«Убийство жестянщиков»

Кен Бруен УБИЙСТВО ЖЕСТЯНЩИКОВ

Кэти Ансуорт посвящается

* * *

Нельзя опять вернуться домой

Томас Вулф

~ ~ ~

Мальчик снова в городе.

Когда поезд подъезжал к Голуэю, в голове у меня все еще звучал голос худышки Лиззи. Одно из лучших соло у Гари Мура. Я был на их последнем концерте в Дублине, самом грандиозном концерте года. Работал в охране. Фил Линотт с ног до головы в черной коже, обдолбанный по самые жабры. Он метался по сцене подобно пантере Рильке. Он никогда уже больше не выйдет на сцену. Как и я. Его преждевременная смерть совпала с обломом моей карьеры. Меня вышвырнули из полиции под зад коленом за то, что я врезал по морде одной шишке. Я никогда об этом не жалел. Надо было вмазать посильнее. Увольнение привело к моему медленному, спиралеобразному скатыванию в алкогольный ад. Я обосновался в Голуэе, стал самозваным частным сыщиком. Вреда от меня было больше, чем от преступлений, которые я брался расследовать. Теперь я вез из Лондона кожаное пальто и привычку к кокаину.

Я бы вернулся раньше, если бы не старое ирландское правило: уж если уехал, то уехал. Во всяком случае — сделай вид. Не знаю, на кого я пытался произвести впечатление. Давно кануло в прошлое то время, когда я мог произвести на кого-то впечатление, а тем более — на себя самого. Случилось почти что чудо. Из Голуэя я отбыл в трезвом состоянии. Это было настоящее откровение. Четко соображать и не мучиться с привычного похмелья — неповторимое ощущение. Я мог думать, не испытывая сосущую потребность выпить глоток при малейшей возможности. Даже вспомнил, как приятно читать книги. Почти так же, как раньше. Я честно верил, что смогу начать все с начала.

Теперь я был тем, кого принято называть сознательным пьяницей. Когда я пребывал в сознании, я пил. Парень, с которым я как-то встретился, спросил меня, не социальный ли я пьяница. Я удивился.

— Нет, а ты?

— Я социально защищенная пьянь.

В Лондон я ехал с планом. Нет ничего страшнее, чем алкоголик с планом. Мой был таким. Приехать в Лондон и снять квартиру в Бейсуотере. Если получится, рядом с парком. Лучше с эркером. Наблюдать за серыми белками на Серпентайне. В моих мечтах женщина, в которую я был влюблен, должна была опомниться и осознать, как ей меня не хватает. И вот она летит в Лондон и так или иначе меня находит. В один прекрасный день, а день обязательно должен быть прекрасным, она неким волшебным способом меня разыскивает, и наступает счастье. Мне остается только ждать, она обязательно объявится. Или, если меня достаточно долго не будет, она пришлет мне письмо, в котором напишет, что очень скучает, — и, пожалуйста, не приму ли я ее обратно?

Досталась же мне однокомнатная квартира в Лэдброук-гроув. Пришлось утешаться фантазиями. Я был взращен на «Астральных неделях» Вэна Моррисона. Среди великих песен «Астральные недели» особо выделяются. Я говорил себе, что прожил их. Реальность была настолько близка к ночным кошмарам, насколько только можно себе представить. «Роща», в которой я поселился, представляет собой огромное пространство урбанистического распада. Отбросы общества борются с мусором за место под солнцем. Стоит вам ступить на эту территорию, как вас валит с ног смесь ароматов. В ней все — от неизбежного запаха карри и мочи до одуряющей вони разрухи.

Я уезжал из Голуэя, оставив позади цепочку смертей. Дело, которым я занимался, касалось очевидного самоубийства девушки-подростка. Расследование привело к…

Только вообразите:

          трем убийствам

          четырем, если считать моего

          лучшего друга

          моему разбитому сердцу

          куче денег

          изгнанию.

Можете представить себе уровень моей компетенции.

Да, вот еще что. Вполне возможно, что мое вмешательство привело к смерти еще одной девушки-подростка. Мне пришлось забыть про гордость, иначе мое имя тоже фигурировало бы в списке умерших. В свою защиту я мог привести только одну заезженную строчку: «Я хотел, как лучше».

Ничего подобного.

Большую часть времени я был слишком пьян, чтобы вообще чего-то хотеть.

Когда поезд приблизился к окраинам города, я про себя повторил мантру «Пытаюсь вернуть миру часть его потерянного сердца».

Эта цитата из Луизы Броган наполнила меня таким страстным желанием, на осуществление которого мне даже бесполезно было надеяться.

Первое что я увидел, сойдя с поезда в Фэер-Грин, был заголовок:

БОЛЬШЕ ПОЛИЦЕЙСКИХ НА БЕСПОКОЙНЫЕ УЛИЦЫ ГОЛУЭЯ

Потом я обратил внимание на гостиницы. Четыре новых только на Форстер-стрит. Раньше это были пустыри. Здесь никогда ничего не росло. Разумеется, пивнушка «У Сэммона» исчезла давным-давно. Паб моей юности. Лайам Сэммон играл в команде, которая трижды выиграла чемпионат Ирландии.

Считай и рыдай. По крайней мере, когда пивнушку закрыли, мы долго утешались, читая объявление в витрине: «Переехал на Туам-роуд».

Господи.

Теперь вы уже не вправе сказать: «Все пошло к чертям собачьим».

Черти собачьи и все остальное переместились на Туам-роуд.

Перед отъездом я открыл для себя новый паб. Нехилое достижение для города, где меня повыгоняли из всех мало-мальски достойных заведений. Я узнал, что это мой паб, прочитав объявление в окне:

«БУДВАЙЗЕРА» СВЕТЛОГО НЕ ДЕРЖИМ

Джефф, хозяин паба, когда-то играл «хэви металл» в одной группе. В восьмидесятые они были весьма популярны в Германии. Он писал тексты песен. Вы понимаете, что это были за стихи. Вот именно.

Его подцепила одна панк-рокерша, которая иногда помогала мне. Кэти Беллинхэм, бывшую наркоманку из Лондона, каким-то ветром занесло в Голуэй. Я их познакомил и уехал. Теперь мне хотелось прежде всего навестить их.

Я прилетел в Дублин из Хитроу и сел в автобус, идущий на запад. Водитель сказал:

— Как делишки-то?

Я понял, что я дома.

Я много раз бросал курить, начинал снова. Гиблое дело. Новый мир устроен специально для тех, кто не курит. Практически невозможно потреблять кокаин и не курить. Они так великолепно сочетаются. Когда ты чувствуешь первый удар по мозгам, тебе тут же хочется закрепить его действие никотином. Как будто ты и так уже не дошел до ручки. Не знаю, когда это происходит, когда растапливается ледяное онемение или позже, но ты тянешься к этой мягкой красной пачке. Попробуйте покурить в дублинском аэропорту, да что там, в любом аэропорту. Успеха вам. А еще болтают о сегрегации. Небольшие изолированные помещения, где собираются презираемые всеми курильщики. Как прокаженные современного мира. Вы виновато киваете друг другу, щелкаете зажигалкой и вдыхаете полную грудь яда.

Если вы вздумаете попытаться провезти наркотики через дублинский аэропорт, вам стоит провериться у психиатра. Эти парни не зазеваются. Господи, да они вас издалека видят. Хвать, и вы уже за решеткой.

Я рискнул.

Моя потребность в наркотиках была сильнее страха. Я уже представлял себе заголовки:

БЫВШИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПОПАЛСЯ В АЭРОПОРТУ

Ничего себе возвращение домой?

Фью.

На Фостер-стрит мне безумно захотелось нюхнуть, но я сдержался. У пивнушки «У Нестора» мужик в грязном белом костюме пел:

— Ты такая хорошенькая.

У ног лежала потрепанная кепка. В ней всего 50 пенсов. Я порылся в карманах и бросил в кепку несколько монет. Он сказал:

— Плюнь на меня, Дикки.

От Джо Долана к Дикки Року, при этом не сбившись с ритма. Я рассмеялся, а он добавил:

— Это стоит фунт.

— Извини.

— Ай, ты хотел как лучше.

Он принялся распевать «Дом с побеленным фасадом».

Одинокий охранник сидел у стойки. Он воскликнул:

— Господи Иисусе, глядите, кто вернулся.

Ирландцы по эту сторону границы приветствуют возвращенца именно таким выражением:

— Ты вернулся.

Джефф стоял за стойкой. Он кивнул и спросил:

— Что тебе дать?

— Кружку.

Вопрос так и читался в его глазах:

— Ты опять запил?

Надо отдать ему должное, он его не задал.

Откуда-то слышалась песня, которую я не узнал. Я спросил:

— Что за мотивчик?

Он улыбнулся:

— Ты не поверишь.

— Джефф, это Ирландия, я поверю чему угодно.

— Это «Я увидел незнакомца» Томми Флеминга.

Он дал пене осесть, подошел ко мне и попросил:

— Обними меня.

Я послушался. С некоторым трудом: гибкость уже не та. Мы, ирландцы, не любим обниматься. Всегда делаем это с некоторым дискомфортом.

Он выглядел отлично. На черных брюках фирменной одежды ни единого пятнышка. Рубашка древнего фасона, ковбойские сапоги и черный замшевый жилет. Волосы туго затянуты в хвостик на затылке. Джеффу, как и мне, уже подкатывало к пятидесяти. Но он не выглядел стареющим рокером. Легкость в движениях придавала шик всему, что бы на нем ни было надето.

Я заметил:

— Выглядишь классно.

В Ирландии за такой фразой обычно следует просьба одолжить денег.

Я же только сказал, что думал.

Он сделал шаг назад, оглядел меня. На мне был мой единственный приличный костюм, купленный когда-то в магазине подержанной одежды. Но он уже дал дуба. Волосы отросли, бороду я тоже не подстриг. Джефф сказал:

— Ты выглядишь погано.

— Благодарю.

Он пошел за кружкой. Я сел в тот угол, который когда-то был моим. Жесткий стул, стол еще жестче. Ничего не изменилось. Кроме меня. Я сказал охраннику:

— Могу я угостить вас пивом?

Он несколько секунд молчал. Не уверен, что он меня расслышал. Затем он крутанулся на стуле и спросил:

— Мне надо будет потом тебя угощать?

— Нет.

— Тогда ладно.

Я порылся в сумке, достал необходимое. Оставил пачку сигарет на столе, остальное рассовал по карманам. Сказал:

— Джефф, я пойду отолью.

— Как пожелаешь.

Я заперся в кабинке, встал на колени у унитаза, закрыл крышку и достал из кармана пакетик из фольги. Насыпал пять дорожек, скатал в трубочку английскую десятку и быстро втянул в себя порошок. Обожгло сразу. Даже отшвырнуло к двери. Почувствовал, как мозги обдул ветерок, и пробормотал:

— Господи.

Через десять минут я был бодр и энергичен; выпрямился и подошел к раковине. Из носа шла кровь. Хотите верьте, хотите нет, но на зеркале красовалась надпись:

МИЛЫЙ ЭФТОН

— Милостивый Боже, — произнес я.

Вытер лицо бумагой. Умылся холодной водой. Сквозь бороду проглядывала серая кожа. Щеки ввалились. Я подтянул штаны, затянул потуже ремень. Тридцати фунтов как не бывало. Когда я держал в руках клюшку, у меня была та еще комплекция. Спорт и картошка способствуют наращиванию веса.

Я вернулся в бар. За моим столиком сидела Кэти. Совершенно новая. Я ведь знал панка двадцати двух лет от роду со следами уколов на руках. Она вскочила и сказала:

— Ты вернулся.

Кроме этого типично ирландского приветствия, она обрела и некоторую напевность. Мне больше нравилось, когда она говорила на манер Ким Карнес.

Снова объятия.

Она всмотрелась в меня и заключила:

— Кокаин.

— Эй.

— Старую наркошу тебе не провести.

— Зачем мне тебя обманывать?

— Потому что именно это и делают наркоманы… прячутся.

Я сел и сделал большой глоток пива. Господи, ну до чего же здорово. Кэти наклонилась, вытерла пену с моей верхней губы и сказала:

— Твоя комната уже готова.

— Что?

— В свой первый вечер тебе стоит побыть с друзьями.

— Я собирался вернуться в «Бейли».

— Пойдешь завтра.

— Ладно, так и сделаем.

Она поправилась. Лицо сытое, даже блестит. Я сказал:

— У тебя сияющий вид.

Она смутилась. Готов поклясться, она покраснела, хотя я считал, что это искусство уже в далеком прошлом.

— Я беременна, — сказала она.

Закончив с поздравлениями, я заметил:

— Я тебе кое-что привез.

Ее лицо осветилось, и она попросила:

— Покажи.

Я отдал ей первый пакет. Она, как ребенок, быстро сорвала обертку. По столику покатилось золотое кольцо Клада. Я сказал:

— Я и Джеффу купил.

— Ох, Джек.

Я отнял кольца у одного парня в пабе.

Кэти примерила кольцо. Оно подошло. Она крикнула:

— Милый, взгляни, что купил нам Джек.

Он осторожно приблизился к столику. Кэти показала ему золотое кольцо и попросила:

— Давай примерь.

Это кольцо оказалось не по размеру. Он вытянул из-под рубашки цепочку. Я заметил чудотворную медаль. Он расстегнул застежку, надел кольцо на цепочку и объяснил:

— Так делал Даниел Дей — наверное, считал, что таким образом становится ирландцем.

Медаль осталась лежать на столе подобно стремлению к чему-то. По крайней мере, кокаин так думал. Джефф сказал:

— Джек, возьми ее.

— Да она, наверное, принадлежала твоей матери.

— Она бы не пожалела ее ради благого дела.

— Ну, если так, как я могу отказаться.

Я положил ее в бумажник. Там еще лежала фотография молодой женщины, улыбающейся чему-то, находящемуся сзади камеры. Волосы в бигуди, лицо чистое и очаровательное. Джефф заметил и спросил:

— И кто это?

— Попала ко мне вместе с бумажником.

Вечер превратился в вечеринку. Я позвонил миссис Бейли в ту гостиницу, где раньше жил, и она приехала вместе с Джанет — горничной/дежурной/уборщицей. Настоящий Божий человек. Зашли несколько полицейских и остались с нами. К девяти часам в баре негде было повернуться. Я перешел на «Буш», оно пилось с изумительной легкостью. Джефф танцевал с миссис Бейли. Я повальсировал с Джанет. Полицейские исполнили несколько па джиги.

После вечеринки паб имел такой вид, будто там взорвалась бомба. Я отключился, положив голову на свой жесткий столик. Это я плохо придумал. Спина, казалось, вот-вот развалится на части. Уже наступило похмелье, быстрое и убийственное, терзая каждую клеточку моего тела. Я пробормотал:

— Пресвятая Богородица.

Охранник свалился на стойку. Неизбежная кружка с пивом до середины замерла в изголовье. Появился Джефф, поздоровался:

— Славное утро, ребятки.

Негодяй и садист. Он включил телевизор. Пробежался по каналам, остановился на «Небесных новостях» и услышал:

— Паулу Йатс нашли мертвой.

Меня как громом ударило. Мне нравилась эта заблудшая малышка. Однажды слышал, как она сказала:

— Когда Фифи в первый раз свалилась с кроватки, я бросилась к врачу. Я чуть с ума не сошла от страха. Врач сказал, что на этой детке просто слишком много драгоценностей, и все.

Ну как можно ее не любить?

Как-то я слышал, как Мэри Кофлан сказала:

— Одно дело — петь блюзы. Когда я попробовала их прочувствовать, я чуть не умерла.

Аминь.

Джефф покачал головой, уставился на меня и сказал:

— Какая бессмысленная потеря.

Но я знал. Выражение его лица было как у всех матерей этой страны. Оно предупреждало: «Пусть это послужит тебе уроком».

Джефф был слишком хорошо воспитан, чтобы произнести это вслух.

Охранник зашевелился, потянулся к кружке, допил остатки и снова заснул. В моем старом пабе, «У Грогана», таких было двое. Одинаково одетые, они всегда сидели на разных концах стойки:

          бумажные кепки

          шерстяные куртки

          синтетические брюки.

Одинаковая выпивка. Всегда наполовину выпитая пинта «Гиннеса» с сохранившейся пеной. Не так, кстати, легко осуществить.

Никогда не видел, чтобы они общались друг с другом. Я знал их только как часовых. Оставалось догадываться, что они охраняли. Может быть, старые ценности. Одного разбил инсульт. Второй переменил свою стоянку, когда паб перешел в другие руки.

Я почувствовал себя старым. Скоро полтинник, и каждый год оставлял следы на моем лице. Похмелье прибавило еще лет пять. Джефф спросил:

— Кофе?

— А у Папы есть четки?

— Это означает «да»?

Я направился наверх. Они отвели мне комнату на чердаке. Она была чистой, спартанской. Через окошко в крыше прорывались солнечные лучи. Они принесли мне иллюзию надежды. Я взял свои туалетные принадлежности и направился на поиски ванной комнаты. Она оказалась незанятой. Безукоризненно чистая, с кучей пушистых полотенец. Я сказал:

— О'кей.

Сорвал с себя испорченный костюм и встал под душ. Я старался не смотреть на свое тело. Меня не раз били, и печальные следы остались. Включил обжигающую воду и заставил себя терпеть. Вместе с кожей душ омыл мою душу. Я завернулся в одно из полотенец и проверил шкафчик. Так ведь любой бы поступил, верно?

Куча дамских вещей.

Я прыснул на себя дезодорантом «Мам». Едва не задохнулся. Вытряс из бутылочки несколько таблеток аспирина и проглотил их всухую. Взял в руки странной формы металлическую фляжку с лосьоном после бритья. Называется «Харлей». «Ну, ты, Джефф, даешь», — подумал я. Втер немного лосьона в бороду.

Немного кокаина, и дела пойдут лучше.

Насыпал несколько полосок на край раковины, глубоко вдохнул и втянул их в себя. Несколько мгновений не чувствовал ничего. Подумал даже, что мое похмелье ничем не перешибешь. Но потом запели ангелы. Немного затошнило. Почувствовал, как широко открылись глаза. Бог мой, у меня уже ничего не болело. Я двинулся назад в свою комнату, бормоча:

— Мне нравится моя жизнь.

Выбрал старые джинсы «Ливайз». Еще одна стирка, и придется выкинуть. Надел рубашку с надписью «Грязный Макнэсти». Подарок завсегдатая паба «У Шейна Макговена» в Айслингтоне. Тогда-то она была белой, но я постирал ее вместе с синей рубашкой. Залез в туфли. Вытряс из пачки «Малборо» сигарету. Мы с Бет Дэвис все еще курили. Пошел вниз в бар и выпил глоток кофе. Идеально горький, как сплетни. Джефф сказал:

— У тебя, видно, мощные глазные капли.

— Что?

— У тебя глаза светятся.

Появилась Кэти и заявила:

— Фью, чтоб я еще когда-нибудь пила «Спритзерс»!

Джефф сказал ей о Пауле Йатс. Она заметила:

— Бедняжка.

Потом, прислонившись ко мне, спросила:

— Что это за запах? От тебя пахнет, как от моего Джеффа.

То, как она произнесла его имя, тронуло меня до глубины души.

Я пересел на свой стул и шумно выдохнул. Я быстро шел к выздоровлению.

Открылась дверь, вошел крупный мужчина. Длинная черная борода и выражение спокойной силы. Подошел ко мне и спросил:

— Можно поговорить?

— Конечно.

— В тишине.

Я оглядел пивную, которая вряд ли могла нам дать такую возможность, улыбнулся и сказал:

— Тогда давайте выйдем наружу.

Губы его слегка дрогнули, из чего я понял, что он оценил шутку. Один взгляд на его руки, и ты понимаешь, что он прошел длинный путь.

Свежий воздух едва не сбил меня с ног. Я пошатнулся, почувствовал поддерживающую руку. Он сказал:

— Свежий воздух иногда подводит.

Я вытащил курево, вытряс сигарету и щелкнул зажигалкой. Ни привета, ни ответа.

— Черт, — выругался я.

На нем были черный костюм, белая рубашка и аккуратно завязанный галстук. Он сунул руку во внутренний карман, достал зажигалку «Зиппо» и протянул мне. Я прикурил, попытался вернуть зажигалку, но он сказал:

— Оставьте себе. Я бросил курить.

— Она же серебряная.

— Давайте считать, что я даю ее в долг.

— Ладно.

Я присел на оконный карниз и спросил:

— Что вы хотели мне сказать?

— Вы меня знаете?

— Нет.

— Уверены?

— Я не забываю лиц.

— Я Трубочист.

Я снова взглянул в его лицо. Он не шутил.

— Не обижайтесь, приятель, но мне это ни хрена не говорит.

— Тинкеры?[1]

— Это что, шутка?

— У меня с юмором плохо, мистер Тейлор.

— Зовите меня Джеком. Итак… что вам нужно?

— Помощь.

— Не понимаю, чем я могу вам помочь.

— Вы помогли Энн Хендерсон.

Ее имя застало меня врасплох, царапнуло душу. Наверное, по лицу было заметно. Он сказал:

— Мне жаль, что я вас огорчил, мистер Тейлор.

— Джек, меня зовут Джек

Я отбросил сигарету, проследил за ее полетом. Потом сказал:

— Послушайте, Трубо… Ну и имечко. Я этим больше не занимаюсь.

— Она сказала, вы поможете.

— Она ошиблась.

Я хотел встать, но он выставил вперед руки:

— Наших людей убивают.

Такой фразой кого хочешь остановишь. Без вопросов. Меня остановило. Я повернулся к нему. Он сказал:

— Вас долго не было. Я знаю. За последние полгода убили четырех тинкеров.

Он помолчал и с презрением в глазах продолжил:

— Эти полицейские, они ничего не делают. Я обращался к старшему инспектору, его зовут Кленси. Вы о нем слышали?

Я кивнул, и он сказал:

— Для них они всего лишь бродяги, цыгане… и все знают, что они всегда убивают друг друга.

— И что, по-вашему, я могу сделать?

— Выяснить.

— Что выяснить?

— Кто их убивает и почему.

* * *

Дети тупика.

Патрик Макджилл

~ ~ ~

Так вышло, что я задержался в пабе Джеффа еще на несколько дней. Главным образом из-за того, что не мог собраться с силами и сдвинуться с места. Было уже около полудня, когда я немного оклемался. Крикнул Джеффу, чтобы принес пинту.

— Не рано начинаешь?

— Господи, да я поднялся в восемь.

Он вгляделся в мои глаза и заметил:

— Заметно, что поднялся.

Я сел и огрызнулся:

— Не лезь, куда не просят.

Джефф не стал отвечать, начал наливать пиво.

— Чего такая спешка?

Я немного остыл и ответил:

— Пора перебираться в «Бейли».

— Поживи еще несколько дней. Кэти тебе рада.

Я смотрел, как он наливает кружку, потом рискнул:

— А ты, Джефф, какой у тебя интерес?

— Я твой друг, у меня нет никакого интереса.

Ну что на это скажешь?

Открылась дверь, и вошел Трубочист. Сегодня в синем костюме, рубашка тоже синяя, но потемнее, и шерстяной галстук. Если бы не золотая серьга, его можно было бы принять за полицейского. Ужасно захотелось его поддеть. Сказать что-то вроде: «Глядите-ка, какая машина приехала».

Но вместо этого я сказал:

— Присоединяйтесь.

— Минеральной, пожалуйста.

Джефф переспросил:

— «Клаб Орэндж»?

— Да, пожалуйста.

Мы некоторое время изучали друг друга, потом Трубочист отпил глоток воды. Захрустел льдом, продемонстрировав крепкие белые зубы. Спросил:

— Вам жилье не требуется?

— Нет… нет, не требуется. Я по уши в апартаментах.

Он коротко улыбнулся и заметил:

— У вас острый язык.

— Стараюсь.

Он вытащил связку ключей, положил их на стол, сказал:

— Вы должны знать Хидден Вэлли.

— Разумеется… Там живет Джон Арден.

— Кто?

— Номинировался на Букеровскую премию, известный драматург…

Он поднял руку:

— Я мало смыслю в книгах, мистер Тейлор.

— Никогда не поздно.

— Я не хочу сказать, что необразован… Я имел в виду совершенно другое.

Я заметил блеск в его глазах. Понял, что с ним шутить опасно. Но все равно не мог остановиться и вылез с предположением:

— Задело за живое, верно?

Он пропустил мое замечание мимо ушей, сказав:

— Один из моих людей купил там дом, но так и не переехал. Я готов предложить его вам. Он небольшой, но вполне пристойный.

— Вы отдадите его мне, если я соглашусь вам помочь.

— Да.

— А если я ничего не найду?

— Дом в вашем распоряжении на полгода.

Мой инстинкт подсказывал мне: «Скажи „нет“».

Я же сказал:

— Договорились.

Взял ключи и попросил:

— Расскажите, что случилось.

Он вытащил листок бумаги, положил на стол. Я взглянул:

3 января …… Кристи Флинн

19 февраля …… Сионн Флэхерти

2 апреля …… Шейнин Браун

9 июня …… Блэки Райн

— Все мертвы?

— Угу, найдены в Фэер-Грин, недалеко от Саймон-хауса.

— Как?

— Что «как»?

— Как они умерли?

— Им разбили головы молотком.

Он резко встал, подошел к бару и обратился к Джеффу:

— Маленькую рюмку «Джеймсона» и пинту для моего друга.

Я взглянул на список. Усталость шептала мне:

— Ты так притомился.

Вспомнилась строчка, которую я когда-то слышал: «Он пил не из-за тьмы в самом себе, а из-за тьмы в других».

Трубочист вернулся и спросил:

— Оплата?

— Что?

— Сколько наличными вы хотите?

— Разве вы уже не дали мне этот проклятый дом?

— Вам понадобятся деньги, они нужны всем.

Попробуй поспорь.

Он протянул мне толстый конверт, набитый банкнотами. Я сказал:

— Жаль, что не коричневый.

Он ничего не понял и сказал:

— Я ничего не понял.

— Коричневый конверт, как будто мы члены Ирландского парламента.

Шутка ему не понравилась. Он приник к виски с видом человека, мучимого жаждой. Виски обжигало мне глотку куда чаще, чем мне хотелось бы припомнить. Мы переглянулись, и он сказал:

— Я вынужден ограничивать себя.

— Эй, уж я-то последний человек, кому это надо объяснять.

— Я знаю.

— Простите?

— Энн Хендерсон рассказала мне о вашем пристрастии.

Меня охватил гнев. Я спросил:

— Пристрастии… она так сказала?

Он махнул рукой: мол, не придавайте значения.

— Мои люди тоже от этого страдают.

Я решил не обращать внимания… а пошло оно все.

Пора было собираться. Я сказал:

— Дайте мне пять минут на сборы.

Поднялся наверх, собрал сумку, спер бутылочку «Харлея». От Джеффа пахло славно. Мне же требовалась всяческая помощь. Надел лондонскую кожу, немного поскрипывает, но будем считать, что это придает мне значительности. Спустился вниз, протянул руку Джеффу и сказал:

— Я получил большое удовольствие.

— Куда ты направляешься?

Охранник поднял голову и крикнул:

— Он уходит с цыганом.

Джефф сурово взглянул на него:

— Эй!

Трубочист кивнул и вышел. Я сказал:

— У меня теперь дом в Хидден Вэлли.

— Тебе его дал этот мужик?

— Да.

— И чем будешь расплачиваться?

— Собираюсь разобраться с его неприятностями.

— Господи, Джек, я думал, ты это дело бросил… после последнего случая.

— Здесь все иначе.

— Разумеется, ты в еще худшей форме. Кэти! Джек уезжает.

Прибежала Кэти:

— Ой, Джек.

— Я буду рядом, практически за углом.

— Но у меня есть фильма.

Она так и произнесла. Когда англичане подделываются под местных, они часто перебарщивают.

— Какой фильм?

— «Жульен — мальчик-осел» Хармони Корин.

Я тупо уставился на нее. Она продолжила:

— Это тот, из группы кинорежиссеров «Догме». Он еще снял «Гаммо», помнишь?

— Что-то не вспоминается.

— Джек, ты должен его посмотреть. Он там писает вместе с Ларсом фон Триером.

Джефф уже уписывался за стойкой. Даже охранник улыбался. Я решил признаться честно и сказал:

— Все, что ты говоришь, для меня сплошная абракадабра.

Она расстроилась и протянула мне маленький пакетик. Я увидел надпись: «Живаго рекордс». Она сказала:

— Это тебе. С возвращением домой.

Я открыл пакет и обнаружил диск под названием «Ты снова взял верх» в исполнении Вэна Моррисона и Линды Льюис. Я постарался проявить энтузиазм и сказал:

— Bay!

Она немного повеселела и торопливо заговорила.

— Я знала, ты обрадуешься. Помнишь, перед тем как уехать, ты подарил мне ее альбом.

Я не помнил, но согласился:

— А как же.

Когда мы вышли, Трубочист сказал:

— У меня фургон.

Это был разбитый вдрызг «форд». Он заметил мое сомнение и проговорил:

— Мотор у него в порядке.

Открыл дверь и закинул туда мою сумку. Приблизился певец в белом, поздравлявший меня с возвращением, и спросил:

— На чашку чая не дадите, сэр?

Я протянул ему диск. Он удивился:

— Что это такое, мать твою?

— Новинка.

~ ~ ~

Меня арестовали в первый же вечер в Хидден Вэлли. Приехали они часиков в восемь, разбудили от крепкого сна. Я заснул перед камином.

Хидден Вэлли — небольшая возвышенность между Проспект-Хилл и Хедфорд-роуд. Тихое райское местечко в сошедшем с ума городе. С холма просматривается Лох-Корриб, и вы начинаете думать о детях, которых у вас никогда не было. За поворотом причал и магазины Роше. Дом современный, три этажа и подвал. И не поверите: деревянные полы и каменный камин. Полностью меблирован — тяжелые шведские кресла и диван. Даже книжные полки заполнены.

Трубочист сказал:

— Холодильник и морозильник полностью загружены. В буфете выпивка.

— Вы меня ждали?

— Мистер Тейлор, мы всегда кого-то ждем.

— Понятненько. Налить вам что-нибудь выпить?

— Нет, мне пора уходить.

Однажды мне попалось на глаза письмо Уильяма Берроуза[2] Аллену Гинсбергу:

В первый раз меня арестовали, когда я шлялся по берегу. Предполагалось, что я прибыл на бальсовом плоту из Перу с молодым парнишкой и зубной щеткой. (Я путешествую налегке, только самое необходимое.) Однажды вечером отставной капитан обнаружил меня в холле, сидящим после шести ампул долофина голышом на унитазе (который я свернул с места в туалете). Я болтал рукой в ведре с водой и распевал «Глубоко в сердце Техаса».

Я оглядел мой новый дом и подумал, что на этот раз я высадился в удачном месте. Я успел понежиться в ванне, разобрать вещи и познакомиться с помещением. В задней части дома я обнаружил уголь и решил разжечь камин. Собирался посидеть несколько минут, но задремал. Разбудил меня громкий стук в дверь. Я повозился с замком, открыл дверь и сказал:

— Полиция.

В форме. Лет по шестнадцать. Но вид грозный. Первый спросил:

— Джек Тейлор?

— Будто вы сами не знаете.

Тут вмешался второй:

— Мы хотели бы, чтобы вы с нами поехали.

— Почему?

Первый улыбнулся и сказал:

— Чтобы помочь нам в расследовании.

— Кофе я могу выпить?

— Боюсь, что нет.

Полицейская машина была припаркована прямо у парадной двери.

— Благодарю за такт. Мне хотелось произвести впечатление на соседей.

Полицейский, точно как в кино, положил мне руку на голову, когда я садился на заднее сиденье. Вроде бы заботился, но на самом деле умудрился стукнуть меня головой о крышу, проговорив при этом:

— Оп-ля.

Когда мы выходили из машины на Милл-стрит, подскочил местный фотограф Майк Шоке и спросил:

— Кто-нибудь интересный?

— Да нет, никто.

В участке меня провели в комнату для допросов. Я потер запястья, как будто только что избавился от наручников. В центре серого стола оловянная пепельница. Я вытряхнул из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Открылась дверь, и появился Кленси. Старший инспектор Кленси. Господи, как же длинна история наших отношений, только ничего хорошего не упомнишь. Он занимался тем делом, которое стоило мне карьеры. В те годы он был поджарым, как борзая. Мы были друзьями. Во время событий, приведших к моему увольнению, он вел себя как последний подонок.

Он достиг солидного возраста. При всех регалиях. Лицо багровое, на щеках пятна. Но глаза такие же подозрительные, как и раньше.

— Ты вернулся, — заметил он.

— Верно замечено.

— Я-то думал, что никогда больше тебя не увижу.

— Ну что мне на это сказать, братишка?

— Остается надеяться, что этот второй урод, Саттон, не объявится.

— Сильно сомневаюсь.

Саттон был мертв. Это я его убил, моего лучшего друга. Причем умышленно.

Кленси зашел мне за спину. Старый способ унизить человека. Первое правило допроса. И записано не в инструкции, выбито на камне. Я сказал:

— Не надо меня обижать, начальник. Я все скажу.

Спиной почувствовал поднятую руку, напрягся в ожидании удара. Но он сдержался. Я вытряс из пачки еще одну сигарету и прикурил. Он спросил:

— Какого черта ты путаешься с танкерами?

— С одним танкером.

— Не задирайся. Я тебя отправлю к черту на рога, не успеешь вспомнить об адвокате.

— А, ты имеешь в виду Трубочиста.

Он едва не лопнул от ярости и продолжил:

— Он мерзавец.

— Он тоже от тебя не в восторге.

Кленси плюхнулся на угол стола, штанины задрались. Над синим носком виднелась белая безволосая щиколотка. Он наклонился прямо к моему лицу.

— Послушайся моего совета, парень. Держись подальше от этой банды.

Я загасил сигарету и спросил:

— Ты не собираешься расследовать убийство четырех человек?

В углах его рта скопилась слюна. Он огрызнулся:

— Эти гребаные цыгане постоянно убивают друг друга.

Он встал и поправил с трудом застегнутый китель. Потом сказал:

— Убирайся.

— Я могу идти?

— Но не суй свой нос не в свои дела, понял?

Уже на пути к двери я заметил:

— Упаси Господи.

~ ~ ~

Оставив позади Милл-стрит, я направился на Шоп-стрит. Том Йорк из «Рэдиохед» как-то сказал:

«Каждый день ты думаешь, может, пора остановиться. Может, во всем этом нет смысла, потому что звуки, который ты издаешь и которые делали тебя счастливым, уже лишены всего, что когда-то значили. Только мозги себе запудриваешь».

Я постоял несколько минут на мосту. На противоположной стороне, рядом с Клэддафом, виднелся пирс Ниммо.

Тело Саттона так и не нашли. За его картинами теперь гоняются коллекционеры. Французы называют страшный сон словом «кошмар» — cauchemar. Алкоголику снятся сны, какими не может похвастать ветеран Вьетнама. Закрываете глаза и бормочете: «Вот сейчас…» — и вам не до шуток. Сначала, что обидно, алкоголь препятствует снам, или, по крайней мере, вы их не помните. Зато потом он питает их и поднимает до девятого уровня. Того самого, на котором не стоит задерживаться. По-ирландски сны — broingloidi, прекрасное мягкое слово. Пьянице хочется невозможного, хочется приятных снов. Напрасно. Но я никогда не видел во сне Саттона. Разумеется, днем я часто о нем думаю, но он со мной в светлое время суток. И слава богу.

Мне требовались Мертон и пинта пива. Необязательно в этой последовательности. Я направился к Чарли Бирну, владельцу магазина подержанных книг. Тот самый магазин. Когда я имел дело с библиотекарем Томми Кеннеди, который учил меня, что и как надо читать, он рассказал мне о Сильвии Бич. В те замечательные дни в Париже ее книжный магазин посещали

          Джойс

          Хемингуэй

          Фицджеральд

          Гертруда Стайн

          Форд Мэдокс Форд.

Когда мистер Кеннеди рассказывал, в голосе звучала такая тоска. Когда он описывал эту почти мифическую атмосферу, я практически ощущал запах сигарет «Голуаз» и аромат настоящего французского кофе. Но я был юн, поэтому, естественно, спросил:

— А вы там тоже были, мистер Кеннеди?

И он ответил, пряча потухшие глаза:

— Нет, нет… я там не был.

Среди стихов я выделяю «Вопль» Гинсберга. Почему-то никто из тех, кому я об этом говорил, не удивлялся. Наверное, слишком часто слышали, как я вою. Книга поехала со мной в Лондон в кармане пальто. Еще одна книга-путешественница — «Гончая небес». Эта книга коллекционная, в переплете из мягкого сафьяна с золотым тиснением. Когда я сказал Томми Кеннеди, что решил стать полицейским, он жутко расстроился. И на прощание подарил мне книгу Томпсона. Пьяные ночи оставили след в этой книге.

Магазин Чарли Бирна приближался к идеалу Томми. Несколько лет назад я копался в книгах в отделе детективов. Студент держал в руках прекрасное американское издание Уолта Уитмена. Он глядел на цену. Проходивший мимо Чарли сказал:

— Возьми ее.

— У меня денег не хватит.

— А, сочтемся в другой раз.

И протянул ему «Избранное» Роберта Фроста, добавив:

— Тебе это тоже понравится.

Класс.

Винни Браун копался в книгах. Он поднял голову и сказал:

— Ты вернулся.

Они работали командой — Чарли, Винни и Энтони. За то, что я познакомил Энтони с Пеликаносом, он подарил мне полное собрание сочинений Гарри Крюса. Этот американец на удивление вжился в рутину Голуэя. Чего до сих пор не удалось мне.

Винни спросил:

— Как там Лондон?

Я недавно прочел «Лондон: Биография» Питера Акройда. Не желая выпендриваться, я сказал:

— Лондон — настоящий хаос, лабиринт, из которого нет выхода.

Винни задумался, потом сказал:

— Акройд?

Я ничего не знаю о прозорливости. Я не имею в виду мерзкую песню Стинга, только простое совпадение.

В детском отделе бродила женщина. Прикидывала разницу между Барни и «Плюшевым кроликом». Я кивнул ей, и она сказала:

— Мистер Тейлор?

Это «мистер» меня убивает. Я спросил:

— Все путем?

— В воскресенье будет повторение.

— Вот как?

— Я молилась, чтобы мы победили англичан. Вы думаете, это нехорошо?

— Против Керри я сам свечку поставлю.

Она взглянула мне в лицо. Это было не любопытство, а озабоченность. Она сказала:

— Вы бороду отрастили.

— Правильно.

— Вам идет.

* * *

Лондон

~ ~ ~

За шесть месяцев до своей поездки в Азию Томас Мертон записал в журнале:

«Я сознаю, что мне надо расстаться с прошлым — скопищем инерции, ошибок, глупости, гнили и мусора. Испытываю огромную потребность в ясности, в разумности или, скорее, в безрассудстве. Потребность вернуться к настоящему делу, к деяниям в нужном направлении. Потребность разделаться с великими сомнениями. Потребность увидеть свет в конце тоннеля».

Его убьет в середине путешествия подстроенная кем-то катастрофа с электричеством в Бангкоке.

Аура ушедших.

В Лондоне меня тянуло к пропащим. Моя аура непрерывного гниения служила маяком для бродяг, потерявших путь. Алкашей, наркоманов, бывших зеков, неудачников, потерянных ангелов. Идите ко мне все, кто потерял себя, и я найду для вас имя. Я особо возился с двумя людьми. Они находились на самой грани той группы, которую я описал.

Детектив сержант Киган был свиньей. Более того, он этим гордился. Он каким-то боком вел свое происхождение из Ирландии и предпочитал жить и работать в юго-восточном Лондоне, Брикстоне и Пекхэме. Он был громкоголосым и вульгарным, и его вот-вот должны были выгнать из полиции.

Я пил в кабачке на Рейлтон-роуд, страдая от похмелья и желания вмазать по кокаину. Посетители были в основном черные. И несколько белых, завернувших не за тот угол. Пили главным образом черный ром, с кокаином или без. Боб Марли разошелся не на шутку. Парень с дредами предложил продать мне «Ролекс». Я отказался:

— Мне плевать на время.

— Да ладно, мужик, подаришь своей бабе.

— Нет бабы.

Он откинул свои лохмы и запел «Нет бабы, нет слез».

Обожаю эту песню.

Ржание заглушило музыку и всколыхнуло дым. Я взглянул через плечо и увидел толстого мужчину, возвышающегося над группой людей. Его пиджак лежал на полу, брюхо уже разделалось с несколькими пуговицами на рубашке. Лицо красное, потное. Он рассказывал анекдот, сопровождая его непристойными жестами.

Я пробормотал:

— Красномордый.

Может, получилось громче, чем я собирался, потому что парень в дредах услышал и сказал:

— Ты не связывайся с этим мужиком, слышь?

Я уже выпил ту рюмку рома, которая лишила меня осторожности, поэтому спросил:

— Это почему?

— Так это Киган. От него одни пакости.

— По мне он жирная сволочь.

Парень с дредами взглянул мне в глаза и сказал:

— Не иначе как ты ирландец, мужик. — И поспешно ретировался.

Я жестом заказал еще выпивку. На мой вкус она была слишком сладкой, но проскальзывала в организм с легкостью складного вранья. Я снова взглянул на Кигана. Теперь он пел «Живу по соседству с Алисой». Я точно расслышал в тексте слово «минет», что можно считать достижением, хотя и бессмысленным. Я решил, что он одно из двух — со связями или полицейский. Не то чтобы одно исключало другое.

Я пытался восстановить в памяти слова из «Философского камня». Позднее, в моей поганенькой комнатенке, я попытаюсь вспомнить версию «Мадам Джордж» Марианны Фейтфул. Вот это песня так песня.

Кто-то толкнул меня плечом, расплескав мою рюмку. Я пробормотал:

— Какого черта…

Он услышал:

— Извини, приятель.

Я обернулся и уставился в лицо Кигана, который явно не чувствовал себя виноватым. По сути, его слова можно было перевести как: «А пошел ты на…» Он внимательно оглядел меня, что-то прикинул и сказал:

— Ты полицейский.

— Уже нет.

— Полицейский-ирландец. Это, как его, твою мать… «Гарда Чикини».

— Шокана.

— Ты о чем?

— Неправильно произнес, задом наперед.

На какой-то жуткий момент мне показалось, что он меня обнимет. Эта мысль светилась в его глазах, потом погасла, и он заметил:

— Люблю ирландцев, во всяком случае некоторых.

— Почему?

Он от души расхохотался. Посетители повернули головы, потом снова отвернулись. Все говорило о том, что он красномордое животное. Но за его смех можно было простить многое. Он смеялся утробно, и в его смехе чувствовалась боль. Он сказал:

— Я однажды ездил в отпуск в Голуэй, там были скачки, но мне так и не удалось увидеть хотя бы одну клятую лошадь.

— Я из Голуэя.

— Ты шутишь.

Никто никогда не врет по такому поводу. Либо ты оттуда, либо нет. Я мог покончить со всем одним махом, сказав: «Мы не любим англичан». Но, возможно, меня подкупил его смех, или на меня действовал ром, только я протянул руку и сказал:

— Джек Тейлор.

Он пожал мою руку:

— Киган.

— И все?

— Если не считать того, что я сержант сыскной полиции.

Он свистнул женщине, та послушно подошла. Никакое количество выпитого рома не заставило бы признать ее хорошенькой. Но от нее несло сексом, просто перло. Он положил руку ей на задницу и спросил:

— Как, ты сказала, тебя зовут, милочка?

— Рода.

— Рода, это Джек Тейлор, работает тут под прикрытием на ирландскую полицию.

Она широко улыбнулась. Ее ничем нельзя было удивить. Он снова шлепнул ее по заду и велел:

— Пойди попудри носик, дорогуша. Это мужской разговор.

Он проследил, как она отошла, и спросил:

— Ну как, Джек, желаешь на ней прокатиться?

~ ~ ~

Лондон предлагает вам почти все, о чем человек только может мечтать. Е. Б. Уайт так писал о Нью-Йорке: «Помимо прочего, он предлагает вам шанс на везение».

О Лондоне так сказать нельзя, но все равно это где-то близко. Он никогда не перестает удивлять.

Мне требовалось образование. Читал я очень много, но беспорядочно. Мне хотелось определиться. Я поступил на вечерние курсы Лондонского колледжа.[3]

Изучал литературу и философию. По крайней мере, у меня имелась борода. Я купил шарф в «Оксфаме» и стал смахивать на студента. Я не был там самым старым, но уж точно был самым потрепанным. В ноябре в Лондоне погода — мало не покажется. Просыпаешься в Лэдброук-гроув под завывание ветра и чувствуешь, что закоченел. Моя квартирка была такой убогой, дальше некуда. Кровать, кресло, электрический обогреватель и душ. Да, еще электроплитка. Обои висели клочьями, я не шучу. В довершение всего этого кошмара я читал Патрика Гамильтона «Площадь похмелья». Мрачная вещь. Он писал: «Те, кого оставил Господь, могут погреться у огня на Эрлз-корт». Мне тоже пора было туда подаваться.

Есть такое магическое ирландское слово sneachta. Произносится гортанно как «шникта». Означает «снег». В первый год моей учебы в колледже этого снега было хоть жопой ешь. Никакого не было от него спасенья. Я ходил в теплом белье, ботинках на толстой подошве, теплой рубашке, куртке. Сверху напяливал кожаное пальто, на голову кепку. И все равно мерз. Цвет лица всегда был синюшным. И все равно я нравился женщинам. По крайней мере, мне так казалось. Но меня это совершенно не интересовало. Энн Хендерсон — там, в Голуэе, — разбила мое сердце. Я не верил, что когда-нибудь подойду ближе, чем на милю, к другой женщине.

Лектор был сволочью. Кстати, тоже бородатый. Он обращался с нами, как с дерьмом. Меня это задевало. Он что-то блекотал насчет Троллопа, и я отключился. По крайней мере, там было тепло. Я обратил внимание на брюнетку слева. Немного за сорок, сильное лицо, впалые щеки. Под тяжелой паркой угадывалось крупное тело. Она заметила, что я на нее смотрю, задержала на мне взгляд, снова отвернулась. Занятия закончились, лектор принялся раздавать задания. Женщина повернулась ко мне и сказала:

— Guten tag, gedichte und briefe zweispachig.

— Что?

— Эмили Диксон, это ее стихи.

— Верю вам на слово.

Она протянула руку и представилась:

— Кики.

Ты немедленно выдаешь свой возраст, если тебе на ум приходит «Кики Ди». Я сказал:

— Джек Тейлор.

— Ну, Джек Тейлор, не хотите ли со мной выпить?

— Попытаюсь.

Она говорила с акцентом жительницы Европы, изучавшей английский в Америке. Довольно приятным.

У английских пабов есть определенное величие. Они совсем не похожи на своих ирландских собратьев. Как ни противно мне в этом признаться, в них уютно.

По дороге в паб мы молчали, сражаясь с холодом. Войдя внутрь, мы оттаяли во всех смыслах этого слова. Она остановилась у камина и принялась разоблачаться. Меня ломало. Я не нюхал кокаин вот уже четыре дня. Не то чтобы я решил бросить, просто мой торговец попал в руки полиции. Так что мое шмыганье носом не имело никакого отношения к температуре. Я промерз снаружи и изнутри.

— Что будем пить? — спросил я.

— Ну, я думаю, горячий пунш, я права?

— Разве вы когда-нибудь ошибаетесь?

Бармен был выпивохой. Выдавали его красное лицо, несвежий костюм и кольца, которые явно были ему малы. Он сказал низким басом:

— Добрый вам вечер, сэр.

— Дайте два горячих пунша, да побольше… И то, что вы сами пьете.

У англичан есть прелестное правило — можно пить на работе. Мне лично это стоило карьеры. Он пил бренди и заметил:

— С превеликим удовольствием.

Кики уселась практически в огонь. Я сказал:

— Вам жарко.

— Выдаете желаемое за действительное.

Я слишком стар для секса на людях. Но в тот момент я ощутил желание, близкое к этому. Протянул ей пунш и сказал:

— Slainte.

— Простите?

— Это по-ирландски.

— Звучит мило.

Обычно я виски ничем не порчу. Никакого льда или воды. Но эта горячая штука была что надо. Мы заказали еще по стакану, и я почувствовал, что пальцы на ногах согрелись. Я спросил:

— Вы откуда?

— Из Гамбурга.

Я уверен, что можно было найти достойный ответ, но у меня не получилось. Заклинило на сериале Джона Клиза и мысли: не говори о войне. Поэтому я произнес:

— А…

Она присмотрелась ко мне и заметила:

— Пятьдесят три.

— Что?

— Вам пятьдесят три.

Теперь я уже различал немецкий акцент. Возразил:

— Сорок девять.

Она не поверила.

Происходила странная вещь. В голове у меня звучали братья Фьюри, исполняющие «Когда тебе было всего шестнадцать». И не просто отрывок. Вся песня, целиком. На мгновение в ней все утонуло. Я видел, как шевелятся губы Кики, но не слышал ни звука. Тряхнул головой, музыка отдалилась. Она спрашивала:

— Вы будете со мной спать?

~ ~ ~

Убили еще одного тинкера.

Я проснулся поздно и не сразу понял, где я. Удобная кровать, чистая комната, ситцевые занавески. Хидден Вэлли. Мать твою. Я стал домовладельцем. Мне нравилось это ощущение. Я не торопясь принял душ, похмелье было вполне терпимым. Ничего не болело. Надел спортивные штаны, тонкий свитер. Прошелся босиком, чтобы насладиться деревянными полами. Сварил пару яиц всмятку и решил побаловать себя настоящим кофе. В кухне замечательно пахло. Я побрызгался «Харлеем», так что вполне вписался в общую атмосферу.

Включил радио и нашел станцию, передававшую старый рок. Прослушал «Чикаго» и «Супертрэмп». Словил кайф.

Зазвонил дверной звонок. Оказалось — Трубочист. Он ворвался в дом и заорал:

— Вы слышали?

— Что слышал?

— Убили еще одного из наших.

— О господи!

Я закрыл дверь и решил действовать осторожно. Он уставился на яйца всмятку. Я спросил:

— Будете есть?

— Чай, пожалуйста.

Он сел и достал сигарету. Не пачку, нет, одну мятую сигаретину. Я передал ему зажигалку. Он заметил:

— Полгода пытался бросить.

И закурил. Я налил ему чаю, закурил свою сигарету. Яйца уже остыли.

— Я испортил вам завтрак, — сказал он.

— Не беспокойтесь. Ненавижу яйца.

Я не стал расспрашивать о подробностях, пусть сам все выложит. Он сказал:

— Шон Нос был моим племянником. Я купил ему первый фургон. Прошлой ночью его нашли голым в Фэер Грин. Одна рука отрублена.

— Бог мой.

— Оставили его истекать кровью.

Он опустил руку и нашарил спортивную сумку «Адидас». Я не обратил на нее внимания сразу. Он толкнул ее ко мне и сказал:

— Откройте.

— Не стоит.

— Откройте, мистер Тейлор.

Я наклонился, глубоко вздохнул и расстегнул молнию. Увидел окровавленную кисть руки. Это сущее проклятие — быть наблюдательным. Хотя желудок мой переворачивался и накатывала тошнота, мозг запоминал детали. Ногти чистые, толстое обручальное кольцо на безымянном пальце, черные волосы по краю разреза. Я встал, кухня поплыла перед глазами. Повернулся, открыл холодный кран и сунул голову под струю. Не знаю, сколько я так простоял. Очнулся, когда Трубочист протянул мне полотенце и спросил:

— Налить выпить?

Я кивнул. Заметил, что сумка застегнута и снова стоит на стуле. Трубочист сунул мне в руку кружку. Я сделал глоток. Бренди. Когда я в последний раз пил бренди, я пришел в себя в психушке в Баллинсло. Если бы я был в состоянии подняться по лестнице, я бы добавил к бренди полоску кокаина. Черт, несколько полосок. В желудке потеплело, я ощутил искусственное спокойствие. Трубочист вытряс из моей пачки сигарету, прикурил ее и сунул мне в рот. Я сказал:

— Спасибо, не беспокойтесь, я в порядке.

Трубочист заварил еще чаю и заметил:

— Мне оставили это на пороге. Сумку мог открыть кто-нибудь из моих детей.

Я знал, что это бессмысленно, но решил действовать по правилам и спросил:

— В полицию звонили?

Он резко, со свистом втянул воздух и спросил:

— Разве вы сами не встречались вчера с их главным начальником?

— Откуда вы знаете?

— Вы на меня работаете, я должен знать, справляетесь ли вы.

Я не пришел в восторг от этого «вы на меня работаете» и решил, что пора расставить все по своим местам. Поставил кружку и сказал:

— Давайте кое-что проясним, приятель. Я вам помогаю. Я не работаю на вас, вы мне не босс, я не ваш служащий. Это понятно?

Он хмуро улыбнулся:

— Вы гордый человек, Джек Тейлор. Я имею понятие о гордости.

Он протянул мне что-то, завернутое в тряпку. Я попросил:

— Разверните сами.

Он послушался. Это был браунинг девятимиллиметрового калибра. Он объяснил:

— Здесь есть кнопка, видите?

Он нажал на кнопку, выскочила обойма. Он продолжил:

— Тринадцать выстрелов, одна пуля уже в стволе. Вот предохранитель. Нажмите на курок для проверки.

Он положил пистолет на стол.

Я спросил:

— По-вашему, что конкретно я должен с ним делать?

Он снова завернул пушку, прошел к раковине и открыл столик, расположенный под ней. Сунул сверток за трубу и заметил:

— Никогда не знаешь, что может понадобиться.

— Вы хотя бы догадываетесь, у кого может возникнуть желание убивать ваших людей?

— Читайте новости. Все ненавидят танкеров.

— Уже легче.

~ ~ ~

Мне требовались костюм и источники информации. «Оксфам» был мне не по карману. Как-то в Лондоне я зашел в их филиал на Хай-стрит в Кенсингтоне. Пиджаки там были прикреплены цепями, как в бутике на страдающей паранойей Риджент-стрит. Это что за дела? Нет уж, благодарю покорно.

Пошел в комиссионный магазин для пожилых людей, выбрал синий костюм. Немного великоват, но ведь я всегда могу поправиться. Повесь пушку — любой костюм подойдет. Запросили пятерку, причем добавили синюю рубашку и шерстяной галстук. Продавщица, естественно англичанка, извинилась:

— Простите, что так дорого.

— Вы это серьезно?

Она не шутила.

— Он совершенно новый, поэтому нам пришлось повысить цену.

Я задумался. Разумеется, она англичанка, но ведь и среди них встречаются люди с чувством юмора. Я сказал:

— Грабеж среди бела дня.

Широкая улыбка.

— Знаете что, я добавлю новый носовой платок.

— Ну, это уже чересчур.

Туфли у меня были. Кики купила мне пару мокасин.

Теперь предстояло самое трудное. Я презирал себя за то, что собирался сделать, но нами правит дьявол. Надо позвонить Кэти. Она сухо ответила:

— Джек, это ты?

Я сказал:

— Мне нужна твоя помощь, детка.

— Разумеется, Джек, что тебе нужно?

— Имя.

— Ох, Джек.

Она знала. Думается, она сама прошла через такое. Я подпустил умоляющих ноток:

— Мне плохо, Кэти.

Я ждал, что еще я мог поделать? Стоял в телефонной будке и держал в руке свой синий костюм. Как полицейский в отпуске. Потом услышал:

— Стюарт.

Еще она продиктовала адрес. Я спросил:

— Он будет дома?

— Он всегда дома.

Клик. Я держал в руке мертвую трубку. Джеффу она не скажет, но я поставил под угрозу нашу дружбу. Она выживет, но я сильно ее замарал.

Пошел по адресу, оказалось, что дом рядом с каналом. Самый обычный дом. Ничто на фасаде не подсказывало: «Торговец наркотиками». Я нажал кнопку звонка. Дверь открыл банковский служащий. По крайней мере, глаза у него были оценивающими. Я спросил:

— Стюарт?

— Кэти звонила, заходите.

Обыкновенная гостиная. Без летящих уток на стене, ну, вы понимаете, что я имею в виду. Стюарт спросил:

— Что-нибудь желаете?

— Да, грамм кокаина.

Он вежливо рассмеялся, поэтому я спросил:

— Вы случайно не работаете в Ирландском банке?

— Вряд ли. Хотя вас я знаю.

— Правда?

— Джек Тейлор, бывший полицейский. В прошлом году о вас писали в газетах.

— Стью, так как насчет кокаина?

Он извинился, вышел и вернулся с коричневым конвертом. Сколько их в этой стране, с ума сойти. Он сказал:

— Здесь полтора.

— Замечательно. На сколько потянет?

Оказалось многовато. Закрывая за мной дверь, он сказал:

— Заходите в любое время.

* * *

Вход на кладбище цыганам, бродягам и нищим запрещен.

Лондонское постановление

~ ~ ~

На похороны пришла толпа народа. Я такого ни разу в жизни не видел. А бог свидетель, похорон я повидал предостаточно. Иногда я сам себе кажусь старым кладбищем, забитым гробами. Ничто не может сравниться с похоронами бродяги. Практически хрустальная мечта нищего. Если правду говорят и ничто не идет вам так, как уход из жизни, тогда они по всем пунктам могут дать любому сто очков вперед. Если вы назовете это потрясающим зрелищем, вы не скажете ничего.

Первое, что следует знать, — расходы не имеют значения. Во-вторых, вы наверняка никогда не сталкивались с таким бурным проявлением горя. Считается, что арабские женщины — лучшие плакальщицы. Их даже близко нельзя поставить с этими кочевыми цыганками. И дело не в том, что они рвут на себе одежду. Они надрывают свои души. Дилан Томас, написавший о ярости по поводу умирания света, увидел бы, как его слова материализуются.

Я порадовался, что парня хоронили на кладбище Бохермор, потому что никто из моих там не похоронен. Моих всех уложили в Рахуне рядом с мертвым любовником Норы Барнакл. Надо будет как-нибудь туда смотаться.

Обычай идти пешком за катафалком почти устарел. Но не сегодня. Подошел Трубочист и предложил:

— Хотите, я попрошу кого-нибудь вас подвезти?

— Спасибо. Я пойду пешком.

Он был доволен. У могилы некоторые из тинкеров жали мне руку, хлопали по плечу. Видно, прошел слух, что я в порядке. Я в достаточной степени стоял вне закона, чтобы быть принятым ими. Они говорили:

— Да благословит вас Господь, сэр. Спасибо вам за вашу заботу. Да сохранит вас святая Богоматерь.

Вот таким путем. В их словах чувствовалась теплота.

Я пошел бродить между надгробиями и вот на что наткнулся:

Томми Кеннеди

Библиотекарь

1938–1989

Господи, до чего близко к моему теперешнему возрасту. Я не верю в дурные приметы, но кокаин верит. Я невольно поежился. И не расслышал, как сзади подошел Трубочист.

Он сказал:

— Джек.

Я подпрыгнул на два фута. Он кивнул на надгробный камень и сказал:

— Он был другом моих людей.

— Он был и моим другом.

— Лучшие уходят первыми.

— Так всегда говорят ирландцы.

Он взглянул на меня почти с сочувствием. Мужчины себе такое редко позволяют. Мы не любим выставлять свои чувства напоказ. Мне даже не хотелось догадываться, что вообще он может обо мне думать. Он сказал:

— Там в гостинице скромные поминки.

— Спасибо, я загляну.

— Я это знаю, Джек.

И ушел. Я положил дрожащую руку на надгробье Томми. Мало кто относился ко мне с такой теплотой и так многому научил. А я уехал в Темплмор учиться на полицейского и напрочь о нем забыл. К моему вечному стыду, я узнал о его смерти только через два года. Может, Господь и простит меня, это Его дело — прощать. Но я сам себя не прощу.

Присутствовавший на поминках священник был моим заклятым врагом. Отец Малачи. Приятель моей мамаши, который меня на дух не переносил. Он курил сигареты «Мейджер», которые когда-то недолго пользовались успехом, потому что их курил Робби Колтрейн в «Крекере». Настоящие гвозди в твой гроб, крепче, чем poitin, и в два раза более убийственные. Он сильно постарел, но чего ждать от заядлого курильщика? Малачи подошел и сказал:

— Ты вернулся.

— Верно замечено.

— Я бы убил за сигарету.

— Вы бросили?

— Господи, да нет же, просто забыл в церкви. Служки обязательно сопрут.

Я предложил ему свою сигарету. Он многозначительно взглянул на меня:

— А ты когда начал?

— Простите, святой отец, так вы будете курить или нет?

Он взял сигарету и сразу же оторвал фильтр. Я дал ему прикурить, и он жадно затянулся.

— Дерьмо.

— Милое выражение для священника.

— Ненавижу это дерьмо.

— Так не курите.

— Да не сигареты… похороны, особенно это сборище.

— Ведь все Божьи дети, так?

Он отбросил сигарету и заметил:

— Ничьи они дети, эти бомжи.

Он исчез, прежде чем я успел ответить.

Можете не сомневаться, в гостинице я появился первым. Как выразился человек получше меня: «Просто усраться можно, как это их сюда пустили».

В последнее время тинкеры восстали после долгих лет дискриминации, довольно успешно затевая судебные процессы против пабов, в которые их не пускали. Владельцам питейных заведений пришлось принять меры. Поскольку меня самого не пускали в большое количество заведений, мое сердце по этому поводу кровью не обливалось. Я подошел к стойке. Бармен с виду напоминал Робби Уильямса. Оставалось надеяться, что манеры у него получше.

— Доброе утро, сэр. Вы с похорон?

— Именно.

— В баре все бесплатно до половины третьего. Что вам налить?

— Пинту и рюмку «Джеймсона» вслед.

— Не желаете ли присесть, сэр? Я принесу заказ.

Я сунул в рот горсть арахиса. Странно, но в этот момент я думал о двух писателях. С ними меня познакомил Томми Кеннеди. Уолтер Макен, который и тогда уже был так же хорош, как и сейчас, и Поль Смит. Когда-то на моей полке стояли «Алтарь Эстер», «Упрямый сезон» и моя любимая книга — «Во мне поет лето». Не так давно в библиотеке Ламберт я отыскал «Крестьянку». С моей точки зрения, эта книга, изданная в 1961 году, превосходит и «Город проституток», и «Пепел Анжелы». С помощью Поля Смита я открыл для себя Эдну Сент-Винсент Миллей, а это что-нибудь да значит.

Бармен принес выпивку и сказал:

— Доброго здоровья.

— Спасибо.

Пиво оказалось едва ли не лучшим из того, что мне доводилось пить. Приходилось согласиться с Флэнном О'Брайеном: «Нет ничего лучше пинты простого пива». Легло на кокаин как пушинка. Будучи еще молодым полицейским, я как-то отправился посмотреть Имонна Морисси в «Брате». Еще я должен был посмотреть на Джека Макгоурена в «В ожидании Годо», но вместо этого надрался. Какая оплошность.

Я пригубил виски и вознесся почти до небес. В ресторане начали появляться тинкеры. Подошел Трубочист и сказал:

— Не сидите один.

— Это что, указание? Скажите, что вы сделали с кистью?

— Похоронили.

Я отпил добрый глоток виски. Обожгло, что надо, как доктор прописал. В ресторане уже собралась целая толпа. Я сказал:

— Много народа пришло.

— Мы отдаем честь нашим мертвым. Никто ведь больше о них не позаботится.

— Трубочист, не обижайтесь, но мне хотелось бы определиться, как вас называть.

— Не понимаю.

— Странники, бродяги, цыгане… как? Мне как-то неудобно называть вас танкерами.

— Нас все так зовут.

— Я же не о том спрашиваю, верно? Как мне вас называть?

— Племя. Братья.

— Да? Здорово.

В его глазах появилась задумчивость. Он сказал:

— После Великого голода, если кто-то из братьев умирал, они в отместку поджигали жилища друг друга, вот нас и выгнали.

Его окликнули сразу несколько голосов, он рывком вернулся в настоящее и сказал:

— Мне надо идти.

— Назад к племени.

Он слегка улыбнулся. Я заказал себе еще порцию выпивки и вдруг сообразил, что мне с ними легко. Я бы мог напиться в стельку, но понимал, что должен держаться в рамках. Сказал себе: «Дело совсем простое. Надо только обнаружить, кто это сделал и почему».

Прикончив виски, я решил: «Наплевать на „кто“. Достаточно узнать — „почему“».

Я стоял на Фэер-Грин. Взглянешь на север — там Саймон Комьюнити. Мне недоставало всего нескольких рюмок, чтобы оказаться там на койке. Если они меня примут. Из-за спины манили братья. Бог мой, как они манили, взывали, упрашивали: «Вернись, нажрись, мы о тебе позаботимся».

Я был уверен, что позаботятся. Разумеется, я пошел на восток, миновав, как минимум, четыре пивнушки, где мне если бы и не были рады, то по крайней мере пустили бы. Если по-честному

Так уж повелось, что каждый раз, когда я принимал определенную дозу спиртного, меня охватывало желание. Мне хотелось всего лишь чипсов в газетном кульке, сдобренных уксусом и пахнущих божественно. Отзвуки детства, которого, к сожалению, у меня не было, а так бы хотелось.

Самым приятным воспоминанием детства были чипсы вечером в пятницу. В школу два дня ходить не надо, в воскресенье матч, и в кармане шесть пенсов на чипсы. Когда наконец наступало это время, ты почти никогда не бывал разочарован. Галопом мчался в лавку, где готовили чипсы, и с наслаждением вдыхал магический аромат уксуса и жира. Трудно было стоять на месте от нетерпения. Наконец подходила твоя очередь, и ты заказывал:

— Одна порция с солью и уксусом.

Тебе давали их в газетном кульке такими горячими, что нельзя было есть, поэтому ты совал нос в пакет и нюхал. Среди обещаний, даваемых себе на будущее, я чаще всего клялся, что, когда вырасту, не стану есть ничего, кроме чипсов. Я ненавижу все эти заведения типа фастфуд. Одной из причин является то, что они лишили детей удовольствия наблюдать, как готовятся чипсы. Осталось всего одно заведение в Бохерморе, где все еще можно получить только что поджаренные чипсы, и я теперь покупаю их только там.

Я шел по мосту Святой Бригитты, держа в руке горячий пакет. Затем перешел улицу, не доходя до роскошных домов, и поднялся на холм. Прямо над Хидден Вэлли можно видеть Лох-Корриб во всей его красоте. Ночью огни колледжа отражаются в воде и вызывают некоторую тоску, вот только по чему?

Я все еще не знал.

Около дома я по старинной традиции повозился с ключами. Услышал:

— Простите?

Повернулся и получил железным ломом по зубам. Почувствовал, как раскрошились зубы, и услышал голос:

— Тащи его в аллею.

Аллея проходила рядом с домом. Меня немного протащили, потом с силой пнули по яйцам. Меня вырвало чипсами и выпивкой, и голос сказал:

— Мать твою, он меня облевал.

— Сломай ему нос.

Он послушался, воспользовавшись тем же ломиком. На этом они сделали перерыв. Я лежал, привалившись к стене. Голос над ухом произнес:

— Нравится общаться с тинкерами?

Затем мужик шумно втянул воздух и ударил меня по голове.

Очнувшись, я никак не мог сообразить, сколько времени пролежал без сознания. Мимо прошла пожилая пара. Она сказала:

— Какой жуткий вид, позор да и только.

Если бы я мог, я бы крикнул: «А чего вы ждете? Я же тинкер».

Через некоторое время я заполз в дом, прошел к раковине и сплюнул кровь вперемешку с зубами. Я добрался до гостиной и бутылки ирландского виски и глотнул прямо из горлышка. Алкоголь обжег израненные десны, но все-таки проник в желудок. Костюм был безвозвратно испорчен, голубая рубашка разорвана в клочья. Вопреки тому, что показывают в фильмах, требуется приличная сила, чтобы разодрать рубашку. Я нашел смятые сигареты и закурил. Я держал тяжелую зажигалку «Зиппо», как талисман. Глотнул еще виски, немного полегчало. После недолгих поисков я нашел телефон Трубочиста и возился целую вечность, пока набрал номер. Наконец услышал:

— Алло?

— Это Джек, помогите мне.

И потерял сознание.

Когда я в следующий раз открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь. Лежу в кровати, в пижаме. Первая мысль: «Черт, только не больница».

Если бы больницы, подобно авиационным компаниям, считали на мили, я бы набрал порядочно. Сердце ёкнуло: у дверей кто-то сидит. Голова разламывалась. Присмотрелся: в кресле спит Трубочист. Несет ночную вахту. Я не ощущал похмелья. Это меня насторожило. Почему это вдруг? На коленях Трубочиста лежал девятимиллиметровый пистолет. Лучше мне не делать резких движений. Я слегка кашлянул. Он пошевелился, и я спросил:

— Куда подевалось мое похмелье?

Он встряхнулся, похоже, удивился, обнаружив пистолет, положил его на пол и ответил:

— Вы по уши напичканы обезболивающими таблетками.

Рот онемел, но не болел. С онемением я готов был смириться. Спросил:

— Кто уложил меня в постель?

Он слегка улыбнулся:

— Мы нашли вас на полу. В плохом состоянии, друг мой. Позвали врача, он над вами потрудился. Это было два дня назад.

— Господи.

— Братья охраняют вас по очереди. Разумеется, вам потребуется дантист.

— Я хочу чаю.

Он встал. Я кивком показал на пистолет. Он сказал:

— Если бы он был с вами, вы не остались бы без зубов.

— Со мной были чипсы. Если бы у меня была пушка, мне забили бы ее в глотку.

— Они напали на вас неожиданно?

— Прямо надо сказать, меня застали врасплох.

Он пошел готовить чай, а я осторожно слез с постели. Меня качало, но на ногах я держался. Я медленно двинулся к ванной комнате, избегая смотреть в зеркало. Я никогда не был картинно хорош собой, но без зубов наверняка стал совсем безобразным. Я сказал себе: «Это придает твоему лицу своеобразие».

Еще бы. Это, да еще пушка, может, люди и побоятся со мной связываться.

Прежде чем спуститься вниз, я надел тонкий свитер и старые штаны. Яйца были черно-синими и сильно распухли.

Я умудрился выпить немного теплого чая, обойдясь без тоста. Трубочист дал мне несколько красных и серых таблеток, заметив:

— Помогут держать боль на расстоянии.

Я подумывал о кокаине, но разве со сломанным носом я сумею управиться? Он сказал:

— Я убрал кокаин — вдруг заглянет полиция?

Я не ответил, и он добавил:

— Тирнансы.

— Что?

— Братья Тирнансы, это они вас так отделали. Они ненавидят тинкеров. Они скрылись, но когда всплывут на поверхность… Я вам сообщу.

* * *

Все считали, что главной целью была беседа: вежливая, цивилизованная, почти банальная; вы пили кофе с молоком без сахара. Таков был ваш привычный выбор. Ничего странного.

Но я пил чай…

Необычный выбор, свойственный смуте.

Джефф О'Коннелл

~ ~ ~

Следующие несколько недель я почти никуда не выходил, только к зубному врачу. Сидел дома, почти всегда под кайфом. Дантист сказал:

— Уф…

Ничего хорошего. Он спросил:

— Что случилось?

— В регби играл, попал в заварушку.

Он с сомнением взглянул на меня, но не стал уточнять. Полтора часа я сидел в кресле, а он делал что-то ужасное. Рот был набит разными инструментами. Я вполне мог открыть кружок «сделай сам». Когда он прервался, я попросил:

— Не рассказывайте мне, что вы делали.

— Я удалил почти все осколки…

— Bay, доктор… поверьте мне. Я не хочу ничего знать.

Снова в кресло, новые раскопки. Наконец он снял слепок и сказал:

— Через пару недель можно будет поставить.

— А что-нибудь временное вы пока не могли бы туда приладить?

Он покачал головой:

— Поверьте мне, мистер Тейлор, когда пройдет заморозка, даже ваш собственный язык будет вам мешать.

Когда я собрался уходить, он спросил:

— У вас есть медицинская страховка?

— Нет, и еще у меня нет зубов: ирландец во цвете лет.

— Ну, по крайней мере, вы сохранили чувство юмора. Думаю, оно вам понадобится.

— Спасибо, док. Жаль, что не могу сказать, что получил удовольствие.

— Я бы на вашем месте не слишком увлекался регби.

Когда я расследовал свое последнее дело, мне пришлось столкнуться с полицейским по имени Брендон Флод. Он избил меня до полусмерти, переломал пальцы на левой руке. Это произошло во время нашей первой встречи. Затем он увлекся религией и очень изменился. Практически помог мне разобраться в деле, которое закончилось тем, что я убил своего лучшего друга. Довольно занимательные у нас были отношения. Я сохранил его номер и вечером позвонил.

— Алло?

— Брендон, это Джек Тейлор.

Длинная пауза, затем глубокий вздох:

— Вы вернулись?

— Вернулся.

— Вашего друга так и не нашли.

— Нет, не нашли.

— Что я могу для вас сделать, Джек?

— Раньше ваша информация была на вес золота. Вот я и подумал: не мог бы я воспользоваться вашей помощью сейчас?

— Если это не противоречит воле Господа.

— Все еще веруете, да?

— Да, Джек, и Господь тоже в вас верит.

— Рад слышать.

Я рассказал ему про убийства тинкеров. Он спросил:

— Полиция не хочет этим заниматься, верно?

— Именно поэтому я вам и звоню. Сможете помочь?

— Оставьте номер вашего телефона. Я попробую порасспросить кой-кого.

— Великолепно, но постарайтесь не подставляться.

— Мне Господь поможет.

Клик.

Я пил виски «Робин Редбрест». Господи, вот уж воистину воспоминание о пятидесятых. Мой отец выпивал рюмку под рождественский пирог. Видит Бог, поскольку его пекла моя мамаша, вы нуждались в любой возможной поддержке. Он был хорошим человеком. Мать и тогда была стервой, такой и осталась. Я слыхом не слыхивал о ней ничего вот уже больше года. Может, она умерла. Она обожала мое единственное достижение — то, что я оказался неудачником. Имея такого сына, она могла демонстрировать свое терпение. Эта женщина была рождена, чтобы стать мученицей, но исключительно при наличии зрителей. Платите и смотрите.

Мое увольнение из полиции, мое пьянство, моя неудавшаяся жизнь — большего ей нельзя было желать. Черт, чего это я завелся? Я взял телефон и позвонил Кики. Номер я знал наизусть.

— Это Джек.

— Джек, как твои дела? Почему ты не звонишь? Когда я могу приехать?

— Слушай, сбавь обороты. Я в порядке… Скучаю.

— Так я могу приехать?

— Разумеется, но подожди пару недель.

— Почему, Джек?

— Из косметических соображений.

— Не понимаю.

— Слушай, у меня хорошие новости. Есть дом и работа.

— Но, Джек, ты же знаешь, мне необходимо собственное пространство.

Мне хотелось крикнуть: «Если тебе нужно собственное пространство, какого хрена тащиться в Ирландию?»

Но я сдержался, лишь сказал:

— Побудешь здесь несколько дней, пока не акклиматизируешься.

— В Ирландии настолько все по-другому?

— Уж поверь мне, я после пятидесяти лет все еще привыкаю.

— Так я могу приехать через две недели?

— Наверняка.

— И… Джек, ты меня любишь?

— Конечно.

— Я тоже тебя люблю.

Я положил трубку и задумался о разговоре. Нет, я ее не любил. Соврал, а виновато виски.

В то утро, когда я получил новые зубы, я был счастливым частным детективом. Помните «Дайер стрейтс»? Все у них шло хорошо, они играли разную музыку. Что своего рода подвиг. Потом леди Ди объявила, что они — ее самая любимая группа, и все. Sayonara, ребятки. Теперь они сравнялись с «Дюран-Дюран», и возврата уже нет. «Легкие деньги» звучало именно так, как и должно было — самоуверенно. Как многие рок-звезды, Марк Нофлер отдал дань скромности в «Парни с Нотинг-Хилл». Да, мы простые парни. Группа спустила себя в обыкновенный унитаз. Я думал об этом, чтобы отвлечься, пока зубной врач надевал мне новые коронки. Он сказал:

— Надо будет немного к ним привыкнуть.

— Как к новой Ирландии.

Он улыбнулся и назвал цену. Я продолжил:

— Бог ты мой, а не могу я взять их в аренду, как вы думаете?

Он не оценил шутку.

Пока я шел по Шоп-стрит, я все время улыбался, чтобы показать зубы. Шон, бывший когда-то владельцем паба, все еще занимал добрую половину моего сердца. Он тоже был убит. Из-за меня. При этой мысли я перестал лыбиться. Когда я добрался до Хидден Вэлли, меня на кухне ждал Трубочист. Я сказал:

— Пожалуйста, не стесняйтесь, заходите в любое время, совсем не обязательно предупреждать о приходе по телефону.

Он хмуро взглянул на меня и сказал:

— Новые зубы?

Я сверкнул всей челюстью. Он кивнул и спросил:

— А как яйца?

— Опухоль спала.

Снова кивок

— Я не имел в виду ваш комплект.

— А, вы это метафорически спросили. Отдайте мне мой кокаин, и я выйду сражаться против легионов.

— Их всего двое. Тирнансы, они появились.

В животе у меня что-то сжалось. Он полез в карман пиджака. Трубочист всегда носил темные костюмы и белые рубашки. Скорее напоминал официанта-грека, а не бродягу. Он достал маленький кожаный кисет. С ремешком, чтобы можно было надевать на шею. Я спросил:

— Почему вы в костюме? Вам же не надо сидеть в офисе.

Он печально улыбнулся:

— Мне надо быть респектабельным. От нас ожидают, что мы будем выглядеть как бродяги, но я стараюсь опровергнуть эти предположения.

— Ладно, но разве вам никогда не хочется на все плюнуть, расслабиться?

Он жестом отмахнулся от этого дурацкого предположения, похлопал рукой по кисету и сказал:

— Откройте.

— Шутить изволите? Зная вас, я вполне могу рассчитывать обнаружить там сушеную голову.

Наконец-то он рассмеялся:

— Вы почти угадали.

Он перевернул кисет, и на стол упали четыре окровавленных зуба.

— А, мать твою.

— Это на случай, если вы нуждаетесь в мотивации по поводу братцев.

Он собрал зубы, ссыпал их назад в кисет и протянул его мне. Я неохотно затянул тесемки и просунул в ремешок голову, спрятав кисет под рубашкой. Заметил:

— Теперь я как Брандо в «Апокалипсисе».

Он встал и сказал:

— Заеду за вами в семь. Захватите оружие.

— Что мне надеть для роли мстителя?

Он задумался:

— Что-нибудь прохладное.

После обеда мне принесли пакет. Без марки. Я распечатал и увидел кокаин. Сказал вслух:

— Молодец, Трубочист.

Насыпал себе полоску. Нос заживал, но все равно больно было дико. Умудрился вдохнуть дважды. После воздержания в течение двух с половиной недель подействовало подобно грому. Слава богу. Десны онемели, и я почувствовал ледяное щекотание в горле, заморозившее мне мозги. Теперь я мог рискнуть взглянуть в зеркало.

Ничего хорошего. Нос согнут влево. Возможно, после следующего перелома он встанет на место. А следующий раз будет, это я знал по опыту. Так было всегда. Под глазами густые синие тени, как раз в тон полицейской форме. Новые глубокие морщины у рта. Каким же старым я становлюсь. Недостаточно старым, черт возьми, чтобы полюбить Джорджа Майкла. Улыбнулся, полюбовался зубами. Маяк в сто ватт в пустыне. Зубы жили сами по себе. Вспомнилась детская песенка: «Ты удивишься, куда делся желтый налет, если почистишь зубы „Пепсодентом“».

Вот так.

Кокаин забирал круто. Мне надо было выйти. Показать свою улыбку двадцатилетнего на лице мужика в полтинник. Я надел белую рубашку, брюки и куртку. Почти что кожа. Я был самым старым пижоном в городе. Кисет бился о грудь, подобно самым дурным новостям.

Выйдя на белый свет, я подивился яркому солнцу. Тепла не было, но можно притвориться. Сосед сказал:

— Мы проиграли повторную игру.

— Разве?

— Не смогли победить этих подонков Керри.

— Может быть, в следующем году.

— Черта с два.

Сосед на мой вкус. Я направился в «Живаго Рекордс». Диклэн поднял голову и сказал:

— Ты вернулся.

— Как проницательно.

— Что?

— Не обращай внимания. Мне нужен Король.

— Элвис?

— А есть другой?

— Лучшие хиты?

— Точно.

— Диск?

— Диклэн, я не хочу учить тебя твоему делу, но если человеку за сорок, он не покупает диски.

— Тебе бы МР3-плеер.

— Мне бы с кем-нибудь перепихнуться.

— Джек, право, ты стал обидчивым. Что случилось с твоим носом?

— Я посоветовал одному парню купить МРЗ-плеер.

Он сделал мне скидку в несколько фунтов, так что я его простил.

Я знал, что должен сходить на кладбище, причем не единожды. Чувствовал ли я себя виноватым? Господи, еще как. Достаточно ли виноватым, чтобы туда пойти? Не совсем.

Я повстречал ирландского румына по имени Чаз. Он когда-то был настоящим румыном, но потом стал почти местным. Он спросил:

— Как насчет пинты?

— С удовольствием.

Мы двинулись в паб «У Гаравана». Ничего не изменилось, ничего не испорчено. Я сел в углу, а Чаз пошел за пивом. Я достал сигареты и закурил. Чаз принес кружки и сказал:

— Slainte.

— Будем.

Он взял сигарету из моей пачки «Малборо», воспользовался моей «Зиппо». Внимательно оглядел зажигалку и сказал:

— Настоящее серебро.

— И что?

— Цыгане делали.

— Верно.

— Продай.

— Мне ее одолжили.

— Одолжи мне.

— Нет.

Кружки быстро опустели, я заказал еще. Пригляделся к Чазу. На нем был свитер с военными регалиями. Я спросил:

— Как дела?

— Надеюсь получить грант от Художественного совета.

— На что?

— Пока не знаю, но что-нибудь придумаю.

— Тебе обязательно повезет.

— Знаешь, Джек, в Ирландии не любят румын.

— Мне очень жаль.

— Но в Голуэе все по-другому.

— Прекрасно.

— Да нет, здесь нас ненавидят.

— Вот как.

— Одолжи мне пятерку, Джек.

Я дал ему деньги. «Пока», — и я удалился.

И налетел прямо на свою мать. Она взглянула поверх моей головы, где висела вывеска паба. Это вместо «здравствуй». Лицо, как и раньше, без морщин, как будто жизнь ее не коснулась. Так бывает с монашками. «Эсти Лаудер», поимей в виду: поинтересуйся монашками. Когда смотришь в ее глаза, то видишь Арктику, ледяную голубизну. И всегда одно и то же послание: «Я тебя похороню».

Она сказала:

— Сын.

Памятуя о запахе пива изо рта и сломанном носе, я ограничился фразой:

— Как дела?

— Ты вернулся.

— Правильно.

Молчание. Люди ее типа умеют наслаждаться таким молчанием. Мне все это было знакомо, да еще во мне гулял алкоголь, поэтому я был в состоянии играть в эту игру. Ждал. Она сдалась первой:

— Могу угостить тебя чаем.

— Не думаю.

— Тут в лавочке пекут дивные плюшки.

— Нет, не сегодня.

— Ты никогда не думал, что стоит написать?

Старая песня, привычное нытье. Я сказал:

— О, я думал написать. Вот только я никогда не собирался писать тебе.

Это ее зацепило. Она вздохнула. Если вздохи когда-либо включат в олимпийские виды спорта, она всех обойдет. Люди спешили мимо, не замечая нас. Я сказал:

— Мне пора.

— Это все, что ты можешь сказать собственной матери?

— Знаешь, нет. У меня есть еще кое-что.

Я сорвал с шеи кисет и вложил ей в руку. Собирался сказать: «Можешь положить это рядом с сердцем моего отца».

Только зачем золотить пилюлю?

* * *

Лето пело во мне.

Эдна Сент-Винсент Миллей

~ ~ ~

Трубочист заехал за мной вовремя. В белом фургоне, сверкающе-чистом, ни пятнышка. Я сел на пассажирское сиденье. Сзади четверо молодых парней в черных спортивных костюмах. Я поздоровался:

— Привет.

Они промолчали. Трубочист включил передачу и выехал на дорогу, где было совсем мало машин. Я сказал:

— У меня есть для вас подарок.

Он очень удивился и спросил:

— Что именно?

Я протянул ему пакет. Он раскрыл его, одним глазом следя за дорогой.

— Элвис Пресли!

— Как и вы, он самый главный.

Сзади раздался одобрительный хор голосов. Мы сворачивали на Найл-лодж. Он сказал:

— Они живут на Тейлор Хилл.

— Наверное, есть бабки.

Он взглянул на меня и спросил:

— Не родня?

— Что?

— Ну холм… Тейлора.

Я отрицательно покачал головой и сказал:

— Я по другую сторону.

Он задумался над моими словами, потом спросил:

— Вы готовы?

— К чему?

— Делать то, что вам скажут.

— Хмм, с этим у меня вечные проблемы.

— Попытайтесь.

— Ладно, видит Бог, я постоянно пытаюсь.

Мы остановились в тихом месте, недалеко от Треднидл-роуд, встали в сторонке. Трубочист кивнул, и парни исчезли, как черные призраки. Я спросил:

— Эти Тирнансы, это их собственный дом?

Он мрачно улыбнулся:

— Достался по наследству, ни один из них не женат. Они смотрят видео, заказывают карри, пиво и веселятся. Без женщин. Сливки ирландских мужчин, холостяки, и этим гордятся.

— Вы женаты, — сказал я.

— Да, и у меня маленькие дети. Но не будем сейчас о семье.

— Ладно.

— Когда мелькнет фонарь, нам пора идти.

— Последний вопрос.

— Что?

— Почему вас зовут Трубочистом?

— Мы чистим дымоходы.

— И кстати, а эти парни чем занимаются?

— Уже два вопроса.

— Вы считаете?

— Парни расчищают нам путь.

— Понятно.

— Сами увидите.

Мелькнул свет фонаря. За пояс брюк сзади у меня был заложен пистолет, прямо как в лучших фильмах. Черт, я даже не знал, заряжен ли он. А спрашивать было некстати.

Дом был выстроен в псевдотюдоровском стиле. Почти весь фасад зарос плющом. Дверь открыта. Я последовал за Трубочистом. Холл был завален запасными частями, велосипедами, разобранными двигателями. Мы вошли в большую комнату. Парни уже вполне справились. Двое сидели на толстом мужике, лежавшем на полу. Более худой братец сидел в кресле, один из парней держал у его горла нож. Оба были в шортах и майках. Трубочист сказал:

— Тот толстяк на полу — Чарли, другой, мозговой центр, Фергал.

Услышав свое имя, Фергал улыбнулся. На его щеке уже зрел синяк. Он сплюнул и заявил:

— Тейлор — гнусный ублюдок.

Парень слева заехал ему кулаком в ухо. Он покачнулся, но не потерял присутствия духа. Я попросил:

— Парни, отойдите в сторону.

Они взглянули на Трубочиста, тот кивнул. Я вытащил пистолет и спросил:

— Фергал, верно?

— Пошел ты.

— Слушай, Ферг, полегче с выражениями.

Он почти совсем пришел в себя и сказал:

— Видишь эту пушку? Я засуну ее тебе в задницу.

Чарли, валявшийся на полу с окровавленной физиономией, хихикнул и добавил:

— Скажи ему, Ферг.

Осмелев, Фергал заорал:

— Что вы собираетесь делать, грязные свиньи?

Я ответил:

— Сначала вот что…

Повернулся и прострелил Чарли колено. Потом продолжил:

— Затем я тебя кастрирую.

Чарли завопил, и я попросил:

— Суньте ему в пасть кляп.

Фергал испугался, по лицу струился пот. Я сказал:

— Смотри.

Сунул пистолет ему в пах и спросил:

— Что-нибудь еще?

— О господи, Тейлор… пожалуйста… так вышло, мы потеряли контроль над собой… извини нас.

Я сказал:

— Ты должен мне комплект новых зубов.

— Конечно, какие проблемы, господи, да все, что скажешь. Ты любишь видео, у нас есть классные фильмы.

— Мне нужны твои зубы.

Я ударил его пистолетом по зубам, наклонился и сказал:

— Чтоб я о тебе больше никогда не слышал.

Он кивнул, держа руку у рта. Я повернулся к Трубочисту:

— Я с ними кончил.

Вернувшись в фургон, я попытался закурить сигарету. Не смог. Трубочист прикурил сам и сунул сигарету мне в рот. Он завел двигатель, и мы медленно поехали прочь. Через некоторое время он сказал:

— Я думал, что вы и в самом деле это сделаете — отстрелите ему яйца.

Я глубоко затянулся и ответил:

— Я тоже.

Сзади раздался тихий смех. Мне следовало поближе присмотреться к этим парням. Я этого не сделал, и мне это аукнулось так, что я и представить себе не мог.

~ ~ ~

Кики прилетела дождливым днем. Я взял такси до аэропорта, чтобы ее встретить. Водитель тут же мне сообщил:

— На Параолимпийских играх несколько проб на допинг оказались положительными.

Нельзя ни в коем случае поощрять таксистов. Даже самый нейтральный звук обычно понимается ими как: «Вы так увлекательны, пожалуйста, сообщите мне ваше мнение решительно обо всем и не давайте мне вставить ни одного слова».

Но он уже завелся:

— Возьмите обычные Олимпийские игры, там мы готовы, что нас станут надувать. Но инвалиды и все такие прочие, от них-то мы ждем честности, верно?

Дальше мы начнем разбираться, кто в этом виноват.

Он спросил:

— Знаете, кого я виню?

— Понятия не имею.

— Ваших арабов.

— Да что вы.

— Они подмешивают в воду лекарства.

Когда мы приехали в Карнмор, я спросил:

— Вы можете подождать?

— Разумеется. Хотите, я зайду с вами в здание вокзала, выпьем чаю?

— Нет.

Когда Кики появилась, сердце у меня слегка ёкнуло. Не как при появлении возлюбленной, скорее, как при виде дальней родственницы. Она выглядела потрясающе. Синий пиджак, бледно-голубые джинсы. Я сказал:

— Ты выглядишь потрясающе.

Она меня обняла, крепко поцеловала и сказала:

— Джек, ты покраснел.

— Это от смущения.

Я взял ее чемоданы. Порадовался, что они маленькие. Значит, не собирается оставаться надолго. Залезая в такси, сказал:

— Только не упоминай про спорт.

Когда мы тронулись, таксист завел свое:

— Некоторые пробы на допинг оказались положительными….

В Хидден Вэлли, когда я нес чемоданы Кики, мимо прошел сосед. Он подмигнул и сказал:

— Ах вы, шалунишка.

Англичанин бы сказал: «Ах вы, негодник», но оттенок был бы совсем другим.

Ей понравился дом. Я налил выпить и сказал:

— Slainte.

— Ой, как мне нравится это слово. И ты мне нравишься. Что случилось с твоим носом, с зубами?

— Недоразумение.

— У тебя неприятности, Джек?

— Разумеется, нет.

Мы отправились в постель. Жаль, но не могу похвастать, что доставил ей большое удовольствие. Ничего подобного. Она спросила:

— В чем дело, Джек?

— Ни в чем. Просто я от тебя отвык.

— Может быть, это алкоголь и кокаин обокрали тебя?

— Нет… Потерпи несколько дней, и все будет в ажуре.

Никто из нас в это не поверил.

Вечером я сказал:

— Пойдем, познакомлю тебя с друзьями.

Мы отправились в паб «У Нестора». Охранник нас проигнорировал. Джефф работал за стойкой. Я сказал:

— Джефф, это Кики, подруга из Лондона.

Кики бросила на меня быстрый взгляд. Джефф громко позвал Кэти и спросил:

— Могу я вам что-нибудь предложить, чтобы сказать: добро пожаловать в Ирландию?

— Маленькую кружку «Гиннеса».

— Мне пинту, Джефф.

Появилась сгоравшая от любопытства Кэти. Ее беременность была уже очень заметна, поэтому у них с Кики сразу завязался чисто женский разговор. Мы сидели на стульях, а Кэти стояла за стойкой с Джеффом. Кэти вдруг спросила:

— Слушай, Джек, почему ты прятал такую замечательную женщину?

Кики взглянула на меня, потом повернулась к Кэти:

— Разве Джек вам ничего не говорил?

— Нет, ничего.

— Я жена Джека.

Даже охранник спросил:

— Что?

Первым оправился Джефф, отошел на минуту и вернулся с бутылкой шампанского. Кэти все никак не могла прийти в себя.

Кики сказала:

— Я ухожу.

Я вышел за ней на улицу и заметил:

— Но они собираются это отметить.

— Мне нужны ключи, Джек.

Я отдал ей запасные ключи, которые собирался передать позже. Она спросила:

— Как мне сказать, куда ехать?

Я объяснил ей, и она остановила такси. Я даже понадеялся, что это был тот ушибленный Олимпийскими играми парень. И она уехала.

В баре все стояли и ждали. Я сказал:

— Лучше снова положи шампанское на лед.

Охранник внес свою лепту:

— Первая ссора.

А Кэти добавила:

— Сильно сомневаюсь.

Я заказал большую порцию виски и сел на свой любимый жесткий стул. Кэти принесла выпивку и спросила:

— Можно мне присесть?

— Конечно.

Я закурил сигарету, поболтал виски в стакане. Кэти спросила:

— Виски сейчас — удачная мысль?

— А брак?

— Господи, Джек, как вышло, что ты ничего не сказал?

— Не знаю. Мне как-то казалось, что это все лондонские дела. Ты понимаешь, вернулся домой, снял конуру, все оставил за спиной.

— Господи, но… Я что хочу сказать… Ты ее любил, или как?

— Я там слегка помешался.

— Удивил.

— Ну да, я решил, что тогда я успокоюсь. Она написала докторскую по метафизике.

— Что ты этим хочешь сказать? Я даже произнести это слово толком не могу.

— Это изучение бытия.

— Что ж, теперь все понятно.

— Я полагал, она сможет заглянуть в мою душу, помочь мне исправиться.

Кэти встала и сказала:

— Ребенок брыкается, мне надо лечь. Тебе надо перестать нюхать кокаин, ты это знаешь?

— Разумеется.

Немного погодя вошел мужчина, заметил меня и подошел. Вроде знакомый, но точнее я не мог определить. Он сказал:

— Джек.

— Да?

— Я Брендон Флод.

— Ну, конечно. Я недавно женился. Это сбило меня с толку. Выпить хотите?

— Минеральной, пожалуйста.

Я заказал ему воду. По крайней мере, он не попросил соломинку. Он сильно состарился. Одет был в старую куртку с кожаными заплатами. Он расстегнул ее, и я увидел тяжелый серебряный крест. Я сказал:

— Родной брат моей зажигалки.

Он покачал головой и заметил:

— Не стоит на эту тему шутить.

— Простите.

— Никогда не поздно раскаяться.

— Насколько я понимаю в метафизике, это не поможет.

— Я говорю о вере, Джек, о вере. Знание — орудие Сатаны.

— Как вы меня нашли?

Он наконец слегка расслабился и ответил:

— Мы же были полицейскими, Джек.

Я жестом попросил следующую порцию выпивки. Брендон сказал:

— В смерти этих несчастных и в самом деле просматривается один почерк.

— Продолжайте.

— Все найдены голыми, все страшно изуродованы, обязательно что-то отрезано. И всем было под тридцать, не больше.

— Что еще?

— Полицейские считают, что это семейные разборки.

— А вы что думаете, Брендон?

Он отпил минералки. Если это доставило ему удовольствие, он ловко притворился. Сказал:

— Я думаю, что кто-то систематически выслеживает и истребляет молодых тинкеров.

— Господи.

— Не произносите имя Господа всуе. Возможно, вам стоит побеседовать с Рональдом Брайсоном.

— Кто это такой?

— Социальный работник, англичанин, работает в обществе «Саймон». У них приют в Фэер-Грин. Все тела были найдены поблизости оттуда.

Я сунул руку в карман, достал несколько купюр и положил рядом с его стаканом. Он спросил:

— Что это?

— За то, что вы потратили время и помогли.

Он подумал, положил деньги в карман и сказал:

— Отдам в церковь.

— У вас есть семья?

— Моя семья — Господь.

Он встал и добавил:

— Кажется, я должен вас поздравить?

— С чем?

— Теперь у вас есть жена.

— Да нет, это слух, выдаваемый за действительность.

— Бог желает вам добра, Джек.

Позже, много времени спустя, Джефф сказал:

— Тебе лучше отправиться домой, Джек.

— Я не хочу домой. Хочу остаться здесь.

— У тебя жена, иди домой. Мне кажется, Кэти очень скоро родит. Мне надо поспать.

— Правильно. Позвони мне, когда наступит время.

— Конечно.

— Обещай.

— Обещаю. А теперь иди.

Подойдя к двери, я осмотрелся, нет ли Тирнансов. Нет, никаких вояк. Пошатываясь, я вошел в дом и крикнул:

— Кики, ты не спишь?

Доплелся до кухни, взглянул на часы. Половина четвертого утра. Как такое может быть? Подумал: «Нюхну кокаинчику, одну полоску, прочищу мозги и посмотрю, не захочет ли Кики всерьез заняться любовью».

Я улыбнулся: план недурен. Кики поймет, что я могу быть настоящим жеребцом. Мне стоит только начать, и я продержусь дольше, чем Стинг. Около чайника лежала записка. Рядом лежали пули из моего девятимиллиметрового. Они сверкали так, будто их кто-то надраил. Прежде чем читать записку, я решил добавить кокаину. Я держал его в холодильнике, между коробками с йогуртом, чтобы был холодненьким. Насыпал полоску, потолще, чем собирался, и вдохнул. Отлетел аж к стене, показалось, в животе дыра образовалась. Я пробормотал:

— Фью.

Затем:

— Оп-ля, веди себя тише, все кругом спят.

Собравшись с мыслями, я на цыпочках пошел к записке… прямо крался к ней. Вот что там было написано:

Джек.

Не «Дорогой Джек». Зловещее начало. Прочел дальше:

Я перебралась в гостиницу. Завтра возвращаюсь в Лондон. Подонок, ты меня унизил, и все же я тебя еще люблю. Не хочу тебя видеть. Я нашла оружие, когда искала порошок для чистки. Ты так меня напугал. Подарок для тебя я оставила на нашей… нет… твоей кровати.

Кики.

— Вот гадство, — произнес я.

И свалился на пол.

Поздно утром я очнулся, ощущая себя параноиком. Спина затекла, меня вырвало прямо на кожаное пальто, нос болел. Я пробормотал:

— Могло быть и хуже.

Затем перечитал записку. Поплелся наверх и увидел на кровати пакет. Развернул и обнаружил коричневые башмаки от «Бэлли». Очень удобные. Вынул из них всякий мусор, померил. Высший класс. Если нужно будет похоронить меня в ботинках, пусть это будут ботинки от «Бэлли». Я едва не расплакался от жалости к себе.

Я заставил себя принять душ, сунул грязную одежду в стиральную машину, даже кожаное пальто. Включил эту дуру и подумал: с кондиционером для ткани я уже опоздал.

Зазвонил телефон. Я закурил, снял трубку и сказал:

— Алло.

Это была не Кики, но я услышал:

— Звонок из Лондона.

— Что? Киган?

— Угадал, парниша.

— Откуда у тебя мой номер?

— Позвонил в полицию, поговорил с говнюком по имени Кленси. Знаешь, приятель, я ему не понравился.

— Бог ты мой, вау, в смысле, привет.

— И тебе привет. У меня отпуск

— Отпуск?

— Ну, каникулы, как пожелаешь. Собираюсь сесть на самолет.

— Сейчас?

— Точно. Ты ведь хочешь, чтобы я приехал, так?

— Конечно.

— Ладно, тогда сегодня в одиннадцать. Я буду в том пабе на набережной.

— Сегодня?

— Соберись, приятель, сегодня мы дадим жару.

Он повесил трубку. Я задумался о его приезде, потом решил:

— А почему бы и нет, черт побери?

* * *

И задолго до последнего вскрика

Робкий шепот

Пробивается,

Попросить о последней песне.

К.Б.

~ ~ ~

Если мне и снилось что-то, то плохое. Я проснулся в холодном кокаиновом поту и пробормотал:

— Приехали!

Потом протянул руку к Кики, коснулся башмаков от «Бэлли» и прошептал:

— Och, ochon.

Что в переводе с ирландского означало: «О, как, блин, мило».

Разве не так? В своем старом черно-белом шоу Джеки Глисон всегда начинал эпизод с «Надо же, как мило». Я заполз под душ, сделал его максимально горячим и терпел, пока не полегчало. Проверил свой гардероб и услышал припев, который наркотики шептали Ричарду Прайору «Слегка погрустнел, Рич?»

Я надел белую футболку, во всяком случае, она когда-то была белой, брюки и новые ботинки. Они пришлись по ноге идеально, о чем я пожалел, потому что острее почувствовал вину перед Кики.

Алкаши, как поется в песне, самые странные животные на планете, ходячие противоречия. Крис Кристофферсон написал лучшие строки о пьяном отчаянии. Он сам олицетворял «Осознание» Де Мелло. Если вы повнимательнее прислушаетесь к песне «Наступает воскресное утро», вы поймете, что это гимн алкоголиков. Особенно если до вас откуда-то доносится запах жареного цыпленка. Пожалуй, никогда раньше я так не ощущал одиночества. Лондон, дождливый воскресный день, все пивнушки закрыты, ты борешься с ветром на Лэдброук-гроув, и тут, на секунду, до тебя доносится запах домашней еды. И ты понимаешь, в какой ты глубокой жопе.

Я спустился в кухню и взглянул на часы: восемь сорок пять. Вскипятил чай, нашел сухой тост, умудрился съесть немного. Что-то меня тревожило. Решил, что лучше попытаться. Нашел телефонный справочник и набрал номер:

— Алло!

— Добрый вечер, это гостиница «Империал», чем могу вам помочь?

— У вас… остановилась миссис Тейлор?

— Одну минуту, сэр, я проверю.

Одну ужасную минуту мне казалось, что сейчас к телефону подойдет матушка. Потом услышал:

— Извините, у нас никто под таким именем не зарегистрирован.

Клик. Я полистал справочник. Чай остыл, тост засох окончательно. Я продолжал звонить, пока не услышал:

— Да, сэр, у нас останавливалась миссис Тейлор, но она выписалась.

— Она адреса не оставила?

— Мне кажется, она взяла такси до аэропорта.

Я скучал по ней.

Я запихнул мокрое белье в сушку, вместе с кожаным пальто, и сказал:

— Если растаешь, мне глубоко плевать.

Моим вторым пальто был инвентарный номер 8234, моя шинель. Мне продолжали писать, требуя, чтобы я ее вернул. Никогда они ее не получат.

Я застегнулся поплотнее. К кокаину не прикасался, ничего спиртного не пил, но вкус чувствовал на языке. Последний звонок. Набрал номер и услышал:

— Общество «Саймон», чем могу помочь?

— Я могу поговорить с Рональдом Брайсоном?

Услышал крик, ответный вопль, потом голос сказал:

— Рон выходной до завтрашнего полудня.

— Так завтра я смогу с ним встретиться?

— Он будет здесь.

Клик. На один день детективной работы достаточно, пора развлечься. Я проверил бумажник и двинулся в путь. До «У Нестора» каких-то пять минут, рукой подать. Я решил пойти в обход и заглянуть в церковь Святого Патрика, освежить воспоминания. Остановился у грота. Если и молиться, то за Кики. Услышал:

— Ба, глазам не верю, Джек Тейлор молится.

Святой отец Малачи собственной персоной, с самодовольной улыбкой на лице. Он с остервенением приканчивал очередную сигарету. Я сказал:

— Все курите.

— Я только что был с твоей матерью.

— Надо же, ты меня шокировал.

— Шокировал? Бедняжка в глубоком горе с того момента, как тебя увидела. Придумал же… дать ей зубы.

— Это мои зубы.

Он воздел глаза к небесам, как бы прося: «Господи, дай мне силы!» Здорово насобачился. Их этому в духовной школе учат. Он сказал:

— Она никогда этого не переживет.

— Гм. Полагаю, она оправится.

— Что могло заставить тебя так поступить?

— Спиртное, святой отец, спиртное руководило мною.

Он автоматически поднял правую руку — перекреститься. За столько лет жест стал машинальным. Я улыбнулся, заметив, как он одернул себя. Я повернулся, чтобы взглянуть на статую, и спросил:

— Если я стану утверждать, что видел, как она шевельнулась, поможет ли это делу?

Он вытянул свои «Мейджорс», достал одну сигарету и с остервенением затянулся, как будто хотел проглотить ярость. Я сказал:

— У меня хорошие новости для мамочки.

— Ты уезжаешь из города?

— Нет, но я женился.

— Что?

— Но она уезжает. По правде, уже уехала.

— Ты женился, и твоя жена уже уехала?

— Вкратце именно так.

Он швырнул окурок в грот и сказал:

— Ты определенно помешанный.

— Зато не скучный, так ведь, Малачи?

— Катись ко всем чертям.

Когда он уходил, я крикнул вслед:

— Где же благословение?

Проходившая мимо местная женщина сказала:

— Молодец. Этот поп слишком много на себя берет.

Я помолился за Кики, правда вкратце.

В пабе «У Нестора» Джефф спросил:

— Ты ее нашел?

— Уехала.

— Уехала?

— Вернулась в Лондон.

— Господи, Джек.

— Где Кэти?

— Она на тебя сердится. Не трогай ее несколько дней.

Он налил мне пинту и сказал:

— За мой счет.

— Спасибо, Джефф.

— Что собираешься делать?

— Встречаюсь с Киганом.

— С кем?

— С детективом сержантом Киганом из лондонской городской полиции.

— В Лондоне?

— Нет, на набережной, в пабе, примерно через час.

— По делу?

— Он сам деловой, дальше некуда.

— Забудь, что я спросил, забудь, что я вообще о чем-то спрашивал.

Часовой был на месте и не сводил с меня глаз. Я спросил:

— В чем дело?

— Мне понравилась твоя женушка.

— О господи!

Я направился вниз по Шоп-стрит. Было морозно, но это не остановило уличных актеров. Они работали молча, не в полном составе, но все равно работали. Возле пивнушки «У Эпсона» стоял жонглер, у булочной музыкант, Чарли Чаплин рядом с пивной «У Фини».

Немецкая пара спросила:

— Где нам найти Крак?

Я показал в том направлении, откуда пришел, и спросил:

— А что вы так называете?

В пивной было не протолкнуться. Сквозь общий гвалт я услышал голос, говоривший с английским акцентом:

— Горячий пунш и пинту этой черной жидкости.

Кто еще это мог быть? Чаз, мой румынский друг, отделился от толпы и подошел ко мне, прежде чем я позвал Кигана, и заявил:

— Помнишь пятерку, которую я тебе вчера дал?

— Нет, Чаз, это я тебе одолжил.

— Уверен?

— Да, но ты, наверное, хотел еще одну?

— Ты лучше всех, Джек.

— Скажи это моей жене.

На Кигане были белый свитер с надписью «Pog mo thoin», ярко-красные брюки для гольфа и сувенирная шляпа, которая умоляла: «Поцелуй меня поскорее».

Он заорал:

— Джек Тейлор — мой лучший кореш. — Сунул мне в руку кружку и сказал: — Там на стойке еще эта горячая бурда и крепкое.

Я подумал: «Осилю ли я? Кто-нибудь вообще может осилить?»

Я спросил:

— А где твои вещи?

— В гостинице.

— Ты снял номер? Но ведь у меня дом.

— Это здорово, дружище, но вдруг я неряха?

Поспорь с ним. Я и не стал, поплыл по течению. Киган — это природная сила, грубая, резкая, мощная, которую невозможно сдержать. На Айр-сквер есть клуб, называется «Куба». Думаю, переводу это не поддается. Два часа ночи, а мы там с Киганом и двумя дамами, которых он уговорил. Такое впечатление, что они от него в восторге. Он обнимает одну за талию и заявляет:

— Джек, я обожаю эту страну.

— Она определенно обожает тебя.

— Святая правда, сынок. Я ведь побочный отпрыск фениев.[4]

Чтобы услышать такое, произнесенное с английским акцентом, нужно жить долго. К нам подходил управляющий, и я подумал:

— Ого!

Но ошибся. Он предложил шампанского за счет заведения. Киган сказал:

— Тащите, сударь мой. На завтрак мы будем есть черный пудинг.

Я позволил себе удалиться в сумеречную зону. Весь следующий час я рассказывал Кигану про события нескольких последних недель. Он сказал:

— Ты псих ненормальный, но я тебя люблю.

Как бы его ни называли другие, он никогда никого не судил. Он сунул девушкам несколько банкнот и спросил:

— Инстинкт подсказывает мне, что вам хочется эти липкие коктейли с зонтиками. Угадал?

Он угадал, и они были в восторге. Он снова повернулся ко мне:

— Та брюнеточка… Я бы на ней попрыгал. Не возражаешь?

— Да нет.

— Ты возьми ту, что потише, ладно?

— Спасибо, я подумаю.

Он внезапно стал серьезным. Все дуракаваляние, вульгарность, прибаутки исчезли за одну секунду. Он сказал:

— Джек, я хороший полицейский, я больше ничего не умею, но эти подонки пытаются от меня избавиться. Рано или поздно они в этом преуспеют.

— Я все испытал на собственной шкуре.

— Итак, я скажу только одно, приятель.

— Валяй.

— Занимайся делом. Остальное значения на имеет.

— Обязательно.

Он снова превратился в Джона Белуши и обратился к девушкам:

— Ну, кто желает первой полизать мне физиономию?

На следующее утро, проснувшись, я не поверил своим глазам. Рядом лежала девушка. Я быстренько попытался вспомнить вчерашний вечер. Удалось вспомнить все до «Кубы». На вид ей было лет шестнадцать. Я сдернул простыню, и, черт возьми, она оказалась голой. Она зашевелилась, повернулась, улыбнулась и сказала:

— Привет.

Бывало и хуже. Я ответил:

— И тебе привет.

Она прижалась ко мне и сказала:

— Как мило.

Затем отодвинулась:

— Спасибо, что воспользовался возможностью.

— Гм…

— Ты настоящий джентльмен.

Вот и думай, что хочешь. Исходящее от нее тепло будоражило меня, и я предложил:

— Давай я приготовлю чай и тосты.

— А мы можем позавтракать в постели?

— Разумеется.

— Джек, ты лучше всех.

Я вылез из постели и обнаружил, что гол. В моем возрасте, да еще после стольких переделок, голым бегать не стоит. Я схватил рубашку и белье, но она сказала:

— Ты совсем не в плохой форме, можешь мне поверить.

— Спасибо.

Куда подевалось похмелье? Я заслуживал похмелья по полной программе. Но пока ничего не ощущал. Внизу я обнаружил ее сумку, порылся в ней. Салфетки, помада, зажигалка, ключи, презервативы. Господи, современные девушки всегда во всеоружии. В бумажнике нашлось удостоверение личности, из которого я узнал, что зовут ее Лаура Нилон, что ей двадцать восемь лет и что она работает продавщицей телефонов. Нашел я также целую пачку «Бенсон и Хеджес», вскрыл ее и закурил. Приготовил все к завтраку. Нашел поднос с изображением свадьбы Дианы и Чарлза. Даже салфетки нашел. Отнес все наверх. Она воскликнула:

— Ой, Джек, настоящий пикник.

Она похлопала ладонью по постели рядом с собой. Я предпочел сесть с краю. Если ее и терзало похмелье, она этого не показывала. С удовольствием жевала тост. Спросила:

— Мне можно в душ?

— Конечно.

— Присоединиться не хочешь?

— Да нет, спасибо.

— Ты милый, Джек. Ты мне нравишься.

Мне трудно было сразу вдруг справиться с этой положительной энергией. Я уже привык к горестям. Это привычно и значительно удобнее. Она вернулась, обмотавшись полотенцем. Я спросил:

— Куда делась твоя подруга?

— Уехала с мистером Киганом. Она от него без ума. Нам так повезло, что мы вас подцепили.

Я должен был знать, потому спросил:

— Ты это серьезно?

— Конечно. Ты не поверишь, какие здесь все свиньи. Я не собираюсь с тобой расставаться, Джек.

Потом она оказалась у моих коленей и занялась делом.

Потом она сказала:

— Понравилось?

— Чудесно.

— Тебе со мной будет хорошо, вот увидишь, Джек.

Я услышал шум у входной двери и подумал: «Черт, Кики вернулась».

Натянул штаны и поплелся вниз. На кухне сидел Трубочист. Я спросил:

— Вы что, так и собираетесь уходить-приходить, когда заблагорассудится?

— Я звонил в дверь.

— А… я, наверное, был в ванной.

Он уставился на что-то за моей спиной. Я повернулся. Там стояла Лаура в одной из моих рубашек и спрашивала:

— Простите, здесь нет моих сигарет?

Трубочист спросил:

— Это Кики?

— Нет… хмм, это Лаура.

— Привет.

— Привет.

Я протянул ей сигареты. Она сказала:

— Буду собираться, а то опоздаю на работу.

Когда она снова поднялась наверх, Трубочист спросил:

— Так это не ваша жена?

— Нет.

— Понятно.

На самом деле ничего ему не было понятно, равно как и мне. Я сообщил:

— Я получил наводку.

— Расскажите.

Я рассказал. Он спросил:

— Вы собираетесь встретиться с этим Брайсоном? Я пойду с вами.

— Нет.

Мы поспорили. Наконец он уступил и предложил подвезти Лауру до работы, я же направился в центр города. Зашел в «Винсент де Поль» и купил себе костюм, свитер, рубашки, джинсы и блейзер. Заплатил огромные деньги — 35 фунтов.

Продавщица спросила:

— Вы знаете, что каждая вещь побывала в чистке?

— Нет, я не знал.

— Нам оказывают такую услугу бесплатно.

— Здорово.

— Да, очень.

Я взял такси, чтобы доехать до Хидден Вэлли с покупками. Таксист заметил:

— Хорошее шмотье.

— К тому же из сухой чистки.

— Тем лучше.

Теперь я стал человеком с новой подружкой и новым гардеробом, надо и самому принять соответствующий вид. Надел блейзер, крахмальную белую рубашку и серые брюки. Я аж хрустел от свежести. Когда вышел из дому, сосед заметил:

— Вы как новенький пенни.

От такого комплемента можно потерять голову.

«Саймон» находится в дальнем конце Фэер-Грин. К западу — железнодорожный вокзал, к югу — локомотивное депо. Возможно, им нравится рев машин. «Саймон» спасло бесчисленное количество людей с улиц Голуэя. Там чисто, прибрано, хорошее обслуживание и всегда открыто. В городе, где практически все население ругает все подряд, только «Саймон» одобряется поголовно. Я вошел, и дама за конторкой сказала:

— Привет.

— Здравствуйте, я надеюсь увидеть Рональда Брайсона.

— Секундочку.

Там не было гнетущей атмосферы. В местах, видевших столько горя, вы невольно готовитесь почувствовать атмосферу депрессии. Здесь же не ощущалось ничего подобного. Вошел длинный, худой парень, ростом примерно в шесть футов пару дюймов, в джинсах, футболке и шелковом жилете. Сзади хвостик, черты лица резкие, заостренные.

Скрытая энергия, как у идущего по следу индейца. Никакой спешки, он точно знает, где найдет вас.

— Я Рон, — сообщил он.

Я встал, протянул руку и представился:

— Джек Тейлор. Спасибо, что согласились со мной встретиться.

Он махнул ладонью, проигнорировав мою протянутую руку, и сказал:

— Не стоит благодарности, Джек. Давайте поищем, где можно спокойно поговорить.

Англичанин. Эта типично лондонская манера прохладного равнодушия. Я это чувствовал, но пока не мог определить, откуда он.

— Кофе? — спросил он.

— Нет, спасибо.

Мы вошли в маленький офис. Он зашел за письменный стол, удобно устроился в кресле и закинул ноги на стол. Старые потрепанные мокасины, наверняка приобретенные в Непале. Я сел на жесткий стул. Он начал скручивать сигарету, достав табак из кожаного кисета. Поднял брови, предлагая последовать его примеру. Я отрицательно покачал головой, достал свою сигарету и дал ему прикурить. Он заметил:

— Славная зажигалка.

— Да.

— Прежде чем мы начнем, Джек, позвольте вам рассказать, какое я занимаю здесь положение. Я профессиональный социальный работник, очень квалифицированный.

Он помолчал, давая мне время оценить сказанное. Я послушно улыбнулся… слегка… вроде как онемел от восторга. Он продолжил:

— И хотя они пользуются моими услугами, я не являюсь частью организации.

Он остановился, и я заметил:

— Вроде консультанта.

Он с горечью рассмеялся:

— Вряд ли. Скорее советник

— Теперь я понял.

— Прекрасно. Так какая у вас проблема, Джек?

Я достал список с именами убитых тинкеров, положил на стол и сказал:

— Моя проблема в том, что кто-то убивает бродяг, вот этих самых.

Он сбросил ноги со стола. Принял деловой вид и просмотрел список.

— Я знаю… знал этих ребят. Не понимаю только, почему это ваша проблема, Джек Вы не полицейский, и я уверен, что не родственник.

Широкая ухмылка, чтобы подчеркнуть свое остроумие. И что, несмотря на свою высочайшую квалификацию, он уделяет время простым людям, таким, как я. Я сказал:

— Меня попросили проверить.

В его голосе слышалось недоверие, когда он сказал:

— В роли частного детектива, двадцатка в день и расходы? Обожаю, такое возможно только в Ирландии. Тогда зачем вы пришли ко мне, приятель?

— Вы их знали.

— Вот именно! Черт, да вам придется переговорить с целой толпой. Они были танкерами. Слушайте, да их полстраны знало.

— Если есть что-то…

— Не спешите, напарник, не тратьте зря чужие деньги. Я хочу понять, правильно ли я вас понял.

— Чего тут понимать, Рон? Можете вы мне помочь… или нет?

— Как типично для сыщика! Обожаю. Да нет, я все пытаюсь сообразить — у вас есть какой-нибудь легальный статус?

— Нет.

— Значит, если я вышвырну вас отсюда, как негодный чек, вы полетите дальше, чем видите?

Рон получал удовольствие по полной программе.

— Все так, Рон. Но я взываю к вашим лучшим чувствам.

Что-то мелькнуло в его лице. Не тень, слишком это быстро произошло, слишком незаметно, но определенно где-то рядом, из того же мрака. Он процедил сквозь зубы:

— Не делай ошибки, Джек Я не разбираю жалобы. И тебе не удастся до меня достучаться.

— Извини, Рон. Боюсь, меня занесло. Я забыл, что ты социальный работник.

Снова этот промельк. Я не имел понятия, на какую больную мозоль наступаю, но я явно что-то бередил. Разумеется, я знал, зачем я это делаю. Чтобы разозлить этого напыщенного гада. Все еще на взводе, он сказал:

— Ты не умеешь вести себя с начальством, Джек. Давай вспомним, ведь у тебя никогда не было настоящей работы, так?

Уже проще. С этим я мог справиться.

— Я был полицейским.

Это его смутило, но он быстро оправился:

— По тебе не скажешь. Не слишком высоко забрался по лестнице успеха, так?

— Ты очень прозорлив, Рон.

Он довольно сказал:

— Я занимаюсь этим уже довольно давно, Джек.

— Оно и видно. Моя беда заключалась в том, что от нас ждали, что мы тоже будем социальными работниками. Я же старался быть человечным.

Это его ничуть не задело. Какая-то секунда, и Рон снова в седле. Широко улыбнувшись, он сказал:

— Наверное, я плохо в тебе разобрался, Джек. Если честно, я принял тебя за недоумка. Я видел достаточно алкашей, очень немногие могут говорить внятно.

— Но сочувствия я у тебя не добился.

Все, игра окончена. Он начал завершающий этап: поддел список ногтем:

— Эти молодые люди все алкоголики. Этот образ жизни не берет слишком много заложников. Я удивляюсь, что ты так долго протянул.

Он встал и добавил:

— Не теряй зря время, Джек. Они жертвы странной войны. Такое происходит ежедневно.

Он протянул мне руку, но я ее проигнорировал. Он сказал:

— Оставь номер своего телефона. Если мне что-нибудь придет в голову, я звякну.

— Спасибо, Рон. Все было очень поучительно.

— Но не для меня, Джек. По правде, я совершенно напрасно потерял свое драгоценное время.

Выходя, я сказал администраторше:

— Большое спасибо. Рон просто великолепен.

— Все так говорят.

На улице я глубоко вздохнул и попытался стряхнуть неприятное ощущение, озноб, пробегающий по спине. Я оглянулся. Брайсон стоял, прижавшись к стеклу. Оно искажало его черты, делая улыбку зловещей и страшной. Руку он держал у паха, двигая ею вверх и вниз, имитируя мастурбацию. Мне оставалось надеяться, что это действительно имитация. Что мне было делать? Я поступил, как истинный ирландец. Показал ему палец. И убрался оттуда к чертям собачьим.

* * *

Делать, значит, быть.

Платон

Быть, значит, делать.

Сократ

Тоbe do be do.

Синатра

~ ~ ~

Я направился в пивнушку на набережной. Киган обмолвился, что он заглянет туда во время ленча. Он и заглянул. Уже порядком разогрелся, рассказывал американской паре, что — да, поля и в декабре зеленые. Остальное он пропел. Это было ужасно. Он протянул мне кружку. Я заметил:

— Ничего себе ты взял скорость.

— Это быстрая страна.

Из репродукторов доносилась песня «Ангелы Гарлема» в исполнении U2. Киган возмутился:

— Черт, это что, традиция такая?

— Для большинства традиция.

— Но куда подевались диддли-ду, все эти bodbrans и дудки uileann?

— Славно произносишь.

— Тренируюсь.

— Чувствуется.

— Будет тебе, Джек. Это можно напеть?

— Ну, среди того, что было сказано про U2, а Джордж Пеликанос сказал почти все, я не помню упоминания о возможности напевать.

— Кто такой Пе…ли…канос?

— Один из лучших авторов детективных романов.

— А, дерьмо. Ты что, забыл про Эда Макбейна?

Он отпил большой глоток пива, почти полкружки за раз. Даже у бармена отвалилась челюсть. Киган подождал, рыгнул и сказал:

— Воспоминания о «черном пудинге».

— Ты это ел?

— Ну да. Джюри приготовила мне настоящую еду по-ирландски, всякие там колбаски, жареные помидоры, два яйца, бекон…

— Ломтики?

— Что?

— В Ирландии бекон называют ломтиками.

— Почему?

— Нам так нравится.

— Я подумываю, не сделать ли мне татуировку.

— Что?

— Написать Eire и изобразить трилистник. Как ты думаешь?

— Господи, Киган, куда это тебя заносит?

— Ты пей. Вот, молодчага.

Мы нашли себе столик, и он спросил:

— Как ты провел время с этой цыпкой?

— Да ладно, никто их уже так не называет, кроме Терри Уогена.

— И?

— Все было отменно. Просто дивно.

— У меня тоже. Полночи трахался.

Он говорил громко, с лондонским акцентом, так что насчет «траханья» теперь вся пивнушка была в курсе. Он казался такой свиньей, что никто не рискнул его задирать. Он спросил:

— Ты ходил к этому социальному работнику?

— Брайсону.

— Что-то знакомое.

— Есть еще Билл Брайсон, он пишет о путешествиях.

— Я читаю только Макбейна. Так как все прошло?

Я пересказал. Когда я закончил, он спросил:

— И что говорит твой инстинкт?

— Он их убил.

— Ну, парниша, ты не торопишься?

— Это он.

— И что теперь?

— Надо разузнать о нем все, что возможно.

Он вытащил ручку. К моему удивлению, на вид — золотой «Паркер». Он сказал:

— Мне ее подарила Ансворт.

— Ансворт?

— Черная женщина-полицейский с моего участка.

Я удивился и спросил:

— Ты дружил с темнокожей, с черной женщиной?

Он поднял голову и сказал:

— Во мне многое уживается. Я не совсем такой, каким стараюсь казаться. Как и ты, Джек.

— Я за это выпью.

Мы выпили. Я рассказал все, что знал о Брайсоне. Он сказал:

— Я позвоню по поводу этого клоуна в свою контору. Если эта мартышка из Лондона, мы все на него раскопаем.

— Был бы очень признателен.

— Ну да, только как это выходит, что ты до сих пор не выпил?

Позднее он спросил:

— Каковы планы на ближайшее будущее?

— Как только вызнаю, где он живет, навещу его.

— Я с тобой.

— Уверен?

— Взламывать чужие двери — моя основная специальность, понял? Пока сделаю татуировку… видел такую во «Вдали от дома».

— Ты это смотришь?

— А разве все не смотрят?

В этот момент, сам не знаю почему, я почувствовал к нему глубокую симпатию. Он стоял там, вроде гребаного Попи Дойла, потел и тяжело дышал. К счастью, он исчез, прежде чем я успел что-то сказать. Бармен заметил:

— Джек.

— Ага.

— «Спайс герлз» в девятый раз на верхней строчке.

— Черт, зачем ты мне это говоришь?

— Разве ты не хочешь быть в курсе?

— Господи.

Когда я в последний раз видел «Спайс герлз», я был в таком улете, что плохо соображал. Пош до странности смахивала на молодого Клиффа Ричарда. Я до сих пор не знаю, кому это не нравилось, определенно — Бэкхэму.

Когда я добрался до Хидден Вэлли, я с трудом стоял на ногах. Наконец-то вытащил шмотки из сушки. Они не столько высохли, сколько запеклись. Кожаное пальто могло стоять без посторонней помощи, чего определенно нельзя было сказать обо мне. Я его погладил. Это категорически не рекомендовалось, этикетка грозно предупреждала, черт бы ее побрал: «Никогда не гладьте кожу».

Да пошли они.

Накануне Дня усопших я поехал навестить своих мертвых. Трубочист одолжил мне фургон. Он появился рано утром и поинтересовался моими планами на день. Я объяснил:

— На кладбище Рахун лежат те, кого я больше всего любил и к кому хуже всего относился. Уж больше года я не читал кадиш.

— Ка… что?

— Дань уважения.

Он строго кивнул, такое ему было понятно. Что братья понимали лучше, чем мы, так это печаль. Видит Бог, им было на чем практиковаться. Он спросил:

— Хотите, чтобы я составил вам компанию?

— Нет, мне лучше это сделать одному

— Я дам вам фургон.

— Вы заплатили за него налог?

Он широко улыбнулся:

— Джек, это в вас говорит полицейский. Поговаривают, вы были справедливым.

— Это надо воспринимать с поправочным коэффициентом.

Через час фургон уже стоял на дорожке, ведущей к дому. С цветами. Как и Киган, Трубочист имел свои положительные черты. Я надел костюм, купленный в «Винсент де Поль». Он сидел так себе. Иными словами, его точно шили не на меня. Трубочист выслушал мой отчет о визите к Брайсону и спросил:

— Вы думаете, что это он?

— Да.

— Тогда я его убью.

— Трубочист, попридержите лошадей, надо еще все как следует проверить.

— Тогда я его убью.

— Трубочист, ради бога, перестаньте повторять одно и то же. Вы просили меня помочь, вы должны мне доверять.

— Я вам доверяю.

Сказано без особого энтузиазма.

— Так что пока никого убивать не надо.

— Я подожду.

— Договорились.

Я доехал в фургоне до ворот кладбища, взял охапку цветов. Около входа двое парнишек гоняли мяч. Один спросил:

— Мистер, вы тинкер?

— Какое твое дело?

— Это фургон тинкеров.

— Откуда ты знаешь?

— Нет отметки о налоге.

— Ну… а разве вам стоит тут играть?

Второй парень большим пальцем показал в сторону могил и сказал:

— А им плевать.

Я взглянул ему прямо в глаза и спросил:

— Ты уверен?

Они убежали.

Сначала я поздоровался с отцом. Могу сказать положа руку на сердце, что он был настоящим джентльменом. В старом смысле этого слова. Одна женщина сказала мне однажды:

— Твой папа такой галантный.

Какое замечательное слово. Он его заслуживал.

Затем я разыскал могилу Падрига. Одно короткое время он был королем пьяниц. Он правил своими людьми легко, с юмором. Его сбил автобус, идущий в Солтхилл. Я вылил немного виски на землю. Эта молитва пришлась бы ему по душе.

Затем я навестил Шона, бывшего владельца паба «У Грогана». Мне слишком больно было вспоминать его восторг по поводу краткого периода трезвости в моей жизни. Его убили из-за меня. Этот груз вины я буду нести вечно. Я молча положил розы на его могилу. Пока я пью, он не захочет меня слушать. Да и что я мог ему сказать?

Гадостный признак алкоголика — мне так хотелось выпить, что я ощущал вкус виски на языке.

Четвертая, последняя могила: Сара Хендерсон. Девочка-подросток. Могила аккуратно прибрана, трава выполота, кругом расставлены стихи в рамочках и мягкие игрушки. Все, начиная от Бритни до Барби и куклы Барни. Ее мать пришла ко мне, умоляя доказать, что дочь не покончила жизнь самоубийством. Несколько девушек якобы покончили с собой. Дело было раскрыто. Те девушки были убиты. Но самое ужасное заключалось в том, что Сара действительно покончила с собой. Разумеется, я так и не сказал об этом матери. В то время я был в нее безумно влюблен. Я все сам испортил к чертям собачьим.

Вдруг раздался голос:

— Джек.

На мгновение мне показалось, что заговорила Сара. Затем на меня упала тень. Энн Хендерсон. Лицо сияет, ее незабываемые глаза смотрят на меня. Я собрался с силами и сказал:

— Энн.

Она взглянула на могилу дочери и заметила:

— Ты принес шесть белых роз.

— Ну.

— Ты помнишь, это замечательно.

Я понятия не имел, что мне делать. Попытался собраться с мыслями. Но разве это поможет? Как бы не так. Она внимательно разглядывала меня. Сказала:

— Тебе опять сломали нос. Ох, Джек, что нам с тобой делать?

Нам!

По крайней мере, она могла делать все, что ей заблагорассудится. Наверное, я слабый человек. Она тем временем говорила:

— Но зубы у тебя отличные. Коронки?

— Хмм… вроде того.

Вы можете подумать, что я пришел в себя, сориентировался. Ничего подобного. Она спрашивала, и забота, звучавшая в ее тоне, убивала меня.

— Как ты, Джек?

Я был не в себе, к тому же поддатый и легкомысленный. Сказал:

— Вообще-то я женился.

Это надо было умудриться такое сморозить. Я взмолился в душе, чтобы она не начала за меня радоваться. Она заторопилась:

— Ой, Джек, как чудесно. Кто-нибудь из местных?

— Нет… она… меня бросила.

— Джек

Мне нужно было знать, что произошло в ее жизни, хотя я и боялся услышать правду.

— А как ты? Все еще встречаешься с этим…?

— Да, мы назначили свадьбу на июнь. Обещай, что придешь.

Не помню, что я сказал. Я поплелся прочь, спотыкаясь о надгробья, матерясь, иногда плача. На боку фургона один из мальчишек нацарапал:

ТИНКЕР

* * *

Ты держал меня за руку без всякой на то причины.

~ ~ ~

Я поговорил по телефону с Лаурой. Такой примерно разговор:

— Джек, я соскучилась.

— Господи, да я…

— Могу я тебя увидеть?

— Конечно.

— Потому что Киган встречается с моей подругой. Постоянно. Она даже хочет родить ему ребенка.

— Это точно привлечет его внимание. Слушай, как насчет ужина завтра?

— Ты правда поведешь меня в ресторан?

Почему у меня такое чувство, что она меня заводит? Как только я буду готов, все вокруг подпрыгнут и завопят: «Ату его!»

Поэтому сдерживайся, действуй на первой скорости.

— Давай встретимся в восемь «У Гаравана», начнем оттуда.

— Я специально для тебя приоденусь, Джек.

— Не сомневаюсь.

Я постепенно отошел от ежедневного употребления кокаина. Это меня подбадривало. Лег спать рано и, казалось, едва заснул, как зазвонил телефон. Бросил взгляд на часы — четыре. Убью, если дело не важное.

— Джек, да неужто я тебя разбудил?

— Кто это?

— Думал, ты будешь всю ночь жрать виски.

— Брайсон?

— Ты ведь раньше звал меня Роном, так? Будь же дружелюбным, Джек

— Что-нибудь надо?

Я расслышал в его голосе игривость и вкрадчивость.

— Я хотел с тобой подурачиться, Джек, как ты сегодня со мной.

— Ты уже меня достал, приятель.

— Пытался узнать про меня поподробнее, так, Джек?

— Откуда… Разве тебе есть что скрывать?

— А я что, главный подозреваемый? Но ты, увы, вовсе не Хелен Миррен.

— А тебе хотелось бы, Рон, быть подозреваемым?

— Не смей говорить со мной снисходительным тоном, ты, кусок дерьма.

— Bay… гляжу, у тебя на пьяниц стоит… верно, Рон?

— Как ты смеешь обсуждать меня. Ты вот о чем подумай, мистер частный хрен… Энн Хендерсон.

У меня перехватило дыхание. Он это уловил и сказал:

— Я удивил тебя, правда, Джек? Теперь ты начинаешь понимать, с кем имеешь дело.

Мне сразу понадобилось несколько вещей, прежде всего сигарета, но, блин, я не видел пачки, поэтому сказал:

— Я знаю, с кем я имею дело.

— Умоляю, поведай мне.

Последние слова сказаны фальцетом.

— С идиотом, который мастурбирует у стекла.

— Дом 8Б, Хидден Вэлли, я ничего не перепутал, Джек?

Он снова удивил меня. Он продолжил:

— Может, заскочу, застану тебя врасплох.

— Ты мне угрожаешь, Рон? Я плохо реагирую на угрозы.

— Привыкнешь. Увы, мне надо составить список пьяниц на завтра, чтобы уделать их.

— Уделать?

— Ну да, Джек. Скоро сам увидишь.

Клик.

Матерясь, я вылез из постели. Куда подевались эти долбаные сигареты?

Я не смог поймать Кигана на следующий день: он ездил по Коннемаре. «Да поможет им Господь», — подумал я.

Трубочист защищал свое положение вожака клана. В буквальном смысле. Время от времени устраивались состязания. Выводили молодых бычков, и молодежь справлялась с ними голыми руками. Эти своеобразные родео обычно устраивались в окрестностях Маллингара и привлекали массу зрителей. Притягивала их главным образом возможность делать ставки. Там проигрывались целые состояния. Никто не мог похвастать таким изобилием наличных денег, как братья. Полицейских заблаговременно оповещали о месте и времени. Они проявляли завидное рвение и оказывались совсем в другом графстве. Это приводило в восторг прессу, которая на первых полосах рассказывала, как они останавливали невинных автомобилистов. Я обещал позднее приехать. Но не был уверен, что мне захочется.

Я договорился встретиться с Брендоном Флодом. Он предложил «Супермак». Пришел раньше и занял столик. Два негра убирали со столов — признак новой Ирландии. Я было поздоровался с ними, но, похоже, только напутал. Господи, когда они полюбуются на то, что вываливается из дверей пивнушек и клубов в четыре утра, они поймут, что такое страх. И таксисты, и полицейские в это время стараются держаться подальше от зоны боев. Эти ребята знают, чем рискуют.

Брендон появился в костюме, на удивление похожем на тот, что я недавно приобрел. Я сказал:

— У них сухая чистка бесплатно.

— У кого?

— «Винсент де Поль».

— Откуда вы знаете?

— Я же детектив.

Он оглянулся, и я спросил:

— Почему вы назначили встречу именно здесь?

— У них замечательные чипсы с карри.

— Хотите?

— Нет, нет. Я отказался от них себе в наказание.

Я решил не заострять. Только открою кран всей этой церковной мутоты. Я передал ему пачку денег и сказал:

— За работу.

— Что вам от меня нужно?

— Адрес Рональда Брайсона и время, когда его нет дома.

Он кивнул и спросил:

— Вы с ним встречались?

— Да.

— Это он?

— Это он.

~ ~ ~

На свидание я взял с собой мобильник. Я вообще редко его с собой ношу. Мне следует чаще выбираться из дому. Когда он звонит, во мне поднимается все дерьмо, и я клянусь: «В последний раз». Мой номер есть только у Джеффа, Трубочиста и Кигана. Некоторая видимость контроля.

Я оделся напоказ. Напялил отныне скрипучую кожу. Один день под дождем в Голуэе, и все пройдет. Нацепил белую рубашку и выгоревшие мягкие джинсы. Когда вы их надеваете, все ваше тело покачивается под музыку благодарности. Они почти совсем белые, нечто между варенкой и полным разрушением. И башмаки от «Бэлли». Ах, Кики.

Когда я шел по городу, ко мне подошли двое полицейских. Им вместе, пожалуй, было лет двадцать.

Я их поприветствовал. Они сказали:

— Сэр.

Сколько же им лет?

В пивнушке было шумно. Там все еще собирались старожилы Голуэя. Школьный приятель сказал:

— Джек.

Я ответил:

— Лайам.

И все. Теплота по-ирландски в лучшем своем проявлении. Мне годится.

Лаура сидела в конце зала. То, что было на ней надето, и комбинацией не назовешь. Все на виду. Она покрутилась передо мной. Я сказал:

— Ух ты!

— В самом деле «ух ты»?

— И даже больше.

Я призадумался: если она сядет, где будет это платье? Она сказала:

— Называется «в облипочку».

— Не стану спорить.

Я бы назвал это сооружение носовым платком, но меня никто не спрашивал. Пахло от нее дивно, о чем я незамедлительно ей сообщил. Она сказала:

— Французские.

— Ну, разумеется. Что будешь пить?

— «Метц».

Я решил, что она шутит, и спросил:

— Ты шутишь?

— Нет, я всегда это пью.

— Это же спирт, в нем 100 градусов, его пьют алкаши.

Она растерялась и объяснила:

— Это подают в серебряной бутылочке со шнапсом и апельсином, написано «Метц» черными буквами.

— Ах, вот ты о чем.

Я ощутил себя полным идиотом и отправился к стойке. Целые полки этого пойла рядом с другими бутылками. Вернулся с бутылочкой и кружкой пива.

— Тебе стакан нужен?

— Господи, да нет.

В моей юности мы пили из бутылок, потому что не было стаканов. Зазвонил мобильный. Я не собирался отвечать, но что если Трубочист попал в беду?

Звонил Джефф. В голосе звучала тоска.

— Джек.

— Джефф. Как дела?

— Кэти родила.

— Замечательно. Она в порядке?

— Не знаю. Ты не мог бы заехать?

— Уже еду.

Я сказал Лауре. Она спросила:

— Мальчик или девочка?

— Гм…

— Сколько весит?

— Гм…

— Джек.

— Господи, Лаура, это все женские вопросы, мужикам они и в голову не приходят. По крайней мере, тем, кого я знаю.

Она сказала:

— Тебе лучше идти.

— А ты?

— Можно мне подождать в Хидден Вэлли?

— Разумеется.

Я дал ей ключи. Она обратила внимание на чудотворную медаль и спросила:

— Ты веришь в Пресвятую Богородицу?

Уж эти ирландские женщины, всегда найдут, чем тебя достать. Они все смешивают — грубую реальность и выдумку. Как только вы умудряетесь разобраться, они снова все запутывают. Я сказал:

— Мне подарил ее Джефф.

— Тогда с ребенком будет все хорошо.

Она наклонилась, крепко меня поцеловала и сказала:

— Я по уши в тебя влюблена.

Ну вот, что я говорил, поди в них разберись.

* * *

Время Серины Мэй.

~ ~ ~

Я поймал такси на Доменик-стрит. Таксист сразу начал:

— Вы знаете, в чем беда с «Манчестер юнайтед»?

Когда я вылезал из машины у больницы, он спросил:

— Знаете, кто виноват?

Джефф сидел в зале ожиданий. Он сразу предложил:

— Давай выйдем. Мне надо закурить.

— Ты же бросил.

— Джек… ты еще будешь читать мне мораль?

Справедливо. Он выглядел ужасно. Я бывал в таком разобранном состоянии так часто, что меня не удивило, что кто-то еще может так же развалиться на части. Я ничего не сказал. Дал ему сигарету, щелкнул «Зиппо», и он поспешно втянул дым, заметив:

— Если бы был кокаин, я бы сейчас приложился.

Все то время, что я знаком с Джеффом, он всегда держал себя в руках. Никогда не суетился, не бывал в скверном настроении, просто плыл по течению. Сейчас жизнь схватила его за яйца. Я спросил:

— Мне надо тебя поздравить… может, купить сигары?

— Она родила ребенка.

— Мальчик или девочка и… какой вес?

— Девочка. Откуда я знаю про вес? Она совсем малюсенькая.

Все, понял. Вот в чем разница. Джефф из «Большого Лебовски» был отцом. Этот тон. Из хиппи прямиком в родители. Удивительно. Вот и с ним такое сейчас происходило.

— Мы здесь весь день проторчали. Кэти, она просто золото. Затем в шесть часов они сказали, что будут резать. Я совсем скис, Джек. Пришла сестра, принесла мне ее побрякушки. Я решил, что она умерла. Мать твою, весь мир рухнул. Если я ее потеряю — мне конец.

Он на мгновение замер, потом снова продолжил:

— Без десяти семь они все появились. «Поздравляем, вы отец», но как-то без особого энтузиазма. Я понял, что-то не так. Они показали мне маленький сверток, мою дочь. Джек, я ничего не понимаю в младенцах, но она казалась какой-то… вялой. Подошел педиатр и сказал: «Мне очень жаль, но у вашей дочери синдром Дауна».

Я испугался, что он отключится.

— Джефф, приятель, может, тебе чего-нибудь принести — чаю, кофе… выпить?

Он взял еще сигарету, но не тронул зажигалку и снова заговорил:

— Я ничего не мог толком сообразить, что это такое: киста, фиброма, еще какой-то кошмар? Я слышал слова, но не понимал смысла. Вроде как мелодия есть, а слов не разобрать.

Он долго молчал, стараясь отдышаться, потом сказал:

— Ладно, там один мужик все объяснил. У нее лишняя хромосома. Она будет медленно развиваться, ей потребуется год на то, что у других детей займет полгода. Я пошел к Кэти, и знаешь, что она сказала, Джек?

Я отрицательно покачал головой. Говорить? Я даже курить не мог.

— Она сказала: «Милый, я тебя подвела». Я эти слова до могилы не забуду. Медсестра протянула мне ребенка, и Кэти спросила: «Ты любишь ее, милый?»

Он с трудом поднялся на ноги, отдал мне незажженную сигарету и сказал:

— Нет, я не буду курить.

— Молодец, тебе еще дочь растить.

Они назвали ее Серина Мэй. Попросили меня стать ее крестным отцом. Джефф пригласил меня навестить мать и дочь. В больничной палате я чувствовал себя незваным гостем. Сначала я отказывался, не хотел быть крестным отцом, уверял их, что не подхожу.

Кэти многозначительно взглянула на меня, и я поспешил сказать:

— Почту за честь быть ее крестным.

Джефф протянул мне ребенка, я начал, как обычно делают мужики, протестовать, и Кэти сказала:

— Да будет тебе, начинай оказывать на нее дурное влияние.

Я взял малышку. Крошечное существо, весит не больше полпинты. Она открыла глаза и взглянула на меня. Я заметил:

— Она строит мне глазки.

Джефф сказал:

— Она все понимает про легавых.

И тогда, на мгновение, я сообразил, что хотел сказать Томас Мертон. У Серины не было лишней хромосомы, это у нас, нормальных людей, не хватает одной хромосомы, искорки не хватает. Если бы я мог удержать этот момент, я бы побольше набрался энергии. Мне бы уже не требовалось забыться. Осознание этого потрясает, немногие умеют с этим справиться, а я еще меньше других.

К четырем я вернулся в Хидден Вэлли. В кухне горел свет. Лаура свернулась в кресле. Она проснулась и сразу же заговорила:

— Он был здесь. Ждал, когда я вошла. Сначала я его не заметила, так что он меня сильно напутал. Он решил, что это очень смешно. Сказал, что он социальный работник, который очень серьезно относится к своей работе. Вот он и решил, что зайдет к тебе домой, потому что ты слишком много пьешь. Спросил, не жена ли я тебе и не Энн ли Хендерсон, а потом заметил, что для алкоголика ты привлекаешь на удивление много женщин, — и интересно было бы знать, что они в тебе находят. Неужели я не могла найти себе нормального парня или это такое у меня извращение?

Пока она говорила, ее всю трясло, и мое сердце разрывалось от жалости. Я подошел, наклонился над ней и сказал:

— Теперь все нормально. Я здесь, и я тебя не оставлю.

Она ухватилась за меня и притянула к себе:

— Он сказал, что он твой друг, Джек

— Ладно… он тебя трогал?

— Нет.

— Уверена?

— Джек, он меня напугал.

— Все в порядке, я не вру. Мы ляжем в постель, я тебя обниму, и ничего подобного никогда больше не произойдет.

Она мне поверила. Когда она заснула, я еще долго лежал, глядя в темноту. Мне дико хотелось взять свою пушку и пойти прямо к нему и отстрелить его гребаную голову.

Так вышло, что эти мгновения оказали большое влияние на дальнейшие события. Если бы меня попросили назвать момент, в который я принял самое ошибочное свое решение, я бы назвал этот. Тогда все и началось.

Брендан Флод позвонил на следующий день в полдень. Сообщил адрес и рабочий распорядок Брайсона. Я спросил:

— Откуда вы все это берете?

— Господь помогает.

— Это точно.

— Я упомянул вас на собрании нашей группы.

— Группы?

— Мы встречаемся, чтобы вместе молиться, просить прощения, молить об излечении.

— Ясненько.

Разве?

— Мы будем упоминать ваше имя следующие девять недель.

Девять недель, девятимиллиметровый пистолет… оружие на все случаи жизни.

— Наверное, мне надо сказать спасибо.

— Не надо ерничать, Джек. Чудеса случаются. Посмотрите, как мне удалось исправиться.

Это-то меня и беспокоило.

Я позвонил Джюри и услышал сильно пьяный голос Кигана. Я спросил:

— Встретиться можем?

— Господи, сколько времени? В какой я стране?

— В Ирландии.

— А я, бля, решил, что уже домой уехал.

— Ты в состоянии найти заведение в три часа?

— Пивнушку?

— Нет, это кафе.

— Не паб?

— Нам надо поработать.

— Тогда пошли в пивную.

И он повесил трубку.

Я подумал, не взять ли с собой пистолет, но разве сам Киган — не достаточно мощное оружие для любого человека?

Он опоздал. Я заказал чай. Официантка сказала:

— У нас замечательные плюшки.

— Так говорит моя мать.

Она заинтересовалась, навострила ушки и спросила:

— Я ее знаю?

Пора было ее заткнуть, поэтому я сказал:

— Вряд ли, она умерла.

Больше никаких любезностей. Когда появился Киган и быстренько принял на грудь, он заметил, глядя на официантку:

— Первый неприятный человек, встреченный мною в Ирландии.

— Ты так считаешь? Она предложила мне плюшки.

— Да пошла она.

Несмотря на дурное расположение духа, он держался отлично. Я так и сказал. Он вытащил из кармана плоскую серебряную флягу с эмблемой Голуэя. Объяснил:

— Моя малышка мне подарила. Там потин.

— Poitin.

— Разве я не так сказал?

— Ну, разумеется.

Он отпил добрый глоток и сказал:

— Ну вот, официантка уже кажется симпатичнее. Хочешь принять?

— Нет, спасибо. Брайсон побывал у меня дома.

Я поведал ему о событиях последних дней, включая дочку Джеффа. Он заметил:

— Синдром Дауна. У меня на участке был парнишка, у него дочка была такая.

— Ну и как?

Он вдруг повеселел:

— Челсия. Вспомнил, ее звали Челсия. Знаешь, она была просто прелесть. Увы, мне пришлось ею воспользоваться, чтобы добраться до ее папаши.

— Что?

— Не строй из себя святую невинность. Я полицейский, не слишком симпатичный парень, по какой причине здесь и нахожусь, и мне портит настроение какая-то уродливая сука-официантка.

Он снова взглянул на нее. Она собиралась принести меню, но, заметив выражение его лица, передумала. Он сказал:

— Если бы кусок такого дерьма, как Брайсон, посмел появиться в моем доме и напутать мою женщину, я бы его закопал.

Он выглядел безумным. В уголках рта скопилась пена. Он продолжил:

— В прошлом году у нас в Клэпхэме появился серийный убийца. Начальство решило использовать одну из моих вольнонаемных в качестве подсадной утки. И не обеспечили ей надежной охраны. Те, кто ее подстраховывал, опоздали. Я успел.

— Что случилось?

— Он повалил ее на землю, сорвал с нее колготки, держал нож у ее горла и матерился. Я оторвал его от нее, и знаешь, что он сделал?

— Нет.

— Он рассмеялся мне в лицо и заявил, что через полгода выйдет и уж тогда ее уроет.

— И он бы вышел?

— Возможно, через еще более короткий срок.

— И что сделал ты?

— Помог ему упасть на собственный нож.

— Что?

— Что слышал. Не лучше ли нам пошевеливаться?

Я сказал:

— Глянь на угловой столик около двери.

Он посмотрел.

Хорошо одетый мужчина, явно в растрепанных чувствах, рассказывал о своих несчастьях пожилой паре. Они внимательно слушали, ловили каждое слово. Киган спросил:

— Что там происходит, он им вешает лапшу на уши?

— Добивается сочувствия. Особый тип мошенничества. Он рассказывает им на ломаном или корявом английском, что оставил маленький саквояж в углу кафе. Но он расстроен: кафе так много, все одинаковые. Все его ценности были в этом саквояже: билеты, паспорт, кредитные карточки.

— Хитрый засранец. Он что-то получит?

— Ему ничего не надо, меньше всего чего-то материального. Он наслаждается их сочувствием, их огорчением по поводу его несчастий.

— Ты его знаешь?

— Конечно, когда-то он был полицейским.

— Кто-нибудь должен дать ему в ухо.

— Почему? Это же типичное преступление без жертвы. Все, что он у них забирает, это время и капелька соболезнования.

Мы вышли, и я сказал:

— У Брайсона студия недалеко от пристани.

Но Киган еще не закончил с парнем, который плакался в жилетку пожилой паре.

— Странная у вас страна, а ты, Джек, здесь самый странный.

— Да будет тебе, Киган, только не говори мне, что не встречал таких типов во время дежурства у себя в городе.

— Десятки. Только в Лондоне такие берут адрес, затем заявляются в один прекрасный вторник, грабят, ее насилуют, ему отрубают голову.

— Такое случается?

— Как-то была у меня собака. Мейер-Мейер, по имени героя одного из романов Макбейна, дворняжка. Я слышал, они притягивают детей.

— Эта тоже?

— Щенки у него были, это точно. До сих пор тявкают в округе.

Я засмеялся.

— Тогда бродил по улицам один психопат. Газеты звали его «Факел». Он облил Мейера бензином и щелкнул спичкой.

— Бог мой.

— Я любил старину Мейера, с ним не было скучно.

— Что ты сделал с Факелом?

— Ничего.

— Да ладно тебе, Киган.

— Мы так и не смогли его поймать.

— Вот как.

* * *

В каждой урезанной правде, которую я продавал, всегда оставалась часть лжи.

Фил Кеннеди

~ ~ ~

Кристофер Маккуарри, сценарист «Обычных подозреваемых», ставший потом продюсером «Пути оружия», говорил: «Я боюсь нанимать Джеймса Каана: я всякое про него слышал. К тому же первое, что он мне сказал, было: „Ты больной ублюдок“. Вероятно, он и обо мне много чего слышал».

Я рассказывал это Кигану, когда мы подходили к Мерчантс-роуд, но от причала нас еще отделял траулер.

— Как будем себе вести?

Он мрачно улыбнулся и заявил:

— Пойдем напрямик.

Киган достал ключи и открыл входную дверь дома. Мы поднялись на один этаж к квартире номер 107. Он опять побренчал ключами, и мы вошли. Первым впечатлением был запах: воняло ладаном. Киган заметил:

— Наш мальчик любит покурить травку.

— Он курит ладан?

— Пойдем поглядим.

Я пошел за ним.

Большая гостиная напоминала гигантскую помойку. Грязные коврики на полу, крутом разбросана одежда. Киган заметил:

— Аккуратным его не назовешь.

В кухне царил хаос. Везде разбросаны коробки из-под фастфуда. Мойка забита грязной посудой. Киган приказал:

— Ты смотри в гостиной, я займусь спальней.

Я нашел справочник, в котором страницы, посвященные геям, были особо замусолены. На столе лежала книга Фреда Каплана «Гор Видал». Я сообщил Кигану об этом и добавил:

— Надо же, она подписана.

— Кем? Фредом или Гором?

Его вопрос произвел на меня впечатление. Он вышел из спальни со стопкой журналов и сказал:

— Жесткий садо-мазо, гомосексуализм, фетишизм и боль как вечная подруга.

— Но это ничего не доказывает, так?

— Так уж ничего, здесь доказательств навалом.

— Но не для суда.

— Это ты так думаешь. Ты когда-нибудь смотришь «Практику»?

Мы порылись еще, но больше ничего не нашли. Уходя, я сунул книгу про Видала в карман. Киган заметил:

— Ему будет ее не хватать.

— Знаю.

— И травки в половину веса этой книги.

— Ты взял травку?

— Или наоборот.

~ ~ ~

В тот вечер я заполнял свои книжные полки. Я еще раз побывал у Чарли Бирна и вернулся домой с большим грузом. Я не отличался педантичностью, не старался расставить книги по алфавиту или по росту. Нет, мне нравилось их перемешивать. Ставить Пола Теро рядом с Сент-Вида. Это я так развлекался. Пеликаноса ставил в один ряд с Джимом Томпсоном, Флэнна О'Брайена с Томасом Мертоном. За последние полгода я прочитал «Дом листьев», «Душераздирающую работу невероятного гения» и открыл для себя Дэвида Писа.

Надо было еще найти место для стихов Энн Секстон «В Бедлам[5] и наполовину вернувшись». Еще один писатель, прошедший через помешательство и самоубийство.

Зазвенел звонок. Трубочист практически впал в дверь. Под глазом фингал, на лице ссадины, костюм порван, на волосах кровь. Он прохромал к креслу и сказал:

— Виски, пожалуйста, Джек Тейлор.

Я налил ему большую порцию. Он выпил залпом, и я протянул ему сигарету. Спросил:

— Дрались в костюме?

— Это не был вызов.

— Что-то другое, так?

— Верно, что-то другое.

Он остановил на мне свои темные глаза и спросил:

— Что вы теперь думаете о тинкерах?

— Вам это интересно?

— Сегодня… да.

— Я с вами работаю, и мне это нравится.

Он не отвел глаз.

— А если бы мы жили в соседнем доме, Тейлор, как бы вы к этому отнеслись?

— Обрадовался бы.

Он коротко рассмеялся:

— Что-то слабо верится.

— Вы мне не верите?

— Пойдемте.

Фургон стоял в аллее, на крыльях и дверцах глубокие вмятины.

— Господи, что случилось, в вас швыряли камнями?

— Вы угадали.

Он завел фургон и спросил:

— Вы знаете что такое дневка?

— Место, куда селят племя, вроде турбазы.

Это его позабавило. Он пробормотал:

— Турбаза, как обычно это звучит.

От этих слов так и несло снисходительностью. Я сказал:

— Слушайте, Трубочист, последите за тоном. Что бы ни случилось, я в этом участия не принимал. Я же с вами, припоминаете?

Горечь спустилась от его глаз ко рту, заставив губы подергиваться. Он потрогал губы и сказал:

— Вы из постоянных жителей. Пусть вы считаете себя вне закона, все равно вы один из них.

Я сделал вид, что пропустил его слова мимо ушей, но мне они чертовски не понравились. Достал сигарету.

Трубочист приказал:

— Прикурите две.

Ребенку во мне захотелось крикнуть:

— Купите свои.

Я прикурил сигареты и протянул одну ему. Он сказал:

— Я обидел вас, Тейлор.

— Не берите в голову, приятель.

Он сосредоточился на дороге. Никотин усугубил напряжение. Он остановился у Дэнган-хейтс, и мы вылезли из машины. Он кивнул в сторону долины и сказал:

— Смотрите.

В основном я мог видеть только дым. Я спросил:

— Пожар, горит кустарник. Ну и что?

— Это и есть… турбаза.

Приглядевшись, я рассмотрел бродивших в дыму людей. Мужчины, прихрамывая, пытались залить огонь водой. Босоногие дети плакали, держась за юбки своих матерей. Не осталось ни одного целого фургона. Те, что не горели, уже превратились в головешки или были перевернуты.

Я спросил:

— Где же полиция?

Он презрительно фыркнул и ответил вопросом на вопрос:

— Вы новости слушали?

— Конечно.

— Об этом вот что-нибудь передавали?

— Нет.

— Потому что это не новости.

— Кто это сделал?

— Добропорядочные граждане, которые ходят в церковь.

Я вспомнил свою матушку и не стал спорить. Взглянул на его волосы и одежду и догадался:

— Вы там были.

— Да, только я поздно приехал. Хотя ничего бы не изменилось. Но мне удалось помешать двоим из них кастрировать моего кузена.

— Это напоминает «Солдата Блю».

— Это напоминает сегодняшнюю Ирландию.

— Что вы теперь будете делать?

— Снова строить. Мы так всегда поступаем.

— Не знаю, что и сказать.

Он хлопнул меня по руке и предложил:

— Пойдемте, я отвезу вас домой.

— Может быть, мне туда спуститься, помочь чем-нибудь?

— Вряд ли там сегодня, да и много дней спустя благосклонно посмотрят на постоянного жителя города.

Назад мы ехали молча. У дома я сказал:

— Позвоните, если я смогу что-то сделать для вас.

— Мне нужно одно, Джек Тейлор.

— Говорите.

— Найдите того, кто убивает моих парней.

* * *

Каких законов испугаетесь вы, если, танцуя, споткнетесь о ничейные железные цепи?

Халил Джибран. «Пророк»

~ ~ ~

Я понятия не имел, как мне добраться до Рональда Брайсона. Наиболее привлекательной казалась мысль пристрелить его. Но где взять доказательства, черт побери? Можно начать молиться, но я как-то не особенно верил в силу молитв. Считал, что вере с этим негодяем не справиться.

Поэтому я занялся тем, чем обычно занимался, когда не знал, что делать. Принялся читать. Считайте, что я таким образом прятался. Я полагаю, что успокаивался. Моей последней находкой стал Роберт Ирвин. Мой автор, выпускник Кэмбриджа и законченный наркоман. Я бы с удовольствием прошелся с ним по пивнушкам. Только что переиздали его блистательную безумную книгу «Я нужен Сатане». События происходят в Лондоне в 1967 году. Описать книгу невозможно. Она так меня захватила, что я попросил Винни найти для меня «Изысканный труп» — про сюрреализм 1930-х. Такие книги обычно не читают на западе Ирландии, если есть полоска кокаина и солидный запас виски, но, бог мой, это, безусловно, усиливает кайф.

Я собирался закончить перечитыванием Джеймса Сэллиса. Особенно его романов про Лью Гриффина. После этого я готов был бы встать на путь нанесения увечий. Зазвонил телефон, я глотнул виски и снял трубку.

— Джек!

— Лаура?

Она рыдала, с трудом переводя дыхание. Я сказал:

— Тихо, тихо, детка. Я здесь. Только скажи мне, где ты.

— В телефонной будке на Айр-сквер.

— Не двигайся, я сейчас приду.

Я нашел будку и в ней Лауру в истерике. Когда я открыл дверь, она вздрогнула. Я сказал:

— Будет, будет… шшш…

Я обнял ее, и проходившая мимо женщина с ненавистью взглянула на меня. Я сказал:

— Я этого не делал.

— Все вы так говорите.

Лаура сунула мне в руки смятый пакет с логотипом «Живаго»:

— Я купила тебе подарок, Джек.

Это меня почти прикончило. Добавьте это чувство к бешеной ярости, и вы получите мощное взрывное устройство. Я усадил Лауру на скамейку. На другом ее конце дремал пьяница и что-то мурлыкал. Мне показалось, что из репертуара Бритни Спирс.

Вот и удивляйтесь.

Я спросил:

— Что случилось, милая?

— Я разговаривала с Диклэном в «Живаго», когда заметила того человека.

Как будто я должен догадаться. Я спросил:

— Какого человека?

— Англичанина, который приходил в твой дом.

— Брайсон.

— Он вышел за мной из магазина.

— Тебе надо было сказать Диклэну, он бы его отметелил.

— Я не хотела никакой заварушки.

Зло процветает и распространяется, потому что порядочные люди не хотят устраивать заварушку. Она продолжила:

— Он меня напутал. Я уже дошла до «У Фоллера», когда он меня догнал. Сказал: «Не надо так торопиться. Я не собираюсь тебя трогать. Только хочу, чтобы ты кое-что передала нашему Джеку. Сможешь?» Я согласилась, и он плюнул мне в лицо.

Я вытер ей лицо, как будто слюна там еще осталась. Я едва не ослеп от ярости. Поднял ее со скамейки и сказал:

— Я отведу тебя к своим друзьям, хорошо?

Она прижалась ко мне и взмолилась:

— Так ты не позволишь ему меня обидеть, Джек?

— Гарантирую, радость моя.

Я отвел ее к Джеффу. Он стоял за стойкой, охранник сидел на своем привычном месте. Я посадил Лауру на жесткий стул и подошел к стойке. Охранник сказал:

— Еще одна жена?

Я обратился к Джеффу:

— Эта девушка в шоке, ты не присмотришь за ней некоторое время?

Он поднял брови и ответил:

— Я позову Кэти.

— Как Серина Мэй?

— Неплохо.

— Я вернусь через несколько минут.

Я был как безумный. Попадаться мне на глаза в этот момент не стоило.

Джефф заметил:

— Не делай ничего опрометчивого.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он поднял руки, сдаваясь, и сказал:

— Эй, парень, отступи. Ты бы видел свое лицо.

Я ушел.

Когда я почти бегом мчался по Форстер-стрит, кто-то позвал меня по имени. Я не обратил внимания. Почувствовал, что кто-то схватил меня за руку. Круто повернулся и увидел Кигана.

— Сбавь темп, парниша, — сказал он.

— Пошел на хер.

Он не выпустил моей руки и сказал:

— Давненько никто мне такого не говорил, Джек.

— Так ты отпустишь мою руку?

— Сначала скажи, что ты собираешься делать.

Я глубоко вздохнул. Моя мать гордилась бы таким вздохом. Почувствовал, как белый туман ярости слегка рассеивается. Но я не хотел терять запал. Сказал:

— Собираюсь оторвать этой сволочи голову.

— Не слишком умно, Джек.

— Плевать мне, умно или не умно. Ты сам сказал, что уничтожил бы любого, кто посмел бы коснуться твоей женщины.

Он кивнул:

— Но без свидетелей. Давай я туда поднимусь, посмотрю что и как. А ты поболтайся здесь, покури, сообрази, что будешь делать.

Звучало разумно, поэтому я сказал:

— Разумно.

— Ладно, скоро увидимся.

Я смотрел, как он свернул к «Саймону». Даже на расстоянии вы могли почувствовать в его фигуре скрытую угрозу. Я старался не думать о том, что мне хотелось с этим ублюдком Брайсоном сделать. Сел на низенькую стену, где часто собирались стайки пьяниц. Спирт, который они здесь лакали, не разливался по красивым бутылкам и не продавался в приличных пабах. Нет, это был грубый сырец, который в юго-восточной части Лондона называют «Джек» или «Белая леди». Сто градусов. Мне несколько раз приходилось его пробовать.

Я стал думать о книгах. Томми Кеннеди как-то сказал: «Бывают периоды, когда книги становятся единственным прибежищем. Тогда ты читаешь со страстью, как будто от них зависит твое спасение».

Моя жизнь и, несомненно, моя психика прибегали к этому спасительному средству множество раз в особо мрачные дни. Я решил добыть Джеймса Саллиса и его биографию Честера Хаймса. Я уже перечитал всего Дэвида Гейтса. Его «Джерниган» была бы описанием моей жизни, если бы мне удалось получить нормальное образование.

Я услышал:

— Джек!

Очнулся и взглянул на Кигана. Он спросил:

— Господи, Джек, где это ты был?

— Я здесь.

— Нет, если верить твоим глазам. Вот что я тебе скажу, парниша, ты должен покончить с этими конфетками для носа: они сжигают твой мозг.

— Я думал о книгах.

— Сдаюсь.

Я встал и спросил:

— Что произошло?

— Он сбежал, отказался от квартиры.

— Черт.

Я пытался сообразить, куда мне теперь кинуться на поиски. Киган заметил:

— Мой старшой в Лондоне связался со мной.

— Кто?

— Мой старший инспектор.

— Что он нашел?

— Наш мальчик родом из денежной семьи, причем деньги там большие. Учился в обычной школе, все нормально. Он действительно официальный социальный работник. Из тех, которые занимаются пьяницами или так называемыми маргиналами. Из каждого места, где он работал, он уезжал после неприятностей. Никаких конкретных обвинений, но явно отрицательная аура. Ну, исчезали люди, так кому, блин, это интересно? Затем он поступил так, как поступают все умные психи: он эмигрировал.

Я уловил связь и перебил его:

— Он следил за Лаурой, намеренно напал на нее, зная, что она непременно сделает. Позвонит мне. Я рвану к нему, оставив дом пустым.

Киган кивнул:

— Поехали туда.

— Так его там уже нет.

— Давай взглянем, что он там оставил.

По дороге он сказал:

— Ты все время говоришь, Джек, что я ирландцев не понимаю. Что я своего рода пластмассовый Пэдди.

Я начал было протестовать, но он меня перебил:

— Если я и люблю лесть, это не означает, что я слеп. Мать моя была ирландкой, и хотя мои родители растили нас в Англии, они были больше ирландцами, чем ты можешь себе представить. Мать любила говорить: «Воспитывать? Да ничего я тебя не воспитывала. Держала при комнатной температуре, как фруктовый джем». Может, ты здесь и жил, парень, но я, мать твою, в этом мариновался. Я знал, что такое клюшка для травяного хоккея, прежде чем научился ходить. Я уж точно еще не мог ходить, когда она ею пользовалась. Поэтому сделай мне одолжение, не кичись передо мной своим кельтским происхождением.

Мы как раз подошли к дому, и это спасло меня от необходимости отвечать. Дверь была открыта.

— Ого-го, — пробормотал Киган.

Он вошел первым. Прежде всего в нос ударила вонь. Огромная куча говна в кухне. Все посуда перебита, стены измазаны дерьмом. Книги в гостиной порваны, обрывки сложены на диван и политы мочой. Киган сказал:

— Я вызову уборщиков.

Я поднялся наверх. Вся моя новая одежда разорвана в клочки и засунута в унитаз. На подушке лежит записка: «Хочешь поиграться, Джек?»

Киган крикнул снизу:

— Плохие дела?

Кокаин исчез, и, что еще страшнее, мой девятимиллиметровый пистолет тоже. Я раздумывал, сказать ли об этом Кигану, когда зазвонил телефон. Он сказал:

— Я возьму трубку.

Так что я слышал только то, что говорил Киган.

— Джек не может подойти. О, я знаю, кто ты такой, Рональд. Кто я? Я детектив, сержант Киган из Лондона, и у меня на тебя полное досье, сынок. Славный послужной список. О господи, как же ты скверно выражаешься. Да, я видел, что ты здесь натворил. Впечатляюще. Надеюсь, ты вытер себе задницу. Не ори, Рональд. Вот умница. Ты уезжаешь из страны? Ты только подумай, парнишка, скоро наступит момент, когда до твоего плеча дотронутся, и угадай — кто это будет? У нас есть много общего… Да, у меня весьма пестрое прошлое. Я то самое животное, от которого вы, читатели «Гардиан», получаете оргазм. Нет, нет, Рональд, пусть вопросы юрисдикции тебя не волнуют, потому что они совершенно не волнуют меня. Тебе придется снова насрать в свои штаны, и уж, будь уверен, я заставлю тебя это дерьмо съесть. Привет-привет, милашка… приятно было поболтать с тобой.

Я уже стоял рядом, когда Киган повесил трубку. Спросил:

— Он уезжает?

— Так он сказал.

— У меня здесь был пистолет, он исчез.

— Не волнуйся, я его заставлю съесть и его тоже.

— Мне кажется, он не сразу смоется.

— Согласен.

Киган сказал, что просмотрит «Желтые страницы» и найдет службу, которая вычистит дом.

Потом добавил:

— Иди к своей девушке.

— Спасибо, Киган.

— Пустяки. Это ведь моя работа — подчищать дерьмо.

— Мне как-то неловко постоянно называть тебя Киган. У тебя имя есть?

— Ему неловко! Очень жаль, придется привыкать.

* * *

Все островитяне, вне зависимости от национальности, живут с чувством некоторой тоски. Это такая страсть к путешествиям, которая заглушается страхом перед неизвестным миром. Белые люди получают от этого эстетическое удовольствие. Жить на острове — оправдание тому, чтобы сидеть дома и мечтать.

Джон Стрейли. «Ангелам будет все равно»

~ ~ ~

У «Роше» продавали значки. Я почти что прошел мимо, потом обратил внимание на надпись, сунул деньги в ящик и взял два. Один приколол на отворот, другой сунул в карман. Когда я появился в пабе «У Нестора», Джефф смотрел новости и говорил:

— Снова пересчитывают, но я думаю, что Буш победит.

Охранник спросил:

— Мистер Макговерн еще жив?

Никто не ответил, и он добавил:

— Мне нравился Картер из-за арахиса.

Джефф сказал:

— Девушка в порядке. Она наверху с Кэти и малышкой.

Он заметил золотой блеск на моем лацкане и спросил:

— Что за значок ты нацепил? Не пионерский ведь?

Я подошел поближе, чтобы он рассмотрел. Там были изображены две руки, слегка соприкасающиеся кончиками пальцев. Он спросил:

— Это во имя чего?

Я набрал воздуха, потому что понимал, что сильно рискую, и сказал:

— Ассоциация больных синдромом Дауна. Объединяет обычных людей, которые протягивают руку…

Я замолчал: надо же так коряво высказаться.

Он заметил:

— Мне нравится.

Я вынул второй значок из кармана и протянул ему:

— Возьми.

Он немного подержал его в руке и заметил:

— Ты рисковал.

— Ты же знаешь меня, Джефф. Я люблю ходить по лезвию ножа.

Он приколол значок себе на рубашку:

— Благодарствую.

Наверху все тискали ребенка. Кэти с изумлением наблюдала всю эту суету. Я спросил:

— Как дела?

Кэти улыбнулась и ответила:

— Лучше не бывает.

Я провел там всю первую половину дня. Выпил не торопясь парочку кружек. Ничего более крепкого. Я бы вполз в бутылку виски, но они бы меня прибили. Поэтому я сдерживался. Кэти приготовила великолепное жаркое. Лаура спросила:

— Где вы научились так хорошо готовить, вы ведь англичанка?

— Ну, я свалила все в одну кучу, побольше мяса и картошки, потом тушила долго, даже слишком, а Джефф сказал… добавь poitin.

Она произносила это слово, как женщина из Коннемары.

На протяжении моей бурной жизни мне редко приходилось сидеть за семейным столом. И не потому, что мне этого не хотелось. Мне хотелось, но я не был готов к тем небольшим проявлениям глубокой привязанности, которые могли к этому привести. Я по натуре эгоист, а чтобы принимать участие в семейной жизни, надо оставить место для других. Кроме того, я прекрасно овладел искусством саботажа. Перефразируя Оскара, можно утверждать, что каждый алкоголик разрушает образ, который стремится создать. Я желал напиваться пьяным, когда мне заблагорассудится, читать до рассвета, если захочется, и вовсе не хотел от этого отказываться ради компании. И все же мне ужасно хотелось быть другим. Сидеть в кругу семьи и ощущать тепло. В тот день мне повезло. Я понимал, насколько дорог мне этот момент. Слава богу, мне не надо было сокрушаться, что я крепок задним умом. Все шторма, которые ожидали меня в будущем, казались менее угрожающими. Когда мы уходили, Кэти без всякой задней мысли выразила мои ощущения, сказав:

— Нам следует чаще так собираться.

Я же знал, причем знал точнее некуда, что ничего подобного больше не произойдет. Осознание этого притушило свет в моей душе, но не совсем его загасило. Когда мы шли к Хидден Вэлли, Лаура взяла меня под руку. Спросила:

— Тебе диск понравился?

Господи, я напрочь забыл, что она сунула мне в руку пакетик. Я положил его в карман и больше о нем не вспоминал.

Я сказал:

— Я не хотел его открывать, пока мы не останемся вдвоем.

— Ты такой романтичный, Джек.

Да, уж точно. Я предупредил:

— В доме бедлам.

— Это был… он?

— Нет, инопланетяне.

Дом оказался идеально чист. Никаких следов хаоса. Даже книги стояли на полках, хотя мне и показалось, что это все восемьдесят романов, изданных Макбейном. Я сказал:

— Bay!

— Джек, в доме все замечательно.

— Точно.

Я не мог поверить, что Киган потрудился заполнить книжные полки. На меня это произвело чертовски сильное впечатление. Я посмотрю заглавия позже. Радость — такая редкая вещь, надо получать ее маленькими порциями. Я предложил:

— Давай выпьем.

— Давай пойдем в постель.

— Давай сделаем и то и другое.

Мы так и поступили.

Все было славно. Я явно исправлялся. Я никогда не буду страстным любовником, но я старался. Если не хватало мастерства, я компенсировал этот недостаток энергией. Я открыл пакет от «Живаго», лежа в постели, взглянул на диск и воскликнул:

— О господи!

Она встревоженно села:

— Тебе не нравится?

Это был диск «Еще один город» Джонни Дьюхана. Я сказал:

— Я обожаю этот альбом, но он будит столько воспоминаний, а я не знаю, нужно ли мне это сейчас.

Давно, еще в 1982 году, когда я служил в полиции, я встречался с одной девушкой. Господи, я заиграл этот альбом до дыр. Девушка часто говорила:

— Что, у нас опять день Джонни Дьюхана?

И мы снова слушали альбом. Такое вряд ли кто выдержит. Все последующие темные годы я следил за творчеством Джонни. Его песни становились все глубже, я тоже опускался все ниже. Прежде чем бросить меня, девушка сказала:

— Не пойми меня неправильно, Джек, мне нравятся грустные песни, но тебе… они просто необходимы.

Я знал, что она права. Не было случая, чтобы при встрече с духовым оркестром мне не захотелось бы заплакать. Что бы сказал Фрейд? Позже, когда звучал этот альбом, я имею в виду, много позже, через несколько недель, на кухне сидел Трубочист и слушал «Еще один город». Он сказал:

— Впервые я услышал рассказ о моем детстве в песне.

Я отдал ему альбом, что еще я мог сделать? В те жуткие месяцы душевной мглы, когда все закончилось, я пошел и снова купил все, что когда-то пел Джонни. Так, как он, меня пронимал еще только Эммилоу Харрис.

Тогда, с Лаурой, я только тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и сказал ей:

— Ты не могла выбрать ничего более удачного.

— Я хотела купить Элвиса. Тебе он нравится?

— Детка, я сужу о людях по тому, нравится им Пресли или нет.

Она одарила меня сияющей улыбкой. Сейчас иногда я жалею, что видел ее счастливой. Тогда разверзается яма, и я скатываюсь туда вниз головой. Она сказала:

— Я тебе стих написала.

Не зная, что сказать, я пробормотал, пытаясь скрыть изумление в голосе:

— Ты пишешь стихи?

Она покачала головой:

— Бог мой, нет, только это одно.

Она полезла в сумку, вытащила розовый листок и торжественно вручила мне. Я развернул его с тяжелым сердцем, давая себе зарок нет, это меня никак не заденет.

Прочитал:

Любовь, от которой больно.

Лаура Нилон, Голуэй, Ирландия.

Уже от этих строк во мне все застыло, а ведь предстояло еще читать само стихотворение. Я сосредоточился:

Я потеряла любовь, Любовь, пришедшую с Запада. Я жду ночи, Ночи, которая наступит. Я буду лежать на подушке, Рядом — моя любовь. Я жажду коснуться И смотреть на мою любовь. Рядом с тобой Я люблю дышать, Я люблю убивать, Рядом с любовью моей Я хочу лежать.

Я мало что понимаю, но тогда я понял, что требуется основательно выпить, и немедленно. Я сказал:

— Замечательно.

— Я не собираюсь больше писать, просто это для…

— Большое спасибо.

Немного погодя она спросила:

— Твоя жена очень умная?

— Она меня бросила, значит — умнее некуда.

Она пропустила это мимо ушей и сказала:

— Кэти рассказывала, что она училась в колледже.

У Кэти язык как помело. Я ответил:

— Правильно.

— Чтобы кем стать?

Господи, мало мне стихов, скоро я совсем отупею.

— Защитить диссертацию по метафизике.

Она закусила нижнюю губу и заметила:

— Я не знаю, что это значит.

Я смягчился и сказал:

— Малышка, в тех местах, где я был, да и там, где я могу оказаться, на этом не заработаешь даже на сухой плевок.

Она задумалась, потом сказала:

— Я это тоже не очень понимаю, но чувствую себя немного лучше.

Мне хотелось спать. Я сказал:

— Отдохни, детка.

— Ладно, но у себя на работе я зарабатываю кучу денег. Я тебе дам.

Господи!

Она ушла рано утром. Со мной случилось то, что принято называть эмоциональным похмельем. В любое время я променял бы его на обычное, алкогольное. По крайней мере, в этом случае вы знаете, что делать. Под дверь был подсунут конверт. Осторожно открыл — пачка крупных купюр. И записка:

Тратьте, не стесняйтесь.

Трубочист.

Почерк у него был классный. Как если бы он писал гусиным пером. Черт, а может, и в самом деле?

~ ~ ~

Один из первых уроков, который вы получаете, начиная работать в полиции, называется «крутые мужики». В инструкции о них ничего не сказано. Это вы узнаете на улицах. Каждый город имеет свою квоту. Они крутые в прямом смысле этого слова. Безжалостные, беспощадные, несломленные. Их нельзя сравнить с забияками из пивнушек. Они не рекламируют свои способности. В этом нет нужды. Все читается в их глазах.

Те, с кем мне приходилось сталкиваться, отличались одной особенностью — несокрушимой справедливостью. Они от нее никогда не отступали.

Билл Касселл. Ничего себе имечко? Никто, я подчеркиваю, никто не смел шутить по поводу его имени. Он был гибридом. Мать — уроженка Голуэя, отец из преисподней. У Билла была устрашающая репутация. Полицейские держались от него на приличном расстоянии. Я учился с ним в школе. Многие годы он терпел битье, а когда вырос, расплатился по счетам. Каждый учитель, который бил его розгами, был наказан. Позднее, далеко не сразу. Он оказался бесконечно терпеливым человеком.

На пирсе есть пивнушка, называется «У Свини», маленькая, темная и опасная. Случайного прохожего оттуда выносят. Туристам она не попадается на глаза. Я решил туда заглянуть. Направился к «Даннес», чтобы приодеться. Потратить деньги. Я так долго отоваривался в магазинчиках для нищих, что от настоящих цен у меня челюсть отвисла. Сказал себе — плевать, у меня полно денег. Промчался по магазину, как небольшой торнадо. Четыре свитера, три пары джинсов, брюки с несминающейся складкой, туфли, белые футболки, спортивная куртка. Продавщица спросила:

— У вас есть карточка клуба?

— Попробуйте догадаться с трех раз.

— Мне полагается спрашивать.

Понятия не имею, с чего это я к ней привязался. Наверняка ей тут и так несладко живется. Я заплатил ей целое небольшое состояние и прочитал ее имя на табличке.

— Вы прекрасно работаете, Фиона.

— Откуда вы знаете?

— Вы далеко пойдете.

Отвез все барахло домой. Подумал: как одеться для встречи с бандитом? Шикарно или, наоборот, скромно? Решил пойти на компромисс. Надел новый синий свитер, высветленные джинсы и гребаную кожу. Если это ничего не значило, тогда я зря болтался в полиции. Переколол значок о синдроме Дауна на кожанку. Стал напоминать агента, предлагающего страховки тем, кому больше пятидесяти. Немного послушал Дьюхана и вышел из дому.

Я спустился по Шоп-стрит и увидел свою мать, разглядывавшую витрину кондитерского магазина. Там было пусто, то есть совершенно ничего там не было. Я продолжал шагать. У булочной встретил букмекера, которого однажды хорошо подоил. Запах свежего хлеба напоминал о надежде. Я спросил:

— Как дела?

Он показал на хлеб и сказал:

— Получил свою пищу.

— Замечательно.

— Зайти не собираешься?

— Пока не планировал.

— Наконец-то хорошие новости.

Беженец попросил у меня пальто, но я сказал:

— Оно мне дорого как память.

— Мне плевать, отдайте его мне.

Господи.

На пристани все изменилось. Когда я был ребенком, это было опасное, но такое притягательное место. Докеры были людьми достойными. Вы можете себе позволить валять дурака с кем угодно, но не с ними. Мне повезло знать лучших из них. Теперь здесь появились роскошные апартаменты, новые гостиницы, языковые школы и заведения ремесленников, работающих на бездельников. Может, это и прогресс, но лучше явно не стало.

Оазисом старого Голуэя здесь был паб «У Свини». Мне думается, градостроители не рискнули обратиться к владельцам. Я толкнул дверь и вдохнул характерный запах — смесь рыбы и никотина. Сразу прекратились разговоры, и все уставились на меня. Билл сидел за столиком у стойки. Он был один.

Он был физически очень хрупок для человека с такой устрашающей репутацией. Сегодня он показался мне еще худее. Кожа на лице так натянулась, что казалось, вот-вот лопнет. Такое впечатление, что кто-то наложил грунтовку и забыл намазать лицо тональным кремом. Глаза, все еще напоминающие гранит, глубоко запали. Перед ним стоял старомодный стакан со свежим апельсиновым соком. У поверхности плавали косточки. Он сказал:

— Джек.

— Билл.

— Садись.

Я сел.

Вблизи он выглядел как жертва СПИДа. Не поворачивая головы, он сказал бармену:

— Пинту для Джека.

Я спросил:

— Курить можно?

Он скупо улыбнулся и сказал:

— Разумеется.

Пепельница рекламировала «Кэпстен Майлд». Я вытряс из пачки сигарету и прикурил от своей зажигалки «Зиппо». Билл протянул тонкую, как у скелета, руку и попросил:

— Можно взглянуть?

Я передал ему зажигалку. Он взвесил ее на ладони и заметил:

— Тяжелая.

— Да.

— Продать не хочешь?

— Мне ее одолжили.

— Мы все живем в долг.

Принесли пиво. Отменно налитое. Я сказал:

— Slainte.

За секунду до этого я едва не выпалил: «Будем здоровы!»

Билл позволил мне насладиться пивом и спросил:

— Что тебе нужно, Джек?

— Помощь.

Он долго смотрел на апельсиновый сок, прежде чем сказать:

— Я слышал, ты расквитался с Тирнансами.

— Надеюсь, они не из числа твоих друзей?

— Если бы это было так, ты бы здесь не сидел.

Бармен наклонился и сказал:

— Вас к телефону.

— Не сейчас.

Затем Билл снова повернулся ко мне:

— Ты шляешься по городу вместе с копом.

— Верно.

— Господи, Джек, к тому же англичанином.

— Он наполовину ирландец.

— Чушь.

Он произнес это слово с силой, заставившей затрястись все его тощее тело.

Я спросил:

— Ты болен?

— Рак печени.

— О господи!

— Полагаю, Господь не имеет к этому отношения. Чертов Селлафилд, это, по крайней мере, Англия. О какой помощи речь, Джек?

— Есть одна девушка, ее зовут Лаура Нилон.

— Я эту семью знаю.

— Мне нужна для нее защита.

— А кому она еще нужна, кроме тебя?

— Одному англичанину, зовут Рональд Брайсон, работает где-то в «Саймоне».

Билл покачал головой:

— Почему у тебя все неладно с англичанами? Ты много лет собирался перебраться в Лондон, а Лондон постоянно достает тебя здесь.

— Тут ты, пожалуй, прав.

— Ладно, Джек, ты знаешь, как все устраивается, иначе бы сюда не пришел. Я организую то, что ты просишь. Но не стоит напоминать, что ничего не делается бесплатно.

— Ты хочешь сказать, я теперь у тебя в долгу.

— Именно.

— Что ты хочешь?

— Кто знает? Тебе просто позвонят и попросят об одолжении. Обсуждению не подлежит.

— Я знаю порядок.

— Будь в этом уверен, Джек.

Беседа была окончена. Я встал и спросил:

— Как поживает твоя мама?

— Умерла, спасибо.

В 1987 году комитет по подготовке полицейских издал доклад, в котором впервые определил философию современного полицейского. Граждане имеют право ждать от полицейских:

мудрости Соломона, мужества Давида, силы Самсона, терпения Иова, воли Моисея, доброты доброго самаритянина, стратегических способностей Александра, веры Даниила, дипломатичности Линкольна, терпения плотника из Назарета и, наконец, хорошего знания всех естественных, биографических и общественных наук.

Вот если у него все это есть, тогда, возможно, из него выйдет хороший полицейский.

Все это вперемешку мне снилось аж до полудня следующего дня. Я был вконец измотан. Все события предыдущих дней хором заявили: «Достаточно».

Я оставил записки для Кигана, Лауры и Трубочиста. Кигану написал «Спасибо». Лауру пригласил потанцевать. Трубочисту сообщил: «Почти закончил». В записках содержалось две лжи. Я улегся в постель без кокаина, приготовив себе горячий пунш и прихватив одну из книг Кигана, «Попрощайся с завтра» Горация Маккоя, нового классика, больше известного своим романом «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Я даже не допил пунш — заснул. Свет так и не погасил.

Я долго стоял под душем, разгоняя пауков. Пора подрезать бородку. Я умудрился сделать это довольно удачно: руки не тряслись. Надел чистый свитер, новые джинсы и направился вниз. Там увидел конверт. Узнал почерк Кики. Стоит сначала выпить кофе. Я чувствовал себя хорошо. Два тоста с шипящими ломтиками бекона. Съел, налил себе вторую чашку кофе, закурил и разорвал конверт.

Дорогой Джек!

Термин «метафизика» вызывает у разных людей разные ассоциации. У некоторых он вызывает отвращение, потому что для них означает туманные предположения, необоснованные утверждения и нарушение границ разумного, что больше свойственно поэзии, а не прозе. Другие видят в метафизике прямо противоположное, а именно невероятно упрямую попытку думать ясно и четко. Ты не хотел бы знать происхождение этого термина, Джек? Среди трактатов Аристотеля есть несколько коротких статей о том, что он называет первой философией. Они вошли в собрание из десяти томов, которые, как и следовало ожидать, Андроник Родосский в своем издании работ Аристотеля назвал «La Meta Physic», потому что они следовали непосредственно за трактатами по физике.

Ты все понял, Джек?

Во всяком случае, следующее ты точно поймешь: я с тобой развожусь.

Кики.

По радио Симас Хини говорит, что Ирландия — это классно. Киган бы согласился, хотя наверняка подобрал бы более красочный эпитет.

~ ~ ~

У меня новое дело!

Я сидел в пабе «У Нестора» и пил кофе, когда ко мне подошел мужчина.

— Мистер Тейлор, могу я с вами поговорить?

Снова английский акцент. Надеюсь, Билл об этом никогда не узнает. Мужчина был примерно моего возраста, походил на бухгалтера. Большие залысины и лицо, которое вряд ли кто-нибудь бы назвал интересным. Одет в джинсы и теплую куртку. Мужчина сказал:

— Я Майкл Тейт. Возможно, вы обо мне слышали?

— Нет.

— Или о ЛФГ?

— Тоже нет.

Он слегка растерялся, и я попросил:

— Скажите мне, что это означает.

— Лебединый фонд Голуэя.

— Надо же.

— Это добровольная организация. Мы заботимся о лебедях.

— Замечательно.

— Вы читаете «Голуэй Эдвертайзер»?

— Не слишком внимательно, должен признаться.

— Кто-то отрубает лебедям головы.

— Господи.

— У полицейских нет времени начать расследование. Мы слышали, вам удается добиться результатов.

— Право, я не знаю, я…

— Семь лебедей за две недели. Разумеется, мы заплатим.

— Где это произошло и когда?

— Ранним утром, в водоеме Кладдаф.

— Почему же вы не соберете своих членов и не установите постоянное дежурство?

Он опустил глаза на свои туфли. Добротные ботинки от «Даннес». Надо будет присмотреть такие же во время моего следующего похода по магазинам. Он сказал:

— Большинство наших членов — люди далеко не первой молодости, мистер Тейлор. Даже если мы последуем вашему совету, тот, кто это делает… нам с ним или, еще хуже, с ними не справиться.

— Когда это случилось в последний раз?

— Неделю назад. Обычно между нападениями интервал в неделю.

— Ладно. Я посмотрю, что можно сделать.

Он встал и протянул мне конверт:

— Надеюсь, этого достаточно.

Когда он ушел, я заглянул в конверт — единственная бумажка в двадцать фунтов. Мне захотелось крикнуть:

— Я заплачу за выпивку.

В тот вечер я не стал заниматься расследованием. Я лениво планировал купить одежку потеплее и отправиться на водоем с утра пораньше, но все пошло наперекосяк. Лаура отменила наше вечернее свидание. Попросила:

— Джек, мы не могли бы пойти потанцевать в другой раз?

— Конечно.

~ ~ ~

В книге Джона Стрэли есть такой текст:

Моя вселенная населена пьяницами и танцорами. Они никогда не должны смешиваться. Я всегда был с пьяницами, самовлюбленными эгоистами, которые отпускали шуточки по поводу музыки и одновременно насмехались над танцующими. Их просто съедала зависть.

План, как водится, не был осуществлен. Я ведь как хотел: пойду в тихую пивную, выпью немного и спокойно отправлюсь домой. Вот так. В последнее время мое похмелье не было столь мучительным. Немного тошнило и слабость донимала. Но на этот раз мне досталось. Пришел в себя на полу кухни, на столе половина зеленого цыпленка. Меня немедленно вырвало. С трудом пережил утро. Что бы я ни пытался в себя впихнуть — чай, тост, воду, — все тут же вырывалось наружу. Я определенно скверно себя чувствовал. Показателем того, насколько мне скверно, было то, что в голове у меня без конца повторялась одна и та же песня. «Согни» в исполнении Дейва Ди, Доузи, Бики, Мика и Тича. Я помнил их еще с той поры, когда они в шестидесятых были первыми среди поп-исполнителей, а Дейв размахивал огромным хлыстом. Я даже сегодня слышу его свист.

Направился в «У Нестора» и, слава богу, никого не встретил. Я не смог бы удержать спичку, не то что поддержать разговор. Джефф принимал товар. Я спросил:

— Прежде чем ты займешься делом, скажи мне: я был здесь вчера?

Он покачал головой, и я спросил:

— Что именно это означает?

— Ты скатываешься в унитаз, Джек.

Я бы мог обидеться, но мне необходимо было поправиться, поэтому я сказал:

— Нельзя ли опустить лекцию и налить мне пинту?

После этого мы не разговаривали. Я взял кружку, а он занялся расстановкой бутылок. Я успел сделать большой глоток и закурить сигарету, когда распахнулась дверь и вошел Майкл Тейт с большим брезентовым мешком. Он заорал:

— Ты пьяница и бездельник.

— Получив такой огромный гонорар, я должен был отпраздновать.

Он посмотрел на меня так, будто собирался ударить, и сказал:

— Правду говорят, ты не что иное, как забулдыга.

— Надо же, давненько не слышал этого слова.

Его душил такой гнев, что он не мог даже подобрать слова, поэтому ограничился заявлением:

— Ты настоящий позор для города.

Я попробовал его успокоить:

— Не надо так выходить из себя. Я позабочусь о лебедях.

— Да что ты говоришь… — Он поднял мешок. — А как ты сможешь позаботиться вот об этом?

И швырнул в меня мешком.

Мешок развязался, и я оказался весь в крови, перьях, кишках и кусках лебединого мяса. Я обалдело вскочил:

— Черт возьми.

Услышал, как возмутился Джефф:

— Эй!

Тейт повернулся и вышел. Джефф взглянул на всю эту грязь и простонал:

— О господи!

Я попытался взять себя в руки, справиться со сжимавшим горло ужасом и сказал:

— Попрошу больше не приносить работу на дом.

* * *

Хирург Сталь

Глубоко внутри

Глыба льда

Бережет мой покой

Сохраняет мой разум

Осколки бриллианта несут смерть

Холодная сталь сверкает

В темных глубинах

Осколки стекла

Красные и голубые

Проникают в мою кровь

Рвутся к моему

Сердцу. Хирург Сталь

Вырезает устаревшее.

Долорес Дагган

~ ~ ~

Кигана я встретил в тот день позднее. Я мечтал о компании, которая не станет меня осуждать. Одежду пришлось выбросить. Я расправлялся со своим гардеробом подобно Элтону Джону местного разлива. Час простоял под душем, пытаясь избавиться от запаха крови. Было время, когда я, подобно всем жителям Голуэя, регулярно ходил кормить лебедей. Это вроде как часть твоего наследия. Разумеется, как все хорошее в моей жизни, эта привычка осталась в далеком прошлом. И маловероятно, что я эту привычку вновь обрету. Джим Додж в «Союзе камней» говорит: «Я не хера не знаю. Это должно означать, что я наконец обрел здравый смысл, а это прекрасный пункт, откуда снова можно отправляться в безумие».

Вот так

Недавно около Хидден Вэлли открылись два магазина — «Лидл» и «Аргос» и, разумеется, появились обязательные роскошные апартаменты. Я встретил соседа, катившего тележку, доверху забитую товарами из обоих магазинов. Я заметил:

— Всю зиму продержитесь.

— Если только шесть месяцев не буду есть.

Он взглянул на новые здания и сказал:

— Я наконец понял разницу между квартирами и апартаментами.

Вот это мне очень бы хотелось услышать, поэтому я сказал:

— Да?

— Конечно. Если корпорация дает вам жилье, то это квартира; если же вы жилье покупаете сами, то это апартаменты.

— Согласен.

— Хотите анекдот?

— Гм…

— Мужик заходит в библиотеку и спрашивает гамбургер и жареную картошку. Служащая говорит: «Это библиотека».

Я знал этот анекдот. Но в Ирландии категорически запрещается портить шутку. Он уже смеялся в предвкушении дальнейшего рассказа.

— И?

— Мужик шепчет: «Гамбургер и жареную картошку».

Вполне вероятно, он расскажет этот анекдот еще раз шесть, каждый раз получая ни с чем не сравнимое удовольствие. Одна из причин, почему я вернулся домой. Англичане рассказывают анекдоты грубо, извиняющимся тоном. И они получают удовольствие не от смеха, а от насмешки. Кики как-то спросила меня про ирландские анекдоты. Про любовь к ним англичан и про полное отсутствие анекдотов в самой Англии.

— Они смеются над тем, чего боятся. Мы же их не боимся.

Она удивилась и спросила:

— Англичане боятся ирландцев?

— И имеют на это все основания.

Я договорился встретиться с Киганом «У Гаравана», там слегка надраться, но не до полного улета. На нем был зеленый пиджак, свитер с острова Арран и твидовая кепка. Он спросил:

— Как я выгляжу?

— Классно.

— В смысле?

— «Плейбой Западного Мира».

— Я был на Арране.

— Никогда бы не догадался.

— Эй, приятель, две пинты черного.

Проорав эти слова, он сказал потише:

— Меня здесь знают.

— Не сомневаюсь.

Он сорвал с себя кепку и протянул мне:

— Прочти.

— Кепку?

— Там внутри послание.

В послании значилось: «Доброго здоровья всем, кто носит эту кепку».

Прибыло пиво, и мы занялись делом. Потом он сообщил:

— Я новое слово выучил.

— Собираешься со мной поделиться?

— Это shook.

— Полезное словцо.

— Так вот, Джек, ты выглядишь shook.

— Благодарю.

Я рассказал ему про лебедей. Он спросил:

— Сколько тебе платят?

— Двадцать фунтов.

— Что? Тебе платят поголовно?

— Я облажался, Киган.

— Ну… так исправься.

— Попытаюсь.

Он некоторое время молчал. Молчаливый Киган — опасный зверь. Я попросил:

— Не томи меня молчанием.

— Я придумал решение этой цыганской проблемы.

— Они тинкеры, не цыгане.

— Без разницы. Подставь его.

— Каким образом?

— Обычным. Достань какие-нибудь личные вещи жертв, подбрось в его дом, его ведь нет.

Я покачал головой. Он сказал:

— Да будет тебе, Джек, он же явное дерьмо, последняя сволочь. От таких надо избавляться.

— Нет, я не могу.

— Ты уверен, что был когда-то полицейским? Ладно, я сделаю это за тебя. Твой приятель, этот Трубочист, с удовольствием мне поможет.

— Не станет.

— Что?

— У него есть принципы.

Киган почти задохнулся от возмущения и заявил:

— Я еще одно слово выучил: bollocks. Как раз годится.

Закончив с третьей кружкой, он сообщил:

— Я подаюсь домой.

— Спать?

— Нет, в Лондон.

— Когда?

— Завтра утром.

— А…

— Там меня работа ждет. Я и так уже на неделю опоздал.

— Не уезжай.

— Это все, что у меня есть, Джек. Без работы я пропаду.

Я понимал, что он хочет сказать. Все эти последние годы я цеплялся за свое прошлое в качестве полицейского. Единственная существовавшая реальность, именно поэтому я и не расставался с шинелью. Как в песне: «Я тот, у кого нет ничего».

Он полез в карман своего пальто:

— Тебе кое-что понадобится для твоего представления с лебедями.

Положил мне на ладонь какую-то штуку. Я взглянул, и он попросил:

— Не здесь, положи себе в карман.

Я послушался и спросил:

— Что это, черт побери?

— Шоковый пистолет.

— Напоминает погонялку для скота.

— Тот же принцип, только много больше вольт.

— Разве они разрешены?

— Разумеется, нет, и это правильно.

Я понимал, что вряд ли он купил эту штуку в Голуэе, и сказал:

— Разумеется, ты не тащил его через таможню в аэропорту.

Он допил пиво, сурово взглянул на меня и заметил:

— Кто бы говорил. Парень, который протащил кокаин.

Я удивился.

— Откуда ты знаешь?

— Я же полицейский, забыл? Ты на него уже основательно подсел, так что это очевидно.

— Ты ничего не говорил.

— Слушай, это твое дело, хотя и большая глупость. Только ты поверь мне, Джек, это дерьмо не доведет тебя до добра.

— Спасибо за подсказку. Как эта штука работает?

— Наставь и надави.

— И эффективно получается?

Он демонически рассмеялся. На звук повернулись головы.

— О да, — сказал он.

Тут мне в голову пришла мысль. Я спросил:

— Слушай, ты ведь не собирался отдавать его мне, так?

— Нет.

— Значит, о господи, ты просто так его с собой таскаешь?

— Ты о чем, Джек?

— Это же Голуэй. Чего ты опасаешься?

— Это твой город, парень, и здесь рубят головы лебедям, убивают цыган и много еще чего творят.

Ответить мне было нечего, поэтому я спросил:

— Что еще ты с собой носишь?

Он широко улыбнулся и сказал:

— Знаешь, мне кажется, на самом деле тебе не очень хочется знать.

Он был прав.

Я предложил его проводить, но он отказался:

— Не люблю прощаний.

В конце вечера мы долго стояли у паба. Мне не хотелось его отпускать. Он сказал:

— У тебя такой вид, Джек, будто ты собираешься меня обнять или что-то в этом роде.

— На меня это похоже?

— Ты ирландец, так что все возможно.

Я хотел сказать: «Я буду скучать» или еще что-то значительное. Но ограничился словами: «Береги себя». Казалось, он тоже с трудом сдерживает эмоции, но тут он шутливо ткнул меня кулаком и сказал:

— Не пропадай, Джек.

И ушел. Я ощутил потерю, свернул на Ки-стрит и пошел куда глаза глядят. Четыре утра, а на улице полно всякого народа. Группа африканцев стучала по барабанам, мальчишка играл на гитаре. Я остановился около него и сказал:

— Неплохо.

Я уже почти дошел до пивнушки «У Кении», когда появились двое полицейских. Я кивнул, и один сказал:

— Покажи, что у тебя в карманах.

— Что?

— Ты нарушаешь общественный порядок.

— Вы шутите. Поглядите, там прямо ООН из музыкантов, а вы пристаете ко мне.

Второй сделал быстрый шаг вперед, и они прижали меня к стене. Я вспомнил про шоковый пистолет в кармане и подумал: «Я в глубокой жопе».

Первый наклонился ближе и сказал:

— Старший инспектор Кленси просил передать, чтобы ты себе слишком много не позволял, Джек.

И нанес мне удар по почкам. Такие удары и я раньше умел наносить. Это что-то. Падаешь как подкошенный, дышать от боли не можешь. Когда они не спеша удалялись, мне хотелось крикнуть вслед: «Это все, на что вы способны?»

Но я не мог выговорить ни слова.

На следующее утро я рассмотрел синяк в зеркале. Как будто меня лягнула лошадь. Я уже неделю обходился без кокаина, и нервы у меня были на пределе. Прибавьте к этому похмелье, и вы поймете, что к моргу я был так близко, что докричаться можно.

Я услышал, как под дверь сунули пакет. Такой толстый конверт. Имя напечатано, так что тут я ничего не мог узнать. Штамп Белфаста. Я подошел к столу и медленно открыл конверт. Затем перевернул его и потряс. На стол упала рука. Я отпрянул, ударившись о раковину, меня едва не вырвало. Постарался успокоить бешено колотящееся сердце. Взглянул еще раз, потом подошел. Сделана из пластика. На ладони написано:

— Помощь не нужна, Джек?

К ланчу появился Трубочист и спросил:

— Что с вами случилось?

— Полиция.

— Теперь вы знаете, что это такое.

Он принес бутерброды и термос с чаем. Я возразил:

— Здесь есть чай.

— Пакетики. Дерьмо.

Он разложил бутерброды и сообщил:

— Ревень.

— В бутербродах? Шутите?

— Попробуйте — удивитесь.

— Я наверняка поражусь. Нет уж, не надо.

Он съел все сам, причем с большим аппетитом. Я сказал:

— Брайсон сбежал.

— Опишите мне его.

Я послушался. Он сказал:

— Мы его найдем.

— Как?

— Братья разбросаны по всей округе.

— Он мог податься в Англию.

— Наших там больше, чем здесь.

— Что, если не он убивал?

— Тогда почему сбежал?

— Тоже верно.

Трубочист встал и сказал:

— Как поживает ваш английский приятель?

— Он уехал.

— У вас странные друзья, Джек Тейлор.

Если в этих словах и звучало осуждение, я его не почувствовал. Когда он ушел, я попытался читать: «Ветер унес летних мух. Бог позабыл о своих детях».

Это из Нельсона Элгрена, «Человек с золотой рукой».

Раздался телефонный звонок.

— Слушаю.

— Джек, это Кэти.

— Привет, Кэти.

— Джек, Джефф пропал.

— Пропал? Куда пропал?

— Он запил.

— Вот как.

— Ты знаешь, что он уже двадцать лет в рот не берет.

— Нет.

— Ты его найдешь?

— Найду.

— Обещай мне, Джек.

— Обещаю.

Реймонд Чандлер в своем очерке «Простое ремесло убийства» писал:

Современный детектив относительно беден, иначе он бы не был детективом. Он обычный человек, в противном случае ему не затеряться среди обычных людей. Он не возьмет деньги другого человека нечестным способом и не потерпит оскорбительного отношения без своевременного и спокойного возмездия. Он человек одинокий и гордится тем, что вы отнесетесь с уважением к его гордости либо сильно пожалеете, что вообще с ним встретились. Если бы таких, как он, было много, мир стал бы безопасным местом для жилья, при этом не став настолько скучным, что жить в нем вообще бы не стоило.

Эти слова звучали в моих ушах, когда я направился на поиски Джеффа. Я пошел в пивную. Парень за стойкой, которого я никогда не видел, спросил:

— Вы Тейлор?

— Да.

— Идите наверх, она вас ждет.

Выглядела она ужасно, лицо распухло от слез. Я обнял ее и сказал:

— Все будет в порядке, я его найду…

— Джек, если с ним что-то случится…

— Ничего не случится. Куда он мог пойти?

— Не знаю. Я никогда не видела, чтобы он пил. По крайней мере, он не взял мотоцикл.

У Джеффа был «харлей». Он рассказывал, что у него две страсти — мотоциклы и поэзия. Показав мне мотоцикл, он заметил:

— У него зад особой конструкции.

Я глубокомысленно кивнул, будто что-то понимал.

Я усадил Кэти и спросил:

— Из-за чего он сорвался?

— Люди все время высказывают свое сочувствие по поводу больного ребенка.

— Черт!

— Я его подвела, правда, Джек?

Из меня плохой утешитель, но я попытался:

— Он любит тебя и малышку.

— Тогда зачем он запил?

Я не знал, так и ответил:

— Не знаю.

Мне всего лишь хотелось заснуть на полгода, потом проснуться и услышать хорошие новости. Спросил:

— Кто там за стойкой?

— Из агентства.

— Если надо, я могу помочь.

Она многозначительно взглянула на меня, и я торопливо добавил:

— Ладно, я пошел.

— Скажи ему, что я его люблю.

— Он это знает.

— В самом деле?

Дождь как взбесился. Как будто что-то имел именно против меня. Я поплотнее закутался в свою шинель и подумал: пошли пьяницу на поиски пьяницы.

Разумно, ничего не скажешь.

Сначала прошелся по наиболее вероятным местам. Решил, что выпивать буду в барах через один. Если не найду его после посещения десятого паба, мне будет уже наплевать. Таков был план, как бы ужасно это ни звучало.

На самом деле я заскочил в первые пять пабов, ничего там не выпив. Никто по доброй воле там пить не станет. Ярко освещенные, шумные, дорогие и враждебные. Я проталкивался сквозь толпу обеспеченных людей. Деньги купили совсем другое отношение к жизни, эдакое корыстное наплевательство.

Внезапно до меня дошло, что Джефф и на минуту не задержался бы в этих заведениях. Он был музыкантом, так что я решил прочесать заведения с музыкой. Над одним значилось: «Craic agus Ceol». В свободном переводе означает: плата за вход. Для усиления впечатления над дверями висел усилитель. Я сказал:

— Я только загляну.

Вышибала покрупнее ухмыльнулся и сказал напарнику:

— Имеет право.

Джеффа там не было.

Я сказал себе: «Думай! Ты же был полицейским, считай, сыщиком, сообрази, куда он мог пойти. О каком пабе он чаще всего слышал? А! Есть».

«У Грогана», мое старое прибежище. Когда Шон был жив, я практически жил там. Затем его убили, и дело перешло в руки его ублюдка-сына. Меня перестали туда пускать. Теперь, когда я вошел в дверь, я не почувствовал, что вернулся домой. Все переделали. То, что раньше было заведением с особой атмосферой, стало еще одной пластиковой забегаловкой. Хуже того, там играла «музыка». Я толком не разобрался — то ли Карен Карпентер, то ли «Бей Сити Роллерз», то ли Ронан Китинг.

Джефф сидел в углу. На столе пиво и виски. Я подошел и сказал:

— Привет.

— Где задержался?

— Не туда свернул.

Он слегка улыбнулся и заметил:

— Как и мы все.

Сына Шона видно не было, так что я заказал пинту. Джефф сказал, что он выпьет двойное «Падди». Я ничего не сказал. Когда я сел, он спросил:

— Закурить есть?

Разумеется, мне хотелось сказать: «Ты снова куришь», — но какая от того была бы польза? Я дал ему прикурить. Он сказал:

— Bay, на вкус дерьмо напоминает.

— Зачем мы курим? Ты ведь не думаешь, что мы получаем от этого удовольствие?

Он выпил свою двойную порцию, помолчал, потом сказал:

— Будешь цитировать Закон об охране общественного покоя и порядка?

— Я? Не думаю.

— Дивно. Ты когда-нибудь слышал о Филе Очсе?

— Гм… нет.

— Он пел народные песни в начале шестидесятых, его обожали в Гринвиче, он был популярнее Дилана. Затем он все потерял, спился. Кончил тем, что спал в бойлерной в гостинице «Челсия», где наверху Леонард Коен раскручивал Джэнис Джоплин. Очс в конце концов повесился в ванной комнате в доме своей сестры.

Я никак не мог догадаться, к чему он ведет, поэтому спросил:

— И о чем это все мне говорит?

— Он написал три замечательные песни — «Вечер с Сальвадоре Альенде», «Распятие» и «Перемены». Веришь, там было все — юмор, политика, сочувствие. Знаешь, сколько замечательных песен написал я?

— Нет.

— Ни одной.

Мы немного помолчали, чтобы это усвоить, потом он сказал:

— Вчера женщина сказала мне, кивком указывая на ребенка: «Они любят музыку», как будто эти дети просто гребаные домашние животные.

Джефф никогда, абсолютно никогда не матерился. Он продолжил:

— Другой заметил: «Они приносят в дом благословение». И мое любимое: «Они все такие любящие». Господи! Я не могу отделаться от слова «монголоид». Со мной что-то не так или это мерзкое слово такое липучее? Что будет, когда она пойдет в школу? Ее ведь станут дразнить, считать умственно отсталой?

Он замолчал, а я сказал:

— Если такое случится, мы сожжем школу.

— Они сказали, что ей нельзя будет выйти замуж.

— Джефф, парень, да ты что? Ей всего три недели, а ты говоришь о замужестве. Поверь мне, брак далеко не сахар.

— Мне с этим не справиться, Джек

— Да ладно.

Он взглянул на меня полными ярости глазами и сказал:

— Я серьезно, Джек. Мне не вырастить ребенка-инвалида.

— Так не расти.

— Что?

— Расти ее, как сможешь, в качестве Серины Мэй.

— Ты уверен?

— Точно. Не задумывайся об умственной неполноценности. Не иди по этому пути. Ты что, думаешь, Кэти и ребенок выживут, если ты исчезнешь?

Он проникся и спросил:

— Что ты собираешься со мной делать?

— Купить тебе выпить и отвести домой.

— А если я буду сопротивляться?

— У меня есть шоковый пистолет.

— С тебя станется.

Самое ужасное заключалось в том, что мне хотелось продолжать пить. Демоны ревели в моей душе, и мне казалось, что Джефф может составить хорошую компанию. Но я взял себя в руки и сказал:

— Ты готов?

— Джек, это пьянство, как ты можешь все время продолжать? Я уже готов.

— По правде говоря, сам не знаю.

По дороге к Шоп-стрит он слегка спотыкался, но в остальном не казался пьяным. Сказал:

— Знаешь, ее не возьмут в монашки.

— Серину Мэй?

— Ну да, они не берут девочек с синдромом Дауна.

— Вот это действительно трагедия. Я был уверен, что ты твердо решил отдать ее в монастырь.

— Все равно, поневоле задумаешься.

— Джефф, не стоит думать, что все такое черное, каким его малюют.

* * *

РОЛЬ ПОЛИЦЕЙСКИХ

На данный момент на службе состоят примерно 11 300 полицейских, задачами коих являются:

1) предотвращение преступлений;

2) защита жизни и имущества;

3) сохранение мира;

4) обеспечение общественной безопасности.

~ ~ ~

Наконец-то я повел Лауру танцевать. Как говорил Джек Николсон: «Да я лучше себе глаза выколю».

Прежде чем податься в Лондон, я жил в гостинице «Бейли». Надо быть старожилом Голуэя, чтобы знать об этой гостинице. Во всяком случае, надо быть старым. Недалеко от Айр-сквер, по направлению к туристическому бюро, сверните налево в маленькую улочку, и вы пришли. Хозяйке было за восемьдесят, но она была хитра и энергична. Горничная Джанет была еще старше. Она подарила мне четки. Вскоре после этого я убил своего лучшего друга. Я вовсе не хочу сказать, что тут есть связь.

Именно Джанет рассказала мне о том, что по субботам в гостинице устраивают танцы. Мне показалось это безопаснее, чем какой-то клуб, кроме того, тут играл живой оркестр. Если считать живым человека за пятьдесят в блейзере.

Я оделся без выпендрежа: темные джинсы, белая рубашка — и выражение глубокого беспокойства. Мы договорились встретиться в гостинице.

— Почему там? — спросила она.

— Чтобы создать атмосферу.

Как обычно, она не поняла, о чем я говорю, но согласилась. Когда я толкнул крутящиеся двери, портье воскликнул:

— Бог мой, Джек Тейлор!

— Как поживаешь?

Я не мог вспомнить, как его зовут, поэтому ограничился вежливым приветствием. Похоже, сработало, потому что он сказал:

— Прекрасно. Я слышал, ты уехал в Лондон.

— Уже вернулся.

— Приятно слышать, Джек

Я с удовольствием уселся в одно из глубоких кресел, стоявших в холле. Сидя в таком кресле, ощущаешь себя шишкой.

Прибыла Лаура в коротком черном пальто. При виде ее ног можно было умереть. Я заметил, что портье оценил ноги по достоинству. Я встал, она меня поцеловала и сказала:

— Сто лет тебя не видела.

Она сняла пальто и осталась в черной кофточке и черной же юбке. Я сказал:

— Господи, ты выглядишь потрясающе.

— Все для тебя, Джек.

Подошел портье и спросил:

— Твоя дочь, Джек?

— Точно, сейчас как раз каникулы между семестрами.

Лаура заказала шерри, а я «Джеймсон». Пора было начинать вечер.

Портье, стараясь загладить неловкость, предложил:

— Может быть, вам будет удобнее в баре?

— Нет.

Я рассказал Лауре про «Бейли». Она сказала:

— А, субботние танцульки. Мой папа сюда ходил.

Оп-ля!

Мы еще немного выпили и поднялись, чтобы идти. Портье отвел меня в сторону:

— Джек, я ничего такого не хотел сказать.

— Забудь.

— Мне вовсе не хотелось бы обижать полицейских.

Я не стал его поправлять. Кроме того, это доказывало, что, вопреки общепринятому мнению, портье знают далеко не все.

Мы с миссис Бейли радостно поздоровались. Она спросила:

— А это кто?

— Лаура Нилон.

— Очень приятно.

Лаура отправилась в дамскую комнату, а миссис Бейли сказала:

— Я слышала, ты женился.

— Да, но не на Лауре.

— Я так и подумала. Для жены она слишком хорошо к тебе относится.

Ирландская лесть лучшего образца. Что-то в ней льстит, но что-то и укоряет. Так или иначе, не дает расслабиться. Она добавила:

— Я не держала тебя за танцора.

— Я и не танцор.

Оркестр меня не разочаровал. Наличествовали и белые блейзеры, и синие штаны. Всем музыкантам было уже далеко за пятьдесят. Нельзя сказать, что они с этим смирились. На всех были жесткие темные парики. А зубы? Да за такие зубы умереть можно.

Они взялись за дело всерьез. Особо усердствовали трубы. Разумеется, репертуар самый массовый. Они где-то что-то слышали и тут же играли, причем со старанием, достойным лучшего применения. От Роя Орбисона, через «Тени» (с реверансом в сторону «Иглз») до Даниеля О'Доннелла. Это был концерт «По заявкам больных» вживую. Обычный порядок: быстрый танец, белый танец, затем снова в темпе. Время от времени пел одинокий вокалист. Сцена погружалась в темноту, прожектор высвечивал певца. Он стоял опустив голову, а голос объявлял:

— Дамы и господа, Элвис Пресли.

Или Крис де Бург, или даже Бадди Холли.

Разумеется, каждый раз один и тот же певец. У него был такой голос, что на передачу «Мы ищем таланты» его не пустили бы даже зрителем. В середине вечера оркестр пошел отдыхать. Как и все остальные, музыканты устремились к бару. Уж так мне не повезло, что я оказался рядом с вокалистом. По нему ручьями тек пот. Он, задыхаясь, спросил:

— Ну как?

— Купить вам выпить?

— Нет, нас тут бесплатно поят.

— Вы это заслужили, замечательное шоу.

— Спасибо, это последнее перед турне.

— Турне?

— Ну да, Канада, потом два месяца в Лас-Вегасе.

Я пытался сдержать дрожь и сказал:

— Повезло.

— И у нас скоро выйдет альбом.

— Да, и как же называется?

— «Величайшие хиты».

У меня хватила такта не спросить: «Чьи?»

Он взял поднос с напитками и сказал:

— Очень может быть, что нас покажут в «Шоу в самый поздний час».

— Я буду держать за вас пальцы скрещенными.

— У нас получится.

— У вас уже получилось.

Он был очень доволен. Когда я попытался заплатить за выпивку, он сказал, что это пойдет на счет оркестра.

Бывают моменты, когда тебе везет, ты радуешься тому, что жив. Это был один из таких моментов. Я станцевал три танца, умудрился два сплясать медленно. В медленном танце вы можете притвориться. Прижимайте к себе партнершу и старайтесь не наступать ей на ноги, вот и все. А быстрые танцы — настоящий кошмар. Я стараться делать вид, что знаю какие-то па. Одна женщина как-то сказала:

— Ты учился танцевать в шестидесятые.

Такие утверждения вы не ставите под вопрос. Потому что не хотите получить ответ.

Лаура, разумеется, танцевала прекрасно. Пока я с трудом переступал с ноги на ногу, а по телу струился пот, голос в моей голове орал: «Жопа с ручкой». Когда мы все поднялись под звуки национального гимна, я поклялся себе: никогда больше.

По дороге домой Лаура взяла меня под руку и сказала:

— Все было чудесно.

Когда мы пришли, она улыбнулась и сообщила:

— Я могу остаться.

После того как мы закончили заниматься сексом, она оперлась на локоть и принялась меня разглядывать. Мне захотелось, чтобы комната погрузилась в темноту. Ее пальцы коснулись татуировки, и она спросила:

— Это ангел?

— Да.

— Твой ангел-хранитель?

— Не знаю, я получил это, играя на бильярде.

— Ты выиграл?

— Нет, я проиграл.

Единственное, чему меня научил отец, это играть на бильярде. Он участвовал в местном финале. Я оказался способным учеником. Почти никогда не проигрывал. До моей учебы в Темплморе. Нас отпустили на выходные, и мы направились в центр Дублина. Бильярдный зал на Мэри-стрит имел давнишнюю репутацию. Я побил всех остальных курсантов, когда появился наш сержант. И предложил сыграть. Я уже тогда достаточно соображал, чтобы не играть на деньги, вот мы и играли на что-нибудь другое. У сержанта были закатаны рукава, все руки в татуировках. Он сказал:

— Тебе ведь не нравится, верно, Тейлор?

— Не по мне.

— Ладно, если проиграешь, сделаешь себе одну, идет?

Раз плюнуть, решил я и проиграл. Мы отправились на набережную. Салоны, где делали татуировки, в те времена были убогими заведениями. Из всего, что там предлагалось, ангел был наименее вызывающим. Было ли больно? Чертовски.

* * *

Сказка о ком-то, кто с вами в темноте.

Сказка о ком-то, кто с вами в темноте рассказывает сказки. И насколько же лучше потом, когда все заканчивается и наступает тишина. И вы там, где были всегда. В одиночестве.

Сэмюэл Беккет. «Компания»

~ ~ ~

Я отправился в магазин, торгующий вещами для солдат и матросов, и купил там теплые свитера с высоким воротом, теплые кальсоны и носки. Продавец, молодой парень лет двадцати, поинтересовался:

— Каких морозов вы ждете?

— Там, куда я направляюсь… очень сильных.

— Что, в Сибирь?

— Нет, скорее в Клэддаф.

Когда я выходил, слегка знакомый голос произнес:

— Приветик.

Я остановился и попытался сообразить, кто это может быть. В его левом ухе болтались четыре серьги. Он сам мне помог, сказав:

— Я тусовался вместе с Кэти, когда она панковала.

— А, вспомнил.

— А вы тот старый мужик… Тейлор, верно?

— Спасибо.

— Она говорила, вы крутой парень.

— Еще раз спасибо.

Я подумал, что он собирается попросить у меня взаймы, поэтому сказал:

— Приятно было встретиться.

— Слушайте, как насчет улета по-быстрому?

Я уже почти отказался, но подумал: не торопись. Я собирался сидеть всю ночь, доза вполне могла облегчить мне задачу. Я сказал:

— Давай.

Не дешево.

Разумеется, наркоман вроде меня немедленно хочет попробовать, посмотреть, как пойдет. У меня уже зубы в деснах плясали от отсутствия кокаина. Я пошел домой и позвонил Кэти.

— Джек, как ты?

— Лучше всех. Как хозяин?

— Мучается.

— Это уж как водится.

— Но он не пытался похмелиться, ничего такого, так что я надеюсь, на этом все закончится. Ты как думаешь?

— Господи, Кэти, ну откуда мне знать? Но у него больше шансов, чем у других.

— Джек!

— Что?

— Так ты не станешь его сманивать?

— Что ты такое говоришь?

— Джек, пожалуйста.

— Я гарантирую, что не стану пытаться его соблазнить.

— Спасибо, Джек.

Клик. Мне хотелось пробить стенку кулаком. Телефон снова зазвонил. Сейчас она извинится.

Киган.

— Ты по мне скучаешь, парень?

— Еще как.

— Я еще немного пошарил по Брайсону, даже с его мамашей покалякал.

— И?

— Верно, ее муж был злобным пьяницей и всячески издевался над мальчишкой.

— Отсюда его ненависть к пьяницам.

— Да… но…

— Что «но»?

— Я не думаю, что это он.

— Да ладно тебе, Киган, когда ты был здесь, ты готов был его подставить.

— Послушай, Джек, я терпеть не могу ошибаться. И его мать, и другие говорят, что он постоянно врал, что сделал что-то, чтобы привлечь к себе внимание. Тут еще такая штука: может, он и ненавидит алкашей, но он сделал им много добра, действительно помог некоторым.

— Извини, Киган, но этот гад прислал мне руку.

— Настоящую?

— Нет, из пластика, но можешь мне поверить, шок был сильным.

— В этом-то все и дело, Джек. Он заигрывается и нуждается в хорошем пинке, вот и все.

— Киган, Лондон повлиял на твою головку. Это он.

— Слушай, Джек, тут еще много всего…

— Мне пора идти, Киган.

— Джек, пожалуйста, подумай над моими словами.

— Уже подумал. Я должен идти.

Клик.

Вечная история с этим Лондоном: постоянно сеет сомнения в твоей голове. Надо зазвать Кигана назад, починить ему головку.

~ ~ ~

Я очень надеялся никогда больше не увидеть пирс Ниммо. Трудная задача, если живешь в Голуэе, поскольку это главная достопримечательность набережной. А по традиции полагается прогуливаться по набережной. Я там утопил своего лучшего друга, причем спланировал это убийство заранее.

Больше всего лебедей собирается у Клэддафа, а пирс там в самом центре. Есть только один способ добраться до птиц — вниз по слипу, ведущему в воду. Днем там часто кто-нибудь обретается, бросая в воду хлеб. Уже прошла неделя со дня последнего убийства. Я пришел туда в два ночи. Через залив виднелись огни города. Я старался отворачиваться от Ниммо. Нашел местечко, где можно было сесть, укрывшись от ветра, и принялся ждать. В темной одежде я был незаметен для прохожих. По крайней мере, я на это надеялся.

Шинель, теплое белье и перчатки помогут мне выдержать сильный ветер. На уши я натянул черную шапку. Предусмотрительно наполнил термос кофе с бренди. По воде со стороны города доносились музыка и смех. Я отпил глоток из фляжки. Ноги затекли, я сделал несколько движений, чтобы размять их.

В четыре часа меня сморила усталость, и я сунул в рот таблетку амфетамина. Двадцать минут прошло — никакого эффекта. Решил, что парнишка продал мне фуфло. Ладно, я его достану. И тут я едва не подскочил, такая энергия меня наполнила. Я оказался в гиперпространстве. В голову пришла сказанная кем-то фраза: «Колеса убивают», а потом: «А мне плевать». Сердце с каждой секундой билось все чаще и чаще, и я начал беспокоиться. При таком сердцебиении можно попасть в беду. Но чувствовал я себя Геркулесом. Казалось, железные прутья мог гнуть зубами. В голову пришла идея написать роман, я даже быстро что-то записал. Хотелось заорать: «Это будет классическая вещь!»

Я, не переставая, подпрыгивал на месте, как Джонни Роттен в зените своей славы. Выскочил на дорогу, умоляя убийцу лебедей появиться. Но его не было. В восемь часов, выпустив пар, я отправился домой. Мускулы на лице подергивались, нервы были на пределе. Молочник сказал: «Доброе утро», и я проорал: «И ВАМ ДОБРОЕ УТРО!» Попытался взять себя в руки, но наорал на уборщицу и на почтальона. До дома добирался часа два, поскольку ноги несли меня не в ту сторону. Прибыв наконец домой, я начал как безумный бегать вверх и вниз по лестнице. Это в теплом белье! Когда упал, то сильно ударился и насажал синяков. Свалился на диван совершенно без сил. Уставился на часы и с трудом разглядел, что уже полдень. Пробормотал: «Надо же».

Проспал до десяти вечера. Придя в себя, решил: «Метоамфетамины не для тебя».

Попытался восстановиться всеми известными мне способами: душ, еда, кофе, чистая одежда. Лучше, можно считать, не стало.

К полуночи я снова начал собираться. Закончив приготовления, взглянул в зеркало. Ничего хорошего. Кожа на лице серая, глаза как у буйного сумасшедшего.

Снова потащился в Клэддаф. Как бы ни пошли дела, колеса я больше не принимаю. Я занял свое место у стены. Пошел сильный дождь. Если преступник появится, самое большее, что я смогу сделать, это обозвать его. Но он не появился. Странное дело, но я задремал, мне даже приснился кошмарный сон. В четыре я проснулся от того, что два лебедя клевали мои ноги. Я заорал:

— Отвалите!

Они зашипели и вроде приготовились к нападению. Звук, который они издавали, почему-то показался мне унизительным. Я заставил себя стоять неподвижно, и они наконец отошли. Я быстро расставался со своей былой любовью к лебедям. Раннее утро, холодно и сыро. Я пробормотал: «Может, я слишком для всего этого стар?»

Лебеди начали меня путать. В сумеречном свете они казались такими угрожающими. Я часто прикладывался к фляжке, умоляя бренди согреть меня. Начало светать. Я поклялся: «Все, я с этим завязываю».

В девять я покинул свой пост и устало выбрался на набережную. Закружилась голова, я едва успел дойти до скамейки. Хотел закурить, но сигареты промокли. Тут я услышал:

— Джек Тейлор?

Повернулся и увидел того лебединого парня. Я кивнул, и он сказал:

— Господи, вы ужасно выглядите.

— Это у меня маскировка.

— Вы были здесь всю ночь?

— Угу.

Он показал на ряд домов за нами.

— Послушайте, я вон там живу… Я накормлю вас завтраком, вы сможете принять горячий душ.

— Нет. Я в порядке.

— Простите меня за тот выпад. Теперь я вижу, вы человек добросовестный.

Я встал и сказал:

— Мне пора.

Он протянул руку и сказал:

— Спасибо за помощь.

Я уже отошел футов на сто, когда он прокричал:

— Я лично позабочусь, чтобы вам доплатили еще фунт.

Я еле сдержался, чтобы не крикнуть в ответ:

— Это уже слишком.

Но он был, как говорят ирландцы, «безвредным идиотом», поэтому я только помахал рукой. Нет смысла тратить на него свою злость.

Лаура зашла на следующий вечер. Принесла китайскую еду, и мы устроили маленький пир. Она смущенно сказала:

— Я купила вино.

— Замечательно.

— Я в этом ничего не понимаю.

— Я тоже.

Она широко улыбнулась:

— Ты очаровательный мужчина.

— Ну, так что мы имеем?

— Божоле, я правильно произнесла?

— Идеально.

Попозже она сказала:

— Вчера произошла странная вещь.

— Расскажи.

— Я пошла в кафе вместе с Вики… ты помнишь, моей подругой?

— Конечно.

— Ну, сидим мы, и там были два мужика, они начали к нам приставать. Никак не оставляли в покое. Короче, когда мы уходили, они хотели поймать нас на улице. И тут откуда ни возьмись появился этот человек и… — она широко развела руки, — стукнул их головами друг о друга, — она свела руки вместе, — и швырнул их об стену. Повернулся к нам и сказал: «Мисс Нилон, теперь вы можете идти спокойно». Мы прямо обалдели.

Я подумал, что Билл держит свое слово. Мне оставалось надеяться, что, когда придет час, я смогу сдержать свое. Я заметил:

— Старожилы города всегда выручают друг друга.

— А это не кто-то из твоих знакомых?

— Моих? Нет.

Что я должен был ей сказать — что нанял для нее охрану? Нет уж, я буду об этом молчать в тряпочку. Ей совершенно незачем об этом знать. Я поднял стакан и сказал:

— Slainte.

Уже третью ночь я проводил, скрючившись около стены. Стоило слегка повернуться, и я попадал под дождь. Лебеди сбились поближе к берегу. У меня было ощущение, что я попал в эпизод из «Сумеречной зоны», где меня навеки окружили непредсказуемые лебеди. Я решил закончить с дежурством пораньше, может быть, рвануть домой часиков в пять.

Ровно в четыре на стене прямо надо мной остановилась фигура. Я слышал затрудненное дыхание, примерно как при астме. Я следил, как он медленно подходил к слипу…

И ступил вниз.

Я мог только разобрать, что на нем длинный плащ и сапоги. Потом разглядел блеск металла. Мачете.

Он начал спускаться к воде. Я выпрямился, стараясь размять онемевшие суставы. Я услышал, как он издает звуки, похожие на лебединые. Он их подзывал. Это поразило меня больше всего. Две птицы направились к нему. Он поднял нож. Я сказал:

— Эй, придурок.

Он повернулся, и я подошел поближе. Вряд ли ему было больше шестнадцати лет. Короткие блондинистые волосы, обыкновенное лицо, ничего особенного, пока не разглядишь глаза. Я как-то прочел, что Хемингуэй написал о Уиндхэме Льюисе. Будто у него глаза профессионального насильника. Вот и у этого парня были такие. Он сказал:

— Отваливай, или я тебя порежу.

— Зачем ты это делаешь?

— Для экзаменов.

— Что?

— Люцифер поможет мне получить отлично по всем предметам за восемнадцать голов.

— Восемнадцать?

На его лице мелькнуло раздражение, и он сердито сказал:

— Шесть плюс шесть и еще шесть — число зверя.

— Господи.

Он кинулся на меня. Я позволил ему приблизиться и выстрелил в него из шокового пистолета. Заряд сбил его с ног и бросил в воду. Я удивился такому мощному эффекту. Пока подросток бился в воде, мне пришла в голову мысль дать ему утонуть. Тут на него напали лебеди. Мне пришлось от них отбиваться, пока я его вытаскивал. Перевел дыхание и взвалил его на плечо. Пока я нес его к дороге, он постанывал. Я стучал в дом Тейта, пока там не зажегся свет. Тейт открыл дверь и ахнул:

— Бог ты мой!

— Вот ваш убийца лебедей.

— Что мне с ним делать?

Я опустил мальчишку на землю и сказал:

— Вам стоит поторопиться, потому что мне кажется, что лебеди выклевали ему один глаз.

Я повернулся и пошел прочь. Он крикнул:

— Куда вы пошли?

— Выпить пива.

* * *

Слава

~ ~ ~

Эта история попала на первую полосу газеты.

МЕСТНЫЙ ГЕРОЙ

Джек Тейлор, уроженец Голуэя, помог найти человека, подозреваемого в убийстве лебедей. Жители Клэддафа в последние недели были возмущены истреблением этих птиц.

Один местный житель сказал: «Лебеди — часть нашего наследия».

Мистер Тейлор, бывший полицейский, дежурил у воды несколько ночей. Предполагаемый преступник оказался подростком из Солтхилла. В своем коротком заявлении старший инспектор Кленси сказал:

— Полиция очень обеспокоена отсутствием уважения у молодежи к общественным ценностям. Мы не потерпим такого вандализма.

Он призвал родителей внимательнее следить за своими детьми. Мистер Тейлор от комментариев уклонился.

~ ~ ~

Я наконец-то успешно завершил дело. Да, во всем разобрался. Почувствовал ли я удовлетворение? Черта с два. Меня одолело чувство опустошения. Терзали ли меня сомнения? Не совсем. Я знал, но это меня не утешало. Меня терзала пустота, я ощущал ее физически.

Я снова вернулся к корням, к книгам. Я читал так, как будто от этого зависела моя жизнь. В 1991-м я напал на Дэвида Гейтса, на его первый роман «Джерниган», книгу, не слишком подходящую для наркоманов. Рассказчик всегда под мухой, воинственный, со съехавшей крышей. Распятый своей собственной иронией, он стремится к извращенному анализу. Роман повествует об американском предместье. Я давал книгу нескольким людям, и все они ее возненавидели. Я спрашивал:

— А как насчет юмора?

— Такой же больной, как и Джерниган.

Существенное замечание. Но автор отыгрался, когда его номинировали на Пулитцеровскую премию.

Я принялся за его короткие рассказы. Сборник назывался «Чудеса невидимого мира». В рассказе «Звездный ребенок» гей оставляет большой город и навсегда возвращается в свой родной городок, где его заставляют играть роль отца для сына его сестры, который лечится от наркомании.

«По большей части он избегал водить Деке по ресторанам, и не из-за проблемы педерастии. Просто они вдвоем выглядели так одиноко в мире».

Я подумал, какое это замечательное слово — «педерастия». Несколько затруднительно вставить в обычный разговор, но кто знает, может, и пригодится.

Следующим шел рассказ «Безумная мысль». Женщина потеряла свою настоящую любовь и раздражается по поводу городской жизни с обиженным мужем.

«Все в порядке с Джоном Ле Карре, — сказал Поль. — Я, черт возьми, скорее стану читать его, чем этого долбаного Джона Апдайка. Если уж речь зашла о Джонах».

Зазвонил дверной звонок.

— Черт, — выругался я.

И встал, чтобы открыть дверь. Сначала я его не узнал.

— Старший инспектор Кленси?

Он был в гражданском, костюм-тройка. Такие распродавались в «У Пенни» три года назад. Он спросил:

— Войти можно?

— Ордер есть?

Его лицо помрачнело, и я сказал:

— Шучу. Заходи.

Привел его в кухню и спросил:

— Налить тебе чего-нибудь?

— Чаю, с удовольствием выпью чаю.

Он с трудом уселся на стул, напомнив мне человека, который недавно повредил себе спину. Оглядел помещение и сказал:

— Удобно.

Я посчитал, что это замечание не нуждается в ответе. Я внимательно всмотрелся в Кленси. Когда я с ним познакомился, он был тощим, как зубочистка. Мы были близкими друзьями. Все это было много лет назад. Теперь его живот вываливался из брюк. Глаза утонули в складках жира, лицо имело кирпичный оттенок, дышал он с трудом. Я поставил перед ним кружку и сказал:

— Печенье кончилось.

Он улыбнулся, прямо-таки волчий оскал, и сказал:

— Тебя можно поздравить.

— По поводу отсутствия печенья?

Он покачал головой:

— С этим лебединым делом. Все в городе только о тебе и говорят.

— Повезло, и только.

— А другое дело, касательно тинкеров, ты им еще занимаешься?

— Нет, я ничего не узнал. Пара ребят меня недавно побили, сказали, что по твоему указанию.

— А, Джек, это новички, они иногда слишком сильно стараются.

— Тогда зачем ты пришел?

— Просто навестить. Мы ведь так давно знаем друг друга.

— И не знаем ничего хорошего.

Он встал, не притронувшись к чаю.

— Еще одно.

— Да?

— Насчет Билла Касселла, местного бандюгана. Тебе лучше держаться от него подальше.

— Это предупреждение?

— Джек, ты становишься параноиком. Я только даю тебе дружеский совет.

Как только он вышел из двери, подъехала машина, вылез полицейский и открыл заднюю дверь. Я заметил:

— Впечатляет.

— Звание дает свои привилегии.

Я взглянул на него и сказал:

— Оно и видно: ты теперь человек с большим весом.

~ ~ ~

Я снова перечитывал Дерека Раймонда и отметил такой абзац:

Мне думается, что неважно, женаты вы или нет, устроены в жизни и живете вы с пташкой или нет, некоторые из них просто имеют ваш номер, как бомбы во время войны; и даже если они вам не слишком нравятся, вы все равно не можете ничего поделать — разве что вы согласны провести всю жизнь, споря с судьбой, и, возможно, одержать верх, если будете настойчивы, но я человек не того типа.

Несколько следующих дней я не высовывался. Случилась удивительная вещь. Я стал меньше пить. Необузданная тяга к наркотикам ослабела. Теперь я ощущал лишь смутную потребность, с которой мог бороться. Боялся: если выйду, нервы сдадут. Почитал Мертона в тщетной надежде на духовное насыщение. Ничего не получил.

По правде, он чертовски меня раздражал. Обычно это предшествовало резкому срыву. Когда позвонила Лаура, я сказал:

— Лапочка, у меня грипп.

— Я приду и полечу тебя.

— Нет-нет, я тут напичкан лекарствами.

— Я хочу тебя видеть, Джек.

— Но не такого больного.

— Мне без разницы.

— Господи, сколько раз надо повторять, не надо тебе видеть меня больным.

— Мне все равно.

— А мне нет. Самое большее три дня, и я буду в порядке.

И она раздражала меня. Мне трудно было бы назвать что-то или кого-то, кто бы меня не раздражал. На второй день затворничества раздался звонок в дверь. Открыл и увидел одного из тинкеров. Я как-то видел его вместе с Трубочистом. Я рявкнул:

— Что надо?

— Трубочист велел проверить, все ли с вами в порядке.

— Проверил — и иди.

Я попытался закрыть дверь. Он протянул руку и сказал:

— Меня зовут Мики, могу я на минуту зайти?

— Минуту, не больше. Часы тикают.

Он вошел и огляделся. Я спросил:

— Что ты ищешь?

— Ничего. Здесь у вас мило.

Он говорил размеренно, как будто пробовал каждое слово на вкус. Спросил:

— Стакан воды не дадите?

Я дал ему воды, он выпил и сказал:

— У меня постоянная жажда. Наверное, это из-за ломтиков, которые я ел на завтрак.

— Мики, почему у меня ощущение, что ты что-то затеваешь?

— Я когда-то здесь жил.

— Трубочист говорил, здесь жила семья.

— Нет, только я.

— Почему ты уехал?

— Трубочист выставил меня из-за вас.

Я зажег сигарету, выдохнул дым ему в лицо и сказал:

— А, ты, выходит, обижен.

Он сжал стакан и заметил:

— Я бы не возражал, если бы вы это заслужили.

— Я нашел наиболее вероятного подозреваемого.

— И где же он?

С меня хватило. Я так и сказал:

— Хватит с меня. Что-нибудь еще?

— Нет. Я не могу одолжить у вас какую-нибудь книгу?

— Ты читаешь?

— Вы считаете, что тинкеры не читают?

— Помилосердствуй. Я не в настроении для такой беседы.

Он не шевельнулся и сказал:

— Так как насчет книги?

Я пошел к двери:

— Запишись в библиотеку.

Стоя на ступеньке, он сказал:

— Вы не разрешите мне взять книгу?

— Купи себе сам.

И я захлопнул дверь перед его лицом.

Снова зазвенел звонок. Я распахнул дверь, готовясь к драке. Но это оказался сосед. Я сказал:

— О…

Он выглядел неопрятным даже в свои лучшие дни. Сейчас у него был такой вид, будто его вывернули наизнанку и вытерли об него ноги. В руке он держал бутылку. Сказал:

— Poitin.

— Гм… спасибо… право, не знаю.

— Я купил карточку лотереи и выиграл.

— Много?

— Вот уже неделю пью.

— Так много?

— Вчера я был в человечном пабе.

— Что?

— Ты открываешь дверь, и все поют «Я всего лишь человек».

Я посмотрел бутылку на свет. Жидкость чистая как слеза.

— Настоящее зелье.

Он содрогнулся и сказал:

— Могу поручиться.

— Я думал, полиция запрещает это продавать.

— Я у полицейского и купил.

— Само по себе гарантия.

— Лучше не бывает.

* * *

…и стало мне ясно, что то неведение, которое я тщательно прятал, на самом деле является моей самой незыблемой сутью…

Самюэл Беккет. «Последняя магнитофонная лента Креппа»

~ ~ ~

Еще один день растительного существования. По радио неизвестно почему передавали интервью с Мохаммедом Али. Я почти не слушал, пока Али не сказал: «Человек, чьи взгляды в пятьдесят остались такими же, как в двадцать, даром потратил тридцать лет своей жизни».

Я тут же выключил этого нытика.

Господи.

~ ~ ~

Решив, что пришло время возвращаться к преступлениям, хотя бы на бумаге, я начал рыться в книгах Лоуренса Блока. Читал его по диагонали, особенно те места, где его главный герой Мэтт Скаддер пространно рассуждает об излечении от алкоголизма. По очень тонкому льду ходит. Хуже того, в одном месте он пытается объяснить разницу между алкоголиком и наркоманом. Я чувствовал себя между молотом и наковальней, поскольку уже принял таблетку, нюхнул дури и не забываю про бутылку poitin в буфете. Как обычно.

Он пишет:

«Покажите закоренелому наркоману райский сад, и он скажет, что хочет, чтобы там было темно, холодно и противно. И чтобы там не было никого, кроме него».

Я встал и взял сигарету. Мне не понравился этот абзац. Поставил альбом Джонни Дьюхана «Пламя». Самый лучший выбор для моего раздолбанного состояния. После третьей песни я расслабился и сказал: «Ладно».

И вернулся к Блоку.

«Разница между пьяницей и наркоманом в том, что пьяница может свистнуть ваш бумажник. Наркоман тоже, но он обязательно поможет вам его искать».

Я отложил книгу и сказал: «Хватит, пора вылезти наружу».

И вышел, сам себя жалея.

Проходя мимо кафе, я вспомнил о последнем свидании там с Киганом. Почему-то вдруг взял и зашел, заказал двойной капучино и круассан с миндалем. Попросил продавщицу:

— Не сыпьте ничего сверху.

Она удивилась и спросила:

— Как вы можете его пить без этого?

— С большим удовольствием, ясно?

Сел у окна, позволил миру течь мимо. Славно? Да как в раю. Помогает заглушить мечты о кокаине. Подошла женщина и спросила:

— Вы Джек Тейлор?

Я умудрился с полным ртом проговорить:

— Да.

— Могу я с вами поговорить?

— Конечно.

Ей было далеко за пятьдесят, но она выглядела неплохо. Носила костюм а-ля Маргарет Тэтчер. Что сразу меня насторожило. Она села, уставилась на меня немигающим взглядом и спросила:

— Вы меня знаете?

— Нет, не знаю.

— Миссис Нилон, мать Лауры.

Я протянул было руку, но она с презрением взглянула на нее и сказала:

— Мы ведь с вами примерно одного возраста, так?

Пенка на моем кофе давно осела. Я не хотел заострять, поэтому сказал:

— Плюс-минус десять лет.

И напрасно. Она бросилась в атаку:

— Вряд ли Лаура подходит вам по возрасту, разве не так?

— Миссис Нилон, наши отношения несерьезны.

Она сверкнула глазами:

— Как вы смеете? Моя дочь в вас влюблена.

— Полагаю, вы преувеличиваете.

Она встала и громко потребовала:

— Оставьте ее в покое, похотливый козел.

И выскочила из кафе.

Все в зале смотрели на меня с укоризной. Я взглянул на пирожное, свернувшееся от стыда, и подумал:

— Все едино слишком сладко.

Капучино вообще уже никуда не годился.

Когда я вышел оттуда, мне припомнилась строчка из Борхеса, которую часто цитировала Кики: «Проснулся бы, кабы утро приносило забытье».

Я попробовал утешить себя старым высказыванием жителей Голуэя:

«Это кафе для деревенщины. И еще для коммивояжеров».

Провались оно все пропадом.

Позвонил Лауре, которая воскликнула:

— Тебе лучше?

— Что?

— Твой грипп уже прошел?

— А, да.

— Я так рада. Я купила тебе открытку с пожеланием скорейшего выздоровления, там Снупи нарисован, а я ведь не знаю, любишь ли ты его. Джек, мне так хочется узнать о тебе побольше, до смерти хочется. Я прямо сейчас приеду.

— Лаура, послушай… я не смогу… я не буду с тобой встречаться.

— Ты хочешь сказать, сегодня?

— Сегодня и в любой другой день.

— Почему, Джек? Я сделала что-то не так? Разве я…

Я должен был положить этому конец, поэтому сказал:

— Я познакомился кое с кем.

— О господи, она хорошенькая?

— Она старше.

И я повесил трубку.

~ ~ ~

Видит Бог, практически всю свою жизнь я ощущал себя паскудно. Когда я стоял с мертвой трубкой в руке, я чувствовал, что погружаюсь еще глубже. Подошел к буфету, достал бутылку poitin и услышал, как зазвенел дверной звонок.

— Блин, — выругался я.

Протопал к двери и резко распахнул ее. Это был Брендон Флод, экс-полицейский, религиозный полудурок и кладезь информации. Я сказал сквозь зубы:

— Подаю только в офисе.

Он удивился и сказал:

— Я не прошу милостыню.

Я прошел мимо него, осмотрел дверь. Он вопросительно взглянул на меня. Я сказал:

— Решил, что там висит объявление: «Конгресс придурков».

Вошел в дом и провел его в гостиную. Бутылка с poitin, как маяк, светилась на кухонном столе. Я указал ему на диван, и он сел. Он принес с собой потрепанный кейс, который положил на колени. Сказал:

— Вы лучше выглядите, Джек.

— Живу праведно.

— Наши молитвы услышаны, аллилуйя.

— Что вы хотите?

Он открыл кейс и начал перебирать бумаги:

— Вы в курсе, что такое судебная психология?

— Не слишком.

— Несмотря на то что полиция не заинтересовалась убийствами этих молодых людей, нашелся судебный психолог, которого заинтриговала эта ситуация, и он стал ее изучать.

— Он видел все тела?

— Да.

— Зачем ему это?

— Он книгу пишет.

— И вы его знаете… откуда?

— Мы молимся в одной группе.

— Ну, конечно.

— Вот к каким выводам он пришел.

Убийца — мужчина лет тридцати с небольшим. Холостяк, единственный ребенок в семье. Высокий коэффициент интеллекта. Искусный мастер. Водит переделанный фургон. В детстве мучил или убивал животных. Рано научился притворяться. По мере взросления имел небольшие стычки с законом, но никогда не повторял своих ошибок. На определенной стадии сделал попытку напасть на другого мужчину. Если вы с ним встретитесь, то увидите, что он вежлив, хорошо говорит, образован, но совершенно бесчувствен. Он просто отсутствует. Чувство сожаления ему неведомо. Его характерные черты — мания величия и скрытая враждебность. Психиатрический диагноз: нарциссическое разрушение личности и плохой контроль за поступками. Насилие неизбежно. После первого убийства испытывает сексуальное удовлетворение. После этого он уже не может остановиться.

Флод замолчал и спросил:

— Нельзя ли попросить стакан воды, пожалуйста?

Прямо как Ричард Дрейфус в «Челюстях». Я налил воды, подумал, не плеснуть ли туда poitin, но вовремя остановился. Когда он брал у меня воду, рука у него тряслась. Я сказал:

— Бог мой, это дерьмо и в самом деле вас достало.

— Пожалуйста, не ругайтесь. Да, зло сильно меня тревожит.

Я сел, закурил и сказал:

— Очень впечатляет, но к чему все это? Я уже знаю, кто убивал.

Он жадно выпил воду, можно сказать залпом, и заметил:

— А, мистер Брайсон. Именно потому я и пришел. Я не уверен, что он подходит под это описание.

— Описание — чушь собачья. Где ты находишься, по твоему мнению? Очнись. Ты — бывший полицейский без всякого будущего, играющий в детектива. Я знаю, как это все печально. Ты молишься, я пью, и, может, кто-то пожалеет наши заблудшие души.

Он обалдел от моего выпада. Откинулся на диване, будто я его ударил. В каком-то смысле, я и ударил. Он долго молчал, затем произнес:

— Я никогда не ощущал всей глубины вашей горечи. Мне очень жаль, что вы в таком отчаянии.

— Черт, Флод, прекрати. Не нужна мне твоя жалость.

Он глубоко вздохнул и сказал:

— Джек, эти определения на удивление точны.

— И что?

— Если бы это был Брайсон, он бы не пустился в бега.

Я встал и заявил:

— Это он.

Он тоже встал и взмолился:

— Джек, пожалуйста, послушайте. У вас есть этот приятель, английский полицейский, попросите его проверить Брайсона, узнать, соответствует ли он этому описанию.

— Что-нибудь еще?

— Джек!

Я проводил его до двери и сказал:

— Скажи приятелю, что я куплю его книгу.

— У вас жестокое сердце, Джек Тейлор.

— Все так говорят.

И я захлопнул дверь.

В тот день телефон звонил не переставая. Я его не слышал. Я был в далеком улете.

* * *

В тот день вы обретете уединение, к которому так давно стремились.

Не спрашивайте меня, когда это случится или каким образом, в пустыне или в концентрационном лагере. Это не имеет значения. Поэтому и не спрашивайте меня, я все равно не скажу.

Вы не узнаете, пока туда не попадете.

Томас Мертон. «Семиэтажная гора»

~ ~ ~

Любителям poitin часто снятся одни и те же сны. В начале шестидесятых популярностью пользовалась сентиментальная пластинка под названием «Скажи Лауре, что я ее люблю». Парень в этой песне погибает, разбившись на мотоцикле. Мне тоже приснился похожий сон. Парнем был Джефф на своем «харлее», а моя Лаура звала меня по имени. Я был весь покрыт лебедиными потрохами, и Кленси наступал на меня с мачете в руке.

Пришел я в себя на заднем дворе под проливным дождем. Понятия не имел, как я туда попал. Рядом валялись осколки разбитой о стену бутылки из-под зелья.

Я вполз в прихожую, где меня вывернуло наизнанку, причем блевотина потоком стекала по промокшей одежде. Жутко мучила жажда. Я умудрился встать и содрать с себя грязные тряпки. Засунул их в стиральную машину и поставил ее на максимум. Затем пришлось снова ее открыть, причем вода потекла на пол, и насыпать туда стирального порошка. Снова захлопнул. Побрел в кухню и отыскал банку «Хейнекена». Порезал пальцы, пока открывал банку. Пробормотал: «Благодарю тебя, Господи».

Выпил половину и тут же все выблевал. Взобрался наверх и включил душ. Простоял под обжигающей водой минут пять, медленно вытерся. Болело все тело. Ничто не достает тебя так, как эта uisce beatha. Ничего удивительного, что мужики в Коннемаре пьют в пост шерри в порядке наказания. Я натянул джинсы и футболку. К моему ужасу, на футболке оказалась надпись. Когда я смог сфокусировать взгляд, то прочел: «Я выпивоха».

Мать твою.

Я лег на кровать и отключился. Проспал до позднего вечера. Снова снились кошмары. Проснулся резко, сердце колотилось. Меня снова рвало, поэтому я содрал все постельное белье. Опять принял душ, почувствовал себя чуть лучше. Внизу начал искать лекарство от похмелья. Нигде ни капли, абсолютно ничего. Выпил все, что было в доме. Придется выйти. Надел последние чистые джинсы, свитер и шинель. Плотно застегнул ее. Тут меня охватил дикий озноб. Мертвецкий холод. Зазвонил телефон, и я едва не решил не снимать трубку. Если бы я ее не снял, события, возможно, пошли бы иным путем. Может, и нет, но я постоянно об этом думаю.

Я снял трубку и сказал:

— Слушаю.

— Джек, это Трубочист.

— Да?

— Мы его взяли.

— Что?

— В Антлоне, он там работал с бездомными.

— Господи.

— Он просил вас позвать.

— Зачем?

— Не знаю. Вы хотите его видеть?

— Гм… Ладно.

— Я пришлю за вами Мики.

— Скажите ему, я буду «У Нестора».

— О'кей.

Я направился в паб. Джефф стоял за стойкой, выглядел собранным и здоровым. Охранник, сидевший на своем месте, сказал:

— Спаситель лебедей.

Я его проигнорировал. Джефф заметил:

— Не слишком хорошо выглядишь, Джек.

— Что в этом нового? Ты же, наоборот, так и сияешь.

— Спасибо, приятель. Я у тебя в долгу.

— Ну да, налей-ка мне пинту и порцию виски.

Он секунду поколебался, и я спросил:

— В чем дело?

Он приготовил напитки. Охранник снова вылез:

— Ты герой, Джек Тейлор.

— Отвали.

Джефф поставил напитки на стойку:

— За мой счет.

Я вынул деньги и возразил:

— Нет, спасибо.

Взял выпивку, но руки так тряслись, что я вынужден был поставить все обратно. Джефф сделал движение, чтобы помочь, но увидел мое лицо и отступил. Я взял стопку виски обеими руками и выпил. Часовой замер. Я сказал:

— Ну, что я тебе говорил?

Он уставился в свою наполовину пустую кружку.

Виски ударило по моему желудку как ракета. Я почувствовал, как к лицу прилила кровь, и понял, что за секунду обрел то, что называют «загаром баров». Внутри становилось все теплее, и я вскоре расслабился. Через несколько секунд я уже смог поднять пинту одной рукой, куда только дрожь подевалась. Хотел попросить Джеффа принести еще виски, но в этот момент около меня возник Мики и спросил:

— Развлекаетесь?

— Тебе что-нибудь нужно?

— У нас нет времени. У нас у самих нечто вроде вечеринки.

Он противно ухмылялся. Я сказал:

— Есть еще время быстренько принять.

Я заказал двойную порцию и предложил Мики:

— Присоединяйся.

— Не думаю.

— Как хочешь.

Я прикурил сигарету от серебряной зажигалки. Мики заметил:

— Это зажигалка Трубочиста.

— Ну и что?

Он не нашелся, что сказать. Я выпил виски, подождал, пока оно подействует, и сказал:

— Пошли.

— Будь осторожен, Джек, — сказал мне вслед Джефф.

Я не ответил: Виски на время лишило меня речи.

Мики припарковал фургон у самого паба. На вид здорово побитый, но внутри все явно сделано на заказ. Там вполне можно было комфортно жить. Я заметил:

— Приятная перемена.

— У меня руки тем концом приделаны.

Он включил передачу и смешался с потоком машин. Я спросил:

— Куда мы едем?

— На Хедфорд-роуд, там жилой квартал.

В его голосе явственно ощущалось презрение. Я не заглотил наживку, поэтому он взглянул на меня и сказал:

— Я не тинкер.

— Что?

— Вы же решили, что я один из них.

— Будет тебе, Мики. Я ничего не предполагал. Тебе, верно, трудно поверить, но я вообще о тебе не думал. Я же встречался с тобой… сколько раз? Однажды?

— Дважды.

— Дважды?

— Я ездил с вами к Тирнансам, помните? Разумеется, для вас мы были лишь бандой тинкеров.

Я покачал головой, достал сигареты и полез за зажигалкой. Он сказал:

— Мне бы не хотелось, чтобы вы курили в моем фургоне.

Я щелкнул зажигалкой:

— А я плевать на это хотел.

У Вудквэй он сказал:

— Когда мне было четыре года, мать вытащила меня на улицу в полночь. Мы с ней дошли до Фэер-Грин. Там она сорвала с себя одежду. Она делала это каждый раз, когда допивалась до определенного состояния.

Я не ответил, и он продолжил:

— Ее сбил фургон, она умерла мгновенно. Да она все равно ничего бы не почувствовала: была в стельку пьяной. Тинкеры меня усыновили.

— Почему?

— То был их фургон.

— А остальная семья?

— Мы жили с ней вдвоем… если не считать выпивки. В квартире в Рахуне, помните эти дома? Туда и собаку нельзя поселить. Гетто Голуэя, как в Америке.

Я затоптал окурок на полу и сказал:

— Тогда почему ты остался? Ты же уже взрослый.

Мы уже подъезжали к большому дому. Он сказал:

— Уж вы-то лучше других должны знать, что нельзя вернуться.

Когда мы вылезли, я спросил:

— Чей это дом?

Это было большое трехэтажное строение с гаражом. От него так и разило деньгами, причем большими деньгами. Я не мог видеть лицо Мики, но расслышал издевку в его голосе:

— Трубочиста. Кого же еще?

* * *

Жизнь — разновидность кошмара. Все бы ничего, но надоедает. Когда вы слабеете, враги и воры не оставляют вас в покое. Даже тогда всякая мразь процветает и бравирует своей безжалостностью. Если вы заболеваете, вам прежде всего требуется хороший адвокат. Когда вам вручают смертный приговор, туда добавляют новые, отредактированные правила борьбы. В зависимости от ваших обстоятельств вам приходится либо отступить, либо залечь поглубже. Вы слабы.

Смерть предпочтительнее ежедневного отступления.

Гарольд Бродки. «Эта дикая тьма»

~ ~ ~

Мики провел меня в дом по коридору, стены которого были увешаны черно-белыми фотографиями. Старый Голуэй. Женщины в шалях, мужчины в матерчатых кепках. Может быть, во мне говорило виски, но мне то время казалось лучше. Мы прошли в гостиную, уставленную антиквариатом и кожаной мебелью. Огромный открытый камин. Перед ним стоял Трубочист, опершись о мраморную каминную доску. В комнате находились еще трое молодых людей в спортивных костюмах. Трубочист резко спросил:

— Что вас задержало?

Вопрос был адресован Мики, который взглянул на меня и ответил:

— Пробки на дорогах.

Трубочист повернулся ко мне и спросил:

— Пить будете?

Мики издал такой звук, будто подавился. Я ответил:

— Спасибо, с меня уже хватит.

— Я отведу вас к нему.

Он провел меня через дом. В другой комнате женщина и трое детей смотрели передачу «Кто хочет стать миллионером?». Я слышал, как Крис Таррант спросил:

— Ответ окончательный?

Мы вошли в гараж. Голый Рональд Брайсон был привязан к кухонному стулу. Рядом с ним электрообогреватель.

— Я вас оставлю.

Перед Брайсоном стоял еще стул. Его голова склонилась на грудь, казалось, он спит. Его кожа была белой как мел, ни единого волоска. Я не разглядел синяков и почувствовал облегчение.

— Рональд.

Он резко поднял голову, весь рот в крови. Не сразу сфокусировал глаза. Потом произнес:

— Гря… грязный пес.

Зубов не было, десны покрыты засохшей кровью и слюной. Речь искажена, почти невозможно разобрать, что он говорит. Поэтому привожу его слова так, как я их разобрал.

Я сказал:

— Ты хотел меня видеть.

Он напрягся, пытаясь разорвать веревки, и сказал:

— Они выдрали мне зубы плоскогубцами.

Я пожалел, что не согласился выпить, когда Трубочист предлагал. Он сказал:

— Джек, ты должен сказать им, что произошла ужасная ошибка. Я знаю, я плохо себя вел, но я не убивал этих людей.

— Нет, убивал.

— Джек, пожалуйста! Во мне есть что-то такое, что заставляет меня все время пытаться привлечь к себе внимание. Я позволяю людям думать, что я совершил все эти ужасы, но на самом деле… — Его голос стал еле слышным. — Это всего лишь игра. Я хорошо работаю, но иногда становлюсь вроде одержимого. Я набрасываюсь на людей, которым помогаю, и начинаю притворяться, что совершаю преступления. И тогда мне приходится переезжать. Ты можешь проверить. В Лондоне… такое много раз случалось, но это все фантазия.

Я закурил сигарету и сказал:

— Ты изгадил мой дом, звонил, пугал мою девушку.

— Я только хотел привлечь твое внимание. Чтобы ты решил, что я тебе ровня.

Я встал, и он закричал:

— О господи, Джек, не уходи.

Я наклонился к нему поближе. Страх исходил от него подобно дыму. Я сказал:

— Даже если бы я поверил всему, что ты рассказал, есть одна вещь, от которой тебе не отвертеться.

— Что, Джек? Скажи мне… я все смогу объяснить… абсолютно все.

— Рука.

Мне показалось, что он искренне изумился. Он спросил:

— Какая рука?

— У одной из жертв была отрублена рука и оставлена на пороге. А я получил пластиковую руку по почте. Откуда тебе об этой руке знать, если ты не сам все сделал?

— Джек, клянусь, я ничего ни о каких руках не знаю. Никогда ничего тебе не посылал. Господи милостивый, ты должен мне поверить.

— Я не верю.

Я повернулся, чтобы уйти, и он начал рыдать, умоляя меня вернуться. Я закрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Трубочист спросил:

— Он признался?

— Нет.

Трубочист посмотрел мне в глаза и спросил:

— Какое ваше последнее слово?

— Он это сделал.

— Ладно. Мики отвезет вас назад. Я приеду через несколько часов, и мы рассчитаемся.

На обратном пути мы не разговаривали. Я услышал, как часы пробили полночь, и подумал:

— В полночь плохо одному.

Когда я вылезал из машины в Хидден Вэлли, Мики сказал:

— Я начал читать стихи. Кого из поэтов вы порекомендуете?

Я некоторое время молчал, делая вид, что размышляю, потом ответил:

— А мне насрать, кого ты читаешь.

Оказавшись дома, я решил почитать — почти боялся продолжать пить в том же темпе. Выбрал Честера Хаймса: он злобный и забавный. В «Примитиве» я подчеркнул следующий абзац:

Но в этот момент пробуждения, пока ее разум еще не восстановил свою невозмутимость, не разобрался в своих аргументах, не определился в антагонизмах и не прибегнул к рационализации, в этот момент эмоциональной беспомощности… она не могла во всем обвинять мужчин. Было время для слез, днем можно было лгать, но утро было временем для страха.

Я задремал в кресле. Раздался звонок в дверь, и я, шатаясь, поднялся. Взглянул на часы. Пять. На пороге стоял Трубочист с бутылкой виски «Блэк Буш». Я провел его на кухню. Он сказал:

— Я принес гвоздику, можем соорудить горячую выпивку.

— Почему бы и нет?

Я вскипятил чайник, налил воду в кружки, положил туда гвоздику, сахар и налил виски. Протянул одну кружку ему и сел. Он сообщил:

— Дело сделано.

— Ладно.

— Вы хотите о чем-нибудь меня спросить?

— А вы скажете?

— Может, и нет.

Мы выпили, потом он налил нам по новой. Я сказал:

— Эта рука меня беспокоит.

— Что?

— Которая пришла по почте.

Он коротко рассмеялся, эдак невесело, и заметил:

— Это работа Мики.

— Что?

— Он часто ездит в Белфаст. Посчитал, что вас необходимо подстегнуть. Я много позже узнал. Ребята мне рассказали.

— О господи!

— В чем дело?

— Бог мой… дайте подумать.

Я попытался успокоиться, получше вспомнить, что говорил Брендон Флод. Сказал:

— Трубочист, я сейчас опишу вам человека. Хочу, чтобы вы выслушали очень внимательно и затем сказали, кто именно приходит вам на ум.

— О'кей.

Я набрал в грудь воздуха и начал:

— Молодой мужчина, слегка за тридцать, очень умный… единственный ребенок. Умеет работать руками, водит фургон, оборудованный по спецзаказу, сталкивался с полицией, но не по-крупному, скорее всего, кого-то избил. Вежлив, хорошо излагает, образован.

По мне ручьями тек пот. Трубочист не колебался ни минуты:

— Мики, а в чем дело?

— Ничего, простое любопытство.

Если бы он не валился с ног от усталости, возможно, он добился бы от меня ответа. Но он с трудом держал глаза открытыми. Поэтому пожал плечами, вынул конверт и протянул его мне:

— Премия. За хорошую работу.

— Я перееду.

— В Лондон?

— Нет, в гостиницу «Бейли».

— Но вы можете жить здесь.

— Спасибо, но самое время сменить обстановку.

Он встал, протянул руку и сказал:

— Еще увидимся, Джек Тейлор.

— Разумеется.

После его ухода я открыл конверт. Достаточно денег, чтобы долгое время ничего не делать. Я снова запечатал конверт.

На следующий день я уже сидел в «У Свини». Над набережной с криками метались чайки. Вскоре появился Билл Касселл. Казалось, он стал еще худее. Он сел на свое привычное место, я пристроился напротив. Положил конверт на стол и попросил:

— Посчитай.

Он посчитал и спросил:

— Тут порядком денег. Что ты хочешь? Убить кого-нибудь?

Я закурил, в последний раз взглянул на «Зиппо», подтолкнул зажигалку к Биллу и сказал:

— Его зовут…

Об авторе

Кен Бруен — ирландский писатель, лауреат различных литературных премий. Каждая его книга становится мировым бестселлером и держит читателя в напряжении до последней страницы. Ведущие литературные критики мира единодушны в одном: Бруен изобрел принципиально новый жанр, подняв детективный роман на высокий уровень.

«Джек Тейлор — романтический герой современного мира, который в любой ситуации верит в то, что справедливость восторжествует»

Boston Globe

«Новый роман Кена Бруена занял достойное место среди множества классических детективных историй»

Toronto Globe & Mall

«Бруену присущ особый, безупречный и лаконичный стиль. Он знает, как увлечь читателя динамичным повествованием и неожиданной развязкой»

Rocky Mountain News

«Реалистичный образ главного героя Джека Тейлора с его скверными привычками не только не вызывает отрицательных эмоций, но заставляет читателя полюбить его»

Miami Herald

Примечания

1

Tinkers в переводе с английского «жестянщики», «лудильщики», бродячие ремесленники, иногда «цыгане». Но автор предпочитает не называть их цыганами, хотя по образу жизни и отношению к ним местного населения они ближе всего именно к цыганам. Автор сам поясняет, что он имеет в виду под этим словом, имеющим явный презрительный оттенок, людей, не имеющих постоянного места жительства, кочующих группами и живущих в трейлерах и машинах. — Примеч. пер.

(обратно)

2

Барроуз Уильям Сьюард — американский писатель, очеркист, автор произведений о жизни наркоманов. — Примеч. ред.

(обратно)

3

Имеется в виду Кингз-колледж, самостоятельное высшее учебное заведение в составе Лондонского университета.

(обратно)

4

Фении — члены тайного общества ирландцев, основанного в Нью-Йорке в 1857 г.; фении боролись за освобождение Ирландии от английского владычества и создание независимой республики. От ирл. Fene — название обитателей древней Ирландии. — Примеч. ред.

(обратно)

5

Бедлам — психиатрическая больница в Лондоне. — Примеч. ред.

(обратно)

Оглавление

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Об авторе . . . . . .

Реклама на сайте