«Дикие нравы»

Кранихфельд Макс Дикие нравы

Кигани

Из лагеря выходили еще затемно, причем затемно хорошо, утро только начиналось, даже по меркам диких обитателей джунглей, а уж для человека цивилизованного час и вовсе был неприлично ранний. Бледно-желтая луна огромным ярким блином висела над самым горизонтом, и в ее призрачном свете все окружающие предметы казались странными и непривычными, будто расплывающимися в вязкой туманной дымке. Легкий предутренний ветерок беспорядочно комкал поднимающиеся от джунглей и ползущие вверх по склону седые туманные космы. Побледневшие звезды таяли в светлеющей на глазах небесной сини, а восточный край горизонта уже вовсю наливался розово-алым, предвещая скорый восход солнца.

Бесплотными призрачными тенями десять белых и пятеро чернокожих молчаливой цепочкой скользнули по узкой вьющейся между утопающими в высокой траве валунами тропинке вниз с голого открытого всем ветрам плоскогорья к темнеющим вдали джунглям. Максим осторожно топал в середине цепочки, внимательно глядя под ноги, сейчас главной задачей было не оступиться на крутом склоне, не попасть ступней в укрытую травой выбоину или на непрочно лежащий камень. Для него это был первый выход в окружающие лагерь настоящие первобытные джунгли, и он невольно улыбался, предвкушая целое море впечатлений от встречи с подобной экзотикой. И то, стыдно кому рассказать, он уже месяц находится в самой загадочной и привлекательной для искателей приключений стране Экваториальной Африки, а настоящие джунгли видел лишь с борта легкой одномоторной «Сессны», доставившей его в лагерь вместе с очередной партией груза.

В тот раз он буквально прилип к окнам пилотской кабины пораженный грандиозностью расстилающейся внизу картины: весь окоем, куда ни глянь, был заполнен буйной зеленью тропической растительности, волнующейся, будто морские волны под легким, налетающим с маячивших вдалеке горных вершин ветром. Макс невольно почувствовал себя маленьким и слабым, одиноко затерянным среди этого колышущегося под дюралевым бортом легкого самолетика марева, лишь сейчас воочию увидев и осознав все величие древнего, оставшегося неизменным с того времени, когда человека еще и в помине не было на этой планете мира. И он сам, и вечно жующий жвачку пилот в соседнем кресле, и весь их самолет были просто невидимыми глазом песчинками на фоне бескрайнего леса поднявшегося здесь с изначальных времен и мрачно взирающего снизу на ничтожную серебристую стрекозу, нарушающую его сонный покой.

— Что проняло, братуха? — радостно осклабился пилот, толкнув его в бок согнутым локтем. — То-то же, это тебе не чахлые подмосковные рощицы, которые вы по недоразумению лесом зовете! Вот она Черная Африка! Можешь поздороваться!

— Да уж… — только и смог из себя выдавить потрясенный Максим. — Зрелище, конечно не для слабонервных… Как ты только здесь дорогу находишь?

Пилот разразился хриплым карканьем долженствующим означать смех и вместо ответа ткнул пальцем в мутную желто-коричневую ленту рассекавшей джунгли реки.

— Вот по ней и летаю, так чтобы была по правую руку. Да и привык уже, чай не первый год здесь. Думаю, и с закрытыми глазами мог бы рейс сделать!

— И как вам… тебе? — робко спросил Максим.

Пилот на вид был его ровесником, но держался с ним как-то покровительственно, будто ветеран с новичком, так что Макс никак не мог решить для себя, допустимо ли называть его на «ты».

— Что как? — не понял пилот.

— Ну, как вообще? Африка, работа, все…

— Дерьмо, — кратко отплюнулся через губу летчик, что-то высматривая в бегущих в каких-то паре десятков метров под ними верхушках деревьев. — Впрочем, как везде. Это ведь только кажется, что уехал в другую страну, а там другая жизнь. Ни хрена! Жизнь везде одна и та же — дерьмовая.

Макс покивал, в душе соглашаясь.

— Меняются лишь декорации, — неожиданно философски выдал пилот. — А пьеса идет всегда одна и та же.

Макс, пораженный такой содержательной мыслью, вдруг прозвучавшей из уст человека, о котором он уже составил для себя мнение, как о тупом и ограниченном наемнике, которого волнуют лишь размеры причитающихся ему выплат, взглянул на пилота внимательнее и поразился вдруг происшедшей в нем перемене. Уже ставшее привычным ехидно-глумливое выражение его небритой физиономии вдруг куда-то пропало, теперь рядом с Максимом сидел просто несчастный смертельно усталый человек, которому уже давно надоели и эти полеты, и Африка, и вообще вся эта, пусть полная экзотики и приключений, но такая бестолковая, раздерганная по кусочкам жизнь. Макс вдруг совершенно ясно понял, что пилот вовсе не его ровесник, а как минимум раза в два старше, просто наигранная бодрость в общении, легкость поджарой мускулистой фигуры и постоянно вертящиеся на языке высмеивающие окружающих словечки, создавали обманчивое впечатление молодого задора и брызжущей через край кипучей жизненной энергии, затмевая собой все остальное. Сейчас же, когда все искусственное, наносное исчезло, стали видны и глубокие по-стариковски печальные глаза, и частая сетка морщин вокруг них, и щедро расплескавшаяся в коротком ежике волос седина. Однако наваждение продолжалось недолго, летчик резко, будто отмахиваясь от чего-то невидимого, тряхнул головой и, громко прищелкнув языком, привычно криво ухмыльнулся.

— Дерьмо, дерьмом короче жизнь на африканском континенте у рязанского хлопца! Но помяни мое слово, то дерьмо, в которое вляпался ты раз в пять ароматнее моего. Я-то хоть основное время провожу в более-менее цивилизованном городе, а вот тебе теперь никаких жизненных удобств не видать до конца контракта. Плюс полный набор местных достопримечательностей от малярии, до москитов. Впрочем, все сам увидишь, все равно за час много не расскажешь, так что и стараться не стоит. Пусть сюрпризом будет!

Он, конечно, оказался прав, сюрпризов впереди Максима ожидало просто немеряно. Та Африка, в которую он попал совершенно не походила ни на то, что показывали по модным познавательным каналам, ни на прочитанное в книгах, ни на увиденное в кино и уж чего, чего, а неожиданностей, в основном неприятных вокруг оказалось с лихвой.

«Сессна» круто свалившись на нос, нырнула вниз к расчищенной от растительности полосе. По мнению Макса, имевшего правда довольно смутные познания в авиаделе, полоса была все же слишком короткой и какой-то несерьезной, в плане оборудования, просто утрамбованная и очищенная от растительности земля, ни тебе бетона, ни посадочных огней, ничего… Он сильно сомневался, что на такое импровизированное покрытие можно посадить самолет избежав аварии. Однако летчик оставался совершенно невозмутимым, и уже через несколько секунд крылатая машина с живостью кузнечика запрыгал по ямам и кочкам, резво направляясь прямо к стене исполинских деревьев, которыми заканчивалась примитивная взлетка. Макс инстинктивно зажмурился, понимая, что произошла какая-та ошибка и вот сейчас они на полной скорости врежутся в эти огромные в несколько обхватов стволы, а легкий металл обшивки от столкновения прогнется внутрь, плюща и разрывая хрупкие человеческие тела оказавшиеся в кабине. Он весь сжался, приготовившись к удару, но его так и не последовало, несколько раз простужено чихнув двигателем, самолет замер, не добежав до края полосы всего несколько десятков метров.

— Ну что, намочил штаны, дикий гусь?! — гоготнул летчик, хлопая по плечу, еще не верящего в то, что все обошлось благополучно Макса. — Вылезай, конечная остановка! Здесь их взлетная полоса, а до самого прииска еще километра два. Ближе удобного места не нашлось. Ничего, сейчас встречающие подъедут.

Макс с неподдельным интересом огляделся вокруг. Еще бы, ведь здесь ему предстояло безвылазно провести следующие полгода, а может быть и дольше, и единственной ниточкой связывающей его с цивилизацией будет эта самая «Сессна», раз в неделю прилетающая, чтобы забрать добытый на прииске груз и забросить живущим здесь продукты и медикаменты.

На прииске добывали танталит, он даже удивился, когда узнал об этом, в его понимании прииск подразумевал собой добычу золотого песка, ну на худой конец алмазов, а тут какая-то металлическая руда. Стоило огород городить. Однако вербовщик лишь тонко улыбнулся в ответ на его скептический настрой: «Друг мой, будущее за промышленными металлами, а отнюдь не за драгоценными. Уже сейчас без тантала в мире не обойтись. Он везде: в конденсаторах и полупроводниках мобильных телефонов и ноутбуков, в сверхпрочных сплавах, в медицинских нитях для сшивания нервной ткани… Везде! И применяется все шире и шире. А добывают его лишь в Сибири и Австралии. И добыча там связана с огромными затратами. А здесь, в Киву, грязные вонючие ниггеры просто выковыривают из земли руду лопатой, а затем промывают ее в железном тазу. Никаких тебе расходов, одни сплошные доходы. При местной нищете, черные согласны вкалывать по двенадцать часов в сутки без выходных за двадцать долларов в месяц. Понимаешь? При этом объем добычи нашего прииска сравним с австралийскими рудниками, а порой даже превышает их. Вот так то. Потому тебе и предлагают такие деньги, за охрану».

По разбитой грунтовке к месту посадки уже катили три джипа размалеванных яркими камуфляжными пятнами, на головном был укреплен турельный пулемет.

— Вон уже твои коллеги катят, — прокомментировал пилот, щелкая зажигалкой.

По кабине поплыл табачный дым, забивая тяжелый пряный аромат тропического леса, волнующе щекотавший непривычный нос Макса.

Маленькая колонна тем временем вкатилась на взлетку. Причем в джипах Максим с немалым удивлением опознал родные отечественные УАЗы со снятыми брезентовыми тентами. На переднем отчего-то даже до сих пор болтался белый прямоугольник номерного знака с привычным российским триколором и цифрой 63. Что это за регион Максим не сообразил, но явление столь будничного транспорта в далекой экзотической стране расположенной в другой части света само по себе показалось ему нелепо гротескным и нарочитым. Уж чего-чего, а такой вот встречи он совершенно не ожидал. «А чего ты собственно хотел? — тут же мысленно одернул он самого себя. — Чтобы встречали чернокожие дикари, завернутые в леопардовые шкуры, под ритуальные танцы и бой тамтамов?» Тем временем УАЗы, подняв целое облако плотной красноватого цвета пыли, остановились у самого борта раскинувшей в стороны крылья «Сессны», и из них начали выпрыгивать одетые в такую же пеструю, темно-зеленую в ярко-желтую полоску, как окраска машин, форму, люди.

— Митрич, бегемотова задница! Вылезай, дай я тебя поцелую в лысину! — в полный голос заорал, здоровенный детина, выпрыгнувший с переднего сиденья головной машины.

— Целуй лучше в задницу, раз уж она так тебе нравится, что ты через слово ее поминаешь! — гаркнул в ответ, сложив ладони рупором, пилот. — А вообще, веди себя поприличней, я тут пополнение тебе привез, так что не пугай сразу парня своими гомосекскими замашками.

— Ишь, орел! Гомосеки ему не нравятся! — возмутился детина, развернувшись к своим спутникам и как бы призывая их в свидетели вопиющей несправедливости. — Сам, значит, окопался в Кигали, в чистеньком отеле с проститутками под боком, а от наших порядков теперь нос воротит! А нам, бедолагам, что прикажешь делать? До ближайших девочек пара сотен километров по джунглям, не обезьян же трахать, в самом деле! Вот и приходится как-то выходить из положения, да Компостер?

С этими словами он попытался чмокнуть в щеку задумчиво дергавшего туда сюда рычаг переключения передач водилу.

— Пошел ты, чумоход! От тебя скоро и, правда, гориллы шарахаться будут! — отпихнул тот здоровяка. — Митрич, следующим рейсом закинь ему сюда бабу резиновую, мы с пацанами скинемся, оплатим, а то достал уже вконец. Только смотри, чтобы резина прочной была, а то не выдержит.

— Хорошо, я ему специально закажу, из старых покрышек, пусть тыкает сколько влезет! — довольно оскалился пилот. — Ты как, Слоняра, к покрышкам относишься?

— О-о! У них такие сексуальные пупырышки! — сладострастно закатил глаза здоровяк.

Окончания фразы Макс не расслышал, поскольку оно потонуло в громком гоготе десятка глоток. Решив, что пора уже и самому появиться на сцене, он решительно дернул дверцу кабины и пружинисто спрыгнул в примятую, покрытую пылью траву взлетки. Теперь он мог хорошенько рассмотреть встречавших. Во всех трех УАЗах на передних сидениях оказались крепкие белые парни примерно одинакового возраста, лет по тридцать, одетые в пестрый камуфляж, изукрашенный тигриными полосами, в руках или на коленях у всех обманчиво небрежно дремали автоматы Калашникова. На задних сиденьях машин разместилась куда более колоритная публика — весело скалящие крупные невероятно белые по контрасту с темно-шоколадной кожей лиц зубы негры. Вот тут в одежде царило самое потрясающее разнообразие, спортивные штаны, когда-то бывшие яркими, а ныне выгоревшие почти до полной белизны на солнце майки, а на одном особенно мускулистом негроиде оказался даже невероятно грязный кашемировый клубный пиджак, правда, с оторванными на манер жилетки рукавами.

— О, новичок! — первым отреагировал на появление Максима, названный Слонярой, здоровяк. — Ходи сюда, дорогой! А вы чего расселись, Лумумбы?! Разгружать я, что ли должен? А? Ну, метнулись, бегом, гуталины! Резче, резче!

Все так же жизнерадостно скалясь, негры повыпрыгивали из машин, направляясь к самолету. Вскоре они, образовав что-то вроде конвейера, уже перекидывали друг другу, привезенные мешки и ящики с продуктами, что-то выкрикивая на своем птичьем языке.

Макс неспешно направился к головному УАЗу, стараясь всем своим видом показать, знающего себе цену, опытного вояку. Однако под этой маской, как обычно и бывает, скрывались страх и неуверенность. Для Максима это был первый контракт в роли наемника, он понятия не имел, как принято себя держать у людей этой профессии, как с ними общаться, и каким образом вообще можно добиться их уважения, потому сейчас отчаянно трусил, боясь сделать что-нибудь не то и не так.

Однако все его опасения оказались беспочвенны. Встреча прошла предельно просто и буднично, словно в каком-нибудь туристическом лагере, или на случайно собравшейся вечеринке.

— Витоха, — протянул огромную лопатообразную ладонь здоровяк. — Можно, Слон. Здешний зампотыл, но, прошу сразу заметить, не вор. Да, еще и не пидор. Это мы так с Митричем шутим, не подумай чего…

— Серега, — коротко кивнул водитель.

— Компостер, — скорчив заговорщицкую рожу, прошипел Слон.

— А тебя прямо за язык кто-то тянет, — скривился водитель. — Будто без тебя и не скажет никто.

— Еще бы, вдруг ты умолчишь об этой детали своей биографии, — хитро улыбнулся Слон. — Конечно, не всем же такое гордое прозвище как у меня иметь, понятное дело, но это ведь не повод лишать человека необходимой информации.

Максим перевел взгляд со смеющегося Слона на недовольное лицо водителя и сразу же сообразил, почему тот получил такую кличку, а также, почему он ей столь недоволен. Самой впечатляющей особенностью сидевшего за рулем парня, бросающейся в глаза с первого взгляда была гипертрофированно развитая нижняя челюсть. Далеко выдающаяся вперед она вместо придания лицу мужественной суровости, как у голливудских киногероев, делала его гротескно-комичным, чем-то похожим на щелкунчика, как его рисуют в немецком стиле. Да, не повезло мужику с внешностью, наверняка в любой компании, где бы он ни оказывался, эта его особенность служила неизменным поводом для смеха и шуток.

Тем временем подошли и экипажи остальных машин, разумеется, только белая их часть. Вся чернокожая команда увлеченно перетаскивала и складировала в «собачьи отсеки» УАЗов привезенное самолетом добро. Максима обступили со всех сторон, он едва успевал улыбаться и пожимать протянутые руки. Представлялись его новые товарищи обычно по прозвищам, изредка добавляли к ним имена.

— Вовчик, Мангуст.

Мелкорослый юркий паренек расплылся в широкой улыбке.

— Леший.

Угрюмый кивок и пожатие цепкой кряжистой ладони твердой от не сходящих мозолей.

— Карабас.

Огненно-рыжий тип весь в веснушках, в глазах так и пляшут веселые бесенята, еще и рожу скорчил, со смеху умереть можно.

— Дима. Малышом кличут.

Этот глянул застенчиво и добродушно, сразу видно хоть и силен как бык, по жизни мухи не обидит.

Максима изрядно удивило лишь одно обстоятельство: все с кем он успел познакомиться, оказались вовсе обыкновенными парнями. Никаких рэмбообразных накачанных монстров, ничего суперменистого ни в манере держаться, ни во внешнем облике, самые обычные мужики со средним возрастом около тридцатника. Вовсе не такими представлял он себе профессиональных солдат удачи. Одно только выдавало род их деятельности — у всех худые спортивные фигуры, легкие, жилистые, без грамма лишнего жира, даже Малыш, как и положено прозванный так за высокий рост и суровую комплекцию и тот, движется легко и пластично, будто и не весит ничего. Макс уже встречал таких, там, в прошлой жизни. Именно из подобных бойцов и подбиралась дивизионная разведка двадцать седьмой мотострелковой дивизии, в которой много лет назад он зеленым курсантом проходил войсковую стажировку. Неказистые с виду, но способные бежать с грузом ночь напролет, выжимать из перевитого жилами тела максимум, справляясь с такими нагрузками, что и в страшном сне не приснились бы киношным Шварценеггерам, эти парни еще тогда прочно заняли место прежних, виденных в фильмах кумиров в голове будущего офицера. Как-то враз осознав кого ему напоминает «комитет по торжественной встрече» Макс неожиданно почувствовал себя дома, ну пусть не дома, но снова на своем месте, среди тех людей, что были такими же как он сам. И эта мысль неожиданно целительным бальзамом пролилась где-то внутри, смывая все страхи и беспокойства, порождая тихое умиротворение и полное довольство жизнью. Пусть он еще ничего не знал о них, не был для них в доску своим парнем, пусть долгий процесс узнавания и становления в новом коллективе еще впереди, но уже сейчас он понял и прочувствовал главное. Он был среди своих. Впервые за долгие годы. Наконец-то…

— Эй, Макс! — шепотом окликнули сзади, прерывая поток воспоминаний и возвращая обратно на грешную землю.

Он оглянулся на голос и встретился с вечно смеющимся взглядом Карабаса.

— Слушай, как лучше завтракать с пряностями или без? — пряча веселые искорки, так и сверкающие во взгляде, поинтересовался рыжий наемник.

— Лично я люблю завтракать бутербродами с сыром и запивать их кофе, — отрезал Макс, заранее чуя какой-то подвох, просто так Карабас рта бы не раскрыл, наверняка придумал очередную хохомчку, на которые был мастак.

— Причем здесь ты? — совершенно натурально выкатил в удивлении глаза Карабас. — Я про людоедов, которые ждут нас в джунглях. Ты как предпочитаешь, чтобы тебя приготовили сегодня на завтрак? С пряностями, или без?

— Пошел ты, придурок, накаркаешь еще! — возмущенно сплюнул Макс, ускоряя шаг.

— Ну вот, чуть что сразу придурок! — обиженно протянул за его спиной Карабас. — А я вот думаю, что лучше попасть на завтрак к людоеду сидящему на диете. К язвеннику, например. А то пока будут тебя шинковать чесноком, это же лишняя возня, да и перец с солью, наверное, жгутся.

Макс лишь осуждающе покачал головой, суеверно поплевав через левое плечо. Лично ему цель сегодняшнего похода вовсе не внушала присущего Карабасу шутовского оптимизма, а даже несколько пугала.

Люди с прииска начали пропадать вскоре после его прибытия, но сначала особого внимания на это не обращали. Мало ли куда могли подеваться, имеющие весьма своеобразное понятие о дисциплине черные работяги, может просто вкалывать надоело, вот и подались куда-нибудь в поисках лучшей доли, благо деревень вокруг полно. Да и в джунглях можно прожить, всяко не пропадешь, если ты черный конечно. Белые люди без провианта, оружия и снаряжения погибнут в этом зеленом море в рекордные сроки. Причем на выбор будет предоставлен целый букет причин для смерти, от экзотических, неизвестных современной науке болезней, до нападения животных и таких же, как и болезни малоизученных, но от этого не менее диких и агрессивных лесных племен. А вот местных черных ничего не берет, их даже вездесущие москиты не кусают, по крайней мере, сам Макс еще не разу не видел, чтобы рабочие на прииске подобно охранникам ходили в марлевых намордниках и постоянно размахивали руками, отгоняя мелких злобных тварей.

Так что вначале никто не забеспокоился, до тех пор, пока среди работяг не пошел глухой страшный слушок, вскоре долетевший до начальника охраны и воплотившийся в одном лишь жутком слове: «Кигани!» Начальник охраны, крепкий шестидесятилетний старик с выдубленным, будто хорошо выделанная шкура лицом и суровыми складками, глубоко залегшими у губ, внимательно выслушал своих информаторов, регулярно сообщавших ему о настроениях рабочих на прииске, но в ответ лишь недоверчиво прищурился: «Откуда вдруг взялись кигани? Их же полностью уничтожили еще по приказу президента Мобуту во время восстания семьдесят девятого года?»

Чернокожие агенты недоуменно пожимали плечами, но продолжали стоять на своем. По их версии развития событий выходило, что отряд воинов дикого племени людоедов кигани, обитавшего далеко в глубине непроходимых джунглей, во время очередного похода наткнулся на прииск и признал его неплохим источником постоянной кормежки. Прирожденные охотники и следопыты кигани без труда незамеченными проникали в поселок добытчиков и одного за другим похищали и съедали рабочих.

Вскоре страх перед прячущимися в джунглях людоедами полностью парализовал работу прииска, люди продолжали регулярно пропадать, и никакого разумного объяснения этому найти не удавалось. Следовало срочно предпринять какие-то меры, руководство Компании, содержащей прииск, интересовалось лишь объемом добычи танталита и вовсе не хотело вникать в местные проблемы, совершенно справедливо полагая, что обеспечение безопасности работ дело охраны, которой достаточно щедро платят. Если в очередной прилет на импровизированный аэродром в джунглях «Сессна» не заберет привычное количество танталита, то можно с уверенностью сказать, что к администрации прииска будут предприняты не слишком приятные меры, стимулирующего характера. Доводить ситуацию до этого, понятно, никто не собирался, потому начальник охраны, он же комендант лагеря собрал экстренное совещание, на котором присутствовали все белые сотрудники Компании, обслуживающие прииск, кроме тех, кто в тот момент нес охрану периметра, а также чернокожий гигант Мбонга — командир команды следопытов, набранных из местных уроженцев.

Собрались на свежем воздухе под огромным сплетенным из соломы навесом, хоть как-то прикрывавшим от немилосердно палящего, вечно стоящего в зените солнца. Макс удобно устроился на деревянной лавке в третьем ряду, рядом уселись Компостер и Малыш. Остальные наемники, тихо переговариваясь, рассаживались по своим места, незлобиво задирая трех контролирующих процесс добычи горных инженеров, отчего то считавших себя на голову выше наемных солдат удачи и потому постоянно ходивших с презрительно оттопыренными губами и задранными прямо к небу подбородками. Совещание открыл сам начальник охраны.

— Товарищи, — сухо откашлявшись, начал он. — Ну и господа тоже, куда же от вас денешься, — тут же добавил сварливо, поймав взгляд одного из инженеров. — Все вы знаете, что за последнее время на прииске сложилась нездоровая обстановка. Темпы добычи упали практически до нуля. Все мы понимаем, что это недопустимо и нам как минимум перестанут платить, если подобное будет продолжаться и впредь. Это ясно! Теперь о причинах, которые вызвали подобное положение. Вряд ли они для кого-то они являются секретом, слухи в лагере разносятся быстро. Но на всякий случай поясню: за последний месяц у нас пропали одиннадцать рабочих. Все исчезновения происходили в поселке, поскольку территория прииска достаточно хорошо охраняется, а на охрану поселка у нас просто не хватит людей. Рабочие считают, что поблизости появился боевой отряд воинов кигани и похищение людей их рук дело. Надо рассказывать, кто такие кигани?

По рядам внимательно слушавших наемников прокатился глухой ропот, видимо бывалые ветераны спешно пытались просветить молодежь.

— Виктор Павлович, вы лучше расскажите, — подал голос сидевший в первом ряду на почетном месте главный инженер. — Всегда забавно послушать местные сказки, да и моим сотрудникам будет интересно.

Начальник охраны ожег его неприязненным взглядом:

— Знаете ли, господин Темирбаев, местные сказки, как Вы изволите выражаться, имеют весьма неприятную тенденцию частенько превращаться в быль.

Главный инженер лишь презрительно скривился, не желая спорить с человеком несущим, по его мнению, явную околесицу.

— Итак, кигани, — обвел взглядом примолкшую аудиторию Виктор Павлович. — Это самоназвание группы диких бантуязычных племен, обитавших в джунглях провинции Киву и живших благодаря охоте и собирательству. Находятся на самой примитивной стадии развития, живут по законам родо-племенного строя. Откровенные каннибалы, практикующие ритуальные убийства с последующим пожиранием своих жертв, также не брезгуют захваченными во время военных походов пленными и купленными рабами. Местные их боятся чрезвычайно, считается, что живущие по законам и обычаям предков кигани сохранили древнее знание и сверхъестественные способности. Их колдуны, черпающие силы в одной из самых мрачных разновидностях культа Вуду якобы могут насылать порчу и болезни на людей и скот, убивать взглядом, натравливать на врагов голодных духов, превращать людей в зомби, заговаривать от смерти, ну и прочие традиционные фокусы. Официально считается, что к настоящему времени кигани полностью уничтожены вследствие целенаправленной политики президента Мобуту, так и не смогшего им простить восстания семьдесят девятого года. Тогда несколько тысяч кигани одновременно взбунтовались против насильно насаждавшей цивилизацию центральной власти и почти год вели бои в джунглях с посланными на умиротворение правительственными войсками. Как здесь умиротворяют, все вы прекрасно знаете — вырезали жителей, сожгли деревню, все — наступил мир.

— Старик знает, о чем говорит, он тогда сам участвовал в этой бойне, — тихо шепнул на ухо Максу сидящий рядом Компостер.

— Он что торчит здесь с семьдесят девятого года? — искренне удивился Максим.

— Куда там с семьдесят девятого, гораздо раньше…

Макс глянул на суровое исчерченное глубокими, будто топором вырубленными морщинами лицо начальника охраны и искренне его пожалел. Столько лет провести вдали от родины, на чужом континенте, среди чуждых обычаев и людей другой расы, это, по его мнению, было невероятно тяжелым испытанием. Теперь становилась понятной и его практически энциклопедическая осведомленность во всем, что касалось законов и обычаев местных племен, устройства их жизни и быта, и удивлявшее Максима знание бесчисленного количества местных диалектов и наречий. В отличие от большинства наемников, в лучшем случае общавшихся с работягами на ломанном французском, начальник охраны мог свободно говорить на родном языке практически с любым из рабочих на прииске, чем снискал себе немалую любовь и авторитет в их среде.

— Рабочие считают, что происходящие на прииске исчезновения дело рук кигани. Что пропавшие были похищены и съедены расположившимися неподалеку людоедами. В принципе такое вполне возможно, мы находимся в достаточно отдаленном и глухом уголке провинции, здесь вполне могло уцелеть какое-нибудь не слишком многочисленное племя.

Главный инженер демонстративно хмыкнул. Однако Виктор Павлович даже не взглянул в его сторону.

— В пользу этой версии говорит один достаточно весомый факт. В последний раз пропала молодая женщина, работавшая на промывке породы. Пропала из собственной хижины, скорее всего ранним утром третьего дня. В хижине обнаружены следы борьбы и вот это.

Начальник охраны извлек из кармана рубашки защитного цвета грязный комок черных птичьих перьев. Наемники с интересом подались вперед, пытаясь рассмотреть, что же это такое может быть. Вскоре по рядам пронесся разочарованный вздох. Ничего необычного — просто связанные между собой веревкой растрепанные перья неизвестной птицы, беспорядочно облитые красной краской.

— Ну и что это за мусор, уважаемый? — не преминул ехидно спросить главный инженер. — На помойке нашли?

Он вообще недолюбливал охранников, считая их зря получающими деньги дармоедами и вечно мешающими плодотворно работать перестраховщиками, а уж начальник охраны и вовсе являл для него воплощение вселенского зла, потому лишний раз его уколоть главный инженер считал делом принципа.

— Да, действительно, выглядит не слишком презентабельно, — легко согласился с ним Виктор Павлович. — Просто пучок грязных перьев, если не знать что это и есть знаменитый ндоло.

Максим почувствовал плечом, как удивленно вскинулся сидящий рядом с ним Малыш, услышал глубокий вздох Компостера. Самому ему слово «ндоло» ничего не говорило, но заинтригованный реакцией товарищей, он на всякий случай повнимательней вгляделся в неопрятный растрепанный предмет.

— Вижу, не все понимают, о чем я сейчас говорю, — улыбнулся, с явным превосходством оглядев собравшихся, начальник охраны. — Так вот, ндоло — это тот самый амулет, который приносит воину неуязвимость в бою. Изготовить такой может лишь могущественный колдун, путем весьма сложного ритуала. Причем для того, чтобы ндоло работал, он должен быть смазан самой настоящей человеческой кровью взятой из печени еще живого врага. Тут действует довольно сложный механизм замещения, проще говоря, жизнь приносимого в жертву, как бы меняется на жизнь будущего хозяина амулета и чем в больших мучениях умирает жертва, тем сильнее и продолжительнее действие, заложенных в ндоло охранных чар.

Макс с невольным ужасом всмотрелся в багровые разводы на перьях. Понимание того, что это кровь какого-то бедолаги насмерть запытанного дикарями ради их темных суеверий рождало холодную пустоту внизу живота и быстрые мурашки вдоль позвоночника.

— Ладно Вам пугать людей, господин Васнецов, — фыркнул в наступившей тишине главный инженер. — Таких поделок может наделать, кто угодно, были бы перья и веревки. Наши «макаки» вполне могли наладить массовое производство этих с позволения сказать амулетов.

— Ошибаетесь, — злорадно усмехнулся ему в лицо Виктор Павлович. — Никто из африканцев, кроме жреца Вуду никогда не посмеет даже прикоснуться к чужому ндоло, не то что самому изготовить его имитацию. Духи жестоко накажут любого, кто посмеет выкинуть подобную шутку. Да это легко проверить, раз Вы сомневаетесь. А ну-ка, Мбонга, возьми этот пучок перьев и выкинь его на помойку.

Огромный командир следопытов в ужасе шарахнулся в сторону от протянутой руки начальника охраны. Макс ясно видел, как в страхе расширились во всю радужку его зрачки, а кожа лица на глазах стала пепельно-серой. Ему уже приходилось наблюдать, как бледнеют от ужаса африканцы, если европейцы при этом белеют, то у негров кожа становится неприятного землисто-серого цвета. Мбонга быстро-быстро заговорил на суахили, одновременно делая обеими руками отстраняющие жесты. Что именно говорит следопыт, Макс не понял, но общий смысл его речи был предельно ясен, и слепому было видно, что Мбонга не прикоснется к злополучному пучку перьев ни за какие сокровища мира.

— Ну что? Нужны какие-то еще доказательства, господин главный инженер? — ехидно произнес Виктор Павлович, пристально разглядывая недовольное лицо своего вечного оппонента.

Тот лишь презрительно улыбнулся, пожимая плечами, мол, ради бога, играйте в свои детские игры дальше, а меня это все вовсе даже не касается. Однако за этой внешней невозмутимостью явно скрывалось уязвленное самолюбие и все присутствующие, включая Васнецова, конечно, все прекрасно поняли. Виктор Павлович, тем не менее, решил не добивать противника и переключился на все еще дрожащего всем телом Мбонгу. Ласково и успокаивающе он произнес несколько слов на странном птичьем наречии, спрятал амулет обратно в карман, и гигант-следопыт успокоился, словно по волшебству. Макс тогда поразился, какую все-таки страшную власть имеют над этими людьми древние суеверия, как тяжело, наверное, жить в их мире, насыщенном невидимыми глазу добрыми, а чаще злыми духами, колдовскими обрядами и прочими сверхъестественными явлениями. Что из того, что все эти вымышленные сущности живут лишь в их собственном воображении, для чернокожего дикаря они от этого отнюдь не становятся менее реальными.

Сейчас Мбонга возглавлял группу из трех чернокожих разведчиков шедших впереди отряда по свежему следу людоедов кигани. Теперь он вовсе не походил на того до смерти перепуганного человека, которого Макс наблюдал несколько дней назад на собрании, не похож он был и на того Мбонгу, что любил бродить вечерами по лагерю, распевая тягучие африканские песни, непременного участника всех шуток и проказ, что то и дело устраивали тяготящиеся рутинной скукой охранники. Сейчас это был предельно настороженный, чуткий и внимательный хищник целеустремленно идущий по следу добычи. Вообще чернокожие следопыты из более-менее приобщенного к цивилизации, но все же не утратившего первобытного умения жить в джунглях племени бамбалов, набранные специально для патрулирования окрестностей лагеря, свой хлеб отрабатывали на все сто. Без них сегодняшняя экспедиция заведомо стала бы невозможной. Рейдовый отряд шел по свежему следу людоедов. На этот раз исчез мужчина-рудокоп, молодой и сильный. Стена тростниковой хижины, в которой он жил оказалась аккуратно разобранной, а от нее к джунглям шел явный след примятой травы, именно здесь тащили тело. В самой хижине обнаружили кровь и отпечатки босых ног на влажной земле, в том, что похищение дело рук кигани уже практически никто не сомневался. С утра принялись готовить карательную экспедицию. На необходимости этой меры настоял сам начальник охраны. Действительно, идея выследить людоедов по следам и уничтожить, раз и навсегда покончив с нависшей над прииском угрозой, многим показалась чрезвычайно соблазнительной. Вот только записываться добровольцами в карательный отряд наемники не спешили.

Еще бы, одно дело получать деньги за нудные, но абсолютно безопасные дежурства на натыканных вдоль обтянутого колючей проволокой периметра вышках, а совсем другое за ту же зарплату преследовать в диких джунглях коварных и хитрых людоедов. Ведь известно, что самый опасный зверь в мире, это как раз человек, а при охоте на двуногую дичь охотник и жертва в любой момент могут поменяться местами. Старик решил, что в рейд пойдет группа из десяти стрелков, этого должно хватить, чтобы перебить хоть сотню кигани, учитывая явное превосходство в оружии, к тому же больший по численности отряд станет в джунглях слишком заметным и трудноуправляемым, а основная ставка делалась именно на то, что людоеды не ждут атаки. Но даже такое количество бойцов набрать удалось лишь с большим трудом, основным стимулом для большинства, стало все же обещание шикарных премиальных, которые Старик поклялся, так или иначе, истребовать у Компании. Макс вызвался добровольцем по собственным соображениям, он посчитал, что его участие в столь рисковом деле поможет ему заработать так необходимый в новом коллективе авторитет, стать с остальными охранниками на равную ногу.

У следопытов в отличие от наемников выбора не было изначально, они должны были идти с группой полным составом, это даже не обсуждалось. Преследовать дикарей в джунглях никто, кроме них не смог бы, не смотря на то, что среди белых стрелков в избытке попадались те, кто ранее прошел всевозможные армейские специальные курсы именно по противопартизанской борьбе в горно-лесистой местности и ведению разведки. Однако, как показала практика, изучать подобные дисциплины и реально применить свои знания в девственном лесу, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. И как ни пыжились дипломированные «спецы», а без набранных из местных следопытов, отряд мгновенно ослеп и оглох бы, а вполне вероятно вообще заблудился бы в чаще, став легкой добычей тех самых дикарей, на которых собирался охотиться.

Макс внимательно глянул в голову колонны, там согнувшись в три погибели, опустив голову к самой траве, шел чернокожий следопыт. При первом взгляде он чрезвычайно напоминал идущую по следу собаку, та же целеустремленность, то же отрешение от всего окружающего мира, сейчас для него существовали только примятые чужой ногой стебли, сдвинутые с привычного места ветви, вдавленные отпечатки босых ступней на сырой земле, больше вокруг не было ничего. Чуть отстав, за ним след в след шел напарник. Этот, наоборот, не обращал никакого внимания на то, что творилось у него под ногами. На то есть направляющий. Второй номер был занят другим делом, он смотрел и слушал, чутко улавливая все то, что пропускал его товарищ, поглощенный выслеживанием. Так, дополняя друг друга они составляли самую эффективную поисковую систему из когда-либо виденных Максимом. Ничто и никто не укроется, не спрячется, от чернокожих следопытов. Разве что рожденные магией Вуду призраки, или плененные могучим колдуном духи. Но в том, что к загадочным исчезновениям рабочих потусторонние силы не имеют никакого отношения, все уже убедились. Духи не оставляют после себя отпечатков босых ног, не теряют амулеты, а для проникновения в хижину им вовсе не надо разбирать связанные из тростника стенки. Так что загадочные гости из джунглей в данном случае показали себя вполне материальными и ничего общего с потусторонним миром не имеющими, это соображение весьма приободрило команду Мбонги, и теперь она стремилась показать все, на что была способна. Кроме шедшей в голове цепочки бойцов пары, еще двое бамбалов неслышно скользили по бокам на расстоянии в пару десятков метров от основной группы, высматривая возможные следы поворота противника в сторону. Такие фокусы достаточно часто практиковались здесь. В этом случае одна часть преследуемых продолжает двигаться прямо, а другая, осторожно отойдя в сторону, пропускает мимо себя увлеченных погоней охотников, выходя им в тыл и зажимая между двух огней. Потом, как правило, остается лишь внезапно ударить с двух сторон и собирать трофеи. Чтобы не допустить такого развития событий Мбонга и выставил боковые дозоры. Сам же шел сразу за головной парой внимательно наблюдая за работой своих подчиненных, в необходимых случаях что-то подсказывая, поправляя, указывая на упущенное.

Из лагеря решили выйти ранним утром из тех соображений, что кигани вполне способны были оставить несколько разведчиков для наблюдения за реакцией на похищение. Скорее всего, так оно и было, вот только провести ночь в джунглях наедине с голодными духами и неупокоенными мертвецами, не под силу ни одному дикарю. Ночью наступает страшное время, коротать которое надо только всем вместе, под защитой яркого света костра, отпугивающего и хищников и неприкаянные души, а еще лучше, если в составе отряда есть сильный колдун, что наложит охранные заклятия на место стоянки. Оставшиеся одни в лесу однозначно обречены на мучительную смерть, а может быть и на кое-что похуже смерти, как знать… Так что если за прииском и наблюдали разведчики людоедов, то как только солнце начало клониться к закату они со всей возможной прытью направились к месту стоянки основного отряда, туда где люди, где колдун, а значит безопасность и защита. Именно рассчитывая на суеверия дикарей, Васнецов приказал выступать на исходе ночи, в тот час, когда за прииском и лагерем наверняка не наблюдает враждебный взгляд, и выход карательного отряда останется незамеченным. Мбонга и его люди под охраной нескольких стрелков прошли по следам похитителей до входа в джунгли еще по светлому времени, так что теперь им не нужно было сильно напрягаться в неверном утреннем полумраке, чтобы выйти в заданную точку.

Макс обратил внимание, что над покрасневшей линией горизонта уже появились яркими пиками пронзающие серое небо первые лучи выползающего из-за края земли солнца. Мрачная стена джунглей темной непроницаемой массой синела совсем рядом, уклон стал круче, и приходилось внимательно нащупывать дорогу ногой, чтобы не съехать вниз по скользкой мокрой от росы траве. Ветерок, дувший с плато, был достаточно свежим, так что Максим даже почувствовал что-то похожее на озноб, тело, прикрытое лишь легкой пятнистой робой, покрылось гусиной кожей. Вот тебе и экваториальная Африка! Уж что-что, а мерзнуть на экваторе это просто какой-то нонсенс, расскажи кому — не поверят. От этой мысли ему почему-то стало необычно весело и захотелось немедленно поделиться своими соображениями с кем-нибудь из друзей.

— Эй, Карабас! — громким шепотом окликнул он топавшего метрах в трех сзади рыжего наемника. — Ты как? Не замерз?

— Есть немного, — улыбнулся тот.

— Обалдеть, да?! Надо же мерзнуть на экваторе! Скорее бы уж в лес, там хоть не дует…

— В лес? Ага, сейчас… Радуйся, дурень, пока не дошли!

— А что такое? — удивился Макс.

— Эй, а ну закончили там базар! — строго прикрикнул на них командир отряда, невысокий кривоногий казах, по имени Артур.

— Увидишь, — многозначительно шепнул Карабас и тут же состроил совершенно невинную и полностью поглощенную процессом осмотра окрестностей рожу, поймав на себе грозный взгляд командира.

Переспрашивать Максим не решился, посчитав, что и правда скоро сам все увидит и поймет. Так оно и вышло. Уже с первых шагов под сводами огромных деревьев он весь покрылся влажной испариной, казалось, вместо воздуха здесь везде разлита вода, она капала с огромных мясистых листьев и лиан над головой, собиралась в лужи под ногами, рассыпалась мелкими мутными жемчужинами по траве и торчащим из земли узловатым корням, каплями оседала на лице, форме, оружии, попадала вместе с каждым вдохом в нос и рот. Душная затхлая атмосфера не давала вдохнуть полной грудью, голову кружили запахи гнили и разложения, примерно так пахло в компостной яме, которую отец Макса когда-то соорудил на даче, только здесь еще к сшибающему с ног запаху перегноя примешивался одуряюще пряный, аромат каких-то незнакомых цветов. Огромные деревья-великаны напрочь отрезали бодрящий ветерок, дувший вниз по склону, воздух между их величественными стволами был абсолютно неподвижен, и почти физически ощутим, Максу казалось, что он его буквально раздвигает своим телом, двигаясь как в толще воды, постоянно преодолевая ее сопротивление. Влажная земля под ногами скользила, не желая удерживать рубчатую подошву десантного ботинка, мокрые покрытые трухлявой корой корни, торчали из нее сытыми червями, подставляя подножки незадачливому путнику. И еще здесь было жарко, примерно как в сауне, нет в сауне пар сухой и бодрящий, здесь было жарко, как в хорошо протопленной русской парной. Несмотря на раннее утро, жара стояла просто невыносимая, и температура явно была гораздо выше, чем всего в сотне метров отсюда на открытом месте. Первые солнечные лучи путались где-то в вышине гигантских крон деревьев, высящихся и тут и там среди переплетения мелкого вьющегося кустарника, и внизу у основания мощных в несколько обхватов стволов царил вечный сумрак. Но хуже всего был целый рой летающих и жужжащих мелких кровососущих тварей со сладострастным писком атаковавших долгожданную добычу, явно по глупости забредшую в пределы их исконных владений. В считанные секунды множество насекомых замельтешило у Макса перед лицом, целясь в него вцепиться. Никакие репелленты, судя по всему, их не пугали, и оставалось лишь остервенело лупить самого себя по морде, каждый раз размазывая по щекам сотни присосавшихся кровососов, что ничуть не мешало следующему валу этой летающей армии с писком и жужжанием тут же занимать места погибших. Остальные наемники, тоже придушенно матерясь, крутились, как ужи на сковородке, отмахиваясь от наседающей мошкары. А вот следопытам насекомые, похоже, вовсе не досаждали, по крайней мере, они не обращали на них совершенно никакого внимания. «Не кусают их, что ли? — с завистью подумал, видя это Макс. — Может за своих принимают?» То, что никто из бамбалов даже не думал мазаться какой-нибудь мазью из тех, что в изобилии втирали в открытые участки кожи наемники, он знал точно. Еще в лагере на его удивленный вопрос Мбонга, щеря крепкие зубы в сверкающей белизной усмешке, пояснил, что им пользоваться мазью никак нельзя, обоняние пропадет.

— Вы что же, след по запаху находите? — несказанно удивился тогда молодой наемник.

— Собака знаешь? — безбожно коверкая французские слова, заулыбался в ответ Мбонга. — Бамбалы лучше, чем собака чуют врага. Если пойдет дождь, собака потеряет след, если враг насыплет на землю табак, собака потеряет след. Бамбалы не теряют след никогда. Собака лает, бамбалы нет. Собака кормить надо. Бамбалов кормить не надо, только плати доллар. Бамбалы лучше, чем собака!

С этим трудно было спорить, и Мбонга ушел по обыкновению, громко хохоча над непонятливым европейцем, оставив Макса теряться в догадках, правда ли у чернокожих следопытов столь изощренный нюх, или это была просто очередная африканская шутка. Сейчас, глядя на идущего впереди следопыта по-собачьи склоняющегося к самой земле и шумно нюхающего широко раздувающимися ноздрями воздух, он готов был поверить, что все сказанное Мбонгой соответствует действительности.

Вообще с входом в густой сумрак джунглей все в отряде будто бы подобрались, посерьезнели. Походка людей приобрела мягкую кошачью гибкость, а лица будто окаменели, не выражая никаких чувств и эмоций, только прищуренные пристально вглядывающиеся в переплетение лиан глаза, только подрагивающие от напряжения ноздри, а уши чуть ли не шевелятся локаторами, силясь уловить малейший звук. Точнее не уловить, а вычленить из гремящей вокруг какофонии, утреннего тропического леса, где каждая тварь спешит оповестить весь окружающий мир о том, что она еще жива и проснулась, пережив ночь. Пронзительными визгливыми голосами перекликались скачущие вслед за отрядом по нависшим над головами навесом ветвям мартышки и павианы. О чем-то переговаривались громкими резкими криками попугаи. Из темных густых зарослей доносилось чье-то предостерегающее ворчание. Макс с содроганием подумал, что это может быть леопард. Он уже успел наслушаться рассказов бывалых наемников об этом беспощадном хищнике джунглей. Судя по ним, выходило, что для человека леопард гораздо опаснее, чем, к примеру, тигр или лев. Привыкший охотиться на обезьян, этот хищник частенько нападает на местных жителей, не боится людей, считая их, видимо, лишь какой-то особенной разновидностью привычной добычи. Он силен и ловок, привык атаковать одновременно целую группу противников, и если тигр, набрасываясь из засады, убьет максимум одного человека, то напавший на людей леопард будет раздавать удары мощных когтистых лап направо и налево до тех пор, пока не уложит всех, или пока не убьют его самого. Успокаивало Макса только одно, то, что столь хитроумный хищник просто обязан адекватно среагировать на запах оружейной смазки их автоматов и понять, что где-где, а уж здесь ему ловить точно нечего. Однако смазка смазкой, а в этом девственном лесу вполне можно было напороться на леопарда, что и не сталкивался никогда за свою кошачью жизнь с огнестрельным оружием и потому ничуть его не боится. Подумав об этом, Максим невольно бросил короткий взгляд на подозрительные кусты и аккуратно снял автомат с предохранителя. Заросли ответили новым предупреждающим рыком, и наемник с облегчением вздохнул лишь, когда они остались далеко позади. Неизвестно, что за зверь там скрывался, но преследовать вторгшихся на его охотничью территорию чужаков он не стал.

Вообще, Макс, с тех самых пор как маленький отряд вошел под своды первых деревьев тропического леса, мучительно старался побороть внутренний страх и неуверенность, загоняя эти чувства в самые дальние глубинные тайники души, в самые ее темные уголки, но даже оттуда они продолжали время от времени выглядывать, заставляя нервно подрагивать стискивающие оружие пальцы, непрошенным холодком пробегая вдоль позвоночника, неприятным тяжелым комом скапливаясь где-то внизу живота. С нарастающей тревогой он ждал того момента, когда разведчики, наконец, обнаружат людоедов, и уже почти уверился, что раз они так долго идут неизвестно куда по темным враждебным джунглям, то весь план Старика полетел к чертям. Кто сказал, что кигани настолько суеверны, что не могли оставить на ночь наблюдающих за лагерем разведчиков? В конце концов, на дворе двадцать первый век и даже этих дикарей не могли не коснуться отголоски цивилизации, так что вполне возможно, что атавистический страх перед темнотой давно выветрился из их мозгов. И теперь людоеды, злорадно смеясь над самонадеянностью белых карателей, заманивают их отряд в заранее подготовленную ловушку. От этих мыслей внутри становилось пусто и холодно. Макс не боялся смерти, по крайней мере, давно уже уверил в этом самого себя. Проверить это утверждение, понятное дело, можно было только опытным путем, а такого случая в его бурной и насыщенной событиями биографии пока не представлялось. Но, даже если принять на веру полное отсутствие робости перед старухой с косой, все равно, одно дело быстро и легко умереть от снайперской пули полученной в горячке боя, даже не поняв, что собственно с тобой произошло, и вовсе другое попасть в руки к людоедам предназначенной на заклание жертвой. Стоило только представить себе подобное, и Максимом овладевал просто парализующий ужас. «Чертово воображение, напридумывал себе кошмаров, и сам же теперь трясусь от страха! Лучше бы думал о том, как выполнить задачу, придурок!» — ругал он себя. Однако, исподтишка приглядевшись к своим спутникам, понял, что и они чувствуют себя не в своей тарелке. Народ в группе подобрался тертый, успевший повоевать тут и там по всему миру, не раз глядевший в лицо смерти и не отступавший перед ней. Но перспектива превратиться в чей-то обед, даже этих железных парней заставляла заметно нервничать. Один Артур был как обычно абсолютно невозмутим, на раскосом азиатском лице не отражалось никаких чувств и эмоций. Максим невольно позавидовал командиру группы и его непоколебимой выдержке. Но зависть завистью, страх страхом, а раз назвался груздем, полезай в кузов, сейчас уже ничего переделать или изменить было невозможно. И как ни клял себя в душе Макс за то, что вызвался участвовать в карательной экспедиции, а все равно продолжал шаг за шагом продираться сквозь джунгли, вслед за проводниками, туда, где ждал его страх.

К месту стоянки дикарей вышли к полудню. Солнце давно уже стояло в зените, но под развесистыми кронами тропического леса царил все тот же полумрак, ничего не изменилось с утра, разве что жара стала еще более невыносимой и к ставшей уже привычной духоте и влажности добавились еще и поднимающиеся вверх испарения чавкающих под ногами наполненных гнилью луж. Произошло все как-то скучно и обыденно, просто в какой-то момент шедшие впереди следопыты подали сигнал остановиться и соблюдать предельную тишину. Мбонга и Артур тут же скользнули вперед и коротко переговорив с присевшими на корточки бамбалами, осторожно раздвигая лианы и пригибаясь, исчезли в переплетении ветвей и листьев. Вернулись командиры примерно через полчаса, все эти тридцать минут белые наемники провели как на иголках, вздрагивая от каждого шороха, от скрипа ветвей, от шуршания травы которыми так и полнились окружавшие их джунгли. Наконец чуть качнулись мясистые лианы, и из-за них бесшумно возникла массивная фигура Мбонги, Артур неслышным стелящимся шагом шел следом.

Тринадцать лиц, девять белых и четыре черных повернулись к пришедшим с немым вопросом. Мбонга лишь криво ухмыльнулся и, отойдя в сторону, опустился на корточки, предоставляя право говорить старшему. Артур, выдержав театральную паузу, и дождавшись, когда некоторые из бойцов уже нетерпеливо задвигались, широко улыбнулся и сообщил:

— Порядок, мы нашли их. Все в лучшем виде.

— Ну?! — прямо-таки взвыл Карабас. — Дальше-то что? Рассказывай, что видели, не томи!

Наслаждаясь всеобщим повышенным вниманием, Артур не спеша, потянулся, выбрал местечко посуше на выпирающем из земли древесном корне и удобно устроился на его узловатом теле. Максиму отчего-то показалось, что вот сейчас командир все так же неторопливо вытянет из кармана огромную курительную трубку, набьет ее табачком и заведет долгий обстоятельный рассказ о морских небылицах. Уж так начальник в этот момент походил не то на старого продувного боцмана, не то на мультяшного капитана Врунгеля. Никакой трубки, конечно, Артур не достал, но довольно долго мостился на корне пристраиваясь поудобнее и лишь достигнув максимально возможного комфорта начал рассказ.

— Короче, парни, ситуация такая. Эти уроды стоят лагерем прямо перед нами, меньше сотни метров отсюда, потому всем соблюдать тишину. Лагерь состоит из пяти больших шалашей, ну там еще всякая ерунда: кострище, идол какой-то вкопан, шест с разной хренью, короче не суть. Судя по размерам, в каждом шалаше может поместиться человек пять-шесть, не больше. Будем исходить из худшего, так что считаем, что против нас тридцать рыл. На каждого примерно трое выходит.

— Что значит примерно?! — не утерпев, вклинился Карабас. — Чего вы тогда там делали столько времени, если точно посчитать не смогли?

Артур лишь осуждающе посмотрел на него, не удостоив ответом, а остальные наемники тут же зашикали на выскочку, принуждая немедленно заткнуться и слушать, что скажет старшой. Подождав, пока все успокоятся, и вновь установится полная тишина, Артур продолжал:

— Судя по всему, они только что пообедали…

Карабас опять было дернулся что-то сказать, но поперхнулся, заработав довольно чувствительный тычок локтем под дых от сидевшего рядом Компостера. Артур нарочито горестно вздохнул и деланно жалостливым тоном пояснил, обращаясь к одному только Карабасу:

— Там остатки пищи были, свежие потроха в стороне лежали, и угли костра еще дымились. Поэтому мы решили, что они только что поели. Это хотел спросить, горе мое?

Все еще не могущий толком вдохнуть Карабас быстро закивал в ответ на вопрос командира.

— Ну, слава Богу, — демонстративно вздохнул с облегчением Артур. — Сейчас у них, похоже, послеобеденный отдых. Все дрыхнут по шалашам, оттого и посчитать, сколько там точно народу мы не смогли. Только возле костра ошивается какой-то клоун, видимо дозорный. Хотя он там больше мух ловит, чем реально караулит. Кстати, не факт, что он один, так что, Мбонга, надо будет твоим ребятам покрутиться вокруг лагеря, посмотреть, может, где еще секреты расставлены. Вот такая в двух словах наша диспозиция. Теперь поехали, кто что думает?

Макс за месяц пребывания на прииске уже привык к заведенному среди наемников порядку принятия важных решений. Если позволяли время и обстановка бойцы всегда собирались на совет, где каждый мог высказать свое мнение по обсуждаемому вопросу. Говорить обычно начинал младший, чтобы на него не давил авторитет ранее высказавшихся ветеранов, и так по старшинству, до того, кто в данный момент командовал отрядом. Командир, выслушав всех и обобщив все сказанное, принимал решение, и оно уже исполнялось неукоснительно, не зависимо от того, совпадало с личным мнением того или иного наемника либо нет. Такая вот демократия. Младшим в группе был как раз Макс и по сроку пребывания в отряде, и по общим заслугам. Так что первое слово по праву принадлежало ему.

— По-моему все просто, — чувствуя, как помимо воли мучительно краснеет от направленных со всех сторон на него взглядов и, заикаясь от волнения, начал Макс. — Выдвигаемся к лагерю, проверяем, нет ли вокруг охраны. Потом распределяемся вокруг кольцом и по сигналу одновременно расстреливаем шалаши. Добиваем оставшихся, вот собственно и все.

— Так просто, — иронично усмехнулся Артур.

Остальные наемники тоже заулыбались.

— А чего усложнять?! — запальчиво удивился Макс.

— Вдесятером слишком жидкое оцепление получится. К тому же от того места, с которого ты сможешь стрелять до шалашей, поди, всего метров пять-десять. А этих тварей там три десятка. Верняком кто-нибудь прорвется в лес и, быстрее всего, не один, а это не есть гуд, — хлопнув его по плечу, пояснил Компостер.

Макс пристыжено замолчал и лишь внимательно слушал соображения остальных бойцов, коря себя за допущенные промахи, будучи абсолютно уверенным, что занятые обсуждением предлагаемых планов наемники в душе над ним потешаются, несмотря на то, что, на самом деле, о его неудачных высказываниях давно уже забыли. Обстановку несколько разрядил Карабас, решивший взять людоедов лихой атакой, пользуясь внезапностью ворваться в лагерь и довершить начатое в штыковом бою, чем вызвал общий приступ безудержного нервного веселья. Артур, услышав столь «дельное» предложение, не вдаваясь в дискуссию, лишь покрутил пальцем у виска и передал слово следующему.

В конце концов, с существенными корректировками и дополнениями был принят план Компостера. Он заключался в бесшумном устранении охраны лагеря, с последующим входом на его территорию. Там заранее разбитые на двойки бойцы должны были уничтожить автоматным огнем в упор каждый свою предварительно оговоренную цель, не дав никому из людоедов уйти в лес. Следопыты Мбонги, контролировали ситуацию со стороны в готовности тут же начать преследование, если паче чаяния кому-то из кигани все же удастся прорваться в джунгли. Здесь главной загвоздкой стал торчащий у костра посреди лагеря караульщик. Его надо было снять тихо, так, чтобы он не успел поднять тревогу и всполошить отдыхающих людоедов. Только при этом условии оставался шанс без проблем расстрелять такое количество спящих, гарантированно не дав никому из них уйти. Артур вопросительно глянул в сторону горбоносого контрактника по прозвищу Носорог:

— Ну, чего молчим? Есть, нет?

— Зачэм спрашиваешь? Конечно, есть. Всэгда с собой, да! — смешно коверкая русские слова гортанным акцентом, отозвался тот.

— Постоянно с собой ПББС таскает, — шепотом пояснил Максу ситуацию Карабас. — Даже спит с ним. Говорит он счастливый. Талисман, или что-то в этом роде, короче удачу приносит.

— Может и правильно говорит, — так же тихо отозвался Максим. — Видишь, как пригодился. Чтобы сейчас делали?

— Сможешь шлепнуть караульщика так, чтобы даже не пискнул? — внимательно глядя в глаза Носорогу, спросил Артур.

— Вай ме! Тоже сказал, командыр! Конечно, смогу! Вано Гертишвили был лучшим снайпером в «Белых орлах»! Лучше него в Грузии никто не стреляет.

— Ну-ну, — недоверчиво качнув головой, процедил сквозь зубы Артур. — Смотри, снайпер, если испортишь дело, в Грузии может появиться новый лучший стрелок. Эти ребята вовсю мажут свои стрелы ядом, от которого сыворотки еще не придумали. Так что они не такие уж беззащитные, как может показаться, особенно на дистанции в десяток метров. Тут, я сказал бы, шансы у тебя с автоматом и у этого голозадого получаются примерно равные.

— Вах! Пугать не надо, пуганные!

— Ладно, короче делаем так. Мбонга, со своими аккуратно обойди стоянку, проверьте и обратно сюда. Мы будем тут, пока вы ходите, приготовимся. Всем пока разбиться на двойки, шалашей всего пять, значит, каждой паре достанется один. Какой конкретно, решим на месте. Макс, ты со мной вторым номером. Остальные делитесь, как хотите.

Максима слегка кольнуло такое особое отношение к собственной персоне, лишний раз подчеркивающее его неопытность в местных делах и то, что пока он еще не стал полноправным членом коллектива солдат удачи. С другой стороны иметь напарником скупого на слова, но скорого на дело, абсолютно уверенного в себе и, судя по всему, прошедшего огонь, воду и медные трубы Артура гораздо предпочтительнее, чем, к примеру, болтуна Карабаса, или мрачного нелюдимого Компостера у которого никогда не знаешь, что на уме. К тому же, Макс достаточно обоснованно надеялся, что после этой операции его уж всяко должны окончательно признать в отряде за своего, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А пока он для наемников остается темной лошадкой, от которой непонятно чего ждать, желание командира иметь его под присмотром можно считать вполне справедливым и вряд ли стоит на подобную предусмотрительность обижаться.

Занятый этими размышлениями он даже не заметил, как бесплотными тенями растворились в окружающих джунглях следопыты. Вот вроде бы только что стояли здесь, о чем-то тихонько переговариваясь на своем птичьем наречии и вот уже их нет. Казалось бы невозможно незамеченным исчезнуть, продираясь через обступившие людей заросли, однако, ни один листик не шелохнулся, ни одна ветка не вздрогнула, малейший шорох не выдал человеческий шаг, а там где только что стояла четверка бамбалов, никого уже не было, будто следопыты просто растаяли в затхлом насыщенном влагой воздухе.

Оглянувшись на остальных, Макс сообразил, что лишь он один бестолково лупает по сторонам глазами, его товарищи, не теряя времени даром, готовились к бою. В последний раз проверяли оружие, подтягивали ремни снаряжения, поправляли в карманах разгрузок тяжелые шары гранат. Только Карабас по всегдашнему обыкновению валял дурака. Стянув презерватив, закрывающий ствол автомата, предохраняя от попадания влаги, он надул его до размеров баскетбольного мяча, и теперь что-то выводил на нем красным маркером, от старания прикусив зубами кончик высунутого изо рта языка. Макс, обернувшись через плечо, с интересом следил за Карабасом, силясь разобрать его каракули, это никак не удавалось, потому что наемник, пытаясь ловчее ухватить выскальзывающий из рук шар, закрывал половину презерватива рукавом. Наконец писатель справился со своей задачей и предъявил текст на всеобщее обозрение. «Вкусным черным девочкам от 22 бригады СпН ГРУ ГШ», — гласили кроваво-красные буквы.

— Написал бы уж от вольных стрелков. К ГРУ ты теперь имеешь такое же отношение, как пингвины к гонкам на верблюдах, — ворчливо прокомментировал творчество подчиненного Артур.

— Э нет! — многозначительно покрутил в воздухе пальцем Карабас. — Разведчик, он и в Африке разведчик. К тому же представьте, какая хохма будет, если этот гондон обнаружит кто-нибудь из наших «невероятных» противников. Панику подымут, мол, русские и сюда уже добрались! То-то смеху выйдет!

— Что-то я не пойму, так ты кому подарок оставляешь? Черным девочкам или штатовским морпехам? — качнул головой Артур.

— Лучше бы, конечно, девочкам… — с показной задумчивостью изрек Карабас. — Они мне больше по нраву… Но морпехи если что, тоже сойдут!

С этими словами он проделал несколько недвусмысленных движений тазом, помогая себе руками и состроив такую плотоядную гримасу, что наемники невольно покатились со смеху. Не поддержал общего веселья только Компостер.

— Клоун ты, — мрачно проговорил он, осуждающе глядя на Карабаса. — Какие тут тебе бабы, здесь разве что обезьяны по веткам скачут…

— Да не вопрос! — тут же подхватил рыжий наемник.

И под общее придушенное ржание одним росчерком маркера вымарал «черных девочек», быстро написав поверх «ОБЕЗЯНАМ».

— С мягким знаком, грамотей! — изнемогал от придушенного хохота Макс.

— Да ты что! Не может быть! — притворно удивился в ответ Карабас. — А я в книжке видел, без мягкого знака было написано!

— Ты? В книжке?! Брось заливать! Да ты кроме букваря и устава хоть что-нибудь читал в жизни?! — клокотал, еле сдерживаясь, Артур.

— Во! Точно, вот там и видел!

— Где? В букваре?!

— Не… Зачем в букваре, в уставе, — важно заявил Карабас. — Там что ни статья, то про обезьян. Военнослужащий обезьян, командир (начальник) обезьян, дневальный обезьян, одни обезьяны короче. И мягкого знака точно не было…

— Обязан! — уже рыдал в голос Максим. — Военнослужащий ОБЯЗАН, а не ОБЕЗЬЯН!

— Ну, надо же! — развел руками Карабас. — То-то я всегда думал, причем здесь обезьяны, а оно вона как вышло…

Вернувшиеся с обхода разведчики, как обычно, внезапно материализовавшиеся на поляне прямо из воздуха, с искренним удивлением смотрели на хохотавших до упада перед боем белых, цокали языками, качали курчавыми головами, думая о том, насколько все же силен дух белых людей, раз даже предстоящая схватка с таким опасным противником, как кигани не мешает им веселиться.

Тошнотворная сладкая вонь сгоревшего человеческого мяса, принесенная со стороны лагеря людоедов легким, едва колыхнувшим заросли ветерком, заставила Максима болезненно сморщиться, мучительно сглатывая подкатившийся к горлу комок. К тому же он еще вовсе не ко времени вспомнил о том, что запах это, собственно говоря, попадающие в ноздри мельчайшие частицы самого вещества, и тут ему стало по-настоящему плохо. Стараясь глубоко дышать ртом, и поминутно с усилием проглатывая накопившуюся слюну, он старался отвлечься, сосредоточившись лишь на спине крадущегося впереди Компостера, сейчас в мире не существовало ничего кроме этой спины и расплывшегося по ней темного пятна пота с белыми кристаллами выступившей по краям соли. Ничего больше: ни запаха паленой человечины и разлагающихся внутренностей, ни жужжащих на все лады москитов, ни этих пропитанных влагой джунглей, ничего, только мерно колышущаяся впереди в такт движению спина.

Сотню метров, отделяющую их от стоянки людоедов они преодолевали уже несколько минут, шли медленно с предельной осторожностью, ступая след в след за возглавлявшим колонну Мбонгой. То и дело замирая на месте и чутко прислушиваясь, в непроглядном зеленом море окружающих зарослей, где видимость ограничивалась несколькими метрами, а порой и расстоянием вытянутой руки, слух был куда как надежнее в плане обнаружения опасности, чем все равно практически бесполезное зрение. Остальные бамбалы двигались по бокам широкой цепью, бдительно следя за окружающей обстановкой, каждый миг готовые обнаружить любые поджидающие маленький отряд неожиданности и вовремя о них предупредить стрелков.

Наконец впереди замаячили сквозь поредевшие лианы, залитые солнцем просветы, обещавшие скорый выход на относительно открытую поляну. Проглянули крытые пожухлой травой конусовидные постройки.

— А в избушке людоед! Заходи-ка на обед! — свистящим шепотом прошипел где-то за спиной неугомонный Карабас.

Шедший впереди Артур, развернувшись, молча показал ему кулак. В этот момент Мбонга, застыв на месте, поднял согнутую в локте левую руку, пальцы были плотно сжаты. Максим, сердце которого по мере приближения к цели похода начало все сильнее биться в груди, стремительным водопадом гоня бурлящую от адреналина кровь по венам, к счастью вовремя вспомнил, что этот сигнал означает требование остановиться и замереть там, где стоишь. Хорош бы он был, если продолжил бы, как ни в чем не бывало топать себе дальше! Черт, надо собраться, надо быть внимательнее, нельзя отвлекаться! Ну же! Ну! Да, легко говорить, соберись и не волнуйся. А если это твой первый реальный бой? Если ты уже через несколько минут должен будешь впервые в жизни убить живого человека? Пусть он другой расы и вообще кровожадный дикарь и каннибал, но, тем не менее, он такой же человек из плоти и крови. Как тут не впасть в ступор, как ни трястись от переживаний? Хорошо тем, кто идет рядом, они давно уже преодолели этот рубеж, перейдя на другую сторону грани под названием: «Не убий!», разделяющей всех людей на две абсолютно разные категории. Ему же еще только предстояло сделать этот роковой шаг вперед, туда, за грань…

Несмотря на то, что в прошлом Максим много лет был кадровым офицером в раздираемой гражданской войной стране, реально участвовать в боевых действиях ему никогда не доводилось. Помня старое правило: «На войну не просись, от войны не бегай!», он не слишком комплексовал по этому поводу, весьма иронично относясь к «матерым воякам», любившим тяпнув сто грамм демонстрировать к месту и ни к месту свою крутизну, разрывая на груди тельники и размазывая по опухшей морде пьяные сопли. Настоящих, понюхавших пороха и повидавших кровь бойцов уважал, те, как правило, вели себя намного скромнее, о войне вспоминать не любили, а уж если когда срывались, то разорванными тельняшками не ограничивались, но такого на памяти Максима практически не случалось. Разве что один раз, когда отмотавший две ходки в Чечню прапорщик-разведчик почти час терпеливо слушал бредни двух зеленых только с дерева лейтенантов, корчивших из себя перед девками в кабаке крутых вояк, а потом, после очень уж неудачного высказывания одного из них, молча встал из-за столика и отправил обоих героев на больничные койки. Макс был в тот день в патруле и первым оказался на месте происшествия, поразило его тогда, то, что прапорщик хоть и был пьян, вел себя абсолютно адекватно, не наглел, не оказывал сопротивления, а причины вызвавшие драку пришлось вытягивать из него прямо таки клещами.

Отчего-то Максим никогда не считал, что люди, которым пришлось в свое время где-то повоевать, становятся необратимо другими, это расхожее мнение ему казалось надуманным и высосанным из пальца досужими репортерами, будто стервятники раздувавшими тему то афганского, то чеченского синдромов. Вместе с Максом служили многие нюхнувшие пороху, и никаких особых отличий в них не замечалось, люди, как люди, с такими же, как у всех сильными и слабыми сторонами, если вглядеться пристальнее, ни чеканного медального облика не получается, ни наоборот кровожадного злодейского. Самые обычные вояки, как и остальные изо дня в день тянущие нелегкую лямку действительной службы. Может и существовали какие-то там синдромы и тяжелые психические травмы, но, должно быть, это в большей мере относилось к насильно мобилизованным и необученными брошенным в смертельную мясорубку срочникам, не имеющим ни идеологической базы для того, чтобы преодолеть выпавшее на их долю испытание, ни четкой мотивации объясняющей, зачем и почему все с ними происходящее. Тут, конечно, молодой пластичный ум, еще не закаленный житейскими битвами, не сформировавший четких жизненных установок, легко мог дать сбой, порождая те самые отклонения психики, что так смачно расписывали досужие журналюги. С умудренными жизнью, взрослыми мужиками, такие срывы, должно быть, не случались. Или они просто лучше мальчишек умели их прятать и маскировать? Скоро Максиму предстояло на личном опыте проверить правильность своих измышлений. А пока, надо было все же попытаться сосредоточиться на том, что предстояло сделать. Вон уже Артур машет рукой, призывным жестом подзывая своего напарника.

— Наш шалаш второй слева, — одними губами произнес командир, когда Макс присел с ним рядом, осторожно выглядывая на поляну из-за острых зленных стрел непонятного растения. — Идешь за мной и держишь левую сторону и спину, понял?

Макс торопливо кивнул в ответ.

— Хорошо, доходим до шалаша и по сигналу гасим всех кто внутри, твоя сторона левая от входа.

Макс чувствуя, как неприятно взмокли сжимающие деревянное цевье «калаша» ладони, вновь согласно закивал, понял, мол.

— Носорог, — окликнул тем временем грузинского снайпера Артур больше не обращающий внимания на напарника. — Видишь его?

Горбоносый наемник, чуть приподняв закрывающую обзор ветку, согласно мотнул головой.

— Сделаешь его отсюда?

— Легко!

— Тогда давай, только аккуратно. Остальные приготовились. Как только Носорог стреляет, все вперед без команды.

— Даже если промажет? — скептически пробормотал Компостер.

— Особенно если промажет, — с нажимом ответил Артур, успокаивающе положив руку на плечо вскинувшегося было грузина. — Не отвлекайся, стреляй…

Максим пристальнее всмотрелся в видимый с его позиции кусок лагеря. Ничего особенно пугающего не заметил. Собранные на скорую руку из связанных между собой тонких ветвей, крытые травой и тростником шалаши, обращенные входами к центру лагеря, откуда тонкой почти неразличимой струйкой поднимается вверх к небу легкий дымок. Тишина, даже неугомонные птицы, кажется, примолкли в ветвях окружающих деревьев. Оставленный на охране дикарь Максиму был не виден. А очень хотелось, наконец, глянуть хоть одним глазком на столь разрекламированного противника. Он чуть подвинулся вперед, отодвигая мясистый, налитый соком лист неизвестного растения бывший размером с хороший лопух и закрывавший половину поля зрения, и тут же увидел ЕГО. Кигани сидел у костра, задумчиво глядя в чуть мерцающие затянутые серой пленкой золы угли. Был он костист и жилист, а из одежды признавал лишь набедренную повязку. Все тело дикаря было размалевано широкими белыми полосами, а лицо, сплошь выкрашенное в белый цвет, напоминало выбеленный временем череп. Черные провалы вокруг глаз довершали впечатление. Максим замер, с жадным болезненным любопытством впитывая в себя малейшие черты человека, которому уже через несколько секунд предстояло умереть на его глазах. Умереть насильственной смертью, той, которой Макс никогда не видел вживую. Вживую не видел смерть, каков каламбур, а? Мысли летели в голове лихорадочной чехардой, путались, натыкались друг на друга, звеня назойливым, раздражающим хором.

Резкой заливистой трелью прямо над головой Максима заверещала какая-то лесная птица. Дикарь, мгновенно развернувшись, вскинул голову, встретившись взглядом с неосмотрительно высунувшимся из-за прикрытия наемником. Их разделял какой-то десяток метров, может чуть больше, и Макс совершенно отчетливо мог рассмотреть людоеда, внезапно обострившимся зрением различая даже неровные мазки белой краски на его теле и сложный извив ритуальной татуировки, испятнавший кожу. Людоед тоже видел его, в этом не было ни малейшего сомнения, но ни удивления, ни страха в глазах кигани Макс не заметил, только звериная ярость и жажда убийства кровавым огнем полыхала в них. Поединок взглядов продолжался всего несколько секунд, превратившихся для наемника в целую вечность, он был буквально парализован светившейся в глазах противника первобытной жестокостью, не знающей ни страха наказания, ни наложенных цивилизацией запретов. Руки тискали такое привычное, такое надежное железное тело автомата, но Макс не мог заставить себя вскинуть его к плечу. Неизвестно чем бы все закончилось, продлись эта дуэль взглядов, еще хотя бы несколько мгновений, не исключено, что Максим, бросив оружие, в ужасе кинулся бы бежать от страшного врага, но тут левая скула кигани будто взорвалась изнутри, выплеснув наружу щедрый мазок темной крови. Дикарь покачнулся и медленно, как в кошмарном сне начал валиться набок. Из невероятной дали, глухо, будто сквозь вату до Макса долетел металлический лязг автоматного затвора. Хлопка выстрела он так и не услышал, видно не зря так нянчил свой ПББС Носорог, тот и впрямь оказался вещью уникальной.

Дальше события завертелись с калейдоскопической быстротой.

— Давай, давай! Пошел! — шепотом рявкнул ему прямо в ухо Артур, сопроводив свои слова несильным пинком. — Левую сторону и спину! Не забыл? Давай, давай!

Он поднялся на ноги, как во сне, с четким ощущением нереальности всего происходящего. Невысокий кривоногий казах, смешно переваливаясь и косолапя, уже преодолел половину отделяющего их от шалашей расстояния, и Макс поспешил следом, бестолково озираясь по сторонам. Быстрые пятнистые фигуры бесшумно и плавно возникали тут и там из зажавших маленькую полянку в кольцо зарослей, пригибаясь, рвались к заранее намеченным для них целям, сторожко рыская по сторонам автоматными стволами. Продолжала надрываться где-то высоко в ветвях злополучная птица.

Заглядевшись по сторонам, Максим с маху ткнулся в спину застывшего у предназначенного им шалаша Артура. Тот, обернувшись, окинул его таким красноречивым взглядом, что Макс вдруг почувствовал, как стал минимум вдвое меньше ростом. Страшное лицо в тот момент было у командира отряда, не лицо, а жуткая маска африканского колдуна: вздернувшаяся в волчьем оскале верхняя губа целиком обнажила мелкие покрытые желтым никотиновым налетом зубы, глаза — узкие щели, кожа бледная как мел, а левое веко к тому же мелко подрагивает, отсчитывая злой пульс частого нервного тика.

— На свою сторону, сука! Пристрелю! — жарко выдохнуло это незнакомое чужое лицо прямо в ухо Максиму и тот полупарализованный обрушившимся на него ужасом, спотыкаясь на каждом шагу, поспешил выполнить эту команду.

Оббегая шалаш, он с хлюпом ступил ботинком во что-то мерзкое и скользкое, отчего нога подломилась в колене и поехала в сторону, перед лицом взметнулся целый рой огромных изумрудно-зеленых мух, шибануло в нос нестерпимой вонью, бросив сжавшийся желудок к гортани. Уже понимая, что именно сейчас увидит, он, осторожно опустил глаза, рассматривая покрытую жирными белесыми червями кучу вываленных на землю внутренностей. Человеческих внутренностей… Ну или может быть какого-нибудь животного, мало ли кого они тут потрошили, попытался уговорить себя Максим с содроганием скребя изляпанным багрово-зеленоватой слизью ботинком о землю. Чтобы не видеть эту жуткую дрянь, он отвернулся и тут же поймал бешеный взгляд трясущегося от злобы Артура. Сообразил, что слишком долго и шумно возится, еще больше испугался и, прихрамывая на подвернувшуюся все-таки ногу, поспешил дальше, уже без лишних эмоций миновав заляпанную кровью конструкцию из связанных между собой жердей, на которой людоеды растягивали пленников перед потрошением. Точнее будет сказать, что охваченный стыдом, за свою неловкость, Максим ее попросту не заметил.

Наконец, запыхавшись от быстрого бега, изрядно взмокнув нервным холодным потом, он занял свое место с левой стороны от входа в шалаш. Внутрь заглянуть он боялся, но даже отсюда, через тонкую тростниковую стенку доносились мерный храп и тяжелое дыхание спящих людей. Людей ли? После увиденной кучи кишок, следы которых бурыми пятнами отпечатались на его ботинке, он уже сильно сомневался в праве людоедов называть себя людьми. Они и не называют, неожиданно вспомнил он рассказ Компостера. Вчера вечером, когда они еще только готовились к выходу, мрачный наемник объяснил ему, что кигани считают себя родственниками леопардов, произошедшими в далеком прошлом от этих диких зверей. А остальных людей они производят от обезьян, которыми леопарды традиционно с удовольствием закусывают, так что каннибализм для них не более ужасен, чем обычная охота пятнистого хищника. Мелькнувшая на самой периферии мозга мысль отчего-то вызвала нешуточный прилив ярости. Ну, держитесь, леопердята, сейчас потомок обезьян научит вас правильно жить в этом мире! Он крепче стиснул в руке автомат, кинув нетерпеливый взгляд на замершего с другой стороны от входа Артура. Однако командир был слишком поглощен тем, что вертя головой во все стороны отслеживал, как остальные двойки занимают свои места.

Когда добежавшие последними до самого дальнего шалаша Носорог и Компостер махнули руками, показывая, что готовы, Артур, уже не скрываясь в полный голос гаркнул: «Бей!», и одним слаженным перекатывающимся движением выметнул свое тело к темному проему входа в шалаш. Максим последовал его примеру, голова была пустой и одновременно жарко-тяжелой, ни одной связной мысли, тело действовало, будто само по себе, подчиняясь заранее заложенному алгоритму. Автоматный ствол ткнулся в бормочущую, храпящую темноту убогой постройки, глаза со света не различали лежащих в ней тел, но в тесноте шалаша это и не требовалось, ни одна пуля не должна была пропасть даром. Указательный палец давно уже нервически подергивался на спусковом крючке, оставалось только плавно давануть его назад, и кромсать свою половину постройки длинными очередями пока не кончится магазин. Казалось бы все так просто, только одно движение пальца, ничтожные доли секунды, совсем маленькое движение маленького кусочка плоти, не требующее никаких усилий. Но сделать его оказалось так же тяжело, как сдвинуть с места гору, Макс застыл, оцепенев перед черной бездной входа. Входа куда? В голове бушевал огненный смерч, руки и ноги стали непослушными, будто ватными. Он с ужасом почувствовал, что необратимо проваливается в черную пустоту самого тривиального обморока, одно за другим теряя чувства и ощущения, полностью растворяясь в этой гулкой пустоте. И уже никакие усилия не могут вернуть его обратно в мир цветов и звуков, туда, где Артур, оставшийся без поддержки вот-вот должен был вступить в бой с уже просыпающимися, завозившимися в темноте дикарями. Вселенная застыла на краю пропасти и он, лишенный возможности хоть как-то повлиять на происходящее, обездвиженный, будто вплавленная в янтарь муха, мог лишь тупо смотреть, как неспешно разворачивается действие внутри багрово-красного морока полностью подчинившего себе его мозг.

Наваждение разрушил ударивший в уши грохот, треснула, разламываясь кусками, сжавшая его янтарная корка, в нос ударила потная вонь давно не мытых тел и пороховая кислятина. Краем глаза он зацепил невероятно яркое пламя, бьющее во все стороны из компенсатора пляшущего в руках Артура автомата. Темнота впереди отозвалась криками и стонами, смачными шлепками пуль и смутной возней. И тогда Максим легко и просто нажал на спуск, четко понимая теперь, что все вокруг всего лишь горячечный бред, что ничего этого нет на самом деле, что автоматная дробь, вопли ярости и боли, забористая русская матерщина летящие со всех сторон лагеря ему только чудятся, что он каким-то образом выпал из привычного мира, перенесясь куда-то в иное измерение, которого на самом деле нет. Ведь это не может быть правдой, не могут быть правдой материализовавшиеся из забытой детской сказки людоеды, не может быть правдой хладнокровный расстрел спящих людей… Всего этого нет, наверное, он просто подхватил малярию, или лихорадку, несмотря на сделанные прививки и профилактические таблетки, и сейчас валяется в пышущем жаром бреду… А раз вокруг только бред, то и жить надо по его законам. И он продолжал, раз за разом жать на спусковой крючок, посылая веером перед собой смертоносный свинец. И когда вдруг из темноты прямо перед ним возникло чужое, закаменевшее напряженными мышцами тело, а в лицо ударил зловонный смрад дыхания людоеда, он ничуть не испугался, и четко поведя стволом автомата, буквально разрубил его пополам длинной очередью в упор, отбрасывая кошмарное виденье назад в темноту, из которой оно появилось.

И схлынуло. Каким-то необъяснимым шестым чувством Максим вдруг понял, что все закончилось. И даже не стал менять израсходованный полностью магазин. Темнота дышала сгоревшим порохом, тяжелым запахом крови, смертью. В шалаше больше не слышалось стонов и тяжелого дыхания, не видно было ни малейшего шевеления, темнота была мертва, он убил ее. Да впрочем, не такая уж она была и темнота. Сквозь многочисленные щели внутрь убогого строения острыми пиками вонзались солнечные лучи, давая вполне достаточно света, чтобы разглядеть скорченных на земле людей. Четверо, скрученные невыносимой болью в эмбриональные позы, щедро испятнанные кровью многочисленных ран, вяло струящейся по уже мертвым телам, размывающей потеками белую краску ритуальных полос. Почему он раньше не видел их? Здесь достаточно света… Почему всего несколько секунд назад ему приходилось стрелять в абстрактную тьму? Нет ответа…

Пошатываясь и бессильно уронив сжимающую автомат правую руку, он пошел куда-то в центр лагеря, в ушах звенели выстрелы, перекатываясь на все лады. Почти рефлекторно, не задумываясь над тем, что делает он, отсоединил пустой магазин, воткнул его в карман разгрузки, а к автомату пристыковал новый. Зачем? Кто мог угрожать ему в разгромленном лагере? В какой-то момент рядом мелькнула довольная физиономия Мбонги, что-то пытавшегося втолковать ему на ломанном французском, потом откуда-то сбоку выплыл Карабас и тоже долго говорил, смешно шевеля толстыми губами и морща покрытый веснушками нос. Максим не выдержал и все-таки истерично хихикнул, и тогда рыжий наемник, видимо обидевшись, оставил его в покое. В самом центре лагеря людоедов был вкопан в землю толстый гладко отполированный шест украшенный яркими птичьими перьями и разноцветными лентами, венчал его пожелтевший от времени огромный череп, похоже, принадлежавший когда-то буйволу, или кому-то еще в этом роде. Почему-то этот иссохший череп как магнитом притягивал взгляд Максима, всмотревшись в него пристальнее, наемник разглядел, что уже много лет мертвая черепушка ему улыбается, мерзко скаля, сгнившие, полустертые зубы.

— Сука, — сказал ей Максим, поразившись, каким противным режущим стал его голос.

Череп расплылся в довольной ухмылке и каким-то непостижимым образом подмигнул ему пустой глазницей.

— Сука! — уже более осмысленно повторил Максим, поднимая автомат.

Теперь он ясно видел, что зубы черепа густо намазаны запекшейся свернувшейся кровью, человеческой кровью.

Выстрел грохнул неожиданно громко. Пуля, без малейшего усилия проломив кость, ушла куда-то в зеленую стену джунглей, оставив в черепе аккуратную дырку. Максим разочарованно опустил оружие. Череп в ответ разразился торжествующим каркающим смехом. Максим оглянулся по сторонам, из-за ближних шалашей выглядывали встревоженные стрельбой наемники, но на заливающийся издевательским хохотом череп они не обращали никакого внимания. Неужели не слышат? Череп заговорщицки подмигнул, прошмакав неровными гнилыми зубами:

— Конечно, не слышат! Только мы вдвоем можем говорить друг с другом, только ты и я. Ты взял чужую жизнь. Теперь мы навсегда вместе, теперь ты мой. Мой!

— Врешь, сука! — выкрикнул Максим. — Сдохни, тварь!

Автомат запрыгал, забился в его руках, посылая свинец в хохочущий череп. Половина пуль, конечно, прошла мимо цели, но попавших вполне хватило, высохшая от времени изукрашенная кровавыми узорами костяшка разлетелась брызнувшими в разные стороны черепками.

На него навалились сзади, сильные руки вырвали и отбросили в сторону автомат. Кто-то перехватил локтем горло, лишая возможности сопротивляться. Он бился изо всех сил, кричал, брызгая во все стороны слюной, что они ничего не понимают, пытался что-то объяснять. В конце концов, тот, кто держал его за горло, просто нажал посильнее, в голове крутнулся огненный хоровод мерцающих звезд, свернулся спиралью Млечного пути, и наступила долгожданная темнота. Не та, жаркая, пахнущая порохом и кровью, а холодная и пустая, отстраненная темнота космоса, которой нет дела до мелких дел букашек зовущихся людьми.

Пришел в себя он от хлесткой пощечины, истерично хватанул губами насыщенный влагой воздух и лишь потом открыл глаза, встретившись взглядом с присевшим перед ним на корточки Артуром.

— Ты как, парень? — в голосе искреннее волнение и забота.

— Вроде нормально, только дышать трудно, — горло, будто тисками перехватили, слова еле выталкиваются из него наружу, звучат сиплым почти неслышным шепотом.

— Это ничего, пройдет. Леший слегка перестарался. Но ты сам виноват, до смерти нас всех перепугал. Ты чего шмалять-то начал?

В голове крутнулись отрывочные несвязные воспоминания о смеющемся черепе, нет, такого говорить точно нельзя, решат, совсем с катушек слетел…

— Не помню… — Макс беспомощно пожал плечами. — Нашло что-то…

— Угу… ясно, — покивал головой Артур. — Попервости бывает иногда. Напугал ты нас, думали, у тебя крыша съехала.

— Да нет, нормально все…

— Нормально, — с сомнением протянул маленький казах. — Ну, смотри. Пока сиди тут, отдыхай. И вот еще, на, глотни.

Металлическое горлышко фляжки ткнулось в безвольные губы, он автоматически втянул в себя теплую, остро пахнущую жидкость и закашлялся. Вокруг засмеялись. Карабас поведя носом и сделав стойку, как хорошо выдрессированная охотничья собака поинтересовался:

— Водка?

— Обижаете… Чистый спирт, — хитро прищурился Артур.

Максу уже было все равно, внутри разливалось приятное тепло, жидкий огонь растекался по жилам. Вскоре в мозгу плеснула ласковая приливная волна, зашумела в висках, смывая все перипетии сегодняшнего дня, делая все вокруг мелким и неважным.

— Ну, чего встали?! Цирк вам здесь что ли?! — словно издалека донесся до него голос Артура. — Осмотреть лагерь, проконтролировать работу, собрать все ценное, если что найдете. Вперед, не стоять, черти-турки!

Потом из поплывшего перед глазами тумана вынырнуло широкогубое с приплюснутым носом лицо Мбонги. Командир следопытов долго всматривался в глаза Максима, что-то приговаривая на суахили, а может и на каком-нибудь другом местном наречии, жалостливо цокая языком и укоризненно качая головой.

— Плохо… Совсем плохо… — произнес он наконец по-французски.

Мбонга еще что-то говорил, но Максим уже не слышал его, провалившись в черную яму тяжелого сна без сновидений.

Проснулся он как-то разом, вскинувшись с поросшего мягкой уютной травой бугорка к которому привалился. Сон не принес ожидаемого облегчения, ничуть не освежил и не прибавил сил, зато не было и расслабленной неги долгого перехода к бодрствованию с постепенным осознанием себя как части окружающего мира, сразу включился в обстановку по полной.

Разбудили его удивленные крики наемников, вызванные появлением из дальнего конца лагеря странной группы. Леший и Компостер на пару волокли грязное абсолютно голое, изможденное существо, некогда бывшее по все видимости человеком и судя по некоторым деталям даже мужчиной. Найденыш вяло пытался перебирать ногами, повиснув на крепких плечах наемников, получалось у него из рук вон плохо, только изредка ему удавалось сделать шаг или два, по большей же части его нижние конечности просто бессильно волочились по земле вслед за увлекаемым вперед телом.

— Это еще что за на хер? — удивленно воззрился на найденыша Артур, получив в ответ лишь бессмысленный взгляд девственно голубых глаз.

Тут только до командира отряда дошло. Голубые глаза! Здесь, в Африке!

— Не понял, бойцы… Он что, белый?

— В данный момент, по-моему, не белый, а очень даже разноцветный, — съехидничал, пользуясь случаем, Компостер.

— Поостри мне еще, военный! — дежурно пригрозил Артур. — Где вы это откопали?

— Где откопали, там больше нету, — все не унимался Компостер.

— Там, у самого леса, в клетке сидел, — прогудел, неопределенно махнув рукой в сторону, Леший.

— В клетке, говоришь, — нахмурился Артур. — Пленный что ли? А чего же не сожрали? Побоялись отравиться мясом белого? А? Слышишь меня, ты, обрубок?

Пленник и не подумал что-то ответить, все так же тупо глядя в одну точку.

— А ну, кто-нибудь, плесните на него водичкой, может в чувство придет, — распорядился Артур.

Карабас отцепил от поясного ремня флягу и, широко размахнувшись, окатил найденыша водой. В следующий миг произошло непредвиденное, произошло так быстро, что даже тертые и видавшие виды наемники не успели среагировать. Только что бессильно висевший на руках Компостера и Лешего изможденный полумертвый человек, одним прыжком оказался возле Карабаса, непостижимым образом вырвавшись из рук державших его бойцов. Цепкая, покрытая коростой грязи, похожая на лапу диковиной птицы ладонь жадно вцепилась во флягу, походя вырвав ее из руки опешившего Карабаса. Пленник жадно припал губами к металлическому горлышку, захлебываясь и с трудом успевая проглотить всасываемую жидкость. Литровая фляжка опустела в минуту, но и тогда найденыш не бросил ее, продолжая выдавливать, вылизывать последние капли. Внимательно наблюдавший за происходящим Артур повелительным жестом махнул Компостеру и тот, с опаской бочком пододвинувшись к найденышу, протянул ему свою фляжку. Пленник стремительно схватил новую порцию, но первую флягу так и не бросил, крепко зажав между ног. Фляжку Компостера он опустошил уже медленнее, периодически отрываясь, смакуя питье. Когда она все-таки опустела, найденыш осторожно опустился на землю, уже более осмысленно оглядев своих спасителей.

— Спасибо за вода, — произнес он по-французски хриплым срывающимся голосом. — Я уже умирать от жажда. Кто вы?

То, что французский язык для него не родной было сразу заметно по корявому построению фраз и жуткому акценту. Артур ответил ему в том же стиле:

— Мы охрана места, где добывать руда. Мы убить дикарей и (как же это, бля, по ихнему? О, вспомнил!) освободить. Да, освободить ты из плен!

Эта речь произвела на пленника эффект разорвавшейся бомбы, он долго бестолково лупал глазами, в волнении сжимая и разжимая кулаки, уставившись на уже начавшего беспокоиться, что что-то не так сказал Артура. Наконец его как прорвало:

— Бля! Вы сказали, бля? Так вы русский, мать моя женщина, а я тут комедию ломаю! Русский, надо же!

Обступившие изможденного голого мужика наемники с удивлением смотрели на светлые дорожки, промытые текущими из его глаз слезами на покрытом коркой грязи лице.

— Во блин, и здесь соотечественника нашли, — удивленно протянул Карабас. — Куда ни плюнь, в своего попадешь. А они там удивляются в правительстве, что в России народу мало осталось. Ясен пень мало будет, если русские по всему миру шляться начали!

— Кто вы? Как здесь оказались? — присел рядом с найденышем Артур.

— Майор Богданов, — как-то разом распрямив плечи и расправив грудь, представился пленник. — Военный наблюдатель миссии ООН.

Артур удивленно присвистнул.

«Сюрреализм какой-то, — думал меж тем, прислушиваясь к разговору Максим. — Майор, старший офицер сверхдержавы, обладающей ядерным оружием, в двадцать первом веке оказывается в плену у поклоняющихся буйволиному черепу дикарей, находящихся на самой примитивной ступени развития. И вся мощь этой самой державы не может им помешать посадить майора в клетку. Не может, или не хочет… Что для майора в принципе одно и то же… Просто державе наплевать и на него, и на два десятка своих граждан, охраняющих здесь за деньги прииск, металл, добытый на котором, возможно превратится в конденсаторы и полупроводники в головках наведения нацеленных на нее же ракет, вольется в сверхпрочные сплавы из которых состоят их корпуса. Ей на все плевать этой державе, не поворачивается язык назвать ее Родиной… Вот только мы сами, что мы-то тут делаем? Что забыл в этих джунглях этот майор? Что нужно здесь Артуру и Компостеру? Лешему и Карабасу? А я? Что хочу найти здесь я? Как я здесь очутился?»

Полигон, дорога в Африку

Мобильник запиликал сигналами вызова в тот момент, когда шел самый сладкий уже предутренний сон. Макс дернулся на кровати, пытаясь в темноте на ощупь нашарить нагло исходящий бодрой электронной музыкой аппарат, конечно, промазал, сбросил что-то гулко ударившееся об пол с журнального столика, что-то просто опрокинул, и оно покатилось по полированной поверхности. Пришлось все-таки разлеплять глаза и высматривать где же там светится телефонное табло. Тут только до него дошло, что аппарат играет вовсе не ту мелодию, которая была установлена в качестве будильника, а залихватскую тему из популярного сериала «Солдаты». Стало быть, кто-то из своих решил побеспокоить среди ночи. Сделав над собой нешуточное усилие Максим, все же приподнялся на локте, сумев дотянуться до телефона.

— На связи, — говорить со сна сплошное мучение, хриплые звуки совершенно чужого незнакомого тембра еле вылетают изо рта, на том конце вполне могут и не узнать.

— Утро доброе, — звонко и жизнерадостно откликнулась трубка голосом начальника отдела.

Этот не узнает, как же! Ну и чего понадобилось начальству ни свет ни заря?! Уроды, самим не спится, так чего остальных-то дергать?!

— Утро добрым не бывает!

— Э нет, утро всегда доброе, это люди злые, — дежурной шуткой отвечает начальник.

Максим будто наяву видит, как он улыбается сейчас, прижимая к уху телефонную трубку. При этом нос его смешно морщится, а глаза собираются в узкие щелочки, из которых так и выглядывают веселые бесенята. На фоне бесцеремонно прерванного сна эта картина раздражает донельзя.

— Ладно. Чего хотел-то?

— Хотел? — начальник держит томительную паузу, делая вид, что забыл, зачем собственно позвонил, и только когда Макс начинает уже свирепо дышать в трубку, выдает: — А, вспомнил! Тревога у нас. Поступила команда: «Сбор!» Доведи своим.

Вот оно что! Тревога у них видите ли! Максим с трудом проглотил подкатившее к горлу возмущение, ну сколько можно, в самом деле, играть в солдатиков?! Взрослые мужики в серьезных погонах, а все туда же, ежемесячные тревоги. Третью мировую репетируют, не иначе. Вот только так бестолково, что волосы на голове дыбом встают. Долбоебы строят надолбы, потом их героически преодолевают!

В слух, поскольку уже проснулся окончательно и ясно осознавал всю бесперспективность напрасного сотрясания воздуха, сказал другое:

— Хорошо, принял. Во сколько прошла команда?

Вопрос отнюдь не праздный, для действий по команде «Сбор» установлен жесткий норматив. За полтора часа после ее объявления, личный состав должен быть оповещен, поднят из постелей, одет и доставлен к месту построения.

— Объявлено в пять тридцать, — откликается трубка. — Значит в семь все на рампе.

— Хорошо, сделаем.

Нажав на клавишу отбоя, Максим еще несколько секунд тупо смотрел на светящийся дисплей мобильника. Пять сорок пять. Черт! Еще целых пятнадцать минут можно было спать! Чтоб они провалились, эти штабные деятели, вместе со всеми их тревогами и учениями! Полководцы, бля! Однако время не ждет, надо поднимать своих орлов. Быстрый мысленный подсчет подсказывает, что сегодня нужно сделать всего три звонка. Остальные кто где: наряды, отпуска, командировки… Счастливцы! Хотя бы временно выпали из вечного заколдованного круга и не участвуют в этом дурдоме. Как же надоело-то все, господи, кто бы знал!

Летят по холодному эфиру сигналы мобильных телефонов, гудят от напряжения ретрансляторы сотовой связи. Научно-испытательный центр войсковой ПВО встает по тревоге. Два звонка прошли примерно в том же режиме, что и предыдущий разговор с начальником: вялое сонное чертыхание, посылание всех и вся, пожелание всех возможных кар на головы штабных идиотов, своими играми мешающих жить нормальным людям и, наконец, уже адекватные и четкие фразы: «принял, буду, понял». Особо порадовал третий и последний звонок, адресованный младшему научному сотруднику Борисову, целому капитану, между прочим. Трубку сняли примерно на десятом гудке, после чего наступила тишина. Но не мертвая безличная тишина отключенного телефона, а тишина живая, полная напряженного сопенья, тяжелого дыхания и хриплого взрыкивания. И больше ничего. Ни традиционного «да», или «алло», ни военного «на связи», ни интеллигентного «слушаю вас», только ощущение чужого недоброго присутствия на линии.

— Паша? — почему-то понизив голос почти до шепота, осторожно позвал Максим. — Паша, это ты?

Трубка напряженно дышала, видимо соображая, Паша ли то, что находится на том конце. Ответ был найден примерно в течение двух минут и оказался положительным.

— Ну? — буркнули из трубки, и Максим облегченно вздохнул, узнав голос своего подчиненного.

— Что, ну? Тревога у нас, слышишь. Подъем! Тревога! Волк унес зайчат!

— Каких еще зайчат, на хер?! Какая тревога?! Как вы все меня уже…

После этого младший научный сотрудник говорил еще примерно пять минут, ни разу не повторившись, но содержание его речи принципиально не воспроизводимо на бумаге.

Когда, наконец, фонтан капитанского красноречия иссяк и начал давать явные сбои, Максим с удовольствием слушавший, все же прервал его:

— Короче, проснулся уже, или нет?

— Ну, проснулся, дальше что?

— А дальше, чтобы в семь часов был на рампе, понял?

— Да понял я, понял… Может на такси поедем, начальник?

— Запросто, как раз сам хотел тебе предложить.

— Во сколько тогда выходим?

— Ну, давай без пятнадцати семь, встречаемся на «пятачке». Там тачку и возьмем.

— Хорошо, давай!

— Ага!

В принципе весь подъем по тревоге в этом и заключался — созвониться и прибыть в заданное время в нужную точку. Короче проверка того, умеет ли офицер пользоваться мобильным телефоном и не зажмет ли денег на такси. Максима уже давно так и подмывало написать рапорт по команде с уведомлением всех интересующихся этим вопросом начальников, что мобильный телефон у него есть, пользоваться он им умеет, а деньги, которые можно потратить на такси, слава богу, пока еще ежемесячно выдает Родина, которую он худо-бедно здесь защищает. Возможно, тогда бы, наконец, решился вопрос с этими постоянными тревогами, и начальство спокойно спало бы ночью, зная, что уровень боеготовности подполковника Чубукова Максима Леонидовича, начальника лаборатории испытаний переносных зенитных комплексов «Стрела» и «Игла», неуклонно растет.

К месту построения на железнодорожной рампе испытатели лихо подкатили на раздолбанной «копейке», управляемой разбитным мужиком, давно выслужившим предельной возраст офицерской службы, но так и не получившим ни обещанного жилья ни сертификата на него. Обидевшись в результате на весь мир, вояка просто бросил ходить на службу, появляясь в своей части раз в десять дней, чтобы не пришили уголовно-наказуемое дезертирство, и подрабатывал теперь частным извозом в одной из многочисленных фирмочек такси, набиравших водителей вместе с их же транспортом. Посочувствовав на прощание поднятым ни свет, ни заря по тревоге офицерам, водитель урулил по своим таксистским делам, а Чубуков с Борисовым торжественно вступили на железнодорожную рампу.

Про эту рампу следует пояснить особо, ибо она является для большинства военнослужащих полигона очень часто посещаемым и практически святым местом. Возникла она на полигоне вовсе не случайно. Раньше на Четвертом Государственном занимались преимущественно испытаниями стратегических ракет под эгидой Ракетных Войск Стратегического Назначения, по простому РВСН. Такое положение дел сохранялось довольно долгое время и, естественно, вся инфраструктура полигона была заточена именно под обеспечение пуска огромных космических монстров. Основные площадки: стартовые, монтажные, испытательные были отнесены от самого городка, где проживали военнослужащие и их семьи на солидное расстояние, дабы в случае непредвиденных происшествий обеспечить гарантированную безопасность жилой зоны. Регулярно возить туда личный состав автомобильным транспортом влетало в солидную копеечку, а, кроме того, было просто не удобно, так как требовало создания дорог с большой пропускной способностью и огромного парка приспособленных для перевозки людей машин. При Союзе подобные проблемы решались просто, но с размахом и вдохновением, потому мановением руки и пера кого-то из больших начальников между жилой зоной и площадками легли стальные нити железнодорожных рельс, и закурсировал самый настоящий пассажирский поезд с паровозом, вагонами и проводниками…

Со временем, подкошенные прекратившейся гонкой вооружений, мирными инициативами правительства и постоянным сокращением стратегических сил, испытательные работы на полигоне практически заглохли, ограничиваясь одним-двумя пусками в год. Что само собой не могло оправдать затрат Министерства Обороны на содержание нескольких тысяч солдат и офицеров, а также разветвленной структуры, расположенных среди голой степи, площадок, которые необходимо было обеспечивать электроэнергией, теплом, водоснабжением. В Москве на руководство РВСН и полигона начали посматривать косо, поговаривая о необходимости сокращений. Но вошедший к тому времени в силу, самый молодой вид Вооруженных Сил без боя сдаваться не пожелал, пробив-таки решение о проведении на полигоне испытаний тактических ракетных комплексов родственной тематики. Потом туда же перевели комплексы стратегической ПВО. И, наконец, настал черед передислокации из ставших в одночасье заграницей казахстанских степей тематики ПВО войсковой.

Постоянное вливание «свежей крови» позволяло полигоновскому начальству победно рапортовать о ведущихся на их базе интенсивных испытательных работах, вот только доля стратегических ракет в них так и оставалась на уровне одного-двух пусков в год. Однако сократить столь продуктивно работающий полигон теперь никому уже в голову не приходило. Больше того именно в этот период полигон приобрел вдобавок к «Испытательному» загадочное наименование «Межвидовой» и более прозаичное «Центральный». Так вот и жили одной большой, но отнюдь не дружной семьей бок о бок несколько испытательных центров испытывающих каждый свое вооружение. Причем новых площадок само собой никто для них создавать не стал, не те времена на дворе стояли, не было на всякую ерунду у обанкротившегося государства денег. У Абрамовича и Березовского были, а вот у государства нет, что же поделать. А потому стали испытатели жить на тех же площадках, которые в свое время строились для стратегов, на солидном удалении от жилой зоны.

Центр войсковой ПВО, в котором проходил службу Максим, располагался аж в пятидесяти километрах от самого городка, и испытателей туда ежедневно доставляли специальным поездом из двух десятков вагонов, попутно закидывая тем же составом тактических ракетчиков и часть стратегов. Прибывал поезд ежедневно в семь тридцать на специально построенную рампу, которую еще при основании полигона какой-то шутник расположил примерно в трех километрах от основной жилой зоны, наверное, чтобы лязг колес не тревожил мирный сон жителей. Некоторые энтузиасты физической культуры и спорта ежедневно преодолевали расстояние до рампы пешком, другие ездили на запущенных предприимчивыми отставниками, понимающими нужды военных, частных рейсовых автобусах. Таких само собой выходило большинство. Можно было считать, что транспортная проблема вполне решена, и лишь в «тревожные» дни, когда Главному штабу полигона приспичивало в очередной раз поиграть в солдатиков, взмыленные военнослужащие в панике начинали ловить такси, чтобы добраться к месту отправки поезда на полчаса раньше обычного.

Сам поезд, называемый мотовозом тоже был невероятно колоритен. Тягаемый двумя маленькими локомотивами, которые железные дорожники отчего-то зовут «маневровыми», он насчитывал восемнадцать купейных вагонов набитых военнослужащими и гражданским персоналом буквально под завязку. В купе, к которому был приписан Максим, должно было ездить ни много, ни мало, четырнадцать человек. Спасало только то, что все вместе эти четырнадцать не оказывались в мотовозе практически никогда: люди ходили в наряды и отпуска, болели, уезжали в командировки. Однако даже вдесятером в одном купе ездить достаточно некомфортно. Особенно в зимнюю стужу, когда проводницы экономящие уголь для продажи налево в прилегающих селах, просто поддерживают в вагоне температуру чуть отличную от нуля, заставляя этот десяток ехать, не снимая бушлатов и верхней одежды, вжимаясь друг в друга на узких полках. Особенно, в летнюю жару, когда традиционно не работает кондиционер, а из снятого в отчаянии полностью окна дует сухой и жаркий как из пылающей печи степной ветер, когда раздетые до пояса, лоснящиеся от текущего пота тела, мерзко скользят, упираясь в чужие плечи. Особенно в осеннюю слякоть, когда жидкая грязь смачно чавкает в коридоре и туалетах, а промозглый стылый ветер забирается в щели, гудит за окном, рассыпая мелкий бисер дождя по стеклу. Весной хорошо ездить, распахнул двери в тамбуре и дыши полной грудью наливающейся жизненными соками, покрытой зеленью степью, лови лицом первые ласковые лучи окрепшего солнца. Вот только быстро проходит в этих краях весна, сменяясь испепеляющим летним жаром, пара недель и все…

Пятьдесят километров мотовоз преодолевает за рекордное время, от двух до трех часов. Вызвано это тем, что рельсовый путь давно уже пришел в негодность, а менять его некому и не на что. Денег нету у государства, деньги у Абрамовича и т. д., смотри выше. Но проблему же как-то надо решать? А то! Решение простое, как колумбово яйцо, но действенное. Снизить максимальную скорость движения мотовоза до двадцати километров в час, на отдельных, особо опасных участках до десяти! Все! Даже если слетит колесо с разъехавшихся в стороны, выдравших с мясом крепления рельс, или лопнет, вырывая кусок полотна, давно прогнившая шпала, на таких скоростях никто не убьется и не покалечится. Езди, не хочу! Не хотят. Но ездят. Порой наматывают за годы службы расстояние равное десятку экваторов. Десять раз вокруг света в компании лучших друзей! Где вы такое еще испытаете?! Поэтому я выбираю службу по контракту!

Картина навсегда: один из испытателей, грешным делом о себе возомнивший, пожелал стать кандидатом технических наук. На экзамене кандидатского минимума по иностранному языку, молоденькая «англичанка» кокетливо строя глазки симпатичному майору, попросила его рассказать о своей службе. Экзамен, естественно, проходил не на полигоне, а в одном из научных центров новой России, на полигоне диссертационных советов, экзаменационных комиссий и прочей аналогичной живности отродясь не водилось, не климат, там для них. Далековато от столицы, да и вообще в воинских частях научных деятелей особо не привечают. Тк что обстоятельства службы «настоящего живого офицера» да еще без обручального кольца на соответствующем пальце «англичанку» интересовали вполне искреннее. Вот она и спросила, пользуясь, так сказать, служебным положением. Парень долго объяснял про испытания ракет, но, конечно, не смог обойти столь впечатляющей детали своей жизни, как ежедневные пять-шесть часов в мотовозе. Вот только он не знал, как мотовоз звучит по-английски, в конце концов, с отчаяния обозвал его просто «military train». Бедная «англичанка» в удивлении вытаращила глаза: «Бронепоезд?! Вы служите на бронепоезде?!» «Yes», — обреченно кивнул будущий кандидат технических наук, а что ему еще оставалось?

Рампа меж тем быстро заполнялась одетыми в одинаковую пятнистую форму фигурами. Прибывшие раньше других уже неспешно разбирались по подразделениям, привычно выстраиваясь в колонны, толкаясь и переругиваясь, норовя выпихнуть в первые ряды тех, кто помоложе, или просто не станет лишний раз нарываться на скандал. Остающиеся позади, чувствовали себя гораздо свободнее, чем те, кто вынужден стоять перед глазами начальства. В конце строя вполне можно втихую покурить, обсудить с соседями последние новости, поделиться свежим анекдотом или последними сплетнями. Словом, там гораздо веселее, чем в первых рядах.

Перед формирующимся строем ПВОшного центра, важно заложив руки за спину, неспешно прохаживался заместитель командира части полковник Катков Петр Валерьевич. С первого взгляда на его кряжистую фигуру возникало ощущение крестьянской основательности и честного пролетарского происхождения. Впечатление отнюдь не было обманчивым, полковник происходил родом из глухой сибирской деревушки, в общении был прост и незамысловат, зато предельно конкретен. С десяток лет назад, пока еще не набрал пришедшей с возрастом солидности и матерости, он мог, к примеру, не чинясь и не мудрствуя, зарядить с размаху поросшим рыжей щетиной кулаком прямо в душу слишком тупому или чрезмерно борзому бойцу, а то и офицеру. Но с тех пор много воды уже утекло, погузнел полковник, заматерел, порастратил склонность к резким движением. К тому же и последние армейские веяния лишней фамильярности с личным составом отнюдь не способствовали, слишком грамотными стали в свете многочисленных военных реформ подчиненные, чуть что прокурору пожаловаться норовят. Расхлебывай потом…

Сейчас Петр Валерьевич задумчиво расхаживал перед строем, делая вид, что больше всего его интересует поскрипывающий под ногами мелкий снежок, за ночь покрывший рампу невесомой белой взвесью. Но обмануться отстраненным видом полковника мог лишь человек полностью несведущий, и в замкнутый мирок испытательного центра попавший впервые. Чубукова с Борисовым к таковым отнести было нельзя ни в коей мере, потому, остро глянув на часы и четко уяснив для себя, что к месту построения они опоздали уже на полторы минуты, оба офицера предприняв хитрый обходной маневр, подкрались к шумно гомонящей толпе сослуживцев с тыла. Вроде бы и вовсе не прячась, но, тем не менее, двигаясь так, чтобы торчащие в разные стороны, подернутые инеем ветви росшего вдоль рампы кустарника, постоянно прикрывали их от разгуливающего перед линией построения полковника. Ни к чему лишний раз рисоваться, мы не гордые и с тылу в строй встанем. Несколько опухший после вчерашнего похода за пивком Борисов, в силу похмельного синдрома мыслящий несколько нестандартно, в дополнение к уже принятым мерам предосторожности, облизал указательный палец и почти безошибочно определил направление ветра.

— От него к нам тянет, — заговорщицки сообщил он о результатах своих исследований Максиму. — Не почует!

Чубуков лишь выразительно на него глянул, не сочтя нужным на это отвечать. Уже через минуту они, старательно делая вид, что всю сознательную жизнь тут и были, стояли в задней шеренге коробки научного управления, перемигиваясь с соседями и пожимая протянутые в приветствии руки.

Подполковник Афанасьев, уже год как временно исполнявший должность начальника их отдела, скорчил опоздавшим офицерам страшную рожу и свистящим шепотом сообщил:

— Ненавижу опоздунов!

— Опозданцев, Петрович, — невинно хлопая глазами, поправил его Максим. — Мы больше не будем…

— Ага, как же! Так я вам и поверил! — пробурчал Петрович, исподтишка показывая Борисову кулак.

— Есть, шеф! — гаркнул тот, вытягиваясь в струнку. — Разрешите искупить кровью?!

— Разговоры, там! — делая страшное лицо, обернулся стоящий на правом фланге начальник научного управления полковник Мордашка.

— Есть, разговоры… — нарочито удивленно протянул в ответ кто-то из середины строя, кто конкретно, естественно было не разобрать.

Решив не связываться, полковник, еще раз, для профилактики грозно нахмурив брови, отвернулся.

— Становись, — лениво скомандовал Катков. — Разберитесь, наконец, там, господа охфицера!

Гомон и шевеление в рядах под пристальным взглядом полковника постепенно прекратились.

— Равняйсь! Смирно!

Дождавшись полной тишины, гаркнул тот и, удовлетворенно обозрев замерший в молчании перед ним строй, уже на пол тона тише подал следующую команду:

— Вольно! Командирам подразделений доложить о наличии личного состава!

— Раз, два, три… — пошел вглубь строя Мордашка, отсчитывая враз изломавшиеся шеренги научного управления. — Разберитесь, что, до трех считать не умеете? Четыре, пять, шесть, семь, восемь…

«Много нас, однако, сегодня набралось», — удивленно подумал про себя Максим, прислушиваясь к подсчету. Обычно на службу за один раз появлялось не больше двух десятков наукообразных, как их за глаза, да и в глаза называли в части. Сегодня, видимо, по случаю начинающихся учений, явка была практически сто процентной. Реально научное управление состояло по списку из сорока девяти офицеров, в основном старших, капитаны были чрезвычайно редки, а лейтенанты каким-то образом затесавшиеся в стройные ряды научных кадров вообще считались явлением уникальным. Наверное, это было правильно. Считалось, что прежде чем начать двигать вперед отечественную военную мысль, офицер должен был доказать, что этого достоин. Почему доказывать приходилось не созданием научных трудов, или каких-нибудь там изобретений, а, исполняя роль надсмотрщика при бойцах испытательных групп, уборщика закрепленной территории, мастера по всевозможным ремонтам монтажно-испытательных корпусов и тому подобными бытовыми подвигами, Максим понять не мог. Но наверняка, как и во всех необъяснимых, с точки зрения логики, проявлениях закостеневшей военной мысли, какой-то непостижимый резон во всем этом был. «А у меня здесь вообще много чего есть неподвластного обычному разуму!» — эту фразу культового киногероя вполне можно было бы вложить в уста министру обороны, и для любого кадрового военнослужащего она звучала бы вполне органично. В результате пополнением научных отделов оказывались обычно люди, поднаторевшие во всевозможных авралах, ремонтах, изготовлении стендов и документации установленного образца и прочей характерной для любой военной среды «борьбы за живучесть», но абсолютно не сведущие в таких мелких и малоинтересных материях, как научный анализ и теория стрельбы зенитными ракетами. Эти мелочи, если и изучались когда-то в училищах за время конкурсного отбора, показавшего их нулевую практическую ценность, были прочно забыты. Зато было четкое ощущение собственной значимости и заслуженности, а как же, они добились своего, выиграли конкурс на перевод «в науку» дальше служба должна была катиться сама, доставляя служивому одну лишь радость и всевозможные приятные ощущения, впереди был только отдых. Еще бы, ведь в научном управлении напрочь отсутствует уже вусмерть задолбавший личный состав по призыву, который, как известно «куда не целуй, всюду будет задница». В науке только стол, стул и иногда сейф с документами. Все! Зато должности начиная с категории «майор», зато тарифные разряды выше на три-четыре позиции. Лафа! Молочные реки и кисельные берега! Переломить подобный настрой и заставить новое приобретение работать, порой, было задачей титанической, а иногда и вовсе невыполнимой.

Но даже не это являлось главным бичом научного управления. Гораздо больше портили крови различные прикомандированные по высочайшему повелению кадры. Начальники из Главного штаба полигона быстро приладились поощрять своих особо доверенных помощников, направо и налево раздаривая им научные синекуры. Такой офицер, будучи формально назначен на должность старшего научного сотрудника, начальника лаборатории, а то и начальника отдела, реально на своем рабочем месте не появлялся, продолжая исполнять прежние обязанности холуя при монаршей особе. Зато в полном объеме получал гораздо более высокую зарплату, положенную за работу в научном подразделении. Таких здесь иронично называли «варягами» и ненавидели бессильной, тихой ненавистью. Еще бы, ведь сколько достойных, грамотных офицеров было лишено возможности вовремя получать звания и должности, продвигаться вверх по служебной лестнице благодаря таким вот «нужным людям», повешенным на управление, тянущим ко дну балластом.

Когда Максим сам еще только пришел на службу «в науку», управление насчитывало почти сотню офицеров. Сейчас оно поредело практически вдвое. Нагрузки при этом ничуть не уменьшились, даже возросли. Пережив неустроенные послеперестроечные и голодные раннедемократические времена, военно-промышленный комплекс страны, постепенно поднимался с колен, и хоть и не достиг пока прежних объемов, но ощутимо набирал обороты, увеличивая производство серийной техники и даже начал разработку новых перспективных образцов. А любое вновь созданное изделие, прежде чем попасть на вооружение в войска, просто обязано было вначале пройти испытания. Испытания проводили на Четвертом Центральном Межвидовом Полигоне. Где же еще? А все зенитные ракеты входивших в моду с началом по всему миру высокотехнологичных воздушных войн переносных зенитно-ракетных комплексов «Игла», «Игла-Н» и «Игла-С» испытывала лаборатория подполковника Чубукова. Кому же еще? И вкалывать приходилось порой по шестнадцать часов в сутки без выходных и проходных, за такую же зарплату, как платят дворнику в Москве.

Меж тем построение на рампе шло своим чередом, командиры подразделений браво доложили полковнику Каткову о том, что у них все люди на лицо, а незаконно отсутствующих, разумеется, нет. Еще бы, какой командир захочет выносить сор из избы и рассказывать начальству, что тот или иной подчиненный ему офицер не явился вовремя по тревоге? Это же считай самого себя закладывать, раз у тебя офицеры опаздывают на построение, значит, хреновый ты командир, не можешь людьми руководить… Начальство такой вывод сделает моментально, а нам это надо? Нет, нам это не надо, так что лучше уж потом отдельно разобраться с неприбывшими, наверх лишний раз не докладывая. Тем временем эти самые незаконно отсутствующие то и дело появлялись из кустов и, не слишком-то скрываясь, благополучно просачивались в строй. Ну, недостаточно еще развит таксопарк в городе, недостаточно. Не бегом же теперь по морозу три километра до рампы скакать! За такие деньги, пусть министр обороны сам бегает!

Наконец доклады командиров подразделений и напутственные слова заместителя командира части закончились. Теперь полковник обращался непосредственно к строю:

— На этом будем считать первую часть учебного занятия по подъему по тревоге законченной. Все проявили должную организованность, своевременно прибыли к месту сбора, — тут он саркастически хмыкнул, показывая, что вялые потуги опоздавших остаться незамеченными не прошли, но заниматься ими сейчас полковник считает ниже собственного достоинства. — Цель занятия, считаю достигнутой на «удовлетворительно». Командиры подразделений, личный состав в вашем распоряжении.

Конец речи полковника потонул в общем гомоне и перетоптываниях с ноги на ногу. Стоявшая справа от «науки» штабная коробка мгновенно развалилась и спуталась, испытательная база слева тоже не страдала излишней организованностью. «Наукообразные» вяло закопошились, зашарили по карманам в поисках сигарет, задвигались, согревая озябшие ноги. Но практически мгновенно были остановлены повелительным окриком Мордашки:

— Становись!

— Ну зачем? — с глубоким вздохом отозвался кто-то в строю. — Чего еще надо?

Делая вид, что не слышит, начальник управления продолжал, упиваясь командирским звучанием собственного голоса:

— Внимание, управление! Все находятся здесь, разрешаю курить! Разойдись!

— А куда, по его мнению, мы могли бы пойти? — недовольно оглядываясь на замерший на рельсах мотовоз с запотевшими стеклами, буркнул себе под нос Максим.

— Да мало ли куда?! — тут же подхватил оказавшийся рядом начальник смежной лаборатории, занимавшейся испытаниями ракет комплексов «Тор», «Оса» и «Тунгуска». — Вдруг ты сейчас развернешься и домой потопаешь, без команды. А так все ясно. Быть здесь, никуда не уходить.

— Вот скажи мне, Виталь, — постепенно заводясь, начал Максим. — Может я чего-то не понимаю…

Начлаб два тут же с готовностью покивал наголо обритой лобастой башкой, показывая, что с таким утверждением он полностью согласен и его коллега элементарно может чего-то не понимать.

— Что ты головой крутишь? — не дал сбить себя с толку Максим. — Просто скажи мне, даже гипотетически, что должно случиться в мире, чтобы понадобилось вдруг срочно по тревоге поднять научно-испытательный центр?

— Что ты ко мне привязался? — резонно сбил его горячность Виталик, напуганный слишком сложным для него словом «гипотетически». — Иди вон у Пети спроси, или у Мордашки…

— Нет, — все еще кипятился Максим. — Просто у меня в голове не укладывается, на хрен весь этот цирк. К чему нас готовят? Что должно реально произойти, чтобы меня надо было срочно выдернуть из постели?

— Третья Мировая, например, — небрежно бросил, попыхивая сигаретой, подошедший откуда-то сзади Петрович.

— Третья Мировая? И что? В случае войны, моя задача усиленно в три смены проводить испытания партий ракет изготовленных для фронта. В первый день войны они не прибудут! Понимаешь? Не прибудут! Физически! Какого хрена, тогда я сломя голову должен мчаться на службу. Да вообще большие сомнения берут, что меня смогут туда доставить. Ты не заметил, что все тревоги проходят так, чтобы мы оказались здесь ко времени отправки мотовоза. Знаешь почему? Да потому, что хоть наш поезд и военный, а часть пути до площадок он проходит по железке, принадлежащей МПС, подчиняясь их расписанию в определенное окно. Хрен выйдет, поехать раньше или позже. Если бы не это, штабные умники наверняка изобрели бы на нашу голову еще и ночные тревоги с выездом. Так вот, когда начнется Третья Мировая, мы припремся на эту рампу среди ночи, сядем в вагоны и будем стоять на первой же стрелке до положенного времени. Три к одному так и будет!

— Да ладно, чего ты так разволновался! Проще смотри на эти вещи! — улыбнулся Петрович. — Ты же в армии, так что расслабься и получай удовольствие.

— Да надоело, проще смотреть! Сколько можно играть в солдатиков, заниматься непонятной ерундой. На кой хрен вообще выдумали всю эту боевую подготовку для научных подразделений? Как всегда, микроскопом гвозди забивать?!

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, — благодушно парировал Петрович. — Не нравится, увольняйся…

— Щас! Сначала пенсию и квартиру, за бесцельно потраченные годы!

— Вот как? Тогда терпи и не жалуйся.

— Нравится тебе в армии? — хитро подмигнув, задал традиционный вопрос Виталик.

— Нравится, отвяжись!

— А что тебе больше всего нравится? — не отставал второй начлаб.

— Чуткие, отзывчивые люди вокруг! — буркнул Максим, делая вид, что внезапно увидел кого-то, с кем срочно должен переговорить, и отходя от радостно гогочущих ему вслед товарищей. Бушевавшая внутри иррациональная злость срочно требовала выхода, и он боялся наговорить совершенно невиноватым в происходящем друзьям гадостей. «В отпуск тебе пора, дядя Максим. В отпуск… Что-то ты слишком бурно начал на все реагировать. Накопилась, похоже, усталость, делает свое дело». С некоторых пор подобные вроде бы безобидные на первый взгляд проявления армейского маразма, Максим переносил все болезненнее и тяжелее, всерьез задумываясь, порой о том, чтобы окончательно порвать с доставшими его Вооруженными Силами. Останавливала лишь весьма туманная перспектива существования специалиста по испытаниям зенитных ракет на гражданке. «Вот скоро, мафия обзаведется собственной авиацией, тогда и подамся к браткам консультантом. Отсижу. Стану уважаемым человеком. Небось, в мафии тупого маразма поменьше», — горько иронизируя над собой, думал он, меряя шагами заснеженную рампу.

Несмотря на то, что несущий с собой ледяную крошку ветер ощутимо крепчал, а снег уже не хрустел, а натужно скрипел под ногами, безошибочно показывая, что мороз давно перевалил отметку в двадцать градусов ниже нуля, никто не пытался забраться в хоть как-то натопленные вагоны. Облаченная в пятнистые бушлаты толпа обреченно переминалась с ноги на ногу, нещадно дымила и вяло переругивалась между собой. Посадка по вагонам теперь осуществлялась не как раньше по мере прибытия, а лишь после специального построения, инструктажа старших вагонов, назначения дежурных и прочих сколь утомительных, столь и бесполезных с практической точки зрения процедур. Однако данный ритуал был изобретен лично начальником полигона генералом Мазуром и ежедневно четко контролировался его заместителями. Максим в первое время после этого нововведения часто задавался вопросом, неужели заместители начальника полигона настолько ничем не занятые и в принципе ненужные люди, что у них находится время на ежедневные выходы на рампу, с целью посмотреть построились ли там убывающие подразделения. Полигон существовал аж с сорок четвертого года прошлого века, все эти годы испытатели ездили в мотовозах сами по себе, абсолютно бесконтрольно, и никогда ничего не случалось. А вот теперь очередному РВСНовскому выкормышу, прибывшему сюда за генеральской звездочкой на погон, приспичило внести свою лепту в этот неизменный порядок. И больше тысячи умственно здоровых, вполне адекватных офицеров вынуждены ежедневно просыпаться на полчаса раньше, в стужу и жару строиться перед вагонами, чтобы выслушать поучения о том, как следует себя вести в дороге от тех, кто никогда сам в грязном, лишенном света и тепла вагоне не ездил и не поедет. Бред! Бред!

Ноги совсем заледенели в ботинках с высокими берцами, превратившись в два онемевших деревянных протеза. Такое возможно, наверное, лишь в родной Российской Армии, чтобы военнослужащий ходил в одной и той же обуви и в тридцатиградусный мороз и в сорокоградусную жару, вот уж где действительно «зимой и летом одним цветом». Соблазнительно дымящий вагон стоял совсем рядом, казался самым желанным местом в мире, манил, обещая тепло. Но по рампе настороженно зыркая на волнующуюся в десятке метров толпу мерно расхаживали комендантские патрули, специально назначенные следить, чтобы кто-нибудь не проник в вагоны раньше времени, тоже посиневшие от холода, но исполненные непреклонной решимости выполнить поставленную задачу. В итоге столь масштабных мер, принятых к упорядочиванию и соблюдению безопасности при посадке, в вагоны реально приходилось грузиться за оставшиеся до отправления после инструктажей и построений две-три минуты, толкаясь, давя друг друга, норовя столкнуть кого послабее под колеса. Жди несчастного случая. Однако об этом старались помалкивать, чтобы не дай бог не дошли жалобы до полигоновского начальства. Умудренные долгим опытом службы офицеры, предчувствовали заранее, какие меры предпримет командование для выправления ситуации. Нет, дебильные построения никто, конечно, не отменит! Что вы, это же не наш метод! Гораздо правильнее будет начать строить людей пораньше, за час до отправления к примеру. Для того чтобы осталось больше времени на посадку. Это же так логично, само напрашивается. А что? Если офицер прибывает со службы в восемь вечера, то вполне может построиться в семь утра у него и так остается целых одиннадцать свободных часов. Даже пусть он восемь из них спит, остального времени и так девать некуда, а самое страшное, что оно проходит бесконтрольно, вне службы и чуткой заботы командиров. Вот в это время, оставленный без присмотра офицер, как правило, и находит приключения на свою задницу: напивается, устраивает драки с гражданским населением и собственными домочадцами, попадает в дорожно-транспортные происшествия и творит прочие пакости, о которых в РВСН принято тут же докладывать начальству с соответственным разбором полетов и наказанием самих отметившихся и их командиров. Так что, чем меньше у офицера свободного времени, тем лучше. Дай генералам волю, так они вообще в казармы переселят, под неусыпный контроль. РВСН — ядерный щит родины! Это вам не цацки, здесь все серьезно!

— Становись! — зычно полетела над рампой долгожданная команда.

Пятнистые фигуры шумно задвигались, ровняя ряды, наконец, начиналась последняя заключительная часть марлезонского балета. Если пережить ее, то разрешат все же забраться в пусть относительное, но все же тепло купейного вагона.

По рампе в сопровождении военного коменданта важно вышагивал начальник штаба полигона генерал-майор Головачов. Сегодня контролировал посадку и инструктировал старших вагонов он. Невысокий, но коренастый, облаченный в отличие от остальных офицеров в теплый, не имеющий ничего общего с установленной военной формой, бушлат на синтепоне, хрустящий при каждом шаге болоньевым верхом, генерал исподлобья мрачно оглядывал заиндевевшие непроизвольно вздрагивающие в строю подразделения, презрительно оттопыривал нижнюю губу и что-то цедил сквозь зубы почтительно кивавшему в ответ коменданту. Замершие вдоль вагонов патрульные вытягиваясь по стойке «смирно» отдавали шествующему мимо генералу воинское приветствие, тот их усилий демонстративно не замечал. Генерал-майор Головачов, как впрочем, и все руководство полигона, никакого отношения к испытаниям военной техники никогда раньше не имел, не желал иметь и теперь. Офицеров научных отделов он искренне презирал и ненавидел, считая ловко устроившимися бездельниками. Вдаваться в то, чем они занимаются, зачем существуют и почему Родина дает им более высокие зарплаты и звания, чем их коллегам в войсках, генерал считал ниже своего достоинства, любого имеющего отношение к науке офицера через губу обзывая «осциллографом». Причем мог легко посадить любого ученого в лужу простотой своей военной логики и неряшливо крестьянскими манерами в общении.

— Кто твой прямой начальник, папуас? — доброжелательно и по-свойски обращался он к замершему перед ним, будто кролик перед удавом офицеру.

— Полковник Мордашка, — браво выпаливал, преданно тараща глаза «ученый».

— Не-е… — хитро улыбаясь, крутил пальцем у него перед лицом генерал. — Ты мне доложи, кто по уставу является твоим прямым начальником.

Загруженный по самое не могу спецработами, несчастный научный сотрудник последний раз открывал устав еще в училище, да и тогда если честно такие вопросы как определения прямых и косвенных начальников его интересовали крайне мало. Обычно, если военнослужащий не полный идиот, он прекрасно знает, кому подчинен, а кому не очень. Так же он, как правило, на практике легко отличает шеренгу от колонны, а одношереножный строй от двухшереножного, хотя не всегда умеет дать этим простым и понятным вещам правильное толкование, вбитое в устав каким-то штабным умником. В итоге пойманный с поличным «ученый» начинал что-то блеять явно невпопад, а торжествующий победу генерал добивал его по всем законам тактики и стратегии:

— А кто является для тебя начальником по воинскому званию? Э-эх, осциллограф! Что такое строевая стойка? Когда она принимается? Что такое двухшереножный строй? Что такое ряд? Сколько звездочек на погоне у полковника?

Совершенно обалдевший от предыдущего разноса, полностью раздавленный «научный деятель», услышав, наконец, вопрос на который наверняка мог дать правильный ответ во все горло вопил:

— Три!

— Смотри в штаны не насри! — довольно хрюкал генерал.

После чего переходил к следующей части беседы:

— У тебя тарифный разряд, какой?

— Восемнадцатый, — стонал научный сотрудник, всем сердцем ощущая, что наверняка зря появился на свет.

— Восемнадцатый! — значительно тыкал пальцем в небо генерал. — Как у командира дивизиона! Понимаешь? Дивизиона! А ты за такие деньги не знаешь, что такое строевая стойка, не знаешь, сколько сосков должно быть в умывальнике казармы, не знаешь, на какой высоте вешается в спальном расположении термометр! Как такое может быть?!

Научный сотрудник с училищных времен не бывавший в казарме, никогда не имевший никакого отношения к солдатам по призыву, чувствовал, как его буквально физически размазывает по полу. Он мог, конечно, попытаться рассказать о том, что лично провел боевых пусков ракет больше, чем генерал их видел за всю свою жизнь, о том, что изучил баллистику и аэродинамику, коротко знаком с биквадратными уравнениями и теорией полета управляемых зенитных ракет, что деньги ему платят вовсе не за то, чтобы вешать термометры на заданную высоту, а загружать лишней не имеющей никакой практической ценности информацией мозг вряд ли целесообразно. Но подобная дерзость в РВСН вещь невозможная, в принципе не допустимая, потому как тот, у кого на погоне большие звезды априорно является существом высшим, и не может ошибаться. А раз так, то, если высшее существо заявляет тебе, что ты говно, то остается лишь молча с этим согласиться, и не усугублять своей строптивостью ситуацию.

— Понял теперь, осциллограф? — торжествовал генерал.

— Понял, — покаянно потупив глаза, чтобы «уважаемый» начальник не дай Бог не прочел всего, что о нем в данный момент думают, отвечал «ученый».

С чем, как правило, и бывал отпущен на покаяние, ежели у генерала выпадало хорошее настроение. Надо отдать Головочеву должное, в плохом настроении он бывал редко. Еще бы, что может испортить настроение человеку точно знающему сколько сосков должно быть в умывальнике и сколько очек в туалете, разве что Мировая война, да и то вряд ли…

— Разойдись, зайти в вагоны! — полетела над окоченевшим строем долгожданная команда.

В этот раз, против обычного подали ее аж за пять минут до отхода поезда. Можно было особо не спешить, но задубевшие на морозе люди, привычно ломанулись на штурм вагонов. Замершие у дверей дежурные с красными повязками нарочито бодро покрикивали:

— Предъявляем на входе билеты! На линии работает контроль!

Дежурную шутку встречали дежурным же смехом, так повторялось изо дня в день, и все воспринимали эти нарочито строгие вопли как должное. Рассказывали, правда, поросшую уже былинным мхом историю, о том, как некий лейтенант, ежедневно брал у супруги деньги, якобы на проезд в мотовозе, добросовестно покупая на них по бутылочке пивка после трудного рабочего дня. Со временем запросы росли, и цены на мотовозный билет повышались. До тех пор, пока возмущенная супруга не прорвалась на прием к начальнику полигона и не заявила ему в запале, что будет жаловаться самому министру обороны, если тот не прекратит драть с военнослужащих по три шкуры за проезд на службу. Вконец обалдевший от этой речи генерал долго не мог понять в чем дело, а поняв, следуя стандартной военной логике, лишил виновника торжества всех премий и тринадцатой зарплаты, враз пробив в бюджете лейтенантской семьи такую дыру, что муж мог на эти деньги до конца службы ездить в «платном» мотовозе. «Видишь, дура, что ты наделала? — с достоинством заявил лейтенант супруге. — Будешь знать, как генералам жаловаться!» Той оставалось лишь согласиться, что тут скажешь, ведь по определению баба дура не потому, что дура, а потому что баба.

Наконец расселись по местам, бушлаты снимать никто не спешил, если после уличного дубака и показалось, что в вагоне тепло, то это впечатление быстро улетучилось. Умудренные опытом офицеры знали, что по определению тепло может быть лишь в штабном вагоне железнодорожников и в последнем, где ездил учебный центр, в нарушение всех РВСНовских инструкций посадивший истопником солдата срочника. Боец пока еще не придембелел в достаточной степени и толкать уголек налево не спешил, справедливо опасаясь немедленной расправы со стороны замерзших офицеров.

Зашипели, продуваясь, вагонные тормоза, лязгнули буксы, и колеса неспешно отсчитали первый такт по ржавым разболтанным рельсам. За пыльным мутноватым окном лениво поплыла назад рампа, синие лица замерзших патрульных и каракулевая шапка генерала. Все, мотовоз уходил, унося «осциллографов» к очередному трудовому дню, на занесенной снегом жмущейся посреди голой степи площадке. Комендант тоскливо проводил взглядом последний вагон и легкой рысцой потрусил вдогонку за шагающим к служебной «волге» генералом.

В вагоне постепенно отходили от холода, и вяло подшучивали друг над другом. Петрович, воровато оглянувшись по сторонам, потянул из внутреннего кармана бушлата жестяную банку джин-тоника. Рабочий день начальника отдела всегда начинался одинаково, разнились только сорта бодрящего напитка, да и то редко, потому как в круглосуточном магазинчике у его дома, продавцы хорошо знали его пристрастия и старались оставлять для него любимый товар.

— Как ты это пьешь? — искренне удивился Максим. — И так холодрыга собачья…

— А он не холодный, — улыбаясь, пояснил Петрович. — Я договорился, девчонки мне в магазине теплый оставляют. Как постоянному клиенту.

— А летом? — поинтересовался, запрыгнувший на верхнюю полку майор Кузнецов.

— А летом, Вадик, я попрошу, чтобы ставили в холодильник.

— Логично, — пожал плечами тот, углубляясь в чтение извлеченной из дипломата газеты. — Еще дисконтную карту потребуй…

Крякнула и зашипела в умелых руках жестяная крышка.

— Желает кто-нибудь? — церемонно осведомился Петрович.

Максим отрицательно мотнул головой, Петрович перевел взгляд на сидящего у окна Виталика. Тот, глубоко вздохнув и горестно качая головой, потянулся к банке толстыми, как сардельки пальцами.

— Ой, не к добру… Разбудишь червя, что потом делать?

Когда у Виталика внутри просыпался червь, читай неуемная жажда догнаться алкоголем до состояния полного изумления, что, учитывая его стокилограммовые габариты, было делом труднодостижимым на практике, добра действительно ждать не приходилось.

— Ну так не пей, олень ты ягельный! — дружески посоветовал, ткнув его кулаком в бок Борисов.

— Поздно, — с истинно королевским достоинством не отреагировав на тычок, провозгласил начальник второй лаборатории, затяжным глотком приникая к жестяной банке.

Напиток энергично забулькал в его горле, поросший волосами кадык поршнем заходил вверх-вниз, перегоняя жидкость в желудок.

— Эх! Хорошо, но мало, — заявил Виталик с тревогой следившему за ним Петровичу, наконец, оторвавшись от банки.

Тот, взвесив в руке переданную тару, разочарованно качнул головой.

— Таким бы хлебалом медку тяпнуть! — верно расшифровал его мысли Борисов, попытавшись дружески похлопать довольно отдувающегося начальника второй лаборатории по щеке ладошкой.

Однако расслабленность лобастого подполковник была лишь мнимой, протянутая Борисовым рука тут же оказалась сжата, будто стальными тисками и нещадно вывернута на излом.

— От тож! — наставительно произнес Виталик, с наслаждением разглядывая, корчащегося от боли капитана. — Не тяни свои грабли, куда не просят.

Петрович меж тем в свою очередь припал к банке с удовольствием жмурясь, как нализавшийся сметаны кот.

— Ты же так сопьешься, начальник, — устало, потянувшись, сообщил в пространство Максим.

— Ага! — согласно кивнул Петрович. — Просто я не могу трезвым взглядом смотреть на творящиеся в этом мире вещи. Только волшебные пузырьки примиряют меня с жестокой действительностью. Или, скажешь, что сам всем доволен?

— Но алкоголь не способ решать проблемы, — пожал плечами Макс. — Это же просто бегство от действительности…

— Пусть так, — легко согласился Петрович, делая очередной глоток. — И чем дальше я от нее убегу, тем мне будет лучше.

Заговорщицки подмигнув, он приоткрыл свой дипломат, демонстрируя Максиму горлышко прячущейся внутри водочной бутылки.

Максим открыл глаза. Взмокшее потом тело было скользким и липким, сразу же навалилась душная влажная жара. Нудно звенели, путаясь в марлевом пологе над головой, мелкие кровососущие твари, набившиеся в палатку в поисках добычи. Еще под впечатлением только что привидевшегося сна он хрипло повторил в темноту: «И чем дальше я от нее убегу, тем мне будет лучше». Вот уж в самую точку, убежал, так убежал, дальше уже некуда. Только лучше ли от этого стало? Спать, как-то разом расхотелось. Всколыхнувшая сердце смутная тоска и тревога, заставили отбросить, укрепленную над койкой марлю и осторожно пробираясь между кроватями соседей выползти наружу. Здесь было прохладнее, над плоскогорьем легкими струями колыша застоявшийся воздух дул легкий ветерок. Джунгли внизу казались колышущимся морем, в вечной ярости набегающим бурным прибоем на неприступную твердыню скального плато, на котором располагался прииск.

Этот мир был чужим, чужим и нереальным, он до сих пор не верил, что все, что происходит с ним — действительность. Этого просто не могло быть. Настоящий, не параллельный мир, с реальной жизнью и реальными проблемами остался там, за стенами международного аэропорта в котором он ожидал вылета в Париж, откуда с пересадкой должен был добраться до Кигали. Все, что было до этого оставалось непреложной реальностью: подполковничьи погоны, служба на испытательном полигоне, предельная усталость от возведенной в ранг доблести военной тупости, от постоянного завистливого прессинга дуболомов-начальников, наконец досрочное увольнение, долгие мытарства на гражданке в поисках работы, жизнь на нищую пенсию. Даже бодрый голос однокашника по училищу в телефонной трубке: «Есть непыльная работенка за рубежом. Тебя полторы-две тысячи баксов в месяц для начала устроят?» Устроят ли его две тысячи баксов? Сейчас его устроили бы и двести. Конечно, да. Все это было реальностью, так когда же начались явные галлюцинации? В какой момент он слетел с проторенной тысячами ног четкой канвы своей жизненной дороги? Может быть в вербовочной конторе, куда прибыл на собеседование? Да, наверное, именно там. Именно оттуда начала разматываться приведшая его сюда дорога… Макс закрыл глаза вспоминая…

Обстановка кабинета отличалась спартанской простотой: стол, вращающееся, обтянутое дерматином, кресло с одной его стороны, обычный стул с другой, сбоку компьютер с допотопным лучевым монитором, дешевый письменный прибор, неприятно громко тикающие часы на стенке и все. Самой впечатляющей деталью был сам собеседник — коротко стриженый детина с трехдневной щетиной на морде и неожиданно пустыми оловянными глазами. Дорогой и безукоризненно подобранный по размеру костюм от Бриони сидел на нем так же естественно, как на корове седло. Лучше уж сразу натянул бы привычную камуфляжку и не мучился, решил про себя Максим, провокационно осведомляясь из-за двери: «Можно?» Он так и ждал, что вот сейчас собеседник рявкнет в голос, как на плацу: «Можно козу на возу, и Машку за ляжку! А здесь не можно, а разрешите!», и почти угадал, промелькнуло в глазах мгновенно погашенное презрение старого строевика, даже кадык дернулся было, уже выталкивая вертящиеся на языке дежурные фразы. Однако не так прост оказался, совладал с собой, привстал любезно протягивая руку, мол, что вы, что вы, проходите… Давно похоже из Краснознаменной, успел перестроиться, кой-какого лоска набраться, ну-ну…

— Читал Ваше резюме, читал… В каких войсках служили…

Вздохнув, выдал правду, будто признаваясь, что болен проказой, эти ведь и проверить могут, с них станется:

— В РВСН…

Стриженого перекривило, как от зубной боли.

— Значит с военной подготовкой, все на уровне, школьной «Зарницы», правильно понимаю?

— Бумажные войска, что поделать…

Мысли, дав прихотливый извив, перескочили на какие-то крупные учения с приездом не то главкома, не то кого-то из его замов. Первый этап: подъем по боевой тревоге и строевой смотр в полном снаряжении. Главная фишка учений — вырезанные из картона прямоугольники под размер индивидуальной аптечки. На прямоугольниках нарисованы разноцветные шприц-тюбики с надписями, поясняющими, что в них за лекарство таится. По идее должны выдать настоящие аптечки, но их на складах нет. Да и опасно их выдавать, там внутри промедол, еще наширяется кто-нибудь, потом хлопот не оберешься. Потому вместо реальных аптечек из картона режутся их аналоги, учебные модели. Все должны положить прямоугольник в левый нарукавный карман куртки и знать наизусть, какого цвета тюбик с чем и для чего. Прямоугольники каждый резал себя сам, рисовали на компьютерах, но вот разукрашивали уже в меру собственных художественных способностей, цветных принтеров, увы, нет. Теперь прямоугольники похожи на детские разукрашки с каракулями, плевать, главное приезжим шишкам это точно понравится. Информацию начальнику полигона по секрету слили аж с самого Центрального командного пункта. Уже проверили несколько дивизий, и где были нарисованные аптечки, все прошло благополучно.

Стоим, обливаясь на жаре потом, проверяющие медленно движутся вдоль рядов, осматривают внешний вид, навьюченное снаряжение, периодически задают какие-то вопросы. Вот приезжий генерал на секунду замирает напротив Макса Ампилова и в недоумении вздергивает бровь:

— Это еще что такое?

Командир, угодливо вытягивая шею, заглядывает генералу через плечо, стоящие в строю тоже исподтишка косят взглядами. На полевой сумке Максика, там, где должен быть компас, болтается вставленный в ремешки картонный кругляш, нарисованная стрелка навечно замерла густо закрашенным фломастером синим концом напротив буквы «N», указывая направление на север. В повисшей над плацем полной тишине слышен донельзя удивленный, и даже участливый голос генерала:

— Товарищ капитан, вы что, идиот?

Макс молчит, глядя поверх генеральской фуражки в бездонно синее небо, нависшее над степью.

— Ну почему же он идиот? — пыхтя сигаретой, скажет потом в курилке Петрович. — Генерал, который приказал вместо аптечек картонки резать, значит, не идиот, а Макс выходит идиот. Ни фига не вижу разницы…

— Есть разница, Петрович, есть… В погонах, — глубокомысленно изрекает промокая носовым платком вспотевшую лысину Виталик.

— И вообще, мне за пять лет службы еще ни разу компас не понадобился, и дай бог нужен не будет, так на кой он мне на сумке сдался? Ладно бы выдавали, а то ведь покупать приходится! — горячится Борисов.

— Опаньки! А как же ты дорогу домой без компаса находишь, умник?

— По характерным приметам, — огрызается капитан, отворачиваясь.

— Бумажные войска, мать их… — подводит кто-то из офицеров итог.

— Учитывая Ваш уровень подготовки, могу предложить только работу в охране, — отрезает стриженый. — Сами понимаете, ни для каких особых задач вы не годитесь, военной специальности, пользующейся спросом, не имеете, а обучения мы не осуществляем.

Максим горестно вздыхает, так примерно он и предполагал, а охрана, известно, много не зарабатывает, дай бог ноги от голода не протянуть.

— И сколько платят в Вашей охране? — нарочитая развязность тона маскирует разочарование, с охранными конторами можно было пообщаться и дома, незачем для этого было переться в столицу.

— Есть вакансии в сотрудничающей с нами казахстанской фирме «Алга», они работают по заказу Казатома. Охрана горнорудной добычи в Руанде, на границе с Конго, — толстые пальцы с неожиданным проворством пробежались по клавиатуре. — Без испытательного срока, две с половиной тысячи в месяц, минус наш процент, итого две тысячи сто пятьдесят долларов в месяц, плюс питание, проживание, медицинское обеспечение и обмундирование за счет фирмы. Никакого соц. пакета, естественно нет. Работа на конкретный срок, минимум полгода, потом контракт можно будет продлить на месте.

Максим сидел, словно громом пораженный, на такие деньги он даже не рассчитывал, а уж что в комплекте с ними окажется романтическое путешествие в загадочную экваториальную Африку, казалось вообще чудом. Такого просто не могло быть.

— Там что, идет война? Постоянные атаки кровожадных дикарей? Свирепствует чума? За что такие деньги?

В ответ лишь скучающий взгляд, тщательно скрывающий презрение к очередному чайнику, которому приходится растолковывать элементарные вещи.

— Какие? Это вполне обычная средняя ставка для тех вакансий, на которые подбирает персонал наша фирма. Если бы вы были квалифицированным работником, летчиком, например, или хотя бы сапером, цена была бы в несколько раз большей…

— Я бы в летчики пошел, пусть меня научат, — пораженно пробурчал Максим, совершенно новым взглядом окидывая хозяина кабинета.

— В летчики вам уже поздно, а вот освоить какую-либо воинскую специальность от души рекомендую. Насколько я понимаю, в Африке Вам будет, у кого поучиться. Ну, так что? Устраивают вас условия?

— Условия-то устраивают, — разом сник Максим. — Только у меня же ни загранпаспорта нет, ни чего там еще полагается…

— Оформлением всего, «чего там еще полагается», — съехидничал, не удержавшись-таки стриженый. — Займется наша фирма. Вам достаточно только подписать контракт и мы оформим для Вас все необходимые документы на въезд в Руанду, организуем Вам все положенные прививки, приобретем билеты и обеспечим встречу и доставку к месту работы. Вам абсолютно не о чем волноваться. Или Вы думаете, мы просто так берем с Вашего жалования свои проценты?

«Абсолютно не о чем волноваться, абсолютно не о чем…» — эхом отдались у него в голове слова стриженного, сказанные в далекой, задыхающейся от автомобильного смога Москве.

— Конечно не о чем, — вслух согласился он, улыбнувшись экваториальной ночи. — Кроме малярии и лихорадки, людоедов и конголезских правительственных войск, подстерегающих в джунглях змей и леопардов и еще множества подобных приятных сюрпризов. Все хорошо, прекрасная маркиза, вот только Жучка сдохла. А так все отлично!

Огромная, оранжевая как апельсин и нереально яркая луна неспешно клонилась к горизонту. Черное небо прострелили сотни ярко сверкающих звезд, нигде больше нет таких ярких звезд, как на экваторе, там они ближе, и кажется, можно протянуть руку и дотронуться до горящего серебром комочка в бездонной черноте небосвода. Как завороженный Максим, задрав голову вверх, так что заныла напряженная шея, вглядывался в незнакомый рисунок созвездий, до тех пор пока не померещилось ему, что земля осталась далеко позади, а сам он подобно космическому кораблю с бешеной скоростью несется через галактику и звезды призывно подмигивают ему, становясь с каждой секундой ближе и ближе. Вселенная рванулась навстречу, всасывая в себя, сдавливая голову в висках, тяжелым грузом опускаясь на плечи. Прямо в мозг мерзкими холодными щупальцами поползла ледяная чернота космоса.

— Все в порядке, бвана?

Один из следопытов бамбалов бесшумно соткался из окружающей тьмы, с любопытством глянул в глаза.

— Да… Вот только небо… Небо давит на плечи…

— Небо давит тебе на плечи, бвана?

Голос бамбала звучит подозрительно настороженно, и это заставляет очнуться, вернуться на землю и трезво оценить ситуацию. На светящихся стрелках покрытого фосфором циферблата часов начало четвертого утра.

— Что ты тут делаешь? Почему не спишь?

— Мне захотелось пройтись, бвана. С тобой точно все в порядке?

Пройтись? Ночью, в то время, когда миром безраздельно правят злые духи? Максим вспомнил, рассказанную болтливым Карабасом историю про то, как сначала бамбалов хотели ставить в ночную смену наравне с белыми, и какой скандал из этого вышел. Забастовка длилась, пока не вмешался сам начальник охраны, собаку съевший на местных обычаях и враз отменивший принятое его заместителем решение. «У вас не наберется столько денег, чтобы им за это платить. За все сокровища мира ни один бамбал не будет бродить по ночам вокруг лагеря, — снисходительно улыбаясь, будто объясняя очевидные вещи тупицам, сказал тогда Старик. — Ночь время зла, и люди должны проводить ее под защитой крыши и стен, укрепленных соответствующими заклятиями». Что же могло выгнать этого чернокожего из хижины? Какая сила, или нужда? Да еще если прибавить сюда беспокойно бегающие глаза и виноватый вид, постоянно вздрагивающие плечи. Э, да парень насмерть перепуган…

— Как тебя зовут? — решил зайти издалека и осторожно прощупать непонятного туземца Максим.

От простого вроде бы вопроса бамбал подскочил, как ужаленный.

— Зачем тебе мое имя, бвана?! Ночью нельзя произносить имена, духи могут подслушать.

Вот как значит, духи могут подслушать… Теперь в глазах следопыта определенно плескался страх, даже не страх, а прямо-таки смертельный ужас. И боялся он… «Меня! — вдруг совершенно четко понял Макс. — Он же меня боится так, что еле живой от страха. Того и гляди, в обморок упадет. Но почему? Чем я мог его так напугать? Что он вообще здесь делает? А ну-ка… Попробуем на него слегка надавить».

— Значит, не хочешь говорить свое имя?

Бамбал отрицательно замотал головой с такой силой, что Максу даже показалось, что она вот-вот отделится от тонкой жилистой шеи и покатится в пыль, все так же мотыляясь из стороны в сторону.

— Хорошо. Видно придется мне рассказать Мбонге, что его подчиненный невесть зачем шлялся среди ночи рядом с палатками охраны. Узнать-то я тебя утром смогу, можешь не сомневаться.

— Пусть так, бвана. А теперь можно я уйду?

Угроза рассказать о непонятном хождении по лагерю Мбонге явно не подействовала, а раз так, то оставалось допустить лишь одно — начальник следопыта знает об этом походе и, скорее всего сам послал сюда своего подчиненного, каким-то образом убедив наплевать на ночные страхи. Но зачем?

— Мне кажется, ты затеваешь что-то нехорошее. Придется нам вдвоем сейчас пойти к Мбонге и спросить у него, что он по этому поводу думает. Или быстро признавайся, зачем ты ходил здесь?

Следопыты жили в стоящей на отшибе тростниковой хижине, отделенной от палаток белых наемников живой изгородью из молодой поросли гревии. Кустистый, колючий кустарник прорезала узкая тропа, отлично видная сейчас в лунном свете. Видя, что бамбал упорно молчит и даже не думает открывать рот, Максим ухватил его за запястье безвольно висевшей правой руки и, решительно шагнув в сторону тропинки, поволок за собой.

— А ну, пошли в милицию, паршивец!

— Нет, бвана, не надо! — залопотал, упираясь, дикарь. — Не надо тащить меня туда! Я не хочу идти с тобой!

В голосе звенела уже неприкрытая паника. Да что, черт возьми, происходит?

— Говори! — потихоньку зверея, рявкнул Максим в посеревшее лицо бамбала. — Говори! Не то…

Он сам толком не знал чем бы таким ужасным пригрозить следопыту, но это похоже и не понадобилось, парень сам за него додумал угрозу, потому что после этих слов упал на колени, трясясь, как осиновый лист и умоляя его не трогать.

— Отвечай, что ты делал возле наших палаток?

Макс и сам озадачен был такой реакцией на свои слова, но теперь хотел выжать из сложившейся ситуации все возможное.

— Говори! Быстро!

— Я следил, бвана. Я не хотел, Мбонга сказал, что надо следить…

— Следил? Что за бред? За кем ты следил, ушлепок? Ну, отвечай!

— За тобой, бвана… — глотая слезы, еле выдавил дрожащий бамбал, стоя на коленях.

— За мной? — Максим в удивлении замер. — Но почему? То есть зачем? Тебе Мбонга приказал это?

— Да, бвана, это Мбонга, это он приказал. Он сказал надо следить за тобой семь дней. Не убивай меня, бвана, не отдавай мою душу злым духам!

— Ничего не понимаю, — Макс удивленно пожал плечами. — Да не трясись ты так, не трону я тебя… А почему Мбонга приказал такое? Почему именно семь дней?

— Он сказал… он сказал… — хлюпал носом бамбал. — Он сказал, ты порчен Кортеком…

— Что? Каким еще кортиком, что ты несешь?

— Кортеком… Богом кигани, бвана…

Максим в полном обалдении смотрел на скорчившегося у его ног следопыта. Невесть откуда взявшаяся черная туча накрыла собой оранжевый диск луны, гася на мгновение лившийся с небес призрачный холодный свет, погружая землю в густой чернильный мрак африканской ночи. Громко с надрывом прокричала где-то над ними, хлопая крыльями, невидимая в темноте птица. А когда желтый бок луны вновь высунулся из-за облаков, на земле перед Максом никого не было, только покачивались, постепенно успокаиваясь, потревоженные беглецом ветки кустов гревии, да болтался на колючках, потерянный им кожаный ремешок с прилепленной к нему непонятной хренью.

Максим подошел поближе и снял зацепившийся за куст амулет бамбала. К вышитому яркой красной нитью кожаному ремешку была привязана отполированная до бела раздвоенная кость неизвестного животного, на ее гладкой поверхности тоже были вырезаны непонятные узоры, состоящие из мелких танцующих фигурок не то людей, не то насекомых. Заинтересованный Максим, поднес костяшку ближе к глазам, пытаясь в неверном лунном свете ее рассмотреть получше. И только было начал различать детали рисунка, как амулет громко хрустнув, развалился в его пальцах пополам.

— Вот блин, кабан неловкий, — вслух произнес Максим, жалея, что испортил такую любопытную штуковину, и, сунув остатки амулета в карман, неспешно побрел обратно к палатке.

Он так и не заметил полных ужаса глаз следопыта, смотревших на него из зарослей гревии. Бамбал до последнего следил за альмсиви, до тех пор, пока тот не вернулся в палатку, где спали белые воины. Он до конца выполнил то, что должен был, проявив небывалое мужество и стойкость духа. В тот момент, когда от прикосновения рук альмсиви в прах рассыпался могущественный охранный амулет, следопыт чуть не выдал себя, и лишь заткнув рот кулаком и до крови искусав кожу на костяшках смог удержаться от крика. Он понял, насколько был беззащитен в продолжение всего разговора с захваченным злым духом человеком. Он-то рискнул приблизиться к тому, кого подозревал Мбонга, лишь потому, что верил в силу заговоренного знаменитым колдуном своего племени амулета, как раз и защищающего от тех, внутри кого, пожирая их души, свил гнездо злобный дух Кортек, тот которому покланялись людоеды кигани. Однако амулет, вместо того, чтобы парализовать Кортека, бессильно раскололся на части, едва альмсиви коснулся его. Как такое могло произойти? Неужели Кортек стал сильнее с тех пор, как последний раз находил себе физическое тело. Об этом страшно было даже подумать, но другого объяснения, случившемуся на глазах бамбала, быть не могло.

Кигани съедали тела своих врагов, потому что сами имели тела. Кортек был бесплотен, и потому питался бесплотными душами тех людей, в глаза которых сумел войти, пожирая их внутреннюю сущность, подчиняя себе пустую телесную оболочку, творя с ее помощью такие жуткие преступления, от которых кровь стыла в жилах. Когда тело изнашивалось и не могло больше служить ему вместилищем, Кортек покидал его, возвращаясь обратно в плоть своих идолов, чтобы потом найти нового исполнителя для злодейств. Покинутый альмсиви умирал в страшных мучениях, потому что тело не может жить без души. Даже у тупых зомби, что делают себе для услужения колдуны, вместо души есть специальный амулет. У альмсиви же не оставалось ничего. Сейчас все было ясно, все самые черные опасения Мбонги полностью подтвердились, белый воин превратился в альмсиви, и с этим уже ничего не поделаешь. Даже семь дней ждать не пришлось, Кортек проявил себя сразу. Больше следить незачем.

Старик

Утром, вымотанный полубессонной ночью, Максим проснулся поздно. В палатке уже никого не было, а через небрежно откинутою полу, обычно закрывавшую вход в тесный укрытый брезентом мирок заглядывало солнечное погодистое утро. Чувствуя себя неимоверно уставшим и разбитым, Максим нехотя поднялся с койки и вышел наружу. Лагерь жил своей обычной жизнью, аппетитно пахло готовящимся на костре кофе, сновали туда-сюда чернокожие рабочие, лениво перекликались стоящие на вышках часовые. От таинственного ночного вида окружающей местности ничего не осталось, все вокруг было абсолютно материалистичным и знакомым. Отметив для себя это, он против воли вспомнил и о странном ночном происшествии, а вспомнив, решил, что сегодня обязательно надо поговорить по душам с Мбонгой. «Что там себе еще выдумал этот черномазый недоделок?» — с неожиданной даже для самого себя злостью подумал он. Удивившись мельком, тому раздражению, которое вызвал ночной инцидент со следящим за ним по каким-то темным дикарским причинам бамбалом, Максим прошлепал к отдельно расположенному сбитому из досок туалету, там же находился и умывальник. Справив нужду, он долго плескался под импровизированным душем, изготовленным из поднятой на деревянных шестах металлической бочки. Поскольку встал он сегодня позже всех, воды в бочке оставалось не много, но на помывку к его несказанному удовольствию вполне хватило.

Душ отлично освежил тело, и, что самое главное, голову. Весь неприятный осадок, вызванный ночной встречей, наконец, полностью испарился, и, окончательно сбросивший липкие остатки предутренней дремы и взбодрившийся Максим в полной мере ощутил, насколько он оказывается голоден. Следовало торопиться, опоздавших к завтраку здесь ждать было не принято, и незадачливый соня вполне мог остаться без утренней пайки. Встряхнув головой, будто окунувшийся в воду пес и с несказанным удовольствием ощущая, как прохладные капли, текут с мокрых волос за шиворот, щекоча шею, Максим бодрым широким шагом направился мимо зарослей гревии вниз по протоптанной множеством ног тропинке, ведущей к развернутой под натянутым парусиновым тентом полевой кухне.

Белые наемники питались отдельно от рабочих. Для них специально были сооружены сбитые из досок столы с лавками. Для них же держали и настоящую посуду: железные миски, мелкие и глубокие, вилки с ложками и пластиковые стаканы для питья. Рабочие питались с той же кухни, но еду получали на широких пальмовых листьях, ели руками и делали это далеко в стороне от столов, занимаемых белой охраной. Да и кормили работяг не в пример хуже, чем охранников, стараясь почаще подсовывать им незамысловатые блюда местной кухни, состоящей в основном из ямса, маниоки, да печеных бананов. Мясо рабочим полагалось три раза в неделю, остальные дни они проводили на полностью овощной диете. Впрочем, никто не жаловался, в родных деревнях они питались гораздо хуже, правда, там не приходилось работать. Но за работу платили, а если учесть, что пятнадцать-двадцать долларов в месяц, для этой страны считались вполне приличным доходом, то расценки в десять долларов за килограмм серых самородков танталита, которые в изобилии лежали прямо под ногами, добытчики считали просто сказочными, с удовольствием вербуясь на прииск целыми семьями. Оттого, кстати, что работяги предпочитали работать семейным подрядом их лагерь, состоящий из наспех возведенных на скорую руку тростниковых хижин и шалашей, весьма походил на обычную конголезскую деревушку. С обязательными курицами, бродящими между домов, коренастыми бабами в цветастых платьях, снующими туда сюда с притороченным на головах грузом, удушливым запахом нечистот и вечным детским ором, доносившимся даже сюда на площадку перед полевой кухней, расположенную метров на двадцать выше по плоскогорью.

Когда Макс подошел к столам, большинство наемников уже закончили завтракать и разбрелись по своим делам, оставив на потемневших досках горы грязных мисок, лужи соуса и хлебных крошек. Лишь Компостер, сосредоточенно глядя перед собой и одухотворенно двигая своей огромной челюстью, скреб ложкой по железному дну миски, доедая щедро сдобренный тушенкой рис, запивая сногсшибательно пахнущим местными пряностями кофе.

— Доброе утро, — улыбнулся ему Максим, усаживаясь напротив.

Наемник лишь что-то пробурчал, видимо, это должно было означать приветствие. Максим вновь второй раз за утро с удивлением почувствовал раздражение, отчего-то не слишком вежливая реакция наемника на его слова вызвала внутри просто бурю возмущения. Вдруг невыносимо до зуда в руках захотелось взять и нахлобучить хаму прямо на голову стоящий рядом чугунный бачок из-под каши, чтобы знал в другой раз, что с людьми надо общаться уважительно. С трудом подавив этот нерациональный порыв, и чувствуя, что улучшившееся после душа настроение безвозвратно испорчено, Максим махнул рукой, подзывая возившуюся у котлов маму.

Мамами здесь в принципе называли всех местных женщин в возрасте от тридцати и старше. Негритянкам почему-то это очень льстило, и такое обращение они почитали весьма уважительным, подчеркивающим их статус. Поварих, готовивших еду, было всего три, запоминать их имена Максим счел делом сложным, да и не знал их никто из наемников, потому, ничтоже сумяшеся всех их звали просто мамами, благо все вместе они на кухне практически не появлялись и путаница здесь возникнуть не могла.

— Эй, мамми, — окликнул Максим, почти целиком нырнувшую в котел дородную негритянку. — Я пришел завтракать!

— Иду, иду… — глухо прогудела откуда-то из недр котла чернокожая мамми. — Сейчас иду дорогой!

«Какой я тебе дорогой, чернозадая шлюха, — мельком подумал Максим. — Дать бы тебе сейчас пинка, чтобы запомнила, как надо обращаться к белому человеку. Распустились совсем! А все оттого что многие парни позволяют себе слишком фамильярно общаться с этим сбродом!» Мелькнувшая в голове мысль, просто сама собой сверкнувшая где-то на краю сознания опять удивила несказанно. Уж если кто из наемников и фамильярничал с кухонным персоналом, так это в первую очередь как раз он сам, к тому же именно дежурившая сегодня мама всегда ему нравилась своей спокойной рассудительностью и действительно почти материнской заботой, а уж готовила пожилая негритянка так, что просто пальчики оближешь. Чего же он тогда на нее взъелся? Странное какое-то сегодня утро, все, буквально все вокруг раздражает…

От этих мыслей Максима отвлек, дожевавший наконец кашу Компостер.

— Слыхал, говорят, Старик приказал нашего найденыша шлепнуть по-тихому?

— Да ну? С чего бы это? — Макс удивленно глянул на потягивающего кофе наемника. — Чем он ему вдруг помешал?

— Он сам по себе ни чем, просто, что с ним дальше-то делать? Не можем же мы его до конца жизни в клетке держать?

— Ну ты сказал, «в клетке»! Никто его в клетке не держит, насколько я знаю…

— Много ты знаешь, — презрительно усмехнулся наемник. — А то, что его поселили отдельно, рядом с домом Старика и тот, кто дежурит на первом посту, обязан не выпускать его из хижины без специального разрешения, это как? Пусть не клетка, но все равно под арестом…

— Так это для его же блага, — неуверенно возразил Максим. — Чтобы он не шлялся где попало, мало ли что…

— Вот именно, мало ли что! — наставительно поднял палец Компостер. — Мало ли что здесь увидит и узнает наблюдатель ООН.

— Да ладно, что такого тут можно узнать?

— Ну, к примеру, то, что на незаконно оккупированной Руандой территории Республики Конго вовсю идет добыча дефицитного танталита. А ведет эту добычу почему-то персонал дочерней фирмы Ульбинского металлопрокатного завода под охраной частников из казахской же фирмы «Алга». Совсем нетрудно догадаться, куда поступает с этого прииска тантал, и кто именно ведет нелегальное расхищение недр чужой страны, пользуясь царящей в ней неразберихой и оккупацией ее территорий. Вот и прикинь хрен к носу, каково сейчас Старику знать, что прямо в лагере находится живой наблюдатель ООН? Да он у него как кость в горле!

— По-моему ты преувеличиваешь, — с сомнением в голосе произнес Максим. — Он все-таки военный наблюдатель, какое ему дело, до того, кто и что здесь добывает. Он должен следить за военной обстановкой.

— Как же! — невесело усмехнулся Компостер. — Этим умникам до всего есть дело. Они везде норовят сунуть свой нос, а потом начинаются крупные неприятности. Помяни мое слово, лучше было нам не трогать этих кигани, пусть себе и дальше бы жрали черномазых. Зато и этой проблемы у нас бы сейчас не было.

Подошедшая к столу мама поставила перед Максимом полную миску горячей рисовой каши с тушенкой, на отдельном жестяном блюде дымилась чашка кофе, рядом с ней лежал кусок белого хлеба, густо намазанный джемом.

— Наплачемся мы еще с ним, наплачемся, — процедил сквозь зубы Компостер, поднимаясь из-за стола. — Спасибо, мама, ты прекрасно готовишь.

Чернокожая толстуха довольно расплылась от этого комплемента, зардевшись, точно впервые приглашенная на свидание девчонка.

— Может, все на самом деле и не так плохо, — задумчиво произнес Максим, ковыряя алюминиевой ложкой слипшуюся горку каши.

— Блажен, кто верует, — бросил ему через плечо Компостер и, не спеша, зашагал в сторону шалашей лагеря рабочих.

Максим знал со слов Карабаса, что Компостер уже давно спит с какой-то молоденькой африканкой, пользуясь тем, что муж красотки целыми днями пропадает на прииске. Сам наемник впрочем, тоже не слишком скрывал эти свои отношения, хотя специально и не афишировал, тем не менее, знали о них кажется все, само собой кроме рогатого муженька прелестницы. Для языкастого Карабаса сложившееся положение вещей служило неисчерпаемым поводом для шуток: то он пугал Компостера, невиданной по своей широте эпидемией СПИДа, бушующей в этой местности, то рассказывал, что по племенным обычаям полагается сделать с пойманными на месте преступления прелюбодеями, то с притворным ужасом сообщал, что случайно проколол дырочки во всех хранящихся в тумбочке Компостера презервативах, приняв упаковку за подушечку для иголок. Наемники привычно гоготали над каждым новым его изобретением и даже сам объект шуток ничуть не обижался на балагура, Макс тоже втихомолку посмеивался над воспылавшим страстью к негритянке нелюдимым Компостером, никогда его впрочем особо не осуждая. Сегодня же, то, что наемник, вместо того чтобы направиться к палаткам охраны, или штабному домику, ушел в сторону лагеря рабочих с вполне недвусмысленными намерениями, вызвало в душе целую бурю гнева. Как он вообще смеет себя так вести?! Его для чего сюда прислали, чтобы охранять лагерь или трахать эту черную шлюху, позорящую всех женщин ее цвета кожи?! Максима так и подмывало догнать наемника и высказать свое возмущение прямо ему в лицо, стереть ударом кулака с его морды то самодовольное выражение, которое появилось на ней, когда он встал со стола, разрядить ему прямо в отвислое брюхо обойму болтающегося на бедре кольта…

Лишь до боли сжав кулаки, Максим заставил себя оставаться на месте, до тех пор, пока довольно насвистывающий на ходу и ни о чем не подозревающий Компостер не скрылся за поворотом тропинки. Гнев, против собственной воли, захлестывал его мутной волной и чтобы хоть как-то отвлечься он принялся лихорадочно есть. Жадно глотать белую клейкую массу огромными кусками, почти не жуя, давясь слюной и громко чавкая. Пораженная мама украдкой наблюдала за ним, спрятавшись за котлами, открыв от удивления рот и прижав ладони к пухлым щекам.

Только когда тарелка полностью опустела, Максим, почувствовал, что вновь вернулся в относительно спокойное и ровное состояние. Потянулся за чашкой кофе и сделал первый, самый вкусный глоток, тягучий горячий напиток, наполнил рот восхитительным ароматом, освежая и успокаивая. Кофе здесь готовили отменный, совершенно не похожий на те суррогаты, что под видом натуральной стопроцентной арабики продавались на бескрайних просторах России бессовестными жуликами. В душе опять шевельнулась злость, но уже будучи настороже, Максим усилием воли в зародыше подавил начинающийся приступ, удивляясь, что за дурацкое настроение владеет им с утра. Все, ну буквально все, раздражает и бесит. Причем не просто злит на обычном бытовом уровне, а бросает в пелену черной не рассуждающей ярости, вводя в такое состояние в котором человек уже просто себя не контролирует. С чего бы это? Вроде бы никаких особых причин для подобного настроя не имеется, все как всегда, ничего особенно поганого в окружающем мире не происходит… К доктору что ли сходить, попросить каких-нибудь успокоительных таблеток? Эта мысль отчего-то показалась смешной, и Максим прыснул в кулак, едва не подавившись кофе. Смех прозвучал таким неестественным резким металлическим звуком, что все еще прятавшаяся за котлами мама в испуге подпрыгнула. Сам Максим ничего не заметил.

Когда кофе подошел к концу, и губы, жадно тянущие последний глоток, хватанули немало скопившейся на дне горькой гущи, он вновь вспомнил про следившего за ним следопыта. На дежурство Максиму нужно было заступать только после полудня, до этого времени он был абсолютно свободен, то есть как раз можно было заняться разъяснением этого малоприятного инцидента и поговорить по душам с Мбонгой. Он пружинисто поднялся из-за стола и решительно зашагал в сторону хижины следопытов, впервые за все время пребывания в лагере позабыв поблагодарить маму за еду. Впрочем, повариха и не ждала сегодня от него слов благодарности. Она обостренным женским чутьем сразу сообразила, что с симпатичным белым воином сегодня что-то не так, что-то непонятное творится у него внутри. Непонятное и от того пугающее. Когда он, закончив есть, поднялся из-за стола, мама еще долго украдкой смотрела ему вслед, чувствуя немалое облегчение от того, что он, наконец, ушел подальше от ее кухни. Внутри этого человека таилась какая-то страшная беда и опасность, старая негритянка ясно чувствовала это, хоть и не смогла бы ни за что объяснить словами.

До тростниковой хижины бамбалов оставалось пройти всего пару десятков шагов, когда Максима окликнул Леший.

— Эй, Макс, где ты бродишь? Я уже весь лагерь оббегал!

Почувствовав нешуточную злость и досаду оттого, что его так бесцеремонно отвлекали от задуманного дела, Максим остановился, выжидательно уставившись на запыхавшегося наемника.

— Тебя Старик срочно к себе вызывает, — едва продышавшись, сообщил Леший. — Давно уже тебя ищу. Иди скорее, он ждет.

— Чего это ему от меня понадобилось? — недовольно пробурчал Максим.

Похоже, разборка с Мбонгой отодвигалась на неопределенный срок, и почему-то это было очень плохо. С черномазым надо было все решить как можно скорее, иначе времени вполне может не хватить. Откуда в нем взялась эта внутренняя убежденность, на что конкретно может не хватить времени, Макс в тот момент ответить бы не смог. Он просто так чувствовал, вот и все.

— Чертов Старик, приспичило же ему именно сейчас! Чего ему надо?!

— Ты знаешь, он мне обычно не докладывает, — удивленно протянул Леший, во все глаза разглядывая Макса.

Что-то в этом пристальном взгляде Максиму очень не понравилось.

— Ну? Чего уставился, на мне узоров нету!

— Да так… — неопределенно мотнул головой Леший. — Дерганный ты какой-то сегодня… Может, случилось чего?

— Тебе что за дело?

— Да так… — мрачно повторил Леший. — К Старику-то пойдешь, или как?

— Пойду! Успокойся! Достали в конец! — уже плохо владея собой, выкрикнул ему прямо в лицо Макс. — Все, уже бегу, теряя тапочки!

Наемник отшатнулся в сторону и, проводив Макса взглядом, незаметно покрутил ему вслед приставленным к виску указательным пальцем.

Начальник охраны квартировал в настоящем сборно-щитовом доме, что было лишним доказательством его высокого статуса и общественного положения. Таких домов, привезенных сюда по частям самолетами, на прииске было всего два. Один занимал главный инженер со своими ассистентами. Во втором располагался штаб охраны и личные апартаменты Старика. Стояли дома друг против друга, как бы лишний раз подчеркивая постоянную вялотекущую вражду, противоположность взглядов и позиций гражданских инженеров и охранников. Мерно рокотал исправно гнавший в дома электроэнергию «дырчик», мощный дизель-генератор, предмет черной зависти всех без исключения наемников. Старику и инженерам, в отличие от охранников, не приходилось постоянно задыхаться с липкой экваториальной жаре. К их услугам были, обеспечивающие приятную прохладу кондиционеры, если к этому добавить еще наличие электрического освещения и мурчащий, сытым котом, прямо под боком холодильник, набитый напитками на любой вкус, вполне можно было представить сборно-щитовые дома неким воплощением рая на земле. Готовый скалить зубы по любому поводу Карабас, рассказывал, что когда привезли и установили в лагере первый модуль, захватившие его инженеры первым делом стащили туда все имевшиеся кондиционеры, установили их в одном из помещений и врубили на полную мощность, тщательно законопатив все щели в дверях и окнах. Примерно через час непрерывной работы кондишнов, температура в комнате опустилась почти до восемнадцати градусов, это при полтиннике снаружи! И как раз в этот момент, кому-то из чернокожих бригадиров работяг с прииска срочно понадобилась какая-то инженерная консультация. Не долго думая, озабоченный своей проблемой, африканец влетел прямо в охлажденную комнату, где кайфовали белые специалисты. Адекватно описать в красках то, что произошло дальше, не мог даже языкастый Карабас. Чернокожий бригадир замер на пороге, закатив глаза, ошеломленный не хуже, чем если бы ему с ходу съездили в лоб дубиной. Еще бы, мгновенный перепад окружающей температуры на тридцать с лишним градусов! После чего смертельно посерел своим иссиня-баклажанным лицом и грохнулся замертво на пол. Никакие меры реанимационного характера, предпринятые перепуганными инженерами, не помогали, до тех пор, пока кто-то не догадался выволочь несчастного обратно во влажную духоту экваториального дня. Лишь на привычной жаре, бригадир начал подавать вялые признаки жизни, а его коже постепенно вернулся нормальный гуталиновый блеск. С тех пор африканцы еще долго боялись заходить в щитовые дома, а наученные горьким опытом инженеры старались все же понижать температуру комнат не так радикально. Макс невольно улыбнулся, вспомнив эту историю и уже заранее предвкушая кондиционированную прохладу штабного модуля.

Когда Макс уже подходил к дверям одноэтажного домика из них навстречу ему как раз выскользнул разыскиваемый Мбонга. С виду старший следопыт был угрюм и весьма озабочен. Обрадовавшись такой удачной встрече, Максим попытался остановить демонстративно не замечавшего его чернокожего гиганта схватив за руку. Однако бамбал с неожиданной ловкостью увернулся и, шарахнувшись в сторону, почти бегом исчез за углом здания. Ошеломленный такой неадекватной реакцией следопыта Максим даже на несколько секунд замер с открытым ртом прямо перед дверями, тупо глядя на угол, за которым скрылся Мбонга. Однако объяснять странное поведение бамбала вокруг было некому, а стоять у дверей штабного домика бестолково лупая глазами представлялось и вовсе глупым, так что Максиму, в конце концов, пришлось плюнуть на неадекватного негра и толкнуть входную дверь, за которой открывался широкий центральный коридор модуля.

Старик ожидал его в своем рабочем кабинете. Уже с порога Макс безошибочно определил, что Виктор Павлович не на шутку взволнован. Левый глаз начальника охраны периодически нервно подергивался, руки без всякой цели механически перебирали рассыпанные по столу бумаги, а на щеках играл лихорадочный румянец. «К чему бы это?» — удивился про себя Максим, однако в слух ничего не сказал, почтительно замерев у входной двери, в ожидании, когда хозяин кабинета обратит на него внимание.

— А, вот и ты, сынок, — проскрипел, подняв на него глаза, Васнецов. — Я уж тебя заждался. Проходи, садись, если хочешь, кури.

Максим чуть не подавился от удивления. Некурящий Васнецов не мало сил положил на искоренение у охранников этого порока. В прямую запретить курить, он, конечно, не мог, но устанавливал поистине драконовские законы для курцов, всячески их ограничивая. Должно было случиться поистине что-то экстраординарное, чтобы он разрешил кому бы то ни было курить в своем рабочем кабинете. А уж чтобы разрешил не кому-нибудь, а еще зеленому новобранцу-охраннику, так это вообще нонсенс.

— Н-н-нет, спасибо, я не курю, — зачем-то соврал удивленный Максим.

— Не куришь? Это правильно, это ты молодец, — слегка приободрился Виктор Павлович. — Но все равно не стой там, в дверях, проходи, садись. Разговор у нас будет долгий и, к сожалению не слишком приятный.

При последних словах Старик горестно вздохнул, покачав седой головой. Заинтригованный и напуганный Максим сделал несколько робких шажков к столу начальника охраны и как мог осторожно опустился на самый краешек придвинутого к нему стула в готовности в любой момент вскочить и вытянуться по стойке «смирно». В мозгу он уже поспешно прокрутил все свои большие и малые прегрешения, ничего серьезного не нашел и от этого еще больше испугался.

— Даже и не знаю, как начать, — нещадно комкая в кулаке покрытый щетиной подбородок, произнес, заглядывая ему в глаза, Виктор Павлович. — А ладно, человек я прямой, ты тоже не институтка, так что обойдемся без долгих предисловий. Короче, у меня утром был наш старший следопыт, Мбонга, прямо вот только что ушел отсюда. Жалуются на тебя бамбалы…

Максим, при этих словах удивленно подался вперед и уже открыл было рот, чтобы разразиться гневной отповедью, но Старик нетерпеливым жестом руки прервал его.

— Подожди, после говорить будешь, а то если я сейчас собьюсь, потом не смогу тебе толком все объяснить. Короче, следопыты отказываются работать, пока ты находишься в лагере. Отчего-то они вбили себе в головы, что в тебя вселился некий злой дух, которому поклонялись уничтоженные вашей группой кигани. Якобы во время боя ты слишком близко подошел к какому-то там идолу и теперь являешься носителем этого духа, который завладел твоим телом и будет заставлять тебя делать разные гадости.

Максим слушал, удивленно глядя на Виктора Павловича и даже не зная, что ему ответить. Начальник охраны, которого он привык уже почитать и уважать, как опытного и чрезвычайно сведущего в своем деле руководителя, мудрого и всегда знающего, что делать в той или иной ситуации, нес ему прямо в глаза неприкрытую ересь с самым серьезным видом.

— Но это же бред! Какие духи, Виктор Павлович? На дворе двадцать первый век… Какие могут быть суеверия? Ну ладно они необразованные дикари, но Вы-то зачем мне все это рассказываете?! — наконец не выдержал он, по-бабьи всплескивая руками и от волнения брызгая во все стороны слюной.

— Тихо, тихо… — остановил его, выставив вперед ладони, Старик. — Я же тебя ни в чем не обвиняю. Я просто рассказываю тебе, какая сложилась ситуация. Мбонга и остальные абсолютно уверены в своей правоте. Переубедить их невозможно. Они боятся оставаться в лагере, пока ты находишься здесь. Скоро слух дойдет до рабочих, тогда, наверняка, начнутся волнения и среди них.

— Ерунда какая-то, — беспомощно пожал плечами Максим. — Мне-то что теперь делать? Застрелиться, чтобы эти макаки успокоились?

— Понимаешь, сынок, — мягко начал Старик. — Я знаю, это все звучит глупо и абсурдно с точки зрения современного человека, но мне приходится на этой должности быть не только солдатом, но и немножко политиком. Так вот, я полностью тобой доволен и считаю тебя нормальным, добросовестным работником, но пойми меня правильно… когда на одной чаше весов ты, а на другой целая команда следопытов и спокойствие лагеря… А я должен сделать выбор… Как ты сам бы поступил на моем месте?

Максим сидел, как громом пораженный. Он уже все понял. Васнецов решил им пожертвовать. Нет, не убить, конечно, это уж слишком, да и не нужно. Скорее просто отослать назад в Кигали, от греха подальше. Уволить, под каким-нибудь надуманным предлогом, а может, чем черт не шутит, даже «по собственному желанию». Интересно, есть такой пункт в контракте? Черт, что за чепуха в голову лезет? Но ведь это конец всему! Конец работе, конец огромным деньгам. Это значит, что ему придется вернуться опять к полунищему, голодному существованию в ободранной однокомнатной квартирке на окраине быстро растущего мегаполиса. Дышать химическим смогом стоящих рядом заводов, ходить неприкаянной тенью по заполненным дорогими машинами улицам и в него снова будут плевать из проносящихся мимо мерседесов, разжиревшие на украденных у него же деньгах нувориши. Мысли путались, летели сумасшедшим галопом. Лишь одна из них была ясной и абсолютно четкой, терять эту работу он не может, просто не имеет права, второго шанса не будет, чтобы там не выдумали себе безграмотные дикари, как бы ни хотел их ублажить этот седой старик с рубленными чертами сурового лица.

— Ну, нельзя же так, Виктор Павлович! Понимаете, нельзя! — в горячке Максим вскочил со своего места и перегнулся через стол к Старику. — Это же мой единственный шанс начать жить нормально!

Слова рвались потоком, теснились в глотке, давясь и опережая друг друга, какие-то дикие только пришедшие в голову аргументы, больше отражающие эмоции, чем разум вертелись на языке и вся эта лавина уже готова была выплеснуться прямо на начальника охраны, если бы… Если бы тот вдруг резким движением не вскочил на ноги, с грохотом уронив на пол массивный стул и бросая руку к кобуре.

— Сядь, как сидел! Ну! Быстро! — холодно приказал неприятно скрежещущий металлом голос, четкий уверенный, и лишь где-то в самой глубине жестких повелительных фраз, прятались неверные дрожащие нотки испуга.

Максим медленно опустился обратно на стул, удивленно глядя в опасно сузившиеся, покрывшиеся льдистой пленкой жестокости глаза Старика. Ладонь с рукоятки пистолета он все же убрал, правда, не сразу, спустя несколько бесконечно долгих секунд, во время которых шел перехлест их взглядов, испуганного и удивленного и жесткого решительного, готового убивать. «Готового убивать из страха!» — с ужасом понял Максим, в какой-то момент ясно различив за сталью голубых глаз начальника охраны, дрожащие в панике тени. Пронзенный внезапной догадкой он бессильно откинулся на спинку стула.

— Вы верите в это… — медленно, будто пробуя каждое слово на вкус, произнес Максим, не отрываясь от глаз Старика и все больше наполняясь уверенностью, что понял и разгадал их абсолютно правильно. — Вы сами верите в это… Как же я сразу не догадался? Но этого ведь не может быть… Это же все просто страшные сказки, придуманные дикарями… Вы же цивилизованный белый человек, такой же как все мы, как Вы можете верить в эту чушь? И из-за этого ломать мою судьбу… Не может быть…

Виктор Павлович молчал, смущенно пряча глаза, зачем-то тер рукой лоб, смахивая с него мелкими бисеринками выступивший пот. Неверными скованными движениями он поднял с пола далеко откинутый стул, аккуратно приставил его обратно к столу, сел, оглядев кабинет отсутствующим взглядом, и лишь после этого взглянул на Максима, взглянул прямо, не пряча глаз:

— Не надо так удивляться, если бы ты пожил здесь с мое, то еще не в такое бы поверил. Здесь совсем другой мир, живущий отнюдь не по законам зазнавшихся белых ученых. Здесь много происходит такого, чему нет другого объяснения, чем то, которое дает племенной колдун или знахарь. Но суть вовсе не в этом. Сейчас даже не важно, верю ли я сам в твою одержимость. Сейчас главное, то, что в нее верят черные следопыты, а значит, поверят и работяги. Я не могу ради тебя рисковать прииском, даже если бы очень захотел, все равно не стал бы этого делать. Но!

Повелительным жестом он заставил замолчать, готового вставить какую-то горячечную реплику Максима.

— Но! Это не значит, что я хочу тебя лишить работы, или заработка. Не надо возражать и мотать головой. Сначала дослушай! Потом говорить будешь.

Максим послушно замер на стуле, покорно уронив голову на грудь и ни на что хорошее уже не надеясь.

— Да, этот чертов рейд принес нам одни проблемы, я уже думаю, что лучше было бы нам не трогать кигани.

— То же самое говорил сегодня Компостер, — безразлично вставил Максим.

Ему вдруг стало все равно, будто внутри что-то безвозвратно оборвалось и перегорело. В самом деле, какого хрена, от судьбы не уйдешь, так стоит ли бестолково барахтаться и вибрировать организмом, если уже давно все решено за него другими людьми и изменить что-либо не в его силах.

— Компостер — умный парень, — согласно кивнул головой Старик. — Ну так вот. Сейчас уже поздно сожалеть и раскаиваться, случилось то, что случилось и ничего тут уже не поделаешь. Мало того, что с тобой произошла эта неприятная история, так вы еще на кой-то ляд приперли с собой из рейда наблюдателя ООН. Вот это, уже ни в какие ворота! Артур просто с ума сошел, похоже, с ним случилось этакое временное помрачение рассудка!

Порывисто поднявшись из-за стола, Виктор Павлович заходил по комнате, энергично рубя воздух ребром ладони.

— Вот это действительно проблема, так проблема! Я думаю, тебе не надо объяснять, что вся наша добыча танталита здесь насквозь нелегальна. Чиновникам и пограничникам в Руанде неплохо проплачено, за то, что фирма действует в оккупированных ими районах, качая отсюда стратегически важное сырье. Но! Если об этом станет известно ООН, то нам всем грозят крупные неприятности. И если верхних функционеров может лишь слегка пожурить получившее ноту правительство Казахстана, то на низовых уровнях, то есть на наших, начнут физически убирать свидетелей, чтобы избежать огласки и международного скандала. Понимаешь о чем я?

Максим сдержанно кивнул, вспоминая про себя слова Компостера о том, что Старик, хочет разрешить проблему наблюдателя самым простым еще сталинским способом. «Уж не меня ли он хочет подписать на это в качестве исполнителя? Может для этого и выдумана вся эта разводка со злыми духами?» — мелькнула шальная мысль. «Нет, вряд ли, — тут же трезво ответил он сам себе. — Чтобы так играть испуг, нужно быть как минимум профессиональным актером, а у Старика склонностей к артистизму пока что-то не наблюдалось. Нет, он реально меня боялся в тот момент, когда лапал висящую на поясе пушку. Значит, действительно сам верит в эту чушь».

— Лично я даже представить не могу, как нам выпутываться из создавшегося положения. Наблюдатель заведомо не дурак, кто знает, что он успел здесь увидеть, понять и проанализировать? Какие из этого сделал для себя выводы? Что все это станет известно в представительстве ООН, как только он до них доберется, я полагаю, можно не объяснять. Что делать? Еще раз повторюсь, не знаю, — меж тем продолжал рубить воздух ладонью Виктор Павлович, в волнении меряя кабинет шагами из стороны в сторону. — Ответственность такого уровня, на себя брать не могу и не хочу. Через два дня, в среду к нам прилетает экстренный самолет из Кигали, я запросил по рации. Раньше они не могут, по каким-то там своим причинам. То ли график полетов надо заранее согласовывать, то ли что-то там еще, я не вдавался в подробности… Важен сам факт. С этим самолетом, я хочу отправить вашего найденыша в центральный офис, пусть там сами решают, что и как с ним делать. До отлета он будет сидеть в изоляции. Тебя я хочу попросить, провести это время с ним в качестве товарища по несчастью, можешь ему рассказать, что хочешь о причинах своего ареста. Хоть даже правду. Да! Так и скажешь, что поехавшие от местных суеверий начальники заперли тебя от греха подальше, думая, что ты одержим злым духом. Тут по-крайней мере ничего не придется придумывать и изобретать, и звучит достаточно безумно, чтобы быть правдой. Задачей твоей будет войти к нему в доверие и выяснить, что он успел увидеть и понять, как собирается действовать дальше, прокачать его сильные и слабые стороны, узнать биографию, болевые точки, на которые можно надавить. Ну ты не дурак, сам понимать должен…

Максим механически кивнул, подтверждая, что да, действительно не дурак и все понимает.

— Вот и отлично! — расцвел начальник охраны. — Значит, договорились?

— А дальше? — медленно и тяжело подняв на него взгляд, спросил Максим.

— Что дальше? — не понял Виктор Павлович.

— Что будет дальше? Я проживу с ним эти два дня, выясню, что смогу. Потом его заберет самолет, а что будет со мной? Или за эти дни бамбалы, передумают и перестанут считать меня одержимым?

— Это, конечно, вряд ли, — разом построжал начальник охраны. — Но, если справишься с порученным делом, я отправлю тебя отсюда тем же самолетом. А предварительно свяжусь с центральным офисом и договорюсь, чтобы тебя пристроили на теплую должность в Кигали, ну, или перебросили на какой-нибудь другой прииск. Благо фирма контролирует их целый десяток. Ну, как? Устроит такая награда? Тебе ведь главное, не потерять прибыльную работу, правда?

— Правда, — обреченно вздохнув, кивнул Максим.

— Ну вот и славненько, вот и договорились, — обрадовано воскликнул начальник охраны.

Расчувствовавшись, он хотел было дружески и ободряюще хлопнуть Максима по плечу, но в последний момент удержал руку, отдернув ее назад и резким движением спрятав за спину. Максим лишь криво улыбнулся, от него не укрылся мгновенно отразившийся в глазах Васнецова страх.

— Ладно, ладно, — стараясь скрыть испуг и растерянность за напускной суровостью тона, проворчал Виктор Павлович. — Раз договорились, нечего рассиживаться и время зря терять. Иди, готовься, собирай все необходимое, белье там, туалетные принадлежности. Полчаса хватит? Ну, раз хватит, то через полчаса подходи сюда. Леший и Артур тебя отведут, вроде как под конвоем. Да, чуть не забыл, со следопытами не общайся, не пугай людей зря, понял?

— Понял, — угрюмо кивнул Максим, поднимаясь со стула и шаркающей походкой предельно усталого человека направляясь на выход.

Старик смотрел ему вслед злыми, неприятно сузившимися, будто глядящими в прицел винтовки глазами. Альмсиви уходил одураченным, он все же сумел перехитрить злого демона. Пусть пока думает, что все устроилось, как нельзя лучше, пусть успокоится и почувствует себя в безопасности. Выпускать человека одержимого Кортеком в большой мир, Виктор Павлович не собирался ни при каких обстоятельствах. Нет, альмсиви должен сдохнуть здесь в джунглях, где он при всем желании не сумеет натворить столько бед, как в многолюдном Кигали. Вместе с ним умрет и не вовремя подвернувшийся под руку наблюдатель ООН. Насчет его участи Старик какое-то время еще сомневался, но раз уж так легла карта, что придется все равно убивать своего же охранника, то рядом вполне может лечь и неудобный ООНовец. Семь бед, один ответ, кривая вывезет. А пока пусть посидят пару дней вместе, чтобы окончательно усыпить все подозрения хитрого Кортека, пусть демон думает, что их вот-вот отправят на большую землю. Пусть порадуется, что так легко удалось выйти на оперативный простор, пусть потеряет бдительность… Так будет легче его уничтожить, нанеся неожиданный удар.

Выдвинув ящик стола, Виктор Павлович вытянул из него костяной амулет, точный двойник того, что вчера разломился в руках Максима, повертел его в руках и осторожно положил в нагрудный карман. Так будет надежнее. Амулет этот он получил давным-давно, из рук отца Мбонги, бывшего тогда молодым и сильным военным вождем одной из деревень бамбалов. Старик и сам в то время был молод, его мышцы перекатывались под загорелой кожей мощными и эластичными буграми, тело было быстрым и гибким, разум цепким, а жизнь пьянила. Хорошо быть молодым, даже если ты брошен в джунглях чужой страны, обреченный на смерть от голода и болезней, все равно хорошо. Гораздо лучше, чем давно разменявшей седьмой десяток развалиной в уютном кабинете с кондиционированной прохладой. Откинувшись на спинку стула, Васнецов прикрыл глаза, мысленно возвращаясь в тот мир, в котором еще не поблекли яркие краски, все было еще впереди и жить предстояло вечно. В далекий мир своей молодости.

— Куда, урод?! В ведро трави, в ведро! Опять мимо, сука! Ну за что мне такое наказание? Все люди, как люди, один этот… И надо же было тебе именно в мой взвод попасть, чудовище лысое!

Здоровенный и кряжистый, будто вековой дуб сержант склонился над помойным ведром, придерживая бритую наголо голову Димки Волошина. Тот из последних сил бился в мощных сержантских руках, изрыгая в вонючую емкость остатки недавно съеденного ужина. Если уж совсем честно он и есть-то сразу не хотел, насильно накормили, не дело же, когда человек уже несколько дней разве что сухарик погрызет и ходит вечно весь зеленый. Понятно, морская болезнь, штука неприятная, но вовсе ничего не жрать это уже перебор, так недолго и на берегу слечь. А ведь их не для того везут, чтобы болеть. Это сейчас время вынужденного безделья, пока набитые под завязку такими же наголо обритыми как они сами молодыми парнями десантные корабли черепахами ползут вдоль африканского побережья, едва видного на горизонте по правому борту в непроницаемой туманной дымке. А как транспорты, наконец, отрыгнут в порту назначения забившую их людскую массу, так больше ни отдыхать, ни скучать не придется. Не для того их тащили за много тысяч километров через океан, чтобы любоваться чужими красотами. Так что уж что-что, а больные да калечные на берегу точно без надобности будут. А значит, хоть и крючит Димку Волошина от морской болезни, а есть, он все одно должен, даже не должен, а просто обязан. Чтобы потом не подвести своих товарищей, командиров, всю свою страну, наконец, ту самую, что отправила его на помощь угнетенному народу, только что сбросившему иго колонизаторов. Отправила именно под его, сержанта Тарасюка, началом.

А он-то еще расстраивался, что попал служить в железнодорожные войска, считал такую службу несерьезной и вовсе не героической. Все бредил о голубом берете десантника и парашютных прыжках, сколько бумаги извел на рапорта о переводе в крылатую пехоту, даже подумать страшно. И что толку? Подумаешь прыжки, тоже мне, с неба об землю и в бой! А как дошло до реального дела, оказалось, что молодцы в тельняшках как-то вовсе даже без надобности. А вот железнодорожники, водители, механики, как воздух нужны далекой африканской стране. Оно и понятно, проклятые колонизаторы, конечно же, не спешили обучить угнетенный народ обращению с современной техникой, им гораздо сподручнее было держать людей в темном невежестве, так легче превратить их в рабов. Но ничего, теперь он сам, другие сержанты и рядовые солдаты из его взвода, даже Димка Волошин это положение поправят. Они не подведут, будут у конголезцев назло эксплуататорам и машины, и железные дороги, и электричество, и газ, и все-все блага цивилизации. Потому что есть на свете такая огромная и могучая страна, как Советский Союз и уж он не бросит в беде тех, кто поднялся на борьбу за свободу против алчных капиталистов.

— Товарищ сержант, может ему нужно побольше сухарей давать? Чтобы они всю жидкость внутри всасывали, глядишь, что-нибудь в животе и удержится, — свесившись с третьего яруса грубо сколоченных нар, посоветовал Витя Васнецов, смешно моргая широко расставленными голубыми глазами.

— Да нет, его к доктору надо. Это же не просто ерунда какая, это самая настоящая болезнь. Ее таблетками лечат, — авторитетно заявил их взводный всезнайка Вадим Литовский.

Сержант неприязненно покосился на умника. Литовский один из всего взвода был настоящий городской житель, причем не просто городской, а коренной москвич из интеллигентной семьи. Сержант неосознанно робел перед этим много знающим эрудированным парнем и хотя даже самому себе никогда в этом не признался бы, но старался себя вести с ним как можно почтительнее, личный раз не ругая и не нагружая тяжелой работой. Правда, особо дружеских чувств к Вадиму он не испытывал и даже порой ловил себя на мысли, что без слишком умного москвича руководить взводом было бы как-то спокойнее. И что его только занесло в железнодорожные войска, этого вундеркинда, служил бы где-нибудь при штабе писарем, так нет же. Может у него с анкетой не все чисто, вон особист, его не как всех один раз на беседу дергал, а целых три, но о таких вещах лучше не знать и лишний раз не думать. Хотя нет, какие там могут быть проблемы с анкетами, если сюда выпустили?

— Больно помогли твои таблетки! — окрысился сержант, с неприязнью окидывая взглядом мальчишески тонкую фигуру Литовского. — Водили же его уже к доктору, и что? Как полоскало, так и полощет! Это же организм так устроен, понимать надо!

Литовский лишь молча пожал плечами, не желая спорить, потянул из-под подушки толстенную грамматику французского языка и уткнулся в пожелтевшие от времени, приятно-бархатистые на ощупь страницы.

«Чего уж ему-то в учебник лезть!» — с завистью подумал про себя Васнецов. Из всего взвода, только Литовский довольно сносно говорил по-французски, восхищая даже специально приданного им капитана — военного переводчика. Тот проводил с ними занятия все время плавания, стараясь за длинные, заполненные скукой ничегонеделания дни вбить им в головы, хотя бы какие-то основы того языка, на котором говорили в ожидающей их помощи стране. Получалось отвратительно, парни во взводе подобрались простые, что называется от сохи и тайны чужого языка, заставляющего к тому же так немыслимо напрягать собственный, постигали с большим трудом. Лишь Литовский неизменно радовал капитана, однажды тот даже сказал, что благодаря ему, взвод действительно можно самостоятельно отправлять на выполнение задачи. Литовский к похвалам относился прохладно, объясняя товарищам, что в его семье и отец и мать действительно хорошо говорят по-французски, так что он вполне может сам себя оценить, сравнивая с ними, и оценка эта пока твердая «двойка».

Несчастный Димка, наконец, прекратил перхать и булькать внизу над ведром и весь позеленевший, обессиленный, привалился к неструганному деревянному брусу нижних нар. Сержант, отдуваясь, присел рядом.

— Это ничего, сынок, ничего. Потерпи еще чуток. Слыхал я, уже на подходе мы, вроде бы ночью войдем в эту чертову Матади, будь она не ладна.

Новость мгновенно всколыхнула валяющихся на нарах солдат, со всех сторон посыпались нетерпеливые вопросы:

— Товарищ сержант, а кто вам такое сказал?

— Правда ли это?

— Неужели приплыли?

— Вы сами слышали, да?

— Тихо, тихо, сынки, не все сразу, — устало поднял вверх ладони сержант. — Все расскажу, успокойтесь.

Сержант Тарасюк был человеком степенным, неторопливым. Старый сверхсрочник, успевшим даже слегка повоевать под конец войны, для которого армия стала без преувеличения родным домом, ничуть не тяготился своим положением заместителя командира взвода, наоборот, в компании молодых веселых парней, он и себя чувствовал бодрым и еще на многое способным. Но вот этой молодой нетерпеливости, жадной спешки по жизни, желания успеть сразу все, по-стариковски не любил, потому всегда старался остужать закипавшие в подчиненном ему коллективе бурные страсти. Вот и теперь, заговорил он не раньше, чем все замолчали и полностью успокоились.

— Значит, так было дело, — степенно начал он. — Вызвал меня к себе после обеда наш замполит…

Замполит в условиях морского похода откровенно тосковал, впервые в жизни у него появилось свободное время. Нет, конечно, он регулярно проводил с бойцами политзанятия, информирования о положении в мире и ленинские чтения. Но, учитывая круглосуточный характер нахождения на службе, его энергичной натуре этого было мало. И тогда, изнывавший от скуки замполит придумал себе довольно интересную игру. На вырезанных из картонной коробки квадратиках он написал номер каждого подразделения батальона и, побросав их в глубокий карман бушлата, каждый день после обеда вытягивал наугад. Вытянутый кусок картона со всей определенностью означал, что именно в обозначенном на нем подразделении не все в порядке с полным осознанием генеральной линии партии и высокой чести и ответственности личного состава выбранного для оказания помощи молодой африканской республике. Тут же преисполнившись служебного рвения, замполит вызывал к себе сержантский состав подразделения и проводил с ним вдумчивую и долгую беседу, от которой даже у самых закоснелых служак порой случались приступы неконтролируемой депрессии. Жаль, что не удавалось охватить своей заботой и офицеров. Вначале игры, замполит и их пытался включить в столь забавляющий его процесс, но после недвусмысленного обещания спустить его ночью за борт, тет-а-тет, без свидетелей, высказанного начальником штаба батальона, эту идею пришлось оставить, ограничившись младшим ком. составом.

— Так вот, вызвал меня замполит и начинает, как всегда арапа заправлять, мол, и то у нас не так, и это не этак, а мы ведь все коммунисты, комсомольцы и так далее. Я, понятно, стою, киваю. Есть, так точно, никак нет. А он языком все чешет и чешет. А тут вдруг матрос в каюту скребется, все честь по чести, разрешите, мол, товарищ капитан, войти. Тот на него как зыркнет, будто кот у которого сметану, значит, отбирают, того и гляди зашипит…

— Да ты по делу давай, дядька Михась, по делу! Что ты нам про замполита, да про замполита?! — донесся откуда-то с верхних нар возмущенный возглас.

Тарасюк закряхтел недовольно, завозился на жестких досках.

— От торопливые вы какие, все бы вам поперед батьки. Не буду рассказывать, раз перебиваете!

— Ну, товарищ сержант… Дядь Михась, интересно же, — тут же заканючил целый десяток голосов. — Рассказывай дальше, мы больше не будем…

Несколько минут сержант с наслаждением слушал этот умильный хор, потом, все же сменив гнев на милость, продолжил:

— Так вот, замполит на матроса чуть не шипит, а тот, как ни в чем не бывало ему докладает. Мол, так и так, вызывает вас в рубку капитан, важное какое-то есть дело. Замполит, как взовьется, как заверещит, что он здесь партийными делами занят и некогда ему расхаживать туда сюда, а ежели капитану что надо, то пусть сам капитан к нему и приходит. Ну а матросу хоть бы хны, стоит, зенки свои пялит. Нет, говорит, капитан не может прийти, он в рубке занят, а корабли уже подходят к порту, и к ночи будут входить в бухту, потому замполит срочно нужен, чтобы обсудить ситуацию. Вот, так и сказал, по-ученому: си-ту-а-цию, — с видимым удовольствием повторил по слогам понравившееся словечко сержант. — Понятно, желторотые? Можно сказать, сам капитан, меня предупредил, что ночью швартоваться будем!

Все разом загалдели, предвкушая долгожданный конец затянувшегося и всех уже измотавшего плавания. Лишь Литовский, с неподдельным интересом слушавший сержанта, перегнувшись со своих нар, угрюмо спросил:

— А что замполит?

— Что замполит? — искренне не понял вопроса Тарасюк.

— Замполит, все-таки пошел к капитану, или нет?

— Замполит-то, конечно, пошел, а куды бы он делся-то…

— Странно, — медленно протянул Литовский. — Зачем капитану понадобился для входа в порт замполит…

Вопрос так и повис в воздухе, толком не расслышанный за бурными обсуждениями предстоящих им в чужой стране подвигов. Зато ответ на него они получили уже через несколько часов, когда при входе на рейд, огромная бронированная громада военного корабля под бельгийским флагом, отрыгнулась огненной вспышкой, и крупнокалиберный снаряд, подняв в воздух целый водяной столб, тяжело шлепнул перед самым носом головного судна. «Остановиться, лечь в дрейф, принять на борт досмотровую команду» просемафорили международным кодом с бельгийца. Чуть дальше в гавани виднелись еще три хищных силуэта готовых к бою бельгийских фрегатов. Два десантных корабля, под охраной одного крейсера, явно не могли противостоять целой эскадре, силы были настолько не равны, что помышлять о каком-то сопротивлении было смешно. Тут можно было лишь погибнуть подобно геройскому крейсеру «Варяг» в неравном бою с врагом, и нет сомнений, что моряки именно так и поступили бы, но бельгийцы врагами, строго говоря, не были. Ни они Союзу, ни Союз им войны не объявлял…

В тесном кубрике о происходящих наверху событиях ничего не знали, конечно, солдаты услышали предупредительный выстрел из пушки, но кто-то авторитетно пояснил, что это наверняка их приветствуют при входе в порт салютом. Резкую остановку тоже объяснили тем, что капитан, видно положил корабль в дрейф и теперь ожидает лоцмана, чтобы с его помощью войти в порт, избегая мелей и прочих случайностей. На самом деле ни одного человека, хотя бы отдаленно разбирающегося в морских делах во взводе не было, но как всегда бывает, когда происходит что-то необычное и непонятное, откуда ни возьмись, нашлись знатоки все уверенно объяснившие. Лишь Литовский все больше мрачнел лежа на своих нарах, но он никому не сказал ни слова о причинах своей угрюмости, да и сам, если честно, пытался усилием воли отогнать терзающие его мрачные опасения.

История же на самом деле произошла следующая: за то время пока два десантных корабля, набитые под завязку советскими специалистами, бороздили Атлантику, в недавно обретшей независимость республике Конго случился военный переворот. Оставленные без жалования в течение нескольких месяцев царившей в стране политической неразберихи, лишенные жесткой руки, командовавших ими ранее бельгийских офицеров, стоящие в столице полки взбунтовались. Они не ставили себе целью свержение правительства или замену государственного строя. О таких заоблачно-далеких вещах они не думали, им хотелось просто вкусной еды, денег, добра из шикарных магазинов, раньше торговавших только для белых… Да мало ли чего может захотеться опьяненному нежданно свалившейся на его голову свободой чернокожему солдату. Опьяненному не только свободой, но и безнаказанностью… Ведь это именно в то время, будущий бессменный президент страны, а тогда обычный сержант гвардии Жозеф Мобуту, отвечал подчиненным солдатам на требования денег: «У тебя есть «Калашников»? Пусть он тебе и заплатит!» «Калашников» платил исправно. Остатки насаждавшейся белыми дисциплины, рухнули окончательно, и армия превратилась в толпу мародеров, грабителей и убийц. Улицы Леопольдвилля вздрогнули от выстрелов, покрылись копотью пожаров и кровью тех, кто пытался сопротивляться озверелой солдатне. Белое население толпами бежало через границу во Французское Конго, бросив все свое имущество и пожитки, по дорогам брели толпы испуганных изможденных людей. А тех, кто не успел вовремя покинуть город, сладострастно насиловали, грабили и убивали угнетенные чернокожие конголезцы. Правительство Лумумбы ничего не могло поделать, на деле доказав свою полную и окончательную несостоятельность. И тогда в Конго, для защиты белого населения были спешно переброшены бельгийские войска. Отлично обученные и оснащенные, спаянные железной дисциплиной коммандос из метрополии за два дня полностью очистили Леопольдвилль от мятежников, попутно изрядно озверев от открывшихся взору картин, того ужаса, что творился в городе. Чернокожая армия бежала, растворяясь в джунглях, сбиваясь в банды, терроризируя окрестности. Пылающие жаждой мести бельгийцы преследовали мятежников по пятам. В порты вошли военные корабли, на аэродромы приземлились боевые самолеты, казалось, вновь возвращается прежнее колониальное прошлое. Теперь уже негры испуганно жались к стенам домов, воровато оглядывались по сторонам, неслышными тенями перебегая от здания к зданию по все еще дымящимся улицам Леопольдвилля.

Именно в этот момент в океанский порт Матади и вошла советская эскадра, сразу напоровшаяся на замершие на рейде бельгийские фрегаты. Встреча была отнюдь не радостной.

— Оставь покурить, дядя Михась, — Васнецов опустился на корточки рядом с неспешно тянущим непривычно пахнущую горечью бельгийскую сигарету сержантом.

— Оставлю, один черт я этим баловством не накуриваюсь, то ли дело наш «Беломор», — мечтательно потянулся, щурясь на солнце Тарсюк.

— Да уж, — бережно принимая из его корявых заскорузлых пальцев чинарик, согласился Васнецов. — Да только где теперь тот «Беломор», да и весь Союз где? Увидим ли еще? Вот вопрос…

— Ты мне это, паря, брось, — разом построжал сержант. — Брось такие вопросы задавать. Ясное дело увидим еще.

— Если баранами не будем за колючкой сидеть, конечно, — понизив голос, добавил он, воровато оглянувшись вокруг.

При этих словах глаза сержанта опасно сверкнули бритвенной сталью, и уловивший короткий этот проблеск Васнецов живо вспомнил, как глядел Тарасюк на бельгийских коммандос, что с хохотом и непонятными им шутками встречали их у перекинутых с корабля сходен. Вот так же нехорошо, опасно глядел, словно примеривался, как бы ловчее… «Как бы ловчее, что?» — сладко екнуло где-то внизу живота, Васнецов тут же отогнал мелькнувшую в голове дикую, шальную мысль, не позволив себе даже додумать ее до конца. «Нас интернировали», сказал тогда замполит, что за смысл таится в этом ученом слове, солдаты поняли лишь много позже, когда оказались в наскоро обнесенном колючкой палаточном лагере посреди джунглей. По периметру замерли свежесрубленные из древесных стволов вышки со скучающими на недоступной высоте вооруженными коммандос. Ночью лагерь заливал яркий свет мощных прожекторов. Не сбежишь, да и куда бежать, находясь на другом континенте, посреди чужой страны, без денег, оружия, знания языка, наконец. Однозначно далеко не уйдешь. К тому же и здесь никакой особой враждебности или агрессивности бельгийцы к ним не проявляли: кормили достаточно хорошо, заболевшим оказывали медицинскую помощь, ни на какие работы, кроме кухонных, привычных еще с родных казарм не гоняли. Куда рваться? Зачем?

— Затем, что подыхать лучше свободным, — будто угадав его мысли, отрезал сержант. — Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, слыхал такое?

Васнецов лишь неопределенно кивнул:

— Барсуков уже умер стоя.

Светловолосый здоровяк откуда-то из-под Вологды Барсуков, с самого начала вел себя не совсем адекватно, с трудом переносил вынужденную неволю, тосковал по дому, по родным, особенно по матери и младшей сестренке. Часто пел унылыми лагерными вечерами грустные и тягучие вологодские песни, остановившимся взглядом глядя на север, туда, где за пустынями и морями лежала где-то далеко родная Вологодчина. «Не жилец, — грустно качая головой, как-то сказал Тарасюк. — Видал я уже такое, сожрет его тоска изнутри. Если он раньше сам на себя руки не наложит». Умудренный жизненным опытом сержант на этот раз ошибся, Барсуков на себя руки не наложил. Однажды после завтрака он, посидев несколько минут, словно в трансе не реагируя на тормошение и расспросы товарищей, вдруг поднялся на ноги и тяжело зашагал на север. Он шел ни на кого не глядя, ничего не замечая вокруг, до тех пор, пока не уперся грудью в намотанную вокруг лагеря колючую проволоку. Со стоявшей рядом вышки за ним внимательно наблюдал бельгийский коммандос. С удивлением оглядев препятствие, будто только сейчас впервые узнал о его существовании, Барсуков, недолго думая, голыми руками отодрал одну из проволочных нитей от крепившего заграждение столба, поднырнул под другую и оказался по ту сторону первой линии ограды. Бельгиец на вышке вскинул автоматическую винтовку, погрозив нарушителю порядка ее хищным кургузым стволом.

— Presentez-vous immediatement en arriere! (Немедленно идите назад!)

— Лесэ муа транкиль! Же дуа але, — молитвенно сложив руки на груди и безбожно коверкая наспех заученные французские слова, простонал Барсуков, просительно глядя снизу вверх на часового.

Ответом ему был лишь энергичное движение автоматного ствола, недвусмысленно приказывавшее покинуть запретное пространство между ограждениями.

— Же дуа але! — звонко выкрикнул Барсуков и в натянутом как струна звуке этого крика чувствовалась истеричная решимость.

Выстрел грохнул, вспугнув с ветвей недалеких деревьев птичью мелочь. Солдаты невольно замерли, глядя на Барсукова, тот не обращая внимания на последнее предупреждение бельгийца, раскачивал проволоку второго ряда ограждения. Казалось, больше ничего в окружающем мире его в тот момент не интересовало.

— Не надо, Барсук, иди назад! — нерешительно крикнул кто-то из толпившихся у крайних палаток бойцов. — Брось, не надо!

Барсуков даже ухом не повел, словно бы и не слышал.

— Же дуа але, же дуа але… — будто заклинание твердил он себе под нос намертво затверженную фразу.

Проволока, прихваченная проржавевшими загнутыми в дерево столба гвоздями, вроде бы начала поддаваться, на месте будущего излома уже сверкнула ярким серебром металла первая трещина. По разбитым пальцам текла кровь, но Барсуков даже не замечал этого, еще не много, еще одно маленькое усилие… «Же дуа але…».

Автоматическая винтовка сухо отсекла экономную очередь. Три пули ударили русского в спину, на таком расстоянии даже при автоматическом огне разброс минимален. Сила удара разогнанного в стволе свинца швырнула нарушителя на колючку, стальные нити натянулись, удерживая вес тела, и русский беспомощно цепляясь за них слабеющими пальцами, сполз вниз, в сочную африканскую траву. Лицо, изодранное об шипы колючей проволоки, залило неестественно яркой на фоне солнечного погожего дня кровью. Впрочем, Барсукову было уже все равно, он больше не чувствовал боли. «Же дуа але…», — шепнули холодеющие губы. «Что же ты лежишь, сынок? — всплеснула руками мама Барсукова, сухонькая старушка в цветастой косынке. — Утро уж давно, пора Зорьку на выпас гнать!» «Же дуа але…» — с трудом перекатывая во рту чужие отчего-то пахнущие свежей кровью слова произнес он, удивляясь где-то глубоко внутри, зачем отвечает маме французской бессмыслицей, ведь она все равно не поймет этого языка. Он попробовал было сказать что-то по-русски, объяснить старушке, как он рад, что, наконец, ее видит, как он скучал по ней, по родному дому и даже по противной Зорьке, которую чуть свет надо гнать на выпас, он очень многое хотел сказать, может быть впервые в жизни ощутив неодолимую потребность облечь в слова те глубинные чувства, которые испытывал, но звуки застряли в горле, беспомощно булькая в кровавой жиже, пузырями алой пены вспухли на запекшихся губах и сгинули, погружаясь в подползающую темноту, а следом за ними закружился, проваливаясь в черную пропасть небытия и сам Барсуков.

Сбившиеся угрюмой молчаливой толпой солдаты внимательно следили за тем, как два бельгийца с повязками санитаров на рукавах пятнистой формы уносят на носилках тело застреленного. И таким зарядом концентрированной ненависти веяло в тот момент от безоружных, запертых в лагере среди джунглей чужой страны русских, что санитары поминутно опасливо озирались. Несмотря на отделявшую их от пленных колючку и настороженные автоматы охраны, им было страшно.

На следующий день в лагерь бельгийцы привезли замполита. Офицеров с самого начала еще в порту отделили от рядовых, поселив их отдельно, где-то в черте города. И вот теперь, замполит, заискивающе улыбаясь сопровождавшим его бельгийцам, забрался на наскоро сооруженную посреди лагеря трибуну и начал говорить. Говорил он, так же как и раньше, мастерски, делая точно рассчитанные паузы, увлеченно рубя воздух рукой. Говорил о том, что сложившееся положение обязывает их вести себя с бельгийцами почтительно, подчиняться их требованиям и соблюдать дисциплину. Говорил о нормах международного права, о том, что генеральный секретарь и ЦК партии знают, в какое положение они здесь попали и по дипломатическим каналам ведутся переговоры об отправке их на родину. Просто сложная политическая обстановка препятствует немедленному решению вопроса, но они, тем не менее, должны продемонстрировать сейчас всю свою выдержку, волю, соблюдать полнейшее спокойствие и корректность в отношениях с бельгийцами, дабы не опозорить свою великую страну в глазах иностранных граждан. Он говорил и говорил, а уже скованный трупным окоченением Барсуков с тремя пулевыми ранами в спине лежал буквально в десяти шагах от него в палатке для хоз. инвентаря, рядом с метлами и лопатами.

— Гнида, — в полголоса выхаркнул из центра угрюмо молчащей толпы Тарасюк, и у стоящих рядом с ним бойцов не было ни малейшего сомнения в том, к кому это ругательство относится.

Еще тогда Васнецов заподозрил, что сержант, задумал побег, но спрашивать у него напрямую побоялся. Сейчас разговор, похоже, сам нежданно-негаданно свернула на эту скользкую тему.

— Барсуков — теленок. И зарезали его, как телка, — досадливо отмахнулся Тарасюк. — Но с нами такой номер не пройдет. Мы умнее будем.

— Ты что, бежать задумал? — оглянувшись по сторонам, шепотом выдохнул Васнецов, замирая от сладкого ужаса предвкушения чего-то жуткого, но вместе с тем притягательного.

Тарасюк лишь молча кивнул.

— А охрана?

Сержант, мрачно ухмыльнувшись, провел ребром ладони по горлу. Красноречивый жест послужил самым точным ответом.

— Но они же с оружием, как же мы? — все еще сомневаясь, спросил Васнецов.

— А нам терять нечего, паря, — пояснил Тарасюк. — Не верю я этой шкуре продажной, замполиту нашему. Никто нас отсюда не вызволит, если сами не выберемся. И этим, тоже скоро нас кормить да охранять надоест. В войну тоже так бывало, в горячке пленных наберут, а потом маются, не знают, куда бы их приспособить. Вроде и отпустить нельзя и возни с ними лишней полно. Вот потом и копали рвы, в которых жмуров сотнями клали, а то и тыщами. Скоро и мы здесь дождемся, ежли сами их не упредим…

— Так автоматы же, дядя Михась…

— Что ж с того, автоматы, — жестко усмехнувшись, ответил сержант. — Зато нас два десятка на каждого ихнего. Пусть он трех-четырех из своего автомата положить и успеет, а дальше что? Понял ли?

— Понял, — едва разлепляя ссохшиеся вдруг губы, прошептал Васнецов. — Но это если все разом, дружно…

— Вот то-то и оно, надобно разом и чтобы все. А такое готовить нужно. Так что молчи до поры, да присматривайся к людям внимательнее. Оружие какое-нито себе подбери…

— Какое же оружие здесь?

— Да любое, хоть прут железный из спинки койки выломай!

— Хорошо. Ну а дальше-то куда? Ну перебьем охрану, ну вырвемся за колючку, дальше-то что?

— Дальше, — хитро улыбнулся Тарасюк. — А дальше ты у Литовского спроси, он лучше объяснит. Вот повезло нам, что такой башковитый парень в лагере оказался! Оказывается этого Конго, аж две штуки существует, одно бельгийское, то в котором мы сейчас за колючкой сидим. А второе французское. А оно отсюда недалече выходит, только через реку перебраться надо и все — в дамках. А там уже другая страна, там можно до нашего посольства добраться, да и французам мы ничего плохого не сделали, они нас задерживать права не имеют. Вкурил? Нам только бы до той пограничной речки добраться, и все, считай дома.

— Это Литовский так рассказал? — с глубоким сомнением переспросил Васнецов.

— Он… Ты верь, паря, главное верь… Вера она одна человека спасает, понимаешь, не дает в бессловесную скотину обратиться.

— Но ведь у французов с бельгийцами дружба поди, что же они нас по головке погладят, да хлебом солью встретят если мы здешних вояк покромсаем?

— Брось, паря, брось… Какая дружба меж собой у колонизаторов, да еще ежли они одну страну делят, это же как два паука в одной банке. Кровопийцы, они кровопийцы и есть. Какое им до других дело? Им-то мы ничего плохого не сделаем… Так что ты главное верь… Здесь сидеть все одно смерть, все как Барсук кончим, знамо дело…

И вот уже яркий сноп света прожектора нещадно режет глаза, взмокшая потом от страха и возбуждения ладонь сжимает выломанный из кроватной спинки железный штырь, сердце рвется из груди, проваливаясь с каждым ударом все ниже и ниже в живот.

— Ур-ра! Ур-ра! — задыхаясь от ярости и страха, визжит кто-то рядом.

И несущаяся прямо на прожектора, колючку и вышки толпа, подхватывает крик диким бьющим по нервам ревом:

— Рра! Рра! Аргх! Рра!

Где-то впереди слышны сухие и звонкие, будто щелчки пастушьего бича выстрелы, он они быстро смолкают. Будто неудержимый морской прибой, пенной волной накатывающийся на берег, толпа бегущих людей сметает жидкую цепочку пятнистых фигур с оружие, рвется дальше, топча тысячами ног тела своих и чужих, воя от страха и ненависти. Вот и бараки охраны. Легкие дощатые сооружения не могут служить надежным укрытием, не могут сдержать напора атакующей массы. С громким треском ломается пополам входная дверь из прессованной фанеры.

— Бей! Круши! — взлетает над толпой крик.

— Сука! Сука! — отчаянно взвизгивает кто-то впереди. — На! Получай! Сука!

— Бей! — надрывается вместе со всеми Витька Васнецов, захваченный темной волной ярости, зараженный разрушительной энергией толпы.

Тяжелые ботинки гулко стучат по выложенному досками барачному коридору. Где-то там впереди слышны выстрелы, резкие команды на чужом языке, паническая суета, где-то там впереди враг, которого надо уничтожить, раздавить, как ядовитую гадину, живьем вбить в этот гулкий пол. За все! За страх и унижения плена, за предательство офицеров, за угнетенных негров, за Барсука!

— За Барсука! — бьется о стены коридора Витькин крик.

— Бей! Убивай! — вторит ему яростный рев.

Бельгийский коммандос оказывается перед ним совершенно неожиданно, огромные в пол лица расширенные от страха глаза, нервно суетящиеся, дергающие затвор заклинившей винтовки руки, вздрагивающие по-детски пухлые губы. А Витька уже даже не может остановиться и просто с разбегу врезается в бельгийца, отчаянно размахивая зажатой в руке железякой. Толчок так силен, что коммандос валится на пол, а Васнецов, не рассчитавший бросившей его вперед инерции удара, оказывается вдруг прямо перед ним на коленях. Еще один замах. Металлический прут со свистом разрезает воздух и хлестко впечатывается в инстинктивно прикрывшие голову руки врага. Еще удар, еще! Бельгиец тонко по-заячьи верещит, пытаясь откатиться, отползти в сторону, но удары ног, бегущих мимо людей отбрасывают его назад. Назад, туда, где ослепленный багровым туманом ярости Витька раз за разом заносит над головой вырванный из спинки кровати прут.

— Отойди! — кричит кто-то прямо в ухо. — Отойди, дай я!

Не сразу поняв, что означают эти слова, к кому они вообще обращены, Васнецов еще раз опускает свое оружие на безвольно мотающуюся из стороны в сторону голову врага.

— Да, подвинься же ты! — голос клокочет от едва сдерживаемой злобы.

Чужое плечо больно упирается в ребра.

— Не так надо! Вот так!

Повернув голову в бок, он совсем рядом видит искаженное гримасой ненависти лицо Литовского. В руках москвича точно такой же прут, вот только держит он его двумя руками за один конец, занося, будто кинжал для колющего удара.

— Х-ха!

Прут врезается бельгийцу в переносицу, отчетливо слышен противный хруст ломаемых костей. Потом, чертя широкую кровавую борозду, неровно обломанный конец железки съезжает к глазу, легко входя в самую глазницу. Воздух прорезает истошный нечеловеческий крик, из глаза медленно ползет густая белая жидкость быстро краснеющая. Васнецов в ступоре смотрит не в силах отвести взгляда, как железный прут быстро вращается внутри черепа бельгийца, как конвульсивно подергивается его тело в такт каждому движению Литовского. А потом коммандос вдруг разом распрямился, чуть не сбросив оседлавшего его солдата, вытянулся, царапая пальцами пол, и затих окончательно.

— Понял?! Понял, как мы их?! — восторженно орет Литовский, размахивая прямо перед лицом своим окровавленным оружием. — Всех убьем! А-а!

Васнецов с ужасом замечает, что взгляд его товарища совершенно безумен, сейчас в нем смерть, жуткая, торжествующая, хохочущая.

— Давай! Вперед! Ну, что же ты?! — неистовствует Литовский.

И Витька, покачиваясь, встает, неуверенно перешагивая через распростертое на полу тело. Вокруг уже никого нет, оставшихся в живых бельгийцев добивают где-то в дальних углах здания, извлекают спрятавшихся под койками, в кладовках, выволакивают наружу и забивают насмерть ударами железных прутов и тяжелых ботинок. Забивают сладострастно с хрипом и радостной выплескивающей наружу только что пережитый страх матерщиной.

Вскоре все кончено. Ни одного живого бельгийца в лагере не осталось.

— Скорее, скорее! — торопит вооруженный трофейной винтовкой Тарасюк.

Солдаты, наспех расхватав добытое оружие, грузятся в принадлежавшие охране джипы, набиваются в грузовичок, возивший продукты из города. Набиваются под завязку, также как в переполненные в час пик автобусы, плотно вжимаясь друг в друга разгоряченными телами, облепляя подножки, забираясь на капоты и крыши кабин. Мест на всех все равно не хватает. Головной джип нетерпеливо сигналит и переваливаясь ползет к выходу из лагеря. Небольшая колонна выстраивается следом. Те, кто не смог отвоевать себе место в машинах бегут рядом.

— Малый ход! — орет с переднего сиденья головного джипа Тарасюк. — Кто не вместился, топает рядом, через три километра меняемся. Не боись, братва! Никого не бросим, уходить, так вместе!

Васнецов бежит, задыхаясь в пыли и выхлопных газах, судорожно вцепившись левой рукой в низкий борт продуктового грузовичка, правая все еще сжимает теперь уже бесполезный прут. Легкие, кажется, сейчас вывернутся наизнанку, поднявшаяся откуда-то изнутри мокрота, сворачивает горло в тугой узел, мешая дышать. Он пытается отплюнуться от этой мерзости, но вязкая тягучая слюна лишь размазывается по подбородку. Ноги наливаются свинцом и лишь по инерции продолжают сменять одна другую, еле выдерживая заданный темп. Колени ощутимо подрагивают, вот-вот одно из них должно бессильно подломиться под весом его неимоверно отяжелевшего тела. Сколько уже продолжается этот бег? Сколько еще может выдержать слабая человеческая плоть? Нет ответа…

Кто-то спрыгивает с машины, совсем рядом с ним, примеривается к его шагу и, оказавшись рядом, хрипит прямо в ухо:

— Давай, братуха, лезь в кузов, теперь я ножки разомну!

Это спасение, только сейчас он ясно понимает, что еще несколько секунд этого бега и он не выдержал бы. Просто упал бы лицом вниз на пыльную дорогу, прямо под ноги бегущим рядом солдатам. Теперь же он спасен, надо просто запрыгнуть в кузов, занимая освобожденное для него место. Однако обессилевшие руки все никак не могут сделать необходимый рывок, подтягивая тело на спасительный борт. Чьи-то сильные пальцы вцепляются ему под мышки и выдергивают прямо из-под накатывающихся колес, еще кто-то тянет за шкирку. Под натужное всхрапывание и добродушный мат, его все-таки втягивают в кузов и он еще с минуту тупо смотрит, на бегущую под колеса буро-коричневую ленту грунтовой дороги, все пытаясь отдышаться, выхаркать набившуюся в горло пыль.

Васнецов сам не заметил, как задремал, вернее впал в какое-то пограничное состояние между сном и явью, одновременно, видя и галдящих в кузове грузовика бойцов и убегавшую назад стену леса, но как бы не присутствуя здесь, не слыша что вокруг говорят, не умея даже двинуть рукой или ногой. Так в полном оцепенении и ехал он куда-то неизвестно куда по чужой африканской стране, будучи здесь рядом со своими товарищами и, тем не менее, отсутствуя в этом мире, прочно выпав из реальности. В какой-то момент он заметил, что все еще держит в руке вырванный из кроватной спинки прут с облупившейся голубой краской, кое-где покрытый подозрительными бордовыми потеками. «Это же кровь», — вяло и отстраненно подумал он и, сделав над собой немалое усилие, разжал пальцы. Ему не хотелось, чтобы покрытая чужой кровью железка оставалась в его руке. Прут мягко скользнул из ладони, но в тесноте кузова не упал, а так и остался стоять, прижатый чьей-то ногой к колену Васнецова. Это было противно, но сил отбросить ненавистную железяку не было. Его вдруг начало трясти, как в лихорадке, скручивая все внутренности узлами. Это выходил из организма пережитый страх. Он с ужасом глядел на неестественно возбужденные перекошенные гримасами, раскрасневшиеся лица бойцов, но почему-то вместо них видел лишь посиневшего бельгийца с вытекшим глазом, конвульсивно дергающегося на пыльном загаженном полу. Спасаясь от этого видения, он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним уже мелькали ветхие припорошенные пылью постройки туземной деревеньки.

Вздымая целые тучи пыли машины, и облепившие их пешие солдаты вырвались на набережную. Здесь стояли уже настоящие каменные дома. Просторные уютные двухэтажки в колониальном стиле. На одной из них слегка колыхаясь под налетающими порывами ветра висел трехцветный бельгийский флаг. «Таможня» гласили огромные грязно-серые буквы на вывеске над входом. На узком балконе второго этажа скучал вооруженный карабином негр в пятнистом комбинезоне. К покосившемуся дощатому пирсу привалился речной паром, такой же унылый и убогий, как вся давным-давно запущенная пристань. Разделяющая страну на бельгийскую и французскую часть река Конго лениво катила свои мутно-коричневые воды, кружась медленными водоворотами и сонно хлюпая о берег мелкими волнами.

— Заворачивай на паром! Заворачивай! — сипел давно сорванной глоткой Тарасюк, размахивая руками.

Подавая пример остальным головной джип, сбавив скорость и шумно рыча на пониженной передаче, осторожно вкатился на угрожающе заскрипевший под его тяжестью пирс. На борт парома вел опущенный сейчас настил из оббитых жестью толстых досок. Команды парома на борту видно не было, и маневру машины никто не препятствовал. Лишь чернокожий часовой на балконе таможни, удивленный разворачивающимися внизу событиями, что-то прокричал Тарасюку, сложив рупором ладони. За ревом машин его никто не услышал, а сержант только досадливо отмахнулся, не до тебя, мол, сейчас, макака.

Однако настырный страж порядка все никак не унимался, речь его из удивленной, явно сделалась угрожающей. А потом он и вовсе вскинул к плечу свой карабин, недвусмысленно демонстрируя намерение открыть по нарушителям огонь. Кто-то из солдат пустил в сторону не в меру усердного часового короткую очередь. Не попал. Пули зло взыкнули над головой негра плющась о бетонную стену таможни, оставляя на ней россыпью отметины битой штукатурки. Этого вполне хватило, чтобы полностью охладить весь воинственный пыл пограничника. Стремительно присев он тут же скрылся внутри таможенного поста, и больше никаких попыток остановить нарушителей порядка не предпринимал.

Машины одна за другой вползали на борт парома. Грузовик решили бросить у пирса, уж слишком не надежной выглядела трещавшая под весом джипов и грозившая ежеминутно развалиться конструкция, так что решили не рисковать понапрасну. Из команды удалось обнаружить в каюте лишь одного мертвецки пьяного капитана. Морской волк оказался белым и даже понимал тот французский, на котором объяснялись солдаты. Когда его с трудом разбудив, вытащили на верх и потребовали переправить паром через реку, капитан загнул такую длинную тираду, что даже не уловив смысла, а ориентируясь только на интонацию бойцы преисполнились к нему не малым уважением. В конце концов, при помощи довольно бегло объяснявшегося на французском Литовского и ствола винтовки Тарасюка, которым сержант время от времени непринужденно тыкал в капитанское брюхо в процессе беседы, соглашение между высокими договаривающимися сторонами было достигнуто. Капитан соглашался вести паром к находящейся на другом берегу реки деревеньке Мбеле, где находился французский пост, а Тарасюк в свою очередь обязался выделить ему в помощь несколько сообразительных солдат и прекратить размахивать перед его носом винтовкой.

— Эти чертовы ниггеры, мои матросы, разбежались сразу же, как им дали независимость, — мучительно икая с похмелья, заявил капитан. — Еще бы! Ведь разбойничать на дорогах гораздо веселее, чем ишачить на корабле, мать их! А в одиночку, даже такой мастер, как я, может привезти вас разве что на дно этой мутной лужи!

Дружески оскалившись, практически ничего не понявший из капитанской речи Тарасюк, хлопнул его по плечу, отчего морской волк ощутимо просел в коленях:

— Ты нас только до лягушатников довези, кашалот. Я ни хрена не понял, что ты там лопочешь, но ежли что не так, я тя первого за борт вышвырну. Крокодилы тута водятся? Что не понимаешь? Крокодилы! Ам!

Сержант изобразил руками схлопывающиеся челюсти.

— С ума сошел? — икнул капитан. — Конечно, здесь этих тварей полно. Да и не доплывешь ты до того берега без корабля, это только кажется, что река спокойная, там, на середине такие водовороты, что и лодку на дно утащить могут. Так что не валяй дурака, если не хочешь давать людей в помощь, так и скажи. Я и сам справлюсь.

— Чего ты на меня орешь, огрызок?! — одернул разошедшегося моряка сержант. — К крокодилам хочешь? Я те мигом организую!

— Там твои крокодилы, там! — замахал в сторону реки капитан. — На своем месте, спят после обеда, успокойся!

— Чего ты лапами машешь? — уже всерьез возмутился Тарасюк. — Чего ты мне за борт показываешь? Щас сам туда полетишь, понял, нет?

Стоявший рядом Литовский еле сдерживал смех, глядя на двух не пойми о чем спорящих мужиков, ни один из которых не понимал языка другого.

— Ладно, все ясно, — прервал он, наконец, грозившее перейти в рукопашную выяснение отношений. — Людей в помощь дадим, только они ничего не понимают в кораблях. Будете говорить мне, что надо делать, а я им переведу, только объясняйте подробно. А ты, дядя Михась, успокойся, капитан сказал, что с удовольствием нам поможет.

— Еще бы, — довольно оскалился Тарасюк. — Небось, к крокодилам-то ему не хочется.

— Что он опять про крокодилов? Он что, сумасшедший? — обернулся к Литовскому капитан.

— Не обращайте внимания, — махнул тот рукой. — Он просто очень любит крокодилов и ему не терпится их увидеть.

— Понятно, — капитан постучал себя пальцем по голове. — Скажите ему, что его любимых ящериц здесь много, может встречаться с ними хоть каждый день. Если они им сразу же не закусят.

— Да, еще один момент, — вспомнил Литовский. — Нам нужен белый флаг. Чтобы французы сразу видели, что идем мы к ним с мирными намерениями.

Флаг смастерили из найденной в капитанской каюте простыни, строго говоря, был он вовсе даже не белый, так как капитан склонностью к чистоплотности явно не отличался, да и в трезвом состоянии, судя по всему, бывал крайне редко. Однако ничего более подходящего все равно не нашлось и грязно-серая, перемазанная разноцветными пятнами непонятного происхождения простыня гордо взмыла вверх, заплескавшись по ветру на мачте парома. А вскоре и само судно, неторопливо и величественно закачавшись на мелкой волне, покинуло бельгийское Конго, направляясь к еле видной на той стороне французской территории. Только когда негостеприимный берег чужой африканской страны начал неспешно отодвигаться назад, а полоса мутной коричневой воды, отделявшая паром от суши стала неуклонно расширяться Витька Васнецов, наконец, окончательно уверился, что все произошедшее с ним вовсе не сон, что они действительно вырвались из осточертевшего лагеря, что теперь они снова свободны.

— Теперь все будет хорошо, теперь обязательно все должно быть хорошо. Все самое страшное уже позади, дальше все обязательно будет хорошо, — словно заклинание раз за разом повторял он, сам не слыша своего голоса. Рядом мелким нервным смехом заходился бьющийся в истерике Димка Волошин.

Паром, натужно кряхтя изношенным двигателем, мерно полз через реку, тяжеловесно плескалась о ржавый корпус желто-коричневая непрозрачная волна. Капитан, покачиваясь стоял держась за штурвал в тесной рубке и хрипло горланил какую-то песню безбожно фальшивя и, то и дело пуская петуха сиплым прокуренным басом. Солдаты на палубе обнимались, поздравляли друг друга, тут и там кричали ура, время от времени стреляли в воздух. Теперь все должно было быть хорошо. Ведь не могли же быть напрасными все те жертвы, на которые пришлось им пойти, чтобы вернуть себе свободу. Теперь все обязательно будет хорошо, все наладится. И лишь когда стал отчетливо виден французский берег, и выстроившаяся вдоль причала цепочка одетых в пятнистую форму автоматчиков, в души многих закрались страшные сомнения в благополучном исходе. Но обратной дороги для них уже не было.

Старик с усилием отнял ладони от лица, несколько раз зажмурил и резко открыл глаза, прогоняя наваждение. Да, хорошо быть молодым, хотя бы потому, что ты еще наивный и глупый, веришь в чудеса и собственное бессмертие, в собственную исключительность и везение. В бесшабашной юности перед тобой нет никаких преград, ты просто не замечаешь их, даже не догадываешься об их существовании в результате походя снося любое препятствие грудью. Сейчас так уже не выйдет, умудренный жизненным опытом изворотливый ум заранее подскажет, что то или иное просто-напросто невозможно, так что не стоит даже и пробовать. Ведь теперь-то точно известно, что в этой жизни киношный happy end не встречается в принципе. Тогда юношески наивный Витька Васнецов этого еще не знал, но ему быстро объяснили. Невероятно быстро и просто. Уже через несколько часов после того, как их, разоружив прямо у пристани под конвоем одетых во французскую форму автоматчиков загнали за точно такую же наскоро намотанную колючку. Высокий стройный капитан Галуа, в традиционном «кепи бланк» на лысеющей голове, объяснил это очень доходчиво, что больше всего удивило солдат, говорил он по-русски, причем очень чисто, практически без акцента.

— Вы попали в скверную историю, товарищи, — произнес он, улыбчиво щуря зеленые кошачьи глаза.

Обращение «товарищи» в его устах прозвучало вызывающе и иронично, подчеркивая лишний раз, что уж ему-то благополучному французскому офицеру, они грязные и оборванные не имеющие ни документов, ни официального статуса ровней никак быть не могут.

— Час назад, поступило требование о выдаче вас обратно в Бельгийское Конго, как преступников, совершивших уголовные преступления на территории этой страны. А спустя двадцать минут, нас уведомили, что и Бельгия желала бы, чтобы вы предстали перед ее судом, как убийцы граждан этого государства. Забавное положение, не правда ли?

Капитан Галуа рассмеялся звонким младенческим смехом, ему и вправду было весело, почему бы и нет? Мрачно слушавшая его толпа, однако, была далека от веселья, по ней пробежал даже первый предгрозовой ропот, заставивший автоматчиков охраны угрожающе вскинуть стволы. Впрочем, они тут же опустились обратно в землю, повинуясь небрежному жесту капитана.

— Не надо лишний раз бурчать, друзья! Прошу заметить, вовсе не я поставил вас в столь затруднительное положение. И если вы опять попытаетесь устроить кровавую баню, на этот раз здесь, то добьетесь лишь того, что и во Франции будете считаться уголовниками. А это может стоить вам пожизненных каторжных работ, где-нибудь в Южной Америке, причем, уверяю, срок этого пожизненного будет весьма короток. Кстати, у вас и так есть богатый выбор: виселица в Бельгии, или какая-нибудь экзотическая казнь типа скармливания живьем крокодилам на том берегу реки. Как перспектива?

Толпа угрюмо молчала. Солдаты только теперь до конца осознавали во что они собственно влипли, и чем это им грозит, потому стояли молча, понурив головы и мысленно уже прощаясь друг с другом и с далекой родиной. Капитан тоже молчал, давая слушателям возможность до конца проникнуться всей мрачностью открывающихся перед ними перспектив. В этот момент, в первый ряд энергично работая локтями, протолкался Литовский.

— Господин капитан, господин капитан!

— Да, я слушаю… — Галуа удивленно посмотрел на обратившегося к нему по-французски солдата, он-то считал всю эту серую массу сборищем малограмотных и необразованных детей крестьян и нищих рабочих, потому никак не ожидал услышать от кого-нибудь из них французскую речь.

— Я полагаю, — спокойно продолжал Литовский, довольный не укрывшимся от него секундным замешательством капитана. — Я полагаю, что выход из нашей ситуации все-таки есть, иначе, зачем вся эта беседа?

— Да, несомненно, — уже овладев собой, отвечал Галуа. — Выход есть и достаточно простой. В данный момент моя страна ведет многочисленные и тяжелые войны против мятежников в колониях. Потому нам, не скрою, постоянно требуются отчаянные, сильные духом люди для военной службы. Русские зарекомендовали себя, в последней войне, как идеальные солдаты: мужественные, сообразительные, выносливые и неприхотливые. Ваш побег от соседей доказывает, что вы достойные продолжатели славных традиций Красной Армии. Именно поэтому я уполномочен высшим командованием, предложить вам военную службу в Иностранном легионе французской армии. Хочу сразу заметить, что поступивший на службу в легион, автоматически освобождается от своего прошлого, при желании он может выбрать себе новое имя, новую национальность, а значит, становится новым человеком, не имеющим за собой прошлой жизни и совершенных в ней преступлений, попрошу учесть это особо.

Тогда казалось, что это единственный выход, возможно, так оно и было на самом деле, по крайней мере, проверить это не представилось возможным, из шестисот с лишним человек добравшихся до Французского Конго от контракта с Легионом не отказался ни один. Капитан Галуа мог честно поздравить себя с великолепной вербовкой. Конечно, в одно подразделение и даже в одну часть русских старались не направлять, раскассировав их среди прочих легионеров, которых к тому времени числилось во французской армии больше сотни тысяч. К своему огромному удивлению новоиспеченные легионеры встретили среди них немало своих соотечественников, которых разметало по всему свету безжалостной машиной Второй Мировой войны. Второй столь же многочисленной группой оказались, как ни странно, негры из США. Жители южных штатов, они бежали через океан, спасаясь от притеснений и погромов куклусклана. Таков был в то время Легион наполовину славянский, наполовину чернокожий. Кроме того, на сержантских должностях часто можно было встретить немцев, преимущественно спасающихся от наказания эсэсовцев. Офицерами, естественно, были французы, в большинстве своем уроженцы тех самых колоний, в которых располагались их части.

Старик помассировал виски, стараясь отвлечься от овладевших им мыслей, вновь сосредоточиться на повседневных заботах. Однако против воли продолжавшая разматываться, как нить из катящегося клубка память, не отпускала. Вдруг ни с того ни с сего заныл, запульсировал наливаясь кровью, давно заживший рубец на затылке, оставленный сабельным ударом. Как же назывался тот оазис? Сейчас уже и не вспомнить заковыристое арабское имя, данное этому затерянному среди мертвой пустыни зеленому островку. Кажется, Бер-Аюм, а может быть и нет… Правая рука скользнула к верхнему ящику стола и на ощупь нашарила в нем плоскую стеклянную бутылку. Коньяк, настоящий французский, вовсе не похожий на то пойло, что под видом знаменитого на весь мир благородного напитка пытаются обычно подсунуть доверчивым туристам здесь в Африке. Этот куплен в Марселе, во время недолгой поездки в страну, гражданство которой было оплачено тем самым ударом бедуинской сабли. Янтарная жидкость тягуче забулькала, проливаясь в горло, теплым шаром жидкого огня прокатываясь по пищеводу, проваливаясь в желудок. Так, теперь еще покурить, покурить и успокоиться, выкинув из головы лишние воспоминания, так не вовремя разбередившие душу. Можно подумать воспоминания когда-нибудь бывают вовремя?

Покрытый арабской вязью, высокий, полтора метра от пола кальян, запузырился налитым в колбу белым вином с пряностями, дохнул полузабытыми восточными ароматами. Кальян Старик себе позволял, свято веря, что очищенный вином дым не наносит обычного разрушительного вреда организму, наоборот, помогает расслабиться напряженным нервам, отдохнуть, прийти в нормальное и спокойное рабочее состояние. Глаза сами собой закрылись, губы втянули новую порцию сладковатого дыма, унося Старика прочь от заваленного бумагами стола, от кондиционированной прохлады щитового модуля, прочь, прочь из Экваториальной Африки. Горячий ветер пустыни ласкал щеки, нежно сдувая с них налипшие песчинки, ероша длинными жаркими пальцами волосы. Точно так же как это делала Лейла, молодая алжирская проститутка, полукровка, охотно принимавшая за скромную плату на своей бедной квартирке легионеров. Там ее и нашли, точнее, нашли ее тело. Голова стояла отдельно, на маленьком кухонном столике, из посиневших опухших губ торчал сморщенный обвисший член. В комнате приколотый кривой бедуинской саблей к кровати легионер, штаны спущены до колен, в паху кровавое месиво. И мухи, жирные зеленые мухи, жужжащей тучей носящиеся под потолком из стороны в сторону, вспугнутые вошедшими людьми. Еще живыми, но такими же вкусными, как эти распростершиеся подле друг друга на закрытой балдахином кровати. Ничего их время еще придет, мухи и трупные черви всегда точно знают, свое время придет для каждого из двуногих.

— Ла иллаху Алла ллахи, ва Махамадун расулу ллахи, — выводит откуда-то с недосягаемой высоты минарета чистым сильным голосом муэдзин.

Дым ароматной струей течет в легкие, кружит голову.

— Я-а! Я-а! — накатывается волной дикий крик несущихся на верблюдах всадников в белых, развевающихся по ветру одеяниях. — Алла!

Кажется никто и ничто не в силах остановить неудержимо устремившуюся к оазису лаву. И меньше всего на это способна жидкая цепочка легионеров, затаившаяся в наспех отрытых в песке стрелковых ячейках за намотанной спиралью колючкой.

— Я-а! Я-а!

Уже отчетливо видны искаженные яростью бородатые лица, зловеще отблескивают металлом, занесенные для удара сабли.

— Огонь, сукины дети! Покажем этим уродам! Огонь! — раненым медведем ревет капитан Галуа.

Последние слова уже полностью тонут в ураганной стрельбе, давно сдерживаемое желание нажать на спуск автомата, наконец получило выход. Теперь можно не просто лежать, в ожидании неумолимо надвигающейся из пустыни смерти, а вступить с ней в бой, возможно даже победить. Первый магазин опустошается с рекордной быстротой, практически не целясь. Выстрелы подобны мелким камешкам, летящим в набегающую штормовую волну, так же бесполезны и неспособны остановить ее яростного натиска.

— Алла!

Первые ряды атакующих налетают на заранее поставленные мины. Песок взлетает в воздух огромными рассыпающимися по сторонам султанами. Сработали мины-лягушки. «Прыжок в небеса» называют их между собой саперы Легиона. Знаменитые прыгающие мины, впервые примененные еще немцами. Начиненный стальными шариками корпус подскакивает на полтора метра от закрывающего его песка, разбрасывая во все стороны визжащую выкашивающую все вокруг смерть. Несущаяся на верблюдах кавалерия беспорядочно сбивает ряды, валятся на землю убитые и раненые, в ужасе разбегаются в разные стороны потерявшие седоков животные, сталкиваются друг с другом, бьются в агонии взрывая песок копытами. Яростный боевой клич атакующих заглушают проклятия и стоны раненых. И тут с двух сторон по сбившимся в кучу людям и животным начинают бить пулеметы, кромсая длинными очередями, разрывая в клочья тела…

Вошедший в кабинет Старика Артур деликатно замер возле двери и для верности постучал еще раз:

— Разрешите?

Отсутствующий взгляд начальника охраны оставался неподвижно уставленным в потолок, если бы не механические движения правой руки, периодически подносящей к губам мундштук булькающего на полу кальяна, Артур решил бы, что Старик мертв, так нереально для живого существа неподвижна была его поза. По кабинету плыл густой сладковатый аромат марихуаны. Постояв с минуту на пороге, маленький казах осуждающе покачал головой и тихонько вышел, деликатно притворив за собой дверь. За ней продолжали греметь выстрелы, хрипели пузыря губы кровавой пеной раненые верблюды, визжали, размахивая саблями, берберы, обжигал ладони раскаленный автоматный ствол, а пулеметчик, бывший власовец Петр Сазонов, звавшийся теперь отчего-то Пьер Дюбуа в упоении орал по-русски: «Передавай привет Аллаху, ублюдки!», кладя очередь за очередью в перемешавшуюся людскую кашу. Плыл, завиваясь кольцами наркотический дым, возвращая Старика обратно в шальные дни его молодости.

Наблюдатель

В хижине из тростника царил полумрак, окон ее конструкцией предусмотрено не было, потому приходилось довольствоваться тем светом, что проникал внутрь через многочисленные щели. Днем этого вполне хватало: и внутреннее по-спартански простое убранство импровизированной тюрьмы и единственный ее узник, развалившийся на связанных из бамбука нарах, видны были достаточно отчетливо. Вторые нары, явно предназначенные для него, Максим углядел в дальнем углу, если не считать накрытого крышкой ведра, источавшего недвусмысленное зловоние, больше ничего в хижине не было. Артур с Лешим добросовестно исполнившие роль злых конвоиров втолкнули Максима за фанерную дверь с немалым энтузиазмом, так что он едва удержался на ногах, чуть не взрыв носом утоптанный земляной пол узилища. Однако, должного впечатления подобное неделикатное обращение на единственного арестанта видимо не произвело. Он не торопился бросаться на помощь товарищу по несчастью, не интересовался причинами его ареста, вообще никак не отреагировал на его появление, продолжая меланхолично разглядывать свисающие с потолка лохмы пожухлой травы.

— День добрый, — дружелюбно поздоровался Максим, получив в ответ лишь ленивый кивок.

— Меня Максимом зовут, — нерешительно представился он, не зная, как бы разговорить своего угрюмого соседа.

Никакой ответной реакции на свою реплику Максим так и не дождался и, демонстративно вздохнув и пожав плечами, проковылял к свободной лежанке. ООНовец, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжал смотреть в потолок. Максим для пробы поерзал на жестком, покрытом лишь тощей травяной циновкой ложе и недовольно кряхтя начал рыться в брезентовом мешке с затягивающейся веревкой горловиной, в который поместил нехитрые пожитки. Это действие вызвало у его соседа первый вялый проблеск интереса.

— Курить нет? — не поворачивая головы, спросил он.

— Найдется, — отозвался Максим, выуживая из мешка пачку сигарет.

— Дай.

— Щас прям! — неожиданно озлился Максим. — Ни доброго утра, ни как зовут, а как курить, так вынь да положь?! Хер тебе, а не курево!

— Утро добрым не бывает, это во-первых. Зовут Андрей, во-вторых, — усаживаясь на нарах, усмехнулся наблюдатель.

— А в-третьих, есть? — дерзко вскинул голову Максим.

— Есть и в-третьих, — невозмутимо кивнул ООНовец. — В-третьих, зря стараешься, никаких особых тайн я не знаю, а если бы и знал, с тобой обсуждать их не стал бы. Так что ничего интересного, ты от меня все равно не услышишь. Можешь не тратить время даром и сразу свистнуть охране, чтобы тебя отсюда забрали.

— Вон как?! — присвистнул Максим. — Ошибаешься, однако, дружище ты на мой счет. Я тут по своему делу, а вовсе не по твоему. Мелковат ты, чтобы к тебе «наседок» подсаживали, уж не взыщи! Ладно уж, кури, отравы не жалко, смотри только пожар не устрой.

Он кинул наполовину пустую сигаретную пачку с всунутой туда же зажигалкой на нары ООНовцу и с наслаждением растянулся во весь рост, кольцами пуская к потолку дым.

— Не «наседка», говоришь, ну-ну, — скептически хмыкнул наблюдатель, щелкая зажигалкой и смачно затягиваясь.

Максим не счел нужным отвечать, наслаждаясь щекочущим горло табачным вкусом. Прилетевшая обратно пачка шлепнула его по животу.

— Про волшебное слово не забыл? — ворчливо напомнил наемник.

— Спасибо, — донеслось из темноты.

Курили молча, растягивая удовольствие, смакуя каждую затяжку, подолгу задерживая дым в легких. Макс украдкой рассматривал еле видное в полумраке исхудавшее с заострившимися чертами лицо наблюдателя. На того ослабленного, полуживого человека, которого они нашли в лагере людоедов, он теперь походил мало. Как все-таки разительно могут изменить облик два дня нормального питания, мытье и чистая одежда, невольно подумал Максим. Пребывание на прииске явно пошло ООНовцу на пользу, вот только благодарности он от этого не преисполнился, не без основания полагая, что попал из огня да в полымя, не даром ведь сразу заподозрил в Максиме специально подосланного провокатора. В некотором роде он был даже прав в своих подозрениях. «В некотором роде?» — Максим про себя невесело хмыкнул. Честно говоря, он еще и сам до конца не определился с тем, что же ему теперь делать. Собирается ли он выполнять поручение Старика, казавшееся глупым абсурдом. Ну зачем весь этот цирк? Если уж хочешь получить какую-то информацию, возьми и просто поговори начистоту с человеком, для чего устраивать тут шпионские страсти? Что такого может скрывать злополучный найденыш, какую такую опасность он может представлять для огромной Компании, контролирующей целую отрасль горнорудной добычи? Да кто его вообще слушать станет, даже если он доберется до своей миссии?

О роли ООН в этом регионе мира Максим имел весьма общее и от того превратное представление. Он, конечно, слышал, что где-то ближе к административным центрам провинции дислоцирован военный контингент миротворческих сил индийской армии численностью до батальона. Однако никакой заметной роли индийцы, которых наемники между собой презрительно обзывали индюками, в жизни провинции не играли, озабоченные не столько решением возложенных на них миротворческих задач, сколько надежной охраной своего собственного лагеря. Они даже от патрулирования окрестностей полностью отказались, опасаясь нарваться на засаду одной из многочисленных вооруженных группировок претендующих на контроль над территориями северного Киву. Кроме того, существовали еще и разбросанные по всей зоне конфликта, так называемые Тим сайты военных наблюдателей ООН, вот здесь уже попадались военнослужащие самых разных национальностей, работой которых являлось наблюдение за ходом противостояния. Эти, в отличие от индюков совали свой нос везде, где ни попадя, хотя даже оружия не имели. Основной их задачей был сбор информации на местах, обобщение ее, и доклад в штаб-квартиру ООНовской миссии урегулирования конфликта в Киншасе. Судя по всему именно из таких и был их найденыш, непонятно каким ветром занесенный в людоедскую клетку. На этом умозаключении собственно и основывались все опасения Старика на его счет. Конечно, ООНовец запросто мог сообщить своему начальству о нелегальном прииске существующим в оккупированном Руандой районе. Но, по мнению Максима, такая неполная и отрывочная информация опасной быть никоим образом не могла. Никакой конкретики ведь у наблюдателя не было. Кто ведет разработку? С чьего разрешения? Каковы пути транспортировки танталита? Куда он идет, для кого? Точные координаты прииска, наконец? Ничего это ООНовец знать не мог, а без этих сведений вся его информация имела нулевую ценность базарных сплетен. Ведь и без него известно, что множество коммерческих фирм с громкими именами и огромными капиталами вовсю ведут нелегальную добычу природных богатств этой раздираемой вечной войной всех против всех страны. Все знают, что это незаконно, но для того, чтобы предъявить кому-нибудь реальное обвинение, ООН нужны факты, а не расплывчатые подозрения человека, пусть даже лично бывшего очевидцем нелегальной добычи танталита.

Тем не менее, начальству под хвост не заглядывают, а жираф большой, ему виднее. Раз приказал начальник охраны попытаться прокачать этого перца, значит надо приступать к выполнению задания, сколь бессмысленным оно бы не казалось.

— Я вот все никак не догоняю, Андрюха, каким макаром ты у дикарей в плену умудрился оказаться? Что, шлялся по лесу без присмотра? — он говорил нарочито ленивым тоном, показывая, что если бы не вынужденная скука совместного заточения, этот вопрос его бы никоим образом не заинтересовал.

Однако показная небрежность тона наблюдателя отнюдь не обманула, реплику товарища по заключению он воспринял в штыки.

— Тебе что за дело?

— Честно? Никакого, — миролюбиво вздохнул Максим. — Просто забавная, наверное, история, рассказал бы, чтоб время скоротать.

— Ничего забавного, — отрезал наблюдатель.

И тут же сам перешел в атаку:

— Ты лучше расскажи, за какие такие грехи, тебя ко мне засунули. Если конечно, ты и впрямь не подсадной…

Максим естественно ждал этого вопроса с самого начала и был к нему готов. Еще только подходя под конвоем двух охранников к превращенной в тюрьму хижине, он твердо решил рассказать ООНовцу чистую правду. Это гарантировало от многих неприятностей, типа случайных проколов в выдуманной легенде, словесных ошибок и оговорок, да и притворяться лишний раз не придется. Недаром кто-то из древних сказал, что у лжеца должна быть очень хорошая память, это ведь только кажется, что врать просто. На самом деле обмануть настороженного, заранее не доверяющего тебе человека практически невозможно, для этого надо виртуозно владеть искусством лжи. Ибо обманывают обычно лишь тех, кто сам готов обмануться, а наблюдателя ООН в такой готовности заподозрить было весьма сложно.

— Да тут даже не скажешь, что за грехи, — он сел на нарах, озадаченно почесывая затылок. — Знаешь, я и сам до сих пор толком не пойму что случилось? Нет, я, конечно, знаю какова причина, просто никак поверить не могу, что такое возможно. Вроде бы нормальные, разумные люди были вокруг и вдруг на тебе!

Эмоциональный насыщенный подробностями и деталями, полный вовсе не наигранного возбуждения рассказ Максима, произвел на ООНовца довольно сильное впечатление. Когда наемник замолчал, Андрей еще долго тер пальцами переносицу, недоверчиво качая головой.

— Нет, ну это вообще полная шиза! Такого при всем желании не придумаешь! Извини, парень, теперь я действительно верю, что ты не специально ко мне подсажен. Чтобы такую легенду разработать надо быть окончательным идиотом. Клиническим.

— Вот и я о том, — горячо поддержал его Максим. — Я сам никак от этой заявки не очухаюсь! Нет, я, конечно, понимаю, что в мире полно разных шизов, сектантов, экстрасенсов и лохов, которые верят в подобную мурню. Но чтобы вот такой фортель произошел в солидной охранной фирме, в элитном подразделении на территории иностранного государства, это уже полный бред.

— Да уж, попал ты! — невольно ухмыльнулся Андрей. — А ты не того, ночью меня не покусаешь? А, одержимый?

— Ладно издеваться-то, на себя посмотри, — обиделся Максим. — Надо умудриться, целый майор, офицер атомной державы, в двадцать первом веке сидит в клетке у первобытных людоедов. Расскажи кому — засмеют. Как они тебя не сожрали-то, деятель?

— Э, брат! Я у них был чем-то вроде талисмана, удачу приносил короче. Так колдун ихний решил, а тот ошибаться не может. И кто же таких ценных кадров с гастрономической целью употребляет? То-то! Я там почти как наследный принц в авторитете был.

— Ага, прынц! То-то они тебя в клетке держали…

— А, это я бежать пробовал, — досадливо махнул рукой ООНовец.

— Далеко убежал? — ехидно поинтересовался Максим.

— Далеко, — мечтательно закатил глаза Андрей. — Метров сто пятьдесят, а то и все двести будет.

После этих слов оба рассмеялись, легко и радостно, будто немудрящая шутка наблюдателя последней каплей весенней капели упала на лед взаимного недоверия, окончательно растапливая его, разламывая на остро отсверкивающие холодными гранями, но уже безобидные куски. Отсмеявшись же, глянули друг на друга уже гораздо дружелюбнее, понимая, что пусть помимо их воли, но на какое-то время судьба свела их вместе, и хочешь, не хочешь, а налаживать нормальные отношения придется.

— Ну так что? Расскажешь, как ты сюда вляпался? — Максим с улыбкой глянул на ООНовца, приглашая его в свою очередь поделиться своей историей с товарищем по несчастью.

— Да чего уж там, только это долгая выйдет история и совсем не веселая…

— Ничего, времени у нас с тобой много, так что вполне успеешь, — подбодрил его Максим.

— Ну раз так, слушай, — устраиваясь поудобнее начал Андрей. — Служил я раньше себе спокойно в обычном мотострелковом батальоне помощником по воспитательной работе. Жизнь, сам понимаешь, не сахар. Зарплата такая, что едва концы с концами сводишь, а у меня семья: жена и две дочки. Жена не работала, в военном городке вообще тяжело работу найти, а у нас и вовсе, вроде бы Подмосковье цивилизация и все такое, ан нет, такой медвежий угол, почище иных забайкальских гарнизонов. Три девки в семье, это я тебе доложу полное разорение, дочки хоть и маленькие еще пигалицы, а уже тоже хотят и одеться получше и мобильник покруче и украшения хотя бы простенькие, прически… Да мало ли куда женщины деньги спускают! Полная жопа короче, известно, на майорскую получку особо не разгуляешься, да еще и служба нервная дерганная. Помощник по воспитательной это ведь что? За всех солдат ответственный, в каждой бочке затычка. Как эти уроды учудят чего-нибудь, так меня первого к ответу. Как воспитывал? Почему не досмотрел? Ночь, полночь, никого не волнует, вперед на разборки… В итоге дома меня практически не видели, вроде по документам есть муж и отец, а где он? А хрен его знает, очередному бойцу задницу вытирает!

Разволновавшись, Андрей, досадливо рубанул воздух рукой и отвернулся, медленно цедя сквозь зубы воздух. Максим лишь сочувственно покивал, что тут сказать, работа с личным составом всегда была самая нервная и неблагодарная, особенно в бесправной Советской, а позже Российской армии, в которой у офицера окончательно отняли все рычаги воздействия на солдата по призыву, вместе с тем до нельзя опустив планку отбора набираемого на военную службу контингента. Не зря же неписанная военная мудрость гласит, что лучше иметь в подчинении десять сейфов, чем одного солдата. С сейфами все просто, уходя вечером домой скажешь им: «Смирно!» и можешь быть уверен, они так и будут стоять до утра. А с бойцом попробуй! Хрен он будет спокойно находиться там, где положено, или в самоход сорвется к девкам, или водки нажрется, или подерется с сослуживцами, одним словом что-нибудь да организует, хоть куда-нибудь да влипнет. А ты давай, майор, воспитывай, только гляди пальцем тронуть солдатика не смей! Не дай бог! Военная прокуратура бдит! А что чем дальше, тем чаще среди солдат попадаются такие отморозки, что слов просто не понимают, это всем наплевать. Крутись, майор, как хочешь, тебе за это денежки платят. Чуть меньше конечно, чем продавщица на рынке получает, раза этак в два, но ничего, с голоду ведь еще не умер. Нет? Не умер? Ну, молодец! Так иди, работай, пока квартальной премии не лишили! Что ж, таким условиям службы оставалось только сочувствовать.

— Беспросветность короче полнейшая, — подвел итог Андрей. — И вдруг, как луч солнца! Знакомый кадровик, с которым не одна бутылка водки совместно распита, по секрету сообщил, что набирают добровольцев для работы за границей. А это же деньги, причем такие, которые занюханной махре и не снились! Да что там деньги, даже не в них дело, это же возможность вырваться из череды серых однотонных будней, как-то прорвать этот замкнутый круг. Естественно я за нее ухватился обеими руками. Не просто так конечно все было, у нас ведь как, не подмажешь не поедешь. Пришлось и взятки давать через того же кадровика, и подарки с гостинцами посылать, но, в конце концов, вожделенное направление на курсы военных наблюдателей в Солнечногорск оказалось у меня в кармане. Дальше все пошло намного проще. Экзамены сдал сравнительно легко, благо еще в училище диплом военного переводчика получил. На французском говорю практически свободно, почти как на родном, с детства у меня склонность к языкам была. По остальным предметам вроде тоже не дурак. Короче приняли, экзамены сдал, конкурс выдержал. Потом учеба, говорили тяжело, нагрузки большие, а я там отдыхал. После родного батальона, рабочих дней по двенадцать-пятнадцать часов, да с одним-двумя выходными в месяц, курсы для меня оказались просто курортом. Не успел оглянуться, как закончил учебу, а там и вызов пришел в часть, с направлением в миссию сюда в Конго. Ты даже не представляешь, какое это тогда было для меня счастье…

Андрей мечтательно прищурил глаза, взгляд его разом помягчел, потерял привычную собранность и цепкость, уходя куда-то в недоступные окружающим глубины его души, в глубину памяти…

Изрядно пропыленная, разбитая колесами машин, грунтовка прихотливыми змеиными кольцами вилась через джунгли. Настоящие тропические джунгли Экваториальной Африки с обязательными пальмами, острыми стрелами листвы банановых деревьев, еще какими-то широкими мясистыми листьями почему-то красноватого цвета, прикрывающими бледно-розовые цветы, огромными деревьями великанами, по три десятка метров в высоту. Одуряющее пахло до предела насыщенным кислородом воздухом, рождая в кружащейся голове Андрея легкую эйфорию, будто только что хлобыстнул залпом бокал шампанского. Мощный рэйндж-ровер, утробно взрыкивая мотором, легко скакал по ямам и колдобинам дороги, разбрызгивая мощными колесами по сторонам красноватые комки высохшей глины. Приемник изливался звуками джаза, заглушая птичий щебет и резкие крики мелких обезьян сновавших в ветвях деревьев. Водитель, худощавый, бритый наголо чернокожий парень в огромных закрывающих пол лица очках-консервах, меланхолично перекатывал крепкими челюстями жвачку, в такт музыке мотая из стороны в сторону головой. Сгоравший от любопытства Андрей попытался было расспросить его о конечной цели их поездки, но водитель оказался парнем на редкость не разговорчивым, на вопросы отвечал односложно, отделываясь лишь общими фразами, порой вообще демонстративно пропускал их мимо ушей, вынудив, в конце концов, непоседливого пассажира тоже замолкнуть, наслаждаясь окружающими видами. А посмотреть и вправду было на что.

Открывающийся взору пейзаж не походил ни на что виденное майором ранее. Настоящие девственные леса, те, которые покрывали всю поверхность суши в доисторические времена, сжимали с двух сторон узкую ленту дороги, а по ней самой непрерывным потоком двигались живописно одетые мужчины и женщины всех цветов и оттенков кожи от темно-синей баклажанной до почти белой с желтоватым отливом слоновой кости. Мужчины шествовали важно, неторопливо, бросая на их машину любопытные взгляды, женщины, как правило, несущие на головах огромные тюки, мелко семенили, опустив глаза в дорожную пыль, глядя лишь себе под ноги. Некоторые толкали рядом с собой нагруженные корзинами велосипеды.

— Куда они все идут? — удивленно спросил Андрей у водителя, наблюдая за этой всеобщей миграцией.

— Туда где жизнь лучше, — философски отозвался, с удовольствием хлопнув надутым пузырем жвачки, чернокожий. — Куда же еще?

— А почему тогда все идут в разные стороны? — не сдержавшись, улыбнулся Андрей.

— Потому что для каждого счастье свое. А значит, и находится в разных местах, — терпеливо объяснил водитель, удивляясь такой бестолковости белого пассажира.

Лес по сторонам дороги расступился, обнажая клетки обработанных полей с первыми зелеными всходами каких-то растений. Несколько женщин не взирая на давящую полуденную жару упорно размахивали мотыгами, рыхля вдоль ростков красноватую глинистую почву. Работа была даже на взгляд со стороны весьма нелегкой, но двое сидевших на краю поля мужчин в белоснежных рубахах, даже не помышляли о том, чтобы как-то помочь несчастным.

— Почему эти битюги сидят себе в тени, а женщины вкалывают на солнцепеке? — возмущенно воскликнул Андрей, вертясь на сиденье.

— Так устроен мир, — проследив за его взглядом, изрек водитель. — Мужчины созданы для великих дел и свершений, а женщины для заботы о них и повседневной работы.

— Да неужели, — саркастически улыбнулся Андрей. — И какие же великие дела должны совершить эти лентяи?

— Эти? Видишь, они в белых рубахах, это значит, что они взрослые мужчины, имеющие жен. Кстати, те, что работают на поле, как раз и есть их жены.

— И что из того?

— Как что? Раз они имеют жен, значит, уже построили свои собственные дома. А построить дом великое дело, достойное мужчины. После этого он уже не обязан отвлекаться на разные мелочи.

Андрей невольно вспомнил убогие, связанные из тростника домишки придорожной деревеньки, которую они проскочили отчаянными воплями клаксона распугивая разгуливающих по главной улице кур и радостно визжащих перемазанных грязью детишек. По мнению Андрея, построить дом подобный виденным в деревне, можно было, не особо напрягаясь, за пару недель. Вряд ли этот подвиг мог служить оправданием последующего полного отстранения от физической работы.

— Э-э, бвана, — хитро улыбнулся в ответ водитель. — Дом это ведь не только стены, совсем нет…

Андрей отметил, что чернокожий спутник впервые за все время общения поименовал его почтительным колониальным титулом бвана, правда, в голосе африканца при этом никакой почтительности не было, а вовсе даже наоборот слышалась явная ирония. Этакая скрытая усмешка все знающего и понимающего взрослого человека при виде маленького забавного ребенка самонадеянно утверждающего явную глупость. Поняв, что спорить с местным жителем о правильности устройства с детства окружавшего того мира, по меньшей мере, бесперспективно, Андрей замолчал, вглядываясь в бегущую к горизонту дорогу. Но вскоре не выдержал, неожиданно вспомнив об еще одной заинтересовавшей его детали. На этот раз она касалась самого водителя. С левой стороны от него к дверце машины был прихвачен ремнями масляно поблескивающий автомат, в котором Андрей с первого взгляда опознал укороченный калаш.

— Зачем ты возишь с собой оружие? Здесь ведь безопасная, подконтрольная правительству территория. Или я чего-то не знаю?

Водитель от души расхохотался.

— О, ты еще многое не знаешь о нашей стране, бвана. У тебя впереди много открытий. Здесь если хочешь жить, надо заботиться о себе самому, не полагаясь на правительство и его армию, особенно на армию. Так что мой тебе совет, бвана, поскорее купи себе оружие. Калашников великий человек. Он подарил каждому негру свободу, каждому у кого есть деньги на его автомат.

Резкий с явно проскальзывающими металлическими нотками смех водителя вызвал в душе Андрея неожиданный неприятный осадок. Разговаривать ему враз расхотелось и даже вдруг неодолимо захотелось, последовав совету чернокожего поскорее обзавестись каким-нибудь оружием, желательно посолиднее. Только что манящие невиданной экзотикой джунгли по сторонам дороги каким-то неуловимым образом враз превратились в мрачные, таящие откровенную угрозу заросли, а весь мир будто поблек, теряя свою яркость и праздничность, становясь черно-белым. К сожалению, желание вооружиться было насквозь невыполнимым и нереальным, так как шло в разрез с категорическим требованием устава ООН, в котором четко определялся правовой статус наблюдателя. Сражаться на той или иной стороне конфликта, применять оружие, даже для самозащиты, просто иметь его при себе запрещалось. Это было вовсе не их дело, от них требовалось беспристрастное наблюдение и фиксация происходящих вокруг событий. Что бы ни творили друг с другом или с мирным населением противоборствующие стороны, наблюдатель не имел права вмешиваться, его роль сводилась лишь к сбору и передаче наверх возможно более точной и правдивой информации. А если уж Организация Объединенных Наций, проанализировав полученные сведения, сочтет нужным вмешаться, то она пришлет сюда специальный воинский контингент, и тогда наводить порядок и разъединять враждующие стороны будут солдаты в голубых касках.

«Быстрее бы добраться до Тим сайта», — мелькнула в голове непрошенная мысль. Андрей после слов водителя начал чувствовать себя чрезвычайно неуютно, ему все время казалось, что чей-то недобрый взгляд следит за ним из зарослей, злорадно подмигивая, провожает еле ползущую по колдобинам машину, столь легкую добычу для любого нападения. Спиной он почти физически ощущал раскаленную жгущую кожу красную точку лазерного целеуказателя ползущую по левой лопатке. Его все время так и подмывало обернуться, и хотя он ясно осознавал, что это всего лишь дают о себе знать расшалившиеся нервы, желание это порой делалось совершенно непреодолимым, заставляя его воровато кидать взгляд через плечо на убегающую назад красную глину дороги. «Быстрее бы добраться до Тим сайта!»

Он уже знал, что Тим сайтом по ООНовской терминологии зовется пункт постоянной дислокации команды наблюдателей. Название произошло от соединения английских слов: «Team» — команда, группа и «Side» — сторона, место размещения. Такие посты наблюдателей были разбросаны по всей зоне вооруженного конфликта, перекрывая определенный сектор ответственности. Группы из пяти шести ООНовских наблюдал, те самые «Тимы», под командой старшего — Тим лидера, осуществляли постоянное патрулирование своего сектора, налаживали связи с представителями всех сторон конфликта, добывали информацию об общем состоянии дел на подконтрольной территории, постоянно отправляя ее на анализ и обработку в центральную миссию. А там уже специалисты-аналитики формировали из разрозненных кусочков информационной мозаики полученной с мест, общий развернутый отчет о положении в стране, представляемый в штаб-квартиру ООН.

Вот в один из Тим сайтов провинции Киву и получил назначение российский наблюдатель Андрей Богданов, именно туда вез его сейчас вооруженный АКСУ чернокожий водитель по дороге режущей дикие джунгли, мимо чахлых деревенек из тростниковых лачуг, жалких клеток полей и бредущих невесть куда с узлами на головах африканцев.

По расчетам Андрея до деревни, в которой располагалась штаб-квартира наблюдателей, оставалось не многим более десятка километров, когда его неприятные предчувствия начали сбываться. За поворотом, дорогу машине неожиданно перегородил огромный высохший куст, кривые узловатые ветви которого были щедро усыпаны длинными, сантиметров по десять колючками. Прямо за кустом стояли, белозубо улыбаясь два африканца с пулеметами Калашникова на шеях. Отливающие воронением стволы ПК, будто невзначай смотрели на водителя и пассажира замершей в нескольких шагах от куста машины. Вместо того, чтобы пристегнуть к пулеметам короба с лентами, оба негра предпочли ими просто обмотаться на манер революционных матросов, что придавало им в глазах Андрея несколько комичный вид, однако при взгляде на чутко подрагивающие стволы смеяться ему враз расхотелось.

— Это кто? — осипшим голосом спросил он у водителя.

— Не знаю, пока, — напряженно ответил тот, демонстративно медленно кладя руки на руль. — Хорошо бы, если армейский патруль, а вообще, может быть кто угодно… Если сразу не начали стрелять, значит сейчас скажут… Веди себя спокойно и держи руки на виду…

Андрею ничего не оставалось делать, кроме как последовать этому мудрому совету. Один из негров, все так же солнечно и радостно улыбаясь, неторопливо обошел преграждавший дорогу куст и направился к машине. Второй продолжал держать их под прицелом своего пулемета. Андрею происходящее нравилось все меньше и меньше, он, наконец, сообразил, что ему так резануло глаз в облике остановивших их людей. Если тот, что шел к машине, был одет в какой-то военного вида темно-зеленый комбинезон, то державший их на прицеле в одежде держался гораздо более простого стиля, предпочитая неудобной форме заношенные спортивные штаны и дранные резиновые шлепанцы-вьетнамки. Глядя на подобный прикид, в то, что перед ними солдаты регулярной армии верилось все меньше.

Подошедший пулеметчик обменялся с водителем несколькими фразами на местном диалекте, из которых Андрей понял лишь слово «ООН», сопровождавшееся тычком пальца в его сторону. Пулеметчик отреагировал на это сообщение весьма живо, перейдя на ломанный французский:

— Надо показать мне документ!

— Надо, так надо, — пожал плечами Андрей, вынимая из нагрудного кармана куртки упакованную в пластик ООНовскую айдишку.

Пулеметчик долго вертел ее в корявых мозолистых пальцах, придирчиво рассматривал фотографию, сличая ее с оригиналом, деловито читал текст, причем у Андрея сложилось явственное впечатление, что при чтении он держал документ вверх ногами, усердно шевеля губами, будто проговаривая про себя каждое прочитанное слово.

— Богданов Андрэ. Это быть ты?

— Это быть я, — невесть зачем подделываясь под исковерканный французский проверяющего согласился Андрей.

— Куда ты ехать?

Водитель быстро-быстро залопотал на своем птичьем наречии, упреждая ответ Андрея, но пулеметчик лишь досадливо махнул на него рукой, заставляя заткнуться и прищурившись, заявил:

— Здесь платный дорога. Мы охранять. Ты платить. Пятьсот США доллар.

Андрей так и замер на месте с разинутым ртом, для него только недавно прибывшего из полуголодного армейского гарнизона, пятьсот долларов были достаточно большой суммой, просто так отдавать которую он не собирался. Хотя подъемные деньги в местных франках конечно при нем имелись и, пожалуй что, даже в большем размере по курсу.

Водитель вновь что-то попытался объяснить часовому, но тот уже с угрозой качнул пулеметным стволом в его сторону.

— По какому праву! Я представитель международной организации, — возмущенно воскликнул Андрей, чувствуя, как противный липкий холодок страха зашевелился под ложечкой, мешая строить фразы четко и уверенно.

Внимательно оглядев его, чернокожий снисходительно кивнул.

— Хорошо. Если организация, тогда триста США доллар. Как это? Скидка, да? Точно, скидка!

Обреченно вздохнув, Андрей полез было в карман за бумажником, понимая, что просто так из лап дорожных рэкетиров им не выбраться, но был остановлен жестом водителя. Обменявшись с пулеметчиком парой слов, тот вытянул из кармана мобильник и, быстро натыкав номер, затараторил в трубку. Говорил он на суахили и Андрей вновь ничего не понимал, так что ему оставалось лишь сидеть и молча ждать развития событий. После пятиминутной беседы водитель, злорадно хмыкнув, передал телефон пулеметчику. На этот раз разговор был совсем коротким. Пулеметчик широко от уха до уха улыбнулся, возвращая аппарат водителю, заговорщицки подмигнул Андрею и, прокричав что-то своему напарнику, потянул загораживающий дорогу куст в сторону, к неширокой обочине. Лишь когда ровер взрыкнув мотором пополз, постепенно набирая скорость вперед, Андрей позволил себе облегченно вздохнуть, кажись, в этот раз пронесло! Оба чернокожих стража весело махали им вслед руками, все так же скаля в улыбках крупные белоснежные зубы.

Когда импровизированная застава скрылась за очередным поворотом, Андрей рискнул спросить мрачно вертящего баранку водилу:

— Кто это был?

— Солдаты из местной бригады, — сквозь зубы нехотя процедил тот.

— Солдаты?! — пораженно воскликнул Андрей. — На них же не было формы?

— На одном была, — угрюмо поправил его водитель. — А второй может постирал ее, или продал… Какая разница? Оружие ведь у них было…

Пораженный столь странной логикой Андрей довольно долго молчал, переваривая услышанное, наконец, все же отважился спросить:

— А кому ты звонил, чтобы нас пропустили?

— Командиру бригады, — буркнул, не глядя, водитель, видно было, что ему не хочется обсуждать происшедшее, похоже он стыдился бессовестного вымогательства, которым на глазах иностранца занимались солдаты армии его страны.

— Так ты рассказал комбригу, чем занимаются его солдаты? Теперь он их арестует и выгонит из армии?

Перспектива неизбежного наказания вызванного жалобой задержанных, по мнению Андрея, никак не вязалась с веселыми прощальными улыбками солдат.

— С чего бы это… Комбриг сам поставил их на эту дорогу, и половина снятых ими денег пойдет как раз ему и начальникам поменьше, — нехотя объяснил водитель. — Просто я сказал ему, что везу важного работника ООН, а его солдаты, не разобравшись, начинают требовать деньги, подрывая авторитет самого комбрига и всей страны в целом. Вот он и приказал нас пропустить без пошлины.

— Видно был в хорошем настроении, — задумчиво добавил он, виртуозно объехав очередную промоину.

— А если бы был в плохом? — поинтересовался Андрей, будучи вовсе не уверен, что так уж нуждается в том, чтобы знать ответ.

— Тут возможны были варианты, скорее всего, пришлось бы платить, или ехать назад.

Сказано это было совершенно серьезным тоном и Андрей невольно поверил, что все это отнюдь не шутка и командир бригады распущенных чернокожих головорезов, вполне может из личного самодурства не пустить на подконтрольную ему территорию наблюдателя ООН, наплевав с высокой башни на все постановления любых международных организаций и правительств стран в них входящих. Пятьсот США доллар, или катись, откуда пришел. Что ж, добро пожаловать в Африку!

К расположенному в затерянной среди джунглей деревушке Тим сайту они подкатили уже к вечеру. Сам по себе он представлял просто чуть более приличный и крепкий с виду дом, чем окружающие лачуги африканцев. Да еще в окнах одноэтажной дощатой постройки светился самый настоящий электрический свет, обеспеченный нещадно ревущим в примыкающим вплотную к задней стене дома сарайчике мощным дизелем. Въехав в огороженный связанным из тростника забором просторный двор, водитель, заглушив мотор, дважды коротко надавил на клаксон, отозвавшийся призывным ревом. Всю дорогу бежавшие за машиной по единственной деревенской улице голопузые чернокожие детишки восторженно завизжали. На огороженную территорию заходить они не решались, но зато плотно облепили весь забор, угрожая обрушить его своей массой. Ярко сверкали восторгом любопытные глазенки, неровно стриженые головы с лысыми пятнами лишаев вертелись из стороны в сторону, разглядывая пришельцев из диковинного мира, что лежит где-то далеко за границей родных тропических лесов. Андрей аккуратно выбрался из машины и замер, оглядываясь по сторонам. Как раз в этот момент хлипкая фанерная дверь дома распахнулась, пропуская во двор высокого смуглолицего человека в военной форме. Поняв, что это верно и есть местный начальник, то есть Тим лидер собственной персоной, Андрей, вытянувшись по стойке «смирно», изящным движением, дающимся лишь долгой практикой, бросил ладонь к голубому берету и четко отрапортовал на безупречном французском:

— Майор Богданов, военный наблюдатель. Российская Федерация. Прибыл в ваше распоряжение.

— Подполковник Буруди, Тим лидер. Тунис, — также официально представился смуглолицый. — Добро пожаловать.

— Вот так и началась моя работа наблюдателя, — невесело улыбнулся Андрей.

Заложив руки за голову, он с хрустом потянулся, поерзал на деревянных нарах, устраиваясь поудобнее и продолжил рассказ.

— Работа была не так чтобы тяжелая, но порой не слишком приятная, а иногда и опасная. Про разные бытовые неудобства я уже говорить не буду, в Африке без них не бывает. В деревеньке понятное дело не оказалось ни электричества, ни газа, ни водопровода. Местные жили точно так же, как и сотню лет назад, разве что одежда изменилась, вместо набедренных повязок и шкур, дешевый секондхэнд из европейских стран и Китая. А так все то же самое: тростниковые лачуги, болезни, грязь, нищета. Нам завидовали дико, потому что у нас есть дизель, деньги, добротная одежда, потому что пьем чистую привозную воду и едим хорошие продукты. В деревеньке в основном жрали кукурузную кашу, иногда рыбу, мяса практически никогда — дорого, ну и разную дрянь типа печеных бананов. Короче полностью натуральное хозяйство. Правда была даже школа, не настоящая как в России, а церковная, на три класса, учили детей читать, писать и немного считать.

Максим, слушая наблюдателя, согласно кивал в такт его рассказу. Он и сам уже успел повидать оборотную сторону жизни в Экваториальной Африке, в то время, когда объединившие племенную верхушку кланы увлеченно резались между собой, образуя всевозможные национальные и народные фронты и партии, основная масса жителей страны прозябала в жуткой нищете, которую даже сравнить было не с чем. Любой российский бомж в африканской глубинке считался бы вполне обеспеченным человеком, потому, как здесь даже простое наличие одежды было уже показателем благополучия.

— Сама служба заключалась в периодическом патрулировании закрепленной за тимом зоны. А зона нам досталась весьма проблемная, как раз тот самый пятачок в Северном Киву, где сходятся границы Уганды, Руанды и Конго. Кого только по этой земле не носило: бежавшие из Руанды боевики хуту, малолетние бандиты из племени май-майя, угандийские солдаты, руандские тутси, периодически нарушавшие границу, какие-то повстанцы полковника Нгона, с неясными политическими убеждениями, просто грабители и мародеры. За порядком должна была следить та самая конголезская бригада, с солдатами которой я познакомился по дороге. Какой порядок могли навести в провинции эти отморозки, ясно без слов. Еще недалеко от нас стоял лагерем индийский миротворческий батальон. Индюки даже порой сопровождали нас во время патрулирования на особенно опасных маршрутах. Так вот и шла служба, два раза в неделю выезд на патрулирование сектора, ездишь, смотришь, беседуешь с местными, стараешься как можно больше разузнать о том, что творится вокруг. Потом составляешь отчет для центральной штаб-квартиры. По выходным обычно ездили в гости к индюкам, там у них в офицерском клубе можно было отдохнуть, расслабиться, выпить чего-нибудь спиртного. В деревне-то можно было купить только пальмовое вино, от которого потом кишки наружу выплюнешь, да еще какую-нибудь гадость подхватишь заразную. А индюки устроились с комфортом, у командира ихнего даже поле для гольфа было…

Андрей мечтательно закатил глаза, видно воображая, что он находится не на жестких нарах, запертый в превращенной в тюрьму хижине, а сидит в компании индийских офицеров за барной стойкой в кондиционированной прохладе офицерского клуба, обсуждая успехи их полковника в любимой игре.

— Ладно, это я понял, — прервал его воспоминания Максим. — Но как ты умудрился оказаться у людоедов?

— Дурацкое стечение обстоятельств, — недовольно буркнул Андрей, с трудом возвращаясь назад к невеселой реальности. — Просто дико не повезло, причем дважды. Понимаешь, как раз в нашем секторе, в джунглях находилось несколько лагерей руандских хуту…

— Тормози, — махнул рукой Максим. — Ты мне так объясняешь, будто я в этой стране вырос. Что еще за хуту такие? Не забывай, мне никто ООНовских отчетов читать не давал…

— Хуту не знаешь? — удивленно вскинул голову наблюдатель. — Ну, ты даешь! Так, брат, нельзя, если уж ты сюда приехал, надо было хоть чуть-чуть разобраться в местных реалиях.

Максим лишь виновато пожал плечами в ответ, мол, надо-то, надо, но где ж на это время найти.

— Ладно, это мы сейчас быстро исправим. Короче как раз в двух соседних государствах, ну и немного в самом Киву живут две основные народности: тутси и хуту. Вообще-то это даже не два народа, а просто что-то типа аристократии и смердов. Издавна тутси были кочевниками скотоводами, вели частые войны и потому без особого труда смогли подчинить себе оседлых земледельцев хуту. Вот и теперь, хотя у них там вроде как демократия и правовое государство, но это же Африка, потому и в Руанде и в Уганде правящая верхушка состоит из тутси, само собой все ключевые должности в армии, полиции, правительстве занимают они же. Хуту остается роль рабочей массы. Но в 94-ом году на выборах в Руанде неожиданно победил и стал президентом самый настоящий хуту, тутси так ошалели от этого, что вовремя не смогли предпринять соответствующих мер и началась их повсеместная резня. С благословления президента тутси были лишены всех своих привилегий, выгнаны со всех руководящих должностей и стали абсолютно бесправными и беззащитными, любой мог ограбить, убить и изнасиловать тутси, оставаясь при этом безнаказанным. Это был настоящий геноцид в африканских масштабах сопоставимый с тем, что вытворяли фашисты во время Второй Мировой. Но потом ситуация изменилась, партизанские отряды взявшихся за оружие тутси, при поддержке соседней Уганды, вышибли из Кигали президента и правительственные войска, и тут маховик завертелся обратно, теперь уже резали хуту. На данный момент, часть активных боевиков хуту бежала через границу в Конго и стала несколькими лагерями в Северном Киву. Руандийцы потребовали от президента Конго выдать им скрывающихся на его территории хуту. Однако тот, может и рад бы это сделать, да не выходит, попробуй, выковыряй из лесов прячущихся там с оружием партизан, точно знающих, что на родине им пощады не будет. А тут еще Уганда оккупировала кусок территории рядом. Полковник Нгон взбунтовался и собрал свою собственную армию. Потом еще тут один частный деятель есть — черный миллиардер, долларовый причем. Нанял себе несколько тысяч головорезов, захватил кусок земли с ценными ископаемыми и объявил, что там его собственное суверенное королевство. Короче сам черт ногу сломит в этой каше и вылавливать в такой обстановке каких-то хуту просто не реально.

— Действительно, просто винегрет какой-то получается, — покачал головой Максим. — Такое ощущение, что здесь все воюют против всех…

— Так оно и есть, — кивнул Андрей. — Это я тебе еще очень упрощенно рассказал, а на самом деле тут замешаны практически все центральноафриканские государства, плюс куча кланов и племен, находящихся в родовой вражде. Короче без поллитры не разберешься. Так вот, выехали мы как-то на обычное патрулирование, со мной еще переводчик и второй наблюдала, молодой парнишка из Нигерии, Реми его звали. Ничего сложного вроде не предвиделось, просто обычный рутинный объезд, в секторе тогда спокойно было, потому индюки нас не сопровождали.

Джип «тойота» натужно взрыкивал мотором с трудом переваливаясь на разбитой грунтовке. Утренняя прохлада постепенно сменялась обычной давящей жарой, блесками пота оседая на коже, вдавливая взмокшие людские тела поглубже в сиденья, заставляя их наливаться изнутри противной тяжестью, расплавляя мозг, делая мысли вязкими и неповоротливыми. Двое чернокожих откинувшихся на мягких подушках заднего сиденья, лениво перебрасывались короткими ни к чему не обязывающими фразами. Андрей, полностью сосредоточившийся на управлении автомобилем, не прислушивался к их разговору. Дорога не оставляла времени на расслабление требуя постоянной сосредоточенности. На машинах здесь ездили редко, а уж если и ездили, то, как правило, на тяжелых гусеничных бронетранспортерах, размалывая и так ухабистое и неровное дорожное полотно до состояния полной непроходимости для обычного транспорта.

Целью сегодняшнего патрулирования была небольшая деревушка на самой границе сектора. Обитала в ней младшая ветвь широко расселившегося по всему Северному Киву племени кикуйю. От проживающего там информатора недавно пришло весьма интересное донесение о том, что неизвестные белые приезжали в деревню на машинах вербовать молодых сильных мужчин для работы на приисках. Белые говорили по-французски, но информатор был полностью убежден, что этот язык для них вовсе не родной, так как даже его не слишком искушенное ухо постоянно резал жесткий лающий акцент приезжих. Одеты белые были стандартно для центральной Африки — в камуфляжную форму без знаков различия, вооружены абсолютно безликими автоматами Калашникова, которые здесь попадаются у каждого третьего жителя. Так что никаких данных об их предполагаемой государственной принадлежности не имелось. Вербовщики предлагали весьма большие для этой местности деньги, обещали кормить работников и обеспечить жильем на месте. Многие деревенские мужчины, соблазненные перспективой хорошо заработать, согласились отправиться с ними. Никаких договоров и контрактов, конечно, не заключали, вождю заплатили солидный выкуп и щедро одарили подарками: консервами, несколькими комплектами поношенной, но вполне исправной пятнистой формы и спальным мешком на синтепоне. Восхищенный таким вниманием вождь ничуть не возражал, против сдачи таким хорошим людям в аренду двух десятков своих подданных. Нанятых рабочих погрузили в кузов грузовика и увезли куда-то на север. Пред отъездом им был выплачен задаток, по пять долларов США на брата. Это уже говорило о многом. Ни одна официальная структура Конго не рискнула бы расплачиваться с наемным персоналом иностранной валютой, такое же ограничение было наложено и на все иностранные фирмы, имеющие в стране официальные концессии. Выходит, рабочих для прииска вербовали не аккредитованные в стране нелегальные иностранцы, а значит, и сам прииск оказывался насквозь нелегальным.

Расхищение национальных богатств за последнее время приняло в провинции просто ужасающие размеры. Находящаяся на стыке границ с Руандой и Угандой Киву почти полностью была оккупирована их войсками, а на остальной территории власть конголезского правительства была весьма призрачной, так как реальной военной силой там обладали повстанческие армии мятежных генералов, воинственные племена и просто откровенные банды. Тем не менее, именно на территории этой провинции сосредоточились несметные природные ресурсы редких металлов и полезных ископаемых: тут были и алмазные трубки, и золото, и молибден с марганцем, и, конечно, руда, содержащая металл будущего — танталит. Желающих поживиться на полностью бесконтрольных землях было, хоть отбавляй. Часто боевые действия, беспрерывно ведущиеся между сторонами военного конфликта, имели своей целью лишь установление контроля над тем или иным прииском или шахтой. Причем не всегда они планировались в штабах воюющих государств, довольно часто, представители иностранных фирм подкупали местных военачальников и те, самовольно перейдя в наступление, отвоевывали для них лакомые куски, получая мзду за возможность добычи ископаемых на контролируемых ими территориях. В длящемся уже несколько десятков лет кровавом кошмаре уже сложно было понять, кто против кого и за что воюет.

Даже обладающие наиболее полными сведениями о том, что на самом деле происходит в провинции, наблюдатели ООН частенько путались в неимоверно запутанном клубке переплетающихся интересов горнорудных компаний, правительств сопредельных стран и всевозможных авантюристов всех цветов и оттенков кожи, хлынувших в страну, словно мухи на мед. Но, как бы там ни было, а пусть даже косвенная информация, свидетельствующая об открытии нового прииска, нуждалась в немедленной и тщательной проверке, так как обещала соответственно новый виток боевых действий между уже поделившими провинцию военными группировками. Выяснение всех подробностей произошедшей три дня назад вербовки и было основной задачей сегодняшнего выезда. Ну, конечно, попутный осмотр своих владений, куда же от этого денешься. Правда, осматривать сейчас особо было нечего, за последнее время обстановка в провинции изрядно нормализовалась и успокоилась. Уставшие и истрепанные в боях армейские подразделения окончательно стабилизировали линию фронта, отгородившись друг от друга довольно широкими нейтральными полосами, и лишь изредка беспокоили друг друга короткими разведрейдами, да перестрелками случайно столкнувшихся на ничейной территории патрулей. Повстанческие армии и банды тоже поутихли, получив каждый свой кусок подконтрольных им гор и джунглей, величина которого прямо зависела от качества вооружения, численности и общей отмороженности их состава. Возникновение на уже поделенной территории нового источника дохода и, судя по всему появление новой силы на него претендующей, должно было однозначно разрушить и без того шаткое равновесие. Не говоря уже об общей незаконности разработки недр без санкции пусть и не имеющего здесь никакой реальной власти, но все же почти демократически избранного правительства страны.

— Послушай, Реми, — окликнул заскучавший Андрей сидящего сзади улыбчивого нигерийца. — Объясни мне, как же так получается, вот, например, в твоей стране все спокойно и нормально, хотя она не такая богатая ископаемыми. А здесь нищета и постоянная война…

— Потому и постоянная война, Андэ, — расплылся в улыбке капитан. — Кому что может понадобиться в бедной и нищей Нигерии? Кто будет платить за организацию там повстанческих фронтов? Разве что полный дурак, ведь он никогда потом не вернет своих денег. Другое дело здесь, богач, что платит деньги тому, кто станет хозяином этой страны, может рассчитывать на хорошую выгоду в будущем. К сожалению, слишком многие люди с деньгами это понимают, потому здесь никогда не наступит мир, пока не кончатся деньги у тех, кто готов платить их за убийство. А народ, живущий на этой земле, обречен на вечную войну, вечную кровавую бойню и вечные муки. Танталовы муки… Да, не зря же здесь самые богатые в мире россыпи тантала. Это очень символично — страна тантала, обреченная на Танталовы муки, умирающая от голода в бесплодной попытке дотянуться до принадлежащих ей богатств.

— Так что, ты считаешь, что мы здесь находимся совершенно зря, и мир на этой земле не наступит никогда? — переспросил Андрей, его забавлял этот разговор, отвлекая от изнурительной жары и монотонной, вьющейся сквозь джунгли дороги.

— Ха! Меня спрашивает об этом русский! Ты что, Андрэ, никогда не слышал про такого человека, которого звали Карл Маркс?

— При чем здесь Маркс?

— Как при чем? Это ведь он написал, что нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист ради трехсот процентов прибыли, разве нет?

— Может быть, — неуверенно согласился Андрей, марксистско-ленинское учение в его время в военных училищах уже не проходили, потому точно вспомнить автора известного в общем-то изречения ему не удалось, так только мелькнула в голове мысль о том, что подобное он уже где-то слышал.

— Так о чем ты тогда говоришь? Те, кто вкладывает деньги в эту войну, получают не триста, а целую тысячу процентов. Неужели ты думаешь, они откажутся от этих денег, из-за того, что ООН будет грозить им пальцем и сурово хмурить брови? Да никогда в жизни!

— То есть ты хочешь сказать, что мы еще не раз встретимся на миссиях в этой стране? — улыбнулся Андрей.

— Нет, Андрэ, — хохотнул Реми. — Ни в одной миссии мы с тобой, к сожалению, уже не встретимся. Мне очень хотелось бы этого, но в нашей армии наблюдателем ООН можно быть только один срок. Да и на этот срок попасть не просто, нужны большие связи на самом верху. Ведь находясь здесь, я получаю почти двадцать своих обычных месячных жалований. Остальные офицеры тоже хотят заработать такие деньги, потому у нас нельзя поехать в миссию дважды.

— Ну, это прямо как у нас, — понимающе кивнул Андрей. — Тоже считается, что мы здесь, словно на курорте, вроде бы даже не служим, а так, на заработки ездим. А про то, что здесь стреляют, берут заложников, даже просто про болезни и жуткий климат, обычно стараются не вспоминать. Все готовы считать деньги в твоем кармане, но совсем не думают о том, как они тебе достаются.

До деревни они так и не доехали, за очередным поворотом прихотливо извивающаяся грунтовка оказалась перекопана местным аналогом противотанкового рва. Яма где-то в метр шириной и примерно в полметра глубиной протянулась от обочины до обочины, ощетинившись вкопанными на дне заостренными деревянными кольями. Милости просим, гости дорогие: попробуешь перескочить на скорости, точно подвеску оставишь, а аккуратно перевалиться через препятствие на мощной пониженной передаче помешают острые колья. Дешево, просто и эффективно, как все в Африке. Андрей среагировал достаточно быстро, ударил по тормозам и уже перекинул, несмотря на протестующий скрежет коробки рычаг передач на задний ход, когда мельком зацепил глазом в широком боковом зеркале две быстрые фигуры. Те, стремительно перебежав дорогу позади машины, скрылись в зарослях на обочине, как и не было их. Он бы и посчитал, этот мгновенный рывок двух черных силуэтов навеянным жарой миражом если бы не одно «но». Позади автомобиля, именно там где только что бесшумно проскочили эти «миражи» на покрытой слоем красной пыли грунтовке сверкнула на солнце хищными металлическими шипами самая настоящая лента для принудительной остановки автотранспорта, точь-в-точь такая же, как те, которыми пользуются родные российские гаишники. Андрей даже не успел удивиться такому невероятному факту, как подобное спецсредство в африканских джунглях, просто отметил для себя, что теперь они уже точно влипли качественно, ни назад, ни вперед дороги нет. Реми посерев лицом, полез в карман за ООНовской айдишкой, правильно, в данной ситуации оставалось надеяться лишь на статус неприкосновенных сотрудников серьезной организации. Андрей тоже потянул, было руку к нагрудному карману рубашки, но тут же отдернул назад, из переплетения лиан в ответ на его движение грохнула автоматная очередь, и пули, казалось, прошелестели, колыхнув затхлый удушливый воздух, над самой головой.

— Не двигаться! Руки за голову! Оружие на землю! — повелительно прокричал невидимый стрелок.

Обращались к ним на французском, что было уже хорошим знаком, значит, говорит человек более-менее образованный. Для центральной Африки знание языка бывшей метрополии является неоспоримым доказательством относительной цивилизованности. То есть, вполне возможно, что и айдишка наблюдателя окажет на нападающих свое обычное магическое действие.

— У нас нет оружия! Мы представители ООН! — облизнув пересохшие от волнения губы, ответил Андрей, стараясь повернуться лицом в ту сторону, откуда донесся голос.

Это оказалось вовсе не простой задачей, в насыщенных влагой джунглях, звуки распространяются совершенно непривычным образом, отражаясь от лиан и ветвей, меняя свой привычный тембр.

— Как можно ездить через лес без оружия? Неужели вы сумасшедшие? — издевательски хохотнул голос.

— Нет, — терпеливо объяснил Андрей, стараясь, чтобы губы не дрожали, а слова звучали уверенно. — Мы не сумасшедшие, просто мы пришли в вашу страну, чтобы здесь наступил мир, и поэтому не носим оружия. Если не веришь мне, можешь подойти и посмотреть сам.

Несколько минут джунгли молчали, а потом слегка колыхнувшаяся развесистая ветвь, пропустила на дорогу высокого негра в малиновом берете и зеленом армейском комбинезоне. В руках чернокожий небрежно держал укороченный автомат Калашникова. Андрей даже удивленно присвистнул, АКСУ для Африки довольно большая редкость, здешние вояки предпочитают вооружаться старинными АК-47, преимущественно китайского производства, более новые модели оружия стоят на порядок дороже. А уж АКСУ на этом фоне вообще показатель немалого общественного статуса, что-то вроде «шестисотого» мерса для обновленной России. Похоже, перед ними был какой-то важный чин, хотя никаких знаков различия на комбинезоне не наблюдалось, да и на берете эмблема отсутствовала.

С другой стороны дороги появились еще двое, как две капли воды походившие на первого, но вооруженные уже обычными калашами, без лишнего выпендрежа. Да, в стандартную логику обычного бандитского налета происходящее явно не вписывалось. Повинуясь короткому повелительному жесту предводителя, один из бойцов подошел вплотную к машине, заглянул в салон, скользнул глазами по сидящим с заложенными за голову руками пассажирам и отрицательно качнул головой. Только после этого, первым вышедший на дорогу приблизился к джипу. Оба бойца настороженно вскинули автоматы, ловя малейший жест наблюдателей, их сузившиеся в узкие щелки глаза не обещали ничего хорошего тому, кто попытается совершить хоть одно резкое движение.

— Лейтенант Жано, — представляется старший, на английский манер небрежно подкидывая к берету два выпрямленных пальца.

— Майор Богданов, военный наблюдатель ООН. Это капитан Реми, тоже наблюдатель. Лейтенант Вогано, наш переводчик.

Пользуясь ситуацией, Андрей осторожно опустил заложенные за голову руки и сопровождал представление своих спутников поясняющими жестами пальцев, искоса поглядывая на держащих его под прицелом бойцов. Как-то они воспримут подобную вольность. Ничего, нормально восприняли, никаких угрожающих окриков не последовало. Потому закончив с формальным ритуалом знакомства, Андрей обратно руки задирать не стал и будто невзначай свободно опустил их на колени.

— Зачем остановили нас, командир? Что хотите?

— Вас и хотим, — охотно пояснил лейтенант. — Нашей организации требуется внимание мировой общественности, вот через вас мы его и получим.

— Что за организация такая? — полюбопытствовал Реми.

Но Жано пропустил его слова мимо ушей, будто и не слышал ничего, вообще общался он только с Андреем, а на двух чернокожих офицеров едва глянул.

— Действительно, кто вы? Кого представляете? — поддержал товарища Андрей, видя, что отвечать на вопрос Реми никто не собирается.

— Слышал когда-нибудь о Нкудах? — широко улыбнулся Жано.

Андрея невольно передернула судорога вовсе не наигранного страха. Нкуды пользовались в провинции весьма мрачной славой. Это была довольно могущественная организация, которую финансировали несколько чернокожих миллионеров из Уганды, разбогатевших на разграблении имущества выгнанных из страны белых и кровно заинтересованных в том, чтобы европейские горнорудные компании прекратили разработку недр прилегающей к границе территории Конго. Именно эту задачу, под лозунгом борьбы с незаконным расхищением богатств черного континента эксплуататорами белой расы, и выполняли Нкуды. Они были своеобразными черными расистами, фашистами наоборот, считавшими белых и желтых низшей расой, по роковой случайности сумевшей поработить великую черную цивилизацию. Конечно, эту ситуацию следовало немедленно исправить, и для этого Нкуды прилагали все возможные усилия. Методы же их отличались простотой и действенностью: они устраивали налеты на прииски, засады на дорогах, со звериной жестокостью уничтожая и белых и черных, не щадя никого и ничего. Одним словом применяли стандартную тактику террора и устрашения. На наемных рабочих одно упоминание о Нкудах наводило такой ужас, что стоило только вблизи прииска появиться отряду этой организации, как они без предупреждения бросали работу и спасались паническим бегством. Хуже варианта, чем белому попасть живьем в руки Нкудов придумать было трудно.

Лейтенант искренне рассмеялся довольный реакцией собеседника на упоминание страшного имени стоящей за ним силы.

— Вижу, ты знаешь о нас, белый…

Андрей в ответ смог лишь кивнуть, с трудом сглатывая застывший в горле комок.

— Но ты не бойся, — покровительственно продолжал Жано. — Тебя мы не тронем, по-крайней мере сейчас. Ты нам нужен. С твоей помощью мы, наконец, сможем заявить о себе, обратившись к мировому сообществу. Ты ведь живешь за океаном? Из какой ты страны? Америка? США? Франция?

— Россия, — еле выдавил из себя Андрей, чувствуя, как, не смотря на давящую жару, его прошибает холодный пот.

— Россия, — задумчиво пожевал губами лейтенант. — Нет, не знаю… Но эта страна ведь далеко, за океаном? Там где живут белые люди?

Андрей согласно кивнул.

— Хорошо, пусть будет Россия, главное, что у нас в руках человек из-за океана из страны белых людей. Значит, всем белым придется нас выслушать, ведь иначе мы тебя убьем, и умирать ты будешь очень долго. Мы пошлем тебя по кускам твоему президенту, и будем слать до тех пор, пока с нашей земли не уйдут белые насильники, ворующие то, что принадлежит нам.

При этих словах Жано широко и радостно улыбался, видимо, представляя в уме эту картину. Андрей тоже растянул губы в кривой ухмылке, мысленно прощаясь с жизнью, прекрасно осознавая то, что никак не смог бы разъяснить наивному лейтенанту. Очень вряд ли, кто-нибудь в далекой России так уж сильно разволнуется из-за пропавшего наблюдателя, разве что члены его семьи… А президент бывшей сверхдержавы, даже если очень захочет, никогда в жизни не сможет запретить акулам транснациональных корпораций качать из Конго щедро политые кровью ископаемые. И даже если ему будут ежедневно приносить на серебряном подносе вместе с утренним кофе очередной кусочек майора Богданова, он все равно ничего не добьется от тех, кто в отличие от него реально правит современным миром.

— Послушай, — попробовал он все же как-то прояснить сложившуюся ситуацию. — Моя страна не самая могущественная в этом мире, к тому же здесь в Конго нет никаких ее представителей, кроме дипломатов в Киншасе. Мой президент не имеет никакого влияния в Африке…

Андрей мог бы еще долго распинаться, пытаясь втолковать аборигенам очевидные для него самого вещи, но он вовремя заметил, что лейтенант больше его не слушает, целиком сосредоточившись на разглядывании чернокожих спутников белого офицера. Два автоматчика же вообще не проявляли никакого интереса к беседе, похоже, не понимая ни слова из произнесенного.

— Из какой страны приехал ты? — осведомился у Реми лейтенант, панибратски ткнув капитана автоматным стволом в щеку.

— Нигерия, — еле выдавил из враз пересохшего горла посеревший лицом Реми.

Он уже видел, как искра вялого интереса медленно затухает в глазах Нкуда и понимал, что вопрос задан просто для проформы, что африканский офицер, даже если он представитель ООН вовсе не так ценен в качестве заложника, как белый, а потому нет никакого смысла с ним возиться.

— Нигерия, эта страна рабов. Там, даже после обретения независимости жители продолжают лизать белые задницы и жить по указке тех, кто их угнетал много лет, — Жано говорил медленно и размеренно, без малейших эмоций, будто декламируя хорошо заученный текст. — Я правильно говорю?

— Но… — попытался было что-то возразить Реми, беспомощно разводя руками.

— Я… Правильно… Говорю? — четко отделяя слова прокричал прямо ему в лицо лейтенант.

Капитан обреченно кивнул головой не в силах произнести ни слова.

— Вот видишь, — торжествующе подвел итог лейтенант. — Выходит, что вы, нигерийцы, позор черной расы. Самое обычное говно на ее ботинках. А говно принято счищать со своих подошв, чтобы оно не воняло.

По опасно зазвеневшему голосу Жано, по скользнувшим в нем надрывным истеричным ноткам, Андрей заранее понял, что сейчас должно произойти. К сожалению, он ничем не мог помочь напарнику, судьба того была сейчас в руках лейтенанта Нкудов и тот, судя по всему, уже знал, как ей распорядиться. Потому Андрей просто ждал, ждал, инстинктивно втянув голову в плечи и сжавшись, сгорбившись затекшими плечами. Однако, выстрел за спиной лопнул все-таки внезапно, заставив невольно вздрогнуть всем телом. Всего один автоматный выстрел, колокольным звоном отдавшийся в ушах, долетевший сквозь него полувсхлип, полувскрик переводчика и тяжелое грузное тело, ткнувшееся в спинку сиденья. Обернуться назад Андрей не посмел, да и на что там было смотреть, и так все ясно.

Жано улыбался. Улыбался счастливой детской улыбкой, искренне радуясь происшедшему.

— Ну а ты? — обратился он к переводчику. — Ты, наверное, местный? Я прав?

Испуганно жавшийся к противоположной двери Вогано быстро-быстро закивал головой.

— Откуда ты? Где родился? — продолжал допрос лейтенант.

Голос его звучал мягко и участливо, почти ласково, и если бы не сползший с сидения на пол труп нигерийского капитана, можно было подумать, что он искренне сочувствует ООНовцам и старается приложить все силы, чтобы разрешить вдруг возникшее досадное недоразумение.

— Кисангани, — выдохнул переводчик, стараясь не встречаться взглядом с лучащимися веселым смехом глазами убийцы.

— О! — обрадовался тот. — Я знаю Кисангани. Это очень большой и красивый город, я часто бывал там. Очень хороший город и люди живут там очень хорошие, правда?

Вогано усиленно закивал головой, готовый сейчас подтвердить что угодно.

— Да, — мечтательно продолжал лейтенант. — Хороший город, хорошие черные люди, большие дома, широкие улицы, много машин…

Вогано продолжал кивать как заведенный после каждого его слова.

— Очень хорошие люди живут в Кисангани, красивые, гордые… Вот жаль только, что среди них попадаются такие мрази, которые готовы за деньги продавать своих черных братьев белым угнетателям…

Голос Жано вновь зазвенел опасным, не обещающим ничего хорошего надрывом.

— Но ничего, — продолжал он, судорожно сглотнув. — Мы ведь можем это легко исправить. Всего лишь одно легкое движение пальца, и одним черным ублюдком из Кисангани станет меньше в этой стране… Это ведь так просто…

Договорить ему не дал дикий не то крик, не то взвизг переводчика. Почувствовав за спиной стремительную возню, Андрей резко обернулся, готовый броситься на помощь Вогано, но тут же получил болезненный удар автоматным прикладом по шее, бросивший его лицом в кожаный подголовник. Когда он вновь смог что-то видеть и адекватно воспринимать действительность, на заднем сиденье никого уже не было. Вогано несся по дороге, закладывая на бегу немыслимые петли и виражи, тонко по-заячьи вереща, кидаясь из стороны в сторону. Оба автоматчика покатывались со смеху показывая ему вслед пальцами, а Жано, довольно ухмыляясь, вел вслед за бегущим ствол автомата весь слившись воедино с прицелом. «Почему он бежит по дороге, — в тупом недоумении подумал Андрей, осторожно ощупывая ноющую после удара шею. — Ведь сейчас он отличная мишень, а сверни в джунгли, и поминай, как звали, уже в трех метрах ни хрена не увидишь». Однако обезумевшему переводчику сейчас, похоже, было не до тактических соображений, страх смерти, вытолкнувший его на дорогу, настойчиво диктовал разуму свою волю, принуждая просто бежать как можно быстрее и дальше от желающих убить его людей.

Первый выстрел ударил, когда Вогано был уже метрах в двадцати от джипа. Пуля злобно взыкнув в воздухе взрыла дорожную пыль под ногами беглеца, лишь придав ему дополнительной энергии. Будто пришпоренная лошадь, Вогано гигантским прыжком вперед преодолел широкую выбоину на дороге, вызвав очередной приступ смеха у нкудов. Жано тоже едва заметно улыбнулся и вновь тщательно прицелился. Тем временем переводчик, похоже, сообразил, что на ровной хорошо просматриваемой дороге спасения ему не видать и метнулся вправо, стараясь проскочить к спасительным зарослям. Тут же пуля Жано срезала прямо перед его лицом покрытую длинными острыми листьями ветку, заставив шарахнуться обратно на дорогу. Спустя секунду несчастный попытался нырнуть в нависающий над дорогой слева куст, и вновь пуля выбила фонтанчик пыли у него из-под ног, заставляя вернуться на середину разбитой грунтовки.

«Да эта сволочь просто забавляется! — сообразил, наконец, Андрей. — Просто играет с беспомощной жертвой, как кошка с мышкой! Вот почему так беззаботно ржут оба автоматчика, даже не пытаясь тоже вести огонь. Они абсолютно уверены, что беглец никуда не денется от их командира». Он внимательно вгляделся в лицо лейтенанта и разглядел в складках его плотно сжатых губ неприкрытую ехидную усмешку. Тем временем расстояние между машиной и бегущим переводчиком все увеличивалось, а насколько знал Андрей, АКСУ особой точностью не отличался и даже умелый стрелок не смог бы вести из него прицельный огонь на большой дальности. Еще несколько секунд и Вогано будет спасен, а заигравшийся в крутизну нкуд останется с носом. Видимо такая же мысль пришла и в голову лейтенанту, потому как он внезапно прекратил улыбаться и, посерьезнев лицом, тщательно прицелился, готовясь одним последним выстрелом поставить точку в явно затянувшейся комедии. Палец на спусковом крючке плавно пополз назад, выбирая свободный ход.

И тогда Андрей неожиданно даже для себя глубоко вздохнул, собираясь с духом, будто перед прыжком в ледяную воду и, резко распрямившись на сиденье, плечом подбил локоть нкуда, одновременно вцепившись ему в ворот и заваливая худое жилистое тело на себя, вниз. Выстрел грохнул над самым ухом, кисло ударило в нос пороховой гарью, негодующе вскрикнул лейтенант, пытаясь вырваться из цепко держащих его рук. Но Андрей не ослаблял хватки, стараясь прижаться как можно ближе к остро пахнущей потом груди нкуда, чтобы не дать тому возможности размахнуться для удара. Драгоценные секунды шли одна за одной, растягиваясь, будто вязкая смола, неимоверно долгие, но спасительные для бегущего по дороге переводчика, Андрей твердо намеревался выиграть как можно больше этих мгновений, незаметно несущихся мимо в обычной жизни и таких плотных, насыщенных мыслями и переживаниями сейчас, и у него получилось. Он продержался долго, почти десять секунд, дав беглецу целых сорок метров жизни, продержался ровно до тех пор, пока вышедший из удивленного оцепенения автоматчик не подскочил к машине, опуская на голову напавшего на офицера белого, выщербленный с давно облупившимся лаком приклад. Самого удара Андрей даже не почувствовал, просто что-то стремительно мелькнуло над ним, заслоняя безбрежную небесную синь, а потом он разом погрузился во тьму, будто нкуд повернул невидимый рубильник, отключая свет окружающего мира и саму питавшую его тело жизнь.

Потерявший сознание Андрей не видел, как, разъяренно рыча и брызгая в гневе слюной, Жано вырвал из рук ударившего его нкуда автомат. Как тщательно целился в спину уже уставшему петлять бросаясь в разные стороны и просто тупо бежавшему вперед переводчику. Не слышал выстрела. Не видел, как споткнулся на бегу, падая на левое колено Вогано. Не слышал торжествующего крика нкудов, тут же сменившегося разочарованными воплями, когда переводчик, все же поднялся и заковылял вперед, подволакивая негнущуюся ногу.

Жано выстрелил еще раз. Мимо. Еще. Пуля клюнула беглеца в спину, бросив лицом в дорожную пыль.

— Есть! — довольно процедил лейтенант, опуская оружие.

— Смотри! Смотри! — прервал криком его ликование хозяин автомата. — Он еще ползет! Какой упрямый!

Действительно, Вогано никак не хотел расставаться с жизнью, и даже получив в спину пулю калибра 7,62 мм, без труда пробившую лопатку и в клочья изорвавшую легкое, вырвав на выходе из груди кусок мяса величиной с кулак, продолжал бороться. В шоке он не чувствовал боли, вот только мышцы всегда такие сильные и надежные вдруг отказались ему служить и теперь, чтобы двигаться вперед приходилось напрягать все силы, загребая ладонями раскаленную пыль и отталкиваясь здоровой ногой. Уходя все дальше и дальше от жутких нкудов, от того места, где его ждала смерть. Он полз, не обращая внимания на раны, на пульсирующую сгустками кровь, уносящую из его тела жизнь, на поднимающееся от ступней холодное онемение, захваченный лишь одной мыслью, одним желанием, оказаться как можно дальше от этого гиблого места, обмануть пришедшую за ним смерть. Ведь не может же быть так, чтобы сегодня был именно тот день, которому предназначено стать последним днем его пребывания в этом мире. Нет, конечно же, нет! Ведь столько еще не сделано из того, что он просто обязан совершить, столько еще неизведанно, не понято, не пережито. Нет! Нет! Решительно невозможно ему умереть сегодня! Это просто не справедливо, наконец! Нет! Он уйдет, он выживет. Его найдут и спасут. Главное уйти сейчас, оторваться, уйти. Он не умрет. Нет!

— Нет, — шептал он про себя будто волшебное заклинание. — Нет! Нет! Ни за что!

— Нет! — выдыхал он и, прокусив губу, чувствуя во рту металлический привкус собственной крови, отталкивался здоровой ногой, перетягивая непослушное, теряющее силы тело еще на полметра вперед.

— Нет! — хрипел он, вцепляясь пальцами в едва заметный глинистый бугорок и подтягиваясь к нему, выиграв в этой гонке за жизнь еще тридцать сантиметров.

— Нет, — отчаянно прошептал он, когда перед его лицом неожиданно оказался, преградивший путь тяжелый десантный ботинок.

С невероятным усилием подняв голову вверх, Вогано встретился взглядом с криво улыбающимся нкудом.

— Хорошо бегаешь, парень, — проскрипел Жано, хищно оскалившись. — А без ног далеко убежишь?

Лязгнула, вылетая из ножен на бедре нкуда кривая панга, и Вогано весь сжался в ожидании удара. Лейтенант над ним утробно крякнул, приседая к земле, вкладывая в инерцию летящей стали вес собственного тела, и жуткая боль пронзила левую ногу переводчика. Он закричал не в силах ее терпеть, выплескивая наружу утробным, нечеловеческим воем, пытаясь вывернуться отползти, но твердое колено нкуда придавило его к земле, а удары посыпались один за другим, пока с громким хрустом не треснула, разламываясь, кость. Вогано кричал, заходясь истошными воплями, почти физически ощущая, что его голова сейчас лопнет от натуги. Он просто мечтал потерять сознание, сбежать от этой боли в уютную черноту забытья, но, как назло, долгожданный обморок все никак не приходил, и переводчик оставался в памяти все время казни. Ровно до тех пор, пока перед его лицом не шмякнулись тяжело в пыль два окровавленных обрубка, совсем недавно бывших его ногами. Вогано еще успел подумать, что так и не прибил к ботинкам новые каблуки взамен стоптанных, почему-то эта глупая несвоевременная мысль ужаснула его своей обыденностью настолько, что он даже перестал кричать, только сейчас в полной мере понимая, что с ним собственно сделали. И исстрадавшийся мозг, наконец, не выдержал напряжения, полностью отключившись, скользнув в холодную темноту неприсутствия.

Жано брезгливо потрогал ботинком безвольно упавшую голову беглеца, нагнувшись, вытер об его рубашку измазанное кровью лезвие панги и, сплюнув вязкую, забившую горло слюну, зашагал обратно к машине. Добивать переводчика он не стал. Кровь, обильно хлещущая из искромсанных обрубков, оставшихся от ног, должна была сделать свое дело так же верно, как выпущенная в затылок пуля, причем совершенно бесплатно. А патрон для автомата стоит два доллара. Когда нужно, лейтенант Жано умел быть очень экономным и расчетливым. Именно благодаря этим качествам он, собственно говоря, и получил свой офицерский чин. Теперь же, после проведения столь успешной операции, его карьера вообще должна была стремительно пойти вверх. Не каждому удается так мастерски захватить важного заложника, которого можно использовать в политической игре.

Жано несмотря на молодость отлично разбирался в политике и точно знал, что проклятые угнетатели, поработившие его страну, на самом деле вовсе не настоящие воины, что они слабы и мягки сердцем, легко идут на любые уступки, чтобы избежать крови. Старики из его племени рассказывали, что раньше белые были совсем другими. Они были точно выкованы из стали. И никому никогда не пришло бы в голову попытаться поднять руку на белого человека, так как расплата в этом случае была неминуемой и жестокой. За жизнь одного белого, своими жизнями неминуемо заплатили бы не меньше сотни чернокожих, а то и всю деревню безжалостно истребили бы прибывшие мстители. Однако те времена давно канули в Лету, сыновья и внуки белых воинов, выкованных из железа, растратили силу и твердость своих предков, превратившись в изнеженных трусов, боящихся крови. Теперь, захватив одного из их офицеров, нкуды вполне могли диктовать остальным свои условия, и Жано был абсолютно уверен, что любые их требования будут немедленно выполнены. Открывая нкудам выход на международный уровень, добавляя популярности у черных жителей страны и еще больше пугая оставшихся здесь по недоразумению белых. И все благодаря его, лейтенанта Жано, уму, ловкости и удачливости. Это ли не повод для отличия? Это ли не причина для радости? На душе лейтенанта, возвращавшегося к беспомощно замершей машине ООНовцев, было легко и солнечно. Жизнь впереди обещала только приятные события, награды и почет. Вот только жизни этой оставалось всего несколько часов, правда, Жано в тот момент, конечно, об этом не знал. Так бывает, любой, даже самый хитрый и удачливый, самый умный и сильный человек, тем не менее, смертен, причем смерть к нему может прийти в любой момент, никому не дано обмануть отмерянную ему судьбу, никому не дано заглянуть в собственное будущее дальше летящего мимо мгновения. Возможно, это и к лучшему, иначе слишком страшно было бы жить в этом изменчивом и непостоянном мире.

— Выходит, эти самые нкуды тебя взяли в заложники, чтобы с твоей помощью добиться ухода из страны чужих горнорудных компаний? — Максим удивленно качнул головой, будто сомневаясь в достоверности только что ему рассказанного.

— Да, примерно так, — невесело усмехнулся Андрей.

— Но ведь это абсурд! — не сдержался Макс. — Это надо быть полным идиотом, чтобы всерьез рассчитывать, что ради жизни какого-то несчастного наблюдателя, да еще к тому же русского, транснациональные корпорации согласятся терпеть миллиардные убытки!

— Согласен, — вновь улыбнулся Андрей, хитро глянув на собеседника.

— Так что же ты мне тогда паришь? Хочешь убедить, что здесь партизанят умственно отсталые придурки?

— Да нет, дорогой, — развел руками Андрей. — Это ты как-то слишком упрощенно себе все представляешь… Это же Африка, здесь законы обычной логики не действуют. Африканцы немножко по-другому устроены. Они больше на эмоциях и внешних эффектах живут, чем на логичном расчете. Ну, примерно, как у нас бабы, тоже ведь никакой логики вроде бы в их действиях нет, а порой нами умными и сильными мужиками крутят, как хотят. Так и тут…

— Ну и сравнения у тебя… Взял черножопых бабами обозвал…

— Бабами… — мечтательно повторил наблюдатель, прикрывая глаза. — Ты вслушайся как звучит. Эх! Знаешь, как человек говорить научился? Нет? Это еще в обезьяньи времена было. Сидели на дереве три бабуина, и вот один из них и говорит: «БА!». Другой подхватывает: «БУ!». А третий заканчивает: «БЫ!». БАБУ БЫ! Вот так речь и появилась. А черножопыми ты местных товарищей зря зовешь: во-первых, такое наименование можно принять за проявление расизма, а расизм это плохо, во-вторых, может возникнуть, мягко говоря, непонимание, так как наши соотечественники вкладывают в это слово несколько иное значение. Так что зови уж лучше их, как наши в миссии «очень черными».

— Ага, больше всего на свете ненавижу две вещи: расизм и негров! Ты от темы-то не уходи, как это все связано с твоим захватом, не понимаю.

— Да просто все на самом деле… Вот если подумать, что для любой бабы самое главное…

— Достал со своими бабами! Вот послал бог озабоченного сокамерника, я уже ночью спать боюсь, мало ли чего тебе в голову придет?!

— Ой, не злись, противный, — нежно пропел Андрей. — Ладно, не нравятся тебе бабы, обойдемся. Поставим вопрос по-другому: что самое главное в жизни для типичного африканца?

— Ну не знаю… — задумался Максим. — Наверное, деньги, дом…

— Ага, еще про семейные ценности вспомни! — издевательски хохотнул Андрей. — Ни хрена подобного! Самое главное для типичного африканца, как и для любой бабы, кстати, это популярность! Популярность! Не надо делать таких бараньих глаз, сейчас поясню. В это понятие входит что? Известность, раз! Заметность, два! Привлекательность, три! Короче, чтобы шел ты по улице, а тебе вслед шептали восторженно, смотри, кто пошел, это же тот самый, ну и так далее. Врубаешься? Понты дороже денег, плевать что там и как у тебя на самом деле, но внешне все должно быть круто! Это основной принцип типичного африканского характера.

— Пусть так, и что из этого следует?

— А вот то и следует! Нкуды они по сути своей кто? Мелкие бандиты, которые грабят окружающие деревни, прикрываясь громкими лозунгами о борьбе за свободу. Ты думаешь, возьми вот сейчас и дай им места в правительстве, признай за ними право принимать реальные решения, они начнут строить тут новую счастливую жизнь? А хренушки! Они просто обалдеют от свалившейся на головы ответственности и мигом запросятся обратно в джунгли. Потому что бегать по лесу с автоматом и кричать о священной борьбе гораздо проще, чем реально вытаскивать из кризиса погрязшую в нищете и голоде страну. И все это прекрасно понимают, заметь. Даже они сами. Нкуд, придя в деревню, так же отбирает последнее у крестьян, как любой дезертир или грабитель. Разница только в том, что нкуд при этом еще говорит, что отобранное, послужит делу изгнания захватчиков. А крестьянину ведь глубоко насрать на то кто здесь захватчик, а кто наоборот. Кто последний початок маиса отнял, тот и захватчик. А это не есть хорошо для партизан, их должны уважать и бояться, а вовсе не ненавидеть. Когда партизан начинает ненавидеть местное население, то можно сразу ставить крест на таком движении, дни его сочтены. А значит что? Значит нужно или перестать грабить, а тогда нечего будет есть, либо проводить какие-то масштабные зрелищные акции, чтобы все о тебе заговорили, приобретать известность и популярность.

— То есть они реально вовсе не собирались давить твоей тушкой на мировое сообщество, а хотели только громко заявить о себе…

— Ай молодец, пятерка тебе! На лету схватываешь! — рассмеялся Андрей.

— И что? Получилось у них?

— Знаешь, не очень. Я ничего не говорю, ребятишки действовали вполне грамотно, может, и смогли бы за мой счет пропиариться. Вот только они меня даже до своей базы не довели…

— Как так?

— А вот так… Я же тебе говорю, здесь очень много всего намешано, и большая ошибка думать, что если у тебя есть автомат, и ты успешно взял в засаде ООНовских наблюдал, то ты самый крутой хищник в округе.

Транспорта у нкудов не оказалось, да от него сейчас и не было бы никакой пользы. Лейтенант повел свой маленький отряд напрямую через джунгли. Лес в этой местности был не слишком густой, но все равно в некоторых местах приходилось буквально прорубаться сквозь заросли лиан. Шедший впереди нкуд размеренно и расчетливо рассекал мясистые зеленые стебли остро заточенной пангой, обрушивая под ноги целые охапки листвы одуряющее пахнущей свежим сочащимся медленными каплями, будто кровь из раны, соком. Жано топал следом за Андреем, изредка несильно подталкивая его в спину автоматным стволом, при этом наблюдатель отчетливо видел, что предохранитель автомата скинут вниз, а указательный палец бравого лейтенанта не покидает спусковой крючок. Учитывая это, даже легкие толчки стволом были весьма неприятны, когда знаешь, что от получения пули в почку тебя отделяет лишь короткий свободный ход спускового крючка, такое пришпоривание действует чрезвычайно эффективно. Третий нкуд замыкал процессию, периодически настороженно оглядываясь назад и пытаясь по возможности расправить смятые и притоптанные ими ветви. Толку от этого было, конечно, лишь чуть, и за группой все равно тянулся легко читаемый след. При желании, преследователи легко могли бы ее настичь. Вот только преследовать их было некому. Никаких сеансов радиосвязи и контрольных точек с патрульной группой в Тиме на этот раз заранее не обговаривали, больно уж рутинным и безопасным обещал быть выезд. А значит, раньше, чем наступит темнота, никто их не хватится, к тому же играть в кошки-мышки с нкудами в ночных джунглях в индийском батальоне однозначно желающих не найдется. Машину партизаны столкнуть с дороги не удосужились, так что место его пленения найдут сравнительно легко, но что это даст, если у нкудов будет почти суточная фора. За это время можно затеряться в тропическом лесу гораздо надежнее, чем пресловутая иголка в стоге сена.

Захваченные этими невеселыми мыслями Андрей брел, еле переставляя ноги вслед за мерно размахивающим пангой нкудом, периодически вздрагивая от очередного тычка стволом в спину. Да, положение было, мягко говоря, незавидное.

— Куда мы идем? — повернувшись через плечо, обратился он к лейтенанту.

Но тот лишь ощерил в улыбке крупные белые зубы:

— Шагай, белое ничтожество, не нужно со мной говорить.

— Я устал, — заартачился Андрей. — Я больше не могу идти!

— Я тебя сейчас приободрю, — ухмыльнулся нкуд, многозначительно положив ладонь на рукоять панги.

— Эй, я ведь ценный заложник, так?

— Без уха ты будешь точно так же ценен, — радостно оскалился лейтенант. — Но пойдешь гораздо быстрее и совсем не станешь уставать!

Андрею ничего не оставалось делать, как отвернуться и полностью сосредоточиться на том, чтобы не спотыкаться о торчащие тут и там из земли корни. Спасибо хоть не связали, продираться через эти заросли связанным было бы настоящим мучением. Панга в руках идущего впереди нкуда со свистом резала воздух, оставляя за собой более-менее очищенный от лиан и веток проход. Судя по всему, Жано вел свой маленький отряд к базе просто по прямой, не выискивая более легких обходных путей и надеясь за счет краткости расстояния наверстать то время, что они теряли на расчистку тропы. Своя логика в этом, конечно, была, особенно если учесть мощное телосложение прокладывающего им дорогу нкуда. Андрей лишь удивлялся, как у него хватает здоровья столько времени беспрерывно размахивать тяжелой пангой. Меж тем никаких внешних признаков утомления направляющий не выказывал, только его широкую спину между лопатками и под мышками обильно испятнал пот, выступив на темно-зеленом комбинезоне снежно-белыми узорами соли.

Вскоре джунгли поредели и раздались в стороны, деревья-великаны раздвинулись, образуя высоко над головами путников настоящий навес из переплетения ветвей. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь эту преграду, потому у подножья огромных стволов царил полумрак. Видимо благодаря этому пространство между деревьями не было сплошь затянуто молодой порослью, как в том участке леса, который они только что покинули. Молодые побеги просто не выживали в этом практически лишенном света месте. Идти сразу же стало легче, и нкуды тут же ощутимо прибавили в темпе. Жано время от времени сверялся с висевшим у него на груди компасом и отдавал резкие команды на суахили, корректируя направление движения. Андрей изо всех сил старался не отставать от своих пленителей, но отсутствие необходимых для движения по тропическому лесу навыков конечно сказывалось. Он то и дело цеплялся ботинками за торчащие из земли корни, оскальзывался на влажной земле, попадал ногой в лужи тухлой, кишащей мелкими червями и пиявками воды, вызывая недовольные возгласы идущего рядом лейтенанта. Сам Жано препятствий, постоянно возникающих перед белым, будто бы даже не замечал, двигался легко и бесшумно как вышедший на охоту леопард. Оба автоматчика тоже ловко скользили вперед, словно шли по ровной асфальтированной дороге. Казалось, они искренне не понимают, как можно быть таким неловким, как этот бестолковый наблюдатель, потому даже не думали сбавлять набранный темп, подгоняя пленника негодующими окриками и тычками автоматных стволов. Андрей же в свою очередь настолько сосредоточился на том, чтобы не упасть, оскользнувшись на влажной, обманчиво пружинящей под ногой земле, что ничего вокруг не замечал. Весь мир сейчас сжался, схлопнулся до размеров небольшого пятачка под ногами, и в этой новой Вселенной не было ничего важнее того, чтобы правильно выбрать место, годящееся для опоры, такое, на которое можно было бы смело наступить ребристой подошвой десантного ботинка. Точнее подошвой когда-то бывшей ребристой, сейчас в углублениях протектора набилось столько перемешанной с травой грязи, что она стала практически сплошной и чрезвычайно скользкой. Удержаться на ногах, отчаянно балансируя на этом липком катке, оказалось задачей поистине титанической, требовавшей всех сил и полностью поглощавшей внимание.

Именно поэтому он не сразу понял, что произошло, когда услышал резкий свист и глухой удар, а шедший первым нкуд, вдруг остановился, как вкопанный и дико заверещал, размахивая руками. Лишь спустя секунду Андрей сообразил, что из спины неудачливого разведчика вытарчивают остро заточенные колья, насквозь пробившие его тело. Нкуд оказался насажен на огромное подобие деревянных граблей, причем удар был так силен, что колья, пробив тело, продолжали его удерживать на весу. Автоматчик отчаянно орал, судорожно дергая руками и ногами, будто наколотый на булавку жук. «Похоже, он угодил в охотничью ловушку», — решил про себя Андрей. Ему уже приходилось видеть подобные изыски местных охотников, когда они укрепляли колья на пригнутом к земле молодом упругом дереве, закрепляя его верхушку на специальный сторожок, от которого тянулась неприметная в траве веревка, пересекавшая натоптанную звериную тропу. Бегущий привычным маршрутом зверь задевал веревку, срывая сторожок, и, наконец, распрямившееся дерево, пронзало его тело кольями. Просто, дешево и сердито. Вот только здесь никакой тропы не было. Что за глупый охотник мог поставить ловушку просто посреди леса? На что он при этом рассчитывал? Кого хотел изловить?

«Уж не знаю, кого хотел, — подумал Андрей. — Но кое-кого действительно поймал, и поймал качественно». Он невольно сочувствовал сейчас насаженному на деревянные грабли и бьющемуся в страшных мучениях нкуду. Хоть они и оказались сейчас врагами, но все же чернокожий автоматчик был живым человеком, а такой участи, как выпала ему, Андрей никому бы не пожелал. Против его ожидания, двое других нкудов вовсе не спешили броситься на помощь своему товарищу. Жано, настороженно перехватив автомат, внимательно осматривался по сторонам. Второй боец, придвинувшись к нему вплотную и развернувшись в ту сторону, откуда они пришли, присел на колено, держа в прицеле заднюю полусферу. По его напряженно закушенной губе и выступившим на лбу крупным градинам пота Андрей понял, что нкуд, всерьез ожидает еще каких-то неприятных сюрпризов, от разом примолкших джунглей. Даже птицы прекратили свою веселую трескотню в верхушках деревьев, лишь несчастный, попавшийся в ловушку, продолжал натужно хрипеть, царапая скрюченными пальцами вошедшие ему в грудь колья. Андрей, движимый безотчетным порывом милосердия, хотел было подойти к нему, посмотреть нельзя ли чем-нибудь облегчить его страдания, но едва он сделал первый шаг, как рука лейтенанта жестко легла ему на плечо, пригибая к земле.

— Оставайтесь на месте и пригнитесь, если Вам дорога жизнь, — хрипло прокаркал по-французски Жано, даже не посмотрев на него, продолжая пристально вглядываться в мешанину древесных стволов вокруг.

От этой прорезавшейся в голосе лейтенанта хрипотцы, от внезапного обращения на «вы» и цепкого немигающего взгляда, который тот боялся даже на краткий миг оторвать от окружавшего их леса Андрею сделалось окончательно не по себе и, подчиняясь приказу, он опустился на одно колено, тоже пытаясь что-то увидеть в притихших джунглях. Если бы его в тот момент спросили что или кого конкретно он хочет сейчас обнаружить, он не смог бы толком ответить на этот вопрос, но общий гипноз ситуации все же заставил его также как оба нкуда изо всех сил пытаться высмотреть грозящую им гипотетическую опасность. Однако, джунгли вокруг молчали, продолжая хранить свои мрачные тайны, ни малейшего звука, ни мелькнувшей тени, ничего, что могло бы нести с собой какую-нибудь угрозу.

— Здесь никого нет, — неуверенным шепотом произнес, наконец, Андрей, краем глаза косясь на замершего рядом Жано.

Тот лишь раздраженно махнул рукой, приказывая пленнику заткнуться.

— Надо попытаться помочь раненому, — настойчиво продолжал Андрей.

Он уже был полностью уверен, что вокруг никого нет, иначе невидимки давно бы уже выдали свое присутствие. Да и с какой стати поставившему ловушку охотнику надо было прятаться где-нибудь рядом с ней, рискуя спугнуть выслеживаемого зверя своим присутствием. Никто же не мешает ему спокойно сидеть дома в ожидании, когда попадется добыча, и, к примеру, лишь раз в день обходить заряженные ловушки, проверяя их состояние. Насаженный на колья нкуд меж тем уже не шевелился и о том, что он еще жив, говорило только утробное бульканье, вырывавшееся вместе с дыханием из его пробитых легких, похоже несчастный, наконец, потерял сознание от боли. Голова его беспомощно обвисла, колени подогнулись, и если бы не поддерживающий его тело древесный ствол, он уже упал бы на землю.

Процедив сквозь зубы какое-то местное ругательство, которого Андрей не понял, Жано все же поднялся на ноги и, повелительно махнув своему напарнику, следи мол, шагнул в сторону ловушки. То, что случилось потом, Андрей запомнил дискретно, короткими плохо связанными между собой рывками, так все происходящее было стремительно. Едва второй нкуд согласно кивнул, на миг оторвавшись от прицела, как прямо над его головой в густой кроне переплетающихся между собой ветвями деревьев что-то стремительно прошуршало метнувшись сквозь листву и вновь замерло в неподвижности. А в следующую секунду нкуд закричал, и в крике этом звучал такой смертельный ужас, что Андрея передернуло от страха. Нкуд выронил автомат и катался по земле, пытаясь стряхнуть с себя что-то, что свалилось с дерева ему прямо за шиворот. На долю мгновения он замер лихорадочно шаря руками у себя за воротом. Андрей, отчетливо, как на стоп-кадре в кино увидел его расширенные зрачки и выступившую на губах пену, а потом, между мощной шеей нкуда и воротником комбинезона, мелькнула треугольная змеиная голова, стремительно вонзающая в кожу негра свои ядовитые зубы.

— Змея свалилась на него с дерева! — выкрикнул Андрей, пытаясь объяснить Жано ситуацию.

— Вон они! Вон они, ублюдки! Там наверху! — проревел в ответ лейтенант, вскидывая автомат.

Проследив за направлением его короткого тупорылого ствола, Андрей действительно увидел в гуще листвы прямо у себя над головой стремительные черно-белые фигуры, чем-то напомнившие ему человеческие скелеты, как их любили рисовать мультипликаторы. Эти смутные силуэты с обезьяньей ловкостью перескакивали с ветки на ветку, и автоматный ствол, следуя за ними, все время запаздывал. Хотя долго это продолжаться, конечно, не могло, даже самому проворному человеку не тягаться в скорости с пулей. Но в тот момент, когда автомат все же коротко кашлянул, изрыгая первую неуверенную очередь, тяжелая веревочная сеть, укрепленная по краям грузом, свалилась на них с дерева, сбивая с ног, опутывая своими петлями. А в следующее мгновение с дикими воплями с веток повалились размалеванные белой краской обнаженные тела, придавливая их к земле своим весом, набрасывая на них все новые и новые веревки.

— Вот таким неожиданным образом я и сменил одних пленителей на других, — хмыкнул, разводя руками, Андрей.

— То есть вот так вот запросто голозадые дикари уделали трех вооруженных до зубов молодчиков?

— Что они голозадые, ты может быть и прав, но при этом далеко не лохи, — ухмыльнулся наблюдатель. — То, что вы их так легко в лагере накромсали, так это просто повезло, эффект неожиданности и все такое прочее. На самом деле, когда ты находишься среди джунглей, где они чувствуют себя как рыба в воде, шансы не то чтобы уравниваются, а я бы даже сказал, стремительно растут в их пользу. Сам посуди, ты среди этих зарослей словно слепой котенок. И много ли толку от того, что за сотню метров ты можешь положить в мишень девять пуль из десяти? Там на таком расстоянии просто ничего не увидишь. Так что отравленная стрела, выпущенная из укрытия в твою спину гораздо опаснее, чем твоя пуля пущенная вслепую. Не даром же, в конце концов, за столько лет постоянных преследований их так и не извели под корень и даже не заставили отказаться от привычки жрать человечину.

— Кстати о привычках, чего же они тебя-то не сожрали?

— А-а, вон ты о чем! Там, видишь ли, не все так просто, они же людей жрут не от голода, — начал пояснять Андрей, но, поймав удивленный взгляд Максима, тут же поправился. — Ну, от голода конечно тоже, в Африке мясо редкость, сам знаешь. Но основное все-таки не в этом. Главное это соблюдение определенных ритуалов. Ты же знаешь, что сами себя кигани к людям в полном смысле этого слова не причисляют и ведут свою родословную от леопардов. Так вот, люди для них в принципе всего лишь дичь, но дичь не такая, как допустим антилопа или буйвол, а особая, обладающая душой и разумом. Так что если такую дичь просто так зажарить и сожрать, то душа будет возвращаться по ночам и мстить убийцам. Чего ты ржешь? Это ты в загробную жизнь не веришь, потому что белый и цивилизованный, а здесь к этому очень серьезно относятся. Поэтому чтобы кого-нибудь сожрать, нужен определенный обряд, и обязательно присутствие колдуна для проведения всех необходимых ритуалов.

— И что? Тебя не сожрали, потому что колдуна под рукой не нашлось? Что-то я не слишком верю, в действенность подобных аргументов, когда начинает урчать в людоедском желудке…

— Правильно не веришь, у нас тоже даже священники посты не слишком рвутся соблюдать. Но в нашем случае колдун как раз был на месте. Дело в том, что нас отловил охотничий отряд кигани, который как раз и осуществлял патрульный рейд, обходя свои владения. Само собой колдун с ними был, куда же без него. Дело в том, что нкуды сами нарвались, когда устроили пальбу на дороге. Разведчики кигани в тот момент были рядом и конечно, пожелали узнать, в чем дело, что за стрельба происходит в их законной вотчине. Ну а потом, разобравшись, что четверо человек рискнули двинуться прямиком через джунгли, они сообразили, что добыча сама идет в руки, и приготовили нам горячую встречу.

— А в избушке людоед, заходи-ка на обед, — припомнил Максим изречение Карабаса.

— Вот-вот, — согласился Андрей. — Что-то в этом роде, но только в отличие от обычного обеда тут распоряжается не столько шеф-повар, сколько колдун. Именно он определяет, кого и когда можно есть.

— Это, каким же образом? — хохотнул Макс, представив себе это действо. — Пробует что ли?

— Не пробует, — отрезал Андрей, поежившись от неприятного воспоминания. — Долго-долго в глаза смотрит и при этом такое ощущение, что чужие пальцы тебе все мозги переворачивают на изнанку. Так и шныряют у тебя под черепушкой, так и роются там внутри.

— Да ну, ты скажешь, тоже, — деланно усмехнулся Максим.

— Представь себе! Короче, меня этот старый пердун сразу забраковал. Сказал, что белых людей вообще есть нельзя, табу. Еще с давних времен. Так, мол, ему предки завещали, а воля предков свята и нерушима. Похоже, когда-то давно его дедушки сожрали кого-то кого не следовало, ну и всыпали им за это так, что до сих пор табу не забылось.

— Вполне могло быть, — согласился Максим. — Раньше с ними тут особо не церемонились, не было тогда ООНии и гуманизм тоже, как-то в моде не был. Вот и держался авторитет белых людей, не то, что сейчас.

— Много ты про ООН знаешь, — обиделся Андрей. — Да без нашей работы может реально мир уже давно рухнул бы, вовсю Третья Мировая сейчас бы полыхала…

— А то она не полыхает, — скривился Макс. — Вовсю идет, только не похожа она на прошлую мировую, вот, такие пентюхи как ты и не видят ничего. Сейчас не между странами война идет, а между цивилизацией и дикостью, и всякий, кто помогает дикости, есть предатель цивилизованного мира. Вы вот с вашими гуманитарными конвоями, врачами без границ и прочей лабудой стараетесь тут черномазых облагодетельствовать, а они в ответ все больше и больше к белым задницей поворачиваются. Вы им гуманитарку, а они в ответ, экспорт наркотиков и спидоносцев в европейские страны. Вы им бесплатные лекарства, а они вам партии чернокожих фашистов, терроризм и работорговлю. Белую работорговлю! Не слыхал про такое?!

— Слыхал! Может, даже больше тебя слыхал! Как-никак источники информации у меня понадежнее, — тоже начал заводиться Андрей. — Вот только существование нескольких тысяч ублюдков еще не повод, чтобы обрекать на голод и болезни целую нацию, в состав которой они по недоразумению входят. Среди русских тоже всякое говно попадается, и среди китайцев, и среди арабов… У любой нации есть определенный процент своих собственных негодяев!

— Согласен, вот только среди черножопых он почему-то исключительно высок, — мрачно улыбнулся Максим. — Навидался я, наших новонезависимых республик, когда сначала плохих русских пинками под зад гнали в Россию, а потом их же виноватыми делали, за то, что без их рук и мозгов встали заводы, фабрики, исчезли элементарные бытовые удобства. И здесь та же хрень, пока правили французы да бельгийцы с португальцами страны центральной Африки стояли на уровне многих благополучных и безопасных государств Европы. А что сейчас? Постоянная война всех против всех, грязь, нищета, болезни, голод? Как же так? Ведь твоя же ООНия громче всех верещала: свободу угнетенным народам, дайте им жить так, как они хотят! Дали! И что? Они почему-то, вместо того чтобы семимильными шагами рвануть по пути прогресса, вначале вцепились в глотки бывшим угнетателям, тем самым, которые им тут налаживали нормальную жизнь, а потом, когда угнетатели кончились, начали рвать в клочья друг друга. Ты думаешь, почему здесь пасутся те самые горнорудные компании, против которых боролись твои нкуды? Почему их сюда пустили? Кто дал им лицензии и концессии на добычу? Те самые мелкие африканские царьки, что по недоразумению зовутся у вас президентами! Они! Они это сделали, а не какие-то неведомые злые дядьки! Сделали, чтобы получить деньги! Ископаемые, ценные породы леса, экзотические животные, это конечно тоже богатство. Но это не живые деньги, с этим богатством еще предстоит целая куча возни, прежде чем оно превратится в твердую валюту. А деньги нужны сейчас, нужны для покупки оружия, солдат и военной техники, чтобы удержать обманом полученную власть, чтобы держать в повиновении собственный народ и отбиться от притязаний соседей. Поэтому плевать на то, что от использования собственных недр страна, точнее ее президент, получает лишь крохи, главное, что эти крохи можно немедленно превратить в оружие и плату солдатам. А потом конечно можно лицемерно лить слезы на ООНовских ассамблеях и рассказывать о злобных империалистических акулах, отбирающих у несчастных чернокожих последнее…

— Да! Да! — перебил его горячую тираду Андрей. — Может быть, все действительно так и обстоит, даже, наверное, все именно так, но это ведь не повод, чтобы отказывать в помощи голодным измученным людям! Ты знаешь, сколько здесь ежедневно умирает детей? Знаешь, как болезни выкашивают целые деревни? Разве эти люди виноваты в том, что их президент вор? Разве должны они страдать только оттого, что родились здесь, а не в благополучной Америке? И если есть возможность оказать им хоть какую-то помощь, разве не бесчестно с нашей стороны не сделать этого?

Максим несколько раз вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоится. Разговор продолжать не хотелось, он уже видел, что ни к чему кроме совершенно ненужной сейчас ссоры это не приведет, но и отмолчаться, тоже не получалось. Взгляд Андрея настойчиво преследовал его, искал глаза, требовал ответа.

— Понимаешь, — наконец произнес Макс, глубоко вздохнув. — Я недавно здесь в Африке, очень мало знаю о ее жителях, об их привычках и обычаях. Но во время распада СССР, я уже служил в армии, мне пришлось побывать в нескольких бывших союзных республиках в одночасье лишившихся сильной руки, отказавшегося от них старшего брата и стремительно скатившись к тому, что и соответствовало исторически их уровню развития. К самому настоящему феодализму с полнейшей безнаказанностью новоявленной аристократии и абсолютному бесправию и нищете смердов.

Он облизал внезапно пересохшие губы, верный признак того, что чрезмерно разволновался, даже сам не ожидал, что воспоминания о давно прошедших и почти полностью стершихся из памяти событиях заденут так сильно. Андрей молча ждал продолжения, внимательно глядя ему в лицо.

— Я все это уже видел, это все уже со мной было и я знаю, какие действия к какому результату приведут, — попытался сформулировать Макс, сам удивляясь насколько сбивчиво и фальшиво звучат вылетающие изо рта слова. — Видишь ли, ситуации уж больно похожие. Все точно так же: голод и нищета, полнейшая разруха и неопределенность. Куча ведущих между собой борьбу кланов. Самый сильный из них захвативший верховную власть и формально зовущийся законно избранным правительством, распоряжающийся остатками былого благополучия. Все как здесь, только в несколько меньших масштабах, все-таки давали о себе знать годы жизни в нормальном государстве, не все и не сразу смогли сбросить с себя ограничения, наложенные воспитанием, привитые моралью и нравственностью…

— И что? — с глухой враждебностью в голосе спросил Андрей, опасно прищурив глаза. — Что ты хочешь сказать этой своей аналогией?

— Да то, — с горечью произнес Максим, уже понимая, что ничего объяснить не удастся, что сидящий напротив человек отметет любые аргументы, гордясь своей позицией убежденного интернационалиста, и все же делая последнюю, отчаянную попытку до него достучаться, хотя бы чисто на эмоциональном уровне. — То, что тогда все уже было. Были гуманитарные конвои, которые разворовывали чиновники, или откровенно грабили партизаны из многочисленных народных фронтов, никакого отношения к народу не имевших. Были командиры, которые приказывали открыть собственные склады и кормить голодных осаждающих ворота российских, да что там, все еще советских воинских частей… Все было… Вот только заканчивалось всегда одинаково. По стандартной логике развития событий. Если ты сегодня накормил одного, то завтра к тебе придут десять, послезавтра сто, а на третий день тысяча. И будут уже не просить, а требовать. А потом попробуют отобрать силой. Пойми, это за нами стоят двадцать веков цивилизации и относительно сытая и благополучная жизнь. У этих другие принципы, другая культура, другое наследие и жизненный опыт. Их нельзя мерить нашими мерками. Для них любая доброта — проявление слабости. Они не понимают ее и считают невозможной. У них срабатывает совершенно иной стереотип мышления. Если я с тобой поделюсь, к примеру, сигаретой, ты подумаешь, что я добрый и хороший человек, будешь мне благодарен и при случае постараешься тоже отплатить мне добром. Но если я дам сигарету местному негру, он решит, что я сделал это из страха перед ним, решив дать ему одну штуку, чтобы он не отнял у меня все. После этого он увериться в том, что я его боюсь, а значит, он сильнее и при первом же удобном случае постарается на меня напасть, чтобы завладеть всей пачкой. Улавливаешь разницу? В этом суть!

На какое-то неуловимое мгновение Максиму показалось, что в глазах ООНовца все же мелькнуло что-то похожее на понимание, но видимо это был лишь самообман.

— Да ты просто ублюдок! — не сказал, а словно бы выплюнул ему в лицо Андрей. — Знаешь кто ты со своей идеологией? Фашист недоделанный! Моральный урод! Расист!

— Кто? — криво улыбнулся наемник. — Ты чего в армии на политзанятиях замполита переслушал? Слов-то где таких громких набрался, умник? Самому уши не режет?

— Слова не нравятся громкие? Так я могу по-простому объяснить, по-офицерски!

— Не стоит, — сплюнул на пол Максим. — Еще подеремся… Ничего глупее драки двух арестантов, в нашем положении не придумаешь.

Андрей еще несколько секунд испытующе глядел на него, потом резко развернулся на своих нарах, уткнувшись лицом в тростниковую стену хижины.

«Поздравляю, господин шпион, задание успешно провалено. Аплодисменты!», — горько сыронизировал сам над собой Максим и в наступившей тишине несколько раз хлопнул ладонью о ладонь.

Больше они не сказали друг другу ни слова, до самого утра.

Май-майи

Утро начиналось паршивее не придумаешь, разбудил Максима стук врезавшейся в стену двери. Врезалась она само собой не просто так по собственному желанию, а от доброго пинка тяжелого армейского ботинка.

— Подъем, заключенные! — глумливо прогнусавил вошедший охранник. — Завтрак прибыл, садитесь жрать, пожалуйста.

Макс скосил глаза на два котелка наполненных маисовой кашей, которые вошедший поставил за неимением стола прямо на земляной пол. Ничего аппетитного в виде размазанной по стенкам клейкой массы он не нашел и со стоном отвернулся обратно к стене. Было бы из-за чего просыпаться! Прошедшая ночь была просто ужасна: жаркая духота наваливалась невыносимой тяжестью, не давая заснуть, кровожадно пели москиты, с потолка валились огромные красные клопы, так и норовившие забраться под одежду, не то змеи, не то крысы, а может огромные насекомые, с шорохами возились в стенах хижины, жесткие жердины нар промяли все ребра. Короче Максим проворочался почти до утра и лишь незадолго до прихода пищеноса забылся горячечным бредом, заменившим ему сон.

В противоположном углу завозился на своих нарах Андрей, но Макс не обратил на него никакого внимания, вчерашняя размолвка все еще не была забыта, и узники демонстративно друг друга игнорировали.

— Жрите, давайте, уроды! — вновь завел свое охранник. — Нечего валяться, через два часа за вами борт подойдет. Не сожрете, полетите голодными.

Последние слова он отчего-то сопроводил мерзким глумливым смешком, после чего вышел из хижины, так же сильно хлопнув дверью. Лязгнул засов, щелкнула, входя в пазы, дужка замка и арестанты остались вдвоем.

Макс отвернувшись лицом к стене, усиленно пытался вновь заснуть. Глаза слипались, во всем теле разлилась невыносимая чугунная тяжесть, голова просто раскалывалась от боли. Однако благословенный сон, вспугнутый бесцеремонным явлением охранника, вновь приходить не спешил. Мысли скрипучие и неповоротливые ворочались в голове ржавыми жерновами, мешая успокоиться и забыться. Как-никак вынужденный арест подходил к концу, и уже через несколько часов в жизни Максима открывалась новая глава. Как-то его встретят в центральном офисе в Кигали, поверят ли в идиотские суеверия начальника охраны прииска, или решат, что его рассказ лишь неуклюжее вранье за которым проштрафившийся контрактник стремится скрыть истинную причину, повлекшую высылку с рабочего места? Как с ним поступят? Какую работу предложат взамен? Или может быть, просто вышлют обратно на родину, чтобы не разбираться во внезапно возникшей проблеме? Вопросы, вопросы… Очень скоро он получит ответы на них. Вот только знать бы заранее какие… Эх, жизнь жестянка!

Поняв, что заснуть уже наверняка не удастся, Макс с невольным стоном оторвал свое тело от деревянных нар, придав ему сидячее положение. Сидевший в своем углу Андрей демонстративно от него отвернулся. Ну и хрен с тобой! Подумаешь, интеллигентствующий чистоплюй! Не желаешь общаться с расистом и не надо! Можешь до полного опупения делать вид, что в хижине кроме тебя никого нет, меня ты этим ничуть не заденешь. Захотелось в пику этому возомнившему о себе спасителю мира крикнуть что-нибудь типа «Россия для русских!», но, учитывая то, что они находились в самом центре африканского континента, подобный лозунг наверняка прозвучал бы глупо. А соответствующего африканского слогана что-то с ходу не придумывалось. Гудящая от недосыпа башка наотрез отказывалась нагружать себя подобными высокоинтеллектуальными развлечениями. Отказавшись после нескольких бесплодных попыток от идеи подразнить соседа рифмованным словом, Максим с кряхтением оторвался от нар и проковылял на затекших негнущихся ногах к стоящим на земле котелкам. Ничуть не комплексуя и не церемонясь, выбрал себе тот, в котором маисовая каша на вид выглядела более аппетитно. Подхватил стоящую рядом пластиковую бутылку с водой, сделал несколько затяжных глотков, с удовольствием ощущая как теплая, нестерпимо воняющая дезинфекцией вода проваливается в желудок, моментально рассасываясь по всему телу, освежая иссохшие в жаре мышцы, возвращая им прежнюю эластичную упругость, тут же выступая липким потом на коже, тяжело переливаясь в животе. Нет, правы те, кто говорит, что вкус воздуха может понять только тот, кто несколько часов проходил в противогазе. Так и истинный вкус воды, может оценить лишь тот, кто страдал от жажды. Только он точно знает, что это и есть самый вкусный, самый сладостный, самый желанный на свете напиток и куда там до него всевозможным спрайтам и колам. Вот теперь можно было и поесть. Утолив жажду, Максим неожиданно для себя почувствовал голод. Конечно, предложенная еда не отличалась ни вкусовыми качествами, ни изысканностью, но он набросился на нее жадно, выскребая предусмотрительно воткнутой в котелок ложкой все до последней капли. Липкие комки каши проглатывались с трудом, а по вкусу напоминали что-то среднее между засохшим сапожным клеем и пресным безвкусным тестом, но он продолжал есть до тех пор, пока не очистил котелок полностью, соскребя даже то, что прилипло к стенкам. Сыто откинувшись спиной на жалобно скрипнувшую стенку хижины Макс насмешливо глянул на брезгливо ковырявшегося в своем котелке ООНовца.

— Что, спаситель человечества, дикари лучше кормили? Червячки, гусеницы? А может ты и человечинку с ними за компанию трескал?

Андрей ожег его ненавидящим взглядом, но так ничего и не сказал в ответ, вновь склонившись над своим котелком, тщательно выбирая в слежавшейся массе что-то, по его мнению, наименее отвратительное. Макс пожал плечами, мол, не хотите общаться, ну и не надо, и вновь завалился на нары. Приятное чувство плотной набитости желудка рождало сонную истому, и он постепенно незаметно для самого себя начал проваливаться в состояние зыбкой полудремы, предшественницы нормального здорового сна. Однако поспать ему снова не позволили. Скрипнула, открываясь, входная дверь.

— Эй, арестанты, а ну с вещами на выход! Живей, живей! Борт дожидаться не будет!

Макс с трудом разлепил глаза и окинул мутным спросонья взглядом стоящего в дверях контрактника. На фоне светлого прямоугольника открытой двери, тот воспринимался размазанным темным силуэтом, и лишь напрягая зрение можно было различить отдельные детали. Одет контрактник был в тигровый камуфляж с ярко-желтыми полосами на темно-зеленом фоне, стандартную форму охранников Компании, однако лицо, отчего-то показалось Максиму незнакомым. Хотя такого быть, конечно же, не могло, за пусть не слишком большое время, проведенное на прииске он, разумеется, видел весь белый персонал, и хотя бы мельком, но со всеми познакомился. Этого же парня, он однозначно не встречал раньше, Максим обладал превосходной памятью на лица и всегда мог узнать виденного раньше человека. Странно, откуда же он тут взялся? Что-то здесь было нечисто, но что именно Максим сообразить никак не мог…

Не задававшийся подобными вопросами Андрей уже соскочил со своих нар и, оправив выбившуюся из брюк камуфляжную рубашку, заковылял к выходу. Макс тоже поднялся, подхватив с пола свой мешок и небрежным рывком за петлю шнурка затянув его горловину. В конце концов, все эти странности к нему не имели больше никакого отношения, и даже если Старик откопал этого кадра где-нибудь в окружающих джунглях, оформив ему на замену, самому Максиму до этого нет ни малейшего дела, он здесь больше не работает. Все же, проходя мимо конвоира, он не выдержал показного равнодушия и, внимательно глянув тому в лицо, спросил:

— А ты откуда сам-то здесь нарисовался, земеля? Что-то раньше я тебя здесь не наблюдал?

— Шлифуй под ветер, мареха, — жизнерадостно осклабился охранник, сверкнув золотой фиксой зуба. — Базарить будешь, когда старшие скажут. И гляди мне, сегодня вохра злая!

Максим удивленно отшатнулся, успев впрочем, верно оценить и настороженно глянувший ему в живот автоматный ствол в руках фиксатого, и характерную речь, и проглянувшие на пальцах синие перстни тюремных наколок. Точно, раньше он его никогда не встречал, такого характерного кадра странно было бы не запомнить. К тому же обилие перстней на пальцах однозначно говорило о высшем образовании, полученном обладателем этой живописи в тюремных университетах, а среди охранников прииска хоть и было несколько судимых, но больше случайно попавших на зону людей, ничего общего не имевших с профессиональными преступниками и их теневым скрытым от посторонних глаз миром.

Недалеко от хижины уже ждал припаркованный «УАЗ» с мерно фырчащим мотором. Рядом с открытой дверью водителя в пыли сидели на корточках еще двое охранников, похожие на их конвоира как братья близнецы. Причем сходство было отнюдь не во внешности, а в едва уловимой манере держаться, в некоей общности поведения, которая ощущалась больше на бессознательном уровне, чем проявлялась в чем-то конкретном. При виде их, водитель неспешно поднялся на ноги и, ловко сплюнув через губу, забрался в машину. Второй продолжал сидеть, рассматривая приближающихся Андрея и Максима недобрым оценивающим взглядом. При этом, Макса просто резанула по глазам его манера держать оружие. Автомат просто лежал на коленях, под вытянутыми вперед руками. Ни один имевший хоть какое-то отношение к армии человек, никогда так не сядет. Автомат может быть в руках, может быть небрежно прислонен где-то сбоку, но никогда не засунут вот так, будто никчемная палка, куда-то под живот. Дополнили впечатление все те же синие разводы татуировки на расслабленно свисающих пальцах рук. Излишне даже говорить, что все трое оказались Максу совершенно незнакомы.

«Черт, какое-то зэчье голимое, — шевельнулась испуганная мысль. — Где только Старик таких набрал? И почему именно им поручил нас сопровождать? Есть же вполне нормальные парни в охране, не то что эти… И где они раньше прятались, что я их не видел ни разу?»

Во все еще тупой после фактически бессонной ночи голове шевельнулись первые, неясные еще пока подозрения.

— Давай, забирайтесь, живей, мля… — прогнусавил в спину их конвоир.

— Куда спешим? — недовольно окрысился на него Максим. — Сказали же, что борт будет через два часа, а до полосы ехать двадцать минут. Так чего гонишь? Там что ли пухнуть целый час будем?

— Ты тут не чепуши, баклан, — лениво посоветовал сидящий на корточках, оглядывая Макса с ног до головы ничего не выражающим пустым рыбьим взглядом. — Сказали, делай. Думать за тебя пока мы будем. Доступно объяснил?

Макс криво улыбнулся ему, не двигаясь, однако, с места.

— Втянул, чего Ремиз сказал? Или по-другому объяснить? — гаркнул ему прямо в ухо фиксатый, пихая прикладом в плечо.

— А что? Можешь и по-другому? — с готовностью развернулся к нему Макс.

Честно говоря, поездка с подобными типами в джунгли, чем дальше, тем больше пугала его, и он предпочел бы расставить все точки над «и» сейчас, на территории лагеря, чем нарваться на неприятный сюрприз потом, среди дикого леса, там, где они с ООНовцем окажутся в полной власти этой троицы.

— Осади коней, Рашпиль, — все так же нехотя, будто через силу процедил даже глазом не моргнувший Ремиз. — А ты, паря, не нарывайся понапрасну… Мы здесь такие же подневольные, как и ты, что нам сказали, то исполняем. Потому, ежели чем недоволен, можешь начальству жаловаться, а нам мешать нечего. Нам приказ дали, доставить вас двоих на взлетку, мы это и делаем. Что тебе еще не нравится?

— А кто приказал? — уточнил на всякий случай Максим. — Старик?

— Он, — солидно кивнул Ремиз и заговорщицки ему подмигнул, будто намекая на некий, известный лишь им двоим секрет.

— И что же, он приказал прямо сейчас ехать?

— Угу.

— А со мной переговорить перед отправкой он разве не собирался?

Андрей ожег его быстрым вопросительным взглядом, в котором молнией сверкнуло понимание. Максим тоже понимал, конечно, что своим последним вопросом выдает себя с головой, но особого повода соблюдать конспирацию он теперь уже не видел. К его удивлению Ремиз лишь отрицательно мотнул головой.

— Нет, ничего не говорил насчет разговора. Сказал, забирайте и везите…

— Странно… — медленно протянул Максим. — А что Слон разве с нами не поедет?

— Слон? — удивился Ремиз. — Зачем?

— Как зачем? — настороженно оглядываясь по сторонам и прикидывая, как бы ловчее вырвать автомат из рук внимательно прислушивающегося к разговору фиксатого, переспросил Макс. — Борт ведь с грузом прийти должен? Кто же принимать его будет, если Слон не едет?

— Вон что, — сузил глаза Ремиз, одним гибким по-кошачьи слитным движением поднимаясь на ноги. — Как-то я сразу и не подумал…

— Короче, — твердо глядя ему в лицо, заявил Максим. — Я требую, чтобы вы отвели меня к Старику. У меня для него важное сообщение. Ведите. Немедленно.

Несколько секунд они мерялись взглядами, неподвижные блеклые зрачки уголовника пытались проникнуть в самую душу Максима, подавить его волю, подчинить себе. Он почти физически ощущал исходящую от них давящую силу. Максим уже готов был сдаться, сломаться под этим давлением, опустить взгляд, как вдруг поднявшаяся откуда-то из самой глубины его естества звенящая холодная ярость окатила мозг шипящей приливной волной. Никогда раньше он не знал за собой таких способностей, но вот именно сейчас в эту минуту понял вдруг, что способен голыми руками разорвать стоящего перед ним человека. Он на мгновение до боли ясно представил вдруг, как вцепляется зубами прямо в его поросший рыжими волосами кадык, как рвут слабую плоть его челюсти, как теплая остро пахнущая струя крови наполняет рот, порождая внутри вовсе не приступ тошноты, а опьяняющий восторг. И вдруг все кончилось. Ремиз отвел взгляд и дружелюбно усмехнулся, разводя руками.

— Прости, брат, попутал я. Кого-то не того в тебе углядел. Бывает так иногда. Прости.

— Так что, идем к Старику? — неожиданно хриплым, чужим голосом произнес Максим, встряхивая головой, будто отгоняющая мух лошадь, стараясь отделаться от чуть не ставшего реальностью наваждения.

— Идем, конечно, идем… Вот прямо сейчас и пойдем… — зачастил, засуетился Ремиз, угодливо замирая перед ним в нелепом полупоклоне. — Вот прямо сейчас и пойдем… Да… А как же…

Макс слишком поздно понял, что произойдет дальше, и не успел среагировать на быстрое движение сзади. Он еще только разворачивался к возникшей за спиной угрозе, когда на его голову с силой опустился кованый затыльник автоматного приклада. Удар был страшен. Окружающий мир взорвался изнутри, лопаясь по швам, выплескивая из себя мутную чернильную тьму. Макс еще успел почувствовать, как бросившийся ему в ноги Ремиз, заваливает его продолжающее каким-то чудом стоять тело вниз, на траву, а потом его настиг очередной удар. На этот раз кажется каблуком ботинка в висок, и сознание оставило его окончательно.

Очнулся он от жуткой тряски. УАЗ буквально летел по разбитой дороге, подпрыгивая на каждой колдобине и безбожно скрипя перегруженными рессорами. Максим осознал себя лежащим на железном полу собачьего отсека с неестественно вывернутыми за спину руками. Впрочем, это он определил скорее зрительно, потому как сами затекшие от неудобной позы руки полностью потеряли чувствительность, и в первый момент ему вообще показалось, что они, как таковые, отсутствуют. Голова буквально взрывалась болью после каждого толчка подлетевшей на очередной кочке машины. С трудом, подтянувшись всем телом и все-таки после долгих усилий придав себе сидячее положение, он осмотрелся. Первым, кого он обнаружил, оказался скрючившийся на полу собачника Андрей. Руки ООНовца были также стянуты за спиной узким брезентовым ремнем. А под глазом набухал багрово-синим цветом роскошный синяк. Похоже, он тоже решил оказать сопротивление везущим их теперь невесть куда уголовникам. Андрей в отличие от него самого в себя еще не пришел и его голова безвольно моталась в такт колыханиям пола, гулко стукаясь о железо. Оба уголовника, Ремиз и Рашпиль, вольготно развалились на заднем сиденье машины, при желании Максим мог бы дотянуться до их бритых затылков. Они о чем-то тихо переговаривались между собой, но услышать, что именно они говорят, мешали завывания мотора и гулкий шум крови в висках. Других машин вокруг видно не было, да и дорога не слишком походила на ту, что вела к взлетной полосе, та спускалась с плоскогорья и ныряла направо, вдоль самой кромки джунглей, а сейчас тропический лес стоял стеной с обеих сторон узкой грунтовки. Все это отчаянно Максиму не понравилось. Он не понимал, что собственно происходит, и это было страшнее всего, невозможность верно сориентироваться в происходящем мешала строить какие-то планы спасения, рождала противное ощущение собственной полнейшей беспомощности и обреченности. Однако, что-либо предпринять теперь уже было жизненно необходимо, иначе ситуация грозила стать полностью неуправляемой, она и так уже судя по всему стремительно приближалась к запланированному неведомыми недоброжелателями финалу. А в том, что уголовники отнюдь не питают к нему добрых чувств сомневаться уже не приходилось.

— Эй, бамбук, — напрягая горло, просипел Максим, толкнув плечом в спину фиксатого.

— О, гляди, очухался! — с веселым удивлением развернулся тот в полоборота на заднем сиденье УАЗа. — Я же тебе говорил, Ремиз, эти твари живучие, так просто не прихлопнешь!

— Курить дай! — не обращая внимания на издевательский тон уголовника, потребовал Максим.

— Ага, щас прям, разбежался! — скривился тот. — Перетопчешься, лупень! Здоровым помирать приятнее!

— Ладно, дай ему напоследок, — вмешался молчаливо наблюдавший за происходящим Ремиз. — Последнее желание, святое дело…

— Вот ты и давай, раз такой добрый, — зло огрызнулся в ответ фиксатый. — У меня курево не казенное!

Ремиз осуждающе поглядел на него, но ничего не сказал. Вместо этого полез в нагрудный карман своей камуфляжной куртки и долго ковырялся в нем пальцами. Наконец выудил измятую, выгнутую дугой сигарету с фильтром и, потянувшись через спинку сиденья, всунул ее в губы Максиму. Тяжело вздохнув, щелкнул у него перед носом зажигалкой, дождался, пока табак разгорится, и с отчетливо слышимыми в голосе нотками сострадания произнес:

— Кури, паря, кури… Вишь, как жизнь-то поворачивается, кому орел, кому решка…

Максим с жадностью втягивал в легкие горький табачный дым. У него правда тлела смутная надежда, что ему, прежде чем дать сигарету, освободят руки, но до такой степени конвоиры осторожность не потеряли. Но и так маневр принес свою пользу, по крайней мере, теперь точно было ясно, что везут их не на мифический самолет для отправки в Кигали, а просто подальше в джунгли, где без помех можно будет прикончить и спрятать трупы, а там и концы в воду. Никому из охранников прииска никогда не придет в голову слишком уж интересоваться судьбой неудачника лишившегося работы и отправленного на «большую землю», особенно если учесть, что и пробыл-то он в коллективе всего чуть больше месяца. А про ООНовца и вовсе говорить нечего, до него никому никакого дела. Был и сплыл, делов-то! Горло запершила очередная глубокая затяжка, все же курить без помощи рук не самое приятное дело, дым так и норовил пойти не в то горло, а после каждой затяжки приходилось старательно щурить слезящиеся глаза. Однако первая за день сигарета все равно самая вкусная, в голове плеснулась легкая волна эйфоричного опьянения, будто сто грамм без закуски треснул. Сейчас это было, кстати, хоть ненадолго унялся тяжелый гуд бьющейся в виски крови. Наконец распухшие потрескавшиеся губы втянули вместо табачного дыма горькую химию горящего фильтра, и Максим сильным толчком языка выплюнул окурок на дно собачника, придавив на всякий случай подошвой ботинка.

— Спасибо, — выдохнул он в стриженый затылок Ремиза.

— Не за что, — не оборачиваясь, буркнул тот.

— Слушай, — не отставал Максим. — А откуда вы такие взялись? Что-то я вас раньше в лагере не видел?

— Ты много чего не видел! — издевательски хохотнул второй конвоир. — Мы специальная команда, лупень! Именно для таких случаев… Специально ради вас вчера бортом прилетели. А как ты думаешь, без службы безопасности ни одна контора не обходилась! Ты нас не видишь, зато мы всех видим, и про всех знаем, втянул?

— Втянул, — сговорчиво закивал Максим. — Только не понятно все равно, какой борт, если расписание полетов надо за месяц с пограничниками согласовывать?

Сейчас следовало как можно больше говорить, втягивать в разговор этих покрытых тюремными наколками мужиков, создавать иллюзию психологической близости, тесного общения. Мало того, что это может дать какую-то полезную информацию, которую так или иначе удастся использовать, так еще и создает некую связь между будущими убийцами и их жертвой. Некий порог, который уже труднее будет перейти. Гораздо проще выстрелить в затылок совершенно незнакомому человеку, чем тому, с кем только что почти по-дружески трепался, коротая дорогу. Когда наступит решающий момент, именно это может дать хотя бы маленькую заминку в доли секунды, перед тем, как этот самый фиксатый нажмет на спуск. Незначительные доли секунды, которых не замечаешь в обычной повседневности, те самые от которых иногда зависит сама жизнь…

— Э, родной… — начал было фиксатый.

— Базаришь много, Рашпиль! — резко прервал его Ремиз. — И ты тоже заткнись, пока зубы целы!

Рашпиль что-то недовольно буркнул себе под нос, но замолчал, Максим тоже не стал пока продолжать попыток возобновить разговор, не стоило лишний раз обострять отношения. Заворочался на дне кузова, застонал, приходя в себя ООНовец. Макс с болезненным интересом наблюдал, как постепенно осознает себя его товарищ по несчастью, всего несколько минут назад он сам вот так же корчился на железном полу, пытаясь придать себе сидячее положение. Наконец Андрей открыл глаза, окинул окрестности мутным взглядом и, в конце концов, сфокусировался на лице Макса.

— Что случилось? Где мы? — голос наблюдателя звучал как воронье карканье.

«О, прогресс, — горько усмехнувшись, подумал Макс. — Кажется объявленный расисту и ублюдку бойкот в силу вновь открывшихся обстоятельств отменен. Ну-ну, то ли еще будет!» В слух же кратко и емко охарактеризовал сложившееся положение, отвечая на последний вопрос Андрея.

— В жопе, причем необъятных размеров. Эти господа нас везут убивать.

— Вот как? — мотнул головой ООНовец и тут же скривился, издав болезненный стон. — А зачем?

— За чем? Думаю, за стволом какого-нибудь подходящего баобаба! — жизнерадостно оскалился Максим.

— А ну заткнулись, там в собачнике! — резко развернулся к ним Ремиз.

Максим разочарованно пожал плечами, показывая всем видом, что он, конечно, побеседовал бы с ООНовцем еще, но вот какое горе, начальство не позволяет.

— Клоун, — сплюнул в сердцах себе под ноги Андрей.

— Че не понял, ушлепок! Пасть завали! — зло рявкнул на него Ремиз, замахиваясь прикладом.

Андрей в ответ лишь гневно сверкнул глазами, но больше заговорить не пытался. Вместо этого он усиленно принялся дергать стянутыми за спиной кистями рук, надеясь ослабить путы и освободить руки. Максим сочувственно наблюдал за его потугами, он уже знал, что сам связан на совесть, так что надеяться освободиться, таким образом, нереально. Говорить, однако, о бесполезности усилий Андрею он не стал, пусть уж лучше займется хоть чем-нибудь и перестанет выводить из себя охрану. Сам Максим не тешил себя лишними иллюзиями и лихорадочно обдумывал варианты спасения, своим шутовством на краю гибели, нелепыми высказываниями, он уже сумел создать у охраны превратное впечатление о степени своей опасности и готовности к сопротивлению. Последняя реплика ООНовца наглядно доказывала успешность подобной тактики.

Шансы, честно говоря, были весьма и весьма призрачными. Они оба связаны и вряд ли уголовники собираются перед смертью освобождать их, это просто не нужно, а такие изыски как последнее желание, повязка на глаза и прочие благородные прибамбасы у этой публики не в ходу. Скорее всего, когда они прибудут на выбранное место, все будет обставлено просто и буднично, выволокут из собачника и прикончат выстрелами в упор. Трупы даже закапывать и маскировать не надо, вечно голодная лесная живность уже через пару дней не оставит ничего от тел. В мозгу отчаянной чередой громоздились планы один нереальнее другого: вывалиться на ходу из машины и рвануть в подступившие к самой дороге джунгли, резким ударом головы в затылок вырубить одного за другим обоих охранников, попытаться перегрызть ремни стягивающие руки ООНовца, предоставив ему потом шанс одолеть врагов в рукопашной… Все не то, все хорошо для голливудского боевика, но ни за что не прокатит в реальной жизни! Как ни крути, получалось, что действовать можно будет лишь в тот короткий момент, когда их будут выводить из машины перед расстрелом. Со связанными за спиной руками они не смогут без помощи охранников выбраться из собачника, а это значит, что на какой-то момент конвоиры и подконвойные окажутся рядом друг с другом в тесном контакте. Это и будет единственный шанс. Двое вооруженных против двоих связанных, не слишком веселая перспектива, но и не полностью безнадежная. Особенно если этот ООНовский чистоплюй не оплошает и хотя бы чуть-чуть поможет. Конечно, остается еще и водитель, но тут уже не до тонких расчетов, если удастся завалить этих лосей, то как-нибудь позаботимся и о водителе, он, кстати, кажется без оружия, по-крайней мере, когда этот перец залезал в машину там, в лагере, в руках у него точно ничего не было. Возможно ствол в салоне, а возможно и нет… В любом случае ничего лучше не придумать, тут уж приходится рисковать. А сейчас нужно всеми силами изображать из себя полного идиота, неопасного клоуна, не понимающего, несмотря на более чем прозрачные намеки, куда и зачем его везут. Давай, давай, зыркай на меня исподолобья, не видишь, я лох, я совсем не опасен! Для такого крутого парня, как ты, я вообще не соперник, даже непонятно для чего ты держишь меня связанным, я ведь покорен, как идущий на бойню баран. Главное не воспринимай меня всерьез, не считай даже малейшей угрозой.

Ремиз, наконец, отвернулся, послав напоследок ему недоверчивый, так и сочащийся высокомерным презрением взгляд, чем-то сродни унизительной пощечине. Ничего, ничего, пусть смотрит, даст Бог, скоро сочтемся и за это молчаливое унижение тоже, подведем полный баланс под дебетом с кредитом.

Машина, резко вильнув в повороте, взревела пониженной передачей и проломившись сквозь чахлый кустарник вкатилась на маленькую полянку в стороне от грунтовки. Все, похоже, приехали, самое место для того, чтобы неприметно избавиться от двух нежелательных трупов. Подтверждая суматошные мысли Макса, УАЗик затормозил, плавно качнувшись, посреди полянки и встал, напоследок фыркнув заглушенным мотором.

— Выходи, уроды. Конечная, — глумливо оскалился Рашпиль, распахивая дверцу машины.

Ремиз одним слитно гибким движением выметнул свое жилистое тело прямо через верх, не утруждаясь открыванием ручки. Внимательно наблюдавший за ним краем глаза Максим оценил отличную физическую форму противника, тут же решив про себя, что если судьба предоставит возможность выбора, то этого он возьмет на себя.

— Что оглохли там? — рявкнул тем временем подошедший вплотную Рашпиль и для пущей убедительности потыкал ООНовца автоматным стволом в бок.

Тот в ответ что-то зло и неразборчиво прошипел, не разжимая зубов, завозился на полу в тщетной попытке перевалиться через борт, однако быстро оставил свои потуги, сообразив, что эдак запросто может спикировать с полутораметровой высоты вниз головой.

— Ты помог бы, начальник, или развязал, — хриплым от волнения голосом просипел Максим, заискивающе заглядывая в глаза уголовнику. — Так ни хрена не выйдет…

— Начальники на зоне, — недовольно окрысился Рашпиль.

Но все же подошел ближе, подхватил одной рукой ООНовца под локоть, помогая удержаться на борту. Автомат спокойно висел на плече и, как успел разглядеть Максим, предохранитель был защелкнут. Значит, чтобы выстрелить теперь придется потратить несколько драгоценных мгновений, чтобы скинуть вниз неподатливый металлический флажок, с которого взмокший от волнения палец, еще и обязательно соскользнет. К тому же вполне возможно, что и патрона в патроннике нет, тогда еще секунда на то, чтобы передернуть затвор. В обычной повседневной жизни не стоящий внимания временной промежуток, а в условиях скоротечного ближнего боя почти стопроцентное преимущество. Если бы еще руки не были скручены за спиной! Но если бы, да кабы…

Так, а где же второй? Максим крутнул головой, словно разминая затекшую шею. Ага! Вот и номер два! Ремиз стоял далековато, настороженно глядел, прищуренными глазами, на возню в машине, тиская в руках автомат. Тот еще волчара, сразу видно, недоволен поведением напарника, но не считает нужным что-то говорить. Вроде как уже дороже выйдет останавливать непутевого, пусть уж лучше по-быстрому поможет кандидату в покойники слезть и отойдет с опасной дистанции, чем начнет сейчас выяснять, чем конкретно недоволен старший. Черт, далековато стоит, далековато… Только в прыжке можно достать, но кто же прыгает со связанными руками… Никто не прыгает, но это в тренировочном зале, а здесь выбора нет. Этого валить надо первым, первым без вариантов, причем надежно, на полный отруб, только тогда будут хоть какие-то шансы. На самом деле для человека понимающего, ясно, как день, что если сойтись в упор, а не танцевать на дистанции, то скрученные за спиной руки, вовсе не гарантия победы соперника. Профессионально занимавшийся в военном училище рукопашным боем Максим не просто знал это, а не раз прочувствовал на себе самом в многочисленных учебных боях. Тело, прошедшее через многолетние изнурительные тренировки не нуждалось даже в командах мозга, на инстинктивном животном уровне зная, как надо действовать в подобной ситуации. Неожиданный удар головой в лицо с гарантией отправит в нокаут любого, а потом дело довершат ноги. Но все это хорошо, когда удается прорваться вплотную к врагу, даже если между вами всего метр, то шансы на победу в такой схватке становятся призрачными, исчезающе малыми, а если у противника в руках автомат и он ждет нападения, то и вовсе стремительно превращаются в ноль.

Так что предпринимать что-то нужно именно сейчас, только в этот момент есть такая возможность. Потом все будет быстро и просто, как только они окажутся на земле, их отконвоируют к ближайшим кустам и всадят в затылок по пуле. Рыпнешься, получишь не в затылок, а в живот и будешь умирать исходя криками в чудовищных муках, только и всего… Нет уж, надо начинать сейчас, уже через секунду будет поздно. Именно сейчас, когда Андрей с Рашпилем стоит почти в обнимку, исключая его вмешательство в схватку. Вот только как достать этого чертова уголовника, ну что бы ему не подойти поближе, так же удобнее контролировать ситуацию. Что же ты замер там, гнида? Но выбора нет, сейчас или никогда. Значит, придется вложить в прыжок все силы, сделать невозможное, только и всего. А почему бы и не совершить невозможное ради спасения собственной шкуры, господа? Попробуем? Конечно! Бурные рукоплескания в зале…

Не сумев сдержать истеричный смешок, Макс прыснул в плечо, одновременно подтягивая под себя ноги и кругля спину. Инерция разгиба тела в полете, даст еще несколько столь необходимых сантиметров… Все равно слишком далеко… Все равно не долететь… Все равно… Заткнись, урод, заткнись! Должен долететь, должен, я сказал! Долететь и вцепиться зубами в этот поросший редкими волосами кадык! Порвать эту суку! Иначе все, иначе не жить! Ну, же!

Глубокий вдох с расслаблением всех мышц, пошел привычный отсчет: «Три! Два! Один!», наполненная адреналином кровь бурлит по жилам, разнося живительный кислород, мускулы стонут от сдерживаемого до поры усилия…

— Ты чего там бормочешь, ушлепок?! Вылазь, сказано, или особое приглашение надо? Так я сейчас приглашу!

Лицо Ремиза искривляется в гневной гримасе, верхняя губа по-волчьи вздергивается, обнажая кривые, желтые от никотина зубы, правая рука закидывает автомат за спину, а левая тянется, чтобы ухватить строптивого пленника за ворот куртки, никак не достает и уголовник делает шаг вперед… Всего лишь один маленький шажок… Полметра в корне меняющие всю ситуацию…

«НОЛЬ!» — взрывается в голове последняя цифра отсчета.

Ох, как трудно прыгать, не балансируя руками, да еще когда прямо перед тобой металлический борт УАЗа и лететь надо через него, отчаянно выгибая спину, будто олимпийский прыгун в высоту. Максим почти физически ощутил сопротивление влажного тропического воздуха, возмущенного его рывком. Время будто замедлилось, обретя вязкую пластичность, он словно застыл, подобно вплавленной в янтарную смолу мухе, замер между двумя мгновениями, провалившись в черную яму безвременья. А потом ботинки гулко ударились каблуками об землю, правая подошва предательски скользнула на мокрой траве, но он все-таки сумел удержать равновесие. Прямо перед глазами, близко-близко, так что невозможно рассмотреть, взгляд не фокусируется, оставляя лишь светлое размазанное пятно, оказалось искаженное яростью лицо Ремиза, на котором сквозь маску гнева еще только проступали удивление и страх. И вот эта доля секунды, когда Максим ясно видел нарастающий в блеклых бельмах бандита ужас, ужас и понимание того, что сейчас должно произойти, короткое, как вспышка молнии и долгое, как сама жизнь мгновение, наполнили его уверенностью, что все обязательно получится, что они справятся, и все будет хорошо. И когда напряженные мышцы шеи до предела откинули назад его голову, набирая размах и скорость для удара, он улыбался. Улыбался широкой и радостной улыбкой победителя, уже точно зная, что врагу не устоять. Удар был страшен, короткий шажок левой ногой, помог вложить в него вес тела. На миг в голове вспухла предобморочная чернота, а потом разом весь мир вокруг крутнулся расплывчатыми цветными пятнами, но тут же замер, вновь обретя четкие очертания и глубину. Максим отчетливо услышал, как хрустнули под его лбом чужие кости, такие податливые и хрупкие, что никак не могли остановить его сокрушительного движения. В уши ударил отчаянный горловой вопль, прозвучавший просто неземной музыкой. Он тоже что-то выкрикнул, что-то среднее между победным ревом хищника и боевым кличем кровожадного дикаря, и, высоко подпрыгнув, обрушился подошвами тяжелых ботинок, на оседающее вниз, ему под ноги безвольное тело. Под каблуками что-то противно чавкнуло, затрещало, а крик боли перешел в неразборчивое бульканье. Есть! Этот готов! По-крайней мере на ближайшие несколько минут, точно опасности не представляет. Все существо Максима захлестнула злобная радость, он едва поборол желание еще раз ударить поверженного противника, растоптать его, вбить тяжелыми каблуками в землю. Он даже сам себе удивился, вообще подобная кровожадность по жизни ему свойственна вовсе не была, с другой стороны раньше его еще никто не ставил на самую грань зияющей холодной чернотой пропасти небытия. Во всех юношеских потасовках и спортивных боях на ринге его хотели лишь победить, но ни в коем случае не уничтожить. Так что же удивляться столь аномальной реакции на ненормальные обстоятельства?

В любом случае сейчас не до этого. Остается еще второй уголовник, да и водителя не стоит сбрасывать со счетов. Нешуточным усилием воли Макс заставил себя отскочить от вырубленного бандита и осмотреться по сторонам. Увиденное вовсе не добавило оптимизма, скорее наоборот, напрочь вышибло из головы неуместную победную эйфорию, швырнув его в бездну отчаяния. Все усилия оказались напрасны. ООНовец не сумел завалить второго бандита, и сейчас тот, отскочив назад, уже вскидывал автомат. Андрей сидел возле УАЗа на корточках и тихонько подвывал, уронив на грудь разбитое в кровь лицо, превратившееся в гротескную расплющенную маску, полностью утерявшее привычные человеческие черты. «Похоже, получил прикладом прямо в харю, чистоплюй ООНовский. А понтов-то было, спаситель мира, блин. На деле полный лох!» — с неуместной злостью подумал Макс и вновь себе удивился. Ясно же, что изначально шансов было не много, и если ему самому повезло и удалось завалить одного из бандитов, это совсем не означает, что Андрей тоже должен был легко справиться со своей задачей. Да, строго говоря, у него и задачи никакой не было. Максим ведь не мог с ним заранее договориться о скоординированных действиях. Так что наблюдатель мог вообще не сообразить, что пора броситься на своего уголовника и просто получил по голове прикладом, даже не предприняв попытки напасть. Чего уж теперь… Выходит не повезло, монетка выпала решкой. Атаковать уже поднявшего автомат Рашпиля — полная глупость. До него метров десять не меньше, а это, даже если не учитывать связанных рук, не меньше трех секунд. За это время можно высадить весь автоматный магазин, а на такой дистанции не промахиваются. Все, остается расслабиться и получать удовольствие, так кажется, советуют жертвам неизбежного изнасилования. Вот только их тут не насиловать, а убивать будут… Чертов наблюдатель, надо же быть таким лохом! Напрасно! Все напрасно! Накатило горькое разочарование, отдавшееся холодной пустотой внизу живота, мышцы, сведенные злой судорогой запредельного усилия обреченно расслабились. Навалилась безразличная апатия, что делать, это уже явный проигрыш и переиграть, никак не получится. Качнулись перед глазами зеленые кроны деревьев. Неудержимо потянуло просто сесть на землю, покрытую такой мягкой, такой уютной даже на вид травой. Ничего не делать, никуда не рваться, ничего не предпринимать, и будь что будет, пусть убивают, он уже сделал все, что было возможно. Остальное не в человеческих силах. Значит, не повезло. Что ж бывает…

И он действительно уже почти сдался. Уже подогнулись колени, отказываясь удерживать в стоячем положении тело, уже заиграла на губах усталая обреченная улыбка, но откуда-то из потаенных глубин естества из мрачных дебрей подсознания вдруг рванулась тугая ослепляющая ярость. Холодным белым пламенем опалила мозг, жидким огнем пробежала по жилам, встряхивая, передергивая безвольные мускулы, заставляя их вновь напрячься, в отчаянной попытке спастись. «Это все равно бесполезно», — подумал было Максим, но мозг пронзила такая вспышка боли, что мысль мгновенно взметнулась испуганной птицей, забиваясь в самые дальние неизведанные глубины сознания. Он вдруг почувствовал, что кто-то огромный, мощный и переполненный лютой злобой будто прорастает у него внутри, неотвратимо беря под свой контроль его тело, подчиняя себе его волю. Он попытался сопротивляться этому внутреннему агрессору, но с ужасом осознал, что больше не может командовать своими мышцами. Он стал будто сторонним наблюдателем, заключенным в собственной черепной коробке, которому осталось лишь пассивно смотреть за тем, как неведомый захватчик распоряжается его руками и ногами, и даже языком…

— Грр-ах… Аргх… Рру! — выдало в пространство бесцеремонно скрученное горло, и Максим не узнал в этом рычанье собственного голоса.

Он с ужасом следил за пляшущим зрачком автоматного ствола, уставленным ему точно в лицо, понимал, что вот сейчас раздастся выстрел. Знал, что достаточно просто опуститься на землю, и можно будет хоть на несколько мгновений оттянуть неизбежную гибель, и не мог себя заставить просто согнуть колени, просто упасть в траву. Вместо этого предавшие его ноги сделали шаг навстречу целившемуся в него уголовнику, сначала короткий неуверенный шажок, потом еще один, еще один и еще…

— Стой, где стоишь, сука! Не подходи! — истерично заверещал Рашпиль, дергая стволом из стороны в сторону.

— Грра! Рра! Р-разорву! — взревело в ответ нечто подчинившее себе тело Максима.

Палец бандита ощутимо подался назад, выбирая свободный ход спускового крючка, Макс ясно видел его движение и, казалось, мог с точностью до десятой доли миллиметра предсказать, в каком именно месте это движение пройдет точку невозвращения, за которой раздастся выстрел. Она была все ближе и ближе. Но и сам Рашпиль приближался к нему стремительными дергаными рывками. Макс чувствовал, что его ноги уже бегут, несут его тело вперед огромными скачками, но все равно не успевают, не могут успеть. Ощущал ярость и гнев, того, кто управлял сейчас им, презрительную досаду, на неловкость и несовершенство подчиненного тела. Видимо это нечто тоже осознало, что просто физически не может опередить выстрел, и резко остановилось, замерев на полдороги. В этот момент и ударила истеричная длинная очередь на полмагазина. Максим ясно видел, как из черного тоннеля автоматного ствола рванулось яркое пламя, расцветая на его конце четырехлучевой звездой. Он даже приготовился мысленно к боли, к тупым ударам, разрывающих тело пуль, но новый хозяин его мышц тоже был начеку, резким броском вниз и влево он отбросил тело Максима с линии огня, и пули лишь злобно взвыли, безобидно рванув воздух возле самых ушей.

— Р-разорву! Р-разорву в клочья!

Горло саднило от утробного рева, кишки будто вязали узлами. Стегнул по нервам испуганный заячий вскрик бандита, бросившегося куда-то в бок и в сторону. И тут нестройными пачками ударили выстрелы. Откуда-то сзади из-за окружившей поляну непроглядной стены джунглей. Замер, словно налетев на невидимую стену, Рашпиль, из угла губ вдруг плеснуло кровью, а потом и на груди будто сама собой проклюнулась серия кровавых фонтанчиков. «Как в фильме про «Чужих»», — отрешенно подумал Максим, вспомнив ужастик в котором личинки монстров вот так же вылуплялись из тел людей, разрывая их. Несколько томительно долгих секунд бандит еще стоял, потом рухнул навзничь. По спине шла ровная строчка черных входных отверстий, перечеркнувших пятнистый комбинезон.

— Май-майя! Май-майя! — звонко донеслось из джунглей.

Голос был тонкий детский и никак не вязался с происходящим вокруг.

— Май-майя! — подхватил целый хор таких же ломких мальчишеских голосов.

Этот крик будто бы снял наложенное заклятие, Максим с удивлением понял, что снова чувствует свое тело, опять может приказывать вышедшим из повиновения мышцам. Это открытие наполнило его такой сумасшедшей радостью, что он даже забыл на миг о том, кто он собственно такой и где находится. Не обращая внимания на стрельбу, свист пуль и вопли невидимых стрелков, он с полным ощущением свершившегося чуда, сжимал и разжимал кулаки связанных рук, крутил головой, приседал и вновь распрямлялся в полный рост. Тело исправно выполняло команды, кем или чем бы ни был неведомый захватчик только что подчинивший себе его плоть, сейчас он полностью исчез, а может быть затаился, так что никакого следа его присутствия обнаружить не удавалось, как Максим не старался.

От самокопания его отвлек мучительный крик боли, раздавшийся сзади, почти над самым плечом. Максим стремительно обернулся и уперся взглядом прямо в расширенные зрачки водителя, медленно оседающего прямо ему под ноги. Видимо водила, выскочив из кабины, когда началась стрельба, пытался спастись бегством, но меткая пуля невидимого стрелка все же достала его в тот момент, когда он как раз поравнялся с пленником. Только сейчас Макс в полной мере осознал, что ничего еще не закончилось. Кто эти столь своевременно пришедшие ему на помощь освободители? С какой целью они напали на зазевавшихся уголовников? Вряд ли для того чтобы спасти шкуры двух обреченных на смерть людей, которые им даже неизвестны… Такой бескорыстный альтруизм на пустынных дорогах африканских джунглей не встречается. Так что вполне возможно, что они с ООНовцем просто попали из огня да в полымя. Причем не просто возможно, а наиболее вероятно. Но предпринять сейчас он все равно ничего не мог. Бежать — бессмысленно, мало того, что со связанными руками по джунглям особо не побегаешь, это еще было бы пол беды, так ведь неизвестно даже куда собственно бежать, да и зачем. На прииск возвращаться нельзя, ничего хорошего, как выяснилось, там не ждет. Пытаться дойти без оружия и снаряжения через девственные леса полные самых различных опасностей до какого-нибудь цивилизованного города — глупо. Да и непонятно в каком направлении двигаться, тут ведь не старушка Европа, где маленькие городки и деревушки натыканы через каждые несколько километров. Можно весь остаток жизни пробродить, так и не встретив больше ни одного человеческого существа. Причем этот самый остаток жизни, скорее всего, станет весьма и весьма коротким. Так что хочешь, не хочешь, а деваться некуда. Придется оставаться на месте в надежде, что удастся поладить с напавшими.

Макс устало опустился на землю, приготовившись терпеливо ждать, когда невидимые стрелки покинут свое убежище в джунглях и выйдут на поляну для сбора трофеев. Там и посмотрим, с кем на этот раз свела завертевшаяся в сумасшедшем танце судьба. Он внимательно вглядывался в кромку обступивших поляну зарослей, надеясь уловить в них хотя бы призрачную тень движения, но тщетно, джунгли умели хранить свои тайны. Постепенно все вокруг полностью успокоилось: сперва неуверенно, а потом все громче и заливистее запели испуганные стрельбой птицы, солнечный луч сверкающей пикой пробивший раскидистые кроны деревьев ласковым теплом скользнул по лицу, заставляя зажмуриться, визгливыми голосами заорали где-то над головой вездесущие мартышки… Если не открывать глаза можно представить, что ничего страшного вокруг и не происходит, можно убедить себя, что ты просто сидишь на траве, где-нибудь в подмосковном лесу, подставляешь солнцу лицо и дышишь непередаваемо чистым воздухом соснового бора, нежно шуршащего одетыми в игольчатую броню ветвями где-то над твоей головой. Макс глубоко вдохнул, полностью отдаваясь нахлынувшим ощущениям, уплывая в нежную прохладу далекого русского леса, как наяву ощущая его запах и непередаваемую успокаивающую атмосферу… Запах в который тяжелой прогорклой нотой вклинился вдруг аромат свежей крови. Отвратительный дух бойни. А в воображаемое шуршание ветвей, сам собой вплелся нудный стонущий речитатив все еще не могущего оправиться от удара ООНовца. Нет, похоже, погружения в нирвану не выйдет, отвратительная действительность беспощадно вторгалась в придуманную в попытке сбежать из реальности красивую сказку. И последним аккордом, завершившим это короткое противостояние стал прозвучавший совсем рядом голос:

— Кежер ва?

Максим еще пытался оттянуть тот неизбежный миг, когда все же придется открыть глаза и встретиться лицом к лицу с теми, кто выйдет из джунглей, пытался проигнорировать этот странно высокий, почти женский голос. Но голос оказался весьма настойчив, и следующий вопрос подкрепил не сильным, но все же чувствительным пинком в область печени.

— Кежер ва? До мин со!

Вздрогнув от прострелившей тело боли, Макс усилием воли заставил себя разомкнуть плотно сжатые веки. В первую секунду ему показалось, что он ослеп, тот самый солнечный луч, что так ласково гладил его по щекам, впился в зрачки раскаленным клинком, выжимая из глаз слезы, подергивая все вокруг сверкающей мутью, принуждая снова зажмуриться. Но Макс упорно продолжал смотреть и вскоре окружающий мир проступил смутными контурами за оранжевым сиянием. Первым, что он увидел перед собой, оказался направленный ему в лицо автоматный ствол. Ну вот, снова здорово, опять автоматом в морду тычут! Кажется, сегодня мы это уже проходили, причем не один раз.

Прямо за черным провалом ствола обнаружилось пухлогубое чернокожее лицо, сосредоточенно сморщенное, но все равно слишком мягкое, гладкое, без присущих взрослому грубых жестких черт. Да это же… Макс недоверчиво тряхнул головой, стараясь избавиться от навеянной жарой и стрессом галлюцинации.

— Кежер ва? До мин со! Суре! — уже зло и от того еще более звонко выкрикнула галлюцинация, вновь замахиваясь ногой.

Он автоматически подставил под неумелый удар плечо, почувствовал, как ребристая подошва врезалась кромкой каблука прямо в мышцу, и еще успел порадоваться, что удар такой слабый, не то точно надолго отсушил бы руку. Слава Богу, что бил не здоровый взрослый мужик, а ребенок. Да, ребенок! Перед Максимом стоял чернокожий пацан от силы лет двенадцати-тринадцати от роду. Облаченный в дранное камуфляжное обмундирование, комично топорщившееся на его тощей, по-мальчишечьи нескладной фигуре, вооруженный автоматом, но ничуть не ставший от этого более взрослым, чем положено быть ребенку в его возрасте. Макс даже всерьез задумался, не привиделось ли ему все это, уж больно нереальной выходила картина. Однако нетерпеливое движение маленькой ручки на пистолетной рукоятке автомата, и привычно легший на спусковой крючок указательный палец паренька, заставили его задергаться, пытаясь как-то объяснить маленькому засранцу, что он просто не понимает его языка. А то ведь на практике абсолютно все равно, кто загонит тебе в голову пулю, опытный боец, или вот такой вот карикатурный вояка. Как известно, для того чтобы нажать на спусковой крючок никакого возрастного ценза не существует.

— Я не понимаю того, что ты говоришь, — осторожно попробовал обратиться к нему Макс на французском.

В ответ пацаненок лишь досадливо скривился, отрицательно мотнув головой, не понимаю мол, но лапать автоматный спуск перестал, и на том спасибо.

В течение следующих пяти минут Максим пытался объясниться с юным воином на всех доступных ему языках, включая сюда и русский, и ломанную украино-белорусскую смесь, и чудом задержавшиеся в памяти остатки ученных когда-то в училище слов из немецких и английских разговорников. Однако никакого практического эффекта его лингвистические потуги не принесли, после каждой новой попытки паренек все больше мрачнел и с пугающей гримасой на лице начинал поглаживать автомат. Можно было бы попробовать объясняться на универсальном языке жестов, но руки Максима так и оставались крепко связанными за спиной, а все попытки показать хмурому негритенку, что не плохо было бы их освободить, натыкались лишь на презрительную улыбку, ясно говорившую: «Ищи дураков в другом месте, связанный ты куда симпатичнее и безопаснее, так что потерпишь!»

— Вот же дубина ты стоеросовая! — в сердцах взвыл совершенно отчаявшийся Макс. — Ну неужели ты, обезьяна, говоришь только на своем дурацком наречии?! Да где тебя, такого тупня, только воспитывали?! Ну, должен же у вас там быть кто-то из взрослых, так какого хрена они тебя на разведку послали? Понимаешь? Нет? Еще люди! Там в джунглях!

Макс немыслимо извернулся и чуть не вывихнул шею, пытаясь головой указать нужное направление.

— Там в джунглях! Еще люди! Позови сюда! Может хоть они не такие дебилы!

Паренек неотрывно следил за его гримасами, напряженно пытаясь сообразить, чего от него добивается этот отчаянно гримасничающий белый. Старался изо всех сил, но, похоже, не понимал. Видимо, устав от попыток разобраться, а может быть, просто отчаявшись что-нибудь для себя уяснить из слов и ужимок бестолкового собеседника, юный солдат рассерженно зашипел на Макса, будто готовящийся броситься в драку кот, и погрозил ему кулаком, призывая к молчанию. Максиму ничего не оставалось делать, как подчиниться, в конце концов, кто сильнее, тот и диктует правила игры, а сила сейчас однозначно была на стороне этого сопляка, потому как его тонкие как спички руки сжимали автомат, ствол которого все так же неотрывно смотрел наемнику в лицо. Демонстративно тяжело вздохнув Макс устроился поудобнее и с самым независимым видом принялся лениво обозревать окрестности, делая вид, что мальчишка в камуфляже ему теперь совершенно не интересен. Боковым зрением, однако, он продолжал внимательно следить за действиями юноши. Тот, убедившись, что его распоряжение выполнено, вскинул автомат к плечу и скользнул неслышным крадущимся шагом к машине, обошел ее по широкой дуге, держась все время так, чтобы ствол был направлен в сторону возможной опасности, внимательно осмотрел салон и двинулся дальше вдоль полянки по все расширяющимся кругам. Залитого кровью ООНовца мальчишка проигнорировал, да и самому Андрею сейчас не было дела до нового действующего лица этой драмы, удар прикладом по голове похоже оказался достаточно силен и наблюдатель еле сдерживал рвотные позывы, а под глазами очками экзотической панды наливались черные синяки, верный признак сотрясения мозга.

Наконец чернокожий пацаненок полностью удовлетворился результатами проведенной разведки и, вернувшись к Максиму, трижды протяжно свистнул, подражая голосу какой-то птицы. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, разведчик условным сигналом оповестил основные силы отряда о том, что противник полностью нейтрализован и местность вокруг машины безопасна. Одним словом, пора собирать трофеи и скальпы. Не зря же трудились, в самом деле. В ответ на свист зажавшие в кольцо полянку заросли дружно заколыхались, невидимые прежде стрелки выбирались из своих укрытий.

— Ого! — не смог сдержать удивления Максим.

И действительно было чему удивиться, выдиравшиеся из гущи кустарника бойцы оказались в большинстве своем не старше юного разведчика стоящего сейчас перед ним. Нет, конечно, не все они были одного возраста, некоторые смотрелись явно постарше, пара человек наоборот, совсем малыши, но в среднем все явно были практически одногодками.

— Ни хера себе африканская «Зарница»! — присвистнул Максим переводя взгляд с одной камуфляжной фигуры на другую.

Замерший рядом разведчик, заведомо не поняв смысла фразы, но, видимо, сориентировавшись по интонации и явно прозвучавшему сарказму, вновь угрожающе зашипел и несильно, больше для порядка ткнул наемника носком ботинка в район правой почки.

— Все молчу, молчу… — покорно согласился Максим. — Не шалю, не балуюсь… Дышать можно, или как?

— Трем! Куру би ву! — зло выкрикнул разведчик, и ботинок вновь ткнулся в уже опробованную точку.

— Трем, само собой трем, а то как же… — не стал возражать Максим.

Появившиеся из леса уже рассыпались в разные стороны, приступив к осмотру захваченной добычи. Большинство сгрудилось возле машины, несколько человек без лишней брезгливости обшаривали и раздевали трупы. С первого взгляда казалось, что отрядом воинственных подростков вовсе никто не управляет и мальчишки полностью поглощены увлекательным процессом перераспределения собственности. Но так могло показаться лишь на первый невнимательный взгляд. Приглядевшись пристальнее, Максим заметил, что возле съезда с дороги и еще на нескольких ключевых направлениях замерли, изготовив к бою автоматы сурового вида дозорные, внимательно вглядывающиеся в подступающие вплотную джунгли, готовые в любой момент открыть огонь прикрывая своих мародерствующих товарищей. На то, как делятся захваченные богатства никто из дозорных даже искоса не глядел, ни на миг не отвлекаясь от полученной задачи, из этого наблюдения Макс тут же сделал для себя вывод, что дисциплина в отряде юных рейнджеров находится на должной высоте. А значит, где-то рядом должен быть и железной рукой поддерживающий ее командир. Ага, а вот и он сам собственной персоной.

Высокий парень, лет двадцати облаченный в щегольский натовский камуфляж, неспешно шел в их сторону, на ходу обкусывая сорванную травинку. Повязанный на голову ярко-красный платок, казался издалека кровавой раной. Макс сразу же выделил его из толпы подростков. Во-первых, он был явно старшим по возрасту, во-вторых, двигался с нарочито независимым и скучающим видом, в то время когда все остальные были заняты делом, и, наконец, в-третьих, все случайно попавшиеся ему на пути бойцы мгновенно уступали дорогу, отходя в сторону, преданно заглядывая в лицо. Так кем же ему еще быть, как не командиром? Интересно, он-то хоть понимает какой-нибудь из европейских языков, или так и придется общаться на пальцах?

Сомнения Максима, впрочем, тут же разрешились.

— Эй, белое ничтожество, — певуче растягивая гласные, окликнул его негр по-французски.

Говорил он на этом языке достаточно чисто, в речи улавливался лишь еле заметный акцент. Обычно, для того чтобы так овладеть чужим тебе языком нужно не один год провести в компании тех, для кого он родной. Макс отметил про себя этот факт, однако отвечать на окрик не торопился, сидел себе молча, чуть прищурив глаза, и внимательно разглядывал все ближе подходившего командира, оценивая про себя, чего тот стоит.

— Что уши дерьмом забил, обезьяна?! — белозубо оскалился негр. — Или не понимаешь, что я говорю?

— Почему, прекрасно понимаю, только я не обезьяна, поэтому не хочу отвечать на те слова, которые говорят не мне… — Макс старался, чтобы голос прозвучал как можно спокойнее и равнодушнее.

Это сейчас было главным. Он уже давно усвоил для себя одно важное правило общения, действующее в среде различных малых народов, находящихся на примитивной стадии развития и почитающих вежливость, гуманизм, различного рода добрую волю и готовность идти на уступки всего лишь за проявление слабости. Тут важно было с самого начала показать, что ты находишься с собеседником как минимум на равной ноге, а то и на целую голову его выше. При этом реальное положение дел имело весьма условное отношение к вымышленному статусу. Даже сейчас, когда он сидел со стянутыми за спиной, давно затекшими от долгой неподвижности руками, был в полной власти этого негра в кроваво-красной косынке, очень важно было продемонстрировать полное отсутствие страха и не допустить в речь даже тени заискивающих интонаций. Только холодное равнодушие, щедро замешанное на высокомерном презрении… иначе никак, иначе никто тебя всерьез воспринимать не будет…

Вот только в этот раз не сработало, собеседник попался неправильный, а может, и сам ошибся где-то, не доиграл мимикой, или тембром голоса… Короче, вместо того чтобы разом сбавить тон, командир «юнармейцев» лишь криво ухмыльнулся и, присев рядом, больно потянул цепкими пальцами за росшие на предплечье волосы.

— А говоришь не обезьяна? Смотри, ты же весь зарос шерстью… Вот, видишь, — он повертел перед лицом совершенно обалдевшего Макса собственной рукой, почти полностью открытой высоко закатанным рукавом. — На черной коже волосы не растут. Потому что черные люди, далеко ушли по пути эволюции от своих обезьяньих предков. А белые ничтожества так и не смогли пройти этот путь, потому их жирные дряблые тела покрыты шерстью, как у мартышки. Да и сами они похожи на мартышек, на мартышек потерявших хвосты!

Максим, у которого от подобных высказываний натурально отвалилась челюсть, счел за лучшее промолчать.

— Что же ты ничего не возражаешь, белый? — с издевательским сочувствием заглянул ему в глаза негр. — Или ты позабыл все слова? Ну, скажи мне еще раз, что ты вовсе не обезьяна?

Максим молчал, с внутренним содроганием глядя в лицо собеседнику, и отчетливо видел тлеющие в глубине его темных глаз искры безумия.

— Вот так хорошо, — с обманчивой ласковостью в голосе произнес командир, выждав примерно минуту и не услышав никаких возражений. — А теперь расскажи мне, белая обезьяна, кто ты такой, как попал сюда, и почему эти вонючие мартышки хотели тебя убить?

— А кто ты сам? — собрав в кулак все свое мужество, хрипло прокаркал Максим. — Кто эти дети с оружием?

В глазах негра метнулись яростные молнии, он весь подался вперед, и Максу на секунду показалось, что чернокожий сейчас укусит его. Но в тот момент, когда их лица разделяли уже не больше двух сантиметров, командир неожиданно остановил свой порыв и широко доброжелательно улыбнулся.

— Почему бы и нет… — спокойно и рассудительно произнес он. — Я никого не боюсь и ни от кого не скрываюсь. Почему бы мне первым не назвать себя. Думаю, после этого ты только сильнее будешь дрожать, обезьяна. Правда?

В его голосе было столько металлических приказных ноток, столько нажима и внутренней силы, что Максим едва не кивнул в ответ, соглашаясь, лишь нешуточным усилием воли он сумел удержаться от этого унизительного жеста. Однако его мимолетная слабость не укрылась от внимательно следившего за ним чернокожего и тот довольно ухмыльнулся. Ухмыльнулся демонстрирующей превосходство улыбкой победителя.

— Меня зовут Мали, капитан Мали, — представился он. — Я командир разведывательного взвода полевой армии племени май-майя.

Если он ожидал, что после этих слов белый пленник как минимум грохнется в обморок, или намочит штаны от страха, то он жестоко ошибся. Максим впервые в жизни слышал о каких-то там май-майях, и это нелепое сочетание букв соответственно не пробудило в его душе ни малейшего отклика, не родило никаких эмоций. Мали был явно этим разочарован, похоже, не привык к такому безразличию. Он даже удивленно цокнул языком и одобрительно качнул головой:

— Хорошо держишься, белый. Другой на твоем месте уже молил бы о пощаде и лизал мои ботинки… Ладно, рассказывай теперь ты!

— Меня зовут Макс, я…

Дальше пришлось замолчать, по логике допроса теперь следовало назвать род своих занятий, который и определит дальнейшее отношение собеседника к тебе. Но вот тут и вышла заминка. Конечно, много ума не надо чтобы взять и бухнуть с ходу «я наемный солдат, охраняю тут поблизости нелегальный прииск и имущество тех толстосумов из-за океана, которые грабят твою страну». Вот только какая за этим последует реакция? Очень вероятно, что дело закончится воткнутым в печень ножом. На брезентовом ремне, опоясывающем талию Мали, как раз висел подходящий тесак предельно устрашающего вида. Так что, пожалуй, лучше попробовать по-другому… Ну, была не была, вывози, кривая!

— Я горный инженер из России, прилетел сюда для того, чтобы налаживать добычу полезных ископаемых, — осторожно пробуя каждое слово на вкус, произнес Максим, пристально следя за реакцией собеседника.

Капитан нахмурился и еще больше потемнел лицом:

— То есть ты один из тех шакалов, что грабят мою родину, разворовывая принадлежащие ей богатства?

— Нет-нет, — поспешно возразил Максим. — Я работаю по приглашению правительства, только на легальных рудниках и приисках, а еще ищу новые месторождения полезных ископаемых для народа Конго.

— Вот как? — тяжело выдохнул Мали. — А почему же тебя везли с прииска «Желание» все знают, что добыча с него уходит в Руанду для перепродажи?

— Не может быть! — изображая искреннее негодование, воскликнул Максим, широко округляя глаза. — Но меня направили для работы на этот прииск прямо из Киншасы, из горного министерства! Я даже представить себе не мог…

Коротким жестом руки Мали прервал его монолог и, печально опустив голову, произнес:

— Я верю тебе, белый, так вполне могло быть. Власть в моей стране захватили предатели, продающие свой собственный народ, готовые на все лишь бы получить мзду в твердой валюте. Но это не будет длиться долго, скоро-скоро придет час расплаты за все.

Он замолчал, мечтательно глядя куда-то в лишь ему одному видимую даль, сквозь завесу белесых облаков укрывших небо. А Максим тем временем усиленно соображал, пытаясь систематизировать информацию, которую ему дало общение с командиром отряда май-майя. Получалось не густо, но кое-какие сведения все же удалось почерпнуть. По всему выходило, что они попали в руки какой-то местной повстанческой группировки, стоящей в идейной оппозиции правительству и борющейся против засилия иностранных корпораций в стране. Плюс к этому группа эта довольно известна своей кровожадностью и жестоким отношением к белым. Не зря же Мали так ждал его испуга, когда назвал себя. Да, еще они знают о существовании прииска, знают его местоположение и даже кодовое название, которое используют только в радиопереговорах. Черт, не за тем ли, чтобы напасть на прииск они оказались здесь? Плохо, очень плохо… Точно из огня, да в полымя… Надо срочно что-нибудь изобретать, что-то такое, чтобы не кончили сразу на месте… Вот только что?

Эти суматошные мысли, галопом несущиеся в гудящей от напряжения голове, прервал очнувшийся от своего сентиментального порыва капитан.

— Так за что люди с прииска хотели тебя убить? — вновь впиваясь ему в лицо черными бусинками глаз, спросил он. — Только не говори, что ты отказался организовывать незаконную добычу танталита. Не поверю, вы продажные свиньи, мать родную продадите за лишний доллар, так что не трать мое время, говори сразу правду.

«Правду… Легко тебе спрашивать, — хмыкнул про себя Макс. — Я-то рассказать могу, вот только поверишь ли ты в такую правду, даже не знаю…» В тупо ноющую от напряжения голову как назло ничего путного не приходило, к тому же Макс сильно подозревал, что даже если ему удастся сейчас в течение нескольких секунд слепить толковую легенду, то при грамотном перекрестном допросе она развалится, как карточный домик. А в том, что сидящий перед ним чернокожий капитан способен провести грамотный допрос, он отчего-то ни на минуту не сомневался. Было в этом Мали что-то такое, весьма убедительное… «А ладно, будь что будет! — отчаявшись, махнул он рукой. — Хотел правду, на тебе, сиди, слушай, но уж если не понравится, то извини, я не виноват!» Рассказ в сжатом изложении занял всего несколько минут, Мали, против ожидания слушал внимательно, не перебивал и не подавал вида, что считает сбивчивое путаное повествование вымыслом. Макс для пущей безопасности опустил свое участие в экспедиции против кигани, сообщив, что побывал в лагере людоедов уже после боя, движимый естественным человеческим любопытством, и с чего эти полусумасшедшие бамбалы решили, что в него вселился какой-то там дух, совершенно не понимает. Когда он закончил, Мали долго молчал, пристально его разглядывая, потом, качнув головой заключил:

— Начальник охраны прииска большой дурак.

— Вот-вот! — горячечно поддержал его Максим, под воздействием нахлынувших эмоций забывший, что говорит с человеком, от которого никакого добра ждать не приходится и, поторопившись записать командира май-майя в сочувствующие своему горю.

— Очень большой дурак, — тихо повторил Мали. — Как он мог надеяться, что всего три человека, причем белых, смогут справиться с альмсиви?

— Блин! И ты туда же! — досадливо тряхнул головой Максим. — Ты что, тоже веришь в эту хрень?

— Почему нет? — удивленно пожал плечами капитан. — Бамбалы, конечно, по сути своей трусливые продажные ублюдки, готовые служить кому угодно за объедки со стола, но уж в таком деле, как выявление альмсиви, вряд ли могли ошибиться. Впрочем, это мы еще проверим, у нас есть очень сильный походный колдун, которому мы и покажем тебя. А до этого момента ты постоянно будешь под охраной. Мои мальчишки не чета этим свиньям, — он презрительно кивнул в сторону уже полностью голого трупа Ремиза. — Если что мигом глотку перережут, даже Кортек не поможет!

Вот ведь, не было бы счастья, да несчастье помогло. Всего лишь несколько минут назад Максим лихорадочно напрягал извилины, пытаясь придумать что-нибудь такое, что не позволило бы май-майям убить его на месте. А оказалось все очень просто, суеверия одних дикарей, так подействовали на других, что они сами без всякой подсказки решили отложить расправу. Вот уж точно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

— Ладно, с тобой понятно, — прервал его размышления Мали. — А это что за чучело там воет?

Проследив за взглядом капитана, Максим уткнулся глазами в ООНовца. Тот все так же мерно раскачивался из стороны в сторону, периодически тихо постанывая. Засохшая кровь зловещей маской облепила его лицо. Похоже, наблюдатель полностью выпал из реальности, не выдержав всего пережитого. Так иногда случается с людьми, когда они сталкиваются с чем-то, что их разум и психика просто отказываются принять. В таких случаях мозговая деятельность просто блокируется, подобно автомату, отключающему ток в сети, когда в ней опасно поднимается напряжение, и вполне адекватный человек вдруг превращается в ничего не соображающего впавшего в ступор и пускающего слюни дебила, старательно не замечающего того, что происходит вокруг.

— Это мой товарищ, его тоже пристрелить хотели…

— Тоже горный инженер? — недоверчиво прищурившись, уточнил Мали.

— Да нет, он тут вообще случайно оказался. На самом деле он офицер, наблюдатель ООН…

— ООН дерьмо! — живо отреагировал переминавшийся с ноги на ногу рядом юный разведчик.

Поди же ты, услышал знакомое слово! Сказано было на французском, но, судя по всему, на этом познания юного май-майя в иностранном языке исчерпывались.

Капитан тоже не оставил сообщение Максима без внимания, в глазах его вспыхнули незнакомые хищные огоньки, а верхняя губа невольно вздернулась, обнажая крепкие зубы, как у готовящегося к драке пса. Казалось, капитан вот-вот разразиться предупреждающим животным рычанием. Макс удивленно переводил взгляд с одного на другого, не понимая, откуда взялась такая неадекватная реакция на упоминание известной международной организации, занимавшейся здесь установлением мира, вроде бы делом хорошим и почетным, тревожась, не оказал ли Андрею медвежьей услуги, раскрыв его статус, вместо того, чтобы изобрести ему какую-нибудь мирную профессию. Мали меж тем встал и неторопливо двинулся к не обращающему на них никакого внимания наблюдателю. Сурово сдвинутые брови капитана и играющие на скулах желваки не обещали пленнику ничего хорошего, но тот будто бы даже не видел, что к нему кто-то подходит, полностью отключившись и уйдя в себя.

— Ну что, попался, дерьмоед?! — зло и звонко выкрикнул Мали, остановившись прямо над ООНовцем. — Долбанный ублюдок!

«Эге, да он просто распаляет себя! Накачивает изнутри ярость, чтобы ударить безоружного, не помышляющего о сопротивлении человека!» — сообразил Максим, во все глаза следивший за действиями капитана май-майя.

— На, сука!

Носок десантного ботинка с маху врезался Андрею в солнечное сплетение. Тот поперхнулся стоном и, широко распялив рот, принялся судорожно хватать им никак не пробивающийся в легкие воздух. Пацан-разведчик, глядя на эту картину, разразился заливистым смехом. Привлеченные этими звуками, еще несколько мальчишек подошли поближе с интересом следя за продолжавшейся экзекуцией. Мали не спешил, дав возможность наблюдателю продышаться, он, тщательно прицелившись, саданул его в печень. Андрей зашелся в крике, и тут же следующим ударом капитан буквально вбил носок ботинка ему в раскрытый рот. Отчетливо хрустнули зубы. Май-майи разразились восторженными криками.

— Ну что? Как теперь без зубов ты будешь заставлять борцов за свободу заключать перемирия в тот момент, когда они уже почти победили? Как ты будешь задуривать голову доверчивым чернокожим, заставляя их сложить оружие и сдаться властям? Или тебе хватит твоего лживого языка? Так я его тебе сейчас отрежу!

Андрей лишь что-то неразборчиво промычал в ответ, шамкая стремительно опухающими губами.

— Что-что? Я не слышу! — Мали приставил к уху ладонь и склонился почти к самому лицу наблюдателя. — Что ты там говоришь? Каешься в обмане?

Не дождавшись ответа, он ударил ООНовца в челюсть локтем левой руки, клацнули остатки зубов, и Андрей безвольным мешком завалился набок.

— Вот так хорошо! — радостно улыбаясь, сообщил Мали. — А теперь вспоминай, ООНовская сука, как вы уговаривали отряд Койона сложить оружие и занять пустующую деревню, чтобы жить мирной жизнью. Ведь Койон поверил вашим лживым речам, и что с ним стало?

— Я не знаю никакого Койона, — просипел, не поднимая от земли головы, Андрей.

Как это ни парадоксально, но избиение, видимо, пошло ему на пользу, вырвав из того тупого состояния отрешенности и погружения в себя в котором он находился. Одна стрессовая ситуация наложилась на другую, произошло вышибание клина клином, и теперь Андрей вновь вернувшись в этот мир, мог нормально реагировать на происходящее.

— Может быть, — легко согласился Мали, неспешно обходя по кругу лежащего на земле наблюдателя. — Может быть, в конце концов, кто такой Койон, чтобы о нем знал всемогущий офицер ООН?

Эти сказанные с явным сарказмом слова вызвали тихий смех окруживших место действия пацанов. Смех довольно быстро перерос в гневный ропот, стоявшие в первых рядах даже чуть придвинулись, нависая над беспомощным пленником. Но повелительный жест капитана, заставил их качнуться назад.

— Я расскажу тебе, белая мразь, — нарочито ровно и спокойно начал Мали. — Койон был великим воином, львом среди людей. У него было десять раз по пятьдесят черных солдат, готовых умереть за свободу своей страны. Ни продажные генералы из Киншасы, ни стервятники налетевшие рвать нашу плоть из-за большой соленой воды, ни иностранные солдаты из Уганды и Руанды не могли справиться с отрядом Койона.

Максим обратил внимание, как изменилась речь капитана. Только что он говорил с ним вполне современным языком достаточно образованного человека, а его французский был настолько хорош, что Макс даже мимоходом задумался, не имеет ли он дело с выпускником какого-нибудь парижского университета. Произошедшие с ним сейчас перемены были настолько разительны, что обороты вроде «большой соленой воды» просто резали уши. Не сразу Макс сообразил, что Мали говорит сейчас вовсе не со связанным пленником, а со своими юными солдатами, преподавая им очередной урок ненависти к врагам и оккупантам. Специально подделывает свою речь под них, делая ее образно-театральной и понятной пацанам, судя по всему, никогда не сидевшим за школьной партой и выросшим на таких вот сказаниях. И даже французский язык, которого не знала толком большая половина отряда тут не был помехой, тем, кто не понимал о чем речь, тут же шепотом переводили слова капитана.

— Койон карающим огнем проносился по Киву, оставляя за собой сожженные казармы продажных войск президента, пепелища белых миссий, где специально обученные монахи стараются смутить разум чернокожих, превращая их в покорных рабов, разоренные плантации, принадлежащие предавшим свой народ богачам. Он был как ветер, как пламя лесного пожара, и не было силы способной остановить его и воинов с сердцами и душами леопардов, что шли за ним.

Максим видел, как восторженно горели глаза малолетних слушателей, как они, затаив дыхание, ловили каждое слово рассказчика, и поражался, какое все-таки влияние имел Мали на неокрепшие детские души, ведь прикажи он сейчас и любой из этих мальчишек со счастливой улыбкой на губах пойдет на смерть ради выдуманных идеалов свободного Конго. Может, не так уж и глуп был тот, кто придумал ставить их под ружье, что с того, что они не могут тягаться со взрослыми в рукопашной и не так выносливы физически? Зато они готовы на все, они не остановятся, не сдадутся, не сложат оружия в любой ситуации. Они еще не умеют ценить жизнь, потому легко отдадут свою и так же просто отнимут чужую. В умелых руках они просто идеальные солдаты.

— Так продолжалось долгих два года, — вел дальше свой рассказ Мали. — До тех пор, пока к воинам Койона не пришли белые люди из ООН.

При этом ненавистном слове толпа разразилась гневными криками и вновь качнулась к беззащитно лежащему в центре Андрею. Наблюдатель испуганно поднял голову и завертел ей, переводя взгляд с одного горевшего злобой лица на другое.

— Тихо! — выкрикнул Мали, высоко вскидывая руку. — Я еще не закончил рассказывать белому червю последнюю в его жизни историю!

Май-майи замолкли практически мгновенно, над поляной повисла зловещая, давящая на грудь тишина, тишина ожидания чего-то дикого и страшного, наполнявшая грудь противным холодком, заставляющая сердце подпрыгивать в груди и биться с перебоями. Лишь вездесущие попугаи орали высоко в ветвях, пересказывая друг другу лесные сплетни, да возилась над головой небольшая семья мартышек. Им не было дело до дурацких развлечений двуногих, они занимались собственными более важными делами.

«Плохо, очень плохо, — подумал про себя Максим. — Он специально заводит их, накручивает на расправу. Еще несколько минут этой истории, и они просто голыми руками разорвут бедолагу Андрея в куски. А потом, возможно примутся за меня. Резня это ведь такая штука, очень легко начать, гораздо труднее закончить. Чужая кровь, она опьяняет…»

— Люди из ООН долго говорили с Койоном и своими лживыми языками сплели целую паутину обмана, которой опутали его честное мужественное сердце. Они лицемерно лгали о том, что насилие рождает лишь насилие, и вместо того, чтобы убивать, надо строить дома и выращивать маис. Они давали ему обещание, что если Койон и его люди сложат оружие, то никто не будет их преследовать, и они смогут поселиться в пустой брошенной деревне и жить мирной жизнью. Многие солдаты Койона устали от войны, многие поверили белым людям из ООН. Тогда Койон созвал своих офицеров и устроил совет. И на этом совете все офицеры говорили, что воевать вечно нельзя, что пора начинать строить мирную жизнь и глупо не воспользоваться шансом который им сейчас дается.

Мали обвел взглядом своих маленьких слушателей. Похоже, многие из них знали продолжение этой истории, потому как заранее хмурились и скорбно опускали глаза, но немало было и тех, кто с жадным любопытством заглядывал в рот командиру, ожидая, чем же закончится его повествование.

— Лишь один молодой лейтенант был против. Он сказал, что его солдаты взяли оружие в руки для того, чтобы добыть своей стране свободу и настоящую независимость от белых стервятников. Что они будут драться до тех пор, пока не достигнут своей цели и никогда не станут договариваться с кровавым тираном, захватившим власть в стране. Так говорил молодой лейтенант от своего имени и от имени своих людей. Крепче держите в руках автоматы, братья! Так говорил он. Скоро придет наша последняя битва, и если мы будем тверды сердцем и духом, враги побегут от нас как испуганные девственницы в первую ночь! А черные воины будут рвать их белые задницы!

По рядам слушателей прокатился гаденький смешок. Кто-то из стоящих впереди похабно задвигал бедрами.

— Так говорил лейтенант. Но никто больше не захотел поддержать его. Остальные офицеры и их люди, хотели мирной спокойной жизни. Они устали от войны в джунглях, они хотели спать в настоящих домах, а не под кустами, хотели, чтобы им прислуживали прекрасные жены, а на обед всегда находилась маисовая каша и хлеб. Они стали кричать на лейтенанта, говорили, что он молод и глуп. И когда многие уже схватились за оружие, позабыв в горячке спора, что вокруг только свои черные братья, Койон рассудил так, — рассказчик сделал продуманную паузу, привлекая внимание слушателей. — Пусть каждому достанется то, чего он хочет. Кто хочет жить в мире, пусть отдает оружие ООНовцам и идет со мной в деревню. Кто хочет дальше воевать за свободу, пусть уходит и воюет сам. Так сказал Койон, и спор сразу же прекратился. Те, кто решил уйти, сдали оружие солдатам миротворческого батальона и их на ООНовских машинах отвезли туда, где была пустующая деревня. Даже дали деньги и кое-какие инструменты для того, чтобы они могли начать новую жизнь. Молодой лейтенант увел свой взвод и еще двадцать человек тех, кто не захотел оставить борьбу обратно в джунгли. Но его сердце терзало смутное предчувствие беды. Духи предков, хранители всех воинов, подсказывали ему, что он не должен был оставлять тех, кто сражался с ним бок о бок, даже если они отказались от борьбы. И тогда он развернул свой отряд и поспешил обратно, по следам грузовиков, что увезли его братьев. Но даже быстроногий и выносливый чернокожий воин не в силах сравниться в скорости с мотором машины. Когда лейтенант привел отряд к брошенной деревне, стояла глубокая ночь, и все уже было кончено. Правительственные войска, эти трусливые бабуины, пришли на закате и, воспользовавшись тем, что воины Койона остались безоружными, перебили их всех до одного. А самого вождя они захватили живым и долго издевались над ним. Но Койон лишь смеялся им в лицо и осыпал их проклятиями. Тогда они с живого содрали с него кожу и повесили на дерево вниз головой, чтобы он медленно умирал. Лейтенант опоздал и не смог спасти своих братьев. Он мог напасть из темноты джунглей на солдат, но, наверняка, тоже погиб бы приняв неравный бой. И тогда он поклялся отомстить. Жестоко отомстить, но не только солдатам. А еще и тем, кто обманом завлек великого вождя май-майя в ловушку! Белым лжецам и предателям из ООН!

Мальчишки взорвались негодующим ревом, в их широко раскрытых глазах полыхала ненависть. Худшие прогнозы Максима, похоже, начинали сбываться.

— Лейтенант сдержал свое слово! — выкрикнул, уже не сдерживаясь Мали. — И продолжает держать его до сих пор! Немало ООНовских собак приняло смерть от его руки! Потому что имя его…

— Мали, — спокойно сообщил высокий иссиня-черный, будто баклажан человек, одетый в выцветшую рубашку цвета хаки и вытертые джинсы, протолкавшись вперед сквозь ряды май-майя. — Того лейтенанта звали Мали, теперь он уже капитан. А Койон был его сводным братом. Здравствуй, капитан. Ты очень часто рассказываешь одну и ту же историю, я поневоле ее запомнил.

Май-майя все это время что-то яростное выкрикивавшие смолкли, будто по команде. Сам Мали неприязненно скривился, но все же ответил на приветствие баклажанного сдержанным кивком.

— Я вижу, ты не терял зря время, Мали, — как ни в чем не бывало, продолжал меж тем пришелец. — Ты убил трех угнетателей с прииска, а еще двоих взял в плен, чтобы мы могли допросить их и узнать все о системе охраны. Ты оправдываешь свою славу лучшего разведчика нашей армии. Я обязательно доложу генералу о твоих заслугах.

Мали лишь мрачно молчал, разглядывая баклажанного исподлобья и даже не пытаясь маскировать свое неприязненное отношение к нему.

— Все очень удачно складывается, — продолжал меж тем тот. — Я только что закончил выполнять задание генерала и направляюсь в лагерь на доклад. Поэтому без особого труда могу захватить с собой пленников, чтобы они не стесняли твой отряд. А ты продолжай разведку. Хорошо?

— Ты что, следил за мной, Пойзон? — мрачно оглядывая баклажанного с ног до головы, произнес, наконец, Мали.

Это были первые слова, сказанные им с момента появления нежданного гостя и судя по их тону, капитан был просто в бешенстве. Максим закусил губу, усиленно гадая, что же лучше для пленников, попасть в лапы этого непонятного Пойзона, или оставаться в руках Мали. По всему выходило, что хоть Пойзон и темная лошадка, но он гораздо предпочтительнее, поскольку психопат Мали, видимо, вознамерился в приступе праведного гнева уничтожить Андрея, а, возможно и их обоих, на месте, причем, наверняка, каким-нибудь по-африкански экзотическим, изобретательным способом.

— Я же сказал тебе, друг, — делая вид, что не замечает явной агрессии Мали, улыбнулся баклажанный. — Я выполнял здесь задание генерала, теперь оно закончено, и я забираю у тебя этих людей, чтобы они не связывали твой отряд. Будь спокоен, я обязательно доложу генералу, что захватил этих пленников именно ты.

— А задание генерала заключалось в распоряжении следить за сошедшим с ума разведчиком? — саркастически ухмыльнулся капитан, демонстративно игнорируя сказанное по поводу белых пленников.

— Ты хочешь, чтобы я тебе рассказывал о секретных приказах генерала? — в свою очередь расплылся в ядовитой улыбке Пойзон. — Не много ли любопытства для простого капитана?

Несколько секунд Мали буравил его пронзительным взглядом, потом все же отвернулся, бросив куда-то в пространство с явным сожалением:

— Ладно, забирай этих уродов, раз уж они тебе так нужны и исчезни с глаз моих, пока я не передумал.

— Спасибо за содействие, брат. Я всегда знал, что ты не только отважный воин, но и преданный нашему делу человек, — церемонно поклонился ему в спину Пойзон.

Мали даже не обернулся, нервными широкими шагами двинувшись к краю поляны и рубя на ходу воздух ладонью правой руки. Несколько секунд Пойзон смотрел ему вслед, сохраняя на лице почтительную доброжелательную маску. Потом он резко развернулся и тихо свистнул, махнув рукой. Немедленно из джунглей показались ловкие поджарые фигуры в тигровом камуфляже. Одна, две, три… Всего пять человек. Все вооружены китайскими калашами, причем оружие держат так, будто готовы в любой момент пустить его в ход. В противоположность юным солдатам Мали, эти все были взрослыми, лет по двадцать — двадцать пять и отличались тем же самым что и у Пойзона насыщенным черным цветом кожи с синеватым отливом, видимо, принадлежали к какой-то другой племенной группе. Максим удивился про себя, вроде бы Мали называл май-майи единым племенем, отчего же его представители имеют такую разную внешность? Хотя сейчас этот вопрос был далеко не самым важным.

Пойзон что-то резко и гортанно выкрикнул на незнакомом Максиму языке, и тотчас же к каждому из белых пленников подскочили по двое его людей и бесцеремонным рывком вздернули их на ноги. Еще одна короткая как выстрел команда и тот, что держал Максима под локоть справа, кинул руку к поясу. С тихим стальным присвистом вылетела из ножен, блеснув на солнце широким лезвием, панга. Макс невольно зажмурился, опасаясь худшего, но чернокожий, вместо того чтобы одним размашистым ударом снести ему голову, ловко продел свое оружие под стянутые за спиной кисти наемника и одним сильным движением вспорол связывающие их путы. Освобожденные после нескольких часов проведенных в таком положении руки, совершенно онемевшие безвольно упали вдоль тела. Максим совершенно не чувствовал их и не мог пошевелить даже пальцами. Лишь откуда-то из невероятной дали, постепенно набирая силу, начинали накатывать пока еще легкие уколы постепенно восстанавливающегося кровообращения, и чем дальше, тем боль от них становилась сильнее, постепенно превращаясь в настоящую пытку. Пойзон внимательно оглядел обоих пленников, криво ухмыльнулся и, воровато оглянувшись, не слышит ли кто-нибудь из расположившихся неподалеку бойцов Мали, сообщил:

— Вам сегодня крупно повезло, господа. Если бы я и мои парни не оказались поблизости, вам точно не сдобровать. Видите ли, капитан Мали действительно немного не в себе, после трагедии случившейся с его сводным братом. Его, конечно, можно понять, но вот его поступки в отношении белых порой носят по истине дикий характер, вовсе недостойный бывшего выученика миссионеров. Так вот. Теперь опасность для вас полностью миновала, из того, что здесь говорилось и что я невольно подслушал, можно сделать вывод, что вы оба не питаете особых симпатий к людям с прииска, а значит, окажетесь нам полезны. Я прав?

Максим больше всего на свете занятый сейчас пронзительной болью восстанавливающегося кровообращения, терзавшей ладони и от того слушавший Пойзона в пол уха, уклончиво кивнул головой. Жест, который при желании можно было расценить как угодно. Пойзону угодно было принять его за согласие.

— Ну, вот и договорились. Как видите, первым жестом доброй воли, я избавил вас от этих пошлых веревок. Надеюсь, вы ответите мне взаимностью, и не будете пытаться бежать, или напасть на моих людей. В вашем положении и то и другое просто абсурдно, а вы производите впечатление разумных людей. А сейчас я приглашаю вас в гости в полевой лагерь генерала Джексона, нашего главнокомандующего. О нет, — вскинул он ладони в успокоительном жесте. — Путь до лагеря не близкий, но идти пешком вам не придется. Мы обеспечены транспортом, так что поедем с комфортом.

Максим лишь удивленно качнул головой, так эти изысканные манеры не сочетались с окружающей обстановкой да и самим внешним видом Пойзона. Что за комедию он здесь разыгрывает, черт возьми? Да еще транспорт. Где это видано, чтобы повстанческие отряды в Конго передвигались на собственном транспорте? Явно тут что-то было не чисто…

К немалому удивлению Максима обещанный транспорт действительно имел место быть. В небольшой лощине наскоро укрытые от нескромных взглядов широкими пальмовыми листьями стояли два весьма приличного вида лендровера, окрашенные в яркие камуфляжные цвета. На подходе их группу встретила охрана — два весьма воинственного вида чернокожих, облаченные в набитые магазинами и гранатами под завязку разгрузки. Максим вновь удивленно присвистнул, аккуратный, подтянутый вид бойцов, содержащееся в полном порядке оружие и обмундирование, были весьма не характерны для обычных солдат черного континента, относившихся к подобным мелочам совершенно безалаберным образом.

Зычная команда, короткая суета, и вот уже бойцы дисциплинированно заняли свои места в лендроверах. Максима с Андреем разделили, посадив на задние сиденья разных машин. Рыкнули, заводясь, моторы и внедорожники, тяжело переваливаясь, поползли с черепашьей скоростью по едва заметной в джунглях тропинке. Максим ехал в первой машине, зажатый с двух сторон литыми плечами чернокожих солдат. Пойзон сидел на переднем сиденье, расслабленно развалившись и периодически искоса посматривая назад, будто проверяя, как там обстановка. Несколько раз Макс ловил на себе его изучающий взгляд. У него было четкое ощущение, что старший конвоя хотел бы с ним поговорить, но по какой-то причине находит это не совсем удобным в данных обстоятельствах, и потому никак не может решиться произнести первую фразу. Откуда взялось это впечатление Макс четко ответить бы не смог, но готов был поклясться, что не ошибся. И действительно, едва внедорожники выбрались из глухой лесной чащи на более-менее приличную грунтовку и водитель, облегченно вздохнув, прибавил ход, Пойзон развернулся к нему в полоборота и, буравя черными бусинами зрачков, начал:

— Предлагаю познакомиться, раз уж судьба свела нас, было бы глупо так и разойтись, ничего не узнав друг о друге. Не возражаете, надеюсь?

Его велеречивый стиль прямо-таки резал уши Максиму, но, помня о том, что пленнику, даже если ему развязали руки не к лицу излишняя строптивость, он согласно кивнул и представился:

— Меня зовут Макс, я горный инженер, приехал сюда из России…

— О! — радостно перебил его Пойзон. — Россия это великая страна, я знаю про Россию. Там очень холодно и поэтому люди пьют много водки. Еще там живут белые медведи и играют на балалайках…

— Медведи на балалайках не играют, — хмуро отрезал Максим.

Ему уже приходилось здесь сталкиваться с такими представлениями о своей родине и надо сказать, что, несмотря на отсутствие у него излишнего ура-патриотизма, подобный подход все же не слишком его радовал.

— Хорошо, пусть не играют, — легко согласился Пойзон. — А вот горный инженер это просто здорово, в некоторых смыслах мы с вами почти коллеги…

Макс напрягся, еще не хватало самозваному инженеру встретить посреди диких африканских джунглях своего коллегу, с которым вполне возможно придется поддерживать беседу об их «общей» специальности… Не было никаких сомнений, что настоящий геолог расколет его в течение нескольких минут, а вот потом и возникнут вопросы, зачем человеку так приспичило выдавать себя за того, кем он на самом деле не является. Тут недалеко и до иголок под ногти и прочих милых шалостей, традиционно применяемых для повышения правдивости собеседника. Нужно было срочно переводить завернувший в опасную сторону разговор на что-то другое.

— А вы сами? — набравшись наглости и задержав дыхание, как перед прыжком в холодную воду, осведомился Максим, стараясь выдержать самый независимый тон. — Я вам представился по всей форме, но до сих пор не знаю, с кем так сказать имею честь…

— Ах, простите великодушно, — расплылся в широкой белозубой улыбке Пойзон. — Разрешите представиться, майор Пойзон, офицер для особых поручений при генерале Джексоне, главнокомандующем армии освобождения племени май-майя.

— У вас очень длинный титул, почти королевский, — иронично усмехнулся Максим. — Но теперь я понимаю, откуда эти шикарные внедорожники и вышколенные солдаты. Видимо, генерал снабжает вас всем самым лучшим, что может предоставить племя май-майя.

— Естественно, — важно кивнул Пойзон. — Но и требуется от меня порой невозможное…

— Что ж, рад познакомиться со столь замечательной личностью, — Макс постарался вложить в улыбку столько сахара, что любому другому она показалась бы приторной до тошноты.

Любому другому, только не Пойзону, он ответил еще более радостным оскалом, выражавшим такое счастье, что могло появиться на лице человека лишь в том случае, если бы вдруг с небес к нему спустился белокрылый ангел и пообещал немедленно забрать вместе с собой прямо в рай.

— Взаимно, взаимно… — проворковал майор, обеими руками пожимая все еще вялую вспухшую синевой ладонь Макса.

— Кстати, — продолжал ковать железо пока горячо Максим, уводя нить разговора как можно дальше от опасного направления. — Уж простите мою бесцеремонность, но я все же спрошу. Как так получилось, что представители одного племени так по-разному… такие…

— Это вы про то, что мы с капитаном Мали вовсе не похожи на молочных братьев? — рассмеялся Пойзон. — Да действительно есть такое дело. Просто племя май-майя, это общность не столько этническая, сколько духовная… Наименование «племя», в данном случае вещь условная. Любой может стать полноправным членом нашего общества. Даже вы, или ваш товарищ…

— Да неужели? — деланно удивился, округляя глаза Максим. — А мне, со слов капитана Мали показалось, что ваша… э-э… общность, некоторым образом направлена против представителей белой расы…

— Ничуть не бывало, — отрицательно покрутил головой майор. — Наша общность направлена против угнетателей и их продажных марионеток в Киншасе. А цвет кожи для нас не имеет никакого значения. Я же вам только что рассказал, что членом племени может стать абсолютно любой человек. Лишь бы он разделял наши убеждения. А убеждения просты — богатства страны должны принадлежать ее жителям, а не поработившим ее оккупантам. Вы же, как горный инженер должны отдавать себе отчет в том, что если перевести находящиеся в недрах этой земли полезные ископаемые в твердую валюту, то каждый ее гражданин на вырученные деньги может жить припеваючи. А здесь каждый день люди умирают от голода и давно побежденных в остальном мире болезней. Умирают не старики, а юноши и девушки, дети — наша надежда и опора…

— Поэтому вы раздали детям автоматы и повели их бороться за свободу? — гораздо резче, чем собирался, спросил Максим.

Не хотел произносить этой реплики, понимал, что она не понравится собеседнику, в чьих руках сейчас целиком и полностью находилась его жизнь, но не смог удержаться, будто кто за язык дернул.

Пойзон действительно помрачнел, нахмурил брови, а в глазах его впервые за все время знакомства мелькнули и тут же вновь пропали за доброжелательным стеклом зеркальной личины хищные злые огоньки.

— Вы ошибаетесь, — наконец выговорил он. — Все не совсем так, как вам кажется. На вас слишком сильное впечатление произвели ребятишки Мали. Но уверяю, тут просто наложилась личность их командира, он очень силен духом, смел, харизматичен. Естественно, детишки, попавшие под его командование, пытаются делать жизнь с него. Хотят стать во всем на него похожими, а это не совсем тот пример, который стоит предъявлять для подражания молодому поколению. Но тут уж ничего не поделаешь, его подразделение показывает отличные результаты, а когда речь идет о целесообразности, то рассуждениям о морали рядом места нет, идет война, поймите…

Максим промолчал, глядя в сторону, на тянущиеся вдоль дороги заросли, он постарался ничем не показывать своего отношения к словам Пойзона, но тот видимо, все же что-то прочитал в его лице, что-то такое, что тут же поспешил продолжить свою оправдательную речь:

— Вы просто не учитываете специфику этой страны. Мы ведь не призываем детей в свою армию насильно, не отнимаем их у родителей… Они приходят к нам сами… Потому что в их родных деревнях люди зачастую прозябают в такой страшной нужде, что ежедневно стоит вопрос самого выживания… Вы знаете, что во многих местных деревнях принято есть не три раза в сутки, а один, утром или вечером… Всего один, понимаете? И это не местный обычай, не табу наложенное колдуном, это реальная необходимость, потому что еды просто нет. Я уж не говорю про одежду и какое-нибудь имущество. Подчас все, что есть у целой семьи, помещается в один рюкзак. И что самое главное, это беспросветность — родившись в деревне, эти дети обречены в ней же и умереть, всю жизнь, влача жалкое, полуголодное существование. Конечно, некоторые соглашаются с этой предопределенной от рождения горькой долей, боясь рискнуть даже тем минимумом, что имеют, и изменить свою судьбу. Но очень многие, понимают, что терять им нечего. Такие приходят к нам. И вот им, мы даем шанс…

— Шанс и автомат к нему впридачу, — сквозь зубы процедил Максим.

— Да! — с жаром воскликнул его собеседник. — Да и автомат тоже! А что же вы хотели? Мы ведь не благотворительная организация, мы — армия, и нам нужны солдаты. Да, возможно, мы могли бы тянуть на себе какое-то количество нахлебников и иждивенцев, но очень ограниченное. Детей к нам приходит гораздо больше. Вы не подумайте, мы стараемся лишний раз не подставлять их под пули, у нас есть даже что-то вроде вечерней школы, где их учат читать и писать…

— Вот она благотворительность по-африкански, — саркастически улыбнулся Макс.

— Если хотите, можете это называть и так, вполне точное определение, — неожиданно остывая так же быстро, как и вспыхнул, безразлично произнес Пойзон. — В любом случае спорить тут не о чем, дети в наших рядах, это свершившийся факт, объективно существующая данность, и ни вы, ни я даже при большом желании ничего тут изменить не можем. Так стоит ли скрежетать зубами в праведном гневе и понапрасну сотрясать воздух?

— Согласен, — кивнул головой Максим и тут же добавил, переводя разговор на другое: — Вы очень правильно и образно говорите по-французски, Пойзон. Совсем не так, как большинство ваших соотечественников…

— Спасибо, — улыбнулся майор. — Я действительно не плохо говорю на этом языке, поскольку имел обширную практику. Целых семь лет я изучал геологию в Париже. Даже подавал надежды… Мечтал, что когда-нибудь смогу приносить пользу своей стране, что знания, полученные такими как я, помогут ей обрести наконец счастливую благополучную жизнь… Но что толку в изучении геологии, если для пользы твоей родной страны гораздо важнее тактика боев в джунглях и умение стрелять? Но что это мы все обо мне? Вы очень хитрый собеседник, мсье Макс, вы все время так поворачиваете беседу, что рассказчиком выступаю я, а вы лишь слушаете… Это несправедливо, теперь ваша очередь меня удивлять.

— Я совершенно не против сделать это, вот только вряд ли могу сообщить вам что-либо удивительное, — церемонно поклонился Максим.

— Отнюдь, мсье Макс, отнюдь… — погрозил ему пальцем Пойзон. — Поведайте-ка мне историю своей одержимости Кортеком.

— Ну вот, — тяжело вздохнул Максим, разводя руками. — И вы туда же… У меня такое впечатление, что мир вовсе сошел с ума…

— Отчего же, — с холодной вежливостью парировал Пойзон. — Просто мы сейчас находимся в Африке, в самом сердце самого таинственного континента земли, того, где еще живы древние знания и хранящие их древние боги, давно позабытые остальным человечеством, но от этого не утратившие свою силу. Здесь есть место тому, что давно изгнали и растоптали, сожгли на кострах святой Инквизиции страны зовущие себя цивилизованными. А потому не стоит так легкомысленно отвергать местные верования. Генерал Джексон, между прочим, с большим пиететом относится к нашим традиционным богам и связанным с поклонением им обычаям. Ему тоже интересно будет с вами познакомиться поближе.

«Вон оно что, — сообразил Максим. — Оказывается дурацкое суеверие, тоже легло одной из гирек на чашу весов, когда решалось жить нам или умереть. Вот не было бы счастья, да несчастье помогло. Офицер для особых поручений решил доставить начальнику в подарок экзотическую диковину, одержимого злым духом белого. Что ж, если ты существуешь, Кортек, то большое тебе спасибо, выручил!»

Где-то внизу живота, что-то довольно булькнуло и заурчало, разлилось приятно пульсирующее тепло, но Максим не обратил на это никакого внимания, в который раз уже он принялся пересказывать свою нехитрую историю.

Лагерь открылся перед ними внезапно. Джунгли неожиданно расступились, размыкая свои зеленые объятия, выпуская машины на просторную вырубку. Окруженные лесным морем замерли посреди просторной засеки шалаши и палатки, тростниковые хижины и просто навесы из грязных кусков брезента, растянутых между колышками. На въезде в это ободранное великолепие помещался самый настоящий шлагбаум на скорую руку сработанный из тонкого ствола молодого гибкого дерева избавленного от веток и очищенного от коры. Под шлагбаумом сидел чернокожий парень в добротном натовском камуфляже, в замызганных сланцах на ногах и отчего-то в каске. На подъезжающие машины он не обратил никакого внимания, так как был поглощен гораздо более важным делом, чем караульная служба на импровизированном КПП — увлеченно ковырял деревянной ложкой во внутренностях объемистого закопченного котелка. Лишь когда водитель негодующе просигналил, а Пойзон, привстав на переднем сиденье, для большей убедительности погрозил вояке костистым кулаком, бдительный страж соизволил прервать прием пищи и, лениво потянувшись, оттащить загораживающее проезд бревно в сторону.

— Дисциплина ни к черту, — пожаловался Максиму Пойзон. — Эх, то ли дело во французской армии…

Он мечтательно закатил глаза, видимо представив себя в роли французского майора. Максим в этот момент рассматривал небрежно брошенный у шлагбаума автомат караульщика и лишь согласно кивнул. Вид оружия говорил сам за себя и наглядно доказывал, что в чем в чем, а уж в плане воинской дисциплины и порядка май-майям до французов весьма далековато.

— Могу поспорить, что затвор этого автомата можно передернуть разве что ногой, так он зарос грязью и ржавчиной, — пробормотал себе под нос Максим.

Пойзон, однако, услышал и сокрушенно закивал головой:

— Вы даже не представляете, насколько правы, друг мой, но что тут поделаешь, основная масса наших солдат тупые дикари, абсолютно ничего не понимающие в военном деле и практически не поддающиеся обучению. Приходится это признать. Впрочем, это не столько их вина, сколько наследие проклятого колониального прошлого, когда белые угнетатели сознательно низводили коренное население страны до положения скотов.

— Вас как я погляжу, низвести не смогли, — буркнул в ответ Макс.

— Что вы, я совсем другое дело, — добродушно рассмеялся Пойзон. — К сожалению, такие как я здесь скорее исключение, чем правило. Я потомок племенной аристократии, той, которая даже при колониализме смогла выторговать себе более-менее безбедное положение. Отсюда образование в европейской стране, цивилизованность, умение себя держать в обществе и прочий наносной лоск, хотя по сути своей вряд ли я так уж кардинально отличаюсь от этого бедолаги, что наплевав на все инструкции жрет на посту. В этом и есть наша единственная надежда на победу над вами. Мы откровенны в своих порывах, мы не связаны нормами поведения цивилизованного общества, что опутывают вас по рукам и ногам. Нам не обязательно придерживаться принципов гуманизма и международных правил ведения войны. Мы гораздо ближе к естественному состоянию человека, состоянию дикого зверя. Аргх!

Он шутливо оскалился, клацнув белоснежными зубами. А Максим, несмотря на явное шутовство собеседника, вдруг неожиданно ясно представил себе, как вот эти крепкие челюсти впиваются ему в горло. Почему-то эта картина показалась ему весьма органичной в сочетании с последними словами Пойзона. Он даже слегка отшатнулся, причем это его непроизвольное движение не укрылось от внимательного взгляда майора, и Макс мог поклясться, что в глазах чернокожего офицера мелькнула тень довольной улыбки.

В этот момент их машина подкатила к просторной тростниковой хижине, выглядевшей более добротно, чем остальные постройки в лагере. На входе замерли двое охранников вооруженных ручными пулеметами без сошек. Они явно узнали Пойзона, но даже вида не подали, что знакомы, ни одного слова, ни одного жеста, ни один мускул не дрогнул на неподвижных каменных масках их лиц. Эти были явно не чета раздолбаю с КПП, хорошо вышколенные цепные псы, в любой момент по приказу хозяина готовые порвать врага. Водитель даванул на педаль тормоза, резко осадив лендровер прямо перед входом, видимо нарочно, чтобы обдать караульщиков облаком красноватой пыли из-под задних колес. На тех, однако, этот жест не произвел никакого впечатления, ни один из них даже не моргнул, оба продолжали буравить подъехавших людей недобрым настороженным взглядом.

— Майор Пойзон к генералу! — рявкнул Пойзон. — Доложить немедленно!

Один из караульных молча исчез внутри хижины, второй отступив на шаг, положил руку на пистолетную рукоять РПК, готовый мгновенно открыть огонь при малейшей агрессии со стороны прибывших.

В ожидании возвращения убывшего на доклад караульного Максим огляделся по сторонам. Генеральская резиденция располагалась точно в центре лагеря, вокруг была небольшая площадь, служившая видимо для смотра войск, митингов и различных мероприятий. А чуть поодаль уже начинали тесниться лачуги солдат. Сейчас привлеченные визитом необычных гостей на площади начали постепенно собираться май-майи. Максим отметил для себя, что среди них очень много детей, хотя и взрослые мужчины встречались достаточно часто. Все были вооружены и имели довольно воинственный вид, многие буквально обвешаны оружием с головы до ног, тут тебе и пристроенный на груди китайский «калаш», и огромный кольт на бедре, и висящая на поясе панга… Одеты же бойцы были весьма разнородно, преобладали камуфляжные куртки в сочетании с грязными заношенными спортивными штанами, из обуви лидирующее положение, несомненно, занимали дешевые резиновые сланцы, хотя некоторые солдаты и щеголяли во вполне добротных ботинках.

Макс лениво рассматривал стекающуюся на площадь толпу, изнывая от жары и жажды. Сейчас, когда машина не мчалась вперед, и упругие воздушные струи больше не обдували лицо, он в полной мере ощутил всю давящую духоту полуденного зноя, и то и дело размазывал стекающий по лицу липкими щекотными струйками пот. Очень хотелось пить, но попросить воды у Пойзона он отчего-то не решался, продолжая молча страдать.

Наконец дверь хижины распахнулась, и на пороге возник давешний караульщик, что-то прокричавший Пойзону на резком местном наречии. Майор солидно кивнул и, развернувшись к Максиму, скомандовал:

— Выходите, генерал ждет нас.

С трудом передвигая затекшие от долгой езды ноги, Максим выбрался из машины и, спрыгнув на землю, с наслаждением потянулся. Он уже так устал от событий этого сумасшедшего дня, что беседа с загадочным генералом его вовсе не занимала, а представлялась всего лишь досадной помехой, стоящей на пути к вожделенном отдыху. Он даже не гадал, как сложится этот разговор, полностью препоручив себя собственной судьбе, хотя и понимал, конечно, что от предстоящей беседы напрямую зависит его жизнь.

— Пойдемте, — нетерпеливо подтолкнул его в спину Пойзон.

И Максим даже сделал пару шагов вперед к приглашающее распахнутой двери хижины, как вдруг взгляд его случайно зацепился за сложенные штабелем вдоль стены зеленые ящики. Что-то было в них невыносимо знакомое и неправильное, будто в вещи из совсем другого мира неожиданно оказавшейся на пути там, где она заведомо никак появиться не могла. Макс замер, внимательно вглядываясь в полустертую маркировку, яркое солнце заливало поверхность ящиков, не давало прочесть облупившуюся черную краску букв. Да ведь это же… Он аж задохнулся от неожиданности. Не может быть! Этого не может быть, просто потому, что не может быть никогда! Но, развеивая последние сомнения, его глазам открылась пристроенная на самом дальнем ящике длинная зеленая труба с заглушками на обоих концах. Беспощадное экваториальное солнце заливало ее слепящими, играющими на вспучившейся краске лучами.

— Ну что встал! — недовольно окликнул его Пойзон, дергая за локоть.

— Да отцепись ты, обезьяна! — в сердцах ляпнул по-русски Максим, одним движением вырывая свою руку из захвата, не замечая удивленного взгляда Андрея, не видя, как зло ощерившись, синхронно положили пальцы на спусковые крючки пулеметов охранники.

Он ничего сейчас не видел вокруг, в мире остались лишь эти ящики и длинная зеленая туба, ничего важнее сейчас просто не существовало. Он шагнул вперед. Да никаких сомнений, перед ним был родной, знакомый до боли по службе на испытательном полигоне комплекс «Игла», точнее не весь комплекс, а только туба с ракетой. Пусковой механизм был отстыкован и нигде в пределах видимости не обнаруживался. Но и одной тубы достаточно с лихвой, ящики, скорее всего тоже не пустые. Уж больно знакомая укупорка, после стольких лет постоянных испытаний ни с чем не спутаешь. Наш, разработанный в Коломне, ПЗРК, и какими только судьбами занесло тебя в лапы к африканским повстанцам? Ну да сейчас не об этом, потом разбираться будем. Перед глазами сами собой запрыгали строчки из первой части руководства по эксплуатации, накрепко затверженные когда-то наизусть: «КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ размещать комплекс в непосредственной близости от нагревательных приборов, на расстоянии менее пяти метров от источников открытого огня и в местах незащищенных от попадания прямых солнечных лучей». Долбанные обезьяны, уж не знаю, как попала к вам в руки сложная зенитно-ракетная техника, но вот шарахнет сейчас похоже, так, что никому мало не покажется. Предельная жара для «Иглы» — 50 градусов Цельсия, здесь сейчас все шестьдесят, плюс еще жалящие солнечные лучи, так и впивающиеся в корпус лежащей на ящиках тубы. А в каждом ящике еще по две таких же, которые обязательно сдетонируют при взрыве. А зона опасности при подрыве боевой части «Иглы» сто метров. Именно на таком расстоянии сохраняют свою убойную силу осколки, а если запустится движок, то «птички» из ящиков способны самостоятельно разлететься на полкилометра и даже больше, увеличивая зону поражения в разы. А кому повезет не поймать случайный осколок, те как пить дать наглотаются ядовитого дыма полного солей тяжелых металлов и прочей дряни. Ну, черножопые, ну уроды! Макс будто во сне сделал еще один шаг к так мирно привалившимся к стене хижины ящикам, а перед глазами все скакали буквы из различных инструкций, складываясь в беспощадные фразы: «При возгорании немедленно прекратить попытки тушения пожара и покинуть опасную зону… воспламенение и подрыв взрывчатого вещества наступает через шесть-семь минут после начала воздействия открытого пламени… вход в зону подрыва для ликвидации последствий аварии не ранее чем через тридцать минут, после рассеивания дымного облака, содержащего ядовитые для человека компоненты». То ли от страха вызванного этими всплывшими в памяти выдержками из руководства по эксплуатации, то ли от вызванного дрожанием воздуха обмана зрения, только показалось в тот момент Максиму, что из под тубы уже вьется тонкой струйкой белесый дымок.

Что-то резкое, повелительное выкрикнул один из охранников, вскидывая к плечу пулеметный приклад.

— Назад, — дернул Максима за шиворот Пойзон. — Вы что, идиот? Они же будут стрелять! Что происходит, черт возьми!

Только тут Макс вспомнил о существовании окружающих и собственно о своей роли в разыгрываемом здесь спектакле. Осознание собственной незначительности и бессилья, неожиданно отозвалось внутри приступом сокрушительной ярости, мгновенно затмившей разум, заставившей свирепо оскалиться и, не думая о последствиях одним точным движением перехватить все еще удерживающую воротник руку майора на излом.

— Дебил! Идиот! Безграмотный болван! — рявкнул прямо в широко раскрывшиеся от удивления глаза Пойзона Макс, и с великолепным презрением игнорируя защелкавшую предохранителями охрану продолжил: — Какой баран оставили боевые ракеты под солнцем?! Вы что, хотите, чтобы весь лагерь стерло с лица земли?! Неучи сраные!

К чести Пойзона надо сказать, что соображал он замечательно быстро. Ловким и слитным движением, походящим на хорошо отрепетированное балетное па, вывернувшись из захвата, он властно махнул охранникам:

— Отставить!

Потом, развернувшись к Максиму, коротко бросил:

— Прекратите истерику! В чем дело?

— Дело? — Максима все еще трясло, стоило огромного усилия совладать с собой и ответить на вопрос, и даже не смотря на это, его речь звучала короткими рублеными фразами, больше всего напоминавшими злобный собачий лай. — Это боевые зенитные ракеты. Очень чувствительные к нагреву. Если их немедленно не убрать из-под солнца и не охладить, будет такой взрыв, что разнесет весь лагерь.

Видимо, дрожащий от напряжения голос Максима показался Пойзону убедительным, по-крайней мере он не стал терять время, выясняя, откуда горному инженеру известны такие подробности.

— Merde! — рявкнул он по-французски, и тут же разразился длинной тирадой на местном наречии, обращаясь к столпившимся вокруг бойцам.

Подчиняясь его приказам, несколько человек бросились к ящикам и, облепив их, будто трудолюбивые муравьи, в секунду перетащили под тень от брезентового навеса, откуда-то из-за ближних палаток уже бежали несколько человек с ведрами полными воды.

Еще один резкий повелительный жест и холодные прозрачные струи с размаху окатили и зеленую тубу с облупившейся краской и ящики, на которых она лежала. Макс неожиданно почувствовал, как ослабли, сделались ватными ноги, и опустился прямо в траву, привалившись спиной к колесу лендровера. Голова была пустой и легкой, очень хотелось курить, а в висках плыл нежный хрустальный звон. Непосредственная угроза взрыва была предотвращена, а остальное сейчас стало мелким и неважным, автоматически отодвинулось на второй план. Разномастно одетые май-майи все еще суетились вокруг красочным хороводом, перекликались на своем щебечущем языке, тащили еще ведра с водой, зачем-то натягивали дополнительный навес… Но теперь все это уже было не важно…

Рядом опустился Пойзон, устало вздохнул и потащил из кармана рубашки массивный серебряный портсигар. Щелкнула, отлетая в сторону, крышка.

— Угощайтесь.

Незнакомого вида тонкие коричневые папироски ровными рядами теснились в серебряном плену.

— Не курю, — отрицательно мотнул головой Максим, не хватало еще брать подобные мелкие подачки. — Хотя ладно, давайте…

Сладковатый дым приятно защипал легкие, наполняя их пряным ароматом, голова с непривычки закружилась, захотелось беспричинно смеяться.

— Марихуана? — расслабленно поинтересовался Макс.

— О, совсем немного, — улыбнулся Пойзон.

Какое-то время оба сосредоточенно втягивали дым, опьяняющий, заставляющий расслабиться мышцы и успокоиться скрученные в узлы нервы. Наконец майор прервал затянувшееся молчание:

— Скажите, неужели угроза взрыва действительно была так реальна?

— Реальнее некуда, — подтвердил Максим. — Эти штуки очень чувствительны к температуре. Там для повышения боевой эффективности использована чрезвычайно мощная взрывчатая смесь, но за все приходится платить. В данном случае плата заключается в том, что эта взрывчатка весьма нестабильна и плохо держит высокую температуру. Скажите лучше, откуда они у вас взялись? Насколько я знаю, эти ПЗРК в Африку не экспортировались.

— Не в Африку, так в Индию, или в Китай… — меланхолично заявил Пойзон. — Когда я последний раз был в лагере, этих штуковин тут не наблюдалось. Видимо, захватили недавно, как раз вчера наши ребята солидно потрепали правительственный конвой. Так что, скорее всего оттуда притащили…

— Выходит, со вчерашнего вечера лежат, — подвел итог Максим. — Повезло вам, привезли бы меня часика на два позже, и беседовать было бы не с кем…

— Да, повезло… — задумчиво повторил Пойзон.

Взгляд его неожиданно утратил расслабленность и вновь стал понизительным и острым.

— Одного не пойму, откуда у вас, горного инженера, такие специфические познания в зенитных ракетах?

Максим уже давно ждал этого вопроса, в том, что Пойзон далеко не идиот, он уже убедился, а значит, вопрос не мог не возникнуть. Ответ тоже был заранее готов, вот только насколько убедительно он прозвучит для майора?

— Я же русский инженер, — Максим постарался улыбнуться как можно простодушней и для пущего эффекта даже развел руками. — А в России принята всеобщая воинская повинность. Вот в молодые годы я как раз и был в армии стрелком-зенитчиком. Стрелял именно этими ракетами. Вот такая ирония судьбы, счастливый случай, можно сказать…

— Да уж действительно, совпадение одно на миллион, — все так же медленно протянул Пойзон, и по его отсутствующему виду было сразу понятно, что он напряженно что-то обдумывает, что-то напрямую связанное с вновь открывшимися обстоятельствами, и раздумья эти не сулят собеседнику ничего хорошего.

Макс уже наладился ляпнуть что-нибудь способное прервать эту погруженную в недоверчивые мысли тишину, что-нибудь бестолковое и разухабистое, что сразу нормализовало бы сгустившуюся черными тучами атмосферу. Вот только никак не мог придумать, что бы такое выдать на гора, чтобы враз отвлечь посматривающего на него с прищуром майора, от собственной персоны. На счастье его спас один из генеральских телохранителей. Жилистый темнокожий вояка подошел к ним бесцеремонно расталкивая суетящихся подростков и, лихо вскинув ладонь к берету, доложил:

— Господин майор, вас вызывает к себе генерал. Так же он просил доставить к нему и обоих белых.

Пойзон недовольно оглядел охранника тяжелым взглядом с головы до ног, явно ища к чему бы придраться, чтобы тут же на месте вздуть не вовремя явившегося с докладом бойца. Судя по недовольному выражению лица, ничего толкового ему на ум так и не пришло, и Макс с накатившим вдруг неуместным весельем подумал: «Эх ты, чукча африканская, будь на твоем месте наш бывший начальник штаба, этот негритос уже до печенок бы осознал, что он последний человек на этой планете и вообще зря появился на свет. А ты даже солдата в чувство привести не можешь, крокодил нильский!» Генеральский телохранитель, меж тем и не думал уходить, стоял себе, горой возвышаясь над сидящим на земле Пойзоном, и равнодушно ел его глазами.

— Ну, чего тебе еще, чудовище? — не выдержал майор. — Я слышал, что ты сказал, сейчас иду. Белые тоже сейчас будут. Что ты тут стоишь как статуя?

— Приказано сопроводить, господин майор, — невозмутимо глядя в одну точку, доложил боец.

— Кого сопроводить? Я тебе что, арестант? Сказано, сейчас идем! Что тебе еще нужно?

— Приказано сопроводить, господин майор, — так же тупо повторил боец, и лишь глубоко под маской полного безразличия по его лицу скользнула тень тщательно скрытой издевательской ухмылки.

— Ну, вот что ты поделаешь с этими дуболомами, — картинно развел руками Пойзон. — Ладно, поднимайтесь мосье инженер, а то этот внук шимпанзе так и будет стоять над душой.

Максим старательно сделал вид, что не заметил этой плохо прикрытой начальственным тоном капитуляции майора перед генеральским охранником. Слишком умным и наблюдательным быть плохо, окружающие таких не любят, а если ты при этом настолько неосторожен, что лишний раз тычешь им в нос своей наблюдательностью, то не просто не любят, а откровенно ненавидят. Майор искоса глянул ему в лицо, но Макс в этот момент весьма правдоподобно изобразил, что полностью увлечен развязавшимся на правом ботинке шнурком.

— Эй, давайте сюда ООНовца, мы идем к генералу, — окликнул Пойзон экипаж второй машины, и баклажанного цвета бойцы незамедлительно вытолкнули из нее смертельно бледного, нервно подергивающегося Андрея.

— Доволен? — с еле сдержанным гневом обратился майор к генеральскому охраннику все так же равнодушно стоявшему рядом. — Можем идти?

— Идем только вы, я и два белых, — бесстрастно проскрипел боец. — Ваших людей генерал не приглашал.

— Но белые могут быть опасны…

— На это у генерала есть своя охрана, — отрезал боец. — Ваши люди пусть подождут здесь.

— Хорошо, хорошо, — досадливо скривился Пойзон, и, развернувшись к машинам что-то резко выкрикнул, сопроводив слова повелительным жестом.

Баклажанные недовольно ворча, но, не решаясь перечить командиру, полезли обратно в лендроверы из которых было повылазили. Максим заметил, что один из них при этом демонстративно развернул в сторону генеральской хижины турельный пулемет своего внедорожника. Охранник тоже оценил этот жест, но отреагировал на него лишь презрительным взглядом.

— Да весело, — пробурчал себе под нос Макс. — Похоже, здесь все готовы вцепиться друг другу в горло, что уж говорить о пособниках белых угнетателей. Шансы на выживание стремительно падают.

— Лично у вас они весьма высоки, — мрачно сообщил расслышавший его реплику Пойзон. — Как ни странно даже выше, чем у меня. Так что, вперед, не задерживайте генеральский прием, это противоречит этикету.

Генерал принял их в отгороженном тростниковой стенкой углу хижины, прямо возле массивного, сколоченного из досок стола покрытого подробной картой местности сплошь испещренной непонятными значками и пометками самых разных цветов. Джексон оказался маленьким сухощавым человечком, едва дотягивающим своим ростом Максиму до плеча. Даже помпезный белый мундир с шитыми золотом погонами, напоминающими роскошные гусарские эполеты, не придавал ему бравого и воинственного вида, и, несмотря на явно индивидуальный пошив, сидел на генерале так будто только что был снят с чьего-то чужого плеча. Зато генерала просто переполняла взрывная кипучая энергия, не дававшая ему ни минуты усидеть на месте. Он постоянно был в движении, мерил комнату широкими шагами, выглядывал в окно, склонялся к карте, что-то поправлял в своем туалете, сбивал щелчком пальцев невидимую глазом соринку с плеча, одним словом непрестанно что-то делал, ни секунды не оставаясь в покое.

В ответ на церемонный рапорт Пойзона, Джексон лишь нетерпеливо махнул рукой, прерывая докладчика в самом начале. Майор почтительно умолк, но от Максима не укрылась мгновенная гримаса недовольства, искривившая его губы, впрочем, генерал этого проявления чувств своего подчиненного не заметил, либо проигнорировал его с истинно королевским величием. Ему было некогда, в два быстрых энергичных шага он оказался рядом с Максом и пристально уставился ему в лицо снизу вверх. Темные подвижные глаза двумя острыми сверлами буравили его, стремясь проникнуть в самую душу.

— Это вы подняли тревогу и предотвратили взрыв? — говорил генерал короткими рублеными фразами, отрывистыми и емкими, что в сочетании с хриплым голосом рождало устойчивые ассоциации с вороньим карканьем.

— Да я, — Макс скромно потупился.

— Обращаясь к господину генералу или отвечая на его вопрос, следует добавлять «мой генерал», — скрипуче вставил угрюмый толстяк-адъютант стоявший у них за спиной.

— Ах, оставьте эти церемонии! — воскликнул Джексон, замахав на него руками.

— Да это я поднял тревогу, мой генерал, — поправился Максим и мысленно пожал себе руку, уловив в висевшем прямо напротив зеркале одобрительный кивок толстяка.

— Что опасность действительно была так велика? — цепкий взгляд генерала не отпускал его зрачки, требуя правдивого ответа.

— Да, мой генерал, очень велика. Взрывчатое вещество боевых частей этих ракет очень чувствительно к нагреву. А ваши люди…

— Никчемные ослы! — неожиданно тонко взвизгнул Джексон, брызгая во все стороны слюной. — Арук!

— Здесь, мой генерал! — во всю силу своих легких рявкнул толстяк-адъютант. — Выяснить, кто приказал складывать эти ящики под солнце, да еще рядом с моим штабом и расстрелять мерзавца, я хочу получить его правое ухо до наступления темноты.

— Да, мой генерал!

Четко развернувшись и щелкнув каблуками, толстяк выскочил из приемной.

Злое хищное выражение тут же, как по волшебству сползло с генеральского лица, сменившись самой что ни на есть доброжелательной улыбкой.

— Я благодарю Вас за своевременное предупреждение… — он на секунду замялся.

— Мосье Макс, — подсказал чутко уловивший вынужденную паузу Пойзон.

— Я благодарю Вас мосье Макс за своевременное предупреждение и выражаю надежду, что наша с Вами дружба, начавшаяся при столь прискорбных обстоятельствах, будет носить долгий и плодотворный характер.

— Рад был Вам услужить, мой генерал, — отчего-то в залихватском староармейском стиле ответил Максим, почему-то очень хотелось добавить «ваше благородие», но он сдержался.

— Мосье Макс, — доверительно обняв его за плечи, для чего ему пришлось подняться на цыпочки, продолжал генерал. — Как мне доложили, Вы весьма коротко знакомы с устройством этих ракет и даже умеете самостоятельно их запускать.

— Да, у меня был такой опыт, — осторожно ответил Максим, уже понимая, куда клониться дело.

— В связи с этим, у меня будет к Вам одно деловое предложение, — хитро подмигнул Джексон. — Но детали его мы обсудим позже, пока же не откажитесь принять наше радушие. Будьте сегодня моим гостем!

Максим в ответ лишь вежливо улыбнулся, перспектива гостить у мятежного генерала его вовсе не вдохновляла, с гораздо большей благодарностью он принял бы предложение о доставке в ближайший цивилизованный город, а еще лучше прямо в Кигали, как можно ближе к аэропорту, но выбирать похоже не приходилось. Генерал довольно похлопал его по плечу и тут же, будто забыв об его существовании, перешел к Андрею. Смертельно бледный, еле стоящий на ногах от всего пережитого ООНовец генерала не заинтересовал:

— Наблюдатель ООН?

— Д-да, м-мой генерал…

— Сектор?

— С-северное К-киву…

— Страна из которой прибыл?

— Р-россия…

— В яму!

— Ч-что?

— Это я не тебе, дерьмо. Пойзон, в яму этого урода, потом решим, кому его продать, или на кого поменять, если раньше не загнется.

— Есть, мой генерал.

Андрей покачнулся, ослабевшие от ужаса ноги отказались держать его грузное тело, и если бы один из генеральских телохранителей не схватил его своей мощной лапой за локоть, наблюдатель бесславно хлопнулся бы в обморок прямо на месте. Но даже вздернутый вверх сильной рукой охранника он все равно являл собой предельно жалкое зрелище, весь как-то враз осунувшись и обвиснув. Видимо перспектива нового плена возможно даже более ужасного, чем у дикарей кигани полностью лишила его остатков мужества, а вместе с ними и вообще воли к жизни.

Максим несколько секунд наблюдал за ним, а потом шагнул вперед, подчиняясь еще не вполне ясному даже ему самому безотчетному порыву. Он сам не знал, что будет сейчас делать, знал только одно, что нельзя позволить этим чернокожим увести ООНовского наблюдалу и бросить в яму, что он никогда не простит себе, если сейчас не вмешается и не попробует повернуть вспять предложенный судьбой ход событий. Краем глаза Максим засек быстрые движения генеральской охраны, даже успел уловить мягкие щелчки предохранителей, заметил легкое облачко удивления, скользнувшее по лицу Джексона, спиной почувствовал, как разворачивается в его сторону Пойзон. Лишь сам Андрей вовсе не обратил внимания на происходящее, безвольно обвиснув на руке охранника.

— Мой генерал, разрешите?

Знакомый пронзительный взгляд маленьких цепких взгляд, легкое удивление и заинтересованность, потом долгожданный кивок — говори.

— Мой генерал, правильно ли я понял Ваши слова? Вам нужен человек, который сможет уничтожить для Вас некую воздушную цель?

— Я же сказал, поговорим об этом позже! — в голосе нетерпеливое раздражение и опасно звенящие стальные нотки.

— Извините, мой генерал, дело в том, что для стрельбы этими ракетами мне нужен помощник.

Вот теперь Джексон понял, куда он клонит, генеральский взгляд стал просто пронзающим насквозь рентгеном, Максиму показалось на миг, что генерал читает его мысли, как раскрытую книгу и видит всю его подноготную. Он даже вздрогнул, почти физически ощутив, что вот сейчас разомкнуться плотно сжатые губы Джексона, и он даст охране одну короткую команду: «Взять!» и тогда в яме окажутся уже оба. «Эх, дурак я, дурак, куда полез, кто меня просил!» — молнией пронеслось в голове.

— Мосье Макс, — обманчиво мягко произнес Джексон. — В общих чертах вы правильно угадали тему, на которую я хотел с Вами побеседовать. Потому, отвечаю на Ваш вопрос: я дам Вам столько помощников, сколько будет нужно, Вы сможете сами их отобрать из моих людей, и я гарантирую, что это будут самые лучшие помощники, какие у Вас когда-либо были, готовые разбиться в лепешку, выполняя Ваши распоряжения…

— Мой генерал, — сглотнув вставший в горле комок, начал Макс. — Дело в том, что я хотел бы просить Вас, определить мне в помощь вот этого человека.

— Вот этого? — явно давно понявший к чему клонится разговор Джексон, умело разыграл удивление. — Но зачем? Посмотрите на него, даже сейчас он похож на обосравшуюся мышь, чем он сможет помочь в настоящем бою?

— Мой генерал, этот человек — мой соотечественник. Даже из чувства национальной общности я хотел бы помочь ему выпутаться из этой истории. Кроме того, во время работы по воздушной цели мы сможем говорить на родном для нас обоих языке, это улучшит понимание внутри расчета и быстроту принятия решений, а в противоздушном бою это очень много значит, счет там идет на доли секунды. И разрешите уж быть с Вами полностью откровенным, я не слишком доверяю Вашим бойцам, как и вообще людям другого цвета кожи. Я не расист, просто между нами слишком много различий, а здесь очень важны будут, повторюсь еще раз, понимание и слаженность.

Выпалив все это единым духом, Максим умолк, пытливо вглядываясь в глаза генерала, надеясь в их черной глубине прочитать ответ, который должен был стать для ООНвца приговором, и мог быть приговором так же и для него самого. Джексон долго молчал, задумчиво шевеля тонкими нервными губами, комкая пальцы левой руки в кулаке правой.

— Ладно, будь по Вашему, я не хотел соглашаться на это, но мне хочется отплатить Вам за предотвращенный взрыв. Кроме того, мне понравилась Ваша искренность. Значит, не доверяете тем, у кого другой цвет кожи, хе-хе… Что ж, в этом мы с Вами сходимся, мосье Макс… Пойзон, разместить наших гостей, накормить, обеспечить всем необходимым. Детали работы обсудим завтра, сегодня, как я вижу, вы слишком устали для серьезного разговора. А некоторые, — он ожег презрительным взглядом еле держащегося на ногах Андрея. — И вовсе не в себе… Так что до завтра, господа, надеюсь новый день вы встретите отдохнувшими и готовыми отработать так щедро подаренную вам жизнь. Ведь ваши друзья с прииска хотели вас расстрелять, правда? И только храбрости моих разведчиков вы обязаны тем, что еще живы, не так ли?

Возразить было нечего, все действительно обстояло именно так, как говорил самозваный генерал.

Разместили их на самом деле как гостей, прямо по-королевски, щедро выделив отдельную палатку из полинявшего выбеленного солнцем брезента в самом центре лагеря.

— Ну, вот и ваш дом, — широко повел рукой Пойзон, иронично улыбнувшись. — Надеюсь дом временный и пребывание в нем не затянется сверх меры… Располагайтесь, отдыхайте… Ужин и завтрак вам доставят прямо сюда. Настойчиво рекомендую не покидать палатки без особой нужды, то есть не покидать вообще. Белым бесконтрольное брожение по лагерю май-майя может очень дорого обойтись, здесь многие имеют к угнетателям немалый счет. Так что дружеский совет: оставайтесь в палатке до тех пор, пока вас не вызовет генерал. Утром я загляну вас проведать. Что-нибудь еще?

— Самая малость, — угрюмо буркнул Максим, исподлобья глядя на майора. — Если уж Вы собираетесь нас кормить, извольте предусмотреть и то, куда потом будут утилизироваться отходы этого процесса. Понимаете, о чем я?

Куртуазная манера выражаться, свойственная Пойзону, делала неудобным прямое произнесение в беседе с ним слова «дерьмо», и потому Максим счел необходимым объясняться намеками.

— Раз уж нам небезопасно покидать палатку…

— А, вот вы о чем, — рассмеялся, наконец, сообразивший, куда он клонит Пойзон, и тихо свистнул, обернувшись назад.

Тут же откуда-то из-за сплошных рядов палаток, шалашей и навесов возник невысокий паренек в камуфляже с проржавевшим ведром, закрытым новенькой эмалированной крышкой. Вокруг громко жужжа, носились взволнованные мухи. Юный май-майя, почтительно склонив голову, подошел к офицеру и замер, ожидая дальнейших указаний. Пойзон повелительно кивнул солдату на вход в палатку, но бывший начеку Максим тут же отрицательно замотал головой. Еще не хватало, чтобы источавшее на полуденной жаре ужаснейшее амбре ведро занесли туда, где они собирались провести почти сутки, а возможно и дольше. В итоге импровизированную ночную вазу торжественно установили перед входом.

— Могу быть полезен чем-то еще? — деликатно осведомился Пойзон и, так и не получив ответа, церемонно раскланялся на прощание.

Максим тоже изобразил ему вслед что-то отдаленно напоминающее не то мушкетерский поклон, не то реверанс королевской фрейлины.

Время до ужина оба пленника провели в полусонном оцепенении, в накалившейся на солнце палатке температура была подстать парной в русской бане, тем не менее, ни один не решился покинуть ее. Максим раздевшись до нижнего белья и бросив одежду ворохом на грубые сколоченные из тонких древесных стволов нары завалился на них, молча уставившись в брезентовый потолок, сквозь который уныло просвечивали острые пики солнечных лучей. Все мышцы болели, голова шла кругом, слегка подташнивало, ужасно хотелось пить, настолько, что он даже рискнул отхлебнуть той мерзкой с тухлым привкусом теплой воды, которую обнаружил в пятилитровой пластиковой бутылке возле своих нар. Выпитая жидкость ничуть не утолила жажду и мгновенно выступила потом, покрывшим все тело мелкой бисерной россыпью. Говорить и думать было практически невозможно, липкая жара, казалось, просто расплавила, растопила мозги. Андрей валялся на соседних нарах. Этакое дежа вю, всего лишь сутки назад наблюдалась почти такая же картина, только в другом месте этой чертовой страны. И ООНовец тогда выглядел не в пример лучше, чем сейчас. Наблюдатель от пережитых потрясений изрядно осунулся и будто бы враз похудел, даже ростом стал вроде бы ниже. Сейчас он лежал на спине с закрытыми глазами, периодически вздрагивал всем телом, изредка вскрикивал или принимался тихо стонать. Максим решил, что это выходит из организма страх. Он читал когда-то о таком явлении: когда при реальной опасности, неотвратимой угрозе, нависшей над человеком, разум просто блокируется, не в силах справиться с надвигающимся ужасом, и человек просто впадает в ступор, тем самым неведомые защитные механизмы подсознания спасают его от возможности сойти с ума от страха. Зато потом, когда ситуация так или иначе разрешилась, подавленная и блокированная эмоция все же берет свое, заставляя уже в воображении раз за разом вновь и вновь переживать ушедший в небытие ужас. «Ничего, ничего, только на пользу, пусть пока дрожит и скрежещет зубами, по-крайней мере с политинформациями и нравоучениями лезть не будет, — зло решил про себя Максим. — Авось с ума не съедет и не помрет…»

Он оказался прав, когда двое улыбчивых парнишек лет по пятнадцать притащили к палатке котелки с ужином, до этого ко всему безразличный Андрей проявил живейшее участие, самостоятельно поднявшись с нар и даже потребовав у юных май-майев ложку. Не сразу понявший, что от него хотят эти странные угнетатели, официант в камуфляже разразился издевательским хохотом и жестами показал, мол, не баре, и руками поедите. Спорить с ним Максим счел не благоразумным и, дернув за рукав Андрея, заставил того вернуться в палатку. Молча принял из рук май-майя оба котелка и последовал за наблюдателем, захлопнув полог. К вечеру жара немного спала, и даже потянуло откуда-то прохладным освежающим ветерком. Но Максим стоически переборол искушение распахнуть матерчатую дверь впуская в палатку свежий воздух, вместе с ним внутрь наверняка бы просочились несметные орды различной летающей мрази, которая так и звенела вокруг нетерпеливыми крыльями, норовя полакомиться экзотической для этих мест кровью белых. Он и так подозревал, что предстоящая ночь вовсе не сулит приятного отдыха, так что делать ее еще не комфортнее счел просто глупым. Лучше уж удушливая жара, чем атакующие на бреющем полете москиты.

Ужин оказался по меркам африканских партизан просто роскошным: изрядное количество маисовой каши на дне котелка венчали солидный кусок жесткого волокнистого мяса и добрая краюха хлеба. И, несмотря на то, что мясо изрядно отдавало душком, Максим проглотил свою порцию с волчьим аппетитом. Андрей же долго ковырялся в котелке все не решаясь попробовать откровенно пахнущий тухлятиной кусок, брезгливо рассматривал его подцепив двумя пальцами, тяжело вздыхал.

— Что, мон шер? Пока гостили у кигани больше привыкли к человечинке? Это мясо кажется теперь вам недостаточно вкусным? — добродушно съязвил Максим, сыто отдуваясь. — Ешьте, готов поспорить, что такого сытного ужина не имеют и сами наши пленители, ну разве что офицеры. Мясо для африканца большая редкость.

— Без вас знаю, — брезгливо сморщившись, отрезал Андрей. — Лучше скажи мне, что это за спектакль ты тут устроил?

— Не понял… — слегка напрягся Максим.

— Вот только не надо… — мученически закатил глаза ООНовец. — Не надо изображать тут святую невинность. Что, неужели ракеты для ПЗРК взрываются от нагрева солнечными лучами?

— Ну, теоретически, — пожал плечами Максим. — Даже в руководстве по эксплуатации написано…

— Ах, написано, — язвительно заулыбался Андрей. — И что? Действительно бывали такие случаи?

— Ну, может, и бывали, не зря же написано… — развел руками Максим. — Я лично не знаю, но…

— Может, хватит Ваньку валять? — строгим голосом осек его наблюдатель. — Короче, зачем тебе понадобился весь этот цирк?

— Что значит зачем? — тоже всерьез озлился Максим. — Да если хочешь знать, без этого цирка, мы с тобой сидели бы сейчас не здесь, а в какой-нибудь кишащей змеями и прочей гадостью яме. Это если бы повезло. А то, глядишь, и кожу с нас живьем уже местные умельцы спускали бы. Я как «Иглы» здесь увидел, сразу сообразил, что слегка сыграть надо, чтобы этот черномазый генерал, себя обязанным почувствовал, понял теперь, нет? Да и играть особо не пришлось, говорю же, действительно есть такое положение в руководстве, нельзя их держать под прямыми солнечными лучами, так что мало ли?

— Ай, молодец! — Андрей, изобразив на лице благоговейный восторг, захлопал в ладоши. — Исполать тебе, спаситель, уберег от ямы. Вот только не уберег ни хрена, а только отсрочил. Ты хоть сам понимаешь своей тупой башкой, на что мы подписались. А если эта обезьяна завтра потребует сбить личный лайнер президента, тогда что будешь делать?

— Что-что, пойду и собью, — угрюмо глядя в сторону, отрезал Максим. — Все равно другого выхода не было. Так или иначе, пришлось бы свои жизни выкупать…

— Ты что действительно умеешь из этой дуры стрелять?

— Есть немного, — еще сильнее набычившись, произнес Макс, откидываясь на нары.

Его утомили и этот бестолковый разговор, и скандальный товарищ по несчастью, никак не желавший понимать, что разыгранное Максом шоу было единственным способом остаться в живых и им еще крупно повезло, что в принципе представилась такая возможность. Не хотелось ничего доказывать, ничего объяснять, пусть думает, что угодно и вообще пошел он… пошли они все: черножопые генералы, Африканский континент, горнорудные компании, все их разборки… Остановите Землю, я сойду… Он прикрыл глаза, подложив под голову руки… Умею ли я стрелять из этой дуры? Ишь, птеродактиль…

Перед закрытыми веками поплыла выжженная бурая степь, пыхнул в лицо удушливым жаром ветер, мазнул по штанине летящий куда-то вдаль клубок перекати-поля. Солнце всего за пару часов поднявшееся из-за дрожащего в жаркой дымке горизонта в зенит, резануло прямо по глазам, спрятанным за толстыми стеклами специальных входящих в комплект комплекса очков. Солнце это плохо, для ПЗРК с оптическими головками самонаведения оно первый враг. При пуске угол между направлением на цель и направлением на солнце должен быть не меньше двадцати пяти градусов. А если равнодушное к проблемам зенитчика светило торчит прямо над головой? Вот и прикиньте, насколько сужается одним махом и так не слишком-то большая зона возможного поражения. Сейчас именно тот случай, но сегодня большой роли это играть не будет, цель пойдет именно так, чтобы как можно больше времени пробыть в зоне поражения, исключая, насколько это возможно, любые случайности, какие только могут возникнуть. Просто тепличные условия для стрельбы.

Это потому, что происходящее сегодня здесь вовсе не война, и даже не учения. В небе на этот раз не враг, а помощник и друг, так же как Максим заинтересованный в положительном результате. Идет третья неделя Государственных испытаний переносного зенитно-ракетного комплекса «Игла-М», улучшенной модификации принятого на вооружения еще в восемьдесят третьем году комплекса «Игла». В новом ПЗРК увеличена чувствительность головки самонаведения, улучшена возможность селекции целей, ее уже не обманешь отстрелом примитивных тепловых ловушек. Добавлена еще более мощная и разрушительная боевая часть с начинкой из особого вида пластита, что должна принести критические повреждения вражескому самолету, или вертолету. Новый твердотопливный двигатель позволит ракете еще эффективнее работать на догонных курсах. Да мало ли еще изменений… Все они подробно перечислены в многотомных технических описаниях, полновесной бумажной грудой легших на рабочие столы испытателей задолго до боевых стрельб. Однако написать можно что угодно, гораздо труднее добиться того, чтобы «птичка» выполняла в реальности то, на что рассчитывали разработчики. Потому и идут уже третью неделю стрельбы в самых различных условиях, по хитрым мишеням, запрограммированным и на противоракетные маневры, и на отстрел помех-ловушек. Идут стрельбы ракетами, предварительно нагретыми до критической температуры, наоборот замороженными до лютых арктических холодов, побывавшими в специальных дождевальных установках, растрясенными на вибростендах… Скрупулезно проверяются все воздействия, которые ПЗРК может реально испытать на себе во время эксплуатации. Результаты тщательно протоколируются и впоследствии будут представлены Государственной Комиссии, которая и примет итоговое решение — достойно ли очередное творение конструкторов Коломенского конструкторского бюро машиностроения быть принятым на вооружение российских войск, или выставленная на испытания разработка не удовлетворяет заявленным требованиям и так и останется лишь дорогой игрушкой, а затраченные предприятием миллионы будут занесены в финансовой отчетности в раздел «убытки». Естественно, при таких серьезных ставках любая ошибка просто не имеет права на существование, и пресловутый «человеческий фактор» должен быть сведен к минимуму, в идеале вместо живого из плоти и крови стрелка-зенитчика, новым образцом на испытаниях должен управлять бесстрастный в принципе не делающий ошибок робот. Но, увы, настолько далеко робототехника еще не шагнула. Потому пятнадцатикилограммовая туба опирается сейчас не на механическую сталь, а на живое из плоти и крови плечо подполковника Чубукова — опытнейшего стрелка во всех Вооруженных Силах, за спиной которого несколько сотен боевых пусков из всех возможных положений, всеми возможными способами, и это пусть не стопроцентная, но все же гарантия от ошибки.

— Внимание по площадке, объявляю пятнадцати минутную готовность по боевой работе, — хрипло прокаркали динамики установленные на смотровой веранде над вкопанным в землю бетонным бункером.

Сейчас веранда пуста. Члены Государственной Комиссии, конструктора и инженеры предприятия-разработчика, офицеры-испытатели, одним словом все те, кто обеспечивает проведение того, что здесь уважительно именуют «боевой работой», находятся в бункере, под защитой метрового слоя железобетона. Может случиться всякое, пуск будет производиться с еще не принятого на вооружение, не проверенного всесторонне опытного образца, безопасность которого при обращении пока подтверждена лишь теоретическими выкладками. Конечно, никто не ставит под сомнение расчеты теоретиков предприятий промышленности, но береженного Бог бережет, одно дело компьютерная модель, а другое килограмм пластита опоясанный готовыми убойными элементами, гарантированно выкашивающими все живое в радиусе сотни метров. Потому на стартовой площадке стоит один подполковник Чубуков, он сегодня допустимая потеря, дозированный риск — испытатель, это его профессия. Больно режет глаза яркое летнее солнце, раскаленный, будто из открытой духовки ветер налетает на лицо, сечет его мелкой пыльной взвесью. Пятнадцать минут до начала боевой работы…

Задача сегодняшнего пуска проста — уничтожение воздушной цели на дальней границе зоны поражения при стрельбе навстречу. Граница зоны для «Иглы-М» — три с половиной километра по дальности и два по высоте, по-крайней мере так вычислено при моделировании. Сегодня это нужно проверить на практике. Где-то далеко в степи, специальная команда сейчас разворачивает и готовит к пуску стартовые столы мишени — маленького беспилотного самолета. Его Макс должен будет сбить в нужный момент, точно на заданной высоте и дальности. Подобная задача повергла бы в ужас любого войскового зенитчика, но для опытного испытателя особой сложности не представляла. Так, обычная рутина, соответственно и лишнего волнения перед работой он не испытывал, все было знакомым и привычным. Вот разве что тяжесть давившей на плечо пусковой трубы чуть больше, чем всегда, но тут ничего не поделаешь — серьезное улучшение боевых характеристик просто обязано было отразиться на и без того не маленькой массе комплекса. Ничего, не долго надрываться…

— Минута до старта мишени, — захлебываясь хриплым шипеньем, разнесли по площадке динамики.

Минута, шестьдесят секунд, долгих как удары пульса в висках… Максим повел плечом, поудобнее пристраивая громоздкую трубу, несколько раз глубоко вздохнул, покрутил онемевшей шеей.

— Лайнер — Визиру, готовы к работе? — прошелестел голос в натянутом на левое ухо наушнике.

— Лайнер ответил, к работе готов, — выдохнул Максим.

— Внимание, до старта мишени тридцать секунд… двадцать… десять… пять… Старт! Есть сход, есть управление! Расчетное время подлета к зоне пуска — минута!

Где-то далеко за желтым маревом горизонта в небо рванулась серебристая точка беспилотника, сегодняшней предназначенной на заклание жертвы. Управляющий его полетом наземный расчет доложил, что сход БПЛА прошел успешно, командам он подчиняется и теперь, следуя им, движется к заранее оговоренной точке перехвата, со скоростью пятьдесят метров в секунду, по прямой траектории без маневров. Для стрельбы условия самые тепличные, вот если бы только не необходимость бить на дальней границе зоны поражения…

— Тридцать секунд до входа в зону пуска… двадцать… десять… Лайнер, готов?

— Готов, — тихое шипенье сквозь невольно стиснутые от напряжения зубы уносится по равнодушному эфиру в бетонную толщу командного пункта, многократно усиливается селектором громкой связи, громом бьется в обшитые пластиком стены поста управления.

— Пуск разрешаю!

— Принял.

Если есть разрешение, значит цель уже в зоне. Да вон она, серебристая точка, на глазах превращается в тонкий сверкающий металлом крестик, вырастающая и вытягивающаяся в длину по мере приближения. Теперь счет идет на секунды, необходимо успеть ударить ее на дальней границе. Рука привычно поворачивает рычаг запуска источника питания по стрелке «Накол», дожимает, не отпуская. Блестящий крестик беспилотника уже в прицеле, плотно сидит в черном круге. Ну давай, родной, не подведи! Помех не будет, потому селектор задействовать нет нужды. Стрельба будет в заранее выставленном ручном режиме, автоматике сейчас доверия нет, слишком долго. Указательный палец плавно вдавливает спусковой крючок в среднее положение. Ничего! Сердце отчаянно ухает вниз в желудок, заходится противным клекотом крови в висках. Неужели отказ?! Так всегда, мгновенная паника, боязнь внезапной и пугающей неисправности, хотя разум остающийся холодным и отстраненным в тысячный, наверное, раз повторяет, что время реакции комплекса около шести десятых секунды, а для взвинченных в пограничный режим нервов это почти что вечность. Доли секунды растягиваются, будто липкая патока, и в животе разливается предательский холодок предчувствия неудачи.

Противным зуммером рвет барабанные перепонки звуковой сигнал. Есть! Цель захвачена! Подтверждая, мигает огонек светового табло. Теперь главное не выпустить беспилотник из прицела, на таком расстоянии угол совсем мал, и достаточно лишь чуть-чуть повернуться корпусом, чтобы вести цель. Вертикальный наклон трубы не более семидесяти градусов, а то реактивная струя запустившегося движка мазнет огненным поцелуем прямо по лицу. Но это условие после нескольких сотен пусков тело соблюдает автоматически, не требуя никакого контроля. Сигналы устойчивы. Пуск! Палец проваливается в пустоту, до конца вжимая сталь спускового крючка. Полторы секунды на запуск двигателя. Отчаянно взревывают раскручиваясь, гироскопы. По лицу Максима ползет невольная улыбка, сами собой вспоминаются анекдотические истории о неопытных стрелках бросавших трубу от испуга, вызванного этим неожиданным ревом, прямо возле уха. Он все еще продолжал улыбаться, когда сработала пороховая катапульта, выталкивая ракету на безопасное для запуска реактивного движка расстояние. Мгновение спустя, взвыл, отплевываясь серым дымом и сам движок, унося ракету навстречу цели. Все, от Макса больше ничего не зависело. Идеальная система, по принципу «выстрелил — забыл», обязана была сама найти свою цель без малейшего участия с земли.

Примерно с минуту Максим старался не дышать, выжидая, когда бивший в лицо горячий ветер отнесет в сторону облако отработанных газов полное ядовитых окислов и солей тяжелых металлов. Заодно пристально следил за полетом рванувшейся навстречу беспилотнику «птичке». Та шпарила прямиком навстречу цели, срезая расстояние по кратчайшему пути, заходила на перехват. В этом и есть основной плюс оптических головок самонаведения, никакой сложной математики, громоздких и дорогостоящих бортовых вычислителей, лишь простейший автопилот, направляющий ракету на источник теплового излучения, который она «видит» в недоступном человеку инфракрасном спектре. Правда и обмануть такую головку проще простого, подсунь ей сильнее нагретую цель, и она моментально переключится на нее, если, конечно, зенитчик заранее не задал режим селекции. Ну, или совсем уж от отчаяния можно крутнуть лихой противоракетный манвр, выводя ракету на такие перегрузки, которые не выдержит ее аппаратура. Только для этого надо быть не слабым воздушным асом, что твой Чкалов, да еще самому уметь держать не малые перегрузки — иди, потягайся в этом с бездушным металлом. Хотя порой человеческое тело и оказывалось крепче, бывали прецеденты… Но сейчас ни помех, ни маневров не будет — в воздухе сегодня свои…

Вот уже «птичка» оказалась совсем рядом с мишенью, поднырнув ей под брюхо, заходя снизу. Максим напряженно следил за ее полетом, никакой ошибки не было, беспилотник находился как раз на дальней границе, может на сотню метров ближе, но это уже не играло никакой принципиальной роли. Чубуков точно знал, что сейчас должно произойти. Повинуясь заложенной программе, обеспечивающей максимально эффективное поражение цели, ракета сейчас подпрыгнет, по широкой дуге уходя выше наиболее раскаленных двигательных сопел, на которые ее вывела головка и ударит точно в фюзеляж беспилотника между крыльями и хвостом, проламываясь сквозь хрупкий дюраль корпуса и взрываясь уже внутри, корежа и разрывая цель на части. За время службы, он видел подобное уже сотни раз.

Но сегодня привычной картины не получилось. Высоко задрав нос, ракета изящной дугой обогнула цель сверху и стремительно унеслась дальше в выцветшее от степной жары, белесое небо. Уже через несколько секунд она совершенно пропала из виду, нырнув в невесть откуда взявшееся молочно-белое облачко. Удивленно жужжа, будто гигантский жук, БПЛА пронесся прямо над головой остолбеневшего Максима. Из бункера к нему уже бежали люди, смешно переваливался на коротких кривоватых ножках генеральный конструктор, брызгал слюной, матерясь на ходу, руководитель работ, чем-то неуловимо похожий на бульдога полковник. Все они сейчас неслись к Максиму, все жаждали каких-то объяснений. Но подполковник Чубуков лишь растеряно развел руками, ему нечего было сказать этим людям, никаких ошибок при пуске он не допустил, а значит вывод только один — задача пуска не выполнена по вине опытного изделия. И теперь хочешь, не хочешь, а необходимо создавать специальную комиссию по выяснению причин, разбираться досконально с изделием, и, скорее всего, сворачивать вожделенные испытания, допускающие новинку в серийное производство. А это миллионные убытки для завода, убытки, за которые кому-то обязательно придется держать ответ.

Приглушенное стрекотание где-то наверху отвлекло его от воспоминаний и заставило открыть глаза, вглядываясь в нависший над головой брезентовый полог. Причину беспокойства Макс обнаружил достаточно быстро — огромная тварь, сантиметров в пятнадцать длинной чем-то напоминавшая буро-зеленого кузнечика изо всех сил лупила задними ногами по своим хитиновым крыльям видимо от души радуясь окружающему миру.

— Вот гадство, — сплюнул на пол Максим. — Надеюсь, ты хотя бы не ядовитая?

Он потянулся, было, чтобы щелчком сбить тварь на пол, но неожиданно для себя обнаружил еще с десяток ее сородичей вольготно расположившихся неподалеку от своей товарки.

«Ясно, проще не обращать внимания на непрошенных квартирантов, чем вступать с ними в заведомо бесполезную битву», — сообразил он, откидываясь обратно на нары и вновь закрывая глаза, стараясь просто не прислушиваться к навязчивому шуршанию и стрекоту. Постепенно вновь погружаясь в приятную полудрему, где из небытия вставали перед ним выжженные степи испытательного полигона.

Против ожидания Чубукова испытания в тот раз не прекратили, быстренько состряпали протокол о том, что задача пуска выполнена частично, а лучше сказать не в полном объеме — пойди, разберись, что это означает. И вообще имел место быть вероятностный отказ одной из схем ракеты. Естественно промышленникам это стоило солидного банкета и неких пожертвований в виде поставок на полигон оргтехники и каких-то строительных материалов. По цене эта «добровольная» помощь, конечно, ни в какое сравнение не шла с теми средствами, которые могли вылететь в трубу, займи испытатели принципиальную позицию. На счастье представителей военпрома происходила эта история в демократические российские времена, когда принципиальности у военных ввиду скудного государственного содержания весьма поубавилось. Чубуков пытался было со своей стороны что-то доказывать и размахивать ГОСТами, определяющими порядок действий в подобных ситуациях, тем более, что одним непоражением дело не ограничилось, комплекс доблестно промазал еще несколько раз. И, похоже, дело было как раз в той самой схеме доворота, принятого для повышения эффективности, как-то так получалось, что угол подлета ракеты к цели выходил за пределы чувствительности головки и лишившись теплового сигнала, она уводила ракету в сторону от цели. Принимать такой комплекс на вооружение было нельзя, больше того, подобное решение вплотную граничило с преступлением. Нет, дорогие товарищи, сначала корректировка схемы доворота, а потом уж повторные испытания. Когда мишени не поражаются три раза из пяти ни о каком вероятностном отказе не может быть и речи, даже у самой предвзятой и купленной комиссии. Так думал тогда Чубуков, но кончилось все тем, что его вызвал к себе непосредственный начальник, в кабинете которого уже сидели двое конструкторов. Дохнув дорогим коньячным перегаром, полковник, доверительно положив Максиму руку на плечо, шепнул на ухо:

— Брось, не надо вот этого героизма… Брось, здесь не за что биться… Этот комплекс на вооружение нашей армии не пойдет, слишком дорогой… Чисто экспортный вариант… Лично тебе не пополам, если индюки или арабы пару раз промажут на дальней границе, а? Да пусть хоть вовсе усрутся, говнюки… Плюнь и забудь!

— Как не пойдет? — ошарашено уставился на начальника Макс. — К чему же тогда гос. комиссия, к чему испытания?

— Все чисто номинально… Все, чтобы пустить иносранцам пыль в глаза… Они же не лохи, если изделие не принято на вооружение у нас, так они хрен купят… Тоже поумнели в последнее время, макаки… Если это такая хорошая штуковина, как вы рекламируете, что же вы своих солдат таким же не вооружаете, так они рассуждают… Ну вот и хрен им по всей морде… Подпиши и забудь… Хрен еще знает в кого они нашими ракетами пулять собираются, вполне возможно в нас самих…

Конструктора будто китайские болванчики синхронно закивали головами: «Плюнь и забудь!», подтверждали их масляные глазки. А потом на столе, как по волшебству появилась тарелочка с аккуратно нарезанным лимоном и невиданный в здешних местах настоящий «Кутузов», крепкой маслянистой волной ударивший в голову. И тосты: «за взаимопонимание», «народ и армия едины», «последний щит Родины» и просто «за хороших людей, нас так мало осталось». И уже просто невозможно оказалось, в конце концов, отказать хорошим людям в совершенно невинной просьбе, к тому же это экспорт. Да провались они пропадом, хотят покупать дерьмо, пусть покупают, что Чубукову больше всех надо, что ли? Ни хрена, сами расхлебывайте! И примерно через два часа плотного общения за закрытыми дверями в кабинете начальника Максим поставил размашистую подпись в протоколе гласившем, что задачи пусков в основном выполнены, а некоторые мишени не поражена в результате вероятностного отказа одной из систем ракеты. С формальной точки зрения даже почти не наврал, по-крайней мере в суде доказать, что испытатель сознательно пошел на фальсификацию результатов, а не добросовестно заблуждался сам, было бы невозможно. А больше от него ничего и не требовалось. Расставались подполковник и конструктора лучшими друзьями, обнимались на прощание, и промышленники приглашали его к себе в гости, адресов, правда, при этом предусмотрительно не оставили. Хрен их знает, этих военных, они люди не светские, еще правда припрется в гости, сапог, потом расхлебывай…

Вот такая вот вышла история, и Максим сроду бы не вспомнил о ней, мало ли за столько лет службы прошло через него приукрашиваний и подтасовок, мелких нарушений и приписок, сделанных в угоду тузам военпрома. Не вспомнил бы, если бы не одно «но»! Те комплексы, что он сегодня спасал от гипотетического возгорания, несли на своем покрытом облупившейся зеленой краской теле черную маркировку: «Игла-М. Made in Russia». «Вот будет забавно, если придется из них стрелять, а ракета опять выкинет что-нибудь подобное. В наказание за тот давний компромисс с совестью, бог-то не фраер, шельму завсегда метит…» — вялая мысль скользнула по самому краю проваливающегося в глубокую черную пустоту сна сознания, отразившись на лице Максима кривой невеселой улыбкой. А через минуту Максим Чубуков, бывший испытатель, бывший наемник, а теперь вовсе даже непонятно кто уже крепко спал, изредка по-детски шмыгая носом и вздрагивая всем телом, будто порываясь куда-то бежать. Вот только штука была в том, что бежать-то и некуда. Все, конечная остановка!

Генерал, несмотря на раннее даже по местным меркам утро был собран и деловит, вид имел свежий и отдохнувший, говорил, энергично рубя ладонью воздух, короткими емкими фразами.

— Итак, джентльмены, мы вчера остановились на том, что мои люди спасли ваши драгоценные жизни. Возможно, они и не ставили перед собой такой цели, но факт остается фактом. Потому теперь вы оба принадлежите мне, точно так же безусловно, как принадлежат хозяину рабы. Но я имею возможность предложить вам сделку, в результате которой вы сможете вновь вернуть себе свободу. Ведь у вас есть такое желание, я не ошибаюсь.

Невыспавшийся и от того злой и угрюмый Максим лишь молча кивнул головой. Всю ночь его атаковали проклятые насекомые, начиная от вездесущих москитов, которых, несмотря на самоотверженно закрытую наглухо в самое пекло палатку, внутри оказалось все же вполне достаточно и, заканчивая огромными плоскими клопами, обитавшими в щелях между жердями из которых были сколочены нары. Едва лишь законные обитатели палатки задремали, забывшись первым легким сном, как все эти непрошенные гости одновременно ринулись в атаку, стремясь, во что бы то ни стало добраться до вожделенной крови двух белых, рискнувших ночевать в их владениях. В результате за всю ночь поспать удалось не больше двух часов перед самым рассветом, когда усталость все же взяла свое, погасив сознание и полностью запретив телу реагировать на щипки, укусы и осторожные касания мохнатых лапок. Легко понять, что после такой веселой и насыщенной ночки куртуазные обороты свежего и бодрого генерала воспринимались несколько неадекватно.

— Так вот, — продолжил ничуть не обескураженный угрюмым молчанием собеседников генерал. — Как мы вчера выяснили один из вас, а именно мосье Максим, весьма коротко знаком с захваченным моими людьми в бою с угнетателями зенитно-ракетным комплексом, и даже может самостоятельно из него стрелять. Это вполне можно назвать счастливой случайностью, хотя я склонен скорее считать сие знаком, поданным мне древними богами нашей земли, ну, или если хотите, рукой Провиденья. Ибо как раз в тот момент, когда у меня есть достойная воздушная цель, мне в руки практически одновременно попадают и оружие против нее, и специалист, могущий его использовать. Это ли не промысел Божий?

Джексон заразительно рассмеялся, жестом приглашая присутствующих присоединиться, по достоинству оценив его шутку. Однако обоим русским было вовсе не до смеха, так что в след генералу пару раз угодливо хихикнул лишь тенью маячащий у дверей в кабинет толстяк-адъютант. Стоящий чуть сбоку Пойзон только криво ухмыльнулся, генеральский юмор явно не произвел на него должного впечатления.

— Итак, к делу, — отсмеявшись, сухо произнес генерал. — Прошу подойти к карте, господа, так мой рассказ будет более нагляден.

На столе генерала лежала все та же крупномасштабная карта, что и вчера. Пользуясь приглашением Макс шагнул вперед и с любопытством уставился на разноцветные значки, пятнающие зелено-коричневое пространство Северного Киву, где-то за его плечом напряженно сопел Андрей. Максим даже мысленно ему позавидовал, безусловно, хорошо знакомый с географией района ООНовец сейчас мог выжать из щедрого генеральского предложения куда больше информации, чем бывший охранник с прииска не знающий даже приблизительно его местонахождения.

— Примерно вот здесь, в этом районе, — палец генерала описал довольно широкую окружность. — Находимся сейчас мы. Этот район, как вы сами можете видеть, географически представляет собой практически непроходимые джунгли, составляя этакую природную крепость. Ни правительственные войска, ни воинские формирования Руанды и Уганды не рискнут так глубоко углубляться в лес, поэтому здесь безраздельно властвуют мои люди. Они держат под своим контролем так же довольно значительное количество окрестных деревень. Вот эти, эти, эти…

Генеральский ноготь с силой отчеркнул несколько скоплений черных квадратиков затерянных среди зелено-коричневого моря.

— Эти деревни стратегически очень важны для нас, так как от их жителей мы получаем все необходимое для борьбы тыловое обеспечение: еду, одежду, новых рекрутов, женщин, наконец… Вы же понимаете, мои люди отнюдь не монахи, — при этих словах Джексон плотоядно ухмыльнулся, приглашая окружающих разделить его чувства, впрочем, успеха в очередной раз он не имел.

— К делу, мой генерал, в чем заключается наша задача? — напряженно прервал его Максим, оценивающе разглядывая подконтрольный войскам генерала район джунглей и усиленно соображая, куда бы могла вести видневшаяся на самом его краю шоссейная дорога с твердым покрытием — весьма большая редкость для Конго.

— Не перебивайте меня, всему свое время, — отрезал Джексон, вновь склоняясь над картой. — Как вы видите, все эти деревни находятся глубоко в секторе моего безраздельного влияния и отделены от подконтрольной правительственным войскам территории весьма приличным отрезком джунглей, в которые солдаты соваться не рискнут ни за какие деньги. А значит, мне нечего опасаться за свою кормовую базу. По-крайней мере так было до недавнего времени. Но…

Тут генерал сделал драматическую паузу, многозначительно ткнув пальцем в потолок.

— Ничто не вечно в этом мире, и менее всего надежно в этом плане состояние покоя и безопасности. Мои информаторы вот в этих трех деревнях, — он быстрыми движениями отметил три небольших скопления черных квадратиков расположенных на местности практически равносторонним треугольником с длиной сторон в пару-тройку километров. — Сообщили, что деревни посетила группа иностранных солдат из миротворческих сил ООН. Прибыли они на вертолете, якобы для раздачи жителям гуманитарной помощи. Помощь действительно раздали — муку, рис, кое-какие медикаменты и предметы обихода.

— Что же в этом плохого, — с плохо скрытой издевкой неожиданно для всех произнес Андрей. — Ведь наверняка вся гуманитарная помощь в итоге попала в ваши руки?

Джексон резко вскинул голову и долгим изучающим взглядом посмотрел в лицо ООНовца. Андрей попытался выдержать этот поединок глаз, но не смог и уже через несколько секунд опустил голову на грудь, делая вид, что его сильно заинтересовало что-то лежащее на полу. Генерал не дал себя обмануть этим липовым интересом, совершенно правильно расценив отведенный в сторону взгляд белого, как капитуляцию перед более сильным и волевым соперником, удовлетворенно вздохнул и с нажимом произнес:

— Да, не скрою, большая часть привезенного пошла на пользу моей армии, но особых поводов для радости это мне не доставило.

— Почему же? — быстро переспросил Максим, демонстрируя искренний интерес, призванный несколько разрядить обстановку после явно враждебного выпада Андрея.

— Потому что на следующий день вместе с вертолетом миротворцев деревни посетили два вертолета с опознавательными знаками правительственных сил. Для меня это оказалось неприятным сюрпризом, до сих пор, я считал, что Киншаса располагает в этой провинции лишь гражданской авиацией, да парой старых учебных самолетов. Теперь же положение моей армии значительно осложнилось. Мои информаторы получили задание выяснить все, что возможно про правительственные вертолеты. Это оказалось несложно, так как прилетевшие на них солдаты имели задание сблизиться с местным населением и убедить его отказаться от помощи бандитам, ну то есть нам, истинным патриотам страны. Потому они легко шли на контакт с людьми, охотно рассказывали истории о том, как живут люди в столице и прилегающих районах, о моще правительственной армии… Рассказали они и об этих таинственных вертолетах…

Генерал вновь замолчал, пытливо вглядываясь в лица склонившихся над картой белых, и лишь когда тяжелая пауза затянулась настолько, что оба русских уже не знали куда деться, продолжил:

— Эти вертолеты были куплены в Анголе и доставлены в Киншасу. Сразу несколько эскадрилий отличных боевых вертолетов, стоящих столько, что хватило бы кормить всех голодающих детей страны целый год, а может быть и больше. Несколько машин перегнали в Кисангани, а потом и вовсе в Букаву. Это совсем у нас под боком. Теперь я не могу чувствовать себя в безопасности, в любой момент враг может нанести мне удар с воздуха, удар от которого я не оправляюсь. Это ведь только пока солдаты уговаривают крестьян не давать моим людям продовольствия, когда они поймут, что это бесполезно, они просто сожгут с воздуха эти деревни вместе со всеми людьми, и я никак не смогу помешать этому.

— Ты хочешь, чтобы мы сбили эти вертолеты? — в лоб спросил Максим. — Но как? После первого же удачного выстрела, летчики поймут, что у тебя есть зенитные ракеты и станут очень острожными. Придется много дней сидеть в засаде ради каждого удачного выстрела…

— Не придется, — оборвал его генерал. — Вертолетов в Букаву всего два, раз в неделю они оба прилетают вот сюда, в эту деревню, вместе с вертолетом миротворцев. Ты устроишь на них засаду и собьешь оба. У тебя будут все захваченные нами ракеты — шесть штук, по три на каждый вертолет. Этого должно хватить. После того, как вертолеты будут уничтожены, эти трусливые собаки не отважатся прислать сюда новые, слишком дорого они стоят. Да и летчики не захотят рисковать своей жизнью, не такие уж большие деньги им платят…

— Платят? — ухватился за невольную оговорку генерала Максим. — Ты сказал, платят? Значит, на вертолетах летают не военнослужащие правительственных войск?

— Нет, — недовольно скривился Джексон. — Я вижу, от тебя ничего не ускользает, белый. Летчики на вертолетах — наемники, такие же белокожие, как и ты. Не знаю, из какой они страны. Но не африканцы, и воюют здесь за деньги, трусливо убивая черных воинов с неба, оттуда, откуда мы не можем их достать.

— Раньше не могли, — поправился он, сжимая кулаки, так что побелели костяшки пальцев.

— Хорошо, — задумчиво проговорил Максим. — Мне нужно знать четкое расписание полетов вертушек, точное место приземления, время взлета и посадки, количество солдат на борту и, самое главное тип этих машин.

— Все сведения тебе сообщит Пойзон, он вчера лично беседовал с разведчиками, отслеживающими полеты вертолетов. Вот только тип их, тебе никто сообщить не сможет, мои люди не разбираются в вертолетах и не могут определить, даже в какой стране они изготовлены.

— Значит, мне придется самому сходить на разведку и посмотреть на них, — потирая лоб, медленно выговорил Максим. — От этого слишком многое зависит. Разные машины, нужно по-разному атаковать, у всех свои уязвимые места, да и вообще лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…

— Хорошо, — хлопнул ладонью по карте генерал. — Вертолеты прилетят послезаврта. Мои люди проводят тебя к деревням, ты сможешь все сам увидеть. А в воскресенье они прилетят опять, и я хочу, чтобы в воскресенье ты смог выстрелить по ним ракетами.

— Поживем-увидим, — философски протянул Максим.

— Если в воскресенье вертолеты не будут сбиты, — холодно взглянув ему в глаза, отчеканил генерал. — Ничего увидеть ты уже не сможешь. Я прикажу выколоть твои глаза. А теперь все, Пойзон, проводи их и подготовь группу разведчиков, чтобы сопроводили мосье Максима к деревням.

— Да, мой генерал, — вскинув руку к непокрытой голове на американский манер, гаркнул Пойзон, четко разворачиваясь на каблуках.

Следом за ним волоча ноги, поплелся Андрей, замыкал процессию все еще что-то напряженно обдумывающий Максим. Джексон, не мигая, смотрел им вслед, до тех пор, пока за спиной Максим не захлопнулась дверь, потом, склонившись над картой, растопыренной пятерней накрыл треугольник, вершинами которого были три деревни, и резко сжал кулак, комкая в ладони обиженно захрустевшую склейку.

Противовоздушник

Максим ввалился в палатку уже под вечер, огромный красный диск заходящего солнца еще цеплялся за горизонт, сверля потерявшими полуденную мощь лучами спину наемника. Андрей дернулся было на своих нарах, в первый момент не узнав в лезущем в палатку темном силуэте своего товарища по несчастью, но быстро успокоился. Приподнявшись на локте, окинул взмокшего потом, устало пошатывающегося наемника ироничным взглядом.

— Ну, как прошел разведрейд специалиста по борьбе с винтокрылами?

Максим лишь отмахнулся, как от надоедливой мухи, пикироваться с ООНовцем сейчас не было ни сил, ни желания. Добравшись до своих нар, он осел на них как подрубленный, так что жалобно скрипнули под его весом тонкие жерди. Посидев с минуту уронив голову на грудь и бессильно свесив вниз руки Макс все же заставил себя двигаться, в первую очередь следовало заняться стертыми в мясо ногами, но процесс снятия обуви представлялся ему сейчас таким трудным и мучительным, что он не нашел в себе сил сразу же к нему приступить. Оттягивая неизбежное расстегнул две верхние пуговицы темной от пота с выступившим на спине белым солевым налетом пятнистой куртки, не утруждая себе больше этой процедурой стянул через голову жесткую задубевшую ткань, небрежно уронил под ноги. Медленно, как во сне, протянул руку к пятилитровке с застоявшейся теплой водой, с видимым усилием подтащил к себе пластиковую баклажку и с размаху окатил прямо из нее лицо и голую грудь. Блаженно зафыркал, растирая по всему телу влажные струйки.

— Ну, так что, расскажешь что-нибудь или как? — недовольно проскрипел из своего угла Андрей. — И воду здесь не лей. Сам же знаешь, сразу соберется вся эта доисторическая живность. Хочешь мыться — иди наружу и хоть залейся.

— Да не гунди ты, — досадливо прогудел в ответ Макс, с явным сожалением опуская баклажку с водой на землю. — Погоди, приду в себя, потом все расскажу…

Андрей недовольно и осуждающе покачал головой, но предпочел не спорить и с безразличным видом вновь откинулся на дощатые нары, пристально изучая брезентовый полог над головой.

Максим же собравшись с духом, приступил к самой насущной процедуре, с трудом наклонившись, он взялся расшнуровывать тяжелые десантные ботинки с брезентовым верхом. Вскоре их удалось стянуть с распухших и нещадно саднивших ног, сбившиеся, мокрые хоть выжимай, носки тут же полетели в угол, обнажая грязные, покрытые волдырями кровавых мозолей ступни. Игнорируя неодобрительный взгляд Андрея и его брезгливо поджатые губы, Максим не вставая с нар, ополоснул ступни водой из баклажки и тихо зашипел сквозь зубы от боли. Да, в ближайшие несколько дней ходить он сможет только босиком, или на худой конец в так популярных здесь резиновых сланцах.

— На машине подъехать близко было нельзя. Пятнадцать километров до деревни топали пешком через джунгли и столько же обратно соответственно, — куда-то в пространство пояснил Максим. — Эти черномазые шагают будто заведенные, такое впечатление, что вовсе не устают. Еле за ними поспевал, хоть и был налегке. Совсем загоняли, а ведь пацаны совсем еще, лет шестнадцать-семнадцать не больше. И этот урод, Пойзон, тоже хорош, никогда бы не подумал, когда вернулись к машинам, мне показалось, что он даже не вспотел. Как железный, право слово…

— Ладно, хватит восхищаться местными терминаторами, — бесцеремонно оборвал его монолог Андрей. — Я уже понял, что ты достойно выдержал испытания, продемонстрировав несокрушимую волю к победе, силу духа и прочие качества свойственные каждому российскому офицеру. Теперь о деле давай, вертушки видел?

— Видел, это наши «мишки» оказались, — кивнул Максим. — Все как говорил Джексон, один Ми-17 с обозначениями миротворцев ООН и два местных Ми-8. Подошли ровно в полдень с запада, видно шли по руслу реки, там как раз рядом небольшой такой ручеек протекает, чуть глубже, чем по колено. С воздуха его видно, ну и ориентироваться удобно. Шли цепочкой: сначала «восьмерка», за ней индюки и замыкает вторая «восьмерка». Высота метров триста. Шпарили спокойно по прямой, похоже, никого не боятся. При посадке и по пути ловушки не отстреливали. В деревне пробыли три часа, потом тем же порядком на взлет и обратно.

— Очень ценные сведения, стоило ради этого стереть ноги до коленок, — фыркнул Андрей. — И что это нам дает?

— Вам может и ничего, — осторожно промокая лопнувший на пятке волдырь полотенцем, пробурчал Максим. — А нам собственно больше ничего и не надо…

— Не понял…

— А что тут понимать? На противника я посмотрел. Место для засады подобрал. Надеюсь, ходят они всегда одним и тем же курсом. Шансы завалить этих уродов примерно пятьдесят на пятьдесят, если все сделать грамотно. Конечно, если что-то пойдет не так, и хоть одна вертушка останется в воздухе, нам всем звиздец приснится. Влепит НУРСами по месту пуска, причешет пулеметом, и даже могилу копать не понадобится. Но тут уж все от удачи зависит, можем и чисто завалить, так что они даже понять ничего не успеют…

— Ты чего, совсем вольтанулся? — зло прошипел, подскакивая на своих нарах, Андрей. — Ты что реально хочешь сбивать правительственные вертолеты для этого недоделанного черного Бонапарта?

— Есть другие варианты? — спокойно осведомился Максим, пристально разглядывая подпрыгивающего от возбуждения ООНовца.

— Конечно, есть! — уже не сдерживаясь, завопил тот. — Элементарно! Ты что думаешь, если ты удачно отстреляешься, эта черная обезьяна сдержит свое слово и отпустит тебя на все четыре стороны, да еще до ближайшего города сопроводит? Ты что, не в своем уме? Зачем ему такие сложности? Пуля в затылок гораздо дешевле…. Ну, или, как вариант, пожизненный плен и работа в качестве военспеца в его армии…

— Короче, что ты предлагаешь? — устало спросил Максим.

— Я предлагаю, быть трезвыми разумными людьми и после прилета вертушек просто рвануть в деревню. Просто поднять лапки и сдаться индюкам, белых на месте не расстреляют ни в коем случае, будет разбирательство, нас доставят к начальству и там все выяснится.

— Ага, вот там и выяснится что один из нас героический офицер ООН, а другой наемник виновный в расхищении природных богатств страны и убийстве ее жителей. Ты получишь наградную висюльку, а я в лучшем случае пожизненный срок, хотя, здесь, мне кажется, скорее принята смертная казнь…

— Но… — попытался что-то вставить Андрей.

— Никаких «но»! Мы завалим эти вертушки, понял? Завалим, чего бы это ни стоило, а дальше будет видно! Если тебе ООНовская присяга не позволяет в этом участвовать, скажи сразу, я тебя оставлю здесь и выпутывайся тогда, как знаешь. Все ясно?

Андрей сидел на нарах, сжав от ярости кулаки, его губы прыгали, стараясь не выпустить наружу пляшущие на языке гневные обличительные слова. Однако, пересилив себя, он все же согласно кивнул.

— А теперь обещай мне, что не будешь в решающий момент мешать и путаться под ногами, — продолжал давить на него Максим. — Помощи от тебя все равно не дождешься… Так хоть палки в колеса не ставь, ну?!

— Обещаю, — выдавил из себя ООНовец и одним порывистым движением откинулся обратно на нары, показывая тем самым, что разговор окончен.

Выждав несколько минут, чтобы Андрей перекипел и слегка успокоился, Максим неторопливо, вроде бы ни к кому не обращаясь, начал излагать созревший у него во время рекогносцировки план.

— Тут вся штука в том, чтобы завалить две местные вертушки и не тронуть индюков, иначе такая вонь поднимется, что даже отморозку Джексону мало не покажется. Они тоже сразу палить не станут, все же статус не позволяет без явного проявления агрессии, а пока они разберутся можно ли считать явным проявлением обстрел соседних вертушек, мы уже успеем ноги сделать. Условия для стрельбы просто идеальные, но вероятность поражения вертолета одной ракетой для этого комплекса примерно тридцать-сорок процентов, так что на всякий случай мы приготовим к стрельбе все шесть пусковых. Ты и пара толковых разведчиков будете мне их подавать, очень быстро, в темпе вальса, если хотите остаться в живых. Стрелять буду я один, хоть дело и не сложное, но учить, к примеру, тебя, смысла нет, выигрыш по времени минимален, а если упорешь какой-нибудь косяк по неопытности, можно сразу заказывать себе отходную. Итак, когда все три вертушки входят в зону поражения, я пускаю ракету по первому «мишке». Тут же не дожидаясь результата, ты подаешь мне новую трубу, и я стреляю по замыкающему. На все примерно десять секунд плюс минус две. Если все удачно, тут же сворачиваемся и очень быстро уходим в джунгли, индюки при всем желании там нас засечь не смогут, а лупить по площадям не решатся, миротворцы все же, гуманизм и все такое…

— Гладко было на бумаге… — угрюмо проворчал Андрей, демонстративно отворачиваясь к стене.

— Если же, — стоически не замечая настроения своего слушателя, продолжал Максим. — Кого-то с первой ракеты мы не завалим, а, скорее всего так и будет. Ты и пара разведчиков Пойзона продолжаете в максимальном темпе подавать мне пусковые. Я стреляю до тех пор, пока не выпущу все шесть ракет, или пока не завалю обе правительственные вертушки. В этом случае нам понадобится на все примерно двадцать-тридцать секунд и отходить придется уже очень быстро… Тем, кому повезет, — пробормотал он про себя, так чтобы чересчур нервный ООНовец его не услышал. Полминуты более чем достаточный срок даже для неопытного летчика, чтобы сориентироваться в обстановке, разобраться, откуда ведется обстрел и с гарантией задавить огнем наглого стрелка. А неопытные летчики в наемники, как правило, не идут… А если учесть еще солидные сомнения в боевой эффективности комплекса… Но Андрей не должен видеть его неуверенности, иначе совсем скиснет, да еще эти его закидоны… А может все и обойдется еще, не могли же на заводах так и гнать на экспорт откровенную туфту, наверняка же рекламации приходили, может подправили все-таки схему. ПЗРК-то, судя по маркировке на ящиках, свеженькие, позапрошлого года выпуска…

Мерный гул зародился где-то на краю неба, вначале похожий на ворчание далекого грома, он постепенно наплывал, становился все четче и различимее. Максим крутнул головой, разминая шею, и резким движением вытер взмокшие от волнения ладони о пятнистую ткань камуфляжной куртки.

— Ну что, приступим, помолясь? — произнес он по-русски, деланно бесшабашно подмигнув бледному то и дело вздрагивающему Андрею стоящему рядом.

За время перехода по джунглям ООНовец совсем сдал, сгорбился и осунулся, будто древний старик, и причина тут крылась вовсе не в трудностях многокилометрового пути через джунгли, в конце концов, чернокожим разведчикам май-майя, кроме всего исполнявшим еще и роль носильщиков в плане физической нагрузки пришлось гораздо хуже. Наблюдателя терзал самый банальный страх, страх, порой переходивший в откровенный ужас, превращавший его мускулы в вату, а нервы в натянутые гитарные струны, звенящие от любого прикосновения. И чем ближе подходил тот роковой миг, когда должен был начаться их неравный бой с чужими вертолетами, тем хуже становилось Андрею. И все попытки Максима как-то подбодрить напарника и товарища по несчастью ни к чему не приводили, тот просто их игнорировал, оставаясь в состоянии полного ступора. Это не укрылось и от глаз их проводников, то и дело Максим ловил удивленные, а чаще презрительные взгляды направленный в сторону так явно трусившего белого. Двое чернокожих пареньков лет пятнадцати определенные в помощь ООНовцу для подачи пусковых труб, моментально раскусили его состояние, что тут же сказалось и на степени их почтительности к нему. Не пройдя и трети пути по джунглям оба малолетних паршивца уже откровенно покрикивали на наблюдателя, а порой норовили и сунуть ему в почку свои не по годам крепкие кулаки. Максим пару раз цыкнул на них, но ощутимых результатов это не принесло.

Вообще с этим импровизированным расчетом пуска проблем оказалось гораздо больше, чем Макс предполагал в начале. И основной трудностью было практическое незнание обоими пацанами французского языка, так, несколько отдельных слов типа «мама», «хлеб», «стрелять», «стой» и почему-то «презервативы» и «проститутки». Довольно странный набор с точки зрения нормального европейца. На их племенном диалекте Макс само собой не мог понять ни слова, не то что командовать в бою. По ходу движения к месту засады Чубуков, при помощи Пойзона и кое-как изъясняющегося на языке Вольтера лейтенанта разведчиков, составил для обоих своих подносчиков что-то вроде универсального разговорника жестов, обговорив ряд движений руками долженствующих означать наиболее употребительные команды. Конечно, гораздо проще было бы оставить рядом с собой самого Пойзона, или даже полуграмотного лейтенанта в качестве переводчиков, но как оказалось ни тот, ни другой вовсе не горели желанием находиться в том месте, куда, направляемый по дымному следу выпущенных ракет, должен был в первую очередь обрушиться удар возмездия вертолетных НУРСов. Что ж, если офицеры, командующие операцией в один голос заявили об острейшей необходимости своего присутствия в цепи разведчиков широким кругом опоясавшей во избежание различных досадных случайностей выбранную Максимом огневую позицию, то делать ничего не оставалось, пришлось наскоро учить обоих подносчиков языку жестов. Мальчишкам же так понравилось это увлекательное занятие, что они тут же принялись тренироваться, показывая друг другу изобретенные по ходу действия Чубуковым фигуры кулаками и пальцами.

Гул мощных лопастей рвущих небо нарастал с каждой минутой, еще несколько секунд и головная машина должна была вынырнуть из-за кромки леса. Максим поудобнее пристроил на плече громоздкую трубу «Иглы» и с силой вжал рычаг, приводя в действие систему питания. В последний раз окинул взглядом импровизированную огневую — небольшую круглую как пятак полянку посреди джунглей, покрытую невысоким кустарником молодой поросли, неглубокий окопчик справа и чуть позади, в котором уже присел, положив руки на гладкий бок очередной пусковой один из чернокожих подносчиков, замершего, будто соляной столб с безвольно опущенными вдоль тела руками Андрея, второго подносчика застывшего рядом наготове с длинной трубой очередной «Иглы»… и вдруг где-то под сердцем царапнул противной резкой болью отравленный коготок дурного предчувствия. Отчего-то Максим в этот момент ясно осознал, что ничего из их затеи не выйдет, он не мог бы сказать почему, вроде все предусмотрели, все учли, но вот чувствовал, нет, не выйдет, задуманное. Не выйдет и все тут. Все они обречены, они впитали в себя яд этой обреченной страны, до мозга костей пропитались им, заглатывая его вместе с мутной водой из ее рек, впитывая через кожу вместе с отравленными солнечными лучами, вдыхая вместе с тяжелыми испарениями джунглей. Насилие и кровь витают в самом воздухе этого древнего сердца Черного Континента, они неизбывны и никогда не закончатся и всякий оказавшийся здесь обречен убивать и быть, в конце концов, убитым. Другого пути нет ни у кого, а он уже взял здесь жизни дикарей кигани, самых прямодушных детей местных кровожадных богов и теперь должен поплатиться отдав взамен свою жизнь. Здесь все бесполезно и тщетно, любые усилия, любые свершения, все идет по кругу насилия, замыкаясь от убийства до смерти. Это страна безнадежности, не зря на этом чертовом прииске добывали тантал, это очень правильно, что металл, встречающийся в таких огромных количествах лишь здесь, практически открыто лежащий на поверхности земли, назван именем древнего героя, чье имя стало синонимом тщетности всех усилий и бесполезных мук. Да, это страна Тантала. Страна, где человеческая жизнь не стоит ничего, а путь для нее лишь один — насилие. И тщетны любые попытки разорвать этот замкнутый круговорот горячей, пролитой убийцами крови. Страна Тантала…

Максим до скрежета стиснул зубы, усилием воли гоня прочь эти обессиливающие, ненужные и опасные сейчас мысли, постарался настроиться на лихой позитивный лад, вернуть себе азарт и боевой задор, то единственное, что практически всегда гарантирует победу в бою. Зажмурился на секунду, отгоняя наваждение, а когда открыл глаза, головная вертушка уже скакнула из-за раскидистых крон деревьев, входя в зону пуска.

Первой шла кургузая «восьмерка», размалеванная ярко-желтыми полосами по темно-зеленому фону, на фюзеляже блестел, отражая солнечные лучи свежей краской, голубой флаг с желтой звездой по середине — эмблема правительственных войск. За ней на расстоянии метров в сто величественно плыл индийский Ми-17. Замыкала воздушную кавалькаду еще одна «восьмерка». Все было точно так же, как во время разведки, ничего не изменилось и это вселяло определенную уверенность и надежду на успех. Головной вертолет уже уверенно плясал в центре черного кольца прицела.

— Ну, с Богом, — тихо выдохнул сквозь плотно сжатые зубы Максим и указательным пальцем вдавил спусковой крючок, до среднего положения.

Тут же ярко вспыхнула лампочка световой сигнализации о захвате цели, мгновение спустя, заверещал звуковой зуммер. Есть захват! Головка самонаведения ракеты видит цель и готова ее поразить! На секунду Максиму показалось, что он ощущает едва заметную дрожь нетерпения, охватившую томящуюся в пусковом контейнере ракету. В последний раз косанув глазом в сторону торчащего в зените солнца, Макс убедился, что угол между дневным светилом и направлением на цель выдержан, а на предполагаемом пути ракеты нет никаких контрастно подсвеченных солнечными лучами облаков. Это уже была явная перестраховка, но береженного бог бережет…

— Пошла, родимая! — в голос по-русски выкрикнул Максим, вжимая спуск до упора.

Он еще успел увидеть краем глаза, как нервно дернулись от его вопля подносчики, и испуганно вжал голову в плечи Андрей, а потом дурниной взревели раскручивающиеся гироскопы, и глухо бухнула прямо в ухо катапульта, выбрасывая ракету из тесного плена пусковой тубы. Радостно взвыл, приветствуя долгожданную свободу, маршевый двигатель и яркая звезда раскаленного сопла на дымном хвосте отработанных газов понеслась навстречу цели. Макс поборол искушение до конца проследить за ее полетом и стремительно развернулся к подносчику.

— Гони боеприпасы, макака!

Непонятный черному разведчику крик он продублировал требовательным заранее оговоренным жестом. И тут же ему в руки сунули очередную темно-зеленую трубу, причем сунули именно так, как он и показывал, тем каким надо концом и с нужной стороны, экономя драгоценные сейчас секунды, так чтобы его протянутая ладонь сразу легла на рычаг запуска источника питания. «Накол!» — скомандовал Максим сам себе, вскидывая трубу «Иглы» на плечо, и хищно прищурившись, поймал замыкающую вертушку в прицел. «Двести один, двести два, двести три…» — бился в голове привычный отсчет секунд до выхода источника питания на режим. Вертолет плотно сидел внутри черного круга. Палец придавил спуск до среднего положения. Вспышка света в глаза, зуммер в оглохшие от предыдущего выстрела уши. Цель в зоне! Есть захват!

— На, сука!

Палец до упора. Рев гироскопов. Хлопок катапульты. Есть сход! Пошла, пошла, родная!

— Боеприпасы! — горло сводит судорога ярости, звуки вырываются из него клокочущим водопадом, едва ли напоминая нормальную человеческую речь.

Пустая труба небрежно отброшена в сторону, сейчас не до соблюдения предписанных руководством по эксплуатации правил. Руки складываются в требовательном жесте. И тут же смыкаются на рукояти пускового механизма и рычаге накола. Секунда, и готовый к бою ПЗРК закинут на плечо. Что там с нашими целями? Как ни странно все три вертушки на месте и на первый взгляд не заметно никаких следов повреждения, в воздухе тают два инверсионных следа. Мимо! Обе! Черт, такой невезухи Макс даже не предполагал. Ну хоть одна-то должна была попасть! А хуже всего то, что вертолет индюков явно вывалился из строя, начиная разворот, похоже, сообразили, что происходит что-то не то. Видать там пилот поопытнее, чем неизвестные белые наемники и успел понять, в чем дело, а может быть даже засечь место пуска. Плохо, очень плохо! Сколько ему надо времени, чтобы закончить разворот, прицелиться и вмочить сюда НУРСами? Вряд ли так уж много. А от НУРСов не спрячешься, перепахают здесь все так, что потом даже хоронить будет нечего. Быстрее, надо быстрее…

Мысли проносятся в голове безудержным сумасшедшим галопом, руки тем временем выполняют сотни раз проделанные операции автоматически. Зуммер, лампочка. Есть захват! На этот раз цель опять головной вертолет. На!

— Боеприпасы, ну!

Максим успел развернуться с новой пусковой на плече как раз в тот момент, когда яркий комок хвостатой кометы его выстрела, прочертив огненную дугу совсем рядом с головной вертушкой резко вильнул в сторону, обходя винтокрылую машину по крутой окружности. Господи, да что же это? Они что, заколдованы? И тут его пронзило понимание, встала на мгновение перед глазами выгоревшая степь полигона, мелькнули калейдоскопом холеные лица конструкторов. «Не за что биться, подполковник, не за что! — убедительно дыша коньячным перегаром, зашептал ему в ухо моложавый полковник. — Это же экспорт, пусть китайцы с индусами и расхлебывают, нам-то что?» Точно, ошибка в схеме доворота, уводящая ракету на такой угол, что головка теряет излучение цели, сбрасывая сопровождение! Сука, все-таки они не внесли корректировку в схему! Все так же продолжают продавать небоеспособные ракеты?! Как такое возможно?! Как?!

Заложив грациозный вираж в невыносимо голубом африканском небе, ракета экспортного варианта ПЗРК «Игла-М», стремительно поднырнула под фюзеляж головной «восьмерки», свалилась в крутой штопор и с маху врезалась прямо в горб верхней части корпуса вертушки индюков разворачивающейся для удара НУРСами.

— Ай-ба! — восторженно взвыли оба подносчика.

Грохнуло.

Ми-17 индусов как-то разом просел вниз, теряя высоту и почти цепляя уже верхушки деревьев днищем. Несущий винт вертолета перекосился в бок, лопасти неестественно выгнулись едва вращаясь. Уже над самой кромкой леса пилоту невероятным отчаянным усилием удалось на какой-то момент выровнять машину, но видимо повреждения оказались слишком значительны, покачавшись несколько секунд, словно в нерешительности, балансируя на невидимых человеческому глазу воздушных потоках, вертолет, наконец, тяжело рухнул, с громким треском ломая ветви деревьев, подминая под себя тонкие гибкие стволы, обрушивая более жесткие старые.

— Идиоты, кретины! — в голос взвыл Андрей, бросаясь к замершему с трубой ПЗРК на плече Максиму. — Это же был вертолет миротворцев! Нас же всех теперь в порошок сотрут!

В глазах ООНовца плескался смертельный неконтролируемый ужас, губы кривились в ненавидящей гримасе, а пальцы выставленных вперед рук скрючились на манер хищных когтей. На мгновение Максиму даже стало страшно от этого зрелища. Но только на одно маленькое мгновение. Потому что навстречу потерявшему от страха голову наблюдателю тут же шагнул из окопчика один из черных подносчиков и, долго не мудрствуя, ударил его кулаком в лицо, ловко отскочил в сторону, уходя от ответного удара, дал пролетевшему мимо по инерции белому подножку и стремительно оседлав растянувшееся в высокой траве тело, расчетливо ухватился цепкими пальцами за волосы и ткнул его несколько раз лицом в землю, гася всякую попытку к дальнейшему сопротивлению.

Второй подносчик, что-то радостно крича, указывал тем временем Максиму на разорвавшие строй и расходившиеся по широким дугам правительственные вертушки, нетерпеливо подпрыгивал и, судя по всему требовал стрелять, пока удача вновь не отвернулась. Поддавшись его воодушевлению, Максим сноровисто поймал в прицел правую вертушку и, тщательно прицелившись, произвел пуск очередной ракеты. На этот раз он не стал скорее хватать очередную пусковую из рук подносчика, а внимательно наблюдал за полетом выпущенной «птички» к цели. Его худшие опасения подтвердились в полной мере, не долетев до корпуса вертолета каких-то двух десятков метров, ракета подпрыгнула вверх, выполняя заложенный программой доворот и по крутой дуге обойдя вертушку, унеслась куда-то в яркое небо, безобидно хлестнув по железной туше инверсионным хвостом.

— Сука! Сука! Сука! — в отчаянии взвыл Максим, с размаху швыряя бесполезную трубу об землю.

Все было напрасно, попасть этим комплексом в цель, можно было лишь при невероятном стечении обстоятельств, как это случилось только что с вертушкой миротворцев. Наверняка в логических схемах остальных ракет та же ошибка, слишком велик радиус дуги доворота. Модернизация, введенная с целью увеличить боевую эффективность ракеты, в реальности снизила ее практически до нуля. Вспомнился и старый словоохотливый конструктор объяснявший, что расчет величины доворота очень сложная логическая операция и сделан для определенного размера и скорости цели, а когда эти параметры не совпадают с расчетными очень вероятны те самые ошибки, что произошли на полигонных испытаниях и происходят сейчас. Если бы на месте тихоходных вертушек оказались более скоростные штурмовики, возможно, все было бы по-другому, а может наоборот, идеальной мишенью для логических схем стал бы неподвижный аэростат. Что толку теперь гадать? Капризное ракетное оружие дало сбой, что означало гибель для расчета. Потому что уже не успеть ни убежать, ни спрятаться. Облака отработанных газов лучше любого маяка показали вертолетчикам их позицию, и теперь пилоты наверняка уже наводят прицелы своих крупнокалиберных пулеметов на нелепо замерших посреди открытой полянки людей.

Подносчик настойчиво пихал ему в руки заряженную пусковую, не понимая, что происходит, и почему белый стрелок замер, столь бездарно тратя летящие мимо драгоценные секунды.

— Брось ее, парень, — хрипло выдохнул Максим, отстраняя от себя зеленую тубу. — Она нам не поможет… Брось…

Он говорил по-русски, не заботясь о том, поймет его подносчик или нет. Но тот, похоже, что-то сообразил, не то по лицу прочел, не то по тону голоса догадался, потому что действительно осторожно положил громоздкую трубу ПЗРК на землю и потянул из-за спины автомат. Макс удивленно смотрел, как парнишка наводит свое оружие на рокочущий лопастями быстро приближающийся, уже нависающий над ними вертолет. Видел, как по его по-детски пухлым губам ползет обреченная кривая улыбка.

— Уходи! Еще успеешь! Уходи! — поддавшись внезапному порыву, Макс дернул его за куртку.

Подносчик лишь недовольно двинул плечом, стряхивая его мешающую целиться руку.

— Беги отсюда, придурок! — еще один рывок.

На этот раз он обернулся, опустив автомат, презрительно свысока, как на полного идиота глянул на Максима. Потом ладонь правой руки резко ударила ребром по тыльной стороне левой в оговоренном ранее жесте. «Держу позицию!»

— Придурок малолетний! — в бешенстве заорал на него Макс. — Пошел вон отсюда! Ну!

Паренек отскочил на шаг в сторону, на губах его залегла упрямая складка. Вновь молча двинулись руки. «Держу позицию!»

— А, чтоб тебя…!

Рокот вертолетных движков заглушил его крик, гигантские пятнистые туши висели в воздухе совсем рядом. В проеме раскрытых дверей виднелись оскаленные лица стрелков, настороженно шевелились пулеметные стволы.

— Бросить оружие, поднять руки, тогда будете жить! — громом ударил с небес голос.

У Максима оружия не было, отброшенная в сторону за ненадобностью труба ПЗРК валялась совсем рядом под ногами, если бы это был кинобоевик, он схватил бы сейчас эту бесхозную пусковую и выпалил бы во врага в упор. К сожалению, такое бывает только в кино. В реальности пустить «Иглу» на таком расстоянии от цели просто невозможно, не сформируется готовность системы наведения, необходимое условие для выстрела. Уж кто-кто, а подполковник запаса российской армии Чубуков бывший испытатель научного центра войсковой ПВО знал это отлично, поэтому он просто стоял и смотрел прямо в стекло кабины зависшего перед ним вертолета, пытаясь различить черты явно европейских лиц летчиков. Андрей замер скорчившись в траве и положив сцепленные в замок руки на затылок. Зато оба подносчика, как по команде вскинули свои автоматы. Они не надеялись на милость победителей и не хотели ее, они собирались драться до последнего, предпочитая неминуемую смерть позору плена. Юноши умирают легко, поскольку еще не в силах понять цену того, что теряют, цену жизни.

Пулеметы ударили раньше, чем успел прозвучать первый выстрел из автоматов, по-мальчишески худые чернокожие тела смяло и разбросало в разные стороны. Тому, что отказывался уйти, несмотря на приказ Максима, прямым попаданием крупнокалиберной пули оторвало правую руку и разворотило живот, второму разорвало голову, просто развалило, как переспелый арбуз после хорошего удара палкой. Оба умерли раньше, чем успели это понять. Раньше, чем сообразил, что происходит Макс. Пулеметы взвыли и смолкли, а он все так же стоял, безвольно уронив руки и глядя в отсвечивающее на солнце стекло кабин зависших над ним вертушек.

Дальнейшие события пронеслись мимо сознания Максима, зародившийся где-то в груди насыщенный багровый туман неконтролируемой животной ярости медленно пополз вверх, затапливая голову, заполняя собой мозг, отключая разум. Одна вертушка все так же кружила над поляной, хищно осматриваясь вокруг в поисках новых целей, вторая плавно опустилась совсем рядом, обдав его горячим ветром от вращающегося винта. Через открытую дверь, не дожидаясь пока бортмеханик опустит железную лесенку трапа, на землю горохом посыпались африканцы в форме правительственных войск. Макс неожиданно для себя шагнул им навстречу. Впереди шел высокий, радостно улыбающийся офицер. Эта полная превосходства и торжества победителя улыбка буквально приковала к себе взгляд Максима, он не мог оторвать от нее глаз и как загипнотизированный сделал еще шаг к ней, к этой презрительной улыбке человека только что приказавшего убить двух пятнадцатилетних мальчишек, и на этом основании считавшего себя героем.

— Господин офицер, господин офицер! — услышал он откуда-то сзади дрожащий от еле сдерживаемой паники вопль. — Господин офицер, я представитель ООН! Я был в плену у этих людей и не имею к происшедшему никакого отношения!

Офицер, брезгливо сморщившись, повернулся в сторону говорившего.

— Белые наемники, дикие гуси, — пробормотал он себе под нос. — Сбили вертолет миротворцев. Будьте уверены, вы заплатите за это сполна. Мы будем судить вас…

— Господин офицер, — истерично взвыл голос за спиной. — Я не имею к этому никакого отношения, это все он! Вот он! Он наемник и убийца, он!

Офицер с интересом взглянул на Максима, будто приглашая его присоединиться к разговору.

— Мальчишек-то зачем? — глухо спросил у него по-русски Максим.

— Что? — переспросил на французском ничего не поняв, офицер.

В этот момент Максим прыгнул. Багровый туман полностью подчинил себе мозг, распиравшая со страшной силой грудь первобытная ярость требовала немедленного выхода. Его руки сомкнулись на горле не ожидавшего ничего подобного офицера, сила инерции удара восьмидесятикилограммового тела была так велика, что конголезец не смог устоять на ногах и покатился по траве. Макс оседлал его верхом, и все сжимал и сжимал руки, изо всех сил давя большими пальцами на кадык. Холеное лицо офицера потемнело, глаза начали вылезать из орбит, он что-то хрипел и бился под весом наемника.

— Сдохни, сука! Сдохни! — натужно хрипел Максим, чувствуя небывалый прилив сил, полную свободу захлестнувшей все его существо эйфории, атавистической, первобытной жажды крови.

Солдаты опомнились только через несколько томительно долгих секунд. Кто-то подскочил сбоку и, широко размахнувшись, ударил Максима по голове прикладом. Несколько рук вцепившись ему в плечи сорвали его с тела поверженного офицера, отбросили в сторону. Потом его били. Били долго, с усердным хаканьем, били ногами и прикладами, молотя куда попало, переломав ему ребра, расплющив лицо. В начале он еще пытался сопротивляться, рыча, закрывался от ударов, стараясь достать хоть кого-нибудь сам, потом ослабел и лишь утробно ухал, получив особо чувствительный удар, мечтал потерять сознание и не мог, долгожданное забытье все не приходило. Наконец они устали, удары стали заметно слабее и реже, потом прекратились вовсе. Тогда он открыл глаза. Солдаты стояли рядом, обступив его плотным кольцом, о чем-то переговариваясь на своем птичьем языке. Раздвигая их, в центр протолкался давешний офицер, вид у него до сих пор был помятым и жалким, от недавнего повелителя мира вышагивавшего по поляне с презрительной улыбкой на губах не осталось и следа.

Офицер что-то резко скомандовал, и солдаты неохотно задвигались, зашевелились, расходясь в стороны. Теперь Максим увидел и Андрея, раньше его скрывали широкие солдатские спины. ООНовец стоял посреди поляны. Его не связали и вообще не обращали на него особого внимания, он просто стоял и смотрел. И в глазах его не было ни возмущения, ни сочувствия, ничего. Пустые это были глаза, отражавшие только страх, страх, поселившийся глубоко внутри этого человека навечно. Гадливо вдруг стало от этого взгляда Максиму, мерзко и неуютно. Он торопливо отвернулся и встретился глазами со стоящим над ним офицером, тот смотрел жестко с чистой ничем не замутненной ненавистью, а правая рука его неторопливо раздергивала ремешок висящей на поясе кобуры. Макс вздохнул и стал ждать, наблюдая за этой рукой. Сейчас это было самое важное, все остальное стало мелким и несущественным и даже сравниться не могло с нарочито медленными отточенными движениями этой руки. Даже боль в исковерканном изломанном теле на миг испарилась, ушла на второй план.

В руке ловко, будто сам собой, возник щегольский никелированный пистолет, Максим не смог определить его марку. Он проводил глазами движение вооруженной руки и теперь зачарованно следил за темным тоннелем пистолетного дула потянувшегося к его голове. Седая старуха с косой на мгновенье выглянула из черной глубины ствола и заговорщицки ему подмигнула.

— Сука! — прохрипел он, адресуясь не то к ней, не то к помятому офицеру-конголезцу, а может и к замершему поодаль ООНовцу.

Хотел добавить еще что-то, но в этот момент палец лежащий на спусковом крючке пистолета плавно пошел назад, выбирая свободный ход. На конце темного дула распустился огненный цветок, а на голову обрушился страшный удар. Он еще успел услышать грохот, грохот рушащегося, разламывающегося на куски и летящего в бездну мира. Мира, который перестал существовать, стертый из Вселенной одним движением указательного пальца конголезского офицера.

* * *

На затерянной в сплошном океане диких джунглей поляне было тихо. Даже вездесущие попугаи не нарушали тяжелой гробовой тишины своими резкими криками, даже неугомонные мартышки не перескакивали с ветку на ветку, радостно вереща что-то на своем языке. Нет, все привычные звуки тропического леса оставались где-то там, за пределами окруженного стеной вековых деревьев мирка. Стоящее в зените солнце изливало на землю жгучий напалм своих жарких лучей. Ни ветерка. Палящий зной с небес и абсолютная неподвижность внизу, будто весь мир замер, застыл, залитый жарким маревом расплавленного стекла. Тишина…

Но вот короткий едва различимый скрежещущий звук разбил, расколол цельную картину замершего в неподвижности мира. Еще и еще раз повторился, перешел в глухой костяной стук. Посреди заросшей высокой сочной поляной травы лежал выбеленный временем череп, судя по размерам и огромным круто загибающимся назад рогам, когда-то он принадлежал очень крупному буйволу. Это было когда-то очень давно… А теперь он превратился просто в бесполезную костяшку, лежащую посреди травы, никому не нужную и абсолютно никчемную… Да еще и разваливающуюся от старости. В костяной поверхности черепа зияли несколько выщербленных пробоин. Вот от них-то и шел скрежет и странный стук. Поднятые непонятной силой изнутри черепа поднимались, вставая на свои прежние места мелкие обломки, подгонялись сами собой друг к другу, словно кто-то невидимый аккуратно складывал их как мозаику. Тут же швы и трещины между легшими вплотную друг к другу кусочками затягивались, растворялись, на общем фоне становясь практически невидимыми, постепенно скрывая пробитые невесть кем в черепушке отверстия. Любой сторонний наблюдатель, увидев такую картину, неминуемо бы вспомнил о сюжетах наводнивших весь мир голливудских ужастиков, вот только не было на поляне того самого наблюдателя. Некому было оценить мрачную красоту и торжественность происходящего на ней сверхъестественного явления. Прошло совсем немного времени, солнце не успело даже на палец сдвинуться с занимаемой им верхней точки своего ежедневного пути, а череп уже полностью восстановился и сверкал теперь как новенький, будто покрытая свежим лаком поделка в сувенирной лавке африканского торговца экзотическими товарами. Вот только ближайшая такая лавка была за много сотен километров отсюда, отделенная от поляны непроходимыми джунглями, кишащими крокодилами реками и коварными, готовыми в любой момент прервать свой древний сон, вулканическими горными массивами. Позади черепа, точно посреди идеально круглой поляны, окруженной исполинскими деревьями великанами, возвышался вкопанный в землю шест, покрытый сложными выжженными в древесине узорами, украшенный яркими птичьими перьями.

Неожиданно густые заросли широколистных кустов, беспорядочно перевитые мясистыми лианами, бесшумно разошлись, пропуская на поляну гибкую абсолютно голую, если не считать узкой набедренной повязки человеческую фигуру. В руке человек держал сделанный из выдолбленной тыквы сосуд. Больше ничего у него с собой не было. Все тело человека покрывали широкие белые полосы, что в сочетании с черной кожей делало его похожим на какую-то карикатурную зебру. Лицо, густо испятнанное белой краской и благодаря черным провалам возле глаз, походящее на голый человеческий череп, сияло мрачным торжеством. Это был кигани.

Мелкими семенящими шагами человек прошел к центру поляны и почтительно склонился перед лежащим в траве черепом. Несколько раз поклонившись и что-то бормоча себе под нос, он поднял с земли легкую сухую кость и, держа на вытянутых руках направился к покрытому украшениями шесту. Подойдя вплотную кигани, не переставая тихо повторять какие-то сложные, похожие на шипенье змеи, фразы на своем языке, трижды обошел врытый в землю шест, а потом одним решительным движением нахлобучил на него бычий череп и стремительно отскочил в сторону, быстро-быстро кланяясь всем телом.

Ничего не произошло, на поляне царила такая же тишина, так же припекало обнаженную спину дикаря яркое солнце. Ни звука, ни ветерка… Человек облегченно вздохнул и потянулся к принесенному с собой сосуду, наклонил его над подставленной ковшиком ладонью. Густая, тяжелая жидкость нехотя плеснула в протянутую руку, одуряюще запахло свежей кровью, темные капли глухо стукнули о землю. Мелко тряся головой, кигани бочком подкрался к черепу и осторожно смазал свежей кровью его стертые от времени зубы, постоял несколько секунд рядом, а потом, пятясь, двинулся назад. Он так и крался спиной вперед до самого края поляны, не смея даже на миг отвести взгляд от вымазанного кровью черепа. И лишь почувствовав, как ему в спину уперлись ветки кустарника, дикарь стремительно развернулся и одним гибким слитным движением исчез в лесу, будто в воду нырнул.

Череп остался висеть на шесте. Ничего не произошло. Но если бы кто-нибудь сейчас внимательно пригляделся к этой иссохшей, выбеленной временем костяшке, то наверняка бы заметил, что череп широко улыбается, окровавленными зубами и в улыбке этой сквозят покой и расслабленное удовлетворение.

Кортек вернулся домой после долгой дороги и мог позволить себе спокойно отдохнуть. Кортек вернулся к своему народу, напившись вражеской крови и взяв жизни тех, кто незваным явился на его землю, при этом, не тронув своих детей, даже заблудших не верящих в него, предавших его ради чужих богов, забывших и отринувших древнее знание. И кто знает, действительно ли причиной спасшей конголезцев летевших в правительственных вертолетах была ошибка в логических схемах русских ракет… Ведь здесь, на древней земле, в сердце Черного континента еще властвуют древние боги, и случаются порой вещи, которые люди зовут чудесами…

Оглавление

Кранихфельд Макс . Дикие нравы

  Кигани

  Полигон, дорога в Африку

  Старик

  Наблюдатель

  Май-майи

  Противовоздушник

Реклама на сайте