джи" отбрасывает традиционный демографический подход. Черт возьми! — закончил он уже восхищенным шепотом и, все больше осознавая услышанное, изумленно смотрел на Эдвину. — Если тщательно проанализировать, что это означает, то в финансовом выражении результаты будут просто ошеломляющими.

— Я твердо уверена, что так и будет, — подтвердила Эдвина, небрежно махнув рукой, словно показывая, что давно поняла это и глядит уже далеко вперед. — Но, чтобы привлечь и заинтересовать будущих покупательниц, нам нужна очень молодая манекенщица, одна из „них". Говоря одна их „них", я имею в виду именно это. Настоящая. Современная молодежь слишком умна, чтобы клюнуть на того, кто только притворяется. Нам нужен кто-то, кто выглядит именно так и любит этот образ, образ „раскованных новой волны", вызывающий и броский настолько, чтобы привлекать больше, чем естественная элегантность Билли Дон.

По мере того как она говорила, ее голос зазвучал громче; она встала и начала возбужденно ходить по офису.

— Вы понимаете? Мы сможем охватить всех — от четырнадцати до сорока! Разве вы уже не видите, как в кассу поступают деньги? Я лично вижу, — и, довольно улыбнувшись, продолжала, — но основная прелесть в том, что этого можно достигнуть с помощью всего одной коллекции! Только задумайтесь! — Она сделала паузу и обвела взглядом присутствующих. — Так как? Что вы думаете? Ну давайте, говорите! Высказывайтесь! Сейчас самое время.

— „Раскованные новой волны", — пробормотал Лео Флад и задумался. — „Вызывающий и броский". — Затем широко улыбнулся. — Мне это нравится!

— Должно нравиться. Ведь чтобы увеличить и расширить наш рынок настолько, насколько мы планируем, потребовалось бы минимум три совершенно разные коллекции!

Лео повернулся и взглянул на Лиз.

— Садитесь на телефон и звоните Олимпии, в другие агентства и узнайте, есть ли у них кто-то, кто нам нужен.

— Да, сэр! — с деланной готовностью ответила Лиз, явно давая понять, что подчиняется не ему, а Эдвине, но все же направилась к двери.

— Подожди, Лиз, — окликнула ее Эдвина и, подбоченясь, вновь обратилась к собравшимся. — Господа, мне кажется, я уже нашла то, что нам нужно, так что звонить нет необходимости.

— Кто это? — тут же поинтересовался энергичный пресс-агент Билл Питерс. — Ее уже знают? Или нам надо действовать по полной программе.

— О, все должно быть от начала и до конца, это наверняка, — ответила она неопределенно. — А кто — вы сейчас увидите. Достаточно сказать, что все это время она была у нас буквально под носом, — и, загадочно улыбнувшись, закончила: — А теперь, господа, позвольте, так сказать, достать кролика из шляпы.

Мужчины молча смотрели, как, сняв трубку, она набрала номер.

— Вэл, ко мне уже пришли?.. Хорошо. Направьте ее прямо в офис.

— Все нетерпеливо смотрели на дверь. Эдвина знала, что разожгла интерес, иначе они бы так не ждали. Тем лучше. Что ж, разочарованы они не будут, это точно. — Она вот-вот войдет.

Через секунду в дверь постучали.

— Войдите, — крикнула Эдвина. Дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся Аллилуйя.

— Ma! Ну что, все в порядке? А то прихожу из школы, а Руби велит мне прямиком дуть к тебе в оф… — Тут она резко замолчала, увидев, что все сидящие в комнате пристально разглядывают ее, как группа антропологов — только что открытую особь. — Ой! — И она смущенно втянула голову в плечи.

На какое-то мгновение все буквально застыли, как будто в прямом смысле увидели ее впервые. На ней была водолазка „Кит Хэринг", очень короткая мини с обтрепанным подолом, тигровой раскраски лосины и безрукавка — укороченный вариант ее любимой мотоциклетной куртки. Покрашенные в три цвета, как у панков, волосы торчали пиками, а на шее, запястьях и в ушах было огромное количество стеклянной бижутерии — воплощенная мечта изготовителя такого товара.

— Извините, вообще-то я не хотела мешать. Давай, мам, продолжай. Я подожду в коридоре. Потом увидимся! — И, выдув из жвачки огромный розовый пузырь, Аллилуйя повернулась и исчезла за дверью так же молниеносно, как и появилась.

— Ал! Не так быстро. Вернись, пожалуйста. Аллилуйя нерешительно просунула голову в дверь.

— Серьезно? Да ничего, я подожду.

— Серьезно, — ответила Эдвина с улыбкой Моны Лизы. Аллилуйя знала, что такая улыбка может означать либо самое лучшее, либо самое худшее.

— Да будь я… — тихо простонал Джек Петроун. — Это она! Это действительно она! — В голосе его звучало неподдельное изумление. — Как манна небесная!

— С ума сойти, Эдс, — вмешался Лео Флад. — Вы так вели себя, словно собирались продемонстрировать нам самое последнее достижение со времен открытия лазерной технологии, и показываете свою дочь!

— Лео, но Ал и есть последнее достижение со времен лазерной технологии, сам дух сегодняшних тинэйджеров в погоне за модой.

— А в чем дело, ма? — Аллилуйя с беспокойством прищурилась. Подобный приступ красноречия настораживает. Может, старушка перетрудилась. Но, видимо, здесь что-то другое. Все это очень подозрительно. Она чувствует, точно.

— Просто мистеру Фладу… очень понравился… твой стиль, — объяснила Эдвина, а потом, уже мрачно, — не так ли, Лео?

— Конечно, понравился! — Джек Петроун вскочил на ноги и, подойдя к двери, вывел Аллилуйю на середину комнаты. Затем взял ее за руки.

— Ты хочешь демонстрировать модели? Ее лицо вспыхнуло.

— Ух ты! Я? Вы серьезно? Что, по-настоящему демонстрировать?

— Да. Для рекламы и на показах.

С минуту она смотрела на него с благоговейным восторгом, затем повернулась к матери.

— Ты слышала, — с лица Эдвины не сходила улыбка. — Ты будешь манекенщицей, как Билли Дон.

— Ну вы даете! — Но вдруг она вновь подозрительно прищурилась. — А что я должна сделать? Остричь волосы?

— Боже упаси, детка! Ничего не меняй. Если ты это сделаешь, нам придется найти кого-нибудь другого.

Аллилуйя ушам своим не верила.

— Ух ты! Придется?

— Придется, — повторил Джек. — Сейчас ты абсолютно то, что надо!

— Я умираю! — взвизгнула Аллилуйя. — Отлично! Ma! Ты слышала? Нет, я люблю его!

— Ты полюбишь меня еще больше, когда узнаешь, что тебя ожидает. Реклама вместе с Билли Дон. Отдельно твоя персональная реклама для центральных журналов, масса интервью.

Уильям Питерс, все это время пристально изучавший Аллилуйю, вскочил с банкетки и подошел к ним.

— Мы начнем большую рекламную кампанию: устроим пресс-конференцию, выпустим музыкальные видеоклипы, обязательно участие в „ток-шоу" и, конечно, включим в показы моделей „Эдвины Джи"…

— …и составим представительству „Водка „Абсолют" кое-какую конкуренцию, — рассуждал вслух Джек, у которого уже заработала творческая фантазия, — тем, что поместим в журналах целую серию рекламных вкладок во всю страницу — картонные куклы „Аллилуйя" и микромоделей „Эдвины Джи", которые можно вырезать и…

— Полегче, полегче, ребята, — решительно вмешалась Эдвина. — Понимаю ваше нетерпение, но подождите. На всякий случай напомню: это мое дело и руковожу им я, но не забывайте и то, что перед вами несовершеннолетняя девочка, а точнее — моя собственная несовершеннолетняя дочь. Поэтому — остыньте, давайте сядем и, пока вас окончательно не занесло, подробно все обсудим. Есть веши, которые надо уточнить. Во-первых, мы не намерены эксплуатировать мою дочь.

— Ма-а-а! — заныла Аллилуйя и умоляюще посмотрела на мать. — Но я хочу, чтобы меня эксплуатировали. Я требую!

— Если я не возражаю, а я возражаю, — твердо произнесла Эдвина, и ее серебристо-серые глаза стали такими же непроницаемо-холодными, как корпус эсминца в пасмурный день.

— М-а-а-ам, ну не наезжай на меня. А то сначала просветили, а потом что? Ладно?

— Хорошо, моя дорогая, — успокоила ее Эдвина. — Доверяй мне. Я забочусь только о тебе. Если вовремя не уследить, то эти ребята выжмут из тебя все соки. Поверь, они только выглядят как люди.

— Ну и что? Я готова делать это бесплатно.

— Нет, дорогая, нет. Если ты собираешься по-настоящему работать, то тебе будут и по-настоящему платить. В соответствии с расценками. И еще. Надо учесть и такие мелочи, как школа. Насколько мне известно, занятия еще идут?

Аллилуйя теребила кончик ремня от безрукавки.

— Знаю. Но ведь не будет трагедии, если я пропущу день или два?

— Я прошу, чтобы ты меня просто выслушала. Прежде всего, ты ничего не знаешь об этой работе.

— Ну и что? Я понятливая. И Билли Дон может помочь! — Аллилуйя с надеждой взглянула на Билли. — Вы ведь поможете, правда? — В ее темных глазах была мольба и отчаяние.

— Конечно, помогу, милая! — Билли ласково обняла ее за плечи. — Я сама буду учить тебя.

— Я умираю! — Аллилуйя глядела на нее с обожанием.

— И мы должны объяснить тебе все, что включает эта работа, причем до того, как она начнется, — продолжала Эдвина.

— Да-да, конечно, — бубнила Аллилуйя, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Ты и в самом деле не представляешь, во что ввязываешься. В отличие от распространенного мнения, быть моделью совсем не так прекрасно. Это чертовски тяжелая работа.

— Ну и что? Кто боится работы?

— Я знаю, ты не боишься, но если тебя берут на работу как модель, то прежде всего тебя должно представлять агентство. Нам не нужно никаких конфликтов, верно?

— Думаю, что нет.

— Прекрасно. Поэтому завтра, сразу же после школы ты должна быть в агентстве „Олимпия моделз". Я взяла на себя смелость договориться о встрече.

— Ну ты даешь, ма! Ты самая-самая! — От возбуждения Аллилуйя даже подпрыгнула. Она уже рисовала себе картину: показы мод! Музыкальная видеореклама! Слава!

64

Девушки, девушки, девушки… Они стояли, прохаживались, сидели на обтянутых серой шерстью банкетках.

Стены, также затянутые серой тканью, были увешаны фотографиями манекенщиц в стальных искусно подсвеченных рамках, ими же пестрели и страницы многочисленных журналов, грудами наваленных на всех столиках, которые стояли в приемной.

Золотистого цвета дверь постоянно открывалась и закрывалась, впуская и выпуская жаждущих славы, но, попавшись на глаза, их обыкновенные лица тут же стирались из памяти. Девушки сидели за огромным круглым столом, заставленным телефонами, подносами с бланками и компьютерами.

„Олимпия моделз" поистине являла собой гарем.

При виде такого количества стройных красавиц, заполнивших приемную, Аллилуйя невольно спасовала и остановилась. Обернувшись, она неуверенно посмотрела на Эдвину. Мать ободряюще улыбнулась и, взяв ее за руку, подвела к регистрационной стойке. Там стояла еще одна красавица, бывшая фотомодель, которой было за тридцать: возраст и жесткое требование неувядающей молодости переместили ее в приемную. Подняв голову, она взяла со стойки большой конверт из плотной бумаги и протянула Аллилуйе.

— „Срочная доставка" заслуживает своего названия. Вы работаете все быстрее и быстрее. Отнесите это на 6-ю авеню, 1301. И ради Бога, не помните! Там фотографии.

Улыбнувшись красавице, Эдвина откашлялась.

— Извините, но вы ошиблись. Моя дочь не рассыльная, она пришла, чтобы встретиться с мисс Арпель.

Женщина на секунду растерялась. Слегка покраснев, она медленно положила конверт на стойку.

— О, понимаю. Боюсь, что сейчас нам пока не нужны… э-э-э… девушки такого типа. И потом мисс Арпель очень занята. С ней можно увидеться только по предварительной договоренности.

— Я знаю, и у нас она есть, — заявила Эдвина. — Это Аллилуйя Купер, а меня зовут Эдвина Дж. Робин…

— О, Боже! Извините. Я не знала… понимаете, к нам так часто заходят просто так и…

— Все в порядке, — мягко сказала Эдвина. Женщина нажала несколько кнопок.

— Долли? Пришла мисс Купер. — Положив трубку, она приветливо улыбнулась. — Сейчас придет секретарь мисс Арпель. А вот и она.

Эдвина и Аллилуйя обернулись.

Женщина, которая вышла им навстречу, едва ли была моделью, даже в прошлом, но глаза за круглыми стеклами очков без оправы говорили о том, что она знает свое дело. Представившись, секретарь сказала:

— Я провожу вас в кабинет. Пожалуйста, следуйте за мной.

Эдвина и Аллилуйя пошли за ней по коридору, устланному серым ковром; и здесь на стенах висели подсвеченные фотографии манекенщиц. Секретарь остановилась перед еще одной дверью золотистого дерева и дважды постучала.

— Войдите, — послышался голос Олимпии.

Открыв дверь, Долли посторонилась, пропуская Эдвину и Аллилуйю в просторную ярко освещенную комнату.

— Вам что-нибудь принести? — спросила она, стоя в дверях.

Олимпия разговаривала по телефону. Прикрыв трубку рукой, она жестом пригласила их войти, послав каждой воздушный поцелуй.

— Сейчас освобожусь. Сегодня у нас маленький сумасшедший дом, но это для вас не в новинку. Садитесь. Хотите чаю? Кофе? Содовой?

— Нет, спасибо, — ответила Эдвина, Аллилуйя покачала головой.

— Пока все, Долли, — распорядилась Олимпия, не отрываясь от трубки. — Просто принеси три копии контракта мисс Купер, который ты готовила, и ни с кем не соединяй.

— Одну минуту, — откликнулась Долли и, повернувшись, чуть не столкнулась с разносчиком из соседнего кафе.

Олимпия приглашающе махнула ему рукой, и парень положил на стол завернутую в фольгу небольшую коробку.

— Долли вам заплатит, — и таким же жестом отправила его из комнаты.

— Послушай, — продолжала она уже в трубку, — тебе не нравятся цены? Можешь препираться хоть до посинения, мне все равно. Моим девушкам нужно есть… Конечно, семьсот долларов в час это много. Тогда приходи и посмотри сам. Посмотри, сможешь ли ты найти еще одну Кики Вестерберг за такую цену. — Не прерывая разговор, она развернула фольгу и выбросила крышку в корзину. — Не обращайте внимания, — прикрыв трубку, обратилась она к Эдвине и Аллилуйе. — Я еще не успела поесть сегодня. — Поковырявшись в подносике с тунцом и творогом, она вытащила морковную палочку и, откусив кусочек, закурила сигарету. — Да, Стэнли, ты начинаешь понимать… верно. Я несговорчивая. Сделай, как я сказала. Посмотри, а потом вернемся к нашему разговору, если тебе это будет нужно. Да. Пока, — и положила трубку. — О Господи! — воскликнула она с отвращением. — За всю жизнь не слышала столько даканья. — Она посмотрела на мать и дочь, сидевших перед ней на стульях знаменитого дизайнера Майса ван дер Роэ. — Можно подумать, что я требовала его крови. Извините, что заставила вас ждать.

— Ничего, старые друзья для этого и существуют, — ответила Эдвина.

Погасив сигарету, Олимпия откусила еще кусочек морковки, вскинула голову и окинула Аллилуйю оценивающим взглядом.

— Боже мой, если бы я не знала, что это ты, никогда бы тебя не узнала, — удивленно улыбнулась она.

Аллилуйя хихикнула.

— Вот новость, с ума сойти. Ну? И что вы думаете?

— Что я лично думаю — не важно, — язвительно ответила Олимпия, закуривая новую сигарету. — По крайней мере, здесь. Если ты хочешь услышать мое мнение, я его выскажу. Но вне этого здания.

Аллилуйя возликовала. Слава Богу, лекции не будет!

В дверь постучали, и в кабинет вошла Долли с тремя копиями контракта. Передав их Олимпии, она поспешила выйти, прикрыв за собой дверь.

Один экземпляр Олимпия передала Эдвине, второй — Аллилуйе, третий оставила себе. Погасив сигарету, она надела очки, сдвинув их на кончик своего похожего на клюв носа.

— Как вы видите, — начала она, глядя на Эдвину и Аллилуйю поверх стекол, — типовой контракт. В основном он защищает фотомодель и агентство.

— А как насчет клиента? — язвительно усмехнулась Эдвина.

— Я здесь не для того, чтобы представлять интересы клиента, — отрезала Олимпия, переключаясь на деловой тон, исключающий всякие шутки. — Прежде всего я защищаю интересы фотомодели.

— Да имей же сердце! — воскликнула Эдвина. Олимпия пристально взглянула на нее.

— Я его имею, и, поверь, оно открыто только для моих девушек. А так как Аллилуйя становится одной из них, я несу ответственность только перед ней.

— Так и надо! — вставила Аллилуйя.

Эдвина посмотрела на нее, и в ее взгляде сверкнул металл.

Аллилуйя. Ее Аллилуйя. Единственная. И вдруг — против собственной матери! Вот уж действительно — все признаки бунта налицо.

— Итак, — продолжала Олимпия, не обращая внимания на возмущение Эдвины, — если вы посмотрите на первую страницу, то увидите, что параграф номер один дает мне право вступать в переговоры с любыми лицами, желающими воспользоваться услугами Аллилуйи как фотомодели…

Эдвина кивала головой, внимательно читая контракт.

— …В параграфе втором говорится, что Ал, как совершеннолетняя, может работать только ограниченное количество часов в день, что является компетенцией ее юридического опекуна. Другими словами, — здесь Олимпия бросила взгляд на Эдвину поверх очков, — твоей компетенцией.

— Спасибо хоть за это, — пробормотала Эдвина.

— Параграф три страхует агентство от обязательств, ущерба и так далее в случае нарушения условий… — Она подождала, пока Эдвина не дочитает до конца. — Ты со всем согласна?

— Пока все выглядит приемлемо.

— Хорошо. Тогда перейдем к параграфу четыре — оплата. Ты прочтешь, что по контракту агентство получает 20 процентов за комиссию, такова действующая сейчас норма. Также обрати внимание на то, что размер выплаты определяется с учетом всех видов доходов. — Тут она снова подождала, пока Эдвина внимательно читала параграф. — Здесь есть вопросы?

— Нет, все совершенно ясно.

— Далее. Параграф пять — расчеты. Подпункт А уполномочивает агентство получать все деньги, причитающиеся Ал, за вычетом комиссионных, конечно. Поскольку она несовершеннолетняя, я решила внести уточнение: деньги поступают на счет специального фонда, который будет тобой для этого учрежден.

— Прекрасно, я и сама хотела это предложить.

— Теперь относительно пункта Б данного параграфа, в котором говорится о финансовой отчетности агентства. Если у тебя есть вопросы — задавай.

Медленно читая, Эдвина время от времени кивала головой.

— Все нормально, — сказала она и перевернула страницу.

— Итак, последний параграф — номер шесть. Срок действия контракта. В пункте А говорится, что все любые выплаты, полученные за выполнение любых вышеупомянутых работ, данных агентством, будут проходить через агентство без ограничений.

— Справедливо, — согласилась Эдвина.

— Пункт Б, в случае желания Ал, дает ей возможность уйти или сменить агентство. Как ты видишь, окончание действия контракта возможно при представлении письменного заявления и вступает в силу через год, считая с даты подачи заявления. Полагаю, ты находишь это приемлемым?

— Конечно! — встряла Аллилуйя, ее карие глаза блестели от возбуждения. — Пожалуйста, дайте ручку, — и потянулась через стол.

— Не торопись, — посоветовала Эдвина. — Не торопись делать то, о чем можешь пожалеть позже. — Взглянув на Олимпию долгим пристальным взглядом, она покачала головой. — Нет, боюсь, что это совсем неприемлемо.

— Ma! — свистящим шепотом произнесла Аллилуйя. — Ты что хочешь сделать? Все погубить?

— Напротив, — повернулась к ней Эдвина. — Просто отстаиваю твои же интересы. — Откинувшись на спинку стула и небрежно положив ногу на ногу, она посмотрела на Олимпию. — Пока что я могу быть единственным клиентом Ал. Но это, — добавила она с присущей ей проницательностью, — не означает, что она не будет работать манекенщицей у кого-то еще, не так ли? Если так случится и если ей здесь не понравится, то я не хочу, чтобы контракт связал ее на целый год. Ал совсем юная, ей только тринадцать лет. И я не допущу, чтобы она оказалась в ловушке. Извини.

Олимпия выудила из подносика кусочек сельдерея и с хрустом откусила.

— Это стандартные условия агентства.

— Возможно, но мы обе знаем, что контракты для того и составляются, чтобы потом переделываться. Поэтому мы сейчас и разбираем его. — Олимпия молча ждала. Эдвина не торопясь продолжала: — Учитывая, что Ал несовершеннолетняя, считаю, что если мы изменим год на три месяца, то это будет нормально.

Олимпия вздохнула.

— До чего же я не люблю создавать прецеденты! Это опасно. Если об этом станет известно, — она многозначительно посмотрела на Эдвину, — то половина моих девушек захотят прервать контракт.

— Да, но об этом не должно быть известно, — с ударением подчеркнула Эдвина. — И потом, посмотри, что ты получаешь: модель, уже гарантирующую тебе основного клиента. — Она сделала паузу. — Меня.

Олимпия сменила сельдерей на сигарету и, обдумав слова Эдвины, вздохнула.

— Хорошо, — Она щелкнула зажигалкой и выпустила клуб дыма. — На этот раз, но только на этот, я сделаю исключение. — Наклонившись и прищурив глаза, она добавила: — Только запомни: ни слова об этом, никому.

— Не беспокойся.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Да. Я также хочу внести дополнение о том, что за Ал остается последнее слово относительно работы, на которую ее посылает агентство.

Олимпия слегка зажмурилась, чтобы не попал дым.

— Иными словами, ты хочешь, чтобы она имела право отказаться? Так?

Эдвина кивнула:

— Именно.

Тяжело вздохнув, Олимпия загасила сигарету.

— Ну вот, опять снова-здорово. Еще один опасный прецедент.

— Может быть. Но Ал несовершеннолетняя, и я не хочу, чтобы ее эксплуатировали. Например, если у нее появится другой клиент, кроме „Эдвины Джи", и, упаси Бог, конечно, какой-нибудь извращенец вздумает обидеть ее? Или если ей что-то не понравится? Не забывай, у нее переходный возраст. Если она будет недовольна работой, то по мне пусть она уж вовсе не работает.

— Ладно. — Олимпия откинулась на спинку стула и сложила пальцы пирамидкой. — Мне это не нравится, но я тебя понимаю.

— Значит, мы договорились, — улыбнулась Эдвина. — Как только ты внесешь все изменения, отправь контракт прямо ко мне в офис. Я прослежу, чтобы он был тут же подписан и немедленно вернулся к тебе.

Улыбаясь в ответ, Олимпия приподнялась со стула и энергично пожала Аллилуйе руку.

— Ну вот, нашего полку прибыло, — произнесла она грубовато-насмешливо. — Тебя ждут великие дела.

— Вы правда так считаете? — вытаращила глаза Аллилуйя.

— Я так считаю? Нет, я так не считаю. Я знаю. Попомни мои слова. И если я не ошибаюсь, а я редко ошибаюсь, то для сегодняшнего поколения ты будешь тем же, чем Бруки Шилдс — для своего. Подожди и увидишь.

— Вы смеетесь! — У Ал отвисла челюсть. Она возбужденно посмотрела на мать. — Ma! Представляешь, мои фотографии — повсюду? Нет, я просто умираю!

— Кстати, коль уж мы пришли к соглашению, — вмешалась Олимпия, — уместно сказать, что Ал будет стоить дорого.

— Надеюсь, что нет, — возразила Эдвина. — Поэтому я и привела ее сюда. Я уже говорила, что не хочу, чтобы ее эксплуатировали.

— Ну, конечно. Ни в коем случае. Даю честное слово.

— Очень рада.

— Полагаю, ты будешь рада узнать ее ставку.

— Которая составит?..

— Думаю, для начала — тысяча долларов.

— В день?

— В день! — фыркнула Олимпия. — В час.

Эдвина едва не лишилась дара речи.

— Что? Я, наверное, ослышалась. Ты действительно сказала: тысяча долларов? В час?

— Да, действительно, — невозмутимо ответила Олимпия. — И это относится ко всем, кто хочет воспользоваться ее услугами. Ты просто сделала это раньше. Мой инстинкт говорит, что все, начиная от „Гесс" и кончая „Эспри", готовы будут перегрызть друг другу глотку, чтобы получить ее. Ал — настоящая сенсация.

— Ты хочешь сказать, — тут голос Эдвины дрогнул, — что мне тоже придется выкладывать тысячу долларов за час? За мою… за услуги собственной дочери?

— Именно это я и хочу сказать, — бесстрастно подтвердила Олимпия. — Ты ведь сама говорила, что не хочешь, чтобы ее эксплуатировали.

— Тысячу долларов в час! — эхом отозвалась Эдвина, не в силах поверить словам Олимпии, и затем, повернувшись к дочери, сказала:

— Ал, самое меньшее, что ты можешь сделать для своей мамаши, которую ободрали, как липку, это по дороге домой угостить ее стаканчиком вина. А еще лучше — не одним.

— Мам, на какие шиши? Мне что, нальют за голубые глаза? Я ведь еще ничего не заработала.

65

Колонка сплетен Ривы Прайс „Все обо всех" начиналась броским подзаголовком: „ДЕМОНСТРАЦИОННЫЙ ДОМ В САУТГЕМПТОНЕ ПОЧТИ ГОТОВ". Далее шло следующее:

„Да, дорогие мои, мы только что узнали, что в самое ближайшее время увидим еще один демонстрационный дом, но на этот раз — у океана, буквально на самом берегу нашего прекрасного океана. Именно там, где и потомственные богачи и нувориши, и те, кто только мечтают о богатстве, пьют свое мартини. Тот самый дом, что стоит чертову прорву денег и уже сто лет мозолит людям глаза. Да вы его знаете.

В пятницу состоится торжественное открытие, на которое придут по крайней мере 600 роскошно одетых гостей. Билет стоит 500 долларов, и деньги пойдут на нужное дело. Каждый гость сможет полюбоваться не только прекрасными комнатами в обществе всего лишь 599 ближайших друзей, им предложат еще и демонстрацию мод. Эдвина Дж. Робинсон, не имеющая никакого отношения к дому, покажет свою самую первую коллекцию суперсовременной одежды. Если вы еще не купили билеты, то можете не беспокоиться: они давно распроданы. И не говорите, что я вас не предупреждала.

Ну а для тех, кто притомится от такой красоты, будут еще танцы с коктейлями на открытом воздухе. Для пущего услаждения „Глориэс фуд" привезет проголодавшимся такие вкусности, как тарталетки из копченой лососины с трюфелями, салат из омаров с артишоками и фазанов, фаршированных свежей зеленью и орехами. Известная в Нью-Йорке цветочная фирма „Ренни" украсит все массой розовых пионов, столы задрапируют розовым муаром, им же будут обтянуты и стулья. И повсюду — мерцание тысяч крошечных розовых огоньков! Ага, вы уже видите поток машин, устремившихся из Манхэттена? Теперь вы знаете, почему там будет пробка.

И еще о еде: на десерт готовится что-то умопомрачительное. Гостям собираются предложить гигантский торт, испеченный в виде самого дома. О, Господи Боже мой! Представляете, что они придумают в следующий раз?

Анук де Рискаль из фирмы „Антонио де Рискаль" является председателем и хозяйкой вечера, весь сбор от которого пойдет на лечение детей, больных СПИДом. Сопредседатели, также принимавшие участие и в отделке двух самых красивых комнат, хорошо вам известны. Это Бу Бу Лаппинкотт, она придет со своим мужем Гидеоном, и Лидия Клоссен-Зем, она будет без мужа. Каждому, кто хочет слушать, она сообщает, что ее развод с Дюком П. Земом превращается в такой кошмар, что она засыпает в слезах. Ну хоть плачь, хоть смейся!

Среди важных особ, в большом количестве ожидающихся на торжестве, будут такие, как Вирджиния Нортон Роттенберг, Энджи Гордон, Дорис Баклин, неувядающая сексапильная кошечка Соня Мирра, д-р Грегориетти и его очаровательная сладкоголосая „жена" — суперфотограф Альфредо Тоскани, вездесущий Дэвид Камберленд, красавец Р.Л. Шеклбери, Клас Клоссен и сам Макумс, вот это да! Думаете, они выложили за билетики наличными? Нет, я этого не говорила. Никогда.

Да, и пока не забыла: не упустите шанс полюбоваться нашей дорогой Билли Дон, этой восхитительной супермоделью. Именно ее фотографию вы видите на обложке последнего выпуска „Харперс базар". Олимпия Арпель из фирмы „Олимпия моделз" оплатила всех манекенщиц, и Билли тоже, принимающих участие в демонстрации моделей. Красотки уже выезжают на место показа вместе с Эдвиной: совершенство достигается неустанными репетициями. Я позже сообщу вам, явится ли на банкет известный хирург-косметолог Дункан Купер, красавец и возлюбленный Билли. Представляете какой это вызовет переполох? Уверена, что его бывшие пациентки, которым он делал подтяжку, не жаждут с ним встречи. Господи, ведь добрая половина женщин Нью-Йорка молит Бога, чтобы он позабыл их! Теперь понятно, почему их называют „женщинами, которые смеются".

Завтра вы узнаете обо всех закулисных баталиях, разыгравшихся между дизайнерами, которые отделывали дом. Не забывайте: у стен тоже есть уши! И еще какие. Господи, вот смеху-то!"

66

Ремонт и отделка демонстрационного дома были закончены. На это ушло полгода подготовки и месяц напряженного труда. Внутри и снаружи дома все изменилось как в сказке.

От фундамента до крыши особняк сверкал свежей краской, а благодаря усилиям парковых дизайнеров окружающий его песчаный участок между дюнами преобразился до неузнаваемости. Ко входу теперь вела красиво изогнутая подъездная дорога, а по всей территории были проложены пешеходные дорожки из каменных плиток, по краям которых стояли фонари. Свежий дерн с зеленеющей травой плотно заполнял все прогалины между дорожками. Картину довершали кустарники, деревья и цветы. Все выглядело так, словно существовало здесь уже много лет.

Задняя сторона дома, выходящая на океан, спускалась к пляжу террасами, над которыми трудились три дизайнера. В отделке они подошли к ним не как к полуоткрытым пространствам, а как к интерьеру, поэтому разница между внутренними помещениями и террасами почти не ощущалась.

Одна из них представляла собой утопающий в пышной зелени солярий с мраморным полом геометрического рисунка и раздвижной белой крышей; между кадками с растениями стояли скульптуры и садовые мраморные скамейки и столики.

Вторая терраса радовала глаз необычной инкрустацией деревянного пола и белоснежным полотняным тентом, трепещущим при малейшем дуновении океанского бриза; темная, викторианского стиля плетеная мебель, искусно декорированная вставками ситца с цветочным рисунком, придавала ей современно-гармоничную законченность.

Третья терраса, открытая солнцу, являла собой буйство петуний, гераней и карликовых розовых кустов. Столы и стулья в стиле „модерн", выполненные из ажурного чугуна, подушки в кружевных наволочках и кружевные скатерти „под старину", расставленные на мольбертах картины создавали атмосферу роскошного жилища художника. Наполовину выдавленные и будто случайно оставленные тюбики масляной краски, кисти и запачканные краской палитры усиливали впечатление.

На пляже стоял большой, с поднимающейся крышей шатер, раскрашенный в желто-белую полоску. На фоне океана он выглядел изысканным помещением для отдыха сказочного махараджи. Верх украшали развевающиеся ленты, а шелковая драпировка стен и персидские ковры составляли пышное великолепие внутреннего убранства. Канделябр из горного хрусталя бросал таинственные отсветы, крышка старинного дорожного сундука была откинута, приглашая взглянуть на экзотическую одежду, а чуть поодаль, скрытый резной ширмой, находился инкрустированный слоновой костью стул, который мог служить и походным туалетом.

Таково было внешнее окружение особняка. При входе в дом изысканность и элегантность интерьера, созданного искусством дизайнеров, сразу бросались в глаза.

В росписи и отделке огромного круглого фойе господствовала „астрономическая" тематика. На столе в центре возвышалась статуя Геркулеса, держащего на плечах астролябию, а пол, инкрустированный бронзовыми медальонами с изображением знаков Зодиака, создавал иллюзию медленного вращения. Уходящий ввысь голубой купольный потолок представлял собой картину летнего ночного неба: звезды из золотых лепестков соединялись серебряными нитями, образуя созвездия. Стилизованные изображения солнц и различных фаз луны украшали ажурные перила спиральной лестницы, ведущей на второй этаж.

Многочисленные комнаты, холлы, лестничные переходы и площадки отделывались разными дизайнерами, а отсутствие каких бы то ни было желаний и ограничений со стороны конкретных клиентов позволило их фантазии, равно как и затратам, взлететь на невиданную высоту.

Особняк имел две поистине королевские гостиные: для приемов и для живущих в доме. Так же и столовые — для гостей и на каждый день. Комнату для завтрака. Три кухни: великолепную главную кухню с огромным очагом, достойным замка знатного феодала, с полным набором метелок и плетеных ивовых корзин; дверцы шкафов украшала тонкая ручная роспись в виде букетов. Еще две небольшие современно оборудованные кухни располагались в глубине двух других этажей.

Внушительных размеров библиотеку, выполненную в стиле английского поместья, — творение рук Лидии Клоссен-Зем. Воссоздающую атмосферу времени Наполеона Бонапарта залу для балов — здесь трудилась Бу Бу Лаппинкотт. Для мебели в стиле ампир, которой была обставлена зала, художница выбрала шелковую обивку ярко-изумрудного цвета. Карнизы для штор заканчивались заостренными наконечниками копий, а на стенах висели подлинные скрещенные сабли.

В доме было шесть спален, и каждая в своем неповторимом стиле. То же относилось и к кроватям: начиная от металлической походной и кончая великолепным ложем под балдахином, завешенным сотней метров тончайшего шифона. В одной из комнат стояла даже плетеная колыбелька для близнецов, вся в пышных вуалевых оборках, а рядом — два английских стула для няни.

Все было на месте. Кастрюли и сковородки в кухнях, великолепно составленные букеты живых цветов во всех комнатах, пушистые полотенца в ванных, серебряная ваза с фисташками на столике в одной из гостиных. А несколько небрежно оставленных скорлупок создавали впечатление, что в доме живут.

По этому дому-музею можно было бродить с утра до вечера.

Он был воплощением элегантности и совершенства.

Даже корифею гороскопов Джойс Джиллсон не пришло бы в голову, что скоро он станет воплощением ужаса и кошмара.

67

Вечером, за день до торжественного открытия, температура резко упала, на темном небе ярко засверкали звезды. Высокие рваные облака то и дело закрывали ущербную луну, и над океаном, почти касаясь воды, заклубился туман, постепенно наползая на берег причудливыми извивами. Срывающиеся белыми гребешками волны обрушивались на песчаную отмель, разбрызгивая мириады фосфоресцирующих капель.

Во всех окнах особняка горел свет, и в окружающей темноте он казался огромным океанским лайнером, выброшенным на берег.

Слегка согнувшись и держась за поясницу, Эдвина вернулась в бальный зал. Она была настолько измучена, что ныла каждая косточка. Она уже не ходила, а ковыляла, хотя переоделась в удобный свободный комбинезон и мягкие теннисные туфли. Она чувствовала себя так, словно провела на ногах несколько дней подряд. Да так, в сущности, и было. Все тело болело и требовало отдыха.

— Они уехали? — спросила Аллилуйя. Она и Билли Дон сидели на краю деревянного помоста, протянувшегося через весь зал. Завтра его затянут фетром. Завтра.

Сейчас это завтра казалось чем-то очень далеким и в то же время до ужаса близким.

— Да, уехали. — И, плюхнувшись на помост между ними, Эдвина принялась массировать гудящие ноги. — Счастливые манекенщицы, — мечтательно проговорила она. — Отдала бы что угодно, только бы уехать вместе с ними! А я всегда считала, что им так тяжело!

Аллилуйя сочувственно поглядела на мать и тихо сказала:

— Мам, мне тебя правда очень жалко. Никогда не думала, что показ на помосте требует столько практики. Я знаю, что из-за меня все идет медленнее. Если хочешь, я вообще не буду участвовать.

— Абсолютно исключено, — улыбнулась Эдвина. — Мы уже зашли так далеко, что надо продолжать. И запомни: Куперы и Робинсоны никогда не сдаются. Наверное, я расплачиваюсь за какие-нибудь грехи, правда, не знаю, за какие. Неисповедимы пути Господни.

— Думаю, еще часа два, не больше, и мы исправим последние ошибки, — мягко вставила Билли. — Ал быстро схватывает.

— Два часа… — вздохнула Эдвина. Она легла на помост и, сморщившись от боли, потянулась. — Что такое два часа? Господи, да это целая вечность. Вечность.

— Мам, я придумала! Поднимайся наверх и отдохни в одной из спален, а? Точно! А когда мы будем готовы, то позовем тебя.

Какое-то время Эдвина серьезно обдумывала это предложение, но потом решительно покачала головой.

— Нет-нет, не могу. По дому бродит Анук и следит, чтобы мы ничего не трогали. Она за нас отвечает и, если увидит меня на какой-нибудь королевской кровати, то просто удушит на месте. Нет, я должна быть здесь, рядом с вами. Все остальные комнаты — ни-ни.

— Ну, конечно, — мрачно усмехнулась Аллилуйя. — Наверное, ты права.

— Как здесь тихо, даже жутко, правда? — Эдвина посмотрела на сводчатый потолок, в центре которого, одна над другой, висели шесть огромных хрустальных люстр. Она резко села и, поежившись, нервно потерла предплечья. — Ненавижу старые, большие, пустые дома. Особенно ночью. Они вызывают дрожь.

— Но ведь дом только что отремонтировали, ты забыла?

— Может быть. Но твоей несчастной старушке он все равно кажется старым и пустым. Сколько бы его ни обновляли, для меня это дом с призраками, по крайней мере, если смотреть на него снаружи. Разве не так? Слава Богу, сейчас хоть не полнолуние, а то бы, наверное, я не смогла здесь находиться, да еще одна.

— Но ты здесь не одна. Нас трое, да еще Анук. Значит, уже четверо, верно?

— Ты меня успокоила, моя сладкая. — И она обняла дочь.

— К тому же, если вам станет от этого легче, меня охраняют двое переодетых полицейских, — добавила Билли. — Они где-то снаружи, значит, уже шесть человек.

Эдвина тепло посмотрела на Билли.

— И ты тоже меня успокоила.

— Ну давай, Билли, — нетерпеливо заерзала Аллилуйя. — Я уже отдохнула. Пройдем этот кусочек еще раз. А когда все получится гладко, то его уже можно будет не повторять.

Билли, в телесного цвета эластичном костюме, словно чулок облегающем ее фигуру, спрыгнула вслед за Аллилуйей с помоста. Привычным движением откинув свои длинные волосы, она, улыбнувшись, протянула девочке руку.

В который раз Эдвина восхищалась ее физическим совершенством; чисто по-женски она могла бы испытывать к ней неприязнь, не будь та такой милой и простой. Они уже давно стали хорошими друзьями.

— А ты, мам? Ты ведь должна включить музыку.

— Музыку? — слабо отозвалась Эдвина и застонала.

— Ну ту, быструю, для показа, знаешь?

Еще бы ей не знать. И эту музыку она выбрала сама! О Боже!

Она заставила себя подняться и пошла за девушками к ступенькам, ведущим на сцену у другого конца помоста.

— Каким счастьем было бы никогда не слышать эту босанову! Или я это уже говорила?

Аллилуйя закатила глаза.

— Сто раз. Ну ладно, мам! Взбодрись. Послезавтра ты ее уже не услышишь!

— Аминь, — закончила Билли.

Вдруг Эдвина нахмурилась и, чуть повернув голову, прислушалась.

— Подождите. Что это было?

— О чем вы? — обернулась Билли. Эдвина подняла руку.

— Тс-сс! Там, слышите? Все трое прислушались.

Теперь они слышали приближающиеся шаги из холла, расположенного за залом. В холл выходили две разные двери, и обе были закрыты.

— Да что это с вами, в самом деле? — презрительно фыркнула Аллилуйя. — Вы ведете себя так, будто здесь и впрямь есть привидения. Это Анук.

— Нет, — прошептала Эдвина. — Анук так не шаркает. У нее каблуки. Это…

— …мужчина! — договорила за нее Билли, и они посмотрели друг на друга.

— Ты кого-нибудь ждешь? — так же шепотом спросила Эдвина.

Внезапно в глазах Билли появился страх.

— Нет, — еле слышно произнесла она. — А вы?

Покачав головой, Эдвина взяла складной стул и подняла его над головой. Аллилуйя, смотревшая на другую дверь, тоже подняла стул.

Теперь шаги слышались совсем близко. Закрыв глаза, Билли беззвучно шевелила губами. Стоя к ней вплотную и затаив дыхание, Эдвина и Аллилуйя не сводили глаз с дверей.

Через секунду та, что была ближе, открылась, и в зал вошел человек, одетый в полицейскую форму. Увидев перепуганных женщин, он медленно поднял руки, показывая, что у него ничего нет.

— Все в порядке, дамы, — улыбнулся он. — Можете опустить стулья.

Ни Эдвина, ни Аллилуйя не шевельнулись.

— Кто вы? — требовательно спросила Эдвина.

— Офицер полиции Саутгемптона, моя фамилия Руди. Звонил детектив Кочина из нью-йоркского патрульного отделения и попросил нас заехать к вам.

— Слава Богу, это не он, — прошептала Билли. Мать и дочь поставили стулья и вздохнули с облегчением. Они все еще не могли унять дрожь.

— Извините, если напугал вас. Я не хотел.

— Ничего. Все… в порядке, — с трудом произнесла Эдвина.

— Этот дом пугает меня, — тихо добавила Билли.

— Он всех нас пугает, — вмешалась Аллилуйя. — Из-за вас даже я веду себя как заяц.

— Послушайте, дамы, не буду вам мешать. Мы просто совершаем наш обычный патрульный объезд. Минут через сорок я загляну снова. Устраивает?

Эдвина кивнула:

— Очень хорошо.

— Но в следующий раз дайте знать, что это вы, — попросила Билли. — В доме и без того страшно, так что не появляйтесь опять так внезапно.

— Больше не буду, обещаю, — улыбнулся полицейский.

— Спасибо, — сказала Эдвина.

— Не за что. — Еще раз улыбнувшись, он сдвинул на лоб блестящий козырек своей фуражки и вышел из зала. Послышались его удаляющиеся шаркающие шаги.

— Давайте работать, — предложила Эдвина. — От ничегонеделанья еще и не то примерещится.

Билли искоса посмотрела на нее.

— Дело не только в этом. Чем дольше мы здесь находимся, тем дольше задерживаем и Анук. А разве вы забыли, с какой милой улыбкой она делает из человека отбивную?

— Верно замечено, — согласилась Эдвина.

Анук бродила по второму этажу, медленно переходя из комнаты в комнату. То, что она вынуждена была задержаться в доме из-за Эдвины, Билли Дон и Аллилуйи, предоставило ей долгожданную возможность: кое-что „подправить" в комнатах некоторых дизайнеров, попавших в ее „черный список". Она решила, что не причинит никакого ущерба, если накануне внесет малюсенькие, ну совсем ничтожные изменения. Большинства дизайнеров завтра не будет, так что они и не узнают. По крайней мере, день-два.

Это и в самом деле оказалось очень просто: переставить стул с идеально найденного для него места в другое, надломить несколько стебельков в дорогих цветочных композициях, и тогда за ночь головки поникнут и завянут, чуть-чуть сдвинуть уголок какой-нибудь картины, и тогда та будет висеть не совсем прямо, кое-где примять тщательно взбитые подушки, слегка сдвинуть пару-другую аккуратно развешенных полотенец в ванных, оставить пятнышко на зеркале, а может, и на двух…

Анук все больше и больше распалялась от желания разрушать. Теперь она знала, что чувствуют хулиганы, которые забрызгивают стены домов трудносмывающейся краской из баллончиков: безнаказанность и одновременно страх быть пойманными. И опьянение! Руки у нее дрожали, а во рту пересохло. Но в крови… Да! Прилив энергии! Она прямо бурлила! И самое замечательное, что никто не сможет ее ни в чем обвинить. Завтра утром придут официанты, прислуга, а потом хлынут гости и комнаты заполнятся людьми, так что уж наверняка кто-то что-то заденет.

А если и нет, то тем лучше! Все можно будет свалить на Аллилуйю Купер. Она и выглядит как хулиганка — эта безумная прическа и немыслимый грим.

И, спокойно переходя из комнаты в комнату, Анук продолжала потихоньку веселиться. Ах, как здорово! Так здорово, что и не передать!

— Змей, дорогой! А помнишь, мы как-то смотрели телевизор? И там твоя бывшая давала интервью?

Черт! Ну что за сука безмозглая. Еще бы ему не помнить.

— Да, — проворчал Змей и залпом допил банку „будвайзера". Затем, смяв ее и швырнув через плечо, он вытер рот рукой. — А что такое?

— Вроде говорили, что ее зовут Билли Дон, правильно?

— Шерл. Ее зовут Шерл, черт возьми.

— Ну конечно, Змей, Шерл. В общем, открыла я газету и, знаешь, что увидела? О ней там пишут, и даже фотография есть. Посмотри! — Кончита протянула ему газету.

— Тебе делать нечего? Читаешь всякое дерьмо! — рявкнул Змей, вырывая газету. Затем встал, подошел к столу, освещенному настенным бра, разложил газету и пододвинул стул. Тяжело опустившись на него, он согнулся над газетным листом и, сощуря глаза, уставился на колонки мелкого шрифта.

— Ну где тут о ней?

— Вот здесь, видишь? — И, подойдя к нему сзади, Кончита показала в конец колонки Ривы Прайс.

С трудом продираясь сквозь слова, Змей одновременно шевелил губами, медленно водя по строчкам грязным ногтем. Чтение не было его любимым занятием. Вот разбираться в харлеевских моторах или вздрючить кого-нибудь — другое дело. И он гордился этим.

— Что это такое? — спросил он, ткнув пальцем в слово.

— Дай посмотрю, — обняв его за плечи, она склонилась над газетой. — Возлюбленный.

— Да, но что это означает?

— Ну как тебе сказать… — пожала плечами Кончита и почесала грудь. — Приятель, с кем она встречается.

— Ты хочешь сказать, что он ее парень? Слово означает именно это?

Кончита почувствовала, как в нем закипает злоба, и решила вести себя дипломатичнее. Если Змей заводился, то становился опасным.

— Ну, не совсем, — растягивая слова и надеясь успокоить его, проговорила она. — Они могут просто видеться. Как друзья, понимаешь?

— Ага, — ухмыльнулся Змей, — а я могу стать президентом Соединенных Штатов.

Здесь Кончита решила промолчать.

Она с облегчением вздохнула, когда Змей, что-то пробурчав, снова углубился в чтение. Какое-то время он выискивал, где и когда будет происходить то, о чем говорилось в заметке, и какое к этому отношение имеет Шерл. А с этим засранцем разберемся позже. Время терпит.

Вернувшись к началу колонки, Змей решил прочитать все сначала. На это потребовалось еще минут сорок и еще две банки пива.

Дочитав колонку до конца, он покачался на стуле и зычно рыгнул. Затем встал и, с хрустом потянувшись, почесал живот.

— Принеси мне карту. Я поеду туда.

Глаза Кончиты вспыхнули.

— Можно я с тобой? — Она даже подпрыгнула от возбуждения. — Змей, миленький! Я всегда так хотела туда поехать!

— В другой раз, киска, — отрезал Змей. — Это касается только твоего папочки и той суки, которая сбежала. Так что не суй нос, — и он шлепнул ее по заднице.

— Карту, — грозно напомнил он.

Кончита прижалась к нему всем телом и покрутила попкой.

— А я думала, что теперь я твоя подружка, — замурлыкала она, изображая нетерпение.

— Конечно, детка. Ну сама подумай: у меня осталось неоконченное дело, и я должен его закончить, а ты будешь мешать. Отвали.

— Ну ладно, — и она неохотно пошла за картой.

На обочине дороги, недалеко от особняка, стояла полицейская машина без опознавательных знаков. Один из сидящих в ней полисменов нью-йоркского патрульного отделения с сожалением произнес:

— Вот проклятье! Ночью здесь наверняка станет холодно, как на Северном полюсе. А еще июнь называется, черт побери!

— Угу, — поддакнул напарник. — Но если я включу печку, то мы уснем. А ты слышал приказ — не спать.

— Ну что? Да кто нас увидит? И кого это волнует? Все равно нечего делать. И потом, никто не знает, что она здесь, верно? А псих этот там, в городе.

— Да, наверное, ты прав. Только приоткрой окно, я не хочу задохнуться от выхлопов.

— Нет вопросов, — и через секунду оба окна приоткрылись на пару сантиметров.

Переодетый в штатское полицейский, тот, что сидел за рулем, включил двигатель на холостые обороты. Вскоре тепло и легкое убаюкивающее подрагивание машины сделали свое дело.

Веки полицейских отяжелели, а еще через несколько минут оба дружно храпели.

Тот же город, то же время

ВТОРЫМ ПЛАНОМ: МИСС КРОВЬ

— Та-ак, еще совсем немножко, последний штришок… — совсем тихо, как будто про себя, произнес Мисс Кровь. Сидя перед зеркалом, освещенным рядом лампочек, как в артистических гримерных, и почти вплотную приблизив к нему лицо, он аккуратно провел черной подводкой вдоль правого века. Затем положил кисточку и откинулся назад, любуясь своей работой. — Ну вот. Теперь красотка в полном блеске.

Он интригующе, как Донна Миллз в телесериале „Вынужденная посадка", захлопал накладными ресницами.

— Ты заслуживаешь поцелуя, — сказал он.

Он подался вперед и, сложив губы трубочкой и прикрыв веки, послал своему отражению сексапильный поцелуй Мэрилин Монро. Чмокнул губами.

Довольно поглядел на себя в зеркало и хихикнул, затем еще раз чмокнул губами. И еще раз.

— У-ух!

— Привет, красотка! — пропел он мелодичным высоким голосом. — Приве-ет!

— Привет-привет!

Моргая ресницами, он прижал руки к плечам и, раздвинув пальцы, изобразил трепещущие крылья бабочки.

О д-да-а! Он был так красив. Просто великолепен. И так сексуален!

— У-ух!

Не вставая с маленькой розовой с золотой отделкой банкетки, он отодвинулся от зеркала и застегнул бледно-розовый кружевной бюстгальтер с накладными, телесного цвета грудями. Быстро, как женщина, провел ладонями по черным чулкам, пристегнутым к поясу резинками. Осторожно дотронулся до члена, спрятанного под большой гигиенической прокладкой, которую он закрепил широкими полосками клейкой ленты. Поднял сначала одну ногу, потом другую — полюбоваться своими туфлями. На редкость вульгарные, это были его любимые туфли без задников, да еще на шпильке. Конечно, из магазина „Фредерик оф Голливуд"! Для такой красотки — все самое лучшее!

Но волосы и грим потребовали от него огромного искусства, и здесь он преуспел. Потратив почти два часа, он добился желаемого результата — выглядеть так, как он хотел.

Он осторожно поправил тщательно уложенную прическу. Сегодня на нем был скальп с волосами Вайяны Фэрроу. В свое время он потрудился над ним полдня, чтобы волосы лежали как надо.

А грим! Не грим, а просто чудо: черные миндалевидные глаза и четко очерченные румянами высокие скулы с искусно положенной под ними тенью выглядели в точности как у Оби Кьюти… губы, как у Джой Затопековой.

О да! Ему удалось соединить в себе черты всех своих очаровашек. Все эти сладкие, сладкие красотки теперь слились в одну!

Он взял духи „Бал в Версале" и с удовольствием обрызгал себя. О! Они такие прохладные! И так восхитительно пахнут! Еще, еще! Мисс Кровь просто обожа-а-ает, как пахнет французская проститутка. Такая испорченная-испорченная!

Напоследок он спрыснул мошонку: кашу маслом не испортишь.

Теперь он готов!

В предвкушении удовольствия он даже передернул плечами — его ждало истинное наслаждение. Еще час — и он будет в Саутгемптоне. В доме, должно быть, уже полным-полно этих бойких красоток. Готовятся к завтрашнему показу.

Он уже представлял себе их. Приоткрытые губки, покачивающиеся бедра и изумительные ножки… так и мелькают, когда они идут по помосту, а потом — р-раз! — поворот, и обратно.

Встав с банкетки, он на секунду задержался перед зеркалом в обрамлении горящих лампочек и, прежде чем задернуть отделяющую его от остальной части комнаты занавеску, предусмотрительно выключил свет. Затем подошел к окну и выглянул на улицу.

На улице было чудесно — темно и почти никакого движения.

У подъезда стоял его небольшой автомобиль. Такой удобный, то, что надо для красотки!

С легким сердцем Мисс Кровь с размаху сел на сиденье и положил руки на руль. Затем включил двигатель и посмотрел в боковое зеркальце, нет ли машин слева. Никого.

Сердце радостно билось.

Итак, мисс Кровь, в путь!

— Девушки, я еду к вам! — крикнул он и до отказа нажал на газ.

68

— Девушки, еще раз. С самого начала, — и Эдвина положила палец на кнопку стереомагнитофона. — Готовы? — она сосчитала до пяти и включила музыку.

Вновь оглушительно загремела веселая мелодия босановы. Через четыре такта упругой, свободной походкой, по которой сразу можно отличить профессиональную манекенщицу высокой моды, на помост вышла Билли Дон.

Отступив на шаг и скрестив на груди руки, Эдвина внимательно наблюдала за ней, непроизвольно отбивая такт ногой.

Движения Билли Дон были отточены и совершенны. При каждом новом прогоне она повторяла всю заранее выверенную хореографию с поразительной точностью — так же, как и в предыдущий раз.

Эдвина уже знала все движения наизусть. От выхода до середины узкого помоста — двенадцать шагов. Затем поворот и еще двенадцать шагов, потом в конце помоста — двойной поворот и назад, к началу помоста.

Вроде бы просто, но на самом деле это не так. Один пропущенный такт может нарушить весь ритм показа, и получится неразбериха, особенно если на помосте одновременно находятся пять-шесть манекенщиц.

Двойной поворот Билли Дон в конце помоста служил знаком выхода Аллилуйи, и сейчас она появилась вовремя. В ее движениях не чувствовалось точности Билли, это достигается практикой, но у нее был свой неповторимый стиль, своя манера держаться.

Глядя на нее, Эдвина ощутила прилив материнской гордости. Только увидев Аллилуйю на помосте, она впервые заметила, какие длинные у нее ноги и какая на самом деле ее дочь стройная. И еще она заметила, что Аллилуйя обладает врожденной грацией.

Интересно, а есть ли у меня врожденная грация?

Как только Аллилуйя вышла на помост, Билли повернула обратно. На середине они должны встретиться и одновременно сделать поворот.

Эдвина затаила дыхание. Это трудный кусок. Для двоих очень мало места.

При повороте Аллилуйя согнутым локтем задела Билли.

О черт!

— Нет, нет, нет! — простонала Эдвина и тут же выключила музыку — Ал, дорогая, так не пойдет. Надо рассчитать таким образом, чтобы твой локоть был чуть дальше от того, кто находится рядом с тобой.

— Извини, мам, — виновато потупилась Аллилуйя. — Я чувствую себя какой-то отвратительной нескладехой. Это только кажется просто, понимаешь?

— Ну конечно, милая. Я понимаю. За исключением этого кусочка все остальное тип-топ. А знаешь что? Давай пройдем этот кусочек несколько раз без музыки?

— Подождите минутку, — вмешалась Билли. — Который час? Я забыла часы.

— Пять минут двенадцатого, — ответила Эдвина, взглянув на свои.

— Что? Ой, Господи! — И, присев на корточки, она спрыгнула с помоста. Она должна позвонить доку. Она обещала звонить ему каждые два часа, а если не позвонит, то он будет беспокоиться. Она знает. — Я сейчас вернусь, — бросила на ходу Билли. — Мне надо срочно позвонить.

— Передай папе привет, — ухмыльнулась Аллилуйя.

— И звони только из платных автоматов! — крикнула уже вдогонку Эдвина.

— Хорошо!

Оргкомитет специально установил платные телефоны еще до начала реставрационных работ. В доме был только один обычный телефон, но пользоваться им запрещалось строго-настрого всем, кроме председателя комитета, то есть Анук.

Не прошло и минуты, как Билли вернулась. Недоуменно пожимая плечами, она пробормотала:

— Как странно…

— Что такое? — спросила Эдвина, стоя на помосте.

— Что-то странное с телефонами. Я уже разговаривала с доком, а потом вдруг — раз! — и все. Полная тишина. Как будто они отключились.

— Как, все? Ты уверена?

— Ну да, — ответила Билли. — Я даже попробовала обычный телефон. Он тоже молчит!

В своем доме в Ист-Сайде Дункан Купер нервно барабанил по рычагу телефона.

— Билли? — Не услышав ответа, он крикнул громче, в голосе его появилась тревога. — Алло! Билли! Ты меня слышишь?

Молчание. Полная тишина.

Он медленно повесил трубку. Да что же случилось, черт побери? Телефон зазвонил. Он снял трубку. Она сказала: „Привет, дорогой. Извини, что не позвонила раньше". Он ответил: „Привет. Все нормально. Как ты?" „У меня тоже все хорошо. Мне весело. Мы только что…"

И это все. Он больше ничего не слышал. Ни единого звука. Даже щелчка.

Дункан схватил трубку и послушал: гудок был громкий и отчетливый.

Значит, дело не в его телефоне.

Он выдумывал всякие предлоги: может быть, их случайно разъединили и она сейчас перезвонит?

Ожидая звонка, он порылся в ящиках стола, вспоминая, куда положил записку с номером телефона, который она дала ему. Прошла минута. Вторая.

Она не звонит!

Сняв трубку, он быстро нажал одиннадцать цифр номера телефона саутгемптонского дома.

Ничего. Он не услышал даже ответного гудка. На другом конце была… мертвая тишина.

Дункан позвонил на телефонную станцию и попросил позвонить оператора. Ему ответил характерный гнусавый голос:

— Извините, сэр. Похоже, какие-то неполадки на линии.

Он вдруг похолодел: там сейчас не только Билли, но Эдвина и Ал!

— Нет! — крикнул он и вскочил на ноги, опрокинув гул. Схватив ключи от прекрасно отремонтированного „феррари", Дункан выбежал на лестницу и стремглав понесся вниз, перепрыгивая через три ступеньки.

Пока он бежал к гаражу, в мозгу его звучало только одно: нет. Господи, нет.

Фред Кочина и Кармен Толедо опять засиживались допоздна. Единственный способ хоть как-то справиться с постоянно накапливающейся писаниной — это задерживаться после работы.

Ох эта писанина. Похоже, в отделе она процветала. А если подумать, так вся чертова городская бюрократия просто жила ею! Неважно, что у тебя куча другой работы, но от бумаг прямо спасу нет! На каждый мыслимый и немыслимый случай имеется форма, начиная от покупки карандаша и кончая арестом.

Спустя некоторое время Кочина раздраженно сдвинул в сторону бумаги. Мысли его были далеко. Он думал о том, что происходит в Саутгемптоне.

Должен ли он был разрешать Билли уезжать так далеко? Конечно, он не мог запретить ей, но этот вопрос не давал ему покоя. Он обеспечил ее безопасность. Послал туда двух самых лучших полицейских. Если что-то случится, он приказал звонить немедленно. Безотлагательно.

И в который уже раз он попытался сосредоточиться на бумагах. Взял еще один формуляр и вставил в машинку, которую давно пора выбросить на свалку. Поставил ограничители. Поискал „д". Нашел. Стукнул. Потом „и". Стукнул. То, как он печатал, рисовало в его воображении какую-нибудь несчастную курицу, выискивающую зерна в российском захолустье.

— Чертов графоман, вот кто я такой! — проворчал он и, вытащив формуляр из машинки, скомкал его и запустил в угол.

Кармен Толедо подняла голову от бумаг, которыми был завален и ее стол, посмотрела на Кочину, но ничего не сказала. Она, как барометр, давно научилась определять его настроение и знала, в каких случаях лучше помолчать.

Кочина уставился на телефон, стоявший на столе. Нет, это бесполезно! Как он ни старался, он больше ни о чем не мог думать, по крайней мере до тех пор, пока не убедится, что в Саутгемптоне все путем.

Сняв трубку, он набрал номер отеля, где остановилась Билли Дон, и попросил соединить с ней.

Послышались гудки. Он ждал, но никто так и не ответил. Может, уснула? Но звонок разбудил бы ее. Он даже не стал просить на коммутаторе, чтобы ей передали о его звонке.

Затем он позвонил в особняк. Тишина. Никаких гудков.

Это не только удивило его, но и встревожило. Нахмурившись, он вызвал станцию и попросил проверить линию.

— Ну давай, давай же, — нетерпеливо бубнил он, барабаня пальцами по испачканной крышке стола. — Не всю же ночь ждать…

Наконец послышался голос оператора:

— Извините, сэр, похоже, неполадки на линии.

Вот черт! Кочина рывком отодвинул от стола крутящийся стул и, вскочив на ноги, схватил со спинки помятый пиджак.

Кармен подняла глаза.

— Ты куда собрался, босс?

— Оставайся здесь, — коротко бросил он. — Свяжись с патрульным отделением Саутгемптона и скажи, чтобы послали в дом машину. И побыстрее. И пусть ждут меня там, пока я не приеду.

С этими словами он вышел из комнаты.

Анук находилась на втором этаже в „английской" библиотеке, когда ей послышалось, что где-то позади нее слабо скрипнула половица. От страха по спине пробежал холодок и кожа покрылась мурашками. Нахмурившись, она медленно повернулась.

Неужели я не закрыла дверь, когда входила? Может, там кто-то прячется?

Она затаила дыхание и прислушалась.

Нигде ни звука.

Все спокойно. Казалось, вокруг никого нет.

Она тихо засмеялась. Какая глупость! Ну конечно, здесь никого нет, только стеллажи со старинными книгами, обитая ситцем мебель, медная каминная решетка, иранский ковер со сценами охоты… Ей показалось.

Через несколько минут надо спуститься вниз и сказать Билли Дон, Эдвине и Аллилуйе, что пора уходить, решила она. И чем скорее, тем лучше. В такой поздний час здесь не место женщинам, да еще одним. В течение нескольких месяцев дом был наполнен шумом, десятки рабочих наводняли комнаты, повсюду слышалась пронзительная ругань дизайнеров. И как странно, что сейчас пустота и неожиданно наступившая тишина, о которой она так мечтала, вдруг нагоняют на нее прямо-таки суеверный ужас. В каждом шорохе теперь ей мерещилось что-то зловещее.

В голове теснились всякие образы, и воображение рисовало такое…

Ну, хватит, твердо сказала она себе. Она „закончит" библиотеку и на этом — все.

Но почему-то она никак не могла успокоиться. Ее охватила непонятная дрожь. Почему?

Анук быстро принялась за дело. Отодвинула от стола несколько стульев. Прошлась вдоль стеллажей, слегка вдвигая и выдвигая корешки книг, чтобы они стояли неровно. Чуть перекосила абажур настольной лампы.

Она отступила к двери, любуясь проделанной работой. Вот так. Благодаря этим изменениям, внесенным так искусно и со знанием дела, комната имела не совсем безупречный вид. Теперь гораздо лучше. А Марку Хэмптону не следовало тогда говорить ей, что она должна подождать еще полгода, прежде чем он сможет взяться за переделку ее загородного дома.

Она не могла сдержать самодовольной улыбки. Еще никто и никогда не заставлял де Рискалей ждать.

Анук повернулась и уже собиралась выйти, как дверь вдруг захлопнулась прямо перед ней. Даже не успев сообразить, что произошло, она инстинктивно отпрянула назад.

Значит, действительно там кто-то прятался!

И в этот момент, словно в замедленном кино, какое-то безумное подобие женщины, взмахнув ножом, прыгнула на нее из-за угла.

„Бежать!" — беззвучным криком взорвалось в мозгу Анук. — „Бежать!"

Но эта чудовищная женщина двигалась стремительно. Холодно сверкнула сталь. Пронзительно вскрикнув и пытаясь защититься, Анук вскинула руки, но поздно — нож вонзился в ее тело.

Нанеся первый удар, Мисс Кровь быстро повернул нож в ране и рывком выдернул его. Затем еще раз вонзил нож. И еще раз. В грудь. В плечи. В живот. В горло.

— Так, моя сладкая, — вполголоса приговаривал Мисс Кровь, — хорошо, правда? — Почти нежно обхватив шею Анук, он слегка потянул ее на себя, и она сама упала на острие ножа, вонзившегося в тело по рукоятку. Держа ее голову одной рукой, он начал вращать нож медленно круговыми движениями.

Брызнули фонтанчики крови, и казалось, что узкое лицо Анук вспухает. Глаза округлились. В горле послышалось бульканье.

Кровь брызнула сильнее, заливая их обоих, и дыхание Мисс Кровь стало исступленным.

— О, как приятно! Это чудесно, восхитительно! Так тепло! Просто сказочно!

Глаза Анук померкли, язык завалился в горло.

Мисс Кровь отпустил безжизненно поникшую голову и вытащил нож. Из тела, растекаясь по полу, бил фонтан крови. Стоя на коленях, он погрузил в нее ладони и принялся намазывать свои голые руки. Затем вытянул их вперед, восторженно глядя на алую прилипшую кровь. Как красиво они блестят! Какое приятное тепло!

В последний раз тело Анук конвульсивно дернулось, и голова откинулась в сторону. Все было кончено.

Мисс Кровь насухо вытер нож о свой чулок и, рывком сдернув заколку, которой были скреплены волосы Анук, тут же принялся за работу.

— Скоро будет готов первый скальп! — напевал он.

— Ева Габор, ты со своими париками — и то лопнешь от зависти! Тоже мне, кинозвезда!

69

— Что это было? — Билли Дон резко остановилась, и все ее тело напряглось. Она повернулась к Эдвине и Аллилуйе. — Вы слышали?

— Похоже на крик, — медленно произнесла Эдвина. Нахмурившись, она склонила голову набок и прислушалась. — Но я больше ничего не слышу.

— Говорю вам, это было где-то там, в глубине дома!

— настаивала Билли. — Я точно слышала!

— Да перестаньте вы! — Аллилуйя старалась говорить, как взрослая, но голос ее звучал встревоженно.

— Это просто ветер. — Сама она, правда, не была уверена в том, что говорила: страх — вещь заразительная. Она ничего не могла сказать о Билли, но мать свою знала очень хорошо. А Эдвина не из таких, кому в пустом доме мерещатся привидения, на нее это совсем не похоже.

— Сейчас я тоже ничего не слышу, — прошептала Билли. — Может, это Анук, как вы думаете?

— Да перестаньте же вы наконец! — закричала Аллилуйя. — Если так пойдет, то скоро нам всем будет казаться Бог знает что!

— Думаю, нам надо уйти, — мрачно высказалась Билли. — Сейчас же.

Но Эдвина уже не слушала, она выходила из зала, направляясь в холл. Переглянувшись, Билли и Аллилуйя последовали за ней. Оказавшись в большом фойе с расписным потолком, Эдвина сложила ладони рупором:

— Анук!

— А-а-ну-ук! — еще раз крикнула Билли.

Они замолчали и прислушались. Дом отозвался мертвой тишиной.

— Анук! — снова позвала Эдвина.

— А-а-ну-ук! — вторила ей Билли. По-прежнему тишина.

— Но я точно слышала крик, — в отчаянии всплеснула руками Билли. — Это не фантазия, и вы тоже слышали.

— Идите с Аллилуйей в зал, — оборвала ее Эдвина.

— И ни в коем случае не выходите. Слышите?

— Куда вы собрались? — Билли схватила ее за руку.

— Прошло уже по крайней мере полтора часа, но Руди так и не заехал. Вы ведь обе слышали, как он пообещал заглядывать каждые сорок минут. Но он не появлялся.

— Эдс… — прошептала Билли.

— Может быть, он… задержался? — Аллилуйя до сих пор не хотела признаться себе, как она на самом деле напугана.

— Может быть, — согласилась Эдвина. — Но в любом случае я хочу выйти и посмотреть. Это не повредит, и я ненадолго. А вы будьте вместе. Что бы ни случилось, — подчеркнула она.

— Если вы встретите двух переодетых полицейских… — начала Билли.

— Я обязательно удостоверюсь, что они здесь, — бодро заверила ее Эдвина.

— Ma, — лицо Аллилуйи выражало тревогу. — Ты там поосторожней, ладно?

Эдвина улыбнулась.

— Хорошо, моя золотая. — Она порывисто обняла дочь. — Это я тебе обещаю.

И направилась к двери.

Кармен Толедо не отступала.

— Разве вы не можете вызвать его по рации и попросить проверить? Может быть, их нет в доме. Может, что-то случилось.

— Офицер Руди сказал, что будет заезжать к ним, — ответил диспетчер саутгемптонской полиции. — Я не могу связаться с ним, возможно, он вышел из машины. А возможно, он в этот момент сидит с ними и пьет кофе.

Кармен это не успокоило.

— Пошлите туда другую машину, — настаивала она.

— Хотя бы ради того, чтобы убедиться.

— Послушайте, леди, сколько, по-вашему, у нас людей на дежурстве? Это вам не Нью-Йорк.

Но Кармен была упряма.

— Меня это не волнует. Пошлите машину, сейчас же.

— Хорошо. Обязательно. — Диспетчеру это явно надоело.

— Я серьезно! — резко бросила она.

— Ладно.

Кармен повесила трубку и зло посмотрела на телефон. Она почему-то не могла избавиться от ощущения, что над ней посмеиваются.

Кармен решила дать диспетчеру ровно десять минут, а потом надавить снова.

Ночь была прохладной, и с океана дул свежий соленый ветер. Выйдя за дверь, Эдвина тотчас ощутила на лице уколы маленьких твердых песчинок, поднимаемых порывами ветра с окружающих дюн. Высоко над головой, временами закрывая звезды, проносились рваные облака. По обеим сторонам дорожки, вдоль которой стояли фонари, шумели деревья.

С минуту, собираясь с духом, Эдвина оглядывалась по сторонам. Дополнительное скрытое освещение производило довольно неприятный эффект. Все вокруг выглядело желтовато-зеленым и каким-то нереальным и походило скорее на сцену, нежели, как предполагалось, на залитую лунным светом лужайку. Во всяком случае, сочетание яркого света и длинных теней, отбрасываемых деревьями, придавало всему окружению зловещую таинственность. Даже при полной темноте не возникло бы такого ощущения страха.

Вдруг в кустах справа от нее громко хрустнула ветка. Она резко обернулась. Кто это может быть? Зверек? Или человек?

— Кто здесь? — крикнула она.

Ни звука в ответ. Только вздохи ветра, шум кустов и приглушенный грохот прибоя. Ей показалось или нет? Она пошла по дорожке.

Не успев пройти и нескольких метров, она услышала, как позади нее со стуком захлопнулась входная дверь. Через секунду погасло наружное освещение.

70

23 часа 46 минут

Рассекая прохладный ночной воздух и не снижая скорости, угнанный „харлей" резко свернул с основного шоссе на боковую дорогу. Под хромированным мотоциклетным шлемом, напоминающим каски времен кайзера Вильгельма, поблескивали глаза Змея.

Уже скоро. Каких-нибудь шесть — восемь километров — и он будет на месте, черт возьми. Вперед!

Съезжая с магистрального шоссе, он расхохотался во все горло и на полную вывернул газ. Мотор взревел еще сильнее, стрелки тахометра и спидометра резко качнулись вправо. Машина рванулась вперед, и в лицо, словно невидимый жесткий кулак, ударил ветер.

Жить, чтобы мчаться, и мчаться, чтобы жить, — вот мой лозунг, браток. Все просто.

Свет фары прорезал темноту. По обеим сторонам двухрядного шоссе, вдалеке от проезжей части, утопали в зелени огромные, залитые светом дома. Таких он еще никогда не видел.

Кто бы мог подумать? Он, Воин Сатаны — здесь, где живут эти богатые засранцы. Все правильно!

На расстилавшемся перед ним прямом участке дороги он заметил, как дальний свет идущей навстречу машины переключился на ближний и затем опять на дальний, подавая ему сигнал тоже переключиться на ближний.

Усмехнувшись, он лишь прищурил глаза. Пошел ты!

Фары приближающейся машины снова мигнули.

— Ну ладно, мать твою, — прошипел Змей. — Наезжаешь на меня? Посмотрим, как ты сейчас обделаешься! — И, резко выехав на встречную полосу, продолжал мчаться вперед, не снижая скорости.

Расстояние между ними стремительно сокращалось; в свете его фары казалось, будто он летит навстречу двум ослепительным солнцам со сверхзвуковой скоростью. Раздался гудок, и в последнюю секунду машина резко вильнула в сторону.

Змей успел заметить перекошенное от ужаса белое лицо, и „сааб" пронесся мимо, обдав его теплым потоком воздуха.

Он опять ухмыльнулся и направил „харлей" на свою полосу. Все правильно! Он хозяин дороги. Этот подрагивающий под ним, словно хищный зверь, „харлей" и он — одно целое.

Приближался Саутгемптон. Дома уже стояли плотнее; затем, вытянувшись в ряд по обеим сторонам ярко освещенной улицы, появились дорогие магазины. Мощный мотор в 1200 кубических сантиметров разорвал тишину.

Он почти у цели. В пропитанном морской солью воздухе ему мерещился ее запах.

В ушах, словно скандировали тысячи голосов, звучало:

Шерл. Шерл. Шерл. Шерл…

Сейчас он покажет ей, кто хозяин.

Да, надо ее немного проучить.

Никто, никто, черт возьми, не переходил ему дорогу.

Он кипел от ярости.

За этой чертовой сучкой должок.

23 часа 48 минут

Сидя в патрульной машине, припаркованной у съезда на Сэйвилль с лонг-айлендского скоростного шоссе, двое дежурных дорожной патрульной службы неторопливо пили горячий кофе.

— Сегодня ночью никакого движения, — заметил сидящий за рулем, подливая себе в стаканчик из термоса. — Не понимаю, зачем надо включать спидган в такой час.

— Да все из-за жалоб на рокеров; — напарник подул на кофе. — Вот детишки, черт бы их подрал.

Неожиданно в темноте ослепительно мелькнули фары, и мимо пулей пронеслась машина; красные задние фонари растаяли почти мгновенно.

— Черт! — воскликнул сидящий за рулем и выпрямился. — Что такое? — И он повернулся к напарнику, хлопая широко раскрытыми глазами.

— Не знаю, но посмотри на радар! У этого мерзавца скорость 250 километров! Вот это маши-ина!

Водитель включил сирену и мигалку, и темнота осветилась красно-синими вспышками.

— Ты никогда не догонишь его на этом катафалке, — махнул рукой напарник.

— Да что ты говоришь? Ставлю десять долларов, что догоню, если ты перестанешь ковырять в заднице и нажмешь кнопку рации. Наш радар сможет его держать еще километров пятнадцать.

Они выкинули стаканчики с кофе, и машина, взвизгнув тормозами, рванулась в погоню.

23 часа 49 минут

Отбросив всякую осторожность, Дункан Купер вдавил педаль газа в пол, и „феррари" летел стрелой. Его мысли были настолько сосредоточены на одном, что он даже не услышал сигнал бортового антирадара. Его мучил страх: Билли в опасности. Что еще может означать „мертвый" телефон?

— Я сейчас приеду, Билли! — произнес он, словно она могла его услышать. Мысленно он уже был с ней.

— Все будет хорошо, детка! Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось!

Дункан взглянул на светящийся спидометр и часы. Он проехал уже больше девяноста километров, оставалось еще столько же. Если повезет, то меньше чем через двадцать минут он будет в Саутгемптоне.

Двадцать самых долгих минут в его жизни. Нарушая все ограничения скорости и побив все известные ему рекорды на шоссе между Манхэттеном и Саутгемптоном.

В зеркальце, далеко позади, он заметил вспышки красно-синих огоньков.

— Ну давай, служивый, попробуй! — пробормотал он и еще сильнее стиснул зубы. — Эту крошку тебе не догнать!

23 часа 59 минут

Фред Кочина гнал свой „додж" по лонг-айлендскому скоростному шоссе, когда у него спустила правая задняя шина. И он ничего не мог сделать. Подрулив к обочине и остановившись, он со злостью ударил кулаком по баранке. Вот черт! Именно сейчас она лопнула! А он еще не выехал из Куинса. Чтобы добраться до Саутгемптона, ему потребовался бы час с четвертью даже в такой поздний час, когда шоссе совершенно свободно, и это при том, что он выжмет все из своего паршивого „доджа".

Если он будет менять покрышку, то приедет еще позже. Решив попытать счастья — а вдруг ему удастся вызвать центральную диспетчерскую отсюда, находясь вне зоны связи со своим участком, он схватил микрофон полицейской рации.

— „Ц"-девятнадцать вызывает центральную, „Ц"-девятнадцать вызывает центральную.

Ну давай, давай, повторял он про себя. Он должен связаться. Если не получится…

Рация молчала. Ни звука. Затем раздался треск и опять пропал. Кочина попробовал вызвать снова:

— „Ц"-девятнадцать вызывает…

И вдруг, непонятно каким чудом, сквозь исчезающий и появляющийся треск и помехи, послышался лаконичный ответ диспетчера:

— „Ц"-девятнадцатый, центральная слушает.

Вот это да! Он распрямил плечи. Похоже, получилось! Может, там, наверху, кто-то действительно приглядывает за ним.

— „Ц"-девятнадцатому нужен вертолет.

— Извините, „Ц"-девятнадцать. Все имеющиеся вертолеты находятся в гавани на спасательных работах. Судно потерпело аварию.

Кончина снова ударил по баранке. Это был мой шанс! Ну почему не может повезти два раза подряд? И почему именно в этом деле мне постоянно мешает то одно, то другое? Как сговорились!

Несколько минут он сидел молча, пытаясь найти решение. Ведь должен же быть другой способ, чтобы быстро добраться до Саутгемптона. Интуиция подсказывала, что дорога каждая минута, какой-то внутренний голос говорил ему, что Билли Дон или любая другая женщина, оказавшаяся в это время в доме, может стать…

„Я не должен думать об этом. Даже страшно представить"…

… оскальпированным трупом.

71

Эдвина ошибалась. Внезапно наступившая темнота таила в себе гораздо большую опасность, нежели неверный призрачный свет и резкие тени, так путавшие ее еще минуту назад. Она мгновенно почувствовала свою незащищенность: глаза еще не привыкли к темноте, а света из окон дома было явно недостаточно. Что же делать? Вернуться? А может, сначала попробовать открыть входную дверь и уже потом обойти вокруг?

Опять где-то хрустнула ветка, на этот раз слева.

Она вздрогнула и повернулась в ту сторону.

— Кто здесь?

И опять в ответ она услышала лишь шум деревьев, шорох листьев и океанский прибой. Да еще насмешливое стрекотание сверчков и цикад на пруду где-то по другую сторону улицы.

Судорожно сглотнув, она решила попробовать еще раз.

— Мистер Руди, перестаньте играть со мной в прятки. Это уже не смешно.

Она подождала.

Ничего.

Пожав плечами, она медленно пошла по темной неровной дорожке, стараясь не оступиться. Дважды споткнулась и едва не упала.

Вскоре ее глаза привыкли к ночной темноте, и на чуть более светлом фоне она уже различала казавшиеся угольно-черными силуэты деревьев и кустов. Дорожка из плиток кончилась, и она ступила на еще не совсем затвердевший асфальт недавно проложенной подъездной дороги. Положив руки на бедра, она постояла с минуту, оглядываясь по сторонам.

Так, что дальше?

Найти полицейских Билли Дон, ответила она себе.

Но куда они могли поставить машину? Конечно, не против входа, это ясно: слишком открытое место для тех, кто, хочет оставаться незаметными. Чуть дальше, ближе к концу дороги. Возможно. Да. Стоит начать оттуда.

Изогнутая дугой подъездная дорога была короткой, метров двадцать — двадцать пять.

Эдвина уже почти дошла до конца, когда ей показалось, что здесь кто-то есть, даже почудился тихий смех.

Она остановилась и повернулась. Перед ней возвышался куст. Налетел легкий порыв ветра, и листья тихо зашелестели.

— Мистер Руди? — голос ее дрогнул.

В ответ — лишь вздох ветра. Лишь шорох листьев. Лишь пронзительное стрекотание цикад.

— Я же сказала вам! Перестаньте шутить! Все тихо.

Сердце Эдвины бешено колотилось, ее охватил страх. Она не помнила, чтобы когда-нибудь ей было так страшно. Он проник в сознание, в кровь, во все тело. Она ощущала его каждой клеточкой.

Ее охватило непреодолимое желание бежать, и в то же время она не понимала, почему возникло такое желание, почему в нее вселился такой ужас. Этому не было логического объяснения. Но страх оставался. Что произошло? Ну, какой-то вскрик, ну, погасло наружное освещение. Захлопнулась входная дверь. Отключился телефон. И все же желание бежать было всепоглощающим. Инстинкт говорил ей, нет — кричал! — об опасности.

Бежать! Бежать немедленно! Пока еще есть возможность!

Нет, твердо сказала она себе. Ты не должна быть трусихой. Ты не позволишь испугать себя. Ты обязана довести начатое дело до конца.

Как ей хотелось увидеть хоть какое-нибудь движение на дороге! После большого шумного города такая уединенность и тишина действовали угнетающе. Как вообще люди могут здесь жить? Ну, если большая семья, достаточно прислуги и друзей… что ж, может быть. Но в одном она была уверена: она бы в таком месте жить не хотела. По крайней мере, одна. И не в этом доме. Нет уж, дорогие мои, большое спасибо.

Дойдя до конца дороги, она посмотрела сначала направо, потом налево. Напряженно вгляделась в темноту. А не машина ли это? Там, справа у обочины? Или опять тень?

Это можно узнать только одним способом, старушка, подумала Эдвина и пошла вперед.

По мере того как она приближалась к темному пятну, шаги ее непроизвольно ускорились. Это действительно была машина. И не одна: припаркованные друг за другом, стояли две машины.

Почти подойдя к ним, она уже слышала, что двигатель первой машины работает на холостых оборотах; странной формы тень на крыше другой оказалась выключенной мигалкой.

Так значит, это все-таки Руди! Да она просто убьет его за то, что он до смерти напугал ее! Она готова задушить его голыми руками! И вообще…

Эдвина подошла к первой машине и забарабанила ногтями по стеклу водительской дверцы. Решив, что ее не слышат, она прижала лицо к холодному стеклу и, сложив козырьком руки, попыталась заглянуть внутрь. От работы двигателя стекло слегка подрагивало. В темном салоне она с трудом различила силуэты двух мужчин, они спали, слегка откинув головы.

Так вот, значит, те, кто должен охранять Билли Дон? Да разве на них можно положиться?! Не хотела бы я доверить им свою жизнь!

Она постучала снова, на этот раз сильнее. Но они не просыпались.

Что это с ними?

— Эй, вы! — закричала она, барабаня руками по крыше. — Просыпайтесь!

Никакой реакции. Тогда Эдвина попробовала открыть водительскую дверцу.

Она оказалась незапертой, и, когда Эдвина распахнула ее пошире, в салоне зажегся свет. Она уже наклонилась, чтобы потрясти сидящего за рулем полицейского, но тут же отпрянула назад: весь салон был залит кровью. В лицо ей ударил смрадный, отдающий медью запах кровавой бойни.

— О Господи!

Под подбородком одетого в штатское полицейского, от уха до уха, словно огромный рот в зловещей ухмылке, зияла рваная рана. Все было забрызгано и пропитано свежей липкой кровью — человек, сиденье, приборная панель. Еще не засохшие вязкие темно-красные пятна покрывали внутреннюю поверхность лобового стекла, продолжая стекать тягучими багровыми струйками.

Эдвина заставила себя взглянуть на сидящего рядом напарника.

Тоже мертв. Убит тем же зверским способом.

Она попятилась, захлопнула дверь и несколько раз судорожно глотнула воздух. Ставшие словно ватными ноги дрожали, в ушах стучала кровь. Живот свело судорогой, и Эдвина старалась побороть подступившую тошноту. Вдруг она почувствовала, что больше не может сдерживаться, и согнулась. Ее тут же вырвало.

Наконец это кончилось. На спотыкающихся ногах она с трудом добралась до багажника и бессильно оперлась о него. После того как ее вырвало, ей трудно было дышать, во рту оставался кислый привкус, саднило горло. Из глаз лились слезы.

Взгляд ее упал на капот патрульной машины.

Руди. Надо проверить…

Нет! Только не это! У нее нет сил.

Она должна.

Спотыкаясь, она обошла капот и дернула дверцу. Ей пришлось отскочить в сторону: к ее ногам, уткнувшись головой в траву, выпало тело офицера Руди.

И в этот момент включилось скрытое освещение вокруг дома. Несколько секунд Эдвина молча смотрела на освещенный особняк и лужайку. Теперь она знала, что означает этот свет. Это приманка.

Кто-то играет с ней, играет, как хищник со своей жертвой, подумала она. И этот кто-то смертельно опасен.

Она не хотела возвращаться в этот дом. Все в ней кричало о том, что надо бежать, бежать, не останавливаясь, бежать в город, в полицию.

Но в доме была Анук. И не только Анук. Билли Дон. Но главное — Ал.

Она застонала, ее убивал страх.

Вдруг ее сознание наполнилось твердой решимостью. В глазах появился характерный стальной блеск. Ах ты, ублюдок!

— Только через мой труп! — произнесла она сквозь зубы.

Не задумываясь, она опустилась на колени и, преодолевая отвращение, попыталась достать револьвер Руди, молясь всем богам, чтобы он был заряжен. Схватив револьвер, она побежала. Но не в полицейский участок.

Быстрее назад, в дом!

Стоя на опустевшей стоянке перед торговым центром в Куинсе, Фред Кочина наблюдал, как принадлежащий телепрограмме „Айуитнес ньюс" вертолет фирмы „Белл", чуть опустив носовую часть, плавно приземлился на асфальт. Втянув голову в плечи и пригнувшись, чтобы не попасть под вращающиеся лопасти, он побежал к вертолету.

Через секунду боковая дверь открылась, и оттуда высунулось знакомое лицо с копной рыжих, отливающих медью волос. Это была журналистка из отдела происшествий и преступлений.

— Эй, Кочина! А может, ты зря так торопишься? — заорала она, чтобы перекрыть рев двигателей.

— Какого черта, Бебс, ты меня знаешь, — проорал он в ответ — Разве я когда обманывал?

— Бывало. — И она в упор посмотрела на него своими зелеными глазами. — Ну что там на этот раз?

— Расскажу по дороге. Она замотала головой.

— Говори сейчас, или мы летим в гавань, там кого-то спасают.

О, Боже Всемогущий! Сейчас, когда на счету каждая секунда, он должен тратить время и рассказывать про это дело, черт возьми! Ох уж эти репортеры! Он их терпеть не может. Но и без них тоже нельзя. Иногда. Особенно в таких случаях, как сейчас.

— Какой-то маньяк убивает манекенщиц, — прокричал он.

Бебс Петри не колебалась.

— Так что ж ты сразу не сказал? Шевели задницей и вперед!

Входная дверь была широко распахнута, словно и не закрывалась. Ступеньки заливал треугольник желтого света, падавшего из дверного проема.

Он напоминал блевотину.

Эдвина бежала не останавливаясь. Она бежала прямо к раскрытой двери, даже не задумываясь о том, что может ожидать ее. В ней горел неиссякаемый огонь материнской любви, и по мере приближения к дому он лишь усиливался. Она задыхалась от усталости и напряжения, сердце готово было выскочить из груди.

Она хотела закричать, чтобы Аллилуйя знала, что она уже здесь, но решила этого не делать: все силы надо вложить в действия, а не в слова.

Когда она подбегала к ярко освещенному проему, ей казалось, что он растет на глазах, а фойе позади него расширяется и увеличивается в размерах, все сильнее разгораясь зловеще-желтым светом. Она с разгону влетела в дверь навстречу этому слепящему потоку. Резко остановившись, она быстро огляделась. Потом побежала через холл в бальный зал. Оглушительно гремела мелодия босановы. Слишком громко. Ал и Билли никогда бы не включили так громко.

Только бы вы были здесь! — беззвучно молилась она. Ну пожалуйста, я хочу, чтобы вы были здесь! Я спасу вас! Мама спасет тебя, родная моя! Мама обнимет тебя, и все пройдет. С тобой ничего не случится, доченька…

Зал был пуст.

От отчаяния у нее брызнули слезы.

Куда могли исчезнуть Ал и Билли? Эдвину охватила паника. Может, они спрятались? Но где? Господи, дом такой огромный! Можно искать сто лет. Итак, все по порядку.

Она подбежала к магнитофону и выключила музыку.

Ее обступила странная тишина. Как в могиле.

— Ал! — крикнула она. Голос гулким эхом прокатился по комнатам. — Ал! Билли!

Эта тишина словно насмехалась над ней.

Отчаявшись и не зная, что делать, она принялась метаться по соседним комнатам, затем бросилась обратно в фойе. Перепрыгивая через две ступеньки, взлетела вверх по спиральной лестнице, украшенной бронзовыми светилами.

— Ал! Билли! — надрывалась Эдвина.

Задержавшись на площадке второго этажа, она услышала какой-то жалобный крик. Только невозможно было понять, откуда шел этот крик.

— Ma!

— Ал! — закричала она в ответ. — Ал, детка, где ты?

— Ма-а…

Голос звучал справа. Да, это там! И она рванулась туда.

— Ma!

Эдвина тут же остановилась: теперь крик слышался сзади! Ну, конечно, она бежала не в ту сторону! В замешательстве она посмотрела вокруг.

— Ma! — теперь крик действительно звучал где-то справа.

— Ma! — послышалось из дальнего конца холла. От страха у нее все сжалось внутри и перехватило дыхание. Но Ал не может одновременно находиться в разных местах! Это значит, что только один голос принадлежит ее дочери. А кто-то другой всего лишь имитировал.

Нет, это не просто кто-то.

Это убийца!

О Господи! Она сжала револьвер.

— Ma! — послышалось справа.

— Ma! — теперь слева.

Эдвина поворачивала голову на каждый крик.

— Ал! — что было силы закричала она. — Где ты?

— Здесь, мама!

— Нет, я здесь! Здесь!

Эдвина не могла понять, откуда звучит голос ее Ал. Возможно ли это? Неужели два голоса могут быть так похожи?

Сначала иди к тому, что ближе! — приказала она себе.

Со всех ног она бросилась через холл. Она должна спасти Ал, спасти ее от…

Нет! Не думай об этом! Она ворвалась в библиотеку и чуть не упала, споткнувшись о…

… Анук! Все вдруг поплыло перед глазами. В ужасе Эдвина отпрянула назад, не в силах поверить тому, что увидела. Анук! Боже мой! Нет! Это невозможно! Где ее волосы? Боже Милосердный…

Что же это чудовище сделало с ее волосами?

— Ал! — закричала она и уже метнулась обратно, как вдруг в дверях мелькнула какая-то тень, и в следующую секунду безжалостный удар в грудь сбил ее с ног. Со сдавленным стоном она отлетела назад, револьвер выпал из рук.

„Ал!" — хотела она крикнуть, но не могла вздохнуть, не могла даже прошептать это имя. С усилием набрав в легкие воздуха, Эдвина сделала попытку встать на ноги.

И в ужасе опять упала.

Рядом, прямо над ней стояло нечто совершенно чудовищное. Одетое во что-то из черного нейлона, с размазанным по лицу гримом и с ног до головы покрытое засохшими пятнами крови, а на голове — о Боже! — был окровавленный скальп Анук!

Глядя вниз на Эдвину, мисс Кровь произнесла голосом Аллилуйи:

— Ты готовишься к Олимпийским играм, ма?

В отчаянии, Эдвина пыталась глазами отыскать на ковре выпавший револьвер, но он, должно быть, отскочил слишком далеко. Она его не видела.

Упираясь локтями в пол, она попробовала отползти назад.

Последнее, что она помнила, это визгливый безумный хохот, и на голову ей обрушилось что-то тяжелое. Глаза ее закатились. Все провалилось в черноту. Она так и не услышала внизу рев „харлея", когда Змей, перепрыгнув на нем через порог, въехал в дом.

72

— Пока, Джонни! — произнес вслух Р.Л. и, направив на телевизор пульт дистанционного управления, нажал кнопку.

Сидящий за столом Джонни Карсон, улыбающийся зрителям своей мальчишеской улыбкой, пропал вместе со вспышкой.

Р.Л. бросил пульт на ночной столик и взглянул на полированный латунный будильник от „Тиффани". Он показывал первый час ночи. На этой огромной кровати в колониальном стиле для одного слишком много места! Он чувствовал себя одиноким и покинутым. Почему она так задерживается?

Р.Л. уставился в потолок и вздохнул. Он специально договорился с одним из сослуживцев, что тот даст ему этот дом на выходные; приехав сюда, он надеялся, что они с Эдвиной смогут хоть немного отдохнуть здесь во время подготовки к демонстрации моделей. Очевидно, он ошибся.

Повернув голову и взглянув на телефон, он решил позвонить в особняк, но тут же передумал: нет, звонок лишь напомнит о его нетерпении и создаст дополнительные сложности, а это как раз то, что Эдвине сейчас меньше всего нужно. И потом, разве она не предупреждала его, что может задержаться допоздна?

Да, конечно. Но так поздно? Уже за полночь?

От нечего делать он снова взял пульт и включил телевизор. Посмотрел, что идет на разных каналах Реклама, какая-то поздняя телеигра, опять реклама, ток-шоу, снова реклама. Рок-звезды, производящие какафонию звуков, царапая ногтями по доскам, которые они называют гитарами, и скачущие под эту „музыку".

Развлекательные программы для подростков. Ничего интересного. Да что ж такое? Ни одного старого фильма.

Р.Л. выключил телевизор. Несколько минут лежал, уставясь в потолок. Господи, как тихо! Ему безумно недоставало Эдвины.

Почему она так задерживается, черт возьми? Какая жестокость! Она нужна ему. Очень нужна.

Если она сейчас не придет, он оденется, поедет в особняк и будет просто ждать, пока она не выйдет. И потом отвезет ее сюда. Пусть это будет для нее сюрпризом.

Но он даст ей еще сорок пять минут. Нет, от силы полчаса.

Самое большее.

Змей решил въехать прямо в дверь. Отбросив шлем в угол, он искусно маневрировал мощным „харлеем", точно направляя его через комнаты и холлы первого этажа. Шины царапали инкрустированный пол, на дорогие ковры капало масло, на импортном мраморе оставались следы горелой резины.

Огромный руль едва проходил в двери, обдирая косяки, но это не смущало его. Он — это сила. Да если надо, он тут все в бараний рог свернет. Будьте уверены.

Смрад выхлопных газов заполнил комнаты.

Подняв переднее колесо в воздух, он проехал по бесконечно длинному коридору.

На первом этаже никого не оказалось. Это его не обескуражило — надо только хорошенько поискать, и дичь найдется.

Дав газу, Змей с ревом вылетел в фойе и юзом проехался по всей окружности. Затем, нацелив переднее колесо на ступеньки спиральной лестницы, он включил первую передачу, отпустил сцепление и дал газ.

Это было все равно, что въезжать на поднимающуюся уступами каменную гору.

Низ рамы и выхлопная труба задевали за каждую ступеньку, нещадно царапая их, и от этого металлического визга и скрежета разрывались барабанные перепонки.

Но Змей не обращал внимания ни на ступеньки, ни на мотоцикл. Дорогой интерьер не имел для него никакой ценности, а мотоциклы он никогда не покупал. Он их просто угонял. Если один ломался — ну что ж, он его выбрасывал и „заменял" на другой.

Наконец с неимоверным грохотом „харлей" тяжело перевалился через последнюю ступеньку и выехал на площадку. Змей остановился и несколько раз газанул, затем посмотрел в одну сторону коридора, в другую.

Куда все подевались? — недоумевал он. Они что, не слышат его?

Он выключил мотор. Наступила напряженная тишина, а потрескивание остывающего двигателя напоминало часовой механизм бомбы замедленного действия.

Змей сложил рупором грязные ладони.

— Шерл! — взревел он. — Я знаю, что ты здесь! Давай выходи, или я сам найду!

Он поднял косматую голову и прислушался. Дом молчал. Черт! Подозрительно тихо, а дверь была распахнута настежь.

— Ну погоди, сука проклятая! — орал он. — Я до тебя доберусь! Ты еще пожалеешь!

Чуть приподнявшись на сиденье, он ногой включил стартер. От внезапного рева треснули два зеркала в позолоченных рамах.

Отжав сцепление, он помчался в дальний конец холла и, снизив скорость, круто свернул вправо, в первую комнату. Он начнет свои поиски отсюда и пусть медленно, но доберется до конца, не пропуская ни одного угла и закоулка, ни одной щели.

Это страшнее, чем кошмар, думала Билли Дон; вселяющий ужас мотоциклетный рев неумолимо приближался. Она с трудом подавила стон. Наверное, это и есть ад. Страшнее этого ничего нет.

Они с Аллилуйей тесно обнялись, ища друг у друга поддержки и сил. До появления Змея они успели перебежать на второй этаж в детскую и сейчас, съежившись, прятались за трехстворчатой ширмой, закрывающей угол. В соседней комнате, ломая и разбрасывая мебель, ревел мотоцикл Змея.

— Мне страшно, — прошептала Аллилуйя и посмотрела на Билли. — Билли, что же нам делать?

Та сильнее прижала ее к себе.

— Тс-сс, — и закрыла ей рот ладонью. Рев мотоцикла уже слышался в холле. Их комната была следующей.

Почти в ту же секунду в дверь с грохотом въехал „харлей". В рамах задрожали стекла.

Затаив дыхание, Билли осторожно наклонилась к ширме, приложив глаз к тонкой щелке между створками.

Стоя посередине и медленно поворачивая голову, Змей оглядывал комнату. Внешне он ничуть не изменился, все тот же, каким она его знала раньше. Такой же отвратительный, грязный, вонючий, в той же старой одежде. Что она могла в нем найти? Боже мой, тогда, наверное, это была моя последняя надежда!

Вдруг она вся напряглась: теперь он повернулся к ширме и смотрел прямо на Билли. У нее перехватило дыхание. Затем его взгляд скользнул в сторону, и она почувствовала огромное облегчение. Но неожиданно он вернулся на прежнее место и вновь сосредоточился на ширме. Змей не отрываясь смотрел в ее направлении, зрачки сузились и превратились в точки, подозрительный взгляд, как бурав, казалось, проникал сквозь тонкую перегородку.

Билли застыла на месте, не смея шевельнуться. А что, если через щелку он заметил тень? У него всегда было исключительное зрение. Краем глаза он видел малейшее движение.

Эти несколько секунд превратились в целую вечность. От нервного напряжения на лбу у нее выступили капельки пота. Ну почему он не уходит? Она жалела, что спряталась именно здесь, за ширмой. Это так очевидно. Но больше всего она жалела о том, что вообще когда-то встретила Змея.

Змей…

От одного его вида у нее сжималось сердце и мутилось сознание. Память иногда ведет себя очень странно. Она уже почти забыла, каким сильным было это грубое животное; его большое, массивное тело, казалось, заполняло собой всю комнату. Но она не забыла, насколько он опасен, это она помнила хорошо. Где бы он ни появлялся, он окружал себя ненавистью и жестокостью.

— Шерл! — заорал Змей. — Ты здесь?! Вздрогнув, Билли отпрянула от ширмы и вцепилась Аллилуйе в руку.

Еще никогда Аллилуйя не видела такого страха, таких обезумевших, затравленных глаз.

— Черт тебя подери! — завопил Змей. — Отвечай мне! — Послышался удар, и со стола с грохотом упала и разбилась лампа.

Билли и Аллилуйя еще теснее прижались друг к другу Змей дал полный газ.

— Шерл! — орал он, перекрывая то нарастающий, то затихающий рев мотора. — Я знаю, что ты здесь, черт возьми! — Ударом кованого ботинка он перевернул детскую колыбельку.

Билли сильнее вцепилась в Аллилуйю. И вдруг Змей расхохотался:

— Ох, Ширли! Ну Ширли!..

Все внутри Билли сжалось. Он знает! — стучало в голове. Он знает, что я здесь! О, Боже Милосердный, он поймал меня!

Змей отпустил сцепление и, взревев двигателем, медленно поехал вперед. Переднее колесо коснулось ширмы, и она зашаталась. Затем он отвел мотоцикл на несколько шагов назад и опять медленно поехал вперед.

Он играл с ней.

Тот же город, то же время

ВТОРЫМ ПЛАНОМ: МИСС КРОВЬ

Мисс Кровь встревожился, губы плотно сжались, в глазах вспыхнул безумный огонь. Он поспешил в коридор, насколько позволяли ему туфли без задников. Непонятно, откуда вдруг появился этот мотоциклист, но в одном он был твердо уверен: Воин Сатаны не посмеет омрачить праздник Мисс Крови!

Вид его внушал ужас. Резать, колоть и не посадить ни пятнышка? Пропитанный кровью скальп Анук, который он надел на голову, перекосился, тщательно наложенный грим размазался по лицу, засохшие кровяные пятна покрывали всю одежду, от чего она приобрела ржаво-коричневый оттенок. Спустившиеся петли образовали на черных чулках „дорожки".

Пальцы плотно сжимали нож, в любую секунду готовый взметнуться вверх и колоть, резать, пускать кровь. Каждый раз он тщательно вытирал лезвие, и теперь оно, отражая свет настенных ламп, сверкало, как полоска серебристого зеркала.

Рука Мисс Крови еще сильнее сжала рукоятку. Нет, он не позволит какому-то мерзкому неотесанному громиле, ворвавшемуся в дом на своем вонючем мотоцикле, испортить ему этот день. Уж будьте уверены! Какая наглость! Как смеет это животное вторгаться на его личную территорию! Да еще так дерзко посягать на самую желанную добычу! Нет, это слишком! Его распирало желание подкрасться, прыгнуть сзади и впиться зубами в шею.

Но Мисс Кровь никогда не убивает сзади. Мисс Кровь любит нападать спереди, чтобы жертвы видели его; удовольствие состоит в том, чтобы заставить их извиваться, а потом смотреть, как вываливаются внутренности.

О да, лучше всего спереди. Убить, глядя в лицо и чувствуя теплую кровь — это наслаждение. Единственное наслаждение.

73

Билли лихорадочно старалась что-то придумать. Она понимала, что им с Аллилуйей надо как можно быстрее выбраться из дома.

Представив расположение комнат, она быстро подсчитала, что ту, где они прячутся, и ведущую на первый этаж лестницу разделяет метров пятнадцать. Да и чтобы спуститься по ней, тоже уйдет время, она предназначалась для гостей, а не для побега. Это еще метров двенадцать, не меньше. Сколько же отсюда до ближайшего дома? Метров сто? Больше? Будут ли там люди? Неизвестно. Вполне вероятно, что тот сумасшедший, который убил Анук, поймает их еще до того, как они вообще выберутся отсюда.

Но совершенно неожиданно возникло новое обстоятельство. У Змея мотоцикл, и, если она выберет верную тактику, он может оказаться их спасителем. Они с Аллилуйей сядут на заднее сиденье, и он вывезет их из этого кошмара, а через минуту они уже будут мчаться в город. Если, конечно, Змей не забьет ее до полусмерти.

В этом все дело. Она оказалась между молотом и наковальней.

И еще вопрос: может ли она просить Змея о помощи? И главное — окажет ли он ей эту помощь?

Сердце ее бешено колотилось. Из двух зол придется выбирать меньшее. Так кто же: Змей или убийца?

Теперь она уже не раздумывала. Убийца — психически больной человек, он сошел с ума, она видела, как зверски были убиты Анук, а перед этим Эрмина и Оби Кьюти. По сравнению с ним — Змей просто злобное животное. Да, он бешеный, но все-таки меньшее зло. Смысл его жизни, сама его жизнь — в том, чтобы причинять боль, насиловать, грабить, разрушать, но она знала, что он никого не убивал. Пока.

Хоть какое-то утешение.

Билли легонько оттолкнула от себя Аллилуйю и взяла ее за руку.

— Не бойся, малышка, — шепнула она и сжала ее пальцы, стараясь передать силу и уверенность, которых сама не чувствовала.

Удивленно взглянув на нее, Аллилуйя кивнула.

Билли ободряюще улыбнулась. Она надеялась, что им все-таки удастся выбраться.

Мотоцикл снова подъехал к ширме, на этот раз едва не опрокинув ее. От удара она зашаталась, но устояла. Билли слышала, как, тяжело переступая ногами, Змей отводит „харлей", чтобы повторить все сначала. Сейчас.

Прижав к себе Аллилуйю, Билли вышла из-за ширмы.

— Ладно, Змей. Ты выиграл. — Она подняла руку, показывая, что сдается.

— Так, так, так, — произнес Змей, заглушая мотор. — Посмотрите-ка, сама Билли Дон, — и губы его искривила злобная усмешка.

— Послушай, Змей, я знаю, ты на меня сердишься, и я тебя не осуждаю, — скрывая волнение, она посмотрела на него в упор. Он всегда пользовался тем, что вызывал в людях страх, и она понимала, что единственная возможность добиться от него того, что ей нужно, — это держаться спокойно. Больше ей ничего не оставалось.

Змей пристально разглядывал ее лицо.

— Да уж не без того, черт возьми. Нам надо кое-что обсудить. Или ты забыла?

— Позже, Змей. Если ты еще не знаешь, то говорю тебе: мы все в опасности.

Выбив подставку грубым подкованным ботинком, он неторопливо перекинул ногу через седло и отпустил мотоцикл. „Харлей" тяжело накренился на бок и осел на подставку.

Змей прищурился.

— Что значит „мы в опасности"?

Он стоял перед ней, такой огромный, с выпирающими из-под куртки плечами, всем своим видом показывая, что не понимает, о чем она говорит.

— Мне нужна твоя помощь. — Билли прижала к себе Аллилуйю. — Нам обеим нужна твоя помощь, — добавила она твердо.

Он запрокинул голову и расхохотался.

— Вот это да! Я еду сюда, чтобы показать, кто здесь хозяин, и что я слышу? Ей нужна моя помощь! — Оборвав смех, он зло бросил:

— Ты права. Ты в ней нуждаешься.

— Змей, там в комнате — мертвая женщина, с нее сняли скальп. И убийца сейчас в доме, он охотится за нами. — Она старалась говорить твердо, но добавила в голос умоляющие нотки. — Между собой мы разберемся позже, а сейчас увези нас отсюда. Пожалуйста.

— Из тебя выйдет хороший писатель. Это точно. — Сунув руку в карман, он вытащил зубочистку и зажал ее между зубами. Затем покачал головой. — Не выйдет, сука. Со мной твои штучки больше не пройдут.

— Змей, ты не знаешь, что здесь происходит! Он с силой ударил кулаком о кулак.

— Может быть, зато я знаю, что сейчас произойдет с тобой, — и посмотрел на нее с нескрываемым злорадством.

— Пожалуйста, — подала голос Аллилуйя. — Ну послушайте, что она говорит!

— Правильно, мистер Змей! — произнес Мисс Кровь голосом Аллилуйи. — Надо уметь слушать! — Он стоял в дверях. Одна рука небрежно лежала на бедре, во второй был нож.

Сдавленно вскрикнув, Билли оттолкнула Аллилуйю себе за спину.

— Тебе лучше убраться отсюда, мистер Змей, — прошипел Мисс Кровь. — Разве ты не видишь? Эти крошки — мои! Теперь уже я прошу! Усекаешь?

Змей не отличался особой сообразительностью. Ткнув пальцем в Мисс Кровь и поворачиваясь к Билли, он спросил:

— Это пугало — твой приятель? — Затем перевел взгляд на Аллилуйю и опять на Мисс Кровь. — Ведь праздник Всех Святых еще не наступил! — и ядовито ухмыльнулся.

— Заткни свой поганый рот! — завизжал Мисс Кровь. — Несет, как из помойки! Посмотри на себя!

Желтые глаза Змея угрожающе блеснули.

— Ну ладно, чучело хромоногое. Ты сам напросился! — прорычал он.

— Ого! Мы собираемся поиграть ножичком? — И Мисс Кровь решил продемонстрировать свое искусство. Казалось, лезвие, стремительно вращающееся в его руке, превратилось в сверкающий ореол.

Так же неожиданно он прекратил вращение и теперь держал нож острием кверху. Его ярко напомаженный рот искривился в отвратительной гримасе.

— Ну что, мальчик, страшно? — и крадущейся походкой, моргая накладными ресницами, начал медленно кружить вокруг Змея.

Не отводя глаз от Мисс Крови, Змей быстро сунул руку в карман. Словно молния, блеснуло лезвие финки.

— Не надо, Змей! — умоляюще крикнула Билли. — Бежим! Он — сумасшедший!

— Заткнись, — огрызнулся Змей. — Я должен сосредоточиться! — Низко пригнувшись, он следил за каждым движением трансвестита.

— Сумасшедший? — взвизгнул Мисс Кровь. — Эта девчонка назвала меня сумасшедшим? Не в своем уме?

— Ага. Назвала. — Держа перед собой финку, Змей продолжал поворачиваться на месте, следя, как это чудовищное подобие женщины в нелепых туфлях на шпильке с пушистой отделкой описывает вокруг него круги. Он едва заметно улыбнулся:

— Ну давай, кто ты там есть, мать твою. И заткни это себе в глотку. — Свободной рукой Змей, жестикулируя пальцами, изобразил, что он имел в виду.

Глаза Мисс Крови горели дикой звериной радостью.

— Берегись! — пронзительно крикнул он и сбросил туфли.

74

Эдвина открыла глаза. Взгляд уперся в белый, недавно покрашенный потолок. Невыносимая боль острым обручем сжимала голову. Вздохнув, она почувствовала тошнотворный, отдающий медью запах свежей крови.

„Ал!" — пронеслось в сознании.

Она мгновенно села и тут же согнулась — тысячи осколков вонзились в голову. Она подняла руки и осторожно ощупала ее. Слава Богу, крови нет, волосы сухие. Но на затылке — огромная шишка. Ничего, это терпимо.

Эдвина повернулась, встала на колени и огляделась, взгляд наткнулся на застывшее в неестественной позе безжизненное тело Анук. К горлу вновь подкатила тошнота, и она быстро отвернулась.

Так что все-таки?..

Как кадры быстро прокручиваемой киноленты, в памяти промелькнули события последнего часа. Три мертвых полицейских. Голос Аллилуйи, звучавший в разных концах здания. Тело Анук. Потом она выбегает из двери, и на нее набрасывается это омерзительное существо. Удар локтем в грудь, и она падает, револьвер выскакивает из рук…

Револьвер! Где этот проклятый револьвер?

С отчаянной решимостью она принялась искать его. Да где же он? Не обращая внимания на боль, она ползала на коленях, заглядывая под столы и стулья.

Господи! Неужели его забрало это чудовище?

Добравшись до дивана, Эдвина подняла оборку и заглянула под него.

Наконец-то! Вот он!

Она испытала почти болезненное облегчение.

Растянувшись вдоль края дивана, она просунула руку и пальцами нащупала прохладный металл. Но револьвер выскользнул.

Проклятье! Она теснее прижалась к краю и изо всех сил вытянула руку. Все равно далеко! От отчаяния она даже заплакала.

Вдруг откуда-то издалека до нее донеслись крики Аллилуйи и Билли Дон. Внутри у нее все похолодело. Это чудовище! Что там происходит? Оно поймало их! Господи, что ему нужно? Эдвина вскочила на ноги.

Собрав все силы, она приподняла край тяжелого дивана и, до крови прикусывая губы, отодвинула от стены почти на метр. Затем вскочила на обтянутое ситцем сиденье, перегнулась через спинку и, вытянувшись насколько могла, схватила револьвер.

Ощутив в руке его тяжесть, она почувствовала себя увереннее. С другой стороны холла опять послышались пронзительные крики, и Эдвина бросилась туда.

С Атлантики быстро наползал густой полог низко клубящегося тумана. Он уже окутал деревья и освещенные окна расположенных вдоль побережья дорогих особняков.

Вертолет начал снижаться.

— Если туман усилится, мы просто не увидим дом, — не оборачиваясь, крикнул пилот.

— Ты отыщешь иголку в стоге сена и прекрасно это знаешь! — проорала ему в ответ Бебс Петри. — Еще минут пять. — Она посмотрела на Кочину. — Ты знаешь, как он выглядит?

— Какой-то немыслимый замок. С башнями и шпилями.

Бебс закатила глаза.

— Много от тебя помощи!

— У вертолета есть прожектора?

Она вдруг улыбнулась.

— Тебе повезло.

— Если туман не поднимется выше, — пробубнил себе под нос пилот, опытной рукой ведя машину на высоте всего тридцати метров. Они буквально чиркали по крышам.

Следи за глазами, а не за рукой. Это основное правило всех драк с поножовщиной Змей помнил очень хорошо. Глаза подскажут, где в следующий момент окажется рука.

И он, не отрываясь, следил за глазами Мисс Крови.

В них светилось неприкрытое злорадство.

Змей прыгнул вперед и, нанеся молниеносный удар в живот, тут же отскочил назад.

— Сукин сын! — выругался он вслух. Финка разрезала воздух. Мисс Кровь ловко увернулся. Черт! Это пугало соображает! — подумал Змей.

Низко пригнувшись и неотрывно глядя друг на друга, они продолжали осторожно кружить по комнате.

Сделав обманное движение, Змей вновь нанес сильный удар.

Мисс Кровь лишь чуть отступил в сторону, и лезвие прошло в сантиметре от его плеча. Раздался безумный хохот.

Змей снова выругался и зло посмотрел на него. Как, черт возьми, ему это удается?

Стоя у стены и время от времени бросая взгляды на дверь, Билли Дон с нарастающей тревогой следила за схваткой. Она ждала удобного момента, чтобы они с Аллилуйей могли незаметно выскользнуть из комнаты.

Пока такого момента не было. От двери их отделяло около пяти метров: они оказались зажатыми в самом дальнем углу, куда им пришлось отбежать, когда началась драка.

Аллилуйя не в силах была смотреть на это и спрятала лицо на груди Билли. Та гладила ее по волосам.

— Все будет хорошо, — повторяла Билли, успокаивая скорее себя, чем Аллилуйю. — Все будет хорошо.

Змей наступал с решительным упорством, и снова Мисс Кровь с легкостью уклонялся от его ударов, они по-прежнему не достигали цели.

— Проклятый ублюдок, — прорычал Змей. — Пот градом катился по лицу и щипал глаза. Хуже всего то, что он начал уже уставать, а этот тип даже не вспотел.

Змей сделал прыжок, и опять его финка проткнула воздух. Снова прыжок и снова — мимо.

Двигаясь легко и уверенно, Мисс Кровь то отскакивал в сторону, то, круто повернувшись, опять появлялся у него перед глазами, временами разражаясь истерическим хохотом. Его безумные глаза горели неестественным блеском. Словно пританцовывая вокруг Змея, он удачно избегал острого лезвия. Это было совсем просто. Он не предпринял ни одной атаки. Он еще подождет, пока ему не надоест эта забава.

Не в состоянии выносить этот истерический смех, Змей прорычал:

— Послушай, ты! Почему ты не дерешься, как мужчина?

Подбоченясь, Мисс Кровь окинул его презрительным взглядом.

— Что такое? — произнес он обиженно. — Кто это говорит? Если ты мужчина, то почему мажешь? Почему, дорогой? — И Мисс Кровь послал ему поцелуй, громко чмокнул воздух.

Это была последняя капля. Все. С него довольно. Он не привык ни к поражениям, ни к насмешкам. С него хватит.

Гнев ослепил его; лицо налилось кровью и исказилось от ярости. Он не позволит, чтобы на глазах Шерл из него делали клоуна! Сначала какая-то старая карга с пистолетом уводит ее прямо из-под носа. А теперь еще это пугало? Не-ет. Этот гребаный ублюдок сейчас получит.

Мисс Кровь ликовал, видя, как Змей теряет самообладание и самоконтроль. Высоко подпрыгнув, он отскочил назад, быстро повернулся на одной ноге вокруг себя и на миг, словно позируя перед камерой, застыл в кокетливой позе, а затем мгновенно отпрыгнул в сторону, увернувшись от колющего удара Змея.

Билли Дон ужаснулась, увидев, что Змей опять промахнулся. Он всегда одерживал верх, потому что был выше, тяжелее, хитрее любого, с кем ему приходилось сталкиваться. На этот раз перед Змеем оказался очень искусный противник, и теперь все то, что обычно составляло его силу, обернулось против него. Перед увертливым пританцовывающим трансвеститом он выглядел неуклюжим слоном.

Господи, ну пожалуйста, молилась про себя Билли. Не допусти, чтобы Змей умер. Он — единственное, что может спасти нас от этого кошмара.

— Смотри! — крикнул Мисс Кровь и, отступая грациозными танцующими движениями, остановился, плотно сдвинув ноги. Подняв над головой нож и повернув его острием вниз, он принял позу тореадора. Затем, глядя на Змея из-под полуприкрытых накладных ресниц, послал ему еще один воздушный поцелуй.

Это переполнило чашу. Змей, как бык, бросился вперед.

С легким поворотом Мисс Кровь отступил в сторону и встал на цыпочки. Змей, не успев остановиться, с разгону пролетел вперед, и в этот момент сверкнул нож и вонзился ему в шею.

Удар, словно обжигающая струя, пригвоздил его к месту, глаза Змея вылезли из орбит. Он зашатался. Изогнутый нож вошел сзади по самую рукоятку, и она еще слегка подрагивала. Почти мгновенно брызнули тонкие розовые фонтанчики.

Раздался пронзительный крик Билли.

Стряхивая с ладоней воображаемую пыль, Мисс Кровь повернул голову.

— Видите, девочки, как это просто? — И он посмотрел на Билли и Аллилуйю, в то время как Змей, ревя, словно раненый лев, медленно кружился на месте. Низко согнувшись и закинув руку, он пытался ухватиться за рукоятку, чтобы вытащить нож, но безуспешно.

— Такие, как он, только тявкают, но не кусают! — Не в силах сдержать радость, Мисс Кровь даже захлопал в ладоши. — Ведь правда, девочки?

Билли не могла смотреть на Змея. Даже такой жестокий человек, как он, не должен умирать вот такой смертью. Никто не должен.

Но Мисс Крови было мало того, что произошло. Сделав шаг вперед, он сильно ударил ногой по руке Змея, все еще сжимающей финку. Рука разжалась, и нож взлетел вверх. Неуловимым движением Мисс Кровь, словно фокусник, поймал его на лету.

Он повернулся к Билли и Аллилуйе.

— Девочки!

— Не смотри! — хрипло прошептала Билли и прижала к груди лицо Аллилуйи. — Ты не должна это видеть.

— Нет должна! А может быть, ты хочешь, чтобы эта штучка оказалась и у нее в спине? — Держа финку за кончик лезвия, Мисс Кровь отвел назад локоть, словно готовясь бросить ее в Аллилуйю.

— Нет! Нет! Нет! — закричала Билли. — Она будет! Будет смотреть! — Затем тихо сказала Аллилуйе: –

Дорогая моя, ты должна повернуться. Сделай, как велит это… — она взглянула на Мисс Кровь. — Как он велит.

— Не могу, — разрыдалась Аллилуйя и еще сильнее прижалась к Билли. — Я просто не могу!

По лицу Билли текли слезы, но она осознавала, что должна сделать все возможное, чтобы Мисс Кровь не пришел в бешенство. Если ей самой не суждено было спастись, то она попытается спасти хотя бы Аллилуйю. Она обязана помочь ей выбраться отсюда.

Билли взяла ее за плечи и, оторвав от себя, повернула лицом к комнате.

Мисс Кровь улыбнулся.

— Ну вот! Вот так гораздо лучше, дорогая. Верно? Застыв от ужаса, Аллилуйя не могла отвести от него глаз, зубы ее стучали.

Мисс Кровь упивался ее страхом, он ощущал его физически. Он просто обожал смотреть, как трясутся от страха его жертвы! Это наполняло его ощущением силы и превосходства. Страх!.. Самое сильное чувство, возникающее так внезапно! Ради него стоило потрудиться! Страх делал его… да! Счастливым! О, сейчас он был счастлив, энергия переполняла его! Даже хочется… танцевать!

И Мисс Кровь, двигаясь вокруг Змея, принялся отбивать быструю чечетку. Затем он высоко поднял финку и всадил ее в шею Змея рядом со своим ножом. Удар был настолько силен, что, как и в прошлый раз, рукоятка задрожала.

Издав сдавленный захлебывающийся стон, Змей дернулся и согнулся еще ниже. Затем, содрогаясь всем телом, тяжело рухнул на колени, уткнувшись головой в руки.

Мисс Кровь продолжал свой безумный танец, затем, приблизившись к Змею, взялся обеими руками за рукоятки торчащих ножей и рывком вытащил их.

Змей дернулся еще раз и ничком упал на пол. Из открытых ран фонтаном хлестала кровь.

Продолжая отбивать чечетку, Мисс Кровь отступил назад.

— Тореадоры в Испании иногда посвящают заколотого быка кому-нибудь из зрителей, — произнес он, обращаясь к Билли и Аллилуйе. — Вы знаете, как это делается?

— Нет, — с трудом прошептала Билли.

— Тогда я скажу вам. Тореадор дарит уши быка.

— Только не это! — выдохнула Билли и застонала. Широко открытыми глазами, в которых были только страх и страдание, она умоляюще посмотрела на Мисс Кровь. — Ради Бога, не надо!

— Бык, — и Мисс Кровь ударил Змея ногой в лицо, — посвящается вам обеим. Только представьте! Тореадоры выбирали таких, как Пикассо. Но я выбрал вас!

— Нет!.. Не надо!.. — задыхаясь, простонала Билли. Но Мисс Кровь уже присел на корточки возле Змея и в считанные секунды отрезал оба уха. Снова хлынула кровь.

Не в силах сдержать ужас, Билли и Аллилуйя пронзительно завизжали.

— Одно для тебя! — И, кокетливо прицелясь, он бросил одно ухо.

Билли пригнулась, и оно упало рядом.

— А другое — для тебя!

— Он бросил второе ухо Аллилуйе. Оцепенев от страха, она не могла пошевельнуться. Ухо ударилось ей в лицо и упало на пол. Обезумевшими глазами она посмотрела вниз, продолжая открывать рот в беззвучном крике.

Мисс Кровь прищурился и пристально взглянул на них. Держа в каждой руке по ножу, он тщательно вытер их о чулки.

— А вы, девочки, неблагодарные, — произнес он с упреком. — Очень, очень неблагодарные! — Он снова покрутил ножами.

Затем сочувственно поцокал языком.

— Теперь ваша очередь, сладкие мои! Одна из вас должна предложить себя Мисс Крови! — Он принялся вращать ножами с бешеной скоростью, затем резко остановился и, кривляясь, взял их, как вилку и нож, словно уже сидел перед тарелкой. — Ну так как? Кто первый?

— Ты, ты, мерзавец! — прозвучал у него за спиной другой голос.

Девушки и Мисс Кровь обернулись. В дверях стояла Эдвина. Она стояла, широко расставив ноги и держа револьвер обеими руками, как Энджи Дикинсон в фильме „Женщина-полицейский".

— Брось ножи, — приказала она. — По одному. Сложив губы трубочкой и высунув язык, Мисс Кровь состроил неприличную гримасу, показывая, что он ее не боится.

— Ты слышал меня, — повторила она сквозь зубы. Ну брось их, думала она про себя, пожалуйста, брось! Боже, не заставляй меня стрелять. Я никогда ни в кого не стреляла…

— Ты меня слышал? — пронзительно крикнула она. — Брось их!

Но Мисс Кровь, крутнув ножами, медленно повернулся к ней спиной и направился к Билли и Аллилуйе. Подойдя ближе, он замахнулся, приготовясь нанести удар, но вдруг…

— Ma! — вскрикнула Аллилуйя и закрыла лицо руками.

В этот момент Эдвина нажала курок. Оглушительно прогремел выстрел. Пуля попала в левое бедро Мисс Крови.

От удара его крутануло на месте. Руки, сжимавшие ножи, все еще были подняты над головой, но омерзительное лицо выражало неподдельное удивление.

Пошатываясь, он пошел в сторону Эдвины, направив на нее ножи.

Она снова выстрелила.

На этот раз пуля попала в плечо, разбив кость; из рваной раны брызнула кровь.

Удивительно, но, спотыкаясь, он продолжал идти на нее с поднятыми руками.

— Получай! — крикнула Эдвина и в третий раз спустила курок.

Пуля вошла в живот и отбросила Мисс Кровь к стене. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, ножи выпали из рук и со стуком покатились по полу. Оставляя на стене кровавую дорожку, он медленно сполз вниз и замер в неестественной позе.

— Ты застрелила меня, — прошептал Мисс Кровь.

— Ты убила меня. — Его голова свесилась на грудь, скальп с волосами Анук свалился и упал между ног.

Эдвина отшвырнула револьвер и сделала несколько неуверенных шагов.

— О Господи! — прошептала она, и в голове у нее закружилось. В ужасе она прижала ко рту руки. — Это Лео! Это Лео Флад! Господи Иисусе!

Лео медленно поднял голову.

— Нет… Не Лео, — едва слышно произнес он.

— Что? — Эдвина нагнулась. — Что ты говоришь?

— Не… Лео…

— Тогда кто ты? — присев на корточки, она вцепилась в его заляпанные кровью плечи и встряхнула.

— Кто же ты, черт возьми?

— Мисс Кровь. — Его голос слабел, и глаза медленно тускнели.

— Тогда почему? Почему ты преследовал нас, Лео? Почему ты хотел убить нас?

— Лео… не… убивал. Лео… любил. Это… Мисс Кровь.

— Голос его стал еще тише. — Убивала Мисс Кровь, — повторил он и бессильно закрыл глаза.

— Что ты говоришь? — переспросила Эдвина. — Я не понимаю!

— Боже мой, — прошептала Билли и посмотрела на Эдвину. — Какой ужас!

Неожиданно его глаза открылись, и при взгляде на Билли в них вновь вспыхнул безумный огонь. С огромным усилием он поднял руку и, схватив волосы Билли, потянул на себя.

— Мои!.. — прохрипел он. — Мои!

Громко вскрикнув, Билли отпрянула назад.

В следующее мгновение глаза померкли, рука разжалась и упала на колени. Мисс Кровь был мертв. Вдруг в холле послышались крики:

— Билли! Билли! — Затем топот бегущих ног. — Билли! Эдс! Ал! — и в комнату ворвался Дункан Купер.

Словно по команде, темноту за окнами внезапно прорезал ослепительно белый свет, и воздух наполнился ревом двигателей снижающегося вертолета.

К тому времени, когда все спустились вниз, приехал Р.Л.

Все было кончено.

75

Похороны были назначены на 29 мая. Хоронили сразу троих: одни похороны утром, вторые — в полдень, третьи — ближе к вечеру.

Лео Флада хоронили утром. На небольшом кладбище в Коннектикуте состоялась скромная церемония, на которой были только Эдвина и Аллилуйя.

Р.Л. и Лесли терпеливо ждали в лимузине за оградой.

— Может быть, о мертвых и не принято говорить плохо, — зло сказал Р.Л., — но я скорее в аду сгорю, чем подойду к могиле этого мерзавца.

Эдвина не спорила, она не могла винить Р.Л. за такие слова. Лео — кровавый убийца, собиравшийся напасть на Аллилуйю в тот момент, когда она застрелила его.

Та часть его „я", что была Лео Фладом, вознесла его на вершину богатства и власти, а Мисс Кровь, составлявшая вторую половину, ввергла в пучину адских пороков.

На похороны не приехал ни один из двух компаньонов Лео, не было на них никого из целой армии исполнительных директоров и сотен служащих компании „Бек, Флад и Кронин", которые сочли, что это может повредить их деловой репутации. Все понимали, что компанию ожидает радикальная реорганизация, и никому не хотелось, чтобы его имя связывали с похоронами убийцы и монстра.

После того как гроб опустили в могилу, все сразу отправились в город на Мэдисон-авеню, на другие похороны.

Церемония прощания с Анук проходила в полдень. Гроб был открыт: необходимая дань искусству служащих похоронного бюро.

И тем не менее поступили претензии.

— Анук никогда не накладывала столько грима, — причитала Лидия Клоссен-Зем, являвшая собой образец траурной элегантности: черное шелковое платье, черная плоская шляпка из блестящей соломки и длинные черные кожаные перчатки. Сама Анук наверняка оделась бы так же.

— Прическа и цвет волос тоже не совсем соответствуют, — добавил Дэвид Кэмберленд.

Нет нужды говорить, что весь высший свет пришел проститься с Анук. И, конечно, ни одного плохого слова. Ни от кого, даже от Лиз Шрек и Класа Клоссена.

Посторонний человек, услышавший хвалебные речи в ее адрес, подумал бы, что хоронят, по крайней мере мать Терезу.

Двое похорон в один день, как правило, заставляют человека задуматься о том, насколько хрупка и быстротечна жизнь и как она дорога.

Во время церемонии Эдвина все время смотрела на Р.Л. и крепко держала его за руку.

Эдвина Дж. Робинсон Шеклбери. Несколько раз повторила это сочетание про себя. Слишком много слов, решила она.

Эдвина Дж. Шеклбери. М-м-м. Совсем неплохо. Ей даже понравилось.

Она склонилась к уху Р.Л.

— Я хочу выйти за тебя замуж, — прошептала она как раз в тот момент, когда Дэвид Кэмберленд рассказывал очередную пикантную подробность из жизни Анук, и рассказывал мастерски.

— Что? — с отвисшей челюстью повернулся Р.Л. к Эдвине. — Ты серьезно?

Она энергично закивала головой.

— Тогда я не могу понять одного: почему именно сейчас? Неужели ты не могла решить это давным-давно? Это избавило бы нас от массы переживаний.

— Потому что раньше я еще не понимала.

— Не понимала чего?

— Что жизнь слишком коротка, чтобы ждать еще целый день, вот что!

Третьи похороны проходили около четырех часов дня и явились событием для всего Ист-Виллиджа. Конечно, никого из скорбевших на Мэдисон-авеню здесь не было, не говоря уж о Билли Дон. Никакие силы не смогли бы заставить ее прийти сюда.

Воины Сатаны устроили грандиозное прощание со Змеем. К богу всех „харлеев" его провожали с почетным мотоциклетным эскортом.

В Нью-Йорк съехалось около трехсот Воинов Сатаны, чтобы отдать последние почести павшему брату; приехали даже из Джэксонвилла, штат Флорида.

Все происходило, как и подобает в таких случаях: несколько драк, немного крови. Два-три тяжелых случая отравления наркотиками. Ничего необычного.

Около четырех дня мостовая в центре города содрогнулась, когда по ней промчались сотни „харлеев". Затем нью-йоркское отделение братства Воинов Сатаны по два мотоцикла в ряд возглавило похоронную процессию на кладбище; впереди ехал полицейский седан, предусмотрительно расчищавший дорогу. Гроб с телом Змея везли на трехколесном мотоцикле, с которого сняли коляску. Многочисленные отделения братства из пригородов и других городов замыкали процессию.

Рев мотоциклов разносился почти на километр. Такое зрелище не часто можно было увидеть даже в Манхэттене. Достаточно сказать, что процессия блокировала движение.

Из трех погребений, состоявшихся в тот день, похороны Змея были самыми многолюдными и запоминающимися.

ЭПИЛОГ

Торжественная презентация демонстрационного дома в Саутгемптоне и банкет были отложены до 4 июля не столько из-за уважения к покойным, сколько из-за необходимости привести все в порядок. На следующий день после церемонии дом был открыт уже для всех желающих.

К тому времени не осталось и следа от еще недавно разыгравшихся здесь кровавых событий. Комнаты и залы еще раз обрели свое нарушенное совершенство. Все сложилось очень удачно: ущерб, причиненный дому, возместили за счет страховок, обязательных для каждого дизайнера.

Еще никогда ни один демонстрационный дом не возбуждал такого жгучего интереса.

В тот год дом в Саутгемптоне стал самым знаменитым образцом дизайна интерьера за всю историю этого искусства. Это произошло по нескольким причинам: благодаря беспрецедентному освещению в прессе и по телевидению и убийству непререкаемой королевы светского общества Нью-Йорка Анук де Рискаль, а также человека, которого называли чудом Уолл-стрита и который, как оказалось, держал в страхе всю армию манекенщиц.

Все буквально умирали от желания взглянуть на место преступления, ставшего сенсацией.

Сотни тысяч страдающих нездоровым любопытством потянулись в Саутгемптон и толпами бродили по особняку, предварительно заплатив по десять долларов за право на это.

На прекрасные комнаты почти не обращали внимания. Притягивала и завораживала та, где произошло преступление.

Ко времени закрытия дома в Фонд помощи детям, больным СПИДом, было собрано два миллиона долларов — на полтора миллиона больше, чем ожидалось. Это доказывало, что в редких случаях преступность не только приносит доход, но — правда, в гораздо более редких случаях — и служит доброму делу.

Билли Дон и Дункан Купер так и не поженились, но это не мешало им жить счастливо. Любовь раскрыла в каждом из них удивительные качества, сделавшие их мир только богаче. Им во всем сопутствовала удача.

Как-то Билли невзначай вздохнула, что от студийных ламп кожа ее становится шершавой и сухой, а при съемках на улице — трескается.

Ничего не сказав ей, Дункан заперся у себя в лаборатории и вскоре подарил ей сказочный увлажняющий лосьон. Работая над получением лосьона, он, конечно, не испытывал его на животных, чему Билли была очень рада.

В другой раз Билли заявила, что по утрам стала замечать на лице морщинки. И что бы вы думали? Он сделал для нее ночной питательный крем от морщин, от которого кожа становится свежей и упругой.

Вскоре, специально для нее, Дункан занялся разработкой целой серии средств по уходу за кожей, и однажды Билли, обратив внимание на обилие у нее кремов и лосьонов, заметила, что он уже может продавать их.

Дункан обещал подумать, но лишь в том случае, если она согласится рекламировать их.

Билли согласилась, и они взялись за дело.

Оно пошло настолько успешно, что вскоре „Косметику клиники Купера" можно было увидеть в специальных бутиках, занявших лучшие места на первых этажах всех универмагов страны. А еще через некоторое время, при объеме акций на сумму в четверть миллиарда долларов, фирма была зарегистрирована на нью-йоркской фондовой бирже.

Фортуна продолжала улыбаться Билли Дон, и она была вознаграждена за все перенесенные ею страдания.

Теперь благодаря новой методике в хирургии оказалось возможным вылечить травму, которую перенесла Билли Дон, попав к Воинам Сатаны. Через очень короткое время она забеременела и через девять месяцев родила двух здоровых мальчиков-близнецов.

Билли понимала, что в жизни главное, и ставила материнство выше карьеры. Сделав на год перерыв в своей работе, она занималась теперь своим искусством только тогда, когда ей этого действительно хотелось.

Спрос рождает предложение, и поэтому вполне естественно, что ее редкие появления лишь увеличили спрос и, соответственно, цену.

Деньги лились рекой.

Эдвина Дж. Робинсон взошла на вершину славы.

Этому способствовали не только пресса и телевидение, со всеми подробностями представившие кровавую эпопею Лео Флада. Эдвина мгновенно стала знаменитостью, поскольку оказалась именно тем человеком, который избавил город от пресловутого маньяка-убийцы, а также спас жизнь своей дочери и супермодели Билли Дон. Ее фотографии появились во всех газетах и журналах, она не сходила с телеэкранов. Поначалу Эдвина сокрушалась, что такая „популярность" испортит репутацию ее фирмы и снизит продажу: в конечном итоге она убила человека, что само по себе — уже отрицательная реклама.

Но пресс-агент Уильям Питерс был на седьмом небе. Он взахлеб твердил, что такое масштабное освещение невозможно купить ни за какие деньги. И, конечно, он оказался прав. Ее пригласили участвовать в известных телевизионных ток-шоу Донахью и Опра, и она согласилась, но с условием, что через две недели телевидение покажет демонстрацию ее моделей одежды. Продюсеры обоих шоу были готовы на все.

Ее также волновала и судьба компании „Эдвина Джи", так как Лео Флад был ее партнером.

Но она напрасно волновалась. Разногласий оказалось немного, и их легко уладили, поскольку она подписывала контракт не лично с Лео Фладом, а с компанией „Бек, Флад и Кронин". Ее контракт с ними все еще имел силу. Корпорация сохранилась, и ее директора Саул Бек и Дэвид Кронин внесли в нее только одно кардинальное изменение: из названия исчезло слово „Флад".

Бутики „Эдвины Джи" имели колоссальный успех, все просто помешались на ее моделях, так что „Рибок" и „Своч" отошли на второй план. Уже через год объем продаж фирмы составил триста миллионов долларов.

Но еще раньше Эдвина и Р.Л. связали себя брачными узами. Это была скромная свадебная церемония, на которой присутствовали лишь близкие друзья, Ал и Лесли. Невеста сохранила свою девичью фамилию.

После замужества в жизни Эдвины и Р.Л. произошли некоторые изменения. Эдвина дала объявление о продаже своей квартиры в Сан-Ремо, а Р.Л. продал свой дом. Теперь они могли позволить себе все и, решив ни в чем себе не отказывать, принялись за поиски нового дома. В том же квартале, где находилась клиника Купера, они купили большой особняк с гаражом, бассейном и огромным с высоким потолком залом для балов, который Эдвина тут же переделала в свой домашний офис.

Через год, образовав филиал фирмы, она разработала целую серию моделей мужской одежды. Успех был фантастический. Затем она занялась созданием образцов постельного белья и дизайном предметов интерьера.

Как Ральф Лорен.

У Аллилуйи Купер не было проблем в общении со своей знаменитой матерью, знаменитым отцом и знаменитой мачехой. Она не отказалась от карьеры манекенщицы и, как и предсказывала Олимпия Арпель, стала последней сенсацией со времен Бруки Шилдс. Несмотря на экстравагантный стиль, обаяние молодости взяло верх.

Вскоре ее фотографии запестрели на обложках ведущих журналов мод по обе стороны Атлантики. Перед ее обезоруживающей улыбкой не мог устоять никто. Аллилуйя просила — и получала — большие деньги, ее годовой доход выражался шестизначной цифрой. И это при том, что она была занята неполный рабочий день.

Если она и могла пожаловаться, то лишь на то, что ей приходилось подстраивать свою работу под расписание школьных уроков. И, кроме того, Эдвина настоятельно потребовала, чтобы заработанные деньги оставались пока на счету ее фонда.

— Они тебе могут понадобиться в будущем, детка, — предупреждала она. — Жизнь сложна…

К замужеству матери и Р.Л., равно как и к отношениям своего отца с Билли Дон, она относилась без всяких комплексов. Она любила обе семьи, и возможность жить то в одном доме, то в другом наполняла ее счастьем. Аллилуйя обожала близнецов, а иметь такого брата, как Лесли, доставляло ей огромное удовольствие. Они прекрасно ладили друг с другом.

Конечно, Лесли сначала должен был „дозреть", прежде чем Аллилуйя смогла изменить его внешность. Она уже не находила в ней ничего экзотического. Вскоре она отправилась с ним по магазинам Ист-Виллиджа, где выбрала все необходимое, а потом затащила к своему любимому парикмахеру в центре „Астор".

Лесли изменился до неузнаваемости. Теперь он носил прическу в стиле 50-х, смазывая волосы бриллиантином, модные пластиковые „авиаторские" очки, вместо прежних, которые от тяжести постоянно съезжали на нос, умело разорванные и нужным образом обтрепанные джинсы „Ливайс" и потертую кожаную мотоциклетную куртку.

— Ты классно выглядишь, Лес! — восторгалась Аллилуйя.

Так же, как и Аллилуйя, он чувствовал себя непринужденно в обоих домах.

И, конечно, Руби была по-прежнему с ними. Теперь, правда, ее знаменитое „одевается, как Бог знает что", уже относилось не только к Аллилуйе.

Олимпия Арпель покинула сумасшедший мир моды и ушла на покой. Свою компанию вместе с контрактами с Билли Дон, Аллилуйей Купер и остальными манекенщицами она продала Эйлин Форд, а себе купила квартиру на Гавайях.

Олимпия не была замужем и жила одна, поэтому, познакомившись со своим соседом, вдовцом Ирвином Гинзбергом, который тоже приехал из Нью-Йорка, и влюбившись в него, она сама не переставала удивляться. Ему недавно исполнилось шестьдесят, и он вышел на пенсию, а до этого занимался производством одежды. Как выяснилось, и он и Олимпия двадцать лет прожили в Манхэттене буквально в двух шагах друг от друга, но впервые узнали друг о друге, только приехав на Гавайи.

Ирвин Гинзберг сделал ей предложение, и она приняла его, после чего они продали свои квартиры и купили большой дом с участком пляжа на побережье, откуда открывался прекрасный вид на океан.

Замужняя жизнь пришлась Олимпии по душе, и она ни капельки не скучала по Нью-Йорку. Она обрела душевный покой.

Но так и осталась заядлой курильщицей.

Фред Кочина наконец-то понял, что лишний вес и богатая холестерином пища чуть не сделали свое дело. Когда он гнался за подозреваемым в убийстве, с ним случился обширный инфаркт и ему пришлось провести двенадцать часов в реанимации. Жизнь его висела на волоске.

После того как он вышел из больницы, на его груди красовался здоровый шрам — память о перенесенной операции.

Вернувшись в свой участок и мечтая вновь заняться любимым делом, он с горечью обнаружил, что его перевели на более легкую работу, то есть попросту посадили на бумаги. Кроме того, ему пришлось отказаться от еды на ходу и начать заниматься спортом. Все это заставило Фреда принять кардинальное решение: он подал в отставку, получил лицензию и открыл частное сыскное агентство, состоящее из одного человека — его самого.

Он добросовестно выслеживал неверных мужей и жен, он готов был делать, что угодно, только не перекладывать бумаги и убивать остаток дня, смотря по телевидению очередную мелодраму для домохозяек.

И все же ему безмерно недоставало прежней работы. Полицейский — это уже на всю жизнь. Он им родился.

Карьера детектива Кармен Толедо круто пошла в гору. То, что она была пуэрториканкой и женщиной-полицейским, выделяло ее среди других. Поэтому, продвигая ее по службе, нью-йоркское отделение патрульной службы сразу убивало двух зайцев, и вскоре Кармен стала образцом женщины-полицейского испанского происхождения, на который всегда ссылалось начальство.

Поначалу она искренне поверила, что ее успешная карьера объясняется исключительно ее личными заслугами и добросовестным несением службы. Когда же она поняла, что это не так, то пришла в бешенство.

Никто не смеет делать из нее дурочку, даже если это ей выгодно. Упрямства, а главное, гордости у Кармен Толедо было в избытке.

Подав в отставку, она первым делом позвонила старому напарнику.

— Босс, думаю, что пара женских рук тебе не помешает.

— Конечно, нет, черт побери! — тут же ответил Фред Кочина. — Ты не представляешь, скольким дуракам, мечтающим о разводе, я должен был отказать, потому что не хватает людей.

Через год дел прибавилось вдвое, потом вчетверо, и ему пришлось нанимать еще детективов. Все стало, как в старое доброе время. Почти как раньше.

Антонио де Рискаль по-прежнему задавал тон в мире моды, он стоял у руля и хотел там оставаться. Ему очень недоставало Анук, но жизнь есть жизнь и не вечно же ходить в трауре. На его „грешки" смотрели сквозь пальцы, но он понимал, что для действительно прочного положения женитьба необходима. Даже в самых высших слоях общества на одиноких мужчин смотрели с подозрением, да и с остальными тоже приходится считаться. Он сознавал, что для полноты его сложившегося образа, для привлечения внимания — такого внимания, которого он требовал, — ему нужна женщина.

Жена. Ему нужна новая жена, еще одна Анук, которая бы смогла уживаться с ним и в то же время не слишком настаивать на выполнении супружеского долга.

Мариссу Карлайл Антонио знал давно. Ей было тридцать пять лет, она была вдовой, к тому же неотразимо красивой, и стоила полмиллиарда долларов. Страдала отсутствием аппетита, обладала убийственным чувством юмора, отличалась очаровательной порочностью и была тайной лесбиянкой. Совсем как Анук.

И, так же, как Анук, она и Дэвид Кэмберленд быстро стали неразлучной парочкой.

Через год после убийства Анук Антонио и Марисса объявили о своей свадьбе. Это, естественно, стало событием, больше похожим на сказку, — как раз то, о чем так любят писать газетчики. На невесте было, ну конечно же, прелестнейшее свадебное платье от де Рискаля, расшитое жемчугом, туалет дополняла также расшитая жемчугом кружевная фата и почти десятиметровый шлейф.

Если какая-нибудь женщина и обладала такой напористостью, как Анук, то это была Марисса де Рискаль; если Антонио можно сравнить с бомбой, то Мариссу — только с бикфордовым шнуром. Вместе они задавали тон в высшем обществе Манхэттена и крепко держали бразды правления, оставаясь некоронованными властелинами крупнейшего города мира.

Все было, как в доброе старое время.

Вполне естественно, что именно де Рискали устраивали приемы, на которых немодное становилось модным, приемы, становившиеся сенсацией и доказывавшие, что Марисса, так же как до нее и Анук, баба с головой.

И первый большой прием, состоявшийся после брака Антонио и Мариссы, был устроен в честь Эдвины — отметить ее фантастический успех. Банкет с коктейлями и официальным ужином, проходивший в шикарном ресторане „Бруклин Ботаникл Гарденз", закончился грандиозным балом.

Примечания

1

Эдвин Джордж Робинсон — известный американский киноактер — (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

2

На месте преступления (лат.)

(обратно)

3

Как раз наоборот, дорогой (фр.)

(обратно)

4

В русском варианте — Элли, героиня „Волшебника Изумрудного Города".

(обратно)

5

Пристанище (фр.).

(обратно)

6

Список пятисот крупнейших корпораций США, ежегодно публикуемых журналом „Форчун".

(обратно)

7

Героиня произведений американской писательницы Элеонор Портер, чье имя стало символом жизнерадостности и силы духа.

(обратно)

8

Крупнейшая мегалитическая культовая постройка второго тысячелетия до н. э. в Англии близ города Солсбери.

(обратно)

9

Фехтовальный термин, означающий укол, удар (фр.).

(обратно)

10

Форма комиссионной продажи товаров.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

Часть первая ОДИН ДЕНЬ В ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕ ОЗ . Декабрь 1988 года

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

Часть вторая ТАМ, ЗА РАДУГОЙ . Апрель — сентябрь 1989 года

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

Часть третья ИСТИННЫЕ ВОЛШЕБНИКИ СТРАНЫ ОЗ . Ноябрь — декабрь 1989 года

  47

  48

  49

  50

  51

  52

  53

  54

  55

  56

  57

  58

Часть четвертая ПАРАД АЛЛЕ: ИГРА В ОТКРЫТУЮ . Февраль — март 1990 года

  59

  60

  61

  62

  63

  64

  65

  66

  67

  68

  69

  70

  71

  72

  73

  74

  75

ЭПИЛОГ . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте