«Третий секрет»

Стив Берри «Третий секрет»

Посвящается Долорес Мюрад Парриш,

преждевременно оставившей этот мир.

1930–1992

Церкви не нужно ничего, кроме истины.

Папа Лев XIII (1881)

Нет ничего более величественного, чем захватывающее и прекрасное таинство Фатимы, которое осеняло церковь и все человечество на протяжении всего этого безбожного столетия и останется с нами до самого конца времен и последующего воскрешения.

Аббат Джордж де Нант по случаю первого паломничества Иоанна Павла II в Фатиму (1982)

Вера — бесценный союзник в поисках истины.

Папа Иоанн Павел II (1998)

Пролог

Фатима, Португалия

13 июля 1917

14.30

Глядя в небо, Люсия смотрела на спускающуюся Деву Марию. Видение приходило с востока, как уже дважды случалось раньше, сначала напоминая яркую светящуюся точку в пасмурном небе. При приближении Девы все озарилось ровным светом, и Ее искрящийся силуэт парил над старым дубом в восьми футах над землей.

Дева была недвижима. От Ее сверкающего облика исходило сияние, не уступающее солнцу. Ослепленная блистающим великолепием, Люсия опустила глаза.

Ее окружили люди. Когда Дева явилась впервые, два месяца назад, рядом никого не было. Только Люсия, Гиацинта и Франциско, пасшие в полях овец. Ее двоюродной сестре было семь, двоюродному брату девять. Ей было десять, и она чувствовала себя старшей. Франциско, одетый в длинные штаны и шерстяную шапочку, опустился на колени. Опустилась на колени и Гиацинта в черной юбке и платке, покрывающем ее голову.

Люсия подняла глаза и посмотрела на окружающую ее толпу. Люди начали собираться еще вчера, многие приходили из соседних деревень, некоторые приводили с собой увечных детей — надеялись, что Дева исцелит их.

Фатимский приор[1] объявил, что все видения — обман, и строго запретил верующим приходить в долину. Это происки дьявола, сказал он. Но верующие не послушали приора, а один из прихожан даже назвал его глупцом — ведь дьявол никогда не стал бы призывать людей молиться.

Одна из женщин в толпе зрителей отчаянно кричала, что Люсия и остальные дети — обманщики и что Бог накажет их за святотатство. Позади стоял Мануэль Марто, дядя Люсии и отец Франциско и Гиацинты, и Люсия услышала, как он прикрикнул на женщину, чтобы та замолчала. Крестьяне уважали дядю Мануэля, поскольку кроме соседней деревушки Сьерра-да-Эйри ему довелось повидать в жизни и другие места. Спокойствие его умных карих глаз придавало Люсии сил. Хорошо, что сейчас, когда вокруг столько чужих, он рядом.

Она старалась не обращать внимания на все, что ей кричали, и не чувствовать запаха мяты, сосен и пряного аромата дикого розмарина. И ее мысли, и ее глаза были направлены на парящий в воздухе образ Девы.

Деву видели только сама Люсия, Франциско и Гиацинта. Ее слова слышали лишь Люсия и Гиацинта. Люсии показалось странным, что Франциско не удостоился такой чести, но еще при Своем первом явлении Дева сказала, что Франциско, чтобы приблизиться к небесам, нужно еще много молиться.

Над пестрой долиной, известной как Кова-да-Ирия, пронеслось легкое дуновение. Эта земля принадлежала родителям Люсии. На ней повсюду росли оливковые деревья, отчего долина всегда выглядела зеленой. Здесь росла высокая трава, из которой получалось прекрасное сено. Кроме того, здесь выращивали картофель, капусту и кукурузу.

Поля отделялись друг от друга невысокими стенами, сложенными из старых камней. Большинство из них давно осыпались, и Люсия очень радовалась этому, потому что так овцы могли пастись где угодно. Ей, Франциско и Гиацинте родители поручали пасти овец, и вот уже несколько лет день за днем они гуляли в полях, играя, молясь и слушая, как Франциско играет на флейте.

Но два месяца назад, когда произошло первое явление, все изменилось.

С тех пор на них сыпались бесконечные расспросы и насмешки окружающих. Мать Люсии как-то даже отвела ее к приходскому священнику и заставила признаться, что все это лишь ее выдумки. Выслушав Люсию, священник сказал, что Дева не может спуститься с небес только для того, чтобы призвать людей молиться каждый день. Лишь оставшись одна, Люсия смогла выплакаться, и ей стало легче.

Небо затянулось облаками, и зонты, под которыми зрители прятались от солнца, начали закрываться. Встав, Люсия закричала:

«Снимите шляпы, я вижу Деву!»

Мужчины послушались, многие начали креститься, как будто стыдясь своей грубости.

Повернувшись в сторону видения, Люсия опустилась на колени.

«Vocemece que me quere? — спросила она. — Что Вы хотите от меня?»

«Нельзя больше оскорблять Господа Бога нашего. Он и так перенес много оскорблений. Я хочу, чтобы в тринадцатый день наступающего месяца ты приходила сюда и каждый день произносила пятьдесят розариев.[2] Ибо только молитва сможет помочь».

Люсия не отрывала глаз от Девы. Ее прозрачный облик был озарен лучами желтого, белого и голубого света. Прекрасное лицо омрачено скорбью. В сложенных руках Она держала четки, похожие на жемчуг. Ее голос был мелодичным и приятным, он звучал ровно, без резких нот, как свежий ветер, который по-прежнему гудел в деревьях, несся над толпой.

Собравшись с духом, Люсия произнесла:

«Скажите нам, кто Вы, и совершите какое-нибудь чудо, чтобы все поверили в Ваше явление».

«Приходите сюда каждый месяц в этот день. В октябре Я скажу вам, кто Я и чего хочу от вас, и совершу чудо, в которое поверят все».

Весь прошлый месяц Люсия придумывала, о чем попросить Деву. К ней многие обращались с просьбами о своих больных близких, которые были слишком слабы, чтобы говорить сами. Вдруг она вспомнила одну из просьб:

«Вы можете исцелить больного сына Марии Карейры?»

«Я не стану исцелять его. Но Я обеспечу его средствами к существованию, если он будет ежедневно читать розарий».

Люсии показалось странным, что сошедшая с небес Святая Дева являет милосердие на определенных условиях. Но нужно показать преданность Ей. Их приходской священник всегда говорил, что только молитвами можно снискать милость Божию.

«Жертвуйте собой во имя спасения грешников, — говорила Дева, — и каждый раз, принося жертву, повторяйте: „Иисус, я делаю это во имя Твоей любви, ради обращения заблудших и во искупление грехов, совершенных против Непорочного Сердца Марии“».

Дева разомкнула сложенные ладони и протянула руки навстречу детям. Исходящее от Нее сияние согрело Люсию, как луч солнца в морозный зимний день. Охваченная этим благолепным чувством, Люсия не сразу заметила, что божественный свет озарил не только ее, но и остальных детей. Они все упали на землю, и земля перед глазами Люсии разверзлась.

То, что она увидела, было непонятным и незнакомым и ужаснуло ее.

Перед ней полыхало целое море огня. Среди языков пламени, как куски мяса в кипящем супе, метались темные фигуры. Они напоминали человеческие силуэты, но черт лица было не различить. Фигуры то возникали из пламени, то вновь исчезали, издавая пронзительные вопли и стоны, от которых по спине Люсии пробежали мурашки.

Теперь черные тени напоминали животных, они задирали морды к небу и выли, рычали, хрипели. Они внушали страх, мертвящий ужас. И Люсия поняла, кто это на самом деле.

Демоны. Хранители огня. Она увидела, что Гиацинта и Франциско напуганы точно так же, как она. В глазах детей стояли слезы, и она хотела утешить их. Если бы в воздухе перед ними не парил образ Святой Девы, она тоже не сохранила бы присутствия духа.

«Смотрите на Нее», — прошептала Люсия детям.

Они послушались старшую сестру. Все трое воззрились на Деву, сложив перед собой руки и воздев их к небу.

«Вы видите преисподнюю, куда попадают души несчастных грешников, — говорила Дева. — Ради их спасения Господь хочет научить людей поклоняться Моему Непорочному Сердцу. Если люди послушают меня, то будет спасено множество душ и на земле воцарится мир. Война закончится. Но если люди не перестанут гневить Бога, то в правление Пия XI начнется другая, еще более страшная война».

Ужасное видение ада исчезло, и от сложенных рук Девы снова заструился теплый свет.

«Когда вы увидите в ночи непонятный свет, знайте: это знак, данный вам Богом и означающий, что Он решил наказать землю за грехи людей, насылая войны, голод и преследования церкви и Святого Отца».

Слова Девы встревожили маленькую Люсию. Она знала, что по Европе только что пронеслась разрушительная война. Многие сельчане уходили воевать и не возвращались. Она не раз слышала, как в церквях близкие погибших оплакивают их. Теперь она знала, как прекратить людские страдания.

«Чтобы не допустить этого, — сказала Дева, — я пришла сказать, что Россия должна быть посвящена Моему Непорочному Сердцу и что по субботам верующие должны совершать искупительную молитву. Если Моя воля будет исполнена, Россия обратится к вере и воцарится мир, если же нет, то ее заблуждения распространятся по всему миру, неся с собой войны и гонения на церковь. Добродетель будет преследоваться, Святому Отцу придется много страдать, и целые народы будут уничтожены. Но в конце концов Мое Непорочное Сердце восторжествует. Святой Отец обратит Россию ко Мне, она примет веру, и на мир на время снизойдет спокойствие».

Что такое Россия? Это человек? Может быть, это какая-то порочная женщина, которая не может обрести спасение? Или это место? Люсия не знала никаких других наций и мест, кроме галлийцев и Испании. Мир для нее ограничивался деревушкой Фатима, где жили ее родители, деревней Алджустрел неподалеку, где жили родители Франциско и Гиацинты, долиной Кова-да-Ирия, где пасут овец и выращивают овощи, и гротом Кабеко, куда в прошлом и позапрошлом году спускался ангел, предвещавший сошествие Девы Марии. Должно быть, эта Россия — это что-то очень важное, раз даже Дева заговорила о ней. Но Люсия хотела знать другое.

«А что будет с Португалией?»

«В Португалии вере ничто не угрожает».

Люсия улыбнулась. Ей было радостно слышать эти слова о своей родине.

«Когда произносишь слова розария, — продолжала Дева, — говори после каждого таинства: „О Иисус, спаси нас от адского пламени. Даруй нашим душам спасение, особенно тем, кто больше других в этом нуждается“».

«Я скажу тебе еще кое-что…»

Поведав девочке третье откровение, Мария продолжила:

«До поры не говори об этом никому».

«Даже Франциско?» — спросила Люсия.

«Ему можно».

Повисла гробовая тишина. Никто из толпы не проронил ни слова. Все, мужчины, женщины и дети, стояли на коленях, потрясенные и очарованные тем, что происходило с очевидцами — Люсия слышала, что их теперь называют так. Многие перебирали четки и шептали молитвы. Люсия знала, что никто из них не видит и не слышит Деву — им придется принять Ее явление на веру.

Девочка вдруг ощутила, какая небывалая благодать снизошла на всех. Жители Кова-да-Ирии застыли в торжественном молчании. Не было слышно даже ветра. Она похолодела от сознания громадной ответственности, впервые в жизни выпавшей ей. Глубоко вздохнув, Люсия спросила:

«Что еще Вы хотите сказать мне?»

«Сегодня ничего».

Мария начала возноситься в небо. В вышине как будто раздались раскаты грома. Люсия не двигалась с места. Ее била дрожь.

«Вот Она!» — указывая на небо, закричала девочка. Люди поняли, что видение закончилось, и плотным кольцом обступили Люсию.

Люсия кивнула.

«Как Она выглядела?»

«Что Она сказала?»

«Почему ты такая грустная?»

«Она еще вернется?»

Толпа все напирала, и девочка почувствовала страх. В голове шумело.

«Это тайна. Это тайна», — повторяла она.

«Хорошая или плохая?» — выкрикнула какая-то женщина.

«Для некоторых хорошая. Для других — плохая».

«Ты скажешь нам?»

«Это тайна. Дева не велела мне рассказывать».

Мануэль Марто взял Гиацинту на руки и стал пробираться сквозь толпу. Люсия, крепко держа ладошку Франциско, шагала за ним. Люди кричали, теребили, спрашивали. В ответ Люсия лишь повторяла одно и то же:

«Это тайна. Это тайна».

Часть I Отлучение

Глава I

Ватикан

8 ноября, среда

6.15

Монсеньор Колин Мишнер снова услышал звук и закрыл книгу. В здании кто-то был. Наверняка. Он уже слышал этот звук.

Он встал из-за письменного стола и окинул взглядом помещение. Старинные стеллажи возвышались над его головой. Множество книжных шкафов застыло вдоль узких коридоров, ведущих в обе стороны. В похожей на пещеру зале витала особая аура, атмосфера таинственности, которой он был отчасти обязан своим названием. L'Archivio Segredo Vaticano. Секретный архив Ватикана.

Это название всегда казалось ему странным. В этих томах почти не было ничего секретного. По большей части это были просто подробные хроники двухтысячелетней истории церкви, рассказы о временах, когда папы были королями, воинами, политиками и любовниками. Ряды книг тянулись в общей сложности на двадцать пять миль. И найти на них можно было очень многое, если знать, где искать.

А Мишнер знал.

Он снова прислушался, оглядев зал с фресками, изображавшими Константина, Пипина и Фридриха II, и остановил взгляд на металлической решетке в дальнем конце помещения. За решеткой было темно и тихо. Войти в хранилище можно было только с разрешения Папы, а ключ от решетки хранился у церковного архивариуса. Мишнер никогда не заходил в хранилище, он почтительно стоял снаружи, пока его наставник, Папа Климент XV, находился там. Но ему было известно, какие бесценные документы хранились в этой комнате без окон. Последнее письмо Марии Стюарт, королевы Шотландии, написанное незадолго до того, как ее обезглавили по приказу Елизаветы I. Петиция семидесяти пяти английских лордов, просящих Папу разрешить Генриху VIII развод с его первой женой. Подписанное признание вины Галилея. Наполеоновский договор при Толентино.

Мишнер в который раз восхитился причудливыми узорами и изгибами железной решетки и позолоченным фризом с кованым орнаментом из животных и растений. Эти изумительные ворота были сделаны в четырнадцатом столетии знаменитым мастером.

В Ватикане все было выдающимся. На каждом предмете можно было увидеть клеймо того или иного знаменитого художника или легендарного мастера, работавшего здесь долгие годы во славу Господа и Папы.

Монсеньор Мишнер прошел через зал, слушая, как звук его шагов отдавался гулким эхом в прохладном воздухе, и остановился перед железной решеткой. Из-за нее повеяло теплом. На правой стороне ворот крепился массивный засов. Он проверил задвижку. Надежная и крепкая.

Мишнер оглянулся. Нет, никто из служащих не входил в помещение архива. Дежурный писарь удалился сразу после его прихода, и, пока он был здесь, никому другому не разрешалось находиться в помещении, поскольку личному секретарю Папы не нужны няньки. Но в здании было множество дверей, и звук, который он слышал, могли издавать старинные петли, когда дверь открывали, а потом осторожно закрывали. Трудно сказать. Звуки в этом огромном пространстве были так же загадочны, как и хранящиеся здесь рукописи.

Он повернул направо и направился по одному из длинных коридоров к залу Пергаментов. Еще дальше был зал Описей и Каталогов. Пока Мишнер шел, прикрепленные под потолком лампочки зажигались и гасли, освещая один за другим разные участки коридора. От этого мерцания света и тени Мишнеру казалось, что он движется по подземному тоннелю, хотя коридор располагался во втором этаже.

Он прошел еще немного, остановился, замер на мгновение и, ничего не услышав, повернул назад.

Раннее утро буднего дня. Монсеньор специально выбрал это время для своих занятий — меньше вероятности помешать другим людям, имеющим право доступа в архив, меньше шансов привлечь излишнее внимание служащих курии. Он выполнял задание Святого Отца, и его исследования не афишировались, но он был здесь не один. В прошлый раз, неделю назад, у него было такое же чувство.

Вернувшись в главный зал, Мишнер подошел к письменному столу, продолжая внимательно осматриваться по сторонам. Он привычно ступал по изображению зодиакальной диаграммы, строго сориентированной по солнцу. Солнечный свет проникал сюда через узкие окна под потолком, расположение которых было тщательно рассчитано. Именно на этом месте несколько веков назад был составлен григорианский календарь. Но сегодня в залу не проникал солнечный свет. На улице холодно и сыро, в Риме моросил осенний дождь.

Тома, которыми было поглощено внимание Колина Мишнера последние два часа, были аккуратно разложены на аналое. Многие из них были написаны в последние два десятилетия. Но четыре книги были гораздо старше. Две на итальянском, одна на испанском и одна на португальском. Он без труда читал на всех этих языках — одно из его достоинств, благодаря которому Папа Климент принял его на службу.

Испанская и обе итальянские книги не представляли особой ценности, в них лишь повторялось содержание португальского фолианта:

«Полное и подробное описание явлений Святой Девы Марии в Фатиме — с 13 мая до 13 октября 1917 года».

В 1922 году Папа Бенедикт XV приказал провести в рамках церковного расследования еще одно — специальное — расследование того, что произошло в отдаленной португальской провинции. Чернила на страницах манускрипта поблекли, бумага пожелтела. Казалось, что слова наносились золотом. Епископ Лейры провел подробнейшее исследование, потратив на него не меньше восьми лет. Результаты этого труда легли в основу принятого Ватиканом в 1930 году решения, что шесть земных явлений Святой Девы в Фатиме достойны доверия. Три приложения, приобщенные к оригиналу, были составлены в 1950-е, 1960-е и 1990-е годы.

Мишнер проштудировал документы с адвокатской тщательностью, которую привила ему церковь. Проведя семь лет в Мюнхенском университете, он получил ученую степень, но никогда не практиковал как светский юрист. Став священником, он погрузился в мир официальных заявлений церкви и канонических декретов. Опыт двух тысячелетий христианства опирался больше на понимание духа времени, чем на stare decisis.[3] Серьезное изучение юриспруденции оказало ему бесценную помощь. Юридическая логика много раз становилась его союзником в запутанных хитросплетениях богословских вопросов. Более того, она же помогла Мишнеру отыскать в лабиринтах забытой информации то, что было нужно Клименту XV.

Звук повторился.

Тихий шорох, как будто на ветру скрипит дерево или пищит мышь.

Он быстро сделал несколько шагов по направлению звука и снова огляделся. Никого.

В пятнадцати метрах слева от него был выход из архива. Мишнер подкрался к двери и проверил замок. Не заперто. Он с усилием приоткрыл массивную створку из резного дуба, и металлические петли тихо заскрипели.

Мишнер узнал этот звук.

Холл был пуст, но его внимание привлек отблеск света на мраморном полу.

Он опустился на колени.

На полу на одинаковом расстоянии друг от друга Мишнер увидел небольшие лужицы, ведущие по коридору через дверь в помещение архива. Мишнер нагнул голову к самому низу. В одной из лужиц плавала еле заметная травинка, мешаясь с остатками уличной грязи.

Он проследил взглядом цепочку лужиц, которая вела к стеллажам. По крыше по-прежнему стучал дождь.

Чьи-то следы.

Глава II

Ватикан

8 ноября, среда

7.45

Мишнер отлично знал, что журналистская суматоха начнется рано. Стоя у окна, он наблюдал, как телевизионные автобусы и фургоны въезжали на площадь Святого Петра и занимали отведенные им места. Пресс-служба Ватикана еще вчера сообщила ему, что для присутствия на трибунале аккредитован семьдесят один журналист из Северной Америки, Британии и Франции. Кроме того, приехали с десяток итальянцев и трое немцев. По большей части это были представители печатных изданий, но некоторые телеканалы также получили разрешение на прямую трансляцию с места событий. Корпорация ВВС осмелилась просить разрешения на съемку для своего документального фильма непосредственно в помещении трибунала, но получила отказ. В общем, из заседания сделали представление. Это была цена популярности участников процесса.

Апостольский пенитенциарий — высший из трех трибуналов Ватикана. Он рассматривает исключительно вопросы отлучения. Каноническое право предусматривает пять случаев, когда священника можно отлучить от церкви: нарушение тайны исповеди, попытка физического воздействия на Папу, принятие сана епископа без утверждения со стороны Святого престола, осквернение Святого Причастия. И наконец, последнее: тот случай, который рассматривался сегодня, — когда священник отпускает грех прелюбодеяния своей любовнице.

Отец Томас Кили из церкви Святых Петра и Павла в Ричмонде, штат Вирджиния, совершил немыслимое. Три года назад он вступил в открытую связь с женщиной, а затем в присутствии всего прихода отпустил грехи как ей, так и себе. Этот скандал и особенно язвительные замечания Кили об устаревшем взгляде церкови на вопрос безбрачия стали предметом всеобщего обсуждения. Некоторые священники и богословы давно уже пытались оспаривать мнение Рима в отношении безбрачия. В таких случаях церковь традиционно занимала легко объяснимую выжидательную позицию, так как большинство из «бунтовщиков» впоследствии либо покидало церковь, либо смирялось с положением вещей. Но отец Кили выразил свое несогласие по-другому. Он издал три книги, одна из которых стала международным бестселлером, резко критикующим установленную церковную доктрину. Мишнер хорошо знал, что церковники его опасались. Одно дело, когда простой священник бросает вызов Риму. Совсем другое, если к бунтовщику прислушиваются.

А к Томасу Кили прислушивались.

Он был привлекателен, умен, обладал редким даром коротко и убедительно выражать свои мысли. Томас Кили нашел сторонников по всему миру. Любому движению нужен лидер, и сторонники церковной реформы нашли своего лидера в лице этого смелого священника. Его сайт, который, как было известно Мишнеру, ежедневно просматривали члены Всемирного апостольского пенитенциария, насчитывал более двадцати тысяч посещений в день. Год назад Кили основал всемирное движение БОЖЕСТВЕННОЕ РАВЕНСТВО (Объединение католиков за равенство против богословских крайностей), которое сейчас насчитывало более миллиона членов, в основном из Северной Америки и Европы.

Решительная позиция Кили придала смелости многим американским епископам. В прошлом году значительная часть клириков стали почти открыто поддерживать его идеи. Многие сегодня готовы выступить против приверженности обветшавшим средневековым догмам. Как неоднократно заявлял Томас Кили, церковь в Америке переживает кризис из-за своих устаревших идей. Верующим надоели дискредитированные священники и надменные лидеры. Его слова о том, что Ватикану нужны лишь деньги американцев, а не их влияние, нашли отклик. Он проповедует как раз тот здоровый прагматизм, который так близок западному сознанию. И теперь знаменитый бунтарь желает дать бой ревнителям традиций. За поединком между Томасом Кили и церковью будет следить вся мировая пресса и миллионы людей по всему миру.

Но сначала Мишнеру предстояло пережить еще один поединок.

Он отвернулся от окна и посмотрел на Климента, отгоняя мысль, что его старый друг может скоро умереть.

— Как вы себя чувствуете, Святой Отец? — спросил он по-немецки.

Наедине они всегда говорили на родном языке Климента. Почти никто из служащих папской резиденции не понимал этого языка.

Папа осторожно взял фарфоровую чашку и не спеша сделал глоток эспрессо.

— Странно, что, живя посреди такого величия, совершенно его не ценишь.

Ему и раньше был свойственен скептицизм, но в последнее время это стало более заметно.

Климент поставил чашку на блюдце. Фарфор жалобно звякнул.

— Вы нашли в архиве сведения?

Мишнер отошел от окна и кивнул.

— Вам пригодились отчеты о Фатимском чуде?

— Нисколько. Я нашел более интересные документы.

Странно, подумал Мишнер, Папа уже не в первый раз осведомляется об этих отчетах. Видимо, придает им значение.

Папа как будто читал его мысли:

— Вы ведь никогда не задаете вопросы?

— Вы бы сами сказали мне, если бы считали нужным.

За последние три года Папа сильно изменился — заметно ослаб, стал бледнее. Климент всегда был невысоким и худощавым. Но сейчас, глядя на него, складывалось впечатление, что тело его как будто что-то гложет изнутри. Его голова, прежде увенчанная густой копной каштановых волос, теперь была покрыта лишь короткими седыми прядями. Лицо, украшавшее некогда обложки газет и журналов, когда он улыбался с балкона собора Святого Петра после своего избрания, вытянулось и сделалось почти карикатурным. Щеки утратили свой здоровый цвет, стали похожи на пергаментную бумагу. Когда-то едва заметная родинка на лице превратилось в огромное безобразное пятно, которое пресс-службе Ватикана приходилось старательно ретушировать на всех его фотографиях. Тяготы престола святого Петра сделали свое дело, безжалостно состарив человека, который еще недавно регулярно поднимался в баварские Альпы.

Взгляд Мишнера упал на кофейный поднос. Он еще помнил те времена, когда их завтрак состоял из йогурта, колбасы и черного хлеба.

— Почему вы ничего не едите? Стюарт сказал, что вы вчера не ужинали.

— Не будь паникером.

— Почему вы не едите?

— К тому же еще и упрямым.

— Оттого что вы не отвечаете на вопросы, я не стану меньше волноваться.

— А из-за чего ты волнуешься, Колин?

Он хотел сказать о новых морщинах, появившихся на лбу Климента, о его нездоровой бледности, о венах, выступающих на кистях и запястьях старика. Но вместо этого просто сказал:

— Из-за вашего здоровья, Святой Отец.

Климент улыбнулся:

— Ты всегда уходишь от прямого ответа.

— Бесполезно спорить со Святым Отцом.

— Ах, опять эта непогрешимость. Я же всегда прав.

Секретарь решил принять вызов:

— Не всегда.

Климент усмехнулся:

— Ты нашел в архиве нужное имя?

Мишнер достал из-под сутаны свои записи, сделанные перед тем, как он услышал в кабинете странный звук. Протянул их Клименту:

— Там снова кто-то был.

— Ничего удивительного. Здесь многие бывают. — Папа, шевеля губами, медленно читал записи. Вдруг произнес вслух: — Отец Андрей Тибор.

Из многолетнего опыта общения с Папой Мишнер отлично знал, чего от него ждут.

— Бывший священник, живет в Румынии. Я проверил досье. Все пенсионные документы по-прежнему высылаются ему на тот же адрес.

— Ты должен встретиться с ним.

— Вы не объясните мне зачем?

— Пока нет.

За последние три месяца Климент очень устал. Старик явно хотел это скрыть, но после двадцати четырех лет дружбы ничто не могло ускользнуть от внимательного помощника. Он точно помнил, когда у него впервые появились эти дурные предчувствия. Как раз после посещения хранилища, где за запертой железной решеткой стоял старинный сейф.

— А я могу узнать, когда вы мне все объясните?

Папа поднялся с кресла.

— Сначала молитва.

* * *

Они покинули кабинет и молча прошли по четвертому этажу, остановившись перед открытой дверью. Находящаяся за ней часовня сверкала белым мрамором, окна, украшенные цветными мозаиками, изображающими крестный путь Христа, радужно переливались. Климент приходил сюда каждое утро для короткой молитвы. Никто не имел права мешать ему. Пока Папа общался с Богом, все остальное не имело значения.

Мишнер служил Клименту с начала его карьеры еще в те времена, когда энергичный немец стал сначала архиепископом, затем кардиналом, а затем государственным секретарем Ватикана. Он сам поднимался, рос вслед за своим наставником — от семинариста до священника, потом до монсеньора, но самый резкий скачок в его карьере случился тридцать четыре месяца назад, когда священная коллегия кардиналов избрала кардинала Якоба Фолкнера двести шестьдесят седьмым преемником святого Петра. Фолкнер сразу назначил Мишнера своим личным секретарем.

Мишнер знал, что Климент получил образование в послевоенной Германии, среди царящего тогда хаоса, и учился искусству дипломатии, служа церкви в таких неспокойных местах, как Дублин, Каир, Кейптаун и Варшава. Якоб Фолкнер был человеком необычайного терпения и обладал огромным трудолюбием. За все годы знакомства Мишнер ни разу не усомнился в силе характера и веры своего учителя и давно уже для себя понял, что если бы ему удалось выработать в себе хотя бы половину качеств, которыми обладал Фолкнер, то можно считать, что жизнь прошла не напрасно.

Климент закончил молитву, перекрестился, поцеловал крест, висевший у него на груди поверх белой сутаны. Сегодня молитва была недолгой. Папа тяжело поднялся со специальной подставки для колен, но задержался у алтаря. Мишнер молча стоял в углу, пока понтифик сам не подошел к нему.

— Я объясню все в письме к отцу Тибору. Я распоряжусь, чтобы он сообщил тебе все нужные данные.

Объяснения необходимости поездки так и не последовало.

— Когда я должен ехать?

— Завтра. Самое позднее — послезавтра.

— А может быть, не стоит? Может это поручение выполнить кто-то из легатов?

— Не бойся, Колин. Я не умру, пока тебя не будет. Возможно, я неважно выгляжу, но чувствую себя прекрасно.

Консилиум врачей Климента вынес данный вердикт не далее как неделю назад. После множества тестов было решено, что Папа не страдает никакими болезнями, которые могли бы подорвать его силы. Однако в частном разговоре личный врач Папы предупредил, что главную опасность для Климента представляют любые потрясения. Стремительное ухудшение здоровья Папы за последние несколько месяцев показывало, что его душу что-то терзает.

— Я не говорил, что вы плохо выглядите, Ваше Святейшество.

— А тебе и не нужно ничего говорить. — Умные глаза старика уперлись в глаза помощника. — Все здесь. Я научился их читать.

Мишнер отвел взгляд, указал на листок бумаги:

— Так зачем вам понадобился этот священник?

— Мне надо было увидеться с ним еще тогда, когда я впервые побывал в хранилище. Но тогда я удержался.

Климент помолчал.

— А теперь я не могу ждать. У меня нет выбора.

— Как может не быть выбора у главы Католической церкви?

Папа чуть отстранился и посмотрел на висящее на стене распятие. По обе стороны от мраморного алтаря ровным пламенем ярко горели две толстые свечи.

— Ты идешь сегодня на заседание трибунала? — спросил Климент, повернувшись к нему спиной.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Глава Католической церкови может выбирать, на какие вопросы ему отвечать.

— Вы сами приказали мне присутствовать на заседании. Так что, конечно, я там буду. Вместе с кучей репортеров.

— А она там будет?

Мишнер прекрасно знал, о ком именно говорит старик.

— Мне сообщали, что она просила аккредитацию на заседание трибунала.

— Ты знаешь, что ей нужно на заседании?

Он отрицательно покачал головой:

— Я уже говорил, что вообще случайно узнал, что она будет там.

Климент повернулся к нему лицом:

— Но это была счастливая случайность.

Почему Папа о ней спрашивает, подумал он.

— Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Часть, которую нельзя забывать.

Климент знал обо всем, потому что Мишнер тогда нуждался в духовнике, а архиепископ Кёльнский был тогда самым близким его другом. Это был единственный раз, когда он нарушил свои церковные обеты за четверть века службы священника. Тогда он хотел уйти из церкви, но Климент отговорил его, объяснив, что лишь через слабость душа может обрести силу. Уходом ничего не добьешься. Теперь, по прошествии более чем десяти лет, он понял, что Якоб Фолкнер был прав. Он стал личным секретарем Папы. Вот уже почти три года он помогал Клименту XV сочетать католические убеждения с окружающей действительностью. То, что само его участие в церковных делах было следствием нарушения обетов, данных им Богу и церкви, похоже, не волновало его. Но в последнее время он начал задумываться об этом.

— Я ничего не забыл, — прошептал он.

Папа приблизился и положил руку ему на плечо.

— Не надо горевать о потерянном. Это глупо и вредно.

— Мне нелегко лгать.

— Господь простил тебя. Тебе больше ничего не нужно.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Если ты не веришь непогрешимому главе Католической церкви, то кому же ты веришь?

Улыбка, сопровождавшая этот шутливый довод, окончательно уверила Мишнера в том, что не стоит принимать все слишком близко к сердцу.

Он тоже улыбнулся:

— С вами невозможно разговаривать.

Климент убрал руку:

— Да, зато я не лишен обаяния.

— Я буду помнить об этом.

— Ты и так помнишь. Письмо к отцу Тибору скоро будет готово. Лучше, чтобы был письменный ответ, но если он захочет ответить на словах, выслушай его, спроси его, о чем хочешь, и передай все мне. Ясно?

Мишнер подумал: трудно задать вопрос, если тебе не известно, зачем ты приехал, но ответил просто:

— Ясно, Ваше Святейшество. Как всегда.

Климент усмехнулся:

— Верно, Колин. Как всегда.

Глава III

Ватикан

8 ноября, среда

11.00

Мишнер не спеша поднялся в здание трибунала. Зал заседаний представлял собой высокое помещение, отделанное белым и серым мрамором и украшенное мозаичным узором, рассказывающим о четырех веках истории церкви.

Два швейцарских гвардейца без униформы у бронзовых дверей поклонились, узнав папского секретаря. Мишнер специально выждал время, прежде чем войти. Он знал, что его присутствие вызовет разговоры — слушания редко посещал кто-либо из столь близкого окружения Папы.

По настоянию Климента Мишнер прочел все три книги Кили и негласно сообщил понтифику об их провокационном содержании. Сам Климент не читал их. Чтение этих книг Его Святейшеством вызвало бы слишком много кривотолков. Однако помощник был прекрасно осведомлен о том, что Папа испытывал сильный интерес ко всему, о чем писал лидер церковных реформ. Стараясь быть незаметным, Мишнер устроился в кресле в заднем ряду зала и впервые увидел Томаса Кили.

Обвиняемый сидел за столом один. Кили было за тридцать, густые золотисто-каштановые волосы обрамляли приятное моложавое лицо. Время от времени появлявшаяся тонкая улыбка казалась немножко актерской, да и похоже, всем своим видом Кили играл на публику. Мишнер прочел все материалы, подготовленные трибуналом. Составители документов в один голос отмечали, что Кили знает себе цену и не хочет быть похожим на других. Явный оппортунист, записал один из членов комиссии. Тем не менее нельзя было не согласиться с тем, что аргументы Кили во многом убедительны.

Допрашивал Кили кардинал Альберто Валендреа, государственный секретарь Ватикана, чей пост не вызывал никакой зависти у Мишнера. На слушания трибунала по делу Кили собрался довольно непростой состав судей. Все кардиналы и архиепископы отличались, по мнению Мишнера, крайним консерватизмом. Никто из них не поддерживал решения Второго Ватиканского собора, никто не разделял взгляды Климента XV. Валендреа был особенно известен своей приверженностью устоявшимся догмам. Все члены трибунала — одетые в полное парадное облачение, на кардиналах алые шелковые плащи, на епископах черные шерстяные накидки, — все они восседали за изогнутым мраморным столом, над которым висела одна из картин Рафаэля.

Мишнер прислушался.

— Никто не может быть дальше от Бога, чем еретик, — говорил кардинал Валендреа. Его низкий голос был слышен во всем зале даже без микрофона.

— Я думаю, ваше преосвященство, — сказал Кили, — что чем более еретик скрытен, тем он может быть опаснее. Я же не скрываю своих взглядов. Наоборот, я считаю, что свободная дискуссия может лишь пойти на пользу церкви.

Валендреа взял в руки три книги, развернул к залу, и Мишнер узнал обложки работ Кили.

— Это — ересь, — авторитетно заявил Валендреа. — Я не могу дать этому никакого иного определения.

— Только потому, что я считаю, что священники могут вступать в брак? — с ходу парировал Кили. — И что священниками могут быть женщины? Что священник может любить свою жену, детей и Господа, как и остальные его единоверцы? Что, возможно, Папа не является непогрешимым? Он ведь человек и может ошибаться. Это ересь?

— Я думаю, что никто из членов трибунала не скажет иначе.

И никто не сказал.

Мишнер смотрел, как итальянец поворачивается в своем кресле. Кардинал был низенький и коренастый, как пожарный гидрант. Неаккуратная прядь седых волос спадала на лоб, резко бросаясь в глаза на фоне его оливковой кожи. В свои шестьдесят он считался еще молодым, поскольку делами Курии заправляли люди гораздо старше. В нем совершенно не ощущалось показной важности, которую обычно ожидают посторонние от первых лиц церкви. Он выкуривал почти две пачки сигарет в день, держал винный погреб, бывший предметом зависти многих, и был вхож в светское общество. Его семья не знала недостатка в деньгах, и значительная часть этих средств причиталась ему как старшему наследнику мужского пола по отцовской линии.

Газеты уже давно называли Валендреа возможным преемником Папы — исходя из его возраста, положения и влияния. До Мишнера доходили слухи о том, как государственный секретарь Ватикана готовится к следующему конклаву, пытаясь склонить на свою сторону колеблющихся и стараясь подавить потенциальную оппозицию. Климент был вынужден назначить его государственным секретарем, самым влиятельным лицом в церкви после Папы, так как на этом настаивала значительная часть кардиналов. Климент был достаточно проницателен, чтобы не ссориться с теми, кто привел его к власти. К тому же, как тогда объяснил Папа, он следовал правилу: держи своих друзей близко к себе, а врагов — еще ближе.

Валендреа положил пухлые руки на стол. Перед ним не было никаких бумаг. Было известно, что он почти никогда не пользуется заранее приготовленными материалами.

— Отец Кили, многие в церкви считают, что Второй Ватиканский собор был неудачным экспериментом и вы являете собой яркий пример нашей неудачи. У клириков не может быть свободы выражения. В мире слишком много мнений, чтобы допускать возможность дискуссии в церкви. Мы все должны говорить одним голосом, голосом Святого Отца.

— Многие сегодня считают, что безбрачие и непогрешимость Папы — это устаревшая доктрина. Пережиток времен, когда мир был неграмотен, а церковь коррумпирована.

— Я не согласен с вами. Но даже если есть такие прелаты, они держат свое мнение при себе.

— Страх может заставить молчать, ваше преосвященство.

— Бояться нечего.

— Сидя в этом кресле, не могу с вами согласиться.

— Церковь не наказывает своих священников за помышления, отец. Только за поступки. За такие поступки, как ваш. Ваша организация противна церкви, которой вы служите.

— Если бы я не почитал церковь, ваше преосвященство, я бы просто покинул ее. Напротив, я настолько предан своей церкви, что могу не соглашаться с ее политикой.

— Неужели вы думали, что церковь будет молчать, видя, как вы нарушили свои обеты, открыто стали жить с женщиной, да еще и отпустили сами себе грех? — Валендреа снова поднял в руках книги и потряс ими в воздухе. — А потом, вдобавок ко всему прочему, еще и написали об этом? Вы сами навлекли на себя наказание.

— А вы действительно верите, что все священники блюдут обет безбрачия? — с невинным видом спросил Кили.

Этот вопрос привлек внимание Мишнера. Он заметил, что и репортеры оживились, по залу прокатился гул.

— Во что верю я, сейчас не имеет значения, — ответил Валендреа. — Речь сейчас идет об одном конкретном священнике. Каждый из нас давал обеты Господу и церкви. Я считаю, что обеты нужно соблюдать. А тот, кто их не соблюдает, должен уйти сам — или быть изгнан.

— А вы сами всегда соблюдали свои обеты, ваше преосвященство?

Смелость Кили удивила Мишнера. Возможно, он уже понял, что его ждет, и терять ему было нечего. Валендреа покачал головой:

— Вы и вправду считаете, что личные выпады против меня помогут вам защититься?

— Я всего лишь задал вопрос.

— Да, отец, я соблюдаю свои обеты.

Похоже, Кили был заранее готов к такому ответу.

— Как же еще вы могли ответить?

— Вы хотите сказать, что я лгу?

— Нет, ваше преосвященство. Я хочу сказать, что ни один священник, кардинал или епископ никогда не осмелится честно признаться в своих чувствах. Мы все обязаны говорить то, что требует от нас церковь. Я не знаю, о чем вы на самом деле думаете, и это очень печально.

— То, о чем я думаю, не имеет ни малейшего отношения к вашей ереси.

— Мне кажется, ваше преосвященство, что вы уже заранее осудили меня.

— Не больше, чем это сделал Господь, который уж точно непогрешим. Или вы и в этой доктрине сомневаетесь?

— Когда Господь сказал, что священник не может познать любовь другого человека?

— Другого человека? Почему не просто женщины?

— Потому, что любовь не знает границ, ваше преосвященство.

— То есть вы к тому же защищаете гомосексуализм?

— Я защищаю право каждого человека следовать зову своего сердца.

Валендреа покачал головой:

— Разве вы забыли, отец, что, приняв сан, вы приобщились к Христу? Вы, как и все присутствующие здесь, должны соответствовать этому идеалу. Вы обязаны быть живым и доступным образом Христа.

— Но откуда мы знаем, что это за образ? Никто из нас не жил во времена Христа.

— Так говорит сам Христос.

— А не могло ли получиться так, что этот образ создал человек, чтобы удовлетворить свои нужды?

Валендреа приподнял правую бровь и с явным недоверием смотрел на Кили.

— Ваше невежество поразительно. Вы не верите, что Сам Христос был безбрачен? Что Он поставил Свою церковь превыше всего? Что Он и Его церковь одно и то же?

— Я, как и вы, не знаю сексуальных пристрастий Христа.

После секундного колебания Валендреа произнес:

— Ваше безбрачие, отец, — это ваш дар. Выражение вашей преданности. Такова доктрина церкви, которую вы не можете — или не хотите — принять.

Кили стал возражать, ссылаясь на другие догмы, публика начала скучать, и Мишнер разрешил себе немного отвлечься от теологического спора. Рассмотрев лепнину на потолке, он переключился на присутствующих. Пробежав взглядом по креслам, он наконец остановился на женщине, сидевшей во втором ряду позади Кили.

Ее волосы отливали черным как ночь матовым блеском. Он помнил, что раньше они были густыми и от них веяло лимонной свежестью. Теперь они были коротко пострижены и аккуратно уложены. Он увидел ее лишь на мгновение, чья-то обширная спина заслонила ее, но Мишнер успел заметить по-прежнему изящный профиль и тонкие губы. У нее была смуглая кожа оттенка кофе со сливками, унаследованная от матери — румынской цыганки и отца, немца венгерского происхождения. Ее имя, Катерина Лью, означало «львица», и оно всегда казалось ему подходящим к ее своенравному характеру и твердым убеждениям.

Они познакомились в Мюнхене. Ему было тридцать три, и он заканчивал юридический факультет. Ей было двадцать пять, и она пыталась сделать выбор между журналистикой и карьерой писательницы. Она знала, что он священник, но они прожили вместе почти два года, прежде чем она поставила вопрос ребром. Или Бог, или я, сказала она. Он выбрал Бога.

— Отец Кили, — говорил Валендреа, — природа нашей веры подразумевает, что ничего не может быть добавлено или убрано. Надо или принимать учение матери-церкви во всей его полноте, или полностью его отвергать. Нельзя быть католиком частично. Наши принципы, как учит Святой Отец, не подлежат пересмотру. Они чисты, как сам Господь.

— По-моему, это слова Папы Бенедикта Пятнадцатого, — отвечал Кили.

— Вы очень сведущи. — В голосе Валендреа явно прозвучал сарказм. — Тем печальнее видеть вашу ересь. Такой умный человек должен понимать, что церковь не может и не будет терпеть столь явного неповиновения. Особенно в такой степени, в какой это сделали вы.

— Вы хотите сказать, что церковь боится дискуссии?

— Я хочу сказать, что церковь устанавливает правила. Если эти правила вам не по душе, соберите достаточно голосов и изберите Папу, который их изменит. Если не можете этого, делайте то, что от вас требуют.

— Ах, я забыл. Ведь Святой Отец непогрешим. Все, что он говорит относительно веры, считается верным. Сейчас я правильно говорю?

Мишнер заметил, что никто из остальных членов трибунала даже не пытался вставить слово. Очевидно, роль инквизитора была отведена государственному секретарю. Он знал, что абсолютно все члены трибунала разделяют позицию Валендреа, и маловероятно, чтобы кто-то из них выступил против своего лидера. Но Томас Кили облегчал задачу обвинителям, нанося сам себе больший вред, чем могли причинить любые из их вопросов. Он шел напролом.

— Это верно, — сказал Валендреа. — Непогрешимость Папы очень важна для церкви.

— Еще одна доктрина, созданная человеком.

— Еще одна догма, на которой основывается наша церковь.

— Я священник, любящий своего Господа и свою церковь, — убежденно сказал Кили. — Я не понимаю, почему мне грозит отлучение. Свободное обсуждение и дискуссия лишь способствуют выработке оптимальной политики. Почему же церковь этого боится?

— Отец, здесь не слушания о свободе слова, — возразил Валендреа. — У нас нет американской конституции, гарантирующей это право. Мы обсуждаем здесь вашу бесстыдную связь с женщиной, ваше публичное отпущение грехов вам обоим и ваше открытое несогласие с позицией церкви. Все это прямо противоречит правилам церкви, на службе у которой вы находитесь.

Чья-то спина снова отклонилась в сторону, и взгляд Мишнера устремился на Кейт. Он называл ее так, чтобы придать ей, уроженке Восточной Европы, что-то свое, ирландское. Она сидела прямо, не шелохнувшись, видимо внимательно следя за нарастающей дискуссией.

Прелат вспомнил их последнее лето в Баварии, когда он взял трехнедельный отпуск между семестрами. Они поехали в альпийскую деревню и остановились в маленькой гостинице, окруженной заснеженными вершинами. Мишнер знал, что поступает нехорошо, но стоило ей прикоснуться к нему, и он забывал обо всем. То, что говорил кардинал Валендреа о Христе и единстве священника с церковью, действительно составляло основу безбрачия клира. Священник должен посвятить себя только Богу и церкви. Но с того лета он постоянно думал: почему нельзя любить женщину, церковь и Бога одновременно? Как сказал Кили. Как и остальные его единоверцы.

Она почувствовала на себе чей-то взгляд. Очнувшись, он увидел, что Катерина обернулась и смотрит прямо на него.

В ее лице по-прежнему была та уверенность, которая так нравилась ему. Остался ее азиатский разрез глаз, уголки рта опустились, но контур ее лица был таким же нежным и женственным. В ее облике не было резких черт. Но он знал, что они скрываются в ее характере. Он пытался понять, что выражает ее лицо. Ни гнева. Ни упрека. Ни теплоты. Ничего не говорящий взгляд. Даже не приветствие. Ему было не по себе оттого, что эта женщина из его прошлого была так близко — на расстоянии десятка рядов кресел — от него. В конце концов, их расставание много лет назад было нелегким.

Она снова повернулась к трибуналу, и он задышал ровнее.

— Отец Кили, — говорил Валендреа, — я спрашиваю вас прямо. Вы отрекаетесь от своей ереси? Вы признаете, что содеянное вами противно законам Господа и церкви?

Священник придвинулся ближе к столу.

— Я не считаю, что любовь к женщине противоречит божественным законам, — четко произнес в ответ Кили и обвел ясным взглядом толпу. — Поэтому прощать этот грех не имеет смысла. Я имею право высказывать свое мнение, поэтому я не собираюсь каяться за своих последователей. Я не сделал ничего предосудительного, ваше преосвященство.

— Вы глупы, отец. Я же дал вам возможность попросить о прощении. Церковь может и должна прощать. Но для раскаяния должно быть желание обеих сторон. Кающийся должен быть искренен.

— Я не нуждаюсь в вашем прощении.

Валендреа покачал головой, пухлые руки лежали спокойно на столе.

— Мое сердце скорбит о вас и ваших последователях, отец Кили. Безусловно, вы одержимы дьяволом.

Глава IV

Ватикан

8 ноября, среда

13.05

Кардинал Альберто Валендреа ожидал, что душевный подъем, который он испытал во время трибунала, преодолеет растущее в нем раздражение. Удивительно, как иногда неприятное впечатление может полностью перечеркнуть настроение.

— Как вы думаете, Альберто? — спросил Климент. — Может, мне пора показаться народу?

Папа кивнул в сторону открытого окна.

Валендреа всегда раздражало, когда Папа позировал у окна, приветствуя собравшихся на площади Святого Петра. Служба безопасности Ватикана неоднократно предостерегала его от подобного рода поведения, но упрямый старик не обращал внимания на все предупреждения. Журналисты постоянно писали об этом, сравнивая немца с Иоанном XXIII. И впрямь у них было много общего. Оба взошли на папский престол в возрасте восьмидесяти. Обоих считали временными папами. Оба не уставали всех удивлять.

Валендреа бесило, что все пишущие о Ватикане усматривали в открытом окне папской резиденции «символ его живого духа, его неподдельной искренности, его харизматической теплоты». Папская власть не должна стремиться к популярности. Она должна быть незыблемой, и его возмущала легкость, с которой Климент пренебрегал освященными временем традициями. Члены свиты уже не преклоняли колени в присутствии Папы. Немногие по-прежнему целовали его перстень. И почти никогда Климент не говорил о себе во множественном числе, как веками делали все папы. Сейчас двадцать первый век, часто повторял Климент, отменяя очередной старинный обычай.

До недавнего времени папы никогда не подходили к открытому окну. И дело вовсе не в безопасности, просто чем реже верующие могли созерцать Папу, тем больше таинственного ореола создавалось вокруг престола. А ничто не внушает людям чувство веры и почтения лучше, чем ощущение чуда.

Валендреа служил папам уже четыре десятилетия и быстро сделал карьеру в Курии, надев шапочку кардинала. Тогда ему не было и пятидесяти. Он стал одним из самых молодых кардиналов современности. Сейчас он занимал второй по значимости пост в Католической церкви — государственного секретаря — и был посвящен во все тонкости политики Святого престола. Но Валендреа жаждал большего. Ему нужно было еще более влиятельное положение. Он хотел, чтобы никто не мог оспорить его решения. Хотел произносить непогрешимые суждения по любому вопросу. Хотел поклонения и бесконечного уважения. Он стремился стать Папой.

— Чудесная погода, — говорил Папа. — Дождь перестал. Дышится легко, как в немецких горах. Альпийская свежесть. Как жаль, что приходится находиться в помещении.

Климент сделал шаг в сторону окна, но так, чтобы его не было видно с площади. На нем была белая льняная сутана и надетая поверх нее на плечи белая же традиционная накидка. На ногах красовались алые туфли, а на голове белая скуфья. Только ему, единственному прелату из миллиарда католиков, разрешалось носить такое облачение.

— Может быть, Его Святейшество приступит к этой приятной миссии после нашего разговора? У меня еще много дел, а все утро я заседал в трибунале.

— Это буквально пара минут, — мягко возразил Климент.

Государственный секретарь Ватикана понимал, что немцу нравится поддразнивать его. Из открытого окна доносился гул римской толпы, неповторимый, ни на что не похожий рокот трех миллионов людей, двигающихся по застывшему вулканическому пеплу.[4]

Климент тоже слышал толпу.

— У этого города необычные звуки.

— Это наши звуки.

— Ах, чуть не забыл. Вы же итальянец, не то что мы все.

Валендреа стоял около старинной кровати, спинки которой были вырезаны из массивной дубовой древесины и украшены резными деревянными столбиками и шариками, покрытыми таким множеством царапин, как будто мастер наносил их специально. Один край накрыт старым, расшитым тамбуром одеялом, на другом лежали две огромные подушки. Вся остальная мебель тоже была немецкая — зеркальный шкафчик и туалетный столик расписаны в беззаботном баварском стиле. С конца одиннадцатого века папский престол не занимали немцы. Нынешний Папа Климент XV старался подражать Клименту II и не скрывал этого. Но того Климента, скорее всего, отравили. Валендреа часто думал, что и этому немцу не стоит забывать о судьбе предшественника.

— Может, вы и правы, — миролюбиво сказал Климент, — публика подождет. Ведь у нас с вами дела поважнее?

Порыв ветра из открытого окна чуть не смешал лежащие на столе бумаги. Валендреа успел прижать их к столу, не дав разлететься, монитор компьютера, стоявшего тут же, заслонил документы от ветра. Климент еще не успел включить его. Он первым из пап прекрасно пользовался современной техникой — и это тоже восхищало журналистов, — но против этого нововведения Валендреа не возражал. В конце концов, компьютерную связь и линии факсов гораздо легче отслеживать, чем телефоны.

— Мне говорили, сегодня утром вы были бесподобны, — сказал Климент. — Каким же будет заключение трибунала?

Кардинал, разумеется, знал, что Мишнер уже сообщил Папе все во всех подробностях. Он видел папского секретаря среди публики.

— Я и не знал, что Его Святейшество так интересуется делами трибунала.

— Трудно сдержать любопытство. Площадь набита репортерами. Итак, каким будет заключение?

— Отец Кили не оставил нам выбора. Он будет отлучен.

Папа сложил руки за спиной.

— Он не стал каяться?

— Он вел себя заносчиво, даже оскорбительно. Он посмел бросить нам вызов.

— А может, стоило его принять?

Это замечание застигло Валендреа врасплох, но за десятилетия дипломатической службы он научился скрывать свое замешательство, отвечая вопросом на вопрос.

— А в чем смысл такого нетрадиционного поступка?

— Зачем везде искать смысл? Просто выслушать другую точку зрения.

Валендреа не пошевелился.

— Нельзя открыто оспаривать принцип безбрачия, — спокойно продолжал Климент. — Церковь придерживалась его пятьсот лет. И что потом? Женщины-священники? Браки клириков? Разрешение использовать контрацептивы? Полный пересмотр всех догм?

Климент подошел к кровати и посмотрел на средневековое изображение Климента II, висящее на стене. Валендреа знал, что его принесли из похожих на пещеры подвалов, где портрет пылился несколько столетий.

— Он был епископом Бамберга. Простой человек, совершенно не хотел становиться Папой.

— Он был доверенным лицом короля, — сказал Валендреа, — имел связи. Оказался в нужном месте в нужное время.

Климент, обернувшись, с интересом взглянул на него:

— Как и я?

— Вы были избраны подавляющим большинством кардиналов, которыми руководил Святой Дух, — слишком быстро ответил Валендреа.

Губы Климента изогнулись в неприятной улыбке.

— А может быть, ими руководило сознание, что никто из них, и вы в том числе, не сможет набрать достаточно голосов для победы?

Сегодня они схлестнулись сильнее обычного.

— Вы амбициозны, Альберто. Вы думаете, что эта белая сутана осчастливит вас? Уверяю вас, это не так.

У них и раньше случались подобные разговоры, но в последнее время взаимные выпады обострились. Оба прекрасно понимали друг друга. Они не были друзьями — и не могли ими стать. Валендреа всегда удивляло, что остальные считали их отношения священным союзом двух набожных душ, для которых превыше всего — нужды церкви. На самом деле они были совершенно разными людьми. Их связь держалась на совершенно противоречащих друг другу интересах. К чести обоих, никто из них не шел на открытый конфликт. Валендреа был слишком умен для этого — с Папой не полагалось никому спорить. Климент видел, что большинство кардиналов поддерживают государственного секретаря.

— Я хочу, чтобы вы, Святой Отец, жили долго и счастливо.

— Вы не умеете лгать.

Он уже порядком устал от выпадов старика.

— Какая разница? Когда начнется конклав, вас все равно уже не будет. Зачем вам думать о будущем?

Климент пожал плечами:

— Действительно, какая разница? Меня положат в раку в базилике Святого Петра, как и всех, кто раньше сидел на этом престоле. Мне все равно, кто станет моим преемником.

Но Валендреа? Ему далеко не все равно. Что было известно старому Папе? В последнее время он часто делал странные намеки.

— Святого Отца что-то тревожит?

Глаза Климента вспыхнули.

— Вы оппортунист, Альберто. Грязный политикан. Я назло вам проживу еще десять лет.

Внезапно Валендреа решил перестать притворяться:

— Сомневаюсь.

— На самом деле я бы хотел, чтобы престол достался вам. Вы сами убедитесь, что это совсем не то, что вам кажется. Может, вы и должны стать им.

Альберто уточнил:

— Стать кем?

Несколько секунд Папа молчал.

— Стать Папой, конечно, — сказал он после раздумья. — Кем же еще?

— Что вас тревожит?

— Мы глупцы, Альберто. Мы все, во всем нашем величии, всего лишь глупцы. Мы не можем даже примерно осознать, насколько Бог мудрее каждого из нас.

— Ни один верующий не усомнится в этом.

— Мы навязываем всем наши догмы и ломаем жизнь таких людей, как отец Кили. Он просто священник, который пытается поступать по своему разумению.

— Он больше похож на оппортуниста — говоря вашими же словами. Ему нравится быть и центре внимания. Но когда он давал клятву следовать нашему учению, он не мог не понимать позиции церкви.

— Что значит «нашему учению»? Люди, например вы или я, провозглашают так называемое Слово Божье. Люди, такие как мы с вами, наказывают других за отступление от этих правил. Я часто думаю, — Папа поднял глаза на кардинала, — что такое наши догмы — заповеди Всевышнего или выдумки обычных клириков?

Валендреа посчитал это очередной странной выходкой Папы, которые тот так часто позволял себе в последнее время. Он хотел было возразить, но в последний момент решил, что Папа просто испытывает его, и ответил так, как только и мог ответить:

— Я считаю, что Слово Божье и церковные догмы — это одно и то же.

— Отличный ответ. Прямо как в учебнике. Но это когда-нибудь и приведет вас к гибели, Альберто.

Папа отвернулся.

Глава V

Ватикан

8 ноября, среда

14.10

Мишнер шел медленно, наслаждаясь лучами полуденного солнца. Утренний дождь перестал, небо усеяно пушистыми облаками, и голубизну прорезал след от пролетевшего на восток самолета. На булыжниках площади Святого Петра оставались следы прошедшего дождя, тут и там блестели маленькие лужицы, как множество озер, раскиданных на огромной долине. Телевизионщики еще были здесь, многие из них передавали репортажи в свои студии.

Он ушел из трибунала, не дожидаясь перерыва. Потом один из его помощников сказал ему, что спор отца Кили и кардинала Валендреа длился без малого два часа. Мишнер искренне не понимал, для чего вообще были нужны эти слушания. Решение отлучить Кили от церкви, очевидно, было принято задолго до того, как священника вызвали в Рим. Обвиняемые редко появлялись в трибунале, и, скорее всего, Кили пришел на заседание, чтобы привлечь побольше внимания — к себе и своим сторонникам. Через несколько недель объявят, что он утратил связь со Святым престолом, и он станет еще одним изгоем, утверждающим, что церковь уподобилась динозавру и ее ждет вымирание.

Иногда Мишнеру казалось, что критики вроде Кили в чем-то правы.

Почти половина всех католиков живут в Латинской Америке. Добавьте сюда Азию и Африку, и их число возрастет до двух третей. Все время приходится угождать этому интернациональному большинству, в то же время не отдаляя от себя европейцев и итальянцев. Ни одному главе государства не доводилось сталкиваться с такой непростой задачей, но Римская католическая церковь занимается этим вот уже две тысячи лет — ни один человеческий институт не может похвастаться этим, — и сейчас Мишнер видел перед собой одно из величайших проявлений силы церкви.

Площадь в форме ключа, окруженная двумя величественными полукруглыми колоннадами Бернини, поражала воображение. Мишнер не переставал восхищаться Ватиканом. Впервые он приехал сюда двенадцать лет назад помощником архиепископа Кёльнского, когда встреча с Катериной Лью стала серьезным испытанием для его добродетели. Несмотря на это испытание, его решимость посвятить себя служению церкви лишь окрепла. Он вспоминал, как исследовал сто восемь акров обнесенного стеной анклава, любуясь величием, созданным за два тысячелетия непрерывного строительства.

Крошечное государство расположено не на тех легендарных холмах, на которых стоит Рим, а на Монте-Ватикано, на холме, находящемся в западной части города и носящем древнее название, до наших дней сохранившееся в памяти людей. Граждан Ватикана меньше двухсот человек, и не у всех из них есть паспорта. Здесь никто не рождается, почти никто, кроме пап, не умирает, а чести быть здесь погребенным удостаиваются единицы. Ватикан — одна из последних оставшихся в мире абсолютных монархий. И, как это ни парадоксально, представитель Святого престола в ООН не смог подписать Всемирную декларацию прав человека, поскольку Ватикан не приемлет свободу вероисповедания.

Мишнер смотрел на залитую солнечным светом площадь, на телевизионные фургоны, опутанные паутинами антенн, и на людей — почти все глядели куда-то вверх и направо. Некоторые кричали Santissimo Padre! «Святой Отец!» Он проследил за направлением их взглядов, устремленных на четвертый этаж Апостольского дворца. Между деревянными ставнями углового окна появилось лицо Климента.

Люди восторженно махали Папе. Климент махал им в ответ.

— Все любуешься? — произнес женский голос.

Мишнер обернулся. Катерина Лью стояла в нескольких футах от него в тени одной из колоннад Бернини. Почему-то он не мог избавиться от предчувствия, что она найдет его. И она нашла. Она подошла ближе.

— Ты нисколько не изменился. Все так же любишь своего Бога. Я это поняла по твоим глазам в трибунале.

Он попробовал улыбнуться, но в то же время внутренне собрался, поняв, что предстоит непростой разговор.

— Как твои дела, Кейт?

Выражение ее лица немного смягчилось.

— Сбылось все, на что ты рассчитывала?

— Не хочу жаловаться. И не буду. Это неразумно. Ты сам так когда-то говорил.

— Приятно это слышать.

— Откуда ты узнал, что я буду там сегодня?

— Я видел твое заявление об аккредитации пару недель назад. Скажи, почему тебя так интересует отец Кили?

— Мы не виделись пятнадцать лет, и тебе не о чем больше спросить меня? — удивленно поинтересовалась она.

— Последний раз, когда мы виделись, ты попросила меня не говорить о нас. Ты сказала, что нет нас с тобой. Только я и Бог. Так что я подумал, что говорить об этом не стоит.

— Я сказала это, когда ты сообщил, что собираешься вернуться к архиепископу и посвятить себя служению людям. Стать католическим священником.

Они стояли слишком близко друг к другу, и Колин отошел назад, глубже в тень колоннады. Он смотрел, как под ярким осенним солнцем высыхает после дождя расписанный Микеланджело купол базилики Святого Петра.

— Ты по-прежнему умеешь уходить от ответов, — заметил он.

— Меня попросил приехать Том Кили. Он не дурак. И прекрасно знает, чем кончится трибунал.

— Где ты сейчас работаешь?

— На вольных хлебах. Мы с ним пишем книгу.

Она всегда хорошо писала, особенно стихи. Он всегда завидовал ее способностям и очень хотел узнать, как она жила после Мюнхена. До него доходили лишь отрывочные сведения о ней. Он знал, что она сотрудничала с разными европейскими газетами, но нигде не задерживалась надолго, даже работала в Америке. Время от времени он видел в газетах ее имя — ничего особенно серьезного, в основном эссе о религии. Несколько раз она оказывалась совсем близко, и ему хотелось пригласить ее на чашку кофе, но он знал, что это невозможно. Он сделал выбор, и пути назад не было.

— Меня не удивило твое назначение, — сказала она, — я сразу поняла, что, когда Фолкнера выберут Папой, он тебя не оставит.

Мишнер взглянул в ее изумрудные глаза и увидел, что она пытается сдержать свои чувства, как и пятнадцать лет назад. Тогда он был увлеченным и амбициозным молодым священником, оканчивал университет и связывал свои планы на будущее с карьерой немецкого епископа. Многие прочили ему пост кардинала. Теперь уже поговаривали и о его возможном вступлении в священную коллегию. Папские секретари нередко меняли свою должность в Апостольском дворце на алую кардинальскую шапочку. Он хотел стать князем церкви, участвовать в следующем конклаве в Сикстинской капелле, сидя под фресками Микеланджело и Боттичелли и имея право голоса в собрании.

— Климент неплохой человек, — сказал он.

— Он глупец, — тихо сказала она. — Кардиналы посадили его на престол и ждут до тех пор, пока кто-нибудь из них сам не получит достаточной поддержки.

— Кто ты такая, чтобы судить об том?

— Я не права?

Он отвернулся, пытаясь успокоиться, и стал внимательно рассматривать торговцев сувенирами, стоявших по периметру площади. Она была по-прежнему упряма, и ее манера речи осталась такой же язвительной. Ей было под сорок, но с возрастом она не стала менее эмоциональной. Ему никогда не нравилось в ней это, но именно этой ее черты ему иногда не хватало. В его мире искренность была не в ходу. Его окружали люди, убежденно высказывающие то, во что сами не верили. А иногда очень нужно от кого-то услышать правду. Когда тебе говорят то, что думают, ты, по крайней мере, начинаешь чувствовать твердую почву под ногами. А не бескрайние зыбучие пески, к которым тоже привыкаешь.

— Климент — хороший человек, но перед ним стоит почти невыполнимая задача, — сказал он.

— Если бы мать-церковь проявила хоть немного гибкости, все было бы значительно проще. Трудно управлять миллиардом людей, каждый из которых обязан верить, что Папа — единственный на земле человек, не способный ошибаться.

Ему не хотелось спорить с ней о догматах веры, особенно стоя посреди площади Святого Петра под колоннадой. Мимо них прошагали два швейцарских гвардейца в украшенных плюмажами шлемах, высоко держа алебарды. Он видел, как они чинно приблизились к главному входу в базилику. Шесть тяжелых колоколов под куполом пока молчали, но он понимал, что уже недалек день, когда они начнут звонить по Клименту. Поэтому резкий тон Катерины особенно неприятно поразил его. Не надо было приходить на заседание трибунала, и не надо было разговаривать с ней сейчас. Мишнер понял, что нужно сделать.

— Рад был увидеть тебя, Кейт.

И собирался уже уйти.

— Негодяй.

Она сказала это так, чтобы он услышал.

Он повернулся, пытаясь понять, не шутит ли она. Черты ее лица исказила злость. Подойдя вплотную к ней, он тихо сказал:

— Мы не виделись много лет, и теперь выходит, что единственная тема для разговора — это несовершенство церкви. Если ты так ее презираешь, зачем ты о ней пишешь? Лучше напиши роман, как ты всегда хотела. Я думал, я надеялся, что, может быть, ты стала терпимее. Но этого не случилось.

— Я очень рада, что ты об этом думал. Когда мы расставались, тебе было совершенно наплевать на меня.

— Может, не будем начинать все сначала?

— Нет, Колин. Незачем.

Она сделала шаг назад.

— Абсолютно незачем. Как ты сказал, рада была увидеть тебя.

В ее словах ему послышалась обида, но она ничем не выдала своей слабости.

Он вновь непроизвольно взглянул в сторону дворца. Многие на площади продолжали выкрикивать приветствия и махали руками Папе. Климент отвечал им. Телеоператоры снимали.

— Колин, все дело в нем, — сказала Катерина. — Это он не дает тебе жить. Ты просто не понимаешь этого. И не успел он ответить, как она ушла.

Глава VI

Ватикан

8 ноября, среда

15.00

Валендреа надел наушники, нажал на кнопку на старом бобинном магнитофоне и начал слушать запись разговора Колина Мишнера с Климентом. Подслушивающие устройства, установленные в резиденции Папы, опять сработали безупречно. Во дворце их было много. Он отдал негласное распоряжение об их установке сразу после избрания Климента. Это было нетрудно, ведь он как государственный секретарь отвечал за безопасность Ватикана.

Климент оказался прав. Валендреа действительно хотел, чтобы его правление продлилось подольше, тогда он успел бы обеспечить себе недостающие голоса во время конклава. Сейчас в священной коллегии было сто шестьдесят человек, из них только сорок семь были старше восьмидесяти и не могли голосовать, если бы конклав состоялся в ближайший месяц. Он мог твердо рассчитывать на сорок пять голосов. Для начала неплохо, но до избрания далеко. В прошлый раз он забыл старинное правило: если входишь в конклав Папой, выйдешь кардиналом. На этот раз он не будет полагаться на удачу. Подслушивающие устройства составляли лишь часть его стратегии, призванной добиться того, чтобы итальянские кардиналы не отвернулись от своего соотечественника.

Поразительно, из каких неблаговидных поступков состояла повседневная жизнь князей церкви! Им был не чужд грех, и их душам нужно было очищение, как и душам всех остальных смертных. Но Валендреа знал, что иногда грешников приходится вынуждать к покаянию.

«Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Которую нельзя забывать».

Валендреа снял наушники и искоса посмотрел на сидящего рядом с ним священника. Отец Паоло Амбрози был его правой рукой уже больше десяти лет. Невысокий худощавый человек с тонкими седыми волосами. Его крючковатый нос и резкий контур лица делали его похожим на ястреба. Это сравнение подходило и к личности священника. Он редко улыбался, а смеялся еще реже. От него всегда веяло угрюмостью, но это не смущало Валендреа. Священник был целеустремлен и амбициозен, а государственный секретарь высоко ценил оба эти качества.

— Забавно, Паоло, что они говорят по-немецки, как будто, кроме них, никто не может понять этот язык.

Валендреа остановил запись.

— Папа говорит о женщине, которую отец Мишнер, видимо, хорошо знает. Расскажи мне о ней.

Они сидели в комнате без окон на третьем этаже Апостольского дворца, в огромной части помещения, отведенной государственному секретариату. Магнитофоны и прослушивающие устройства были установлены в запертом кабинете. Валендреа не волновался из-за того, что кто-то может найти аппаратуру. В здании с десятком тысяч комнат, залов и коридоров, большинство из которых находятся за крепкими дверями, можно не опасаться, что в эту небольшую комнатку размером около ста квадратных футов зайдет кто-то посторонний.

— Ее зовут Катерина Лью. Родители — румыны, бежали из страны, когда ей не было восемнадцати. Отец — профессор права. У нее диплом Мюнхенского университета и еще один — Бельгийского национального колледжа. Вернулась в Румынию в конце тысяча девятьсот восьмидесятых, при ней сбросили Чаушеску. Очень гордится, что участвовала в революции.

Валендреа уловил в голосе Амбрози насмешку.

— Познакомилась с Мишнером в Мюнхене, когда оба учились. Их связь продолжалась около двух лет.

— Откуда ты все это знаешь?

— Папа с Мишнером и раньше разговаривали.

Валендреа знал, что, хотя он лично прослушивал только самые важные записи, Амбрози не пропускал ничего.

— Раньше ты не рассказывал об этом.

— Я не придавал этому значения, пока Святой Отец не начал интересоваться ходом трибунала.

— Я недооценил отца Мишнера, — с легким смешком произнес Валендреа. — А он тоже человек. Со своим прошлым. С ошибками. Мне это даже нравится. Расскажи подробнее.

— У Катерины Лью были разные публикации в Европе. Она называет себя журналисткой, но скорее она публицист. Писала в «Шпигеле», «Геральд трибьюн», лондонской «Таймс». Но подолгу нигде не работает. Увлекается левыми политическими течениями и радикальными религиозными культами. Не жалует традиционные церкви. Написала в соавторстве три книги, две о немецких «зеленых» и одну о Католической церкви во Франции. Большого успеха они не имели. В общем, она очень неглупа, но неорганизованна.

Валендреа почувствовал, что здесь есть за что зацепиться.

— Надо полагать, она амбициозна.

— После разрыва с Мишнером дважды была замужем. Оба раза недолго. Инициатива в отношениях с отцом Кили исходила скорее от нее, чем от него. Последние пару лет работала в Америке. Однажды пришла к нему в офис, и с тех пор они вместе.

Валендреа оживился:

— Так они любовники?

Амбрози пожал плечами:

— Трудно сказать. Но у нее слабость к священникам, так что, наверное, да.

Валендреа снова надел наушники и включил магнитофон. Он услышал голос Климента:

«Письмо к отцу Тибору скоро будет готово. Лучше, чтобы был письменный ответ, но если он захочет ответить на словах, выслушай его, спроси его, о чем хочешь, и передай все мне».

Он снял наушники.

— Что замышляет этот старый болван? Посылает Мишнера к восьмидесятилетнему бывшему священнику. Для чего ему это нужно?

— Он единственный ныне живущий человек, кроме самого Климента, видевший документы из хранилища, где говорится о Фатимских откровениях. Отцу Тибору сам Иоанн Двадцать третий передал подлинную рукопись сестры Люсии.

При упоминании о Фатиме у него захватило дух.

— Вы нашли Тибора?

— У меня есть его румынский адрес.

— Надо проследить за ним.

— Я понял. Но зачем?

Он не собирался объяснять. Только если у него совсем не останется выбора.

— Я думаю, имеет смысл проследить за Мишнером.

Амбрози усмехнулся:

— Думаете, в этом может помочь Катерина Лью?

Он мысленно задавал себе этот же вопрос, вспоминая все, что ему было известно о Колине Мишнере, и взвешивая только что услышанное о Катерине Лью.

— Посмотрим, Паоло.

Глава VII

Ватикан

8 ноября, среда

20.30

Мишнер стоял перед алтарем в базилике Святого Петра. Храм был уже закрыт, и тишину нарушали только служащие, натирающие мозаичный пол. Он облокотился на широкие перила и смотрел, как уборщики водят швабрами по мраморным ступеням, выметая накопившийся за день мусор. Здесь, в усыпальнице Святого Петра, находился воплощенный в художественных шедеврах духовный центр католического мира. Подняв голову, он посмотрел на округлый балдахин, выполненный Беллини, затем устремил глаза ввысь, на расписанный Микеланджело купол, венчавший собой алтарь.

Он представил себе, как во время Второго Ватиканского собора неф,[5] где он сейчас стоял, был заставлен рядами скамей, на которых восседали три тысячи кардиналов, священников, епископов и богословов, представляющих почти все существующие религиозные течения. В 1962 году он уже принял свое первое причастие и ожидал конфирмации. Тогда он, еще маленьким мальчиком, учился в католической школе на берегу реки Саванна на юго-востоке Джорджии.[6] Он не осознавал значения событий, происходивших за три тысячи миль от него в далеком Риме. За прошедшие годы он не раз видел хронику открытия собора, где сидевший на папском троне ссутулившийся Иоанн XXIII призывал традиционалистов и реформаторов объединить усилия, «чтобы этот земной город уподобился небесному граду, где царит истина». Шаг был беспрецедентным. Абсолютный монарх собирает своих подданных, чтобы поставить все с ног на голову! Три долгих года участники собора обсуждали вопросы религиозной свободы, иудаизма, отношений с мирянами, безбрачия, культуры и священничества. В результате церковь подверглась значительным переменам. Некоторые смирились с ними, другие затаили недовольство.

Это напоминало ему его собственную жизнь.

Он родился в Ирландии, но вырос в Джорджии. Начал учебу в Америке, а закончил в Европе. Несмотря на такое смешанное прошлое, в Курии, в основном состоящей из итальянцев, его считали американцем. К счастью, он хорошо понимал, какая переменчивая атмосфера окружает его. Не прошло и месяца после его появления в папской резиденции, как он выучил четыре правила выживания в Ватикане.

Правило первое — никогда не действуй по первому побуждению. Правило второе — никогда не говори, что думаешь.

Правило третье — ни в коем случае не доверяй свои мысли бумаге.

И правило четвертое — ни при каких обстоятельствах не подписывай то, что ты написал по глупости.

* * *

Он любовался собором, восхищаясь гармоничными пропорциями, говорящими о почти идеальном архитектурном равновесии. Здесь были погребены сто тридцать пап, и он надеялся, что ему сегодня удастся найти среди их надгробий душевный покой.

Колин по-прежнему продолжал беспокоиться о Клименте.

Помощник главы Католической церкви достал из-под сутаны два сложенных листа бумаги. Во всех исследованиях Фатимского чуда неизменно говорилось о трех откровениях Святой Девы, и, похоже, именно эти откровения не давали покоя Папе. Мишнер развернул бумагу и прочел первое откровение, переданное сестрой Люсией:

«Святая Дева показала нам огненное море, бушевавшее под землей. В пламени мы увидели демонов и духов в человеческом облике, похожих на горящие угли, потемневших, как будто сделанных из полированной бронзы. Видение длилось несколько мгновений».

Второе откровение было прямым продолжением первого:

«Вы видите преисподнюю, куда отправляются души несчастных грешников, сказала нам Дева. Ради их спасения Господь хочет научить людей поклоняться Моему Непорочному Сердцу. Если люди послушают Меня, то будет спасено множество душ и на земле воцарится мир. Война закончится. Но если люди не перестанут гневить Господа, то в правление Пия XI начнется другая, еще более страшная война. Я пришла возвестить, что Россия должна быть посвящена Моему Непорочному Сердцу и что по субботам верующие должны совершать искупительную молитву. Если Моя воля будет исполнена, Россия обратится к вере и воцарится мир, если же нет, то ее заблуждения распространятся по всему миру, неся с собой войны и гонения на церковь. Добродетель будет преследоваться, Святому Отцу придется много страдать, и целые народы будут уничтожены. Но в конце концов Мое Непорочное Сердце восторжествует. Святой Отец обратит Россию ко Мне, она примет веру, и на мир на время снизойдет спокойствие».

А третье было самым загадочным:

«После всего, о чем я уже рассказала, слева от Нашей Девы, чуть выше Ее, мы увидели ангела с огненным мечом в левой руке. Языки пламени вокруг меча, казалось, могут сжечь весь мир, но от прикосновения к сиянию, исходящему от руки Девы, они исчезали. Указывая правой рукой на землю, ангел громко закричал: „Возмездие! Возмездие!“ — и в лучах яркого света мы увидели Бога. Мимо нас проходили люди, как будто отражаясь в огромном зеркале. Одетый в белое епископ, „похожий на Святого Отца“, другие епископы, священники и прихожане — мужчины и женщины — шли вверх по крутому склону горы, на вершине которой стоял крест, сделанный из неотесанных бревен, похожих на бревна из пробкового дуба. Прежде чем дойти до него, Святой Отец прошел через большой полуразрушенный город тяжелыми шагами, преисполненный боли и скорби. Он молился о душах умерших, тела которых он видел. И когда он был на самой вершине горы и преклонил колени у подножия высокого креста, его убили солдаты, выпускавшие в него пули и стрелы; и так же погибли и остальные — епископы, священники, мужчины и женщины и люди разных званий и положения лежали вперемежку. Под перекладиной креста стояли два ангела с хрустальными кубками в руках, куда они собирали кровь мучеников и окропляли ею души, идущие к Богу».

Слова звучали как таинственное заклинание, значение их оставалось неясным, и понимать его можно было по-разному. Десятилетиями богословы, историки и мистики предлагают самые разнообразные трактовки. Но кто знает истину?

И все-таки что-то в этих словах не давало покоя Клименту.

— Отец Мишнер.

Он обернулся.

К нему спешила монахиня, готовившая для него еду.

— Простите, но вас хочет видеть Святой Отец.

Обычно секретарь ужинал вместе с Климентом, но сегодня Папа принимал группу мексиканских епископов из Североамериканского колледжа. Мишнер посмотрел на часы. Климент рано закончил.

— Спасибо, сестра. Сейчас я приду в резиденцию.

— Но Папа не там.

Это было странно.

— Он в секретном архиве Ватикана. В хранилище. Он просил вас прийти туда.

Мишнер не стал показывать, что он удивлен, и кивнул:

— Хорошо. Сейчас буду.

* * *

Он шел по безлюдным коридорам к архиву. То, что Климент снова оказался там, не сулило ничего хорошего. Мишнер точно знал, чем занимается Папа. Он только не знал — зачем. И он пустился в размышления, перебирая в памяти случившееся в Фатиме.

В 1917 году трем крестьянским детям, живущим в долине Кова-да-Ирия, недалеко от португальской деревни Фатима, явилась Дева Мария. Гиацинта и Франциско Марто были братом и сестрой. Ей семь, ему девять. Их двоюродной сестре Люсии дос Сантос было десять. Богородица появлялась шесть раз за время с мая до октября, всегда тринадцатого числа, в одном и том же месте, в одно и то же время. При Ее последнем сошествии на землю тысячи людей видели, как в небе заметалось солнце, что являлось божественным знаком, подтверждающим реальность видения.

Прошло больше десяти лет, прежде чем церковь постановила, что эти явления Богородицы достойны признания. Но двое из трех свидетелей не дожили до этого. Через два с небольшим года после последнего сошествия Гиацинта и Франциско умерли от воспаления легких. Но Люсия дожила до старости и умерла совсем недавно, проведя всю жизнь в монастыре и посвятив себя Богу. Святая Дева предсказала это, сказав:

«Скоро я заберу к Себе Гиацинту и Франциско, но ты, Люсия, пока останешься на земле. Иисус хочет, чтобы ты жила и прославляла Меня».

Во время своего июльского явления Святая Дева дала детям три откровения. Первые два из них передала людям Люсия в первые годы после явления Девы, она даже привела их в своих мемуарах, опубликованных в 1940-х. Третье откровение слышали только Гиацинта и Люсия. Франциско почему-то не удостоился услышать его сам, но Люсии было разрешено рассказать ему все. Несмотря на все настояния местного епископа, дети отказались рассказывать о третьем откровении. Гиацинта и Франциско унесли тайну с собой в могилу, хотя мальчик и рассказал в октябре 1917 года, что третье откровение «дано для душ человеческих и, узнав его, многие бы опечалились».

Люсия осталась единственной хранительницей тайны.

Хотя она обладала хорошим здоровьем, но в 1943 году заболела плевритом, и казалось, что дни ее сочтены. Местный епископ, человек по имени да Сильва, попросил ее записать третье откровение и оставить его в запечатанном конверте. Сначала Люсия отказывалась, но в январе 1944 года в монастыре Тай ей явилась Дева и именем Господа благословила ее записать последнее откровение.

Люсия сделала все, о чем просила ее Дева. Монашку часто спрашивали о дате опубликования тайны, и она неизменно отвечала: в 1960 году. Запечатанный конверт (в нем хранилось откровение) был адресован епископу да Сильве, вложен в еще один конверт, скрепленный восковой печатью, и хранился в сейфе епархии, где и пролежал тринадцать лет.

В 1957 году Ватикан потребовал, чтобы все записи сестры Люсии, в том числе и запись о третьем откровении, были доставлены в Рим. Когда это осуществилось, Папа Пий XII положил опечатанный конверт в деревянный футляр с надписью SECRETUM SANCTI OFFICIO. Тайна Святого престола. Футляр пролежал в письменном столе Папы два года, и Пий XII так и не прочел записи.

В августе 1959 года футляр наконец вскрыли, и двойной конверт с восковой печатью передали Иоанну XXIII. В феврале 1960-го Ватикан издал краткое сообщение, где говорилось, что третье Фатимское откровение останется запечатанным. Никаких объяснений не последовало. По распоряжению Папы рукопись сестры Люсии снова уложили в деревянный футляр и поместили в хранилище. Никому, кроме Папы, не разрешалось входить туда. Начиная с Иоанна XXIII все папы заходили в архив и открывали футляр, но ни один понтифик не соглашался обнародовать содержание записей.

Так продолжалось до того момента, пока не пришел Иоанн Павел II.

В 1981 году Иоанн Павел II чуть не погиб во время покушения. Тогда он решил, что пулю от него отвела рука его небесной покровительницы. Спустя девятнадцать лет из благодарности Святой Деве он приказал обнародовать третье откровение. Во избежание разногласий к тексту откровения был приложен трактат на сорока страницах, в котором содержалось толкование сложных иносказаний Святой Девы. Были изданы и факсимиле рукописей сестры Люсии. Какое-то время журналисты живо обсуждали эту тему, но потом интерес к ней утих.

Кривотолки прекратились.

Многие забыли о Фатимском чуде.

Но Климент не переставал думать о нем.

* * *

Войдя в архив, Мишнер быстро прошел мимо дежурного префекта, который небрежно кивнул ему. В похожем на пещеру читальном зале было темно. В дальнем конце зала из-за открытой железной решетки у входа в хранилище струился желтоватый свет.

У входа, скрестив руки поверх алой сутаны, стоял кардинал Маурис Нгови. Это был худощавый человек, обветренное лицо которого свидетельствовало о том, что ему довелось немало повидать в жизни. Редкие жесткие волосы поседели, а в глазах, скрытых за очками в тонкой оправе, застыло выражение постоянной сосредоточенности. В свои шестьдесят два он уже был архиепископом Найроби, самым высокопоставленным из всех африканских кардиналов. Это был не номинальный епископ, которому пожаловали почетный, но ничего не значащий пост, а деятельный прелат, успешно управляющий огромным католическим сообществом Центральной Африки.

От повседневных дел по управлению епархией его оторвал только Климент XV, вызвавший его в Рим на должность главы Конгрегации католического образования. Работая на этой должности, Нгови глубоко вникал во все вопросы религиозного воспитания. Он оказался на переднем крае, работая бок о бок с епископами и простыми священниками и курируя все католические школы, университеты и семинарии, бывшие в ведении Святого престола. В предшествующие десятилетия к кардиналам, занимавшим эту должность, многие относились недружелюбно, но после Второго Ватиканского собора, давшего начало новым настроениям в церковной среде, враждебность развеялась, в том числе и благодаря усилиям таких людей, как Маурис Нгови, умевших сглаживать возникающие трения, не забывая в то же время отстаивать позиции Рима.

Климент назначил Нгови на эту должность из-за его серьезного отношения к работе и способности находить общий язык с людьми. Кроме того, он хотел, чтобы этот прекрасный кардинал оказался на виду. Полгода назад Климент присвоил ему титул кардинала-камерленго. Это означало, что после смерти Климента Нгови будет две недели управлять Святым престолом, пока не состоятся выборы Папы. Это был временный и скорее символический пост, который тем не менее нельзя было недооценивать, поскольку через это назначение Нгови приобретал большое влияние на следующий конклав.

Мишнер и Климент кивнули друг другу. Они не раз обсуждали, каким видится им следующий Папа. Если учесть уроки прошлого, то это должен быть человек, пользующийся всеобщим доверием, знающий языки, имеющий опыт служения в Курии — лучше всего архиепископ из какой-нибудь не очень большой и влиятельной страны. Маурис Нгови, успешно прослуживший в Риме три года, обладал всеми этими качествами, и кардиналы из стран третьего мира вновь и вновь задавали себе один и тот же вопрос: не пора ли избрать цветного Папу?

Мишнер заглянул в полураскрытую дверь. Климент стоял перед старинным сейфом, где когда-то хранились свидетельства о мародерстве наполеоновской армии. Двойные железные двери были раскрыты, и Мишнеру открылись бронзовые ящики и полки. Климент выдвинул один из ящиков. Мишнер затаил дыхание.

В ящике находился деревянный футляр. Дрожащими руками Папа держал лист бумаги. Мишнер знал, что в этом футляре лежала рукопись сестры Люсии о Фатимских видениях, но там хранился и другой документ. Итальянский перевод португальского текста, составленный в то время, когда Иоанн XXIII впервые прочел записи в 1959 году. Молодой священник, составлявший документ, тогда лишь начинал служить в государственном секретариате.

Отец Андрей Тибор.

Мишнер читал в архиве записи служащих Курии, где рассказывалось, как отец Тибор лично передал свой перевод Папе Иоанну XXIII, который прочел текст и велел положить его в деревянный футляр вместе с подлинником и запечатать.

И теперь Климент XV захотел отыскать отца Андрея Тибора.

— Опять он здесь, — прошептал Мишнер, не в силах оторвать взгляд от происходившего в хранилище.

Кардинал Нгови молча взял его за руку и отвел в сторону, ближе к стеллажам. Нгови был одним из немногих в Ватикане, кому и Мишнер, и Климент всецело доверяли.

— Что вы здесь делаете? — тихо спросил Мишнер.

— Меня вызвали.

— Я думал, Климент ужинает с представителями Североамериканского колледжа. — Он продолжал говорить приглушенным голосом.

— Он быстро ушел, — отрывисто отвечал Нгови. — Полчаса назад он вызвал меня сюда.

— Он приходит сюда уже в третий раз за последнее время. Это могут заметить.

Нгови кивнул:

— К счастью, в этом сейфе хранится много чего. Никто не знает, что он ищет.

— Маурис, мне это не нравится. Он ведет себя странно.

Только в таком разговоре наедине он мог вопреки протоколу назвать кардинала по имени.

— Мне тоже. На все вопросы он отвечает загадками.

— Я целый месяц изучал все записи о явлениях Девы Марии, — с жаром шепотом продолжал Мишнер. — Читал все записи и рассказы свидетелей. Я и не знал, что было столько явлений. Он хочет знать подробности обо всех случаях и обо всем, что сказала Святая Дева. Но не говорит зачем. Просто все время приходит сюда.

Мишнер покачал головой:

— Скоро обо всем узнает Валендреа.

— Сегодня ни его, ни Амбрози нет в Ватикане.

— Это не важно. Он все равно узнает. Иногда я думаю, что у него есть осведомители.

Из глубины хранилища послышался стук закрываемой крышки какого-то ларца, а затем скрип металлической двери сейфа. Спустя мгновение на пороге двери в хранилище появился Климент:

— Надо найти отца Тибора.

Мишнер сделал шаг вперед:

— Я нашел его точный адрес в Румынии.

— Когда ты поедешь?

— Сегодня вечером или завтра утром, смотря какие будут рейсы.

— Об этой поездке никто, кроме нас, не должен знать. Ты едешь отдохнуть. Ясно?

Мишнер кивнул. Климент тоже говорил негромко, почти шепотом. Зачем?

— Почему мы говорим так тихо?

— Разве? А я и не заметил.

Мишнер уловил в его голосе раздражение. Как будто он сказал что-то не то.

— Колин, я могу полностью доверять лишь тебе и Маурису. Но кардинал не может уехать за границу, не привлекая внимания, — он слишком заметная фигура. Поэтому сделать это можешь только ты.

Мишнер кивнул в сторону хранилища.

— А зачем вы сюда ходите?

— Я все думаю об этих бумагах.

— Его Святейшество Иоанн Павел Второй открыл миру третье Фатимское откровение в начале нового тысячелетия, — сказал Нгови. — Но сначала его проштудировали священники и ученые. Я тоже был в этом комитете. Рукопись сфотографировали и опубликовали.

Климент не ответил.

— Если что-то не так, может, собрать совет кардиналов? — сказал Нгови.

— Как раз кардиналов я больше всего и боюсь.

— А что вы хотите узнать у этого румынского старика? — спросил Мишнер.

— Он прислал мне кое-что интересное.

— Я не помню, чтобы он что-то присылал, — удивился Мишнер.

— Дипломатической почтой. — В голосе Папы едва заметно всплыло раздражение. — Запечатанный конверт от нунция в Бухаресте. Он написал, что переводил послание Девы для Папы Иоанна.

— Когда? — спросил Мишнер.

— Три месяца назад.

Мишнер вспомнил, что именно тогда Климент и начал ходить в хранилище.

— Но я не хочу вовлекать в это дело нунция. Ты сам поедешь в Румынию и посмотришь, что за человек этот отец Тибор. Я доверяю твоему мнению.

— Святой Отец…

Климент поднял руку:

— Я не хочу, чтобы меня еще спрашивали об этом.

В его словах теперь послышалась злость, что было непохоже на Климента.

— Хорошо, — сказал Мишнер. — Я найду отца Тибора, Ваше Святейшество. Не сомневайтесь.

Климент оглянулся на хранилище:

— Мои предшественники заблуждались.

— В чем, Якоб? — спросил Нгови.

Климент повернулся и грустно посмотрел на него:

— Во всем, Маурис.

Глава VIII

Рим

8 ноября, среда

21.45

Валендреа приятно проводил вечер. Два часа назад они с отцом Амбрози уехали из Ватикана на служебной машине и направились в «Ля Марсель», одно из его любимых бистро. Телячье сердце с артишоками здесь готовили как нигде в Риме. Риболлита, тосканская похлебка из бобов, овощей и хлеба, напоминала ему о детстве. А десерт — лимонный шербет с соусом из мандаринов — был таким, что, отведав его однажды, невозможно было не прийти еще раз. Он много лет ужинал здесь за одним и тем же столиком в дальней части зала, и владелец хорошо знал и о его винных предпочтениях, и о его любви к уединению.

— Прекрасный вечер, — сказал Амбрози.

Он сидел напротив своего патрона в задней части салона роскошного лимузина «мерседес», в котором по Вечному городу разъезжали многие иностранные дипломаты — даже президент США, визит которого состоялся прошлой осенью. Отделение для пассажиров было отделено от водителя матовым стеклом. Наружные окна тонированные и пуленепробиваемые, а боковые стенки и пол обшиты сталью.

— Да.

После плотного ужина он попыхивал сигаретой, с удовольствием ощущая, как обволакивающий его табачный дым проникает в легкие.

— Что нам известно о Тиборе?

Он начал говорить во множественном числе, как делал почти всегда, надеясь, что эта привычка пригодится ему в будущем. Веками так говорили папы. Первым отказался от этого Иоанн Павел II, а Климент XV официально отменил этот обычай. Но если нынешний Папа был полон решимости отвергать вековые традиции, то Валендреа был готов восстанавливать их.

За ужином он не расспрашивал Амбрози о том, что волновало его, верный своему правилу не обсуждать дела Ватикана за его пределами. Он много раз видел, как не в меру длинный язык ломал людям карьеру, и иногда это происходило не без его помощи. Но этот лимузин считался территорией Ватикана, а Амбрози ежедневно проверял, нет ли в нем подслушивающих устройств.

Из CD-плеера лилась музыка Шопена. Она успокаивала и в то же время служила защитой от прослушивания на расстоянии.

— Андрей Тибор, — сказал Амбрози, — работал в Ватикане с тысяча девятьсот пятьдесят девятого по тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год. Потом стал простым священником, служил в разных приходах. Ушел на пенсию два года назад. Живет в Румынии, получает ежемесячное пособие.

Валендреа затянулся сигаретой.

— Итак, нужно выяснить, что нужно Клименту от этого престарелого священника.

— Это как-то связано с Фатимой.

Они обогнули виа Милаццо и двигались по виа Дель Фори Империали в сторону Колизея. Валендреа нравилось, что Рим хранит свое прошлое. Он ясно представлял себе, как приятно было прежним папам и императорам видеть, насколько прекрасны их владения. Когда-нибудь и он испытает это чувство. Алой шапочки кардинала ему мало. Он хочет облачиться в камауро, разрешенную лишь папам. Климент не носит этот старомодный головной убор, считая его анахронизмом. Но головной убор из красного вельвета, отделанный белым мехом, мог символизировать возвращение к былому величию папской власти. Хватит разрешать католикам Запада и стран третьего мира подрывать латинские догмы! Церковь стала думать не о сохранении веры, а о том, как угодить всему миру. Католическая культура рушится под натиском ислама, индуизма, буддизма и бесчисленных протестантских учений. Происки дьявола. Святая апостольская церковь переживает трудные времена, и он знает, что спасти ее может твердая рука. Чтобы священники подчинялись, верующие не уходили, а доходы росли. И он готов стать этой рукой.

Амбрози дотронулся до его колена и указал за окно:

— Ваше преосвященство, посмотрите вперед.

Когда лимузин поворачивал, он взглянул за окно, где сверкали огни кафе, бистро и дискотек. Они проезжали по одной из маленьких улочек, виа Фраттина, и на тротуарах было полно ночных гуляк.

— Она живет в этом отеле, — сказал Амбрози. — Я проверил в нашей регистратуре ее заявление об аккредитации.

Как всегда, Амбрози все сделал добросовестно. Посещать Катерину Лью, да еще без предупреждения, было рискованно, но Валендреа надеялся, что шумная ночь и поздний час скроют его визит от посторонних глаз. Важнее было решить, как заставить ее пойти на контакт. Ему не хотелось врываться, вламываться силой к ней в номер. Также он не хотел, чтобы это делал Амбрози. Но потом понял, что этого не потребуется.

— Сам Господь помогает нам, — сказал он, указывая на женщину, идущую по тротуару в направлении увитого плющом входа в отель.

Амбрози улыбнулся:

— Главное — появиться вовремя.

Шоферу велели проехать мимо входа и притормозить, поравнявшись с женщиной. Валендреа нажал на кнопку, и стекло задней дверцы опустилось.

— Мисс Лью, я кардинал Альберто Валендреа. Вы видели меня сегодня утром в трибунале.

Она остановилась и посмотрела на сидящих в машине. Хрупкая и изящная. Ее манера держаться, то, как она в ответ на его оклик расправила плечи и подняла голову, говорили о силе ее характера. Она вела себя невозмутимо, как будто к ней каждый день обращаются князья Католической церкви. Словно она — не больше и не меньше — ровня самому государственному секретарю. Но Валендреа почувствовал в ней и другое. Амбициозность. Возможно, все окажется гораздо проще, чем он сначала думал.

— Может, поговорим? Здесь, в машине.

Она улыбнулась:

— Как можно отказаться от любезного приглашения государственного секретаря Ватикана?

Он открыл дверь и подвинулся на кожаном сиденье, чтобы дать ей место. Она села, расстегнув шерстяное пальто. Амбрози закрыл дверь. Когда она садилась, Валендреа непроизвольно обратил внимание на ее задравшуюся юбку.

«Мерседес» проехал немного вперед и остановился на тихой аллее. Здесь уже почти не было прохожих. Шофер вышел и направился в начало улицы, чтобы никто не въехал вслед за ними.

— Это отец Паоло Амбрози, мой помощник в государственном секретариате.

Кейт пожала руку Амбрози. Валендреа заметил, что в глазах помощника появилось доброжелательное выражение, внушающее их гостье доверие. Паоло умел снять напряжение.

Наконец Валендреа заговорил:

— Мы хотим поговорить с вами об очень важном деле и рассчитываем на вашу помощь.

— Не представляю, чем я могу быть полезна человеку вашего положения, ваше преосвященство.

— Вы были сегодня утром на заседании трибунала. Это отец Кили попросил вас прийти?

— Так вот вы о чем? Вы боитесь, что пресса необъективно освещает процесс?

Он сделал протестующий жест:

— Хотя там и было множество репортеров, уверяю вас, меня не волнует, что они напишут. Судьба отца Кили решена, и вы, и он, и все журналисты это хорошо знают. Речь не об этом еретике, дело гораздо важнее.

— Я могу написать об этом?

Валендреа позволил себе улыбнуться:

— Узнаю журналистку. Нет, мисс Лью, об этом писать нельзя. Сразу потеряли интерес?

Он выдержал паузу, пока она взвешивала все «за» и «против». Сейчас ее амбициозность должна возобладать над здравым смыслом.

— Ладно, — сказала она, — не для печати. Говорите.

Он был доволен. Пока все идет по плану.

— Дело в Колине Мишнере.

В ее взгляде промелькнуло недоумение.

— Да, мне известно о вашей связи с секретарем Папы. Серьезный проступок для священника, тем более такого ранга.

— Это было давно.

Она сказала это так, как будто все отрицала. Сейчас она поняла, почему Валендреа так легко поверил ее обещанию не писать об этом — это было в ее, а не в его интересах.

— Паоло видел, что вы говорили с ним сегодня на площади. И разговор был непростой. По-моему, вы назвали его негодяем.

Она бросила взгляд на его приспешника и невозмутимо произнесла:

— Я не помню, чтобы я видела его сегодня.

— Площадь Святого Петра огромна, — тихо сказал Амбрози.

Валендреа снова заговорил:

— Вы пытаетесь понять, как мы могли все услышать? Вы ведь говорили почти шепотом. Паоло умеет читать по губам. Полезное умение, правда?

Она не нашлась что ответить, и он выдержал паузу, прежде чем продолжать.

— Мисс Лью, это не угрозы. Просто отец Мишнер собирается в поездку по поручению Папы. И поэтому мне нужна ваша помощь.

— Что я могу сделать?

— Надо проследить, куда он поедет и чем будет заниматься. Вы это сделаете лучше, чем кто-нибудь другой.

— А с какой стати мне это делать?

— Потому что раньше он был вам небезразличен. Вы даже любили его. А может, и сейчас любите. Многие священники, как и отец Мишнер, познали женщину. Это беда нашего времени. Люди забывают, какие обеты они давали Богу.

Он выдержал еще одну паузу.

— И забывают о том, что делают больно женщине. Я понимаю, вы не хотите причинить неприятности отцу Мишнеру.

Он опять подождал, пока она проникнется смыслом его слов.

— Но если ничего не предпринять, то он действительно может пострадать. Не физически, конечно, но его положение в церкви может пошатнуться. Может рухнуть его карьера. Я хочу, чтобы этого не произошло. Если я поручил бы это кому-нибудь из служащих Ватикана, то через пару часов об этом стало бы известно всем. — Он говорил мягко, словно боялся спугнуть ее. — И миссия бы провалилась. Но мне нравится отец Мишнер. Он предан делу церкви. Мне не хочется, чтобы его карьера оборвалась. Никто не должен знать о нашем разговоре для его же блага.

Она кивнула в сторону Амбрози:

— А почему не послать его?

Кардинала удивила дерзость этой женщины.

— Отец Амбрози — слишком заметная фигура для такого задания. К счастью, для выполнения миссии отцу Мишнеру придется ехать в Румынию, а вы прекрасно знаете эту страну. Так что ваше присутствие там не вызовет вопросов. Если даже он узнает, что вы там.

— А с какой целью вы отправляете меня на мою родину?

Он не стал отвечать на вопрос.

— Если я скажу, это только помешает вам. Просто наблюдайте. Тогда вы сделаете объективные выводы.

— Иными словами, вы не скажете мне о цели поездки.

— Именно.

— А что приобрету я, оказав вам эту услугу?

Он усмехнулся и вытащил из дверного ящика сигару.

— Как это ни печально, но Климент долго не протянет. Скоро состоится конклав. А когда он состоится, у вас появится влиятельный друг, который предоставит вам столько интересной информации, что ваши статьи станут высоко цениться в журналистских кругах. Может быть, вы даже сможете вернуться в те издательства, откуда вам пришлось уйти.

Глаза ее вспыхнули:

— Тут я должна удивиться, как много вы обо мне знаете?

— Я не пытаюсь вас удивить, мисс Лью, я хочу, чтобы вы помогли нам, получив взамен то, о чем мечтает любой журналист.

Он зажег сигару и с удовольствием затянулся. Выдыхая густое облако дыма, он даже не опустил стекло и не извинился.

— Видимо, это очень важно для вас, — сказала она.

Он обратил внимание на то, как она сказала.

«Не важно для церкви, а важно для вас».

Он решил добавить в разговор немного искренности:

— Достаточно того, что я сам отправился в город разыскивать вас. Поверьте, я выполню свои обязательства. Следующий конклав станет эпохальным событием, и у вас появится надежный источник информации из первых рук.

Она все еще колебалась. Возможно, раньше она рассчитывала, что анонимным источником в Ватикане, ссылки на который придадут весомость ее статьям, когда она будет пристраивать их в разные газеты, станет Колин Мишнер. Но сейчас открывается другая возможность. Заманчивое предложение. И надо сделать так немного. Ее не просят красть или лгать. Всего лишь съездить на несколько дней на родину и понаблюдать за своим бывшим любовником.

— Мне надо подумать, — наконец сказала она.

Он снова затянулся сигарой:

— Только недолго. Время не ждет. Я позвоню вам в отель завтра, скажем, в два.

— А если я соглашусь, как я сообщу вам результаты наблюдения?

Он указал на Амбрози:

— Мой помощник свяжется с вами. Только не пытайтесь звонить мне. Хорошо? Он найдет вас.

Амбрози скрестил руки поверх черной сутаны. Валендреа дал ему возможность показать свою значительность. Он хотел, чтобы Катерина Лью знала, что этого священника нельзя недооценивать, и суровая поза Амбрози дала это понять. Он всегда ценил это в Паоло. Несмотря на всю свою сдержанность при посторонних, наедине тот давал волю своим эмоциям.

Валендреа достал из-под сиденья конверт и передал собеседнице.

— Десять тысяч евро на билеты, гостиницу и прочее. Если решите мне помочь, то вам не придется самой оплачивать все расходы. Если откажетесь, то эти деньги ваши — за беспокойство.

Он протянул руку и открыл дверь:

— Приятно было поговорить, мисс Лью.

Она медленно выбралась из машины, держа в руках конверт. Он посмотрел в темноту и сказал:

— Ваш отель за углом налево. Спокойной ночи.

Она не ответила и пошла прочь. Он закрыл дверцу и сказал вполголоса:

— Этого я и ждал. Просит подумать. Но ведь ясно, что она решит.

— Даже слишком просто, — ответил Амбрози.

— Именно поэтому я и хочу, чтобы и вы отправились в Румынию. За ней будет легче следить, чем за Мишнером. Я договорился с нашими жертвователями — одной крупной компанией, и они предоставят нам самолет. Вы полетите утром. Поскольку мы уже знаем, куда отправляется Мишнер, вы приедете первым и подождете его там. Он прилетит завтра вечером, самое позднее — послезавтра. Не попадайтесь на глаза, но следите за ней и убедитесь, что она понимает, чего мы хотим получить за свои деньги.

Амбрози кивнул.

Шофер вернулся и сел за руль. Амбрози негромко стукнул по разделявшему их стеклу, и лимузин двинулся назад, к виа.

Только сейчас Валендреа наконец забыл о политике и о делах.

— Теперь, когда дело сделано, предлагаю выпить коньяка, послушать Чайковского и отправиться спать. Вы как, Паоло?

Глава IX

Рим

8 ноября, среда

23.50

Повернувшись на другой бок, Катерина освободилась из объятий отца Тома Кили и перевела дух. Он ждал Катерину в номере и, дождавшись, терпеливо выслушал ее. Теперь он знал все, она рассказала ему о неожиданной встрече с кардиналом Валендреа в подробностях.

— Все было здорово, Катерина, — сказал в темноте Кили, — как всегда.

Она изучала контур его лица, освещенного янтарным светом, проникавшим в номер сквозь приоткрытые занавески.

— Утром меня лишили сана, а ночью соблазнили. Причем очень красивая женщина.

— И тебя это утешило?

Он усмехнулся:

— Ты в своем репертуаре.

Кили знал о ее связи с Мишнером. Ей нужно было излить душу тому, кто, как она считала, сможет ее понять. Она впервые увидела его, когда явилась в его приход в Вирджинии, чтобы взять интервью. Тогда она работала в Штатах и печаталась в различных журналах, пишущих о нетрадиционных религиозных течениях. Катерина зарабатывала достаточно для жизни, но рассчитывала, что материал о Кили даст ей возможность достичь чего-то большего.

Еще бы — священник, открыто вступивший в спор с Римом по вопросу, волнующему всех католиков на Западе! В Северной Америке церковь отчаянно пытается удержать своих прихожан. Непрекращающиеся скандалы вокруг священников-педофилов подрывают репутацию церкви, а вялая реакция официального Рима лишь осложняет и без того непростую ситуацию. Безбрачие, осуждение гомосексуализма и запрет на использование контрацептивов только усиливают разочарование и недовольство в среде верующих.

В первый день Кили пригласил ее на ужин, а вскоре она оказалась в его постели. Общение с ним доставляло ей не только физическое, но и интеллектуальное удовольствие. Его связь с той женщиной, из-за которой и начался скандал, уже год как прекратилась. Она устала от всеобщего внимания и не хотела, чтобы из-за нее произошла новая религиозная революция. Катерина не стала занимать ее место. Оставаясь и тени, она записала с ним множество интервью, которые, как она надеялась, смогут лечь в основу книги. Ее рабочее название было «Критика безбрачия священников», и она уже предвидела, какой шум поднимется вокруг этого постулата, который нужен церкви, по выражению Кили, «как борову соски». Последний шаг церкви, отлучение Кили, можно использовать для рекламы. Отлученный от церкви за несогласие с Римом священник — пример для современного клира. Разумеется, об этом говорили и раньше, но дерзкий и непохожий на остальных Кили сумел завоевать особенно много сторонников среди верующих. Корпорация Си-эн-эн даже собиралась предложить ему вести репортажи со следующего конклава, рассчитывая, что он, зная церковь изнутри, будет высказывать точку зрения, не похожую на обычные официальные комментарии, сопровождающие избрание Папы. В общем, их отношения оказались выгодными для них обоих.

Но все это было до того, как к ней обратился государственный секретарь Ватикана.

— Так что ты думаешь о предложении Валендреа? — спросила она.

— Напыщенный осел и вполне может стать следующим Папой.

Она слышала это же мнение от других, так что его предложение казалось ей все более заманчивым.

— Он хочет знать, чем занимается Колин.

Кили повернулся и посмотрел на нее:

— Честно говоря, я тоже хочу это знать. Зачем секретарю Папы ехать в Румынию?

— Как будто там не может быть ничего интересного?

— Ой, какие мы обидчивые!

Хотя она никогда не считала себя патриоткой, она все-таки была румынкой и гордится этим. Ее родители эмигрировали, когда ей не было и восемнадцати, но потом она вернулась — помогала свергать режим Чаушеску. Когда диктатор произнес свою последнюю речь перед зданием Центрального комитета, она была в Бухаресте. Планировалось провести образцово-показательный митинг и показать, что рабочий класс поддерживает коммунистическое правительство, но все вылилось в стихийное восстание. Она и сейчас помнит крики и вопли, раздавшиеся, когда вспыхнули беспорядки и на площадь под звучащие из динамиков заранее записанные звуки аплодисментов и приветствий ворвались вооруженные полицейские.

— Тебе трудно в это поверить, — сказала она, — но чтобы совершить революцию, не надо накладывать грим перед камерами, рассылать пламенные речи по Интернету и даже не нужно укладывать в койку женщину. Революция — это всегда кровь.

— Времена изменились.

— Церковь так легко не изменишь.

— Ты видела, сколько там было журналистов? О трибунале будут говорить во всем мире. Люди выступят на мою защиту.

— А если всем все равно?

— На наш сайт ежедневно заходит более двадцати тысяч человек. Интерес огромен. Словами можно добиться многого.

— Пулями тоже. Тогда, перед Рождеством, я была там, где румыны гибли, чтобы сбросить и поставить к стенке диктатора и его стерву жену.

— Если бы тебя попросили, ты смогла бы выстрелить в них?

— Не моргнув глазом, — пылко ответила она. — Они надругались над моей родиной. Страсть, Том. Вот что движет всеми революциями. Глубокая, безудержная страсть.

— Так что ты собираешься ответить Валендреа?

Она вздохнула:

— У меня нет выбора. Придется согласиться.

Он усмехнулся:

— Выбор есть всегда. Я правильно понимаю, это ведь еще и возможность начать все сначала с Колином Мишнером?

Она почувствовала, что зря так много рассказала ему о себе. Он обещал, что все это останется между ними, но она начинала беспокоиться. Разумеется, Мишнер совершил свой проступок много лет назад, но и сейчас любые подозрения, не важно, оправданные или нет, могут стоить ему карьеры. И все же она никогда ни в чем не сознается, хотя ей и неприятно вспоминать о его тогдашнем решении.

Несколько секунд она лежала неподвижно, глядя в потолок. Валендреа сказал, что вся эта история может повредить будущему Мишнера. Так что если она может помочь ему, к тому же не без пользы для себя, почему нет?

— Я поеду.

— Ты лезешь в логово змей, — беззлобно сказал Кили, — но ты в состоянии бороться с дьяволом. Вроде Валендреа. Он просто амбициозный негодяй.

— А ты в состоянии это определить, — не удержалась Катерина.

Его рука скользнула по ее обнаженному бедру.

— Пожалуй, да. Но я умею не только это.

Его самоуверенность не знала границ. Как будто его ничто не волновало. Ни утренние слушания перед всеми этими неприступными прелатами, ни перспектива лишения сана. Не это ли бесстрашие и привлекло ее в Кили? Но в то же время она начала терять интерес к нему. «Он когда-нибудь дорожил своим саном?» — подумала она вдруг. У Мишнера было одно прекрасное качество — его искренняя приверженность вере. А чувства Кили были сиюминутны. Хотя кто она такая, чтобы судить?

Она сошлась с ним из эгоистических побуждений, и он, разумеется, это понял и пользовался этим. Но теперь все будет иначе. Она только что говорила с государственным секретарем Святого престола. Он дал ей поручение, открывавшее перед ней огромные возможности. И действительно, как и сказал Валендреа, к ней снова проявят интерес те издательства, которые отказались от ее услуг прежде.

Она ощутила странную дрожь во всем теле.

Все неожиданные события этого вечера подействовали на нее возбуждающе. В голове проносились мечты о блестящем будущем. И поэтому только что пережитая близость показалась ей чем-то гораздо большим, чем простое физическое удовлетворение, — теперь она жаждала пережить нечто более захватывающее.

Глава X

Италия, Турин

9 ноября, четверг

10.30

Мишнер вглядывался сквозь иллюминатор вертолета в лежащий под ним город. Турин был как будто покрыт легкой дымкой, а яркое утреннее солнце пыталось прогнать туман. Дальше простирался Пьемонт, уголок Италии, уютно устроившийся рядом с Францией и Швейцарией, плодородная равнина, окруженная альпийскими вершинами, глетчерами[7] и морем.

Рядом с ним сидел Климент, напротив — двое охранников. Папа приехал на север, чтобы благословить Святую Туринскую плащаницу, прежде чем эту реликвию снова заключат в запасники. В этот раз ее открыли для обозрения после Пасхи, и Климент должен был присутствовать на открытии. Но пришлось совершать заранее запланированный официальный визит в Испанию. Поэтому было решено, что Папа прибудет на закрытие реликвии, чтобы засвидетельствовать свое преклонение перед ней, как веками делали все папы.

Вертолет накренился влево и начал медленно снижаться. Внизу пролегала виа Рома, показалась площадь Сан-Карло, где, как всегда по утрам, уже образовалась огромная пробка. Турин — типичный европейский промышленный город, в основном здесь производят автомобили, и он похож на многие города, которые Мишнер помнил еще с детства, проведенного в Джорджии, хотя там ведущие позиции в экономике занимала бумажно-целлюлозная промышленность.

В тумане начали вырисовываться высокие шпили Duomo San Giovanni, собора Сан-Джованни. Этот собор, воздвигнутый в честь Иоанна Крестителя, закончили строить в пятнадцатом веке. Но только два века спустя сюда передали на хранение священную плащаницу.

Шасси вертолета мягко коснулись влажной мостовой.

Пока пропеллер замедлял вращение, Мишнер отстегнул ремень безопасности. Только после того, как лопасти прекратили вращаться, телохранители открыли дверь салона.

— Выходим? — спросил Климент.

За все время пути из Рима Папа почти ничего не говорил. В дороге Климент всегда был немногословен, и Мишнер уже успел привыкнуть к причудам старика.

Мишнер спустился на площадь, Климент следом за ним. По периметру площади собиралась огромная толпа. Несмотря на утреннюю свежесть, Климент не стал надевать плащ. В своей белой сутане с большим крестом на груди он выглядел торжественно. Фотограф из его свиты яростно щелкал аппаратом, делал снимки, которые уже к вечеру появятся в газетах. Папа помахал рукой толпе встречающих, люди восторженным гулом приветствовали его в ответ.

— Не стоит задерживаться, — вполголоса сказал Мишнер.

Служба безопасности Ватикана предупредила, что на площади нельзя будет обеспечить подобающую охрану. Мероприятие должно проходить и в помещении, и на открытом пространстве, говоря языком служебных инструкций отдела безопасности, а осмотреть на наличие взрывчатки удалось лишь сам собор и часовню, и со вчерашнего дня они находились под оцеплением. О визите Папы было объявлено задолго, это событие широко освещалось в прессе. Поэтому чем меньше времени он проведет на открытом месте, тем лучше.

— Одну минуту, — сказал Климент, продолжая приветствовать собравшихся, — люди пришли увидеть Папу — пусть увидят.

Папы всегда свободно путешествовали по Апеннинскому полуострову. Итальянцы чаще других людей могут видеть понтифика. Эта привилегия дарована им в знак признательности за то, что их земля почти две тысячи лет служит домом матери-церкви. Поэтому Климент решил задержаться еще на минуту и еще раз благословить верующих.

Наконец Папа направился под своды собора. Мишнер специально держался на некотором расстоянии, чтобы не лишать местных священников возможности сфотографироваться со Святым Отцом.

Кардинал Густав Бартоло, ехидный старец с седой шевелюрой и густой бородой, встречал их внутри собора. На нем была алая шелковая мантия и такой же пояс, говорящие о его верховном статусе в коллегии кардиналов. Многим было интересно, специально ли кардинал пытался своей внешностью подражать библейскому пророку, поскольку Бартоло не слыл ни выдающимся интеллектуалом, ни подвижником веры, а скорее исполнительным мальчиком на побегушках. Назначение на пост епископа Турина он получил от предшественника Климента, а затем добился места в священной коллегии и должности хранителя священной плащаницы.

Климент не стал отменять встречу, хотя Бартоло был одним из ближайших приспешников Альберто Валендреа. За кого он будет голосовать на конклаве, предельно ясно. Папа направился прямо к кардиналу и протянул ему руку тыльной стороной ладони вверх. Бартоло отлично знал, чего требует протокол, и у него не осталось другого выбора, кроме как на глазах у всех священников и монахинь, преклонив колени, поцеловать перстень Папы. Как правило, Климент не требовал соблюдения этой формальности. Обычно в таких ситуациях — за закрытыми дверями и без посторонних — достаточно было простого рукопожатия. Потребовав точного выполнения протокола, он ясно дал понять кардиналу свои намерения. От присутствующих на церемонии не ускользнуло мимолетное раздражение на лице кардинала.

Климент, похоже, не обратил ни малейшего внимания на недовольство Бартоло, он обменивался приветствиями с остальными. После короткого разговора на общие темы Климент благословил два десятка окружавших его клириков.

Мишнер задержался снаружи. Его обязанность находиться всегда рядом с Папой не требовала тем не менее участия в обряде. К Мишнеру приблизился невысокий, начинающий лысеть священник, личный помощник кардинала Бартоло.

— Святой Отец отобедает с нами? — спросил он по-итальянски.

Мишнеру очень не понравился его бесцеремонный тон. Сквозь почтительность в нем проскальзывали нотки развязности. Было ясно, что и этот священник был не на стороне стареющего Папы. Он даже не считал нужным скрывать свою враждебность от монсеньора-американца, который, разумеется, лишится своего поста сразу после смерти нынешнего наместника Христа. Священника больше занимало, что даст ему его покровитель. Два десятилетия назад Мишнер так же ждал поддержки от немецкого епископа, обратившего внимание на него, тогда юного и робкого семинариста.

— Папа останется на обед, если не будет нарушена программа визита. Пока мы даже немного опережаем график. Вы получили пожелания по меню?

Легкий кивок головы в ответ.

— Все сделано как положено.

Климент не любил итальянской кухни, а Ватикан изо всех сил старался не афишировать этого. Считалось, что предпочтения в еде — это личное дело Папы, не имеющее отношения к его служебным обязанностям.

— Зайдем внутрь? — спросил Мишнер.

В последнее время папский прелат все меньше склонен иронизировать по поводу внутрицерковных интриг. Он видел, как его влияние в церкви уменьшается по мере того, как слабеет здоровье Климента.

Он прошел внутрь собора, и неприятный священник безмолвно последовал за ним. Видимо, сегодня он весь день будет играть роль его ангела-хранителя. Климент стоял в центральном нефе собора, над его головой к потолку был подвешен прямоугольный стеклянный футляр. В нем находился освещенный скудными лучами света сероватый выцветший кусок холста около четырнадцати футов в длину. На нем — блеклое изображение лежащего человека, передняя и задняя половины которого соединяются у головы, как будто тело положили на холст, а затем им же накрыли сверху. На лице его борода, спутанные волосы спускаются ниже плеч, а руки скромно вытянуты вдоль бедер. На голове и запястьях зияют раны. На груди виднеются глубокие порезы, а спина исполосована ударами бича.

Образ ли это Христа, каждый верующий решает для себя исключительно сам. У Мишнера всегда были сомнения в том, что кусок домотканого холста мог сохраниться в течение двух тысяч лет, и считал эту реликвию чем-то сродни явлениям Девы Марии, о которых он так много читал в последние два месяца. Он тщательно изучил рассказы всех предполагаемых свидетелей Ее сошествий с небес. В большинстве случаев папские дознаватели доказывали несостоятельность таких свидетельств, которые оказывались либо галлюцинациями, либо следствием психических заболеваний. Но примерно в двух десятках случаев, несмотря на все усилия дознавателей, опровергнуть свидетельства не удалось. Единственное, что оставалось, — допустить возможность сошествия Богоматери на землю. Тогда сообщения о таких явлениях признавали достойными доверия. Так было и с Фатимой.

Но это признание, как и подлинность висевшей перед ним плащаницы, можно принимать или не принимать на веру.

Климент десять минут молился перед плащаницей. Мишнер про себя заметил, что они начинают отставать от графика, но не было в мире силы, способной прервать молитву Папы. Все молча и терпеливо ждали. Наконец Папа поднялся, осенил себя крестным знамением и проследовал за кардиналом Бартоло в часовню, отделанную черным мрамором. Кардинал-префект с гордостью показывал роскошный интерьер.

На осмотр часовни ушло почти полчаса. Климент задавал много вопросов и пожелал лично поздороваться с каждым из служителей собора. Время начинало поджимать, и Мишнер успокоился, только когда Климент наконец повел всю процессию в соседнее помещение на обед.

Перед входом в трапезную Папа остановился и обернулся к Бартоло:

— Где я могу перекинуться парой слов с моим помощником?

Кардинал провел их в каморку без окон, которая, очевидно, служила здесь гардеробной. Закрыв дверь, Климент вынул из-под сутаны голубоватый конверт. Такие конверты он использовал для личной переписки. Мишнер помнил, что сам купил в Риме этот набор конвертов и писчей бумаги в подарок Клименту на прошлое Рождество.

— Доставь это письмо в Румынию. Если отец Тибор не сможет или не захочет выполнить мою просьбу, уничтожь письмо и возвращайся в Рим.

Мишнер взял конверт.

— Я понял, Святой Отец.

— Кардинал Бартоло очень гостеприимен, не правда ли? — с улыбкой спросил Папа.

— Сомневаюсь, что, поцеловав перстень Папы, он заслужил триста индульгенций.

Издавна повелась традиция, что тот, кто искренне поцеловал папский перстень, получает право отпускать грехи. Мишнер не раз думал, что было важнее для средневековых пап, установивших этот обычай, — христианское отпущение грехов кающимся или обеспечение должного поклонения собственной персоне.

Климент усмехнулся:

— Мне кажется, этому кардиналу нужно замолить больше трехсот собственных грехов. Он один из ближайших сторонников Валендреа. Пожалуй, он даже может сменить его на посту государственного секретаря, если тосканец и впрямь станет Папой. Страшно даже представить себе. Бартоло и с обязанностями здешнего епископа справляется с трудом.

Поскольку зашел откровенный разговор, Мишнер решился заметить:

— Чтобы этого не случилось, вам надо обеспечить на следующем конклаве большинство ваших сторонников.

Климент с полуслова понял его.

— Ты тоже хочешь надеть алую кардинальскую шапочку?

— Да, и вы это знаете.

Папа указал на конверт:

— Сначала сделай для меня это.

У Мишнера промелькнула мысль: эта поездка в Румынию может быть связана с его назначением на пост кардинала, но он сразу отказался от такого предположения. Это было так не похоже на Якоба Фолкнера! Однако Папа снова уклонился от ответа, как это происходило уже не в первый раз.

— Вы так и не скажете мне, что вас беспокоит?

Климент придвинулся ближе к висящим на вешалках церковным облачениям.

— Поверь, Колин, тебе не нужно этого знать.

— Может, я смогу помочь.

— Ты, кстати, так и не рассказал мне о встрече с Катериной Лью. Как у нее дела?

Снова он меняет тему разговора!

— Мы мало говорили. Да и то не так, как я хотел.

Климент удивленно изогнул бровь:

— Как же ты это допустил?

— Она очень упряма. Ее мнение о церкви не изменилось.

— Но ее не в чем упрекнуть, Колин. Она любила тебя, но ничего не смогла добиться. Если бы ты предпочел ей другую женщину — это одно, но ты предпочел Бога… С этим ей трудно смириться. Несложившаяся любовь всегда причиняет боль.

Он не знал, почему Климент так интересуется его личной жизнью.

— Сейчас это не важно. У нее своя жизнь, у меня своя, — немного нетерпеливо ответил Мишнер.

— Но вы можете быть друзьями. Делить друг с другом мысли и чувства. Испытать родство душ, на которое способны лишь подлинно близкие люди. Это удовольствие церковь не запрещает.

Одиночество — профессиональная болезнь священников. Но Мишнеру повезло — когда из-за Катерины он оступился в жизни, с ним рядом оказался Фолкнер, который выслушал его и даровал ему отпущение грехов. По иронии судьбы то же самое сделал Том Кили, и за это ему грозило отлучение. Не поэтому ли Климент симпатизировал Кили?

Папа подошел к одной из вешалок и провел пальцами по яркому шелку облачений.

— В детстве в Бамберге я служил министрантом.[8] Мне приятно вспоминать о тех временах. Только что закончилась война, и все вокруг восстанавливалось. К счастью, собор уцелел во время бомбардировок. Я всегда считал это символичным. Среди всего, что творили люди, церковь устояла.

Мишнер промолчал. Все это говорилось ему неспроста. Если бы беседу можно было отложить, Климент не стал бы заставлять всех ждать.

— Мне понравился собор, — сказал Климент, — он напомнил мне молодость. Я до сих пор слышу пение хора. Это возвышает. Я бы хотел, чтобы меня похоронили здесь. Но это ведь невозможно? Все папы должны быть погребены в соборе Святого Петра. Интересно, кто это решил?

Голос Климента звучал как будто издалека. Мишнер и вправду не понимал, к кому он обращается. Он подошел ближе.

— Якоб, объясни, в чем дело.

Климент выпустил из рук шелк и сложил руки перед собой, переплетя дрожащие пальцы.

— Колин, ты наивен. Ты просто не понимаешь. И не можешь понять.

Он выговаривал сквозь зубы, почти не раскрывая рта. Голос звучал ровно, не выражая никаких эмоций.

— Неужели ты веришь, что мы можем хоть на секунду почувствовать себя в безопасности? Ты что, не представляешь всей амбициозности Валендреа? Этот тосканец знает каждый наш шаг, слышит каждое наше слово. Ты хочешь стать кардиналом? Для этого ты должен постичь всю глубину ответственности. Как я могу назначить тебя на такой пост, когда ты не видишь даже очевидного?

В их откровенных разговорах редко звучали резкости, но сейчас Папа не скрывал своего раздражения против него. Но за что?

— Мы всего лишь люди, Колин. Не более того. Я не более непогрешим, чем ты. А мы объявляем себя князьями церкви. Истинные священники служат одному Богу, а мы лишь тешим сами себя. Возьми к примеру этого глупца Бартоло, который сейчас ждет за дверью. Он думает лишь о том, когда я умру. Тогда его судьба резко изменится. И твоя тоже.

— Надеюсь, вы ни с кем другим так не говорите, — с чувством вырвалось у помощника.

Климент сжал в руке крест, висящий на его груди. Этот жест успокаивал его.

— Я беспокоюсь о тебе, Колин. Ты как дельфин из океанариума. Всю жизнь тебе меняли воду, следили за питанием. А теперь тебя выпускают в океан. Ты сможешь выжить?

Ему было неприятно, что Климент недооценивает его.

— Я знаю больше, чем вы думаете.

— Ты не представляешь себе, что скрывается внутри таких людей, как Альберто Валендреа. Он не слуга Господа. И таких пап было немало — жадных, тщеславных, ограниченных, считающих, что власть дает ответы на все вопросы. Я думал, они остались в прошлом. Но я ошибался. Думаешь, ты справишься с Валендреа?

Климент покачал головой.

— Нет, Колин. Он тебе не по зубам. Ты слишком порядочен. И слишком доверчив.

— Зачем вы мне это говорите?

— Я должен тебе это сказать. — Климент приблизился к нему. Теперь они стояли почти вплотную. — Альберто Валендреа погубит эту церковь — если ее уже не погубили я и мои предшественники. Ты постоянно спрашиваешь, что меня беспокоит. Твоя задача не ломать голову о том, что меня беспокоит, а выполнять то, что я поручаю. Ты понял?

Резкость Климента сильно задела его. Монсеньору было сорок семь. Он был папским секретарем. Верным помощником. Почему его старый друг сомневается в его преданности и его способностях? Но он решил не спорить.

— Я понял, Святой Отец.

— Моя самая надежная опора — Маурис Нгови. Не забывай об этом.

Климент отступил назад и вдруг резко поменял тему разговора:

— Когда ты едешь в Румынию?

— Утром.

Климент кивнул и вынул из-под сутаны еще один голубой конверт.

— Прекрасно. Пожалуйста, отправь вот это.

Письмо было адресовано Ирме Ран. Климент знал ее с детства. Она до сих пор жила в Бамберге, и они уже много лет переписывались.

— Хорошо, я отправлю.

— Отсюда.

— Простите?

— Отправь письмо отсюда. Из Турина. И пожалуйста, отправь сам. Не поручай кому-то другому.

Он всегда отправлял письма Папы лично и раньше обходился без таких напоминаний. Но и здесь он решил не возражать.

— Конечно, Святой Отец. Я отправлю его отсюда. Лично.

Глава XI

Ватикан

9 ноября, четверг

13.15

Валендреа направился прямо в кабинет архивариуса Римской католической церкви. Кардинал, ведающий секретным архивом Ватикана, не был в числе его сторонников, но обладал достаточной дальновидностью, чтобы не портить отношения с возможным преемником Папы. Со смертью Папы полномочия всех высокопоставленных служащих Ватикана прекращались. Дальнейшая карьера зависела от воли следующего наместника Христа, а Валендреа хорошо знал, что архивариус хочет остаться на своем посту.

Он застал архивариуса у письменного стола за работой. Неторопливой походкой прошествовав в просторный кабинет, он закрыл за собой бронзовые двери.

Кардинал поднял глаза, но ничего не сказал. Ему было под семьдесят, у него были обвисшие щеки и высокий покатый лоб. Уроженец Испании, он прослужил в Риме всю свою жизнь.

Члены священной коллегии делятся на три категории. Кардиналы-епископы, возглавляющие римские епархии, кардиналы-пресвитеры, стоящие во главе епархий, находящихся за пределами Рима, и кардиналы-дьяконы, постоянные служащие Курии. Архивариус — старший из кардиналов-дьяконов. Именно ему доверена честь объявлять с балкона собора Святого Петра имя вновь избранного Папы. Валендреа не придавал значения этой ничтожной привилегии. Гораздо важнее то, что этот старик имеет влияние на горстку кардиналов-дьяконов, которые все еще не определились, кого поддерживать во время конклава.

Он подошел к письменному столу и отметил про себя, что хозяин кабинета не встал, чтобы поприветствовать его.

— Все не так уж плохо, — сказал он в ответ на его вопросительный взгляд.

— Не уверен. Насколько мне известно, понтифик все еще в Турине?

— Иначе зачем бы я пришел сюда?

Архивариус громко вздохнул.

— Мне нужно, чтобы вы открыли хранилище и сейф, — сказал Валендреа.

Старик наконец поднялся, он не смотрел на Валендреа.

— Я вынужден вам отказать.

— Это глупо.

Валендреа надеялся, что архивариус поймет намек.

— Ваши угрозы не отменяют прямого указания Папы. Войти в хранилище может только Папа. Больше никто. Даже вы.

— Никто не узнает. Я ненадолго.

— Клятва, которую я дал церкви, вступая на эту должность, значит для меня больше, чем вы думаете.

— Послушай, старик. Я выполняю исключительно важную для церкви миссию. Она требует решительных действий.

Это было неправдой, но звучало убедительно.

— Тогда пусть Святой Отец даст вам разрешение на доступ в архив. Я могу позвонить в Турин.

Валендреа, поколебавшись мгновение, произнес после паузы:

— У меня есть данное под присягой признание вашей племянницы. Она дала его с готовностью. Она клянется перед лицом Всевышнего, что вы отпустили ее дочери грех, когда та сделала аборт. Как такое возможно? Это же ересь.

— Я знаю об этом документе. — Голос старика предательски дрожал. — Ваш отец Амбрози тогда сильно надавил на семью моей сестры, чтобы добыть его. Я отпустил грех своей племяннице, потому что она была при смерти и боялась провести вечность в преисподней. Я Божьей милостью утешил ее, как и подобает священнику.

— Мой Бог и ваш Бог не прощает аборты. Это убийство. Вы не имели права отпускать ей грех. Думаю, Святой Отец будет вынужден согласиться с этим.

Он увидел, что перед лицом непростого выбора старик держался стойко, но заметил, как подрагивает его левый глаз — теперь только это выдавало испуг.

Валендреа не смутила бравада кардинала-архивариуса. Всю жизнь тот перекладывал бумаги из одной папки в другую, руководствуясь бессмысленными правилами и вставая на пути каждого, кто осмеливался бросить вызов Святому престолу. Он был одним из множества писарей, посвятивших жизнь уходу за папскими архивами. Стоило им усесться в черное кресло, как само их присутствие в архиве давало понять, что разрешение на вход сюда еще не дает права рыться в любых документах. Как при археологических раскопках, чтобы докопаться до разгадки какой-нибудь тайны, хранящейся на этих полках, приходилось совершать долгое и дотошное погружение в дебри старинных фолиантов. А это требовало времени, которого у служащих церкви было в избытке только в прошлые десятилетия. Валендреа видел, что единственной задачей таких архивистов было защищать мать-церковь от ее же князей.

— Делайте, что считаете нужным, Альберто. Можете рассказать всем о моем поступке. Но в хранилище я вас не пущу. Чтобы войти туда, надо сначала стать Папой. Пока это не так.

Видимо, он недооценил этого бумажного червя. Он оказался тверже, чем можно было подумать. Валендреа решил отступить. По крайней мере, пока. Ему еще понадобится этот гнусный старикашка.

Закусив губу, он направился к двойным дверям.

— Когда я стану Папой, мы вернемся к этому разговору.

На пороге он обернулся:

— Тогда посмотрим, так ли вы будете служить мне, как служите другим.

Глава XII

Рим

9 ноября, четверг

16.00

Катерина ждала в отеле с обеда. Кардинал Валендреа обещал позвонить в два, но не сдержал слово. Наверное, он считал, что десяти тысяч евро достаточно, чтобы она дождалась его звонка. Или думал, что такой сильный стимул, как ее прошлая связь с Колином Мишнером, может заставить ее выполнить его просьбу. В любом случае ей было неприятно, что она дала кардиналу повод гордиться своей проницательностью, поскольку он смог увидеть ее насквозь.

Действительно, деньги, заработанные в Соединенных Штатах, уже кончались, к тому же ей надоело жить за счет Тома Кили, которому нравилось наблюдать ее зависимость от него. Три его книги хорошо продавались, а перспективы были еще радужнее. Он мог стать самым модным религиозным лидером Америки. Том привык находиться в центре внимания, и в какой-то степени его можно понять, но ей известны такие стороны его характера, о которых его последователи и не догадывались.

Чувства человека нельзя разместить на веб-сайте или оформить в виде программного заявления. Истинно одаренные люди могут выразить их словами, но Кили — весьма посредственный писатель. Все его книги были написаны за него другими — об этом знают лишь она и его издатель. По понятным причинам Кили не хочет это афишировать. Писатель Кили всего лишь иллюзия, в которую поверили несколько миллионов человек, и он сам в их числе. Не то что Мишнер.

Катерине было не по себе от того, что накануне она вспылила в разговоре с ним. Еще до приезда в Рим она обещала себе: если их пути снова пересекутся, не давать воли словам. Ведь прошло много времени — они оба изменились. Но, увидев его на заседании трибунала, она поняла, что выполнить обещание будет очень непросто. Мишнер оставил неизгладимый след в ее душе. Катерина не хотела признаваться себе в этом, и чувство обиды нарастало в ней со скоростью ядерной реакции.

Лежа вчера ночью рядом с Кили, она пыталась понять: неужели это все, к чему привела ее непостоянная судьба, так непросто складывающаяся последние десять лет? Ее карьера не сложилась, личная жизнь катится под уклон, а сейчас она ждет звонка от второго по влиянию человека в Католической церкви, который поручил ей обманывать того, кого она до сих пор любит.

До этого она расспрашивала итальянских журналистов и выяснила, что Валендреа — неоднозначная фигура. Он родился в богатой аристократической итальянской семье. В его роду были по крайней мере два папы и пять кардиналов, а его многочисленные дядюшки и братья занимались или политикой, или международным бизнесом. Кроме того, клан Валендреа занимает крепкие позиции среди ценителей европейского искусства. Им принадлежат многие дворцы и поместья. Семья очень осмотрительно вела себя в правление Муссолини и была еще осторожнее при всех последующих режимах, сменяющих друг друга в послевоенной Италии. В руках клана сосредоточились значительные денежные средства и крупные промышленные предприятия, и его члены очень разборчивы в оказании кому-то поддержки.

Annuario Pontifico, официальный ежегодный справочник Ватикана, сообщал, что Валендреа шестьдесят, что у него есть дипломы Флорентийского университета, католического университета Святого Сердца и Гаагской академии международного права. Он написал четырнадцать научных трактатов. При его образе жизни ему не хватает трех тысяч евро в месяц, которые платит церковь своим князьям. И хотя Ватикан не одобряет кардиналов, занимающихся мирской деятельностью, все знают, что Валендреа является акционером нескольких итальянских конгломератов и даже входит в совет директоров.

Его относительная молодость, как и его врожденная политическая гибкость и незаурядные личные качества, дают ему в глазах окружающих огромные преимущества. Он извлекает максимум пользы из положения государственного секретаря и приобретает известность у западных журналистов. Валендреа признает удобства современных средств связи и понимает необходимость поддержания своего привлекательного имиджа. В то же время в вопросах богословия он не признает компромиссов, открыто выступает против решений Второго Ватиканского собора. Он ярко продемонстрировал свою позицию во время трибунала по делу Кили. Валендреа — один из самых непреклонных традиционалистов, считающих, что лучше всего служить церкви так, как служили всегда.

Почти все, с кем она говорила, в один голос утверждали, что Валендреа — самый вероятный преемник Климента. И не потому, что он лучший кандидат, а потому, что у него нет равных по силе соперников. По общему мнению, он находится в прекрасной форме и готов к следующему конклаву.

Но и три года назад он считался фаворитом, однако проиграл.

Телефонный звонок прервал ее размышления. Она посмотрела на трубку и подавила в себе желание ответить сразу. Пусть Валендреа, если звонит он, понервничает. После шестого звонка она подняла трубку.

— Заставляете меня ждать? — спросил Валендреа.

— Я тоже ждала.

В трубке послышался смешок, она ясно представила, как собеседник улыбается.

— Вы мне нравитесь, мисс Лью. У вас есть характер. Итак, что вы решили?

— Как будто вы не знаете?

— Я не хотел показаться вам невежливым.

— Вы не производите впечатления человека, который обращает внимание на такие мелочи.

— Не сильно же вы уважаете кардинала Католической церкви.

— По утрам вы встаете и одеваетесь, как и все остальные смертные.

— Вы не очень религиозны.

Пришла ее очередь усмехнуться:

— Только не говорите мне, что в промежутках между политическими интригами вы спасаете заблудшие души.

— Я, кажется, не ошибся в вас. Мы хорошо поладим.

— А вы уверены, что я не записываю наш разговор?

— Тем самым лишая себя шанса, который бывает раз в жизни? Я думаю, нет. Не говоря уже о возможности снова увидеться с отцом Мишнером. Причем за мой счет. Вас что-то не устраивает?

Ее раздражение было почти таким же, как у Тома Кили. Интересно, подумала она, почему она всегда притягивает таких самоуверенных типов?

— Когда надо ехать?

— Секретарь Папы вылетает завтра утром и будет в Бухаресте к обеду. Я думаю, вам лучше вылететь сегодня вечером и опередить его.

— А куда мне ехать потом?

— Отец Мишнер должен встретиться со священником по имени Андрей Тибор. Он на пенсии, работает в приюте в деревушке Златна, что в сорока милях к северу от Бухареста. Вы не знаете это место?

— Слышала.

— Тогда вам не составит труда выяснить, что будет делать и о чем будет говорить Мишнер, пока будет там. Он везет с собой какое-то письмо Папы. Если бы вы узнали его содержание, я бы стал ценить вас еще выше.

— А вы не слишком многого хотите?

— Вы изобретательная женщина. Пустите в ход ваше обаяние, которое так нравится Тому Кили. Тогда ваша миссия увенчается полным успехом.

И в трубке раздались гудки.

Глава XIII

Ватикан

9 ноября, четверг

17.30

Валендреа стоял у окна своего кабинета на третьем этаже. В садах Ватикана продолжали ловить остатки летнего тепла высокие кедры, пинии и кипарисы. С тринадцатого века папы прогуливались по вымощенным дорожкам среди лавровых и миртовых деревьев, любуясь классическими скульптурами, бюстами и бронзовыми барельефами.

Он вспоминал, как ему раньше нравились эти сады. Тогда он только что закончил семинарию и получил назначение в единственный в мире город, отвечавший его амбициям. По всем аллеям Ватикана сновали молодые честолюбивые священники, стремящиеся сделать карьеру. В те годы первые роли в Курии играли итальянцы.

Но после Второго Ватиканского собора все изменилось, а теперь Климент пошел в своих нововведениях еще дальше. Каждый день с четвертого этажа поступали все новые и новые распоряжения, перетасовывающие священников, епископов и кардиналов. В Рим приглашали все больше и больше клириков из стран Европы, Африки и Азии. Сначала Валендреа пытался всячески затягивать с их назначением, надеясь, что Климент протянет недолго. Потом ему пришлось смириться с необходимостью выполнять указания Папы.

В священной коллегии кардиналов итальянцы уже остались в меньшинстве. Пожалуй, последним из их породы был Павел VI. В последние годы понтификата Павла Валендреа посчастливилось оказаться в Риме, где он попал в поле зрения кардинала из Милана. К 1983 году Валендреа стал уже архиепископом. В конце концов Иоанн Павел II пожаловал ему красную шапочку кардинала. Безусловно, поляк сделал это, чтобы не портить отношения с местными верующими. Но только ли из-за этого?

О консервативных взглядах Валендреа, как и о его исполнительности, ходили легенды. Иоанн Павел назначил его префектом Конгрегации[9] по евангелизации[10] народов мира.

На этом посту он координировал миссионерскую работу по всему миру, следил за строительством церквей, устанавливал границы епархий и отвечал за профессиональную подготовку священников. Благодаря своей деятельности он прекрасно изучил церковь изнутри и смог исподволь завоевать значительную поддержку среди потенциальных кардиналов. Он хорошо помнил слова отца. «Окажи другим услугу — и они окажут услугу тебе».

Так и есть.

Скоро он получит подтверждение этому. Он отвернулся от окна.

Амбрози уже улетел в Румынию. Когда Паоло не было рядом, Валендреа его всегда не хватало. Только ему кардинал мог полностью доверять. Амбрози понимал его с полуслова. Знал, что им движет. А сейчас им вместе предстояло выбрать самый подходящий момент для наступления, точно взвесить каждый шаг, причем шансов на неудачу было гораздо больше, чем на успех.

Возможность стать Папой предоставляется нечасто. В одном конклаве он уже участвовал, и вскоре предстоит еще один. Стоит ему снова потерпеть поражение, и следующий Папа, если с ним не случится ничего непредвиденного, переживет его. Достигнув восьмидесяти, он автоматически лишится права участвовать в конклаве — Валендреа до сих пор не мог простить Павлу это нововведение, — и никакие километры магнитофонных пленок с записанной на них секретной информацией не смогут помочь ему.

Он посмотрел на висящий в кабинете портрет Климента XV. Протокол требовал, чтобы повсюду висело изображение этого ненавистного человека, хотя Валендреа предпочел бы созерцать портрет Павла VI, итальянца по рождению и потомка древних римлян по характеру. Павел был превосходным Папой, не сдавал позиций церкви и шел только на минимальные уступки этим нынешним умникам. Сам Валендреа управлял бы Святым престолом точно так же. Отдай немногое, чтобы удержать большее. Со вчерашнего дня он не переставал думать о Павле. Как сказал Амбрози об отце Тиборе?

Он единственный ныне живущий человек, кроме самого Климента, видевший документы из хранилища, где говорится о Фатимских чудесах.

Но это не так.

Валендреа мысленно вернулся в 1978 год.

* * *

«Идите за мной, Альберто».

Павел VI поднялся на ноги и растер правое колено. В последние годы престарелый понтифик много болел. Его мучили бронхиты, грипп, болезни мочевого пузыря и почек, кроме того, ему удалили простату. Он спасался от инфекций огромными дозами антибиотиков, но лекарства ослабляли его иммунную систему и истощали его силы. Павел особенно страдал от артрита, и Валендреа искренне сочувствовал старику. Приближался конец, но наступал он мучительно медленно.

Папа шаркающей походкой вышел из своих апартаментов на четвертом этаже и направился к площадке специального лифта. Был поздний майский вечер, за окнами грохотала гроза, и в Апостольском дворце было безлюдно. Павел отпустил своих телохранителей, сказав, что он и его личный секретарь скоро вернутся. Остальные два папских секретаря были ему сейчас не нужны.

Из своей комнаты вышла сестра Джакомина. Она была частью папской домашней прислуги и выполняла обязанности личной медсестры Павла. Церковь давно постановила, что все женщины, выполняющие обязанности прислуги клириков, должны быть не моложе установленного каноном возраста. Это правило казалось Валендреа забавным. Иными словами, это должны быть исключительно безобразные старухи.

«Вы куда, Святой Отец?» — спросила монахиня так, как будто обращалась к ребенку, решившему выйти из комнаты без разрешения.

«Не беспокойтесь, сестра. У меня есть еще дела».

«Вы должны отдыхать. Вы же знаете».

«Я скоро вернусь. Я хорошо себя чувствую, и у меня действительно важное дело. Отец Валендреа побудет со мной».

«Но не больше чем полчаса. Ясно?»

Павел улыбнулся: «Обещаю. Полчаса — и я лягу».

Монахиня вернулась к себе, а они пошли к лифту. Оказавшись на первом этаже, Павел заковылял по лабиринту коридоров ко входу в архив.

«Альберто, я откладывал это много лет. Сегодня пора это исправить».

Павел шел медленно, опираясь на трость, и Валендреа замедлил шаг, чтобы не обгонять его. Ему больно было смотреть на этого некогда сильного и влиятельного человека. Джованни Батиста Монтини был сыном известного итальянского адвоката. Ценой упорного труда он сделал карьеру в Курии и в конце концов получил высокую должность в государственном секретариате. Впоследствии он стал архиепископом Милана и так успешно управлял своей епархией, что обратил на себя внимание членов священной коллегии, где преобладали итальянцы, увидевшие в нем естественного преемника влиятельного и популярного Иоанна XXIII. Джованни прекрасно справлялся с обязанностями Папы, хотя на время его правления выпал нелегкий период в жизни престола после Второго Ватиканского собора. Безусловно, и церкви, и самому Валендреа будет очень не хватать его. В последнее время ему посчастливилось проводить много времени в обществе Павла. Старый неутомимый воин явно симпатизировал ему. Речь даже заходила о возможном назначении Валендреа епископом, и тот надеялся, что Павел успеет пожаловать ему этот сан прежде, чем его призовет Господь.

Они вошли в архив. При появлении Павла префект опустился на колени.

«Что вам угодно, Святой Отец?»

«Откройте, пожалуйста, хранилище».

Валендреа понравилось, что Павел ответил на вопрос приказанием. Префект поспешно достал связку огромных ключей и повел Папу и его секретаря в неосвещенное помещение архива. Павел медленно пошел за ним, и когда они дошли до входа, префект уже закончил возиться с замком от металлической решетки и включил тусклое освещение. Валендреа знал, что в хранилище нельзя войти без разрешения Папы. Это был секретный архив наместника Христа. Его неприкосновенность осмелился нарушить лишь Наполеон — и поплатился за это.

Войдя в помещение без окон, Папа указал на старинный черный сейф: «Откройте его».

Префект повиновался и начал вращать диски с цифрами, набирая код. Двустворчатая дверь распахнулась. Медные петли не издали ни звука. Папа опустился в одно из трех кресел.

«Можете идти», — сказал Павел, и префект удалился.

«Мой предшественник был первым, кто прочел третье Фатимское откровение. Потом он велел запечатать его и положить в этот сейф. Пятнадцать лет я боролся с искушением прийти сюда».

Валендреа растерялся: «Но ведь в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом Ватикан постановил, что конверт с откровением останется запечатанным. Разве вы тогда не прочитали его?»

«Курия делает многое от моего имени, о чем я даже не знаю. Правда, об этом откровении мне рассказали. Потом».

Валендреа подумал, не зря ли он задал этот вопрос. Надо будет внимательнее следить за тем, что говоришь.

«Это странная история, — сказал Павел. — Матерь Божья явилась трем деревенским детям — не священнику, не епископу, не Папе. А трем неграмотным детям. Она всегда выбирает самых смиренных, самых кротких. Может быть, небеса желают сообщить нам что-то важное?»

Валендреа было хорошо известно, как послание Девы Марии, переданное через сестру Люсию, попало из Португалии в Ватикан.

«Я никогда не придавал особого значения словам этой достойной сестры, — сказал Павел. — В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом в Фатиме я встречался с ней. Многие критиковали меня за эту поездку. Реформаторы в один голос утверждали, что я свожу на нет все достижения Ватиканского собора. Слишком полагаюсь на сверхъестественное. Ставлю Деву Марию превыше самого Христа. Но я знал, что делаю».

Валендреа заметил, что в глазах Павла блеснул огонь. У этого старого воителя еще оставались силы.

«Я знал, что молодежь особенно почитает Деву. Так что мой визит был для них важен. Они видели, что Папе небезразличны их чувства. И я оказался прав, Альберто. Сегодня Деву почитают как никогда».

Он понимал, что Павел относится к Мадонне с благоговением и всегда искренне поклоняется Ей. Некоторым казалось, что даже слишком.

Павел указал на сейф: «Четвертый ящик слева, Альберто. Открой и принеси сюда то, что там увидишь».

Валендреа повиновался и выдвинул массивный металлический ящик. Внутри лежал небольшой деревянный футляр, запечатанный восковой печатью с папским гербом Иоанна XXIII. Наклейка на футляре гласила: SECRETUM SANCTI OFFICIO. Тайна Святого престола. Он передал футляр Павлу, и тот взял его дрожащими руками и внимательно осмотрел.

«Говорят, что ярлык наклеил Пий Двенадцатый, а запечатать его велел сам Иоанн. Теперь и мне пора узнать, что там. Альберто, снимите печать».

Он поискал взглядом подходящий инструмент. Ничего не увидев, он прижал печать к металлическому углу двери сейфа, вдавил металл в воск и сломал печать. Затем вернул футляр Павлу.

«Ловко», — сказал Папа.

В ответ на похвалу Валендреа кивнул.

Павел установил футляр на коленях и достал из-под сутаны очки. Понтифик не спеша надел дужки на уши, открыл крышку и вынул два бумажных конверта. Отложив один из них, он развернул второй. Валендреа увидел старый свернутый лист белой бумаги, в который был вложен другой, гораздо новее. Оба были исписаны.

Папа начал изучать более старый текст.

«Это подлинник записей сестры Люсии, — сказал Павел. — К сожалению, я не читаю по-португальски».

«Я тоже, Святой Отец».

Павел передал ему письмо. Текст занимал около двадцати строк, написанных черными выцветшими чернилами. Валендреа с волнением подумал, что до него к этой бумаге прикасались только сестра Люсия, видевшая саму Деву Марию, и Папа Иоанн XXIII.

Павел взял в руки более новую страницу.

«А вот перевод».

«Перевод, Святой Отец?»

«Иоанн тоже не читал по-португальски. Для него письмо перевели на итальянский».

Этого Валендреа не знал. Значит, к бумаге прикасались и руки какого-нибудь служащего Курии, которому поручили сделать перевод, а потом наверняка заставили дать клятву сохранить содержание письма в тайне. Сейчас его, скорее всего, уже нет в живых.

Павел развернул второй лист бумаги и начал читать. На его лице отразилось недоумение.

«Я никогда не был силен в толковании иносказаний». Папа уложил бумаги обратно в конверт и взял другой. «А вот продолжение письма».

Павел развернул бумаги, и снова один лист оказался гораздо старше второго.

«Опять на португальском».

Павел взглянул на второй лист.

«А здесь по-итальянски. Еще один перевод».

Валендреа наблюдал, как Павел читает. На лице Папы недоумение сменилось глубокой тревогой. Он еще раз пробежал глазами перевод, и его дыхание участилось, брови сдвинулись, а лоб прорезали морщины.

Папа ничего не сказал. Промолчал и Валендреа. Он не посмел просить разрешения прочесть письмо.

Папа начал перечитывать текст в третий раз.

Павел облизнул потрескавшиеся губы и пошевелился в кресле. Черты лица старика выражали изумление. На мгновение Валендреа испугался.

Павел был первым из пап, объехавшим весь мир. Он сдержал азарт реформаторов церкви и сумел призвать их к умеренности. Он выступал в ООН и говорил: «Войны должны прекратиться». Павел объявил применение контрацептивов греховным и даже не дрогнул, несмотря на бурю протестов, потрясших самое основание церкви. Он подтвердил незыблемость безбрачия священников и отлучал от церкви диссидентов. Он пережил покушение на Филиппинах, а затем бросил открытый вызов террористам, идя во главе траурной процессии за гробом премьер-министра Италии, своего друга. Понтифик был видавшим виды человеком, и его нелегко было запугать. Но то, что было написано в письмах, потрясло его.

Павел спрятал письмо в конверт, убрал оба свертка в деревянный футляр и захлопнул крышку.

«Положи на место», — почти неслышно сказал Папа, опустив голову, и, не глядя на Альберто, протянул ему футляр. На его белой сутане остались кусочки малинового воска. Павел стряхнул их, как споры какой-то болезни.

«Я ошибся. Не надо было приходить сюда».

Папа вновь собрался с духом. К нему вернулось самообладание.

«Когда поднимемся наверх, сделай, как я скажу. Ты лично запечатаешь футляр. Открывать его будет нельзя под страхом отлучения от церкви. Никому».

* * *

Но на Папу этот запрет не распространяется, подумал Валендреа. Климент XV мог в любое время входить в хранилище.

И немец пользовался своим правом.

Валендреа давно было известно о существовании переводчика писем сестры Люсии, но его имя он узнал только вчера. Отец Андрей Тибор. И его занимали три вопроса.

Зачем Климент все время приходил в хранилище?

Зачем Папе понадобилось отыскать Тибора?

И самое главное: что было известно этому переводчику?

Сейчас он не мог ответить ни на один из этих вопросов.

Но как знать, может быть, через несколько дней с помощью Колина Мишнера, Катерины Лью и Амбрози он будет знать ответы на все три.

Часть II Смерть праведника

Глава XIV

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

11.15

Мишнер спустился по металлическому трапу на покрытый масляными пятнами бетон аэропорта Отопени. Пассажиров было немного — лайнер компании «Бритиш эруэйз», на котором он прилетел, оказался полупустым, и, кроме этого, это был четвертый самолет во всем аэропорту. До этого он бывал в Румынии один раз — когда служил в государственном секретариате Ватикана под руководством Фолкнера, занимавшего тогда пост кардинала. Он работал в отделе международных отношений, подразделении Международного директората, и занимался дипломатической деятельностью.

Между Ватиканом и румынскими церковными властями уже не одно десятилетие велись споры из-за собственности Католической церкви, переданной после Второй мировой войны православным. В том числе католики лишились нескольких старинных монастырей, которыми церковь издавна владела на основании древней латинской традиции. С падением коммунизма в страну вернулась религиозная свобода, но бесконечные споры между церквями из-за принадлежащего им имущества продолжались и уже несколько раз приводили к яростным взаимным нападкам католиков и православных.

После крушения режима Чаушеску Иоанн Павел II начал диалог с новым румынским правительством и даже совершил официальный визит в эту страну. Дело продвигалось медленно. В последовавших после визита Павла II переговорах участвовал Мишнер. В последнее время наметились какие-то шаги с румынской стороны. Кроме двадцати двух миллионов православных, страну населяет без малого два миллиона католиков, и к их голосу, похоже, начали прислушиваться. Климент не скрывал своего желания посетить Румынию, но все разговоры о визите Папы лишь приводили к обострению споров вокруг церковной собственности.

Это была очередная сложная политическая миссия. Мишнер к тому времени уже перестал быть священником. Он превратился в министра, дипломата и доверенное лицо Папы. Но едва Климент испустит дух, как все это закончится. Наверное, Мишнер снова станет обычным священником. За всю свою карьеру он никогда по-настоящему не возглавлял приход. Возможно, миссионерская деятельность даже пошла бы ему на пользу. Кардинал Нгови уже заводил с ним разговор о работе в Кении — Африка могла стать самым подходящим местом почетной ссылки для бывшего папского секретаря, особенно если Климент не успеет назначить его кардиналом.

Подходя к терминалу аэропорта, Мишнер постарался выбросить из головы все сомнения относительно своего будущего.

Воздух здесь был прохладным — чуть ниже десяти градусов, как объявил перед посадкой пилот. Небо затянуто низкими облаками, не пропускающими к земле солнечный свет.

В здании терминала он направился к стойке паспортного контроля. Рассчитывая, что поездка продлится день, от силы два, он не стал брать с собой много вещей — только небольшая сумка, висевшая на плече. Помня о просьбе Климента не привлекать к себе внимания, надел в дорогу обычные джинсы, свитер и легкую куртку.

Ватиканский паспорт избавлял от необходимости платить визовый сбор. Пройдя таможенный контроль, он тут же взял напрокат помятый «форд-фиеста» в компании «Евродоллар» и спросил у работника проката дорогу в Златну. Его неплохие способности к языкам позволили понять большую часть объяснений рыжеволосого румына.

Перспектива путешествовать в одиночку по одной из беднейших стран Европы не особенно радовала его. Накануне он прочитал несколько официальных обращений румынских властей, призывавших приезжих быть внимательными, особенно в темное время суток и вне больших городов. Он бы предпочел заручиться поддержкой папского нунция в Бухаресте. Кто-нибудь из его подчиненных мог бы стать водителем и выступить в качестве проводника, но Климент сразу отверг эту возможность. Так что Мишнеру пришлось самому сесть за руль взятой напрокат машины, и, с помощью карты найдя нужное шоссе, он направился на северо-запад, в сторону Златны.

* * *

Катерина приехала в Златну два часа назад и час потратила на расспросы об отце Андрее Тиборе. Расспрашивала она с осторожностью, поскольку румыны проявляли к ее расспросам какое-то повышенное любопытство, если не сказать больше. Как сообщил ей Валендреа, рейс Мишнера должен был прибыть в начале двенадцатого. Путь от Бухареста длиной в девяносто миль займет у него не меньше двух часов. На ее часах было двадцать минут второго. Так что если его рейс не задержался, ждать осталось недолго.

Она спокойно изучала прохожих, прогуливаясь по центральной городской площади на западной стороне города. Булыжники, которыми мостили эту площадь, плохо и неаккуратно подгоняли друг к другу, многих и вовсе не было, некоторые раскрошились и рассыпались на части. Люди, деловито снующие мимо нее во всех направлениях, были заняты поиском пищи, воды и тепла. Разрушенная брусчатка волновала их меньше всего.

Возвращение на родину вызывало у нее странное, но приятное чувство. Родилась и училась Катерина в Бухаресте, но почти все ее детство прошло в Закарпатье, далеко в Трансильвании. Эти места были для нее не сказочной родиной вампиров и оборотней, а Эрдели — страной бескрайних лесов, неприступных замков и отзывчивых людей. Здешняя культура представляла собой смесь венгерской и немецкой с примесью цыганских обычаев. Ее отец считал себя потомком саксонских колонистов, поселенных здесь еще в двенадцатом веке для охраны горных перевалов от кочевников-татар. Выходцы из этих европейских родов пережили и венгерских деспотов, и румынских королей, и только коммунистические правители послевоенной Румынии смогли истребить их.

Родители ее матери были цыганами, к которым коммунисты никаких симпатий не испытывали. Они эксплуатировали широко распространенную неприязнь к цыганам со стороны коренного населения. Вид Златны с ее деревянными домиками, резными верандами и вокзалом в индийском стиле напомнил ей деревню, где жили ее дед и бабка.

Если Златна уцелела после всех случившихся в этой местности землетрясений и пережила коллективизацию Чаушеску, то деревне ее матери не повезло. Она, как и две трети румынских деревень, была торжественно стерта с лица земли, а жителей загнали в бесцветные однотипные многоквартирные дома. Родителей ее матери даже заставили самих снести собственный дом! Программа правительства называлась «Сочетание крестьянского опыта с марксистской практикой». Увы, большинство румын даже не заметили исчезновения цыганских деревушек. Она помнила, как однажды приехала к деду и бабке в их бездушную квартирку, в серых унылых комнатушках которой не осталось и следа от теплоты их прежнего жилья.

Позже в Боснии это назовут этнической чисткой. Чаушеску заявлял, что это шаг к прогрессивной жизни. А она считала действия правительства просто безумием. Теперь вид и звуки Златны снова вызвали в ней эти неприятные, будоражащие душу воспоминания.

Хозяин маленького магазинчика сказал ей, что неподалеку есть три государственных сиротских приюта. Тот, где работает отец Тибор, считается худшим из них. Его барак находится к западу от города. Там содержатся неизлечимо больные дети — последствие еще одного бредового новшества Чаушеску.

Диктатор запретил пользоваться контрацептивами и постановил, чтобы до сорока пяти лет каждая женщина родила по меньшей мере пятерых. В результате в стране появилось детей больше, чем родители были в состоянии прокормить. Беспризорность в стране стала обычным явлением. Многие детские жизни уносили СПИД, туберкулез, гепатит и сифилис. Повсюду стали появляться приюты, мало чем отличающиеся от мусорных свалок, куда на попечение чужих людей выбрасывали нежеланных детей.

Еще она узнала, что Тибор — болгарин, что ему под восемьдесят, а может, и больше, никто точно не знает. Он слывет благочестивым человеком, поскольку отказался от спокойной жизни на пенсии, чтобы заботиться о несчастных детях, которым скоро предстояло явиться перед Создателем. Она представила себе, какое нужно иметь мужество, чтобы утешать умирающего ребенка, чтобы говорить десятилетнему мальчику, что скоро он окажется в гораздо лучшем, чем этот, мире.

Сама она не верила в такие утешения: Катерина с детства была атеисткой. Религия, как и сам Бог, создана людьми. Для нее все объясняла не вера, а простая политика. Если запугать людей и заставить их бояться кары некоего могущественного существа, то их проще держать в повиновении. Нет, верить надо только в себя, рассчитывать на собственные силы и самому прокладывать себе дорогу. Молитвы — это для слабых и ленивых.

Ей молитвы не нужны.

Она взглянула на часы. Половина второго, даже чуть больше. Пора ехать в приют.

Катерина понятия не имела, что станет делать, когда приедет Мишнер.

Но она что-нибудь придумает.

* * *

Подъезжая к приюту, Мишнер сбросил скорость. Часть пути от Бухареста он проделал по автостраде, широкой четырехполосной трассе, как ни странно, находившейся в очень хорошем состоянии. Зато о дороге, по которой он ехал потом, этого сказать было никак нельзя — ее поверхность была изрыта выбоинами и напоминала лунный пейзаж. И стоявшие на ней указатели составлены настолько бестолково, что он дважды сбился из-за них с пути. В нескольких милях отсюда он пересек реку Олт, пронесся над живописным ущельем между поросшими лесом скалистыми берегами. Ближе к северу равнинная сельская местность сменилась холмами, а затем и горами. Он не раз видел, как на горизонте змеится черный дым заводских труб.

В Златне он расспросил об отце Тиборе местного мясника, и тот охотно рассказал ему, как найти священника. Приют располагался в двухэтажном здании с красной черепицей. Выбоины и трещины в черепице говорили о здешнем сернистом воздухе, от которого у Мишнера сразу запершило в горле. На окнах стояли металлические решетки, стекла во всю длину затянуты пленкой. Многие из них закрашены белой краской, и он не мог понять, с какой целью это сделано: чтобы ничего не было видно снаружи или изнутри.

Заехав в обнесенный стеной двор, Мишнер наконец остановил машину.

Твердая почва густо заросла сорняками. Во дворе уныло приткнулась ржавая горка, рядом покосившиеся качели. Вдоль дальней стены текла какая-то черная и густая жидкость, видимо как раз и издававшая тот отвратительный запах, который сразу бросился Мишнеру в ноздри. В дверях здания появилась монахиня в длинном коричневом платье.

— Здравствуйте, сестра. Я отец Колин Мишнер. Мне нужен отец Тибор.

Он говорил по-английски, надеясь, что она поймет, и для верности улыбнулся.

Пожилая женщина сложила ладони и приветствовала его легким поклоном.

— Заходите, отец. Я не сразу поняла, что вы священник.

— Я на отдыхе и решил оставить сутану дома.

— Вы друг отца Тибора?

Она говорила на превосходном английском без всякого акцента.

— Не совсем. Скажите ему, что приехал его коллега.

— Он в доме. Проходите.

Она неуверенно остановилась.

— Скажите, отец, вам раньше приходилось бывать в таких местах?

Вопрос показался ему странным.

— Нет, сестра.

— Пожалуйста, наберитесь терпения.

Он кивнул, показывая тем самым, что понял ее, и поднялся вслед за ней по крошащимся каменным ступенькам. Внутри здания стоял запах мочи, экскрементов и запустения. Сдерживая тошноту, он старался не вдыхать глубоко. Инстинктивное желание заткнуть нос он решил подавить, чтобы не выглядеть «ватиканским чистюлей». Под его подошвами хрустели осколки стекла, со стен, как сгоревшая на солнце кожа, свисала отслаивающаяся краска.

Из комнат начали показываться дети. Их было много, около тридцати, и только мальчики всех возрастов, от почти младенцев до подростков, с бритыми головами — от вшей, как объяснила монахиня. Они обступили Мишнера. Некоторые хромали, у других была нарушена координация движений. Дети страдали косоглазием и дефектами речи. Они все протягивали к нему потрескавшиеся руки, настойчиво добиваясь его внимания. Голоса их звучали хрипло, говорили они на разных языках, но большинство по-русски и по-румынски. Кто-то спрашивал его, кто он такой и зачем приехал. Его еще в городе предупредили, что почти все дети здесь неизлечимо больны или страдают серьезными отклонениями в развитии. Картина казалась еще более ужасной из-за того, что дети были одеты в какие-то жалкие обноски, просто отрепья, а некоторые из них ходили вовсе с голыми ногами. Все страшно худые, у многих не хватает зубов, руки, ноги и лица покрыты болячками или открытыми язвами. Мишнер старался держаться осторожно. Накануне он прочел, что среди румынских сирот свирепствует ВИЧ.

Он собрался с мыслями и только хотел сказать, что Бог их не оставит и что в их страданиях есть глубокий смысл. Но не успел он раскрыть рот, как в коридор вышел высокий старик в черной сутане священника, но без положенного к ней белого воротника. На руках старик держал маленького мальчика, тот прижимался к нему, обнимал за шею, гладил по коротким белым волосам. Лицо старика, манера держаться и походка говорили о его смирении и доброте. За очками в хромовой оправе скрывались круглые карие глаза под густыми белыми бровями. Несмотря на его худобу, у него были сильные и мускулистые руки.

— Вы отец Тибор? — спросил Мишнер по-английски.

— Мне сказали, что вы мой коллега. — Он говорил на английском с сильным восточноевропейским акцентом.

— Я отец Колин Мишнер.

Старик опустил ребенка на пол.

— Димитру пора принимать процедуры. Почему я должен откладывать их из-за вас?

Мишнер не ожидал подобного недружелюбного приема.

— Ваша помощь нужна Папе.

Тибор глубоко вздохнул:

— Неужели он наконец решил обратить внимание на то, что здесь творится?

Мишнер хотел поговорить с ним наедине, и присутствующие, особенно монахиня, мешали ему.

— У меня к вам разговор.

Отец Тибор безучастно взглянул на своего гостя. Мишнер поймал себя на мысли, что поражен тем, в какой хорошей форме находится этот старик. Хорошо бы и Мишнеру, дожив до восьмидесяти, быть хоть немного похожим на него.

— Сестра, заберите детей. И сделайте Димитру процедуры.

Монахиня взяла мальчика на руки и, собрав остальных, повела их вниз. Отец Тибор на ходу давал ей какие-то указания по-румынски, и Мишнер даже понял кое-что, но захотел узнать больше:

— Какие процедуры ему делают?

— Мы массируем ему ноги и надеемся, что он когда-нибудь сможет ходить. Шансов мало, но это все, что мы можем.

— А врачи?

— Хорошо, если нам есть чем их накормить. О врачах мы и не мечтаем. — Старик отвечал неохотно.

— Зачем вы это делаете?

— Странно слышать такой вопрос от священника. Мы нужны этим детям.

Мишнер все еще не мог отойти от потрясения.

— И так по всей стране?

— Здесь еще ничего. Мы тут, как смогли, привели все в порядок. Но, как видите, еще многое не сделано.

— А как с деньгами?

— Только то, что дают нам благотворительные организации. От правительства мы получаем крохи, а от церкви почти ничего, — покачал головой Тибор.

— Вы сами решили приехать сюда?

Старик кивнул:

— После революции. Я прочел об этих приютах и понял, что мое место здесь. Это было десять лет назад. С тех пор я ни разу не уезжал отсюда.

В тоне священника по-прежнему слышалась недоброжелательность, и Мишнер решился спросить:

— Почему вы так враждебны ко мне?

— Интересно, что понадобилось секретарю Папы от бедного старика.

— Вам известно, кто я?

— Я кое-что знаю о внешнем мире.

Андрей Тибор не глуп. Видимо, Иоанн XXIII знал, что делал, когда именно ему поручил перевести записи сестры Люсии.

— У меня письмо от Святого Отца.

Тибор вздохнул и осторожно взял Мишнера под руку.

— Этого я и боялся. Пройдемте в часовню.

Они пошли по коридору ко входной двери. Часовней служила крошечная комнатка, пол устлан грязными кусками картона. Стены из голого камня, а потолок из потрескавшегося дерева. Единственное, что придавало помещению благочестивый вид, — это принесенный откуда-то оконный витраж, изображавший Мадонну с вытянутыми вперед руками, готовую обнять всех ищущих утешения.

Тибор показал на витраж:

— Я нашел его неподалеку отсюда в церкви, которая шла на снос. Один волонтер из молодежного отряда помог его установить. Детям очень нравится.

— Вы знаете, зачем я приехал?

Тибор не ответил.

Мишнер достал из кармана голубоватый конверт и передал старику.

Священник подошел к окну. Разорвал конверт и вынул письмо Климента. Напрягая зрение в плохо освещенной комнате и держа бумагу на значительном расстоянии от глаз, с трудом начал читать.

— Я давно не читал по-немецки, — заметил он, — но, кажется, не разучился.

Тибор закончил читать.

— Когда я в первый раз написал Папе, я надеялся, что он просто выполнит мою просьбу, и не больше.

Мишнеру очень хотелось узнать, в чем заключалась просьба, но вместо этого спросил:

— У вас готов ответ для Святого Отца?

— У меня готово множество ответов. Какой вам нужен?

— Это решать вам.

— Если бы все было так просто.

Он поднял голову в сторону витража:

— Она сама все усложнила.

Тибор помолчал, а затем обернулся к Мишнеру:

— Вы остановились в Бухаресте?

— Я должен был так поступить?

Тибор отдал ему конверт.

— Недалеко от площади Революции есть кафе «Кром». Найти легко. Приходите туда в восемь. Я все обдумаю и дам вам ответ.

Глава XV

Румыния

10 ноября, пятница

15.00

Мишнер ехал на юг, в Бухарест, пытаясь не вспоминать о приюте.

Как и многие из этих несчастных брошенных детей, он не знал родителей. Много позже, уже став взрослым, он узнал, что его мать жила в небольшой ирландской деревушке Клогхин, к северу от Дублина. Когда она забеременела, ей не было и двадцати, она была не замужем. Кто был отец, неизвестно — по крайней мере, сама она упорно скрывала его имя. В те времена об абортах и речи не было, а в Ирландии к женщинам, рожавшим вне брака, окружающие относились с презрением, граничащим с жестокостью.

На помощь пришла церковь.

Архиепископ Дублина называл подобные места центрами деторождения, а на самом деле это были жуткие и бесчеловечные приюты, похожие на тот, где он только что побывал. За детьми ухаживали монахини — но не заботливые и внимательные, как в Златне, а суровые женщины, обращавшиеся с роженицами как с преступницами.

До и после родов женщин заставляли за гроши — или вообще бесплатно — выполнять унизительную работу в ужасных условиях. Некоторых били, других морили голодом и почти со всеми обращались бесчеловечно. Церковь видела в них закоренелых грешниц, и единственным путем к спасению считалось принудительное раскаяние. В большинстве своем в приют попадали простые сельские девушки, у которых не имелось средств, чтобы вырастить ребенка. Кто-то вступил в незаконную связь, после которой сожитель или отказывался от своего отцовства, или не хотел его разглашать. Были и замужние, которым не посчастливилось забеременеть против желания их мужей. Все женщины боялись позора. Ни одна не хотела привлекать внимание ни к себе, ни к своей семье ради сохранения в доме нежеланного ребенка.

Новорожденные оставались в приюте год или два, пока их постепенно готовили к разлуке с матерью, день ото дня давая все меньше времени побыть вместе. О том, что они больше не увидятся, матери сообщали лишь накануне. Усыновлять детей разрешалось только католикам, причем с них требовали обязательство воспитывать ребенка в духе церкви и не разглашать его происхождение. Денежные пожертвования в фонд Попечительского общества Святого Сердца, отвечавшего за такие приюты, сдержанно приветствовались. Впоследствии детям разрешалось сообщить об усыновлении при одном условии: приемные родители давали обещание говорить детям, что настоящие мама с папой умерли. Большинство настоящих матерей это вполне устраивало — это давало им надежду, что со временем об их позоре забудут. Было не обязательно, чтобы все знали, что они отдали ребенка на сторону.

Мишнер хорошо помнил, как однажды спустя годы он посетил тот приют, где родился. Серое здание из известняка, спрятавшееся в лесистой долине в местечке Киннегад недалеко от побережья Ирландского моря. Он прошел по заброшенному помещению, пытаясь представить себе убитую горем мать, которая тайком крадется в приют накануне расставания со своим ребенком, пытаясь собрать все мужество для прощания с ним и не понимая, как Бог и церковь допускают такие мучения. Неужели это такой страшный грех? Если да, то разве грех отца ребенка менее тяжел? Почему же вся вина выпадает на ее долю? И вся боль тоже.

Он стоял у окна на втором этаже и смотрел на растущее во дворе тутовое дерево. Тишину нарушал лишь обжигающий ветер, звучавший в пустых комнатах и напоминающий голоса детей, когда-то томившихся здесь. Он представил себе пронизывающий насквозь ужас, охватывавший женщину, когда та бросала последний взгляд на своего ребенка, которого уносили в салон автомобиля. Среди этих женщин была его мать. Он никогда не увидит ее, не узнает, какая она была. Его мать. И то немногое, что он знал о себе, он знал лишь благодаря ненадежной памяти одной из монахинь.

Таким образом Ирландию покинули более двух тысяч детей. Как сложились их судьбы — кто знает? Светловолосого зеленоглазого мальчика ждал город Саваннан в далеком штате Джорджия. Его приемный отец был адвокатом, а приемная мать целиком посвятила себя новому сыну. Он вырос на побережье Атлантики в зажиточной среде. Колин прекрасно окончил школу и стал священником и юристом — к огромной радости своих приемных родителей. Затем отправился в Европу, где обрел покровительство одинокого епископа, полюбившего его как родного сына. Теперь он служил этому епископу, уже ставшему Папой, главой церкви.

Он очень любил своих приемных родителей. Они сдержали слово и всегда говорили ему, что его настоящие папа и мама погибли. Мать поведала ему правду только на смертном одре. Это было признание святой женщины своему сыну, священнику, которое и он сам, и Господь, конечно, могли ей простить.

«Я все эти годы думала о ней, Колин. Как она переживала, когда мы увозили тебя. Все уверяли меня, что это лучший выход. И я сама пыталась убедить себя в этом. Но я до сих пор о ней думаю».

Она уже задыхалась и не находила слов.

«Мы так хотели ребенка. А епископ сказал, что без нас тебе придется очень плохо. Ты никому не будешь нужен. Но я все равно думаю о ней. Я хочу попросить у нее прощения. Хочу сказать ей, что хорошо воспитала тебя. Любила тебя, как настоящая мать. Может быть, она простила бы нас».

Но просить прощения было не за что. Виновато общество. Виновата церковь. А не дочь фермера из Джорджии, которой не суждено было родить собственного ребенка. Она не сделала ничего предосудительного, и он часто просил Господа упокоить ее душу с миром.

Теперь он редко думал об этом, но посещение приюта всколыхнуло воспоминания юности. Ему все еще чудился зловонный приютский запах, и, пытаясь избавиться от него, Мишнер опустил стекло и вдыхал холодный осенний воздух.

Эти дети никогда не окажутся в Америке, никогда не обретут любящих родителей. Их мир ограничен неприступной серой стеной, решетками на окнах здания, в котором нет света и почти не работает отопление. Там они и умрут, одинокие и никому не нужные, кроме нескольких монахинь и одного старого священника.

Глава XVI

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

17.00

Мишнер предпочел остановиться в скромной небольшой гостинице около очаровательного парка, подальше от площади Революции и оживленных студенческих кварталов. Номера здесь были маленькими и аккуратными, с мебелью в стиле ар деко, совершенно не подходящей к остальной обстановке. В его номере оказалась раковина и даже работающий кран с горячей водой, но душ и туалет были общего пользования и находились в коридоре.

Пристроившись у окна, он доедал печенье, запивая его диетической колой, поскольку до ужина было еще далеко. Где-то неподалеку уличные куранты пробили пять часов.

Конверт, врученный ему Климентом, лежал на кровати. Мишнер прекрасно знал, что от него требуется. Теперь, когда отец Тибор прочел письмо, его требовалось уничтожить, не знакомясь с его содержанием. Климент полностью полагался на него, и пока Мишнер ни разу не подводил своего наставника, хотя свою связь с Катериной он всегда считал изменой. Ведь он нарушил свои обеты, не подчинился правилам церкви и оскорбил Господа. Такое нельзя простить. Но Климент рассудил иначе.

«Ты думаешь, что только ты не устоял перед искушением?»

«Это не оправдывает меня».

«Колин, прощение — это показатель веры. Ты согрешил и должен покаяться. Но это не означает загубить всю свою жизнь. Да и такой ли это большой грех?»

Мишнер до сих пор помнил, с каким изумлением он посмотрел тогда на архиепископа Кёльнского. Что он такое говорит?

«Ты сам считал, что поступаешь неправильно? Твое сердце так сказало?»

Ответом на оба вопроса и тогда и сейчас было «нет». Ведь он любил Катерину! От этого никуда не деться. Она появилась в его жизни тогда, когда он, сразу после смерти матери, пытался разгадать тайну своего прошлого. Она поехала с ним в этот центр деторождения в Киннегад. Потом они гуляли по скалистому берегу и смотрели на Ирландское море. Она держала его за руку и говорила, что его приемные родители очень любили его, и что ему повезло, и что жизнь свела его с такими потрясающими людьми. И она была права. Но он не мог перестать думать о своей настоящей матери. Насколько сильным должно быть давление общества, чтобы заставлять женщин жертвовать собственными детьми ради эфемерного благополучия? Зачем это все?

Он допил колу и снова взглянул на конверт. Его самому старому и близкому другу, человеку, которого он знал полжизни, грозила опасность.

Он решился. Пора действовать.

Взяв решительно конверт, он вытащил голубой бумажный лист. Текст был написан собственноручно Климентом — по-немецки.

«Отец Тибор!

Мне известно, какое задание Вы исполнили для святейшего и преподобного Иоанна XXIII. Ваше первое письмо сильно встревожило меня. „Почему церковь лжет?“ — спрашивали Вы. Тогда я действительно не понял Вас. Но после Вашего второго письма я начал осознавать, какой непростой выбор стоит перед Вами. Я много раз просматривал запись о третьем откровении, присланную Вами в первом письме, и перечитывал Ваш перевод. Почему Вы утаили это свидетельство? Даже когда Иоанн Павел II обнародовал третье откровение, Вы продолжали молчать. Если это правда, почему же Вы молчали раньше? Кто-то назвал бы Вас шарлатаном, но я знаю, что это не так. Почему? Не могу объяснить. Я просто верю Вам.

Я посылаю к Вам своего секретаря. Ему можно доверять. Вы можете рассказать отцу Мишнеру все, что сочтете нужным. Он передаст Ваши слова только мне. Если у Вас нет ответа, скажите ему это. Я смогу понять Ваше недовольство церковью. Я во многом разделяю Ваши взгляды. Но, как Вам известно, все не так просто. Пожалуйста, верните это письмо вместе с конвертом отцу Мишнеру. Заранее благодарю Вас за все, что Вы сделаете.

Да пребудет с Вами Господь.

Климент. P. P. Servus Servorum Da».

В качестве подписи был использован официальный титул Папы. Пастор пасторов, Слуга слуг Божьих. Так Климент подписывал все официальные бумаги.

Мишнеру было неприятно, что он злоупотребил доверием Папы. Но тут явно происходило нечто чрезвычайно важное, и выбора у него не было. Очевидно, отец Тибор произвел на Папу сильное впечатление — такое, что тот даже послал к нему своего личного секретаря, чтобы он помог разрешить загадку.

«Почему Вы утаили это свидетельство?»

Какое свидетельство?

«Я много раз просматривал запись о третьем откровении, присланную Вами в первом письме, и перечитывал Ваш перевод».

Значит, обе эти бумаги находились в хранилище? В том деревянном футляре, который так часто открывал Климент?

Он положил голубой листок бумаги в конверт и, спустившись в уборную, разорвал его на кусочки и спустил их в унитаз.

* * *

Катерина слышала, как наверху, тяжело ступая по половицам, Колин Мишнер прошел по своему номеру. Глядя на потолок, она продолжала слушать, просчитывая направление его шагов, и поняла, что он не начал спускаться в холл.

Она поехала в Бухарест вслед за ним, решив, что важнее не потерять из виду его, чем продолжать следить за отцом Тибором. Ее не удивило, что он не стал останавливаться в центре города, а предпочел небольшой отель на окраине. Не стал он и заезжать в представительство папского нунция, что тоже неудивительно — ведь Валендреа предупредил, что это неофициальный визит.

Проезжая по центру Бухареста, она с грустью смотрела на одинаково безликие многоэтажки из желтого кирпича, как будто сошедшие со страниц Оруэлла. Эти дома появились здесь после того, как Чаушеску сровнял с землей всю историю города, освобождая место для своих «грандиозных начинаний». Считалось, что громадные размеры новостроек передают подлинное величие, и никого не смущало, что здания были неудобны, дороги и никому не нужны. Правительство постановило, что массы трудящихся должны приветствовать его политику. Недовольные быстро оказывались за решеткой, а тех, кому особенно не повезло, расстреливали.

Она покинула Румынию через полгода после того, как самого Чаушеску поставили к стенке, дождавшись первых в истории страны выборов. Когда стало ясно, что выборы выиграли бывшие коммунистические боссы, она поняла, что ждать перемен бесполезно, и успела увидеть, что оказалась права.

Румыния по-прежнему являла собой печальную картину. Грязные улицы, серые невыразительные лица. Катерина ощутила тоску в Златне, а потом — на улицах Бухареста. Как после похорон. Чувство горькой утраты чего-то важного напомнило ей собственную жизнь. А чего добилась она сама? За последние десять лет она почти ничего не сделала. Отец уговаривал ее остаться и работать в новых, свободных румынских газетах, но она уже устала от потрясений. Революционная эйфория сменилась буднями. Пусть другие отливают из бетона стены — она предпочитала смешивать для них гравий, песок и известь. И она уехала в Европу, меняла страны и города, встретила и потеряла Колина Мишнера, попала в Америку и сблизилась с Томом Кили.

Теперь она вернулась.

А над ее головой этажом выше по комнате ходил человек, которого она когда-то любила.

Как узнать, что он делает? Что сказал ей Валендреа?

«Пустите в ход ваше обаяние, которое так нравится Тому Кили. Тогда ваша миссия увенчается полным успехом».

Мерзавец.

Но возможно, кардинал был в чем-то прав. Лучше всего действовать напрямую. Ей были хорошо известны слабости Мишнера, и она уже презирала себя за то, что собиралась сыграть на них.

Но выбора не было.

Она встала и направилась к двери.

Глава XVII

Ватикан

10 ноября, пятница

17.30

В пятницу Валендреа закончил дела раньше обычного. Прием во французском посольстве неожиданно отменили — посла задержали какие-то важные известия из Парижа, — и у кардинала выдался свободный вечер, что случалось нечасто.

После обеда ему пришлось целый час терпеть общество Климента. Предполагалось, что состоится заседание по вопросам внешней политики, но все опять вылилось в стычку между ними. Их отношения стремительно портились. С каждым днем усиливались опасения, что они оба пойдут на открытый конфликт. Климент не мог просто отправить Валендреа в отставку и, очевидно, надеялся, что тот уйдет сам, сославшись на какие-нибудь богословские причины.

Но этого не произойдет.

В программу их сегодняшнего заседания входило обсуждение предстоящего через две недели визита Госсекретаря США. Вашингтон стремился заручиться поддержкой Святого престола для реализации своих политических планов в Бразилии и Аргентине. В Южной Америке церковь представляла собой влиятельнейшую политическую силу, и Валендреа уже продемонстрировал готовность помочь Вашингтону, используя авторитет Ватикана. Но Климент не хотел втягивать церковь в политические игры.

В этом отношении он не походил на Иоанна Павла II. Поляк — хотя прилюдно и провозглашал те же принципы — на деле поступал с точностью до наоборот. Валендреа часто приходило в голову, что именно эта хитрость и усыпила бдительность Москвы и Варшавы. В конце концов это поставило коммунизм на колени. Валендреа не понаслышке знал, какие мощные политические рычаги находились в руках духовного лидера миллиарда верующих. Глупо было пренебрегать таким могуществом, но Климент решил, что Святой престол не будет поддерживать Штаты. Пусть аргентинцы и бразильцы сами решают свои проблемы. Немец как будто предчувствовал, что замышляет Валендреа.

Раздался стук в дверь.

Кардинал был один, своего камергера он послал за кофе. Из кабинета он вышел в прихожую и с силой распахнул массивные двустворчатые двери. С обеих сторон, прислонившись к стене, дежурили швейцарские гвардейцы. На пороге стоял кардинал Маурис Нгови.

— Ваше преосвященство, мы можем поговорить? Я заходил к вам в канцелярию, и мне сказали, что вы у себя.

Нгови говорил тихо и спокойно. Валендреа обратил внимание, что тот назвал его ваше преосвященство, видимо из-за присутствия гвардейцев. Пока Колин Мишнер скитался по Румынии, обязанности мальчика на побегушках Климент, видимо, переложил на Нгови.

Он знаком предложил кардиналу войти, велел гвардейцам никого не впускать. Провел гостя в кабинет, усадил на позолоченное канапе.

— Я предложил бы вам кофе, но я как раз послал за ним.

Нгови перебил его, подняв руку:

— Не надо. Я пришел поговорить.

Валендреа сел.

— Итак, чего хочет Климент?

— Хочу я. — Хорошенькое начало. — Зачем вы приходили вчера в архив? Зачем пытались запугать архивариуса? Чего вы хотели добиться?

— А я и не знал, что архив находится в вашем ведении.

— Речь не об этом.

— Значит, это все-таки нужно Клименту.

Нгови промолчал. Валендреа давно заметил за африканцем привычку прибегать к этому приему, и это сильно раздражало, поскольку в таких ситуациях он мог, не сдержавшись, сболтнуть лишнее.

— Вы сказали архивариусу, что выполняете крайне важное для церкви задание, — темные глаза буравили Валендреа, — которое требует чрезвычайных мер. Что вы имели в виду?

Интересно, что еще наговорил ему этот идиот архивариус? Разумеется, он умолчал о собственном прегрешении и об истории с абортом. Не настолько же сошел с ума этот старый дурень! Или нет? Валендреа решил пойти ва-банк.

— Мы оба прекрасно знаем, что Клименту не дают покоя Фатимские откровения. Он уже не раз заходил в хранилище.

— Папа имеет на это право. Нас с вами это не касается, — отрезал Нгови.

Валендреа подался вперед:

— А почему наш дражайший немец-понтифик так печется о секретах, которые и так уже всем известны?

— Не нам с вами об этом судить. То, что я мог узнать об этом, я узнал, когда Иоанн Павел Второй обнародовал третье откровение.

— Вы ведь тогда были в комиссии? В той самой, которая прочла откровение и составила пояснения к нему?

— Это была большая честь для меня. Мне всегда хотелось узнать, в чем заключалось последнее откровение Девы.

— И что же нового мы узнали? Там не было ничего особенного, обычные призывы к вере и покаянию.

— Там было предсказание покушения на Папу.

— Что объясняет, почему церковь столько лет скрывала его! — Валендреа презрительно улыбнулся. — Зачем давать какому-нибудь безумцу повод стрелять в Папу?

— Видимо, поэтому Иоанн Двадцать третий, прочитав послание, велел запечатать его.

— Но предсказание Девы сбылось. Сначала покушались на Павла Шестого, потом какой-то турок стрелял в Иоанна Павла Второго. Но я не понимаю, зачем Климент все время перечитывает подлинники писем?

— Повторяю, это не наше дело.

— Пока кто-то из нас не станет Папой.

Он выдержал паузу, ожидая, чтобы его противник проглотил наживку.

— Но сейчас ни вы, ни я не являемся Папой. Вы пытались нарушить каноническое право.

Голос Нгови звучал бесстрастно, и Валендреа пришло на ум: выходит ли вообще когда-нибудь из себя этот невозмутимый человек?

— Хотите наказать меня?

Нгови принял вызов.

— Если бы знал как, то наказал бы.

— Так, может, мне уйти в отставку и вы станете государственным секретарем? Ведь вы мечтаете об этом, Маурис?

— Я мечтаю лишь о том, чтобы отправить вас обратно во Флоренцию, откуда родом вы и ваши предки Медичи.

Валендреа насторожился. Этот африканец — мастер провокаций. Это вполне мог быть пробный шар, ведь он сможет сыграть на чем угодно, лишь бы склонить на свою сторону участников конклава.

— Я не Медичи. Я Валендреа. Мои предки сражались с Медичи.

— Когда увидели, что время Медичи прошло. Они ведь тоже были оппортунистами.

Валендреа понял, в чем истинная суть спора: здесь и сейчас лицом к лицу сошлись два главных претендента на папский престол.

Он всегда понимал, что Нгови будет его основным соперником. Он не раз прослушивал разговоры кардиналов, считающих себя в полной безопасности за запертыми дверями кабинетов Ватикана. Нгови представлял для него наибольшую опасность, тем более серьезную, что сам архиепископ Найроби не особенно афишировал свое стремление занять престол. Когда его об этом спрашивали, этот сукин сын сразу закрывал тему, делая негодующий жест рукой и заверяя всех в своей преданности Клименту XV.

Но Валендреа так просто не проведешь! С первого века нашей эры на папском престоле не было африканцев. Можно представить, каким триумфальным действом стало бы это событие! Будучи убежденным патриотом, Нгови не скрывал своей уверенности, что Африка достойна гораздо большего. А что может дать ему больше возможностей для проведения масштабных социальных реформ, чем восшествие на Святой престол?

— Бросьте, Маурис, — вкрадчиво произнес Валендреа, — лучше встаньте на сторону сильнейшего. Вы не уйдете с конклава Папой. Это я гарантирую.

— Для меня важнее, чтобы Папой не стали вы.

— Я знаю, что все африканские кардиналы стоят за вас горой. Но это всего восемь голосов. Чтобы помешать мне, этого не хватит.

— Любой перевес может оказаться решающим.

Впервые Нгови упомянул о конклаве. Это намек?

— Где отец Амбрози? — спросил Нгови.

Теперь Валендреа понял, что было нужно гостю. Климент хотел прощупать почву. Не отвечая, он задал встречный вопрос:

— А где отец Мишнер?

— Мне говорили, он взял отпуск.

— И Паоло тоже. Может, они вместе поехали?

Нгови саркастически усмехнулся:

— Надеюсь, Колин более разборчив в выборе друзей.

— Тоже я думаю про Паоло.

С чего бы Папа так заинтересовался Амбрози? О чем это говорит? Видимо, он недооценивал немца.

— Знаете, Маурис, шутки шутками, но из вас выйдет прекрасный государственный секретарь. Особенно если вы поддержите меня во время конклава.

Нгови сидел спокойно, сложив руки под сутаной.

— Вы всем предлагаете этот лакомый кусок?

— Только тем, кто может повлиять на события.

Гость поднялся с канапе.

— Напоминаю вам, что Апостольская конституция запрещает обсуждать кандидатуру будущего Папы. Мы оба обязаны соблюдать ее.

Нгови шагнул в сторону прихожей.

Валендреа не шелохнулся в кресле, но не удержался и крикнул вдогонку уходящему кардиналу:

— Я бы на вашем месте не стал так строго придерживаться протокола! Скоро мы соберемся в Сикстинской капелле, и ваша судьба резко изменится. В какую сторону, зависит только от вас.

Глава XVIII

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

17.50

Услышав негромкий стук в дверь, Мишнер вздрогнул. О том, что он в Румынии, было известно только Клименту и отцу Тибору. А о том, что он остановился в этом отеле, вообще никто не знает.

Он встал, прошел по номеру и, открыв дверь, увидел Катерину Лью.

— Как ты меня нашла?

Она улыбнулась:

— Ты ведь сам говорил, что в Ватикане, чтобы не выдать секрет, надо его не знать.

Как ни был Мишнер приятно поражен, эти слова не понравились ему. Совсем не понравились. Климент бы очень не хотел, чтобы о его поисках стало известно прессе. И кто же мог сообщить ей о его отъезде из Рима?

— Прости за сцену на площади, — сказала она, — я вела себя слишком резко.

— Так ты приехала в Румынию извиниться?

— Колин, нам надо поговорить.

— Только не сейчас.

— Как раз сейчас. Мне сказали, что ты в отпуске.

Он закрыл за ней дверь. С тех пор как они в последний раз были наедине, прошло немало времени. Мир тесен.

Затем пришла тревожная мысль. Если она столько знает о нем, то сколько же знает Валендреа? Надо позвонить Клименту и предупредить об утечке информации в его окружении. Но Мишнер вспомнил слова, сказанные Папой вчера в Турине.

«Этот тосканец знает каждый наш шаг, слышит каждое наше слово».

Он понял, что Папе и так все известно.

— Колин, давай не будем врагами. Сейчас я намного лучше понимаю, что произошло с нами тогда, много лет назад. Я даже готова признать, что была не права.

— Это во-первых.

Она никак не отреагировала на его укол.

— Я скучала по тебе. Поэтому и приехала в Рим. Хотела тебя увидеть.

— А что Том Кили?

— У нас с ним были отношения.

Она поколебалась.

— Но это не то, что было с тобой.

Катерина подошла ближе.

— Я не стыжусь связи с ним. Мне как журналистке это было интересно. Открывалось много возможностей.

Она посмотрела на него, как не умел никто, кроме нее.

— Но я должна знать. Зачем ты пришел на трибунал? Том говорил, что обычно папские секретари не занимаются такими процессами.

— Я знал, что там будешь ты.

— Ты был рад увидеть меня?

Он немного подумал, что ответить, и сказал так:

— Я не заметил, чтобы ты была рада.

— Я хотела проверить твою реакцию.

— Но от тебя я никакой реакции не увидел.

Она отошла и повернулась к окну. Помолчала.

— Колин, у нас были незабываемые отношения. Зачем это отрицать?

— А зачем возвращаться к ним?

— Я совершенно не хочу этого. Мы стали старше. И наверное, умнее. Давай будем друзьями, — настойчиво повторила она.

Мишнер приехал в Румынию по поручению Папы. А теперь стоит и разговаривает с женщиной, которую любил когда-то. Может быть, Господь снова испытывает его?

Он не мог сдержать волнения от ее присутствия. Действительно, она права: у них были незабываемые отношения. Как она поддерживала его, когда он пытался докопаться до правды о своих родителях и узнать, что же случилось с его настоящей матерью и почему его настоящий отец отказался от него! С ее помощью он победил множество демонов. Но вместо них появлялись новые. А может быть, его сделка с совестью в порядке вещей? Что в этом плохого?

— Хорошо.

На ней были черные брюки, облегавшие ее узкие бедра. Такого же цвета куртка и черная кожаная жилетка делали ее похожей на революционерку, и Колин знал, что в таком выборе одежды нет ничего случайного. И в ее глазах нет никакой романтики. Она твердо стоит на ногах. Даже, может быть, слишком твердо. Но под всем этим таятся настоящие глубокие чувства, о которых он не может позволить себе забыть. Мишнер ощутил прежнее смятение.

Он вспомнил, как много лет назад он уехал в Альпы, чтобы все обдумать, и тогда своим появлением на пороге она смутила его еще сильнее, чем сегодня.

— Что ты делал в Златне? — спросила она. — Я слышала, что в этом приюте у старика священника жизнь не сахар.

— Ты и там была?

Она кивнула:

— Я следила за тобой.

Еще один тревожный звонок, но он не стал придавать этому значения.

— Мне надо было поговорить со стариком.

— Расскажи подробнее.

В ее просьбе прозвучал неподдельный интерес, и он решился. Вдруг она сможет помочь? Но надо было выяснить еще одно.

— Не для печати? — спросил он.

Ее улыбка успокоила его.

— Конечно, Колин. Не для печати.

Глава XIX

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

20.00

Мишнер решил наведаться в кафе «Кром» вместе с Катериной. До этого они два часа проговорили у него в номере. Он вкратце рассказал о событиях последних месяцев: что происходило с Климентом XV, зачем он приехал в Румынию.

О письме Климента к отцу Тибору он умолчал. В целом мире он никому другому, кроме кардинала Нгови, не стал бы рассказывать о своих переживаниях. И даже с Нгови он вел бы себя осторожнее.

В Ватикане союзники непостоянны как ветер. Сегодняшний друг назавтра может неожиданно оказаться врагом. Но Катерина не связана ни с кем из церкви, она ничего не знает о третьем Фатимском откровении. Она рассказала ему о своей статье, опубликованной в 2000 году в одном датском журнале, статья вышла после того, как Иоанн Павел II обнародовал откровение. В статье говорилось о группе сектантов, убежденных, что третье откровение — это апокалипсический знак, сложная метафора, с помощью которой Дева предупреждает о скором конце. Катерина называла фанатиков-сектантов сумасшедшими и писала, что подобные культы пропагандируют безумие.

Но Мишнер, понимая, как серьезно относится Климент к документам из хранилища, уже не склонен считать это безумием. Он надеялся, что отец Андрей Тибор положит конец сомнениям.

Священник ждал их за столиком у окна. На улице в лучах янтарного света шли люди, проезжали машины. В вечернем воздухе стояла дымка. Бистро находилось в самом сердце города, рядом с площадью Революции, и, как всегда бывает вечером в пятницу, было полно посетителей.

Тибор переоделся и теперь был одет не в черную сутану священника, а в джинсы и свитер с высоким воротником. Он встал из-за столика, когда Мишнер представил ему Катерину, и протянул руку.

— Мисс Лью работает со мной. Я пригласил ее, чтобы она записала ваш ответ. — Он уже заранее решил, что ей можно услышать все, что скажет Тибор, и счел за благо скрыть от священника правду.

— Если так желает помощник Папы, — сказал Тибор, — то я не могу возражать.

Священник говорил непринужденно, и Мишнер решил, что его утренняя вспышка раздражения прошла. Тибор подозвал официантку, заказал еще два пива. Потом придвинул к Мишнеру конверт.

— Здесь мой ответ на вопросы Климента.

Мишнер не сразу взял письмо.

— Я весь день думал об этом, — сказал Тибор, — и, чтобы ничего не упустить, все записал.

Официантка поставила на стол два высоких запотевших бокала темного пива. Мишнер припал губами к бокалу, сделал жадный глоток горьковатого пенистого напитка. Катерина отпила тоже. Тибор пил уже вторую порцию, первый бокал, уже пустой, стоял на столике рядом с ним.

— Я долго не вспоминал о Фатиме, — тихо сказал Тибор.

Заговорила Катерина:

— Вы долго работали в Ватикане?

— Восемь лет, при Иоанне Двадцать третьем и Павле Шестом. Потом вернулся к миссионерской деятельности.

— Иоанн Двадцать третий при вас читал третье откровение? — осторожно спросил Мишнер, стараясь не показать, не выдать того, что он знает о содержимом письма Климента.

Тибор долго смотрел в окно.

— Да, я был там.

Мишнер знал, о чем просил Климент Тибора, поэтому продолжил:

— Отец, Папу что-то беспокоит. Объясните, что это?

— Я понимаю его тревогу.

Мишнер пытался скрыть свою заинтересованность:

— Вы о чем-то догадываетесь?

Старик покачал головой:

— Прошло сорок лет, а я сам не все понимаю.

Он говорил, глядя в сторону, как будто не был уверен в своих словах.

— Сестра Люсия была святой женщиной. Церковь дурно обошлась с ней.

— Почему? — спросила Катерина.

— Рим заточил ее в монастырь. Не забудьте, что в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году о третьем откровении знали только она и Иоанн Двадцать третий. Тогда Ватикан разрешил ей видеться только с ближайшими родственниками и запретил рассказывать о явлениях Девы кому бы то ни было.

— Но когда Иоанн Павел раскрыл секрет в двухтысячном году, она участвовала в церемонии, — возразил Мишнер.

— Когда в Фатиме торжественно оглашали текст откровения, она сидела рядом на трибуне.

— Тогда ей было уже за девяносто. Говорили, что она уже плохо слышит и видит. И не забудьте, что ей запретили говорить об откровениях. Она и тогда ничего не сказала. Ни слова.

Мишнер сделал еще глоток пива.

— А что плохого сделал Ватикан сестре Люсии? Разве не надо было защитить ее от всяких психов, которые стали бы лезть к ней с расспросами?

Тибор скрестил руки на груди.

— Я знал, что вы не поймете. Вы сами чиновник Курии.

Мишнера задело это замечание, он как раз не чувствовал себя чиновником.

— Мой наставник не сторонник Курии.

— Ватикан требует полного повиновения. Иначе ты получаешь письмо из Апостольского пенитенциария и тебя вызывают в Рим для отчета. Мы должны делать, что нам говорят. Сестра Люсия была предана церкви. Она исполняла все, что ей говорили. Поверьте, Риму было совершенно не нужно, чтобы она оказалась на виду у прессы. Иоанн велел ей молчать, поскольку у него не было выбора, и после него все остальные папы повторяли его запрет по этой же причине.

— Насколько я помню, и Павел Шестой, и Иоанн Павел Второй приезжали к ней. Иоанн Павел даже совещался с ней перед опубликованием третьего откровения. Я говорил с епископами и кардиналами, участвовавшими в обнародовании текста откровения. Она подтвердила подлинность записей.

— Каких записей? — спросил Тибор.

Странный вопрос.

— Вы хотите сказать, что церковь лжет о Фатиме? — прямо спросила Катерина.

Тибор снова взял бокал с пивом.

— Мы никогда этого не узнаем. Почтенных Иоанна Двадцать третьего и Иоанна Павла Второго уже нет с нами. Остался только я.

Мишнер решил сменить тему.

— Расскажите, что вы знаете. Что произошло, когда Иоанн Двадцать третий прочел откровение?

Старик откинулся на спинку шаткого стула, какое-то время обдумывал свой ответ. Наконец сказал:

— Ладно, я расскажу вам, как все было.

* * *

«„Вы знаете португальский?“ — спросил монсеньор Каповилла.

Тибор поднял глаза. Он уже десять месяцев прослужил в Ватикане, и никогда еще к нему не обращался никто из служащих на четвертом этаже Апостольского дворца, тем более личный секретарь Иоанна XXIII.

„Да, отец“.

„Святому Отцу нужна ваша помощь. Возьмите блокнот и ручку и следуйте за мной“.

Вслед за священником он прошел к лифту, они молча поднялись на четвертый этаж, после чего их провели в апартаменты Папы. Иоанн XXIII сидел за письменным столом. На нем лежал маленький деревянный футляр со сломанной восковой печатью. В руках у Папы было два исписанных листа бумаги.

„Вы можете прочесть это, отец Тибор?“ — спросил Иоанн.

Тибор взял бумагу и бегло просмотрел написанное, не вникая в значение текста, а лишь затем, чтобы убедиться, что содержание текста ему понятно.

„Да, Святой Отец“.

На круглом лице Папы появилась улыбка. Эта улыбка оказывала магическое воздействие на католиков во всем мире. Журналисты называли его Папа Джон — и он уже смирился с этим прозвищем. Долгое время, пока из-за тяжелого недуга Пий XII не мог встать с постели, папский дворец был погружен во тьму, поскольку его окна были занавешены темными шторами в знак траура. Но сейчас шторы были раздвинуты, в окна лился свет итальянского солнца, и любой, кто заходил на площадь Святого Петра, видел, что этот кардинал из Венеции намерен снова вдохнуть в папскую резиденцию жизнь.

„Сядьте, пожалуйста, вот сюда, к окну, и сделайте перевод на итальянский, — попросил Джон. — На двух отдельных страницах, как в оригинале“.

Тибор проработал без малого час, тщательно сверяя текст обоих переводов с подлинником. Текст был написан ясным женским почерком, язык изобиловал архаизмами, употреблявшимися в конце прошлого века. Языки меняются со временем, как люди и их культура, но он достаточно хорошо знал португальский, и задача не представляла для него особой сложности.

Пока он работал, Иоанн почти не обращал на него внимания и вполголоса разговаривал со своим секретарем. Закончив писать, Тибор передал Папе свой перевод. Пока тот читал первую страницу, он стоял чуть в стороне и внимательно следил за реакцией Папы. Реакции не последовало. Затем Иоанн прочел вторую страницу. На мгновение повисла тишина.

„Это не относится к моему правлению“, — тихо произнес Иоанн.

Учитывая, что именно было в бумагах, замечание прозвучало странно. Тибор промолчал. Иоанн сложил вдвое каждый перевод вместе с его оригиналом и разложил отдельно. Некоторое время он сидел молча, и Тибор не двигался с места.

Этот Папа, Иоанн XXIII, который сидел на престоле святого Петра всего девять месяцев, уже успел сильно изменить весь католический мир. Тибор и оказался в Риме, чтобы участвовать в происходящем. Верующие ждали перемен, Господь дал им надежду.

Иоанн сложил пухлые пальцы у лица и молча повернулся в кресле.

„Отец Тибор, дайте слово Папе и Господу, что вы сохраните в тайне то, что только что прочли“.

Тибор понимал всю важность этого обязательства.

„Даю слово, Святой Отец“.

Иоанн вперился в него взглядом воспаленных глаз, проникающих в самую душу. У Тибора по спине побежали мурашки. Он с трудом удержался, чтобы не сделать шаг назад.

Папа как будто прочел его мысли.

„Не волнуйтесь, — произнес Иоанн почти шепотом. — Я сделаю все возможное, чтобы исполнить волю Девы“».

* * *

— Больше я не разговаривал с Иоанном Двадцать третьим, — сказал Тибор.

На лбу у него выступила испарина.

— А другие папы не обращались к вам? — спросила Катерина.

Тибор покачал головой.

— До сих пор нет. Я дал Иоанну слово и сдержал его. Только три месяца назад все это началось.

— А что за письмо вы послали Папе?

— Разве вы не знаете?

— Только в общих чертах.

— Возможно, Климент не хочет, чтобы вы знали.

— Тогда он не прислал бы меня сюда.

Тибор кивнул в сторону Катерины:

— А он хочет, чтобы и она знала?

— Я хочу, — сказал Мишнер.

Тибор смерил его твердым взглядом:

— Боюсь, это невозможно. Об этом письме знают только Климент и я.

— Вы сказали, что Иоанн Двадцать третий больше не говорил с вами. А вы сами не пытались связаться с ним? — спросил Мишнер.

Тибор снова покачал головой:

— Буквально через несколько дней Иоанн созвал Второй Ватиканский собор. Я хорошо помню, как он объявил о нем. Я подумал, что это его ответ на откровения.

— Можете объяснить подробнее?

Старик помолчал.

— Думаю, нет.

Мишнер допил пиво и хотел заказать еще бокал, но передумал. Он огляделся, пытаясь определить, наблюдают ли за ним. Никто не обращал на него внимания.

— А потом, когда Иоанн Павел Второй опубликовал третье откровение?

Лицо Тибора напряглось.

— Что потом?

Его резкость и нежелание говорить начинали раздражать Мишнера.

— Теперь миру известны слова Девы.

— Церковь умеет приукрашивать правду.

— Вы хотите сказать, что Святой Отец обманывает верующих? — резковато спросил Мишнер.

Тибор ответил не сразу:

— Я ничего не хочу сказать. Святая Дева много раз сходила на землю. Можно было уже понять, что Она хочет поведать нам.

— Поведать нам? В последние месяцы я перекопал все, что связано с явлениями Девы Марии на протяжении двух тысяч лет. Между ними нет ничего общего.

— Значит, вы невнимательно читали, — сказал Тибор.

Он пытался оставаться невозмутимым.

— Я тоже несколько лет изучал эти явления. Каждый раз она передавала людям волю Господа. Она божественная посланница. Она несет мудрость и указывает путь, а мы, глупцы, не слушаем Ее. В наше время люди впервые совершили эту ошибку в Ля-Саллет.

Мишнер знал все подробности о явлении Девы Марии у горной деревушки Ля-Саллет во французских Альпах. В 1846 году двум пастушкам, мальчику Максиму и девочке Мелани, было видение. Событие напоминало явление в Фатиме — отдаленная сельская местность, свет, засиявший с небес, и образ женщины, говорящей с ними.

— Насколько я помню, — сказал Мишнер, — тогда детям были поведаны откровения, которые потом были записаны на бумаге и переданы Пию Девятому. Впоследствии дети опубликовали свои воспоминания. Затем их обвинили в приукрашивании событий. Разгорелся скандал, бросивший тень на всю историю.

— Вы считаете, что между Ля-Саллет и Фатимой есть связь? — спросила Катерина.

Тибор с трудом сдержал раздражение:

— Я ничего не считаю. У отца Мишнера есть доступ в архивы. Он смог обнаружить какую-то связь?

— Я изучал события в Ля-Саллет, — дружелюбно ответил Мишнер. — Прочитав те откровения, Пий Девятый ничего не сказал, но и обнародовать их не велел. И хотя те записи были зарегистрированы в числе прочих бумаг Пия Девятого, сейчас в архивах их нет.

— В тысяча девятьсот шестидесятом году я тоже пытался найти текст откровений из Ля-Саллет, но не смог. Правда, есть подсказки, по которым можно догадаться об их содержании.

Мишнер знал, о чем говорит Тибор.

— Я читал свидетельства людей, видевших, как Мелани записывает откровения. Если не ошибаюсь, она спрашивала, как пишутся слова «непогрешимо», «оскверненный» и «Антихрист».

Тибор кивнул:

— Даже сам Пий Девятый оставил подсказки. Прочитав записи Максима, он сказал: «Вот детская искренность и простота». Но когда прочел, что написала Мелани, закричал: «Меня не столько пугает открытое неповиновение, сколько безразличие. Церковь не случайно называют воинствующей, и перед тобой ее полководец!»

— У вас хорошая память, — заметил Тибор.

— Мелани разозлилась, узнав о реакции Папы. «Откровение должно было ему понравиться, — сказала она. — Папа ведь должен уметь с радостью переносить страдания».

Мишнер припомнил изданное тогда же церковное постановление, предписывающее всем верующим воздержаться от любого обсуждения событий в Ля-Саллет под страхом наказания.

— Отец Тибор, к явлению в Ля-Саллет никогда не было такого доверия, как в Фатиме.

— Потому что не сохранились подлинные записи детей, видевших Деву! — воскликнул Тибор. — Остались только пересказы. Об этом не говорили, поскольку это запретила церковь. Сразу после видения Максим сказал, что известия, сообщенные им Девой Марией, будут для одних радостными, а для других печальными. Спустя семьдесят лет в Фатиме Люсия повторила эти же слова.

«Для некоторых хорошая. Для других — плохая».

Священник допил пиво. Похоже, он любит выпить. И Максим, и Люсия были правы. Для кого-то хорошая, а для кого-то плохая. Пора уже прислушаться к словам Мадонны.

— О чем это вы? — спросил недоумевающий Мишнер.

— В Фатиме воля Всевышнего была изложена совершенно понятно. Я не читал откровения Ля-Саллет, но могу себе представить, что в них говорилось.

Мишнеру уже надоели недоговоренности, но он решил не перебивать старика.

— Я знаю, что говорилось во втором Фатимском откровении об обращении России и о том, что ждет мир, если этого не произойдет. Действительно, это достаточно прямое указание… И ни один Папа до Иоанна Павла Второго, — говорил Тибор, — не делал ничего с Россией. До тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года ни один епископ в мире даже не пытался совершить ее обращение. А посмотрите, что там творилось с тысяча девятьсот семнадцатого до тысяча девятьсот восемьдесят четвертого! Господствовал коммунизм. Гибли миллионы людей. Над страной просто надругались, ее разграбили нелюди. Как сказала Дева?

«Добродетель будет преследоваться, Святому Отцу придется много страдать, и целые народы будут уничтожены».

И все это потому, что папы предпочли действовать по-своему, а не исполнять волю небес.

Тибор потер лоб. Бокал его давно был пуст.

— Рим ни разу официально не признал явление Девы Марии. Самое большее, на что они идут, — это объявляют их достойными доверия. Церковь отказывается признать, что видевшие Деву могут сообщить нечто важное.

— По-моему, это благоразумно, — заметил Мишнер.

— С какой стати? Церковь признает, что людям явилась Дева, внушает всем верующим, что это подлинное сошествие, и тут же отметает все, о чем рассказывают видевшие Ее. Вы не видите здесь противоречия?

Мишнер не ответил.

— Подумайте, — настойчиво сказал Тибор, — с Первого Ватиканского собора в тысяча восемьсот семидесятом году суждения Папы о догматах веры считаются непогрешимыми. Что бы стало с этим постулатом, если бы оказалось, что слова простого деревенского ребенка важнее, чем суждение Папы?

Мишнер никогда не задумывался об этом.

— Авторитет церкви был бы подорван, — продолжал Тибор, — верующие стали бы искать других лидеров. Рим утратил бы свое значение. А такого допустить нельзя. Курия должна сохранить свое влияние во что бы то ни стало. И так было всегда.

— Но, отец Тибор, — сказала Катерина, — в Фатимских откровениях приводятся точные места и даты. Там говорится о России и называются имена пап. Предсказывается покушение на Папу. Может, церковь просто проявляет осмотрительность? Эти так называемые откровения настолько непохожи на Священное Писание, что вполне могут казаться подозрительными.

— Верно. Нам, людям, свойственно не замечать того, с чем мы не согласны. Но Всевышний мог решить, что людям нужны более конкретные указания. Те самые подробности, о которых вы говорите.

Тибор разнервничался и взволнованно сжимал в жилистых руках пустой пивной бокал. На минуту повисла напряженная тишина, затем старик, подавшись вперед, указал на лежащий на столе конверт.

— Скажите Святому Отцу, чтобы поступил, как велела Мадонна. Пусть не возражает и не игнорирует Ее слова, пусть просто сделает, как Она велела.

Голос Тибора звучал ровно и бесстрастно.

— Если он откажется, напомните ему, что и он, и я скоро предстанем перед Создателем, но вся вина ляжет на него.

Глава XX

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

22.00

Мишнер и Катерина вышли из метро в морозную ночь. Перед ними возвышался бывший дворец румынских королей, фасад которого со следами артиллерийских обстрелов заливал желтый свет натриевых фонарей. Над площадью Революции со всех сторон носился пронизывающий ветер, по мокрому булыжнику изредка плелись люди, закутанные в теплые шерстяные пальто. По прилегающим улицам проезжали машины. Морозный воздух вызывал у Мишнера привкус угля в горле.

Он смотрел на Катерину, пока та оглядывала площадь. Она не могла оторвать взгляд от балкона бывшего коммунистического административного здания грандиозной сталинской постройки.

— Здесь в тот день выступал Чаушеску.

Она указала на север, глаза ее блестели.

— А я стояла вон там. Это было незабываемо. Этот напыщенный осел стоял в свете прожекторов и расписывал, как его любит народ.

Сейчас силуэт здания лишь смутно угадывался в темноте, видимо, теперь, когда оно утратило былую значимость, его можно было не освещать.

— Телевидение транслировало его речь на всю страну. Он прямо пыжился от гордости, пока мы не начали скандировать «Тимишоара, Тимишоара».

Мишнер знал о событиях в Тимишоаре, городке на западе Румынии, где один священник отважился наконец открыто выступить против Чаушеску. Когда реформированная Православная церковь, полностью подконтрольная властям, лишила его сана, по всей стране начались волнения. Спустя шесть дней на площади, где сейчас стоял Мишнер, вспыхнули беспорядки.

— Надо было видеть лицо Чаушеску. На секунду он растерялся, не знал, как поступить, и мы поняли, что пора действовать. Мы прорвали оцепление — и… пути назад уже не было.

Она понизила голос:

— Потом появились танки, водометы — и началась стрельба. В тот вечер убили многих моих друзей.

Стоя на холоде, Мишнер держал руки в карманах куртки, выдыхая изо рта пар. Он не мешал ей вспоминать, зная, что она гордится своим участием в этих событиях. Он был тоже горд за нее.

— Хорошо, что ты снова со мной, — сказал он.

Она повернулась к нему. Кроме них, по площади гуляли под руку и другие пары.

— Я скучала по тебе, Колин.

Он где-то читал, что у каждого человека в жизни бывает встреча с самым близким и бесценным человеком, о которой ты вспоминаешь потом, в трудные минуты, и тебе становится легче. Для него это была Катерина. Почему-то ни церковь, ни Бог не смогли занять ее место в его сердце.

Она придвинулась ближе:

— Тибор сказал поступать, как велела Мадонна. Что это значит?

— Понятия не имею.

— Но ты можешь узнать.

Мишнер понял ее и вытащил из кармана конверт с ответом отца Тибора.

— Я не могу его открыть. Ты же знаешь.

— Почему? Мы купим другой конверт. Климент ничего не узнает.

Сегодня он и так не смог устоять перед искушением, прочитав письмо Климента.

— Зато я буду знать.

Он понимал, что отказ звучит неубедительно, однако спрятал конверт обратно в карман.

— Климент сделал из тебя верного слугу, — съязвила Катерина.

— Он Папа, и я уважаю его.

Ее лицо приняло хорошо знакомое ему выражение.

— Неужели ты живешь только для того, чтобы угождать папам? Ты, Колин Мишнер?

В последние годы он сам часто задавал себе этот же вопрос. Для чего он живет? Разве шапочка кардинала — предел его стремлений? Чтобы всю жизнь бесцельно носить алую мантию и принимать оказываемые ему почести? Вот такие, как отец Тибор, действительно занимаются тем, чем и должны заниматься священники. Мишнер снова вспомнил руки приютских детей и ощутил отвратительный запах их отчаяния. В нем шевельнулось чувство вины.

— Знай, Колин. Я никому не скажу ни слова.

— Даже Тому Кили?

Он тут же пожалел, что не сдержался.

— Ты ревнуешь?

— А стоит?

— Похоже, у меня слабость к священникам.

— Ты поосторожнее с ним. По-моему, он из тех, кто убежал бы с площади, услышав выстрелы.

Катерина поджала губы.

— Не то что ты.

Теперь она улыбнулась:

— Я шла на танки вместе с другими.

— Ну и зря. А если бы с тобой что-нибудь случилось?

Она лукаво взглянула на него и промолчала…

* * *

Оставив Мишнера в номере, Катерина спустилась по скрипучим ступеням. Они договорились встретиться за завтраком перед его возвращением в Рим. Он нисколько не удивился, узнав, что она остановилась этажом ниже, а она не стала говорить, что тоже улетает в Рим следующим рейсом. Сказала только, что полетит куда глаза глядят.

Она начинала жалеть, что поддалась на уговоры кардинала Валендреа. Вместо ожидаемого карьерного роста она вынуждена обманывать все еще любимого ею человека. Ей тяжело лгать Мишнеру, очень тяжело. Если бы ее отец знал, чем она занимается, ему было бы стыдно за нее! Если бы отец знал. И сознание этого тоже тяготило ее, поскольку она и без того уже принесла немало огорчений своим родителям.

Открыв дверь, она вошла в свой номер.

И сразу увидела улыбающегося Паоло Амбрози. Катерина вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки, понимая, что нельзя выдавать свой испуг. На самом деле она была готова к подобной встрече, ведь Валендреа предупредил, что Амбрози найдет ее. Она медленно закрыла дверь, сняла пальто и подошла к стоящему у кровати торшеру.

— Зачем включать свет? — сказал Амбрози.

На нем были черные брюки и темный свитер со стоячим воротником. Темное пальто расстегнуто. Обычная, не церковная одежда. Пожав плечами, она бросила свое пальто на кровать.

— Что же вы выяснили?

После небольшой паузы она вкратце пересказала ему о поездке в приют и о том, что Мишнер говорил о Клименте, но умолчала о некоторых важных деталях. Потом снова заговорила об отце Тиборе, о его предупреждении относительно исполнения воли Мадонны.

— Узнайте, что ответил Папе Тибор, — сказал Амбрози.

— Колин отказался открывать письмо.

— Придумайте, как это сделать.

— Как, например? — сощурила она глаза.

— Идите к нему. Соблазните его. Прочтите письмо, пока он будет спать.

— А может, сами попробуете? Ведь вас вроде бы интересуют священники.

Амбрози стремительно рванулся к ней, обхватил за шею своими длинными тонкими пальцами и повалил на кровать. Его руки были холодными и как будто восковыми. Он наступил коленом ей на грудь и крепко прижал ее к матрасу. Амбрози оказался гораздо сильнее, чем она ожидала.

— В отличие от кардинала Валендреа я не собираюсь терпеть ваши колкости. Не забудьте, что мы не в Риме, а в Румынии, и здесь люди исчезают часто. Я должен знать, что написал отец Тибор. Выясните это, иначе в следующий раз я могу и не сдержаться.

Он сильнее надавил коленом на ее грудь:

— Я не люблю повторять дважды. Завтра я снова найду вас.

Она хотела плюнуть ему в лицо, но, ощущая стальную хватку вокруг шеи, решила не рисковать.

Амбрози отпустил ее, выпрямился и направился к выходу. Схватившись за горло, Катерина сделала несколько глотков воздуха и спрыгнула с кровати.

Амбрози обернулся, направив на нее пистолет. Она замерла:

— Ты… грязный… подонок.

Он передернул плечами:

— История учит, что грань между добром и злом почти неосязаема. Спокойной ночи.

Открыв дверь, он вышел.

Глава XXI

Ватикан

10 ноября, пятница

23.40

Услышав стук в дверь своей спальни, Валендреа потушил сигарету. Уже почти час он был поглощен чтением романа. Ему нравились американские приключенческие триллеры. Они давали возможность отдохнуть от окружающей действительности, состоящей из недомолвок, взвешенных слов и строгого протокола. Каждый вечер он с нетерпением ждал возвращения в мир загадок и интриг. Амбрози всегда вовремя обеспечивал Валендреа приключенческими романами.

— Войдите, — крикнул он.

Вошел его камергер.

— Мне только что звонили, ваше преосвященство. Святой Отец опять в хранилище. Вы просили вам сообщить.

Валендреа снял очки и закрыл книгу.

— Хорошо.

Камергер удалился.

Кардинал быстро надел легкий шерстяной свитер, брюки, кроссовки и легкой походкой направился к отдельному лифту. Спустившись на первый этаж, миновал пустые коридоры Апостольского дворца. Тишину здесь нарушало лишь жужжание видеокамер слежения, поворачивающихся в своих установленных под потолком гнездах, и скрип его резиновых подошв по тераццо.[11] Можно не опасаться, что его увидят, — дворец уже закрыт на ночь.

Он оказался в помещении архива и, не обращая внимания на дежурного префекта, прошел через лабиринт стеллажей прямо к железной решетке у входа в хранилище. Климент XV в белой льняной сутане стоял к нему спиной под светом лампы.

Двери старинного сейфа были открыты. Валендреа не прятался. Пора было играть в открытую.

— Входите, Альберто, — произнес Папа, не оборачиваясь.

— Как вы узнали, что это я?

Климент обернулся:

— А кто еще это может быть?

Он вошел в освещенную комнату и впервые с 1978 года оказался в хранилище. Тогда каморку без окон освещали только несколько тусклых лампочек. Теперь помещение заливали ровным жемчужным светом флуоресцентные светильники. Открытый деревянный футляр лежал в том же ящике. По полу были разбросаны обломки восковой печати.

— Я слышал, что вы приходили сюда при Павле, — сказал Климент, указав на футляр, — и видели, как Павел открывал его. Скажите, Альберто, что он испытал? Представляю, как этот старый глупец кривил лицо, когда читал слова Девы.

Валендреа не стал давать Клименту повод почувствовать свою правоту:

— Вам далеко до Павла.

— Он был упрямым и узколобым. Он мог сделать многое, но не сумел подавить в себе гордыню и высокомерие.

Климент взял в руки лист бумаги, лежавший рядом с футляром.

— Он прочел это, но все равно поставил себя превыше Господа.

— Он умер через три месяца. Что он мог успеть?

— Он мог сделать все, о чем просила Дева.

— Что сделать, Якоб? Что все это значит? В третьем Фатимском откровении не говорится ничего, кроме обычных призывов к вере и покаянию. Что должен был сделать Павел?

Климент в упор посмотрел на него:

— Вы умеете лгать.

Валендреа с трудом подавил в себе ярость:

— Вы с ума сошли?

Папа шагнул ему навстречу, старческие глаза продолжали изучать тосканца.

— Я знаю, что вы еще раз приходили сюда.

Валендреа промолчал.

— Архивариусы ведут подробные записи. Веками они записывают всех входящих сюда. Вечером девятнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года вы заходили сюда вместе с Павлом. Через час вы вышли. Один.

— Я исполнял поручение Святого Отца. Потом он приказал мне уйти.

— Неудивительно, учитывая, что было в футляре.

— Мне поручили запечатать футляр и ящик.

— Но сначала вы прочли содержимое. — Голос Папы еле заметно дрогнул. — И как можно обвинять вас? Вы были молодым священником, приближенным к Папе. А Папа, перед которым вы так преклонялись, прочел свидетельства о явлении Марии. И они сильно огорчили его.

— Вы не можете этого знать.

— Если нет, значит, он был еще глупее, чем я думал.

Глаза Климента сверкнули, он продолжил:

— Прочитав текст, вы уничтожили часть его. Раньше в футляре было четыре страницы. Две из них написала сестра Люсия, когда записывала третье откровение в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Еще две написал отец Тибор в тысяча девятьсот шестидесятом, когда переводил ее записи. Но после того как Павел открыл футляр, а вы его снова запечатали, никто больше не видел его содержимого до тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Пока Иоанн Павел Второй не прочел третье откровение в присутствии нескольких кардиналов. Они свидетельствовали, что печать Павла была в целости. И все кардиналы также утверждают, что в футляре было всего две страницы: одна запись, сделанная сестрой Люсией, и ее перевод, составленный отцом Тибором. Спустя девятнадцать лет, в двухтысячном году, когда Иоанн Павел наконец обнародовал текст третьего откровения, в сейфе оставалось только два листа бумаги. Как вы можете это объяснить, Альберто? Где еще две страницы, пропавшие отсюда в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году?

— Вы все равно ничего не знаете.

— К сожалению для нас обоих, знаю. Это вам не все известно. Переводчик Иоанна Двадцать третьего — отец Андрей Тибор — переписал весь текст третьего откровения к себе в блокнот и потом перевел его. Оригинал он отдал Папе, но уже потом заметил, что написанное отпечаталось на следующей странице блокнота. Он, как и я, имел скверную привычку слишком сильно нажимать на перо. Тибор обвел слова карандашом и переписал их еще раз. На одну страницу первоначальный текст сестры Люсии. На другую — свой перевод.

Климент поднял лист бумаги, который держал в руке, вверх.

— Вот это факсимиле он недавно прислал мне.

На лице Валендреа не дрогнул ни один мускул.

— Можно посмотреть?

Климент улыбнулся:

— Пожалуйста.

Тот взял листок. И тут же его охватила тревога. Те же десять строк по-португальски, которые он видел тогда на исписанных женским почерком страницах и которые он по-прежнему не мог прочесть.

— Португальский был ее родным языком, — сказал Климент, — я сравнил стиль и начертание букв на факсимиле отца Тибора с первой частью откровения, которую вы так любезно оставили в футляре. Они совершенно идентичны.

— А есть перевод? — спросил Валендреа, стараясь казаться спокойным.

— Да, достопочтенный отец прислал и его.

Климент кивнул в сторону сейфа:

— Он там, где ему и надлежит быть.

— Фотокопии записей сестры Люсии были опубликованы в двухтысячном году. Отец Тибор мог просто подделать ее почерк.

Валендреа показал на бумагу:

— Вдруг это подлог?

— Я знал, что вы так скажете. Но это не так, и вам это доподлинно известно.

— Так вы поэтому все время ходили сюда? — уже не сдерживаясь, спросил Валендреа.

— А что бы вы делали на моем месте?

— Не стал бы придавать письму значения.

Климент покачал головой:

— Я не мог. В письме Тибор задал мне один простой вопрос: почему церковь лжет? Вы знаете ответ. Никто не лгал. Просто когда Иоанн Павел Второй сообщил миру третье Фатимское откровение, никто, кроме отца Тибора и вас, не знал, что это неполный текст.

Валендреа отступил назад и, засунув руку в карман, быстро вытащил зажигалку, которую захватил, спускаясь в архив. Язычок пламени вылетел молниеносно. Он поджег письмо и бросил горящий лист бумаги на пол.

Климент не пытался его остановить.

Валендреа растоптал ногами черный пепел с такой яростью, как будто только что выдержал сражение с самим дьяволом. Посмотрел Клименту в глаза:

— Отдайте мне перевод этого безумца.

— Нет, Альберто. Он останется в сейфе.

Его первым побуждением было оттолкнуть старика и сделать то, что требовалось. Валендреа прошиб пот. Но тут в дверях хранилища появился дежурный префект.

— Заприте сейф, — приказал Климент, и архивист бросился исполнять приказание.

Папа взял Валендреа под руку и вывел из хранилища. Тот мог вырваться, но присутствие архивариуса вынуждало его демонстрировать уважение к Папе. Только вне комнаты, среди стеллажей, где префект уже не видел их, он наконец сумел высвободиться от хватки Климента. Валендреа стоял, тяжело дыша, и гневно смотрел на Папу.

Папа сказал:

— Я хотел показать вам, что вас ожидает.

Но Валендреа не мог понять одного:

— Почему вы дали мне сжечь бумагу?

— Вы ловко все проделали. Выкрасть из архива две страницы! И никто бы ничего не узнал. Павлу оставалось недолго, и вскоре он оказался в могиле. Сестре Люсии запретили общаться с миром, и она умерла тоже. Никто не знал, что было в футляре, никто — кроме никому не известного переводчика-болгарина. Но к тысяча девятьсот семьдесят восьмому году прошло уже столько лет, что о переводчике вы совсем забыли. Кроме вас, ни одна душа бы не узнала о существовании этих двух страниц. А даже если бы кто-то что-то заподозрил, мало ли бумаг пропадает в наших архивах? Если бы даже нашелся тот переводчик, но без самого текста, как бы он смог что-то доказать? Пустая болтовня, слухи.

Валендреа не собирался отвечать. Он повторил свой вопрос:

— Почему вы дали мне сжечь бумагу?

После паузы Папа произнес:

— Скоро узнаете.

И когда префект захлопнул дверь хранилища, Климент медленной шаркающей походкой двинулся прочь.

Глава XXII

Бухарест

11 ноября, суббота

6.00

Катерина плохо спала. Болела шея после нападения Амбрози, и она была вне себя от злости на Валендреа. Сначала она хотел послать государственного секретаря куда подальше и все рассказать Мишнеру. Но это нарушит хрупкое перемирие, установившееся между ней и Колином. Колин ни за что не поверит, что она вступила в союз с Валендреа только для того, чтобы снова оказаться с ним! Он сочтет это обычным предательством.

Том Кили правильно сказал про Валендреа. Он просто амбициозный негодяй. Кили даже не знал, насколько он прав, подумала она, глядя на потолок неосвещенной комнаты и растирая распухшую шею. Но Кили оказался прав и еще в одном. Он как-то сказал ей, что все кардиналы делятся на тех, которые хотят стать папами, и тех, которые очень хотят стать папами. Она добавила к списку еще одну, третью категорию — те, которые жаждут стать папами.

Такие, как Альберто Валендреа.

Она ненавидела себя. Она обманула доверие Мишнера. Он не умел притворяться или быть неискренним. Может, это и привлекало ее в нем. Жаль, что церковь не разрешает своим клирикам быть счастливыми. Жаль, что они не были и никогда не будут свободными. Будь проклята эта Римская католическая церковь! И Альберто Валендреа вместе с ней.

Она спала не раздеваясь, а последние два часа лежала без сна и терпеливо ждала. Наконец она услышала наверху скрип половиц. Она снова слушала перемещения Колина Мишнера по номеру. Вот в раковине зажурчала вода, и она приготовилась услышать неизбежное. Шаги направились к выходу, хлопнула дверь.

Катерина вскочила, выскочила из номера и выбежала на лестницу как раз в тот момент, когда закрылась дверь душевой в холле. Она крадучись поднялась по ступеням и, забравшись этажом выше, выждала несколько секунд, пока из душевой не послышался шум воды. Затем она быстро и бесшумно прошла по неровным деревянным половицам, покрытым истертой ковровой дорожкой, к номеру Мишнера.

Дверь была открыта. Он так и не научился ничего запирать за собой.

Она вошла и сразу увидела его дорожную сумку. Рядом лежала одежда, в которой он был накануне. Порывшись в карманах, она нашла письмо отца Тибора. Помня, что Мишнер обычно принимает душ недолго, она быстро разорвала конверт:

«Святой Отец!

Я держал слово, данное Иоанну XXIII, поскольку я верен Господу. Но несколько месяцев назад произошло событие, заставившее меня пересмотреть свое решение. В моем приюте умер мальчик. В последние минуты своей жизни, превозмогая ужасную боль, он спросил меня о Всевышнем и о том, простит ли его Господь. Я не знал, о каком прощении просит этот невинный ребенок, но ответил, что Господь простит все его прегрешения. Он хотел, чтобы я объяснил ему, что это значит, но безжалостная смерть оказалась слишком нетерпеливой, и я не успел ему ответить. Тогда я понял, что и мне нужно просить о прощении. Святой Отец, я не мог нарушить свою клятву. Я хранил молчание более сорока лет, но нельзя обманывать небеса. Разумеется, не мне учить Вас, наместника Христа. Вы должны руководствоваться только Вашей совестью и благословенной волей нашего Господа и Спасителя. Но я спрашиваю, где предел дозволенной нам нетерпимости? Я не хочу показаться Вам непочтительным, но ведь Вы сами обратились ко мне. И я смиренно высказываю свое мнение».

Катерина перечитала письмо еще раз. На бумаге отец Тибор высказывался столь же туманно, как и во время их личного разговора накануне, и опять говорил загадками.

Она снова сложила письмо и положила его в белый конверт, который нашла у себя заранее. Он был немного больше, чем настоящий, но, к счастью, разница была не очень заметна.

Катерина засунула письмо обратно в карман куртки Мишнера и тихо вышла из номера.

Проходя мимо душевой, она услышала, что шум воды прекратился. Она представила себе, как он вытирается, не подозревая ее в очередном обмане. Она лишь на секунду остановилась, потом, не оборачиваясь, побежала вниз по лестнице, презирая себя еще сильнее.

Глава XXIII

Ватикан

11 ноября, суббота

7.15

Валендреа отодвинул завтрак. Аппетита не было. Ему плохо спалось, и он до сих пор не мог прогнать из головы сегодняшний сон.

Ему снилась собственная коронация, как будто его вносят в базилику Святого Петра на царственном sedia gestatoria.[12] Он наблюдал за происходящим словно со стороны. Восемь монсеньоров держали над его старинным позолоченным троном шелковый балдахин. Его окружала папская свита, и все придворные были разодеты со всем величием, на которое было способно искусство портных. С трех сторон его обмахивали опахалами из страусиных перьев, подчеркивая тем самым его особое положение наместника Христа на земле. Звучали хоровые песнопения, тысячи верующих приветствовали его, а миллионы наблюдали церемонию по телевидению.

Но почему-то он был без одежды.

Ни мантии. Ни тиары. Абсолютно голый, хотя никто, кроме самого Валендреа, как будто не замечал этого. Преодолевая мучительное чувство неловкости, он продолжал приветствовать толпу. Почему же они ничего не замечают? Он хотел прикрыться, но страх удержал его на троне. Если бы он поднялся, все бы сразу увидели. Наверное, стали бы смеяться? Хохотать над ним? И вдруг его взгляд остановился на одном из сотен тысяч лиц.

Якоб Фолкнер.

На немце было полное папское облачение. Мантия, митра, накидка — все то, во что должен быть одет Валендреа. Среди приветственных возгласов, торжественной музыки и хорового пения он отчетливо различал каждое слово Фолкнера, как будто тот стоял рядом с ним.

«Я рад, что это вы, Альберто».

«Почему?»

«Увидите».

Он проснулся в холодном поту и через некоторое время заснул снова, но к нему опять вернулся тот же сон. Наконец он успокоил нервы, заставив себя принять обжигающе горячий душ. Бреясь, он дважды порезался и чуть не поскользнулся на мокром полу в ванной. Ему было неприятно, что он так разнервничался. Обычно он умел контролировать свои эмоции.

«Альберто, вы должны знать, что вас ожидает».

Вчера этот проклятый немец держался так самоуверенно!

И теперь Валендреа понял почему.

Якоб Фолкнер точно знал, что произошло в 1978 году.

* * *

Валендреа вернулся в хранилище. Павел распорядился открыть для него сейф и оставить в одиночестве.

Валендреа вытащил из ящика деревянный футляр. С собой он принес кусок воска, зажигалку и личную печать Павла VI. Как прежде печать Иоанна XXIII, теперь печать Павла будет хранить неприкосновенность футляра, открыть который можно только по особому распоряжению Папы.

Он откинул крышку футляра и убедился, что оба конверта с четырьмя сложенными листами бумаги все еще там. Валендреа помнил, как изменилось лицо Павла VI, когда он читал письмо, лежавшее сверху. Он был потрясен, что случалось с Павлом VI нечасто. На его лице всего за одно мгновение отразилась гамма чувств, среди которых было одно — главное, и Валендреа успел заметить его.

Испуг.

Он заглянул в футляр. Оба конверта с третьим Фатимским откровением были на месте. Сверху лежал конверт, содержимое которого так потрясло Папу.

Открыв его, он отложил в сторону португальский подлинник и пробежал глазами итальянский перевод.

Чтобы все понять, потребовалось одно мгновение. Он понял, что надо сделать. Может быть, для этого Павел и послал его сюда? Вдруг он знал, что Валендреа прочтет текст и совершит то, чего не мог совершить сам Папа?

Он спрятал под сутану итальянский перевод, а вслед за ним и подлинник письма сестры Люсии. Потом он открыл второй конверт и прочел его содержимое.

Ничего существенного.

Он снова аккуратно сложил оставшиеся две страницы и, убрав их в футляр, запечатал его.

* * *

Валендреа запер двери своих апартаментов. Затем он вернулся в спальню и вынул из бюро небольшую бронзовую шкатулку. Это был подарок его отца на семнадцатилетие. С тех пор он хранил в ней все самое ценное: фотографии родителей, акты о праве на собственность, сертификаты на акции, свой первый молитвенник и четки, подаренные ему Иоанном Павлом II.

Валендреа достал из-под сутаны висевший на шее ключ, открыл шкатулку и пересмотрел все хранившиеся там документы. Два сложенных листка бумаги, похищенные им из хранилища в далеком 1978 году, лежали на месте. Один на португальском, другой на итальянском. Вторая половина Фатимского откровения. Он взял оба листа.

Он не находил в себе сил снова прочесть написанное. Хватило и одного раза. Пройдя в уборную и встав над унитазом, он разорвал оба листка на мелкие кусочки и разжал ладони.

Потом спустил воду.

Все.

Наконец-то.

Оставалось вернуться в хранилище и уничтожить последнюю рукопись Тибора. Но с этим придется подождать до смерти Климента. Кроме того, нужно поговорить с отцом Амбрози. Валендреа пытался дозвониться ему час назад, но безуспешно. Он взял с туалетной полочки телефонную трубку и снова набрал номер.

Амбрози ответил.

— Что случилось? — спросил Валендреа своего помощника.

— Вчера я разговаривал с нашей красоткой. Пока толку мало. Может, сегодня она нам больше расскажет.

— Бросьте. Наш первоначальный план уже неактуален. Сейчас мне нужно другое.

Приходилось осторожно подбирать слова, поскольку мобильная связь не гарантирует конфиденциальности.

— Слушайте, — начал он.

Глава XXIV

Бухарест

11 ноября, суббота

6.45

Мишнер оделся и быстро уложил в сумку туалетные принадлежности. Ему хотелось вернуться в Златну и остаться с приютскими детьми. Зима не за горами, а отец Тибор говорил, сколько усилий им приходится прикладывать, чтобы обеспечить работу котельных. Прошлой зимой у них на два месяца замерзли трубы, и приходилось топить самодельные печи хворостом, который удавалось собрать в лесу. Старик надеялся, что этой зимой все обойдется, потому что все лето волонтеры из благотворительных организаций ремонтировали ветхое оборудование.

Тибор говорил, что его самое сокровенное желание — чтобы за эти три месяца никто из детей не умер. В прошлом году умерло трое, похоронили их на кладбище сразу за стеной приюта. Мишнер не мог понять, для чего им посылаются такие страдания. Ему самому повезло. Все-таки эти центры деторождения в Ирландии подыскивали для детей новые семьи, хоть и ужасно представлять, что матери навсегда лишались детей. Он часто пытался представить себе ватиканского чиновника, выдумавшего такие нелепые правила, совершенно не считаясь с болью женщин.

Католическая церковь — это по сути бездушная политическая машина. Две тысячи лет ее шестерни непрерывно вращаются, несмотря ни на протестантскую реформацию, ни на расцвет всевозможных сект, грозящих разорвать ее на части, ни на мародерство наполеоновских армий. Так почему же эта церковь боится слов простой деревенской девочки из Фатимы? Что в них?

А церковь боялась.

Он закинул сумку на плечо и спустился в номер Катерины. Они договорились вместе позавтракать до его отъезда в аэропорт. Но в дверях он увидел записку.

«Колин!

Нам лучше не встречаться сегодня. Давай расстанемся, сохранив вчерашние чувства. Мы старые друзья, и наша встреча была приятна. Желаю успеха в Риме. Ты его достоин.

Всегда твой друг Кейт».

Ему почему-то стало легче. Он не знал, что сказать ей на прощание. В Риме их отношения не могли продолжаться. Малейший повод заподозрить его в нарушении строгих моральных норм погубил бы его карьеру. Хорошо, что они расстались так — по-дружески. Возможно, со временем они бы окончательно помирились. По крайней мере, он надеялся на это.

Он разорвал записку и, спустившись в холл, выбросил обрывки в урну. Странно, что пришлось это делать. Но нельзя было оставлять даже обрывков ее письма. Ничего не должно связывать их. Все нужно выжечь каленым железом.

Почему?

Все ясно. Протокол и репутация.

Но никто не знал, что и то и другое начинали значить для него все меньше.

Глава XXV

Ватикан

11 ноября, суббота

12.20

Мишнер открыл дверь своих апартаментов на четвертом этаже Апостольского дворца. Издавна папские секретари жили рядом с папами. Три года назад, переезжая сюда, он наивно полагал, что им будет руководить дух его предшественников. Скоро он понял, что никакого духа предшественников не существует и полагаться можно только на свои силы.

В аэропорту он не стал вызывать служебную машину, а взял такси, Климент просил сохранить его поездку в тайне. На территорию Ватикана он вошел через площадь Святого Петра в обычной одежде, джинсах и свитере, неотличимый от тысяч туристов.

В субботу в Курии малолюдно. Почти все отделы, за исключением Государственного департамента, закрыты. Мишнер добрался до своего кабинета и тогда узнал, что Климент улетел в Кастель-Гандольфо. Вернется не раньше понедельника.

Эта усадьба в восемнадцати милях к югу от Рима служит местом отдыха пап уже четыреста лет. В наши дни понтифики часто уезжали туда на выходные, чтобы отдохнуть от несносной римской жары, обычно добираясь туда и обратно на вертолете.

Мишнер знал, что Климент любит эту усадьбу, но его беспокоило, что еще накануне Папа не собирался туда. Все, что смог объяснить один из его помощников, — это что Папа неожиданно решил отдохнуть пару дней за городом, для этого пришлось изменить всю программу. В пресс-службу поступило несколько запросов о здоровье понтифика. Так бывает всегда при изменении графика, и секретари немедленно дали шаблонный ответ:

«Святой Отец пребывает в добром здравии, и мы желаем ему долгих лет жизни».

Мишнер продолжал волноваться и позвонил помощнику, сопровождающему Климента.

— Чем он занимается? — спросил Мишнер.

— Любуется озером и гуляет по саду.

В трубке что-то щелкало и трещало.

— Он не спрашивал обо мне?

— Нет.

— Скажите ему, что я вернулся.

Через час в кабинете Мишнера зазвонил телефон.

— Святой Отец желает вас видеть. Он сказал, что прокатиться по сельской местности всегда приятно. Вы поняли?

Мишнер улыбнулся и посмотрел на часы. Двадцать минут четвертого.

— Скажите, что я буду к вечеру.

Видимо, Климент не хотел, чтобы Мишнер летел на вертолете, хотя швейцарские гвардейцы предпочитали передвигаться по воздуху. Он позвонил в гараж и попросил подготовить ему машину без опознавательных знаков Ватикана.

Глава XXVI

Кастель-Гандольфо, Италия

11 ноября, суббота

20.35

Мишнер ехал на юго-восток мимо оливковых садов, разбросанных по склонам Альбанских холмов. Папская резиденция в Кастель-Гандольфо состояла из виллы Барбернини, виллы Сайбо и огромного сада на берегу озера Альбано. В этом тихом месте можно отдохнуть от бесконечного римского шума — островок уединения среди непрерывной суеты церковных дел.

Климент ждал на открытой террасе. Мишнер снова предстал перед ним в роли папского секретаря — черная сутана с белым воротником, затянутая фиолетовым поясом. Сидя в деревянном шезлонге, Папа любовался оранжереей. Осеннее солнце бросало лучи на высокие стеклянные панели — внешнюю стену сада. В теплом воздухе пахло цветами.

— Колин, принеси стул.

Папа был рад увидеть его.

Мишнер повиновался.

— Вы хорошо выглядите.

Климент усмехнулся:

— Значит, раньше я выглядел плохо?

— Вы знаете, о чем я.

— Я прекрасно себя чувствую. И кстати, сегодня я превосходно позавтракал и пообедал. А теперь расскажи мне о Румынии. Буквально все.

Мишнер рассказал о поездке, умолчав только о встрече с Катериной. Потом он передал Клименту конверт, и Папа прочел письмо отца Тибора.

— Что именно сказал Тибор? — спросил Климент.

Мишнер описал все в деталях, стараясь не упустить ничего, и добавил:

— Он говорил загадками. Что-то скрывал, но, по-моему, он критически настроен к церкви.

— Это я понял, — пробормотал Климент, в задумчивости постукивая костяшками пальцев по деревянному подлокотнику.

— Ему не нравится, как Святой престол поступил с третьим откровением. Он считает, что послание Девы умышленно скрывают. Несколько раз повторил, что вы должны выполнить Ее волю. Не рассуждая и не откладывая.

Старик посмотрел на него долгим взглядом:

— Он говорил об Иоанне Двадцать третьем?

Мишнер молча кивнул.

— Расскажи.

Рассказ произвел на Климента сильное впечатление, Мишнер понял это по долгому молчанию собеседника.

— Отец Тибор — единственный из бывших тогда в хранилище, кто дожил до наших дней, — наконец вымолвил Папа, выслушав Мишнера.

— Что ты о нем думаешь?

Климент вспомнил о приюте:

— Он искренний человек. Но в то же время упрямый.

Как и вы, Святой Отец, хотел добавить Мишнер, но сдержался:

— Якоб, что, в конце концов, происходит?

— Тебе придется совершить еще одну поездку.

— Еще одну?

Климент кивнул:

— На этот раз в Меджугорье.

— В Боснию? — Мишнер не поверил собственным ушам.

— Ты поговоришь с одним из видевших Деву.

Мишнер слышал о событиях в Меджугорье. 24 июня 1981 года на юго-западе Югославии двое детей видели над горами прекрасную женщину с младенцем на руках. На следующий день дети привели на это место еще четверых своих приятелей, и всем шестерым явилось то же самое видение. После этого видения продолжались каждый день, и всякий раз шестеро детей получали новые откровения.

Коммунистические власти посчитали, что это контрреволюционный заговор, и пытались не допускать никого к месту событий, но верующие стали приезжать отовсюду. Несколько месяцев говорили о происходящих там чудесных исцелениях и о том, что простые четки паломников становились золотыми. Видения продолжались даже во время гражданской войны в Боснии, и паломничество не прекращалось.

Сейчас дети уже выросли, страна стала называться Босния и Герцеговина, и пятеро из шести перестали созерцать видения. Как и в Фатиме, здесь тоже были загадки. Пятерым детям Дева передала десять посланий. Шестому — лишь девять. Эти девять были опубликованы, но последнее, десятое, держалось в тайне.

— Святой Отец, мне обязательно надо туда ехать?

Мишнеру не очень хотелось скитаться по разоренной войной Боснии. Там до сих пор стояли миротворческие войска США и НАТО.

— Я должен знать десятый секрет Меджугорья, — сказал Климент не допускающим возражений тоном. — Подготовь распоряжение Папы. Человек, видевший Деву, должен передать тебе Ее откровение. Никому больше. Только тебе.

Мишнер хотел возразить, но он слишком устал от перелета и вчерашнего напряженного дня, чтобы затевать бесполезный спор. Поэтому он просто спросил:

— Когда, Святой Отец?

Его старый друг почувствовал, что Мишнер утомлен.

— Через несколько дней. Тогда эта поездка не привлечет слишком много внимания. Но, повторяю, пусть это останется между нами.

Глава XXVII

Бухарест, Румыния

11 ноября, суббота

21.40

Снижаясь в вечерних сумерках, легкий самолет «Гольфстрим» коснулся посадочной полосы аэропорта Отопени, и Валендреа отстегнул ремень. Самолет принадлежал одной итальянской корпорации, находившейся в Тоскане и тесно связанной с кланом Валендреа. Кардинал часто пользовался им, когда ему нужно было быстро покинуть Рим.

Отец Амбрози в повседневной одежде ждал его на взлетной полосе. Его тщедушную фигуру скрывало черное пальто.

— Добро пожаловать, ваше преосвященство, — как всегда почтительно сказал Амбрози.

К вечеру похолодало. Валендреа тоже кутался в теплое шерстяное пальто, которое предусмотрительно взял с собой. Он, как и Амбрози, был одет в обычную одежду. Визит был неофициальным. По понятным соображениям ему не хотелось привлекать к себе излишнее внимание. Приехав сюда лично, он рисковал, но риск, похоже, будет оправдан — Валендреа очень на это надеялся.

— Что с таможней? — спросил он.

— Все в порядке. Ватиканский паспорт здесь кое-что значит.

Они уселись в машину. За рулем сидел Амбрози, а Валендреа устроился сзади. Выехав из Бухареста, машина покатила на север, в сторону гор по покрытым выбоинами дорогам.

Валендреа впервые оказался в Румынии. Он знал, что Климент хочет совершить сюда официальный визит, но пока Папой не станет сам Валендреа, придется отложить любые папские миссии в такие неспокойные страны.

— Каждую субботу он ездит сюда на молитву, — сказал Амбрози, не оборачиваясь, — в холод, в жару, ему все равно. И так уже много лет.

Валендреа одобрительно кивнул. Амбрози, как всегда, дотошно собирал информацию.

Почти час они ехали молча. Поднимались все выше над уровнем моря и наконец добрались до крутого поросшего лесом склона. У самого обрыва Амбрози сбросил скорость, остановил машину у неровной обочины и заглушил двигатель.

— Это здесь, по тропинке, — сказал помощник, указывая через тонированные стекла на темную узкую аллею, бегущую между деревьями.

В свете фар Валендреа увидел еще одну припаркованную впереди машину.

— Зачем он приезжает?

— Мне говорили, он считает это место святым. В Средние века в этой церкви молились здешние крестьяне. Когда пришли турки, они прямо в ней сожгли заживо всех жителей. Теперь воспоминания об их мученической смерти придают ему силы.

— Послушайте, Амбрози, — сказал Валендреа. Тот неподвижно сидел на переднем сиденье, спина его не шелохнулась. — Сейчас — очень скоро — мы преступим черту, но у нас нет выбора. Слишком многое стоит на кону. Я не стал бы просить вас об этом, не будь это так важно для церкви.

— Не надо ничего объяснять, — тихо и твердо ответил Амбрози, — достаточно вашего слова.

— Твоя вера глубока. Но ты воин Господа, а воин должен знать, за что сражается. Так что слушай, что я тебе расскажу.

* * *

Они вышли из машины. Амбрози шел впереди. На сиреневом небе царило почти полнолуние, и тропа внизу была хорошо видна. Метров через пятьдесят в сени деревьев показалась неосвещенная церковь. Приблизившись, Валендреа разглядел старинные круглые окна и звонницу, сложенную из камней. Света внутри не было.

— Отец Тибор? — позвал Валендреа по-английски.

В дверях показался темный силуэт.

— Кто здесь?

— Кардинал Альберто Валендреа. Я приехал из Рима поговорить с вами.

Тибор отделился от церкви.

— Сначала личный секретарь Папы. Теперь государственный секретарь. Такое внимание к простому священнику.

Валендреа не понял, было в его тоне больше сарказма или искренней скромности. Он протянул ему руку ладонью вниз, и Тибор, опустившись на колени, поцеловал перстень кардинала, который тот носил со дня его посвящения в сан Иоанном Павлом II. Почтительность Тибора понравилась Валендреа.

— Встаньте, отец. Нам надо поговорить.

Тибор поднялся.

— Климент получил мое письмо?

— Да, и Папа очень признателен вам. Но он прислал меня, чтобы вы сказали остальное.

— Ваше преосвященство, боюсь, что я не смогу сказать больше, чем уже сказал. Я и так нарушил обет молчания, данный мной Иоанну Двадцать третьему.

Это тоже понравилось Валендреа.

— Значит, раньше вы никому об этом не рассказывали? Даже на исповеди?

— Нет, ваше преосвященство. Никому, кроме Климента, я ничего не рассказывал.

— Но ведь вчера вы говорили с секретарем Папы?

— Да. Но я говорил иносказательно. Он ничего не понял. Вы ведь читали мое письмо?

— Да, — солгал Валендреа.

— Значит, вы знаете, что и там я сказал не все.

— Что заставило вас сделать копию письма сестры Люсии?

— Трудно объяснить. Вернувшись от Папы, я увидел, что слова отпечатались на блокноте. Я помолился, и что-то подсказало мне, что надо обвести их и восстановить текст.

— И зачем вы столько лет хранили их?

— Я сам себе задавал этот вопрос. Не знаю зачем, но хранил.

— А почему вы решили написать Клименту?

— С третьим откровением обошлись плохо. Церковь нечестно ведет себя по отношению к верующим. Я не смог промолчать, что-то заставило меня высказаться.

Валендреа быстро глянул на Амбрози и заметил, что тот слегка склонил голову вправо. Туда.

— Давайте пройдемся немного, — сказал он, взяв Тибора под руку. — Расскажите, почему вы приезжаете в эту церковь.

— Я до сих пор не понимаю, как вы меня нашли, ваше преосвященство.

— Ваша любовь к уединенной молитве всем известна. Мой помощник навел справки, и ему рассказали о вашем еженедельном ритуале.

— Это святое место. Католики молятся здесь уже пятьсот лет. Здесь находишь утешение. — Тибор помолчал. — И еще я приезжаю сюда из-за Богоматери.

Они шли вслед за Амбрози по узкой тропинке.

— Объясните.

— Мадонна сказала детям из Фатимы, что в первую субботу месяца нужно проводить искупительную молитву. Я приезжаю раз в неделю, чтобы совершать свою искупительную молитву.

— О чем вы молитесь?

— О мире на земле, как наказала Дева.

— Я молюсь о том же. И Святой Отец тоже.

Тропинка оборвалась на краю пропасти. Перед ними раскрывалась панорама поросших густым лесом гор в серо-голубой дымке. Огней почти не было видно, лишь кое-где вдали горели костры. Свечение с южной стороны горизонта обозначало находившийся в сорока милях от них Бухарест.

— Какое величие, — сказал Валендреа. — Великолепный вид.

— Я часто прихожу сюда после молитвы, — сказал Тибор.

Они говорили вполголоса.

— Это помогает вам находить силы для работы в приюте?

Вопрос прозвучал как утверждение. Тибор кивнул:

— Да, здесь я нахожу покой.

— Это неудивительно.

Валендреа сделал знак Амбрози. Прелат выхватил откуда-то сбоку длинный клинок, сверкнула сталь, занес руку и полоснул по горлу Тибора. Глаза священника вылезли из орбит, он захрипел, захлебываясь кровью. Амбрози отбросил кинжал, обхватил тело старика сзади и сбросил с обрыва.

Взметнулась темная сутана в лунном мерцающем свете, и спустя мгновение тело священника исчезло в темноте.

Послышался глухой звук удара, потом еще один, затем наступила тишина.

Валендреа неподвижно стоял рядом с Амбрози. Он не отрывал взгляда от раскинувшейся перед ним пропасти.

— Там камни? — спокойно спросил он.

— Много камней и быстрое течение. Тело найдут через несколько дней.

— Трудно убивать? — Валендреа действительно хотел узнать это.

— Я должен был это сделать.

Кардинал посмотрел на своего преданного друга, но не смог разглядеть выражение его глаз, затем перекрестил его лоб, губы и сердце.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, прощаю тебя.

Амбрози благодарно поклонился.

— Любой религии нужны мученики. И мы только что лицезрели последнего мученика церкви.

Валендреа преклонил колени.

— Давай вместе помолимся о спасении души отца Тибора.

Глава XXVIII

Кастель-Гандольфо

12 ноября, воскресенье

12.00

Мишнер стоял за спиной Климента в выезжающем за ворота виллы и направляющемся в сторону города «папомобиле». Это был специально сделанный — на базе «мерседеса-бенц» — открытый фургон с местами для двух человек, закрытый прозрачным пуленепробиваемым стеклом. В этой машине Папа всегда проезжал через большое скопление людей.

Климент согласился на воскресный визит. В деревушке, граничившей с папской резиденцией, жило всего около трех тысяч жителей, и они были безмерно преданы понтифику. Такими визитами он выражал им свою признательность.

После вчерашнего разговора Мишнер не видел Папу до утра. Несмотря на свою врожденную отзывчивость и общительность, Климент XV оставался Якобом Фолкнером, одиноким человеком, ценившим неприкосновенность своего внутреннего мира. В том, что он провел весь вечер один, за молитвой и чтением и рано лег спать, не было ничего необычного.

Час назад Мишнер написал от имени Папы распоряжение одному из свидетелей, видевших Деву в Меджугорье, о том, чтобы тот рассказал о так называемом десятом откровении. Мишнер по-прежнему не горел желанием ехать в Боснию. Оставалось надеяться, что поездка будет недолгой.

Они домчались до городка за несколько минут. Центральная площадь была заполнена народом. Когда появился автомобиль Папы, воздух огласился радостными криками. Чтобы не казаться безжизненным экспонатом на витрине, Климент махал рукой, улыбался и, находя в толпе знакомые лица, кивал им.

— Как они любят Папу, — вполголоса сказал он по-немецки, продолжая смотреть на людей и вцепившись рукой в поручень из нержавеющей стали.

— Вы никогда не давали им повода разочароваться, — заметил Мишнер.

— Все носящие эту мантию должны стремиться к этому.

Фургон объехал вокруг площади.

— Попроси водителя остановиться, — сказал Папа.

Мишнер дважды стукнул по стеклу. Фургон встал, и Климент сам открыл стеклянную дверь. Он ступил на мостовую, и сейчас же четверо телохранителей, окружавших машину, пришли в состояние боевой готовности.

— Думаете, это разумно? — спросил Мишнер.

Климент обернулся к нему:

— Как раз это разумно.

Протокол не разрешал Папе выходить из фургона. Хотя об этом визите объявили только вчера, основания для беспокойства были.

Климент приближался к верующим, протянув навстречу им руки. К иссохшим ладоням старика потянулись маленькие дети, и он, приобняв, приблизил их к себе. Климент всегда жалел, что сам не может стать отцом.

Телохранители окружили Папу, но горожане, чтобы не провоцировать их, оставались на почтительном расстоянии от проходившего вдоль толпы Климента. Многие кричали Viva, Viva! — традиционное приветствие, которое папы слышали на протяжении столетий.

Мишнер наблюдал молча. Климент XV совершал то, что две тысячи лет совершали все папы.

«Ты Петр-камень, и на сем камне Я воздвигну церковь Мою, и врата Ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах».[13]

Двести шестьдесят семь человек поочередно избирались звеньями этой неразрывной цепи, начиная с Петра и заканчивая Климентом XV. Мишнер видел прекрасный пример пастыря во главе стада.

В его голове пронеслись слова третьего Фатимского откровения.

Прежде чем дойти до него, Святой Отец прошел через большой полуразрушенный город тяжелыми шагами, преисполненный боли и скорби. Он молился о душах умерших, тела которых он видел. И когда он был на самой вершине горы и преклонил колени у подножия высокого креста, его убили солдаты, выпускавшие в него пули и стрелы.

Может быть, именно из-за этого упоминания о грозящей опасности Иоанн XXIII и его преемники предпочли утаить послание? Но в 1981 году сумасшедший покушался на жизнь Иоанна Павла II. Многие годы спустя Иоанн Павел впервые явил миру третье откровение. Так почему же он ждал целых девятнадцать лет, прежде чем открыть людям слова Девы? Еще один из множества вопросов, не имеющих ответа. Мишнер решил не думать об этом. Он просто смотрел на Климента в толпе верующих, и все его страхи развеялись.

Он почему-то был уверен, что сегодня с его другом ничего не случится.

* * *

На виллу они вернулись в два часа. На террасе их ждал обед, и Климент пригласил Мишнера разделить с ним трапезу. Они ели молча, любуясь цветами и наслаждаясь прекрасным ноябрьским днем. В бассейне за стеклянной стеной никого не было. Бассейн был одним из немногих капризов Иоанна Павла II, который в ответ на возражения Курии по поводу его дороговизны сказал, что построить бассейн все равно дешевле, чем избрать нового Папу.

Обед состоял из любимого Климентом густого супа из говядины с овощами и черного хлеба. Мишнер любил этот сорт хлеба. Он напоминал ему о Катерине. Они часто ели такой же хлеб за обедом, запивая его кофе. Интересно, где она сейчас, подумал Мишнер, и почему она уехала из Бухареста не попрощавшись? Он надеялся однажды снова увидеть ее, может быть, после, закончив карьеру в Ватикане, где-нибудь, где нет людей вроде Альберто Валендреа и никому нет дела, кто он и чем занимается. Где он сможет следовать зову своего сердца.

— Расскажи о ней, — попросил Климент.

— Откуда вы знаете, что я думаю о ней?

— Это нетрудно.

В глубине души Мишнер хотел о ней поговорить.

— Она не похожа на остальных. Знакомая, но непонятная.

Климент отпил вина из бокала.

— Мне постоянно кажется, — сказал Мишнер, — что, если бы мне не нужно было подавлять свои чувства, я был бы лучше и как человек, и как священник.

Папа поставил бокал на стол.

— Я понимаю твое смятение. Безбрачие не нужно церкви.

Удивление было столь велико, что Мишнер перестал есть.

— Надеюсь, вы ни с кем не делились этим мнением.

— Если не доверять тебе, тогда кому же?

— Когда вы это решили?

— Со времени Трентского собора прошло много лет. А сейчас мы живем в двадцать первом веке и соблюдаем доктрины шестнадцатого.

— В этом вся суть католицизма.

— Трентский собор призвал к обсуждению протестантских реформаторов. Но мы проиграли, Колин. Протестантизм победил.

Он понял, что хотел сказать Климент. Трентский собор утвердил догмат о безбрачии обязательным, но с оговоркой, что он не имеет божественного происхождения. То есть церковь могла отменить его. Следующие после Трентского Первый и Второй Ватиканский соборы не стали трогать догмат. А сейчас верховный понтифик, единственный в мире человек, который может его изменить, критикует бездеятельность церкви.

— Что вы говорите, Якоб?

— Я просто болтаю со своим старым другом. Почему священники не могут жениться? Почему они должны всю жизнь оставаться целомудренными? Если другим можно, то почему нельзя священникам?

— Лично я согласен с вами. Но, боюсь, Курия придерживается других взглядов.

Подавшись вперед, Климент отодвинул пустую тарелку.

— В этом все дело. Курия никогда не поддержит никаких шагов, ставящих под угрозу ее существование. Знаешь, что сказал мне недавно один из них?

Мишнер покачал головой.

— Он сказал, что безбрачие нужно оставить, потому что иначе придется резко увеличить жалованье священникам. Надо будет направить десятки миллионов на денежное содержание клириков. Ведь тогда им придется содержать жен и детей. Как тебе это? Вот она — логика церкви.

Мишнер согласился, но не удержался от замечания:

— Стоит вам только заикнуться об отмене безбрачия, и вы дадите в руки Валендреа огромные козыри. Начнется мятеж кардиналов.

— Но в этом и преимущество Папы, — лукаво возразил Климент. — Мои суждения о вопросах догматики непогрешимы. Мое слово решающее. Мне не нужно ни у кого просить разрешения, и меня невозможно отстранить от должности.

— Но непогрешимость — это тоже догмат, созданный церковью, — напомнил Мишнер. — Следующий Папа может пересмотреть его.

Папа в волнении начал мять одной ладонью другую, суставы затрещали. Мишнеру была знакома эта его привычка.

— Колин, мне было видение.

Мишнер не сразу понял смысл его сказанных почти шепотом слов.

— Было что?

— Со мной говорила Богоматерь.

— Когда?

— Давно, вскоре после первого письма Тибора. Поэтому я и пошел в хранилище. Она велела мне.

Сначала Папа говорил об отказе от догмы, существовавшей пять столетий. Теперь заявляет о явлении Девы Марии. Мишнер понимал, что разговор должен остаться между ними, но не мог забыть, что Климент сказал ему в Турине.

«Неужели ты веришь, что мы можем хоть на секунду почувствовать себя в безопасности?»

— Стоит ли об этом говорить?

Интонацией он пытался предупредить Папу. Но Климент как будто не слышал его.

— Вчера. Я видел Ее в часовне. Я посмотрел наверх, а Она пролетала надо мной в лучах голубого и золотистого цвета, и от Нее исходило сияние.

Папа помолчал.

— Она сказала, что Ее сердце исколото шипами и эти шипы — порождение человеческой неблагодарности и богохульства.

— Вы хорошо запомнили Ее слова? — спросил Мишнер.

Климент кивнул:

— Она произнесла их совершенно четко.

Климент сжал пальцы:

— Колин, я не выжил из ума. Я точно знаю, это было видение.

Папа опять выдержал паузу.

— Иоанн Павел Второй тоже Ее видел.

Мишнер знал об этом, но промолчал.

— Мы все глупцы, — произнес Климент.

Мишнера начинали раздражать бесконечные недоговоренности, но он продолжал молчать.

— Дева велела отправляться в Меджугорье.

— Поэтому вы посылаете меня туда?

Климент кивнул:

— Она сказала, что тогда мы все поймем.

На несколько минут повисло молчание. Мишнер не знал, что сказать. Трудно идти против божественной воли.

— Я разрешил Валендреа прочесть фатимские записи, — прошептал Климент.

— А что в них?

— Часть того, что прислал мне отец Тибор.

— Вы скажете мне, что именно?

— Не могу.

— А почему вы разрешили Валендреа их прочесть?

— Я хотел посмотреть на его реакцию. Чтобы прочесть их, он даже пытался шантажировать архивариуса. Теперь ему известно то же, что и мне.

Мишнер хотел еще раз спросить, что было в бумагах, но тут их разговор прервал негромкий стук у дверей террасы. Вошел один из дворецких со сложенным листом бумаги в руках.

— Монсеньор Мишнер, это только что пришло по факсу из Рима. Написано: сразу передать вам.

Он взял письмо, поблагодарив дворецкого, который тут же исчез. Мишнер развернул бумагу и прочел ее. Затем он посмотрел на Климента.

— Звонил нунций из Бухареста. Убили отца Тибора. Тело нашли сегодня утром, его вынесло на берег реки к северу от города. Ему перерезали горло и, видимо, сбросили со скалы. Его машину нашли около церкви, где он часто молился. Полиция подозревает ограбление. В тех местах полно разбойников. Одна из сестер в приюте рассказала нунцию о моем визите, поэтому мне и сообщили. Нунций спрашивает, почему я приезжал инкогнито.

Климент побледнел. Перекрестился и молитвенно сложил руки. Мишнер увидел, как его желтые веки сжались, морщины глубоко прорезали лоб и старик что-то забормотал про себя.

По лицу Папы текли слезы.

Глава XXIX

Кастель-Гандольфо

12 ноября, воскресенье

16.00

Весь день Мишнер думал об отце Тиборе. Ему постоянно представлялось, как из реки вытаскивают окровавленный труп старика болгарина, и, гуляя по дорожкам сада, он безуспешно пытался отогнать от себя эту картину. Наконец он решил навестить часовню, где веками у алтаря служили папы и кардиналы. Он уже больше десяти лет не служил мессы. Мишнер был слишком занят мирскими делами других, но сегодня он не мог не отслужить заупокойную мессу по старому священнику.

В полной тишине он надел облачение. Выбрав черную епитрахиль, он накинул ее на плечи и подошел к алтарю. Обычно перед алтарем лежал усопший, а все скамьи в церкви занимали его друзья и родственники. Это должно было подчеркнуть единство с Христом, единение со святыми, которое теперь испытывал покойный. Когда-нибудь, в Судный день, все вновь воссоединятся и вместе обретут покой во Христе.

Так говорила церковь.

Но, произнося слова службы, он ловил себя на мысли, что все это лишено смысла. Неужели действительно есть верховное существо, дающее вечное спасение? И можно ли заслужить эту награду, просто следуя указаниям церкви? Неужели можно искупить грешную жизнь несколькими минутами раскаяния? Неужели Богу не нужно больше? Разве не нужно пожертвовать Ему всю жизнь? Никто не совершенен, все совершают промахи, но цена спасения должна быть выше, чем обычная процедура раскаяния.

Он сам точно не помнил, когда у него начались эти сомнения. Может быть, еще тогда, когда он был с Катериной? Возможно, к таким мыслям его подтолкнули амбициозные прелаты из его окружения, твердящие о любви к Богу, но думающие только о карьере и богатстве. Зачем преклонять колени и целовать папский перстень? Христос не учил этому. Так почему же Его детям разрешено принимать такие почести?

Может быть, его сомнения просто дань времени?

Мир уже не тот, что был сто лет назад. Все тесно связаны друг с другом. Связь работает быстро. Люди пресыщены информацией. Бог уже не успевает за всем этим. Человек рождается, живет и умирает, и его тело разлагается в земле. Прах к праху, как сказано в Библии. И все. Но если это так, то твоя единственная награда — то, что ты успел сделать в жизни, и твое спасение — память о тебе.

Он достаточно хорошо знал вероучение, чтобы понять: большинство принципов Римской католической церкви не связано ни с ее же собственными интересами, ни с интересами прихожан. Время стерло грани между повседневным и божественным. К божественным законам прибавилось придуманное людьми. Священники безбрачны, потому что так повелел Господь. Священниками могут быть только мужчины, потому что мужчиной был Христос. Адам и Ева были мужчина и женщина, значит, любовь может быть только разнополой. Откуда взялись эти догмы? Почему они так живучи?

Почему он усомнился в них?

Мишнер пытался подавить голос разума и сосредоточиться на службе, но это давалось ему с большим трудом. Может быть, встреча с Катериной поколебала его веру? Может быть, бессмысленное убийство старика в Румынии заставило его задуматься, что ему уже сорок семь, а он почти ничего не сделал и всю жизнь только ходил по пятам за немецким епископом по коридорам Апостольского дворца?

Он должен сделать больше. Создать что-то. Помочь другим людям.

Он заметил движение у дверей. Подняв глаза, увидел Климента, который мелкими шагами вошел в часовню и опустился на колени у одной из скамей.

— Заканчивайте, пожалуйста, мне тоже нужно, — быстро сказал он, склоняя голову для молитвы.

Мишнер вернулся к службе и начал готовить Святые Дары. Он взял с собой только одну облатку,[14] так что пришлось сломать кусочек пресного хлеба пополам.

Он медленно приблизился к Клименту.

Старик прервал молитву и посмотрел на него красными от слез глазами. На его лице лежала печать глубокой скорби. Горе Якоба Фолкнера было велико. Смерть отца Тибора потрясла его. Мишнер протянул ему облатку, и Папа покорно открыл рот.

— Тело Христово, — прошептал Мишнер и положил причастие на язык Климента.

Климент осенил себя крестом и молитвенно склонил голову. Мишнер вернулся к алтарю и продолжил мессу.

Но служить было нелегко.

Рыдания Климента XV, разносившиеся по всей часовне, разрывали его сердце.

Глава XXX

Рим

12 ноября, воскресенье

20.30

Возвращаясь к Тому Кили, Катерина презирала себя за это, но после ее возвращения в Рим кардинал Валендреа еще не давал о себе знать. Он запретил звонить ему, и это было кстати — ведь ей нечего было сообщить ему, кроме того, что уже знал Амбрози.

Она читала, что Папа отправился на выходные в Кастель-Гандольфо, и решила, что Мишнер тоже там. Вчера Кили осыпал ее двусмысленными насмешками на тему ее румынской авантюры, намекая, что на самом деле она успела пережить там гораздо больше приключений, чем рассказывает. Она преднамеренно скрыла от него кое-что из сказанного отцом Тибором.

Мишнер не ошибался в отношении Кили. Ему нельзя доверять. Поэтому она лишь вкратце говорила о поездке, ровно столько, сколько было нужно, чтобы понять из разговора с ним, чем именно занимается Мишнер.

Они с Кили сидели в уютной остерии. Бутылка дорогого красного вина была полупуста. На Кили был светлый костюм и галстук — видимо, он уже привыкал находиться на людях без сутаны.

— Я не понимаю, откуда вся эта шумиха, — сказала она. — Католики строят свою доктрину на откровениях Марии. Почему же столько шума из-за третьего Фатимского откровения?

Кили подлил себе вина.

— Это странно даже для церкви. Послание получено прямо с небес, а папы один за другим скрывали его, пока в двухтысячном году Иоанн Павел Второй наконец не раскрыл его.

Она помешивала суп, ожидая продолжения.

— В тридцатые годы церковь официально признала, что Фатимские явления достойны доверия. То есть католикам разрешалось верить в них, если они того пожелают.

Он улыбнулся:

— Обычное двуличие. Рим говорит одно, а делает другое. Церковь разрешает паломникам приезжать в Фатиму и приносить миллионные пожертвования, но не находит в себе силы признать, что это событие действительно произошло, и не хочет, чтобы верующие узнали, что сказала Дева.

— А зачем скрывать это?

Он сделал еще глоток бургундского и провел пальцами по длинной ножке бокала.

— А когда Ватикан поступал продуманно? Они уверены, что на дворе все еще пятнадцатый век и все, что они скажут, будет безоговорочно принято. В те годы, если кто-то осмеливался спорить, его отлучали от церкви. Но сейчас другие времена, и это уже не проходит.

Кили жестом подозвал официанта и попросил принести еще хлеба.

— Не забывай, что суждения Папы о вере и морали непогрешимы. Этот перл выдал в тысяча восемьсот семидесятом году Первый Ватиканский собор. А представь себе, что в один прекрасный день выяснится, что слова Девы противоречат догме? Вот это было бы здорово!

Похоже, Кили понравилась эта мысль.

— Может, мы напишем об этом книгу? — оживился он. — О третьем Фатимском откровении? Разоблачим лицемерие, расскажем о делах пап и кардиналов. Может, даже о самом Валендреа?

— А как же твое дело? Или тебе уже все равно?

— Неужели ты серьезно думаешь, что трибунал может закончиться в мою пользу?

— Они могут ограничиться предупреждением. Тогда и они сохранят контроль над тобой, и ты не лишишься сана.

Он усмехнулся:

— Ты слишком переживаешь из-за моего сана. Для атеистки это странно.

— Да пошел ты.

Действительно, она слишком много рассказала ему о себе.

— Опять сердишься. Такая ты мне нравишься.

Он сделал еще глоток вина.

— Вчера звонили из Си-эн-эн. Хотят, чтобы я освещал следующий конклав.

— Рада за тебя. Здорово.

Она подумала, что же ожидает теперь их проект.

— Не волнуйся. Книгу мы напишем. Сейчас мой агент ведет переговоры с издателями о ней и о еще одном романе. Мы сработаемся.

Она удивительно быстро поняла, что надо делать. Это был случай, когда решение осознаешь мгновенно и ясно. Они не сработаются. Перспективный вначале проект стал пустым и пошлым. К счастью, у нее еще осталось несколько тысяч евро из данной Валендреа суммы, этого хватит, чтобы вернуться во Францию или в Германию и устроиться в какую-нибудь газету или журнал. Теперь она будет вести себя примерно и работать как полагается.

— Катерина, ты слышишь меня? — спросил Кили.

Она вспомнила, что он сидит рядом.

— Ты как будто где-то далеко отсюда.

— Да. Знаешь, Том, книги не будет. Завтра я уезжаю из Рима. Придется тебе поискать другого автора.

Официант поставил на стол блюдо со свежим хлебом.

— Найду, — спокойно сказал он.

— Я думала, ты отреагируешь не так.

Он взял кусок хлеба.

— Я бы на твоем месте держался меня. Я намерен пойти далеко.

Она встала из-за стола.

— Просто мне в другую сторону.

— Все еще ждешь его?

— Я никого не жду. Просто не могу больше тебя видеть. Мой отец говорил, что чем выше обезьяна залезет на шест, тем лучше видно ее задницу.

Уходя, она впервые за последние несколько недель почувствовала облегчение.

Глава XXXI

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

6.00

Мишнер всегда обходился без будильника, обладая каким-то внутренним хронометром, позволявшим ему вставать точно в назначенное время. Будучи архиепископом, а затем и кардиналом, Якоб Фолкнер объездил полмира, участвуя в заседаниях всевозможных комитетов, и всегда полагался только на способность Мишнера вставать вовремя. Пунктуальность не входила в число достоинств Климента XV.

Как и в Риме, спальня Мишнера находилась рядом с апартаментами Климента и была соединена с ней прямой телефонной связью. Через два часа они должны на вертолете вернуться в Ватикан. Папа еще успевал помолиться, позавтракать и просмотреть все накопившиеся за два дня дела. Накануне вечером по факсу прислали несколько деловых писем, и Мишнер уже подготовил их для рассмотрения Папы. Он знал, что остаток дня пройдет в бесконечной деловой суете, поскольку на все послеобеденное время до самого вечера запланировано еще несколько папских аудиенций. Предстоит даже часовая встреча с кардиналом Валендреа для обсуждения международных дел.

Мишнер не переставал думать об отслуженной им утром заупокойной мессе. После нее Климент проплакал в часовне не меньше получаса. Они возвращались к этой теме. Не стоило говорить о том, что не давало покоя его старому другу. Может быть, в другой раз. Наверное, возвращение в Ватикан к рутинной работе сможет отвлечь Папу от тяжких мыслей. Смотреть на эти переживания тяжело.

Он принял душ, надел черную выглаженную сутану и покинул комнату. Проходя по коридору мимо апартаментов Папы, увидел у дверей камергера и одну из монахинь-горничных. Мишнер глянул на часы. Без четверти семь. Он указал на дверь:

— Еще не вставал?

Камергер покачал головой:

— Ничего не слышно.

Каждое утро прислуга ждала у дверей Папы, внимательно следя за каждым звуком. Обычно Климент поднимался между шестью и половиной седьмого. Услышав в комнате движение, камергер негромко стучал в дверь, и начинались обычные утренние процедуры — душ, бритье и одевание. Климент не любил, чтобы ему помогали мыться. Он принимал душ сам, пока камергер застилал кровать и готовил его облачение. Горничная прибирала комнату и приносила завтрак.

— Может быть, он просто еще спит, — сказал Мишнер, — даже Папа может иногда позволить себе поваляться в кровати подольше.

Камергер и горничная улыбнулись.

— Я буду у себя. Когда он встанет, позовите меня.

Через полчаса в его дверь постучали. На пороге стоял камергер.

— Монсеньор, там все еще тихо, — сказал он.

На его лице была тревога.

Никому, кроме Мишнера, не разрешалось без разрешения входить в спальню Папы. Его личные апартаменты считались неприкосновенными. Но уже почти полвосьмого, и Мишнер понял, чего от него хочет камергер.

— Хорошо, — сказал он, — я посмотрю.

Они снова подошли к дверям, у которых стояла горничная. Она шепотом произнесла, что за дверью по-прежнему не слышно ни звука. Мишнер негромко стукнул в дверь и подождал. Затем постучал громче. Молчание. Он повернул ручку, дверь открылась. Он вошел и закрыл ее за собой.

Просторная комната. Высокое французское окно, выходящее на балкон, с которого открывается вид на сад. Старинная, потемневшая с годами мебель. В отличие от папских апартаментов в Апостольском дворце, которые каждый последующий Папа обставлял по своему вкусу, обстановка этого не менялась со времен Средневековья, напоминая о той поре, когда папы были королями и воителями.

Свет не горел, но сквозь оконные занавески проникали лучи утреннего солнца, освещая безмолвный сумрак комнаты.

Климент лежал на боку, укрытый простыней. Подойдя к нему, Мишнер тихо позвал:

— Святой Отец.

Климент не ответил.

— Якоб.

Тишина.

Голова Папы была повернута в другую сторону, его немощное тело наполовину прикрыто одеялом. Нагнувшись, Мишнер легко потряс спящего. И сразу ощутил холод. Он обошел кровать и заглянул в лицо Климента. Безжизненная мертвенно-бледная кожа, рот открыт, на простыне засохло пятно слюны. Мишнер перевернул Папу на спину и сдернул одеяло. Руки Климента безжизненно свисали по бокам, его грудь была неподвижна.

Мишнер проверил пульс.

Пульса не было.

Он хотел позвать на помощь. Нужно начать делать искусственное дыхание. По инструкции ему, как и всем членам папской свиты, полагается в подобных случаях действовать именно так, но Мишнер знал — все бесполезно.

Климент XV умер.

Мишнер закрыл глаза Папы и произнес молитву, чувствуя, как его захлестывает волна безмерной скорби. Он как будто еще раз потерял родителей. Друг. Его единственный друг. Он с трудом взял себя в руки. Надо еще многое сделать, очень многое. Протокол есть протокол. Предстоят долгие формальности, и Мишнер обязан проследить за строгим соблюдением церемониала.

Вдруг он заметил что-то необычное.

На ночном столике Климента стоял желтовато-коричневый пузырек. Несколько месяцев назад личный врач Папы прописал ему успокоительное. Мишнер проконтролировал исполнение рецепта и лично положил пузырек в ванной комнате Климента. Там было тридцать таблеток. Мишнер на днях пересчитал, их оставалось столько же. Климент всегда пренебрегал лекарствами. Даже чтобы заставить его принять таблетку аспирина, нужно было выдержать целую битву, так что странно видеть этот пузырек с таблетками здесь, у его кровати.

Мишнер заглянул внутрь.

Пусто.

В стоявшем рядом стакане оставалось лишь чуть-чуть воды, на самом донышке.

Мишнер перекрестился.

Глядя на Якоба Фолкнера, он размышлял о душе своего доброго друга. Если существует место под названием рай, то он отчаянно молил Господа, чтобы душа старого немца оказалась там. Как священник он пытался найти в себе силы понять, простить. Но простить может только Бог — если Он есть.

На протяжении истории пап убивали. Травили, душили, морили голодом.

Но ни один из них сам не лишал себя жизни.

До сих пор.

Часть III Конклав

Глава XXXII

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

9.00

Из окна спальни Климента Мишнер наблюдал, как на взлетную площадку приземляется ватиканский вертолет. Он так и не отходил от тела Папы и звонил кардиналу Нгови в Рим, воспользовавшись телефоном, стоявшим здесь же на прикроватном столике.

Африканский кардинал носил титул кардинала-камерленго, камерария Римской католической церкви, и его полагалось в первую очередь оповестить о смерти Папы. Согласно каноническому праву, теперь именно Нгови управлял делами церкви во время Sede Vacante, вакантного престола. Верховного понтифика не было.

Делами Святого престола Нгови управлял в сотрудничестве со священной коллегией кардиналов. Был создан специальный комитет, полномочия которого продлятся две недели, пока не будут завершены все приготовления к погребению и проведению следующего конклава. Титул кардинала-камерленго не давал Нгови папских полномочий, это была всего лишь временная должность. Тем не менее он обладал существенным влиянием на дела Ватикана. Это было на руку Мишнеру. Хорошо, что хоть кто-то сможет сдерживать Альберто Валендреа.

Лопасти вертолета перестали вращаться, открылась дверь кабины. Первым из вертолета выбрался Нгови, за ним Валендреа. Оба — в алом облачении. Присутствие Валендреа, государственного секретаря, было обязательным. Следом вышли еще два епископа и личный врач Папы, на приезде которого особенно настаивал Мишнер.

Он не стал оповещать Нгови об обстоятельствах смерти Климента. Не сообщил ничего и служащим резиденции, просто попросив горничную и камергера не впускать пока в спальню посторонних.

Спустя три минуты дверь спальни открылась и на пороге появились два кардинала в сопровождении врача. Мишнер приветствовал прибывших кивком головы. Нгови запер дверь и проверил задвижку.

Врач приблизился к кровати. Мишнер оставил в спальне все как было, в том числе и включенный ноутбук Климента, соединенный с телефонной линией. На экране компьютера светилась заставка, специально разработанная для Папы, — тиара и два скрещенных ключа.

— Как это произошло? — спросил Нгови, положив на край кровати небольшой черный саквояж.

Ровным тоном Мишнер объяснил, как он нашел тело, и указал на стол. Пузырек с таблетками.

— Там пусто.

— Вы хотите сказать, что верховный понтифик Римской католической церкви совершил самоубийство? — спросил Валендреа.

Мишнеру не хотелось сейчас начинать этот разговор.

— Я ничего не хочу сказать. Просто несколько дней назад он был полон, здесь было тридцать таблеток.

Валендреа повернулся к врачу.

— Что скажете, доктор?

— Он умер давно. Часов пять-шесть назад, может быть, больше. Внешних повреждений нет, что стало причиной остановки сердца, не ясно. Ни потери крови, ни ушибов. Похоже, он умер во сне.

— Это могло случиться из-за таблеток? — вкрадчиво спросил Нгови.

— Сказать можно будет только после вскрытия.

— Об этом не может быть и речи, — сразу заявил Валендреа.

Мишнер спокойно взглянул на государственного секретаря:

— Но мы должны знать.

— Мы не должны ничего знать. — Валендреа повысил голос: — Нам лучше ничего не знать. Уничтожьте этот пузырек. Вы представляете себе последствия? Какой это окажется удар для церкви, если узнают, что Папа совершил самоубийство? Одна лишь мысль об этом кощунственна, одно лишь предположение этого может нанести непоправимый вред!

Мишнер уже думал об этом, но он твердо решил избежать повторения ситуации 1978 года. Когда на тридцать третий день своего правления неожиданно умер Иоанн Павел I. Волна домыслов и противоречивой информации, распространяемой тогда с единственной целью скрыть, что тело обнаружил не священник, а монахиня-горничная, привела к появлению самых невероятных слухов об убийстве Папы.

— Согласен, — уступил Мишнер. — Нельзя сообщать о самоубийстве. Но мы должны знать правду.

— Чтобы лгать другим? — спросил Валендреа. — Так мы ничего не узнаем.

Странно было слышать осуждение лжи из уст Валендреа, однако Мишнер промолчал. Нгови повернулся к доктору:

— Анализ крови сможет чем-то помочь?

Тот кивнул.

— Тогда возьмите кровь на анализ.

— Вы не имеете права, — решительно запротестовал Валендреа, пухлая рука взлетела вверх. — Нужно разрешение священной коллегии. Вы пока не Папа.

Лицо Нгови осталось бесстрастным.

— Прежде всего я хочу знать, как умер этот человек. Мне небезразлично, что станет с его бессмертной душой.

Нгови снова повернулся к врачу:

— Проведите анализ сами, а образец уничтожьте. О результатах сообщите только мне. Ясно?

Доктор кивнул.

— Вы много на себя берете, Нгови, — сказал Валендреа, переводя дыхание.

Мишнер молча наблюдал за происходящим.

— Хорошо, передайте это дело священной коллегии.

Перед Валендреа встала непростая дилемма. Он не мог отменить распоряжение Нгови и не мог — по понятным причинам — вынести дело на обсуждение кардиналов. Тосканец явно находился в замешательстве, но молчал. Может быть, с тревогой подумал Мишнер, он просто хочет загнать Нгови в ловушку?

Нгови открыл свой черный кейс и вынул оттуда серебряный молоточек, затем подошел к изголовью кровати. Предстоящий ритуал обязателен, всем это превосходно известно, и камерленго должен его совершить, как бы он ни был бессмыслен.

Нгови слегка ударил молоточком по лбу Климента и задал вопрос, веками задававшийся трупам понтификов:

— Якоб Фолкнер, вы мертвы?

Минута прошла в молчании, затем Нгови повторил вопрос. Еще одна минута тишины. Вопрос прозвучал в третий раз.

Выдержав паузу, Нгови, как и полагается и подобных случаях, объявил:

— Папа умер.

Он наклонился и поднял правую руку Климента. Безымянный палец украшал Перстень Рыбака.

— Странно, — тихо вымолвил Нгови, — обычно он не носил его.

Мишнер знал, что это правда. Громоздкий золотой перстень, как правило, служил не украшением, а печаткой. Он изображал святого Петра в образе рыбака, вокруг шла надпись с именем Климента и датой его восшествия на престол. После прошлого конклава его надел на палец Климента тогдашний камерленго. Обычно им запечатывали папские бреве.[15] Как правило, папы его не носили, а Климент особенно пренебрегал им.

— Может, он знал, что мы будем искать его, — предположил Валендреа.

Наверное, так оно и есть, пронеслось в голове у Мишнера. Видимо, он готовился заранее. Это было так похоже на Якоба Фолкнера!

Нгови снял перстень с желтого скрюченного пальца и положил его в черный бархатный чехол, лежавший тут же на столе. Потом в присутствии всех кардиналов он разобьет молоточком и перстень, и свинцовую печать Папы. До избрания нового Папы никто не сможет поставить его печать ни на какую бумагу.

— Готово, — сказал Нгови.

Мишнер понял, что процедура передачи власти завершена. Тридцатичетырехмесячное правление Климента XV, двести шестьдесят седьмого преемника святого Петра, первого немца на папском престоле за последние девятьсот лет, окончилось.

И он уже не папский секретарь. Теперь Мишнер простой монсеньор, временно находящийся в распоряжении кардинала-камерленго Святой римской церкви.

Глава XXXIII

Рим, аэропорт Леонардо да Винчи

13 ноября, понедельник

12.25

Катерина бежала по зданию аэропорта Леонардо да Винчи к стойке регистрации авиакомпании «Люфтганза». Она заказала билет на франкфуртский рейс в час дня. Куда она полетит оттуда, она не знала, но об этом она будет думать завтра или послезавтра. Главное — что и Том Кили, и Колин Мишнер остались в прошлом и пора уже подумать о себе. Ей очень стыдно, что она обманула Мишнера, но поскольку она больше не встречалась с Валендреа, а Амбрози почти ничего не сказала, то, наверное, ее обман простителен. Так, во всяком случае, она объясняла происшедшее самой себе.

Она рада, что с Томом Кили покончено. Хотя уверена, что он о ней и не вспомнит. Он теперь идет в гору, и ему не требуется нахлебница, которой она себя ощущает последнее время с ним. Правда, ему нужен кто-нибудь, кто делал бы за него всю работу, которую он впоследствии станет выдавать за свою. Но он, вне всяких сомнений, без труда найдет себе заместительницу на ее место.

Терминал был переполнен, но она вдруг заметила, что вокруг установленных в зале телеэкранов собираются люди. Какая-то женщина заплакала. Катерина задрала голову вверх. Монитор показывал сейчас панораму площади Святого Петра, вид с высоты птичьего полета. Подойдя ближе, она расслышала слова:

«Здесь царит всеобщая скорбь. Смерть Климента Пятнадцатого оплакивают все, кто любил понтифика. Нам будет его не хватать…»

— Папа умер? — произнесла она вслух.

Рядом какой-то мужчина в шерстяном пальто, не отрывая взгляд от экрана, ответил:

— Умер сегодня ночью во сне в Кастель-Гандольфо. Упокой Боже его душу.

Она была потрясена. Умер тот, кого она много лет ненавидела. Она не знала его лично — Мишнер пытался однажды их познакомить, но она отказалась. Тогда Якоб Фолкнер был архиепископом Кёльнским. Он воплощал для нее все то, что она так презирала в традиционных религиозных культах, не говоря уже об их борьбе за Мишнера. Она проиграла то сражение и с тех пор возненавидела Фолкнера. Не за то, что он сделал или не сделал, нет. За то, что он для нее символизировал.

Теперь он мертв. Колин, должно быть, места себе не находит.

Она должна идти к стойке регистрации и лететь в Германию. Мишнер справится без нее. Но скоро выборы нового Папы. Новые назначения. В Рим устремятся новые священники, епископы и кардиналы. Она достаточно хорошо знает политическую кухню Ватикана, чтобы понять, что время соратников Климента прошло. Их дни в Ватикане сочтены.

Ей все это безразлично. Безразлично. Однако не совсем. Как же трудно избавиться от старых привязанностей!

Она поколебалась еще несколько мгновений, решительно развернулась и с чемоданом в руке направилась к выходу из терминала.

Глава XXXIV

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

14.30

Валендреа внимательно разглядывал собравшихся кардиналов. В воздухе чувствовалось необычное напряжение. Многие нервно расхаживали по залу. Всего в зале резиденции собралось четырнадцать кардиналов, в основном служащие Курии или занимавшие посты неподалеку от Рима. Все те, кто отреагировал на сообщение, разосланное три часа назад всем ста шестидесяти членам священной коллегии.

КЛИМЕНТ XV УМЕР. НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙТЕ В РИМ.

Тем, кто находился в радиусе ста миль от Ватикана, было разослано еще одно сообщение с требованием явиться в Кастель-Гандольфо к 14.00.

Начинается междуцарствие — время между смертью одного Папы и избранием следующего. Время неопределенности, когда бразды папского правления ослабевают. В минувшие столетия в такие периоды все старались прибрать к рукам кардиналы, стремящиеся заручиться поддержкой на конклаве ценой либо посулов, либо угроз.

Валендреа тосковал по тем временам. Побеждать должен сильнейший. Слабым не место на вершине. А современные выборы Папы больше похожи на игру. Борьба ведется перед телекамерами, с использованием опросов общественного мнения. Важнее избрать не самого компетентного, но самого популярного кандидата. Что в первую очередь и объясняло, не раз думал Валендреа, почему Якоб Фолкнер смог совершить такой стремительный взлет.

Он вполне доволен составом аудитории. Почти все собравшиеся — на его стороне. По его последним подсчетам, он не уверен, что наберет две трети плюс один голос, необходимые для победы в первом туре. Но с помощью собственных усилий, Амбрози и магнитофонных записей он рассчитывал за предстоящие две недели обеспечить себе требуемую поддержку.

Как поведет себя Нгови? Последний раз они разговаривали в спальне Климента. Остается надеяться, что африканцу хватит благоразумия. Валендреа поискал его глазами. Нгови стоял в дальнем конце длинного зала у изящного камина из белого мрамора среди других князей церкви.

— Ваши преосвященства, — произнес Нгови, — чуть позже я раздам вам поручения, касающиеся подготовки похорон и проведения конклава. Необходимо обеспечить достойное погребение Климента. Верующие любили его, и надо дать им возможность проститься с ним подобающим образом. Поэтому сегодня вечером мы отправим тело обратно в Рим. В соборе Святого Петра состоится торжественная месса.

Многие кардиналы закивали.

— Известно ли, отчего умер Святой Отец? — спросил один из них.

Нгови в упор посмотрел на спрашивающего.

— Сейчас это устанавливается.

— А разве что-то не так? — спросил другой.

Нгови держался невозмутимо.

— Похоже, он мирно почил во сне. Но я не врач. Причину смерти установит его личный доктор. Мы все знаем, что здоровье Святого Отца постоянно ухудшалось, так что его кончина не стала для нас полной неожиданностью.

Валендреа понравилось выступление Нгови. Но в душу закралась тревога. Сейчас Нгови оказался во главе собрания, и было заметно, что ему нравится эта роль. За последние несколько часов африканец уже успел распорядиться, чтобы папский церемониймейстер и Апостольский совет приступили к управлению Святым престолом. По традиции именно эти учреждения возглавляли Курию во время междуцарствия. Кроме того, Нгови начал хозяйничать в Кастель-Гандольфо. Он уже успел приказать охране без его разрешения не впускать в резиденцию никого, включая кардиналов, а также распорядился опечатать папские апартаменты в Апостольском дворце.

Еще Нгови связался с пресс-службой Ватикана, поручив ей подготовить официальное заявление о смерти Климента, и отрядил троих кардиналов на встречу с представителями СМИ. Всем остальным было рекомендовано воздержаться от любых интервью. Сотрудникам дипломатических представительств Ватикана во всем мире также предписывалось не идти на контакт с прессой, но предлагалось связаться с Главами государств, где они находятся. Уже поступили выражения соболезнования из США, Британии, Франции и Испании.

Все эти действия Нгови вполне соответствовали обязанностям кардинала-камерленго, так что по большому счету у Валендреа не было повода для сильного беспокойства. Но ему совершенно не хотелось, чтобы уверенность Нгови передалась кардиналам. В новой истории церкви только двоих камерленго впоследствии избирали папами, поэтому эту должность нельзя расценивать как ступень к престолу. Но, к сожалению, то же самое можно было сказать и о должности государственного секретаря.

— Конклав начнется вовремя? — спросил кардинал из Венеции.

— Через пятнадцать дней, — ответил Нгови. — Мы все подготовим.

Валендреа знал, что, согласно правилам, установленным Апостольской конституцией Иоанна Павла II, это минимальный срок для проведения конклава.

Подготовка к конклаву упростилась после завершения строительства здания Санта-Марте — Святой Марты, просторного общежития, где обычно жили семинаристы. Теперь не надо устраивать в каждой каморке импровизированное жилье, и Валендреа был доволен этим. Новое помещение, по крайней мере, удобно. Его впервые использовали для проведения конклава, где избрали Климента, и сейчас Нгови уже распорядился подготовить здание для приема тех ста тринадцати кардиналов, которые еще не достигли возраста восьмидесяти лет и могут участвовать в голосовании.

— Кардинал Нгови, — обратился к африканцу Валендреа, — когда будет готово свидетельство о смерти?

Он надеялся, что истинный смысл вопроса поймет только Нгови.

— Я попросил папского церемониймейстера, прелатов, секретаря и канцлера Апостольского совета приехать вечером в Ватикан, — сверля Валендреа взглядом, ответил Нгови. — Мне доложили, что они засвидетельствуют причину смерти.

— Будет ли вскрытие? — спросил один из кардиналов.

Все великолепно понимали, что это деликатная тема. Лишь одного Папу за всю историю вскрывали — и то для того лишь, чтобы удостовериться, что он был отравлен Наполеоном. После внезапной смерти Иоанна Павла I раздавались голоса, призывающие произвести вскрытие, но кардиналы пресекли эти попытки.

Однако сейчас ситуация иная. Из тех двух понтификов один умер при слишком подозрительных обстоятельствах, а другой — слишком внезапно. Смерть Климента не стала неожиданностью. На момент избрания ему было семьдесят четыре года, и, говоря начистоту, большинство кардиналов проголосовали за него по этой самой причине. Все знали, что он долго не протянет.

— Вскрытия не будет, — спокойно ответил Нгови.

Его тон давал понять, что тема закрыта. При других обстоятельствах Валендреа возразил бы против такого безапелляционного подхода, но не сегодня. У него вырвался вздох облегчения. Видимо, его противник уже решил, как действовать дальше, и никто из кардиналов не стал оспаривать его решение. Некоторые вопросительно смотрели на государственного секретаря, ожидая его реакции. Его молчание означало, что он согласен с заключением кардинала-камерленго.

Не говоря уже об оценке самоубийства Папы с богословских позиций, Валендреа не хотел допускать всплеска сочувствия к покойному Клименту. Ни для кого не было секретом то, что его отношения с Папой были достаточно сложными. Могли начаться лишние расспросы со стороны дотошных журналистов, а ему совершенно не хотелось, чтобы на него навесили ярлык человека, доведшего Папу до самоубийства.

Опасаясь за собственное будущее, кардиналы вполне могут избрать того же Нгови, а тот наверняка лишит Валендреа всей власти и влияния — независимо от того, есть у него все магнитофонные записи Валендреа или нет. Прошлый конклав научил его, что никогда нельзя недооценивать мощь коалиции. К счастью, Нгови, видимо, решил, что авторитет церкви значит для него больше, чем блестящая возможность свергнуть своего главного соперника. Валендреа был рад, что тот проявил слабость. Он бы никогда не проявил такой мягкости.

— Я хочу сделать еще одно предупреждение, — сказал Нгови.

Взоры присутствующих вновь устремились на африканца. Валендреа молча ждал. Епископу Найроби нравится его новая роль, подумал он вдруг отчетливо.

— Напоминаю всем о том, что вы поклялись не обсуждать будущий конклав до тех пор, пока нас всех не запрут в Сикстинской капелле. Помните: никакой агитации, никаких интервью для прессы, никаких комментариев. О будущих выборах говорить вообще нельзя.

— Не надо нас учить, — обиженно произнес один из кардиналов.

— Лично вас, может быть, и не надо. А некоторых других — необходимо.

С этими словами Нгови покинул зал.

Глава XXXV

Кастель-Гандольфо

13 ноября, понедельник

15.00

Сидя в кресле у письменного стола, Мишнер смотрел, как две монахини обмывают тело Климента. Врач давно закончил осмотр и вернулся в Рим, взяв с собой образец крови Папы. Кардинал Нгови уже объявил, что вскрытия не будет, и, поскольку Кастель-Гандольфо является частью Ватикана, то есть территорией независимого государства, никто не может оспорить это решение. За редкими исключениями, здесь действует каноническое право, а не обычное итальянское законодательство.

Странно созерцать обнаженный труп того, кого он знал более полувека. Мишнер с беспредельной грустью вспоминал их прошлое. Это Климент помог ему понять, что его настоящий отец думал не о ребенке, а о себе. Это Климент объяснил, каким нетерпимым было тогда ирландское общество и какие трудности ожидали его родную мать, родившую вне брака. «Как можно винить ее?» — спросил тогда Фолкнер. И Мишнер согласился. Нельзя. Чувство обиды лишь омрачило бы благодарность за подвиг, совершенный его приемными родителями. И Мишнер забыл свой гнев и простил своих настоящих родителей, которых так никогда и не видел.

Теперь он смотрел на безжизненное тело человека, научившего его прощать. Его присутствия здесь требовал протокол: один из священников должен быть рядом, чтобы помочь в случае необходимости. Обычно эту функцию выполнял папский церемониймейстер, но сегодня он отсутствовал. И Нгови отправил вместо него Мишнера.

Поднявшись, Мишнер в задумчивости подошел к французскому окну. Монахини уже заканчивали омовение. В спальне появились санитары. Они представляли крупнейшее похоронное бюро Рима и бальзамировали тела всех пап, начиная с Павла VI. Бальзамировщики принесли с собой пять бутылей с розовым раствором, которые сейчас аккуратно выставляли на пол.

К Мишнеру обратился один из них:

— Отец, может, вам лучше подождать в коридоре? Для непривычного человека это процедура не из приятных.

Он послушно вышел в холл, где неожиданно столкнулся с кардиналом Нгови.

— Они там? — спросил тот.

— По итальянским законам перед бальзамированием должно пройти двадцать четыре часа. Вы это знаете. Здесь, правда, территория Ватикана, но мы это уже обсуждали. Итальянские власти заставили бы нас подождать с этой процедурой.

Нгови согласно кивнул:

— Я знаю. Из Рима звонил врач. В крови Якоба обнаружено повышенное содержание снотворного. Это самоубийство, Колин. Вне всякого сомнения. Ни в коем случае нельзя оставлять никаких улик. Врач уже уничтожил образец крови. Он будет молчать.

— А кардиналы?

— Им объявят, что смерть наступила из-за остановки сердца. Так будет указано в свидетельстве о смерти.

Мишнер ясно видел, как напряглось лицо Нгови. Этот человек не любил лгать.

— У нас нет выбора, Колин. Его надо срочно бальзамировать. Мне нет дела до итальянских законов.

Мишнер машинально провел рукой по волосам. День выдался тяжелый, и он еще не закончился.

— Я знал, что его что-то беспокоит, но не думал, что до такой степени. Что он делал, пока меня не было?

— Снова ходил в хранилище. Я слышал, что вместе с Валендреа.

— Я знаю.

Он рассказал Нгови, что слышал от Климента.

— Он показывал ему письмо отца Тибора. Но не сказал, что в нем.

Еще он рассказал Нгови об отце Тиборе и о реакции Папы на известие о смерти болгарина. Нгови покачал головой:

— Не так должно было закончиться его правление.

— Надо сохранить добрую память о нем.

— Мы сможем это осуществить. И даже Валендреа в этом деле с нами заодно.

Нгови указал на дверь:

— Думаю, никто не станет возражать против такого поспешного бальзамирования тела. Правду знают лишь четверо, и даже если один из нас решит выдать тайну, то все равно скоро не останется никаких доказательств. Но вряд ли кто-то решится. Доктор обязан хранить врачебную тайну, мы с вами слишком любили Климента, а у Валендреа имеются, как известно, собственные интересы. Так что тайне ничто не угрожает.

Дверь спальни открылась, показался один из санитаров.

— Мы почти закончили.

— Вы сожжете его внутренности? — уточнил Нгови.

— Мы так всегда делаем. Для нашей компании большая честь служить Святому престолу. Можете на нас положиться.

Нгови поблагодарил санитара, и тот вернулся в спальню.

— Что теперь? — спросил Мишнер.

— Из Рима доставили папское облачение. Мы сами оденем его для погребения.

Мишнеру было понятно значение этой детали, и он сказал:

— Думаю, ему бы это понравилось.

* * *

Процессия медленно двигалась сквозь дождь к Ватикану. На дорогу от Кастель-Гандольфо длиной восемнадцать миль ушел почти час. Вдоль всего пути стояли стеной тысячи скорбящих верующих.

Мишнер вместе с Нгови ехал в третьей машине. Процессию возглавлял катафалк, где покоилось тело Климента, одетое в мантию и митру и освещенное, чтобы все могли видеть его. Сейчас, ближе к шести вечера, в Риме создавалось впечатление, что на улицы вышло все население города. Полиция с трудом освобождала дорогу для машин.

Площадь Святого Петра заполнилась народом. Посреди моря зонтов оставалась лишь оцепленная полицейскими узкая дорожка, ведущая от колоннады к базилике. Из толпы тут и там раздавались плач и рыдания. Многие бросали на капот цветы. Цветов было так много, что иной раз водителю было трудно следить за дорогой.

Колокольная арка отделила процессию от толпы. Въехав на площадь Святых великомучеников, кортеж обогнул ризницу Святого Петра и направился к заднему входу в базилику. Здесь, за высокими стенами, можно было подготовить тело Климента для трехдневной церемонии прощания.

Мелкий дождь обволакивал сады Ватикана загадочным туманом. Уличные огни рисовали размытые образы, похожие на те, что создают лучи солнца, пробиваясь сквозь густые облака.

Мишнер пытался представить себе, что происходит в зданиях вокруг него. В мастерских sampietrini — ризницы базилики Святого Петра — делают тройной гроб: внутренняя часть из бронзы, вторая из кедра, а третья, внешняя, — из кипариса. Внутри собора Святого Петра уже установили помост, и он мрачно стоит в ожидании гроба, а рядом с ним горит одинокая свеча.

Когда проезжали по площади, Мишнер заметил, что телеоператоры устанавливают на балюстрадах камеры, торопясь занять самые удачные места среди ста шестидесяти двух статуй, украшающих колоннады. Пресс-службе Ватикана приходится выдерживать настоящую осаду.

Во время похорон прежнего Папы Мишнер работал в пресс-службе и сейчас мог легко представить себе тысячи телефонных звонков, на которые им придется ответить в эти несколько дней. Скоро начнут прибывать высокопоставленные лица из разных стран мира. К ним придется прикомандировывать легатов для сопровождения. Святой престол гордится своим строгим дипломатическим протоколом — даже на фоне безмерной скорби. Задача обеспечить соблюдение всех формальностей возложена на кардинала, сидящего рядом с Мишнером.

Машины остановились одна за другой, кардиналы — на всех черные сутаны и алые пояса — начали собираться у катафалка. Священники держали над головами князей церкви зонты. У входа в базилику в почетном карауле стоял швейцарский гвардеец в парадной униформе. Все эти дни они будут рядом с Климентом. Четверо гвардейцев, неся на плечах носилки, торжественным строем двинулись к катафалку. Папский церемониймейстер — пухлый бородатый священник из Голландии, — выступив вперед, сказал:

— Помост для гроба.

Нгови кивнул.

Церемониймейстер приблизился к катафалку и помог рабочим снять тело Климента. Когда тело уложили на носилки и установили рядом митру, голландец отстранил рабочих. Он сам тщательно расправил одеяния Папы, аккуратно разглаживая каждую складку. Двое священников держали над телом зонты.

Вперед выступил еще один молодой священник с паллием[16] в руках — узкая лента белой шерсти, украшенная шестью пурпурными крестами, символизирующими полноту и величие понтификата. Церемониймейстер обернул двухдюймовую ленту вокруг шеи Климента и разместил кресты на его груди, плечах и животе. Затем осторожно поправил его плечи, в заключение придав его голове ровное положение. Затем церемониймейстер преклонил колени, давая понять, что все готово.

Повинуясь легкому кивку Нгови, швейцарские гвардейцы подняли носилки. Священники с зонтами отошли назад. Кардиналы выстроились в ряд позади.

Мишнер не стал присоединяться к процессии. Он не относился к числу князей церкви, а в дальнейших церемониях могли участвовать только они. Завтра он должен освободить свои апартаменты в Апостольском дворце. До окончания конклава все во дворце будет опечатано. И свой кабинет ему тоже придется покинуть. Со смертью Климента Мишнер лишился покровительства. Прежние фавориты должны уступать место будущим.

Нгови встал последним в ряд кардиналов, ожидающих входа в базилику. Перед уходом кардинал обернулся и шепнул Мишнеру:

— Я хочу, чтобы вы осмотрели апартаменты Папы и вынесли оттуда его имущество. Сам Климент наверняка хотел бы, чтобы это сделали вы. Я велел охранникам пропустить вас. Сделайте это прямо сейчас.

* * *

Гвардеец впустил Мишнера в папские апартаменты. За ним закрылась дверь, и он остался внутри один, испытывая странное ощущение. Там, где раньше он считался желанным гостем, теперь он чувствовал себя вторгшимся в чужой дом.

В комнатах все было так, как оставил Климент субботним утром. Заправленная кровать, раздвинутые занавески, даже запасные очки Папы по-прежнему лежали на прикроватной тумбочке. Библия в кожаном переплете, обычно тоже находившаяся здесь, осталась в Кастель-Гандольфо, на столе Климента рядом с его ноутбуком. То и другое должны были скоро привезти в Рим.

На письменном столе лежали какие-то бумаги. Мишнер решил начать со стола, он включил компьютер и проверил все папки. Он знал, что Климент вел постоянную переписку с кем-то из своих дальних родственников и с некоторыми кардиналами. Видимо, он не стал сохранять эти письма — почтовый ящик был пуст. В адресной книге осталось около двух десятков адресов.

Мишнер просмотрел все папки на жестком диске. В основном это были отчеты различных отделов Курии, вместо слов — бесконечные ряды единиц и нулей на мониторе. Мишнер удалил все папки с помощью специальной программы, не оставляющей на диске никаких ссылок на удаленные файлы, и выключил компьютер. Теперь им будет пользоваться следующий Папа.

Мишнер осмотрелся. Надо было найти ящики для личных вещей Климента, а пока он просто сложил все в середине комнаты. Вещей было немного. Климент жил просто. Кое-что из мебели, несколько книг и несколько семейных реликвий — вот и все его имущество.

Скрежет ключа в замке отвлек Мишнера от размышлений.

Открылась дверь, и вошел Паоло Амбрози.

— Подождите в коридоре, — бросил он гвардейцу и закрыл за собой дверь.

Мишнер поднял брови:

— Что вы здесь делаете?

— То же, что и вы, провожу уборку помещения.

— Кардинал Нгови поручил это мне, — возразил Мишнер.

— А кардинал Валендреа сказал, что вам надо помочь.

Очевидно, таким образом государственный секретарь позаботился о Колине, пригласив ему няньку, но сейчас Мишнер был не в настроении.

— Убирайтесь.

Священник не сдвинулся с места. Мишнер был на голову выше и тяжелее на пятьдесят фунтов, но Амбрози спокойно смотрел на него.

— Мишнер, ваше время прошло.

— Возможно. Но у меня на родине говорят: «Пусть курица не кудахчет, пока не снесла яйцо».

Амбрози усмехнулся:

— Мне будет очень не хватать вашего американского юмора.

Он окидывал комнату своими змеиными глазками.

— Я уже сказал, уходите, — в который раз повторил Мишнер. — Допустим, я никто, но Нгови — кардинал-камерленго, и Валендреа обязан подчиняться ему.

— Пока да.

— Убирайтесь, или я вызову Нгови прямо с мессы.

Мишнер понимал, что Валендреа совершенно не нужен скандал при всех кардиналах. Его сторонники не поймут, зачем он послал своего помощника в папские апартаменты. Абсолютно ясно, что заниматься этим должен был папский секретарь.

Но Амбрози не двинулся с места.

Мишнер обошел противника и направился к двери.

— Вы правы, Амбрози, мое время прошло. И терять мне нечего.

Он взялся за дверную ручку.

— Постойте, — сказал Амбрози. — Я уйду и не стану вам мешать.

Он произнес это почти шепотом, но его лицо ничего не выражало. Непонятно, как такой человек вообще мог стать священником.

Мишнер открыл дверь. Напротив стояли гвардейцы. Очевидно, что при них Амбрози не станет пререкаться. Он изобразил на лице улыбку и сказал:

— Приятного вечера, отец.

Амбрози вышел, и Мишнер захлопнул дверь, но прежде велел гвардейцам никого больше не пропускать.

Он вернулся к письменному столу. Надо было закончить начатое. Безмерно грустно покидать Ватикан, но его утешало сознание того, что не придется больше сталкиваться с людьми вроде Паоло Амбрози.

Мишнер проверил ящики письменного стола. Там была бумага, ручки, пара книг и несколько дискет. Ничего интересного, но вдруг в правом нижнем ящике он заметил лист бумаги. Завещание Климента. По традиции Папа всегда собственноручно составлял завещание, выражая свои последние пожелания и надежды.

Развернув лист, Мишнер посмотрел на его дату.

Десятое октября, чуть больше месяца назад.

«Я, Якоб Фолкнер, находясь в полном сознании, желаю засвидетельствовать свою последнюю волю и настоящим завещаю все свое имущество, которым буду владеть на момент смерти, Колину Мишнеру. Мои родители давно умерли, а затем за ними последовали и мои братья. Колин долго и преданно служил мне. Он стал мне почти родным. Пусть он распоряжается моим имуществом, как сочтет нужным, полагаясь на свою совесть и благоразумие, которым я научился вполне доверять. Я хочу, чтобы мои похороны прошли скромно и, если это возможно, чтобы меня похоронили в Бамберге, в знакомом мне с юности соборе, хотя, если церковь решит поступить иначе, я не буду против. Приняв мантию святого Петра, я тем самым возложил на себя определенные обязанности, в том числе и необходимость быть погребенным в базилике рядом с моими братьями-предшественниками. Я прошу простить меня всех, кого я словом или делом обидел, и особенно прошу нашего Господа и Спасителя простить мне мои недостатки. Да будет Он милостив к моей душе».

На глаза Мишнера навернулись слезы. Он тоже уповал на то, что Господь явит милость к душе его любимого друга. Католические догматы вполне определенны. Человек должен понимать, что его жизнь принадлежит не ему, это всего лишь драгоценный дар, доверенный ему Всевышним. Самоубийство противоречит законам любви к себе и к Богу живому. Оно обрывает узы, связывающие человека с близкими и с народом. Поэтому это грех. Но все же для тех, кто покусился на собственную жизнь, вечное спасение не совсем потеряно. Церковь учит, что и им будет дана возможность раскаяться путями, ведомыми одному Богу.

И Мишнер надеялся, что так и будет.

Если рай действительно есть, Якоб Фолкнер заслужил его. Что бы ни подвигло его на совершение этого немыслимого шага, это не должно обречь его на вечные муки.

Мишнер положил завещание на стол. Размышления о вечности захлестнули его.

В последнее время он все чаще думал о собственной бренности. Ему скоро будет пятьдесят, еще не так много, но жизнь уже перестала казаться бесконечной. Он представлял себе, что когда-нибудь его разум или тело откажет ему и не даст исполнить задуманное. Сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сорок? Климент, даже когда ему было под восемьдесят, оставался полным сил, регулярно работая по шестнадцать часов в день. Мишнер мог лишь надеяться, что в этом возрасте ему удастся сохранить хоть половину энергии Климента. И все равно его дни когда-то закончатся. Стоило ли переносить все лишения и жертвы, которых требовали от него церковь и Бог? Дождется ли он награды после смерти? Или дальше ничего не будет?

«Прах к праху».

Он вернулся к исполнению своих обязанностей.

Завещание надо передать в пресс-службу Ватикана. Обычно текст обнародовался, но прежде его должен прочесть камерленго, поэтому Мишнер убрал документ под сутану.

Он решил анонимно пожертвовать всю мебель в местный приют. Книги и кое-что из личных вещей он сохранит на память о любимом друге. У стены стоял резной деревянный сундучок, который Климент долгие годы везде возил с собой. Этот сундучок был изготовлен в Обераммергау, баварском городке у подножия Альп, славящемся своими искусными резчиками. Он напоминал стиль Рименшнейдера[17] и был украшен снаружи изящными изображениями апостолов, святых и Девы Марии.

За все годы дружбы Мишнер так и не узнал, что Климент хранит в нем. Теперь сундучок принадлежал ему. Мишнер подошел и попробовал открыть его. Заперто. На крышке — медная скважина, но нигде в комнате он не увидел ключа и не захотел сразу вскрывать ларец, боясь его повредить. Так что он решил пока не трогать его и заняться его содержимым потом.

Мишнер продолжил проверять остальные ящики. В последнем он увидел сложенный втрое лист гербовой папской бумаги. На нем от руки было написано:

«Я, Климент XV, сегодня посвящаю достопочтенного отца Колина Мишнера в сан кардинала».

Он не верил своим глазам! Климент воспользовался своим правом назначить кардинала in petto, втайне. Обычно о посвящении в кардиналы понтифик сообщал в специальном извещении, которое публиковалось открыто. Затем Папа вводил вновь избранного кардинала в должность в присутствии всей консистории. Но если будущий кардинал проживал в коммунистической стране или существовала опасность, что кандидат может подвергнуться политическим преследованиям, то применялось тайное назначение.

По правилам in petto полномочия кардинала начинались с момента назначения, а не с момента его обнародования, но имелось и еще одно правило, вспомнив о котором Мишнер сразу вернулся с небес на землю. Если Папа умирал до обнародования тайного назначения, то назначение теряло силу.

Документ был составлен два месяца назад.

Красная кардинальская шапочка была так близка!

Вполне возможно, что следующим обитателем этих апартаментов станет Альберто Валендреа. Маловероятно, что он подтвердит тайное назначение Климента XV. Но Мишнер не очень расстроится. За всеми заботами последних восемнадцати часов он совершенно забыл об отце Тиборе и сейчас вдруг вспомнил о старом священнике. Может, вернуться в Златну и продолжить то, что начал болгарин? Что-то подталкивало его к этому. А если церковь не одобрит такого шага, то он пошлет их всех подальше, и Альберто Валендреа в первую очередь.

«Ты хочешь стать кардиналом? Для этого ты должен постичь всю глубину ответственности. Как я могу назначить тебя на такой пост, когда ты не видишь даже очевидного?»

Это сказал ему Климент в прошлый четверг в Турине. Теперь, зная, что тогда его наставник уже втайне назначил его кардиналом, Мишнер начал недоумевать еще больше.

«Как я могу назначить тебя на такой пост, когда ты не видишь даже очевидного?»

Не видит чего?

Он положил документ в карман, рядом с завещанием.

Никто никогда не узнает о решении Климента. Теперь это не имеет значения. Для Мишнера было достаточно знать, что его друг считал его, Колина Мишнера, достойным кардинальского сана.

Глава XXXVI

Ватикан

13 ноября, понедельник

20.30

Мишнер уложил все в пять больших коробок, которые принесли швейцарские гвардейцы. В зеркальном шкафчике, тумбочке и столике ничего не осталось. Рабочие выносили мебель в подвальную кладовку, где она будет храниться, пока Мишнер не оформит все, что нужно, для передачи ее в приют.

Стоя в коридоре, он смотрел, как дверь апартаментов Климента в последний раз закрыли и опечатали свинцовой печатью. Скорее всего, ему никогда уже не войти сюда. Мало кому из служителей церкви удавалось подняться до такой высоты, а сделать это дважды почти невозможно. Амбрози прав. Его время прошло. Теперь эти двери откроют, сломав печать, только перед новым Папой. Он содрогнулся от мысли, что им может стать Альберто Валендреа.

Кардиналы по-прежнему находились в соборе Святого Петра. У тела Климента XV продолжалась поминальная месса. Таких в ближайшие девять дней будет отслужено немало. Пока шло богослужение, Мишнеру оставалось выполнить последнюю обязанность перед окончанием его полномочий.

Он спустился на третий этаж.

Как и в личных апартаментах Климента, в его кабинете осталось немного вещей, которые надо было забрать. Вся мебель находится в собственности Ватикана. Картины, включая портрет Климента, принадлежат Святому престолу. Вещи покойного Папы поместились в одну коробку — несколько аксессуаров для письма, юбилейные часы баварской работы и три фотографии родителей.

Все необходимое для жизни Колину предоставляли. Кое-что из одежды и ноутбук — вот и все его личное имущество. За долгие годы ему удалось сэкономить значительную часть жалованья. Благодаря тому что он сумел удачно вложить эти деньги, на его счете в Женеве сейчас лежало несколько сот тысяч долларов — вполне достаточная сумма, ведь церковь платила своим бывшим священникам ничтожные пенсии. Реформа пенсионного фонда обсуждалась уже давно. Климент был ее сторонником, но теперь все нововведения откладывались до следующего понтификата.

Мишнер сел за стол и в последний раз включил компьютер. Надо было проверить почту и подготовить указания своему преемнику. На прошлой неделе его помощники разобрали все текущие дела. Большинство писем могло дождаться окончания конклава. Не исключено, что Мишнеру придется остаться еще на неделю, чтобы передать дела новому секретарю.

Если престол займет Альберто Валендреа, то его секретарем почти наверняка станет Паоло Амбрози. Тогда ватиканская карьера Мишнера прервется сразу и его услуги станут не нужны. Оно и к лучшему. Колину не хотелось помогать Амбрози.

Он продолжал просматривать почту, прочитывая и удаляя письмо за письмом. Некоторые он оставлял, сопровождая их краткими пояснительными записками. На три письма с соболезнованиями от друзей-епископов Мишнер написал короткие ответы. Может быть, кому-то из них потребуется помощник? Но он сразу отмел эту мысль. С него хватит. Как сказала в Бухаресте Катерина?

«Неужели ты живешь только для того, чтобы угождать папам?»

Возможно, если бы он посвятил себя делу вроде того, которое составило призвание отца Тибора, тем самым он бы помог душе Климента XV обрести спасение. Тогда его жертва станет искуплением грехов его друга.

При мысли об этом Мишнеру стало легче.

На экране появилась программа мероприятий с участием Папы на предстоящее Рождество. Черновик программы пересылали в Кастель-Гандольфо. Климент, просмотрев, утвердил его. В программе значилось, что Папа должен отслужить традиционную рождественскую мессу в соборе Святого Петра, а на следующий день произнести с его балкона рождественскую речь.

Мишнер обратил внимание на время отправления сообщения из Кастель-Гандольфо. Суббота, 10.15. Примерно в это время он вернулся в Рим из Бухареста, и это было задолго до его разговора с Климентом. Климент еще не знал об убийстве отца Тибора. Странно, что, намереваясь совершить самоубийство, понтифик стал тратить время на просмотр и утверждение программы, выполнять которую не собирался.

Мишнер перешел к последнему письму, на котором не была указана тема. Иногда Папа получал анонимные письма, авторы которых каким-то образом узнавали его электронный адрес. Большей частью это были безобидные выражения преданности от верующих, хотевших засвидетельствовать свое уважение и любовь к Папе.

Мишнер дважды щелкнул мышкой, и открылось письмо, присланное накануне вечером из Кастель-Гандольфо. Получено в 23.56.

«Колин, сейчас ты уже знаешь, что я совершил. Ты вряд ли поймешь меня. Но знай, что мне снова явилась Дева и сказала, что мое время пришло. С Ней был отец Тибор. Я ожидал, что Она заберет меня, но Она сказала, что я должен взять свою жизнь собственной рукой. Отец Тибор сказал, что это моя обязанность, мое покаяние за неповиновение и что я все узнаю потом. Я спросил, что станет с моей душой, но мне ответили, что Дева ждет меня. Я слишком долго игнорировал волю небес. Теперь я исполню ее. Ты не раз спрашивал меня, что меня беспокоит. Я отвечу. В 1978 году Валендреа выкрал из хранилища часть третьего Фатимского откровения Девы. О том, что первоначально было в футляре, знали лишь пять человек. Четверых из них — сестры Люсии, Иоанна XXIII, Павла VI и отца Тибора — уже нет в живых. Остался один Валендреа. Он, конечно, будет все отрицать, и то, что ты сейчас читаешь, назовут бредом самоубийцы. Но знай, что, когда Иоанн Павел прочел третье откровение и обнародовал его, он не был посвящен во все послание. Тебе предстоит исправить ошибку. Отправляйся в Меджугорье. Это очень важно. Не для одного меня — для церкви. Считай это моей последней просьбой.

Я уверен, что сейчас в Ватикане готовятся к моему погребению. Нгови хорошо справится со своими обязанностями. Распоряжайтесь моим телом по своему усмотрению. Все помпезные церемонии не имеют никакого отношения к истинному благочестию. Однако я сам предпочел бы лежать в любимом мною соборе в Бамберге над рекой. Я жалею, что не смог в последний раз полюбоваться его красотой. Но, может быть, мою последнюю волю все же можно будет выполнить. Впрочем, пусть это решают другие. Да пребудет с тобой Господь. Помни, Колин, что я очень любил тебя — как отец сына».

В глазах Мишнера стояли слезы.

Простая и ясная предсмертная записка, написанная несчастным и, очевидно, страдающим психическим расстройством человеком. Верховный понтифик Католической церкви сообщает, что Дева Мария приказала ему совершить самоубийство. Но при чем здесь Валендреа и третье откровение? Можно ли этому верить? Не сообщить ли об этом Нгови? Нет, чем меньше людей будет знать о письме, тем лучше. Тело Климента забальзамировано, его внутренности преданы огню, а причину смерти никто никогда не узнает. Слова, высветившиеся на экране, лишь подтверждали, что, скорее всего, покойный понтифик был просто душевнобольным.

Чтобы не сказать одержимым.

Климент настаивает на поездке Мишнера в Боснию! Но Мишнер не собирался выполнять его просьбу. В чем смысл? У него сохранилось подписанное Климентом письмо к очевидцу видения, но теперь это распоряжение должно быть подтверждено камерленго и священной коллегией. Альберто Валендреа ни в коем случае не позволит ему отправиться в Боснию на поиски откровений Марии. Тем самым он совершит уступку Папе, которого открыто презирает.

Не говоря уже о том, что для официального разрешения на любую поездку потребуется рассказать кардиналам все об отце Тиборе, явлениях Девы Папе и одержимости Климента третьим Фатимским откровением. Это вызовет целый шквал вопросов. Нельзя рисковать репутацией Климента. То, что о самоубийстве Папы знают четыре человека, — это уже слишком много. Мишнер не хотел своими руками бросать тень на память этого выдающегося человека. Но, может быть, Нгови все же стоит прочесть последние слова Климента? Мишнер вспомнил слова, сказанные Папой в Турине.

«Моя самая надежная опора — Маурис Нгови. Не забывай об этом».

Он еще раз прочитал письмо.

Затем стер файл и выключил компьютер.

Глава XXXVII

Ватикан

27 ноября, понедельник

11.00

Мишнер вошел в Ватикан через площадь Святого Петра вместе с толпами туристов, выходящих из автобусов. Он освободил свои апартаменты в Апостольском дворце десять дней назад, перед похоронами Климента XV. У него оставался действующий пропуск, но когда он выполнит это последнее административное поручение, его полномочия при Святом престоле официально прекратятся.

Кардинал Нгови попросил его остаться в Риме до созыва конклава. Он даже предложил ему вакансию в Конгрегации католического образования, но не мог ничего обещать после завершения конклава. Со смертью Климента полномочия Нгови в Ватикане тоже официально прекращались, и камерленго уже объявил, что, если Папой станет Валендреа, он вернется в Африку.

Похороны Климента прошли скромно, на площади перед отреставрированным фасадом базилики Святого Петра. Площадь заполнили тысячи людей. Пламя единственной свечи, горевшей около гроба, дрожало от постоянного ветра. Мишнеру не отвели место рядом с князьями церкви, хотя он мог бы оказаться среди них, если бы обстоятельства сложились иначе. Он стоял вместе с другими служащими, тридцать четыре месяца верно служившими Папе. На церемонию прибыло более ста глав государств, похороны транслировались в прямом эфире по телевидению и радио во все страны мира.

Нгови не стал возглавлять церемонию. Вместо этого он распределил порядок выступлений среди других кардиналов. Предусмотрительный шаг, дающий кардиналу-камерленго возможность расположить к себе своих потенциальных сторонников. Конечно, этого недостаточно, чтобы гарантировать ему победу на конклаве. Но в этой ситуации каждый правильный шаг делает его позиции более весомыми.

Неудивительно, что Валендреа остался без выступления. Такое невнимание к нему легко объяснялось. Государственный секретарь занимается международными делами Святого престола во время междуцарствия. Все его внимание поглощают внешнеполитические дела. Восхвалять усопшего Климента и произносить прощальные речи полагается другим.

Валендреа отнесся к своим обязанностям серьезно. Последние две недели не сходил с экранов телевизоров и полос газет, давая интервью всем крупнейшим мировым информационным агентствам. Однако тосканец был немногословен и тщательно подбирал слова.

Церемония закончилась. Двенадцать гвардейцев торжественно пронесли гроб через Врата Смерти в грот. На этом поспешно сделанном каменном саркофаге высекли папский герб Климента XV и изображение Климента II. Этот Папа родом из Германии, которым так восхищался Якоб Фолкнер, занимал престол святого Петра в двенадцатом веке. Могила Фолкнера находилась рядом с захоронением Иоанна XXIII, что тоже было бы ему приятно. Он будет лежать рядом со ста сорока восемью своими братьями.

— Колин!

Услышав свое имя, Мишнер обернулся. Катерина! Последний раз они виделись в Бухаресте три недели назад.

— Ты вернулась в Рим? — спросил он.

Сегодня она была одета необычно. Хлопчатобумажные брюки, шоколадно-коричневая замшевая с вязаными вставками рубашка и охотничья куртка. Ультрамодно. Менее консервативно, чем она одевалась раньше, но очень привлекательно.

— А я и не уезжала.

— Из Бухареста прямо сюда?

Она кивнула. Ветер раскидал ее эбонитовые волосы, и она убрала с лица мешавшую ей прядь.

— Я собиралась уехать, но услышала о смерти Климента и осталась.

— Чем ты занималась все это время?

— Написала пару отчетов о похоронах.

— Я видел Кили по Си-эн-эн.

Всю прошедшую неделю он не сходил с экранов телевизоров, давая явно предвзятые комментарии по поводу предстоящего конклава.

— Я тоже. Но мы не виделись с Томом со дня смерти Климента. Ты был прав. Мне с ним не по пути.

— Ты правильно поступила. Я слышал выступления этого олуха по телевизору. У него по любому поводу есть мнение, и, как правило, идиотское.

— Лучше бы на Си-эн-эн пригласили тебя.

Он усмехнулся:

— Только этого мне не хватало.

— Чем ты будешь заниматься дальше?

— Иду сообщить кардиналу Нгови, что уезжаю в Румынию.

— К отцу Тибору?

— А ты ничего не знаешь?

Она ответила ему недоумевающим взглядом. Он рассказал ей об убийстве.

— Бедняга. Он не заслужил этого. А как же дети? У них не было никого, кроме него.

— Потому я туда и еду. Ты верно сказала. Пора заняться делом.

— Похоже, ты доволен своим решением.

Он окинул взглядом площадь, по которой он столько раз проходил, полный достоинства, как и подобает папскому секретарю. Сегодня он чувствовал себя здесь чужим.

— Надо двигаться дальше.

— Решил покинуть свою башню из слоновой кости?

— Да, с меня хватит. Теперь моим домом будет приют в Златне.

Она переступила с ноги на ногу.

— Мы прошли долгий путь. Споры позади. Обиды позади. Будем друзьями.

— Главное — не повторять старых ошибок. Ни мне, ни тебе.

Он почувствовал, что она согласна с ним. Он был рад встрече. Но его ждал Нгови.

— Успехов, Кейт.

— Тебе тоже.

Он пошел прочь, борясь с искушением обернуться и посмотреть на нее в последний раз.

* * *

Он застал Нгови в его кабинете в Конгрегации католического образования. Все здание кишело как потревоженный муравейник. Конклав должен был начаться завтра, и все спешили закончить приготовления.

— Думаю, у нас скоро все будет готово, — сказал ему Нгови.

Они закрыли дверь, попросив охрану не мешать им. Поскольку инициатором встречи был Нгови, Мишнер ожидал предложения очередной вакансии.

— Я должен поговорить с вами, Колин. Завтра меня запрут с остальными в Сикстинской капелле.

Нгови сидел в кресле ровно.

— Вы должны отправиться в Боснию.

Мишнер не ожидал такой просьбы.

— Зачем? Мы же с вами решили, что все это глупо.

— Я не перестаю думать об этом. Климент собирался что-то сделать, и я хочу довести его дело до конца. Это обязанность любого камерленго. Он хотел узнать десятое откровение. И я тоже.

Мишнер ничего не говорил Нгови о последнем письме Климента. Теперь он достал из кармана лист бумаги.

— Вы должны это прочитать.

Надев очки, кардинал прочитал письмо. Лоб его нахмурился, он думал.

— Он написал его в то воскресенье, за несколько минут до полуночи. Маурис, у него просто начались галлюцинации. Если я неизвестно зачем поеду сейчас в Боснию, мы лишь привлечем к себе ненужное внимание, — просящим тоном проговорил Мишнер. — Давайте оставим все как есть.

Нгови снял очки.

— Теперь я тем более уверен, что вам надо ехать.

— Вы говорите как Якоб. Что на вас нашло?

— Не знаю. Только я уверен, что это важно. Мы должны закончить начатое. Если Валендреа действительно выкрал часть третьего откровения, мы просто обязаны узнать его содержание.

Это не убедило Мишнера.

— Маурис, до сих пор никакого шума вокруг смерти Климента не было. Вы снова хотите поставить под удар его репутацию?

— Я тоже думал об этом. Но вряд ли пресса обратит внимание на вашу поездку. Все будут следить за ходом конклава. Так что поезжайте. Вы сохранили письмо к очевидцу явления?

Мишнер кивнул.

— На всякий случай я напишу еще одно от своего имени. Этого будет вполне достаточно.

Мишнер объяснил, что собирался ехать в Румынию.

— Может, поедет кто-то другой?

Нгови покачал головой:

— Вы сами знаете, что нет.

Мишнер заметил, что Нгови встревожен больше обычного.

— Вам надо знать еще кое-что. — Нгови указал на письмо. — Это имеет отношение к делу. Вы говорили мне, что Валендреа был в хранилище вместе с Папой. Я проверил это. В журнале отмечено, что они были там вечером в пятницу накануне смерти Климента. Но вы не знаете, что вечером в субботу Валендреа покинул Ватикан. Это была незапланированная поездка. Более того, из-за нее он даже отменил все назначенные встречи. Рано утром в воскресенье он вернулся.

Мишнер удивился, как хорошо у Нгови налажена система сбора информации.

— Я и не знал, что вы в курсе всех дел.

— Осведомители есть не только у тосканца.

— Вы можете предположить, куда он ездил?

— Я знаю только, что он вылетел из аэропорта Рима на частном самолете незадолго до наступления темноты и на следующее утро вернулся на нем же.

Мишнер вспомнил неприятное чувство, охватившее его во время их разговора с отцом Тибором в кафе. Интересно, Валендреа знал об отце Тиборе? Может, за ним следили?

— Но вечером в субботу погиб Тибор. Что вы хотите сказать, Маурис?

Нгови жестом остановил его:

— Я всего лишь излагаю факты. В пятницу в хранилище Климент показал Валендреа письмо отца Тибора. На следующий день священник был убит. Связана ли внезапная поездка Валендреа с убийством отца Тибора, мне не известно. Но не кажется ли вам странным совпадение во времени?

— И вы думаете, что в Боснии можно найти ответ?

— Так считал Климент.

Только теперь Мишнер осознал истинные мотивы Нгови. Но все же он решил уточнить:

— А кардиналы? Вы не собираетесь сообщать им о моей миссии?

— Это миссия неофициальная. О ней знаем я и вы. Это дань уважения нашему усопшему другу. Кроме того, уже завтра утром мы все будем на конклаве. Нас запрут и отрежут от внешнего мира. Никто ничего не узнает.

Мишнер понял, почему Нгови отложил разговор с ним до этого дня. Но он помнил и предупреждение Климента по поводу Альберто Валендреа и его осведомителей. Он окинул взглядом стены, построенные во времена американской Войны за независимость. Вдруг их сейчас подслушивают? Впрочем, это сейчас было не важно.

— Хорошо, Маурис. Я сделаю это. Но только потому, что этого хотел Якоб и об этом попросили вы. И после этого я буду свободен.

Он надеялся, что сейчас Валендреа слышит его.

Глава XXXVIII

Ватикан

27 ноября, понедельник

16.30

Валендреа был подавлен объемом информации, собранной его подслушивающими устройствами. Последние две недели Амбрози прослушивал разговоры, отсеивая все незначительное и собирая крупицы важных сведений. Валендреа получал от него эти разговоры в сокращенном виде на кассетах и узнавал много нового о настроениях в среде кардиналов. И не без удовольствия отмечал про себя, что в глазах многих из них, даже тех, кто еще не окончательно определился, именно он был самым вероятным претендентом на папский престол.

Валендреа вел себя сдержанно. На этот раз, в отличие от конклава, избравшего Климента XV, он мог позволить себе сохранять внешнее достоинство, подобающее князю Католической церкви. Наблюдатели уже называли его в числе возможных кандидатов на престол наряду с Маурисом Нгови и еще четырьмя кардиналами.

Предварительный подсчет голосов, проведенный вчера вечером, показал, что государственный секретарь может твердо рассчитывать на поддержку сорока восьми кардиналов. Чтобы выиграть в первом туре, необходима поддержка семидесяти шести — при условии, что в Рим приедут все сто тринадцать кардиналов, имеющих право голоса. Скорее всего, это и случится, если только кого-то из них не остановит серьезная болезнь.

К счастью, нововведения Иоанна Павла II позволяют изменить процедуру голосования, если три дня конклава окажутся безрезультатными. В случае если за это время избрать Папу не удастся, будет проведено еще несколько голосований, завершающихся молитвой и общим обсуждением. Но если через двенадцать дней Папа все еще не будет избран, то победитель определится простым большинством голосов кардиналов.

Иными словами, время работает на Валендреа, поскольку он пользуется поддержкой явного большинства, к тому же позволяющей ему не допустить досрочного избрания кого-нибудь другого. Так что, если понадобится, он может даже пойти на некоторые авантюры, разумеется, при условии, что сумеет удержать голоса своих сторонников в течение этих двенадцати дней.

Но есть и те, кто может помешать ему. Они говорят ему в глаза одно, а затем, думая, что за закрытыми дверями их никто не может услышать, заявляют совершенно другое. Но Амбрози располагает интересной информацией о некоторых из перебежчиков — более чем достаточной, чтобы убедить их не делать опрометчивых шагов. Валендреа поручит своему помощнику встретиться с каждым из этих людей по отдельности в течение оставшейся части дня.

Еще день — и собирать голоса в свою поддержку будет уже поздно. Потом можно будет пытаться сыграть на уже существующих настроениях, но во время конклава все его участники будут размещены в таком тесном помещении, что невозможно будет обеспечить достаточную конфиденциальность. Кроме того, сама атмосфера Сикстинской капеллы оказывает на кардиналов особое воздействие. Некоторые объясняют это вмешательством Святого Духа, другие — личными амбициями. Поэтому поддержкой нужно заручаться сейчас. Во время собрания его участники лишь выполнят свои обязательства по заключенным ранее сделкам.

Конечно, шантаж принесет Валендреа лишь небольшую часть голосов. Большинство его сторонников поддерживают государственного секретаря благодаря его положению в церкви и ключевым связям, делающим его самым вероятным претендентом «на царство». Валендреа имеет основания гордиться тем, что за последние несколько дней ему даже не пришлось предпринимать специальных мер, чтобы склонить на свою сторону этих естественных союзников.

Валендреа продолжал думать о самоубийстве Климента. Он и представить себе не мог, что немец сможет совершить поступок, обрекающий его душу на вечные муки. Слова, сказанные ему Климентом три недели назад, не выходили у него из головы.

«На самом деле я бы хотел, чтобы престол достался вам. Вы сами убедитесь, что это совсем не то, что вам кажется. Может, вы и должны стать им».

И еще то, что он сказал в пятницу — когда они выходили из хранилища.

«Я хотел показать вам, что вас ожидает».

Почему Климент не помешал ему сжечь перевод?

«Скоро узнаете».

— Будь ты проклят, Якоб, — пробормотал Валендреа.

Раздался стук в дверь. Войдя в кабинет, Амбрози направился прямо к столу. Он держал в руке портативный диктофон. Бросался в глаза его возбужденный вид.

— Послушайте. Я переписал это с магнитофона. Разговор Мишнера и Нгови в его кабинете четыре часа назад.

Диалог длился около десяти минут. Валендреа выключил диктофон. Они помолчали.

— Сначала Румыния. Теперь Босния. Они не остановятся.

— Видимо, Климент оставил предсмертное письмо Мишнеру.

Амбрози знал о самоубийстве Климента. И об этом, и о разговоре с Папой в хранилище, и о многом другом Валендреа рассказал ему еще в Румынии.

— Я должен прочесть это письмо.

Амбрози неподвижно стоял у стола.

— Не представляю, как это сделать.

— Может, снова поможет подружка Мишнера?

— Я тоже думал об этом. Но зачем это нам сейчас? Завтра начинается конклав. К вечеру вы уже будете Папой. Самое позднее — через день.

— Все это возможно, но вдруг выборы затянутся?

— У нашего африканского друга, видимо, тоже есть своя агентура. Я и представить не мог, что его так занимает моя скромная персона.

Валендреа было неприятно, что Нгови так легко связал его поездку в Румынию с убийством Тибора. Это могло сулить серьезные неприятности.

— Найди Катерину Лью.

После Румынии он специально не стал звонить ей. Незачем. Благодаря Клименту он и так узнал все, что хотел. А теперь Нгови посылает в Боснию своего человека с тайным поручением. Это очень тревожный знак — особенно если это поручение связано с ним. Но и помешать этому невозможно. Нельзя так сильно рисковать, вовлекая в игру священную коллегию. Будет слишком много вопросов, а у него так мало ответов. К тому же это даст Нгови повод начать расспросы о поездке в Румынию самого Валендреа. В его планы не входит давать африканцу в руки такой козырь.

Валендреа — последний из оставшихся в живых, кто знает, что сказала Дева. Трое пап умерли. Часть этой злополучной копии, сделанной Тибором, Валендреа уничтожил сам, устранил самого священника и спустил в канализацию подлинник письма сестры Люсии. Остался только факсимильный перевод, лежащий в хранилище. Никому не разрешается входить туда. Но чтобы получить доступ к этому футляру, надо стать Папой.

Он посмотрел на Амбрози:

— Паоло, к сожалению, вам придется остаться здесь на несколько дней. Вы будете мне нужны. Но мы должны знать, чем будет заниматься Мишнер в Боснии, а она — наш главный источник информации. Так что найдите Катерину Лью и заставьте ее снова помочь нам.

— Откуда вы знаете, что она в Риме?

— А где еще ей быть?

Глава XXXIX

Ватикан

27 ноября, понедельник

18.15

Неведомая сила влекла Катерину к павильону Си-эн-эн, смонтированному прямо у южной колоннады площади Святого Петра. Еще находясь на другом конце мощенной булыжником площади, она увидела Тома Кили, сидящего в лучах ярких прожекторов перед тремя камерами. По всей площади тут и там стояли импровизированные телестудии. Тысячи стульев и десятки заграждений, оставшихся на площади после похорон Климента, уже убрали, их место заняли торговцы сувенирами, паломники и журналисты, наводнившие Рим в ожидании конклава, начинающегося завтра. Все объективы направлены на металлическую трубу над крышей Сикстинской капеллы — оттуда должен появиться белый дым, говорящий о благополучном исходе голосования.

Катерина приблизилась к кучке зевак, столпившихся вокруг площадки Си-эн-эн, где Кили выступал перед камерами. В черной сутане с белым воротником он выглядел почти как настоящий священник. Для человека, несерьезно относящегося к профессии священника, он неплохо себя чувствовал в облике служителя церкви.

— Действительно, раньше после каждого голосования бюллетени просто сжигали в печи, добавляя к ним сухую или сырую солому, чтобы пошел белый или черный дым. Сейчас для этого применяют специальный химикат. На нескольких последних конклавах происходила путаница из-за цвета дыма.

Видимо, иногда даже Католическая церковь вынуждена прибегать к достижениям науки.

— Что вы думаете о завтрашнем заседании? — спросила у Кили сидящая рядом с ним корреспондентка.

Кили повернулся к камере:

— Я считаю, что фаворитов двое. Это кардинал Нгови и Валендреа. Нгови может стать первым Папой-африканцем на престоле с первого века и принести много пользы своему родному континенту. Посмотрите, сколько сделал Иоанн Павел Второй для Польши и всей Восточной Европы! Африка тоже может много выиграть, имея на престоле своего представителя.

— А католическая общественность готова принять чернокожего Папу?

Кили пожал плечами:

— А какое это имеет значение сегодня? Среди нынешних католиков большинство из Латинской Америки да из Азии. Кардиналы из Европы утратили главенствующие позиции. Начиная с Иоанна Двадцать третьего все папы способствовали этому, расширяя состав священной коллегии и вводя туда все больше неитальянцев. На мой взгляд, для церкви будет только лучше, если ее возглавит не Валендреа, а Нгови.

Катерина улыбнулась. Очевидно, Кили хотел отомстить поборнику благочестия Альберто Валендреа. Забавно, как поменялись роли! Девятнадцать дней назад на Кили, которому грозило отлучение, обрушилась вся мощь гнева Валендреа. Но сейчас, в период междуцарствия и трибунал, и все остальное отошло на второй план. И вот теперь бывший обвиняемый выступает на международном телеканале с критикой своего обвинителя, всерьез претендующего на папский престол.

— Почему вы считаете, что церкви будет лучше, если победит Нгови? — настырно спросила корреспондентка.

— Валендреа итальянец. Церковь уже давно отошла от господства итальянцев. Его избрание станет шагом назад. К тому же он слишком консервативен для католика двадцать первого века.

— Некоторые считают, что возвращение к истокам пойдет на пользу церкви.

Кили отрицательно покачал головой:

— Представьте себе, что сначала вы в течение сорока лет, прошедших после Второго Ватиканского собора, пытаетесь обновить церковь, добиваясь для нее влиятельного положения в мире. А потом вдруг отказываетесь от всего достигнутого? Папа не просто епископ Рима. Он — лидер миллиарда верующих, и большинство из них не итальянцы и не европейцы. Избирать Валендреа — это самоубийство. Особенно если есть такой претендент, как Нгови, гораздо более популярный в мире.

Катерина вздрогнула, почувствовав, что кто-то положил ей на плечо руку. Обернувшись, увидела взгляд черных глаз отца Паоло Амбрози. Неприятный маленький священник стоял почти вплотную к ней. Она ощутила вспышку гнева, но сдержалась.

— Похоже, он не жалует кардинала Валендреа, — вполголоса сказал священник.

— Уберите руку.

Амбрози улыбнулся уголками рта и послушно убрал руку с ее плеча.

— Я так и думал, что вы здесь, — он кивнул в сторону Кили, — рядом с любовником.

Ее чуть не вывернуло наизнанку, но она старалась не показать испуга.

— Что вам нужно?

— Конечно, вы не захотите говорить здесь? Если ваш коллега обернется, он может не понять, почему вы общаетесь с помощником кардинала, которого он так ненавидит. Может даже приревновать и рассердиться.

— Уверена, что ему нет дела до вас. Я мочусь сидя и поэтому не отношусь к вашему типу.

Амбрози не ответил, но, возможно, это и правильно. Разговор надо было продолжать наедине. Катерина повела его мимо колоннады и рядов киосков, где торговали марками и сувенирными монетами.

— Как отвратительно, — сказал Амбрози, указывая на торговцев. — Они считают, что это карнавал. Им лишь бы заработать денег.

— А правда, что после смерти Климента убрали ящики для пожертвований в соборе Святого Петра?

— У вас острый язык.

— Что-то не так? Правда глаза колет?

Они уже покинули Ватикан и шли по римским улицам. Катерина чувствовала нарастающее в ней напряжение. Наконец она остановилась и повторила:

— Что вам нужно?

— Колин Мишнер уезжает в Боснию. Его преосвященство хочет, чтобы вы поехали с ним и сообщали нам все, что он будет там делать.

— О поездке в Румынию вы так и не спросили. За все это время даже не объявились.

— Потому что это стало не важно. Сейчас для нас важнее Босния.

— А для меня нет. К тому же Колин едет в Румынию.

— Уже нет. В Боснию. К святыне Меджугорья.

Она опешила. Зачем Мишнеру совершать такое паломничество, тем более после того, что он сам говорил?

— Его преосвященство велел передать, что вы по-прежнему можете рассчитывать на поддержку влиятельного друга в Ватикане. Уже не говоря о том, что вы получили десять тысяч евро.

— Он сам сказал, что эти деньги мои без всяких условий.

— Занятно. Видно, вы шлюха не из дешевых.

Она ударила его по лицу.

Амбрози отреагировал спокойно. Он просто посмотрел ей в глаза своим пронзительным взглядом.

— Больше вы меня не ударите.

В его голосе прозвучали недобрые нотки.

— Мне надоело быть вашей шпионкой.

— Вы просто дерзкая шлюха. Надеюсь, что скоро его преосвященство устанет от вас. Тогда, возможно, мы с вами еще раз увидимся.

Она отступила назад.

— Зачем Колин едет в Боснию?

— Встретиться с одним из очевидцев явления Девы.

— А из-за чего вся эта суматоха с очевидцами и с явлениями Марии?

— Значит, вы знаете о событиях в Боснии?

— По-моему, все это чушь. Неужели вы действительно верите, что Дева Мария на самом деле каждый день являлась этим детям все эти годы и один из них до сих пор Ее видит?

— Церковь пока официально не подтвердила ни одно из явлений.

— А что, штамп Ватикана сделает их подлинными?

— Я уже устал от вашего сарказма.

— А я от вас.

На самом деле Катерина была заинтригована. Совершенно не хочется общаться ни с Амбрози, ни с Валендреа, но она ведь осталась в Риме именно из-за Мишнера! Она знала, что он уезжает из Ватикана, — об этом сказал Кили в одном из своих телевыступлений, говоря о распределении сил в Ватикане после смерти Папы, — но не пыталась проследить его путь. Разумеется, после их недавней встречи ей приходила в голову мысль поехать за ним в Румынию. Но теперь открывается новая возможность. Босния.

— Зачем он едет? — спросила она, не сумев скрыть свой интерес и сердясь на себя за это.

В глазах Амбрози вспыхнуло удовлетворение.

— Не знаю.

Из-под своей сутаны священник достал лист бумаги.

— Вот его новый адрес. Это недалеко. Думаю, вы сможете его… утешить. Он только что потерял учителя, его жизнь лишилась смысла. К тому же скоро его злейший враг станет Папой.

— Валендреа чересчур уверен в себе.

— Почему нет?

— Вы думаете, Колин настолько беспомощен? Что он сразу впустит меня, откроется мне и тем более возьмет с собой в Боснию?

— Именно так.

— Не так уж он и беззащитен.

Амбрози недобро усмехнулся:

— А я думаю, наоборот.

Глава ХХХХ

Рим

27 ноября, понедельник

19.00

Мишнер не спешил. Он шел по виа Джотто в сторону своей квартиры. Этот район давно превратился в богемный квартал Рима, где в бесчисленных кафе часами просиживали местные интеллектуалы и проповедники радикальных политических идей. Неподалеку отсюда началась история восхождения к власти Муссолини. К счастью, почти все здания здесь без особого вреда для себя пережили архитектурные реформы дуче и по-прежнему передавали неповторимую атмосферу девятнадцатого века.

После переезда в Апостольский дворец Мишнер увлекся изучением биографии Муссолини, прочел несколько книг о нем.

Муссолини был амбициозен. Мечтал одеть всех итальянцев в униформу. На месте старинных римских каменных домов с терракотовыми крышами итальянский фюрер собирался построить множество памятников и величественных зданий. Сверкающие мрамором новые фасады должны были прославлять его ратные подвиги. Но дуче окончил свои дни с пулей в голове. Его тело подвесили вверх ногами на всеобщее обозрение. Грандиозные планы итальянских фашистов рассыпались в пыль. Мишнер подумал, что церковь — с Валендреа во главе — ждет похожее будущее.

Мания величия, особенно в сочетании с высокомерием, — серьезное психическое заболевание, и, абсолютно очевидно, Валендреа ему подвержен. Ни для кого не является секретом открытое неприятие государственным секретарем решений Второго Ватиканского собора и последовавших за ним церковных реформ. Скорое избрание развяжет Валендреа руки для полного пересмотра всего достигнутого. И хуже всего, что правление этого тосканца вполне может затянуться на двадцать и более лет.

А это значит, что он полностью перекроит состав священной коллегии кардиналов, как это сумел сделать за время своего долгого правления Иоанн Павел II. Но Иоанн Павел II был гибок и умел смотреть вперед. А Валендреа — демон, и его противникам остается лишь надеяться на чудо. Все это еще более подталкивало Мишнера к решению уехать в Карпатские горы. Бог Богом, рай раем, но он просто нужен этим детям.

Он нашел нужный дом и тяжело поднялся на третий этаж. Один из епископов, служивших при папском дворе, предложил ему воспользоваться второй спальней в своей квартире. Мишнер с благодарностью принял его предложение. Мебель Климента он на днях продал, пять коробок с его личными вещами и принадлежавший Клименту деревянный ларец перевезены сюда. Мишнер собирался забрать все это с собой в Румынию.

Он уедет из Рима до конца недели. Но завтра он полетит в Боснию — билет для него купил Нгови. А еще через неделю начнет новую жизнь в Румынии.

В глубине души Мишнер не одобрял поступок Климента. История знала немало пап, избранных лишь потому, что все рассчитывали на их скорую смерть. Однако многие из них правили больше десятилетия, оставив своих недоброжелателей в дураках. Это же мог сделать и Якоб Фолкнер. Он был в состоянии оставить после себя яркий след. Но он распорядился своей жизнью по-другому. Климент убил все надежды своих сторонников, по собственной воле погрузившись в вечный сон.

Мишнеру и самому казалось, что он спит. Все эти две недели — начиная с того страшного утра понедельника — были похожи на непрерывный сон. Все его существование, раньше исполненное смысла, теперь потеряло связь с миром. Вся его жизнь камнем летела под откос, как поезд, сошедший с определенного рельсами пути.

Колин хотел определенности.

Но, достигнув площадки третьего этажа, он остановился и понял, что его опять ждет неизвестность. На ступеньках перед входом в его квартиру, руки положив на колени, сидела Катерина Лью.

— Я даже не удивляюсь, что ты опять меня нашла, — сказал он. — Как тебе удалось на этот раз?

— Это было не так уж и трудно.

Легко встав на ноги, она отряхнула с брюк пыль. Одета она была так же, как и утром, и выглядела столь же привлекательно.

Он открыл дверь квартиры.

— Все еще собираешься в Румынию? — спросила она.

Он бросил ключи на стол.

— Хочешь поехать со мной?

— Я могла бы.

— Пока еще рано заказывать билет.

Он рассказал ей о Меджугорье и о просьбе Нгови, но не стал распространяться о последнем письме Климента.

— Знаешь, мне совсем не хочется ехать, — пожаловался он.

— Колин, война закончилась, — ответила она. — Вот уже несколько лет там спокойно.

— Только благодаря американцам и войскам НАТО. Я бы не поехал туда по своей воле.

— Так зачем же едешь?

— Я должен сделать это ради Климента и Нгови, — сказал он.

— А тебе не кажется, что ты им уже ничего не должен?

— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Но я решил уйти из церкви. Так что теперь мне все равно.

На ее лице застыло изумление.

— Но почему?

— С меня хватит. Здесь все думают не о вере, не о праведности и не о вечном спасении. Для них существуют лишь политические интриги, амбиции и корысть. Когда я вспоминаю, где я родился, мне становится противно. Неужели кто-то мог считать, что там делали доброе дело? Ведь было множество других способов помочь этим несчастным матерям, и никто даже не пытался этого сделать. Нас просто сплавили оттуда.

Он переступил с ноги на ногу и посмотрел в пол.

— А те дети в Румынии? Мне кажется, о них забыл даже Бог.

— Я никогда не видела тебя таким.

Он подошел к окну.

— Похоже, что Валендреа станет Папой. Многое изменится. В конце концов, может, Том Кили был прав.

— Забудь об этом подонке.

Он уловил что-то необычное в ее тоне.

— Но мы все время говорим обо мне. А ты чем занималась после Бухареста?

— Как и собиралась, делала репортаж о похоронах Папы для одного польского журнала. Еще кое-что писала о конклаве. Журнал заказал мне большой очерк.

— Так как же ты собираешься ехать в Румынию?

Она тихо ответила:

— Я не смогу поехать. Хотя очень хотела бы. По крайней мере, я буду знать, где тебя искать.

Мысль об этом была ему приятна. Расстаться с этой женщиной навсегда было бы больно. Он вспомнил, как тогда, много лет назад, они в последний раз остались наедине. Это было в Мюнхене, незадолго до того, как он должен был окончить курс юриспруденции и вернуться на службу к Якобу Фолкнеру. Она выглядела почти так же, как сейчас, только волосы были чуть длиннее и в лице было больше свежести, но ее улыбка так же завораживала. Все два года, пока они были вместе, он знал, что настанет день, когда ему придется делать выбор. А теперь он понимал, что совершил ошибку. И вдруг он вспомнил слова, сказанные сегодня на площади.

«Главное — не повторять старых ошибок. Ни мне, ни тебе».

Абсолютно верно.

Он подошел и обнял ее. Запах любимой женщины лишал Колина остатков разума. Он подхватил ее, перенес на постель и с поспешностью, сердясь и краснея, как мальчишка, стал освобождать от уже не нужной одежды.

Гибкое тело Кейт напряглось. Его рука скользнула вверх по бархатному бедру. Ее тело источало жаркую влагу желания и, как полночный цветок, раскрывалось навстречу его безумным объятиям…

* * *

Мишнер открыл глаза и посмотрел на прикроватные часы. 21.43. Катерина лежала рядом. Они проспали почти два часа. Он не чувствовал за собой никакой вины. Ведь он любит ее, а если это неугодно Богу, значит, так тому и быть. Мишнеру теперь было все равно.

— Почему ты не спишь? — спросила она в темноте.

Он думал, что она не проснулась.

— Не привык спать с кем-то.

Она прижалась лицом к его груди:

— А ты мог к этому привыкнуть?

— Я сам спрашиваю себя об этом же.

— Колин, на этот раз я не хочу уходить.

Он поцеловал ее в затылок:

— А кто сказал, что ты должна уходить?

— Можно, я поеду с тобой в Боснию?

— А как же твой журнал?

— Я солгала. Нет у меня никакого журнала. Я в Риме только из-за тебя.

Он не мог ответить иначе:

— Тогда я думаю, что поездка по Боснии пошла бы на пользу нам обоим.

Покинув суетный мир Апостольского дворца, он оказался в царстве, где, кроме него, не было никого. Климент XV покоился в тройном гробу в соборе Святого Петра, а Мишнер лежал обнаженный в постели с любимой женщиной.

Он не знал, что будет дальше.

Зато он знал, что наконец нашел то, что искал.

Глава XXXXI

Меджугорье, Босния и Герцеговина

28 ноября, вторник

13.00

Мишнер смотрел из окна автобуса. Там проносилась панорама скалистого берега. Адриатическое море было неспокойно, над водой носился порывистый ветер. Они с Катериной прилетели в Сплит. Путь из Рима занял совсем немного времени. От здания аэропорта постоянно отходили туристические автобусы, и водители громко зазывали желающих поехать в Меджугорье. Один из них рассказал, что сейчас не самое горячее время года. Летом в день приезжает от трех до пяти тысяч паломников, но с ноября по март их количество сокращается до нескольких сотен.

В течение двух последних часов женщина-гид успела объяснить примерно пятидесяти пассажирам автобуса, что Меджугорье находится в южной части Герцеговины, на побережье. Возвышающийся к северу от него горный хребет и климатически, и политически изолирует этот район. Население состоит в основном из хорватов, здесь господствует католицизм.

В начале девяностых, после падения коммунизма, хорваты попытались обрести независимость, но сербы — самая влиятельная сила на территории бывшей Югославии — начали свое вторжение, стремясь создать Великую Сербию. Долгие годы бушевала кровопролитная гражданская война. Погибли двести тысяч человек, прежде чем мировое сообщество остановило геноцид. Затем вспыхнула другая война, между хорватами и мусульманами, но миротворцы ООН быстро прекратили ее.

Само Меджугорье обошли ужасы войны. Большинство боев шло к северу и западу от него. Всего в этой местности живет около пятисот семей. Колоссальная здешняя церковь вмещает две тысячи человек. Гид пояснила, что создаваемая инфраструктура гостиниц, мест общественного питания и сувенирных лавок должна превратить городок в место религиозного паломничества. Там уже побывали двадцать миллионов человек из разных стран мира. В Меджугорье произошло по меньшей мере две тысячи явлений Девы. Такого не происходило за всю историю сошествий Марии на землю.

— Ты веришь в это? — шепотом спросила Катерина. — Тебе не кажется надуманным, что Мадонна ежедневно спускается на землю поговорить в боснийской крестьянкой?

— Очевидцы верят в это, верил и Климент. Оставь свои предубеждения, хорошо?

— Я пытаюсь. А к кому из очевидцев мы едем?

Мишнер и сам думал об этом. Он уже расспросил гида об очевидцах и узнал, что одна из женщин, которой сейчас тридцать пять, замужем, имеет сына и живет в Италии. Другой тридцать шесть, она тоже замужем, у нее трое детей, и до сих пор она живет в Меджугорье, но ведет замкнутый образ жизни и избегает общения с паломниками.

Один из мужчин-очевидцев, которому сейчас тридцать с небольшим, дважды безуспешно пытался стать священником и не оставляет надежды однажды получить сан. Он много путешествует, стремясь донести до мира откровения Меджугорья, и застать его трудно. У второго, младшего из всех, жена и двое детей, и он тоже мало общается с паломниками. Еще одной очевидице под сорок, она также замужем и сейчас не живет в Боснии.

Остается одна женщина, которая продолжает видеть Деву. Ее зовут Ясна, ей тридцать два, и она живет в Меджугорье одна.

Тысячи свидетелей видят ежедневные явления ей Марии в церкви Святого Якова. Гид сказала, что Ясна замкнутая и немногословная женщина, но она все же находит время для бесед с паломниками.

Мишнер взглянул на Катерину:

— Похоже, наш выбор ограничен. Начнем с нее.

— Но Ясне не известны все десять откровений, переданные Мадонной остальным, — продолжала гид в микрофон, стоя в передней части автобуса, и Мишнер снова начал прислушиваться к ее словам. — Пять остальных очевидцев знают все десять откровений. Говорят, что, когда все шестеро узнают все, явления прекратятся и для неверующих будет оставлен видимый знак присутствия Девы.

«Но истинно верующие не должны ждать знака, чтобы обратиться к Господу. Сейчас настало время милости. Время укрепления веры. Время обращения. Ибо, когда будет знак, для многих будет уже поздно».

Это слова Девы. Предсказание на будущее.

— Что нам теперь делать? — шепнула ему на ухо Катерина.

— Все равно надо увидеть ее. Хотя бы просто из любопытства. Она может ответить на тысячу моих вопросов.

Гид указала на Холм Явления за окном автобуса:

— Вот здесь в июне тысяча девятьсот восемьдесят первого года случилось первое видение двум первым очевидцам — блестящий шар из света, внутри которого стояла красивая женщина с младенцем на руках. На следующий день эти двое детей привели туда еще четверых своих друзей, и женщина вновь явилась им, на этот раз в короне из двенадцати звезд и в жемчужном платье. Они говорят, что она была как будто одета в лучи солнца.

Туристы смотрели на крутую тропинку, ведущую от деревни Подбордо к месту, где стоял крест. Даже сейчас по тропинке под тяжелыми грозовыми облаками, принесенными с моря, поднимались несколько паломников.

Через несколько секунд показалась Крестная гора, находящаяся меньше чем в миле от Меджугорья. Ее покатая вершина возвышалась более чем на полторы тысячи футов.

— Этот крест был воздвигнут в тридцатые годы силами местного прихода и не имеет никакого отношения к явлениям Девы, однако многие паломники утверждают, что видели над ним светящиеся знаки. Потому это место также считается святым. Попробуйте подняться на вершину.

Автобус замедлил ход и въехал в Меджугорье. Деревня была непохожа на множество других запущенных деревень, которые они проезжали на пути из Сплита. Невысокие каменные домики, окрашенные в разные оттенки розового, зеленого и охристого цветов, здесь сменились более высокими зданиями — как объяснила гид, гостиницами, открытыми недавно, чтобы вместить наплыв паломников, магазинами беспошлинной торговли, агентствами по прокату автомобилей и туристическими бюро. С тяжелыми грузовиками соседствовали блестящие такси-«мерседесы».

Автобус остановился у увенчанной двумя башенками церкви Святого Якова. Повешенный у входа плакат сообщал, что мессы проводятся в течение дня на разных языках. Площадь перед церковью была залита бетоном, и гид сказала, что по вечерам здесь собираются верующие. Однако Мишнер усомнился, что они соберутся сегодня, поскольку вдалеке слышались раскаты грома.

Площадь патрулировали солдаты.

— Это испанские миротворцы, дислоцированные здесь. Они нам очень помогают, — сказала гид.

Пассажиры покидали автобус.

Мишнер обратился к гиду:

— Извините, где можно найти Ясну?

Та указала на одну из улиц.

— Она живет в той стороне в четырех кварталах отсюда. Но она приходит в церковь на молитву каждый день в три часа, а иногда и по вечерам. Так что скоро она будет здесь.

— А где происходят видения?

— Обычно прямо здесь, в церкви. Потому она и приходит. Но вряд ли она станет говорить с вами, если ее заранее не предупредят.

Мишнер понял, что имела в виду гид. Наверное, каждый из многочисленных паломников хочет непременно встретиться с кем-то из очевидцев. Гид махнула рукой в сторону информационного киоска на другой стороне улицы:

— Они могут организовать встречу. Обычно это бывает во второй половине дня. Спросите о Ясне у них. Они вам все расскажут подробнее. Вообще они очень внимательно относятся к паломникам.

Мишнер поблагодарил ее и отошел в сторону вместе с Катериной.

— Надо с чего-то начать, а Ясна живет ближе всех остальных. Я не хочу говорить с ней в присутствии всей группы, и никаких особенно деликатных вопросов я затрагивать не буду. Так что лучше, если мы сами найдем ее.

Глава XXXXII

Ватикан

28 ноября, вторник

14.00

Процессия кардиналов проследовала из капеллы Паулин с пением гимна Veni Creator Spiritus.[18] Руки молитвенно сложены, головы склонены. Валендреа шел следом за Маурисом Нгови, кардинал-камерленго возглавлял шествие, направлявшееся в Сикстинскую капеллу.

Все было готово. Валендреа лично проследил за исполнением одного из последних приготовлений, когда из Дома мод Гаммарелли доставили пять ящиков, наполненных белоснежными сутанами, алыми шелковыми туфлями, стихарями, мозеттами,[19] шерстяными чулками и шапочками разных размеров, причем швы на спине и рукавах сутан оставались несшитыми. Всю подгонку закончит сам Гаммарелли непосредственно перед тем, как избранный кардиналами Папа впервые появится на балконе собора Святого Петра.

Под предлогом тщательного осмотра всего Валендреа удостоверился, что среди прочих вещей есть и облачение с размером 42–44 в груди, 38[20] в талии и туфли десятого размера — которые останется лишь чуть-чуть подогнать. Потом он поручит Гаммарелли разработать новый комплект облачения для понтифика, наброски для которого он уже мысленно составил, поскольку на досуге размышлял об этом последние пару лет. Валендреа давно решил, что станет одним из самых элегантно одетых пап в истории церкви.

В Рим прибыло сто тринадцать кардиналов. Все — в алых сутанах с мозеттами на плечах. На всех алые береты и массивные золотые и серебряные кресты. Минуя по одному высокие двери капеллы, кардиналы оказывались под прицелом объективов телекамер, передающих их изображение миллиардам зрителей во всем мире. Валендреа обратил внимание на торжественное выражение их лиц. Может быть, кардиналы поддались влиянию проповеди Нгови во время полуденной мессы, когда камерленго призвал каждого из них оставить все мирские мотивы за порогом Сикстинской капеллы и с помощью Святого Духа избрать достойного пастора матери-церкви?

Слово «пастор» было неслучайным. В двадцатом веке редко кто из пап был именно пастором. В большинстве это были либо теоретики-богословы, либо ватиканские политики. В последние дни в прессе много говорилось, что именно о пастырстве должна помнить священная коллегия. Разумеется, кардинал-пастор, на протяжении всей своей карьеры общавшийся с верующими, был более привлекателен, чем профессиональный чиновник. Слушая тайно записанные на пленку разговоры кардиналов, Валендреа не раз слышал, как многие из них поговаривали, что Папа, умеющий управлять епархией, был бы большим благом для церкви. К сожалению, сам Валендреа был выходцем из Курии, прирожденным администратором, не обладающим никаким пасторским опытом — в отличие от Нгови, поднявшегося от священника-миссионера до архиепископа, а потом и до кардинала. Валендреа не понравилось высказывание камерленго, которое он расценил как выпад против его кандидатуры — хорошо завуалированный укол, доказывающий, что в предстоящие часы Нгови станет для него опасным противником.

Процессия остановилась у Сикстинской капеллы.

Изнутри раздавалось хоровое пение.

На несколько секунд задержавшись у входа, Нгови вошел в капеллу.

На фотографиях капелла выглядела огромной, но на самом деле в этом помещении с трудом помещались сто тринадцать кардиналов. Здание построили пятьсот лет назад как личную часовню Папы, его стены украшали изящные пилястры и фрески. Слева изображалась жизнь Моисея, справа — жизнь Христа. Один из них освободил народ Израиля, а другой — все человечество. «Сотворение мира» на потолке говорило о предназначении человека и предсказывало его неизбежное падение. А «Страшный суд», находившийся над алтарем, показывал всю силу божественного гнева. Валендреа всегда восхищался этой фреской.

По обе стороны центрального нефа возвышались два ряда помостов. Место каждого кардинала обозначалось специальной карточкой с его именем, места распределялись по старшинству. Все кресла были с прямыми неудобными спинками, и Валендреа не радовала перспектива просидеть в таком положении слишком долго. Перед каждым креслом на маленьком столике лежали карандаш, блокнот и бюллетень для голосования.

Все подходили к своим местам и степенно рассаживались. Никто не проронил и слова. Хор продолжал петь.

Взгляд Валендреа упал на печь. Она стояла в дальнем конце помещения, металлическая подставка приподнимала ее над мозаичным полом. Труба дымохода, сужаясь, уходила в одно из окон, и ее знаменитый дым должен был возвестить об успехе или неудаче голосования. Валендреа надеялся, что в печи не придется слишком часто разводить огонь. Чем больше состоится голосований, тем меньше у него шансов на победу.

Нгови стоял во главе собрания, сложив руки перед собой. Валендреа отметил про себя выражение уверенности на лице африканца и надеялся, что наставший для камерленго звездный час будет недолгим.

— Extra omnes, — громко произнес Нгови. — Всем выйти.

Хористы, прислуга и тележурналисты повиновались. Остаться разрешалось только кардиналам, тридцати двум священникам, монахиням и техническому персоналу.

Пока двое сотрудников службы технического контроля осматривали центральный неф, помещение погрузилось в напряженную тишину. Работникам надлежало убедиться в отсутствии подслушивающих устройств. Дойдя до железной решетки, оба остановились и знаками показали, что все в порядке.

По кивку Валендреа они удалились. Эта процедура будет повторяться ежедневно до и после каждого голосования.

Нгови двинулся по центральному нефу между собравшимися кардиналами. Он миновал мраморный алтарь и остановился у бронзовых дверей, которые в этот момент запирали. В капелле стояло полное безмолвие. Хоровое пение и шарканье ног по коврикам, покрывающим мозаичные полы, сменились мертвой тишиной. Снаружи послышался скрип ключа в замочной скважине и звук запираемого замка.

Нгови подергал за дверные ручки.

Заперто.

— Extra omnes, — повторил он.

Никто не ответил. Никто и не должен отвечать. Молчание означает, что конклав начался. Валендреа знал, что снаружи здание опечатали свинцовыми печатями, символизирующими закрытость собрания. Имеется и еще один выход из Сикстинской капеллы — через него участники конклава будут ежедневно проходить, направляясь в здание Санта-Марте и возвращаясь оттуда, — но по традиции без печати на дверях нельзя было начинать процедуру выборов.

Нгови прошагал к алтарю, повернулся лицом к кардиналам и произнес слова, которые Валендреа слышал от другого камерленго здесь же тридцать четыре месяца назад:

— Да благословит вас всех Господь. Начнем.

Глава XXXXIII

Меджугорье, Босния и Герцеговина

28 ноября, вторник

14.30

Мишнер внимательно осмотрел одноэтажный дом, выстроенный из камня и местами покрытый мхом. По стенам беседки вилась засохшая виноградная лоза, а единственным украшением служила деревянная вертушка, висящая над окном. Небольшой огород в боковом дворике, казалось, с нетерпением ждал приближающегося дождя. Вдали вырисовывались силуэты гор.

Чтобы найти дом, им пришлось дважды спрашивать местных жителей. Они сначала не хотели показывать дорогу и сделали это только тогда, когда Мишнер объяснил, что он священник и ему очень нужно поговорить с Ясной.

Ведя за собой Катерину, он подошел к дому и постучал в дверь.

Им открыла худощавая, как подросток, женщина с миндальным цветом лица и темными волосами. Приятное лицо, добрые карие глаза. Она испытующе смотрела на них, и Мишнер почувствовал себя неуютно. Ей было около тридцати, у нее на шее висели четки.

— Мне пора идти в церковь и некогда разговаривать, — сказала она. — Я с удовольствием поговорю с вами после службы.

Она говорила по-английски.

— Мы пришли не за тем, за чем вы думаете, — ответил Мишнер.

Он вкратце объяснил ей, кто он такой и зачем приехал.

Она никак не отреагировала на его слова, как будто к ней каждый день приезжали гонцы из Ватикана. Наконец, поколебавшись мгновение, она пригласила их войти.

Интерьер дома простой и более чем скромный. Сквозь полуоткрытые окна с потрескавшимися стеклами в комнату проникал солнечный свет. Над камином — изображение Девы Марии, окруженное мерцающими свечами. В углу — статуя Девы. Вырезанная из дерева фигура одета в серое платье со светло-голубой отделкой. Ее лицо скрыто светлой вуалью, подчеркивающей волнистые пряди каштановых волос. У нее теплые выразительные голубые глаза. Мишнер узнал эту фигуру: Фатимская Дева.

— Почему Фатима? — спросил он, указав на резное изображение.

— Это мне подарил один паломник. Мне она нравится. Совсем как живая.

Мишнер заметил, что правый глаз Ясны слегка подрагивает, и ее бессвязные реплики и вкрадчивый голос внезапно вызвали у него подозрения. Он подумал про себя, не находится ли она под воздействием какого-нибудь психотропного вещества.

— Вы утратили веру? — вдруг тихо спросила она.

Вопрос застал его врасплох.

— Разве это так важно?

Она указала взглядом на Катерину.

— Она отвлекает ваши мысли.

— Почему вы так считаете?

— Сюда редко приезжают священники в сопровождении женщин. Особенно в мирской одежде.

Мишнер не собирался отвечать. Они все еще стояли, поскольку хозяйка так и не предложила сесть, и это было не самым хорошим началом разговора.

Ясна повернулась к Катерине:

— А вы вообще не верите. И никогда не верили. Как, должно быть, страдает ваша душа.

— Вы хотите произвести на нас впечатление своей проницательностью?

Если Катерине и были небезразличны слова Ясны, то она не собиралась никак это показывать.

— Для вас, — сказала Ясна, — реально только то, что вы можете потрогать руками. Но, кроме этого, существует еще многое. Есть столько всего, чего вы и представить себе не можете. И хотя не все можно осязать, все это абсолютно реально.

— Мы выполняем задание Папы, — сказал Мишнер.

— Климент сейчас лицезреет Деву.

— Я тоже на это надеюсь.

— Но своим неверием вы причиняете ему вред.

— Ясна, Климент отправил меня узнать десятое откровение. У меня есть письменное распоряжение об этом, подписанное самим Папой и кардиналом-камерленго.

Она отвернулась.

— Мне оно не известно. И я не хочу его знать. Когда я его узнаю, Дева перестанет являться мне. А Ее слова очень важны для всего мира.

Мишнер знал, что слова, сказанные Девой в Меджугорье, ежедневно рассылаются по факсу и электронной почте по всему миру. В большинстве своем — это просто призывы к вере и миру на планете, убеждающие, что того и другого можно достичь постом и молитвой. Вчера он прочел в ватиканской библиотеке несколько недавних посланий из Меджугорья. Как правило, веб-сайты, где передавалась божественная воля, были платными, что давало Мишнеру повод задуматься об истинных мотивах Ясны. Но, судя по простоте дома и ее вида, она не извлекала никакой прибыли от их распространения.

— Мы знаем, что вам не известно десятое откровение, но вы можете сказать нам, от кого из других очевидцев мы можем его узнать.

— Нам всем было сказано никому не сообщать эти откровения, пока сама Дева не разрешит рассказать о них.

— Неужели распоряжения Святого Отца недостаточно?

— Святой Отец умер.

Ее нежелание идти на контакт начало раздражать Мишнера.

— Зачем вы все так усложняете?

— Небеса тоже спрашивали меня об этом.

Эти слова напомнили ему жалобы Климента за несколько недель до его смерти.

— Я молилась за Папу, — произнесла она. — Наши молитвы нужны его душе.

Мишнер хотел спросить, что она имеет в виду, но не успел он и рта раскрыть, как она подошла к стоящей в углу статуе. Неожиданно ее взгляд стал отсутствующим и устремился в одну точку. Она молча опустилась на колени на специальную молитвенную скамеечку.

— Что она делает? — беззвучно спросила Катерина.

Он пожал плечами.

Вдали трижды ударил колокол, и Мишнер вспомнил, что Дева является Ясне каждый день в три часа. Одной рукой женщина нащупала висящие на шее четки. Затем начала что-то неразборчиво бормотать, перебирая их. Подойдя ближе, Мишнер наклонился и проследил направление ее взгляда, устремленного снизу вверх на статую. Но не увидел ничего, кроме вырезанного из дерева спокойного лица Девы Марии.

Он когда-то читал, что фатимские очевидцы рассказывали о том, что во время явлений Девы они слышат странные голоса и ощущают тепло, но считал это лишь признаком массовой истерии, которой подвержены простые души неграмотных людей, отчаянно желавших верить в чудо. И сейчас Мишнер не мог понять, видит ли он подлинное явление Марии — или это всего лишь галлюцинация религиозной женщины.

Он придвинулся ближе.

Ее взгляд как будто направлялся на что-то, находящееся вне помещения. Она не замечала присутствия Мишнера и продолжала бормотать. На мгновение ему показалось, что ее зрачки вспыхнули, в них промелькнул знакомый образ в лучах сине-золотистого света. Мишнер попытался понять, откуда он исходит, но ничего не увидел. Только залитый солнечным светом угол и безмолвная статуя. То, что происходило, было известно лишь самой Ясне.

Наконец она уронила голову на грудь и прошептала:

— Дева ушла.

Она метнулась к столу, схватила ручку и начала писать что-то в блокноте. Затем передала написанное Мишнеру.

«Дети мои, любовь Господа велика. Не закрывайте свои глаза, не закрывайте свои уши. Любовь Его велика. Внемлите Моим словам, услышьте призыв, с которым Я обращаюсь к вам. Сосредоточьтесь на своих сердцах и откройте их Господу. Да поселится Он в них навеки. Мои очи и Мое сердце останутся с вами, даже когда Я перестану являться вам. Во всем поступайте, как Я говорю вам, и Я приведу вас к Господу. Не отрекайтесь от Его имени, и Он не отречется от вас. Примите Мои послания, и вас примут. Дети мои, настало время решать. Будьте добродетельны и чисты сердцем, чтобы Я могла отвести вас к вашему Небесному Отцу. И Мое явление к вам есть знак Его любви».

— Вот слова Девы, — сказала Ясна.

Мишнер еще раз перечитал послание.

— Это адресовано мне?

— Только вам это решать.

Он передал листок бумаги Катерине.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Кто может сообщить нам десятое откровение?

— Никто.

— Остальные пять очевидцев знают его. Кто-то из них может рассказать нам…

— Только если это разрешит сама Дева, а теперь Она является одной мне. Всем остальным надо еще получить от Нее разрешение.

— Но ведь вы не знаете десятого откровения, — сказала Катерина. — И не важно, что только вы из всех очевидцев не посвящены в него. Мы не хотим видеть Деву, нам нужно Ее откровение.

— Одно связано с другим, — ответила Ясна.

Мишнер не понимал, кто перед ним — религиозная фанатичка или женщина, действительно избранная небесами. Ее вызывающее поведение не вносило ясности. Оно лишь усиливало его подозрения. Он решил остаться в городе и самостоятельно попытаться поговорить с другими очевидцами, жившими поблизости. Если ничего узнать не удастся, они вернутся в Италию и попробуют найти очевидцев, живущих там.

Поблагодарив Ясну, он направился к выходу. Катерина следом за ним.

Хозяйка оставалась неподвижно сидеть в кресле, ее лицо, так же как и когда они пришли, ничего не выражало.

— Не забудьте о Бамберге, — вдруг вымолвила Ясна.

По спине Мишнера пробежали мурашки. Он остановился и обернулся. Может, он ослышался?

— Почему вы это сказали?

— Мне так передано.

— А что вы знаете о Бамберге?

— Ничего. Я даже не знаю, что это такое.

— Тогда зачем говорить о нем?

— Я не задаю себе таких вопросов. Я лишь передаю то, что мне говорят. Может быть, поэтому Дева и говорит со мной. Ей есть что сказать своей верной служанке.

Глава XXXXIV

Ватикан

28 ноября, вторник

17.00

Нетерпение Валендреа нарастало. Его опасения по поводу кресел с прямыми спинками оказались не напрасными, и ему пришлось высидеть уже два мучительных часа в торжественном интерьере Сикстинской капеллы. За это время каждый из кардиналов подошел к алтарю и поклялся перед лицом Нгови и Господа, что при голосовании он не будет считаться с любым давлением со стороны мирских властей и в случае своего избрания станет munus Petrinum — пастырем Вселенской церкви, а также станет отстаивать духовные и светские права Святого престола. Валендреа тоже пришлось стоять перед Нгови, и, пока он произносил слова присяги, в глазах африканца читалось заметное напряжение.

Потребовалось еще полчаса, чтобы всех служащих, которым разрешалось присутствовать на конклаве, привели к присяге о неразглашении. Затем Нгови велел удалиться из капеллы всем, кроме кардиналов, и закрылись последние остававшиеся незапертыми двери. Потом он повернулся к собранию и спросил:

— Вы хотите начать голосование сейчас?

Апостольская конституция Иоанна Павла II разрешала начать голосование немедленно — если участники конклава этого пожелают. Один из французских кардиналов поднялся и сказал, что можно начинать голосование. Валендреа был доволен. Этот француз был из числа его сторонников.

— Если кто-то возражает, пусть скажет сейчас, — предложил Нгови.

Собравшиеся в капелле молчали. В прежние времена именно в такой момент могло состояться единодушное избрание Папы, которое обычно объясняли озарением, ниспосланным Святым Духом. Имя называлось спонтанно, и при всеобщем одобрении кардинал становился Папой. Но Иоанн Павел II упразднил такую процедуру избрания.

— Хорошо, — сказал Нгови. — Начнем.

Один из младших кардиналов-дьяконов, смуглый и полный бразилец, неспешно подошел к алтарю и выбрал три карточки с именами из серебряного потира.[21] Эти трое избранных будут выполнять обязанности кардиналов-счетчиков, им поручено подсчитывать бюллетени и записывать голоса. Если Папа не будет избран, они сожгут бюллетени в печке.

Затем из потира выбрали еще три карточки — с именами ревизоров. Они должны следить за работой счетчиков. Наконец были избраны трое инфирмариев для сбора бюллетеней у тех кардиналов, кто из-за плохого самочувствия или болезни не сможет проголосовать сам.

Из всех девятерых только четверых можно считать твердыми сторонниками Валендреа. Особенно тревожным казалось то, что среди счетчиков оказался кардинал-архивариус. Теперь этот старый негодяй сможет отомстить Валендреа!

Перед каждым кардиналом рядом с блокнотом и карандашом лежала прямоугольная карточка размером около двух дюймов. Сверху было напечатано:

ELIGO IN STUMMUM PONTIFICEM…[22]

Под этой надписью было оставлено пустое место для имени. Валендреа особенно нравился такой бюллетень, потому что его форму утвердил любимый им Папа Павел VI.

Стоя у алтаря под величественным изображением Страшного суда Микеланджело, Нгови вынул из серебряного потира оставшиеся бумажки с именами. Их сожгут вместе с бюллетенями первого голосования. Затем африканец обратился к кардиналам по-латыни, еще раз объяснив порядок голосования. Закончив речь, Нгови сошел с алтаря и занял место среди остальных. Его функции кардинала-камерленго были уже почти полностью исполнены, в ближайшие часы ему остается играть все меньшую и меньшую роль. Теперь за голосованием будут наблюдать кардиналы-счетчики, по крайней мере, до тех пор, пока не придется заполнять новые бюллетени.

Один из счетчиков, аргентинский кардинал, сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— Пожалуйста, пишите имя на карточке крупно и разборчиво. Если в бюллетене будет указано больше одного имени, то он теряет силу. Заполнив бюллетень, сложите его и подойдите к алтарю.

Валендреа обвел взглядом капеллу. Все сто тринадцать кардиналов размещались локоть к локтю, и трудно было скрыть то, что пишешь, от соседей. Он хотел сразу выиграть выборы и избежать нервного и мучительного ожидания, но ему было известно, что Папу очень редко избирали первым голосованием. Как правило, в первый раз голосующие указывают в бюллетене имя своего любимого кардинала, своего друга или соотечественника, даже свое собственное имя, хотя никто из них никогда в этом не признается. Это позволяет кардиналам скрыть свои подлинные намерения и поднять ставки при последующем голосовании. Ничто не может сделать фаворитов гонки более щедрыми, чем неопределенность исхода голосования.

Валендреа указал в бюллетене свое собственное имя, постаравшись, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул и не выдал волнения, сложил лист бумаги вдвое и стал дожидаться своей очереди, чтобы направиться к алтарю.

Бюллетени опускали по старшинству. Кардиналы-епископы — перед кардиналами-пресвитерами, а кардиналы-дьяконы в последнюю очередь, причем внутри каждой категории голосование проводилось в строгой последовательности согласно времени посвящения в сан. Валендреа видел, как на четыре мраморные ступени, ведущие к алтарю, держа в высоко поднятой руке сложенный бюллетень, взошел первый из старших кардиналов-епископов, седовласый итальянец родом из Венеции.

Когда настала очередь Валендреа, он двинулся к алтарю. Он знал, что за ним внимательно следят остальные кардиналы, поэтому не забыл преклонить на несколько секунд колени для краткой молитвы, но не стал обращаться к Богу. Он просто выждал некоторое время, прежде чем подняться, а затем вслух повторил слова, которые должен был произнести каждый кардинал.

— Призываю в свидетели Господа нашего Иисуса Христа, который и будет мне судьей, что мой голос отдан за того, кого я перед лицом Господа считаю достойным избрания.

Он положил свой бюллетень на поднос, поднял блестящую крышку, лист бумаги соскользнул в потир. Такой нетрадиционный способ голосования должен был гарантировать, что каждый из кардиналов может опустить лишь один бюллетень. Затем он аккуратно поставил поднос, молитвенно сложил руки и вернулся на свое место.

Голосование заняло почти час. Когда в потир был опущен последний бюллетень, серебряный сосуд отнесли на соседний стол. Там потир встряхнули, чтобы перемешать содержимое, а затем трое кардиналов-счетчиков начали пересчитывать голоса. За подсчетом наблюдали ревизоры, не отрывая глаз от стола. Когда разворачивали каждый бюллетень, написанное на нем имя объявлялось вслух. Каждый вел счет отдельно от остальных. Общее число голосов должно было составить сто тринадцать, иначе все бюллетени уничтожались и голосование признавалось недействительным.

Когда прозвучало последнее имя, Валендреа подсчитал результаты. За него было подано тридцать два голоса. Неплохо для первого голосования. Но Нгови набрал двадцать четыре. Оставшиеся пятьдесят семь голосов оказались разбросанными между двумя десятками других кардиналов.

Валендреа окинул взглядом собрание.

Ясно, что все думали о нем.

Значит, в гонке будут участвовать двое.

Глава XXXXV

Меджугорье, Босния и Герцеговина

28 ноября, вторник

18.30

Мишнер снял два номера в одной из недавно построенных гостиниц. Как только они покинули дом Ясны, начался дождь. Не успели они добежать до гостиницы, как в небе разразилась гроза, напоминающая грандиозный фейерверк. Портье сказал, что в это время года грозы случаются часто. Теплый воздух Адриатического моря, смешиваясь с холодными северными ветрами, приносит ливни.

Они поужинали в близлежащем кафе, полном паломников. Они выбрали столик на улице, под навесом. Народу здесь было довольно много. Посетители говорили на английском, французском и немецком, и все разговоры велись в основном о чуде Меджугорья. Кто-то говорил, что двое очевидцев недавно приходили в церковь Святого Якова. Ясна не пришла, хотя ее ждали, и один из паломников сказал, что она редко не приходит в храм во время своих дневных видений.

— Завтра мы отыщем этих двух очевидцев, — сказал он Катерине за ужином. — Надеюсь, с ними будет легче договориться.

— Да, она довольно своеобразна.

— Она или шарлатанка, или святая.

— А почему тебя так взволновало упоминание о Бамберге? Ни для кого не секрет, что Папа любил свой родной город. Я не верю, что она действительно не знала, что это название города.

Мишнер рассказал ей, что написал Климент о Бамберге в своем последнем письме.

«Распоряжайтесь моим телом по своему усмотрению. Все помпезные церемонии не имеют никакого отношения к истинному благочестию. Однако я сам предпочел бы лежать в любимом мною соборе в Бамберге над рекой. Я жалею, что не смог в последний раз полюбоваться его красотой. Но, может быть, мою последнюю волю все же можно будет выполнить».

Но он не стал говорить, что это было последнее письмо Папы-самоубийцы. И это напомнило ему другие слова Ясны.

«Я молилась за Папу. Наши молитвы нужны его душе».

Было бы безумием думать, что она знает правду о смерти Климента.

— Ты ведь не веришь, что мы сегодня действительно видели явление Девы? — спросила Катерина. — Эта женщина просто была не в себе.

— Я думаю, что эти явления видит только сама Ясна.

— Ты хочешь сказать, что никакого явления Мадонны сегодня не было?

— Это было то же самое, что и в Фатиме, Лурде или Ля-Саллет.

— Она напоминает мне Люсию, — сказала Катерина. — Когда мы виделись с отцом Тибором в Бухаресте, я не стала ничего говорить об этом. Но несколько лет назад мне довелось писать о Люсии статью. Я помню, что девочка росла в неблагополучной семье. Ее отец был алкоголиком. В доме жило семь детей, и она — младшая. Ее воспитанием занимались старшие сестры. Незадолго до того, как начались видения, ее отец лишился части земельного надела, принадлежавшего семье, две старшие сестры вышли замуж, а остальные уехали на заработки. Люсия осталась с братом, матерью и пьяницей отцом.

— Это описано в церковном докладе, — сказал он. — Епископ, проводящий расследование, все это опроверг, как было принято в те времена. Меня больше занимает сходство между Фатимой и Лурдом. Приходской священник в Фатиме даже подтвердил, что слова Девы почти полностью повторяют откровения, сделанные в Лурде. В Фатиме знали о явлениях в Лурде, знала о них и Люсия.

Он отпил немного пива.

— Я прочел отчеты о всех явлениях Девы за четыре столетия. Очень многое совпадает. Везде дети-пастухи, как правило, неграмотные маленькие девочки. Видения где-нибудь в роще. Прекрасная женщина. Божественные откровения. Слишком много совпадений.

— К тому же, — добавила Катерина, — все рассказы о явлениях были написаны спустя много лет. Так нетрудно добавить несколько нужных деталей и придать рассказу правдоподобие. Почему никто из очевидцев не сообщал людям полученные откровения сразу после видения? Всегда проходят десятилетия, да и потом наружу просачиваются лишь обрывочные сведения.

Мишнер был вынужден согласиться. Сестра Люсия подробно рассказала о Фатимском явлении только в 1925 году, а затем — в 1944-м. Многие предполагали, что она подогнала свой рассказ под события, ставшие известными позднее: понтификат Пия XI, Вторая мировая война и усиление России, притом что все это произошло спустя много лет после 1917 года. А поскольку Франциско и Гиацинта умерли, то никто не мог опровергнуть ее свидетельства.

И он не переставая думал еще об одном.

В своем втором откровении, произнесенном в Фатиме в июле 1917-го, Дева говорила об обращении России и посвящении Ее Непорочному Сердцу. Но в тот момент Россия и так была христианской страной. Коммунисты захватили власть лишь через несколько месяцев. Так о каком же обращении шла речь?

— А очевидцы из Ля-Саллет еще больше все запутали, — продолжала Катерина. — Максим — мальчик, еще в раннем детстве оставшийся без матери, а мачеха била его. Когда его расспрашивали о его видении в первый раз, он рассказывал вовсе не о Деве Марии, а о том, что видел мать, которая жалуется, что ее бьет сын.

Мишнер кивнул.

— Опубликованные отчеты о видениях в Ля-Саллет хранятся в ватиканских архивах. Максим говорил о возмездии Девы, предсказывающей голод и сравнивающей грешников с собаками.

— Обычно неблагополучные дети нечто такое и рассказывают о своих жестоких родителях. Мачеха морила его голодом в наказание за проступки.

— В конце концов Максим умер несчастным и озлобленным, — подхватил он. — Такая же история случилась с одной из очевидиц, живших здесь, в Боснии. У нее умерла мать за пару месяцев до первого явления. Да и у остальных в семьях не все было гладко.

— Колин, это все галлюцинации. Из неблагополучных детей вырастают не вполне нормальные взрослые, которые верят во все, что сами же и навоображали. Церковь не хочет, чтобы люди знали о жизни очевидцев. Иначе все лопнет как мыльный пузырь. У людей возникнут сомнения.

По крыше кафе застучал дождь.

— Зачем Климент отправил тебя сюда?

— Сам не знаю. Он был одержим третьим откровением, а этот городок как-то с ним связан.

Мишнер решил рассказать ей о явлении, виденном Климентом, но опустил лишь то, что Дева предложила Папе покончить с собой. Он говорил шепотом.

— Значит, это Дева Мария велела Клименту отправить тебя сюда? — спросила Катерина.

Мишнер, подняв два пальца, попросил официантку принести еще два бокала пива.

— Похоже, Климент потерпел поражение.

— Именно поэтому мир никогда не узнает о случившемся.

— А может быть, зря.

Мишнеру не понравилось это замечание.

— Все это должно остаться между нами, — попросил он.

— Я знаю. Я просто говорю, что, можем быть, людям стоит узнать обо всем.

Мишнер подумал, что этого никогда не будет, особенно учитывая обстоятельства смерти Климента. Он смотрел на улицу, по которой текли бурные потоки дождя. Ему хотелось узнать еще одно.

— А что будет с нами, Кейт?

— Я знаю, куда я поеду.

— А что тебе делать в Румынии?

— Помогать этим детям. Потом я могу написать об этом. Рассказать всему миру, привлечь внимание людей.

— Но там тяжелая жизнь.

— Это моя родина. Ты все равно сейчас не скажешь мне ничего нового.

— Бывшие священники живут небогато.

— Но там жизнь недорогая.

Он кивнул, и ему вдруг очень захотелось взять ее за руку. Но он удержался. Не здесь.

Она почувствовала его желание и улыбнулась:

— Подожди, пока мы вернемся в гостиницу.

Глава XXXXVI

Ватикан

28 ноября, вторник

19.00

— Объявляю третье голосование, — тягуче произнес кардинал из Нидерландов, архиепископ Утрехта и один из самых преданных сторонников Валендреа.

Еще вчера Валендреа договорился с ним, что если первые два голосования будут безрезультатны, то он сразу же объявит третье.

Пока дела складывались не важно. Двадцать четыре голоса, набранные Нгови при первом голосовании, стали для него неприятным сюрпризом. Валендреа рассчитывал, что тот наберет от силы дюжину голосов. Его собственные тридцать два голоса были неплохим результатом, но до необходимых для избрания семидесяти шести было еще далеко.

Однако второе голосование потрясло Валендреа, потребовалось все его дипломатическое самообладание, чтобы сдержать эмоции. Число сторонников Нгови увеличилось до тридцати, а количество поданных за него самого голосов выросло лишь до жалких сорока одного. Остальные сорок два голоса распределились между еще тремя кандидатами.

По обычаям конклава, считается, что лидер голосования должен набирать все больше и больше голосов при каждом последующем голосовании. Иначе это воспринимается как слабость, а кардиналы всегда отворачивались от слабых кандидатов, это общеизвестно. Нередко после второго голосования неожиданно появляются темные лошадки, реально претендующие на папство. И Иоанн Павел I, и Иоанн Павел II были избраны именно так, так же взошел на трон и Климент XV. Валендреа не хотел, чтобы история повторилась.

Он представил себе, как стоящие на площади умники, увидев клубы черного дыма, пускаются в рассуждения. Всякие ничтожные зануды вроде Тома Кили объясняют телезрителям, что, по всей видимости, голоса кардиналов разделились и явного лидера нет. На Валендреа обрушиваются потоки грязи.

Кили не упустил случая всласть попинать его в эти две недели, причем, надо признать, делал он это очень неглупо. Кили никогда не опускался до личных выпадов. Он даже не упоминал о своем предстоящем отлучении от церкви. Вместо этого еретик представил борьбу за папский престол как борьбу Италии против остального мира, и такая трактовка, несомненно, имела успех. Надо было добиться отлучения Кили еще несколько недель назад. Тогда он, по крайней мере, был бы всего лишь бывшим священником, которому вряд ли можно доверять. А теперь этого болвана все считают диссидентом, осмелившимся выступить против могущественных блюстителей традиций, как Давид против Голиафа, и симпатии аудитории отнюдь не на стороне гиганта.

Он следил за кардиналом-архивариусом, раздающим новые бюллетени. Старик в полной тишине прошел вдоль рядов и, выдавая чистый бюллетень Валендреа, смерил его вызывающим взглядом. С этим стариком тоже надо было давно разобраться.

Карандаши снова заскрипели по бумаге, и вновь повторилась процедура опускания бюллетеней в серебряный потир. Кардиналы-счетчики перемешали все бумаги и начали подсчет. Имя Валендреа прозвучало пятьдесят девять раз. Имя Нгови — сорок три раза. Остальные одиннадцать голосов опять разделились между несколькими кандидатами.

Именно эти голоса и решат исход голосования.

Для избрания не хватает семнадцати голосов. Даже если ему удастся заполучить голоса всех одиннадцати колеблющихся, все равно надо будет переманить еще шестерых сторонников Нгови, а поддержка африканца все увеличивается с пугающей быстротой. Хуже всего будет, если эти одиннадцать голосов, которых не хватает Валендреа, придется набирать из числа сторонников Нгови, а это уже кажется невозможным. После третьего голосования кардиналы обычно уходят в глухую оборону.

С него хватит. Он встал:

— Ваши преосвященства, я думаю, что на сегодня достаточно. Предлагаю поужинать, отдохнуть и продолжить процедуру завтра утром.

Это была не просьба. Любой из участников имел право остановить голосование. Он окинул капеллу хищным взглядом, время от времени задерживая его на тех из своих сторонников, кого подозревал в предательстве.

Он надеялся, что все его поняли.

Черный дым, который скоро поднимется над трубой Сикстинской капеллы, вполне соответствовал его настроению.

Глава XXXXVII

Меджугорье, Босния и Герцеговина

28 ноября, вторник

23.30

Мишнер проснулся после крепкого, глубокого сна. Катерина лежала рядом. Ему стало неспокойно на душе, но вовсе не из-за того, что они занимались любовью. Он не испытывал никакого чувства вины, еще раз нарушив свои священнические обеты, но ему вдруг стало страшно при мысли, что все, чем он занимался всю свою жизнь, оказалось таким несущественным. Возможно, так случилось из-за того, что сейчас для него гораздо важнее была лежавшая рядом с ним женщина.

Два десятилетия он служил церкви и Якобу Фолкнеру. Но теперь его друг мертв, а в Сикстинской капелле закладывается начало новой эпохи, где ему нет места. Скоро будет избран двести шестьдесят восьмой преемник святого Петра. И хотя он почти достиг алой кардинальской шапочки, этому никогда не бывать. Теперь ему надо искать и обретать себя где-то еще.

Он снова испытал какое-то странное чувство — смесь беспокойства и усталости. Во сне он продолжал слышать голос Ясны:

«Не забудьте о Бамберге… Я молилась за Папу. Наши молитвы нужны его душе».

Что она пыталась сказать ему? Или убедить его в чем-то?

Он встал с постели.

Катерина крепко спала. За ужином она выпила несколько бокалов пива, а алкоголь всегда вызывал у нее сонливость. На улице продолжалась гроза, по стеклам барабанил дождь, комнату освещали вспышки молнии.

Он тихо подошел к окну, тихо раскрыл створку и выглянул наружу. Вода, стекающая по терракотовым крышам зданий на противоположной стороне улицы, лилась потоками из водосточных труб. По обеим сторонам безлюдной дороги выстроились в ряд припаркованные машины.

Посреди мокрой мостовой стояла одинокая высокая фигура.

Он всмотрелся в ее лицо. Ясна.

Ее взгляд был обращен на его окно. При виде нее он вздрогнул и захотел чем-то прикрыть свою наготу, хотя через секунду понял, что она не может видеть его. Шторы были наполовину задернуты, между ним и оконной рамой висела тюлевая занавеска, а мокрое от дождя наружное стекло смазывало изображение. Он стоял не вплотную к окну, в комнате было темно, а за окном еще темнее. Но в отсветах уличных огней он видел, что стоящая внизу женщина смотрит в его сторону.

Мишнер чувствовал, что надо показаться ей.

Он раздвинул занавески.

Жестом руки она позвала его к себе. Он не знал, что делать. Она еще раз махнула ему рукой. На ней были та же одежда и те же теннисные туфли, что и раньше, мокрое платье облегало ее худощавую фигуру. Ее длинные волосы насквозь пропитались дождем, но она как будто не обращала внимания на непогоду.

Она снова позвала его.

Он оглянулся на Катерину. Будить ли ее? Затем он снова выглянул в окно. Ясна отрицательно покачала головой и опять позвала его жестом.

Черт возьми. Она что, читает его мысли?

Он понял, что выбора у него нет, и стал быстро одеваться.

* * *

Мишнер вышел из гостиницы. Ясна по-прежнему стояла на улице.

Над головой по-прежнему сверкали молнии, с темного неба с новой силой хлынул дождь. У Мишнера не было зонта. Он моментально вымок до нитки.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

— Если хотите узнать десятое откровение, идите за мной.

— Куда?

— Почему вы все время задаете вопросы? Разве нельзя ничего принимать на веру?

— Но мы стоим под проливным дождем.

Вода лилась за шиворот.

— Он очистит и тело, и душу.

Он вдруг почувствовал, что боится этой женщины. Но почему? Он сам не понимал. Не потому ли, что какая-то сила вынуждала его во всем слушаться ее?

Чуть в стороне стоял обшарпанный «форд-фиеста», Ясна молча к нему направилась. Он пошел за ней и залез внутрь, ежась от холода. Она повела машину прочь из города и вскоре остановилась на пустой неосвещенной стоянке. В свете фар он прочел вывеску. КРЕСТНАЯ ГОРА.

— Почему именно здесь? — спросил он.

— Понятия не имею.

Он хотел спросить, а кто же имеет, но промолчал. Она была хозяйкой положения и могла делать, как считала нужным.

Они снова вышли под дождь, и она повела его за собой по тропинке. Мокрая земля под ногами была мягкой, а камни скользкими. В ботинках у Мишнера хлюпало.

— Мы идем на вершину? — спросил он.

Она обернулась.

— А куда же еще?

Мишнер пытался вспомнить, что наговорила гид в автобусе о Крестной горе. Высота больше полутора тысяч футов, на вершине стоит крест, установленный в тридцатые годы силами местного прихода. Хотя он и не имеет отношения к явлениям Девы Марии, но подъем на вершину считается неотъемлемой частью любого паломничества в Меджугорье.

Но сегодня здесь никого не было. Мишнеру не очень хотелось подниматься на полторы тысячи футов, да еще посреди грозы. Но Ясна не обращала на нее ни малейшего внимания, и, как ни странно, часть ее мужества передавалась ему.

Может, это и есть вера?

Подъем был нелегким еще из-за того, что под ногами текли целые потоки воды. Вся его одежда насквозь промокла, ботинки ступали по грязи, а дорогу освещали только вспышки молнии. Мишнер раскрыл рот, и ему на язык начали падать крупные дождевые капли. Грохотали раскаты грома. Можно было подумать, что они находятся в самом эпицентре грозы.

Через двадцать минут показалась вершина. У Мишнера болели суставы и ныли икры.

Перед ними виднелись очертания массивного белого креста высотой около сорока футов. У его бетонного основания лежали мокрые от ливня букеты цветов. Некоторые были разбросаны штормовым ветром.

— Сюда приезжают со всего мира, — сказала она, указывая на букеты. — Люди поднимаются, приносят дары и возносят молитвы Деве. Но Она никогда не являлась людям на этом месте. Однако люди все равно приходят. Их верой можно только восхищаться.

— А моей нет?

— У вас нет веры, — возразила Ясна. — Вашей душе грозит опасность.

Она сказала это совершенно будничным тоном, как жена, которая просит мужа вынести мусор. Вдали снова прогрохотал гром, как будто кто-то изо всей силы ударил в огромный барабан. Он дождался неизбежной вспышки молнии, расколовшей небо пополам и наполнившей воздух голубовато-белым светом. Мишнер решил возразить очевидице.

— А во что верить? Вы ведь ничего не знаете о религии.

— Зато я знаю о Боге. Религию придумали люди. Ее можно поменять, переделать или вообще отменить. Господь — это совсем другое.

— Но люди оправдывают религию, ссылаясь на волю Бога.

— Это ничего не значит. Такие люди, как вы, должны изменить положение вещей.

— Как я могу это сделать?

— Верить, любить Господа нашего и во всем слушаться Его. Ваш Папа пытался что-то изменить. Продолжайте его дело.

— В моем нынешнем положении я уже не смогу ничего изменить.

— Вы в том же положении, в каком был Христос, а Он изменил все в этом мире.

— Зачем мы пришли сюда?

— Сегодня произойдет последнее явление Девы. Она велела мне прийти сюда в этот час и привести вас. Сегодня Она оставит зримое свидетельство Ее присутствия. Она обещала сделать это во время Своего первого явления, и теперь пора исполнить обещание. Уверуйте сейчас, а не потом, когда все и так станет ясно.

— Ясна, я священник. Меня не нужно обращать в веру.

— Вы усомнились в вере и не пытаетесь развеять ваши сомнения. Вам больше, чем кому-нибудь, нужно обращение в веру. А сейчас настал момент милости. Момент, когда вы можете укрепиться в вере. Обратиться. Так сказала мне сегодня Дева.

— А почему вы заговорили о Бамберге?

— Вы сами знаете.

— Это не ответ. Скажите, что вы имели в виду.

Дождь усилился, и новый порыв ветра швырнул ему в лицо горсть капель, исколовших его как будто булавками. Мишнер закрыл глаза. Когда он открыл их, Ясна стояла на коленях, молитвенно сложив руки, и взгляд ее, как и сегодня днем, был устремлен куда-то вдаль, в темное небо.

Мишнер преклонил колени рядом с ней.

Она казалась такой беспомощной и больше не была похожа на гордую очевидицу, чем-то выделяющуюся из всех окружающих. Мишнер посмотрел в небо, но не увидел ничего, кроме темного силуэта креста. На мгновение в свете молнии силуэт как будто ожил. Затем крест снова погрузился во тьму.

— Я вспомню. Конечно, я вспомню, — сказала она во тьму.

В небе опять прогрохотал гром.

Надо было уходить, но Мишнер не решался прервать ее. Может быть, происходящее было скрыто от него, но для нее оно было совершенно реально.

— Я не знаю, Дева, — сказала она ветру.

При свете молнии он внезапно ощутил волну тепла, исходящую от креста.

Его тело вдруг поднялось над землей, и его понесло куда-то назад.

По всем членам Мишнера пробежала странная дрожь. Он ударился головой обо что-то очень твердое, ощутил сильное головокружение и приступ тошноты. Все закружилось перед глазами. Он попытался сосредоточиться, заставить себя вернуться к реальности, но не смог.

Наконец наступила тишина.

Глава XXXXVIII

Ватикан

29 ноября, среда

00.30

Валендреа застегнул сутану и вышел из своей комнаты в здании Санта-Марте. Ему, как государственному секретарю, предоставили одну из самых просторных комнат, где обычно жил прелат, заведующий общежитием для семинаристов. Такой же привилегии удостоились кардинал-камерленго и Глава священной коллегии. Валендреа не привык к таким условиям жизни, но это было гораздо лучше по сравнению с теми временами, когда участникам конклава приходилось спать на раскладной койке и мочиться в ведро. Путь из общежития в Сикстинскую капеллу пролегал через несколько закрытых коридоров. Это было нововведение по сравнению с предыдущими конклавами, когда кардиналов привозили в автобусе и сопровождали на всем пути от общежития до капеллы. Многим не нравилось, что по пятам за ними постоянно ходят сопровождающие, и поэтому был сделан специальный отдельный проход по коридорам Ватикана, куда могли попасть только участники конклава.

За ужином он сумел, не привлекая к себе излишнего внимания, дать понять трем кардиналам, что он хотел бы поговорить с ними наедине, и сейчас все трое ждали его в капелле в дальнем конце зала у отделанных мрамором дверей. Валендреа знал, что за запечатанными дверями у крыльца обычно стоят швейцарские гвардейцы, готовые открыть тяжелые бронзовые двери, как только над капеллой покажется белый дым. Но никто не рассчитывал, что это случится после полуночи, так что капелла была вполне подходящим местом для конфиденциального разговора.

Подойдя к кардиналам, он не дал им возможности заговорить первыми и с ходу взял инициативу в свои руки.

— Я хочу сказать немногое. — Валендреа говорил вполголоса. — Я знаю, о чем вы говорили между собой в последние дни. Вы уверяли меня в своей преданности, а потом втайне изменили мне. Почему — известно вам одним. Я хочу, чтобы четвертое голосование стало последним. Иначе через год ни один из вас не останется в числе членов коллегии.

Один из кардиналов пытался ответить, и Валендреа жестом руки остановил его:

— Не надо говорить, что вы голосовали за меня. Вы все поддержали Нгови. Но утром все будет иначе. Кроме того, я хочу, чтобы перед началом сессии все колеблющиеся склонились на мою сторону. Я рассчитываю на победу в четвертом туре, и от вас троих зависит, случится ли это.

— Это нереально, — ответил один из кардиналов, отведя глаза.

— Нереально то, что вам удалось избежать испанского правосудия за растрату церковных денег, — сдерживая подступившую ярость, прошипел Валендреа. — Все знали, что вы вор, но у них не было доказательств. Они есть у меня, мне предоставила их одна юная сеньорита, с которой вы хорошо знакомы. И вам двоим тоже лучше умерить свои амбиции. — Лица всех троих побелели. — Я знаю кое-что не очень приятное и о вас. Вы в курсе того, что мне нужно. Начните процесс. Обратитесь к помощи Святого Духа. Я не хочу знать как, но вы должны это сделать. В случае успеха вы останетесь в Риме.

— А если мы не хотим оставаться в Риме? — спросил другой.

— Неужели лучше оказаться в тюрьме?

Обозреватели, пишущие о делах Ватикана, любят предполагать, что происходит во время конклава. Все книжные полки забиты журналами с описанием того, как богобоязненные прелаты идут на сделку со своей совестью. На прошлом конклаве некоторые кардиналы называли недостатком Валендреа его молодость, поскольку слишком долгое правление одного человека не идет на пользу церкви. Лучше всего, если понтификат длится от пяти до десяти лет. Если больше — могут возникнуть нежелательные последствия. И это мнение не лишено оснований.

Власть вкупе с непогрешимостью составляют слишком опасную смесь. Но именно эта смесь и позволяет реформировать церковь. Престол святого Петра представляет собой верховную трибуну, и с сильным Папой нельзя не считаться. Валендреа собирается стать именно таким Папой, и его совершенно не устраивает, чтобы из-за троих ничтожных глупцов расстроились все его планы.

— Утром я хочу услышать свое имя семьдесят шесть раз. Если мне придется ждать, это приведет к определенным последствиям. Сегодня мое терпение подверглось испытанию. Мне бы не хотелось, чтобы это произошло еще раз. Если до завтрашнего дня мне не придется улыбаться верующим с балкона собора Святого Петра, то не успеете вы вернуться в свои комнаты в Санта-Марте за своими вещами, как от вашей репутации ничего не останется.

Проговорив все это, он повернулся и ушел, не дав им возможности произнести ни слова.

Глава XXXXIX

Меджугорье, Босния и Герцеговина

29 ноября, среда

1.40

Мишнер пытался различить окружающее сквозь туманную пелену. В голове стучало, желудок выворачивало наизнанку. Он пытался твердо стоять на ногах, но не мог. В его горле стоял вкус желчи, перед глазами все кружилось.

Он до сих пор стоял под дождем, который стал гораздо слабее. Раскаты грома свидетельствовали, что ночная гроза продолжалась, но были слышны уже в некотором отдалении. Он поднес к лицу часы, но в глазах мелькали разноцветные пятна, и он не мог разглядеть светящийся циферблат. Мишнер помассировал лоб. На затылке ощущалась шишка.

Он подумал о Ясне и уже был готов произнести ее имя, когда в небе показался яркий свет. Сначала он решил, что это очередная вспышка молнии, но это сияние было гораздо меньше, им как будто кто-то управлял. Мишнер подумал, что это вертолет, но когда сине-белое свечение приблизилось к нему, он не услышал никакого звука.

Сияние проплывало перед ним в нескольких футах от земли. Кружилась голова, и странное ощущение внутри не давало ему стоять на ногах. Он лег на каменистую землю и стал смотреть в небо.

Сияние стало ярче.

Мишнер ощутил приятный прилив тепла. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза от слепящего света, и сквозь щели между пальцами увидел возникший образ.

Женщина.

На ней было серое платье с голубой отделкой. Лицо скрывала белая вуаль, на фоне которой отчетливо выделялись локоны ее золотисто-каштановых волос. У нее были выразительные глаза, и весь ее облик светился светом разных оттенков — от белого и голубого до бледно-желтого.

Мишнер узнал это лицо и это платье. Как на той статуе, которую он видел в доме у Ясны. Фатимская Дева.

Сияние стало не таким ярким, и, хотя Мишнер по-прежнему не мог видеть ничего дальше чем в нескольких дюймах перед собой, он ясно различал женщину.

«Встань, отец Мишнер», — произнесла Она мелодичным голосом.

«Я… пытался… Не могу», — заикаясь, ответил он.

«Встань».

Он с усилием поднялся на ноги. Голова больше не кружилась. Исчезло неприятное ощущение в желудке. Он посмотрел на свет.

«Кто вы?»

«А ты не знаешь?»

«Дева Мария?»

«Ты говоришь так, как будто это неправда».

«Я верю, что это правда».

«Ты очень строптив. Я понимаю, почему избрали именно тебя».

«Избрали для чего?»

«Я давно сказала тем детям, что я оставлю знак для неверующих».

«Значит, теперь Ясне известно десятое откровение?»

Мишнер разозлился на себя за свои вопросы. Мало того что у него начались галлюцинации, теперь он еще и разговаривает со своим видением!

«Она благословенная женщина. Она исполнила волю небес. Другие, даже те, кто называет себя набожными людьми, не смогли этого сделать».

— «А Климент Пятнадцатый?»

— «Да, Колин. Я один из них».

Голос стал низким, и теперь перед Мишнером возник образ Якоба Фолкнера. На нем было полное папское облачение: накидка, пояс, епитрахиль, митра и плащ — так он был одет во время своих похорон, в своей правой руке он сжимал посох. Мишнер вздрогнул от неожиданности. Что происходит?

«Якоб?»

«Больше не пренебрегай волей небес. Исполни мою просьбу. Помни, верному слуге можно сказать многое».

То же самое сказала ему и Ясна. Но почему бы во время галлюцинации ему не услышать знакомые слова?

«В чем мое предназначение, Якоб?»

Теперь Мишнер увидел отца Тибора. Священник был одет так же, как и во время их первой встречи в приюте.

«Ты станешь знаком для всего мира. Маяком, зовущим к покаянию. Посланцем, возвещающим, что Бог существует».

Не успел Мишнер ответить, как перед ним снова возник образ Девы Марии.

«Следуй велению собственного сердца. В этом нет ничего плохого. Но не теряй веру, поскольку в конце концов у тебя останется только она».

Видение стало возноситься вверх, превращаясь в сияющий шар, растворившийся в ночной темноте. По мере его удаления у Мишнера все сильнее болела голова. Когда свечение наконец исчезло, перед глазами Мишнера все завертелось, его вырвало — и он потерял сознание.

Глава L

Ватикан

29 ноября, среда

7.00

Завтрак был подан в трапезной Санта-Марте. Почти половина кардиналов молча ели яичницу с ветчиной, фрукты и хлеб. Многие ограничились кофе или соком, но Валендреа наполнил свою тарелку до краев. Он хотел показать всем собравшимся, что его нисколько не смутила вчерашняя неудача и его знаменитый аппетит никуда не исчез.

Он сидел с группой кардиналов за столиком у окна. Кардиналы приехали из Австралии, Венесуэлы, Словакии, Ливана и Мексики. Двое из них являлись его твердыми сторонниками, но остальные трое, как ему показалось, были среди тех одиннадцати, кто еще не определился. Валендреа заметил, что в зал вошел Нгови. Африканец увлеченно беседовал с двумя кардиналами. Видимо, он тоже не хотел выказывать ни малейшего признака беспокойства.

— Альберто, — обратился к Валендреа один из кардиналов, сидевших за столом.

Тот повернулся к австралийцу.

— Крепитесь. Я весь вечер молился и чувствую, что сегодня должно произойти что-то важное.

Валендреа сохранил самообладание.

— Нами управляет Божья воля. Надеюсь, что с нами пребудет Святой Дух.

— Вы самая разумная кандидатура, — сказал кардинал из Ливана громче, чем нужно.

— Верно, — подтвердил кардинал за соседним столиком.

Валендреа поднял глаза от своей яичницы и увидел, что это сказал вчерашний испанец. Невысокий толстый кардинал поднялся из-за столика.

— Церковь приходит в упадок, — продолжал испанец. — Пора что-то делать. Я помню времена, когда пап уважали. Когда во всех столицах вплоть до Москвы прислушивались к тому, что говорит Рим. А сегодня мы ничто. Священникам запрещают заниматься политикой. Епископам затыкают рот. Самовлюбленные папы губят церковь.

Встал другой кардинал. Это был бородатый камерунец. Валендреа почти не знал его и решил, что это сторонник Нгови.

— Я не считаю, что Климент Пятнадцатый был самовлюбленным. Его ценили во всем мире, и он многое успел за свое недолгое правление.

Испанец поднял руки:

— Я не хочу выказать неуважения к Клименту. Я не имею в виду лично его. Я говорю о том, что нужно церкви. К счастью, среди нас есть человек, которого уважают в мире. Кардинал Валендреа может стать образцовым понтификом. Зачем искать кого-то другого?

Валендреа посмотрел на Нгови. Если камерленго и задело это замечание, то он никак не проявил этого.

Настал один из тех моментов, о которых впоследствии бесконечно рассуждают религиоведы. Как будто вдруг участников конклава осеняет Святой Дух. Хотя Апостольская конституция запрещает агитировать до начала собрания, когда кардиналы оказываются запертыми в капелле, этот запрет никогда не действует. Собственно, вчерашняя тайная встреча и была устроена ради возможности сегодняшней открытой дискуссии. Валендреа понравилась тактика испанца. Он не ожидал от этого болвана такого удачного шага.

— Я не считаю, что кардинал Нгови хуже, — сказал наконец камерунец. — Он слуга Господа. Слуга церкви. С безупречной репутацией. Он может стать прекрасным понтификом.

— А Валендреа — нет? — выпалил кардинал-француз, вскочив на ноги.

Валендреа с удивлением смотрел, как князья церкви, облаченные в сутаны, открыто обсуждают кандидатуры друг друга. В любое другое время они сделали бы все возможное, чтобы не допустить спора.

— Валендреа молод. Церкви нужен именно он. Лидер должен не только участвовать в церемониях и красиво выступать. Верующие идут за личностью человека. А личность Валендреа всем хорошо известна. Он служил многим папам…

— Я об этом и говорю, — упрямо возразил кардинал-камерунец. — Он никогда не управлял епархией. Сколько исповедей он выслушал? Сколько похоронных процессий он провел? Сколько прихожан он наставил на путь истинный? Престолу святого Петра нужен человек, знакомый с пасторской работой.

Смелость камерунца произвела на многих впечатление. Валендреа не думал, что под алой кардинальской мантией еще может скрываться такая твердость характера. Непроизвольно он затронул этот самый нежелательный вопрос о пасторской деятельности. Валендреа отметил, что в будущем надо будет повнимательнее приглядеться к этому кардиналу.

— А какое это имеет значение? — спросил француз.

— Папа — это не пастор. Так его называют только схоласты. Предлог, опираясь на который мы выбираем одного, а не другого. Не в этом дело. Папа должен быть управленцем. Он должен руководить церковью, а для этого ему нужно знать, как работает Курия. Валендреа знает это лучше всех нас. У нас уже были папы-пастыри. Нам нужен лидер.

— Может быть, он даже слишком хорошо знает, как работает Курия, — заметил кардинал-архивариус.

Валендреа чуть не вздрогнул от неожиданности. Это был самый старший из участников голосования. Его мнение могло серьезно повлиять на одиннадцать колеблющихся кардиналов.

— Объяснитесь, — потребовал испанец.

Архивариус остался сидеть.

— Курия и так сосредоточила в своих руках слишком большую власть. Мы все ворчим по поводу бюрократии, но ничего с ней не можем поделать. Почему? Потому, что она нас устраивает. Она ставит стену между нами и тем, чего мы хотим не допустить. Все можно свалить на Курию. Так с какой стати будет Папа, полностью сросшийся с этим учреждением, стараться его реформировать? Да, произойдут какие-то перемены, все папы пытаются что-то подлатать, но никому еще не удавалось уничтожить все и выстроить заново. — Старик посмотрел в глаза Валендреа. — Особенно тому, кто сам является порождением этой системы. Давайте спросим себя, неужели у Валендреа хватит на это храбрости?

Он выдержал паузу.

— Я думаю, нет.

Валендреа отпил глоток кофе. Затем он поставил чашку на стол и спокойно обратился к архивариусу:

— Насколько я понимаю, ваше преосвященство, всем ясно, за кого вы голосуете.

— Это мое последнее голосование, и я хочу, чтобы мой голос услышали, — заявил старик.

Он пренебрежительно склонил голову.

— Это ваше право, ваше преосвященство. Я не стану мешать вам.

В центр зала выступил Нгови.

— Думаю, что хватит дебатов. Давайте закончим завтрак и вернемся в капеллу. Там мы сможем более подробно все выяснить.

Никто не стал ему возражать.

Валендреа был доволен этой дискуссией.

Небольшое оживление пойдет только на пользу.

Глава LI

Меджугорье, Босния и Герцеговина

29 ноября, среда

9.00

Катерина начинала беспокоиться. Уже час как она проснулась и увидела, что Мишнера рядом нет. Прошла гроза, но утро обещало быть теплым, хотя и пасмурным. Сначала она решила, что он спустился выпить кофе, но когда несколько минут назад она зашла в столовую, его там не оказалось. Она спросила у женщины-портье, но та ничего не знала. Думая, что он мог пойти в церковь Святого Якова, она направилась туда. Но Мишнера нигде не было. Уйти и не сказать куда было не в привычках Колина, а его сумка, бумажник и паспорт остались в номере.

Катерина стояла на оживленной площади перед церковью и раздумывала: не попросить ли помощи у патрульных солдат? Уже начали приходить автобусы с новыми партиями паломников. На улицах появлялся первый транспорт, торговцы открывали свои магазины.

Накануне они провели прекрасный вечер. Их разговор в ресторане придал ей сил, а то, что последовало за ним, сблизило их еще больше. Она уже решила ничего не рассказывать Альберто Валендреа. Она приехала в Боснию, чтобы быть с Мишнером, а не за тем, чтобы шпионить за ним. Пусть Амбрози и Валендреа думают о ней, что хотят. Она рада, что оказалась здесь. Теперь ей безразлична карьера журналистки. Она уедет в Румынию и будет помогать тем детям. Пусть ее родители гордятся ею. Пусть и она гордится. Пусть впервые в жизни сделает что-то хорошее.

Все эти годы Катерина винила Мишнера, но сейчас поняла, что в случившемся виновата и она. И виновата больше, чем он. Мишнер любил Бога и церковь. Она любила только себя. Но теперь все будет по-другому. Она сделает все для этого. За ужином Мишнер посетовал, что никогда не спасал ничьей души. Возможно, он ошибался. Ее душа станет первой.

Она перешла улицу и поискала его в туристическом павильоне. Но там никто не видел человека, похожего по описанию на Мишнера. Она прошла по тротуару, заглядывая в магазины в надежде, что он расспрашивает там об остальных очевидцах. Затем инстинктивно посмотрела в ту сторону, куда они ходили вчера, вдоль тех же рядов белых оштукатуренных домиков с красными черепичными крышами, где жила Ясна.

Подойдя к ее дому, Катерина постучала. Ответа не последовало.

Катерина вернулась на тротуар. Ставни дома закрыты. Она немного подождала, не покажется ли внутри какой-то признак жизни, но в доме было тихо. Катерина не заметила машины Ясны около дома.

Она побрела обратно в гостиницу.

Из дома напротив выскочила женщина и закричала по-хорватски:

— Это ужасно! Ужасно! Помоги нам, Боже!

Неподдельное страдание в ее голосе встревожило Катерину.

— В чем дело? — крикнула она, напрягая все свои познания в хорватском языке.

Пожилая женщина остановилась. В ее глазах застыл испуг.

— Ясна. Ее нашли на горе у креста, ее ударило молнией!

— Она жива?

— Я не знаю. За ней пошли.

Женщина совершенно обезумела и находилась на грани истерики. Из ее глаз текли слезы. Она постоянно крестилась и сжимала в руке четки, между всхлипываниями бормоча молитвы.

— Матерь Божья, спаси ее. Пусть она не умрет. Она благословенна.

— Там все так серьезно?

— Когда ее нашли, она едва дышала.

Катерину осенила страшная догадка.

— А она была одна?

Женщина как будто не услышала вопроса и продолжала бормотать молитвы, прося Бога спасти Ясну.

— Она была одна? — повторила Катерина побелевшими губами.

Женщина смотрела на нее, с трудом пытаясь понять вопрос:

— Нет. Там был еще какой-то человек. Его тоже ударило молнией. Как и ее.

Глава LII

Ватикан

29 ноября, среда

9.30

Валендреа поднимался по лестнице к Сикстинской капелле, думая, что престол почти у него в руках. Ему может помешать только кардинал из Кении, пытающийся продолжать неудачную политику папы-самоубийцы. Если бы это зависело от Валендреа и было бы осуществимо за один день, то тело Климента немедленно убрали бы из собора Святого Петра и отправили обратно в Германию. Может быть, это удалось бы проделать на основании собственного завещания Климента — его текст был опубликован неделю назад, — где он сам просил, чтобы его похоронили в Бамберге. Это можно было бы представить как исполнение церковью последней воли своего умершего понтифика, и такая мера наверняка встретила бы всеобщее одобрение. А главное — священное место оказалось бы избавленным от останков человека, проявившего недостойное малодушие.

Он продолжал думать о случившемся за завтраком. Наконец-то все усилия Амбрози, потраченные им в течение последних лет, начали приносить плоды! Это Паоло предложил установить подслушивающие устройства. Сначала Валендреа опасался, что их могут обнаружить, но Амбрози оказался прав. Надо его наградить. Валендреа пожалел, что не взял его на конклав, но Амбрози остался снаружи с приказанием убрать за время избрания Папы все магнитофоны и жучки. Лучшего времени для этого не придумать — Курия бездействовала, и всеобщее внимание приковано к Сикстинской капелле.

Он взошел на узкую мраморную лестницу. На ступенях его ждал Нгови.

— Судный день, Маурис, — сказал Валендреа, поравнявшись с ним на верхней ступеньке.

— Можно и так сказать.

До ближайшего кардинала было около пятидесяти футов, а за Валендреа по ступеням никто не шел. Большинство участников конклава уже были в капелле. Он ждал до последнего, прежде чем войти.

— Честное слово, я не буду скучать без этих ваших загадок. Ни без ваших, ни без Климента.

— Меня больше интересуют ответы на эти загадки.

— Желаю успеха в Кении. Смотрите, не перегрейтесь там.

Валендреа направился прочь.

— Вы не выиграете, — сказал Нгови.

Он обернулся. Ему не понравилось самодовольное выражение лица африканца, но он не удержался и спросил:

— Почему?

Нгови не ответил. Он прошел мило Валендреа, слегка задев его, и вошел в капеллу.

* * *

Кардиналы расселись по своим местам. Нгови стоял перед алтарем, на фоне ярких красок «Страшного суда» Микеланджело его фигура почти терялась.

— Я хочу кое-что сказать перед началом голосования.

Все сто тринадцать кардиналов повернулись в сторону Нгови. Валендреа глубоко вдохнул. Он не мог никак вмешаться. Кардинал-камерленго еще не лишился своих полномочий.

— Некоторые из вас считают, что я смогу стать преемником нашего возлюбленного покойного Отца. Как ни лестно ваше доверие, я вынужден отклонить собственную кандидатуру. В случае избрания я откажусь от престола. Имейте это в виду при голосовании.

Нгови сошел с алтаря и занял место среди кардиналов.

Валендреа понял, что никто из сорока трех сторонников Нгови не станет теперь за него голосовать. Они хотели оказаться на стороне победителя. Поскольку их лошадка только что сошла с дистанции, им придется поставить на кого-то другого. Учитывая, что появление третьего кандидата уже маловероятно, Валендреа быстро произвел в уме нужные подсчеты. Ему нужно всего лишь сохранить свои пятьдесят девять голосов и привлечь на свою сторону часть обезглавленного блока Нгови.

Это сделать нетрудно.

Он хотел спросить у Нгови, почему тот так поступил. Его шаг казался абсолютно бессмысленным. Хотя он и отрицал, что стремился стать Папой, кто-то же собрал для африканца сорок три голоса, и Валендреа ни за что в жизни не поверил бы, что это произошло благодаря Святому Духу! Это борьба людей, организованная и проводимая людьми. Очевидно, среди его окружающих есть один или несколько противников, хотя и тайных. Их вожаком вполне мог стать кардинал-архивариус, обладавший и сильным характером, и обширными познаниями.

Валендреа надеялся, что отказ Нгови от борьбы не свидетельствует о его силе. В ближайшие годы ему потребуются верные и преданные сторонники, а всем несогласным придется преподать хороший урок. За этим проследит Амбрози. Все должны понимать, что за неправильный выбор придется отвечать. Но надо отдать должное сидевшему напротив африканцу.

«Вы не выиграете».

Не тут-то было. По сути дела, Нгови просто сам отдал ему папство. Впрочем, какая разница? Победа есть победа.

Голосование заняло один час. После неожиданного заявления Нгови всем не терпелось поскорее закончить конклав.

Валендреа не стал записывать голоса, он просто мысленно прибавлял один голос каждый раз, когда звучало его имя. Когда набралось семьдесят шесть, он перестал слушать. Только когда кардиналы-счетчики объявили его победителем с результатом в сто два голоса, он снова обратил внимание на происходящее на алтаре.

Валендреа часто пытался представить себе, что именно он почувствует в эту минуту. Теперь только он мог решать, во что будет верить или не верить миллиард католиков во всем мире. Теперь ни один кардинал не осмелится его ослушаться. Его будут называть Святой Отец и до самой его смерти выполнять любое его желание. Некоторые кардиналы заметно занервничали, на чьих-то лицах он заметил выражение недовольства и разочарования. Кое-кто даже вышел из капеллы, громко заявляя о своем несогласии. Валендреа понял, что сейчас взгляды всех оставшихся устремятся на него. Он больше не кардинал Альберто Валендреа, епископ Флоренции и государственный секретарь Святого престола.

Он — Папа.

К алтарю приблизился Нгови. Валендреа понял, что африканец собирается исполнить последнюю обязанность кардинала-камерленго. После минутной молитвы Нгови молча прошел по центральному проходу капеллы и остановился перед Валендреа.

— Согласны ли вы, достопочтенный кардинал, принять ваше избрание верховным понтификом, совершенное в соответствии с каноническим правом?

В течение столетий этот вопрос задавался победителям.

Валендреа смотрел в проницательные глаза Нгови и пытался понять, о чем тот думает. Почему он сдался, зная, что тем самым почти наверняка отдает победу тому, кого презирает? Насколько было известно, африканец слыл преданным католиком. Он был готов пойти на все ради защиты церкви. К тому же он явно не трус. И все же он уклонился от борьбы, в которой вполне мог победить.

Он отогнал от себя эти непонятные мысли и отчетливо произнес:

— Да, согласен.

Впервые за последние десятилетия ответ на этот вопрос прозвучал по-итальянски.

Кардиналы встали и зааплодировали.

Скорбь по умершему Папе уступила место радости от избрания нового понтифика. Валендреа представил себе, как собравшиеся за дверями часовни прислушиваются к оживлению внутри, первому признаку того, что принято какое-то решение. Он смотрел, как один из кардиналов-счетчиков несет бюллетени к печи. Через несколько секунд в утреннее небо поднимется белый дым — и площадь огласится приветственными криками.

Аплодисменты стихли. Требовалось задать еще один вопрос.

— Каким именем вас называть? — спросил Нгови по-латыни.

В капелле повисла тишина.

Выбор имени многое говорил о будущей политике Папы. Иоанн Павел I обозначил свои намерения, выбрав имена сразу двух своих непосредственных предшественников, дав понять тем самым, что он надеется унаследовать кротость Иоанна и твердость Павла.

Иоанн Павел II сделал то же самое, выбрав двойное имя своего предшественника.

Валендреа не один год размышлял, какое имя выбрать, перебирая в голове самые известные имена пап — Иннокентий, Бенедикт, Григорий, Юлий, Сикст. Якоб Фолкнер стремился подражать Клименту и выбрал его имя из-за своего немецкого происхождения. Но Валендреа желал, чтобы его имя недвусмысленно символизировало: вернулись времена имперской власти Папы.

— Петр Второй.

По капелле пронесся шепот недоумения. Только Нгови сохранял невозмутимость. Среди двухсот шестидесяти семи понтификов было двадцать три Иоанна, шесть Павлов, тринадцать Львов, двенадцать Пиев, восемь Александров и множество пап с другими именами.

Но Петр был всего один.

Первый Папа.

«Ты Петр-камень, и на сем камне Я воздвигну церковь Мою».

Его прах лежал всего лишь в нескольких метрах отсюда, под полом главного храма всех христиан. Он был первым и самым почитаемым святым Католической церкви. За два тысячелетия никто не выбирал его имени.

Валендреа поднялся с кресла.

Хватит притворства. Все необходимые ритуалы исполнены. Его избрание утверждено, он формально принял престол и объявил свое новое имя. Теперь он епископ Рима, наместник Иисуса Христа, князь апостолов, верховный понтифик, облеченный властью над Вселенской церковью, архиепископ и митрополит Римской провинции, примат Италии, патриарх Запада.

Слуга слуг Божьих.

Он повернулся к кардиналам, чтобы убедиться, что все его поняли.

— Меня будут называть Петр Второй, — повторил он по-итальянски.

Никто не произнес ни слова.

Затем один из трех вчерашних кардиналов начал аплодировать. К нему не сразу, но присоединились еще несколько.

Вскоре вся капелла разразилась рукоплесканиями. Валендреа упивался ощущением полного триумфа, который никто не мог отнять у него. Но его восторг отравляли два обстоятельства.

Улыбка, появившаяся на губах Мауриса Нгови, и то, что камерленго присоединился к аплодисментам.

Глава LIII

Меджугорье, Босния и Герцеговина

29 ноября, среда

11.00

Катерина сидела у кровати и не отрывала глаз от Мишнера. У нее перед глазами еще стояла страшная сцена: Мишнера без сознания несут в больницу. Сейчас она понимала, что будет значить для нее потеря этого человека.

Она еще сильнее презирала себя за то, что обманывала его. Она же собиралась рассказать Мишнеру всю правду! Может быть, он простил бы ее. Ведь она согласилась исполнить просьбу Валендреа, только чтобы снова оказаться рядом с ним! Наверное, ей был нужен внешний толчок, поскольку иначе ее гордость и раздражение никогда не позволили бы ей снова подойти к нему. Их первая встреча на площади три недели назад могла привести к катастрофе. Конечно, своим предложением Валендреа помог ей, но это ее не оправдывало.

Мишнер с трудом открыл глаза.

— Колин.

— Кейт? — Он пытался удержать на ней взгляд.

— Я здесь.

Она осторожно положила свою руку ему на грудь.

— Я слышу тебя, но не вижу. Как будто смотрю под водой. Что случилось?

— Молния. Она ударила в крест на горе. Вы с Ясной стояли слишком близко.

Он приподнял руку и потер лоб. Его пальцы ощупали шрамы и порезы.

— Что с ней?

— Похоже, все в порядке. Она была без сознания, как и ты. Что вы там делали?

— Потом.

— Хорошо. Попей. Врач сказал, тебе надо пить.

Она поднесла к его губам чашку, и он сделал несколько глотков.

— Где я?

— В государственной лечебнице для паломников.

— Они сказали, что со мной?

— Ты не контужен. Но тебя очень сильно ударило молнией. Еще немного, и вы бы оба погибли. Ты ничего не сломал, но у тебя серьезная опухоль и глубокая рана на затылке.

Она не отрываясь смотрела на него.

Дверь открылась, вошел мужчина средних лет с бородкой.

— Как дела у больного? — спросил он по-английски. — Я ваш доктор, святой отец. Как вы себя чувствуете?

— Как будто по мне прокатилась лавина, — ответил Мишнер.

Катерина улыбнулась. Можно немного расслабиться, самое страшное позади.

— Неудивительно. Но вы поправитесь. Небольшие порезы, но череп цел. По возвращении домой пройдите полное обследование. А вообще, учитывая, что с вами произошло, вам крупно повезло.

Быстро осмотрев Мишнера и дав еще несколько советов, доктор исчез.

— Откуда он знает, что я священник?

— Мне пришлось сказать, кто ты. Я ужас как испугалась.

— Что известно о конклаве? — спросил он. — Ты знаешь что-нибудь?

— Я даже не удивляюсь, что это первое, о чем ты спрашиваешь.

— А разве тебе не интересно?

Ей действительно было любопытно.

— Час назад ничего еще было не известно.

Она взяла его за руку. Он повернулся к ней и сказал:

— Жаль, что я не вижу тебя.

— Я люблю тебя, Колин.

Она произнесла это, и ей стало легче.

— И я тебя люблю, Кейт. Мне надо было сказать это еще тогда.

— Да, надо было.

— Многое надо было сделать по-другому. Но я знаю, что в моем будущем должна быть ты.

— А как же Рим?

— Я сделал все, что обещал. Теперь с меня хватит. Я хочу поехать с тобой в Румынию.

Ее глаза стали влажными. Хорошо, что он не видит, как она плачет. Она вытерла слезы.

— Там мы сможем сделать много хорошего, — сказала она, старясь, чтобы ее голос не дрожал.

Он крепко сжал ее руку.

Глава LIV

Ватикан

29 ноября, среда

11.45

Приняв поздравления от кардиналов, Валендреа вышел из Сикстинской капеллы в окрашенное белым цветом помещение — Комнату Слез. Там лежали уложенные аккуратными рядами облачения из Дома Гаммарелли. Сам Гаммарелли стоял наготове.

— Где отец Амбрози? — спросил Валендреа одного из прислуживающих священников.

— Здесь, Святой Отец, — ответил Амбрози, входя в комнату.

Валендреа с удовольствием услышал из уст своего помощника этот титул.

Как только он вышел из зала, решение конклава перестало считаться секретным. Главные двери капеллы распахнулись, над ее крышей заструился белый дым. Имя Петр II уже звучало по всему дворцу, а может быть, и на площади Святого Петра. Все будут изумлены его выбором, а ученым умникам, которые никак не ожидали от него такой дерзости, может быть, впервые придется прикусить язык.

— Теперь вы личный секретарь Папы, — сказал Валендреа, снимая через голову алую сутану. — Это мое первое назначение.

Выполняя таким образом свое негласное обещание, он не сдержал довольной улыбки.

Амбрози почтительно склонил голову.

Валендреа указал на заранее выбранное им облачение.

— Это будет в самый раз.

Кутюрье взял указанную мантию и подал ее Валендреа со словами:

— Santissimo Padre.

Он с достоинством принял это обращение, которого удостаивались только папы, и стал смотреть, как тот складывает его кардинальскую сутану. Он знал, что теперь ее почистят и уложат в специальный ящик, где, согласно обычаю, она пролежит до его смерти, а затем будет передана старейшему члену клана Валендреа.

Он накинул на плечи белую льняную сутану и застегнул ее. Гаммарелли опустился на колени и начал ловко приметывать шов. Он будет не идеальным, но на ближайшие пару часов этого будет достаточно. А к тому времени уже будет готов полный комплект облачения, идеально подогнанный под размеры Валендреа.

Он проверил, как сидит сутана.

— Чуть тесновато. Поправьте.

Гаммарелли распорол шов и снова начал шить.

— Проверьте, крепкая ли нитка.

Меньше всего ему хотелось, чтобы в самый неподходящий момент в его одеянии что-то оторвалось.

Когда кутюрье закончил, Валендреа опустился в кресло. Один из священников, также опустившись перед ним на колени, стал снимать с него туфли и носки. Валендреа было приятно, что теперь ему почти ничего не придется делать самому.

Принесли пару белых чулок и красных кожаных туфель. Он проверил размер. В самый раз. Валендреа жестом показал, чтобы их надели ему на ноги. Затем он встал.

Ему подали белую zucchetto.[23] В те времена, когда прелаты выбривали на голове тонзуру,[24] эта шапочка защищала кожу головы от зимнего холода. Теперь она стала неотъемлемой частью облачения высшего духовенства. Начиная с восемнадцатого века папская шапочка изготавливалась из восьми треугольных кусочков белого шелка. Валендреа взял ее за края и, как император, принимающий корону, надел на голову.

Амбрози одобрительно улыбнулся.

Пора уже выйти к верующим.

Но сначала еще одна, последняя обязанность.

Валендреа покинул гардеробную и вернулся в Сикстинскую капеллу. Все кардиналы стояли по своим местам. Перед алтарем установили трон. Валендреа направился прямо к нему и, сев, выждал целых десять секунд, прежде чем сказать:

— Садитесь.

Предстоящая процедура составляла важную часть канонических выборов. Каждый кардинал должен был подойти, преклонить колени и обнять нового понтифика.

Валендреа кивнул старшему кардиналу-епископу, одному из своих сторонников, и тот начал церемонию. Иоанн Павел II нарушил вековую традицию, согласно которой папы принимали приветствия кардиналов сидя, и стоял перед членами коллегии. Но теперь настали другие времена, традиции возвращаются! И все должны начать привыкать к этой мысли. И не надо жаловаться — в минувшие столетия при исполнении этого ритуала полагалось еще целовать туфлю Папы.

Валендреа остался сидеть и протянул руку с перстнем для поцелуя.

Нгови находился примерно в середине процессии. Когда пришла его очередь, африканец опустился на одно колено и приблизил лицо к перстню. Валендреа заметил, что его губы не коснулись золота. Затем Нгови поднялся и отошел.

— А поздравления? — спросил Валендреа.

Нгови остановился и обернулся:

— Пусть ваше избрание станет единственной наградой для вас.

Как же хотелось Валендреа проучить этого самоуверенного сукиного сына! Но сейчас не время и не место. Может быть, Нгови специально намеревался спровоцировать его на проявление высокомерия? Поэтому он сдержался и просто ответил:

— Будем считать это пожеланием успехов.

— Разумеется.

Когда от алтаря отошел последний кардинал, Валендреа величественно поднялся:

— Благодарю всех. Я сделаю все, что в моих силах, для матери-церкви. А теперь пора предстать перед народом.

Он проследовал по центральному нефу капеллы через отделанный мрамором вход и вышел из главных дверей капеллы. Направился в базилику, миновал герцогские и королевские залы. Этот путь понравился ему, громадные живописные изображения на стенах, мимо которых он проходил, показывали превосходство папской власти над властью светской.

Он вошел в галерею.

С момента его избрания прошло около часа, и волна слухов уже достигла апогея. Из Сикстинской капеллы успели распространиться самые противоречивые сведения, и теперь никто не мог сказать что-то наверняка.

Валендреа намеревался и дальше поддерживать это состояние. Неопределенность может стать мощным оружием, если, конечно, эта неопределенность всегда будет исходить от него самого. Одно выбранное им имя вызовет множество кривотолков. Даже величайшие папы-воители и богословы-дипломаты, побеждавшие на выборах в течение последнего столетия, не отваживались на такой шаг!

Валендреа сделал несколько шагов и оказался в нише, ведущей на балкон. Но пока он не станет выходить. Сначала должен появиться кардинал-архивариус — как старший из кардиналов-деканов, и только после него — Папа в сопровождении президента священной коллегии и кардинала-камерленго.

Он подошел ближе к архивариусу и, стоя у самой балконной двери, зловеще прошептал:

— Я же говорил вам, ваше преосвященство, что я подожду. А теперь исполняйте свою последнюю обязанность.

В глазах старика ничего не отразилось. Видимо, он уже знал, что его ждет.

Не проронив более ни слова, кардинал шагнул на балкон.

Послышался восторженный рев пятисоттысячной толпы.

У балюстрады стоял микрофон, и, подойдя к нему, архивариус произнес:

— Annuntio vobis gauduium magnum.

Это объявление полагалось делать по-латыни, но Валендреа прекрасно знал перевод.

«У нас есть Папа».

Толпа радостно загудела. Валендреа не видел зрителей, но ощущал их присутствие. Кардинал-архивариус снова заговорил в микрофон:

— Cardinalem Sanctae Romanae Ecclesiae… Валендреа.

Раздались оглушительные приветствия. На престол святого Петра вновь вернулся итальянец. Крики Viva, Viva становились все громче.

Архивариус обернулся, и Валендреа поймал его ледяной взгляд. Старик был явно не согласен с тем, что ему приходилось говорить. Он снова повернулся к микрофону:

— Qui Sibi Imposiut Nomen…

Слова отдавались эхом над всей площадью.

— …Избранное им имя — Петр Второй.

По огромной площади прокатилось эхо, как будто стоящие на колоннаде статуи заговорили, удивленно переспрашивая друг друга, не ослышались ли они. Какое-то мгновение толпа привыкала к имени, и лишь затем люди поняли.

Приветствия зазвучали еще громче.

Валендреа двинулся к выходу на балкон, но вдруг заметил, что его сопровождает только один кардинал. Он обернулся. Нгови не тронулся с места.

— А вы идете?

— Нет.

— Но это обязанность камерленго.

— Это позор.

Валендреа прищурил глаза:

— Я стерпел вашу дерзость в капелле. Не испытывайте мое терпение еще раз.

— А что вы мне сделаете? Заключите в тюрьму? Лишите собственности? Отнимете титул? Сейчас не Средние века.

Стоящий рядом кардинал выглядел растерянным. Это был один из его преданных сторонников, так что Валендреа было нужно продемонстрировать свою силу.

— Я накажу вас позже, Нгови.

— А Господь накажет вас.

Африканец повернулся и удалился прочь.

Но Валендреа не собирался лишать себя триумфа. Он повернулся к оставшемуся кардиналу:

— Идем, ваше преосвященство?

И вышел навстречу лучам солнца, протянув руки в сторону толпы, шумно приветствующей его.

Глава LV

Меджугорье, Босния и Герцеговина

29 ноября, среда

12.30

Мишнеру стало лучше. Зрение прояснилось, перестали болеть голова и желудок. Теперь он увидел, что лежит в квадратной палате с бледно-желтыми стенами. Тюлевые занавески на окне пропускали свет, но сквозь них ничего не было видно, тем более что оконные стекла густо закрашены.

Катерина ушла проведать Ясну. Врач ничего не рассказывал, но Мишнер надеялся, что с ней все в порядке.

Дверь открылась.

— Она жива, — сказала Катерина. — Вам обоим повезло. Отделались синяками. — Она подошла к кровати. — И есть еще новости.

Мишнер взглянул на нее, радуясь, что снова видит ее лицо.

— Валендреа стал Папой. Я видела по телевизору. Он произнес речь на площади Святого Петра и призвал церковь вернуться к истокам. И кстати, только представь себе: он выбрал себе имя Петр Второй!

— Меня все больше и больше тянет в Румынию.

Она попыталась улыбнуться.

— И стоило тебе лезть на гору?

— Ты о чем?

— Я о том, что вы там с ней вчера делали.

— Ревнуешь?

— Просто интересно.

Мишнер понял, что надо объяснить.

— Она должна была рассказать мне о десятом откровении.

— В грозу?

— Не ищи здесь логики. Я проснулся и увидел на улице ее. Она ждала меня. Мне было не по себе. Но я понял, что надо идти.

Он решил не говорить о своей галлюцинации, но он ясно помнил видение — как врезавшийся в память сон. Врач сказал, что он провел без сознания несколько часов. И значит, все, что он видел и слышал, всего лишь его реакция на все то, о чем он узнал за последние месяцы. И мерещились ему лица двух человек, имевших на него сильное влияние. А как же Дева? Вероятно, просто запомнившийся ему накануне образ в доме Ясны.

Или нет?

— Слушай, я не знаю, чего хотела Ясна. Она сказала, что, чтобы узнать откровение, я должен пойти с ней. И я пошел.

— А тебе это не показалось странным?

— В этой истории все странно.

— Она идет сюда.

— Кто?

— Ясна сейчас придет сюда. Когда я ушла, ее поднимали с постели.

Дверь открылась, и пожилая сиделка ввезла в тесную палату коляску. Ясна выглядела утомленной, ее лоб и правая рука забинтованы.

— Я хотела узнать, как вы, — тихо сказала она.

— А я как раз думал о вас.

— Я отвела вас туда по приказанию Девы. Я не хотела причинить вам вреда.

Впервые в ее голосе послышалось участие.

— Я не виню вас. Я сам решил пойти с вами.

— Мне говорили, что на кресте остался след. Черная трещина по всей длине.

— Это и есть ваш знак для неверующих? — спросила Катерина с издевкой в голосе.

— Не знаю, — тихо сказала Ясна.

— Может быть, сегодняшнее послание все объяснит?

Катерина явно не собиралась давать ей пощады. Мишнер хотел одернуть ее, но понял, что она просто сильно расстроена и срывает зло на самом беззащитном существе.

— Дева приходила в последний раз.

Мишнер изучал лицо сидящей перед ним женщины. Грустный, усталый взгляд, совсем другой, чем вчера. Больше двадцати лет она общалась с Богоматерью. Было ли это на самом деле или существовало лишь в ее воображении — для нее это значило очень много. Теперь это завершилось, и боль от утраты бледным пятном расползлась по лицу Ясны. Мишнер подумал: она как будто потеряла любимого человека — никогда больше не услышит его голос, никогда не получит от него совета или поддержки. Как было с ним, когда он остался без родителей. Или без Якоба Фолкнера.

Он вдруг почувствовал всю ее скорбь.

— Вчера на горе Дева поведала мне десятое откровение.

Мишнер вспомнил, что во время грозы слышал ее короткие фразы.

«Я вспомню. Конечно, я вспомню… Я не знаю, Дева».

— Я записала Ее слова. — Из складок одежды она достала и передала ему сложенный вчетверо лист бумаги. — Дева велела передать их вам.

— Она сказала что-то еще?

— Потом Она исчезла.

Ясна подала знак сиделке, стоящей за ее коляской.

— Мне пора в свою палату. Поправляйтесь, отец Мишнер. Я буду молиться о вас.

— А я за вас, — искренне сказал он.

Ее увезли.

— Колин, она шарлатанка, разве ты не видишь? — Голос Катерины звучал решительно.

— Кейт, я не знаю, кто она. Если шарлатанка, то очень искусная. Она сама верит в то, что говорит. И даже если она шарлатанка, теперь все позади. Видений больше не будет.

Катерина указала на лист бумаги.

— Ты прочитаешь? На этот раз Папа тебе этого не запрещает.

В самом деле. Мишнер развернул лист, но когда попытался вглядеться в строчки, у него опять заболела голова. Он передал бумагу Катерине.

— Я не могу. Прочитай вслух.

Глава LVI

Ватикан

29 ноября, среда

13.00

В аудиенц-зале Валендреа принимал поздравления от сотрудников государственного секретариата. Амбрози уже выразил желание перевести многих священников и почти всех секретарей на должности в аппарате Папы. Валендреа не стал спорить. Раз уж он поручил Амбрози удовлетворять все его нужды, то следовало дать ему возможность самому набирать себе подчиненных.

В это утро помощник почти не отходил от него, и когда Валендреа обращался к толпе, он почтительно стоял у входа на балкон. Также Амбрози следил за публикациями в СМИ, которые, судя по его отчету, в основном были положительными, особенно в том, что касалось выбранного Валендреа имени, причем все комментаторы в один голос говорили, что это будет судьбоносное правление.

Валендреа пришло в голову, что даже у Тома Кили дрогнет голос, когда он будет произносить имя Петр II. Больше в его правление священников-публицистов не будет. Все клирики будут поступать, как им скажут. Иначе они просто лишатся сана — и Кили будет первым. Валендреа уже приказал Амбрози, чтобы до конца недели этого идиота отлучили от церкви.

И это еще не все.

Будет возрождена папская тиара и назначена коронация. При его входе будут звучать фанфары. На литургии его снова будут окружать опахала и обнаженные сабли. И надо будет восстановить церемониальные носилки. Все эти обычаи отменил Павел VI — или ему вдруг изменил здравый смысл, или пришлось отдать дань своему времени, — но Валендреа вернет все на круги своя.

Прозвучали последние поздравления, и Валендреа знаком подозвал Амбрози.

— Мне надо кое-что сделать, — прошептал он. — Убери их.

Амбрози повернулся к присутствующим:

— Святой Отец голоден. Он ничего не ел с утра. А мы знаем, что у нашего Папы хороший аппетит.

В зале зазвучал смех.

— Те, кто не успел поздравить Святого Отца, смогут это сделать позже.

— Да благословит вас Господь, — сказал Валендреа.

Он пошел вслед за Амбрози в свой кабинет в государственном секретариате. Полчаса назад сняли печать с дверей папских апартаментов, и сейчас на четвертый этаж переносили многие личные вещи Валендреа из его прежнего помещения на третьем этаже. В ближайшие дни надо будет зайти в музей и в подвальный склад. Он уже подготовил для Амбрози список предметов, которые он хотел видеть в своих апартаментах. Он был доволен своим проектом. Почти все, что было решено за последние часы, задумывалось давно, и теперь он как новый Папа сможет обставить свое жилье наилучшим образом.

Заперев за собой дверь кабинета, он повернулся к Амбрози.

— Найдите кардинала-архивариуса. Пусть явится в хранилище через четверть часа.

Амбрози с поклоном удалился.

Валендреа заглянул в ванную комнату, находящуюся рядом с кабинетом. Раздражение от наглой выходки Нгови не проходило. Африканец был прав. Единственное, что можно было с ним сделать, — отправить подальше от Рима. Но это, с другой стороны, глупо. Кардинал, которому скоро предстояло стать бывшим камерленго, как выяснилось, пользовался неожиданно большой поддержкой. Не стоило сразу же набрасываться на него. Надо было проявить терпение. Но это не значит, что он забыл дерзость Мауриса Нгови.

Валендреа плеснул в лицо водой и вытерся полотенцем.

Открылась дверь, снова появился Амбрози.

— Архивариус ждет.

Валендреа бросил полотенце на мраморную полку.

— Ладно. Пошли.

Он решительно покинул комнату и спустился на первый этаж. По растерянным лицам швейцарских гвардейцев читалось, что они не привыкли к тому, что Папа может появляться так внезапно.

Валендреа вошел в архив.

В читальных залах было безлюдно. С момента смерти Климента вход сюда запрещен. Валендреа распахнул дверь в главный зал, прошагал по мозаичному полу в сторону железной решетки. У входа стоял кардинал-архивариус. Кроме него и Амбрози, в помещении никого не было.

Он обратился к старику, подойдя очень близко:

— Вы сами понимаете, что в ваших услугах мы больше не нуждаемся. Я бы на вашем месте ушел на пенсию. Освободите должность до конца недели.

— Я уже убрал свои вещи из стола.

— Я не забыл ваши слова сегодня за завтраком.

— И не забывайте. Когда мы оба предстанем перед Господом, вы повторите их.

Валендреа захотелось ударить этого не в меру разговорчивого итальянца. Но он просто спросил:

— Сейф открыт?

Старик кивнул.

Валендреа обернулся к Амбрози:

— Ждите здесь.

Столько лет хранилищем распоряжались другие! Павел VI. Иоанн Павел II. Климент XV. Даже этот нахальный архивариус! Хватит.

Ворвавшись внутрь, он подбежал к ящику и открыл его. Вот деревянный футляр. Нетерпеливо схватив его, он поставил футляр на тот же стол, за которым десятилетия назад сидел Павел VI.

Валендреа откинул крышку и увидел внутри два сложенных листа бумаги. На одном, который был явно старше, рукой сестры Люсии записана часть третьего Фатимского откровения — на обратной стороне осталась печать Ватикана, поставленная в 2000 году, когда текст обнародовали. На другом, более новом листе — итальянский перевод отца Тибора, составленный в 1960 году, на котором тоже стояла печать.

Но должен быть еще один лист.

Недавнее факсимиле отца Тибора, которое положил в футляр сам Климент. Где оно? Валендреа пришел сюда, чтобы закончить начатое. Чтобы защитить церковь и ее святыни.

Но документа не было.

Валендреа выскочил из хранилища и бросился к архивариусу. Он схватил старика за сутану. Его охватил гнев. Кардинал оторопел.

— Где? — закричал Валендреа.

— Чего вы… хотите? — заикаясь, вопросил старик.

— Мне не до шуток. Где перевод?

— Я ничего не трогал. Клянусь Богом.

Валендреа понял, что тот не лжет. Дело не в нем. Он ослабил хватку, и испуганный кардинал отпрянул от него в испуге.

— Убирайтесь, — бросил Валендреа архивариусу.

Старик поспешил прочь.

Валендреа напряженно думал. Климент. Тогда в пятницу Папа дал ему сжечь часть письма Тибора.

«Я хотел показать вам, что вас ожидает».

«Почему вы дали мне сжечь бумагу?»

«Скоро узнаете».

А когда Валендреа потребовал оставшуюся часть — тот самый перевод Тибора…

«Нет, Альберто. Он останется в сейфе».

Надо было просто оттолкнуть этого подонка и сделать то, что требовалось, не обращая внимания на присутствие дежурного префекта.

Теперь все стало ясно.

Этого проклятого перевода никогда и не было в футляре. Существует ли он вообще? Безусловно — да. И Климент не скрывал этого.

Надо его найти.

Он повернулся к Амбрози:

— Отправляйтесь в Боснию. Доставьте сюда Колина Мишнера. Никаких отговорок. Завтра он должен быть здесь. Скажите ему, что иначе я добьюсь ордера на его арест.

— На каком основании, Святой Отец? — по-деловому спросил Амбрози. — Что я скажу ему?

Подумав несколько секунд, Валендреа ответил:

— На основании соучастия в убийстве отца Андрея Тибора.

Часть IV Откровения

Глава LVII

Меджугорье, Босния и Герцеговина

29 ноября, среда

18.00

Катерине чуть не стало плохо, когда она увидела входящего в лечебницу отца Амбрози. Она сразу заметила, что на его черной шерстяной сутане появились алая окантовка и красный пояс. Ему пожалован сан монсеньора. Петр II не стал тянуть с раздачей наград.

Мишнер ждал в палате. Все проведенные анализы дали неплохие результаты, и врач обещал выписать его завтра. Днем они собирались улететь в Бухарест. Но появление Амбрози здесь, в Боснии, не сулило ничего, кроме очередных неприятностей.

Они столкнулись на лестнице. Он явно поджидал ее.

— Я слышал, отец Мишнер чуть не погиб.

Катерина нахмурилась. Ей было неприятно его показное проявление участия, поскольку Амбрози явно играл на публику.

— Да идите вы к черту, Амбрози, — вполголоса сказала она. — Этот источник высох для вас.

Он осуждающе покачал головой и мерзко улыбнулся:

— Любовь все преодолевает. Ладно. У нас больше нет к вам никаких просьб.

Но у нее были.

— Я не хочу, чтобы Колин узнал что-то о нашей сделке.

— Еще бы!

— Я сама ему скажу. Вы поняли?

Он не ответил.

Десятое откровение, записанное Ясной, лежало у нее в кармане. Ей хотелось достать лист с текстом и ткнуть его в лицо Амбрози, но этому напыщенному хаму явно нет дела до воли небес. Никто никогда не узнает, действительно ли это послание Богоматери или всего лишь бред женщины, искренне верящей, что она стала орудием божественного промысла. Но Катерина хотела понять: каким образом церковь с Альберто Валендреа во главе смогут истолковать десятое откровение, особенно после того, как они признали предыдущие девять посланий из Меджугорья?

— Где Мишнер? — безучастно спросил Амбрози.

— Что вам от него надо?

— Мне ничего, а у Папы есть к нему дела.

— Оставьте его в покое.

Она старалась держать себя в руках, но гнев прорывался наружу против воли.

— Ого! Львица показывает когти…

— Убирайтесь вон, Амбрози!

— Боюсь, не вам указывать мне, что делать. Думаю, что слово личного секретаря Папы здесь кое-что значит. Во всяком случае, больше, чем слово безработной журналистки.

— Я не шучу, Амбрози. Убирайтесь. Передайте Валендреа, что Колин больше не слуга Риму.

— Он пока еще священник Римской католической церкви и подчинен Папе, — возразил монсеньор. — Так что он должен выполнять приказания, иначе он будет наказан.

— Что нужно Валендреа?

— Давайте пройдем к Мишнеру, — предложил внезапно Амбрози, — и я все объясню. Уверяю вас, это стоит послушать.

Она почти вбежала в палату. Амбрози вошел следом и прикрыл за собой дверь. Мишнер сидел на кровати, при виде посетителя на его лице появилось напряженное выражение.

— Вам привет от Петра Второго, — сказал Амбрози. — Мы уже слышали, что произошло с вами…

— … и специально прилетели, чтобы пожелать мне скорейшего выздоровления.

Лицо Амбрози оставалось каменным. Интересно, он скрывает свои эмоции от рождения или этот навык выработался у него в результате многолетней тренировки и постоянной лжи?

— Мы знаем, зачем вы поехали в Боснию, — невозмутимо продолжал Амбрози. — Меня послали узнать, сообщили ли вам очевидцы что-нибудь.

— Ничего.

Умение Мишнера лгать тоже поразило ее.

— А если я проверю, правду ли вы говорите?

— Делайте что хотите.

— В городе ходят слухи, что прошлой ночью Ясна узнала десятое откровение и больше явлений Девы не будет. Местные священники очень расстроены, — вкрадчиво произнес монсеньор.

— Больше не будет туристов? Исчезнет прибыль? — не сдержалась Катерина.

Амбрози повернулся к ней.

— Может, вы подождете в коридоре? Это церковные дела.

— Никуда она не уйдет, — возразил Мишнер. — В такой момент за всеми вашими заботами вы с Валендреа еще находите время думать о событиях в Боснии? Зачем вам это?

Амбрози сложил руки за спиной.

— Вопросы здесь задаю я.

— Тогда идите вон отсюда.

— Святой Отец велел вам вернуться в Рим.

— Передайте вашему Святому Отцу знаете что…

— Какая непочтительность! Мы, по крайней мере, не позволяли себе открыто оскорблять Климента Пятнадцатого.

Лицо Мишнера стало злым, он побледнел от бешенства.

— Я прямо сейчас заплачу! Вы делали все возможное, чтобы загубить все его начинания.

— Я так и знал, что вы не согласитесь.

Тон Амбрози насторожил Катерину. Он как будто был доволен, как будто ожидал такого поворота в разговоре.

— Я должен сообщить вам, что если вы откажетесь ехать добровольно, то итальянское правительство выдаст ордер на ваш арест.

— Что вы такое несете?

— Папский нунций в Бухаресте сообщил Его Святейшеству о вашей встрече с отцом Тибором. Он очень сожалеет, что Климент не посвятил его в свои планы. Теперь вами заинтересовались румынские власти. Они, как и мы, хотят знать, что хотел покойный Папа от этого престарелого священника.

У Катерины перехватило дыхание. Это предвещало опасность. Но Мишнер держался спокойно.

— А кто сказал, что Клименту был зачем-то нужен Тибор?

Амбрози равнодушно пожал плечами:

— Вам, Клименту — разница? Как бы то ни было, вы встречались с ним, и румынская полиция хочет задать вам несколько вопросов. Святой престол может или помешать ей, или помочь. Вы как больше хотите?

— Мне все равно.

Амбрози повернулся к Катерине:

— А вы? Вам тоже все равно?

Она поняла, что у этого мерзавца на руках все козыри. Или он затащит Мишнера обратно в Рим, или Мишнер сейчас же узнает, как ей так легко удалось найти его в Бухаресте и в Риме.

— А при чем тут она? — быстро спросил Мишнер.

Нервы всех троих были напряжены до предела. Амбрози выдержал мучительную паузу. Она хотела дать ему пощечину, как тогда в Риме, но сдержалась.

В палату заглянула сестра и, испуганно ойкнув, закрыла дверь.

Амбрози снова обратился к Мишнеру:

— Мне просто интересно, как она считает. Она ведь румынка и знает, как работает тамошняя полиция. Я думаю, что таких допросов никому не пожелаешь.

— А откуда вы все о ней знаете?

— Отец Тибор встречался с папским нунцием в Бухаресте. Он рассказал нунцию, что при вашем разговоре присутствовала мисс Лью. И я навел о ней справки.

Объяснение Амбрози прозвучало удивительно правдоподобно. Если бы Катерина не знала, как все было на самом деле, то сама поверила бы.

— Не вмешивайте ее в это дело, — быстро сказал Мишнер.

— Так вы вернетесь в Рим?

— Вернусь.

Ответ удивил ее.

Амбрози удовлетворенно кивнул:

— В Сплите меня ждет самолет. Когда вас выпишут?

— Завтра утром.

— Будьте готовы в семь. — Амбрози направился к выходу. — Сегодня я буду молиться…

Он выдержал паузу.

— …о вашем скорейшем выздоровлении.

С этими словами он исчез.

— Если он будет обо мне молиться, то плохо мое дело, — сказал Мишнер, когда за ним закрылась дверь.

— Зачем ты согласился? Это же был блеф.

Мишнер поменял положение, она помогла ему устроиться поудобнее.

— Мне надо поговорить с Нгови. Нужно передать ему слова Ясны.

— Зачем? Разве можно верить тому, что она написала? Это просто смехотворно.

— Может быть. Но верим мы в это или нет — это десятое откровение Меджугорья. И я должен передать его Нгови, — упрямо повторил он.

Катерина поправила ему подушку.

— А тебе известно, что существуют факсы?

— Кейт, я не хочу спорить об этом. К тому же мне интересно, с чего это Валендреа так заволновался, что даже послал ко мне своего подручного? Видимо, за этим стоит что-то важное, и мне кажется, я знаю, что именно.

— Третье Фатимское откровение?

Он кивнул.

— Но это глупо. Третье откровение давно всем известно.

Она вспомнила слова Тибора из его письма к Клименту.

«Исполните волю Мадонны. <…> Где предел дозволенной нам нетерпимости?»

— Все это не поддается логике, — сказал Мишнер.

Она решила задать еще один вопрос:

— А вы с Амбрози всегда были врагами?

Он кивнул:

— Я не понимаю, как такой человек мог стать священником. Если бы не Валендреа, он бы никогда не оказался в Риме. Они прекрасно дополняют друг друга. — Он на минуту задумался. — Теперь многое изменится.

— Тебя это не касается, — сказала она, надеясь, что их прежние планы все еще в силе.

— Не волнуйся. Я не передумал. Но неужели меня действительно разыскивают румынские власти?

— Ты о чем?

— Это отвлекающий маневр.

Она смотрела на него с недоумением.

— Накануне своей смерти Климент послал мне электронное письмо. В нем говорилось, что Валендреа выкрал часть текста третьего откровения, еще когда служил у Павла Шестого.

Катерина слушала с интересом.

— Накануне смерти Климента они с Валендреа посетили хранилище. На следующий день Валендреа неожиданно покинул Рим.

Она сразу поняла всю важность этой информации.

— То есть в ту субботу, когда был убит отец Тибор?

— Соедини все точки — и получишь картину.

В ее голове возник образ Амбрози. Он наступил коленом ей на грудь и сжимал ей горло. Неужели Валендреа и Амбрози причастны к убийству Тибора? Она хотела рассказать все Мишнеру, но побоялась, что последует слишком много вопросов, отвечать на которые ей сейчас не хотелось. Поэтому она просто спросила:

— Может быть, что Валендреа причастен к смерти отца Тибора?

— Трудно сказать. Но он способен на такое. И Амбрози тоже. Хотя я тоже считаю, что Амбрози блефует. Меньше всего Ватикану нужно привлекать к этому делу лишнее внимание. Держу пари, что новый Папа сделает все возможное, чтобы замять всю историю.

— Но Валендреа может направить внимание общественности на кого-то другого.

Мишнер начал понимать.

— Например, на меня.

Она кивнула:

— Лучше всего свалить все на своего бывшего сотрудника.

* * *

Валендреа накинул одну из белых сутан, подготовленных для него Домом Гаммарелли. К утру все было готово — его размеры записали заранее, и быстро подобрать подходящее облачение оказалось нетрудно. Швеи потрудились на славу. Валендреа оглядел себя в зеркало, оценил хорошую работу и подумал, что надо будет поручить Амбрози составить официальную благодарность.

Со времени отъезда Паоло в Боснию от него не было никаких известий. Но Валендреа не сомневался, что помощник отнесется к своей миссии серьезно. Амбрози известно, что лежит на кону.

Тогда, в Румынии, Валендреа открылся ему. Колина Мишнера надо доставить в Рим. Климент XV все тщательно продумал — надо отдать немцу должное — и, зная, что его преемником станет Валендреа, специально спрятал последний перевод Тибора. Он слишком хорошо понимал: новый Папа не сможет спокойно начать правление, постоянно помня о грозящей ему катастрофе.

Но где он?

Это наверняка знал Мишнер. Зазвонил телефон.

Валендреа находился в своей спальне на третьем этаже дворца. Папские апартаменты еще не готовы. Звонок повторился.

Он подумал: кто может звонить сюда? Уже почти восемь вечера. Валендреа одевался, готовясь к своему первому официальному ужину, где ему предстояло принимать поздравления кардиналов, и заранее предупредил, чтобы ему не мешали.

Снова звонок.

Валендреа поднял трубку.

— Святой Отец, звонит отец Амбрози и просит соединить его с вами. Он говорит, что это важно.

— Соедините.

После щелчка в трубке зазвучал голос Амбрози:

— Я сделал, как вы просили.

— И какова реакция?

— Завтра он будет в Риме.

— Как его здоровье?

— Ничего серьезного.

— А его спутница?

— Как всегда, очаровательна.

— Пусть пока радуется жизни.

И он с интересом выслушал рассказ Амбрози об их столкновении в Риме. Ладно. Тогда она была нужна им для слежки за Мишнером, но теперь ситуация изменилась.

— Я ей мешать не буду, — напоследок добавил Амбрози.

— Тогда до завтра, — ответил Валендреа. — Счастливого перелета.

Глава LVIII

Ватикан

30 ноября, четверг

13.00

Служебный автомобиль Ватикана мчался по улицам Рима. Мимо проносились высокие фасады старинных зданий, из-за которых не было видно полуденного солнца, а брусчатка приобретала цвет индиго. Мишнер сидел на заднем сиденье рядом с Катериной.

Машина миновала Колокольную арку и въехала в закрытый для посторонних двор Святого Дамаска.

Мишнер впервые почувствовал себя неуютно в Ватикане. Теперь здесь всем заправляют послушные исполнители чужой воли. Враги. Надо быть осторожным, каждую минуту следить за тем, что говоришь, и уметь предвидеть события.

Амбрози, сидевший спереди, за всю дорогу не произнес ни слова.

Машина остановилась, и они вышли.

Амбрози провел их в украшенную витражами гостиную, где в течение трех веков под величественными фресками папы встречали своих гостей. Мишнер с Катериной шли за Амбрози по лабиринту переходов и галерей со множеством канделябров и гобеленов. По стенам висели картины, изображающие величественные сцены того, как императоры и короли воздают почести папам.

Амбрози остановился у бронзовых дверей, ведущих в папскую библиотеку. В эти двери входили Горбачев, Мандела, Картер, Ельцин, Рейган, Буш, Клинтон, Рабин и Арафат.

— Мисс Лью подождет вас в коридоре, — тоном, не терпящим возражений, сказал Амбрози.

Как ни странно, Катерина не стала спорить и отошла в сторону.

Мишнер открыл дверь и шагнул внутрь.

Через три окна на стеллажи, которым исполнилось уже пятьсот лет, падали отблески света. За письменным столом, который служил папам уже полтысячелетия, сидел Валендреа. Стену за его спиной украшал образ Мадонны.

Перед столом стояло обитое материей кресло, но Мишнер знал, что сидеть в присутствии Папы позволено лишь Главам государств.

Валендреа поднялся, обошел стол. Папа протянул Мишнеру руку ладонью вверх, Мишнер понял, что он должен сделать. Он посмотрел в глаза тосканцу. Нужно продемонстрировать подчинение.

Мишнер колебался несколько мгновений. В конце концов решил, что сейчас лучше проявить благоразумие — по крайней мере, пока он не выяснит, что нужно этому дьяволу. Он опустился на колени и поцеловал перстень, отметив про себя, что ватиканские ювелиры уже успели сделать для Валендреа новый.

— Я слышал, что Климент не отказал себе в удовольствии получить такое же приветствие в Турине от его преосвященства кардинала Бартоло. Я передам достопочтенному кардиналу, что вы тоже соблюдаете протокол церкви.

Мишнер поднялся.

— Что вам угодно? — Он умышленно не стал добавлять «Святой Отец».

— Как ваше самочувствие? — Валендреа явно издевался.

— Вам это безразлично.

— Как убедить вас в обратном?

— Надо было по-другому относиться ко мне все эти три года.

Валендреа вернулся к столу.

— Я вижу, вы провоцируете меня. Но я не буду реагировать на ваш тон.

Мишнер терпеливо повторил вопрос:

— Что вам угодно?

— Мне нужно найти то, что Климент забрал из хранилища.

— Я и не знал, что он что-то взял оттуда.

— Я не в настроении шутить. Он все рассказал вам.

Мишнер вспомнил слова Климента.

«Я дал Валендреа прочесть содержимое футляра… В 1978 году он выкрал из хранилища часть третьего Фатимского откровения Девы».

— А мне кажется, что это что-то украли вы.

— Вы дерзите Папе, — мягко произнес Валендреа и тут же без перехода в лоб спросил: — Чем вы докажете свои слова?

Мишнер не стал проглатывать наживку. Пусть этот сукин сын помучается, пытаясь понять, что же ему известно на самом деле.

Валендреа подошел ближе. Ему очень подходит белое облачение, и папская шапочка почти не видна в его густой шевелюре.

— Мишнер, это не вопрос. Я приказываю вам сообщить мне, где находится этот текст.

В приказе Валендреа прозвучали нотки отчаяния, и Мишнер подумал: может быть, последнее письмо Климента было не просто бредом переживающего депрессию и готового уйти из жизни Папы?

— Я до этого момента вообще не знал, что оттуда что-то пропало.

— Думаете, я поверю в это?

— Верьте во что хотите.

— Я велел обыскать папские апартаменты и все в Кастель-Гандольфо. А личные вещи Климента у вас. Я намереваюсь поискать в них.

— А что именно вы ищете? — невинно уточнил Мишнер.

Валендреа измерил его подозрительным взглядом:

— Не могу понять, играете вы со мной или нет.

Мишнер пожал плечами:

— Я говорю правду.

— Ладно. Отец Тибор переписал третье откровение, записанное в Фатиме сестрой Люсией. И факсимиле оригинальной записи, и свой перевод он отправил Клименту. Именно этого перевода и нет в хранилище.

Мишнер начинал понимать.

— Значит, вы действительно взяли оттуда часть текста третьего откровения в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году?

— Мне нужно получить документ, состряпанный этим священником. — Тон Валендреа изменился. — Где вещи Климента?

— Мебель я отдал в приют. Все остальное у меня.

— Вы уже смотрели, что там?

Мишнер солгал:

— Конечно.

— И там не было ничего от отца Тибора?

— Если я отвечу, вы мне поверите?

— А с какой стати мне вам верить?

— Потому что я славный малый.

Валендреа помолчал. Молчал и Мишнер.

— Что вы узнали в Боснии? — вдруг переменил тему Валендреа.

— Что не стоит подниматься на гору в грозу.

— Я понимаю, почему Климент так ценил вас. Вы находчивы и умны. — Он выдержал паузу. — А теперь все же ответьте на вопрос.

Мишнер достал из кармана записку Ясны и передал ее Папе.

— Это десятое откровение Меджугорья.

Валендреа торопливо взял лист бумаги. Начал читать. Что-то поразило его, тосканец вздрогнул и перевел взгляд от листа бумаги на лицо Мишнера. Из груди Папы вырвался стон, и тут, не выпуская из рук бумаги, он обеими руками схватил Мишнера за черную сутану. В его глазах бушевала ярость.

— Где перевод Тибора?

Мишнер не ожидал такой бурной реакции со стороны Валендреа, но сохранил самообладание. С каким удовольствием он бы врезал сейчас по этому ненавистному лицу! Однако он переборол себя и лишь произнес:

— Я считаю, что слова Ясны лишены смысла. Почему вы так болезненно реагируете?

— Ее бредовые измышления действительно лишены смысла. Но мне нужно факсимиле письма отца Тибора!

Он почти кричал.

— Если они лишены смысла, почему вы набросились на меня?

Немного придя в себя, Валендреа отпустил Мишнера.

— Перевод Тибора — собственность церкви. Верните его.

— Так пусть его разыскивает швейцарская гвардия, — возразил Мишнер.

— У вас есть сорок восемь часов, чтобы доставить его, иначе я немедленно выпишу ордер на ваш арест.

— На каком основании?

— Кража собственности Ватикана. Потом я передам вас румынской полиции. Они хотят расспросить вас о вашем визите к отцу Тибору. — Его голос звучал властно, слова вылетали отрывисто.

— Думаю, они захотят узнать и о вашем визите.

— О каком визите?

Надо, чтобы Валендреа думал, будто Мишнеру известно больше, чем на самом деле.

— В день убийства Тибора вы покидали Ватикан.

— Раз уж вы все знаете, может, скажете, куда же я ездил? — саркастически спросил Валендреа.

— Я знаю многое.

— Неужели вы действительно думаете, что этот блеф пройдет? Вы хотите, чтобы Папа оказался замешанным в деле об убийстве? У вас ничего не выйдет.

И все-таки Мишнер решил снова сблефовать:

— И вы были не один.

— Да разве? Ну-ка расскажите.

— Подожду допроса в полиции. Вот румыны удивятся! Гарантирую.

На лице Валендреа появился румянец.

— Вы даже не представляете, что лежит на кону. Вам и не понять, насколько это важно.

— Вы говорите как Климент.

— В этом он был прав.

Валендреа отвернулся, постоял в раздумье и через минуту снова посмотрел на Мишнера. Он уже вполне овладел собой и, видимо, выработал какой-то план действий.

— Климент говорил вам, что я сжег часть письма Тибора на его глазах? Прямо там, в хранилище, он дал мне его сжечь. Кроме того, он сказал мне, что там же в ларце лежит факсимильный перевод всего письма сестры Люсии. А сейчас он исчез. Климент не хотел, чтобы с ним что-то случилось. Это я знаю наверняка. Значит, он у вас.

— А почему этот перевод так важен?

— Я не буду ничего объяснять. Я просто хочу, чтобы вы его вернули.

— А откуда вы знаете, что он вообще был там?

— Я не знаю. Но с той пятницы в архив никто не заходил, а через два дня Климент умер.

— И Тибор тоже.

— Что вы хотите этим сказать?

— Понимайте, как хотите.

— Я пойду на все, чтобы заполучить этот документ, — яростно прошипел Валендреа.

— Не сомневаюсь. — В голосе Мишнера звучала горечь.

Но ему пора было уходить.

— Я свободен?

— Уходите. Но надеюсь получить от вас известия в ближайшие два дня, а то вам нанесут следующий визит, который может вам не понравиться.

Мишнер не понял, кого имел в виду Валендреа. Полицию? Кого-то еще? Кого же?

— Хотите узнать, как мисс Лью нашла вас в Румынии? — небрежно спросил Валендреа, когда Мишнер уже почти достиг двери.

Он не ослышался? Откуда Валендреа знает о Катерине?

Мишнер остановился и обернулся.

— Она поехала туда, потому что я заплатил ей, чтобы она следила за вами.

Мишнер молчал.

— И то же в Боснии. Она поехала следить за вами. Я попросил ее пустить в ход все ее обаяние, и, похоже, ей это удалось.

Мишнер рванулся к нему, но Валендреа достал маленький черный пульт.

— Одно нажатие на кнопку, и сюда ворвутся швейцарские гвардейцы. — Валендреа улыбался. — Нападение на Папу — это серьезное преступление, не забывайте об этом.

Мишнер остановился и с трудом сдержал дрожь.

— Вы не первый, кого одурачила женщина. Она умна, — говорил Валендреа, приблизившись вплотную к Мишнеру. — Но я хочу вас предупредить. Не доверяйтесь всем подряд, Мишнер. На кону очень многое. Возможно, вы этого не понимаете, но, как знать, может быть, когда все это закончится, я останусь вашим единственным другом?

Глава LIX

Ватикан

30 ноября, четверг

13.50

Мишнер почти бегом покинул библиотеку. Амбрози ждал его за дверями, но не последовал за Мишнером в приемную, сказав лишь, что автомобиль ждет и водитель отвезет его, куда он захочет.

Катерина сидела на позолоченном канапе.

В голове у Мишнера крутилось одно: что заставило ее пойти на обман? Конечно, он и раньше недоумевал, как ей удалось найти его в Бухаресте и потом в Риме. Ему хотелось верить, что все происшедшее между ними было настоящим, искренним, но не мог отогнать от себя мысль, что она просто притворялась, рассчитывая подчинить себе его чувства и обезоружить его.

Он подозревал в предательстве кого-то из сотрудников или предполагал, что где-то в здании установлены жучки. А оказалось, что сообщницей его врага стала та единственная, которой он доверял!

В Турине Климент предупреждал его.

«Ты не представляешь себе, что скрывается внутри таких людей, как Альберто Валендреа. Он не слуга Господа. Думаешь, ты справишься с Валендреа? Нет, Колин. Он тебе не по зубам. Ты слишком порядочен. И слишком доверчив».

Подойдя к Катерине, он почувствовал, что у него пересохло горло. Наверное, его напряженное лицо выдавало его.

— Он сказал тебе обо мне? — грустно проговорила она.

— Откуда ты знаешь?

— Амбрози хотел сделать это вчера. Я поняла, что сегодня Валендреа точно все расскажет. Ведь я им больше не нужна.

Его снова захлестнули эмоции. Он молчал.

— Колин, они ничего не получили от меня. Совершенно ничего, поверь! — В ее голосе зазвучала мольба. — Я взяла у Валендреа деньги и поехала в Румынию, а потом в Боснию. Это правда. Но я сделала этого потому, что я сама хотела, а не потому, что так хотели они. Они использовали меня, а я их.

Все это очень убедительно, но Мишнеру не стало легче. Он спокойно спросил:

— А слово «правда» для тебя пустой звук?

Она прикусила губу, и рука ее задрожала. Но раздражения, с которым она обычно реагировала на подобный неприятный разговор, Мишнер не увидел. Не дождавшись ответа, он сказал:

— Кейт, я доверял тебе. Я говорил тебе то, что никогда не сказал бы другому.

— Но я не злоупотребляла твоим доверием.

— Как я могу верить тебе?

Как ему хотелось ей верить!

— Что наговорил тебе Валендреа?

— Достаточно, чтобы мы сейчас начали этот разговор.

Мишнер ощущал, как его охватывает оцепенение. Он потерял родителей, потом Якоба Фолкнера. Теперь его предала Катерина. Он впервые в жизни остался совсем один, и вдруг на него навалилась вся тяжесть его жизненного пути. Он снова осознал себя нежеланным ребенком, рожденным в приюте и отнятым у матери.

Он остался один, и идти ему некуда. После смерти Климента ему казалось, что его будущее — в этой женщине, которая сейчас стоит перед ним. Он был готов зачеркнуть четверть века своей жизни, чтобы любить ее и быть любимым ею.

Но разве это возможно теперь?

На несколько секунд между ними повисло напряженное молчание. Неловкое и тяжелое.

— Ладно, Колин, — наконец медленно произнесла она. — Я все поняла. Я ухожу.

Она повернулась к дверям.

По мрамору застучали ее каблуки. Мишнер хотел остановить ее.

Не уходи, останься.

Но он не мог заставить себя произнести эти слова.

Он направился в другую сторону, к лестнице на первый этаж. Он не собирался пользоваться машиной, предоставленной Амбрози. Он хотел, чтобы все здесь оставили его в покое.

Мишнер шел по Ватикану без пропуска и без сопровождения, но его лицо было так хорошо знакомо, что ни один из охранников ни о чем его не спросил. Он добрался до конца длинного коридора, украшенного изображениями планисфер и глобусов. Перед ним стоял Маурис Нгови.

— Я слышал, что вы здесь, — сказал Нгови вместо приветствия. — И знаю, что произошло в Боснии. Как ваше самочувствие?

Мишнер кивнул:

— Я собирался позвонить вам позже.

— Нам надо поговорить.

— Где?

Нгови понял, дал Мишнеру знак следовать за ним. Они молча проследовали в архив. В читальных залах опять было полно исследователей, историков и журналистов. За одним из столов Мишнер увидел кардинала-архивариуса.

Нгови подошел к старику и коснулся его плеча. Тот вскинул голову, вскочил, вытянулся. Все трое направились в одну из комнат. Заперев дверь изнутри, Нгови сказал:

— Думаю, здесь нас никто не слышит.

Мишнер повернулся к архивариусу:

— Я думал, вас уже сняли с должности.

— Я работаю до конца этой недели. Послезавтра последний день.

Мишнер знал, что значит эта работа для старика.

— Жаль. Но думаю, так будет лучше.

— Чего хотел от вас Папа? — спросил Нгови.

Мишнер тяжело опустился в одно из кресел.

— Он думает, что у меня документ, пропавший из хранилища. Письмо отца Тибора Клименту, касающееся третьего откровения Фатимы. Факсимиле перевода. Я понятия не имею, о чем он говорит.

Нгови как-то странно посмотрел на архивариуса.

— В чем дело? — спросил Мишнер.

Нгови быстро передал Мишнеру информацию о вчерашнем посещении архива Валендреа.

— Он вел себя как безумец, — вставил архивариус. — Все время твердил, что что-то пропало из футляра. Я просто испугался его. Боже, спаси церковь! — Он истово перекрестился.

— Валендреа что-нибудь объяснил? — спросил Нгови.

Мишнер в свою очередь рассказал, что именно говорил Папа.

— В ту пятницу, — кардинал-архивариус потер старческий лоб, — когда Климент и Валендреа посещали хранилище, они что-то сожгли. Мы потом нашли на полу пепел.

— Климент рассказывал об этом? — спросил Мишнер.

Архивариус покачал головой:

— Ни слова.

Многое сходилось, но ясно было не все.

— Здесь много непонятного. В двухтысячном году сестра Люсия сама подтвердила подлинность третьего откровения, прежде чем Иоанн Павел раскрыл его верующим.

Нгови кивнул:

— Я был там. Подлинник записи привезли в футляре из хранилища в Португалию, и она подтвердила, что это тот же документ, который она составила в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Но, Колин, в футляре было только два листа бумаги! Я лично присутствовал при том, когда его открывали! Там был подлинный текст и итальянский перевод. И все.

— Если там был не весь текст, разве она не сказала бы об этом? — не смог сдержать удивления Мишнер.

— Она была уже в преклонном возрасте и очень слаба, — ответил Нгови. — Я помню, она просто бегло взглянула на страницу и кивнула. Говорили, что у нее слабое зрение, а слышать она вообще не могла.

— Маурис попросил меня проверить, — поспешно добавил архивариус. — Валендреа и Павел Шестой вместе вошли в хранилище восемнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Час спустя Валендреа по распоряжению Павла вернулся, но один и оставался внутри около пятнадцати минут.

Нгови согласно кивнул.

— Похоже, что письмо отца Тибора Клименту приоткрыло дверь, которую Валендреа давно считал закрытой.

— Может, это и стоило Тибору жизни. — Мишнер сопоставил факты, разрозненные кусочки мозаики постепенно складывались между собой. — Валендреа говорил, что пропал перевод Тибора. Перевод чего?

— Колин, — тихо и четко произнес Нгови, — третье Фатимское откровение гораздо важнее, чем мы думаем.

— А Валендреа считает, что оно у меня.

— А на самом деле? — спросил Нгови.

Мишнер покачал головой:

— Если бы оно было у меня, я бы отдал эту несчастную бумажку ему. Мне все это надоело, и я хочу покончить со всем этим.

— А что мог сделать Климент с текстом Тибора?

Об этом Мишнер не думал.

— Не знаю. Клименту не пристало воровать.

Совершать самоубийство тоже, хотелось ему добавить, но Мишнер не стал говорить об этом. Архивариус ничего не знал. Но по выражению лица Нгови он понял, что кениец подумал об этом же.

— А что в Боснии? — спросил Нгови.

— Еще хуже, чем в Румынии.

Мишнер достал письмо Ясны. Валендреа он отдал копию, а подлинник оставил у себя.

— Этим словам вряд ли стоит доверять, — произнес Нгови, ознакомившись с текстом. — Меджугорье не религиозная святыня, а балаган. Десятое откровение могло ей просто пригрезиться. Учитывая его содержание, я серьезно подозреваю, что это так.

— Я тоже предполагал такое, — ответил Мишнер. — Ясна убедила себя, что это происходит с ней на самом деле, и теперь не может вернуться к реальности. Но когда Валендреа прочел послание, он был потрясен. Он просто набросился на меня!

— Так же он вел себя и в хранилище, — сказал старик-архивариус. — Как сумасшедший.

Мишнер испытующе посмотрел на Нгови:

— Маурис, что все это значит?

— Я в растерянности, — признался африканец. — Много лет назад, еще будучи епископом, я вместе с другими по распоряжению Иоанна Павла изучал третье Фатимское откровение. Оно так непохоже на два первых. Первые два очень подробные, точные, а третье больше напоминает иносказание. Его Святейшество решил, что для его интерпретации нужна помощь церкви. И я согласился с ним. Но нам никогда и в голову не приходило, что текст неполон!

Нгови указал на громоздкий тяжелый том, лежащий на столе. Очень старая рукопись, ее страницы почернели от времени. На обложке — латинское заглавие в окружении цветных рисунков, изображающих пап и кардиналов. Слова Lignum Vitae, написанные когда-то малиновыми чернилами, теперь выцвели и еле различались. Сев в кресло, Нгови спросил Мишнера:

— Что вам известно о святом Малахии?

— Достаточно, чтобы сомневаться в его подлинности, — усмехнулся тот.

— Уверяю вас, его пророчества подлинны. Этот фолиант был опубликован в тысяча пятьсот девяносто пятом году в Венеции историком-доминиканцем Арнольдом Вийоном, в нем подробно пересказано то, что писал сам святой Малахия о своих видениях.

— Маурис, эти видения произошли в середине двенадцатого века. Прежде чем Вийон записал их, прошло четыреста лет! Слышал я все эти сказки. Кто знает, что говорил сам Малахия, ведь именно его слова до нас не дошли.

— Но в тысяча пятьсот девяносто пятом году записи Малахии хранились здесь, — подал голос архивариус. — Это указано в наших описях. И Вийон мог получить доступ к ним.

— Но если сохранилась книга Вийона, почему не сохранился текст Малахии?

Нгови опять указал на книгу:

— Даже если книга Вийона — подлог и все, что в ней, — его слова, а не слова Малахии, они все равно достойны внимания из-за их точности. А учитывая события последних дней — тем более.

Нгови протянул ему три листа машинописного текста. Просмотрев страницы, Мишнер увидел, что это краткое изложение всей истории.

Малахия О'Моргор родился в Ирландии в 1094 году. В двадцать пять лет он стал священником, в тридцать — епископом. В 1139 году он уехал из Ирландии в Рим, чтобы передать Папе Иннокентию II отчет о деятельности своей епархии.

И в Риме ему вдруг открылось будущее, и он увидел длинный список людей, которым суждено однажды встать во главе церкви. Он записал свое видение на пергаменте и передал рукопись Иннокентию. Прочитав список, Папа велел запечатать его и убрать в архив, где он благополучно пролежал до 1595 года. Арнольд Вийон переписал список понтификов, который привиделся пророку. Малахия указал имена, данные всем папам, начиная с Целестина II в 1143 году и заканчивая — через сто одиннадцать имен — именем понтифика, который, как предполагалось, станет последним.

— Нет никаких доказательств, что Малахию посетило видение, — сказал Мишнер. — Насколько я помню, все это вставили в рассказ в девятнадцатом веке на основе сомнительных источников.

— Прочитайте прозвища пап, — спокойно ответил Нгови.

Мишнер снова всмотрелся в список. Согласно пророчеству, восемьдесят первым Папой должны были стать Лилия и Роза.

Урбан VIII, возглавлявший церковь в те годы, был родом из Флоренции, символом которой была красная лилия. Кроме того, он являлся епископом Сполетто, который символизировала роза. Предсказывалось, что девяносто четвертый Папа будет Розой Умбрии.

Перед тем как стать Папой, Климент XIII был правителем Умбрии. Апостольский Скиталец — так назывался в предсказании девяносто шести Папа. Пий VI закончил свои дни беженцем, скрываясь от преследования французских революционеров.

Сто вторым Папой был Лев XIII. Его предсказание называло Свет в Небе. В правление Льва XIII видели огромную комету.

Иоанна XXIII называли Пастырем и Мореходом. И это оказалось верным предсказанием, поскольку он сам называл свое правление правлением пастыря, а на эмблеме Второго Ватиканского собора, созванного им, изображались крест и корабль. Кроме того, до своего избрания Иоанн служил патриархом Венеции, старинной морской столицы.

Мишнер поднял глаза:

— Занятная информация, но что все это доказывает?

— Климент был сто одиннадцатым Папой. Малахия назвал его «Исходящим из оливковой рощи». Помните, что сказано у Матфея в главе двадцать четвертой о признаках конца времен?

Мишнер помнил. Иисус покинул храм и шел прочь, когда Его ученики начали восхищаться красотой здания.

«Истинно говорю вам, сказал Он.

Не останется здесь камня на камне: все будет разрушено».

В оливковой роще ученики стали умолять Его сказать, когда это случится и каковы признаки приближающегося конца времен.

— В этом фрагменте Христос предсказывает второе пришествие. Но Маурис, неужели вы действительно верите, что наступает конец света?

— Может быть, нечто менее катастрофическое, но очевидно, что все должно закончиться и начаться снова. — Нгови и не думал шутить. — Было предсказано, что Климент станет предвестником этого. И вот еще. Последний из всех ста двенадцати пап, предсказанных Малахией начиная с тысяча сто сорок третьего года, — это нынешний Папа. В тысяча сто тридцать восьмом году Малахия предсказал, что его будут звать Petrus Romanus.

Петр Римлянин.

— Но это заблуждение! — воскликнул Мишнер. — Многие считают, что Малахия никогда не предсказывал появление Папы по имени Петр. К тому же это было вписано в публикации, сделанной в девятнадцатом веке.

— Все не так просто. — Нгови надел тонкие перчатки и аккуратно открыл огромный том. Древний пергамент захрустел. — Прочтите-ка это.

Мишнер вгляделся в написанные по-латыни слова.

«В заключение всех гонений на Святую римскую церковь на престол взойдет Петр Римлянин.

Он проведет паству через множество лишений, после которых в городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей».

— Валендреа, — тем временем продолжал Нгови, — выбрал имя Петр по собственной воле. Теперь вы видите, почему я так уверен в этом? Это слова Вийона, а возможно, и самого Малахии, написанные много веков назад. Кто мы такие, чтобы сомневаться в них? Может быть, Климент был прав? Мы задаем слишком много вопросов и делаем то, что нам хочется, а не то, что мы должны делать.

— А как вы объясните, — вдруг спросил кардинал-архивариус, — что этой книге почти пятьсот лет и все эти папские прозвища появились много лет назад? Если бы совпало десять или двадцать, это могла бы быть случайность. Но девяносто процентов — это уже значит многое, а здесь именно так и произошло. Только около десяти процентов прозвищ не поддаются объяснению. Подавляющее их большинство соответствует истине. А последнее — Петр — приходится как раз сто двенадцатым! Когда Валендреа выбрал это имя, я содрогнулся.

Слишком многое обрушилось на Мишнера за такое короткое время. Сначала он узнал о предательстве Катерины. А теперь еще выясняется, что не за горами конец света.

«В городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей».

Рим издавна называли городом на семи холмах. Мишнер посмотрел на Нгови. На лице немолодого прелата читалась тревога.

— Колин, вы должны найти перевод отца Тибора. Если Валендреа считает этот документ таким важным, то и мы имеем все основания предполагать то же самое. Вы знали Якоба лучше, чем любой из нас. Найдите его тайник. — Нгови закрыл рукопись. — Сегодняшний день может стать последним, когда мы имеем доступ в этот архив. Начинается осадное положение. Валендреа устроит грандиозную чистку. Я хотел, чтобы вы увидели эти пророчества в первоисточнике и осознали всю их важность. То, что было записано в Меджугорье, вызывает сомнения, но записи сестры Люсии и перевод отца Тибора — это гораздо серьезнее.

— Я понятия не имею, где может быть этот документ. Я даже не могу представить себе, как Якоб вывез его из Ватикана.

— Код сейфа знал только я, — сказал архивариус. — Но я открывал его только Клименту.

При воспоминании о предательстве Катерины Мишнер ощутил бездонную пустоту. Больно. Если бы удалось сосредоточиться на чем-то другом, это хоть ненадолго отвлекло бы его.

— Маурис, я постараюсь что-нибудь сделать. Но я даже не представляю, с чего начать.

Лицо Нгови осталось серьезным.

— Колин, я не хочу драматизировать события. Но вполне может быть, что в ваших руках судьба церкви.

Глава LX

Ватикан

30 ноября, четверг

15.30

Валендреа извинился перед многочисленными представителями религиозных общин, собравшихся, чтобы поздравить его с избранием, и покинул аудиенц-зал. Группа прибыла из Флоренции, и, прежде чем уйти, Валендреа заверил гостей, что свой первый же официальный визит он нанесет в Тоскану.

Амбрози ждал его на четвертом этаже. Папский секретарь вышел из зала полчаса назад, и Валендреа не терпелось узнать зачем.

— Святой Отец, — с ходу начал Амбрози. — После вас Мишнер встретился с Нгови и кардиналом-архивариусом.

Валендреа сразу понял всю важность услышанного.

— О чем они говорили?

— Они общались в одном из читальных залов, дверь была заперта. Мой человек в архиве не смог ничего услышать, но сказал, что они взяли старинный фолиант, один из тех, которые может брать только архивариус.

— Какой?

— Lignum Vitae.

— Пророчества Малахии? Вы шутите? Это же глупо. Хотя жаль, что мы не знаем, о чем они говорили.

— Я буду снова ставить жучки. Но на это уйдет время.

— Когда уезжает Нгови?

— Он уже освободил кабинет. Мне говорили, он на днях собирается в Африку. Но сейчас он все еще в своих апартаментах.

И все еще кардинал-камерленго! Валендреа пока не подобрал ему замену, никак не мог выбрать из трех кардиналов, доказавших ему свою преданность на конклаве.

— Я все думаю о личных вещах Климента. Факсимиле Тибора может быть только там. Но Климент знал, что распоряжаться ими будет только Мишнер.

— Что вы хотите сказать, Святой Отец?

— Я думаю, от Мишнера мы ничего не добьемся. Он нас презирает. Скорее он отдаст документ Нгови. А этого допустить нельзя.

Он ждал от Амбрози реакции, и его верный помощник и здесь не подвел его.

— Вы хотите нанести удар первым? — догадался секретарь.

— Надо показать Мишнеру, что мы не шутим. Но на этот раз, Паоло, ваши услуги не понадобятся. Позвоните нашим друзьям и попросите их помочь нам.

Глава LXI

Рим

30 ноября, четверг

19.10

Мишнер вошел в квартиру, где он жил с момента смерти Климента. Последние пару часов он просто бесцельно бродил по римским улицам. С полчаса назад у него сильно заболела голова, еще в Боснии врач предупреждал его, что головные боли будут преследовать его какое-то время.

Мишнер прошагал прямо в ванную и принял две таблетки аспирина. Еще врач велел ему по возвращении в Рим пройти полное медицинское обследование, но сейчас на это нет времени.

Расстегнув сутану, Мишнер бросил ее на кровать. На часах, стоящих на ночном столике, стрелки показывали полседьмого. Мишнер как будто до сих пор ощущал хватку Валендреа.

Боже, помоги Католической церкви. Лидер, не знающий страха, может принести ей немало бед. Валендреа будет метаться от одних отчаянных мер к другим, а абсолютная власть даст ему практически неограниченные возможности. А затем произойдет то, что и предсказывал святой Малахия. Мишнер знал, что нельзя верить этим глупым вымыслам, но независимо от его воли в нем нарастало чувство тревоги и ужаса. Церковь ждут серьезные испытания. Он был уверен в этом.

Мишнер переоделся в рубашку и джинсы, устало упал на диван. Он специально не стал включать свет.

Неужели несколько десятилетий назад Валендреа действительно выкрал что-то из хранилища? Неужели то же самое сделал Климент? Что происходит? Как будто все встало с ног на голову. Все и вся вокруг него прогнило. И в довершение всего оказывается, что еще девятьсот лет назад ирландский епископ предсказал, что за восшествием на престол Папы по имени Петр случится конец света!

Мишнер потер виски, пытаясь унять боль. Аспирин не помогал. Снаружи в комнату пробивались слабые лучи уличного света. У подоконника лежал дубовый сундучок Якоба Фолкнера. Мишнер вспомнил, что не смог открыть его, когда забирал вещи из Ватикана. Климент вполне мог хранить в нем что-то важное. Никто не осмелился бы заглянуть внутрь.

Мишнер медленно дотянулся до сундучка.

Взяв его в руки, он включил лампу и осмотрел замок. Ему не хотелось его портить, ломать, и он стал думать.

Рядом стояла картонная коробка с вещами Климента, которую он вывез из его апартаментов на следующий день после смерти Папы. Мишнер придвинул к себе коробку и принялся рассматривать различные предметы. Когда-то эти вещи украшали жилище его старого друга, Климента. Многие из них пробуждали в нем приятные воспоминая — часы в стиле Black Forest, сувенирные перья, фотография родителей Климента в простой рамке.

В пакете из серой бумаги лежала личная Библия Климента. В день похорон ее прислали из Кастель-Гандольфо. Мишнер не стал тогда ее доставать, просто принес домой и положил вместе с остальными вещами.

Сейчас он залюбовался ее белым кожаным переплетом с золотым обрезом, потемневшим от времени. Он благоговейно раскрыл ее. На ней было по-немецки написано: «От любящих родителей по случаю принятия сана священника».

Климент много рассказывал о своих родителях. Во времена Людвига I Фолкнеры принадлежали к баварской аристократии, при Гитлере занимали антифашистскую позицию — даже в период пика национал-социалистических настроений накануне войны. Однако они не афишировали свои взгляды, а просто втайне пытались, как могли, помогать евреям из Бамберга. Отец Фолкнера принял на хранение сбережения двух еврейских семей и хранил их состояние до конца войны. Но вскоре оказалось, что деньги возвращать уже некому. Тогда он передал всю сумму до последней марки еврейской общине. Дар из прошлого в надежде на будущее.

Мишнер вспомнил вчерашнее видение.

Лицо Якоба Фолкнера.

«Больше не пренебрегай волей небес. Исполни мою просьбу. Помни, верному слуге можно сказать многое».

«В чем мое предназначение, Якоб?»

Но ответил отец Тибор:

«Ты станешь знаком для всего мира. Маяком, зовущим к покаянию. Посланцем, возвещающим, что Бог существует».

Что все это значит? Было ли это на самом деле? Или просто привиделось от удара молнии?

Мишнер не спеша перелистывал Библию. Ее страницы на ощупь были тонкими и мягкими, как ткань. Некоторые места подчеркнуты. Кое-где сохранились записи на полях. Мишнер начал перечитывать отмеченные места.

«Деяния святых апостолов, 5:29.

Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам.

Послание Иакова, 1:27.

Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира.

От Матфея, 15:3–6.

Зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим.

От Матфея, 5:19.

Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном.

Книга пророка Даниила, 4:23.

Царство твое останется при тебе, когда ты познаешь власть небесную.

От Иоанна, 8:28.

Я ничего не делаю от себя, но как научил Меня Отец Мой, так и говорю».

Интересный выбор. Очередные подсказки впавшего в депрессию Папы? Или просто случайно отобранные стихи?

К корешку книги снизу прикреплены четыре яркие шелковые закладки, переплетенные между собой. Мишнер принялся расплетать их, собираясь заложить отмеченные страницы. Пальцы на что-то натолкнулись.

Между шелковыми ленточками был спрятан маленький серебряный ключик.

Неужели Климент сделал это нарочно? Эта Библия хранилась тогда в Кастель-Гандольфо и всегда лежала на ночном столике Климента. Папа знал, что книга не достанется никому, кроме Мишнера.

Он аккуратно отвязал ключ, уже зная, что ему предстоит.

Мишнер вставил ключ в замок. Замок подался, и Мишнер открыл крышку.

Внутри лежали конверты. Около ста, может, больше, все — надписанные женским почерком и адресованные Клименту. Адрес получателя везде разный. Мюнхен, Кёльн, Дублин, Каир, Кейптаун, Варшава, Рим. Все города, где когда-то служил Климент. Обратный адрес на всех конвертах — один.

Мишнер знал, от кого эти письма, ведь он четверть века помогал Клименту вести корреспонденцию. Ее звали Ирма Рам, его подруга детства. Мишнер никогда не расспрашивал о ней, а Климент говорил как-то, что они вместе росли в Бамберге.

Климент постоянно переписывался с несколькими самыми близкими друзьями. Но в сундучке хранились лишь письма Рам. Зачем Климент оставил такое наследство? Почему не уничтожил письма? Ведь их могли истолковать превратно, особенно недоброжелатели вроде Валендреа. Но, видимо, Климент решил пойти на риск. Для чего?

Поскольку теперь все письма принадлежали Мишнеру, он, поколебавшись, открыл один из конвертов, вынул письмо и погрузился в чтение.

Глава LXII

Рим

30 ноября, четверг

20.00

«Якоб!

Когда я узнала о событиях в Варшаве, у меня заболело сердце. Я видела твое имя в списке участников беспорядков. Коммунистам было бы только на руку, если бы среди жертв оказались ты и другие епископы. Твое письмо принесло мне облегчение, я так рада, что ты не пострадал. Надеюсь, что Его Святейшество переведет тебя в Рим, где ты будешь в безопасности. Я знаю, что ты никогда не станешь просить его об этом, но молю Господа, чтобы это произошло. Надеюсь, ты сможешь приехать домой на Рождество. Хотелось бы провести праздник вместе. Если это возможно, сообщи мне заранее. Как всегда, буду ждать твоего письма. Не забывай, милый Якоб, люблю тебя».

«Якоб!

Сегодня я была на могиле твоих родителей. Подстригла траву и помыла памятник. Как жаль, что они так и не увидели, кем ты стал! Ты уже архиепископ, а когда-нибудь, возможно, станешь даже кардиналом. Твои успехи станут им лучшим памятником. Нашим родителям пришлось столько вынести! Я каждый день молюсь об освобождении Германии. Может быть, благодаря хорошим людям, таким как ты, нас ждет хорошее будущее. Надеюсь, ты здоров. Я тоже здорова. Бог благословил меня крепким здоровьем. Наверное, следующие три недели я проведу в Мюнхене. Если получится приехать, я позвоню. Мое сердце снова стремится к тебе. Твои бесценные слова из последнего письма до сих пор согревают меня. Береги себя, Якоб. С искренней любовью».

«Якоб!

Его преосвященство. Ты заслуживаешь этого титула. Бог наградит Иоанна Павла за твое долгожданное назначение. Еще раз спасибо, что пригласил меня в консисторию. Разумеется, никто не узнал, кто я такая. Я сидела в стороне и ничем себя не выдавала. Там же был твой Колин Мишнер, и он так гордился! Ты был прав, он очень приятный молодой человек. Сделай его своим сыном, ведь он всегда хотел этого. Поддержи его, как твой отец поддержал тебя. Якоб, пусть он продолжит начатое тобой. В этом нет ничего плохого, твои обеты церкви и Господу не запрещают этого. У меня до сих пор встают слезы в глазах, когда я вспоминаю, как Папа надел на тебя алую кардинальскую шапочку! Я испытывала гордость, которой никогда не знала раньше. Якоб, я люблю тебя и надеюсь, что связывающие нас узы придадут нам сил. Береги себя, милый, и не забывай писать».

«Якоб!

Несколько дней назад умер Карл Хайгл. На его похоронах вспоминала о нашем детстве, когда мы втроем в теплый летний день играли на берегу реки. Он был так добродетелен, и я, наверное, могла бы полюбить его, если бы не полюбила тебя. Но ты и сам догадываешься об этом. Несколько лет назад он овдовел и в последнее время жил один. Его дети оказались неблагодарными и эгоистичными. Что случилось с нашей молодежью? Разве им есть дело до собственных корней? Я много раз носила ему ужин, и мы подолгу разговаривали. Он так восхищался тобой! Маленький, хилый Якоб стал кардиналом Католической церкви. А теперь и государственным секретарем. До папского престола остался один шаг. Он бы очень хотел еще раз увидеть тебя. Как жаль, что не довелось! Бамберг не забыл своего епископа, и, я уверена, его епископ не забыл город своей юности. Последние дни я усердно молюсь о тебе, Якоб. Папа нездоров. Скоро выборы нового. Я просила Господа помочь тебе. Может быть, он услышит молитвы женщины, глубоко любящей и своего Бога, и своего кардинала. Береги себя».

«Якоб!

Я видела по телевизору твое выступление с балкона собора Святого Петра. Трудно описать восхищение и гордость, переполнившие меня. Мой Якоб стал Климентом! Какой удачный выбор имени! Я вспомнила, как мы вместе ходили в собор и навещали могилу. Я вспомнила, как ты говорил о Клименте II. Немец, сумевший стать Папой. Даже тогда ты как будто предвидел свою судьбу. Он так много для тебя значил. Теперь ты — Папа Климент XV. Милый Якоб, будь благоразумен, но тверд. Ты сможешь или упрочить, или погубить церковь. Пусть о Клименте XV вспоминают с гордостью. Как было бы хорошо, если бы ты совершил визит в Бамберг. Попробуй найти для этого время. Я так давно тебя не видела. Мне было бы достаточно увидеть тебя хоть на несколько минут, даже в официальной обстановке. Но пусть наши отношения согревают тебя и утешают твою душу. Будь сильным и достойным пастырем и не забывай, что мое сердце принадлежит тебе».

Глава LXIII

Рим

30 ноября, четверг

21.00

Катерина подошла к дому, где жил Мишнер. На темных улицах было безлюдно, вдоль тротуаров жались припаркованные автомобили. Через открытые окна доносились обрывки разговоров, звонкие голоса детей и звуки музыки. В пятидесяти ярдах позади нее шумел город.

В квартире Мишнера загорелся свет, и она успела спрятаться в парадной на противоположной стороне улицы, где ее не было видно, и смотрела оттуда на его окна.

Им нужно поговорить. Он должен все понять. Она не предавала его. Она ничего не сказала Валендреа. И все же она обманула его доверие. Вопреки ее ожиданиям он не разозлился, скорее, ему было больно, и так еще хуже. Когда она наконец поумнеет? Почему она снова и снова совершала одну и ту же ошибку? Неужели нельзя хоть однажды поступить правильно? Она ведь способна на лучшее, но ее всегда что-то удерживает.

Катерина стояла в темной парадной, где никто ей не мешал, и точно знала, что надо делать. За окном на третьем этаже не подавалось никаких признаков жизни, и она даже не была уверена, там ли Мишнер.

Она собиралась с духом, чтобы перейти через улицу, когда вдруг с бульвара повернула и резво подкатила к зданию машина. Свет фар выхватил из темноты дорожку, и она прижалась к стене, прячась в тени.

Затем фары погасли, автомобиль остановился.

Темный «мерседес»-купе.

Открылась задняя дверь, из салона вышел человек. Свет, горевший в салоне, помог ей разглядеть, что это высокий худощавый мужчина с острым длинным носом, в свободно сидящем костюме. Ей не понравился недобрый огонек в его глазах. Ей приходилось видеть таких типов. В машине сидели еще двое, один за рулем, а другой на заднем сиденье. В мозгу Катерины зазвенел сигнал тревоги. Очевидно, их подослал Амбрози.

Высокий уверенным шагом направился к дому Мишнера. «Мерседес» проехал немного вперед по улице. В квартире по-прежнему горел свет.

Полицию вызывать уже некогда.

Катерина выскочила из парадной и побежала через улицу.

* * *

Мишнер прочел последнее письмо и посмотрел на разбросанные вокруг конверты. За эти два часа он прочитал все написанное Ирмой Ран. Разумеется, в сундучке хранилась не вся их переписка. Видимо, Фолкнер оставлял только самые памятные послания. Самое недавнее датировано позапрошлым месяцем — Ирма опять сокрушалась о здоровье Климента, беспокоилась, писала, что видела его по телевизору, и просила беречь себя.

Мишнер мысленно возвращался к минувшим годам и теперь только начинал понимать истинный смысл слов Климента. Особенно когда речь шла о Катерине.

«Ты думаешь, ты единственный священник, нарушивший обет безбрачия? И такой ли это грех? Ты чувствовал себя неправым, Колин? Твое сердце было искренне?»

И совсем незадолго до смерти. Запомнившиеся ему слова Климента, когда тот расспрашивал Мишнера о появлении Катерины в трибунале.

«Но вы можете быть друзьями. Делить друг с другом мысли и чувства. Испытать родство душ, на которое способны лишь подлинно близкие люди. Это удовольствие церковь не запрещает».

Мишнер вспомнил разговор с Климентом в Кастель-Гандольфо за несколько часов до смерти друга.

«Почему священники не могут жениться? Почему они должны всю жизнь оставаться целомудренными? Если другим можно, то почему нельзя священникам?»

Он пытался понять, насколько далеко зашли отношения Климента и Ирмы. Неужели Папа тоже нарушил обет безбрачия? Совершил то же, в чем обвиняли Томаса Кили? Ничто в письмах не говорило об этом, но само по себе это ничего не значило. В конце концов, кто бы стал прямо писать о таком?

Мишнер опустился на диван и потер глаза.

Перевода отца Тибора в сундучке не было. Мишнер проверил все конверты, прочел все письма в надежде, что Климент спрятал документ среди них. Нигде не было даже малейшего упоминания о Фатиме. Похоже, все усилия опять оказались напрасны. Мишнер снова оказался у начала поисков, правда, теперь он узнал об Ирме Ран.

«Не забудьте о Бамберге».

Это сказала ему Ясна. А как написал ему Климент в последнем письме?

«Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Часть, которую нельзя забывать».

Тогда Мишнер подумал, что друг просто успокаивает его. Теперь он знал точно: за этими словами стояло нечто гораздо большее.

«Однако я сам предпочел бы лежать в любимом мною соборе в Бамберге над рекой. Я жалею, что не смог в последний раз полюбоваться его красотой. Но, может быть, мою последнюю волю все же можно будет выполнить».

А что прошептал Климент тогда в Кастель-Гандольфо?

«Я разрешил Валендреа прочесть Фатимские записи».

«А что в них?»

«Часть того, что прислал мне отец Тибор».

Часть.

Только сейчас Мишнер понял намек. Он вспомнил поездку в Турин и слова Климента о его преданности и способностях.

«Пожалуйста, отправь вот это».

То письмо было адресовано Ирме Ран. Тогда Мишнер не увидел в этом ничего особенного. За долгие годы он отправил ей много писем. Но эта странная просьба послать письмо именно оттуда и непременно лично!

Накануне Климент был в хранилище. Мишнер и Нгови ждали снаружи, пока Папа изучал содержимое футляра. Он легко мог взять оттуда все, что угодно. А значит, когда через несколько дней Климент и Валендреа опять наведывались в хранилище, перевода Тибора уже не было. О чем Мишнер только что спрашивал Валендреа?

«Откуда вы знаете, что оно там было?»

«Я не знаю. Но с того вечера никто не заходил в архив, а через два дня Климент умер».

* * *

Входная дверь с грохотом распахнулась.

Комнату освещала только одна лампа, и из полумрака неожиданно возник высокий худощавый человек. Он сдернул Мишнера на пол и сильно ударил кулаком в живот.

У Мишнера перехватило дыхание.

Незнакомец еще раз ударил его в грудь, и Мишнер, нелепо перебирая ногами, с трудом отполз к стене. Он не мог сопротивляться. Он никогда в жизни не дрался. Инстинкт подсказал ему поднять руки для защиты, но противник снова ударил его в живот и опрокинул на кровать.

Мишнер, задыхаясь, смотрел на незнакомца и не знал, чего ждать. Человек вынул что-то из кармана. Черный прямоугольник около шести футов в длину, с одной из сторон отходят два блестящих металлических зубца, похожие на щипцы. Между зубцами сверкнула вспышка света.

Электрошок!

Такие носили с собой швейцарские гвардейцы, чтобы можно было защитить Папу, не прибегая к пулям. Им с Климентом показывали это оружие и объясняли, что за счет заряда девятивольтной батареи можно получить напряжение в сто тысяч вольт, удар такой силы способен мгновенно обездвижить человека. Между электродами с треском пробежал голубовато-белый разряд.

На губах худощавого заиграла улыбка:

— Сейчас мы повеселимся, — глухо сказал он по-итальянски.

Мишнер собрал все силы и левой ногой ударил его по вытянутой руке. Электрошок отлетел к открытым дверям.

Нападавший явно не ожидал этого, но быстро собрался и сильным ударом повалил Мишнера на кровать.

Потом рука его скользнула в другой карман. Раздался щелчок, сверкнуло лезвие ножа. Сжимая его в руке, незнакомец бросился на Мишнера. Мишнер попытался представить себе, что испытывает человек, когда его режут.

Но ничего не почувствовал.

Раздался треск электрического разряда, и противник задергался. У него закатились глаза, обмякли руки, все тело забилось в судорогах. Он выронил нож и упал на пол.

Мишнер открыл глаза.

За спиной незнакомца стояла Катерина. Отбросив в сторону электрошок, она кинулась к нему.

— Как ты?

Задыхаясь, он хватал ртом воздух.

— Колин, как ты?

— Кто… это… был?

— Сейчас не время. Там внизу еще двое.

— Почему ты… знаешь больше… чем я?

— Потом объясню. Надо бежать.

К Мишнеру вернулась способность думать.

— Возьми мою сумку. Там… Я не распаковывал ее с Боснии.

— Ты уезжаешь?

Он не хотел отвечать, и она поняла его молчание.

— Ты не хочешь говорить мне, — быстро произнесла она.

— Откуда ты взялась?

— Я пришла поговорить с тобой. Хотела объяснить. Но тут приехал этот и еще двое.

Мишнер попытался подняться с кровати, но острая боль не дала ему этого сделать.

— Ты ранен, — сказала она.

Он прокашлялся.

— Ты знала, что они придут?

— Ты что, серьезно?

— Ответь.

— Я пришла поговорить с тобой и услышала щелчок электрошока. Потом увидела, как ты выбил его, и он схватил нож. Я схватила электрошок и сделала что смогла. Я думала, ты скажешь спасибо.

— Спасибо. Что ты еще знаешь?

— Вечером того дня, когда мы виделись с отцом Тибором в Бухаресте, Амбрози напал на меня. Он дал понять, что, если я не буду помогать им, мне это дорого обойдется. — Она показала на лежащего на полу незнакомца. — Думаю, что он как-то связан с Амбрози. Но я не знаю, что им от тебя нужно.

— Наверное, Валендреа остался недоволен сегодняшним разговором и решил прибегнуть к силе. Он предупреждал, что следующий визит мне не понравится.

— Надо уходить, — решительно повторила она.

Он, кряхтя, достал из сумки пару кроссовок и надел их. От боли в груди на его глазах выступили слезы.

— Колин, я люблю тебя. Я поступила нехорошо, но мои намерения были чисты. — Она проговорила это очень быстро, как будто ей обязательно надо было сказать это.

Мишнер быстро взглянул на нее:

— Трудно спорить с тем, кто только что спас тебе жизнь.

— А я не хочу спорить.

И он не хотел. Может быть, не надо быть таким правильным? Ведь он тоже был с ней не до конца честен. Мишнер нагнулся и проверил пульс у незнакомца.

— Когда придет в себя, начнется что-то страшное. Мне бы не хотелось при этом присутствовать.

Он двинулся было к выходу, но взгляд его упал на разбросанные по полу письма и конверты. Их нужно уничтожить. Мишнер стал собирать письма.

— Колин, надо уйти, пока те двое не поднялись сюда.

— Надо собрать это… — Он уже слышал шаги на лестнице.

— Колин, у нас нет времени.

Он беспорядочно хватал письма руками и запихивал в сумку. Он торопился, но успел собрать только половину. Надо уходить, не то будет поздно.

Он выскользнул из квартиры, Катерина следом за ним. Мишнер указал наверх. Крадучись, они поднялись выше этажом, шаги внизу раздавались все громче. Ему было трудно двигаться из-за боли в боку, но адреналин придавал ему сил.

— Как мы выйдем отсюда? — шепотом спросила она.

— В конце здания есть еще одна лестница. Она выходит во двор. Иди за мной.

Они осторожно пробежали по коридору мимо закрытых дверей квартир и стали удаляться от главной лестницы. Когда Мишнер увидел выход на запасную, в пятидесяти футах от них показались преследователи.

Мишнер перепрыгивал по три ступеньки зараз, преодолевая обжигающую боль. Сумка с письмами била его по ребрам и лишь усиливала его мучения. На нижней площадке они развернулись, бросились к выходу и выскочили из здания.

Двор был уставлен машинами, и им пришлось огибать их. Мишнер бежал впереди, через арку в сторону многолюдного бульвара. Мимо проносились машины, а на тротуарах полно народа. Слава богу, римляне любят гулять допоздна!

Раздался шум мотора, к самому поребрику подъехало такси.

Мишнер подхватил Катерину, и они бросились к забрызганной грязью машине. Обернувшись через плечо, он увидел, что те двое в панике выбегают из двора.

Они тоже заметили его и рванули в его сторону.

Он бросился к такси и распахнул заднюю дверь. Впихнул Катерину, прыгнул сам.

— Поехали! — крикнул он по-итальянски.

Машина тронулась. Через заднее стекло он увидел, что те двое продолжают бежать. Через некоторое время они отстали, поняли, что преследование бесполезно.

— Куда мы едем? — переводя дыхание, спросила Катерина.

— У тебя паспорт с собой?

— В сумочке.

— В аэропорт, — бросил Мишнер водителю.

Глава LXIV

Ватикан

30 ноября, четверг

23.40

Валендреа преклонил колени перед алтарем в часовне, открытой по личному приказу его любимого Павла VI. Климент не использовал ее, предпочитая маленькое помещение в конце зала, но Валендреа намеревался проводить в богато убранном интерьере ежедневные мессы, где кроме понтифика будут участвовать до сорока специально приглашенных гостей. Потом посредством недолгой беседы и фотографии на память можно будет заручиться их поддержкой. Климент всегда пренебрегал почестями, право на которые давал ему его пост, — еще один из его многочисленных недостатков, — но Валендреа был полон решимости воспользоваться всем тем, чего за много веков таким трудом достигли Папы.

Все сотрудники уже ушли, Амбрози занимался Колином Мишнером. Валендреа был рад остаться в одиночестве. Ему надо помолиться, и он знал, что сейчас Бог услышит его.

Он раздумывал, начать ли с обычного «Отче наш» или какой-нибудь другой установленной молитвы, но затем решил, что лучше просто искренне обратиться ко Всевышнему. Кроме того, он верховный понтифик Апостольской церкви. Если он не может открыто говорить с Господом, то кто же может?

Валендреа чувствовал, что его разговор с Мишнером, то, что он узнал десятое откровение Меджугорья, — это знак свыше. Значит, ему позволено узнать все откровения Меджугорья и Фатимы. Значит, убийство отца Тибора оправданно.

Хотя одна из заповедей запрещает убийство, папы столетиями лишают жизни миллионы людей. И сейчас надо поступать так же. Угроза Римской католической церкви вполне серьезна. Хотя не стало Климента XV, остается его протеже, и наследство Климента исчезло. Нельзя, чтобы и без того опасное положение стало катастрофическим. Ситуация требует решительных мер. Колина Мишнера, как и отца Тибора, надо убрать.

Сложив руки, Валендреа изучал измученное лицо Христа на распятии. Он благоговейно просил Сына Божьего наставить его на путь. Ведь не случайно его избрали Папой.

Он вдруг осознал, почему выбрал имя Петр. Хотя до сегодняшнего дня Валендреа считал и то и другое лишь проявлениями своих личных амбиций. Теперь он понял другое. Он должен стать проводником воли Неба. Петром II. У него теперь лишь один путь, и он благодарит Бога за то, что тот дал ему сил сделать то, что надо сделать.

— Святой Отец…

Валендреа перекрестился и поднялся с колен. В дальнем конце тускло освещенной капеллы в дверях стоял Амбрози. На лице помощника была тревога.

— Что с Мишнером?

— Сбежал. Вместе с Катериной Лью. Но мы кое-что нашли.

Валендреа просмотрел ворох писем и не смог скрыть изумления. У Климента XV была любовница?! Хотя ничего в письмах прямо не говорило о смертном грехе — а для священника нарушение своих обетов это смертный грех, — значение писем было бесспорно.

— Не перестаю удивляться, — сказал он, подняв глаза на Амбрози.

Они сидели в библиотеке. Здесь же у него недавно состоялся неприятный разговор с Мишнером. Валендреа вспомнил, что сказал ему Климент месяц назад, когда Папа узнал, что отец Кили не оставил членам трибунала выбора.

«Может быть, стоит выслушать другую точку зрения?»

Теперь он понял, почему Фолкнер был так благосклонен к Кили. Видимо, безбрачие не входило в число тех догм, к которым немец относился серьезно. Он снова посмотрел на Амбрози. Медленно сказал:

— Это будет почище самоубийства. Я и не знал, что у Климента имелось столько тайн!

— И что он был так предусмотрителен, — заметил Амбрози. — Он взял из хранилища перевод Тибора, поскольку знал, что вы станете делать.

Не стоило лишний раз упоминать о предусмотрительности Климента, но Валендреа не стал возражать.

— Уничтожьте письма, — приказал он.

— Разве они нам не пригодятся?

— Мы все равно не сможем воспользоваться ими в полной мере. Нельзя очернять память о Клименте. Дискредитировать его сегодня означает дискредитировать Ватикан, а этого я не допущу. Если мы опорочим умершего, мы только навредим сами себе. Уничтожьте их.

Потом он спросил о том, что его действительно волновало.

— Куда поехали Мишнер и Лью?

— Наши друзья сейчас проверяют таксистов. Скоро будем все знать.

Валендреа и раньше думал, что тайником Климента может служить его сундучок. Но теперь, когда он узнал больше о своем прежнем враге, догадался, что немец поступил гораздо умнее. Взяв один из конвертов, Валендреа прочел обратный адрес.

Германия, Бамберг, Хинтерхольц, 19, Ирма Ран.

Раздалась тихая мелодия, и Амбрози вынул из-под сутаны мобильный телефон. Разговор занял всего несколько секунд.

Валендреа опять посмотрел на конверт.

— Дай-ка я угадаю. Они поехали в аэропорт?

Амбрози молча кивнул.

— Паоло, найдите эту женщину, — он указал рукой на письма, — и мы получим то, что ищем. Мишнер и Лью тоже будут там. Они сейчас летят к ней.

— Вы уверены?

— Никогда нельзя ни в чем быть уверенным, но все говорит об этом. Займитесь этим лично.

— Разве это не опасно?

— На этот риск стоит пойти. Думаю, вы не станете привлекать к вашему пребыванию в Германии лишнего внимания.

— Конечно, Святой Отец.

— Как только найдете перевод Тибора, вы должны немедленно его уничтожить. Не важно как. Паоло, я рассчитываю на вас. — Голос его понизился и звучал совсем глухо. — Если кто-нибудь — не важно, любовница Климента, Мишнер, Лью, кто угодно, — прочтет эти слова или будет их знать, убейте его. Не думайте ни о чем, просто уничтожьте.

На лице секретаря не дрогнул ни один мускул. Его глаза, как глаза хищной птицы, засветились недобрым светом. Валендреа знал о противостоянии Амбрози и Мишнера и даже поощрял его — ничто не обеспечивает преданность лучше, чем обычная ненависть. Так что задание на предстоящие часы принесет его другу подлинное удовлетворение.

— Я не подведу вас, Святой Отец, — тихо сказал Амбрози.

— Вы должны думать не обо мне. Мы выполняем миссию Господа, и ставка очень высока. Очень высока.

Глава LXV

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

10.00

Шагая по мощеным улочкам Бамберга, Мишнер быстро понял, почему Якоб Фолкнер так любил этот город. До этого он ни разу не был здесь. Когда Фолкнеру удавалось ненадолго приехать в родной город, он не брал с собой Мишнера. Они планировали совершить большую официальную поездку Папы по Германии на следующий год, предполагалось посещение Бамберга.

Фолкнер не раз говорил ему, как он хочет побывать на могиле родителей, отслужить мессу в соборе и повидать старых друзей. Тем более странным выглядело его самоубийство — подготовка к этому долгожданному визиту шла уже полным ходом.

Бамберг стоял на месте, где сливались быстрый Рейн и извилистый Майн. На холмах над рекой возвышались королевская резиденция, монастырь и собор. Здесь, среди поросших лесом горных склонов, когда-то жили князья-епископы. Ниже по холмам, у самых берегов Рейна, располагалась светская часть города, где традиционно преобладали деловые и торговые учреждения.

Символическим местом соединения обеих частей служила река, и именно здесь много веков назад прозорливые правители поставили ратушу, стены которой, наполовину сделанные из дерева, украшали яркие фрески. Ратуша находилась на острове, прямо посередине между церковной и купеческой частями города. Повисший над рекой каменный мост разрезал здание пополам и соединял оба мира.

Мишнер и Катерина прилетели из Рима в Мюнхен и переночевали около аэропорта. Утром они взяли напрокат машину и поехали на север в сторону центральной Баварии через Франкийские холмы. Путь занял около двух часов.

И вот они стоят на Максплац посреди шумной рыночной площади. Предприниматели готовятся к началу рождественских распродаж. От холодного воздуха у Мишнера потрескались губы, солнце появлялось на небе лишь проблесками, а тротуар заносило снегом. Из-за перемены климата им пришлось зайти в один из магазинов и купить пальто, перчатки и кожаные ботинки.

Слева от них возвышалась церковь Святого Мартина, отбрасывающая на переполненную площадь свою длинную тень. Мишнер подумал, что, наверно, стоит поговорить с местным священником. Он сможет рассказать ему об Ирме Ран.

Они оказались внутри. Пожилой седой священник внимательно выслушал их и сказал, что, наверное, ее можно найти в приходской церкви Святого Гандольфа в нескольких кварталах отсюда, к северу, на другом берегу канала.

Они нашли ее около одной из небольших часовен под распятием, с которого печально смотрел Христос. В воздухе пахло ладаном и воском.

Ирма оказалась невысокой, маленькой женщиной, ее бледная кожа и тонкие черты еще хранили следы красоты, которая почти не увяла со времен ее молодости. Если бы Мишнер не знал, что Ирме скоро восемьдесят, он готов бы был поклясться, что ей не больше шестидесяти.

Они нерешительно стояли сбоку и боялись подойти к ней.

У него возникло странное чувство. Может, он вторгается в сферу, о которой ему лучше не знать? Но он оставил эти сомнения. В конце концов, Климент сам указал ему этот путь.

— Вы Ирма Ран? — спросил он по-немецки.

Она повернулась к нему. Ее серебристые волосы доходили до плеч. На желтовато-бледном лице — ни следа косметики. Круглый морщинистый подбородок, в глазах застыло выражение сострадания и сочувствия.

Помолчав, она сказала:

— А я все ждала, когда же вы приедете.

— Откуда вы меня знаете? Мы же никогда не виделись.

— Но я вас знаю.

— Вы знали, что я приеду?

— Да, Якоб говорил, что вы приедете. А он никогда не ошибался… особенно во всем, что касалось вас.

Только сейчас Мишнер понял:

— В письме. Том самом, что он отправил из Турина. Он там это написал?

Она кивнула.

— То, что я ищу, у вас?

— Может быть. Вы приехали сюда сами по себе или по чьей-то просьбе?

Вопрос был странным, и Мишнер ответил не сразу.

— Я приехал ради церкви.

Она снова улыбнулась:

— Якоб сказал, что вы так и ответите. Он хорошо вас знал.

Ирма с Катериной обменялись рукопожатиями.

— Очень рада познакомиться с вами, Катерина. Якоб писал, что, возможно, вы приедете вместе.

Глава LXVI

Ватикан

1 декабря, пятница

10.30

Валендреа перелистывал Lignum Vitae. Перед ним стоял архивариус. Он вызвал этого пожилого кардинала к себе на четвертый этаж и велел принести с собой книгу. Валендреа хотел сам проверить, что же так заинтересовало Нгови и Мишнера.

Он нашел главу с пророчествами Малахии о приходе Петра Римлянина в самом конце фолианта Арнольда Вийона толщиной почти две тысячи страниц.

«В заключение всех гонений на Святую римскую церковь на престол взойдет Петр Римлянин. Он проведет паству через множество лишений, после которых в городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей».

— И вы действительно верите в эту чушь? — спросил он архивариуса.

— Вы сто двенадцатый Папа в списке Малахии. Последний. И он точно знал, какое имя вы выберете.

— То есть церкви угрожает апокалипсис? «В городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей». И вы в это верите? Неужели вы настолько невежественны?

— Рим — город на семи холмах. Его так называют с древности. И мне не нравится ваш тон.

— Мне плевать, что вам не нравится. Я хочу знать, о чем говорили вы, Нгови и Мишнер.

— Я ничего вам не скажу, — заупрямился старик.

Валендреа указал на манускрипт:

— Тогда объясните, почему вы верите в это пророчество.

— Как будто вам важно мое мнение.

Валендреа поднялся из-за стола:

— Да, ваше преосвященство, оно важно. Считайте это вашей последней услугой церкви. Ведь сегодня последний день вашей службы.

Лицо старика ничем не выдало сожаления, хотя он наверняка испытывал сейчас это чувство. Кардинал служил Риму почти пять десятилетий, и на его век выпало немало радостей и печалей. Но именно он собирал голоса для Нгови во время конклава — это стало ясно вчера, когда кардиналы наконец начали говорить начистоту, — и проделал эту работу очень умело. Жаль, что он не перешел в стан победителей.

Кроме того, было очень некстати, что в последние пару дней в прессе поднялась шумиха вокруг пророчеств Малахии О'Моргора. Валендреа подозревал, что все эти разговоры начались не без участия стоящего сейчас перед ним кардинала, хотя репортеры не раскрывали источники информации, отделываясь дежурной фразой: «Один из служащих Ватикана, пожелавший остаться неназванным».

О пророчествах Малахии было известно давно — мистики не раз предупреждали о них, — но только теперь журналисты начали проводить прямые параллели. Действительно, сто двенадцатый Папа взял имя Петр II. Откуда мог монах, живший в одиннадцатом веке, или летописец, живший в шестнадцатом, знать, что случится в будущем? Простое совпадение? Возможно, но все это показывало, что напряжение достигает критической отметки.

Валендреа и сам думал об этом. Можно было предположить, что он выбрал имя, зная о пророчествах из ватиканских архивов. Но на самом деле он всегда хотел взять имя Петр — еще тогда, когда при Иоанне Павле II впервые решил всерьез бороться за папский престол. Об этом он не говорил даже Амбрози. А пророчеств Малахии он не читал.

Он снова повернулся к архивариусу, ожидая ответа на свой вопрос.

Наконец кардинал произнес:

— Мне нечего сказать.

— В таком случае, может быть, вы в состоянии предположить, где находится похищенный документ?

— Я не знаю ни о каком похищенном документе. Все, что указано в описях, на месте.

— Этот документ не указан в описях. Климент сам поместил его в хранилище.

— Я не отвечаю за то, что мне не известно.

— Да разве? Тогда давайте поговорим о том, что вам известно. Например, о чем вы говорили с кардиналом Нгови и монсеньором Мишнером?

В голосе явственно слышалось раздражение. Архивариус молчал.

— Из вашего молчания я заключаю, что речь шла о пропавшем документе и вы причастны к его исчезновению.

Валендреа понимал, что этот удар причиняет старику боль. Как архивариус он обязан оберегать документы церкви. Пропажа одного из них навсегда дискредитирует его.

— Я не сделал ничего предосудительного, я только открыл хранилище по приказу Его Святейшества Папы Климента Пятнадцатого.

— Я верю вам и считаю, что сам Климент втайне от всех похитил эту запись. И я хочу ее найти. — Валендреа умышленно смягчил тон, давая понять, что он поверил объяснению кардинала.

— И я хочу… — начал архивариус и вдруг осекся, как будто боясь сказать что-то лишнее.

— Ну, говорите, ваше преосвященство.

— Я, как и вы, потрясен пропажей документа. Но я понятия не имею, когда это произошло и где его искать.

Судя по его интонации, он твердо решил стоять на своем.

— А где Мишнер?

Он был почти уверен в ответе, но решил, что подтверждение его догадок избавит от опасений, что Амбрози идет по ложному следу.

— Не знаю, — ответил архивариус, и его голос чуть дрогнул.

Тогда Валендреа задал действительно интересующий его вопрос:

— А что Нгови? При чем тут он?

По лицу кардинала было видно, что он понял.

— Вы ведь боитесь его?

Замечание не смутило Валендреа.

— Я никого не боюсь, ваше преосвященство. Я просто хочу знать, какое отношение имеет камерленго к Фатимским откровениям.

— А я не говорил, что он имеет к ним какое-то отношение.

— Но вы ведь вчера говорили об этом?

— Я этого не сказал.

Валендреа спокойно опустил взгляд в книгу, тактично давая понять, что упрямство старика его ничуть не задевает.

— Ваше преосвященство, я отправил вас на пенсию. Но я могу и снова принять вас на службу. Вы хотите умереть здесь, в Ватикане, в должности кардинала-архивариуса Католической церкви? Вам бы не хотелось, чтобы пропавший из архива документ вернулся? Или ваше личное отношение ко мне значит для вас больше, чем ваш профессиональный долг?

Старик переступил с ноги на ногу, и по его молчанию стало заметно, что он обдумывает предложение Валендреа.

— Чего вы хотите? — наконец спросил он.

— Скажите мне, куда уехал отец Мишнер.

— Утром мне говорили, что он уехал в Бамберг. — В его голосе звучало смирение.

— Значит, вы солгали мне?

— Вы спросили, где он. Я не знаю, где он. Но мне говорили, что он уехал в Бамберг.

— А зачем?

— Там может быть документ, который вы ищете.

Теперь надо узнать еще кое-что.

— А Нгови?

— Он ждет звонка отца Мишнера.

Руки Валендреа сжали старинную книгу. Он не стал надевать перчатки. Зачем? Все равно завтра от этого фолианта останется лишь пепел. И теперь самое главное:

— Нгови хочет узнать содержание пропавшего документа?

Старик кивнул, как будто его откровенность причиняла ему боль.

— Они хотят узнать то, что вам, похоже, и так известно.

Глава LXVII

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

11.00

Мишнер и Катерина последовали за Ирмой Ран через Максплац, на другой берег реки. На кованой железной решетке пятиэтажной гостиницы красовалась вывеска с надписью «Кёнигсхоф» и датой — 1614 — год постройки здания, объяснила Ирма.

На протяжении нескольких поколений гостиница принадлежала ее семье. Ирме она досталась по наследству от отца, когда ее брат погиб на войне. С обеих сторон здание окружали бывшие рыбацкие хижины. Изначально оно служило мельницей, и, хотя водяного колеса давно уже не существовало, с тех пор сохранились крыша, балконные решетки и украшения в стиле барокко.

Ирма открыла в гостинице небольшую таверну и ресторан и сейчас провела своих гостей внутрь, усадила за столик у окна.

Полуденное небо затянули облака. Судя по всему, скоро пойдет снег. Ирма принесла гостям по бокалу пива.

— Ресторан открывается вечером, — объяснила она. — Тогда здесь будет полно народа. Нашу кухню здесь любят.

Мишнеру не терпелось задать вопрос:

— В церкви вы сказали, что Якоб предупреждал, что мы приедем. Он так и написал в своем последнем письме?

Она кивнула:

— Он написал, что приедете вы, и возможно, вместе с этой очаровательной женщиной. Мой Якоб умел быть чутким, особенно во всем, что касается вас, Колин. Можно называть вас так? У меня такое чувство, будто я вас давно знаю.

— Я бы не хотел, чтобы вы называли меня как-то иначе.

— А я Катерина.

Она улыбнулась обоим, и Мишнеру понравилась ее улыбка.

— Что еще написал Якоб?

— Он рассказал мне о вашей дилемме. Об утрате веры. Раз вы здесь, то вы, видимо, читали мои письма.

— Я не мог и представить себе всю глубину ваших отношений.

За окнами пропыхтела направляющаяся на север баржа.

— Мой Якоб был открытым человеком. Он посвятил свою жизнь другим. Посвятил себя Богу.

— Но ведь не только Ему, — тихо заметила Катерина.

Мишнер ожидал от Катерины подобного замечания. Вчера она прочла письма, которые ему удалось спасти, и страсть Фолкнера поразила ее.

— Мне раньше не нравилось, как он себя вел, — спокойно продолжала Катерина. — Я видела, какое давление он оказывал на Колина, как убеждал его поставить на первое место церковь. Но я ошибалась. Теперь я вижу, что как раз он больше, чем кто-либо, мог понять нас…

— Он понимал вас, — подхватила Ирма. — Он всегда говорил мне, как тяжело Колину. Он хотел рассказать ему правду, признаться, что он тоже не один, но я запретила ему. Было не время. Я не хотела, чтобы о нас знали. Это касалось только нас. — Она посмотрела в глаза Мишнеру. — Он хотел, чтобы вы остались священником. Ему была нужна ваша помощь, чтобы провести реформы. Наверное, он даже тогда знал, что однажды вы еще скажете свое слово.

Мишнер не мог промолчать:

— Он пытался реформировать церковь. Не силой, а убеждением. Он был миролюбивым человеком.

— Но при этом, Колин, он был прежде всего человеком. — В конце фразы ее голос дрогнул, как будто на нее вдруг нахлынули воспоминания, и она не стала сопротивляться им. — Слабым и грешным человеком, как и все мы.

Протянув руку через стол, Катерина накрыла своей ладонью ладонь пожилой женщины. Глаза обеих женщин заблестели.

— Когда начался ваш роман? — негромко спросила она.

— Когда мы оба были детьми. Я уже тогда знала, что люблю его и всегда буду любить. — Ирма прикусила губу. — Но я также знала, что он никогда не будет принадлежать мне. Полностью. Он уже тогда хотел стать священником. Но мне вполне хватало того, что мне принадлежало его сердце.

Мишнеру хотелось задать еще один вопрос. Он не знал зачем. Не мог объяснить. Это было не его дело. Но он почувствовал, что сейчас можно спросить об этом:

— И ваша любовь так и осталась платонической?

На несколько секунд она задержала на нем взгляд, затем на губах появилась легкая улыбка.

— Да, Колин. Якоб не нарушил своих церковных обетов. Это было бы немыслимо и для него, и для меня. — Она посмотрела на Катерину. — Судить себя надо по законам своего времени. Мы с Якобом — люди из другого века. Наша любовь сама по себе уже была грехом. Заходить еще дальше было просто невозможно.

Мишнер вспомнил слова Климента в Турине: «Несложившаяся любовь всегда причиняет боль».

* * *

— Так вы все это время жили здесь одна?

— У меня есть семья, свое дело, друзья и Бог. Я знала любовь мужчины, полностью посвятившего себя мне. Не физически, но во всем остальном. Мало кто может этим похвастаться.

— И вас никогда не смущало, что вы не можете быть вместе? — спросила Катерина. — Я не имею в виду секс. Я имею в виду — быть просто физически рядом друг с другом. Ведь это, должно быть, нелегко.

— Я бы предпочла, чтобы все случилось по-другому. Но это зависело не от меня. Якоб уже в молодости захотел стать священником. Я знала и не стала ему мешать. Я так сильно любила его, что была готова разделить его… даже с Богом.

Во вращающуюся дверь вошла женщина средних лет и сказала Ирме несколько слов. Что-то о рынке и покупке продуктов, догадался Мишнер. За окном по серой воде реки проплыла еще одна баржа. На стекла упало несколько снежинок.

— Кто-нибудь знает о ваших отношениях с Якобом? — спросил Мишнер, когда женщина ушла.

Ирма покачала головой:

— Никто из нас не рассказывал об этом. Но в городе многие знают, что мы с Якобом дружили в детстве.

— Вы, наверное, тяжело пережили его смерть, — осторожно произнесла Катерина.

Ирма вздохнула:

— Вы даже представить себе не можете. Я видела, что он сдает. Он выступал по телевизору. Я понимала, что это просто вопрос времени. Мы оба старели. Но все равно — это произошло так внезапно! Так… Я до сих пор жду от него писем, ведь я столько их получала. — Она говорила тихим дрожащим голосом. — Но моего Якоба больше нет, и вы первые, с кем я открыто говорю о нем. Он просил доверять вам. И сказал, что я обрету мир с вашей помощью. И он был прав. Вот я поговорила с вами, и мне уже стало легче.

Мишнер подумал, что бы сказала эта кроткая женщина, если бы узнала, что Климент ушел из жизни добровольно? Имеет ли она право знать? Она открыла им свое сердце, а он уже так устал лгать. Она ведь никому не выдаст тайну Климента.

— Он совершил самоубийство.

Ирма надолго замолчала.

Катерина странно посмотрела на него и переспросила:

— Папа совершил самоубийство?

Он кивнул:

— Снотворное. Он сказал, что ему велела лишить себя жизни Дева Мария. В наказание за непослушание. Он сказал, что он слишком долго игнорировал волю Неба. И что теперь пора ее исполнить.

Ирма молчала. Она смотрела на него взволнованным взглядом.

— Вы знали? — спросил он.

Она кивнула.

— Он приходил ко мне… во сне. И сказал, что все в порядке. Его простили. Тем более что он и так скоро должен был предстать перед Богом. Я тогда не поняла, что он хотел сказать.

— А вам приходилось переживать видения наяву? — спросил Мишнер.

Она покачала головой:

— Только во сне. — Ее голос звучал как будто издалека. — Скоро я буду с ним. Только этим я и живу. Мы с Якобом будем вместе целую вечность. Так он сказал мне во сне. — Она снова взглянула на Катерину. — Вы спрашивали, как я переносила разлуку с ним. Все эти годы разлуки — ничто по сравнению с вечностью. Может, у меня нет особых достоинств, но я терпелива.

Мишнер решил перейти к делу.

— Ирма, где то, что вам прислал Якоб?

Она посмотрела в свой бокал с пивом.

— Якоб просил передать вам конверт.

— Дайте мне его, — попросил он.

Ирма встала из-за стола.

— Он у меня в комнате. Я сейчас принесу.

Женщина вышла из ресторана.

— Почему ты не рассказал мне о Клименте? — спросила Катерина, когда дверь за ней закрылась. Ее холодный тон соответствовал погоде за окном.

— Думаю, ты сама знаешь ответ.

— А кто знает об этом?

— Очень немногие.

Она поднялась из-за стола.

— Все как всегда. Ватикан полон секретов. — Она накинула пальто и направилась к двери. — Похоже, ты любишь недоговаривать.

— Как и ты. — Мишнер знал, что этого не надо было говорить.

Она остановилась.

— Хорошо, пусть я заслужила эти слова. Но ты почему молчал?

Он не ответил, и она повернулась, чтобы уйти.

— Ты куда?

— Пойду погуляю. Тем более тебе есть о чем поговорить с возлюбленной Климента и без меня.

Глава LXVIII

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

13.20

Катерина не могла прийти в себя. Мишнер скрыл от нее самоубийство Климента XV! Валендреа, безусловно, знал об этом — иначе Амбрози велел бы ей разузнать подробности смерти Климента. Так что же происходит?

Пропадают документы. Очевидцы разговаривают с Девой. Папа совершает самоубийство, до этого шесть десятилетий скрывая от мира свою любовь к женщине. Никто просто не поверит в это!

Она вышла из гостиницы, застегнула пальто и решила вернуться на Максплац и прогуляться, чтобы снять напряжение. Со всех сторон колокола били полдень. Она стряхнула с волос снег. Воздух был холодным и сухим, как и ее настроение.

Ирма Ран раскрыла ей глаза. Если она сама много лет назад заставляла Мишнера сделать выбор, пыталась отвоевать его, причиняя боль им обоим, Ирма поступила не так эгоистично и выбрала любовь, а не обладание. Может быть, эта пожилая женщина права? Дело не в физической близости, а в родстве душ.

Катерина пыталась представить себе, могли ли сложиться такие же отношения у нее с Мишнером. Вряд ли. Сейчас другие времена. И все же вот она снова рядом с тем же мужчиной идет по тому же тернистому пути — потеря любви, обретение ее, ее испытание и… вот и вопрос. Что потом?

Она продолжала идти в сторону главной площади, перешла канал и залюбовалась похожими на луковицы куполами церкви Святого Гандольфа.

Почему в этой жизни все так непросто?

Она не могла отогнать страшное воспоминание: над Мишнером завис человек с ножом в руке. Господи, ведь это было только вчера! Она напала на него без колебаний. Она предлагала обратиться в полицию, но Мишнер отклонил эту идею. Теперь она понимала почему.

Он не мог рисковать тайной смерти Папы. Якоб Фолкнер так много для него значил. Может быть, даже слишком много. И только сейчас она знала, почему он отправился в Боснию: он искал ответы на вопросы, оставленные его старым другом. Эта Глава в его жизни еще не закончилась, ее концовку еще предстояло написать.

Катерина не была уверена, что она вообще когда-нибудь закончится.

Она и не заметила, как снова подошла к дверям церкви Святого Гандольфа. Она ощутила теплое дуновение изнутри и вошла. Ворота боковой часовни, где они увидели Ирму, оставались открытыми.

Она остановилась у другой часовни. Статуя Девы Марии с младенцем Христом на руках устремила на нее полный любви взгляд гордой матери. Конечно, это была женщина Средневековья — белая и англо-саксонского происхождения, — но мир привык поклоняться этому образу. Мария жила в Израиле, где лучи солнца обжигали и огрубляли кожу. У Нее должна быть арабская внешность, темные волосы и плотное телосложение. Но католики в Европе никогда не приняли бы этот образ. И тогда появилась всем знакомая фигура женщины — та, которую с тех пор прославляет церковь.

Но неужели она была девой? И действительно сыном в Ее чреве Она обязана Святому Духу? Даже если это так, это наверняка было Ее решение. Только Она сама могла согласиться вынашивать ребенка. Так почему же церковь занимает такую непримиримую позицию в отношении абортов? Кто отнял у женщины право решать, хочет ли она рожать? Разве Мария не дала это право? А если бы Она отказалась? Или Она была обязана вынашивать этого божественного младенца?

Катерина устала от всех этих головоломок. Слишком много вопросов без ответов. Она обернулась, чтобы выйти.

В трех футах позади нее стоял Паоло Амбрози.

Увидев его, она вздрогнула.

Рванувшись к Катерине, он резко развернул ее и втолкнул в глубь церкви. Там он прижал ее к каменной стене и заломил левую руку за спину. Другой рукой он сдавил ей шею. Шероховатые камни царапали лицо Катерины.

— Я все думал, как же разлучить вас с Мишнером. Но вы сами помогли мне.

Он сильнее сжал ее руку. Она пыталась закричать.

— Не надо. Тем более что здесь вас никто не услышит.

Катерина попробовала вырваться, ударив его ногой.

— Стойте спокойно. Иначе моему терпению придет конец.

В ответ она еще раз попыталась освободиться. Амбрози оттащил ее от стены, он сильно сжимал ее горло.

Она отчаянно боролась, впившись ногтями в его кожу, но из-за нехватки кислорода у нее начало кружиться перед глазами. Часовня пошатнулась и стала крениться набок.

Катерина снова попыталась закричать, стальные пальцы обхватили шею с новой силой. Она попыталась вдохнуть воздух, но сумела выдавить из себя лишь слабый хрип.

Глаза ее закатились. Последнее, что она увидела, было скорбное лицо Марии, которая ничем не могла ей помочь.

Глава LXIX

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

14.00

Мишнер смотрел, как Ирма любуется рекой, протекающей за окном. Она вернулась сразу после ухода Катерины и принесла знакомый голубоватый конверт, который теперь лежал на столике.

— Мой Якоб совершил самоубийство, — шептала она. — Так жаль. — Она повернулась к нему. — Но ведь его похоронили в соборе Святого Петра. В освященной земле.

— Мы не могли открыть всем, что с ним произошло.

— Как раз это ему и не нравилось в церкви. Никогда нельзя сказать правду. Забавно, что теперь все, что после него осталось, построено на лжи.

Но в этом нет ничего странного. И у Мишнера, как и у Якоба Фолкнера, вся карьера основана на обмане. Интересно, как похоже у них все сложилось. Как похоже.

— Он всегда любил вас?

— Вы хотите сказать, любил ли он еще кого-то? Нет, Колин. Только меня.

— А может, вам обоим стоило найти что-то новое? Разве вам не хотелось иметь мужа, детей?

— Детей, да. Это единственное, о чем я жалею. Но я с самого начала знала, что я хочу принадлежать только Якобу, и он хотел того же. Я думаю, вы всегда ощущали себя его сыном.

При мысли об этом его глаза стали влажными.

— Я читала, что это вы первым обнаружили его тело. Это, должно быть, ужасно.

Мишнер не хотел вспоминать Климента, недвижимо лежащего на кровати, пустой пузырек на столе и монахинь, готовящих тело к погребению.

— Он был замечательным человеком. Но сейчас у меня такое чувство, будто я его совсем не знал.

— Не надо так думать. Просто эта часть его жизни принадлежала только ему. К тому же наверняка и он не все знал о вас.

Вот это верно.

Ирма указала на конверт:

— Я не смогла прочесть, что он написал.

— Вы пробовали?

Она кивнула.

— Я открывала конверт. Мне было интересно. Но только после смерти Климента. Написано на иностранном языке.

— На итальянском.

— Расскажите мне, что там.

Мишнер стал переводить, и она увлеченно слушала. Но пришлось сказать, что из оставшихся в живых только Альберто Валендреа знает, какое значение имеет документ, лежащий в конверте.

— Я знаю, что Якоба что-то беспокоило. В последние месяцы его письма были мрачными, даже циничными. Это непохоже на него. И он ничего не объяснял мне.

— Я тоже его спрашивал, но он не говорил ни слова.

— Он умел хранить секреты.

Мишнер услышал, как хлопнула входная дверь. Послышались звуки шагов по дощатому полу. Ресторан находился в дальнем конце зала, за маленьким вестибюлем и лестницей, ведущей наверх. Наверно, вернулась Катерина.

— Чем могу служить? — спросила Ирма.

Мишнер отвернулся от окна, за которым открывался вид на реку, и увидел перед собой Паоло Амбрози. На итальянце были широкие черные джинсы и темная наглухо застегнутая рубашка. Серое пальто доходило ему до колен, вокруг шеи повязан бордовый шарф.

Мишнер поднялся.

— Где Катерина?

Амбрози не ответил. Лишь смотрел на него, засунув руки в карманы пальто.

Мишнеру не понравился самодовольный вид Амбрози. Он бросился было к нему, но тот спокойно достал из кармана пистолет. Мишнер замер.

— Кто это? — спросила Ирма.

— Наша неприятность.

— Меня зовут отец Паоло Амбрози, — перебил его тот. — А вы, должно быть, Ирма Ран.

— Откуда вам известно мое имя?

Мишнер стоял между ними, надеясь, что Амбрози не заметит лежащий на столе конверт.

— Он читал ваши письма. Я не успел забрать все письма с собой, когда уезжал из Рима.

Она закрыла лицо руками и не смогла подавить невольный вздох.

— И Папа все знает?

Мишнер кивнул в сторону незваного гостя:

— Если знает этот сукин сын, знает и Валендреа.

Ирма перекрестилась.

Мишнер посмотрел на Амбрози и все понял.

— Где Катерина?

Вместо ответа Амбрози направил на него пистолет.

— Пока ей ничего не грозит. Но вы знаете, чего я хочу.

— А откуда вы знаете, что это у меня?

— Или у вас, или у этой женщины.

— Валендреа сказал, что поиск — мое дело.

Мишнер надеялся, что Ирма будет молчать.

— Все, что вы найдете, достанется кардиналу Нгови, — процедил сквозь зубы Амбрози.

— Я и сам не знаю, что мне делать.

— Теперь знаете.

Мишнер хотел сбить спесь с этого наглеца, но не забывал о пистолете. Что с Катериной?

— Катерина в опасности? — спросила Ирма.

— Ей ничего не грозит, — ответил Амбрози.

— Знаете, Амбрози, сами разбирайтесь с ней, — внезапно равнодушно произнес Мишнер. — Она была вашей шпионкой. Мне нет дела до нее.

— Уверен, что ей неприятно было бы это услышать.

Мишнер пожал плечами:

— Она сама полезла во все это, пусть сама и выкарабкивается.

Он не знал, не подвергает ли он опасности Катерину, говоря так, но показать слабость сейчас нельзя ни в коем случае.

— Мне нужен перевод Тибора, — выдохнул Амбрози.

— У меня его нет.

— Но Климент послал его сюда, верно?

— Я не знаю… пока не знаю. — Мишнер хотел выиграть время. — Но я могу это узнать. И вот еще что. — Он указал на Ирму. — Когда я найду его, я хочу, чтобы вы оставили в покое эту женщину. Ее это не касается.

— Климент, а не я втянул ее в это.

— Если вам нужен перевод, то это мое условие. Иначе я опубликую его.

Неприступный Амбрози начал колебаться. Как ни тревожно ему сейчас было, Мишнер с трудом сдержал улыбку. Он все рассчитал верно. Валендреа послал своего приспешника уничтожить текст, а не доставить его хозяину.

— Будем считать, что она ни при чем, — сказал Амбрози, — при условии, что она не читала текста.

— Она не знает итальянского.

— Зато вы читаете. Так что не забывайте о моем предостережении. Если вы не послушаете меня, вы не оставите мне выбора.

— Амбрози, как вы узнаете, прочел ли я текст?

— Я думаю, это трудно будет скрыть. Даже папы дрожали, читая его. Ладно, Мишнер. Пусть это вас не касается.

— Для дела, которое меня не касается, я оказался как-то слишком сильно в центре событий. Чего стоят хотя бы ваши вчерашние визитеры!

— Я не знаю ни о каких визитерах.

— На вашем месте я сказал бы то же самое.

— А Климент? — с мольбой в голосе спросила Ирма.

Она все еще думала о своих письмах.

Амбрози пожал плечами:

— Память о нем в ваших руках. Я не хочу посвящать в это прессу. Но если это случится, мы можем организовать утечку информации, которая, скажем так, запятнает его репутацию… и вашу.

— Вы расскажете всем об обстоятельствах его смерти? — спросила она.

Амбрози посмотрел на Мишнера:

— Она знает?

Он кивнул:

— Как и вы.

— Хорошо. Тем проще. Да, мы могли бы это сделать, но не напрямую. Слухи действуют гораздо сильнее. Люди до сих пор подозревают, что святого Иоанна Павла Первого убили. Представьте себе, что такой слух пройдет о Клименте, не говоря уже о ваших с ним отношениях. Тех писем, что у нас есть, вполне хватит. Если вам дорога память о нем — а я полагаю, что так оно и есть, — то помогайте нам во всем, и никто ничего не узнает.

Ирма не ответила, по ее щекам текли прозрачные слезы.

— Не плачьте, — сказал Амбрози. — Отец Мишнер поступит правильно. Он всегда поступает правильно. — Амбрози сделал шаг в сторону дверей, но опять остановился. — Я слышал, что сегодня начинаются знаменитые празднования в Бамберге. Во всех церквях рождественские украшения. В соборе будет месса, придет много народа. Начало в восемь. Давайте тоже не останемся в стороне от праздника и обменяемся тем, что нам нужно. В семь. В соборе. — Он указал на здание на вершине холма на другом берегу реки. — Место людное, нам всем будет спокойнее. Или, если хотите, можем совершить обмен прямо сейчас.

— В семь в соборе. А сейчас убирайтесь.

— Помните, что я сказал, Мишнер. Не распечатывайте конверт. Сделайте себе, мисс Лью и мисс Ран приятное.

И Амбрози ушел.

Ирма молча плакала. Наконец она сказала:

— Этот человек — дьявол.

— Как и новый Папа.

— Он связан с Петром?

— Это его секретарь.

— Что творится, Колин?

— Чтобы понять это, я должен прочесть содержимое конверта. — Но надо сперва обезопасить ее. — Уйдите. Я не хочу, чтобы вы что-то знали.

— Зачем вы хотите открыть его?

Мишнер взял конверт со стола.

— Раз это так важно, я должен знать это.

— Этот человек сказал, чтобы вы этого не делали.

— Да пошел он к черту. — Он сам удивился своему резкому тону.

Ирма поколебалась, затем сказала:

— Я прослежу, чтобы вам не мешали. Она вышла, закрыв за собой дверь. Раздался скрип петель, такой же тихий, как тогда, месяц назад дождливым утром в архиве, когда кто-то выслеживал его. Наверняка это был Паоло Амбрози.

Мишнер замер. Вдали послышались приглушенные звуки рожков. За рекой колокола пробили час.

В конверте было два листа бумаги, голубой и рыжевато-коричневый. Мишнер сначала прочел голубой, написанный рукой Климента.

«Колин, теперь ты знаешь, что Дева сказала кое-что еще. Сейчас я доверяю тебе Ее слова. Ты знаешь, как ими распорядиться».

Дрожащими руками Мишнер отложил голубой лист. Климент знал, что он в конце концов окажется в Бамберге и прочтет содержимое конверта.

Он развернул рыжевато-коричневый лист.

Светло-голубые чернила, новая хрустящая бумага. Мишнер пробежал глазами итальянский текст, воспринимая лишь общее содержание письма. Прочитав внимательнее второй раз, он уже понял больше. И только в последний раз он полностью понял, что написала в 1944 году сестра Люсия — оставшуюся часть третьего откровения Девы Марии, переведенную отцом Тибором в тот далекий день 1960 года.

«Прежде нем уйти, Дева сказала, что есть и последнее откровение, которое Господь пожелал сообщить только Гиацинте и мне. Она сказала нам, что Она Матерь Божия и велела поведать это откровение миру в нужный момент. Нам будут мешать сделать это. Слушайте и запоминайте, велела Она. Люди должны исправиться. Они много грешили и растоптали данный им дар. Дочь моя, сказала Она, брак есть благословенное состояние. Любовь не знает границ. То, что человек ощущает сердцем, то правильно, независимо от того, к кому и почему он испытывает эти чувства. Бог не положил предела людям, желающим создать союз. Знайте, что лишь счастьем измеряется любовь. Еще знайте, что женщины, как и мужчины, принадлежат Божьей церкви. Не только мужчины могут быть призваны на службу Богу. Священникам Господа нельзя запрещать любить и иметь привязанности, а также познавать радость отцовства. Служение Богу не мешает следовать зову своего сердца. Священники должны быть щедрыми во всем. И знайте, сказала Она, что ваше тело принадлежит вам. Как Бог передал Мне Своего Сына, так Он передает вам и всем женщинам их будущих детей. Вам самим решать, что лучше. Ступайте, мои малютки, и донесите до людей эти слова. Чтобы помочь вам, Я всегда буду рядом с вами».

Руки Мишнера дрожали. Это были не дерзкие слова сестры Люсии. Это было нечто совсем другое.

Он вынул из кармана письмо, написанное Ясной два дня назад. Слова, которые сказала ей Дева в Боснии на горной вершине. Десятое откровение Меджугорья. Он развернул лист и еще раз перечитал послание.

«Не бойтесь, ибо Я, Матерь Божия, говорю с вами и прошу вас донести это послание до всего мира. Вам будут мешать сделать это. Внимательно слушайте и запоминайте, что Я скажу вам. Люди должны исправиться. Они должны смиренно просить прощения за уже совершенные грехи и за те, которые они еще совершат в будущем. Говорите же от Моего имени, что человечеству придется понести суровое наказание, не сегодня и не завтра, но уже скоро, если люди не поверят Моим словам. Я уже открыла это благословенным детям из Ля-Саллет и Фатимы, а сегодня повторяю вам, ибо люди грешили и растоптали ниспосланный им свыше дар. Если люди не обратятся к Господу, наступит время времен и предел пределов; а если все останется как сейчас или станет еще хуже, то погибнут и сильные и могущественные, и робкие и слабые.

Запомните эти слова. Зачем преследовать мужчину или женщину, которые любят иначе, чем все? Такое преследование не угодно Господу. Знайте, что брак будет доступен всем без ограничений. Все, что противоречит этому, — людские предрассудки, а не слово Божие. Женщины высоко стоят в глазах Бога. Слишком долго их служба была запрещена, и это угнетение неугодно Богу. Священники церкви должны быть счастливы и щедры. Их нельзя лишать радости любить и иметь детей, и Святой Отец должен понять это. Судьбу ребенка вправе решать Женщина, а мужчина не должен вмешиваться в это решение. Ступайте, донесите это послание до людей и говорите им о милости Божией, но помните, что Я всегда буду рядом с вами».

Мишнер упал на колени. Все было понятно. Два откровения. Одно записано португальской монахиней в 1944 году — необразованной женщиной, не очень хорошо владеющей языком, — и переведено священником в 1960 году, и говорит оно о том, что было поведано 13 июля 1917 года, когда детям явилась Дева Мария.

Другое записано женщиной два дня назад — очевидицей, видевшей сотни явлений Девы, — и это рассказ о том, что она услышала в грозовую ночь на горной вершине, когда Дева явилась ей в последний раз.

Оба события разделяет почти сто лет.

Первое послание хранилось запечатанным в Ватикане, его читали только папы и болгарин-переводчик, причем никто из них никогда не встречался с носительницей второго послания. А она никак не могла знать содержания первого. И все же оба откровения говорят об одном и том же. И в обоих случаях — один и тот же посланник. Мария, Матерь Божия.

Две тысячи лет сомневающиеся хотели получить доказательства существования Бога. В этом было что-то совершенно осязаемое. Бог — живое существо, знающее, что происходит в мире и имеющее прямую связь с людьми. Это не метафора и не иносказание. Это Царь Небесный, покровитель людей, Глава Творения. В мозгу Мишнера еще раз пронеслось его собственное видение.

«В чем мое предназначение, Якоб? — спросил он».

«Ты станешь знаком для всего мира. Маяком, зовущим к покаянию. Посланцем, возвещающим, что Бог существует».

Тогда он решил, что это галлюцинация. Теперь он знал, что это не так.

Он перекрестился и впервые за последнее время начал молиться, точно зная, что Бог слышит его. Он просил прощения для церкви и для неразумных людей, и в первую очередь для себя самого. Если Климент был прав, а теперь уже не было причин сомневаться в этом, то в 1978 году Валендреа выкрал из архива ту самую часть откровения, которую он только что прочел.

Мишнер представил себе, что подумал Валендреа, когда впервые увидел эти слова. Неграмотная португальская девочка опрокидывает все двухтысячелетнее учение церкви! Женщины-священники? Священники могут жениться и иметь детей? Гомосексуализм не является грехом? Женщина может решить сделать аборт? Значит, вчера, когда Валендреа прочел откровение Меджугорья, он уже понял все то, что теперь знал и Мишнер.

И это все Слово Божие.

«Но не теряй веру, поскольку в конце концов у тебя останется только она».

Он закрыл глаза. Климент был прав. Люди глупы. Бог пытался направить людей по верному пути, но глупцы люди не пошли за ним. Мишнер подумал о пропавших посланиях из Ля-Саллет. Неужели столетие назад другой Папа совершил то, что не удалось Валендреа? Это объясняет то, что Дева появилась снова в Фатиме и Меджугорье. Она хотела попробовать еще раз. Но Валендреа сорвал попытку открыть людям откровение, уничтожив текст. А Климент пытался исполнить волю Девы.

«Но знай, что мне снова явилась Дева и сказала, что мое время пришло. С Ней был отец Тибор. Я ожидал, что Она заберет меня, но Она сказала, что я должен взять свою жизнь собственной рукой. Отец Тибор сказал, что это моя обязанность, мое покаяние за неповиновение и что я все узнаю потом. Я спросил, что станет с моей душой, но мне ответили, что Дева ждет меня. Я слишком долго игнорировал волю небес. Теперь я исполню ее».

Это был не бред сумасшедшего и даже не предсмертная записка помешанного самоубийцы. Теперь Мишнер понимал, почему Валендреа не мог допустить сравнения перевода отца Тибора с сообщением Ясны.

Их сходство погубило бы его.

«Не только мужчины могут быть призваны на службу Богу».

Церковь никогда и мысли не допускала о женщинах-священниках. Еще со времен Рима папы собирали соборы, вновь и вновь подтверждающие эту догму. Христос был мужчиной, значит, мужчинами должны быть и священники.

«Священникам Господа нельзя запрещать любить и иметь привязанности, а также познавать радость отцовства».

Безбрачие было придумано людьми. Христа принято считать безбрачным. Значит, такими же должны быть и Его священники.

«Зачем преследовать мужчину или женщину, которые любят иначе, чем все?»

В Книге Бытия говорилось о мужчине и женщине, соединившихся в одно тело, чтобы передать жизнь, и церковь учила, что союз, целью которого не является зарождение новой жизни, греховен.

«Как Бог передал Мне Своего Сына, так Он передает вам и всем женщинам их будущих детей. Вам самим решать, что лучше».

Церковь абсолютно не допускает контроля рождаемости в любой форме. Папы неоднократно постановляют, что даже у человеческого зародыша есть душа, что он — человеческое существо, имеющее право жить, и его жизнь надо сохранять даже ценой жизни матери.

Человеческое толкование Слова Божия сильно отличается от самого Слова. Хуже того, столетиями несгибаемая позиция церкви приравнивалась к Божьему посланию и скреплялась догматом о непогрешимости Папы, который оказался ложным, ведь папы не исполнили волю Божию. Как говорил Климент?

«Мы всего лишь люди, Колин. Не более того. Я не более непогрешим, чем ты. А мы объявляем себя князьями церкви. Истинные священники служат одному Богу, а мы лишь тешим сами себя».

И он был прав. Да благословит Господь его душу, он был прав.

Прочитав эти простые слова, записанные двумя благословенными женщинами, Мишнер ясно понимал: все это время, эти две тысячи лет церковь заблуждалась. Он снова начал молиться, благодаря Бога за Его терпение. Он просил Бога о прощении для всех людей и просил Климента, чтобы тот дал ему сил на предстоящую борьбу.

О том, чтобы отдать Амбрози перевод отца Тибора, не могло быть и речи. Дева сказала, что Мишнер должен стать знаком для всего мира. Для этого Мишнеру нужно было третье Фатимское откровение целиком. Пусть богословы прочтут текст и придут к единственно возможному заключению.

Но, сберегая слова отца Тибора, он ставил под угрозу жизнь Катерины.

И теперь Мишнер молился, чтобы Бог научил его, как поступить.

Глава LXX

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

16.30

Катерина пыталась освободить руки и ноги, обмотанные прочным скотчем. Со связанными за спиной руками она лежала на жестком матрасе, на который было постелено грязное и пахнущее краской одеяло. Через единственное окно она видела, что уже начинает темнеть. Ее рот был тоже заклеен, и она с трудом заставила себя не паниковать и спокойно дышать носом.

Как она оказалась здесь? Она не знала. Она помнила, что Амбрози ударил ее и в глазах все потемнело. Она очнулась примерно два часа назад, за это время лишь иногда до нее с улицы доносились голоса случайных прохожих. Видимо, она была на одном из последних этажей какого-то из барочных зданий, которых было много на старинных улицах Бамберга вокруг церкви Святого Гандольфа. Амбрози не мог унести ее далеко. От холодного воздуха у нее пересохло в горле, и она подумала: хорошо, что Амбрози не снял с нее пальто.

Тогда в церкви она успела подумать, что это конец. Но вероятно, она была нужна Амбрози живой — он мог использовать ее в качестве приманки, чтобы получить от Мишнера то, что он хотел.

Том Кили был прав относительно Валендреа. Но ошибался, когда говорил, что она сумеет противостоять ему. Она не могла и представить себе, на что могут пойти эти люди. На трибунале Валендреа сказал, что Кили одержим дьяволом. Если это так, то и сам Валендреа входит в ту же компанию.

Катерина услышала, как хлопнула дверь. Послышались шаги. В комнату вошел Амбрози, на ходу сдергивая с рук перчатки.

— Вам удобно? — спросил он.

Она следила взглядом за его движениями. Он бросил плащ на спинку стула и сел на кровать.

— Думаю, в церкви вы уже попрощались с жизнью. А как хорошо жить, правда? Вы не можете ответить, но это ничего. Я могу и сам отвечать на свои вопросы.

Похоже, он был в отличном настроении.

— Жизнь — это бесценный дар, и я сохранил его вам. Я мог бы убить вас и избавить себя от всех неприятностей, которыми я вам обязан.

Она лежала неподвижно. Амбрози оценивающе посмотрел на нее.

— Думаю, вы доставили Мишнеру удовольствие, да? Должно быть, ему было приятно. Наверняка. Как там вы сказали в Риме? Вы мочитесь сидя и мне не должно иметь до вас дела? Вы думаете, я не могу испытывать страсть к женщине? Что я не знал бы, что с вами сделать? Потому что я священник? Или потому, что я не похож на остальных?

Катерина не знала, кому из них это больше на руку.

— Ваш любовник сказал, что ему нет дела до вас. — В его голосе звучало торжество. — Он назвал вас моей шпионкой. Сказал, что с вами должен разбираться я, а не он. Может, он и прав. В конце концов, я же вас нанял.

Она пыталась выглядеть спокойно — насколько это было возможно в ее положении.

— Вы думаете, это Его Святейшество решил использовать вас? Нет, это я узнал о ваших отношениях с Мишнером. Это я все просчитал. Если бы не я, Петр бы ничего не узнал.

Неожиданно он поднял ее и сорвал скотч с ее рта. Не дав ей произнести ни звука, он притянул ее к себе и прижался ртом к ее губам. Прикосновение его языка было отвратительно, и она пыталась высвободиться, но Амбрози не отпускал ее. Пригнув ее голову, он схватил ее за волосы. Катерина не могла дышать. От Амбрози пахло пивом и еще какой-то гадостью. Наконец она сумела укусить его за язык. Он отпрянул и сплюнул с губы кровь.

— Ах ты, сучка, — крикнул он, повалив ее на кровать. Она выплюнула изо рта его слюну, как будто это был яд.

Амбрози бросился к ней и ударил по лицу тыльной стороной ладони. После сильного удара она ощутила на губах вкус крови. Он ударил еще раз, и она упала, стукнувшись головой о стену над кроватью.

Комната плыла перед глазами.

— Я убью тебя, — пробормотал он.

— Да пошел ты! — смогла выговорить она, откинувшись на спину, но голова не перестала кружиться.

Амбрози утер кровь с губ рукавом рубашки. Она опустила голову на одеяло. На ткани остались красные пятна.

— Лучше убей. Если не убьешь, то при первой возможности я сама убью тебя, — прохрипела она.

— Возможности не будет.

Пока он не получил, что хочет, она в безопасности. Колин правильно сделал, сказав этому глупцу, что ему нет дела до нее.

Амбрози подошел к кровати и потрогал свою разбитую губу.

— Надеюсь, ваш любовник забудет, что я ему сказал. Я посмотрю, как вы оба будете умирать.

— Громкие слова подонка.

Он рванулся к ней, повернул на спину и встал над ней. Она знала, что убивать ее он не будет. По крайней мере, сейчас.

— Что, Амбрози, не знаете, что делать дальше?

Он затрясся от ярости. Она еще имела наглость провоцировать его!

— После Румынии я сказал Петру, что вы больше не нужны.

— Так поэтому меня сейчас избивает его приспешник?

— Вам еще повезло, что я не делаю ничего больше.

— А Валендреа не будет ревновать? Может, оставим все между нами?

Уязвленный Амбрози сжал ей горло. Не настолько сильно, чтобы она задохнулась, но достаточно, чтобы ей пришлось замолчать.

— Вы очень решительны с женщиной, у которой связаны руки и ноги. Развяжите меня, и посмотрим, какой вы смелый. — Говорить было тяжело, но она заставляла себя это делать.

Она не собирается сдаваться. Амбрози отвернулся.

— На вас не стоит и время тратить. У нас осталась пара часов. Мне еще надо поужинать, а потом будем кончать со всем этим. — Он пристально посмотрел на нее. — Навсегда.

Глава LXXI

Ватикан

1 декабря, пятница

18.30

Гуляя по саду, Валендреа наслаждался необычно теплым для декабря вечером. В первую субботу его правления дел оказалось много. Утром он отслужил мессу, потом принимал поздравительную делегацию. Днем состоялось собрание кардиналов. В Риме их оказалось около восьмидесяти, и он три часа объяснял, какую политику он намеревается проводить.

Ему задавали традиционные в таких случаях вопросы, и он объявил, что все назначения Климента XV остаются в силе до следующей недели. Единственным исключением стал кардинал-архивариус, который, как заявил Валендреа, решил подать в отставку по состоянию здоровья. Его место займет кардинал из Бельгии, уже успевший вернуться на родину и теперь направлявшийся обратно в Рим.

Кроме этого, никаких других перестановок Валендреа пока не произвел, отложив их до следующей недели. Он заметил, что многие присутствующие в зале ожидали обещанных накануне конклава назначений, но никто не стал говорить об этом вслух. И это устраивало Валендреа.

Перед ним стоял кардинал Бартоло, ожидавший, как и было условлено, встречи с ним после собрания. Префект Турина настоял на личной беседе. Валендреа помнил, что он обещал Бартоло пост государственного секретаря. Теперь, по всей видимости, тот ждал выполнения обещания. Обещание исходило от Амбрози, но сам же Паоло и посоветовал Валендреа не спешить с этим назначением.

В конце концов, не только Бартоло был обещан этот пост. Для тех, кому не достанется должность, всегда можно найти какой-то предлог, чтобы не превратить их в своих противников. Некоторым можно предложить другие посты, хотя Валендреа было превосходно известно: пост государственного секретаря не так легко чем-то заменить.

— Ваше преосвященство, — приветствовал его Валендреа.

Бартоло поклонился.

— Святой Отец, — тот улыбнулся. — Вам нравится это обращение?

— Оно звучит эффектно.

— Вы избегаете меня.

Валендреа горячо возразил:

— Вовсе нет.

— Я хорошо вас знаю. Вы обещали пост государственного секретаря не только мне.

— Нелегко собрать голоса. Приходится делать, что можно. — Валендреа пытался говорить весело, но понимал, что Бартоло так просто не проведешь.

— Я обеспечил вам не меньше дюжины голосов.

— Как оказалось, можно было обойтись и без них.

Лицо Бартоло напряглось.

— Только потому, что Нгови снял свою кандидатуру. Если бы борьба продолжалась, эти двенадцать голосов стали бы решающими.

Старик говорил все настойчивее, и Валендреа понял, что пора перейти к делу:

— Густаво, вы слишком стары для должности секретаря. Это непростая должность. Вы все время в разъездах, — с легкой улыбкой на губах начал он.

Бартоло недоуменно смотрел на него и молчал.

Валендреа размышлял.

Действительно, кардинал собрал для Валендреа немало голосов, и записи с подслушивающих устройств подтверждают это. Кроме того, Бартоло с самого начала занял позицию на стороне Валендреа. Но Бартоло считается пассивным человеком с посредственным образованием, и никакого дипломатического опыта у него нет. Назначение его на любой высокий пост не встретит одобрения, тем более на такой серьезный, как должность государственного секретаря.

Есть кандидатуры еще троих кардиналов, сделавших для Валендреа не меньше и обладающих гораздо более высокой квалификацией. Кроме того, они занимают более прочное положение в священной коллегии. Но у Бартоло имеется еще одно качество, которого у них нет. Беспрекословное повиновение. А это кое-чего стоит.

— Густаво, если я решу назначить вас, то у меня будут несколько условий. — Валендреа бросал пробный шар, чтобы увидеть его реакцию.

— Я слушаю.

— Внешнюю политику буду определять лично я. Решения буду принимать я, а не вы. Вы будете просто выполнять мои распоряжения.

— Вы — Папа.

Бартоло ответил быстро, с готовностью.

— Я не потерплю неповиновения.

— Альберто, я служу священником уже пятьдесят лет и всегда выполнял все указания пап. Я даже целовал перстень Якоба Фолкнера, хотя и презирал этого человека. Вам незачем сомневаться в моей преданности.

Валендреа снова позволил себе улыбнуться.

— Я ни в чем не сомневаюсь. Я просто напоминаю вам правила.

Он сделал несколько шагов по дорожке, Бартоло подобострастно шел за ним. Пройдя еще немного, он сказал:

— Когда-то папы убегали из Ватикана этим путем. Прятались, как дети. Даже представить себе противно.

— Теперь Ватикан не захватывают вражеские войска.

— Захватывают, и не войска, а целые армии. Сегодня безбожники принимают вид журналистов и писателей. Они приходят с камерами и блокнотами и с помощью всевозможных либералов и диссидентов пытаются разрушить основание церкви. А иногда их союзниками становятся даже папы вроде Климента.

— Его смерть пошла на пользу церкви.

Эти слова понравились Валендреа, и он знал, что это не пустая отговорка.

— Я хочу вернуть папству былое могущество. Где бы Папа ни появился, он может заставить слушать себя больше миллиона человек. Пусть все державы боятся этой силы. Я буду самым влиятельным Папой в истории.

— Для этого вам понадобится постоянная помощь государственного секретаря.

Они прошли еще немного.

— Густаво, я подумал об этом тоже.

Валендреа снова посмотрел на вымощенную кирпичом дорожку и представил себе последнего Папу, бежавшего из Ватикана в то время, когда в Рим ворвались немецкие наемники. Он помнил даже точную дату — 6 мая 1527 года. В тот день, защищая понтифика, погибло сто сорок семь швейцарских гвардейцев. Сам Папа еле спасся, сбежав по галерее и сбросив свое белое облачение, чтобы не быть узнанным.

— Я никогда не сбегу из Ватикана, — произнес Валендреа так, чтобы его слышал не только Бартоло, но и сами стены. Неожиданно он почувствовал торжественность момента и решил забыть о предостережении Амбрози.

— Ладно, Густаво. В понедельник я объявлю о вашем назначении. Вы станете государственным секретарем. Служите мне верно.

Лицо старика просияло.

— Я буду полностью предан вам.

Эти слова заставили Валендреа вспомнить о своем самом верном слуге.

Амбрози звонил два часа назад и сказал, что копия перевода отца Тибора будет у него в семь часов. Пока ничто не предвещало того, что кто-то успел прочесть текст, и это радовало Валендреа.

Он посмотрел на часы. Без десяти семь.

— Вы куда-то спешите, Святой Отец?

— Нет, ваше преосвященство, я просто вспомнил об одном деле, которое как раз сейчас решается.

Глава LXXII

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

18.50

Поднимаясь по крутой тропинке, ведущей к собору Петра и Георгия, Мишнер добрался до покатой овальной площадки. Внизу простирался город с терракотовыми крышами и каменными башнями, освещенный многочисленными городскими огнями. С темного неба сыпался снег, но это не останавливало прихожан, идущих в церковь. Шпили церкви отражали бело-голубой свет.

Больше четырехсот лет на всех церквях и площадях Бамберга в честь Рождества повсюду вывешивают изображения сцены рождения Христа. Ирма Ран Сказала, что праздник всегда начинался в соборе и с благословения епископа все прихожане участвуют в торжествах. Люди съезжаются на праздник со всей Баварии. Ирма предупредила Мишнера, что на улицах будет людно и шумно.

Он посмотрел на часы. Почти семь.

Мишнер огляделся по сторонам и увидел, как в сторону собора целыми семьями идут люди. Дети непрерывно болтали о Рождестве и подарках от святого Николая. Чуть правее вокруг женщины, одетой в плотное шерстяное пальто, собралась группа людей. Сидя на невысоком ограждении, она рассказывала о соборе и о Бамберге. Видимо, какая-то экскурсия.

Мишнер подумал, что сказали бы эти люди, если бы знали то, что знал он.

Бога создал не человек. Бог, как всегда говорили богословы и святые, был всегда и следил за людьми то с радостью, то с печалью, а иногда и с гневом. Нет ничего лучше старых испытанных правил. Служить Ему верно и честно.

Мишнер боялся возмездия за свои собственные грехи. Может быть, это задание тоже часть его искупительной жертвы? Но ему легче при мысли, что его любовь к Катерине не является грехом, по крайней мере в глазах Господа. Сколько священников покинуло церковь после таких же проступков? Сколько достойных людей умерло, считая себя грешниками?

Он проходил мимо группы туристов, когда его внимание вдруг привлекли слова экскурсовода:

— …город на семи холмах.

У Мишнера похолодело внутри.

— Так в старину называли Бамберг. Название возникло из-за семи курганов над рекой. Сейчас этого не видно, но здесь как раз семь четко различимых холмов, и на каждом из них раньше жил князь или епископ. Во времена Генриха Второго, когда здесь была столица Священной Римской империи, такая аналогия придавала столице государства большее сходство с религиозным центром — Римом, который тоже называют городом на семи холмах.

«В заключение всех гонений на Святую римскую церковь на престол взойдет Петр Римлянин. Он проведет паству через множество лишений, после которых в городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей».

Это предсказал Малахия в одиннадцатом веке. Мишнер был уверен, что под городом на семи холмах имеется в виду Рим. Он никогда не слышал, чтобы и Бамберг называли так же.

Он закрыл глаза и снова начал молиться. Неужели это знак? И как это может помочь понять, что случится дальше?

Мишнер поднял глаза на освещенный фронтон собора. Христос на Страшном суде. У Его ног Мария и Иоанн молились за души людей, восстающих из гробов, и спасенные возносились за спиной Марии в Царствие Небесное, а обреченных гнал в преисподнюю ухмыляющийся дьявол. Неужели сегодня настанет конец двухтысячелетней истории христианского невежества — в этом месте, где, как предсказал почти тысячу лет назад ирландский епископ, произойдет возвращение к правде?

Он вдохнул холодный воздух, собрался с духом и начал проталкиваться в собор. Построенные из песчаника стены освещались приятным мягким светом. Мишнер увидел массивные своды, мощные контрфорсы, скульптуры и высокие окна. У одной из стен находилось возвышение для хора. Напротив располагался алтарь. У алтаря — могила Климента II, единственного Папы, похороненного на немецкой земле. Климент II — тезка Якоба Фолкнера.

Мишнер остановился у мраморной купели и опустил кончики пальцев в святую воду. Перекрестившись, он еще раз помолился о том, что ему предстояло сделать. Из органа лилась тихая мелодия.

Мишнер оглядел толпу, заполнявшую собор. Служители в сутанах готовили храм к праздничной службе. Наверху слева от него перед массивной каменной балюстрадой стояла Катерина. Рядом с ней он увидел Амбрози в том же темном пальто и шарфе. С обеих сторон перил наверх вели одинаковые лестницы, заполненные людьми. Между лестницами он увидел императорское надгробие Рименшнайдера — Климент рассказывал о нем, — украшенное резными изображениями Генриха II и его супруги, где полтысячелетия покоились их тела.

Мишнер не увидел, а скорее почувствовал, что к Катерине приставлен ствол пистолета. Но он не думал, что Амбрози будет рисковать прямо в соборе. Может быть, среди прихожан есть его сообщники? Он стоял неподвижно среди проходящих мимо него во все стороны людей.

Амбрози едва заметным жестом велел ему подняться по левой лестнице.

Мишнер не двинулся с места.

Амбрози повторил свой жест.

Мишнер покачал головой.

Во взгляде Амбрози появилась угроза.

Мишнер вынул из кармана конверт и показал его противнику. По лицу папского секретаря он понял, что он узнал тот самый конверт, который спокойно лежал на столике в ресторане во время их разговора.

Мишнер снова покачал головой. И вдруг вспомнил, как Катерина рассказывала, что Амбрози умеет читать по губам. Тогда, на площади Святого Петра, он разобрал ее обращенное к Мишнеру ругательство.

«Иди к черту, Амбрози», — проговорил одними губами Мишнер.

Он увидел, что тот понял его.

Мишнер опустил конверт в карман и направился к выходу, надеясь, что ему никогда не придется пожалеть о том, что произойдет дальше.

* * *

Катерина видела, что, прежде чем уйти, Мишнер произнес что-то. По пути в собор она не оказывала сопротивления. Амбрози сказал ей, что он действует не в одиночку и, если ровно в семь они не появятся в соборе, Мишнера убьют. Она сомневалась, что это правда, но решила, что лучше будет прийти в собор и там попытаться дождаться подходящего момента. Поэтому в то мгновение, которое потребовалось Амбрози, чтобы понять, что Мишнер обманул его, она, забыв о стволе пистолета, упирающемся ей в спину, ударила каблуком по ноге Амбрози. Оттолкнув священника, она выбила оружие из его рук. Пистолет с грохотом покатился по выложенному плитами полу.

Катерина бросилась за пистолетом, в этот момент одна из женщин закричала. Воспользовавшись неразберихой, Катерина схватила оружие и рванулась к лестнице. Краем глаза она видела, как Амбрози поднимается на ноги.

На лестнице толпилось очень много людей. Она с трудом могла пробиваться вперед и вдруг решила перепрыгнуть через ограждение на императорское надгробие. Спрыгнув на каменный силуэт женщины, лежащей рядом с мужчиной в королевском одеянии, Катерина соскочила на пол. Пистолет оставался у нее в руке. Послышались крики. Растолкав нескольких человек, стоявших у дверей собора, она вырвалась на холодный воздух.

Пряча в карман пистолет, она искала глазами Мишнера и увидела его на дорожке, ведущей к центру города. Слыша за спиной шум и людские выкрики, она поняла, что Амбрози тоже стремится вырваться из переполненного собора.

И Катерина побежала.

* * *

Пока Мишнер почти бежал по извилистой тропинке, ему показалось, что он видит Катерину. Но останавливаться было нельзя. Надо идти. Если это действительно Кейт, она пойдет за ним, а Амбрози станет преследовать их, так что Мишнер продолжал быстро идти по узкой каменистой дорожке, задевая поднимающихся ему навстречу людей.

Он спустился вниз и двигался, не сбавляя темпа, в сторону ратуши. Миновал мост, разделявший пополам старое здание ратуши, и оказался на многолюдной площади.

Мишнер замедлил ход и рискнул обернуться.

Катерина находилась в пятидесяти ярдах позади него и шла в его сторону.

* * *

Катерина хотела крикнуть Мишнеру, чтобы он подождал ее, но он целенаправленно шел к центру Бамберга — прямо к шумному рождественскому рынку. В кармане у нее лежал пистолет, за спиной она слышала шаги Амбрози. Она искала глазами полицейского или какого-нибудь представителя власти, но, видимо, в этот праздничный вечер у всех выходной. Ни одного человека в форме.

Оставалось надеяться, что Мишнер знает, куда идет.

Было ясно, что он пытается выманить куда-то Амбрози, вероятно рассчитывая, что тот не станет прилюдно причинять ей вреда. Должно быть, в переводе Тибора содержалось нечто достаточно важное, раз Мишнер не хочет, чтобы он достался Амбрози или Валендреа. Но Катерина не знала, стоило ли из-за этого документа так рисковать в этой крупной игре.

Впереди Мишнер растворился в толпе покупателей, выбирающих у прилавков рождественские подарки. Рынок был залит светом ярких огней. В воздухе пахло жареными сосисками и пивом.

Катерина, скрытая толпой, тоже замедлила шаг.

Мишнер быстро шел мимо гуляющих, но все же не слишком спешил, стараясь не привлекать к себе внимания. От рынка отходила извилистая мощеная дорожка. По периметру стояли деревянные здания, сжимая с обеих сторон торговые лотки и людей.

У последнего торгового лотка толпа поредела.

Мишнер снова перешел на быстрый шаг и, стуча резиновыми подошвами по булыжнику, пересек каменный мост и оказался в тихой части города.

За спиной слышались другие шаги. Впереди возвышалась церковь Святого Гандольфа. Все праздничные гулянья остались позади него на площади или на другом берегу реки в районе собора, и Мишнер думал, что здесь они смогут хоть на несколько минут остаться одни.

И надеялся, что он не слишком искушает судьбу.

* * *

Катерина видела, что Мишнер зашел в церковь Святого Гандольфа.

Зачем? Ведь это глупо. Амбрози по-прежнему преследовал их, но Колин совершенно целенаправленно двинулся в церковь. Разумеется, он был в курсе, что их преследует враг. Зачем он это делает?

Катерина оглянулась на окружающие дома. Только в некоторых окнах горел свет, улица безлюдна. Она рванулась к дверям церкви и вбежала внутрь. Ее сердце учащенно билось.

— Колин!

Тишина.

Она позвала еще раз. Снова тишина.

Она, нетвердо держась на ногах, пошла по центральному нефу к алтарю мимо пустых скамей, силуэты которых виднелись в полумраке. Неф освещали лишь несколько тусклых ламп. Видимо, в этой церкви празднования в этом году не проводились.

— Колин!

В ее голосе послышалось отчаяние. Где он? Почему не отвечает? Может, он вышел через другой выход? И она оказалась одна в ловушке?

За ее спиной открылась дверь.

Катерина нырнула в один из проходов между скамьями и прижалась к каменному полу, пытаясь отползти к дальней стене.

И замерла, услышав звук приближающихся шагов.

* * *

Мишнер видел, что в церковь вошел человек. В лучах скудного света он узнал Паоло Амбрози. Перед этим в церковь ворвалась Катерина, она была в панике и звала его, но он не стал отвечать. Не мог. Сейчас она прячется на полу между скамьями, и это хорошо.

— Вы быстро ходите, Амбрози, — крикнул он.

Его голос отражается от стен эхом, и невозможно понять, где он находится. Амбрози шагнул вправо в сторону исповедален, вращая головой, пытаясь определить, откуда доносится звук. Мишнер надеялся, что Катерина ничем не выдаст своего присутствия.

— Зачем все усложнять, Мишнер? — крикнул Амбрози. — Вы знаете, что мне нужно.

— Вы мне сказали, что, если я прочту откровение, все сразу изменится. В этом вы оказались правы.

— Вы никогда не умели подчиняться.

— А отец Тибор? Он подчинялся вам?

Амбрози приближался к алтарю. Священник осторожно крался, все еще пытаясь разглядеть в темноте Мишнера.

— Я никогда не видел Тибора, — сказал Амбрози.

— Видели.

Мишнер смотрел на Амбрози с высоты церковной кафедры.

— Мишнер, выходите. Давайте все обсудим.

Когда Амбрози повернулся к нему спиной, Мишнер прыгнул на него. Они начали бороться, катаясь по полу. Оттолкнув Мишнера, Амбрози вскочил на ноги. Мишнер тоже попытался встать.

Он заметил справа от себя какое-то движение. С пистолетом в руке к ним бежала Катерина. Амбрози развернулся и бросился ей навстречу, ударил ее ногой в грудь и опрокинул на пол. Мишнер услышал, как она ударилась головой о каменный пол. Снова появился Амбрози с пистолетом в руке.

Рывком подняв Катерину на ноги, он приставил пистолет к ее горлу.

— Ладно, Мишнер. Хватит.

Он стоял неподвижно.

— Отдайте мне перевод Тибора.

Сделав несколько шагов в их сторону, Мишнер вынул из кармана конверт.

— Вам нужно это?

— Положите на пол и отойдите, — раздался щелчок взведенного курка. — Не провоцируйте меня, Мишнер. У меня хватит решимости сделать то, что следует, потому что силу мне дает Господь.

— А может, Он испытывает вас?

— Заткнитесь. Мне не нужны богословские лекции.

— Именно сейчас я бы как раз прочел вам лекцию.

— Опять слова? — спросил он тоном школьника, задающего вопрос учителю. — Вы черпаете силу в словах?

Мишнер что-то почувствовал.

— В чем дело, Амбрози? Валендреа вам не все сказал? Плохо. Он скрыл от вас самое главное.

Амбрози крепче сжал шею Катерины, лицо его перекосило от злости.

— Положите его на пол и отойдите.

Отчаянный взгляд Амбрози говорил, что он может выполнить свою угрозу. Мишнер бросил конверт на пол.

Амбрози ослабил хватку и оттолкнул Катерину в сторону Мишнера. Тот подхватил ее на руки, прижал к себе.

— Как ты? — шепнул он.

Она посмотрела на него стеклянными глазами, но кивнула.

— Ну вот, теперь у вас есть то, что вы хотели. — Амбрози, щуря глаза, изучал содержимое конверта. — Откуда вы знаете, что Валендреа нужно именно это?

— Я не знаю. Но он дал мне четкие инструкции. Добыть документ и уничтожить свидетелей.

— А если я снял копию?

Амбрози пожал плечами:

— Все может быть. Но, к счастью, вас уже не будет и некому будет это подтвердить. — Он поднял пистолет, целясь прямо в них. — Эту часть задания я выполню с особенным удовольствием.

За спиной Амбрози появился чей-то силуэт. Человек, одетый во все черное, подкрался бесшумно. В его правой руке угадывались очертания пистолета, который он медленно поднес к виску Амбрози.

— Уверяю вас, отец, — сказал кардинал Нгови. — Я тоже сделаю это с удовольствием.

— Что… вы здесь делаете?

— Пришел поговорить с вами. Опустите пистолет и ответьте на несколько вопросов. Потом можете уходить.

— Вам нужен Валендреа?

— А почему же еще вы до сих пор живы?

Мишнер затаил дыхание в ожидании ответа Амбрози. Когда он позвонил Нгови, он делал ставку на инстинкт самосохранения секретаря. Он подумал, что каким бы преданным слугой ни был Амбрози, если ему придется выбирать между собой и Папой, выбора у него не останется.

— Все кончено, Амбрози, — он указал на конверт. — Я прочел его. Кардинал Нгови прочел его. О нем уже знают слишком многие. Вы проиграли.

— И зачем это все нужно? — спросил Амбрози почти ровным голосом.

Он не хотел умирать и сейчас обдумывал предложение.

— Опустите пистолет — и все узнаете.

Опять надолго повисла тишина. Наконец рука Амбрози опустилась. Нгови подхватил оружие и отошел назад, не переставая держать священника на прицеле.

Амбрози посмотрел на Мишнера:

— Так вы были приманкой? Вы просто хотели заманить меня сюда?

— Вроде того.

Нгови шагнул вперед.

— У нас есть к вам вопросы. Помогите нам, и мы не будем вызывать полицию и требовать вашего ареста. Вы просто исчезнете. Хорошие условия, особенно учитывая, о чем идет речь.

— А о чем идет речь?

— Об убийстве отца Тибора.

Амбрози ухмыльнулся:

— Это блеф, и вы сами это прекрасно знаете. Просто вы вдвоем хотите свергнуть Петра Второго.

Мишнер не дал ему закончить:

— Нет, это вы хотите свергнуть Валендреа. Хотя это не важно. На вашем месте он сделал бы то же самое.

Безусловно, стоящий перед ним человек был замешан в смерти отца Тибора. Скорее всего, и был его убийцей. Но Амбрози достаточно умен, чтобы понять: условия игры поменялись.

— Ладно, — наконец произнес Амбрози. — Спрашивайте.

Кардинал опустил руку в карман куртки.

В его руке появился маленький невесомый магнитофон.

* * *

Мишнер помог Катерине войти в «Кёнигсхоф». Ирма Ран встречала их у входа.

— Все обошлось? — спросила пожилая женщина. — Я целый час места себе не нахожу.

— Все прошло нормально.

— Слава Богу. Я так волновалась.

У Катерины до сих пор кружилась голова, но ей уже было лучше.

— Я отведу ее наверх, — сказал Мишнер.

Он помог ей подняться на второй этаж. Оказавшись в комнате, она сразу спросила:

— Как там оказался Нгови?

— Я сегодня позвонил ему и рассказал все, что узнал. Он вылетел в Мюнхен и приехал сюда как раз перед тем, как я отправился в собор. Я должен был заманить Амбрози в церковь. Надо было найти место подальше от многолюдных торжеств. Ирма сказала мне, что в этом году в церкви не будет празднования. Нгови поговорил с приходским священником. Он ничего не знает, ему просто сказали, что ватиканским служащим ненадолго нужна его церковь. — Он знал, о чем думает Катерина. — Кейт, слушай, Амбрози не стал бы причинять никому вреда, пока не получил бы перевод Тибора. До тех пор он не был ни в чем уверен. Мы должны были этим воспользоваться.

— То есть я была приманкой?

— Мы вместе были приманкой. Только оказав ему открытое сопротивление, можно было заставить его рассказать все о Валендреа.

— Нгови хорошо повел себя.

— Он вырос на улицах Найроби и умеет не растеряться в трудной ситуации.

Он уложил ее в постель. Они полчаса говорили с Амбрози, записывая на пленку все, что им пригодится завтра. Катерина все слышала, теперь ей известно все — кроме третьего откровения Фатимы. Мишнер вынул из кармана конверт.

— Вот что отец Тибор прислал Клименту. Амбрози я отдавал копию. А оригинал у Нгови.

Прочитав, Катерина сказала:

— Это похоже на слова Ясны. Ты хотел отдать Амбрози десятое откровение Меджугорья?

Он покачал головой:

— Это не слова Ясны. Это слова Девы, сказанные в Фатиме, записанные Люсией дос Сантос в тысяча девятьсот сорок четвертом году и переведенные отцом Тибором в тысяча девятьсот шестидесятом.

— Ты шутишь! Ты понимаешь, что это значит, если оба послания совершенно одинаковы?

— Я понял это сегодня утром.

Он говорил тихо и спокойно и подождал, пока она осознает весь смысл услышанного. Они часто говорили о ее неверии. Но он не мог судить ее, поскольку сам был несовершенен.

«После которых в городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей».

Может быть, Катерина первой из многих сможет судить сама себя.

— Неужели вернулся Господь?

— Невероятно. Но что это еще может означать? Как могло получиться, что два послания абсолютно одинаковы?

— Зная то, что мы знаем, мы скажем, что это невозможно. А скептики станут говорить, что мы специально подогнали перевод отца Тибора под слова Ясны. Скажут: это подлог. Оригиналы пропали, а свидетелей нет в живых. Правду знаем только мы.

— И, как и раньше, все решает только вера. Мы с тобой знаем, что произошло, а всем остальным придется поверить нам на слово. — Она покачала головой. — Похоже, Бог всегда будет оставаться тайной.

Мишнер уже подумал об этом. В Боснии Дева сказала ему, что он должен стать знаком для всего мира. Маяком, зовущим к покаянию. Но он помнил и другие Ее слова.

«Но не отказывайся от веры. В конце концов она — единственное, что у тебя останется».

— Есть одно утешение, — проговорил он. — Много лет назад я очень сокрушался, что нарушил обеты священника. Я любил тебя, но считал: то, что я делаю и чувствую, — грешно. А сейчас я знаю, что это не так. В глазах Бога это не так.

Он снова вспомнил обращение Иоанна XXIII ко Второму Ватиканскому собору. Тот призвал традиционалистов и реформаторов к тому, чтобы этот земной град уподобился небесному граду, где царит истина. И только теперь Мишнер понял, что хотел сказать Папа.

— Климент пытался сделать все, что мог, — сказала она. — Жаль, что я так плохо о нем думала.

— Наверное, он все понимал.

Катерина улыбнулась:

— И что теперь?

— Обратно в Рим. Завтра я встречаюсь с Нгови.

— А потом?

Мишнер понимал, о чем она.

— В Румынию. Те дети нас ждут.

— Я боялась, что ты передумал.

Он указал на небо:

— Это наш долг перед Ним. Ты не согласна?

Глава LXXIII

Ватикан

2 декабря, суббота

11.00

Мишнер и Нгови прошли по галерее в сторону папской библиотеки. Через высокие окна по обе стороны широкого коридора лился яркий солнечный свет. Оба облачились в церковные одежды: Нгови в алое, Мишнер в черное.

Они уже поговорили с людьми из администрации Папы, и первоначально должна была состояться встреча помощника Амбрози с Валендреа. Но Нгови хотел получить аудиенцию у Папы. О теме сказано не было, но Нгови рассчитывал, что Валендреа поймет всю важность встречи с ним, тем более что Паоло Амбрози куда-то пропал. Видимо, их тактика сработала. Папа сам разрешил им войти во дворец и выделил на аудиенцию пятнадцать минут.

— Вам хватит этого времени? — спросил помощник Амбрози.

— Думаю, да — ответил Нгови.

Валендреа заставил их ждать почти полчаса. Папа стоял перед окном в библиотеке, на его коренастую фигуру в белом падали лучи солнечного света.

— Должен сказать, что ваша просьба об аудиенции удивила меня. Вас двоих я меньше всего ожидал увидеть здесь этим утром. Я думал, что вы, Маурис, уже в Африке. А вы, Мишнер, в Германии.

— Почти угадали, — сказал Нгови. — Мы оба были в Германии.

На лице Валендреа показалось любопытство. Мишнер решил перейти сразу к делу.

— Вы больше не увидите Амбрози.

— Что вы хотите сказать?

Нгови вынул из-под сутаны магнитофон и включил его. В помещении раздался голос Амбрози, рассказывающего об убийстве отца Тибора, о подслушивающих устройствах, о досье на всех кардиналов и шантаже во время конклава. Валендреа спокойно слушал разоблачение своих преступлений.

Нгови выключил магнитофон.

— Достаточно?

Папа молчал.

— У нас есть полный текст третьего Фатимского откровения и десятое откровение Меджугорья, — сказал Мишнер.

— Я думал, откровение Меджугорья у меня.

— Копия. Теперь ясно, почему вы так отреагировали, когда прочли слова Ясны.

И тут Валендреа занервничал. Впервые этот самодовольный человек не был хозяином положения. Мишнер подошел ближе.

— Вам следовало утаить эти слова.

— Даже ваш Климент пытался это сделать, — вызывающе ответил Валендреа.

Мишнер покачал головой:

— Он знал, что вы будете делать, и ему хватило проницательности, чтобы убрать отсюда перевод Тибора. Он совершил больше, чем кто бы то ни было. Он отдал свою жизнь. Он лучше любого из нас. Он верил в Господа… и не искал доказательств. — Его пульс учащенно бился от волнения. — Вы знали, что Бамберг называют городом на семи холмах? Помните предсказание Малахии?

«В городе на семи холмах беспощадный судья начнет судить всех людей».

— Для вас самый беспощадный судья — это правда. — Мишнер указал на кассету.

— На кассете измышления человека, загнанного в ловушку, — ответил Валендреа и утер тыльной стороной ладони лоб. — Это ничего не доказывает.

Мишнер не сдавался:

— Амбрози рассказал нам о вашей поездке в Румынию и сообщил больше чем достаточно подробностей, чтобы возбудить уголовное дело и добиться заключения под стражу, особенно в посткоммунистической стране, где понятие презумпции невиновности понимается, скажем так, относительно.

— Вы блефуете.

Нгови вынул из кармана другую кассету.

— Мы показали ему Фатимское откровение и откровение из Меджугорья. Нам не пришлось объяснять всю их важность. Даже такой негодяй, как Амбрози, понял все величие того, что его ожидает. После этого он ответил на все вопросы. И умолял меня выслушать его исповедь. — Он указал на кассету. — Но сначала сделали запись.

— Он важный свидетель, — сказал Мишнер. — В самом деле, есть власть превыше вашей.

Валендреа прошелся по кабинету до стеллажей и обратно, как зверь в клетке.

— Папы очень долго игнорировали волю Бога. Откровений Ля-Саллет не было в церковных архивах больше века. Я держу пари, что Дева поведала тем очевидцам то же самое.

— Тех людей, — сказал Нгови, — можно простить. У них в руках были слова очевидцев, а не самой Девы. Ими руководила не трусость, а осторожность. У них не было доказательств, которые есть у вас. А вы знали, что это божественное откровение, и все равно были готовы убить Мишнера и Катерину Лью, чтобы только утаить его.

Глаза Валендреа вспыхнули.

— Вы лицемерный болван. А что я должен был предпринять? Обречь церковь на разрушение? Разве вы не понимаете, к чему приведет обнародование этих посланий? Двухтысячелетняя догма вдруг оказалась ложной.

— Не нам с вами решать судьбу церкви, — ответил Нгови. — Слово Божие принадлежит одному Богу, а Его терпение, видно, истощилось.

Валендреа покачал головой:

— Наш долг — защищать церковь. Ни один католик не стал бы слушать церковь, если бы знал, что она солгала. Ведь речь идет не о мелочах. Отмена целибата?[25] Женщины-священники? Разрешение абортов? Гомосексуализм? И даже непогрешимость Папы!

Но Нгови не отреагировал на его отчаянные доводы.

— Меня больше интересует, как я объясню Богу, что ослушался Его слов.

Мишнер взглянул на Валендреа.

— Когда в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году вы вернулись в хранилище, десятого откровения Меджугорья там еще не было. Но вы выкрали часть Фатимского откровения. Откуда же вы знали, что слова сестры Люсии подлинны?

— Когда Павел читал их, я увидел страх в его глазах. Если даже этот человек испугался, значит, в этих словах что-то было. Тогда вечером в хранилище, когда Климент рассказал мне о последнем переводе отца Тибора и показал часть первоначального текста откровения, я понял, что снова вернулся дьявол.

— В каком-то смысле так и случилось, — заметил Мишнер.

Валендреа удивленно посмотрел на него.

— Если существует Бог, то существует и дьявол, — объяснил Мишнер.

— Так кто же из них убил отца Тибора? — спросил Валендреа с вызовом в голосе. — Это сделал Бог, чтобы открылась правда? Или дьявол, чтобы открылась правда? Они оба преследовали в данном случае одну цель, правда?

— Вы поэтому убили отца Тибора? Чтобы не допустить этого? — спросил Мишнер.

— В любой религии есть свои мученики. — В его словах не прозвучало ни малейшего раскаяния.

Нгови сделал шаг вперед.

— Верно. И мы создадим еще одного.

— Я уже понял, что вы хотите сделать. Сообщить в полицию?

— Вовсе нет, — сказал Нгови.

Мишнер протянул Валендреа маленький желтоватый пузырек.

— Мы предлагаем вас присоединиться к списку мучеников.

Валендреа недоумевающее поднял бровь.

— Это то же самое снотворное, которое принимал Климент, — негромко произнес Мишнер. — Здесь больше, чем нужно, чтобы убить человека. Если ваше тело найдут утром, вас похоронят с папскими почестями в соборе Святого Петра. Ваше правление окажется коротким, но вас запомнят, как запомнили Иоанна Павла Первого. А если завтра вы останетесь живы, то все, что мы знаем, станет известно священной коллегии. И вы станете первым Папой в истории, представшим перед судом.

Валендреа не стал брать пузырек, он все еще не верил.

— Вы хотите, чтобы я покончил с собой?

Мишнер не смутился:

— Вы можете либо с почетом умереть Папой, либо навеки запятнать себя, став преступником. Я бы на вашем месте предпочел первое, так что надеюсь, что вы найдете силы сделать то же, что сделал Климент.

— Я могу оказать вам сопротивление.

— Вы проиграете. Насколько мне известно, многие в священной коллегии только и ждут возможности сбросить вас. Улики неопровержимы. А главным обвинителем станет ваш же соучастник. Вам не выиграть.

Но Валендреа не брал таблетки. Тогда Мишнер высыпал их на его стол и посмотрел на Папу:

— Выбор за вами. Если вы так любите свою церковь, как утверждаете, то пожертвуйте своей жизнью ради церкви. Вы не задумываясь взяли жизнь отца Тибора. Посмотрим, хватит ли у вас мужества распорядиться собственной жизнью. Беспощадный Судья вынес вам Свой смертный приговор.

— Вы предлагаете мне умереть, — сказал Валендреа.

По виску его стекала струйка пота.

— Я предлагаю вам избавить церковь от необходимости снимать вас с поста силой.

— Я Папа. Никто не может лишить меня сана.

— Кроме Бога. И как раз Он все и решает.

Валендреа повернулся к Нгови:

— Вы собираетесь стать следующим Папой?

— Скорее всего, да.

— Вы ведь могли победить на конклаве?

— Вполне вероятно.

— Так почему же вы отказались от борьбы?

— Так велел мне Климент.

Валендреа посмотрел на него с недоумением:

— Когда?

— За неделю до смерти. Он сказал, что вся борьба развернется между вами и мной. Но что победить должны вы.

— А зачем вы его послушались?

Нгови нахмурился:

— Он был Папой.

Валендреа покачал головой.

— К тому же он был прав.

— И вы тоже собираетесь исполнить волю Девы?

— Я отменю все догмы, противоречащие Ее словам.

— Начнется бунт.

Нгови пожал плечами:

— Несогласные могут уйти и основать свою церковь. Это их выбор. С моей стороны препятствий не будет. Но эта церковь будет поступать, как сказала Дева.

Валендреа недоверчиво посмотрел на него:

— Думаете, это будет так легко? Кардиналы этого не допустят.

Мишнер сказал:

— У нас не демократия.

— То есть никто не узнает подлинных откровений?

Нгови покачал головой:

— В этом нет необходимости. Скептики скажут, что перевод отца Тибора специально подогнали под откровение Меджугорья. Вся важность документа не даст ничего, только вызовет критику. Ни сестры Люсии, ни отца Тибора нет в живых. Никто ничего не может подтвердить. И не обязательно, чтобы все знали о случившемся. Достаточно, что знаем мы трое. Я сам исполню эти слова Девы. Это будет мой, и только мой, шаг. Пускай проклинают и превозносят меня.

— А следующий Папа опять все вернет на место, — пробормотал Валендреа.

Нгови опять покачал головой:

— Как мало у вас веры. — Африканец повернулся и направился к двери. — Мы будем ждать до утра. А утром мы либо увидимся с вами еще раз, либо уже нет.

Мишнер задержался, прежде чем уйти.

— С вами даже дьяволу будет тяжело.

И, не дожидаясь ответа, вышел.

Глава LXXIV

Ватикан

2 декабря, суббота

23.30

Валендреа смотрел на лежащие на столе таблетки. Он десятилетиями мечтал о папском престоле и посвятил достижению этой цели всю свою сознательную жизнь. И вот он Папа. Его правление должно было продлиться не меньше двадцати лет и, возвращая церковь к прошлому, дать ей надежду на будущее.

Еще вчера он почти час продумывал подробности процедуры своей коронации, до которой оставалось всего две недели. Он специально побывал в ватиканском музее, лично осмотрел все украшения, превращенные его предшественниками в экспонаты, и велел подготовить их к церемонии. Он хотел, чтобы вступление во власть духовного лидера миллиарда верующих стало торжественным зрелищем, наполняющим каждого из них чувством гордости.

Он уже думал о своей тронной речи. Это будет призыв вернуться к истокам. Отказ от нововведений — возвращение к освященным временем традициям прошлого. Церковь может и должна стать орудием, заставляющим мир меняться. Перестать произносить безвольные заявления, которые игнорируют все сильные мира сего. Религиозность можно использовать для формирования новой мировой политики. Политики, исходящей от наместника Христа. От Папы.

Валендреа медленно пересчитал таблетки.

Двадцать восемь.

Стоит проглотить их — и он останется в памяти людей как Папа, правивший всего три дня. Будут говорить, что он оказался несостоявшимся лидером, которого слишком быстро призвал Господь. О внезапно умерших говорят по-особенному.

Иоанн Павел I был ничем не примечательным кардиналом. А теперь все его почитают — и потому только, что он умер всего через тридцать три дня после конклава. Несколько пап правили еще меньше, большинство — гораздо дольше, но никто из них не оказывался в положении, в котором сейчас оказался Валендреа.

Валендреа думал о предательстве Амбрози. Он никак не ожидал от Паоло измены. Они столько лет работали бок о бок. Может быть, Нгови и Мишнер просто недооценили его старого друга? Вдруг именно Амбрози окажется хранителем памяти о Валендреа и не даст людям забыть о Петре II? Валендреа надеялся, что Нгови еще когда-нибудь пожалеет, что отпустил Паоло на все четыре стороны.

Он снова посмотрел на таблетки. По крайней мере, все пройдет безболезненно. А Нгови не допустит вскрытия. Африканец по-прежнему оставался кардиналом-камерленго. Валендреа ясно представил себе, как этот негодяй будет стоять над ним, легко ударяя его серебряным молоточком по лбу, и трижды спросит, жив ли он.

Валендреа понимал, что, если он не умрет до завтра, Нгови выдвинет против него официальные обвинения. Хотя в истории не было прецедентов снятия Папы с должности, но раз он оказался причастен к убийству, ему вряд ли удастся остаться на престоле.

И это не давало Валендреа покоя.

Но как сделать то, что предлагают ему Нгови и Мишнер? Это влечет за собой и то, что придется отвечать за совершенный грех. А что он ответит?

Доказательство существования Бога означает, что есть также и неизмеримое зло, которое может подчинить себе человеческую волю. Жизнь превращается в постоянную борьбу между этими двумя крайностями.

Как он объяснит свое прегрешение? Ждет ли его прощение или наказание? Он до сих пор считал, даже вопреки всему, что успел узнать, что священниками могут быть только мужчины. Церковь Божью основали мужчины, и в течение двух тысячелетий мужчины проливали свою кровь для ее защиты. Вмешательство женщин в такую мужскую сферу казалось святотатством. Семья и дети будут только отвлекать священников от Бога. А согласиться на убийство нерожденных детей просто немыслимо. Женщина должна давать жизнь независимо от того, как произошло зачатие, было оно желанным или нет. Не может быть, чтобы Бог так исказил все эти правила!

Таблетки лежали на столе.

Церковь ждут перемены. Все станет иным. Нгови будет добиваться радикальных реформ. При мысли об этом Валендреа стало плохо.

Он знал, что его ожидает. За все придется отвечать, но он не собирается уклоняться от вызова. Представ перед Господом, он скажет, что он делал только то, что сам искренне считал правильным. А если ему уготован ад, то там он окажется в достойной и суровой компании. Другие папы тоже прекословили воле Господа.

Валендреа разложил таблетки — по семь в каждой кучке. Затем взял одну.

Безусловно, в последние минуты жизни начинаешь по-другому понимать свое место в ней.

Его положение среди людей незыблемо. Он Петр II, Папа Римской католической церкви, и никто не отнимет этого у него. Даже Нгови и Мишнеру придется публично почтить его память.

И от этого он испытывал облегчение. И прилив мужества.

Он бросил в рот таблетку и отпил из стакана. Потом взял еще семь. Собрав всю свою волю, он сгреб остальные и, закинув в рот, проглотил, запив остатками воды.

«Надеюсь, что вы найдете силы сделать то же, что сделал Климент».

Будь ты проклят, Мишнер.

Валендреа приблизился к молитвенной скамеечке, висевшей перед изображением Христа. Опустившись на колени, он перекрестился и попросил Бога простить его. Десять минут, пока голова не начала кружиться, он простоял на коленях. То, что он предстал перед Всевышним во время молитвы, зачтется ему.

Головокружение все больше охватывало его, но какое-то время он еще сопротивлялся слабости. Ему даже было легче от сознания того, что он не будет связан с такой церковью, принципы которой противны всему, во что он сам верил. Не лучше ли покоиться под полом базилики Святого Петра, оставшись последним Папой, при котором все еще не поставлено с ног на голову?

Он ясно представил себе, как завтра площадь заполнят римляне, оплакивающие утрату своего любимого Santissimo Padre. За его похоронами будут наблюдать миллионы людей, и вся пресса будет с уважением говорить о нем. Может быть, о нем даже напишут книги. Валендреа надеялся, что, опираясь на его идеи, традиционалисты смогут составить оппозицию Нгови. А еще останется Амбрози. Милый, верный Амбрози. Он останется. И Валендреа стало легче от этой мысли.

Его мышцы обмякли, он уже не мог сопротивляться, так что, уступив неизбежному, он расслабил тело и упал на пол.

Глядя на потолок, Валендреа отдался действию таблеток. Комната закружилась у него перед глазами. Он перестал бороться с охватывающей его слабостью.

Пока сознание покинуло его, Валендреа успел подумать, что, наверное, Бог действительно будет милостив.

Эпилог

Ватикан

3 декабря, воскресенье

13.00

Мишнер и Катерина вместе с толпой вошли на площадь Святого Петра. Мужчины и женщины вокруг них плакали и не скрывали своих слез. Многие перебирали четки. Раздавался торжественный звон соборных колоколов.

О случившемся объявили два часа назад. Это было немногословное заявление в традиционном официальном стиле Ватикана, где говорилось, что ночью почил Святой Отец. Сразу вызвали кардинала-камерленго Мауриса Нгови, в его присутствии личный врач Папы подтвердил, что смерть Альберто Валендреа наступила от массивного кровоизлияния.

Состоялась положенная церемония с серебряным молоточком, после которой объявили, что Святой престол вакантен. В Рим снова вызвали кардиналов.

Мишнер не стал посвящать Катерину в подробности случившегося. Так было лучше. В каком-то смысле он был убийцей, хоть и не чувствовал себя им. Но его переполняло чувство совершенного возмездия. Особенно за отца Тибора. Одно злодеяние было исправлено другим с помощью какого-то странно искаженного представления о справедливости, которое могло возникнуть только при невероятных обстоятельствах последних нескольких недель.

Через пятнадцать дней соберется новый конклав, изберут нового Папу. Двести шестьдесят девятого после Петра — и первого из тех, о ком не говорил святой Малахия. Беспощадный Судья совершил Свой суд. Грешники понесли наказание. Теперь за выполнением воли Всевышнего будет следить Маурис Нгови. В том, что следующим Папой станет именно он, мало кто сомневался. Вчера, когда они выходили из дворца, Нгови предложил Мишнеру остаться в Риме и помогать ему. Но Мишнер отказался. Они с Катериной уезжают в Румынию. Он хочет остаться с ней, и Нгови понял его, пожелал ему счастья, сказав, что двери Ватикана всегда будут для него открыты.

Люди все шли и шли, заполняя пространство площади между колоннадами Бернини. Мишнер сам точно не знал, зачем он пришел сюда, но какая-то сила заставила его это сделать, и он почувствовал умиротворение, которого не испытывал уже давно.

— Они ведь ничего не знают про Валендреа, — прошептала Катерина.

— Для них это был их Папа. Итальянец. И мы никогда не сможем разубедить их. Память о нем останется незапятнанной.

— Ты так и не расскажешь мне, что произошло вчера?

Мишнер помнил, что вчера вечером она следила за ним.

Она понимала, что с Валендреа случилось что-то серьезное, но Мишнер ни о чем не распространялся, и она не настаивала.

Не успел он ответить, как пожилой женщине, стоявшей около одного из фонтанов, стало плохо, и она упала на землю. Несколько человек поспешили на помощь к ней, а она не переставала причитать, что Господь взял к себе такого хорошего Папу. Мишнер видел, как двое мужчин уводят плачущую женщину в тень.

Тут и там на площади тележурналисты брали у людей интервью. Уже скоро мировая пресса снова начнет строить догадки о том, как же проходит заседание священной коллегии в Сикстинской капелле.

— Наверное, снова появится Том Кили, — сказал Мишнер.

— Я подумала о том же. Он ведь знает ответы на все вопросы. — Она улыбнулась понятной только ему улыбкой.

Подойдя к базилике, они вместе с остальными соболезнующими остановились у заграждений. Церковь была закрыта. Мишнер знал, что ее готовят к очередным похоронам. Балкон задрапировали черной тканью. Мишнер посмотрел направо. Двери папской спальни закрыты. Несколько часов назад за ними обнаружили тело Альберто Валендреа. В газетах сообщали, что он умер от сердечного приступа во время молитвы и его тело нашли на полу перед изображением Христа. Мишнер улыбнулся, подумав о последнем лицемерном поступке Валендреа.

Кто-то взял его за руку.

Он обернулся.

Рядом с ним стоял бородатый человек с крючковатым носом и всклокоченными рыжими волосами.

— Скажите, падре, что же теперь делать? Зачем Бог забрал Святого Отца? Что это значит?

Мишнер понял, что внимание человека привлекла его черная сутана, и не сразу нашелся что ответить.

— А почему все должно что-то значить? Почему вы не хотите принять волю Бога как есть?

— Петр мог стать великим Папой. Наконец на престол вернулся итальянец. Мы так надеялись на него!

— В церкви многие могут стать великими папами. И не обязательно итальянцы. — Бородач удивленно смотрел на него. — Гораздо важнее, насколько они преданы Богу.

Мишнер знал, что из тысяч присутствующих правду знали только он и Катерина. Бог жив. Он здесь. Он все слышит.

Он перевел взгляд со стоящего рядом человека на величественный фасад базилики. При всем ее великолепии это всего лишь известь и камень. Рано или поздно время уничтожит ее. Но то, что она символизирует, вечно.

«И Я говорю тебе: ты Петр-камень, и на сем камне Я воздвигну церковь Мою, и врата Ада не одолеют ее. И дам тебе ключи от Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено и на небесах».

Услышав, что человек что-то говорит, Мишнер обернулся.

— Отец, все кончено. Папа умер. Все закончилось, не начавшись.

Мишнер не мог согласиться с этим и не хотел, чтобы этот незнакомец испытывал такую обреченность.

— Нет, не все закончилось. — Он ободряюще улыбнулся незнакомцу. — Все только начинается.

Послесловие Автора

При подготовке к написанию этого романа я побывал в Италии и Германии. Но его подлинные истоки следует искать в моем католическом воспитании и искреннем благоговении перед Фатимским чудом. На протяжении двух последних тысячелетий явления Девы Марии происходили с удивительной регулярностью. За последние столетия самыми значительными стали явления в Ля-Саллет, Лурде, Фатиме и Меджугорье, хотя было и бесчисленное множество других, менее известных явлений Девы. В обоих своих первых романах я пытался, рассказывая читателям об этих событиях, одновременно и просветить их, и сделать свой рассказ увлекательным. И этот роман еще в большей степени, чем два первых, основан на реальных событиях.

События в Фатиме, о которых рассказывается в прологе, описаны по свидетельствам многих очевидцев — в первую очередь самой Люсии, которая обнародовала свой рассказ об этом видении в начале двадцатого века. Переданные ею послания принадлежат Самой Деве. Три откровения, приведенные в главе VII, взяты мной из подлинного текста. Лишь в главе LXIX трактовка текста откровений является вымышленной.

Рассказ о судьбе Франциско и Гиацинты, а также загадочная история третьего откровения, которое хранилось запечатанным в архивах Ватикана до мая 2000 года и прочесть которое могли только папы (Глава VII), подлинны. Также исторически достоверно и то, что церковь запретила сестре Люсии открыто рассказывать о Фатимском чуде. Хотя действие романа происходит после смерти сестры Люсии, в действительности она до сих пор жива и обитает в одном из монастырей.

Явления Девы в Ля-Саллет, начавшиеся в 1846 году (главы XIX и XXXXIII), изложены в соответствии с реальными событиями — как и судьбы двух очевидцев, их дерзкие слова и язвительные замечания Папы Пия IX. Это явление Девы — одно из самых загадочных, и оно не раз вызывало споры и сомнения. Первоначальный текст этих откровений действительно отсутствует в ватиканских архивах, из-за чего события, происшедшие во французской альпийской деревушке, вызывают еще больше кривотолков.

Похожие события происходили и в Меджугорье, хотя это явление Девы стоит особняком среди остальных. Там имело место неоднократное сошествие Девы, даже несколько видений в течение нескольких месяцев. В Меджугорье Дева являлась на протяжении более чем двух десятилетий. Церковь пока еще формально не подтвердила подлинность этих явлений, однако боснийская деревушка уже стала местом массового паломничества. Как сказано в главе XXXXI, в Меджугорье было поведано десять откровений. Трудно не увидеть в этом некий цельный замысел, и если связать воедино десятое откровение Меджугорья и третье откровение Фатимы, как это сделано в главе LXIX, то мы получаем неоспоримое доказательство существования Бога. Однако, как замечает Мишнер в главе LXXIII, даже при наличии такого доказательства в конечном счете вопрос о существовании Бога решается только верой.

Приведенные в главе VIX предсказания, приписываемые святому Малахии, подлинны. Совпадения прозвищ с биографиями пап, о которых говорится в предсказании, просто поразительны. Так же подлинны и его заключительные пророчества о приходе сто двенадцатого Папы по имени Петр II, и слова о том, что «в городе на семи холмах беспощадный Судья начнет судить всех людей». Иоанн Павел II был сто десятым Папой в списке Малахии. Осталось еще два — и мы увидим, исполнилось ли предсказание Малахии. Баварский город Бамберг, как и Рим, действительно некогда называли городом на семи холмах. Я узнал об этом, будучи в Бамберге, и тогда понял, что этот очаровательный городок нужно включить в роман.

Как ни печально, но центры деторождения в Ирландии, описанные в главе XV, и все страдания, которые они причиняли людям, также исторически достоверны. Тысячи младенцев отнимали у матерей и усыновляли за границей. Об их дальнейшей судьбе мало что известно, и многие из тех детей, давно уже ставшие взрослыми, как и Колин Мишнер, ничего не знают о своем прошлом. К счастью, сейчас таких учреждений уже нет.

Печальна и доля румынских сирот, описанная в главе XIV. Трагедия этих детей продолжается до сих пор. Болезни, бедность и отчаяние, не говоря уже об их эксплуатации педофилами со всего мира, по-прежнему рушат судьбы этих невинных сирот.

Все ритуалы и церемонии церкви изложены достоверно, за исключением старинного ритуала постукивания серебряным молоточком по лбу Папы (главы XXXII и LXXV). Сейчас этот обряд не используется, но трудно умолчать о его своеобразии.

Все внутрицерковные размежевания между консерваторами и либералами, итальянцами и неитальянцами, европейцами и представителями остального мира подлинны. Сейчас церковь борется с этим разделением, и чаще всего такие противоречия принимают форму личной неприязни, как это произошло между Климентом XV и Валендреа.

Стихи из Библии, приведенные в главе XV, разумеется, подлинны и очень интересно ложатся в контекст романа. Подлинны и слова Иоанна XXIII, приведенные в Главах VII и LXXII и сказанные им в 1962 году на открытии Второго Ватиканского собора. Его надежды на реформы — чтобы этот земной город уподобился небесному граду, где царит истина, — особенно примечательны, поскольку он первым из пап прочел третье Фатимское откровение.

Третье откровение было обнародовано в мае 2000 года. Как говорят в главе XVII кардинал Нгови и Валендреа, нежелание церкви опубликовать это послание раньше могло объясняться упоминанием о предстоящем покушении на Папу. Но при всем этом иносказания и аллегории, звучащие в тексте третьего откровения, не столько угрожающи, сколько загадочны, и поэтому многие исследователи полагают, что у третьего откровения есть продолжение.

Католическая церковь — совершенно особое учреждение. Она не только просуществовала уже больше двух тысячелетий, но и сейчас растет и процветает. Но многие полны сомнений относительно ее судьбы в следующем веке. Некоторые, подобно Клименту XV, хотят провести фундаментальные реформы церкви. Другие, такие как Альберто Валендреа, настаивают на возвращении к ее корням. Но лучше всех сказал Папа Лев XIII в 1881 году:

«Церкви не нужно ничего, кроме истины».

Интервью со Стивом Берри

Редактор. Название вашего нового романа — «Третье откровение» — подразумевает знаменитое явление Девы Марии трем крестьянским детям в португальской деревне Фатима в 1917 году. Что подсказало вам эту тему?

Стив Берри. Я родился и вырос в католической семье, ходил в католическую школу и всегда с трепетом относился к Фатимскому чуду. Я помню, что, когда я был маленьким, в церкви продавалась брошюра о Фатиме. На ее обложке было изображение Девы Марии. Мама купила мне эту книжку, и тогда я впервые прочел о Фатиме. Спустя тридцать лет, когда я начал писать романы, эта тема показалась мне интересной, особенно учитывая, что на тот момент третье откровение хранилось запечатанным в ватиканских архивах полвека и читали его только папы.

Р. Но ведь сейчас Ватикан уже обнародовал все откровения, включая третье?

С. Б. Первые два откровения были опубликованы вскоре после явлений Девы в 1917 году. Третье Иоанн Павел II обнародовал только в мае 2000 года. Но вот что интересно: сестра Люсия, записавшая откровение, никак не подтвердила подлинность текста. К тому же настоящий текст был неадекватно воспринят. Третье откровение представляет собой сложную метафору, на первый взгляд не имеющую смысла. Поэтому в 2000 году многие исследователи (включая некоторых чиновников Ватикана) говорили, что, возможно, у откровения есть продолжение и опубликован не весь его текст. Что же может стать лучшей пищей для романиста? Особенно если это продолжение может изменить все.

Р. Как сказались на тексте романа ваши личные религиозные убеждения?

С. Б. Не очень сильно. Но многие уверены, что существует значительная разница между верой и религией. И в сюжете романа как раз и показана эта разница и в то же время сделана попытка раскрыть одну из величайших загадок всех времен.

Р. Почему Дева Мария стала столь популярна у католиков во всем мире?

С. Б. Дело в том, что Она символизирует. Дело в Ее непорочности и доброте. Не случайно люди поклоняются Ей уже две тысячи лет.

Р. Пришлось ли вам столкнуться с трудностями при написании триллера о жизни Католической церкви, в котором рассказывается и о закулисных интригах Ватикана? Как вы собирали материал об этом закрытом от посторонних глаз учреждении?

С. Б. Собирать материал для книги было несложно, поскольку существует множество первичных и второстепенных источников. О внутренней жизни Ватикана писали многие его служащие, так что завеса секретности над Ватиканом если не полностью снята, то, по крайней мере, стала довольно прозрачной. Я не хотел показывать реальных людей на фоне вымышленных религиозных событий. К счастью, когда в 2000 году третье откровение было обнародовано, я смог переписать книгу и дополнить сюжет, введя в него отрицательных персонажей.

Р. Когда вы начали писать роман?

С. Б. Я написал его в 1998 году. В 1999-м я подготовил его к публикации, но получил отказ от восемнадцати крупнейших издательств. Потом он пролежал в ящике до 2003 года. После успеха двух моих первых романов, «Проклятие Янтарной комнаты» и «Пророчества Романовых», издательство «Балантайн» предложило мне контракт на еще два романа. Тогда я вновь предложил им «Третье откровение», и на этот раз они его приняли. Так что никогда не стоит сдаваться.

Р. А вы не боитесь негативной реакции со стороны католиков, которым может показаться, что вы оскорбляете их религиозные чувства?

С. Б. Надеюсь, что читатели поймут, что это роман и его главная цель — увлечь читателя. Я вовсе не пытаюсь сделать какие-то громкие политические или социальные заявления. Я просто хочу доставить удовольствие читателям, а если сюжет романа заставит их задуматься — что ж, тем лучше.

Р. Как вы думаете, почему романы о Католической церкви сегодня так популярны, особенно если церковь в них представлена в двусмысленном или даже отрицательном свете?

С. Б. Не многие институты могут похвастаться двухтысячелетней историей, а Католическая церковь вправе сделать это. Долгая история церкви сама по себе привлекает романистов. Неповторимая атмосфера церкви, ее закрытость, а иногда и несгибаемая позиция лишь еще больше интригуют людей. Разумеется, успех вызывает и восхищение, и недоброжелательность. А Католическая церковь, нельзя не признать, имеет большой успех.

Р. Расскажите о вашем герое, Колине Мишнере, раздираемом противоречиями священнике с непростым прошлым.

С. Б. Будучи молодым священником, Колин полюбил женщину и не мог понять, почему церковь видит в этом грех. Теперь он стал личным секретарем Папы, это дает ему возможность изменить положение вещей, и когда та же женщина появляется вновь, его переживания проявляются с новой силой. И его личные противоречия усугубляются тем, что Папа Климент подталкивает его в одну сторону, а церковь ведет в совершенно другую. Лишь обретение третьего Фатимского откровения помогает ему разрешить все противоречия, в то же время ставя перед ним новые испытания. И ему приходится немало перенести. Мне нравится, когда обычные люди попадают в необычные обстоятельства, и Мишнер, оказавшись в эпицентре самых неординарных событий, не позволяет себе растеряться. Кстати, его имя тоже необычно. Мой любимый писатель — Джеймс Мишнер, и, назвав его именем своего героя, я отдал ему дань уважения. Я до сих пор жалею, что не успел познакомиться с Мишнером при его жизни.

Р. Действие романа происходит в наше время, после смерти Папы Иоанна Павла II, когда Папой становится Климент XV. Что за человек Климент? А его соперник в борьбе за престол и его вероятный преемник кардинал Валендреа, непреклонный традиционалист? Расскажите и о нем.

С. Б. Предполагалось, что Климент пробудет Папой очень недолго. Больного старика посадили на престол святого Петра только для того, чтобы он занял его, пока кто-то из более молодых кардиналов не заручится достаточным количеством голосов для победы на конклаве. Но как и Иоанн XXIII, в котором тоже видели лишь временного Папу, Климент начинает реформы, и это выводит из себя его оппонентов, особенно кардинала Валендреа, который не приемлет ничего отличного от раз и навсегда установленного порядка. И сегодня внутри церкви существует этот конфликт. Либералы и консерваторы бьются за доминирование в делах церкви, и каждая из сторон стремится получить лидирующие позиции на следующем конклаве в надежде привести к власти человека из своего лагеря. В романе наглядно показано это противостояние, в котором появляется и третья сторона, что делает сюжет еще более увлекательным.

Р. Удивительны предсказания Малахии. Вы использовали в романе их подлинный текст?

С. Б. Абсолютно. Я привел их дословно, включая упоминание о Петре II и «городе на семи холмах». Пророчества прекрасно вплелись в ткань романа, и я надеюсь, что читателям захочется узнать о святом Малахии побольше. О нем и его пророчествах написано несколько хороших книг.

Р. Должна ли Католическая церковь измениться, чтобы успешно существовать в будущем? Если да, то в какую сторону, и считаете ли вы, что после Иоанна Павла II она сумеет это сделать?

С. Б. Именно меняясь, церковь и смогла просуществовать два тысячелетия. Это величайшее качество церкви — она всегда неизбежно менялась, приспосабливаясь к окружающему миру. Церкви может понадобиться некоторое время для перемен, но перемены происходили в ней всегда. Если исходить из уроков истории, то следующий понтификат будет недолгим. Как правило, за долгим правлением одного Папы следует короткое. Но не забывайте, сегодня две трети состава коллегии кардиналов и две трети всех католиков — неевропейцы, так что не исключено, что это большинство еще удивит весь мир.

Р. Есть ли планы экранизации ваших романов?

С. Б. У меня есть агент, который занимается вопросами экранизации «Проклятия Янтарной комнаты», «Пророчества Романовых» и «Третьего откровения». Ко всем трем проявляют большой интерес, но мы еще не знаем, что из всего этого получится. Возможно, фильмы выйдут. Что, кстати, было бы интересно — увидеть свой сюжет на киноэкране.

Р. Что вы можете рассказать нам о вашей следующей книге?

С. Б. Она называется «Наследство тамплиеров». Современный приключенческий роман о рыцарях ордена тамплиеров и о том, что случилось с их сокровищами и накопленными ими знаниями. Действие будет происходить в замечательной местности на юге Франции, с историей которой связано немало загадок.

Р. Этот роман не лежал в ящике вашего стола?

С. Б. Нет, это совершенно новая книга, написанная только в этом году!

Примечания

1

Приор — настоятель католического монастыря или первый помощник аббата-настоятеля. (Прим. пер.)

(обратно)

2

Розарий, или лествица, — повторяющаяся молитва «Богородице Дево», перемежающаяся с «Отче наш». (Прим. пер.)

(обратно)

3

Стоять на решенном, обязывающая сила прецедентов (лат.).

(обратно)

4

Рим построен на холмах, покрытых вулканическим пеплом. (Прим. ред.)

(обратно)

5

Крестообразное пространство внутри христианских церквей. (Прим. пер.)

(обратно)

6

Штат на юго-восточном побережье США. (Прим. пер.)

(обратно)

7

Глетчеры — обширные скопления реликтового льда на высоких горах, представляют собою ледяной поток, медленно спускающийся с высоты в долину. (Прим. пер.)

(обратно)

8

От лат. minister — служащий — мальчики или юноши, прислуживающие во время богослужения в католическом храме. (Прим. пер.)

(обратно)

9

Конгрегации — учреждения, входящие в состав Римской курии. Являются центральными органами управления Католической церковью и Ватиканом. (Прим. ред.)

(обратно)

10

Пост префекта Конгрегации евангелизации народов считается одним из самых высоких в Римской курии, поскольку на миссионерских территориях префекту делегирован ряд полномочий, которые в остальных епархиях мира являются исключительной прерогативой Папы. В связи с этим главу этого подразделения еще много веков назад прозвали Красным Папой, имея в виду красный цвет его облачения. (Прим. ред.)

(обратно)

11

Мозаичный пол. (Прим. пер.)

(обратно)

12

Папские церемониальные носилки (лат.).

(обратно)

13

Собор Святого Петра в Ватикане возведен на месте древнего римского цирка, где во второй половине I в. апостол Петр был отдан на растерзание львам. (Прим. ред.)

(обратно)

14

Лепешка из пресного теста для причащения в католической церкви. (Прим. пер.)

(обратно)

15

Папское послание по второстепенным вопросам, подписываемое не самим Папой, а кардиналом-секретарем (лат.).

(обратно)

16

Паллий (плащ древних греков) — мантия архиепископа, в данном случае облачение Папы (лат.).

(обратно)

17

Рименшнейдер (Riemenschneider) Тильман (около 1460, Хейлигенштадт, Тюрингия) — немецкий скульптор эпохи Возрождения. (Прим. пер.)

(обратно)

18

Католический гимн (лат.).

(обратно)

19

Мозетта представляет собой накидку длиной до локтя с капюшоном, украшенным орнаментом. (Прим. пер.)

(обратно)

20

Размеры одежды приведены в дюймах. (Прим. ред.)

(обратно)

21

Сосуд для освящения вина и принятия причастия — чаша на высокой ножке, часто из драгоценных металлов и поделочных камней (др. греч.).

(обратно)

22

«Я избираю верховным понтификом…» (лат.).

(обратно)

23

Круглая папская шапочка (ит.).

(обратно)

24

От tonsura (лат.) — стрижка, выбритое место на макушке, указывающее на принадлежность к католическому духовенству. (Прим. ред.)

(обратно)

25

Обет безбрачия. (Прим. ред.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть I . Отлучение

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

Часть II Смерть праведника

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

  Глава XVII

  Глава XVIII

  Глава XIX

  Глава XX

  Глава XXI

  Глава XXII

  Глава XXIII

  Глава XXIV

  Глава XXV

  Глава XXVI

  Глава XXVII

  Глава XXVIII

  Глава XXIX

  Глава XXX

  Глава XXXI

Часть III . Конклав

  Глава XXXII

  Глава XXXIII

  Глава XXXIV

  Глава XXXV

  Глава XXXVI

  Глава XXXVII

  Глава XXXVIII

  Глава XXXIX

  Глава ХХХХ

  Глава XXXXI

  Глава XXXXII

  Глава XXXXIII

  Глава XXXXIV

  Глава XXXXV

  Глава XXXXVI

  Глава XXXXVII

  Глава XXXXVIII

  Глава XXXXIX

  Глава L

  Глава LI

  Глава LII

  Глава LIII

  Глава LIV

  Глава LV

  Глава LVI

Часть IV . Откровения

  Глава LVII

  Глава LVIII

  Глава LIX

  Глава LX

  Глава LXI

  Глава LXII

  Глава LXIII

  Глава LXIV

  Глава LXV

  Глава LXVI

  Глава LXVII

  Глава LXVIII

  Глава LXIX

  Глава LXX

  Глава LXXI

  Глава LXXII

  Глава LXXIII

  Глава LXXIV

Эпилог

Послесловие Автора

Интервью со Стивом Берри . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте