«Центр мира»

Михаил Арсеньевич Кречмар Центр Мира

Пролог

12 июня 2005 года Автомобильный переход через границу Алтын Кошт

Мельчайший песок, принесённый порывами ветра из Турфанской пустыни, словно шёлковыми нитями касался человеческих лиц. Песок летел из-за границы – из китайской провинции Синьцзян, почти сплошной пустыни. Но скорее всего эта мельчайшая песчаная взвесь – так называемый лёсс – летела с восточных пределов Поднебесной – из долин великих рек Хуанхэ и Янцзы. Воздух был буквально пропитан этой взвесью, и даже бирюзовое азиатское небо поблёкло от растворённого в нём песка.

До государственной границы, из-за которой песчаная пыль достигала территории суверенной Республики Казахстан, было около трёхсот метров. Эти триста метров асфальтового шоссе были запружены сплошной массой стоящих автомобилей. Иногда – раз в полчаса – одна из машин ныряла в зияющий зев ангара пропускного пункта, и тогда очередь подвигалась вперёд.

В очереди преобладали автобусы. Люди в автобусах высовывали головы из открытых окон, спасаясь от духоты. На жаргоне приграничной полосы эти люди назывались «челноками». Товары, которые должны были вывезти «челноки» с территории КНР, уже стояли, упакованные и погруженные в фуры, в городе Инин – по другую сторону границы. «Челноки», объединённые в туристские группы с помощью специальных фирм, занимающихся «челночным» бизнесом, имели право провезти беспошлинно пятьдесят килограммов «товаров народного потребления» через казахстанско-китайскую границу. Из этих пятидесяти они получали пять, максимум десять кэгэ в свою собственность, всё же остальное забиралось для продажи организаторами «турпоездки».

Десятки тысяч таких «челноков» ежедневно пересекали границу Великого Китая через десятки пропускных пунктов России, Киргизии, Казахстана и Узбекистана. Бывшие колхозники, рабочие хлопковых фабрик, строители, научные сотрудники, госслужащие… Человеческий мусор, оставшийся на развалинах великой империи – Союза Советских Социалистических Республик.

Человек, сидевший у прохода в корейском автобусе «дэу» среди сорока двух «челноков», набранных в приграничном посёлке Алтын Кошт, прикрыл глаза. До сего дня его жизнь состояла из того, что он заносил на бумагу свои мысли и передавал их другим людям. Отныне же мысли должны уступить место поступкам. И самый незначительный из них будет сопоставим с величайшим подвигом. Сегодня нужно пересечь границу.

Человек закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Его паспорт, так же как и паспорта всей группы, лежал у главы турфирмы «Кара Ашин» Султана Нурахметова. Пограничник, скорее всего, даже не будет сличать лица с фотографиями, а просто пересчитает людей в автобусе по головам, как баранов.

Автобус тронулся. Впереди запричитала женщина на казахском диалекте тюркеш. «Интересно, – подумал человек, – почему эти люди так держатся за свои племенные самоназвания? Казахи, киргизы, уйгуры были всего лишь частями одного великого народа – тюркского эля. Вот и сейчас они зовут по имени родового союза одно из наречий величайшего языка мира».

Из окон несло смрадом выхлопов автомобильных двигателей. Неожиданно в руку человека ткнулось что-то жёсткое. «Пограничник, – обречённо подумал он. – Сейчас потребует выйти и дать объяснение офицеру. Тогда начнётся… Сколько раз мы прокручивали этот вариант? Немедленно позвонить Хузену. Требовать адвоката. Да, стало быть, адвоката для никчёмного „челнока" на заплёванном пограничном переходе Алтын Кошт! То-то будет смеяться пограничный офицер – ему проще вывести меня из машины, выстрелить в затылок и утопить в выгребной яме, как, по слухам, это делают с пытающимися бежать преступниками. Или – передать китайцам… Но китайских законов я не нарушал, поэтому, так или иначе, это останется делом казахских властей. Нет, сразу меня не расстреляют – Верндль обещал, что будет наблюдать и фиксировать на плёнку весь „процесс перехода"». И, успокоенный мыслью о Верндле, человек решился открыть глаза.

Через проход ему протягивала сухую, костлявую руку маленькая пожилая казашка. В кулачке она сжимала катышек сухого горного сыра, пропитанного дымом, стелющимся над плоскими крышами кишлаков. Человек улыбнулся, и казашка улыбнулась в ответ. Он взял сыр и начал его есть, отламывая жёсткие, тягучие крошки.

В этот момент на подножку автобуса влез пограничник, окинул взглядом автобус, убедился, что все места в нём заняты, и махнул рукой, разрешая проезд.

На китайской стороне формальностей возникло чуть больше. Границу между Республикой Казахстан и КНР нельзя было не заметить. Узкая четырёхполосная асфальтовая дорога неожиданно переходила в восьмиполосное бетонное шоссе. Возле белой черты, означающей линию государственной границы, стояли двое часовых в чистенькой, с иголочки, форме, механически отдающих честь каждому проезжающему автомобилю – будь то «мерседес» опиумного торговца из Шымкента или разбитый автобус с полусотней сезонных рабочих.

На чисто выметенной площадке перед пропускным пунктом автобус остановился. Всем пассажирам велели выйти из него, Султан раздал паспорта, и «челноки» вытянулись в очередь перед металлическим турникетом, у которого пограничник ставил штемпели в документы. Когда человек протянул паспорт, пограничник чуть взглянул на него и что-то буркнул. Человек не понял слов, но разобрал интонацию и отрицательно покачал головой. Нет, он не везёт в КНР наркотики, оружие и прочие запрещённые предметы. Запрещённым к ввозу в Поднебесную был только он сам. Он подумал о человеке, оставшемся в семидесяти километрах отсюда с казахской стороны границы. Тот отдал ему всё, что у него было, – и остался ни с чем. Но как бы то ни было, сегодняшняя цель достигнута – человек находился в Китайской Народной Республике, в той её части, которую тюрки Урумчи, Или и Кашгара продолжали называть Восточным Туркестаном.

Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

Утро следующего дня принесло Султану Нурахметову изрядно неприятностей. Во время завтрака, накрытого для «группы туристов» «Кара Ашина» во дворе ветхой гостиницы Инина, он недосчитался одного человека. По документам тот значился Махмудом Ибрагимбековым. Махмуд никогда не претендовал ни на что, кроме миски плова в день и пяти килограммов беспошлинного груза с китайской территории. Загранпаспорт, выписанный на имя Ибрагимбекова, не покидал портфеля Нурахметова, за исключением того получаса, когда «челнок» проходил пограничный контроль на пункте перехода. Глава фирмы первым делом проверил и пересчитал документы – нет, паспорт Махмуд вчера вернул. Да и как бы ему удалось не вернуть, если Султан лично стоял за спиной китайского пограничника и бесцеремонно выхватывал документы из рук своих клиентов? Что мог делать в китайском городе Инин Махмуд Ибрагимбеков, что с паспортом, что без паспорта, Нурахметов догадывался – и потому пришёл в ярость.

Он немедленно обратился к старшинам всех околорыночных кварталов для того, чтобы их жители немедленно отыскали в опиекурильнях задержавшегося на «седьмом небе» бывшего инженера Института хлопка, а ныне безработного и «челнока» богатой фирмы «Кара Ашин». Но к обеду стало ясно, что до объявленного отъезда группы Махмуда найти не удастся.

Нурахметов, скрепя сердце, был вынужден обратиться в полицию Китайской Народной Республики. Так как дело касалось не простого наркомана из приилийских кишлаков, а подданного какого-никакого, но независимого государства, руководителя группы принял капитан Лю Син, начальник районного отдела уголовного розыска. Внутренне капитан Лю кипел от негодования из-за необходимости тратить своё время на поимку одного раба-жулика, чтобы вернуть его другому рабу-жулику (он отлично знал, что Нурахметов является должником крупной шымкентской бандитской группировки, которая, в свою очередь, управляется Сын Пу Янем – рэкетиром из Урумчи). Ярость капитана Лю выразилась в том, что он задержал ещё трёх «челноков» из бригады Нурахметова, пригрозив лишить их паспортов, если они не расскажут, куда мог подеваться злосчастный Махмуд, бывший инженер, а ныне курильщик опиума, по-местному терьякеш. Вещи пропавшего находились в общей комнате и были в полном порядке. Но из задержанных «челноков» капитану Лю не удалось вытряхнуть самого главного – показаний о том, обладал ли потерявшийся личными денежными средствами или нет.

С деньгами у «челноков» случалось по-всякому. Кому-то иногда «скидывала» деньги вся семья, и он нежданно-негаданно начинал скупать на ининском базаре драгоценности из плохого китайского золота, надеясь переправить их в Казахстан через границу. О таких ловкачах немедленно докладывали Султану, и тот перед обратным переходом границы отбирал драгоценности у своих не в меру оборзевших помощников. Но в большинстве случаев денег у «челноков» не хватало даже на их кровные лимиты барахла.

Основная неприятность же, с точки зрения Лю, заключалась в том, что мусульманин мог попробовать остаться в Китае по каким-то своим, малопонятным мусульманским делам, и это потребовало бы внимания Комитета государственной безопасности Китайской Народной Республики. Конечно, без документов на территории Китая, где действует паспортный режим, нарушитель далеко не уйдёт. Но дело происходит в Синьцзяне, где тысячи мусульман способны спрятать единоверца только лишь по той причине, что он исповедует ислам. Поэтому капитан Лю дал Султану на поиски всего час, после чего пригрозил вышвырнуть провинившуюся группу из Инина и сообщить данные каждого из её членов в Комитет госбезопасности.

Нурахметов сам понимал серьёзность ситуации. Задержаться на границе значило сорвать поставку товаров в Шымкент, и глава турфирмы снова и снова пытался натравить на розыск пропавшего Ибрагимбекова своих приятелей-уголовников с рынка. Но Ибрагимбеков не находился, и потому в 14.00 по общекитайскому времени (что соответствовало в Инине полудню) Султана вызвали в отделение полиции. Туда к тому времени уже подъехал начальник отдела по борьбе с незаконными мигрантами местного отделения Комитета государственной безопасности товарищ У Ян.

Но участие КГБ нисколько не продвинуло поиски. И только вечером, когда перед Нурахметовым уже маячил призрак многотысячного долларового долга и в его воображении к горлу подступили тени башкосеков его шефа Жадагайбая, собаки вытащили из сточной канавы на окраине города объеденную человеческую руку, один из пальцев которой был украшен перстнем «цыганского золота». Перстень был опознан соседними по автобусу «челноками», и Султан едва не обнаглел настолько, что попытался вчинить иск за гибель своего «кадра» самому китайскому правительству. Тут товарищ У Ян принёс извинения от имени оного правительства в такой звериной форме, что Султан вместе со своим автобусом с группой, а также двумя фурами товара пересёк границу в обратном направлении на второй космической скорости.

А Махмуда Ибрагимбекова объявили погибшим в китайском городе Инин во время организованной туристической поездки с целью приобретения товаров народного потребления. Искать его убийц никто ни в Китае, ни в Казахстане всерьёз не собирался.

Шымкент. Суверенная Республика Казахстан

Три месяца спустя старенький японский экскаватор Kato копал котлован для особняка рыночного торговца Добалбая в пригороде Шымкента. Грунт шёл легко, но в какой-то момент ковш зацепил нечто, принятое сперва экскаваторщиком Мамедом за корни карагача, к которым прилип кусок синего стёганого халата. Затем Мамед охнул и схватился за горло.

То, что он принял за корни, оказалось руками полусгнившего человеческого тела. Мамед скосил глаза на сторону – в ковш экскаватора с таким же тупым недоумением всматривался водитель самосвала, отвозившего грунт на дамбу. Уже не представлялось возможным перепрятать тело и таким образом избежать многодневных тасканий по полицейским отделениям, как поступил бы Мамед, случись ему откопать труп в одиночку. Он уже поступил так один раз, когда, прокапывая арык в Кокпеке, извлёк из грунта мумифицированное тело мёртвого наркомана. Но тогда за ним никто не наблюдал, в то время как сегодня в грузовике сидел его родной зятёк, только и ждущий повода донести на Мамеда в отделение полиции, чтобы засадить тестя в тюрьму и занять его дом. «Ну уж тебе хвост ишака», – решил Мамед и, заглушив двигатель, заорал из открытой кабины:

– Чего уставился? Дуй в полицию – видишь, майыт выкопали!

Капитан Султанов с омерзением уставился на останки несчастного бедняка, поднятого со дна ямы Мамедом Ниязовым. «И зачем сообщил, сын свиньи и собаки!» – думал капитан Султанов, глядя на руки, некогда принадлежавшие человеку. Закопал бы чуть глубже, фундамент на него встал бы и никого бы не надо было тревожить. А сейчас замолчать дело не удастся, вон шары на него выкатили Мамед Ниязов и зятёк его Курбан Алтынбеков. «Ждут, ждут, змеи, неверного моего шага, а чуть оступлюсь – тут же донесут майору Шамиеву о случае сокрытия насильственной смерти на вверенном мне участке», – думал Султанов. «Хвост ишака вам», – решил капитан и заорал Ниязову:

– Чего уставился? Утром придёшь со своим зятем в отделение, расскажете мне, кого здесь убили и зачем! Не вздумайте бежать – из-под земли выкопаю! Как вы – того мертвяка!

Мамед Ниязов охнул и схватился за сердце, а Курбан с ненавистью посмотрел на тестя – и угораздило же старого хрыча на труп наткнуться! Не мог его незаметно куда-нибудь поглубже засунуть – дому Добалбая самое место на костях!

Неделю капитан Султанов добивался признания от Ниязова и ещё пяти стариков, которые рылись в отбросах на окраинах Шымкента. Добился он только одного: в полуистлевших останках Алик Байрамов опознал местного терьякеша Махмуда Ибрагимбекова. За его убийство Султанов отдал под суд Курбана Алтынбекова – как молодого и самого противного в семье, тем более что его тесть сам постоянно твердил, что, мол, Курбану человека убить – что муху шлёпнуть. И только во время заседания суда выяснилось удивительное обстоятельство: не так давно Ибрагимбекова уже нашли мёртвым на китайской стороне, а теперь он ухитрился сдохнуть ещё и здесь – в суверенной Республике Казахстан. «У-у-у, шайтан», – подумал капитан Султанов и запер Мамеда Ниязова за компанию с его зятем Курбаном – за дачу заведомо ложных показаний и чтобы зятьку скучно не было. Авось поубивают друг друга в камере, ишачье отродье!

Этот странный случай «двойной смерти» отметил не только капитан Султанов из криминальной полиции суверенного Казахстана. Так как этот эпизод обрёл бумажный след в протоколах, рапортах и донесениях, его автоматически зарегистрировали компьютеры нескольких монстров – спецслужб крупнейших стран мира. Ещё ничего не произошло, но монстры вздрогнули, насторожились, вытянули глаза на стебельках, чуть-чуть размяли суставы и немножко пристальнее, чем обычно, уставились на границу нескольких азиатских стран с Китайской Народной Республикой – туда, где, по мнению некоторых, должна находиться независимая мусульманская республика Восточный Туркестан.

* * *

Как это часто бывает, спецслужбы опоздали. Более трёх месяцев назад некий человек сел на приготовленного заранее мерина, вдохнул всей грудью пыльный воздух пустыни Гурбантюгют и смахнул с лица тончайшие паутинки песчаных струек. Теперь он был одет не в драный синий ватный халат «челнока», а в поношенный чапан чабана. Приготовивший всё это уйгур подобострастно глядел на человека. Он был бы рад чести сопровождать человека к месту назначения, но человек отклонил это предложение. «Одна песчинка теряется на бархане, а две – образуют целый бархан», – процитировал он Низами. Он дал шенкелей своей лошади – так, как привык это делать на конных проездках в Оксфорде – и поскакал навстречу поднимающимся из песка бурым массивным горам несуществующего государства Восточный Туркестан.

Воссоздание этой уничтоженной в 1949 году силами СССР и Китая страны и было настоящей целью проникшего в эти места человека.

Но у человека была ещё одна цель.

Горы, поднимавшиеся впереди, образовывали на Евразийском континенте узел, являющийся географическим и магическим Центром Мира – того, каким его знали древние тюрки, жившие здесь всегда – даже до прихода пророка Мухаммеда и до того времени, когда Иблис создал Америку и населил её неверными. Испокон веков богословы всех религий знали, что линии, проведённые со всех берегов континента, сходятся в горах Тянь-Шаня и что эти горы являются сердцем Земли и средоточием невероятной по могуществу Силы.

Силы, которая в незапамятные времена оказалась сокрытой в этих горах.

Если привлечь к своему Делу эту Силу, то она, безусловно, поможет правоверным восстановить свою страну.

А то и совершить куда более великие дела.

Если на то будет воля Аллаха, Всемилостивого и Милосердного…

Часть I. Размышления и умозаключения

Алекс Зим, в прошлом – Александр Зимгаевский

Алекс вышел из студенческой столовой уже ввечеру. Сунул руку в рюкзак, достал две пачки патронов – двести штук по идее на вечер должно было хватить. И направился в сторону университетского спорткомплекса.

Огромный гимнастический комплекс, попросту «джим» (gim) кампуса Ассинибойн-Сити, выглядел как заводской корпус средних размеров. На лицевой стороне испускали жёлтый неоновый свет два гигантских аквариума с шевелящимися в них людьми: баскетбольный зал и хоккейная площадка. Между ними располагался главный вход в гимнастический ангар, более похожий на ярмарочные ворота, украшенные огромной дугой с лозунгами, которые редко кто удосуживался прочесть. Вот и сейчас Алекс прошёл сквозь маленькую одностворчатую дверь в торце здания и оказался в длинном полутёмном коридоре, дальний конец которого сочился неярким рассеянным светом.

Пахло порохом.

– Привет! Сегодня ты первый, Алекс, – хмыкнул супервайзер Скотт, молоденький парнишка с грубыми, тяжёлыми чертами лица, большеголовый и рыжий, как Сэм Гэнджи в экранизации Питера Джексона. Он оторвался от книжки о «Стар Треке» и протянул Зиму ключи от его личного шкафчика. Скотт был канадцем, потомком шотландских переселенцев из Саскачевана, в университете изучал информатику.

– Ну, полиция позже подгребёт. А китайца не было? – поинтересовался Алекс.

– Сумасшедшего китайца? Нет, не сегодня! Только не в моё дежурство!

Алекс хмыкнул. Супервайзер, иначе – наблюдатель в университетском тире, выбирался из студентов, увлекавшихся стрельбой. Обычно их было двое и дежурили они через день.

– Мы сегодня договорились встретиться, – отвечал Зим, доставая из жестяной ячейки Hi Standard с оранжевой наклейкой на рукоятке. На наклейке несмываемым маркером был нанесён личный номер Зима как постоянного посетителя стрельбища. Свой Hi Standard Зим выбрал из пятидесяти трёх пистолетов, приобретённых Университетом Ассинибойн-Сити специально для своего тира. В принципе, можно было разориться на сто пятьдесят баксов и приобрести свой собственный пистолет для спортивной стрельбы – Алекс к тому времени пробыл в Штатах два года, – но он помнил о той кругленькой сумме, что каждый семестр отчисляет за пользование «джимом», и поэтому постарался использовать предоставляемые возможности на все двести процентов. Тем более что аборигены американской провинции практически поголовно являлись на рубеж с личным оружием и пресловутые пятьдесят три Hi Standard и Ruger мирно пылились в шкафах.

– Китаец, русский и полиция… – продолжал рассуждать Скотт. – Сегодня мне положена прибавка за уборку мусора.

В обязанности Скотта входила уборка стреляных гильз с рубежа.

– Попроси китайца, – хмыкнул Зим, – он выстреливает в одиночку столько же патронов, сколько весь полицейский взвод кампуса.

– Да, китаец. О, сумасшедший китаец! В его стране стрельба запрещена, вот он и отрывается у нас, в свободных Североамериканских Штатах! В сво-о-о-бо-о-о-дных Североамериканских Штатах, – пропел Скотти, надевая наушники.

Зим уже стоял на рубеже. Ему было около сорока – чуть больше или чуть меньше. Он достиг возраста, когда мужчина, постоянно занимающийся физическими упражнениями, как бы замирает в своём развитии и старится лишь по достижении очень преклонного возраста, зато почти мгновенно. Круглоголовый крепыш среднего роста, с узкими бёдрами и покатыми плечами, длинными, узловатыми как плети руками, он бы ничем не выделялся среди сверстников, если бы не глаза – чёрные и пустые, как у пресмыкающихся. Зим знал, что его взгляд способен испугать Медузу, и потому редко смотрел в глаза собеседникам. Он несколько раз проверил спуск, затем навёл пистолет на мишень и ещё раз щёлкнул «впустую». После чего принялся набивать магазин патронами. Затем держатель мишени послушно скользнул по тросику к рубежу. Зим прикрепил на него белый лист с концентрическими кругами, и цель послушно вернулась на своё место – в пятидесяти футах от стрелка.

Зим встал вполоборота к мишени, заложил левую руку за спину, вытянул вперёд пистолет. Мушка нащупала лист мишени и плавно поползла вниз, проходя верхним срезом через центр круга. Пистолет хлопнул, по полу покатился блестящий цилиндрик стреляной гильзы.

– Если б полицейские с китайцем так стреляли, я бы прибавки за уборку не просил, – бросил Скотт. Со стороны он был похож на круглоголового проказника-переростка, чему особенно способствовали веснушки, рыжие непослушные волосы и курносый нос.

Тир потихоньку оживал. На соседний номер встал Рон Кемпбелл, один из четверых приписанных к университетскому городку полицейских. Зим снова начал сосредоточено вставлять в магазин патроны.

– Это русская манера – вставлять в магазин по три патрона? – усмехнулся Рон, заранее зная ответ.

– Это – рациональная манера, – в тон ему отвечал Зим. – Для людей, с первого выстрела попадающих в цель.

В ответ Рон выпустил полный магазин своего кольта за четыре секунды, так что одиннадцать выстрелов прозвучали, как автоматная очередь.

– А теперь сверим мишени, – хмыкнул Зим, выпустив одну за другой три пули за шесть секунд.

Они одновременно вызвали мишени на рубеж. Шесть попаданий Зима остались в пределах круга, обозначенного цифрой шесть. Но и Рон не выпустил ни одного попадания за пределы «тройки». В пределах «пятёрки» Зим положил пять пробоин, Кемпбелл – четыре.

– Зато я выпустил вдвое больше пуль за то же время, – сказал Рональд, посмеиваясь, – и плохой парень получил их все.

– Я не знаю, какими были по счёту те, что его остановили, – всё в той же манере продолжал Зим. Он прикрепил свежий лист к держателю, отправил мишень к стене, вскинул пистолет и, прицелившись чуть дольше обычного, выстрелил. Затем вернул мишень на огневую позицию.

– А вот этот плохой парень получил всё сразу.

Пробоина легла в «десятку».

– Аргументированно, – вздохнул из-за спины подошедший Скотти.

Рон сосредоточенно влепил весь магазин в уползающий на тросике лист бумаги.

– Три секунды, – удовлетворённо произнёс он. – Если бы это был 0.45 ACP, туда улетело бы треть фунта свинца с оболочками…

– А если бы здесь был не только 0.45 ACP, но и мистер Чен, то туда улетел бы и весь фунт, – уныло сказал супервайзер.

– Мистер Чен, мистер Чен, – раздался от входа весёлый голос. – Кто здесь вспоминал мистер Чен?

– А вот и он сам, – ещё более обречённо прогнусил Скотти.

Чен, невысокий, круглоголовый, паукообразный китаец, будто бы состоящий из одних конечностей, переодевался прямо на задних скамейках зрительных рядов тира. Зим так до конца и не мог понять, зачем позади рубежа построена небольшая трибуна – даже во время университетских соревнований на ней не сидело больше пятнадцати зрителей. Всё остальное время трибуна использовалась в качестве импровизированной раздевалки. Чен сбросил с себя свитер и джинсы, в которых ходил слушать лекции, и облачился в хрустящий новенький найковский костюм с утяжелёнными брюками. На рубеж он вышел с массивной джинсовой сумкой, которую поставил под ноги.

– Патроны? – ткнул пальцем в сумку Рон.

– Патроны! – жизнерадостно подтвердил Чен. Скотти в деланном ужасе закатил глаза.

– Сегодня я подмету за вами гильзы, так и быть, – фыркнул он. – Но контейнер с латунью ты вынесешь вместо меня…

– Какой ты зануда, Скотт, – улыбнулся Рон. – Наверное, твои предки были шотландскими пресвитерианами. Чен пришёл со своей обычной вечерней порцией – четыреста патронов. Зато у тебя в тире есть русский, который стреляет по патрону за десять минут.

– По три, – ответил Зим и сделал серию из трёх выстрелов.

– По три! По три! – подхватили Рон с Бадом, пришедшим чуть позже вторым копом Ассинибойн-Сити. – По выстрелу в полторы секунды! Это новый русский рекорд, правда?

– Бадди, покажем русскому, как стрелять сериями «по три»? Зим, ты играешь с нами?

– Отстаньте, оболтусы, – улыбнулся Зим, – я знаю, что вы собираетесь делать. У меня нет кобуры.

– Ах, у него нет кобуры, Рональд! У чёртова русского нет денег на кобуру! – заголосил Бад.

– У чёртова русского нет денег даже на пистолет, Бадди! Он стреляет из чёртова университетского пистолета! – подхватил Рон.

– Так, сойки, – хмыкнул Зим, – и что же вы хотите мне предложить?

– Предложить? Мы хотим тебе предложить поучаствовать в нашем ежеквартальном тесте для полицейских. Тесте на скорость: три выстрела за полторы секунды, исходное положение – пистолет в кобуре.

– Но у меня нет кобуры!

– Плевать! Мы даём тебе форы, не так ли, Бад? Ты кладёшь пистолет на стойку рядом со зрительной трубой. Мы прячем наши пушки в кобуры. Скотти включает таймер, фиксирующий время попадания пуль в мишени, даёт сигнал, и мы выхватываем пушки из чехлов, а ты хватаешь его со стойки! Но учти, что на стойке ему не за что зацепиться и не в чем застрять, так что это – фора, ты понял, Зим?

Зим сосредоточенно зарядил магазин и положил пистолет на стойку. Оба полицейских сдвинули кобуры своих кольтов чуть вперёд и застыли в расслабленной позе ковбоев перед поединком.

– Старт! – заорал сзади Скотт истошным голосом футбольного болельщика.

Три пистолета почти одновременно выплюнули свинец. Девять выстрелов прозвучало в закрытом помещении как один.

– Итак, – Скотти подводил результаты деловито и без намёка на рисовку, – как и ожидалось, Зим начал позднее и позднее закончил. Тем не менее он уложился в три секунды – это «В» по нормативам полицейского училища… если бы он выхватил пистолет из кобуры и снял его с предохранителя или с полувзвода. В нашем случае этого не было, поэтому мы можем только гадать, как отстреляется он в реальности. По скорости небольшой выигрыш имеет Бад – результат на табло показывает, что его первая пуля пришла в мишень на 0,25 секунды раньше, чем пуля Рона. Да и последняя попала на 0,17 секунды быстрее, чем у остальных.

Все сосредоточенно слушали разбор полётов, почти не сомневаясь в итоге.

– Ну и по результатам попаданий, – все сосредоточенно смотрели на Зима, – на первом месте – русский. У него 28 очков, у Бада и Рональда – по 22.

– Ты последний, Рональд, ты понял? – заорал Бад. – Я быстрее, а русский – самый меткий! Сегодня ты ставишь нам пиво в «Красном олене»!

– А сейчас мы смотрим выступление китайской команды на полигоне Ассинибойн-Сити! – голосом теледиктора провозгласил Скотт. – Выступает Чен Янг! Его цель – поставить рекорд по количеству выпущенных пуль за единицу времени с минимальным числом попаданий!

Паб Red Elk. Ассинибойн-Сити

– Итак, пиво сегодня нам ставит Рональд, – хмыкнул Зим. – Ну и, конечно, Чен – как представитель коммунистической державы!

– Здесь кто-то сам представитель коммунистической державы, – засмеялся Чен. – Причём, судя по происходящему, ваша держава, в отличие от моей, становится всё более и более коммунистической!

На сегодняшний день державой Зима был архипелаг Туамоту, но он старался не афишировать этого за пределами официальных инстанций.

– Стало быть, каждый платит за себя, – быстро вклинился Рон, – тем более, вкусы у всех нас – разные. Русский и китаец будут водку!

– Ну да. А кто нас потом, бедненьких, потащит по общежитиям?

Паб Red Elk был типичным заведением Северо-Запада: сложенные из огромных брёвен стены, изрезанные именами посетителей, развешанные над стойкой винчестеры и кирки, массивные столы и скамейки, а также два раздолбанных бильярдных стола.

– Нет, водки сегодня не будет, – к входящей в паб компании повернулась высокая, худая, со стрижкой в «каре» рыжеволосая девица. Её пронзительные зелёные глаза занимали едва ли не треть лица, как у инопланетян в интерпретации «Секретных материалов». – Тотализатор отменяется. Зим, Чен, когда вы пьёте, они ставят на вас деньги.

– О нет, – закатил глаза Бадди. – Тара! Ну что это такое? Достаточно четырём мужчинам собраться вместе, как появляется женщина для того, чтобы их разлучить!

– Пока Алекс не уехал, здесь за него отвечаю я, – рыжеволосая девушка по имени Тара решительно сжала большой рот и попыталась сделать свирепое выражение лица. И ей почти удалось.

– Кстати, Зим, ты разослал свои резюме? Почему бы тебе не остаться здесь, в Ассинибойн-Сити?

– Вам недостаточно русских профессоров в здешнем университете? – рассмеялся Зим.

– Что такое американский университет Среднего Запада? Это место, где русские профессора учат китайских студентов на деньги американских налогоплательщиков! – прокричал Чен.

– Мы не работаем в Университете, – почти хором сказали Рон с Бадди. – И мы бы тебя вытерпели.

– Мир очень велик, парни, и я не видел ещё десятой его части, – улыбнулся Зим.

– Он врёт, – решительно сказала Тара.

– На самом деле, – произнёс Зим, два года он учился и жил с мыслями о неизбежном отъезде, – здесь хорошо доживать старость: купить себе хижину на склоне Индейского хребта, убивать трёх-четырёх оленей в сезон и умереть, сидя на корнях сосны, любуясь на то, как солнце заходит за вершины Блю-Ридж.

Они выпили по бокалу пива.

– На самом деле, – Бад снова обратился к Зиму, – что с твоими резюме?

– Я же решил возвратиться к журналистике, – как ему казалось, в десятый раз повторил Алекс. – Очевидно, что в большое агентство меня не возьмут: возраст. Так же понятно, что вряд ли меня возьмут и для того, чтобы оставить в Штатах. Моё место – корпункт где-нибудь в Белизе, Гвиане или Таджикистане.

– Ты недостаточно хорошо стреляешь для того, чтобы работать журналистом во всех этих местах, – решительно заявил Рон.

– Но я уезжаю не завтра, – парировал Зим. – У меня будет шанс подучиться… На самом деле, есть такое новое агентство – International Executive News. Оно по всему миру набирает таких тёмных лошадок, как я. Руководители надеются, что кто-то из этих «лошадок» окажется тем самым Питером Аркеттом. Я не стану больше обсуждать будущую работу – в конце концов, как настоящий русский, я суеверен.

– Ив этом он похож на ирландца, – сказала Тара, обнимая его с нежной улыбкой.

– Я на четверть поляк, и на четверть – немец, – Зим повернулся к своей девушке и поцеловал её в губы. – Этого коктейля хватит на шестерых ирландцев. А что будет делать по окончании учёбы товарищ Чен?

– Как – что? – рассмеялся китаец. – Конечно, устанавливать китайскую гегемонию на всей поверхности Земли!

– И для этого он высаживает в бумагу двести патронов каждый день! – завопил Рон.

– Нет, стреляю я для собственного удовольствия. У нас, в Большом Китае, оружие фактически запрещено. Так можно хоть здесь оторваться. Моя специальность – сетевой администратор. То есть парень с компьютером. Это они, а не парни с пистолетами, обеспечивают сегодня мировое господство.

– По-моему, вам рано списывать пистолеты со счёта, – криво ухмыльнулся Зим, и внимательная Тара сразу это заметила.

– По-моему, тебе уже хватит на сегодня, Алекс.

Она взяла его под руку и повела к стоянке автомобилей.

Полковник Шергин. Москва

Предварительный звонок водителю Марк Соломонович Шергин сделал как обычно – без пятнадцати десять.

– Я у подъезда, Марк Соломонович, – услышал он голос Хасановского. – Генерал-полковник звонил, просит подъехать.

Полковнику Шергину перестали говорить «приказываю» в 1998 году – и не только в связи с обязательным увольнением со службы по возрасту. Избегать этого слова руководители начали уже лет пятнадцать назад. Было это несколько нетипично даже для Службы времён перестройки, но, по большому счёту, всё, что касалось Шергина, было нетипичным.

Хасановский подогнал автомобиль прямо к подъезду, предварительно распахнув дверь, чтобы прикрыть садящегося в машину человека. По сути, в сегодняшние окаянные дни в этой предосторожности не было никакой необходимости, но Шергин ценил в этом жесте школу, а не целесообразность. Это напоминало ему старую Службу, с вышколенными водителями и телохранителями-профессионалами. Оценил он и то, что генерал-полковник отдал распоряжение через водителя. С самых первых дней работы в органах Шергин привык к тому, что всё, что передаётся по проводам или радио, так или иначе может стать достоянием третьих лиц. Так что наиболее безопасным средством для него продолжала оставаться личная почта, которая доставлялась нарочным. Правда, учитывая, что перед приглашением в штаб-квартиру ему не предложили подготовить аналитический обзор по какому-либо вопросу, причиной приглашения мог быть или некий форс-мажор, или какое-нибудь только что открывшееся направление. В этом месте своих размышлений Шергин хмыкнул: количество новых направлений было ничтожно мало, и удивить чем-либо Шергина за пятьдесят с лишним лет Службы было нереально.

Всеведение Шергина также было частью его легенды, которая постепенно складывается вокруг всякого старшего офицера Службы, ухитрившегося без провалов провести в её стенах более тридцати лет. Недоброжелатели шутили (но всегда с дружелюбной улыбкой), что вызовы Шергина к руководству заменяют последнему визиты к астрологу.

Внешне Шергин на астролога совершенно не походил. Среднего роста, худой, с голубыми, немного навыкате глазами и большим острым носом, который все без исключения за глаза называли «рубильником», он напоминал седоголового дятла. Сходства с этой птицей добавляла и манера одеваться в светлые, но строгие цвета. В свои семьдесят с лишним лет он продолжал двигаться по коридорам быстрым плавным шагом диверсанта, каким и был в самый разгар «холодной войны» – пятьдесят лет тому назад.

Вот и теперь, проезжая в маленьком BMW по узким улочкам между какими-то складами к зданию штаб-квартиры Службы, Шергин мог предполагать цель своего вызова.

Он уверенно прошёл через несколько кабинетов с метало-детекторами и адъютантами (и те и другие скорее выполняли роль декораций, нежели имели какое-то реальное значение – ну не может российский генерал существовать без толпы олухов и технических средств защиты, положено – получайте!) и уселся в кресло как раз напротив огромного портрета нынешнего Президента. Рядом висел и другой портрет – поменьше – на нём был изображён никому не известный генерал-полковник, де-факто сделавший для страны гораздо больше её нынешнего лидера, а ни много ни мало – предотвративший полномасштабный конфликт с использованием ядерного оружия.

Другой генерал-полковник, ещё не успевший столького совершить, присутствовал в кабинете лично. Именно к нему Шергин и обращался.

– Значит, Китай?

– Да, западные провинции.

Западные провинции Китая представляли из себя не ахиллесову пяту этого азиатского гиганта, а, как шутили остряки Службы, «ахиллесову задницу». Населённые национальными меньшинствами, они представляли собой автономии, в которых то и дело возникали сепаратистские движения, наподобие тех, которые совсем недавно раскололи «единый могучий Советский Союз».

– Собственно говоря, речь идёт об угле «пяти границ».

Шергин согласно кивнул головой. Место, где близко сходились границы Китая, Казахстана, Узбекистана, Киргизии и России, наряду с Кавказским регионом было самым беспокойным районом бывшего Советского Союза.

– Так что на «Пяти границах»? Тибетские сепаратисты захватили пусковую шахту ракеты «Великая Стена» и угрожают апокалипсисом? Или уйгуры штурмуют Лобнорский полигон для того, чтобы захватить миллионы квадратных километров радиоактивного песка и рассыпать его по всему Срединному царству?

– Ну, если бы оно так и было, то «Синьхуа» в любом случае преподнесло бы эти события как массовые проявления солидарности трудящихся с политикой КПК. А Народно-освободительная армия Китая – НОАК – одновременно с фанфарами «Синьхуа» растёрла бы этих трудящихся в мелкую пыль, годящуюся лишь на удобрение сельскохозяйственных угодий других трудящихся.

Шергин хмыкнул. Действительно, Китай, несмотря на любые реформы, оставался одной из самых закрытых стран на планете. И при этом стремительно становился самой могущественной страной.

– Как всегда, мелочи.

– Как всегда, мелочи, – согласился Шергин. – Из Китая ничего, кроме мелочей.

Оба они знали, что именно мелочи образуют совокупную картину. Любое широкое полотно без деталей предстаёт просто бесформенным пятном, на котором политики и абстракционисты могут нарисовать любую воображаемую структуру. «Если мы об этом ничего не знаем, то ещё не факт, что этого у них нет» – вот любимая формула политиков в общении с разведчиками. И, по большому счёту, они не так-то уж и неправы.

– И какие мелочи из Китая на этот раз?

– Марк Соломонович, давайте так. Мы неоднократно поступали подобным образом, сделаем и сейчас. Проговорите пожалуйста вслух те резоны, по которым мы до сих пор всегда отметали сведения о террористической деятельности в КНР.

– Ну да. Когда говоришь вслух, многие вещи становятся более очевидными, проявляются, что ли. Как лингвистические повторы в предложениях. На бумаге их, считай, и не видно, а произнесённые – вот они… Извольте.

Дело в том, что КНР сегодня, наверное, единственная значимая страна в мире, которая может на государственном уровне допустить мысль о геноциде населения, поддерживающего терроризм. Поэтому такие масштабные акты террора, как на Филиппинах, Бали, у нас в Москве или на Северном Кавказе, в Китае не только невозможны. Они даже вредны. Ничто так не вредит имиджу борьбы, как то, что собственное население сдаёт «борцов» пачками службе безопасности, принадлежащей к тому же другой нации. Ну и учтите традиционное презрение китайцев к жизни, как к чужой, так, пожалуй, и к собственной. Резидент НКВД в Китае, некто Вагау, известный теперь больше под псевдонимом «Пильняк», сам слышал от китайских чиновников: «Наши люди много, наши люди не жалей».

– А как же тогда все сведения об уйгурском и мусульманском сепаратизме Синьцзяна и о будущем государстве Восточный Туркестан? – поинтересовался собеседник Шергина.

– Ну, большую часть этой информации поставляют западные СМИ. Они же её и продуцируют. К тому же я не сказал, что в Синьцзяне в принципе не водятся националисты. Просто синьцзянские националисты находятся в одинаковом положении с якутскими националистами в СССР при том же Леониде Ильиче. Представляете, вылез бы при Брежневе какой-нибудь якутский националист с лозунгом: «Свободу народу Якутии»? Так его пристукнул бы первый встречный даже не милиционер, а просто народный дружинник. Молотком бы убил или ножкой от стула – тоже мне, сепаратист, тля из дырки… В Китае сейчас к сепаратистам именно такое отношение. А вот прятаться, пережидать какое-то время и даже тренироваться боевики могут. Более того, если их деятельность направлена против другого государства – в частности, против нас, – китайские власти могут даже закрывать глаза на активность террористических группировок. Потому что сами у себя они в любой момент могут эту шушеру пришлёпнуть, как муху. Скорее всего, сепаратизм в Синьцзяне управляется специально назначенными людьми из Пекина. «А народным вождём синьцзянского сепаратизма у нас будет товарищ Мухтарбек Мукри. Не провалите, товарищ Мухтарбек порученное вам ЦК КПК мероприятие…»

– Что ж, излагаете вы всё вполне логично, – произнёс генерал-полковник. – А теперь, пожалуйста, ознакомьтесь. – Он протянул Шергину тоненькую папку, каждый лист которой был разделён пополам и текст отпечатан на двух языках – китайском и русском. – Я прошу показать эти тексты вашим психологам-аналитикам – да-да, не кривитесь, вы согласились на их появление в отделе только под нашим давлением…

– И продолжаю считать это проявлением «социальной ответственности», как выражается Президент, то есть милостыней, которую наша Служба оказывает убогим…

– Ну, пришло время им отрабатывать эту милостыню. Нам необходимо срочно узнать, не являются ли представленные документы дезинформацией. Ну, как обычно… Если да, то с какой целью запущенной, если нет, тоже – с какой целью… Мы всегда принимали вашу точку зрения, Марк Соломонович. Китай – закрытая страна, все процессы находятся под контролем Компартии и Политуправления, если там что и происходит, то только с величайшего соизволения ЦК КПК. Представленные вам документы говорят о том, что эта ситуация сейчас корректируется. Причём корректируется извне. Здесь – жалоба нашего гражданина Алексея Зильберминца, туриста, путешествовавшего по Западному Китаю в составе небольшой группы. В городе Инин его задержала доблестная китайская полиция, тщательно проверила документы, запросила консульство… В свою очередь, гражданин Зильберминц устроил бучу… ну, не устроил, а попытался устроить – в Китае с бучами плохо… Но в процессе этой бучи его товарищи, московские туристы из клуба «Альплагерь», несколько раз общим планом ухитрились сфотографировать внутренности участка и часть этих снимков сберегли. Так вот, на снимках чётко видны портреты нескольких разыскиваемых в провинции Синьцзян, и, должен сказать в оправдание китайской полиции, как минимум трое из этих разыскиваемых имеют некоторое сходство с уважаемым гражданином Зильберминцем. Более того, на портретах написано, что эти люди могут разговаривать на русском и ещё на одном языке.

– Ну да. Те бородатые рожи, которые мы регулярно видим в новостях с Северного Кавказа по телевизору, тоже могут быть приклеены к паре знакомых моего внука. А как эта информация оказалась у нас? Ведь российскими гражданами за рубежом занимаются, по идее, Братья?

– Мы все когда-то были Братьями, не так ли, Марк Соломонович? Пока Ельцин не решил разделить Контору на пять разных агентств и создал при этом Службу.

– Ну, не все и не всегда, – Шергин склонил набок свою седую костистую голову и покачал ею по-птичьи.

– Ладно, Марк Соломонович, все в этом здании помнят, что вы пришли в КГБ из ГРУ… На усиление, так сказать… Никто лучше диверсанта не может ловить диверсантов. Но тем не менее… Итак, у Зильберминца когда-то, ещё в советские времена, были контакты с органами. Ну, постукивал на коллег по Институту, так, для собственной безопасности скорее… Но телефончики у него сохранились…

– С тех времён? – удивлённо поднял брови Шергин.

– Нет, не с тех. Просто он случайно знал, в каком ЧОПе работает его бывший куратор по Институту. С ним он и связался. То ли хотел добиться засылки в Китай спецназа для отмщения чести и достоинства расейского гражданина, то ли стребовать с китайцев денежную компенсацию за моральный ущерб через МИД – хрен его знает. Но куратору Зильберминц сказал одно, а вот услышал тот совсем другое. А тут надо же такому случиться – отношения со Службой у куратора были значительно лучше, нежели с Братьями.

– Бывает, – хмыкнул Шергин.

– Судя по всему, – продолжал генерал, – пресловутому куратору Зильберминца за какие-то то ли ошибки, то ли грехи пути к Братьям были заказаны. Понятно было и то, что сведения, добытые Службой, разрабатывать станет она сама, вне зависимости от того, входит это в её компетенцию или нет. Не входит – ерунда, у нас не Америка, с их чётким разделением FBI и CIA, тут умные люди при разделе КГБ постарались – в протоколах о разделении полномочий сломит ногу не только чёрт, но и даже сам Березовский.

– «Вооружены, и могут провоцировать беспорядки. Держатся безлюдных мест. При встрече не вступать в контакт, а немедленно доложить ближайшему представителю административной, политической или военной власти», – вслух прочёл Шергин. – Ни одного имени, и портреты сделаны по словесным описаниям.

– Да, это так. Рискну предположить, что это вайнахи – чеченцы или ингуши.

– М-да. Хотя на этих снимках они больше напоминают кастровских барбудос. Действительно, новый поворот, ничего не скажешь. Хорошо, я попрошу подготовить аналитический обзор по современной ситуации в Синьцзяне. Что означают все эти сведения, признаться, не понимаю, да и не хочу понимать, пока не буду владеть всей доступной информацией по региону.

– Хорошо, Марк Соломонович. Можете идти.

Город Кюнес. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

Город Кюнес расположен в маленьком оазисе посреди пустыни. Собственно, именно такие крохотные обводнённые клочки земли дали приют остаткам некогда великого уйгурского народа после разгрома, учинённого им киргизами. Тысячу лет назад уйгуры ушли от кочевого образа жизни – стихии богатырей и героев – и связали свою судьбу с оросительным земледелием, что в конце концов обеспечило стабильность их существования.

Город представляет собой уютненькую россыпь традиционных для уйгурской архитектуры плоских глинобитных домов, утонувших в виноградниках и фруктовых садах. Только в самом его центре высятся четыре двухэтажные здания, в одном из которых размещается поселковая администрация, а в другом – отделение народной полиции.

Сейчас, ранней весной, фруктовые сады и виноградники выглядели совершенно не празднично, а скорее наоборот. Белые дувалы казались опутанными неряшливой, словно свалявшейся, «верблюжьей шерстью» ветвей и древесных стволов. Кюнес существовал на свете как минимум тысячу лет, и его жители за это время построили совершеннейшую оросительную систему, в которой едва ли не каждая капля сочившейся по песку воды в конечном итоге попадала на корни растений. Поселение представляло собой продуманный до мелочей единый организм, выросший в полупустыне усилиями десятков поколений земледельцев.

Ранним вечером со стороны предгорий Тянь-Шаньского хребта к городу приближалась отара. В этом не было ничего удивительного – многие жители держали овец и коз, и время от времени животных пригоняли на окраины с тем, чтобы хозяева могли определить размер приплода, а также отобрать скот для забоя. Несколько необычным было лишь то, что отару сопровождали три человека вместо одного. Но небольшое стадо держалось на отшибе от Кюнеса, и потому такая мелочь ни у кого не вызвала удивления.

Позже, когда сумерки уже сгустились, два человека из троих сопровождающих отару почти неслышно подошли к дому ахуна Тохти Тунъяза. Собственно, выражение «почти неслышно» относилось только к одному из – невероятно высокому и худому как жердь человеку. В любом месте Азии, за исключением горных районов Афганистана и некоторых областей Саудовской Аравии, он выглядел бы неестественно высоким, а в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая мог казаться настоящим великаном.

Мог, но не казался.

Первая причина, почему ему, несмотря на почти двухметровый рост, удавалось передвигаться практически незаметно, заключалась в том, что делал он это беззвучно. Можно было бы даже сказать – абсолютно беззвучно. В том месте, где возле карагача или дувала возникала его высокая, похожая на тонкий столб фигура, затихали птицы, переставали возиться овцы, и даже – невероятно! – замолкали неуёмные азиатские собаки. Если бы кто-нибудь вознамерился обнаружить его присутствие по издаваемому шуму, то это, скорее всего, удалось бы, как выражаются математики, «исходя от противного» – по странной «звуковой дыре», оставляемой им в пространстве.

Другая причина, почему великан мог оставаться незамеченным, была в том, что он практически постоянно ухитрялся оставаться в тени. Только во время передвижения по жёлто-коричневой полупустыне его длинный силуэт вырисовывался на фоне голой равнины. Едва он достиг Кюнеса, то и вовсе пропал бы из виду, если бы не его спутник.

Если великан, по первому впечатлению, просто плыл в воздухе, не касаясь земли, бесплотной тенью, то о его спутнике этого никак нельзя было сказать. Он пыхтел, хрустел травой, топал по укатанной дороге, абсолютно не оставляя сомнений в своём присутствии. Судя по внешнему виду, этот второй был типичным местным жителем, невысоким, круглоголовым, с острыми и очень умными чёрными раскосыми глазами. Правда, приглядевшись, можно было понять, что этот прохожий выглядит более упитанным, нежели измождённые постоянным трудом на открытом воздухе аборигены.

Едва они приблизились к дому ахуна, дверь сбоку дувала отворилась, и оба путника зашли внутрь.

Дом ахуна Тохти Тунъяза был типичным уйгурским жилищем, выстроенным очень давно. На глинобитные стены были положены деревянные балки, поддерживающие плоскую крышу с окном в потолке. Всё имущество ахуна помещалось в стенных нишах, заменяющих привычные европейцу шкафы. Тепло в доме также исходило от стены, прямо под которой был разведён огонь. И повсюду лежали и висели ковры, ковры, ковры…

Кровать заменял глинобитный кан, через который проходил тёплый дым, для того, чтобы ахун Тохти мог греть свои старые кости. Как бы то ни было, ему в ноябре исполнилось семьдесят шесть лет, и он был свидетелем того, как китайские солдаты учинили расправу над его страной 17 декабря 1949 года.

А значит, в его памяти осталось существование независимого государства – Восточно-Туркестанской Республики, просуществовавшей всего три года…

Ахун Тохти Тунъяз был очень старым человеком.

И этим вечером в его доме собралось много старых людей…

Дверь бесшумно отворилась, и невысокий путник вошёл в дом. Его провожатый великан остался снаружи, вжавшись в тень на глиняной стене. И сразу пропал из виду для нетренированного человеческого взгляда.

Вошедший секунду или две вглядывался в полумрак. Электрический свет в помещении не зажигался, несмотря на наличие светильников. Жилище освещалось свечами из разных мест в нишах стен. Люди – не менее пятнадцати человек – сидели на коврах, расстеленных на полу, посредине – на блюде – возвышалась гора лепёшек, а возле каждого гостя стояла пиала.

Вошедший прижал ладонь правой руки к груди, то же самое сделали все присутствующие.

– Салам алейкум, почтеннейшие из почтенных, отцы народа, – произнёс он. В этот момент свечи в нишах качнулись, их язычки вытянулись, добавив немного света странной картине. Человек европейской культуры увидел бы в этом сюжете нечто вроде собрания первых христиан во времена их жестокого преследования римлянами. Собравшиеся в доме выглядели торжественно-сосредоточенными, их одежда была небогатой, но подчёркнуто аккуратной и чистой, как на молитвенном сходе. Узкие монгольские глаза влажно блестели на морщинистых, смуглых, продублённых жаром пустынь и холодом зимних метелей лицах. Постепенно становилось понятно, что почти все присутствующие, за исключением вошедшего, были весьма и весьма пожилыми людьми.

Старейший из присутствующих, строгий уйгур в чёрном чепане, с аккуратно подстриженной бородкой и наголо бритой головой, поднялся и с достоинством произнёс:

– И мы приветствуем тебя, Измаил Башири, в Центре Мира, на священной земле предков! Долог и труден был твой путь по сравнению с нашим. Но на долю многих присутствующих здесь выпало не меньше испытаний дорогой, учитывая их возраст. Однако в наших путях, равно как и в твоих, есть ещё одна сложность, и она не измеряется одной лишь трудностью пройденного расстояния. Наши враги сделали бы всё возможное, чтобы помешать нашей встрече, и только огромное уважение уйгурского народа помогло её осуществить. Так расскажи же нам, сын Башира Халили, внук Халила Ходжи, что происходит с нашими братьями за пределами нашей сегодняшней страны. И пусть будет недолог твой рассказ, а в конце его прозвучат для нас слова надежды. Ибо долгим и безрадостным было наше ожидание, а срок нашей жизни истекает, как песок между пальцами сеятеля песка, и вода между пальцами водолея… Аллах Акбар!

– Иншалла, – немедленно отозвались присутствующие. Все они были ахунами – уйгурскими мусульманскими священниками, все они были старейшими и наиболее уважаемыми главами своего народа. Измаил Башири вспомнил мюнхенские заседания Уйгурстанского национального конгресса, претендующего на роль всеуйгурского парламента, и с гордостью подумал о том, что настоящий всеуйгурский парламент собрался здесь, в Кюнесе, собрался для встречи с ним, Измаилом Башири, человеком, покинувшим убежище в стране неверных на Альбионе, чтобы стать рука об руку со своими страдающими согражданами.

Несмотря на прозвучавший призыв к увеличению темпа беседы, все присутствующие снова расселись и наполнили пиалы.

– Если мы не изменим чего-то сейчас, то можем не успеть сделать это никогда, – заговорил Кахарман Фархиди, ахун из Кашгара. – Жёлтый дракон набирает такую силу, что, возможно, с ним скоро не сможет сравниться никто – даже Великий Сатана по другую сторону океана.

– На всё воля Аллаха, – произнёс один из ахунов Турфана, – Он может возвысить правоверных, а может их уничтожить. Но сейчас мы действительно переживаем страшные испытания.

– Отцы нашего народа, живущие с ним и разделяющие его страдания, – начал Измаил, – я нахожусь здесь, на родине предков, уже четыре недели. Аллаху было угодно, чтобы я появился здесь с вестями и предложениями. Будут ли мои вести благоприятными, а предложения приемлемыми – да рассудит Аллах!

– Иншалла, – откликнулись все без исключения.

– Моя жизнь прошла далеко отсюда – так далеко, что порой мне кажется, что её и не было вовсе. То, что пишут неверные о землях моих отцов, очень странно и противоречиво. Наши братья в Советах и Комитетах по освобождению уйгуров, расположенных в нечестивых странах, утверждают одно. Наши недруги говорят о другом. Неверные – да покарает их Аллах! – рассказывают третье. Для того чтобы знать намного больше, мне пришлось приехать сюда и встретиться со своим народом.

– Тогда, во имя Аллаха, зачем ты попросил Тохти Тунъяза пригласить нас, если не знаешь, о чём будешь говорить сам? Тебе отнюдь не следовало приезжать из страны неверных только для того, чтобы сотрясать воздух Центра Мира пустыми разговорами! Говорунов у нас достаточно и своих! – с горечью произнёс кашгарский ахун.

– Не говори так о внуке Халила Ходжи, – тихо произнёс ахун Тохти. – Он молод, но у него доброе сердце. Оно подскажет ему, что говорить…

– Подсказывать правоверному должен Аллах! А если правоверный верит сердцу, а не Аллаху, то наш долг вырвать у него это сердце и скормить псам, как это завещано пророком!

– Пророк не призывал ни к чему такому, – проговорил Тохти. – Одно правда: времени очень мало и его становится всё меньше. Да, хань-су охотятся за нашими смелыми юношами и девушками…

– За отважными стариками они тоже охотятся… – с горечью произнёс турфанский ахун.

– Они строят по всей стране – нашей стране, ибо её завещал нам Аллах – нечестивые винные заводы. Наши земли отравлены ядерными взрывами, нам запрещено общаться с соотечественниками, разбросанными по всему свету. Тех же из них, которые из-за границы призывают к сопротивлению хань-су, вылавливают, нечестивые выдают их хань-су, ахань-су публично расстреливают их на стадионах!

Тохти наполнил пиалу чаем и отпил.

– Но самая страшная сила заключается в их городах. Города хань-су растут как грибы по всей нашей земле. Хань-су приезжают туда тысячами тысяч, они строят там фабрики, заводы, нечестивые места развлечений, в которых содержат обезьян, магазины, в которых может поместиться несколько таких городов, как наш. Может ли уйгур получить работу в этих городах? – ахун приподнялся на корточках и гневно заключил: – Нет! Уйгуры для хань-су – жители пустынь, немного – долин, немного – гор. Они относятся к нам, как к обезьянам, которых содержат в нечестивых местах развлечений! И самое страшное – многим нашим людям это нравится. Мы, коренное население Центра Мира, исчезнем с лица земли через несколько десятков лет. Хань-су сделают для этого всё возможное, потому что понимают: Центр Мира существовал и будет существовать вне зависимости от того, какой народ его населяет. Теперь он будет принадлежать хань-су.

– Я хочу также сказать о том, – продолжал Тохти Тунъяз, – что делают люди во всех тех странных советах и комитетах, учреждённых нашими бежавшими братьями в странах неверных. Возможно, мои слова будут произнесены во гневе, но я стар, я очень стар и должен сказать. Возможно, эти люди делают великое и благородное дело. Возможно, они помогают тем нашим братьям, которые силами хань-су выброшены с родной земли. Но мне отсюда кажется, что на самом деле они служат хань-су, потому что не делают главного. Нас здесь двадцать пять миллионов, а они помогают всем, но не нам! Делят между собой деньги, которые изгнанники жертвуют для нас, завладели вниманием всего мира, пытаются учить нас жить… Но сами они здесь не живут, а значит, не имеют на это права. Внук Халила Ходжи вернулся к своему народу, несмотря на то, что в стране неверных он был учитель, муфтий, очень уважаемый и состоятельный человек. Он бросил всё и пришёл делить наше горе, наше бесконечное горе, потому что безрадостно наше будущее.

– С чем ты пришёл, внук Халила Ходжи? – вкрадчиво спросил кашгарский ахун.

– Достопочтеннейшие из достопочтеннейших, – проговорил Измаил, потупив глаза. – Сперва я хочу поведать о том, что, несмотря на то что в стране неверных прошла вся моя жизнь, сейчас я прибыл с Земли Пророка. Наши братья по вере готовы помочь нам! А теперь ответьте мне, достопочтеннейшие из достопочтеннейших – хотя кто я такой, о Аллах, чтобы требовать у вас ответа? – в чём больше всего нуждается мой народ, чтобы обрести свободу? Сейчас я попробую сам ответить на этот вопрос, ибо Аллах вложил мне в сердце этот ответ: деньги, оружие и воины!

Полковник Шергин. Москва

«Ничто так не выдаёт человека и не является столь запоминающимся в его внешности, как глаза, – постоянно говорил Старик. – Поэтому учитесь прятать свой взгляд, учитесь не глядеть в лицо собеседнику. Легче всего запоминаются люди с большими и светлыми глазами – они, с моей точки зрения, практически не годятся для полевой работы. Мне самому пришлось уйти из полевых офицеров из-за взгляда – уж я-то знаю, о чём говорю».

Сидевший напротив Шергина майор Службы Максим Спадолин поднял глаза от папки и выразительно усмехнулся. Само существование Спадолина в отделе серьёзно противоречило принципиальной позиции Шергина. Был он темноволос, по-яркому голубоглаз, с выпирающими скулами и насмешливо вздёрнутым носом. Секретарши его обожали и считали, что он чем-то напоминал молодого Алена Делона. Во всяком случае, он выделялся из основной массы шергинских аналитиков, которые все как на подбор отличались низкими лбами и косящими взглядами из-под бровей.

– Итак, руководству потребовалась аналитическая записка о центробежных процессах, происходящих в Китайской Народной Республике вообще и Синьцзян-Уйгурском автономном районе в частности. Как скоро и в каком объёме?

– Скоро? Как всегда – вчера. Что до объёма – на ваше усмотрение. Страниц шесть-семь, две карты, диаграммку какую-нибудь для наглядности… – произнёс Шергин.

– Разрешено ли будет, – Спадолин и так знал ответ на этот вопрос, но тем не менее обратился с ним «по инстанциям» в виде сидящего напротив Шергина, – разрешено ли будет обратиться к Братьям за дополнительной информацией по данному вопросу?

– Отвечаю однозначно: деятельность Братьев в данной докладной должна оцениваться с позиции постороннего наблюдателя. А почему вы спрашиваете?

– Ну… Братья всегда плотно пасли уйгурских сепаратистов… Именно они рассчитывали вероятности развития общественного движения, вмешательства внешних сил и тэ дэ и тэ пэ…

– Если бы наше руководство интересовала точка зрения Братьев на происходящее, они бы к ним и обратились. Кстати, не исключаю, что они так и поступили. Рекомендую помнить об этом при подготовке записки. Что ещё?

– Если честно?

– Странный вы человек, Максим Сергеевич. Кто же в нашей Службе кого честно спрашивает? Хотите спросить – спросите.

– Что вы сами-то об этом думаете?

– Что я думаю? – Шергин поднял глаза от папки и поглядел на Максима поверх очков. «Глаза-то какие молодые, – в очередной раз удивился Спадолин, – без красных прожилок и не слезящиеся…»

– Думаю я, Максим, что в кои-то веки наше начальство задумалось о по-настоящему важных вещах. Не о кавказских набегах на Кубань и не о вероломных хохлах и ляхах. А о вещах, действительно способных влиять на всю структуру России – той страны, какой она сформировалась в XVII–XIX веках.

Максим промолчал. С возрастом на Старика всё чаще и чаще накатывали приступы пустословия в присутствии подчинённых. Возможно, это объяснялось возрастом и одиночеством – жил Шергин один, дети его разъехались по самым разным краям не только страны, но и всего мира, так что его собеседниками оставались подчинённые и компьютер. В отделе эти рефлексии считали признаками комплекса непризнанного гения. Но тем не менее именно к Старику как минимум дважды высшее руководство страны обращалось за консультациями типа «как достать луну с неба?». И, судя по нынешнему положению Старика в Службе, эти консультации руководство удовлетворили…

– Дело в том, что после распада Союза и всей этой «демократизации» настоящая опасность нам грозит именно из Центральной Азии, – пояснил полковник. Рассмотрим самый неприятный вариант по Кавказу. Все горцы восстают разом, и после десяти лет безудержного газавата руководство страны в припадке безумия и под давлением Совета Европы дарует им независимость. Если абстрагироваться от психологического эффекта, приправленного усталостью от затяжной герильи, то мы теряем всего лишь два процента территории и около трёх процентов населения. Образно говоря, национальные автономии Северного Кавказа – палец на руке нашего организма. Пальцы лечат, но при необходимости их иногда приходится и ампутировать.

– Палец не указательный…

– Или большой. Да, все пальцы важны. Но беспорядки в Центральной Азии грозят нам циррозом печени, что может привести к остановке жизнедеятельности. Дело в том, что любая попытка выделения из Китая какого-нибудь Восточного Туркестана или Уйгурского халифата скажется на всём азиатском СНГ, более того – на Центрально-Азиатском регионе в целом, как такое домино, что не приснится никому из нас в страшном сне.

Здесь, Максим, религиозный фактор накладывается на фактор национальный. Ну посудите сами. Кто такие вайнахи? Обособленные племена разбойников, обитавшие в горах и грабившие караваны. Если бы не их беспощадная война с нами, о них и знать бы никто не знал, за исключением узкой группы славистов, специалистов по творчеству русских писателей первой половины XIX века, которые в огромном большинстве побывали на Кавказе. Ирония судьбы! Другое дело – уйгуры. В VIII–IX вв. этот племенной союз имел могущественную державу, занимавшую территорию, которая намного превосходила по площади конгломерат славянских княжеств под патронажем Киева. Именно к этой утраченной государственности апеллируют современные уйгурские националисты. Уйгуров в мире, в принципе, очень много – это едва не самая крупная нация, не имеющая собственной страны. Даже власти КНР признают, что у них в стране проживает не менее восьми миллионов уйгуров. Независимые от властей эксперты оценивают их численность как минимум в двенадцать миллионов.

– А сами уйгуры?

– Эти менее чем на двадцать пять миллионов только на территории КНР не согласны. Но, кроме того, во всём остальном мире их по самым скромным подсчётам миллионов пять. Так что общая численность уйгуров приближается к количеству современных поляков, а в совокупности их больше, чем мадьяр, чехов, словаков и сербов, вместе взятых. Но, увы, и это ещё не всё. В близких с этнической точки зрения отношениях с уйгурами состоят калмыки, башкиры, алтайцы и якуты. Как на них скажется националистическая идея, помноженная на религиозную, мне очень трудно представить. С идеей уйгурской независимости напрямую смыкается идея пантюркского государства… А это такие перспективы, о которых я даже думать не хочу…

Два голубоглазых человека сосредоточенно смотрели друг на друга.

– Вы не спешите в витии меня записывать, – добродушно усмехнулся Шергин. – Думаете, непризнанный гений отыгрывается на подчинённых, заставляя их выслушивать свои философствования? Не забывайте, что поручение дано нашему отделу высшим руководством, а не выживший из ума старикан требует проверять плоды, взращённые его маниакальной фантазией. Я просто хочу, чтобы вы поразмыслили над моими словами при составлении записки. Имейте в виду: в первый раз за время вашей работы вы займётесь подготовкой по-настоящему стратегического документа. Очень многие офицеры-аналитики за свою жизнь не подготовят и сотой доли такового…

– Я понимаю…

– Пока нет, – Шергин мягко хлопнул ладонью по документам. Потом добавил: – Да, и кроме того… Эта тема, скорее всего, получит в ближайшее время новое развитие. Поэтому я приказываю вам активизировать на синьцзян-уйгурском направлении привлекаемых Службой сотрудников.

– Выяснить, кто из наших замороженных контактов в республиках Средней Азии может быть задействован?

– И это тоже. Но советую не забывать ещё вот о чём. Сегодня Китай открывает свои двери. Его и другие интересующие нас территории посещают многочисленные туристские группы. Позаботьтесь о том, чтобы часть интересующей нас информации получать именно от них. Более того, можно даже спровоцировать какую-нибудь поездку в места предполагаемой совместной активности уйгурских и кавказских радикалов.

– Вот так – с бухты-барахты? Начинать такой оперативный цикл вряд ли стоит с экспромта…

– На подготовку экспромта у вас есть несколько недель. За это время можно спровоцировать или даже организовать самим, через доверенного человека, настоящую экспедицию, которая пройдёт прямо по интересующей нас территории.

– Шоп-туры? Любители кантри по-восточному? Горные туристы? Альпинисты?

– М-м-м… Вряд ли шопперы… Наверняка, эта область деятельности схвачена Братьями. Этнографические туристы – это, конечно, хорошо, но надо помнить, что в Китае доступ в места, где местное население живёт, или якобы живёт, по заветам предков и ведёт традиционное хозяйство, скорее всего, находится под контролем. Стало быть – альпинизм или горный туризм. Плюс маршрут, проходящий по интересующим нас местам.

– И что важно, есть много людей, которые с удовольствием помогут нам в работе…

Это было удивительно, но на самом деле среди альпинистов и горных туристов, имеющих высокие спортивные категории, всегда находилось достаточное количество людей, сотрудничающих со Службой. Максим иногда задумывался об их мотивации. Причин было довольно много, начиная от того, что люди, любящие горы, отличались повышенным патриотизмом, и кончая тем, что сотрудничество со Службой было Большой Игрой, такой же, как спорт и сверхсложные путешествия.

– Стало быть, самый верный вариант – отправить в составе туристской группы своего человека.

– Можно сказать итак…

– А что они, по большому счёту, должны выглядывать?

– Как всегда – всё необычное.

– И ничего в придачу?

Шергин чуть задумался. В конце концов, парень всё равно рано или поздно всё узнает. Так почему не сейчас?

Он сказал. И даже объяснил почему.

Выходя через несколько минут из кабинета начальника, Спадолин подумал, что шефу ещё далеко до дурдома, если ему удаётся додумываться до таких заключений.

Урочище Ямат. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

«Зелёный чай отдаёт гораздо большей горечью, чем во времена моей молодости», – подумал ахун Кахарман Фархиди. Возможно, то, что ему приходится пить этот чай, его и убьёт: в трёхстах километрах на восток отсюда располагается Лобнорский ядерный полигон. Именно здесь, на исторических землях уйгурского каганата, хань-су испытывают самое отвратительное оружие мира. Кахарман Фархиди был уверен: всё, что сейчас делают хань-су с его народом, – это месть китайцев за годы унижения, которые они претерпели, выплачивая дань предкам нынешних уйгуров. Более пятисот лет государство уйгуров было самым могущественным царством в Центре Мира.

Двое сопровождавших его отошли в сторону, где развели свой, отдельный костёр. Нельзя нарушать уединение учёного человека.

Кахарман Фархиди продолжал думать.

«Действительно, если в самое ближайшее время чего-то не произойдёт, уйгуры как нация исчезнут с лица земли. Сто миллионов китайцев, переселившихся в Синьцзян, уничтожат уйгур в смешанных браках за тридцать лет. В годы молодости ахуна запрещалось заключать смешанные браки с неверными, да покарает их Аллах! Но за последние пятьдесят лет многие люди ослабли в вере, особенно молодёжь. Девушкам нравятся богатые хань-су, они выходят за них замуж, а закон КНР оказывается на их стороне. Если было бы возможно ввести законы шариата, то наша земля уже не принадлежала бы китайцам», – усмехнулся про себя Кахарман.

Он продолжал думать о славном прошлом своего племени. Все географические названия Восточного Туркестана имеют уйгурское происхождение до самых Гималаев. Ещё до образования Уйгурского каганата в нынешней Монголии его народ полностью контролировал пространство, протянувшееся до Гималайских гор. А как красив уйгурский язык! Певучестью он напоминает трели соловья…

А есть ли будущее у его народа, если он пойдёт путём, предложенным Измаилом Башири? Хань-су всегда подавляли восстания безжалостно и эффективно. Но сегодня Великий Китай хочет покорить весь мир своей торговой экспансией – а значит, ему придётся считаться с тем, как отнесётся к нему мировое сообщество. В том числе и внутренняя политика Китая будет предметом обсуждения неверных. А мир неверных сейчас сильнее КНР. Пока сильнее. По крайней мере, так утверждает Измаил Башири… А надолго ли сохранится такое соотношение? С каждым годом количество стран, уступающих Китаю в мощи, растёт, а количество превосходящих – уменьшается. Что там сказал Измаил? Россия, вместе с Китаем погубившая его народ в 1949 году, уже слабее своего южного соседа. Воистину Аллах велик и Мухаммед – пророк Его!

А ведь Советский Союз в том же 1949 году был по-настоящему непобедимой державой! Быть может, и Восточный Туркестан станет той соломинкой, которая сломает хребет китайскому верблюду?

Тогда… Тогда получается, что на все действия по обретению независимости у них и остаются всё те же десять лет!

Неужели Аллах на самом деле послал им Измаила Башири с его предложением и друзьями?

Современные уйгуры не умеют сражаться. Храбрости им, конечно, не занимать, но надо учиться стрелять, взрывать и выполнять приказы. В Китае не берут в армию не-китайцев. А план Измаила предусматривает обучение уйгурских бойцов самыми закалёнными воинами ислама! Он сам, Кахарман Фархиди, был счастлив увидеть этих героев.

Да, несколько лет правильно построенной борьбы вполне могут дать уйгурам независимость. А там…

А там рукой подать до Большого Туркестана. Власти бывших советских республик алчны и слабы, их города постоянно сотрясают беспорядки. А что происходит в мусульманских краях России? Если поднимутся правоверные, то, вполне возможно, северный колосс не выдержит и просто развалится на части!

Аллах акбар!

Но есть ещё кое-что. Вполне возможно, мусульманам Синьцзяна пришло время использовать ещё одно оружие. Силу столь древнюю и могущественную, скрытую в этих горах, что никто из героев последних пятисот лет не осмеливался даже и пытаться ею овладеть.

А вдруг?..

По спине Кахармана пробежала дрожь. Он так стар!

Не исключено, что ему самому уже хочется увидеть конец мира?..

Необходимо наедине разобраться со своими чувствами.

Кахарман Фархиди не боялся смерти – в конце концов, на всё воля Аллаха. И иногда Он посылает правоверным самых неожиданных союзников – как этот внук Халила Ходжи и его таинственные друзья с Аравийского полуострова. Сейчас Кахарману Фархиди предстояло встретиться ещё с одним возможным союзником.

Урочище Ямат. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

До ушей Кахармана Фархиди донёсся шум двигателя. С юга по открытой дороге, словно огромный блестящий чёрный жук, приближался джип – довольно редкий в этих краях Китая Toyota Landcruiser 100 с тонированными стёклами. Джип не доехал до рощи, в которой коротал время Кахарман, около километра – расстояние, с которого довольно сложно достать из снайперской винтовки или гранатомёта – и стал ждать.

Спутники ахуна с болью и негодованием наблюдали, как семидесятилетний старик бредёт по пыльной засохшей степи к поджидающему его «сверхнасекомому». Кем бы ни был этот человек, он был обязан подъехать к ахуну, вместо того чтобы заставлять Кахармана идти к нему по выгоревшей степи. Словно уловив мысль на расстоянии, джип зарычал, преодолел оставшиеся до старика триста метров и развернулся возле него, обдав облаком пыли. Хлопнула дверь, принимая ахуна, и автомобиль на полной скорости помчался к синеющему хребту Тянь-Шаня.

Когда пыль развеялась, в степи уже никого не было.

Спутники ахуна зло прокомментировали действия нечестивца и вернулись к своему шашлыку и зелёному чаю.

Человек, подобравший Кахармана Фархиди, был крупнейшим бизнесменом Кашгара Абдужелилом Каракашем. В Кашгаре Каракашу принадлежало три швейные фабрики, завод по производству велосипедов, сеть оздоровительных комплексов. Но самое главное – Абдужелил занимал ведущее положение в группе, занимавшейся выращиванием и обработкой опиумного мака в глухих ущельях Памира.

– Иншалла, – приветствовал он старика с заднего сиденья.

Старик ответил. Кем бы ни был Абдужелил, он прежде всего мусульманин. К тому же сейчас.

– Я всегда рад помочь вам добраться до родного города, достопочтеннейший из достопочтеннейших, – произнёс Абдужелил. – Но вы сказали мне, что есть некая причина, почему я лично должен явиться на зов святого человека. Скажу прямо – будь вы хоть самим святым Хазретом, это не заставило бы меня высунуть нос из Кашгара. Но вы – человек, качавший меня на руках сорок лет назад, человек, оказавший мне и моему бизнесу неоценимые услуги, и я счёл себя обязанным примчаться.

На самом деле когда-то Кахарман, пользуясь своими связями с уйгурами-эмигрантами, часть из которых существовала вне закона, счёл для себя возможным помочь Абдужелилу наладить каналы переброски героина в Европу. С его точки зрения, распространение этого зелья в стане Сатаны способствовало делу, которому он посвятил всю свою жизнь – расширению влияния ислама по всему миру.

Теперь пришла пора напомнить о возвращении долга.

Ахун Кахарман сосредоточенно рассказал обо всех событиях последних дней – встрече главных ахунов уйгурского народа в доме Тохти Тунъяза, обставленной так, как будто это была Тайная Вечеря в окрестностях Иерусалима; о появлении на этой встрече Измаила Башири, внука Халила Ходжи, в прошлом одного из руководителей Республики Восточный Туркестан; о поездке ахунов на базу, где находились приехавшие из России воины Ислама. О беседе с высоким и мудрым человеком, которого все называли генералом Омаром. И самое главное – о сотнях автоматов с патронами и неограниченных финансовых ресурсах Измаила Башири, улема из Англии, приехавшего сражаться с неверными на родину предков.

– Вы думаете, хань-су не знают об этих событиях? – с сомнением спросил ахуна наркоторговец. – Среди восемнадцати ахунов, собравшихся на встречу, наверняка, человек шесть – колеблющиеся.

– Прежде всего, они – мусульмане, – с гневом бросил ахун.

– Ну… Мусульмане… А как вам понравился этот английский выскочка? Во имя Аллаха, давайте говорить честно – есть ли у него шанс?

– Почтенный Абдужелил, первое, что я понял, слушая этого молодого человека, – что у него есть вера.

– А также деньги, оружие и вооружённая гвардия. Не слишком ли много для одного человека? А вы не предполагаете, что, может быть, это вооружённая гвардия ведёт его, а не он её?

– Наши братья-воины из России на самом деле произвели на меня несколько двойственное впечатление, – насупившись признал ахун. – Но их командир, генерал Омар… – тут ахун запнулся и в итоге произнёс: – В конце концов, улем и воин в одном лице – отличное сочетание!

– Достопочтеннейший из достопочтеннейших, – вкрадчиво произнёс Абдужелил, – как вам известно, у меня свои источники, и они предоставили мне верительные грамоты генерала Омара. – Здесь Каракаш запнулся. На самом деле он знал больше, гораздо больше, чем Кахарман Фархиди. Но наркоторговец был по-своему очень честным человеком. И он на самом деле считал себя обязанным своему ахуну, даже не столько за помощь в делах, сколько за отеческую заботу о нём, когда Абдужелил бегал беспризорным мальчишкой на улочках Кашгара. – Скажите, почтеннейший, они упоминали при вас шейха Калеба?

– Нет, почтенный Абдужелил. – Кахарман понял, что бизнесмен только что произнёс слова, которые не должен был говорить ни при каких обстоятельствах. И преисполнился благодарности.

– Шейх Калеб, – задумчиво продолжал Каракаш, – живёт или на Земле Пророка, или совсем неподалёку от неё. Мои люди встречались с ним несколько месяцев назад. Многие люди считают его колдуном. Неважная рекомендация для правоверного.

– Аллах запретил нам искать истину в общении с демонами, – проговорил ахун. – Но он не осуждает других людей, если они следуют этим путём.

– За одним исключением – если эти другие люди являются мусульманами. Правоверный, взыскующий магии, противоречит учению Пророка…

– Вас это смущает, почтенный Абдужелил?

– Нет, почтеннейший. Я говорю обо всём этом потому, что это должно смущать вас. Но я продолжаю о другом: шейх Калеб, несмотря на свои… странные интересы… пользуется большим авторитетом среди правоверных Земли Пророка. Именно ему принадлежит идея вложить деньги в освобождение нашего народа. И он же подыскал Измаилу солдат для армии освобождения Восточного Туркестана. Но самое главное, что он сделал, – он нашёл офицеров для этой армии. Мне кажется, что этих офицеров для будущей армии Аллаха шейх Калеб готовит в своём княжестве…

– Как мало мы, живущие в Центре Мира, знаем о том, что происходит на его окраинах, – сокрушённо вздохнул Кахарман Фархиди. В отличие от других ахунов своего народа он за радикализм всю свою жизнь имел статус «невыездного» человека.

– Всё это я сказал вам, достопочтеннейший, дабы вы поняли, откуда у меня верительные грамоты вашего уйгуро-англичанина и его гвардии. И эти грамоты выглядят настолько впечатляюще, что я прямо сейчас привёз сюда то, о чём вы меня хотели попросить, – наличные деньги, двенадцать миллионов юаней.

«Полтора миллиона долларов!» – мгновенно пронеслось в голове у ахуна.

– Достопочтенный Абдужелил, – сурово сказал Кахарман. – Я отнюдь не желал просить у вас денег. Просто часть авуаров достопочтенного Измаила несколько…

– Неликвидна, – быстро сказал наркоторговец. – Я об этом предупреждён. Точнее, ликвидна, но не в банковской системе КНР. Золото и камни. Но я сейчас не об этом. Я прошу принять эту скромную сумму как бескорыстный вклад в нашу борьбу.

Поражённый щедростью Абдужелила, ахун подумал, что, несмотря на свой жизненный опыт, ему свойственно ошибаться в людях как в худшую, так и в лучшую сторону. Ему даже не пришло в голову, что одной из причин этой помощи, кроме просьбы шейха Калеба, являлось желание Абдужелила отвести взгляд правоохранительных органов КНР от Кашгара…

База отдыха «Хун Шань».

Китайская Народная Республика, провинция Синьцзян

Группа Гельмана – семеро обросших, пахнущих потом и тем особым человеческим запахом, который вырабатывается телом при максимальных нагрузках в снежных просторах Центральной Азии, людей – выходила к окраине посёлка Шавань, отмеченного на карте как Саньдаокэцзы.

Здесь, в китайской провинции Синьцзян, все населённые пункты имели по два, а то и по три названия: одно исконно местное на языке уйгуров, другое – такое же, но на монгольском, и третье – официальное, на титульном, как сейчас принято говорить, языке – китайском. Китайские власти таким образом пытались пресечь все попытки серьёзного сепаратизма в этой части страны, населённой преимущественно мусульманами: уйгурами, дунганами и казахами. «Ничего, – подумал Владимир – огромный, могучий черноволосый мужчина, мастер спорта по горному туризму, способный и сейчас, в свои пятьдесят четыре, нести сорокакилограммовый рюкзак тридцать пять километров в день. – Скоро китайское правительство переселит сюда миллионы ханьцев, на чём и кончатся все идеи хоть о какой-нибудь национальной автономии этого края».

Гельман уже различал блеск лобового стекла китайского военного джипа BJW – дальнего родственника старины ГАЗ-69, «слизанного», в свою очередь, с американского «виллиса». Джип прибыл с базы отдыха китайского заповедника Карас, с усадьбой которого Гельман вчера связывался с гор при помощи спутникового телефона.

Группа московских туристов подошла к джипу, Гельман показал свою карту маршрута, водитель радостно заулыбался и позвонил. Из-за угла вырулил японский микроавтобус, из которого выкатилась упитанная китайская девица, ткнула себя в грудь и сказала: – Надя!

Гельман тяжело вздохнул. Переводчики-китайцы уже порядком надоели во время заброски группы на высокогорье. А теперь ещё нужно было объяснять, что их надо отвезти в какое-нибудь тихое место для отдыха – без базара, парка аттракционов и сети универмагов, туда, где ребята могли бы придти в себя после восхождения и немного подсушить – подлатать снаряжение.

Несмотря на то что «Надя» упорно называла заповедник парком, а отдых у неё подразумевал «массаж, пиво, сауна», через полчаса группа уже ехала в ущелье Хун Шань. Рюкзаки туристов заняли практически всё свободное пространство джипа, что вызывало удивлённый смех водителя и нарочито испуганное приседание Нади.

«Чежолы! Очень чежолы!» – говорила она, трогая за лямку то один, то другой рюкзак.

– Блин, когда толпой тащишь, вроде не очень понимаешь, как их много, – хмыкнул Анатолий Островский, врач экспедиции. – А как в одну кучу сложишь – матерь Божья, их четверть тонны…

Автомобили снова ехали по направлению к Тянь-Шаню, с предгорий которого группа спускалась ранним утром.

– Сегодня и завтра ночуем на базе. Если я правильно понял эту щекастую, конечно. Занимаемся снарягой, спим. Послезавтра с утра нас везут в Урумчи, сегодня вечером надо будет подтвердить билеты на автобус.

По плану группа должна была вернуться в Алматы и уже оттуда вылетать в Москву. В столице Казахстана двое туристов превращались в тех, кем они и были в повседневной жизни, – в специалистов по прокладке газопроводов. Они сразу же попадали на совещание с участием представителей правительства Казахстана, после чего должны были лететь на Алтай, смотреть, как пойдёт «труба» через знаменитое плато Укок. Гельман же хотел встретиться со старыми приятелями-горниками и обсудить возможности проведения новых и сложных маршрутов на территории открывающегося для иностранцев Китая.

Туристская база «Хун Шань» располагалась в суровом, но очень живописном месте: на уступе горы, возле небольшого моренного озера, вдоль берега которого были рассыпаны огромные валуны – каждый размером со среднюю комнату в обычной малометражной московской квартире. Поверхность воды отливала серой сталью, а камни на берегу – какой-то едва уловимой голубизной. Валуны в сумерках казались синее воды и неба. База была выдержана в стиле, более характерном для южного и восточного Китая («А может, это задача у них такая – подгонять всё под стандарты метрополии?» – подумал Гельман) – белые ворота, черепичная кровля с приподнятыми а-ля пагода краями, трёхэтажное здание с кафе на первом этаже без каких-либо архитектурных изысков и некое квадратное строение на заднем плане, ближе к склону горы. На территорию базы машины туристов пропустили после долгого препирательства: обслуга всё повторяла на очень плохом русском: «Занято», – но Гельман снова созвонился по GlobalStar с директором заповедника, и тот, через переводчика, подтвердил, что они могут заселяться.

Ребята по старой привычке попытались разместиться в двух номерах, но Надя быстро объяснила, что при общекитайской дешевизне они могут занять четыре двухместных номера.

Приняв душ, все участники маршрута спустились в кафе, но здесь их ждала неожиданность.

Кроме них в зале находился ещё один европеец – невысокий крепыш, лет тридцати пяти – сорока, стриженый наголо, с характерными чёрными густыми бровями, сползающими к переносице, отчего выражение его лица приобретало задумчиво-страдающий вид. Пухлые губы и искрящиеся карие глаза плейбоя наводили на мысль, что их обладатель должен очень и очень нравиться женщинам. Несмотря на вечернюю прохладу, он был одет в простую и лёгкую рубашку с короткими рукавами. Бритоголовый левой рукой перебирал нефритовые чётки. Услышав русскую речь, он улыбнулся и попросил разрешения подсесть к группе.

– Привет, соотечественники, – мягко произнёс он, – отдохнуть приехали?

– Да заканчиваем отдыхать-то, – грубо пресёк вопросы Гельман, который в каждом русском, встреченном за рубежом, видел или уголовника, или нувориша.

– Отдохнуть это у него называется, – скривился Островский, – десять дней и четырнадцать перевалов!

– Зато первопрохождение, – рыкнул на него руководитель. – Во всех справочниках теперь значиться будет. Есть с чем в могилу ложиться!

– Уже и в могилу ложиться… Я что-то так сразу не планировал, – хмыкнул Анатолий.

– Меня Денисом зовут, – извиняющимся тоном представился бритый плейбой.

Туристы представились.

– А вы, это, здесь отдыхаете? – подозрительно прищурился Гельман.

Денис улыбнулся снова, на этот раз снисходительно: – Я тут как раз работаю. По линии Фонда защиты диких кошек – помогаю китайским коллегам…

– А неплохо тут у китайских коллег, – хмыкнул Гельман. – И что, народу много бывает?

– Много народу внизу, там, где международный резерват Карас, – пояснил Денис. – Там озеро Карас, база отдыха, мифическое чудовище – китайский Лох-Несс, в общем…

– И что чудовище? Не распугивает отдыхающих?

– Что вы! Чудовище отдыхающим очень даже способствует. Такой оживлённый прокат всякой оптики на берегу.

– А здесь у них что? При отсутствии чудовища?

– Как что? – удивился Денис. – Вы русские – и не знаете? Это – рериховские места. Здесь проходила его среднеазиатская экспедиция. Всё творчество Рериха замешано на впечатлениях о таких странах. Озёра, долины. Камни… Между прочим, учёные из всемирно известного института эзотерической культуры «Центр-Рерих» установили, что именно в этом месте, у озера Кара-Коль, находится географический центр Евразийского материка – «Центр Мира» древнейших культур. Собственно говоря, это даже не база отдыха, а место паломничества. Мы, наш фонд то есть, профинансировали часть строительства, а «Центр-Рерих» оплатил создание дома паломников. Сейчас там почти никого нет.

– А паломники сюда едут русские или кто-то ещё? – спросил Анатолий.

– Конечно, русские, – перебил приготовившегося отвечать Дениса Гельман. – Больше никто в мире про этого прохиндея и не знает.

– Экий вы, – тонко улыбнулся Денис, – радикал. Рериха знают во всём мире. Вот сейчас, например, здесь художник – англичанин уйгурского происхождения, большой знаток и поклонник рериховского наследия. Замечательно даже не то, что он знает всю историю их семьи, а то, что сейчас этот человек очень серьёзно интересуется магическими артефактами, находившимися у них в руках.

– Хм-м-м… Широка страна моя родная. Много в ней невиданных чудес! В том числе и англичане уйгурского происхождения, почитатели рериховского наследия.

– Ну, чудес здесь и в самом деле немало. Вон, видите, на уступе скалы напротив – развалины античной крепости?..

– И естественно, могила Александра Македонского… – пробурчал Гельман.

– По крайней мере, так говорят, – мягко улыбнулся Денис.

– Погодите-ка, – вмешался Анатолий. – Я врач, естествоиспытатель прежде всего… А вот эта крепостца – если это крепостца, конечно, а не загон для овец – как снабжалась вот водой, скажем? И на хрена, скажите, её так высоко над долиной строить, ведь контролировать долину из луков никак не получится?

– А там выбиты целые цистерны для воды в скалах, – терпеливо объяснял Денис. – И пробита штольня до какого – то подземного потока. А контролировать долину из этой крепости было не надо – туда уходило в случае нашествия врагов местное население. Выше в горах есть ещё одна крепость – совершенно фантастическое место, я слышал.

– Тоже – Александра Македонского?

– Тоже… Кстати, я общался с археологами – по их мнению, всё это не противоречит законам природы… То есть крепости не то чтобы самим Искандером Двурогим построены…

А позже, во времена диадохов – Селевкидами… Ну ладно, не стану вас больше утомлять – отдыхайте…

Спалось Гельману плохо…

Трудно сказать, чего ему не хватало. Низкого гудения горелки? Шелеста палаточной ткани под порывами ветра? Храпа товарищей? На правах старшего группы он взял себе отдельный номер.

Владимиру Гельману, по прозвищу Человек-гора, было пятьдесят четыре года, из которых в горных походах он провёл в общей сложности не менее шести. Ему доводилось видеть много удивительных мест. Но с таким количеством странностей, как здесь, в Восточном Тянь-Шане, высокопарно названном сумасшедшими рериховцами «Центром Мира», ему сталкиваться не приходилось.

Он вспоминал, как видел вторую крепость над долиной Кара-Суу. Крепость Свастики. Интересно, почему она имеет такую форму? Ведь свастика – знак тибетской мифологии. И индийской, как говорят. Сейчас, правда, психи утверждают, что свастика – истинно славянский знак, подаренный нам с неба…

Если крепость с самого гребня показалась ему стоящей в четверть склона, то, значит, она и на самом деле расположена очень высоко над рекой… На хрена их так строили, интересно, в те времена? Явно не воины Искандера Двурогого – делать им больше было нечего… Видимо, какие-то дикие тянь-шаньские горцы – как их там звали в те античные времена? Эфталиты? Да сам Сатана нынче не разберёт… Когда-то он, молодой физик из МАИ, увлекался сочинениями Л. Н. Гумилёва. Складные книжки писал старик, но как бы всё это не оказалось враньём… Кто может сегодня, через две с половиной тыщи лет, знать, как оно там было на самом деле? Уже сегодня многие молодые (да и не очень) люди с трудом представляют себе, что на самом деле происходило 19–21 августа 1991 года в Москве. А тут – IV век до нашей эры! Жуть… Интересно, как жилось людям в этих ущельях, когда они ежечасно, ежеминутно, каждый миг своей жизни воспринимали эту пронзительную красоту высокогорья? А построить такое сооружение на отвесной скале, под ударами стихий – разве реально? Сколько сил, времени и средств это должно было занять? Правда, строили такие сооружения явно не те, кто их задумывал. Заставляли каких-нибудь дехкан или рабов тесать камень. Ещё в первый раз, проходя по этим местам четыре года назад, Гельман задавался вопросом: что за геометрические узоры расположены внизу? Что это – творение рук человеческих, изуродованное временем и снегом, или причудливое нагромождение скал?

Теперь он этим вопросом не задавался. Пять дней назад, проходя над перевалом Кара-Таш, он видел, как в середине иссиня-чёрной морозной ночи крепость испускала голубое мерцание, очень похожее на свечение неоновой лампы…

Гельман встал, накинул на плечи мягкую полартековую куртку и вышел в коридор. Окно было приоткрыто, скалы покрывал серебристый лунный свет, как будто огромные тянь-шаньские кручи выбелил выпавший иней.

«Полнолуние», – подумал Гельман и потянул створку окна.

Вдоль берега озера двигались тени.

«Вот мудаки, – привычно проворчал про себя Гельман. – В лунном свете в этих камнях сам чёрт ногу сломит. Ещё какая-то группа выходит из гор, что ли?»

Слышно было, как «разговаривала» горная река. Вернее, не одна, а десятки рек, речек, ручейков и родников, впадающих в озеро Кара-Коль со всех окрестных гор и долин. И среди этого водного многоголосья Владимир Гельман уловил человеческую речь.

Люди общались вполголоса, предполагая, видимо, что шум бегущей воды заглушает их слова. Но в такой прозрачной, вяжущей тишине, какая случается в горах не каждый месяц, их тихая, вплетённая в звук ручья речь разносилась на сотни метров вокруг. Так, люди, разговаривающие в моторной лодке, плохо слышат друг друга, но их беседа совершенно отчётливо звучит для слушателя, располагающегося в ста и даже в двухстах метрах.

– Наслаждаетесь тишиной? – сзади, практически бесшумно ступая по ковру, подошёл Денис. – Правда, сказка?

Гельман вздрогнул, освобождаясь от услышанного только что разговора.

– Да уж, сказка… А что делают эти люди?

– Какие люди?

– Ну там, внизу?

Денис мягко улыбнулся.

– Вы же не верите в духов местных гор и в силу учения Рериха? Значит, и теней здесь никаких быть не может. Английский уйгур ушёл на этюды в горы ещё вечером и вряд ли сюда вернётся. А больше людей здесь нет…

– Как это нет? Я только что видел группу – человек семь.

– Призраки воинов Гэсэрхана, Владимир Владимирович, – всё так же мягко улыбнулся Денис. – Тринадцать всадников…

– Каких всадников? Люди под грузом и с альпеншто…

И тут Гельман осёкся на полуслове. Он понял, что это были никакие не альпенштоки.

Гельман повернулся к окну и стал вглядываться в серебряное нагромождение камней.

Луна стремительно закатывалась за склон. Камни потемнели, в несколько минут потеряв наброшенное на них серебристое шёлковое покрывало.

И больше не было видно семерых человек, пробиравшихся среди россыпи, под тяжёлой поклажей и с автоматами в руках.

«Шесть мюридов пойдут в пещеры. Эмир останется здесь».

Владимир Гельман тридцать лет ходил по горам Кавказа и прекрасно понимал речь десятка местных народов.

От осознания того, что люди внизу говорили на одном из вайнахских наречий, он поёжился.

– На самом деле – наваждение какое-то, – он повернулся к Денису и увидел, что говорит в пустоту. Человек в коридоре исчез так же бесшумно, как появился.

Владимир Гельман повернулся обратно к горам.

В крепости над озером Кара-Коль горел свет. Но это был отсвет совершенно земного огня – там, во дворе, горел костёр, зажжённый человеческими руками…

Алматы, Республика Казахстан. Пять дней спустя

Владимир Гельман двигался по человеческому морю азиатского базара, как самоходная баржа, бороздящая какую-нибудь из великих северных рек. Будучи весьма немаленьким человеком, он возвышался над морем бритых и волосатых голов, платков, тюбетеек примерно на голову. Человеческое море обтекало его плечи, а он с высоты своего двухметрового роста оценивал лежащие на прилавках абрикосы, яблоки, груши, виноград.

«Гостинцев в Москву привезти, внучке. Ведь что они там за фрукты видят? Слизь, а не фрукты… Даже здесь – так себе, по сравнению с базарами в кишлаках. Яблок – это само собой. Алма-Ата (Гельман никогда не называл этот город новым именем, которым наградил его Назарбаев) ведь так и переводится „Отец яблок". Урюк… Абрикосы… Хрен с ним, с грузом, его и так больше семидесяти килограммов набирается… Дочке – бирюзу…» Мир закружился, люди, на которых он, Человек-гора, всегда взирал со своего двухметрового роста, потянулись к нему, вверх, переросли, его, заглянули на него с высоты…

Послышался пронзительный женский визг.

– Человеку плохо!

Гельман этого визга уже не услышал.

– Итак, человеку на базаре стало плохо, и он скончался. Наверное, сердце, – хмыкнул старший лейтенант криминальной полиции Казахстана Нурсултан Тохирбаев, составляя рапорт о чрезвычайном происшествии на Зелёном базаре. Какой-то русский турист решил отдать концы прямо на солнышке? Так бывает, в конце концов, это не их страна. Хорошо бы он успел перед смертью спустить все свои деньги на территории Казахстана.

– Да, и доктор так же считает. Обширная сердечная недостаточность. Лет ему уже много, совсем старик…

– Какой старик? – вскинулся Анатолий Островский, – ему всего пятьдесят четыре было! Да он каждого из вас кулаком мог убить!

– Теперь уже не убьёт, – в голосе Тохирбаева прозвучало что-то похожее на удовлетворение. – Такой крепкий всегда так – хлоп! – и сердце…

– Я врач. Разрешите мне освидетельствовать тело!

– Ты не врач. Ты у себя в Москве врач. Здесь у нас свой врач есть. Он уже всё освидетельствовал. Вы, если вам нужно, у вас в Москве свидетельствуйте…

Анатолий Островский, доктор. Москва

Печальную обязанность получения гроба с телом Человека-горы Анатолий Островский разделил с его с женой и сыном.

– Товарищ оперуполномоченный, я хочу сделать заявление, – начал Анатолий. – Официальное заявление, я хочу сказать.

Капитан Бурляев с сочувствием посмотрел на говорившего. Пятнадцать лет назад его, маленького мальчика, родители увезли из города Целинограда, ставшего затем Акмолой, а с недавних пор Астаной – столицей независимого Казахстана. Его отцу, старшему научному сотруднику Института тропосферной связи Иосифу Бурляеву в новой стране не нашлось места, и ему пришлось стать вынужденным переселенцем в столицу Российской Федерации Москву. В конце концов, он об этом так и не пожалел.

Капитан Бурляев уже выслушал от туристов все подробности о хамском отношении казахской (наверное, правильнее говорить – казахстанской?) полиции к группе после постигшего её несчастья. А теперь этот доктор хочет документально зафиксировать свои претензии… Капитан Бурляев не был сотрудником Министерства иностранных дел и уже приготовился в мягкой форме сообщить об этом убитым горем людям, но то, что он услышал, заставило вспомнить его ещё несколько милицейских инструкций. И ещё одну – не милицейскую и не инструкцию, а всего лишь короткий разговор, состоявшийся позавчера.

– Товарищ капитан, я сам – доктор, терапевт, – заговорил Островский. – В мои обязанности входило постоянное наблюдение за здоровьем группы в течение всего маршрута. Я вам ответственно заявляю – Владимир был исключительно здоровым человеком. И ни я, ни супруга Владимира Лариса Васильевна, не поверим в указанную в медицинском заключении казахстанских коллег причину смерти без официального вскрытия, проведённого в любой из московских клиник.

Капитан Бурляеву пришлось принимать решение.

– Я хочу, чтобы вы письменно изложили ваше заявление, – произнёс Бурляев вполне дружелюбно. «Хотя, – подумал он, – видит Бог, что ещё можно сделать, даже если на самом деле произошло преступление? А вот бумаг из-за этого дела придётся перелопатить невероятное количество». – После того как вы закончите писать, я попрошу вас позвонить из моего кабинета вот по этому телефону. Запомните: именно из моего кабинета – никакому другому номеру по этому телефону не ответят…

Полковник Шергин. Москва

– Итак, Володя Гельман… Хороший был человек… Немного сварливый, склонный к резонёрству. Такие чаще всего идут на контакт со Службой, потому что им кажется, что их никто не слушает. На этот раз он так и не сумел ничего нам рассказать.

– Но сама его смерть разве…

– Да. Она и есть наша точка отсчёта. В любом случае, надо исходить из того, что убийство – всегда экстраординарный способ решения проблемы. И оно чаще говорит о большем, чем призвано скрыть. Да и сказало, вообще-то.

– Не слишком ли примитивно – удар заточкой?

Собственно, именно это и было записано в повторном медицинском заключении о причине смерти Владимира Гельмана. Смерть наступила в результате удара острым тонким предметом в область основания черепа в районе первого шейного позвонка (остатки металла, выявленные в результате трассологической экспертизы, позволили установить, что орудием убийства являлась переточенная отвёртка). В сопроводительной записке говорилось, что симптоматика последствий такого удара будет на девяносто процентов совпадать с симптоматикой внезапного сердечного приступа.

– Примитивно?.. Ну-ну… Это профессионализм такого уровня, с каким мне не приходилось сталкиваться уже минимум лет двадцать. В нашу публику навсегда вбит стереотип: суперкиллер – спортсмен с дальнобойной винтовкой на крыше здания, поражающий мишень за два километра. А ведь самая сложная задача – убрать человека в толпе, так, чтобы почти никто вокруг ещё несколько секунд не сообразил, что произошло. Подходы к базару, толпа, суета и – раз! – заточка в хребет, мгновенная смерть и ни капли крови… Убийца Гельмана будет покруче Леона-киллера. И это тоже говорит о том, что покойный Володя углядел в горах нечто очень и очень странное…

– Встретил наших чеченских террористов?

– Ага… С каким-нибудь Доку Умаровым во главе. Щаз-з-з. Здесь меня настораживает именно высокий профессионализм покушения, что никак не говорит в пользу чеченцев. Практически всё, что они делают, отдаёт дилетантизмом. Не дилетанты только террористы, выросшие из армии или спецслужб, такие, с которых начиналась французская ОАС.

– А ирландцы?

– Ирландцы? Да уж… Эти за пятьсот лет могли и научиться. У них этот террор – образ жизни. В ирландском эпосе, на котором они все воспитаны, культивируется идея жизни как Большой Игры. Вот и играют… Кстати, об игроках… Я думаю, что в процессе разработки нам есть смысл привлечь кое-каких людей со стороны.

Спадолин насторожился. В Отделе иногда просыпались какие-то туманные, очень туманные слухи о неких посторонних силах, которые Старик подключает к своим операциям. Судя по характеру их действий, они не могли иметь отношения ни к одной официальной службе, хотя иногда можно было вспомнить пресловутого агента 007.

– Я думаю, вы не будете возражать против краткосрочной командировки в США… Есть там такой совершенно о'генриевский городишко – Ассинибойн-Сити… И живёт там один наш недавний должничок…

Алекс Зимгаевский, он же Зим. Ассинибойн-Сити

«В любом случае, расставаться будет сложно, – подумал Зим, провожая глазами точёную фигурку Тары. – Конечно, глупо, ведь для обоих это началось как типичный аспирантский роман. Никто не рассчитывал на его продолжение, особенно при нашей разнице… Даже не в возрасте. Практически во всём. Девочка из состоятельной семьи, обеспечила себе место в каком-нибудь престижном информационном агентстве. Папа – президент фамильной компании по производству самогона… тьфу, классического ирландского виски. Двоюродный брат – вице-президент одной из ведущих фирм по разработке программного обеспечения. Считается, что человеку западному семья не так важна, как русскому. Хрена с два, гораздо важнее у них семья. Другое дело, что у них птенцы, вылетая из гнезда, пытаются всячески самоутвердиться. Так в дореволюционные времена это и в наших хороших семьях было принято и носило название периода великовозрастного балбесничанья. Правда, для Тары наши отношения оказались гораздо важнее, и это при общей раскрепощённости европейских дам… С другой стороны, я в их системе ценностей никто и звать меня никак. Даже гражданство у меня – Туамоту».

Зим усмехнулся. Два года назад вопрос о гражданстве всей четвёрки – двух компьютерных гениев, полярного лётчика и профессионального охотника, перебегавших из преследовавшей их России в Японию, обсуждался на самом высоком уровне, включая японский МИД и американский Госдеп. Компьютерные мальчики приняли американское гражданство в результате какого-то очень многоступенчатого торга между японскими и американскими спецслужбами. Сам Зимгаевский, перепробовавший в жизни массу дел – от ведения предвыборных кампаний в родной России до работы профессиональным охотником в Хабаровском крае, подумал – подумал да и выбрал ни к чему не обязывающее гражданство в какой-то оффшорной дыре посреди Тихого океана.

«Надо же было тогда угораздить в эту переделку», – вспоминал Зим, проходя под высокими елями, окружавшими его очередное временное жилище. Действительно, история двухгодичной давности начиналась как триллер, а закончилась катастрофой. Компьютерные мальчики узнали об упавшем во время войны недалеко от побережья Охотского моря самолёте, вознамерились вывезти его из тайги и продать любителям редкостей. Для поисков самолёта они наняли Зима и его близкого друга – полярного лётчика Игоря Ухонина. На всеобщую беду, на борту самолёта находились документы, свидетельствовавшие о сепаратных переговорах между СССР и гитлеровской Германией в 1942 году – в самый разгар Великой Отечественной войны. И, согласно приказам, отданным ещё в то, чёрт знает насколько далёкое время, вся мощь современной России была мобилизована на уничтожение людей, случайно коснувшихся этой «Тайны тайн». В итоге участники «мероприятия» сумели при помощи группы охотских аборигенов бежать с территории Российской Федерации на территорию Японии вместе с документом X. Правда, попутно пришлось немного повоевать.

«Теперь я здесь, обновляю своё журналистское образование. А Ухонин где-то в Центральной Америке возит кокаин на самолётах российской постройки. Что до Туамоту – надеюсь никогда её не увидеть, эту новую родину, – хмыкнул про себя Алекс, взявшись за ручку своего съёмного домика в еловом лесу, поразительно напоминавшего большую промысловую избушку. Такими домиками – в английском варианте cabin – были утыканы все окрестности университетского кампуса. Они сдавались за мизерные деньги, около трёхсот долларов в месяц, аспирантам и студентам и представляли собой американизированный вариант сараев сочинских пригородов. – Представляю себе: попадаю в какую-нибудь неприятность, обращаюсь в посольство, а они мне – не тревожьтесь, господин Зимгаеффский, пришлём вам в защиту шамана и пирогу воинов…»

И тут он понял, что в доме кто-то есть.

Как у большинства одиночек, у Зима было сильно развито шестое чувство тревоги. Подавляющее большинство перемен он старался истолковывать в худшую сторону, а жизнь в непредсказуемой окружающей среде (какой была ельцинская Россия) заставляла относить к изменениям и сдвинутый коврик у порога, и выпавшую из дверного косяка зубочистку. Зим не относил себя к параноикам, но обстоятельства его бегства из России на рыбачьей шхуне безногого капитана были таковы…

Зим открыл дверь и секунды три постоял на пороге.

– Могли бы и свет зажечь, – посетовал он в темноту. И сам щёлкнул выключателем.

Посреди комнаты в кресле, приобретённом по случаю за десять баксов на распродаже в Value Village, сидел человек. Мужчина интернациональной внешности, как сказала бы Тара. Зим затворил за собой дверь и встал вплотную к раздвигающейся двери встроенного шкафа.

– Меня зовут Макс, – произнёс незнакомец по-русски, даже не приподнимаясь. – Какое-то странное чувство – будто вы меня ждали.

– Вас, не вас, но вы правы – чувство было, – Зим оперся на шкаф, не собираясь садиться. Сколько бы времени ни занял этот разговор, он проведёт его стоя.

– И что же это за чувство? – поинтересовался Макс.

«Интеллектуал. Не из башкосеков. Глаза запоминающиеся – голубые, с искоркой. Ноздри чуть широковаты. Подбородок иронично-волевой, французский. Странный парень, я думал, в их Службе серый цвет относится к необходимым профессиональным качествам…»

– Вынужден вас огорчить – это явно не чувство вины.

– Вы убьёте или вас убьют, – покачав головой, произнёс Макс. – Знакомая аргументация. К сожалению, её придерживается и кое-кто из моего начальства. Собственно, потому я и здесь. Поэтому мои личные впечатления я оставлю на конец нашей беседы.

– А она что, будет продолжительной? – удивился Зим. – Здесь, между прочим, свободные Североамериканские Штаты. Хотя сейчас не холодная война, мне достаточно нажать на сигнальную кнопку телефона и сказать, что меня преследуют агенты ФСБ. И вам придётся познакомиться как минимум с заместителем шерифа Бадом Олсоном.

– Я тоже не настроен на продолжительный разговор с вами. И главное, что мне необходимо сделать, это довести до вашего сведения точку зрения моих руководителей. Которая, ещё раз повторю, не является моей личной точкой зрения. Итак. Руководство значительной государственной организации, защищающей интересы Российской Федерации (будем в дальнейшем называть её Службой), считает, что два года назад на побережье Охотского моря произошло трагическое недопонимание некой ситуации, результатом чего явилась гибель нескольких российских граждан.

«Как минимум пятнадцати», – подумал Зим, вспомнив сбитый им армейский вертолёт и нескольких аборигенов из ламутского рода Тяньги.

– Далее, – продолжал аленделонистый парень, – руководство Службы может рассмотреть ваше прошение о возвращении вам российского гражданства…

Тут Зим попытался что-то возразить, но Макс резко хлопнул ладонью по подлокотнику, явно не желая, чтобы его перебивали.

– И даже рассмотрит возможность вашего возвращения на территорию Российской Федерации. В этом случае не будет подниматься эпизод преступного соучастия Егора и Ильи Тяньги в неких противоправных действиях, повлёкших за собой гибель сотрудников Службы при исполнении ими своих обязанностей…

Зим снова попытался заговорить, но Макс ещё более решительно ударил кулаком по наборному подлокотнику из тропических пород древесины.

– Однако всё вышеперечисленное осуществится в случае оказания вами содействия в одной из операций Службы. Ради успеха операции мы настоятельно рекомендуем вам принять предложение International Executive News – стать корреспондентом этой сети в свободной и независимой Республике Казахстан. Куратором этой операции являюсь я. Обо всём дальнейшем я вас проинформирую в своё время.

Макс, закончив говорить, резким движением встал из кресла, не опираясь на подлокотники, – серьёзный фокус, указывающий на отличное владение своим телом и накачанный брюшной пресс.

Он сделал шаг навстречу Зиму и заговорил, обдавая его лицо мятным запахом какой-то дурацкой жевательной резинки.

– А теперь слушай меня, и уже – лично! Для меня ты – хренов космополит, которому совершенно по барабану, где и на кого работать. И мне на это было бы плевать, когда б не одна совсем ещё не старая история. Ты – не вздумай отрицать! – ты лично, своими руками убил четырнадцать наших пацанов! Эти люди выполняли перед государством свой долг, и человеку, подобному тебе, никогда об этом понятия иметь не придётся! Лично от меня прощения тебе нет и не предвидится! Поэтому – и запомни! – если у меня в ходе операции возникнут хоть малейшие сомнения в твоих действиях – я тебя убью! Если мне не понравится твой косой или прямой взгляд – я тебя убью! И в любом случае, в тот момент, когда я – запомни, лично я – решу, что ты нам больше не нужен, – я тебя убью!

Оба мужчины были одинакового возраста – где-то чуть за сорок – и роста и глядели друг другу глаза в глаза – голубые, искрящиеся глаза Макса, казалось, утонули в чёрных, бездонных зрачках Зимгаевского.

– Как вам будет угодно, – безразлично пожал плечами Зим. – Но единственное, что рекомендую не забывать – практика показала, что меня не так-то легко убить.

Макс шагнул, едва не задев Зима плечом, и вышел из комнаты.

Серой не пахло.

Зим чуть-чуть подумал, затем отодвинул дверь шкафа-купе. Из-под пачки джинсовой одежды на средней полке он вытащил кобуру с пистолетом, купленным им шесть месяцев назад у объездчика индейского ранчо. Он вынул пистолет из кобуры – массивный Кольт 1911А11, матово-серого цвета, цвета борта военного корабля или акульей кожи. Затем заткнул себе кобуру за пояс и, чуть помедлив, выхватил пистолет из чехла, воткнув его мушку в спинку стоящего кресла – того, откуда только что поднялся его странный ночной гость. Проделав это несколько раз, Зим, удовлетворённый, положил пистолет обратно.

Посёлок Пичан. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

Примерно в одно время с ахуном Кахарманом Фархиди другой ахун, Ясин Мухаммат, на основании аналогичных умозаключений пришёл к совершенно противоположным выводам.

Ясин Мухаммат тоже был очень старым и уважаемым человеком. Он также присутствовал на встрече у Тохти Тунъяза, и встреча эта произвела на него самое удручающее впечатление. Ссылки на Аллаха и Его Книгу Ясина совершенно не убедили. Он сам принадлежал к Умм-аль-Китаб, то есть людям, которым дано читать по-арабски, и даже выезжал в Пакистан, где был принят улемами в медресе Аз-Хабр. Происходило это сразу после смерти Великого Кормчего, когда ЦК КПК разрешил мусульманам Китая контакты с их единоверцами в ближайших странах. С точки зрения Ясина Мухаммата, Аллах устами пророка призывал к миру, а за меч надлежало браться лишь в случае крайней необходимости. Аргументы ахуна Тохти о переселении ста миллионов хань-су в Синьцзян также не произвели на Ясина должного впечатления.

Действительно, поток ханьцев, переселяемых из центральных районов Китая, превосходил всякое воображение. Но ахун Ясин видел и другое: хань-су создавали города и селились в местах, где уйгуры до этого не появлялись. Территория Синьцзян-Уйгурского автономного района была в совокупности больше, чем территории каких-нибудь Франции, Германии, Польши и Италии, вместе взятых. Хань-су строили новые города и занимались в них теми делами, которыми уйгуры не занимались вовсе. Они разрабатывали горы, добывали руду, качали нефть, выплавляли железо, изготавливали электронику, строили автомобили… Они совершенно не посягали на оазисы уйгуров и даже, напротив, всячески помогали их благоустраивать. Налаживали ирригацию, в последнее время применяя такие поистине чудодейственные методы, что не только у старых – у молодых кружилась голова. Именно хань-су не только разрешали строить мечети – часть из них даже строили сами!

А разве первым секретарём районного комитета компартии сегодня не является уйгур?

С точки зрения ахуна Ясина, с хань-су вполне можно было договориться. Менялся весь мир, менялся и Хань, и Ясин это хорошо видел.

Проблема была в одном – хань-су было слишком много…

А что предлагал этот безумный улем из Англии?

Ответ был очевиден – гражданскую войну.

Именем Аллаха он обещает её успех.

И это возможно: Аллах велик, и Мухаммед – пророк Его…

Кроме того, у Измаила Башири был план, и этот план тоже сулил успех – хотя бы на первых порах.

Возможно ли осуществить это сейчас?

А главное – нужно ли это делать?

И здесь Ясин Мухаммат замирал в сомнении.

Начало партизанской войны повлечёт за собой массовые репрессии со стороны хань-су. И эти репрессии будут весьма и весьма масштабными. Молодые уйгуры хотят свободы, хотят работы, но более всего многие молодые уйгуры хотят просто повоевать. Они просто не знают, что это такое.

Ахун Ясин считал, что любая новая война начинается не из-за земель, золота, женщин или баранов.

Она начинается именно тогда, когда молодёжь забывает про предыдущую войну.

А сейчас у уйгуров наступали именно такие времена.

Другим сомнительным моментом в глазах ахуна Ясина было приглашение в страну иноземных воинов Аллаха. Часть из них уже находилась в стране. Некоторые чужаки очень походили на тангутских разбойников, каких ахун Ясин видел в годы своей молодости, до оккупации Хань, но часть выглядела кадровыми офицерами, которыми командовал настоящий генерал. Конечно, их пока очень мало, но с началом беспорядков в стране их число увеличится…

С другой стороны, хань-су в последнее время выступали вполне вменяемыми собеседниками. Так не проще ли улучшить положение соплеменников мирным и дальновидным путём: предоставить хань-су информацию о готовящемся выступлении в обмен на политические уступки?

Существовал ещё один путь усилить позиции мусульман Синьцзяна. И это касалось не только уйгуров, но и дунган, казахов, узбеков…

Сила, сокрытая под снегами Тянь-Шаня, снова могла быть вызвана к жизни. Но она могла всё и уничтожить.

Насколько знал ахун Ясин, эта Сила за время существования человечества всего три раза вызывалась к жизни. И каждый раз мир переворачивался с ног на голову и некто один завоёвывал половину его.

Нужно ли это сейчас?

Ахун Ясин Мухаммат торопливо зашёл в маленькую хижину, куда его пригласили для того, чтобы он вправил ногу пастуху-киргизу…

На камне, заменявшем стол, сидел очень высокий и худой человек. Увидев Ясина, он утверждающе кивнул кому-то стоящему у двери, прямо за спиной ахуна.

Высокий человек – генерал Омар Захриви аль Убейда – не умел читать мысли и не мог догадываться о предстоящем доносе властям. Он просто следовал непреложному правилу, с которого начинались все гражданские войны во все времена: сперва надо уничтожить колеблющихся на своей стороне.

Санта-Моника. Народная Демократическая Республика Гурундвайя

Международный аэропорт Республики Гурундвайя выглядел именно как результат пресловутого «пикника на обочине». Только пикник проводила западная цивилизация, а обочиной служили самые настоящие центральноамериканские джунгли. Возле длинной, коричневой, грязной и кривоватой взлётно-посадочной полосы некто громадный насыпал кучу различного мусора техногенного характера. В глаза бросались какие-то решётчатые конструкции – то ли башни, то ли мачты, то ли сторожевые вышки а-ля «Архипелаг ГУЛаг», листы рубчатого железа, какие-то панели и двери, то ли тряпки, то ли флаги, и огромное количество каркасов автомобилей. И только при пристальном наблюдении эти листы рубчатого железа, двери и панели, начинали в вашем воображении соединяться в единые постройки: пять-восемь арочных ангаров, свалка коробок, представляющих собой сам аэропорт, вышки и радары. А ещё позднее среди остовов разобранных автомобилей можно было различить и вполне «живые» машины.

Зим выбрался из чрева транспортного самолёта прямо в обволакивающий мокрым паром воздух тропического леса. На аэродроме царила непривычная тишина, только звенели остывающие кожухи моторов над головой.

– Погоди, Чако! – попросил Зим пилота, подбросившего его до Санта-Моники за двести пятьдесят долларов наличными. – Буквально минут десять. Что-то я никакой жизни здесь не наблюдаю.

– Маньяна, – хихикнул Чако, крупный усатый потомок конкистадоров и беглых итальянских фашистов, и полез на крыло. Спать. Он вёз калийную селитру в какие-то горные рудники в Андах.

Неожиданно один из автомобильных остовов ожил и довольно шустро выехал прямо на взлётную полосу. Здоровенный сарыч, венчавший одну из высоких решётчатых конструкций неизвестного назначения, лениво расправил крылья, но раздумал взлетать. Лень была разлита в самом здешнем воздухе.

Зим с интересом разглядывал приближающийся рыдван. Верх этой старинной Toyota Camry 1987 года был срезан сваркой так, что оставался лишь контур лобового стекла, который, чтобы не упасть назад, был расчален двумя ржавыми уголками. Зим с нескрываемым скепсисом смотрел на мрачного типа в авиационных зеркальных очках и панаме за рулём этого чуда.

Из джунглей послышался дикий рёв доисторического чудовища. Зим оглянулся. Заросли раздвинулись, и из них, надсадно завывая четырьмя двигателями, выползал кое-как вымазанный оливковой краской военно-транспортный «Геркулес». «Наверное, приставка „военно-" осталась в далёком прошлом», – решил Зим и вновь повернулся к автомобилю.

Его водитель (или владелец?), высокий, атлетически сложенный мужчина среднего возраста, уже вышел на полосу и с распростёртыми объятиями кинулся к Алексу. Тот демонстративно выставил вперёд ладонь.

– Кошмар какой, – проговорил Зим сокрушённо. – Не ожидал, что когда-нибудь доведётся увидеть тебя нестриженым и небритым. Тем более в трусах.

– Это шорты, варвар, – Ух всё-таки стиснул его каким-то орангутанским объятием. – Ну, где твои шмотки?

– Шмоток у меня, как всегда, один рюкзак, – вздохнул Зим. – Здесь какая-нибудь таможня есть? Я же вроде из-за границы прилетел?

– Адуана? А на хрена она тебе?

– Штемпель поставить.

– Давай паспорт.

Ухонин полез в бардачок своего автомобильного монстра, вынул оттуда квадратный штамп, прямо на капоте ловко влепил его на страницу с визой Народной Демократической Республики Гурундвайя и после этого скороговоркой спросил:

– Наркотики, оружие и чего там ещё – есть?

– Да, блин! – восхитился Зим. – Надо было мне гурундвайское гражданство у японцев просить. Отродясь не видел в аэропорту столь упрощённой процедуры пересечения границы.

«Геркулес» проревел над их головами и исчез за чернильно-зелёной линией холмов.

– Когда-нибудь я разбогатею, – сказал Ух, – и поставлю в каких-нибудь джунглях памятник «самолёту неизвестной авиакомпании».

– У тебя-то самого известная компания? – поинтересовался Зим, скорее уж для проформы. Но Ух воспринял эту проформу вполне серьёзно.

– А как же! «Генераль Энтрепрадо авиасьон эль Пуэбло Унидо»! Любому негру преклонных годов в треугольнике Белиз-Каракас-Асунсьон знаком стрекот моего Ан-2. Но ведь ты здесь в командировке, насколько мне известно?

– Скорее на стажировке, – поправил Зим. – Это моя стажировка в агентстве International Executive News. Типа визит мужественного журналиста в логово наркомафии. Мне здесь какие-нибудь картинки бы сделать. Пеона какого-нибудь, который растит коку. Плантатора вроде Рамона Эскобара. Честного мента…

– Да, я помню, ты мне писал об этом. Найдём всё, кроме последнего. Но его можно выдумать. Всё равно хрен кто заявится сюда проверять, честный этот мент или нет. Запрыгивай.

– Ну и тачка у тебя здесь, Ухонин…

– А на хрена здесь что-то хорошее заводить, – искренне удивился Ухонин и смешно пошевелил короткими рыжими усиками, отчего стал похож на пана Володыевского, – всё равно всё сгниёт на хрен. Тропики, блин! Но я понял, что написал ты мне не всё?

– Ну да… Блин, и сиденья мокрые.

– Дык сезон дождей, варвар. Поедем-ка в моё бунгало.

Псевдокабриолет Уха въехал в джунгли, и только тут Зим понял, что это на самом деле, скорее всего, пригород. Под деревьями то тут, то там торчали каркасные домики, висело бельё, бегали и с упоением играли в мяч коричневые и шустрые, словно тараканы, ребятишки.

– Тебе, эта… Печать таможенную не надо в порт завезти?

– Зачем? – искренне удивился Ух. – Это моя. Личная. А вот и бунгал мой скромненький.

Скромное бунгало Игоря Ухонина, в прошлом полярного лётчика, а ныне центральноамериканского предпринимателя, представляло собой модульную щитовую конструкцию под красной крышей из пластиковой черепицы, установленную на сваях, с высоким плантаторским крыльцом, с огромными окнами, защищёнными жалюзи.

– Да… Дачка у тебя здесь, определённо, самая высокая в квартале.

– Не только в квартале, но и во всей восточной части города. Это мы в город въехали, не в джунгли. Санта-Моника, ферштейн?

Внутри это строение выглядело значительно презентабельнее, нежели снаружи. Светлые строгие стены контрастировали с тёмной мебелью в стиле «техно», светильники скупо поблёскивали никелированными ободами.

– Здорово, – улыбнулся Зим. – Приятный интерьер. Ничего лишнего.

– Это у меня приёмная зала, совмещённая с кухней, естественно. Дальше – спальня и библиотека. Я в Асунсьоне и Каракасе замечательную коллекцию русских книг собрал.

– А сколько у тебя вообще комнат-то?

– Пять, плюс две ванные комнаты c туалетами. Кстати, одна из них прямо и направо.

Зим кивнул и проследовал в указанном направлении. Через секунду он вернулся несколько обескураженный.

– Что там? Змея?

– Нет. Погляди сам.

Ухонин заглянул в чистую, отделанную розовым пластиком ванную комнату. В раковине сидел здоровенный, с кулак, волосатый паук и злобно шевелился.

– Тьфу ты, чего так робко-то! – Игорь выскочил на кухню и вернулся оттуда с бутылкой водки «Смирнофф», из которой плеснул полстакана на нарушителя спокойствия. Паук попятился и исчез в сливном отверстии.

– Эк ты его, безжалостный, – с осуждением произнёс Зим.

– Нарушает конвенцию, – хмыкнул Ух. – Жил бы под полом, ничего бы не было. Зато он у меня мышей ловит.

– А мне водки налить слабо?

Когда Зимгаевский вышел из душевой, стол в «приёмной зале» был сервирован широкими плоскими тарелками, а посреди стола стояла жаровня, в которой скворчал огромный кабаний окорок. В дверях стояла большеглазая смуглая тонкая женщина, которая, увидев Зима, с улыбкой поклонилась.

– Мария, – представил её Ухонин.

– Como esta usted? – поклонившись в свою очередь, обратился к женщине Зим.

– Muy bien. Habla usted ingles?

– Устед, устед, – вмешался Ухонин. – Сейчас только на нём и «устед». Мария – дочь управляющего рудником, он нортеамерикано, так что за столом можешь уверенно пользоваться инглишем.

Обед, состоявший из замечательных бобов и не менее замечательной свинины, прошёл исключительно на английском языке. По его окончании Ухонин достал бутылку «смирновки» – ту самую, которой он травил паука – и поставил на стол. Мария исчезла где-то в задних комнатах.

По окнам барабанил дождь.

Ухонин налил.

Они молча выпили.

– Ну как ты в целом? – нарушил молчание Зим.

– Ну… Если учитывать, как мы улепётывали из России, то выше среднего. У меня здесь два самолёта. Я же когда-то и продал их в эту дыру. Работы хватает. Немногие рискуют летать в здешних условиях.

– Что, так хреново?

– Да не то чтобы очень… Просто приучился всё делать сам. Сам себе и диспетчер, и механик, и рабочий на взлётной полосе. А ещё грузчик, укладчик груза, заправщик.

– И таможенник, – усмехнулся Зим. – «Дури» много возишь?

– Примерно половину от общего объёма. В опасные места я не летаю. Ну, там где федералы или хефе какие-нибудь. У меня другая специализация – полёты в сложном рельефе при плохой видимости. Я груз только до здешнего аэропорта добрасываю, а там они его уже сами…

– На «Геркулесах»?

– Нет, этот какие-то бульдозеры на рудник привёз. Дурь возят мелкими грузовиками, чаще на «дугласах» военного времени.

Зим кивнул. «Дуглас» DC-3 был, по версии какого-то журнала, признан «самым совершенным техническим достижением XX века». Судя по всему, эти самолёты продолжали свою более чем 50-летнюю службу на просторах Месоамерики.

– Лучше, чем на Севере?

– Да вряд ли. У нас там высоты в две тыщи метров редкость. Здесь же всё время приходится крутиться более чем на трёх. Потоки всё время срываются. Условия сложнее, чего говорить. Но и платят более чем прилично.

– Девица-то откуда?

– Она не девица. Она донна. Да мы у Куэваса познакомились. К нему мы завтра поедем. Представляешь, он устраивает вечеринку в твою честь! Он здесь мэр, пэр, хер и всё такое. В Штатах его бы назвали наркобароном. А здесь у него что-то вроде светского общества.

– Как ты ему про меня объяснишь?

– Да так прямо и объясню. Он уже предупреждён, вообще – то. Покажут тебе и кокаиновые плантации, и пеонов, и, может, даже цех по производству. Эти ребята сейчас озаботились своей репутацией. Им не нравится, когда их держат за парий. А внятный журналёр сейчас большая редкость. Поэтому, если ты не будешь давать GPS-координаты их производственных мощностей, то тебе могут показать многое. Ну и потом, я же здесь остаюсь… Вроде как заложником твоих писаний.

– Ладно, заложник чести… Тебя тут как… Компатриоты не беспокоят?

– Ну, русские здесь есть… А что? – Ухонин резко посерьёзнел.

– Нанесли мне визит. Прямо в Штатах. Причём в моей-то глуши…

Зим коротко пересказал историю появления незнакомца в кампусе.

– Ну и… Ты ментам тамошним что-нибудь рассказывал?

– Да ну… Я даже Оноши в известность не поставил.

– Исходя из того, что ты работаешь, можно сказать, «по их рекомендации», позволительно сделать вывод, что «предложение» их ты принял…

– Я, в общем-то, сейчас и приехал к тебе обсудить две вещи…

– Если ты имеешь в виду место, куда эти друзья не смогут добраться, то это явно не тут.

– Нет. Такого места я не ищу. Собственно, я его знаю – это Японские острова. Заметь, это хорошо понимали наши компьютерные приятели, которые остались там, судя по всему, навсегда.

– Да, пожалуй, это сегодня единственное место, где иностранные спецслужбы любого государства ещё могут ощущать неудобства. Глобализация, однако.

– Ты ещё Северную Корею забыл…

– Нет, как раз не забыл. Но эта страна не является частью глобального сообщества, не правда ли? А японцы настолько изолированы именно в культурологическом смысле, что там не только долго жить в автономном режиме, а даже работать «на всём готовом» для человека романской цивилизации затруднительно. Ну а уж существовать европейцу самому по себе в тамошнем социуме, за пределами нескольких мегаполисов, имеющих слегка интернационализированную структуру, практически невозможно. Даже Китай, особенно на своём западе, в Синьцзяне, – очень многонациональная страна. Кроме того, тамошнее население настолько многочисленно, что даже коммунисты не в состоянии эффективно его контролировать.

– Это коммунисты-то не в состоянии что-то проконтролировать?

– По крайней мере, так я слышал от китайцев. В любом случае, в культурном отношении Китай – страна гораздо более открытая, чем Япония.

– Да уж. Вите и Серёже не позавидуешь…

– А нам?

– Но мы-то как раз решили, что сможем за себя постоять.

– Ты думаешь, что пришло время это доказывать?

– Пока ещё нет. Я просто хочу предупредить тебя о возможности такого визита.

– А сам-то ты что собираешься делать?

– Если честно – мне скучно, бес… Поэтому я хочу хотя бы краем глаза посмотреть на эту их так называемую Большую Игру.

– Ну-ну, – скептически покачал головой Ухонин. – Гляди, в следующий раз некому будет организовывать тебе спасательный круиз на браконьерском катере…

Алекс Зим. Ассинибойн-Сити

Тара встретила Зима по его возвращении в аэропорту. Она уже знала, что результаты поездки были признаны IEN, компанией, в которую Зим подавал резюме, более чем удовлетворительными, а значит, он сам со дня на день получит назначение в её центральноазиатский корпункт. Расставание, предопределённое с самого начала их встречи, надвигалось, приближалось вплотную и, судя по всему, его приближение отнюдь не радовало женщину. Несмотря на то что Тара была вполне самодостаточной дочерью какого-то третьестепенного вискарного короля острова Эйре, ей в тридцать лет уже хотелось какой-то определённости в личной жизни. Два года назад, повстречав Зима, она решила про себя, что это будет её последний роман, после которого она займётся поисками достойной партии.

Алекс, в свою очередь, с самого начала аспирантуры взял себе за правило не обращать внимания на американских женщин. Опытные люди подсказали, что простая попытка ухаживания за американкой может повлечь за собой обвинение в сексуальном домогательстве – с последующим судебным иском. На счастье, в университете штата Маскегон, как и в любом другом американском университете, училось огромное количество студенток и аспиранток из самых разных стран мира – от Кении до Аргентины.

С Тарой он познакомился на какой-то интернациональной вечеринке, где она поражала политкорректных американцев умением пить виски «в один глоток».

– Мои предки делали виски восемь поколений! – гордо заявила она. – Во мне кровь наполовину смешана с виски, так что же сделается от двух или трёх стаканов нашего фамильного зелья?

Зим глядел на это представление несколько скептически, пока ему не пришла в голову идея подсчитать порции. На какой-то миг он задумался, а затем принял вызов. Отвозя бесчувственное тело Тары к ней на квартиру, он оставил у изголовья записку, предлагавшую матч-реванш на территории ресторана «Голубая сойка».

Первый год их романа они жили отдельно, и лишь под новый 2005 год Тара переехала в домик Зима, оставляя за собой, правда, комнату в общежитии, оплаченную университетом.

Несмотря на некоторую властность, выработанную положением единственной дочери одинокого отца, Тара обладала замечательно лёгким характером, была заводилой в компаниях и, что немало удивило Алекса, сразу же проявила себя противником излишеств в выпивке. Иногда на неё накатывали волны грусти, и она могла просидеть ночь напролёт у открытого окна, глядя на серебрящиеся под месяцем вершины Тетонских гор. «Грусть, как и виски, в крови у нас, ирландцев», – объяснила она Зиму в одну из таких странных ночей, когда неведомая тоска носилась в воздухе, крыльями касаясь сердец. «Нельзя мешать действию ни того, ни другого, тогда и виски и тоска исчезнут из нашей крови с первыми лучами солнца».

Она подбежала к нему, едва он показался из коридора-рукава, соединявшего здание аэропорта с самолётом, обняла и поцеловала в губы. Сжимая в руках её тонкое, упругое тело, Зим в который раз поймал себя на мысли, что ему очень не хочется с ней расставаться.

Все четверо суток до отъезда Зима в Алматы они провели вместе. Зим оформлял документы, писал последние статьи по материалам, привезённым из Гурундвайи, заполнял анкеты, собирал вещи. Тара почти не разговаривала с ним, сидела на кровати, обхватив ноги и поджав колени к подбородку, словно зеленоглазая, рыжеголовая птица. Бесшумной тенью садилась за руль автомобиля, если это было необходимо, отвозя на почту конверты и пакеты. В какой-то момент, когда Зим зашёл в комнату, он застал её разглаживающей уложенные на постель джинсы и поющей при этом вполголоса какую-то странную, протяжную, гортанную песню.

– Это старая песня Эйре, – сказала Тара, вздохнув, когда обнаружила его присутствие. – Ею женщины моего рода провожали в набеги своих мужей. И те часто не возвращались из своих набегов. В этой песне говорится про то, что задача женщин – спасать мужчин от создаваемого ими мира. И ещё в ней сказано, что женщины в этой борьбе обречены на неудачу.

И заплакала.

Алекс Зимгаевский, он же Зим. Алматы, суверенная Республика Казахстан

Зим прилетел в Алматы с минимумом вещей. В этот минимум входили: ноутбук, несколько смен одежды, видеокамера с микрофонами и штативом, предоставленными агентством, и несколько любимых книг на русском языке. Вообще, у Зима в любой точке планеты, где бы он ни жил, постепенно скапливалась вполне приличная библиотека. Так произошло и в Ассинибойн-Сити. Перед отъездом он тщательно рассортировал книги, часть из них выложил на общественный книжный развал, а другую часть аккуратно запаковал в ящики и оставил на длительное хранение у помощника шерифа, добавив полторы сотни долларов.

– Бадди, как только я обрету что-то похожее на свой угол, то попрошу тебя выслать мне эти ящики почтой.

Бад Олсон почесал бритый, отвисший подбородок – такой, какой и должен быть у деревенского шерифа Среднего Запада.

– Зим, а может, ну его на хрен, этот Пердистан, или куда там ты уезжаешь? Становись очередным русским профессором, будешь мыть мозги нашим недоумкам. Их у нас много, без работы не останешься. Или – вот ещё – если тебе уж так надоела наша грёбаная жизнь, можешь устроиться объездчиком к моему другу, Чику Махоуни. Проживёшь год как ковбой, может, что у тебя и встанет в голове на место. Да и вообще – женись на Таре, девка хорошая…

То, что Тара – «девка хорошая», Зим в эти дни, предшествовавшие расставанию, даже не сомневался. После того как она над его вещами пела грустные ирландские песни, поведение её, вопреки традиционным мужским ожиданиям, изменилось. Тара вновь обрела свою смешливую уверенность в себе и вела себя так, будто никакой разлуки и не предвидится.

– Всему своё время, Бад, – Зим похлопал своего друга по плечу. – Предложение поработать ковбоем, конечно, неплохое, но разве я и так не ковбой?

– Весь мир делится на две части: мы, ковбои, и все остальные, – согласился помощник шерифа Олсон. – Береги себя.

В аэропорту Алматы Зима встречал сам глава корпункта Майк Эллисон.

– Привет, Алекс! – они разговаривали несколько раз по телефону из Сан-Франциско, где располагалась штаб-квартира агентства, и один раз встречались – после того, как Сэмюэль Тёрнер, директор агентства, решил, что Зимгаевский прошёл испытательный срок, сразу после его командировки в Гурундвайю. Майк был ширококостным высоким мужиком (эдаким мужланом), с широким, «лопатой» лицом и неизменными мешками под глазами – следствием попытки вести активный образ жизни во всех часовых поясах сразу – что, впрочем, было совершенно неизбежно для человека, постоянно передающего информацию из Восточного полушария в Западное. В своей речи он компенсировал избытком ругани свои напомаженные репортажи.

Эллисон встречал его на арендованном «мерседесе» выпуска середины восьмидесятых годов, который выглядел примерно как танк, только что вышедший из Курской битвы. На его жёлтом, оставшемся от таксистского прошлого борту была трафаретом нанесена эмблема IEN: журавль с запрокинутой назад головой.

– Какой-то мудак-дизайнер сумел внушить старому пердуну Тёрнеру, что журавль таким образом оповещает весь мир о случившихся событиях. На самом деле так журавль оповещает весь мир о том, что ему хочется трахаться. Но дизайнер был не только мудаком, но и педерастом, а Тёрнера эти вопросы не интересуют уже лет двадцать, и они порешили эту сексистскую птицу сделать эмблемой компании. Ладно, во всяком случае я ничего не имею против.

У Майка были все причины радоваться приезду Зима. Худо ли бедно ли, а новый сотрудник свободно владел русским, английским и испанским языками, знал сотню слов по-тюркски – и этого было более чем достаточно для работы в центральноазиатском корпункте. Кроме того, Эллисон надеялся, что Зим проявит должное честолюбие и в самое короткое время займёт его место, а сам он… А сам он улетит из этой грёбаной дыры куда-нибудь к чёртовой матери. Хоть в Исламабад, хоть в Карачи. Эллисон тоже был ковбоем…

По дороге в город Эллисон вводил Зима в курс происходящего. Впрочем, Зим и сам многое уже знал.

– Наш корпункт весьма невелик. Два журналиста: ты да я, одна секретарша на двоих – если её годы так же поделить пополам, она бы могла нам понравиться… В смысле, как женщина, а как секретарша она хороша и сейчас. Специалист по технике и связи, а также водитель, который у нас самый главный. С камерой стоим мы сами. Ну да это для тебя не в новинку.

– Самый главный – водитель? Это круто, – Зим усмехнулся, вспоминая российские реалии. Интересно, как их воспринял этот, похожий на ковбоя Мальборо, парень.

– Вообще, мы перебрали полтора десятка водителей. Проблемы были без исключения со всеми, и Талгат тоже не исключение. Просто у него хороший характер, он неплохо говорит по-английски и уж очень угрожающе выглядит.

Зим снова хмыкнул.

– Ты даже не представляешь, как это способствует работе в центральноазиатском регионе, – рассмеялся Эллисон. Я расскажу тебе с десяток историй, закончившихся для нас хорошо благодаря тому, что нас сопровождал водитель с внешностью бодигарда Рамона Эскобара. Связист-техник Джим Аронсон – наш, он из Колорадо-Спрингс, сюда перебрался из Ботсваны.

– А аппаратура для передач у нас тоже своя?

– Мы арендуем её у SkyNet News. Ну, в принципе, своя.

– А где ты живёшь, Майк?

– Вообще-то мы стараемся жить в одном углу, и даже в одном квартале. Одно время мы с Джимом даже снимали одну квартиру на двоих. Но ему надоели мои девки, и он съехал в соседний подъезд. Здесь нет коттеджей, а в основном многоквартирные дома, как эти.

Автомобиль выехал на проспект Абая.

– Не надо мне рассказывать, – рассмеялся Зим. – Я вырос в этой стране.

– В этой? – Эллисон выкатил глаза.

– Тогда она называлась Советским Союзом.

– Так ты – русский? Когда оформляли контракт, я читал, что ты закончил Московский Университет, но при этом имеешь какое-то труднопроизносимое гражданство…

– Это длинная и не очень интересная история. А этнически я гибрид русских, немцев и поляков.

– Значит, русский… А по выговору и не скажешь.

– Я способный. Вообще-то у меня есть мечта – начать здесь говорить по-китайски.

– Китай – это отдельная тема, Алекс. В принципе, мы все здесь считаем, что Китай мог быть главным ньюсмейкером в регионе. Но Китай так не думает. Любая поступающая из Китая информация строго дозирована. Кроме того, Китай не любит допускать на свою территорию неаккредитованных журналистов. Конечно, все мы, и я в том числе, побывали там как туристы. Но новостей от этого не прибавляется. В Китае разрешено многое. Ты там можешь работать как фотохудожник, рисовать картины, даже быть грёбаным буддийским паломником – видит бог, они до такой степени изменились, что даже это разрешают. Но только одного ты не можешь себе позволить совершенно точно – быть грёбаным собирателем новостей. Более того, китайцы очень злопамятны, и если какая-то несанкционированная информация просочится от тебя в мировую прессу, ты этим можешь очень надолго закрыть себе дорогу в Поднебесную.

– Стало быть, решено, – снова усмехнулся Зим, – в ближайший уик-энд я еду в Китай туристом.

– И я ни в коем случае не собираюсь тебе в этом препятствовать, – заверил Майк. – Репортёру, подобному нам, надо учиться видеть перед собой Большую Картину. А здесь она и в самом деле очень велика. В нашем распоряжении восемь грёбаных стран, включая южные провинции России, но ключевой страной в регионе является Китай. Если ты действительно такой умный, что сможешь освоить их грёбаный язык… – Тут Эллисон прикусил свой собственный, потому что логическим продолжением фразы было «…то будешь в самое короткое время руководить нашей грёбаной конторой».

– Квартиру тебе поможет снять Талгат.

– Это наша гремучая смесь бодигарда с водителем?

– Да какой он бодигард? Просто рожа у него страшная – как у бультерьера. От него даже верблюды шарахаются.

– А что с нашими коллегами?

– Ты имеешь в виду конкурентов? Или местные СМИ?

– А местные СМИ нам не конкуренты?

– Местные СМИ не могут пёрнуть без разрешения здешней грёбаной администрации. Они вообще никому не конкуренты, даже сами себе. Что до остальных… Ты должен знать, что президент Казахстана перенёс столицу страны на земли своего рода, они называются здесь жузами, – в город Астану. Но город этот, который при Советах был грёбаным захолустьем, от того, что его назначили столицей, лучше не стал. Представляешь, там даже сотрудники администраций президентов на саммитах здешнего СНГ зачастую живут на съёмных квартирах! Поэтому все, кто не обязан жить в Астане по долгу службы, стараются оставаться здесь, в старой столице Казахстана. Местами это вполне удовлетворительный город. Он большой, в нём сосредоточено множество служб, и здесь вполне современные средства коммуникации. Если нам бывает нужно послушать казахстанских жрецов, мы едем на день в Астану и тем же вечером возвращаемся в Алматы. Но это я к чему говорю – такие умные не одни мы. Практически все серьёзные компании, если они считают необходимым за каким-нибудь чёртом держать корпункт в этом захолустье, предпочитают иметь его здесь. Помимо прочего, это очень выгодно в транспортном отношении: из Алматы легко попадаешь хоть в Бишкек, хоть в Ташкент, хоть в Душанбе, хоть в Китай. А из Астаны тебе легко попасть только в Россию. Да что я говорю, даже русские, которых их собственное начальство заставляет лизать зад казахстанскому правительству, предпочитают жить здесь. Кстати, я надеюсь, что ты легко найдёшь общий язык с их ведущими корреспондентами. У меня это не получается – грёбаный языковой барьер, понимаешь?

– А какие тут вообще основные новостные источники?

Они уже поднимались по лестнице безликого административного здания, построенного в центре Алматы в советские времена. Огромный застеклённый пыльный холл, стойка, за которой разгадывал кроссворды мрачный охранник, стена, на которой не было свободного места от досок с названиями фирм, служб, отделений, расположившихся в этом здании. В России подобные вместилища множества офисов так и назывались: «Тыща организаций». Интересно, как это будет по-казахски?

– Ну, если честно – их совсем немного. – Майк распахнул дверь из некрашеного алюминия, на которой красовалось изображение всё того же зовущего самку журавля. – Роза, знакомьтесь, это Алекс. Он то ли русский, то ли старается им казаться. Мне его, правда, впарили как американца, но он от этого вряд ли изменился. Алекс будет здесь работать. Надеюсь, он выживет меня с моего места, и я покачусь куда-нибудь дальше по шарику. Закажи ему сегодня визитные карточки, выдай два мобильника с местными номерами и вместе с Талгатом помоги ему снять квартиру. Желательно в ближайшем квартале. Ты знаешь, эта привычка у меня ещё с Никарагуа – свои парни должны жить как можно ближе друг к другу. А сейчас, если ничего срочного, нам надо с часок с ним пообщаться.

Роза, улыбчивая невысокая женщина с очень добрым лицом, привстала из-за стойки.

– Очень приятно, Алекс. Я бывший доцент кафедры английского языка в университете имени Абая.

– Надеюсь, в отсутствие Майка мы сможем поболтать по-русски? – улыбнулся в ответ Зим. Но эту фразу он произнёс на английском языке.

– Погоди, Алекс, ты ещё наговоришься на своём грёбаном русском со всем Казахстаном, когда примешься за свою работу. А сейчас тебе надо поговорить со мной, потому что иначе ты ничего не поймёшь. – Майк затащил Алекса в свой кабинет – крохотный чулан два на три с половиной метра, где едва помещались стол с компьютером и два стула. – Два кофе, Роза!

– Стало быть, так. Конечно, существуют макроэкономические новости, вроде того нефтепровода, который Россия прокладывает в Китай. Мы освещаем их, но не очень вдумчиво – нашей американской аудитории они не интересны. Подробно и обязательно мы освещаем любые перемещения на американских военных базах в Кыргызстане и Узбекистане. Визиты высших офицеров, показательные и совместные учения – сам понимаешь. Все визиты значительных мировых политиков – они, к сожалению, не балуют этот регион своим присутствием. Здесь не юго-восточная Азия и даже не Латинская Америка. Ну и что нам остаётся – угадай?

– Как насчёт прав человека?

Майк поморщился.

– Это не тема. Точнее, не совсем тема. Я думаю, ты сам понимаешь, как тут обстоят дела с этими правами. И тем не менее мы молчим практически во всех случаях их нарушения. Здешние парни могут быть очень полезны Дяде Сэму в случае конфликта в Иране или наращивания мускулов в Ираке и Афганистане. Так что мы можем иногда позволить себе поплевать в их сторону, но не пописать. А теперь, – Майк откинулся в своём вращающемся кресле и полсекунды неподвижно глядел на Алекса, – я не такой плохой журналист. И я это тебе продемонстрирую. Прямо сейчас.

После полуминутной паузы он продолжил.

– За тобой есть какой-то хвост. Ты не обязан мне ничего объяснять, и вообще – дело твоего найма решено компанией и самим Тёрнером. Ты прошёл с ним три собеседования, в то время как я всего одно. Но учти: не вздумай, находясь на нашей службе, заниматься личными расследованиями и вендеттами. В конце концов, в твоей биографии должен быть повод для того, чтобы ты, закончив Московский Университет и имея неплохой послужной список, получил гражданство такой страны, о которой даже я узнал, только листая атлас. Но мне плевать – при условии, что это не будет мешать делу. Тебя, может, нельзя отправлять в Россию?

– По-моему, Россия не воюет с Туамоту, – усмехнулся Зим, – если ты об этом… Нет, у меня нет ограничений на перемещение по глобусу.

– Тогда ответь мне на мой предыдущий вопрос: что мы в основном отслеживаем в этой грёбаной дыре?

– Всё, что касается исламского экстремизма, и любую херь, связанную с ним.

– В самую точку. Всякую херь, связанную с этими грёбаными парнями в чалмах. И твоё знание русского нам должно очень сильно помочь. Видишь ли, все здешние парни когда-то говорили по-русски, но никогда – по-английски. Так кофе будешь?

Формальности по аренде квартиры заняли у Зима не больше часа. Благодаря активной помощи Талгата и Розы ему удалось снять двухкомнатную хрущёвку в одном квартале с корпунктом и рядом с домом, где жили Эллисон и Аронсон. Несмотря на кажущуюся сонность столицы Казахстана, Эллисон, с его богатым опытом работы в горячих точках, настаивал на том, чтобы сотрудники его корпункта жили предельно компактно.

В квартире Зима мебели практически не было: широкая тахта, стол с двумя стульями, кухонный гарнитур, холодильник и телевизор.

«Как у зицпредседателя Фунта перед арестом с последующей конфискацией», – усмехнулся про себя Зим и принялся распаковывать рюкзаки. Прощупывая верхний клапан, он неожиданно наткнулся на круглый твёрдый предмет, как будто случайно завалившийся за подкладку. На секунду он замер, затем усмехнулся.

Это был ирландский оберег, который Тара незаметно положила в его вещи.

Полковник Шергин. Москва

Макс Спадолин сидел перед столом шефа с прозрачным файлом, содержащим заключение о смерти Владимира Гельмана. Он обратил внимание на то, что перед Стариком уже лежала объёмная папка-скоросшиватель – едва ли не на тысячу листов. Папка была раскрыта, и в ней лежал всего один листочек – абсолютно чистый, безо всяких пометок.

– Ваша докладная записка – хорошая работа, Максим, – похвалил сотрудника Марк Соломонович. – Я её несколько отредактировал и отправил наверх. Под своей подписью, естественно. Когда её оттуда спустят в завизированном виде, я покажу вам, что получилось. Особенно мне было интересно читать ваши умозаключения о роли Братьев в уйгурском сепаратизме. Конечно, гадание на кофейной гуще, но гадание остроумное, и, по сути, верное. Кстати, я это всё выкинул из окончательного варианта документа. Незачем в очередной раз доводить до сознания руководства, что оно не знает, чем занимаются его правая и левая руки одновременно. Итак, что вы накопали по случаям, аналогичным эпизоду с Гельманом в Алма-Ате?

– А ведь вы удивитесь, Марк Соломонович, – сказал Максим, доставая из папки несколько ксерокопий документов. Читая их, Шергин удивлённо поднял седые брови, отчего ещё больше стал похож на того, кем никогда в жизни не был – преуспевающего профессора из престижного столичного экономического вуза.

– Итак, очень похожий случай был зарегистрирован в Москве. Тремя неделями раньше алма-атинского. Он также связан с Центральной Азией, и человек, ставший очередной жертвой, – сотрудник рериховского центра. База китайского заповедника, где останавливалась группа Гельмана, также частично финансировалась на средства фонда рериховского наследия. Как говорит мой любимый поэт, «не страшно потерять уменье удивлять, страшнее потерять уменье удивляться». Но – удивили, ничего не скажешь. Вы, кстати, постарались уяснить для себя, что такое это рериховское движение?

– Ну, так… Поверхностно, посредством интернета. В общем, это какая-то недорелигия всеобщего благоденствия, вроде мунизма, только труба пониже и дым пожиже. Но, судя по всему, пользуется спросом, у неё много адептов, поддерживающих её материально. По крайней мере, в Сети она представлена очень многообразно. У этой недорелигии даже есть в собственности какая-то недвижимость, да и некоторые аспекты её деятельности вполне адекватно воспринимаются академической наукой.

– Будем надеяться, что нам и не придётся в это вникать, – хмыкнул Шергин. – Стало быть, один из сотрудников рериховского центра, профессор Александр Васильевич Никонов, шёл себе спокойно по подземному переходу от станции метро «Арбатская» в сторону Нового Арбата и вдруг взял да и помер. На месте причину смерти квалифицировали как острую сердечную недостаточность, но впоследствии, в отделении клиники, обнаружили следы удара острым предметом между основанием черепа и первым позвонком – атлантом. Реакция коллег (близких у профессора, почитай, и не было), как ни странно, сдержанная. Допрошенные все как один говорят о преследовании рериховцев со стороны «тёмных сил» и о том, что суд над ними свершится в ином измерении. Своеобразно, хотя и не ново. Демоны, ракшасы, тёмные сущности – словом, весь джентльменский набор эзотерической братии. Кстати, вы выяснили, был глубокоуважаемый Александр Васильевич Никонов настоящим профессором или каким-нибудь самозванцем?

– Ну… Серединка наполовинку, как это часто бывает у этой, как вы изволили выразиться, братии. Он на самом деле не доктор, а кандидат наук, доцент кафедры востоковедения Университета Дружбы народов. Но в какой-то сложной системе званий и титулов, принятой у рериховцев, ему присвоены учёная степень доктора наук и звание профессора. Естественно, он предпочитал регалии рериховского общества. По крайней мере, именно их он указывал на своей визитной карточке.

– Занимался чем-то конкретным? Финансовые потоки, привлечение богатых адептов?

– Чистый «ботаник». Изучал какие-то узоры на картинах, написанных кем-то из Рерихов. Их там, кстати, целый клан, и все – философствующие художники с примесью некоторой аферистичности. По основному месту работы…

– Плюньте на основное место. Оно не важно. Значит, это не деньги. По крайней мере, на первый взгляд не деньги. А что насчёт людей, которые могли обладать таким специфическим навыком, как наш уличный убийца?

– Ну, вы и сами понимаете, что таким приёмам не учат в специальных школах. По крайней мере, в известных нам специальных школах. Для приобретения такого навыка недостаточно виртуозного владения своим телом, необходимо ещё хорошее знание анатомии. Ошибка всего в полсантиметра – и жертва дёргается, из неё бьёт кровь, она кричит… На самом деле, это очень рискованный способ устранения людей.

– Это не значит, что убийца не владеет другими способами. В любом случае, это очень опасный человек. Закажите антропометристам ориентировочное изображение его телосложения. Запросите Интерпол об аналогичных случаях: худо-бедно, Казахстан – государство иностранное. Вы знаете, я вообще с великим скепсисом отношусь к сведениям о мастерах-киллерах международного класса, но чем чёрт не шутит… Кстати, практиковать он может как раз в странах третьего мира, с плохим качеством медицинского обслуживания. Специфика его действий подразумевает не очень хорошую систему здравоохранения.

Максим передал документы Старику и встал из кресла. Краем глаза он заметил, как сделанные им ксерокопии легли первыми страницами в ту пустую папку, которую майор про себя уже успел окрестить «синьцзянским» делом. Но обратил он внимание на совершенно другой жест начальника: аккуратно уложив документы о насильственной смерти гр. Гельмана В. В. и гр. Никонова А. В. в файлики, Старик взял лежавший до этого в папке белый лист, нарисовал на нём крохотный четырёхугольник, не имеющий ни одного прямого угла, затем аккуратно вставил страницу на место титульного листа.

Майор Смирнов, комендант законсервированной военной базы «Мирный». Республика Казахстан

Есть в Республике Казахстан военное поселение, куда после 1989 года выводили личный состав Группы советских войск в Германии. И называется это военное поселение, естественно, Мирный. Комендант, майор Анатолий Дмитриевич Смирнов, как-то на досуге посчитал, что если все танки, выводимые из Восточной Европы, разместить на границе между Российской Федерацией и независимой Республикой Казахстан, то расстояние между бронемашинами не будет превышать трёхсот метров. Конечно, огромное количество этого весьма дорогостоящего военного снаряжения было разобрано, пошло на переплавку и под пресс. Но по сию пору на складах Мирного хранилось автоматов Калашникова, снайперских винтовок Драгунова и совсем уж экзотических по нашим временам пистолетов-пулемётов ППШ и ППС, а также трофейных MP-40 в количестве, достаточном для того, чтобы вооружить ими всё население полумиллионного города Талды-Курган поголовно. Включая женщин, стариков и грудных младенцев. Причём во время передачи военного городка властям независимой Республики Казахстан майору Смирнову удалось занизить количество находящегося на базе вооружения как минимум втрое.

К величайшему сожалению майора Смирнова, Мирный находился не в Ставропольском и не в Краснодарском краях. Хотя, кто его знает, располагайся он там, вполне возможно, Анатолия Дмитриевича уже давно вывели бы за колючую проволоку и расстреляли по приговору трибунала. Или стал бы он мультимиллионером и жил на Канарах или на Кипре.

А так его личное состояние едва достигало каких-то убогих полумиллиона долларов.

К счастью, за последние три месяца дела начали идти в гору. Судя по всему, кому-то в Китае потребовалось большое количество тех самых излишков, которые в результате простейших манипуляций с ведомостями и числами образовались на его базе в процессе распада Советского Союза.

Майор Смирнов был довольно осторожным человеком. Схема транспортировки лёгкого стрелкового вооружения через границу была им отработана до мельчайших деталей.

Раз в три дня из Мирного в Урумчи отправлялась пятнадцатитонная цистерна с высокооктановым бензином, по договорённости о реализации ГСМ с истекшим сроком годности. Предотправочный осмотр автомобиля и цистерны майор производил лично. В процессе этого осмотра он укладывал внутрь ёмкости оговорённое количество автоматов и герметически запаянных цинков с патронами. После чего ёмкость заполнялась горючим, горловина опечатывалась, и автоцистерна, за рулём которой сидел ничего не подозревающий водитель базы Бауржан Сапарбаев, отправлялась в путь.

Бензовоз Volvo преодолевал пункт пограничного контроля Хоргос, шёл триста километров до столицы Синьцзян-Уйгурского автономного района Урумчи и сливал горючее на базе по ремонту сельскохозяйственных машин на юго-восточной окраине города. Там трое рабочих-уйгуров «чистили» кузов, извлекали оттуда оружие и цинки с боеприпасами, после чего передавали их бойцам Измаила Башири.

Хозяин базы Юсупбек Вахиди присутствовал на памятном собрании в посёлке Кюнес, когда Измаил Башири призвал к джихаду своих колеблющихся соплеменников.

«Сильный человек, не боится крови, – решил Вахиди. – Может, толк и получится».

В том, что толк может получиться, его убеждали и объёмы оружия, проходящие через его станцию, и то, что это оружие пока молчало.

«Нечего размениваться по пустякам, – усмехался в усы Вахиди. – В нужный момент оно заговорит так, что на его голос откликнется весь мир».

«Центр-Рерих», Москва

Центр изучения и распространения учения «Живая Этика» Н. и Е. Рерихов, сокращённо именуемый «Центр-Рерих», располагался на первом этаже скорее старого, нежели старинного жилого здания, расположенного между Большой Ордынкой и Большой Полянкой. В Москве было ещё много таких домов – несмотря на то, что богатеющий город реставрировался и отстраивался со скоростью, почти невероятной для столицы развивающейся державы. То здесь, то там даже в центре существовали такие осыпающиеся, пропахшие канализацией, кислыми тряпками и нищетой здания. К ним и принадлежала пятиэтажка, приютившая поклонников агни-йоги, – оштукатуренный жёлтый «комод», выстроенный в начале XX века как недорогой доходный дом. Спадолин подумал, что вот такие строения, которые невозможно отнести ни к одному из господствовавших в первой трети XX столетия архитектурному стилю, и пережили в своей массе и «русский модерн», и «конструктивизм», и «неоклассику». Просто из-за своей многочисленности.

Модерном здесь и не пахло. Воняло кошачьей мочой, ржавчиной, табаком и марихуаной. Самым ярким пятном на фасаде была жёлтая блестящая доска, на которой было написано: «Общественный научно-исследовательский институт „Центр Н. и Е. Рерих"».

«Настоящий жёлтый дом», – усмехнулся про себя Спадолин, когда сопровождавший его следователь, ведущий дело об убийстве А. В. Никонова, «недопрофессора», как безо всякого сговора называли его все участвовавшие в расследовании сотрудники, нажал на кнопку домофона.

– Вы к кому? – из динамика раздался звучный женский голос.

– Милиция, – лениво проронил следователь.

– Ждите адвоката!

– Какого-такого адвоката? – с ожидаемой злостью сказал следователь. – Я – следователь Шемякин, Пётр Борисович, расследую дело по внезапной кончине вашего товарища, Никонова А Вэ…

– Ждите пять минут! Адвокат рядом, – проревел динамик голосом княгини Ольги и смолк.

– Фильмов насмотрелись, идиоты, – вздохнул следователь Шемякин – молодой, большеголовый и коротко стриженый человек с сочными, торчащими по бокам ушами. Нос его сильно выпирал вперёд, а брови поднимались кверху над переносицей, отчего у него был вечно удивлённый вид.

– У них есть что скрывать? – скорее для проформы поинтересовался Спадолин. Дело в том, что когда он первый раз повстречался с Шемякиным, тот, порекомендовав пойти «в их кубло», сразу посетовал при этом, что более сумасшедшего места в своей жизни не посещал. У Спадолина мелькнула мысль, что молодой «следак» был бы только счастлив, если бы дело забрали Органы, хотя, в теории, это и не приветствовалось руководством. Вот и сейчас он не удосужился ответить, а только страдальчески скривил лицо: типа, что тут объяснять, сами увидите!

В этот момент их окликнул сзади мелкий вертлявый человечек в норковой шубе.

– Разрешите пройти, молодые люди, – Нонна Эфраимовна, это я, Сулейман! Это к вам, что ли, ломятся? – проворковал он в динамик.

– Гоните их в шею, – проревел динамик голосом античной воительницы.

– Постараюсь, – смиренно сказал человечек и повернулся к Спадолину и Шемякину. Был он смугл, крупнонос, чисто выбрит, с резко очерченным волевым подбородком. «Дагестанец или ингуш», – сразу подумал Максим. Но несмотря на резкие черты лица, вроде бы долженствовавшие свидетельствовать о мужестве его обладателя, первое впечатление от этого человека оставалось, как от официанта или продавца мандаринов на рынке – «чего изволите?»

Шемякин с некоторым удовольствием показал Сулейману удостоверение. Тот отреагировал на него вполне хладнокровно – типа, эка невидаль! – и только представился:

– Измаилов Сулейман Ибрагимович, адвокат общественной организации «Центр Н. и Е. Рерих». Что вы хотите от моих клиентов, товарищ следователь?

– Как вам, конечно, известно, Сулейман Ибрагимович, я веду расследование трагической гибели гражданина Никонова. В деле есть множество невыясненных обстоятельств, и я хотел бы ещё раз лично пообщаться с… коллегами покойного. В противном случае я начну вызывать их по одному в райотдел повестками.

– Прошу прощения, мне нужно проконсультироваться с клиентом, – Измаилов повернулся и зашёл в соседний подъезд.

– По мобильнику звонить будет, гнида, – с классовой ненавистью милиционера к адвокату сказал Шемякин. – Уламывать их. Оно, может, и к лучшему – в прошлый раз я полчаса под дверью стоял. Этот хоть с человеческой точки зрения понимает, что им дешевле нас сейчас пустить…

– А те? – Спадолин махнул головой, подразумевая запершихся в здании рериховцев.

– Эти не понимают ни с какой стороны, – убеждённо произнёс Шемякин. – Крышу у всех там давно сорвало.

В этот момент дверь хлопнула, и адвокат, словно мотылёк, полетел к ним, шелковисто шурша шубой.

– Нонна Эфраимовна, так мы заходим?

– Вы у них документы проверили? – проревел динамик.

– Ну конечно, ну сразу, Нонна Эфраимовна, как же иначе? – виляя задом у замочной скважины, проговорил ингушский законовед. Дверь распахнулась с металлическим щелчком, и оттуда потянуло сладким запахом сандаловых палочек.

Офис «Центра Н. и Е. Рерих» представлял собой обычную трёхкомнатную квартиру. Стены её были оклеены голубыми, небесного цвета, обоями, на которых висели огромные, в тяжёлых рамах картины. «Всё репродукции», – подумал Спадолин. Картины были мрачны и величественны. На них был изображён другой мир – буро-жёлтые степи, бело-голубые горы, лиловое небо и серые камни. Под каждой картиной стояло по простому тёмному столику, на каждом из которых помещалась курильница с дымящимися благовониями. Вонища стояла непереносимая.

И среди миазмов, испускаемых шестью кадильницами, словно рокот моря, прозвучал оглушительный голос:

– Итак, я задам вам один вопрос, который Учитель считал одним из важнейших в осознании образа мира как сферы слоистых сущностей. Принимаете ли вы имя Майтрейи как центрального образа, формируемого зрачком Сущего?

Спадолин сперва решил, что этот вопрос прозвучал из пустоты. Затем он увидел на одном из кресел нечто, что сперва принял за сваленные вместе платья из гардероба. Это была невысокая пожилая женщина, очень полная, с одутловатым лицом и пронзительно горящими чёрными глазами. Широкие плечи и мощная грудь сразу указывали на то, что именно ей принадлежит трубный женский глас, рвавшийся из динамика домофона.

– Здравствуйте, Нонна Эфраимовна, – подошёл к ней Шемякин, – я – следователь Шемякин, расследую обстоятельства…

– И каждый взыскующий истину преследуем демонами и ракшасами в джунглях предгорнего бытия! – проревела бабка.

– Скажите пожалуйста, чем занимался у вас в Центре профессор Никонов?

– Опустившись на дно Священного Озера, гуру Тайхачен увидел россыпи жемчуга и драгоценную рыбу. На его глазах рыба пожрала жемчуга. Тот, кто питается жемчугом, сам обретает ценность. Тот, кто питается дерьмом, уподобляется дерьму. Только тот, кто способен преобразить дерьмо в жемчуг, является достойным, – заорала женщина. Причём этот рёв она издавала всей грудью, почти не раскрывая рта.

– Расскажите пожалуйста, с кем контактировал ваш сотрудник? Выплачивал ли Центр ему какие-то средства? Был ли он общительным человеком?

– Издигерд провёл дезинфекцию одной пятой мира! Пора провести дезинфекцию его семи пятых! – вещала женщина, а потом вдруг повернулась к Сулейману и спросила: – Так вы уверены, что под их претензиями нет никаких оснований?

Спадолин даже рот открыл от изумления. Создалось впечатление, будто внутри женщины повернули какой-то рубильник и она заговорила человеческим языком. «Не такая уж она и бабка, – решил Максим. – Лет пятьдесят пять, вряд ли больше. Интересно, она по своей воле уродует себя, кутаясь в это тряпьё, или у неё какие-то нарушения в теплообмене? А ревёт она здорово – будто пророчествует. И тексты у неё – Коэльо позавидует. Интересно, это заготовки или экспромт? Если берёт из головы, тогда талант».

– Нет, нет, что вы, – заискивающим голосом ответил Измаилов.

– Да? Я что-то плохо расслышала вас, молодой человек, – очень вежливо обратилась Нонна Эфраимовна к Шемякину. – Повторите, пожалуйста, ваши вопросы.

Вопросы Шемякина женщина выслушала очень внимательно, и даже попыталась на них отвечать.

Да, профессора Никонова она знает одиннадцать лет. Да, он продолжал оставаться «в миру» доцентом, но общий духовный подъём в Центре вознёс его и его знание, после чего в университете города Аграпур брату Александру было присвоено звание почётного профессора. Присвоено было заочно, потому что телесно брат Александр не мог присутствовать в Аграпуре. И вообще никто не мог, ибо город этот расположен на высшем уровне бытия и туда допускаются только души избранных. Брат Александр преподавал учение страждущим, большому их количеству. Тут Нонна Эфраимовна полезла в ящик стола и вытащила несколько объявлений о курсах Живой Этики, проводимых профессором Прамачьядехом Вайрочаном (Александром Никоновым). Курсы был посвящены влиянию минералов на жизненный путь человека. У профессора Прамачьядеха Вайрочана было огромное количество учеников, и она, естественно, не может знать их всех. Да, Центр оказывал помощь профессору в организации мест для занятий. В качестве такого места выступал и «Центр Н. и Е. Рерих». Да, у профессора здесь имеется и свой стол. Ах, она забыла сказать об этом при предыдущем посещении? Нет, она не может выступить в качестве понятого…

– Вот ваш ученик, – она скосила оливковые глаза на Спадолина, – и Сулейман Ибрагимович… У вашего ученика, кстати, паспорт с собой? Да, можно посмотреть? Плохо вижу… А ваша фамилия – Шебякин? Шемякин? Ну какая у милиционера ещё может быть фамилия? Какой суд – такая и фамилия…

За этим последовала процедура описи и изъятия документов из стола покойного. Нонна Эфраимовна теперь снова болтала без умолку, но теперь уже вместо откровений делилась совершенными бытовыми сплетнями: о том, как им сложно бороться с Институтом Рериха, который считает своим долгом посягать на любое дело, которое творится именем Учителя; о племяннике Осипе Кирилловиче, претендующем при её, тётки, жизни на эту квартиру; об управлящей компании, которую Нонна Эфраимовна по старой памяти звала ЖАКТом; о дворнике Меркурии, специально оставившем позавчера на ступеньках дохлую крысу; и о множестве других проявлений скверны, пытающихся помешать достижению всеобщего просветления.

Усевшись в машину, Шемякин и Спадолин с минуту молчали.

– Максим Леонидович, документы из стола вы заберёте? – нарушил молчание Шемякин.

– Значит, так. – Спадолину следователь, несмотря на откровенную молодость, нравился. – Если честно, мы эти бумажки у тебя не заберём. И дело тоже.

– Да я как-то и не…

– Да хотел… И не как-то. Немного расскажу тебе. Всё, что мы видели сейчас, было представлением. Бабка эта ни хрена не сумасшедшая. Просто она довольно грамотно использует механизмы, способные сбить с толку людей. Особенно людей, незнакомых с некоторыми приёмами психологических игр. К этому же относятся и дымление всякой гадостью, и пророчества, и в данном случае даже сама постановка её голоса – чисто труба иерихонская. Набор этот довольно лобовой, я бы даже сказал, стандартный. И политические придурки этим всем арсеналом довольно часто пользуются. Вообще, бабуська она умная и довольно злая – я бы даже сказал – излишне злая. Как она на твою фамилию отреагировала, заметил? А ведь ей – и она это понимает – от такой язвительности никакой пользы, кроме вреда, не будет. Поэтому, будь спокоен, ничего интересного в документах из стола для нас нет. Уже нет. Всё, что было здесь любопытного, я видел. Образцы почерка покойного мы получили в другом месте. Интерес – в целом… В принципе я, конечно, доложу начальству и не исключаю, что ФСБ эту папочку у тебя заберёт. Но не я. Кстати, ты в прошлый раз у адвоката спрашивал лицензию?

– Да, конечно.

– И?..

– С лицензией всё в порядке.

– Но адвокат не москвич?

– Нет. Он из Владикавказа – родом, имею в виду.

– Ты что-нибудь ещё про него узнавал?

Шемякин промолчал.

– Ладно, это на самом деле не твоё…

– Да обидно как-то… А если это действительно шайка психов, живущих на бабки других психов? Но вы мне как дважды два доказали, что это мы лохи, а бабка эта мне очки втирала. Кстати, можно вопрос – как это вы ей паспорт решились показать?

– Паспорт? Да это у меня оперативный документ. Кроме того, хочу тебе сказать, что все разговоры про «ученика» были в чистом виде подколкой. Мы знаем, что вы знаете, что мы знаем… И так до бесконечности. Кстати, заметил, что удостоверение показать она меня не попросила? А что до сумасшедших… Ты знаешь, Петя, мне всё чаще и чаще кажется, что нормальных людей в нашем мире нет вообще, все мы психи, просто в разной степени. Да ещё и развиваемся в разных направлениях… Я, если честно, мечтаю почувствовать момент, когда свихнусь окончательно. Тогда застрелюсь. Помнишь, у Пушкина пронзительный стишок такой есть: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума»…

Михаил Лагутин, газета «Сегодня, завтра»

Знакомство с коллегами Зимгаевский начал с корпункта российской газеты «Сегодня, завтра». В основном из-за личности человека, её представлявшего. Им был Михаил Лагутин, журналист ещё брежневского времени, живущий здесь чуть ли не для собственного удовольствия.

«В Москве для меня – хмуро, – говаривал он молодым коллегам за коньяком. – Кроме того, таким людям, как я, там уже делать нечего. В Москве сейчас категорически не рекомендуется зрить в корень вещей. В моде политтехнологи, а не аналитики. Поэтому поживу-ка я здесь – тепло, яблоки, да и люди приветливые…»

С умением «зрить в корень» Лагутин в Алматы считался едва ли не за ясновидящего. Он прекрасно разбирался в структурах казахских жузов, знал родственные связи всех этих Кажегельдиновых, Токманбаевых, Назарбаевых, Абыкаевых, Сопарбаевых. Ему было известно о влиянии на правящую элиту немецкой диаспоры и киргизских бизнесменов – словом, Михаил обладал той информацией, которая позволяла ему ориентироваться во внутренних течениях внутри страны.

Для большинства журналистов, отиравшихся в Алматы, Лагутин был человеком старого мира, с грандсеньорскими замашками. Из напитков он демонстративно признавал лишь коньяк и никогда не «тыкал» своим младшим коллегам.

– Последняя командировка у вас, значит, в Гурундвайю была? Страна марксистских повстанцев и кокаиновых плантаций? Ценю, ценю… Чертовски важно для журналиста покататься по свету, прежде чем осесть. Да, в принципе, и оседать-то необязательно. А здесь вы к Эллисону? Очень толковый мужик, и главное – шустрый. Такие и сделали западную журналистику. С языками, правда, плохо, а здесь их желательно знать… Ну, теперь вы к нему в команду добавитесь.

Зим встретился с Лагутиным в алматинском ресторане «Алаша», пытаясь разобраться с экзотическими блюдами, причём довольно быстро пришёл к выводу, что самым экзотическим блюдом здесь был плов.

Лагутин наблюдал за его действиями с нескрываемой иронией.

– Замечу я вам, сударь, что лучшая пища любой кухни – это та, что похожа на привычную с детства. Вот вас рисом кормили?

– Позволю себе с вами не согласиться. К китайской кухне мы привыкаем очень быстро и накрепко.

– Вот и шли бы в китайский ресторан. Типичное и самое традиционное блюдо казахской кухни – это варёное мясо, лепёшки и чай. Всё, что здесь выдаётся за traditional food, – в лучшем случае извращённые рецепты кушаний богатых беков из бухарских оазисов. В худшем – просто измыслы местных поваров. Правда, не хочу сказать, что хуже… Как говорил великий азиатский путешественник Николай Михайлович Пржевальский, «оба хуже».

– Так-таки ничего путного и нет?

– За путным надо ехать в аулы. Кстати, когда здесь этой самой независимости добились, то очень распространено было отправлять детей в аулы, чтобы казахский язык учить. То, что мы наблюдаем, – это не Казахстан, а некая усреднённая среднеазиатская городская культура. Настоящая Азия – за пределами городских кварталов.

– Я, собственно, об этом и хотел расспросить…

– О чём? О Средней Азии? Или о корпунктах? Ну что же. Центральноазиатские корпункты – ночной кошмар журналиста. Ссылка похлеще Буркина-Фасо или Камеруна. Как ни верти, Африка – очень модный континент, и, несмотря на риск, там постоянно есть новости. То президент Гварунга загонит войска полковника Гарулги в джунгли, то полковник Гарулга свергнет правительство диктатора Гварунги и сам станет пожизненным президентом… до следующего полковника. Да, согласен, рискованно, можно заболеть какой-нибудь дрянью или схлопотать пулю, но можно и прослыть героем, а это уже даёт шансы на то, чтобы быть узнаваемым. Не только читателями, но и своими – прессой. Здесь же – всё не так. Болото, новости в котором мы вынуждены придумывать сами. Люди постарше не видят разницы между всеми этими «…станами» и продолжают считать их по инерции Russia – то есть, СССР. Вы наверняка слышали такую аббревиатуру – FSU, Former Soviet Union – бывший Советский Союз. Люди, читающие наши газеты, не до конца понимают, почему он «бывший». Здесь нет ни терроризма, ни межплеменных войн, а если что-то похожее и случается, то об этом нельзя рассказывать. Основные корпункты, как вы уже поняли, сосредоточены в Алма-Ате. Это даёт возможность быстро переместиться в Ташкент, Бишкек, Душанбе, Ашхабад, и даже Астану, хотя, поверьте, Астана из всех этих столиц – наиболее скучная. Крупнейшие агентства – те, которые не жалеют деньги на командировки, – держат свои центральноазиатские корпункты в Москве. То есть окормляют весь СНГ разом. В Туркмении особый колорит всему придаёт правление Туркмен – баши – и если честно, мне кажется, что он самый искренний человек среди того третьесортного представления, которое нам устраивают здешние политические лидеры. Огромному большинству людей на планете даже непонятно, где географически находятся все эти государства: Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркмения и Кыргызстан. Поэтому любое уважающее себя агентство предваряет своё сообщение из этих мест словами Central Asia News, а не названием государства, или, упаси боже, города. Так яснее.

– Ну, с Казахстаном стало немного получше после фильма о Борате, – хмыкнул Зим. – И то – в Америке.

– Да, хлебнули мы тогда с этим Боратом, – скривился Лагутин. – Понятно же, что Коган-Коэн выбрал Казахстан именно из-за его полной неизвестности, даже мифичности, если угодно. А здесь такая буча поднялась. Хотя… Я б втихаря этому Саше Когану президентскую премию от имени Казахстана определил. Он за две недели для региона сделал столько, сколько пресс-службы всех этих государств не смогли за пятнадцать лет.

– Вернёмся к нашим коллегам. Есть ли среди них люди, которые как следует въехали в окружающую реальность?

– Это немецкие корреспонденты – Карл Хузен и Йозеф Верндль. Представляют какие-то швабские газеты не первого десятка. И даже не второго. Словом, третий сорт – не брак. Какие-то листки типа «Альгемайнер гезельшафт» и «Дойче Заммлюнг», о них в нормальном мире прессы даже и не слышали, наверное. Сидят они здесь по трём причинам: по молодости, ещё раз по молодости, и потому, что в этих краях осталось несколько сотен немцев, высланных когда-то из республики немцев Поволжья. Особенности национальной немецкой жизни в суверенной Республике Казахстан они и освещают. Скукотища здесь для них страшная. Девиц лёгкого поведения они, наверное, уже всех перепробовали. Потом начали искать сенсации – вроде как пытались связаться с руководителями уйгурского освободительного движения… и сломались на этом. То ли их назарбаевские нукеры наставили на путь истинный, то ли им самим надоело… Сейчас просто шнапс лакают. Вёдрами. Но, в отличие от большинства других журналюг и вашего босса Эллисона, кстати, они оба знают русский язык, а Хузен ещё и неплохо владеет казахским.

– А как здесь с бабами?

– Да как угодно! Все, кто получает жалованье не тенге, а полновесными зелёными долларами…

– Ас этим… Уйгурским движением?

– Да выдумки всё. Причём неинтересные выдумки, скажу я вам… В этих местах революции снизу не зажигаются. Для того чтобы возник этот «Восточный Туркестан», надо, чтобы его идею поддержал как минимум первый партийный секретарь Синьцзян-Уйгурского автономного района. Да что я вам говорю? Сами съездите в Китай и всё посмотрите. Здесь временами происходят другие интересные вещи помимо национально-освободительного движения. Вот, к примеру, в конце 2001 года несколько Ми Гов казахстанских ВВС очень так изящно переместились в Северную Корею…

Полковник Шергин

– Значит, тётка эта рериховская произвела на вас впечатление грамотным подходом к делу? Ну что вы хотите, они живут в капиталистическом мире и питание в нём надо отрабатывать – хоть так, хоть эдак. Кто-то картошку сажает, кто-то свиней выращивает, кто-то нефть добывает, а эти специализируются на выращивании «пищи духовной», так сказать. Как ни говори про «суверенную демократию», времена у нас достаточно смутные. А все эти мозгокруты производят очень нужную для части людей продукцию – уверенность, что существует мир, в котором хоть так хоть эдак всё будет хорошо. Пусть даже мир этот спрятан глубоко в сознании. Люди благодарны за это мозгокрутам и снабжают их питанием. Вы Кастанеду читали?

– Кого?

– Да был один гениальный проходимец. С великим множеством последователей по всему миру. Достаточно прочитать десятка два страниц его трудов, чтобы понять, что такие, как он, в принципе желают вдолбить людям в головы. Квинтэссенция любых оккультных учений на редкость проста. Всё на свете – трын-трава. А из этого следует всегда одно: почему бы не поделиться со мной лично прямо сейчас некоей материальной малостью?

– Ну и как из этого следует связь нашего суперкиллера, убившего в Казахстане одного из осведомителей Службы, с этими людьми?

– Что бы вам ни говорили, вам не говорят всей правды. О чём бы вам ни говорили, вам в конечном итоге говорят о деньгах. Следите за деньгами, и они приведут вас ко всему. Итак, «Центр-Рерих» и финансирование им какой-то там базы в Китае. Вы их бюджетом интересовались вообще-то?

– На самом деле финансовая деятельность «Центра-Рерих» на редкость разнообразна и многогранна. Это и торговля индийскими сувенирами, благовониями и пряностями, причём со значительной наценкой – якобы из-за «освящённости» предметов именем великого гуру. Это и многочисленные семинары, психотренинги и практикумы, в основном ради получения зарплаты постоянными сотрудниками Центра. А их, кстати, около сорока человек. Но, кроме того, есть и вполне серьёзный бизнес. Вы немало удивитесь, но Центру принадлежат четыре магазина в Москве, два в Санкт-Петербурге и один в Екатеринбурге, торгующие собранной в Индии электроникой и оргтехникой.

– Стало быть, основные финансовые связи у них с Индией?

– Да, инвестиции и товар идут оттуда. Но в этом нет ничего удивительного: в Индии исторически сложилась большая община сторонников учения агни-йоги.

– Да, это уж мы постарались… – хмыкнул Шергин, вспоминая замечательную идею Иосифа Виссарионовича о «пылающем Востоке». Славные всё-таки были времена, когда над миром витала идея Коминтерна… Тогда нуждающийся в деньгах и признании великий честолюбец Николай Рерих привёл в Гималаи настоящий «десант» НКВД. Сам «Великий Гуру» претендовал на пост не менее чем далай-ламы и даже добился от части буддистов признания в этом качестве, чем очень сильно ослабил тибетскую духовную власть, которая потом так легко сдалась коммунистическим китайцам. «Чекистский» же десант постарался создать в Северной Индии мощную рериховскую общину. Он даже удерживал за ней контроль в течение десяти с лишним лет. А потом случилась Мировая война, затем холодная, и управление проектом было так или иначе утрачено. Но рериховская община в Индии сохраняла связи с единоверцами в России, на которые КГБ, памятуя историю происхождения учения, всегда смотрел несколько сквозь пальцы. Дело, правда, осложнялось тем, что последователи Рериха в значительном большинстве своём оказались людьми сварливыми и склонными к интриганству, отчего единой общины на территории России не существовало, а развелось значительное количество мелких структур типа «Центр-Рерих», находившихся в постоянных конфронтациях друг с другом. – Так что всё-таки с этой китайской базой?

– Как раз подхожу к этому, Марк Соломонович. «Центр-Рерих» не только получает деньги, но и раздаёт их. Более того, если он получает их втихаря – а все эти рериховские магазины и торговые сети оформлены на подставных лиц, ну, кроме продажи ароматических палочек и книг, конечно, – то раздаёт их с превеликой помпой. «Центр-Рерих» финансирует благотворительные проекты в классической для общественных организаций манере: сделал на рупь, а прокричал на тысячу. Ими финансируется в том числе и международный природный резерват «Карас», часть которого лежит в суверенной Республике Казахстан, а часть – в Китайской Народной Республике. Значительная часть денег рериховцев идёт на содержание вот этой самой базы отдыха «Хун Шань». Для них это, правда, не база отдыха, а какой-то медитативно-созерцательный центр – за точное определение не поручусь, но суть его я передал довольно точно. Когда-то неподалёку оттуда проезжал сам Великий Гуру и сообщил, что в верховьях какой-то реки скрыто место невиданной силы – какая-то там гора, какая-то там дыра. То ли озеро, то ли пещера. На само место Великого Гуру не пустили китайцы, но последователи это место нашли и, как водится, воткнули там базу отдыха. Ездят туда, правда, в основном наши ребята, русские…

– Кто ездит – проверяли? – усмехнулся Шергин.

– Времени не было пока. Нужно?

– Ещё бы. Такое место создаёт множество возможностей. От перевалбазы наркотрафика до тренировочного лагеря боевиков.

– Хорошо. Тогда, как вернусь в отдел, займусь этим.

– Я думаю, что сперва надо поискать нити финансового вливания. Из опыта работы с террористическими организациями нам известно, что финансовая поддержка их групп, если они состоят из по-настоящему идейных людей, может быть совсем небольшой. От трёхсот тысяч долларов до двух – трёх миллионов. Что эквивалентно годовой выручке большой бензозаправки или средних размеров супермаркета. Международный капитал на всякие детские игрушки вроде так называемого «сохранения амурского тигра» походя отслюнивает столько же. Беда с этими небольшими деньгами, с нашей точки зрения, одна и та же. Они слишком тяжело прослеживаются фискальными органами, в отличие от счетов какого-нибудь Маркеса или Пиночета, которые прут эти миллионы десятками, а то и сотнями. Для того чтобы отследить пятьсот баксов из этих сумм, надо потратить пять тысяч. Чем и пользуются экстремисты всех стран мира. В слишком запутанное время мы живём. Кроме того, эти потоки – как блуждающие ручейки.

И опять, выходя из кабинета, Спадолин увидел, как его шеф открыл синьцзянскую папку и нарисовал на белом титульном листе рядом с первым четырёхугольником второй, такой же бесформенный. Только нижняя часть этой странной фигуры представляла собой уже прямую линию. Неожиданно для себя Макс подумал, что эта картинка может обозначать что угодно, но больше всего она похожа на краеугольный камень какого-то здания.

Деньги и люди. Благотворительный фонд Save the Wild Cats

Спадолину с детства было знакомо, каково искать блуждающие ручейки в болотистом лесу. Он вырос в Тюменской области. Его дедушка, егерь Николай Спиридонович, каждое лето брал внука на свой участок, расположенный в еловой, заболоченной тайге. Мальчик с упоением искал гнёзда глухарей, гайна белок, ловил рыбу в медленных, кофейного цвета реках и радовался, как радуется каждый ребёнок, когда удавалось увидеть следы настоящего лося.

Мир финансовых махинаций и был для Спадолина этой тюменской тайгой, где под сапогами хлюпала незнамо из каких источников проступающая вода – с неожиданно бьющими из-под коряги и столь же внезапно исчезающими в кочках ручейками, с длинными изогнутыми озёрами, похожими на реки, и с неподвижно стоящими реками, похожими на озёра.

Фонд «СДК» был партнёром «Центра-Рерих» по линии экологической благотворительности. Именно его счета использовались для финансирования базы экологического туризма «Хун Шань» на территории заповедника «Карас». Как начал понимать Макс, задача распутать финансовые дела экологической организации, если они, в придачу, сплетены с финансами оккультистов, – всё равно что выяснить, содержатся ли в конкретном кубометре воздуха молекулы, участвовавшие в последнем вздохе Юлия Цезаря.

Правда, в задачи Максима и не входил тщательный разбор финансов этой международной экологической организации. Тем более что этим занималась независимая международная аудиторская компания Whitehouse Coopers, как с гордостью сообщила об этом миловидная невысокая светловолосая дама с торчащим по-птичьи носиком. Дама отвечала за привлечение сторонников в организацию, а Макс и изображал именно такого сторонника, готовящегося расстаться в пользу фонда с кругленькой суммой в тридцать тысяч евро. Небольшая проблема заключалась в том, что Спадолин, жертвуя такую сумму на охрану снежного барса в горах Средней Азии, хотел детально знать, на что она будет потрачена. Дама же, мило улыбаясь, утверждала, что сейчас они не могут предметно обсудить проект, в который будут вложены его пожертвования, но деньги совершенно точно не пропадут даром, да и вообще: «В нашем фонде работают эксперты мирового уровня, которые прекрасно понимают, куда необходимо вложить средства, чтобы они незамедлительно сказались на успехах благородного дела охраны крупных кошек».

Аббревиатура СДК так и расшифровывалась – «Спасите диких кошек», по-английски – Save the Wild Cats. Эмблема этого фонда – обрисованный чёрными штрихами тигр на белом фоне – была довольно известна в мире и даже украшала биллборды на Новом Арбате.

Представляясь средней руки капиталистом, Спадолин всё-таки желал знать, куда конкретно уйдёт каждый евро из его тридцати тысяч. Дама же заметно кипятилась, но из себя не выходила.

– Наши жертвователи безоговорочно расстаются и с большими суммами, – продолжала уговаривать она Макса («Отдал бы ты без проблем деньги, паскуда, и шёл бы откуда пришёл!»). – И всё это потому, что они нам доверяют. Впрочем, если вы хотите подробнее узнать о финансовой составляющей наших программ, то можете пообщаться с Александром Гареевым, нашим исполнительным директором.

Общаясь с Гареевым, Спадолин совершенно обалдел. Какой там Whitehouse Coopers проводил аудит, было совершенно непонятно, но дело с финансированием обстояло следующим, весьма забавным образом: фонд собирал деньги от всех страждущих спасти крупных кошек планеты, а тратил их по собственному усмотрению. Работа фонда включала самые странные вещи вроде выплаты взяток крупным российским чиновникам, строительства баз отдыха в заповедниках, организации охотничьих хозяйств – и всё под предлогом того, что оные предприятия способствуют обогащению местного населения и отвлечению его внимания от больших диких кошек. Макс подумал, что под такую позицию подойдёт очень много других мероприятий – от устройства бензозаправок до прокладывания нефтепроводов. Практически все средства приходили из-за рубежа, головной офис Save the Wild Cats находился в США, и именно на нём лежала задача сбора денег. С одной стороны, со слов Гареева, основными средствами фонда были средства сторонников – по десять – пятьдесят долларов с домохозяйки, прослезившейся оттого, что в бескрайних горах Средней Азии погибает уникальнейший зверь планеты – снежный барс. Но далее Гареев обмолвился, что фонд принимает и крупные пожертвования от отдельных лиц, компаний и общественных организаций, а также размещает средства на бирже.

Тюменское болото заросло густыми хвощами и подёрнулось сверху густой сеткой елового леса.

– В конце концов, так, – Спадолин понял, что придётся решительно разрубить патоку сладкой воркотни любителей жить на халяву и для достижения нужного результата необходимо жёстко ставить свои условия. – Деньги моей компании будут вложены только в определённый проект. Сам я, в натуре, родился в Казахстане и «бабки» конкретно хочу вложить туда. Ну, типа егерям денег дать или базу для них построить. Место там было такое – «Карас»…

В этот момент Гареев призвал для общения с Максом ещё одного эксперта международного класса, и только с этого места разговор начал приобретать интересный для Службы оборот.

То, что на бумаге называлось «Трансграничным межнациональным природоохранным резерватом „Карас"» (Шергин учил никогда не доверять структурам, имеющим в своём названии более пятнадцати букв), было как минимум семью совершенно независимыми друг от друга предприятиями, которых объединяло лишь изложенное на бумаге замысловатое название под знаком того же улыбающегося чёрно-белого тигра. Резерват «Карас» включал в себя два заповедника, один из которых располагался на казахской, а другой – на китайской стороне, три туристических коммерческих предприятия и два памятника природы. При этом заповедник, памятники природы и туристические предприятия назывались совершенно одинаково и, как предположил Макс, имели общие или взаимно контролируемые счета. («Ух и кормятся там жульманы небось!» – весело подумал Макс.) При этом фонд «СДК» де-факто работал только на казахской стороне, потому что «вложения правительства КНР в природоохранные структуры являются более чем достаточными», как скороговоркой произнёс эксперт Шушарин. У фонда нет никаких интересов на территории Китая, снова повторил Шушарин, за исключением одного места, но это вряд ли может интересовать Спадолина, поскольку он настаивает на вложении средств в казахскую часть проекта.

Нет, напротив, Спадолина очень интересуют проекты на территории КНР, и даже больше не как филантропа, а как бизнесмена. То есть если существует возможность при посредничестве фонда вложить средства в туристическое предприятие на китайской территории, то он…

Нет, данное предприятие, расположенное в Тянь-Шане, имеет своих инвесторов. Средств там более чем достаточно.

– А на хрена вы им тогда, такие красивые? – спросил Спадолин. Роль среднего и о-о-очень независимого бизнесмена увлекала его всё больше и больше.

Тут исполнительный директор, эксперт международного уровня и вновь материализовавшаяся из ничего дама по связям с общественностью попартитурно исполнили свои арии из оперы «Save the Wild Cats» о том, что фонд имеет огромные международные связи, в его совет входят короли, президенты и величайшие культурные деятели, его эмблема является одной из двадцати пяти самых узнаваемых марок в мире и любой частный жертвователь («Наверняка подумали: мелкий жулик вроде тебя», – весело решил Макс) должен испытывать гордость от сотрудничества с ними.

На этом патетичном месте Спадолин «схлопнул» разговор, который уже приобрёл вопиюще беспредметный характер, и покинул особняк фонда с тремя именами и двумя адресами.

Полковник Шергин. Москва

– Итак. Предположительно, мы имеем складывающийся заговор, посягающий на территориальную целостность нашего южного стратегического партнёра – КНР, – Спадолин разложил документы, говорящие о появлении на территории Синьцзяна самостоятельной террористической группировки из-за рубежа, предположительно с территории РФ. – Мотив появившихся в Китае моджахедов вроде бы очевиден: если не получается на Кавказе, то почему бы не попробовать где-нибудь ещё? Но, должен сказать, в качестве «чего-нибудь ещё» они выбрали одну из самых сложных мишеней во всём мусульманском мире. До сих пор любые выступления сепаратистов в Китае карались с азиатской жестокостью. На что же они рассчитывают?

– Знаете, Максим, лет восемнадцать назад мы тоже жили в стране, подавлявшей выступления сепаратистов с азиатской жестокостью. Я могу привести вам десятки доводов в пользу моджахедов, решивших на этот раз «попробовать» на прочность Великий Китай. И сотни доводов против этого. Но, видите ли, Максим, всякий раз, когда мне хочется это сделать, я вспоминаю, как с марта по декабрь 1991 года на наших с вами глазах расползлась одна из самых мощных империй в истории человечества. Причём это была страна, в которой я в этот момент жил и, более того, стоял на страже государственной безопасности. Я спрашиваю себя, что мог бы сделать лично я для предотвращения крушения державы, – и не нахожу ответа. Поэтому, если задачу независимости Синьцзяна, или там Восточного Туркестана, или Тюркешского Халифата ставить как главную, то, как показывает практика, достичь её довольно трудно. Это мягко говоря. Точнее – практически невозможно. А вот если её решать как составляющую часть другого, более глобального плана, «тады ой»… Здесь, правда, одна закавыка накладывается на другую – никогда и нигде экстремисты не пробовали действовать таким образом. Собственно говоря, возможность шире взглянуть на мир входит в прямое противоречие с самим понятием «экстремизм». А ведь распад СССР показал путь к осуществлению мечты очень многих реформаторов мира. Особенно, с их точки зрения, интересна судьба нашего «азиатского подбрюшья». Возникновение государственных формирований у целого ряда народов, отродясь их не имевших, – внушает… Я бы сказал – «иллюзии», но ведь не только… Да, кстати, наши аналитики нарыли весьма любопытный факт: несколько месяцев назад на казахско-китайской границе был зарегистрирован очень интересный эпизод, – и Шергин вынул из «синьцзянской» папки одну страницу.

– Эпизод, когда одного и того же «мертвяка» нашли по обе стороны границы? Хм-м-м, когда-то давно мы пользовались подобными приёмами…

– Не совсем мы. Это делали болгары и турки, внедряя нелегалов в разные закрытые регионы мира. Метод этот подразумевал совершенное презрение к человеческой жизни, ведь для его осуществления надо убить как минимум одного человека, а в идеале – двоих. При этом смерть первого надлежит скрыть любыми возможными способами, а второй труп оставить на самом виду. Первый «мертвяк» при этом был донором документов, а второй – их реципиентом. Реципиент документов, как правило, легально пересекал границу, затем внезапно умирал. На самом деле умирал не пересёкший границу человек, а кто-нибудь из деклассированного населения на «другой стороне» – бомж или бродяга какой… Вся эта сложная махинация производилась для того, чтобы скрыть факт проникновения в «закрытую страну» – Саудовскую Аравию или Советский Союз – того самого третьего человека, который оставался на положении нелегала. Для того чтобы исключить случай обнаружения первого трупа, болгары, например, растворяли тело в соляной кислоте. Этот способ проникновения на первый взгляд довольно эффективен – вы демонстрируете противнику, что на его стороне всё спокойно: ну, помер некто имярек от естественных причин, зарезали человека в подвалах Катара и скормили собакам. Во-вторых, наличие одного нелегала даёт вам возможность протащить по официальным документам уже других людей – желающих покинуть тоталитарную страну – ещё некоторое количество внедренцев. Например, приедут Пупкины, а уедут Залупкины. Но этой лабудой спецслужбы мира не пользуются вот уже лет тридцать, и по многим причинам. Во-первых, два покойника – это довольно много даже для совершеннейших отморозков вроде болгар советского времени. Любой труп или просто исчезновение физического лица привлекает массу внимания с какой угодно стороны: родственников, соседей, или даже напарников по бомжачьей ночлежке. Во-вторых, нелегалами уже давно никто не пользуется – в любой бюрократической системе они попадаются на счёт «раз». Сейчас без паспорта или ID во многих странах даже билет в автобус не купишь. Так что мысли у меня по этому эпизоду следующие. Первое: на территорию Синьцзян-Уйгурского района проник нелегал. Второе: этот «кто-то» не планировал переходить на легальное положение. Третье: он уверен, что существует значительный круг лиц среди местных жителей, способных обеспечить его безопасность на территории СУАР. Четвёртое: люди, обеспечившие его проникновение на территорию КНР, являются или продвинутыми дилетантами, или исповедуют методы работ, принятые в наиболее одиозных спецслужбах в сороковые-пятидесятые годы XX века. Ваши мысли, товарищ майор? – Шергин оторвал глаза от документов и поднял их на Спадолина.

– Ну… С мыслями всё в порядке. Судя по всему, этот человек – террорист, имеющий так называемое невозвратимое задание.

– А я вот думаю иначе, Максим Сергеевич, – голос Шергина стал вкрадчиво-ласковым, каким он бывал во время выволочки подчинённым. – Я думаю, что человек, проникший на территорию СУАР, является, таким образом, внедрённым извне главой национально-освободительной – или террористической, зовите как хотите – организации. И тогда его появление напрямую увязывается с поисками на территории КНР бородатых европеоидных людей, говорящих по-русски.

Но когда Шергин клал страницу на место, Спадолин обратил внимание на то, что серия отдельных рисунков на титульном листе, на котором по-прежнему не было написано ни слова, слилась в один и стала напоминать основание равностороннего треугольника.

Казахстан и оружие

В качестве тренировочного поля для своих репортажей Зим избрал малоизученное, но тем не менее интересное для большинства американцев поле – право владения огнестрельным оружием в Республике Казахстан. Закон об оружии в Казахстане выглядел совершенно драконовским по сравнению с точкой зрения любого жителя штата Техас, но на территории СНГ он представлял собой огромный шаг вперёд по отношению к той политике тотального запрета, которая существовала ещё двадцать лет тому назад на всей территории бывшего Советского Союза.

На развитие этой темы и создание трёх передач, в которых Зим популярно и «на пальцах» объяснял особенности гражданского вооружения в Центральной Азии, у него ушло три недели. Эллисон убедился в способности своего нового сотрудника сделать материал буквально «из ничего», а также в том, что он уверенно ориентируется в хитросплетениях местных нитей, за которыми стояли люди с непроизносимыми для американца фамилиями, и улетел в Северный Пакистан, где развернул серию репортажей о борьбе родных американскому сердцу «зелёных беретов» с остатками Талибана. Зиму пришлось коротать дни в обществе Розы Тусупбековой, Талгата Курбангалиева, а также Джима Аронсона, технического гения центральноазиатского корпункта IEN.

Деньги и люди. Московский офис торговой сети Guptah Electronics

Офис Guptah Electronics, партнёра по благотворительной деятельности как «Центра-Рерих», так и «фонда с тигром», располагался в глубине двора какого-то завода на северо-западе столицы, в кирпичном двухэтажном здании, где раньше помещалось заводоуправление. Внутренности этого здания, правда, были отделаны в соответствии с представлениями управления компании о евростандартах: перегородки между комнатушками, представлявшими собой многочисленные бухгалтерии, прорабские, подсобки и сушилки советского предприятия были снесены, и внутренности этого внешне весьма непрезентабельного здания представлялись тремя высокими светлыми залами, с несколькими отдельными кабинетами для руководства на втором этаже – том самом, который при прежних хозяевах был этажом третьим.

Спадолин на казённой «ауди» с трудом пробрался через ряды «фольксвагенов», «тойот», «ниссанов», «рено» и прочих машин, представляющих причудливый автопарк столицы, лишь изредка разбавленный «Жигулями» различных моделей. За его манёврами следил из будки хмурый охранник. Под конец он не выдержал и вышел из укрытия.

– Сюда становись, – широколицый и широкогрудый детина с хмурой физиономией (которую в глубине души никто не называл иначе как рожей), в серой униформе с изображением хищной кошки ткнул концом резиновой дубинки на пятак уезженного, в разводах московской копоти льда, на котором под порывами ветра катались две или три пивные банки. – Мешать никому не будешь.

Другой охранник ожидал Максима возле турникета на проходной. Он проверил его документы, сверил фотографию с оригиналом, позвонил по телефону и только после этого выписал пропуск.

Проходя по анфиладе офисных залов, Спадолин со злостью подумал о том, сколько молодых и здоровых мужиков предпочитают любому нормальному труду комфортное существование в форме охранника. «С другой стороны, сами виноваты – доверие к милиции упало ниже плинтуса… Ниже паркета, я бы даже так сказал. И на фоне этого „доверия" любая более-менее значительная коммерческая структура почла за благо обзавестись собственной вооружённой силой. В итоге получилось всё как всегда: вместо сверкающих личных гвардий олигархов появились хмурые полууголовные группировки, которые всё чаще и чаще вертят хозяевами как хвост собакой. При этом зарабатывает такое мурло с дубинкой значительно больше того же таксиста или строителя».

Документы, которые продемонстрировал Спадолин охраннику и в приёмной, принадлежали владельцу крупного объединения мебельных магазинов Северо-Запада России. Настоящий хозяин этих документов жил на Кипре, в окружении вооружённых guards, ротвейлеров и наложниц. Любая связь с ним была невозможна. Но, в память о некоторых услугах, оказанных ему Службой лет десять тому назад (собственно говоря, благодаря этому одолжению он и мог позволить себе кипрское уединение, а не лежал в канализации Марьиной Рощи с простреленным черепом), он разрешал использовать собственное имя и положение в некоторых, не особо рискованных, оперативных ситуациях.

Положение владельца документов было таково, что его безоговорочно принял глава московского офиса Guptah Electronics, которого, вопреки ожиданиям Спадолина, звали не Бадришем Шьямаланом или каким-нибудь другим столь же экзотическим индийским именем, а по-сермяжному просто – Николаем Сидоровым.

«Ещё один Фунт в джунглях российского бизнеса, – решил Спадолин, развеселившись. – Зицпредседателей у нас, верно, не меньше, чем охранников. И сидеть, если что, тоже им вместе придётся». Реальные управляющие крупных российских компаний, в большинстве своём иностранцы, занимали обычно внешне неброские посты. Однако уставами этих структур предписывалось, что любые финансово значимые документы обретают силу лишь в результате визирования таким вот «третьим директором по развитию». Йозефом Мундтом или Россом Брауном. «Так что сегодня я беседую лишь со вторым рубежом обороны, выстроенным компанией на подходе к ключевой фигуре».

Николай Сидоров был обычным, вертлявым, узколицым топ-менеджером лет тридцати в сером костюме за три тысячи долларов. Он долго не мог понять, о чём, собственно, пытается говорить Спадолин. Пока тот ему напрямую не сказал, что готов включить товарный перечень Guptah Electronics в ассортимент своей мебельной сети на Северо-Западе России, включая Санкт-Петербург, Новгород и Петрозаводск. Естественно, в обмен на доступ к контактам, которые помогут создать сеть отдыха на территории северо-западных провинций КНР.

Менеджер Сидоров надулся и сказал, что его компания не имеет интересов в области туризма.

Спадолин тут же объяснил ему, что сведения об участии GE в туристических проектах на территории КНР он получил от руководства Фонда по сохранению диких кошек.

– Ах, фонд с тигром? – рассмеялся Сидоров. – Да, наше отделение делает взносы в развитие их экотуристических программ. Но, во-первых, я не решаю эти вопросы. Все контакты по линии международной благотворительности находятся в компетенции головного офиса компании, расположенного в Кашмире. Мы просто переводим им деньги. По распоряжению руководства, естественно. Кроме того, мы переводим деньги не в российское отделение этого фонда. Вы знаете, эти русские такие жулики, когда дело касается халявных денег, – доверительно сообщил он Спадолину, будто они вдвоём принадлежали к расе марсиан. – Мы работаем с их головным офисом в Аризоне, и там они уже распределяют средства по договорённости с Амритсаром. Я рекомендую связаться напрямую с кашмирским офисом – там вам объяснят, как выйти на китайцев.

Спадолин покинул московский офис GE ещё с двумя телефонами и с ощущением того, что он окончательно погрузился в бурую болотистую трясину, в которой циркулируют потоки по законам, абсолютно неподвластным человеческому пониманию.

Элитный жилой комплекс «Иван-Чай». Москва

Модный шаман Болботун Хорхой возвращался домой. На этот раз в клубе Blue Waves ему чуть-чуть не хватило времени. Обычно для полной зарядки высшей энергией ему требовалось чуть более пары часов, но обстановка в клубе была вялой, люди, присутствовавшие в нём, казались лузерами, и отбирать энергию у такого материала было не только безнравственно, но даже и просто опасно.

До сеанса оставалось два часа. Хорхой бросил взгляд на начальника службы охраны комплекса. Павел Ильин, в прошлом майор ФСБ, был человеком многих достоинств, но, увы, эти достоинства не входили в спектр интересов Хорхоя. Тем не менее Ильин мог оказаться именно тем, кто был нужен.

Хорхой подошёл к стойке охраны и вежливо поинтересовался, как дела у начальника службы, каковы его успехи в дзюдо, кто был его противником на предыдущем дружеском матче. Службы охраны проводили время от времени полуофициальные состязания по этому ставшему вдруг столь модным в России виду спорта.

Ильин отвечал сдержанно, но дружелюбно. Из всех жителей комплекса Хорхой, безусловно, был самым загадочным и, что самое любопытное для майора, никак не тянул на нувориша или просто жулика, которых здесь проживало больше всего. Значительную роль в этом играла внешность Хорхоя – он это знал и умел пользоваться. Высокий, выше ста восьмидесяти сантиметров, Болботун носил длинные волосы до плеч, стриженые в тёмное каре, усики и бороду подстригал а-ля Ришелье и одевался только в длинную светло-бежевую хламиду без рукавов, которую опускал складками до самого пола наподобие римской тоги. В сочетании с чёрными, большими и пронзительными глазами, а также с матово-бледным лицом длинные волосы и мушкетёрская бородка делали его совершенно неотразимым для женщин. Так, по крайней мере, был склонен думать Павел. Кроме того, он подозревал, что Хорхой является настоящим, а не показушным мастером восточных единоборств, принципиально отличающимся от накачанных в спортзалах мальчиков, которые время от времени разминались в спортзале комплекса. Быстрый и точный, как змея, шаман был человеком, не тратящим попусту ни единого мускульного сокращения. Такую породу людей Ильин знал и очень уважал.

Он вежливо поговорил с жильцом, который подходил к нему будто бы совсем без повода, и вдруг почувствовал, как прикрываются глаза.

– Что за чертовщина, – сказал он себе и нажал на пульт кофемашины Saeco.

Хорхой вышел из лифта, нащупывая в кармане магнитный ключ. Перед самой дверью он остановился. Первой его мыслью было, что секьюрити в холле отнюдь не так хорош, как ему казалось уже почти два года. Он, Хорхой, ошибся в человеке, а ошибаться в людях – совсем не его ремесло. Потом хмыкнул: ожидавшие его были обычными людьми, а не тайными сущностями, а людям свойственно хитроумие. Так что будем-ка думать об Ильине так же хорошо, как и прежде, тем более что сейчас у него появится возможность продемонстрировать, чего он стоит, в деле, для которого его нанимали.

Хорхой щёлкнул дверью, затем зажёг свет.

– Если вы пришли ко мне в гости, – сказал он негромко, – зачем сидеть в потёмках?

В дверях возникла невысокая коренастая фигура в чёрной кожаной куртке и джинсах.

– Мы пришли пригласить тебя в гости, шаман.

Модный шаман Болботун Хорхой. Лобби элитного комплекса «Иван-Чай»

Начальник службы охраны жилищного комплекса Павел Ильин полулежал в кресле, пробегая взглядом стену мониторов внутреннего наблюдения. Ему не нужно было всматриваться в детали. В Школе внутреннего наблюдения обучали реагировать на изменения, а не на общий план. Поэтому даже полудремлющий тренированный человек мгновенно реагировал на самые незначительные трансформации в изображении. На четвёртом этаже произошло движение. Из лифта вышел Игорь Константинов, который только что мило перебросился здесь с ним парой слов. Перед дверью своей квартиры Константинов повёл себя как-то… как-то неуверенно повёл он себя, будто выпил, хотя здесь, у стойки, запаха алкоголя от него не чувствовалось. Неожиданно Константинов поднял руку и – Ильин подобрался – сдвинул объектив камеры в сторону, так, что в поле его видимости перестал попадать коридор, а оставалась только стена, причём та её часть, которая примыкала к двери квартиры. Это было грубейшим нарушением правил поведения в элитном комплексе, но разве не сами жильцы устанавливают эти правила? Ильин получал зарплату, какую получает не каждый генерал-майор МВД, но платили ему за то, чтобы он думал, а не изображал супермена в холле. Константинов не хочет, чтобы они видели, кто придёт к нему в квартиру… Бессмысленно. Даже если гости попадут в здание, минуя основной вход или даже с крыши, камера продолжает держать под наблюдением узкий проход, который не миновать, держа под прицелом дверь, даже приоткрытую на двадцать сантиметров. Тем более что камера теперь наблюдает за участком пола, который миновать нельзя никак и который до этого выпадал из её поля зрения. В этот момент Ильин рефлекторно нажал на кнопку связи с ближайшим отделением милиции.

– Ткаченко? Это Ильин, комплекс «Иван-Чай». Патрульную машину к нам. Срочно.

Павел понял, что Игорь Константинов, в миру – шаман Болботун Хорхой, повернул камеру единственно возможным способом: чтобы ни при каких обстоятельствах нельзя было просмотреть тех, кто будет из его квартиры выходить. А ещё он таким образом намеренно привлёк внимание Ильина.

Прошло около трёх минут, в течение которых Ильин вглядывался в определённый монитор, лишь вполглаза отмечая для себя движения в соседних.

Наконец в камере появились люди. Они покидали квартиру, согнувшись в три погибели, практически на четвереньках. Если бы Константинов перед этим не повернул объектив, этих людей неминуемо бы просмотрели.

А ведь до этого и правда просмотрели! Как, чёрт побери?

И сейчас они готовятся появиться в холле, используя фактор внезапности! Все в тёмных кожаных пиджаках, свободных спортивных брюках, коротко стриженые и бородатые.

Ильин повернулся к коллегам.

– Жопа, парни. Взяли нашего жильца. Видимо, «чехи». Попробуем отбить в холле.

Ильин уже допустил самую серьёзную ошибку за сегодняшний вечер, только он об этом не знал.

Все сидевшие в холле секьюрити сложившуюся ситуацию изучали только в теории. Но они были профессионалами, а не просто устрашающего вида мужиками для отпугивания бомжей, и поэтому несколько раз разыгрывали такую ситуацию между собой.

– Сколько их? – задал главный вопрос Игорь Семёнов, высоченный как жердь детина, «продукт» спецназа ВДВ, которого так и звали: Игорь-Жердяй.

– Как минимум трое. В смысле, я троих засёк. Один может быть на прикрытии. Вперёд, по местам! – и Ильин заблокировал кнопку вызова лифта на этаж. Теперь можно было не беспокоиться – Хорхой и его сопровождающие на некоторое время задержатся на лифтовой площадке.

Охранники распределились следующим образом: Жердяй и третий секьюрити, Серёга, скрылись в нишах по обеим сторонам входа в лифт. Серёга, в противоположность Жердяю формата телосложения «семь на восемь, восемь на семь», должен был неожиданным толчком выбить жильца из окружения и «поместить» его в комнату отдыха охраны, где и удерживать до появления патрульной милицейской машины.

Ильин же с Жердяем должны были «нейтрализовать» сопровождающих и заключить их в наручники. На приготовления у охраны ушло меньше минуты – парни вынули резиновые дубинки, а Жердяй – электрошокер, и все надели бронежилеты. Затем они заняли позиции, незаметные при выходе из кабины лифта, и Ильин разблокировал лифтовое устройство. Подъёмник тут же тронулся с четвёртого этажа вниз, и встречающие замерли в напряжённом ожидании.

Двери лифта распахнулись, и из него сперва вышел один из тех, кто только что на четвереньках покидал квартиру шамана. Это был молодой коренастый паренёк, рыжеватый, с характерным для многих кавказских горцев «греческим профилем». Он двигался свойственной многим физически хорошо развитым людям походкой «враскачку». Парень оглядел пустое пространство холла, не заметил притаившихся в стенных нишах секьюрити и удовлетворённо покачал головой. Он прошёл уже пять метров, когда наконец из проёма вышел шаман – совершенно бесстрастный, с чуть прикрытыми глазами. Двое «качков» сопровождения следовали вплотную за ним, причём у одного из них рука была заложена за борт куртки. Едва группа сделала первые шаги по гранитному полированному полу холла, как вылетевший, словно пушечное ядро, из стенной ниши Серёга, подобно нападающему в регби, одним мощным толчком «выбил» из её строя высокого человека в светлой хламиде – как шар сбивает кеглю на дорожке для боулинга. Он буквально «вогнал» пригнувшегося шамана сквозь заблаговременно открытую стойку в комнату для управления сигнализацией и захлопнул изнутри дверь.

Основная задача секьюрити была выполнена. Жилец находился пусть и временно, но в безопасности.

Ильин в тот же момент резким ударом повалил на пол того из «качков», который держал руку за бортом куртки. При этом из одежды падающего человека вылетел и покатился по гладкому полу пистолет. Сам парень попытался извернуться, но приложился черепом об гранит и закрутился под оседлавшим его офицером. Жердяй же, в совершенно незамысловатой манере воздушно-десантных войск, заломал руку своему визави и выставил его перед собой в качестве щита.

Первый из тройки «чужих», безусловно, ошеломлённый стремительностью и многочисленностью нападающих, тем не менее не растерялся. Он вырвал из-под куртки короткий автомат, размером чуть больше пистолета и выпустил короткую очередь в Ильина, который к этому моменту защёлкнул наручники на запястьях сбитого им с ног преступника. Павел с силой отпихнул скованного правонарушителя к стене, привстал на колено и выхватил свой ИЖ-71 – гражданский вариант пистолета Макарова.

В этот момент двери комплекса распахнулись, и на пороге возникли двое патрульных милиционеров, вызванных Ильиным по тревоге. Остающийся на свободе кавказец развернулся и кувыркнулся им под ноги, сбил ближайшего на пол, ткнул стволом автомата и подтянул к себе.

– Стой! Стоять, башка разнесу!

Лица «линейцев» приняли совершенно идиотское выражение – что поделать, бравые парни, привыкшие «крышевать» ларёчников и «пасти» проституток, прибыли сюда, судя по всему, в надежде зафиксировать какое-нибудь малозначительное нарушение, вроде факта разбития стекла в холле или поджога мусорного бачка.

Поэтому на прямую и явную угрозу патрульный милиционер среагировал парадоксально непредсказуемо.

– Что делаешь, дурак? – растерянно произнёс он и бросился к захваченному товарищу. «Рыжий чеченец» поступил единственно возможным для него способом – дал короткую очередь в набегающего на него человека.

Затем вскинул оружие и двумя длинными очередями прошил обоих своих компаньонов. А через секунду сунул себе ствол автомата под подбородок и нажал на спуск.

Деньги и люди

Следующие дни Макс провёл за рабочим компьютером, пытаясь свести воедино финансовые нити GE, «Центр-Рерих» и СДК. Несмотря на то что это было всего лишь одно из четырёх дел, которые ему пришлось вести одновременно, именно эта история раздражала его больше всего.

– Запутались в чужих финансах, так? Ну что, настало время мозгового штурма? – встретил его Шергин. Он достал из папки лист бумаги, на котором была изображена странная фигура, похожая то ли на томагавк, то ли на птицу. Она состояла из параллелограммов и квадратов. Выглядела какой-то странной головоломкой, к которой Шергин пририсовывал только ему известные недостающие части. Вот и сейчас он начал закрашивать фломастером только что изображённую деталь в виде трапеции.

– Не вы ли называли, Марк Соломонович, – с сомнением произнёс Макс, – все эти «мозговые штурмы» сказочками для дефективных детишек?

– Ну я… А что, неправда?

– Создаётся впечатление, что я распутываю действия каких-то хитрых сумасшедших, – пожаловался Спадолин Шергину. – Эти деньги, кажется, не знают прямых путей. Деньги поступают в Россию из Индии, Пакистана, Турции и ОАЭ. Из России они уходят в Индию, Пакистан, оттуда – в США, там перечисляются в какой-то международный природоохранный общак и снова уходят в Россию. Далее они попадают в Казахстан и затем растекаются на множество крохотных ручейков на границе СНГ и Китая.

– Так что же вам ещё надобно, голубчик? – искренне изумился полковник. – Вы установили конечный пункт их направления?

– Ну, с точностью до километра, – озадаченно сказал Макс. – Это трансграничный природный резерват «Карас» и связанные с ним предприятия. Но меня озадачивает не это, а то, сколь странными путями деньги добираются до конечного пункта.

– Тут как раз нет ничего удивительного. Это обычная практика отмыва денежных знаков. Чем хитроумнее пути, которыми они доходят до адресата, тем больше шансов, что по дороге они смешиваются с другими финансовыми потоками, причём деньги, предназначенные на благотворительность, идут на обслуживание наркотрафика в Парагвае, а деньги наркотрафика уходят на поддержание существования этого вашего «Караса» или того, что у них там в этом «Карасе» творится… И это нормально. Кроме того, часть финансовых средств из этих потоков уходит на обслуживание каналов. Так, к примеру, супруга вашего дражайшего Гареева из «Диких кошек» является вице-президентом Сельхозинвестбанка, через который проводятся денежные операции фонда. И снимает этот банк комиссию с операций в семь процентов с суммы вместо полутора. Учитывая, что ежегодно через этот банк проходит семь миллионов долларов «Фонда с тигром», получается «неплохая прибавка к пенсии». Пару лет назад наши экономисты «прокрутили» финансовую схему одного из российских банков, который, кстати, вовсе не производил криминального впечатления. Итог поразил даже их: девяносто пять процентов финансовых операций были фиктивными – банк просто перекладывал деньги из одного кармана в другой. Понять, в чём реальная суть этих действий, оказалось абсолютно невозможно. Правда, его управляющего, некоего Кренкеля, в банковских кругах считают едва ли не гением.

– Ни хрена себе у них критерий гениальности, – изумился Спадолин, – а если все финансы окажутся фиктивными, то это будет гений всех времён и народов?

– Максим, голубчик, расскажу я вам для разрядки одну историю. Я не помню, у кого её вычитал – как бы не у Леви-Стросса. Вторая мировая война. Японцы оккупировали северное побережье Новой Гвинеи, американцы их начали оттуда выбивать. В джунглях жили дикие папуасы. Американцы выбрасывали десанты с воздуха на ямсовые поля, потом расчищали лес, делали аэродром, создавали инфраструктуру, ну, папуасов походя лечили… С точки зрения папуасов, это выглядело так: с неба прилетали белые здоровенные люди, вырубали лес, вешали тряпки на палки (флюгеры на аэродромах), жгли костры (размечали полосы для ночной посадки), с неба прилетали железные птицы, привозили еду и много полезных вещей… Резюме папуасов было таким: расчистка леса, жжение костров и вывешивание тряпок есть некий ритуал, которым приманиваются таинственные и очень полезные духи… Американцы ушли, а папуасы до середины 60-х годов рубили лес, вешали тряпки, жгли костры, приманивая самолёты с большими белыми людьми и полезными вещами… Обряд назывался «культ карго». Вот у нас всё – от банковского дела до охраны природы – культ карго. Ну ладно, к делу. Вам удалось установить, каков примерный размер сумм, вкладываемых в синьцзянские активы экологическими и эзотерическими фондами?

– Приблизительно миллион шестьсот тысяч долларов.

– Ну вот. Готов ручаться, что вы не отследили и половины. Причём, обратите внимание, что все действующие лица – и «Центр-Рерих», и фонд с кошками, и Guptah Electronics стараются скорее преуменьшить, нежели преувеличить свою роль в финансировании этого заповедника. Что, с одной стороны, понятно: эти деньги прямо или косвенно вкладываются на территории Китая, а Китай тщательно следит за всеми поступлениями денежных средств на свою территорию. Здесь же в Китай вроде деньги и не идут, однако же… Да, даже миллион шестьсот тысяч – вполне приличная сумма.

– И что же мне теперь делать?

– В общем, так. В этой троице, финансирующей некий объект на пограничье Китая и Казахстана, вам надлежит выбрать «слабое звено». То есть человека или структуру, который с большой долей истины расскажет вам, на какие конкретно нужды потрачены их двести тысяч долларов. Кстати, не советую вам сразу приниматься за малахольных граждан из «Центра-Рерих». Это не значит, что они не окажутся в конечном итоге именно той ниточкой, за которую надо будет потянуть. Но просто я рекомендую вам помнить, что адепты эзотерических учений более чем кто-либо склонны к алогичным шагам. Они просто могут захлопнуться в своей раковине и начать верещать о нарушении прав человека. И в этой ситуации вы ничего от них не добьётесь. Даже если начнёте им в буквальном смысле слова припекать пятки на костре. Словом, пробуйте, голубчик, пробуйте… И ещё, не забывайте одной очень важной вещи: среди всех этих людей вам надлежит найти не только того человека, который скажет вам правду, но и того, который знает её. А это, судя по предварительным результатам вашего расследования, будет очень непросто.

Спадолин вышел, а Марк Соломонович начал пролистывать донесения из папки, полученной по сложному бартеру (пакет информации на тот самый банк с кудесником Кренкелем ушёл в подразделение, занимающееся финансовыми махинациями олигархов, а те в свою очередь ухитрились вытащить у отдела по борьбе с распространением наркотиков интересующие Старика сведения). Сведениями этими были данные о наркотрафике в Кашгаре. Шергина интересовал не столько факт самого распространения наркотиков из этого уголка Ойкумены (за пятьдесят с лишним лет службы он укрепился в убеждении, что если в каком-то месте мира могут расти наркотические растения, то их там будут: а) выращивать и б) растаскивать по всему миру), сколько динамика этого распространения. Данные о транспортировке опиума, анаши и героина из Центрально-Азиатского региона поступали в Службу из самых разных источников: от получателей в Европейской России и в Европе, от людей, обеспечивавших транспортные схемы доставки; от финансистов, снабжавших эти сделки деньгами; от многочисленных стукачей, внедрённых в нижние этажи разнообразных наркомафий и в дипломатические службы вновь возникших азиатских государств (что зачастую бывало одним и тем же); и в самую последнюю очередь – от правоохранительных органов, призванных с этой напастью бороться. Шергин иногда думал, что по части прятать сведения о реальном положении дел руководители этих структур не уступили бы пресловутому банкиру Кренкелю.

Пролистывая уже обработанные графики и схемы, Шергин покачал головой. Собственно, эти сведения только подтверждали некоторые его умозаключения.

В Китае любые преступления, связанные с производством и распространением наркотиков, карались смертной казнью, которая иногда бывала публичной. «У нас бы так», – в десятитысячный раз подумал Шергин.

Однако мусульманские районы КНР всегда жили по своим, обособленным законам. У мусульман всегда остаются внутренние структуры подчинения, какую бы внешнюю административную надстройку ни мостила над ними метрополия – будь то Великий Китай, Российская Федерация или Республика Индия.

Судя по данным Службы, за последние три месяца экспорт опиума-сырца и даже химически подготовленного героина из мусульманских районов Китая значительно увеличился. Рост аналитики наркоотдела определяли в пятнадцать-двадцать процентов, но некоторые эксперты говорили даже о тридцати – сорока. Это могло означать появление новых каналов транспортировки из горных районов Таджикистана и особенно Афганистана, где после разгрома «Талибана» произошёл резкий всплеск производства «тяжёлого» зелья. Но, скорее всего, значительная часть этой отравы уже была произведена на китайской территории и только ждала своего часа, чтобы её покинуть.

Шергин закрыл папку и пририсовал к своему условному рисунку ещё один квадратик.

Трудно сказать, добьются ли уйгуры независимости в XXI веке. И добьются ли они её вообще. Но… Судя по всему, баланс сил уже качнулся. И наркоторговцы успели на это отреагировать.

«Крысы, – подумал Шергин, закрыв глаза и откидываясь в кресле. – Когда змеи дерутся, крысы всегда выигрывают».

Пётр Шемякин, следователь

Как ни странно, со стороны УВД Москвы делом о перестрелке в холле элитного жилого комплекса «Иван-Чай» занимался старый знакомый Спадолина – Пётр Шемякин. Именно он разбирал содержимое карманов убитых преступников. И это содержимое навело его на некоторые размышления. Вечером, когда напряжение в отделении немного спало, он придвинул к себе старенький телефонный аппарат, сохранившийся в этом тоже преклонного возраста московском здании едва ли не со времён нэпа. Аппарат был изготовлен из чёрного эбонита, с характерной для того времени рогатой вилкой для трубки. Он хрипел, скрипел, искажал голоса, и, тем не менее, никто в отделении не помышлял поменять его на современные Siemens или Nokia. Вернее, в отделении был и Siemens с цифровым набором, возможностью многоканального подключения и диктофонной записи. Просто этот старинный телефон товарищества «Электросвязь» испокон веку считался талисманом отделения. Некоторые ветераны, прослужившие в отделении по пятнадцать-двадцать лет, утверждали, что однажды, ошибившись номером, попадали в приёмную Менжинского или Абакумова. Пётр служил здесь не столь долго (и не так много пил), чтобы иметь личную связь с прошлым страны. Он просто набрал номер.

Ветхие потроха ветерана «Электросвязи» пришли во взаимодействие. Неторопливо, по очереди, сработали изготовленные восемьдесят лет назад реле, переключатели, микрофоны и соленоиды, и сигнал пошёл по проводам, где, будучи преобразован в многомиллионной транзисторной схеме современных процессоров устройств связи, передал сигнал на современнейший смартфон, лежащий в кармане пиджака Максима Спадолина.

– Здравствуйте, Максим Сергеевич! Это капитан Шемякин беспокоит. Ну, тот, с которым вы к психам ходили. Да-да, я сейчас подключён к странному делу. Перестрелка в холле элитного жилищного комплекса «Иван-Чай». Четыре трупа возле танка и всё такое… Да-да, четверо. Один – сотрудник нашего отделения, сержант Киреев, линейный сотрудник. Трое – хачи какие-то, на чечен похожие. Документов при них никаких, но есть одна визиточка интересная. Вот я и решил, что вам любопытно поглядеть будет. Сможете подъехать?

Максим Спадолин

Мобильный телефон завибрировал. Максим вынул его и с некоторым недоумением обнаружил, что это звонит владелец кипрского поместья, чьим именем он пользовался в оперативных целях.

– Макс, здорово! Ты что это там вытворяешь?

Подобно большинству средней руки бизнесменов, сколотивших состояния в «ревущие девяностые», мебельщик предпочитал сразу брать быка за рога.

– А в чём дело-то?

– Ты чё это светишь мои бумаги где ни попадя?

– Так уж и ни попадя. Я был с ними всего в трёх местах: в «Центре-Рерих», у международных жуликов-экологистов и в индийской сети супермаркетов.

– Мне пофую, в каких там сетях ты их светишь. Тока имей в виду: на меня – это на меня-то, в моей отсидке, вышли какие-то «чехи».

– Напрямую?

– Щаз-з-з. Напрямую на меня хрен кто выйти может. Кроме вас, в натуре. Не-не, ты не думай чего, я не предъявляю ничего, понятия имею.

– Что ты им сказал?

– Сказал? Послал на фуй, что им сказать могу? Сказал, что меня их дела не интересуют, пусть в мои не лезут. Но ты поимей в виду: в каком-то из этих мест ты «чехам» на хвост хорошо наступил. Или высветил что. Собственно, о чём и предупреждаю. Старик-то живой ещё?

«Это он про Шергина», – подумал Максим.

– Да живой, живой, можешь не беспокоиться.

– Это я-то беспокоюсь? Да он нас с тобой переживёт. Тебя – точно, если ты и дальше будешь на «чехов» наступать.

– Слышь, Димон, – торопливо заговорил Максим, опасаясь, что связь прервётся, – а кто конкретно на тебя вышел?

– Повторяю – на меня конкретно фуй выйдешь. На лоеров моих выходили.

– А кто?

– Да говорю тебе – «чехи»! Чечены то есть!

– Да понял я, понял. А кто из чечен? Барзоевцы, сайдуллаевцы? Человек какой?

– А-а-а, въехал, про чё ты… Нет, «чехи» не московские. Местные. Из Эмиратов которые.

– Которые с нами воюют?

– Да они все с вами воюют. Только по-разному. Усман-ходжа – знаешь такое погоняло?

– А это погоняло или имя?

– Мне проще думать, что погоняло. Он в Дубаях сидит, авторитет местный, типа. У одного шейха на посылках. Ну, я тебе всё сказал. Не болей, – хихикнул Димон и выключил трубку.

Алекс Зим. Шоссе Астана – Алматы

Лента знаменитого казахского мелкосопочника, проносящаяся за окном минивэна, усыпляла.

«Какая-то недогеография», – подумал Зим. Горки размером с пятиэтажный дом раздражали его чувство меры. Он в очередной раз прикинул, не стоит ли ему остановиться и вздремнуть. В столь ранний утренний час машин практически не было видно. «Рискованные места – не стоит останавливаться посреди степи. А если свернёшь с дороги, то можно вообще невесть на кого наткнуться. Здесь почти везде конопляные деляны, за которыми в оба глаза следят владельцы. Конкуренты дона Исидро, блин…»

Вечеринка у дона Исидро в Гурундвайе послужила началом известности Зима как международного журналиста. Именно там он, по сути, получил разрешение на освещение местного кокаинового бизнеса как фактора международной экономики, от его владельцев. Дон Исидро Куэвас был потомственным наркобароном. Ещё его прадед, дон Хайме Куэвас, принял решение выделить значительную часть своей латифундии под посадки коки – тогда, около ста лет назад, кокаин был в большой моде среди парижского и петербургского света. Во время обеих мировых войн Куэвасы исправно поставляли сырьё для медицинской промышленности. В общем-то, это и сегодня оставалось побочным приработком почтенной семьи.

– Наркотик – это стимулятор сознания для людей, которые нуждаются в том, чтобы их стимулировали.

Дон Исидро сперва представил Зима своему обществу – двум десяткам очень ухоженных мужчин и женщин. Среди мужчин присутствовали начальник провинциальной хефатуры, прокурор, командир гарнизона Санта-Моники (Зим с огромным удивлением узнал, что границы между Гурундвайей и Белизом продолжают считаться спорными и власти в любой момент ожидают вооружённого конфликта), и другие столь же почтенные доны из благородных семейств. После обязательных рюмочек бакарди хозяин извинился перед гостями и увёл американского корреспондента в верхнюю комнату, где у них состоялось нечто среднее между проповедью, инструктажем и политинформацией.

– Давно пора, чтобы наша индустрия радости перестала быть вне закона в цивилизованном обществе. Хорошо, что это понимают в цивилизованных странах, входящих в Европейский Союз. – Зиму пришла на память всего одна такая страна, но он промолчал. – К сожалению, гринго, являющиеся крупнейшим рынком нашей продукции, не проявляют такой широты. Хотя стимуляторы уже давно стали частью их повседневной жизни. Ведь кокаин вызывает не большее привыкание, нежели алкоголь, хотя значительно заметнее способствует раскрепощению сознания, столь необходимому маленькому человеку в его зашоренном мире. Совершенствуйте человека, всегда говорю я, совершенствуйте его сознание, а не уничтожайте его пусть иллюзорных, но тем не менее глубоких проявлений радости. Учите человека грамотно пользоваться дарами природы, а не отодвигайте их от него подальше. Я думаю, что страх перед стимуляторами является частью другого, более серьёзного страха человека перед проникновением в иные измерения сознания.

– Позвольте спросить вас, – серьёзно заметил Зим, – а сами вы имеете отношения с… ну, в общем, со стимуляторами?

– Я? Я честно говорю вам: я – не готов! – дон Исидро смешно протянул к Зиму руку ладонью вперёд, как бы отталкиваясь. – Ещё в пятнадцатилетнем возрасте по настоянию отца я решился попробовать на себе их действие и с некоторым сожалением понял, что мне чего-то не хватает для освоения просторов, которые под влиянием стимуляторов распахиваются в нашем сознании. У меня чересчур много других возможностей для самореализации, чтобы мой дух требовал проникновения в другие миры. Дайте другим людям такие же условия, как у меня, и, уверяю вас, они с большей осторожностью подойдут к дверям, которые стимуляторы для них приоткрывают.

Разговор продолжался примерно в том же духе. От роли наркотиков в формировании человеческого сознания дон Исидро перешёл в своих рассуждениях к геополитике. Соединённые Штаты, сказал он, искусственно задерживают развитие стран Южного Континента, ограничивая их индустриальную мощь и выкачивая из них квалифицированные инженерные и научные кадры. Борьбу с наркомафией Исидро Куэвас рассматривал, естественно, в рамках этой же концепции.

Коснулся Исидро Куэвас и научно-технического прогресса. С его точки зрения, распространение мобильных носителей музыки являлось такой же популяризацией стимуляторов, только физического, а не химического свойства. Но так как процессом изготовления i-pod'ов руководили norte americanos, то, естественно, этот процесс приобрёл поддержку на государственном уровне.

– А ведь музыка, если её постоянно слушать, является не менее радикальным стимулятором, нежели кокаин. (В этот момент Зим подумал и о телевидении, которое он в настоящий момент представлял.)

Кругозор этого человека был поразительным. В какой-то момент Зим подумал, что по некоторым вопросам он содержит платных консультантов. Но дело, судя по всему, было в другом. Несмотря на все попытки выйти на уровень нормального цивилизованного бизнеса, дон Исидро был, по сути, заключённым на территории Гурундвайи. В большинстве стран мира правоохранительные органы, скорее всего, воспользовались бы любой, самой надуманной причиной для его задержания. Его бизнес был предыдущими поколениями Куэвасов выстроен безупречно, и самому дону оставалось только читать и философствовать среди ветшающего великолепия своего поместья. Возможно, он полагал себя вторым Ортегой-и-Гассетом.

– Я покажу вам практически всё, что вы только пожелаете увидеть, – завершил аудиенцию Куэвас. – Я не прошу от вас многого. Я просто хочу, чтобы хотя бы четверть из того, что я сказал вам сегодня в этой комнате, была услышана миром.

Слушая Куэваса, Зим неожиданно подумал о том, как он похож на одного старого учёного, жившего в Анадыре в конце девяностых годов. Безумная дороговизна билетов сделала невозможным для него хоть какие-то выезды в российские научные центры – Москву, Санкт-Петербург и Новосибирск, а интернет до Анадыря ещё не добрался. Николай Стальский изобрёл для себя собственную картину мира, в которой находилось место и параллельным вселенным, и психоделикам, и различным конспирологическим теориям. А так как Стальский ещё в молодости отличался довольно вздорным характером, то нарисованная им к старости космогония была просто удручающей. «Наверное, умный человек в условиях изолированного круга общения чаще всего сходит с ума», – подумал тогда Зим. Впрочем, дону Исидро было до этого ещё далеко.

На горизонте в тусклом утреннем сумраке загорелись огни.

Зим въехал на стоянку перед какой-то придорожной корчмой и заснул.

Полковник Шергин

– Стало быть, бандиты из «Иван-Чая» имеют контакт с адвокатом Ибрагимовым.

– А это совершенно ни о чём не говорит. Я думаю, этот Ибрагимов обслуживает половину московских жуликов с Кавказа.

– Кажется мне, голубчик, вы его переоцениваете. В Москве слишком много этих жуликов.

– Ибрагимов представляет интересы «Центра-Рерих», а их сотрудник, занимавшийся оккультными изысканиями, был убит в подземном переходе – самом оживлённом подземном переходе Москвы, заметьте! Сейчас группа бандитов пытается похитить ещё одного духовного авторитета. И у них тоже оказывается карточка Ибрагимова!

– Шаман Болботун Хорхой… Да не кивайте, я отлично знаю как его зовут. Просто имя мне его нравится – сумел же, собака, выбрать… Сочное оно! Так вот, шаман Болботун Хорхой ни в коем случае не является духовным авторитетом. Это… ну, как бы по-человечески сказать, – частнопрактикующий медиум, окормляющий очень немногочисленную паству. Но немногочисленность его паствы с лихвой компенсируется её состоятельностью. Другие частнопрактикующие медиумы этого Хорхоя ненавидят. По причине его успешности, естественно. По его же собственной версии, Хорхой собирает миллионы со своих поклонников сугубо на пропитание и для того, чтобы безвозбранно заниматься высокими духовными штудиями. То есть, на первый взгляд, это очень ловко устроившийся проходимец. Впрочем, таковым его считают и все собратья по ремеслу, равно как и соприкасающиеся с ним попы, раввины, муфтии и бонзы.

– Ну, с этими всё понятно – прямой конкурент. Деньги, которые жертвуют Хорхою, вполне могли бы пойти на любой монастырь или в церковь.

– Ну… Конкурент… Вы знаете, Максим, что он проходил вместе с Зимгаевским по одному и тому же делу – по документу Z? И очень интересно проходил, заметьте… Тогда и возникли у меня, признаться, некоторые сомнения – да точно ли он проходимец?

Как ни странно, встречаться с Хорхоем Шергин отказался.

– Беседу с ним вы и сами проведёте, Максим. Вряд ли, конечно, он будет многословен. Я лично вообще сомневаюсь, что он вам что-то скажет. Скорее всего, он сделает это по принципу Бонапарта, который давал техзадание на написание французской конституции – «коротко и неясно». А что до самого факта его похищения… Вот что приятно – среди отечественных секьюрити встречаются настоящие профессионалы нашего дела. Чего не скажешь про ребят из отделения милиции. Настоящая бойня. Ни одного живого…

– Шаман утверждает, что вели они себя исключительно вежливо, просто хотели проводить его к какому-то шейху. Говорит, что до начала столкновения даже не видел в их руках никакого оружия.

– И тем не менее он сделал всё, чтобы этого приглашения избежать… Кстати, как эти люди оказались у него в квартире?

– Пока выясняется. Не исключено, что они проникли с технического входа ещё утром: разгружался контейнер в квартиру генерала Баблищева. Возможно, боевики были связаны с обслуживанием доставки.

– Это именно боевики?

– Как ни странно, да. Хотя предложение нанести визит шейху вполне мог передать и заурядный порученец. Ну, не совсем заурядный.

– А ему удалось бы ввести в заблуждение шамана?

– Я в этом ничего не понимаю. Так и быть, примем за данность, что ваш шаман обладает определёнными паранормальными способностями. Какие вопросы хотел задать ему шейх?

– И откуда у него уверенность, что Болботун стал бы на них отвечать?

– Я думаю, что сам вопрос подразумевал обязательный ответ. В любом случае нам, материалистам, трудно представить себе вещи, составляющие предмет их беседы.

– Всё это так. Но если их дела затрагивают мир реальный, мы обязаны начать в них разбираться. Поглядите, как странно всё происходит: вроде бы доказанная цепочка благотворительного финансирования объекта в Казахстане-КНР смыкается с активностью чеченских сепаратистов в Москве, а цепочка совпадений в свою очередь указывает на связь между чеченцами и оккультистами, специализирующимися на Центральной Азии. И это при том, что сами сепаратисты – люди предельно конкретные и обычно ничего, кроме самых кратковременных целей, не видят.

– Вы ещё таинственного шейха забываете. О нём уже дважды упоминали самые разные люди.

– Шейх. Не только эти люди упоминали о нём. Словом, – неожиданно усмехнулся Шергин, – придётся вам лететь в Алматы и выяснить, что за обстоятельства сопутствовали там гибели Гельмана. Попутно проверите и Зима – что он там поделывает. Кстати, я разрешаю вам обсудить с ним аспекты, связанные с возможным появлением чеченских боевиков в Синьцзяне. Мужик он неглупый и с хорошим нюхом – может, что и почуял?

– Не скажу, что это доставит мне удовольствие… Тем не менее разрешите спросить?

– Попробуйте. Спросить меня вы всегда можете. Другое дело – отвечу ли я…

– Почему вы отказываетесь от личной беседы с Хорхоем?

– Видите ли, меня нельзя назвать чистой воды материалистом. Я слишком многое повидал в жизни, чтобы быть уверенным в том, что можно быть в чём-то уверенным. Образованные люди называют таких агностиками. Ну и как я, будучи не уверен в отсутствии у нашего шамана каких-то особенных способностей, соглашусь на встречу с ним? Хранители государственных тайн должны любыми способами избегать личных бесед с ясновидцами…

Как и предвидел Шергин, Спадолину не посчастливилось узнать от Хорхоя слишком многого. Вечером того же дня Игорь Константинов, известный как модный шаман Болботун Хорхой, вылетел в королевство Бахрейн.

Алекс Зим, корпункт IEN, Алматы

– International Executive News Headquarters, Phoenix, Arizona, online.

– International Executive News Central Asian office online.

– Ready to take package.

– Sending package.

– Done. How are you, guys?

– Fine, Jimmy. Have you good day.

Зим закончил перегон материала по спутниковому каналу в штаб-квартиру корпорации и подумал: вот ведь, расскажи какому-нибудь кагэбэшнику лет двадцать назад о том, какое развитие приобретёт мобильная связь в наше время, – Кондрат Иваныч «обнял» бы сердешного. Многообразие мобильной, спутниковой и УКВ-связи не могло присниться даже авторам советских научно-фантастических романов, где слова «связь через браслет» позволяли себе только особо избранные контрразведчики и в самом отдалённом будущем. И то по совершенно исключительным поводам.

Зим отдал ключ от комнаты Джиму Аронсону – тому предстояло ночное дежурство в офисе: Эллисон из своего Пенджаба грозился разродиться каким-то грандиозным интервью.

– Удачи тебе, Джим! Выпью за тебя стакан джина!

– Удачи тебе в этом, Алекс! Склей какую-нибудь девчонку посимпатичнее!

– Да я как-то настроился на посиделки с самим собой. Неделя выдалась сумасшедшей.

Зим только что вернулся из столицы соседней Киргизии Бишкека, где замаячил призрак очередного государственного переворота. На площади перед президентским дворцом сам собой образовался митинг, протестующие установили юрты, зажгли костры, и Алекс на верном японском микроавтобусе с тарелкой IEN (на самом деле арендованной у SkyNet News) прожил там четыре дня. На пятый день костры начали гаснуть, юрты – сворачиваться, количество людей уменьшилось до пятисот человек, и Зим решил, что нечего ждать у моря погоды, и сорвался из Бишкека в офис для того, чтобы сделать из отснятого материала хотя бы какое-то подобие интригующего репортажа.

Зим вышел из офиса, повертел головой и зашагал в кафе. Ему не хотелось ни шумной компании, ни громкой музыки. Готовить дома тоже не хотелось. Утром предстоял выезд в Ташкент, куда прилетал командующий авиабазой «Манас» в Киргизии Саймон Эйхенбауэр. Зим попросил Джима посмотреть съёмочное оборудование и отогнал микроавтобус на станцию техобслуживания.

Поэтому он и шёл пешком.

Именно Алматы, с точки зрения Зима, был по-настоящему евразийским городом. Смешанное население на улицах – люди славянской и азиатской внешности, многочисленные дети от смешанных браков, одетые в лёгкие китайские джинсовые костюмы. Доносящиеся из автомобилей, ресторанов и открытых окон музыка и песни на трёх языках. Названия магазинов, компаний и контор на русском, казахском и английском. Тёплый воздух и снежные вершины горных хребтов, плывущие в прозрачном воздухе над городом.

– Впечатление, что это самый приятный город на постсоветском пространстве, не правда ли?

Зиму потребовалось полсекунды, чтобы понять, что это не он произнёс вслух свою мысль.

Рядом шёл незнакомец – тот самый, что проник в cabin Зима в Ассинибойн-Сити. Макс.

– А-а-а, господин секретный агент, – Алекса осенило, что тяготило его всё время с момента отъезда из США. Он ни на секунду не сомневался, что эти объявятся, только было непонятно, в какой момент. Стало быть, вот они, объявились. – И что вы изволите от меня этим чудным южным вечером? Дислокацию казахстанских бронетанковых дивизий вдоль российских рубежей? Или секретные директивы казахстанского Генерального штаба о предстоящем вторжении на территорию Южной Сибири?

– Да бросьте ёрничать, Алекс, – хмыкнул Спадолин. – Что до меня, то мне совершенно плевать на количество и численность казахстанских бронетанковых дивизий. Так же как и на их дислокацию. Что же до местного Генерального штаба, то, если уж совсем честно, я даже не знаю, есть ли таковой в природе.

– Что-то вы совсем наших южных соседей за державу не держите, – ответил Зим. – Как там у Шолохова – «нельзя кулаку без обреза»? Так? Ну и они – что же за страна без Генерального штаба?

– Ну и пусть, что нельзя. Я же только что без обиняков сказал – мне по фую их Генеральный штаб. Вы же, как я понимаю, поужинать собрались? Разрешите составить вам компанию?

– Разрешай вам, не разрешай – всё равно же составите? Вы что предпочитаете – экзотические вкусы восточной кухни или харчевню по принципу «побыстрее и посытнее»?

– Если на моё усмотрение, то позвольте дурацкий вопрос – здесь «Макдоналдса» не водится?

– Ну какая держава без «Макдоналдса»? Только здесь он называется «Макбургер», – парировал Зим. – Без него – как без Генерального штаба. – Он махнул рукой, и у тротуара тут же остановился старый «Фольксваген Пассат» 1986 года.

– Чизбургер с картошкой фри и кока-кола. Вы знаете, я тоже предпочитаю этот глобалистический харч. По крайней мере, не нарвёшься на заведомую халтуру.

– А как же холестерин и всё такое?

– Ну мы-то с вами помрём явно не от холестерина. Здесь хоть понимаешь, что система работает по единым стандартам – от Дании до Патагонии, – и за попытку насовать мне в чизбургер крысиных хвостиков технолог отделения потеряет работу. Честно говоря, когда я бываю в каких-нибудь странах с нестандартной и дорогой кухней, например в Италии, Португалии или Греции, я сразу ищу «Макдоналдс». В нём, по крайней мере, хоть точно знаешь, что съешь. Помню, как-то в безумно дорогой Швейцарии я «Макдоналдсу» обрадовался как родному…

– Ну, я-то выбираю «Макдоналдс» из более прагматичных побуждений, – рассмеялся Макс. – В мелких странах, которые по каким-то идиотическим причинам имеют претензии на локальное лидерство, как правило, развита паранойя на тему заговоров со стороны соседних государств и внутренней угрозы.

– Ага. «Я люблю всех, кроме Узбекистана! Они – козлы!»

– По сути, верно. Надо же, как правоверный еврей из Великобритании правильно определил направление внутренней политики страны, где он никогда не был. Но не в этом дело. Местные службы стараются «слушать» все более-менее пафосные кабаки.

– «Макбургер» в их число явно не входит.

– Да если бы и входил. Я с технической точки зрения плохо представляю себе подслушку в фаст-фуде.

– Вам виднее. Но в одном вы правы – вряд ли местные нукеры предполагают, что здесь обсуждаются хоть сколь-нибудь значимые дела.

– Нет такого дела в Британии, которого нельзя было бы решить в течение получаса в «Атениуме».

– В других вариантах эта пословица называет «Гаррик». Но в Казахстане нет ни «Гаррика», ни «Атениума». Да Казахстан и не Британия. Так чему я обязан удовольствию ужинать с вами?

– Скажите, входит ли в спектр ваших интересов прилегающая часть Китая?

Зим объяснил.

– Вообще-то, я собираюсь съездить туда на выходные. Мешает только одно обстоятельство: нет выходных.

– Я бы просил вас побывать в одном определённом месте приграничной провинции – на туристской базе «Хун Шань».

– И что я должен сделать на этой туристской базе? Взорвать стелу с изречением Великого Кормчего? Странно вы как-то сказали – «просил». Во время нашей прошлой встречи вы не были столь сдержанны.

– Ну, прошлая встреча, как-никак, располагала к нервозности. Вечер, чужая страна…

– Ах, как романтично… А сегодня ни хрена не вечер, и мы с вами сидим в ближнем Подмосковье, в Салтыковском доме отдыха, под ёлочками… В любом случае чем обязана эта захолустная турбаза вашему любопытству?

– Видите ли, уже в течение полугода мы получаем из разных источников сведения о том, что на территории Синьцзяна власти КНР разыскивают русскоязычных людей…

– Тогда у них охрененно лёгкая задача – на шопинг туда едут миллионы жителей сопредельных государств, входивших в «великий, могучий Советский Союз».

– По имеющимся сведениям, у этих людей чёрные волосы и они носят бороды. Короче, мы предполагаем, что сейчас на территории КНР находится какая-то база чеченских сепаратистов. А может, и не одна. В принципе в этом нет ничего удивительного – ещё в Первую чеченскую кампанию на территории Казахстана боевики проходили курсы лечения и реабилитации.

– Стоп. Вот здесь – не ясно. КНР, насколько я хоть что-то понимаю в колбасных обрезках, страна коммунистическая. То есть люди все там как собаки переписаны. И кроме того, почему вы не попросите о содействии самих китайцев? Мы ведь «естественные союзники», не так ли?

– Первый раз услышал, чтобы Китай был естественным союзником Туамоту, – усмехнулся Макс. – Но хрен с ним, с естественным союзничеством. Попробую объяснить. Итак. Несмотря на все шаги, которые Китай делает навстречу Западу, он во многом остаётся «вещью в себе». Кое-что в нём остаётся непонятным даже нам, а ведь мы с вами – «дети застоя», не правда ли? В частности, это система паспортизации населения. В КНР действует система временных аусвайсов, и этими документами снабжаются преимущественно люди, переезжающие из района в район. Тотальной паспортизации, которая осуществлялась в бывшем Советском Союзе, там нет. Правда, каждому китайцу при рождении присваивается номер и выдаётся идентификационная карточка, но качество этих карточек таково, что они подделываются в любой сапожной лавке. Кроме того, властями КНР эти русскоязычные граждане разыскиваются на территории, которую значительная часть местного населения не рассматривает как исконно китайскую.

– То есть вы считаете, что уйгурские сепаратисты-мусульмане принимают у себя братьев-моджахедов с Кавказа?

– Примерно так. А так как власти КНР вообще стараются отрицать сам факт наличия уйгурского сепаратизма на своей территории, то и решить эту проблему с русскоязычными моджахедами они стремятся сугубо внутренними средствами.

– Ну ладно. По-вашему, получается, что по Синьцзяну шибается какая-то черноволосая и бородатая русскоязычная братва, которую пытаются выловить жёлтые братья. И, судя по вашим сведениям, тщетно. А откуда взялась эта туристская база?

– Ну… Как бы сказать… При появлении первых сведений о поиске в Китае этой братвы мы попросили наших информаторов, которые так или иначе ездят туда по разным делам, обращать внимание на подобные вещи. В поле зрения попал и центральный район китайского Тянь-Шаня – территория горная, труднодоступная и населённая преимущественно мусульманами. Не испытывающими особых симпатий к Центральному Комитету КПК в частности и к китайцам вообще. Так вот, наш информатор, побывавший в этом регионе, по приезде в Алматы сообщил своему куратору по телефону, что и во время прохождения горного маршрута, и при нахождении на территории этой базы он столкнулся со многими странностями.

– И что же это за странности?

– Знать бы! Дело в том, что до Москвы он так и не добрался. Его убили здесь, в Алматы, на Зелёном базаре.

– Вот как? Забили? Зарезали? Тюкнули пыльным мешком по голове?

– Ну… Можно сказать и так. Хочу предупредить об одном – это было убийство, выполненное на очень высоком техническом уровне. Если б не случайность, то всё удалось бы выдать за несчастный случай. Собственно, именно потому мы и просим вас повторно осмотреть этот район.

– Хм-м-м… Заманчивое предложение… А насколько точно вы уверены, что этот ваш… э-э-э… информатор… был именно убит?

– К сожалению, у нас нет ни малейших сомнений. Более того, если вы решитесь побывать в интересующем нас районе, я попрошу санкции руководства рассказать вам больше о предполагаемом убийце.

– Ладно, – Зим допил свою «кока-колу» и поднялся. – В конце концов, я так или иначе собирался побывать в Китае…

– Да, и ещё один вопрос… Я приехал сюда на некоторое время, и по ряду причин мне не очень удобно останавливаться в гостинице. Вам же, как я понимаю, ваша телекомпания оплачивает двухкомнатные апартаменты. Не приютите?

– Тётенька, дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! Иди туда-не-знаю-куда, найди то-не-знаю-что, причём тебя и прибить могут по дороге, да ещё и дай пожить у себя, буржуй недорезанный? А если я шлюх вожу? Каждый день – новых?

– Шлюхам на вашего соседа наплевать. Да и не водите вы их, насколько я понимаю. Так приютите?

– А у меня что – есть выбор?

Выбора у Зима на самом деле не было. Придя домой, он включил свой компьютер и отправил в Ассинибойн-Сити сообщение по электронной почте.

Водитель бензовоза Бауржан Сапарбаев. Трасса Мирный – Хоргос

Курбанбай Икрамов в прошлом был слесарем кочегарки на окраине Жаркента – небольшого городка в предгорьях Тянь-Шаня. Его кочегарка, обслуживавшая детский сад, школу и два магазина, закрылась десять лет назад, но даже спустя эти десять лет Курбанбай вспоминал время работы при социализме как самый прекрасный период своей жизни. Работа на кочегарке означала для него, его жены и троих детей гарантированную зарплату, уход за детьми в садике, выплату больничных и небольшую, но достойную пенсию по достижении шестидесяти пяти лет.

Сегодня Курбанбай материально жил значительно лучше, нежели пятнадцать лет назад, но эта нынешняя жизнь была связана для него с постоянным риском. Прежде всего, в еловых лесах, на границе пастбищ, его жена Дильбирим держала несколько делянок, засаженных опиумным маком. Это было самым заурядным промыслом предтяньшаньских аулов, но от этого промысел не становился безопасным. Делянки уничтожали конкуренты, за опиумными фермерами охотилась полиция Казахстана. Поэтому Курбанбай завёл себе дополнительный приработок. В долине ручья Аксу он нашёл несколько двадцатитонных цистерн с масляной отработкой, оставшихся ещё с того времени, когда здесь располагалась советская танковая часть. Эта отработка и составляла значительную часть его благосостояния.

Раз в неделю он приезжал на базар в Алматы и закупал несколько упаковок двигательного масла Shell – столько, сколько их помещалось в коляску старенького мотоцикла «Урал». Затем он отвозил масло домой, осторожно открывал упаковки, выливал их содержимое в двухсотлитровую бочку, а затем разводил его отработкой. Полученную смесь Курбанбай снова разливал по фирменным канистрам, восстанавливал упаковку и полученное, уже в полтора раза большее количество масла продавал по алматинской цене в Талды-Кургане. Сегодня он ехал с заброшенного полигона на Аксу с пополнением: в коляске «Урала» находилось шесть канистр со скачанной из цистерны отработкой.

Канистры были старые и видавшие виды – такие же, как мотоцикл Курбанбая. На спуске с перевала Ак-Таш, на крутом повороте, мотоцикл подскочил на ухабе, канистры в коляске подпрыгнули, а одна из них выскочила на дорогу и треснула по шву.

Курбанбай затормозил и, не сходя со своего механического ишака, понял самое главное: починить канистру невозможно, да, наверное, и не нужно даже пытаться это делать.

О судьбе разлившихся по скальному ложу дороги двадцати литрах отработанного машинного масла он даже не подумал.

Не подумал о них и водитель бензовоза Volvo Бауржан Сапарбаев, пробиравшийся этой дорогой с законсервированной военной базы «Мирный» по направлению к китайской границе. Ещё точнее – он и не знал о существовании этого разлившегося масла. Просто он привычно притормозил на повороте спуска с перевала Ак-Таш, левое переднее колесо зачерпнуло сорок литров грунта, обильно пропитанного смазочным веществом, провернулось на этой смеси, правый борт потянуло в сторону, при этом бензовоз развернуло на девяносто градусов поперёк дороги, и его «хвост» повис над ущельем. Две секунды гигантская машина боролась с силой земного притяжения, затем задний мост соскользнул вниз и автоцистерна полетела на острые валуны – следы прокладки горной дороги инженером Сергеевым в 1967 году.

Бензовоз упал вниз с грохотом и скрежетом, а затем взорвался.

Полковник Шергин. Махмуд-палван

На этот раз перед Шергиным на столе лежали несколько папок, относившихся к разным ведомствам – Министерству обороны, МВД и Братьям.

– Похоже, мы нашли нашего убийцу. То есть, возможно, мы знаем, кто он, – продолжил Шергин в своей обычной профессорской манере. – Итак – Магомед Гоздоевич Алиев, уроженец Нахичевани, 1967 года рождения. С детства увлекался классической борьбой, выезжал на школьные состязания. В 1985 году был призван на Северный флот, в бригаду морской пехоты. Чемпион округа и флота по классической борьбе в среднем весе. Владеет самбо, различными видами рукопашного боя. Имеет навыки стрельбы из снайперской винтовки, пистолета. В части Спецназа не был призван из-за допускавшихся им высказываний религиозного характера. После демобилизации учился в мединституте, на отделении хирургии, занимался спортом, посещал религиозную школу муфтия Муззавата у себя на родине. Участник массовой драки в 1990 году в Сумгаите. В результате драки скончалось три человека – все они были убиты точными ударами в сердце отвёрткой, превращённой в стилет. Доказать, что её использовал именно Алиев, не удалось. Однако по показаниям других лиц, проходивших по этому делу, получалось, что Алиев, обладая чрезвычайно крепкими руками и превосходно зная анатомию, разработал собственный стиль боя – «укус шершня», во время которого трёхгранное шило зажимается в кулаке и торчит между указательным и безымянным пальцем. Таким образом удар кулака в жизненно важные точки человеческого организма влечёт за собой летальный исход, а так как трёхгранный клинок не даёт широких кровоточащих ран, то в первое время после удара медики находятся в заблуждении относительно характера повреждений потерпевших.

Далее следует обычная трудовая биография «бойца невидимого фронта» – работа «быком» на чеченскую преступную группировку в Москве. Во время первой чеченской кампании был одним из лиц, обеспечивавших сбор средств для финансирования отрядов боевиков. Занимался исключительно «мокрыми» делами. К похищениям людей, столь распространённым у народов Северного Кавказа, отношения не имел.

Дальше – ещё интереснее. Это уже данные, полученные через ЦРУ и Интерпол. В 1998 году лицо, соответствующее по описаниям Магомету Алиеву, встречается в одном из тренировочных лагерей талибов в Торо-Боро. Обращает на себя внимание чудовищной физической силой вкупе с прекрасным пониманием физиологии человеческого организма. Обучает спецслужбы движения «Талибан» способам получения информации под физическим воздействием. То есть под пытками. Сам обучается способам ведения боя в горах и на высокогорье. Получает кличку «Махмуд-палван», то есть «Махмуд-богатырь».

В дальнейшем послужном списке Магомета Алиева четыре месяца стажировки в личной охране Усамы бен Ладена, после чего он исчезает из поля зрения всяческих спеслужб. Однако за этот период в европейских странах происходит как минимум четыре убийства вышеописанным способом – с помощью трёхгранного стилета, поражающего жизненно важные точки организма. Жертвы: один из вождей косовских албанцев, известный своими «пораженческими» настроениями; сербский генерал, приговорённый к смерти какой-то мусульманской радикальной организацией; влиятельное лицо армянской диаспоры в Париже; и следователь Трибунала международного суда в Гааге.

Спадолин сделал вид, что сплюнул.

– Что, впечатляет?

– Мягко говоря. Как в «Десперадо»: «это у нас на самом деле или просто кино?».

– Кино… Нет, для кино этому типу не хватает легендарности – как приснопамятному Солонику, к примеру. У меня есть подозрение, что мы первые, кому удалось составить подробный портрет этого типа. Но дырок в этом портрете ого-го как много. И самая из них главная…

– Это – то, на кого он работал последние четыре года?

– Именно. Единство мусульманского экстремистского подполья – сказка для дефективных детишек. Сказка, искусственно поддерживаемая нами для запугивания рядового обывателя. В чём мы едины с нашими американскими, французскими, британскими и любыми другими коллегами. На самом деле последователи бен Ладена не на жизнь, а на смерть грызутся с палестинцами Насраллы, филиппинские повстанцы считают тиморцев более неверными, нежели сам Иблис… И это только в пределах одной суннитской ветви, и то – навскидку. А есть ещё хомейниты, дейлемиты, друзы, исмаилиты, в конце концов. Одна персидская поговорка «Если встретишь на дороге змею и афганца, убей сперва афганца» чего стоит!

– Очевидно, что эти «кто-то» должны быть связаны с чеченскими сепаратистами.

– С чего вы это взяли, Максим, голубчик? С того, что он засветился в первую чеченскую войну исполнителем нескольких приговоров по их заказам? А при чём тогда сербы, албанец и французский армянин? И ещё. Попасть в личную охрану бен Ладена – это как в наши, советские времена, офицеру КГБ входить в «девятку», охранявшую Генсека.

– А какие функции он выполнял в охране «террориста номер один»?

– Откуда мы знаем? Но одно обращает на себя внимание – из охраны опального саудовского миллионера он исчезает вместе с тремя другими сотрудниками внутренней безопасности «Аль-Кайеды». Причём останки одного из них, Хакима ибн Фаттаха, обнаружили американские десантники, когда зачищали Ходжа-Калу. Судя по всему, Хаким был казнён своими…

– Угу. Так не получается ли, что Махмуд-палван выполнял в охране Бени Ладина функции «контрразведчика со стороны»? То есть профессионального охотника на «кротов»? Впрочем, это его качество не вяжется с общим портретом.

– Физически очень сильного человека? Ну, для человека Службы вы, Максим, слишком привержены стереотипам. Если крепкий человек, то всенепременно дуболом? Но в одном вы правы – Махмуд-палван производит впечатление боевика, действующего по распоряжениям какой-то третьей силы. На первый взгляд её задачи совпадают с основным направлением исламского экстремизма. Скажем, его ваххабитской ветви. Но в целом её вектор совсем не очевиден.

Алекс Зим. Алматы

– Доставлена посылка из Ассинибойн-Сити, США. Весом шестьдесят восемь килограммов, – сообщил клерк со всемирно известной эмблемой UPS на бейсболке. – Распишитесь.

– Личные вещи вывозишь? – заинтересованно спросил Спадолин, они уже перешли с Зимом на «ты». – Я думал, ты там гнездо вьёшь.

– Па-а ма-а-рям и окиянам злая нас ведёт звезда, – насмешливо пропел Зим. – Бродим мы па разным странам и нигде не вьём себе гнезда… Это я велосипед себе выписал из США.

– Ты что, здесь себе велосипеда не мог купить? Да и на хрена он тебе?

Период совместного сосуществования длился у них уже три дня. С неохотой оба мужчины начали признавать, что между ними устанавливаются некоторые признаки взаимопонимания. В общем-то, это было не так удивительно. Оба они были примерно одного возраста, учились в похожих вузах, читали одни и те же книги. Если бы один мог закрыть глаза на откровенный космополитизм Зима, а другой – на работу Макса, то они вполне могли бы подружиться.

– Что ты понимаешь в байках? Это настоящий mountain-bike, американского производства, выпуска 1976 года. Рама – сталь в палец толщиной, шестерни передачи, как в немецком танке «Тигр», плавность хода, как в «Мерседесе» шестисотой модели! Я здесь на нём по горным дорогам рассекать буду!

– И где ты такой нашёл?

– Давно ещё, полтора года назад, на каком-то garage-sale. Зверь-машина. Я её оставил у приятеля, Бада, который там помощником шерифа работает. С тем чтобы выслал мне его по первому требованию.

– Ну-ну. Деньги тебе девать, видно, некуда.

– Я ж шакал пера, акула информационных каналов. Работаю на международную информационную корпорацию. Могу позволить.

Макс ещё раз недоверчиво покачал головой.

– Так значит, ты в Китай ещё не сподобился прокатиться?

– Вообще-то намеревался в ближайшие выходные. Но я эту поездку планирую уже второй месяц – всё что-то мешает. То работа. То вот агент КГБ на хвост сел…

– Я не агент. И не КГБ, если уж на то пошло…

– Ну и мудак, что не КГБ. Вот тоже мне обормоты! Такой бренд похоронили. У всего мира при упоминании этих трёх букв душа в пятки уходила. И что изменилось? По сути – ничего. Только из одной конторы сделали пять. И народу, наверное, раз в пять прибавилось, верно, Макс?

Спадолин только пожал плечами.

– Ну вот. Учение Паркинсона непобедимо, потому что оно верно.

– Щас в морду получишь.

– Ладно. Так что ты в Китае-то хочешь увидеть – моими глазами?

– В первую очередь я жду твоего рассказа о том, что из себя представляет эта самая турбаза – «Хун Шань». Сколько человек задействованы в обслуживании, кто они и какой национальности. Кроме того, интересуют любые объекты, могущие служить элементами тренировочного лагеря террористов. У такого лагеря бывает довольно много объектов двойного назначения – то есть госпиталь может быть оздоровительным центром, спортзал – он ив Африке спортзал, но в любом лагере боевиков есть один элемент, который очень затруднительно спрятать, – это стрельбище.

– Да, стрельбища двойного назначения я себе очень плохо представляю.

– Именно поэтому большинство по-настоящему серьёзных центров подготовки террористов имеют какую-нибудь государственную крышу. Одно время золотым местом их дислокации были Ливия и Афганистан. Потом режимы этих государств стали благодаря точечным ударам американских «Томагавков» несколько более вменяемыми, и все эти образования переместились в Африку и в некоторые отмороженные страны Латинской Америки. До сих пор как минимум один центр подготовки боевиков существует в северных районах Пакистана. Стрельбище трудно скрыть ещё и потому, что этот сам по себе громоздкий объект имеет и довольно большую зону отчуждения. На всякий случай, если вы не знаете: подобное место обычно является и тренировочным полигоном взрывотехников. Кроме того, лагерь подготовки обладает ещё и собственным автодромом с довольно разнообразным автопарком.

– А как тогда ваши слова о скрытых лагерях соответствуют утверждениям о превосходных способностях разведывательных спутников?

– Во-первых, для того чтобы разведывательный спутник мог что-либо рассмотреть на поверхности Земли, его надо на эту точку направить. Изменение траектории каждого такого устройства обходится в десятки тысяч долларов. Кроме того – чтобы съёмка была успешной, спутник должен пролететь прямо над объектом. В ситуации, когда местность изрезана большим количеством ущелий с крутыми стенами, шансы найти подобную структуру не очень велики.

– Всё, что ты сейчас перечислил, подразумевает наличие в тех местах развёрнутой тренировочной базы. А если там находится примитивная перевалбаза для упаковки и дальнейшей переброски наркотиков?

– Я думал на эту тему. Возможная версия, но маловероятная. Дело в том, что горные районы Китая не выдерживают конкуренции с такими наркопроизводящими районами Центральной Азии, как Таджикистан, Афганистан и тот же северный Пакистан. Слишком велики риски. Китай, блин.

– Ага. А организовать террористическое кубло – риск невелик?

– Зависит от цели организации этого кубла. Если это рассадник террористов для всего мира, тогда неоправданно велик. А если это центр так называемой освободительной борьбы внутри самой КНР, тогда весь риск сразу становится оправданным.

– Есть ещё какие-нибудь подсказки, что мог ваш информатор там увидеть? Что-нибудь связанное с его прошлой деятельностью, например?

– Большую часть своей жизни наш информатор, как ты его называешь, был связан с Северным Кавказом, его горами. Он понимал с десяток местных языков и наречий и был хорошо знаком со многими людьми из этого региона. Честно говоря, я не исключаю просто того, что он встретил там какого-то знакомого.

– Стало быть, снова всё указывает на Северный Кавказ. А что говорят ваши шпионы и аналитики по поводу участия чеченских сепаратистов в здешних уйгурских делах?

– Да в том-то и дело, что ничего не говорят. И на первый взгляд на этот след ничто не указывает.

Макс не стал говорить Зиму о версии Шергина – будто связующим звеном между уйгурами и чеченцами является некая «третья сила» – та самая, к которой, судя по всему, принадлежал Махмуд-палван. Но о самом киллере он тем не менее рассказал Зимгаевскому несколько дней назад.

– А твои журналюги – что они знают о так называемом уйгурском сопротивлении?

– Уйгурское сопротивление – непопулярная тема для журналиста, работающего в корпункте Центральной Азии. И не только потому, что оно «якобы» уйгурское или «якобы» сопротивление. Первая причина её непопулярности – то, что эту тему чрезвычайно болезненно воспринимают китайцы. А попасть в их чёрный список не желает никто из нас – это единственная серьёзная страна поблизости, откуда могут приходить настоящие новости. Ошибёшься – и не попадёшь туда никогда. Поэтому среди нас немного людей, заигрывающих с «уйгурской» темой.

– Но не может быть, чтобы ваши коллеги её не прощупывали…

– Прощупывали. Все прощупывали, и я в том числе. Но в отличие от многих моих коллег я не искал подходов к уйгурской оппозиции, а попробовал оценить то, что сделали другие журналисты. На самом деле, среди них есть два немца, которые чисто из карьерных устремлений много вложили в развитие «уйгурской темы».

– Хузен и Верндль?

– Совершенно точно.

– И ты много общался с ними?

– Сказать, что много общался – это было бы, наверное, преувеличением… У нас ведь что происходит: каждый журналист оберегает свои источники информации и не скажет никому ни слова, пока не будет уверен, что это слово уже продано им компании. Но с Хузеном я действительно разговаривал, причём касался именно уйгурской проблемы.

– И?..

– Странное ощущение. Сперва, наверное, имеет смысл поделиться своим взглядом на проблему. Лично мне кажется, что уйгурская проблема надумана в лучшем случае на девяносто процентов. Это похоже на кухонные беседы у нас в Москве в середине восьмидесятых. Причём кухонные беседы оппозиции в эмиграции. То есть, моё мнение, они не должны ни в коем случае отражать настроения по другую сторону границы. А ещё меня не оставляет другое ощущение. Того, что мои коллеги в других странах искусственно раздувают эту проблему, опираясь на кухонные разговоры и натужный вой уйгурских эмигрантских организаций. Впрочем, я, наверное, зря это всё говорю? Подозреваю, что об уйгурских эмигрантских конторах ты знаешь намного больше меня.

– Почему ты так решил?

– По обилию уйгурских русскоязычных источников в интернете. Или, по-твоему, это такая своеобразная мутация Windows?

– Это сложный вопрос. Если бы я мог однозначно на него ответить, то, наверное, не занимал бы сейчас твоего внимания.

– Ага. – Зим замолчал, беря тайм-аут. – Не обидишься, если сейчас один умный вещь скажу? Так вы запустили проект, а потом потеряли над ним контроль?

– Не комментируется.

– Стало быть, о Хузене. Свой разговор с ним я начал со стёба. Типа уйгурское сопротивление – полностью выдумка интеллектуалов из западной диаспоры, поддержанная бездельниками-журналистами. Покажите мне хоть одного уйгурского повстанца, и так далее. Хузена это не смутило. Я даже скажу – совершенно не смутило. Сперва он прочитал мне лекцию на общеизвестные темы – как вдохновлённые примером распада Советского Союза уйгуры предприняли попытку отделения от КНР, как эта попытка была подавлена, и как сейчас уйгурское общество проходит ремиссию. Потом он повёл себя очень странно.

– То есть?

– Он повёл себя не как журналист, а скорее как чиновник дипломатического ведомства. Пятый секретарь консульства и тому подобная мелкая сошка. Он сказал, что интересы уйгурского народа сегодня серьёзно ущемлены, но существуют лидеры и у них. Эти люди руководят борьбой, и не все они находятся за пределами КНР. Они скажут своё слово в ближайшее время, и он, Хузен, не намерен нарушать их планы преждевременными комментариями.

– И слишком много, и слишком мало. Так что, ты думаешь, у него на самом деле есть контакт с настоящим уйгурским подпольем?

– Да чёрт его знает! По крайней мере сейчас он не выпустил ни одного сюжета, свидетельствующего о подполье, что, собственно, ни о чём не говорит – так часто ведут себя люди, готовящиеся взорвать бомбу. А Хузен очень честолюбив и явно не собирается гнить до конца своих дней в этой ссылке.

– Точно так же ведут себя и люди, не собирающиеся ничего взрывать. А также те, кто не способен этого сделать.

– Я знаю от Лагутина, что Хузен в какой-то определённый момент весьма активно искал связей с уйгурскими радикалами. А потом вдруг перестал их искать.

– Может быть, его испугали китайцы?

– Вряд ли они взялись за него на этом уровне. Начальной подготовки, имею в виду. Нет, лично я предполагаю, что он что-то накопал. Но ты ж не попросишь меня ехать в Китай искать контакты с уйгурским подпольем?

– Нет, я прошу тебя только посмотреть более пристально на одно место. На эту самую базу отдыха «Хун Шань».

Поздно вечером Зим притащил домой велосипед и под насмешки Спадолина тщательно разобрал раму, коробку передач, кое-где пару раз ширкнул напильником и смазал все узлы толстым густым слоем смазки. И только ближе к полуночи, когда непрошенный компаньон удалился в свою комнату, Алекс вынул из различных массивных деталей велосипедной рамы несколько тяжёлых свёртков, упакованных в промасленные тряпки. Будучи экранированы толстым слоем металла, они гарантированно избежали пристального внимания лучей рентгеновских установок на таможенном контроле. Через пятнадцать минут в его руках оказался настоящий пистолет «Кольт» образца 1911 года и четыре обоймы, снаряжённые патронами. 45 ACP.

– Спасибо тебе, Бадди, – усмехнулся он и сунул оружие в заранее подготовленный под вентиляционной решёткой туалета тайник.

Старший лейтенант Нурахмед Абаев. Дорожная полиция, Республика Казахстан

Место происшествия выглядело ужасающе. За всю свою пятилетнюю практику работы дорожным полицейским Нурахмеду ни разу не приходилось видеть последствия взрыва пятнадцати тонн легковоспламеняющегося топлива.

– Слава Аллаху, ближайший лес растёт в полукилометре отсюда, – сказал он вполголоса своему водителю Туранбаю.

– Надо поискать место, где можно спуститься, – заметил рассудительный Туранбай. – По своей неизъяснимой милости Аллах не дал человеку крыльев.

– А нужно ли это нам, – Нурахмед поморщил лоб, – все необходимые измерения для описания аварии можно сделать и наверху. А то, что осталось от несчастного парня, извлекут медики.

– Номер…

В самом деле… Номерные знаки. То, что лежало внизу, больше всего напоминало обгоревшую груду металлолома. Даже изначальный цвет автомобиля было не разобрать. Но любой протокол должен начинаться с номера автомобиля, который попал в аварию.

С огромным трудом им удалось найти путь для спуска. Вблизи взорванный бензовоз выглядел гораздо страшнее. Как любое создание рук человеческих после недавнего пожара, подумалось Нурахмеду. При мысли о том, что ему предстоит обнаружить в кабине, полицейскому стало нехорошо.

– Нурахмед-ака, – неожиданно произнёс Туранбай, – скажите, здесь что, раньше учения проходили?

– Какие учения? – не понял старший лейтенант.

– Гильзы под ногами валяются. Стреляные. Их тут как листьев в осеннем парке.

Туранбай протянул несколько штук: гильзы принадлежали старым советским автоматным патронам 7,62x39, выглядели они закопчёными и посиневшими от огня, а дульце каждой из них имело сбоку характерную трещину. Нурахмед вспомнил: именно так выглядели гильзы от патронов, которые они со старшим братом бросали в костёр на дедушкином коше.

Видимо, не будучи помещённой в патронник, пуля вылетала из гильзы сбоку.

Нурахмед поглядел под ноги – гильз были многие тысячи. При падении бензовоз сложился почти пополам, а цистерна от удара об острые камни треснула вдоль. И эти гильзы ручьём вытекали из разорванного чрева бензовоза.

Нурахмед вытащил мобильный телефон и набрал номер районного отделения Комитета национальной безопасности.

Михаил Лагутин, газета «Сегодня, завтра»

Когда-то, до вынужденного бегства из современной России, Зим занимался проведением охот на бурого медведя. Одна из непреложных истин, в которых он укрепился за время этой деятельности, заключалась в том, что успех любого мероприятия на девяносто пять процентов решает его подготовка.

Об уйгурских сепаратистах, их мощном разветвлённом подполье и цепких щупальцах в республиках Средней Азии в журналистском community Алматы ходила масса самых устрашающих легенд. Правда, при более подробном анализе легенды эти отдавали сплетнями…

Зим решил обратиться к Лагутину, знающему буквально всё обо всём на территории, где обитал в настоящий момент. Больше всего его интересовал ислам.

– Вы знаете, Михаил Фёдорович, – говорил он, откинувшись в кресле-качалке на балконе четвёртого этажа над ночным городом, – лично для меня есть две совершенно непонятные темы. Это национализм и религиозный экстремизм. То есть непонятны они для меня чуть ли не на физиологическом уровне. Вот утверждают, что ислам – религия, провоцирующая агрессию и экстремизм. Признаться, мне приходилось читать Коран в переводе Крачковского – ну не нашёл я там ровным счётом ничего подобного… А уж если сравнивать его с Ветхим Заветом, то Коран вообще – призыв к миру, всеобщему равенству и промискуитету…

– Угу, нашли чего читать – Коран в переводе Крачковского… Журфак ЛГУ, не так ли?

– Нет, МГУ, начало восьмидесятых.

– Странно. Чтение Корана в переводе Крачковского было более популярно для питерской школы того периода. Москвичи всегда были более зациклены на карьере. Впрочем, в семье не без урода.

– Спасибо, Михаил Фёдорович…

– Так вот. Коран, с точки зрения пишущего, то есть работающего со словом человека, довольно редкая книга. Уникальная, я бы даже сказал. Дело в том, что Коран невозможно понять без владения языком, на котором он написан. Вы знаете, что для мусульманина «грамотный человек» – это человек, умеющий читать только по-арабски? Потому что только арабский язык передаёт все оттенки коранической речи. Видите ли, Александр, каждая священная книга – это моя личная точка зрения, старого атеиста – соответствует эмоциональной температуре породившего её этноса. Поэтому священные книги, которые легли в основу мировых религий, получили дополнения, понижающие эмоциональную температуру древнего текста. Таким образом приспосабливая его к ментальности, к эмоциональной температуре других народов. Так, Ветхий Завет, священная книга неистовых иудеев, получила дополнение в виде Евангелий, «понижающих» эмоциональную температуру древних текстов и фокусирующих проблемы вселенского масштаба на одном, отдельно взятом человеке. То же и с Кораном. Коран – священная книга арабов, для арабов же и писаная. Эмоциональная температура современных потомков степняков – совершенно другая, нежели у неистового купца из Хиджаза. Проблема ислама как раз и состоит в том, что к нему не создано должного количества «адаптирующих» текстов. Ислам – религия чересчур строгих ограничений, она почти не имеет сопутствующих философских течений, которые могли бы привлекать к мусульманству интеллектуалов. В сущности, ислам – религия очень простых людей, руководствующихся выгодой и эмоциями, с почти овеществлённым «другим светом». Не повезло в этой жизни – плевать, в другой будешь тешиться с гуриями. Единственное философское течение, сделавшее ислам мировой религией, – суфизм. Но проблема ислама в том, что суфизм к мусульманству индифферентен, в то время как ислам тяготеет к суфизму.

– Сложно это для меня, Михаил Фёдорович, – хмыкнул Зим. – Мне достаточно понимать, что ислам – религия, чётко прописанная для простых людей. Должен сказать, что этот сухой остаток не утешает.

– Религия, чётко прописанная для простых людей с эмоциональной температурой арабов, не забывайте. Когда Тэ Лоуренс говорил, что в результате ближневосточных странствий в нём проснулся бедуин, он, возможно, и не лукавил. Просто Лоуренс был человеком с эмоциональной температурой араба, воспитанный в европейской культурной среде. Это и помогло ему в Восстании в Пустыне. С одной стороны, по внутреннему автоответчику он был для арабов «своим», с другой – знал уйму полезных вещей, о которых арабы пустыни не имели ни малейшего представления. Например, о том, как взорвать динамитом поезд для совместного грабежа. Или как почистить пулемёт, чтобы тот возобновил стрельбу. И, с третьей стороны, Лоуренс был для них неиссякаемым каналом оружия и денег. Они были страшно разочарованы, когда после одержанной в войне победе этот источник почему-то перестал действовать.

– Скажите, а существует ли вероятность того, что в Синьцзяне появится свой Лоуренс?

– А почему нет? Лоуренс может появиться где угодно, даже в России. Главное, чтобы он по эмоциональной температуре совпадал с тем народом, среди которого соберётся действовать. Уйгуры Синьцзяна отличаются бешеным темпераментом, хотя существуют под прессом одной из самых жёстких бюрократий мира – китайской. Кажется, что в большинстве своём они жизнью довольны. Но знаете ли, в 1902 году Ломброзо – был такой странный тип, слыхали? все проявления человеческого характера он пытался прочесть по шишкам на черепе – вот этот Ломброзо на основании своей френологии и «врождённых», как он считал, психологических индексов, неопровержимо вывел индекс революционности у народов Европы. Самым высоким коэффициентом революционности у него отличались греки – 0,98. А самый низкий оказался у русского народа. Всего 0,002. Должно быть, это очень утешало Романовых в феврале 1917 года. Всего 0,002. К счастью для романской цивилизации, Лоуренсы как грибы не родятся.

Алекс Зим, Алматы – Урумчи

Пути первого посещения территории Поднебесной Зим продумывал много раз. В конце концов он почёл за лучшее присоединиться к группе туристов из России. Власти КНР пытались контролировать передвижение иностранцев по своей территории, пуская их к себе преимущественно в составе тургрупп. Однако Алекс практически не сомневался, что ему в нужный момент удастся оторваться от ядра группы и через пару дней присоединиться обратно. Беда была в том, что тургруппы, отправлявшиеся на шопинг в Урумчи, не собирались находиться там более трёх дней. Идеальным вариантом было бы найти группу, отправляющуюся непосредственно в эту самую «Хун Шань», но если какая-нибудь туристическая компания и продавала отдых на её территории, то она очень хорошо маскировалась.

Кроме того, Зим не собирался оказаться на территории государства, где ему, вполне вероятно, пришлось бы совершать так называемые противоправные действия, без некоторой страховки. Так сказать, «пятого туза» в колоде.

Накануне Зим провёл вечер у Нурсултана Туганбая, владельца нескольких магазинов охотничьего снаряжения в Алматы. На основе собранного материала он готовил серию статей о культуре владения огнестрельным оружием в американский журнал Guns&Ammo. Сейчас Зим обратился к Нурсултану с рискованной просьбой, и Нурсултан, не без некоторых колебаний, её удовлетворил – согласился отдать (что-либо продавать Александру он решительно не соглашался) охотничий самозарядный карабин «Вепрь-супер» – точно такой же, каким Алекс пользовался на Охотском побережье. Алекс покинул его особняк с осознанием того, что на этот вечер выполнил практически всё задуманное.

Утром в день отъезда он зашёл на площадку, где крупнотоннажные грузовики отстаивались перед отправкой в КНР, откуда они возвращались, загруженные контейнерами с товарами ширпотреба, текстилем и дешёвой электроникой. Через полчаса не очень интенсивных поисков Зим нашёл то, что ему было нужно, – огромный кузовной тягач FUSO с грузом самого разнообразного металлолома и водителем – казахом средних лет, немногословным, но отлично знавшим русский. Зим подошёл к нему, похвалил грузовик, находившийся в отличном состоянии, и спросил, когда тот собирается выдвигаться в Урумчи. Водитель, которого звали Кежгельды, сказал, что тронется в путь буквально через полчаса. Зим поинтересовался, когда он приедет в город и сколько собирается там пробыть. Кежгельды сообщил, что обычно бывает в Урумчи всего сутки, но сейчас хочет приобрести там какую – то мебель, отчего, возможно, задержится. Зим показал Кежгельды своё удостоверение корреспондента IEN и попросил об одолжении. В Урумчи у него есть приятель – аккредитованный корреспондент CNN. У него на компьютере грохнулась программа, отвечающая за монтаж передач, а она слишком громоздка для переброски её через интернет. Кроме того, программа требует дополнительного пакета инструкций, который Зим передаёт в виде напечатанной на бумаге книжки. Зим достал пакет, распечатал его, показал Кежгельды два компакт-диска и распечатанную инструкцию по инсталляции и пользованию Pinnacle Hollywood DX. Кроме того, он вручил ему стодолларовую купюру, добавив, что точно такую же он получит от Рама Карзая в Урумчи. Почему он обратился к водителю грузовика, а не в турагентство? В турагентствах работают одни жулики, а Зим много имел дело с водителями грузовиков на Колымской трассе, и он верит этим людям – они труженики и всегда помогут другому человеку. Кежгельды согласился, что это правда, он и сам водил грузовики по Нерюнгринской трассе, только у него был значительно менее удобный Кам АЗ. И жрал он солярку, как бык – помои. А этот японец, он что, значительно удобнее КамАЗа? Да, не идёт с ним ни в какое сравнение, тем более он, Кежгельды, только что опрессовал форсунки, и теперь двигатель потребляет на треть меньше топлива. Кстати, Кежгельды – владелец своего грузовика, человек ответственный, так что ваш парень из Урумчи получит программы в лучшем виде. А знает ли Кежгельды, что значит имя его нынешнего грузовика? «Сад цветущих абрикосов» – вот что. Японцы – очень романтическая нация. Да, и делают они очень хорошие машины, согласился Кежгельды. Ну, телефон Рама написан на пакете, так что звоните. Большое спасибо! И Зим исчез, чтобы через полчаса занять своё место в автобусе, идущем в тот же город, куда направлялся грузовик Кежгельды.

Город Урумчи произвёл на Зима – человека, объездившего в разные времена значительную часть земного шара, – совершенно потрясающее впечатление. Конечно, он был готов к тому, что увидит нечто радикальным образом отличающееся от грязного глинобитного городища, по улицам которого полтора века назад гарцевали полковник Н. М. Пржевальский и его храбрые спутники, но чтобы настолько…

Это потом уже он узнал, что Урумчи является городом с двух с половиной миллионным населением, превосходящим по размерам и развитию Новосибирск и Красноярск, вместе взятые. В первый момент его поразили уже построенные и ещё только строящиеся небоскрёбы лос-анджелесского масштаба, гигантские супермаркеты, способные соперничать с калифорнийскими моллами, и безумное мельтешение людей на улицах.

Урумчи лежал в обширной долине между двумя голубыми горными хребтами, воздух над городом был подёрнут завесой смога. Позже Зим узнал, что смог над Урумчи – почти неизменное явление, потому что воздух в котловине чаще всего неподвижен.

Едва Зим зарегистрировался в гостинице, как засигналил его мобильный телефон с китайской сим-картой. Звонил Кежгельды. Телефон Зима прошёл необходимую обработку, так что тембр голоса, воспроизводимый этим аппаратом, был изменён до неузнаваемости. Да, конечно, он в восторге от того, что его коллега из Казахстана смог так быстро доставить необходимую программу. Да, через полчаса он будет… да, очень удачно, на большой автостоянке на окраине города. Пусть Кежгельды немного подождёт его там – он ведь должен заплатить ему ещё сто баксов, не правда ли?

Зим взял такси и с помощью разговорника объяснил, куда ему надо попасть. Площадка парковки крупнотоннажных грузовиков на окраине Урумчи напоминала настоящий «парк Юрского периода». Повсеместно стояли, рычали, ворчали, ревели, выпускали облака чёрного удушливого дыма огромные железные монстры, ожидавшие погрузки. FUSO Кежгельды стоял чуть в стороне, так что это с одной стороны облегчало Зиму задачу, а с другой – несколько усложняло её.

Весь процесс изъятия незаметно положенного в грузовик свёртка занял у Алекса чуть больше четверти часа. По окончании он облегчённо вздохнул, набрал номер дальнобойщика, витиевато извинился и попросил: не будет ли он так любезен оставить свой пакет на ресепшене отеля «Юухао»? Да, не успел, автомобиль сломался. На ресепшене Кежгельды покажет пакет, ему отдадут конверт с денежной купюрой. Через минуту FUSO казахского водителя тронулся со стоянки. Дым из выхлопа практически не валил, видимо, владелец грузовика был ещё и хорошим специалистом по дизельным двигателям.

Зим проследовал до своего отеля, где предусмотрительно оставил конверт со стодолларовой купюрой и номером телефона – тем же, что был написан на пакете с дисками. Он принял душ, и тут телефон зазвонил снова. Кежгельды сообщал, что пакет доставлен, и благодарил за деньги. Зим переоделся, вынул «симку» из мобильника, сломал её на несколько частей и, выходя в город, уронил обломки в сточную канаву.

После чего облегчённо вздохнул.

Он проделал одну из самых опасных работ, какую ему только приходилось выполнять в жизни.

Алекс Зим. Туристская база «Хун Шань», Китайская Народная Республика

Оказаться в непосредственной близости от турбазы не то заповедника, не то чёрт-те чего под названием «Карас» оказалось несложно. Это в российском варианте заповедник является территорией, полностью выключенной из хозяйственного использования, и даже за просто сломанную ветку, исходя из формального статуса территории, на виновного может быть составлен протокол. Что положено и что не положено делать в заповеднике китайского разлива, Зим так до конца и не уразумел. В Урумчи он договорился с руководителем своей тургруппы о том, что поедет фотографировать окрестности. Оператор нисколько не удивился и тут же посоветовал нанять «помогайку» – человека, который бы понимал минимальное количество слов по-русски и оказывал содействие при аренде машины и выборе маршрута. «Помогайкой» Зим выбрал шустрого уйгура, которого звали Кадыр. С помощью Кадыра немедленно материализовался другой уйгур, водитель потрёпанной Toyota Camry 1993 года выпуска.

– Китаец? – Зим ткнул пальцем в грудь водителя.

– Зачем китаец? – обиделся за компатриота Кадыр – Уйгур! – Он произнёс это слово как «ёгур». – Китаец – шофёр говно!

«Ну вот они, уйгуры, – подумал Зим. – В чистом виде».

Кадыр, как выяснилось, довольно долго был на заработках в Киргизии, где ему доводилось строить коттеджи для каких – то русских золотодобытчиков. Смышлёный паренёк нахватался в процессе своей трудовой деятельности русских слов и решил приобретённые знания использовать на родине.

Кадыр нисколько не удивился, когда Зим заявил ему, что базар и большой супермаркет (а первым впечатлением от Урумчи было то, что весь город состоит из базаров и супермаркетов) его не интересуют и он хочет поехать в горы.

– Фотографировать гора, так? – спросил «помогайка». – Ночевать в гора будем?

Зим немного подумал и решил, что будет каждый день ночевать в гостинице. Бензин в Синьцзяне (несмотря на отсутствие в Китае собственной нефти) был дёшев, аренда автомобиля в сутки составляла около пятидесяти долларов.

Маршруты по предгорьям Тянь-Шаня Зимгаевский расписал заранее. Более того, он отправил их схему и расписание в письме Спадолину на оставленный ящик до востребования в почтамте Алматы. Поэтому в первый день он просто наслаждался открывающейся перед ним трёхступенчатой панорамой одного из величественнейших хребтов мира, постоянно нажимая на спуск своего Nikon D100.

«Повезёт – продам фотографии журналу, – подумал он, – пенсия мне вряд ли предвидится, надо хоть что-то в кубышку откладывать. Хотя при такой жизни до кубышки можно и не дожить».

В какой-то момент Зим вдруг понял, что пришло время отложить фотоаппарат в сторону и просто смотреть. На то, как бегут облака по выцветшему от яростного солнца азиатскому небу, как ползут кляксами их неторопливые тени по зеленовато-жёлтой степи предгорий, как сменяются краски на скальных выходах горных отрогов. Вот скальная гряда лежит, выставив частокол своих сумрачно-серых останцовых скал, точно скелет фантастического чудовища невероятных размеров. А вот – ещё полкилометра – и скелет левиафана исчезает, сменяясь киноварно-алыми всполохами пламени: между горными породами проходит граница, и гряда начинает казаться окаменевшим пламенем костра титанов.

Всё это время Зимгаевский ехал по бетонному шестиполосному шоссе, которое соединяло Урумчи и Корлу и шло дальше на юг, в Тибет.

«Наверное, это и есть часть знаменитого Каракорумского шоссе, – подумал Зим, – из-за которого было столько шума в западной прессе». Американские, немецкие и английские журналисты наперебой твердили, что Каракорумское шоссе – это удар в сердце свободолюбивых тибетских повстанцев, сражающихся за самоопределение и за своего духовного вождя далай-ламу.

«Интересно, насколько на самом деле реальны все эти синьцзянские сепаратисты и свободолюбивые тибетские повстанцы? – неожиданно подумал Зим. – Дня пребывания здесь достаточно, чтобы понять, насколько безумными темпами развивается эта страна. А что выиграли от так называемого самоопределения все эти бывшие советские республики? Ведь проекты и инвестиции становятся осуществимыми только потому, что Китай является единой страной и в Синьцзян текут рекой избыточные средства Шанхая и Гонконга. Убери всё это – и здесь предстанет взору всё тот же убогий Казахстан. А ведь Казахстан, – за два месяца центральноазиатской журналистики Зим уже имел право так говорить, – наверное, самое развитое государство из плеяды постсоветских республик Средней Азии! С другой стороны, правители Казахстана живут гораздо лучше его рядовых граждан, но не к этому ли, в конце концов, стремятся все революционеры?»

На второй день Зим купил на базаре бараньей вырезки, специй, пряностей, шампуры и, наполовину словами, наполовину знаками, объяснил Кадыру и Юсуфу, что хочет сам приготовить в степи шашлык. Он прихватил с собой две бутылки знаменитого синьцзянского вина – так, по крайней мере, говорилось об этом напитке в рекламном проспекте гостиницы.

На этот раз они не катались по предгорьям, а свернули с бетонного шоссе и поехали по грунтовой дороге вдоль реки, спускающейся с гор. В месте пересечения с бетонкой река находилась под ней в двухстах метрах – в глубоком скалистом каньоне. Вода под мостом кипела, как чай в оставленном на костре без присмотра туристском котелке.

Километров через двадцать река выбралась на поверхность, вернее, она здесь протекала перед тем, как вырезать себе каньон. Несмотря на бурное течение и обилие торчащих камней, она имела вполне идиллический вид – хотя бы потому, что по берегам росли тополя и карагачи, на склонах колыхались зелёные луга того поразительно изумрудного цвета, который кажется порождением фантазии художников от рекламы, пока не увидишь его в таком живописном и уединённом месте собственными глазами.

На склоне россыпью белых точек паслись овцы.

– Ёгуры? – ткнул пальцем в овец Зим.

Кадыр и Юсуф отрицательно замотали головами. Нет, нет, ёгуры живут внизу, они (тут Кадыр почти полностью перешёл на язык жестов) роют каналы, копают огороды, сажают (что сажают, Зим не понял даже по жестам, стало только ясно, что какие-то растения), строят дома из глины. А на горах какие-то жагатай-люди. Пасут овец, трахают их, в общем – говно. Это слово оба ёгура с удовольствием произнесли по-русски – видно было, что оно им нравилось. Зим в это время собирал ветви тополей, складывая из них костёр. Услышав про говно, он, скорее чтобы подразнить провожатых, спросил – про китайцев – «говно»?

Тут провожатых прорвало. Говно был китайский люди, говно был сам Китай (тьфу – сплюнул рядом на землю Юсуф), говно был китайский солдат или полицейский (тут было сложно понять, но разница невелика – Кадыр изобразил жестами автомат и фуражку). Зим подивился радикализму их мыслей, но благоразумно решил дальше тему не развивать. С помощью провожатых ему удалось приготовить вкуснейшую баранью вырезку на огне, и он предложил разделить вино со своими почти случайными попутчиками. Оба они отказались, сославшись на законы шариата.

Зим стал спрашивать про всякие памятники в этих горах. Он достал из рюкзака блокнот и нарисовал изображение Будды, затем изобразил монастырь Лхасы, каким помнил его на фотографиях, а на закуску воспроизвёл шариковой ручкой картину Николая Рериха «Камень Гэсэра».

– Такой? – тыкал он пальцем в каждое из этих изображений, спрашивая проводников.

– Такой, – хором отвечали они, а дальше из их речи разобрать что-либо было совершено невозможно.

Наконец рядом с Буддой Кадыр нарисовал чёрное пятно, а на самого Гаутаму повторял: «Много». Зим предположил, что речь идёт о Тысяче Будд, памятнике, расположенном в Синьцзяне.

Нет, пытался объяснить Зим, прихлёбывая вино прямо из горлышка, причём при каждом глотке его компаньоны тыкали друг друга локтями под рёбра и заливались смехом. Это – здесь? Вот здесь есть что-то такое? Будда, лхасский монастырь или дыра в горе?

Юсуф, заливаясь смехом, ушёл в машину, вытащил оттуда красочный китайский календарь с изображением лхасского монастыря и начал объяснять подвыпившему иностранцу, что это всё очень далеко отсюда. Зим достал из рюкзака пенополиуретановый коврик и шерстяной плед и заснул на час. За этот час оба ёгура съели остатки мяса и, как показалось Зиму, употребили вина.

– Понятно, нет у вас ни Поталы, ни Будды, но хоть дырка в земле есть? – возобновил Зим допрос о местных достопримечательностях.

Ёгуры, увидев, что иностранец протрезвел, отнеслись к его вопросам более серьёзно. Дырок в земле много, очень много. Но не здесь, а на соседней речке, Кара-Суу. И озеро там – Кара-Коль, похожее на то, что нарисовано. Есть дома (старые, как понял Зим), все сломанные. Но самое главное – ходить или ездить туда запрещено. Зим спросил почему, и выслушал ещё получасовую политинформацию про китайца и его говно.

Далее Зим спросил, был ли в тех местах сам Кадыр. Да, когда был маленьким. Там бывали его отец и дед, а прадед, судя по всему, разрушил изображения Будды. «Говно, – сказал Юсуф и ткнул в изображённого Зимом Будду грязным пальцем. – Отец деда его пух-пух».

Зим сказал, что у него болит голова и что он хочет вернуться в гостиницу. Оба ёгура залились смехом, и через три часа Зимгаевский уже лежал на кровати в своём номере гостиницы «Юухао».

Сегодня он побывал в ущелье реки Кызыл-Суу, откуда начала свой маршрут туристская группа злополучного Владимира Гельмана.

Алекс Зим. Туристская база «Хун Шань», Китайская Народная Республика. Действие II

Зим попросил «помогаек» приехать в семь часов утра. Завтрашний день он намеревался полностью посвятить шопингу – иначе его поведение могло вызвать некоторые подозрения в группе. В связи с чем первую часть разведки необходимо было закончить сегодня. Поэтому ещё при посадке в машину он достал из рюкзака початую бутылку вчерашнего синьцзянского вина и сделал из неё долгий жадный глоток, как и подобает невоздержанной «белой обезьяне». Кадыр и Юсуф захихикали.

Зим предложил ехать в место вчерашнего отдыха. Однако на повороте в долину Кызыл-Суу Зим достал из кармана сложенный вчетверо банковский билет в сто долларов. Продемонстрировав платёжное средство, он предложил ехать туда, где располагались сломанные дома и дырки в земле («много!»). Услышав во второй раз, что туда нельзя, он снова достал деньги и объяснил, как мог, что если деньги не помогут, он будет согласен вернуться. Ёгуры пошептались-пошептались (причём их «пошептались» было громче иного скандала в коммунальной квартире) и в конце концов согласились.

Подъезд к ущелью Хун Шань оказался довольно сложным: грунтовая дорога хоть и была хорошо накатана, на постепенно переходила в серпантин, прижавшийся к отвесной скале в двухстах метрах над бурным потоком. Неожиданно дорога выровнялась, крутые, почти отвесные склоны гор расступились, и взору открылась весёлая зелёная долинка, заросшая ивами, а над ней – жемчужное зеркало ледникового озера в обрамлении россыпи гигантских валунов.

Дорогу перегораживал шлагбаум.

Зим предложил остановиться и посигналить, но Кадыр поступил иначе. Он взял стодолларовую купюру и побрёл по дороге, которая, впрочем, тут же скрывалась за отрогом скалы.

Зим вышел из машины.

Перед ним открывалась феерическая картина ледникового озера, расположенного на самом пороге высокогорья. Мягкие очертания берегов, пологие, серые, будто выложенные перламутром, пляжи, переходящие в высокие взлобки, а уже сверху на них – живописнейшая россыпь огромных валунов, принесённых сюда силой сползающего вниз льда – одной из самых могучих сил, встречающихся в природе. Язык самого ледника нависал над озером, как участок поверхности другой планеты, принесённый сюда каким-то апокалиптическим вихрем пространства. А выше этого серого, морщинистого языка Мирового Хаоса возвышались снежно-голубые вершины китайского Тянь-Шаня.

Прямо над озером возвышался довольно высокий утёс, прилепившийся непосредственно к хребту. На первый взгляд он казался относительно невысоким, но «невысокость» была кажущейся – слишком уж титаничен был окружающий его пейзаж. Зим решил, что высота уступа около двухсот метров, а может, и выше. На уступе располагались какие-то чёрные плоские строения, скорее всего необитаемые. Зим пытался сообразить, где находится путь, которым пользовались неведомые строители, – и не мог. А ведь тем не менее туда должна была вести относительно приличная дорога – каменные развалины подразумевали собой деревянные балки перекрытий и потолков, домашнюю утварь и много разных других предметов, которые невозможно изготовить из камня и льда, тех единственных материалов, которые здесь имелись в избытке.

Зим достал фотоаппарат, нацепил на него телеобъектив и начал кадр за кадром «обрабатывать» окружающее его великолепие.

Через полчаса появился Кадыр. Он объяснил, что дальше нельзя, что «китаец-говно» отобрал сто баксов и теперь надо уезжать, потому что иначе (тут Кадыр снова сложно, но понятно изобразил человека в фуражке и с автоматом) будет «пуххх»!

– Вот говно! – сказал в сердцах Зим к вящему восторгу провожатых.

На серпантинном спуске Зим ещё дважды попросил остановиться. С одной из точек открывался вид на всю долину, в том числе и на пресловутую турбазу. С другой – на подходы к озеру по ущельям, приходящим с хребта. Зим на каждой точке провёл не менее двадцати минут и сделал около полутора сотен снимков с высоким разрешением.

На обратном пути он снова останавливался, жарил шашлык и разговаривал с «помогайками».

«Помогайки» отчасти словами, отчасти жестами рассказывали следующее.

В этом месте, над озером было много таких Будд. «Говно», – сплюнули оба ёгура. Сто лет назад ахун Шараф из Корлы решил, что статуи оскорбляют Аллаха, скопившись в таком количестве в одном месте. Туда отправились мужчины («Очень много», – сказал, воздев палец, Кадыр) – для того, чтобы уничтожить идолов. Им удалось разрушить только находившиеся на поверхности, но в развалинах («среди сломанных домов») нашлись подземные ходы (или пещеры – Зим так и не понял), внутри которых тоже были идолы – много идолов «говно». Тогда часть мужчин во главе с ахуном Шарафом спустились в эти дырки. Послышался грохот, и гора поглотила их. «Потому что там царство Иблиса, а не Аллаха», – доходчиво объяснил Кадыр на неожиданно понятном русском языке. Сегодня один Эмир не страшится общения с Иблисом, потому и спускается под горы. А когда Эмир даст свободу ёгурам, Иблис выйдет из своего логова, расположенного в корнях древних гор, и будет великая битва на хребтах Хан-Тенгри, и Иблис будет побеждён окончательно, а Аллах, естественно, восторжествует. Но мира при этом не останется, потому что так будет угодно Аллаху поступить с людьми, потревожившими Иблиса. Зим совершенно естественно спросил, для чего уйгурам свобода, и оба снова зашипели и стали плеваться, говоря, что китаец – говно.

Макс Спадолин, Алматы

– Стало быть, первый блин – комом, – резюмировал Зим.

– Ну, не кажется мне, что он совсем уж получился комом, – протянул Макс.

Зиму вообще-то тоже так не казалось, но он предпочёл не озвучивать перед Службой свои предположения.

Макс в очередной раз прогонял отснятый материал на мониторе компьютера.

– Что мне показалось по-настоящему любопытным, – произнёс он, – так это то, что эти уйгуры, или ёгуры, как они сами себя называют, действительно были бы не против независимости. При условии, если бы она на них свалилась как манна небесная. И что они стали бы с ней делать?

– На примере России я понял, что независимость сперва получают, а потом с ней что-то делают, – рассудительно заметил Алекс.

– Может быть. Но это уже явно не будет прерогативой твоих Мустафы и Кадыра.

– Юсуфа и Кадыра. Хотя, собственно, какая разница? Другой вопрос, почему они были со мной так откровенны?

– Чтобы повысить свою значимость в собственных глазах. В первую очередь. И в твоих тоже – но это уже во вторую. В подобной ситуации недалёкий человек может сболтнуть даже то, чего никогда бы не сказал соучастникам по настоящему тайному заговору. В частности, эти парни несколько раз упоминали какого-то Эмира, – задумчиво проговорил Макс.

– Да, было дело. Причём говорили о нём чуть ли не как о Мессии.

– Грамотный человек – вот что это обозначает. Воспитанные в мусульманстве уважают книжную мудрость. Может быть, ты заметил, как пьяные сантехники, слесари и маляры любят подшофе пообщаться с «очкастым интеллигентом»? – обратился Макс к Алексу с вопросом. – И это отнюдь не следствие любви народа к образованному человеку. Так интереснее общаться. Просто в мусульманстве уважение к книжной учёности доведено до предела. Учёный человек – имам, улем, кадий – для рядового мусульманина несравненно более высокий духовный авторитет, нежели для русского крестьянина и рабочего интеллигент-народник или пропагандист-агитатор. Вот почему самым отпетым афганским моджахедам так льстило именоваться «студентами» – то есть «талибами». А то, что они были откровенны с тобой, так это давно описанный феномен. Тем более в данном случае отчасти оправданный. Они, судя по всему, недолюбливают всех на свете, но ненавидят – китайцев. А ты-то уж, брат, явно не китаец.

– Ну ладно, Эмир, имам или улем – это кто-то, на кого они надеются. Про него узнать практически ничего не удалось, – сказал Зим.

– У-у-у, чего захотел! – возразил Макс. – В нашем деле можно считать удачей, что мы получили хотя бы одно косвенное подтверждение, что в Синьцзяне: а) есть какое-то сопротивление политике КПК; и б) что оно хоть в ком-то персонифицировано. То бишь есть некий человек, не побоявшийся сказать «я отвечаю за то-то и то-то». Должен сказать, что это чертовски отважный человек. Или не очень умный.

– А может, он, – Зим аккуратно подбирал слова, – не очень хорошо понимает, во что ввязался?

– Ну-у-у… Я же говорю, не очень умный. Но в любом случае, мы про него ничего не знаем, – резюмировал Спадолин, – кроме того, что он есть. И, я повторюсь, это уже много. Но перейдём к «Хун Шаню».

– Не скажу чтобы от меня было больше пользы, чем от тех туристов. В конце концов, я даже не попал на территорию базы, – вздохнул Зим.

– Не скажите, Александр Александрович. Во-первых, в отличие от туристов, вы знали что искать и потому смотрели на базу другими глазами. Итак, рассказывайте мне всё, как вы это увидели.

– «Хун Шань». Первое, что мне подумалось, что это – труднодоступное место. А лет семьдесят назад оно было практически недоступным. Сегодня туда ведёт дорога, вырубленная взрывчаткой в отвесной скале. И, кстати, не самая хорошая дорога на свете. Я допускаю, что зимой бывают ситуации, когда база практически отрезана от всего мира. А лет пятьдесят-сто назад попасть туда, скорее всего, можно было только по навесным тропам – оврингам. Тем не менее люди туда попадали, и их было довольно много. Я не исключаю, что в долину, где находится озеро Кара-Коль, можно попасть и с другой стороны Тянь-Шаня – с плато Юлдуз.

– Но, судя по рассказам твоих «помогаек», некий ахун привёл большое количество людей громить изображения Будды тем же путём, каким проехали вы.

– Да… Изображения Будды… Судя по словам Юсуфа и Кадыра, развалины над озером Кара-Коль прикрывают какие-то пещеры. Возможно, целую пещерную систему, как в Торо-Боро. Может быть, их строили одни и те же люди?

– Или проектировали.

– Так я вот о чём подумал. То, о чём вы мне рассказывали – стрельбище и всё такое, – а нельзя это сделать в пещерах?

Спадолин мотнул головой.

– Можно. Но это должны быть очень большие пещеры. Проветриваемые. И крепкие в придачу. Должна быть полная уверенность, что их своды не обрушатся вам на голову.

– Угу. – Зим вынул из рюкзака несколько камней. – Окружающие горы состоят из таких камней. Или примерно таких. Попросите соответствующие службы выяснить, возможны ли в горах, сложенных такими породами, естественные каверны. И насколько они могут быть устойчивыми. Пещеры, судя по всему, вряд ли являются плодами воображения моих проводников. Они есть. И они достаточно велики. Вообще, я тут пошарил в интернете и по литературе. Крепость, которую я наблюдал в Хун Шане, может быть очень известным разбойничьим гнездом шестого-девятого веков от Рождества Христова – так называемой Скалой Эфталитов. Но вот дальше становится интереснее – по некоторым источникам, Скала Эфталитов прикрывает подход к другой твердыне – Юнгдрунг Олдринг, или Крепости Свастики.

– Вот так прямо – Свастики?

– Ну да. Сакральной эмблемы религии Бон. Но и это ещё не всё. Утверждается, что крепость Юнгдрунг является географическим Центром Мира и средоточием невероятной по земным масштабам силы. Есть версия, что там спрятан мифический Огонь Шивы. Мои же ёгуры говорят, что под горами укрылся могущественный демон и что если его потревожат – вот тут-то и придёт всему конец… Я вот одного не понимаю: Скала Эфталитов – если это, конечно, она – расположена на самой границе вечного снега. Так что Крепость Свастики, если она существует, должна вообще располагаться значительно выше снеговой линии.

– Ну и на хрена она нужна тогда? – удивлённо свистнул Макс.

– Вот и я себя спрашиваю – на хрена? – повторил Зим.

– А теперь – что является, с твоей точки зрения, плодами их воображения? – прищурился Макс.

– Трудно сказать, что является плодами воображения моих проводников и их мудрых предков, а что нет. Первое. Когда-то, по их словам, в эти долины проникло огромное войско. Во главе с самим Искандером Двурогим. И прозвище «Двурогий» он получил именно в одной из этих долин. Крепость на скале принадлежала семи мудрым старцам, которые стоили семи тысяч. Войско Искандера пыталось взять эту крепость, но безуспешно. В качестве иллюстрации Кадыр говорил, что они выкладывали лестницу из замороженных трупов местных жителей, пытаясь взобраться на скалу.

– А это, в свою очередь, говорит о том, что там было довольно много жителей…

– Да хрен их знает. Мы-то уж точно не представляем себе, чего и сколько было в этой богом проклятой дыре две с половиной тысячи лет назад. Даже попасть туда значительной массе людей было, по-моему, затруднительно. В конце концов Искандер договорился со старцами, и они пустили его в Крепость. Но из Крепости он вышел уже в виде двурогого чудовища.

– Насколько я понимаю, Александр Македонский получил это прозвище оттого, что носил шлем с двумя рогами, как у барана, – символ бога Аммона?

– Это ты объясни Кадыру и Юсуфу. Про Аммона, я имею в виду. Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его… Про Аммона в Коране ничего не сказано. По крайней мере, по их версии, Искандер сошёл со скалы не тем человеком, каким попал туда. После чего покорил Индию, остаток Ирана и умер в Александрии.

– Ты мне читаешь лекцию по истории?

– Да нет. Это версия «Романа об Александре» моих уйгурских знакомых. На самом деле Александр повернул обратно на границе Индии, после этого уже ничего, по сути, не покорял и умер не в Александрии, а в Вавилоне. Все его приближённые, а было их немало и многие оставили письменные воспоминания, единодушны в том, что рогов у Александра не наблюдалось.

– Это ты меня подколоть хочешь? Не время сейчас рога полировать. Сейчас о геополитике думать надобно…

– Да ладно тебе… Самое главное-то в том, что Александр Македонский, он же Искандер, не продвигался на северо-восток дальше Самарканда. Так что всё это, видимо, не более чем плод воображения.

– Плод воображения… – Спадолин задумался. Все правила Службы восставали против решения, которое исподволь формировалось в его сознании. Но ведь и нынешнее дело было не совсем обычным, не так ли? – Слушай, Зим, я тебе скажу одну вещь. Вообще-то не должен её говорить…

Здесь Макс осёкся. Ведь рассказал же он Зиму о Махмуде… Да, но Махмуд-палван был реальной угрозой, которая могла в любой момент возникнуть рядом, и предупредить о её существовании «привлечённого сотрудника» Макс был обязан.

– В общем, в деле с нашими возможными «экспортёрами исламской революции», – продолжил Макс, – каким-то весьма странным образом засветились оккультисты. Более того, похоже, что люди, представляющие вероятных синьцзянских повстанцев в России, интенсивно контактируют с ними.

– Ну… В принципе в этом нет ничего очень уж удивительного… Революционеры всех времён стремились оседлать некие сверхъестественные силы для того, чтобы добиться успеха. Насколько я знаю, подобные попытки имелись и в вашей службе в двадцатые годы.

– Имелись, не скрою. Потом, правда, всех этих людей расстреляли… Но я вот о чём: почему именно «Хун Шань» стала местом вероятной дислокации боевиков? Потому что её легко легально финансировать через международные структуры? Потому что туда можно отправлять под видом туристов боевиков на переподготовку? Или потому что контроль над базой «Хун Шань» обеспечивает контроль над чем-то ещё?

– Боюсь, для того, чтобы это понять, нам придётся всё-таки самим нанести визит в эту «Хун Шань», – мрачно сказал Зимгаевский.

Он включил монитор, просматривая увеличенные во много раз изображения развалин на Скале Эфталитов.

– Одного не понимаю, – пробормотал Алекс, – для того чтобы там что-то построить, туда надо было как-то попасть. А путей для проникновения на скалу я, хоть убей, не вижу…

Алекс Зим, Алматы

Зим не удивился, когда увидел зажжённый в своих окнах свет. Давая Максу дубликат ключей, он решил, что уж коли ситуация приобретает оттенок отеческого надзора, то надо извлечь из этого максимум пользы: пусть Макс тогда выполняет хотя бы функции бесплатного секьюрити.

Но то, что предстало его глазам, когда отворилась дверь, озадачило его очень сильно.

В прихожей стоял тёмно-зелёный рюкзак фирмы Kelty. И этот рюкзак был Зиму хорошо знаком.

– Здравствуй, Тара, – сказал он, заходя в комнату.

– Привет.

Она выглядела измученной после длительного перелёта – Зим не сомневался, что она пересекла минимум двенадцать часовых поясов. Сердце у него ёкнуло.

Сидевший в углу Спадолин казался несколько обескураженным.

– Он сказал, что живёт здесь вместе с тобой, – требовательно сказала Тара. – У тебя что, уже не хватает денег снимать отдельную квартиру?

– Не у меня. У него не хватает.

– И кто он такой, что ты должен делить с ним свой дом?

– Он мой двоюродный брат.

Тара поджала губы.

– Ты мне никогда не говорил о своих родственниках.

– Сейчас сказал. Кроме того, я хочу переговорить с тобой с глазу на глаз.

– Алекс Зим, мы можем разговаривать с тобой хоть до посинения. Но я требую, чтобы ты немедленно поцеловал меня.

Зим не без удовольствия выполнил её приказание.

– Мне выйти? – спросил Макс.

– Нет. Ты как раз сиди. Это мы выйдем.

Они вышли на тихий тёплый бульвар. Огромные бабочки кружились вокруг фонарей, будто хлопья редкого снега.

– Ты что здесь делаешь? – озадаченно спросил Зим.

– Алекс Зим, я почувствовала, что ты снова на грани какой-то серьёзной переделки. Обычно мужику в такой ситуации нужна хоть какая-то поддержка. Чтобы чай приготовил кто-нибудь, что ли. Стейк зажарил. Виски плеснул, чёрт тебя подери. И запомни, тебе сейчас потребуется немного больше усилий для того, чтобы расстаться со мной, чем просто сесть на самолёт и куда-то улететь. Так что это за переделка? Ты что, уже вляпался? Кто этот красавчик, что живёт с тобой в одной квартире?

– Так. – Зим присел на скамейку, пытаясь выиграть время и хоть что-то сообразить. – Откуда ты это взяла? И что ты вообще знаешь о переделках?

– Я о них знаю довольно много, Алекс Зим. Достаточно для того, чтобы три года назад вытащить своего папашу из истории, которая грозила ему четвертью века тюрьмы. Ты сейчас думаешь о том, что мне сказать, а что нет?

– Именно так, – Зим затряс головой. – Но одно я могу тебе сказать совершенно точно: я чертовски рад, что ты здесь. Но как ты меня нашла?

– Так же, как и поняла, что ты попал в переделку. Бад, которому ты поручил переправить шпалер в Казахстан, рассказал мне об этом. И я решила – там, где Зиму понадобился пистолет, ему могу понадобиться и я.

– Вот ведь сука.

– Кто – он или я?

– В любом случае – не ты.

– Расскажешь мне всё, когда захочешь. Мне снять другую квартиру?

– Нет, погоди. Пока поживёшь у меня. Глядишь, Макс съедет.

– Очень хотелось бы надеяться. Кто он, по-честному?

– Русский Secret Service.

– Кей ДжиБи?

– Сейчас это не так называется.

– Мне без разницы. Что он должен думать, что ты мне сказал?

Зим рассмеялся.

– Давай, я тебе якобы скажу, что он – мой двоюродный брат, за которым надо следить после курса лечения от алкоголизма.

– Да. Звучит. После такой рекомендации я бы на его месте тоже съехала.

– Кстати, а что у тебя с учёбой?

– Алекс Зим, ты помнишь, что я – финансово самостоятельная женщина? То есть я могу получить свою степень раньше или позже? У меня такое ощущение, что то, во что ты вляпываешься сейчас, намного серьёзнее моей учёбы.

Первый раз Зим увидел Спадолина озадаченным.

– И что же она делает?

– Как что? Приехала и собралась здесь жить, – улыбнулся Зим.

– Бабы дуры не потому, что дуры, а потому, что бабы, – грубо сказал Спадолин. – А ты что, собираешься ей это позволить?

– Пока – да.

– А как ты объяснишь ей моё пребывание?

– А я уже объяснил. Я сказал, что ты мой двоюродный брат-алкоголик и что я из соображений человечности решил контролировать каждый твой шаг после лечения…

– Да уж… Спасибо…

– Да типа не за что.

Озадаченность Макса длилась не очень долго. Тара деловито вывалила на диван содержимое рюкзака, затем принялась распихивать его по полочкам в шкафу. Затем, уперев руки в бока и глядя ему прямо в лицо зелёными глазами-блюдечками, заявила:

– Не знаю, кто тут кому какой брат, но я рекомендую вам на сегодняшнюю ночь подобрать другое пристанище. И на следующую тоже. У меня последние три месяца совершенно не было секса! А кричу я громко! Хотите, заплачу за гостиницу?

Зим сдержанно улыбнулся. Но тем не менее Спадолин собрал свои вещи и ушёл.

«А ведь на самом деле? Куда я теперь смогу деться с таким грузом?» – обречённо подумал Зим. Он был одиночка и привык решать свои проблемы сам.

Тара. Искандер Двурогий

Будучи ирландкой, Тара была необычайно эрудированна. Когда Зим рассказал ей, что в последний раз едва не посетил одну из крайних точек, где якобы побывал Александр Македонский, она перестала находить себе место.

– Подумать только, сколько всего успел совершить этот человек! Вся наша цивилизация вылупилась, как из яйца, из его македонского царства!

– Насколько я понимаю, она вылупилась на свет из эллинских царств на побережье Эгейского моря. Точно так же, как македонский феномен.

– Нет, Зим, ты совсем не понимаешь – Тара села на диван, поджав ноги. Растрёпанная, в яркой зелёной футболке, сквозь которую недвусмысленно проглядывали твёрдые соски маленьких грудей, она снова напоминала Зиму растревоженную птицу.

– Македонцы – и сын, и, разумеется, отец, ведь именно Филипп был первым на этом пути – создали первую империю европейских народов. С того времени мы и движемся по этому пути. Как бы ни называли государственные образования греко-эллинской цивилизации, все они тяготеют к имперской модели. Как только имперская модель рушится, наши страны приходят в упадок. Как Великобритания и Россия.

– Ну… Может быть, ты и права. Хочешь, съездим на днях в Самарканд и Ходжент? Вот там Александр на самом деле побывал. Считается, что Ходжент – это и есть самая восточная из его Александрий – Александрия Эсхата.

– Не знаю. Лично мне по душе, что ты побывал в той крайней точке Александрова похода, про которую мы, европейцы, совершенно не вспоминаем. Сведения о пребывании Искандера в Центральной Азии хоть и отрывочны, но вполне достоверны. Именно к этому периоду относится начало исторической письменной традиции у эллинов. Естественно, обо всём происходящем в те времена мы узнаём в пересказах более поздних авторов: Полибия, Курция, Арриана. Но самые достоверные сведения обо всех походах оставил полководец Александра и царь Египта Птолемей Лаг, и большая их часть вошла в сочинения Арриана. А самую невероятную версию событий изложил, опять-таки, очевидец, историк Каллисфен. Собственно, рассказ Каллисфена и известен нам сегодня под названием «Роман об Александре» – это, хочу вам сказать, такое фэнтези, что сам собой напрашивается вопрос, где Каллисфен брал такую траву – ЛСД к тому времени ещё не изобрели. В любом случае, все источники сходятся на том, что Александр и его войско не появлялись севернее современной Ферганы.

– А его полководцы?

– После гибели Александра в Центральной Азии появилось государство Селевкидов, основателем которого был Селевк, другой полководец Александровой палестры. С другой стороны, и Арриан в своём «Анабасисе», и Полибий, и Курций рассказывают о самых общих элементах походов великого полководца – таких, как захват Вавилона, Тира, Суз, основание Александрий – а их, по некоторым сведениям, было не менее семидесяти, – о вторжении в Индию. Но все основные авторы сходятся в одном: они повествуют о штурме четырёх неприступных горных крепостей – двух на Памире и двух в Гиндукуше.

– Совершенно неприступных? – уточнил Зим.

– По тем меркам – да. Правда, при ближайшем рассмотрении, как утверждают современные историки, «осетра надо урезать вдвое»: описания штурмов гиндукушских твердынь подозрительно похожи на истории о «Скале Сисимитра» и «Согдийской скале», тем не менее рассказ о твердынях, доступных только «крылатым людям» в историографии Александра Македонского имеется.

– Не верю я в истории о «крылатых людях», – протянул Зим. – В конце концов, засевшие в твердынях тоже должны были как-то туда попасть. А кроме людей в скалах должны были оказаться съестные припасы и вода.

– Вопрос с водой в те времена решался довольно просто, – продолжала Тара, – она скапливалась во время дождей в огромных цистернах, вырубленных в скале. В некоторых случаях горные крепости намеренно сооружались прямо над небольшим водным потоком, который внутри скалы стекал с ледников. С продуктами дела обстояли сложнее. У индейцев яки все съестные припасы поднимались в их скальные гнёзда на верёвках.

– В любом случае этот вопрос так или иначе решался, – вмешался Макс. – Но гораздо больше меня интересует другое – а на хера Александру нужно было лезть во все эти дыры?

– Ну, это-то как раз легко понять – для укрепления своего господства в Азии ему необходимо было доказать, что нет ничего невозможного. Что он с успехом и сделал… Но здесь интересно другое – после покорения Согдианы широко распространилась версия, что Александр стал уже как бы не совсем человеком.

– Типа рога повырастали? – съехидничал Макс.

– Ну… Про рога есть несколько версий, – не сдавалась Тара. – Не считая классической – о шлеме в виде бараньей головы, символе Аммона. Утверждается, что Александр сперва поднялся к некоей находящейся высоко в горах твердыне, выполненной в виде символа, а затем спустился в подземелье к самой хрустальной пирамиде, помещающейся в Центре Мира. И там он прикоснулся к артефакту невероятной силы, который полностью преобразил Искандера. В том числе и внешне. Со временем человеческий облик к Александру вернулся, но внутренняя сущность изменилась столь сильно, что он никогда уже не смог стать прежним. Именно эта внутренняя перемена подорвала его силы настолько, что он умер в Вавилоне в возрасте тридцати трёх лет.

Алекс Зим, Алматы, Республика Казахстан

– На самом деле Тара кругом права, – сказал Зим, глядя на двор, в котором, несмотря на поздний час, возились ребятишки. Во дворе была детская площадка, сделанная в виде средневековой крепости, и одна группа успешно вела боевые действия против другой. – Какого чёрта вам в конечном счёте от меня нужно и как скоро ты перестанешь стоять у меня за спиной, предоставив меня моей судьбе – журналиста-международника с архипелага Туамоту?

– Далось тебе это Туамоту, – хмыкнул Макс, проверявший в это время почту на своём ноутбуке. – В Россию что, совсем не хочется?

– Если честно – нет. Ну не верю я вам ни на грош. И если играю с вами во все эти игры, то только потому, что надеюсь выиграть амнистию для людей, по чистой случайности оказавшихся рядом со мной в определённый момент жизни, – ламутских пастухов с Охотского побережья.

– Так уж только и поэтому, – с сомнением покачал головой Макс и оторвался от созерцания жидкокристаллического экрана. – А мне казалось, что ты способен играть в Большую Игру ради самой Игры. И, кстати, так кажется не только мне, но и моему начальству. Твоя ирландская подруга тоже так считает. У меня создалось впечатление, что она тебя за это и любит.

– Когда кажется, креститься надо, – уныло отозвался Зим. – И почему всякие мудаки так любят придумывать мотивацию поступкам других людей?.. И какова, по-твоему, наша задача в этой игре?

– Задача-максимум – вывезти этого так называемого Эмира, вождя синьцзянских сепаратистов, на территорию СНГ. И здесь выбить из него все сведения о связях уйгуров с чеченцами и их странными покровителями на Аравийском полуострове.

– Совсем с ума посходили, – вздохнул Зим. – Эмира им вывезти! На блюдечке с голубой каёмочкой. Как говорил небезызвестный литературный персонаж: «А от жилетки рукава? Или от мёртвого осла уши»?

– У нас уже так не только литературный персонаж, а целый президент так говорил. Но тем не менее…

Зим сокрушённо покачал головой и вышел в соседнюю комнату. Оттуда он вернулся с какой-то книжкой в руках, оказавшейся энциклопедическим словарём. «Эмир – в мусульманских государствах властитель, которому принадлежит высшая светская власть. Последним воинствующим эмиром считается ныне действующий президент Ирака Саддам Хусейн».

– Вот так, – сказал Зим, закончив чтение. – Это тебе ликбез. Последнего эмира уконтрапупил президент Соединённых Штатов Америки. А предпоследнего – храбрейший князь Барятинский. Я ничего, я не намекаю и не нагнетаю, просто ставлю тебя в известность, во что мы ввязываемся. Я способен понять многое, кроме одного: какого лешего российские спецслужбы занимаются этим сами? Неужели, раз уж нам так приспичило, нельзя локализовать местоположение этого хухрика, а потом мирно сдать китайцам? Те-то его уж точно расстреляют. А в нашей стране, пропитанной с недавних пор страсбургскими ценностями, вообще оправдать могут…

– На первый взгляд ты оказываешься прав. Кстати, мне нравится твой патриотизм по отношению к Туамоту – ты всё чаще и чаще употребляешь выражение «в нашей стране». Дело в том, что существует точка зрения – и она отнюдь не абсурдна, – что основные неприятности деятельность этого Эмира готовит как раз нам – не Туамоту, а той стране, которую ты променял на это островное государство. И мы допускаем, что китайцы вполне могут глядеть сквозь пальцы на деятельность Эмира, особенно имея с его стороны некие гарантии того, что его активность со временем переместится на просторы СНГ.

Солнце ещё только готовилось выступить из-за гряды покатых бурых холмов, образовавших линию горизонта на востоке. Лица людей, собравшихся в неглубоком овраге на окраине маленького городка Уту на северо-западе СУАР, были сосредоточены. Измаил Башири заканчивал читать молитву. Совершив последний поклон, он встал, отряхнул песок с чепана. Подбежавший мальчик-уйгур свернул за ним коврик. Все присутствующие, а их было около трёхсот, поднимались на ноги и сразу же брали в руки лежавшие рядом автоматы.

«Сегодня очень важный день в истории всего мусульманского мира, – наставлял их генерал Омар, – поэтому всем воинам необходим намаз. Он докажет колеблющимся, что они здесь имеют дело не со случайным сбродом со всех концов мира, а с истинными борцами за Веру».

Один за другим в овраг заворачивали небольшие автобусы, окна которых были задёрнуты серыми занавесками. Угрюмые бородатые люди забрасывали внутрь вещмешки и оружие, а затем садились сами. Автомобили по одному выезжали в степь и занимали позиции на окраинах городка. С возвышенности их передвижения по телефону координировал Насыр Хадири, уполномоченный на это генералом Омаром. Наконец все автобусы оказались на своих местах внутри городка. Насыр видел, как в город въехал микроавтобус иностранной телекомпании – необходимый участник действия. Без него предстоящая акция становилась ненужным самопожертвованием. Оставшаяся часть мюридов должна была обеспечивать отход основных сил и иностранных телеоператоров – если это потребуется.

Через час – не позднее чем через час – воины ислама должны исчезнуть, как рассыпается пыльный смерч посреди пустыни Такла-Макан.

В посёлке полыхнул выстрел из гранатомёта. И ему сразу же откликнулось слаженное стаккато автоматов.

Аллах акбар!

Интермедия

Полковник Шергин, Москва

«…»…Для того чтобы понять значение уйгур-синьцзянской проблемы в рамках любой геополитической концепции, необходимо уяснить себе её истинные масштабы. Синьцзян-Уйгурский автономный район (сокращённо: Синьцзян) находится на северо-западной окраине Китая, занимает срединное положение в Евразии, площадь – 1,6649 млн кв. км, или одна шестая часть территории Китая. Синъцзян имеет сухопутную границу протяжённостью 5600 км, сопределен с 8 странами. Территория Синьцзяна превышает территории таких европейских государств, как Франция, Германия, Италия, Польша, Венгрия и Чехия, вместе взятых.

Проблемы межэтнических отношений Синьцзяна слишком велики и разнообразны, чтобы полноценно освещаться в настоящем докладе. Здесь нас интересует интерпретация некоторых вопросов, имеющая популярность среди значительной части нетитульного населения территории, как реально влияющая на социальные процессы в Районе.

Уйгурский каганат был крупнейшим и могущественнейшим государством Центральной Азии в период с VII по IX века н. э., впоследствии распавшимся в результате ряда внешних и внутренних причин. Существование этого, в прошлом влиятельнейшего образования является первой доминантой, к которой апеллирует самосознание современных уйгурских националистов.

С точки зрения радикальной уйгурской интеллигенции, в современном мире нет ни одного тюркского или монгольского народа, у которого не было бы генов уйгурского происхождения. Помимо самих уйгуров и сары-югуров, прямыми потомками древних уйгуров считаются древние монголы с Амура, а также башкиры, калмыки, саха, шорцы, телеуты, теленгиты, ойраты, найманы, канглы, тувинцы.

Вышеописанные родственные связи признаются не только радикально настроенной частью интеллигенции этих народов, но и значительной частью рядового населения. Это обстоятельство принципиально влияет на восприятие населением уйгурского мира, или Великого Уйгурстана, в целом и напрямую смыкается с идеей всемирного государства тюрков – так называемым Великим Тюркестаном.

Эпизод с существованием в Новое Время самостоятельного государства с этнической доминантой уйгуров – так называемого Восточного Туркестана – до сих пор оказывает значительное влияние на политическое самосознание синьцзянских уйгуров, поэтому стоит на нём остановиться подробнее.

На территории, объявленной в 1945 году Восточным Туркестаном под этнической доминантой уйгуров, в период с 1820 по 1920-е годы обитали люди, известные более чем под пятнадцатью самоназваниями, такими как сарты, каракурчинцы, тургоуты и т. д. Объединяющее же самоназвание «уйгур» вообще было принято на съезде в Ташкенте в 1921 году по предложению академика Бартольда. Таким образом, все действия по объединению этих разрозненных племенных общин произошли по инициативе советских специалистов. В результате активной военной поддержки Советского Союза в рамках противодействия распространению влияния правительства Чан Кайши сразу после Великой Отечественной войны часть территории современного Китая была отчуждена и временно получила название Восточный Туркестан.

Позднее, согласно закрытой договорённости между Советским правительством и правительством КНР, которое к тому времени олицетворял Мао Цзэдун, Советский Союз отозвал с этой территории своих специалистов и советников. Позднее, в результате спецоперации руководители Республики Восточный Туркестан были вывезены в Москву.

Данная территория была оккупирована подразделениями Народно-освободительной армии Китая. Оккупация прошла практически без эксцессов и в первое время была просто не замечена земледельческим и скотоводческим населением.

После разрыва отношений между КНР и СССР, произошедшего в 60-е годы XX века, ситуация на территории, на которой ранее располагалась Республика Восточный Туркестан, стала совершенно неясной.

Настоящим толчком к развитию событий на территории бывшего Восточного Туркестана послужила перестройка в бывшем Советском Союзе и его последовавший затем распад.

Наиболее известны демонстрации в городе Барыне, вызванные китайскими событиями на площади Тяньаньмэнь в 1989 г., а также в городах Урумчи в 1995 г. и Кульджа в 1997 г. В 1989 г. в г. Барыне студенты религиозных школ организовали массовую мирную демонстрацию против политики Китая в отношении уйгуров. Периодические волнения, длившиеся почти год (1989–1990 гг.), привели к жёсткому противостоянию власти и народа. О масштабе этого противостояния говорит следующий факт: только в местности Кагилик близ г. Барына в поддержку событий в г. Барыне выступило около 8000 человек. Подавление китайскими властями волнений в г. Барыне перетекло в вооружённый конфликт. В ходе столкновения были убиты десятки уйгурских активистов. За этими событиями последовали массовые репрессии. Ежегодно публично расстреливались активисты уйгурского освободительного движения.

В Китае власти до сих пор осуществляют так называемую календарную профилактику, согласно которой каждый год, в соответствии с праздничными датами, проводятся массовые аресты и публичные казни уйгуров, обязательным атрибутом которых является дощечка с обвинительными надписями на груди. Так как непосредственные участники выступлений уже расстреляны или осуждены, силовики зачастую арестовывают лиц, не имеющих никакого отношения к политическим выступлениям. В средствах массовой информации постоянно муссируется тема уйгурского сепаратизма. После событий 11 сентября 2001 г. ожесточились реакции по отношению к участникам волнений, а также к лицам, выражающим недовольство политикой властей, проводимой в отношении коренного населения СУАР. Подобные свои действия власти оправдывают усилившейся во всём мире борьбой с терроризмом.

Таким образом, современный Китай последовательно проводит политику репрессий по отношению к сепаратистски настроенной части населения СУАР и так же последовательно привлекает на сторону правительства КНР тех уйгуров, которые толерантны по отношению к дальнейшему усилению влияния Великого Китая на территории СУАР.

Сегодня на роль органа, объединяющего все уйгурские организации за пределами КНР, претендует Восточно-Туркестанский (Уйгурстанский) национальный конгресс, который ставит своей целью придание уйгурскому вопросу международного статуса по аналогии с тибетской проблемой.

Штаб-квартира организации расположена в Мюнхене. Учредителями конгресса выступили 13 организаций, представляющих уйгурскую диаспору за пределами Восточного Туркестана, в их числе: Ассоциация уйгуров Казахстана, Организация освобождения Уйгурстана (Казахстан), Общество культуры уйгуров Кыргызстана, Комитет демократии города Бишкека, Восточно-Туркестанский Вахпи, Восточно-Туркестанский культурно-информационный центр, Американская ассоциация уйгуров и т. д.

Отдельные «деятели» Конгресса уже успели проявить свой крайний радикализм и сделать всё, чтобы власти новых тюркских государств прекратили даже одобрительное молчание по отношению к восточнотуркестанским повстанцам. В начале 1990-х гг. на Конгрессе в Стамбуле были озвучены территориальные претензии несуществующего «Уйгурстана» к Казахстану и Кыргызстану, в результате чего последние, естественно, почувствовали тревогу за собственную территориальную целостность.

На территории самой КНР действует некоторое количество радикальных уйгурских организаций, часть из которых оценивается международной общественностью как террористические. Данные об этих структурах весьма разноречивы. Часть их названий передана нам соответствующими госструктурами КНР, часть же стала известна в связи с проведением оперативных мероприятий по борьбе с международной террористической деятельностью.

По версии спецслужб КНР, основными организациями, ставящими ведение вооружённых действий и проведение терактов в один ряд с мероприятиями политического характера, считаются:

 «Исламское движение Восточного Туркестана»;

 «Организация освобождения Восточного Туркестана»;

 «Исламская реформистская партия „Шок-бригада"»;

 «Исламская партия Восточного Туркестана»;

 «Оппозиционная партия Восточного Туркестана»;

 «Восточно-туркестанская исламская партия Аллаха»;

 «Уйгурская освободительная организация»;

 «Исламские священные бойцы»;

 «Международный комитет Восточного Туркестана».

В докладе, опубликованном Службой исследований Конгресса США в декабре 2001 г., приводятся сведения о ряде вооружённых групп, предположительно действующих в СУАР.

В докладе упомянуты следующие вооружённые группы:

 «Объединённый революционный фронт Восточного Туркестана»;

 «Организация освобождения Уйгурстана»;

 «Волки Лобнор»;

 «Организация освобождения Синьцзяна»;

 «Уйгурская освободительная организация»;

 «Дом молодёжи Восточного Туркестана»;

 «Движение освобождения Туркестана».

Согласно сведениям, полученным из внутренних источников уйгурских освободительных организаций за рубежами КНР, наша Служба имеет информацию о следующих структурах:

 «Организация освобождения Восточного Туркестана» (ETLO);

 «Исламское движение Восточного Туркестана» (ETIM);

 «Всемирный уйгурский молодёжный конгресс» (WUYC);

 «Информационный центр Восточного Туркестана» (ETIC).

Необходимо отметить, что реальная численность этих организаций, также как и их самоназвания и состав, не имеют реального отражения в официальных источниках. В любом случае мы (скорее всего, как и в ситуации перед 1989 годом, непосредственно перед распадом СССР) имеем дело с немногочисленными по составу, но жёстко структурированными организациями, руководимыми радикальной исламской интеллигенцией, а также многочисленными, плохо организованными националистически настроенными народными движениями, на которые влияние религиозных лидеров-ахунов распространяется опосредованно.

В этом случае возможен сценарий, по которому при увеличении финансирования деятельности уйгурских национально – освободительных организаций как за пределами КНР, так и на территории СУАР, на территории Синьцзян-Уйгурского автономного района возникнет самостоятельное террористическое движение, пользующееся мощной народной поддержкой мусульманского населения региона. Катализатором этого процесса может выступить фактор экспорта исламской революции, соединяющий экономический, политический и религиозный факторы. Нечто похожее пытался практиковать Ф. Кастро в странах Латинской Америки. Однако уровень материальной поддержки боливийских и венесуэльских повстанцев, который мог позволить себе Кастро, значительно уступает тому уровню материальной поддержки, который окажут состоятельные радикально настроенные мусульманские круги освободительному движению в СУАР при первых же признаках массовости выступлений. Да и уровень марксистского самосознания в странах Мезоамерики принципиально отличается от религиозного самосознания на территории Синьцзяна, где ислам является господствующей религией уже на протяжении более чем десяти столетий. Поддержанное таким образом исламское освободительное движение может вылиться в настоящую партизанскую войну, наподобие той, с которой государственный аппарат СССР-России имел дело на территориях Афганистана и Чеченской республики.

Отдельно следует заметить, что одним из признаков предполагаемого экспорта исламской революции на территорию СУАР являются сведения о появлении на территории района боевиков из разгромленных соединений Армии освобождения Ичкерии – чеченских террористов, не могущих надеяться на амнистию в Российской Федерации и превратившихся, по сути, в профессиональных воинов ислама, предлагающих свои услуги в любой «горячей точке» на пространстве мусульманского мира.

Если бы политическая структура КНР не подвергалась последовательному реформированию в период с 1976 года по настоящее время, то можно было питать уверенность в том, что Китайская Народная Республика вполне способна самостоятельно справиться с нарастающей внутренней угрозой. Однако, находясь в процессе реформирования, госаппарат КНР может попасть под влияние так называемых западноевропейских ценностей и упустить момент в борьбе с экстремистами, деятельность которых начнёт набирать обороты, вовлекая в себя всё более широкие слои населения.

Факт отделения Восточного Туркестана от территории КНР может произойти в двух случаях: а) когда национально-освободительное движение охватит более шестидесяти процентов не-ханьского населения; б) если вооружённые силы сепаратистов смогут взять под контроль ключевые в экономическом отношении районы региона, например нефтяные поля Джунгарии.

В случае достижения уйгурскими сепаратистами крупных успехов в деле отделения СУАР от территории КНР этот процесс может послужить детонатором распада с последующим объединением под религиозной доминантой исламизма как весьма неустойчивых в политическом отношении среднеазиатских республик, в прошлом входивших в состав СССР, так и северных районов Афганистана, Пакистана и, к сожалению, некоторых территорий современной Российской Федерации. Вне зависимости от итогов вышеописанного процесса мы столкнёмся с самым серьёзным цивилизационным кризисом с периода 1914–1945 гг. «…»

Отрывок из доклада по положению

в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР

Часть II. Действия

«Аль-Джазира». Катарский спутниковый телеканал

В десять утра дверь атаковала истерическая серия звонков.

– Блядь, – сказала Тара, закапываясь в одеяло.

– Не блядь, а скорее всего, Аронсон, – поправил Зим, натянул шорты и пошёл открывать.

На пороге стоял Макс.

Ни слова не говоря, он отодвинул Зима в сторону, прошёл в комнату и включил компьютер в режиме приёма спутникового канала.

Возмущённый Зим попытался протестовать, но тут увидел на экране нечто, заставившее его напрочь забыть если не обо всём, то, во всяком случае, о многом.

– Ну вот.

Макс развернул монитор компьютера так, чтобы они вдвоём могли наблюдать за происходящим.

– Уйгурский народ не может пассивно ждать дальнейшего растворения в чуждой ему культуре Китая. Сегодня мы призываем все государства – члены ООН признать независимую республику Восточный Туркестан согласно праву каждого народа на самоопределение.

Человек в тюбетейке и с автоматом на фоне каменной стены исчез. Его место занял диктор – брутальный брюнет.

– Итак, вы были свидетелями обращения эмира уйгурского народа Измаила Башири к государствам – членам ООН. Напомним, что после предполагаемого захвата административного здания в городе Уту, сопровождавшегося убийствами представителей власти КНР, боевики рассыпались на мелкие группы, что сделало невозможным их преследование в горной местности. При этом власти КНР с уверенностью отрицают возможность силового захвата одного из административных центров страны и настаивают на том, что по телевидению демонстрируется инсценировка, выполненная в другом государстве.

– Тем не менее, – продолжал диктор, уже на фоне разрушенных и закопчённых стен какого-то трёхэтажного здания, – съёмка повстанцев велась в режиме реального времени, с демонстрацией включённого GPS-приёмника, дающего привязку к местности с точностью до десяти метров. Таким образом, снятые кадры, на которых вы видите как минимум пятнадцать погибших военных и милиционеров, прямо противоречат позиции официального Китая. Косвенно признание Китаем факта беспорядков подтверждается и тем обстоятельством, что через четыре часа после предполагаемого происшествия власти КНР закрыли этот район для любых посещений – как туристов, так и граждан других районов Китая. У нас также имеется комментарий немецкого журналиста Карла Хузена, случайно находившегося на территории данного административного района и наблюдавшего с близкого расстояния штурм здания администрации Уту…

В этот момент Макс выключил компьютер.

– Стало быть, вот…

– Что – вот? На хрена ты его выключил-то?

– Через пару часов у нас будет запись передачи Хузена для немецкого «Цвайте Велле». С синхронным переводом, заметь. Будь спокоен, ничего сверх того, что получили немецкие хозяева, арабы от Хузена не поимели.

– Да уж… В такой ситуации остаться без работы можно одним движением… Кроме того, худо ли бедно, мы имеем в Алматы самого Хузена…

– Если хозяева быстренько не перебросят его в какой-нибудь другой регион – от греха подальше. Кстати, как он, собака, ухитрился удрать из страны с такой записью?

– Ну, я это объясняю общим ступором, охватившим китайское руководство после такой наглейшей выходки. Шутка ли дело – они годов с пятидесятых отвыкли от вооружённых акций на своей территории. За исключением Тибета, конечно. Четыре часа – вполне достаточное время, чтобы не только удрать за пределы Чинтаньского административного района, но и пересечь границу с Казахстаном. Нарушая все правила на дорогах, естественно… Данное наблюдение не противоречит законам природы и логики…

Зим снял трубку и набрал номер Лагутина. После короткого разговора он вновь повернулся к Максу.

– Стало быть, Хузен сейчас в баре, пьян как лорд и врёт как очевидец. Он утверждает, что лично наблюдал не менее четырёхсот повстанцев на джипах, лошадях и верблюдах, с пушками и пулемётами, готовых вступить в сражение со всей армией континентального Китая. Часа через два армия эта вырастет до пяти тысяч, а к джипам, лошадям и верблюдам присоединятся ещё и танки. К завтрашнему утру восставших будет уже тысяч пятьдесят, и у них на вооружении будут вертолёты…

Макс поднялся.

– Что ж, Алекс. Судя по всему, мне придётся лететь в Москву. Одно хочу тебе сказать. Я и так знаю, что ты не дурак, но на всякий случай скажу. Не старайся сейчас встретиться с Хузеном. Всё равно он никому правды не скажет.

– Мне в любом случае придётся задать ему дежурные вопросы. Хотя бы потому, что Эллисон потребует от меня информации.

– Хорошо, Алекс. Но… – Макс задумался, словно опасаясь сболтнуть лишнее, и наконец отпустил слова. – Какие-то странные вещи происходят с этим Хузеном. Будет лучше для всех, если ты сведёшь контакты с ним к минимуму.

Полковник Шергин. Москва

– Итак, синьцзянский Эмир сделал свою заявку… Громко заявил о себе, не спорю. Вот только не оказалось бы приготовленное им блюдо слишком горячим.

– Вы имеете в виду то обстоятельство, что сил НОАК вполне хватит для перетряхивания всего Синьцзяна по песчинке?

– И это тоже. Но в любом случае, делая такую заявку, народный вождь любого восстания должен за спиной иметь довольно много. Во-первых, безоговорочную поддержку хотя бы пятнадцати процентов населения. Во-вторых, как минимум сдержанное отношение большей части жителей некитайцев к китайцам. А в третьих – и это главное, – готовность населения выдержать массовые репрессии со стороны властей. Буде они последуют.

– А что, есть сомнения? – хмыкнул Макс.

– В том, что репрессии последуют? Сомнения есть. Базируются они, прежде всего, на общем недостатке информации из этих мест. Кстати, как тебе Зимгаевский?

– Я уже вам сказал – человек, способный не моргнув глазом уничтожить четырнадцать солдат, выполнявших приказ…

– Вряд ли это удалось ему не моргнув глазом. Кроме того, приказ, отданный мной отделению Спецназа, заметим сразу, как-никак противоречил его собственному существованию. Но я сейчас не о том. Как вы думаете, насколько реально для него сейчас проникнуть на эту закрытую территорию и постараться выяснить, что там происходит на самом деле?

Макс задумался.

– Если честно – чёрт его знает! Насколько я понимаю, его навыки по выживанию в основном приобретены в безлюдных районах. Но мужик этот очень неглуп, что само по себе дорогого стоит. В любом случае все его несанкционированные действия на территории Китая отразятся на его положении как корреспондента International Executive News. Я бы поостерёгся запускать его туда просто для рекогносцировки. Но идею необходимо с ним обсудить, чем я и займусь по возвращении.

– Теперь по Эмиру. Личность человека, именующего себя Измаилом Башири, всесторонне проверялась по самым различным официальным и неофициальным каналам. Результатом стало следующее. Измаил Башири практически с девяностопроцентной вероятностью опознан как профессор Джон Кеткарт Смит, преподаватель медиевальной ориенталистики в Четворт-колледже, Оксфорд. Кстати, довольно модный в определённых кругах художник-пейзажист. Он поклонник творчества Рерихов – именно как художников, а не как шпионов НКВД. Стопроцентную вероятность при опознании, как вы понимаете, даёт только экспертиза ДНК. У всех служб, включая нашу, уже имеются волосы и личные анализы Кеткарта Смита, а вот с волосами и отправлениями Измаила Башири, как легко догадаться, существуют некоторые проблемы. Джон Кеткарт Смит происходит из уйгурской семьи, эмигрировавшей на территорию Великобритании в сорок восьмом году, сразу после разгрома Восточного Туркестана. Его дед сперва был сапожником, затем – владельцем обувного магазина в Вест-Энде. У него было четверо детей, все они получили неплохое образование.

– Британское гражданство получил сам дед или его дети?

– Дед, Халил Ходжа, один из руководителей Восточного Туркестана, стал натурализованным гражданином Великобритании. В то время бывшая Империя всячески старалась вывести из-под удара своих самых верных приверженцев, которым грозили преследования в отпадающих колониях. В таком пасьянсе, когда росчерком пера приобретали гражданство Альбиона тысячи жителей Пенджаба, Кении, Египта, Гвианы, одним Халилом Ходжой больше или меньше – какая разница? Так что дети Халила Ходжи уже родились полноценными британскими гражданами. Естественно, все они оставались мусульманами и в их метрики записывались наряду с британскими их мусульманские имена.

– То есть Измаил Башири – это такое же настоящее имя, как и Кеткарт Смит?

– Именно так. Он сын среднего из детей Халила Ходжи – Башира Халили, ювелира из Сохо, известного как Терри Смит. Фамилию он, кстати, взял по профессии: начинал жестянщиком в том же Вест-Энде. Все браки в этой семье заключались внутри уйгурского комьюнити, по сию пору все её члены – мусульмане и используют уйгурский язык внутри семейного круга. Кеткарт Смит пошёл по научной линии, что, впрочем, неудивительно, ведь семья считалась хранительницей уйгурских традиций, и ребёнок, наслушавшийся легенд и сказок о богатырях-огузах, решил описать их в научных исследованиях и познакомить с ними западный мир.

– А потом у него сорвало крышу и он решил сам стать одним из этих богатырей?

– Ну-у-у… Очень похоже на то… Кстати, одним из его студентов был Карл Хузен, проучившийся в Четворт-колледже четыре семестра…

– Вот даже как?

– Именно. Этого слишком много для совпадения.

Корпункт IEN, Алматы

Когда Джим Аронсон пришёл в аппаратную, то застал Зима за очень странным занятием. Тот раз за разом прогонял на DVD запись передачи Хузена, обошедшей к тому времени весь мир.

– Ты спятил, Зим. Весь Алматы общается с оригинальным носителем этой информации в лице самого Хузена, и только ты предпочитаешь иметь дело с третьеуровневой, отредактированной электронной копией!

Зим, не изменившись в лице, снова отогнал назад минуту записи и спросил: – Ну, ты-то, я надеюсь, успел побеседовать с оригиналом?

– У вас, русских, есть замечательная идиома «ни рисовать, ни петь», – хмыкнул Джим. – Вот Карл уже двенадцать часов как пребывает именно в этом блаженном состоянии. Его вызвали для собеседования в китайское консульство, а затем просто выкатили за порог. Так что, возможно, вы не так много и потеряли.

– Наверное, ничего, – согласился Зим. – Вот ты, как общавшийся с телом человек, скажи – сколько операторов было с Хузеном в Уту?

– Естественно, ни одного. Хузен всё делает сам.

– Ну да. Так же, как я, Эллисон и вообще большинство корреспондентов. А теперь смотри.

На экране появилось приобретшее всемирную известность здание административного центра в Уту, «дом с плоской крышей». Его стену окутывали клубы дыма – от разрывов снарядов реактивных гранатомётов. Красный флаг, укреплённый на крыше, закачался и упал.

Джим, профессионал в съёмках, впился в изображение.

– Назад отмотай!

Зим послушался.

Снова по периметру здания вспыхнули разрывы гранат. Затем в кадре появилось красное знамя, кадр наехал на него, стальная штанга согнулась и переломилась.

– Так… – Джим выглядел совершенно удовлетворённым. – Этот кадр был сделан с другой точки, совершенно очевидно.

– Вот и я о том же. Хотя вся запись событий шла с одного места. Что само по себе логично. Ехал честный немец дер вег цурюк, проезжал тупую уйгурскую деревню – вдруг трах-бах – из пустыни налетают четыреста уйгурских повстанцев…

– Не четыреста, а пятьдесят тысяч, – осклабился Джим.

– Ну, восемь часов назад было четыреста. Начинается бой. Честный немец находит какой-то дувал, прячется за него, оттуда пишет все события, моля Бога только о том, чтобы его не задело шальной гранатой. И вдруг в передаче материализуется кусок, сделанный с другого угла, явно с возвышенности – например, с крыши другого здания, что находится на одном уровне с крышей администрации… Может быть, падающий флаг Хузен снял отдельно, где-нибудь здесь? Как рухнувший символ власти красного Китая?

– Первое, о чём я подумал, – поднял брови Джим. – Погляди! Флаг зашатался, из-под него поднимается облако дыма. Поднимается быстро, словно взмывает. Это дымок от разрыва. Да и освещение… Мы все здесь, конечно, люди ушлые, но в нашем распоряжении нет киностудий со специалистами, контролирующими освещённость вплоть до люкса. Освещённость не подделаешь. Всё соответствует тому, о чём говоришь ты: эта точка съёмки чуть повыше и расположена на открытом месте. То есть…

– То есть у Хузена есть ещё одна запись тех же событий. И, готов побиться об заклад, она гораздо интереснее той, что он представил на суд международной общественности…

Пётр Шемякин, Москва

Следователь капитан Шемякин ненавидел адвокатов. В общем-то это чувство роднило значительное количество полицейских/милиционеров всех стран мира. Но Шемякин, будучи относительно интеллигентным человеком, умом понимал, что институт защиты – прогрессивный институт, который должен наличествовать в любом обществе. Закончив юрфак университета, он мог привести в пользу этого тонны доводов. Но самого его не убедил бы ни один из них.

Капитан Шемякин ненавидел адвокатуру всей ненавистью профессионального сыщика. С его точки зрения, работа адвокатов состояла в том, чтобы отпускать преступников на свободу. Поэтому когда Спадолин только намекнул, что у него есть шанс посчитаться с одним из них, Шемякин принялся за дело скрупулёзно и старательно, как истый корсиканец, выполняющий священный долг вендетты.

Правда, адвокат, которым попросил его заняться Спадолин, был довольно своеобразным представителем своей профессии, но Шемякину не составило труда убедить себя в том, что они все такие.

Адвокат Измаилов защищал в суде права чеченских и ингушских наркодилеров. Он вытащил из зала суда Сулеймана Гусейнова, совершеннейшего отморозка-убийцу, за которым, только по сведениям убойного отдела МУРа, числилось три трупа. Он отмазал от тюрьмы Гаджибека Хаджиева, который содержал в Марьиной Роще притон с восемнадцатью несовершеннолетними девочками, приобретёнными в выморочных деревнях Нечерноземья у спившихся родителей. Он представлял интересы карачаевских банковских мошенников и угонщиков автомобилей из Назрани, тёмных сочинских нефтедельцов и торговцев чёрной икрой из Нахичевани. Если и были в России люди, которых, с точки зрения Шемякина, нужно было публично повесить на кремлёвской стене, то Сулейман Измаилов входил в их третий десяток.

Проблема заключалась не столько в том, чтобы «обложить» адвоката – в принципе современная Россия не очень сильно отличается от СССР с его гигантской армией стукачей, – сколько в том, чтобы сделать охоту на него по возможности незаметной. Как и всякий человек племенного сообщества, Измаилов пребывал внутри нескольких кругов защиты. Последний из них заключался в том, что он по-настоящему близко не общался ни с кем, кроме своих единородцев. Конечно, он постоянно спал с женщинами, порой и с несколькими сразу, проявляя завидный сексуальный аппетит, но в его квартире надолго не задерживалась ни одна из них. Клиентов Измаилов получал только по непосредственному указанию авторитетных членов общины, и расчёт с клиентурой происходил через них же. Община обеспечивала Измаилова всем: машиной, квартирой, счетами в банке. Даже авиабилеты он заказывал через агентства, находящиеся под прямым контролем вайнахских дельцов. И никогда не платил наличными. Он заказывал билеты во Владикавказ, Назрань, Сочи или Баку по телефону, и их мгновенно оплачивали по безналичному расчёту странные коммерческие фирмы со всех концов страны.

Самым удивительным местом в профессиональной деятельности Измаилова было сотрудничество с «Центром-Рерих». Что касается всего остального, то он был тем, чем являлся на самом деле, – третьестепенным юристом, обслуживающим интересы вайнахской общины.

В этом месте Шемякину потребовалась помощь Спадолина, но тот был вне доступа мобильной связи. Как и любой милиционер своего ранга, Шемякин обладал богатым набором приёмов, помогающих «склонить к сотрудничеству» практически любого гражданина Российской Федерации, чьё рыльце было так или иначе «в пушку». Но для того чтобы начать эти приёмы применять, ему требовалось как минимум прикрытие со стороны большого начальства УВД, а в идеале – «крыша» Службы.

Поэтому Пётр и начал прорабатывать – ну чисто на всякий случай – изыскания покойного «недопрофессора» Никонова, связанные с минералогией.

Институт истории стран Востока, Москва

Одним из мест, где время от времени бывал покойный «недопрофессор» Никонов, был Институт истории стран Востока. Следствия по делу о смерти Никонова никто не отменял, но и сам Пётр Шемякин, и всё его начальство ожидали, что оно со дня на день уйдёт в ФСБ. Тем не менее капитан Шемякин решил для очистки совести появиться и в институте.

Вспомнили Никонова в институте с большим трудом.

– Вы знаете, здесь очень много всяких сумасшедших ходит, – говорила Александра Петровна Смолина, завлаб истории культур Семиречья. – Я не скажу, что всех не упомнишь, некоторые типы очень яркое впечатление оставляют.

Но этот ваш рерихианец был, видимо… сероватенький, – припечатала она покойного доцента из института Лумумбы.

В институте стоял особый запах пыли, слежавшейся бумаги и старого дерева – так часто пахнут изнутри русские институты и университеты. Шемякин, сам выходец из семьи научных сотрудников, любил этот запах – он напоминал о старой профессуре, о размеренной, серьёзной, поделённой на семинары, коллоквиумы и лекционные пары жизни, о долгом исследовании чьих-то отчётов и документов, иногда написанных сотни лет тому назад.

Коллега профессора Смолиной, Татьяна Шинкарёва, была несколько иного мнения о Никонове – на неё он не произвёл впечатления «сероватенького», скорее всё-таки – кого-то из «ярких».

– Приставучий был мужичишко, – рассказывала она за чашкой кофе ироничным, хорошо поставленным лекторским голосом. Голосом дамы, которой никогда не бывать замужем. – Учёным его назвать, конечно, нельзя. Я бы не назвала его даже научным сотрудником. Хотя он был им вроде… Ах, служил в Лумумбарии? Ну, там разные экземпляры попадаются. Кого он мне напоминал? Собирателя баек.

– Легенд, может быть? – робко попытался вступиться за покойного Шемякин.

– Не знаю. Для меня собиратель легенд – это профессионал. Фольклорист, почти коллега. А он был именно собирателем баек. В принципе этим грешат почти все эзотерики. Им убеждения заменяют систему.

– А не могли бы вы вспомнить, – гнул потихоньку своё Шемякин, – какого характера были байки, которые он собирал?

– Ах да, вы же милиционер, – несколько разочарованно протянула Шинкарёва и взяла длинную дамскую сигарету. В тёмной кофте и чёрных брюках, с прямыми, жёсткими, тёмными волосами, она походила на комиссаршу времён гражданской войны, какими представлял их себе Шемякин по книгам Алексея Толстого и Бориса Лавренёва.

– Байки его интересовали весьма определённого свойства. Он собирал всё, касающееся довольно известного в широких кругах артефакта под названием Камень Чинтамани.

– Увы…

– Представляю. Хотя, может быть… Вы в Третьяковке бываете?

– Года три назад – последний раз.

– Тогда – если вы хоть как-то разбираетесь в их винегрете – там есть полотно Рериха с таким названием. Кстати, по одной из версий, камень некоторое время хранился в семье Рерихов… Ещё те проходимцы, – неожиданно сказала Шинкарёва с явным неодобрением.

– Все вместе?

– Да злая я становлюсь чего-то… Вы уж извините. Николай Рерих, видимо, с большими задатками был человек. Жена его, напротив, кажется мне довольно противной особой. Хотя… Может быть, просто я плохо отношусь к оккультистам? Именно Елена Рерих остаётся первой и единственной переводчицей «Тайной Доктрины». Ну а для детей вся эта «Живая Этика» была, видимо, business as usual.

– Так эта… Я про камешек-то…

– Что, думаете, нашёл ваш мужичонка камешек, его и пристукнули? – неожиданно развеселилась Шинкарёва.

– Не знаю, что он нашёл. Но знаю совершенно определённо, что его, как вы выражаетесь, «пристукнули», и довольно необычным способом.

– Ладно, вы, наверно, думаете, что я совсем бессердечная? Камень Чинтамани – один из самых залегендированных артефактов Евразии. Если прослеживать его историю и аналоги в разных культурах, то получится очень замысловатый сюжет. У славян его ассоциируют с Бел Камнем Алатырем. По некоторым версиям, Камнем владел Наполеон Бонапарт до похода 1812 года. Фактами установлено, что некий камень, выдававшийся за древний тибетский артефакт, имелся у Геббельса. Про семью Рерихов я и не говорю – таинственные посланцы вручили им Камень прямо в Париже. Вашего баечника интересовали легенды, связанные с нахождением Камня у Александра Великого.

– Ага, и он тоже отметился?

– Ну… Если следовать хронологии, то он, видимо, был одним из первых. До него только Моисей, пожалуй. Ваш… как его?..

– Никонов.

– …Никонов стремился оказаться в хорошей компании. В общем, существует легенда… Это даже и не легенда, а более поздняя вставка в одно известнейшее произведение искусства – «Искандер-намэ», есть такой героический эпос, посвящённый деятельности Александра Македонского, – так вот, в этой вставке описывается, как сей Камень был получен героем и куда был скрыт.

– Героем?

– Ах, я всё забываю. Искандер Двурогий в «Искандер-намэ» – не столько великий царь, создатель первой европейской империи в современном понимании этого слова, сколько сказочный герой, побивающий амазонок, дивов, драконов, ограждающий мир от Яджуджей и Маджуджей…

– Кого-кого?

– Гога и Магога в русской интерпретации.

– Очень понятно.

– Это, наверное, и неважно.

– А было ли понятно, что полагал покойный Никонов относительно этого камня?

– Ну… – Шинкарёва взяла ещё одну сигарету. – У «рерихнутых» популярна идея, что Камень Чинтамани – мифический дар Ориона. Тоже придумали, – сказала она, вновь раздражаясь, – Орион этот чёрт-те где. Ладно, это неважно. Во всяком случае, в рериховской традиции этот камень непосредственно участвовал не только в зарождении рассудочной жизни и цивилизационных процессов…

– Как у Кларка в «Космической Одиссее»?

– Ага, Кларка читали, стало быть. Небезнадёжны, – иногда она вела себя так, будто он, Пётр Шемякин, был совершенно неодушевлённым предметом. «Интересно, она со всеми так? Или только с милицейскими следователями? Хотя вряд ли она с ними много общается… Значит, со всеми». Шемякин читал не только Кларка, но и эпос «Искандер-намэ».

– Так вот, этот Камень послужил катализатором возникновения жизни вообще. Эдакий он чудесный, – Шинкарёва перешла от раздражения к простой иронии. – Не знаю почему, но мне кажется, что ваш Никонов считал, что этот Камень находится где-то в горах Тянь-Шаня.

– А сколько раз он приходил сюда, этот Никонов?

– Увы, довольно часто. Я ж, к сожалению, довольно безотказный человек, знаете ли, – сказала она и бросила на Шемякина игривый взгляд. – Он просил списки источников, цитаты из разных версий «Искандер-намэ», ксероксы древних карт.

– Даже карт?

– Да, есть одна старая карта, нарисованная иудейскими картографами на Мальте, – так называемая Каталанская карта. Глупости полные. Если уж все возможные интерпретации текстов получены, то уж будьте уверены – из карт выжали абсолютно всё.

– Так откуда у него была уверенность насчёт Тянь-Шаня?

– Откуда я знаю, – сказала она, вновь раздражаясь. – Вообще, несколько легенд повествуют о том, что именно в Восточном Тянь-Шане находится мифический Центр Мира, такой, каким он был в представлении обитателей мира античного. Но вообще у этих людей – имею в виду эзотериков – могут быть абсолютно любые фантазии! Эта уверенность могла возникнуть у Никонова откуда угодно, например, в результате созерцания собственного пупа, от смотрения на обод лампы или при взгляде на пробку от пивной бутылки…

Когда Шемякин уходил, Шинкарёва продолжала сидеть, мусоля нераскуренную сигарету.

Штаб-квартира Службы, Ясенево, Москва

Полковник Шергин, несмотря на то что принадлежал к предвоенному поколению, был тем не менее, в свои семьдесят с лишним лет, чрезвычайно восприимчивым ко всему новому человеком. В частности, он с удовольствием пользовался морфемами современного «новояза», хотя таких «новоязов» ему пришлось пережить на своём веку четыре: сперва русский язык необычайно обогатила Великая Отечественная война, затем хрущёвская оттепель, потом брежневский застой, и, наконец, – Смутное время конца восьмидесятых – начала девяностых.

Поэтому он очень любил употреблять по отношению к любому совещанию (без участия высших должностных лиц государства, естественно) вошедшее в моду в девяностые годы слово «сходняк».

Недавние события в Синьцзяне вызвали во всех Службах Российской Федерации, равно как и в МИДе и в торговых ведомствах, череду таких «сходняков». Череда казалась нескончаемой.

«Нет, мы всё-таки остаёмся Великой Державой», – с нескрываемым весельем подумал Шергин, проходя на одно из таких совещаний, обладающее достаточным кворумом, чтобы принять решение не по проблеме в целом, а по одному о-о-о-чень маленькому, но необходимому лично Шергину пункту. Собственно для того же он притащил туда и Спадолина.

– Вы там, главное, внимательно никого не слушайте. Нечего глупостям так рано учиться. Подавайте мне бумаги из папки.

– В каком порядке?

– Какая разница, в каком? – искренне удивился Шергин. – Я в них там, по-вашему, заглядывать буду? Не в каком порядке, а с какой частотой – одну страничку за пятнадцать минут. Мне по должности не положено чаще бумагами шуршать. Ваша задача совсем другая: когда я вас под столом немного ногой подвину, встать и посмотреть на всех с предельно тупым и сосредоточенным видом. Ох, обделил вас Господь внешностью, трудно идиотом казаться… А ведь придётся…

– Сколько себя помню, – помолчав, продолжил Шергин, – неотъемлемым признаком величия Державы является бессилие её бюрократического аппарата. Вот когда Держава обретает величие – почувствуйте разницу! – когда человек в кафтане, треуголке, мундире, френче просто посылает ординарца с приказом и полномочиями расстреливать на месте. Совещания, правда, тоже присутствуют, но в строго дозированном количестве. А если страна или структура уже своего величия достигла, тогда – о-о-о – вот тогда «сходняки» становятся целью процесса, а не самим процессом. Ну да ладно, сейчас надо-то ерунду – подать вовремя нужную бумазею. А они сами подготовят себя к её подписанию – совершенно одурев от шестичасового сидения.

Здесь Шергин в кои-то веки оказался неправ. Упомянутый «сходняк» оказался не шести – а восьмичасовой выдержки. Но тем не менее после того, как генералы, дипломаты, чиновники и просто письмоводители высказались по второму (а лица, относящиеся к VIP-категории, – и по четвёртому) разу, Шергин наконец заговорил.

– На совещание также приглашены непосредственные исполнители операции, – твёрдо произнёс он, будучи уверен, что всё происходящее записывается для протокола. – Я бы хотел, чтобы они понимали следующие вещи. Первое. Синьцзян-Уйгурский автономный район является неотъемлемой частью Китайской Народной Республики. Второе. Отделение Синьцзян-Уйгурского автономного района от КНР и даже реальная угроза такого отделения создают непосредственную угрозу территориальной целостности Российской Федерации. Третье. Руководители Синьцзян-Уйгурского автономного района могут не отдавать себе отчёта в серьёзности обстановки, будучи введены в заблуждение краткосрочными действиями сепаратистов. Исходя из всего вышесказанного, я предлагаю доверить руководителю операции на месте принимать решения, связанные с соблюдением долгосрочных интересов Российской Федерации при активизации сепаратистских сил в Синьцзян-Уйгурском автономном районе.

В этот момент Спадолин поднялся, хмуро глядя на присутствующих исподлобья, надул щёки и прикрыл глаза, наличие в которых интеллекта признавалось, по мнению Шергина, за важнейший минус при назначении исполнителей.

– По сути, я в третий или в четвёртый раз в жизни вынудил наше руководство отдать право принятия стратегического решения на места, оперативному офицеру, – не преминул позднее указать Спадолину Шергин. – Первый раз это привело к отказу страны – участника НАТО от поддержки США во время Карибского кризиса. Второй раз подобное решение блокировало крупнейший внешнеполитический скандал, по сравнению с которым разоблачение Кембриджской пятёрки выглядело не более чем потасовкой в песочнице. Третий раз это не закончилось ничем. Максим, голубчик, постарайтесь, чтобы на этот раз ваша самостоятельность не вышла нам боком – это «бок» может стоить нам вполне реального, а не гипотетического распада страны.

– Хорошо, Марк Соломонович. Самое то в конце тяжёлого дня двинуть в ночной клуб – чуть-чуть развеяться. А то ведь загнусь под грузом такой ответственности…

Шергин озадаченно поглядел на Макса, чуть клонив голову набок, так что ещё больше стал похож на тощего, уцепившегося за жёрдочку седого дятла.

– Вы это… Вас что это по вертепам-то потянуло?

Спадолин едва не рассмеялся. Несмотря на то что Шергин повидал всё, что только возможно человеку, соприкасающемуся с самыми низменными сторонами жизни, он до сих пор считал, что если человек направляется в ресторан, то он всенепременно напьётся в стельку, затеет там драку с себе подобными негодяями, вколет дозу наркотиков, снимет гулящую девку и в конце концов очнётся без денег, а то и без штанов под каким-нибудь абстрактным забором.

– Ну надо же дать волю низменным инстинктам, – задумчиво протянул Макс. – Тут мы с одним милицейским капитаном решили чуть-чуть им потакнуть. В общем, я у Кащея забираю ключи от квартиры А70…

– Тьфу на вас… Человек холостой, а таких тварей собрались подбирать, что даже к себе вести не хотите…

– Насчёт тварей вы правы. И правы насчёт «не хочу», – согласился Макс. – Что же это получится, если я адвоката Измаилова к себе домой потащу?..

Алекс Зим. Урумчи, Китайская Народная Республика

Как ни странно, Зим получил визу и разрешение на посещение Синьцзян-Уйгурского автономного района довольно быстро – где-то через неделю после налёта Измаила Башири на Уту. Чего хотелось Алексу, он и сам до конца не понимал. Ему просто хотелось побывать на месте происшествия. Несмотря на те обстоятельства, что Уту находился от Урумчи в четырёхстах километрах, а Зим только начал понимать тюркское наречие, он добился разрешения поехать в Синьцзян как турист, а все остальные западные корреспонденты – нет. Это само по себе служило поводом…

Зим нанял такси за пограничной заставой Хоргоса. Уже сразу за границей он обратил внимание на то, как мало машин ожидает иностранцев. Алекс насчитал всего шесть, и все водители были ханьцы. Машины стояли без водителей, и только когда он подошёл к одной из них и взялся за ручку двери, показывая, что желает ехать, от группы курящих мужчин отделился коренастый человек средних лет и сел за руль. Дребезжащий Mitsubishi Lancer помчал его по знакомой бетонке в центр Азии.

На этот раз пограничники постарались. Зиму не разрешалось провезти с собой ни диктофона, ни фотоаппарата, ни видеокамеры. Правда, он надеялся всё это попросту купить в великолепных супермаркетах Урумчи.

Зим только начал задрёмывать от монотонной езды, как вдруг, километрах в двухстах от Хоргоса, автомобиль съехал с трассы и подвернул к какому-то постоялому двору-ресторанчику, затерявшемуся в степи.

Напряжённость чувствовалась уже здесь. На стоянке перед гостиницей стояло три грузовика и два китайских военных джипа. Несколько бойцов в полевой форме прохаживались снаружи.

Водитель показал Зиму, что он хочет есть.

Алекс пробормотал что-то вроде «куда тут, на хрен, денешься» и вслед за своим «извозчиком» зашёл в не очень уютный, отделанный стеклом и сверкающим металлом зал.

То, что всё происходит не так, Зим понял, когда его водитель неожиданно сделал шаг в сторону и исчез в подсобке.

Зим оказался в зале практически совсем один.

Он ожидал увидеть там группу солдат, расположившихся на обед, под командованием нескольких офицеров.

А увидел всего одного человека.

Зим смотрел на него с пристальным вниманием, гадая, чем обернётся для него эта встреча.

Потом иронически хмыкнул.

Единственный человек в зале шёл к нему и смеялся.

Они трижды обнялись, похлопали друг друга по спинам, поглядели в лица друг друга и оба захохотали.

– Стало быть, мистер Чен…

– Майор Чен.

– Пошёл на государственную службу, чтобы расстреливать казённые патроны?

Чен деланно скривился.

– Мы, китайцы, и так все всю жизнь на государственной службе. Ведомственные патроны подотчётны – вот в чём проблема… Нет, такой лафы, как в Штатах, у нас долго не будет.

Зим судорожно размышлял. Эта встреча организована специально, причём на официальном уровне. Скорее всего, осведомлённость Чена значительно выше, чем самого Зима. И он решил идти напролом.

– И что хочет от меня майор Чен?

– Майор Чен, – Чен чисто по-восточному стёр с лица улыбку, – хочет, чтобы ты продолжал делать то же самое, чем занимался до сих пор. Просто я решил, что тебе надо чуть-чуть помочь.

– Ты хочешь сказать, что можешь сделать мне аккредитацию в СУАР? – усмехнулся Зим.

– Аккредитацию… А, это… Такие мелочи, о которых я говорить не буду. Зачем тебе аккредитация, когда ты можешь обратиться ко мне? – махнул рукой Чен. – Я хотел говорить с тобой об эмире Башири и его друзьях по ту сторону границы.

– А друзья эмира Башири по эту сторону границы вас не интересуют? – вкрадчиво заметил Зим.

– Интересуют, – прикрыл глаза Чен. – Но, если честно, не очень сильно. Друзья Эмира и сам Эмир здесь ничего не значат без друзей таж. Более того, они бы никогда не появились здесь без этих м-м-м… друзей.

Чен щёлкнул пальцами и подозвал официанта.

– Что будешь есть? Я предлагаю карпа – он просто замечательный, ну и на выбор – свиные рёбрышки, куриная грудка в кляре, мелкие рыбки.

– Закажи что-нибудь. Очень есть хочется, – признался Зим.

– Хорошо.

Чен сделал заказ, затем продолжил:

– Эмир Башири появился в Синьцзяне из Англии. Он приехал сюда делать революцию. Просто так, как Хемингуэй в Испанию, только спасать от китайского геноцида угнетённое население Синьцзяна. Художник, профессор – ничего не поделаешь.

– Угу. – Куриная грудка в кляре оказалась и вправду замечательной. – А чем он ещё здесь занят, кроме как освобождает народ Синьцзяна?

– Это второй вопрос, – кивнул Чен. – Который напрямую смыкается с вопросом о друзьях Башири. Я тебе расскажу, как это мне представляется.

Зим задумался. Рассказ Чена в общем совпадал с его собственными наблюдениями. Конечно, Чен что-то от него утаивал, но эти недосказанности были в значительной степени оперативного характера.

– Итак, – начал Чен, – в Оксфорде фольклор народов Центральной Азии преподавал профессор уйгурского происхождения Джон Кеткарт Смит, подданный Великобритании в третьем поколении, лингвист, ориенталист и художник. Джон Кеткарт Смит имел внутрисемейное имя Измаил Башири, исповедовал ислам и соблюдал все обряды своей религии. Как и многих классических интеллигентов, его мучил комплекс перед своей покинутой родиной. Тем более что дед Смита, Халил Ходжа, переехавший в Великобританию, привёз с собой изрядный запас воспоминаний о геноциде уйгурского народа китайскими войсками.

На этом месте Чен пустился в витиеватые рассуждения о том, как массовые расстрелы уйгурского, а равно дунганского и киргизского населения проводили войска контрреволюционного маршала Чан Кайши, а также экстремисты, отщепенцы и пособники мирового империализма.

«Интересно, кто здесь контролирует Чена? – весело подумал Зим. – Наверное, официантка, со знанием английского языка. А то и русского. А может, и нету никого, просто беседа пишется на несколько микрофонов – не смухлюешь».

– Там, в Оксфорде, – продолжал китаец, – Смита, мучившегося комплексом вины перед своим страдающим народом, нашли какие-то «друзья».

Сперва Чен считал, что этими «друзьями» был Хузен, однако потом решил, что сложилась несколько иная ситуация. Скорее всего, «друзья» были откуда-то с Ближнего Востока. Они обеспечили Смиту-Башири финансовую поддержку, а также организовали ему личную гвардию из нескольких десятков чеченских моджахедов, благо в начале третьего тысячелетия российская армия научилась эффективно бороться с партизанами на своей территории.

– Нескольких десятков? – переспросил Зим.

– От семидесяти до трёхсот человек, – скривился Чен.

– Ни хрена себе! А как вы проворонили приезд такой орды? – искренне изумился Зим.

– Моджахеды приезжали в КНР как туристы, по линии «Центра-Рерих». Затем по их документам Китай покидали совершенно другие люди – ни на что не годные в практическом смысле уйгурские диссиденты. А сами чеченцы оседали в горных районах Тянь-Шаня.

– Я повторяю, это довольно большая толпа. Даже прокормить такую орду довольно проблематично. Кроме того, эти люди – европеоиды и в азиатском населении им не раствориться.

– Да, – согласился Чен, – и именно частые появления в самом беспокойном районе Китая небольших групп бородатых людей кавказской внешности и вызвали первые подозрения КГБ. Но в Синьцзяне полно разнообразных этнических меньшинств, и просто хватать по базарам всех бородатых европейцев было бы…

– Не в духе политики открытости современного Китая, – снова усмехнулся Зим.

– Да, именно так, – серьёзно согласился Чен. – Кроме того, никто не знал о чужаках наверняка. В некоторых кругах бытовала точка зрения, что эти моджахеды просто проходят лечение в уйгурских семьях и впоследствии вернутся к себе на родину, где сделают выбор в пользу мирной жизни, – подчеркнул Чен.

«Щаз-з-з, – решил про себя Зим. – Наверное, потому Служба до последнего момента и не ставила в известность китайский КГБ, что все надеялись на распространение этой заразы на Великого Южного Соседа. Как, впрочем, и получилось. А Великий Южный Сосед ждал в свою очередь, что оздоровившиеся боевики примутся терзать Россию на Кавказе с удвоенной силой. Каждая сторона ждала, что от текущего хода событий должно ухудшиться положение её визави… Realpolitic, тудыть их в качель…»

По-настоящему КГБ встревожился после аварии бензовоза на трассе Талды-Курган – Хоргос. Бензовоз вёз оружие и боеприпасы в неспокойные районы Китая. Стало очевидно, что на территории КНР формируются какие-то вооружённые силы. И стало понятно, что силы эти будут воевать на территории самого Китая. КГБ начал отслеживать связи владельца сельскохозяйственного автосервиса Вахири, но было уже поздно: Эмир пришёл к выводу, что численность и подготовка его армии вполне достаточна для того, чтобы сделать «заявку на власть».

– Ну, это очень похоже на сведения, имеющиеся у меня. Более того, любой человек с головой может додумать исход событий самостоятельно. А что есть в этом раскладе такого, чего я не знаю? – поинтересовался Зим.

– Прежде всего то, что «друзья» Эмира решили прекратить твою активность в зоне их действий. В Алматы прибыл человек, которого называют Махмуд-палван.

– Мне известно о существовании такого человека, – протянул Зим, и глаза Чена широко открылись. – А у вас есть его фотография или, по крайней мере, приличное описание?

Чен кивнул. Он открыл лежавшую рядом с ним папку и вынул четыре снимка разной степени давности.

– Когда примерно он прибыл в Казахстан?

– По нашим сведениям, вчера вечером.

Зим задумался.

– Я возвращаюсь, – сказал он.

– Я понимаю, – согласился Чен. – Тара? Она ведь здесь, с тобой?

– Она.

– Не возражаешь, если я поеду с тобой?

– Какое там. Хочешь с кем-нибудь встретиться?

– Махмуд-палван, – протянул Чен. – Мы не понимаем, откуда он. Вернее, нам известна его биография – до того момента, пока его не взяли в оборот улемы. Собственно говоря, он исчез лет на семь, а потом появился в новом качестве, в каком пребывает и по сей день – исполнителем поручений какой-то очень влиятельной силы. Мы не знаем, кто отдаёт ему приказы. Но, к сожалению, его руководство и есть те люди, которые снабдили деньгами и солдатами Измаила Башири. Но есть и ещё кое-что.

Чен задумался, видимо, решая, стоит ли продолжать. Наконец выдохнул:

– Борьба за свободу уйгурского народа – только одна из задач Эмира.

– От так так, – протянул Зим. – А какая же тогда у него другая? Денег украсть?

– Он ищет какую-то вещь…

– Которая, с его точки зрения, должна находиться в Центре Мира? И вы что, верите в эту байку?

– Как сказать, Зим… Анализ исторических событий, сопровождавших все великие потрясения в Евразии, показывает, что неотъемлемой их частью было появление некоего магического артефакта. Так случилось, по крайней мере, во времена Моисея, при возникновении ислама, да и во времена Александра Македонского, Чингисхана и Тимур-ленга. Наши аналитики считают, что возможен вариант существования двух единиц или групп чрезвычайно энергетически активных объектов. Один из них вызвал к жизни как минимум две мировые религии. «Игры» со вторым привели к трём самым масштабным войнам древности. При этом создалось впечатление, что только Македонец контактировал непосредственно с артефактом, Чингисхан и Великий Хромец использовали его энергию опосредованно.

Ночной клуб Golden Needle, Москва

Ночной клуб Golden Needle был вполне фешенебельным и поэтому практически закрытым заведением. Его посещали известные политики, бизнесмены второго (а иногда и первого) эшелона, крупные жулики и известные артисты. С одной стороны, это делало «изъятие» адвоката Измаилова делом возможным – в клубе он чувствовал себя примерно в такой же безопасности, как и на территории другого государства. С другой стороны, операцию по «изъятию» Измаилова Спадолин готовил именно как похищение человека из другой, отличной от России и вполне суверенной страны – с применением самой тяжёлой артиллерии. Сперва владельцы заведения встретились с Шергиным, который объяснил им, почему выбор пал именно на их клуб. Шергин заверил их, что акция по «изъятию» Измаилова пройдёт максимально тихо и незаметно, и даже снизошёл до некоторых разъяснений, почему Служба не хочет делать этого в каком-нибудь другом месте. Причина заключалась, как ни странно, именно в безупречной репутации клуба. Golden Needle славился такими жёсткими мерами безопасности, что даже Ясин Абдуллаев, один из глав чеченской диаспоры Москвы, приходил туда с безоружными секьюрити.

Кроме того, такие условия благоприятствовали тому, что Измаилов позволял себе, что называется, расслабиться – то есть нюхнуть «кокса» и даже «позажигать» в присутствии девушек.

Практически всё остальное время рядом с Измаиловым крутился кто-нибудь из его компатриотов с уголовным или повстанческим прошлым. С ним почти неотлучно был водитель – мрачный седоволосый чеченец Джабраил. Брать же его на квартире было рискованно ещё и потому, что Сулейман Измаилов наверняка имел продуманную систему сигнализации. Как любой адвокат оргпреступной группировки, этот тип за десять с лишним лет практики превратился в хранителя такого количества самых разнообразных секретов и связей, что «хозяева» непрерывно держали его «под колпаком».

Несмотря на то что служба безопасности любой ОПГ значительно уступает в мощности силовым структурам более-менее вменяемой страны, она имеет перед ней и ряд совершенно неоспоримых преимуществ. В частности, то, что она при необходимости может действовать совершенно без оглядки на любые законы. И Спадолин не сомневался – если произойдёт утечка информации о предстоящем изъятии Измаилова с последующим допросом, жить адвокат будет ровно до тех пор, пока тот же водитель Джабраил не получит приказ о его ликвидации.

Вариант с клубом был предпочтительнее ещё и потому, что, как надеялся Спадолин, хватятся Измаилова не вдруг. А трёх дней для обработки методами Службы было вполне достаточно. По любым, даже самым взыскательным критериям. Впрочем, одёрнул сам себя Максим, с этим никогда не угадаешь: бывает, человек колется за десять секунд, а бывает, и месяца недостаточно. Внешний вид Сулеймана отнюдь не свидетельствовал о его душевной стойкости, но внешность обманчива. И это Спадолин знал по собственному опыту.

К сожалению, Служба не имела возможности установить за Измаиловым полноценное наружное наблюдение – как всегда, не хватало людей. Кроме того, система только пыталась оправиться от серии сокрушительных ударов со стороны власти в середине девяностых годов. Поэтому сведения о распорядке рабочей недели Измаилова Шемякин и Спадолин получали исподволь, допрашивая людей, имевших отношение к самым разным делам. Вопросы раскидывались в общей паутине собираемых сведений, так что никому из трёх десятков автономно допрошенных лиц не пришло бы и в голову, что все эти встречи в грязных чебуречных, ожидание в кабинете у следователя, неожиданные визиты людей, о существовании которых хотелось бы забыть навсегда, и телефонные звонки за полночь были затеяны лишь из-за одного-двух предложений, которые никоим образом не касались основного предмета разговора. Собственно говоря, именно так и происходит промывка шлихов редких металлов: несмотря на то что основной драгоценностью является золото, старатель из золотого песка вымывает крупинки платины в количестве, стократно уступающем количеству золотого песка.

Спадолин и Шемякин выяснили, что клуб – единственное место, откуда Измаилова не забирает водитель. Сулейман Измаилов посещал Golden Needle по пятницам, приезжая туда с девушкой, всякий раз с новой. Брал он их в одном из эскортных агентств, поставлявших элитных шлюх нуворишам среднего уровня и мелким дипломатическим работникам.

В результате консультаций с Шергиным владельцы клуба получили не только определённые гарантии скрытности проведения операции. В конце беседы Марк Соломонович намекнул, что в ближайшее время руководство Golden Needle будет владеть информацией конфиденциального характера, которая поможет им получить конкурентное преимущество над другим заведением, находящимся в этом же районе Москвы. Естественно, эта информация будет передана им в том случае, если операция по «извлечению» Измаилова пройдёт совершенно незаметно и не получит никакой огласки.

Владельцы клуба посовещались и отдали ряд распоряжений менеджменту. Менеджеры внесли изменения в расписание, новые приказы получили операторы видеонаблюдения, уборщики, официанты и даже диджеи.

Убийство человека, даже замаскированное под естественную смерть или несчастный случай, совершенно не требует такой всесторонней подготовки, как «изъятие» человека с целью его последующего быстрого возвращения в нормальную жизнь. Операция завершается самим фактом убийства, с «изъятием» же человека проблемы похитителей, как правило, только начинаются.

Концерт популярной группы «Злые Волки» был запланирован на десять часов вечера. Где-то в районе восьми на стоянке клуба появилась аварийная машина московской мэрии. Двое ребят в комбинезонах открыли канализационный люк и спустили туда какую-то проволоку. Затем они оба залезли в машину и приникли к сложному радиоэлектронному оборудованию, имеющему такое же отношение к ремонту канализации, как модный цвет женских пиджаков следующего сезона к летней миграции антилопы гну в Серенгети.

В это же время четверо молодых людей в униформе клуба прошли в операционный зал видеонаблюдения. Технический директор Golden Needle Вадим Сафонов объяснил персоналу, что это стажёры из дочернего клуба в Екатеринбурге и что сегодня у них первый урок. Затем тот же Сафонов прошёл в «техничку».

– Можете отдохнуть, ребята, – Сафонов похлопал по плечу Илюшу Николаева, студента третьего курса МГПУ, – основное свинство начнётся позже. Сейчас я хочу дать себя попробовать другим ребятам. Не беспокойтесь, они вам не конкуренты, – он дружелюбно улыбнулся насупившемуся Илье, – я просто хочу подрочить бригаду для Itchen-Chicken в Питере. Ну а потом вы выправите за ними все косяки…

С охраной технического входа дело обстояло ещё проще. Георгий Цицилава, грузинский богатырь из Сванетии, получил повестку явиться в отделение милиции по месту регистрации. Менеджер по безопасности клуба Виктор Харасия, который раньше «решал вопросы», возникавшие у секьюрити с правоохранительными органами, на этот раз просто развёл руками.

– Извиняй, Гоги! Сейчас нет у меня человека в том отделении. Ну и ладно, сходишь туда-сюда, пообщаешься. Будут проблемы – звони…

Его место занял другой амбал, также явно выраженной кавказской наружности.

– Родственник Гоги, – пояснил Сафонов. – Аврам. С Абрамом не путать! Тот же творческий путь – спецназ ГРУ и всё такое. Сегодня и завтра на подмене побудет.

Последнего «стажёра» Сафонов представил официантам.

В качестве окончательного штриха готовящейся акции к трансформаторной подстанции 47-го квартала подъехала и остановилась скромная «шестёрка». Два человека внутри машины подрёмывали в ожидании.

Ближе к десяти вечера в «подсобку» клуба с технического входа вошли ещё два человека. Одним из них был капитан Шемякин – в футболке и джинсах; вторым – небольшой мужичонка восточной внешности с объёмным полиэтиленовым пакетом. Трудившаяся в подсобке бригада уборщиков тепло поздоровалась с Зурабом и сдержанно – с Шемякиным. Он был для них чужой.

Сулейман Измаилов подъехал на стоянку в четверть одиннадцатого. «Злые Волки» настраивали на сцене аппаратуру. Люди в зале разогревались напитками и куражились. Постанывали гитары, из разных углов вспыхивали искорки фейерверков, свет иногда зажигался на весь зал, а иногда полностью гас.

– Новогоднее представление прямо, – сказал Сулейман своей спутнице, Лоре.

– Ох, Сулейманчик, так здорово! Сегодня за программу отвечает Серкоша Поцик, он такой выдумщик, я его так люблю…

– Сегодня ты меня лучше люби, ладно? – пробурчал Измаилов и взял Лору за ухо.

Сулейман Измаилов так никогда и не узнал, что «праздник» был, по большому счёту, затеян в честь него. А режиссёром был не Серёжа Поцик, а майор Лепенин – большой специалист Службы по всяким постановкам, специально для этой цели приехавший из резидентуры Службы в Австрии.

– Вошёл, – произнёс в радиостанцию наблюдатель из аварийного фургона. – Одежда: брюки, – он взглянул в шпаргалку, – Б11, куртка – Е6.

Весь гардероб Измаилова был расписан по номерам. Каждая единица одежды, в которой он за последний месяц появлялся на людях, имела обозначение и значилась в «шпаргалке».

– Какая швабра с ним? – автоматически откликнулся Спадолин – старший группы «стажёров» в комнате видеонаблюдения. «Впрочем, какая разница, – подумал он, – через полминуты увижу…»

Ответ, однако, последовал раньше, чем парочка появилась на ступеньках.

– Елена Курганцева, агентство «Оникс». Жадная сука, у Беленького на неё ворох всего.

Да, Измаилов действительно шёл вместе с известной Курганцевой, она же «Трюша». И на неё действительно было много всего. Это тоже сильно облегчало дело.

Но более всего дело облегчало то, что «ночные бабочки» вроде «Трюши» совершенно не рассматривались всерьёз как свидетели – ни милицией, ни гангстерами. Даже от дворняги у мусорного бака получить хоть в чём-то объективную информацию было неизмеримо проще, чем у такого измученного шампанским и кокаином существа.

«Отсыпать полгорсти „кокса" из оперативного резерва и отправить в Ростов-на-Дону к родителям на месяц», – решил Спадолин.

– По одежде понял? – уточнил он у Зураба.

– Да. Слава яйцам, всё с собой…

Зураб быстро закрылся в техничке, переоделся, накинув на себя форменный халат, и немедленно приобрёл деловитый вид.

– Шеф, атас! – Вадим Сафонов раньше работал у Братьев, и, воленс-ноленс, пришлось его посвятить в суть готовящейся операции. Тут уж правда, что, слава Богу, «бывших чекистов не бывает», – Абдуллаев сюда собрался!

– Проблемы? – спросил Макс.

– Да быть не должно. Сперва амбалы проверят клуб, может, запретят вам снимать какой-нибудь угол на видео. Может, диски сегодняшние с записями изымут. Передай своим ребятам, чтоб они глаз на них не поднимали – «чехи» все технички-подсобки обойдут. Они оперов часто по взгляду узнают… Я их сейчас своими людьми, ну, обычными, разбавлю… Ну и своих они поставят – на все входы, естественно…

– Ну что ж… Визит, можно сказать, ожидаемый… – задумался Спадолин. – С другой стороны, если сейчас не засыплемся, алиби у нас будет двухсотпроцентное. Нельзя «изъять» человека из клуба, в котором гуляет сам Абдулла…

Через минуту у входа в клуб остановились две BMW. Из машин вышли четверо, поздоровались с охраной на входе, тихо прошли в зал и обошли его по периметру, незаметно разглядывая всех присутствующих. Ещё через минуту в операционную вошёл невысокий широкоплечий человек в кожаной куртке с сухим, покрытым бугристой кожей, словно обожжённым, лицом. Острым, недобрым взглядом окинул помещение: за двенадцатью мониторами сидело четыре сотрудника.

– У вас что, людей не хватает? Своих посадить? Шютка, – рассмеялся он сухим, лающим смехом.

– Может, камеру какую отключить? – возник из-за его плеча Вадим.

– Зачем отключить? Нам скрывать нечего. Это безопасность, да? Ну ладно, покажи всё остальное.

Через пять минут Сафонов на секунду помаячил в дверях, показывая круг пальцами – всё в порядке.

Ясин Абдуллаев появился в зале ещё через пятнадцать минут. Он, два его друга и три дамы полусвета заняли столик в центре зала, охрана присела за два соседних.

Процесс разогрева в зале подходил к кульминации. «Злые Волки» исполнили один из своих ранних хитов – «Хуба-буба Гу-гу». С задних столиков слышался заливистый визг. Тридцатилетняя красотка выплясывала соло, впрочем, не заслоняя собой панораму эстрады. Подходил кульминационный момент концерта, и продюсер вполне осознанно решил взять короткий тайм-аут.

Люди наскоро опрокинули свои бокалы и потянулись к туалетам.

Измаилов тоже поднялся, причём бокал сока, который он держал перед собой, остался нетронутым.

Лора засмеялась, приподнялась вместе с ним, и демонстративно потёрлась о его брюки. Сулейман похлопал её по щёчке.

– Посиди тут.

Макс внимательно просматривал через монитор видеонаблюдения туалетные кабинки. Во все выстроились короткие очереди – молодые парни и юные девушки были очень заняты: они доставали крохотные пакеты – закатанные в полиэтилен или свёрнутые из папиросной бумаги, неторопливо вдыхали белый порошок, отправляли естественные потребности, смахивали следы пудры с ноздрей и снова выходили в зал. В одной из кабинок занялись любовью.

– Здесь усыплять надо каждого третьего, – сказал хмурый Тагир за третьим пультом. – Только массовые расстрелы спасут Родину.

– Усыплять – не усыплять, – задумчиво проговорил Спадолин. – Но не хило бы подмешивать в эту дурь стерилизатор какой-нибудь. Чтоб хоть детей у них не оставалось… Вот он – наш…

На этот раз Макс отреагировал не на Измаилова, а на официанта-стажёра. Тот сложным маршрутом подошёл к нужному столику, наклонился к Лоре, о чём-то её спросил – в этот момент его ладонь зависла над бокалом orange juice – и порхнул дальше, по своим делам.

Свет вспыхнул всеми софитами зала, озаряя вновь выходящую на сцену группу, затем полностью погас – буквально на полсекунды, но достаточно, чтобы откуда-то сзади донёсся радостный женский визг, – и вновь установился привычный голубоватый полумрак, в котором белые рубашки и блузки светились искусственным неоновым светом.

– А теперь, – неистовствовал Серко Поцик, прославленный диджей Golden Needle, – наши гости, и в особенности любимец публики Афрак Бабалов, сбацают нам свою бессмертную «Дорогу ру-ра»!

Измаилов вновь оказался за своим столиком. Он улыбнулся, придвинул к себе стул с Лорой, обнял её и поднял бокал сока. Отпил половину.

Над залом поплыл идиотский до безумия мотив:

Дорога ру-ра, Мама ду-ра, Да здравствует прихлоп, Да здравствует доступ…

Сулейман поморщился и убрал руку с груди Лорочки. Та поморщилась в свою очередь. Измаилов привстал и снова опустился в кресло. Снова привстал.

– Старт!

Дверь «аварийки» открылась, и один из сидящих в ней парней, уже успевший переодеться в белую рубашку и джинсы, подошёл к «мерседесу» Измаилова, чуть-чуть поколдовав над дверью, открыл её и сел внутрь.

В полукилометре от здания клуба дверь «шестёрки» распахнулась, и человек осветил фонарём замок подстанции. Щёлкнул ключом и зашёл внутрь. Вынул из кармана схему и взялся за нужный рубильник.

Два оператора видеонаблюдения накинули пиджаки и вышли. Спадолин вышел следом за ними. Впереди них шёл Зураб в белом халате.

Туалет был пуст. Макс встал перед дверями, будто проверяя ширинку, а на самом деле отсекая от входа возможных посетителей. Его тронули за спину. Измаилов.

Макс сдвинулся в сторону, пропуская адвоката к писсуарам. Наклонился к лацкану пиджака.

– Давай!

Два человека в двух разных местах нажали рубильники.

Свет выключился.

В тот же момент все мобильные телефоны в здании оглохли.

Послышался лёгкий вздох, и кто-то покинул туалетную комнату.

– Врубай снова!

В зале люди орали от восторга.

Макс быстро прошёл в техничку.

– Живой?

– Да что станется падле? Дубиной не убьёшь.

В этот момент Зураб, одетый в такую же клубную куртку, как и Измаилов, вышел в зал, прошёл к столику, за которым сидела Лора, поднял барсетку адвоката и направился к выходу.

– Эй, ты куда? – испуганно пискнула девица, но тут на место Сулеймана опустился Спадолин.

– Спокойно, гражданка Курганцева, – предостерегающе произнёс он.

По сути, это и было самым рискованным местом всей акции. Именно в этот момент гражданка Курганцева могла вскочить на стол и заорать, могла скинуть с себя верхнее бельё и драпануть к выходу, могла просто… Да просто всё что угодно. Но она повела себя предсказуемо и, что самое главное, правильно: с открытым от ужаса ртом уставилась прямо в голубые глаза оперативника Службы.

– А мать дошла, И дошлая была, Дорога ру-ра! —

орали музыканты на сцене.

В эти секунды три человека покидали помещение клуба. Двое работяг в халатах несли тюк с мусором. Один из них, мужчина громадной комплекции, уже изрядно принял на грудь и потому покачивался. Салват, один из охранников Абдуллаева, проводил их глазами, но ничего не сказал. Он только пнул мешок ногой, но мешок оказался совершенно невесомым. Салват укоризненно покачал головой.

– Совсем сил нэт, а какой здоровый. Пьяный, да?

Два человека подошли к мусорным контейнерам, и тут выяснилось, что мужчина громадных форм – не один, а двое мужчин. Бессознательное тело Измаилова, закреплённое на спине капитана Ожорина специальными захватами, тут же перекочевало в джип Cherokee, стоявший за оградой. Капитан облегчённо расправил плечи, и два человека в спецодежде возвратились в здание клуба. Джип тронулся с места и исчез.

Человек, очень похожий на адвоката Измаилова, вышел из клуба, сел за руль своего предусмотрительно открытого «мерседеса» и тронулся прочь из города.

От момента, когда старший лейтенант Нырко «вырубил» Измаилова отработанным ударом по затылку (Шергин всегда был категорическим противником использования «химии» в спецоперациях), и до момента, когда адвокат, поддерживаемый за плечи капитаном Ожориным, был погружен на заднее сиденье автомобиля, прошло двадцать четыре секунды.

Спадолин, поддерживая Лору под руку, вышел ещё минут через десять. В 00.20 «клубная» группа видеонаблюдения заняла свои места в операторской.

Тогда же единственный человек обратил внимание на внешние признаки спецоперации по «изъятию».

– Сень, ты глянь, дырка в записи, – обратил внимание кто-то из ребят внутреннего наблюдения.

– Это свет вырубило, мне уже Вадян брякнул. Секунды на полторы всего.

– Блин, так зажигали, что свет вырубило…

Алекс Зим – майор Чен. Трасса Урумчи – Алматы

– Стало быть, излюбленный приём Махмуда – неожиданный удар в сплошной толпе? – поинтересовался Алекс.

– Да. Так как его коронный приём не даёт внешнего кровотечения, то происходящее выглядит, точно внезапный сердечный приступ.

– Да, бороться с таким типом чрезвычайно сложно, – произнёс Зим. – Собственно говоря, на это у него весь расчёт. Если ты не супербизнесмен и не сын президента, тебе практически невозможно избежать людных мест.

– В случае с Духаном Кавачем Махмуд сам поддержал убитого генерала, имитируя оказание помощи, и отошёл, только когда подъехала машина. С этого случая, кстати, и появился его современный словесный портрет, – сказал Чен.

– Да, для такого действия надо иметь не стальные – капроновые нервы.

– Ходят слухи, что он курит опиум для поддержания душевного равновесия.

– То есть – классический асассин?

– Возможно, если бы он не был мусульманином, то пил бы водку.

– Ну, в общем-то хрен редьки не слаще. Есть, правда, одна зацепка – и очень весомая, – задумчиво произнёс Зим.

– Габариты? – попробовал угадать китаец.

– Да. Человек такого телосложения не спрячется в толпе. Особенно азиатской.

– Ты что-то придумал? – у Чена загорелись глаза.

– Я? Ну, на самом деле есть всего две тактики, которые могут помочь пристрелить этого гада. Даже три, но мы ведь не можем рассчитывать на содействие КНБ Казахстана?

– Нет. Однозначно – нет. И не из-за требований секретности. Просто уровень его профессионализма не позволит провести такую массовую операцию, как тотальное вытаптывание. Я не скажу, что у казахов нет асов в службах. Но их единицы, а для вытаптывания требуется слаженная структура профессионалов.

Зим вспомнил, как Макс определял республики Средней Азии для секретных агентств мира: «Дикое поле».

– Собственно, первая тактика – это ловля на живца, – сказал Зимгаевский.

– Опасное занятие. Опасное для живца.

– Ну ещё бы, – согласился Зим, вспоминая, как два года назад при помощи этой тактики уничтожил отделение российского спецназа.

– Кроме того, это потребует плотной группы обеспечения. Я не уверен, что вашей Службе или нам удастся создать такую за день.

«Или что мы захотим», – подумал про себя Зим, а вслух произнёс: – Ты знаешь, что такое «снайпинг», Чен?

– А? – отозвался приятель по Ассинибойн-Сити.

– Исходный вариант этого определения – охота на бекаса, the snipe. Вспугнутый бекас летит непредсказуемым зигзагом, что делает выстрел по нему чрезвычайно сложным.

Однако у меня есть знакомый, считающий стрельбу бекаса влёт необычайно простым занятием. Дело в том, что этот кулик первые десять метров летит прямо, как стрела, и только потом начинает петлять. Вся суть в том, чтобы попасть в него на этих десяти метрах… – объяснил Алекс.

Автомобиль мчался по бетонной дороге, проложенной по пустыне. Иногда в свете фар промелькивали крохотные прыгающие шарики тушканчиков. В какой-то момент водитель вывернул руль, объезжая выползшую погреться на прогретое полотно змею.

– Можно остановиться? – попросил Зим.

– Да сколько угодно, – Чен отдал команду шофёру. – Пиво?

– Нет, Чен. Надо чуть-чуть подумать.

Зим ходил взад и вперёд в свете фар. Пустыня жила своей незамысловатой, но таинственной жизнью. То там, то здесь в отсвете автомобильных светильников вспыхивали искорки глаз местных обитателей. Вот загорелись зрачки лисицы. А тут два тушканчика проскакали один за другим. Песчанка, испуганно чвыркнув, юркнула в норку.

«Где бы такую норку найти, чтобы не доставали? – с тоской подумал Зим. – Можно даже с Тарой». Ему вдруг очень захотелось услышать её ироничный весёлый голос, прижать к себе плечи с острыми, торчащими ключицами. «Надо начать её учить русскому», – подумал Алекс и даже испугался этой мысли.

– Чен, слушай, – он с трудом оторвался от мыслей о Таре. – Можешь мне помочь?

– Если помнишь, я здесь именно для этого.

– Видишь ли, на первый взгляд избежать покушения такого суперкиллера, как Махмуд-палван, и при этом уничтожить его самого – довольно сложно.

Чен кивнул:

– Ты, как всегда, скромен, Зим.

– Но только на первый взгляд. Потому что на самом деле это гораздо проще, чем кажется.

– Ну, это уже хуже. Похоже на самовосхваление, а Коммунистическая партия Китая учит, что этого нужно по возможности избегать.

Зим начал объяснять. Чен слушал его рассказ со всевозрастающим неудовольствием. Наконец проронил:

– Да, я немедленно отдам распоряжения. Я думаю, что это можно подготовить за восемь часов – тогда нам подвезут требуемое снаряжение прямо на Хоргос.

– Тогда почему ты выглядишь таким расстроенным? – поинтересовался Зим.

– Потому что ты только что продемонстрировал превосходство европейской гибкости над азиатской косностью, – признался Чен. – Мне бы твоё решение даже в голову не пришло. А ведь, по сути, оно – самое элементарное. Мы, дети Хань, тоже не лишены комплексов.

– Просто на кону этого дела не стоит твоя шея…

Алекс Зим, Алматы, Республика Казахстан. Снайпинг

Кем-кем, а бездельницей Тару никак нельзя было назвать. Целыми днями она читала обширные посты исторических интернет-форумов, переписывалась с какими-то ориенталистами. Как и многим неофитам, ей доставлял огромное удовольствие сам процесс исследований.

К тому же Тара отличалась от большинства неофитов вполне критическим отношением к собственным результатам. Вот и сейчас она, после приветственного поцелуя, взяла с места в карьер:

– Зим, ты представляешь, эти придурки утверждают, что именно уйгуры остановили продвижение Александра Македонского на север! Вот, гляди, они пишут: «…их потомки создали своё первое дофеодальное государство в III веке до Рождества Христова. Границы его простирались от Монголии до Центральной Сибири – на севере и от Енисея до нынешнего Таджикистана – на юге и западе.

Войска этого государства остановили армии Александра Македонского. Тогда-то великий полководец и назвал их худ хуранд – пускающие стрелы со всех сторон. Именно это выражение со временем преобразовалось в этноним „уйгур"».

– Угу. А тебе, как представительнице народа Эйре, почти тысячу лет страдавшего под властью ненавистных англичан, разве не симпатична сама идея борьбы за свободу гордого уйгурского народа?

– Алекс Зим, сейчас я надену тебе этот рюкзак на голову и утоплю в… в… ну, в общем, в той луже, которая найдётся в этом городке. Мой прадед и дед голосовали за то, чтобы Ольстер оставался в составе Короны.

– Стало быть, ты коллаборационистка из семьи сецессионистов. Кстати, я привёл с собой одного знакомого…

Из прихожей появился улыбающийся Чен.

Тара обречённо вздохнула.

– Господи, неужели весь мир нашпигован секретными агентами, как кекс изюмом?.. Поневоле начнёшь понимать министра Форрестола.

– Не понимаю, о чём ты, – начал Чен.

– Ну и не понимай, – отрезала Тара. – Я знаю уже достаточно о жизни Зима в этой стране, чтобы не поверить в такие совпадения. Я бы могла тебе сказать, что я – седьмая внучка своей бабушки, а та тоже была седьмой внучкой… Но я не буду этого говорить. Тебе достаточно знать, что я сама по себе не дура. И я надеюсь, что ты не остановишься жить в нашем доме – он слишком невелик, и на двоих в нём места как раз, а для троих его уже недостаточно.

– Ладно, Тара, – примиряюще сказал Зим, – разве не писал Дэвид Корнуэлл, что «чем же ещё является шпионаж, как не одним из терминов для обозначения того, что мы с вами делаем каждый день».

– Ну, тогда я точно шпион, – хмыкнул Чен. – В любом случае, я надеюсь, что ты приготовишь нам кофе и мы обсудим с Зимом некоторые детали нашего ближайшего будущего.

Сварив кофе, Тара демонстративно ушла в другую комнату и прикрыла дверь.

Ночью, обняв Зима, она вдруг зашептала:

– Господи, Зим, неужели ты не можешь взять и сбежать отсюда – как можно дальше от всех этих людей с их Большими Играми? Уедем куда угодно, и я подарю тебе самую большую Игру – воспитание детей!

В первый момент при упоминании Махмуд-палвана Зима охватил страх. За Тару. Однако, поразмыслив, он решил, что основания для волнения есть, но они не столь велики, как показалось на первый взгляд. Судя по оперативной информации Чена, последние годы Махмуд не отходил от своей тактики «укуса шершня», несмотря на то, что превосходно владел огнестрельным оружием всех типов. Не было оснований считать, что сейчас он поступит как-нибудь иначе.

Отказаться от приносящей успех схемы убийца мог только в том случае, если бы решил, что его «определили». Чен решительно отрицал такую возможность. В биографии мюрида Махмуда, составленной КГБ КНР, отсутствовали сведения о том, что он когда-либо захватывал заложников или принимал участие в их захвате. Но его биография, как и биография любого деятеля мусульманского подполья, имела больше белых пятен, нежели установленных эпизодов, и гарантировать, что он не будет этого делать впредь, не стал бы даже такой профессиональный враль, как глава Центра изучения общественного мнения.

Кроме того, захват Тары в заложницы автоматически лишал Махмуда его важнейшего преимущества – внезапности нападения.

Поэтому скрепя сердце Зим положил себе считать Тару в относительной безопасности.

Утром он забрал привезённую из Китая сбрую и направился в ванную. С непривычки установка снаряжения заняла довольно много времени. Да и в одиночку делать это было на редкость неудобно. Можно было, конечно, попросить Тару помочь, но Зим предположил, что если бы он рассказал ей, чем собирается заниматься в ближайшее время, то Тара неминуемо оглушила бы его молотком, запихнула в баул и увезла тайком в какой-нибудь из ирландских коттеджей на болотах, принадлежащих её семье.

Тара, придирчиво оглядевшая его перед выходом в город, ничего не заметила, только отпустила замечание по поводу того, что если он будет дальше уделять столь пристальное внимание своей внешности, то его неминуемо выгонят с американского телевизионного канала. Особенно её умилил вертикально стоящий воротник куртки.

– Вы что там вчера, перебрали с этим секретным агентом? – муркнула она в своей обычной иронической манере.

– С чего ты взяла? – удивился Зим.

– Из общения с любимым папашей. Тот обычно с похмелья уделял повышенное внимание своей внешности. Кстати, не сказать чтобы это мне не нравилось, – добавила она несколько нелогично.

Зим положил перед Тарой несколько уйгурских шалей, купленных на пограничном переходе в то время, пока они ждали, что Чену привезут заказанное Зимом снаряжение.

Она вспыхнула от радости и вдруг стала необычайно серьёзной.

– В чём дело, Тара? Что-то не так?

– Всё так, Алекс Зим. А есть в этом городке ещё какие-нибудь лавки этих грёбаных уйгуров, с которыми вы все так возитесь?

– Ну, в общем, существуют. А что такое?

Тара подняла платок с изображённым на нём прямоугольным рисунком.

– Ты часто встречал здесь такой орнамент?

– Да, в общем… – Зим напряг память. – Если честно – не помню. А что, это так важно?

– Может быть, совпадение. Но я, правда, так не думаю.

– Ты это о чём?

– Видишь рисунок в центре? Это Мандала. Странный символ, а точнее целый комплекс символов, отражающий всю полноту Космоса. Мандала символизирует возвращение души к своему ядру. Её внешний круг – это стена «огня», или Знание, сжигающее Неведение. Следующий, алмазный круг – это просветление или обретение Неизменного знания. Божества, расположенные напротив каждых «ворот», олицетворяют бессознательное. Они препятствуют постижению. Следующий уровень представлен поясом из цветов лотоса – символа духовного возрождения. Центр Мандалы – это престол Божества, или космическая зона, где происходит окончательная духовная интеграция Сущего.

– Ну и что? – надетая Зимом сбруя по-настоящему припекала его затылок и верхнюю часть спины. Но прерывать Тару он тоже не хотел.

– Бедный, очень практичный Зим. Сверхпрактичный Зим, – пропела Тара. – А теперь посмотри, во что заключён этот индуистически-буддистский знак.

– Во что-то, очень напоминающее перекрестье прицела, – нетерпеливо сказал Зим.

– Бедный Зим! – с укором произнесла Тара, – Мандала здесь помещена в кельтский символ, обозначающий середину Центра Мира, который представляет собой три квадрата, вложенные один в другой и пересечённые четырьмя планками креста, определяющими четыре основных направления – север, юг, восток и запад, и четыре реки, вытекающие из Центра Мира.

– Если бы ты, расшифровывая все эти таинственные знаки и символы, определила бы для меня точку, в которую я должен стрелять, чтобы разрешить все свалившиеся на меня проблемы, я был бы тебе очень благодарен, – проговорил Зим. – Ну и что же всё это значит, по-твоему?

– То, что мы здесь находимся неподалёку от того Центра Мира, который представляли себе люди как крайней западной, так и крайней восточной ветвей культур.

– Угу, – согласился Зим, – местные тоже так считают. Только имей в виду, что я не встречал ни одного местного народа, который не провозглашал бы своё племя «настоящими людьми», попутно отказывая в этом всем остальным. Даже эскимосы называют себя «инуит», что тоже означает «настоящие люди», а всех остальных «каблуна» – «собачьи дети». Я подозреваю, что с Центрами Мира может происходить нечто подобное.

– Все эти вещи слишком сложны для тебя, мой сверхпрактичный Зим. Тебе, как и всем остальным мужикам, надо найти лишь то, во что можно стрелять. И всё равно, я дорого дала бы за то, чтобы понять, откуда здесь взялся кельтский крест Туатов.

Приняв решение, Зим решил максимально упростить задачу Махмуду. Несмотря на всю сложность, он постарался внести в свой журналистский быт немного распорядка. Например, в полдень сам выходил в торговые ряды, установленные внутри квартала, вечером наматывал около трёхсот метров по самому оживлённому отрезку улицы Кабанбай-батыра, а перед самым домом курсировал по странной системе из трёх узких переулков, оставшихся ещё со времён, когда Алматы был русским фортом Верным.

Слежки за собой Зим не замечал. Чен утверждал, что его постоянно прикрывают четыре оперативника, но Алекс ещё ни разу не смог обнаружить их присутствия. Вполне вероятно, майор Чен подтянул в Алматы целое подразделение из тридцати-сорока человек, так, чтобы постоянная смена «ведущих» не бросалась в глаза постороннему наблюдателю. Зим с кривой усмешкой вспоминал его слова о том, что страна с полуторамиллиардным населением вполне может позволить миллионную численность спецслужб. И сто тысяч из этого миллиона могут проходить постоянную полевую практику в приграничных государствах.

Но сейчас Зим готов был молить Бога, чтобы так происходило на самом деле, а не являлось блефом хитроумного китайца. Потому что иначе цена его жизни значительно снижалась.

Зим отнюдь не пребывал в постоянном напряжении. Когда-то давно в ответ на вопрос о своём вероисповедании он признался, что является атеистом с уклоном в даосизм. В самом даосском учении ему ближе всего был замечательный мотив, который можно трактовать: «не помрёшь, так жив будешь». Также практика добора подраненных медведей во время охотничьих туров на Дальнем Востоке учила тому, что человек, находящийся в постоянном напряжении, очень скоро устаёт и не может контролировать ситуацию. И напротив, небольшая расслабленность при некоторой тренировке может способствовать нескольким мгновениям абсолютной собранности. А ведь именно эти мгновения и решают исход дела.

Тем не менее не думать о постоянно следующей по пятам смерти – выше человеческих сил, так что Зим жил в постоянном напряжении, и ему стоило труда избегать резких движений и не оглядываться на малейший шорох.

Как всегда, контакт произошёл предельно неожиданно.

Махмуд-палван, безусловно, был профессионалом высшего класса, несмотря на некоторое однообразие применяемых приёмов. И он «поймал» Зима таким образом, о котором ни сам Алекс, ни майор Чен не могли даже подумать.

Чен, и Зим следом за ним, предполагали, что Махмуда со стопроцентной вероятностью удастся определить при сближении: на основании простого здравого смысла им казалось, что человек ростом метр пятьдесят пять сантиметров и весом сто двадцать килограммов – словом, квадратный, как клещ – будет заметен в любом месте улицы, словно включённый светофор.

Не в любом.

Когда Зим заглянул на прилавок, полный свежих яблок и абрикосов, то краем глаза заметил верхушку тюбетейки какого-то грузчика, устроившегося между торговыми рядами. Обычный бедняк на кормном месте большого города. Грузчик завернулся в драный чапан и, судя по всему, подрёмывал. Зим взял в руки абрикос и только тут понял, что попался…

Вместо грязного утомлённого бродяги вдруг вырос низкорослый атлет с плечами чудовищной ширины, который с силой хлопнул Зима по шее. Раздался глухой звон, и Зим, брошенный вперёд ударом нечеловеческой силы, полетел под ноги десятков спешащих по базару людей.

Однако, падая, сумел развернуться, выхватить спрятанный на груди кольт 45-го калибра и трижды выстрелить в нависающую над ним громадину.

Судя по всему, Махмуд был озадачен случившейся несуразицей – по его мнению, поражённый «жалом шершня» человек должен незаметно опуститься вниз, словно при сердечном приступе, а не лететь на торговые ряды, будто сбитый кувалдой. Так бы и произошло, если бы переточенная в стилет отвёртка вошла точно в промежуток между атлантом и мыщелками черепа.

Но сегодня отвёртка встретила в этом месте стальную пластину, замурованную в имитацию кожного покрова, которая искусно облегала шею и выглядела со стороны настоящей живой плотью. Поэтому Зим получил не проникающее ранение, а мощный удар, поваливший его вниз. Только кошачья вёрткость и многолетняя практика, полученные на медвежьих охотах, позволили ему освободить своё оружие и выпустить три пули в несостоявшегося на этот раз убийцу.

Махмуд-палван покачнулся и рухнул на спину. В этот момент базар превратился в адский хаос.

Дико орали две стоявшие за прилавком женщины. Основная масса людей, толпившихся у прилавка, перед которым происходила стрельба, кинулись в разные стороны, сваливая корзины с фруктами, тележки с пирожками, лотки с зеленью и опрокидывая друг друга. Прямо над Зимом вырос низкорослый, круглоголовый, коротко стриженый парень, похожий на уйгура, вырвал пистолет из пальцев Зима, поднял его и выпустил в небо всю обойму.

Даже те, кто ещё колебался, раздираемый желанием убежать и нежеланием бросить товар, больше не сомневались.

Вопли и свалка усиливались.

В этот момент четверо крепких рук ухватили Зима за плечи и поволокли под прилавками, по раздавленным абрикосам, помидорам и винограду в вонючее отверстие какого-то подвального окошка под мелким магазинчиком.

Эти же двое ребят сорвали с Зима всю одежду, окатили его водой из подключённого к какому-то вентилю шланга, сдёрнули с него остатки панциря из металлических пластин, прикрывавшего все жизненно важные части тела, и вместе с одеждой сунули их в пластиковый мешок для мусора.

Зим натянул на себя девственно белую футболку и совершенно новые голубые джинсы и вышел. Он чинно проследовал пару кварталов, а затем отправился на явочную квартиру, номер которой ему второпях сообщил кто-то из группы эвакуации.

Чен ждал на месте.

Он сразу же молча и энергично пожал Зиму руку.

– Вообще-то за такой результат мои подчинённые огребли бы от меня меж ушей, – добродушно произнёс он, – но для «привлечённого сотрудника» ты превзошёл все ожидания.

– Ты хочешь сказать, что он остался жив?

– Нет. Это – нет. Не мог прославленный «орхоянский стрелок» промазать в такого огромного человека с такого короткого расстояния. Мертвее не бывает.

Низкорослый, круглоголовый, коротко стриженый парень, стрелявший на базаре из пистолета, усмехнулся.

– Надо получить снимки тела у казахов в их КНБ. Я бы курсантов по ним учил. Пуля в диафрагму, пуля в середину груди и пуля промеж глаз. В учебниках так не учат. Потому что считается – так нельзя.

– Но в любом случае я бы предпочёл получить его живьём, – сокрушался Чен. – Партия учит, что надо стремиться к совершенствованию.

– Но партия же учит, что любой результат хорош, если это – результат, – сказал «круглоголовый».

– Выражение «отрицательный результат – тоже результат» в китайском языке отсутствует? – с усмешкой спросил Зим.

– А что, отрицательный результат может быть результатом? – парировал Чен.

Макс Спадолин. Оперативная квартира А70

Квартира, значащаяся в реестре Службы как А70, располагалась в наполненном хрущёвскими пятиэтажками Савёловском районе. Подполковник Сундиев, ответственный за использование ведомственного жилья в служебных целях, не отказал себе в удовольствии четверть часа промурыжить Спадолина на инструктаже, живописуя, какой содом обычно оставляют молодые офицеры на «явках» и как ещё с начала XX века повелось называть адреса для секретных встреч и консультаций.

– Третьего дня Михалков сдавал ключи от УВ11, – рассказывал Хамит Валитович, проникновенно глядя в глаза Максиму. Тот закусил губу, чтобы не рассмеяться. Эту историю он не только слышал десятки раз, но даже успел пересказать кое-кому из молодых. В назидательном тоне, разумеется. – Клялся, что всё оставляет в зеркальной чистоте, каждую паркетину собственным галстуком протирал. Я туда Викторию Фёдоровну отправил.

Спадолин понимающе кивнул. Виктория Фёдоровна, маленькая, сухонькая очкастая бабушка, известная среди офицеров как «бабулька-ягулька», славилась своей злоязычностью и беспощадностью к нарушителям режима на конспиративных квартирах.

– Так вот Виктория Фёдоровна, пожилая женщина, вынесла оттуда четыре корзинки пустых бутылок и использованных презервативов…

Офицеры службы обеспечения рассказывали эту байку при каждом получении ключей на тот или иной адрес, видимо, полагая, что хоть как-то смогут оградить от разврата молодое поколение служивых. Судя по всему, все сотрудники ХОЗО считали, что, попав на оперативную квартиру, офицер немедленно теряет человеческий облик, пьёт горькую из горла, приглашает гулящих женщин и незатейливо веселится с ними на подоконнике, засунув себе в задницу зажжённую свечку.

Квартира, известная в Службе под грифом А70, была тем не менее не совсем обыкновенной оперативной жилплощадью для встреч. Это была двухкомнатная «хрущёвка», главной особенностью которой было наличие обширной кладовки два на шесть метров, известной в народе под названием «тёщина комната».

Здесь кладовка была обшита звуконепроницаемым материалом и оборудована водонепроницаемым полом, что превращало её в идеальную камеру для допросов.

Именно туда внесли адвоката Измаилова. Руки и ноги его были связаны скотчем. Сулейман Ибрагимович начал постепенно приходить в себя, причём сознание его было вполне отчётливым – ещё один довод в пользу «немедикаментозной иммобилизации», как называл мягкий оглушающий удар по голове Шергин.

В первый момент он обнаружил, что рот у него свободен, а руки и ноги связаны и что тащат его два человека в простых джинсовых костюмах и вязаных шапочках-масках. Он сразу попытался реализовать это кажущееся преимущество и закричал. Но, к его удивлению, на дикий истошный крик адвоката никто не обратил никакого внимания. Более того, похитители неторопливо сняли с него путы клейкой ленты, затем один заломил ему шею в удушающем захвате, а второй неторопливо начал его раздевать.

Полностью раздетого и обессилевшего от бессмысленной борьбы Ибрагимова бросили на лежащую на полу мягкую простыню. Затем оба мучителя быстро и деловито закатали его, как куколку, в мягкую, сухую ткань, так что Измаилов не мог шевельнуть не то что рукой или ногой, но даже пальцами рук. Почувствовав себя абсолютно беспомощным в этой стягивающей всё тело хлопчатобумажной оболочке, Измаилов снова закричал. Крик его продолжался минуты три – затем он сорвал голос. Кроме того, крик производил на его похитителей меньше впечатления, чем капель из прохудившегося водопроводного крана.

Один из мучителей в масках вышел и вернулся с двумя пятнадцатилитровыми вёдрами воды. Решительным движением он окатил из одного ведра лежащего на полу спелёнутого человека, а второе оставил возле двери. Затем оба человека вышли из комнаты, плотно заперев дверь. Источником света в комнате была неровно мигающая лампа дневного света под потолком.

Сулейман Измаилов. Пытка часами

Единственным предметом в комнате кроме стоящего у входа ведра были висящие на стене большие часы с белым циферблатом. Именно на этих часах сконцентрировалось всё внимание несчастного адвоката. Очевидно, что его заключение не продлится до бесконечности, и не менее очевидно, что не позднее чем через двенадцать часов его хватятся. Другое дело, что с момента, когда сознание начало к нему возвращаться, он не мог сообразить и вычислить, к кому ухитрился попасть в руки. В памяти Измаилов хранил немало кандидатов на это место, но любые попытки вступить в общение с похитителями (репликами типа «пацаны, а вы – кто? В смысле – кто за вами»?) попросту игнорировались.

Наконец дверь закрылась и узнику только и оставалось, что наблюдать за часами.

Первый раз в жизни он оказался в такой ситуации, хотя несколько раз читал и слышал о подобных испытаниях. Действительно, первые четыре часа Сулейману казалось, что время фактически остановилось. Он пытался найти какие-то признаки изменений в мире за пределами окружающей его комнаты.

Спелёнутое несколькими слоями мокрой ткани тело замерзало. Более того, тугая материя всё сильнее и сильнее сжимала его плечи, бёдра, икры ног – равномерным прессом стягивала мускулы, вдавливала кости во внутренности. Измаилов вспомнил, что мокрая ткань не растягивается, а, наоборот, сжимается. А как она сжимается, он ощущал сегодня буквально каждым квадратным миллиметром своего тела. Адвокат замерзал. Причём это происходило прямо в Москве, посреди жаркого лета, при комнатной температуре.

Бесполезно. Внутрь не проникали ни звон и дребезжание трамваев, ни гул троллейбусов, ни визг проносящихся автомобилей. Хотя, если судить по циферблату, уже давно наступил день, люди в Москве занимали места в офисах, выходили на шопинг, завтракали, в конце концов.

Через пять часов заключения в комнату откуда-то проникли замечательные запахи жареного на подсолнечном масле лука и чего-то мясного, вероятно, бифштекса.

Измаилов позвал несколько раз – никто не отозвался. Но при попытках издавать звуки Сулейман обнаружил одну очень неприятную вещь – губы сводило от холода. Кроме того, мучительно хотелось по малой нужде.

Измаилов попытался изогнуться, чтобы ногами достать хотя бы до стоящего у дверей ведра. Однако ему не удалось даже пошевелиться.

Он снова закричал. И при этом описался.

Обмочившись, Сулейман почувствовал себя чуть-чуть легче. Тёплая моча немного согрела его тело. Он даже закрыл глаза, и попытался чуть-чуть задремать, надеясь, что этот кошмар пройдёт, как только он проснётся.

Проснулся он, по ощущениям, очень быстро – некто вошедший снова облил его из ведра водой. Вода, выливаясь, шуршала, и на поверхности холста Сулейман с ужасом увидел кристаллики льда.

Дверь вновь приоткрылась, пропуская вошедшего человека обратно, и оттуда, из приотворившейся щели, пахнуло свежесваренным кофе и сладкой выпечкой. Спазм желудка буквально перекрутил Измаилова наизнанку. Он посмотрел на часы – и ужаснулся: прошли почти сутки с момента странного похищения в туалете Golden Needle.

Способ ломки подследственного был личным ноу-хау Макса Спадолина, и привёз он его оттуда же, откуда сам был родом – из глухих тюменских урманов. Нежелательных соседей охотники-промысловики убивали изысканным и мучительным способом – оборачивая их на несколько дней в мокрый брезент. В конце концов человек умирал мучительной смертью от смешанного эффекта голода, холода и страха. Преимуществом этого метода промышленникам виделось практическое отсутствие внешних и внутренних травм. Умерщвлённую таким образом жертву охотники потом облекали в его же мокрую одежду и оставляли лежать в живописной позе недалеко от зимовья посреди лыжни. В местном фольклоре это называлось «замёрз на пороге собственного дома». Максу пришла в голову мысль использовать этот метод, лишь несколько усовершенствовав его, для проведения несанкционированных допросов с пристрастием.

Важнейшим усовершенствованием были часы.

В классической методике допросных методов считалось, что ни в коем случае подследственному нельзя давать ощутить ход времени – на это были направлены все хаотические включения света в камерах без окон, произвольные по времени выдачи пищи и прочие незамысловатые тюремные хитрости.

Спадолин поступил примерно так же. Только он разработал собственный алгоритм хода часов, и именно это использовал в качестве основного дезориентирующего во времени механизма.

Итак, человеку первые два часа заключения кажутся нестерпимо долгими, вне зависимости от реального хода времени?

Отлично, первые два с половиной часа будут на нашем механизме проходить как два, то есть каждый час будет на четверть короче.

После этих двух часов узник, как правило, начинает особенно пристально следить за временем, отслеживая каждый такт стрелки.

Ещё лучше. Каждый час, отмечаемый на циферблате этими вот стрелками, будет тянуться час сорок по астрономическому времени.

Дальше человек перестаёт внимательно следить за ходом часов, и его, этот ход, можно несколько ускорить. Вместо астрономического часа эти стрелки проходят часовой цикл за сорок минут. Это порождает у заключённого иллюзию стремительного течения времени, но при этом ничего не происходит, не появляется помощь и не приходит следователь.

Человек не железный и, измученный ожиданием, засыпает. Здесь он и вовсе перестаёт следить за временем, и стрелки, через внешний привод, переводятся сразу на несколько часов вперёд. После чего человека принудительно будят, и он ужасается тому, сколько он находится в заключении – без предъявления каких-либо обвинений или требований. Всё это время он лишён даже малейшей возможности двигаться и замерзает.

Запахи свежеприготовленной пищи также входили в алгоритм преддопросной подготовки. Таким образом, через восемнадцать часов реального времени, которые Измаилову представлялись тремя сутками, Макс вновь вошёл в комнату, разрезал на узнике кокон из холста и задал первый вопрос.

Сулейман Измаилов, почти остывший, измазанный собственными нечистотами, с обезумевшим взглядом, дрожал такой крупной дрожью, что казалось, будто его колотит в пляске святого Витта. Услышав обращённые к нему слова, он расплакался.

Тут в комнату вошёл Шемякин с горячим кофе и хрустящим рогаликом.

Здесь Измаилов начал торопливо говорить и не замолкал в течение последующих четырёх часов.

Он говорил обо всём – о транспортировке наркотиков из Азербайджана и Турции, называя имена курьеров, сроки доставок, описывая транспортные схемы, указывая пароли, точки передачи и посредников. Он рассказывал о системе найма проституток для последующего их экспорта в Турцию, Алжир и Марокко. Он объяснял, как отмываются деньги, полученные от реализации незаконно добытой нефти в Ичкерии, называл юридические адреса офшоров, номера и пароли счетов.

Макс исподволь соображал, что из полученной таким путём информации можно немедленно использовать в оперативных целях, чем можно поторговаться с партнёрами, а о чём можно и вовсе умолчать внутри Службы. Одно было понятно: Измаилов совершенно «рассыпался» и сейчас основная задача – собрать с него всю информацию, потому что в дальнейшем использование этого источника станет попросту невозможным. Макс даже прикинул, как можно было бы устроить «красивый» уход адвоката от дел, но потряс головой и запретил себе об этом думать – для этого в Службе существовали другие специалисты.

Вопросы, которые Макс начал задавать после четырёхчасового выплеска информации, вроде бы даже поставили Измаилова в тупик. На самом деле их объекты выглядели настолько несерьёзными на фоне только что названных депутатов, высоких милицейских и таможенных чинов, известных адвокатов, руководителей крупных компаний, что производили впечатление форменного издевательства.

А спрашивал Макс о «Центре-Рерих», Фонде спасения диких кошек и Александре Никонове.

Измаилов отвечал.

Да, средства «Центра-Рерих» и СДК идут на финансирование одного объекта в Восточном Туркестане. Да, объект находится на территории КНР, поэтому деньги на него поступают по очень сложной схеме – через природоохранные агентства и трансграничный заповедник «Карас». На территории объекта проходят курс реабилитации раненые участники чеченского сопротивления – так, по крайней мере, известно ему, Измаилову. Попутно они помогают каким-то местным моджахедам, об этом он, Сулейман, ничего не знает. «Мамой клянусь!»

Кто организовал объект?

Шейх Калеб.

Этот шейх Калеб время от времени упоминался и ранее во время допроса, причём при его упоминании Измаилова начинала колотить самая настоящая падучая.

Профессор Никонов был очень важным, он что-то такое открыл или нашёл. Шейх приказал его убрать.

– Где сейчас Махмуд-палван? – неожиданно бросил Макс.

Сулейман даже не удивился вопросу.

– Был в Стамбуле. Сейчас снова в Алматы.

– Что он там делает сейчас?

Лицо Измаилова первый раз за всё время допроса озарилось злорадной улыбкой.

– Страхует эмира Башири.

– Зачем?

– Уже незачем, – усмехнулся Измаилов. – Махмуд всегда решает вопросы.

– На кого работает Махмуд? – Спадолин понимал, что эффект от обработки проходит, буквально утекает сквозь пальцы и надо пользоваться его остатками как можно быстрее, пока адвокат не пришёл в себя и не начал торговаться.

– Махмуд ни на кого не работает. Он мюрид.

– Чей мюрид?

– Шейха Калеба.

– Где шейх Калеб?

– Никто не знает. Где-то на юге, в Катаре или Дубае.

– Что он делает сейчас?

– То же, что и всегда, – строит новый мир.

Зим и Тара, Алматы, Республика Казахстан

Тара по-настоящему начинала тревожить Зимгаевского. Чем бы ни закончились их отношения – разрывом или свадьбой, было очевидно, что жизни их уже вряд ли войдут в прежнюю колею. Тара всё чаще заговаривала о том, что можно было бы переехать в Новую Зеландию или Австралию, купить там дом и просто жить в своё удовольствие. Иногда она буквально набрасывалась на Зима, доводя его до изнеможения своей страстью, которой, казалось, не будет конца. Однажды она рассказала ему про своего любовника, который когда-то был убит в Ольстере бомбой экстремиста-католика.

– А знаешь, Тара, я ведь был крещён в католичестве, – чуть подумав, сообщил ей Зим. И для себя отметил, что ей понадобилось примерно две секунды для того, чтобы переварить это сообщение.

– Это из-за отца-поляка, – поспешил он объяснить.

– Да я никогда и не рассматривала тебя как религиозного фанатика, – произнесла Тара и прикрыла свои бездонные изумрудные глазищи, видимо, о чём-то размышляя. – Видишь ли, пока мы сейчас об этом не заговорили, я вообще о тебе никак не думала в религиозном или идеологическом плане. Для меня все люди делятся по признаку «свои – не свои». А формализовать понятие «свои» у меня не очень получается. Это просто чувствуется. Глазами, обонянием, всей кожей.

– Умом или душой прежде всего? – невинно заинтересовался Зим. Ему стало по-настоящему интересно.

– Н-н… Н-не знаю, – запнулась Тара. – Ты знаешь, я совершенно не религиозна. Суеверна – это вот да. А умом или душой… Странный вопрос… В общем, я чувствую это, а какая разница – как? Вот меня страшно раздражают люди, которые тебя здесь окружают. Ни один из них под определение «своего» у меня не подпадает. Хотя, может быть, это заурядное чувство женщины-собственницы – которой перестают нравиться все люди, окружающие её мужчину.

– А кто из них тебя раздражает больше всего?

– Конечно, этот офицер КГБ, похожий на froggy, – не задумываясь ответила Тара. – Китаец меня злит гораздо меньше. Хотя тоже раздражает, конечно. Потому, что они оба пытаются использовать тебя в своих целях. Хотя, заметь, я уверена: в конечном итоге ты переиграешь их обоих. А ещё меня выводит из себя то, что они скрывают самую главную цель своей работы.

– Цель их работы – борьба с международным терроризмом во всём мире, – произнёс Зим, внутренне улыбаясь.

– Алекс Зим, ты не дурак и я не дура. За всем происходящим стоит что-то ещё. И это – очень серьёзное «что-то». Более того, мне кажется, я знаю, что они ищут. Это должен быть камень. Как хотите, но это должен быть какой-то камень… Уж мне-то не знать, какой камень они ищут!..

– Камень? – Зим недоверчиво хмыкнул. – Гигантский алмаз?

– Ох, Зим, не прикидывайся материалистичнее, чем ты есть на самом деле. Камень – основа всего сущего, начало и конец. Центром Мира в Ирландии считается камень Лиа Фаль. Он находился в священной местности под названием Тара.

– Земля носит твоё имя? – Зим слушал заинтересованно, одной рукой роясь в рыжих, мягких волосах своей женщины.

– Ох, Зим, это меня назвали в честь той Тары, – вздохнула она, сокрушаясь о непонятливости своего мужчины. – А камень Лиа Фаль был её сердцем и сердцем всей Ирландии. Он назначал и свергал королей а потом в Эйре пришло христианство, и Камень ушёл на восток. Так Ирландия осталась без сердца и превратилась в то, во что превратилась.

– На восток?

– Да. Об этом повествуют наши легенды. Но знаешь ли ты, что все народы мира имеют свой священный камень? И помещается он посредине магического Центра Мира?

А я, честно говоря, не знаю ничего более похожего на этот fucking Центр, чем те места, в которых мы сейчас находимся. Китайцы помещали Центр Мира в горы Кунь-Лунь, а они здесь, неподалёку. Тут же рядом, как утверждают индуисты и буддисты, находится священная гора Махамеру. До горы Сумеру алтайских племён тоже рукой подать.

– Магические камни разных народов… – задумчиво произнёс Зим, – а не может ли это означать, что у всех этих народов священным был один и тот же Камень?

– Начинаешь соображать, Алекс Зим, – хмыкнула Тара и неожиданно вывернулась и впилась губами в его губы.

– Погоди, Тара, – Зиму удалось сдержать себя, и он начал поглаживать Тару по плечам, – а какого, извини, хера, этот Камень может быть нужен нашим secret service со всех краёв Евразии?

– Причин может быть миллион, Алекс Зим, – Тара задрожала всем телом от нарастающего приступа страсти. – Во-первых, они просто тащат в свою нору всё, представляющее мало-мальский интерес, что может эгрегировать человеческое сообщество. Возможно, они считают, что с помощью этого Камня смогут контролировать уйгурских, кавказских, тибетских и каких тебе хочешь сепаратистов. А может, они собираются контролировать сам Камень. Впрочем, возможен вариант, что они ничего не думают, а сам Камень притягивает их к себе.

Тара снова вывернулась из объятий Алекса и принялась стягивать с себя одежду.

Шейх Калеб-ходжа, Бахрейн

С точки зрения Хорхоя, международный аэропорт Бахрейна выглядел так, как должно выглядеть чистилище в глазах человека техногенной цивилизации. Тысячи представителей всех мировых рас во всевозможных костюмах, принятых в цивилизованном обществе всех мировых культур, внутри стеклянных белых и сверкающих конструкций перемещались со всеми степенями свободы – то есть вперёд, назад, вправо, влево, вверх и вниз, стояли в очередях, ловили убегающих детей, вываливались гуртами на многоярусную площадь перед аэропортом, где одетые в белое провожатые загоняли их в огромные застеклённые автобусы.

В Бахрейне Хорхоя уже ожидали.

Высокий, одетый в белый костюм араб встречал его с табличкой, на которой значилось имя Игоря Константинова. Вежливо поклонившись, он повёл Хорхоя на нижний пандус аэропорта, где прибывшему предложили сесть в белый представительский «мерседес». Водитель опустил тонированную стеклянную перегородку, и отсек с пассажирскими сиденьями вдруг погрузился в абсолютную тьму. «Включил внутреннее затенение кабины», – понял Хорхой. Встречающий извинился, затем включил свет и предложил кофе с мороженым.

Хорхой вежливо отказался. Про себя он решил, что благоразумнее отказываться от любого угощения, какое бы ни было предложено ему хозяевами во время визита. Хорхой сам довольно много знал о принципах манипулирования людьми и понимал, что даже крохотная чашечка кофе, «заряженная» соответствующим магическим способом, может оказать серьёзное влияние на его психику. Поэтому везде, где это было возможно, он готовил себе сам.

Автомобиль едва заметно качнуло, будто он преодолел какой-то порог или рельс, затем он остановился. Прошло несколько секунд, после чего дверь распахнулась и услужливый слуга предложил ему выйти.

Хорхой стоял посреди обширного, мощёного камнями двора, крытого огромным куполом из матового стекла. Купол был устроен таким образом, что полностью рассеивал солнечные лучи, и предположить, в каком месте в данный момент находится светило, не представлялось возможным. Это обрекало на неудачу любую попытку случайного гостя хотя бы даже приблизительно определить местоположение здания.

«Наверное, купол непроницаем и для GPS-приёмника», – подумал равнодушно Хорхой. Кроме фонтана он заметил вдоль стен цветущие экзотические деревья, видимо, привезённые со всех, самых невероятных концов земли. Хорхой вспомнил знаменитые сады Старца Горы Хасана ас-Сабаха, в которых будущих смертников услаждали наложницы, создавая впечатление, будто они находятся в раю и пируют с гуриями.

Высокий араб, облачённый в белую галабию, плохо скрывающую висящий на боку автомат, поклонился ему, приглашая пройти в дом.

Хорхой на секунду замер, сосредотачиваясь, а затем вошёл в одно из самых сильных магически заряженных сооружений из тех, в каких ему приходилось бывать.

Арка входа была построена таким образом, что любой человек был вынужден нагнуться, чтобы пройти сквозь неё. В этой арке Хорхоя качнуло. Он снова собрал в районе сердца всю свою волю и двинулся по затемнённой анфиладе к покоям хозяина.

Анфилада была выстлана десятками драгоценнейших ковров, многим из которых были десятки, если не сотни лет. Привезены эти ковры были из самых различных мест и стран – Исфахана, Мерва, Бухары, Марокко, Каира. Анфилада освещалась только естественным огнём – в выемках стен горели сотни свечей, отчего тени на стенах дрожали и покачивались. Неожиданно Хорхой подумал, что его нынешние хозяева могут и впрямь оказаться измаилитами или карматами.

Приёмный покой шейха, называвшего себя Калебом, имел невысокий потолок, был также устлан коврами, в центре возвышались две горки подушек, на одной из которых восседал сам шейх, а другая предназначалась для Хорхоя. Между этими двумя сиденьями находилась широкая жаровня с ароматным маслом, которое горело и не давало одному собеседнику полностью разглядеть другого. Таким образом, гостю шейха Калеба приходилось вести разговор, глядя на хозяина сквозь живое пламя. Однако при самом беглом осмотре становилось понятно, что для самого шейха это не составляет никакой проблемы – он разговаривал с пришедшими с закрытыми глазами.

«Человек, окруживший себя столь мощной магической защитой, конечно, не может себе позволить и сотой доли процента риска, что на него будет оказано воздействие посредством взгляда глаза в глаза. Я не удивлюсь, если окажется, что он вообще слеп, более того – ослепил себя намеренно. Никогда не встречал более сильной магии, предназначенной как для защиты, так и для нападения, сосредоточенной в одном месте. Не исключаю, что камни, из которых сложены стены и пол, привезены из мест массовых человеческих жертвоприношений – Чичен-Ицы или Паленке. Это арабы, с них станется. И, скорее всего, прямые наследники бахрейнских карматов».

– Здравствуйте, – произнёс шейх по-английски густым, низким голосом. – Итак, о чём мы можем говорить друг с другом?

– То, что я расскажу вам, напрямую зависит от того, что сочтёте нужным рассказать мне вы, – Болботун Хорхой поднял к шейху тёмные, бездонные глаза, прикрытые сеточкой почти женских ресниц. «Нет, такую защиту невозможно пробить без встречного взгляда визави. А если невозможно, то нечего и пытаться. Магическое зрение посвящённый человек может почувствовать даже плотью».

– Ну, наверное, бессмысленно от вас скрывать, что сегодня люди оказываются как никогда близки к тому, чтобы получить доступ к космической силе, расположенной в Центре нашего мира. И вы, как один из посвящённых, можете хотя бы отдалённо представить последствия прикосновения к ней.

– Прошу прощения, шейх, но мне всегда казалось, что именно вы задумали доставить Силу к себе и создали для этого человека.

– Не так. Вернее, не совсем так.

– Тогда, если я правильно понимаю, некто, вышедший из-под вашего контроля, пытается завладеть этим Центром Силы. Почему вы считаете, что это у него получится?

– Сперва я хочу поправить вас. Ситуация вышла не из-под моего контроля, а из-под воли Аллаха. У того человека – самого по себе – получиться ничего не может. Он не в состоянии ни положить начало освободительной борьбе своих братьев, ни тем более получить этот Центр в единоличное пользование. Но так случилось, что я своим авторитетом предоставил в его распоряжение много возможностей. И эти возможности делают достижение им цели на первый взгляд вполне реальным.

– И, судя по всему, этот ваш «некто» сейчас действует совершенно самостоятельно?

– Мы все лишь попутчики друг другу в этой жизни. Попутчиками сейчас являемся и мы с вами. И туркестанский эмир со своими мюридами.

– Я не разбираюсь в вашей терминологии, Калеб-ходжа. Но помню, что мюриды обязаны следовать за имамом, объединяющим духовную и светскую власть, а не за эмиром, являющимся военным вождём.

– Существуют исключения… Впрочем, вы правы, не время об этом.

– В Верхнем Мире ощущаются не сами события, а тенденции их развития. Именно они привели меня к вам, возможно, поведут и дальше. Как я понимаю, вы или ваши люди предпринимаете рискованную попытку завладеть чем-то, что может объединить миллионы людей.

– Насчёт меня, возможно, вы и не правы. Не забывайте – я и сам, пользуясь возможностями, данными мне Аллахом, способен поднять миллионы! В случае с Центром Силы я поступил немного иначе – расположил группу людей, которых считал в достаточной степени надёжными, так, чтобы они могли контролировать территорию, где он сейчас находится.

– А уж потом у этих ваших людей возникли собственные соображения, как им распорядиться этой Силой. Что ж, их можно только пожалеть… Никому не дано прикоснуться к Силе безвозбранно, с тем чтобы она не изменила астральную и физическую сущность… Но в любом случае, среди них, вероятно, найдётся некто недалёкий, кто попытается вынести Центр на поверхность, и тем самым сделать его доступным для многих.

– Но мой вопрос к вам заключался в другом: позволят ли тенденции развития событий – в том, что вы чувствуете их сильнее меня, не может быть никаких сомнений – сейчас кому угодно управлять этой силой?

– Я не провидец. И, как уже сказал вам, вижу не сами события, а только тенденции их развития. Практика последних трёх тысяч лет доказывает, что Сила сама управляет людьми, пытающимися её оседлать. Но не надо быть ни медиумом, ни шаманом, ни даже просто духовным авторитетом, чтобы понять одно – само появление этого предмета из укрытия в текущей Реальности повлечёт за собой кровь. Едва ли не самую большую кровь за всю последнюю историю человечества. А уж в недавней истории проливались самые большие реки крови. А почему, если вы не заинтересованы в материализации этого Центра, решили позвать меня с помощью… Ну, этих…

– А-а-а, вы про моих мюридов? Бедные, несчастные мальчики… К сожалению, они не признают другого языка, кроме языка силы. Но, насколько я понимаю, они не были невежливы по отношению к вам?

– Это не помешало им совершить ошибки, за которые они заплатили жизнью.

– Их жизни немногого стоили…

– Да, – покачал головой Хорхой. – В этом и состоит разница между людьми, подобными вам, и человеком, подобным мне. Вы стоите на страже интересов огромного социума, объединённого общей идеей, или верой – называйте как вам нравится. А я знаю, что от отдельного человека в вековечном потоке мира зависит не меньше, чем от миллионов.

– В любом случае, они выполнили мою волю. Вы здесь, и мы беседуем с вами.

– Я не до конца понимаю, что вы хотите от меня услышать?

– Да, вопрос, который я хочу вам задать, – совсем не из лёгких. Вы знаете, что вопрос иногда способен сказать человеку не меньше, чем ответ?

– Да. По крайней мере, о задающем вопрос человеке.

– Наверное, излишне говорить о том, что всё, произнесённое в стенах моего дома…

– Наверное, да.

– Итак, – даже сквозь огонь было видно, как Калеб напрягся, – как случилось, что Средоточие Силы находится в подземелье совершенно одно, без охраны из посвящённых?

– Хм-м-м… Вот теперь я узнал кое-что новое для себя, – задумчиво произнёс Хорхой. – То есть все храмы и постройки, воздвигнутые вокруг него, оказались пустыми?

– Да. Несмотря на то, что буддистская и тибетская традиции утверждают обратное.

Действительно, этот вопрос и последующее утверждение мгновенно сказали Хорхою о шейхе Калебе очень многое. Но сейчас было не время обдумывать информацию.

– Мы с вами можем считать себя посвящёнными людьми, шейх. В большей или меньшей степени. Так вот, я склонен думать, что Средоточие Силы, как вы его называете, абсолютно индифферентно к человеческой цивилизации. Иными словами – оно…

– Иными словами, оно само способно за себя постоять?

Хорхой на секунду задумался, потом энергично кивнул головой.

– Да. Думаю, что именно так.

– А скажите мне как человек, достигший высоких степеней посвящения, – рискнули бы вы прикоснуться к нему?

– Хороший вопрос. И, наверное, он главный для вас сегодня, не так ли?

– Конечно. Именно из-за него я и хотел вас пригласить сюда.

– Значит ли это, – Хорхой очень осторожно подбирал слова, – что Средоточие Силы обнаружено вашими людьми, но они не рискуют к нему прикоснуться?

– Не рискуют – это одно. И не имеют разрешения от меня – это другое. Я приказал только контролировать территорию, где оно находится. Но вы правы – не рискуют.

– Вы знаете, что только два человека в глубокой древности соприкасались с этим средоточием… лично. О судьбе одного из них мы можем узнать из нескольких священных книг…

– Вы имеете в виду пророка Мусу?

– Да, именно его. Вероятно, только он, единственный из когда-либо живших людей, имел достаточную степень посвящения, чтобы непосредственно контактировать с этой Силой. А для второго – Искандера Двурогого – контакт с ней не закончился ничем хорошим.

– И вы считаете…

– Я считаю, что людей, имеющих такое мощное магическое поле, каким обладал пророк Моисей, сегодня на земле нет. Я не знаю, что делает это Средоточие Силы с недостаточно подготовленным человеком. Возможно, оно превращает неискушённого в пепел. Возможно, убивает его на расстоянии. Возможно, к нему просто нельзя подойти близко из-за неизвестных нам физических свойств. Но в одном вы правы: оно абсолютно защищено и без армии хранителей, даже не будучи помещено в безлюдное место. Я думаю, что посреди базарной площади Шанхая оно находилось бы в такой же безопасности, в какой пребывает и в вечных снегах Тянь-Шаня. Но безопасно ли оно для окружающих его людей? Ведь именно для того, чтобы защитить человечество от его присутствия, и были созданы в самых безлюдных местах устрашающие древние храмы.

– Ах! – шейх картинно всплеснул руками. – Скажите, вы на самом деле думаете, что этот предмет может быть сейчас извлечён на поверхность и помещён среди нас?

– Он будет извлечён тогда, когда придёт его время.

– То есть тогда, когда это станет угодно Аллаху!

– Я знаю, вы думаете, что этот предмет имеет ключевое значение в истории ислама. Но существуют и другие религиозные культы и политические течения, которые бы хотели завладеть им. Но, наверное, для всех нас будет разумнее, если этот предмет никогда не окажется в человеческих руках.

Макс Спадолин, Сулейман Измаилов. «Центр-Рерих», Москва

Подъезд, в котором находился центр почитателей семьи Рерихов и учения «Живая Этика», иначе именуемого «Агни-йога», казалось, ещё глубже погрузился в землю. Неизменным оставался сложный запах кошачьей мочи, прокисшего пива и благовонных палочек. На этот раз Спадолин решил не прибегать к помощи домофона. Заготовленными инструментами он отомкнул входную дверь в подъезд, а затем отпер дверь в офис. Первым через порог он толкнул Сулеймана Измаилова, затем вошёл сам, а Пётр Шемякин, выскользнув сразу же из-за спины, обошёл все комнаты. Макс моментально склонился над расплывшейся в кресле тушей «ясновидящей» и «просветлённой» Нонны Эфраимовны Гриндберг. Как и в прошлый раз, её необъятное тело было укрыто огромным ворохом шелков, платков и бархатных платьев. Спадолин совершенно бесцеремонно порылся в их складках и извлёк оттуда четыре мобильных телефона.

– Вот, блядь, ты погляди сколько средств связи в одних руках! – подозвал он Шемякина. – Я когда начинал в Органах работать, такая погань нам только в страшных снах могла присниться. Да что я вру, и во сне мы себе такого представить не могли. Ведь до чего противненькая штуковина! Денег, можно сказать, никаких и не стоит, а можно настроить так, что нажимаешь на кнопочку – всего на одну кнопочку – и сразу кому-то идёт сообщение. Атас, типа, закрыли, демоны. И там сразу все – чемоданы в руки и на крыло.

– Что, подняла тревогу? – заволновался Шемякин.

– Да не, вроде. – Спадолин вертел в руках каждый из телефонных аппаратов, проверяя время последнего вызова. – Не успела. Ну что же вы молчите, Нонна Эфраимовна? Мы ведь даже адвоката вашего с собой захватили. Для большей непринуждённости беседы.

Нонна Эфраимовна глядела на него из вороха тряпок чёрными, ненавидящими глазами.

Неожиданно она проревела бычьим голосом:

– Спросят: «Кто дал вам Учение?». Отвечайте: «Махатма Востока». Спросят: «Где же живёт Он?». Скажите: «Местожительство Учителя не только не может быть передаваемо, но даже не может быть произносимо. Вопрос ваш показывает, насколько вы далеки от смысла Учения. Даже по человечеству вы должны понять, насколько ваш вопрос вреден».

– Ладно. Я рекомендую немного послушать меня между пророчествами, – сказал Максим. Он уселся на край старинного круглого стола прямо перед тёткой, положив ногу на ногу.

– Первое. Расследование дела об убийстве Александра Никонова проводится под совместным контролем МВД и Службы и имеет высшую степень важности. Согласно его статусу мы имеем право проводить допросы без присутствия адвоката, проникать без предъявления ордера в помещения по адресам, фигурирующим в Деле, осуществлять изъятие документов и предметов, имеющих статус вещественных доказательств по этому делу.

Даже Шемякин выглядел несколько потрясённым. До настоящего момента он считал Спадолина кем-то вроде Робин Гуда от мира Секретной службы.

– Спросят: «Когда же пригожусь?». Скажите: «От сего часа и до века». Спросят: «Когда же приготовиться к работе?». Скажите: «Не теряя часа». «Когда же будет зов?». Скажите: «Даже спите чутко». «Как же работать это время?». Скажите: «Умножив качество труда», – прорычала вновь «просветлённая».

– Ага. Ну, ладно, я о своём, о девичьем. В середине 2000 года у вашей организации возникли серьёзные трудности в бизнесе. Интегрированная с вами компания Guptah Electronics потеряла свой статус наибольшего благоприятствования, который имела как фирма, уполномоченная на ведение своей деятельности Российским обществом инвалидов. Вы обратились за помощью к определённым кругам. И эти определённые круги согласились вам помочь. Взамен вам надо было организовать финансирование объекта в самом закрытом регионе мира. В регионе, который согласно проводимой там политике находится под негласным запретом для размещения иностранных инвестиций. Я говорю о Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая.

– Ночь близка, звери кругом, и огонь костра может потухнуть. Но если мы согласимся разделить дозор ночи, мы сохраним силы. Завтра наш путь долог, и мы можем истомиться. Пойдём вместе. У нас будут праздник и радость. Спою тебе песню твоей матери, и жены, и сестры. Ты же скажешь предание отца о герое и подвиге; будет наш путь общим.

Спадолин укоризненно посмотрел на неё.

– Вы на самом деле разработали вполне интересную схему. Часть средств для финансирования объекта поступала от «Центра-Рерих», другая часть – от экологической организации, пользующейся авторитетом во всём мире. А средства на эту грантовую деятельность поступали от Guptah Electronics. Но вот откуда Guptah Electronics получала эти средства?

– Не наступи на скорпиона и предупреди меня о ехидне, – не сдавалась Гриндберг. – Путник-друг, помни, что мы должны прийти в одно селение горное. Путник, будь мне другом. Рассеиваем суеверие, невежество и страх. Куём мужество, волю и знание.

– Вроде, на поверхности ответ лежит – от собственной коммерческой деятельности, – продолжал Спадолин. – Молодцы ребята, заработали денег, отдали на благотворительность. Лечение больных детишек из Чечни и охрана снежного барса. Вот только при рассмотрении торгового баланса Guptah Electronics возникают некоторые вопросы.

Например, почему компания «Ахмад Фазиль и сыновья» отпускала им стиральные и посудомоечные машины по цене чуть выше ста долларов? А речь идёт о поставках в тысячи единиц. Или почему реализация нескольких заказов на оборудование сети арабских универмагов в Северо-Западном регионе России выкатила в шесть миллионов? Ведь любая московская компания, даже самая дорогостоящая, выполнила бы эту работу за шестьсот тысяч.

– Всякое стремление к просвещению приветствовано. Каждый предрассудок невежества обличён. Трудящийся, горят ли в твоём сознании основы сотрудничества и общины?

– Давайте я её ёбну, – не выдержал Шемякин. – Тихонько так, для разогрева. Демократизатором.

– От потому вас, менты, ментами и зовут, что вы такие сплошь некультурные и невыдержанные, – усмехнулся Спадолин. – Кстати, что характерно, – с деньгами нам и так всё понятно. А сегодня нас интересуют совсем не деньги. Итак, чем заинтересовал «профессор» Александр Никонов ваших… м-м-м… знакомых в… м-м-м… определённых кругах? Да так, что они пришли к решению о его ликвидации? Кстати, на всякий случай, – адвокат Сулейман Измаилов приглашён не для удобства общения. Он задержанный, такой же задержанный, как и вы, и может быть задержан на совершенно неопределённое время – в зависимости от вашего поведения.

– Говорить я буду только с вами, – сипло просвистела огромная, страдающая одышкой женщина.

– Давайте… – снова начал Шемякин.

– Нет, не давайте, – согласился Макс. – Давайте вы выйдете отсюда и выведете Сулеймана Ибрагимовича.

Спадолин разговаривал с Гриндберг более двух часов. По окончании беседы в комнату вошли четверо сотрудников Службы защиты свидетелей из ожидавшего снаружи «фольксвагена». Они приняли на руки Нонну Эфраимовну и Измаилова, и те навсегда скрылись за тонированными стёклами VW-Multitravel.

Спадолин откинулся на спинку кресла с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, как свежевытащенный из воды утопленник.

– Сейчас – отдыхать? – робко произнёс Шемякин.

– Щаз-з-з… Отдыхать… Отдыхальщик мне нашёлся! Ты – писать рапорт о переводе в Службу.

– Так… Я, эта…

– А тебя никто не спрашивает. После трёх дней работы со мной тебя проще шлёпнуть, чем оставлять на прежнем месте работы. А у тебя жена, дети, родители старенькие. Гляди, какой я щедрый…

– Гляжу…

– Ну, пойдёшь ты к нам с понижением в звании. Но быстро вернёшься к старому.

– А куда?

– Куда-куда… На ковёр к начальству.

Через полтора часа, после разговора с Шергиным, Максим Спадолин уже летел рейсом Transaero Airlines UN205 из Москвы в Алматы.

Зим, Чен, Макс. Алматы, Республика Казахстан

Спадолин позвонил Зиму, едва приземлившись. «Ишь ты, раньше бы не колеблясь заявился, – усмехнулся про себя Зим. – Тару боится. Эк она их всех построила».

Разговаривали они снова в том же «Макбургере», где происходила их первая встреча.

– Значит, китаец, – Макс помрачнел. – Куда они прутся, суки, это не их территория.

– У тебя будет возможность всё сказать ему в лицо. Именно в таких выражениях.

– Ну ладно. А чего они у себя эту нашу погань пригрели? Поверили, что кавказцы там дом отдыха открыли? Щаз-з-з. Наверняка же хотели, чтобы чечены, отдохнувши, принялись за нас с удвоенной силой?

– Это, наверное, так. Но обрати внимание: сейчас они всячески стараются об этом не напоминать.

– Ну да, потому что самим жопу припекло. Даже яйца, я бы так сказал. Естественно, они хотят и рыбку съесть, и на ёлку влезть – и пригретое кубло выжечь огнемётом, и сделать так, чтоб ни одна мышь полевая об этом не прослышала.

– А хрен ли я тебе испорченным телефоном работаю? Говорю тебе – завтра у Туганбая на стрельбище и поговорим.

– Да ладно. Не кипятись. Я слышал, ты здесь зело геройствовал, пока меня не было.

– Да уж. Не приведи Господь. – Зим решил на всякий случай не рассказывать Максу о группе поддержки, вытащившей его с рынка. «В конце концов, я не зарплату у них отрабатываю. Чен мне, по крайней мере, не обещал башку прострелить, когда всё закончится».

– Стало быть, укокошил ты Махмуда. Приятно слышать, не спорю. Мне недавно один ингушский аблакат так прямо и заявил: Махмуд всегда решает проблемы. Уверенно так заявил. Что характерно, Махмуд к тому времени уже часов шесть с третьим глазом в морге лежал. Казахи какую официальную версию выдвинули?

– Обхохочешься. – Зим вытащил из кармана релиз пресс-центра полицейского управления.

«14 июля на Зелёном базаре Алматы Специальная группа МВД Республики Казахстан по борьбе с организованной преступностью нанесла решающий удар по уличной торговле наркотиками в центре нашего замечательного города. Преступники оказали вооружённое сопротивление. В результате оправданного применения табельного оружия сотрудниками группы один из преступников погиб, второй получил касательное ранение в шею и был задержан. В интересах следствия имена погибшего и задержанного преступников не разглашаются».

– Оба-на, – изумился Макс. – А кто этот «с касательным ранением»?

– Вторая пуля – в грудину – Махмуду навылет прошла. Какому-то бедолаге по щеке чиркнула. Вот его и повязали. А здесь всё просто – кого повязали, того и посадят…

– Да. Вот уж не повезло, в натуре. А как там… твоя?

– Русский учит. Добровольно. Хочу, говорит, общаться с тобой на том языке, на котором ты думаешь.

– Прикольно. Значит, завтра заедешь?

– Да. У меня завтра съёмки в Шымкенте. Туда какого-то хрена понесло американского консула – сниму-ка я сюжет, чисто на всякий случай. По дороге задержусь часа на два.

Кстати, я с собой Тару захвачу – пусть она сэндвичи сделает. Да и вы при ней долго рассусоливать не будете. Потому что боитесь. Оба причём.

– Понял, значит…

– Чего тут не понять…

Личное стрельбище Нурсултана Туганбая располагалось во впадине между холмами в пяти километрах к западу от Шымкентского шоссе. Семнадцать с небольшим лет назад здесь был тренировочный рубеж одного из подразделений спецназа ВДВ. Но Советский Союз приказал долго жить, и спецназ ВДВ покинул ставшую в одночасье независимой Республику Казахстан. Участок с размеченной местностью и оборудованными позициями сперва облюбовали чабаны. А в начале 2000 года у заросшего полигона остановилась Toyota Prado и из неё вышли четыре крепких мускулистых человека в спортивных костюмах. После коротких переговоров чабаны увели свои отары, поминая всех шайтанов на свете, а назавтра появились строители.

Через полгода вокруг стрельбища вырос бетонный забор, отгородивший, худо ли бедно, сотню гектаров доброй казахстанской степи. Из-за вершины забора торчали верхушки двух юрт и одного коттеджа. Нурсултан Туганбай, владелец сети оружейных магазинов, а также контрольных пакетов акций золотодобывающего предприятия Алтын-Коль, сети бензозаправок, трёх гостиничных комплексов и пяти таможенных складов, вступил в переговоры с Министерством обороны суверенной Республики Казахстан и взял эту территорию в аренду за прямо-таки символическую плату. Сейчас он там проводил практически всё своё время отдыха, предпочитая родную степь, небо над головой и нагретые стволы любимых винтовок, количеством двадцать семь, любым курортам Кипра, Анталии и Таиланда. При этом Туганбай радушно относился к своим многочисленным приятелям, желающим отдохнуть на природе в скрытом от посторонних глаз месте, отведать хорошего шашлыка, полежать на войлоке настоящей казахской юрты и, главное, – вдоволь пострелять из винтовки.

Алекс Зим был хорошим другом Нурсултана Туганбая.

Ворота стрельбища открыл начальник охраны, экс-капитан того же спецназа ВДВ Иннокентий Арсеньев. В незапамятные времена (то есть в начале девяностых) он оказал Нурсултану Туганбаю некую очень значительную услугу, за которую мог потребовать половину Туганбаева царства. Капитан Арсеньев понял, что с половиной царства вряд ли справится, равно как и с любой другой его частью, и попросил себе место начальника охраны новой Туганбаевой базы отдыха. Под его руководством находилось пятеро нукеров, которые менялись не реже чем раз в полгода. Дело в том, что скучающий по армии Арсеньев приучал своих работников не к труду, а именно к службе, и прошедшие его выучку нукеры становились во главе охранных агентств, руководили секьюрити в гостиницах, выполняли спецпоручения обширной Туганбаевой коммерческой империи и охраняли саму владетельную персону в прошлом трудящегося Востока, а ныне вполне состоявшегося князя Нурсултана Туганбая.

Зим поздоровался с Арсеньевым, представил ему Чена и Макса (тут капитан нахмурился), а также Тару (тут капитан улыбнулся).

Затем он вслед за Иннокентием пошёл в коттедж, где квартировала охрана.

Арсеньев хлопнул в ладоши, и молоденькая казашка проворно накрыла дастархан и поставила на него чайник, блюдо с курагой и две пиалушки чёрного чая.

– Что мне в местных жителях нравится – так это покладистость, – хмыкнул Арсеньев. – Здесь скоро совсем наш язык забудут. Да и я за собой замечаю – всё больше по-ихнему разговариваю. Пострелять приехали?

– Больше поговорить. Но я ещё постреляю.

– Возьмёшь в сейфе.

Когда-то, зарабатывая себе на жизнь всеми возможными способами в конце восьмидесятых – начале девяностых, Зим, в прошлом член сборной РСФСР по стрельбе из пистолета, работал тренером. Ему приходилось тренировать и людей, входящих в охрану самых разнообразных структур. Специальностью Зима была как раз стрельба из пистолета в ситуациях, не предусмотренных уставом, – на банкете, в кинотеатре, при сверхблизком контакте. Иннокентий Арсеньев был хорошим учеником. Именно используя уроки Зимгаевского, ему удалось спасти жизнь Туганбая во время захвата заложников в 1993 году.

Туганбай это тоже знал. Потому подарил Зиму сверхточную Sako TRG и право бывать на стрельбище в любой момент, когда тот пожелает.

Они помолчали.

– Что-то хочешь сказать? – усмехнулся Зим, прихлёбывая чай.

– Хочу. Ты знаешь, кто эти оба-два, что с тобой приехали?

– Знаю.

– Они особисты. Причём оба, – Арсеньев произнёс эти слова с той же классовой ненавистью, с какой Шемякин поминал адвокатов.

– Именно так.

– Зим, дело не моё, у тебя своя голова на плечах, но я хочу тебя спросить. Кстати, это помещение защищено от прослушки, мёртво, я сам об этом позаботился. У тебя проблемы?

Зимгаевский задумался. На самом деле, были ли это проблемы? Шантажом его втянули в странную историю, которая сперва выглядела как простой сбор информации на территории стратегического партнёра. Но далее история начала обрастать обширными непонятками: у стратегического партнёра случилось чуть ли не восстание, сам Зим несколько дней назад убил человека, который готовился убить его. Появился майор китайской госбезопасности, тоже заинтересованный в работе Зима.

– Раз думаешь – значит проблемы, – подытожил Иннокентий. – Может, мне записать ваши разговоры – так, на всякий случай? Ты ж наверняка сказал им, что это место чисто?

Зим согласно кивнул.

– Ну вот, – облегчённо вздохнул Иннокентий. И встал, чтобы отдать нужные распоряжения – в коттедже располагалась такая коллекция микрофонов направленного действия, что она составила бы предмет гордости если не АНБ, то ФБР уж точно.

– Кстати, если понадобится серьёзная помощь – только свистни, – сказал неожиданно Арсеньев. – Ничего личного, просто что-то больно тихо стало, а моим жеребцам выездка нужна. Причём постоянная. Если солдат не воюет – он перестаёт быть солдатом. Хоть в Африку их посылай.

– Спасибо. Я учту.

– Ты куда пропал, – возмущённо запричитала Тара, – мясо уже почти готово!

– О-о-о, – протянул Чен, разглядывая принесённую Зимом винтовку – массивную, тускло сияющую, с ортопедической ложей, сошками и толстым, упрямо уставленным в сторону цели стволом. – Я вижу, что Казахстан для тебя – страна неисчерпаемых возможностей…

– Для меня любая страна полна неисчерпаемых возможностей, – парировал Зим.

Чен согласно кивнул.

– Да, я думаю, что ты смог бы стать полезен даже для ЦК КПК. Просто тебе надо развивать скромность.

– А как насчёт вашей скромности, Чен? – не выдержал Спадолин. – Вы приезжаете на чужую территорию, берёте в оборот нашего сотрудника и вообще ведёте себя как дома!

– Ну… я думаю, вы правы, я недостаточно скромен, – улыбнулся Чен, – но я работаю над собой. Просто на то, о чём вы говорите, можно взглянуть и с другой стороны. Подданные вашего государства проникают на территорию моего государства, которое, кстати, считается «стратегическим партнёром России», угрожают нашей территориальной целостности, производят то, что Кастро назвал «экспортом революции». Хочу вам заметить – исламской революции…

Спадолин попытался возразить, но Чен рубанул рукой.

– Прошу вас, майор Спадолин, выслушайте меня до конца. Мы с вами в одном звании, но я своё получил годом раньше…

Макс выглядел как человек, слегка оглушённый. Тара с нескрываемым издевательским выражением лица следила за ними обоими. Разговор вёлся на английском, одинаково понятном для всех участников, но Зим намеренно не стал просить Тару отойти в сторону. Кроме того, он помнил, что никогда нельзя отдавать приказы, если не твёрдо уверен в том, что их выполнят.

– После того как на территории Китайской Народной Республики оказалась большая группа ваших подданных – неважно, что они международные террористы, они остаются российскими гражданами, не правда ли? – вы, вместо того чтобы вступить в официальные консультации с правительством КНР, отправляете туда на разведку вашего внештатного сотрудника. Я не знаю его мотивации, но склонен думать, что это не деньги. И, наверное, не патриотизм, верно? Простите, я Зима знаю значительно дольше, чем вы. Ну, словом, это никак иначе не называется, как вмешательство во внутренние дела другого государства. Далее. Мы берём вашего сотрудника под наблюдение, предупреждаем его об опасности и совместными усилиями уничтожаем угрозу. А что до нашего вторжения на чужую территорию – так мы действуем вынужденно на территории того государства, откуда нам грозит неприкрытая опасность! Потому что центр заговора, который обернулся вооружёнными выступлениями в СУАР, находится здесь! Кроме того, если это не наша страна, то она и не ваша тоже. Даже бывший капитан русского спецназа, который так любезно открыл ворота своему бывшему учителю Зиму, не будет этого оспаривать.

– Чен, я очень ценю то, о чём вы говорите, – поспешил вмешаться Зим, – но мои мотивы – это моё личное дело. Я просто выехал на отдых в Китайскую Народную Республику, увидел там нечто такое, чего не должен был видеть, и за это едва не поплатился.

– Отлично, – Чен выглядел абсолютно удовлетворённым. – Тогда что я делаю здесь, на нейтральной территории, вместе с международным журналистом и майором русской Службы?

– Ладно, не кипятитесь, Чен, – Спадолин сдерживал себя с трудом, но понимал, что его «сделали». «Что там говорил Старик, – подумал он, – „я предлагаю доверить руководителю операции на месте принимать решения, связанные с соблюдением долгосрочных интересов Российской Федерации при активизации сепаратистских сил в Синьцзян-Уйгурском автономном районе"? Стало быть, вот оно и есть – принятие решений „на месте"».

– Вы не хотите проконсультироваться с вашим руководством, Максим? – спросил Чен.

– В Службе многое изменилось за последние семь лет, – усмехнулся Спадолин. – Я, так же как и вы, уполномочен принимать решения на месте.

– Ну что же. Это радует. Тогда надо определить те общие позиции, на которых стоят оба наших ведомства.

– Извольте. Это, безусловно, уничтожение всех проникших на территорию СУАР международных террористов…

– Ох, Макс, понабрались вы терминов у вашего президента! Это чеченские сепаратисты, перебравшиеся в мою страну из вашей. Но это термины, Максим. Мы не против, отнюдь. К этому я добавлю – уничтожение должно произойти как можно незаметнее для внешнего мира. Китайская Народная Республика отнюдь не заинтересована в будировании темы уйгурского сепаратизма непосредственно на территории КНР. Что там творят в Голландии, Бельгии, Великобритании все эти «Независимые фронты освобождения», нас, по большому счёту, не касается. Но на нашей территории любые попытки вооружённого выступления должны быть подавлены беспощадно.

– И бесшумно, – вклинился Спадолин.

– И бесшумно, – согласился Чен. – ЦК КПК учит нас скромности. Но в ответ мы хотели бы обратиться к вам с просьбой об оказании некоторых ответных услуг.

– Я готов выслушать.

– Первое: на территории Казахстана действует группа журналистов, прямо причастная к недавним событиям в СУАР…

– Хузен и Верндль, – кивнул Спадолин.

– Во время недавних событий эти… э-э-э… международные террористы, свившие гнездо на территории СУАР, получали финансовую поддержку через российские организации…

– Это – приемлемо, – согласился с невысказанными пожеланиями Макс. – Что-нибудь ещё?

– Учитывая, что ликвидацию гнезда террористов нам хотелось бы провести…

– Бесшумно, – подчеркнул Спадолин.

– Именно. Бесшумно. Мы хотели бы попросить вас привлечь для решения этой задачи постороннее вооружённое формирование. Финансовое обеспечение операции мы, естественно, берём на себя.

– Идёт. – Спадолин выглядел вполне удовлетворённым. Он огляделся. Тара отошла на пятьдесят метров к коттеджу охраны и оживлённо пыталась общаться с прислуживавшей им казашкой. – Людей для выполнения работы мы вам, безусловно, найдём. Кое-кому, конечно, придётся заплатить – и заплатить как следует. Мы также хотели бы высказать несколько предложений по предлагаемому сценарию. Мы предоставим вам информацию о центре, финансировавшем террористов в СУАР, сразу же, как только получим её сами. И напоследок. Мне хотелось бы сопровождать Зимгаевского во время предстоящего разведывательного рейда на территорию, контролируемую международными террористами в СУАР.

– На территории СУАР, – жёстко произнёс Чен, – международные террористы не контролируют ничего! Они скрываются в подземном городе в урочище Кара-Коль и совершают оттуда вылазки, угрожающие благополучию и жизни мирных граждан КНР!

– Не кипятитесь так, Чен… – начал было Макс, но тут Зим решил, что пришло время вмешаться ему.

– Я тут чего-то не понял. Вы предлагаете мне перед началом операции снова сунуть голову в это осиное гнездо?

– Боюсь, что так, – грустно произнёс Чен, и Зим почувствовал на себе мрачный взгляд Спадолина. – Боюсь, что так.

Неожиданно Спадолин поднялся и совершенно официально произнёс:

– Я уполномочен заявить, что по окончании этой операции Служба прекращает все расследования по действиям, имевшим место в июне 2004 года в северной части Хабаровского края.

– Так я вам и поверил, – ехидно сказал Зим. – А если я не вернусь из этих пещерок ваших?

– Амнистия коснётся всех участников упомянутых событий в случае, если вы не уклонитесь от выполнения задания, – подтвердил Спадолин. – В том числе пастухов-оленеводов, помогавших вам в ваших противозаконных действиях. Вне зависимости от вашего успешного возвращения.

– Спасибо, Максим, – деланно поклонился Зим, – как всегда, вы очень добры.

– Как всегда – очень… Это не моё решение.

– Ладно, – с нетерпением сказал Чен, – а теперь, Зим, прошу прощения – можно пострелять из этой вашей замечательной винтовки?

Полковник Шергин, Москва – Исидро Куэвас. Санта-Моника, Республика Гурундвайя

Марк Соломонович пририсовал ещё один квадратик к лежащей в папке схеме операции. Рисунок всё более и более напоминал пирамиду, у которой недоставало только вершины.

Настало время спросить ещё с одного должника.

Телефонный звонок пришёл по закрытой спутниковой линии, и дон Исидро по-настоящему встревожился. Вот уже больше десяти лет этим номером никто не пользовался. Сам дон Исидро стал… нет, не то чтобы забывать – настоящий мужчина никогда не забывает услуги такого уровня, что была оказана человеком, звонившим по такому телефону, – стал надеяться, что этот человек потерял телефонный номер, своё положение в Службе, может быть… В конце концов, все мы смертны… Как и следовало ожидать, надежды не оправдались.

– Здравствуйте, дон Исидро, – послышался в телефоне механический и совершенно неузнаваемый голос, – чертовски рад слышать вас в добром здравии, дружище!

– О-о-о, дон Марко! Вот уж не ожидал! Как ваши дела, всё ли у вас в порядке в наше сложное и непредсказуемое время?

– Мои дела, дон Исидро, в отличие от ваших в полном порядке, – и Куэвас услыхал в трубке, даже сквозь все усилия скремблера, чертовски знакомый смешок. «Он это, он, старый дьявол – падре Марко дель Дьябло, как его звал команданте Че… Так что он про мои дела знает, сволочь?»

– Насколько я понимаю, недавно вы инвестировали значительные средства в бизнес на территории богатеющей южной Европы. Не бог весть какие, но достаточно серьёзные – в расчёте на рост рынка. Конечно, старшее поколение в этих странах продолжает вкалывать, как черти, но уже молодая поросль вовсю пользуется благами цивилизации, в том числе и теми, которые производят ваши плантации. А не заметили ли вы некоторой стабилизации продаж в подконтрольном вам регионе, скажем, за последние три месяца?

Дон Исидро судорожно размышлял над ответом. Да и надо ли отвечать?

«Падре Марко дель Дьябло» продолжал:

– Должен огорчить вас, дон Исидро. Эта стабилизация может обернуться значительным спадом. Дело в том, что к данной территории очень пристально приглядываются ваши коллеги из Кашгара. И сейчас в их стране происходят некоторые изменения, которые могут сыграть против вас.

– Чертовски любезно, с вашей стороны, что вы так беспокоитесь обо мне и о моём бизнесе, – взревел в телефон дон Исидро, – но сейчас-то зачем звоните? У меня всегда было чувство, что будь ваша воля – я со всеми коллегами горел бы в аду!

– Мне нравится ваша прямота, дон Исидро, так же как ваш кругозор и образованность, – снова раздался смешок, – я просто думаю, что сейчас вы могли бы оказать мне услугу, которая в значительной степени поможет вам самим…

– Дон Марко, – теперь уже смеялся Исидро. – Мне всегда казалось, что ваши возможности значительно превышают мои.

– И тем не менее… У вас работает русский пилот-ас…

– Погодите, дон Марко. Вы только что говорили мне об Албании и Кашгаре, а теперь вспоминаете дона Джиорджио? Вы знаете, дон Джиорджио хоть и отчаянный сорвиголова, но теперь – подданный нашей державы, женат на свояченице Хайме Гусмана, мой личный друг и незаменимый коллега, в конце концов, и мне очень не хотелось бы…

– Да я и не требую его головы, дон Исидро, – опять раздался этот проклятый смешок. – Мне только надо, чтобы он оказался в нужное время в нужном месте. Уверяю, в мои планы входит, чтобы он вернулся к вашей обожаемой свояченице вашего обожаемого дона Хайме в целости и сохранности…

Спадолин, Зимгаевский. Алматы, Республика Казахстан

Вечером Зимгаевский сосредоточенно писал на бумаге. Он органически не мог пользоваться компьютером при первичном планировании какого бы то ни было мероприятия. На кухне Тара грохотала посудой.

Наконец Зим отвлёкся от ручки и набрал номер.

– Слушай, Макс, раз уж такая пьянка, я думаю, нам надо будет воспользоваться возможностями твоей конторы. Я имею в виду карты.

В трубке повисла напряжённая тишина.

– Поимей в виду, – осторожно протянул Макс, – что мы собираемся идти по территории другого государства. Любые карты того масштаба, который нас устроит, являются государственной тайной Российской Федерации.

– От чёрт, гоблины проклятые… Всё вам ваша секретность… А что нам говорит Google Earth?

Трубка снова замолчала.

– И кроме того, – не успокаивался Зим, – по нашему маршруту недавно прошла группа московских «горников» – тех самых, руководителя которых прикончил Махмуд-палван. Уж этих-то вы можете просто прижать за соответствующие места. Их описание маршрута нам нужно послезавтра.

– Ну это мы как раз можем, и довольно оперативно, – проговорил Макс. – Что же касается карт, то давай так. Я сейчас обращусь к Чену. Официально – от Конторы к Конторе. Положа руку на сердце, он сейчас самое заинтересованное из нас лицо.

– Уж точно более заинтересованное, чем я. Я вот ни хрена не расстроюсь, если это чёртово мероприятие сорвётся само собой.

– Ну уж я постараюсь, чтобы этого не произошло. Думаю, мы поступим так: Чен предоставит нам свои карты, а лучше всего – результаты аэро – или космической съёмки.

– Ну уж хренушки, – быстро отреагировал Зим. – Технократы поганые. Вот уж что темна вода во облацех – так это космоснимки. Для того чтобы пользоваться этой вампукой, нужно быть опытным специалистом-дешифратором.

И то я не уверен, что это даст хоть какой-нибудь эффект для той сложнопересечённой местности, которая имеет место быть там, на хребтах китайского Тянь-Шаня. Давайте лучше крутите яйца нашим туристам.

– Ты меня не дослушал. Мы как раз предоставим специалиста по дешифровке.

– Угу. И в итоге получите карты интересующего нас района на основании китайских источников.

– И подошьём их к отчёту как полученные путём оперативной работы в спецслужбах КНР. Всё правильно.

– Звёздочку дадут?

– Может быть, дешифратору. Они у нас все не старше капитана. Мне для «звёздочки» надо как минимум с результатом вернуться из нашего похода. Но в зачёт пойдёт. Это ты прав…

– Ладно, – Зим секунд на пять задумался. – Сращивай всё это с Ченом и с дешифратором. Но имей в виду: основным источником информации будет для нас отчёт той самой тургруппы. И ты, равно как и я, заинтересован в том, чтобы они вспомнили каждый – подчёркиваю, каждый – камень на своём маршруте.

– Ладно, Зим, считай, я проникся. А что у нас со снаряжением?

– Снаряжение я предлагаю приобрести в супермаркетах Урумчи. Если у тебя лично здесь нет какой-нибудь любимой титановой ложки или ножика. Вот у меня спальник, например, такой. Сам подбивал его гнездовым гагачьим пухом, который собирал на чукотском побережье.

– Зим, именно со снаряжением я могу тебе помочь. Сейчас Служба тесно работает с пограничниками – они заказывают спецснаряжение в лучших российских фирмах.

– Вот этого мне не надо, – отреагировал Зим с пугающей быстротой. – Это пусть ваши ФСБ с пограничниками поддерживают отечественного производителя.

– Ты что, имеешь что-то против?

– Имею, чёрт побери! Предыдущие десять лет я каждый год организовывал по пять-шесть охотничьих экспедиций в труднодоступные северные районы. И, хочу тебе сказать, не помню ни одного случая, когда я пытался использовать снаряжение от каких угодно российских «рюкзачников», «палаточников» и «мешочников» – и не жалел бы об этом. В Китае ситуация несколько другая. Там шьют туристское снаряжение лучшие компании мира. А часть моделей прошлого или позапрошлого сезонов фирмы-производители реализуют с небольшим запозданием и по другим каналам. Но на самом деле это те же Love Mountain и North Face, которые продаются ив США с тем же качеством.

– Угу. В Службе есть на этот счёт байка. В тридцатые годы Усатый Папан Народа поддерживал коммунистов по всему миру. Везде действовала валюта доллар, а денег Папану было жалко. Тогда Феликс Кривицкий, был у нас такой супершпион, ухитрился украсть в Штатах несколько клише для печатания долларов. Но помимо клише он спёр ещё и бумагу с краской для их производства. Обрадованный Папан начал печатать баксы и наводнил ими весь цивилизованный мир. Естественно, его иногда хватали за руку – то серия совпадёт с уже существующей, то ещё какой косячок выплывет. Ну, американцы возмущаются. А Иосиф Виссарионович недоумевает: «И что американцы обижаются? У меня такие же доллары, как и у них, только они печатаются не в Иллинойсе, а в Кремле».

Из кухни вышла Тара – с повязанным на голову полотенцем, в халате и передничке до колена.

– Зим, ты куда снова собираешься? В Китай?

– Да. На этот раз – просто походить по горам.

– Походить по горам – с этими твоими шпионами?

– Ну да. По крайней мере, с одним из них.

– Излишне спрашивать, возьмёте ли вы меня с собой…

Зим поглядел на неё, словно рассматривая веснушки и старательно избегая взгляда в глаза.

– Наверное, излишне.

– Алекс Зим, я хочу, чтобы ты попытался понять простую вещь. Нет, я не против, если ты иногда будешь уходить куда-то на несколько дней и даже недель по своим мужским делам – я достаточно повидала мужчин, чтобы понять – они все это делают. Кстати, ты очень похож в этом на моего папашу. Но я прошу – у меня нет права требовать, я только прошу: Зим, пожалуйста, всегда возвращайся живым! Ко мне, не ко мне – я не прошу даже этого. Просто – возвращайся живым!

Брошенный аэродром в окрестностях Тамга, Республика Кыргызстан

Горы на горизонте притягивали и тревожили одновременно.

– От ёхарный бабай! – в сердцах выругался Ух.

– Ты тут эта… Того… Осторожнее… – пугливо оглянулся Сергей Курилов, начальник службы авиационной безопасности маленького аэродрома в предгорьях Тянь-Шаня на территории независимой Республики Кыргызстан. – Сейчас они – хозяева этой страны.

– Не скажу чтобы мне это нравилось. Но что поделать. Значит, вот она – моя нынешняя девочка?

Ухонин, Курилов и майор Чен стояли под плоскостями Ан-26 – одного из самых распространённых в мире транспортных самолётов средней грузоподъёмности. Ухонин и Курилов разговаривали по-русски, а Чен старательно делал вид, что их не понимает. Ухонин вертел в руках лётные документы и паспорта ремонта этого летательного аппарата, не имевшего никаких опознавательных знаков. Вид у него был чрезвычайно измученный.

– Может, отдохнёте? – уже в который раз спросил Курилов.

– Чуть попозжа, – недовольно буркнул Ух. – Что у нас там – капитальный ремонт в 1989 году, профилактика, профилактика, снова капитальный в 1998-м, замена двигателей, остекления, плановый ремонт топливной системы – хрена себе плановый, если задержался на три года… Да, самолёт этот битый, как танк после Курской дуги… Когда, говорите, он последний раз поднимался в воздух?

– Ну, сюда-то он прилетел своим ходом, – примирительно проговорил Курилов.

– На это меня не возьмёшь, – с сомнением покачал головой Ух, – его могли подлатать именно до такой степени, чтобы он прилетел сюда. И не более.

По наклонному грузовому пандусу он прошёл в кабину. Через некоторое время пандус стал подниматься. Чен вскочил на него и оказался внутри самолёта.

Через несколько секунд удивлённый Курилов увидел его рядом с Ухониным, в кресле второго пилота.

Некоторое время в кабине шуршало. Потом седоватая голова лётчика высунулась в окно.

– От винтей!

Правый двигатель начал проворачиваться, затем пронзительно заревел. Следом заработал левый.

Самолёт начал разворачиваться на полосе, устраиваясь носом к ветру.

– Блин, он что, взлетать собрался? – выругался Курилов.

Проревев несколько минут двигателями на полосе, самолёт начал разгон, взлетел, пронёсся над аэродромом и стал широкими кругами подниматься всё выше и выше. Наконец он совершенно скрылся из виду, и только песня двигателей напоминала о присутствии в небе огромного летательного аппарата. Так продолжалось около получаса, описываемые круги становились всё шире и шире, наконец чёрточка фюзеляжа сверкнула на фоне бока ближайшей горы. Курилов поднял бинокль.

– Ну, вы, блин, даёте!

Неуклюжий транспортный самолёт в руках Уха выделывал самые разнообразные пируэты – горки, полубочки, а иногда он практически вставал на месте, задирая нос. Наконец Ан-26 пошёл на посадку.

Когда Чен покинул борт, у него был совершенно измученный вид. Курилову даже показалось, что он различает на безупречном костюме китайца следы рвоты.

Сам Ухонин, напротив, выглядел предельно довольным. Казалось, он даже забыл о мучившей его после девятнадцатичасового перелёта бессоннице.

– Да, хорошая птичка, несмотря на возраст, скажу я тебе. Где это её так вылизывали?

Курилов мог сказать, что самолёт только что был на корню куплен неизвестным подставным лицом у вооружённых сил Республики Кыргызстан, но предпочёл промолчать.

– Ну ладно, – Ух похлопал Чена по узкой спине, – пошли в штурманку, там вы мне расскажете всё необходимое.

Командно-диспетчерский пункт, или «штурманка», брошенного аэродрома выглядела, как помещение одного из аэропортов Пёрл-Харбора после бомбёжки. Стёкла отсутствовали, стулья и стол покрывал слой пыли. Ух брезгливо смахнул эту пыль и достал из тубуса несколько заботливо припасённых карт.

Чен присел и заговорил о сути дела.

– Стало быть, так, – Ух потёр виски и снова склонился над картой. – Опять то же самое. Иди туда не знаю куда, принеси то не знаю что. Вы, вообще-то, хозяева у себя в стране? – усмехнулся он, обращаясь к Чену.

– На вашем месте я бы не стал в этом сомневаться, – улыбнулся китаец одними губами.

– Даже не знаю, что и сказать, – хмыкнул Ух. – Если б это было на самом деле так, вы бы оцепили эту территорию миллионом солдат, взяли штурмом этот укрепрайон и разобрали его на атомы. А вы обращаетесь к помощи совсем немолодого русского пилота и старого самолёта советской постройки.

– Дело в том, что мы не хотим никакого резонанса этой истории, – втолковывал Чен Ухонину, как маленькому ребёнку. – И так ситуация в Синьцзяне сильно накалена после безрассудной выходки Измаила Башири. Мы бы хотели продемонстрировать миру, что в нашей стране не происходит таких масштабных потрясений, как в Российской Федерации. Поэтому чем меньше граждан КНР будет задействовано в операции, тем нам проще. Мы и так не сможем обойтись без поддержки штурмовой авиации – это как минимум. Кроме того, ваша лётная практика на русском Севере, в Гурундвайе и Колумбии наглядно демонстрирует – если и есть на свете пилот, способный справиться с этой задачей, то это вы или ваши воспитанники.

– Да в том-то и проблема, что я не знаю, как подобраться к этой затее. Вы даёте мне данные пяти метеостанций вокруг ущелья Кара-Суу, но в горах направление ветра меняется самым причудливым образом. А в этом рельефе…

– Всю помощь в моделировании воздушных потоков…

Здесь Ухонин стукнул ладонью по столу так, что стоящие на нём стаканы подпрыгнули.

– Точно!

Чен улыбнулся – на этот раз всем лицом.

– Итак?

– Слушай меня, скромный хозяин великой страны, – возбуждённо заговорил Ухонин. – Модель поведения воздушных потоков над ущельем Кара-Суу и озером Кара-Коль мне нужны как можно быстрее. Кроме того, мне необходимо знать, какой длины морена вот здесь – он ткнул пальцем в карту – в полукилометре от «Хун Шаня».

– Хм-м-м, – Чен выглядел озадаченным. – Но это практически на глазах у базы и уж совершенно точно – на слуху её обитателей. Ваш самолёт при попытке сесть на этой морене будет немедленно встречен огнём и уничтожен!

– А я не собираюсь сажать там самолёт, – рассмеялся Ухонин. – Вы такое имя – Скорцени – слышали?

Тут Чен тоже хлопнул ладонью по столу, так что стаканы подпрыгнули ещё раз.

– Планер?

– Нет! Я предлагаю выбросить десант на парапланах, и это может произойти прямо над перевалом Кек-Таш. Группа парашютистов спланирует на расстояние около восьми километров и приблизится к цели совершенно бесшумно. Тем более что, по вашим прикидкам, последняя уже будет изрядно потрёпана.

– Я бы предпочёл, чтобы она была полностью уничтожена, – потёр виски Чен, – а десант выполнил бы уже функции окончательной зачистки.

– Кстати, – хитро сощурился Ух, – это дело, может, и не моё, но откуда вы собираетесь брать десант?

Зим, Хузен. Алматы, Республика Казахстан

Карл Хузен был молодым человеком двадцати восьми лет и никак не походил на координатора движения за освобождение Восточного Туркестана. Ни Чен, ни Спадолин не смогли выявить его связей с германской разведкой, что, впрочем, вовсе не означало, что таких связей не было. Официально Карл, вместе со своим приятелем, Верндлем, занимался освещением деятельности остатков немецкой диаспоры в Средней Азии. Конечно, основное количество колонистов покинуло регион с 1989 по 1996 год, но тем не менее в Узбекистане, Казахстане и Киргизии оставалось около ста двадцати тысяч этнических немцев. Кое-кто из уехавших на территорию Фатерланда даже рискнул вернуться обратно – для того, чтобы открыть собственное дело или в качестве высококвалифицированного специалиста.

Хузен был практически неразлучен с Верндлем – когда-то они вместе учились в университете Франкфурта-на-Майне, затем – в Лондоне, и, как поговаривали злые языки, одно время были любовниками. Большая же часть журналистского community этому не очень верила – с одной стороны, потому, что оба немца оказывали недюжинное внимание местным прелестницам, постоянно клубившимся вокруг владевших свободно конвертируемой валютой иностранцев; с другой – просто потому, что основным девизом видавшего виды журналистского бомонда можно было сделать слова: «Много врут люди…»

Именно этим девизом и руководствовался Зим, когда впервые услышал о связях Хузена с уйгурским освободительным движением. Многоопытный Лагутин вдобавок утверждал, что в Казахстане нет ни одного международного журналиста, которого бы КНБ не подозревал в этих связях – в основном потому, что большинство журналистов действительно пыталось найти выход к настоящим сенсациям. Жизнь азиатских корпунктов ими не особенно баловала.

Однако, направляясь на встречу с Карлом, Зим считал, что свидетельство о контакте с сепаратистами в буквальном смысле лежит у него в кармане.

Для встречи с Хузеном Зим предусмотрительно снял меблированную комнату. Сперва он хотел арендовать её через водителя корпункта IEN Талгата Курбангалиева, но в конце концов решил попросить об этом Чена. Тот сумел устроить так, что квартирка была снята группой китайских гастарбайтеров, уж точно не представлявших никакого интереса для казахстанского КНБ.

Карл Хузен оказался долговязым немцем с вытянутым вперёд и будто бы сплюснутым по бокам лицом, с длинным носом и выпяченными губами, будто в любой момент готовыми к поцелую. Русые волосы на его длинном черепе уже начинали редеть, так что к тридцати пяти годам он обещал полностью облысеть. Глаза у него были живые и серые и, глядя в эти глаза, Зим в очередной раз предупредил себя, что его собеседник вовсе не дурак. Ну что же, для того, чтобы победить большую сообразительность, требуется значительная подготовка, не правда ли?

Александр Зимгаевский хорошо подготовился к этой встрече.

– Это ваше гнёздышко? – спросил Карл, входя в дверь.

Ячейку малосемейного общежития площадью двенадцать квадратных метров, на которых располагались санузел, кухня и спальня, трудно было назвать гнёздышком при самом большом желании. Однако владельцы этой убогой комнатушки сделали всё возможное, чтобы она казалась хоть отчасти привлекательной: потолок сверкал свежей побелкой, а стены и пол были устланы коврами. Диван отсутствовал, вместо него две трети комнаты занимали два застеленных ватных матраса. В одном углу стоял платяной шкаф – единственная мебель в этом жилище; в другом – телевизор.

– Нет, к счастью, не моё, – с чувством ответил Зим. – Ключ на время даёт приятель.

– Ну да, у вас же есть постоянная подруга – зеленоглазая ирландка! Счастливец, а я вот никак не могу здесь познакомиться с нормальной девушкой. Кругом тупые и жадные курицы, считающие, что я евро достаю из воздуха.

На этот счёт Алекс мог ему только посоветовать меньше снимать шлюх в барах и ночных клубах, но вовремя вспомнил, что на самом деле у Карла имелось серьёзное ограничение – он не очень хорошо владел русским языком, а это обстоятельство ощутимо сужало круг его поисков. Но Хузен сам подсказал ему удачное начало разговора.

– Так я о евро. Или, если вам угодно, о долларах… Зим, приятель, уверяю вас, я гол как сокол. Проклятая Gulya вытащила из меня последние три сотни пять дней назад. Боюсь, что самому придётся обращаться к предкам. Чертовски неприятно, не правда ли? Они хоть и скотски богаты, но считают, что я должен зарабатывать своим трудом. И если честно – они правы!

– Собственно говоря, это как раз то, что я хотел вам предложить, – усмехнулся Зим. – Заработать немного денег.

– Заработать немного денег? Вы шутите, Зим! Вы сегодня чертовски похожи на Мефистофеля!

– Ну, я, наверное, оговорился, – равнодушно бросил Зимгаевский. – Это может быть не совсем «немножко». Речь идёт о том, чтобы приобрести у вас другую съёмку событий в Уту.

Хузен, сидевший на полу, остро взглянул Зиму в лицо. Его ответ был холоден и совершенно лишён дружелюбия:

– Другой съёмки событий в Уту не существует.

Вместо ответа Зим раскрыл ноутбук. На экране появился всемирно известный репортаж Хузена, только в очень сокращённом варианте. Минутного ролика Карлу хватило, чтобы всё понять. Профессионал «до короля» не играет.

На всякий случай Зим решил объяснить.

– В этом ролике использованы только кадры из вашей собственной передачи – другими я не обладаю, увы. Но если большая часть из её двенадцати минут была снята на одну камеру и с одного места, то эти сорок секунд, которые и составляют представленный вам ролик, без сомнения, сделаны ещё с двух разных точек и в одно и то же время с основной съёмкой. Короче, Карл, для того, чтобы снять момент с падающим знаменем, вам надо было как минимум растроиться. При этом сейчас, – Зим остановил кадр на падающем знамени на крыше, – вы находились на высоте не менее шести метров над землёй, а сейчас, – Зим прокрутил ещё десять секунд сюжета, – вы снимаете с северного угла, на расстоянии трёхсот метров от места события. Это – результат анализа вашей съёмки техническими специалистами нашей компании, на основании которого мы пришли к выводу, что отснятый видеоматериал в ваших руках значительно более многообразен, нежели тот, который вы явили миру и вашему руководству.

– Если об этом станет известно, я потеряю работу…

– Полно, Карл, кто этого хочет? Только не мы, International Executive News! Мы честно предлагаем купить у вас сырой материал, footage, снятый одной из камер. Если вы не верите мне, спросите Тёрнера, он ожидает вашего звонка в Финиксе у телефона.

– Мне конец…

– Господи, почему вы, молодые люди с Запада, такие впечатлительные? Это не конец, это просто бизнес… Мы приобретаем у вас материал по стоимости триста долларов за секунду – это получается восемнадцать тысяч в минуту. Кстати, я не уполномочен вести переговоры более чем о сорока минутах съёмки. Впрочем, говорите об этом с Сэмом сами, – Зим картинным жестом положил на клавиатуру ноутбука телефон спутниковой связи.

– Там всего одиннадцать минут… Господи, Зим, почему я должен вам верить?

– А на хрена верить мне? – от души удивился Зимгаевский. – Вы верьте деньгам – замечательным таким зелёным бумажкам с портретами американских президентов. Одиннадцать минут – это сто девяносто восемь тысяч долларов. Совершенно, замечу я, не облагаемых налогом. Возьмите в руку телефон – он не кусается. Нажмите цифру 1 на клавиатуре – и разговаривайте.

Карл взял трубку с такой осторожностью, будто она была сделана из пластита.

– Hallo! O, have you good night, Mr. Terner!

Сигнал со спутникового телефона был перехвачен специальным отражающим экраном, помещённым под потолком прямо в комнате и передавался через коммуникатор в соседнее помещение, где вместо Сэма Тёрнера вёл переговоры один из офицеров Чена, капитан Лю Бей, защитивший Master's Degree по специальности «Американская газетная культура слова в публикациях газет Фронтира на рубеже XIX–XX столетий» в Беркли. Судя по всему, Хузен не столько торговался, сколько выговаривал себе гарантии безопасности от своих нынешних боссов. Зим ехидно усмехнулся, когда понял, что в какой-то момент Карл перевёл запрашиваемую сумму из долларов в евро, что утяжелило её на тринадцать процентов.

Подробно оговорив пути передачи денег и записи, Карл выключил телефон и протянул его обратно Зиму.

Тот деловитым жестом вытянул из портфеля высокий картонный tube с бутылкой дорогого виски Glenlivet's.

– Мне кажется, неплохо бы обмыть вашу сделку. Поглядите, вы только что жаловались мне на недостаток средств, а теперь, – вслед за бутылкой Зим вынул из папки конверт, – я уполномочен передать вам десять тысяч долларов в качестве аванса.

– Mein Gott!

Зим давно и хорошо знал, какое впечатление на большинство людей производят наличные деньги. Теперь начиналась работа.

– За вашу курицу, несущую золотые яйца, – Зим плеснул густо пахнущий напиток в широкие стаканы. – Кстати, как вы её нашли? Искренне завидую! Прозит!

– Нашли? – Хузен проглотил семьдесят граммов изысканного напитка, как водку, – единым глотком. («Русеет, – подумал Зим. – Какой бы здесь ни был независимый Казахстан, водку тут пьют по-русски».) – Если бы «нашли»! Я её создал! Своими руками!

– Можно сказать и так, – благодушно бросил Зим. – Вы посещали семинар по современной ориенталистике ещё во Франкфурте…

– Да, я во Франкфурте познакомился с Нурланом Хадири, – проговорил Хузен. – Я понимаю, вам ничего не говорит это имя. Настоящий человек, мудрый и хитрый, как Моисей. Его отец был генералом в республике Восточный Туркестан во времена её существования – с 1945 по 1948 годы. Эту республику уничтожили два «красных хищника» – Китай и Советский Союз, причём генерала Хадири вместе с семьёй вывезли в Москву и там заключили под домашний арест.

– Заключили подо… что? – искренне удивился Зим. – Я думал, при Сталине дорога подобным людям была одна – в концентрационный лагерь…

– Так бы и было. Но Сталин ни на секунду не доверял этой обезьяне Мао. Поэтому он держал у себя военачальников и политиков, вывезенных из Кашгара и Джунгарии, для того, чтобы в любой момент снова использовать их против китайцев. Более того, он отправил их в ГДР, где они могли совершенствовать свои военные познания вместе с офицерами бывшего Вермахта.

Зим подумал, что скорее всего Сталин просто отправил уйгурских военачальников как можно дальше от китайской границы – в Москве у них появилась возможность учиться у советских офицеров, которые, худо ли бедно, разгромили Вермахт в Великой Отечественной войне. Но немцу Хузену это, видимо, даже не пришло в голову.

Как бы то ни было, отец Нурлана Хадири вместе с семьёй ухитрился бежать на Запад («Видимо, с подачи НКВД», – так же ехидно подумал Зим), где стал одним из руководителей какого-то «Комитета освобождения уйгуров мира». Как это часто бывает, должность оказалась наследственной – Нурлан занял её после смерти отца с осознанием собственной непогрешимости.

Нурлан Хадири был интеллектуалом. Он преподавал в университете и рассказывал всем своим слушателям о самой страшной трагедии тридцатимиллионного уйгурского народа, который подвергается геноциду в самом сердце Центральной Азии. Молодых людей влекло всё неизвестное. Они достаточно слышали о благородной войне за независимость мусульман Кашмира и татар Крыма, но масштабы трагедии Джунгарии и Кашгара потрясали воображение.

– Проклятые жиды любят рассуждать о Холокосте, – вещал Хузен. Зим про себя подумал, что семидесятиградусный самогон Талгата, разлитый в бутылку из-под Гленливета окажется слишком забористым и свалит немца с ног раньше, чем тот доберётся до сути. – Но масштабы Холокоста не имеют ничего общего с тем, что китайцы творят с уйгурским населением в Синьцзяне! Они проводят массовую стерилизацию мусульманского населения, сгоняют его с родовых земель, заселяют туда миллионы ханьцев! В результате такой политики само название «уйгур» через двадцать лет исчезнет с этнической карты мира!

– А почему уйгуры Европы не желают помочь своим синьцзянским братьям сами? – спросил Зим.

Хузен снова заговорил. Нет, Зим не прав, он лично, Карл Хузен, видел многие сотни уйгурских юношей, воспитывающихся в медресе Мюнхена и Франкфурта, которые были готовы ехать добровольцами в Среднюю Азию. Но проблема была не в добровольцах – проблема была в человеке, который смог бы объединить светскую образованность западного человека и религиозную убеждённость улема, который рискнул бы не только карьерой, но и жизнью, и поехал в Туркестан поднимать население против ханьских поработителей.

Ага, а как Хузену удалось отыскать такого человека?

Хузен знал его очень давно – это был Джон Кеткарт Смит, преподаватель Карла в Лондоне. Смит всё время говорил о лицемерии западных политиков, отдавших его народ на уничтожение китайской саранче. Он просто не видел, как можно помочь его братьям.

– И тут я получил место в Казахстане, – неожиданно произнёс Хузен.

Как и многие западные журналисты, Хузен попытался найти контакты с уйгурскими активистами в Алматы. Но по опыту своих коллег быстро понял, что вместо уйгурских активистов он, скорее всего, найдёт только сотрудников КНБ и дело в лучшем случае закончится высылкой. Тогда Карл начал собирать материал о наркотрафике через республики Средней Азии – и вот тут он повстречал настоящих активистов-уйгуров!

Для войны, учил Наполеон, нужны три вещи: деньги, деньги, деньги. А что может дать больше денег, чем выращивание и производство наркотиков? Ах, эти наркотики идут в страны Европы для того, чтобы отравлять европейскую молодёжь? Но ведь политики Западной Европы думают только о собственном благополучии, и их совершенно не беспокоит настоящее, непрекращающееся Зло – то, которое творится у восточных границ Ойкумены! Вот эти борцы за освобождение уйгурского народа (которые в понимании Зима чертовски походили на парней из наркомафии) и объяснили Карлу: всё, в чём сегодня нуждается несчастный Синьцзян, – это Вождь!

Вождь должен быть поддержан средствами – это активисты уйгурского освобождения (всё так же подозрительно смахивавшие на мафиози) брали на себя. Средства от реализации наркотиков предполагалось перечислять через индийскую компанию, торгующую электроникой в России, в виде пожертвований на экологию и нейтральные религиозные культы.

А потом выяснилось, что будущий вождь уйгурского народа совсем не прост и обладает собственными средствами. Эти деньги в его распоряжение предоставили некие силы, штаб – квартира которых располагалась на Аравийском полуострове. Эти же силы обеспечили его главным военным советником – неким генералом Омаром, получившим в своё время в Англии превосходное военное образование.

(«Хотя какое может быть в Англии военное образование? – хвастливо заметил Хузен. – Мы, немцы, всегда били проклятых англичан. Порознь и пачками. Все они хороши, когда их десять наваливается на одного».)

Но генерал Омар был не только военным советником.

Дело в том, что несчастный народ Синьцзяна не имел собственных вооружённых формирований. Вернее, было достаточно идейных молодых людей, согласных положить жизнь за Родину и веру отцов (Зим подумал, что среди двадцати миллионов человек всегда можно найти десять тысяч буйных идиотов, и даже вспомнил поговорку конца восьмидесятых годов: «Надо быть абсолютным дураком, чтобы не суметь вывести в любой момент на московские улицы тысячу буйных сумасшедших»), но отсутствовало ядро, которое смогло бы стать центром вооружённого сопротивления.

Этими мыслями Хузен поделился с Гебхардом Чизенелем, близким другом Хадири, наблюдателем Комиссии по делам СНГ от Европарламента. Как ни странно, Чизенель сказал, что всё может решиться очень просто. В России произошёл перелом – северокавказские моджахеды находятся под угрозой уничтожения. Те из них, которые занимают непримиримую позицию по отношению к режиму Путина, вполне могут согласиться на временную передислокацию. Генерал же Омар решал технические вопросы уйгурских активистов в Кашгаре и любезно согласился участвовать в организации переброски вождя уйгурской революции и его личной гвардии в Джунгарию.

– Он всем и руководил? – спросил Зим ещё требовательнее. «Точка засыпания» неумолимо приближалась.

Нет, он сам, Хузен, принимал во всём самое деятельное участие. Смит-Башири не доверял своим соплеменникам из Китая, а самого генерала Омара боялся до судорог, как кролик удава. Но он всё равно считал своим долгом пойти в Синьцзян. Хузен же для него служил гарантом безопасности. Естественно, сам Карл получал эксклюзивные права на освещение революции – да-да, именно так. Зим успокоил его, сказав что на эти священные права никто не собирается покушаться.

– Кеткарт Смит – впрочем, он вчера стал известен всему цивилизованному миру как Измаил Башири – через мой репортаж, заметьте! – как всякого пьяного человека, Хузена стало одолевать чувство собственного величия, – настоящий западный интеллектуал, который при этом остаётся верным сыном своего народа. Впрочем, у него есть привычки, которые кажутся абсолютно чуждыми его единоверцам. Вы не можете представить себе, Алекзандер, этот человек при всём том – талантливый живописец! И старается везде передвигаться с мольбертом!

«Алекзандер» выразил сомнение – в том смысле, что ислам запрещает изображения людей и животных.

– Да нет же! – восторженно заорал Хузен, – Башири замечательный пейзажист! Почти как Гитлер… Тьфу, как Тёрнер…

«Но даже если я умру, – сказал Смит-Башири, – я докажу всему миру, что любой образованный человек не должен мириться с происходящим в Китае произволом. Именно моя смерть может вызвать возмущение цивилизованной общественности, и та может попытаться заставить китайцев предоставить уйгурскому народу статус государственности!»

Произнеся манифест Смита, Хузен отвалился на матрас и захрапел.

«Вот вам типичная интеллигентская история, – хмыкнул Зим, – английский профессор освобождает народ, который вполне счастливо существует и без его вмешательства. И всё для чего? Чтобы отвлечь внимание китайского КГБ от наркотрафика через Кашгар. Грэмгриновщина в чистом виде… Не таким ли абсурдом поверена вся жизнь цивилизованного общества?»

Зим и Спадолин. Урумчи, Китайская Народная Республика

– Ты хочешь сказать, что Измаил Башири, эмир объединённого уйгурского народа, появился в результате развлечения скучающего журналиста Верндля? – спросил Макс.

– А почему бы и нет? В мире случалось сколько угодно политических деятелей, поднимавшихся из небытия и по более ничтожному поводу, – ответил Зим.

Китайский военный джип BJW практически безо всякого контроля проехал пропускной пункт Хоргос. Чен предпочёл ехать в другом автомобиле.

«На тот случай, если у кого-нибудь из казахских пограничников окажутся глаза и уши. Обычно они не воспринимают как объект человека, если понимают, что не смогут вытрясти из него хотя бы ста долларов». Зим с иронией подумал, что это, вероятнее всего, относится и к пограничникам КНР.

– Своих боится, – ехидно прокомментировал поведение Чена Спадолин. – У них гадюшник в Службах ещё тот… Любые сведения об операциях, проводимых конкурентами, являются объектом сделок.

– По себе судишь? – вскинул брови Алекс.

– По себе, – согласился Спадолин. – Все Службы мира устроены одинаково.

– Что-то тогда наш сегодняшний выезд не очень похож на типичное мероприятие служб.

– Ну, ты прав. Почти.

Спадолин чуть задумался.

– Ладно, большого вреда не будет, если ты это от меня услышишь, – продолжил он. – тем более что умный, о многом сам догадаешься, а если я тебе недоскажу, будешь всякую ерунду себе в голову думать.

– Буду, – согласился Зим.

– Сегодня бюрократическая машина Служб такова, что мы практически не можем проводить эффективные операции своими силами, как это описано у каких-нибудь Клэнси или Форсайта. Причём это касается Служб всего мира. Один узнает, другой догадается, третий решит, что, предупредив четвёртого, можно избежать вселенского скандала и освободить себе дециметр на вышестоящем кресле. В нынешних Органах с внутренними утечками, плавно переходящими во внешние, бороться бесполезно. Особенно после 1991 года, когда бывших наших людей растащило хрен знает куда по всему миру. И они хрен знает где же и оказались. Вот те же китайцы – они, что, эту уйгурскую вольницу не могут передушить, как цыплят в садке? Мочь-то могут, только для того, чтобы отдать приказ об уничтожении нескольких десятков людей без суда и следствия на своей же – замечу: на своей же! – территории, тонка кишка даже у отдельных членов ЦК КПК. Более того, информация о проводящейся операции может попасть, через непосредственных её участников, к тем же уйгурам – и тогда ищи ветра в поле! А Пекину только после событий на площади Тяньаньмэнь пришлось отмываться лет десять с лихуём. И это – Великий Китай, который во внешнем мире положил на всех с прибором. Ну, кроме американцев и ещё чуть-чуть – нас и Индии. А уж какой бздёж стоит в наших силовых конторах – они хоть и засекреченные, но их просто по запаху найти можно. По Москве хотя бы.

– Так вот, – продолжал он, взглянув в зеркало заднего обзора, – сейчас Службы всего мира предпочитают везде где только можно проводить операции с помощью так называемого привлечённого элемента. Плюсов много, минусов же, пожалуй, и нет никаких. «Привлечённый» этот элемент, как правило, незашорен, авантюристичен и настроен работать не на отчёт, а на результат. Ну и отказаться от него можно в случае неприятностей.

– Доходчиво объяснил. Не поспоришь. Только что я, этот «привлечённый», как ты выразился, элемент, сейчас буду иметь с этого мероприятия, кроме вашей «служебной» амнистии? Которая, к слову, кажется мне довольно эфемерной.

– Ты работу сделай, а там и говорить будем.

– И ещё вопросик: а чего ты-то со мной попёрся? Твоё участие в этом деле сразу сводит на нет все те плюсы, которые обеспечиваются, как ты расписывал, участием «привлечённого элемента».

– Не всё сразу, Зим. Не всё сразу.

– Скажи мне вот что: несколько дней назад ты утверждал, что нам надлежит извлечь этого англо-уйгурского Эмира из его тянь-шаньского логова и перетащить через границу. Задача остаётся прежней?

– Нет. И слава Богу. Но возникла… другая задача, в общем. И решение по ней я буду принимать на месте.

– Принимай какое угодно решение, кроме двух. Первое: не вздумай тащить третьего, и при этом живого, человека через границу. Если в твоей Службе хотят получить его голову, то лучше доставить её отдельно от тела.

– Хм-м-м… Мудрость профессионального охотника, как я понимаю. А второе?

Зим повернулся к Максу и внимательно поглядел ему в глаза.

– Не вздумай выстрелить мне в затылок, когда я отвернусь.

Оставшийся путь до Урумчи они проделали молча.

Однако перед самым городом Зим вдруг махнул рукой.

– Что такое? – спросил дремавший Спадолин.

– Кабачок здесь хороший. Непосредственно в городе качественную еду надо в местных кварталах искать, что хлопотно, шумно и неэффективно. Или же она стоит немерено. А это кафе дальнобойщиков, я его ещё в первую поездку определил – по машинам.

– В смысле? Как притон в «От заката до рассвета»?

– Да ну тебя. Впечатлительный какой! Во всём мире дальнобойщики любят вкусный, обильный харч за умеренную цену. Это я ещё по Колымской трассе помню. Так что предлагаю перекусить здесь. Чен ждёт нас в Урумчах.

Обширный застеклённый и светлый зал на самом деле не был похож на полуподземный вертеп ацтекской пирамиды. На стенах висели маски китайских чудовищ, гирлянды лука, всё украшала лепнина, кое-как вымазанная золотой краской. За столиками сидели коренастые, сосредоточенные мужики, по двое, в потёртой джинсовой одежде, и молча поглощали огромное количество самой разнообразной пищи. Но Зим со Спадолиным с полувзгляда угадали единственного в этом зале европейца.

– С ума сойти, – Макс покачал головой.

Человек приподнялся за столиком и помахал рукой.

Спадолин обречённо подошёл к нему и поздоровался.

– Здравствуйте! Я уж стал опасаться, не ошибся ли местом, – Болботун Хорхой махнул длинными девичьими ресницами.

– Здравствуйте. Стало быть, специально нас поджидали? Зим, ты что, с ним сговорился?

– С кем? – Зим выглядел не на шутку удивлённым.

– Хм-м-м. Ладно… Ничего не остаётся, как поверить на слово. Зим, это Игорь Константинов, который предпочитает называть себя Болботун Хорхой. Игорь, это Александр Зимгаевский. Вы что-нибудь заказали?

– Только для себя.

– Давно вы здесь?

– Прилетел вчера в Урумчи. Из Бахрейна.

– Из Бахрейна?

– Да. Мне удалось то, что, по всей видимости, не удастся вам, – Хорхой ловко мешал палочками рис с наструганной сухой рыбой, полил каким-то соусом. – Я разговаривал с шейхом Калебом.

– Вас ист шейх Калеб? – вмешался в их диалог Зимгаевский.

– Шейх Калеб – это тот человек, который счёл нужным оказать помощь журналисту Хузену в его попытке поднять уйгурское национальное восстание в Синьцзяне.

– Вот так, прямо в лоб, – закручинился Макс.

– Ну уж, извините, я вашим шпионским экивокам не обучен, – сказал Хорхой, глядя на Макса. – Что знаю, то и говорю. Но здесь я не из-за уйгуров.

Макс разглядывал обод огромного вращающегося стеклянного блюда на краю стола.

– Означает ли это, что вы отправляетесь с нами?

– Да. Боюсь, что так.

– Стоп, – Зим тут же указал палочками на шамана. – Я, кажется, когда-то слышал о вас, и в связи с очень странными обстоятельствами. Которые значительно изменили мою жизнь, не спорю. Но это совершенно не означает, что я потащу вас на нашу с Максом развлекательную прогулку по местным горкам.

– Давайте оставим этот разговор на потом, – наконец произнёс Макс, мучительно думая о чём-то. – Судя по всему, нам с Хорхоем по пути.

– Это, может быть, вам по пути с данным джентльменом, – усмехнулся Зим. – Я же в этом весьма сомневаюсь.

– Боюсь, – тихо и веско сказал Хорхой, – без этого не обойтись. Если честно, то я сам бы с большим удовольствием отказался от этого путешествия. Но не могу.

– Я думаю, что причины, по которым Хорхой присоединяется к нам, мы здесь обсуждать не будем, – произнёс Макс.

– Но причины-то хоть есть? – обратился Зим к Спадолину.

– Есть, – качнул головой Макс.

– Ладно, – Зим откинулся на спинку кресла. – Но прошу учесть следующее. Сейчас август, и внизу стоит жуткая жара. А мы полезем на самую верхотуру – по самым гребням отрогов хребта Тянь-Шань, далеко не последнего по высоте хребта в мире. При этом – я вас предупреждаю сразу – мы с Максимом не профессиональные альпинисты. И даже не любители. Не скалолазы, во всяком случае. С моей точки зрения, успех нашего мероприятия зависит только от того, как мы будем соотносить наши действия с требованиями здравого смысла. Мы лишь относительно подготовленные для этого похода люди, я имею в виду наши физические кондиции. И, кроме того, собираемся в ближайшие двадцать четыре часа подобрать себе неплохое снаряжение. Вы можете реально оценить ваши силы и экипировку для этого похода?

– Моя экипировка при мне, – качнул головой Хорхой. – Рюкзак, спальник, пуховка, коврик – всё ждёт меня в Урумчи. Насколько я понимаю, вы не очень хотите, чтобы о моём участии в вашем… походе знала здешняя принимающая сторона. Поэтому поступим просто: вы мне говорите, в каком месте предполагаете начать подъём, и я вас там буду ожидать. В сбруе и при оружии.

– Ну-ну… А какое у вас оружие? – с усмешкой спросил Зим.

Хорхой положил руку на сердце.

– Не знаю, – проговорил Зим, раздумывая. – Честно? Не нравится мне всё это. Может, надуем его? – обратился он к Спадолину, глядя мимо Хорхоя. – Договоримся о встрече, а сами двинем в другую точку?

– Не надо. Во-первых, не удастся. А во-вторых – это в наших же интересах.

– Отвечаешь?

– Отвечаю.

– Хорошо. Тогда мне надо чуть-чуть помозговать. Как вы понимаете, я в Алматы составлял определённую раскладку, опираясь на то, что в горы пойдут двое. – Зим полез в карман и вытащил сложенный вчетверо исписанный листок бумаги. – Сейчас наша группа увеличивается на треть. Все мои расчёты базировались на том, что в горах нам придётся пробыть пять-семь дней.

– Это как? – Спадолин поднял глаза от блюда с побегами чеснока. – Ты ж говорил – четыре?

– Планирую я на четыре дня, но рассчитывать при этом надо на вдвое больший срок. Это горы. Причём неизвестные мне горы. В горах вечно всякая задница бывает. Облака, туманец какой-нить. Я сейчас все имеющиеся возможности даже обдумывать не хочу. Просто думаю про себя: случится жопа, и точка. То ли будет, то ли нет, но с возможностью её возникновения надо считаться. И здесь не работает принцип «делай или умри». Потому что если будешь предпринимать что-то в условиях плохой видимости или ещё каких-нибудь непредвиденных неприятностей, то умрёшь точно.

– Я с вами согласен, – спокойно произнёс Хорхой, – давайте сверим наши списки. – И достал примерно такой же листок бумаги. – Видите ли, в отличие от вас я горный турист. Довольно много ходил по Кавказу, Монголии и Алтаю. Так что, возможно даже, и пригожусь.

– Может, и пригодитесь, – согласился Зим, изучая составленный шаманом список. – Всегда считал одной из вершин человеческой мудрости выражение «Умный в гору не пойдёт». И всегда старался ему следовать. Эк же меня сейчас угораздило…

Спадолин и Зимгаевский вышли из ресторана.

– Чен, – ткнул пальцем в водителя Спадолин. – Понимаешь? Сейчас Чен!

– Да, да, понимай, – засуетился солдатик за рулём.

Джип тронулся с места и попылил в сторону Урумчи.

Зим, Спадолин. Урумчи, Китайская Народная Республика

Супермаркеты Урумчи произвели впечатление на Спадолина примерно такое же, какое несколькими неделями ранее – на Зима.

– Да, вот это моща! А ведь здесь не самый основной шмоточный район Китая!

– Да уж, можешь не сомневаться. Урумчи не выдерживает никакого сравнения ни с торговыми районами Гуанчжоу и Шанхая, ни с Пекином.

– А ты бывал в Пекине?

– Когда-то давно. Сейчас там, наверняка, всё изменилось. Но даже здесь понимаешь, что мир вновь становится биполярным. И второй сверхдержавой будет именно Китай.

Будущих «туристов» сопровождал молодой человек из ведомства Чена, почти безукоризненно говорящий по-русски.

– Учились в Москве? – профессионально поинтересовался Макс.

– Да нет, в Чунцине, – усмехнулся Лю и добавил с гордостью: – У нас в Китае есть всё! И русские учителя тоже.

Зим направился в один из крупнейших супермаркетов Урумчи, «Уйтунь», размером с Красную площадь, где товары для всех видов активного отдыха занимали целый этаж.

– Здесь мы найдём всё, что нам необходимо, – сказал он, – пожалуй, даже в большей степени, чем в аналогичном месте в США.

– Ничего удивительного, – поддержал его Лю, – всё это шьётся в Китае. А в США только продаётся.

– Мы отберём здесь то снаряжение, которое покажется нам подходящим для маршрута. Его отложат до завтра, а вечером товарищ Чен покажет нам аналогичные предметы, которыми пользуются солдаты НОАК в Тибете. Тем не менее в одном я уверен точно: рюкзаки и обувь надо брать гражданского образца.

– Почему?

– Я никогда не видел снаряжения, выпускаемого для китайской армии, – хмыкнул Зим, – но в одном наверняка уверен, даже не встретив его. Оно, как и любое армейское снаряжение, предельно упрощено и сделано с очень большим запасом прочности. По сравнению со снаряжением для туризма оно будет вдвое, а то и втрое тяжелее. Это нормально для солдата, которого несколько лет тренируют таскать эту тяжесть. Но мы с тобой не китайские солдаты, так ведь?

– Снаряжение для наших частей в Тибете сегодня лучше, чем у солдат Индии и Пакистана, которые находятся в постоянном огневом контакте на кашмирской границе, на высотах от четырёх тысяч метров, – подчеркнул Лю.

– И тем не менее оно от этого легче не становится, – подвёл итог Зим.

Он подошёл к огромной стене, на которой висели, как казалось, тысячи рюкзаков любых размеров и расцветок, увешанные этикетками, инструкциями и пакетами с дополнительными аксессуарами. Постояв около неё несколько минут, он попросил продавца снять со второго яруса три очень похожих друг на друга мешка.

– Вот, прошу любить и жаловать: рюкзак Fish Eagle, не очень распространённый в США. Там он считается неоправданно дорогим и столь же неоправданно огромным.

– Зим, а на хрена нам такие здоровые рюкзаки? – рискнул высказать своё мнение Макс.

– Ну, во-первых, они не совсем большие – всего сто десять литров, – Зим с неудовольствием начал объяснять Спадолину принципы подбора снаряжения. – Тёплые шмотки, которые нам понадобятся наверху, – не столько тяжёлые, сколько объёмные. Самым тяжёлым нашим грузом будут, насколько я понимаю, горючее, палатка и верёвки.

– Горючее?

– Да, – Зим тяжело вздохнул. – Я вообще-то терпеть не могу путешествовать в местах, где не из чего развести костёр. Но, судя по всему, именно в таком месте мы вскоре и окажемся. Поэтому в нашем шмотье неминуемо должны оказаться примус и несколько литров горючего. Кстати, Лю, вы не могли бы спросить у продавца, есть ли у них похожие рюкзаки, но другого цвета?

Гамма цветов на каждую модель любого фирменного рюкзака жёстко диктовалась его спецификацией, Зим это знал. Повертев в руках несколько моделей, он остановил свой выбор на модификации с тёмно-зелёным верхом, чёрным низом и жемчужно-серыми боковинами.

– Этот мешок подошёл бы нам больше, – с сожалением произнёс он. – Он чуть поменьше, а рюкзак не стоит подбирать, исходя из принципа «чем здоровше, тем лучше». Всё должно быть «в плепорцию», так сказать. Но я лучше смирюсь с лишними двадцатью литрами объёма, чем с сочетанием лимонного и красного цветов. На вершинах доминируют чёрный, белый и голубой. Тёплые тона в зоне вечных снегов «читаются» как сигналы световых маяков. Собственно говоря, это и нужно туристам. Но мы-то – не они… Ладно, вот эти два мы берём совершенно точно.

Кроме рюкзаков Зим выбрал большую мультитопливную горелку Primus, а также взял пять литровых канистр с загадочной надписью MultiFuel.

– Что это за чертовщина? – несказанно удивился Макс.

– Я думаю – то, что раньше у нас звалось бензином марки «Галоша». А так – это топливо для мультитопливных горелок. Вот мы с тобой – люди русские, и нам кажется, что если на горелке написано, что она мультитопливная, то это значит, что туда можно лить всякую чачу. Солярку там, керосин, масло отработанное. На самом же деле туда можно заправлять только специальное топливо для мультитопливных горелок.

– Ничего не понял, – сокрушённо пожал плечами Макс.

– А и не надо, – успокоил его Зим.

Помимо рюкзаков и горелки они отобрали два пенополиуретановых коврика, пуховые жилеты, свитера, термобельё, спальный мешок для Спадолина и палатку.

– Обувь я тоже предпочитаю гражданскую – «вибрамы» с высоким голенищем и бахилами. Там наверху снега может быть по колено, а может – по пояс. Конечно, здешние «вибрамы» китайского производства, не Франция и не Италия, но на раз сходить, думаю, хватит, – Зим вертел в руках высокие ботинки с узорчатой подошвой. – О качестве трудно судить, поэтому лучше, учитывая, что в деньгах мы не ограничены, взять самую дорогую модель.

Палаткой Зим остался доволен не до конца.

– Тяжеловата, зараза. Три с половиной килограмма. Ну это-то ладно, надёжные вещи лёгкими не бывают. Вот только цвет у неё неудачный.

Верхний тент палатки был оранжево-жёлтого цвета.

– Ну, камуфляжных палаток такого класса здесь нет, – Макс оглядел участок пола размером в гектар, сплошь уставленный палатками самых разных типов.

– А камуфляж нам и не нужен. То есть пятнистый камуфляж, который имеешь в виду ты. Самый лучший камуфляж на свете – это простой серый цвет. Что по мне, так от пятнистого камуфляжа есть всего одна польза – на нём грязь незаметнее. Ладно, перейдём к посуде.

Вечером на оперативной квартире Чена Зим выбрал три зимние оливковые куртки-анорака, утеплённые брюки, термоноски и бахилы армейского производства. Придирчиво ощупал спальный мешок и решил заменить им отложенный в супермаркете. Кроме того, Зим скрепя сердце взял армейскую горную палатку – она оказалась на полкило тяжелее своего гражданского аналога.

– Плата за окраску, – сказал Зим. Армейская китайская палатка для действий в высокогорье была грязно-серого цвета, причём, несмотря на то, что всё представленное снаряжение было только что получено новым со склада, тент палатки был окрашен неравномерно: местами он был практически белым, местами – как сухой асфальт, будто его только что вываляли в пыли.

– Беспонтово выглядит, – хмыкнул Спадолин.

– Не знаю. Лично я лучшего камуфляжа для высокогорья не видал, – возразил Зим. – Это – как эльфийские плащи у Толкиена, понимаешь? Но при этом на палатке лежит отпечаток армейского принципа конструирования снаряжения. Помнишь, я тебе о нём говорил: «Ничего с солдатиком не сделается».

– Я хочу дать вам ещё кой-какое снаряжение из категории хай-тек, – засмеялся Чен. – Прежде всего, два спутниковых телефона.

– Один, – быстро отреагировал Зим. – Но с запасом из трёх заряженных аккумуляторов. Заряжаться там будет негде.

– Телефоны, которые я хочу вам дать, совсем невелики.

– Очередное чудо китайского инженерного гения?

– Нет, это пока чудо компании Motorola. Но мы сделаем такие же, вы не сомневайтесь.

Спутниковые телефоны, предложенные Ченом, были размером с мобильные телефоны рубежа 1990-х– 2000 года.

– До чего дошёл прогресс, – хмыкнул Зим. – Я помню первые satellite phones, которые имели базовую станцию размером с атташе-кейс.

– Да, эти телефоны уже совсем компактны. А что насчёт оружия?

Зим задумался.

– Честно говоря, мне хотелось бы вообще обойтись без него. Если это только будет возможно.

– Зим как хочет, но если вы мне дадите какую-нибудь стреляющую палку, я буду вам очень благодарен, – перебил его Макс.

– Да что угодно! Вы сами-то что предпочтёте?

– Австрийскую AUG, если возможно. Под патрон 223 Rem.

Чен с Зимом удивлённо поглядели на него.

– Если честно, вы меня удивили, – произнёс Чен. – Я ожидал услышать о чём-то, что сделано по системе Калашникова.

– Ну, если это для вас слишком сложно…

– Ничего такого, – поспешно сказал Чен, – вам доставят эту винтовку завтра утром. Мне просто интересно услышать вашу аргументацию.

– Да она очень простая. Это – самое лёгкое оружие под винтовочный патрон – весит меньше трёх килограммов, при этом благодаря системе булл-пап обладает приличной длиной ствола. По надёжности она не хуже всех остальных западных штурмовых винтовок, то есть в руках аккуратного человека, а не солдата-срочника, её можно считать безотказной. Она удобна и разбирается на части.

– Ты что хошь, – неожиданно произнёс Зим, – а я ничего такого с собой не потащу.

Чен и Макс посмотрели на него с сомнением.

– Ну как скажешь.

– Ладно. Это ваши игрушки, – скептически проговорил Зим, – а мне оставьте право играть в свои.

– Что вы взяли в дорогу из еды?

– Ну, я всё посчитал, – мрачно проговорил Зим, – получается около шести килограмов на человека.

– А суммарный вес рюкзаков у нас какой?

– Меньше двадцати шести кэгэ не получается. Что, соответственно, означает, что на самом деле выйдет не меньше тридцатника.

– Ты, это… Реально смотришь на вещи?

– Ну как тебе сказать… Я вообще-то считаю, что любой взрослый мужик, нормально физически развитый, сможет нести двадцатикилограммовый рюкзак тридцать километров в сутки, а тридцатикилограммовый – двадцать. Конечно, мы сейчас растренированы, а кроме того, нам предстоит подъём на высоту четыре с половиной тыщи метров. Относительное превышение, правда, будет составлять два километра, а четыре с полтиной мы получим, только если будем следовать по самому гребню хребта с траверзом вершин. Но это всё равно многовато для двоих неподготовленных людей в возрасте около сорока лет. Но и ничего нереального я в этом не вижу. Есть, правда, такая пакость, как «горная болезнь», но, надеюсь, мы будем идти вверх постепенно и её избежим.

– А что говорит карта?

– Давай взглянем…

Они делали это уже в пятый или в шестой раз сегодня. Зим даже ложился на кровать в гостинице, изучая расшифрованный с помощью специалистов Службы космоснимок, как детективный роман.

– И что ты в ней находишь? – не без ехидства подкалывал его Максим.

– На карте можно прочитать всё. Только надо уметь это делать. К сожалению, детализация здесь оставляет желать лучшего. Кроме того, я не очень доверяю картам, которые не составлены наземными топографами.

– Это что, имеет значение?

– Ещё какое! Наземный топограф – человек, который ногами проходит не только такие ущелья, но и большинство вершин, всегда найдёт способ что-то подсказать человеку, который пойдёт следом. Он может указать в нужном месте распадок или даже отдельную скалу, на которую стоит обратить внимание. На худой конец даст нужному ручью запоминающееся название. А эти карты, полученные в результате обработки космоснимков, – как секс по интернету. Одна видимость.

– А не проще напрямую пересечь этот отрог, Хуртаг, и выйти прямо на интересующую нас точку?

– Ну, у меня на этот счёт есть такое мнение: Гельман мог увидеть нечто, за что впоследствии поплатился жизнью, не на самой базе, а на маршруте при подходе. А во-вторых – это не проще.

– Зато на пятьдесят километров короче.

– Знаешь, Макс, горные страны – это как раз те края, где короткие пути являются самыми длинными.

Ущелье Суук-Суу, провинция Синьцзян, Китайская Народная Республика

Выезжая из Урумчи, Зим вёл себя на редкость беспокойно, всё время крутил головой и оглядывался по сторонам. Спадолин наблюдал за ним с заметным интересом – Зим считался человеком, побывавшим в самых серьёзных переделках, и списать его беспокойство на волнение перед чертовски опасным предприятием Максим не мог. Наконец Алекс попросил водителя джипа остановиться перед огромной стоянкой большегрузных автомобилей на окраине. Зим вышел из машины, побродил по заваленной крупными валунами обочине дороги и вскоре вернулся, держа в руках длинный предмет, завёрнутый в брезент и затянутый скотчем.

Увидев в руках Зима эту штуку, похожую на застывшего метрового крокодила, Чен ехидно засмеялся.

– А я уже начал было разочаровываться в тебе, Алекс Зим, – произнёс он, подхихикивая. – Это, правда, грозит тебе уголовным преследованием за контрабанду оружия на территорию КНР, но, учитывая сложившуюся ситуацию, я, пожалуй, закрою на это глаза.

– Пусть Макс продолжает полагаться на импортную оружейную продукцию, – спокойно отреагировал Зим. – Я не пользуюсь тем оружием, из которого мне до этого не приходилось стрелять. А во-вторых, какая тут на хрен контрабанда? Вышел отлить, гляжу – лежит штука, удивительно похожая на завёрнутую в брезент пушку…

– «Вепрь-супер»? – спросил Максим со знанием дела.

– Естественно. И сто пятьдесят патронов к нему. Вот тебе и пять килограммов неизбежной добавки к основному грузу.

Именно этот карабин, приобретённый «по знакомству» у того же Нурсултана Туганбая, Зим «на всякий случай» переправил в Урумчи на грузовике Кежгельды, укрыв его среди пятнадцати тонн металлолома в кузове, а затем спрятав в россыпи камней в ста пятидесяти метрах от шоссе.

– Зим, а почему мы не взяли в супермаркете палки для горной ходьбы – альпенштоки?

– Потому что на подходе к высокогорью растёт арча. Мы вырежем из неё посохи нужной длины. Арча – можжевельник, крепче железа и не гремит по камням в придачу. Нам вообще надо избегать любых металлических звуков. Вообще, в Белом Безмолвии есть две категории звуков, безошибочно выхватываемых человеческим ухом из общего фона: металлический стук и человеческий голос. Даже далёкий выстрел не обращает на себя такого внимания.

Они приближались к Тянь-Шаню. Только сейчас Макс постиг, насколько велики поднимающиеся перед ними горы. А ведь ему предстоит подниматься на самый верх, в царство солнца и льда!

– Внушает, Максим, да? – произнёс Зимгаевский. – Я не знаю ничего на свете красивее гор. Но горы Азии – это красота первозданная, таким был мир, наверное, до того, как к нему прикоснулся Бог. Американские горы совершенно другие – они тоже потрясающе красивы, но их красота будто бы вышла из рук дизайнера. Ты знаешь, мне достаточно поглядеть на фотографию секунду, и я буду знать, на каком континенте находятся изображённые на ней вершины. Когда-то давно, ещё молодым журналистом, я много побродил по горам.

– Где это было?

– Недалеко отсюда, в Киргизии. Но я никогда не лез на самый верх, ходил в основном адырами. Я одиночка, Максим, но реалист при этом. А для одиночки выходы на вершины могут закончиться не очень здорово. А потом я жил на Охотском побережье – там горы красивые, но совсем невысокие. Две тысячи метров считаются чёрт-те какой высотой. А здесь на двух тысячах ты только начинаешь приближаться к горам.

Автомобиль заехал в ущелье и затрясся по грунтовой дороге.

– Тут можно проехать километров сорок, почти до самой границы снегов, – заметил Чен.

– Нет, нам так далеко не надо, – отозвался Зим. – Достаточно, если ты высадишь нас в устье вот этого ручья, – он повторно указал точку на карте. – Если я не ошибаюсь, точнее если не ошибаются эти ваши кабинетные топики, то отсюда начинается удобный выход на гребень.

– И как скоро ты собираешься его достичь? – поинтересовался Чен.

Они беседовали, словно повторяя давно и наизусть выученный урок.

– Если повезёт, то завтра к вечеру мы остановимся под линией вечного снега. Там мы последний раз воспользуемся нормальными дровами. Потом полезем наверх.

– Туристы поднялись на гребень значительно раньше.

– Так то – туристы. Я вообще стараюсь не лазить в таких местах, где нельзя протопиться самостоятельно и приходится тащить на себе литры горючки.

– А когда ты планируешь оказаться над «Розовыми скалами»?

– Дней через пять. А может – никогда. Уж слишком непохожи эти места на всё то, что приходилось мне встречать раньше.

Они высадились на старой пастушеской стоянке. Под склоном стояла выложенная из дикого камня кошара, на поляне остались коновязь и следы костра.

– Уйгуры? – спросил Чен.

– Ты иногда хоть интересуешься теми, кого приходится сажать в тюрьму? – усмехнулся Зим. – Уйгуры – бахчеводы и жители оазисов. В здешних горах живут киргизы.

– Эй, Зим, – неожиданно окликнул его китаец, – мне кажется, ты прихватил с собой лишнюю куртку!

– Да? – удивлённо откликнулся Александр. – Я что-то и не заметил. Извини. Ну что же, раз уж прихватил, возьму с собой. Там, наверху, наверное, нету супермаркетов.

– Ну ладно, – Чен загадочно улыбнулся. – Подойди-ка сюда!

Зим приблизился.

Неожиданно Чен обнял его. Поглядел внимательно в лицо, похлопал по спине.

– Ступай, Зим. И будь осторожен. Запомни, я не жду, что ты их всех победишь в одиночку. Тебе надо только дать сигнал. Будь осторожен…

Затем сел в автомобиль и уехал.

– Славный китаец, – произнёс Зим.

– Все они славные. Когда спят, – добавил Максим. – Он ведь сейчас обратно в Казахстан двинул. Оттуда они будут готовить налёт на это чёртово кубло. Чтобы можно было сказать: «знать не знаю и ведать не ведаю». Действует там, будто у себя в стране находится.

– Ладно тебе. Сейчас надо твоего экстрасенса найти.

– Он не экстрасенс. Он шаман. Его и искать не надо.

Из-за кошары вышел Хорхой. Он был одет в оливковую ветровку, а в руках держал три свежевырезанных арчовых посоха.

– Здравствуйте.

– Хорхой, вы погоду узнавать умеете? – неожиданно спросил Зим.

Хорхой не обиделся.

– Если вы хотите знать, умею ли я предсказывать погоду, я отвечу – нет. Если вы хотите знать, помешает ли погода вашим планам, я тоже отвечу – не знаю.

Зим пробормотал, что предпочёл бы более определённый ответ.

Затем по его настоянию все извлекли снаряжение из рюкзаков и попытались скомпоновать груз таким образом, чтобы на каждого приходилось равномерное его количество. Вообще, Зимгаевскому очень понравилось снаряжение Хорхоя, а через снаряжение – и сам Хорхой. Во-первых, оно было простым и эффективным. Зим терпеть не мог снаряжения с малофункциональными дополнениями вроде всевозможных шнуровок, карманчиков или петель. Вещи Хорхоя выглядели очень дорогими, но неброскими. Вещи сложили заново, и Алекс на пальцах объяснил своим товарищам, как спланировано начало подъёма.

Первым по овечьей тропе двинулся Спадолин, чуть позже за ним последовал шаман.

Зим немного подождал, оглядывая чёрно-зелёный лес из стройных пирамидальных елей.

«Будь осторожен», – сказал ему при расставании майор китайского КГБ. Но он добавил ещё три слова, которые не слышал никто, кроме Алекса.

«Опасайся своего спутника».

Капитан Арсеньев. Киргизия

– Вы уверены, что ваши нукеры справятся с этой задачей? – спросил Чен Арсеньева через переводчика. – Насколько я знаю, они никогда не прыгали с парашютом.

– С парашютом они и правда не прыгали, но шестеро из команды умеют управлять мотопарапланом и даже имеют опыт взлёта на этой штуковине. Но с чего вы взяли, что я возьму на операцию именно их?

Чен поглядел на Иннокентия хитро и со смешинкой. Ничего не сказал.

– Вы знаете, сколько парней по всей России хотят посчитаться с «чехами» за Первую чеченскую кампанию? За весь тот стыд и позор, который им пришлось пережить? Хорошо подготовленных, постоянно тренирующихся и ну совершенно ни на грош не доверяющих после этого никакой российской власти? Я уже набрал взвод из полка желающих… А из Туганбаевых нукеров я возьму с собой только троих.

После встречи со взводом Арсеньева Чен выглядел по-настоящему потрясённым.

Волки… Настоящие волки…

Теперь он не сомневался, что выполнит задание партии.

Тянь-Шань. Подъём

Тропа уходила вверх по склону прямо через редкий еловый лес. Зим просматривал её метров на двести вперёд. Тянь-шаньские ельники совсем не походили на еловые леса Европейской России и тем более – на мрачную заболоченную тайгу Западной Сибири. Это был прозрачный лес, где дерево от дерева отстояло на двадцать-тридцать, а то и на пятьдесят метров. Склоны гор чуть выше тропы покрывали изумрудные, изумительной красоты луга с высокой травой. Поглядывая на них, Зим вспоминал ирландские фотографии Тары – пожалуй, только на них, да на рекламных, обработанных цифровыми технологиями картинках и роликах приходилось видеть такую зелёную траву, будто светящуюся изнутри. Тропа, по которой шли путники, была довольно широкой, около полутора метров, и сплошь истыканной множеством следов острых овечьих копыт. Однако поверх них можно было различить и отпечатки подков как минимум двух лошадей.

Остро пахло овечьим навозом.

Зим постоянно поглядывал наверх. Долина, бортом которой они шли, имела пологое, корытообразное днище, края которого неожиданно поднимались вверх бурыми и жёлтыми утёсами и уходили ступеньками куда-то в бесконечность. Впереди нависала россыпь пронзительно-белых и искристо-голубых вершин, будто парящих в воздухе над серой полосой тумана.

Края тропы выглядели удивительно чистыми, будто в парке западноевропейского городка. Видимо, двигающиеся вверх пастухи тщательно собирали все опавшие сухие ветки, поднимая их на летовки.

Зим заметил, что редкий ельник рос по бортам и дну долины будто бы островами – в устьях притекающих с хребта ручьёв и в закрытых от ветра боковых «карманах» долины.

– Что-то беспокоит? – спросил его на одном из привалов Спадолин.

– Если честно, то всё, – задумчиво ответил Александр. – Всё беспокоит. Наше физическое состояние в первую очередь – что ни говори, никто из нас всерьёз не занимается спортом. Это раз. Вот эти облачка под ледником – два. То, что мы, несмотря на обилие следов, не видим людей – три.

– А если нас остановят?

– У меня есть какие-то бумаги на китайском, выданные Ченом. Красиво выглядят… Другое дело, что, я полагаю, в них не поименован наш новый попутчик. Поэтому, Хорхой, я очень рекомендую вам накинуть на себя вот эту армейскую куртейку – чтобы встреченные пастухи не сомневались в том, что мы – единая группа.

Через три километра тропа раздвоилась, затем выбранная Зимом стёжка через пятьсот метров рассыпалась на четыре равноценные тропки, которые как пальцы руки поползли на склоны.

– Похоже, привал, – произнёс Зим. – Вскипятите чайку, я пошёл на разведку.

Он отсутствовал около часа.

– Основная тропа не здесь, – по возвращении задумчиво резюмировал он. – Пёс знает, как мы её потеряли. За поворотом ущелье поднимается вверх тремя ступеньками, каждая из которых выглядит словно нагребённая стена огромных валунов. Основная тропа проходит значительно выше – метрах в трёхстах по склону. Она обозначена какими-то вешками – видимо, есть смысл держаться их.

– Интересно, что делают люди в этих горах? – задумчиво произнёс Спадолин. – И на хрена им размечать эти тропы?

– Ну, если люди здесь ходят, то тропы размечать им есть зачем. Это скотоводческий район, как, собственно, и любые горные районы земли. Здесь пасут овец, лошадей, а выше в горах – вероятно, и яков.

Они поднялись по каменистому склону наверх. Действительно, среди серой россыпи валунов, увязшей в жёлто-бурой глине, причудливо змеилась тропа. То здесь, то там между камнями были воткнуты кривые палки – ель или можжевельник.

Русло ручья постепенно уходило вниз, путники поднимались всё выше и выше по склону. Теперь Зим останавливался всё чаще, доставал из кармана рюкзака заламинированную карту и сидел на камнях, морща лоб. Как-то раз он сделал замечание Максу, когда заметил, что тот отдыхает, не снимая рюкзака.

– Обязательно сбрасывай мешок с плеч. Тебе кажется, что с каждым разом его труднее поднимать? Здесь есть несколько хитростей. Можно надевать рюкзак сидя. А можно сперва ставить его на высокий валун и только потом вынимать руки из лямок. Потом вдел руки в лямки опять – и пошёл. Ни в коем случае не подхватывай его рывком с земли. Запросто сорвёшь спину. Тебе голова на что дадена? Правильно, экономить силы. Рэмбов среди нас нет.

Макс страшно удивился, когда обнаружил, что практически все пустоты в карманах рюкзака оказались заполнены урюком и изюмом.

Пить некипячёную воду Зим строго-настрого запретил.

– Мало ли, что она кристально чистой выглядит. Здесь, внизу, ещё довольно тепло, а наверху – пояс горных пастбищ, джайляу. Пока не поднимемся до зоны вечных снегов, сырую воду лучше не пить.

В десяти километрах от того места, где Чен высадил их на автомобиле, лес постепенно сполз на самое дно долины. В руслах боковых ручьёв оставался только невысокий кустарник – ива, тамариск, а на склонах – и можжевельник.

В пятнадцати километрах от начала пути Зим распорядился разбить бивак.

Они быстро развернули палатку, расстелили постели, после чего Зим и Спадолин пошли собирать дрова – исполнять дровяную повинность, как это в шутку называл Александр, а Хорхой остался в лагере готовить пищу.

Для приготовления пищи Зим взял два котелка, несмотря на то, что Максим считал это излишеством.

– Терпеть не могу варить хавку в чайной посуде, – пояснил Зим. – В жизни и так не очень много удовольствий, а для меня одно из самых изысканных – это крепкий, хороший чай, желательно «Дарджилинг», приготовленный на костерке из можжевеловых веток.

Собрав необходимое количество дров, Зим уселся на валуне и принялся облизывать линзами бинокля ближайшие склоны. Так просидел он довольно долго, потом неожиданно подозвал обоих спутников.

– Глядите, ребята, – бинокли были у всех, об этом позаботился тот же Зим, считавший, что путешественник без бинокля в горах не путешественник, а только треть путника. – Вон медведь шарится.

На противоположном склоне, в восьмистах метрах, действительно, рылся крупный палевый зверь округлых форм. Уточнив в свою «Минолту» его местонахождение, Максим увидел, что это действительно медведь. С большого расстояния он казался состоящим из головы, лап и торчащего над ними горба.

– А что он светлый-то такой? – спросил Зима шаман.

– Это особый такой медведь, среднеазиатский. Тянь-шаньский белокоготный называется. Он поменьше наших сибирских.

– Опасный?

– Да чёрт его знает… Моя личная практика общения с этими тварями – а дел я имел с ними много – показывает, что доверять им и на полпальца нельзя. Я не того боюсь, что он на нас нападёт, а что запахом хавки от костра заинтересоваться может.

– Так что делать-то?

– По большому счёту – ничего. Все вещи надо внутрь занести, ничего снаружи не оставлять. Хорошо, я палатку с запасом взял, так что все наши бебехи смогут внутрь влезть. Располагайтесь.

Хорхой приготовил на ужин нечто вроде плова – рис с консервированным мясом и добавлением сухофруктов. Поужинав, он ушёл в палатку. Зим с Максом остались сидеть у костра.

Солнце подарило нависающим над противоположной стороной долины снежным вершинам изысканный фиолетовый оттенок.

Зим взглянул в бинокль на противоположный склон. Медведь продолжал копаться в камнях практически на том же месте.

– Я бы его, конечно, лучше, пугнул, – задумчиво произнёс Зим, проводя ладонью по цевью своего компактного угловатого карабина.

– В чём вопрос? – немедленно откликнулся Макс.

– Терпеть не могу грохотать в чужом месте. Да и вообще терпеть не могу грохотать в природе. Я – человек одного выстрела. Пустых пострелушек не люблю. Кроме того, ветер тянет от него. Как большинство других зверьков, он старается идти против ветра, так что сам собой отойдёт подальше.

Хорхой завозился в палатке, отходя ко сну. Зим подбросил можжевельника в огонь.

– Да, давненько я не ночевал в настоящих горах. В Америке всё мечтал поехать в высокие Кордильеры. Но в Штатах другая жизнь – там всё время куда-то спешишь. Чем старше становлюсь, тем чаще думаю: вот оно, высшее удовольствие в жизни – ночёвка под звёздами у костра. Единственное, погода меня беспокоит.

– Звонил сегодня Чену?

– Нет. Мы так договорились – если всё будет в порядке – созвон через день. Я сообщаю или о форс-мажоре, или о предусмотренных этапах прохождения маршрута.

– Хорошо сегодня продвинулись?

– По плану. Пятнадцать километров вдоль, километр вверх. Если всё будет нормально, завтра наступим на вечный снег.

– Не медленно ли?

– В горах продвигайся медленно; нужно ползти – ползи.

Величественные издалека, бессмысленные вблизи, горы есть форма поверхности, поставленной на попа, и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа в сущности вертикальна. Лёжа в горах – стоишь, стоя – лежишь, доказывая, что, лишь падая, ты независим.

– Это что?

– Не что. А кто. Иосиф Бродский. «Назидание» называется.

Мир погружался в лиловую тьму. Только на юго-востоке под звёздным небом горели в последних лучах солнца три самые высокие вершины цепи.

Спадолин повернулся к палатке. Зим продолжал сидеть у костра и глядеть на угли.

– Когда на боковую?

– Да чуть позже. Я, вообще-то, конечно, всю ночь на угли просмотреть могу. Завтра только вот идти с утра…

– А когда подъём?

– Мы здесь что, за растрату вкалываем? Как проснёмся, так и проснёмся. Часов в десять, конечно, быть на тропе желательно. – Зим снова повернулся к костру.

Бабочка огня прихотливо плясала на чёрных, изгибающихся ветках. Вершины на другой стороне долины окончательно погрузились в океан сумерек. Откуда-то снизу послышался слабый вой одинокого волка.

«Молодняк. Только голос пробует», – решил Зим.

Лёгкий ветерок прошуршал по палаточному тенту. Костёр рассыпался искрами. Зим задержался ещё минут на пятнадцать, отключив все свои чувства, как учил его старый ламутский пастух Семён Дьячков за несколько тысяч километров отсюда. «Превратись в дерево, – учил он, – превратись в куст, камень, ручей, сухую корягу или скалу. Тогда ты почувствуешь на себе чей-то взгляд. Если, конечно, в это время на тебя смотрят».

Зим взгляда не чувствовал.

Тянь-Шань. Подъём. Продолжение

Утром по тенту палатки забарабанил дождь.

– Ух ты, как льёт, – проговорил Спадолин, ворочаясь в спальном мешке. Никто не откликнулся.

Он вылез из спальника и выглянул из палатки. Зим с шаманом возились у импровизированного очага, разводя костёр. Редкие капли воды падали на камни, которые были ещё почти совсем сухими.

– А кажется, будто ливень грянул, – удивился Максим.

– В палатке всегда так, – успокоил его Зим. – Ничего страшного. Двинемся вверх и, если всё сделаем правильно, к вечеру окажемся над облаками.

Максим поёжился. Склоны гор окутывал лёгкий туман, который не давал увидеть деталей рельефа.

– Мне начинает казаться, что мы задумали какое-то бредовое мероприятие.

– Что касается его результата, то, может, оно так и есть, – проговорил Зим. – А что до самого маршрута, так в нём нет ничего невероятного. Если мы только не будем торопиться и делать глупости. Что, впрочем, одно и то же.

Что-то коснулось щеки Спадолина. Он потёр её ладонью. Теперь это же тронуло и тыльную сторону кисти. Он поднёс руку к глазам и увидел таявшую снежинку.

– Да, снег уже подсыпает, – сказал Зим, наблюдая за его жестами. Вообще-то это – хороший знак. В некоторых случаях снег лучше, чем дождь. Наверное, мы вчера поднялись немного выше, чем я ожидал.

– А что говорит Джи ПиЭс?

– Показывает две тысячи триста метров. Но я не особенно доверяю ему по части высоты. Помню, иду как-то на катере из Орхояна в Угликан, держу этой хернёй маршрут на контроле, а прибор мне и говорит: превышение над уровнем моря минус двести метров. А мы ещё пока на поверхности держались…

Макс натянул флисовый костюм поверх термобелья и вышел наружу.

На завтрак съели остатки ужина и закусили курагой.

– It's very American – dinner for breakfast! Ужин на завтрак. Типа шутка, – рассмеялся Зим. – Главное – что чай остаётся свежим.

Лагерь собирали вдумчиво и неторопливо.

– В любом пути, – заметил Зим, – первый привал самый главный. После него каждая вещь своё место находит. А на третий день пути заметишь, как вес за плечами начинает уменьшаться. Тут ещё очередь топлива подойдёт. Ну и физически втягиваешься в работу, естественно…

– А медведь куда делся?

– Я не знаю. Ночью я, кстати, волка слыхал. В принципе здесь со зверьём хорошо должно быть – охота напрочь запрещена.

– Да? А я думал, в Китае уже при Мао Цзэдуне всех воробьёв схарчили…

– Так это в Великом Китае… А мы сейчас вроде как не совсем в нём…

– Ты это Чену скажи…

– Чен это и сам понимает. Ему не зря потребовались посторонние люди для того, чтобы тутошний кипеж загасить.

Зим ловким движением стряхнул воду с палаточного тента и уложил его в верхний карман клапана рюкзака.

– Дождь кончится – надо будет на стоянке выложить, просушить, – сказал Зим и, опираясь на палку, тронулся в путь.

Тропа ощутимо забирала вверх.

– И где это здесь киргизы своих коз пасут? – не унимался Макс. – Вроде кругом песок да камни…

– Не коз, а овец. Мы ещё не добрались до настоящих горных пастбищ, – сказал молчавший по сию пору Хорхой. – Мы пока пересекаем только каменный пояс. Интересно: большая часть любых высоких гор построена ступенями, мы сейчас переходим со второй на третью.

Выход на третью ступень Тянь-Шаньского горного хребта произошёл довольно неожиданно. Путники преодолевали склоны перегиб за перегибом и на следующем перегибе видели лишь очередной перегиб с россыпями валунов, стоящих, будто выставленное неровной цепью античное войско с маячащими то тут то там отдельными пирамидами арчи. Но наконец в какой-то момент перед ними открылась зелёная сплошная равнина, имеющая лишь небольшой уклон кверху. Клубящиеся облака, из которых до сих пор лениво и попеременно сыпал то снег, то дождь, остались внизу – под самыми ботинками. А впереди, над ней всё так же недоступно сияли ослепительные вершины хребта.

Довольно далеко, примерно в километре, над увалом поднимался дым и кружило на одном месте серое пятно отары. Зим поглядел в бинокль.

– Стадо овец плюс конный пастух. Интересно, он подъедет поглядеть, или как?

– Ну, наверное, подъедет, – произнёс задумчиво Хорхой. – Скучно им здесь, бедолагам.

– Значит, документы достать придётся, – покачал головой Макс.

– Подъедет – достанем, – равнодушно сказал Зим. – Пока наша дорога довольно очевидна: она туда, вверх.

– Что-то я тропы уже и не вижу, – с сомнением произнёс Макс.

– А её здесь и не будет, – решил Хорхой. – С точки зрения местных жителей, этот перевал непроходим. Поэтому тропа здесь и кончится – на летовках.

Зим снова вытащил карту.

– С этого места до того, где я предполагал ступить на ледник, – двенадцать километров. На перевал мы поднимемся за полдня, а затем двинем гребнем, как московская группа. Этот момент – «двинем гребнем» – меня больше всего и беспокоит. Судя по тому, что я наблюдаю в бинокль отсюда, а также исходя из того, что я смыслю в науке географии, – ничего, кроме снега, камня и ветра, на гребне не будет. То есть перед нами встанет вопрос об убежищах.

– Каких убежищах? У нас ведь палатка с собой…

– Какая палатка, Макс? При более-менее приличном ветродуе цена нашей палатки – тьфу. По крайней мере, так происходит в Заполярье. Палатка палаткой, но саму её ещё надо укрыть от ветра в какой-нибудь дыре.

– В дырах здесь лучше не укрываться, – неожиданно заговорил Хорхой. – Это – высокогорье. Здесь того и гляди сверху что-то то падает, то сползает…

– Ну да. Вы же у нас альпинист, – хмыкнул Спадолин.

– Горный турист.

– А что, есть разница?

– Вообще-то, огромная. Но в данном случае она в вашу пользу.

– Альпинист – объяснил Зим, – это тот… м-м-м… чудак, который добирается до какого-нибудь пупка и кладёт всю энергию на то, чтобы залезть на его вершину. Горный турист – это тот, кто залезает на перевал и потом идёт по гребню с пупка на пупок.

– Не знаю откуда и куда он идёт, – прервал его Спадолин, – но у нас будут гости. Минут через двадцать.

– Тогда самое время вскипятить чай, – переключился Зим.

– Да мы ж пили часа полтора назад, – возразил Макс.

– Лишним не будет. Вообще, это обычная практика на Севере: в любой мал-мала сомнительной ситуации – пей чай, думай.

– Но мы не на Севере.

– И слава Богу. Любые коллизии севернее 56-й параллели гораздо сложнее того, что происходит южнее её. Мне достаточно пришлось пошататься в советские времена по Памиро-Алаю. Да и в этих горах приходилось болтаться – чисто для собственного удовольствия, только чуть западнее, в Киргизии. Что я понял совершенно точно – любое мероприятие в этих местах, несмотря на высокогорье, неизмеримо проще того, что приходится испытывать в гораздо более низких хребтах какой-нибудь системы Черского. Здесь пройти сорок километров с сорока килограммами на плечах способен, чуть напрягшись, любой более-менее физически развитый мужик. А в Предполярье это и на самом деле – подвиг. Данный факт отношу за счёт более сухого воздуха.

– Здесь ближе солнце, – добавил Хорхой. – Даже в декабре на высотах ниже четырёх тысяч метров днём на солнце по-настоящему тепло. Несмотря на вечный снег.

Вскоре, как и ожидалось, подъехал пастух. Выглядел он совершенно обыденно. Возраст его, как у большинства много работающих на открытом воздухе азиатов, можно было определить в очень широком диапазоне – от двадцати пяти до пятидесяти пяти лет, тёмное лицо покрывали мелкие морщинки, оставленные ветром, метелями, тяжёлыми раздумьями и мимолётным весельем от немногочисленных счастливых моментов, таких как рождение жеребёнка или прибавление в собственной семье. Он был одет в синий чепан и шапку с меховой оторочкой. Зим жестом предложил ему сесть у маленького костерка и налил чаю. Затем вытащил из-за пазухи пакет бумаг, который вручил ему перед восхождением майор Чен, и протянул пастуху. Киргиз только «мазнул» взглядом по шапке из красных иероглифов с золотой печатью, отодвинул пакет от себя и с удовольствием отхлебнул из кружки. Затем он начал показывать какие-то знаки, тыкая пальцем в вершины Тянь-Шаня.

– Вот дьявольщина, – проговорил Спадолин, – никто из нас его не понимает…

Зим неожиданно показал туда же, куда показывал пастух, потом сделал стригущий жест пальцами, затем показал растопыренную ладонь. Пастух немного задумался, потом согнул руку в локте, пробежал пальцами другой руки по ней до самого плеча, и снова показал на среднюю из висевших над долиной вершин.

Зим нахмурился, ткнул пальцем в грудь пастуху, потом показал растопыренную пятерню и ещё один палец. Пастух рассмеялся.

Спадолин, совершенно оторопев, наблюдал за этим диалогом. Хорхой только посмеивался в свои тонкие мушкетёрские усики.

Зим с пастухом «беседовали» таким образом минут пятнадцать. Чай за это время заваривался дважды, в какой-то момент киргиз и Зим отошли от костерка, нашли среди травы песчаный пятачок и принялись что-то на нём чертить прутиками.

Наконец пастух вновь сел на лошадь и медленно потрусил к ожидавшей его отаре.

– Ну и что? – наконец осмелился спросить Алекса Спадолин.

– Интересно, – усмехнулся Зим каким-то своим мыслям. – Все кочевники имеют примерно одинаковый язык жестов. Эдакий «эсперанто странников». Наверное, ещё потому, что всегда рискуют встретиться с представителями совершенно другой языковой группы. Не скажу ничего об африканцах, но в Евразии и Северной Америке это точно так. Я общался в Колорадо с одним сиу, и он немного посвятил меня в свой знаменитый язык жестов. Признаться, я поразился, как много он имеет общего с такой же системой у тунгусов и чукчей. Решил здесь попробовать.

– Работает?

– Ещё как. Меня интересовало, поднимался ли кто-нибудь по этой долине, возможен ли проход по перевалу и появлялись ли здесь другие люди.

– А он?

– Он пасёт здесь овец с тремя братьями и деверем. Насколько я понял – всю жизнь.

– Да я о другом. Что он ответил-то?

– На его памяти в этом месте поднимались только какие-то люди, собиравшие травы. Один раз, и это было очень давно. Но несколько месяцев назад на гребне хребта он видел людей, которые шли на восток.

– Группа Гельмана! Не может быть! Отсюда до вершин ещё километров десять!

– Тогда киргизы кочевали чуть выше. Кроме того, у пастуха в кармане полушубка торчит бинокль.

– Всё равно, увидеть их с этих пастбищ практически невероятно.

Зим поднял свой бинокль, ощупывая линзами каждую скалу и каждый гребень на хребте.

– Пожалуй что так. Тогда – вот что. Полагаю, он маленько охотится на козлов, баранов, или что здесь ещё водится. По крайней мере, он подробно объяснил мне, где мы встретим стадо тэков. Значит, пастух может подниматься куда угодно.

– А что он рассказал про пещеры? – вступил в разговор Хорхой.

– Про пещеры?

– Да. Ведь вы же спрашивали его про пещеры?

Зим поглядел на Хорхоя – угрюмо и испытующе.

– Прежде всего, он сказал, что когда-то здесь было очень много людей.

– Прямо здесь или в соседнем ущелье?

– И здесь, и в Кара-Суу. Но это было очень давно. Люди жили в каменных постройках прямо у подножия снега.

– А чем они питались в этих каменных постройках? Снегом, что ли?

– Он говорит, что сюда приходили караваны из долины. Караваны шли, и их вели очень известные люди. Когда обитатели вершин хотели, то они общались с людьми из долины. Не хотели – не общались. Потом сюда поднялись солдаты. Очень много воинов.

– Совсем непонятно. Зачем сюда понадобилось подниматься большому количеству воинов?

– Пастух говорит, что они хотели принудить «горных людей» к общению.

– Тогда уж – к сотрудничеству, – хихикнул Спадолин.

– Ну, тебе виднее. Только ничего у них не вышло. Горные люди ушли.

– Они ушли под землю, – уточнил Хорхой.

– Ну, пастух этого не утверждает. Он говорит, что было похоже на то, что они или поднялись в воздух, или ушли под землю.

– Какая-то байка у него замысловатая, – сказал Макс.

– Не байка, а легенда, – Зим помог Максу надеть рюкзак на плечи. – Хочу сказать, что у многих народов есть такие. По всему миру. Примерно как истории о «снежном человеке». Или о людях, которые пришли неизвестно откуда и ушли неизвестно куда.

– Я и говорю – байки.

Ровный подъём пастбища позволял им идти бок о бок и потихоньку беседовать.

– Ну почему же? Вот, посмотри, я долго жил среди тунгусов-оленеводов на Охотском побережье. Сотни лет они обитали там как придётся. Потом пришли странные люди в полушубках и с маузерами, непонятно зачем, только из прихоти, заставили их объединить все стада в одно общее стадо, убили прежних владельцев, поставили новых. Потом на горах и в тайге копали землю, строили шахты, устанавливали там гигантские машины, дышащие дымом и паром. Поставили по краям этих мест вышки и убивали любого, кто приблизится. Пригнали туда других людей – тысячи, десятки тысяч. Те работали: строили дома, рыли дырки в земле, валили лес. Иногда первые люди убивали вторых, тоже тысячами и по совершенно непонятным причинам. А потом… потом неожиданно все ушли. Как ты думаешь, что я тебе сейчас рассказал? Историю Колымского золотодобывающего района с 1934 по 1991 год. И что эти аборигены будут рассказывать друг другу и случайным прохожим через двести лет? А через тысячу?

– Н-да… Через тысячу лет сталь превратится в пыль…

– А следы промышленной промывки золота будут полностью преобразованы водой и ветром. И о том, что когда-то в этом месте принудительно находилось и работало несколько миллионов человек, будут напоминать только редкие бетонные развалины горно-обогатительных комбинатов и фабрик.

Склон пастбища загибался выше и выше, трава становилась всё ниже и ниже. Они приближались к подножию изломанной скальной стены. Долина реки, уже давно превратившаяся в ущелье, поворачивала на северо-восток.

Снова обозначилась узкая тропка. Впереди замаячили каменные развалы, и она тоненьким глиняным утоптанным ручейком зазмеилась между валунами.

– А кто использует эту тропу, если там, выше, никто не пасётся? – спросил Спадолин. – Охотники?

– Какие охотники? – Зим остановился, оперев рюкзак на огромный валун, так, что лямки ослабли. – Бараны. Архары. И козлы горные. Тэки. Кстати…

Он расстегнул грузовой пояс, выскользнув таким образом из обвязки собственного груза, и наклонился над тропой.

– Глянь-ка, кто тут гулял!

Спадолин попробовал проделать тот же трюк, но его рюкзак с грохотом свалился на тропу. Рюкзак Зима продолжал вертикально стоять на валуне, как капроновое яйцо, затянутое чёрными ремнями.

– И кто же? Йети? – спросил Макс.

– Ты эта… С рюкзачком-то поосторожнее, – хмыкнул Зим. – А следочки эти не йети оставил. Гораздо более интересная скотинка. Главное – реальная. Снежный барс.

– Ух ты! – Спадолин и Хорхой с интересом разглядывали причудливый, как разлапистый цветок, след очень большой кошки. – И далеко он отсюда?

– Надеюсь, не очень. Очень хотелось бы своими глазами эту животную увидеть. Но это вряд ли. Мы слишком уж громко двигаемся. Как, впрочем, и любые туристы.

– Может, стволы расчехлить? – в упор посмотрел на Зима Макс.

– Угу. Насколько я понимаю из нашей карты, впереди неизбежен подъём по кромке ледника. Вот там ты и побалансируешь со своей AUG. А мы с Хорхоем на это с любопытством поглядим. Лично я собираюсь достать свой карабин только при подходе к цели. И то, если можно будет без него обойтись – обойдусь. А барса не хрен бояться. Он хоть и большая кошка, но не настолько, чтобы кидаться на людей.

– А как же у этого… У Лермонтова… Барс и Мцыри?

– Ну, на мцырей этих напал не барс, а переднеазиатский леопард. Совсем другой зверёк. Главное, противный. Вот их там и повыколотили, на Кавказе.

– Ну, раз ты так уверен…

– Уверен. Ну, тронулись.

Зим перешёл во главу отряда и теперь всё чаще останавливался, задумываясь о направлении пути.

– Видишь, – сказал он, вроде не обращаясь ни к кому, – зверёк – он ведь тоже не любитель ломать ноги чёрт-те где. Он выбирает самые разумные места для движения. Причём ходит он этими местами столетиями, если не дольше. Так что, когда тропа теряется, надо только немного подумать, чтобы найти её снова.

– Это всё понятно, – скептически заметил Спадолин, – но что этим твоим зверькам делать выше границы вечного снега?

– Гулять из одной долины в другую, что ж ещё? Но ты прав – скоро придётся выбирать дорогу совершенно самостоятельно.

Зелёное пастбище с киргизской кочёвкой как-то неожиданно оказалось далеко внизу. Тропа уходила за поворот ущелья, и заснеженные вершины на другой его стороне, казалось, вставали вровень с путниками.

– Ни хрена себе мы поднялись! – Макс ткнул в них пальцем.

Зим вновь остановился, оперевшись рюкзаком о скалу. Включил GPS-приёмник и покачал головой.

– Эти вершины ещё на полтора километра выше, чем мы. А правда, кажется, что мы уже стоим вровень с ними? Не боись, завтра-послезавтра мы на самом деле окажемся там.

– Да, блин, – Спадолин хватанул воздух ртом, – знал бы, как это выглядит на самом деле – хрен бы предложил.

– Да ну? – Зим иронически улыбнулся. – Наверху всё выглядит совершенно иначе, чем из города. Но мне сейчас даже интереснее. Курим минут десять, а затем двинули. Скоро становиться будем.

– Ты это чего? – Спадолин нахмурился. – Мы ж темп не держим. Чен ждёт нас через три дня над «Хун Шанем»!

– Мне, честно говоря, по фигу темп, – сказал безразлично Зим. – Мне вот что не по фигу. Нас – трое мужиков вокруг сорокалетнего возраста, в очень непривычных условиях, под большой нагрузкой, в высокогорье. Я не собираюсь рвать пуп ни за идею, ни за родину, ни даже из-за денег или амнистии. Потому что мёртвые ничего этого не имеют и не получают. Если ты заметил, Макс, я не герой. Я всё делаю наверняка. А «наверняка», в моём понимании, означает «просто и медленно». Поэтому мы остановимся раньше, чем через километр.

Зим шагнул за поворот тропы и застыл. Затем торопливо сделал несколько шагов вперёд. Протянул руку.

– Ну что, парни? Ещё кто-нибудь сомневается?

Ущелье Суук-Суу упиралось в тупик. Вершины Тянь-Шаня, вчера ещё казавшиеся недоступными, были совсем рядом, над ними – рукой подать! А прямо перед ними вздымалась серо-голубая, иззубренная, словно спина гигантского легендарного чудовища, изогнутая поверхность ледника.

Тянь-Шань. Подъём. Окончание

– Ух ты! – протянул из-за спины Макс. – Внушает! И что, мы поползём прямо по этой хреновине?

– Не совсем. Насколько я понимаю, люди ходят по краям этих ледяных языков. А как вы думаете, Хорхой?

Болботун Хорхой не ответил. Он внимательно разглядывал ледник в бинокль. У него был маленький охотничий Zeiss, восьмикратный, портативная модель. Зим давно мечтал о таком, только всё не мог себе позволить.

– Я думаю, – произнёс он, не отрываясь от бинокля, – завтра попробовать проползти прямо здесь, под скалами, где лёд падает вниз, в долину. У нас верёвка-то есть?

– Метров семьдесят, – ответил Зим. – У нас нет другого – опыта обращения с ней.

– Ну, если всё здесь на самом деле так, как выглядит на расстоянии, то опыт и не потребуется, – усмехнулся Хорхой. – Сейчас надо найти площадку для стоянки.

– И желательно с дровами, – произнёс Зим.

– Не знаю, возможно ли это здесь, – с сомнением проговорил шаман.

– Не знаете? Если есть хоть какая-то растительность, есть и дрова, – уверенно сказал Зим. – Особенно здесь – худо-бедно, это ведь юг, правда?

– Правда. Поэтому если мы сейчас найдём какие-нибудь кустики, лучше обломать на них сухие веточки и привязать к рюкзакам.

– Да, так обычно поступают в тундре чукчи и нганасаны, – сказал Зим и подумал: «Молодец, шаман».

– А для чего это всё? – спросил Спадолин. – Мы тащим наверх хренову тучу горючего и пока не израсходовали ни грамма.

– Знаешь, Макс, – произнёс Зим, – я буду невероятно счастлив, если мы весь его запас снесём обратно в долину. Просто невероятно. Но внутренний голос подсказывает мне, что этого не случится.

Зим двинулся вперёд, постоянно оглядываясь. Несколько раз он нагнулся, подбирая веточки можжевельника. Наконец он достиг края морены – места, где ледяная река «вытекала» из скальных берегов. Здесь можно было выбрать довольно ровную площадку для лагеря. Предстояло только сбросить с неё несколько крупных камней.

Зим придирчиво оглядел место будущего ночлега. С точки зрения ветровой нагрузки оно было практически идеальным. С трёх сторон его закрывали скалы, ледяная стена и морена. Из-под морены сочился маленький, но исключительно чистый ручеёк.

– Эту воду уже можно пить без кипячения, – произнёс он с сомнением.

– Можно, – подтвердил Хорхой. – Наверху никого нет. По крайней мере, насчёт овечьих стад и человеческих стоянок можно ручаться.

– Ребята, – Зим неожиданно загорелся одной идеей. – Давайте поступим так. Сейчас поставим палатку, сделаем постели, а потом я попрошу Максима спуститься вниз, за поворот ущелья. Там были вполне приличные кустики, так что можно собрать дров не только на сегодняшний вечер, но, пожалуй, и на завтрашнее утро тоже. А я пока попробую подняться налегке по этому ледопаду – погляжу, что он из себя представляет на деле.

– Хорошо. Возьмите ледоруб, – подошёл к нему Хорхой. – Ну и помните про трещины, естественно.

До заката солнца оставалось около двух часов, когда Зим начал карабкаться по крутому, изломанному ледяному склону. Местами, там, где лёд тронулся с места недавно, он выглядел как стекло потрясающей глубокой голубизны. Остальная же поверхность производила впечатление состоящей из крупных рассыпчатых кристаллов, присыпанных серой гранитной пылью.

Зим старался ступать предельно осторожно, простукивая пространство перед собой концом арчового посоха. До этого он уже сталкивался с ледниками на арктических островах, но продолжал их побаиваться. В особенности трещин.

Поднимаясь по леднику, нельзя было ни на секунду забывать о том, что это движущееся тело. Даже сейчас, когда поверхность ледника казалась абсолютно неподвижной, он продолжал «течь» прямо под рифлёными подошвами зимовских ботинок. Алексу пришло в голову, что ледник не зря выглядел со стороны как застывшее на время живое существо. По сути, он и был таковым.

Тут Александру пришло в голову, что основные трещины должны ожидать его на перегибе, там, где тело ледника спускается с очередной ступени хребта в ущелье. Он продолжал двигаться вверх, простукивая дорогу, а иногда расчищая площадку для ноги и даже вырубая ступеньки.

Подъём продолжался метров двести, затем вздыбленная спина ледника неожиданно поникла и Зим увидел, как она пологим языком уходит вверх, под перевал Кичик-Таш. В этом месте Зим повернулся назад и замер, поражённый открывшейся перед ним картиной.

Прямо под ним раскрывалась потрясающая панорама долины Суук-Суу, которая на глазах заполнялась лиловым сумраком. Однако верхние ступени хребта ещё оставались освещёнными косо падающими солнечными лучами, и изумрудная зелень лугов на горных пастбищах казалась сбрызнутой оранжевым соком солнечного света. А вокруг, по обеим сторонам долины, разлеглось царство девственного снега, сияющего, как алмаз, в угасающих лучах светила! Теперь на самом деле казалось, что Зим находится на одном уровне с самыми высокими вершинами раскинувшегося вокруг хребта.

В какой-то момент Александру показалось, что ему достаточно раскинуть руки и скользнуть вниз – и он, подобно хищной птице, полетит над горной долиной, описывая круги и скользя над отрогами, состоящими из россыпей тёмно-коричневых скал, проступающих через окутывающее вершины хребта снежное покрывало.

– Придёт же в голову, – произнёс Зим и затряс головой, пытаясь прогнать неожиданно нахлынувшее наваждение.

Внизу серым куполом торчала палатка. Несмотря на цвет, она выглядела в этом мире совершенно инородным предметом. Возле неё колыхался красный лепесток костерка. Всё это выглядело бесконечно маленьким, микроскопическим на фоне того мирового величия, которое представляла раскидывавшаяся перед ним панорама. Ниже, где-то в полукилометре, Зим разглядел Спадолина, тянувшего вверх на своей спине довольно большую вязанку хвороста.

«Отлично. Хватит не только нам, но и тем, кто когда-нибудь последует за нами. Из парня получится хороший чукча», – с одобрением подумал Зим.

И снова замер.

Внизу, среди россыпи камней, присыпанных пудрой свежевыпавшего снега, он заметил сооружение, которое, безо всякого сомнения, являлось творением человеческих рук. Это была арка, установленная на чёрном каменном основании, выполненном в форме круга. Зим с трудом оценивал с высоты масштаб этого сооружения, но по самым приблизительным прикидкам оно было немаленьких размеров. Колонны имели как минимум высоту трёхэтажного дома, а диаметр каменного колеса составлял не меньше семидесяти метров.

Зим зябко поёжился. Он снова окинул взглядом раскинувшуюся перед ним титаническую картину.

«Такое впечатление, что отсюда обозреваешь весь мир», – в очередной раз подумал он. И снова нашёл взглядом неизвестное сооружение. Да, без сомнения, оно было рукотворным. И огромным в придачу.

Зим задержался на перегибе ледника, хотя внизу Макс уже несколько раз махал руками, призывая его в лагерь.

«Когда ещё я оторвусь от них ото всех и побуду наедине с собой? – подумал он. – Особенно в таком месте, которое само по себе может подсказать ответы на все вопросы в самом что ни на есть настоящем Центре Мира. Я ведь немало прочитал об этом в последнее время – и что-то постоянно натыкаюсь на упоминание этого Центра в моей жизни. Якобы, находясь в Центре Мира, человек может получить ответы на все свои вопросы – надо только их правильно задавать. Ерунда! Если умеешь правильно задавать вопросы, то ты уже знаешь на них ответы. Оракулы нужны были людям не для того, чтобы узнавать будущее, а для того, чтобы выбирать свой путь из двух вариантов. А мне многое надо знать. Почему я всё время ступаю на путь приключений, вместо того чтобы быть простым бизнесменом, журналистом, чиновником, в конце концов? Почему я всегда оказываюсь один и, более того, мне никто никогда не бывает нужен – чувствую себя абсолютно комфортно в своём одиночестве? Большая часть людей живёт, создавая семьи, роды, общественные организации, государства, наконец. Почему же мне ничего из этого не нужно? А мои спутники?»

Зиму вспомнился один из последних разговоров с Тарой перед отъездом.

– Ты знаешь, что объединяет тебя и твоих шпионов? Несмотря на всю мою нелюбовь к ним? Благодаря своей самодостаточности, как по-другому называется эгоизм, вы способны идти вперёд, не сомневаясь в своей правоте. Такие, как вы, и прокладывают пути, для того, чтобы следом ринулись те, кто послабее, объединённые в социальные организации. И для того, чтобы они вас не затоптали, вы вынуждены двигаться… пока не свернёте в сторону или не упадёте. Поверь мне, ни один из твоих нынешних попутчиков никогда не дослужится до генерала – в них слишком много авантюризма для этого. Они не боятся брать ответственность на себя, что является самым большим недостатком в глазах людей, объединённых в традиционный социум. Ведь традиционный социум – это как раз возможность избежать ответственности, превратив её в круговую поруку.

– А ты?

– Я – дочь Эйре. Вся история Эйре – история таких людей, как ты. И как я. Если тебе это понадобится, я стану для тебя твоим социумом.

Зим сделал то, чего не собирался делать в высокогорье ни при каких обстоятельствах. Достав из-за пазухи мятую фляжку с гербом Советского Союза, он отвинтил крышку и сделал большой глоток коньяка.

Ну что ж, путь наверх разведан, пришло время возвращаться в лагерь.

Каменные ворота

Как правило, второй и третий дни перехода бывают самыми трудными на маршруте. Это правило Зим помнил ещё по первым экспедициям, в которые ходил для расширения жизненного кругозора вместе с геохимиками на южном Таймыре. Всю жизнь он занимался только одним: постоянно узнавал новое. И при этом оставался одиноким человеком. Всё его имущество состояло из впечатлений и фотографий, которые помещались на жёсткий диск ноутбука, который был оставлен в Алматы. Интересно, как там нынче Тара?

Его спутники спали как убитые. Пеший путь и высокогорье высасывают из человека силы. По крайней мере, на первых порах. Вчера перед сном Макс жаловался на боль в бёдрах. Если бы дело полностью зависело от Зима, то он бы устроил днёвку – в целях аклиматизации к высоте.

Сам Зим не чувствовал себя уставшим. Несмотря на вполне заурядное сложение, он казался человеком неутомимым. Когда-то Алекс прошёл тысячи километров пешком и под грузом в местах, куда обычного человека можно было загнать разве что призраком золота. До сих пор, нацепив рюкзак на плечи, он ощущал только что его ноги крепче прирастают к земле.

Зим рывком вытащил своё тело из тёплого спального мешка. Тишина. Он тихо оделся и вылез наружу.

Со всех сторон палатку окружала серая мгла. Небо начало светиться голубым, чистым светом, похожим на отсвет прозрачного жильного льда внутри ледника. Звёзды, крупные и невероятно яркие, как завёрнутые в сусальное золото рождественские орехи, ещё сияли на светлеющем небе.

Зим чиркнул спичкой и разжёг костёр. Как это ни было удивительно, он не любил использовать зажигалку для разведения костров. Продукты из рюкзаков лежали в тамбуре палатки. Он достал пачку кофе, заварил, вытащил кунжутную лепёшку, густо полил её холосасом и позавтракал.

Затем поднялся, взял можжевеловый посох и пошёл вниз по склону.

Он нашёл то, что искал, в полукилометре от лагеря.

Это были две колонны – настоящие дорические колонны, возвышавшиеся на пятнадцать метров над заснеженной равниной и торчащими из неё головами ледниковых валунов. Они постепенно проступали на фоне светлеющего мрака, как силуэты на фотографическом отпечатке в ванночке фотографа. Зим приближался к ним, постепенно замедляя шаг и обходя вокруг циклопического сооружения.

Две колонны, гладкие, без видимых швов и рёбер – просто два огромных чёрных цилиндра на таком же чёрном постаменте. С гребня ледника постамент казался совершенно плоским. Теперь Зим видел, что это не так. Он возвышался над засыпанными снегом валунами не меньше чем на два метра. Судя по всему, каменный диск, служивший основанием, был отполирован. По крайней мере, снизу на нём не наблюдалось никаких следов снега.

Поверх колонн лежала пологая арка. И именно с этой аркой были связаны самые странные вещи. Когда Зим приближался к ней, то был готов ручаться, что примерно на расстоянии трети от левой колонны в арке зияет разрыв.

Сейчас, когда он стоял в двадцати метрах от сооружения, разрыва не было.

Ветер шевельнул волосы на голове. Этот ветер тянул со снежных вершин хребта, и в нём ощущалось ледяное дыхание Космоса.

Зим застыл на месте. Ему показалось, что он слышит… Да, без сомнений, это гудение, похожее на звон, исходило от подножия сооружения. То тише, то громче, то выше, то ниже, словно гудение гигантской струны в эоловой арфе, оно наполняло окрестности странным, но мелодичным гулом.

Зим поднял к глазам бинокль. Навёл объективы на верхние части капителей. На первый взгляд капители представляли собой высеченные в камне листья окаменевших растений – как на классических колоннах. Однако, приглядевшись, Зим увидел, что резной узор на вершинах колонн представляет собой пучок змеиных голов.

Зим не считал себя большим знатоком древней архитектуры. Точнее, вообще себя знатоком не чувствовал. Но вспоминал, что только мезоамериканские культуры помещали Змей в пантеон богов.

Зим ещё раз обошёл вокруг. Теперь всё сооружение басовито гудело.

– Ветер. Ветер с вершин, – сказал Зим сам себе. Звуки собственного голоса иногда успокаивают, он знал это по собственному опыту.

Звуки действительно успокоили его на некоторое время. Теперь он почти вплотную подошёл к постаменту, который был сложен из чёрного тусклого камня, совершенно не похожего на рассыпчатые породы вокруг. Базальт?

Зим примерился к краю постамента, прикидывая, как туда забросить своё тело.

Неожиданно чья-то рука сзади схватила его за плечо.

Зим резко обернулся, одновременно делая шаг вправо – сбрасывая с себя удерживающую руку и занимая наиболее пригодную позицию для удара.

Перед ним стоял Болботун Хорхой.

– Я не думаю, что стоит это делать, – произнёс он спокойно.

Зим снова посмотрел на каменные ворота. Воздух между колоннами начал светиться! Или это только ему показалось?

– Возможно, ты прав, – согласился он. – Пошли в лагерь. Максим, наверное, проснулся.

– Нет, не проснулся, – уверенно сказал шаман. – Не проснётся, пока не разбудим. Уж очень устал. Знаешь, что это такое? – они как-то легко перешли на «ты».

– Никогда не встречал. Вот и хочу залезть и взглянуть.

– Я тоже никогда не встречал подобных построек. Но кое-что о них слышал. Я допускаю, что это портал.

– Портал – куда?

– Не думаю, что кто-нибудь это знает. Есть люди, которые с помощью специальных знаний проходили через Шаманское колесо на севере Вайоминга – и оказывались в краю неба и снега. Возможно, здесь. А возможно, в любом из параллельных миров, которые нас окружают. В любом случае это штука, с которой не шутят. Шаманское колесо является почти полностью разрушенным порталом и всё-таки способно на многое. А этот портал, судя по всему, совершенно невредим. Кто знает, какие сущности ожидают там, за порогом?

– Мне кажется, – неожиданно для себя сказал Александр, – Максу не стоит знать о существовании этой штуки.

– Да, наверное, – согласился шаман. – А ты знаешь, почему он решил двинуть вместе с тобой?

– Сперва я решил, что это дурацкая привычка особиста – никому не доверять. С другой стороны, у него имелось достаточно поводов быть уверенным, что я сделаю то, о чём меня просят, – я слишком крепко сижу у них на крючке. Возможно, он просто хочет убрать меня по окончании работы.

– Резонно. И что ты собираешься делать, если это так?

– Пока я ему нужен. А дальше… посмотрим. Меня не так – то легко убить.

Шаман задумался, и в очередной раз Зим задал себе вопрос – интересно, сколько же ему лет? Внешне Хорхой, или Игорь Константинов, кем он значился в паспорте, тянул лет на тридцать с небольшим. Однако он обладал такими спокойствием и уверенностью, которые давались только с большим количеством прожитых лет.

С очень большим их количеством.

– Я думаю, что знаю, зачем он здесь, – наконец что-то решил Хорхой.

– И зачем?

– Мы подождём, пока он сам скажет. Это случится примерно через день пути.

– А если не скажет и тогда?

– Придётся его спросить. Ты ведь тоже не всё говоришь из того, что знаешь об этом маршруте? Твоя подруга, Тара, – она ведь родом из Туатов, ты знаешь об этом?

– Знаю… То есть слышал. Но Тара у меня – не единственная знакомая ирландка с Острова. И скажу я тебе, мил друг Болботун Хорхой, – в устах Зима прозвище шамана прозвучало предельно насмешливо, – что все они – или дети Нила, или потомки Туата де Данан, или внуки Уснеха… Но ты прав – я и в самом деле не всё говорю из того, что знаю.

Перевал Кичик-Таш

Ещё во время разведки пути Зим продумал вероятный подъём на ледопад. Проблема состояла в наличии у них более девяноста килограммов груза на троих, а вместе с оружием эта масса становилась, вероятно, на четверть больше. Зим был уверен, что опытные альпинисты, владеющие техникой прохождения ледопадов, без особого труда справились бы с этой проблемой, но из их троицы если кто и владел такими навыками, то только Болботун Хорхой. Изобретать велосипед у Зима не было ни настроения, ни времени. Он решил поступить проще.

Первым на ледопад поднялся Спадолин. Его рюкзак был наполовину разгружен. Затем, немного отойдя от гребня, он разложил на льду тент от палатки и выложил на него весь свой груз. Следующим на ледник поднялся Зим. Максим помог принять груз и также выложил содержимое его рюкзака на тент. Зим спустился вниз с двумя пустыми «мешками», а Хорхой поднялся вверх со своей половиной груза. Потом оба сделали ещё по три рейса, в результате которых всё снаряжение оказалось наверху ледника.

– Потрясающе! – Спадолин пожирал глазами раскинувшееся вокруг пространство. – Начинаешь понимать, почему люди так стремятся к вершинам!

– Хочешь внести альпинизм в список любимых увлечений? – попытался пошутить Алекс.

– У меня нет увлечений, – помрачнел Макс. – Только Служба.

– Ладно, – Зим по многим причинам хотел быстрее покинуть это место, – собирай шмотки да и двинем. По моему расписанию мы планируем две ночёвки на снегу. И я не горю желанием увеличивать их количество.

– Невозможно с вами не согласиться, – поддержал его Спадолин с глумливой ухмылкой, – но, похоже, здесь до гребня уже рукой подать!

– Я немного знаю о высокогорье, но в одном уверен вполне – здесь не стоит говорить о чём-то «подать рукой», пока ты на это «что-то» не встал ногами.

Хорхой уже собрал свои пожитки и ушёл вперёд на сто метров. Зим проверил укладку рюкзака Спадолина, затем свою. Помог забросить рюкзак на спину Спадолину и одёрнул его грузовой пояс, после чего Макс двинулся вслед за шаманом по сверкающему куполу ледника. Зим вскинул рюкзак себе на плечи и поглядел вниз. Каменные ворота находились на том же месте, что и утром. Зим достал из нагрудного кармана свой неизменный Swarovski и навёл его на циклопическое сооружение. Площадка, на которую были установлены колонны, имела абсолютно круглую форму, а поверх неё смутно читался какой-то рисунок.

Зим нагнал своих спутников минут через десять. Его ботинки полностью погружались в снег, который уже начал затруднять движение.

– Может, уже снегоступы достать? – спросил Хорхой.

Зим задумался.

– Нет, ещё рановато, пожалуй. Макс никогда ими не пользовался, да и мне они не очень привычны. Первый день хода на снегоступах – это как первый секс. Хрен забудешь. Но главное – будешь чувствовать себя совершенно измочаленным. Это тебе не лыжи. Так что чем позже, тем лучше.

Он немного подумал.

– Что-то шмотники не легчают ни фига. То ли жрём мало, то ли ещё что… И палки эти с собой тянем – с боезапасом килограммов по пять. Поневоле начинаешь Максу завидовать. Когда-то я читал интервью с одним крутым наёмником. Интервьюер всё пытался навести его на высказывание о том, что АКМ – forever, а этот Мак-как-его-там всё никак не желал это говорить. Потом сказал что-то вроде того, что в любом случае предпочтёт М-16 – просто из-за того, что при патрулировании в джунглях каждый грамм чувствуется.

– Ну да. Я тоже это читал. После этого и предпочитаю западные образцы оружия. Когда вижу АКМ, то всегда вспоминаю, что у меня больше трёх классов образования.

Снег снова заскрипел под подошвами. Три крохотные фигурки медленно поднимались по начинающему загибаться вверх склону. Солнце остановилось в зените, небесный свод приобрёл характерную для высокогорья глубокую синеву. Весь мир состоял из трёх цветов: призрачно-белого, космически-синего и чёрного – цвета скал и поднимающихся в полном молчании людей.

В какой-то момент Зиму показалось, что небо вокруг него подёрнулось таким же мерцанием, какое он наблюдал в проёме каменных ворот. Но Алекс покачал головой, и иллюзия исчезла.

Склон становился всё круче, и Зим повёл свою маленькую группу галсами по двадцать-тридцать метров. Он опасался, что под самым перевалом случится снеговой козырёк, который может сильно осложнить подъём. Алекс мысленно разбил перевал на несколько участков по триста метров и старался приурочить остановки к этим местам.

Наконец полоса снега перестала расти. Снег под ногами оказался удутым, его поверхность покрывали жёсткие рёбра застругов. Лёгкий ветерок срывал с них снежную пыль, которая таяла на лице.

Вдруг гребень оборвался прямо под ногами путешественника, и перед Зимом раскинулась величественная панорама огромной горной страны.

Он стоял на самой седловине перевала Кичик-Таш.

– Чёрт побери, – сказал он сам себе. – Мы сделали это! Теперь предстоит самая тяжёлая часть работы…

Хребет Тогуз. Гребень

Прямо на гребне Зим распорядился надеть снегоступы.

– Крутовато здесь, парни. Если кто покатится вниз – цепляйтесь чем можете: ледорубами, посохом, руками, ногами. А ещё лучше – не падайте.

– Потрясающее ощущение, – снова покачал головой Спадолин. – Вот ведь, действительно, – Крыша Мира…

– До крыши здесь ещё далеко, – философски произнёс Зим. – Я только что определился по GPS – четыре тысячи триста метров. Впрочем, и это до фига. Сейчас доберёмся до какого-нибудь скального гребня и зачаюем. Надо отметить это дело. Никогда не поднимался на четыре тыщи.

– Я поднимался, – произнёс Хорхой. – Я был на Эльбрусе и в Тянь-Шане на пятитысячниках.

– Да, у тебя по сравнению с нами опыт – что надо. Я полагаю, сейчас всё пойдёт полегче.

Хорхой изучал путь в бинокль.

– А что об этом говорит древняя карта апачей? – неожиданно спросил он.

– Об этом гораздо лучше рассказывает описание маршрута, сделанное группой Гельмана. Вообще-то, ни о каких особых трудностях при движении по хребту у них не сказано.

– Верёвки они провешивали?

– В двух местах. Но это потому, что группа двигалась по установленному маршруту, от которого не отклонялась. Настоящие трудности им повстречались только при спуске – там попался поганенький ледопад, а ниже – засыпанная снегом морена.

– Ну, какой спуск ждёт нас, мы себе пока даже и представить не можем.

– А как ты вообще представляешь себе конец нашего перехода?

– Ну… Мы проходим по вершине горного отрога и занимаем позицию прямо над Скалой Эфталитов. Там считаем входы-выходы из пещерной системы, пробуем оценить количество засевших в пещерах повстанцев…

– Террористов, – ввернул Спадолин.

– …сообщаем обо всём этом Чену по спутниковому телефону и сваливаем.

– То есть ты не планируешь спускаться вниз? – изумился Макс.

– Я? – Зим искренне засмеялся. – В этом ты прав. Не планирую. Вообще, всё время, пока я буду там находиться, стану молить Бога, чтобы никто из этих…

– …террористов… – снова подсказал Спадолин.

– …даже глаз не поднял на скалы. Я сейчас вот о чём думаю: какой смысл «отрисовывать» горизонтали вдоль вершин?

– А у тебя есть другие предложения? – поинтересовался шаман.

– Не знаю. В невысоких горах на нашем Севере самые рациональные маршруты пролегают с вершины на вершину. Идти там проще ещё и потому, что в верхней трети склонов, как правило, крупнообломочные россыпи.

– Ну-у-у… – Хорхой указал пальцем на белую пирамидальную вершину в восьми километрах от них. – Если я что-то понимаю в горах, её высота – шесть тысяч восемьсот метров. То есть для того, чтобы пройти её траверзом, предстоит подняться на такую же высоту, какую мы преодолели за все предыдущие дни.

– Тьфу ты, сатана… Атак и не скажешь… Как же её обходить, проклятую – с севера или с юга? – сплюнул Макс.

– Судя по карте, южный склон более пологий. А долина, которая нам нужна, начинается со следующего перевала. Где заночуем-то? – спросил у шамана Алекс.

– Где придётся. Я бы по возможности сделал это не на узком гребне. Когда в горах безоблачно, двигаться можно очень долго. Вообще, горы – самые светлые места на земле, – произнёс Хорхой с каким-то особым чувством.

– Никогда не мечтал здесь жить? – искоса посмотрел Зим на Хорхоя.

– Мечтал, конечно. Но мне пока рано думать об этом. Жизнь в горах надо заслужить, – вздохнул Хорхой.

– Со жратвой здесь плохо, – произнёс Макс. – Если только баранов у киргизов тырить… Мы вон сколько прошли и ни единой живой души не встретили.

– Ни единой? – усмехнулся Зим.

– Ну, кроме медведя, конечно, – уточнил Макс.

– А это кто?

Зим указал на трёх огромных птиц, которые кружились под ними, над долиной, откуда они только что поднялись на перевал.

– Это грифы. Их же не жрут.

– Жрут, не жрут… Это птицы. Двинули, орлы-чапаевцы, а то нас самих здесь жрать будут, – подбодрил Зим своих спутников.

Теперь они шли по заснеженному гребню хребта Тогуз, и этот гребень медленно, но неуклонно поднимался к небу. Вершина, маячившая впереди, называлась Тогуз-Хан. Зим понимал, что «хан» обозначает её господство над местностью, а что такое «тогуз», не знал вовсе. Он предполагал, что люди никогда не пользовались перевалом Кичик-Таш, хотя… Кто установил каменные ворота, которые они с Хорхоем осматривали у ледопада под перевалом?

Откуда были привезены колонны из базальта и круглый камень основания? Имела ли арка разрыв в перекрытии? Зим сделал несколько снимков на цифровую камеру, однако изучить подробности он мог бы, только проанализировав впоследствии эти кадры на компьютере.

Доживёт ли он когда-нибудь до этого момента?

Пока они шли, будучи совершенно одинокими в этом пустынном мире, состоящем из белого снега, резких теней, чёрных и жёлтых скал и космической глубины неба. Есть ли другой мир за пределами заснеженного гребня Тянь-Шаньских гор?

«Глупости, – сказал себе Зим. – Надо жить здесь и сейчас. Потому что если я ошибусь, никаких городов в долинах уже не будет. Сегодня надо пройти ещё около десяти километров и разбить лагерь с южной стороны вершины, в укромном укрытии, защищённом от ветра. То, что будет завтра, случится завтра».

Взгляд Зима упал на цепочку следов на отроге горы, уходящем прямо от его ног в Джунгарию. А вот и коренные обитатели этих мест – три горных козла, тэка, пробираются по колено в снегу. Зим вспомнил пастуха-киргиза и усмехнулся. Возможно, животные выйдут к его стоянке. Интересно, что у него за карамультук? В том, что киргиз вооружён, несмотря на почти полный запрет огнестрельного оружия в Китае, Зим не сомневался. Свой брат – браконьер… У него, Алекса, на таких – нюх. Он и документы-то отодвинул. Зачем киргизскому пастуху документы?

Поднимался ли он, этот пастух, когда-нибудь к этим сияющим вершинам? А кто вообще поднимался сюда, кроме группы горных туристов, прошедших здесь несколько месяцев назад? Кто были те люди, которые явились сюда давным – давно и в большом количестве? Воины Александра? Здесь всё, что происходило в незапамятные времена, принято «списывать» на деяния Искандера Двурогого. Что сказала Тара? Вполне вероятно, что какие-то отряды Македонца проникли даже в Джунгарию – побывал же он со всем своим войском в Фергане! Но какого дьявола было им подниматься в эти дикие горы, в которых не было ни сокровищ, ни пищи, а местные жители слишком немногочисленны, чтобы имело смысл вести сюда войско на их завоевание?

Камень? Тара поведала о каком-то магическом камне… И Хорхой говорил о том, что каждый из идущих вместе с ним владеет своей частью какого-то секрета. Владеет ли Хорхой один этим секретом? Если кто-то и знает ответ на всю головоломку в целом, то это именно он. Какое отношение этот секрет имеет к уйгурским повстанцам и их чеченским помощникам? Непрошеным помощникам, скорее всего.

Зим неожиданно обнаружил, что значительно обогнал товарищей. Он опёрся на торчащий из снега валун. Лёгкий ветерок сдувал снег с вершин и они казались украшенными лёгкими кисейными покрывалами.

Какого чёрта он делает здесь, в компании шпиона и служителя какого-то странного культа?

Подошёл Хорхой.

– Наверное, имеет смысл сделать привал за этим камнем, – сказал он. – Макс выдыхается. Посидим с полчасика, потом снова тронемся в путь.

– Согласен, – Зим снова взглянул на медленно бредущую по снегу фигуру. – Скажи… – тут он запнулся. Максим доберётся до них минут через двадцать. – Почему ты здесь?

– Почему мы все здесь? Зим, что ты знаешь о Камне Чинтамани?

«Всё-таки – Камень!» – мелькнуло в голове у Зимгаевского.

– Если честно – ничего. Кроме того, что он существует и по какой-то причине чертовски важен для многих людей.

– Камень Чинтамани – самый таинственный на земле Камень. О нём говорят, что это легендарный Дар Ориона нашей планете. На Землю он попал из Космоса в то время, когда планета только остывала. И именно он инициировал возникновение жизни в бульоне первобытного океана. Камень этот не подвержен никакому влиянию времени – ему более пяти миллиардов лет. Возможно, это произведение божественного Разума. Возможно, магический артефакт внеземной и невероятно могущественной цивилизации. Возможно, кусок протоматерии, сохранившейся со времён Большого Взрыва. Вряд ли кто-нибудь из нас когда-нибудь это узнает. В Азии его называют «Чинтамани», в Тибете и Монголии – «Норбу Римпоче» – «Сокровищем Мира», в Древнем Египте он именовался «Бен-Бен», а у древних славян – «Алатырь-Камнем». Согласно преданию, главная часть этого Камня и до сего дня хранится в Гималаях, в загадочной стране Шамбала, а меньшая – путешествует по миру, самостоятельно выбирая себе достойного хозяина. Обладателями Чинтамани в разные времена назывались как сказочные персонажи, так и вполне реальные люди. Великий Правитель Атлантиды, царь Соломон, кто-то из китайских императоров – наверное, Цинь Шихуанди, Акбар и Тимур, а также Рерихи. Есть байка, что Камень в течение десяти лет находился у Геббельса. Считается, что изменением своего цвета, температуры поверхности, лёгкими вибрациями Чинтамани помогает владельцу разобраться в настоящем и будущем, предупреждает об опасностях. Дар Ориона эффективно выполняет и функции оберега, поглощая вредные для его владельца эманации-излучения. В последнем случае на нём появляются чёрные отметины, которые потом неожиданно исчезают – Камень самоочищается. В особых случаях Чинтамани издаёт треск, становится тяжёлым или, наоборот, вдруг теряет вес, а иногда начинает светиться. Враг владельца Чинтамани может быть уничтожен, если владелец, смотря на Камень, три раза произнесёт имя своего врага.

– Страшноватая штука.

– Не страшноватая. Страшная. Считается, что это второй осколок Чёрного Камня Каабы.

– И что с того?

– Эта штука, будучи поданной в правильной ситуации, может объединить вокруг себя весь мусульманский мир. О том, что вокруг этой реликвии сплотятся все радикалы Центральной Азии, я даже и не говорю. В том месте, где будет найден Камень, мы получим вторую Мекку – город столь же священный, сколь и закрытый. Тогда китайцам придётся или объявлять мусульманам геноцид, или отпускать на волю. Но с Камнем связаны и другие вещи – и, по большому счёту, они гораздо важнее даже развития человеческой цивилизации. Я уже говорил о точке зрения, что именно Камни с Ориона выступили катализаторами зарождения жизни на Земле. Считают, что они инициировали и становление разума у наших с вами предков. Помните, как обезьяны вглядываются в кристалл в фильме Кубрика «Космическая Одиссея»? Собственно говоря, в этой картине и имеется в виду не что иное, как Камень.

– Насколько я понимаю твои обмолвки, Камень Чинтамани прозрачен и светится. А Камень Каабы называется Чёрным.

– В мусульманской мифологии считается, что Чёрный Камень раньше был белым и испускал сияние. Чёрным же он стал от человеческих грехов.

– Да, ловкие люди вы, священники… Всё что угодно можете повернуть в нужную вам сторону.

– Я не священник в общепринятом понимании этого слова, Александр. Ты слишком приземлённый человек, чтобы я стал тебе это объяснять. Более того, ты – Человек Оружия. Но имей в виду: и Чен, и Спадолин, а точнее его шеф Шергин, и я – мы все заинтересованы в одном: Камень не должен попасть в руки людей, способных причинить с его помощью вред. К сожалению, обладатель Камня способен причинить очень большой вред… Кстати, наличие рядом портала косвенно свидетельствует о близости Камня – скорее всего, он был перенесён сюда этим способом.

– Слушай, Хорхой, – усмехнулся Зим. – А если, к примеру, так случится, что ты найдёшь этот предмет и ничто не будет мешать тебе… ну, засунуть его себе за пазуху…

– Как я поступлю? Ну, прежде всего, я никогда не коснусь его руками. А что до твоего вопроса в целом, то я постараюсь засунуть его куда-нибудь так глубоко, чтобы ни один воинствующий или политиканствующий идиот не смог его извлечь оттуда в отпущенное человечеству время.

Макс приблизился к ним. Из-за загара и щетины на щеках он выглядел совершенно измождённым. Зим подхватил его рюкзак.

– То, что мы задумали, начинает мне казаться всё более и более несбыточным, – устало проговорил Спадолин.

– Я не знаю, что задумали вы, – Зим усмехнулся. – Кроме того, я так до сих пор не услышал объяснения необходимости присутствия здесь Хорхоя. Внятного объяснения, имею в виду.

– Зим, когда ты хочешь остановиться на ночлег? – Макс ушёл от ответа.

– Думаю, что надо пройти ещё километров шесть. Два часа как минимум. Более того, я хочу встать на то место, откуда будет понятен дальнейший путь вдоль хребта. Правда, я предлагаю отдохнуть завтра хотя бы до одиннадцати, после чего двинемся дальше.

Спадолин устало кивнул:

– Согласен. Я с тобой согласен. Сегодня вечером я предлагаю поговорить.

– Завтра утром. Я против серьёзного разговора в палатке в темноте, – неожиданно возразил Зим.

– ??

– Звуки из палатки разносятся на очень большое расстояние, Макс. Любая палатка – скорее иллюзия укрытия, чем само укрытие… Странно, что ты, в общем-то, профессиональный разведчик, не подумал об этом, – укоризненно пожал он плечами.

– В общем-то да… Удивительно, что об этом подумал ты. К тому же в здешнем безлюдье…

– Знаешь, Макс, ты заявишь, что то, что сообщу тебе я, – следствие паранойи. Но Хорхой, скорее всего, окажется на моей стороне. Люди, много дней проведшие в одиночестве среди природы, способны «чувствовать» остановленный на них взгляд. Так вот, за нами сегодня наблюдают.

– Киргизы?

– Честно – не знаю. Может, это барс разглядывает нас из-за камней. Хотя – сумлеваюсь. Это взгляд разумного существа.

Тогуз-Хан

Проснувшись в палатке, Зим первым делом несколькими сильными ударами по дугам стряхнул изморозь с тента. Затем расстегнул молнии и вышел наружу.

Солнечные лучи только что показались из-за края гряды, окаймлявшей с другой стороны плато Юлдуз. Кристаллы снега отливали всеми цветами радуги – и он казался каким угодно, только не белым. Зим вынес наружу пресловутую мультитопливную горелку и набил снег в котелок.

Вчера удалось воткнуть палатку в гигантском цирке, который увенчивала мраморная вершина Тогуз-Хана. Ещё со времён своих полярных путешествий Зим недолюбливал устанавливать бивак среди каменных россыпей – внутри лабиринта из валунов было невозможно предугадать направление ветра. Здесь, правда, промежутки между камнями были забиты снегом, что превращало каменную россыпь в подобие оштукатуренной стены.

Внутри кто-то зашевелился.

Молния снова затрещала, и из палатки появился Хорхой.

– Ты собираешься в одиночку выдуть все наши запасы чая?

– Грешен. Но я взял его много.

– Чувствуешь что-нибудь?

– Как вчера? Нет, сегодня ничего.

– А вчера?

– Вчера нас разглядывали пристально и тщательно. Сперва меня, потом Макса. У меня такое впечатление, что этот «некто» совершенно не интересуется тобой.

– Ты чувствуешь не только взгляд, но даже его направление?

– Примерно так. Я с трудом могу вербализовать то, что чувствую. Так что ты вчера говорил про камень с Ориона? Насколько я понял, ни Геббельсу, ни Рериху эта хреновина не очень-то помогла.

– Камень с Ориона никогда не был ни у Геббельса, ни у Рериха. Большие сомнения меня терзают насчёт того, что им вообще кто-то владел. Его и видело считанное количество людей за всю историю. Вероятно, только о двоих можно сказать это наверняка.

– Ты имеешь в виду Искандера Двурогого?

– Предпочитаешь называть его в азиатской традиции?

– Ну, мы же в Азии, в конце концов, – усмехнулся Зим. – А кто же второй?

– Скорее всего, это был пророк Моисей. По крайней мере, то, с чем он соприкасался, очень сильно похоже на Камень. Он же, кстати, и остался тем человеком, которого встреча с Камнем не переродила, по крайней мере, в физическом смысле. Видимо, он был необычайно силён – как маг, я имею в виду. А находимся мы не просто в Азии. Мы находимся рядом с Центром Мира. Разве Тара тебе об этом не говорила?

– На уйгурских платках, которые я привёз ей из Синьцзяна, она увидела кельтский узор, символизирующий этот Центр. Однако когда-то я встречал странную компанию мужиков, которые вычислили географический центр Евразии и установили там некий знак. И одно я помню абсолютно точно – случилось это в верховьях Енисея. И ни хрена не здесь.

– Ну… Это зависит от того, в каких местах брать точки для вычисления Центра Евразии. Наверняка, они брали границы материка и не учитывали Британские и Японские острова, Индонезию, Цейлон… В эзотерической традиции Центр Мира располагается где-то неподалёку. И, думаю я, мы прямо туда и направляемся.

– Этот Камень… Как ты считаешь, он выглядит?

– Если честно – не знаю. Одно могу сказать точно: если его найдёшь, то ни с чем не перепутаешь. И скажу на всякий случай ещё одно: ни при каких обстоятельствах нельзя брать его в руки. Я даже допускаю, что к нему нельзя приближаться на близкое расстояние. Если ты не пророк Моисей, конечно. Но я сразу тебя обрадую – ты не похож на старого уродливого еврея.

– Спасибо. Ты думаешь, радиация?

– Можно сказать и так, – улыбнулся шаман.

Зим оделся, выбил лёд из бахил.

– Надо пройтись, посмотреть дорогу.

Хорхой и Зим уже упаковали большую часть снаряжения и вынесли рюкзаки на снег, когда проснулся Макс.

– Сильно болит голова, – пожаловался он.

– Если всё пойдёт по нашему плану, то завтра мы начнём потихоньку спускаться, – сказал Алекс.

– Он тебе рассказал? – кивнул Спадолин в сторону Хорхоя.

– О Камне? – Зим пристально посмотрел на Макса.

– Да.

– Рассказал. Я только не понимаю одного – почему вокруг него такая суета?

– Сам понимаешь – сейчас Россия имеет чертовски нестабильное мусульманское подбрюшье. Кроме того, у нас у самих в стране достаточно мусульман. Поэтому возникновение абсолютно нового, сильного религиозного центра в непосредственной близости от наших границ противоречит интересам и Китая, и России. Это может послужить толчком для создания нового государственного образования, в которое, по пессимистическим прогнозам, может войти не только СУАР, но и республики Средней Азии. Этот толчок может втянуть в водоворот даже такие стабильные субъекты Российской Федерации, как Башкирия, Татарстан и даже Калмыкия – видишь ли, несмотря на буддизм, калмыки считают себя прямыми потомками ныне освобождаемых уйгуров. Политическое землетрясение, вызванное тем, что в руках мусульман Синьцзяна окажется Небесный Камень, будет таких масштабов, что отразится и на Пакистане, и на Индии с её Кашмиром, а что произойдёт в Афганистане, об этом даже страшно подумать.

– Ты считаешь, что Камень пока не у них в руках?

– Это вопрос не ко мне, – устало присел на валун Макс.

– Я продолжаю думать, что место, где лежит Камень, находится под пристальным наблюдением. Но я не думаю, что кто-то из наблюдающих рискует к Камню приближаться, – произнёс Хорхой. – Я ещё раз повторяю, что брать Камень в руки и даже вплотную приближаться к нему может быть опасно. Очень-очень опасно. По большому счёту, он и может лежать только в таких районах, где нет ничего, кроме льда и камня. В высоченных горах или в Антарктиде.

Зим собирал палатку.

– Или в Арктике. Ладно, ребята. Моя задача – привести вас на место. Куда вы там полезете и что будете там творить – это уже ваше дело. Одно скажу точно – в кои веки я забрался на эти проклятые горы, но под них я не полезу ни за какие деньги и обещания. – Он вскинул рюкзак на плечи и пошагал по сыпучему снегу вдоль чаши амфитеатра. – Будет лучше, если я проверю дорогу перед тем, как снова выйти на гребень.

Основание амфитеатра выглядело огромной ареной диаметром около восьми километров. Склоны цирка испещряли следы многочисленных сходов лавин, а за саму вершину Тогуз-Хана снова зацепилось снежное полотнище. Высота давала о себе знать стуком в ушах и учащённым дыханием. Судя по показаниям GPS, они находились на высоте пяти с половиной километров над уровнем моря.

Зим уже преодолел половину пути вдоль основания цирка, как вновь ощутил на себе чей-то взгляд. Взгляд не был враждебным, скорее всего, он был абсолютно безразличным, но очень пристальным. Почувствовав его на себе, Зим решил не озираться, а найти более или менее удобную позицию для перекура и в это время осмотреться. Макс с шаманом двигались со значительным отставанием. Зимгаевский выбрал для отдыха странную группу торчащих из снега скал, похожую на щепоть пальцев погружённого в гору великана и располагавшуюся чуть в стороне от маршрута, и направился к ней.

Подойдя к камням, он сбросил с плеч рюкзак и двинулся вокруг развала.

Огромные острые каменные глыбы стояли в этом месте вертикально, образуя на практически ровном, заметённом глубоким слоем снега дне амфитеатра нечто вроде каменного цветка. Правда, каждый лепесток его был вчетверо выше человека. Вспоминая встреченный на подъёме к Тогуз-Хану памятник какой-то неведомой цивилизации, Зим и здесь искал следы приложения рук человека.

Однако несмотря на то, что издали группа вертикально стоящих каменных плит выглядела точь-в-точь как мегалитическое сооружение, человек не имел никакого отношения к его созданию. Это была верхняя часть какой-то прорвавшейся сквозь каменную толщу гор кварцевой жилы. Внутренняя часть этой щепоти каменных пальцев ветром была почти очищена от снега.

Зим зашёл в круглую камеру, образованную основаниями скал и снежными надувами. «Интересные штуки выкидывает аэродинамика», – подумал он. Возможно, в центральной части этого убежища снега вообще никогда не было. Интересно, здесь под сугробами везде такой грунт?

Он ковырнул подошвой ботинка мягкую рыжую глину. И тут понял, что красный цвет, который неровными пятнами был разбросан по всему полу убежища, – островки ржавчины.

Первый же удар носка извлёк из грунта на воздух наконечник стрелы, затем – ещё один. Зим поднял совершенно заржавевший кусок металла из глины, едва нажал пальцами – и тот рассыпался на его ладони в красную пыль. Зим остановился и ещё более внимательно оглядел полость, в которой оказался.

На блестящей белой поверхности самого большого останца был вырублен обращённый остриём к земле меч. Зим отошёл чуть подальше. Скала была сложена из кварца, и Александр с трудом представлял себе, каким прочным должен быть материал, которым этот рисунок нанесён на камень.

Он перевалил край удутого до «деревянного» состояния сугроба и увидел приближающихся спутников.

Спадолину на привале было не до исследований окрестностей. Однако Хорхой точно так же обошёл вокруг скал и, судя по всему, побывал в каменной полости. Обсуждать увиденное при Максиме он не стал.

– Валить надо отсюда, ребята, – отдышавшись, произнёс Спадолин. – Место гнусное. Всё как на ладони. Будто сидим в горсти Дьявола.

– Ну, это зависит от точки зрения, – усмехнулся Хорхой.

Зим внимательно осматривал в бинокль стены цирка, пытаясь увидеть хоть какие-то следы присутствия живых существ. Но даже птицы – несколько огромных чёрных грифов с почти трёхметровым размахом крыльев – висели в воздухе над плато Юлдуз почти километром ниже стоящих на гребне людей.

Выход на гребень между Тогузом и соседней вершиной Издик-Орун оказался значительно сложнее подъёма на Кичик-Таш. Склон перевала Кара-Таш был очень крутым и, в придачу, покрыт глубоким и мягким снегом. Зим принялся за вытаптывание настоящей снежной лестницы. Подошвами снегоступов он формовал уступы ступеней, стараясь по пологой кривой подниматься вверх. Рюкзак тянул назад, уклон был, по мнению Зима, не менее шестидесяти градусов, поэтому он старался во время работы цепляться ледорубом за склон. Работа была очень тяжёлая, в час таким образом они проходили около километра.

Через три часа, мокрые и смертельно уставшие, они оказались на гребне, и теперь раскинувшаяся перед ними титаническая картина мира уже не произвела на них такого впечатления, как раньше.

Прямо под ними в Джунгарскую долину спускался ледник Кара-Суу, на конце языка которого находилось озеро Кара-Коль, туристская база «Хун Шань» и таинственная Скала Эфталитов.

Кара-Суу

Соседнее ущелье сильно контрастировало с рекой, по которой странники поднимались на хребет. Словно прорубленное ударом гигантского топора, оно круто уходило вниз и конец его терялся в густых клубящихся облаках.

– Внизу туман. Над озером, – сказал Хорхой.

– Мдя… – поддержал его после некоторого молчания Зим. – Ничего не скажешь – симпатичненькое место. Нам ведь идти этим отрогом, – и он ткнул в каменный хаос, образовывавший противоположный борт каньона. – Так что самая весёлая часть пути у нас впереди.

– А в конце – каменные соты с тучей вооружённых террористов, – криво усмехнулся Спадолин. – Одно утешает – теперь всё время будем идти вниз и вниз.

– Далеко не факт. – Зим снова принялся разглядывать в бинокль скальные уступы. – Я вообще сейчас не очень понимаю, как нам двигаться этим отрогом. Скорее всего, превратится этот переход в «туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно». Не маршрут, а ёрзанье по склонам. Кстати, про тучу террористов. Думаю, не стоит особенно маячить на гребнях. Не исключено, что у них здесь понаставлены секреты. Или внизу перископы с хорошей оптикой. Если это много воевавшие люди – а судя по всему, так оно и есть, – то и живы они до сих пор только потому, что всё время находятся начеку.

– Не думаю я, что они ждут неприятностей с вершины хребта, – с сомнением произнёс Макс. – Собственно, на этом и построен весь наш план. Ты ведь его автор, не правда ли? – спросил он не без иронии Алекса.

– Автор-то я автор, только вот моё авторство не предполагает торчанье посреди гребня на фоне неба. Так что поползли обратно на склон, – спокойно ответил Зим.

Осматривая рассыпающийся перед ними кусок горы, Зим на самом деле испытывал замешательство. Этот отрог совсем не походил на те пологие склоны, которые они преодолевали при подъёме на хребет. Алекс не испытывал никаких иллюзий, когда мысленно пролагал маршрут между обрывистыми скальными массивами по обширным снежным полям. Было совершенно очевидно, что те чёрные точки, которые кажутся отсюда небольшими валунами, при ближайшем рассмотрении окажутся гигантскими скалами размером с пятиэтажный дом. Заснеженные склоны их окажутся испещрёнными скальными полками. Общая разрушенность гряды наводила на мысль о неизбежных камнепадах. Кроме того, он разглядел ещё как минимум один висячий ледничок.

«Все радости жизни в одном флаконе».

И ни на секунду нельзя забывать, что у подножия этого каменного ада находится лагерь самое меньшее сотни человек, вооружённых лёгким стрелковым оружием и гранатомётами.

Более того, они собираются к ним спустится…

Через семь километров Зим снова выглянул из-за гребня. Здесь начинался подъём к очередной вершине, отсюда же отходил горный отрог к Кара-Колю. Начинался путь вниз.

С этого места им надлежало быть особенно осторожными.

Зим снял рюкзак, лёг на гребень и вновь принялся вылизывать склоны в бинокль. Хорхой со Спадолиным грели чай на горелке. Минут через пятнадцать Алекс махнул им рукой.

– Ага, что такое? – голубые глаза Макса буквально горели на побуревшем от солнца лице. – Прикинул, как мы поползём?

– Я сейчас не об этом, Максим. Ты помнишь, я видел крепость на Скале Эфталитов над «Хун Шанем»? Она проглядывается как от шлагбаума, так и с дороги. Именно там я сообразил, что единственный вариант подобраться к ней незамеченным – это подойти со стороны гор.

– Ну да. А что не так?

– Вот что. Здесь есть ещё одна такая же крепость…

Макс не выглядел удивлённым. Скорее – уж очень уставшим. Зим серьёзно задумался о днёвке.

– То, о чём ты тогда рассказывал? Неужто та самая крепость Свастики? – Спадолин схватился за свою «Минолту». Усталость с него как рукой сняло.

– Ты, мил-друг, на меня чужие показания не вешай. Я не рассказывал, а делился чужими байками из интернета. Полагая, впрочем, что они, как огурец, на девяносто процентов состоят из воды. Но вроде – надо же! – здесь и в самом деле она.

– Да, – сказал Макс, глядя в бинокль. – Похоже не на крепость, а на какое-то культовое сооружение.

– Именно так, – подтвердил до сих пор молчавший Хорхой. – Перед нами не что иное, как Юнгдрунг Олдринг, Крепость Свастики, она же – Крепость Камня. Юнгдрунг – это тибетский вариант свастики. В символах Бонпо она соответствует сияющему камню – Ваджре.

– Люди там есть? – поинтересовался Зим у Макса, продолжавшего изучать в бинокль древнее строение.

– Пытаюсь угадать, но пока не вижу. Вид у неё вполне заброшенный. Я вот не понимаю – а на хрена они их тут строили?

– Возможно, в старые времена здесь было значительно теплее, – предположил Хорхой.

– Угу. Или горы ниже. В общем, не знаю, что там за крепость-фуепость, – грубо сказал Зим. – В любом случае впереди нас ждёт ещё одна. И надо двигаться, иначе мы не доберёмся до цели нашего путешествия во веки веков. Кроме того, я не до конца понимаю, есть в этом строении кто-нибудь живой или нет. Так что поползли на отрог, только двигаться надо так, чтобы наши силуэты не «читались» на фоне снега.

Спуск к седловине, ведущей на отрог ущелья Кара-Суу, был крут и покрыт огромными обломками скал. Зим перемещался чрезвычайно осторожно, прощупывая посохом дорогу. Достаточно было случайно попасть ногой в щель между камнями, чтобы кость хрустнула при смещении центра тяжести: на спине каждого висел ещё и тридцатикилограммовый рюкзак.

Наконец Зим остановился на склоне горы, которая уже была началом хребта Кара-Суу и располагалась прямо над раскинувшимся внизу сооружением.

– Когда нужно что-либо разглядеть в деталях, – проговорил он, – всегда приходится менять точки наблюдения. Смещение на каждые сто метров представляет нам новую картину мира – изменяется угол падения лучей на снег, участки стен и камни сдвигаются относительно нашего взгляда. Вот сейчас, в частности, я практически убеждён, что в развалинах никого нет.

– Почему? – Макс быстро взглянул на него.

– Я не думаю, что местные жители летают по воздуху. Помнишь стадо тэков, встретившееся нам вчера под перевалом? Как прекрасно читались их следы на снегу в вечернем солнце? Покажи мне хоть какие-нибудь наброды на сугробах, которые полностью заполняют эти развалины…

– На самом деле… – проговорил Хорхой, пристально разглядывая развалины.

– Любое сооружение, использующееся зимой, должно обязательно иметь какие-то следы расчистки от снега. В данном случае, – продолжал Зим, – это сооружение очень вели – ко. Поэтому, если оно обитаемо, люди могут расчищать всего маленький кусочек этих строений. Возможно, всего одну дверь. И именно она, вполне вероятно, находится в недоступном для нашего взгляда месте.

Внимательно разглядывая постройки внизу, Зим не мог не согласиться с тем, что крепостью их можно назвать весьма и весьма условно. В центре сооружения находилось большое круглое строение, похожее на перевёрнутый колокол. Тщательно разглядывая его, Алекс не смог обнаружить ни одного отверстия. Хотя дверь или ворота в такое сооружение должны были вести со стороны долины, а именно этот ракурс оставался им недоступен.

От ступообразного сооружения отходили под прямыми углами четыре стены, образуя крест. Каждую стену Зим навскидку оценивал метров в двести – может быть, в двести пятьдесят, так что длина сторон этого квадрата равнялась примерно полукилометру. Каждая стена поворачивала под прямым углом по часовой стрелке и не доходила до следующего угла метров на двадцать, а то и на тридцать. Всё это в целом в верхней проекции составляло знакомый всему человечеству магический знак, принятый нацистами в качестве эмблемы своей зловещей культуры.

Но вот оборонительная ценность этой конструкции была в высшей степени сомнительна.

Находящаяся внизу, на отроге скалы громадина располагалась на границе вечных снегов, причём снега весьма активно вторгались в её пределы. Да, чуть выше снеговой линии. А ведь стоял август. И значит, всё остальное время снега полностью укутывали эту старинную постройку. Но и сейчас внутри, в карманах стен и даже просто на прямоугольных площадках, образуемых загнутыми концами креста, – везде белели сугробы.

– Похоже, снеговая линия при возведении этой штуки располагалась гораздо выше, – проговорил Хорхой.

– И ледник не опускался так низко по ущелью, – подтвердил свои мысли Зим. – Похоже, он полностью затопил ведущую сюда дорогу.

– Если такая дорога когда-либо существовала, – проронил Хорхой.

– А как тогда сюда попадали обитатели?

– Существует много легенд о таинственных особенностях Хранителей Камня, – прикрыл ресницами глаза Хорхой. – Монгольские ламы утверждали, что Камень способен создавать в пространстве некие ворота, через которые человек может телепортироваться в любое другое место на земле. Причём это касается не только нашего Отражения. Правда, пользоваться этими воротами могут только посвящённые люди. Непосвящённые же так и останутся вечно бродить между мирами.

Зим поднялся, отряхивая снег с куртки.

– Кончай разводить мерехлюндию, Константинов! – резко сказал он. – Через два часа начнёт темнеть. А мы планировали пройти ещё минимум километров пять по этому каменно-снежному хаосу. Я не скажу, что эта хреновина пробуждает во мне лучшие чувства, но, поверь, я гораздо больше думаю о камнепадах и лавинах, чем о каких-то хмырях, которые жили и умерли тысячи лет назад. В любом случае от нас до них – не меньше восьмисот метров по вертикали. А вернее, километр. Поэтому давайте поползём по отрогу – сегодня у нас контрольный звонок Чену, и он, между прочим, ожидает, что мы будем находиться прямо над целью.

– А ты? – вопросительно посмотрел на него Спадолин.

– А я – нет! Большие у меня сомнения по поводу того, кто и где будет сегодня находиться. Но сейчас я всё больше и больше полагаюсь на тебя, Хорхой. Я никогда не имел дел с «живыми» горами, то есть с такими, где со склонов сами собой валятся камни. Так что я жду твоих советов. Для начала было б неплохо, чтобы ты потоптал дорогу – я уже совсем выдохся.

Хорхой безропотно занял место впереди отряда.

Неожиданно они все, как по команде, взглянули налево. Там, на противоположном склоне долины, среди скал, вспухло белое облако, а затем мощная снеговая река потекла с уступа на уступ, срывая камни и обтекая скалы. Через несколько секунд до них донёсся рокот обвала.

– Вот так-то, парни, – ухмыльнулся Зим. – О чём и речь. Двинули!

Этим вечером они полностью оценили неприятности, вызванные уходом с водораздельного хребта. Смерклось раньше минут на сорок, вопреки ожиданиям. Путники с огромным трудом выбрали место, где можно было установить палатку, и всё равно она оказалась в какой-то ложбине с вогнутым дном. Зим и Хорхой настояли на том, чтобы Спадолин лёг посредине, но сами в течение всей ночи сползали на него с краёв. До турбазы «Хун Шань» и эфталитской крепости оставалось ещё четыре километра очень сложного пути. Однако Чен воспринял эту новость чрезвычайно спокойно. Зим не стал рассказывать ему про находку под перевалом. Когда Макс спросил его о причинах, Зим ответил, что надо поберечь питание телефонов.

– Тебя прямо в РАО «ЕЭС» определять надо, – ехидненько заметил Макс. – Всё-то ты у нас экономишь. Харчи, горючее, батарейки.

– Кроме чая, – согласился Зим. – Я набрал его минимум на месяц. Но он лёгкий.

– На месяц? – удивился Макс.

– Считай, это моя личная шиза, Максим. Понимаешь, как-то в 1989 году я оказался в экспедиции на Чукотке. Время тогда, сами помните, было какое – всё на свете продавалось по талонам. А большая часть вещей не продавалась вообще. И тогда я понял совершенно отчётливо одно – при самых больших способностях к выживанию существуют две вещи, которые человек не может изготовить, находясь в природных условиях: чай и сахар.

Зим снова вышел из палатки до наступления рассвета. Небо тускнело, вершины на другой стороне долины зазолотились первыми лучами солнца. Зим подошёл к краю обрыва, начинавшегося в десяти метрах от бивака. Теперь он мог разглядеть таинственное сооружение под абсолютно другим углом. Если он не ошибался, то именно здесь в его поле видимости должны были попасть ворота, ведущие внутрь ступообразного сооружения. Ведь никто не строит зданий без дверей, не правда ли?

За два часа наблюдений до Зима несколько раз долетал рокот обвалов. Казалось, горы обрушиваются со всех сторон: спереди, сзади, на другой стороне долины – и в какой-то миг у Зима даже возникло ощущение, что камень пролетел прямо над лагерем. Утешало одно: когда Александр выбирал площадку для лагеря, то специально обратил внимание на то, чтобы на ней отсутствовали острые, свежесколотые булыжники и каменная крошка – следы недавних камнепадов.

Не покидая своего наблюдательного пункта, Зим достал из палатки свёрток с оружием. Вынул и собрал винтовку. Затем из разных мест рюкзака достал несколько пластиковых коробчатых магазинов, снарядил их патронами. Пристегнул на оружие новый кожаный ремень, отрегулировал его длину и обмотал застёжки тянущейся изолентой.

В любом случае пришло время будить спутников.

Как всегда словно почувствовав чужие мысли, из палатки вылез Хорхой.

– Смотри, сиз-голубь, – обратился к нему Зимгаевский, – я вот уже полтора часа разглядываю эти хоромы внизу. Но у меня есть странное ощущение, что парни, строившие их чёрт-те когда, считали любые двери архитектурным излишеством. Вот, посмотри – проёмы в стенах, судя по всему, никогда не закрывались воротами. А двери в центральном здании – наверное, цитадели – вообще отсутствуют.

– Ну, меня это не очень удивляет, – произнёс Хорхой. – Те, кто создавал эту конструкцию, руководились совершенно другими критериями при её возведении.

– Тем не менее люди здесь проходили и в незапамятные времена. Проходили тем самым хребтом, по которому вчера двигались мы. Ты видел рисунок меча на стене кварцевой жилы?

– Конечно. И ещё наконечники стрел, рассыпавшиеся в глине. Почему ты думаешь, что в прежние времена люди были не такими отважными, как мы, нынешние? Или не такими сообразительными? Бросок по гребню хребта, наверняка, давал возможность какому-то полководцу вывести свои отряды в тыл врага. Или они задавались целью захватить некую господствующую высоту. Тот же Александр Македонский использовал скалолазов, когда ему потребовалось захватить Оксианскую скалу. И, наверняка, он не был пионером этого дела. Люди воевали в горах за тысячи лет до Александра. Если уж на то пошло, в сорок втором году дивизия «Эдельвейс» вышла на Эльбрус по гребню Кавказского хребта, а не по его долинам. Кстати, ты обратил внимание, что на камне был высечен меч западноевропейского образца?

– Я не такой знаток оружия, как может показаться, Хорхой. Я подумал о другом – для того, чтобы нанести его изображение на поверхность кварца, художник должен был иметь очень прочный резец.

– Надо поднимать Максима. К вечеру обвалов станет больше. Лёд, скрепляющий камни, подтаивает, и те начинают скользить вниз.

– Не знаю, я только что слышал c десяток падений.

– А это – серия обвалов перед рассветом. Тогда наоборот: вода, попавшая за день в трещины, замерзает, и камни рушатся вниз.

– В общем, и днём херово, и ночью погано. Пора нам убираться из этих мест. Давай вскипяти воду, да буди Макса, я ещё немного понаблюдаю.

Теперь они вышли на тропу в одиннадцать. Зим двигался вперёд крайне осмотрительно. Трижды им пришлось возвращаться назад – путь преграждали непроходимые стены и крутые кулуары, и в конце концов Зимгаевский принял решение подниматься на самый верх и вновь перемещаться по гребню.

Отрог Кара-Суу совершенно не походил на гребень водораздельного хребта. Судя по всему, его слагали совершенно иные породы, сильно подверженные выветриванию, отчего сам отрог выглядел как хребет гигантского ящера. Вершина его представляла собой настоящую гребёнку из вертикальных, отдельно стоящих каменных зубцов – от пяти до пятидесяти метров высотой. Обход этих, стоящих вертикально, останцев отбирал массу времени и сил, путники выдыхались и теряли бдительность. В довершение ко всему, облако тумана, нависшее над озером Кара-Коль, не желало рассеиваться, и Зим только тогда прекратил движение, когда прямо под собой услышал громкие человеческие голоса.

Они находились на месте. Теперь оставалось только ждать.

Путешественники, превратившиеся из путников в разведчиков, оказались в очень сомнительной ситуации. Прежде всего, они находились в условиях скверной видимости – не далее пятидесяти метров. Прямо под их ногами начиналась отвесная скала, и высоту этого обрыва не взялся бы предсказать не только Хорхой, но и сам Кашпировский. При всём при том Зим не исключал наличия какого-нибудь другого, лёгкого пути к их убежищу. Или наличия системы секретов выше по склону. Тогда, вполне вероятно, если туман рассеется, они окажутся прямо на глазах многочисленных и хорошо вооружённых врагов.

Ещё одной проблемой было то, что звуки в тумане разносятся очень неравномерно. В какой-то момент они услыхали металлический стук и раздражённые голоса из воздуха прямо впереди себя. Но Зим готов был поспорить на что угодно, что перед ними находится только горный склон, и до него ещё не менее двух километров. В основном же звуки активной хозяйственной деятельности доносились непосредственно из-под ног.

Зим расположил свою маленькую группу на уступе скалы, среди россыпи больших валунов, причём постарался сделать так, чтобы сверху их позицию прикрывал каменный козырёк. В пользу того, что повстанцы не поднимались высоко по нависшим над их убежищем горам, говорило и то, что нигде во время спуска они не встречали ни человеческих следов, ни троп, ни разметок подъёмов и спусков, которые, как правило, присутствуют везде, где люди часто поднимаются в труднодоступные горы.

Зим позвонил Чену и вполголоса сообщил ему о том, в каком положении они находятся. Чен спросил, на каком языке говорят люди внизу. Зим задумался и обратился к Спадолину. Тот с некоторой неуверенностью ответил, что вроде бы несколько раз улавливал слова вайнахского наречия.

Проблема состояла ещё и в том, что для приличного качества связи необходимо было выходить из-под скального козырька. Впрочем, как сверху, так и снизу продолжали клубиться свинцовые щупальца тумана. В конце концов утомлённые долгим переходом и постоянной нервотрёпкой люди разложили спальные мешки в нишах под камнями, и Зим предложил ребятам подремать.

В какой-то момент сон сморил и его.

Проснулся Алекс от неожиданного света. Это был рассеянный свет, пробивавшийся из-под кромки облаков, которые уже достаточно приподнялись над долиной. Край облачности висел в ста метрах над их головами, и именно наверх было обращено внимание Зимгаевского. Однако прямо по соседству ему не удалось заметить ничего, кроме обрывистых скал и снежного поля, испещрённого многочисленными следами обвалов. Тогда он осторожно подкрался к краю уступа и заглянул вниз.

Там располагался хорошо оборудованный военный лагерь: с десяток палаток, общая казарма, переоборудованная из кошары, а также каменная цитадель, обнесённая стенами. В отличие от Крепости Камня, это сооружение, безусловно, было военным укреплением. «Чертовски хорошим военным укреплением», – подумал Зим. Круглая ступообразная цитадель имела как минимум два входа, была обнесена квадратной стеной, причём каждая её сторона была не меньше трёхсот метров в длину, а по углам стояли четырёхугольные боевые башни. Судя по всему, башни от времени рассыпались и обрушились, но были восстановлены новыми хозяевами и использовались как огневые точки и наблюдательные пункты.

Зим снова сосредоточил своё внимание на поисках других наблюдательных пунктов повстанцев. Ему с большой вероятностью удалось засечь один из них прямо над корпусами турбазы – там, на склоне горы, в трёхстах метрах над дном долины, располагался кош.

Убедившись, что в непосредственной близости от бивака реальная угроза отсутствует, Зимгаевский рискнул разбудить Спадолина.

Максим практически сразу приступил к своим непосредственным обязанностям. Он принялся оценивать число людей непосредственно на площадке под ними, старался запоминать их. Другой его задачей было составить график их перемещений по площадке. Очень быстро он сообразил, что, по большому счёту, под ними на открытом воздухе находится совсем немного народу. В подавляющем большинстве люди уходили под козырёк уступа скалы и исчезали там. Зато оттуда выходили уже другие люди. Ближе к вечеру активность на площадке заметно снизилась, а с наступлением темноты и вовсе стихла.

– Попробуем суммировать, – Макс словно червяк устроился под камнем в спальном мешке и листал свои заметки. – Прямо под нашими ногами находится пещера. Или система пещер. Основной гадюшник этой братии располагается там. Здесь, можно сказать, только предпольное укрепление. Про пещеры мы ничего сказать не можем – пока. Зато можем кое-что сказать о людях, населяющих эти пещеры. Первое. Это практически сплошь бывший наш народ – кавказцы. Местных жителей я видел всего пять раз. Кавказцы выглядят очень даже неплохо. Все они однообразно обмундированы и вооружены. Форма натовского образца, что, в общем-то, ни о чём не говорит – три четверти мира пользуется этой формой. Она постирана. Интересно, стирают они здесь централизованно, или каждый сам? Зря улыбаетесь, это важный вопрос. Централизованная кормёжка, стирка и медобслу – живание превращают банду партизан в воинскую часть. Похоже, вот она – часть… Очень полезное мироощущение для инородного образования в чуждой этнической среде. Это означает, что руководит ими кто-то из толковых командиров, заработавших авторитет у боевиков ещё на Кавказе. Или где – нибудь ещё.

– Слушай, Макс, а где здесь освобождаемые уйгуры?

– Зим, ты, право слово, как маленький. Кто такие твои уйгуры? Садоводы, бахчеводы и лавочники. Думаю я, всякий освободительный трёп здесь, конечно, присутствовал – до поры до времени. Пока кто-то – уж не знаю, сдуру ли, с умыслом ли – не пригласил сюда это вот волчьё. Оно если кого и освободит – так только для себя.

– Хузен так и сказал, – покачал головой Зим. – «К сожалению, ситуация вышла из-под контроля. Сейчас там уже никто ничем не управляет».

– Ну, это значит, что ситуацией не управляет сам Хузен и его приятели. Там, внизу, кто-то очень даже всем управляет. Я видел неуправляемые банды «Сендеро Луминосо» – вот там – да-а-а… Такой парад сумасшедших – Достоевский позавидует. («Интересно, в качестве кого ты их наблюдал? – ехидно подумал Зим. – Вряд ли доктора-психиатра».) Здесь же всё по-взрослому. Пропускной режим, смена караулов, проверка входящих-выходящих. Всем этим руководит какой – то кадровый офицер вроде Масхадова или Дудаева.

– Я думал, что таких людей за пятнадцать лет чеченского бунта повыбили. Откуда же взяться новым?

– В принципе ты, как всегда, прав, Зим. Но не совсем. С другой стороны, все люди, имеющие академическое военное образование, среди боевиков известны поштучно, и…

Здесь Спадолин замолчал, видимо, не желая развивать тему.

Зим позвонил Чену, после чего передал трубку Максиму.

– Говори а) экстрактно и б) – тихо. Сам видишь, какие штуки горный воздух со звуком вытворяет.

После краткой беседы Максим передал трубку обратно.

– Мистер Зим, – голос Чена был совершенно спокоен, – можно вас попросить об одной услуге? – Чен явно говорил как официальное лицо.

– Ты можешь попросить, – хмыкнул Зимгаевский, не поддерживая официального тона, – но это отнюдь не значит, что я твою просьбу выполню.

– Зим, я хочу, чтобы ты понял две вещи. Во-первых, я не попрошу тебя ни о чём, что поставило бы под угрозу твою жизнь и жизни твоих товарищей, – для Чена присутствие Хорхоя явно не являлось тайной. – А во-вторых, выполнение нашей просьбы, конечно, совершенно необязательно. Но в случае, если вы втроём на неё откликнетесь, это будет соответствующим образом оценено Правительством моей страны.

По произношению Чена было очевидно, что слово «Правительство» было сказано с большой буквы.

– Стало быть, так, – Зим уже прятал телефон в карман рюкзака. – Нас просят задержаться на нашей позиции ещё на сутки. Точнее, покинуть её завтра утром. Мы с Максимом будем наблюдать за этой шайкой внизу. Тебя же, – Зимгаевский пристально посмотрел прямо в глаза Хорхою, – я попрошу страховать наши спины. Мы сейчас находимся в довольно неприятной ситуации – подойти к нам со стороны гребня проще пареной репы. Причём недостаток нашей позиции таков, что если мы и обнаружим непрошенных гостей, то уже в десяти метрах за спиной.

– Может, растяжку поставить? – предложил Спадолин.

– Максим, я не буду спрашивать тебя, диверсант ты или нет. Потому что мне совершенно очевидно, что ты – аналитик, случайно добравшийся до «поля». Я вот тоже не диверсант, но – охотник. Я предполагаю, что на этой горе могут оказаться козлы, улары, тот же снежный барс. И они влетят на нашу растяжку гораздо скорее патруля террористов. А как те отреагируют на взрыв мины прямо над их головами – легко предугадать. Поэтому я попрошу тебя, Хорхой, пройти обратно по нашим следам метров двести и устроиться там в секрет. Если обнаружишь идущих по горе людей – сразу к нам. Мы же продолжим наблюдение.

Утро началось всё с того же тумана, поднявшегося с поверхности Кара-Коля. Зим пробрался наверх, поговорил с Хорхоем, оставил у того мультитопливную горелку с чаем в качестве компенсации отлучения от общества и повернулся для того, чтобы возвратиться вниз.

В какой-то момент ему показалось, что в камнях мелькнула серая длинная тень. Немного позже на своих следах он обнаружил характерные круглые «блюдечки» отпечатков кошачьих лап. Зим постоял чуть-чуть и вернулся к Хорхою.

– Хорхой, здесь, прямо по нашему биваку шарится барс. Я никогда не слышал, чтобы эта киска кидалась на людей, но, может, отдать тебе мой карабин?

– Не надо, Зим. Раз ты говоришь «не нападал», значит – «не нападал».

– Всё когда-нибудь случается впервые, Хорхой. Правда, я думаю, что барсу нужны не мы, а собаки из лагеря террористов. Но это говорит ещё об одной неприятной вещи: значит, оттуда, из этого лагеря, существует доступный путь наверх.

– Я тоже так думаю, – согласился шаман. – Скорее всего, ещё первые хозяева крепости подготовили какой-нибудь наблюдательный пункт с оборудованной тропой на склоне горы.

– Вчера, признаться, не хватило сил всё обследовать детально. Ну ладно, туман снова сгущается. Перед тем как подняться, двину-ка я на пост. Когда развиднеется, лучше вообще не двигаться по горе. Take care!

– Take care! Слушай, Зим – окликнул его Хорхой, – а ты на каком языке думаешь?

– Если честно, мне плевать, на каком языке думать: русском или английском. И уж совсем честно – плевать где жить. Хотелось бы только в тепле и уюте. Такое уж я перекати-поле.

– Ну что же, – улыбнулся Хорхой. – Я такой же. Живу на планете Земля, а не в каком-либо одном её месте. Но тебе я скажу одну вещь, которую ты, возможно, не знаешь. В ирландской мифологии Тара – не просто священная местность в центре острова. Это – центр известного ирландцам мира.

Он протянул руку. Зим крепко пожал её.

– Спасибо, Хорхой. Побрёл-ка я на позицию.

На площадке обеспокоенный Макс показал ему группу из пяти человек, сидящих на складных креслах вокруг разложенного костра. Два человека, видимо из местных, в синих грязноватых халатах жарили на костре мясо.

– Этот, левый, коротко стриженый и седой, судя по всему, у них за главного. Я сделал несколько снимков, но на память не могу припомнить в нашей картотеке такой рожи.

Зим поглядел в бинокль. На кресле слева, вытянув ноги так, чтобы подошвы сапог согревало пламя костра, сидел высокий и очень худой человек. Черты лица у него были некрупные, выражение – смышлёное. Отчётливо выраженные семито-хамитские признаки – крючковатый нос и полные губы – напоминали скорее об арабах Лоуренса, нежели о Северном Кавказе. И ещё он отличался от сидевших рядом однополчан тем, что не был вооружён. Остальные – пятеро мужчин среднего возраста, которых можно было принять за офицеров, – тоже носили короткие стрижки, лица их были испещрены морщинами, которые появляются у людей, проводящих много времени на свежем воздухе. Эти с высокой вероятностью могли оказаться именно вайнахами – чеченцами или ингушами.

Каждый из них носил на боку кобуру с пистолетом, а за спиной у двоих висели автоматы «Узи» со складывающимися прикладами.

– Вообще оружие во всей банде сплошь советское, – прошептал Макс, – но я разглядел три М-16 и «Узи» – вот у этих…

– Что-нибудь посерьёзнее?

– В башнях по ДШК, ещё один пост с тяжёлым вооружением выведен на двести метров перед воротами. Как минимум ДШК и базука.

– Что насчёт «Стингеров»?

«Стингеры» и их российский аналог «Игла» были настоящим кошмаром для пилотов штурмовиков, боровшихся с партизанами неважно где – в Ираке или Афганистане, Чечне или Мозамбике.

– Отсюда не видно. Но они могут находиться и в цитадели, и в пещерах, и в палатках.

– Это точно. А сколько их здесь – в целом?

– Я думаю, человек триста. Наверное, «русские» боевики вообще все базируются в этом месте.

– А местных не видно?

– Видно. Вон два хмыря на правах денщиков. Правда, кроме них есть ещё трое. Они прошли из цитадели в пещеры.

– Да уж. Если, не дай Бог, буза с независимостью получаться начнёт, то китайцы этим уйгурам покажутся замечательными людьми…

– Ну, так было при всех восстаниях. Есть два пути привлечь местное население на свою сторону: выставить себя его защитником или запугать вусмерть. Почему-то последнее у партизан всех времён и народов получается лучше всего. Что у американских повстанцев Джорджа Вашингтона, что у наших партизанских армий Шкуро, Ковпака и Медведева. Дело в том, что колониальная армия обязана соблюдать хотя бы видимость законности. А партизаны не связаны никакими «цивилизационными излишествами».

Неожиданно перед цитаделью возникло какое-то шевеление. На основную площадку вышли три человека, разительно отличающиеся по одежде от рассыпанных по ней моджахедов. Впереди мелко шагал невысокий человек в форме цвета хаки, без знаков различия, но в фуражке с плоским верхом и лакированным козырьком. За его спиной шли два азиата, одетые в такую же форму, причём оба несли два странных, задрапированных в брезент предмета. Когда они подошли к костру, все сидевшие на стульях офицеры не торопясь встали. Последним поднялся высокий старик, и сразу стало видно, что он на полторы головы выше любого из своих соседей.

– Похоже, пуштун. Или араб. Они длинные обычно. И тощие.

– Слушай, тот, что в хаки…

– Да, очень может быть. Слушают внимательно, не перебивают.

– А что за хренотень держат эти… Денщики, что ли?

– Не понятно. Какие-то сошки… странно, что всё это запаковано. Но на секретное оружие отнюдь не похоже.

Человек, которого Зим со Спадолиным приняли за эмира Башири, важно прошествовал дальше.

– Слушай, а почему у этих чечен – иностранные офицеры?

– Ну, во-первых, общество уважаемых чужаков дисциплинирует сильнее, чем общество просто уважаемых людей. Во-вторых, я допускаю, что он им платит. Или, по крайней мере, от него зависят какие-то выплаты.

– А кто же тогда Эмир?

– Знаешь, Зим, хрен знает какой тянитолкай мог сформироваться на этой уйгурско-чеченской почве. Искренне надеюсь, что разбираться в этом придётся майору Чену. Но, боюсь, до начала разбирательства он ещё с нас три шкурки снимет. Китайцы относятся ко всему на свете абсолютно потребительски. Если есть возможность получить откуда-то выгоду прямо сейчас – «здесь и сейчас», как любят говорить американцы, – они это делают. Но это не значит, что им надо отказать в дальновидности. Просто их самые дальние цели принципиально отличаются от наших.

Неожиданно Зим замер. В непосредственной близости от них раздались голоса и послышался стук металла о камень.

Утренний туман успел подняться совсем высоко и уже ушёл в верховья долины Кара-Суу. Всё пространство вокруг было залито нежными, рассеянными лучами. Зим подошёл к краю своей площадки и увидел одетого в хаки человека, сидевшего на складном стуле. Рядом стоял раскрытый, заляпанный красками чемоданчик, а перед ним стоял… мольберт!

– Тихо! – прошипел в самое ухо Макс, – давай обратно!

Они отползли под прикрытие своей каменной гряды.

– Гони телефон!

– Ты что, спятил? Услышат!

– Зим, ты не понял. Этого типа мы будем брать. Во-первых, укравши его, мы гарантированно лишаем «знамени» уйгурских повстанцев. Во-вторых, изъяв его, мы застрахованы от его чудесного воскресения после зачистки. И, в-третьих, мы получаем разменную монету для торговли с Ченом.

– От же гэбэшное отродье, – Зим, не скрывая презрения, посмотрел на Спадолина. – Значит, всё, что находишь, всенепременно надо утащить к себе в логово?

– Хотел бы я знать, какие распоряжения отдаст Москва…

– Ну тебя на хрен со своей Москвой…

– Нет, это ну тебя на хрен! Давай телефон!

– Ты Чену звонить будешь?

– Ну да. Давай быстрей!

Разговор Макса с Ченом занял немало времени. По его окончании Макс извлёк из рюкзака штурмовую винтовку и примкнул магазин.

– Пойдёшь заниматься людокрадством?

– Пойду. Вообще-то у меня раньше другой план был. Но сейчас рассуждать поздно. Чен готов, он только просит времени часа полтора. Они ему нужны для того, чтобы прихлопнуть всё гнездо разом. Но тут, боюсь, придётся выбирать – Эмир или всё гнездо.

– Да уж, блядь. Но ты, я надеюсь, понимаешь, что сейчас всё это «гнездо» кинется вдогонку за нами? А мы должны будем идти вверх по склону, да ещё волоча за собой этого проклятого «языка»!

– Да всё я понимаю. Но случая такого упускать тоже нельзя!

– В общем, ползи за своим Эмиром. Судя по внешнему виду, это типичный «ботаник», и даже денщиков его поблизости не видать. Я же сейчас двину к Хорхою – обрадую человека, заскучал небось. Ты волоки этого хмыря наверх, до места, где мы с Хорхоем будем тебя ждать. Кстати, а что случится через полтора часа? И ещё – время пошло?

– Я так понял, они штурманут эту котловину каким-нибудь спецназом. Мне велено оставить радиомаяк на кромке нашего уступа. И дать после захвата этого гада телефонное подтверждение.

– Ну ладно. Есть шанс, правда, ничтожно маленький, что этого гада полтора часа не хватятся. Я думаю, что он понастоящему интересен только нескольким «комиссарам», использующим какую-то его здешнюю популярность. Поэтому может и выгореть. Ну ладно, ты вниз – я вверх.

Зим вскинул рюкзак на плечи, повесил на грудь самозарядный карабин и исчез за поворотом тропы.

Спадолин тщательно укрыл свой груз между валунами и двинулся по узкой расселине на следующий уступ, где располагалась художественная студия незнакомца в хаки.

Макс сперва, как и учил его Зим, вытягивал впереди себя можжевеловый посох, упирался им в какой-нибудь кажущийся особенно устойчивым камень, затем переносил на посох основную тяжесть своего тела и опускал ноги, сперва одну, затем другую, на соседние валуны. Только убедившись, что камни не шевельнутся под его ботинками, он расслаблял руки, перенося тяжесть всего тела обратно на ступни. Таким образом он двигался беззвучно, не издавая ни скрипа, ни стука, и его присутствие в этом мире выдавало лишь тяжёлое дыхание и облачко пара изо рта. Вот так, спускаясь «на руках» и опираясь при этом на посох, он преодолел десять метров осыпающегося кулуара и наконец ступил на утрамбованную площадку уступа.

В этот момент человек, сидящий у мольберта, то ли услышал скрип кожаного ботинка, то ли уловил совершенно незаметное дрожание грунта, то ли почувствовал устремлённый на него взгляд охотника…

Как бы то ни было, он обернулся. Обернулся и увидел уставленный ему в грудь ствол автоматической винтовки.

– Джон Кэткарт Смит, собственной персоной, – тихо, сквозь зубы, произнёс по-английски Макс Спадолин. – Немедленно следуйте за мной.

Как показало будущее, вторая половина этого дня была полна самых разнообразных и очень ярких впечатлений.

Но самым незабываемым из них для Спадолина осталась неподдельная вспышка радости на лице обернувшегося к нему человека.

– Господи милостивый! – выдохнул он. – Наконец-то вы пришли!

– Как ты думаешь, нам надо сбросить какой-нибудь груз? – спрашивал Болботун Хорхой.

– Чёрт его знает, – искренне задумался Зим. – Вроде как нам обещают немедленную эвакуацию. Но при этом я ни на секунду не забываю два правила русского спецназа.

– И что же это за правила?

– Первое. Передовой отряд спецназа должен удерживать позиции установленное время до подхода главных сил. Второе. Главные силы обычно не приходят вовсе. Так что дилемма, дорогой шаман. С одной стороны, при движении по этим местам нам может потребоваться всё наше снаряжение до последней вязки. С другой – если мы побросаем здесь половину, то сможем двигаться намного быстрее преследователей. А в том, что они появятся, я не сомневаюсь.

Первыми на тропе появились Спадолин и маленький человек в хаки. Зим, ожидавший, что Макс будет тащить его на плечах, связанного, как куль, и со ртом, наглухо замотанным скотчем, был невероятно удивлён. То, что пленник шёл сам, причём довольно шустро, он ещё мог понять – в спину тому глядел аргумент в виде ствола австрийской AUG, но главным оставалось другое – пленник вполголоса, но без умолку болтал! Причём вполне дружелюбно! И не просто дружелюбно – он выглядел страшно обрадованным!

Впрочем, обдумывать эту странность Зим предпочитал в другом месте.

– Собрались? Вперёд, – скомандовал он и зашагал вверх по своим старым следам, к перевалу Кара-Таш.

Генерал Омар был очень обеспокоен отсутствием ясно выраженной реакции со стороны китайских властей на его рейд в Уту. На первый взгляд атака была проведена безупречно: захват административных зданий и учреждений, а также полицейского управления и КГБ занял не более пяти-восьми минут. После этого появились корреспонденты со своими камерами, и аскеры провели пятнадцатиминутный показательный штурм уже захваченных построек. После чего его солдаты рассыпались по местности, а специальная группа имитировала отступление по направлению к Кашгару. Кашгарское направление было выбрано ещё и потому, что центр уйгурского сепаратизма, по мнению властей КНР, располагался именно там. На самом же деле разрозненные группы боевиков на микроавтобусах и грузовиках пересекли Тянь – Шаньский хребет с тем, чтобы укрыться на великолепно подготовленной базе в Хун Шане.

Первые действия китайцев были предсказуемы и полностью укладывались в схему, разработанную Омаром и Кэткартом Смитом. Они полностью закрыли подвергшуюся нападению территорию для посещений, ограничили доступ в Кашгар и Хотан, а затем…

Испытанный алгоритм нагнетания напряжённости, который отлично зарекомендовал себя как в Афганистане, так и в Чечне, на Бали, на Филиппинах и в Мьянме, дал сбой…

За первыми действиями, которые, как предполагал Омар, были чисто инстинктивными акциями военных властей, не последовало ничего.

На самом деле ничего.

Ни тотальных проверок населения на дорогах, которые создают большие скопления людей и способствуют развитию недовольства у населения.

Ни массовых обысков в прилегающих поселениях с захватом заложников и требованием выдачи террористов, как это практиковали американцы.

Ни расстрелов сельских поселений, где, возможно, укрывались террористы (а генерал Омар подготовил усилиями своих диверсантов несколько таких «ложных целей»), системами залпового огня, с неизбежными массовыми жертвами – как это делали русские.

Ни даже такой, с точки зрения Омара, наиразумнейшей вещи, как усиление агентурной работы среди местного населения – а Омар имел довольно большое количество осведомителей в Синьцзяне, сеть которых была передана ему вождём одного из наркокланов Кашгара Абдужелилом Каракашем.

Не было ничего.

Чем дольше размышлял над этим Омар, тем больше он убеждался в одном: власти КНР не предпринимают ничего против него и его воинов Аллаха по самой простой причине.

Власти прекрасно осведомлены, где они находятся. А также знают, кто является опорой существования этой армии.

В таком случае и он, и его солдаты, большую часть которых составляли бойцы с Северного Кавказа, находятся в смертельной опасности.

Но любая война и есть смертельно опасное занятие, не так ли?

Лишь одно обстоятельство вынуждало их оставаться там, где они находились. Убежище их, представлявшее пещерный город в толщах гор, было известно с незапамятных времён. Трудно сказать, какие силы создали в скалах километры ходов, залы и анфилады, по которым могли двигаться несколько человек в полный рост, на конях и, в некоторых случаях, даже на джипах. Арочные ходы носили явственные следы обработки человеческими руками, но производили впечатление изначально проделанных в горе некой иной силой. На это указывала и сухость коридоров, по которым не стекала вода и где не образовывались известковые натёки. В прошлые века оно считалось убежищем нечистых духов, входом в царство Иблиса, неоднократно подвергавшееся набегам правоверных. Однако смельчаки, посмевшие углубиться внутрь пещерного города, были жестоко наказаны. Омар лично обнаруживал человеческие кости различной давности во многих уголках убежища, но относился к этому философски – с пятнадцати лет, когда он ступил на Путь Воина, Смерть была его неизменным спутником.

Однако некоторые учёные люди в Мекке и Медине указывали на то, что именно здесь, в месте, объявленном проклятым, находится одна из величайших святынь ислама и всего мира. И когда она окажется в руках правоверных, сердца всех мусульман Азии пробудятся ото сна и зажгутся неиссякаемой любовью к Аллаху. Что, как и во времена первых халифов, позволит правоверным творить чудеса.

И разве его имя – не Омар, как первого после Мухаммеда халифа правоверных, огнём и мечом принёсшего ислам на большую часть обитаемого тогда мира?

Но почему шейх Калеб столь категорически противится извлечению этой Силы из Центра Мира?

А шейх не делал ничего, что не было бы оправдано дальнейшим ходом событий…

Стало быть, он прав и на этот раз.

Капитан Арсеньев. Киргизстан

Сразу после получения сигнала Спадолина первые пятнадцать минут были израсходованы следующим образом.

В невысокой кошаре, переоборудованной в казарму, находилось сорок пять человек. По сигналу тревоги они проснулись, оделись в течение минуты и присели на край нар в напряжённом ожидании. Им не пришлось получать оружие из арсенала – оно хранилось в изголовьях постелей. Именно там уселись и они – сорок пять крепких мужчин среднего возраста, в той выправке, какую даёт только лишь четырёх-пятилетняя служба в вооружённых силах.

В кошару-казарму прошёл человек, которого они знали как капитана Арсеньева и который являлся им на самом деле.

Капитан Арсеньев подбросил в очаг веток арчи, и те вспыхнули светлым эфировым пламенем.

Арсеньев сел.

Люди в кошаре напряглись и приготовились.

– Мальчики, – сказал капитан Арсеньев, обращаясь именно к ним, несмотря на то, что всем было около сорока.

– Мальчики, – повторил он. И дальше заговорил об абсолютно далёких от сегодняшнего утра событиях: новогоднем штурме Грозного, хасавюртовском мире, Второй компании – но после первых слов солдаты его слов уже не слышали. Они слышали рёв реактивных снарядов, рявканье танковых пушек, хлопки автоматных очередей, визг горящих в железных коробках солдат, может быть – свой собственный визг…

Арсеньев снова подбросил веток в огонь. В жёлтом пламени окаменевшие лица солдат выглядели как синеватые черепа.

– Мальчики, – заканчивал он. – Тогда всё случилось не так, потому что кто-то что-то сделал не так.

И неожиданно встал.

– Так пусть все сегодня сделают всё, как надо!

Послышался треск прищёлкиваемых магазинов и рёв выруливающего самолёта. Арсеньев дал отмашку.

Солдаты один за другим покидали кошару и выстраивались ровной цепочкой между ней и открытым пандусом Ан-26.

Арсеньев вышел на улицу и снова махнул рукой.

Машина принялась поглощать солдат, как комбайн – колосья.

Последним на поднимающийся пандус вскочил капитан.

Он приподнял автомат и сквозь рёв двигателей все расслышали слово:

– Смерть!

И никто не усомнился в том, кому это было адресовано.

Самолёт заревел и пошёл на взлёт.

Возле вертолёта Ми-8, принадлежащего НОАК, осталось два человека.

Подполковник Чен Янг подошёл к капитану Гунь Бао и взял его за отвороты куртки.

– Товарищ Гунь! Если я завтра погибну в результате вашего доноса, я хочу, чтобы вы навсегда запомнили мои слова! Мы, Хань, всегда проигрывали, опираясь лишь на собственные силы. И всегда выигрывали, опираясь на людей, подобных тем, что летят в самолёте. Поэтому нам надо перестать делить всех людей на хань-су и ян-гуйзы и пора опираться на тех, кто храбр и верен долгу!

– Так как же быть с теми, кто храбр, верен долгу, полезен хань-су и являются ян-гуйзы? – спросил Гунь.

– Считать их хань-су! – произнёс Чен и двинулся к вертолёту.

Потом остановился.

– И ещё! Сейчас Запад не любит сильных и верных людей. Пора предоставить им дом на Востоке. А лучший для этого путь – показать, что мы не бросаем своих слуг, как это делает Великая Западная Демократия!

При этом подполковник Чен вместо слова «хань-су» употреблял словосочетание «народ КНР», а вместо «ян-гуйзы» – «западные наёмники», но смысл его слов от этого не изменился.

Самолёт с людьми капитана Арсеньева приближался к Центру Мира…

Движение вперёд

Зим с самого начала скептически относился к попытке транспортировки пленного по высокогорью усилиями его маленького отряда. Правда, пленный изъявил желание двигаться самостоятельно и даже проявлял в этом движении немалую прыть, но Зим предполагал, что в какой-то момент он просто выдохнется. Судя по телосложению и дыханию, Смиту-Башири пришлось вести в основном сидячий образ жизни, что отнюдь не способствовало предстоящему подъёму почти на две тысячи метров и пятидесятикилометровому переходу по высокогорью. Зим по-прежнему не очень доверял заверениям о предстоящей эвакуации и в любом случае предпочёл бы оказаться на равнине, как можно дальше от контролируемой бандитами и войсками НОАК территории, чтобы можно было на досуге поразмыслить о том, какие шаги предпринять в дальнейшем.

«Я всегда всем навязывал свою линию поведения. И, в общем-то, выигрывал. Не вижу повода изменять этому правилу и теперь».

Большая часть следов его группы оказалась заметённой, и Зим старался вести людей по обдутым местам – там, где они оставляли минимум следов. К сожалению, нечего было и думать, чтобы не оставлять их совершенно: рубчатые подошвы треккинговых ботинок оставляют очень заметные шрамы на любом субстрате, и даже на плоской каменной поверхности остаются характерные «ёлочки» от прилипшей на мгновение к скале резины. Никакого сравнения с мокасинами или ичигами, которые используют азиатские или американские охотники.

Но что всерьёз раздражало Зима, так это жуткая словоохотливость захваченного ими человека. Алекс распорядился, чтобы Спадолин – как один из вооружённых членов группы – двигался замыкающим и всю заботу о Смите-Башири принял на себя Хорхой. И вот со стороны этой пары доносилось постоянное бормотание на английском языке, иногда настолько громкое, что Зиму приходилось прикрикивать, чтобы их неожиданный спутник замолчал.

Наконец Зим решил ненадолго остановиться. Он не верил в то, что человек в состоянии непрерывно испытывать серьёзные физические нагрузки, ни разу не передохнув – даже под страхом смерти. Страх смерти не столько мобилизует энергию и волю, сколько вносит сумятицу и затуманивает разум, а в такой ситуации трудно ожидать адекватной реакции мозга и всего организма. Место для привала он выбрал между небольшой россыпью камней на открытом снежном склоне, так, чтобы держать под наблюдением подходы к склону на триста метров вокруг. До гребня отрога оставалось совсем немного, а дальше – полторы тысячи метров к перевалу Кара-Таш и ночёвка… Неужели у Каменных пальцев?

Чем дальше Зимгаевский задумывался о происходящем, тем меньше ему нравилась текущая ситуация. Макс Спадолин, судя по всему, получил то, что ему было нужно. А шаман? За каким дьяволом увязался с ними шаман?

Каменные россыпи по краям снежного поля оставались неподвижными. Однако какое-то движение всё-таки привлекло его внимание. Зим снова просмотрел расстилающуюся перед ним картину – белый снег впереди, сзади и дальше по склону… Высокие каменные истуканы, безразлично застывшие на гребне, казались пока совсем небольшими, чуть больше человеческого роста, но Зим знал, что они выше пятиэтажного дома. Чёрные развалы прямо под ногами – место наиболее вероятного появления противника… Пологое зелёное плечо соседнего отрога и морщинистая серая спина очередного ледника… И птицы…

Птицы?

Зим рванул с груди бинокль.

Вдоль серого грязного языка летнего глетчера бесшумно скользили серые крылья парапланов!

Шесть… Восемь… Четырнадцать… Нет, больше… Гораздо больше!

В этот момент гора дрогнула. Склон под путешественниками качнулся и едва не сорвался в долину. Над концом отрога взлетело серое клубящееся облако дыма и обломков. Ещё один удар – облако стало больше, его прорезали яркие клубы пламени.

Снова удар.

Спадолин взглянул на часы.

– С опережением графика, – удовлетворённо произнёс он. – Хорошо, что успели убраться. Как минимум три ракеты. По одной во входы пещер, и третью – в уступ, где располагался наш лагерь. Молодец мистер Чен!

– Мистер Чен? – коротышка в хаки испуганно взглянул на Макса. Спадолин говорил по-русски, и из всей его тирады он понял только эти два слова. – Вы хотите отдать меня китайцам?

– Я не думаю, что у вас большой выбор, мистер Смит, – усмехнулся Спадолин.

– Небольшой, – согласился Башири-Смит (или Смит-Башири – Зим ещё не определился, как его называть). – Но всё-таки есть.

И указал на поднявшиеся внизу человеческие фигуры в камуфляжных костюмах.

Итак, их всё-таки достали!

Зим обдумывал сложившуюся ситуацию. Их следы совершенно отчётливо читались на снежном склоне – он не винил себя за то, что их пришлось оставить – здесь не было ни одного пути, позволявшего миновать это открытое пространство. Вряд ли внизу находилось всё воинство бежавшего эмира, скорее всего, одна из поисковых партий, рассыпавшихся по горе. А им… а им уже не было особой необходимости скрываться.

– Макс, достань телефон из мешка, – произнёс он. Одну из фигур он уже держал на мушке и был твёрдо уверен в том, что через секунду численное превосходство противника сократится на одного человека.

Раненого или мёртвого… Какая разница?

Карабин рявкнул в его руках. Скальная кромка отозвалась грохотом выстрелов.

– Давай точную наводку! – Зим оценивал расстояние до вершины отрога – около двухсот метров по открытому пространству. – На левом борту отрога, под самым перевалом километровое снежное поле. Мы посредине, нашу россыпь камней на скорости можно даже и не заметить. Противник занимает позицию по верхнему краю каменного развала, начинающегося прямо от подножия снежника, – карабин снова рявкнул в руках Зима.

– Чен спрашивает, как долго мы сможем удерживать их там.

– Я не знаю, что у них с людьми и с вооружением, – проговорил Зим. – Если это единственная группа, то я на их месте оставил бы одного-двух человек для отвлечения внимания, а основную компанию пустил бы в обход. Если же у них задействовано несколько поисковых групп по отрогу, то вывел бы по рации вторую группу на гребень прямо над нами.

– Чен говорит, что всё решится буквально за минуту.

Воздух над головой был разорван оглушающим воем реактивных двигателей. Ми Г-29, одно из самых смертоносных творений человеческой мысли в мире, со знаками ВВС Китайской Народной Республики, совершил разворот над перевалом Кара-Таш и с угрожающим рёвом устремился на них. Белые полосы протянулись от нижней кромки его плоскостей и устремились вниз.

Скальную гряду окутало пламя разрывов.

– Спокуха, Зим! Чен говорит, чтобы мы сидели на месте!

Истребитель как будто завис в воздухе, затем выполнил братный разворот и снова лёг на боевой курс. Белые следы инверсий протянулись к скальному гребню над ними.

– Идиоты! В сторону! Вверх и в сторону, – неожиданно закричал Зимгаевский, схватил карабин и опрометью кинулся по склону. Раздалось стаккато автоматной очереди – на этот раз огонь вёлся сверху.

В этот момент гребень взорвался. На этот раз не было ни огненных шаров, ни чёрного дыма, ни белых вспышек, похожих на магниевый фейерверк. Просто снег, лежащий тысячелетиями на вершине, поднялся вверх огромной стеной, и вместе с этим снегом взлетели вверх гигантские, безразличные ко всему скалы – как боеголовки стартующих с подводной лодки ракет.

На какую-то долю секунды они застыли в воздухе, а затем, картинно переворачиваясь, устремились вниз, словно руины Атлантиды, сметённые ураганом сверхъестественной силы. Зим бежал по склону изо всех сил, прижимая к себе карабин, чуть выше него двигались шаман и Эмир. Спадолина нигде не было видно.

Воздух наполнился белой искрящейся пылью, и смешанная с воздухом, гарью взрывчатки и снегом гора двинулась вниз.

Зим продолжал бежать и, как в замедленной съёмке, заметил, что край снежного поля просто оторвался в пятидесяти метрах левее него и пополз вниз единым потоком. Только это не было замедленной съёмкой, как не было съёмкой вообще, и, проскользив сотню метров с ускорением, склон вдруг обрушился вниз, мгновенно исчезнув из поля зрения за кромкой скал. И оттуда, снизу, как белая вуалевая занавеска, поднялась стена снеговой взвеси.

Ноги продолжали увязать в рыхлом фирне, в глазах темнело, голова, казалось, расколется от боли, но Зимгаевский наконец добрался до края скальной гряды и зацепился за относительно неподвижный обломок камня.

Обломок казался неподвижным, потому что вся гора вибрировала от гигантского оползня, сотрясавшего её тело.

В тридцати метрах внизу он увидел на камнях Максима. Знаками Алекс показал ему, чтобы тот поднимался наверх.

– Что за чертовщина, Зим? – Макс потерял шапку, куртку, но винтовка была при нём. Он хрипел и плевался. – Проклятый китаёза хотел нас прикончить!

– Я так не думаю, Макс. Если бы на его месте был ты или любой другой ублюдок из вашей Службы, я бы не сомневался в этом ни на секунду. А здесь – это только наглядный пример, к чему приводят принципы удалённого управления полем боя. Он вполне логично приказал «обработать» ракетами позиции сверху и снизу, при этом в горячке забыл про возможный оползень. Рюкзак-то потерял?

– Ну да. Ты тоже?

– Да уж. Не до грибов, Петька…

– Ты это чего? Головой приложился?

– Да нет. Старый идиотский анекдот нашей с тобой юности. Забегает Петька в штаб с криком: «Василий Иванович, в лесу белые!» А тот, страдаючи от похмелья: «Не до грибов, Петька…».

– Да уж, и в самом деле… А где наши приятели? Может, позвать?

– Не вздумай. Как бы другим приятелям не нарисоваться… Телефон-то не потерял?

– Телефон с собой, – Спадолин вытащил руку из-за пазухи. – Какие нынче шпионы без телефона? Известное дело – никакие.

– Что Чен говорит об эвакуации?

– Предлагает спуститься вниз, на ледник. Здесь вертолёт не сядет.

– У меня подозрение, что он сюда и не поднимется.

Разговаривая, они вышли на чёрную, полностью свободную от снега спину отрога.

– Не хило его тряхнуло, – заметил Зим. – Весь снег сполз вниз, к подножью.

Он деловито выковыривал снежную массу из окуляров и объективов бинокля.

– А ты свои окуляры потерял, стало быть?

– Да. – Макс охлопал со всех сторон куртку. – Похоже на то.

– Это ты зря, – заметил Зим с чувством глубокого удовлетворения. – В горах человек без бинокля не полчеловека, а, наверное, его треть. У меня этот Swarovski – памятный. Бельгийский охотник подарил после того, как трёхметрового медведя грохнул. Под моим чутким руководством, так сказать. Уже лет десять держится. Я и из России тогда вместе с ним уходил.

– Да… Гляжу я – прижился ты там, вдалеке от родины…

– Да я бы и на родине прижился. Если бы в ней меньше идиотов водилось. Но чего-то их количество не уменьшается. Скорее наоборот. – Зим поднял бинокль к глазам. – Вот сука!

– Что такое?

– Да этот… Пленник твой, типа… Он вниз побежал. И нашего шамана с собой прихватил…

Действительно, далеко внизу, на фоне лавинного конуса, среди гигантских снежных комьев мелькали две человеческие фигурки.

Зим торопливо вывернул карманы.

– Ага. Фонарик, спички, много мелкого НЗ. Шнур в капюшоне, метров тридцать. Два запасных магазина к винтовке – то есть патронов штук тридцать. Нет, двадцать семь. Я всё-таки стрелял три раза. А ты – хоть разок?

– Да нет, не пришлось.

– Тогда тридцать и у тебя. Ты хоть ствол от снега прочисть, а то разорвёт – башку снесёт затвором.

– Тогда двинули. Помни, главное оружие у нас – как в «Матрице» – телефонный аппарат! Береги его как зеницу ока!

Они вместе покатились вниз по склону.

Измаил Башири, он же Джон Кэткарт Смит, карабкался по снегу рука об руку с Хорхоем. Его симпатичное круглое лицо было изломано гримасой бессильного гнева. Время от времени он из-за пазухи доставал складной нож-балисонг, не обнаруженный Максом при поспешном обыске, и тыкал им Хорхоя в шею.

– Прекратите, Смит, – с раздражением произнёс Хорхой. – Я не собираюсь помогать вашим преследователям. Более того, я даже готов помочь вам скрыться, если это будет в моих силах, разумеется. Меня интересует только одно – где Камень?

– Вот-вот, – Измаила Башири трясло то ли от холода, то ли от ярости, то ли от страха. «Напуган и разозлён, – вспомнил Хорхой. – Опаснейшее сочетание». – Камень! – говорил Башири. – Шейх Калеб утверждал, что его нельзя касаться! Но какой у меня остаётся выход? Если у меня нет силы, позволяющей овладеть энергией Камня, у меня не останется ничего в этой жизни! А вы собираетесь выдать меня китайцам! Вперёд! – он снова больно уколол Хорхоя в шею. – Вы что, считаете, что у меня не хватит силы воли убить вас? Что вы знаете тогда об Измаиле Башири? Мне уже приходилось убивать – вот этим самым ножом. Восемь месяцев назад! Тогда я тоже повстречал человека, который не верил в моё предназначение! Его кровь скрепила мой союз с воинами Аллаха! Они поняли, что я – человек, за которым они могут пойти в своей борьбе!

«А ещё – потому, что им приказал это сделать шейх Калеб», – подумал Хорхой. И вздрогнул. Они стояли прямо перед чёрной, каменной, сложенной из базальта стеной. Внутренний двор был завален свежессыпавшимся снегом. Однако возле самой стены в ступообразном сооружении, бывшим центральным элементом Юнгдрунг Олдринг, Крепости Свастики, чернота была гораздо темнее, чем на всей остальной её поверхности. И она мерцала – тем самым искристым сиянием, которое начинали испускать Небесные Ворота при приближении к ним человека.

– Теперь – сюда! – Измаил Башири махнул балисонгом. – Здесь вход! И если Аллах пошлёт мне силы, то судьба всего мусульманского мира сосредоточится в моих руках!

Тьма внутри Ступы Юнгдрунг совершенно не была тьмой в том виде, в каком её себе представляли Зим и Спадолин. Воздух был наполнен синеватым сиянием, которое исходило откуда-то снизу. А вела туда спиральная широкая лестница всё из того же базальта. И на этой лестнице чётко виднелись рубчатые следы двух пар горных ботинок.

Зим приостановился.

– Чёртова штуковина! Ты заметил, что мы сейчас буквально прошли сквозь камень? Похоже, она ведёт в саму преисподнюю.

– Щаз-з-з, – проговорил стоявший за спиной Спадолин. – Если верить нашему другу Хорхою, это сооружение является повторным отражением Юнгдрунг Гутсенг – мифической Горы Свастики, хранящей внутри себя сияющий камень, являющийся Центром Мира. Первым отражением Юнгдрунг Гутсенг является гора Кайлаш в Тибете. Но изобилие людей вокруг её подножия и постоянно увеличивающееся население вынудили Хранителей создать другое отражение Юндрунг Гутсенг – далеко на севере, в высокогорье Тянь-Шаня. Это пирамида, обращённая внутрь, а спиральная лестница – девятеричная спираль, ведущая к местоположению одной из главных единых святынь человечества – Камню Чинтамани.

– И откуда ты столько всякой фигни знаешь? – хмыкнул Зим и шагнул на ступени лестницы.

Спадолин многое мог рассказать ему по этому поводу: как скромный доцент университета Патриса Лумумбы Александр Никонов, известный в обществе изучения наследия Рериха как Прамачьядех Вайрочан, обнаружил в письмах Святослава Рериха указания на месторасположение камня в горах китайского Тянь-Шаня; как место это сохранялось адептами учения агни-йоги; и как шейх Калеб, один из богатейших арабов мира, предложил своё участие в сохранении этого сокровища в обмен на значительную экономическую помощь Движению.

Участие в сохранении Камня вылилось в создание базы исламских боевиков в самой нестабильной провинции Китая и в попытку организации движения за отделение от Китая провинции Синьцзян. А также в планы создания единого государства Великий Туран, в который входили бы вновь образовавшиеся мусульманские государства Центральной Азии. С помощью Камня Чинтамани Измаил Башири намеревался создать в Синьцзяне религиозный центр – второй мировой центр ислама, не уступающий по святости Мекке.

Всё это Макс Спадолин мог рассказать Зиму. Но не рассказал, потому что сумерки в одном из проходов внутрь Ступы Юнгдрунг качнулись и в проёме показалась фигура высокого худого человека с автоматической винтовкой наперевес. Ствол, висевший на груди Спадолина мгновенно уставился в грудь этому встречному. Однако генерал Омар не шевелился.

– Вы говорите по-английски? – спросил генерал своего вооружённого визави.

– Да. Говорю, – ответил Макс.

– Мексиканская ничья?

– Это можно проверить всего одним способом – немедленно начав стрелять. Где ваши люди?

– У меня здесь нет людей. Они все погибли в лавине. Где Измаил Башири?

– Судя по всему, он внизу, – произнёс Макс.

Зим с поднятым к плечу карабином стоял на ступенях лестницы Юнгдрунг, прислушиваясь к их разговору.

– Не такая уж это ничья, – громко произнёс он. – Мне шлёпнуть его, Макс?

– Если вы не открыли огонь сначала, то зачем вам делать это сейчас? – снова произнёс Омар. – Сейчас мы все заинтересованы в одном – Измаил Башири… Вы можете его остановить? Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать.

– Зачем поторопиться и куда опоздать?

– Я здесь для того, чтобы Камень не попал в руки людей.

– И кто же вас на это уполномочил?

– Меня попросил проследить за этим шейх Калеб.

– Разве шейх не заинтересован в контроле над камнем?

– Каждый из нас заинтересован в контроле над Камнем. Но дело в том, что Камень нельзя контролировать. По крайней мере, сейчас. В этом нас убедил ваш друг – тот, кто сейчас сопровождает Измаила в подземелье.

– Вот что…

– Омар. Меня зовут Омар.

– Слушайте, Омар, – осторожно сказал Макс, – Алекс считает до трёх. На счёт три мы оба бросаем оружие. Взяв их за ремни и не трогая приклады. Ну?

Саудит снял палец со спускового крючка.

– …три!

Обе штурмовые винтовки звонко ударились о каменное основание.

– Омары-кальмары, – не выдержал Зим, – можешь дальше беседовать, а я пошёл…

Снизу, из глубины провала раздался глухой рык. Какая-то тень закачалась внутри сияющего конуса голубого света. Генерал Омар одобрительно кивнул:

– Ваш друг – настоящий человек действия!

Зим уже бежал вниз, навстречу усиливающемуся свечению. Рычание раздалось ещё и ещё раз. Зим несколько раз вскинул карабин к плечу. «Если там на самом деле Преисподняя Дьявола, то, по крайней мере, в ней достаточно света для прицельного выстрела», – удовлетворённо хмыкнул он сам себе.

Пробежав тринадцать пролётов, он неожиданно оказался в огромном зале, разрубленном пополам бездонной трещиной. Из глубины раздавался рокот потока. «Наверное, это и есть Кара-Суу, берущая начало из ледника», – подумал Зим, и в этот момент кто-то схватил его за плечо. Зим резко развернулся и сбил человека с ног. В этот момент впереди, прямо перед источником голубого света, покоящемся на золототканном голубом покрывале, кто-то зашевелился.

Зим снова повернулся к упавшему человеку.

Это был Хорхой.

– Блин, шаман хренов, – выругался Зим. – Если ты и дальше будешь хватать вооружённых граждан руками за плечи, то долго не проживёшь.

Вместо этого шаман указал пальцем вперёд, туда, где кто-то – или что-то? – возился возле небольшого, размером с голубиное яйцо предмета, наполнявшего весь воздух сиянием.

И когда Зим увидел, что там находится, то окаменел, приняв стрелковую стойку, расставил широко ноги и превратил своё тело в станок для ведения огня.

– Спокойно, Зим, – стоящий за его спиной шаман положил руку ему на плечо, и от этого прикосновения тело Алекса начало расслабляться.

– Ни фуя себе, спокойно, – тем не менее хмыкнул Зим, – ты посмотри, что это за монстер!

– Спокойно, – Хорхой продолжал держать руку на плече товарища, и тот неожиданно почувствовал, как непоколебимое спокойствие разливается по всему организму. В какой-то момент разум Зима будто бы приподнялся, и он увидел всю картину со стороны: у края пропасти огромное мохнатое чудовище перебрасывает светящийся голубым светом камень из одной лапы с другую, будто заворожённое его сиянием, а в тридцати метрах два человека объединились в одно целое – на ментальном уровне Хорхой накачивал Зима уверенностью, так что тот превратился просто в машину для поражения цели.

Нет, наверное, не совсем в единое целое…

– Ты уверен, что его проберёт? – произнёс Зим, не оборачиваясь, нащупывая мушкой место на спине монстра, где под бугристыми мышцами должно было скрываться сердце.

– Зим, здесь нет ничего сверхъестественного, – быстро прошептал Хорхой. – Это Измаил Башири. Просто Камень способствует развитию клеток, причём происходит это развитие почти мгновенно. И развивается организм в соответствии с его ментальными потребностями. Измаил выглядит сейчас так, как диктуют его самые сокровенные желания…

– И как долго может это происходить? – Зим не отрывал взгляда от почти трёхметровой фигуры с уродливыми размашистыми плечами и болтающимися между ног гигантскими гениталиями.

– Я бы не стал экспериментировать…

В тот же момент Зим выстрелил.

Монстр обернулся.

Человеческого лица у него не было.

Широкая, плоская, как тарелка, морда была покрыта серой крупнозернистой кожей. Дряблые складки свешивались по краям того, что можно было назвать лицом, горизонтальные ноздри выглядели словно прорези в этой пенящейся субстанции, сверху голова была покрыта кудрявыми седыми волосами. Эти волосы, да ещё чёрные загадочные глаза окончательно убедили Зима в правоте Хорхоя.

Чудовище отъяло нижнюю челюсть – именно так это мог воспринять посторонний зритель, – и морда вдруг распалась на две неравные части, посреди неё появился багровый проём пасти, обрамлённый белоснежными острыми зубами. Клыки чудовища были длиной сантиметров восемь, как у павианов африканской саванны. Собственно, перед Зимом и стоял чудовищный примат, сотворённый из человека неведомой космической силой.

Карабин в руках Зима закачался от импульсов отдачи.

Чудовище бросилось вперёд.

На теле, покрытом чёрным густым курчавящимся волосом, попадания были почти не видны, но монстр сотрясался от попадающих в него пуль калибра 7,62.

Сотрясался – и всё-таки рвался вперёд!

В последний момент Зим перенёс огонь с корпуса чудовища на его голову. Промеж чёрных загадочных глаз восточного мудреца обозначилось круглое, чёрное, как космос, отверстие. Ещё одно…

Затвор карабина клацнул в заднем положении… Хорхой испуганно отступил назад, магическая связь душ нарушилась…

И тут монстр рухнул лицом вниз на шершавые серые камни.

Сияющий камень покатился в сторону и застыл у края пропасти.

Зим отработанным движением выкинул магазин, вытащил из-за пояса запасной, вставил, передёрнул затвор и прицелился.

Тело монстра окутало призрачное голубоватое сияние.

Зим помедлил полсекунды, а затем разнёс ему затылок одним выстрелом.

– Для верности, – произнёс он в пустоту пещеры.

Тело монстра сияло всё ярче и ярче, будто его пожирали огни святого Эльма, а затем оно просто скрылось под неведомой, светящейся изнутри субстанцией.

Зим сделал несколько шагов назад, продолжая держать этот сгусток тусклого свечения под прицелом. Наконец сияние исчезло. На камнях лежал обнажённый труп немолодого жирного человека.

– Измаил Башири…

Хорхой подошёл ближе.

– Собственно, вот так и возникла жизнь на планете, – устало произнёс он. – Сила Камня вначале свела воедино все химические элементы. А затем Камень вдохнул в бессловесную тварь разум.

Зим перевёл взгляд с трупа на край ущелья Кара-Суу. Камень сиял на самом краю пропасти, приглашая к себе невероятными переливами космического свечения.

Зим оценивающе посмотрел на своего товарища. Перед ним стоял бесконечно уставший человек.

Потом перевёл взгляд на Камень. Поднял двумя руками винтовку.

Первая пуля растворилась в ярком свете, исходившем от Чинтамани. Камень не шелохнулся – то ли он распылил, то ли отразил всю направленную в него энергию пули. Не произошло ровным счётом ничего. Даже сияние его не изменилось, по освещаемым ярким голубым светом стенкам пещеры не пронеслось даже тени.

Зим чуть изменил прицел и выстрелил в скалу перед Камнем. Взвизгнул рикошет, Камень осыпало скальными брызгами, на краю обрыва появилась сеть трещин.

Зим выстрелил ещё два раза с тем же прицелом.

Камень качнулся на скальной кромке, а затем, как не желающий идти в лузу бильярдный шар, исчез в пропасти.

Зим подошёл к самому краю обрыва.

Внизу, в двухстах метрах под ногами, безумный водный поток освещался призрачным голубым светом. И свет этот уходил всё дальше и дальше, пропадая в толще скалы, пока и вовсе не исчез из виду.

– Это на время, – сказал подошедший Хорхой. – На миг или на миллион лет – кто его знает… В любом случае Земля выплюнет его наружу.

– Надеюсь, на мой век хватит этого мига, – хмыкнул Зим. – И на век моих детей с внуками тоже…

Хорхой похлопал его по плечу.

– Будем надеяться.

Они медленно поднимались по гигантским каменным ступенькам, высеченных кем-то (или чем-то?) в толще Тянь-Шаньского хребта. Наверху они встретили двух людей, церемонно беседовавших, будто на светском рауте.

– Скажите, ведь всё, что хотел совершить Измаил Башири, в конце концов было направлено во славу и на пользу исламскому миру. Почему же шейх Калеб всё-таки решил помешать ему? – спросил Спадолин Омара.

– Когда-то в Великобритании жил очень умный еврей, которого сделали премьер-министром. Звали его Бенджамин Дизраэли. Так вот, этот еврей, когда к нему приходили молодые члены парламента с требованием сделать то-то и то-то, показывал им, как ладонь поднимается над ладонью на сантиметр, и говорил: «В Британии раз в год можно сделать столько». А потом приподнимал ладонь ещё на полсантиметра и говорил: «А вот столько сделать уже нельзя». Шейх Калеб считал, что пока просто не пришло время.

– Что там у вас произошло, Зим?

– Очередное подтверждение «золотого правила Зимгаевского»: в жизни не бывает ситуации, которая бы не разрешалась правильным выстрелом…

– Кара-Суу унесла Камень куда-то к самым корням гор, – сокрушённо произнёс Хорхой. – Легенда утверждает, что Центр Мира перемещается вслед за Камнем. Интересно, где он окажется сейчас?

– Какая хрен разница? – проговорил Зим, протирая свою самозарядную винтовку. – Там, где ты находишься, там и Центр. Ну, может, ещё там, где Тара, – задумчиво проговорил он и пристегнул последний неиспользованный магазин. – Куда вы собираетесь, генерал Омар?

– Ну, если у вас нет на меня никаких видов, то я предпочту исчезнуть, – церемонно произнёс саудит. – В конце концов, мы находимся в мусульманской провинции…

– В таком случае, – Зим поглядел на небо, с которого уже доносился гул вертолётных турбин, – вам самое время…

– Зим, – Хорхой тронул его за руку, – генерал уже ушёл…

Они снова стояли втроём на краю земли.

Или в Центре Мира?

Оглавление

Пролог

  12 июня 2005 года . Автомобильный переход через границу Алтын Кошт

  Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

  Шымкент. Суверенная Республика Казахстан

Часть I. Размышления и умозаключения

  Алекс Зим, в прошлом – Александр Зимгаевский

  Паб Red Elk. Ассинибойн-Сити

  Полковник Шергин. Москва

  Город Кюнес. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

  Полковник Шергин. Москва

  Урочище Ямат. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

  Урочище Ямат. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

  Китайская Народная Республика, провинция Синьцзян

  Алматы, Республика Казахстан. Пять дней спустя

  Анатолий Островский, доктор. Москва

  Полковник Шергин. Москва

  Алекс Зимгаевский, он же Зим. Ассинибойн-Сити

  Посёлок Пичан. Синьцзян-Уйгурский автономный район, Китайская Народная Республика

  Санта-Моника. Народная Демократическая Республика Гурундвайя

  Алекс Зим. Ассинибойн-Сити

  Алекс Зимгаевский, он же Зим. Алматы, суверенная Республика Казахстан

  Полковник Шергин. Москва

  Майор Смирнов, комендант законсервированной военной базы «Мирный». Республика Казахстан

  «Центр-Рерих», Москва

  Михаил Лагутин, газета «Сегодня, завтра»

  Полковник Шергин

  Деньги и люди. Благотворительный фонд Save the Wild Cats

  Полковник Шергин. Москва

  Казахстан и оружие

  Деньги и люди. Московский офис торговой сети Guptah Electronics

  Элитный жилой комплекс «Иван-Чай». Москва

  Модный шаман Болботун Хорхой. Лобби элитного комплекса «Иван-Чай»

  Деньги и люди

  Пётр Шемякин, следователь

  Максим Спадолин

  Алекс Зим. Шоссе Астана – Алматы

  Полковник Шергин

  Алекс Зим, корпункт IEN, Алматы

  Водитель бензовоза Бауржан Сапарбаев. Трасса Мирный – Хоргос

  Полковник Шергин. Махмуд-палван

  Алекс Зим. Алматы

  Старший лейтенант Нурахмед Абаев. Дорожная полиция, Республика Казахстан

  Михаил Лагутин, газета «Сегодня, завтра»

  Алекс Зим, Алматы – Урумчи

  Алекс Зим. Туристская база «Хун Шань», Китайская Народная Республика

  Алекс Зим. Туристская база «Хун Шань», Китайская Народная Республика. Действие II

  Макс Спадолин, Алматы

  Алекс Зим, Алматы

  Тара. Искандер Двурогий

  Алекс Зим, Алматы, Республика Казахстан

Интермедия

  Полковник Шергин, Москва

Часть II. Действия

  «Аль-Джазира». Катарский спутниковый телеканал

  Полковник Шергин. Москва

  Корпункт IEN, Алматы

  Пётр Шемякин, Москва

  Институт истории стран Востока, Москва

  Штаб-квартира Службы, Ясенево, Москва

  Алекс Зим. Урумчи, Китайская Народная Республика

  Ночной клуб Golden Needle, Москва

  Алекс Зим – майор Чен. Трасса Урумчи – Алматы

  Алекс Зим, Алматы, Республика Казахстан. Снайпинг

  Макс Спадолин. Оперативная квартира А70

  Сулейман Измаилов. Пытка часами

  Зим и Тара, Алматы, Республика Казахстан

  Шейх Калеб-ходжа, Бахрейн

  Макс Спадолин, Сулейман Измаилов. «Центр-Рерих», Москва

  Зим, Чен, Макс. Алматы, Республика Казахстан

  Полковник Шергин, Москва – Исидро Куэвас. Санта-Моника, Республика Гурундвайя

  Спадолин, Зимгаевский. Алматы, Республика Казахстан

  Брошенный аэродром в окрестностях Тамга, Республика Кыргызстан

  Зим, Хузен. Алматы, Республика Казахстан

  Зим и Спадолин. Урумчи, Китайская Народная Республика

  Зим, Спадолин. Урумчи, Китайская Народная Республика

  Ущелье Суук-Суу, провинция Синьцзян, Китайская Народная Республика

  Капитан Арсеньев. Киргизия

  Тянь-Шань. Подъём

  Тянь-Шань. Подъём. Продолжение

  Тянь-Шань. Подъём. Окончание

  Каменные ворота

  Перевал Кичик-Таш

  Хребет Тогуз. Гребень

  Тогуз-Хан

  Кара-Суу

  Капитан Арсеньев. Киргизстан

  Движение вперёд

Реклама на сайте